«Полночная чума»

Полночная чума (fb2) - Полночная чума (пер. Татьяна Сергеевна Бушуева,Александр Викторович Бушуев) 1573K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Грег Кайзер

Грег Кайзер ПОЛНОЧНАЯ ЧУМА

Посвящается Кейт.

«И чума продолжалась до…»

Последняя строчка последнего тома «Новой хроники» Джованни Виллани, историка из Флоренции, умершего от чумы в 1348 году

«Наша высадка на рубеже Шербур — Гавр не удалась, мы не смогли удержать плацдарм, и я приказал войскам отступить. Мое решение атаковать именно в этом месте и в это время основывалось на лучшей разведывательной информации, которая у нас тогда имелась. Сухопутные войска, авиация и флот проявили исключительную храбрость и преданность воинскому долгу. Вина за все ошибки и неудачи лежит исключительно на мне».

Эта запись была сделана генералом Дуайтом Эйзенхауэром 5 июня 1944 года, перед началом высадки в Нормандии

Пролог Ноябрь 1942 года

Кирн слегка качнулся назад на пятках, окидывая взглядом стальной корпус корабля. Французские матросы тем временем возились с толстыми конопляными канатами, наматывая их на массивные железные барабаны. Судя по внешнему виду, это корыто немало повидало на своем веку. Впрочем, пальма, намалеванная на одной из труб, позволяла сделать вывод, что по крайней мере кое-какие из этих морских приключений были чертовски приятными.

— Я замерз, — недовольно буркнул Вилли Кирн. — Продрог до костей.

Доктор Волленштейн поморщился. Кирн топнул ногой и глубже сунул здоровую руку в карман шинели.

Оба стояли, спрятавшись от ветра за «опелем», — впрочем, автомобиль был слишком мал, и толку от него не было никакого.

— Черт возьми, сильнее я мерз только под Москвой! — раздраженно воскликнул Кирн. — Чтобы окончательно не окоченеть, мы набивали под одежду газеты. Но потом кончились даже они.

С этими словами он поднес ко рту сигарету, зажатую между целыми двумя пальцами покалеченной руки. Впрочем, Волленштейн пропустил его реплику мимо ушей, как делал это все пять дней. Нахал. Возомнил о себе бог весть что и не желал нисходить до разговора с детективом из криминальной полиции.

Доктор поглубже втянул шею в воротник дорогого мохерового пальто. Похоже, на эстуарий Гаронны надвигался грозовой фронт. Кирн потуже укутался в пальто, однако пуговицы так и не попали в петли. Кирн был крупный мужчина, не толстый, но крупный, широкий в груди и плечах, руки мощные, так что рукава едва не трещали по швам. Шляпа на его квадратной голове, потертая, из коричневого фетра, была надвинута по самые уши, что хотя бы частично спасало верхнюю ее часть от пронизывающего холода.

На Волленштейне шляпы не было, как не было под мохеровым пальто и никакой формы, лишь дорогой шерстяной костюм, в каком и полагалось щеголять преуспевающему врачу. Уже не в первый раз Кирн задался про себя вопросом, кто этот Волленштейн, какими связями обладает, если он мог позволить себе запросто войти в отделение криминальной полиции в Кане и убедить местного шефа выделить герру доктору охрану. Кирн уже пытался выудить из Волленштейна ответ на этот вопрос, но безрезультатно. Да, видно, детектив из него никакой, если он не смог расколоть этого типа.

— А откуда эта лохань? Где ее до этого носило? Сдается мне, эта посудина вернулась из самой преисподней, — поинтересовался у доктора Кирн.

— Хайфон, Индокитай, — ответил Волленштейн и поспешил уточнить: — Французский Индокитай.

— Вот это да! — задумчиво воскликнул Кирн. Индокитай еще до войны был частью лакомого куска, который Франция сумела прибрать к рукам на востоке, причем таком дальнем, что его можно было считать западом. В той части мира японцы сейчас воевали с американцами. — Но теперь он уже не принадлежит лягушатникам, верно я говорю? Перешел в руки нашим маленьким желтым узкоглазым друзьям.

Ответом ему стала лишь очередная брезгливая гримаса.

В том месте, где они стояли, начинался трап, и четверка матросов, которые держали канаты, опустила его к люку в трех метрах над доком. Люк открылся, и из него показалась чья-то голова. Она явно принадлежала не настоящему военному моряку — скорее старому пирату в выцветшем красном свитере, джинсовых штанах и помятой фуражке, которая когда-то была белой, но со временем приобрела стойкий серый цвет.

— Так это вам понадобился этот чертов ящик? — прокричал им сверху пират.

— Да, — крикнул ему в ответ Волленштейн, однако не сделал от «опеля» даже шага. Рук из карманов он также не вынул.

— Тогда забирайте чертову свою штуковину, — крикнул пират.

— Ступайте, — велел Волленштейн Кирну. — Он покажет вам. Давайте, ящик небольшой, вы унесете его в одной руке.

Кирн кивнул и, громко топая, зашагал вверх по металлическим сходням. Ему было слышно, как Волленштейн двинулся вслед за ним, хотя и не так проворно, как он сам.

— Где Сейсиро? Тот, кто должен прибыть вместе с ящиком? — спросил Волленштейн, когда они дошли до самого верха трапа и Кирн нырнул мимо него в люк.

— Зашит в холстину и лежит на дне Бенгальского залива, — ответил пират.

Волленштейн смерил его пристальным взглядом, и на какой-то миг Кирну показалось, что доктор вот-вот опрометью бросится по трапу вниз, однако этого не произошло. Волленштейн остался стоять, где и стоял.

— Кто еще заболел кроме него? — спросил Волленштейн. Кирн шагнул ближе к люку, чтобы лучше слышать разговор доктора с пиратом.

— А откуда вам известно, что он умер от болезни? — поинтересовался тот. Волленштейн проигнорировал его вопрос, и пират был вынужден ответить: — Нет, япошка был единственный.

— Вы уверены? — последовал вопрос. Доктор в упор посмотрел на пирата. Один глаз доктора был серым, второй — голубым. Кирну от этого всякий раз становилось не по себе. — Вы уверены? — повторил Волленштейн.

— Кому это знать, как не мне, как-никак я старший офицер, — ответил моряк и подмигнул доктору. — И позвольте поинтересоваться, что в вашем ящике, герр?.. — он выдержал паузу, ожидая, что собеседник назовет свое имя.

— Волленштейн, — ответил тот. — Штурмбаннфюрер СС.

«Все ясно, СС», — подумал Кирн. Теперь для него все встало на свои места. Ему стало понятно, почему шеф из кожи вон лез, лишь бы только услужить этому щеголю. Черт побери этих эсэсовцев!

— Что в ящике, майор? — спросил моряк, на которого ранг его собеседника, похоже, не произвел ровным счетом никакого впечатления. — Ко мне на борт всходит япошка и, прежде чем отдать концы, пугает этим своим ящиком мою команду так, что у моих матросов отшибает мозги и они опрометью бегут из его каюты на палубу.

— А что с его вещами? — поинтересовался Волленштейн, пропуская мимо ушей тираду старпома, и поежился. — Он должен был доставить документы. А также журналы.

Пират расхохотался.

— Я едва сумел заставить моих ребят зашить его в мешок и выбросить за борт. На него было страшно смотреть. Весь почернел, что твой негр. Если вы думаете, что после этого кто-то осмелился сунуть нос в его каюту, то вы ошибаетесь. Так что любые бумаги, которые он вез, должны быть там, где он их оставил.

— Я должен всех осмотреть, — произнес Волленштейн.

— Осмотреть?

— Я врач.

— Осмотреть на предмет чего?..

Начал накрапывать дождь — сначала упало несколько крупных капель, но уже через минуту полило по-настоящему. Кирн заметил, как Волленштейн потер ладони и, когда они намокли, на них выступила едва заметная пена.

— Отведите меня к капитану, — распорядился Волленштейн, — я все объясню ему лично.

Старпом наконец кивнул, повернулся и его голова скрылась в люке.

Волленштейн последовал за ним, и, пока проходил мимо, Кирн успел заметить нервный блеск в его глазах. Мысленно ломая голову над тем, что могло испугать офицера СС, Кирн увязался следом.

Чертовы эсэсовцы, ведь они никогда ничего не боятся.

Глава 1 Четверг, 1 июня 1944 года

Война — это самая страшная чума, какая только может поразить человечество. Она разрушает религию, она разрушает государства, она разрушает семьи. Любое другое несчастье не так страшно, как война.

Мартин Лютер

Маленькая темнокожая девочка, которую Бринк пытался спасти, тряслась под тонким одеялом, как будто ветер проникал внутрь даже сквозь земляной пол. Она стонала, шептала, а затем повернула голову, и ее вывернуло наизнанку. В считаные секунды мухи, которые до этого пытались облепить ей рот, улетели, обнаружив для себя более привлекательную кормушку.

Бринк пытался дышать ртом, лишь бы только не вдыхать тошнотворный запах, но удушливый воздух Дакара все равно проникал под жестяную крышу лачуги. Лицо под маской чесалось, а резиновые перчатки словно намертво прилипли к рукам. Он убрал со лба девочки липкие, влажные волосы. Небольшой желтый круг света, отбрасываемый фонариком, — вот и все, что давало возможность наполнить шприц. С висков Бринка градом катился пот. Он пристально посмотрел на руку девочки, прислушиваясь к учащенному, поверхностному дыханию больной.

Сорвав бумажную обертку с пачки марлевых салфеток, он белым прямоугольником вытер с лица ребенка пот, даже сквозь резиновую перчатку ощущая исходящий от ее тела жар. Затем осторожно промокнул впадинку у нее на шее. Девочка попыталась сбросить с себя одеяло, после чего снова закашлялась. Худенькие плечики сотрясались, когда она судорожно пыталась очистить легкие, и каждый такой новый приступ кашля длился дольше и был натужнее и мучительнее, чем предыдущий.

Бринк заметил пятно на одеяле, влажное пятно в обрамлении светлой пены.

Это все, что ему требовалось увидеть, — подтверждение тому, что внутри детского тельца поселилась Pasteurella pestis.

Бринк взял шприц. Девочка простонала, ее дыхание замедлилось, еще несколько секунд ее тело сотрясал кашель, после чего она испустила долгий вздох и зарылась под одеяло.

Бринк опустил шприц и принялся рыться в рюкзаке в поисках блокнота в черном переплете, скрепленного бечевкой. Затем бросил взгляд на часы — 01:15, после чего записал в блокноте, указав время и дату: «3 кубика стрептомицина-17. Цветная, женского пола. Вес 50–54 фунта, возраст 8–10 лет. Диагноз — легочная инфекция. Заразилась — ? первые симптомы — ?».

Он оторвал взгляд от блокнота и снова посмотрел на девочку. Ощущение было такое, будто время и место были сплющены между двумя стеклышками, став такими тонкими и прозрачными, что сквозь них видно настоящее. А в данный момент он сам находился за тысячу миль от этой убогой африканской лачуги, у себя в Англии, в комнате, где Кейт отравила себя.

— Держись, — сказал он девочке сквозь маску и, взяв ее худенькую черную руку, сжал в своей. Девочка лишь удивленно посмотрела на него.

— Все будет хорошо, вот увидишь.

Она не понимала по-английски, так что слова эти предназначались скорее ему самому, а не ей.

Бринк выпустил руку девочки и марлевой салфеткой снова вытер ей от пота лицо. Затем взглянул на свои руки, держащие марлевый прямоугольник, и слегка удивился самому себе, с каким усердием он ухаживает за больным ребенком. Хотя у него имелся диплом, в котором говорилось, что он окончил медицинский факультет университета штата Миннесота, состраданием к больным Бринк никогда не отличался. И хотя в бытность свою интерном он слегка исправил этот свой недостаток, однако даже в самом конце учебы наставники не раз отводили его в сторонку, чтобы посоветовать ему стать хирургом, — по крайней мере, в этом случае ему придется иметь дело с пациентами, которые находятся без сознания. Поэтому, вернувшись домой, чтобы открыть собственную практику, Бринк не слишком удивился тому, что его хватило лишь на пару месяцев. Вскоре ему осточертело рассматривать воспаленные детские носоглотки или вправлять кости местным фермерам. Бросив врачебную практику, он подался к Канзас-Сити, где вновь занялся бейсболом, в который играл в летнее время, чтобы оплатить учебу в колледже.

Он напоминал людям, по крайней мере некоторым, Джо Ди Маджио. Он был высок, как Ди Маджио, будучи ростом шесть футов и два дюйма, крепок телом, как Ди Маджио, и потому почти одного с ним веса. Как и у Ди Маджио, нос у него был длинный и резко очерченный — скорее, какой-то клин, а не нос. Единственная разница заключалась в том, что, в отличие от Ди Маджио, он был блондином, да и по части техники ему также было далеко до своего кумира. В тридцать седьмом году, когда Бринк стал играть за «Кардиналов», у Ди Маджио было 346 подач и 46 пробежек, в то время как у него самого 233 подачи, из них лишь три удачных. Так что он всякий раз воспринимал как комплимент, если кто-то сравнивал его с Ди Маджио.

Скрипнула входная дверь, и Бринк повернулся, чтобы посмотреть, кто вошел. Прищурившись от света, он сумел разглядеть лишь низкорослую, коренастую фигуру Паре, врача-француза из Пастеровского института, который в обмен за три сотни франков, которые Бринк сунул в его потную ладонь, пообещал подождать снаружи десять минут.

— Что вы делаете? — спросил чей-то голос. Причем он явно принадлежал не Паре. Как оказалось, это Мортон. В руках у него был фонарик, которым он светил Бринку прямо в глаза. Господи, этого-то зачем сюда принесло?

— Я делаю свое дело, если вас это так интересует, — ответил Бринк.

Мортон вошел в лачугу и, поводив фонариком, остановил его луч на больной девочке. Маски на Мортоне не было, поэтому ближе, чем на полтора метра, подходить он не стал. Луч фонарика высветил шприц и иглу, а рядом стеклянный флакон со стрептомицином.

— Это пенициллин? — поинтересовался он у Бринка.

— Нет, — ответил Бринк и сунул шприц, иглу и флакончик в сумку. Черт, откуда Мортону стало известно, что он здесь?

— Значит, это… — начал было Мортон, однако его голос заглушил новый приступ надрывного кашля. Бринк натянул одеяло повыше, к самому рту девочки. — У нее чума, — договорил Мортон.

— Чума.

— И она умрет.

Бринк ответил не сразу.

— Нет, — произнес он наконец, — она не умрет.

— И что же вы вводите ей, если это не пенициллин?

— А вот это уже не ваше дело.

— Я проявлял терпение, Фрэнк. Я делал все, о чем просил меня Лондон, позволил вам взять это место в свои руки, позволил собирать образцы. Однако в приказе ничего не говорится о том, что вы имеете право красть мой пенициллин.

— Это не пенициллин, — твердо возразил Бринк, — я вам это уже сказал.

Девочка кашлянула, и ее несколько раз передернуло. Затем ее тело выгнулось дугой, и несколько мгновений она лежала, опираясь лишь на пятки и затылок, после чего худенькое детское тельце приняло прежнее положение и застыло в неподвижности. На несколько секунд в лачуге воцарилось молчание.

— Боже, чем вы ее колете?

Бринк не ответил. Он не нашел в себе сил отвести взгляд от детского тельца, пытаясь отыскать в нем признаки жизни. Прошу тебя, только не умирай, слышишь, только не умирай. Бринк молил Всевышнего, чтобы антибиотик сделал свое дело.

— Она скончалась, — произнес Мортон. — Так что же такое вы ей вкололи? Морфин? Вы украли мой морфин? Кто вы такой, чтобы решать, кому жить, а кому нет, даже если речь идет всего лишь о каких-то негритосах?

— Она жива, — возразил Бринк. — Да, ей плохо, но я пытаюсь ей помочь.

Мортон покачал головой.

— Вы дали ей морфин, чтобы облегчить ее страдания.

— Она жива!

Но Мортон уже вышел вон. Бринк сунул в сумку записную книжку и последовал за ним, однако прямо у двери споткнулся и упал руками прямо на земляной пол, задев ногами нечто, завернутое в белый саван. Он тотчас вскочил как ужаленный и на ватных ногах отшатнулся прочь. Черт побери!

Мать девочки лежала, плотно завернутая в кусок белой ткани. К тому времени, когда Диань вызвал его сюда, женщина уже умерла, однако к моменту его прибытия ее успели завернуть в саван, и Бринку пришлось отмотать длинный кусок ткани, чтобы проверить, что под ним. Луч фонарика выявил бубоны — пару шишек на левом бедре, два черных холмика на фоне черной кожи. Все понятно, у матери бубонная форма. На девочке таких шишек пока не было. Ни одной. Их полное отсутствие — именно это он искал с того самого момента, когда он почти три месяца назад прибыл в Сенегал.

Чума, но только не в бубонной форме, а в легочной. Еще более страшная и быстрая болезнь. Бубонная форма иногда приводила ко вторичной легочной, когда возбудитель с кровью попадал в легкие, чтобы затем снова вырваться наружу в приступах неукротимого кашля и чихания, во время которых тело пытается избавиться от незваного гостя. Заразиться мог любой, кто был рядом, и обычно это бывала легочная форма. Бациллы проникали в самые дальние уголки легких, где выжидали, затаившись, несколько часов, иногда день-два, иногда целую неделю, прежде чем первые симптомы болезни давали о себе знать. После чего болезнь развивалась со стремительной быстротой, приводя к летальному исходу в тот же самый день, или, самое позднее, на следующий. Всякий раз болезнь уносила новую жертву. Даже бубонной форме такое было не под силу. При этой мысли Бринка передернуло, как от озноба, хотя на улице стоял полуденный зной.

В старой части города света не было, но до хижины от доков было шагов пятьдесят, так что узкая улочка, которая их соединяла, была светла, как полная луна. Поблизости, жужжа мотором и стропами, ожил портовый кран, и в свете ламп, установленных на высоких шестах вдоль всей пристани, Бринк увидел, как в воздух взмыл нагруженный тяжелыми мешками поддон. Арахис, это его мешками отгружали в Дакаре. Бринк стащил с себя маску и резиновые перчатки.

В следующий момент мимо него прошествовали два местных жителя в белых одеждах, заляпанных пятнами крови, и вошли в лачугу. А когда вышли, то несли завернутое в одеяло детское тельце. Тот, что шел сзади, на ходу кивнул Бринку. Из-под жестяной крыши на свет шагнул толстяк Паре. Такому коротышке, как он, нетрудно спрятаться, где угодно.

— Ce n’est pas la peste, je vous assure,[1] — сказал он, подходя ближе.

Ошибаешься, дружище, подумал он. В Дакаре чума, и в этом не приходится сомневаться. Мертвая мать с бубонами на теле — не первая ее жертва. За несколько недель это уже тринадцатый труп в городе, а девочка с легочной формой — четырнадцатый. Иное дело, инфекция распространялась медленно, и за три месяца число ее жертв было относительно невелико, что дало Пастеровскому институту основание утверждать, что официально в городе нет никакой эпидемии.

Паре развернулся на пятках и двинулся следом за обоими неграми, направляясь на север, где на рю Эскарфэ была устроена карантинная зона. Негры несли больную девочку туда. Там, как и всех остальных, девочку поместят в отдельную комнату.

Бринк тоже бросился вдогонку за этой процессией. Он бежал, и мешок хлопал его по бедру. Было слышно, как внутри звенят ампулы.

Бринк старался дышать ртом, лишь бы не вдыхать вонь рю Эскарфэ, которая, казалось, исходила здесь от каждого дома, — смесь запахов сухого навоза, солоноватого запаха моря, жаровен, на которых жарили кур и арахис. Жареным арахисом несло отовсюду. Ощущение было такое, будто город населен исключительно торговцами жареным арахисом.

— Салам алейкум, месье Бринк. Что у вас есть для меня? — спросил Диань. Говорил он по-французски, однако с певучим местным акцентом. Диань чиркнул спичкой и закурил. Бринк вдохнул сигаретный дым и пожалел о том, что бросил курить.

Но еще больше ему хотелось задать собственный вопрос — как там девочка? Диань только что вышел из дома с высокими окнами, над дверью которого небольшими буквами от руки было написано «Карантин».

Девочка была в этом доме. Однако разговор имел свой ритм, некую учтивость, которой ему еще только предстояло научиться, поэтому он предпочитал отвечать, а не спрашивать.

— Алейкум салам, месье Диань. Пенициллин, как и раньше. И кое-что новое, — ответил Бринк по-французски и, сняв с плеча рюкзак, отстегнул крышку.

Диань подвинулся ближе.

— Что это? — спросил он.

Порывшись в рюкзаке, Бринк вытащил наружу флакон размером не больше большого пальца.

— Противочумная вакцина.

Диань прислонился спиной к стене.

— Никакой чумы не будет, — произнес он.

— Неправда, она уже здесь, в городе, и вы сами это прекрасно знаете. Через несколько дней вы будете умолять меня поделиться с вами моим препаратом, — заявил Бринк. Он снял с головы фуражку, вытер ее краем со лба пот и вновь надел.

— Врачи иного мнения. Это вам не четырнадцатый год. Ну а если они ошибаются, что ж, нам не раз приходилось иметь дело со вспышками чумы, переживем и очередную. Паре утверждает, что институт предоставит медикаменты, более того, не попросит с нас за это ни франка. Я не могу продавать людям то, что они могут получить бесплатно.

Бринк не впервые слышал такие речи — мол, Пастеровский институт разрабатывает вакцину против бубонной чумы. Этим там занимались еще во время мировой войны, но даже если французы и сумели добиться каких-то успехов, пройдут недели, прежде чем они смогут наладить массовое производство.

— К тому моменту, когда ваш институт выдаст новый препарат, вы тут все заболеете, — ответил Бринк. — Скажите своим клиентам, что они должны начать принимать вакцину за три недели до начала новой вспышки. Три недели. Я бы рекомендовал начать делать это уже сегодня. Вы им так и скажите.

Бринк мысленно отсчитал дни. Он сам получил полкубика армейской вакцины три месяца назад, до того, как взошел на борт военного транспорта в Портсмуте. Нет, конечно, защитить от легочной формы вакцина бессильна, она была эффективна лишь против бубонной — то есть той формы, переносчиками которой были блохи.

Диань придвинул лицо к флакону в руках у Бринка, словно хотел как можно лучше разглядеть в темноте его содержимое.

— Думаю, это вам не помешает, — негромко произнес Бринк и дотронулся до прохладной штукатурки. Внутри находилась его девочка.

— И что еще нового вы мне поведаете?

— Ничего. Пенициллин, как обычно, — ответил Бринк. Он с предельной осторожностью раздавал свою коллекцию крошечных флаконов с пенициллином, привезенную из Англии, зная, что в таком месте, как Дакар, за этот препарат он купит любую необходимую ему информацию даже быстрее, чем за доллары.

Диань чиркнул новой спичкой и поднес ее к горловине холщового мешка, пытаясь разглядеть его содержимое — пеструю груду коричневых, зеленых и прозрачных пузырьков. В мешке было сорок доз вакцины, один флакон сульфадиазина, в котором сто таблеток препарата, и десять флаконов пенициллина. На черном рынке сульфадиазин шел по двадцать франков — нет, не за пузырек, а всего за две таблетки, пенициллин стоил в десять раз дороже, причем всего за один укол. Что касается вакцины — Бринк не знал, сколько предложит ему Диань, и, сказать по правде, ему было все равно.

— И сколько тут у вас вашего чудо-препарата для лечения триппера? — в подрагивающем пламени спички глаза у француза были такими же темными, что и дакарские ночи.

— Десять флаконов, как мы и договаривались, — ответил Бринк. Спичка потухла. Каждый из флаконов, содержащих по пять кубиков препарата, при правильном разведении давал пять доз инъекций, по 20 тысяч единиц каждая. Одного укола было достаточно, чтобы избавить человека от триппера, и за каждый такой укол в карман Дианю ложилось две сотни франков. Сумма вполне приличная, пусть даже всего лишь на первый взгляд. Четыре бакса в Америке, и целое состояние в Дакаре.

— Вы хотите, чтобы я продолжал ставить вас в известность всякий раз, когда узнаю, что кто-то из местных слег с чумой? Как я понял, вам нужно именно это?

— Мне нужно знать заранее, — ответил Бринк, вдыхая последнюю порцию дыма сигареты своего собеседника. — Вы звоните мне, когда они уже больны. Особенно те, у кого легочная форма.

Антибиотик, его собственный, и тот, что дала ему Кейт, был эффективен, если вводить его на ранней стадии заболевания, — именно по этой причине он так опасался, что девочка умрет, несмотря на все сделанные им инъекции препарата. Возможно, к ней он опоздал.

— Постараюсь, — ответил Диань. — Это все, что от меня требуется? — он бросил окурок на землю и притушил его голой пяткой. Бринк вручил ему холщовый мешок. Было слышно, как внутри звякнули друг о друга стеклянные пузырьки.

— Скажите, бором, а зачем вам самому это надо? — поинтересовался Диань и чиркнул спичкой, чтобы закурить новую сигарету. Разумеется, дым он выдохнул в сторону своего собеседника. — Насколько я понимаю, вам известна истинная цена этих пузырьков. В ваши планы ведь не входит обвести вокруг пальца бедных туземцев? Никто не раздает такие вещи направо и налево просто ради того, чтобы вылечить больного на радость его соседям.

Сказать правду Бринк не смел. К тому же Диань все равно не поймет, что дело вовсе не в деньгах.

— Я просто хочу помочь людям, — ответил он, и Диань выронил сигарету. Ее зажженный кончик взорвался на земле фонтаном искр.

Диань развернулся и побежал.

Бринк услышал за собой топот чьих-то тяжелых ботинок, а затем кто-то пронесся мимо него. Как оказалось, это был человек с фонариком в руке. Его темный силуэт слился с силуэтом Дианя, и оба полетели на землю. Фонарик тоже упал и, покатившись, описал на земле круг. Когда же он остановил вращение, его луч высветил черную нарукавную повязку, на которой виднелись белые печатные буквы — М и П. Владелец повязки был одет в форму цвета хаки. Полицейский поднялся с земли, пошарив, нашел фонарик и потащил за собой Дианя назад, туда, где стоял Бринк.

— Капитан Бринк, — услышал Бринк за своей спиной чей-то негромкий голос и тотчас обернулся. Разумеется, это был Мортон, еще один страж порядка. В руке он сжимал револьвер сорок пятого калибра.

Первый полицейский грубо толкнул Дианя, и тот растянулся у ног Мортона. Полицейский выхватил у него из рук холщовый мешок и поднес к свету. Мортон поманил Бринка пальцем.

— Что в нем? — спросил он и встряхнул мешок. Было слышно, как внутри звякнули осколки стекла. — Мой морфин? — Мортон посветил Бринку в лицо фонариком, и американец был вынужден прикрыть глаза ладонью. — Вы воруете мой морфин, потом раздаете его чумным ниггерам и делаете им уколы, чтобы они не так громко орали от боли. В полученном вами приказе ничего такого не сказано.

— Вы ошибаетесь. Я всего лишь хотел вылечить этого ребенка, — негромко ответил Бринк.

— Я не хотел доводить дело до этого, — отозвался полковник, — но после того, что я видел в лачуге, у меня нет выбора.

— Я ее не убивал, — произнес он, на этот раз без крика. Они совершили ошибку, он и Чайлдесс. Они думали, что смогут испробовать вакцину тайком, так, чтобы Мортон ничего не узнал и не смог бы им помешать.

— Вы арестованы, — заявил страж порядка и повернулся к полицейскому, который стоял рядом с Дианем. — Этого можешь отпустить.

Здоровяк рывком поставил Дианя на ноги и посветил ему в лицо фонариком. Было видно, что тот растерян.

— Моя полиция уводит меня, — сказал Бринк Дианю. — Скажите им, чтобы они дали девочке сульфу. Я постараюсь вернуться как можно раньше и привезу еще лекарств.

— Девочке? Той маленькой? Из доков? Аллах, прости и смилуйся над ней.

Бринк услышал, как Мортон что-то буркнул своему коллеге, и его лапища вновь легла ему на плечо.

— Она умерла, прежде чем мы успели отнести ее на карантин, бором.

Полицейский со всей силы сжал ему руку, однако Бринк почти не почувствовал его железную хватку.

Глава 2

Шум прибоя звучал все громче, и Аликс поняла, что она подошла в отцовской лодке совсем близко к английскому берегу. Запах тоже сделался сильнее, особенно рядом с открытым люком в носовой части, и однозначно свидетельствовал о том, что груз испортился.

Аликс убрала за ухо короткие темные волосы, сначала за одно, потом за другое, голыми ногами уперлась в доски, готовясь к удару, который вот-вот последует, и натруженными, мозолистыми руками со всей силы схватила рулевое колесо. Ее собственный отец был частью этого груза мертвых и умирающих, которыми был набит трюм. Тринадцать человек, женщины и дети, плюс отец.

Аликс не стала закрывать дверь в рубку, и та, когда лодка подскакивала на волнах, то и дело со стуком ударялась о притолоку. Шум прибоя тем временем сделался еще громче, а затем стих. Интересно, что ждет ее впереди — скалы или песчаная коса, закрывающая вход в бухту? Аликс еще ни разу не подходила так близко к английскому берегу. И хотя она могла с закрытыми глазами провести отцовскую лодку в родную гавань, это были новые для нее берега.

Да, похоже, она совершила ошибку, взявшись помогать евреям.

Эти евреи оказались на двух немецких грузовиках, которые ее отец, Тардифф и Клаветт вчера утром захватили на шоссе номер 13 к востоку от Фортиньи в Нормандии. Водителей прикончили она и Тардифф, а папа и Клаветт открыли задние дверцы кузова, в надежде, что сейчас выпустят на волю одиннадцать маки — участников движения Сопротивления, которых, как им было сказано, боши должны были перевозить в Кан, где на втором этаже малого лицея располагалось местное отделение гестапо. Каково же было их удивление, когда вместо партизан они обнаружили в кузове евреев! Большая часть пленников были больны лихорадкой и постоянно кашляли. А еще их то и дело рвало. Были среди них и мертвые. Странно, но трупы уже успели почернеть, приобретя цвет запекшейся крови.

Идею, что тринадцать живых евреев нужно перевезти в Англию, подала тогда она. Джунипер велел ей следить, не появятся ли в их краях странные больные. А еще ей было велено передать в Англию, если до нее дойдут слухи о большом количестве заболевших. Однако передавать информацию обычным путем, по рации, было вряд ли возможно, потому что у бошей повсюду были передвижные радиопеленгаторы, которые круглые сутки колесили по местным дорогам. Один такой пеленгатор бошам хватило наглости поставить напротив церкви в ее родном городке Порт-ан-Бессене. В течение двух дней его круглая антенна вращалась, словно дурной глаз. После этого случая Аликс закопала радиопередатчик в саду.

Ей удалось убедить отца в том, что они должны переправить евреев в Англию, потому что иного выхода у них нет. Им нужно так или иначе поставить в известность Джунипера. Впрочем, сказать по правде, Аликс отчасти действовала из эгоистичных побуждений. Ею не столько двигало желание помочь этим людям, сколько желание снова встретиться с Джунипером, а евреи подвернулись как удобный предлог.

Отец кивнул в знак согласия и взял на себя переговоры с Тардиффом и Клаветтом. В конце концов ему удалось уломать обоих, и они согласились довезти евреев на грузовике до порта, спрятать их на борту отцовской лодки, а затем переправить в Англию. Однако к тому моменту, когда во второй половине дня они с отцом подняли на мачте единственный парус, чтобы поймать попутный северо-северо-восточный ветер, — Тардифф с Клаветтом так и не появились в порту, явно струсив, — и судно отвалило от причала, евреям сделалось совсем худо. Пятеро скончались в забитом до отказа трюме. Сначала их трупы посинели, затем сделались фиолетовыми, а потом и вообще почернели, а те восемь, что были еще живы, терпели жуткие страдания, кашляли, отплевывая мокроту.

Спустя девять часов после выхода из гавани, когда уже не нужно было притворяться, будто они вышли в море ловить рыбу, а солнце уже садилось за горизонт, отец свалился без сил в рубке, успев крикнуть, что весь пролив кишмя кишит бошами, хотя на самом деле здесь не было не единого немца. Это был тот же самый кошмар, который не раз посещал его и дома, начиная со времен Первой мировой. В лунном свете Аликс было хорошо видно, как отец заполз в трюм и исчез в его темном брюхе, и ей ничего не оставалось, как взять руль в свои натруженные руки.

Аликс вернулась в настоящее, лишь когда прибой подхватил корму и развернул ее к правому борту. Руль повернулся с такой быстротой, что выскользнул у нее из рук. На какой-то момент Аликс испугалась, что лодка разобьется о берег. Она выходила с отцом в море с двенадцатилетнего возраста и в течение полутора десятков лет помогала ему вытаскивать из воды набитые треской сети, однако в этой ситуации от всех ее умений не было никакого проку.

С оглушающим треском, как будто о деревянное днище скребла сразу сотня валунов, лодка налетела на берег и тотчас осела на бок. Палуба мгновенно ушла из-под ног, и Аликс потеряла равновесие. Пошатнувшись, она с размаху стукнулась головой о дверной косяк рубки. В следующее мгновение вокруг воцарилась тишина, а сама она провалилась в темноту.

Когда же она снова пришла в себя, оказалось, что лодка недвижимо застыла на месте. Стоило ей поднять голову, как лодка накренилась, или, по крайней мере, ей так показалось. Чуть выше виска, у самой кромки волос, Аликс нащупала небольшую шишку. Девушка мучительно медленно повернулась, пока не оказалась спиной к рубке, а ногами уперлась в планшир. Позади нее о левый борт плескалась вода — в темноте ночи эти звуки казались чересчур громкими. Однако силы волн было недостаточно, чтобы сдвинуть судно с места. Боже, по ее вине отцовская лодка села на мель! На какое-то мгновение Аликс запаниковала. Что же теперь скажет ей отец?

Отец. Трюм. Евреи.

Аликс подползла к люку. Отец снял с него крышку, чтобы их пассажиры не задохнулись, и Аликс нырнула в темное отверстие. Она старалась дышать ртом, чтобы не чувствовать царившее здесь зловоние, и на ощупь двинулась вперед. Евреи лежали, сбившись в груду, у правого борта, и потому не мешали ей передвигаться дальше. Наконец Аликс нащупала в темноте поношенный отцовский свитер. Отец сидел, привалившись спиной к деревянной переборке, и громко стонал.

Аликс так же на ощупь вытерла пот с его лица и, взяв отца за руку, села рядом. Она просидела в трюме, пока не начало светать, после чего снова вернулась на палубу и на свежий воздух, где попыталась уверить себя, что все это ей лишь померещилось.

Затем она перелезла через планшир и шагнула в холодную воду, которая доходила ей до талии. По глупости она надела на себя платье в надежде покрасоваться перед Джунипером, когда они доберутся до Англии, и оно в считанные секунды промокло насквозь. Что же делать? Аликс побрела по воде в сторону каменистого берега, а когда выбралась на сушу, нашла валун выше отметки прилива, села на него и стала ждать утра.

Кирн выбросил Волленштейна из головы на полтора года, а вот на то, чтобы возобновить знакомство и заново возненавидеть доктора, потребовалось всего полтора часа.

Кирн посмотрел на Волленштейна — высокий и поджарый, тот сохранил привычку потирать руки. В свете ясного утра глазки доктора бегали туда-сюда — сначала к брошенному грузовику, который перегородил проселочную дорогу рядом с шоссе номер 13, затем к Кирну.

— Вы обязаны найти моих евреев, — сказал Волленштейн.

— Первый раз слышу о каких-то евреях, — спокойно ответил Кирн. Левой рукой — той, на которой были целы все пальцы, — он вытащил из кармана пальто пачку сигарет и, осторожным движением вынув одну, зажал ее между большим и указательным пальцами правой руки — это все, что осталось после того, как чертов снаряд, разорвавшись, унес с собой три остальных.

Кирн поднес к сигарете пламя зажигалки, которую он собственноручно изготовил из русского патрона калибра 7,62 мм.

— Ваши люди найдут этих евреев куда быстрее, чем я, — добавил он, кивая Волленштейну. Его собеседник стоял рядом. На голове — форменная фуражка СС с кокардой, изображающей череп и перекрещенные кости, сам он в сером мундире с серебряными молниями на петлицах.

— У меня нет никого, кто знал бы эту местность лучше, чем вы, — возразил Волленштейн. — Именно поэтому я и попросил начальство, чтобы мне в помощь выделили человека из вашей службы. Криминальная полиция знает Нормандию как свои пять пальцев, разве не так?

— Разумеется, так, герр доктор, — вежливо ответил Кирн. Впрочем, что еще ему оставалось. Волленштейн служил в СС, однако дело не только в молниях-рунах на петлицах, а в том, с какой прытью сегодняшним утром непосредственный начальник Кирна, Иссельманн, вскочил из-за стола, когда Волленштейн вошел к нему в кабинет и показал потрепанный клочок бумаги. Волленштейн указал на Кирна — похоже, доктор запомнил его еще по Бордо, — и сказал, что хотел бы поручить ему поиски пропавшей собственности рейха. Тогда он даже словом не обмолвился о том, что эта собственность — евреи.

— Они сбежали вчера утром, — пояснил Волленштейн, когда Кирн закурил свою сигарету. — Тринадцать евреев. Их след еще не успел остыть, так что не думаю, что у вас возникнут какие-то трудности с их поисками.

— А что они делали в этом грузовике? — поинтересовался Кирн и бросил взгляд в сторону серо-зеленого грузовика, у которого вместо крытого брезентом кузова сзади крепилось нечто вроде деревянного ящика. В задней части ящика имелась дверь, а вот окон никаких не было.

Волленштейн не удостоил его ответом.

— Я бессилен что-либо сделать, если вы не объясните мне, что происходит, — произнес Кирн.

— Их перевозили в Кан, на железнодорожный вокзал, — наконец, снизошел до ответа доктор. — Всего было два грузовика. Второй — такой же, как этот.

— Понятно, в Кан, а откуда?

И вновь Волленштейн помедлил с ответом.

— Так дело не пойдет, — возмутился Кирн.

— С моей фермы. В Котантене, к северу от Корентана. Это примерно в тридцати пяти километрах отсюда.

Котантен Кирн знал. Ему дважды приходилось ловить в тех местах контрабандистов. Зарослей колючего кустарника там было даже больше, чем здесь.

— Как я понимаю, они выбрались из грузовиков не сами. Здесь явно не обошлось без чьей-то помощи, верно? — Кирн успел заметить, что засов на задней двери «даймлера» взломан. Он шагнул ближе к грузовику, однако Волленштейн схватил его за рукав. От неожиданности Кирн даже выронил сигарету.

— Не надо, — произнес эсэсовец.

Кирн посмотрел Волленштейну в глаза — и в серый, и в голубой, — после чего стряхнул с себя руку эсэсовца и, ударив по засову правой рукой, левой распахнул дверь.

Вырвавшееся изнутри зловоние моментально заставило его отшатнуться назад.

Кирну потребовалось несколько мгновений, чтобы рассмотреть темное нутро деревянного кузова. Шагнув ближе и зажав одной рукой нос, он заглянул внутрь. Тела. Сосчитать их было невозможно, потому что они были свалены бесформенной грудой в дальнем конце. От тошнотворного запаха моментально заболела голова. Эти евреи были мертвы как минимум сутки, и их трупы успели потемнеть, как то обычно бывает с мертвецами в теплую погоду.

— В чем дело? — обернулся он к Волленштейну, не в силах отвести взгляд от лица еврейского ребенка, — по всей видимости, мальчика, — который смотрел на него затуманенным взором из груды мертвых тел.

— Эти евреи были больны, все шестнадцать, — торопливо пояснил Волленштейн откуда-то из-за спины Кирна. — Именно по этой причине я и отправил их в Кан, чтобы оттуда их поездом переправили на восток.

Ох уж этот таинственный восток, где пачками исчезали евреи!

— Больны? Чем больны? — Кирн наконец сумел оторвать взгляд от лица ребенка и повернулся лицом к эсэсовцу. Впрочем, исходившее из грузовика зловоние по-прежнему давало о себе знать.

— Тифом.

— Тифом? — переспросил Кирн и замер на месте. Он видел тифозных больных в России. В том декабре под Москвой с тифом тогда слегла примерно пятая часть их роты. А все вши, от которых не было никакого спасения. — Вы лечили их от тифа?

— Что ж, можно сказать, что да, — ответил Волленштейн.

— Но…

— Но я был бессилен им помочь. А после этого кто-то их украл.

Кто-то украл евреев. А вот это уже нечто новенькое! Зачем кому-то понадобилось красть евреев?

— Кто-то устроил на дороге засаду, — продолжал Волленштейн, — и украл их.

Это было Кирну понятно и без всяких пояснений. Черные сапоги и серые брюки в придорожной траве рядом с «даймлером» — это мог быть только водитель грузовика. Разумеется, это дело рук маки. Чьих же еще! Помимо немецких солдат, которые обитали здесь, на побережье Нормандии, в своих крепостях и блиндажах в ожидании вторжения вражеских войск, только у местных партизан имелось оружие.

Кирн впервые обратил внимание на двоих эсэсовцев, которые застыли по ту сторону грузовика, оба с карабинами через плечо. Как и Волленштейн, они сохраняли дистанцию между собой и грузовиком. На руках у них, как и у их начальника, были резиновые перчатки.

— Значит, у ваших евреев был тиф. Затем они сбежали, и вы хотите, чтобы я вам их нашел.

— До того, как они заразят остальных, — ответил Волленштейн. — Я опасаюсь, как бы они не заразили наших людей. Я имею в виду военнослужащих вермахта, — Волленштейн по привычке потер руками.

Кирн кивнул. Здесь явно было что-то еще. Кирн был в России и видел, как эсэсовцы обращаются с евреями. Крайне сомнительно, чтобы эсэсовец когда-нибудь дал еврею даже таблетку аспирина.

— Вы их мне найдете, — повторил Волленштейн. Эти слова прозвучали скорее как вопрос, а не приказ. — Все они были больны, очень больны, так что уйти далеко они никак не могли. А вот заразить других вполне успели.

— Вы сказали, что у них тиф, — произнес Кирн, в очередной раз покосившись на открытую дверь грузовика. — Как мне узнать, что именно я должен искать? — Господи, когда же, наконец, этот чертов эсэсовец перестанет потирать руки? Скрипучий писк резины о резину уже начинал выводить его из себя.

— Это особая разновидность тифа, — проговорил Волленштейн с подозрительной поспешностью. — Лихорадка, озноб, боль в груди, а когда начинается кашель, то сначала мокрота прозрачная, а потом постепенно больной начинает отхаркивать кровь.

Что-то совсем не похоже не тиф, подумал Кирн. Тот тиф, который косил их ряды под Москвой, был другим — сыпь, жар и сухой, лающий кашель.

— А чем его лечат? — поинтересовался Кирн.

Волленштейн бросил взгляд на грузовик, затем снова посмотрел на Кирна.

— Любой задержанный с этой формой тифа должен быть немедленно посажен на карантин. Надевайте маску и не подходите ближе чем на пару метров. И вы будете в безопасности, — произнес он.

Кирн достал вторую сигарету и закурил.

— Я не врач. То, что вы мне описали, может быть чем угодно. Той же самой инфлюэнцей. Вам придется помогать мне, указывать, то я нашел или нет, — и он помахал рукой с зажатой в ней сигаретой в сторону грузовика.

Волленштейн выпучил глаза — казалось, они вот-вот сползут куда-то на лоб, — точно так же, как в тот раз, когда он вступил на борт ржавого корыта, что пришло из Индокитая. Интересно, а нет ли какой-то связи, задумался Кирн, между этим странным тифом и тем деревянным ящиком, который был прикручен к полу в каюте японца. Евреи в кабине грузовика все почернели, ни дать ни взять негры. По словам пирата, японец на борту судна, пришвартовавшегося в порту Бордо, тоже почернел, когда умер.

— Нет-нет, меня ждут свои дела, важные дела, — поспешно ответил Волленштейн.

— Тогда я не смогу найти ваших евреев.

Волленштейн засунул руки в карманы пальто.

— Да-да, вы правы. Но только сегодня. Мы найдем одного или двух, и тогда вы будете знать, кого вам искать.

Кирн удовлетворенно кивнул.

— Значит, вы сказали, их было шестнадцать. Считая вместе с этими или нет? — уточнил он и помахал сигаретой в сторону распахнутой двери в кузове «даймлера».

— Там три тела. Значит, тринадцать убежали.

Кирн кивнул, бросил сигарету на землю и ногой потушил окурок.

— Моя машина, — он указал на небольшое «рено», припаркованное метрах в двадцати от грузовика.

— Один момент, — произнес Волленштейн и, обойдя грузовик, подошел к своим эсэсовцам.

Кирн протиснулся за руль «рено» и принялся наблюдать в ветровое стекло. Волленштейн о чем-то говорил с эсэсовцами. Те кивнули и направились к своему грузовику, припаркованному чуть дальше на проселочной дороге. Волленштейн тем временем направился обратно к машине. На глазах у Кирна двое эсэсовцев достали из кузова грузовика канистры с бензином. Один плеснул бензина на капот «даймлера», другой вытащил за ноги мертвого водителя из придорожной травы. Затем вместе со вторым поднял мертвеца — один за ноги, другой за руки — и забросил его в грузовик.

— Тиф? — переспросил Кирн, когда Волленштейн сел рядом с ним, затем завел мотор и дал задний ход. — Не проще ли, если это тиф, взять и уничтожить вшей?

— Да, это тиф, — невозмутимо ответил Волленштейн.

Разворачивая «рено», Кирн увидел в зеркале заднего обзора, как языки пламени лижут кузов грузовика.

Бринк сидел на правом сиденье, и африканское солнце нещадно пекло ему голову. В следующее мгновение джип внезапно замер на месте, и он был вынужден схватиться рукой за корпус. Они сняли с него его гарнизонную фуражку еще несколько часов назад и с тех пор по какой-то причине так и не вернули ее.

Единственная тень находилась в тридцати футах от него — под длинными, узкими крыльями четырехмоторного аэроплана. Двое мужчин устанавливали пулемет в большое квадратное отверстие, расположенное посередине фюзеляжа, между крыльями и хвостом. Третий подавал пулеметные ленты.

Час назад Бринк сидел в своей крохотной комнатушке в принадлежащей правительству конторе на авеню де ля Републик, а по ту сторону открытой двери застыл представитель местной полиции. Однако вскоре в дверном проеме показался Мортон и приказал Бринку собирать вещи. Бринк принялся выполнять приказ. Мортон проследил за тем, как он сунул в дорожную сумку одежду и книги, а сверху положил набор инструментов и черный блокнот. Мортон заставил его оставить А-17, который он привез с собой из Англии, а также образцы крови, которые он успел взять, и культуры, которые успел вырастить. Они хранились в обшарпанном холодильнике, который Бринк нашел на свалке и притащил к себе в комнату.

Дорога сюда, в сопровождении полицейского за рулем и Мортона на заднем сиденье, который расположился, положив руку на его фуражку, заняла мало времени.

— Вылезайте, — приказал Мортон, — вас ждут в Англии.

В голосе его звучали злость и раздражение, было заметно, что терпение изменяет ему. Мортон кивнул на самолет, и полицейские вытащили из багажника джипа сумку Бринка и, поднеся к передней части бомбардировщика, забросили ее на металлические сходни. Мортон тем временем подвел Бринка к самолету, и, пока они шли, Бринк задался про себя вопросом, кто это может ждать его в Англии.

— То есть я больше не под арестом? — уточнил он и не без злорадства отметил про себя несчастную гримасу, что на мгновение возникла на физиономии Мортона.

— Нет, черт побери, вы под арестом! — огрызнулся Мортон и, вытащив из кармана какую-то бумагу, развернул. — «Вернуть капитана Ф.-К. Бринка в Англию самым быстрым транспортом, имеющимся в вашем распоряжении. Необходимо, чтобы он вернулся как можно скорее», — зачитал текст Мортон. — Вас хотят отправить под трибунал, — сказал он, и его губы сжались в тонкую линию.

Встав на четвереньки, летчик заполз под брюхо самолета и, подтащив сумку Бринка, засунул ее в незаметное отверстие, после чего сам тоже скрылся в нем. Для трибунала события развивались слишком стремительно. Еще в два часа ночи его крепко держал за руку полицейский, а в девять его уже отправляют домой.

— Залезайте, — приказал Мортон и указал на самолет.

— Чье это на нем имя? — поинтересовался Бринк, указывая на клочок бумаги в руках у Мортона.

Мортон посмотрел на желтый листок.

— Чайлдесс, Пол.

Бринк облегченно вздохнул. Опасаться нечего, все будет нормально.

Бринк прищурился, пытаясь прочесть буквы в небольшом блокноте в руках у сержанта. Моторы самолета натужно гудели, и каждая заклепка вибрировала, грозя в любую минуту выскочить из своего гнезда. Под стеклянным колпаком бомбардировщика их было всего двое, отделенных друг от друга тесным проходом.

Сержант пригнулся ближе и протянул ему блокнот и карандаш. «Три часа или больше», — было написано на листке бумаги. Бринк провел под словами черту и быстро набросал: «Где мы?» После чего вернул блокнот пилоту.

Пилот — «Мое имя Нолз», как он лично написал в блокноте вскоре после того, как крылатая машина взмыла в раскаленный воздух дакарского аэродрома, — схватил карту, развернул ее перед Бринком и ткнул в какую-то точку. Карта была такой крошечной, что палец пилота мог указывать на что угодно: на Испанию, на океан между Испанией и Францией или на саму Францию. Как-то далековато от Портсмута на южном побережье Англии, куда, по словам Нолза, они держали курс. По крайней мере, так сообщил ему пилот несколько часов назад.

Они разговаривали при помощи блокнота и карандаша, потому что какой-то идиот вырвал отовсюду наушники, не иначе как полагая, что, удалив несколько фунтов лишнего веса, он тем самым сэкономит наперсток горючего. Бринк попытался уснуть, но постоянная вибрация и воздушные ямы не дали ему сомкнуть глаз. Так что ему ничего не оставалось, как коротать время, ведя переписку с пилотом.

Блокнот вновь оказался в его руках. Сейчас на нем красовалось целое предложение. «Откуда тебе известно, что они победили лишь благодаря ему?» Нолз видел, как он играл в бейсбол в октябре прошлого года, когда в Тарли 505-й парашютный обыграл с разгромным счетом 306-ю бомбардировочную группу. Как только Нолз узнал, что Бринк играл часть сезона за «Кардиналов» и был лично знаком с Диззи Дином, разговор на блокноте начал вращаться исключительно вокруг бейсбола.

Бринку хорошо запомнился тот матч в Тарли. Это был конец пятого иннинга. 306-я тогда опережала их на две пробежки, и тогда их ведущий игрок бочком-бочком ушел с первой базы. По его мнению, этот парень что-то там химичил с Уоттсом, пытаясь отвлечь питчера от биттера, но когда счет дошел до «2:1», раннер обернулся на трибуны. Бринк тогда проследил за его взглядом и увидел симпатичную блондинку, которая наблюдала за матчем, — должно быть, его подружка. И он явно собирался перед ней выпендриться. Бринк, который, будучи кетчером, стоял пригнувшись, выпрямился во весь рост и, как только тот парень бросился бегом, забросил мяч на вторую базу. Мяч долетел до Митчовски, который стоял на второй базе, еще до того, как раннер начал скользить. Именно в этот момент маятник удачи качнулся в другую сторону. В начале восьмого иннинга игроки 505-го заработали три очка, причем одно из них принес команде Бринк удачной пробежкой до первой базы.

Все это было слишком долго и сложно писать в блокноте. Так что Бринк ограничился словами «ему повезло» и вернул блокнот пилоту. Сержант расплылся в улыбке. Затем Бринк нацарапал на листке бумаги: «Устал. Хочу немного вздремнуть». Нолз кивнул.

Бринк откинул голову на летную куртку, которую засунул в качестве подушки между собой и дребезжащим стеклом, и закрыл глаза.

Спустя какое-то время перед его мысленным взором, как то обычно бывало, предстала Кейт. В этой картинке она, слегка склонив голову набок, неизменно убирала длинные темные пряди за ухо, такая была у нее привычка. Затем она повернулась к нему спиной, и он окинул ее с головы до ног пристальным взглядом — пробежал глазами от макушки к широким бедрам под шелковым платьем, а затем ниже, к неровному шву чулка на левой ноге. Шагнув к ней ближе, он встал у нее за спиной и, обняв за талию, прижал к себе, пригнулся и, убрав в сторону волосы, поцеловал в шею. Она с готовностью подалась в его объятия.

Один год, семь месяцев и шесть дней с того момента, как они познакомились. Четыре месяца и три дня с того черного дня, как он ее потерял. Он вошел в лабораторию и увидел ее лежащей на полу. Рядом валялся шприц, а на ноздрях белел порошок сибирской язвы.

Ирония судьбы заключалась в том, что она скончалась прямо у него на глазах. В ту пору ему казалось, что он распрощался со смертью, когда несколькими месяцами ранее вошел в кабинет Пола Чайлдесса и сказал, что ему не хочется уходить, что он не хочет никого подводить, но эти эксперименты с сибирской язвой и их страшные результаты стали причиной таких кошмаров, что он лишился сна.

Чайлдесс тогда накричал на него, однако потом сдался и снял его с поста руководителя лаборатории, которая билась над решением проблемы, как распылять сибирскую язву с самолета. Они тогда пришли к соглашению, он и Чайлдесс. Бринк останется в Портон-Дауне и будет заниматься опытами вместе с микробиологом Кейт Муди ее антибиотиком.

Благодаря Кейт, эта работа пошла на пользу как ему самому, так и его сну. Проработав полгода в одной упряжке, однажды вечером, выпив слишком много шампанского, чтобы отпраздновать успешную разработку А-9 — их первого совместного антибиотика, который приостанавливал рост бактериальных культур в чашках Петри, — они занялись любовью. Отец наверняка счел бы его труд праведным, если бы знал, чем занимается его сын. Бринк всегда думал именно так. Он трудится во имя борьбы с эпидемиями — на тот случай, если немцы, не дай бог, возьмут на вооружение смертельные инфекции.

Однако Бринк был не так наивен, и они с Кейт не раз спорили по поводу актиномицина. Успешная разработка антидота развязывала англичанам руки: слишком велик был кое у кого соблазн опробовать в качестве оружия споры сибирской язвы. Кейт, однако, поклялась, что этого никогда не произойдет. Ей это обещал сам доктор Чайлдесс, не раз подчеркивала она. Англия никогда первой не пойдет на применение нашей «милашки». Она всегда употребляла слово «милашка» вместо «сибирская язва», как и все англичане, что работали в Портон-Дауне. Обычно они начинали спорить друг с другом после постельных утех, когда Кейт лежала, прижавшись к его животу теплой спиной. «То, чем мы с тобой занимаемся, ты и я, — говорила она, — направлено на спасение людей. Нам с тобой повезло, крупно повезло, разве не так? Наша с тобой совесть чиста».

Лишь позднее он узнал, что до этого у нее был роман с Полом Чайлдессом. А еще чуть позже понял и то, что совесть не обязательно должна быть либо чистой, либо нечистой. Иногда у нее имеется и некое промежуточное состояние.

Услышав, как моторы слегка изменили свой гул, Бринк открыл глаза, и в следующее мгновение мир поплыл куда-то в сторону. Похоже, самолет дал крен. Нолз скользнул к нему через разделявшее их пространство, и их тела сплелись в клубок.

— Какого черта? — крикнул сержант. Теперь Бринк отлично слышал его голос, поскольку рот пилота был всего в нескольких сантиметрах от его уха.

Дышать было трудно, Нолз всем своим весом давил ему на грудную клетку, однако Бринк сумел повернуть голову вправо, чтобы посмотреть сквозь стекло. Первое, что он увидел, это облака, а затем — просвет между облаками, в который было хорошо видно, что они летят над сушей. И, похоже, не тем курсом, нежели предполагалось, потому что палец Нолза, когда тот чертил ему курс от Дакара до Англии, пролегал исключительно над морем.

Затем его внимание привлекло какое-то мутное пятно, которое, однако, быстро исчезло из вида, промелькнув мимо них столь стремительно, что Бринк так и не понял, что это было. Самолет тряхнуло, после чего крылатая машина ушла в пике.

Нос бомбардировщика был нацелен на слой облаков под ними, и Нолз откатился в носовую часть.

— Проклятье! — рявкнул он. За его плечом Бринк рассмотрел черную птицу с желтым носом. Она вынырнула откуда-то из-под них, стремительно увеличиваясь в размерах. Еще один самолет, решил про себя Бринк. На крыльях крылатой машины замигали огни. Так это же по ним ведут огонь!

В следующий миг в стеклянном колпаке их самолета появились дыры размером с кулак, и в них со свистом устремился воздух. Бринк почувствовал, как крошечные осколки поцарапали ему лицо. Ноги Нолза как будто взорвались, и бешеный ветер разметал по всей кабине кровь.

Затем самолет выровнялся, и за стеклом возникла сплошная белая пелена. Это они снизились до слоя облаков.

Двигатели гудели почти так же громко, как и раньше, поэтому, когда Нолз открыл рот — а он сделал именно это, — Бринк не услышал никакого крика. А Нолз по идее должен кричать, ведь ему раздробило ноги. Бринк потянулся и, схватив Нолза за куртку, подтащил ближе, после чего уложил на пол, насколько то позволяло сделать тесное пространство кабины. Из ноги пилота хлестала кровь, как будто то была не нога, а дырявое ведро. Бринк посмотрел на то, что осталось от конечности, постарался вспомнить, чему его учили в колледже. Черт, как давно это было!

Впрочем, ответ нашелся быстро — для этого было достаточно несколько раз пристально посмотреть на ногу сержанта. Бринк тотчас все вспомнил. Он увидел раздробленную бедренную кость, из которой наружу торчал костный мозг, и обрывки бедренной мышцы, — судя по всему, снаряд вошел в мягкие ткани с задней стороны бедра. Источником кровотечения, по всей видимости, была поврежденная Profunda femoris, однако сама артерия была не видна.

Бринк положил на рану пальцы, Нолз тотчас открыл рот, скорее всего, закричал от боли, — и надавил. Если он сможет обнаружить артерию и пережать ее, то кровотечение остановится. Однако пальцы его нащупали лишь порванные мышцы и какие-то острые осколки, не то кость, не то металл. Артерия в момент повреждения ушла в глубь мягких тканей, и без щипцов ему ее никак не найти и никогда не пережать без зажима.

Нолз теперь почти не двигался. Бринк осмотрелся по сторонам, однако так и не заметил ничего такого, — даже куска бечевки, — что можно было бы использовать в качестве жгута, и лишь спустя несколько секунд вспомнил про свой брючный ремень. Кое-как ему удалось стащить его с себя и с помощью холщового ремня наложить на ногу пилота, чуть пониже таза, давящую повязку. Он затягивал ремень до тех пор, пока хватало сил, после чего перевязал концы. Узел получился дурацкий и некрасивый, но что поделать, лишь бы держался.

— С тобой все будет в порядке! — крикнул он Нолзу на ухо. Сержант посмотрел на него отсутствующим взглядом. «Парень явно меня не услышал», — подумал Бринк. Он кое-как пробрался к забрызганному кровью носу самолета и, порывшись в сумке, нашел блокнот и карандаш. Оторвав листок за листком, пока наконец не нашел чистый, он вытер карандаш о штанину, нацарапал несколько слов и сунул листок под нос Нолзу.

Сержант даже не взглянул на него. Бринк опустил блокнот и прижал палец к горлу пилота, в надежде обнаружить пульс.

Он сидел рядом с Нолзом довольно долго, однако ветер, врывавшийся в пробоины в стекле, был таким холодным и пронизывающим, что в конце концов Бринк был вынужден отползти в сторону от мертвого пилота. Он сел в стороне, весь дрожа, а тем временем вокруг него творилось настоящее светопреставление.

Глава 3

Стоя под крылом самолета, Бринк впервые за десять часов поднял руки над головой и потянулся. Затекшие мышцы тотчас дали о себе знать. Он повернул шею, и та тоже хрустнула.

По бетону пролегли длинные тени, солнце уже почти спряталось за деревья на дальнем конце аэродрома. Он посмотрел на часы. Девятый час вечера.

Бринк потрогал пластырь у себя над правым глазом, там, где стекло оставило короткую, неглубокую царапину. Кровь перестала сочиться еще несколько часов назад, когда он залепил ранку куском пластыря из аптечки. А вот мертвый Нолз никак не хотел покидать его, равно как свист и завывание врывавшегося в кабину ветра, разносившего по всему самолету запах крови.

По летному полю к нему шагал высокий человек. Доктор Пол Чайлдесс протянул ему руку и застыл на месте как вкопанный.

— Фрэнк, что случилось?

Бринк машинально пожал ему руку. Рукопожатие было сухим и легким, типично британским.

— Ты ранен? — поинтересовался Чайлдесс.

Бринк повернул голову и посмотрел на самолет. После того как он сам выбрался наружу, пара техников уже залезли сквозь люк в его брюхо и выбрались обратно, таща за собой в одеяле увесистый груз.

— Что случилось? — повторил вопрос Чайлдесс.

Бринк покачал головой. Наверно, в эти минуты он являл собой кошмарное зрелище — с ног до головы забрызганный кровью мертвого пилота. Бринк провел пальцем по щеке и посмотрел на забившуюся под ноготь коричневую грязь.

— Мы с ним разговаривали про бейсбол, а в следующее мгновение его убили, — ответил он. Вдаваться в подробности не было сил.

Лысоватый англичанин взял Бринка под локоть и повел к ожидавшему их автомобилю. «Додж», когда-то американский, а теперь британский. Бринк это понял с первого взгляда: сейчас машина была синей, но на переднем крыле, когда ее перекрашивали, случайно осталось незакрашенное зеленое пятно.

— Погодите, — произнес Бринк и, высвободив локоть, подошел к техникам, что тащили одеяло. Он велел им опустить Нолза на землю, и они выполнили его приказ, потому что у него на грязном воротнике имелись капитанские знаки различия. Бринк открыл одеяло — ему срочно требовался ремень, чтобы не спадали брюки, однако стоило ему дотронуться до ремня, как он понял всю смехотворность своей затеи: пальцы тотчас сделались грязными и липкими. Бринк вытер их о край одеяла, кивнул техникам и сказал, что они могут унести тело.

Из люка, таща за собой сумку Бринка, наружу показался юный помощник пилота. Спрыгнув на землю, он передал ее Бринку, и на какое-то мгновение, когда их руки соприкоснулись, пилот изобразил вымученную улыбку. Бринк кивнул, повернулся и, подойдя мимо Чайлдесса к «доджу», забросил в открытый багажник сумку.

— Смотрю, народ любит бейсбол, — произнес Чайлдесс, садясь рядом с Бринком на сиденье. Чайлдесс был нетипичный англичанин: он тоже любил бейсбол. До войны он провел одно лето в Вашингтоне, где подсел на эту игру, название которой неизменно произносил раздельно, в два слова: «бейс болл». Он был большой любитель порассуждать про «Сенаторов» и Гриффита Стэдхэма, а еще ему было непонятно, почему они не спилили дерево, чтобы выровнять правую стену. Чайлдесс рассказал Бринку обо всем этом в первый раз, когда тот попросил его о бензине. Бринк тогда хотел попробовать свои силы, играя за полковую команду 505-го парашютного. Именно благодаря бейсболу они и стали друзьями.

Бринк нырнул на заднее сиденье «доджа». Чайлдесс занял место рядом. Женщина за рулем, обычный водитель Чайлдесса, плавно взяла с места и покатила по бетонному полю, а затем выехала в ворота, у которых застыла парочка часовых. Вскоре аэродром остался позади, и, когда дорога описала дугу, Бринк увидел, что они находятся на западной стороне от Портсмутской гавани, направляясь на север вдоль прибрежного шоссе в сторону города.

Он еще ни разу не видел такого множества кораблей. Длинные грузовые суда среди леса портовых кранов. Какие-то странные тупорылые, узконосые военные корабли. Небольшие катера и вельботы, глядя на которые почему-то казалось, что они непременно затонут, стоит им выйти в открытое море. Если их поставить цепочкой, то можно пройти до самого Китового острова на другой стороне бухты. Целый лес кабелей удерживал на месте стаю воздушных шаров, паривших над этим флотом. Каждый кабель был присоединен к судну, отчего эта часть гавани напоминала скорее сад, над которым на стеблях кабелей разноцветными цветами покачивались шары. Бринк закрыл рот.

— Часть флота для высадки, если не ошибаюсь, — произнес Чайлдесс, откидываясь на сиденье.

День клонился к вечеру, и когда Бринк посмотрел на Чайлдесса, он так и не понял, сказал ли тот это всерьез или в шутку.

— А что, уже настало время? — спросил он.

— Точная дата мне неизвестна, Фрэнк. Я лишь сужу по тому, что видят мои глаза.

Бринк почему-то решил, что Чайлдесс лжет, что на самом деле ему известно гораздо больше, нежели он говорит.

— И как там дела в Дакаре? — спросил он.

— В Дакаре чума, как ты и говорил, — ответил Бринк, вновь глядя из окна на гавань.

— И?

— Это естественная чума.

— Ты привез образцы крови и культуры?

— Я был вынужден их оставить, — ответил Бринк и посмотрел на начальника.

— Жаль.

Его отправили в Дакар проследить за эпидемией чумы, выяснить, каковы причины этой вспышки — естественные ли они, и не кроется ли за ней что-то другое. Чайлдесс поерзал на соседнем сиденье. Ага, сейчас начнется.

— О чем, во имя всего святого, ты думал? — спросил он, однако голос его звучал по-прежнему мягко.

— Обвинения против меня высосаны из пальца, Пол.

— Фрэнк, у нас с тобой был уговор. Ты будешь соблюдать осторожность. Ты не станешь искать на свою голову неприятности, — голос Чайлдесса звучал еще тише.

— Мне было поручено выявить больных еще до того, как их отправят на карантин, разве не так? Мортон не горел желанием мне помочь, и я был вынужден искать нужную мне информацию в обмен на пенициллин. Откуда мне было знать, что он подумает, будто я краду морфин и ввожу лошадиные дозы? Это же чушь, бред сивой кобылы.

Чайлдесс снова уставился в окно.

— Мне пришлось сделать несколько крайне неприятных звонков, чтобы вызволить тебя и вернуть домой, — произнес он, наконец, не отрывая глаз от оконного стекла. — Подчеркиваю, крайне для меня неприятных. Нам с тобой крупно повезло, Фрэнк, что наш секрет остался между нами.

Интересно, какой именно секрет, мысленно удивился Бринк. У них с Чайлдессом таких секретов не один десяток.

Например, что, по мнению Чайлдесса, за вспышкой чумы в Дакаре стоят немцы. Это тоже был их секрет, каким бы чудовищным вымыслом он ни казался. Или то, что он сам прибыл в Дакар с рюкзаком, набитым ампулами с А-17 — тем самым новым антибиотиком, который разработала Кейт, чтобы испробовать его эффективность на жертвах чумы.

— Мы ведь всегда понимали, что это дело сопряжено с риском, — произнес Бринк. — Что нас в любую минуту могут разоблачить. Нам нужно было с самого начала поставить в известность власти в Дакаре.

Чайлдесс отвернулся от окна и обвел взглядом салон машины. Бринк попытался рассмотреть лицо своего друга в неверном вечернем свете портсмутских фонарей. «Додж» уже добрался до окраин города, застроенных плоскими складскими помещениями, некоторые из них остались стоять, зияя пустыми окнами, после бомбардировок четырехлетней давности. Глядя же на ряды двухэтажных жилых домиков, можно было подумать, что в них обитают крысы, а нелюди.

— Значит, причины были естественными, — произнес Чайлдесс, словно разговаривая сам с собой. — А как антибиотик? Давай, выкладывай все как есть.

Бринк регулярно информировал Чайлдесса телеграфом даже о самых мельчайших деталях — никто в Портон-Дауне не должен был знать, чем они занимались в кирпичных домиках в Уилтшире, и поэтому был вынужден осторожно подбирать слова. Все, что он мог сообщить, это число заболевших и число тех, кто оставался в живых в течение отчетной недели.

— И как, он действует? — спросил Чайлдесс, когда Бринк не ответил на его вопрос.

— Похоже, что действует, — ответил Бринк, сказав то, что, по его личному мнению, было правдой.

— Ты считаешь…

— Разумеется, испытания нельзя назвать безупречными, — продолжил Бринк. В салоне машины его голос звучал громче, чем на открытом пространстве летного поля. — Но я пытался спасти людей.

Он на мгновение умолк и сделал пару глубоких вдохов.

— Да, похоже, что он действует, — подвел он итог.

Их с Кейт антибиотик, их актиномицин, прозрачная жидкость, которую он впрыскивал той чернокожей девочке, должен был стать частью защиты против немецкой сибирской язвы, если, конечно, до этого дойдет. В лабораторных условиях пенициллин показывал свою эффективность против возбудителя болезни, однако Кейт была уверена, что ее антибиотик будет еще более эффективным. Поэтому, как только они узнали, что в Дакаре свирепствует вспышка бубонной чумы, Кейт настояла на том, чтобы он захватил с собой ампулы А-17. И хотя антибиотик был разработан для борьбы с сибирской язвой, он по идее должен быть не менее эффективен и против грамм-отрицательных бацилл Pasteurella pestis. Чайлдесс в конце концов дал согласие, но только после того, как Кейт уже не было в живых.

— Я выявил четырнадцать заболевших, но лишь у одной была легочная форма. Всем им я вводил актиномицин. Десять, нет, одиннадцать умерли.

Одиннадцатой была чернокожая девочка.

— У меня в заметках есть все подробности.

В черном кожаном блокноте, скрепленном куском бечевки.

— Та, что с легочной формой. Она… — начал было Чайлдесс.

— Нет, она не выжила, — ответил Бринк и потер глаза. Боже, как он устал.

— То есть выжило всего трое? Это ничем не лучше, чем при отсутствии лечения, — заметил Чайлдесс.

— Просто они попали ко мне слишком поздно, — возразил Бринк. — Я уверен, результаты были бы иными, если бы я мог их диагностировать и приступить к лечению при самых ранних симптомах.

Они, часом, не пропустили поворот? «Додж» почему-то катил на восток, а не на запад, в направлении Солсбери и Портон-Дауна. Вскоре машина замедлила скорость и остановилась, пропуская конвой грузовиков.

— В Каире ничего не вышло, — неожиданно произнес Чайлдесс.

— В Каире? — не понял его клюющий носом Бринк.

— Армейские врачи в Каире использовали против чумы пенициллин. Увы, безрезультатно. Никакого действия — ни против бубонной формы, ни против легочной. Совершенно бесполезен.

Бринк ущипнул себя за переносицу, в надежде, что это прояснит его затуманенное сознание. Женщина-водитель вновь тронулась с места, и спустя несколько минут темные улицы Портсмута сменило загородное шоссе, а сам город остался далеко позади.

— Скажи, А-17 убил кого-нибудь в Дакаре? — поинтересовался Чайлдесс. Бринк знал, рано или поздно этот вопрос будет ему задан.

Диань заявил, что девочка не дотянула до карантина.

— Нет, — ответил он.

— И на том спасибо, — сказал Чайлдесс. — Так что можешь спать спокойно. Твоя совесть чиста.

— По крайней мере она у меня есть, — заметил Бринк. Они часто спорили по этому поводу, причем всякий раз как будто впервые.

— Свою я на время отправил в чулан, — заявил Чайлдесс, — правда, такая роскошь доступна не всем. Некоторым из нас приходится быть такими же бездушными и коварными, как и наш противник, иначе мы проиграем войну. Но Кейт, Фрэнк, это совершенно другая история.

— Я ни в чем не виноват, — ответил Бринк.

— Она любила тебя. Ради тебя она была готова на все. И ты это прекрасно знал. Именно по этой причине она и приняла порошок, пожертвовала собой ради чертова снадобья, которое вы с ней сотворили.

— Кейт была… — начал было Бринк. Он хотел сказать, что она была сумасшедшей. Он на минуту закрыл глаза. Нет, неправда, хотя то, что Кейт сделала, было чистой воды безумием. Она была настолько уверена, что они с ним на верном пути, что захотела ему это доказать — ему, который вечно мучился сомнениями. А может, и не только ему, но и своему бывшему любовнику, Полу Чайлдессу, который отказывался отвечать на их вопрос, возможно ли приостановить с помощью нового препарата вспышку чумы в Дакаре. Нам нужен подопытный кролик, сказала она ему накануне вечером, когда они лежали в постели, однако тогда он не стал придавать ее словам особого значения, не понял, что, собственно, за ними кроется.

— Боже, ну и история, — негромко произнес Чайлдесс. Причем уже не в первый раз начиная с января. Отношения между ними были сама учтивость — никто и словом не обмолвился про то, что Кейт спала с Чайлдессом и что их роман доживал последние дни. По крайней мере, так она сама сказала, когда Бринк пришел работать к ней в лабораторию. Взрослые люди, они даже не разговаривали на эту тему, никогда не обменивались ударами. И даже если Чайлдесс и был зол, что потерял Кейт, он никогда не показывал виду. Бринку тоже было не по себе — он отказывался называть это раскаянием — от того, что он любил женщину, которую любил его друг, до сих пор любил, и этот его внутренний дискомфорт тоже был почти на поверхности.

Бринк открыл глаза и увидел указатель, на котором, в свете тусклых кругов, отбрасываемый фарами «доджа», можно было прочесть: «Харвант».

— Куда мы едем?

— В больницу в Чичестере, в десятке миль отсюда. Этим утром там к берегу пристала лодка. Я хотел бы, чтобы ты взглянул на ее пассажиров. Впрочем, большинство их так и не дождались конца путешествия.

Бринк был сбит с толку. Ему жутко захотелось закурить. Но ведь он же бросил эту дурную привычку! Бросил, потому что его попросила об этом Кейт, добавив, что она читала материалы исследования Джона Хопкинса, в котором говорилось, что «курение съедает целые годы вашей жизни».

— Я вернул тебя домой, потому что ты единственный, кто может нам помочь, — произнес Чайлдесс. — Некоторые в этой больнице полагают, что у французов…

Бринк не дал ему договорить. Он все понял. Его работа, его поездка в Дакар, чернокожая девочка, бомбардировщик, летящий на всей скорости в Англию, воспоминания о Кейт и гибель Нолза, — все это были шаги, такие ясные, как очки в двойной игре, 4–6–3.

— Господи, у них чума? И они прислали ее сюда?

Водитель резко вывернула руль, и машину занесло на повороте…

— Он единственный, кто остался в живых? — спросил Бринк.

Сестра покачала головой. Она была стара, лицо ее покрывала сетка морщин, напоминая карту улиц.

— Нет, сэр. Есть еще молодая женщина. Она в палате дальше по коридору.

Бринк подошел к металлической койке в голой больничной палате. Лампочка под потолком высвечивала под простыней силуэт мужчины. Мужчина был без сознания. Лицо в каплях испарины, словно в каплях дождя. Губы фиолетовые, сиреневого оттенка.

— Не подходите близко, — предупредила Бринка старая сестра. — Еще двое, которых они привезли сюда, скончались сегодня днем.

— Женщина?

— Тоже француженка. Но с ней, похоже, все в порядке. Это ее отец. По ее словам, рыбацкая лодка сегодня села у берега на мель, — и сиделка указала на силуэт мужчины под простыней.

— Чуму заподозрили вы? — спросил Бринк, в упор глядя на закрытое простыней тело. Как жаль, что с собой у него сейчас нет А-17, хотя Чайлдесс и позвонил в Портон-Даун, чтобы препарат привезли сюда. Но машина, по всей видимости, еще не прибыла.

— Да, сэр. В свое время я долго работала в Индии, так что такие вещи легко могу узнать с первого взгляда, — старая сестра пристально посмотрела на Бринка. — Вы, как я понимаю, американец.

— Да.

— Но вы из министерства… — начала было она.

— Да, я из министерства, — подтвердил он. Сестра снова одарила его взглядом, в котором читался вопрос: как может американец раздавать указания от имени министерства здравоохранения.

— Вы врач, сэр? У вас есть соответствующий опыт? — она посмотрела на его одежду. Рубашка на нем была забрызгана кровью Нолза. Брюки, лишившись ремня, сползли на бедра и держались на честном слове, что, безусловно, не внушало доверия к его умениям врачевателя.

В общем, Бринк даже не знал, как ответить на ее вопрос. Боже, сколько вокруг секретов!

— У него может быть все что угодно, — произнес он, наконец, вновь глядя на пожилого француза, понимая, однако, что пожилая сестра права.

— Остальные были цвета мариямуны, сэр. Я провела в Индии долгие годы, и знаю, что бывает в таких случаях.

— Мариямуны?

— Так у них называют черную смерть, сэр. И я насмотрелась ее, уж поверьте мне. Болезнь сидит в легких. Видите мокроту?

Бринк уже успел разглядеть на фоне бледного лица едва заметную линию, которая пролегла от его посиневших губ к белой простыне, где она приобретала бледно-розовый оттенок. А в уголке рта виднелась светлая пена.

— Ему что-нибудь дали? — спросил Бринк.

— Сульфу, сэр, хотя, по-моему, от нее уже никакого толка.

— Бубонов, как я понял, на нем нет.

— Я внимательно осмотрела его, сэр. Подмышки, шею, пах, тело.

— А почему он без маски?

Морщинистая медсестра сморщилась еще больше.

— Я хотела надеть на него маску, но доктор Тадвелл сказал, что в этом нет необходимости. Я работала в Индии и потому знаю, я права.

— Срочно найдите для него маску, после чего оставьте нас ненадолго.

— Хорошо, сэр. Разумеется.

Сестра принесла маску, продолжая буравить Бринка пронзительным взглядом, но он захлопнул дверь прямо у нее перед носом.

Надев маску себе на лицо, он склонился над больным французом.

— Monsieur, réveilez vous, monsieur,[2] — обратился Бринк к нему из-за лоскутка ткани.

Больной даже не пошевелился.

— Monsieur, vous prie, où donc avez vous trouvés les malades?[3]

Увы, француз так и не сказал ему, где он нашел этих больных, он вообще ничего не сказал. За себя говорили разве что симптомы — а говорили они то, что этот человек смертельно болен. Дыхание мужчины было частым и поверхностным, лицо горело, ноздри и губы приобрели синюшный оттенок. Бринк предельно осторожно, стараясь не прикасаться к мокроте, которой та была испачкана, скатал влажную простыню. Как и утверждала сестра, на груди больного бубонов не оказалось.

— Je vous prie, Monsieur, serait-ce la faute des Allemands? Скажите, это дело рук немцев?

Никакого ответа.

Бринк осторожно подтянул простыню к подбородку больного, и в этот момент тот открыл глаза и, выбросив наружу руку, попытался схватить Бринка за горло. Ногти француза больно впились ему в кожу.

— Nous devons aller de l'avant, nous devons prendre de l'avance![4] — прохрипел француз.

Бринк попытался сбросить с себя его руку, но француз был силен и сжимал ему шею, словно стальными тисками. Затем француз дернул его за маску. Завязки на какой-то момент больно впились в шею, но затем лопнули, и клочок ткани остался в руках француза. Бринк же лишился даже этой ничтожной защиты.

— En avant! Aller! Aller! — кричал француз.

Его слова: вперед, живо вперед! — эхом отдавались в ушах Бринка. Тем временем стальные пальцы француза подтягивали его все ближе и ближе. Он уже ощущал горячее, кисловатое дыхание больного, когда француз кашлянул — это был глубокий, влажный кашель — прямо ему в лицо. Бринк почувствовал на коже капли мокроты.

В следующее мгновение француз обессиленно рухнул на кровать. Бринк потерял равновесие, зацепил ногой металлическую урну и упал на пол.

— Сэр! — донеслось из-за двери. Было слышно, как кто-то дергает дверь, но он закрыл ее изнутри на щеколду.

Бринк лежал на полу. Нога болела в том месте, где он ударился ею о металлическую кровать, а голос в его голове бесконечно стенал:

— Господи, о господи!

Боже, неужели это и впрямь происходит с ним. Не может быть! Дыхание Бринка участилось — точь-в-точь как у больного француза.

Бринк не знал, какое количество возбудителей Pasteurella pestis он успел вдохнуть в себя и сможет ли это количество убить его. Не знал и того, как долго ему ждать появления первых симптомов того, что эта зараза уже начала в его организме свое черное дело.

— Со мной все в порядке, — наконец крикнул Бринк, усиленно моргая, чтобы отогнать приступ паники. — Не входите в палату.

Тем временем лежащий на кровати француз снова задергался.

Бринк старался не дышать глубоко — кто знает, вдруг с глубоким дыханием ему в легкие попадет больше заразы и она скорее даст о себе знать. Он покачал головой — один вдох возбудителя вряд ли закончится для него легочной формой. Эта мысль немного его успокоила, но ее спутница — что и одного вдоха более чем достаточно, — закралась ему в голову и упорно не желала ее покидать.

Ухватившись за металлическую раму кровати, Бринк осторожно поднялся на ноги и шатаясь направился к двери.

— Со мной все в порядке, — сказал он стоявшей за дверью женщине. — Я сейчас вернусь.

Подойдя к тумбочке, стоявшей у окна по ту сторону кровати, он пошарил в выдвижных ящиках, нашел наполовину полную бутылку с медицинским спиртом и чистую повязку. Намочив повязку спиртом, он протер себе лицо, особенно под носом, вытер губы, скрутив уголок ткани фитильком, как можно глубже прочистил им ноздри. В носу тотчас защипало, лицо ощутило холодок, как если бы он протер его лосьоном после бритья. Бринк даже набрал полный рот спирта и, прополоскав ротовую полость, выплюнул остатки на повязку.

Саму повязку он швырнул в урну, затем осторожно, ухватив ее за тесемку, высвободил из рук француза старую повязку и тоже бросил ее в урну. Лишь после этого он открыл дверь.

— Что случилось? — спросила пожилая сестра и, заглянув ему через плечо, обвела глазами палату. На какой-то момент ее взгляд задержался на больном французе. От нее не скрылось, что теперь больной лежал, как-то неловко откинувшись на подушки.

— Со мной все в порядке, — повторил Бринк.

— Может, мне стоит позвать других врачей? — похоже, она догадалась, что произошло.

— Нет, я же сказал, что со мной все в порядке.

— Сэр, вам нужно срочно…

Бринк шагнул к ней ближе.

— Я сказал. Ничего не произошло. Вы меня поняли?

— Извините, сэр. Да, сэр.

Впрочем, было видно, что уступать она не намерена.

— Он ведь умрет, так же, как и все.

Это не был вопрос. Просто она в иносказательно форме давала ему понять, что знает, что произошло, или, по крайней мере, подозревает.

— Вы умеете хранить секреты? — в свою очередь спросил Бринк. Пожилая женщина ответила не сразу, и эти мгновения показались ему сродни вечности. Однако затем она кивнула.

— Не все, у кого мариямуна, непременно должны умереть, — сказал он.

Бринк вместе с Чайлдессом спустился по широкой лестнице вслед за двумя пожилыми врачами, возглавлявшими больницу: одним — лысеющим, другим — с шевелюрой плохо остриженных седых волос. Каблуки всех четверых громко стучали по кафельным плиткам пола. Лысоватого звали Тадвелл, это он заявил сестре, что она, мол, ошибается. Имя второго было Холден.

Лестница вела в прохладный подвал, в котором стоял запах сырости и влажной известки. Холден одну за другой распахнул несколько дверей, и, наконец, они переступили порог большого и вытянутого помещения с низким потолком, слишком ярко освещенного. На фаянсовых столах лежали тела двух женщин. Сами столы скорее напоминали неглубокие ванны с низкими бортиками. Бринк шагнул к первой из них. При этом он обратил внимание на то, что примерно на ярд вокруг стола пол присыпан серым порошком и точно таким же присыпано и само тело. Подметки Бринка оставили на нем следы. ДДТ. Чайлдесс наверняка велел администрации больницы использовать средство борьбы со вшами и блохами, на тот случай если болезнь окажется бубонной формой.

В отличие от дакарских негров, труп не был совершенно черным, скорее серым от порошка ДДТ на фоне кремовой поверхности стола. Тело было голым и худым. Если не совершенно тощим. Впрочем, второе было еще более истощенным. Бринк попросил, чтобы ему дали перчатки, и Холден протянул ему пару. Натянув их, он осторожно поднял сначала одну похожую на палку руку, затем другую. Никаких бубонов.

Тогда он подошел ко второму столу. То же самое, с той разницей, что ногти этой женщины были темно-синими. Впрочем, цианозу мог иметься не один десяток причин — например, пневмония или острая сердечная недостаточность, и даже утопление.

Бринк пощупал ее запястье, провел пальцем вдоль худой руки, обтянутым резиной большим пальцем отскреб в сторону порошок на локтевом сгибе, там, где, как ему показалось, он заметил изменение цвета кожных покровов. Затем снова потер. Ага, вот здесь, на срединной локтевой вене, — первые признаки бубона, подумал он и наклонился ниже. Впрочем, нет, лишь воспаление, а в его центре уплотнение, как после инъекции. Женщине был сделан укол.

Бринк вернулся к первому трупу и тоже очистил от порошка локтевой сгиб. Как он и ожидал, на нем обнаружилось несколько точек от уколов.

— Что-нибудь нашел, Фрэнк? — спросил стоявший позади него Чайлдесс.

Бринк внимательно присмотрелся к едва заметным точкам на локтевом сгибе.

— Нет, я просто ищу бубоны, — ответил он, отрывая взгляд. Чайлдесс на какой-то миг вопросительно посмотрел ему в глаза, затем кивнул.

— А где остальные? — поинтересовался Бринк. Ему нужно было посмотреть локти их всех.

— В грузовике. Видите ли, мы не хотели вносить их в здание… — пояснил Холден, но так и не закончил фразы. — Мы решили, что будет лучше оставить их там.

В голосе его слышались стыдливые нотки.

Бринк посмотрел на часы. Неизвестно, сколько времени они пролежали в грузовике, тем более, сколько из этого — мертвыми. К тому же день был жаркий.

— Мне нужно на них взглянуть, — сказал он и попросил маску и фонарик. Холден кивнул и повел за собой по длинному коридору, а затем вверх по короткой лестнице. Они вышли из здания больницы через боковой вход, к которому обычно подъезжали катафалки. На дальнем конце небольшого, посыпанного гравием пятачка стоял грузовик. Его высокий капот четко вырисовывался на фоне лунного света.

Когда до грузовика оставалось метра три, исходивший из него запашок просочился под маску, однако Бринк подошел ближе и откинул брезентовый полог. Ему в ноздри тотчас ударило тошнотворное зловоние, а когда он выдохнул, то ощутил его привкус даже на языке. Только Чайлдесс рискнул подойти ближе, однако он неожиданно согнулся пополам, и его вывернуло наизнанку. Рвота забрызгала гравий, его ботинки и даже отвороты брюк. К горлу Бринка тоже подкатился комок, однако он сглотнул его — еще и еще раз — и вскарабкался на борт грузовика. Брезентовый полог встал на место, и он оказался в закрытом пространстве.

Бринк поводил фонариком и увидел сваленные грудой тела. Господи, ну и зрелище! «Нет, это выше моих сил», — подумал он, отгоняя мух, которые нехотя поднялись в воздух с полуразложившихся трупов.

Тем не менее он заставил себя присмотреться внимательнее. На левой стороне груди каждой рубашки, каждого платья была пришита желтая звезда. Он всмотрелся в лицо одной девочки — на вид лет десяти — в обрамлении перепутанных темных волос, на подбородке у которой засохло некое подобие красно-розовой бородки. Взгляд мертвых, остекленевших глаз был устремлен куда-то в брезентовый потолок. В тусклом свете фонарика лица всех казались темными — некоторые были синеватыми, другие — скорее фиолетовыми, один или два — почти черными. То ли по причине чумы в результате отказа дыхательной системы, то ли вследствие разложения. Этого он не мог сказать.

«Боже, избавь меня от этого ужаса!»

Перед мысленным взором Бринка всплыл Портон-Даун с его низкими кирпичными строениями, чьи помещения были забиты пробирками, колбами и чашками Петри. Там он не раз рассматривал возбудителя, Pasteurella pestis, в микроскоп — ее похожую на булавку форму было невозможно не узнать. Но он ни разу не соотносил возбудителя с его жертвой. Одно дело препарат под стеклышком микроскопа, и другое дело реальный человек, как правило, уже мертвый. Даже та девочка в Дакаре, когда он в последний раз видел ее, была уже нежива.

Боже, как он был глуп! Да что там, мы все глупцы, все до единого. Думается, Чайлдесс это тоже понимал!

Затем, потому что он не мог думать ни о чем другом, Бринк приподнял подол ближайшего к нему платья и, посветив фонариком, поискал бубоны. Ничего, даже малейших признаков. Тогда Бринк перевел луч фонарика на шею. Здесь кожа была не то грязной, не то просто фиолетовой, однако никаких шишек, никаких более темных пятен. Он приподнял руку мертвой женщины и, повернув к себе локтевым сгибом, почти вплотную поднес к руке фонарик. И здесь ничего.

Опустившись на четвереньки, он двинулся от одной женщины к другой, задирая на них юбки, как какой-то похабник. Чисто. Везде чисто. Затем он поискал у них на локтевом сгибе следы уколов и тотчас нашел — у пяти человек. Детей он трогать не стал. Не нашел в себе сил тревожить несчастные детские тела.

Наконец, на последней женщине он нашел то, что искал. В двух дюймах ниже уха виднелась припухлость. Обтянутым резиной пальцем он проследил ее контуры и надавил. В тусклом свете фонарика эта припухлость была ненамного темнее окружающей кожи. Следов уколов в локтевом сгибе он не нашел.

Бринк отполз назад к заднему борту грузовика и отдернул в сторону брезент. Оказавшись снаружи, стащил с себя маску, чтобы сделать глоток свежего воздуха, после чего слез на землю и зашагал к остальным врачам, которые стояли рядом с дверью морга.

Следы уколов и чума. Кто-то заразил этих людей возбудителем легочной формы, а затем сделал нескольким из них инъекции. Кто-то явно проверял на них эффективность какого-то препарата, оставив часть жертв без лечения в качестве контрольной группы. Кто-то по ту сторону Ла-Манша проверял его работу.

— Ну, что скажешь, Фрэнк? — спросил Чайлдесс, когда Бринк подошел ближе.

Что он мог сказать им? Чтобы они провели вскрытие тех двух тел, что лежат в морге, чтобы взяли образцы крови и вырастили культуру, чтобы также взяли на анализ ткани того единственного бубона, который он обнаружил на лежащем в грузовике трупе, и исследовали их под микроскопом? На все это уйдет несколько часов или даже дней, а пока в его распоряжении будет не больше данных, чем имеется сейчас. Итак, мы имеем легочную чуму. Розоватая, пенистая мокрота — первый признак. Отсутствие бубонов на внутренней поверхности бедра — второй. Третий — один-единственный цервикальный бубон, какие крайне редко, но встречаются при легочной форме чумы.

И, наконец, уровень смертности. Одиннадцать тел в грузовике, двое в морге. Тринадцать из тринадцати. А этот француз скоро доведет их число до четырнадцати.

— Сестра права, — произнес он.

— Нет, этого быть не может! — воскликнул Тадвелл. — Это может быть все что угодно…

Бринку было понятно его упрямство. Со времен последней эпидемии чумы прошло несколько столетий.

— Нет, это, должно быть, ошибка, — едва ли не умоляющим тоном произнес Тадвелл, обращаясь к Чайлдессу.

— Доктор Бринк специалист в этой области, — ответил тот.

— Значит, карантин, — подвел итог Холден.

Бринк внутренне съежился, вспомнив медсестру, которая явно заподозрила, что он был в контакте с больным и потому должен быть изолирован. Оставалось лишь надеяться, что она поверила его опровержениям.

— Мы не можем закрыть больницу и поставить ее на карантин. У нас есть другие больные и сотрудники, которые нуждаются в отдыхе, — стоял на своем Тадвелл.

— Чушь. Первым делом мы должны поставить в известность полицию, а потом, как мне кажется, и военных, — произнес Чайлдесс, обращаясь главным образом к Тадвеллу. — Мы скажем им, что у нас вспышка инфлюэнцы.

— Но это же полный абсурд! Вы берете на веру слова какой-то там медсестры и врача, которого я вижу впервые в жизни, к тому же американца.

Бринк подошел ближе к Тадвеллу, который тотчас попятился.

— Я знаю, — произнес он.

Чайлдесс поспешил встать между ними.

— Вы отдаете себе отчет в том, что будет, если это выйдет за стены больницы? Я имею в виду не только чуму, но и разговоры.

На этот вопрос ответил седовласый Холден.

— Разумеется, доктор, мы понимаем. И мы готовы к сотрудничеству, уверяю вас.

— Черт побери эту медсестру, — буркнул Тадвелл себе под нос, однако Бринк его услышал.

— Если бы не она, вас бы уже через пару дней не было в живых, — заявил он. — Так что поблагодарите Господа Бога за то, что она у вас работает.

— Доктор Бринк, — обратился к нему Чайлдесс, — мы должны найти для вас мыло. И чистую одежду. Так что ступайте и примите душ, — он кивнул Фрэнку. — Я пока сделаю кое-какие звонки, а потом мы поговорим.

Бринк оставил трех англичан, а сам направился вниз по лестнице. У него имелись вопросы к дочери рыбака. Прежде всего ему хотелось бы знать, откуда взялись эти люди со следами уколов на руках. И она была единственной, кому он мог задать эти вопросы.

Глава 4

Свернув за угол покрытого линолеумом коридора, Бринк увидел констебля. Тот стоял, прислонившись к стене рядом с соседней дверью, и курил. Значит, там лежит эта девушка. Бринк взял из правой руки в левую небольшой металлический поднос, на котором под белым лоскутком лежал шприц, а рядом с ним ампула. Было слышно, как они негромко звякнули, стукнувшись друг о друга.

Полицейский кивнул и, когда Бринк подошел ближе, поздоровался.

— Медсестра, она… — начал было он, но это уже не имело значения, поскольку дверь по другую сторону коридора с грохотом распахнулась, и из-за нее вылетела медсестра. За ней последовал металлический поднос, остатки пищи и, скользнув по гладкому линолеуму, остановились у стула, на котором нес свою вахту полицейский.

— Pere? Pere? Mais ou est done, mon pere?[5] — раздался из-за двери женский голос. Затем последовали крики — пациентка требовала, чтобы ее пустили к отцу, а в следующее мгновение она — вернее, ее голые ноги, ибо это все, что успел разглядеть Бринк, — уже выскочила в коридор и набросилась на полицейского. Она явно не рассчитывала увидеть за дверью стража порядка. Одного шлепка было достаточно, чтобы тот уронил свою сигарету. Не успел он и глазом моргнуть, как девушка уже схватила его за мундир, почти под самым горлом, кулаками упираясь полицейскому в подбородок. Впрочем, в следующую секунду она повернулась и посмотрела на Бринка.

— Je souhaite parler a mon pere,[6] — произнесла она.

У нее было скуластое лицо — волевое, как бы сказала его сестра, встреть она эту особу, а нос — чересчур широк, даже для такого лица. Полные губы, тонкая, грациозная шея, которая исчезала за воротником платья, скорее не платья даже, а бесформенной хламиды, с заплатой на рукаве и слишком тесной в плечах. Волосы у девушки были темные и коротко остриженные, примерно на уровне ушных мочек.

— Vous etes la fille du pecheur? — спросил Бринк. — Этот рыбак ваш отец?

— Да, мы рыбаки, — ответила она по-французски, и Бринк ее понял. — Мне нужно поговорить с моим отцом, — повторила она свое требование.

— Он болен, — ответил Бринк. Полицейский слегка дернулся, пытаясь освободиться из ее хватки, и что-то пробормотал — что именно, Бринк не понял, тем более что полицейский тут же умолк.

— Вы… вы… — было видно, что девушка хочет у него что-то спросить.

— Я врач, — ответил Бринк. — Я осматривал вашего отца.

Он посмотрел на констебля, затем на нее.

— Отпустите его, и мы поговорим.

Бринк успел заметить, что у нее зеленые глаза. Девушка кивнула, отпустила полицейского, который тотчас принялся жадно глотать ртом воздух и шатаясь вернулся к своему стулу. Девушка в защитном жесте выставила вперед руки, как будто на тот случай, если полицейский захочет взять реванш. Стоя примерно в метре от нее, Бринк попытался рассмотреть ее поближе. В целом она производила впечатление здорового человека. У нее не было признаков лихорадки, дыхание в норме, никакого кашля.

— Прошу вас, — произнес Бринк и мотнул головой в сторону ее палаты. Она кивнула, и он последовал за ней. Когда же он поставил поднос на небольшой столик, села на край кровати. Стульев в палате не было.

Вытащив из волос палец, на который она машинально их наматывала, девушка положила руки на колени и переплела пальцы — получилось подобие небольшого щита. Она опустила голову и посмотрела в пол, затем вновь подняла глаза и пристально посмотрела на Бринка.

— Что с моим отцом? — спросила она, слегка наклонив голову.

Внешне она производила впечатление сильного человека. Такой можно сказать правду. Несколько секунд она сидела молча, чем-то напоминая ему Кейт. Нет, в ней не было ничего особенного, за исключением зеленых глаз, однако то, как эта особа посмотрела на него, тотчас заставило Бринка вспомнить Кейт и ее знаменитое упрямство.

— Он болен, — сказал Бринк. — Очень болен.

Девушка продолжала в упор рассматривать его.

— Сегодня вечером, может быть, завтра, — произнес Бринк, стойко выдержав ее пристальный взгляд. Наконец она кивнула и негромко произнесла по-французски:

— Et alors il va mourir bein?

Смысл ее слов не сразу дошел до Бринка.

— Да, — подтвердил он. — Он умрет.

— Я хочу посмотреть на него, пока он жив, — сказала девушка.

Бринк покачал головой.

— Слишком опасно. Вы можете заразиться.

— Я уже больна, — возразила она и посмотрела на сложенные на коленях руки. Впрочем, она лгала. Вид у нее был здоровый.

— Неправда, вы не больны.

— Прошу вас, позвольте мне поговорить с ним, всего одну секундочку, ну пожалуйста, — она подалась с кровати вперед, и Бринк не сумел ей возразить. Он задержал взгляд на полоске белой кожи у нее на шее — в том месте, где сама шея исчезала за воротником ее старенького платья.

— Вы ответите для меня на кое-какие вопросы? — спросил он. Ответом стал ее колючий взгляд. Ее глаза напомнили ему глаза старинной бронзовой статуи, позеленевшей от времени. — Ответите на мои вопросы, и я позволю вам посмотреть на него. Но вы должны сказать мне правду.

Девушка медленно кивнула, и ее пальцы, что лежали сплетенными у нее на коленях, наконец, разомкнулись.

Она поведала ему, откуда она. Рассказала, как они с отцом нашли евреев, как посадили их в лодку, как они плыли и как ее отец свалился с лихорадкой и орал на воображаемого врага. Это было большой ошибкой, erreur monumentale, добавила она, со странным выражением на лице, которое Бринк не сразу разгадал. Сначала оно показалось ему печальным. Нет, не просто печальным, а убитым горем. Впрочем, одного она сказать ему не могла — почему евреи заболели. Когда он спросил у нее про врача, или медицинскую сумку или иголки, она ответила, что ничего даже близко похожего не видела, и, по всей видимости, сказала правду.

Кроме того, он заметил, что и ей не терпится задать ему вопросы, которые были готовы вот-вот сорваться с ее губ.

Вскоре, через считаные часы, ее отец сделает свой последний надрывный вдох, но с ней самой, похоже, ничего не случится. Если только она не подходила вплотную к евреям, если только не подходила к отцу. Боже, целая куча всяких «если».

Бринк подошел к металлическому подносу, который поставил на стол. Убрав в сторону белый лоскут, вытащил из-под него ампулу и шприц. Наконец, прибыла машина из Портон-Дауна, и он намеревался сначала сделать укол себе, чтобы показать ей, что это не страшно, а потом — ей. Возможно, актиномицин проявит себя в качестве профилактического средства, не позволив возбудителю размножаться в ее организме. Если сульфадиазин иногда проявлял такие же свойства, что тогда говорить про А-17, препарат гораздо более действенный. Однако стоило ему взять в руки шприц, как он увидел перед собой лишь искаженное гримасой страданий лицо чернокожей девочки, которая умерла после того, как он сделал ей укол. Что если Мортон все-таки прав? Что если его препарат убил ребенка?

— Месье? — услышал он голос девушки и понял, что стоит, тупо уставившись на шприц. Времени у него было предостаточно. Может, лучше дождаться появления первых симптомов и лишь потом сделать им обоим инъекции? Толк от этого для обоих будет куда больший, чем для бедных дакарских негров.

И он положил шприц на место. Было слышно, как тот звякнул о металлический поднос.

Бринк повернулся к девушке. На какое-то мгновение ему вспомнилась Кейт, то, как он оказался бессилен ей чем-то помочь. Может, с этой девушкой ему повезет больше?

— И что теперь? — спросила она.

Бринк подошел к ее кровати и протянул руки. Она посмотрела на них. На лице ее читалась неуверенность. Впрочем, в уголках зеленых глаз он заметил блеск. Кожа ее была сухой, словно присыпанная тальком, и теплой, по крайней мере та часть кисти, которую он взял в свою. Боже, как давно он не держал в своих ладонях женских рук!

— У вас чумы нет, — негромко сказал Бринк, хотя и не мог поручиться за свои слова. — Вы здоровы.

Она сжала его пальцы и ответила по-французски:

— Мерси.

Их руки снова соприкоснулись, всего на пару секунд, после чего Бринк высвободил пальцы и, подойдя к двери, резким движением отвел в сторону щеколду и вышел в коридор. Он уже прошагал почти половину коридора, когда до него дошло, что он даже не спросил ее имя.

Волленштейн наблюдал из-за плеча Зильмана, как пилот заводит «шторьх» на посадку. Опустив вниз нос, крошечный самолетик пролетел над последним деревом, и желудок Волленштейна моментально отреагировал на этот маневр, скрутившись в тугой узел. Зильман потянул на себя штурвал, чтобы выровнять крылатую машину, и вскоре они уже катили по траве. Удар о землю был ощутим не сильней, чем тряска машины по ухабистой дороге. Самолет катился через длинную тень, и по мере того как Зильман перекрывал доступ горючего, мотор с каждым мгновением звучал все тише.

Волленштейн подождал, пока мотор окончательно заглохнет, и лишь после этого поднял стеклянный колпак и посмотрел на траву, до которой было чуть более метра. И тотчас заметил ветку, застрявшую между осью и шасси. Зильман был любитель летать на небольшой высоте.

— Поставьте машину возле вон тех деревьев, — бросил он летчику, указывая на зеленую линию, окаймлявшую летное поле, а сам спрыгнул на землю. Там, у края взлетно-посадочной полосы, желтел нос неисправного «Мессершмитта-109», напоминание о 1940 годе и воздушной войне с Англией. В самом дальнем конце застыл блестящий «Юнкерс-52», трехмоторный самолет. Точно такой же стоял, прикрытый сеткой, на его ферме.

— Не волнуйтесь, штурмбаннфюрер, — ответил молодой пилот, которого он заполучил в Брюсселе.

Но Волленштейн всегда волновался. Он волновался все два часа, пока они летели от Шеф-дю-Пон — весь путь вдоль побережья к Па-де-Кале и Флеру Зильман буквально задевал брюхом верхушки деревьев. В отличие от Зильмана, его не волновали крылатые машины англичан, которые могли появиться в небе. Куда больше его волновали пропавшие евреи, и этот неотесанный мужлан из крипо — Кирн. Они с ним не обнаружили даже намека на болезнь, хотя и прочесали с полдюжины деревень неподалеку от брошенного «даймлера», и расспросили в течение долгого дня едва ли не десяток врачей.

Волленштейн пытался выбросить неприятные мысли из головы, пока шагал к поджидавшей его машине, небольшому, крытому брезентом «кюбельваген». Водитель, летчик люфтваффе с сальным лицом, завел мотор и покатил по поросшему травой полю. Спустя десять минут, после многочисленных ухабов и поворотов, он затормозил. Впереди, исчезая среди деревьев метрах в ста впереди, разделенная метровой полосой травы, вдаль уходила двойная бетонная полоса. Волленштейн вышел из машины и всмотрелся в полумрак.

— Вам в эту сторону! — крикнул водитель, не выключая мотора. И указал на двойную колею. — Вас там ждут.

Волленштейн захлопнул дверцу машины, и та покатила дальше. Он же зашагал по правой бетонной полосе, вдыхая запах молодой листвы, что исходил он нагретых солнцем деревьев слева от него. Липы, подумал он. Легкий полумрак вселял в него беспокойство, и он на всякий случай положил руку на кожаную кобуру, в которой был его верный вальтер, дававший ему хотя бы малую толику уверенности в себе. В этой части Франции он был впервые. Здесь побережье резким выступом выдавалось вперед, и до Англии было рукой подать. И хотя внешне здесь было все примерно таким же, как и на его ферме, особенно с воздуха, с борта «шторьха», здесь, на земле, он ощущал себя в чужой стране. Но Гиммлер сказал ему, что он должен непременно посмотреть демонстрацию сил люфтваффе, и ему ничего не оставалось, как прибыть сюда.

Откуда-то из-за тени деревьев, пересекавших бетонные полосы, шагнул какой-то человек и спросил у него документы. Часовой был молод и улыбнулся ему приятной улыбкой. Чтобы проверить документы, он включил фонарик, а затем, чтобы сличить лицо с фотографией, наклеенной на небольшое удостоверение, направил луч в лицо Волленштейну. Удостоверившись, что перед ним не самозванец, он сделал знак карабином — мол, идите дальше и вскоре доберетесь до места. Миновав, наконец, деревья, — как оказалось, это был небольшой лесок, где еще стояла ночная мгла и какие-то шорохи в кустах то и дело заставляли его вздрагивать, — Волленштейн наконец вышел к длинному узкому полю. У его края стоял другой часовой, который также проверил у него документы. Этот был постарше и более суровым с виду.

На другой стороне поля Волленштейн увидел какую-то странную постройку, по всей видимости сарай, правда необычной треугольной формы и метров десять в высоту, однако вскоре понял, что перед ним. Пандус, дальний край которого находился метрах в сорока-пятидесяти. Группа людей возилась над чем-то, что стояло в начале пандуса. На шестах были укреплены прожекторы, и в их слепящем свете Волленштейн увидел какую-то длинную трубу — метров восемь в длину — с острым носом и короткими закрылками, а также пилон в самом ее конце, на котором крепился похожий на барабан цилиндр. Физелер. Летающая бомба люфтваффе. У себя на ферме он видел документы и фотографии, которые прислал ему Гиммлер, желая узнать его мнение, сможет ли ракета нести в своей боеголовке возбудителя Pasteurella pestis.

Последним часовым оказался офицер в дверях приземистого здания рядом с пандусом. Он также посветил фонариком на удостоверение Волленштейна, затем на небольшой блокнот у себя в руке и, кивнув, вычеркнул его имя из списка.

— Проходите! — сказал он и указал на толстую дверь.

Внутри горела яркая лампочка, и Волленштейн на мгновение зажмурился. Помещение бункера казалось еще теснее из-за собравшихся в нем людей. Трое сидели за столом, на котором стояло радиооборудование и небольшая коробка — размером не больше двух положенных рядом толстых книг. Еще восемь человек всматривались в узкую смотровую щель, которая служила единственным окном во внешний мир, выходившим, как предположил Волленштейн, на это самое поле. Все, кроме одного, были в синей форме люфтваффе, причем почти у всех на погонах и манжетах имелись офицерские нашивки. Полковники и майоры, решил Волленштейн, судя по возрасту. Никто из них даже не обернулся в его сторону, когда он закрыл за собой дверь.

Серая форма была лишь на одном из присутствовавших. Этот человек был худощав, ниже других ростом, из-под фуражки виднелись светлые волосы. На какой-то момент Волленштейн испугался, что его вот-вот вырвет. Боже, только этого не хватало!

— Сколько еще ждать? — с плохо скрытым раздражением спросил Каммлер у офицера в синей форме. Кстати, он даже не заметил, как Волленштейн вошел в бункер.

— Мы готовы, герр генерал, — ответил офицер люфтваффе, который пригнулся позади спин других за столиком с рацией и небольшим, старым ящиком, из которого свисали обмотанные тканью провода.

Стоявший справа от Волленштейна офицер люфтваффе пристально посмотрел на генерала — вернее, на череп и перекрещенные кости на фуражке обергруппенфюрера, после чего его лицо вновь приняло бесстрастное выражение.

— Покажите мне, как люфтваффе спасет нас от Англии, Вахтель, — произнес эсэсовец.

Один из присутствовавших офицеров кивнул другому — тому, что сидел напротив ящика. Волленштейн поверх плеч и голов остальных тоже устремил взгляд к смотровой щели. Кто-то выключил наружное освещение. Даже пандус, и тот погрузился во тьму.

— Готово? — спросил голос справа от Волленштейна.

— Стартуйте, — ответил другой голос.

В темноте сначала возник небольшой круг голубоватого света, вслед за которым раздался звук — та-та-та, — похожий на стрекот мотоциклетного мотора, а затем поле осветил трех- или четырехметровый шлейф пламени, синего с легкими примесями желтого цвета. В его свете Волленштейн разглядел, что само это пламя вырывается из небольшого цилиндра, прикрепленного к верху «Физелера».

— Двигатель включен, работает нормально, — раздался чей-то голос. Спустя пару секунд, в течение которых был слышен только этот стрекот, другой голос крикнул:

— Пуск!

Волленштейну показалось, что поверх уже привычного «та-та-та» он услышал какое-то шипение, и небольшой летательный аппарат подался вперед, после чего устремился по пандусу. Сорвавшись с его края, он взмыл в воздух, и стрекот мотора стих быстрее, нежели померк и растворился в темноте шлейф пламени. А затем огненная точка пропала, и ее сменил огненный красно-желтый шар, который взмыл вверх, выше верхушек деревьев, а затем, отскакивая эхом от стены леса, прогремел взрыв.

Никто в тесном помещении не проронил ни слова, пока наконец тишину не нарушил голос Каммлера.

— Но ведь это еще не Лондон.

— Нет, — подтвердил Вахтель.

— Что случилось?

— Она упала, — произнес кто-то, едва сдерживая смешок.

— Я вижу, — ответил Каммлер. Интересно, расслышал он смешок в голосе отвечавшего или нет? Скорее всего, нет, поскольку взгляд его был по-прежнему прикован к смотровой щели.

Вахтель, похоже, был готов пожать плечами, однако ограничился тем, что покачал головой.

— Очередная неисправность. Приносим наши извинения, но нам казалось, что все проблемы с запуском устранены.

— Вы ошибались.

— Извините нас, генерал, но те сроки, которые нам…

— И как часто они у вас падают? — Каммлер указал на темные силуэты деревьев.

— Каждая шестая или пятая. Но, уверяю вас, мы скоро устраним неполадки. Дайте нам четыре-пять дней, и у нас все будет готово. У нас в запасе их достаточно — мы могли бы в первый день запустить пятьдесят и еще восемьдесят во второй. Обещаю вам, Лондон погибнет в языках пламени.

Каммлер покачал головой.

— Благодарю за демонстрацию.

С этими словами он повернулся к двери и в это мгновение увидел Волленштейна. В его крошечных глазках тот не прочел никакого удивления. Генерал же ограничился кивком.

— Мы можем подготовить еще один пуск, для этого нужно не больше часа, — произнес Вахтель.

— Я увидел все, что хотел, — ответил Каммлер и добавил, обращаясь к Волленштейну. — Герр доктор, выйдем вместе?

С этими словами он указал на дверь, однако ждать не стал. Поскольку Волленштейн не торопился его догнать, то услышал, как кто-то из присутствующих фыркнул и негромко произнес в спину Каммлеру: «Ofenmann». Волленштейн улыбнулся. Печник, это точно.

Каммлер ждал его снаружи.

— Доктор, — произнес он, как только Волленштейн появился в дверном проеме. От генерала пахнуло чесноком и табачным дымом.

— Не ожидал увидеть вас здесь, обергруппенфюрер, — произнес Волленштейн.

— Рейхсфюрер дал мне задание посмотреть на эту вещь, с которой так носится Геринг, — ответил эсэсовец, — и потом сообщить ему мое мнение о магическом оружии люфтваффе.

— Сегодня? — поинтересовался Волленштейн. Его мысли уже вернулись к евреям, которых он потерял, и болезни, которую они у него украли. Если Каммлеру станет об этом известно, он тотчас отправится к Гиммлеру и сообщит рейхсфюреру о непростительной оплошности, которую допустил Волленштейн. Ведь не секрет, что Каммлер завидует ему и его работе.

— Мы с ним инспектируем пусковые объекты, которые строятся для моих ракет, — ответил Каммлер. — Севернее, уже в Бельгии. Сюда я прилетел днем. Рейхсфюрер наверняка сказал вам, что я буду здесь.

Нет, не сказал. Интересно, подумал Волленштейн, чего можно ждать от Каммлера.

— Я подброшу вас до вашего самолета. Вы приземлились на том же летном поле, что и моя тетушка «Ю», не так ли? — спросил Каммлер, и, прежде чем Волленштейн успел ответить, генерал уже неспешно зашагал вперед по траве, от которой теперь пахло бензиновыми выхлопами.

— Люфтваффе не способно попасть вилкой в тарелку, — недовольно произнес Каммлер, — а если и попадает, то в нашу, а не в английскую.

С этими словами он остановился и повернулся лицом к Волленштейну.

— Это просто безумие — ставить на их ракеты ваши боеголовки. Этак люфтваффе перезаразит всех нас. Одно такое падение, и мы все сляжем, от Франции до Варшавы. И вскоре война уже будет не нужна.

Генерал закурил сигарету, и подрагивающее пламя зажигалки на мгновение высветило его крупный нос и резко выступающие скулы. Но в следующий миг пламя погасло, а Волленштейн был вынужден вдохнуть густой табачный дым.

— Пожалуй, это самая больная проблема с их изобретением, как вы считаете? — спросил Каммлер сквозь вонючий дым. Кончик его сигареты светился в темноте яркой красной точкой. — Это безумие — полагать, что мы сможем запустить в небо ваших могильщиков на дурацком летающем мотоциклете Геринга. Это же чистой воды идиотизм. Мои ракеты, они ведь совершенно другие. Безопасные. Мы провели десяток пробных пусков на этой неделе, и не произошло ни одного сбоя, — с гордостью в голосе заявил Каммлер. — Это рекорд.

Волленштейн вспомнил, как в июле прошлого года ездил на Балтику, в Пенемюнде. Как холодно и ветрено было там, даже солнечным летним днем! Каммлер тоже там был, присутствовал при пробном запуске А4 — остроносой черно-белой торпеды, стоявшей на бетонной подушке. Длинная, высотой с четырехэтажный дом, А4 изрыгала пламя, поднимая клубы дыма и пыли, прежде чем, оставив после себя шлейф желтого пламени, взмыть воздух. Даже стоя за бетонной стеной, он сам, Каммлер с Гиммлером и еще несколько присутствовавших при пуске — кто-то в военной форме, кто-то в штатском — заткнули уши, ибо грохот был сравним с грохотом трех десятков поездов, несущихся через тоннель. В мгновение ока ракета взмыла ввысь и в считанные секунды исчезла в вышине. А спустя несколько дней Гиммлер передал проект А4 в ведение Каммлера, хотя тот по профессии был даже не инженер, а просто строитель. Это Каммлер построил для СС лагеря на востоке. Поговаривали, что крематории Биркенау в Силезии были его детищем. Печник, шепнул ему вслед офицер люфтваффе. Точнее не скажешь. Печник.

Волленштейн догнал Каммлера рядом с темным силуэтом, в котором, когда водитель достал фонарик и посветил на заднюю дверь, узнал по высоким колесам и квадратному корпусу «хорьх». Каммлер первым забрался в кабину, Волленштейн последовал за ним. Какой-то толстяк занимал две трети переднего пассажирского сиденья. На воротнике его мундира лежали толстые шейные складки. Незнакомец курил сигару, такую же толстую, как и он сам, и при очередной затяжке ее кончик вспыхивал красным огоньком, а по кабине облачком разлетался пепел.

— Насколько я понимаю, наш секрет остается секретом? Я имею в виду ваших могильщиков, — поинтересовался Каммлер.

У Волленштейна тотчас екнуло сердце, он сглотнул застрявший в горле комок, попытался смочить слюной рот и снова сглотнул.

— Разумеется.

— Никто не пытался водить носом вокруг вашей фермы? — спросил Каммлер.

— Нет, никто, — ответил Волленштейн. Перед его мысленным взором до сих пор стоял, зияя открытой дверью, пустой грузовик. И никаких евреев внутри.

Водитель выключил фонарик, сел за руль, и автомобиль покатил по бетонным полосам. Надо сказать, что он не гремел и не визжал, как тот игрушечный «кюбельваген».

— Надеюсь, вы не забыли, что я вам сказал. Стоит вермахту про них прослышать, как там захотят прибрать наше детище к рукам, — произнес Каммлер.

— Да-да, я помню, — ответил Волленштейн. Господи, сколько можно задавать ему один и тот же вопрос?

— Советую вам подумать над моим предложением, — продолжал эсэсовец. — Это значительно облегчит нашу задачу.

Теперь к дыму сигары толстяка присоединилась вонь генеральской сигареты.

Волленштейн слегка опустил окно рядом с собой, чтобы впустить внутрь ночной воздух, густой после жаркого дня. Перенести эксперименты на территорию рейха? Нет, Франция для них идеальное место как раз потому, что это не рейх. Здесь он сам себе хозяин, здесь никто не заглядывал ему через плечо, здесь он мог проводить свои эксперименты так, как считал нужным, не волнуясь по поводу того, что в его дела сунет нос Гиммлер.

— Это, как всегда, щедрое предложение с вашей стороны, герр генерал, однако нет, спасибо.

— Вы говорите это всякий раз.

Разговор продолжался, но тема евреев так и не всплыла, и у Волленштейна отлегло от сердца.

— И буду продолжать делать то же самое, — ответил он.

«Хорьх» сделал поворот, затем другой, и вскоре фары высветили взлетно-посадочную полосу, где Зильман поджидал его в своем «шторьхе». А на дальнем конце поля виднелся силуэт «юнкерса», тетушки «Ю», как шутливо называл его Каммлер, на котором он по всей видимости и прилетел сюда. Свет фар упал на бак под брюхом самолета.

— Все еще опыляете картофель, герр доктор? — спросил Каммлер, заметив его «шторьх».

Волленштейн открыл дверцу «Хорьха» и вылез из машины.

— Насколько я понимаю, ваши ракеты будут готовы лишь к сентябрю. А до тех пор мой «картофель» — единственная надежда на то, что мы все-таки сокрушим неприятеля, если он осмелится высадиться здесь.

Кто-то включил внутри «хорьха» свет, и Волленштейн невольно прищурился. Сквозь прищуренные веки он увидел, как узкое лицо Каммлера недовольно вытянулось, сделавшись еще уже.

— Не мечтайте, — резко бросил он. — Я уже устал говорить на эту тему. Англичане собьют ваш самолет еще до того, как тот долетит до цели. Это вам не сороковой год.

— Но, как я понимаю, решение принимаете не вы сами? — парировал Волленштейн.

— Не советую вам говорить со мной таким тоном, герр доктор. Даже если вы и в любимчиках у Гиммлера.

Каммлер потянулся за ручкой двери и громко захлопнул ее прямо у него перед носом. В это момент толстяк на переднем сиденье повернулся. На его губах играла фальшивая улыбка. Сигары изо рта он так и не выпустил.

Глава 5 Пятница, 2 июня 1944 года

Болезни, от которых нет исцеления, излечиваются крайними мерами, или никак.

Уильям Шекспир, 1601 год

Темно-серый костюм на этом человеке не ввел в заблуждение Бринка. Уж слишком военная у незнакомца выправка. Даже если сейчас он и не служил в армии, то когда-то явно служил. Бринк вошел в тускло освещенную комнату, с дешевеньким торшером на полу.

Мужчине было лет пятьдесят. У него были коротко стриженные усики, которые придавали ему еще большее сходство с военным, нежели его осанка. А еще у него были бегающие глазки койота. Позади незнакомца стоял Чайлдесс, однако в полумраке было невозможно рассмотреть выражение его лица.

— Габбинс, Колин Габбинс, — произнес мужчина, с силой пожимая Бринку руку. У незнакомца был легкий шотландский акцент, который, однако, не резал ухо.

Бринк обвел взглядом комнату. Она была почти голой, лишь три стула и этот торшер. Никакого ковра на полу, никаких картин на стенах, мебель дешевая и далеко не новая, воздух затхлый, так обычно пахнет в кладовках и чуланах. Дом номер десять по Даунинг-стрит должен производить куда более внушительное впечатление, даже в два часа ночи, подумал Бринк. Габбинс перехватил его взгляд.

— Отсюда все вывезли несколько лет назад, когда после первых налетов решили, что премьер-министру оставаться здесь опасно, — пояснил Габбинс. — Теперь он обитает в пристройке или даже в бомбоубежище.

С этими словами Габбинс опустился на стул, который тотчас скрипнул под его внушительным весом. Казалось, он вот-вот испустит дух, как и все в Британии. Габбинс жестом указал на два других стула, сунул руку в карман пиджака и вытащил оттуда старый жестяной портсигар, из которого затем вытащил недокуренную сигарету и попытался снова ее раскурить. Бринк не имел ничего против табачного дыма. Более того, он с удовольствием закурил бы сам. Какой ему от этого вред, если на него дохнул больной француз? Но он пообещал Кейт.

Неожиданно до Бринка дошло, почему эта комната произвела на него такое странное впечатление. Да, углы ее были темными, а пол голым, но свет и стулья делали ее похожей на театральную сцену, на которой актер, Габбинс, играл свою роль. Сама пьеса сводилась к притворству и вызывала ощущение чего-то наигранного, фальшивого. Его здесь наверняка ждали секреты, а может, даже парочка лживых фраз, так что ощущение, по всей видимости, верное. Бринк посмотрел на Чайлдесса, но тот уставился в голый пол, затем на Габбинса. Шотландец чиркнул по коробку спичкой, чтобы закурить сигарету.

— Кто вы? — наконец решился задать вопрос Бринк.

Чайлдесс вскочил как ужаленный.

— Фрэнк, я же просил…

Габбинс помахал зажатой между пальцами сигаретой, и сигаретный дым описал в воздухе окружность.

— Я говорю от имени премьер-министра, — сообщил он. Впрочем, по тому, как он это произнес, Бринку тотчас стало ясно, что от дальнейших вопросов лучше воздержаться. Габбинс затянулся своим окурком.

— Вы хотите сказать, что фрицы положили больных евреев в эту лодку и отправили их нам в качестве биологического оружия? — спросил он, выковыривая застрявшую между зубов табачинку.

Воцарилось неловкое молчание. Бринк полагал, что его самолетом переправили в Лондон, чтобы отчитаться по поводу того, что он обнаружил в больнице Чичестера, и этот вопрос застал его врасплох.

— У нас не будет другой возможности для разговора, — произнес Габбинс, выдыхая дым. — Будьте добры, отвечайте.

Последняя фраза прозвучала скорее как приказ, а не как просьба.

— Ты ведь эксперт в этом вопросе, Фрэнк, — подал голос Чайлдесс со второго стула, кладя ногу на ногу.

— Не думаю, чтобы кто-то намеренно прислал нам этих евреев, — ответил Бринк. — Будь у кого-то такое намерение, нам бы прислали тех, кто еще не проявил симптомы болезни.

Габбинс задумчиво посмотрел на свой окурок, затем поднес его к губам, глубоко затянулся, после чего выпустил из пальцев.

— По-английски так не говорят.

Бринк попытался не выдать раздражения в голосе.

— Тот, у кого присутствуют симптомы чумы, способен передать возбудителя другому человеку кашлем или чиханием. Как инфлюэнцу. Чума переносится в крошечных каплях, которые вылетают при кашле из легких больного. Или при чихании. Это понятно? Легочная чума — заболевание со смертельным исходом и протекает стремительно. Если бы немцы хотели распространить ее здесь, они прислали бы тех, кто только что заразился. Это дало бы им время, прежде чем болезнь успела проявить себя и, возможно, была бы диагностирована, больше времени на то, чтобы евреи распространили ее на как можно большей территории. Однако почти все они были мертвы раньше, чем лодка достигла берегов Англии. Бринк на минуту перевел дыхание. Это какая-то ошибка, erreur monumentale, как выразилась девушка с зелеными глазами, и Бринк понял, что она говорит правду. В планы немцев не входило, чтобы эти евреи оказались в Англии.

— Боже, вот уж никак не думал! Как инфлюэнца, вы говорите? — уточнил Габбинс. Где-то вдалеке завыла сирена воздушной тревоги и продолжала завывать еще какое-то время. Лишь когда она смолкла, Габбинс заговорил снова. — Значит, это чрезвычайно опасно, — подвел он итог.

— Инфекции не дали распространиться, — сказал Бринк.

— Нет-нет, это понятно. Я имею в виду Францию. Что если болезнь пошла гулять по стране? — Габбинс подался вперед, и стул протестующе скрипнул под его весом. Глаза под густыми бровями буравили Бринка пронзительным взглядом.

— Я не… — начал было Бринк.

— Мы всегда предполагали, что фрицы работали над теми же проектами, что и мы, — оборвал его Габбинс. — Но только не над этим. Верно я говорю?

Никто пока еще не придумал, как пустить гулять по свету возбудителя Pasteurella pestis без помощи блох и вшей, и эти твари были весьма опасной штукой.

— Верно.

— Могли бы они распространить эту заразу, как мы намереваемся распространить заболевание домашнего скота? — Габбинс вновь потянулся за сигаретой, однако не спускал с Бринка глаз. В комнате снова воцарилась тишина, тем более что сирена вдалеке уже смолкла. Это была еще одна ложная тревога, и вскоре раздастся сигнал отбоя.

— Да-да, мне известно про сибирскую язву. Как я понимаю, вы тоже принимали участие в этих исследованиях, — произнес Габбинс. Он закурил очередную сигарету: сделал глубокую затяжку и выпустил струю дыма.

Бринк выдержал его пристальный взгляд. Он хорошо помнил бомбы, выпускавшие облако возбудителя, способное убить половину живого в радиусе мили. Покидая ту шотландскую скалу, остров Круинард, они оставили после себя груды мертвых овец. Бринку хорошо запомнились эти овцы и те три дня, в течение которых продолжалась агония. Его обязанности заключались в том, чтобы наблюдать за ними в бронзовую подзорную трубу, установленную на холме в сотне ярдов от деревянных загонов, в которых содержались несчастные животные.

— Или других средств. Доктор Чайлдесс говорил, что в Портон-Дауне занимались разработкой методов распыления возбудителя сибирской язвы, — что-то вроде того, как садоводы опыляют от вредителей розы. Что если немцы довели эти методы до совершенства?

Бринк покачал головой.

— Мы пытались распылять сибирскую язву в аэрозолях, однако безуспешно. Это очень трудоемкий процесс в техническом отношении. Нужно высушить и перемолоть споры в порошок, чтобы получить частицы одинаковых размеров, которые затем можно было бы распылять в виде аэрозоля. Не думаю, чтобы немцы…

— Однако исключать такую возможность нельзя.

— Это был тупик, — стоял на своем Бринк.

— Тем не менее они прибыли к нам, эти ваши евреи, — свидетельство того, что немцы явно что-то задумали… что-то коварное и страшное, — заметил Габбинс. — Возможно, они куда более изобретательны, чем вы думаете…

Бринк выдержал на себе его пристальный взгляд. Он больше года бился над решением проблемы, как превратить споры в аэрозоль, и в конце концов был вынужден отступиться. Даже его эксперименты с противочумной вакциной — причина, почему военные обратились к нему четыре года назад, причина того, почему те же самые военные спустя год передали его британцам, — ничуть не помогли.

— У них были кролики, — подал голос Чайлдесс. — Поэтому они и достигли успехов.

— Кролики? — переспросил Габбинс.

— Те, на ком можно производить эксперименты, — пояснил Чайлдесс, — кролики.

Габбинс прокашлялся.

— Вы должны отправиться во Францию, доктор, и выявить там случаи заболевания, — произнес он. Голос его звучал глуше, и в нем почти не был слышен шотландский акцент.

Слова его стали для Бринка сродни удару молота. Во Францию?

— Боюсь, я вас плохо понял.

— Скоро состоится высадка наших войск, доктор, если вы хотите знать правду. Наши армии под таким смертоносным облаком. Подумайте об этом, — продолжал тем временем Габбинс. — Паника, в лучшем случае, и тысячи мертвых солдат. В худшем — фрицы спихнут нас обратно в море. Очередной Дюнкерк. Не думаю, что мы смогли бы им успешно противостоять. Новой же возможности пришлось бы дожидаться еще не менее года. И неизвестно, дождались бы мы ее или нет.

— Но я не…

— Нет, вы именно тот, кто нам нужен, — возразил Габбинс. — По словам Чайлдесса, у вас есть опыт работы с этим заболеванием. Вы способны распознать симптомы и очаг этой инфекции.

— Но я не могу уехать во Францию, — продолжал упираться Бринк. Габбинс в упор посмотрел на него сквозь завесу сигаретного дыма.

— И если немцы пойдут на это, мы будем вынуждены прибегнуть к ответным мерам, — произнес Габбинс, стряхивая пепел. — Я имею в виду сибирскую язву. Скажите, доктор, вы читали Шекспира? Наш премьер читает. Он вытащил из головы эту фразу, как только Чайлдесс позвонил нам. «Чума, трус из трусов, но и отмщенье тоже». Именно это он и сказал.

Бринк вопросительно посмотрел на Чайлдесса. Тот посмотрел на него.

— У немцев есть и другое оружие, доктор, и оно почти готово, — произнес Габбинс. — Ракеты и беспилотные самолеты, способны в мгновение ока рассеять над нашим островом любую заразу, и мы будем бессильны что-либо сделать, даже пригрозить им пальцем.

Бринк в упор посмотрел на Габбинса, однако тот поспешил отвести глаза.

— Мы ведем поиски этой коварной заразы вот уже три месяца. Искали ее, где только могли. Но, увы, безрезультатно. И вот теперь время работает против нас, — тихо произнес Габбинс и сделал паузу, чтобы закурить новую сигарету, однако, сделав первую затяжку, продолжил: — Счет идет на дни. И это место во Франции, откуда евреи приплыли к нам, оно тоже особенное.

Бринку вспомнилась армада, заполонившая собой портсмутскую гавань. Вскоре она отплывет к берегам Франции, именно это и хотел сказать ему Габбинс. Причем в ту самую ее часть, откуда к ним припыли девушка и ее отец.

— Что ты скажешь, Фрэнк? — подал голос Чайлдесс.

Не в силах усидеть на стуле, Бринк вскочил на ноги, причем столь стремительно, что стул закачался, и он был вынужден схватиться за спинку, чтобы только тот не упал. Бринк было решил броситься к двери, однако вместо этого подошел к ближайшему окну и отодвинул в сторону толстую штору, обеспечивавшую затемнение. Ну и что, если на улице кто-то заметит свет. В конце концов, это ведь номер десять по Даунинг-стрит! Кто посмеет жаловаться на самого премьер-министра?

Перед его мысленным взором вновь возникла Кейт, лежащая на кафельном полу лаборатории — ноги где-то под столом, на виске кровь, впрочем, не только на виске, но и на краю стола, там, где при падении она задела его виском.

— Герой не храбрее тех, кто с ним рядом, он лишь храбрее их на пять минут, — произнес у него за спиной Габбинс. — Мы ждем от вас лишь этих пяти минут, доктор.

Бринк бросил взгляд на темную улицу, но увидел лишь пустой шприц у себя в голове. Картина перед его мысленным взором была столь же четкой, что и его собственное отражение в оконном стекле. Следы иглы на трупах в грузовике означали лишь одно: немцам известны правила, по которым играет Pasteurella pestis, точно так же, как англичанам правила игры Bacillus anthracis: бациллы не знают границ, люди в военной форме для них ничего не значат. И выпускать из пробирки микроба, не имя против него антидота, было бы чистейшей воды безумием. Значит, у немцев тоже имеется антибиотик. Возможно, он ничуть не эффективнее актиномицина. Впрочем, кто знает?

Бринк отпустил штору и, повернувшись к Габбинсу, посмотрел на него сквозь сизую завесу дыма. Черт, как же хочется закурить!

— Я только смотрю в микроскоп. Я ничего не знаю про…

— Отдел F, которым я руковожу, отдел спецопераций УСО,[7] находится в Лондоне. Там есть человек, который знает Францию. Вы будете… скажем так, нашим гидом в том, что касается болезни. Все, что от вас требуется, это помочь ему ее обнаружить. Обо всем остальном он позаботится сам.

— Я хотел бы закурить, — негромко произнес Бринк, нарушив тем самым обещание, данное Кейт. Впрочем, второе, куда более важное, он сдержит — то самое, какое он дал самому себе после ее смерти. Он закончит начатое дело. Найдет антибиотик. Уничтожит болезни.

Габбинс вынул из жестяной коробки две сигареты, чиркнул по портсигару спичкой и подался вперед. Он держал в ладонях подрагивающее пламя, пока Бринк не сделал глубокой затяжки, наполняя легкие сизым дымом. Он тотчас ощутил приступ головокружения, в горле слегка защипало.

Но даже если бы француз и не кашлянул ему в лицо и потому не дал бы ему эгоистичной причины, он все равно принял бы точно такое решение.

— Хорошо, я согласен, — ответил он и вновь затянулся табачным дымом.

Если он не в состоянии уничтожить инфекции при помощи антибиотика, разработанного Кейт, он убьет их при помощи другого.

Чайлдесс вышел из дома номер 10 по Даунинг-стрит и встал рядом с ним на мостовой. Бринк остался стоять там, где стоял, — где ему было велено ждать машину, которая отвезет его в подразделение F и УСО, что бы ни означали эти буквы.

Бринк горящим кончиком первой зажег вторую сигарету Габбинса — он уже давно не курил одну сигарету за другой — и прислушался к темному городу. Где-то на юге завыла сирена воздушной тревоги. Наверно, на том берегу Темзы, в Брикстоне. Судя по всему, ложная. Люфтваффе вряд ли рискнет совершить налет, оно уже не то, что в начале войны.

Бринк на всякий случай прислушался, но не услышал ничего. Только сирену. Если Габбинс прав и немцы действительно сумели сделать из Pasteurella pestis аэрозоль, то достаточно будет всего одного самолета.

Он втянул ноздрями воздух и ощутил сквозь запах сигаретного дыма ночную свежесть. Лондон всегда пах лучше в теплую погоду, когда жители переставали топить печи углем. Интересно, а как бы он пах, приди сюда чума? Только не так. Пахло бы как в кузове того грузовика во дворе чичестерской больницы. Утренний холодок пробирал до костей, и Бринк поплотнее закутался в чужое пальто.

— Ты ведь знал, что немцы близки к своей цели, — сказал он и помахал сигаретой перед носом Чайлдесса. — Именно поэтому ты и отправил меня в Африку.

Чайлдесс пару секунд помолчал.

— Я всегда знал, что они наверняка попробуют выпустить из бутылки того же джинна. Именно поэтому ваша работа, твоя и Кейт, так важна.

— Ты был в курсе немецких экспериментов с чумой, — сказал Бринк.

— Разумеется, в курсе. Мне стало о них известно еще пять месяцев назад. Габбинс тогда пришел ко мне и сказал, что его люди слышали разговоры на эту тему во Франции. Про каких-то там «Могильщиков», или, как выражались сами фрицы, «Grabbringers». Но отдел F так и не сумел выйти на их след.

— Мы сглупили. Мы тогда подумали, что должны поговорить с тобой, чтобы ты разрешил нам уехать в Дакар.

— Я бы отправил тебя туда в любом случае, даже без твоей просьбы, — ответил Чайлдесс. — Мне нужно было узнать, действуют ли на Pasteurella pestis антибиотики. Вот и все. А потом ты и она…

Чайлдесс не договорил.

— Зря ты тогда тянул с этим делом. Нужно было послать нас обоих, — ответил Бринк. — Тогда бы она была жива.

— Фрэнк…

Бринку не хотелось продолжать этот разговор, и он предпочел сменить тему.

— Пол, так почему ты ничего не рассказал мне про немцев?

— Есть секреты, Фрэнк, которыми я не имею права делиться.

Затем они услышали, как где-то едет автомобиль. С каждой секундой звук становился все громче. И действительно, вскоре в узком переулке показалась машина, небольшая и темная, под стать неосвещенному тротуару, и остановилась рядом с ними. Водитель вышел на улицу.

— Мистер Бринк? — раздался в темноте нежный девичий голос.

— Одну минутку, — сказал Чайлдесс, и водитель отступил на пару шагов. Бринк шагнул к машине, но Чайлдесс положил ему на плечо руку. — Фрэнк, я рад, что ты снова хотя бы во что-то веришь.

— Ближе к делу, Пол, — парировал Бринк.

— Бывают такие моменты, Фрэнк, когда я выпускаю собственную совесть из чулана и отправляю ее немного прогуляться. Я хочу, чтобы ты не питал иллюзий на тот счет, Фрэнк, что поставлено на карту. Если ты… ничего не найдешь, они используют это против нас. Я не смогу остановить премьер-министра. Нам придется стать такими же злобными и коварными, как и враг. Или же он наверняка захочет использовать сибирскую язву.

Бринк бросил в канаву вторую сигарету и проследил глазами, как она погасла, после чего сел в машину. Водитель захлопнул за ним дверь. Чайлдесс пытался назвать ему еще одну причину, почему он должен обнаружить чуму. Впрочем, ему было достаточно той, что у него уже имелась. Чайлдесс постучал пальцами по окну. Бринк слегка опустил стекло. Водитель тем временем обошел машину и сел за руль.

— Он большой любитель Шекспира, Фрэнк. И любитель произносить напыщенные речи. Но на сей раз это не пустой разговор. Вот увидишь, он использует сибирскую язву.

Бринк пожалел, что не попросил у шотландца третью сигарету. С каким удовольствием он сейчас бы ее выкурил!

— Пол, ты обещал не использовать споры сибирской язвы, если мы найдем антибиотик.

— Неправда.

— Ты обещал Кейт.

— Да, ей я обещал. Но лишь с условием, что если нас не спровоцируют это сделать, а это…

Чертово затемнение, подумал Бринк. Лицо Чайлдесса казалось сейчас лишь узкой темной тенью.

— Пол, ты плохой лжец. Она ведь тебя когда-то любила!

— Я не настолько умен, чтобы лгать.

— Пол, не надо использовать сибирскую язву.

— То есть ты предпочел бы, чтобы мы все здесь загнулись от чумы, даже не пытаясь дать врагу отпор? Вам, американцам, легко говорить. Фрицы ведь не на вас напали, а на нас.

— Мертвым это уже не поможет, — ответил Бринк.

— Прошу тебя, Фрэнк, найди антибиотик.

— Сэр, нам пора, — подал голос водитель.

Бринк посмотрел в окно на Чайлдесса. Тот по-прежнему стоял, наклонившись к машине.

— Пока, Фрэнк, — произнес он. Бринк поднял стекло, и машина, подпрыгивая, покатила по неровной мостовой Даунинг-стрит.

Глава 6

Выйти на след больных евреев оказалось не так-то легко. Кирн накануне провел весь день с Волленштейном, а затем еще несколько часов утром, за рулем «рено», колеся от одной унылой деревушки к другой. В каждом городке он спрашивал местного доктора и, если такой находился, пытался выпытать у него, не обращался ли кто-нибудь с необычным заболеванием.

Наконец, в городке Этрем, километрах в трех от сожженного «даймлера», нашелся один такой морщинистый эскулап, в поношенном черном костюме, который признал, что да, семья Тардифф вся слегла и он накануне начал лечить их всех от пневмонии. Довольно странное время года для такого заболевания, добавил старый доктор. Самое тяжелое состояние у жены главы семейства, у нее температура под сорок, дочь тоже больна, но у нее температура ниже. А вот месье Тардифф, судя по всему, здоров.

В сопровождении старого доктора Кирн отправился в путь. Наконец его «рено» остановился рядом со старой фермой, окруженной кирпичной оградой.

— Тардифф, — произнес лекарь, указав куда-то сквозь тополя. Кирн решил, что сможет отыскать это место и сам. Доктора он довез домой в Этрем, откуда с почты позвонил Волленштейну и дал ему указания, после чего сам покатил назад на ферму и припарковал машину рядом с тополями. Место для наблюдения было удобное, отсюда прекрасно просматривались ворота как самой фермы, так и дома на другой стороне дороги, судя по всему, какого-то сарая.

Волленштейн прикатил в «мерседесе» с затянутым брезентом кузовом, иными словами, в старом синем грузовичке, что и раньше. Подъехав, он ловко соскочил с подножки кабины, после чего из кузова выпрыгнул целый взвод эсэсовцев в серой полевой форме. Над тополями из-за кирпичной ограды виднелась крыша старой фермы.

— Ну наконец-то, мои евреи! А вы могли бы быть порасторопнее, — это были первые слова из уст штурмбаннфюрера.

Вот мерзавец.

Волленштейн вытащил из кармана шерстяного пальто матерчатую маску и завязал тесемки на затылке. Лицо закрывать он пока не стал. За маской последовала пара резиновых перчаток. Их эсэсовец надел сразу. Затем он дал знак своим подручным, и те потрусили вперед, пробираясь между деревьями. Некоторые вскоре исчезли за каменной оградой, другие вошли в открытые ворота фермы. Кирн и Волленштейн последовали за этими вторыми. Какой-то толстый унтершарфюрер принялся колотить прикладом автомата в дверь. Та вскоре распахнулась.

Кирн положил на плечо Волленштейну руку.

— Мне тоже нужна маска, — сказал он.

Волленштейн извлек еще одну из своего кармана.

— Давайте найдем наших евреев, — сказал он и затянутым в резину пальцем толкнул сломанную дверь.

Внутри фермы было темно и пахло протухшим мясом. Один из эсэсовцев сорвал с окна одеяло. Подняв облако пыли, оно соскользнуло на пол. Волленштейн отослал троих своих подручных в кухню и велел оставаться там, а сам прошел в дальнюю часть дома, откуда исходил запах, густой и тяжелый, как снежная январская туча. Кирн последовал за ним.

Они вошли в некое подобие гостиной. Здесь стояла пара кресел, небольшой стол, на столе масляная лампа и радиоприемник. В одном из кресел сидела девушка. Голова запрокинута, ноги вытянуты. Вокруг рта гудели мухи, то заползая в ноздри, то выползая наружу. Из радиоприемника доносился треск помех. Господи, ну и вонища! Кирн был вынужден зажать нос.

Волленштейн остановился в метре от мертвой девушки и натянул на лицо маску. Лицо покойницы было черным, перед платья — еще чернее, и на какой-то миг Кирн подумал, что ей кто-то перерезал горло, однако, приглядевшись, не заметил никаких порезов. Похоже, она мертва уже давно.

— Тиф? — негромко спросил Кирн. Волленштейн промолчал, лишь потер затянутые в резину ладони и осторожно приподнял подол ее платья. Взору Кирна предстали черные ноги и белые панталоны.

А еще он услышал, как Волленштейн что-то невнятно пробормотал. Кажется, Die Pest. Неужели чума?

— Что вы делаете? — поинтересовался Кирн, однако Волленштейн продолжал рассматривать почерневшие ноги покойницы и лишь затем отпустил подол. Ничего не сказав, он повернулся и шагнул мимо Кирна.

Платье на девушке было по-прежнему задрано. Кирн подумал, что, приличия ради, должен вернуть подол на место, однако не решился к нему прикоснуться. Зажав нос, он поплелся вслед за Волленштейном.

Вместе они поднялись на второй этаж. На грохот их сапог никто не вышел — верный знак того, что дом пуст. Первая комната оказалась пуста. В ней стояла лишь незаправленная кровать. Во второй мебели было побольше — кровать, стол и умывальник. На кровати, прикрытые одним и тем же зеленым покрывалом, бок о бок лежали двое — мужчина и женщина. Женщина свернулась калачиком. Глаза открыты — смотрят вперед немигающим взором. Из уголка рта, стекая на одеяло, пролегла дорожка черной слюны. Дорожка эта продолжалась и на полу и вела к ночному горшку. Его обсиженный мухами край чем-то напоминал открытый рот девушки на первом этаже. Стук шагов спугнул мух, и они роем взлетели вверх, но затем облепили горшок снова. Лицо женщины было цвета разведенных водой чернил.

И хотя Кирн прошел Восточный фронт и насмотрелся там на многое, это зрелище оказалось выше его сил. Съеденный утром завтрак тотчас попросился назад, и он был вынужден силой сглотнуть подкатившийся к горлу ком.

Волленштейн подошел к другой стороне кровати. Кирн вспомнил про маску и деревянными непослушными пальцами завязал на затылке тесемки. Лежавший в постели мужчина простонал, натужно кашлянул и сплюнул на пол струю прозрачной мокроты. Кирн встал позади Волленштейна, глядя ему через плечо. Волленштейн протянул руку — от Кирна не скрылось, что та дрогнула, — и легонько прикоснулся обтянутыми резиной пальцами к плечу француза. Тот моментально открыл глаза и снова кашлянул. Волленштейн поспешно отпрянул назад, едва не сбив с ног Кирна.

— Скажи ему, что он болен и мы пришли ему помочь, — приказал он.

Кирн посмотрел на француза. Лицо его блестело от пота. И это при том, что ранним утром в комнате было холодно.

— Скажи ему, что он болен, — повторил Волленштейн.

— Он и сам это знает, — ответил Кирн. Вместо этого он сказал французу, что они пришли оказать ему помощь.

— Скажи ему, что нам известно про евреев, что он заболел из-за них, — велел Волленштейн. — Пусть он назовет нам имена тех, кто выпустил их из машины. Скажи ему, что мы обязаны их найти, иначе они умрут так же, как его дочь и жена.

— Qui etait done avec vous quand vous avez libéré les juifs?[8] — спросил по-французски Кирн, не снимая с лица маски, и наклонился чуть ниже к больному. — Les juifs, est ce eux qui vous ont rendu malade? Nous devons avoir leurs noms ou sinon ils tomberont malade comme vous et votre fille. Soyez raisonnableje, vous prie.[9]

Француз снова кашлянул, причем на этот раз мокрота была уже темной, и издал звук, какого Кирн отродясь не слышал: долгий и протяжный, похожий на свист и завывание зимнего ветра. Волленштейн поспешил отвернуться, а в следующий миг самообладание изменило ему, и он вышел из комнаты. Кирн услышал топот его сапог по доскам пола.

— Mais ou sont done les juifs?[10] — повторил Кирн.

На этот раз француз ответил.

— Порт-ан-Бессен, — просвистел он.

Кирн знал этот портовый городишко километрах в четырех-пяти на северо-восток отсюда, с крошечной гаванью. В этом пропахшем тухлой треской городке жил главным образом рабочий люд. Не то что в шикарном курорте Арроманш, что лежал чуть восточнее.

— Nous les avons pris a Port-en-Bessin,[11] — простонал француз.

— Maquis? — уточнил Кирн. — Vous etes maquis?[12]

— Allez vous faire foutre.

Кирн улыбнулся.

— Пошел ты!.. — послал его француз. Конечно, маки. Кто бы сомневался.

— Il y auraient d’autres qui ont aide les juifs?[13] — спокойно спросил он вместо того, чтобы прийти в ярость. Ему были нужны имена сообщников. Только тогда они смогут выйти на след сбежавших евреев. Француз снова кашлянул, и Кирн отстранился. А потом больной как-то странно затих и больше не сказал ни слова. Кирн не осмелился потрогать его, чтобы проверить, умер он или нет.

— У него тиф, — произнес Волленштейн откуда-то из коридора. — Кашель с кровью, верный признак. И еще лихорадка. Никакой термометр не нужен. Точно такие симптомы будут и у моих евреев.

— Евреи находятся в Порт-ан-Бессен, — ответил Кирн, срывая с себя маску. Вытащив из пачки последнюю сигарету, он швырнул пустую пачку на пол и поддал ее мысом сапога. Пачка улетела под кровать. Кирн же закурил сигарету и с удовольствием втянул себя табачный дым, который хотя бы немного перебивал царившую в доме вонь.

— Где это? — уточнил Волленштейн.

— На побережье. В нескольких километрах отсюда, — ответил Кирн. Он был зол. Подумать только, на него взвалили всю грязную работу!

Впрочем, Волленштейн явно не заметил прозвучавшее в его голосе презрение. Глаза эсэсовца смотрели поверх маски — один голубой, второй серый. В эти мгновения он напоминал Кирну грабителя из американского вестерна.

Затем, следуя его примеру, Волленштейн стащил с лица маску.

— Он сказал тебе про остальных? Тех, кто выпустил евреев? Их тоже нужно найти. Всех до единого, кто там был. Но сначала моих евреев.

Кирн устало кивнул.

— Поговорите с друзьями этой семьи. Всеми, кто был с ними позавчера. И произведите аресты. Независимо от того, больны эти люди или нет. Но главное, отыщите евреев и этих чертовых маки, которые их увели.

— И что я должен со всеми ними делать?

Волленштейн задумался.

— Подойдет любой пустой дом, — ответил он наконец. — Мы посадим их на карантин. Доложите мне, как только выполните мое задание.

Минутная пауза навела Кирна на мысль, что Волленштейн поначалу хотел сказать что-то другое, но передумал. Так обычно поступали на допросах лжецы.

— А вы? Разве вы не поедете со мной?

Волленштейн уже успел взять себя в руки, наверно потому, что француз оставался без сознания. Он был еще жив, потому что грудь его продолжала быстро вздыматься и опускаться.

— Меня ждут другие дела.

С этими словами он повернулся и направился было к выходу. Но Кирн успел схватить его за рукав.

— А что делать с этим? Он еще жив. Вы сказали, что лечили евреев, — он кивком указал на лежащего в кровати француза. — Так дайте же ему что-нибудь, какое-нибудь лекарство.

Волленштейн вырвался из его хватки.

— Ему уже ничем не помочь.

— Как и всем остальным, верно я говорю?

Волленштейн не удостоил его ответом. Тогда Кирн бесцеремонно толкнул его в сторону и направился вниз по лестнице, где через дверь кухни вышел на свежий воздух. К тому моменту, когда он дошел до «рено», он уже сумел подавить в себе раздражение. У Волленштейна полно секретов, и раздражаться по поводу каждого — лишь портить себе нервы.

Однако не успел он сесть в машину и потянуться к ключу зажигания, как утреннюю тишину нарушил хлопок выстрела. Кирн вздрогнул. Звук долетел из-за стен фермы и эхом прокатился среди тополей. Затем раздался второй выстрел, и Кирн ощутил, как гнев возвращается к нему. Людей не стреляют лишь потому, что у кого-то тиф.

— Nous sommes la pour vous secour, monsieur, — произнес Кирн вслух по-французски. Те самые слова, что он в самом начале сказал больному французу. — Мы здесь для того, чтобы вам помочь.

Кирн в сердцах сплюнул в отрытое окно машины. Помощь со стороны СС — это совсем не та помощь, которая нужна, подумал он и завел мотор.

Он отъехал на сотню метров, затем, выехав в открытые ворота, свернул с дороги в поле. Здесь он развернулся и снова направил машину в ворота.

Он успел выкурить всего одну сигарету из новой пачки, когда мимо него, поднимая за собой клубы пыли, прогромыхал грузовик. Кирн выждал с минуту, после чего вывел машину с поля на дорогу. Виляя по проселку, он пытался выдерживать расстояние сто-двести метров позади грузовика, пока наконец они не выехали на шоссе номер 13, трасса Кан — Шербур. Отсюда Волленштейн свернул на запад.

Кирн вел машину здоровой рукой. Раненой он пользовался лишь тогда, когда нужно было вытащить очередную сигарету из зеленой пачки, зажатой между ног. Он ехал позади грузовика, пропустив впереди себя несколько других машин. Чтобы не отстать, Кирн был вынужден едва ли не в пол вжимать педаль газа, и мотор его крохи «рено» натужно кряхтел всеми своими четырьмя цилиндрами. Для этой развалюхи шестьдесят километров — предел.

Герр Волленштейн был не просто лжец, а лжец никуда не годный. А ложь всегда предполагает какой-то секрет, это Кирн знал точно. Он же своим полицейским нутром ненавидел любые секреты.

Волленштейн солгал ему не только про тиф. Если то, от чего умирал Тардифф, это тиф, то он, Кирн, — Генрих Гиммлер. Волленштейн солгал ему абсолютно обо всем.

«Так что же это за секрет, — размышлял, крутя баранку, Кирн, — который Волленштейн скрывает от вермахта? Иметь секреты от французов — это одно. Лягушатникам доверия нет, даже коллаборационистам. Но секреты от своих, от немецкой армии, — это нечто другое. Если заболевание настолько опасно, то в поисках пропавших евреев местность должны прочесывать сотни эсэсовцев, а не горстка сотрудников крипо. Нет, что-то здесь явно не так».

Кирн выбросил последний окурок в окно и размял большой и указательный пальцы правой руки. Иногда казалось, будто отсутствующие пальцы на месте, — точно так же, как иногда во сне он видел Алоиза, Бруннера и Миша. Видел такими, какими они запомнились ему за миг до того, как русские осколки превратили их в кровавое месиво.

Грузовик Волленштейна катил по тринадцатому шоссе на запад — через Ла Кам, Сен-Жермен, Исиньи-сюр-Мер, ни разу не удаляясь от моря больше чем на десять километров. Затем, при въезде в Карентан, грузовик сбавил скорость. Теперь узкая дорога вилась между рядами двухэтажных домиков, а любой трехэтажный превращал ее едва ли не в ущелье. Черный нос «рено» от синей задней двери грузовика Волленштейна отделял лишь крошечный, заляпанный грязью «DKW».

Затем Кирн неожиданно потерял его из виду.

Грузовик прогромыхал через перекресток, «DKW» вслед за ним. И как только настала очередь Кирна, откуда ни возьмись на дорогу вышел представитель полевой жандармерии с белым жезлом и нацелил красный круг на его конце прямо в лицо Кирну.

Кирн резко вдавил в пол тормоз, и «рено», дрогнув, замер на месте.

Регулировщик же повернулся к нему спиной, и через перекресток слева направо с ревом, покатила колонна грузовиков, сверху для маскировки укрытых ветками. Кирн приготовился дать задний ход и на всякий случай обернулся. Увы, в крошечное заднее окошко ему был виден лишь радиатор огромного «бюссинга», который едва ли не упирался ему в спину. Кирн поерзал на месте. Тем временем через перекресток прогромыхали новые грузовики. Волленштейн уходил от него. Кирн чувствовал, как его душит злость, и как только в колонне показался просвет, он резко дал на газ, надеясь проскочить вперед. Регулировщик что-то крикнул. «Рено» бампером задел ему ногу, и полицейский потерял равновесие. Жезл выпал у него из рук и, гулко ударившись о капот, упал на ветровое стекло, которое тотчас покрылось паутиной трещин.

Откуда-то слева на него наползала огромная решетка капота другой машины. Кирн вцепился в руль и еще сильнее нажал на акселератор, второй рукой судорожно переключая скорости. «Рено» устремился вперед, однако грузовик задел задний бампер, и машину резко развернуло влево. С громким стуком и лязгом «рено» задел колесом бок грузовика. Кирн в срочном порядке вывернул руль, чтобы машину окончательно не снесло с дороги, и рванул вперед. Позади него раздался визг тормозов, лязг и скрежет металла о металл. В зеркало заднего обзора он увидел, как регулировщик, наконец, поднялся на ноги и застыл, открыв рот. Из ноги его сочилась кровь, а жезл был негодующе направлен вдогонку Кирну.

Наконец Карентан остался позади. Кирн перевел дух. Дыхание наконец улеглось, однако он так и не решился протянуть руку за очередной сигаретой до тех пор, пока не преодолел шесть из двенадцати километров, отделявших его от Сент-Мер-Эглиз. Лишь доехав, наконец, до этого городка, он сквозь треснувшее лобовое стекло вновь заметил едущий впереди «мерседес» Волленштейна. Доехав до центра городка, грузовик свернул влево и покатил по разбитой дороге куда-то на юго-запад. Кирн держался метрах в ста позади него. Теперь руль подрагивал в его руке: переднее колесо от удара расшаталось и ходило ходуном. В том месте, где у дороги сгрудились несколько домишек, грузовик свернул на проселок. Кирн дал ему немного уйти вперед, после чего вновь нажал на газ и покатил следом.

А спустя еще минуту он съехал на обочину и выключил мотор. «Мерседес» застыл в пятидесяти метрах впереди. Кирн заметил, как два охранника вошли в крошечный деревянный домишко, приютившийся рядом с живой изгородью.

Кирн задумчиво сделал затяжку. Что теперь ему делать? Подкатить к Волленштейну и в лоб спросить, что тот от него скрывает? Нет. Кирн покачал головой. В принципе, при желании он мог бы выйти из машины, обойти дом полем и, подобравшись к нему сзади, проследить, что там делает Волленштейн. Но тогда сапоги его будут в грязи, сам он устанет, а, судя по охранникам на этой дороге, в придачу наверняка нарвется на часовых, охраняющих логово Волленштейна.

Сделав еще одну затяжку, он выбросил окурок. Будучи сотрудником крипо, он вполне сможет расспросить жителей соседней деревушки. Они точно расскажут ему кое-что новое и о дороге, столь тщательно охраняемой, и о логове СС в самом ее конце. После чего он отправится назад к Порт-ан-Бессен, искать следы пропавших евреев.

Когда он развернул «рено», чтобы ехать в обратный путь, отсутствующие пальцы вновь напомнили о себе покалыванием.

Глава 7

Мяч несся на него, причем с такой скоростью, что казался размазанной по воздуху полосой. Увы, просвистев в нескольких дюймах от его перчатки, он пронеся мимо, пока, наконец, не замер где-то сзади на расстоянии в добрый десяток ярдов. Мужчина, кто-то непонятный, видно только, что в белом и сером, бросился с третьей базы обратно.

Чертов мяч пролетел мимо.

— Доктор, — раздался чей-то голос. Бринк поднял голову со стола, за которым он ненароком вздремнул. — Извините, что вынужден разбудить вас, — произнес мужчина, подходя к столу. Не успел он войти, как в дверях показался другой, старше и худее.

— Ну как, разобрались? — спросил первый с легким мидлендским акцентом и кивком указал на расстеленную на столе карту. Бринк понял, что уснул, уткнувшись носом в контуры Нормандии.

На столе стояла кружка, и Бринк потянулся за ней. В кружке оказался холодный чай, который он выпил одним глотком. Бринк тотчас вспомнил женщину, которая этот чай принесла. Это было несколько часов назад. Вскоре после того, как она открыла ему дверь старого дома на Бейкер-стрит. Дверь со смешной медной табличкой, на которой было начертано: «Исследовательское бюро».

Бринк снова сделал глоток, после чего сказал:

— Вы тот, кто, по словам Габбинса, знает Францию.

— Джунипер Уикенс, — представился мужчина, убирая со лба темную прядь, после чего опустился на стул по другую сторону стола. Руки для рукопожатия он протягивать не стал. У него было слегка одутловатое лицо, однако руки и грудь — крепкие и мускулистые.

Судя по всему, они ровесники, подумал Бринк, в крайнем случае Уикенс лишь на пару лет его старше. Округлое лицо не всегда точно свидетельствует о возрасте.

— Джунипер, — повторил Бринк.

— Верно, — отозвался его собеседник, руки его, однако, остались лежать на столе. И тогда Бринк увидел на левой свежий, ярко-красный шрам. Длиной в три-четыре дюйма, он протянулся от костяшек пальцев до запястья. Бринку почему-то вспомнились мальчишки, которых он ненавидел, те самые, что нещадно лупили его до тех пор, пока он не пошел в рост и не начал заниматься бейсболом.

— В какие неприятности вы втянули нас? — спросил Уикенс. Никаких любезностей. Голос его звучал ровно и монотонно, как у робота.

— Не понимаю, о чем вы?

— Вы один из тех, кто разрабатывает всякую заразу. Так же как и нацистские гунны. Играете с огнем. И вот теперь из-за вас мы все обожглись, не так ли? — эти слова сорвались с его уст резко, как взмах скальпеля.

— Да пошел ты! — огрызнулся Бринк.

Тот, что с крысиным лицом, тотчас вышел вперед, однако Уикенс поднял руку, и худой вновь отступил назад. Повисло гнетущее молчание. Первым его нарушил Уикенс.

— Извините меня, доктор, — произнес он и сложил руки. Шрам исчез, зато в улыбке расплылись губы, и Бринк заметил на переднем зубе Уикенса щербинку. — Итак, что вы предлагаете?

Бринк посмотрел на карту. Пока что он только нашел на ней Порт-ан-Бессен — то самое место, о котором ему рассказала девушка, до того как он уснул.

— По идее, это должны знать вы, а не я.

— Думаю, в этом деле мы с вами на равных, — ответил Уикенс. Нет, акцент у него точно мидлендский.

— Габбинс сказал, что за все отвечаете вы, — возразил Бринк.

— А кто-то сказал мне, что вы страшно не любите, когда вам указывают, — Уикенс еще шире расплылся в улыбке.

Бринк невольно улыбнулся в ответ.

— Спасибо. Люблю, когда люди улыбаются шуткам, — произнес Уикенс и подался вперед. — А теперь от обмена любезностями перейдем к делу, — начал было он, но вновь умолк. — Говорят, что от этой вашей заразы нет лекарства.

Бринк перевел взгляд на чемоданчик, стоявший рядом со столом. В нем находилась половина его запаса А-17 — пятнадцать небольших ампул. Ни одной из них еще не пользовались, а все потому, что он решил, что тому французу в Чичестере уже ничто не поможет.

— И как же вы надеетесь с ней бороться? — Уикенс откинулся на спинку стула, глядя Бринку в глаза.

— Я и не знал, что я с кем-то борюсь.

Во всем мире нет такого количества препарата А-17, чтобы справиться со вспышкой, даже если сам препарат — Бринк был в этом почти уверен — эффективен.

Уикенс рассмеялся басистым грудным смехом, который плохо сочетался с его едва ли не девичьим личиком.

— Что верно, то верно, времени у нас в обрез.

Бринк понял, что англичанин имеет в виду высадку во Франции. Мысленным взором он увидел солдат, штурмом берущих береговые укрепления, и каждая новая волна становится жертвой чумы.

Уикенс потер шрам на руке и добавил:

— По крайней мере, я так слышал.

— Сколько еще ждать? — спросил Бринк.

— Доктор…

— Я хочу знать, сколько осталось…

Уикенс ответил не сразу.

— Через два дня, не считая завтрашнего. А может, уже послезавтра. А может, днем позже.

Пятое июня, подумал Бринк. Или же шестое или седьмое. Потому что половина второго июня уже прошла. Он посчитал дни, загибая пальцы на второй руке. Да, времени действительно в обрез.

— Отлично, — сказал он.

Уикенс кивнул.

— Вы поймете, на что обращать внимание?

— Да, — кивнул Бринк, — пойму.

— И откуда мы начнем? С этой девушки в больнице в Чичестере? Она сказала вам, откуда взялись эти евреи?

Этот вопрос застал Бринка врасплох. Он повторил Уикенсу то, что услышал от девушки. Она так и не сказала ему, откуда взялись евреи. Так что кто знает, где они были до того, как она, ее отец и их друзья обнаружили их в грузовиках…

— Тогда я еще не знал, что поеду во Францию, и потому не стал уточнять.

— А жаль, — вздохнул Уикенс, смерив его пристальным взглядом. Глаза у него были дымчато-серыми. — А как ее зовут? Вы хотя бы спросили ее имя?

— Нет, — честно признался Бринк. — Не спросил.

— Но она из Порт-ан-Бессена? Вы сами сказали, что она приплыла в Англию вместе с отцом на рыбацкой лодке.

— Да, — подтвердил Бринк, хотя, если признаться честно, не помнил, упоминал ли он в своем рассказе рыбацкую лодку.

— В таком случае мы будем вынуждены задать еще несколько вопросов, — Уикенс вновь подался вперед. — Она больна? Она разгуливает у вас на свободе с этой заразой?

Похоже, кто-то просветил Уикенса, насколько заразна эта штука.

— У нее нет симптомов заболевания, — ответил Бринк, а про себя подумал: «Как и у меня».

— Тогда мы позвоним в Чичестер и прикажем, чтобы ее доставили на аэродром в Портсмуте, — произнес Уикенс и на секунду остановил взгляд на шраме. — Мы спросим у этой девушки, что ей известно, и лишь после этого сядем в катер.

— А как нам узнать, что мы от нее ничего не подцепили? — с сочным лондонским акцентом спросил второй, который остался стоять в дверях. Типичный кокни, подумал Бринк.

— Сэм, вопросы здесь задаю я, — ответил Уикенс, не поворачивая головы. — Его имя Сэм, — пояснил он Бринку. — Сэмеюэл Эггерс. Он тоже поедет с нами.

— В качестве кого?

— Я здесь для того, чтобы следить за вами, а Сэм будет следить за мной. Он делает это уже давно. Последний из тайной армии соглядатаев, — пояснил Уикенс, и улыбка снова вернулась на его лицо. — Но ты, Сэм, прав. Ты задал очень даже разумный вопрос. За что большое тебе спасибо.

— Заболевание передается только при тесном контакте, — пояснил Бринк. — Главное не подходить к больному ближе, чем на пару ярдов. Не задерживаться долго в помещении, где находится больной. И не прикасаться к нему.

Уикенс и Сэм переглянулись. Бринк счел нужным первым задать вопрос:

— И что тогда? После того, как мы выясним, что они распространяют чуму? Что мы станем делать? Нас ведь всего трое.

— У нас будет при себе радиопередатчик, — ответил Уикенс. — Самолет полетит над побережьем, вернее, несколько самолетов. Они будут ежечасно слушать наши отчеты. Мы отыщем это место, доктор, и передадим информацию самолетам. Они в свою очередь передадут информацию сюда.

— И?.. — спросил Бринк.

— И тогда кто-то даст команду эскадрилье «Москитов» или даже двум эскадрильям. По крайней мере, так мне было сказано. Мы поможем навести их на цель, — Уикенс выразительно посмотрел на Бринка, давая понять, что остальное тот додумает сам.

— Кто-то, я смотрю, уже обо всем хорошенько подумал, — произнес Бринк, вспоминая, что сказал ему Габбинс: мол, мы пытаемся выйти на след чумы вот уже несколько месяцев. Сейчас он ждал, что скажет ему англичанин. Но тот так ничего и не сказал. Похоже, от Уикенса ему больше не добиться ни слова. Бринк уже давно научился определять по лицу собеседника, когда дело касалось секретов.

Уикенс посмотрел на наручные часы. Бринк сделал то же самое. Третий час. Всего несколько минут третьего.

— Нам с Сэмом нужно еще собрать кое-какие вещи. Думаю, и вам тоже. Те, кто внизу, наверняка захотят снабдить вас одеждой и необходимыми документами, а также выдадут аптечку с медикаментами. Я дам задание одной из наших девушек вам помочь. Через четыре часа мы отправимся на аэродром Биггин Хилл, а оттуда — в Портсмут. Я позвоню в Чичестер, чтобы девушку перевезли в Коспорт. Мы поговорим с ней прежде, чем сядем на борт катера. Он отходит в двадцать тридцать ноль-ноль.

Уикенс со скрипом отодвинул стул от стола и встал.

— Не волнуйтесь, доктор. Мы с Сэмом держим ситуацию под контролем. От вас требуется лишь одно — указать нам нужное место. Вы ведь скажете нам, когда обнаружите то самое место, откуда вырвалась эта зараза? — спросил Уикенс, глядя на Бринка немигающим взглядом.

Бринк кивнул. Уикенс направился к двери, которую Эггерс тотчас услужливо распахнул перед ним. Уикенс заметил в его руке сигарету.

— Ты же знаешь, я не люблю, когда ты куришь, — укоризненно произнес он. Сэм кивнул и засунул сигарету за ухо.

— Уикенс, — обратился к нему Бринк. Англичанин обернулся к нему.

— Можете называть меня Джунипер, — отозвался он уже почти из-за двери.

— Почему именно вы? — спросил Бринк и жестом указал на Уикенса и его престарелого помощника. — Почему выбор пал именно на вас?

— Уже четыре года, я правильно помню, Сэм? Почти день в день, — начал Уикенс. — Мы впятером стояли в теплой воде у Дюнкерка и ждали лодки. Все пятеро уносили ноги из Франции. И вот теперь остались только я и Сэм. Вот почему.

— Мы закончим то, что когда-то начали, вот что он хочет сказать, — пояснил Сэм.

— Верно, Сэм, именно это я и хотел сказать, — подтвердил Уикенс. — И в некотором смысле мы с тобой эксперты в этом деле, — Уикенс посмотрел на Сэма, и они обменялись многозначительными взглядами. Еще один секрет.

Бринк подумал о том, что Уикенс сказал ему раньше. Бомбы. Они положат конец любому антибиотику. Он не должен допустить, чтобы это произошло. Но что толку говорить это Уикенсу?

— Нас ждут удивительные приключения. Главное, вы делайте то, что от вас требуется, — в голосе Уикенса вновь прозвучали металлические нотки. Улыбка лишь на мгновение промелькнула по его лицу и снова погасла.

Аликс задумчиво намотала на палец прядь. Причем осознала это лишь тогда, когда палец коснулся кожи виска. Там была шишка. Почувствовав боль, она опустила руку на колени и посмотрела на дверь.

Перед ней стоял поднос с едой. Хлеб, сыр, чай и апельсин. Подумать только, ей принесли апельсин! Она не видела их в глаза уже целых четыре года! Поднос поставили на пол с внешней стороны двери и постучали. И когда она открыла дверь, полицейского там уже не было. Его сменил солдат. Стоя по другую сторону широкого коридора, парень наставил на нее пистолет.

По крайней мере, тот высокий блондин сдержал свое слово. Медсестра, одарив ее злобным взглядом пронзительных птичьих глаз, вернулась с двумя мужчинами в коричневой форме, которые затем отвели ее к отцу. Правда, предварительно они заставили ее надеть на лицо маску и натянуть на руки резиновые перчатки. Отец даже не открыл глаз, но она все равно пошептала ласковые слова и погладила щеку обтянутой в резину рукой. А поутру ее разбудили и сообщили, что ночью отца не стало.

Судя по стрелкам будильника на маленьком столике, с тех пор, как высокий блондин приходил сюда, чтобы задать ей вопросы, прошло четырнадцать часов. У него добрые глаза, подумала Аликс. И добрые руки. Она до сих пор ощущала его руки в своих. И, главное, он сдержал свое обещание.

Аликс высосала последнюю дольку апельсина, сделала последний глоток чая.

Обещания. А где же Джунипер? Она спрашивала о нем как минимум сотню раз, требуя, чтобы он пришел к ней. Вместо этого к ней пришел тот высокий блондин.

Дверь открылась, и в дверном проеме возникла все та же самая старая сиделка с марлевой повязкой на лице. Позади нее маячил солдат.

— Американский доктор требует, чтобы ты привела себя в порядок, — сказала сестра.

Эти слова вселили в Аликс надежду. Возможно, высокий блондин не обманул ее, когда сказал, что она не больна.

— Я здорова? — спросила она. Почему-то этот вопрос заставил ее ощутить себя малым ребенком. Лицо сиделки ничего не выражало, тем более закрытое маской.

— Сначала горячая ванна, чистая одежда, затем тебе все скажут, — сказала она из-под маски.

Волленштейн осторожно положил в выдвижной ящик симпатичную тряпичную куклу с фарфоровой головой и закрывающимися глазами. Затем вернул ящик на место и посмотрел в монокль на маленькую девочку, которая осторожно приблизилась к нему. Он улыбнулся еврейской девочке и, согнув палец, поманил ее к себе ближе. Жаль, что он не знает французского, иначе бы он сказал ей, чтобы она подошла и взяла себе куклу, которую он нашел в Фужере, этом прелестном городке неподалеку от Ренна.

Девочка оказалась храброй, хотя мать отрицательно покачала головой. Девочка бросилась вперед, поднялась на цыпочки, и, протянув руки, выхватила куклу из ящика, и вновь побежала обратно через весь сарай. Затем она обернулась к нему и, прижав руку к талии, пошевелила пальцами в знак благодарности.

Он поднес руку к небольшому стеклу, которое отделяло его от евреев, и помахал ей в ответ. Сквозь барьер до него доносился их надсадный кашель.

— Какая жестокость, — произнес стоявший рядом Ниммих и тоже посмотрел сквозь стекло на восьмерых людей, находившихся внутри сарая. Это была контрольная группа. Их посыпали порошком Pasteurella pestis, но уколов не делали, а если и делали, то уже после того, как развились первые симптомы. Другие восемь, которые с самого начала получали стрептомицин, содержались в другом отсеке, за перегородкой, разделявшей крошечное помещение на две части. — И главное, напрасная трата денег.

— Неправда, — возразил Волленштейн своему помощнику. — Эти евреи готовы на самопожертвование. И благодаря их самопожертвованию другие останутся живы.

— Сомневаюсь, что они с вами согласятся, штурмбаннфюрер.

Волленштейн посмотрел на своего помощника. У парня было узкое лицо, правый глаз постоянно дергался.

— Я говорю это серьезно, Ниммих, — произнес он. — Именно поэтому мы записываем их имена. Они не будут забыты, обещаю вам.

Ниммих кивнул, хотя глаз его продолжал дергаться.

В целом, этот парень Волленштейну нравился. С мозгами, и исполнительный, хотя, если сказать по правде, лично он предпочел бы иметь партнера, а не подчиненного. Штурмбаннфюрер покачал головой.

— Что скажете про остальных? Что они получают? — спросил он и указал в другой конец барака, где за стеклянным окошком сгрудились в кучу те, кто получал стрептомицин.

Ниммих вытащил из папки, которую держал наготове, лист бумаги.

— Препарат номер 211.

— И каков результат?

— Очень даже обнадеживающий.

Волленштейн снова бросил взгляд сквозь стекло. Девочка покачивала куклу, наблюдая за тем, как та то открывает, то закрывает глаза. Позади нее ему были видны несколько неподвижных силуэтов.

— Эти еще живы? — спросил он, указывая на тех, кто неподвижно застыл в углу.

— Последний раз, когда мы проверяли, — да, — отрапортовал Ниммих. — Трое.

Волленштейн всмотрелся в темноту, но цвет кожи у троих, лежавших на полу, так и не смог различить. С пятерыми, кто еще держался на ногах, сделать это было проще. Губы у матери девочки уже посинели.

— Как только закончите, приходите ко мне, — сказал Волленштейн.

— Слушаюсь, герр штурмбаннфюрер, — отчеканил в ответ Ниммих.

Волленштейн шагнул из сумрачного барака на полуденное солнце и, запрокинув голову, посмотрел на редкие облака. На фоне пронзительно-голубого неба они казались воздушными шариками. Небо ясное и чистое — ни единого инверсионного следа американского бомбардировщика, держащего курс на восток. Какая прекрасная погода!

Он шагнул сквозь проем в высокой живой изгороди, прошел сотню метров по проселку, затем нырнул в еще один проем, над которым высился гигантский дуб, и вышел в поле. Вернее, на узкую полоску, которую он сам со своими людьми очистил от кустарника, молодых деревьев и дурацких шестов, какие здесь приказал натыкать Роммель, якобы против вражеских планеров. Поле тянулось на северо-восток, в направлении моря, до которого отсюда было двенадцать километров.

Слева, в пятидесяти метрах от него, стоял Me-110, замаскированный сеткой. В отверстия сетки торчали антенны, настроенные на радарную станцию, расположенную в Лихтенштейне. Самолет был выкрашен черной краской, однако даже сквозь сетку просвечивали серебром стальной бак и сопла под крыльями. Позади «мессершмитта», также замаскированный сеткой, хотя и крупнее его, стоял «юнкерс».

Справа, закрученный в свой собственный кокон, приютился небольшой самолетик с высокими крыльями и длинными тонкими шасси. Не случайно он получил название «шторьх», то есть аист. Из-под сетки показался Таух. Поставив ящик с инструментами на примятую траву, он вытащил из кармана комбинезона тряпицу и вытер руки. Волленштейн направился в его сторону.

— Нужно будет сварганить новые сопла, — пояснил Таух с густым швабским акцентом. Когда-то это был обыкновенный шварцвальдский крестьянин, а теперь настоящий кудесник по части техники. — Если они, конечно, будут работать на этой штуковине, — большим пальцем он указал в сторону «шторьха». — Для других я точно их сделаю.

— А что не так с теми, что ты сделал вчера?

— Я подумал, что сойдет и более тонкий металл, но как только я поставил их под давление, они тотчас полетели. — Таух вытащил из другого кармана кусок металла размером с наперсток и подставил его солнечным лучам. Один его конец был весь в заусеницах. — Надеюсь, найду что-нибудь подходящее в Шербуре.

— Я рассчитывал улететь уже сегодня.

— Невозможно, — покачал головой Таух. — Завтра, если я найду металл потолще.

С этими словами он пожал плечами. Волленштейн вновь посмотрел на небо и насчитал всего два небольших облачка, причем одно испарилось прямо у него на глазах. Какая красота! Идеальная погода для высадки.

— Не позднее, чем завтра в полдень, — приказал он Тауху, еще раз посмотрев на бескрайнюю синеву неба.

Взяв с сиденья «рено» пальто, Кирн направился к гавани рыбацкого городка Порт-ан-Бессен. Через несколько минут он уже стоял у каменного причала, глядя на узкую полоску воды, которая вела к океану. У причала болталась одна-единственная лодка.

Ничего необычного он не увидел — лишь несколько солдат вермахта, стоявших на посту, плюс еще двое, разбиравших на расстеленном одеяле пулемет. Кирн свернул на дорогу, что вела к побережью. Это была узкая щебеночная дорога, которая упиралась в мертвую землю сразу позади прибрежных скал. Через несколько минут городок остался позади, а дорога привела Кирна на вершину утеса.

Покойник Тардифф подсказал ему приехать в Порт-ан-Бессен, а вот свернуть на юг ему посоветовал старый врач из Этрема. Когда Кирн остановился в Этреме, чтобы посадить лекаря и его престарелую супругу на карантин, он не нашел ничего более подходящего, чем покосившийся сарай. Что делать? Завязав веревкой щеколду, он повесил на двери написанный от руки знак — карантин. Старик-лекарь подсказал ему, как найти портового врача.

Его зовут Жюсо, сказал старик сквозь щели в стене сарая. Живет он в доме, покрытом зеленой черепицей, рядом с дорогой, что ведет на Юппэ.

У бетонного барьера, перегораживавшего дорогу на выезде из Порт-ан-Бессена, Кирн остановился, чтобы показать жетон и удостоверение сотрудника крипо. Часовые — зеленые юнцы, отметил про себя Кирн — лишь мельком взглянули на его документы.

Кирн поинтересовался — как делал всегда, стоило ему оказаться где-то между Порт-ан-Бессеном и Гранкамом, — не знают ли они его старого друга Уве Бёзе. Или Пауля Штекера. Или доктора Муффе, чье имя он не помнил, зато хорошо помнил прозвище, Наперсток, потому что именно так сидела каска на его голове — как наперсток. Часовые ответила дружным «нет». Их, лица, как обычно в таких случаях, ничего не выражали.

152-я пехотная дивизия, в которой служили эти мальчишки, была сформирована относительно недавно. В отличие от Кирна, за их плечами не было горького опыта боев в России. И тем не менее между ним и ими имелась крепкая связь.

В свое время Кирн служил в 268-й пехотной дивизии, когда та, три года назад, сметая на пути все границы, маршем двигалась на восток — сначала к Брест-Литовску, затем все лето и часть осени дальше на восток, пока в декабре не замерла среди бескрайних снегов чуть южнее Москвы. А еще через несколько месяцев, после того как его санитарным поездом привезли домой в Мюнхен, он узнал, что от 268-й осталась лишь горстка солдат. Поэтому ее расформировали, а тех, кому повезло остаться в живых, перевели в другие части. Если быть точным, остатки его бывшей дивизии перебросили на запад, во Францию, где они пополнили собой 352-ю пехотную.

Поэтому в своих разъездах по Нормандии он всегда обращал внимание на указатели, чтобы узнать, какие части вермахта обитают в том или ином городке. Когда ему на глаза попадался указатель с надписью «352-я», он неизменно спрашивал про своих старых друзей, тех, кто, насколько ему было известно, были живы, когда его два года назад уносили с чавкающего весенней грязью поля боя. Сумели ли они избежать кровавой пасти матушки-России, это он не знал.

Дорога вела на утесы, и Кирн упорно карабкался вверх. Полуденное солнце пригревало, и вскоре он был вынужден снять пальто и перебросить его через руку. Он на минуту остановился, чтобы отдышаться, и посмотрел вниз, на берег. Был отлив, и полоса песка, влажная и широкая, протянулась на добрую сотню метров, а за ней в лучах солнца поблескивала лазурно-голубая водная гладь океана. Там Кирн заметил пару десятков солдат — обнаженных до пояса и загорелых.

Они брели, пошатываясь под тяжестью длинного деревянного шеста. Пока Кирн наблюдал за ними, они протащили шест через груды водорослей и ракушечник и положили на два полена, заранее загнанных в песок, — одно короткое, другое повыше. Причем положили высоким концом к морю. Десантный катер союзников наверняка зацепится за его передний конец, к которому солдаты сейчас прикрепят мину. Точно такие же сооружения виднелись вдоль всего открытого участка берега на расстоянии метров двадцати-тридцати одно от другого. Все они ощетинились острыми концами в сторону моря.

Кирн выкурил еще одну сигарету, вытер лицо носовым платком и, прищурившись, посмотрел на водную гладь. По ту сторону моря — Англия. Если противник решит произвести высадку, он наверняка высадится этим летом. Но только не здесь. Если верить тому, что говорят, они попробуют высадиться севернее, в районе Па-де-Кале, в трехстах километрах отсюда. Если ему повезет избежать худшего, он будет дома уже через день. По крайней мере, здесь, во Франции, такое возможно. Зато как не повезло тем беднягам, кто остался на Восточном фронте! Те умрут либо на месте, либо в тифозном бараке где-нибудь в Сибири. Кирн посмотрел на руку с зажатой в ней сигаретой и подумал, что потеря трех пальцев — это самое большое счастье, какое только привалило ему за всю его жизнь.

Затем дорога пошла под уклон, и потные солдаты с шестом остались позади. Теперь его путь лежал между двух высоких стен живой изгороди, которыми местные крестьяне отгораживали свои участки от соседей. Земляные насыпи с двух сторон дороги делали ее похожей на углубление, деревья, что росли на этих насыпях, своими кронами заслоняли ее от солнца. Здесь было прохладнее и вместе с тем более душно. Три дня назад прошел дождь, и земля в тени по-прежнему оставалась влажной. Здесь пахло так же, как в той землянке, в которой они жили вчетвером: он сам, Муффе, Безе и Штекер, в те последние дни. Потные, давно не мытые тела, крысы в углу, легкий душок дохлятины.

Неожиданно до его слуха донесся гул мотора. Кирн шагнул на обочину, и в следующее мгновение из-за поворота показался мотоцикл и, резко затормозив на влажной земле, покачнулся и сбросил скорость. Коляска мотоцикла была пуста, за рулем сидел полевой жандарм. Кирн сделал такой вывод, заметив на шее у мотоциклиста металлическую пластину в виде полумесяца. Еще мгновение, и мотоцикл замер на месте, а жандарм выключил мотор. Его рокот еще пару секунд эхом отдавался под кронами деревьев. Кирн же задался мысленным вопросом, что здесь забыл жандарм. Может, он здесь затем, чтобы арестовать его за то, что он сбил регулировщика в Карентане?

И он на всякий случай замер по стойке смирно, тем более что жандарм уже схватился за пистолет, который болтался на рукоятке руля. Направив на Кирна оружие, жандарм велел ему подойти ближе.

— Fais voire votre pieces d’identite![14] — произнес он по-французски с кошмарным акцентом.

Кирн остановился в паре метров от жандарма, который по-прежнему восседал на своем мотоцикле, и ответил по-немецки:

— Мое имя Кирн, я из криминальной полиции. Прибыл сюда из Кана.

Пальто по-прежнему болталось у него на руке, он лишь слегка придерживал его, зажав большим и указательным пальцами.

— Мое удостоверение — в кармане шинели.

Сержант кивнул и слез с мотоцикла. Ствол пистолета теперь был направлен не в грудь Кирну, а вниз. Кирн вытащил из внутреннего кармана свой личный жетон сотрудника крипо на короткой бронзовой цепочке и поразмахивал им. Затем, не выпуская из рук жетон, на ощупь нашел удостоверение личности и протянул его жандарму.

Тот придирчиво посмотрел на удостоверение, затем на Кирна.

— Унтерштурмфюрер, — произнес он, возвращая документ Кирну. Впрочем, честь отдавать не стал, хотя, по большому счету, Кирн был старше его по званию.

— Я всего лишь полицейский, так же как и вы, — Кирн попробовал изобразить улыбку. Фельдфебель остался серьезен.

— Что вы здесь вынюхиваете? — спросил он.

— Я ищу дом с зеленой черепичной крышей. Рядом с утесом. Там живет француз, с которым я должен поговорить. Он врач.

— Он что, изготавливает фальшивые продуктовые карточки?

Кирн вернул на плечи пальто, и, когда продел руки в рукава, сержант обратил внимание на его изуродованную кисть.

— Россия, — спокойно пояснил Кирн.

— Вы были под Москвой? — уточнил жандарм. В голосе его слышалось неподдельное любопытство. Фельдфебель явно ему завидует, сделал вывод Кирн. Он уже не раз сталкивался с теми, кто считал, будто, не побывав на востоке, они упустили свой шанс прославиться.

— Зимняя кампания, — произнес Кирн и дотронулся до груди, как будто к его рубашке была приколота красная ленточка «Ostmedallie».[15] Но нет, она лежала в деревянной коробочке, в ящике его стола в Кане вместе с пачкой выцветших фотографий и последним письмом от Хилли.

— Я знаю этот дом, — произнес жандарм, — и даже мог бы вас туда подбросить. — Кирн кивнул, и фельдфебель указал на люльку мотоцикла. — Так вы были под Москвой? И как там?

— Холодно.

— И как же вас угораздило?.. — начал было фельдфебель и посмотрел на кисть Кирна.

— Иваны своими пушками, — ответил тот и негромко присвистнул. Жандарм кивнул, сел на мотоцикл и нажал на газ. Кирн вскарабкался в коляску. Та оказалась тесной, и колени почти упирались ему в грудь. Мотоцикл взял с места, сначала не слишком быстро, затем все быстрей и быстрей и вскоре полетел под зеленым пологом листвы.

Впрочем, вскоре деревья исчезли, потому что дорога вновь начала карабкаться вверх, по склону очередного утеса. За утесом последовал резкий поворот, затем дорога вновь пошла под уклон, затем снова вверх, и, наконец, перед ними вырос дом с зеленой черепичной крышей. Взвизгнув колесами на резком повороте, мотоцикл устремился в открытые ворота и потом покатил по узкой подъездной дорожке к дому.

— Что натворил его обитатель? — поинтересовался жандарм, заглушая мотор. Кирн вылез из коляски.

— Приторговывает на черном рынке сульфадиазином и аспирином, — солгал Кирн.

Он уже почти дошел до входной двери, когда фельдфебель окликнул его сзади:

— Вам, случаем, помощь не нужна, унтерштурмфюрер?

«Ага, теперь я уже унтерштурмфюрер».

— У вас есть при себе оружие?

Кирн похлопал по левому карману мундира. Там был спрятан вальтер. Детская игрушка, по сравнению с пистолетом-пулеметом фельдфебеля.

— Спасибо. Если вам не трудно, вы просто меня подождите, а потом подкинете обратно.

Не дожидаясь ответа, Кирн направился к выкрашенной зеленой краской двери и стукнул по ней несколько раз кулаком изуродованной руки.

— Жюсо! — крикнул он сквозь доски двери. — Доктор, откройте! Это криминальная полиция.

И он вновь забарабанил по двери. Не дождавшись ответа, Кирн сунул здоровую руку в карман и вытащил вальтер, а беспалой нажал на дверную ручку. Дверь оказалась не заперта, и он толчком распахнул ее.

— Унтерштурмфюрер? — подал голос жандарм.

— Подождите меня здесь, — ответил Кирн и шагнул внутрь. Дверь открывалась в кухню. На столе перед ближайшим окном стояла тарелка с остатками пищи. Ее края успели облепить мухи. Господи, везде эти мухи!

— Жюсо! — крикнул он снова. — Доктор!

Позади него раздался стук сапог. Это в дом вошел фельдфебель.

— Стойте, где стоите! — крикнул Кирн. Стук прекратился.

Пройдя в открытую дверь, Кирн оказался в довольно просторной гостиной, где у дальней стены стояла пара кожаных кресел. Хотелось надеяться, что врач просто ушел из дома проведать пациента. Увы, стоявший в доме запах был слишком похож на тот, что встретил их в доме Тардиффа. Кирн неуклюже потянулся изуродованной рукой и вытащил из кармана холщовую маску, которой снабдил его Волленштейн. Маской он зажал себе рот и нос.

— Этот ваш доктор, он что, улетел? — крикнул ему в спину фельдфебель. Похоже, что это дурень уже вошел в кухню.

— Я же сказал, оставайтесь на месте! — рявкнул в ответ Кирн, после чего толкнул дверь справа от себя. По полу, извиваясь, протянулся черный след, длиной около метра и исчезал за углом. Не кровь, рвотные массы.

Кирн вздохнул, выдохнул, и так несколько раз, быстро и неглубоко. Затем выпрямился во весь рост и, направив дуло вальтера туда, куда протянулся черный след, шагнул вперед.

В коридор выходила еще одна дверь, и черный след вел под нее. Защелка тоже была чем-то вымазана. Дулом пистолета Кирн приподнял защелку и носом сапога толкнул дверь. Его тотчас ослепил солнечный свет. След тянулся через порог, затем вверх по склону, после чего исчезал из вида. Судя по всему, решил Кирн, там он тянется дальше, к морю.

Сквозь распахнутую дверь до него снова донесся голос фельдфебеля, но он не стал отзываться на него. Справа у стены дома стояла тачка, слева начиналась протоптанная в траве тропинка, огибавшая дом. В траве кое-где виднелись полевые цветы, пурпурного цвета и слегка увядшие.

— Жюсо! — крикнул Кирн. Здесь, ближе к вершине утеса, ветер был сильней. — Жюсо! — снова позвал доктора Кирн, и ветер подхватил и усилил его крик.

Не сумев найти черного следа на улице, Кирн свернул на тропинку слева. Едва он зашел за угол, как ветром ему едва не снесло фуражку, и он был вынужден, не выпуская из руки пистолет, ее придержать. Когда же он поднял глаза от травы, чтобы оглядеться по сторонам, то увидел впереди, метрах в шестидесяти от себя, сарай, а чуть ближе — огромного гнедого тяжеловоза, пощипывавшего траву. Каменный конек сарая смотрел в его сторону. Широкая дверь была распахнута настежь.

Кирн подошел к лошади. Это был типичный нормандский мерин, метра полтора в холке. Конь тотчас поднял голову, посмотрел на человека влажными глазами, после чего вновь принялся щипать траву. Кирн обратил внимание, что на коне уздечка, но нет седла. Поводья свисали вниз и волочились по траве.

Рядом с концом поводьев лежал человек. Пальто на нем не было, как не было и ботинок, лишь брюки и белая рубашка. Более того, он лежал лицом вниз, и Кирну были видны его грязные ступни. Он явно вышел из дому босиком, решил Кирн, босиком вошел в сарай и, ступая по навозу, вывел оттуда мерина. Увы, на этом его попытки сесть верхом закончились.

— Жюсо! — позвал его Кирн. На какой-то момент он проникся надеждой, что врач лишь вздремнул на травке и солнцепеке. Носком сапога он слегка подтолкнул ногу француза. — Жюсо!

Затем, поддев тело сапогом, перевернул врача лицом вверх. Щека и подбородок старика были вымазаны чем-то темным.

Кирн сунул пистолет в карман, маску — изуродованной рукой в другой. Затем погладил мерина по шее.

— Куда же ты собирался, старина? — спросил он мертвого француза. Интересно, кто вылечит врача, когда сам врач смертельно болен?

Лежа посреди солнца и травы, этот мертвец выглядел не столь пугающе. «Не то что Тардиффы в их вонючей постели, или, да простит меня бог, их дочь, ушедшая на тот свет, сидя в кресле», — подумал Кирн. Но стоило ему взглянуть на отсутствующие пальцы, те самые, что остались лежать в грязи, в поле рядом с захолустной русской деревушкой, которой нет ни на одной карте, как он вновь ощутил легкое покалывание.

— Унтерштурмфюрер? — вновь подал голос фельдфебель откуда-то у него из-за спины. Все-таки этот поганец последовал за ним. — Это и есть доктор?

Кирн не удостоил его ответом.

— Какой у него чудный конь.

Кирн поймал себя на том, что беспалой рукой поглаживает мерину гриву.

— Вам не составит большого труда их найти, — сказал ему тогда этот мерзавец Волленштейн. Герр доктор был прав. Найти Жюсо действительно оказалось делом несложным — главное, идти по черному следу.

Теперь ему было понятно, почему чертовы эсэсовцы при всем их гоноре готовы от страха наложить в штаны. Они боялись, что черный след может привести к ним.

Самолет, едва не задевая колесами низкую траву, пронесся над полем, описал поворот на дальнем конце и вернулся назад. Когда он проехал мимо нее, Аликс подняла руку, прикрываясь от поднятого пропеллерами ветра. Его порывы приносили с собой зеленый травяной дождь, который пах точно так же, как только что скошенное поле.

Пропеллер тем временем сбавил обороты — размытое пятно постепенно превратилось в отдельные лопасти, — после чего окончательно замер. Вслед за первым остановились и все остальные. Нос самолета чем-то напоминал нос дельфина, вроде тех, что в солнечные дни высовывались из моря, чтобы заглянуть в отцовскую лодку. При этой мысли Аликс вновь стало больно на душе.

Небольшая дверь в корпусе аэроплана распахнулась, и на землю спрыгнул высокий мужчина, который тотчас решительно направился в ее сторону. В вечернем свете Аликс узнала его — это был тот самый врач-американец. Он протянул руку и похлопал ее по плечу.

— Нам нужно поговорить, — произнес он по-французски, с сильным акцентом, и указал на грузовик, которым ее доставили из больницы.

Краем глаза Аликс заметила рядом с аэропланом какое-то движение. Еще один человек. Но она не рассмотрела его, потому что повернулась к грузовику.

Доктор-американец сложил руки, и она, поставив на них ногу, вскарабкалась в кузов грузовика под брезентовый тент. Ей пришлось пригнуться, чтобы нырнуть под него: хотя сама она была невелика ростом, тент был еще ниже. Здесь она вновь опустилась на жесткую деревянную скамью, которая тянулась вдоль всего кузова. Внутри, под брезентом, было уже почти темно, и в квадратном отверстии Аликс был виден лишь силуэт американца. Бросив внутрь рюкзак, он следом забрался в кузов.

— В прошлый раз я не спросил, как вас зовут, — сказал он. Голос его звучал одновременно мягко и сконфуженно.

— Аликс. Аликс Пилон, — ответила девушка. — Как вы сами сказали, я здорова.

Американец промолчал.

— По крайней мере представьтесь, пожалуйста.

— Фрэнк Бринк, — ответил он. — Мы отправляемся во Францию, — продолжил он. — Мы должны обнаружить болезнь, которая убила тех евреев и вашего… — он не договорил. — Необходимо остановить ее распространение. Поэтому нам так важно знать, откуда она началась. Вы знаете, откуда взялись эти евреи? — поинтересовался Бринк. Говорил он по-французски медленно, подбирая слова.

Аликс сглотнула застрявший в горле комок и спросила:

— Вы отвезете меня домой?

— Нет, — ответил Бринк, и ее надежды тотчас же погасли. — Но нам нужно знать, откуда взялись эти евреи. Для того, чтобы не заразились другие, как, например…

— Как мой отец.

— Да, как ваш отец.

— Я хочу домой, — сказала она, как ей самой показалось, тоном маленького ребенка. — Хочу домой. Здесь некому позаботиться о маме и обо мне.

— Нет, — решительно произнес мужчина в дальнем конце кузова. — Домой вам нельзя.

Аликс не было видно его лицо — лишь силуэт на фоне вечернего неба в проеме брезента. Но его голос — голос этот был ей прекрасно знаком.

— Джунипер, — прошептала она.

Уикенс сел рядом с ними на жесткую скамью под брезентовым тентом. Эггерс остался стоять снаружи, глядя на водную поверхность рядом с аэродромом.

— Тебе нельзя назад, Аликс, — произнес Уикенс. Голос англичанина звучал мягко, если не сказать вкрадчиво, — отнюдь не так, как в кабинете на Бейкер-стрит, подумал Бринк. Тогда он скорее походил на острый скальпель.

— Джунипер, — шепотом повторила Аликс.

— Да, это я, — подтвердил Уикенс. — Как твои дела?

— Почему ты не приехал, когда я просила?

— Так вы знакомы? — удивился Бринк и тотчас понял, что сказал глупость.

— Мне никто не передал твоей просьбы, — сказал в свое оправдание Уикенс.

— Ты лжешь, — прошептала Аликс. Уикенс напрягся. На несколько мгновений воцарилось тягостное молчание. Снаружи донесся приглушенный рокот мотора.

— Я хочу домой, Джунипер, — повторила Аликс, на этот раз громче. — Мама, Ален, Жюль, о них некому позаботиться. Папы больше нет в живых.

— Скажи нам, откуда приехали грузовики, — спросил Уикенс.

И вновь молчание.

— Не знаю, — наконец ответила Аликс.

— Джуни, лодка! — крикнул Эггерс. В его голос вернулись стальные нотки.

— Я проследила за водителем-бошем, — ответила Аликс. — Когда я вернулась, папа и другие, они уже вытащили из машины живых евреев и погрузили их в другой грузовик. Я стояла на часах. С евреями я не разговаривала.

Бринк подался вперед.

— Другие? Это друзья вашего отца? Может, они знают? — спросил он у девушки. В темноте ему были не видны ее зеленые глаза, лишь светлый овал лица.

— Кто еще был тогда с вами? — уточнил Уикенс. — Скажи нам, кто был с вами, когда вы захватили эти грузовики. Остальные члены вашей ячейки? Мне нужны их имена, только и всего. Имена и домашний адрес.

— Возьмите меня с собой, и я назову вам имена, — негромко ответила Аликс.

— Джуни, ребята уже машут нам руками! — крикнул снаружи Эггерс.

— Джунипер, прошу тебя, — взмолилась девушка. В ее голосе слышались слезы. — Ради всего того, что мы сделали, прошу тебя…

— Повторю еще раз — нам нужны имена, — на этот раз голос Уикенса был тверд и холоден как сталь. — Домой я тебя не отпущу.

— Месье Фрэнк, клянусь вам, я помогу найти то, что вы ищете, — сказала девушка, поворачиваясь к Бринку.

Он знал, что должен сказать в ответ. Как и Уикенс. Но у них не было времени на то, чтобы бродить по Франции, в поисках иголки в стоге сена. Если они хотят отыскать и победить чуму, им нужна помощь, а чтобы ее победить, им требуется антибиотик.

— В прошлый раз я потерял Оуэна, Аликс. Ты ведь помнишь его, не так ли? Такой худой. Больше я никого не хочу терять, поэтому на этот раз я должен точно знать, куда мне надо, — еле слышно произнес Уикенс. — Назови мне имена.

С этими словами он приподнял левую руку — в темноте Бринку не был виден шрам. Впрочем, он точно знал, что шрам никуда не делся. На какой-то миг он подумал, что Уикенс сейчас ударит девушку.

Не раздумывая о том, что делает, он схватил Уикенса за запястье.

— Не смей! — прошипел он по-английски, но Уикенс легким движением высвободил руку. На какое-то мгновение Бринк испугался, что Уикенс сейчас развернется и, вместо девушки, ударит его, но этого не произошло. — Только попробуйте ее ударить, и вы наградите себя тем же самым, — сказал он. — Если, конечно, она больна.

Это была откровенная ложь, но откуда Уикенсу это знать?

— Джуни! — вновь окликнул товарища Эггерс.

— Давайте возьмем ее с собой, — сказал Бринк по-английски. — Как только мы сядем в лодку, она тотчас скажет нам все, что нужно.

Уикенс задумался. Впрочем, Бринк не тешил себя особой надеждой, что англичанин к нему прислушается. И вообще, что ему делать, если Уикенс попробует вырвать у нее нужные ему сведения силой? Нет, конечно, англичанин значительно слабее его, но это еще не значит, что его легко остановить.

Эггерс сунул голову в кузов.

— Джуни, на катере говорят, что если мы не сядем прямо сейчас, то пропустим прилив на том берегу, и тогда никакого берега не будет, только скалы.

— У меня и в мыслях нет ее бить, доктор, — произнес Уикенс. — Как вообще вам могла прийти в голову такая дикость? — спросил он и, помолчав, добавил: — Ладно, берем ее с собой.

Бринк посмотрел на Аликс. Она знала, кто такой Уикенс. Еще по Франции. Это многое объясняло. Вот почему Уикенсу было известно, что к берегу пристало рыболовное судно, хотя Бринк не упомянул ни о какой рыбе. Они отлично знали друг друга. Может даже, Уикенс неравнодушен к ней.

— Мы берем вас с собой, — сказал Бринк по-французски, и девушка кивнула. Крайне маловероятно, подумал он, что Уикенс позволит ей сойти на берег, но постарается что-нибудь сделать, если это потребуется.

— Спасибо, — негромко сказала Аликс и, подавшись вперед, протянула ему руку.

Бринк взял руку девушки в свою и тотчас почувствовал тепло ее пальцев. Сидевший рядом с ним Уикенс громко втянул в себя воздух.

— Не прикасайтесь к ней, доктор! — резко произнес он и, выкарабкавшись из грузовика, спрыгнул на траву.

Бринк нащупал в темноте рюкзак с медицинскими принадлежностями, открыл его и, порывшись внутри, нащупал шприц. После чего продолжил поиски и нашел один из пятнадцати стеклянных флаконов актиномицина, которые приготовил для Франции. В принципе, он мог бы достать флакон, сунуть иглу в жидкость и сделать ей укол, да и себе тоже. На это потребовалось бы минут десять, не больше. Но как и тогда, в больничной палате, смелость изменила ему. Что, если укол, вместо того чтобы вылечить, наоборот, убьет ее? Как убил ту чернокожую девочку. Она даже не перенесла карантин.

Так что вместо флакона он извлек из рюкзака бутылку. Открутил колпачок и вытряхнул себе на ладонь пару таблеток сульфадиазина.

— Дай руку, — сказал он девушке и, положив ей в ладонь таблетки, заставил сжать пальцы. — Я точно не знаю, больна ты или нет, — поспешил добавить он.

— И что это?

— Это на всякий случай, чтобы не заболеть, — солгал он. С другой стороны, что еще он мог ей сказать? Не объяснять же ей, что в данном случае сульфаниламиды практически бессильны.

Девушка кивнула и, положив таблетки в рот, проглотила, не запивая водой.

— В вашем волшебном мешке, должно быть, много таких вещей? — спросила она.

— Доктор, ну-ка живо пошевели задницей и вылезай из грузовика! — крикнул ему Уикенс. — Мы отчаливаем!

— Никакого волшебства, — сказал Бринк, обращаясь к Аликс. Он подождал, пока она выберется из кузова, после чего сам проглотил пару таблеток.

Глава 8

Море от Портсмута до Нормандии было похоже на огромный стальной лист. Такое ровное и гладкое, что, казалось, на нем можно кататься на роликах. Даже пенный след мотора, белевший в лунном свете, быстро сливался с темной водой.

Бринк сидел на корме, прислонившись спиной к длинной трубе, в которой была спрятана одна из торпед, и заматывал вокруг фаланги среднего пальца правой руки длинный кусок пластыря. Оторвав пластырь зубами, он бросил оставшийся рулончик в рюкзак, после чего разгладил свободный конец. Поднял руку, пошевелил пальцами. Ему были отчетливо видны три полоски. В свое время белые полоски пластыря помогли его питчеру разглядеть его пальцы и понять сигналы, какие он ему ими делал. И вот теперь полоски означали количество дней до вторжения. Его личный календарь. Сегодня второе. Высадка запланирована на пятое.

Они все вглядывались в темноту портсмутской гавани, пытаясь разглядеть силуэты судов, а торпедный катер, приглушив мотор, тем временем уносил их в открытое море.

Эггерс свистнул себе под нос, и всякий раз, заметив очередной корабль, бормотал: «О боже!» Уикенс явно нервничал с того самого момента, как только погрузился в катер. Бринку тотчас вспомнились слова англичанина о том, как четыре года назад он покидал Дюнкерк.

А вот Аликс — в отличие от Уикенса — чувствовала себя в лодке, как у себя дома. Она прекрасно держала равновесие и расхаживала по палубе, не хватаясь за первое, что попадется под руку, лишь бы не упасть. А один из матросов — если, конечно, этих парней можно было назвать матросами, потому что все до единого были без формы, лишь в толстых свитерах и просторных штанах, — отвел ее вниз, чтобы показать двигатель катера.

Правда, через два часа после того, как они отплыли из Портсмута, Бринк позвал ее наверх. Он хотел допросить ее лично, до Уикенса. Аликс походкой канатоходца вернулась к нему и, сложив под собой ноги, села с ним рядом на металлическую палубу. В темноте Бринк с трудом различал ее лицо.

— Назови мне имена, Аликс, — негромко попросил он ее, впервые обратившись к ней по имени.

— Вы отправите меня назад, если я скажу. Или же Джунипер выбросит меня за борт, чтобы проверить, умею ли я плавать.

А она умная, или, по крайней мере, сообразительная, хотя кто знает. Наверно, любой, пожив под немцами, волей-неволей, станет умным. Интересно, что сделает Уикенс, если она ничего ему не скажет?

Аликс намотала на палец растрепанную ветром прядь.

— Довезите меня до дома, и я подведу вас к дверям всех, кто вам нужен, — сказала она.

— Я должен сделать все для того, чтобы остальные не заболели.

Аликс рассмеялась теплым, грудным смехом.

— У меня есть глаза. И я видела корабли. Вы делаете это не ради кого-то во Франции. Те, кто на кораблях, это они заботят вас в первую очередь, а вовсе не французы.

— Неправда, — возразил Бринк. Его рюкзак был набит лекарствами, в том числе тонкими ампулами А-17. Имелись в рюкзаке хирургические маски, причем не одна, а целых две дюжины. Два шприца. Иглы. Четыре штуки. Стетоскоп. Скальпели. Хирургические зеркала. Спирт. Марлевые бинты. Два жгута. Резиновые перчатки, дюжина доз морфина. Нет, конечно, эпидемию этим не остановить, но несколько жизней спасти можно.

— Кто-то должен заплатить, — сказала Аликс. — Или же отвезти меня домой, чтобы я сама заставила их заплатить за то, что они сделали. И тогда я покажу вам то место, откуда взялись эти евреи.

— Мы не можем взять тебя с собой, — сказал Бринк.

— Потому что у меня та же болезнь, что и у евреев? Лишь поэтому?

— Потому что это опасно.

Аликс рассмеялась его словам, и Бринку тотчас вспомнилась Кейт.

— Вы шутите? Как, по-вашему, евреи попали в лодку к моему отцу? Потому что мы их туда посадили? А как вы думаете, почему мы смогли их туда посадить? Потому что мы убили боша, — сказала она. — Я лично пришила одного в кустах. Вы на такое способны? Да, я прикончила его ножом. А вы бы смогли? — спросила она его, что называется, в лоб, и в это мгновение голос ее звучал той же сталью, что и голос Уикенса. — Потому что Тайную армию, Armee Secrete, в Порт-ан-Бессене возглавляю я.

— Нет, — честно признался Бринк.

— Нет? Что значит «нет»? То, что вы мне не верите? — она наклонилась к нему, и он уловил слабый запах мыла. — Я бы вам советовала поверить. Потому что это правда.

— «Нет» — значит, что я никого не убивал, — пояснил Бринк.

Его ответ заставил ее замолчать, но не надолго.

— Прошу вас, отвезите меня домой! — в голосе девушки слышались умоляющие нотки.

— Почему это так важно? — спросил Бринк. — Ведь здесь, в Англии, вы в безопасности.

— Там мои родные.

«Родные», — подумал Бринк, и на какой-то момент перенесся за многие мили отсюда.

— У вас есть родные, месье? — спросила Аликс. — Если да, вы меня поймете.

У него были родные. У него не было родных. В зависимости от того, как на это посмотреть.

С отцом он не разговаривал вот уже восемь лет, с того самого воскресного дня, когда он вышел из церкви, а отец продолжал бить кулаком по кафедре и выкрикивать стих из Евангелия от Марка, что-то там про детей, которые восстают против родителей. Эта проповедь предназначалась в первую очередь ему, из-за принятого им решения — вместо того чтобы лечить людей пойти играть в бейсбол за команду Канзас-Сити. Он вышел тогда из похожей на карточный домик церкви на краю поля у обочины пыльной гравийной дороги. Вышел, оставив позади сломанные при падении с лошади кости, обмороженные суровой зимой Дакоты конечности, отрезанные коварной сельхозтехникой пальцы. Ушел, чтобы «играть в чертовы мальчишеские игры», как выразился его отец. Это был единственный раз, когда из отцовских уст он услышал проклятие.

Его сестра Дарлин и брат Донни один раз в тот сезон приезжали в Канзас-Сити, посмотреть, как он играет, а потом — в апреле тридцать седьмого года, они даже прокатились на поезде от Планкинтона до Сент-Луиса. Тогда он принес победу «Кардиналам», и даже в день открытия поймал в парке самого Диззи Дина.[16] А вот отец — никогда. А затем 29 июля он сломал лодыжку, и это в игре, когда они со счетом 5:2 победили этих отморозков, нью-йоркских «Джайантс», и «Кардиналы» сделали ему ручкой. Приползти с повинной в духе библейского блудного сына к отцу желания у него не было. Тем более что карьера сельского врача его не прельщала. Зато он всегда любил лабораторию, четкие ответы на четкие вопросы, да или нет, эффективно или нет. Это привлекало его куда больше, нежели люди, которым — лечи не лечи — становилось лишь хуже.

В результате он нашел работу у человека по имени Майер, который пытался разработать вакцину против бубонной чумы. Как только Бринк понял, что перед ним не сумасшедший, а гений, он тотчас перестал жалеть о прошлом. Он так ни разу и не увиделся с отцом и лишь изредка разговаривал с сестрой по телефону, как правило, в ее день рождения.

— Нет, родных у меня нет, — сказал он Аликс.

Откуда-то из темноты вышел Уикенс и, шатаясь, направился в их сторону. Катер слегка сменил курс. Подойдя к девушке, англичанин опустился рядом с ней на колени.

— Я проявлял терпение, — произнес он по-французски. — Но сейчас я хотел бы знать имена твоих сообщников.

Мотор катера прибавил оборотов.

— Отвезите меня домой, и я вам все скажу, — ответила Аликс.

Ишь, какая упрямая, подумал Бринк.

— Ты считаешь, что если между нами что-то было, то это меняет дело? — спросил Уикенс. — Надеюсь, ты понимаешь, как это важно. Причем, не только для меня.

— Я хочу тебе кое-что сказать.

— Все, что я хочу от тебя услышать, это имена, Аликс, — огрызнулся Уикенс. — И лишь потому, что мы… — он запнулся.

«Хотел бы я знать, что он не договорил», — задался мысленным вопросом Бринк, а вслух произнес:

— Если мы возьмем ее с собой, она нам все покажет.

— Да заткнитесь же вы, наконец! — вспылил Уикенс.

Торпедный катер описал на воде букву S, и Бринк был вынужден схватиться за палубу, чтобы не свалиться в воду.

— Контакт, ноль-четыре-ноль, — крикнул чей-то голос с носа катера. — Самолет, один-два-ноль-ноль.

Было слышно, как по металлическому полу катера зашуршали подошвы ботинок. Это матросы бросились к установленным на баке пулеметам. В следующее мгновение ночь прорезало металлическое стаккато — клик-клак — резкое и зловещее. А затем низко в небе, справа от них, возникла вторая луна. Нет, она не выплыла из-за горизонта, как то полагается луне, а возникла как будто из ниоткуда.

— Осветительная ракета! — крикнул кто-то в средней части катера. — Зеленая! Нет, белая! Стреляйте белой!

Луна стала ближе и крупнее, как будто ее подтащили к земле на веревке. И как только до Бринка дошло, что никакая это не луна, рядом послышался рокот двигателя и к катеру, прочерчивая в темноте огненный след, устремились крошечные кометы. Зловещего вида пулемет на ближайшей башне выплюнул им в ответ не менее зловещую очередь. Кометы впились в носовую часть катера, и на металлической палубе расцвел сноп искр. Катер сбросил скорость. «Неужели, мы налетели на скалу», — подумал Бринк.

Над головой послышался гул авиамоторов — сразу четырех. Вскоре луна превратилась в прожектор, укрепленный на брюхе самолета, а его крылья распростерлись не более чем в тридцати футах над катером. Из моря вверх взмыл сверкающий пенный столб, и в следующее мгновение водопадом обрушился на палубу. Водопад этот окатил с ног до головы водой Бринка и Аликс и едва не смыл за борт Уикенса. Бринк успел в последнее мгновение схватить англичанина за запястье, чтобы того не унесло в открытое море, но удержать не смог. Впрочем, Уикенс за это время сам успел ухватиться за металлическую трубу, к которой крепились торпеды. Впереди кто-то сыпал проклятиями. В следующий миг в воздух взметнулся очередной сноп искр, на верхушке которого затем расцвел белый огненный цветок. Осветительная бомба.

— Это наши, — пояснил Уикенс откуда-то из-за трубы, в которую он вцепился обеими руками. Его голос прозвучал на редкость спокойно.

— Что за остолопы! — крикнул кто-то. — Да выпустите же вы наконец зеленую ракету. Это не фрицы, это наши. У вас что, мозги поотшибало? Живо выпустите зеленую!

Крики с носа катера доносились еще пару секунд, затем стихли. Новая луна вернулась, все так же низко над морем, на этот раз чуть левее и сзади от них.

— Девять-четыре-ноль, два-девять-ноль.

— Это же береговая охрана, — невозмутимо пояснил Уикенс, но его никто не слушал. «Кроме меня», — подумал Бринк. Пулемет выплюнул новую очередь. Парабола желтых полос соединила его ствол с небом. Над катером расцвел зеленый цветок.

— Прекратите стрелять. Это наши!

Луч прожектора становился все больше; он словно вдавливал катер в море. Затем на них снова налетел рой красных комет. Искры, вопли, крик. Бринк наблюдал за происходящим как зачарованный, не в силах ни пошевелиться, ни оторвать взгляд от огненного зрелища. На этот раз над темной морской водой взмыла и расцвела перед носом катера пышным зеленым цветком еще одна осветительная ракета. Впрочем, внимание Бринка было приковано к ней недолго, потому что в следующее мгновение один из матросов развернулся в кольце языков огня, а затем рухнул на палубу.

Бринк встал и, шатаясь, преодолел двадцать футов. К тому моменту, когда он дошел до несчастного, кто-то уже успел потушить пламя одеялом. Первое, на что обратил внимание Бринк, склонившись над матросом, это жар, как от валуна, пролежавшего весь день на солнце. А еще он уловил запах дешевого кофе, жира и жаренного на решетке мяса.

— Посветите мне, — сказал Бринк.

— Контакт, ноль-три-пять, расстояние пять-ноль-ноль, — крикнул рядом чей-то голос. Над мостиком разлился тусклый свет. — Расстояние один-девять-ноль-ноль, оно увеличивается. Он уходит.

— Кто ты? — спросил кто-то из-за спины и включил фонарик, чтобы лучше был виден обгоревший матрос. Бринк посмотрел на черное от сажи лицо. Одного глаза не было. А запах! Господи, что за запах!

— Можете выключить, он мертв, — сказал Бринк.

— А вы кто?

— Я врач.

— Гордона больше нет, он сидел за первым пулеметом. Лейтенанта задело осколком, но он еще дышит.

Бринк выпрямился и сглотнул комок в горле — раз, второй.

— Покажите мне его. А еще мне нужна аптечка скорой помощи, — распорядился он.

И, стараясь сохранять равновесие на гладкой палубе, двинулся вслед за одноглазым на мостик. Ночь вновь прорезал луч прожектора, и в бело-желтом цилиндре возник еще один человек. Вытянув ноги перед собой, он сидел, прислонившись к внутренней перегородке мостика, и по его свитеру растекалось темное пятно. Судя по его виду, у раненого наступил шок. Парню лет двадцать, не больше, подумал Бринк.

Он опустился перед раненым на пол и потрогал его плечо. Впрочем, он тотчас убрал руки. Свитер парня был насквозь пропитан кровью, которая затем стекала по ногам и собиралась темной лужей на полу.

— Помогите ему, — раздался откуда-то из-за спины Бринка голос Аликс. Она стояла совсем рядом, но только в темноте. — Фрэнк, прошу вас.

Бринк нащупал рану под левой ключицей. Осколок оказался деревянным, а не куском металла, и торчал наружу на два дюйма. На какую глубину он впился в тело, сказать было невозможно, но судя по его ширине, — около дюйма, — можно было предположить, что чертова щепка была длинной.

— Ступай на корму! — приказал он Аликс, чувствуя, как между пальцами фонтаном хлещет кровь. Черт возьми, между его пальцами! Живот скрутило узлом, и Бринк испугался, что его вот-вот вырвет.

— Аптечка, сэр, — раздался рядом с ним чей-то юный голос, и на пол упал холщовый мешок.

— Выньте бинты, — приказал Бринк, — снимите с них упаковку.

По идее, он не должен трогать осколок. Неизвестно, какой вред тот причинил, когда вонзился в тело: что прорвал, что проколол, что смял. Если его вытащить, можно сделать только хуже. С другой стороны, а как наложить на рану давящую повязку, пока из нее по-прежнему торчит эта чертова щепка?

И Бринк схватился за осколок. Катер качнулся, и раненый застонал.

— Господи, господи, господи, — прошептал он еле слышно. — Кто-нибудь, возьмите меня за руку.

Аликс вряд ли поняла, что он сказал. Тем не менее она опустилась рядом с раненым лейтенантом на колени и взяла его руку в свою.

— Держись! — сказала она ему по-французски.

Парнишка вздохнул еще раз, еще раз прошептал «О господи» и притих.

— Дайте мне бинт! — приказал Бринк и быстрым движением выдернул щепку из раны. Острый кусок дерева оказался пяти дюймов в длину. Бринк отшвырнул его в сторону. Взяв бинт из рук стоявшего позади него матроса, он приложил его к ране.

— Еще.

— Он мертв, — сказала Аликс. Она все еще держала раненого лейтенанта за руку.

Прижав два скользких от крови пальца под подбородок раненому, Бринк медленно провел ими до ключичной впадины, пытаясь нащупать пульс. Увы. Ничего.

— Черт побери! — воскликнул он в сердцах и отшвырнул в темноту окровавленные бинты, которыми только что пытался остановить кровотечение.

— Фрэнк…

— Идите на корму. Я, кажется, ясно сказал, — рявкнул он по-французски.

Но Аликс даже не сдвинулась с места, а продолжала сидеть, держа за руку мертвого лейтенанта.

— Черт, что же нам теперь делать? — спросил матрос, тот самый, что держал в руках фонарик.

— Что случилось? — раздался голос Уикенса. Неожиданно на крошечном мостике стало слишком много народа.

— Лейтенант погиб. Дженнингс тоже, — ответил матрос с фонариком.

— Дженнингс? — уточнил Уикенс.

— Да, лоцман. Обгорел до углей, когда загорелась осветительная ракета.

— Что они говорят? — это вновь подала голос Аликс.

— Кто-то ведь еще может довести катер в нужное нам место, — буркнул Уикенс.

— Лейтенант, будь он жив, — ответил матрос.

— Главное, высадите нас на побережье, — сказал Уикенс.

— Послушайте, — возразил матрос. Никаких церемоний. Никакого «сэр». — Луна яркая, как днем. Фрицы, небось, сидят и ждут, когда услышат мотор. Нет, нам нужен лоцман. Или лейтенант. Только они знают тот берег. И где там у фрицев стоят пулеметы.

— Фрэнк, что они говорят? — повторила вопрос Аликс.

Бринк наклонился к ней через ноги мертвого лейтенанта и что-то прошептал на ухо.

— Я могу довести катер до Порт-ан-Бессена, — негромко сказала она. — Я знаю путь. Даже в темноте я доставлю вас туда, куда вам нужно.

— Воспользуйся картами, — рявкнул Уикенс матросу.

— Но я всего лишь матрос.

— Ты что, хочешь сказать, что не умеешь читать карту? Ты ведь можешь управлять этой чертовой посудиной?

— Я не навигатор, сэр, — сказал в свое оправдание матрос, сделав упор на последнем слове.

Бринку понадобилось лишь мгновение, чтобы обдумать.

— Нас может довезти она, — сказал он.

Уикенс его услышал.

— Что?

— Она сказала, что знает путь.

— Ты, — Уикенс повернулся к девушке, — ты доставишь нас через пролив, — сказал он по-французски.

— Да.

— Если?.. — добавил Уикенс.

Аликс на мгновение посмотрела на мертвого лейтенанта.

— Если ты отпустишь меня домой.

Уикенс почесал руку. Ту, что со шрамом.

— Или же нам придется вернуться, — добавил Бринк. Но это почти ничего не меняет. Потому что уже следующей же ночью они повторят попытку, с новым лоцманом и капитаном. Зато время будет потеряно. А время для них сейчас самое главное.

В конце концов Уикенс кивнул.

— То есть вы обещаете, что отпустите меня домой? — на всякий случай уточнила Аликс. — Джунипер, ты обещаешь мне?

— Скажи этому матросу, как подвести катер западнее гавани. Примерно, на километр. Если верить карте, там есть небольшой участок песчаного пляжа.

— Я знаю это место, — сказала Аликс, однако с места не сдвинулась.

— Обещаю, — неохотно буркнул Уикенс. — Слышишь меня, Аликс, обещаю.

С этими словами он поднялся и ушел с мостика назад на корму.

— Какая же я была дура, — негромко произнесла Аликс.

И тогда Бринк понял: она неравнодушна к англичанину.

— Может, именно поэтому он и не хочет тебя отпускать? — спросил он ее. Вдруг Уикенс тоже любит ее?

Но Аликс лишь покачала головой.

— Джунипер много чего любит. Но только не меня. Мне так кажется.

— Сэр? — подал голос за спиной Бринка матрос. — Что нам теперь делать? — с этими словами он выключил фонарик.

До Бринка дошло, что матрос обращается к нему. Нет, это какое-то безумие. Кто он такой, чтобы здесь командовать?

— Возьми карту. Покажи ей место, где мы сейчас, по-твоему, находимся. Я переведу.

— Сэр?..

— Она теперь наш новый лоцман.

— Герр доктор, — раздался из темноты голос. — К нам гости.

Волленштейн перекатился на другой бок и посмотрел на силуэт в дверном проеме.

— Который час?

Девушка рядом с ним заворочалась, зашелестели простыни.

— Почти полночь. Извините, но…

Волленштейн ребром ладони потер глаза.

— И кто это такой? — спросил он, после чего спустил ноги с кровати и босиком прошел к двери.

— Обергруппенфюрер Каммлер, герр доктор, — в голосе Пфаффа слышалась обеспокоенность. — И с ним кто-то еще.

— Кто именно? — уточнил Волленштейн, беря со стула одежду.

— Точно не скажу, — пролепетал Пфафф, — но, по-моему, это рейхсфюрер. По крайней мере, похож на того, что на фотографиях.

Это тотчас расставило все по своим местам. Волленштейн застегнул мундир и машинально потер руки. Поймав себя на этом жесте, он остановился.

— И давно он ждет? — рявкнул он на денщика.

— Пять минут, герр доктор. Не больше.

Топая сапогами по плиткам пола, Волленштейн зашагал по коридору. Поворот, затем вниз. Теперь под его подошвами был ковер. Направо, затем налево, к входной двери, что вела в просторный крестьянский дом. Заложив руки за спину, в дверях застыл Каммлер. Позади него — толстяк, даже толще, чем Пфафф. Вес как минимум килограммов сто сорок, глаза-щелочки утонули в складках жира. Тот самый, что занял собой все сиденье «хорьха» той ночью у Флера. Позади него еще двое — явно личная охрана.

Неожиданно из-за спины полного мужчины шагнул еще один. Среднего роста, довольно стройный, разве что с еле заметным брюшком. Генрих Гиммлер, рейхсфюрер СС и имперский министр внутренних дел.

— Доктор, как обычно, рад вас видеть, — произнес Гиммлер, выходя вперед и протягивая руку, но не в партийном салюте, а для рукопожатия. Сама учтивость.

Глаза рейхсфюрера смотрели на Волленштейна из-за очков в металлической оправе. Подбородка у рейхсфюрера практически не было, а округлое лицо казалось обманчиво-безобидным. Из-под расстегнутого пальто виднелся серый мундир, безукоризненно сшитый и столь же безукоризненно отглаженный. Гиммлер снял фуражку и вручил ее телохранителю, тому, что был выше ростом. Даже его волосы, уже начинавшие редеть, казались какими-то безжизненными.

Первая мысль, что пришла в голову Волленштейну: Каммлеру откуда-то стало известно про пропавших евреев. Он доложил об этом Гиммлеру, и рейхсфюрер приехал сюда, чтобы его как виновника пропажи наказать за это. Подтверждением этой догадки служил толстяк. Левый рукав его мундира украшал черный ромб, на котором серебром были вышиты две буквы — S и D. Толстяк был из службы безопасности, той самой, в чьем ведении находились евреи.

— Извините, что был вынужден разбудить вас, герр доктор, — произнес Гиммлер едва ли не шепотом.

— Я всего лишь прилег, герр рейхсфюрер.

— Нам нужно поговорить. Не могли бы мы…

Поговорить?

— Разумеется. Заходите, прошу вас, — сказал Волленштейн и помахал в сторону гостиной. Гиммлер, Каммлер и толстяк из СД проследовали внутрь. Телохранители остались стоять, где и стояли, рядом с ними Пфафф. Было заметно, что он нервничает.

Волленштейн включил свет. Гиммлер сел в кожаное кресло рядом с холодным камином. Каммлер — в точно такое же напротив. Волленштейн и гауптштурмфюрер СД остались стоять.

— Боюсь, у меня дурные известия, — вздохнул Гиммлер, закидывая ногу на году. На мгновение колени Волленштейна сделались ватными. — Летающий жук Геринга — вещь абсолютно бесполезная, — продолжил рейхсминистр. — Таково мнение обергруппенфюрера.

Гиммлер кивком указал на Каммлера. Уф, пронесло, вздохнул про себя Волленштейн. Значит, речь все-таки не о евреях.

— Слишком ненадежная для наших целей, — изрек Каммлер. — А4 гораздо надежнее.

Гиммлер поднял худую руку, и Каммлер тотчас умолк.

— До сентября слишком много времени, Ганс. Возможно, будет уже поздно, — мягко возразил рейхсфюрер.

Каммлер, сидя в кресле, подался вперед. Он явно собрался возразить Гиммлеру. Идиот, подумал Волленштейн. Можно подумать, он врач или инженер, один из тех, что бьются над созданием ракеты А4. Простой строитель. Именно поэтому он и попал в любимчики к рейхсфюреру, и даже возглавил проект по разработке ракеты. А все потому, что любил проекты с размахом — будь-то концлагеря или крематории.

— Мои самолеты будут готовы еще до сентября, — сказал Волленштейн. — Так что Англию мы сможем опрыскать гораздо раньше.

Волленштейн выдержал на себе холодный взгляд Гиммлера. Рейхсфюрер кивнул. Волленштейн заметил, как Каммлер покачал головой.

— Хотел бы взглянуть на вашу работу, — сказал Гиммлер.

— Прямо сейчас?

— Если вы не возражаете, — ответил рейхсфюрер и встал. Вместе с ним встал Каммлер. Волленштейн кивнул. Лишь бы только они не завели разговор про евреев.

Он повел их прочь от крестьянского дома. Телохранители Гиммлера следовали за ними на небольшом расстоянии. У Волленштейна в руках был фонарик. Освещая тропинку перед собой, он вывел их через заднюю калитку и повел через поле к бараку-лаборатории. Подойдя к двери, он предупредил своих спутников, что если они захотят пройти внутрь, то из соображений безопасности должны облачиться в резиновые сапоги, фартуки и перчатки, а также надеть на лицо маски и очки. С этими словами он указал на металлические лотки, что стояли на скамейках вдоль стены. Хотя от них и воняет протухшим мясом, добавил он. Волленштейн уже привык к этому запаху. А вот его спутники — особенно жирный тип из СД, что успел запыхаться, пока они шли через поле, — поспешили прикрыть носы и рты носовыми платками.

Сейчас в бараке трудилась ночная смена, но Волленштейн помахал Трауготту прежде, чем тот подошел слишком близко. Даже сквозь очки было заметно, что он от удивления вытаращил глаза. Остальные четверо были внутри — Фрессе и три украинца.

Волленштейн ввел Гиммлера в курс дела. Питательная среда для культуры готовится в металлических лотках, из пептина и мясного бульона. Ее варят здесь же, на газовой плите. Отсюда и запах. Полученное варево разливается в контейнеры меньших размеров, из нержавеющей стали, после чего охлаждается до состояния желе, затем эти контейнеры помещаются в культиваторы. Волленштейн указал в другой конец просторного крестьянского сарая. Там один из украинцев ставил культиваторы в контейнер — блестящий ящик, размерами двадцать пять на тридцать пять и пятьдесят сантиметров в высоту. Затем эти ящики переносят в следующее помещение — Волленштейн указал на широкую дверь в перегородке. Здесь в каждый такой контейнер добавляют живые бактерии Pasteurella pestis, после чего сами эти контейнеры помещают в инкубаторы, которые находятся в третьей комнате, позади этой.

— Инкубаторы? — переспросил Гиммлер.

— Что-то вроде печей, — пояснил Волленштейн, стараясь не смотреть на Каммлера. — Бациллы растут быстрее всего при нужной температуре и влажности.

Каммлер кивнул. Еще бы! Ведь печи — это по его части.

— И все как у япошек? — поинтересовался Гиммлер. По голосу было слышно, что он впечатлен.

— Все так, как они описали, — сказал Волленштейн. — Правда, в более скромных масштабах.

— Меньших? Удивительно! — произнес рейхсфюрер. — Неужели желтолицые это все сами придумали?

— Согласен, довольно грубо, но ведь работает. И главное, я сэкономил несколько месяцев.

Волленштейн на мгновение закрыл глаза, вспомнив свой страх на борту судна в Бордо, когда он получал документы и журналы Сейсиро. И ящик с металлическими фляжками, в которых хранилась сухая культура.

И вот теперь он повел их всех дальше, в небольшой флигель, расположенный чуть на отшибе, в пятидесяти метрах от дома. Здесь выращенные на желатине бактерии помещались в бутылки и высушивались в вакуумной камере при низких температурах. Сухая заморозка, пояснил Волленштейн. Технология, заимствованная у одной нюрнбергской фирмы. Первоначально предназначалась для длительного хранения продуктов. Отсюда начинался следующий этап процесса. Для этого им нужно перейти в другой барак, не такой просторный, как первый. Здесь бациллы смешивались в металлическом миксере со стабилизатором, после чего готовая смесь разливалась в керамические контейнеры, которые по заказу, пояснил Волленштейн, для него изготовил один горшечник в Ренне.

И наконец, он вывел своих спутников сквозь ход, прорубленный в живой изгороди, и повел еще одной протоптанной в траве тропинкой через другое поле к последнему пункту назначения, небольшому бетонному строению, размерами пять на пять метров, с дверью, но без окон. Нащупав висевший на шее ключ, он открыл висячий замок и включил свет.

— Оружие, — произнес он, указав на деревянные ящики, уложенные штабелями вдоль стен. — Не бойтесь. Для вас они не представляют угрозы, — с этими словами он подошел к первому и похлопал по крышке, которая крепилась тонкими полосками жести. Никаких гвоздей, никаких шурупов — особенно после того инцидента.

Ни Гиммлер, ни Каммлер не осмелились переступить порог. Разочарованный, Волленштейн погасил свет, захлопнул дверь и вернул на место замок.

— Впечатляет, — произнес Гиммлер, отступая от двери и поплотнее запахивая пальто. Стоявший рядом с ним Каммлер сунул руку в карман и извлек портсигар. Руки его явно не слушались, потому что он несколько секунд пытался вытащить сигарету и потом еще столько же времени пытался ее раскурить. Было почти полнолуние, и Волленштейну были хорошо видны его спутники. Пока Каммлер курил, Гиммлер жестом указал на облачко на ночном небе. Странно, подумал Волленштейн, что рейхсфюрер не выговорил Каммлеру за курение.

— Думаю, теперь нам можно вернуться в дом, — сказал он. — У меня есть несколько бутылок отменного красного вина.

Каммлер обернулся к телохранителям и что-то им буркнул. Те тотчас растворились в темноте. А вот жирный тип из СД остался стоять на месте. Щелкнув зажигалкой, он закурил толстую сигару.

— Мы могли бы поговорить и здесь, если вы не против. Лишние уши нам ни к чему, — произнес Каммлер.

На какой-то миг Волленштейн подумал, что Каммлер отослал остальных лишь потому, что сейчас вытащит пистолет, поставит его на траве на колени и пристрелит. За пропажу евреев.

— У обергруппенфюрера имеются некоторые сомнения относительно ваших… как вы их там называете, Ганс?

— «Могильщики», рейхсфюрер, — услужливо подсказал Каммлер. Волленштейн терпеть не мог, когда Каммлер называл его бактерии «могильщиками». Это прозвище казалось ему каким-то детским. Или по-детски примитивным. Хотя на самом деле ничего не могло быть дальше от правды.

— Да-да, оно мне нравится. И главное, его легко запомнить, — ответил Гиммлер. — Скажу честно, герр доктор, то, что я увидел здесь, выше всяческих похвал, тем более если учесть, с чем вы работаете. Гейдрих был прав, когда проворачивал свои сделки с япошками. Вы гений. Вы истинный гений.

У Волленштейна словно камень с души свалился. Он даже не знал, что на это ответить, и потому ограничился лишь кратким «спасибо». Неожиданно он увидел для себя возможность поделиться своими замыслами.

— Мы должны использовать самолет, герр рейхсфюрер, чтобы опылить Англию прежде, чем противник решится на высадку.

Каммлер фыркнул. Впрочем, если чье-то мнение и значило, то только мнение Гиммлера. Но рейхсфюрер молчал. Эти несколько мгновений показались Волленштейну вечностью.

— Скажите, эти ваши самолеты готовы? — наконец спросил он.

На этот раз с ответом не стал спешить уже сам Волленштейн.

— Я же вам говорил, — подал голос Каммлер откуда-то из-за облака табачного дыма. Но Гиммлер поднял руку, и тот умолк.

— Вторжение англо-американских войск состоится в самое ближайшее время, герр доктор, — сказал Гиммлер. — Судя по донесениям СД, уже в этом месяце. И если ваши самолеты не будут готовы до того, как вражеские войска погрузятся на корабли…

Волленштейн знал, что перебивать рейхсфюрера не следует, и все же…

— Антидот готов, — солгал он. — Нам осталось лишь одно: запустить его в производство. Даже если они отплывут из Англии до того, как у нас все будет готово, мы можем уничтожить их здесь, теми же самыми самолетами. Прямо здесь, на французском побережье.

— Всякий раз вы поднимаете тему Tiefatmung,[17] — подал голос Каммлер. Он не удержался и вставил в свою фразу прозвище, которое дал стрептомицину Волленштейн, Tiefatmung. — Всякий раз.

Гиммлер покачал головой.

— Обергруппенфюрер прав. Вы бы только испортили германскую кровь, — добавил Гиммлер. — Нет, уж лучше пусть они болеют у себя дома. Там, где эта ваша зараза нам не грозит.

— Но с антибиотиком ситуация кардинально меняется, и…

Каммлер бросил окурок в траву.

— Мое мнение — однозначное «нет».

— Но…

— Полностью исключено, герр доктор, — невозмутимо изрек рейхсфюрер. Голос Гиммлера звучал спокойно, без единой нотки гнева или раздражения. И все же Волленштейн уловил перемену его настроения. Это все Каммлер. Это он науськал рейхсфюрера, настроил против его планов.

— Тогда зачем понадобилось все это? — не смог удержаться и раздраженно спросил Волленштейн. — Будет применение нашим трудам или нет? Рейхсфюрер, прошу вас, выслушайте меня.

Каммлер шагнул вперед и, словно ствол пистолета, наставил на Волленштейна палец.

— Это вы послушайте меня. Это отсюда никуда не уйдет. — Палец Каммлера уткнулся Волленштейну в грудь. — Решение окончательное и не подлежит обсуждению.

— Именно, — добавил Гиммлер. Он поднес ладонь ко рту и негромко кашлянул. — Ну и воздух! Я не привык к здешнему воздуху.

Волленштейн так и не понял, шутка это или нет, и на всякий случай воздержался от смеха. Кто знает, вдруг Гиммлер сказал это на полном серьезе.

— Обергруппенфюрер также придерживается того мнения, что мы должны переместиться, пока у нас есть такая возможность.

— Переместиться?

— Наверно, мы зря позволили вам производить ваши эксперименты во Франции, — снова встрял в разговор Каммлер. — Здесь со дня на день высадятся американцы и англичане. Передвигаться по железным дорогам едва ли возможно. Шоссейные дороги не менее опасны. Нам нужно, пока не поздно, в целях безопасности в срочном порядке переправить все это в рейх. Я предлагаю Миттельверк. Там глубокие тоннели, им не страшны никакие бомбардировки. К тому же там идет производство ракет А4, что опять-таки нам только на руку. Можно объединить два эксперимента в один.

Миттельверк. Любимая нора Каммлера, вырытая им в горах неподалеку от Нордхаузена. Там истощенные и изнуренные непосильным трудом рабы собирали еще одно его детище — ракеты А4. И вот теперь Каммлер пытается убедить его, что вырытое им подземелье — идеальное место для продолжения экспериментов. Волленштейн поежился. Когда он по делам был в Миттельверке, тоннели поразили его сыростью и холодом. Помнится, он в них даже простудился и потом несколько дней провел в постели.

— Переместить все? Прямо сейчас? Но какой в этом смысл? — попробовал было возразить Волленштейн, но осекся. — Герр рейхсфюрер, если я сейчас все отсюда увезу… Вы же сами только что сказали, что высадку можно ждать со дня на день. Таким образом мы упустим возможность задействовать самолеты.

— Рейхсфюрер, единственно надежный метод — это ракеты А4. Мы, кажется, договорились… — начал было Каммлер. Но Гиммлер вновь вскинул руку. Волленштейн тотчас узрел для себя шанс и решил им воспользоваться.

— Месяц, дайте мне всего месяц, чтобы довести до конца эксперимент с самолетами.

— Месяц — слишком много. Слишком велика вероятность того, что американцы и англичане очень скоро произведут высадку, и тогда пути отступления в рейх будут перерезаны.

— Две недели, — Волленштейн, подобно утопающему, был готов ухватиться за любую соломинку.

Гиммлер покачал головой.

— Дайте тогда хотя бы неделю. Всего неделю, — Волленштейн был готов на любые уступки. Он даже затаил дыхание, ожидая, что скажет в ответ рейхсфюрер. Ведь это же его проект! Его эксперимент! Его детище, черт побери. Он уже нашел необходимый ему механизм для опыления полей, который производили в Силезии. Он два года трудился не покладая рук, можно сказать — вложил в это дело душу. И что он теперь имеет? Какая награда положена ему за его труды? Никакая? Но ведь это же несправедливо!

— Неделю, но только не полную, — ответил Гиммлер. — Даю вам пять дней. До среды. Если не ошибаюсь, это у нас будет седьмое число.

— Нет-нет, рейхсфюрер, послушайте меня, — снова попытался перетянуть одеяло на себя Каммлер. — Допустим, он побрызгает на англичан этой дрянью. Они же сумеют сдержать ее распространение и даже найдут способ противостоять ей. Более того, нанесут ответный удар. Нет-нет, мы должны обрушить на них всю мощь наших ракет. Сразу всех. Только это позволит нам…

— Всего несколько дней, Ганс. Всего пять, — успокоил его Гиммлер.

И Волленштейн понял: он недооценивал Печника. Каммлер не только рассчитывал наложить лапу на его бациллы, чтобы нашпиговать ими свои ракеты, он мечтал получить их в свое полное распоряжение. Это он убедил Гиммлера в том, что лабораторию в целях безопасности нужно перевести в вырытые им тоннели. Волленштейн не сомневался: стоит ему переехать в Тюрингию, как он тотчас окажется на вторых ролях.

— Завтра погода изменится. Самое позднее, послезавтра. Так говорят прогнозы синоптиков, — продолжил тем временем Гиммлер. — Так что никакого вторжения не будет. Каммлер, ничего не случится, если мы дадим ему несколько дней. Тем более что ваши ракеты тоже еще не готовы. Муравьи Геринга трудятся отнюдь не с тем усердием, какое вы мне обещали. И если герр доктор сможет довести до конца свои опыты с опылением, мы, так и быть, посыплем головы англичан еще до того, как те нанесут нам удар, и таким образом предотвратим высадку. Думаю, это стоит того, чтобы дать герру доктору еще пять дней.

Каммлер вытащил из пачки очередную омерзительную сигарету. Дрогнуло пламя зажигалки, кончик сигареты расцвел в темноте алой точкой. Потянуло дымом.

— Я выражаю свое несогласие, — заявил он Гиммлеру. — Но вы как хотите. — С этими словами Каммлер сделал затяжку, после чего выпустил струю дыма в сторону Волленштейна. — Но только до среды. И Адлер должен остаться. Потому что меры безопасности здесь никуда не годные. По идее, между зданиями должны дежурить часовые. За этими «могильщиками» нужен глаз да глаз, причем круглые сутки, — заявил Каммлер, указывая зажженной сигаретой на каменное здание, в котором хранились готовые к применению боеголовки. — Да эти ваши маки при желании могут нагрянуть сюда в любое удобное для них время.

— За все время здесь не было ни единого случая, — возразил Волленштейн, умолчав, правда, про пропавших евреев, тем более что, с точки зрения формальной логики, пропажа имела место отнюдь не на его ферме.

— И тем не менее я настаиваю на том, чтобы гауптштурмфюрер остался здесь. Вдруг понадобится помощь, — произнес Каммлер и кивнул жирному сотруднику СД, который в этот момент продолжал попыхивать своей вонючей сигарой.

Помощь. Как же! «Чтобы следить за мной», — подумал Волленштейн.

— Прекрасная мысль! — согласился Гиммлер. Еще бы! Ведь Адлер был из СД, его личной службы безопасности. Можно сказать, любимчик из любимчиков! Уж если Гиммлер кому и доверял, то только СД.

— Рейхсфюрер, скажите ему остальное, — произнес Каммлер. Он стоял почти вплотную к Волленштейну, и тот не знал, куда деваться от отвратительной смеси запахов — табачного дыма и чеснока.

— Это уже сложнее, — ответил Гиммлер и еще плотнее запахнул пальто. — Доктор, в этом жутком месте вы сотворили чудеса. Но в этих условиях мы не сможем произвести этих ваших «могильщиков» в большом количестве. Кроме того, ваш гений — это не гений администратора.

И тогда до Волленштейна дошло: «Каммлер задумал украсть у меня мое детище! Он решил прибрать его к рукам»!

— Неправда, — возразил он. — Все, что вы здесь видите, существует лишь благодаря мне.

— Ваш талант лежит в иной области, а отнюдь не в том, чтобы следить за производством, — изрек Гиммлер. — Я найду для вас другое занятие.

— Но вы не можете отнять у меня мою лабораторию! Я проработал… Я отдал ей годы! Я не позволю вам ее у меня украсть! — воскликнул в бешенстве Волленштейн.

— У меня и в мыслях нет что-то у вас красть, — едва слышно возразил Гиммлер, как бы противопоставляя свой шепот крику собеседника. — Начнем с того, что эта лаборатория не ваша.

— Неправда, — произнес Волленштейн, на этот раз убитым тоном. — Она моя.

— Здесь все принадлежит фюреру, — ответил Гиммлер. — И таково мое желание.

— Прошу вас, не отнимайте ее у меня!

— Извините, доктор, но это уже решенный вопрос.

Волленштейн схватил Гиммлера за рукав. И тотчас понял, что совершил ошибку.

— Не прикасайтесь ко мне, герр доктор. Слышите! Не смейте этого делать! — воскликнул Гиммлер и брезгливо отшатнулся от него. — Не хватало еще, чтобы эти ваши «могильщики» перепрыгнули на меня.

— Письмо, рейхсфюрер, — напомнил Каммлер.

— Я хочу, чтобы вы вернули мне письмо, — сказал Гиммлер Волленштейну.

— Письмо?

— Потому что в противном случае вы можете не устоять перед соблазном и совершите какую-нибудь глупость, — пояснил Гиммлер. — Итак, письмо. Прошу вас, верните его.

Волленштейн нехотя сунул руку в карман мундира и, вытащив кожаный бумажник, который всегда держал при себе, извлек из него тонкий листок бумаги. Прочесть, что на нем написано, в темноте было невозможно. С другой стороны, он уже давно выучил его содержание наизусть. Вверху посередине красовались, невидимые глазу сейчас, выдавленные в бумаге орел и свастика. Волленштейн нащупал их пальцем. Под орлом было напечатано одно-единственное предложение: «Оказывать штурмбаннфюреру доктору Волленштейну всяческое содействие».

Ниже подпись, с легким наклоном вправо, линия под ней, наоборот, тянется влево. Еще ниже отпечатано на машинке: Генрих Гиммлер. Рейхсфюрер СС, имперский министр внутренних дел.

Гиммлер вырвал письмо из рук Волленштейна, затем пальцем поманил Каммлера. Тот вытащил из кармана зажигалку, чиркнул ею и поднес язычок пламени к уголку листка бумаги. Рейхсфюрер наклонил листок, чтобы пламя могло вскарабкаться выше, и, когда огонь подобрался к его пальцам, уронил листок в траву.

— Так будет лучше, — сказал он и, посмотрев себе под ноги, втоптал сожженный лист в землю. — Итак, пять дней, — подвел он итог, поднимая глаза. — После чего мы переводим вашу лабораторию в Миттельверк, где она будет находиться под зорким оком обергруппенфюрера.

Когда Аликс сказала Фрэнку, что до берега уже недалеко — километра два-три, — он в свою очередь что-то сказал матросу за рулем катера. Тот моментально протянул руку вниз и нащупал мотор. Еще одно движение руки, и Аликс почувствовала, как катер снова подался вперед. Матрос еще что-то сделал, и Фрэнк пояснил ей, что это он включил специальный бесшумный мотор, который поможет им подойти как можно ближе к берегу.

Аликс знала, где они сейчас находятся. Они с отцом частенько рыбачили здесь. До того, как боши запретили им ловить рыбу после захода солнца, они выходили в море в кромешной тьме как минимум сотню раз. В лунном свете не составляло труда отыскать нужный участок берега. Аликс втянула воздух и уловила запах дома — запах земли, коровьих лепешек, сочной летней листвы.

Фрэнк всю дорогу просидел рядом с ней на мостике, переводил ей на французский слова матроса, ему — на английский ее слова.

Джунипер ушел на корму катера и оставался там в течение всего этого времени.

Господи, и как только ее угораздило влюбиться в такого типа!

Три недели назад он постучал в дверь ее дома и прошептал дурацкий пароль «Прожектор», после чего спросил Бутона, который возглавлял ячейку Armée Secrete в Порт-ан-Бессене. Джунипер пересек пролив по заданию англичан и искал нечто необычное. И для этого ему требовалась помощь. Именно по этой причине радиопередатчик, спрятанный в подполе ее дома, стуком морзянки возвестил о нем за неделю до его прибытия. «Бутон — это я», — сказала она ему, и было видно, что он ошарашен, если ей память не изменяет, в первый и последний раз. Позади него стоял какой-то старик и еще один молодой парень, такой тощий и осунувшийся, как будто у него был туберкулез.

Они искали какое-то странное место, что-то вроде фабрики, сказал он, но только такой, которая наверняка тщательно охраняется и вряд ли будет расположена в непосредственной близости от населенных пунктов. Ее можно узнать, сказал Прожектор, по ее неприметности. Увы, местность кишела бошами, они сидели враскорячку под каждым деревом, под каждым кустом, на каждом поле, справляя большую нужду. Их часовые дежурили на каждом перекрестке. Отыскать место, о котором поведал ей англичанин, невозможно. Стоит только попробовать, как попадешь в лапы к бошам. И тем не менее они на велосипедах объехали все места, обозначенные на карте красными кружками: небольшой лесок к востоку от Байе, холмы к югу от Кана, — и даже рискнули заглянуть на лесную просеку рядом с Исиньи-сюр-Мер. Но даже там ничего не нашли, кроме заброшенного пустого сарая плюс в сотне метров — батареи немецкой артиллерии, упрятанной под камуфляжную сетку.

И тогда он сказал ей, что она должна поспрашивать, не захворал ли кто, причем необычной болезнью. Сопровождалась ли эта хворь лихорадкой, он ей не мог точно сказать. В отдельных случаях у больных могут быть на коже гнойные шишки, черные как уголь. Необычным должно быть число заболевших, человек десять-двадцать одновременно, если не больше. Ищите случаи, когда одновременно сляжет большое число людей, сказал ей тогда Прожектор.

Она сделала все, о чем он ее просил, потому что ей нравился его смех, нравились истории, которые он ей рассказывал о стране под названием Афганистан, где женщины закрывают свои лица. А все потому, что мужчины там через каждые несколько шагов стреляют глазами во все стороны, пояснил он. О бошах он говорил с той же яростью, что и она сама. Она влюбилась в него потому, что однажды, когда они сидели рядом, его рука коснулась ее лодыжки. А еще он говорил с ней так, как разговаривал с ней Анри до того, как исчезнуть. Именно по этой причине она показала Прожектору все, о чем он ее просил, и слова богу, никто их не застукал.

А однажды она отдалась ему, прямо у себя в спальне, и в какой-то момент он не удержался и назвал ей свое настоящее имя, Джунипер. Родители спали в соседней комнате. Она потихоньку открыла ему дверь и пустила в дом. Она первой сделала шаг к сближению, чтобы показать, что он ей небезразличен. А потом он и двое других, старый и тощий, куда-то исчезли на два дня и одну ночь, а когда вернулись, у Джунипера на запястье была рана. Тощий не вернулся вообще, а старик был весь в грязи, и, глядя на него, можно было подумать, что он не задумываясь убьет любого, кто попробует ему возражать. Ни один, ни другой ни единым словом не обмолвились о том, что произошло.

Когда она переспала с англичанином во второй раз, то явно совершила ошибку. Они лежали на одеяле в яблоневом саду на краю Порт-ан-Бессена. Место довольно романтическое, зато Джунипер вел себя как механический истукан. Быстро кончил, даже не извинившись, скатился с нее и натянул брюки.

А потом и вообще взял и пропал. Единственный мужчина, с которым она спала после того, как исчез Анри. И вот теперь он снова здесь, рядом с ней, однако держится еще холоднее, чем тогда в саду. Какую же ошибку совершила она, когда рискнула ради него пересечь пролив, чтобы оказаться в Англии! Боже, какую серьезную ошибку! И вот теперь отца нет в живых. И за одно это она была готова придушить англичанина.

Что-то подсказало ей, что они уже почти на месте, и она велела остановить катер. В последние полчаса промежутки между волнами сделались короче, и катер сильно качало. Джунипер встал у них за спиной в небольшой рубке без крыши. Чтобы удержаться на ногах, он был вынужден ухватиться за поручень.

— Берег там? Ты уверена? — спросил он.

— Прямо перед нами, — в лунном свете была четко видна линия, отделяющая темные скалы от чуть более светлого неба. Джунипер обратился к Фрэнку, затем к матросу. Эти двое тотчас покинули рубку. Джунипер же остался.

— Ты не пойдешь с нами, — сказал он.

— Ты обещал.

— Какая разница. Но ты ведь скажешь мне то, что мне нужно?

На какой-то миг Аликс ощутила, как сердце учащенно забилось в груди. Будь у нее при себе оружие, ей бы не было так страшно, но у нее с собой ничего не было, даже ножа. Она ничего не нашла, когда матрос несколько часов назад знакомил ее с катером.

Она услышала, как по палубе что-то тянут. Затем до нее донеслось несколько слов по-английски и всплеск, как будто что-то бросили в воду.

— Ты собрался добраться до берега на веслах? — спросила Аликс.

— Скажи мне имена твоих друзей и где они живут, или… — англичанин не договорил.

— Или что?

— Не заставляй меня идти на это. Честное слово, как только я вернусь в Англию, я со всем разберусь.

— Со всем?

— Да, с тем, что было между нами, — его голос звучал мягко и гладко, как масло. Лжец. Он так и не протянул ей руки, а все держал ее за спиной. Не то что Фрэнк. Тот уже несколько раз брал ее за руку.

— Скажи, Джунипер, ты меня любишь? — негромко спросила Аликс, и голос ее дрогнул. Интересно, что он прячет за спиной? И неужели он осмелится…

Джунипер ответил не сразу. Что уже само по себе служило ответом.

— Аликс… — начал было он.

— Ты идиот, если считаешь, что сможешь сам догрести до гавани, — перебила его Аликс. — Берег кишмя кишит бошами. Надеюсь, это тебе известно?

— Назови мне имена своих друзей. Здесь тебе ничего не грозит. Оставь грязную работу мужчинам. Ты даже не представляешь себе…

— Это ты не представляешь себе! — воскликнула Аликс, незаметно сбрасывая с ног сначала один ботинок, затем второй, — их ей выдали в больнице. Она расшнуровала их заранее. И тотчас сделалась ниже ростом.

— О чем ты говоришь! — воскликнул Джунипер, однако тотчас умолк.

Аликс вновь бросила взгляд на берег. Полоса между скалами и небом то поднималась, то опускалась, то поднималась, то опускалась, что тотчас подсказало ей, где они находятся. Не рядом с узким, опасным пляжем по соседству с Порт-ан-Бессеном, где их наверняка поджидают боши, а в трех километрах западнее, возле Сен-Онорина. Там во время прилива полоска песка полностью уходила под воду и даже во время отлива была очень узкой. Сейчас отлив. Значит, там никаких бошей, в крайнем случае парочка часовых расхаживают по верху скалы.

Она с самого начала знала, что Джунипер не сдержит своего слова. Знала с того самого мгновения, когда он пообещал отвезти ее домой.

И вот теперь отец мертв, а его лодка валяется разбитая на английском берегу, а все потому, что она мечтала вернуться к Джуниперу. Из-за нее мама и два ее младших брата, Жюль и Ален, лишились кормильца. Так что теперь их кормилец — она сама и готова взять на себя эту ответственность. Она так себе и пообещала. И все-таки Аликс знала, что существует и другая правда. Ей было страшно, и она стремилась попасть туда, где она не будет чувствовать себя в одиночестве.

— Где мы? — спросил Джунипер, глядя вполоборота на берег, как будто сам мог определить их местоположение.

Это был ее последний шанс. Аликс быстро прошла мимо рубки. Еще два шага — и она оказалась у планшира, чувствуя, как широкие мужские брюки парусами хлопают вокруг ее ног. Последний шаг, толчок ногой о палубу, и она спрыгнула вниз.

Еще мгновение — и она уже разрезала воду, такую холодную, что у нее засаднило лицо. Тем не менее она попыталась как можно дольше оставаться под водой и вынырнула лишь тогда, когда в легких не осталось ни капли воздуха. Ей было страшно, что Джунипер попробует стрелять. Но когда ее голова вновь показалась над водой, никаких выстрелов не последовало, лишь резкие фразы на английском. Было слышно, что англичанин в бешенстве. Затем прозвучали несколько слов по-французски.

— Аликс, вернись! — крикнул чей-то голос. Скорее всего, кричал американец, но она не была уверена.

Выбросив из воды правую руку, она поплыла к дому.

Глава 9 Суббота, 3 июня 1944 года

Приход дьявола чумы делает лампу тусклой,

А затем вообще ее гасит,

Оставляя в темной комнате

человека призрак и труп.

Ши-Тао-Нань, 1792 год

Волны, которые накатывали долго и медленно, когда он стоял на палубе торпедного катера, по сравнению с этими были едва ли не штилем. Когда резиновая лодка подскакивала на очередном гребне или же соскальзывала в очередную водную яму, нутро Бринка, казалось, тоже каталось по тем же самым американским водным горкам — вверх, вниз, вверх, вниз. Перевесившись через резиновый борт, он блевал прямо в черную воду.

— Эй, доктор, крепче держи весло, — крикнул ему из-за спины Уикенс.

Но Бринка снова вырвало.

— Греби, засранец, кому сказано! — рявкнул англичанин.

Пока они плыли на катере, Уикенс старался держаться подальше от борта, и вот теперь, оказавшись практически в воде, он упирался руками в резиновые борта, как будто в них было его последнее спасение.

Полная луна уже почти села, однако свет ее был по-прежнему ярок, и когда Бринк бросил взгляд к берегу, то линия, разделявшая небо и землю, показалась ему прочерченной темной тушью. Они наверняка видны немцам, как муравьи на белой скатерти. Тогда Бринк обернулся и поискал глазами катер, но не нашел, его на прежнем месте уже не было.

Ему ничего не оставалось, как схватиться за весло и грести к берегу. Лодка вновь взлетела на гребень волны, затем соскользнула вниз и, похоже, устремилась вперед. Главным образом, благодаря стараниям Эггерса, сидевшего впереди. Старый англичанин, как мог, налегал на весла. Всякий раз, как он поднимал весло из воды, в лицо Бринку летели ледяные капли. Не прошло и пары минут, как одежда на нем уже была мокрой насквозь, а зубы выбивали чечетку. Он постарался забыть обо всем на свете и сосредоточился на весле — в воду, из воды, в воду, из воды. И так раз за разом.

— Осторожнее, Сэм, — сказал Уикенс. Берег был близко, и он говорил тихо. Эггерс вытащил весло из воды. Лодка скользнула вниз по очередной водяной горке. Бринк уловил шорох прибоя.

— Уже почти добрались, Сэм. Осторожнее.

Эггерс потянулся за чем-то, явно не за веслом, лодка тем временем начала взбираться на очередной гребень. Бринк отчаянно попытался нащупать хоть что-нибудь, лишь бы только не опрокинуться на спину, пусть это будет всего лишь рюкзак с лекарствами, в том числе с драгоценным актиномицином-17. Но, увы, так ничего и не нащупал. В результате он повалился на Уикенса. Нос лодки еще выше задрался вверх, рокот прибоя зазвучал еще громче.

— Держитесь! — крикнул Уикенс, увы, слишком поздно. Днище резиновой лодки подскочило вверх, и в следующий миг Бринк оказался в ледяной воде, а когда вынырнул, принялся жадно хватать ртом воздух. Впрочем, на него тотчас накатилась новая волна и накрыла его с головой. Его качало, подбрасывало, швыряло вверх и вниз, и он потерял счет этим движениям. Ему просто крупно повезло, решил он позднее, когда, подняв руку, нащупал воздух, а не воду. И тогда вслед за рукой Бринк поднял голову. Из последних сил он барахтался, бил ногами, греб руками, лишь бы плыть в ту сторону, откуда доносился рокот прибоя.

Наконец его ноги нащупали под собой песок. А накатившаяся сзади волна еще ближе подтолкнула к берегу. Рухнув на четвереньки, он пополз дальше и полз до тех пор, пока океан лизал лишь подошвы его ботинок. Тогда он склонил голову на мокрый песок, и его вырвало соленой морской водой.

Он привстал на колени, затем, хотя ноги подкашивались, выпрямился во весь рост. От холода его била дрожь.

— Ну как доктор, вы живы? — раздался рядом с ним чей-то голос. Как оказалось, это Уикенс.

— Мой рюкзак? Где мой рюкзак? — спросил Бринк, вспомнив, как, сидя в лодке, потянулся за рюкзаком.

— Если только вы не держите его в руках, то его унесло, — ответил Уикенс. — Лодка перевернулась.

— А мои вещи? — А-17, его последняя надежда против Pasteurella pestis, пусть даже само лекарство так и не прошло необходимую проверку.

— Их унесло в море. Следовало держать крепче, — Уикенс положил ему на плечо руку. — Нам нужно убираться с пляжа. Потому что лодку рано или поздно прибьет в берегу, и тогда фрицы прочешут каждый прибрежный куст в наших поисках. Да и сейчас луна вон какая, черт ее побери!

С этими словами Уикенс растворился среди темных теней утесов. Бринк последовал за ним, и через несколько шагов хруст песка под ногами сменился стуком подошв о камень. Неожиданно позади послышались чьи-то шаги. Бринк резко развернулся. Сердце от испуга едва не выпрыгнуло из груди.

— Это лишь я, ты, трусливый засранец, — раздался из темноты голос Эггерса. — Давай поживее, иначе мы отстанем от Джуни.

— А где она? — спросил Бринк, вспомнив, что с ними была Аликс — до того, как прыгнула в воду.

— Эта мокрощелка? Кто ее знает! Оно даже лучше, что она пропала, — с этими словами Эггерс попытался обойти его на каменной тропинке. Но Бринк остановил его и даже слегка толкнул в грудь.

— Дай пройти! — рявкнул Эггерс. — Уступи дорогу, не то тебе же хуже будет.

Толком не отдавая отчета в своих действиях, Бринк одной рукой схватил Эггерса за пальто и, притянув ближе, врезал англичанину кулаком в глаз, после чего со всей силы отпихнул от себя. Эггерс повалился на спину.

— Только попробуй еще раз ее так назвать! Ты, грязная скотина! — выкрикнул Бринк, склонившись над поверженным Эггерсом.

— Доктор, не надо обижать моего Сэма, — раздался у него за спиной голос Уикенса. И когда только этот нахал подкрался к ним? А ведь вокруг такая тишина, что, казалось бы, можно услышать, как с одежды Уикенса капает на камни вода.

Эггерс выпрямился и стряхнул с пальто воображаемую пыль. Впрочем, его пальцы лишь заскользили по мокрой ткани.

— Ты, гаденыш, еще у меня пожалеешь! — пригрозил он Бринку.

— Сэм, не горячись. Оставь его в покое. Ты ведь первый начал.

— Твоя правда, Джуни, но ведь это он подначивал меня, — попытался оправдаться Эггерс.

— Назови ее так еще раз, и будешь иметь дело со мной, — произнес Уикенс.

— Уговорил, Джуни. Больше ни слова, клянусь.

Стараясь держаться на приличном расстоянии от обоих своих спутников, Бринк потер костяшки пальцев на правой руке.

— Ты хоть представляешь себе, куда она нас затащила? — спросил Уикенс, словно вспомнив, что привело их сюда.

— Не ведаю ни сном ни духом, Джуни.

Бринк поднял взгляд и в лунном свете разглядел отвесный утес, разделенный снизу доверху такой же отвесной трещиной на две каменные складки.

— К западу от Порт-ан-Бессена или как?

Эггерс посмотрел на утес, затем вновь на Бринка. Глаза его были похожи на две темные точки, которыми он, казалось, буравил американца.

— Возможно. Как ты думаешь, может, нам есть смысл подняться и посмотреть по сторонам? — предложил Эггерс.

— Тогда сбегай посмотри.

Эггерс в последний раз покосился на Бринка, надел на спину рюкзак, а через плечо перекинул «стэн». Ухватившись за каменный выступ, он подтянулся вверх по расселине. Было слышно, как из-под подошв его ботинок вниз посыпались комья земли и мелкие камешки.

— Ты следующий, — сказал Уикенс Бринку. Тот послушно последовал за старым англичанином. По крайней мере, попытался. Потому что через каждые три фута, которые он преодолевал, карабкаясь вверх, соскальзывал обратно на фут. Впрочем, спустя какое-то время отвесный склон перешел в довольно крутую тропинку, которая петляла среди высокой, по колено, травы.

— Пригнись, болван, тебя же могут увидеть!.. — шепнул ему Уикенс, однако не договорил. Бринк тоже напрягся. Где-то рядом раздался голос. Нет, не голос Эггерса. Но это явно был не француз. Бринк знал по-немецки — в свое время дома в Америке он часто общался с бабушкой-немкой. Так что он довольно легко узнал немецкую речь.

Уикенс оттолкнул его в сторону и бросился к вершине утеса. Не доходя до самого выступа, он снял пальто и положил его в траву. Затем что-то достал и протянул Бринку.

Металл был холодным и влажным.

— «Веблей». Достаточно лишь оттянуть затвор. Предохранителей нет, поэтому смотри, куда целишься, — пояснил Уикенс. Затем он вытащил из рюкзака еще несколько каких-то деталей и на глазах у Бринка соорудил какую-то штуковину, а точнее, собрал автомат, вроде того, какой болтался у Эггерса через плечо. Кажется, это называется «стэн». Если ему не изменяет память, то именно так называл эту штуку Уикенс в самолете, когда они летели из Лондона. Затем Уикенс вытащил из рюкзака длинную черную коробку и прикрепил ее сбоку к ружью. Еще одно движение руки, и из рюкзака был извлечен болт, который, лязгнув, встал на место.

— Не отходи далеко, — приказал Уикенс. На темном боку «стэна» не играло ни единого лучика лунного света. — Держи ухо востро и помни, что я сказал тебе про эту штуковину, — произнес он, указывая на револьвер в руках у Бринка. — Только попробуй всадить мне пулю в задницу, и ты получишь себе такого пациента, что сам будешь не рад.

Уикенс прополз последнюю пару ярдов к краю обрыва и осторожно поднял голову. Бринк последовал его примеру. Уикенс слегка подтолкнул его. Примерно в пятнадцати ярдах слева маячили две фигуры. В лунном свете Бринк разглядел на голове у одного из них каску. Немец. В руках у него виднелось что-то длинное. Карабин, сделал вывод Бринк. Причем его дуло нацелено на второй силуэт — тоньше и без каски. Аликс. Ему было видно, как ее мокрые волосы прилипли к скулам.

Чуть в стороне, в нескольких ярдах от них двоих и ближе к утесу, стоял кто-то третий. Также немец. Он стоял к ним вполоборота и курил. Бринку было видно, как в темноте то вспыхивает, то гаснет красный огонек, который затем полетел на землю. Это немец выбросил окурок. Стоило ему упасть среди травы, как в разные стороны разлетелся сноп искр.

— Zeig mir deine Papiere! — рявкнул тот, что стоял ближе к Аликс. Впрочем, смысл этой фразы дошел до Бринка не сразу. «Предъяви документы».

— Je ne vous saisi pas, — ответила Аликс. Возможно, она и впрямь не понимала по-немецки либо притворялась.

Она была единственной, кто мог указать дорогу к чуме. Это раз. Она была единственной, кто мог вывести их на след немецкого лекарства. Это два. Без нее он был бессилен что-то сделать. Как можно крепче сжав револьвер, Бринк нацелил его на того из немцев, что стоял ближе. И сам удивился тому, что в руке почти нет дрожи.

— Не вздумай, — прошептал Уикенс и оттолкнул ствол. Теперь он был нацелен в траву. — Это приказ. Ты меня понял?

Выходит, что этот засранец готов пожертвовать ею.

И вновь, Бринк не думал, что ему хватит дерзости сделать то, что сделал. Он выпрямился во весь рост и, засунув револьвер за пояс брюк, поднял руки вверх и крикнул по-немецки:

— Nicht schiessen![18]

Немец, который отшвырнул в сторону сигарету, обернулся и попробовал снять с плеча автомат. Тот, который стоял перед Аликс, тоже обернулся в его сторону.

— Nicht schiessen! — снова крикнул Бринк.

— Ты, чертов ублюдок, — произнес кто-то справа от него.

Стоя на краю утеса, Бринк чувствовал себя голым, однако сделал шаг с обрыва. На его стороне была лишь растерянность немцев. Ему нужно было лишь одно — подойти к ним как можно ближе.

— Nous faisions juste l’amour,[19] — солгал он, выходя к ним. Может, они ему поверят — поверят в то, что двое французов холодной ночью занимались любовью в траве среди прибрежных скал. Кто знает?

— Hände hoch![20] — рявкнул ближайший к нему немец. Бринк, ничего не говоря, послушно выполнил приказ. Однако сделал еще один шаг. Затем второй и третий. Немец стащил с плеча автомат. В лунном свете короткий ствол выглядел угрожающе уродливым. Почти как «стэн» и все-таки немного не так. Бринк сделал еще один шаг. Дуло слегка дрогнуло. Остается два ярда. Один.

— Halt![21] — крикнул немец. Бринк остановился, держа руки над головой. Краем глаза он покосился на Аликс и уже приготовился вытащить из-за пояса револьвер.

В следующий миг «стэн» в руках Уикенса выстрелил раз, второй, а затем дал очередь. Ближайший к Бринку немец тотчас рухнул в траву и еще какое-то время дергал руками и ногами.

Справа залаял «стэн» Эггерса.

Немец с винтовкой отодвинул ствол с Аликс туда, где только что громыхнул «стэн» англичанина. Бринк услышал, как Эггерс вскрикнул, причем довольно громко, даже громче треска выстрелов.

Затем с травы приподнялся второй немец и, стоя на коленях, зажал в руках автомат. Он держал его почти как бейсбольную биту. На какой-то миг Бринку показалось, будто он вновь перенесся в собственную юность. Удар битой пришелся ему по колену. Он тотчас рухнул в траву, немец навалился сверху. Пальцы фрица впились ему в горло с такой силой, что в глазах потемнело. Даже яркий лунный диск сделался тусклым.

Бринк как мог отбивался от противника, тем более что от того мерзко несло кислым пивом и кровью. Поддев пальцами подбородок немца, Бринк резко дернул его вверх.

Хватка тотчас ослабла, а сам он тотчас принялся хватать ртом воздух. И все же немец продолжал прижимать его к земле. Бринк, насколько хватило сил, вцепился ему в пальцы и даже сумел оторвать один от шеи. Увы, в следующий момент у него перед лицом возникла вторая рука противника — на этот раз с зажатым в ней ножом. Бринк локтем блокировал удар — лезвие застыло всего в дюйме от его глаза. Тогда Бринк вновь попробовал оттолкнуть руку, немец же навалился на него сильнее. Острие ножа смотрело ему прямо в лицо. Впрочем, рука немца подрагивала, и смертоносное лезвие подрагивало вместе с ней, чуть ближе, чуть дальше. Моргни Бринк, тем самым он подписал бы себе смертный приговор.

Но в следующий миг темноту ночи прорезала автоматная очередь — та-та-та. Это вновь заговорил «стэн».

И в этот миг Бринк снова вспомнил про пальцы, которые сжимали ему горло. Он уцепился за два и с силой отогнул назад, пока не раздался характерный хруст — не выдержали сухожилия. Немец взвыл от боли, а нож моментально исчез из поля зрения. Бринк в свою очередь перекатился на бок и громко втянул в себя воздух. Немец схватился за руку и заскулил. Бринк наклонился и поднял с земли нож, сам толком не зная, что будет с ним делать дальше.

И тут перед ним выросла Аликс — со «стэном» на плече. Повернувшись лицом к темноте, она выпустила очередь вслед только ей известно кому, а потом и сама бросилась за ним вдогонку. Еще мгновение — и она исчезла.

Зато из темноты справа показался Уикенс. Рядом с ним, издавая стоны, ковылял Эггерс. Вернее, сказать, Уикенс, заставив обхватить себя за шею, почти тащил на себе старика.

— Сэм ранен, доктор. В другую руку, — пояснил он. Впрочем, голос его оставался спокоен. Спасибо и на этом, подумал Бринк. Уикенс тем временем усадил Эггерса на траву. Старик застонал от боли. Где-то восточнее того места, где они находились, тишину ночи прорезал свист, за ним последовали короткая очередь, топот ног и снова свистки. Лежавший рядом немец простонал.

Из темноты снова донесся свист.

— Помоги ему, доктор, — сказал Уикенс, имея в виду своего приятеля.

Из темноты снова появилась Аликс со «стэном» в руках.

— Второго догнать не смогла, — сказала она, пытаясь отдышаться. Из темноты опять раздался свист. — Они идут сюда.

Ветер с моря подгонял прилив и подталкивал их в спину. Мокрое пальто в буквальном смысле прилипло к Бринку. Ощущение было крайне неприятным. Свист раздавался совсем близко, так что времени, чтобы оказать помощь Эггерсу, у них не было.

— Да заткнись же ты! — рявкнул Уикенс на немца, когда тот опять застонал. Отойдя от старика, он шагнул к Бринку, вырвал у него из рук нож и, опустившись рядом с немцем на колени, одним-единственным точным ударом вогнал лезвие ему в грудь чуть пониже грудины. Немец ойкнул, потянулся было к рукоятке ножа и что-то прошептал. Что именно, Бринк не расслышал.

— Порт-ан-Бессен — c’est par la,[22] — сказала Аликс. Бринк поднял глаза и увидел, что она указывает туда, откуда раздавались свистки.

Уикенс встал с земли.

— Понятное дело, что туда путь отрезан. Куда еще нам можно пойти? — крикнул он девушке по-французски. Эггерс простонал и закашлялся. Бринк заметил, что на рукаве у него, ближе к плечу, расплылось темное пятно.

— Я знаю тут одно местечко, — ответила Аликс.

— Где?

— Сент-Онорин, это меньше чем в километре отсюда.

— Слишком близко, — возразил Уикенс и, вернувшись к Эггерсу, поднял его с земли. — Там нас найдут в два счета.

И вновь свистки.

— Уходим.

— Тогда в Этрем, это в трех километрах, если идти полями. Пять — если по дороге. Там есть старая ферма. В ней нас никогда не найдут.

— Расстояние в пять километров он не одолеет, — счел нужным вмешаться Бринк. Темное пятно на рукаве Эггерса с каждой секундой расползалось все больше.

— Одолеет, еще как одолеет. Ты не знаешь Сэма, — возразил Уикенс. Бринку показалось, будто он уловил в его голосе нотки отчаяния. И словно в ответ, из темноты раздались новые свистки, как минимум три разных, и гораздо ближе.

— Хватайте рюкзаки, — приказал Уикенс. — И вот это, — он протянул Бринку «стэн». Американец нехотя принял из рук Уикенса оружие и отошел, чтобы поднять с земли его рюкзак. Положил в него револьвер и снова закрыл.

Аликс вернулась из-за скалы с рюкзаком Эггерса.

— Я заблудилась, когда пыталась подняться наверх, Джунипер, — сказала она, обращаясь к Уикенсу, — а потом откуда-то появились часовые…

— Главное, доведи нас туда, — оборвал ее Уикенс. Казалось, он вот-вот сорвется на крик.

Аликс повернулась к нему спиной, но затем, на миг, через плечо посмотрела на Бринка.

— Вперед, — рявкнул Уикенс, — если Сэм потеряет много крови…

Но Аликс, босиком, уже решительно шагнула в темноту. Вновь послышались свистки, на этот раз ветер донес также и голоса.

Уикенс двинулся за ней следом, таща Эггерса, Бринк замыкал их короткую колонну. Сжав покрепче «стэн», он напоследок обернулся на лежащего в траве немца. Нож, который еще минуту назад торчал у него из груди, куда-то исчез.

Выйдя на булыжную мостовую из провонявшей луком гостиницы, Кирн наконец вздохнул полной грудью. Впереди его ждал еще один солнечный день. Впрочем, ранним утром все еще тянуло прохладой. Подняв повыше воротник шинели, он запустил под нее здоровую руку и почесался. Гостиничная кровать кишела блохами. Впрочем, в данный момент это волновало его меньше всего. Приставив к тонкой двери стул, он спал эту ночь, положив рядом с собой верный вальтер, который на всякий случай снял с предохранителя, вдруг какой-нибудь вонючий лягушатник-маки вздумает ночью пробраться в комнату и его укокошить.

Кирн закурил свою первую за утро сигарету.

Накануне он угрохал всю вторую половину дня на то, чтобы вернуться в дом Жюсо, где, в поисках следов «тифа», о котором ему говорил Волленштейн, принялся выбрасывать содержимое шкафов и рыться в кладовках. Но так ничего и не нашел, хотя перевернул вверх дном весь дом. Тело мертвого доктора он прикрыл пыльным одеялом, которое притащил из амбара. Фельдфебель тем временем отвел мерина назад в конюшню, где дал ему овса и ведро воды. После этого они вдвоем уселись на трескучий мотоциклет — фельдфебель за руль, Кирн втиснулся в коляску — и вернулись в Порт-ан-Бессен. Мотоцикл и его затянутый в кожу водитель привлекли к себе куда больше внимания в городке, чем его видавший виды «рено». Так что Кирн почти не удивился, когда, подойдя к двери полицейского участка, увидел, что его уже поджидает старый жандарм. Поболтав перед носом у старика своим бронзовым жетоном крипо, Кирн на миг испугался, что старый француз сейчас сбежит. Но нет, тот лишь, заикаясь пробормотал в ответ на его вопрос, что никаких евреев в городе нет. И никаких больных тоже. Кирн подумал, а не рассказать ли жандарму про мертвого доктора, — в конце концов, даже этот лягушатник заслуживает нормальный гроб, — но затем передумал. Зачем усложнять себе жизнь ненужными слухами.

Докурив свою первую сигарету, Кирн тотчас закурил вторую. Он проснулся еще затемно, почти уверенный в том, что никаких евреев в Порт-ан-Бессене нет. Если Тардифф сказал правду и евреи здесь были, то с тех пор они куда-то исчезли.

Причина открылась ему, когда он выглянул в темное окно, за которым маячили мачты рыбацких лодок. Городок портовый. В гавани на приколе стоят лодки. На лодке можно перевести в другое место что угодно и кого угодно. В том числе евреев.

Сделав глубокую затяжку, Кирн решительно зашагал по улице к главной площади городка, если этот пятачок можно было назвать площадью, в полицейское управление. Там он заставил Лезе, старика-жандарма, надеть куртку и ботинки и вместе с ним пойти в гавань, благо что та располагалась едва ли в двух шагах. Был отлив, так что поиски не вызовут особых трудностей, но помощь Лезе все равно будет нелишней.

К каменному причалу, окаймлявшему узкую внутреннюю гавань, было привязано около трех десятков рыбацких лодок. В самой широкой своей части гавань была метров шестьдесят-семьдесят в ширину, но в отдельных местах — метров сорок, не более. Вдоль гавани выстроился ряд домов. В этот час ставни всех до единого домов были закрыты. В дальнем конце, там, где внутренняя гавань открывалась во внешнюю, высилось белое шестиэтажное здание, которое венчала порядком выцветшая вывеска «Казино». Нет, теперь здесь не играли в карты, не танцевали шимми и фокстроты. Зато выходившие на океан окна ощетинились пулеметными дулами, а в подвале была установлена противотанковая пушка, чей ствол смотрел сквозь решетку чуть повыше тротуара.

На набережной уже было полно мужчин в залатанных куртках и старых рыбацких шапках. Некоторые снимали с шестов сети, которые накануне починили и повесили сушиться. Другие просто сидели на плоских камнях и курили самокрутки. Все как один были не первой молодости. Молодых лиц среди них Кирн не заметил. Все, кто помоложе, или сложили головы в сороковом, или были угнаны в плен, или подались в маки.

— Скажи, все лодки на месте? — спросил Кирн у старого жандарма. Тот бросил взгляд на причал. Серая щетина на впалых щеках делала его похожим на ходячий труп.

— Не понял вопроса.

— Это маленький городок. Ты знаешь здесь всех в лицо. По-моему, одной лодки здесь не хватает. Либо ее какое-то время не было, а потом она вернулась.

— Я не знаю всех лодок.

— Тогда спроси у рыбаков, — Кирн указал на ближайшую к ним посудину. — Я хочу, чтобы ты спросил у каждого владельца, все ли лодки на месте. Или, может, какая-то отсутствовала ночью… — Кирн произвел мысленные подсчеты, — три дня назад.

— Вы хотите, чтобы я…

Кирн вздохнул. Боже, как он устал! Вечно эти лягушатники строят из себя дураков.

— И не говори им, кто я такой.

— Не буду, — пообещал Лезе, чем немало удивил Кирна. Он посмотрел на старика. Глаза Лезе под мохнатыми бровями казались больше обычного. И хотя Кирн смотрел на него в упор, старый жандарм выдержал его взгляд. Господи, как ему осточертели эти игры! Оторвав глаза от жандарма, он обвел взглядом причал и заметил на другой стороне набережной женщину. В руках у нее было ведро с синей краской и кисть, которой она была готова вот-вот провести по двери дома. Кирн решительно направился в ее сторону. Холодно взглянув на нее, он заставил ее отдать ему ведро и кисть, после чего подвел к ближайшей лодке.

Он уже поднял ногу, чтобы шагнуть на палубу, когда путь ему преградил высокий мужчина. Француз был почти так же стар, как и Лезе, с той разницей, что морщины на его лице были прочерчены резче и глубже, а вот торчащие из-под кепки волосы — гуще и темнее. В них почти не было седины.

— Эта краска, — произнес Кирн по-французски, опуская кисть в ведро и делая несколько синих капель на дощатом настиле палубы. — Она означает, что сегодня лодка в море не выйдет. Может даже, до конца недели. Никакой рыбы. Зато, насколько я понимаю, в доме остались голодные рты.

Говорил он с сильным акцентом, зато эти лягушатники сразу поймут, что перед ними не какой-то там бюрократ в дурном настроении.

— Что вам надо? — спросил француз, смерив Кирна оценивающим взглядом.

Кирн приставил кисть к стеклу рубки.

— Одной лодки нет. Какой именно?

В глазах француза промелькнула тревога. «Выходит, я прав в своем предположении», — подумал Кирн. Одной действительно нет. Что ж, это куда лучше, чем если бы она ушла и вернулась. В этом случае вычислить ее было бы гораздо труднее, тем более что чертовы лягушатники привыкли держать рот на замке.

— Чьей лодки нет? — повторил вопрос Кирн и, когда француз не ответил, провел по стеклу жирную синюю полосу.

Опустив кисть назад в ведро, он повернулся лицом к набережной. Там, где нос лодки упирался в камень причала, выстроились больше десятка рыбаков.

— Сдается мне, краски у вас много, — сказал стоявший в первом ряду старик. Кожа его была тонкой и прозрачной, как первый ледок на лужах. Жилы казались синими трещинами в этом ледке.

— Только троньте меня, и к ночи вы у меня будете за яйца болтаться на веревках в здании школы.

Кирн не был напуган, пока не был. И все же его посетила мысль, успеет ли он опустить ведро и выхватить верный вальтер.

— Что вам надо? — спросил старик. Кирн не ответил. Не выпуская ведро из рук, он обвел пристальным взглядом стоявших перед ним рыбаков. Старик повернулся к хозяину лодки, которую Кирн только что пометил синей краской.

— Ферре, что ему нужно?

— Название отсутствующей лодки, — ответил Ферре из-за спины Кирна.

— Скажи ему, какое нам до этого дело? — крикнул кто-то из толпы. Кирн не разглядел, кто это был. Трус. — Все равно они уже на дне.

— Молчи, ничего не говори ему, — крикнул другой голос.

Толпа придвинулась ближе. Старый рыбак стоял почти вплотную к Кирну. Тот даже уловил кислый запах вина изо рта у француза. Где-то в заднем ряду раздавались недовольные голоса. Кирн посчитал про себя, сначала до пяти, затем до десяти. Увы, старый француз не сдвинулся с места.

— Пилон, — произнес он в конце концов. — Утром в среду он не вышел вместе с нами в море. С тех пор его лодки мы не видели. Ни его самого, ни его дочери.

— Пилон, — задумчиво повторил Кирн.

— Больше ни слова ему, Жерар!

— Клод Пилон, — уточнил старик. — Он всегда выходил в море с дочерью. Аликс ее имя.

Кирн вынул из ведра кисть и помахал ею перед лицом старика, чтобы тот наконец закрыл рот. Ему не нужна история Пилонов от первого колена. Швырнув ведро в море, он протянул кисть французу.

— Идите, ловите свою чертову рыбу, — бросил он рыбакам и шагнул с палубы на причал. Ему показалось, что он проскользнул сквозь толпу рыбаков, словно рыба, которой повезло проскользнуть сквозь ячейки сети.

Аликс вела их на юг, сельскими дорогами, которые подчас казались тоннелями, проложенными среди разросшихся живых изгородей: кусты — это стены, кроны деревьев — крыши. Темные, пропахшие гнилью тоннели. Аликс шагала по ним босиком, чувствуя, как между пальцами чавкает грязь.

Шли они медленно, из-за Эггерса. Зато они знали, куда идут, а вот боши — нет. Минут через пятнадцать свистки у них за спиной стихли. Впрочем, чему удивляться, ведь она знает эту местность как свои пять пальцев. Анри был родом из Кольвиля, это в пяти километрах к западу, и в то последнее лето по воскресеньям они с ним исходили здешние дороги и поля вдоль и поперек. Искали укромные уголки, где можно было заняться любовью. Пустой сарай здесь, заброшенный сад там. И хотя минуло вот уже пять лет, для Аликс это было как будто вчера. Она даже улыбнулась при этой мысли. Сколько раз она прижималась спиной к этой холодной земле, а сверху на нее смотрело лицо Анри, одновременно серьезное и отрешенное.

Но теперь Анри не было, а земля осталась прежней.

Лишь на какое-то мгновение ее ухо уловило рокот мотора, и они как по команде замерли на месте, пригнувшись за поломанной телегой на краю поля. Небо тем временем из черного сделалось серым. Все четверо сидели в укрытии до тех пор, пока грузовик не прогромыхал мимо них.

Они шли около трех часов, чтобы преодолеть пять километров до Этрема, и, когда солнце показалось над деревьями, уже сидели на корточках у ворот дома семьи Тардифф. Аликс по-прежнему сжимала в руках «стэн». Позади нее раздался стон. Это Джунипер посадил раненого Эггерса на землю, спиной к кирпичной стене.

— На той стороне дороги — амбар, — сказа она, указывая на противоположную стену живой изгороди. Деревянные ворота были распахнуты настежь, и в их проеме виднелась каменная кладка амбара. — Там он будет в безопасности.

— А ты куда? — спросил Джунипер, когда Аликс поднялась с места.

— Пойду проверю, дома ли друг отца.

На какой-то миг она поймала на себе взгляд Фрэнка. Нет, она ничего ему не сказала и даже не поманила за собой, однако, подбегая к двери дома, услышала за спиной шорох его шагов по твердой, как корка, земле. Почему-то ей показалось, будто он слегка прихрамывал.

— Похоже, в доме никого нет, — сказал Бринк, встав с ней рядом.

Аликс поднесла к губам палец и указала на сломанную задвижку. После чего одним пальцем толкнула дверь. Та распахнулась внутрь. Вскинув «стэн», Аликс наставила ствол на тускло освещенную кухню.

— Мадам! Месье! — позвала она. — Жозетта!

Ответом ей стало лишь жужжание мух.

Не вытирая ног, Аликс босиком прошла в кухню. Внутри стоял жуткий смрад, как будто на солнце оставили рыбьи потроха и они протухли. Кто-то сорвал с окна плотную занавеску и оставил ее валяться на полу. Из кухни Аликс направилась в другую комнату, откуда исходила еще более мерзкая вонь. Жозетта сидела на стуле, запрокинув назад голову, ноги широко расставлены, подол платья задран выше колен. Сама девушка была черна, как мавр.

— Жозетта, — в ужасе прошептала Аликс, глядя на мертвую подругу. Вокруг глаз мертвой девушки роились мухи. Это явно дело рук немцев. Они ее изнасиловали. Фрэнк шагнул вперед, чтобы лучше рассмотреть почерневший труп девушки, но прикасаться ни к чему не стал. Не говоря ни слова, он направился к двери, и вскоре Аликс услышала, как он поднимается по лестнице. Аликс еще раз посмотрела на Жозетту, и ей тотчас вспомнились евреи.

Выскочив в коридор, она бросилась вдогонку шагам Фрэнка. Взлетев вверх по лестнице, она догнала его на втором этаже, где смрад был почти невыносим. Из-за его плеча она заглянула в комнату. Солнечные лучи падали на квадратную супружескую кровать, освещая два жутких трупа.

Тела лежали рядом, бок о бок, но смотрели в разные стороны. В отличие от второго тела, месье Тардифф не был столь черен. Второй труп к тому же раздулся до неимоверных размеров. Это, по всей видимости, была его супруга. Оба были наполовину закрыты зеленым одеялом.

— Только не входи, — предостерег ее Бринк.

— Они мертвы, — ответила Аликс. Она осталась стоять в дверях, по-прежнему сжимая в руках «стэн», как будто это был не автомат, а якорь, который удерживал ее на одном месте.

— Судя по всему, до нас здесь уже побывали. Причем не просто так. Девушку внизу тоже осмотрели. Я знаю, что они искали, — бубоны, черные шишки. Потому на ней и задрали платье, — пояснил Фрэнк и повернулся к Аликс. — У всех троих была чума.

Чума. Наконец-то это слово было произнесено вслух. Теперь понятно, что за болезнь свела в могилу отца.

Аликс вздрогнула и, выронив из рук «стэн», тяжело опустилась рядом с ним на пол: одна нога согнута в колене, вторая — вытянута вперед. Отец, когда она видела его в последний раз, тоже был черен, как мавр. Ей тогда не давал покоя вопрос, с чего это он так почернел перед смертью. Она смотрела на черные трупы Тардиффов, и глаза ее были сухи. А вот ноги по-прежнему оставались ватными, и она никак не могла найти в себе сил подняться с пола. Матерь Божья!

Фрэнк опустился напротив нее на корточки. Ей хотелось, чтобы он погладил ее. Не он, так кто-то другой. Все равно.

— Хорошо тебя понимаю, — произнес он, глядя в ее зеленые глаза, и положил ладонь ей на колено. Три его пальца были забинтованы. Сами бинты, когда-то белые, теперь были серые от грязи. Какой он все-таки странный, этот американец!

С того места, где она сидела, ей была хорошо видна зеленая коробочка под кроватью. Фрэнк проследил за ее взглядом, согнулся, чтобы лучше рассмотреть, что там такое, и осторожно извлек находку на свет. Eckstein № 5 — так было написано на коробке. Zigaretten. Черные буквы на зеленом фоне.

— Боши, — сказала Аликс. — Только они курят такие.

— Дай мне руку.

Но Аликс упрямо покачала головой и поднялась с пола сама. Колени подкашивались, однако она заставила себя сделать пару шагов к кровати. На виске Тардиффа виднелась темная звезда. Подушка у него под головой тоже была темна — от крови. Его кожа, темно-синего оттенка, плотно обтягивала череп, как будто с тех пор, как она три дня назад видела его в последний раз, старик успел набрать вес.

— Его пристрелили из сострадания? — спросила она, переводя взгляд с одного мертвого тела на другое. Лицо жены Тардиффа было похоже на гнилую тыкву. Аликс хотелось верить, что ее собственный отец в последние минуты не выглядел таким же уродом.

— Нет, сострадание здесь ни при чем, — хрипло ответил Бринк и отбросил пачку сигарет в дальний конец комнаты. — Для сострадания уже слишком поздно.

Волленштейну хотелось кофе. Он был согласен даже на бурду, которую варил Пфафф.

Герр доктор потер глаза. Увы, кофе не было. Он рывком открыл выдвижной ящик письменного стола и оттолкнул в сторону наган, который почему-то первым оказался под рукой. Холодный металл русского револьвера неприятно щекотал кожу. Револьвер этот принадлежал Ниммиху. Тот, в свою очередь, изъял его у одного из украинцев, которые обслуживали лабораторный барак. Отодвинув наган, Волленштейн попытался нащупать порошок аспирина, который, как ему казалось, когда-то там валялся. Увы, ничего.

Тогда он резким движением задвинул ящик и вновь уставился в журнал.

— Все восемь? Ты уверен? — спросил он. Лист бумаги ему ничего не ответил. Ответил Ниммих.

— Да, все восемь. Один в один, — отрапортовал он. — Штамм номер 211. Он сработал.

Волленштейн посмотрел на расплывшегося в улыбке от уха до уха Ниммиха. Тот был его помощником еще со времен Заксенхаузена. Отличный работник. Сообразительный. Особенно если ему подсказать, в каком направлении следует двигаться. Его словам можно доверять.

В отличие от Гиммлера. При мысли о рейхсфюрере тотчас дала знать о себе изжога. А все этот мерзавец Каммлер. Это он науськал рейхсфюрера, чтобы тот отобрал у него его дело. На какой-то миг Волленштейн не смог собраться с мыслями из-за проклятой изжоги. А теперь еще и жуткая головная боль. Гений, кажется, именно так назвал его Гиммлер. А в следующий момент ограбил.

Волленштейн оторвал глаза от бумаги. Было раннее утро, в окно, сквозь зелень листвы, заглядывали солнечные лучи. Когда-то это был сарай, в котором хранились семена и сельхозинвентарь. Теперь же его стараниями старая постройка стала еще одной лабораторией. Его люди прорубили в стенах окна, провели сюда электричество, подвели трубы для горелок, установленных на скамьях вдоль стен. Помещение было десять метров в длину, восемь в ширину. Мощные балки по углам поддерживали черепичную крышу, стены обшиты нестругаными досками. Щели между ними заделали известью, стены изнутри оштукатурили и побелили, чтобы убрать густо разлитые запахи грязи, навоза и сена. Здесь даже зимой было тепло — а все благодаря горелкам, на которых готовились растворы. В общем, это было его самое любимое место на всей ферме.

Если записи Ниммиха верны, то Tiefatmung — дурацкое кодовое название, которое по требованию Гиммлера он должен был употреблять в своих отчетах, — было готово. Штамм под номером 211 был введен четырем из восьми евреев опытного барака серией из пяти инъекций, каждая по кубическому сантиметру, причем первая — как только появились самые ранние симптомы. И штамм номер 211 не дал развиться чуме. Поразительно.

Эта восьмерка, конечно, не выживет. Четверо не получали инъекций, остальным уколы были сделаны лишь спустя сорок восемь часов после появления первых симптомов. Волленштейну вспомнилась маленькая еврейская девочка и как она махала ему рукой через стекло. Она тоже из числа этих восьмерых.

Они с Ниммихом потратили на эксперименты целых четыре года! Начиная с концлагеря Заксенхаузен. Сначала это был туберкулез. Но им тогда заразились не только заключенные, но и охрана. Да что там, эту заразу подцепил даже его личный помощник, Ахтер. Волленштейн запоем читал все, что мог найти по данной теме, — статьи и журналы, и даже съездил за тридцать километров в Берлин, чтобы поработать в библиотеке. Тогда он начал искать лекарство в актиномицетах, которые обитают в хорошо унавоженной земле, а позднее в горле кур. Кстати, первому мысль о курах пришла в голову Ниммиху.

Но тогда антибиотик они так и не получили. Гейдрих вырвал его из Заксенхаузена, а все потому, что начальник лагеря решил, что главврач вверенного ему учреждения понапрасну тратит свои таланты на евреев, педерастов и политзаключенных. Именно Гейдрих уломал японцев предоставить бациллы чумы в обмен — как признался он Волленштейну — на пятьсот килограммов оксида урана и чертежи самолета нового типа. К сожалению, Гейдрих не дожил до прибытия судна из Индокитая, — чехи умудрились подорвать его на гранате в Праге, — однако план был уже запущен в действие, и Гиммлер взял его под свое крыло.

Впрочем, отказываться от идеи туберкулеза Волленштейн тоже не собирался. Он привез с собой в Нормандию Ниммиха, и вместе они продолжили эксперименты, даже тогда, когда уже вовсю кипела работа по производству штаммов чумы по японской технологии. Однажды, когда Волленштейн чистил лабораторное стеклышко, — а эту работу он не доверял никому, — на него снизошло озарение. И туберкулез, и чума имели нечто общее. И то, и другое заболевания вызвали грамм-отрицательные бациллы. Препарат, действующий против одного из них, мог оказаться эффективен и против второго.

И если антибиотик существует, то чуму в качестве оружия можно использовать повсюду, даже вблизи расположения своих войск.

И вот теперь он у них есть! Их долгожданный антибиотик. Волленштейн окрестил его стрептомицин — в честь грибков, из которых он был получен. Он не только останавливал размножение бактерий чумы in vitro, в культурах, помещенных в стеклянные блюдца, но и in vivo, у людей, зараженных легочной чумой. И доказательством тому — выжившие евреи.

Это был его главный аргумент, его главное оружие. Оно не позволит этой парочке — Гиммлеру и Каммлеру — присвоить себе плоды его трудов.

— Что теперь мне делать с этими евреями? — подал голос Ниммих, чем вернул Волленштейна с небес на грешную землю.

— Что?

— С евреями. Что с ними делать?

— Только не отправляйте их в Кан, как других.

— Но ведь у нас нет крематория, — возразил Ниммих. — Зараженных мы ведь всегда…

— Поговорите с Пфаффом, у него наверняка найдется решение, — ответил Волленштейн, прижимая к виску палец. Ему не хотелось думать на эту тему — еврейская девочка с куклой достойна чего-то лучшего. — Скажите Пфаффу, чтобы он все сделал завтрашней ночью. Не хочу, чтобы эти типы из СД глазели на нас, — приказал он Ниммиху. Тот в свою очередь пристально посмотрел на него. Как обычно, один глаз у парня дергался. Это потому, что бедняге постоянно приходится иметь дело с невидимыми тварями. Отсюда и тик. Волленштейн поймал себя на том, что довольно потирает руки, и поспешил убрать их за спину.

— И еще передайте Пфаффу, чтобы они у него не копали собственную могилу. Так и передай.

— Хорошо.

Волленштейн обвел взглядом помещение. Сейчас горела всего одна горелка, над которой в стеклянной бутылке яростно кипела дымчатая жидкость.

— Зачем вам понадобилось это дистиллировать? — поинтересовался он у Ниммиха.

— Я хотел объяснить результаты последних опытов, прежде чем приступать к новым.

— Сколько у нас доз? Вот этого? — Волленштейн постучал пальцами по открытому перед ним журналу.

— Не будет и двух десятков, — ответил Ниммих.

Волленштейн вновь посмотрел на журнал, на колонки и ряды чисел, имен и дат. Имена были еврейские. Интересно, как звали ту маленькую девочку? Сара? Рахиль?

— Приготовь еще, — распорядился он, отрывая глаза от журнала. — Пусть работа идет круглые сутки. Если нужна помощь, возьмите себе в помощь Трауготта и Фрессе. Я хочу, чтобы этого было произведено как можно больше, — с этими словами Волленштейн указал на бутыль с бурлящей внутри жидкостью. — И как можно быстрее.

— Слушаюсь, герр доктор, — ответил Ниммих, кивая.

В моем распоряжении всего четыре дня, подумал Волленштейн. А чтобы довести дело до конца, нужно поднять в воздух «мессершмитты» и «юнкерсы» и под покровом ночи распылить бациллы над Южной Англией, над гарнизонами и портами, где сосредоточены миллионы солдат. В противном случае Гиммлер отнимет у меня результаты моих трудов и отдаст их Каммлеру.

Господи, с какой великой радостью он засунул бы Печника в одну из построенных им же печей, подумал Волленштейн. Это бы решило все его проблемы.

Глава 10

Бринк вдохнул запах амбара, и в какой-то момент ему показалось, будто он наяву видит перед собой молчаливого старика-голландца, своего деда. Как тот сидит на невысокой скамеечке, тягая за соски вымя одной из своих трех тощих коровенок. Деда давно нет в живых, а вот запах остался в памяти. Запах навоза, соломы, сладковатый аромат свежего сена, пыльного зерна. Он, словно табачный дым, вдохнул полную грудь этих запахов, ощущая на языке их вкус, и на минуту закрыл глаза.

А когда открыл, то обнаружил, что никаких животных в сарае нет. Ни коров, ни другой, мелкой живности. Зато в нем стоял грузовик, с налипшей на колеса грязью. Впрочем, грязь уже успела высохнуть и теперь коркой покрывала шины колес. Вместо затянутого брезентом кузова на грузовике был установлен огромный ящик.

Бринк прошел в угол — там Уикенс нагреб охапку сена, чтобы устроить нечто вроде лежанки, — и посмотрел на Эггерса.

— Отвали, — произнес тот и попробовал вымучить улыбку, однако в конечном итоге лишь заскрежетал от боли зубами.

— Сделайте хоть что-нибудь, — произнес Уикенс, отрывая взгляд от раненого приятеля.

Бринк взял руку Эггерса. По дороге от скал он наложил раненому давящую повязку. Увы, за это время бинт уже насквозь пропитался кровью. Ручейки крови вытекали из-под повязки наружу, Эггерсу на запястье. Рука была сломана. Бринк нащупал длинный, толстый валик в том месте, где ей полагалось быть гладкой и плоской.

— Есть еще бинты? — спросил он.

— Это последний, — ответил Уикенс.

— Джуни, пусть этот пидор только еще раз меня тронет, — почти прошептал Эггерс.

Бринк ощущал на себя взгляд Уикенса. Впрочем, и взгляд Аликс тоже. И потому опустился на колени, снял бинт и ощупал края раны. Та была полна крови. Эггерс простонал и попробовал слегка отодвинуться. Пуля прошла навылет, раздробив локтевую кость, а может, даже обе — и локтевую, и лучевую. Не исключено, что пуля задела локтевую артерию, хотя причиной обильного кровотечения могло также стать нарушение мягких тканей. Выходное отверстие было шириной дюйма в полтора. Эггерсу в известном смысле повезло: кость изменила траекторию пули — иначе та наверняка вошла бы ему в грудную клетку. Ткань рубашки была порвана, повторяя кривой путь пули между рукой и телом, пока кусочек свинца искал, где бы ему выйти наружу.

— Он потерял много крови, — сказал Бринк. Пока он осматривал рану Эггерса, руки его даже не дрогнули. Спасибо Нолзу и тому парню на торпедном катере — старые навыки врача быстро возвращались к нему. Взяв у Уикенса санитарную сумку, которую тот извлек из своего рюкзака, Бринк нашел пакетик сульфанида, надорвал бумажную упаковку и обильно посыпал порошком рану — и входное, и выходное отверстия. Затем оторвал полоску ткани от нижней рубашки Эггерса, а также подкладку его пальто и все это плотно закрутил вокруг раны, а для прочности закрепил сверху шнурком от ботинок. Уикенс вытряхнул пыльное одеяло, которое нашел в углу сарая, и накрыл им раненого.

Заметив в санитарной сумке Уикенса шприц с морфином, Бринк вытащил и его. Увы, дыхание Эггерса уже стало частым и поверхностным. У старика начинался шок. Морфин может снять боль, но и убить раненого тоже может. И Бринк сунул шприц в карман пальто.

Он сел, оперевшись на пятки, и неожиданно понял, что будет с Эггерсом независимо от того, приложит он усилия к его спасению или нет. Без надлежащей медицинской помощи старик умрет. Рана и длительная ходьба лишили его последних сил. Возможно, он протянет еще пару дней, но это самое большее. А потом неизбежный конец. Болевой шок или инфекция сделают свое дело.

— Сделайте хотя бы что-то, — повторил Уикенс. В его голосе слышалась слезная мольба.

— Все медикаменты были в моей сумке.

— Тогда почему ты не держал ее как следует, ты, грязный ублюдок! — огрызнулся Уикенс и, схватив Бринка за пальто, рывком заставил подняться на ноги. — От тебя никакой пользы, Бринк. Ты для нас обуза, вот ты кто такой. Это тебе зачем-то понадобилось вставать на скале в полный рост, ты, безмозглый идиот, это из-за тебя Сэм схлопотал пулю! — орал Уикенс, брызжа слюной.

В какой-то момент Бринк подумал, что англичанин его ударит.

— Сделай хотя бы что-то! — крикнул в очередной раз Уикенс и притянул Бринка за ворот пальто почти вплотную к себе. Теперь они смотрели друг другу в глаза.

Бринк уперся англичанину рукой в грудь и, что было сил, оттолкнул от себя. Уикенса он не боялся. Как можно кого-то бояться, когда есть куда более страшный враг, и этот враг наверняка уже разгуливает по его телу.

— Я сделал все, что мог в этой ситуации, — произнес он.

— Джуни, — прошептал Эггерс. Лицо его было бледным, как полотно.

— Сэм, помолчи, прошу тебя, — ответил Уикенс с нежностью в голосе и вновь опустился рядом с раненым.

— Чертовы лягушатники, Джуни, — тихо произнес старик. — Говорил я тебе, что они нас угробят.

— Если мы отвезем его к врачу, у которого есть необходимый инструмент, то кровотечение еще можно будет остановить, — сказал Бринк. — А еще ему нужна кровь. Переливание. Возможно также, что ему придется ампутировать…

— Не хватало еще, чтобы этот ублюдок оттяпал мне руку! Скажи этому недоумку, чтобы он заткнулся, — прошептал Эггерс. Его голос звучал еле слышно, словно далекое эхо чьих-то слов. — Прошу тебя, Джуни.

— Не волнуйся, я ему не позволю, — успокоил товарища Уикенс. — Он к тебе даже пальцем не притронется, клянусь тебе.

В его голосе больше не было ни злости, ни раздражения.

Эггерс его не услышал, потому что впал в забытье.

Бринк подошел к грузовику и опустился на земляной пол, прислонившись спиной к грязному колесу. Аликс тотчас повернулась к нему. Сама она сидела на перевернутом ведре и аккуратно чистила ножом яблоко. Лезвие ножа было длинным, дюймов семь-восемь. Это был тот самый нож, который Уикенс всадил на скалах немцу в грудь. Кожура свисала с яблока длинной спиралью.

— Il va mourir? N’est ce pas? — спокойно спросила она.

В солнечных лучах, проникавших сквозь щели в досках, она показалась Бринку красавицей, хотя тон ее вопроса заставил его внутренне содрогнуться.

— Он умрет? — повторила она вопрос, после чего с хрустом откусила яблоко.

Бринк потер правую ногу над краем башмака — ныло то самое место, где в тридцать седьмом у него случился перелом.

— По-моему, он умрет, — задумчиво сказала Аликс, продолжая грызть яблоко. От спокойствия в ее голосе у Бринка по спине побежали мурашки. Он закрыл глаза и в следующий миг услышал, как огрызок приземлился где-то среди травы. — Где твоя сумка? — поинтересовалась Аликс. — Та, что с медикаментами?

Бринк даже не стал открывать глаз.

— На дне моря, — буркнул он.

Молчание, затем новый вопрос:

— Те таблетки, которые ты мне дал, чтобы я не заболела. Их тоже больше у тебя нет?

— Нет, — ответил Бринк, не открывая глаз. И таблетки, и бесценный А-17, шприц, иглы и все остальное, что еще могло спасти Эггерсу жизнь, сейчас покоятся на морском дне.

— Comme lui, je vais mourir,[23] — заметила Аликс.

Бринк открыл глаза и посмотрел на нее. Нет, не больничные стены придавали ее глазам зеленый цвет. Их яркая зелень была сродни зелени полей на рассвете июньского дня. Его рука вновь потянулась к ее волосам, и на этот раз девушка не отпрянула.

В этом отношении она была почти как Кейт. А Кейт не ведала страха. И не боялась показаться умнее окружавших ее мужчин. Именно это ее качество и привлекло к ней Бринка. Но у Кейт был один недостаток: ее бесстрашие завело ее слишком далеко. Она тестировала актиномицин на самой себе, а все потому, что ничего не боялась. И хотя у Бринка имелись относительно препарата серьезные сомнения, она отказывалась слушать его доводы.

И теперь он надеялся, что Аликс все-таки его выслушает.

Нет, конечно, Аликс не Кейт. Та была посимпатичнее. Ее каштановые волосы вскружили голову не одному мужчине. Зато Аликс ничего не стоило сигануть с катера в море и доплыть до берега. Более того, она не испугалась даже такого громилу, как Уикенс, и бросилась вдогонку за немцами. Несмотря на все ее мужество, Кейт вряд ли бы решилась на такие подвиги.

— Ты не умрешь, — возразил Бринк, медленно поднимаясь с места, и перешел в угол, туда, где рядом с Эггерсом сидел Уикенс. Подняв с пола брезентовую сумку, он вытряхнул из нее картонную коробку размером в полпачки сигарет. Сульфадиазин. Восемь таблеток, так было написано на ней.

— Второй аптечки нет? — спросил он, и Уикенс отвернулся от раненого товарища.

— Нет, — ответил он. — Что ты задумал?

— Хочу их принять.

— Они нужны Сэму.

— Ей они нужны еще больше, — возразил Бринк, кивком указав на опрокинутое ведро, на котором сидела Аликс. Их разговор остался ей непонятен, так как шел по-английски.

Уикенс схватил руку Бринка с зажатой в ней коробочкой с таблетками. Лапища англичанина была подобна железным тискам.

— Немедленно отдай, — рявкнул он и еще сильнее сдавил Бринку руку. Впрочем, уже в следующий миг отпустил.

— Что ты за врач, если ты не можешь помочь человеку с обыкновенной раной?

— Хороший врач, — спокойно возразил Бринк.

— Тогда покажи, на что ты способен.

— Если ты хочешь, чтобы я сидел рядом с ним, хорошо, я посижу. Я даже могу вправить ему перелом. Но сверх этого — ничего.

— Тогда проваливай к чертовой матери, слышишь? — огрызнулся Уикенс.

Бринк отошел назад к Аликс, вскрыл коробочку и, вытряхнув из нее две таблетки, положил их в ладонь девушке. Коробку с оставшимися он сунул в карман своего поношенного пальто.

— Сколько их еще осталось? — спросила Аликс, глядя на таблетки.

— Шесть.

— Их достаточно для того, чтобы?..

— Не знаю.

Аликс, не запивая, проглотила первую.

— Что вы здесь делаете, месье?

— Фрэнк, — поправил он ее. — Называй меня просто Фрэнк.

— Почему ты здесь? — спросила она и поморщилась, стараясь проглотить застрявшую в горле таблетку. — Ты здесь для того, чтобы лечить тех, у кого… чума? — впрочем, она тотчас сама же ответила на свой вопрос. — Не думаю. Без той сумки…

— Я занимаюсь поисками лекарства, — ответил он как можно тише, чтобы его не услышал Уикенс. Иногда лучше сказать правду, хотя в последние годы он почти никогда этого не делал. — Боши… — начал он и запнулся, чувствуя, как она буквально пожирает его своими зелеными глазами. — Мне кажется, боши уже разработали лекарство, способное побороть чуму.

— И это лекарство, — Аликс взяла из ящика еще одно яблоко, пару секунд покатала его в ладонях, затем подбросила вверх. Рука Бринка машинально дернулась следом, и яблоко шлепнулось ему прямо в ладонь. — Где оно?

Ответ на этот вопрос предполагал очередную порцию правды.

— Не знаю. Спроси лучше твоих друзей. Им наверняка что-то известно.

Аликс покачала головой.

— Кто производит чуму, тот производит и лекарство, — сказал Бринк.

— Ты это точно знаешь или просто так считаешь?

— Я так считаю, — ответил Бринк, пожимая плечами.

Аликс несколько секунд пристально смотрела на него, затем кивнула.

— Я отведу тебя к Клаветту, — сказала она. — Это мой товарищ по подполью. Возможно, он знает, откуда взялись эти евреи. И если то, что ты говоришь, правда, то нам с тобой нужен один и тот же бош.

С этими словами она достала из ящика еще одно яблоко и надкусила его. В следующее мгновение из угла донесся голос Уикенса.

— Послушай, доктор, — сказал он по-английски, — если Сэм умрет, я тебя пристрелю. Имей в виду.

— Что он сказал? — поинтересовалась Аликс.

Бринку тотчас вспомнилось, как ее отец дыхнул ему в лицо, и ничего не ответил. Вместо этого он снял с мизинца левой руки полоску пластыря. Два дня. Он прилепил пластырь к грязному серому камешку и зашвырнул его под грузовик.

Дом Пилонов располагался почти рядом с центральной площадью городка. Простая каменная постройка. По бокам от крыльца — по ящику с красными геранями. Как и все другие дома на этой вымощенной булыжником улочке, этот был с обеих сторон зажат соседними.

Из дверей дома, расположенного чуть дальше по улице, вышла женщина. На плечах — шаль, у ног — белая собачонка. Терьер заметил их первым и, несмотря на небольшие размеры, тотчас принял боевую стойку и тявкнул. Его лай эхом прокатился по пустой улице. Женщина обернулась и пристально посмотрела в их сторону. Кирн поспешил в приветственном жесте приподнять поля шляпы и даже улыбнулся. Впрочем, не похоже, чтобы женщина купилась на его улыбку. Здесь уже наверняка знали, кто он такой и что ему нужно, и потому она смерила его колючим взглядом. Собачонка не сдвинулась с места и продолжала лаять.

Жандарм не стал подниматься на крыльцо. Кирн здоровой рукой вытащил из кармана вальтер и пару раз стукнул рукояткой в дверь. От ударов на ступеньки крыльца, словно снежинки, посыпались хлопья отшелушившейся красной краски. Ответа не проследовало. Тогда Кирн стукнул снова, чем вновь вызвал красный «снегопад».

— Их нет дома, — проблеял Лезе.

Нет, в доме явно кто-то был. Кирн слышал за дверью какие-то звуки. Он опустил пистолет стволом вниз, но убирать палец со спускового крючка не стал. Предохранитель тоже был снят.

Наконец дверь приоткрылась на тоненькую щелочку, и в просвет показалось лицо. Женское лицо.

— Слушаю вас, — сказала хозяйка дома, глядя сначала на Кирна, затем на Лезе.

— Откройте дверь! — приказал Кирн. Но женщина, заметив в его руке вальтер, наоборот, поспешила прикрыть дверь. Впрочем, Кирн успел ей помешать — просунул в дверной проем ногу, затем плечо.

— Что вам надо? — спросила женщина, пятясь. Она была невысокой и коренастой. Темные волосы гладко зачесаны назад, лишь на одном виске выбилась непослушная прядь. На вид — как минимум лет под пятьдесят. Жизнь, полная забот и тревог, наложила на лицо свой неизгладимый отпечаток.

— Ваш муж. Где он? — спросил Кирн. Где-то внутри дома заплакал ребенок. Женщина продолжала пятиться. Кирн продолжал наступать на нее, хотя и не спешил подходить слишком близко. Если муж этой женщины нашел евреев Волленштейна и переправил их в Англию, кто знает, может, она тоже заражена.

— Я… я не знаю, где он, — заикаясь пролепетала хозяйка дома. Взгляд ее был по-прежнему прикован к вальтеру.

— Лодки вашего мужа нет у причала. Надеюсь, вы в курсе? Он ушел в море в среду. А сегодня у нас суббота.

Ребенок поднял рев. Кирн помахал вальтером, делая женщине знак пройти дальше. Лезе последовал за ними. Мадам Пилон провела их по короткому коридору в кухню. За длинным старым столом в центре помещения сидел мальчишка лет десяти и медленно жевал кусок хлеба. Другой мальчонка, помладше, сидел на полу в углу рядом с дверью, обхватив руками голову, и то хлюпал носом, то ревел во весь голос. Когда они вошли в кухню, он поднял на Кирна покрасневшие от слез глаза. Никто из обитателей дома не производил впечатление больного. В кухне было чисто, пахло недавно испеченным хлебом.

— Я слышал, что ваша дочь тоже куда-то исчезла, — продолжил допрос Кирн.

— Я не видела их со среды, — ответила хозяйка дома. — Они вместе со всеми отправились в море и не вернулись.

— А где евреи, которых они нашли?

Казалось, он не просто задал ей вопрос, а наотмашь ударил рукояткой вальтера по лицу. Женщина побледнела и поспешила уцепиться за край стола.

— Значит, это не слухи. Они действительно нашли евреев, — ухмыльнулся Кирн. — Больных евреев, насколько мне известно.

— Я не знаю, о чем вы говорите.

Мальчишка за столом продолжал жевать хлеб, глядя на Кирна какими-то пустыми, безжизненными глазами. Кирн бросил взгляд на второго — того, что сидел на полу. Мальчонка вздрогнул. Похоже, он был напуган не меньше, чем его мать. Но старший от него явно не ждал в будущем ничего хорошего.

— Только не надо мне лгать, — сказал Кирн.

Похоже, женщина успела побороть в себе страх.

— Я не знаю, где мой муж. Он ушел в море и не вернулся.

Кирну уже порядком поднадоел этот разговор. В конце концов, он не из гестапо. Он всего лишь полицейский, и терпение его на исходе. Шагнув в угол, он правой рукой схватил за ворот младшего мальчонку и рывком поставил на ноги. На всякий случай повернув его к себе спиной, чтобы, не дай бог, этот гаденыш не дышал ему в лицо, он приставил к виску ребенка дуло вальтера. Ребенок всхлипнул раз, другой, затем зашмыгал носом.

— Куда делся ваш муж вместе с евреями? — спросил Кирн, будучи в не силах посмотреть женщине в глаза. Тем не менее пистолет от виска мальчика он не убрал.

Лицо ее сделалось красным, лежащая на столе ладонь задрожала.

— Прошу вас, не трогайте его, — прошептала женщина.

Лезе что-то пробормотал, но Кирн сделал вид, что не услышал.

— Ваш муж. Его лодка. Больные евреи, — произнес он. Дуло вальтера по-прежнему упиралось мальчонке в висок. Мальчишка попытался вывернуться, но Кирн удержал его на месте.

— В Англии, — тихо произнесла мадам Пилон и разрыдалась. Где-то в середине рыданий она сумела пробормотать слова «Аликс», «среда», «Англия».

— Вы уверены? — уточнил Кирн.

Женщина кивнула и вновь прошептала: «Англия».

Значит, Англия.

Мальчонка, которого он держал одной рукой, сумел-таки повернуться к нему лицом. Кирн тотчас ощутил на себе его влажное, надрывное дыхание и поспешил отпустить. Мальчишка же бросился к матери и прижался к ее простому синему платью. Кирн вытер лицо рукавом шинели и вновь направил вальтер, на этот раз на женщину.

— Черт бы вас побрал! Тоже мне, любители евреев! — рявкнул он. — Из-за вас теперь по всему побережью гуляет чума!

С этими словами он наставил пистолет ей в лицо. Дуло замерло в считаных сантиметрах от ее носа. Глаза женщины сделались огромными от ужаса, однако просить пощады она не стала. Кирн вторично вытер лицо.

Сидевший за столом мальчишка негромко, но четко произнес «бош». Кирн тотчас обернулся к нему, и их взгляды встретились. Если война продлится еще несколько лет, из этого сопляка наверняка вырастет еще один маки.

Сначала Кирн подумал, а не потянуться ли ему через стол и не врезать ли как следует маленькому нахалу, чтобы в следующий раз знал, что говорит, но вместо этого выдержал паузу. В конце концов, не евреи виноваты, если этот мальчишка болен. Виноват Волленштейн. Бош. Все верно. Враг им всем Волленштейн. И он вновь посмотрел на мать и детей.

— Кто им помогал? — спросил он. — Не могли же они вдвоем своими силами погрузить всех евреев в лодку и переправить их в Англию.

— Я не знаю, клянусь вам, — произнесла мадам Пилон, пытаясь подавить икоту.

— Вам явно что-то известно.

— Нет. Клод мне никогда ничего не рассказывал. И не называл ничьих имен. Мне это тоже ни к чему знать…

Кирн заглянул в ее зеленые глаза и понял, что она лжет. В эти минуты ему страшно хотелось закурить, чтобы перебить неприятный привкус во рту, точно такой же, как и тогда, когда он заглянул в кузов «даймлера». И как бы ни было ему неприятно, но иногда полицейский вынужден прибегать к силе.

— Если вы мне не скажете, обещаю, я сделаю вам больно. Вам и вашим детям, — угрожающе произнес он.

Женщина еще крепче прижала к себе сына.

— Аликс, — произнес сидевший за столом мальчишка.

— Аликс, — машинально повторил Кирн. Мать тотчас прекратила икать.

— Вам нужна Аликс. Потому что она руководит здесь подпольем, — взгляд мальчишки по-прежнему оставался безжизненным. Может, в конце концов, из него не выйдет маки, подумал Кирн. Ведь он только что предал родную сестру. Возможно, у него иные планы.

Кирн опустил пистолет и кивком велел мальчишке продолжать.

— Не говори ему ничего, Жюль! — прикрикнула на него мать.

Мальчишка убрал со лба прядь волос.

— Но ведь отец мертв. Теперь он на дне моря вместе с Аликс.

— Жюль!

— Мама, заткнись, — огрызнулся в ответ мальчишка. Голос его звучал сталью. От этого голоса, от этого взгляда Кирну на какой-то миг сделалось не по себе. Нет, из этого сопляка когда-нибудь точно выйдет преступник. Тем не менее мать прислушалась к его словам и умолкла.

— Я знаю друзей отца и сестры, — продолжал мальчишка. — Они вместе играли в белот.

Кирн вопросительно посмотрел на Лезе.

— Карточная игра, — буркнул француз.

— Она ничего не знает, — добавил Жюль, покосившись на мать.

Интересно, подумал Кирн, отдает себе эта женщина отчет в том, в кого превратится ее сын, когда вырастет?

— Зато я знаю все. Аликс закопала радиопередатчик в саду. Если хотите, я могу показать вам это место.

Кирн отрицательно покачал головой.

— Я следил за ними, когда они играли в белот, и знаю, кто еще состоит в их ячейке.

Кирн направил пистолет на мальчишку. Этого гаденыша следует пристрелить, причем сейчас же, прежде чем у его матери случится разрыв сердца.

— Я отведу вас к ним, — сказал мальчишка, даже не мигнув глазом. — За тысячу франков.

— Жюль! Прекрати…

— За тысячу франков я вас к ним отведу.

— Жюль! Нет!

— Мама, откуда у нас на столе берется хлеб? — спросил мальчишка, глядя на мать полным ненависти взглядом. — Тысяча франков.

— Жюль, если скажешь еще хоть слово!..

— Отца больше нет, мам. Аликс тоже. Так что никто больше не ноет из-за этого дурака Анри, — как ни в чем не бывало гнул свое Жюль. — Они оба утонули — и она, и отец.

Кирн покачал головой и посмотрел на юного предателя.

— У меня нет тысячи франков, — сказал он и сунул вальтер в карман. Пистолет вряд ли поможет ему узнать то, что он хочет узнать, в отличие от денег. Ему стало жаль мадам Пилон.

— Восемьсот, — сказал мальчишка. — И я скажу вам, кто забрал ваших евреев.

В голове у Кирна промелькнула мысль. Если старый рыбак и его дочь уплыли в Англию, к этому времени они либо достигли противоположного берега, либо утонули. Потому что назад они не вернулись.

А раз нет евреев, значит, нет и проблемы. Он так и скажет эсэсовцам. То есть сначала он отчитается перед СС, а затем можно взяться и за поиски любителей карточных игр.

— Мой Клод… — негромко произнесла женщина, по-прежнему прижимая к себе младшего сына. — Аликс.

Кирн отвел в сторону Лезе и приказал ему не выпускать эту женщину и ее детей из дома. Затем, не сказав и слова его обитателям, вышел вон. С силой — так, что на ступеньки крыльца вновь посыпались хлопья краски, — захлопнув красную дверь, он закурил. Наконец-то!

Белый терьер поджидал его через три дома. Хозяйка собачонки отсутствовала. Завидев своего врага, пес тотчас же бросился к Кирну и, как и в первый раз, вскинув передние лапы, залился лаем, как будто знал, что происходило до этого за красной дверью дома Пилонов.

— Прочь! — рявкнул на собачонку Кирн, но терьер и не думал его слушать. Наоборот, подошел еще ближе. — Прочь! — повторил Кирн, на этот раз по-немецки, но пес его не понял. Он явно не знал немецкого. Тогда Кирн бросил в него недокуренную сигарету. Окурок попал псу в нос. Терьер взвыл и, поджав хвост, бросился к своему дому.

«Черт, даже собаки лягушатников, и те ненавидят нас», — подумал Кирн.

С воздуха Нормандия под крылом «шторьха» казалась картинкой, нарисованной на бескрайнем холсте. Каменный амбар с высокой крышей, ферма, окруженная каменной стеной, ряды живых изгородей вокруг лоскутков полей, на которых видны черно-белые точки — пасущиеся коровы. Легкий самолетик потряхивало в утреннем воздухе. Тем не менее Волленштейну удавалось поддерживать небольшую высоту, с которой можно было спокойно пересчитать коров.

Он бросил взгляд через плечо Зильмана на ветровое стекло. Пропеллер превратился в размытое пятно, сквозь которое сложно было рассмотреть, что там впереди. Затем их самолет снова тряхнуло.

— Выше! — крикнул он пилоту в спину.

Зильман покачал головой и что-то крикнул в ответ, после чего ткнул вверх пальцем. Волленштейн скривил шею, пытаясь рассмотреть, что там вверху, за стеклянным колпаком кабины, но там ничего не было, кроме неба и редких облаков. Погода была прекрасной. Интересно, и чего еще ждут союзники?

«Шторьх» накренился влево, описывая небольшую дугу, и взял курс на северо-запад вдоль реки Мердере. Обычно в ширину она не более нескольких метров, но сейчас разлилась на целый километр, если не больше. А все потому, что какие-то умники решили во время прилива открыть шлюзы, и океанская вода устремилась против течения, а когда начался отлив, то снова их закрыли. В результате речушка разлилась по близлежащим полям. Зато теперь, было ему сказано, сюда не рискнет сунуть нос ни один парашютист. Единственной сушей посреди этого искусственного моря теперь был лишь мост в Шеф-дю-Пон и дорога на сваях над болотами.

Проводить пробный полет днем было довольно рискованно, но выбора у Волленштейна не было. Крайний срок, данный ему Гиммлером, истекал через четыре дня. Не хотелось бы, чтобы кто-нибудь засек его «шторьх». В этом случае народ наверняка задастся вопросом, что, собственно, делает здесь этот голенастый самолетик. И ответ на этот вопрос неизбежно приведет к нему. Впрочем, залитые водой болота были самым безлюдным местом на всем Котантене.

— Сбрось скорость! — крикнул Волленштейн. Рука Зильмана легла на панель управления, и грохот мотора сделался тише. — Медленнее! — повторил свой приказ Волленштейн, высунувшись из-за спины пилота, чтобы взглянуть на приборную доску. Стрелка застыла на отметке «восемьдесят». Зильман закрыл дроссель, и стрелка переместилась на отметку «шестьдесят». Внизу на солнце поблескивала разлившаяся до необъятных размеров река.

— Открывай бак! — крикнул Волленштейн, и рука Зильмана снова потянулась к панели управления слева от него. Волленштейн повернулся на сиденье — он не стал пристегивать ремней безопасности, — чтобы посмотреть назад через стеклянный колпак кабины. Сначала он ничего не увидел, но через несколько секунд воздух позади самолета слегка окрасился красным.

Красная краска образовала тонкое облако, которое извивающимся шлейфом тянулось за «шторьхом». Отлично.

— Ниже!

Зильман кивнул, и «шторьх» опустил нос. Самолет подскакивал и дребезжал, но всякий раз, когда Волленштейн оглядывался назад, следом за крылатой машиной, расширяясь на конце до сотни метров, тянулся шлейф красноватого тумана, который затем медленно опускался на воду. Отлично.

Через плечо Зильмана Волленштейн увидел железнодорожную эстакаду. Прямой, словно стрела линией, она пролегла над залитой водой местностью. К северо-западу от нее крошечной точкой темнела какая-то деревня. Волленштейн сверился с картой. Ля-Фьер.

Он смешал краску с квасцами и глиной, затем перемолол ее в порошок, сходный, по его мнению, с порошком чумной культуры. Убедившись, что распылитель работает нормально, он придумал идею дисперсии. Напоследок обернувшись назад, чтобы окончательно убедиться, что все в порядке, Волленштейн заметил в красном шлейфе первое зияние, длиной около двадцати метров. Возможно, в баке закончился порошок.

— Бак пуст? — крикнул он Зильману. Пилот посмотрел на датчик и покачал головой.

— Полон еще на четверть! — последовал ответ.

Волленштейн обернулся еще раз. Красный шлейф то тянулся, то исчезал. «Шторьх» продолжал подскакивать в воздухе. Волленштейн откинулся на спинку сиденья. Тонко перемолотый порошок слежался и слипся, как тальк на руках, и перестал поступать в сопла. Тем не менее эта смесь продержалась рыхлой дольше всего — восемь минут. Он специально засек время. Что ж, очень даже неплохо.

Обернувшись, на всякий случай, назад, он вновь увидел в воздухе красную взвесь. Значит, сопла все-таки не забиты.

— Возвращаемся? — спросил у него Зильман.

— Да! — выкрикнул в ответ Волленштейн и вновь повернулся лицом вперед. — Закрывай вентили.

Зильман ничего не сказал, однако «шторьх» встрепенулся и поднял нос. Левое крыло ушло вверх, правое — вниз. Волленштейн устремил взгляд сквозь размытое пятно пропеллера, выискивая глазами пятачок твердой земли, где можно совершить посадку. Ага, вот и он. Узкая полоска, прорезанная через кривые стены живых изгородей.

— Ниже! — крикнул он. «Шторьх» сбросил высоту, и Волленштейн больно стукнулся головой о колпак. Впрочем, обращать внимание на боль было некогда. Пошарив под сиденьем, он вытащил оттуда осветительную бомбу и, убедившись, что та исправна, толкнул в небольшое окно рядом с собой. В кабину со свистом тотчас ворвался поток воздуха.

— Сбрось до шестидесяти! — крикнул он Зильману, и мотор с рокота перешел на скрежет.

Впереди уже виднелась взлетно-посадочная полоса. До нее оставалось не больше километра. Солнце играло по полю слепящими бликами — то там, то здесь, отражаясь в стеклянных пластинах, которые он установил в траве на деревянных подставках. Ему пока еще не были видны люди, которые наверняка сейчас находятся на летном поле. Но в том, что они там, он не сомневался.

Волленштейн выставил в окошко широкое дуло ракетницы, взвел затвор и нажал на спусковой крючок. Прочерчивая в небе зеленый след, осветительная ракета унеслась прочь от «шторьха» — сигнал для тех, кто был на земле, посмотреть в небо.

— Включай вентили! — крикнул пилоту Волленштейн и снова обернулся назад. За самолетом, на подлете к летному полю, вновь протянулся красный шлейф. Шасси пока что не касались земли, однако уже задевали верхушки дубов на южном краю взлетно-посадочной полосы. Волленштейн отвернулся к боковому окну — хотел проверить, правильно ли Пфафф расставил людей. Увы, как он ни тянул шею, так ничего и не увидел. — Отключай вентили, — крикнул он Зильману, — и иди на посадку! Слышишь?

Зильман резко развернул самолетик. Нос крылатой машины сначала дернулся вверх, затем вновь опустился. Желудок Волленштейна повторил его движения. Зильман потянул на себя рычаги и посадил «шторьх» на траву. Самолет подкатился к дубу и замер. Как только колеса прекратили вращение, Волленштейн поднял стеклянный колпак и спрыгнул на траву.

Одна из стеклянных пластин находилась от них всего в десятке метров. Он взял ее с подставки, на которой она лежала примерно в метре над травой, и наклонил так, чтобы солнце высветило частички красной краски. Ему показалось, что он заметил легкий красный налет, хотя и не был до конца уверен. Черт, угораздило же его забыть лупу! Тем не менее нетерпение взяло верх. Волленштейн плюнул на пластинку и кончиком пальца растер слюну. Розовая, никаких сомнений. Прекрасно. Превосходно.

Пфафф поспешил к нему, но, не дойдя пары метров, остановился. Волленштейн впервые обвел взглядом летное поле и сосчитал расставленных на нем солдат. Шестнадцать, как и было приказано.

— Штурмбаннфюрер! — обратился к нему Пфафф. Через плечо у него болтался автомат.

— Где ваш лоскут? Он при вас? — спросил Волленштейн. Пфафф кивнул и извлек из кармана квадратный кусок ткани, чистый и ослепительно белый в лучах солнца, потому что был вырезан из полотняной простыни самого Волленштейна.

— Прямо сейчас? — спросил Пфафф. Волленштейн кивнул. Унтерштурмфюрер поднес лоскут к носу и высморкался.

— Еще раз. Сильнее, — велел Волленштейн. Пфафф высморкался снова.

Волленштейн жестом велел показать ему результат.

— А теперь сплюньте, — приказал он, беря из рук Пфаффа лоскут. Унтерштурмфюрер извлек из кармана еще один кусок белой ткани, поднес его ко рту и сплюнул.

Волленштейн внимательно изучил первый лоскут. В центре его был комочек слизи, прозрачный, лишь с легкой желтизной. Он посмотрел на Пфаффа.

— Здесь ничего нет.

Пфафф переминался с ноги на ногу, рассматривая лоскут, в который только что сплюнул. Когда же он наконец поднял свои поросячьи глазки, то не осмелился посмотреть Волленштейну в глаза.

— В чем дело?

— Штурмбаннфюрер, простите. Наверно, я старался не дышать, — скороговоркой выпалил он. — Простите меня, я не нарочно. Оно само так получилось.

— Я же сказал вам, что это проверка, — рявкнул Волленштейн. Господи, что за трус.

— Я знаю, что вы сказали. Но не лучше было бы вместо нас использовать евреев?

Волленштейн покачал головой и подошел к ближайшему солдату, Рибе, который сидел в траве в двадцати метрах от центра взлетно-посадочной полосы. Нет, евреи здесь не подойдут, подумал Волленштейн. Евреи слишком больны и еле передвигают ноги. К тому же те, кому сделаны уколы, вряд ли стали бы глубоко дышать, особенно после того, как порошок просыпался им на головы из щелей в потолке. Тогда они так перепугались, что от страха колотили кулаками по стенам лаборатории до тех пор, пока не сбили руки в кровь.

— Сморкайся, — приказал Волленштейн, и солдат поднес к носу белый лоскут. Высморкавшись, он осторожно взял кусок ткани за уголок и передал его Волленштейну.

Пятно слизи на лоскуте было красным. Волленштейн присмотрелся внимательнее. Нет, конечно, не ярко-алым, как бывает при носовом кровотечении. Скорее розоватым, как уши у белых котов. Тем временем Рибе сплюнул во второй лоскут. Волленштейн изучил и его. Слюна была пусть и не красноватой, но уж точно бледно-розовой. Так что будь в баке под брюхом «шторьха» не краска, а порошок с бациллами чумы, этого количества было бы более чем достаточно, чтобы Рибе через три-пять дней почернел. Прекрасно. Просто прекрасно! Его распылитель работает!

На какой-то миг он подумал, а не пойти ли ему прямиком домой и позвонить в Берлин — в дом номер восемь на Принц-Альбрехтштрассе, длинное здание с серым фасадом, где несколько лет назад рейхсфюрер пригласил к себе в кабинет его и Гейдриха, и потребовать, чтобы его соединили с Гиммлером. Все готово, доложит он ему. В следующую безлунную ночь, скажет он Гиммлеру, «мессершмитты» и «юнкерсы» распылят отраву над Южной Англией.

Звонить в Берлин Волленштейн не стал. Вместо этого он, один за другим, обошел остальных солдат, заставил каждого высморкаться и продемонстрировать ему лоскут. Пятна на всех лоскутах были розовыми. Что ж, очень даже неплохо. И хотя насыщенность цвета была разной, — видимо, свою роль сыграл ветер, — даже такого малого количества было достаточно, чтобы превратить их всех в эфиопов.

Та же участь постигнет и чертовых америкашек и англичан, независимо от того, будут ли они ждать у моря погоды в своих лагерях по ту сторону Ла-Манша или попытаются высадиться здесь, в Нормандии.

Ощущая себя триумфатором, Волленштейн направился назад к «шторьху». Зильман отдыхал в тени самолета. Волленштейн приказал ему вернуться за штурвал, а сам устроился позади него, как и в первый раз.

Пока Зильман заводил мотор, Волленштейн разложил на коленях карту. Вытащив из кармана мундира толстый карандаш, провел линию от Шеф-дю-Пон до Квиневиля, а затем другую, на северо-восток вдоль всего побережья до самого Гавра. После чего сунул карту под нос Зильману.

— Полетишь этим курсом! — приказал он, перекрикивая рокот мотора. — Я хочу посмотреть побережье между этим местом и тем.

— Но ведь это по несколько часов в каждый конец!

Но даже препирательства Зильмана были бессильны охладить владевшее им ликование. Волленштейн рявкнул на пилота, чтобы тот взлетал. Зильман развернул самолет, открыл дроссель, и крылатая машина подпрыгнула в воздух. Через несколько минут под ними уже проплывал Клиневиль. Зильман направил самолет через прибрежную линию — внизу под брюхом «шторьха» замаячили поросшие травой дюны — и повел его вдоль берега курсом на юго-восток.

Теперь под ними тянулась песчаная береговая полоса, с рядами колючей проволоки и противотанковых заграждений — высокими шестами и сваренными из рельсов кубами. За первым рядом укреплений, если присмотреться, тянулись окопы и располагались пулеметные гнезда. «Шторьх» летел низко, не выше чем в ста метрах от земли, и Волленштейн даже сумел рассмотреть, как ему из окопов махали руками солдаты.

Самолетик подпрыгивал в теплом летнем воздухе. Волленштейн тем временем не отрывал глаз от береговой линии. Каждый отрезок, удобный для высадки, он обводил на карте красным кружком.

Может, и впрямь его Pasteurella pestis заставит англичан сидеть, не высовывая носа, в Англии? Если же они все-таки рискнут пересечь пролив и высадиться во Франции, он здесь встретит их во всеоружии, как только они начнут прыгать со своих катеров в воду.

Кирн вышел из каменного дома и кивнул застывшему у дверей часовому.

Капитан, который командовал ротой 2-го батальона 916-го полка 352-й пехотной дивизии, все еще отсутствовал на командном посту, который располагался в простом доме, фасадом выходящем на гавань. Однако его адъютант, молодой офицер, на вид даже младше часового, тотчас разрешил Кирну сделать по телефону все необходимые звонки, как только тот продемонстрировал ему жетон крипо.

Линия была полна шорохов и треска, что означало, что на пути сигнала был не один коммутатор. Голос на другом конце провода представился как унтерштурмфюрер Пфафф, после чего, дыша в трубку, сообщил, что доктора на месте нет. Но ему можно оставить сообщение. Кирн не стал этого делать. Ему не нужен переполох по поводу того, что случилось с евреями, и он сказал Пфаффу, что перезвонит позже. Попытку связаться с Волленштейном он повторил еще несколько раз, примерно через каждый час. Между второй и третьей попыткой состоялась небольшая трапеза — водянистое вино с черствым хлебом, зато с куском отменного французского сыра. Между третьим и четвертым звонком Кирн немного вздремнул у себя в номере, не снимая сапог и сжимая в левой руке верный вальтер.

Нет, конечно, ему ничто не мешало доехать до Волленштейна и лично сообщить ему результаты своих поисков, но тогда ему пришлось бы объяснять, откуда ему известно местонахождение лаборатории.

Кирн, полной грудью вдыхая солоноватый воздух, шагал вдоль причала, и в его ухе все еще звучал скрипучий голос Пфаффа. Рыбацкие лодки еще не вернулись — все, за исключением той, что оставалась стоять на приколе и накануне. Правда, сегодня она еще сильнее осела и накренилась к каменной стене причала. Рыбаки, что толпились здесь на рассвете, ушли в море вместе со своими лодками, и единственными представителями местного населения были лишь две француженки в креслах перед домом на углу. Несколько немецких солдат, сняв на полуденном солнцепеке каски, стояли, лениво прислонившись к низкой стене. Фельдфебель сначала с пеной у рта отчитал их за лень и никчемность, а затем велел возвращаться на берег на строительство заградительных сооружений.

Кирн посмотрел на часы. Неплохо бы нанести визит юному Пилону. Интересно, расскажет ему этот сопляк, где живут товарищи по подполью его отца и сестры, или нет? В принципе, ему ничего не стоит пообещать мальчишке сотню-другую франков.

Кирн зашел за угол. Впереди и чуть левее высилось второе по величине после казино здание городка, каменная церковь. Старый, тупорылый «рено» стоял там же, где он его и оставил, чуть дальше по улице, на ее правой стороне.

На открытом пятачке между церковью и рядом лавок было людно. В основном женщины, однако Кирн заметил несколько стариков и детей. Народ толпился у входа в полицейское управление. Лезе не был ему виден поверх их голов, но старикан точно где-то там. Где же еще ему быть? Вряд ли он следил за мадам Пилон и ее отпрысками, хотя именно так ему было велено.

Кирн остановился рядом с машиной и облокотился на радиатор. Тот моментально просел под его весом. До толпы у полицейского управления было недалеко, и Кирн различал отдельные голоса. Здоровую руку он сунул в карман. Пальцы тотчас нащупали рукоятку вальтера.

Кирн прислушался.

— Лезе, что сказал этот бош? — крикнула какая-то женщина.

— Ему нужны какие-то евреи, — раздался в ответ голос Лезе.

— Жюсо заболел?

— Какое там. Жюсо умер. Или ты еще не слышал?

— Гестапо!

Гул голосов заполнял собой улицу. Все говорили одновременно, пытаясь перекричать друг друга. Впрочем, вскоре края толпы начали постепенно редеть. Несколько мужчин зашагали мимо него в направлении гавани и причалов. Затем, крепко держа за руку маленькую девочку, мимо прошла какая-то женщина. Она почти тащила ребенка за собой. Низкорослый скрюченный старик с палкой в руке проковылял мимо Кирна с черепашьей скоростью — видимо, идти быстрее ему не позволяли больные ноги.

Кирна так и подмывало пробиться сквозь толпу и приставить вальтер к виску старого жандарма. Это мало что изменит, разве что поднимет самому ему настроение. Интересно, как вообще начался этот шум на крыльце, мелькнул в голове Кирна вопрос. Судя по всему, кто-то из жителей городка нашел мертвого Жюсо, где он оставил его лежать, укрыв одеялом, рядом с сараем. А евреи? Лезе наверняка слышал, как он нечаянно упомянул больных евреев в доме Пилонов. Что касается гестапо и всего остального, то лягушатники это явно домыслили сами.

Черт!

Кирн зашагал в сторону гавани, направляясь на командный пункт роты. Судя по всему, жители были готовы сняться с мест и бежать из городка. Кирн повернулся и бросился за помощью.

Аликс остановилась и прикрыла ладонью глаза. Полуденное солнце било прямо в лицо. С того места, где она стояла рядом с высокой искривившейся от времени яблоней, ей была отлично видна серая с зелеными потеками крыша церкви на центральной площади Порт-ан-Бессена. Она ходила этой дорогой бессчетное число раз, но никогда еще не была так рада сделать последние несколько шагов.

— Там твой дом? — спросил Фрэнк. Он потянул лямки рюкзака и тыльной стороной ладони вытер со лба пот.

— Да, там мой дом, — кивнула Аликс.

— Никаких домов, — буркнул Джунипер. В его рюкзаке лежал разобранный «стэн». Как и на Фрэнке, на нем был типичный костюм французского крестьянина — простая, поношенная одежда и стоптанные ботинки. — Нам нужно найти Жюсо, — сказал он, глядя на маячащий над деревьями шпиль церкви.

Еще в сарае Тардиффов Уикенс спросил, есть ли в городке врач, у которого наверняка найдутся нужные Эггерсу лекарства. И тогда Аликс рассказала ему про Жюсо, который жил по соседству с прибрежными скалами к западу от городка. После полудня они оставили Эггерса одного в сарае. Он так и не пришел в сознание. Джунипер не хотел бросать товарища, однако в конце концов согласился. Правда, на всякий случай, если Эггерс придет в себя, оставил рядом с ним еду и воду, а также тяжелый черный револьвер, после чего нежно пожал старику руку. «Ко мне он никогда так не прикасался», — подумала Аликс.

Пять километров до Порт-ан-Бессена они преодолели без приключений. Лишь один раз им навстречу попалась колонна марширующих бошей — из тех, что вечно дозором обходили прибрежные поля и леса, но они вовремя успели юркнуть в густой кустарник.

Услышав в небе гул мотора, Аликс подняла глаза. На западе, едва не задевая брюхом верхушки деревьев, со стороны Порт-ан-Бессена, летел крошечный самолетик. Сначала он взял курс к тому месту, где была дорога, по которой они шли, покидая городок, а потом полетел вдоль нее. Очевидно, дорога служила ему ориентиром. На нижней стороне узких зеленых крыльев были хорошо видны квадратные черные кресты. Рокоча мотором, самолет пролетел у них над головами, держа курс на юг. Аликс проводила его взглядом, а когда повернулась, то увидела, что Джунипер поспешил уйти с дороги и укрылся под развесистой яблоней.

— Знаешь, это может вызвать подозрения, — сказала она ему.

— Вы заметили? — спросил Фрэнк. Он остался стоять на дороге, глядя вслед самолету. Тот, задевая брюхом верхушки деревьев, летел над полями на юг.

— Что именно? — уточнил Уикенс, выходя из-под яблони.

— Бак у него под брюхом. Вы его разглядели?

Самолет описал над деревьями такую крутую дугу, что едва не коснулся одним крылом земли.

— По-моему, он ищет ровное место, где бы ему приземлиться, — высказал предположение Джунипер.

— Может, он ищет нас? — предположила Аликс.

Уикенс пожал плечами.

— Вряд ли, — ответил Фрэнк. — У него под брюхом бак и еще какая-то штуковина под крыльями.

Самолет нырнул за верхушки деревьев и больше не появился. Возможно, как сказал Джунипер, совершил где-то посадку.

Впрочем, какая разница, подумала Аликс и решительно зашагала дальше. Чем ближе к дому, тем тверже и шире делался ее шаг. Мужчины едва поспевали за ней. Стоило им пройти ивы, росшие вдоль края последнего поля, как сельская дорога стала все больше напоминать улицу. Неожиданно по обеим ее сторонам как из-под земли выросли дома. Граница между городком и сельской местностью была резкой, словно прочерченной остро заточенным карандашом. Затем улица столь же резко свернула влево, и еще через пару шагов перед ними уже маячило здание церкви в центре городской площади. Кстати, сама площадь была полна народа.

Наверно, потому, что сегодня воскресенье, решила Аликс. Люди, которые собрались на мессу, просто вышли наружу. Она поймала себя на том, что утратила счет дням. Она уже было зашагала дальше, однако Фрэнк поймал ее за руку и оттащил назад, к каменному фасаду второго дома за углом от площади.

— Люди просто выходят из церкви после воскресной мессы, — возразила она.

— Нет, — негромко, но решительно произнес Фрэнк. — Сегодня суббота.

Аликс еще раз бросила взгляд в сторону площади. Фрэнк прав. Из церкви и впрямь никто не выходил. В ней располагалось полицейское управление. Лезе, старый жандарм, который боялся даже собственной тени, стоял перед входом на ящике, так что его голова и плечи были видны поверх голов горожан.

— …и чума, — голос Лезе эхом отскакивал от каменных стен церкви и был прекрасно слышен даже за углом, где они спрятались.

— Я слышала про репрессии! — выкрикнул женский голос.

— Я… я не знаю, — промямлил Лезе.

— Так умер Жюсо или нет? — потребовала ответа другая женщина откуда-то из гущи толпы. Кто она такая, не было видно.

Собравшиеся пытались перекричать друг друга, и слова тонули в гуле голосов. Как Аликс ни напрягала слух, ничего разобрать не смогла. Все заглушали крики и истеричные возгласы.

Толпа перегораживала ей дорогу к дому, и Аликс уже было вознамерилась проложить себе путь локтями. Но Фрэнк в очередной раз удержал ее на месте, крепко вцепившись ей в руку.

— Разве ты не слышала? В городе чума, — сказал он.

Глава 11

— Туда нельзя, — сказал Бринк, держа Аликс за рукав. Она попыталась вырваться, но он сжал ее руку еще сильнее.

— Ты обещала привести нас к Клаветту. По твоим словам, он должен помочь нам найти немца, у которого наверняка есть лекарства для Эггерса, — прошептал он и кивком указал на толпу на городской площади. Оттуда по-прежнему доносились крики: «Чума!»

Аликс посмотрела на него. Взгляд ее зеленых глаз был холоден, как его родной штат.

— Моя мама, — сказала она.

— Несколько минут ничего не решат.

Судя по выражению ее лица, ничего хуже он наверно сказать не мог. Разлей его по бутылкам, и можно продавать как яд.

— Задержка даже в несколько минут может нам дорого обойтись, — сказал он уже гораздо мягче и кивком указал на Уикенса.

— Мы правильно идем? — уточнил тот. — Нам туда? — англичанин мотнул головой, указывая на первый уходящий в сторону переулок. — Если я правильно помню, этот ваш Жюсо живет рядом с прибрежными скалами.

Аликс попыталась вырваться еще раз, и Бринк в конце концов ее отпустил.

— Сейчас мы идем к Жюсо, — заявил Уикенс. — А от него прямиком назад к Сэму.

— Ты разве не слышал, что только что сказали. Жюсо умер, — возразила Аликс.

— Что?

— Жюсо умер. Послушай, что они кричат! — вскрикнула она и махнула рукой в сторону площади, до которой оставалось не более сорока шагов. Уикенс попятился.

— Веди нас к Клаветту, — повторил Бринк. — Если он скажет нам то, что мы хотим знать, так и быть, на обратном пути мы зайдем к твоей матери.

Они теряли драгоценное время. Бринк взглянул на свои обмотанные пластырем пальцы.

— Я обещаю.

Ветер растрепал коротко стриженные волосы Аликс. Она убрала непослушную прядь за ухо и посмотрела на него так, как будто впервые заметила на себе его взгляд.

— Хорошо, — сказала она. — Я сдержу свое слово.

С этими словами она посмотрела на Уикенса. Тот в ответ одарил ее колючим взглядом.

— Ведь мы здесь для того, чтобы обнаружить чуму, не так ли? — спросил его Бринк.

— Бринк, — начал было англичанин, однако тотчас умолк. Казалось, он подыскивает нужные слова. — Ты прав. Как только у нас будет то, за чем мы сюда приехали…

Аликс повела их назад той же дорогой, которой они сюда пришли. Она шла первой. Бринк следовал за ней, ощущая у себя на затылке колючий взгляд Уикенса. Пройдя ярдов двадцать, Аликс свернула на узкую дорогу, тянувшуюся позади ряда ив. Теперь городская площадь и церковь на ней остались позади, и гул голосов смолк. Прошагав еще сотню ярдов, они вновь свернули влево и шли этой дорогой до тех пор, пока она не превратилась в узкую, мощенную булыжником улицу, с обеих сторон которой выстроились двухэтажные домики. Аликс продолжала шагать дальше. Так они прошли еще несколько узеньких улочек.

Бринк втянул носом воздух. Вскоре пойдет дождь — несмотря на солнечное утро. Облака на небе, поначалу редкие, теперь сливались в одно сплошное серое полотно. Ветер тоже усилился.

Они миновали еще один дом. Из его дверей показалась молодая женщина, волоча за собой небольшой ковер, на котором грудой были свалены ее нехитрые пожитки: радиоприемник, коричневый саквояж и два мешка с одеждой, которые она затем погрузила на тачку и, захватив ковер, вернулась в дом за новой партией вещей.

Порт-ан-Бессен был охвачен паникой.

Аликс повела их дальше, к гавани. Шагая, Бринк успел рассмотреть каменный причал и полоску серой воды. И хотя он знал, что площадь и церковь на ней остались у него за спиной, ему было легче от того, что он их не видит.

Затем Аликс остановилась и указала на одиноко стоящий каменный дом с небольшим палисадником. Сейчас гавань загораживала череда деревьев, но соленый запах воды доносился и сюда.

— Здесь живет Клаветт, — сказала Аликс.

— Тогда веди нас к нему, — приказал Уикенс. В руке у него был пистолет, черный «веблей». Правда, дуло пока было направлено вниз. И когда только он успел его вытащить?

Бринк не знал, заметила ли Аликс пистолет или нет, но, судя по тому, как она себя держала, скорее всего, нет.

— Я сделала то, что обещала, — сказала она. — Я привела вас к Клаветту. Свои вопросы, Джунипер, ты можешь задать ему сам. Я же иду к маме.

— Ты никуда не пойдешь, пока мы не найдем Сэму врача, — ответил Уикенс. Только сейчас Аликс заметила пистолет в его руке.

— Кто ты, Джунипер? — спросила она с нотками отчаяния в голосе.

— Я тот, кому небезразлична жизнь моего друга, вот кто, — ответил Уикенс. — Раз мы сюда пришли, мы сейчас поговорим с этим твоим Клаветтом, а потом вернемся за доктором.

Аликс вновь бросила взгляд на оружие и, не сказав ни слова, направилась к двери. Сначала попробовала засов, потом постучала по дереву.

— Месье Клаветт! — позвала она. — Это Аликс, — и, понизив голос, добавила: — Это Бутон.

Ответа не последовало. Тогда она повела их вокруг дома, к задней стене, которая выходила на узкую немощеную дорожку, на другой стороне которой высились кусты, достигавшие крыши дома. Здесь их никто не мог увидеть. Задняя дверь была не заперта. Аликс распахнула ее, но Уикенс опередил девушку и шагнул в дом первым. Теперь револьвер в его руке смотрел вперед и был нацелен в глубь дома.

— Клаветт! — позвал Уикенс и направился дальше. Аликс последовала за ним. Бринк замыкал их колонну. — Клаветт! — вновь позвал хозяина дома англичанин.

Бринк закрыл за собой дверь. На какой-то момент в комнате воцарилась темнота, но постепенно его глаза привыкли к ней. Уикенс уже почти вошел в следующую комнату, когда в углу кто-то кашлянул.

— Что вам надо? — раздался хриплый голос. И снова кашель, долгий, надрывный. А потом Бринк услышал, как этот невидимый кто-то сплюнул. — Боже милостивый, как же мне больно дышать!

От этих слов по спине Бринка поползли мурашки.

Уикенс направился было в угол, откуда раздавался этот хриплый голос.

— Стой! — крикнул Бринк по-английски. Невидимый человек вновь кашлянул, застонал, и в следующую секунду его вырвало. — Он болен!

Уикенс сбросил с плеч рюкзак, порылся в нем и извлек фонарик, которым посветил в лицо хозяину дома. Тот поспешил прикрыть рукой глаза.

Клаветт сидел в углу комнаты, обе его штанины были в следах рвоты. Сам он был весь красный. Бринк сразу понял: у бедняги лихорадка. Лицо пылало огнем, а вот губы были синие. Посинела и кожа вокруг рта.

— А-а-а, — простонал Клаветт, прижав руки к животу, и снова закашлялся. — Вот зараза.

— Это Бутон, — сказала Аликс. Ей хватило ума не подходить близко.

— Будь проклят твой отец и ты вместе с ним, — прохрипел Клаветт. — Гореть вам обоим в аду!

Он кашлянул, — казалось, где-то вдалеке раздался собачий лай, — а затем простонал снова.

Бринк шагнул ближе, на миг загородив собой свет, затем отступил в сторону.

— Я врач, месье, — сказал он. — Я бы хотел задать вам пару вопросов.

Клаветт кашлянул несколько раз, и кашель его был похож на хриплый лай. Затем он простонал и вытянул ногу.

— Уж если Жюсо не смог мне помочь, то чем поможете вы? Уходите, дайте мне умереть спокойно.

— Дети и мадам Клаветт, где они? — спросила Аликс. Она шагнула к Бринку и встала у него за спиной.

— Я отправил их к моей матери, — ответил Клаветт и вновь закашлялся. — В Лонг.

Бринк понимал: семья тоже могла заразиться, а значит, инфекция пошла гулять по другим французским городам. Но что он мог с этим поделать? Есть ли у него время и возможности выявить всех больных?

— Мы хотим знать, откуда взялись евреи, — сказал Бринк. Сняв с плеч рюкзак Эггерса, он поставил его у двери, а сам направился к больному. Не доходя до него двух метров, присел на корточки и сказал: — Это очень важно.

Клаветта бил озноб. В свете фонарика было хорошо видно, как он весь трясется.

— Будь прокляты эти евреи! Это они заразили меня. Я помог им выйти из грузовика, и старая карга обхватила меня за шею рукой и дыхнула прямо мне в лицо. Вот зараза. Это все из-за нее!

— Они сказали вам, откуда они взялись? — спросил Бринк. Лихорадка, которая била Клаветта, — отнюдь не единственный симптом. Его трясло. Рвало. У него боли в животе. Его мучил кашель. А еще от него исходил смрад. Нет, не запах рвоты, а как будто он гнил изнутри, и теперь эти миазмы гниения выходили наружу. Этот запах чем-то напоминал запах сыра. Гангрена?

— Если ты врач, то вылечи меня, — прохрипел Клаветт.

Услышав такую просьбу, Уикенс презрительно фыркнул. Бринк не сводил с умирающего глаз.

— Не могу, у меня нет лекарств, — честно признался он. Две последние таблетки сульфадиазина, которые лежат у него в кармане, Клаветта не спасут.

— Твой отец тоже болен? — спросил Клаветт, глядя красными глазами на Аликс.

— Да, — тихо сказала она.

— Отлично, — пробормотал Клаветт, — отлично.

Отхаркнув длинную струю водянистой мокроты, он затем размазал ее по старым вельветовым штанам.

— А Тардифф? С ним что? Он часом не?..

— Умер, — ответил Бринк.

— Говорил я Клоду: не связывайся с этими евреями. И теперь вот что произошло, — еле слышно прошептал Клаветт, и на какой-то миг Бринк решил, что он потерял сознание.

— Клаветт! — гаркнул Уикенс, и больной приоткрыл веки. Свет фонарика бил ему прямо в глаза. Клаветт прищурился и поводил рядом с собой рукой, как будто пытался что-то нащупать. — Что сказали евреи? — потребовал Уикенс. — Живо отвечай.

Клаветт снова сплюнул. На этот раз мокрота была красной.

— Матерь Божья, смилуйся!.. — простонал он и передернулся.

— Клаветт.

Больной дернул головой и приоткрыл глаза.

— Бутон, ты сука, — бросил он в адрес Аликс. — Ну почему ты просто не пристрелила нас? Так было бы куда милосерднее. А вместо этого ты… Посмотри, что ты натворила.

Бринк посмотрел на Аликс. Ты застыла с каменным лицом.

— Клаветт, откуда взялись евреи? — спросил Уикенс.

— Евреи? Ах да, евреи! — Клаветт кашлянул и простонал, словно раненое животное. — Один…

— Кто один? — уточнил Уикенс.

— Он… — начала было Аликс.

— Разбудите его, — рявкнул Уикенс.

Бринк повернулся к англичанину. В лицо ему тотчас ударил луч фонарика, и он поспешил поднести к глазам ладонь.

— Он ничего не знает.

— Черт, — буркнул Уикенс и выключил фонарик. — Напрасная трата времени, — добавил он и, шагнув к больному, вытянул руку с зажатым в ней револьвером, вперед. Было слышно, как щелкнул затвор.

— Что вы делаете? — крикнул Бринк и шагнул к англичанину.

— Если ему нечего нам сказать, то я его пристрелю. Так будет лучше. После этого я пойду в другой город и разыщу там другого доктора, которого затем приведу к Сэму. Вот что я делаю, — с этими словами Уикенс наставил ствол «веблея» на Клаветта. Расстояние между виском и дулом было не больше фута.

— Не имеете права…

— У меня приказ, доктор, приказ от самых верхов, — шепотом ответил Уикенс, как будто разговаривал не с Бринком, а сам с собой. — Это единственный верный способ остановить заразу. Разве не так?

— Уикенс, не смейте!

Бринк подумал было, что англичанин блефует, но в следующий миг холодное дуло уже коснулось виска больного.

Уикенс стоял спиной к нему и потому не заметил, как Бринк сделал резкое движение. Он ударил Уикенса в шею, чуть выше того места, где позвоночник встречается с плечом. Англичанин пошатнулся и выронил револьвер. «Веблей» отлетел куда-то в темноту, а его владелец повалился прямо на больного в углу, и оба на пару секунд превратились в одну груду.

Бринк стоял, сжав кулаки. Его дыхание было почти таким же надрывным, что и у больного Клаветта. Аликс отошла, чтобы поднять с пола револьвер, а когда вернулась, не говоря ни слова, отдала его Бринку. Рукоятка была влажной.

Наконец Уикенс сумел отползти от больного и сел, привалившись спиной к стене.

— Никто ни в кого не стреляет, черт побери, — прохрипел Бринк.

Солдаты свалили в кучу стулья, скрипучий диван и скатали в дальнем углу ковер, который притащили сюда, когда устраивали в этом доме командный пункт роты. На шатком столике стояла рация, шифровальная машина в деревянном корпусе и черный телефонный коммутатор. На другом столе, который, судя по его замасленной столешнице, когда-то стоял в чьей-то кухне, были разложены карты. Рядом с окном расположилась нетопленная железная печка, а на ней — граммофон. В помещении стоял дух немытых тел и капусты, хороший мужской дух, и из граммофона доносился хрипловатый голос Эдит Пиаф, исполнявшей песню «Аккордеонист». Это была хорошая песня.

Гауптман, что склонился над картой, был не намного старше его самого, подумал Кирн, разглядывая офицера, командовавшего местным гарнизоном. Грау. Его звали Грау.

— Я слышал, что вы сказали, — подал голос гауптман. — Мне не совсем понятно одно, зачем вам понадобилась моя помощь, — с этими словами он посмотрел на изуродованную руку своего собеседника.

— Дело в том, что… — Кирн запнулся. Волленштейн приказал ему держать все в секрете. С другой стороны, какой толк от этой секретности? Эта весть давно должна была разнестись по всей Нормандии, из одного конца в другой. К черту Волленштейна! — Не исключено, что в городе есть случаи опасного заболевания. Французы уже готовятся бежать из него.

Пока он шагал к штабу, ему по пути попались два старика, грузившие на телегу кастрюли, одеяла, корзины с провизией и, помимо прочих вещей, аккордеон. Чуть дальше по улице какая-то женщина кричала из окна своим детям, чтобы те живо шли домой, потому что они уезжают в Байе.

— И?.. — спросил Грау, крутя на пальце обручальное кольцо. Кирн посмотрел на свою руку. На его пальцах никаких колец не было. Хилли вот уже несколько месяцев покоится в земле после того, как англичане, не долетев до Мюнхена, сбросили бомбы на городок, в котором она жила.

— Это крайне заразное заболевание, гауптман.

— Как инфлюэнца?

Иссельман велел ему слушаться Волленштейна. А Волленштейн велел ему держать рот на замке. Приказ есть приказ. Только от этого приказа исходит зловоние.

— Да, именно. Как инфлюэнца, — скороговоркой выпалил Кирн, однако тут же поправился. — Вернее, не совсем.

Грау вопросительно посмотрел на него.

— Гауптман, я разыскиваю этих больных по поручению СС, — добавил Кирн. Грау поморщился. — Мне было сказано, что эта болезнь что-то вроде тифа, но на самом деле…

Он отчаянно подбирал нужные слова.

— Тиф. Вот оно как, — Грау вновь перевел взгляд на изуродованную руку своего собеседника. — А вы тот самый, кто до сих пор ищет друзей, с которыми служил в России, я правильно понял?

Вопрос гауптмана застал Кирна врасплох. Тем не менее он кивнул.

— Я тоже там был. 321-я дивизия. Но после Курска… — Грау на минуту умолк. — Они собрали всех, кто еще был жив, и перебросили нас сюда. А потом меня поставили командовать этими мальчишками. — Грау кивком указал на троих юных солдатиков.

— Это не тиф, гауптман, — произнес Кирн. Грау располагал к себе. Ему можно было доверять. Его глаза не бегали, как у крысы. Их взгляд был серьезным и осмысленным.

— Нет?

— Я пока не знаю, что это, — сказал он. — Но мне точно известно, что начиная со вчерашнего дня четыре случая закончились летальным исходом, причем все четверо заболевших скончались нехорошо, в муках.

Кажется, до Грау дошло. Он вновь принялся крутить на пальце обручальное кольцо.

— Времени на размышления нет, — добавил Кирн.

— Я и мои ребята тоже в опасности? — спросил капитан. Пиаф закончила свою песню, и граммофонная игла заскребла по гладкой дорожке.

— Да.

— Черт, — буркнул Грау. Один из солдатиков подошел к граммофону и снял с пластинки иглу. Шипение и скрип прекратились.

— Мне неизвестно, заболел ли кто-либо еще, — поспешил добавить Кирн. — Но если заболели, а потом побегут отсюда, то болезнь распространится дальше, перекинется на других…

— Какое нам дело до лягушатников…

— Под другими я имел в виду нас.

Грау кивнул и на минуту задумался. Взгляд его скользнул к телефонному коммутатору на столе у стены. Перед коммутатором сидел юный солдатик.

— Прежде чем что-то предпринять, я должен получить приказ…

— Ждать приказы нам некогда. К тому времени отсюда сбежит половина населения.

— Черт, — снова буркнул Грау и повернулся к парню у коммутатора. — Кифт, отправляйся к тем, что возводят береговые укрепления, и приведи их назад. Отряд лейтенанта Пенингера. Пусть поторопятся сюда.

Парень встал, отчеканил: «Так точно, герр гауптман» и схватил фуражку. Кирн услышал, как скрипнула входная дверь, и в следующий миг подошвы сапог застучали по булыжной мостовой. Постепенно стук сделался тише, а потом пропал совсем.

— Это самое большее, что я могу сделать, — произнес Грау, как будто извиняясь перед ним. — Остальная часть роты разбросана вдоль побережья. Что касается полевой жандармерии, то она ведет охоту на партизан. Прошлой ночью эти ублюдки убили на скалах одного из моих солдат.

У Кирна словно камень с души свалился — не потому, что он поделился секретом, а потому, что капитан к нему прислушался.

— Блокируйте дороги из города, особенно ту, что ведет в южном направлении, — сказал он. — Французы наверняка под покровом темноты попытаются улизнуть из города. Причем не по полям, а по дорогам, — добавил он, вспомнив нагруженную пожитками телегу.

Грау вновь покрутил кольцо.

— А что намерены делать вы?

Теперь задумался Кирн. Наверно, ему стоило бы вновь попробовать дозвониться до Волленштейна, но телефонист ушел выполнять поручение гауптмана.

— Я мог бы разыскать парочку больных, — сказал он, думая об обещании, которое ему дал мальчишка Пилон в обмен на восемьсот франков. О его обещании выдать своих.

Грау покачал головой.

— И я еще думал, что Россия странная страна.

Кирн кивнул. Он раньше тоже так думал.

Аликс заметила, что рука Фрэнка оставалась твердой. Джунипер что-то негромко ему сказал, но Фрэнк ответил Уикенсу по-английски, и она не поняла.

— Аликс, — обратился к ней Фрэнк, — поищи кусок мыла и, если можно, какой-нибудь алкоголь.

Револьвер в его руке ни разу не дрогнул. Предохранитель был по-прежнему снят. Фрэнк вырвал «веблей» из рук Уикенса, когда тот уже собирался пристрелить больного француза.

Аликс пошла выполнять поручение. Джунипер сидел, привалившись спиной к стене. Фрэнк стоял в паре шагов от Клаветта. Сам француз лежал неподвижно. Она знала, где в доме кухня, и потому довольно быстро нашла кусок мыла и полотенце, а порывшись в буфете, обнаружила на четверть полную бутылку кальвадоса. Набрав из крана кастрюлю воды, она тоже захватила ее с собой.

Когда она вошла, в комнате все было по-прежнему. Впрочем, нет. Джунипер все так же сидел на полу. Фрэнк все так же держал в руке револьвер. Но теперь Фрэнк был спокоен, и они негромко разговаривали о чем-то.

— Мыло и кальвадос, — сказала Аликс. Фрэнк кивнул Джуниперу. Аликс положила на пол кусок желтого мыла и полотенце, затем поставила кастрюлю с водой и бутылку темно-коричневого яблочного бренди. Уикенс схватил мыло, окунул его в воду и, намылив, вымыл руки. Полотенцем вытер лицо и перед пальто, которым он соприкоснулся с больным Клаветтом. Фрэнк приподнял большой палец и поднес его ко рту, жестом показывая, что нужно выпить. Джунипер потянулся за кальвадосом, открыл бутылку и сделал глоток, затем другой, после чего сплюнул. Затем выпустил бутылку из рук, и та покатилась по полу, оставляя за собой извилистый влажный след, от которого пахло яблоками и дубовыми досками.

— Что теперь? — поинтересовалась у Фрэнка Аликс.

Ей никто не ответил. Джунипер поднялся с места и подошел к Фрэнку. Англичанин протянул руку, требуя револьвер назад, но Фрэнк покачал головой. Тогда Уикенс пожал плечами, поднял с пола рюкзак и направился к выходу. В следующий миг за ним гулко захлопнулась входная дверь.

— Неужели он собрался?.. — начала было Аликс.

— Нет, он просто вышел вон, — ответил Фрэнк и посмотрел ей в глаза. — Ему нужно поговорить с пилотом самолета. У него с собой рация, но в помещении она не работает.

Бринк вернул предохранитель на место и, шагнув к девушке, вручил ей револьвер.

— Ему нужно сообщать все, что нам удалось на данный момент узнать.

Снаружи смеркалось. Еще полчаса, и станет совсем темно. Может, даже раньше. Аликс не были видны его глаза, но она хорошо помнила, что они голубые. Фрэнк убрал со лба светлую прядь и почесал голову.

— Какой уговор вы заключили? — спросила Аликс.

— Что он не убьет Клаветта.

— И он согласился?

— Я сказал ему, что если он это сделает, то я не стану дальше ему помогать.

У обоих явно есть от нее секреты, подумала Аликс. Они ищут место, сказал ей Фрэнк, откуда привезли евреев. Они хотят найти, откуда пошла болезнь, хотят найти от нее лекарство. Чего он ей не сказал, так это то, что они намерены делать, как только все это найдут. Джунипер вряд ли станет ей что-то рассказывать. Он не из тех.

Аликс нашла на полке рядом с дверью лампу и зажгла ее от спички. Спичечный коробок лежал там же, на полке. Она повернула фитиль. Лампа тотчас задымила. Тогда она уменьшила пламя и поставила лампу на пол посередине комнаты.

Аликс уставилась на Клаветта. Он едва не выдал ее секрет, что именно она уговорила других переправить евреев в Англию. Ей не хотелось, чтобы Фрэнк или Джунипер об этом узнали. Не потому, что ей было стыдно, а ей еще долго будет стыдно, до конца ее дней. А потому, что не хотела, чтобы Джунипер узнал, что ради него она пожертвовала собственным отцом. И еще, как это ни странно, она не хотела, чтобы Фрэнк тоже это узнал. На какой-то миг она пожелала, чтобы Клаветт умер сейчас, пока он без сознания, но тотчас же устыдилась этой мысли. Господи, в кого она превращается?

Как будто услышав ее мысли, Клаветт пошевелился и простонал. Голова его дернулась вверх, и он зашелся в приступе кашля. Затем вновь начал стонать.

— Помоги ему, — сказала она Фрэнку. — Сделай хоть что-нибудь.

Но он лишь покачал головой.

— Здесь я бессилен.

— Но ты ведь врач.

— Это не имеет значения.

Аликс промолчала, лишь укоризненно посмотрела на него. Тогда Фрэнк направился в кухню, и Аликс услышала, как из крана льется вода. Вскоре Фрэнк вернулся. В правой руке у него было полотенце, с которого капала вода. В левой еще одно, сухое.

Клаветт что-то пробормотал и принялся мотать головой из стороны в сторону.

Прикрыв лицо сухим полотенцем, Фрэнк медленно приблизился к нему. В следующее мгновение больной вновь закашлялся, и Фрэнк замер на месте, примерно в метре от умирающего Клаветта. С зажатого во второй руке полотенца на деревянный пол капала вода.

Аликс подошла к Фрэнку и, взяв у него мокрое полотенце, присела рядом с больным.

— Не надо этого делать, — сказал ей Бринк, но она проигнорировала его предостережение.

Аликс приложила мокрое полотенце ко лбу больного. Клаветт тотчас прижался к ее ладони и вздохнул. Губы его шевелились, и Аликс наклонилась к нему ближе.

— Евреи, — прошептал Клаветт.

— Я знаю, — сказала Аликс и легонько провела влажной тканью по его векам, по поросшим щетиной щекам, затем выкрутила полотенце и промокнула больному рот, вытерла засохшую на губах рвоту и кровь. Каждый миг казался ей вечностью, каждое движение сопровождалось внутренней борьбой с собственным страхом. Если даже она и не заразилась от отца, то вполне может заразиться от Клаветта. И все же она осталась рядом с больным. То было ее личное возмездие себе самой — за то, что она желала ему смерти. Ее покаяние.

— Прости меня, Бутон, — прошептал Клаветт, так тихо, что Фрэнк наверняка не услышал.

— Они сказали, откуда их привезли? — спросила у него Аликс.

Глаза Клаветта были широко открыты и смотрели на нее не моргая.

— Реми, скажи Бутону, — сказала она. — Бутон тебе приказывает.

И он еле слышно ответил ей. По словам одного еврея, их держали на какой-то темной ферме. Клаветт произнес эти слова по-немецки — der dunkle Bauernhof — и велел ей их повторить. Аликс шепотом выполнила его просьбу.

— И где этот самый dunkle Bauernhof? — спросила она у Клаветта, но тот не ответил. Его дыхание было быстрым и поверхностным, оно обдавало ей лицо. Глаз он так и не открыл. Аликс отступила от него и бросила полотенце в кастрюлю с водой, которую держал Фрэнк. Во второй руке у него была бутыль кальвадоса.

— Что это за болезнь? — спросила у него Аликс.

— Ее произвели на свет немцы, — ответил Бринк, глядя на закрытые глаза Клаветта. — Черная смерть, — добавил он, и слова la mort noire поначалу показались ему бессмыслицей. — Это как бубонная чума, но не совсем. Легочная форма. C’est pareille a la peste bubonique, ou mieux la peste pneumonique.

— Что он сказал? — поинтересовался Фрэнк и кивком указал на Клаветта. Господи, лишь бы он не задавал никаких вопросов, подумала Аликс. Она ощущала, как внутри нее сидит болезнь. Да что там, она могла точно назвать тот миг, когда зараза поселилась в ней, и миг, когда она станет точно такой, как Клаветт. Бог накажет ее за то, кем она стала. А стала она грешницей. Причем согрешила дважды. Первый раз когда захотела вернуться к Джуниперу, и второй — когда пожелала Клаветту смерти. Бог наказывает грешников.

— Название фермы, где держали евреев? — спросила она.

— И…

Она заглянула в голубые глаза Фрэнка. Возможно, он хороший человек, но теперь доверия у нее нет никому.

— Где она?

— Он не сказал.

— Скажи мне название фермы.

— Нет.

— Аликс!

— Нет!

— Ты сказал, что якобы ищешь лекарство, но откуда мне знать. — Она заглянула ему в глаза, и на мгновенье у нее перехватило дыхание. — Я помогу тебе найти лекарство. Потому что, по твоим словам, его делает тот, кто сделал и это, — она указала пальцем на спящего Клаветта. — Но название фермы останется известно только мне.

Как он ни старался, она не поддалась на его уговоры. Он может пообещать ей все на свете, но она никогда не расскажет ему про dunkle Bauernhof.

— Ты сейчас сделаешь то, что я тебе скажу. Как только Джунипер вернется, мы уйдем отсюда. Я хочу увидеть родных, Фрэнк. Прямо сейчас.

Он в упор посмотрел на нее. Ей показалось, что он сейчас поставил на пол кастрюлю с водой и бутылку кальвадоса для того, чтобы вынудить Клаветта произнести то, что больной только что шепнул ей на ухо. Но у нее в руках револьвер Уикенса, а значит, Фрэнку нечем пригрозить Клаветту.

В следующее мгновение со стороны кухни скрипнула дверь. Наверно, это Джунипер поговорил со своим загадочным летчиком и вернулся в дом. Сейчас они отправятся в дом ее родителей. Она проведает мать и братьев, как она только что сказала Фрэнку.

Аликс перевела взгляд на дверь. Странно, но в дверном проеме застыл какой-то незнакомец.

— Wer bist du?[24] — спросил он.

Глава 12

Бринк удивленно уставился на немца в просторном пальто. Тот был высокий и крепкий, гораздо крупнее его самого. Вторая фигура, которая маячила у него за спиной, на его фоне казалась едва ли не лилипутом. Ребенок.

Бринк посмотрел вниз. В одной руке — кастрюля с водой, в другой — тяжелая, хотя и пустая бутыль.

— Hände hoch! — рявкнул немец.

— Фрэнк, отойди! — крикнула Аликс из-за его спины.

— Аликс! — донесся писклявый голосок из-за спины великана-немца.

Позднее, Фрэнк подумал, что, наверно, он отступил назад, чтобы ей было лучше видно, хотя в те минуты действовал машинально. Вместо того чтобы поднять руки — ведь как их поднимешь с полной кастрюлей и тяжелой бутылкой? — он, ухватив бутылку за горлышко, метнул ее, словно гранату, в немца, как будто тем самым мог уложить его на месте.

Немец был гораздо ближе, чем бросок до гипотетической второй бейсбольной базы, но рефлексы у него были на высоте. Он нажал на спусковой крючок за долю секунды до того, как бутылка отскочила от его руки. Бутылка отлетела к стене за их спинами, а в следующий миг дуло пистолета уже смотрело в угол, где лежал Клаветт. Бринку ничего не оставалось, как запустить в немца кастрюлей. Немец увернулся, однако зацепился за что-то и упал. И тогда их взглядам предстал его юный спутник.

Револьвер в руках Аликс выстрелил. Казалось, это громыхнуло эхо первого, немецкого, выстрела.

То, что случилось дальше, происходило как при замедленной киносъемке. Немец упал на мокрый пол, мальчишку же выпущенной из «веблея» пулей отбросило к стене.

— О боже! — воскликнула Аликс и, бросившись через комнату, нацелила револьвер на тех двоих, что лежали на полу. Фрэнк подумал, что она хочет пристрелить немца.

Но нет.

— Жюль! — истошно крикнула она.

Бринк подоспел к ней до того, как она выронила револьвер. На полу лицом вверх лежал мальчишка лет десяти-двенадцати. В глазах его застыло удивление, а темный чуб был бессилен спрятать зиявшую посреди лба дыру. Бринк вынул из пальцев Аликс револьвер.

— Жюль! — вскрикнула она снова.

Опасаясь, как бы в следующий миг не послышался топот солдатских сапог или свистки, — наподобие тех, что преследовали их на скалах, — Бринк оттащил упирающуюся Аликс от мертвого мальчишки и поволок дальше, через дверь, в темноту.

Как легко было потерять три часа! Когда «шторьх», подскакивая в потоках воздуха, пролетел над Порт-ан-Бессеном, возвращаясь со своей вылазки вдоль нормандского побережья, Волленштейн заметил на земле скопление темных точек. Похоже, там внизу собрались люди. Он тотчас велел Зильману описать круг над городом, чтобы лучше их рассмотреть. Убедившись, что происходит нечто неладное, он приказал пилоту сажать самолет. Порт-ан-Бессен — именно здесь этот парень из крипо искал пропавших евреев. А раз внизу собралась толпа, значит, жди неприятностей, и не исключено, что неприятности эти как-то связаны с евреями.

Зильман умело посадил «шторьх», но крошечный самолетик завяз в грязи, и у них ушло полтора часа на то, чтобы вытащить из нее увязшие шасси. Причем толкать их пришлось голыми руками.

Волленштейн приказал Зильману лететь назад в Шеф-дю-Пон и передать Пфаффу, чтобы тот явился со своими солдатами, а сам направился с летного поля прямиком в городок. Впрочем, не прошло и пары минут, как он заблудился. Черт. Каждая дорога была как две капли воды похожа на предыдущую, и вдоль каждой тянулась живая изгородь, точно такая же, какую он только что миновал. Пару раз ему навстречу попались местные крестьяне, но они вели себя так, будто не понимали по-немецки, а он, разумеется, не понимал их лягушачьего кваканья. Даже верный вальтер был бессилен ему помочь, хотя он и размахивал их перед носом французов. Наконец он набрел на густую поросль белых указателей. Один из них гласил: «2 км/Н/916 Бессен». Волленштейн двинулся в указанном направлении.

Когда он наконец дошел до городка, пятачок городской площади был до отказа забит людьми. Проталкиваясь сквозь толпу, он ощущал, что народ охвачен паникой, хотя сам не понимал ни слова. Кстати, а где же унтер-офицер крипо? По идее, он должен быть где-то здесь.

Из-за угла показался взвод солдат и вскоре уже был на освещенном пятачке перед открытой дверью лавки. Солдат вел за собой молодой офицер. Можно сказать, мальчишка, которому еще рано бриться. Ветер поднимал из придорожных канав пыль и облаком гнал дальше по улочкам. Волленштейн остановился, чтобы перегородить им дорогу, а заодно протереть глаза.

— Что происходит? — спросил он, когда офицер замер на месте. Солдаты сгрудились у него за спиной. Лица под касками блестели потом, хотя ветер уже сделался холодным. Один, два, пять, восемь солдат, сосчитал Волленштейн.

Он отогнул лацкан, чтобы показать на петлицах руны «СС».

— Волленштейн, штурмбаннфюрер СС. Я хотел бы знать, что здесь происходит?

Офицер даже не потрудился отдать честь. Один из солдат за его спиной, тот, что постарше и с кривым носом, отвернулся и сплюнул на булыжную мостовую.

— Что происходит? — повторил вопрос Волленштейн, а потом не удержался и выпалил: — Вы, случайно, не евреев ищете?

— Здесь нет никаких евреев, — фыркнул офицер. — Мы получили приказ блокировать дорогу, ведущую из города в южном направлении.

— Блокировать дорогу? Но зачем?

— Лейтенант Пенингер, кажется, нам было поручено… — недовольно подал голос немолодой солдат, тот самый, что только что сплюнул на мостовую. Он поправил ремень карабина на плече и холодно посмотрел на Волленштейна.

Пенингер жестом велел ему закрыть рот.

— Мне было приказано блокировать дорогу. Больше я ничего не знаю. Приказано никого не выпускать.

Ветер гнал по улице облако пыли и играл полами грязной шинели штурмбаннфюрера.

— Вы видели полицейского? Из крипо. У его еще на одной руке не хватает пальцев.

Пенингер покачал головой.

— Нет, и если вы не возражаете, — он было сделал шаг в обход Волленштейна. Но тот схватил его за рукав.

— Где ваш командир?

Пенингер обернулся. Свет падал ему со спины, и Волленштейн не видел его глаз.

— У себя на командном пункте. На улице с левой стороны у причала. Пятый дом от конца. Там надпись, так что мимо не пройдете.

— Проведите меня туда, — Волленштейн пытался говорить спокойно. Он также отпустил рукав лейтенанта. Если здесь нет евреев, значит, сюда пришла чума.

— У меня нет времени.

— Тогда выделите солдата, чтобы он меня проводил, — сказал Волленштейн, указывая на рядового, который только что плюнул. — Я требую.

Пенингер пожал плечами и кивнул.

— Проводи герра штурмбаннфюрера, Матиас.

Солдат шагнул вперед и харкнул снова. Ветер подхватил мокроту, и та приземлилась на грязные сапоги Волленштейна. Штурмбаннфюрер пристально посмотрел солдату в лицо, стараясь его запомнить.

— Слушаюсь, герр лейтенант, — буркнул старый вояка.

— А потом сразу же возвращайся к нам, слышишь? — кинул ему вслед через плечо лейтенант и повел взвод дальше, через толпу, которая тотчас расступалась перед ними, откатываясь назад, словно отлив.

— Герр штурмбаннфюрер, нам сюда, — сказал рядовой и помахал Волленштейну, подзывая его ближе. Волленштейн заметил, как мышцы на лице солдата напряглись, словно тот собрался плюнуть снова.

— Только попробуйте плюнуть на меня еще раз, — сказал он, подходя ближе, — и я посажу твою голову на кол.

Солдат не стал плевать и вместо этого расплылся в ухмылке.

— Слушаюсь, герр штурмбаннфюрер, — произнес он и изобразил церемонный поклон.

Волленштейн бросил на прощание взгляд на толпу. К этому моменту она вновь сомкнулась, поглотив молоденького лейтенанта и его солдат. Волленштейну показалось, будто в толпе кто-то кашлянул.

Когда Кирн наконец обнаружил свой пистолет в углу рядом с больным французом и насухо его вытер, стрелять, увы, было не в кого. Высокий мужчина, запустивший в него бутылкой, и его спутник — вернее, спутница, так как по голосу это была женщина, — исчезли, растворились в темноте, шагнув за дверь в дальней части дома. Кстати, дверь так и осталась открытой, и залетевший в нее ветер пытался загасить стоявшую на полу лампу.

Держа на всякий случай перед собой пистолет, Кирн, спотыкаясь, направился к двери. Никаких шагов, никаких голосов, лишь только шорох ветра в кустах живой изгороди с другой стороны дома. Кирн застыл на пороге и здоровой рукой потер правую руку. На перелом не похоже, но синяк, в том месте, где его задела бутылка, наверняка появится. Неожиданно до него дошло, что он являет собой отличную мишень: его силуэт наверняка четко вырисовывается на фоне дверного проема. Он поспешил захлопнуть за собой дверь.

Юный предатель Пилон лежал на деревянном полу. Кирн вернулся к нему и пальцем повернул голову к себе. Увы, спрашивать мальчонку, как тот себя чувствует, было поздно. Голубые глаза уже подернулись поволокой. На лбу, чуть выше левого глаза, зияло отверстие размером с кукурузное зерно. Сейчас крови в нем почти не было, зато под головой мальчишки уже растеклась лужа. Кирн знал, что, если приподнять мальчишке голову, наверняка вместо затылка там будет кровавое месиво. Кто-то должен сказать мадам Пилон, что ее сын убит.

По идее, ему следовало прийти сюда одному. Но нет. Он вернулся в дом к Пилонам, с выкрашенной красной краской дверью, и велел мадам Пилон привести старшего сына. Ни она, ни мальчишка не производили впечатление больных. Ни лихорадки, ни кашля, ни других симптомов, описанных Волленштейном. Тем не менее он на всякий случай не стал подходить к ним слишком близко. Вместо этого он протянул мальчишке сложенные тонкой пачкой сотню франков — это все, что он сумел выпросить у капитана Грау и его солдат, — и сказал, что хотел бы услышать имена тех, с кем играл в карты его отец. Остальные семьсот франков он даст ему позже, пообещал он мальчишке.

Жюль назвал имя француза — Клаветт — лишь когда они спустя десять минут подошли к дому. На тот случай, если там вдруг окажется западня, Кирн велел мальчишке открыть дверь и первому войти в темный дом. В прихожей было темно, но из другой комнаты доносились голоса. Кирн на всякий случай убедился, что вальтер снят с предохранителя, и приказал мальчишке спрятаться у него за спиной.

Что ж, теперь у него отпала необходимость платить юному предателю оставшиеся семьсот франков. Может, стоит порыться в карманах мальчишки, чтобы вернуть деньги Грау, подумал Кирн, но не смог заставить себя это сделать. Было в этом нечто извращенное — щупать детское тело, даже через одежду. Самое большее, что он заставил себя сделать, это прикрыл мертвому мальчику глаза.

Впрочем, Жюль был не единственным мертвецом в этой комнате. Второй француз, тот, что лежал в углу, похоже, также отдал концы.

Впрочем, нет. Кирн обнаружил это, когда взял с пола лампу и подошел ближе. Грудь француза часто вздымалась и опускалась. Длинные потеки синей желчи на его рубашке сказали Кирну все, что он хотел узнать. Тардифф. Его жена и дочь. Жюсо. Всех отправила на тот свет зараза Волленштейна.

Это, судя по всему, Клаветт. Стоило Кирну представить себе, что воздух вокруг больного кишит невидимыми бациллами, как он невольно попятился.

С лампой в руках он обошел всю комнату, посветил в каждом углу. Лужи воды на полу. Небольшой перевернутый стол. В его тени, рядом с дверью, которую он только что закрыл, — и как он только сразу не заметил? — лежал рюкзак, холщовый вещмешок, похожий на военный. На своем веку Кирн повидал не одну сотню таких рюкзаков.

Кирн присел рядом с ним и поставил на пол лампу. Потрогал кожаные ремни, провел пальцем по пряжкам, повозился с завязками и наконец, сунув руку внутрь, извлек наружу содержимое.

Прежде всего, одежда. Белая рубашка и пара серых носков. Затем ткань, причем в каждый лоскут был завернут кусок металла. Кирн вытряхнул их, и они, звякнув, упали на пол. Где-то с полдюжины частей. Если сложить вместе, то получится оружие. Он вновь запустил в рюкзак левую руку и на этот раз извлек оттуда магазины для этого оружия. Их он тоже бросил в кучу.

Ага, а это что такое? Три небольших блока на ощупь напоминали глину, и каждый был завернут в тонкую коричневую бумагу. Стоило нажать пальцем, как на свертке осталась вмятина. Далее, связка каких-то длинных предметов, похожих на механические карандаши, с тонкими иглами на концах. Моток проволоки. Моток желтого шнура. Электрический фонарик и пара запасных батареек к нему. Механическая зажигалка, размером с ладонь. Пачка банкнот по сто франков. Слегка влажных. Топографическая карта.

Кирн расстелил ее на полу и пробежал взглядом по Котантену и Кальвадосу от Шербура до Кана. Бумага была промасленная, водоотталкивающая, но без каких-либо пометок. Кирн оттолкнул карту и вновь запустил руку в рюкзак. Интересно, что там на самом дне?

Его рука нащупала небольшую книгу, такую же влажную, как и деньги. Он провел пальцами по одежде и лоскуткам ткани, в которые был завернут разобранный автомат. Они тоже были влажными на ощупь, как будто не успели высохнуть. Странно, дождя не было вот уже несколько дней.

Страницы в книжке оказались чистыми, лишь в самом конце, между последней страницей и обложкой, он обнаружил фотографию.

Кирн поднес фото поближе к лампе. На снимке была изображена женщина, молодая и пухленькая, и рядом с ней мужчина с неулыбчивым лицом, на вид лет сорока. Нет, это не тот, что запустил в него бутылкой. Перед мужчиной и женщиной стояли две девочки в летних платьях. Старшей лет четырнадцать-пятнадцать, вторая на три-четыре года младше. Это фото явно было дорогой для кого-то вещью. Было видно, что уголки загибали и расправляли не один раз, а посередине через весь снимок тянулась трещина. Снимок наверняка побывал не в одном кармане.

Кирн перевернул фото обратной стороной. Женским округлым почерком были выведены чуть размытые чернильные буквы без промежутков между словами и знаков препинания. Кирн повторил их очертания пальцем правой руки.

«ПожалуйставозвращайсядомойцелуюЛана».

Надпись была сделана по-английски.

Хозяин рюкзака дурак. До сего момента Кирн полагал, что рюкзак принадлежит французу, подпольщику-маки. Теперь же все стало на свои места. Разобранное оружие — это английский «стэн», пистолет-пулемет. Этими «стэнами» англичане из-за пролива наводнили всю Францию. Глина — это взрывчатка. Чтобы пустить под откос поезд, в рюкзаке есть все — и шнур, и детонатор. В своей жизни он видел такие вещи, и не раз. Но чтобы здесь, во Франции!

Кирн был наслышан от английских диверсантах, которых сбрасывали на парашютах, чтобы они возглавляли местное партизанское движение, но в глаза ни разу не встречал и потому был убежден, что все рассказы про диверсантов сродни детским страшилкам.

Кирн вытащил из кармана шинели сигарету и подержал ее над лампой, пока она не начала слегка дымиться. Интересно, что забыли здесь англичане, размышлял он, глядя на разложенные на полу вещи. Владелец рюкзака явно прибыл сюда по морю. Об этом однозначно свидетельствовали и мокрая одежда, и поплывшие на снимке чернила. И он явно что-то замышлял. Но как этот рюкзак оказался здесь? У Клаветта? Потому что Клаветт — маки? Потому что англичанам было приказано выйти на контакт с партизанами, и связным был Клаветт? Что ж, вполне вероятно.

Но Кирн не доверял совпадениям. Нет, конечно, в жизни всегда есть место случайностям. Еще сантиметр, и русский осколок пролетел бы мимо него. Но он приставил руку к уху, чтобы лучше слышать, что там кричит ему посреди грохота боя Штекер. Всего пара сантиметров, и осколок вырезал бы кусок из его черепа. Но совпадение — не случайность.

Значит, англичанин пришел сюда по той же самой причине, что и он сам.

Потому что Клаветт болен?

Нет.

Так что же за этим кроется? Что это все значит, размышлял Кирн, вспоминая уроки, которые преподал ему его первый напарник, Симон Фогель.

Сам он здесь потому, что между Пилоном, рыбаком, который украл евреев, и Клаветтом существовала связь. Наверно, неизвестный англичанин находится здесь по той же самой причине.

Если верить его жене, Пилон отплыл с больными евреями в Англию. Отсюда англичане. Одно ведет к другому. Пилон сумел доплыть до Англии, и те решили наведаться сюда. Но зачем? Что привело их сюда? Наверняка тиф, который на самом деле никакой не тиф. Именно эта зараза связывала воедино Пилона, Клаветта и евреев. Именно из-за нее приплыл сюда англичанин. Он тоже охотится за болезнью, как и сам Кирн.

Но почему? Неужели им не все равно, что эта зараза скосит тысячу-другую французов или даже несколько сот тысяч немцев?

Кирн закрыл глаза и втянул в себя табачный дым. Может, они хотели заполучить ее себе, эту заразу? Украсть ее? Нет, это полная бессмыслица. Кому нужна болезнь, точнее, ее источник? Эсэсовцам, разве что. Этим безумцам мало простого оружия, им подавай заразу. Только эсэсовцам нужны разного рода гнусности.

Кирн сунул фото в карман пальто, затем посмотрел на пачку франков, и тоже положил ее в карман. За ними последовали фонарик и батарейки. Все остальное он вернул в рюкзак. Затем бросил сигарету на пол и потушил подошвой сапога.

Клаветт. При желании он мог бы разбудить его, если бы не побоялся прикоснуться к нему. Но лягушатник все равно ничего ему не скажет, даже если проснется. Потому что он болен. Это видно невооруженным глазом. Знал он и то, что англичане побывали здесь. Здоровой рукой Кирн нащупал в кармане пальто верный вальтер. В принципе, это был бы выстрел милосердия. И тем не менее вытаскивать револьвер из кармана он не стал. Он не Волленштейн. Не эсэсовец. Это они пусть раздают пули, словно таблетки аспирина.

Лампу он оставил включенной, чтобы, когда Клаветт проснется, ему было бы не так тоскливо. Да и мертвому мальчишке лежать в темноте, наверно, тоже нехорошо. Закинув одну лямку рюкзака через правое плечо, он оставил Клаветта и мертвого мальчишку в комнате одних, а сам зашагал прочь.

Они пробежали метров сто, не больше, потому что Бринк нырнул с дороги под стреху дома семейства Люссьер. К тому же сверху их прикрывали ветви старого клена, шуршащие на ветру широкими листьями. Фрэнк жадно хватал ртом воздух, пытаясь отдышаться. Аликс прижала руку к боку и прислушалась. Никаких шагов.

Фрэнк что-то у нее спросил, но она не расслышала. Он подошел ближе, и она ощутила его запах: запах пота, мокрой одежды, и, как ей показалось, легкий запах табака. Стоя впереди нее, он казался ей темным пятном.

— Я застрелила Жюля, — сказала она. Собственный голос показался ей плоским, ровным, как море, когда они плыли в Англию. Впрочем, порыв ветра подхватил ее слова и куда-то унес. Так что, возможно, Фрэнк не расслышал, что она сказала. Жюль. Лежит мертвый на полу в доме Клаветта, и во лбу у него зияет дыра, оставленная ее пулей. Что теперь она скажет матери?

— Жюль, — повторила она. Фрэнк шагнул к ней ближе.

Холодный ветер проникал под пальто, которое она сняла со старого приятеля Джунипера. Чтобы согреться, Аликс сложила на груди руки и на миг закрыла глаза. Увы, это не помогло. Мертвый брат стоял у нее перед глазами, как будто был нарисован на внутренней поверхности век. Она видела его лицо, открытый рот, когда он окликнул ее по имени, а может, просто от удивления, когда она выстрелила в него. Она видела картину в мельчайших подробностях, даже тени в углу комнаты и сидящий там Клаветт. Помнила, как открытку. На ногах у Жюля башмаки, которые ему уже малы и потому их нельзя зашнуровать. На деревянном полу лужа воды в форме гуся, который приготовился взлететь.

До конца своих дней она будет просыпаться по ночам в холодном поту и смотреть в темноту. И всякий раз, задувая лампу, видеть там Жюля. Перед ней протянулась бесконечная череда таких ночей.

— Я убила собственного брата, — сказала она. — Я не знаю, что он там делал. Я стреляла в боша, но он отскочил, когда ты бросил в него кастрюлю. Я видела его, видела его глаза… — Аликс не договорила, но последнее слово прозвучало как скала, под которой ревут океанские волны. — Я убила отца, и вот теперь я убила Жюля, — вздохнула она, стараясь не расплакаться.

Фрэнк дотронулся до ее рукава и, поскольку она не отстранилась, взял ее руку чуть выше локтя и крепко сжал.

— Аликс, — произнес он.

Его слова словно разбудили ее. И она разрыдалась.

— Помоги мне, Святая Дева, — рыдала она и невольно сделала шаг навстречу Фрэнку. Он привлек ее к себе и крепко обнял. Аликс прильнула к нему и продолжала лить слезы ему на пальто.

Фрэнк одной рукой прижимал ее к себе, а пальцами другой расчесывал ей волосы. Он не проронил ни слова, за что она была ему благодарна.

Аликс не знала, сколько проплакала. Зато знала другое: что оплакивает не только брата, но и дала выход слезам, уже давно накопившимся в душе. Она плакала и по отцу, и по себе самой, плакала по Анри и даже оплакивала предательство Джунипера там, на катере. Короче, ей было о ком и о чем лить слезы. Наконец плечи девушки стали сотрясаться не так сильно, сердце тоже слегка утихло в груди. Аликс вытащила одну руку и вытерла глаза.

Ветер ерошил ей волосы. Фрэнк слегка ослабил объятия. Впрочем, Аликс не стала отстраняться сразу, а задержалась еще на мгновение. Ее нос вновь уловил слабый запах табака. На какой-то миг она подумала, что он сейчас наклонится и поцелует ее. Но нет, сейчас не до поцелуев, и он наверняка это понимал.

— Я должна рассказать маме про то, что случилось, — сказала она и, намотав на палец прядь волос, вытерла ею глаза, после чего высморкалась в манжет грязного пальто.

— А где рюкзак? — неожиданно спросил Фрэнк.

— Я его забыла, — честно призналась Аликс. Да, она оставила его лежать возле двери. Так что теперь все, что у них было, это одежда на плечах, револьвер в руках Фрэнка и пять пуль к нему, плюс нож, который она завернула в лоскут одеяла, еще когда они сидели в сарае, и сунула за пояс брюк.

— Этот бош из полиции, — сообщила Аликс. — И ему нужен был Клаветт. Как и нам.

Она шумно втянула ртом холодный воздух. Пошел дождь, и на них сверху сквозь листву упали первые капли.

— Он начнет нас искать, как только обнаружит рюкзак с вещами Эггерса, — тихо сказала девушка. Собственный голос показался чужим даже ей самой.

— Тогда пойдем, — поторопил ее Фрэнк. Наверно, он вспомнил про часы, решила она. В его голове были часы, и это задание должно быть выполнено до определенного времени. Он что-то ей протянул.

— На, возьми, — сказал он. Револьвер.

— Нет, пусть лучше он будет у тебя, — возразила она.

— Я не дружу с оружием.

Дождь усилился, но не настолько, чтобы им быстро промокнуть. А там, кто знает. Аликс взяла из рук Фрэнка револьвер.

Кирн поднес жетон и удостоверение крипо к свету фонарика в руках часового, и тот махнул ему, мол, можете идти дальше. Кирн потопал ногами, стряхивая с себя капли дождя, и шагнул в ярко освещенное здание рядом с гаванью. В помещении штаба было даже еще больше народа, чем когда он отсюда уходил. Вокруг капитана Грау столпилось пять человек. Но что еще хуже, в их числе был Волленштейн. Правда, стоял он спиной к двери. Первое, что заметил Кирн, сапоги доктора в грязи, причем едва ли не до колен. А его дорогое мохеровое пальто выглядело так, будто он катался в нем по свежевспаханному полю.

Шагая через взбудораженный город, Кирн думал о Волленштейне. И вот теперь ему подумалось: не потому ли сюда явился эсэсовец, что каким-то образом прочел его мысли? Но нет, даже эти мерзавцы пока на такое не способны.

Кирн вошел. Грау тотчас поднял глаза. Волленштейн остался стоять спиной и потому его не видел.

— В городе все в порядке, — произнес он, — что бы он вам ни наговорил.

Грау бросил взгляд из-за плеча Волленштейна и встретился глазами с Кирном.

— Неужели? Сотрудник крипо показался мне убедительным. Более того, он сказал, что, возможно, даже моим солдатам угрожает опасность.

— Опасность не угрожает никому, — сухо возразил Волленштейн. — Этот ваш сотрудник крипо идиот. Можно подумать, он врач.

— То есть вы хотите сказать, что правду знают лишь врачи? Или она вам известна потому, что вы из СС? — спросил Грау.

— Я единственный, кому известно…

— Вы не единственный, кому что-то известно, — произнес Кирн, входя в комнату. Волленштейн обернулся и от неожиданности даже открыл рот. — Я знаю, что эта болезнь не тиф. По крайней мере не тот тиф, который я видел. И я знаю, что обнаружил в городе двух людей, которые откуда-то подцепили эту заразу.

— Вы…

— Да, я счел своим долгом предупредить гауптмана, — спокойно ответил Кирн и пристально посмотрел Волленштейну в глаза. Холодные глаза, серый и голубой.

— Я поставлю вас к стенке, — заявил Волленштейн. Эта фраза прозвучала так, будто речь шла о каких-то обыденных вещах, однако все ее услышали, и даже мальчишки у коммутатора, рации и шифровальной машины мгновенно притихли.

— Ага, так, значит, это был секрет, — негромко произнес Грау.

У Кирна зачесались отсутствующие пальцы.

— В городе болезнь, — произнес он, постукивая пальцами здоровой руки по замасленной столешнице. — Если люди побегут, они распространят ее дальше.

Волленштейн открыл было рот, но снова закрыл его.

— Я действовал в интересах солдат гауптмана Грау, — продолжал Кирн. — Возможно, я был неправ. Если вам кажется, что я превысил полномочия, что ж, можете доложить начальству. — Он жестом указал на телефон. Волленштейн промолчал и лишь посмотрел на Грау.

— Видите ли, гауптман, здесь действительно есть секреты, — произнес Кирн.

— Довольно! — рявкнул Волленштейн.

— Что, собственно, происходит? — спросил Грау, на этот раз уже на повышенных тонах. — Так существует опасность или нет?

Волленштейн не удостоил его ответом.

Что ж, самый момент поставить мерзавца на место. Волленштейн не только не переживал по поводу того, что выпустил гулять страшную заразу. Ему наплевать, если от лягушатников она перейдет на немецких солдат.

— Скажите ему, или иначе это сделаю я, — сказал он.

Волленштейн потер ладони, затем засунул одну руку в карман.

— Нам нужно поговорить. Наедине, — ответил он и расправил плечи.

Грау посмотрел на своих подчиненных и примерно спустя минуту — пока он молчал, Кирн успел сосчитать число дождевых капель, что ударились о стекло, — велел им покинуть помещение. Топая сапогами, солдаты вышли за дверь, а Волленштейн подошел к двери и закрыл ее за последним из них.

— Он прав, — произнес он, глядя Грау в глаза. — Действительно, существует опасность. И это не тиф. Я сказал, что это тиф, потому что сам не знаю, что это такое. Это…

— Неправда, гауптман, — перебил эсэсовца Кирн. — Он точно знает, что это такое. Это чума. Die Pest.

Грау оторопел.

— Это государственная тайна, — прошипел Волленштейн. — Я потребую от начальства, чтобы вас расстреляли.

— А что, если эта ваша тайна известна англичанам? — спокойно спросил Кирн. — Тогда кого поставит к стенке ваше гестапо? Неужели только меня?

— Англичанам? Что вы несете! — возмутился Волленштейн.

— Я видел их. Мужчину и женщину, — сказал Кирн. — И как мне кажется, они охотятся за вашим секретом. Так что никакой это больше не секрет.

— Ничего не понимаю, — произнес Грау, кладя на стол пистолет.

— Герр доктор случайно потерял несколько евреев, гауптман, и этих евреев занесло в Порт-ан-Бессен. Затем их кто-то переправил в Англию. И вот теперь к нам сюда пожаловали англичане, — с этими словами Кирн вынул из кармана шинели фотографию и сунул ее Волленштейну. Эсэсовец посмотрел на лицо на снимке, затем перевернул фото обратной стороной.

А этот тип из крипо сообразительный. Он быстро вычислил, что к чему. Волленштейн, шевеля губами, по слогам читал надпись на обратной стороне снимка. А когда прочел, побледнел, как мел.

— Это из Англии?

Кажется, до мерзавца дошло.

— Три дня назад один рыбак на лодке отвез туда ваших евреев.

— Так, значит, им нужны мои… — Волленштейн недоговорил. — Неужели они хотят украсть у меня мои бациллы?

— Что-что? — подал голос Грау. Было видно, что он окончательно сбит с толку. — Англичане хотят украсть чуму?

— Так, значит, вот что было в ящике у того япошки? — спросил Кирн. Эта мысль уже не раз посещала его, когда Волленштейн впервые солгал ему насчет тифа, когда они стояли рядом с грузовиком. Но тогда это было не более чем подозрение. Волленштейн был явно тогда напуган, теперь у Кирна не осталось на этот счет никаких сомнений. Что бы ни находилось в том ящике, теперь эта гадюка вырвалась наружу и пожирает невинные души. Кирн вновь ощутил на своем лице влажное дыхание юного Пилона.

— Закройте рот, — негромко приказал Волленштейн, все еще рассматривая фото.

— Это никакая не случайность, эта ваша чума. Это вы выпустили ее на свободу, — Кирн не думал молчать. — Это вы сотворили ее из того, что было в ящике.

— Я сказал, закройте рот, — Волленштейн посмотрел на него серым глазом. Взгляд, от которого по спине Кирна тотчас побежали мурашки.

«Впрочем, к черту этого мерзавца, — подумал Кирн. — Не в моих правилах поджимать хвост перед преступниками. Не намерен я это делать и сейчас».

Вместо этого в своем полицейском уме он сложил разрозненные фрагменты в целостную картину. Причину и следствие. Мотив и преступление. То есть сделал почти что то же самое, что и всегда, когда вычислял преступников, их мотивы и поступки.

— Это оружие? Я правильно понял? Как горчичный газ?

— Я же велел вам заткнуться! — прорычал Волленштейн, окончательно выходя из себя, и протянул руку к шинели Кирна. Кирн отбросил от себя его руку и шагнул почти вплотную к эсэсовцу, так, чтобы тот наверняка ощутил на лице его дыхание. Вот было бы здорово, если бы во рту осталась хотя бы капля влаги, которой в него дыхнул этот юный предатель Пилон. Волленштейн отступил на шаг.

— Между прочим, я вдохнул этой вашей заразы, — сказал Кирн, — от мальчишки лет пяти-шести. И если я заболею, то непременно добьюсь того, чтобы напоследок поговорить с вами, герр доктор. И тогда я вырежу ваше чертово сердце и скормлю его местным свиньям.

Кирн продолжал в упор смотреть на Волленштейна, однако услышал, как где-то рядом Грау прошептал:

— О, боже!

Лицо Волленштейна по-прежнему было бледным — то ли оттого, что англичане явились сюда, чтобы украсть его детище, то ли эсэсовец был вне себя от гнева из-за его дерзкой выходки. Сказать точно Кирн не мог. Впрочем, ему было все равно. Похоже, что этот мерзавец сам не знает, что ему дальше делать. Впервые в жизни кто-то посмел ему дерзить, и теперь он пребывает в растерянности. И поступил так, как поступают все, за кем есть вина. Начал искать себе оправдание.

— Мы бы никогда не стали использовать ее здесь. Слишком велик риск, что заразятся свои же, — произнес Волленштейн, обращаясь скорее к Грау, нежели к Кирну. — Именно поэтому я должен был найти тех евреев. Повторяю, мы никогда не допустили бы того, чтобы заболели наши солдаты. Ваши. Мои.

— Но мне вы дали лишь задание найти евреев, — возразил Кирн. — А ведь по идее вам следовало предупредить всех. В том числе и гауптмана.

— Я же сказал, это государственная тайна. Причем самого высокого уровня. Высочайшего, я бы сказал, — добавил Волленштейн. — Согласитесь, невозможно всем о чем-то рассказывать и одновременно хранить это в секрете.

В его голосе вновь зазвучали гневные нотки.

— А мне наплевать, если бы даже сам фюрер велел мне держать язык за зубами! — заявил Грау. Кирн посмотрел на гауптмана и увидел в его глазах страх. Он был готов поклясться, что впервые с тех пор, как тот покинул Россию, гауптману сделалось страшно. — Я хотел бы знать, какому риску подвергаются мои солдаты.

— Это ничего не меняет, — отрезал Волленштейн. Самообладание наконец вернулось к нему.

— Это меняет все! — крикнул в ответ Грау.

— Неправда. Это ровным счетом ничего не меняет, — спокойно возразил эсэсовец. — Главное для нас — это не дать болезни распространиться… — Волленштейн выдержал паузу и добавил, — на ваших солдат.

— И как по-вашему… — начал было Грау, но Волленштейн не дал ему договорить.

— Я уже сообщил моим людям, чтобы они прибыли сюда, — сказал он. — С минуту на минуту сюда прибудут два десятка.

— Но этого недостаточно. У меня примерно столько же человек сейчас перекрывают дороги. И если их отозвать…

— Нет, пусть остаются там, где есть. Мои люди заглянут в каждый дом. Обшарят весь городок. Закроют его на карантин, — Волленштейн посмотрел на карту и ткнул большим пальцем в самый центр. — Церковь, она вместительная. Как только всех в нее сгонят, я сам разберусь, что делать дальше. Для заболевших у меня есть лекарство. Другие смогут разойтись по домам.

— Лекарство? — удивился Кирн. — То самое, которое вы не дали Тардиффу? Потому что, по вашим собственным словам, оно бессильно помочь заболевшим?

Волленштейн даже бровью не повел.

— Я не говорил таких слов, — спокойно возразил он и вновь посмотрел на гауптмана. — Я только что улучшил свойства этого лекарства. Оно проверено на остальных — сами понимаете, на больных евреях. Но сейчас часть из них пошла на поправку.

— На евреях, — задумчиво повторил Грау. — Разумеется, на ком же еще.

Лжец, подумал про себя Кирн. Если у эсэсовца есть лекарство, то он японская обезьяна.

— Через несколько часов я очищу город, и вы сможете вновь заниматься своими делами.

Грау молчал. Было слышно, как по оконному стеклу барабанит дождь.

— В таком случае, начинайте, — произнес он.

— Гауптман, не верьте… — начал было Кирн.

— Я беру это дело под личный контроль, — заявил Волленштейн.

Грау кивнул. Он устал и хотел вернуться к тем вещам, которые были бы ему понятны. Не к какой-то там невидимой заразе, предназначенной для врага, а к неприятелю во плоти и крови, который угрожает ему с оружием в руках.

— Доктор, у меня к вам просьба: пусть ваши люди отскребут мостовые до блеска, чтобы с булыжников можно было есть, — произнес он. — Или в крайнем случае это за вас сделает погода, — он махнул в сторону окна, по которому стучали струи дождя. Затем открыл дверь и вышел вон.

Волленштейн посмотрел на Кирна, но ничего не сказал.

— Я вам это еще припомню, — прошипел он, спустя минуту.

— Очень на это надеюсь, — отозвался Кирн, — иначе, согласитесь, какая напрасная трата времени и сил.

С этими словами он поднял искалеченную руку.

Глава 13 Воскресенье, 4 июня 1944 года

Доподлинно известно, что они умирали грудами, их хоронили грудами, иными словами, не считая и не записывая, кого хоронят.

Даниель Дефо

Им дважды пришлось вернуться назад, когда они натыкались на немцев, которые обходили дом за домом. Оба раза они едва успели спрятаться за углом или отступить в переулок, из которого затем следили за бошами. Те выгоняли людей из домов на улицу, орали на них на странной смеси отдельных французских слов и немецких фраз. И так всех до единого. У них на глазах какой-то немец вытолкнул из дверей на улицу полного мужчину. Затем размахнулся винтовкой и прикладом ударил в лицо. Мужчина качнулся и упал на мокрую от дождя мостовую.

Странным было то, что на всех немцах были резиновые фартуки, а лица спрятаны под марлевыми повязками. Похоже, они боялись, что в городе есть больные.

Бринк не боялся, однако на душе было тревожно. Если немцы опасаются чумы, это может означать лишь одно: несмотря на следы уколов на тех евреях, действенного антибиотика у них пока нет. Потому что имейся он у них, они наверняка начали бы делать инъекции. Впрочем, Аликс не оставила ему времени на размышления. Вместо этого она повела его за собой по узеньким улочкам дальше. Иногда им даже приходилось протискиваться сквозь стену живой изгороди, отделяющую один дом от другого. И наконец она привела его к своему дому. Это было единственное место, где могли переждать, пока не решат, что им делать дальше.

Дождь был холодным и шел плотной стеной. К этому моменту Бринк уже промок до нитки. Шагнув в узкий дверной проем, он снял с головы кепку и выжал ее. Затем стряхнул воду со лба и волос. Аликс стояла рядом с задней дверью небольшого дома, зажатого с обеих сторон другими домами. Она потянула задвижку и вошла внутрь.

За дверью была кухня. В коридоре горел свет. Его отбрасывала точно такая же керосиновая лампа, что и в доме Клаветта.

— Мама! — позвала Аликс. В доме было так же тихо, как в кузове грузовика за Сент-Ричардсом. Но зато здесь, как в доме его деда и бабки, пахло свежеиспеченным хлебом. Внутри дома было так тепло, что у Бринка зачесалось лицо.

— Мама! Ален!

На столе, который занимал всю середину кухни, стояло тяжелое блюдо. А на нем — тонкая корочка хлеба. Почти как когда-то дома, подумал Бринк. Его младший брат Донни имел привычку оставлять недоеденные куски, даже когда был голоден. Как будто стеснялся оставить после себя чистую тарелку.

— Мама! — позвала Аликс и вышла в освещенный коридор. В этот момент Бринк услышал стук. Как будто на втором этаже на пол упало что-то тяжелое. Он вытер кепкой лоб. Аликс выскочила в коридор, и в следующий момент он услышал, как она бегом устремилась вверх по лестнице.

— Мама! — позвала она мать еще раз. — Это я, Аликс! Отзовись!

Перешагивая за один раз через две узкие ступеньки, Бринк бросился за ней на второй этаж, моля Бога, лишь бы не найти там посиневшее тело, как у Клаветта, или, не дай Боже, почерневший труп, как в доме Тардиффа. Прижавшись ладонью к косяку, Аликс стояла в дверном проеме справа от лестничной площадки. Под ногами, на деревянном полу, натекла лужица воды.

Бринк бросил взгляд ей через плечо. Они были живы. Мать сидела в красном кресле возле окна. На коленях у нее, прильнув головой к ее плечу, примостился маленький мальчик, на вид лет шести-семи, в длинной ночной рубашке. Мать поглаживала ему волосы. Кровать рядом с креслом стояла пустая, хотя видно, что на ней спали, потому что одеяло ворохом лежало посередине.

Мальчик проснулся от кашля. Бринку не надо было ничего объяснять. Он вновь посмотрел на мать девушки, на этот раз на ее лицо. Даже в тусклом свете лампы было видно, что оно пылает. Над верхней губой блестели капельки влаги, а когда она убрала со лба прядь волос, Бринк заметил, что тот тоже блестит от пота. Мальчик оторвал голову от ее плеча и кашлянул ей в грудь — раз, второй. Надрывный, влажный кашель. Затем он простонал — этот стон показался Бринку сродни стону бездомного пса — и вновь закашлялся.

— Аликс! — прохрипела мать девушки. Даже одно-единственное слово далось ей с трудом. — Где отец?

Аликс не ответила. Она осталась стоять в дверях, прижав обе ладони к косякам двери, причем с такой силой, отметил про себя Бринк, что пальцы ее побелели. Стук капель, стекавших с пол ее пальто, как, впрочем, и с его собственного, упорно отсчитывал мгновенья, как некий жутковатый метроном.

Мальчика вновь начал бить кашель.

— Только не вздумай… — предостерег девушку Бринк.

— Я знаю, — ответила Аликс.

Бринк вздохнул и задержал дыхание, опасаясь, что она сейчас переступит через порог и войдет в спальню. Но Аликс осталась стоять на месте. Он выдохнул.

— Папа умер, — сообщила Аликс.

Мальчик закашлялся снова, почти в лицо матери. Впрочем, какая разница.

— Мама, ты меня слышишь?

— Я сказала ему, что он совершает глупость, — ответила больная женщина. — И вот теперь… я вся горю. Открой окно, Аликс, — говорила она еле слышно, а ее голос был лишен каких-либо эмоций.

— Хорошо, мама, — ответила девушка, но осталась стоять в дверном проеме. Окно и без того было открыто. На какой-то момент в него, подняв вверх занавеску, влетел порыв ветра, и шум дождя сделался еще громче.

— Доктор Жюсо не смог сказать, что с Аленом, — проговорила тем временем мать и прижала сына к себе. Мальчик простонал. — Доктор решил, что у него инфлюэнца. Потому что точно такая же хворь накануне приключилась и у Клаветта. Нет, за два дня до этого.

— Мама, — прошептала Аликс, дрожа в дверном проеме. Бринк был готов в любое мгновение схватить ее за рукав.

— Не подходи ко мне, Бутон, — сказала мать. Последнее слово сбило Бринка с толку. Бутон? — Потому что я тоже больна. — Женщина заморгала и обвела взглядом комнату. — А где же Жюль?

— Да, мама, Жюль… он… я…

Мать тихо заплакала. Слезы подступили к глазам и влажными дорожками скатились по пылающим щекам. Бринк слышал надрывное дыхание женщины. Ее и мальчика у нее на коленях.

— Жюль… Бутон, уходи отсюда. Уходи немедленно…

— Но почему, мама? — спросила Аликс срывающимся голосом.

— Жюль… он предатель, Бутон, — ответила сквозь слезы мать. — Он ушел отсюда с бошем, с полицейским. По-моему, он повел боша к Клаветту или к еще одному другу отца, который живет возле Этрема. Я всегда забываю его имя…

— Мама…

— Беги, Бутон, прежде чем боши тебя поймают, — сказала мать сквозь рыдания, чем разбудила мальчика у себя на коленях. Он попытался оторвать от ее груди голову, но не смог. — Да будет Господь милостив к нему, — прошептала женщина. — Молись за Жюля, Бутон.

С этими словами она, хотя и продолжала прижимать его к себе, слегка подвинула сына. До этого момента она смотрела на Аликс, но теперь поспешила перевести взгляд в пустой угол.

Бринк понял, что сейчас произойдет, и поспешил положить руку на плечо девушки. Он точно знал, что сейчас последует, и потому прикоснулся к ней, положил ладонь на плечо мокрого от дождя пальто.

— Мама, Жюль мертв, — негромко произнесла Аликс. — Ты слышишь меня, мама? — женщина вновь посмотрела в ее сторону. — Я убила его. Застрелила.

Мать продолжала молча смотреть не девушку. Она была как пустой сосуд, в котором не осталось и капли содержимого. Даже слезы, и те кончились.

— Жюля? — переспросила мать и легонько похлопала по голове младшего сына.

— Это произошло случайно, — продолжала тем временем Аликс. — Я не хотела…

От Бринка не скрылась боль в ее голосе.

— Пойдем вниз. Здесь ты уже ничем не поможешь, — сказал он ей. И совершил ошибку.

Аликс резко обернулась к нему и остервенело заколотила по груди кулаками. Бринк пошатнулся и отступил назад. Аликс шагнула вслед за ним. Лицо ее, словно взятое в рамку налипшими на виски волосами, было искажено гримасой страха и ненависти. Нет, страха, наверно, было больше. Затем на лицо ей упал свет лампы, и Бринк разглядел капли влаги у нее на веках.

— Сделай хоть что-нибудь! — выкрикнула она. — Ты, бесполезный ублюдок, сделай хотя бы что-то!

И она вновь набросилась на него все с тем же искаженным гримасой лицом и свинцовыми кулаками. Бринк попятился, и в следующий момент его правая нога ощутила под собой пустоту.

Машинально он ухватился за девушку. Она — за него. Их пальцы соприкоснулись, но поскольку руки их по-прежнему были скользкими от дождя, то они не удержали друг друга, и он упал. Как будто провалился в бездну.

Когда Бринк пришел в себя, было темно. Взору его предстала ночь. Интересно, как так получилось, что он разглядел в этой тьме бейсбольный мяч?

Но нет, он не на игровом поле. Он где-то еще. Ах да, во Франции. Порт-ан-Бессен — кажется, так называется это место. Бринк попытался сесть, однако тотчас вернулся в лежачее положение, потому что стоило ему поднять голову, как ее ослепительной белой вспышкой пронзила резкая боль.

В дверном проеме, держа в руке лампу, стояла Аликс.

— Наконец-то, — сказала она и, опустив лампу на пол, присела рядом. Бринк заметил, что она переоделась, сняла мокрые брюки, рубашку и пальто. Теперь на ней было платье. Судя по всему выходное, чтобы посещать воскресную мессу, — в отличие от старого, латаного-перелатаного, как тогда в Сент-Ричардсе. Прежде чем она села, Бринк сумел разглядеть под платьем ее стройные ноги.

Он слегка оторвал от пола голову — хотел увидеть ее лицо. Ушиб головы тотчас напомнил о себе новой волной боли, которая, однако, вскоре откатилась назад. Бринк осторожно присел, стараясь не делать резких движений, и обвел глазами тесное помещение. Деревянные ящики, моток сетей в углу, пустые бутылки на одной полке, плотницкие инструменты на другой. Комнатушка была крошечная — восемь на восемь футов, не больше.

— И как долго я лежал?

— Больше часа, — Аликс поменяла позу. Села, сложив по-индейски ноги. И, прежде чем она расправила подол платья, Бринк сумел рассмотреть полоску кожи ее бедра.

Было слышно, как снаружи с прежней силой барабанит дождь.

— Сначала я подумала, что ты отдал концы, — сказала Аликс, не осмеливаясь посмотреть ему в глаза. Вместо этого ее взгляд был устремлен в пятачок пола между ними. Но затем все-таки решилась. — Я рада, что ты жив.

С этими словами она улыбнулась. Это была такая милая улыбка, одними губами, но она осветила ее лицо подобно солнечному утру. Вот если бы она еще и рассмеялась. У нее такой чудный смех — грудной, с легкой хрипотцой… Бринк его как-то раз слышал, и он ему понравился.

Но нет, до него доносились лишь стук дождя и заунывные завывания ветра.

— Как мать? — спросил он наконец.

— Уснула. Ален тоже, — ответила Аликс и вновь устремила взгляд в пол. — Они оба больны.

Она подняла глаза. Дождь на улице забарабанил сильнее, затем на минуту сделался тише и забарабанил снова.

— Да.

— Наверно, я тоже заразилась, — сказала Аликс. Бринк ожидал, что она расплачется, но нет. Глаза ее оставались сухими. Мужества ей не занимать. Она не собиралась оплакивать себя, лишь брата, который остался лежать на деревянном полу в доме Клаветта с зияющей дырой во лбу.

Бринк хотел сказать ей, что и он, возможно, тоже носит в себе болезнь, рассказать ей про ее отца, как тот кашлянул ему прямо в лицо там, в больнице. А еще он хотел рассказать ей про Кейт. Но Аликс лишила его этой возможности, потому что поднялась с места. Она стояла рядом с ним, выпрямившись во весь рост, и, когда он поднял на нее взгляд, в глазах у него вновь потемнело.

— Пойду поищу что-нибудь поесть, — сказала она и, взяв с пола лампу, вышла вон. Бринк остался лежать в темноте.

Аликс села на ящик рядом с дверью кладовой и при помощи взятого у убитого немца ножа, разрезала пополам буханку хлеба. Тем же ножом нарезала на кусочки колбасу, затем проделала то же самое с куском сыра. И колбасу, и сыр при резке она прижимала к груди, и лезвие ножа было тоже направлено ей в грудь. Впрочем, рука у нее была твердая, и куски получались ровные. Аккуратные.

С Бринком они ели молча, по очереди запивая еду сидром из керамической кружки, которую она принесла из кухни. Ни разу в жизни он не пробовал еды вкуснее этой.

Тем временем непогода за окном разыгралась вовсю. Дождь отбивал по окнам, стенам и крыше дома ожесточенную дробь. Угол явно протекал, потому что до Бринка оттуда доносилось мерное «кап-кап-кап». И хотя с улицы долетал вой ветра и чьи-то крики, здесь, в тесном помещении, было тепло, сухо и даже уютно. Лампа коптила, и ее тусклого света не хватало, чтобы осветить темные уголки, но зато здесь он чувствовал себя в безопасности. Аликс не стала садиться с ним рядом, и ему были не видны ее зеленые глаза. Зато ему было видно, как она задумчиво наматывает на палец прядь волос.

— Ты сказала… там, снаружи, что убила собственного отца, — сказал он. Сначала он подумал, что она не расслышала его слов, потому что запустила руку в карман платья и вытащила оттуда помятую пачку сигарет. Вынув одну, одна отбросила пачку в сторону. Простая пачка с изображение крылатого шлема. «Голуаз Орлинер», — прочел Бринк. Аликс тем временем закурила от лампы: поднесла сигарету к высокому стеклянному колпаку и держала, пока на кончике не появился красный огонек. Затем встала с ящика и поднесла к нему лампу. Бринк взял у нее сигарету. Правда, стоило ему сделать первую затяжку, как он закашлялся. Табак оказался на редкость крепким.

Аликс отставила лампу в сторону. Теперь Бринку было видно ее лицо, и по ее взгляду он понял, что она прекрасно расслышала его вопрос.

— Клаветт тоже сказал, что было бы лучше, если бы ты всех убила. Что он имел в виду, говоря такие слова? — поинтересовался Бринк.

Аликс выдохнула дым. Тот сизым облачком вырвался из ее ноздрей, формой почему-то напоминая лягушку, и на мгновение закрыл ее лицо. Она пристально посмотрела на красный огонек на кончике сигареты и, помолчав минуту-другую, наконец заговорила. Похоже, что она говорила правду.

Но даже если она ему солгала, разве это хоть что-то меняло?

— Какая разница, — сказал Бринк. — По-моему, он заразился, когда вы нашли тех евреев. А раз так, то не все ли равно, куда он потом отправился. Или Клаветт. Или Тардифф. Они все были обречены…

Аликс затушила сигарету о пол.

— Так что, честное слово, Аликс, все равно, куда потом направился твой отец. Он умер бы в любом случае. Не в Англии, так здесь. Тебе это понятно?

— Интересно, где он? — спросила Аликс. Бринк в первое мгновенье решил, что она спросила про отца, но затем до него дошло, что она имеет в виду Уикенса.

— Думаю, он вернулся в сарай рядом с домом Тардиффа, — предположил Бринк.

— Да, вернулся к этому своему старику, — сказала Аликс. — Ведь он его любит.

Голос ее прозвучал задумчиво.

— Наверно, нам тоже следует вернуться туда, — сказал Бринк, прислушиваясь к завыванию ветра за стеной. — Если он там, то и для нас там будет безопаснее.

— Нет.

— Аликс!

— Я не брошу маму и Алена здесь одних. Я не позволю им умереть так, как умер отец!

Немцы уже наверняка рыщут по городку, выискивая среди местных жителей людей с симптомами, как у тех двоих наверху, и делают им уколы, пытаясь остановить заразу. А может, и нет. Может, не существует никакого антибиотика. Но как это узнаешь, сидя здесь?

Так что оставаться здесь им никак нельзя. Им следовало найти тех, кто сумел победить чумную палочку.

— Мы должны найти лекарство, — сказал он. — Или они умрут.

С этими словами Бринк посмотрел на часы. Они пришли сюда примерно в полночь, теперь уже шел четвертый час утра. Он перевел взгляд на свою правую руку, на две полоски пластыря, и взялся за кончик одной, на безымянном пальце, почти утратившей свою первоначальную белизну. Сняв пластырь, он скатал его в комок и щелчком отправил в дальний угол. Теперь у него оставался всего один.

Аликс последила глазами за его действиями, но ничего не спросила.

— Ты прав, — сказала она. — Мы не сложим оружие. Лично я — точно нет. У меня, кроме них, больше никого не осталось, — тихо добавила она и потянулась за пачкой сигарет, которую Бринк подтолкнул к ней. Как и в первый раз, Аликс, вытащив сигарету, прикурила ее от лампы и подсела ближе.

— Четыре года назад боши отняли у меня моего Анри. После этого евреи отняли у меня отца. Затем я потеряла Жюля. Я больше не хочу никого терять, — произнесла она и, сделав глубокую затяжку, выпустила к потолку сизую струю дыма. — Мне кажется, ты понимаешь, о чем я.

Бринк подумал и решил, что не понимает. А если и понимает, то не до конца. Дождь продолжал отбивать барабанную дробь по тонким стенам. Бринк поймал себя на том, что завидует ей, завидует тому, что было в ее жизни, даже если оставшиеся в живых родные, мать и брат, больны и, возможно, вскоре не станет и их.

— У тебя в Англии есть женщина? — неожиданно спросила она и поперхнулась дымом.

Бринк сделал последнюю затяжку и потушил окурок об пол.

— Нет, — сказал он.

— А когда-нибудь была?

— Была.

— И… — Аликс подалась к нему, и он не удержался и посмотрел на самую верхнюю пуговицу платья, которую она забыла застегнуть. Там, над горловиной платья, белела нежная кожа стройной девичьей шеи. Аликс перехватила его взгляд и улыбнулась. Однако промолчала.

— Она умерла, — выдавил из себя Бринк.

— Значит, у нас с тобой много общего, — сделала вывод Аликс. — Вот и мой парень тоже умер. Или, по крайней мере, исчез.

Анри. Она дважды назвала его имя.

— А что случилось с ней? — полюбопытствовала девушка.

— Я совершил ошибку, — честно признался Бринк.

Аликс кивнула.

— Понятно, — сказала она и на минуту задумалась. — Это как я совершила ошибку, которая стоила жизни отцу? Или как это случилось с Жюлем?

Бринк вытащил из пачки еще одну сигарету и посмотрел на девушку. Теперь они сидели так близко, что ему были видны ее зеленые глаза.

— Скорее, как с Жюлем.

— По-моему, жизнь вся состоит из ошибок. Мы только и делаем, что совершаем их одну за другой, — философски заметила Аликс.

Бринк посмотрел ей в глаза.

— Не люблю совершать ошибки, — сказал он.

Аликс на мгновение закрыла глаза, затем снова открыла, сделала глубокую затяжку и… улыбнулась. Это была фальшивая улыбка, но даже она в этот момент показалась Бринку светлым пятном в окружавшем его мраке.

— Мы должны принимать то, что происходит. Жить дальше с нашими ошибками. — Аликс стряхнула пепел на пол. — Конечно, это я виновата в том, что отец умер, и мне придется за это заплатить. Но, с другой стороны, не уломай я отца отвезти евреев в Англию, разве я встретила бы тебя? И тогда у мамы с Аленом вообще не осталось бы даже малейшего шанса выжить. По крайней мере, сейчас у них этот шанс есть.

— А Жюль? — спросил Бринк.

Аликс ответила не сразу. Сначала она потушила о пол сигарету, хотя выкурила ее всего лишь до половины, после чего дрожащей рукой вытащила из его пачки новую.

— Это он совершил ошибку, когда пошел на сотрудничество с бошами, — тихо сказала она. — Не знаю, что подтолкнуло его к предательству. Но он это сделал… Так что… Отец, да, его смерть на моей совести. Что касается Жюля — думаю, что нет.

Бринк в упор посмотрел на нее. Если она сейчас сказала ему правду, то она гораздо сильнее духом его самого. А может даже, в ней больше жестокости. Трудно сказать. Он не мог заставить себя забыть Кейт и то, чем он занимался до того, как встретил ее, когда работал с сибирской язвой.

Он посмотрел на сигарету, которую толком даже и не курил, и смял ее на полу.

— Мы найдем их, — заявила Аликс со странной убежденностью в голосе.

Бринк откинулся затылком на стену и закрыл глаза. Ему хотелось одного — забыть все, что он был не в силах забыть. И тогда он подумал про верхнюю пуговицу на платье Аликс, которую она забыла застегнуть. Он сидел и размышлял про пуговицы, которые наверняка ничего не помнят, и вскоре уснул с мыслями о них. Ему снился мяч, как он на крученой подаче несется к нему и больно бьет по наколеннику, как рикошетом отскакивает в мертвый угол, как толпа взрывается криками у него за спиной, как Уорн опускает голову и ногой роет землю, как готов лопнуть от злости оттого, что все пошло наперекосяк. А у него самого перехватило дыхание.

Это была Аликс. Она плыла впереди него, так близко, что ее дыхание согревало ему лицо. Ее палец был прижат к его губам.

— Тсс, — прошептала она. — Кажется, там кто-то есть.

Она наклонила голову, прислушиваясь. Вверху что-то скрипнуло. Скрип был слишком долгим, чтобы его можно было списать на ветер. К тому же вой ветра, что залетал к ним в дверь, сделался громче. Аликс наклонила лампу и задула фитиль. Скрип повторился, зато ветер стих. Шаг, затем другой, в кухню. Третий, четвертый. Поступь тяжелая, мужская. Оба разом притихли, а в следующий миг Бринк ощутил на своей руке руку Аликс. И сомкнул пальцы.

— Aufmachen![25] — донеслось от входа, и по двери дома застучали чьи-то кулаки.

Кирн надвинул пониже фетровую шляпу и высоко поднял воротник. Тех двоих он так и не встретил, зато по спине, начинаясь где-то между лопатками, сбегали струйки воды. Разрази ее гром, эту проклятую погоду.

Пока они шли навстречу ветру по мощеной улице, он бросил взгляд мимо трех эсэсовцев, что вышагивали перед ним, на красные герани в ящиках по обе стороны двери дома Пилонов. Несчастные цветы поникли под дождем и ветром. Противный карликовый терьер, тот, что облаял его в прошлый раз, куда-то исчез. Наверно, вернулся под теплую крышу соседнего дома, решил Кирн.

С тех пор, как он последний раз был здесь, на красную дверь кто-то нанес слой свежей краски — едва ли не в метр высотой черную букву Ч, хотя края буквы уже успели побледнеть под дождем. Ч означает чума, догадался он. Кто-то пометил дверь, или от страха, или от злости. Не иначе, как соседи. Значит, секрет Пилонов — никакой уже не секрет.

— Дайте мне пару минут, — крикнул он в ухо толстяку из СД по фамилии Адлер. Тот кивнул. Кирн быстро направился назад по улице, прошел четыре дома и, обнаружив просвет между зданиями, пролез в щель и вышел на тропинку, что вела к задней стене обиталища Пилонов, считая на ходу темные тени слева от себя: три, два, одна, — пока наконец не оказался у задней двери нужного ему дома. Если английские шпионы внутри, то он не позволит им уйти от него второй раз.

Дверь была не заперта, но открываться не собиралась. От дождя дерево набухло и плотно сидело между косяками. Чтобы ее открыть, ему пришлось навалиться на нее всем телом, и когда она наконец распахнулась, то громко скрипнула, как раз в короткий тихий промежуток между порывом ветра и дальним раскатом грома. Кирн шагнул в кухню и закрыл за собой дверь. Чертова деревяшка скрипнула снова.

Он нащупал в кармане зажигалку, щелкнул колесиком и повернул его, чтобы отрегулировать пламя. На кухонном столе стоял лампа, а рядом с ней тарелка с корочкой хлеба, там, где ее оставил Жюль. Кирн снял с лампы стекло и зажег фитиль. Держа в здоровой руке лампу, он не мог как следует сжимать в искалеченной вальтер, поэтому пистолет он оставил лежать в кармане.

Обойдя стол, он направился в короткий коридорчик, который вел в переднюю часть дома, открыл дверь и остановился у лестницы, что вела наверх. От парадной двери его отделяла всего пара метров, и он услышал, как дородный унтершарфюрер, которого Волленштейн называл Пфафф, тот самый, с кем Кирн разговаривал по телефону, колотит по ней прикладом.

— Откройте дверь! — гаркнул Пфафф.

«Сам открой, остолоп», — подумал Кирн. Она наверняка не на замке.

Но вместо этого солдаты снаружи по очереди пытались сбить задвижку. Идиоты. Мгновение, и эсэсовцы ворвались внутрь, громко топая сапогами, как стадо коров копытами. Керн поднял здоровой рукой лампу, а искалеченной сделал знак, мол, не стреляйте, свои. С этих болванов станется. Затем в дверь протиснулся Адлер, а вслед за ним — Пфафф. Унтершарфюрер включил электрический фонарик и бесцельно поводил им по сторонам.

Кирн снял шляпу и стряхнул с нее воду. Адлер расстегнул свой необъятных размеров плащ, вытащил откуда-то из внутреннего кармана сигару и закурил.

А еще получасом ранее Кирн стал свидетелем того, как Адлер вылез из кабины грузовика, подъехавшего к дому рядом с гаванью. А вслед за ним из обтянутого брезентом кузова начали выскакивать куда более стройные эсэсовцы с оружием в руках. Некоторые из них в касках, другие в зелено-коричневых пилотках, которые в СС предпочитали каскам.

Адлер был огромен, если не сказать, необъятен. Килограмм сто пятьдесят веса, не меньше, подумал Кирн. Не удивительно, что при ходьбе он страдал одышкой — свистел и сипел, как старый аккордеон.

— Ни слова! Вы меня поняли? Объяснять, что к чему, буду я.

Кирн тогда промолчал, лишь закурил очередную сигарету.

А еще через пару минут все трое разговаривали в сухом коридоре командного поста гауптмана Грау. Толстяк Адлер заявил, что прибыл ему в помощь. Улыбка на его лице была откровенно фальшивой.

— В помощь, говорите? — спросил Волленштейн. — Тогда держите нос как можно ближе к земле и достаньте мне этого вашего англичанина, пусть даже из-под земли.

Волленштейн явно имел в виду то, как лягушатники при помощи свиней выискивают под землей трюфели. Тем не менее улыбка осталась на толстой физиономии Адлера, как приклеенная, и он вежливо добавил, что сделает все, что от него потребует штурмбаннфюрер.

Кирн сказал тогда, что хотел бы нанести визит вдове Пилон и задать ей еще парочку вопросов. Он не стал вдаваться в объяснения, зачем ему это понадобилось. Главное, что он сам помнил, как Жюль выкрикнул какое-то имя и как та женщина в ответ крикнула: «Жюль!» Они явно были знакомы. Ему никак не удавалось вспомнить имя, которое выкрикнул мальчишка, однако он поднапряг память и вспомнил, что говорили рыбаки тогда у причала. Один из них сказал, будто Пилон ушел в море вместе с дочерью. Возможно, это она и есть. Если дело обстоит именно так, то она наверняка попробует вернуться домой.

— Он может помочь мне, — сказал Кирн Волленштейну, указывая сигаретой на Адлера. Если толстяк из СД на дух не переносит эсэсовца, то хотелось бы знать, почему. Вдруг они с Адлером союзники? И пока они извилистыми улочками шагали от гавани в центр города, к дому Пилонов, он рассказал Адлеру об английских диверсантах. Объяснил, почему, по его мнению, они пожаловали сюда. Даже про евреев рассказал. То есть почти все.

И вот теперь они с ним в доме Пилонов.

— В кухне никого нет, — сказал Кирн и, взмахнув рукой, указал на дверь позади себя. Адлер вновь затянулся сигарой и посмотрел на лестницу слева от себя, ту, что вела на второй этаж.

— Наверх! — скомандовал он, беря инициативу в свои руки. Трое эсэсовцев, громко топая сапогами по узким деревянным ступенькам, бросились выполнять его приказ. Кирн не пошел за ними, а вернулся в кухню. Там имелась еще одна дверь, которую он заметил еще во время своего первого визита в этот дом. Поставив лампу на плиту, он сунул руку в карман, чтобы вынуть вальтер, однако в следующее мгновение сверху раздался крик:

— Они там! — крикнули эсэсовцы. До Кирна донеслись приглушенные голоса, затем женский крик и грохот отодвигаемой мебели. Затем снова прозвучали топот и шаги по ступенькам. Кирн выглянул в коридор и увидел мадам Пилон. Она, шатаясь, спускалась по лестнице с младшим сыном на руках. На последней ступеньке она оступилась и едва не упала прямо на живот Адлеру. Толстяк, у которого в руках теперь был собственный фонарик, направил им в лицо луч света и жестом велел пройти в кухню. Пфафф не удержался и для пущей убедительности ударил женщину по плечу прикладом.

Все набились в кухню. Мадам Пилон положила сына на стол. Мальчик спал. Нет, он никак не мог спать в таком гаме. Кирн внимательно посмотрел на мальчишку и постарался вспомнить, что говорил ему Волленштейн про симптомы болезни. Лихорадка, озноб и, главное, кашель. Кирн подошел к столу и поднес руку к лицу ребенка, но трогать не стал. Лицо пылало жаром. Об этого мальчишку можно было греть руки, как от печки.

— Mais qu ’est ce qu ’ils font ici les Anglais? — спросил он женщину. В свете керосиновой лампы ее лицо казалось огненно-красным. Глаза были полузакрыты, однако на какой-то миг она широко их раскрыла и посмотрела на него.

— Я не знаю ни о каких англичанах, — ответила она.

— Вырвите у нее признание! — приказал Адлер. Он стоял рядом с дверью, в облаке сизого дыма, в центре которого светился красный кончик его сигары. По крайней мере, толстяк понимал по-французски.

— Я не гестаповец, — ответил Кирн и посмотрел на лежащего на столе мальчика, а затем снова на Адлера. — И не служу в СД.

Мальчишка дышал точно так же, как и умирающий Клаветт.

— Она у меня сейчас заговорит, — прорычал Пфафф и шагнул к несчастной женщине.

— Стойте, где стоите! — рявкнул на него Кирн. Пфафф с ненавистью посмотрел на него, однако подчинился.

— Аликс вернулась, — тихо произнесла мадам Пилон.

Аликс. Ну конечно же! Именно это имя он слышал тогда на пристани. Сестра Жюля. Это ее он встретил в доме Клаветта.

— И где она сейчас? Мадам, вы слышите меня? Где Аликс?

Женщина покачала головой, как будто пытаясь прояснить мысли.

— Она вернулась. Она и… Я не знаю.

— Она все еще здесь? Она и англичане? — уточнил Кирн. Женщина молчала. Тогда он повторил вопрос. — Где ваша дочь? Где англичане?

Первым терпение лопнуло у Адлера, а не у него. Толстяк пошел к столу и потрогал мальчика, а затем несколько раз надавил ему на грудь, как будто пытался разбудить. Ребенок простонал.

— Скажите мне, — обратился Адлер к хозяйке дома, не вынимая изо рта сигары. Стряхнув с тарелки корку хлеба, он положил тарелку на грудь мальчику так, что ее край оказался у него под подбородком, и резким движением надавил ребенку на горло. Мальчик тотчас открыл глаза.

— Mais qu ’est ce qu ’ils font ici les Anglais? — рявкнул Адлер, обращаясь к мадам Пилон.

Но она его не услышала, потому зашлась в крике. Крик этот заполнил собой всю кухню, и несчастная женщина бросилась с кулаками на Адлера. Пфафф оказался проворнее. Он быстро схватил ее и заломил ей руки за спину. Она же продолжала кричать и вырываться, а тем временем толстяк убивал ее сына. Кирн бросился к Адлеру, пытаясь ему помешать, но тот огромной лапищей легко отбросил его от себя, продолжая второй давить ребенку на горло. На его жирной физиономии застыла брезгливая гримаса.

— Отпустите ребенка! — крикнул Кирн.

Увы, было слишком поздно. Глаза мальчика вылезли из орбит, лицо же осталось синим, как чернила, даже после того как Адлер убрал тарелку и швырнул ею в стену. На пол со звоном посыпались осколки. Мадам Пилон грузно осела на пол. Пфафф продолжал держать ее руки, а она продолжала кричать, и казалось, этому крику никогда не будет конца. Кирн закрыл глаза, как будто это могло спасти его от этих пронзительных звуков.

— Живо рассказывай про англичан! — рявкнул Адлер, обращаясь к женщине.

Кирн открыл глаза и увидел перед собой двух других эсэсовцев. На лицах обоих застыл ужас. Что касается его самого, то он тотчас же вычеркнул Адлера из числа потенциальных союзников. Эта туша будет пострашнее Волленштейна.

Адлер посмотрел на руку, которой он только что прижимал тарелку. Рука была в крови. Эту кровь он в первые секунды выдавил изо рта и носа мальчика. Адлер вытер руку о брюки и вытащил изо рта сигару, причем сам не заметил, как при этом коснулся окровавленной рукой губ.

— Вы идиот, — не выдержал Кирн. — Вам не было необходимости его убивать.

— Вы хотите сказать, что вам не нравятся мои методы? — спросил Адлер. Его голос был почти не слышен, его заглушали стенания несчастной женщины. Адлер стряхнул пепел прямо в огромную ладонь. — Вы бы не стали жаловаться, если бы знали…

И он улыбнулся, как ему самому казалось, хитрой улыбкой.

— Что именно?

— Уведите ее! — рявкнул Адлер подручным эсэсовцам. — Чтобы духу ее здесь не было.

Он посмотрел на Пфаффа. Похоже, на какой-то миг унтершарфюрер растерялся, однако затем выволок женщину из кухни и по коридору потащил вон из дома. Несчастная продолжала стенать, но теперь из ее горла вырывались короткие всхлипы. Двое эсэсовцев двинулись следом. Мертвый ребенок остался лежать на столе за спиной у Адлера.

— Мы должны найти англичан, — заявил тот. — Мне они нужны, чтобы доказать, что Волленштейн был неправ в своих действиях.

Адлер вернул в рот сигару, покатал ее языком и, поднеся к другому концу спичку, вновь раскурил.

Кирн не удостоил его ответом. Его взгляд был прикован к мертвому мальчику на столе.

Адлер выдохнул облако сизого дыма.

— Волленштейн планирует рассыпать по берегу свою заразу, когда к нам пожалуют гости из-за моря. Англичане и их прихвостни-союзнички.

Кирн заставил себя отвернуться от мертвого ребенка и посмотреть на мерзкого толстяка. Выпестованная Волленштейном зараза — это оружие, но чтобы применять его именно здесь?.. Погибнут все — и чужие, и свои. Не только англичане, американцы, но и честные солдаты вермахта, такие как гауптман Грау. Как Бёзе и Штекер, как Муффе, если они все еще живы. Все до последнего солдатики, что охраняют береговую линию.

— Я работаю на того, кто хочет не допустить распространения этой заразы, — заявил Адлер. — И если я найду англичан, это значит, что Волленштейну нельзя доверять. Он уже и так, как сами только что сказали, потерял своих евреев, — с этими словами Адлер выпустил в лицо собеседнику облако сигарного дыма.

— Если вы хотите знать мое мнение, — ответил Кирн, — то вы ничем не лучше его. Такой же самый безумец.

Толстая физиономия Адлера расплылась в ухмылке.

— Ну нет, не такой. Чуть меньший.

Чуть меньший? Кирн посмотрел на мертвого мальчика, затем на пятна крови на руке своего собеседника. Эти люди обожают сеять смерть. Но если раньше их оружием был свинец, то теперь они получили в свое распоряжение нечто более страшное. О боже!

— Если вы… заполучите чуму в свои руки, что вы будете делать? Зачем она вам? — спросил Кирн.

Адлер пожал плечами и языком перекатил сигару из одного края рта в другой.

— Ну, это решать не мне. Решения принимает тот, чьи приказы я выполняю.

— Интересно, какие еще секреты вы прячете? — спросил Кирн. Если Адлер — фигура еще более страшная, нежели Волленштейн, — а так оно, похоже, и есть, свидетельством тому мертвое тельце на столе, — то СД вынашивает куда более зловещие планы относительно применения этой заразы, нежели герр доктор.

Неожиданно за спиной у Кирна раздался стук, и он обернулся. Адлер тоже услышал это странный звук. Оба тотчас замерли на месте и прислушались.

— Что это было? — спросил Адлер, вынув сигару из толстых губ.

Кирн шагнул к двери, которую он еще не открывал.

— Ключа нет, — прошептала в темноте Аликс. — Я не могу ее запереть.

Бринк шагнул туда, где по идее должна была находиться дверь, и наткнулся на ее плечо.

— А где пистолет? — шепотом спросил он.

В ответ он услышал, как «веблей» щелкнул предохранителем.

На лестнице тем временем раздавались топот и крики, затем кто-то вновь вернулся в кухню, и под дверью появилась тоненькая полоска света. И вновь голоса, и вновь топот сапог, из чего напрашивался однозначный вывод: незваные гости всем скопом нагрянули в кухню. Бринк приложил ухо к щели под дверью.

Мужской голос, едва слышный. Бринк не сразу понял, что говорят по-немецки, и потому пропустил первые фразы.

Похоже, рядом стоял еще кто-то. Этот говорил громче и по-французски.

— Mais qu ’est ce qu ’ils font ici les Anglais?

Что нужно здесь англичанам?

Черт, да это же они ищут их с Аликс!

Кстати, она, так же как и он, прижалась щекой к полу и прислушивалась. Она была так близко к нему, что он ощущал в ее дыхании запах табака. В тусклом свете, что пробивался сквозь щель, он увидел ее глаза, и она кивнула ему. Однако в следующий миг из-за двери послышался женский плач, а Аликс словно окаменела. Голос принадлежал ее матери.

Затем снова заговорили немцы, сразу двое. Единственное слово, которое сумел разобрать Бринк, это «гестапо». Голоса сделались громче, а затем вообще перешли в крики.

Бринк почувствовал, как Аликс сделала рядом какое-то движение. По всей видимости, потянулась к щеколде. Голос матери перешел в истошный вопль, который, словно копье, пронзил деревянную дверь.

— Нет, — остановил девушку Бринк и попытался схватить за руку. Первый раз промахнулся, но во второй нащупал ее запястье.

— Отпусти меня! — прошипела Аликс.

Бринк обхватил ее за плечи и прижал к себе, не давая приблизиться к двери. Они боролись в темноте. Ее кулак больно заехал Бринку в челюсть, но он лишь сильнее сжал свою обидчицу. В кладовке, где до этого момента раздавалось лишь их надрывное дыхание, что-то тяжелое со стуком упало на пол. «Веблей». В следующее мгновение их переплетенные тела налетели в темноте на ящик.

А потом скрипнули дверные петли.

Кирн направил луч фонарика на пол кладовой, и его взору предстал револьвер. Он сдвинул луч дальше, на их лица, что смотрели на него из темноты.

Мужчина. Женщина. Те самые, что и в доме Клаветта. Сестра Жюля Аликс. И ее англичанин.

— Что там? — поинтересовался мясник-Адлер из другого конца кухни, все так же попыхивая и сигарой.

Стоило Кирну услышать его голос, как он понял: нет никакой разницы, кто получит в свои руки чуму. Волленштейн, СД, гестапо или даже сам проклятый фюрер. Это ничего не меняло. Потому что все они заразят ею ни в чем не повинных людей, евреев и неевреев, лягушатников, и англичан, и даже своих же немцев. Эта зараза не разбирает национальности своих жертв, ей безразлично, кто они.

Да, он сам убивал. Как-то раз даже застрелил пару женщин, партизанок. Но он не убивал детей или стариков и уж тем более своих.

Эти двое, что сидели на полу чулана, хотели украсть чуму. Так сказал ему Волленштейн. Но, посмотрев в их лица, Кирн не увидел перед собой воров. В рюкзаке, забытом ими в доме Клаветта, он нашел взрывчатку. Нет, они здесь не для того, чтобы украсть чуму, а для того, чтобы ее уничтожить. Чтобы избавить мир от этой заразы.

Рука женщины потянулась к пистолету, и Кирн повторил ее движение лучом фонарика. Ее напарник перехватил француженке руку за мгновение до того, как та нащупала оружие. Кирн посмотрел мужчине в глаза — в свете фонарика те были голубыми — и поднес одинокий указательный палец правой руки к губам. Пару секунд они смотрели друг на друга, а затем англичанин тоже поднес палец к губам. Луч фонарика высветил на его пальце светлую полоску, ослепительно белую на фоне окружавшей его темноты.

— Ничего, — громко ответил Кирн, чтобы Адлер его услышал. — Здесь ничего нет. Просто хлопнула форточка.

И, выключив фонарик, шагнул назад и захлопнул дверь.

Глава 14

На другой стороне улицы двое эсэсовцев в резиновых фартуках ударяли прикладами по двери дома мадам Этон и что-то кричали престарелой вдове, единственной обитательнице дома. Впрочем, откуда им было знать, что она не откликнется, ведь ей уже девяносто, а сама она страдает тугоухостью. Чтобы спрятаться от дождя, Аликс застыла в дверном проеме своего дома. Фрэнк сделал то же самое.

К тому моменту, когда они с Фрэнком вышли на улицу, матери уже там не было. Как не было и боша, который закрыл дверь чулана. Он тоже куда-то исчез.

В душе у Аликс царила пустота.

Там, в кухне, она погладила мертвого брата. Ален лежал на том столе, за которым все эти годы их семья ежедневно собиралась за трапезой. Ей и в голову не могло прийти, что однажды этот самый стол станет для Алена смертным ложем. Всего несколько дней назад в этом доме жили ее отец, Жюль, Ален. И вот теперь их нет, а все потому, что ей казалось, будто Джунипер ее любит.

А какая тишина стояла в кухне! Аликс повернула голову, прислушиваясь к стенам тишины, окружавшим ее с четырех сторон, и те на глазах у нее словно отодвинулись прочь. Кухня начала расти, увеличиваться в размерах, пока не сделалась раза в четыре больше обычной. Она же сама стояла посередине, ощущая себя одной-единственной в целом мире. Стоило ей сделать вдох, как тот эхом разносился по пустому огромному дому. Здесь никогда не было так тихо, как сейчас.

Фрэнк осторожно убрал ее руку от Алена. Стоило ему прикоснуться к ней, как до ее слуха тотчас донесся стук дождя по окнам и крыше, а где-то уже совсем рядом гулко пророкотал гром.

— Пойдем, — сказал ей Фрэнк и потащил за собой из кухни. Он открыл дверь, и тогда она увидела нарисованную на ней огромную красную букву Ч и поняла, что больше не вернется сюда. Она даже не удосужилась закрыть за собой дверь.

Там, в дверном проеме, Фрэнк сказал, что они должны найти того самого полицейского-боша. По его словам, тому что-то известно. Иначе почему он не стал вытаскивать их из чулана? Почему не арестовал их? Впрочем, какое ей дело до какого-то полицейского? И все же Аликс согласно кивнула, потому что ей нужно было увидеть мать, а мать увел полицейский. Она засунула револьвер и обернутый в тряпку нож в карман старого черного отцовского пальто, которое набросила поверх платья. Как только боши вытолкали старую мадам Этон на улицу, она бросилась на другую сторону и повела Фрэнка узким переулком, — если развести руки, можно дотронуться до стен с обеих его сторон, — после чего свернула еще в один, затем еще раз влево, пока наконец перед ними не возникли крошечные дворики домов, чьи фасады выходили к церкви. Они с Фрэнком крадучись прошли вдоль садовой ограды, и вскоре их взглядам предстала боковая стена церкви и открытое пространство площади между храмом и рядом лавок по другую сторону от нее. Чтобы ее не заметили, Аликс, не обращая внимания на дождь, присела рядом с каменной стеной. Мокрые волосы прилипли к ее голове и теперь казались нарисованными. Фрэнк присел на корточки рядом с ней.

Боши соорудили на краю площади металлическую треногу, а на нее взгромоздили четыре прожектора, лучи которых были направлены на середину площади. Из дверей полицейского управления по тротуару, извиваясь, протянулся кабель. Какое на редкость удачное место! Яркий свет служил отличным прикрытием. Хотя до площади было рукой подать — метров тридцать, не больше, — бошам вряд ли захочется слепить глаза, глядя на мощные лучи прожекторов.

Аликс вытерла со лба капли дождя и посмотрела на залитую светом площадь. Мама была где-то там. Увы, народу было много, и все жались друг к другу, как лодки во время шторма. Вокруг согнанных на площадь людей стояло оцепление бошей. Немцы были заняты тем, что старались уплотнить толпу.

Боже, какой там царил гам! Даже очередной раскат грома был бессилен заглушить гул голосов, плач, истошные крики, визг, которые доносились из плотной людской массы. Люди как будто искали спасения в крике. Впрочем, и боши тоже не собирались молчать. Они что-то орали в ответ. Особенно те, что в сером, иногда подкрепляя свои команды ударами прикладов.

Похоже, сюда согнали весь городок. Человек сто — сто пятьдесят. Точно сосчитать было невозможно. Ежеминутно на площадь, толкая перед собой людей, выходила очередная пара солдат. Тех, кто уже стоял на площади, постепенно подталкивали вправо, ко входу в церковь. Парочка бошей, стоявших у входа, заталкивала их дальше, внутрь.

— Ищи глазами полицейского! — шепнул Фрэнк.

Аликс присмотрелась. Но боши были не отличимы друг от друга, и она, как ни силилась, не смогла припомнить, как, собственно, он выглядел. Зато она обнаружила в толпе мать. Сначала Аликс узнала ее по тому, как та стояла, затем по длинным волосам, мокрым, налипшим ей на лицо. Мать была почти у самых дверей церкви. Скоро она исчезнет за ее углом.

В намерения Аликс не входило сделать то, что она сделала, но когда бош ударил мать автоматом, отчего та пошатнулась, все мысли в голове девушки словно смыло потоками проливного дождя.

Она помнила лишь то, что она выскочила на ярко освещенную площадь и с криком «Мама!» бросилась к церкви.

«Только не покидай меня», — умоляла она.

Как раз в тот момент, когда Бринк наконец разглядел в толпе рослого полицейского, Аликс вскочила с места и со всех ног бросилась через площадь. Пока до него дошло, что она делает, пока он сам выпрямился во весь рост, она уже почти добежала до прожектора.

Черт!

Ситуация была примерно такая же, как тогда на скалах. В то мгновение он понял, что она ему нужна, и сделал первое, что пришло ему в голову. Вот так и здесь. И он бросился за ней вдогонку.

Бринк бежал быстро, но эта чертовка успела вырваться вперед. И хотя он, разбрызгивая воду по мощенной булыжником мостовой, бежал вдоль стены церкви и почти успел ее догнать, их все еще разделял сначала десяток метров, затем пять. Подсознательно он воспринимал ее как товарища по команде, вместе с которым они бегут по игровому полю.

Миновав кордон немцев, — те стояли на расстоянии нескольких метров друг от друга, и ни один ее не тронул, — девушка нырнула в толпу и, работая локтями, принялась проталкиваться к матери. В последний момент Бринк успел протянуть руку, чтобы, ухватив за рукав или воротник, вытащить Аликс обратно.

Это была ошибка.

Потому что не успел он схватить ее за рукав, как на его запястье сомкнулись чьи-то пальцы и рывком развернули его самого на сто восемьдесят градусов. Перед Фрэнком, открыв от удивления рот, стоял немец в каске, можно сказать, еще совсем мальчишка. То, что он ему говорил, Фрэнк не услышал. Слова немца потонули в гуле человеческих голосов. Кроме того, на лице у солдата была матерчатая маска.

— Wo kommst du? Geh zurueck![26]

Фрэнк попытался вырвать руку. Взгляд его был прикован к рослому полицейскому. Тот тоже заметил его и теперь смотрел, чем все это кончится. Немец в каске грубо толкнул его к кучке французов, и Бринк вновь увидел Аликс. Девушка лежала, распластавшись на мокрой мостовой, а над ней высился омерзительного вида толстобрюхий немец с автоматом в руках. Более того, он уже замахнулся, чтобы ударить ее по голове.

Бринк довольно бесцеремонно оттолкнул какого-то старика, что оказался между ним и Аликс, слегка присел и, стремительно распрямившись словно пружина, повалил немца на мостовую и принялся колотить ее кулаками. Только первый удар пришелся фрицу в лицо, остальные отскакивали от груди и каски. А затем что-то больно ударило его по спине. Боль электрическим током пробежала по ноге.

— Steh auf![27] — рявкнул чей-то голос. Чьи-то руки оторвали его от поверженного немца и поставили на ноги. Толстый немец подошел к нему почти вплотную, и пока он, брызжа слюной, орал, что убьет его, Бринк толком не понял, что за капли падают ему на лицо, дождь или что-то еще. Впрочем, в следующий миг немец отвел затянутую в перчатку руку и со всей силы заехал Бринку в челюсть. Тот снова рухнул на мостовую.

Пыхтя как паровоз, толстый немец наклонился на ним и, приставив дуло пистолета к его рту, рявкнул сквозь маску:

— Steh auf!

Бринк лишь привстал на колени. На какой-то миг в глазах потемнело, но он просунул руки под лежащую на тротуаре Аликс и, взяв ее поудобней, поднялся с земли и встал, держа ее на руках. Голые ноги девушки болтались, ударяясь о его ноги, голова безвольно откинулась назад. Тем не менее она была жива.

Бринк нетвердым шагом побрел вместе с французами дальше, и немцы у входа затолкали их в зияющую пасть церковной двери.

Толпа текла, увлекая его дальше внутрь. По обеим сторонам узкого прохода, что вел к алтарю, тянулись ряды скамей. В самом алтаре, положив ладони на длинный, широкий стол, стоял священник. Даже в тусклом свете Бринк рассмотрел белый воротничок. На стене за алтарем, как и положено в католических храмах, висело распятие. На ладонях и щиколотках Иисуса алели пятна красной краски, тонкий красный ручеек сочился из ребер.

Края каждой скамьи украшало резное изображение рыб, а на стенах, над узкими стрельчатыми окнами, красовались барельефы, изображавшие рыбацкие лодки. Тяжелая деревянная доска слева от Бринка была испещрена колонками имен. Perdu en mer, прочел Бринк верхнюю строчку. Не вернулись из плавания. Там уже значилось имя Пилона.

Как это все не похоже на придорожную церковь в его родном городке, с голыми белыми стенами, где его отец выступал с проповедями каждое воскресенье. Помнится, набожная сестра неизменно слушала их с серьезным видом. Брат Донни еще не определился с решением. И вместе с тем все так похоже! Шум на улице был здесь почти не слышен. Входя под своды храма, люди по привычке умолкали, а если и говорили, то только шепотом, и каждый внутренне благодарил Бога, что здесь хотя бы сухо и нет немцев. Бринк ощутил, как и на него самого снизошло нечто вроде умиротворения. Он мог поклясться, что в отцовской церкви с ним такого никогда не случалось. Лишь вода стекала струйками с пол пальто и подолов платьев.

Бринк посмотрел на мокрое от дождя лицо Аликс. Ее короткие волосы прилипли к голове. Он отнес ее дальше, к алтарю, где положил на скамью рядом с маленькой девочкой, которая обливалась горькими слезами, сидя на полу. Где-то за спиной он услышал лающие приказы немцев, а затем деревянная дверь с громким стуком захлопнулась.

Бринк вытер капли воды с лица Аликс, и в следующий миг старый кюре заговорил. Голос его оказался на удивление сильным и звучным. Бринк почти ничего не понимал, потому что священник читал по-латыни. Его же собственные знания древнего языка ограничивались лишь медицинской терминологией.

— In nomine Patris et Filii et Spiritus Sapti, amen,[28] — нараспев произнес кюре. Последнее слово заглушило собой даже раскат грома, который потряс в этот миг старую рыбацкую церковь.

— Аликс, — прошептал Бринк и слегка потормошил ее за плечо, затем похлопал по щеке. Сидевшие позади них французы заерзали, и он ощутил, как шею ему обдало сквозняком.

Бринк обернулся и посмотрел на дверь. В дверном проеме стоял тот самый бош-полицейский. Войдя, он снял фуражку, вытер лоб и вернул ее на место. Дверь захлопнулась снова; немец же порылся в кармане, вытащил сигарету и закурил.

Нет, это не совпадение, сделал вывод Бринк. Немец смотрел в его сторону.

Все, кто был в церкви, мгновенно притихли, кроме плакавшего в дальнем углу ребенка.

Кирн встал в тускло освещенном нефе, спиной к квадратной деревянной двери, и попытался зажечь сигарету. Зажав ее между большим и указательным пальцами правой руки, он поискал в кармане зажигалку. У него ушло несколько секунд, чтобы выбить колесиком пламя. Пусть и не с первой попытки, но кончик сигареты вскоре заалел. Кирн глубоко вдохнул в себя табачный дым, и к нему тотчас вернулось спокойствие.

Высокий потолок с его темными уголками был точно такой, как и в церкви Альтер Петер, в которую ходила Хилли. Впрочем, здесь потолок будет чуть пониже, а стены не столь пышно украшены, но полумрак точно такой же, как и в мюнхенской церкви. Такой уютный полумрак, он обволакивал и согревал, подобно теплому одеялу. Не выпуская из рук сигареты, Кирн перекрестился.

Порт-ан-Бессен был крошечным городком, и все тотчас признали в нем чужака. Кирн поймал на себе взгляд мужчины, сидевшего метрах в пяти-шести от него. Это был тот самый рыбак с пристани, чью лодку он тогда пометил синей краской.

Страх был неведом ему даже в те страшные дни под Москвой, когда он лежал, сжавшись в комок в заснеженном окопе, ожидая, что сюда вот-вот из-за пелены метели с воем и улюлюканьем нагрянут кровожадные узкоглазые монголы. Или, нет, они будут подобны ангелам, и полы их белых маскхалатов будут развеваться у них за спиной, словно крылья. И даже позже, когда он уже лишился пальцев и едва не умер от кровопотери, он тоже не ведал страха. Вот и сейчас ему тоже не было страшно. Как можно бояться лягушатников, когда в кармане у тебя верный вальтер! Нет, он страшился того, что задумал совершить. А задумал он измену.

Кирн окинул глазами людей, высматривая высокого англичанина. Того самого, которому хватило безрассудства повалить Пфаффа на мокрый булыжник. Увы, похоже, его здесь не было.

К нему подошла девочка лет пятнадцати, не старше. У нее были красивые глаза, а вот лицо скорее напоминало каменную маску. Кирн растерялся. Отгородиться от нее здоровой рукой? Вытащить вальтер? Он сделал еще одну затяжку и постарался взять себя в руки.

— Я знаю, кто ты такой, — громко заявила девушка. — Я видела тебя вместе с эсэсовцами.

С этими словами она плюнула ему в лицо.

Остальные французы испуганно втянули головы в плечи.

Бринк похлопал по карману пальто Аликс и нащупал «веблей». Почувствовав его прикосновение, девушка негромко простонала и слегка приоткрыла глаза.

Взяв у нее револьвер, Бринк прижал его к ноге и двинулся вдоль прохода. Он уже довольно далеко пробрался вперед, когда кто-то крикнул:

— Бош!

Бринк протиснулся дальше, между каким-то парнишкой и седой старухой.

— Дайте пройти! — приказал он кучке французов — по всей видимости, морским волкам, провонявшим рыбой, что кольцом встали вокруг немца. Он вскинул револьвер в тот момент, когда самый рослый из них с размаху ударил немца по лицу. Звук был похож на тот, когда бейсбольный мяч ударяется о перчатку. Немец повалился на пол. Остальные тотчас взяли его в плотное кольцо и тоже принялись махать кулаками. Один пнул ненавистного боша ногой в лицо, и голова немца дернулась в сторону.

— Прекратите! — крикнул Бринк, однако французы вошли в раж и не думали его слушать. Но если они забьют его до смерти, он так и не узнает, почему этот немец оставил их сидеть в чулане и не выдал эсэсовцам. Бринк подобрался к ближайшему драчуну и приставил ему к левому виску дуло «веблея».

— Прекратите! Слышите! Немедленно прекратите! — приказал он, четко проговаривая каждое слово.

Кулак француза замер в воздухе. Один за другим рыбаки оставили свою жертву в покое и выпрямились. Бринк сделал шаг назад, однако стоило французу повернуться к нему, как он вновь навел на него револьвер.

— Кто ты? — спросил француз. — Бош?

Бринк покачал головой. В церкви сделалось тихо, так тихо, что вновь можно было услышать, как по крыше барабанят струи дождя.

— Je suis Americain, — ответил Бринк. — Je suis medicin.[29]

Глаза француза полезли на лоб.

— Тогда зачем тебе понадобилось защищать эту гнусь? — удивился француз.

Бринк посмотрел на немца. Это был не тот бош, что убил Алена. Это был тот, что притворился, будто не увидел их в чулане. Но Бринк не стал говорить французам правду, а предпочел солгать.

— Он болен, как и некоторые из вас.

— Так ты врач? — допытывался француз. — Врач?

Он смотрел на Бринка с прищуром, и глаза его почти не были видны среди густой сетки морщин. «Ага, он хочет, чтобы я сказал им, что делать», — догадался Бринк.

— Мне казалось, что здесь мы безопасности, — сказал француз.

В безопасности? Бринк огляделся по сторонам. По идее, церковь должна служить пристанищем для страждущих. Но только не для него. Порой в отцовских проповедях звучала слепая ненависть. Впрочем, возможно, для француза это именно так и есть. По крайней мере здесь лучше, чем под дождем. И Бринк высказал французу то, что считал нужным высказать, и хотя тот поначалу попробовал вступить с ним в пререкания, однако, вспомнив приставленный к виску револьвер, — в этом Бринк не сомневался, — был вынужден согласиться. Тем более что перед ним был врач.

Первым делом Бринк ощупал пальто немца и обнаружил черный пистолет, который тотчас же положил себе в карман. Французам он велел оттащить немца на ту же скамью, где уже лежала Аликс, и уложить его там же. После этого сам он взобрался на скамью и крикнул:

— Votre attention![30]

Дождавшись, когда все успокоятся, он спросил, есть ли среди них те, у кого жар или сильный кашель.

Руки подняли лишь четверо.

Для них он отвел за алтарем церкви карантинную зону — как раз под распятием на алтарной стене. Всем тем, кто жил под одной крышей с предположительно больными, было велено занять четвертый и пятый ряды скамей. Три передних ряда служили своего рода буфером. Все остальные направились к самым задним рядам.

Как только заболевших удалось отделить от предположительно зараженных и здоровых, Бринк осмотрел тех, кто составлял промежуточную группу. Не имея под рукой необходимых инструментов, он был вынужден производить осмотр на глазок. Девочка лет семи-восьми надрывно хватала ртом воздух, по краю ушей уже был заметен легкий цианоз. Один рыбак горел огнем, стоило Бринку лишь положить ему на лоб руку. Этих двоих он был вынужден отправить за алтарь. Напуганные, они покорно пошли туда, куда им было велено. И все же, несмотря на застывший в их глазах ужас, Бринк чувствовал уверенность в собственных силах. Ведь в этой ситуации он единственный был способен взвалить на себя ответственность за принятие решений! Это вам не часами смотреть в окуляр микроскопа, как когда-то в Портон-Дауне. Тогда его постоянно мучили сомнения, имеет ли он право называть себя врачом.

Нет, ему еще потребуется мужество, причем немалое! Грузовик с брезентовым тентом во дворе больницы в Чичестере тоже был испытанием, но в конце концов он был лишь набит трупами тех, от кого чума уже взяла все что хотела. Здесь же он видел болезнь за работой — лицом к лицу.

До тех пор, пока она не призовет к себе его самого.

Пару секунд Кирну казалось, что он в мюнхенском госпитале и стоит ему открыть глаза, как он увидит у изголовья кровати Хилли. Но нет. И вообще это не госпиталь. Он попробовал сесть, но грудная клетка тотчас напомнила о себе резкой болью в ребрах. Пальцами правой руки он потрогал лицо — оно оказалось опухшим и болезненным на ощупь. Чертовы лягушатники!

— Как вы себя чувствуете? — спросил его чей-то голос с сильным акцентом. Рядом с ним на скамье сидел мужчина.

— Вы едва не сломали мне руку этой своей бутылкой, англичанин, — Кирн осторожно пошевелился и потер ушибленную руку.

Мужчина улыбнулся, как будто сдерживая смех, и покачал головой.

— Англичанин? Нет, я не англичанин, — произнес он полушепотом. А он не дурак и умеет хранить секреты, подумал Кирн. Большинство преступников любители почесать языками. Этот не такой.

— Вы здесь из-за чумы Волленштейна, я правильно понял? — поинтересовался Кирн. Это не был допрос в привычном смысле этого слова. Во-первых, они находились в церкви. Во-вторых, потрогав карман пальто, он понял, что верного вальтера с ним нет. Приглядевшись, он увидел, что его пистолет перекочевал к англичанину. Это он сейчас сжимает в правой руке тяжелую черную рукоятку. И тем не менее Кирн надеялся получить ответы на свои вопросы.

— La peste, — сказал белокурый мужчина, бросив взгляд на женщину, что спала на скамье рядом с ним. Сестра Жюля.

— Я нашел рюкзак, который вы бросили, — сказал Кирн. — Насколько я понимаю, вы здесь для того, чтобы устроить диверсию. Я видел в вашем рюкзаке взрывчатку.

Увы, сидевший перед ним белокурый мужчина не торопился расставаться со своими секретами. Взгляд его глаз оставался тверд и спокоен.

— Вы здесь не ради французов, — продолжал Кирн. — Одним больным больше, одним меньше, какое вам до них дело… Немцы? Вряд ли. Евреи? — Кирн на миг умолк. Мужчина на миг изменился в лице. Или ему только показалось? — Да, я в курсе. Мне известно, что они добрались до Англии. Именно благодаря им правда всплыла наружу. — И вновь это странное выражение лица. — Я оставил вас в чулане живыми, — напомнил Кирн. — И хотел бы получить кое-какие ответы. Думаю, вы мне их задолжали.

Англичанин в упор смотрел на него.

Кирн вытащил из кармана шинели полупустую сигаретную пачку. Его собеседник не сводил с него взгляда. Особенно пристально он посмотрел на сигареты.

— Не желаете закурить? — предложил Кирн и, выбив из пачки сигарету, дал ее англичанину и даже чиркнул зажигалкой, помогая закурить.

Англичанин закашлял и поспешил прикрыть рот рукой.

— Вы знаете Тардиффа, — сказал он. — Вернее, знали. Он умер.

Тардифф? Откуда англичанину про него известно?

— Вы оставили в комнате сигаретную пачку. Точно такую же, — сказал англичанин, указывая на черно-зеленую картонку. — Вы застрелили его.

Англичанин сделал затяжку и в упор посмотрел на своего собеседника.

А этот парень не дурак! Сразу сообразил, что к чему. Из Англии к Тардиффу, от Тардиффа к Клаветту.

— Не я, — произнес Кирн. — Волленштейн. Это в его стиле. Я же простой полицейский.

— Гестапо?

— Нет, не гестапо. Я из уголовной полиции. Крипо. Это совсем другое.

— А ребенок на кухне? Это тоже дело рук Волленштейна?

Кирн покачал головой.

— Нет, это сделал человек из СД. Тайной полиции. Адлер. Это такая громадная туша. Он задушил мальчика, надавив ему на горло тарелкой, если вы способны в такое поверить.

Кирн пристально посмотрел Бринку в глаза.

— Почему вы нас не арестовали? — спросил тот.

А из этого парня вышел бы неплохой полицейский, подумал Кирн, он предпочитает задавать вопросы, а не отвечать на них. Сделав очередную затяжку, он посмотрел на потолок. Там под древними сводами залегли темные тени. Хилли обожала посещать воскресные мессы в Альтер Петер.

— Я хочу уничтожить чуму, — честно признался он. — Как и вы. Потому я ничего им не сказал.

— Но почему?

Одно-единственное слово, pourquoi, было произнесено шепотом, едва способным преодолеть расстояние даже в метр, отделявший мужчин друг от друга.

Кирн оглянулся и посмотрел на сидящих на скамьях жителей городка. На их лицах читались неуверенность и страх. Точно такое же выражение будет на лицах людей повсюду, куда придет чума. Сначала заболеют единицы, затем еще и еще. С каждым днем больных будет все больше и больше. Зараза пойдет гулять по церквям и рынкам, от деревни к деревне, от города к городу, пока наконец не дойдет до границы между Францией и Германией, легко перескочит эту границу, равно как и другую, между гражданским населением и военными. И хотя он почти не испытывал сострадания к лягушатникам, точно такие же лица скоро будут и у немецких солдат.

— Того, кто выпустил эту заразу на свободу, следует поставить к стенке, — произнес Кирн и представил себе Волленштейна. После этого он посмотрел на англичанина. Тот почему-то поспешил отвести глаза. Полицейский ум пришел в недоумение лишь на пару секунд, затем все встало на свои места.

— Вы проводили такие же опыты? — спросил он своего собеседника. — Для англичан?

Англичанин промолчал.

— Или вы явились сюда для того, чтобы ее украсть? Я правильно понял? Вы хотели украсть чуму и сами ею воспользоваться. Значит, Волленштейн прав?

— Нет, — на этот раз англичанин посмотрел ему в глаза. — Нет.

Он нервно сглотнул и, как и Кирн, оглянулся на жителей городка.

— Мы здесь для того, чтобы ее уничтожить.

— Вы лжете.

— Нет. Когда-то я производил опыты, подобные этим, — ответил англичанин. — Но больше этим не занимаюсь.

— Я вам не верю.

Англичанин пожал плечами.

— Я тот, у кого есть вот это, — сказал он, поднимая револьвер. — Поэтому какая разница.

Кирн с досадой подумал о том, что лишился верного вальтера.

— Волленштейн собирался развеять эту заразу по всему берегу, когда вы решите произвести высадку.

Его слова возымели воздействие, потому что англичанин скривил рот.

— А еще, по словам Волленштейна, у него есть лекарство, но я в этом не уверен. Так что если он пойдет на этот шаг, погибнут не только ваши солдаты.

Собеседник Кирна открыл было рот, чтобы что-то сказать, а затем снова закрыл.

— Наши тоже погибнут. Именно поэтому его план должен быть сорван.

Кирн подумал о боевых товарищах, что сидели, сжавшись в комок, рядом с ним в промерзшей землянке далеко на востоке. Не исключено, что сейчас они где-то здесь, на этом берегу.

— Лекарство, говорите? — подал голос англичанин. Кирн пристально посмотрел ему в глаза. Лекарство. Вот, оказывается, что было ему нужно. Именно за ним он прибыл сюда.

— Я поделился с вами своим секретом. Теперь ваша очередь.

Англичанин молчал. Он явно не торопился раскрывать свои карты. «Наверно, не может решить, подумал Кирн, — стоит мне доверять или нет».

— В церкви не лгут, — сказал он и помахал рукой с зажатой в ней сигаретой, затем бросил дымящийся окурок на пол, но тушить не стал. — За то, что я вам рассказал, мне полагается расстрел на месте, — добавил он и на минуту умолк. — Мое имя Кирн. Вилли Кирн. А вот это иваны постарались, — он продемонстрировал изуродованную руку, на которой не хватало трех пальцев. — И я мечтаю в один прекрасный день живым вернуться домой, даже без этих трех пальцев.

— Я не англичанин, — произнес его собеседник. — Я американец. Мое имя Бринк.

Кирн ждал, что же он скажет дальше.

— И я здесь для того, чтобы уничтожить болезнь.

— Это я уже слышал.

— И еще мне нужно одно лекарство, если, конечно, оно существует, — добавил Бринк.

— Зачем?

Американец на мгновение задумался.

— Почему именно здесь и сейчас? — спросил Кирн. Впрочем, ответ на этот вопрос ему не требовался. В среду французский рыбак по имени Пилон доставил больных евреев в Англию. Это раз. Большим пальцем изуродованной руки Кирн отогнул палец на здоровой. В субботу Бринк уже был во Франции в поисках источника болезни и нашел ее в домах Тардиффа и Клаветта. Это два. Он отогнул еще один палец. И если англичане пожаловали сюда, то отнюдь не затем, чтобы помочь больным, потому что какое им дело до больных лягушатников и тем более немцев. Это три. Он отогнул средний палец. Единственная причина заключалась в том, что эта часть Франции для них важна. Крайне важна. И Кирн сделал последний шаг, потому что это был единственный верный вывод. Именно здесь они планировали высадку. Они опасались, что болезнь нарушит их планы. И потому, чтобы обезопасить себя, им требовалось найти лекарство. Причем срочно. И он отогнул последний палец.

— Es ist soweit,[31] — сказал он и, достав из пачки очередную сигарету, закурил.

Бринк продолжал хранить молчание.

— Мне известно, где живет Волленштейн, — сказал Кирн. Табачный дым наполнял его удивительным спокойствием. Или это потому, что он сейчас в церкви? — Я мог бы отвезти вас к нему. Я мог бы вывести вас отсюда и привести к нему.

Бринк вытаращил глаза.

— Но вы должны сказать правду, — добавил Кирн и сигаретой указал на распятие на стене. — Скажите мне, что привело вас сюда. И почему именно сейчас. — Он постучал пальцами по скамье. — Поклянитесь, что скажете правду, и я вам помогу.

Говорить или не говорить?

Это был один из главных секретов за всю войну. И он не имел права его разглашать. Что будет с сотнями, тысячами тех, что высадятся на этом берегу? Что ждет их, если он проговорится?

Но какой толк от этого секрета, если он не найдет того места, откуда вырвалась и пошла гулять на свободе чума? По словам Кирна, бациллы будут рассеяны по всему берегу, и если это так, то высадка закончится здесь же, у нормандских скал. Через день-два от армии союзников ничего не останется. А еще если он ничего не скажет, ему не видать антибиотика.

Это попахивало изменой. Но что еще ему оставалось? Был ли у него выбор?

— Здесь, — сказал он и побарабанил пальцами по скамье. — В понедельник.

Кирн в упор посмотрел на него.

— То есть завтра.

— Завтра, — подтвердил Бринк и почесал полоску пластыря на среднем пальце правой руки.

— Я здесь для того, — сказал он, — чтобы ее уничтожить. Уничтожить огнем. Клянусь вам, именно за этим я сюда прибыл.

Глава 15

Волленштейн положил руку на массивную деревянную дверь. Темное от времени дерево было мокрым от дождя.

— Идите первым, — сказал он своему помощнику, а сам отступил назад.

Глазки Ниммиха нервно забегали. Тем не менее он натянул на лицо матерчатую маску и толкнул дверь. Волленштейн отступил в сторону, пропуская внутрь всех четверых — в касках, масках, перчатках и с автоматами в руках. Лишь после этого сам вступил под своды церкви.

Внутри царил романтичный полумрак. Высокий сводчатый потолок, стены украшены причудливой резьбой, скамьи тоже. Волленштейн посмотрел по сторонам. Повсюду рыбы. Как странно. Впрочем, не так странно, как в синагоге на парижской улице рю де Турнель. Там царила неестественная пустота, потому что всех евреев вывезли из города. Но и католики тоже большие мастера по части странностей, начиная с манекена на кресте и кончая свечками, что ровными рядами горели в дальнем углу. Все это вселяло в него ощущение, что он сам здесь лишний. Ощущение крайне неприятное.

И все же Бог обитал под этим сводами. И даже Волленштейн, некогда лютеранин, впоследствии отпавший от церкви, шагая по проходу, ощущал его присутствие. Бог был везде — и в массивной каменной кладке стен, и в прозрачности воздуха, и в лицах людей, что трепетали перед Его гневом. Даже в черном чемоданчике у него в руках. Впрочем, это ощущение владело Волленштейном считанные мгновения. Вскоре позвякивание стекла в чемоданчике вернуло его на грешную землю.

Волленштейн нес чемоданчик, который несколько лет назад позаимствовал у одного старого врача-еврея в Заксенхаузене. Медные застежки с тех пор успели потускнеть, так давно это было. Поставив чемоданчик на каменный пол, он натянул на руки резиновые перчатки.

Честно говоря, он ожидал, что внутри его встретит оглушительный гам или, по крайней мере, редкие крики и плач. Ничего подобного. Куда подевался царивший на улице хаос? Горожане сидели на скамьях, как будто в ожидании начала мессы. Некоторые скамьи были заняты, другие — пусты. И так несколько раз, словно в некоем порядке. И в самом дальнем от двери конце, отделенные алтарным столом от всех остальных, сбились в кучку несколько человек.

— Пусть все встанут! — крикнул Волленштейн в спину Ниммиху. Ему тотчас вспомнилась команда корабля в Бордо. Тогда он выстроил всех в ряд и велел раздеться, чтобы удостовериться, что ни у кого нет бубонов. В то утро от чрезмерного усердия у него даже началась изжога. Сегодня желудок его не беспокоил, потому что он знал, чего ожидать.

— Пусть выстроятся вдоль стены, чтобы я их осмотрел.

Ниммих кивнул.

— Слушаюсь, штурмбаннфюрер, — буркнул он сквозь маску.

— Повежливее, если можно, — предостерег Волленштейн и бросил взгляд на распятие. — Это вам не Заксенхаузен. И не ферма.

— Всем встать, — скомандовал Ниммих писклявым голосом, который тотчас же эхом отскочил от сводчатых стен. Первым делом Ниммих и его четверо подручных очистили самые ближние ко входной двери скамьи, заставив сидевших там французов встать и отойти к левой стене. Другие, что сидели ближе к алтарю, тоже на всякий случай поднялись с мест, не зная толком, кому предназначена команда, — только ли тем несчастным, кто сидел сзади, или и им тоже. Тотчас начались шум и толкотня. То есть совсем не то, что требовалось.

И тогда Волленштейн посмотрел вперед и увидел полицейского. Тот встал с места и двинулся ему навстречу. В какой-то миг Волленштейн подумал, что полицейский задумал его убить. Рука невольно потянулась к оружию. Увы, он успел дотянуться лишь до кобуры, когда Кирн подошел к нему вплотную.

— У меня новости, герр доктор, — сказал он.

«Ага, значит, я снова герр доктор, — подумал Волленштейн, — к чему бы это?»

— Вот как? — удивился он, чувствуя, как гора свалилась с плеч. Похоже, Кирн не собирался его убивать. Волленштейн бросил взгляд дальше, на белокурого мужчину на передней скамье. Что-то не слишком он похож на француза.

— Да-да, новости, — повторил Кирн. — Если быть точным, высадка союзников, герр доктор, которая начнется в понедельник утром.

Шестеро немцев, что вошли в церковь, принесли с собой запах дождя. У первых пяти были с собой автоматы. Шестой, высокий, сухопарый мужчина в дорогом, но забрызганном грязью пальто, нес в руке черный чемоданчик. Ветром дверь распахнуло настежь, и порыв влажного воздуха достиг самого первого ряда скамей, где сидели Бринк и Кирн.

Бринк посмотрел на «веблей». Впрочем, какая разница, здесь от оружия мало толку. Никакой револьвер не поможет ему выбраться отсюда. Самое большее, что он сможет сделать, это уложить одного из шестерых, прежде чем его самого изрешетят пули оставшихся пятерых.

Затем один из немцев писклявым голосом приказал всем встать и отойти к стене. Кирн поднялся с места и направился навстречу высокому человеку с чемоданчиком в руке. Бринк тоже встал и двинулся вслед за ним.

— Высадка, герр доктор, состоится в понедельник, — услышал Бринк, когда подошел ближе.

И тотчас почувствовал, как живот скрутило в тугой узел, а по всему телу разлилась немота. Она подбиралась все выше и выше к самому горлу, грозя задушить. Господи, нет! Боже, он поставил на карту жизни тысячи людей, он выдал секрет, он все испортил! На какой-то миг колени его сделались ватными.

— Я должен доставить это известие в Кан, — сказал Кирн.

Бринк был в ужасе. Он выдал немцу величайшую тайну, и вот теперь этот тип собрался его сдать. Вот же сукин сын! Бринк попытался что-то сказать, но горло как будто перехватило тисками, и он издал лишь невнятный сдавленный звук. Тогда он вытащил из кармана пальто «веблей» и, насколько возможно, загородив его другой рукой, шагнул вперед. Высокий немец в дорогом пальто выкрикнул чье-то имя, и когда Бринк посмотрел, кому предназначался этот крик, то увидел у стены тощего немца.

— Герр доктор, вы меня слышали? — спросил Кирн. — Мне известно, когда они высадятся и где. Диверсанты, сказал он. Его срочно нужно отвезти в Кан на допрос.

Так значит, это Волленштейн. Герр доктор. Тот самый, что выпустил гулять на свободу чуму, которая унесла отца Аликс и чьи бациллы, возможно, он сам носит в своем теле. И Бринк тотчас принял иное решение. Нет, он застрелит не Кирна, а Волленштейна. «Всажу в него пулю, — сказал он себе, — и точка». Он поднял револьвер и прицелился, направив ствол через плечо Кирна на Волленштейна. Пусть его секрет перестал быть секретом, но чуму нужно остановить во что бы то ни стало.

И все же он не торопился нажимать на спусковой крючок. Вместо этого он посмотрел Волленштейну в глаза — странные глаза, один серый, другой голубой, — и ему тотчас вспомнились следы уколов на руках у еврейских женщин. Нет, если этот сукин сын и вправду разработал и получил антибиотик, то он нужен ему живым.

Безбожная тварь — пособница сатаны, говорил отец в своих проповедях. Пожалуй, Бринк был единственным во всем мире, кто понимал, причем отлично понимал, этого Волленштейна. И это духовное родство не давало ему убить немца на месте.

В следующий миг за его спиной раздался какой-то звук. Это к нему неслышно подкрался тощий немец и приставил ему к затылку пистолет.

— Я должен отвезти этого человека в Кан, — повторил Кирн.

— Не думаю, что вы отсюда куда-то выйдете, — возразил Волленштейн.

Ниммих взял из рук англичанина револьвер и подозвал к себе еще пару эсэсовцев. Не успел Бринк и глазом моргнуть, как те встали по обеим сторонам от него, взяв на мушку и его самого, и немца-полицейского.

Еще один эсэсовец похлопал по пальто в поисках спрятанного оружия. И, разумеется, извлек из кармана Бринка черный вальтер, позаимствованный им у крипо.

— Что вы себе позволяете? — возмутился Кирн.

Волленштейн не ответил, лишь посмотрел на часы. Четверть третьего утра. Значит, воскресенье уже наступило. Высадка, если верить Кирну, запланирована на понедельник. Причем в этом месте. Что в свою очередь означает, что англичане и американцы сели на корабли. По крайней мере покинули прибрежные гарнизоны и, возможно даже, уже поднялись на борт и плывут под прикрытием стали к французскому берегу. Скоро начнет светать, так что времени на то, чтобы под покровом темноты подготовить к вылету «мессершмитты» и «юнкерсы», у него нет. Англичане разнесут самолеты на обломки еще на подлете к их берегам. Организовать налет сегодня у него не получится.

Ничего, завтра он даст им отпор здесь, на французском песке.

— Немедленно отпустите меня! — возмущенно потребовал Кирн, делая вид, что хозяин ситуации — он.

Волленштейн задумался. Полицейский представлял собой ту же проблему, что и Адлер. С Адлером он решил ее, отправив жирного мерзавца с бесполезным поручением на ферму Тардиффа, якобы в поисках возможных зацепок, лишь бы только не подпускать его к телефону. Если же полицейский поднимет тревогу по поводу высадки англичан, это известие долетит до Берлина со скоростью работающего телетайпа. Гиммлер того и гляди сорвется, либо ему поможет это сделать Каммлер. Тогда рейхсфюрер потребует, чтобы он бросил ферму еще до того, как у берегов Франции появятся вражеские десантные катера. Немедленно, скажет он наверняка. И тогда он, Волленштейн, потеряет все, чему посвятил несколько лет упорных поисков. Свое детище.

— У меня есть все для того, чтобы остановить высадку собственными силами, — заявил он Кирну. Тот даже глазом не моргнул. Идиот.

Полицейский шагнул к нему и, размахнувшись кулачищем, попытался сбить с ног всей своей массой. Однако верные эсэсовцы тоже не зевали. Один проворно отскочил в сторону и ловко ткнул полицейского автоматом в живот. Тот медленно осел и упал на колени.

Волленштейн встал над ним во весь рост.

— Я же сказал вам, что припомню.

Хватая ртом воздух, полицейский откатился на спину. Глаз он так и не открыл.

«Может, его тут же и пристрелить?» — подумал Волленштейн. Вытащить на дождь и всадить в него пулю. Впрочем, Ниммих вряд ли захочет мараться. Да и эсэсовцы могут отказаться выполнить такой приказ. Одно дело стрелять в евреев, и совсем другое — в сотрудника крипо. Это попахивало убийством. Волленштейн пожалел, что рядом с ним нет Пфаффа. Вот кто всегда безоговорочно делал все, что ему велено.

И Волленштейн приказал эсэсовцам оттащить полицейского в переднюю часть церкви.

Англичанин даже не сдвинулся с места. Он был старше, лет тридцати с небольшим. И на вид никакой не диверсант. С другой стороны, подумал Волленштейн, разве он сам видел хотя бы одного диверсанта? Кто знает, как они выглядят.

— Я хочу закурить, — сказал англичанин, почему-то с американским акцентом. Взгляд его голубых глаз оставался тверд и решителен.

Волленштейн кивнул Ниммиху, и тот, вытащив сигарету из красно-белой картонки, протянул ее американцу и щелкнул дешевой хромированной зажигалкой. И хотя в церкви не было никакого сквозняка, тот загородил пламя ладонями и, прежде чем поднять глаза, глубоко затянулся.

— Так, значит, Pasteurella pestis, — это ваших рук дело, — сказал американец, выдыхая дым.

В некотором смысле они были здесь одни, он и Волленштейн. И хотя вокруг стоял гул голосов, этот гул был лишь неясным фоном, а сама церковь превратилась в размытый акварельный рисунок. Резкие очертания и цвет имела лишь фигура Волленштейна.

Волленштейн не спешил с ответом на его вопрос. Герр доктор молчал, и Бринку было слышно, как стучит по окнам дождь. Он ждал.

— Да, — наконец произнес Волленштейн, четко и, как ни странно, по-английски. — Чума — моих рук дело. И что вы на это скажете?

— Скажу, что у вас хороший английский.

— Спасибо Милуоки.

— То есть?

— Я родился в Милуоки. Вы — американец и должны знать, где это находится. Наша семья жила там до 1924 года, когда мой отец заболел инфлюэнцей, — пояснил Волленштейн. — После этого мы вернулись в рейх. Моя мать, мои сестры и я.

— Так вы американец!

Волленштейн покачал головой.

— Нет и еще раз нет! — и он пристально посмотрел на Бринка. — А кто вы такой?

— Я тот, кто посадил больных на карантин в алтаре, — ответил Бринк и указал сигаретой на группу людей под распятием. — Я врач. Мне не нужно объяснять, что такое Pasteurella pestis.

От Бринка не скрылось, что Волленштейн заинтересовался.

— Врач? Неужели? И где вы с ней сталкивались?

— В Дакаре, — ответил Бринк и вновь поднес сигарету к губам. Странно, рука даже не думала дрожать, а вот в животе сохранялось неприятное ощущение. — И в Англии, — добавил он. — У ваших евреев.

Волленштейн тотчас изменился в лице. И Бринк понял: так вот кто, значит, делал евреям уколы!

— Я не садист, — произнес Волленштейн и тотчас поспешил добавить в свое оправдание. — Они не должны были умереть так, как умерли.

Он посмотрел на часы.

— То есть у вас имеется лекарство. Я правильно понял? — спросил Бринк. Времени у него было в обрез.

Волленштейн прищурился и пронзил его колючим взглядом.

— Вы — вор, — сказал он и потер руки. Резиновые перчатки несколько раз пискнули. — Этот тип из крипо сказал, что именно за этим вы и пожаловали сюда.

Бринк покачал головой.

— Я обнаружил на некоторых телах следы от уколов. Вы использовали людей для опытов. Апробировали на них лекарства.

Волленштейн улыбнулся.

— Так все-таки, что вам нужно? Возбудитель или лекарство? — и он вновь посмотрел на часы. — Впрочем, какая разница. Ибо вы не получите ни того, ни другого.

Бринк перевел взгляд на кожаный чемоданчик. Хотя бы одним глазом взглянуть, что там внутри.

— Как вам это удалось? — спросил он.

Волленштейн потянулся за чемоданчиком, и Бринк услышал позвякивание стекла. Волшебный кокон, окружавший его и Волленштейна, разом исчез. Лишь дождь продолжал монотонно барабанить по окнам.

— И как близко вы подошли к результатам? — поинтересовался Волленштейн.

«У меня не было ваших евреев», — подумал Бринк. У него была лишь Кейт, да и та не ведала, что творила.

— Насколько я понимаю, вы нашли антибиотик? Верно? — спросил он эсэсовца.

Волленштейн слегка подался вперед и крепко вцепился в ручку. Впрочем, по глазам было видно, что нервишки у него сдают. Значит, лекарство есть, сделал вывод Бринк.

— Вы не ответили на мой вопрос. Как близко вы подошли к решению проблемы? — повторил Волленштейн.

Они с Кейт трудились не покладая рук и в результате получили актиномицин, который убил ее и, возможно, ту чернокожую девочку. Но он не собирался отвечать немцу. По крайней мере не сейчас. Вместо этого он сам задал вопрос, тот самый, ответ на который был для него важнее всего.

— Оно действует?

— Значит, у вас его нет, я правильно понял? — в свою очередь спросил Волленштейн и прищурился. — И поэтому вы прибыли сюда, чтобы украсть его у меня?

— Оно действует?

— Да, оно действует, — огрызнулся Волленштейн. Было видно, что вопрос Бринка задел его за живое. — Те евреи, которых вы нашли… Это был последний неудачный эксперимент. Те, что сейчас содержатся на моей ферме, живы. А теперь я должен… — с этими словами он направился к алтарю. Бринк схватил его за рукав пальто.

— Как вы его получили? — требовательно спросил он, не желая выпускать рукав своего визави.

Волленштейн отцепил его руку и поднес к губам палец.

— Тс-с, это секрет, — он едва заметно улыбнулся и посмотрел на чемоданчик. — Евреи. Возможно, они животные, но без них я бы никогда не получил то, что мне нужно.

И он для пущей выразительности тряхнул чемоданчиком.

Бринк вспомнил смрад, ударивший ему в нос, когда он на автостоянке при чичестерской больнице поднял брезент на кузове грузовике. Вспомнил девочку с перемазанным кровью подбородком. Нет, сейчас самое время.

— Я добился того же, никого не убивая, — солгал он Волленштейну и заставил себя изобразить торжествующую улыбку. — Четыре месяца и шесть дней тому назад, 29 января, — уточнил он. День, когда Кейт отравила себя.

— Я вам не верю.

— Я опробовал его на настоящей чуме в Дакаре, а не на подопытных… — и он махнул рукой, — и не в лаборатории.

Нужно было во что бы то ни стало убедить немца, что тому есть смысл вести с ним разговор. Лишь в этом случае эсэсовец выведет его отсюда, и тогда он получит шанс сбежать и разыскать Уикенса. Совместными усилиями они уничтожат чуму, пока еще не поздно.

Волленштейн пристально посмотрел на него.

— И как вы на него наткнулись? — поинтересовался он. Это явно была проверка.

— Образцы почвы, — ответил Бринк. — Мы изучали образцы почвы.

Волленштейн кивнул, однако вновь посмотрел на часы.

— Я должен заняться больными, — произнес он, поднимая чемоданчик и делая шаг к алтарю.

— Вы намерены их убить, так же как и Тардиффа? — кинул ему в спину Бринк. Волленштейн замер на месте и обернулся.

— Нет.

— Вы врач, — сказал Бринк. — Вы, как и я, давали клятву Гиппократа. Не навреди.

Волленштейн обернулся и ткнул Бринка в грудь затянутым в резину пальцем.

— Я причиняю вред лишь моим врагам.

Чайлдесс говорил, что они не должны ни в чем уступать врагу, но он ошибался.

— Даже не будь у вас врагов, — сказал он, — вы все равно нашли бы применение своей чуме. Я в этом убежден.

Волленштейн холодно посмотрел на него.

— Имейся она у вас, — произнес он и вновь звякнул чемоданчиком, — вы бы тоже нашли ей применение. Потому что не затем ли мы все это делаем, чтобы найти лекарство против заразы, которую вы готовы высыпать на наши головы? Чем же мы отличаемся от вас? — с этими словами он развернулся и зашагал по проходу. Его тощий подручный увязался за ним.

Когда они дошли до трех каменных ступенек, которые вели к алтарю, к ним присоединились еще двое эсэсовцев. Бринк направился следом, выдерживая дистанцию. Не слишком большую, чтобы все видеть, но и не слишком маленькую, чтобы эсэсовцы с автоматами не сочли нужным использовать против него свое оружие.

Волленштейн натянул на лицо маску, прикрыв ею рот и нос, и наклонился, чтобы поближе рассмотреть лица тех, кого Бринк отобрал для карантина. Мать Аликс сидела на полу, прислонившись к каменной стене, с ней еще шестеро. Волленштейн осмотрел каждого.

Бринк не сводил с него пристальных глаз. Волленштейн открыл чемоданчик и извлек из него шприц и стеклянную бутылочку с резиновой пробкой. Сняв пробку, он опустил в бутыль иглу шприца, а когда вытащил, то шприц был наполнен прозрачной жидкостью. Приподняв шприц, проверил дозировку. С того места, где он стоял, Бринк не мог на глазок точно определить дозу. Но жидкости было немного — один-два кубика.

Укол антибиотика получили все семеро. Немец протер им руки смоченным в спирте лоскутком ткани, после чего осторожно ввел препарат.

— Увезите их отсюда, — велел он своему подручному. — Поместите их временно в камеры жандармерии, а сами займитесь поисками грузовика, чтобы перевести их на ферму.

— Слушаюсь! — отрапортовал тощий парень и сделал знак двоим эсэсовцам. Те выбрали среди присутствующих четверых дюжих французов и поручили им помочь больным встать на ноги, преодолеть три алтарные ступеньки и доковылять до двери в противоположном конце церкви. Один француз подхватил на руки маленькую девочку, другой, хотя и не без труда, — мадам Пилон.

Волленштейн спустился с алтаря последним, вместе с тощим парнем и четверыми эсэсовцами. Отступая к двери, эти четверо для пущей убедительности размахивали туда-сюда дулами автоматов. Поравнявшись с Бринком, Волленштейн остановился.

— Вы на самом деле создали лекарство? — спросил он, и в его чемоданчике снова что-то звякнуло. В другой руке он держал пистолет, хотя ствол и был направлен в пол.

— Я такой же, как и вы, — ответил Бринк, на сей раз по-немецки. — Ich bin so wie du.[32] — Он посмотрел на пистолет, затем на чемоданчик и вновь на пистолет. — Нам с вами нужно поговорить. Я мог бы рассказать вам про свою работу в Дакаре. — Это была последняя сахарная косточка, какой он поводил перед носом Волленштейна. Последний крючок с наживкой.

— Не думаю, что в этом есть необходимость. Мы с вами разные, по крайней мере в данном случае. У меня есть вот это, — с этими словами Волленштейн тряхнул чемоданчиком и поднял пистолет. — У вас же нет ничего.

Бринк задержал дыхание. Но Волленштейн лишь повернулся и зашагал к двери. Щуплый парень засеменил следом, четверо эсэсовцев, наставив на людей автоматы, тоже попятились к выходу. Еще мгновение, и дверь захлопнулась.

Волленштейн, спрятавшись от дождя в дверном проеме, сорвал с себя маску, — она осталась болтаться у него на шее, — и стащил с потных ладоней резиновые перчатки. Руки тряслись.

Он хотел пристрелить вора, но не был уверен, что сможет нажать на спусковой крючок. Обычно такие вещи брал на себя Пфафф. Это Пфафф пристрелил Тардиффа, чтобы тот не мучился. Пфафф занимался евреями, которые были слишком слабы, чтобы проделать путь до крематория в Кане.

Волленштейн не мог решить для себя одного: почему у него чесались руки пристрелить американца? То ли потому, что тот солгал. То ли потому, что сказал правду. Может, этот наглец просто дразнил его своими россказнями про то, что якобы нашел антибиотик?

Но в одном американец был прав. Им действительно стоило поговорить, обсудить, что и как. Потому что с кем-то другим это было невозможно. Ни с Ниммихом, ни с Печником. Ведь что они понимали? Возможно, этот американец — один-единственный во всем мире, кто его понимает. Волленштейн посмотрел на часы. Времени на разговоры не было. Сейчас почти три часа утра. У него в запасе не более двадцати четырех часов. На улице хлестал черный дождь. Он быстро вернул Волленштейна на грешную землю. Казалось, сама природа очищает землю от скверны, как того хотел Грау. Эсэсовец с отвисшей губой стоял на противоположной стороне улицы, сверкая и переливаясь в электрическом свете кожаным плащом. Дождь каскадом стекал с его каски, но он, как ему было поручено, стоял на посту у дверей жандармерии, куда поместили семерых заболевших. Тех самых, кому он только что собственноручно сделал укол. В дверях полицейского управления показался Ниммих и, держа над собой газету, бегом бросился к нему через площадь, а когда добежал, то бросил ее на мостовую.

— Где Пфафф? — спросил Волленштейн.

— Еще не вернулся с Адлером, — доложил Ниммих. — Остальные все здесь, — и он указал на третью по счету дверь от жандармерии, на стекле которой краской было выведено Boulangerie.[33] — Они сказали, что проголодались, — добавил Ниммих, пожимая плечами.

Волленштейн произвел в уме подсчет. Иссмер и еще двое уехали с Адлером на грузовике. Пфафф уехал один, в принадлежащем тому полицейскому «рено» вслед за четверкой. Нужно было проследить, чтобы Адлер не добрался до телефона и не поднял тревогу. Семерых французов охранял всего один эсэсовец с отвисшей губой. Значит, еще семнадцать сидят в булочной.

— Найди мне машину, — велел он Ниммиху. — Мне нужно срочно вернуться на ферму.

— Машину? Но где я ее найду? Кляйн, и тот не нашел второго грузовика, когда вам понадобилось, — с этими словами Ниммих помахал рукой в сторону часового у входа в жандармерию. Ясно, значит, это Кляйн.

— Поди спроси у гауптмана Грау. Он тут самый главный. Это вон там, дальше по улице, — и Волленштейн указал в сторону гавани. — Скажи ему, что я все уладил, но мне нужен транспорт. Все что угодно, лишь бы с мотором. Я вернусь чуть позже сегодня. А за доставленные неудобства обещаю ему двадцать литров бензина.

Ниммих посмотрел на него, и Волленштейн заметил, что к парню вернулся нервный тик.

— Я все расскажу тебе, когда будем ехать обратно, — успокоил он его и снова посмотрел на часы. Еще одна минута.

Но у Ниммиха вновь нашлись вопросы.

— А как с ними? — он мотнул головой в сторону жандармерии.

— С ними остался Кляйн, — ответил Волленштейн и указал на эсэсовца под дождем. — Отправь двоих охранять церковь. Я оставлю для Пфаффа приказы. А пока давай, найди мне четыре колеса, да поживее.

Ниммих не сразу кинулся выполнять его поручение. Он постоял с полминуты, затем кивнул и, втянув голову в плечи, выскочил на дождь.

Волленштейн нащупал блокнот, извлек его из внутреннего кармана и, вытащив спрятанный между страниц карандаш, написал жирными печатными буквами несколько слов.

«Полицейский и врач требуют особого обращения».

Он еще на пару секунд задержал карандаш над листом бумаги. Может, добавить что-то еще? Он посмотрел на часы. Прошло еще три минуты. Нет, без Пфаффа ему никак не обойтись. Он нужен ему сейчас, особенно на ферме. Он и его толстая обманчиво-добродушная физиономия, за которой скрывалась звериная жестокость.

«Перевези фр. из жандармерии на ферму. Смотри за Адлером. Никаких звонков»

— набросал он на бумаге и, поставив подпись, вырвал лист из блокнота, сложил его и крикнул Кляйну, подзывая его к себе. Парень прибежал на его зов лишь со второго раза.

— Отдай это унтершарфюреру Пфаффу, когда он вернется. Вернее, как только он вернется.

Парень кивнул.

На улице послышался рокот мотора, и из-за угла показался грязный «кюбельваген». С обеих сторон у него не было окон, а верх брезента прорван почти по всей длине. Ниммих остановил колымагу в нескольких метрах от Волленштейна. Да, придется помокнуть, подумал тот, обойдя тупой нос автомобильчика, и сел в кабину. Ниммих завел мотор, и «кюбельваген» затрясся по булыжной мостовой. Волленштейн сжал зубы, чтобы те не клацали на каждом ухабе.

Он в очередной раз посмотрел на часы. Десять минут четвертого. Минуты бежали столь же быстро, как дергался глаз у Ниммиха.

Бринка разбудил раскат грома. От неожиданности он дернул головой и больно ударился об алтарь, рядом с которым сидел. Сквозь узкие стрельчатые окна внутрь сочился сероватый цвет. Бринк посмотрел на часы. Половина одиннадцатого.

Боже, он проспал несколько часов!

Он встал и положил руку на мраморный верх алтаря. Накануне церковь показалась ему убежищем от всех невзгод. Сегодня это была точно такая же тюрьма, как и Портон-Даун. Он приехал на работу туда, уверенный в своей правоте, довольный тем, что и он тоже причастен к тому, что там происходит. Увы, груды мертвых овец, павших жертвой bacillus anthracis, стали причиной таких кошмаров, от которых не спасала даже изрядная порция алкоголя на ночь. И он умолял Чайлдесса отпустить его. И, несмотря на всю его любовь к Кейт, работа стала для него такой же тюрьмой, как и сибирская язва, потому что все сводилось к одному и тому же. Он попытался объяснить это Кейт, но она так и не поняла его. А потом она стала жертвой тех заблуждений, которые они, словно тюремную стену, возвели вокруг себя.

Здесь, в церкви, Бринк понял это со всей отчетливостью. Большая часть горожан спала, свесив головы на грудь и вытянувшись во весь рост на скамьях. Бодрствовали считаные единицы, те, кто сидел на средних рядах. Они негромко разговаривали между собой и курили, передавая друг другу сигарету. Никто из них не был застрахован от болезни, пусть даже явно больных отсюда увели. Возбудитель чумы мог сидеть в любом из них — может, даже в нем самом или в Аликс, — и пройдет не один день, прежде чем появятся первые симптомы. И тогда зараза снова пойдет гулять на свободе, и тогда отсюда увезут очередной грузовик мертвых тел, а за ним еще один. И так, пока в живых не останется никого.

О чем думали они, он сам и Пол Чайлдесс, Кэтрин Муди и другие сотрудники лаборатории в Портон-Дауне? Стоит позволить возбудителям размножиться, как их больше не удержать в чашке Петри. О последствиях никто толком не думал. И вот теперь…

Дождь с удвоенной силой застучал по оконным стеклам и крыше. Вдалеке вновь послышался раскат грома и завывания ветра. Может, погода сыграет ему на руку? Потому что неуклюжие корабли, которые он видел в Портсмуте, никогда не выйдут в море в непогоду. Бринк посмотрел на часы. Время практически истекло.

Он поискал глазами Аликс и обнаружил ее на второй скамье. Он не заметил ее с первого раза, так как она низко опустила голову. Теперь же она смотрела прямо перед собой, но не на него, а на фигуру распятого Христа у него за спиной. Она сидела, опершись на спинку передней скамьи, и руки ее были сложены в молитве. Рядом с ней сидел старый кюре.

Они сидели почти вплотную друг к другу, он и она. Седовласый кюре наклонился к ней, а она почти положила голову ему на плечо. Его ладонь лежала на ее волосах. Бринк заметил, как Аликс перекрестилась. Как истинная католичка, отметил он про себя.

Как это странно — иметь посредника между собой и Богом. Лично ему это претило. И вместе с тем он ощутил нечто вроде зависти оттого, что Аликс есть, с кем разделить молитву, есть кому поддержать и ободрить ее в трудную минуту.

В следующую минуту Аликс поднялась со скамьи и направилась в его сторону.

— Как ты себя чувствуешь? — поинтересовался Бринк. Аликс поморщилась и потерла затылок.

— Мне сказали, что ночью сюда приходили боши и увели маму, — сказала он. — Выходит, у них есть то, что ты ищешь? То самое лекарство?

Бринк кивнул.

— Тогда с ней все будет хорошо?

Очередной кивок. Было видно, что у Аликс отлегло от сердца. Впервые за все эти дни с того момента, как он увидел ее в больнице, она, похоже, обрела спокойствие. Она посмотрела на Кирна, который одиноко сидел, сгорбившись, на первом ряду на дальнем конце скамьи слева.

— Пойду, спрошу у него про Жюля.

— Не сейчас. Он нам нужен. По его словам, он может отвести нас туда, где произвели на свет и бациллы чумы, и лекарство от нее.

Аликс пристально посмотрела на Кирна, затем на кюре, который в данный момент беседовал с кем-то из прихожан.

— Ты ведь не станешь мне лгать? — спросила она. Американец явно не ожидал от нее этого вопроса. Тогда Аликс наклонилась к нему. Одну руку она положила на алтарь, второй дотронулась до его груди. — Ты уверен, что это лекарство излечивает болезнь? — спросила она. — Уверен, как в самом себе?

Бринк не сомневался в правдивости Волленштейна.

— Да, я уверен, — сказал он.

Аликс кивнула, убрала волосы за уши и сделала шаг ему навстречу. Отступать было некуда; Бринк стоял, опершись спиной об алтарь. Аликс взяла его лицо в свои ладони, — небритыми щеками он ощутил мозоли на ее пальцах, — наклонилась и поцеловала в губы. Он не стал отстраняться, не стал отталкивать ее от себя. Наоборот, стоял, закрыв глаза, и вдыхал ее запахи — запах волос, запах яблок. Она отстранилась первой. Он почувствовал у себя на шее ее горячее дыхание и, открыв глаза, увидел, что она в упор смотрит на него.

— Если я больна, то теперь и ты тоже, — сказала она.

Бринк не стал говорить ей, что это не играет никакой роли, что он, как и она, побывал в тесном контакте с ее отцом.

— Теперь мы одна семья, — добавила она и жестом указала на остальных людей в церкви. — Пообещай, что ты сделаешь все для того, чтобы найти лекарство.

Бринк посмотрел на девушку.

— Обещаю.

Он не стал склонять головы, не стал закрывать глаза и тем не менее молился. Боже, как ему хотелось в эти минуты ощутить на плече отцовскую руку! Но нет, рядом с ним не было никого, даже призраков больных евреев. Только он один перед Господом Богом.

Усталый и одинокий, он обвел взглядом церковь.

На глазах у Кирна эта девица Пилон наклонилась и поцеловала американца в губы.

«Какой же я осел», — подумал полицейский.

— У меня есть все для того, чтобы остановить вторжение, — заявил Волленштейн. Сам он тогда использовал известие о высадке в Нормандии как своего рода проверку, и герр доктор ее не прошел. Он скорее рассыплет над Францией свою заразу, нежели оповестит об угрозе начальство. Значит, жирный тип из СД был прав.

«Потому что пройди Волленштейн этот тест, он бы наверняка позволил мне взять с собой этого англичанина, этого американца, Бринка… Он бы позволил мне поехать в Кан и предупредить Иссельмана о готовящемся вторжении противника, — размышлял Кирн. — И тогда я бы проехал по проселочной дороге, что вела к лаборатории Волленштейна, и мы с Бринком вдвоем наверняка уничтожили бы эту заразу».

— Господи, какой же я осел!

И Кирн — хотя от удара ему до сих пор было муторно — поднялся с места, прошел вдоль скамьи и направился дальше по проходу к ступенькам апсиды, что вели на алтарь. Бринк и француженка тотчас обернулись к нему. Эта женщина ненавидела его всеми фибрами души. Ненависть светилась в ее глазах. Наверно, это из-за брата, решил Кирн. Того, которого она застрелила. Что касается Бринка, то лицо американца, как обычно, ничего не выражало.

— Вы сказали ему про высадку, — произнес он, глядя на Кирна. — Мы об этом не договаривались, — добавил он, уже громче.

— Я подумал, что, если ему это сказать, он позволит мне увезти вас отсюда, — спокойно возразил Кирн.

— Вы лжете. Вы обманули меня.

Кирн покачал головой. Он знал, что Волленштейн мог его не отпустить, но, с другой стороны, не оставлял надежды, что эсэсовец оповестит начальство о готовящемся вторжении, поставит на ноги войска по всему побережью.

— И как теперь нам отсюда выбраться? — раздраженно крикнул Бринк. На какой-то миг Кирн решил, что американец вот-вот набросился на него с кулаками, и на всякий случай тоже сжал в кулак здоровую руку.

Впрочем, отвечать ему не пришлось, потому что у него самого нашелся вопрос.

— А что вы сказали Волленштейну?

И тут француженка удивила его. Выскочив вперед, она схватила его за отвороты шинели и потянулась к лицу, целясь пальцем прямо в глаз.

— Жюль! — выкрикнула она, как тогда в доме Клаветта. Впрочем, прежде чем Кирн успел отреагировать на ее выпад, между ними вырос Бринк. Полицейский решил, что американец хочет его ударить, и в целях самозащиты схватил его здоровой рукой за горло.

В следующий миг он услышал, как за спиной хлопнула массивная деревянная дверь, и с улицы ворвался порыв влажного воздуха. Пролетев вдоль рядов, сквозняк мелкой изморосью обдал ему шею.

— Отпусти его, Кирн! — крикнул кто-то, стоя в дверном проеме.

Но Кирн не думал отпускать американца. Лишь повернулся, чтобы посмотреть, кто отдал ему этот приказ. Как оказалось, это был жирный подручный Волленштейна, Пфафф. Рядом с ним высилась туша еще более внушительных размеров, мерзкий толстяк по фамилии Адлер, который хотел заполучить чуму себе. Он стоял, сунув руки в карманы шинели, явно довольный собой. Не иначе как убил очередного ребенка, подумал Кирн. По бокам от Адлера застыло по эсэсовцу.

— Отпусти его, Кирн! — крикнул Адлер. — Мне нужно с ним поговорить.

И в следующий миг стены церкви содрогнулись.

За церковными стенами что-то глухо пророкотало, и Бринк решил, что это раскат грома. Кирн отпустил его и шагнул было прочь с алтаря, но, потеряв равновесие, оступился на ступеньках, упал и на четвереньках дополз до скамьи. Каменный пол под ногами у Бринка заходил ходуном. Аликс тоже упала, но затем подползла ближе. Грохот был оглушительный, в сто раз громче рева толпы на стадионе в тридцать седьмом, когда он играл за «Кардиналов». С высокого потолка посыпалась пыль. Бринк попытался подняться на ноги, хотя, честно говоря, не помнил, как упал.

Впрочем, уже в следующий момент удар невидимого молота вновь сбил его с ног. Он взмахнул руками, пытаясь восстановить равновесие, но ощутил ладонями шероховатый каменный пол. За этим раскатом последовали новые, и его отбросило спиной к алтарю.

Церковь сотрясалась, как карточный домик. Бринк повернулся, ища глазами Аликс. Слава богу, она оказалась рядом. Рот широко открыт в крике, но самого крика не слышно. Она раскрыла навстречу ему объятия, и Бринк подтащил ее к себе.

Бомба влетела внутрь сквозь верхнюю раму среднего окна и зарылась глубоко в пол между проходом и северной стеной. В следующее мгновение грянул взрыв. Взрывная волна прокатилась по крошечной церкви, превращая ближайшие скамьи в деревянное крошево, а над воронкой в крыше теперь зияла дыра. Старая кладка пошла трещинами и обрушилась в неф грудой камней.

Для Бринка это было сродни светопреставлению.

Русская артиллерия никогда не гремела столь оглушительно. Так что Кирн был не новичок: ему доводилось слышать гул самолетов над головой и даже дважды пережить бомбардировку. Причем один раз их бомбили свои же — самолет люфтваффе. Какой-то безголовый пилот сбился с курса и сбросил смертоносный груз прямо им на головы. Впрочем, далекий грохот орудий ему доводилось слышать уже и здесь, во Франции. Так что инстинкт самозащиты сработал мгновенно. Он тотчас же отпустил американца и поспешил нырнуть в укрытие.

Это последнее, что слышала Хилли в своей жизни, подумал он, когда вокруг церкви начали рваться бомбы и его отбросило спиной к скамье. В результате он оказался зажат в тесном пространстве — что-то вроде гроба с одной-единственной открытой стороной. Прикрыв рукой голову, он прижался щекой к каменному полу и молился, чтобы следующая бомба упала где-нибудь подальше.

Но нет. Она с оглушительным воем влетела в церковь, перевернула на лету скамью так, что Кирн оказался погребен под ней, а над головой взлетел фонтан щепок.

Нет, сознания он не терял, но прежде чем сумел выбраться из-под скамьи и осмотреться по сторонам, глядя, что наделала бомба, прошло несколько секунд. Середины церкви не было. Это было понятно даже сквозь густое облако пыли. Большая часть лягушатников оказались погребены под обломками, раздавлены и расплющены обрушившейся на них каменной стеной.

По другую сторону виднелся алтарь. Правда, ни занавеса, ни подсвечников на нем не было. Их смело взрывной волной. Ею же сорвало со стены распятие, и теперь спаситель мира валялся лицом вниз на грязной полу.

Ни Бринка, ни француженки Кирн не увидел.

Поскольку никакая дверь больше не перегораживала ему путь, Кирн поднялся на ватных ногах и вышел на улицу. В сером предутреннем свете он увидел Пфаффа — толстый унтершарфюрер лежал на спине, раскинув руки. Кирн подошел ближе. Тушу эсэсовца пригвоздило к мостовой длинной деревянной щепкой, которая теперь торчала из него словно копье, а по булыжникам, смешиваясь с дождевой водой, бежал ручеек крови. Тем не менее Пфафф дышал, и деревянное копье подрагивало в такт его дыханию. Не обращая внимания на дождь, хлеставший его по голому затылку, Кирн наклонился, чтобы что-то сказать, но глаза Пфаффа были закрыты. Жаль. Тогда он положил руку на торчащий конец щепки, собираясь на него надавить.

Пфафф на мгновение приоткрыл веки. Изо рта у него сочилась кровь. Нет, пусть он лучше умрет сам, подумал Кирн и, наклонившись почти вплотную к умирающему, так, чтобы тот его услышал, сказал ему прямо в ухо:

— Зря ты позволил Адлеру убить мальчишку. Мы должны были его остановить. Ты и я.

Но, похоже, Пфафф его не понял. Кирн больше ничего не стал говорить.

Вместо этого он посмотрел налево, где не было завалов и можно было пройти. Справа высилась гора обломков — это на мостовую обрушилась часть церковной колокольни и теперь перегораживала путь к гавани и командному посту гауптмана Грау. Над обломками вились облака пыли и дыма — метки мест, где упали бомбы. Интересно, подумал Кирн, будет ли видна за этими облаками, когда они развеются, пристань. На другой стороне площади из-под горы обломков на месте бывших лавок на четвереньках — вернее, на том, что осталось от его конечностей, — выполз какой-то человек и рухнул лицом вниз. Кажется, там располагалась булочная, припомнил Бринк. Теперь же это место зияло пустотой — если не считать обломков и тела этого жирного мерзавца. Кирн снова посмотрел на Пфаффа. «Стрела» в его теле продолжала подрагивать, причем гораздо чаще, потому что жить ему самому оставались считаные минуты.

Полицейская управа тоже исчезла, превратившись в груду камня и кирпича, из которой торчали деревянные балки. А в десятке метров от того места, где когда-то высилось здание, по улице медленно двигался эсэсовец.

Кирн ощутил на темени дождевые капли — и куда только подевалась его шляпа? — и попытался принять решение. Свернуть ли ему налево и броситься со всех ног в Шеф-дю-Пон, чтобы в одиночку уничтожить выпестованную Волленштейном заразу? Или же лучше направо, чтобы сообщить Грау о готовящемся вторжении?

Наверно, сделать выбор ему помогли призраки его бывших товарищей, это они подсказали, куда ему надо. Впрочем, кто знает? Но в итоге Кирн не пошел ни направо, ни налево. Он повернул назад и зашагал к развалинам церкви в надежде отыскать Бринка.

Бринк проснулся, ощущая себя глубоким стариком, полуглухим и туго соображающим, не понимающим, где находится. Он протянул руку к алтарю, пытаясь нащупать опору, но сил подняться не было. Он был вынужден повторить попытку спустя пару минут и кое-как сумел подняться на ноги. На какой-то миг в глазах потемнело, однако он обеими руками ухватился за массивный деревянный стол и подождал, когда головокружение пройдет.

Бомба обрушила стены, колонны, черепицу крыши, балки перекрытия, и теперь все это бесформенной грудой заполнило пространство между входом и третьим рядом скамей. Воронки не было, зато в углу рядом со стеной плясали язычки пламени. Позади груды обломков в зияющем проломе виднелась улица.

Шум в ушах постепенно стих, сменившись воплями, всхлипами, стонами и странным скрежетом наползающих друг на друга камней. А потом этот гул прорезал один-единственный протяжный крик. Бринк оторвал взгляд от руин и обернулся. Аликс лежала лицом вниз рядом с алтарем. Бринку она показалась серым одеялом, расстеленным на каменном полу. Она с головы до ног была припудрена серой пылью, и Бринку невольно вспомнились посыпанные дустом евреи в морге больницы Сент-Ричардс.

Он склонился над ней, страшась обнаружить бездыханное тело, но когда дотронулся до ее плеча, Аликс негромко простонала.

Он осторожно ее перевернул и помог принять сидячее положение, а затем, подхватив под мышки, оторвал от пола. Она вновь издала стон, сдавленный, но протяжный. Бринк передвинул ее руки себе за плечи и, пригнувшись, стащил ее с алтарных ступенек. У самой нижней, глядя остекленевшими глазами в зияющий пролом, лежал мертвый кюре.

Бринк поискал глазами Кирна там, куда тот уполз в поисках укрытия, однако увидел лишь перевернутые скамьи. Затем он помог Аликс преодолеть груды обломков и видневшиеся из-под них человеческие тела и перешагнуть через тех немногих, что остались живы. С трудом понимая, что происходит, они сидели, как каменные изваяния. Один рыбак, тот самый, к чьей голове он недавно приставил револьвер, разговаривал с собственной раздавленной в кровавое месиво ногой.

Бринк направился к выходу. Дождь смыл клубы пыли, но хотя солнце стояло уже довольно высоко, было пасмурно. Рядом с ним лежала пара немцев. У одного через весь лоб пролегла алая полоса, с которой на каменный пол уже натекла небольшая лужица крови. Второй стонал и подергивался, а под ним, придавленный его весом, лежал еще один человек. Бринк сделал такой вывод, потому что сумел разглядеть толстую ногу и сапог, которые не принадлежали ни одному из первых двоих. Обутая в сапог нога пошевелилась. Подойдя ближе, Бринк осторожно нагнулся, стараясь, чтобы при этом Аликс не сползла с его плеч, и подобрал пистолет. Немецкий пистолет. Затем осторожно выпрямился.

Держа в одной руке пистолет, а другой поддерживая Аликс, он шагнул на улицу и тотчас столкнулся нос к носу с Кирном.

— Мы сейчас же отправимся к Волленштейну, — сообщил немец. — Но как только с ним будет покончено, я подниму тревогу.

— После Волленштейна мне уже будет все равно, что вы сделаете, — ответил Бринк.

— Мама, — простонала Аликс и попыталась отстраниться, но Бринк лишь еще сильнее прижал ее к себе. Она же была слишком слаба, чтобы сопротивляться.

Бринк направился к ближайшему углу, в поисках улицы, которая уведет его прочь из города в правильном, юго-западном направлении. Вскоре они уже шагали по ней, стараясь держаться как можно ближе к стенам домов. До Бринка долетала немецкая речь, это к руинам церкви спешили солдаты капитана Грау.

Лишь когда они оставили за спиной пару улиц — а надо сказать, чутье его не подвело, — они встретили того, кого они никак не ожидали встретить. Из дверного проема им навстречу шагнул Уикенс со «стэном» в руках и рюкзаком за плечами. На шее у него болтались наушники — такие обычно надевают на работе телефонистки. Направив на них автомат, он кивком указал на пистолет в руках у Бринка.

— Значит, ты жив, — сказал он, и Бринку показалось, будто он уловил в голосе англичанина разочарование. — Отдай мне свою пушку, доктор. Мы идем к Сэму.

Глава 16

Сарай Тардиффа пах точно так же — сеном и старым навозом, зерном и пылью. Но теперь к ним примешивался другой запах. Древесный, табачный запах, который поначалу показался даже слегка приятным. Однако в глубине сарая сильнее всего воняло сигарами. Стоило им шагнуть под крышу сарая, как Уикенс тоже принюхался. Увы, никто не откликнулся на его крик «Сэм», и он моментально напрягся.

Свои последние мгновения Эггерс провел в мучениях. Вокруг шеи у него был намотан его же ремень, затянутый даже туже, чем на последнее отверстие, так туго, что его почти не было видно под кожными складками. Из открытого рта покойника свисал распухший язык, глаза налиты багровой кровью. Кровью была вымазана и рука, а некогда намотанная на ней повязка была отброшена на охапку сена. Рядом лопата, край которой был тоже вымазан чем-то темным. Бринк решил, что ею били по распухшей ране. На брюках в районе колен тоже виднелись пятна крови, но в следующий миг взгляд Бринка упал на что-то белое на земляном полу сарая. Осколок зуба. Рядом, втоптанные полукругом в землю, в нескольких метрах от Эггерса валялись четыре сигарных окурка. По всей видимости, таинственный некто не торопился.

Глаза Эггерса были широко открыты. Уикенс опустился перед ним на колени и осторожно прикрыл покойнику веки.

Судя по всему, Эггерс скончался незадолго до их прихода, самое большее, несколько часов назад, потому что окоченение еще не наступило, и пальцы, которые взял в свою руку Уикенс, были еще гибкими и податливыми. Уикенс сел на сено рядом с мертвым стариком и на пару секунд положил руку ему на плечо.

— Скоро он начнет вонять, — сказал он задумчиво.

— Давайте я помогу вам его похоронить, — негромко предложил Бринк.

— Ради бога, прекратите! — возразил Уикенс, правда без особого раздражения. — Уходите отсюда, прошу вас. Уходите. Дайте мне побыть одному.

Все трое, Кирн, Бринк и Аликс, шагнули к двери, а потом Аликс вообще вышла на улицу. Впрочем, через несколько минут она вернулась, неся в руках скомканное одеяло, которое затем расстелила на твердой, утоптанной земле. В одеяле оказались яблоки, каравай хлеба и небольшая, щербатая плошка размером с ее ладонь. Она сняла крышку, понюхала содержимое и вернула крышку на место.

Взяв пару яблок и ломоть хлеба, Бринк отошел к дверям, подальше от мертвого Эггерса. Аликс и Кирн остались рядом с грузовиком.

Бринк посмотрел на часы. Четверть пятого.

На то, чтобы добраться из Порт-ан-Бессена до сарая Тардиффа, у них ушло несколько часов. По дороге они то и дело были вынуждены прятаться под деревьями, с листьев которых на них капала вода, или сидеть пригнувшись за невысокими каменными оградами молчаливых домов. Впрочем, стены эти тоже не спасали от дождя. По пути им повстречалась кучка немцев, направлявшихся в город, а потом пару раз они были вынуждены прятаться от бродивших по сельским дорогам патрулей. Причем в последний раз Бринк по неосторожности приземлился на больную лодыжку.

Бринк выбросил в мокрую траву второй огрызок и вновь шагнул под крышу сарая. Аликс сидела, прислонившись спиной к грязному колесу машины. Заметив, что он вошел, она подняла глаза, но ничего не сказала. С того момента, как они покинули рыбацкий городок, она предпочитала хранить молчание. Она даже не указывала им дорогу. Впрочем, все равно почти ничего не было видно, лишь среди струй дождя серела тонкая полоска дыма. И никаких звуков, кроме стука дождевых капель по листьям деревьев у них над головой или в живых изгородях, что тянулись вдоль дороги.

— Это постарался жирный Адлер, — сказал сидевший рядом с Аликс Кирн, указывая на Эггерса. — Это он убил твоего младшего брата, задушил, если быть точным. Судя по всему, это его любимое занятие.

Эггерса пытали и убили — то ли потому, что он сказал все, что от него хотели услышать, то ли потому, что он ничего не сказал. Интересно, задумался Бринк, раскололся старикан или нет? Впрочем, какая разница. Ведь он сам уже выдал Кирну самый главный секрет. А Кирн в свою очередь открыл его Волленштейну, который к этому моменту уже вполне мог передать это известие в Париж, а то и дальше.

И он вновь посмотрел на часы. Двадцать пять минут пятого. До рассвета, а значит, до высадки десанта, осталось часов тринадцать-четырнадцать. Какая им польза от того, если за это время они обнаружат логово Волленштейна? Бринк посмотрел на Аликс — она и Кирн о чем-то беседовали, пригнувшись друг к другу, — и задался мысленным вопросом, размножаются ли в ее теле бациллы чумы. Как, впрочем, и в его собственном. Если да, то уже слишком поздно.

И все равно у них еще было время уничтожить созданную Волленштейном заразу. Правда, одновременно они уничтожат и найденный эсэсовцем антибиотик. Но теперь и это тоже уже не играет роли.

Бринк прошел дальше под крышу сарая, к рюкзаку, который таскал с собой Уикенс. Подойдя, открыл его и принялся вытаскивать содержимое. Длинные металлические магазины для «стэна», сверток сухой одежды, одну консервную банку, затем другую — первая, судя по этикетке, с колбасным фаршем. На второй этикетка отсутствовала. За жестянками последовало несколько бумажных свертков. Моток проволоки, веревка и карта. Карту он расстелил на земляном полу. Заглянув в рюкзак, увидел принадлежавший Уикенсу «веблей» и машинально потянулся за ним.

— Какого черта ты там делаешь? — раздался у него за спиной голос хозяина револьвера. От неожиданности Бринк вздрогнул. — Быстро отойди. Нечего рыться в чужих вещах.

Бринк встал и отошел от рюкзака.

— Ты говорил, что у тебя есть рация, — сказал он и указал на наушники, что по-прежнему болтались на шее у англичанина. — Что с ней? Мы могли бы связаться с бомбардировщиками. Ему известно местоположение лаборатории, — с этими словами Бринк ткнул пальцем в карту. Пока они шли сюда, он объяснил Уикенсу, что немец с ними идет потому, что ему известно, из каких стен вырвалась и пошла гулять на свободе чума. Но сверх этого — ничего. Разумеется, он предпочел умолчать о том, что разболтал самую главную тайну, и даже о том, что Кирн хочет уничтожить чуму. Умолчал, потому что не доверял Уикенсу. — Думается, бомбардировщики могли бы сбросить там бомбы.

Уикенс сорвал с себя наушники и, швырнув их в ворох сена позади Эггерса, встал с места.

— У наших ребят и без того работы выше крыши, — буркнул он.

Бринк попытался представить себе эту картину, и будь его голова не такая мутная, у него наверняка бы получилось.

— Кто, по-твоему, навел их на Порт-ан-Бессен, — пояснил Уикенс и потянулся за вещами, которые Бринк только что достал из рюкзака. — И как тебе их работенка? Согласись, что неслабо, — добавил он, закрывая рюкзак.

Значит, предполагалось, что Уикенс при помощи рации наведет британские бомбардировщики на тайную лабораторию немцев. Бринку тотчас же вспомнился разработанный на Бейкер-стрит план. Теперь он стал ему предельно понятен. По крайней мере, так он думал. Уикенс при помощи радиопередатчика навел британские самолеты на Порт-ан-Бессен. Бринк теперь даже знал, почему.

— А откуда вам было известно, что бомбы помогут нам освободиться?

Англичанин рассмеялся.

— Ну ты и туп! У меня и в мыслях не было спасать тебя. Я понятия не имел, что ты тоже там. В церкви, я хочу сказать. Я всего лишь подкрался к ней и приставил рацию к внешней стене. Наши «москиты» тотчас уловили сигнал.

И тогда до Бринка дошло.

— Ты сумасшедший!

— Я же говорил, что у меня имеется приказ, причем отданный с самого верха, — произнес Уикенс. — Я тебе это сказал, когда мы были в доме того лягушатника.

— Остановить чуму. Не дать ей распространиться дальше.

Значит, убить всех, кого согнали в церковь, понял Бринк. О боже!

Уикенс кивнул, и на его физиономии расплылась улыбка.

— Тянуть дальше было нельзя… Первые парни начнут высаживаться из десантных ботов через… — он посмотрел на часы — менее, чем через восемь часов. За это время нам не найти никаких бацилл. Вот я и решил…

Не застав их в доме Клаветта, Уикенс стал свидетелем того, как немцы сгоняют людей в церковь. Сами того не подозревая, они существенно облегчили ему задачу. И он при помощи рации наслал на городок британские самолеты.

— Но ведь нам нужно уничтожить источник заразы, — тихо возразил Бринк и вновь посмотрел на Аликс. Да куда угодно, лишь бы не смотреть на Уикенса, потому что стоит ему это сделать, и он за себя не ручается. Он выскажет англичанину все, что думает, что этот мерзавец пытался убить их, его, Аликс и Кирна. Только на этот раз у Уикенса не будет при себе настроенной на нужную частоту рации, и тогда он придушит гада собственными руками.

— Времени у нас в обрез, я сделал все, что мог, — произнес англичанин, буравя Бринка глазами. — Мы останемся здесь и носа отсюда не покажем, — добавил он. — Остается только дождаться, когда наши парни высадятся на берег. Или же нас отыщут парашютисты.

С этими словами он взял в руки «стэн», который до этого болтался у него через плечо на холщовом ремне. Дуло было направлено в земляной пол, но скорее, для выпендрежа.

— Ты, она и вот он, — произнес Уикенс, и ствол «стэна» слегка качнулся, как будто в поисках новых мишеней, но не найдя, вернулся на место. — Вы никуда отсюда не выйдете. Вы ведь все там были, разве не так? Значит, наверняка подхватили заразу. Когда наши парни придут сюда, я найду способ отправить домой сообщение. Начальство решит, что с вами делать.

Уикенс на мгновение перевел взгляд на Эггерса, затем снова посмотрел на Бринка.

— В особенности с тобой. Так что даже не мечтай вырваться отсюда.

Что ж, если у них нет возможности вызвать британские бомбардировщики, им придется искать другой способ добраться до Волленштейна. Увы, секунды текли одна за другой, драгоценные секунды, которые могли бы помочь им добраться туда, куда обещал отвести их Кирн. Что угодно, лишь бы только не сидеть в этом сарае!

Бринк посмотрел англичанину в глаза и тотчас понял, что нужно делать. Спокойствие, велел он себе. Главное, не смотри на автомат.

— Я рассказал немцу о высадке, — негромко произнес он.

Уикенс вздрогнул и опустил «стэн».

— Ты мерзкий!..

— Я сказал ему, что она начнется завтра. В этом месте, — произнес Бринк. Его так и подмывало посмотреть на руки Уикенса, но те лежали на прикладе автомата. — Я был вынужден это сделать, чтобы он показал мне, где находится тайная лаборатория немцев.

— Ты у меня за это будешь болтаться в петле. Я тебе это обещаю, — сказал англичанин и стволом автомата сделал знак, приказывая Бринку отойти дальше.

— Мы не можем понапрасну терять время, или ты так и не понял, что я хочу тебе сказать, — бросил ему в ответ Бринк, не сделав назад и шага.

— Поздно, — возразил Уикенс.

— Почему бы не попытаться?

— Я, кажется, сказал, поздно.

— Неправда, у нас в запасе еще почти целый день.

— Поздно, говорю я тебе! — рявкнул Уикенс. — Его все равно уже не найти. Или ты этого не понимаешь, дурья твоя голова?!

От гнева на лбу англичанина вздулась вена.

Бринк решил, что он его неправильно понял.

— Его? Кого именно? — переспросил он.

Уикенс уставился на него.

«Господи, я и впрямь дурак», — подумал Бринк, когда до него дошло, что имеет в виду англичанин.

— Вы приехали сюда за Волленштейном. Вы хотели увезли его в Англию!

На какое-то мгновение на физиономии Уикенса возникло выражение ужаса, однако он тотчас взял себя в руки, и его лицо вновь приняло непроницаемое выражение.

— Так вот как его зовут!

— О боже!

— А чему, собственно, вы удивляетесь?

Бринк в свою очередь тоже воздержался от вопросов. Потому что ответ сам возник в его сознании, разрозненные факты встали на место, как куски разрезной картинки или детали «стэна». Волленштейн разгадал секреты Pasteurella pestis — то есть сделал то, что никак не получалось у них в Портон-Дауне. И чтобы заполучить секрет в свои руки, Портон-Даун заказал доставить им Волленштейна.

— Вам никогда его не увезти, — сказал Бринк. Окажись Волленштейн и его Pasteurella pestis в Англии, это означало бы, что чума просто перейдет из рук в руки.

Нет, он ставил под удар собственную жизнь, причем не раз, чтобы уничтожить эту заразу, а вовсе не для того, чтобы она оказалась по ту сторону Ла-Манша.

— Знаешь, в чем самое забавное? В том, что Чайлдесс подумал, что именно это ты и скажешь!

— Значит, все дело в Волленштейне? — сказал Бринк. — Вам нужен был он. И это все, зачем вы сюда прибыли?

— Мы с Сэмом и Оуэном уже несколько месяцев разыскивали этого типа и его милых питомцев. И когда в последний раз мы потеряли Оуэна, остались только мы с Сэмом. И вот теперь я потерял и его…

Все ясно. Уикенсу было приказано найти Волленштейна и его лабораторию. Но не для того, чтобы их уничтожить, не для того, чтобы испепелить, стереть с лица земли. А для того, чтобы в Портон-Дауне заполучили вожделенный предмет давней зависти.

Пол Чайлдесс не раз говорил ему, что сибирская язва никогда не будет использована без причины. Всякий раз, когда они с Кейт добивались новых результатов, он шел с отчетом к Чайлдессу и в очередной раз слышал, что, если они сумеют произвести эффективный антибиотик, он понадобится лишь в том случае, если немцы рискнут распылить над головами союзников какую-нибудь гадость. Этот антибиотик никогда не будет использован в качестве страховки, позволяющей Англии первой выстрелить по врагу невидимой смертью.

И тем не менее, несмотря на любые заверения, все это время Чайлдесс мечтал заполучить себе Волленштейна.

— Это была его мечта с самого начала. Или ты не в курсе? — спросил Уикенс. Он прекрасно знал, что говорил. Более того, ему доставляло видимое удовольствие видеть растерянность Бринка.

Чайлдессу нужны были микроскопические убийцы-бациллы, и чем больше, тем лучше. У него уже имелись споры сибирской язвы, но он мечтал заполучить в свои руки волленштейнову чуму. Потому что как ни хороша сибирская язва, а «черная смерть» гораздо эффективнее. Сибирской язве требуются недели, чтобы проложить себе путь в пищевую цепь, но даже в этом случае болезнь убьет лишь четверть, в лучшем случае чуть больше половины тех, кто ею заразился. Легочная форма чумы убивает за считанные дни, причем всех подряд. Перед внутренним взором Бринка предстала чудовищная картина, и он невольно содрогнулся.

Секреты. Что ж, без секретов не обойтись. Но двуличие, но ложь, помноженная на ложь! От этих мыслей кровь застучала в висках. Ему тотчас страшно захотелось закурить, дурацкое желание, но что поделать! Предательство отозвалось пустотой в его душе. Еще бы, ведь лгал даже не просто друг, а в некотором смысле родной человек. Впрочем, говорил ли когда-нибудь Пол Чайлдесс правду? Было ли такое, чтобы он не лгал? И вот теперь Бринк прокручивал в уме обрывки разговоров, разговоров, разделенных неделями, а то и месяцами, пока в его голове не зазвучал целый хор голосов, и все они принадлежали Полу Чайлдессу.

Лжец! Лжец! Лжец!

— Старикан тебе не доверял, верно я говорю? — спросил Уикенс. В его голосе слышалась откровенная насмешка. — У него имелись другие распоряжения, лично для меня. Сказал, что если я найду Гунна, то могу не тащить тебя назад в Англию. Ты меня понял?

Уикенс приставил к виску указательный палец, а большой оттопырил, изображая револьвер.

Казалось, температура в сарае упала едва ли не до нуля. Предательский холод подкрался к горлу, проник в самое сердце.

— Зачем нашим милашкам сразу два гения? С них хватит и одного. Что ты на это скажешь? — спросил Уикенс, расплываясь в ухмылке.

Нет, здесь что-то не так! Чума здесь ни при чем. И в следующий миг Бринк со всей ясностью осознал истину: это все из-за Кейт. Чайлдесс решил отыграться. Он ведь тоже когда-то любил ее, а Бринк ее у него украл. И вот теперь мстит ему за нее.

Уикенс сказал правду — в этом не было никаких сомнений. Ему тотчас вспомнились последние слова Чайлдесса, сказанные им на Даунинг-стрит.

— Прощай, Фрэнк, — произнес тогда Пол Чайлдесс. Никаких «желаю тебе удачи» или «береги себя, старина». Ибо знал, что посылает его на смерть.

«Ничего, — дал себе слово Фрэнк, — как только вернусь домой, я отомщу этому иуде».

— Откуда тебе известно его имя? — поинтересовался Уикенс, и его вопрос вывел Бринка из задумчивости. — Я имею в виду врача-немца.

— Я разговаривал с ним, — осторожно признался Бринк.

— Ах вот оно что. Ты разговаривал с ним, — ухмыльнулся Уикенс. — И что же ты ему сказал?

Бринк посмотрел на англичанина. Возьми себя в руки, приказал он себе, сосредоточься на том, что происходит сейчас, а не мечтай о том, что ты сделаешь с Чайлдессом по возвращении в Англию.

Ему следует еще больше разозлить Уикенса, вывести его из себя, чтобы англичанин схватился за «стэн».

— Полицейский сказал ему про высадку в Нормандии, вот что.

— Ты, безголовый идиот! — прошипел Уикенс. — Ты понимаешь, что ты наделал?

— Я просто пытаюсь довести до конца начатое дело. Разве Сэм не говорил, что именно за этим ты и послан сюда?

Бринк нарочно назвал Эггерса по имени, в надежде, что тем самым окончательно выведет англичанина из себя.

— Мы с Сэмом, мы потеряли Оуэна, когда занимались его поисками, — едва ли не выкрикнул Уикенс, и каждое новое слово звучало громче предыдущего. — И вот теперь Сэма больше нет. И все из-за тебя! — Уикенс едва ли не задыхался от гнева. — И вот теперь он растрезвонит об этом до самого Берлина, и чертовы фрицы встретят нас завтра в полной боевой готовности. Так что же, выходит, что Сэм умер зря?

— Джунипер, — негромко произнесла за его спиной Аликс.

— Отстань! — рявкнул англичанин в ответ по-французски.

— Я не дам тебе увезти его в Англию, — заявил Бринк, глядя на руки Уикенса, сжимавшие «стэн».

— Ты не дашь мне?! — взревел англичанин. — Можно подумать, тебя кто-то спрашивает, ты, безмозглый кусок дерьма!

— Разве Чайлдесс не сказал тебе всего? — спросил Бринк, стараясь говорить как можно тише, чтобы Уикенс сделал шаг ему навстречу. Потому что именно это и требовалось. — Я здесь вовсе не для того, чтобы доставить тебя к твоим милашкам.

Уикенс и впрямь шагнул ближе, и Бринк рискнул разыграть последнюю карту.

— Я здесь для того, чтобы раздобыть секрет антибиотика, лекарства, дурья твоя голова! И я намерен его найти, потому что она заразилась!

В отличие от Уикенса каждое новое слово он произносил все тише и тише, пока не перешел на шепот. И когда Бринк сказал ему про Аликс правду — а может, и ложь, — глаза Уикенса вылезли на лоб. Англичанин шагнул почти к нему почти вплотную — на счастье Бринка, дуло «стэна» смотрело в земляной пол сарая. Упускать такой шанс было просто глупо. Шагнув навстречу англичанину, Бринк выбросил вперед правую руку, в попытке ухватиться за ствол. Левая — больная и неловкая, впрочем, другой у него не было, — тем временем прочертила дугу к челюсти Уикенса.

Увы, противник словно предвидел это. Плавным движением англичанин отклонился назад, и кулак Бринка скользнул мимо цели. Ствол «стэна» резко дернулся вверх, ускользая от его хватки, и в следующий миг зловещий зрачок оружия смотрел Бринку в глаза — огромный, слово блюдце.

Впрочем, Уикенс так и не нажал на спусковой крючок.

— Джунипер! Не смей его трогать! — крикнула Аликс, и в ее голосе ему послышалась мольба. — Джунипер!

Дуло «стэна» исчезло из кадра, зато на встречу с челюстью Бринка устремился кулак англичанина. В следующий миг Бринк распластался на земле, как будто получил по голове бейсбольным мячом.

Волленштейну все было предельно понятно.

Он стоял под огромным дубом, что высился на южном конце поля, — дождь почти не проникал под полог из ветвей и листьев, — и, сощурив глаза, смотрел на огни крошечного самолетика, стоявшего в тридцати метрах от него. На поле уже прибыла команда техников из Шеф-дю-Пона и теперь суетилась вокруг крылатой машины — то выныривая из-под крыла, то исчезая за усиками радара на ее носу. Два широких пропеллера замерли без движения, поблескивая тремя влажными от дождя лопастями. Этот самолет был стар еще четыре года назад, но с новым двигателем обрел вторую жизнь, став ночным истребителем. На его счету было шесть английских бомбардировщиков, по крайней мере об этом свидетельствовали силуэты, прорисованные под стеклянным колпаком. «Мессершмитт-110» был в распоряжении Волленштейна с марта, когда самолет удалось выцапать из лап люфтваффе.

Волленштейн посветил фонариком на циферблат наручных часов. Без четверти одиннадцать.

— А если они не появятся? — с тревогой в голосе спросил Ниммих. Волленштейн направил на парня луч фонарика, и Ниммих был вынужден прикрыть ладонью глаза. Впрочем, Волленштейн так и не понял, мучил его помощника тик или все-таки отпустил. И потому выключил фонарик.

— Появятся. Куда они денутся, — буркнул он. Он ничуть не сомневался в том, что Кирн сказал правду, но не потому, что доверял нюху полицейского, а потому, что информация исходила от американского врача. По идее эти двое — Кирн и американец — уже мертвы. Пфафф наверняка выполнил данный ему приказ. Кирна ему не было жаль, а вот американца… В иных обстоятельствах…

— Но если все-таки не появится, — не унимался Ниммих. — Погода не слишком подходящая для высадки десанта, — добавил он и подставил ладонь под капли дождя.

— О высадке знаем только мы, — парировал Волленштейн.

— А как же Адлер? Он о ней знает?

— Рассчитывай на Пфаффа. Он еще ни разу нас не подводил.

Из-под «мессершмитта» показалась чья-то фигура. Волленштейн тотчас включил фонарик, и желтый луч высветил Тауха. Самолет готов, доложил инженер-шваб, а трехмоторный «юнкерс» в ближайшие пару часов получит новые сопла. Таух куском ветоши вытер мокрый лоб. Было видно, что он нервничает. Порошок, добавил он, уже загрузили.

Самое приятное известие за весь день. Волленштейн велел Тауху возвращаться к работе, и инженер, втянув голову в плечи под крупными каплями дождя, мерцавшими в лучах огней, побрел назад к ночному истребителю.

Как только он отошел на достаточное расстояние, Ниммих вновь заговорил о своих сомнениях.

— Как мы сможем удержать все это в секрете, если они так и не появятся?

— Я бы не стал волноваться по этому поводу.

— В любом случае, кто-нибудь из наших наверняка заболеет.

— Это еще что за сомнения? — спросил Волленштейн. — Я не намерен ни с кем делиться. Потому что это есть только у нас — у тебя и у меня. И если они захотят прикарманить наше детище или, что еще хуже, упрятать куда-нибудь с глаз подальше, причем в тот момент, когда самое время им воспользоваться, мы просто обязаны показать им, что наше средство работает, что вместе и то и другое — чума и стрептомицин — способны творить чудеса.

Ниммих вытащил из кармана сигарету и закурил.

— Что-то в самый последний момент я в этом уже не так уверен.

— Ниммих, успокойся, — посоветовал помощнику Волленштейн. — На твоем месте я бы не стал переживать по этому поводу.

Парень бросил в мокрую траву сигарету, так толком и не докурив.

— Нас за это дело ждет виселица, — пробормотал он. — Вот увидите, нас повесят. Сначала нас с вами, а потом наших родных.

С этими словами Ниммих повернулся и зашагал через летное поле назад в лабораторию.

Глава 17 Понедельник, 5 июня 1944 года

Они умирали тысячами, днем и ночью.

Их тела бросали в ямы и присыпали землей. И как только эти ямы наполнялись до краев, копались новые. Я, Аньоло ди Тура, собственными руками похоронил своих пятерых детей… Людей умерло столько, что всем казалось, будто наступил конец света.

Аньоло ди Тура, 1348 год

Мгновенно проснувшись, Бринк рывком приподнялся, принял сидячее положение и тут же пожалел об этом. Резкое движение моментально откликнулось болью в челюсти, и эта боль — вместе с другими источниками боли — молнией пронзила мозг. К горлу тотчас подкатила тошнота с яблочными привкусом, но он подавил ее.

— Ложись, — посоветовала Аликс и, положив руку ему на плечо, заставила снова лечь.

— Который час? — спросил Бринк. Он слышал, как по крыше сарая барабанит дождь, а от порывов ветра еле слышно дребезжит оконное стекло.

— Не знаю, — ответила Аликс. Она зашевелилась в темноте, и он почувствовал запах сена, которым она зашуршала. Помнится, в дедовском сарае пахло так же, когда он играл там на чердаке, и ему тотчас захотелось перенестись в детство.

— Ты проспал несколько часов. Уже давно за полночь, — добавила она и, чиркнув спичкой, поднесла ее в сложенной лодочкой ладони ближе к нему. Бринк сощурился и посмотрел на часы. Половина второго. Огонек задрожал и погас, но Бринк успел разглядеть в метре от себя широкую спину Кирна. Тот лежал на копне сена. Великан что-то невнятно промычал, перевернулся на другой бок и захрапел.

— Где Уикенс? — спросил Бринк и снова сел, на этот раз медленно, часто при этом дыша. Затем, когда боль отступила, сделал глубокий вдох. Жаль, что здесь нигде не найти аспирина, подумал он.

— Ложись, — повторила Аликс. Стук дождя по крыше начал затихать, а затем и вовсе прекратился. Впрочем, спустя какое-то время он вновь застучал по крыше и снова перестал. Бринк прислушался, но так ничего не услышал, и отсутствие звуков вернуло ему надежду. Никакого рева авиационных двигателей, никакой канонады или стрельбы, а значит, никакого парашютного десанта. По крыше снова забарабанили капли дождя.

— Высадки не было, — произнес он и обвел взглядом темное помещение, пытаясь обнаружить в темноте Уикенса.

— Он все еще сидит возле старика, — поняла его Аликс. — Даже не пошевелился за все это время.

Бринк оперся о стену сарая и приподнялся. Затем, постояв с минуту на дрожащих ногах, сделал пару шагов.

— Уикенс! — прошипел он. — Слушай! Ничего не слышишь? Ничего нет. Никакой высадки нет.

Ответа не последовало, до его слуха донеслось лишь эхо его собственного голоса да кашель Кирна.

— Я же тебе сказала, — произнесла Аликс.

Бринк на ощупь последовал за ней и вскоре предположил, что стоит рядом с грузовиком. Нет, в темноте он его не увидел, но понял, что машина где-то рядом. Повернув влево, он вытянул руку и дотронулся до кузова грузовика, в котором лежал Эггерс.

— Уикенс! — прошептал Бринк, но, как и в первый раз, ответа не получил. Аликс зажгла новую спичку, и в ее свете Бринк разглядел лишь закрытые глаза Эггерса, его искаженное гримасой боли лицо и немецкий пистолет, который Бринк нашел в Порт-ан-Бессене.

— Вот он, — сказал Аликс, поднимая пистолет с охапки сена. Спичка погасла, и, слава богу, Эггерса снова накрыла тьма.

Осторожно ступая, Бринк обошел грузовик и приблизился к двери сарая. Та стояла приоткрытой — ровно настолько, чтобы из нее мог выскользнуть человек. Порыв ветра обдал ему лицо каплями косого дождя. Бринк вытер их ладонью и вернулся в сарай, продолжая вслушиваться в ночь, в надежде услышать что-либо иное, помимо звуков дождя и ветра. В следующий миг он почувствовал, как на плечо ему легла рука Аликс.

Еще одна причина поторопиться. Судьба подарила им еще один день, и он не намерен напрасно потратить его из-за этой скотины Уикенса.

Бринк осторожно приблизился к капоту грузовика, перешагнул через спящего Кирна и нащупал ручку на левой дверце. Аликс следовала за ним по пятам. Он услышал, как она бросила немецкий автомат в сено рядом с Кирном. Бринк открыл дверцу. Тотчас скрипнули несмазанные петли. Бринк юркнул внутрь и сел на водительское сиденье. Аликс обошла машину спереди, чтобы забраться в нее с другой стороны, и уселась на жесткое сиденье позади него. Бринк попытался нащупать стартер, но девушка перехватила его руку.

— Извини, Фрэнк, — сказала она.

— За что?

— Я виновата перед тобой и прошу у тебя прощения. Прости меня за то, что тогда в доме столкнула тебя с лестницы. Извини меня. Я еще не говорила тебе об этом.

Поскольку в сарае было темно, то ему лишь был слышен ее голос. Дыхание девушки было ровным и свободным. Она не задыхалась и не кашляла. Бринк наугад протянул руку и прикоснулся ко лбу Аликс, затем тыльной стороной ладони провел по щеке. Не похоже, что у нее температура.

— Нам понадобится этот бош, — сказала Аликс. — Пойду разбужу его. — Ее рука толкнула дверцу.

— Погоди, — Бринк снова прикоснулся к ней. Ему хотелось сказать ей, что она сильнее всех, кого он знал, что рядом с ней он чувствует себя в безопасности, и даже каким-то мистическим образом ее присутствие придает ему силы. Что в церкви он молился о том, чтобы никогда больше не испытать одиночества. Однако он так и не смог облечь свои мысли в слова.

Аликс неправильно истолковала его молчание, а может, и правильно, он не мог с уверенностью сказать, и тоже прикоснулась к его лицу. Она погладила его по щеке, затем ее пальцы скользнули по заросшему щетиной подбородку Фрэнка. Он почувствовал ее запах — аромат яблок, запах мокрой одежды и соленого, засохшего пота.

Бринк в ответ снова прикоснулся к ее лицу, на этот раз притянув ее ближе к себе. Прикоснувшись к шее Аликс, он стал нежно поглаживать ее, вслушиваясь в дыхание, которое так и не участилось и не утратило прежнего ритма. Затем губами прикоснулся к ее шее чуть ниже уха и мгновенно почувствовал, что возбудился. Он принялся осыпать поцелуями ей шею, ощущая губами и языком вкус соли и вдыхая исходивший от нее аромат яблок. Аликс немного подалась назад, чтобы ему было удобней ласкать ее, и негромко простонала.

Он приподнялся и поцеловал ее в губы. На мгновение их языки соприкоснулись.

В следующее мгновение он почувствовал на груди ее руку. Сначала она удерживала его на расстоянии, а затем отодвинула еще на пару сантиметров от себя.

— Нет, — еле слышно прошептала она. — Я не хочу, чтобы ты заразился от меня.

Все эти годы в церкви, когда отец убеждал его приблизиться к Богу, принять Христову любовь, Бринк никогда ничего не чувствовал, никакого душевного трепета, как бы отчаянно к этому ни стремился. И вот теперь одного жеста оказалось достаточно, чтобы он почувствовал, как ему не хватает воздуха. Он тотчас уловил тревогу в ее словах и, когда она оттолкнула его, понял, что Аликс тревожится не за себя, а за него. Ощущение было сравнимо с приятной теплой ванной, и его оказалось достаточно, чтобы на мгновение предположить, что это, наверно, и есть любовь. Увы, Бринк не был уверен, потому что в тот единственный раз, когда испытал нечто подобное, Кейт поступила точно так же, оттолкнула его, чтобы он от нее не заразился.

— Это не имеет значения, — отозвался он.

Аликс взяла его лицо в свои ладони и притянула к себе его голову. Ее губы приоткрылись и слились в поцелуе, глубоком и жарком, пожалуй даже чересчур жарком для такого холодного помещения. Бринк в ответ крепко обхватил ее за шею, не желая отпускать от себя.

— Жизнь — это ошибка, — сказала она тогда в кладовой. Возможно, она была права.

Наконец они разомкнули губы, и Бринк чувствовал на своем лице ее влажное дыхание. Почему-то этот поцелуй показался ему поцелуем возле алтаря католической церкви. Бринк расстегнул верхние пуговицы на ее платье, и его рука юркнула под ткань. Пальцы тотчас скользнули по гладкой коже между холмиками грудей. Аликс вздрогнула — по всей видимости, от того, что рука у него была холодная. Он прикоснулся к ее груди, провел пальцем вверх до впадинки ниже горла, затем вернулся назад и потрогал сосок.

Она отвела его руку и поднесла ее к губам.

— Monsieur, — прошептала она. — Alle! Hâte![34]

До того, как Фрэнк потянулся к ней в темноте, Аликс подумала о том, как она все-таки одинока.

Одинока. Как и после исчезновения Анри четыре года назад. Так же, как и после того, как она погубила отца глупой мечтой отыскать Джунипера. Можно подумать, англичанин когда-то любил ее! Жюль, застреленный ее собственной рукой, корчащийся в муках на полу Клаветт. Мертвый Ален на столе. Лишь мама осталась жива, но ее забрали боши. Аликс ненавидела тот образ пустоты, что простирался перед ней, подобно спокойному, безмятежному океану.

Тем первым поцелуем в церкви она привязала к себе Фрэнка. Он даже пообещал ей, что никогда ее не оставит. Тогда это была лишь уловка, попытка избавиться от одиночества. Теперь же ей хотелось, чтобы все было по-другому. Аликс представила себе ухаживание: как она смеялась бы его шуткам, как в жаркие августовские ночи отталкивала бы его жадные руки, прежде чем наконец позволить ему залезть под платье.

Фрэнку не хватало злости Джунипера, возможно, ему также недоставало храбрости. И все-таки во многом он вел себя как герой. И еще Фрэнк щедрее любого из ее знакомых мужчин.

Запустив руку в его волосы, Аликс крепко, так же, как и он ее, прижимала его к себе. Фрэнк снова потянулся губами к ее губам, а его руки прижались к ее груди. Ее тотчас обдало горячей волной. Еще мгновение — и волна эта поднялась выше, подкатилась к самому горлу. Ей стало так хорошо, как когда-то жарким летним днем, когда она лежала в отцовской лодке, подставив спину жгучим лучам солнца. Аликс еще крепче сжала объятия.

Это ошибка — влюбиться во Фрэнка, подумала она, чувствуя, как в ней нарастает жар. Наверно, она больна, но даже если и здорова, все равно тот, к кому она прикасалась, неизбежно умирал. Но ей было все равно. Она не хотела оставаться одна.

Прижав тяжелый черный наушник к уху, Волленштейн попытался уловить в треске помех что-нибудь членораздельное.

— Я сказал, герр майор, что церковь разрушена, — донесся до него голос Грау.

Авианалет, сказал Грау, неожиданный мощный авианалет. Британские «москиты», летевшие низко под облаками, сбросили на церковь бомбы. Половина городка превращена в руины. Десятки людей убиты или получили ранения.

— Я несколько часов подряд пытался связаться с вами, — ответил Волленштейн. — Когда это произошло? — Он потрогал провод, уходивший в соединительную колодку под лестницей небольшой комнатки крестьянского дома. Дома, в котором пахло чем-то похожим на горькую бурду, которую варил Пфафф, — считалось, что это кофе, — а еще капустой и немытым телом. Да, в этой комнате точно воняет.

— Что вы сказали? Я не слышу вас, — произнес Грау.

Лжец, подумал Волленштейн, однако крикнул в трубку другое.

— Когда это случилось?

— Вчера, примерно в полдень.

— И вы мне ничего не сказали? — рявкнул Волленштейн. Статические разряды на мгновение прекратились, но стоило прогрохотать грому и сверкнуть молнии, как они тотчас вернулись.

— …осколками бомб посекло телефонную линию, и мы лишь недавно срастили провода, — сообщил Грау, когда треск на линии прекратился.

— Мои люди, что с моими людьми? Позовите к телефону Пфаффа! — его снова оглушили разряды электричества. — Что вы сказали? — крикнул он.

— …мертвы.

— Что?

— Ваш унтер-офицер, он мертв, — на этот раз тоже громко и четко ответил Грау.

У Волленштейна похолодело сердце. Неужели Пфафф мертв? Этот толстяк был его молотом.

— Сколько моих людей там осталось? — наконец спросил он.

— Четверо, плюс толстый сотрудник СД, но они уехали несколько часов назад, — прямо в ухо ему ответил Грау. — Еще двое, но они, пожалуй, умрут.

— А французы… они все мертвы?

— Нет, нам удалось нескольких вытащить из церкви.

— Они в жандармерии?

— Мертвые, да, мы их всех туда отнесли. Вы слышите меня? — спросил Грау.

Лжец, хотелось прокричать Волленштейну прямо в трубку. Он очень скоро уловил ложь в голосе собеседника и понял, что контроль над обстоятельствами ускользает из его рук. Его план разбился вдребезги. Пфафф мертв, Адлер жив. Это означало, что никто не может удержать СД как можно дальше от телефона. Жирный тип завизжит как свинья и позвонит Печнику, тот в свою очередь доложит Гиммлеру, и тогда конец всем его планам.

— А доктор, этот самый американец, который был в церкви? — крикнул он в трубку. — А этот парень из крипо? Они живы?

Помехи. Новые помехи, треск и какие-то щелчки.

— …какой доктор? — не понял Грау. — Не слышал ни о каком докторе. И о человеке из крипо я ничего не знаю.

Очередная ложь.

— Что вы сказали? — спросил он.

— Что? Я вас не слышу.

— Кому вы говорили? — закричал Волленштейн. Его так и подмывало швырнуть трубку о стену, чтобы она разбилась вдребезги.

— Говорил? О налете авиации? Моему батальонному командиру, разумеется, — ответил Грау. И вновь в его голосе Волленштейну послышались лживые нотки.

— О болезни! Кому вы рассказывали о болезни?

Статические разряды в трубке сделались еще громче.

— Никому, герр майор. Опасность миновала, не так ли?

Волленштейн вытер руку о штанину. Гауптман лжет на каждом слове.

— Я хочу, чтобы мои люди немедленно вернулись! — снова повысил он голос, и — о чудо! — на этот раз связь была превосходной, никаких посторонних шумов в трубке.

— Обязательно, но вам придется найти их. Этот человек из СД и его четверка ушли прошлой ночью пешком. Грузовик, на котором приехали ваши люди, все еще догорает.

— Куда они отправились? Куда ушел этот человек из СД? — крикнул в трубку Волленштейн, хотя необходимости в этом не было, потому что связь по-прежнему была идеальной.

— Он не сказал мне, герр майор.

— Я прямо сейчас отправляю к вам своего человека. И если он узнает, что…

— Верните мне мой «кюбельваген», как обещали, герр майор, — ответил Грау, и его голос пропал. По всей видимости, капитан повесил трубку.

Не обращая внимания на то, что земля мокрая, Адлер с размаху сел у подножия высокого тополя. Его плащ промок, да и он сам он был мокрым с головы до ног. Еще раньше с него ветром сорвало фуражку, так что волосы у него тоже намокли. Даже повязка на шее намокла чем-то непонятным, чего он не знал, и потому он старался не прикасаться к ней. Адлер тяжело дышал и при каждом вдохе чувствовал, как болит грудная клетка.

— Это та самая ферма, гауптштурмфюрер, — произнес самый тупой из приставленных к нему эсэсовцев. Иссмер. В отличие от него никто из них не устал от ходьбы по сельским дорогам.

Разумеется, это та самая ферма. Ему никогда не забыть вонь тела, сидевшего на стуле в крестьянском доме, а ведь ему довелось в России понюхать вонь ям, в которые сваливали тела расстрелянных.

Другой эсэсовец принялся крутить в руках винтовку. Кляйн, кажется, так зовут этого парня со слюнявым ртом, получившего во время авианалета ранение в руку. К черту их всех! Адлер знал, что если бы не он, они были бы здесь еще несколько часов назад. Ничего, могут и подождать лишнюю минутку, чтобы он сам смог немного перевести дыхание.

Еще в первый свой приход сюда Адлер обратил внимание, что окна второго этажа видны над стеной, но как ни вглядывался он во тьму, все равно не увидел в них света. Значит, в доме никого нет. И вообще, кому захочется здесь жить, ведь мерзкий запах, похоже, навечно въелся в штукатурку. Слева, по другую сторону дороги, стоял сарай, где он обработал английского диверсанта.

Адлер прекрасно понимал: в первый раз Волленштейн отправил его сюда только для того, чтобы чем-то занять, однако герр доктор допустил ошибку: они нашли старого англичанина и даже сумели его слегка «разговорить». По крайней мере, того, что удалось из него выжать, оказалось достаточно, чтобы он сам вернулся в Порт-ан-Бессен, где отправился в церковь на поиски врача-американца. Но потом на город обрушились бомбы, и ему потребовалась целая вечность, чтобы выбраться из-под потерявшего сознание Иссмера, дождаться, когда соответствующим образом ему обработают собственную рану, и лишь потом вернуться пешком на эту самую ферму, потому что грузовик, на котором они приехали, превратился в груду искореженного металла.

— Зайдем и посмотрим? — предложил Иссмер.

«Нет, давай еще немного посидим под дождем, болван», — подумал Адлер, но вместо того чтобы произнести это вслух, лишь протянул ему руку. Иссмер тотчас сообразил, что это значит, и помог ему подняться.

Иссмер повел за собой Кляйна и других эсэсовцев по раскисшей от дождя дороге. Они шли, сгорбившись, почти припадая к земле, как какие-нибудь животные. Адлер не горел желанием сгорбиться в три погибели и просто двинулся следом за ними, слыша, как под ногами противно чавкает грязь.

Если он преодолеет эти бесконечные километры впустую и никаких диверсантов там не окажется, первое, что он сделает, это задаст хорошую трепку Кляйну. Тот божился, будто видел, как сотрудник крипо выбежал из церкви вместе с высоким блондином, который тащил за собой какую-то женщину, и все они направились куда-то на юг. Адлер знал, что они побежали обратно к сараю, и вместе с ними был высокий блондин, скорее всего, тот самый врач-американец.

Иссмер остановился у входа в сарай. С видом бывалого фронтовика он предостерегающе поднял руку, и все по его команде опустились на колени. Адлер опустился на мокрую траву возле стены и попытался отдышаться. Если бы не чертов дождь, с каким удовольствием он раскурил бы свою последнюю сигару!

Иссмер толкнул деревянную дверь и исчез внутри сарая. Адлер встал и в очередной раз пожалел о том, что лежавший в сарае старик так мало рассказал ему.

Не успела Аликс прошептать ему «быстрее», как дверца грузовика со скрипом отворилась. Девушка тотчас выскользнула из объятий Бринка. Последующие события развивались столь стремительно, что ему показалось, будто она просто мгновенно исчезла, растворилась в темноте.

— Ах ты грязная сука! — рявкнул Уикенс. — Я просто печенкой это чувствовал…

Аликс вскрикнула.

Бринк соскользнул с сиденья, ухватился обеими руками за раму дверцы и, оттолкнувшись ногами, юркнул из машины в темноту. Он налетел на англичанина, и они оба упали. То, что Уикенс держал в руке, полетело на грязный пол. Бринк нащупал в темноте упавший предмет, схватил его и понял, что это черенок лопаты.

Кулак Уикенса ударил по руке, державшей лопату, и та выпала из разжавшихся пальцев. В свою очередь Бринк толкнул обидчика и на четвереньках подполз за лопатой, однако англичанин схватил его за ногу.

Бринк в ответ лягнул его и в следующую секунду почувствовал, что высвободился. Схватив лопату, он вскочил на ноги и, вскинув ее над головой, стал искать в темноте Уикенса.

— Это из-за тебя погиб Сэм! — злобно прорычал Уикенс откуда-то с пола, и волоски на руках Бринка встали дыбом. — Но тебе показалось мало, и ты трахнул ее. И это после того, как я велел тебе держать руки от нее подальше.

В темноте послышался лязг металла о металл — звук, ставший таким привычным. Ага, это англичанин вытащил свой «веблей» и взвел курок. Чтобы это понять, свет был не нужен.

— Джунипер! — крикнула Аликс, и в следующий миг Бринк услышал такой же металлический звук, правда, более громкий. — Не трогай его, Джунипер!

Еще секунда, и в сарае грохнули выстрелы. Однако ослепительные вспышки исходили не с той стороны, где находился Уикенс, и не оттуда, где совсем недавно он видел силуэт Аликс, а из дальнего угла сарая. Возле маленького окошка на той стороне двери стоял Кирн и стрелял в кого-то, кто находился снаружи.

— Da drüben!'[35] — крикнул он и снова выстрелил.

Донесшийся из сарая крик подсказал Адлеру, что его предположение оказалось верным: диверсанты вернулись за телом погибшего товарища.

Иссмер бросился вперед, за ним оба эсэсовца, затем Кляйн. Адлер был замыкающим. Он выхватил из кобуры пистолет, и тот моментально сделался мокрым, как и все вокруг. Адлеру казалось, что они двигаются тихо, но неожиданно тишину нарушил звон разбитого стекла. Двор неожиданно осветил ослепительно желтый язык пламени, затем один за другим грохнули несколько выстрелов.

Иссмер резко дернулся и отскочил назад. Два его спутника тут же бросились в стороны в поисках укрытия, а вот Кляйну не повезло, он поймал пулю, выпущенную теми, кто прятался в сарае. Зато Адлер успел за это время броситься на землю, прямо в грязь. К первому стрелявшему присоединился второй, но стрелял он не из окна, а, видимо, из приоткрытой двери. Пули впились в кирпичную стену позади Адлера. Он еще сильнее вжался в землю, слыша, как бешено колотится сердце, и молил Бога о том, чтобы тот сделал его маленьким и незаметным.

А затем он услышал, как внутри сарая ожил и зарокотал автомобильный мотор. Дверь сарая резко распахнулась, и в дверной проем высунулся нос машины. Это был тот самый «опель», который Адлер уже видел здесь раньше. Подняв голову, он увидел, как грузовик уперся в ворота. Водитель поддал газу, но ворота упорно отказывались открываться. До слуха Адлера донесся визг колес по грязи. Разбрасывая колесами комья грязи, грузовик задним ходом въехал обратно в сарай. Беглецы вновь оказались в ловушке.

Почему же два последних эсэсовца не поднимаются и не открывают огонь? Встать! Огонь! Адлеру хотелось прикрикнуть на них, но он был так напуган, что был не способен даже на шепот. Он поднял пистолет, но не нашел в себе сил нажать на спусковой крючок. В следующее мгновение один из эсэсовцев поднялся с земли и дал из автомата по сараю короткую очередь. Увы, уже в следующую секунду он упал, подкошенный пулей противника. Вспышка выстрела высветила у двери сарая фигуру с перевязанной рукой. Адлер зажмурил глаза и нажал на спусковой крючок — раз, второй, третий.

Мотор «опеля» снова взревел, и ворота, скрипнув петлями, распахнулись.

Неожиданно перед ней возник Джунипер. Аликс определила его присутствие по запаху. Она до сих пор помнила запах его кожи, когда они занимались любовью в тот первый раз. Уикенс выхватил «стэн», который она подняла с земли.

— Затащи Сэма в кузов! — крикнул он и бросился к двери сарая. Стоявший в углу бош снова дал очередь из автомата, и на мгновение в сарае стало светло, как от десятка зажженных керосиновых ламп.

Фрэнк вместе с ней на ощупь двинулся к задней части грузовика, туда, где лежал изуродованный труп. Аликс не хотелось прикасаться к мертвецу, но она схватила его за ноги, а Фрэнк подхватил убитого за плечи. Совместными усилиями они дотащили мертвого Эггерса до кузова. В темноте Фрэнку пришлось повозиться с защелкой, прежде чем он смог открыть дверь. Пока немец и Джунипер, стоя в другом конце сарая, продолжали отстреливаться, он кое-как затолкал покойника в кузов — сначала туловище, потом ноги — и захлопнул дверцу.

— Залезайте! Быстрее!

Стрельба на мгновение прекратилась.

— Не теряйте зря времени! — крикнул стоявший у двери Джунипер.

Путаясь ногами в соломе, Аликс вновь бросилась к машине, туда, где они с Фрэнком только что намеревались заняться любовью. Дверь была открыта, и она забралась на сиденье. Фрэнк и бош-полицейский быстро сели по обе стороны от нее. От автомата немца пахло кордитом и горелым ружейным маслом. Фрэнк высунулся наружу и что-то крикнул по-английски.

После чего он нажал на стартер. Мотор тотчас ожил и зарокотал. Свет фар упал на стоявшего у входа Джунипера. Уикенс сощурился и, поднапрягшись, распахнул массивную деревянную дверь.

Фрэнк нажал ногой на акселератор, но грузовик вздрогнул и замер. Казалось, будто мотор вот-вот заглохнет, но «опель» рванул-таки вперед. Джунипер проворно вскочил на подножку и стволом «стэна» постучал по окну. Аликс мгновенно отреагировала и быстро опустила оконное стекло. Сунув внутрь руку, Уикенс ухватился за раму окна, ухватился той же рукой, которой несколькими минутами ранее выдернул ее из кабины. Той самой, на которой был шрам.

Грузовик покатил по грязному полу к выходу. Фрэнк яростно выкручивал руль. Он налетел бампером на ворота, в надежде на то, что те сами распахнутся, но Аликс вспомнила, что такие ворота на ферме Тардиффа открываются внутрь. Фрэнк вжал акселератор едва ли не в самый пол, но колеса грузовика лишь прокручивались в грязи.

Со стороны двора кто-то выстрелил, и Уикенс, все еще держа в свободной руке «стэн», выстрелил в ответ. Аликс невольно отпрянула назад и уткнулась в плечо немцу. Двор осветила вспышка выстрела, и Аликс успела разглядеть удивленное лицо Джунипера. Как будто он сам не понимал, почему рука его ослабила хватку. Аликс потянулась в его сторону и позвала по имени, но успела лишь двумя пальцами схватиться за его пальто. Впрочем, удержать его она так и не смогла. Ворота распахнулись, и грузовик выкатил на дорогу. Уикенс куда-то исчез.

В следующий миг Фрэнк схватил рычаг скоростей и раз-другой потянул на себя, «опель» на мгновение вильнул в сторону, но, однако, быстро вернулся в прежнее положение и на всей скорости понесся по дороге. Аликс зажмурила глаза. Нет, они непременно разобьются. Однако Фрэнк оказался отличным водителем и не давал машине слететь в кювет. Уфф, кажется, пронесло. Аликс снова открыла глаза.

— Нужно вернуться обратно! — крикнула она.

Грузовик летел вперед, подскакивая на ухабах на неразмеченных перекрестках, и руль вибрировал в руках Фрэнка. Нет, он услышал ее, — в этом Аликс была уверена, — но назад так и не повернул.

Она положила руки на колени и переплела пальцы, испытывая ненависть к себе самой за то, что не сумела повлиять на Фрэнка, чтобы он остановил машину.

Адлеру было слышно, как «опель», набирая скорость, помчался по дороге. Он еще какое-то время лежал неподвижно, дожидаясь, когда машина отъедет на достаточное расстояние.

— Гауптштурмфюрер! — окликнул его чей-то голос. Адлер поднял голову и увидел протянутую ему руку. Он ухватился за нее и позволил эсэсовцу — пожалуй, нужно узнать, как этого парня зовут, — поднять себя с мокрой земли. Встав на ноги, Адлер принялся отряхивать с плаща грязь, вытирать лицо и отплевываться.

— Что дальше? — спросил юный эсэсовец. У него был странный, писклявый голос.

Адлер ничего не ответил, опасаясь, что его недавний испуг выдаст его, если он заговорит. Вместо ответа он приблизился к человеку, который свалился на землю с подножки только что умчавшегося грузовика.

Человек лежал лицом вниз, и Адлер сделал знак эсэсовцу, чтобы тот его перевернул. Держа в руке пистолет, Адлер, тем не менее, не стал стрелять и вместо этого попросил фонарик, который тут же получил в руки. Лежавший на земле был жив. Пуля лишь прострелила ему запястье. «Мне повезло», — подумал Адлер. Глаза раненого приоткрылись, он что-то прохрипел, кажется, позвал кого-то по имени.

Один из диверсантов. Вот оно, живое доказательство, которое требовалось Каммлеру. Доказательство того, что кто-то вознамерился похитить его бесценных «могильщиков». Но как доставить пленного диверсанта к Каммлеру, не имея машины? Нужно найти способ, чтобы добраться отсюда до Этрема, где, по словам этого говнюка Грау, имеется телефон.

— Saujude. Жидовская морда, — прошипел Адлер и наступил заляпанным грязью сапогом на раненую руку британского диверсанта. Тот пронзительно, едва ли не по-детски, вскричал от боли.

Затем Адлер приказал юному эсэсовцу оттащить англичанина в сарай и попытаться перевязать ему рану, чтобы пленный не истек кровью, а потом заняться Иссмером и Кляйном — в зависимости от того, кто из этих двоих еще жив. Дав задание, он пообещал скоро вернуться.

Чувствуя боль в ногах, Адлер проковылял к воротам, отдышался и, с трудом вытаскивая ноги из грязи, двинулся по раскисшей дороге. Он очень надеялся, что идет в нужном направлении.

Глава 18

Бринк нажал на тормоза. Грузовик дернулся и остановился. Его правое переднее колесо замерло рядом со змеившейся в траве узкой грунтовой дорогой. Бринк выключил мотор, и тот, издав последний рокочущий звук, замер. Сразу стало тихо. Тишину нарушал лишь стук капель, падавших на крышу «опеля» с ветвей соседнего дерева. В свете включенных фар был виден еще один отрезок раскисшей проселочной дороги, а шагах в двадцати впереди — то место, где дорога ныряла в темноту между трехметровыми стенами зеленой листвы.

— Куда мы отправимся? — спросил Бринк немца. Кирн сжимал в огромных руках автомат. От ствола исходил запах горячего металла. Немец не ответил. Похоже, он был глубоко погружен в собственные мысли.

— Мы должны вернуться к Джуниперу, — тихо произнесла Аликс. Это были ее первые слова за последние десять минут, после того как Уикенс слетел с подножки грузовика.

— Нет, — возразил Бринк, а про себя подумал: ни за что.

— Мы должны.

— Мы не можем, — подал голос Кирн. — Кто знает, сколько их там. — Он поводил стволом автомата. — Там наверняка люди Волленштейна. Больше об этой ферме никто не знает.

— Те самые, которые убили старика, — добавил Бринк.

Кирн беспокойно дернулся.

— Мне нужно выйти.

Аликс открыла дверцу со своей стороны и выскользнула наружу. Кирн тут же последовал ее примеру. Бринк остался сидеть, слушая, как пощелкивает, охлаждаясь, мотор. Затем стало тихо. Кирн подошел к капоту, не стесняясь, расстегнул штаны и помочился прямо в траву. Он даже застонал от удовольствия, наверно потому, что очень долго терпел. Справив нужду, он закурил и предложил сигарету Аликс. Раздался щелчок зажигалки, и ее лицо на мгновение высветилось желтым пламенем.

— Где же ваша высадка, доктор? — спросил Кирн. — Я не слышу никакой артиллерийской канонады.

— Подозреваю, все дело в погоде, — отозвался Бринк и посмотрел на свою правую руку. Пятое, шестое или седьмое — так сказал ему Уикенс. — Не исключаю, что ее отложили из-за погодных условий.

С этими словами он взялся отдирать полоску пластыря со среднего пальца, но затем передумал и приклеил оторванный кончик на место.

Кирн продолжал дымить сигаретой.

— Возможно, вы солгали, — произнес он.

— Нет, не солгал. Они высадятся завтра или послезавтра. — Бринк уловил запах дыма, и ему страшно захотелось закурить. Пред лицом Аликс ярко алел крошечный уголек. Как жаль, что ему не видны ее глаза. — Я думал, что вы сбежите, — сказал он, обращаясь к Кирну. — Чтобы предупредить ваших…

Немец кивнул, и сигарета в зубах качнулась вверх и вниз.

— Я убил нескольких своих соотечественников, — медленно проговорил он. — Мне будет нелегко вернуться к своим. — Кирн отбросил окурок в сторону, и тот с шипением погас в грязной луже. — Но я сдержу обещание, которое вам дал. Этот болван Волленштейн, он сейчас крайне опасен. Когда мы покончим с ним… — Кирн не договорил и что-то сунул в руки Бринку. Поняв, что это такое, тот внутренне похолодел. — Держите. Теперь машину поведу я, — сказал он, и Бринк взял автомат, на этот раз охотно. За последние два дня он многому научился.

Кирн шагнул к грузовику и сел на водительское сиденье. Взвыл стартер, мотор завелся и гулко зарокотал.

Аликс бросила на землю окурок. Бринк шагнул к ней и ладонью потрогал ей лоб. Горячий. Горячее прежнего. Тогда прикоснулся к ее щеке, затем снова ко лбу. Холодный, почти холодный.

— Я больна? — спросила Аликс.

Бринк ответил не сразу.

— Нет, ты здорова, — солгал он. — Мне нужно проверять твою температуру каждые несколько часов, только и всего.

Он почти уверил себя, что это может быть все, что угодно. Например, огромная физическая усталость.

Напоследок Бринк взял руку девушки в свою и тотчас почувствовал, какая она горячая.

Бош резко вывернул руль, чтобы не угодить в очередную рытвину на разбитой дороге. Грузовик тряхнуло, и Аликс тотчас ощутила плечо Фрэнка. Нет, он наверняка отстранился бы от нее, будь в «опеле» больше места.

В кабине было жарко. Она попросила Фрэнка опустить оконное стекло на пару сантиметров, но даже холодный утренний воздух не помогал. Наверное, это бош так сильно опустил рычаг управления, и теперь от нагретого мотора в кабину проникает горячий воздух. Вот почему внутри так жарко.

Аликс откинула голову на жесткую спинку сиденья. Ее не отпускало легкое головокружение, как будто она слишком стремительно пробудилась ото сна. Перед глазами заплясали желтые точки, и она поспешила закрыть глаза и на ощупь, вслепую, потянулась к Фрэнку. Вскоре ее пальцы нащупали уголок его пальто, и она как можно крепче вцепилась в него.

В горле защекотало, захотелось откашляться. Это все крепкие сигареты боша, подумала Аликс.

Или нет. Она не так глупа и прекрасно понимает, что все это значит.

«Опель» покатил по мощенной булыжником улице, пересекавшей городок, который — как явствовало из расстеленной на коленях Бринка карты — носил название Вуийи. Кирн включил понижающую передачу, сворачивая за угол, и на покрытой лужами улице едва не сбил какую-то женщину, стоявшую перед витриной лавки. Та сначала удивилась, но когда грузовик едва не влетел на тротуар, испуганно отскочила в сторону. Кирн быстро вывернул руль, и, вильнув, «опель» вновь выехал на проезжую часть.

— О боже, мы чуть не сбили ее, — произнес Бринк по-английски Кирну. Тот никак не отреагировал на его фразу, продолжая смотреть прямо перед собой.

Это безумие. Было уже светло, и кто-нибудь непременно увидит, что они не немцы. Они и так едва не попались. Минут двадцать назад Кирн что-то прошипел сквозь зубы, и Бринк, подняв голову, увидел две длинные шеренги черных фигур, строем идущих по дороге. Кирн свернул вправо, на первую же дорогу, прежде, чем они приблизились к марширующей колонне. В результате они покатили на север и оказались в этом крошечном городке.

Наконец, последний дом городка остался позади, и «опель» вновь набрал скорость. Мостовая сменилась мощенной булыжником дорогой, и грузовик зашуршал шинами по твердому дорожному покрытию. А вот это им ни к чему. Все дороги были опасны, даже проселки, но Бринк знал, что на дорогах с твердым покрытием куда больше шансов нарваться на немцев. Кирн посмотрел в зеркало заднего обзора, затем снова на дорогу и снова на зеркало.

— Что там? — поинтересовался Бринк.

— Ничего. Мне показалось, будто я кое-что увидел, но ошибся. Ничего.

— Съезжай с этой дороги, — сказал Бринк немцу и снова бросил взгляд на карту. Ага, на их счастье впереди от шоссе ответвляется более узкая дорога. Пользуясь вместо линейки пальцем, он попытался перевести километры в мили. До проселка им ехать еще одну-две мили. — Бери следующий поворот налево, — сказал он, не отрывая глаз от карты. Грузовик медленно свернул в сторону, и Бринк невольно навалился на Аликс.

— Черт! — выругался Кирн и нажал на тормоз.

— Что?.. — спросил Бринк, и, не договорив, замолчал.

Они выехали за поворот, но путь им перегородила неподвижная, похожая на змею, колонна автомашин. Она оказалась длинной, потому что отсюда, от хвоста колонны, невозможно было разглядеть ее голову, скрытую где-то за дальним поворотом. Скользя колесами по мокрому асфальту, они замедлили скорость и вскоре остановились. Капот их «опеля» застыл не более чем в пяти-шести метрах от заднего борта последнего грузовика в колонне. Его кузов был обтянут зеленым брезентом, оба откидных клапана привязаны к бортам, как будто приоткрывая вход в неведомую пещеру. В следующий миг в пещере что-то зашевелилось. Наружу высунулась нога, а затем и ее обладатель, немецкий солдат в каске. Он ловко соскочил на землю и отошел к обочине, чтобы помочиться. На ветровое стекло падали капли дождя, и одинокий «дворник» ерзал по нему взад-вперед.

— Давай задний ход, — тихо произнес Бринк.

— Нельзя, они могут что-нибудь заподозрить, — ответил Кирн и, посмотрев в зеркало заднего обзора, протяжно вздохнул. — Черт побери! Слишком поздно, — произнес он. Его обычно зычный голос прозвучал на этот раз так устало и тихо, как будто Кирн боялся, что немецкий солдат, спрыгнувший из грузовика, мог услышать, он говорит по-французски. — Прямо за нами стоит мотоцикл. Это арьергард автоколонны. Спрячьте оружие, — произнес он, кивком указав на автомат, лежавший на коленях у спящей Аликс. Он слез с мотоцикла.

Бринк сунул немецкий автомат под сиденье.

Немецкий солдат залез в свой грузовик, а в следующий миг выхлопная труба выплюнула облачко зловонного выхлопа. В дальнем конце автоколонны над землей поднялись такие же сизые облачка. Кирн крепко сжал рукой рычаг переключения скоростей. Из входа в брезентовую пещеру выглянуло несколько лиц. Они были совсем близко, так близко, что можно было разглядеть темную щетину на лице того парня, что вылезал помочиться. Немцы ответили им тупыми равнодушными взглядами.

И тогда грузовик двинулся вслед за остальными машинами автоколонны. Плотно сев им на хвост, Кирн покатил следом. Бринк медленно отсчитывал время, секунду за секундой. Прошла минута, но колонна неуклонно двигалась вперед. Каждое мгновение он ожидал, что немцы закричат и укажут на них пальцем.

— Он снова сел на мотоцикл, — произнес Кирн, не отрывая глаз от зеркала.

— Скоро новый поворот, — сообщил Бринк. — Мы свернем, и он поедет за нами. Он здесь для того, чтобы следить, что никто не отстал от колонны.

Кирн старался сильно не отрываться от ехавшего впереди грузовика, держа дистанцию в четыре-пять метров.

Бринк все так же ожидал того мгновения, когда сидевшие в кузове под брезентом немцы поймут, что они — чужаки. От страха у него сжимало желудок, во рту пересохло, он не успевал вытирать пот со лба. Мысль о том, что их вот-вот разоблачат, крепко засела у него в голове.

Вскоре дело усугубилось еще больше. Впереди показался очередной поворот, на этот раз влево, и он увидел, что колонна растягивается. Грузовики, ехавшие непосредственно перед ними, стали резко сбрасывать скорость. Сначала на месте замерла одна машина, затем другая. Водители нажимали на тормоза, и в следующий миг ярко вспыхивал свет задних габаритных огней. Кирн снял ногу с педали газа, и грузовик, проехав еще несколько метров, вскоре остановился. Кирн по-прежнему не сводил глаз с зеркала. На капот «опеля» упали последние капли дождя.

Аликс открыла глаза и повертела головой, как будто пытаясь понять, где находится. Бринк коснулся пальцем ее руки, и его прикосновение заставило девушку посмотреть на него.

— Где мы? — спросила она, еще не до конца пробудившись то ли ото сна, то ли от полуобморочного состояния, вызванного высокой температурой, то ли от того и другого одновременно. Колесо «опеля» защелкало об асфальт, видно, в покрышку влип камешек. Ехавший впереди грузовик дернулся и остановился, из кузова тотчас высунулась чья-то рука и схватилась за брезентовый полог.

Аликс посмотрела на Бринка и прошептала:

— Мне дурно. Меня сейчас стошнит.

Кирн остановил машину. Бринк протянул руку, чтобы открыть дверцу, но Кирн подался к ним и схватил его за рукава пальто.

— Они увидят ее.

— А ты предпочел бы, чтобы ее вырвало прямо здесь? — отозвался Бринк. Аликс больна, у нее чума, сомнений на этот счет у него не оставалось. Сам он, похоже, пока здоров, так же как и Кирн. Но если ее вырвет прямо в кабине, они тоже рискуют заболеть. Она уже и так кашляет, и невидимые капельки инфекции, повисшие в воздухе, сделают свое дело: еще пара-тройка дней, и они тоже заболеют.

— О боже! — пробормотал Кирн, мгновенно все поняв. — Тогда быстрее выводи ее из машины! Быстро!

Бринк рывком распахнул дверцу и, держа Аликс за руку, выволок ее наружу. Ноги девушки подкосились, и она повалилась на него. Бринк успел подхватить ее за талию и, закрывая ее своей спиной от немцев, повел Аликс к заднему борту машины. Впрочем, фрицы вполне могли видеть ее голые ноги под подолом платья. Стоило им завернуть за кузов, как Бринк увидел мотоциклиста. Тот медленно приближался к ним. Бринк обхватил Аликс обеими руками, хотя до этого намеревался оставить, а самому отойти на приличное расстояние, где она не сможет его заразить. И все же он не смог заставить себя ее отпустить. Наоборот, постарался загородить собой от мотоциклиста. Аликс согнулась пополам, и ее вырвало. Затем еще раз и еще, и каждый позыв был подобен смертному приговору.

— Мне нужно сесть, — наконец произнесла она, и он отвел ее прочь от коричневой лужицы рвоты и позволил сесть на темный, влажный асфальт, а сам встал между ней и мотоциклом, застывшим, тарахтя мотором, всего в нескольких шагах от них. Он почему-то представил себе, как изо рта Аликс вырывается облачко пара, а легкий утренний ветерок разносит его в разные стороны.

Аликс опустила голову между коленей, вытерла губы, стряхнула брызги рвоты с платья и сделала два глубоких вдоха.

— Мне лучше. Мне гораздо лучше, — сообщила она и, подняв голову, виновато посмотрела на Бринка. И даже попыталась улыбнуться своей обычной улыбкой. Она знала.

Если они не достанут антибиотик Волленштейна, она умрет.

Звук шагов по асфальту прекратился. Расстояние между ними и тем, кто подошел к ним сзади, сокращалось, так что немцу ничего не стоило вытянуть руку и схватить Бринка за воротник. Бринк усилием воли не дал себе обернуться и продолжал смотреть на Аликс.

— Du siehst nicht gut aus![36] — сказал немец.

Кирн вылез из машины и подумал, что было бы удивительно просто подойти к немецким солдатам, которые явно сейчас не сводили с него глаз из кузова грузовика, выдать им диверсантов и скинуть с плеч тяжкое бремя вины. Сообщить о предстоящей высадке союзников, о том, что та состоится со дня на день, и к ней следует подготовиться, потому что он видел глаза этого американца в церкви и в машине и знал, что он говорил правду. Пусть не сегодня, но высадка состоится обязательно, и произойдет это очень скоро.

Однако Кирн лишь махнул соотечественникам раненой рукой. Расскажи он им о высадке и поверь они ему, — хотя лично он склонялся к тому, чтобы счесть себя сумасшедшим, — ему пришлось бы несколько часов давать объяснения. Немецкие солдаты наверняка справились бы с англичанами и американцами, когда те вышли бы на берег, но только не с чумой, которую собирается распылить над ними Волленштейн.

Он обогнул угол «опеля», когда рядом с ним остановился мотоцикл. Мотоциклист — один, коляска была пуста — слез на землю и, подойдя ближе, сдвинул на лоб защитные очки. Кирн моментально узнал его — это был тот самый унтер-офицер фельджандармерии, который подбросил его к Жюсо.

— Фельдфебель! — воскликнул Кирн.

— Унтерштурмфюрер Кирн, — отозвался мотоциклист. Вид у него был слегка растерянный.

— Везу их в Карентан, — быстро пояснил Кирн, кивнув на Бринка и Аликс. Фельдфебель по-прежнему выглядел неуверенно. — Тот самый врач, с лошадью. Помните его? Это его знакомые, — добавил Кирн.

— Я слышал, будто врач умер от тифа, — сообщил фельдфебель. Кирна это не удивило. Слухи разносятся быстрее, чем звонок по армейскому полевому телефону. Фельдфебель указал на Аликс, все еще сидевшую на земле. — Похоже, она нездорова, верно? Она действительно заболела?

Кирн не ответил, гадая, каким образом ему развеять возможные подозрения фельдфебеля. Бринк, этот идиот, шагнул к ним и ответил вместо него.

— Да, она больна. — В его фразе, произнесенной по-немецки, явственно слышался акцент. — Но это не тиф. Всего лишь обычный грипп.

— Я… извините меня, — запинаясь, пробормотал фельдфебель. — Извините, унтерштурмфюрер, но вы едете вместе с автоколонной, а это запрещено. Да еще с ней… — он указал пальцем на француженку. — Вам следует… мне кажется, вы должны поехать со мной. Все должно делаться по правилам. Мы не можем нарушать порядок.

— Фельдфебель, — начал Кирн, пытаясь исправить ошибку Бринка. — Он прав. Это всего лишь грипп, а не тиф. — С этими словами он вытащил из кармана свой личный жетон, который в скудном утреннем свете казался темно-коричневым. — Мне нужно срочно в Карентан, найти там врача и срочно заставить их говорить…

Аликс закашлялась и снова уронила голову на колени. Затем сплюнула. Глаза фельдфебеля испуганно вылезли на лоб.

— Извините, но мы должны…

Неожиданно Кирн уловил какой-то звук. Звук этот вскоре сделался немного громче и напоминал жужжание залетевшей в комнату мухи. Бринк что-то произнес, но Кирн его не расслышал, потому что его внимание было сосредоточено на новом звуке. С западной стороны, из-за гряды туч, вынырнул самолет. Сначала это была скорее точка, повисшая в небе над «опелем», затем он сделался размером с кончик пальца, затем с кулак. Еще пара секунд, и уже можно было различить его хвостовые огни. Следом за первым самолетом появился второй.

Кирну потребовалось не больше секунды, чтобы осознать увиденное. Вражеские «ябо». Казалось, будто оба пикирующих бомбардировщика подмигнули ему.

В сотне метров от них дальше на шоссе дорожное покрытие взорвалось черно-серыми фонтанчиками, и рокот авиационных двигателей потонул в гулких взрывах вспарываемой бомбами дороги. Передний грузовик колонны в следующее мгновение превратился в огненный шар. Самолет на бреющем полете с ревом пронесся над грузовиками, пронесся так низко, что Кирн разглядел на его крыльях нарисованные краской круги — красный внутри белого, голубого и золотого. Королевские ВВС.

Кирн бросился к обочине, потянув за пальто Бринка. Тот, в свою очередь, потянул за собой Аликс. Втроем они, один за другим, метнулись в кювет. Бринк был последним. Они залегли головой к дороге, лежа ногами в воде придорожной канавы. Бринк нажал на спину девушки, вдавливая ее в траву. Звук мушиного жужжания сменился гулким буханьем взрывов. Кирн поспешно сунул под себя здоровую руку — не хватало ему потерять пальцы на второй руке! — и попытался сильнее вжаться в землю.

В следующий миг над головой пронесся второй «ябо». Кирн не осмелился поднять голову. До его слуха донеслись удары, словно кто-то стучал молотком по жести, крики людей, затем второй взрыв, от которого содрогнулось его тело, а все вокруг осыпало частичками земли. Что-то зашипело в воде у его ног, и тут же запахло горячей смолой.

Кирн с опаской приподнял голову. Солдаты поспешно выскакивали из грузовиков и бежали в сторону подлеска. От их машины шел дым. Грузовик, что стоял перед ними, был охвачен пламенем. Натянутый на кузов брезент трещал и рвался на полосы, которые затем отлетали в разные стороны горящими клочьями. Из кузова свешивалось перепачканное сажей тело. Ноги убитого за что-то зацепились, и он болтался над дорогой, и с рук его на дорожное покрытие капала кровь. Несколько человек, оказавшиеся в ловушке горящей машины, что-то истошно кричали.

Фельдфебель полевой жандармерии, видимо, так и не осознал масштаб опасности и не последовал примеру Кирна, а продолжал стоять возле заднего борта их грузовика. В следующую секунду Кирн увидел, что фельдфебель схватился обеими руками за живот. Между пальцами потекла кровь. Фельдфебель сделал шаг, второй и, подавшись вперед, рухнул лицом на дорогу.

Глава 19

Как только британские самолеты снова скрылись за облаками, Бринк вскочил на ноги и бросился к грузовику. Водительская кабина была разбита вдребезги. Капот и бампер — помяты и напоминали грубо вспоротую консервную банку. Ветровое стекло испещрено круглыми пулевыми отверстиями, от которых паутиной во все стороны расползались трещины. Ленивые языки пламени неторопливо лизали деревянный кузов.

Он потянул ручку двери, но та не поддавалась и со скрипом открылась лишь после второго рывка. Сиденье было разорвано в клочья. Затем в кабину полез дым, и дальше уже было невозможно что-либо разглядеть. Бринк пошарил рукой по полу, и, нащупав рюкзак, подтащил его к дверце, и в конце концов выволок наружу. Затем, чувствуя, как огонь обжигает ему лицо, засунул обе руки под сиденье и принялся искать автомат. Нащупав оружие, рывком выдернул его наружу.

Отойдя подальше от горящей машины, Бринк протер слезившиеся от едкого дыма глаза, взял за лямку в одну руку рюкзак, в другую — автомат. Вокруг царил хаос. На дороге лежали тела убитых, из леска выбирались оставшиеся в живых солдаты. Стоявший примерно в пятнадцати метрах от Бринка грузовик был охвачен огнем. Брезентовое покрытие кузова уже полностью выгорело. Так что никто не обратил на него внимания, когда он, пошатываясь, подошел к Аликс и Кирну.

Они как раз поднимались на ноги, выбираясь из кювета. Кирн держал девушку за руку. Он помог ей сесть, затем сам опустился на землю рядом с ней — слишком близко, отметил про себя Бринк, хотя вслух ничего не сказал — и что-то зашептал ей на ухо. Другой немец, тот самый мотоциклист, лежал на дороге вниз лицом.

Бринк знал, что ему следует делать. Положив рюкзак и автомат на небольшой травянистый пригорок, он без слов склонился над раненым фельдфебелем.

Опустившись на колени, он перевернул раненого на спину и принялся расстегивать пуговицы тяжелого кожаного плаща, а затем мундира. Рубашка фельдфебеля была вся пропитана кровью, отчего казалось, будто ее выкрасили ярко-красной краской. Бринк разорвал ее и распахнул на уровне поясного ремня.

— Was machst du?[37] — раздался за его спиной чей-то голос. Бринк обернулся. Конечно, это был Кирн.

— Сходи поищи где-нибудь бинт и перевязочную материю, — ответил Бринк по-французски, отвернувшись от Кирна, и посмотрел на раненого. — Быстрее! Поторопись!

Найдя сухую часть рубашки, Бринк оторвал ее и, скомкав оторванный лоскут, прижал его к ране.

— Некого отвозить, штурмбаннфюрер, — произнес Зильман. Волленштейн оторвал взгляд от рабочего стола и посмотрел на ряды горелок и мензурки над ними, в которых кипела сероватая жидкость. Запах напомнил ему Заксенхаузен и водянистую бурду, пародию на суп, которую там варили для евреев.

— Вы слышите меня?

— Слышу, — ответил Волленштейн, разглядывая бутыль, стоявшую на скамье напротив верстака. Жидкость в ней выкипела до линии, проведенной почти возле самого дна.

— Я оставил двух наших раненых. Солдаты пообещали, что присмотрят за ними. Что касается тех французов, что находились в церкви, то живых вытащили из-под развалин всего несколько человек. Остальные… — Зильман не договорил. — А тех, которых вы велели мне поискать в жандармерии, я не нашел. Они исчезли, штурмбаннфюрер.

— Куда? Куда они делись? — спросил Волленштейн, так ни разу и не взглянув на Зильмана.

— Просто исчезли, штурмбаннфюрер. Всей улицы, всех домов на ней, в том числе и здания жандармерии, больше нет. Там не осталось ничего, кроме руин, — произнес Зильман.

Волленштейн потянулся за записной книжкой в зеленой обложке, открыл ее и, пролистав, изучил сделанные почерком Ниммиха записи, чтобы в последний раз проверить цифры. Затем устало потер виски.

— Это не все, — добавил Зильман.

— Я знаю. Пфафф мертв.

— Нет, не только Пфафф.

Волленштейн наконец повернулся к двери, возле которой стоял Зильман.

— Солдаты вытащили из церкви тела, но среди них не оказалось сотрудника крипо с изувеченной рукой, о котором вы говорили. Либо он остался под обломками, либо успел скрыться.

Если повезло и ему и мне, подумал Волленштейн, этот парень из крипо жив.

Хуже то, что слова полицейского о якобы готовящемся десанте врага оказались полной чушью. Волленштейн бросился готовить к вылету «мессершмитт-110» и «юнкерс», на рассвете заставил летчиков занять места в пилотских кабинах, но так и не услышал никакой артиллерийской канонады. Тишина. Всякий раз, когда он звонил по телефону в гарнизоны в Исиньи, Вервилле и Курселле, ему отвечали: «Нет, ничего необычного нет, штурмбаннфюрер». Наконец он отправил парней из люфтваффе обратно в Шеф-дю-Пон. Волленштейн снова закрыл глаза.

— Какие еще есть плохие новости? — осведомился он.

— Я спрашивал об Адлере, как вы и велели мне, но мне удалось узнать лишь то, что он ушел по южной дороге, взяв с собой четырех человек. Ушел пешком. Никто точно не знает, куда именно он направился.

Волленштейн поймал себя на том, что потирает руки, как будто пытаясь их немного согреть. Все пошло наперекосяк, черт побери. Он посмотрел на колбы, в которых кипятился антибиотик. Сейчас Адлер может быть где угодно. И вполне способен найти телефон. Волленштейн почти не сомневался, что к этому времени толстяку удалось связаться с Каммлером.

— Какие будут указания?

Волленштейн не ответил, лишь снова машинально потер руки. Впрочем, он тотчас же положил их на записную книжку, чтобы они оставались в поле зрения.

Аликс наблюдала за тем, как Фрэнк обрабатывает немцу рану. Ей самой было гораздо лучше. Правда, голова по-прежнему кружилась и во рту был ужасный привкус, но все равно она чувствовала себя лучше. Аликс сделала глубокий вдох. Дышать было по-прежнему трудно, как будто грудь была стянута железным обручем. Она вздохнула еще, на этот раз глубже, вынуждая легкие наполниться влажным воздухом, и все равно кислорода ей не хватало.

Она медленно подошла к Фрэнку. Тот сидел, склонившись над бошем, и руки его копошились где-то у талии раненого.

— Фрэнк, нам пора, — сказала она, обращаясь к его спине. Похоже, что боши вокруг них постепенно приходят в себя. Парочки тех, что стояли на дороге у горящих грузовиков, уже начинали коситься в их сторону. Их «опель» тоже был объят пламенем, и от его колес начинал валить черный дым. И внутри этой адской печи лежало тело Эггерса. Еще немного, и от него останется лишь горстка черного пепла и несколько недогоревших косточек.

Но еще раньше боши подойдут к ним, чтобы проверить, что это за француз пытается оказать помощь одному из них и почему вдруг возле дороги стоит женщина. К тому же даже их приятель-полицейский, и тот одет совсем не так, как бош. На этот раз Фрэнк повернулся к ней и поднял глаза.

— Мы не можем здесь оставаться, — сказала Аликс, глядя ему в глаза. Она была больна — в этом не приходится сомневаться — и все, что ей оставалось, это отмщение. Прежде чем она умрет, ей нужно кое-куда попасть, чтобы расквитаться с дьяволом. Причем не с одним.

Краем глаза она заметила какое-то движение и посмотрела на дорогу. В их сторону, держа в руках винтовку, шагал какой-то бош.

— Эй, вы что там делаете? — крикнул он, зажав оружие обеими руками. Дуло винтовки было направлено на них — небольшой, черный кружок. Бринк схватил автомат, который выпустил из рук Бринк, однако держал его стволом вниз, чтобы лишний раз не провоцировать подошедшего к ним солдата.

Кстати, за спиной солдата виднелись другие, они сбились в кучу у неповрежденного грузовика в голове колонны, метрах в сорока от них. Похоже, их испуг прошел. С момента налета британских королевских ВВС прошло минут десять. Впрочем, вскоре за первыми двумя самолетами наверняка последуют новые. Кирн перешагнул через фельдфебеля, которого в эти минуты пытался спасти Бринк. Закинув автомат за плечо, чтобы высвободить здоровую руку, он запустил ее в карман, извлек оттуда служебный жетон и покачал им на цепочке перед солдатом.

— Криминальная полиция, — пояснил он, и солдат кивнул.

— А это кто? — тем не менее спросил он, мотнув стволом автомата в сторону Бринка и Аликс.

— Они со мной, — ответил Кирн, в упор глядя на солдата. — Вот этот, — добавил он и указал на Бринка. — Это французский врач. Он украл медикаменты для того, чтобы продать их на черном рынке.

Кирн замолчал, думая о том, сколько еще этот солдат проживет на белом свете. «А если парню повезет и он останется жив, узнает ли он мое имя? Узнает ли о том, что я совершаю измену?»

— Я должен отвезти их в Шеф-дю-Пон. Они пообещали выдать своих сообщников.

Парень кивнул. Он явно остался доволен объяснением.

— Ты из какой части? — полюбопытствовал Кирн.

— Я из 2-го батальона 914-го полка, — ответил его собеседник. Он ничем не отличался от своих ровесников. Правда, акцент у него странный. Наверно, фольксдойче. Скорее всего, откуда-нибудь из Прибалтики.

— У нас могут оказаться общие знакомые, — сказал Кирн. — Со времен моей службы на Восточном фронте. — Он поднял изуродованную руку и спросил у парня, не встречал ли тот Бёзе, Штекера или Муффе. Черт бы побрал эту его вечную привычку расспрашивать о боевых товарищах! Засыпая вопросами юного прибалта и лишь наполовину вслушиваясь в его ответы, — нет, нет и снова нет, — Кирн не мог избавиться от мысли, занозой застрявшей в его сознании.

Он болен, так же как и эта француженка. Кирн убрал со лба влажные волосы и ощутил жар от прикосновения к собственной коже. А еще эта боль в груди, возникающая при каждом глубоком вдохе! Скорее всего, он заразился от мальчишки Пилона, которого он в свой первый приход слишком крепко прижал к себе. Впрочем, это не и так важно, от кого именно он заразился, главное, что следы ведут к Волленштейну.

Кирн оглянулся и посмотрел на Бринка, который занимался раненым фельджандармом. Просунув руку ему под затылок, американец приподнял его голову и, наклонившись, что-то шептал. Фельдфебель, конечно, умрет. Он весь дрожал и громко стонал. Однако Бринк не сдавался. Он продолжал говорить, но говорил тихо, и слов его было не разобрать. Кирн поступал точно также со своими смертельно ранеными товарищами. Бринк сейчас просит раненого оставаться в сознании, уверяет, что с ним все будет в порядке, что ему не о чем беспокоиться, что он останется жив. Скоро за ним приедут и отправят в госпиталь. Ложь. Но ложь во спасение.

— Мой грузовик, — сказал Кирн, кивнув на горящую машину. — Как же мне добраться до Шеф-дю-Пон?

Парень-прибалт посмотрел на покореженную, горящую машину, затем снова на Кирна.

— Мы отправляемся куда-то севернее Сент-Мер-Эглиз, — сообщил он. — Я спрошу у нашего фельдфебеля, можно ли вам доехать туда вместе с нами.

Кирну захотелось протянуть парню левую руку и обменяться с ним благодарным рукопожатием, но он понял, что не сможет этого сделать. Волленштейн выпустил чуму гулять на свободе. Вилли Кирн не станет распространять заразу дальше.

— Где Адлер? — раздался в трубке голос Каммлера.

— Не имею представления, — наконец ответил Волленштейн. — В последний раз я видел его вчера днем. — Что ж, это довольно близко к истине. Молчание на линии затянулось настолько, что Волленштейн было решил, что где-то повредили телефонный провод. — Вы все еще здесь? Вы слышите меня? — спросил он, поиграв с проводом, воткнутым в коммутационную панель.

— Где Адлер? — еще раз спросил Каммлер.

Обергруппенфюрер не в курсе, решил Волленштейн. Ему ничего не известно о высадке врага, которая пока еще не состоялась. Равно как и о трагедии в Порт-ан-Бессене. Он не знает о евреях, сбежавших морем в Англию. Не ведает он и о диверсантах, и об американском враче, прибывшем во Францию, чтобы украсть наши секреты.

— Я не знаю. В последний раз я видел его здесь, на ферме.

Он вслушался в свою первую ложь и решил, что та прозвучала убедительно.

Повисла новая пауза.

— Вы его потеряли? На этой вашей ферме? — спросил Каммлер. — В это трудно верить, герр доктор.

— Я… я работаю в моей лаборатории. Прошлую ночь я спал здесь. Я не был дома… со вчерашнего дня. Именно тогда я в последний раз видел гауптштурмфюрера.

— Я бы хотел, герр доктор, чтобы вы поручили кому-нибудь… — последнее слово Печник едва ли не прошипел в трубку, — осмотреть вашу ферму и в обязательном порядке его найти, чтобы он срочно позвонил мне.

— Непременно, — ответил Волленштейн, — я скажу ему, чтобы он позвонил вам…

Новая пауза.

— Это все? — поинтересовался Волленштейн.

— Как идет ваше опрыскивание картофеля, герр доктор? Сегодня понедельник. Среда — крайний срок для рейхсфюрера.

— Все идет хорошо. — Он не стал уточнять, насколько хорошо. Топливные баки «мессершмитта» и «юнкерса» заправлены. Самолеты ждут приказа взмыть в воздух. Сегодня поздно вечером, сразу после полуночи, он отправит их на Англию. Они возьмут курс на Портсмут, Саутгемптон или Борнмут. Он пока еще не решил, какой именно город выберет. Главное, чтобы тот находился на берегу. Тогда самолеты смогут нанести удар и вернуться обратно еще до наступления рассвета.

Вот тогда он позвонит Гиммлеру и доложит обо всем, потому что отзывать самолет будет уже поздно.

— Только не делайте никаких глупостей, герр доктор, — предостерег Волленштейна Каммлер.

Да он читает его мысли!

— Никогда, — заверил собеседника Волленштейн.

— А как идут сборы? Вы же, я уверен, собираете вещи, чтобы перебраться в Миттельверк?

Этот мерзавец готов ставить ловушки на каждом шагу. Это в его духе.

— Да, конечно, — во второй раз солгал Волленштейн. На линии было тихо. Каммлер ему не поверил.

— Сумей я убедить рейхсфюрера, и у нас не было бы этого разговора, — произнес Каммлер. — Я в мгновение ока арестовал бы вас. Вы крайне опасный человек, герр доктор.

Волленштейн неожиданно ощутил холодок, пробежавший по шее куда-то ниже за воротник.

— Это хорошо, что он не стал вас слушать, — проговорил он в телефонную трубку. — Печник. — Он произнес это слово очень тихо, еле слышно. На линии снова возникла пауза.

— Это ошибка с вашей стороны — переоценивать собственную значимость, герр доктор, — тихо сказал Каммлер, однако голос его было слышен отчетливо. — Рейхсфюрер считает вас гением, но он меняет свое мнение так же легко, как ветер меняет направление.

— Только не надо мне угрожать, — отозвался Волленштейн, продолжая все плотнее и плотнее скручивать телефонный провод.

Каммлер рассмеялся. По линии прокатился жестяной звук, от которого волоски на руке Волленштейна встали дыбом.

— О, вы быстро поймете, когда я стану угрожать вам, доктор, — произнес Каммлер.

В трубке что-то щелкнуло, и связь оборвалась.

Бринк старался не сводить глаз с подрагивающих досок на дне кузова. Грузовик нещадно подбрасывало на ухабах. Нужно смотреть куда угодно, лишь бы не встречаться взглядом с немцами, плотными рядами сидевшими рядом с ним под брезентом кузова. Стоит посмотреть в их сторону, как они все поймут. Бринк украдкой бросил взгляд на Кирна, сидевшего напротив него неподалеку от того места, где полы брезента не были подвязаны. Полицейский тоже смотрел в пол, глядя сквозь щели на медленно проплывавшее под ними дорожное покрытие и ощущая смрад выхлопных газов. Им повезло — они, наконец, едут. Автоколонна останавливалась уже пять раз, и всякий раз воцарялся хаос, когда грузовики съезжали с дороги, чтобы укрыться от реальных или мнимых самолетов противника.

Прежде чем все набились в этот грузовик, они с Кирном оттащили мертвеца на обочину и накрыли его длинным кожаным плащом. Кирн едва не опоздал сесть в машину — задержался на мгновение дольше положенного возле умершего. А все потому, что опустился рядом с ним на колени и не успел быстро подняться. Бринку пришлось протянуть ему руку, чтобы он забрался в кузов. Кирн все еще не мог отдышаться от быстрого бега, и его крупное квадратное лицо оставалось багрово-красным. Похоже, этот тоже болен, подумал Бринк. Интересно, где и когда Кирн мог заразиться? Даже если он каким-то образом подхватил заразу в церкви, симптомы не могли проявиться так скоро. Это точно не чума, такого просто быть не может.

Аликс вновь склонила голову Бринку на левое плечо. Справа от него сидел немецкий солдат с мрачным лицом. Было ему лет двадцать пять, но выглядел он на все сорок.

— Как ты себя чувствуешь? — понизив голову до шепота, по-французски спросил ее Бринк. Даже если сидящие рядом люди и поняли его, он не произнес ничего опасного. На всякий случай, он потрогал ей лоб. Горячий.

— Лучше. Намного лучше, — попыталась улыбнуться девушка.

— Мы скоро приедем, — сообщил Бринк.

— Еще долго ехать?

Бринк точно не знал ни место назначения автоколонны, ни расстояние до него, и, соответственно, сколько времени им еще туда трястись в кузове грузовика.

— Не знаю, — честно признался он.

Аликс снова положила голову ему на плечо. Хорошо, что она не кашляет.

— Эта женщина больна? — осведомился сидевший рядом с ним немец. Правда, вопрос был обращен не к Бринку, а к Кирну. — Ты тоже не слишком хорошо выглядишь.

Полицейский кивнул и попытался изобразить улыбку.

— Никогда не чувствовал себя лучше, — с нарочитой бодростью ответил он.

Сидевший рядом с Бринком солдат подался вперед и угостил Кирна сигаретой. Тот взял ее, привычно зажав между большим и указательным пальцами, и прикурил от зажигалки, по форме похожей на пулю.

— Где? — лаконично поинтересовался солдат, кивнув собственной сигаретой на руку Кирна.

— Россия, — так же коротко ответил тот и, затянувшись, добавил: — Я всегда спрашиваю при каждом удобном случае про моих боевых товарищей. Они сейчас могут быть в 352-м полку. — Кирн посмотрел на сидевшего рядом с Бринком солдата. — Их зовут Уве Бёзе и Пауль Штекер. Есть и еще один — Муффе. — Дымок от сигареты вылетал из кузова быстрее, чем звучал его голос.

Тем не менее его услышали.

— Я знаю Бёзе. — Эти слова произнес солдат, сидевший ближе к кабине. — Он в 5-й роте. Высокий, некрасивое лицо, пулеметчик. У него сейчас МГ-42.

Квадратное лицо Кирна просияло широкой улыбкой.

— Это точно он. И как он там?

— Он где-то в голове колонны. Вроде бы так, — отозвался солдат.

Кирн сунул руку во внутренний карман плаща, извлек небольшую записную книжку и карандаш и что-то нацарапал на листке, который затем вырвал из книжки. Сложив листок несколько раз, протянул его солдату, который признался в знакомстве с его боевым товарищем.

— Передай ему, если вдруг увидишь, — произнес он. Записку передали из рук в руки тому, кто знал Бёзе.

Тот взял ее, кивнул и спрятал в карман.

— Я же тебе говорил, — Кирн произнес эти слова по-немецки, но, как показалось Бринку, они были обращены именно к нему. И улыбнулся, как будто сейчас было Рождество и он только что развернул первый подарок.

Бринк пытался спасти смертельно раненного мотоциклиста, потому что Кирн знал этого человека. Это не имело особого смысла с самого начала — слишком большая кровопотеря, слишком глубокое, проникающее ранение и полное отсутствие перевязочного материала, но он все равно попытался его спасти, хотя сам раненый не нашел в себе сил бороться со смертью.

С его стороны, Кирн добился того, что немцы взяли их в свой грузовик.

«Теперь мы все вместе», — подумал Бринк.

— Что еще? — спросил Адлер и склонился над англичанином, от которого пахло дерьмом. Тот покачал головой.

Адлер потянулся, разминая мышцы спины, и почувствовал, как толстый живот потерся о ремень. Вытерев со лба пот, он стряхнул капли влаги на грязный пол. Затем подошел к небольшому столу, стоявшему возле стены классной комнаты, налил стакан воды и, запрокинув назад голову, в несколько глотков выцедил его содержимое. В комнате на втором этаже лицея было жарко. Печь по какой-то неведомой причине была натоплена до предела. Пошарив в кармане мундира, он нащупал там сигару, извлек и закурил. Бросив спичку на пол, затянулся и искусно выпустил три кольца дыма — каждое последующее крупнее предыдущего. После чего вернулся к англичанину, сидевшему за приземистой ученической партой. Отделению гестапо в Кане приходилось довольствоваться чем придется.

— Прожектор, — произнес Адлер, назвав англичанина тем единственным именем, в котором тот признался. — Почему ты не сказал мне?

Пленный медленно поднял голову и попытался сфокусировать взгляд. Он открыл рот, обнажив выбитые зубы, — те валялись где-то на полу, — но так ничего и не сказал, а просто покачал головой.

Адлер, не выпуская сигары изо рта, снова ударил англичанина по скуле. Голова пленного мотнулась назад. Адлер придвинулся ближе. Ему было хорошо видно разорванное ухо своей жертвы, по которому он до этого ударил черенком швабры, найденной в углу комнаты.

— Ты рассказал мне о евреях. И о том, что вы приплыли во Францию. Двое мужчин, потом ты и эта потаскуха. И про изменника Волленштейна, которого вы собирались похитить у нас, я тоже слышал. И про то, что своих вы должны были убить. Но что еще? Что за всем этим кроется? — с этими словами он ткнул англичанина пальцем в висок. Диверсант вздрогнул.

— Ступай к черту! — медленно проговорил он на прекрасном немецком языке, который прозвучал бы безупречно, если бы не выбитые зубы.

— Помнишь, что бывает, когда ты говоришь мне подобные грубости? — Адлер подошел к столу и положил сигару на угол так, чтобы горящий кончик не соприкасался со столешницей. Затем взял в руки грязную веревку. Когда-то она была девственно белой. Адлер держал ее так, чтобы она распустилась по всей длине и чтобы англичанин по кличке Прожектор это видел.

— Я слышал, что диверсанты — очень храбрые люди. И как удалось незаметно прибыть сюда?

Глаза пленного теперь были прикованы к веревке.

Прошло три часа, но Адлер понимал, что англичанин сказал ему далеко не все. Оставалось еще несколько секретов. Он мог бы ограничиться тем, что узнал, мог с легкой душой сесть и отдохнуть. Он устал от бесконечных блужданий под дождем от фермы до телефона, устал, пока ожидал машину, которая отвезла их в Кан. Все это отняло у него последние остатки сил, но, черт возьми, он будет не он, если не доведет это дело до конца. Кто знает, какие еще сведения можно выжать из Прожектора?

Сделав веревочную петлю, Адлер схватил англичанина за правую руку, ту самую, на изуродованном запястье которой была грязная повязка, и затянул петлю. Пленный болезненно вскрикнул.

Англичанин проявил завидное мужество, пока его избивали палкой, но после того, как Адлер придумал этот фокус с веревкой, явно дал слабину. У всех есть слабые места. Что касается Прожектора, то его слабым местом оказалось изуродованное запястье и веревка.

Адлер крепко сжал свой конец веревки, поднял руку и потянул конец веревки на себя. Петля затянулась, и Прожектор вскрикнул. Его мучитель еще раз дернул веревку, на этот раз еще сильнее. Англичанин издал пронзительный крик, нечто среднее между стоном и рыданием.

— Расскажи мне все остальное! — потребовал Адлер и снова дернул за веревку. Ответом ему стал полный страданий крик.

Адлер слегка ослабил хватку. Глубоко вздохнул. «Я, наверно, сейчас сбросил пару килограммов», — подумал он, и снова натянул веревку.

— Волленштейн тоже состоит в этом заговоре, так или нет? Волленштейн позволил евреям бежать и передать тебе сообщение. Я правильно говорю? Тебя отвести к нему? — Он еще сильнее потянул за веревку, а сам слегка откинулся назад, глядя, как она впивается в запястье англичанина. Тот закричал, и из-за его крика Адлер не услышал хруста ломаемых костей. — Что ты мне еще не рассказал? Отвечай! — рявкнул он.

Хватит с него, подумал Адлер, неожиданно приняв другое решение. Достаточно. Приблизившись к диверсанту, он ослабил узел петли и снял ее с запястья пленника. Затем вернулся к столу, взял сигару и пару раз затянулся. Налил себе стакан воды, быстро его выпил и сложил веревку в несколько раз.

— Больше тебе нечего сказать? — спросил он, подойдя к англичанину со спины. Тот продолжал сдавленно всхлипывать. Адлер закинул веревку ему на горло и изо всех сил потянул на себя. Единственной здоровой рукой англичанин тщетно попытался высвободиться.

Адлер ослабил удавку, но всего лишь на самую малость.

— Говори, что еще знаешь!

— Скоро, — прохрипел диверсант. — Скоро.

— Что скоро? Что скоро?

Англичанин ничего не ответил, и Адлер вновь потянул на себя удавку. Похоже, он сейчас сломает пленнику гортань, но так ничего от него и не добьется, но пусть будет что будет.

— Надеюсь, вы не собираетесь умертвить его? — раздался за его спиной чей-то голос. Адлер оглянулся и увидел в дверях Каммлера. — Можно мне забрать его в качестве свидетеля? — спросил обергруппенфюрер, входя в комнату. Вместе с ним внутрь шагнул какой-то эсэсовец с тонким шрамом на подбородке.

Адлер ослабил удавку, и англичанин принялся судорожно хватать ртом воздух.

— Это тот самый тип, которого отправили, чтобы похитить нашего доктора? — поинтересовался Каммлер. — Тот, о котором вы сообщили по телефону?

Он подошел к парте, за которой сидел англичанин, и, прикоснувшись к щеке диверсанта, тихо спросил:

— Вы ведь все знаете, верно?

Адлер был не уверен, что генералу интересен ответ, но он хотел бы его услышать, и неважно, от кого, — от него, Адлера, или от англичанина. Он снова пыхнул сигарой и выпустил несколько колец дыма.

— Нам пора убираться отсюда, — сказал он и посмотрел на часы. Почти шесть. — Скоро что-то случится.

— Что именно?

Адлер пожал плечами, вытащил изо рта сигару и сплюнул на грязный пол.

Он несколько раз повторил слово «скоро». Хотя он вряд ли имел в виду Волленштейна.

— Мы должны выловить всех англичан, — произнес Каммлер и, приподняв лицо диверсанта за подбородок, заглянул ему в глаза. — Никто из них не скроется от нас. Мы уничтожим всех.

Глава 20

Белые стрелы указателей имелись почти на каждом перекрестке. Но ни на одном Кирн не нашел слов «Шеф-дю-Пон». Зато его электрический фонарик высветил указатель, который подсказал ему путь: «9 рота/III/1058» — четкие черные цифры на белом фоне. Номер части, которая удерживала мост через реку Мердере и сам городок.

— Нам сюда, — сказал он, указывая в юго-западном направлении.

Сначала он посветил фонариком на Бринка, затем на девушку. Луч фонарика задержался на ней чуть дольше.

— Ты на что уставился, бош? — спросила Аликс.

Кирн крепко сжал рукоятку пистолета. От этой особы в любую минуту можно ждать подвоха. В бледных чертах ее лица Кирн увидел другое лицо и принялся натужно вспоминать имя. Ее звали… Кирн в упор рассматривал девушку, пока, наконец, не вспомнил. Лиза Пульснах. Она еще устраивала гешефты с врачом-алкоголиком из Мюнхена. Еще до войны эта парочка торговала на черном рынке свидетельствами об инвалидности — их охотно покупали те, кто пытался избежать призыва в армию. Но в один прекрасный день между ними вышла ссора — между шлюхой, торговавшей поддельными документами, и продажным лекарем, который их подписывал, — и эта Пульснах до смерти забила старого врача утюгом. Но на этом она не остановилась, потому что в тот же самый вечер убила еще одного, заколов ножом своего бывшего альфонса. Рано утром Кирн обнаружил ее спящей. Эта потаскуха была настолько глупа, что отправилась ночевать в свою старую квартиру, где напилась до бесчувствия.

Эта Пилон заставила его вспомнить Лизу Пульснах. Но не потому, что она была глупа, как та мюнхенская шлюха, а потому, что в ее глазах Кирн увидел ярость. Взгляд этой француженки пылал возмездием. Разумеется, причиной тому ее брат, предатель Жюль.

Он сказал ей, что Жюль был уверен в том, что она мертва. Знай мальчишка, что его сестра жива, он никогда бы не совершил предательства. Кирн ей так и сказал. Она его выслушала, но по-прежнему продолжала винить брата.

Кирн опустил луч фонарика и выключил свет. На небе, выглядывая в просветы между облаками, всходила полная луна. Определить в темноте, где стоит больная француженка, было несложно. Ее выдавало надрывное дыхание. Бринк стоял рядом с ней. Бок о бок с ней он прошагал весь путь, два километра от Сент-Мер-Эглиз, после того как солдаты, высадив их из грузовика, укатили дальше. Его рука то поддерживала ее под локоть, то лежала у нее на плече.

Впрочем, почему бы не поговорить прямо здесь? Чем это место хуже других? По прикидкам Кирна, до городка было около километра. К тому же ему самому требовался отдых. Он вытер пот со лба и бровей и поднес здоровую руку к щеке, чтобы охладить лицо. Он был бы не против, если бы снова полил дождь, и чем холоднее, тем лучше, потому что это помогло бы унять жар. Но дождь, судя по всему, закончился, и вот-вот вновь установится ясная погода.

— Я знаю название фермы, — сказала Пилон. Голос ее звучал устало, но ее дыхание, частое, пока они шагали от Сент-Мер-Эглиз, слегка успокоилось. — Евреи говорили, что это место называется Черная ферма. Der dunkle Bauernhof.

— Я, кажется, сказал, что знаю, где обитает Волленштейн, — ответил Кирн.

— Да-да, я забыла, — устало произнесла француженка.

Кирн вытащил из кармана сигарету и закурил. Но табачный дым забивал легкие, словно вата. Кирн закашлялся и не смог побороть кашель. Ни Бринк, ни его спутница не проронили ни слова, однако их молчание было красноречивее всяких слов. Кирн опустил сигарету, чтобы откашляться. Он уже давно перестал прикрывать рот — ему были неприятны капли мокроты, которые потом оставались на ладони. Он сплюнул мокроту и, сделав глубокий вдох, набрал полную грудь влажного ночного воздуха.

— Как же нам это сделать? — спросил Бринк. По крайней мере он точно пока что здоров. И ему можно доверять. Кирн чувствовал это нутром, так же как и ярость этой Пилон.

— Вряд ли у Волленштейна хватит людей, чтобы расставить их так, чтобы они охраняли всю ферму, — произнес Кирн, слыша, как сипит при каждом вздохе. — Тем более если учесть, что он потерял их часть в Порт-ан-Бессене. Думаю, мы сумеем подобраться к ферме на близкое расстояние.

Господи, он бы все на свете отдал за возможность нормально дышать!

— Сначала лекарство, — ответил Бринк. Его мысли были заняты Аликс.

— Нет, не лекарство, — возразил Кирн, хотя сам о нем подумал. — Первым делом нужно остановить распространение чумы. После чего можно взяться за поиски лекарства.

— Нет, сначала нужно найти антибиотик, — стоял на своем Бринк. Они уже второй раз спорили по этому поводу после того, как покинули Сент-Мер-Эглиз.

— Где же он, ваш Волленштейн? — спросила Аликс.

— Там, где выращивает свою чуму, — ответил Кирн.

— Тогда нам туда и надо, — сказала она. — А лекарство может подождать. — Она сделала паузу, и Кирн с трудом подавил в себе соблазн нажать на кнопку фонарика и посветить ей в лицо. — Фрэнк, слышишь, лекарство может подождать. — Бринк ничего не ответил. — Ты как хочешь, а я думаю именно так.

А ведь она самая больная, подумал Кирн, и потому ей решать. Бринк какое-то время хранил молчание, но затем что-то пробормотал, похоже, что в знак согласия.

— И как мы это сделаем? — спросил Кирн. — Как мы ее уничтожим?

— Мы захватим здание, может даже, несколько зданий, в которых он выращивает Pasteurella pestis. Так называются бациллы, что вызывают чуму, — пояснил Бринк. — Это здание должно стоять в стороне от того, в котором он живет, он сам и его охранники. Сомневаюсь, что им самим приятна близость заразы. Мы должны сжечь это здание, должны уничтожить оборудование, при помощи которого он производит чуму. А также сжечь любые бумаги, какие только найдем.

— Это все? Мы трое, имея на троих один пистолет? — начал было Кирн, но фразы не закончил. Это же полный абсурд! Даже в России он ни разу не слышал столь смехотворных вещей.

— Кто-то должен будет отвлечь охрану, — продолжал тем временем Бринк.

Верно, подумал Кирн, как в России, когда Муффе поливал красных свинцом из своего пулемета, Бёзе подавал пулеметные ленты, в то время как остальные пытались отвлечь внимание русских.

— Это я беру на себя, — произнес Бринк.

— Что же доктору известно о том, как нужно драться с врагом? — съязвил Кирн. На лунный диск наплыло облако. Ночь была тихая, лишь ветер слегка шуршал листьями. — Вот чума, другое дело. Вы спец по ее части. Вы знаете, что нужно делать. Я же буду делать то, что знаю и умею я.

С этими словами Кирн встал. Голова тотчас закружилась, и он был вынужден какое-то время постоять, чтобы головокружение прошло. Ему ужасно хотелось курить — так сильно, как никогда, но он знал: стоит закурить, как его тотчас начнет бить кашель.

— Хорошо, — ответил Бринк.

Что ж, значит, решено. Кирн посветил лучом фонарика на часы. Без пяти десять. Два километра от Сент-Мер-Эглиз, где молодой солдатик из Прибалтики указал им дорогу на Шеф-дю-Пон, они шли целых два часа. И у них уйдет еще час, если не больше, чтобы добраться до городка. А потом еще нужно будет отыскать ферму, а потом…

Фрэнк помог Аликс подняться на ноги, одна она это сделать не смогла бы.

— Этот ваш врач, его я беру на себя, — сказала она твердым как сталь голосом. — У тебя, бош, свои дела, у Фрэнка свои. Этот эсэсовец мой.

Ответом ей стало молчание и шорох ветра в кронах деревьев.

— Ну как, согласны? — спросила Аликс.

Ответом на этот вопрос стал раскат грома, прогремевший среди туч где-то на востоке, то ли у Карентана, то ли где-то дальше. Этот рокот, низкий и протяжный, то на мгновение стихал, то вновь делался громче. Однако не пропадал полностью, как то обычно бывает с раскатами грома во время грозы. Бомбы. Кирн прислушался, однако рева самолетов его ухо не уловило. Тогда он посмотрел поверх деревьев в направлении этого странного рокота, и ему показалось, будто он увидел на брюхе туч яркие точки. Прожекторы, подумал он, или зенитки. Кто-то где-то оказался под бомбежкой. И все трое застыли на месте, прислушиваясь к этим дальним разрывам.

Хотя его спальня располагалась в дальнем углу дома, шум во дворе разбудил Волленштейна. Он тотчас открыл глаза и, перекатившись на край кровати, спустил ноги на пол. Голова все еще была тяжелая от сна, и низкие звуки, которые, словно волны, с рокотом накатывали на ферму, мешали сосредоточиться. Может, он все еще спит? Волленштейн пытался вспомнить, что ему снилось. Он повернулся и включил свет.

В дверь колотили чьи-то кулаки. Проститутка из Шеф-дю-Пон заворочалась в кровати и села, прижав простыню к шее. Глаза ее были широко открыты, в них читался испуг.

— Не бойся, это не за тобой, — успокоил девушку Волленштейн. Впрочем, она все равно не поняла, потому что не говорила по-немецки.

— Штурмбаннфюрер! — крикнул из-за двери чей-то голос. Шум снаружи сделался еще громче, низкий и рокочущий, пока не перерос в отчетливый рев моторов. Волленштейн распахнул дверь. Ниммих стоял в коридоре, переминаясь с ноги на ногу. Левое веко дергалось с бешеной скоростью. Он и эта девица, вот уж действительно парочка! Оба напуганы до потери сознания.

— Во дворе грузовики, — заикаясь, доложил Ниммих.

В животе у Волленштейна свело, однако голос его остался спокоен.

— Грузовики? В это время суток?

Он посмотрел на серебряные часы, лежавшие на небольшом столике. Без пяти минут полночь. Да, после постельных утех с этой девицей он проспал как минимум час.

— Позовите Зильмана, скажите ему, чтобы он привел охрану.

— Он сейчас налетном поле. Со мной только Рибе.

— А кто там снаружи? — уточнил Волленштейн. Вернувшись в спальню, он быстро накинул на себя рубашку, натянул брюки и схватил со спинки стула мундир. Ниммих ничего не сказал. Волленштейн шагнул мимо него и босиком направился к входной двери. Здесь он на ощупь нашел сапоги, застегнул ремень и вынул из кобуры верный вальтер.

Снаружи было гораздо светлее, чем внутри дома. Пространство между передней дверью и воротами загородили два грузовика. Их моторы гудели вхолостую, а включенные фары били прямо в глаза. Волленштейн поднес козырьком ладонь ко лбу, защищаясь от слепящего света, и увидел, как во двор въезжает длинный седан. Еще миг, и его задняя дверь распахнулась, мотор, пару раз кашлянув, заглох, и стало тихо.

— Герр доктор, — раздался рядом с машиной чей-то голос, и дверь снова закрылась.

Это был тот самый голос, который он слышал во сне. От машины отделилась и направилась в его сторону невысокая, поджарая мужская фигура. На голове у ночного гостя сидела фуражка с высокой тульей.

— Каммлер, — произнес Волленштейн.

— Можете опустить пистолет, — посоветовал ему обергруппенфюрер и шагнул мимо Рибе, толстозадого солдата, который, считалось, стоял в карауле возле ворот.

— Нет, — прошептал Волленштейн, готовый или задать еще несколько вопросов, или же, нацелив Каммлеру в лоб дуло вальтера, нажать на спусковой крючок. Нет, последнее он вряд ли сделает. Трус, сказал он самому себе.

— Может, вы отдадите мне свой пистолет? — спросил Каммлер. — Не дай бог, раните самого себя. Врачам по идее не положено оружие.

— Я был вынужден их впустить, — пролепетал Рибе. — Все-таки он обергруппенфюрер.

— Ты правильно поступил, приятель, — успокоил его Каммлер. — Ничуть не сомневаюсь, что ты лишь выполнял приказ штурмбаннфюрера. Следил за тем, чтобы никто не украл наших бесценных «могильщиков».

С этими словами Каммлер протянул руку. За его спиной маячили силуэты с оружием в руках. Волленштейну ничего не оставалось, как положить вальтер в протянутую руку обергруппенфюрера.

— Зачем вы сюда явились? — спросил он. Впрочем, он прекрасно помнил, что Ниммих сказал ему тогда на летном поле. Что их обоих ждет виселица. Волленштейн машинально потрогал шею.

Люди Каммлера, подгоняемые криками унтер-офицеров, встали вокруг каждого грузовика. Три десятка, если не больше, все как один вооружены винтовками или пистолетами-пулеметами. Кое-кто в касках, но большинство в пилотках. Значит, пороху они по-настоящему не нюхали. Казарменные крысы, вот кто они такие.

— Лучше поговорим внутри, — сказал Каммлер и жестом пригласил Волленштейна пройти в дом.

— Что происходит? — искренне удивился тот и дал выход своему возмущению. — Почему эти люди здесь? Что они здесь забыли? Это моя лаборатория, и мне решать, что…

— Неужели не понятно? Я приехал за «могильщиками», — Каммлер посмотрел ему в глаза. Впрочем, его собственное лицо было почти не разглядеть в темноте, тем более что в спину ему светили фары грузовиков. Обергруппенфюрер помахал рукой в сторону двери.

— Я не намерен вести разговоры здесь, на улице.

Волленштейн поежился, однако шагнул в дом. Пройдя по короткому коридору, он вошел в первую комнату слева — ту самую, где недавно разговаривали он сам, Гиммлер, Каммлер и толстяк Адлер. Каммлер нащупал выключатель и, когда зажегся свет, жестом указал на два кресла. В открытую дверь из коридора донесся топот сапог по каменному полу. Впрочем, уже в следующий миг они загромыхали по ступенькам лестницы, ведущей на второй этаж. Похоже, что эсэсовцы Каммлера обыскивали его дом.

Волленштейн сел в кресло и попытался сосредоточиться. Его положение было крайне шатким, и вместе с тем он представлял собой слишком большую ценность, чтобы угодить в петлю. Гиммлер не позволит Печнику взять и в два счета с ним разделаться.

Каммлер подошел к письменному столу и, опершись на него спиной, положил на поцарапанную поверхность столешницы изъятый у Волленштейна вальтер.

— Что-то не похоже, чтобы вы готовились к переезду, — произнес он.

— Нет, — честно признался Волленштейн. К чему хитрить, Каммлер вскоре все увидит своими глазами. Документы стояли по шкафам, вместо того чтобы быть перевязанными и уложенными в ящики, а в лабораторном бараке полным ходом шло выращивание культур. Трудяга Ниммих, как обычно, разводил новые порции препарата номер 211. Кстати, Ниммих. Почему его разбудил именно он? По идее ему полагалось быть в лаборатории.

— Почему вы до сих пор ничего не упаковали? — спросил Каммлер.

— Если я правильно помню, Адлер должен был сообщить мне, когда начинать паковать лабораторное оборудование и документы, — ответил Волленштейн и поерзал в кресле.

Постучав по портсигару, который достал из кармана, Каммлер извлек сигарету и закурил, выпустив к потолку кольца дыма.

— О да, Адлер, наш пропавший орел.

После этих слов Каммлер крикнул в коридор, и на его крик в комнату вошел какой-то солдат.

— Приведите обоих, — велел ему Каммлер, выпуская к потолку очередную струю дыма. — Порой пропажи находятся. Сами, без помощи уголовной полиции.

Каммлер улыбнулся.

Честно говоря, Волленштейн был сбит с толку. Кого сейчас сюда приведут? Откуда Каммлеру известно про сотрудника крипо?

— Некоторым из нас чаще везет на находки, — как можно спокойнее произнес Волленштейн.

— Верно, — согласился Каммлер, стряхивая пепел с сигареты.

И снова топот сапог в коридоре, и громкий стук, как будто по полу волокут что-то тяжелое. Волленштейну не было видно, что там такое, потому что Адлер своей тушей загораживал дверь. Правда, затем толстяк отступил в сторону и, не вынимая изо рта сигару, бочком шагнул в комнату. Следом за ним двое эсэсовцев втащили внутрь мужчину в мешковатых брюках и грязной, забрызганной кровью рубашке. Никакого пиджака или пальто на мужчине не было. Втащив его в комнату, эсэсовцы бросили мужчину на единственный свободный стул.

Его лицо тотчас привлекло к себе внимание Волленштейна. Один глаз пленника распух и стал почти не виден. От левого уха к шее пролегла красная полоска крови, нос перебит, щеки в синяках, успевших уже пожелтеть. Шею покрывали еще более обширные кровоподтеки, синие и фиолетовые. Правое ухо болталось на крошечной нитке хряща. Впрочем, в какой-то момент ему была оказана медицинская помощь, потому что на правом запястье виднелась пропитанная кровью повязка.

Волленштейн усилием воли заставил себя отвести взгляд и посмотреть на Каммлера, затем на Адлера, затем снова на Каммлера, ожидая, что тот или другой сейчас скажет. Но оба как ни в чем не бывало продолжали дымить — Каммлер своей вонючей сигаретой, толстый Адлер — не менее вонючей сигарой.

— Кто это? — спросил Волленштейн, пытаясь подавить в себе остатки раздражения.

Адлер вынул сигару из толстых губ.

— Англичанин, герр доктор. Один из воров, которых привели сюда ваши пропавшие евреи, — сказав эти слова, Адлер расплылся в заговорщицкой улыбке. И тогда Волленштейн заметил, что одна штанина у Адлера порвана, а верх сапог густо заляпан грязью, правда, уже засохшей.

— Вижу его первый раз в жизни, — ответил Волленштейн, и в собственном голосе ему послышались нотки отчаяния.

— Но ведь вы знали, — вступил в разговор Каммлер, — Адлер утверждает, что вам было известно о диверсантах, но вы даже не сочли нужным поставить нас об этом в известность. Вместо этого вы отправили его в погоню за ними, в надежде на то, что я ничего не узнаю.

— Я… у меня лишь возникли на этот счет подозрения. А про диверсантов мне сказал человек из крипо. Но у него не было никаких доказательств…

— Лжете! — рявкнул Адлер. — В церкви был еще один англичанин. Так утверждает тот, что сейчас находится перед вами. Это вы посадили его туда вместе с больными лягушатниками.

— Во имя всего святого, какое это имеет отношение?.. — возмутился было Волленштейн.

— Заткнитесь, — оборвал его Каммлер.

— Диверсант прибыл сюда, чтобы похитить вас и отвезти в Англию. Он нам так сказал, — счел нужным вставить свое веское слово Адлер. — Верно я говорю? — спросил он, обращаясь к англичанину. Тот не спал — его единственный глаз был широко открыт, однако смотрел куда-то в пространство. Тогда Адлер подошел к англичанину и повторил: — Верно я говорю? Вы приехали сюда за нашим доктором, чтобы увезти его к себе в Англию?

Англичанин уставился перед собой. Впрочем, взгляд его был устремлен мимо Адлера, и спустя пару секунд толстяк осторожно развязал бинт на его запястье. Кисть была темной и распухшей, похоже, ему переломали не одну кость. Адлер шагнул к столу, и, положив свою огромную лапищу на телефон, рванул на себя провод, и, вырвав его из гнезда, схватил телефон. С телефонным аппаратом он вернулся к англичанину. Тот единственным глазом следил за его действиями.

Подойдя к жертве, Адлер положил телефонный аппарат на обнаженное запястье и надавил. Англичанин зашелся в долгом крике. И лишь когда этот крик, истощив себя, перешел в рыдания, Каммлер бросил сигарету, сапогом втоптал ее в ковер и встал перед креслом, в котором сидел Волленштейн.

— Вы все испортили, вы украли у нас эффект неожиданности, — заявил он, глядя ему в глаза. — Теперь им известно про ваших «могильщиков», и они будут готовы к моим ракетам, вы, ублюдок! — неожиданно заорал Каммлер, брызжа слюной. — И знаете, что я думаю. Вы вступили с ним в сговор. Вы позволили вашим вонючим евреям сбежать, вы помогли им переправиться в Англию, чтобы они сообщили англичанам о вашей измене. А все потому, что мы запретили вам опылять людей, словно картофель. Потому что Гиммлер сказал, что вы годитесь на нечто большее, чем руководство какой-то вшивой фабрикой.

Каммлер орал, положив руки на подлокотники кресла, обдавая Волленштейна гремучей смесью чесночного духа и табака. Затем обергруппенфюрер выпрямился и перешел на шепот.

— Вы предатель!

— Это ложь! Я ни с кем не вступал ни в какой сговор! — выкрикнул в ответ Волленштейн и попытался встать с кресла.

— Сидеть! — гаркнул на него Каммлер, и Волленштейн был вынужден подчиниться.

— Пусть он это скажет, — пролепетал он. — Если это так, то пусть он это подтвердит.

Адлер посмотрел на Каммлера, тот кивнул, и Адлер вновь опустил телефонный аппарат на руку англичанину. Тот снова закричал. Крик был пронзительным, но коротким, словно пленник им подавился, и Волленштейну показалось, будто губы англичанина прошептали слово «обещайте», а затем он закричал снова.

— Скажи то, что говорил раньше! — рявкнул на него Адлер.

Англичанин был в сознании и заговорил, как ни странно, по-немецки. Местами его речь звучала шепеляво и производила впечатление детской, но это потому, что у него были выбиты передние зубы. Он рассказал о евреях, как они потерялись и нашлись, как он сам приплыл к берегу, после того как лодка перевернулась. Рассказал он и о том, что прибыл во Францию не один. Что вместе с ним сюда прибыл еще один человек, вернее даже два и одна женщина, и что они прибыли сюда, чтобы найти чуму и отвезти в Англию того, кто произвел ее на свет. Однако он ничего не сказал о том, что Волленштейн был участником сговора. И даже словом не упомянул про Tiefatmung.

Каммлер воспринял его слова по-своему. Как только рыдания англичанина стихли, обергруппенфюрер повернулся к Волленштейну и сказал:

— Вы сами все слышали. Это измена.

— Я слышал лишь то, что он прибыл сюда, чтобы меня похитить, — возразил Волленштейн.

— Значит, вы не все услышали, — парировал Каммлер. С этими словами он направился к двери и, распахнув ее, крикнул: — Давайте сюда второго!

Он отступил в сторону, пропуская внутрь Ниммиха. Парня с обеих сторон сопровождали двое эсэсовцев. Один из них толкнул Ниммиха, и тот растянулся на ковре у ног Каммлера. Впрочем, он тотчас встал, хотя и на дрожащих ногах.

Каммлер шагнул к Ниммиху и положил руку ему на плечо, а поскольку Каммлер был ниже ростом, то был вынужден приподняться на цыпочки.

— Герр Ниммих позвонил мне… кажется, сегодня, если не ошибаюсь? — Ниммих не ответил, лишь задрожал всем телом. Каммлер улыбнулся и убрал руку с его плеча. — Скажи, это ведь ты позвонил мне сегодня?

Ниммих промычал нечто нечленораздельное.

— Говоря о предателях, — подал голос Волленштейн, глядя на парня. — Я ввел тебя в…

— Похоже, я буду вынужден говорить за него, — сказал Каммлер, вытряхивая из пачки очередную сигарету. Волленштейн посмотрел на его руки. Каммлер выдохнул дым в лицо Ниммиху. Бедняга отпрянул назад, глаз его задергался.

— Ему не давала покоя совесть, — продолжал тем временем Каммлер. — Вы можете себе это представить? У того, кто производит «могильщиков», оказывается, есть совесть.

Каммлер хохотнул, но этот смешок был совершенно не к месту. Волленштейн снова посмотрел на его руки, а потом поднял глаза.

— Вы не можете остановить мою работу, — произнес он. Голос его прозвучал на удивление ровно и спокойно. Говоря эти слова, он краем глаза посмотрел на лежавший на столе вальтер. От пистолета его отделяли лишь несколько метров. — Если вы мне позволите, я могу показать вам результаты моих трудов, — добавил он, глядя Каммлеру в глаза. Наконец к нему вернулось самообладание.

Но обергруппенфюрер отрицательно покачал головой.

— Вы безумец, и вам нет доверия. Нездоровое сочетание, скажу я вам, герр доктор.

— Мы могли бы раздавить вражеские войска, растопить как восковую свечку, — гнул свою линию Волленштейн. Он специально смотрел в глаза Каммлеру, лишь бы не видеть черный пистолет на столе, испуганную физиономию Ниммиха и разбитое в кровь лицо англичанина.

— Да, но какой ценой? Ниммих мне все рассказал. Как вы поклялись использовать опылители картофеля на берегах Франции, если сюда нагрянут англичане. Но сначала вы перезаразите французов и немцев. Вернее, сначала французов, а затем немцев. Неужели вам не понятно, что здесь ваша идея неприменима? Неужели вы хотите, чтобы наши солдаты пачками умирали в госпиталях Кельна, Мюнхена, Нюрнберга, да что там, по всему рейху! Потому что именно так и будет. Я не имею ничего против, если вы сбросите эту вашу заразу на головы англичанам. Но только не здесь! До вас доходит, что я вам говорю это, вы, безумец?!

— Но…

— Довольно! — рявкнул Каммлер и, помахав рукой, шагнул прочь от Ниммиха, после чего, посмотрев на дверь, где с ноги на ногу переминались три эсэсовца, добавил: — Уведите парня и пристрелите его.

Двое эсэсовцев взяли беднягу за руки и потащили назад по ковру к двери.

— Но ведь вы сказали… вы обещали, — выкрикнул Ниммих, исчезая в дверном проеме.

— Я пообещал спасти тебя от веревки! — крикнул ему вслед Каммлер. — Поверь мне, пуля куда лучше.

С этими словами он шагнул к креслу, в котором сидел Волленштейн.

— На вас я имею другие виды. Вам я приготовлю другое будущее.

— Не такое, как у Ниммиха?

Каммлер покачал головой.

— Сначала мы вылетим в Па-де-Кале, где вы встретитесь кое с кем из тех, кто работает на Принц-Альбрехтштрассе. Вы все им расскажете, разъясните процесс, причем, я почему-то уверен, в самых мельчайших подробностях.

Волленштейн покосился на англичанина. Казалось, будто воздух в комнате неожиданно сделался таким густым, что его можно резать ножом. Он давил на виски, стискивал грудь. А еще он стал ледяным, как будто в дом заползла зима.

Каммлер расплылся в мерзкой улыбочке.

— Вы не посмеете, — начал было Волленштейн. — Я требую, чтобы мне дали поговорить с самим рейхсфюрером.

Каммлер переложил сигарету в другую руку, запустил пальцы во внутренний карман своего роскошного мундира из тонкой шерсти и вытащил оттуда тонкий листок бумаги.

— Это ордер на ваш арест. Увы, герр доктор, вы исчерпали запас своих друзей…

Каммлер умолк и слегка наклонил голову, как будто к чему-то прислушивался.

Волленштейн тоже услышал этот звук. Точнее, рокот авиамоторов, причем низко и сразу нескольких, возможно даже, целого десятка, если не больше. Звук этот напоминал грохот товарняка и раздавался едва ли не над их головами. Задребезжали оконные стекла. Да что там, в небе грохотал не один товарняк, а сразу несколько составов!

Каммлер пару секунд смотрел на потолок, затем неожиданно повернулся и вышел вон. Адлер последовал его примеру. Оставшийся в комнате эсэсовец посмотрел на Волленштейна, затем на англичанина, после этого на открытую дверь и видневшийся в дверном проеме коридор и тоже поспешил удалиться. Волленштейн остался один — наедине с англичанином и вальтером. Грохот продолжался. Нет, это не авианалет. Авианалеты начинаются с далекого гула высоко над облаками. Во время налетов самолеты не летают так низко.

Волленштейн встал с кресла, взял со стола вальтер, проверил наличие магазина и поставил его на предохранитель. Затем подошел к двери, положил руку на косяк и выглянул в коридор. Там было пусто. Дом по-прежнему сотрясался от рокота авиамоторов. Висевшая в коридоре картина постукивала рамой по стене.

— Помогите мне, — прохрипел за спиной Волленштейна голос. Штурбаннфюрер обернулся и посмотрел на англичанина. — Помогите мне, и я доставлю вас в Англию. Живым.

Англичанин говорил по-немецки без малейшего намека на акцент.

Волленштейн снова выглянул в коридор. Интересно, сколько он успеет пробежать, прежде чем Адлер его догонит? Не более километра. Что же будет дальше? Неужели этот толстый орел настигнет его и раздавит в лепешку?

Англичанин пошевелился на стуле, как будто хотел встать, но не смог.

— Помогите мне, — повторил он свою просьбу в третий раз, — и вы останетесь живы.

Волленштейн задумался. Интересно, как быстро он сможет передвигаться на пару с англичанином? В принципе они наверняка успеют дойти до летного поля, где ждет верный Зильман и его «шторьх», а рядом «мессершмитт», и «юнкерс», и их пилоты.

Волленштейн положил вальтер в карман и помог англичанину встать со стула. От пленника несло потом, грязью, фекалиями. Ощутил нос Волленштейна и легкий запашок желчи, или инфекции. Во всяком случае, Волленштейн подумал, что у источника этого запаха зеленый цвет. Каммлер наверняка оставит его в живых ровно столько, сколько необходимо для того, чтобы заплечных дел мастера с Принц-Альбрехтштрассе постарались сделать так, чтобы от него самого исходил точно такой же букет запахов. Так что выбора у него нет. Или Англия и возможность продолжать работу, или эта вонь и смерть. Именно этот омерзительный запах помог ему принять решение.

Обхватив англичанина рукой за талию, он помог ему доковылять до двери, затем повел по коридору, налево, направо, через пустую кухню и к задней двери.

Вместе они вышли в темноту. Здесь, снаружи, грохот был таким оглушительным, что от него, казалось, сотрясалась грудная клетка. Десятки авиамоторов, если не сотни, наполняли рокотом небо, а ближе к Шеф-дю-Пон небо прорезали желтые и красные полосы. Трассирующие снаряды. Ими плевали в небо зенитки батареи люфтваффе, расположенной к югу от городка. Выискивая цель, светящиеся линии подрагивали в воздухе, словно конечности-паутинки под дуновением ветра.

Затем среди облаков возникла яркая дуга и на глазах у Волленштейна превратилась в самолет, — с широкими крыльями и двумя моторами, — хвост которого был объят пламенем. Еще несколько мгновений, и крылатая машина исчезла где-то в соседнем лесу. Волленштейн подождал, когда прогремит взрыв, но ничего не услышал, только рокот новых моторов.

В свете трассирующих снарядов и луны, которая в этот момент выглянула из-за облаков, Волленштейн увидел, как небо как будто высветилось цветами. Прямо у него на глазах те расправляли свои лепестки и медленно плыли вниз. Ветром их относило к востоку. Парашюты.

Кирн был прав, подумал Волленштейн. Он ошибся всего на один день.

— Вторжение, — произнес он вслух.

— К черту вторжение, — сказал англичанин. — Я хочу домой.

Взгляд Волленштейна был прикован к цветам в небе. Хорошо, но только после того, как он отдаст приказ своим самолетам лететь тем же курсом, чтобы те сбросили на Англию его собственные, невидимые парашюты. Пусть на этом гнусном островке заболеют тысячи, десятки тысяч, и тогда его там примут с распростертыми объятиями.

Глава 21 Вторник, 6 июня 1944 года

Во времена чумы мы узнаем то, что люди больше заслуживают восхищения, нежели презрения.

Альбер Камю

Все трое сидели, вжав головы в плечи, за живой изгородью к северу от Шеф-дю-Пон, глядя в узкий просвет в стене кустарника, как по узкой грунтовой дороге мимо них прогромыхали два грузовика и проехала одна легковушка.

— Подкрепление, — едва слышно сказала Аликс. Лунный свет отражался на крыше длинного, приземистого автомобиля, который исчез за поворотом, мигнув им на прощание задними фарами. Фрэнк пролез сквозь заросли и, соскользнув вниз с невысокой насыпи, встал у дороги. Аликс последовала его примеру, а вслед за ней и бош. Фрэнк вытащил из кармана сигарету — это Кирн отдал им свою сигаретную пачку. Сам он больше курить не мог, так как его постоянно мучил надрывный кашель.

Фрэнк чиркнул зажигалкой, и на какой-то миг пламя высветило его небритое лицо, которое под слоем грязи казалось еще темнее.

— И куда теперь? — спросил он.

— Не знаю, — честно признался Кирн. — Два грузовика. В них вполне может быть человек тридцать-сорок.

Вдалеке под разорванными облаками слышался гул бомбардировщиков. Он сопровождал их, пока они шли от Шеф-дю-Пон до того места, где якобы находился пресловутый dunkle Bauernhof, о котором им рассказал Кирн. Только теперь этот грохот с каждой минутой раздавался все ближе и громче.

— Как мы сможем дать отпор двум десяткам солдат? — спросила Аликс и кашлянула. Каждый шаг их пути отнимал у нее по капельке сил, и она не могла сказать, сколько еще шагов ей осталось сделать. Она посмотрела на боша и ощутила внутреннюю пустоту. Ей никогда не узнать, кто заразил ее, отца, Жюля, Алена. Надежда постепенно покидала ее, с каждым новым надсадным вдохом.

— Кто знает, вдруг эти грузовики пусты. Может, они здесь для того, чтобы увезти чуму из этих мест, — высказал предположение Фрэнк. Кончик его сигареты вспыхнул красным огоньком, и он кашлянул. Как жаль, что у них с собой нет фонарика, подумала Аликс. Тогда она могла бы увидеть лицо Фрэнка. Неужели он тоже болен? В этом случае больны они все трое. Крошечная армия, и все как один хворые.

— Это безумие, — сказал бош. Затем кашлянул и сплюнул.

Фрэнк промолчал, но Аликс услышала, как он сделал шаг, затем второй по грязной дороге, и до нее дошло: это он пошел вслед за немецкими грузовиками к темной ферме. Вздохнув как можно глубже, — насколько хватало сил, — она зашагала вслед за ним. Бош теперь оказался позади нее, неся единственный имеющийся у них револьвер. Он что-то невнятно пробормотал себе под нос и, судя по тому, как под его подошвами зачавкала грязь, тоже двинулся за ней следом.

Один шаг — это ради отца, сказала себе Аликс, следующий — ради Жюля, третий — ради Алена, четвертый — ради нее самой. Так можно считать до бесконечности: отец — Жюль — Ален — я, отец — Жюль — Ален — я, — пока она не дойдет до проклятой фермы.

Пройдя так сто, затем двести шагов, она наткнулась на Фрэнка.

— Послушай, — прошептал он.

Аликс прислушалась и услышала гул моторов. Самолеты. Поначалу гул раздавался вдалеке, к северо-западу от них, затем все ближе и ближе и в следующий момент раздался прямо у них над головами. Аликс тотчас подняла глаза, но увидела лишь облака.

Рокот тем временем нарастал, с каждым мгновением становясь все громче и громче. Он давил на барабанные перепонки, ударами молота отдавался в голове, сдавливал грудную клетку.

А затем началась стрельба. У них за спиной, со стороны Шеф-дю-Пон послышался треск, как будто кто-то щелкал кнутом, а к востоку нарастал другой звук — резкий, отрывистый, стальной: тра-та-та-та. Темноту над живой изгородью прорезали несколько светящихся точек, желтых и розовых. Обернувшись, Аликс увидела целый рой таких точек. Одна за другой они прорезали темноту, мелькая в просветах между облаками.

Из облаков у них над головами, ревя моторами, вынырнул огромный самолет — примерно такой же, как и на аэродроме в Англии. От неожиданности Аликс даже открыла рот.

Прекрасно, прекрасно, подумала она и, не в силах сдержать радость, захлопала в ладоши.

— Посмотри вон туда! — крикнул ей Фрэнк. Девушка обернулась. Из-за туч показалась луна, и Аликс увидела на черном фоне неба силуэты. Один, два, три, четыре, пять, шесть. Вскоре она уже сбилась со счета. Слегка покачиваясь из стороны в сторону, они медленно спускались с небес.

— Парашютисты! — по-немецки воскликнул Кирн.

Перестрелка звучала теперь почти рядом, в нескольких сотнях метров чуть дальше по дороге, делаясь ожесточеннее с каждой минутой. Навстречу парашютистам, прочерчивая за собой яркий след, устремился новый рой цветных точек.

Гул самолетов и звуки перестрелки нарастали с каждым мгновением. Не в силах больше терпеть эту безумную какофонию, Аликс зажала ладонями уши. Вот она, высадка союзников, подумала она, глядя, как с небес на землю спускаются парашютисты. Освобождение. Казалось, грохот, что проникал сквозь ее ладони и пальцы, загородил собой весь остальной мир.

Впрочем, в следующий миг у нее свело живот, и она подумала, что это чума решила именно сейчас нанести ей смертельный удар. Но, на ее счастье, боль отступила. Аликс убрала ладони от ушей, и протянула руку, чтобы нащупать в темноте руку Фрэнка, и, найдя ее, крепко сжала.

— Прекратите стрелять! Прекратите стрелять! — орал Каммлер. Стоя в дверном проеме волленштейновской фермы, он с ужасом наблюдал, как с небес на землю спускаются парашютисты.

Солдаты нехотя выполнили приказ, и на забитом до отказа дворе снова стало темно. Впрочем, возбуждение по-прежнему владело ими. Пророкотав моторами над их головами, самолеты устремились дальше, пока не скрылись из виду, унося с собой гул, — на юг, на восток и даже на север. Впрочем, на смену одной волне десанта вскоре пришла другая. Где-то вдали раздавался треск перестрелки, затем где-то уже почти рядом тишину вспорола автоматная очередь, а вслед за ней — долгий, скрежещущий треск пулемета. Самый ожесточенный огонь велся где-то на северо-востоке.

Каммлер на миг закрыл глаза, а когда снова открыл, то не знал, что ему делать. «Я строитель, я зодчий концлагерей и крематориев, а не солдат», — подумал он. Он посмотрел на эсэсовцев, что стояли, сгрудившись вокруг грузовиков, затем на горизонт, где все еще плясали огоньки трассирующих снарядов, хотя стрелять было уже не в кого. Луна, которая еще пару мгновений назад была не видна, показалась из-за облаков и теперь заливала землю серебристым призрачным светом.

— Что вы об этом думаете? — спросил он у Адлера.

Тот посмотрел вверх, как будто ждал, что с неба посыплются новые парашютисты, и пожевал кончик сигары, хотя та уже давно погасла.

— Боюсь, вам следует адресовать ваш вопрос кому-то другому, — ответил он, глядя на небо.

— Оппель! — рявкнул Каммлер. На его крик к нему бросился какой-то солдат, и подбежав, вытянулся по стойке смирно. Его голова, в полевой пилотке, казалось, была непропорционально мала по сравнению с телом, а на подбородке пролег уродливый кривой шрам. Каммлер знал, что ему крупно повезло с этим парнем. Так это или нет, но Оппель утверждал, что сражался в России.

— Герр!..

— Это место следует защищать всеми силами, пока мы не загрузим грузовики.

Солдат посмотрел себе под ноги.

— Большинство солдат, они… они новички, — он было запнулся, но вскоре собрался с духом, поднял глаза на Каммлера и прочистил горло. — Поставьте патрули к северу, к югу и к востоку отсюда, там, где мы видели парашютистов. Их следует обнаружить и не дать им рассеяться по местности, чтобы они не проникли на ферму. А еще держите небольшой резерв в середине, который при необходимости можно перебросить в любом направлении.

— Тогда делай так, как считаешь нужным, — резко ответил Каммлер, — а мне оставь пару человек. Вот этого возьми себе. Он знает ферму. Пусть покажет тебе, где они хранят своих «могильщиков», — с этими словами Каммлер указал на толстозадого охранника, который всеми силами пытался не пустить их внутрь двора.

— Кого-кого? — не понял Оппель.

— Не кого, а что. Я имею в виду канистры. Пусть он покажет тебе, где они хранятся у них с Волленштейном. Если не ошибаюсь, это в небольшом черном здании, похожем на бункер, рядом с полем, — пояснил Каммлер. — Возьми грузовик и поставь в него канистры. В первую очередь нужно погрузить их, а потом уже все остальное.

Нет, он не допустит, чтобы с его «могильщиками» что-то случилось. Не хватало, чтобы они попали в руки к англичанам и американцам. Он перевезет их в Миттельверк и зарядит ими ракеты. А в сентябре…

— Поживее, делай, что тебе сказано! — поторопил он Оппеля.

Отдав салют, тот потащил толстозадого парня к ближайшему грузовику и принялся выкрикивать приказы. От кучки солдат отделились двое и подошли к Каммлеру, остальные забрались обратно в грузовики. Оппель сел в кабину одного из них. Мотор грузовика сначала тонко заскулил, затем затарахтел и по-настоящему ожил. Вспыхнули фары, высвечивая узкую дорогу, что вела мимо главного здания фермы. Вслед за первым ожил мотор второго грузовика, и тот кряхтя выкатился через ворота со двора на дорогу. Там он свернул налево, в сторону Шеф-дю-Пона.

— А что делать с ним? — крикнул эсэсовец от входной двери в лабораторию. Ему было поручено охранять Ниммиха.

Каммлер на миг задумался, затем покачал головой.

— Пока ничего. Пусть сидит внутри. Главное, не спускай с него глаз.

Адлер воспользовался моментом, чтобы закурить сигару.

— А где этот мерзавец Волленштейн? — поинтересовался он.

Каммлер дернулся, обернулся и сосчитал оставшихся во дворе. Он сам, Адлер и два эсэсовца.

— Его нет, — сказал он. — Нигде.

С этими словами он направился к двери фермы. Адлер, пыхтя сигарой, увязался за ним.

У двери их встретил эсэсовец, который затащил Ниммиха внутрь дома.

— Доктор сбежал, — испуганно доложил он.

— Тогда поди найди его, — рявкнул Адлер из-за плеча Каммлера. — Ты меня слышишь?

— Англичанин, его тоже нет, — пролепетал эсэсовец.

— Тогда найди обоих! — гаркнул Адлер, а Каммлер подумал: если так орать, то в один прекрасный день сердце у толстяка не выдержит.

— Приведи ко мне Ниммиха, — велел он эсэсовцу, а двоим другим, что стояли у него за спиной, приказал: — Идите за ними. Они не могли далеко уйти, особенно англичанин.

Эти двое тотчас шагнули внутрь и исчезли в лабиринте коридоров в поисках второго выхода, через который, по мнению Каммлера, сумели улизнуть с фермы Волленштейн и англичанин.

Тем временем перестрелка звучала уже значительно ближе.

Они шли вдоль темной дороги, шагая в затылок друг другу по самому ее краю, чтобы не идти по грязи. Первым шел Бринк, следом за ним Аликс. Замыкал колонну Кирн.

Самолеты улетели, и парашютисты, которых они сбросили на землю, производили ужасный шум. Справа — точнее, с северо-запада — стреляли. Еще более ожесточенная перестрелка слышалась впереди, постреливали также с юга и с запада. Что ж, им это даже на руку, потому что позволит как можно ближе подойти к ферме, которая находилась прямо возле дороги.

Бринк приподнял ногу, стряхивая налипшие комья грязи, и вновь опустил. Двигались они медленно, причем не только по причине раскисшей дороги. Ему было слышно, как Аликс за его спиной надрывно втягивает в себя воздух. Еще немного, и она рухнет без сил. Шагавший позади нее Кирн тоже задыхался. Больны. Оба.

Впрочем, ему самому передышка тоже не помешает. Бринк медленно набрал полную грудь воздуха; увы, даже несмотря на глубокий вздох, легкие так и не наполнились. Он перегнулся пополам и в следующий миг почувствовал, как ему на плечо легла рука Аликс.

Слава богу, она ничего не сказала, иначе бы он точно пропустил глухой удар, который донесся со стороны живой изгороди.

— Эй ты, неуклюжий болван, живо вставай! — прошептал чей-то голос с явственным американским акцентом.

И тут, как назло, Кирна начал бить кашель. Долгий, надсадный.

Американцы, не долго раздумывая, открыли огонь. Еще секунда — и живая изгородь занялась пламенем. Бринк рухнул в самую грязь, увлекая за собой Аликс. Пули свистели сквозь листву и ветки, причем сразу со всех сторон — и сзади, и сбоку, и у них над головой.

— Черт побери, кто дал приказ стрелять?! — прозвучал другой голос, причем довольно близко, и Бринк успел уловить акцент. Говоривший был родом из Техаса или из Оклахомы. Его собственный сосед по комнате, когда он второй год жил в Миннесоте, был сыном врача из Уорики, небольшого городка рядом с Ред-Ривер, и у него был похожий акцент.

— Флэш! — крикнул этот голос.

Бринк не понял. Что за Флэш?

— Флэш, черт побери!

И тут до него дошло. Это был знак, пароль. Увы, ответ на него был ему неизвестен.

Он привстал на одно колено.

— Откуда мне знать ваш чертов…

Он не договорил, потому что в следующий миг раздался лязг металла о металл, и, мысленно перебрав возможные действия, остановился на том, которое, как ему казалось, было менее всего чревато дурными последствиями. А именно — как можно громче крикнул:

— Пять ноль пять, рота Д!

Он вполне мог быть в ее составе: большинство парней, что играли в бейсбол за команду парашютного полка, были из числа ее бойцов.

В ответ в темноте прозвучало всего одно слово:

— Господи!

Затем раздались еще три выстрела, и сквозь кустарник, не разбирая, где свои, а где чужие, просвистели пули.

— Эй, живо прекратите! — крикнул обладатель техасского акцента. Или он все же из Оклахомы?

— Не стреляйте, я американец. Я играл за роту Д. В нашей команде еще были Митчовски и Айвз. Они тоже из роты Д. Айвз, он у нас был питчером…

— Не стреляйте, черт побери! — рявкнул техасец на своих товарищей. — Я к вам сейчас подойду, — добавил он, имея в виду Бринка. В следующее мгновение из кустов показалась мужская фигура. Впереди ее перерезала какая-то темная линия, не иначе как карабин. Выйдя на дорогу, американский солдат присел на корточки. За ним из кустов тотчас начали вылезать другие, один за другим, и наконец, спустя минуту, показался последний.

— Эддисон, пять ноль пять, рота Е. Кто ты такой, черт побери? — спросил техасец.

— Мое имя Бринк. Только не подходите к нам, — выпалил он на одном дыхании. — Держитесь на расстоянии. Футов пяти-шести достаточно.

С этими словами Бринк вытер с лица грязь и выложил Эддисону короткую версию их истории. Он опасался, что не сможет убедить парашютистов в правдивости своего рассказа и будет вынужден пустить в ход свое теперь никому не нужное звание, лишь бы вынудить Эддисона им помочь. Но стоило ему сказать, что существует нечто такое, что способно убить тысячи бойцов, которые высадятся на этом берегу ранним утром, как у Эддисона нашелся только один вопрос.

— Я слышал, что ты несколько раз ловил мяч у Диззи Дина. Это правда?

Бринк сел у дороги и прислушался. Он уже легко отфильтровывал треск перестрелки, которая теперь раздавалась со всех сторон, чтобы сосредоточиться на самом главном.

— Что это? — спросил Эддисон.

Из темноты донесся рокот мотора.

— Быстро уйдите с дороги! — приказал Эддисон и сам нырнул в неглубокую канаву, тянувшуюся между дорожным полотном и живой изгородью. Канава эта была не больше фута в глубину и около трех в ширину, но, с другой стороны, лунный свет был слишком слаб, чтобы высветить ее дно. Другие парашютисты последовали его примеру. За ними — Аликс и Кирн, и, наконец, после того как Эддисон что-то прошипел в его адрес, Бринк тоже залег в канаву рядом с техасцем.

На дороге раздался какой-то грохот, на этот раз севернее того места, где они находились. В том направлении, даже несмотря на луну, невозможно было что-либо разглядеть. Вдоль дороги тянулась высокая стена живой изгороди, за которой высились кучи земли высотой в человеческий рост и даже больше.

Вскоре из-за поворота, ярдах в шестидесяти от них, показался свет фар, а затем и сам грузовик, который с трудом катил по раскисшей от дождя дороге. Колеса то и дело увязали в грязи.

Эддисон оттянул затвор автомата. Этот короткий металлический лязг был неспособен заглушить бешеное биение сердца в груди Бринка.

Грузовик неуклюже подъехал ближе, и водитель переключил скорость. Десять ярдов, пять. Интересно, когда же Эддисон выстрелит? Впрочем, задать этот вопрос он так и не решился. В следующую секунду передние колеса грузовика уже поравнялись с ним, и ему ничего не стоило дотянуться до них, а если встать во весь рост, то и до капота. Неожиданно колесо грузовика развернулось в его сторону. Казалось, водитель нарочно свернул к канаве, чтобы разом раздавить их всех, как червей, но в последний момент вывернул руль. Колесо вернулось на дорогу, и грузовик загрохотал дальше. Бринк вжался спиной в живую изгородь. Похоже, Эддисон решил дать ему уйти.

Но нет, стоило грузовику проехать чуть дальше, как Эддисон вылез из канавы и, широко расставив ноги, встал посреди дороги. Вот тогда-то он и вскинул свой автомат. В следующий миг к нему присоединились еще двое. Последние два, хотя и остались в канаве, тоже приподнялись и вскинули оружие. Первым очередь вслед грузовику выпустил Эддисон, за ним — все остальные. Темноту ночи со свистом прорезали пули, и на дорогу дождем посыпались стреляные гильзы.

Брезентовый верх был весь в черных точках, оставленных пулями. Но в отличие от грузовика во дворе чичестерской больницы из-под продырявленной ткани раздался хор испуганных воплей.

В следующее мгновение от руки Эддисона отделилось нечто похожее на бейсбольный мяч и покатилось под грузовик. Еще миг, и граната взорвалась, сопровождаемая вспышкой ослепительного бело-желтого пламени. Грузовик замедлил движение. Еще одна вспышка, и задняя левая шина лопнула и загорелась.

Из кузова грузовика начали вылезать немцы и, в надежде найти спасение в придорожных зарослях на другой стороне дороге, бросились к кустам. Эддисон и его товарищи не теряли времени даром: методично поливали их свинцом, выкашивая одного за другим. Ни один так и не добежал до укрытия в кустах.

Грузовик накренился в придорожную канаву. Его переднее левое колесо увязло в грязи, а левое продолжало тлеть и сыпать искрами. Мотор пару раз кашлянул и заглох. Стало тихо, лишь где-то далеко слышался треск перестрелки.

— Это было тупо, — произнес парашютист рядом с Эддисоном дискантом школьника-подростка. — Тупо, что они пытались спастись.

С этими словами он, перешагивая через лежащие в грязи тела, направился к черному окну грузовика. Некоторые немцы лежали неподвижно. Другие стонали и даже пытались уползти прочь с дороги.

— Эй, ты поосторожней там, Типпер! — посоветовал ему Эддисон и, вытащив отстрелянный магазин, отбросил в сторону. Затем открыл висящую на поясном ремне сумку и, порывшись, извлек новый.

Из канавы поднялся еще один парашютист, подошел к ближайшему немцу и, поддев его носом ботинка, перекатил лицом вверх.

— Эй, да это же эсэсовцы. Вы только взгляните! — и он слегка поддал ногой бездыханное тело. — Не такие уж они и несгибаемые.

Бринк тоже подошел к ковру человеческих тел — пять, шесть, девять — и наклонился, чтобы поднять брошенное оружие. Ствол оказался холодным. Враг не произвел не единого выстрела.

Выпрямившись, он увидел рядом с кузовом грузовика парнишку. Типпер, кажется, так назвал его Эддисон, а в нескольких ярдах дальше — Аликс. Она, тяжело дыша, вылезала из придорожной канавы. Темная тень за ее спиной — это, по всей видимости, Кирн. Интересно, что он думает обо всем этом, задался мысленным вопросом Бринк. Ведь у него на глазах американцы в упор расстреляли его соотечественников.

— Эй, ты поосторожнее, Типпер. Проверь, не осталось ли там кого-то еще! — крикнул парню Эддисон. Типпер обернулся к нему, и в этот момент из-под брезента выскользнула какая-то тень. Не раздумывая, Бринк тотчас вскинул поднятый с земли пистолет и нацелил его на грузовик.

Из грузовика за спиной Типпера на землю спрыгнул сухопарый мужчина с короткими светлыми волосами. Держа в дрожащей руке пистолет, немец нацелил его в затылок Типперу и выстрелил. Типпер ничком повалился в грязь.

Немец посмотрел направо. Канава пролегала совсем близко к задней части грузовика. Не долго раздумывая, немец бросился к ней, в надежде перелезть через живую изгородь и найти спасение среди густого кустарника. Но на его пути выросла Аликс.

Она подняла руки, то ли показывая, что сдается, то ли чтобы оттолкнуть его, Бринк этого точно не понял. Впрочем, он не стал ломать голову над этим вопросом, а нацелил на голову немца пистолет. Тот, по всей видимости, заметил его движение, потому что тотчас посмотрел в его сторону. Серого утреннего света было недостаточно, чтобы разглядеть глаза этого блондина, но Бринку они показались похожими на два синих стеклянных шарика, холодных и гладких, внутри которых поблескивал зловещий огонек. Он нажал на спусковой крючок. Ничего. Внезапно рядом с его ухом возник холодный ствол автомата, и в следующий миг немец рухнул как подкошенный рядом с грузовиком, а в разные стороны разлетелись черно-коричневые брызги.

Эддисон взял из рук Бринка пистолет и осмотрел.

— Не снят с предохранителя.

Он чем-то щелкнул на своем автомате и вернул Бринку пистолет. Затем к нему подошла Аликс. Правда, она не проронила ни слова. Вместо нее заговорил Кирн, на этот раз по-немецки, а не по-французски.

— Мне казалось, что врачи должны спасать людей, а не убивать их, — негромко произнес он. Эддисон его услышал и тотчас захотел узнать, какого черта здесь происходит, откуда рядом с Бринком взялся этот фриц.

Бринк оставил его вопрос без ответа, потому что задумался над тем, что только что сказал Кирн.

— Я тоже всегда считал, что врачи должны спасать людям жизнь, а не отнимать ее.

Волленштейн вытащил из шкафа пачку картонных папок и, быстро просмотрев, сунул одну в саквояж, что стоял у его ног, а остальные бросил на пол, где они остались лежать бесформенной грудой. После чего повторил те же действия с очередной пачкой.

— Нельзя ли быстрее? — поторопил его англичанин. Волленштейн бросил взгляд через плечо, туда, где за письменным столом сидел английский диверсант, после чего украдкой посмотрел на часы. Прошло всего шестнадцать минут с того момента, когда они зашагали по траве, девять — с того, как он снял с цепочки на шее ключ и отомкнул замок на двери лаборатории.

У него имелись все необходимые папки. Холодильник в глубине помещения, наполовину скрытый стеклянной лабораторной посудой, так и манил к себе. Волленштейн бросил на пол последнюю папку, услышал, как она соскользнула на пол, и направился к белому эмалированному шкафу, вернее, к ящику номер 211 внутри него. Открыв одной рукой потрепанный кожаный саквояж, он достал из холодильника и поставил между папками несколько флаконов с прозрачной жидкостью. Стоило ему протянуть руку к флаконам, как стекло звякнуло о стекло, однако в саквояж, предварительно сосчитав, он уложил все пятнадцать, причем с предельной осторожностью. Остался последний, шестнадцатый. Волленштейн взял его с полки, но удержать не смог. Склянка выскользнула из его дрожащей руки и, отскочив от сапога, разлетелась на полу сотней мелких осколков.

— Что вы делаете? — спросил из-за стола англичанин.

Волленштейн обернулся и посмотрел на диверсанта, тот сидел, откинувшись на спинку стула. На его лицо была страшно смотреть. Наверно, оно никогда толком не заживет, подумал Волленштейн. Впрочем, взгляд его был прикован не столько к лицу собеседника, сколько к револьверу в его здоровой руке. Это был русский наган, позаимствованный у Ниммиха, вернее, взятый из ящика его стола. Здоровую руку, чтобы та не дрожала, англичанин положил на столешницу.

— Что вы делаете? — в его голосе не было даже нотки страха. Нет, он просто зверюга, коль сумел выжить, побывав в лапах у Адлера.

— Забираю антибиотик, — ответил Волленштейн.

Похоже, что англичанин его не понял.

— Лекарство. От чумы, — пояснил он, щелкнув медными замками чемоданчика.

— Лекарство? — негромко, но четко переспросил англичанин. — Так, значит, этот идиот был прав? И болезнь можно лечить? В таком случае оно нам тоже пригодится.

Ствол револьвера слегка покачнулся — это англичанин знаком велел Волленштейну отойти от холодильника. Тот послушно перешел через всю комнату к столу. Впрочем, что еще ему оставалось?

Верный вальтер лежал в кармане, и к тому же не с той стороны, потому что в правой руке он сейчас держал саквояж.

— Верно, оно вам пригодится, — произнес он. «Более чем», — добавил он про себя, понимая, что англичане готовы на все, лишь бы заполучить антибиотик в свои руки. Он же нужен им — нужен со своим опытом, со своими знаниями, с тем, что сейчас лежало в его саквояже. Им ничего другого не останется, как даровать ему жизнь, несмотря на то что свои эксперименты он проводил против них.

Он не просто передаст им содержимое ящика номер 211. Когда они будут на летном поле, он поднимет в воздух оба самолета — и «мессершмитт», и «юнкерс». И пусть ради спасения собственной шкуры он вынужден бежать в Англию, он успеет провести свой последний эксперимент. Самолеты распылят возбудителей чумы — пусть не над берегом, потому что тот еще пуст, а над каким-нибудь городом, как он и планировал раньше. И вот тогда англичанам понадобится и он сам, и его бесценный препарат номер 211.

— Дайте мне ваш чемодан, — произнес англичанин и вновь выразительно поводил дулом нагана.

— Ни за что, — ответил Волленштейн.

Саквояж был его паспортом, его билетом в новую жизнь.

— Мы должны доверять друг другу, герр доктор, — сказал англичанин. — Нам обоим нужно одно и то же. В Англии.

Интересно, о каком доверии можно говорить, когда в лицо вам смотрит наган, подумал Волленштейн.

— Отдайте мне ваш саквояж, — повторил свое требование англичанин.

Волленштейн покачал головой.

— Нет. К тому же то, что вам нужно, находится у меня вот здесь, — с этими словами он постучал по виску указательным пальцем. — А отнюдь не здесь, — и он для выразительности тряхнул саквояжем, чтобы флаконы звякнули друг о друга.

Они с англичанином уставились друг на друга — Уикенс, зажав в здоровой руке русский револьвер, Волленштейн со своим саквояжем. В следующее мгновение входная дверь негромко скрипнула, словно старое дерево на ветру. Волленштейн тотчас насторожился. Как, впрочем, и англичанин, потому что он с удивительной легкостью встал со стула и заковылял к стене рядом с дверью.

Задвижка на сантиметр опустилась вниз, остановилась, и дверь распахнулась. В результате англичанин скрылся за дверью, как за ширмой, зажатый между ней и стеной. В помещение вошла пара эсэсовцев, один — в каске, другой — в пилотке, причем такой чистой, что Волленштейн решил, что она никогда не бывала за стенами казармы. У первого в руках был пистолет-пулемет, у второго — винтовка.

— Вот вы где, — произнес первый эсэсовец с плоским славянским носом.

Волленштейну стоило немалых усилий не смотреть на дверь.

— Нам приказано вернуть вас в дом, — с сильным акцентом произнес первый, обладатель славянской внешности.

— Я еще должен найти кое-какие документы, — ответил Волленштейн. Главное — оттянуть время, чтобы англичанин успел что-то предпринять. Увы, секунды шли, но ничего не произошло. Что-то здесь не так, подумал Волленштейн.

— Нам ничего не говорили ни про какие бумаги. Только прийти за вами и за англичанином, — продолжал хриплым голосом эсэсовец. — Кстати, где он, этот ваш англичанин?

— Он отнял у меня пистолет и скрылся.

— Скрылся? Это в таком-то виде? — удивился второй эсэсовец, тот, что в пилотке и помладше. — Мне показалось, что он не в состоянии передвигаться без посторонней помощи.

Голос его, под стать внешности, был высоким и юным.

В следующий миг в двери за его спиной возникла дыра, а он сам рухнул на пол. Лишь тогда Волленштейн услышал звук выстрела. Старший эсэсовец мгновенно обернулся и в результате получил пулю не в спину, а в грудь. Из отверстий в двери, отверстий, которых там раньше не было, вился дымок. Эсэсовец издал булькающий звук, рука, державшая пистолет-пулемет, разжалась, и оружие с лязгом упало на пол, как, впрочем, и его владелец. Из окровавленного лица торчали щепки.

Свободной рукой Волленштейн потянулся за пистолетом и уже было поднял его с пола, когда дверь резко вернулась на место и из-за нее показался англичанин. Вернее, сначала его наган, а потом и он сам. Еще один выстрел, сквозь каску, и стонущий на полу эсэсовец затих.

Покончив с эсэсовцем, англичанин расплылся в настоящей улыбке, а не в своей обычной, одними губами. Тяжело дыша, он шагнул к Волленштейну.

— Вот видите, доктор, — произнес он. — Главное — доверие. — И он посмотрел Волленштейну в глаза. — В мои планы не входит бросать или убивать вас. Разве что в самом крайней случае. А так — нет.

Уикенс умолк, явно ожидая какого-то ответа.

Назад дороги нет, подумал Волленштейн, глядя на мертвого эсэсовца.

Он подошел к ближайшему верстаку, включил газовую горелку, разжег ее при помощи кремниевой зажигалки и поднес к пламени листок коричневой бумаги. Тот мгновенно вспыхнул, уголки начали сворачиваться и осыпаться пеплом, затем пламя сделалось сильнее, и тогда он бросил горящий листок на сваленные грудой на полу папки. Те загорелись не сразу, однако вскоре их уже лизали огненные языки, и один, как будто осмелев, добрался даже до ножки верстака.

Закинув за плечо автомат, Волленштейн одной рукой обхватил англичанина за талию, и они вместе направились к летному полю.

Глава 22

Бринк нашел отверстие в живой изгороди и протиснулся сквозь низкорослый кустарник. После чего придержал колючие ветки, давая Аликс возможность пролезть на другую сторону. За ней на поле выбрались и остальные, Эддисон со своими парашютистами и, наконец, Кирн.

— В какую сторону? — спросил Эддисон.

Бринк понятия не имел. И вообще, с какой стати он вдруг здесь главный?

Парашютисты выжидающе смотрели на него. Один почему-то принялся чесаться. Аликс, не в силах стоять на ногах, тяжело опустилась на траву. Кирн, с немецким автоматом в руках, встал рядом. Он фыркнул, сплюнул, однако во время выдоха Бринк услышал, что легкие немца гремят, как камешки в пустом ведре.

Он вновь вгляделся в темноту и, поискав глазами, обнаружил темные очертания каких-то построек, которые, по его мнению, и были фермой Волленштейна. Как и другие, ей подобные, здесь, в Нормандии, эта была окружена каменной оградой, напоминая настоящую крепость. Это гнездо Волленштейна, сказал Кирн. Они обошли ее кругом и теперь приближались к ней с востока. Здесь в ограде должны быть ворота, которые ведут на поля, сказал ему Кирн. В северном направлении, за деревьями Бринк увидел, как небо прочертила тонкая линия искр, которая затем взорвалась снопом яркого света. Осветительная ракета. С минуту повисев в воздухе, она устремилась вниз и исчезла, как будто кто-то погасил ее, щелкнув пальцами.

Эддисон распрямился и указал рукой туда, где виднелось слабое свечение. Поначалу Бринк решил, что оно ему лишь померещилось, однако, прищурившись, понял, что нет, это настоящий свет. Что-то мерцает там, в темноте.

Нащупав руку Аликс, он рывком поднял ее на ноги и повел, да и всех остальных тоже, вслед за собой в направлении этого света. Они брели по полю, и трава была им по колено, и когда они подошли ближе, то увидели, что огонь вырывается из-под крыши небольшого сарая в ярдах пятидесяти от них. Более того, на фоне пламени они разглядели силуэты четверых мужчин. Один их четверки пытался залить водой из ведра языки пламени, что рвались наружу из распахнутой двери. Второй ладонями прикрывал от огня лицо, остальные просто наблюдали с безопасного расстояния. Один из этих двоих был огромен. Настоящая туша.

— Этот тип из СД, — просипел Кирн по-французски. — Тот жирный, что стоит слева. Это он убил твоего младшего брата, — добавил он, обращаясь к Аликс.

Девушка ответила ему еле слышным «мерси» и потрогала висевший на плече у Бринка автомат, пытаясь нащупать ствол. Но Бринк оттолкнул ее руку.

— Похоже, что Волленштейна среди них нет, — заметил Кирн.

Бринк присмотрелся. Сарай был слишком мал, чтобы служить лабораторией, в которой выращивали чумные бациллы, но может быть, именно здесь Волленштейн состряпал свой антибиотик? Ведь лаборатория Кейт была куда меньших размеров. Тем временем пламя прорвалось сквозь крышу, и порыв ветра превратил его в длинный желтый язык, метров в десять, а то и в двадцать в длину. И в этом внезапном свете Бринк увидел, что в воздух, подобно огненным перышкам, взметнулись горящие листки бумаги. Один такой листок несколько секунд тлел в траве, примерно в метре от него, а затем погас. Когда Бринк дотронулся до него, от его прикосновения края тотчас же рассыпались чешуйками пепла. Обгоревший клочок Бринк засунул себе за пазуху.

Бумаги. Значит, перед ними лаборатория. А антибиотик исчез. Бринк посмотрел на последнюю полоску пластыря на руке. Пора оторвать и ее.

«Мы не станем уступать им ни в чем, мы тоже станем сеять зло». Кажется, именно так сказал ему Чайлдесс, но Бринк тогда ему не поверил. А ведь Чайлдесс был прав.

— Пойдем, — сказал он по-английски и потащил за собой Аликс, прочь от горящего сарая и их несбывшихся надежд. Он снова повел их вслед за собой — назад, сквозь живую изгородь, затем свернул на север и зашагал к следующему полю.

Здесь они обнаружили крошечный сарайчик, размером с гараж, темный и пустой. Когда же Кирн по его просьбе посветил внутрь фонариком, Бринк разглядел два огромных привинченных к полу металлических миксера.

Запах привел его на другое поле. Запах переваренного супа был ему хорошо знаком и разносился далеко. Бринк принюхался и пошел туда, откуда доносился этот специфический душок. Обоняние не подвело его. Вскоре он оказался рядом с канавой, на дне которой стояла вода. Не обращая внимания на воду, Бринк решительно перебрался на другую сторону, и вскоре нос привел его к еще одному сараю, больших размеров.

Вонь здесь стояла точно такая же, как и в Портон-Дауне, когда ветер дул от трех приземистых строений, где они выращивали возбудителя сибирской язвы. Именно в этом бульоне, который потом загустевал до состояния желе, росли и размножались бациллы. Как и в Англии, от этого тошнотворного запашка было некуда деться.

Бринк сказал Кирну, что, по его мнению, находится внутри — фабрика по производству чумы. Немец кивнул, вскинул оружие и отвел затвор. Бринк тем временем потянул на себя деревянную дверь и, отведя ее в сторону, вместе с Кирном заглянул в ярко освещенное помещение. В нос тотчас ударил омерзительный дух, от которого Бринк заморгал, а Кирн закашлялся и сплюнул.

— Господи Иисусе! — пробормотал какой-то парашютист у него за спиной. Аликс попятилась.

Тлетворный запах исходил от металлических ванн, мелких, но широких, которые стояли на пяти столах, каждый длиной метров шесть-семь. И перед одним таким столом стояло существо в длинном зеленом резиновом фартуке, закрывавшем его грудь и ноги ниже колен. На ногах у существа были серые резиновые сапоги, на руках желтые резиновые перчатки, лицо скрыто белой марлевой маской и очками. На человека это создание походило меньше всего.

— Вон! — крикнул он по-немецки сквозь маску, отчего голос его прозвучал глухо, словно сквозь воду.

Один из десантников Эддисона шагнул вперед и, вскинув карабин, — пиф-паф! — выпустил в существо в резиновом фартуке пулю. Немец качнулся, взмахнул руками, зацепился за край стола и, раскинув руки, повалился в ванну, наполненную коричневым дерьмом. Противоположный конец ванны дернулся вверх, и ее омерзительное содержимое выплеснулось на бетонный пол.

Широкая дверь в конце сарая скрипнула и отъехала в сторону — она оказалась на рельсах, — и в помещение шагнуло еще одно существо, как и первое, в фартуке и очках. Бринк крикнул, требуя не стрелять, однако все тот же парашютист, причем на этот раз не один, а на пару с Эддисоном, открыли огонь. Треск выстрелов резким эхом отскочил от бетонного пола, деревянных стен и потолка, а пули изрешетили вошедшего немца в клочья.

— Черт побери, немедленно прекратите, кому говорят! — заорал на своих соотечественников Бринк. — Нам они нужны живыми!

Он уже приготовился переступить через порог, чтобы проверить, остался здесь хотя бы кто-то в живых или нет, кто бы мог сказать ему, куда подевался Волленштейн и где он хранит свой запас чумных бацилл, однако Кирн удержал его, обхватив со спины.

— Какая разница, кто пойдет, вы или я? — спросил он, и, когда Бринк кивнул, не зная, что сказать, Кирн шагнул в сарай и извилистыми проходами направился к двери в дальнем конце помещения, открыл ее и скрылся в темном проеме. Остальные остались ждать на безопасной стороне. Эддисон на всякий случай отправил одного парашютиста дежурить снаружи, на углу сарая. Ведь неизвестно, какие сюрпризы еще могут их здесь ждать. Так прошла мучительная минута, за ней другая.

— Док, мы не можем терять здесь время, — не выдержал наконец Эддисон.

— Потерпите еще минутку, — попросил Бринк. Часы в его голове не имели секундной стрелки, и поэтому он вел отсчет секундам по-своему — чтобы не сбиться со счета, на каждом новом десятке загибал палец. Он уже загнул четыре пальца и отсчитал семьдесят секунд, когда в дверном проеме вновь появился Кирн. Рука немца локтем сжимала шею низкорослого человечка в резиновом фартуке. Правда, в отличие от первых двух, этот был без маски, очков и перчаток.

Кирн бесцеремонно подтолкнул его к Бринку, однако тот отступил в сторону, и человечек в резиновом фартуке повалился на землю с наружной стороны двери. Лежа в грязи, он снизу вверх одарил американских парашютистов злобным взглядом и проговорил что-то на каком-то тарабарском языке.

— Он утверждает, что он украинец, — пояснил Кирн. — Впрочем, он говорит по-немецки. Не правда ли, дружище? — с этими словами он ногой поддел низкорослого парня, который успел подняться из грязи и сидел на пятой точке. Несчастный снова растянулся на мокрой земле. — Ты будешь говорить или нет? — взревел Кирн и вновь пнул его ногой.

— Где Волленштейн? — спросил по-немецки Бринк и, наклонившись почти к самому уху украинца, крикнул: — Где чума?

Кирн поставил на шею украинцу обутую в сапог ногу. Бринк отступил в сторону. Ему было видно, как под весом немца голова парня вдавилась в грязь.

— Нам нужен Волленштейн! Говори немедленно, где он, или я раздавлю тебе башку! — рявкнул Кирн.

— В доме, — пролепетал по-немецки украинец. — Сидит под арестом.

— Где чума? — не унимался Кирн и для пущей убедительности перенес вес тела на голову украинца.

— Пожалуйста, прошу вас, я не знаю! — взмолился тот. — Я лишь делаю свою работу.

— Где он?

— Прошу вас, пожалуйста, bitte, bitte, bitte! — скулил украинец.

— Черт тебя побери! — рявкнул Кирн и еще сильнее оперся на вторую ногу.

Несчастный, словно рыба, принялся хватать ртом воздух, и Кирн слегка приподнял сапог.

— На летном поле, где самолеты, — прохрипел украинец.

— Где оно?

— Двести метров севернее отсюда, — проскулил коротышка со слезами в голосе.

— Вставай! — приказал ему Кирн. — Слышишь, живо поднимайся на ноги! И отведи нас туда!

С этими словам, схватив за помочи фартука, он рывком заставил украинца встать, после чего резко его развернул и дал звонкую затрещину.

— Kamerad, — сипло пробормотал украинец, — bitte, Kamerad!

— Никакой ты мне не камрад, — ответил Кирн и, кашлянув, харкнул мокроту украинцу на спину, после чего отпихнул несчастного парня прочь от сарая.

Бринк тем временем помог Аликс подняться на ноги и шагнул к Кирну, чтобы не потерять его в темноте.

На летном поле царила кромешная тьма. Кто-то нарочно отключил освещение, однако в дрожащем свете фонарика Волленштейн сумел разглядеть черный силуэт «мессершмитта». По идее за первым самолетом стоит второй, «Юнкерс-52». Волленштейн отпустил англичанина, и тот тяжело осел в траву, рядом со стеной, что тянулась вдоль этого края летного поля. Теперь между ним и любым, кто мог бы в ответ на его крик открыть стрельбу, стояла стена высотой по пояс, и он, не опасаясь последствий, крикнул:

— Зильман! Таух! Это я, Волленштейн! Зильман!

В ответ на его крик темноту прорезали лучи сразу нескольких фонариков. Несколько мгновений они, пересекаясь, блуждали туда-сюда, а затем остановились на его лице. Даже слабый их свет слепил, и Волленштейн поспешил прикрыть глаза ладонью.

— Зильман! Сюда! — крикнул он. Откуда-то слева, где стоял «шторьх», показалась фигура. Пилот, с фонариком в руке, подошел к стене и направил на Волленштейна луч.

— Штурмбаннфюрер! Я принял вас за… парашютистов. Они тут повсюду. Я послал двоих из наземной команды…

— Все готово? — перебил его Волленштейн.

— Я отправил за вами на ферму посыльного. Он нашел вас? Идет стрельба, вокруг полно парашютистов, я даже не знал, посылать за вами или нет…

— Нет, я не видел никакого посыльного, — в очередной раз перебил его Волленштейн. Зильман был не в курсе, что сюда пожаловал Каммлер на пару со своей жирной гиеной Адлером, не говоря уже о том, что Каммлер угрожал передать его в руки костоломам с Принц-Альбрехтштрассе. Так что пока все идет как задумано. С другой стороны, он не мог допустить, чтобы пилоты «мессершмитта» и «юнкерса» проговорились в присутствии англичанина о месте их назначения.

Волленштейн задумался: с кем он должен покончить в первую очередь? Зильман ни за что не согласится лететь на «шторьхе» в Англию. С другой стороны, если англичанин узнает, что несут самолеты на своем борту, он сделает все, чтобы они не взлетели. И того и другого следовало убедить, но, как назло, у него всего один автомат. Ладно, сначала разберемся с англичанином, решил он в конце концов. Волленштейн поставил саквояж на каменную стену. Внутри снова предательски звякнуло стекло. Зато теперь у него были свободны обе руки, и он смог снять с плеча автомат. Он стоял с оружием в руках, толком не зная, как с ним обращаться.

— Кто это такой, штурмбаннфюрер? — поинтересовался Зильман и посветил фонариком за спиной у шефа. — О, господи, что у вас с лицом?

— Что вы делаете? — в свою очередь спросил Уикенс на безупречном немецком. — Где же доверие, доктор? Мне казалось, мы с вами пришли к согласию по этому поводу.

Волленштейн посмотрел через каменную стену на черный овал, который по идее был лицом его пилота.

— Ступайте, Зильман, — шепотом приказал он. — Отдайте приказ, пусть включают моторы.

Зильман на минуту замешкался, а когда Волленштейн повернулся, то заметил в руке у англичанина наган.

— Что вы задумали? — спросил англичанин у Волленштейна. Похоже, он расслышал его шепот. Воцарилось молчание. Его нарушали лишь голоса рядом с «мессершмиттом». Это пилот переговаривался с наземной командой, если судить по тому, что под крылом мелькал свет от пары фонариков. На какой-то миг луч одного из них упал на стальной бак-распылитель.

— А что там у вас под крылом «мессершмитта»? — поинтересовался Уикенс.

— Зильман, я сказал вам, ступайте! — повторил Волленштейн. — Дайте команду летчикам!

— Он никуда не пойдет, — возразил англичанин, и в темноте щелкнул предохранитель нагана.

— Давайте, стреляйте в него, — произнес Волленштейн. — Он пилот, и тогда ни вы, ни я никуда не улетим.

— Штурмбаннфюрер, что он говорит? Кто он такой? — спросил Зильман.

— Делайте то, что вам сказано! — вместо ответа рявкнул на него Волленштейн.

— Стой на месте, парень!

— Штурмбаннфюрер, что происходит? — в голосе пилота слышался испуг.

— Ступайте!

— И куда же летит самолет? И что там у него под крылом?

— Зильман, кому сказано!

Волленштейн повернулся к пилоту, но тот так и не сдвинулся с места. Тогда Волленштейн положил автомат на каменную стену, вскарабкался на нее сначала одним коленом, затем другим, перелез на другую сторону и схватил саквояж.

— Мы видели «шторьх» над Порт-ан-Бессеном, он нес под крыльями какие-то приспособления, — крикнул ему в спину англичанин. — Что это?

Волленштейн не удостоил его ответом. Зато сделал сначала один шаг от стены, затем другой в направлении «мессершмитта». И всякий раз ожидал, что англичанин выпустит ему в спину пулю. «Мессершмитт» был уже почти рядом — казалось, это не он приближался в крылатой машине, а она сама приближалась в нему. И каждый новый шаг уводил его все дальше и дальше от пули.

— Доктор! Стойте! — крикнул ему вслед Уикенс. Впрочем, в голосе англичанина слышалась неуверенность. Как будто он не знал, какую опасность таит в себе «мессершмитт», и потому не желал идти на риск, опасаясь потерять то, ради чего, собственно, он здесь оказался. Именно на это и рассчитывал Волленштейн, продолжая шагать к самолету.

Лишь когда рука его легла на холодный металл, до него дошло, что все это время, пока он шагал от стены к самолету, он не осмелился сделать даже вздох. Он нырнул под крыло, обошел неподвижный пропеллер и окликнул пилота. Из кабины тотчас высунулась голова Хинтца, а в темноте, подобно светлячку, мелькнул горящий кончик сигареты.

— У вас есть карты? Вы знаете, каким курсом лететь? — поинтересовался у пилота Волленштейн, откинув голову назад.

— Да-да, все в порядке, — отрапортовал Хинтц, после чего попросил его отойти в сторону, а сам что-то крикнул наземной команде, после чего задвинул стеклянный колпак. Волленштейн услышал, как тот со щелчком встал на место.

Сам он, как ему было сказано, отошел в сторону. Пропеллер справа медленно ожил: лопасти описали четверть оборота, половину, затем три четверти, затем жалобно заскулил двигатель, пока не заработал на полную мощь, и из выхлопной трубы вырвалось облако маслянистой копоти. Лопасти продолжали вращаться все быстрей и быстрей, и вскоре слились в сплошной круг. За первым двигателем ожил и второй.

«Мессершмитт» с чумными палочками под брюхом покатился по короткой траве, как раз в тот момент, когда из темноты выскочили два темных силуэта и бросились бегом через летное поле. Оба держали в руках красные сигнальные факелы, которые шипя оставляли за собой дымный след. Оба со всех ног бежали к дальнему концу поля — туда, где крылатая машина должна была оторвать от земли колеса и взмыть над верхушками деревьев.

Самолет на мгновение замер на месте — было слышно, что моторы его работают на полную мощность, — а потом вновь устремился вперед. Из выхлопной трубы вырвалось голубое пламя, осветив на миг стальной бак под брюхом самолета.

Каммлер положил руку на тощее плечо Ниммиха, подталкивая его вперед. Им пришлось подождать Адлера, поскольку толстяк задыхался и едва поспевал за ними. Фонарик в его руке скакал туда-сюда, пока наконец не высветил их фигуры. Лишь тогда Адлер облегченно вздохнул и, похоже, собрался опуститься на траву.

— Только не это, — пробормотал Каммлер. Но Адлер все равно сел, и его толстая задница придавила влажную траву. И тогда Печник выместил свое раздражение на Ниммихе.

— Сколько еще? — недовольно спросил он у парня и поднес фонарик к его лицу. Ниммих был вынужден зажмуриться. После того как они обнаружили горящую лабораторию, Каммлеру ничего не оставалось, как пообещать Ниммиху, что тот останется жить, если скажет, где искать Волленштейна. После этого парень выложил ему все, как на духу.

— Осталась еще пара минут, — сказал Ниммих и указал на очередную линию, которая означала границу еще одного поля. За спиной у них, со стороны главного здания, несколько минут назад слышались выстрелы, а еще чуть раньше, где-то южнее, треск пулеметных очередей. Но затем вновь воцарилась относительная тишина.

— Вы готовы? — спросил он у Адлера.

— Еще минуточку.

Такими темпами они будут ползти до летного поля целую вечность.

На дороге позади них послышался топот сапог. Каммлер решил, что лучше не выдавать своего присутствия. Неизвестно, на кого можно нарваться в темноте, тем более что местность кишмя кишит парашютистами. Но Адлер, эта жирная свинья, подал голос. В следующий миг из кустов выскочили темные тени и бегом устремились в их сторону. Тишина мгновенно взорвалась топотом ног и лязгом оружия. Слава богу, это оказался Оппель со своими парнями. Пронесло.

— Обергруппенфюрер, это вы? — удивился Оппель, подбежав ближе.

— Да, это я.

Каммлер достал из кармана серебряный портсигар и уже было собрался закурить, но Оппель жестом остановил его.

— Лучше не стоит этого делать.

— По-моему, им известно, где мы, — возразил Каммлер. — Вы сами наделали вон сколько шума. — С этими словами он зажег сигарету и глубоко затянулся. На какой-то миг им завладело удивительное спокойствие. — В любом случае моего доктора вы так и не нашли.

— Нет, не нашли. Так же, как и его канистры, — честно признался Оппель, после чего в подробностях доложил о том, как он по распоряжению Волленштейна добрался на грузовике до бункера, но тот оказался пуст.

— Но там никого не оказалось, обергруппенфюрер, и я вернулся в главное здание, — продолжил Оппель. — В самом большом сарае на полу валялись убитые, а тот, что ростом поменьше, сгорел дотла. Я заставил одного из работников Волленштейна сказать мне, в какую сторону вы ушли. И он утверждал, что здесь поблизости есть летное поле.

Каммлер выкурил сигарету и взялся за новую. И как теперь прикажете объяснять Гиммлеру, что гениальный Волленштейн ускользнул прямо у него из-под носа и, что еще хуже, герра доктора увел какой-то англичанин. Рейхсфюрер СС вряд ли придет в восторг от таких известий. И, главное, даже чин обергруппенфюрера не спасет от застенков на Принц-Альбрехтштрассе. Каммлер нервно отбросил сигарету.

Внезапно в той стороне, куда указывал Ниммих, взревел, а потом протяжно завыл мотор. Затем другой. Звук разливался над их головами, закручивался в вихри между рядов живой изгороди.

Волленштейн уходил от них.

И Каммлер бросился бегом ему вдогонку.

Услышав, как поблизости кашлянул авиамотор, Бринк оттолкнул украинца и устремился на его звук. Преодолев, спотыкаясь, открытое пространство поля, он, не обращая внимания на колючий кустарник, вскарабкался на изгородь и соскользнул с другой стороны. Примерно в тридцати шагах тянулась каменная стена, и он подобрался к ней ближе в поисках укрытия.

Перед ним стоял крошечный голенастый самолетик — примерно такой же кружил в небе над Порт-ан-Бессеном. Поскольку справа никого не было видно, Бринк нырнул за стену и, пригнувшись, побежал, время от времени распрямляя спину и оглядываясь. Так он добежал до второго самолета, большого, черного, двухмоторного. Лопасти пропеллера уже крутились. На носу самолета рос целый лес радиоантенн, а под брюхом, едва ли не касаясь травы, размещалась какая-то емкость. На глазах у Бринка самолет сдвинулся с места.

— Это еще что такое? — спросил Эддисон. Он и другие парашютисты, выскользнув из темноты, как и Бринк, поспешили укрыться возле стены. Слева от Бринка на землю опустился Кирн. Судя по ее кашлю, Аликс тоже была где-то рядом. А вот украинца как ветром сдуло.

Времени на объяснения не было. Положив на стену немецкий автомат, он провел рукой по холодному стволу и оттянул затвор. Тот, лязгнув, встал на место. В эти мгновения для ушей Бринка этот металлический звук стал самой приятной музыкой. Нацелив оружие на самолет, который пока еще только набирал скорость, так что их разделяло не более сорока ярдов, Бринк нажал на спусковой крючок.

Автомат тотчас выплюнул свинцовую очередь. Чтобы не упустить цель, Бринк еще сильнее сжимал его в руках. От корпуса самолета тотчас полетели искры, однако крылатая машина продолжала набирать скорость. Эддисон тоже открыл огонь, его примеру тотчас последовали трое его парашютистов. Бринку было слышно, как залаяли их винтовки, а слева от него, положив на стену свой автомат, к этому адскому хору присоединился Кирн. Увы, самолет продолжал катиться по полю.

Неожиданно, справа и на приличном расстоянии от них, от стены к самолету устремились новые стрелы огня. Кирн вскарабкался на стену и, встав на плоских камнях, выпустил длинную очередь.

На ближайшем к ним моторе засветилась красная точка, однако до самолета было уже ярдов шестьдесят, и тот продолжал стремительно удаляться. Кирн на ощупь выбросил отстрелянный магазин и вставил новый. Затем спрыгнул со стены и зашагал по полю, поливая удаляющийся самолет свинцом.

Крылатую машину отнесло вправо, к стене и стрелявшим, однако скорости самолет не сбросил. Красная точка на моторе расцвела короткими языками пламени, которые ветром относило назад. Не убирая пальца со спускового крючка, Кирн продолжал шагать по полю.

Затем колесо на миг оторвалось от земли, однако тотчас коснулось снова. Гул мотора перешел в лязг металла о металл, пропеллер замедлил вращение. Самолет тем временем еще сильнее занесло вправо. На какой-то миг Бринк испугался, что крылатая машина все-таки поднимется в воздух, но самолет — метрах в ста дальше по полю — лишь описал на траве дугу и едва не уперся носом в каменную стену. Невидимые автоматчики, что засели на том конце стены, тотчас открыли по нему огонь, и в лунном свете Бринк увидел, как в разные стороны разлетелись части антенн и осколки стеклянного купола. Кирн вновь выпустил очередь, и самолет, ревя одним мотором, врезался носом в стену. В следующий миг раздался жуткий скрежет, и один пропеллер, не переставая вращаться, отлетел куда-то к лесу. Самолет еще пару секунд продолжал таранить носом каменную кладку, но желто-оранжево-красные языки быстро проложили себе пусть от носа к хвосту, и в следующий миг крылатая машина была уже целиком объята пламенем. К небу ленивыми спиралями устремились яркие искры.

Затем раздался душераздирающий крик, и кто-то попытался выбраться из-под разбитого колпака, однако тотчас соскользнул внутрь объятой пламенем машины. Кто это был? Волленштейн? Ответ на свой вопрос Бринк так и не получил, потому что в следующий миг самолет с оглушительным хлопком превратился в огненный шар, который на желтом стебле взмыл в ночное небо, где из желтого вскоре сделался красным.

Бринк не сомневался, что емкость под брюхом самолета была полна чумных бацилл. И черный дым, что поднимался сейчас от обломков самолета, тоже был ими полон. Стоя здесь, он с каждым вздохом, втягивает в себя черную смерть.

Он крикнул Кирну, чтобы тот не подходил близко, но полицейский или не услышал его, или ему было наплевать, потому что он со всех ног бросился к объятым пламенем обломкам.

Аликс видела, как Фрэнк попытается удержать на месте парашютистов, но те, учуяв поблизости бошей, горели желанием разделаться с ними, как только те попадутся им на глаза. Пригнувшись за стеной, американцы с автоматами наизготовку устремились в темноту, к останкам самолета.

Аликс взяла Бринка за локоть.

— А что если там, в огне, и лекарство?

Бринк обернулся к ней. Одну половину его лица освещала луна, вторую языки пламени. Где-то чуть дальше темноту прорезал треск автоматных очередей.

— Про лекарство я точно сказать не могу, но то, что сатанинские бациллы гуляют на свободе, я знаю точно, — сказала она и, положив руку на сердце, добавила: — Так говорит мой отец. Помоги мне его найти.

Не успел Фрэнк ответить ей или хотя бы кивнуть, как взревели моторы еще одного черного монстра, который до этого стоял в тени деревьев, и крылатая машина выкатилась из своего укрытия. Этот самолет был больше и неуклюжее первого, трехмоторный, по одному мотору на каждом крыле и один впереди. Фрэнк перепрыгнул через стену и заковылял по траве.

Второму самолету угрожали гораздо меньше автоматных стволов. Американцы увлеченно поливали бошей огнем где-то справа, магазин Фрэнка был пуст.

Кроме того, пилот второй машины уже извлек для себя урок и поэтому не стал долго размышлять. Как только самолет выкатил на траву и повернулся носом к летному полю, моторы взревели и крылатая машина устремилась туда, где все еще в воздухе мерцали красные сигнальные ракеты. Между ней и свободой теперь был лишь Кирн. Фрэнка от него отделяли всего несколько десятков метров.

Прижав приклад к левому плечу, Кирн выпустил короткую очередь в лицо крылатому врагу. От носа самолета к хвосту тотчас полетел сноп искр.

— Отойди, — прошептала Аликс, глядя на Кирна. — Нет, останься стоять. Нет-нет, уйди с дороги. Умри прямо там.

Она никак не могла решить, чего ей хочется.

Фрэнк прихрамывая бросился к нему по мокрой траве. Кирн не сдвинулся с места, и брюхо самолета, еще не успевшего оторвать от земли хвост, надвигалось прямо на него. Тупой нос и двигатель проплыли у него над головой, и Кирн, на всякий случай присев, чтобы его не задело крылом, дал по двигателю и внутренней поверхности крыла очередь. Как только брюхо самолета проехало над ним, он выпрямился во весь рост, готовый снова открыть огонь. Увы, Кирн не заметил короткого хвостового крыла. Мгновение, и оно задело ему плечо и сбило с ног. Потеряв равновесие, он выпустил из рук автомат и кубарем выкатился по мокрой траве из-под хвоста самолета.

Крылатая машина, взревев мотором, оторвала хвост от земли. Схватив автомат Кирна, Фрэнк приставил его к плечу и выпустил ей вдогонку длинную очередь. В следующую секунду двигатель правого крыла расцвел огненным цветком. На глазах у Бринка один его лепесток превратился в длинный драконий язык, который тотчас устремился к хвостовому оперению. Самолет дал крен влево, однако тотчас выровнялся и взмыл над верхушками деревьев на дальнем конце поля. На какой-то миг горящий двигатель казался десятком падающих звезд, которые, однако, быстро погасли. Самолет не взорвался мелкими осколками и не рухнул на землю, словно подстреленная птица. Нет, он упорно продолжал набирать высоту, и вскоре от него осталась лишь тусклая голубая точка — сопло, из которого наружу вырывалось отработанное топливо, но затем исчезла и она.

Рокот мотора звучал еще какое-то время после того, как сам самолет скрылся из вида, а когда стих и он, наступила такая мертвая тишина, какой Аликс не слышала ни разу в жизни. На несколько секунд ее нарушил выстрел, затем еще один и еще, затем вновь стало тихо.

Аликс прислушалась к своему сердцу и спросила отца, был ли на этом самолете дьявол. Нет, прозвучало в ответ. Внезапно ей послышался вблизи какой-то шорох, и она обернулась.

Из темноты, метрах в тридцати от нее, на освещенное лунным светом поле, хромая, вышел Джунипер.

Кирн лежал на влажной траве. Над его головой на лунный диск наползали тучи. Левый глаз упорно отказывался открываться.

Он лежал и думал об Алоизе и Бруннере, Мише и Бёзе, Штекере и Муффе, и о других, чьи имена он уже успел забыть. Обо всех тех, кого он оставил в России, но так и не нашел здесь, во Франции. Может, ему стоит прошептать имя Хилли, но, глядя на луну единственным зрячим глазом, он почему-то не мог отогнать от себя воспоминание о том, что каска Муффе была ему мала.

— Только не спи, — произнес чей-то голос. Похоже на Пауля Штекера, сначала подумалось ему, пока он лежал после оглушительного залпа в грязи, не чувствуя правой руки.

— Я не чувствую ног, — признался Кирн.

— Сейчас подоспеет помощь, — ответил голос.

— Доктор, — произнес Кирн. Странно, почему у него вдруг мокрые щеки? — Самолет…

— Груда металла там, за деревьями, — ответил Бринк. Американец склонился над ним, загородив головой луну, которая вновь вынырнула из-за облаков. — Мы его сбили, ты и я.

— Лжешь! — прошептал Кирн. Не было там никакого самолета, ни разбившегося вдребезги, ни полыхающего пламенем. Они его упустили. Он позволил этому гаду Волленштейну убить его друзей.

— Мы же договаривались. Никакого обмана. Или ты забыл?

— Хочу взглянуть своими глазами, — Кирн попытался оторвать от земли голову. Хотелось проверить, сумел он спасти своих друзей или нет. Но американец положил ему на плечо руку.

— Нет, тебе нельзя двигаться. Если будешь лежать тихо, с тобой все будет в порядке, — сказал он.

И вновь американец ему солгал. Кирн это мгновенно понял, понял по той холодной пустоте, что поселилась в его груди. Он умрет, умрет посреди мокрого поля в стране лягушатников. Странно лежать, ощущая под собой лишь мокрую траву. Да что там! Глупо. Просто глупо умереть вдали от дома и друзей.

— Эй, знаешь, я раньше пристрелил бы его, еще тогда, в Бордо, — прошептал он, на миг мысленно вернувшись в недавнее прошлое. Бринк не ответил. Он ничего не знал про Бордо: ни про корабль, ни про деревянный ящик.

Или о том, как оно было там, в доках. Или на Восточном фронте.

— Чтобы согреться, мы набивали под форму газеты, — произнес Кирн. Неожиданно, прилетев откуда-то из-под Москвы, ледяной ветер начал пробирать его до костей. — А потом у нас кончились и газеты.

И он явственно услышал хруст ледяной корки на снегу, треск далекой перестрелки и тотчас понял, что его друзья снова с ним.

— Du bist mein Kamerad,[38] — произнес он. Язык его почти не слушался, и слова прозвучали невнятно. Тогда он из последних сил здоровой рукой сжал руку Бринка, как будто боялся остаться один.

Мокрая трава промочила ему ноги до колен, но сил встать не было, и он положил руку Кирна ему на грудь, а сам пошарил у него под пальто. Вскоре он нащупал служебный жетон и положил его в карман. Ему срочно требовалось чем-то себя занять, лишь бы не думать о том, что только что произошло. Помимо того, что немец назвал его другом.

Самолет улетел, несмотря на все их с Кирном попытки продырявить его из автомата. Бринк поднес к носу руку и принюхался. Пахло керосином.

Крылатая машина летела на Англию, или на корабли, которые к этому времени уже наверняка вышли в море. А может, просто кружила над берегом, выжидая, когда солдаты начнут высадку. Куда бы ни летел этот самолет, он наверняка будет распылять чумные бациллы, которые нес в блестящей металлической емкости под фюзеляжем. И как только это известие дойдет до Пола Чайлдесса или шотландца Габбинса, они поразмышляют пару минут, покивают головами и придумают план отмщения. И тогда на борт английских бомбардировщиков тоже погрузят ящики с заразой, и бомбардировщики сбросят их над Германией. И если от легочной чумы погибнут десятки тысяч, то жертвами сибирской язвы станут миллионы.

Игра окончена.

Глава 23

Выстрелы, поначалу нескончаемые очереди, постепенно превратились в разрозненные всплески ружейного огня, а потом стихли и они. И тогда вновь вернулась тишина.

Оппель подошел к дереву, позади которого скрючился Каммлер.

— Все в порядке, — произнес он и протянул руку.

Каммлер не торопился. Сначала он методично снял налипшие на мундир листья и соринки и лишь потом двинулся вслед за Оппелем туда, откуда они недавно палили по «мессершмитту» и где их пытались прикончить вражеские парашютисты. Буквально в нескольких метрах от его укрытия на земле валялись тела. Света горящего топлива было достаточно, чтобы разглядеть, что творится вокруг, но дым щипал глаза, а стоило сделать вздох, как начинало першить в горле.

Первое тело принадлежало одному из солдат Оппеля. Пуля попала парню прямо в рот. В паре метров от него лежали еще двое, один рядом с каменной стеной, второй раскинулся на спине, в траве, рядом с живой изгородью. Каски на них были явно не немецкие, и в свете языков пламени Каммлер увидел эмблему с изображением флага — белые полосы, темные полосы, — нашитую на плечо солдатской формы. Оба были в буквальном смысле изрешечены пулями. Живот второго представлял собой кровавое месиво. Часть кишок вывалилась на землю.

— Американцы, — сказал Оппель.

Еще трое валялись в траве чуть дальше слева, двое немцев и один американец. На лице парня застыло удивленное выражение, а откуда-то из-под каски по щеке пролегла темная полоса, которая затем терялась за воротом гимнастерки.

— Еще одного мы загнали в кусты, — сказал Оппель. — И мои ребята пошли за ним.

Сбежал, как и Волленштейн. На борту «юнкерса» мог быть только он. Герр доктор нарочно отправил в воздух первым «мессершмитт», чтобы тот принял на себя огонь, а сам улетел на втором. Хитроумный план, чертовски хитроумный, ничего не скажешь, подумал Каммлер и, оглянувшись на дымящийся «мессершмитт», затем перевел взгляд туда, где только что за облаками растворился в вышине «юнкерс». Предатель сумел скрыться.

«Я мертвец», — подумал Каммлер.

Оппель кашлянул, сплюнул, потянул себя за нос, зажал пальцами одну ноздрю, и выдул содержимое из второй.

— Сколько? — спросил Каммлер. Почему-то он никак не мог заставить себя оторвать взгляд от дымящихся обломков «мессершмитта». Что-то — он сам не мог сказать, что именно, — не давало ему покоя, доставляло дискомфорт, как тот дым, от которого саднило в горле.

— Семеро. Пятеро убитых, двое раненых. Итого у нас остается трое. Четверо, считая меня. С вами пять.

Каммлер посмотрел на закопченную физиономию Оппеля и не понял, издевается тот над ним или говорит серьезно. Когда «мессершмитт» несся по полю, сам он предпочел спрятаться за деревом, а когда началась перестрелка, даже не сдвинулся с места, одной рукой вцепившись в шершавую кору, другой, влажной от пота, сжимал рукоятку своего PPK. Дамская штучка, заметил как-то раз Гиммлер.

— А где Ниммих, тот самый, у которого тик? — спросил он Оппеля.

— Понятия не имею, — ответил тот.

— А где Адлер? Это который жирный.

Но Оппель лишь покачал головой.

— Не знаю. Но вот в той стороне кто-то есть, — с этими словами Оппель указал вдоль стены туда, где до взлета стояли оба самолета. Там над остальными деревьями высилось могучее дерево.

— Американцы? — уточнил Каммлер.

— Я подобрался как можно ближе и увидел не то двоих, не то троих. Но что они говорили, не слышал, или на каком языке. Может, это была наземная команда?

Самолет.

Ведь у Волленштейна был «шторьх». Интересно, где он? Каммлер задумался. Тогда под Флером «шторьх» Волленштейна нес под крылом серебристый бак, опылитель картофеля.

Каммлер вновь повернулся к подбитому «мессершмитту». Тот все еще горел. Крылья отвалились, одного пропеллера не было. Относительно целым оставался лишь хвост. Каммлер проследил взглядом за клубами дыма, что извиваясь поднимались вверх от объятой пламенем машины, и впервые обратил внимание на его странный, грязно-желтый цвет. Волленштейн довел до ума свой картофельный опылитель, сказал им Ниммих. И теперь Волленштейн распылит свою заразу над побережьем. Чего не сказал им Ниммих, так это сколько у Волленштейна самолетов. Ему же самому даже не пришло в голову уточнить. Почему-то он тогда решил, что парень имеет в виду лишь игрушечный «шторьх». И вот теперь оказывается, что нет.

И «мессершмитт», и «юнкерс», оба несли под брюхом баки с чумой. И оба предназначались отнюдь не для бегства. И, следовательно, «юнкерс» взял курс… на Англию! А этот? Каммлер вновь посмотрел на объятый пламенем «мессершмитт», от которого к небу поднимались клубы дыма цвета пивной мочи. Затем обратил внимание на само темно-желтое пламя, затем снова на дым. Боже, какой же он идиот! Как же он не понял этого раньше?

«Могильщики», — подумал он и растерянно заморгал.

— Дайте мне немедленно воды, — сказал он стоявшему рядом Оппелю, а потом заорал: — Скорее дай мне воды, чтобы я мог умыться!

Выхватив у Оппеля фляжку, он опрокинул ее над головой, чтобы вода стекала по лицу, затем сделал глоток, прополоскал рот и сплюнул, затем еще раз, после чего отшвырнул пустую фляжку, а сам принялся оттирать губы, и ноздри, глаза, куда, по его мнению, могла проникнуть выращенная Волленштейном зараза.

Впрочем, если Волленштейн сказал ему правду, а, скорее всего, так оно и было, от чумы не спасет никакое мытье. Если эти невидимые «могильщики» уже проникли ему в легкие, то ему конец. А ведь он вдыхал эту заразу минут десять, если не больше.

— Нам нужно поскорее уйти отсюда, — сказал он дрожащим голосом. — Вернее, прямо сейчас.

— И куда же?

Куда угодно, лишь бы не оставаться здесь, так и подмывало его ответить. Впрочем, вслух он этого не сказал. Еще крепче сжав рукоятку своего PPK, он направился к самому большому дереву, что росло слева от них. Возможно, в «юнкерсе» не было никакого Волленштейна. Если задача самолета состояла в том, чтобы распылить над Англией содержимое бака, вряд ли герр доктор согласился бы составить пилоту компанию. Скорее, он предпочел бы «шторьх» и имел бы при себе свой хваленый чудо-препарат.

А если это так, решил Каммлер, то сначала я получу его, а потом и самого Волленштейна. Я не стану отдавать его в руки заплечных дел мастеров с Принц-Альбрехтштрассе. Нет, я прижму его к стенке и всажу ему в шею пулю.

«И если Волленштейн действительно все еще здесь, — размышлял Каммлер, — если он не сбежал в Англию и у меня в качестве доказательства будет его тело, Гиммлеру будет наплевать на то, что я с ним сделал».

— Боже милостивый! — воскликнула Аликс, взглянув на Джунипера, когда луна вновь вышла из-за туч. — Что они с тобой сделали!

Она протянула к нему руку, но Уикенс поспешил отстраниться.

От его некогда красивого лица ничего не осталось. Одна рука распухла и почернела, напоминая клешню краба, и теперь безвольно висела вдоль туловища. В другой он сжимал огромный черный револьвер.

— Прострелили? — прошептала она, глядя на круглую дыру на тыльной стороне клешни.

— С друзьями порой так бывает, — ответил он.

— Я просила его остановить грузовик.

— А сейчас?

Аликс сделала к нему шаг, и на сей раз Джунипер остался стоять на месте.

— Давай я тебе помогу, — сказала она. — Давай я найду тебе врача, чтобы он…

— Если не ошибаюсь, врач должен быть где-то поблизости, — произнес Уикенс, и в голосе его слышалась горечь.

— У меня чума, Джунипер, — сказала Аликс и положила руку себе на грудь. Дыхание было частым и поверхностным. — Как и у папы.

— Ничем не могу тебе помочь. Спроси своего друга.

За спиной у Уикенс раздался какой-то звук, и Аликс обернулась. Практически скрытый тенью гигантского дуба, крошечный самолетик казался хрупким и едва ли не игрушечным, особенно на фоне двух черных монстров, что прокатились по траве какое-то время назад. Ей показалось, что за ветровым стеклом она заметила какое-то движение, а в двигателе что-то щелкнуло.

— Джунипер, — начала было она, но в следующую секунду ее начал бить кашель, и она поспешила прикрыть рот рукой. Лихорадка, похоже, тоже вернулась, и она на всякий случай пощупала влажный лоб. — Что… Что ты?..

Она никак не могла подобрать нужные слова, а потом снова закашлялась.

Из-под высокого крыла самолета показалась фигура с саквояжем в руке. Высокая, сухопарая фигура, даже выше, чем Джунипер, ростом почти с Фрэнка. На мужчине была фуражка, и даже в темноте Аликс поняла, что перед ней бош.

Он что-то сказал, Джунипер его услышал и, не оборачиваясь, что-то ответил по-немецки.

— Он говорит, что нам пора, — сказал он ей по-французски.

— Пора? Но куда?

— Домой, — честно признался он, хотя и с легким присвистом.

— Ничего не понимаю, — растерялась Аликс. Неожиданно ее начало лихорадить. Господи, она совсем запуталась? Неужели Джунипер тоже бош? Нет, такого не может быть. Луна на мгновение скрылась за облаками, затем показалась снова, и она сумела разглядеть боша. Над козырьком его фуражки красовался череп и перекрещенные кости.

Господи, как кружится голова! Как в жаркий летний день, время, казалось, текло с черепашьей скоростью. Аликс вновь посмотрела на боша. В руках чемоданчик. Выходит, он эсэсовец и врач одновременно?

В следующий миг все встало на свое места, и она увидела вещи с предельной отчетливостью. И тогда она шагнула навстречу тому, кто убил евреев, убил ее отца, ее саму. Она потянулась к Джуниперу, чтобы взять у него револьвер, но тот быстро убрал руку.

— Даже не надейся, я его тебе не дам. Потому что мы сейчас летим домой. Это очень важный человек, Аликс. Ты даже не представляешь себе, какой важный.

Будь у нее сейчас пистолет, она не раздумывая нажала бы на спусковой крючок. А если бы Джунипер попытался помешать ей, то она убила бы и его, после чего отправила бы на тот свет это исчадие с черепом на фуражке. Увы, у нее в кармане был лишь завернутый в лоскут нож с длинным лезвием, тот самый нож, который она вытащила из мертвого боша на берегу моря. Но разве это оружие по сравнению с револьвером в руке Джунипера?

— Ты пришел сюда за ним, — сказала она, отказываясь поверить и в то же время понимая это с предельной четкостью.

Уикенс кивнул.

— И ты защищаешь его?

— Я увожу его домой, дорогая, — ответил Джунипер, и этот легкий присвист, который слышался в его голосе, пробудил в ней желание его придушить.

Боже, перед ней бездушная тварь, вот кто он такой.

— Значит, тогда, в первый раз, ты тоже искал именно его?

И снова кивок.

Аликс душил гнев.

— Значит, мой отец, мой Жюль, мой Ален, они все погибли из-за этого боша? Твой бесценный Сэм, он тоже погиб из-за него? — спросила она. — И ты даже Сэму дал погибнуть ради вот этого чудовища?

— Нет, Сэм умер потому, что меня не слушал.

— Ты ублюдок, — тихо произнесла Аликс.

— Неужели ты не хочешь попросить меня, чтобы я взял тебя с собой? Не стесняйся, проси. Давай, после того как ты трахалась с этим ничтожеством. Черт тебя побери, проси, кому сказано! — и Уикенс для убедительности помахал револьвером.

— Возьми меня с собой, — тихо сказала Аликс. Рука скользнула в карман и нащупала завернутый в тряпицу нож. Боши изуродовали Джуниперу не только лицо, они изуродовали ему душу. Он тронулся умом.

Уикенс покачал головой.

— Это двухместный самолет, он рассчитан лишь на двоих. Третьего в него еще можно кое-как посадить. Но для четверых места в нем уж точно не найдется. Так что ты уж меня извини.

В лунном свете Аликс увидела, что он улыбнулся. Впрочем, улыбка эта обнажила не просто сколотый зуб, но и полное отсутствие передних зубов. Затем он отошел в сторону, и она впервые получила возможность вплотную рассмотреть самого дьявола Волленштейна.

Лицо под козырьком фуражки было узким. Тонкий нос, острый подбородок. Само лицо молодое, чисто выбритое. Правда, он как-то странно потирал рукой боковину брюк. Нет, не таким представляла она его себе.

— И все это ради него? — спросила она, сжимая пальцами рукоятку лежащего в кармане ножа.

Джунипер перевел бошу ее слова. Дьявол что-то сказал, и Джунипер вновь перевел, на сей раз для нее.

— По его словам, он тоже все не так представлял себе.

Куда только подевалась сидевшая в Уикенсе злость! Ее, словно набежавшая волна, смыла, унесла куда-то далеко просьба Аликс взять ее с собой.

— У него ведь есть лекарство, Джунипер, — сказала она. — Он давал его маме, — добавила она и ткнула пальцем в эсэсовца. — По крайней мере прикажи ему, чтобы он дал мне лекарство.

Теперь ее рука крепко сжимала нож, и ей оставалось лишь выждать удобный момент, чтобы вытащить его из кармана и всадить лезвие прямо в глаз этому чудовищу.

— Да-да, лекарство, — произнес у нее за спиной чей-то голос, хриплый от табачного дыма. Но не успела она обернуться, как в ребра ей уперлось что-то твердое. — Расскажите-ка мне про ваше лекарство.

— Где оно? — спросил Каммлер, перейдя с французского на немецкий, и заморгал. Глаза по-прежнему саднили. Стоя рядом с носом «шторьха», Волленштейн лишь тупо смотрел перед собой и нервно перекладывал из руки в руку заветный саквояж. Слава богу, он никуда не сбежал. Каммлер вскинул ствол пистолета. — Говорите, герр доктор, ваше хваленое лекарство, оно при вас?

Оппель оттолкнул в сторону женщину и теперь размахивал оружием перед носом у англичанина, который был вынужден бросить свой револьвер. Затем Оппель крикнул сидевшему за штурвалом пилоту, чтобы тот вылезал. Пилот не стал вступать с ним в пререкания, а, как ему было велено, спрыгнул на землю и вышел из-под крыла.

— Так оно при вас или нет? — рявкнул Каммлер. Лекарство — это все, что ему нужно.

— С тем, чтобы затем вы передали меня в лапы гестапо? Благодарю покорно, — наконец подал голос Волленштейн и, словно щит, обеими руками прижал чемоданчик к груди. Впрочем, он его легонько встряхнул, и изнутри донеслось позвякивание стекла. Тогда он встряхнул его снова, на сей раз сильнее.

— Прекратите! — рявкнул Каммлер, но Волленштейн тряхнул чемоданчиком в третий раз, и Каммлер услышал звон бьющегося стекла. — Прекратите, кому говорят!

Волленштейн внял его приказу, однако убрал одну руку и теперь прижимал к себе саквояж лишь второй. Не удивительно, что чемоданчик не замедлил соскользнуть ниже, ему на живот. Каммлер переключил внимание на англичанина.

— Никуда вы его не увезете, — произнес он. — Оппель, пристрелите его.

— Пристрелить кого? Ведь их двое.

— Англичанина, идиот! — не сводя глаз с Волленштейна, Каммлер ждал, когда прогремят выстрелы. Но их не последовало. — Оппель! — гаркнул он и покосился в другую сторону.

Но Оппель выпустил из рук оружие. Более того, на глазах у Каммлера он опустился на колени, а затем вообще рухнул лицом вниз. Что-то пронеслось по траве. Ухо Каммлера уловило негромкое жужжание, за которым последовал металлический звук, как будто что-то отскочило от корпуса «шторьха». Пуля? Но ведь он не слышал никакого выстрела! По-прежнему сжимая в руке дамский пистолетик, Каммлер повернулся вправо, и в следующий миг его пронзила жгучая боль. Фуражка слетела с головы, и он ощутил порыв холодного ночного воздуха. Он попытался удержаться на ногах, но трава манила. Сначала в глазах все сделалось бело, затем посерело, и наконец все вокруг заволокла сплошная чернота.

Бринк швырнул в темноту летного поля ставший ненужным камень и направился к самолету. Две удачные попытки из трех, увидел он, подойдя ближе. Ему повезло, потому что видимость была никакая, но, с другой стороны, когда дело касалось метания, ему всегда везло.

— Я впечатлен, — произнес Уикенс, глядя на двух распростертых на земле немцев, после чего перешел ко второму и нацелил ему в голову свой «веблей».

— Не стреляйте, или нас услышат, — предостерег его Бринк. — Они там, рядом с обломками, двое или трое. Это совсем рядом. Стоит вам выстрелить, как они будут здесь в считанные секунды.

Было видно, что Уикенсу пришлось несладко. Бринк обратил внимание на вывихнутое запястье, раздувшееся до такой степени, словно на него надели дюжину перчаток. Лицо опухло, на щеках и вокруг рта темные пятна, которые могли быть лишь засохшей кровью.

— Вы забираете его с собой? — спросил Бринк и кивком указал на Волленштейна, который по-прежнему прижимал к себе свой черный саквояж.

— Зря я вам все рассказал, — произнес Уикенс. — Это моя самая большая ошибка.

Бринк посмотрел на Аликс. В лунном свете ее лицо было бледным, как мел. Erreur monumental! Она слушала их разговор и ничего не понимала, потому что тот шел по-английски. Впрочем, рука ее по-прежнему лежала в кармане.

— Не дай ему увезти дьявола! — сказала она и придвинулась чуть ближе. — Он хочет его спасти, чтобы он потом работал на англичан.

Уикенс покачал головой и рассмеялся. Это был какой-то странный, сдавленный смех, после которого он перешел на французский.

— Разве ты не знала? Неужели он никогда не говорил тебе, этот твой новый возлюбленный? Что он собрат по профессии нашему герру доктору Волленштейну? Что он тоже производил заразу для англичан? La peste, — произнес он. — Что он оказался здесь по той же самой причине, что и я?

— Фрэнк, это правда? — спросила Аликс, отказываясь верить собственным ушам.

Бринк тянул с ответом, не зная, что сказать.

— То есть, ты такой же, как и он? Такой же самый? — допытывалась Аликс.

— Нет, — наконец произнес Бринк, и вновь на мгновение умолк. — Да, такой же. Вернее, когда-то был.

— И теперь он тебе нужен, — сделала вывод девушка. — Ты ждешь, чтобы он тебе помог. Чтобы вы вместе делали свое черное дело?

— Нет.

— Тогда убей его! — выкрикнула она. — Пристрели на месте!

Бринк нацелил на Уикенса пистолет Кирна, затем перевел его на Волленштейна и положил палец на спусковой крючок. Прошла секунда, за ней другая.

— Не вздумайте, — произнес Уикенс. Краем глаза Бринк увидел, что англичанин нацелил на него дуло «веблея». — Положите оружие в траву, доктор.

Но Бринк покачал головой.

— Нет, — он сделал шаг навстречу Волленштейну. Револьвер англичанина повернулся вслед за ним. Бринк не стал переходить на немецкий и заговорил с эсэсовцем по-английски.

— Куда улетел тот самолет? — спросил он.

— В Англию, — честно признался Волленштейн. Его голос был исполнен нескрываемой гордостью. — Вместе с моими милыми «могильщиками».

— О боже! — прошептал Уикенс.

Бринк тотчас сопоставил факты.

— Кирн сказал, что вы собирались опылить берег.

— Берег можно опылить потом, — ответил Волленштейн.

— И ваш план сработает?

— Разумеется, сработает, — в голосе эсэсовца слышался вызов.

— Tuez-le![39] — прошипела по-французски Бринку в левое ухо Аликс, обдав его горячим дыханием, в котором, как ему показалось, ощущался запах болезни.

Бринк снова навел на немца пистолет. Он сделает то, о чем она его просит, прикончит этого мерзавца на месте. Даже если в результате мир лишится антибиотика.

— Доктор… — обратился к нему Уикенс. Их игра продолжалась. Стоило Бринку шевельнуть автоматом, как Уикенс наставлял на него дуло «веблея».

— Вы лучше подумайте, что будет, когда они его не получат, — произнес Волленштейн. Он тоже видел автомат и для выразительности тряхнул черным чемоданчиком.

— Убейте меня, и на вашей совести останутся тысячи погибших, — добавил он.

— На вашей, а не на моей, — возразил Бринк и жестом указал на саквояж. Где-то вдали заговорили автоматы. Их рокот становился все ближе и ближе, затем послышались голоса. Громкие и отчетливые, они доносились из гущи деревьев и кустарника вдоль стены, где-то рядом с горящим самолетом.

— Я хочу знать, что стало с мамой, — сказала Аликс из-за его плеча. — Пусть он скажет мне, вылечило ее лекарство или нет.

Впервые за несколько часов ее голос прозвучал холодно и резко.

— Was ist mit denen passiert, denen du die Medikamente in der Kirche gegeben hast?[40] — спросил Бринк у Волленштейна.

— Всех, кто был в полицейском участке, нет в живых. Английские бомбы сравняли его с землей, — ответил тот по-немецки, после чего покачал головой и пожал плечами. — Мертвы, все до единого. Alle tot.

Аликс отошла назад.

Пристрели его, сказал Бринк самому себе. Второй шанс, вот как это называл Чайлдесс. И даже если он имел в виду нечто другое, как разница? Стреляй, потому что самолет улетел, потому что Кирн бормотал о том, как он мерз под Москвой, потому что Аликс унесет в могилу чума, как, впрочем, и его самого.

— Вы вор. Вот кто вы такой, — произнес Волленштейн и в очередной раз тряхнул чемоданчиком. — Вы явились сюда затем, чтобы украсть у меня плоды моего труда, хотя не имеете на это никакого права.

Pasteurella pestis найдет себе в Англии тысячи жертв, если не десятки тысяч, и без полученного Волленштейном антибиотика все эти люди будут обречены. Разумеется, Чайлдесс нанесет ответный удар спорами сибирской язвы, сея новую смерть. Даже если он этого не сделает, сколько еще людей унесут в могилу туберкулез, чума или другие инфекционные заболевания, прежде чем Фрэнк Бринк наконец получит свой антибиотик, не уступающий по эффективности тому, что сейчас находится в чемоданчике Волленштейна?

А если не получит? Ни он сам, ни кто-то другой? Как тогда быть?

— Отдайте мне ваш чемоданчик, — приказал он немцу, нацелив на него автомат.

— Доктор, опустите свою чертову пушку, — в свою очередь приказал ему Уикенс.

Бринк уже приготовился нажать на спусковой крючок. Пусть этот мерзавец катится ко всем чертям за то, что натворил.

— Я единственный, кто может помочь этим людям, — четко произнес Волленштейн.

Бринк погладил пальцем спусковой крючок.

— Сеять зло, как и они, — сказал тогда Чайлдесс. Нет, это не о нем. Как он ни старался сеять зло, это плохо у него получалось.

— Доктор, опустите автомат!

Выбор за него сделали мертвые лица в кузове грузовика во дворе чичестерской больницы и живые под сводами церкви. Имелся лишь единственный способ не допустить того, чтобы к ним прибавились новые: это сохранить Волленштейну жизнь. Черт.

— Забирайте его, — бросил он Уикенсу и опустил ствол. Но не успел он это сделать, как из-за его плеча вновь появилась Аликс.

— Я знаю, что значит это слово, tot, — заявила она. — Оно означает «мертвый».

Внезапно в руках у нее возник пистолет.

— Аликс, не смей! — выкрикнул Уикенс, но пистолет уже выплюнул дым и свинец. Грохот был оглушительный, как будто по металлическому листу проехал камнепад. Первые пули попали в чемоданчик, затем в его хозяина, и Волленштейн повалился на землю, словно боксер в нокдауне.

— С дьяволами не ведут разговоров, — тихо сказала Аликс. — От разговоров никогда не бывает толка.

Бринк опустился на колени рядом с Волленштейном. Впрочем, он не стал расстегивать на нем пальто, чтобы взглянуть на раны. Вместо этого он начал возиться с замками черного чемоданчика и, как только тот распахнулся, тотчас же запустил туда руки. Его пальцы ощутили холодное прикосновение стекла. Он осторожно ощупал содержимое. Отодвинул в сторону влажный картон папок, толстый набрякший от воды блокнот, острые, как бритва, осколки флаконов, в надежде обнаружить хотя бы один целый. По идее он должен был оказывать раненому помощь, а не рыться в его вещах. Каждое мгновение, пока его пальцы исследовали внутренности чемоданчика, отдаляло надежду на спасение Волленштейна. Но Бринка это не остановило. Нужно срочно сделать укол Аликс, теперь это самое главное.

Он вытащил шприц, затем карандаш, потому что на ощупь тот тоже был как шприц, и положил их на траву рядом с коленом. Рука тем временем вновь скользнула во внутренности чемоданчика — точно так же, как когда-то в рюкзак в Дакаре. Пальцы методично исследовали содержимое саквояжа, но все, что могли нащупать, это битое стекло. От нервного напряжения свело живот. Осознание того, что внутри ни единого целого флакона, отзывалось в душе мучительной болью, а значит, Аликс умрет от легочной чумы, а вслед за ней, возможно, и он сам. Он уже совсем отчаялся, когда пальцы его нащупали целый флакон. Бринк вытащил его наружу и поднеся к лунному свету, даже на всякий случай встряхнул, чтобы убедиться, что он не пуст.

— Он все еще жив, — подал голос Уикенс, стоявший рядом с головой Волленштейна. Бринку также были слышны булькающие звуки, доносившиеся из груди эсэсовца.

— Эй, залатай его. Если не сумел спасти Сэма, то спаси хотя бы этого! Или хотя бы помоги мне, — потребовал англичанин.

Бринк ощупал каждый квадратный дюйм чемоданчика, но больше так ничего и не нашел.

— Это куда важнее, — ответил он, захлопывая чемоданчик. Единственный целый флакон, шприц и карандаш он положил в карман пальто.

— Сдался тебе этот чемодан! Сделай хоть что-нибудь! — разозлился Уикенс.

Бринк расстегнул на Волленштейне пальто и развел в сторону полы. Короткая очередь, выпущенная Аликс, всадила в немца три пули. Одна попала справа в нижнюю часть живота, вторая прошла выше, задев правое легкое, третья… Третья была хуже всех остальных. Бринк резким движением расстегнул на Волленштейне мундир, отрывая пуговицы, расстегнул рубашку и разорвал тонкий хлопок нижнего белья.

Из отверстия чуть левее грудины, над левым соском кровь вытекала густым потоком. Эта пуля явно что-то задела, какой-то крупный сосуд, потому что кровотечение было невозможно остановить. Осколки стекла из чемоданчика, обрывки кожи, даже кусочки бумаги — все это вслед за пулей проникло под одежду и прилипло к коже.

— Надеюсь, он выживет, — произнес Уикенс, хотя слова эти скорее прозвучали как вопрос.

Нет, не выживет. И чтобы понять это, не нужно даже быть врачом. Волленштейну оставалось в лучшем случае несколько минут. Бринк как можно ниже наклонился над раненым, так, чтобы Волленштейн ощутил на лице его дыхание.

— Посмотри на меня, — сказал он Волленштейну. Глаза эсэсовца были открыты, хотя и смотрели незряче куда-то в пространство. — Это все? — спросил Бринк и, взяв Волленштейна одной рукой за подбородок, развернул его лицом к себе, а второй поводил у него перед носом флаконом с антибиотиком. — Посмотри на меня. Это все?

Где-то поблизости послышался треск автоматной очереди, и Бринк поежился. Короткая очередь. Тишина. Затем снова очередь.

Бринк наклонился еще ниже. Теперь его ухо почти касалось губ умирающего. Сначала ему было слышно лишь медленное дыхание, но затем, облизав сухие губы, Волленштейн просипел:

— Вам придется поделиться.

— Быстрее заводите, кому говорят! — крикнул Уикенс по-немецки, обращаясь к кому-то невидимому.

Бринк был готов поклясться, что губы умирающего эсэсовца растянулись в улыбке.

— Да сделайте же хоть что-нибудь! — вновь сорвался на крик Уикенс, а в следующий миг позади них вновь залаял автомат. Это же Аликс! Это она ведет огонь по невидимому врагу.

Волленштейн протянул руку, темную и влажную, и, вцепившись Бринку в руку — ту самую, в которой он держал флакон, — из последних сил сжал. Впрочем, Бринку не составило большого труда разжать его пальцы и оттолкнуть руку.

— Вы могли бы войти в историю, — шепнул он Волленштейну. — Как Пастер.

В лунном свете один глаз умирающего казался темнее, чем второй, но оба были широко раскрыты.

— Помоги же ему! — крикнул Уикенс. — Помоги, ведь ты же врач, черт тебя побери!

— Да, я врач, — спокойно отозвался Бринк. Однако при всем своем желании он был не в состоянии спасти жизнь этому мерзавцу.

Бринк убедил Уикенса, что Волленштейн протянет до того момента, когда они приземлятся в Англии, и для пущей убедительности обрывками рубашки промокнул кровь на животе и груди, а заодно замаскировал раны, потуже обтянув мундиром грудь Волленштейна.

Раненому требуется полноценная врачебная помощь, какую могут оказать только в госпитале, сказал он Уикенсу, причем не один раз. Не беспокойся, Волленштейн выживет, попытался успокоить он англичанина. Очередная ложь. Ложь во благо, как и та, которую он сказал умирающему Кирну, если даже не лучше.

Бринк дотащил Волленштейна до крошечного самолетика. На пару с Уикенсом они кое-как подняли раненого в кабину, где затолкали обмякшее тело эсэсовца в тесное пространство позади второго сиденья.

Пилот уже сидел за штурвалом. Пробежав пальцами по кнопкам, он завел двигатель.

Раздался скрежет стартера, и лопасти пропеллера словно нехотя описали полуокружность, за ней другую, после чего, гудя, начали неторопливо вращаться, и в лицо Бринку ударил порыв ветра. Аликс выпустила очередную очередь, и кто-то выстрелил ей в ответ. Рядом с самолетом в воздухе раздавалось дружное жужжание июньских насекомых. Какой-то жук ударился о крыло и отлетел в сторону, оставляя после себя белый светящийся след.

Бринк был вынужден подсадить Уикенса в самолет. Но даже несмотря на его помощь, тот грязно выругался и вскрикнул от боли, задев распухшим запястьем дверь. Наконец Уикенс устроился на сиденье, и Бринк протянул ему револьвер. Англичанин убрал со лба взлохмаченные пропеллером волосы, как будто прихорашиваясь. Этот жест показался Бринку каким-то совершенно девичьим. Наводить дуло револьвера на Бринка Уикенс не стал. Какой смысл?

— Я этого не забуду! — прокричал он ему, перекрикивая гул пропеллера.

Не забуду чего? То, что Бринк спас ему жизнь? Или смерти Эггерса?

Бринк стоял в задумчивости, и ночной ветер колыхал полы пальто. Имел ли Уикенс в виду возмездие, которое наступит после того, как он сам сведет счеты с Чайлдессом? Почему-то эта мысль не отпускала его.

Бринк вытащил из кармана обугленный лист бумаги, тот самый, что вылетел из горящей лаборатории. Он еще не успел толком его разглядеть и потому понятия не имел, что на нем написано. Впрочем, сейчас не до этого. Но потом Бринк достал карандаш, положил на стальной бок самолета обгоревший листок, разгладив его, и в лунном свете печатными буквами нацарапал записку. Листок так и порывался улететь, но Бринк лишь крепче прижал его к самолету. Затем он его сложил, и, протянув Уикенсу, наклонился как можно ближе к англичанину, и крикнул едва ли не в самое ухо:

— Отдайте это Чайлдессу.

И для пущей выразительности постучал пальцами по сложенному листку. Уикенс что-то прокричал в ответ, затем кивнул.

Бринк опустил дверцу и, со стуком поставив на место, повернул задвижку и стукнул кулаком по стеклу. Уикенс приставил дуло «веблея» к затылку пилота, и, как только Бринк отступил от самолета, мотор взревел, и крылатая машина, дернувшись на месте, в следующий миг подалась вперед.

«Шторьх» катил по полю, сначала медленно, затем все быстрее и быстрее, пока мотор не запел на высокой ноте. И тогда крошечный самолетик оторвался от земли, покачал хвостом, поначалу слегка взял влево, а затем развернулся к северу и лег курсом на запад. Вскоре он исчез из вида, унося с собой записку Бринка Чайлдессу.

Пол.

Если не ошибаюсь, это Осия.

Тот, кто посеет ветер, пожнет бурю.

Проводив взглядом самолет, Бринк подошел к тому месту, где оставил лежать чемоданчик Волленштейна, и окликнул Аликс.

Глава 24

Она пристрелила дьявола и все равно ощущала себя непрощенной. И потому выпустила длинную очередь в темную полосу живой изгороди, где притаились аспиды-боши. Расстреляв полный магазин, она вытащила его и отшвырнула в траву.

Джунипер покинул ее навсегда, а Фрэнк… Кстати, где он? С ней оставалась лишь чума, вот уж кто ни за что не оставит ее. От этой мысли ее начал душить истерический смех.

Аликс чувствовала, как ее лихорадит. Не в силах стоять на ногах, она опустилась на колени и ощутила под собой влажную от дождя траву. Она сидела тихо, но головокружение не отступало и все вокруг казалось размытым пятном. Тогда она перевела взгляд на пистолет, хотя и не ощущала его в своих руках.

Фрэнк подошел и встал с ней рядом, а потом что-то больно впилось ей в руку. Было похоже на пчелиное жало, только больших размеров. Аликс повернула голову и увидела торчащую из руки длинную металлическую иглу. Но остановить Фрэнка уже не могла.

— Это лекарство, — успокоил он ее.

Аликс ждала, что лихорадка вот-вот отпустит ее, что огненный обруч, что сдавливал ей грудь, исчезнет, но никаких изменений не почувствовала. Фрэнк помог ей подняться на ноги. Пару секунд она стояла, покачиваясь на нетвердых ногах, затем, собрав остатки сил, постаралась взять себя в руки. Насколько позволяла сжигавшая ей легкие чума, сделала глубокий вздох. И хотя головокружение не оставило ее, она была в состоянии передвигаться.

— Куда теперь? — спросила она.

— Туда, — Бринк махнул рукой в северном направлении.

— Я уже здорова? — поинтересовалась Аликс, дотронувшись до места укола.

Фрэнк пожал плечами.

— Возможно, придется сделать несколько уколов.

— А тебе известно, сколько именно?

— Нет, — честно признался он, пожимая плечами.

— Уколы убили маму. Так сказал бош.

Фрэнк был вынужден сказать ей, что ее мать убили не уколы, а сброшенные англичанами по наводке Уикенса бомбы. Что лекарство здесь ни при чем. Аликс медленно кивнула в знак согласия.

Бринк подался вперед, поднял с травы ее пистолет-пулемет и вложил его ей в руку. Путаясь ногами в траве, они вместе покинули летное поле и вышли на дорогу, ведущую на север. Ноги Аликс едва ее слушались, и они с Бринком брели черепашьим шагом. И хотя у нее за спиной по-прежнему слышались немецкие голоса, они доносились от того места, где недавно стоял крошечный самолетик. По всей видимости, это боши пытались помочь тем, кого Фрэнк уложил ловко брошенными камнями.

Преодолев метров сто по мокрой, скользкой дороге, они подошли к просвету в живой изгороди. Фрэнк остановился и глубоко втянул в себя воздух, как будто ожидал увидеть западню. Аликс показалось, что она тоже что-то услышала. Слабый голос, он доносился откуда-то с поля. Женский голос. Охваченная лихорадкой, она, однако, не смогла разобрать слов.

Интересно, что он думает?

— Боши, они идут за нами, — прошептала она. Где-то за их спинами раздавались свистки.

Они прошли еще метров пятьдесят, затем еще десяток и наткнулись на мертвое тело. Оно повисло посередине дороги, покачиваясь, как свернутый парус. От плеч мертвеца к темному дереву, чья крона раскинулась над дорогой подобно шатру, тянулись тугие белые стропы, а где-то среди листвы колыхался белый призрак парашютного купола. Щелкнув зажигалкой Кирна, Бринк поднес пламя к плечу мертвеца. Там был вышит флаг, сине-красно-белый флаг. Американец. Это поняла даже Аликс. Парашютист, а призрак в листве — его парашют. Ботинки мертвого солдата покачивались менее чем в метре от земли.

Фрэнк протянул руку к шее мертвого соотечественника — парашютист мертв, что он делает? — и, запустив руку под гимнастерку, рывком вытащил обратно. Теперь в ней был зажат шнурок, на котором болталась пара звякающих квадратных пластин. Фрэнк поднес их к пламени зажигалки. Аликс он ничего не сказал, но они двинулись назад, пока вновь не дошли до отверстия в живой изгороди.

— Подожди здесь, — сказал Фрэнк и подвел ее к неглубокой канаве, что тянулась вдоль плотной стены кустарника. Неужели он хочет ее бросить?

Неужели она была нужна им обоим: и Фрэнку, и Джуниперу лишь затем, чтобы выйти на след Волленштейна? И хотя она пристрелила дьявола, Фрэнк погрузил его тело в самолет и отправил в Англию. Аликс схватила Бринка за руку и с силой сжала, вложив в это пожатие всю свою ярость по поводу его предательства. Или нет? Вдруг это не ярость, а что-то еще?

Губы прошептали слова «я не…», но конец фразы «боюсь» она оставила при себе, потому что это была неправда. Фрэнк опустился рядом с ней на колени. Его лицо было так близко, что она ощутила его запах, запах мокрых листьев, запах пота и металлический запах крови.

— Что с тобой?

Аликс не ответила. Здесь, в придорожной канаве, царила тишина, хотя женский голос продолжал кого-то звать.

— В чем дело? — спросил Фрэнк. — Я скоро вернусь.

И вновь молчание, и женский голос, и перестрелка вдали. И тогда Аликс расслышала, что говорит женщина. Nous sommes Juifs. Евреи. Мы евреи. Снова эти евреи. Аликс тряхнула головой, чтобы избавиться от наваждения. Все началось с евреев. Это из-за них из всей ее семьи никого не осталось в живых. Из-за них она осталась одна. И вот теперь, похоже, вскоре не станет и ее самой.

— Аликс…

Евреи заставили ее вспомнить, как все началось, и она нашла те самые слова, которые сказала самой себе там, на дороге номер 13, в той, предыдущей жизни.

— Я не хочу оставаться одна, — прошептала она. И это была не мольба, а просто констатация факта.

— Я скоро вернусь, — повторил Фрэнк. Между ними вновь воцарилось молчание. — Пойми, я должен кое-что сделать, — наконец произнес он и поставил рядом с ней черный чемоданчик дьявола. — Никуда не уходи. Оставайся здесь.

С этими словами он растворился в темноте.

Аликс закрыла ладонями уши, но все равно крики чертовых евреев не утихали. Они резали ей слух, проникая глубоко в мозг, и им не было конца.

Нет, вернуться назад Бринка заставил не женский голос и не мертвый парашютист, что свисал на стропах с высокого дерева. В конце концов, они не были лично знакомы: на плече у парня красовался орел — эмблема 101-й воздушно-десантной дивизии. У Бринка же имелись знакомые лишь в 82-й дивизии, так что этот был ему посторонним человеком. Что касается женского голоса, хотя он слышал его ясно и отчетливо и мгновенно понял, кому он принадлежит, голос этот был бессилен заставить его остановиться или свернуть с дороги. Нет, сейчас его вела вперед снятая с мертвого парашютиста цепочка и выгравированная в металле буква «Т». Сама буква и две цифры за ней, означающие год, когда этому парню была сделана прививка против столбняка.

Ему нужно непременно узнать, насколько он сможет растянуть содержимое флакона в кармане. А ведь наверняка есть люди, которые смогут поведать ему, сколько раз иглы впивались им в кожу. Ему оставалось лишь одно — пойти и расспросить их.

Он шел через поле, стараясь держаться ближе к живой изгороди, — луна вновь показалась из-за туч, и выходить на открытое пространство было опасно. Вскоре Бринк оказался возле угла какого-то темного сарая. Он принюхался, и его едва не вырвало от вони. И потому старался дышать ртом.

— Мы евреи, выпустите нас, — раздался чей-то слабый голос. Бринк крадучись двинулся вдоль стены сарая. — Выпустите нас.

Просьба повторялась раз за разом, как заезженная пластинка на граммофоне его деда, правда, всякий раз все слабее и слабее.

Бринк подкрался ближе, и, когда невидимый голос вновь повторил мольбу, Бринку показалось, что тот слегка резонирует, как будто говорящий поднес ко рту сложенные рупором ладони. Луна высветила бледное лицо, прижатое к разбитому стеклу в крошечном оконце в обрамлении паутины темных линий расползшихся по стеклу трещин.

— Выпустите нас!

Бринк щелкнул зажигалкой Кирна и совершил ошибку, потому что это тотчас лишило его ночного зрения, и теперь он видел лишь испуг в темных глазах женщины.

— Здесь кто-то есть, — прошептала она.

Тогда Бринк ударил по стеклу рукояткой пистолета и просунул руку с зажигалкой в образовавшееся отверстие, из которого в ночной воздух моментально хлынул букет тошнотворных запахов. Пахло потом, экскрементами, мочой. Но не смертью. Вернее, если чумной дух и исходил, то от другого конца сарая.

Пламя, дрогнув, погасло, и Бринк чиркнул зажигалкой снова. Дрожащий язычок высветил желтую звезду на платье женщины. Она была худа, щеки впалые, полупрозрачная кожа обтягивала череп, заостренный нос, высокие скулы, запавшие глаза. Но одно Бринк мог сказать со всей уверенностью — чумы у нее не было. Лицо женщины было бледным, как пергамент, но синюшный оттенок отсутствовал.

— Покажите мне руки, — велел ей Бринк, но женщина его не поняла. И тогда он сорвался на крик. — Покажите мне руки! — рявкнул он на нее, как какой-нибудь эсэсовец, и она покорно протянула в разбитое окно руку. Бринк поводил вдоль руки зажигалкой, разглядывая бледную кожу. Ничего не обнаружив, он поднес пламя едва ли не вплотную, грозя оставить на руке женщине ожоги. Ничего. — Покажите другую. Другую, я сказал.

Ага, вот они, метки уколов.

— Вы больны? — крикнул он ей, и несколько раз повторил едва ли не по слогам. — Вы-боль-ны?

Хор приглушенных голосов ответил ему по-французски дружным «нет, мы не больны», и к разбитому стеклу прижались с полдесятка новых лиц.

— Сколько уколов? — крикнул Бринк. — Сколько раз вас кололи? И когда был сделан первый укол?

Ответом ему стал нестройный хор голосов. Кто-то в ответ крикнул «четыре», кто-то «пять», а еще один голос, перекрикивая другие, сообщил: «Un jour apres qu ’ils nous declarent malade».[41] Обитатели барака плотно прижимали лица к разбитому стеклу, и Бринк даже испугался, что кто-нибудь из них порежет себе лицо ото лба до подбородка. Он даже был вынужден крикнуть им, чтобы они отошли от окна. Но они его не послушались, и тогда он гаркнул по-немецки:

— Haut ab![42]

Это восклицание подействовало мгновенно. Все как по команде отпрянули от окна.

Бринк на ощупь пробрался вдоль деревянной стены, пока не обнаружил узкую дверь, на которой висел замок размером с кулак. Евреи колотили по ней изнутри, и сколько он им ни кричал, чтобы они прекратили, они продолжали колотить по ней кулаками, пытаясь вырваться наружу. И поскольку он так и не смог отогнать их от двери, чтобы сбить замок выстрелом, то был вынужден выбить ее металлическим прикладом немецкого пистолета. Увы, замок оказался крепким. И тогда Бринк, просунув в щель ствол, воспользовался им как рычагом. В следующий миг он услышал, как заскрежетали гвозди. Еще пару минут борьбы, и задвижка отошла от двери, а евреи, вырвавшись на свободу, повисли на нем гроздью, рыдающей и причитающей. Пятеро женщин, двое детей и один старик, которого Бринк поначалу принял за слепца, потому что он принялся пальцами ощупывать ему лицо. Ощутив на себе чужие руки, он тотчас в омерзении отпрянул назад и, зацепившись пяткой о какую-то неровность в траве, упал навзничь. Он лежал, раскинувшись на траве, и смотрел в небо сквозь круг склонившихся над ним лиц.

— Фрэ-э-э-нк! — раздался где-то на дальнем конце поля женский голос. Кричала Аликс. Он даже не представлял себе, что его имя можно тянуть так долго.

Аликс слышала доносившиеся с поля звуки, там были какие-то евреи. Евреи. «Зачем Фрэнку понадобились какие-то евреи?» — подумала она, но затем на нее горячими волнами вновь накатил жар. От него шумело в ушах, и теперь ей не было ничего слышно. Только нескончаемый гул и рокот набегающих на нее волн. Неужели она бросила Фрэнка? Что она ему сказала? И где Джунипер? А что с мамой? Неужели ее и впрямь нет в живых? Тело ее горело, и из-за жара она почти ничего не помнила.

И тогда к ней незаметно подкрался бош. Она так решила, потому что чья-то рука схватила ее за платье и тряхнула, словно тряпичную куклу. Та же самая рука вытолкнула ее на дорогу, вновь ухватила ее и, встряхнув, подтолкнула к полю. От неожиданности Аликс выронила пистолет. Впрочем, ей удалось выскользнуть из хватки невидимой руки и зашагать по полю без всякой поддержки.

Не овладей ею лихорадка, им никогда бы не подкрасться к ней незаметно. Она бы услышала их шаги и всех перестреляла. Но потом она вспомнила, что запасного магазина к пистолету у нее не было, а значит, убить она никого не могла.

Бошей было четверо. Нет, трое. Просто третий был такой толстый, что она приняла его за двоих. В руке у толстяка был пистолет; тот, что потоньше, который шел впереди, был безоружным. Тот, который поднял ее с земли, оказался коротышкой с непокрытой головой. Правда, сама голова была перевязана чем-то белым. Она тотчас узнала в нем того самого боша, который что-то пролаял дьяволу-эсэсовцу, прежде чем крошечный самолетик улетел в Англию. Фрэнк попал ему в голову камнем, но, как и дьявол-эсэсовец, этот бош тоже оказался живучим.

Они остановились, не доходя нескольких метров еще до одной кучки людей, которую возглавлял Фрэнк. Аликс сначала учуяла этих людей и лишь затем увидела. Они были грязны, и от них воняло давно не мытыми телами, но еще омерзительнее была вонь, что доносилась от барака за их спинами, точно такая же, как в тот злосчастный день стояла в трюме лодки ее отца.

Аликс опустилась на траву. Ею владело полное безразличие к происходящему. Лекарство, которое ввел ей Фрэнк, оказалось бессильно даже прояснить ей голову, не то чтобы унять тяжелое уханье в груди и побороть не отпускавшее ее головокружение. Аликс была вынуждена сидеть почти неподвижно. Она убрала под себя холодные ноги и прикрыла их сверху подолом платья. Она сидела, пытаясь побороть темноту, которая застилала ей глаза, не обращая внимания на разговоры, тем более что те велись на языке бошей. Все ее внимание было сосредоточено на одной-единственной вещи — длинном лезвии ножа в ее кармане.

— Опустить оружие, — приказал стоявший метрах в трех от нее немец. На голове у него белела импровизированная повязка. Бринк швырнул в траву пистолет. У них была Аликс, которая, поджав под себя ноги, без сил сидела на мокрой траве. Взгляд ее был устремлен в пустоту.

— Не болит голова? — поинтересовался он у немца. Тот потрогал повязку, и Бринк заметил в его руке пистолет. Второй рукой он сжимал ручку волленштейнова саквояжа. Бринк отметил про себя, что уши у немца маленькие и почти приросшие к голове, глазки-бусинки, слишком длинный для небольшого лица нос и тонкая улыбка. Этой холодной улыбочкой немец напомнил Бринку Уикенса.

— Так это ты? — удивился немец. — Это ты позволил Волленштейну улететь? Но почему?

— Давайте с этим кончать, — подал голос второй, жирный немец, выходя вперед. Изо рта у него торчала незажженная сигара, толстая лапа сжимала плечо третьего человека из их компании.

— Ты дал Волленштейну уйти, — не унимался первый немец. Бринк окинул его глазами с ног до головы. Невысок ростом, как и Уикенс. Спину держит прямо, как будто проглотил шомпол. Холодный и немигающий взгляд. Бринку он чем-то напомнил Габбинса. Тот тоже был большой любитель раздавать указания.

— Мое имя Каммлер, — продолжал тем временем немец. — Обергруппенфюрер СС Каммлер, если быть точным. Вы позволили Волленштейну улететь на этом самолете.

— Волленштейн мертв, — парировал Бринк.

— Только прошу не считать меня за…

— Говорю вам, он мертв. Мой знакомый забрал с собой тело в качестве вещественного доказательства того, что он мертв.

— И сейчас он опыляет Англию своими «могильщиками».

Немец посмотрел на запястье, по всей видимости, на циферблат наручных часов, но было темно, так что он вряд ли что-то увидел.

— Я в курсе, — ответил Бринк.

— Вы в курсе? — Каммлер на миг лишился дара речи. — Вы серьезно? И Волленштейн мертв? Вы это точно знаете? Вы ручаетесь за свои слова?

Последнюю фразу он произнес с особым нажимом.

Помнится, так обычно говаривала бабушка, захлопывая после ужина Библию.

— Спросите у нее, — ответил Бринк. — Это она застрелила его.

И он кивком указал на Аликс.

— Scheiss, — прошипел Каммлер. — Womit habe ich dies verdient?[43] — Стеная по поводу несправедливостей судьбы, Каммлер принялся чесать перевязанную голову. — А как же лекарство? Под кодовым названием Tiefatmung? — поинтересовался он.

— Tiefatmung? — смысл его слов дошел до Бринка не сразу. Глубокое дыхание. Вот что означало это немецкое слово. Вот как, оказывается, Волленштейн окрестил свой антибиотик.

— Tiefatmung, что вам о нем известно? — спросил Каммлер, на сей раз громче. — Лекарство против его «могильщиков».

— Да-да, — отозвался Бринк. «Могильщиков». Именно так назвал их Чайлдесс в разговоре с Бринком, когда они стояли на тротуаре напротив резиденции премьер-министра на Даунинг-стрит.

— С какой стати мы тянем время? — подал голос жирный немец. — Убейте его, и все дела. Или нет, убейте их всех. Нам пора убираться отсюда. Нужно срочно упаковать оборудование и…

— Заткнитесь, Адлер! — бесцеремонно бросил ему Каммлер и вновь обратился к Бринку: — Ниммих утверждает, что здесь имелся целый запас лекарства для опытов на евреях. Но сдается мне, что этот парень врет.

Тщедушное существо перед Бринком покачало головой, однако жирная туша позади него тотчас врезала бедняге по затылку кулаком, и Ниммих опустился на колени.

— Что скажешь, Ниммих? — поинтересовался Каммлер.

— Нет, — выдохнул тот, и на мгновение к нему вернулось самообладание. — Это я его придумал, — крикнул он, — а вовсе не Волленштейн, не убивайте меня. Я могу…

Он не договорил, потому что Каммлер оттолкнул в сторону жирного немца и прижал к шее Ниммиха дуло пистолета. Парень тотчас закрыл рот.

— Вот он, он может делать «могильщиков». А вы? Скажите, Ниммих, вы можете делать их так же хорошо, как и Волленштейн? — ледяным тоном осведомился Каммлер. Впрочем, дула пистолета от шеи Ниммиха он так и не убрал. Так что обергруппенфюрера, похоже, ждал всего один ответ.

— Да, да, да! Я умею выращивать чуму. Это ведь обыкновенная биология. Я знаю точно, как…

— Довольно, Ниммих. Мы вам верим, — перебил его Каммлер, после чего повернулся к Бринку. — Надеюсь, теперь вы видите, как важно для меня это самое Tiefatmung. Я готов пойти на любые уступки, при условии, что вы передадите его мне, — с этими словами Каммлер нажал на спусковой крючок.

В следующий миг изо рта Ниммиха хлынул фонтан крови, а сам он рухнул лицом вниз.

Боже милостивый!

— Я стоял слишком близко к упавшему самолету, — спокойным тоном пояснил Каммлер. Бринк услышал его слова, хотя взгляд его был прикован к человеку на земле. Мышцы на руке Ниммиха свело судорогой. Пальцы тотчас скрючились и сжались, и Бринк услышал треск вырываемой с корнем травы.

— Зачем вы его убили? — взревел, брызгая от ярости слюной, Адлер. — Он же сказал, что знает, как выращивать заразу.

— Заразу может вырастить любой, ты, идиот, — невозмутимо возразил Каммлер. — Для нас же самое главное то, что лежит вот здесь.

С этими словами он поднял руку, в которой держал чемоданчик, и разжал пальцы. Чемоданчик с глухим стуком упал в траву.

— Доктор, — обратился Каммлер к Бринку. — Вы меня слышали? Я стоял рядом с «мессершмиттом».

— Обергруппенфюрер! — рявкнул на него жирный Адлер.

Каммлер резко обернулся к нему и неторопливым движением навел на него пистолет.

— Прошу вас, Адлер, заткните рот, — после чего вновь повернулся к Бринку. — Мне нужно лекарство, — добавил он тоном, не допускающим возражений.

Бринк оторвал глаза от мертвого тела в траве. Получается, здесь важны сразу две вещи. Рухнувший при взлете самолет, желто-черный дым, это раз. Чума. Каммлер стоял рядом с горящим самолетом, а значит, вдыхал возбудителей болезни, которые теперь проникли ему в легкие. Да, эсэсовцу крупно не повезло. Потому что как только рассветет, несколько часов солнечного света уничтожат любые бактерии, которые еще не успели проникнуть в живое тело, и этот участок поля вновь станет обычным лугом, пусть даже на нем и останутся лежать мертвые тела и обломки самолета. И второе — в данной ситуации начальник Каммлер. Своего рода Чайлдесс номер два.

— Вам нужно лекарство, — произнес Бринк, глядя немцу в глаза. — В противном случае через неделю вы начнете харкать собственными внутренностями и вскоре…

— Дайте мне лекарство! — рявкнул Каммлер.

— …умрете. — Закончил свою мысль Бринк. Фразу эту он произнес по-немецки. Слово «tot» казалось ему куда более выразительным.

— Зачем ты его слушаешь! — вновь подал голос Адлер.

Бринк запустил руку в карман пальто — пистолет в руке Каммлера все еще был направлен в его сторону — и, вытащив единственный целый флакон с антибиотиком Волленштейна, снял с него пробку.

— Это все, что у меня есть. — С этими словами он слегка наклонил флакон. Каммлер дернулся. — Если вы меня пристрелите, я выроню его из рук. И тогда у вас не останется ничего.

Бринк для пущей выразительности медленно поводил флаконом под носом у немца.

— Прекратите! — не выдержал тот. Пистолет в его руке дрогнул.

— Да перестреляйте вы их всех! Незачем с ними церемониться! — не выдержал Адлер. — Вы что, не можете заставить его отдать вам флакон?

Жирный немец шагнул к Аликс и встал, возвышаясь над ней, словно гигантская гора мяса. Запустив жирную лапу ей в волосы, он грубо потянул ее за челку и развернул лицом к себе.

— От чумы ты скоро посинеешь. Сначала сделаешься розовым, а затем голубым, — добавил Бринк, обращаясь к Каммлеру. Адлер тем временем еще сильнее дернул Аликс за волосы, вынуждая ее посмотреть ему в глаза. — Она больна, — продолжал Бринк. — Она дышит на вас, заражая вас своим дыханием.

Услышав такие слова, жирный немец тотчас выпустил волосы Аликс. Каммлер презрительно фыркнул.

— Пристрелить ее! — крикнул Адлер, отойдя на достаточное расстояние. Увы, рука, в которой он держал пистолет, предательски тряслась. Тогда он швырнул в нее незажженную сигару, которая до этого была зажата у него во рту, и попал ей в шею.

— Ты здесь не один, чья жизнь висит на волоске, — бросил ему Каммлер и повернулся к Бринку. — Дай мне лекарство, и я тебя отпущу.

Бринк посмотрел на Аликс. Стоило ему услышать ее крик, как он тотчас понял, что за этим последует. Антибиотик — это все, чем он мог шантажировать немцев. Аликс кашлянула и сплюнула в траву темный комок. Стоит ему отдать им флакон, как в следующую секунду… подумал Бринк и посмотрел на тощего парня, который неподвижно распростерся в траве.

— Вы не посмеете их отпустить! — взревел толстяк. — После того, что они сделали! Обергруппенфюрер, вы совершаете ошибку. Да нет, не ошибку, предательство!

Предательство. Это слово отозвалось эхом в голове Бринка. Он моментально вспомнил, как сам выдал Кирну секрет, как Кирн открыл его Волленштейну, а тот в свою очередь вполне мог передать его дальше. Впрочем, похоже, что это уже ничего не значит. Секреты? Интересно, который из них хотел бы во что бы то ни стало сохранить Каммлер? Бринк посмотрел в его сторону и, кажется, понял.

— Волленштейн отправил самолет на Англию, — сказал он, — вместе с «могильщиками», — уточнил он и, не удержавшись, добавил еще раз: «Mit den Grabbringer».

Каммлер резко обернулся в его сторону, и белая повязка на его голове в лунном свете сделала его похожим на призрака.

— Картофель, — пробормотал он явную ерунду. — Он лично сказал вам, что там было, на борту самолета?

— Да, — ответил Бринк и на минуту умолк, собираясь с мыслями. — О ваших «могильщиках» нам было известно давно, вот уже несколько месяцев, — произнес он в конце концов. — У нас тоже есть лекарство, наподобие вашего Tiefatmung. Оно тоже эффективно действует против чумы, — солгал он. — Можете послать хоть тысячу самолетов, это ничего не изменит.

Каммлер ничего не сказал, лишь посмотрел на стоящих позади Бринка евреев.

— Я был в Англии тем, кем для вас был Волленштейн, — добавил Бринк. — Поэтому я в курсе.

Взгляд Каммлера скользнул с евреев на Бринка. Он потер висок.

— Жаль, — наконец произнес он. — Вы такой же безумец, как и Волленштейн.

Он вновь облизал губы, переложил пистолет в левую руку, вытер рот тыльной стороной правой, после чего вернул пистолет на место.

Бринк поводил флаконом из стороны в сторону. Взгляд Каммлера повторил его движения.

— Предлагаю их всех пристрелить, а самим сделать ноги, — подал голос жирный Адлер, подходя ближе.

— Волленштейн хотел убить нас всех, ты, идиот, — отозвался Каммлер, глядя куда-то в темноту. — У меня была одна прекрасная идея — засунуть его «могильщиков» в мои ракеты, в целую сотню ракет. Более того, Гиммлер дал на это согласие. Будь у меня такая возможность, весь ваш жалкий островок был бы у меня черным, как Африка. Я бы превратил его в свалку трупов, какой еще не знала история, в тысячу раз больше, чем Россия.

С этими словами Каммлер посмотрел на свой крошечный пистолетик, оттянув предохранитель, выбросил патрон и вставил новый. Хотел убедиться, что оружие готово к стрельбе.

— И вот теперь меня не отпускает чувство, будто это я достоин жалости, — добавил он, пожирая глазами флакон.

В следующий момент ярость, которую Бринк до этого носил в себе, вырвалась наружу, та самая ярость, что поселилась в его сердце еще в Дакаре, когда лежавшая на земляном полу девочка умерла, несмотря на все его старания. Та самая ярость, что с каждым разом разгоралась все сильнее, и когда в Чичестер в кузове грузовика привезли гору еврейских трупов, и когда он увидел рой мух над ночным горшком в спальне Тардиффа. За одно мгновение перед его мысленным взором пронеслись и лица людей в церкви, в чьих глазах застыл немой вопрос, и мертвые тела на сельской дороге, и Кирн, хватающий его за руку, и изуродованное лицо Уикенса. Не обращая внимания на зажатый в руке Каммлера пистолет, он решительно шагнул в его сторону.

— Мне известен один человек, он такой же, как вы, — четко проговорил он и сделал еще один шаг. Пистолет в руке Каммлера угрожающе дернулся вверх.

— Чуму произвел на свет Волленштейн, а не я. Я лишь…

— Неправда, вы такой же, как он! — взорвался Бринк, давая выход злости. Господи, ну почему ему раньше не хватало смелости точно так же наорать на Чайлдесса?

— У меня нет времени, чтобы выслушивать ваши лекции, — произнес Каммлер. — Отдайте мне лекарство. Клянусь, что отпущу вас живым. Вас и всех, кто вместе с вами, — он указал стволом пистолета на евреев, которые сгрудились рядом с бараком.

— Нет, — прошипел у него за спиной Адлер. — Нет и еще раз нет.

В конце концов Бринк решил, что в данный момент совесть не лучший советчик, и задвинул ее на дальнюю полку. Потому что точно знал, что ему делать. Он позволит этой туше сделать свое грязное дело, после чего прикончит и его самого.

— Вы правы, — сказал он, поворачиваясь к Адлеру. — Как иначе, по-вашему, я нашел это место? Это он выдал нам секреты Волленштейна. Поэтому я сейчас здесь. Да-да, именно поэтому!

Он произнес эти слова нарочито четко и громко, и голос его эхом прокатился по полю. Рука с зажатым в ней флаконом остановилась на уровне глаз Каммлера. Тот впился в него взглядом.

— Да-да, это он привел меня сюда, — повторил Бринк, на этот раз тише. — Жирный может попробовать нам помешать, — добавил он, — но его я беру на себя.

С этими словами он отступил назад, едва не наступив при этом на Аликс. Адлер навел жирную лапищу с зажатым в ней пистолетом на Каммлера.

— Кроме того, вы сами слышали, что сказал тот парень, — продолжал Бринк, мотнув головой в сторону мертвого Ниммиха. — А он сказал, что умеет производить «могильщиков» не хуже, чем Волленштейн. И все равно ваш приятель его застрелил.

— И ты веришь его россказням? — воскликнул Каммлер. — Опусти пистолет, и давай забудем про это дело.

— У меня пока еще со слухом все в порядке, — огрызнулся Адлер. — Не ты ли сам сказал, что отпустишь его? И кто, как не ты, убил Ниммиха. Так что теперь этот парень нам нужен.

— И ты поверил, что оставлю этого англичанишку в живых? — выкрикнул Каммлер.

У Бринка на миг перехватило дыхание.

Похоже, Аликс убила не того, кого нужно.

Аликс увидела пистолет в руке толстого немца. По крайней мере самые неприятные мгновения уже позади. Чем дольше она сидела в траве, задрав подол платья выше колен, чтобы прохладный ночной ветер обвевал ее горячее, как раскаленная печь, тело, тем легче ей становилось.

Толстый немец продолжал, брызжа слюной, что-то орать, и вскоре его голос показался ей смутно знакомым. Когда очередной приступ головокружения слегка отпустил ее, до Аликс дошло, что это тот самый жирный немец, который побывал в кухне родительского дома. Это его голос она слышала тогда, прижавшись ухом к полу.

И вот теперь этот бош держал их всех на мушке. Ему оставалось лишь нажать на спусковой крючок, как все они дружно отправятся на тот свет. Но она еще может убить того, кто убил Алена. Ей ничего другого не оставалось — только месть. Головокружение не отпускало, и мысли путались в голове, и ей ничего не оставалось, как думать об этом снова и снова, чтобы не забыть лицо Алена, когда тот лежал мертвый на кухонном столе.

Толстый дьявол шагнул ближе и что-то прокричал. Тот, что с повязкой на голове, что-то ему ответил. Затем она услышала голос Фрэнка и сосредоточила внимание на руке, что была засунута в карман пальто. Пальцы сами осторожно освободили лезвие от тряпицы, в которую оно было замотано.

Грациозным движением она вытащила из-под себя ноги и сначала поднялась на колени, а затем в мгновение ока выпрямилась в полный рост. Поскольку внимание толстого боша было приковано ко второму, с перевязанной головой, она оказалась рядом с ним до того, как он ее заметил. Увы, он был слишком огромен, чтобы его можно было прикончить одним ударом ножа, — его сердце, словно щит, защищали в несколько слоев мышцы и жир. Поэтому Аликс, схватив его за воротник, пихнула его. Нет, ей не хватило бы сил повалить его на землю, но ее толчка оказалось достаточно, чтобы голова боша дернулась и на какой-то миг шея и кровеносные сосуды на ней оказались не защищены. Уверенным движением Аликс полоснула по шее ножом — причем, довольно глубоко, потому что запястье тотчас стало влажным от крови. Не успел бош произнести даже слова, как воздух с негромким хлопком вырвался из его легких наружу.

Это тебе за Алена, мысленно пояснила Аликс. Жирный бош тем временем стряхнул с себя ее руку и схватился за горло. Он сделал шаг вперед, затем качнулся назад, затем снова вперед и наконец повалился навзничь, увлекая за собой Аликс, которая еще не успела отступить в сторону. Они вместе рухнули на мокрую, пропахшую прошлогодней листвой землю.

Каммлер тотчас вскинул свой пистолетик, но Бринк уже подвинулся чуть ближе к Аликс. Адлер своей необъятной тушей придавил девушку к земле, так что наружу торчала только ее рука. Было видно, как она пытается столкнуть с себя Адлера. Увы, с каждым мгновением ее движения делались все слабее и слабее. Еще пара минут, и она задохнется. Бринк осторожно сделал еще один шаг.

— Стоять на месте! — рявкнул Каммлер, наводя на него ствол. Бринк на мгновение нашел в себе смелость обернуться на его голос и посмотреть в глаза. — Отдайте мне лекарство, и я позволю вам помочь ей, — добавил немец.

Бринк снова перевел взгляд на лежащего перед ним Адлера. Руки немца были по-прежнему прижаты к ране, но уже гораздо слабее, а сам он постепенно соскальзывал в забытье. Кровь хлестала сквозь пальцы, темными потоками стекала по плечам. Нож Аликс задел сонную артерию и яремную вену, возможно, с обеих сторон, и перерезал трахею. Адлер на глазах истекал кровью.

— Tiefatmung! — в очередной раз рявкнул Каммлер.

Рука Аликс по-прежнему торчала из-под лежащего на земле немца, но только уже неподвижно. И Бринк понял, что ни за что не позволит ей умереть, как когда-то позволил Кейт.

Нащупав в кармане пробку, он сделал три шага к Каммлеру, закрыл флакон и протянул его немцу. В лунном свете флакон казался пустым, но Бринк точно знал, что в нем еще есть как минимум четыре кубика антибиотика. Каммлер ухватился за узкое горлышко, и на какой-то миг их пальцы соприкоснулись.

Отдав флакон Каммлеру, он тотчас подошел к лежащему на траве телу, чтобы сдвинуть мертвого Адлера с Аликс. Увы, ему удалось лишь слегка стянуть с руки мертвеца рукав мундира. Поняв, что стащить тушу Адлера ему не удастся, Бринк попробовал его столкнуть. Но, как он ни старался, у него все равно ничего не вышло. И тогда рядом с его руками возникла еще одна пара рук. Женских. Подняв глаза, Бринк увидел рядом с собой изможденное лицо еврейки, лицо, на котором темными полосами запеклась кровь. Затем к ним присоединилась еще одна пара рук — старика. Тот оказался отнюдь не слеп, хотя именно так Бринк и подумал, когда увидел его впервые. Ни кивка, ни взгляда в сторону Бринка. Старик сразу взялся за дело — попытался сдвинуть с места плечо Адлера. Так втроем они совместными усилиями сдвинули тушу с распластанной на земле Аликс.

Ее лицо было все в крови — правда, в крови Адлера. Бринк протянул руку, пытаясь нащупать на ее шее пульс. Затем взял в руку запястье и нагнулся к ней как можно ниже, едва ли не прижимаясь ухом к ее губам. И ничего не услышал. Ни вздоха, ничего. Лунного света было явно недостаточно, и тогда он, чиркнув зажигалкой Кирна, поднес к губам девушки слабое пламя. То дрогнуло несколько раз, стоило потянуть ночному ветерку, а затем замерло на месте. Бринк погасил зажигалку.

— Аликс, — прошептал он и погладил ее по щеке.

Не желая сдаваться, он положил руки ей на грудь, сантиметрах в шести ниже сосков, и несколько раз нажал. После чего вновь приник к ее губам ухом, в надежде услышать хотя бы слабый шелест. И тогда он вновь энергично несколько раз нажал ей на грудную клетку, и вновь прислушался. Затем еще раз и еще.

Бринк приблизил лицо вплотную к ее лицу. И хотя он знал, что она, как воздушный шар горячим газом, накачана бациллами чумы, ему было все равно. Припав губами к ее губам, он попробовал вдохнуть ей в легкие воздух. Из ее носа донесся легкий свист. Грудная клетка приподнялась. Бринк отстранился и прислушался. В следующий миг с губ Аликс сорвался долгий вздох, и ее слегка передернуло. Увы, это назад вырвался воздух, который он только что вдохнул в нее.

Бринк облизал губы и сглотнул. У чумы оказался яблочный привкус.

Нет, они непременно доберутся до берега, а оттуда в Англию. И как только ступят на английскую землю, он тотчас отправится к Чайлдессу. Он принесет ему целый портфель секретов Волленштейна в обмен на актиномицин-17, который, вообще-то, принадлежит ему по праву. Они примут актиномицин и станут молить Господа, чтобы препарат сработал.

Зажав двумя пальцами девушке нос, Бринк снова принялся делать ей искусственное дыхание, а когда отстранился, то лишь затем, чтобы убедиться, что грудь ее снова приподнялась.

Он не оставил попыток вернуть Аликс к жизни даже тогда, когда Каммлер встал над ним, и он уже приготовился к тому, что немец сейчас всадит ему в затылок пулю. Краем глаза он увидел, как Каммлер мысом сапога поддел ногу Адлера — наверно, чтобы проверить, жив тот или нет.

Бринк тем временем продолжал делать Аликс искусственное дыхание. Так прошло две минуты. Затем три. И когда у него уже не осталось сил, чтобы самому дышать, Аликс негромко кашлянула, и он ощутил капельки влаги у себя на шее. Он отстранился от нее, давая ей возможность дышать через нос, потер ей руки и заговорил.

Аликс продолжала дышать и кашлять, кашлять и дышать.

Жива. Наконец веки дрогнули и слегка приоткрылись.

Раскаты грома вдалеке раздавались теперь через регулярные промежутки. Бринк перевел взгляд на небо и отметил про себя, что оно сделалось заметно светлее. До высадки десанта оставался всего лишь час, если не меньше.

Аликс дотронулась пальцами до его лица, и Бринк подумал, какие у нее зеленые глаза!

— Merci, — сказала она по-французски, хотя слово это прозвучало для него скорее как английское mercy. Пощада. Она нужна им всем.

Неожиданно в руке Аликс возник пистолет, который она не замедлила вручить Бринку.

— Пушка жирного боша, — шепнула она в ответ на его недоуменный взгляд.

Бринк взял у нее пистолет, и их пальцы соприкоснулись. Рукоятка была влажной и липкой, но он крепко сжал ее в руке. Судя по всему, пистолет упал в траву, когда Аликс вонзила Адлеру в шею нож.

— И сколько я должен принять? — раздался у него за спиной голос Каммлера. Господи, и как они только о нем забыли? — Доктор, я, кажется, задал вам вопрос.

Стоит ответить, и Каммлер тотчас же всадит в него пулю. Да что там, перестреляет всех до одного! Бринк посмотрел на пистолет в своей руке. Суровый кальвинизм его отца утверждал, что Господь выбирает спасенных, а вот проклятые сами выбирают себе проклятие. И теперь ему ничего не остается, как сравняться с Каммлером в том, что касалось зла. Потому что нет никого другого, кто бы взял на себя этот неблагодарный труд, — ни Кирна, ни Уикенса, ни Эддисона. И даже Аликс, которая за одну ночь успела убить двух демонов. «Теперь твоя очередь», — сказал себе Бринк.

Габбинс попросил у него всего пять минут. И вот теперь он сам должен найти в себе мужество, всего на каких-то пять минут. Что ж, наверно, он сможет.

Он встал и, повернувшись лицом к Каммлеру, нацелил на него пистолет. Он уже забыл, когда в последний раз стрелял из оружия, как минимум, лет девять или десять назад. К тому же, тогда у него в руках была спрингфилдская винтовка его отца, которую тот привез домой с Первой мировой. Как ни странно, рука его не дрогнула, и он нажал на спусковой крючок. Выстрел прозвучал едва слышно — сказывалось пространство поля, и он сам удивился ему не меньше, чем Каммлер.

Немец медленно опустился на колени. Пальцы его разжались, и он выпустил пистолет.

— Я не… я не… — прохрипел он. — Ведь мы… мы с вами…

Помнится, именно так боролся с чумой Уикенс. Или Чайлдесс.

Да что там! И Габбинс, и даже Волленштейн.

«И вот теперь и я тоже», — подумал Бринк и вновь нажал на спусковой крючок. Каммлер дернулся, по руке пробежала судорога. Крошечный пузырек выскользнул из его пальцев и, сверкнув в лунном свете стеклянными боками, описал в воздухе дугу.

Бринк проводил его взглядом. Пузырек тем временем достиг верхней точки полета и, на мгновение повиснув в воздухе, заскользил по второй половинке невидимой дуги вниз. Не задумываясь о том, что делает, Бринк выбросил вперед руку, и флакон упал ему на ладонь.

Затем к ним, шагая через поле, подошел Эддисон. Свой автомат он успел где-то потерять, зато теперь в его руках была винтовка. Ствол смотрел вниз, приклад зажат под мышкой.

— Где остальные? — поинтересовался Бринк, кладя в карман флакон с бесценным антибиотиком.

— Погибли, — спокойно ответил Эддисон, как будто ничего не случилось. — Кстати, этот все еще дышит, — он указал стволом винтовки на Каммлера.

И правда. Бринк склонился над раненым немцем.

— Помогите, — негромко прошептал тот одними губами.

Бринк убрал полу шинели. Первая пуля вошла в верхнюю левую часть брюшной полости и, по всей видимости, порвала в клочья нижнюю часть желудка или тонкий кишечник. Вторая прошла справа и, когда двигалась вниз, — Бринк отлично помнил, что Каммлер тогда стоял на коленях, — наверняка прошила ему печень. Так что этот парень протянет максимум до полудня, и то при условии, что ему повезет с врачом.

— Помогите мне, — повторил свою просьбу Каммлер.

— Es hat kein Sinn mit den Teufel zu sprechen, — произнес в ответ Бринк, повторив по-немецки слова, которые бросила Аликс Волленштейну. С дьяволом не ведут разговоров.

— И что теперь? — спросил Эддисон, не обращая внимания на раненого Каммлера.

Бринк помог Аликс встать на ноги. Она непременно выживет. Она сильная. Эддисон поможет им найти место, где они могут временно спрятаться, сарай или крестьянский дом. Там они пересидят пару дней, пока на побережье будут кипеть бои. Он сделает ей еще три укола Волленштейнова антибиотика, а к тому моменту, когда у него самого появится кашель, они уже доберутся до Англии, где в их распоряжении будет полученный Кейт актиномицин. И тогда у него появится надежда, что тогда, в Дакаре, Мортон ошибся в том, что касалось чернокожей девочки.

Затем он вынет из чемоданчика намокшие, порванные записи Волленштейна и шаг за шагом, насколько это будет, возможно, пройдет по стопам злого гения. Он произведет антибиотик, die Tiefatmung, причем в больших количествах, чтобы спасти тех, кто, возможно, вдохнул заразу, рассеянную самолетом, который Волленштейну удалось поднять в воздух. Но он приложит также все усилия к тому, чтобы этот антибиотик излечивал от чумы и негров в Дакаре, и индусов в Бангалоре, и, может, даже больных туберкулезом голландских, немецких и норвежских фермеров в Южной Дакоте. Нет, конечно, он не ждет, что его станут превозносить как героя, потому что пять минут его славы уже позади. Утешает хотя бы то, что тысячи исцелившихся перетянут чашу весов, и совесть простит ему того одного, которого он убил здесь, во Франции, и того, кого он намеревался убить в Англии.

Primus non nocere. Главное, не навреди. Но будет ли теперь работать этот принцип? Кто знает.

Бринк посмотрел на евреев — тех восьмерых, что стояли рядом с бараком, от которого несло точно так же, как от грузовика в Чичестере. Они тоже поедут вместе с ним. Бринк пощупал руку Аликс, та снова была теплой и сухой. Аликс ответила ему слабой улыбкой, той самой, которая делала ее такой хорошенькой.

Эпилог

Пилот Оливер Бриден бросил взгляд мимо крыла и в лунном свете увидел великую армаду, что растянулась поперек Ла-Манша. Голова ее уже упиралась в нормандский берег, в то время как хвост раскинулся веером далеко позади, между Саутгемптоном, Портсмутом и Плимутом.

— Ты только посмотри, Олли, какое чертово скопище кораблей там внизу! — раздался в наушниках голос напарника.

— Ты лучше следи за экраном, Тик! — ответил Бриден. — Глазеть вниз может лишь один из нас.

Тик не ответил, лишь вздохнул в микрофон, и этот его вздох прозвучал в наушниках Бридена оглушительным шорохом. Он снова посмотрел в окно, выискивая глазами среди облаков и лунного света красные точки, но так ничего и не увидел.

В следующий миг в наушниках раздался щелчок, затем снова воцарилась тишина, и наконец новый щелчок. Интересно, что за диспетчер дежурит сегодня внизу, подумал Бриден.

— Вас преследуют. Разверните машину на три-два-пять, — раздался в наушниках ровный, спокойный голос.

Черт. Немцы сумели сесть им на хвост. Ну кто бы мог подумать!

— Разворачиваемся. Смотри, чтобы тебя не вырвало, — сказал Бриден Тику. Он плавно повернул самолет влево, описывая широкую дугу. Не хотелось бы, чтобы его оператору сделалось дурно, пока тот будет наблюдать в трубу у себя между колен. Бриден нажал кнопку виброфона.

— Земля, вас понял. Дистанция один-три, курс три-два-пять.

Он проследил глазами, как игла компаса сдвинулась с отметки 120 к 90, а потом к 0 и 360. Он отпустил хвостовой руль, и компас тотчас замер на отметке 325. Как только машина легла на заданный курс, Бриден включил двигатель на полную мощность, и его «москито» полетел в Англию.

— Это ты, Барри? — спросил он у наземного диспетчера, известного благодаря своему бархатистому голосу у летчиков как Королева. Разумеется, большинство называло его этим прозвищем за глаза, особенно те, кому дороги были их лица. — Что нового, Барри?

— Он только что появился, — ответил тот. — Летит курсом три-два-пять, расстояние один-два.

Невидимый самолет, который они преследовали, никак не мог быть немецким. Нет, здесь явно что-то не так. Потому что, будь это немец, то, увидев корабли, он тотчас бы развернулся и взял курс назад на Францию, чтобы успеть поднять по тревоге тамошнюю немецкую авиацию. Именно по этой причине они с Тиком сейчас в воздухе, вместе со всей остальной эскадрильей, и одному богу известно, сколько еще ночных истребителей взмыло ввысь. И все с единственной целью, чтобы ни единая немецкая душа не догадалась про их большой секрет.

Наземные радары порой неверно определяли высоту полета. Бриден опустил нос самолета вниз и принялся следить за показаниями альтиметра.

— Сидим у него на хвосте, Тик, — сообщил он напарнику, нажав кнопку виброфона. — Расстояние один-два, идем на снижение.

— Примерная скорость один-два-ноль, — шепнул ему в ухо Барри, он же Королева.

— Ползет как черепаха, поганец, — буркнул сидевший позади Тик. Впрочем, его голос тоже прозвучал через наушники. — Может, это заблудилась какая-нибудь из наших «Дакот»? Или у нее вышел из строя мотор?

Бриден мысленно с ним согласился. С такой скоростью мог лететь только грузовой самолет, причем такой, у которого отстрелен радар, и потому он не опознается на экране Барри как свой. Именно по этой причине правила запрещали вести огонь по самолету без визуального контакта, тем более в такую ночь, как сегодня, когда небо в буквальном смысле кишит бомбардировщиками, «Дакотами» и планерами.

— Курс три-четыре-ноль, расстояние ноль-восемь, высота два, — послышался в наушниках голос Барри, после чего вновь стало тихо.

Продолжая смотреть в лобовое стекло, Бриден повернул самолет вправо. Он окинул взглядом небо — от линии горизонта до высоты, на которой летела его машина, — пытаясь обнаружить любой движущийся объект.

— Курс три-четыре-ноль, расстояние ноль-пять, высота два, — доложил тем временем бархатный голос Барри. — Он вот-вот пересечет линию.

Бриден отлично знал, где находится: восточнее Борнмута, а темная масса слева и чуть сзади от него — это остров Уайт. Если у «Дакоты» неисправен мотор, то она скоро начнет сбрасывать высоту в поисках места, где можно приземлиться, а значит, исчезнет с радара Барри.

— Я его потерял, — произнес тот невозмутимо-умиротворенным тоном. — Похоже, он пошел на посадку.

Этого еще не хватало, подумал Бриден.

— Тик, ты его видишь? Куда он подевался?

Оставалось лишь надеяться на то, что Марк на самолете Тика обнаружит неизвестный самолет, несмотря на то что радар Барри его потерял. По крайней мере на их стороне высота.

Увы, вместо ответа Тик лишь прочистил горло. Они уже давно летали вместе, и Бриден прекрасно знал, что этот звук не означает ничего хорошего.

— Нет, Олли, но я его не вижу. Ты уж извини.

Бриден тотчас уменьшил мощность двигателей — не дай бог, они проскочат в темноте странный самолет — и вновь вгляделся в темноту. Слава богу, ночь выдалась лунная. Кто знает, вдруг им повезет и они заметят его без всяких радаров. И Бриден продолжал вглядываться в ночное небо.

Самолет выдало пламя — дрожащая голубая точка где-то внизу. Должно быть, кто-то из наших, подумал Бриден, вот фрицы — те мастера снижать яркость пламени. Он не мог припомнить случая, чтобы немецкий самолет оставлял после себя заметный шлейф выхлопа.

— Я его вижу! — воскликнул Тик и облегченно вздохнул.

«Дакота» летела на высоте полутора-двух километров, и Бриден нырнул в пике. В ярком лунном свете точка вскоре превратилась в небольшой квадрат, затем в крест. И, как и в самом начале, пламя не давало ему скрыться из виду. Они шли на сближение слишком быстро. Бриден до этого летел высоко, и сверху было хорошо видно, как самолет медленно пересек береговую линию, тонкую полоску, разделявшую воды Ла-Манша и сушу. А в следующий момент Бринк понял: это не «Дакота». Где, спрашивается, ее закругленные крылья и тупой нос? Вместо «Дакоты» его глазам предстал «юнкерс», трехмоторный летающий ящик. На таких люфтваффе перевозило припасы и десантников. Десантники. Не слишком ли поздно десантироваться в Англии? И вообще, куда они там могут прыгать? Неужели на Вест Виттеринг? Потому что именно этот крошечный городок сейчас у «юнкерса» под крылом.

Кстати, летела «железная Энни» всего на двух моторах. Тот, что располагался справа, явно не работал. Это из него вырывалось пламя, и причина этого пламени, которое из синего неожиданно становилось оранжевым, затем снова синим и которое лизало кожух, неожиданно скрылась в моторе, чтобы затем вновь вырваться на свободу ярко-желтым цветком. Кто-то явно подстрелил самолет и вывел из строя мотор. А поскольку у «юнкерса» портативные огнетушители не были предусмотрены, то немчура на его борту оказалась в незавидном положении.

Бриден открыл предохранитель и взял черный крест в визир пушки. «Сейчас ты у меня получишь по полной программе», — мысленно добавил он. Неожиданно «юнкерс» накренился влево, и, когда Бриден нажал на гашетку и пушка заговорила лающим стаккато, трассирующие снаряды прорезали небо справа и ниже вражеской машины. Черт. Ведь внизу люди, и выпущенные им снаряды вполне способны снести крыши домов или разорваться на тротуаре. Они с Тиком со свистом пронеслись мимо.

Бриден резко взял вправо, сбрасывая скорость, чтобы при следующем заходе оказаться позади «юнкерса». У сидевшего сзади Тика был лучший обзор.

— Фриц сейчас летит над водой, Олли, — доложил он. — Если не ошибаюсь, это чичестерская гавань. Он явно направляется в Портсмут.

Бриден вновь вывел самолет на прямой курс. Из правого мотора «юнкерса» вырывалась струя дыма. Бриден положил палец на спусковой крючок, и пушка вновь начала изрыгать трассирующие снаряды. Увы, он все еще летел слишком высоко, «юнкерс» же успел в последнее мгновение сбросить скорость. Пара снарядов задели верх его фюзеляжа, но там не было ничего, что представляло бы важность, и они, царапнув металл, понеслись дальше, а пилот «юнкерса», как и летевший над ним Бриден, лишь сильнее потянул рычаг.

— Господи! — вскрикнул Бриден и, не сводя глаз с датчиков высоты и скорости, резко развернул самолет влево. Теперь он летел низко над чичестерской гаванью.

— Что-то я его не вижу, Олли! — раздался в наушниках голос Тика. — Ага, вот он! Над Хейфингом.

Бриден выровнял самолет и лишь тогда увидел «юнкерс». Тот летел низко, не выше чем на высоте 60 метров над темной полоской острова. Оставляя после себя дымный след горящего мотора, он явно летел в сторону Портсмута, до которого оставалось три-четыре мили, или пара минут летного времени. Интересно, что этот фриц забыл в Портсмуте? Что ему там нужно?

Бриден открыл дроссель на полную мощность, увеличивая скорость, и слегка наклонил нос самолета вниз. Пламя, вырывавшееся из правого мотора «юнкерса», лизало пустоту позади элеронов. Но в следующий миг вспыхнули и они — как раз в тот момент, когда вражеский самолет, оказавшись над западной береговой полосой острова, нырнул еще ниже, явно собираясь нанести удар по раскинувшемуся внизу городу.

Слабое пламя теперь вырывалось и из-под левого крыла «юнкерса». Неужели загорелся еще один мотор? Впрочем, не похоже. Потому что скорее это было не пламя, а дым, светлый дым на фоне темной воды гавани. Вскоре дым этот уже просочился к ним в кабину, и Бриден ощутил во рту его привкус.

Газ. Значит, это не дым, а газ? Вроде иприта или фосгена? Похоже, что чертовы фрицы задумали отравить весь город.

Кстати, до восточной окраины Портсмута оставалось мили полторы, не больше. Теперь тот же самый сероватый дым вырывался и из-под правого крыла, смешиваясь с маслянистым дымом горящего двигателя. Бриден вновь нажал на спусковой крючок, и воздух со свистом прорезали снаряды. На этот раз они нашли свою цель. Более того, пробили «юнкерсу» топливный бак, потому что в следующий момент самолет взорвался осколками, а в воду, описав в воздухе огненные дуги, устремились горящие стрелы. Еще мгновение, и немецкого самолета не стало. «Москито» вновь принялся карабкаться вверх.

Тотчас дала знать о себе перегрузка. Самолет Бридена, опустив одно крыло, описал дугу, затем несколько раз сделал бочку, после чего лег на прежний курс.

Внизу под ними было видно, как на поверхности воды горит топливо, — там, где «юнкерс» упал в море. Пока «москито» Бридена летел над волнами, в кабину вновь проник странный запах.

— Ну как, попал? — крикнул Тик. — Мы еще дома, а уже вовсю сбиваем немцев. Что скажешь, Олли?

Только сейчас Бриден заметил, как бешено стучит в груди сердце. Впрочем, с ним такое бывало всегда. Страх давал о себе знать лишь тогда, когда все бывало закончено. Он попытался сглотнуть комок, но в горле пересохло, и у него ничего не получилось. Черт, он бы не отказался от стакана воды!

— Свяжись с землей, Олли, — подал голос из-за его спины Тик. — Прямо сейчас.

За три года это было их третье попадание, и, хотя сейчас они сбили всего лишь толстый, медлительный «юнкерс», Тику не терпелось отрапортовать начальству. На этот раз Бриден был с ним одного мнения.

Он включил виброфон.

— Земля, «юнкерс» пять-два сбит над Лэнгстонской гаванью, в миле от Портсмута.

Бриден на минуту задумался, не зная, докладывать начальству про странный дым или нет. Но ведь они с Тиком чувствовали себя нормально, не задыхались, не хватались за сердце. К тому же «юнкерс» изрыгал дым над водой, а не над городом.

— Вас понял, — донесся в наушниках голос Королевы.

— Отличная работа, Олли, — сказал из-за спины Тик. — Можно сказать, попал в самое яблочко.

От автора

Говорят, что вторая книга дается с большим трудом, чем первая. И по-моему, тот, кто это сказал, был прав.

Потому что персонажи «Полночной чумы» упорно сопротивлялись, отказываясь делать то, что велел им автор. Я полагался на доброту и помощь даже большего числа людей, чем при написании первой книги.

Дженнифер Херши, мой редактор, перешла на работу в другое издательство, однако это не значит, что она мною забыта. Карандаш Дженнифер в этот раз был даже острее прежнего, что пошло моей книге только на пользу. Дженнифер, признаюсь честно, мне тебя очень недостает.

Мне также хочется поблагодарить Брендана Даффи, который вовремя заменил Дженнифер и довел книгу до публикации, хотя никогда не слышал обо мне раньше.

Дон Маас, мой литературный агент, как обычно, не забывал лишний раз напомнить мне, что для меня важно, и постоянно подталкивал вперед, и это в свою очередь находило отражение на страницах книги.

Ив Шабю и Матиас Фогель, преподаватели университета штата Орегон, перевели нужные строки соответственно на французский и немецкий, что было для меня крайне важно, поскольку мой собственный французский крайне скуден, да и немецкий не лучше.

Моя жена Лори и дочь Эмили также заслужили слова благодарности — даже в большей степени, чем в прошлый раз. Так получилась, что они были вынуждены стать читателями исторических приключений, и всячески поддерживали меня в моих писательских начинаниях.

И наконец, я должен поблагодарить открывателя стрептомицина — настоящего, а не вымышленного, который фигурирует в романе. В 1943 году выпускник университета Ратгерс Альберт Шатц выделил, вырастил и протестировал актиномицеты на предмет торможения роста бацилл туберкулеза. Доктор Шатц умер в 17 января 2005 года в возрасте восьмидесяти четырех лет.

Стрептомицин до сих пор остается главным антибиотиком при лечении чумы.

Мне не довелось встретиться с доктором Шатцем, чтобы поговорить с ним, но мы все обязаны ему, как, впрочем, и другим исследователям, за то, что они дали нам средство защиты от коварства как природы, так и человека.

И как обычно, слова благодарности в адрес других не снимают с меня ответственности за собственные ошибки. Считайте, что они все мои.

Примечания

1

Это не чума, уверяю вас (фр.).

(обратно)

2

Месье, просыпайтесь, месье (фр.).

(обратно)

3

Месье, где вы нашли этих больных? (фр.)

(обратно)

4

Мы должны идти вперед, должны опередить! (фр.)

(обратно)

5

Отец? Отец? Ну где же мой отец? (фр.)

(обратно)

6

Я желаю говорить с отцом (фр.).

(обратно)

7

УСО, Управление специальных операций (англ. Special Operations Executive, SOE) — британская разведывательно-диверсионная служба, работавшая во время Второй мировой войны. — Примеч. пер.

(обратно)

8

Кто был с вами, когда вы освободили евреев? (фр.)

(обратно)

9

Евреи, это они вас заразили? Нам нужны их имена. Ну будьте же разумны, прошу вас (фр.).

(обратно)

10

Ну где эти евреи? (фр.)

(обратно)

11

Мы взяли их в Порт-ан-Бессен (фр.).

(обратно)

12

Вы — маки? (фр.)

(обратно)

13

Есть ли другие, кто мог помочь евреям? (фр.)

(обратно)

14

Ваши документы! (фр.)

(обратно)

15

«Медаль за Восточный фронт» (нем.).

(обратно)

16

Диззи Дин — знаменитый питчер. — Примеч. пер.

(обратно)

17

Глубокое дыхание (нем.).

(обратно)

18

Не стрелять! (нем.)

(обратно)

19

Мы просто занимались любовью (фр.).

(обратно)

20

Руки вверх! (нем.)

(обратно)

21

Стоять! (нем.)

(обратно)

22

Это там. (фр.)

(обратно)

23

Как и он, я скоро умру (фр.).

(обратно)

24

Ты кто? (нем.)

(обратно)

25

Откройте! (нем.)

(обратно)

26

Куда идешь? Назад!

(обратно)

27

Встать! (нем.)

(обратно)

28

Во имя Отца и Сына и Святого Духа, аминь (лат.).

(обратно)

29

Я — американец, я — врач (фр.).

(обратно)

30

Прошу внимания! (фр.)

(обратно)

31

Пора! (нем.)

(обратно)

32

Я такой же, как и ты (нем.).

(обратно)

33

Булочная (фр.).

(обратно)

34

Месье. Давай! Быстрее! (фр.)

(обратно)

35

Там! (нем.)

(обратно)

36

Ты плохо выглядишь! (нем.)

(обратно)

37

Что ты делаешь? (нем.)

(обратно)

38

Ты мой камрад (нем.).

(обратно)

39

Убей его! (фр.)

(обратно)

40

Что случилось с теми, кому ты в церкви дал лекарства? (нем.)

(обратно)

41

На следующий день, после того как они сообщили нам об эпидемии (фр.).

(обратно)

42

Назад! (нем.)

(обратно)

43

Черт! За что мне это? (нем.)

(обратно)

Оглавление

Пролог Ноябрь 1942 года

Глава 1 Четверг, 1 июня 1944 года

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5 Пятница, 2 июня 1944 года

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9 Суббота, 3 июня 1944 года

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13 Воскресенье, 4 июня 1944 года

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17 Понедельник, 5 июня 1944 года

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21 Вторник, 6 июня 1944 года

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Эпилог

От автора Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg