«Мертвые молчат»

Юрий Иваниченко МЕРТВЫЕ МОЛЧАТ

1

Внезапно, как всегда это бывает беззвездною ночью, залопотал-захлюпал дождь. Несколько минут было слышно, как он пробирался сквозь кроны и барахтался в кустах, да еще едва-едва можно было различить торопливые шаги.

И вдруг четко и резко хлестнул выстрел, с оттяжкой — шум падения и еще выстрел, а за ним — короткие, прерывистые, как бы удивленные стоны. Дождь замер — шаги, быстрые шаги, неровный топот тяжелого бега, болезненный, обреченный вскрик, хрип и какая-то судорожная возня, словно конвульсии раздавленного насекомого.

И — вновь лепет и перестук дождевых капель по невидимым кронам невидимых деревьев.

Рокот мотора, слабые всплески шин в первых лужицах, длинные конусы света: из-за угла выкатился автомобиль. Замедлил ход, объезжая неподвижные тела, а мгновение спустя взревел мощным мотором, вывернул на мокрый асфальт освещенной улицы — и скрылся вдали.

Эхо выстрелов еще блуждало меж стен, плескалось по черепичным кровлям, но долго ли? — растаяло без следа.

Впрочем, нет: не прошло и пяти часов, как эхо ожило, раскатилось телефонным звонком в полусотни километров от места событий. В гостиной квартиры Матвея Шеремета.

На четвертом сигнале хозяин откликнулся:

— Слушаю, Шеремет.

— Матвей Петрович, это Сагайда, майор Сагайда, из Узеня. Вы меня помните?

Помнить-то Шеремет помнил, но бросил в трубку едва ли не резче, чем следовало бы ожидать от человека, ни свет ни заря выдернутого из постели:

— Чем обязан?

— Я должен предупредить: сегодня к нам приедет Вадим Осташко, он ведет дело…

— Знаю, — Шеремет резко прервал абонента, — а вот вам это знать ни к чему… Так это — Вадим? И что вам взбрело звонить мне?

— Я бы не стал. Но Вадима нет дома…

— Уже нет? — переспросил Матвей Петрович, разглядывая в полутьме циферблат настенных часов.

— Скорее, еще нет. Но ведь он зайдет в прокуратуру перед отъездом?

— Надеюсь, — бросил Шеремет; придерживая трубку плечом, он откупорил «Боржоми» — а стакана поблизости не оказалось.

— Здесь ситуация: сегодня ночью убит его подследственный… С женой.

— В камере?

— Нет, на улице. Он был на подписке… Георгий Деркач…

— Помолчи-ка минутку, — приказал Матвей Петрович.

Сделал несколько глотков прямо из горлышка, потом прихлопнул жестяную крышку и распорядился:

— В половине десятого жди нас в Маловидном. У Явдохи.

— Принято, — похоже, что с облегчением отозвался майор.

Не дожидаясь отбоя, Матвей Петрович бросил трубку.

Черт знает что.

Шеремет совсем не любил неожиданностей. А ведь работа, собственно говоря, складывалась именно из них. Все остальное, чем занимался следственный отдел облпрокуратуры, было только оформлением, приведением в соответствие с законом и систематизацией последствий. Ну, еще немножко — профилактикой, предупреждением этих самых неожиданностей.

Пустые хлопоты.

А сюрпризы год от года раздражали все больше, какими бы они ни были.

Наверное, уже начал сказываться возраст. Ей-же-ей, все больше Матвею Петровичу хотелось устойчивости. По крайней мере, в чисто бытовом плане. Вставать — вовремя, а то и на пять минуток позже, и чтобы к завтраку ожидали, и свежая газета уже лежала на столе; а по вечерам — в полседьмого домой, и чтобы домашние тапочки, семейный ужин и нечто благопристойное по телевизору… Неужели до пенсии об этом не стоит и мечтать?

А ведь пенсия, если по-серьезному, вовсе не так неизбежна, как, скажем, старость. Конечно, хоть какая-то, если дожить, в свое время будет, но кто сказал, что до нее Шеремет обязательно дотянет на своей должности или даже в своей системе? Что-то в последнее время стали они все меньше подходить друг дружке: система — Шеремету, а он — системе.

«А ведь на первый взгляд, — в очередной раз невесело думал Шеремет, торопливо укладывая командировочный минимум, — звездные часы настали…»

В самом деле, сейчас не то что признается, а прямо вдалбливается с самых высоких трибун все то, что столько раз пытался отстоять Матвей Петрович в ведомственных конфликтах, в спорах и стычках с тем же самым Лесовым. Кажется, все принято, все признано, все сделалось едва ли не общим местом: от безусловного равенства всех перед законом до безукоснительного соблюдения принципа презумпции невиновности. И никто вроде не против! Но почему-то реальность их областной жизни все перестраивалась не совсем так — и совсем не в таком темпе, как на телеостровах демократии. Право, казалось порой, что все там — инсценировка, правильная и талантливая, но лишь явление искусства, а жизнь — вот она, рядом и вокруг, а мы не знаем точно, что она такое, но точно знаем: это — другое, это — наше, и мы вынуждены это принимать, и хорошо, если хоть сможем когда-то объяснить, что же это на самом деле…

Да, уже давненько, при первых раскатах дальнего грома, покатился-загремел и Лесовой; загремел, да вот оказалось, что, кроме него, имеются еще некоторые товарищи, всякие там Хижняки, умеющие принимать молниебезопасные позы…

Пока Шеремет и несколько его единомышленников и соратников осматривались и обдумывали новую ситуацию, Хижняки первыми добежали до трибун, подхватили, поддержали и прониклись, встали на вахту и поклялись; и оказывается, именно они-то знают, едва ли не монопольно, что и как надо и как не надо в новых условиях. Нет, конечно, справедливость требует признать, что по сравнению с монументальным Лесовым любой из Хижняков был бы мелочью, и вред от каждого был не очень, но вот все вместе…

И далеко не все они между собой ладят, и тем более не сговариваются — а все время получается, что знают куда больше, чем им положено, и поют сплошь и рядом, будто спелись, одну и ту же песню… Например: «Зачем этот шум, зачем эти скандалы»… Или совсем по Твену: «Он не такой плохой человек»…

Инга еще, естественно, спала, а в холодильнике не оказалось ничего привлекательного. До жестянки растворимого кофе вчерашние гости не добрались — и Матвей Петрович принял утреннюю дозу и даже полакомился сухим бисквитом.

Не все, что хотелось бы Хижнякам, удалось им остановить, но некоторые дела ощутимо замедлялись. А когда следственные дела очень замедляются, то происходят перемены. Ряд свидетелей вдруг изменяют свои показания, невесть откуда всплывают новые люди и новые показания, уродующие прежнюю картину, подследственные вдруг становятся необъяснимо упрямыми, и неожиданно раздаются телефонные звонки… Не так часто, как прежде, и в ином наклонении, но все же — раздаются…

Два квартала, мостик, лестница, еще квартал — вот и весь путь до прокуратуры. Даже если старательно не торопиться, не больше десяти минут. А если идти так, как в этот утренний час, — всего пять.

…Сами Хижняки не перерабатывались, дрейфовали из кабинета в кабинет, вволю дымили и распространялись о неминуемом громадном росте преступности, на котором непременно сломается перестройка, — и тогда все станет на места, опять они будут хватать кого надо, показывать кузькину мать и вправлять мозги.

Статистика и в самом деле показала резкий скачок, но уж кто-кто, а прокуратура знала, чего на самом деле стоила «база сравнения», что крылось за розовыми отчетами начала восьмидесятых. Не по статистике, а на самом деле работы подвалило. Начали «раскручивать» часть тех, кого прежде старались не замечать, кого трогали в самых крайних случаях, когда переступались все грани.

Главный удар был направлен по коррупции — естественно, старались не упускать все остальное. Однако медленно, слишком тяжело и медленно раскручивались юридические механизмы, и не мог Матвей Петрович поручиться, что не расползаются метастазы…

«Впрочем, — подсказывал внутренний „личный советник“, — любая оперативность дает лишь иллюзию победы. Над каждым сидящим на „хлебном местечке“ не поставишь сторожа, — а где соблазн, будет и грех. Пока существует аппаратное распределение, пока не изменена сама система профессиональной безответственности, кардинальных перемен не достичь. Самое большее — установить некое динамическое равновесие, чтобы не слишком, в меру, страдали честные граждане…»

…Похоже, Вадим решил сразу податься с бала на корабль: восемь, а он уже вылизывает любимицу, серую «двадцатичетверку» с тонированными стеклами. Само собой, Матвей Петрович нашумел — мол, хочешь гусарить, так находи подружек с телефоном, и чтоб дежурный знал номер; а потом вместе поднялись в отдел.

Второй месяц Вадик «мотал» узеньские дела. Формальным поводом к расследованию стали выходки тамошних прибазарных рэкетиров. Официально так дело и продолжалось, хотя можно уже было догадаться кому-то из Хижняков, что либо рэкетиры не мелкие — прибазарные, либо дело не только в них. Но пока что подробности не оглашались. Вроде бы даже не стало известно третьим лицам, что «черная» фурнитурная фабричка, накрытая в Узени неделю назад, была тесно повязана с этими же рэкетирами. И вовсе не разглашалось, что вырисовались подступы к полдюжине узеньских чиновников, крепко-накрепко позабывших, что такое хорошо и что такое плохо. Последним же секретом, даже скорее всего лишь предварительной гипотезой, было предположение о системе, компактной районной мафийке — а в ней Георгий Деркач если не играл первую скрипку, то уж тянул самое малое.

Данные всплывали постепенно, Вадик уже пару раз ставил точку — и в самый последний момент переправлял ее на запятую. «Запятая» красовалась и в прошлый четверг, когда состоялось маленькое закрытое совещание; но ситуация складывалась так, что доводить следствие до последней точки, оставляя главных фигурантов на свободе, дальше было невозможно. Хижняки, верилось, могли не связать узеньских рэкетиров, цеховиков, игровых, прикрышку и аппаратчиков в Систему, но там, на месте, сами мафиози знали, кто с кем связан.

Сегодня, в понедельник, Вадик в самом деле должен был ехать в Узень — пришло время решительного удара. Первым в списке лиц, подлежащих аресту, числился Георгий Деркач. Но знать об этом полагалось пока что едва ли пятерым на всю область.

Среди пятерых никакого майора Сагайды не было; Матвей Петрович констатировал, что факт чрезмерной осведомленности нового узеньского начраймила совсем-совсем не обрадовал следователя Осташко. А еще констатировал Шеремет, что весть об убийстве не то чтобы взволновала, а прямо-таки ошеломила парня; констатировал — но расспрашивать Вадика не стал. Придет время — сам скажет.

…В кабинете начальника следственного отдела провозились полчаса: три звонка людям, которым положено знать, куда и зачем срочно убывает Шеремет; необходимые бумаги, необходимый инструктаж; потом Вадик сел за руль, Матвей Петрович умостился рядом, и серая «Волга» вылетела из служебного дворика.

«Сигналы» из Узеня поступали давно. Уже несколько лет поступали письма, и подписанные и анонимные, что в Узени не все в порядке или, точнее, все не в порядке. Как было заведено во времена оны, «сигналы» исправно возвращались в Узень, чаще всего — тамошнему прокурору Череватько, на предмет реагирования. Больше всего телег катилось на Деркача, но поминали и прочие службы, включая район и райисполком. В конце концов то ли количество перешло в качество, то ли Деркач докатился до беспредела, то ли просто у Лесового первые ветры перемен расшевелили хроническую язву, но паре писем дали ход.

Возникло дело; в обкоме же в то время готовилось первое резкое обзорно-поучительное постановление, и факты дела оказались прямо в констатирующей части.

Тут уж вовсю задергался Узеньский райком и, само собой, щедро поделился своими болячками со всеми заинтересованными лицами; прежде всего — с начраймилом Георгием Деркачом.

Вылетел Жора из кресла, как пробка из перегретой шипучки. Ладно бы кресло! Но счел нужным принести даже формальное покаяние (возможно, здесь он был единственный раз прав) — и остался без погон и партбилета.

Слетели с места еще полдюжины номенклатурщиков, ставших притчей во языцех; а тут еще наколдовали плановики, и в районе заметно улучшилось снабжение. И — замолчала Узень, так что год спустя в областных организациях память о скандале утихла. Не вспоминали и Деркача, аж до той поры, пока в новые времена не замаячила вдруг фигура некоего тренера по борьбе Узеньской ДСШ. Замелькала сия фигура в делах, не так чтобы слишком связанных со спортивным воспитанием. Например, самая первая прикидка выяснила, что Жора минимум трижды принимал активное участие в перевоспитании кооператоров и итэдэшников на предмет дополнительного налогообложения за участие в популярной Узеньской ярмарке.

Налогообложения, отнюдь не предусмотренного ни местным исполкомом, ни Минфином, зато весьма небезукоризненного с точки зрения уголовного законодательства.

Прикидка проходила при непосредственном Вадиковом участии: в связи с большими сменами тамошнего руководства Осташко две недели провел в Узени, помогая — и приглядываясь. Возможно, Вадик первым заметил, что Деркач — не просто участник, а командир; а чуть позже докопался, что рэкет — видимая, шумная, но не самая важная из Деркачовых забав.

Настоящая профессиональная «раскрутка» требовала обращения к прошлому — там наверняка первые узлы, первые связки, первые цепочки; но материала оказалось всего ничего. Майор Сагайда, только-только назначенный в Узеньский райотдел (считалось, что это — понижение за некие семейные неприглядности), только руками разводил: в архиве не оказалось доброго десятка дел, а еще в десятке зияли обрывки поспешно вырванных страниц… Оказались перебои даже в нумерации журналов дежурств, и что характерно — они удивительно совпадали с пробелами в памяти части личного состава райотдела. Дивны дела твои, господи! Впрочем, так ли дивны? Далеко не все и не всякие факты и документы нужны не только конкретным Жорам, но и милиции как таковой. Милиции, рассматриваемой как некий организм, со своими потребностями и возможностями, свойствами и целями. Можно ведь смотреть на милицию и так — как на организм, а не на временное явление, предназначенное для утоления временной социальной потребности…

На выезде из города потеряли еще несколько минут — завернули на заправку. Из шести колонок работали только две; в очереди скопилась дюжина легковушек.

Матвей Петрович уже и рот раскрыл — давай, мол, до Узени дотянем, но тут произошло маленькое чудо. Колонка на отшибе, возле которой приткнулась серая «Волга», вдруг ожила, подмигнула индикатором и застучала железными внутренностями, Вадик ткнул «пистолет» в горловину, под десятиголосое завистливое ворчание оттарабанил талоны в окошко раздатчице — и вот уже тугая струя ударила в бак.

— Машину запомнили? — спросил Матвей Петрович, разглядывая в зеркальце разочарованную физиономию пристроившегося следом за ними «водилы», — бедняга поверил в устойчивость маленьких чудес.

— Меня, — коротко бросил Вадик и вырулил на трассу.

…Деркача Вадик «раскручивал» особенно старательно — и не стремился привлекать милицию. Тем более, что в Узеньской прокуратуре служил его ровесник и однокашник Денис Комаров, парень вроде бы надежный и исполнительный.

Деркач попался на глаза едва ли не в первый день. Жора был в числе трех верзил, которые во время негласной Вадиковой слежки перепугали, оскорбили и обобрали девчонку-портнишку. Девчонка привезла на толкучку десяток хорошеньких платьичек, скоро и недорого расторговалась и, кажется, просто не приняла всерьез требование рэкетиров. А верзилы затащили ее в пустой павильон, облапали, забрали деньги и пообещали в следующий раз прокачать через групповик, если будет капризничать с уплатой налога.

Многое в Узени лежало на поверхности. Стоило пару часов покрутиться на ярмарке, чтобы свежим взглядом кое-что разглядеть. Например, заметил Вадик, пользуясь своей временной, тогдашней анонимностью в Узени, подкрепленной обыденностью одежды (джинсуха, футболка с «самопальной» лейблой, старые «кроссы»), — как заученно выплачивают «подать» аккуратные бабули, торгующие сивухой в закатанных литровых банках со свежими наклейками «Сок березово-яблочный», как работают и как рассчитываются с громилами шустрые «наперсточники»; как снимают клиентов дневные шлюхи и обслуживают их в дальней комнатке сапожного павильона.

А когда, на второй или третий раз, присмотрелся повнимательней, то разглядел, что фурнитура в двух ларьках и у трех частников не слишком соответствует привычным представлениям о кустарных изделиях. Во всяком случае, представлениям о наших кустарных изделиях, поскольку вроде бы еще нет информации о широкой продаже в личное пользование, например, термопласт-автоматов, высадочных машин, гальванических ванн и установок для вакуумного напыления. А уже о том, что среди продукции не только Узеньского местпрома, но и предприятий легпрома в трех близлежащих областях не водится таких заклепок, нашлепок, пряжек, застежек, пуговок, фиксаторов, черта-дьявола, — знал не только профессионал Вадик, но и множество здравомыслящих людей.

А рэкетиры, кстати, фурнитурщиков обходили — более того, прикрывали, а «налог» — не выкачивали. Во всяком случае, это происходило не на базаре.

Знакомства с личным делом и потом лично с гражданином Деркачом хватило, чтобы увериться: Жора если еще не стал, то непременно станет «командиром», «крестным отцом» Узеньского масштаба.

— Деркача в самом деле рано было арестовывать?

— Так считал, — пожал плечами Вадик, не отрывая взгляд от дороги. А потом, после паузы, добавил: — Что, в камере не могли шлепнуть?

— Так хоть бы его одного…

На первых порах дела следствие шло отлично. Прежде всего сказалась тщательная подготовка начала; и сработало то, что недавно слетел Лесовой, и его замам хватало других проблем, они дрожали и решительно отбрыкивались от первых Узеньских «радетелей». Сам же Матвей Петрович категорически не прислушался к двум телефонным звонкам, один серьезнее другого, не встал по стойке «смирно»; сообщил абонентам, что сейчас в прокуратуре работает московская комиссия (чистейшая правда), расследование Узеньского узла взято под особый контроль (преувеличение, однако совершенно непроверяемое), и лучшее, что можно сделать сейчас, — проводить там расследование показательно.

Хорошо началось расследование. Взяли на горячем, изолировали надежно, допросы вели профессионально, и выбитые из равновесия громилы и деляги, недавно еще убежденные в своей безнаказанности, от растерянности развязали языки…

Потом была пауза, и снова рывок — накрыли «черную» фурнитурную фабрику. И снова замедление, нарастающее сопротивление городских и областных власть предержащих. Конечно, сумма того, чем располагало следствие, составляла строгий секрет; но ясно было, что начисто пожар не затоптать, не те времена.

Казалось, что преступные нити сходятся в крепких лапах Жоры Деркача. Казалось, что застукали узеньский узел как раз на такой стадии, когда только начиняет увязываться мафия, сходятся каналы наживы. Формируется прикрытие. Казалось…

А теперь все запуталось, и что-то утратило значение, а вот нечто иное — не то ли, о чем молчит Вадик? — значение приобрело…

2

Как всегда в летнюю пору, трасса загружена. Закопченные громады тягачей, серебристые брусья рефрижераторов, жирные округлости автоцистерн, гладкие блестящие капли разноцветных легковушек — сплошная лента на десяток километров. Вадик дергал мощную «Волгу», с гулом выламывался из строя на каждом свободном участочке, но выигрывал немного. Пустая и опасная забава — «шахматка», если нет на самом деле крайней необходимости успеть; но Матвей Петрович не останавливал Вадика: пусть адреналинчик разгонит. Щурился Матвей Петрович, негромко хмыкал — все прикидывал, как расценивать утренний звонок.

Сам факт — неожиданность едва ли не большая, чем содержание доклада Сагайды.

Почему он позвонил? Показать, что знаком с оперативными планами облпрокуратуры? Несерьезно. И совсем не ко времени. От растерянности? Какая, к черту, растерянность: домашний телефон Матвея Петровича ни в одном справочнике не числится, из всей милиции знают его лишь семеро, и это — надежная семерка. Нет, так сгоряча не звонят. И не друзья они с майором, и по службе практически не контачат, хотя и знакомы… И незачем вообще было предупреждать Вадика — сообщил бы на месте…

Продемонстрировал Сагайда, что, несмотря на устранение Лесового, связи восстановлены, следственный отдел «под колпаком»?

Но зачем такая демонстрация?

Элементарная тактика борьбы: использовать разведданные, но ни в коем случае не засвечивать свои каналы, свою осведомленность. Сагайда-то совсем не дурак. Из числа лучших в своем ведомстве, насколько помнил Матвей Петрович. Деркач, кстати, был тоже не дурак, знал его Шеремет; мужик сообразительный и достаточно гибкий — вот только безнадежно испорченный атмосферой вседозволенности… А Сагайда — расчетчик, «шахматист», на три хода вперед смотрит; есть авантюрная жилка, но зато — никакого паникерства…

А это значит, что утренний звонок — жест. Расчетливо яркий, необычный — и адресованный лично М. П. Шеремету.

Предупреждение?

Нет. Жест доброй воли.

С тем, что если Шеремет не поймет приглашения или даже просьбы, то вполне могут обойтись и без него. Могут, но не хотят.

— Черт возьми, — сказал Матвей Петрович вслух, — а ведь он меня «купил»!

Вадик чуть руль не выпустил:

— Кто? Деркач?

— Еще чего? — поднял брови Шеремет, — этого бы только не хватало!

Жест доброй воли. И очень своевременный жест. Раз уже пошла стрельба, надо четко различать, где свои. Без опоры в Узени не обойтись — но и Сагайде нужна опора. И если Коля Сагайда и в самом деле «свой» — вместе они пробьются.

В Узени — самое меньшее двадцать тысяч взрослых честных граждан, готовых помочь, граждан, понимающих, что организованная преступность лишь на первый взгляд кормится за счет мелкой преступности, а на самом деле — за счет их труда. Но как воспользоваться их помощью? С чем к ним обращаться? О чем просить? И сможет ли кто помочь так, как майор Сагайда, — если Шеремет правильно понял жест?

…Вадик в очередной раз попытался пойти на обгон, но тут же сбросил газ и, втискиваясь вновь в колонну, негромко выругался.

Нервничает.

И нервничает больше, чем можно было предположить по формальным данным дела. Значит, знает больше, чем записал…

— Видимо, свои подстрелили, — обронил Шеремет, искоса наблюдая за помощником.

— Кто же еще? — охотно подхватил Вадик. — Знать бы только, какие это «свои»!

— Ты же допрашивал Деркача, — не то спросил, не то констатировал Матвей Петрович, — неужели никаких намеков не было? Прокрути-ка в памяти еще раз: может, говорил что? Вспоминал? Пробалтывал?

Вадик помолчал, проскочил на две машины вперед, а потом все-таки выдавил:

— В том-то и дело, что говорил…

…Первый допрос был сразу после операции на рынке. Как и следовало ожидать, поначалу Деркач вовсю пошел разливаться насчет и я не я, и хата не моя, и на базаре он-де очутился случайно, и в драке не участвовал, разве что дал кому-то сдачи, а оказывал сопротивление и пытался бежать, так потому что милиции с самого малолетства боится.

На допросе присутствовал милицейский лейтенантик из бывших Деркачевых служащих; он и вида не подал, что экс-капитан гонит тюльку, а Вадим — Вадим тоже не стал демонстрировать свою осведомленность. Просто сунул Деркача на законный срок в изолятор и лично проследил на предмет отсутствия контактов с внешним миром и обитателями соседних камер. А потом поговорил с Деркачом, когда уже набралось. И видеоленту показал, ту, что засняли в ходе операции. Допросил — и выпустил, взяв подписку о невыезде.

Потом спецбригада «тряханула» фурнитурную фабрику местпрома и нашла (знали, где искать) небольшую, отлично оборудованную мини-фабричку. Такой себе участок, отгороженный от всех остальных.

Тамошние рабочие были шокированы, когда узнали, что по документам спецучасток попросту не существует. Молоденькая технологиня, приличный вроде специалист, но с кругозором не обширнее своего милого носика, только рот раскрыла и, кажется, не закрыла до сих пор. Ну, бог ей судья; а вот к кое-кому из администрации судьи будут намного реальнее… Но об этом в другой раз. Выяснилось, формально, что с Деркачом рабочие знакомы и знают не по милицейскому прошлому, а по еженедельному настоящему — Жора руководил вывозом готовой продукции…

Кто-кто, а Деркач не мог не понимать, что кольцо сжимается.

А тем временем добрались до чиновников. Пятеро из них, кто в последнее время очень резко улучшил себе жилусловия, и трое снабженцев-толкачей дали — под неприятные для гарантов, но, увы, пока неизбежные гарантии, — хорошие показания. И выяснилось, что Жора Деркач и «выводил» фигурантов на нужных чиновников, и следил, чтобы низкие договаривающиеся стороны соблюдали правила игры. Была надежда и на вещдоказательства: у двоих неожильцов оказались записанными — так, на всякий случай, — номера купюр, а два толкача рассчитывались с Жорой шмотками и сантехникой.

Знал ли Деркач все козыри, собранные следствием? Вряд ли. Только двое — Вадик и Шеремет, — знали всё. Но Деркач не мог не вынюхать, не угадать, что кто-то раскололся, что есть материал, а так ли важно, кто именно?

Впрочем, важно…

Но сначала о Деркаче. Не так давно, когда Вадик в очередной раз оторвал Жору повесткой от трудов неправедных, зазвучала песня, не похожая на прежние.

Разговаривали наедине; стараясь смотреть в глаза, Деркач признал, что есть за ним и рэкет, и прикрышка цеховиков, и еще кое-какие малоприятные, но многовыгодные мелочи, но все это не то что не по собственной инициативе, но и вопреки желанию. Запугали, мол, заставили, мол, руководят, мол, а он, баран божий, отдает 95 % дохода в неведомые клешни. А держат клешни крепко, и если что просочится из этого вот разговора — хана, кранты, и хорошо бы только Деркачу лично, а то всему благочестивому семейству…

— Вот так, — закончил Вадик, — а я еще на него наорал тогда: что, мол, совсем за дурака меня держишь, сказки рассказываешь? А теперь… Хоть детей пока что прикрыть надо.

— Поворот не прозевай, — отозвался Шеремет.

Вадим сбросил газ и, улучив просвет во встречной колонне, рванул на грунтовку. Полминуты — и только хвост пыли вздымается в утреннее небо.

Пылевая завеса отделила «Волгу» от трассы. Грунтовка, не отмеченная в туристских картах, соединяла две основные трассы, ведущие в Узень с севера и востока.

Почти на середине грунтовки расположилась деревня Маловидное.

Начиналась она самой настоящей потемкинской деревней. Укоренилось начинание князя Таврического. Только название несколько усовершенствовалось: наверное, еще в павловские времена «Миловидное» стало «Маловидным», что больше соответствовало и лексике, и мировоззрению хлебопашцев.

Уютная долина, и деревня впрямь маловидная: выплывает из-за поворота — и снова прячется за холмом.

В новые времена сюда стали ездить часто. Здесь водился светло-янтарный мед и было весьма недурно с едой. Работала колхозная столовая, где кормили сытно, дешево и невкусно, а неподалеку от нее уже год как функционировало семейное кафе; там кормили немного дороже, но намного вкуснее.

К тетке Явдохе повадились ходить даже местные, хотя основную клиентуру прикатывали колеса. Дальнобойщики, трассовики, водители магистральных тяжеловозов, народ бывалый и привычный к неуюту наших дорог, быстро сообразили, что десяток верст улучшенной грунтовкой — не крюк, а трояк — не деньги, если речь идет о вкусном и здоровом.

Семейству тетки Явдохи работы хватало: вслед за трассовиками сюда потянулись целые компании, по будням — из Узеня, а по выходным — даже из области.

Сейчас был понедельник и утро. На единственной маловидненской площади отсвечивал только один «КамАЗ» с рефрижератором; кабина поднята — водитель копается в моторе.

Младшенькая дочка хозяйки, Катюша, веселое существо на крепких загорелых ножках, домывала ступеньки. А рядом, у палисадника, стояла разукрашенная, как индейский фетиш, «Чезетта-500», вся в зеркальцах, щитках, наклейках, нашлепках, обрамленная хромированными трубками.

Шкура неведомого пушистого зверька распялилась на сидении; над цилиндрами колыхалось марево горячего воздуха.

Матвей Петрович взглянул на часы. Девять двадцать пять. Он представил себе кожано-заклепочное чучело, соответствующее такому мотоциклу, и тяжело вздохнул.

Вадим тоже выбрался из машины, быстро и цепко оглянулся и, как-то по-кошачьи проскользнув рядом с Катенькиными спелыми ножками, взбежал на веранду.

Предполагаемого чучела там не оказалось. За столиком сидел один-единственный посетитель: майор милиции, начальник Узеньского райотдела Николай Сагайда.

3

— И мы позавтракаем, — решил Матвей Петрович, подсаживаясь и пожимая Сагайде руку.

Потом посмотрел повнимательнее на тележку с Сагайдиным заказом, как раз подкаченную к столику, и решил:

— Заодно и пообедаем. Когда там придется…

А вот у Вадима с аппетитом оказалось плохо.

Не исключено, что из-за Сагайдиного доклада, слабо вяжущегося с атмосферой завтрака на веранде.

Итак, Узень, около трех ночи. Первомайский, проезд. Освещения там нет. Глухие заборы. Десяток домиков в глубине усадеб. Троих обитателей разбудили выстрелы. Два выстрела. Еще трое местных уверяют, что спали и ничего не слышали. Может, правда, а может, просто не хотят связываться с милицией.

Одним выстрелом был смертельно ранен Георгий Деркач, другим — убита его жена, Клавдия Деркач. Преподавательница. Оба выстрела из одного и того же оружия, видимо, револьвера. По предварительным данным — старый «наган». Женщине пуля попала в затылок. Классический карательный выстрел. Мгновенная смерть. Возможно, даже не успела ничего понять. Волосы опалены. Георгию выстрелили в спину, под левую лопатку. Тоже — в упор. Одежда прожжена, на теле — пороховая гарь. После выстрела Деркач пробежал шагов тридцать и упал замертво: сильное внутреннее кровотечение и болевой шок. Какое-то время агонизировал: есть следы на грунте и на одежде… Тяжелая смерть.

— Время?

— Примерно два тридцать. Вряд ли раньше — в десять минут третьего их видели живыми, — но и не позже трех. Эксперт убежден.

— Что их занесло в этот… Первомайский проезд в такое время?

— Возвращались из школы, с выпускного вечера дочери. В два часа от школы отошел автобус — детям заказана турбаза на три дня. Домой отправились с группой других родителей, потом шли одни. Через Первомайский проезд к их дому идти ближе.

— Сократили.

— Выходит, так.

— Ладно. Когда обнаружены тела?

— В начале четвертого. Пенсионер Ващенко, из второго номера по Первомайскому проезду, позвонил в милицию — его разбудили выстрелы и крики. Дежурный… Ну, не сразу поверил, но потом все-таки связался с патрульной ПМГ, направил в проезд…

— Возле тел никого не было?

— Нет. Ващенко не выходил за калитку, но уверяет, что никого больше не видел и не слышал.

— Следы?

— С начала третьего и до пяти шел дождь. Небольшой, но… Не обнаружено отчетливых следов, только протектора автомашины…

— Зафиксирован?

— Да. Пробовали применить собаку — но ничего не вышло. Дождь.

— Что с детьми Деркачей?

— Дочка на турбазе. Я послал туда сержанта — присмотрит и постарается поделикатней сообщить.

— Ну-ну.

— А второй ребенок, мальчик — он уже неделю как у бабушки. На Кировском. Я туда дозвонился; все тихо.

Сагайда сделал паузу и добавил:

— Еще одно. Я посчитал необходимым осмотреть дом Деркача.

— Вы убитого сразу опознали?

— Ко времени моего приезда на место уже весь райотдел знал. Фигура памятная.

— Что на квартире?

— Приехали в шесть двадцать — я не хотел без санкции, ну, и пока оформил… А там кто-то уже побывал. Сорваны ковры, шкаф вывернут…

— Замок взломан?

— По внешнему виду — нет. А чем открывали — пока не знаю. Эксперт работает, но… В область бы! А то без гарантии…

— Ключи у супругов найдены?

— Да. У обоих…

…А Вадим в это время все вспоминал свой последний разговор с Деркачом. С глазу на глаз. Вспоминал, как Жора говорил, понизив голос:

— Слушай, я с тобой, как с умным. Ты меня за пацана не держи. Узнает кто об этих моих словах — мне конец. Мне плевать, есть ли что у тебя, кроме, видеозаписи…

— А вы за меня не беспокойтесь.

— Своих забот хватает… Мне сейчас, ей-богу, проще всего — сесть, в зоне не пропаду, да за детей боюсь. У тебя дети есть?

— Не женат. Но это к делу…

— А у меня — двое. И старшая — девочка. Сообразил?

— Кто вам угрожает?

— Пока не знаю. А вот они — все обо мне знают. Все… И что у меня есть крепкие ребята — тоже знали…

— И что им было надо от вас?

— Работа… Город маленький, меня здесь каждая собака знает… Боятся… И в отделении корешки остались — а чего там, все знают, что «мусор из дома не выметет…».

— Вы хотите сказать, что рэкет — это по заданию.

— Именно.

— И кто давал задание?

— Телефон…

Георгий помолчал, разминая незажженную сигарету. И сказал после паузы:

— Может быть, позже расскажу… Когда проверю. Есть у меня коммутаторные соображения…

Не верилось, ох не верилось Вадику; а Деркач закурил, помолчал немного и добавил:

— И тебя — тоже проверю.

Нет, не прибавляли эти воспоминания аппетит. Так и подмывало рвануть на себе рубаху, посыпать голову песком и завопить:

— Это я, я виноват! Не послушал, не поверил… — и затем ринуться искупать свою вину, проливая праведный гнев на…

А вот на кого — Вадим никак не мог пока решить. Не вычислялось. …Хоть бы уверенность, пусть предварительная, но уверенность… Но не было и ее.

Наверное, не было уверенности и у Шеремета. Иначе почему бы он внезапно сменил тон обращения к майору:

— Откуда вы мне прозвонились?

— Из дома, — не задумываясь, ответил Николай, — а что?

— Соединение — автоматическое?

— Да, конечно.

— А дом — свой?

— Не совсем. Но никто посторонний…

— Вы уверены?

— Да… А почему вы не спрашиваете, из какого такого дома?

Матвей Петрович усмехнулся:

— Полагаю, от Стеценко Татьяны Михайловны, год рождения 59-й, разведенная, преподаватель Узеньской ДСШ № 1. Вот не помню только, по какому классу.

В общем-то Сагайда был готов к такому ответу. Чуть сильнее порозовел и сообщил, с эдаким вызовом:

— По струнным.

А потом все-таки добавил:

— А у вас неплохие информаторы.

— Никудышные, — бросил Матвей Петрович, отодвигая пустую салатницу, — одиннадцатый час, а мы еще не знаем, ни кто убил, ни даже — за что. А насчет сведений о частной жизни — должен же я подумать, кто набивается на неофициальный контакт.

— Так вы поняли, что я…

— Вычислил. И получилось, что звонок был нужен вовсе не для того, чтобы предупредить Вадика. Нет?

— Естественно. Хочется, чтобы вы, лично, приехали.

— Полюбуйся, — сказал Матвей Петрович Вадику, кое-как ковыряющему вилкой жаркое с грибами, — издевается почем зря. Над тобой, кстати. Ему, видишь, Шеремет понадобился, а не какой-то там желторотик.

— Поквитаемся, — в тон пообещал Вадик.

— Он вроде парень неплохой, — сказал Сагайда как об отсутствующем, — но здесь так складывается… Узел в этом деле, а может — перекресток… Решающий. Нельзя промахнуться.

— А что, в прокуратуре — больше никого?

Сагайда усмехнулся:

— У меня тоже «информаторы». По вашим делам «неприкасаемых» почти не оставалось. А если оставались, то оказывалось, что Шеремет сие дело не заканчивал и не по своей воле: срочно перебрасывали на что-то другое. А зажимал, почему-то лишь стрелочников, некто другой… Скажем, авторитетный товарищ Хижняк, из больших любителей во все совать нос…

Шеремет поднял голову и внимательно посмотрел в глаза Сагайде. Очень внимательно. И, не проронив ни слова, снова принялся завтракать. Наверно, с минуту только и было слышно, что позвякивание вилок да перекличку воробьев в кустах у веранды.

Потом Шеремет отодвинул тарелку, взглянул на часы и обратился к Вадику:

— Слушай, магазин-то уже открыт. Не в службу, а в дружбу, глянь, нет ли там импортных лезвий?

Вряд ли Вадикова физиономия излучала чрезмерный энтузиазм, когда он прошел к выходу.

Было видно, как он, руки в карманах куртки, протопал улочкой, ненадолго задержался у рефрижератора и нырнул в сельмаг.

— Вы ему не доверяете? — искренне удивился Сагайда.

— На все сто, — успокоил майора Матвей Петрович, — свой парень. Только не хочу, чтобы он подходил предвзято… Пусть сам смотрит. И делает выводы.

— Это ваши игры. Главное, чтобы парень был наш. Но в одиночку ему не потянуть. Печенкой чувствую. Крупняк мы зацепили. И без ваших связей, головы и авторитета…

— Интересный вы перечень составили, товарищ майор. «Связи»…

— Ну, я имел в виду не блатные, а с областными организациями… Матвей Петрович, я хочу, чтобы нас было не только вынужденное официальное сотрудничество. Ситуация такова, что…

— А я, — внезапно перебил его Шеремет, — почему я этого должен хотеть?

Это, кажется, еще не приходило в голову Сагайде; несколько секунд он хлопал ресницами, но затем сказал твердо:

— Неужто вы в обратную сторону перестарались? У нас с вами — один путь. Поодиночке же будет сложнее. И вы знаете, что между моим и вашим начальством — немалая трещина…

— Пока что есть, — Матвей Петрович промокнул губы салфеткой, — хотя полагал, что это не общеизвестно. Впрочем, я сильно недооцениваю периферийные кадры.

Подозвав хозяйку, Шеремет рассчитался за себя и за Вадика. Сагайда тоже отдал трояк и, вытаскивая сигарету, спросил:

— Какие сейчас будут указания?

Шеремет подождал, пока тетка Явдоха отойдет подальше, и, еще раз изучающе взглянув на майора, ответил:

— Внешне — чисто официальные, служебные взаимоотношения. Все, как принято. А наедине… У тебя есть надежная «крыша»?

— Одну вы знаете.

— А еще что-нибудь, чтобы совсем без свидетелей?

— Есть одно забавное местечко… Как вы относитесь к гражданской обороне?

— Никак. А разве она еще действует?

— Не исключено. Во всяком случае, помещение имеет. Но не всегда занимает. — Сагайда, бросив взгляд по сторонам, протянул Матвею Петровичу ключ, — это недалеко от гостиницы, в центре. Пушкина, 26, табличка — курсы ГО. Посторонних нет, а есть скрытый выход. Только будьте осторожны: с «крышей» там все порядке, а вот пол там ненадежный.

— Пол? Это — в переносном?

— В самом прямом.

Шеремет, так же быстро оглядевшись, спрятал ключ в карман.

И невесело усмехнулся.

Знал, что так надо, что все обстоятельства сейчас усложнились, нужно ежеминутное напряжение сил и внимания. Борьба серьезная, в которой поначалу — не в последнюю очередь из-за нежелания признавать очевидное, привычки к извращенным словам и действиям, — организованной преступности дали большую фору. И все же — ох как трудно укладывалась в сознании необходимость жить по законам военного времени. Стоит ли удивляться, что сначала похоронили не одного товарища, соратника, единомышленника, а уж потом, со скрежетом зубовным, признали наличие присутствия нашей, отечественной мафии.

Стоит ли удивляться, что столько сотрудников погибло духовно, потеряв не жизнь, а профессиональную честь и мужество, прежде чем борьба была осознана и объявлена?..

— Связь? — спросил Шеремет.

Сагайда повел крутыми плечами.

— Увы, только телефонная, — протянул карточку с номерами, — верхний — мой кабинет, второй — радиотелефон в машине. Третий — курсы ГО. Четвертый — Татьяна. И договоримся: место встречи называть условно. В этом порядке. Например, «встречаемся в третьем». Или: «Подъеду в четвертый». И время: называть со сдвигом на полчаса. Договоримся, скажем, на шестнадцать — встречаемся в пятнадцать тридцать. Хорошо?

Шеремет согласно кивнул и вышел на крыльцо.

Вадик уже спешил от магазина, удерживая подмышкой сверток. Явно не лезвия. Небось, очередная тряпка, какой-нибудь особо никудышный куртец.

Не оборачиваясь к Сагайде, Матвей Петрович спросил:

— Все телефоны в Узени прослушиваются?

— Слава богу, пока — нет. Только наш коммутатор. Общий с исполкомом.

— Кто здесь напрямую связан с Хижняком?

— Зампред. Но доказательств — увы… И, само собой, по старой дружбе — Череватько.

— В город поедем по разным дорогам, — распорядился Шеремет, — и постарайся нас опередить.

— Вы — прямо в прокуратуру?

— Да. Поехали… — И не удержался, спросил: — А что это у тебя за тачка?

В первый раз на лице Сагайды появилась улыбка:

— Боевой трофей… — И продолжил, адресуясь уже и к подошедшему Вадику: — Позавчера наши рокеры сцепились с «качками». Кое-кого мы повязали, кое-кто — в больнице. Так что «тачка» суток на пятнадцать свободна.

Сагайда взял шлем, клацнул педалью кикстартера — и добавил:

— А мою машину «пасут».

Шеремет задержался на крыльце, глядя на майора.

Крепкий, мощный, как налитой. Кобура на поясе. Офицер — как с рекламного плаката.

Но вот Сагайда напялил поверх форменки черную кожанку, всю в заклепках, бляшках, цепочках, застегнул шлем, разукрашенный, как выставочное пасхальное яичко артели авангардистов, вскочил на карнавальную «Чезетту» — и как волшебник поработал! Какой там офицер, — рокерище, от которого надо держаться подальше и пристально разглядывать, право же, небезопасно.

Вздыбив пыль, мотоциклист скрылся.

Минуту спустя хлопнули дверцы и «Волга», круто развернувшись на площади, полетела к трассе.

До Узеня — двенадцать километров.

4

Два часа пролетели. Обязательное короткое совещание, первые прикидки, пересказ местных сплетен. Представление в райкоме и исполкоме. Ознакомление со следственными материалами.

По сравнению с предварительным сообщением Сагайды добавилось немного.

Деркач упал дважды: видимо, сразу после выстрела (найден след на влажной дороге) и окончательно, в полусотне шагов от тела жены. Следы первого падения на теле Деркача: ссажена кожа на левой ладони и на костяшках пальцев правой руки.

Убитые, по-видимому, не ограблены. Ксения — наверняка: целы украшения и, в сумочке, деньги. В кармане у Деркача — портмоне, в нем — два трояка и мелочь.

Баллистическая экспертиза: обе пули — из «нагана», ствол достаточно старый.

У обоих убитых обнаружено небольшое (у Георгия — чуть большее) содержание алкоголя в крови. Свидетели подтверждают, что на выпускном вечере оба прикладывались к бокалам.

Сам выпускной — в рамках обычного. То, что Георгий оставался вроде бы мрачным и ни разу не танцевал, никого не удивляет: характер Деркача и его отношения с женой не составляли новости для прочих родителей.

Большинство взрослых расходилось одновременно. До поворота на Садовую шли три пары вместе; триста метров до Первомайского — только Георгий и Клавдия. За квартал до поворота в переулок их видел таксист; еще притормозил — ночью пассажиры в дефиците, — но Деркач (таксист его опознал) махнул рукой: проезжай, мол. Никого поблизости от них таксист не заметил, никого не увидел и в темном Первомайском, но уверяет, что там не было огней автомобиля.

Пребывание легковушки на месте преступления — факт. Короткий дождь не смыл отпечатков колес.

Да, именно так: в интервале между началом дождя — а это как раз время, когда раздались выстрелы, — и его окончанием по переулку проехали «Жигули». Шестая модель, автомобиль с небольшим дефектом на левом заднем протекторе. Но эксперт не мог с уверенностью сказать, останавливалась ли машина в Первомайском и сколько стояла…

Неизбежные встречи в исполкоме и райкоме длились, каждая, минут по пятнадцать.

Первая была именно такой, как предполагал Шеремет: очевидные стремления не выносить сор из избы, Узень не ославливать и уж конечно же не устраивать типичный случай. И одновременно — осторожное прощупывание возможных следственных путей и несколько настойчивых, хотя и осторожных попыток вбить клинышек между Шереметом и Вадиком, который вроде бы как слишком разошелся, наделал шума, переполошил кучу людей — и чего достиг?

Вторая беседа состоялась с глазу на глаз с персеком райкома. Они с Шереметом были шапочно знакомы несколько лет — с того времени, как Матвей Петрович занимался паскудной историей с неопознанным трупом на территории колхоза, где тогда председательствовал нынешний Первый.

Несколько неожиданною оказалась беседа. Первый сказал, что конечно же людей жалко, особенно Клавдию, но то, что дела вдруг приняли такой оборот, может, к лучшему. Если, конечно, следствие, которое началось так удачно, не остановится на полпути. Какой бы уровень не затрагивался, он, Первый, целиком «за». И попросил по всем проблемам обращаться непосредственно к нему, обходя все ступени. Дал телефон. Но не прямой, через городскую АТС, а через коммутатор…

Впрочем, Сагайда мог Первого и не предупредить — разве нет?

5

В половине первого состоялся «тайный совет». Созвонились с Сагайдой, потом, поодиночке, перебрались через парк и разыскали нужный дом.

Проблема пола в помещении курсов ГО действительно была. Какие там щели? Проломы, кое-как закрытые фанерками. Уцелевшие половицы прогнили, гвозди — перержавели, и приходилось идти с акробатическими пируэтами. Спокойно стоять и даже сидеть, не рискуя загреметь в затхлое подполье, можно было только во второй комнате, преподавательской.

Две тускло окрашенные стены оживляла внушительная подборка плакатов, вызывающих патологический прилив пацифизма; в простенках между окнами пристроились еще стендики с распотрошенными противогазами и респираторами. В углу — ведерко со стратегическими залежами окурков, железная печурка допотопной модели. Интерьерчик что называется.

Но на второй взгляд можно было заметить, что между комнатами — двойные, свежеукрепленные двери, на окнах, под защитными шторами — решетки; третий взгляд сообщал, что на дальнем окошке, выходящем в закрытый дворик, оборудованы автоматические запоры, и решетка — раздвижная, под секретный ключ. Два хороших письменных стола; бра и настольные лампы с гофрированными стеблями; большая «поднятая» карта района на стене. А на столе, в окружении справочников, солидно помаргивал неонкой большой клавишный кабинетный селектор с «памятью», диктофоном и автоответчиком.

Осмотревшись, Матвей Петрович подошел к аппарату и, ткнув клавишу, повторил последний вызов.

Полминуты в трубке звучал прерывистый треск автоматического набора. Пауза, гудки и голос:

— Слушаю, Головин.

— Иван Игнатьевич? — переспросил Шеремет.

— Я. Откуда звоните, Матвей Петрович? — спросил Головин, обладающий исключительной памятью на голоса.

— Из Узени. Вы в курсе, что здесь…

— В курсе. Хорошо, что вы уже на месте. Я как раз хотел просить…

— Понял.

— Поддержите моего Комо. Но — строго между нами.

— Когда просят, говорят «пожалуйста». И о своих предупреждают заранее, — назидательно сообщил Шеремет.

— Каюсь. Так меня, так. А что в Узени? Кстати, связь надежная?

— Надеюсь. А по делам — пока смутно.

— Вы о моей болячке не забыли?

— Что, поступили новые данные?

— Ну, не то чтобы данные… А присмотреться, надо.

— Слушаюсь, товарищ не — мой — начальник, — усмехнулся Матвей Петрович и положил трубку.

Вадик все еще заинтересованно рассматривал помещение и спросил, понизив тон:

— Глянем быстренько, не забыл ли здесь хозяин «ухо»? На войне как а ля герра?

Шеремет пожал плечами:

— Поищи. Хозяин спасибо скажет.

— Я серьезно, — Вадик взглянул в глаза, — как с ним? Что можно доверять?

— Все спокойно. Наш человек. А что засуетился — так не от хорошей жизни… Будем тянуть вместе. Ему — ясно: практически только через нас, область, можно будет отгавкаться от местных… Если припечет. И нам он очень пригодится. Сам знаешь, как на местах без своего человека…

Одно лишь не сказал Вадику Матвей Петрович: того, что сам окончательно проверил только сейчас. После разговора с полковником милиции Головиным, возглавляющим самую горячую засекреченную службу. Отдел борьбы с организованной преступностью.

Прямую связь с Головиным из городов и районов имели только его непосредственные ставленники. Те же, на кого падала хотя бы тень подозрения в связях с мафиями, с цеховиками, игровыми, сутенерами, рэкетирами, а тем паче с наркобизнесом, понятия не имели о его телефонах. Как правило, даже не знали, что такой отдел существует и действует. Шеремет же, конечно, знал: массовая «ротация», перетасовка офицерского состава областного УВД, ротация, внешне кажущаяся необъяснимой и ненужной, спланирована и осуществлялась головинской службой.

Следовательно, то, что Сагайда, ставленник, перелетел в Узень с некоторым понижением, объяснялось не только и не столько щепетильностью кадрового управления к облику морале старших офицеров; так было нужно Головину.

За окошком послышался стрекот мотоциклетного движка. Мгновение — и мотор смолк, только шелест шин и шорох щебенки. «Чезетта». Щелкнули автоматические запоры, ветер вздыбил шторы и, по-гимнастически отжавшись от подоконника, в преподавательскую влетел майор Сагайда.

— Извините, чуть задержался. «Хвост» ловил.

Задвижки, шторы, свет. Сагайда раскрыл бювар с документами.

— Давайте прикинем вместе, кому стал поперек дороги Георгий Деркач.

— Супруги Деркач, — отозвался Вадик.

— Нет, прежде всего — он, — продолжал Сагайда, — я еще раз проверил: за Клавдией — все чисто. Кстати, я сам ее немного знал. Полагаю, просто убрали свидетеля.

— Полагаю, — подал голос Шеремет, — есть вероятность того, что Клавдия хорошо знала убийцу. И он был уверен, что Клавдия его опознает.

— И все же какое-то, — Вадик пощелкал пальцами, подбирая нужное слово, — нетипичное, что ли, убийство. Что-то здесь неладно.

— Убийство — это всегда неладно, — бросил Шеремет и продолжил: — Вот что. Надо срочно проверить, не вернулся ли кто из прошлых Деркачевых «крестников», тех, кого он посадил в свои милицейские времена.

— Я с этого начал, — повел плечами Николай, — но без толку. Мелочевку и не брал, а крупняки — все еще сидят. Даже под амнистию не попали.

— И когда только успел? — спросил Вадик, незаметно для самого себя переходя на «ты».

— Поутру, — бросил Сагайда, закуривая.

— А что «по мелочевке»? — поинтересовался Шеремет.

— С этим я разбирался, еще когда дела принимал. Конечно, Деркач там накрутил… Моя бы воля — не в отставку, за решетку бы отправил. Но знаете, как у нас «любят» своих раскручивать.

— Само собой. Знают, что только начни…

— Именно. В каждом третьем «его» деле — и злоупотребление властью, и незаконные методы ведения следствия, и побои, и шантаж… Но времени прошло немало. Хотели бы поквитаться — давно бы нашли возможность. И наверняка бы не тронули женщину. Полагаю, эту версию надо вычеркнуть.

Вадик, поколебавшись, все же сказал:

— Я все вспоминаю наш последний разговор с Деркачом… Похоже, он намекал на местных… И был уверен, что сможет проверить… по своей линии.

— Резонно, — согласился Сагайда, — обратите внимание, что этот «некто» хорошо знал обычный маршрут Деркача… Не шел следом — заметили бы, — а встретил. Дождался. И «шестерка», жигуленок, проехала по Первомайскому навстречу…

— Что с этой «шестеркой»? — спросил Шеремет.

— Ищем. Поднял всех участковых, ГАИ… По регистрации — в городе почти сорок «шестерок» да еще приезжие: бросают машины где попало, увести — нон проблем. Найдем, конечно — если тот «Вася» не сменил срочно резину.

— Хорошо, — прихлопнул по столешнице Шеремет, — давайте попробуем быть последовательными. Допустим, стрелял местный, из тех, кто хорошо знает Деркача. Так сказать, друг семьи. Жора ему стоял поперек дороги. И в последнее время конфликт стал угрожающим. Не исключено, что это связано со следственными действиями. Возможно, была стычка: Деркач — не из тех, кто покорно соглашается стать козлом отпущения.

— Возможно, — согласился Николай.

— Теперь что касается легковушки: стреляли не с хода и, наверное, вообще не из машины. По характеру ранений — машину можно исключить. Оба выстрела — сзади, в упор, в спину и затылок, под углом, сверху вниз. Стрелявший стоял или шел следом. А вот потом он мог вскочить в машину, чтобы побыстрее исчезнуть с места преступления. Найдете машину — обратите внимание: шел дождь, и могла остаться грязь от обуви…

Что-то заставило Матвея Петровича замолчать.

Не выстраивалось.

Выпадали какие-то звенья, но какие — этого Шеремет пока не мог понять. Вроде бы уже вырисовывалась картина: «некто» дождался окончания выпускного, убедился, что Деркачи отправились пешком по обычному маршруту, а перехватил их в Первомайском. Чтобы опередить, воспользовался машиной. Оставил ее — возможно, с сообщником, — за дальним поворотом, чтобы Деркач не опознал номер и не насторожился. Подождал в темноте, пока супруги пройдут, и выстрелил сзади. Раз и еще раз. А потом запрыгнул в машину и был таков.

Но — нет, не выстраивалось по-настоящему. Недоставало некоторой внутренней полноты картины, не позволяло нечто принять ее за исходную и работать, постепенно замещая предположения — фактами.

И Шеремет почел за благо пока что не продолжать, а попробовать прокрутить другие версии.

Наверняка убийство — дело рук не цеховиков. Даже если Вадик с Денисом Комаровым недооценили их связь с Деркачом. Эти чрезмерно ловкие деляги весьма-весьма неохотно прибегают к «мокрухе». Не случайно они платят огромные деньги, до двух третей нелегальной прибыли, чтобы избегать всяких осложнений, всякого шума. Всех, кто представляет угрозу их бизнесу, они стараются купить, но — не убить.

Жора был связан с цеховиками не меньше двух лет, — и до самого последнего времени осложнений в черном бизнесе не было. Живи сам и не перекрывай кислород компаньонам — этот принцип Деркач соблюдал. В последнее время цеховики, по большинству, сели, а те, кто пока оставался на свободе, вряд ли так уж опасались Деркача. Он заинтересован в молчании — хотя бы потому, что за участие в черном бизнесе ответственность строже, чем за вульгарный рэкет.

Конкуренты? Неубедительно.

Не видел Сагайда среди вожаков других группировок никого, кто собирался потягаться с сильным и опытным хищником, Деркачом. А главное — и в случае конкуренции, и в случае мести со стороны ущемленных отсутствовал мотив двойного убийства. Планировали, готовили, выслеживали, караулили — и вдруг выбрали момент, когда Деркач оказался с Клавой. Гораздо проще их застукать поодиночке.

И убийство Клавдии, как ненужного свидетеля, тоже мотивировалось плохо. Темно тогда было в Первомайском. Очень темно. Ничего бы она не разглядела, а стала бы кричать — так что толку? Машина рядом.

Наверняка отпадали игровые, все — и наперсточники, и шулеры, и системники. Здесь не было сомнений ни у следователей, ни у Сагайды. В Узени и окрестностях паслось всего полтора десятка игровых, деньги у них варились не слишком большие (провинция!), и до сих пор не было заметного трения между игровыми и рэкетирами. Еженедельные жалобы обыгранных добропорядочных граждан, естественно, не имели отношения к делу.

Понятно, игровые — не овечки божьи, способны зверски избить конкурента или неплательщика; если припечет, могут нанять и киллера. Но любой профессиональный киллер потребовал бы за Деркача, учитывая его положение и подготовку, не меньше полугодового «навара» всех игровых, и существовал немалый риск, что крайним будет не Деркач, а игровые.

Нечего было и думать, что на лютого Жору покусится кто-либо из местных сутенеров. Тем паче, что ни в милицейские годы, ни в последнее время Деркач не проявлял особого интереса ни к самим «котам» с их небольшим дурнопахнущим бизнесом, ни к жрицам древней профессии.

Что еще оставалось? Бутлегеры в Узени не окопались — это Сагайда знал точно. В городе испокон веков пили домашние вина и наливку, на водку большого спроса не было даже в самые застольные годы — а следовательно, после Указа на сивуху не бросились. Конечно, точек с восемьдесят пятого стало меньше, но и в оставшихся толпы не наблюдалось. Пять-десять минут в дни аванса, полчаса перед праздниками — разве это очереди для стойкого советского человека? Нет, бутлерство Узень обошло, и ничего существенней абрикосовки в соковых банках да нечастых пьяных мордобоев возле гадючников или в лесополосе здесь не случалось. И что бы ни натворили Деркач и его команда, до перестрелки дело бы не дошло. Не тот уровень…

— Выходит, все-таки наркомафия, — печально констатировал Вадик.

— Боюсь, что да, — покачал головой Сагайда и потянул новую сигарету, — но это убийство, считай, первый серьезный звонок…

Жаль было мужика.

Все присутствующие понимали, какая может предстоять схватка.

Шеремет нарушил молчание:

— Какая здесь статистика по наркомании?

Сагайда постучал по краю стола:

— С самого начала года — семь дел. Одно групповое: подростки промедольчик раздобыли из аптечек ГО. А все остальные — приезжие одиночки. Нюхальщиков, токсикоманов я само собой не считаю.

— Красиво живешь, — вроде бы даже позавидовал Вадик.

Сагайда выпустил струю сизого дыма и подтвердил:

— Прям как в раю.

Мужчины замолчали, обдумывая примерно одно и то же.

Исключительно низкий уровень наркомании в Узени мог происходить от нескольких причин.

Самое маловероятное — что Сагайда не в курсе реального состояния дел. Очень маловероятно.

Наркомания, особенно среди молодежи — вещь приметная. Даже если не говорить о преступлениях, связанных с добычей зелья, хватает и других свидетельств: от визуальных наблюдений — поведение «двинутых» бросается в глаза, — до трупов передозировавшихся. В небольшом, не переполненном приезжими городке все это на виду, не спрячешь.

Второе — и хотелось верить, что все именно так, — дело не распространилось дальше любительских попыток, не сформировались устойчивые кайфовые кодлы, неизбежно затягивающие новобранцев.

Но, похоже, приходилось думать о третьей причине. Потому что именно в ее свете связывались в одну цепочку и ничтожный уровень городской наркомании, и чрезмерно крепкие связи местной верхушки с областью (если не республикой), и малый испуг чиновников после накрытия цеховиков, и, наконец, слишком дерзкое и жестокое убийство.

Все трое знали, что область — не только потребитель наркотиков.

Где-то в области притаилось героиновое производство, подпольная лаборатория.

На сегодняшний день удалось перехватить четырех курьеров, вывозивших небольшие партии героина, но никто из них не дал полезных показаний…

Цепочка соображений у присутствующих разворачивалась примерно одинаково.

Если лаборатория притаилась именно в Узени, то наркомафия будет сбывать «белую смерть» где угодно, только не в самом городе. При необходимости будет по своим каналам помогать властям, пресекая деятельность «чужих» вблизи от базы. Ну и обязательно должны быть куплены, «схвачены» любыми способами приметные чины в милиции, в исполкоме, в прокуратуре. Потянется цепочка прикрытия на областной, а может, и на республиканский уровень. Не все покровители будут знать, что именно они покрывают, кого именно получают такое содержание; но будут хорошо знать, какие «сигналы» следует блокировать, каких людей и какие службы ограждать от опасности.

Наркомафия — это еще обязательно служба безопасности, боевики; наркомафия — это игра по таким ставкам, что любое преступление не кажется чрезмерным.

Исполнители?

Это могут быть и профессиональные киллеры, и рабы, готовые на любой беспредел ради очередных доз.

Наркомафия.

Организация, стоящая абсолютно вне морали, существующая только за счет калечения и смерти. Медленной смерти — в «обычных» для нее условиях. А при угрожающих обстоятельствах наркомафия убивает с нечеловеческой жестокостью.

Например, если сталкивается с агрессией… Или кто-то из «партнеров» оказывается своевольным, неуправляемым, опасным — а он знает и может слишком много… Скажем, имеет группу «своих» боевиков и пытается подмять организацию… Вот тогда и распрямляется тайная пружина. Удар, и никогда — не в полсилы.

Наркомафия не шутит. И убитых оставляет никак не меньше, чем требуется для пресечения всех ниточек. Женщины, дети? Все равно, — нет, даже к лучшему: предупреждение всем, кто хотел бы попробовать потягаться с Организацией. Мог, что там говорить, Жора Деркач недооценить соперника.

Первым нарушил молчание Шеремет — обратился к Вадику:

— Ну-ка, повтори еще раз, что Жора тебе сказал тет-а-тет.

Вадик повторил…

— Укладывается в схему, — покачал чубом Сагайда.

— Аж слишком, — согласился Шеремет и предложил: — Ну что, пора Игнатьевича оповещать?

Сагайда крепко потер лоб ладонью:

— Может, еще обождем чуток? Сами попробуем копнуть?

— Не понял, — отозвался Вадик, недоуменно переведя взгляд на очень посерьезневших Матвея Петровича и Николая, — какого еще Игнатьевича?

Легкая усмешка тронула губы Шеремета.

— Придет время — узнаешь. А сейчас давай конкретно. Делаем так. Вадик ныряет в исполком. Прозвоним по Деркачевым связям. С кем-то наверняка Жора общался в последнее время… И не раз… «Двойник» в исполкоме, и хорошо, если только один. Теперь — Николаю. Надо срочно искать канал прослушивания коммутатора. Вряд ли что сверхумного здесь придумано. Поручи паре толковых ребят ревизию сети. Должна быть незарегистрированная отпайка — и посмотрим, к кому она ведет. Это — срочно, но параллельно основному расследованию. Ко всем: обращайте внимание — может быть человек или люди, на которых история с Деркачами произвела очень уж большое впечатление. Все-таки Узень — не Палермо, не так уж здесь воспитан народ… А я еще подумаю собственно об убийстве. Не все складывается. Не все.

Вадик поднялся:

— Можно приступать?

— Да. И перегони машину на служебную стоянку исполкома — она мне может понадобиться.

Вадик аккуратно пробежал по фанеркам и выскользнул на улицу.

Сагайда тоже встал, отодвинул занавеску и внимательно осмотрел двор.

— Насколько старательно тебя «пасут»? — поинтересовался Матвей Петрович.

— Когда как. До сих пор я был уверен, что это Деркачевы штучки. Так сказать, психологическое давление. Он же ко мне подкатывал.

— Вот как? В открытую?

— Не совсем. Через Танюшу. Она же с Деркачихой дружила.

— Еще интересней. И как «подкатывал»?

— На семейные посиделки звали. А меня что-то крепко удерживало — даже тогда, когда еще ничего не было ясно с рэкетом.

— Ты извини, что вмешиваюсь в интим — но мне надо знать: у вас с Татьяной — окончательно?

— С моей собачьей службой разве бывает что-нибудь окончательно?

— Не преувеличивай, — бросил Шеремет; и после паузы спросил: — А сегодня слежка прежняя?

— Отнюдь, — тряхнул чубом Сагайда и вновь посмотрел в окно, — ничего не могу заметить. С самого утра.

— Будь внимателен. Это — важно.

Сагайда уже и ногу на подоконник поставил, когда Матвей Петрович спросил:

— Когда ты сегодня с Татьяной увидишься?

Николай даже присвистнул:

— Хотел бы я знать!

— А что сегодня у нас на обед?

— Борщ, а на второе… — тут Николай сообразил, что Шеремет напрашивается, и рассмеялся:

— Приходите к нам! Я только Таню предупрежу…

— Только не по телефону, — приказал Шеремет, — она когда будет дома?

— Уже дома. Звонила…

— Отправляйся к ней. Я там буду через сорок минут.

— Адрес… — начал Сагайда и тут же осекся: вспомнил утренний разговор.

6

Как известно, понедельник — день не базарный. Но в сезон в южных городах базары не пустуют и в понедельник. Фрукты-овощи поспевают не в соответствии с условным людским счетом дней, и если всерьез, то убирать надо, не заглядывая в календарь. Прежде всего это касается тех, кто живет со своих участков.

Впрочем, пара рядов бетонных прилавков пустовала, то ли уже, то ли еще; почти не видно было ни итэдэшников, ни кооператоров с их пестрым, но не скоропортящимся товаром. Но зато всевозможных даров природы хватало.

Матвей Петрович не намеревался покупать ни овощи, ни фрукты, но не мог отказать себе в удовольствии пройтись мимо золотистых, багряных и зеленоватых пирамидок. Недолго: перебрался в цветочные ряды.

Здесь также было на что посмотреть, но именно того, что ему требовалось, Шеремет не увидел.

С возрастом вкусы и привычки Матвея Петровича стабилизировались. Сейчас — как всегда в последнее время, когда требовался букет, — Матвей Петрович искал темные, багряно-черные розы; их запах он узнавал издалека — нечто такое теплое и таинственное было с ними связано…

Но на этот раз, к немалому Шереметовому удивлению, не обнаруживалось ни одной темной розы. Да что розы! Ни одного темного цветка! Лишь у одной бабули в пластиковом ведре оказалось соцветие, а стебель отломан.

Такая жалость!

И тут бабуля и рассказала солидному покупателю, что все темные цветы позабирали те разбойнички, которые всегда тут хозяйничают. У них, видите ли, сегодня событие: пристрелили их вожака, ни дна ему ни покрышки, да еще вроде как с женою. Так они все цветы пособирали и куда-то двинули — наверное, на кладбище…

Матвей Петрович все-таки набрал букет — слишком светлые розы, и запах у них карамельный, но что поделаешь? Пока был на базаре, внимательно осмотрелся. Пяток привычных пьянчужек околачивались возле пивной бочки. Пара безработных рэкетиров никого не трогали на веранде возле кафе. И только сосали бычки и вполголоса переругивались. Трое ярко размалеванных потаскух вяло потягивали безалкогольные коктейли, лениво пересказывая друг дружке ужасные фантастические подробности ночного преступления.

И никто не интересовался ни товарищем Шереметом, ни «Волгой» с притемненными стеклами, оставленной на паркинге у базара.

Сев за руль, Матвей Петрович еще раз осмотрелся, цепко, внимательно. Затем запустил двигатель и выехал со стоянки.

Движение в городе не интенсивное. Через десять минут кружения по улицам Шеремет уверился окончательно: «хвоста» нет.

7

По временам, особенно после удачного борща, Матвей Петрович позволял себе расслабиться и тихо помечтать о семейном уюте.

Давным-давно состоялась его вторая женитьба, и все в доме шло вроде как совершенно правильно. Но тем не менее явным преувеличением было бы назвать семьею то, что получилось у них с Ингой.

Чуткая, но не ласковая, умная, но капризная, искренняя, но чрезвычайно самостоятельная, Инга занимала в доме место экзотической пташки. То ли возраст Матвея Петровича сказывался, то ли просвечивали фундаментальные черты его натуры, но чувствовал Шеремет все отчетливее нехватку настоящего семейного уюта.

И дочь, по какому-то капризу судьбы, выросла не похожей ни на отца, ни на трагически погибшую родную мать, а на мать приемную. И такие отношения сложились между Таткой и Ингой, что язык не поворачивался назвать последнюю мачехой.

Ох, как понимал Матвей Петрович Сагайду!

Всего каких-то полчаса в доме женщины, к которой, не завершив еще развод, прикипел Николай, — а Шеремет уже в полной мере почувствовал, какое здесь семейное счастье.

Одного только не мог понять: чем думал тот, неизвестный Стеценко, сбегая от такого чуда?

Хрупкая интеллигентная красота… Глаза нежно-голубые, так и светятся… легкая, стройная, будто все время на цыпочках; очаровательное платьице — как голубой ручеек стекает с плеч… И вся как будто загорается изнутри, когда прикасается или хотя бы разговаривает со своим ненаглядным здоровяком.

И в комнате у нее все вылизано, все как надо, сразу прямо настроение подымается, когда здесь показываешься; обед — без особых там изысков, но вкуснющий; и разговор с него получается — легкий, живой и очень умный.

Так стоит ли удивляться, что Коля никуда в гости не рвется? Дома лучше, хотя, естественно, в маленьком городе без приглашений не обходится.

Так, примерно, и сказал Матвей Петрович: что-де не отозвались они на Деркачевы приглашения не потому, что побрезговали разжалованным коллегой, а потому, что вдвоем без всяких гостей хорошо.

Но, как оказалось, дело не в идиллии. Наверное, если бы Танюша настояла, Николай, вопреки всем своим предчувствиям или предубеждениям, в гости отправился бы. Но сама Таня решительно отнекивалась, хотя Клава Деркачева числилась в ее ближайших подругах.

Дружба — дружбой, а порог дома Деркача Таня не переступала больше года. Чуть не ежедневно виделись с Клавой на работе, вместе или по очереди, подменяя друг друга, бегали в школу, на родительские собрания (дочечка Олечка Стеценко и Василек, Деркача мазунчик, вместе осваивали таблицу умножения); вместе ездили в театр и на концерты; не раз и не два Клава оставалась у Татьяны ночевать. А вот к Деркачам Таня — ни ногой.

Плохо там было.

Такое ощущение, что во вражье логово попадаешь.

При детях, особенно при Васильке, Жора еще как-то сдерживался, а когда взрослые оставались одни…

Даже трезвый, Жора изводил жену. Цеплялся к каждому слову, каждому взгляду. Все ему было не так, не по душе; бесчисленные Клавины попытки угодить разбивались вдребезги.

Тайн в небольшом городе не слишком много; все здесь знали, что у Деркача есть другая.

Впрочем, и Жора не слишком маскировался. Да, да, другая, такая себе инструкштучка, очень самонадеянное и распущенное создание, хотя, действительно, весьма сексуальное. По слухам, у них с Деркачом началось, еще когда Жора погоны носил; до самого последнего времени там вроде бы продолжалась горячая «любовь».

Клаве сочувствовали и в большинстве — искренне; тихая, душевная женщина, и что без времени отцвела — так ее ли в том вина?

И только в самое последнее время Жора несколько переменился; во всяком случае, с кралечкой своей по ресторанам не ошивался, спал если не с женой, то дома, пьянок стало меньше, начал зазывать гостей — например, Таню с Сагайдой…

Похоже, что Клава, простая душа, поверила в перемену, хотя суть занятий Деркача оставалась прежней, и дома он бывал ненамного чаще, и денег особых от него не видела…

Много ли женщине надо? Промолчать вместо выругаться, чуточку внимания к детям, не свинячить в доме — и уже кажется, что дела пошли на поправку.

Клавдия — верила; но не Татьяна.

Последнее приглашение было как раз накануне «операции» на рынке, после которой Деркач впервые попал на допрос.

— Скажите, Таня, — попросил Шеремет, — а почему Клавдия за все это время не попыталась с ним разойтись? Неужто такая любовь?

Они остались в комнате вдвоем: Николай, едва покончив с голубцами, извинился и подсел к аппарату: обзванивать подчиненных.

— Он отказал, — тихо проронила Таня.

— Вот как? — Шеремет не донес очередной абрикос ко рту. — А что, его согласие так уж необходимо? Юридически…

— Вы его не знали, — впервые за время обеда перебила Таня и, осознав это, порозовела, — о покойниках, наверное, так не говорят, но… Он — злой. Страшный человек. Ни перед чем не останавливался… Хитрый и злой… Будто заранее знал, кого и как ударить… Боялись его. И Клава — тоже.

— Это в последнее время он стал таким?

— А раньше? Он даже задержанных в милиции бил… Мои, родители наших учеников, такое рассказывали! Ребят задержали — вроде в какой-то краже заподозрили, — а когда те напрочь отказались, так избили… Один из родителей — пожилой человек, — пожаловался, написал в прокуратуру… А через неделю Деркач вызвал старика в кабинет и избил резиновым шлангом. Потом вытащил его заявление, то, что отправлялось наверх, в прокуратуру, и заставил съесть. И предупредил: еще раз, мол, голос подашь, — в тюрьме сгною.

— А что Деркач сказал жене, когда она потребовала развода?

— Сказал: забирай свою вонючую спидныцю и катись, откуда пришла. Я с тобой ни детьми, ни домом делиться не буду.

8

Узеньскую прокуратуру Матвей Петрович называл «колхоз „Тихая обитель“». Как там называют лично его, Шеремет не интересовался, хотя иллюзий на этот счет у него не было. Какие основания у здешних для пиетета? За последние месяцы облпрокуратура, прежде всего — Шереметова служба принесла «Тихой обители» едва ли не больше хлопот, нежели сами они, совместно с преступниками, за целый год. И каких хлопот! Один только подпольный цех чего стоит!

На областном совещании уже успели всыпать узеньским по первое число. А на подходе еще несколько дел! Рэкет, коррупция, взяточничество… И вот еще одно: громкое убийство. Такое громкое, что эхо, наверняка, прокатится по всей республике.

Психология чиновников слабо зависит от географии. Еще недавно в Узеньской прокуратуре полагали, что сами с усами, что крепко знают, кого и за что сажать, что надо, а что и вовсе ни к чему. Областное начальство было далеко, чуть ли не за облаками, а олицетворял его нерушимый Лесовой; вроде бы суровый, но в то же время к своим правоверным очень-очень великодушный.

Свое начальство находилось рядом, всего-то за двумя заборчиками. Знакомое до боли. Районный прокурор, дядечка с выразительной фамилией Череватько, не то чтобы специально собирал, а так, от случая к случаю постепенно и медленно накапливал в емкой коричневой папке материалы, «телеги» и «плюхи» на руководителей и на их ближайшее окружение. Со своей же стороны, у руководства было солидное кое-что на Череватька. И равновесие, равнодействие или что там еще не нарушалось.

Потом в заоблачных высях начались некие катаклизмы, с грохотом покатились головы; рухнул, аж загудел, монолитный Лесовой. Перепуганный Череватько срочно вспомнил о своем возрасте и галопом умчался на незаслуженный отдых.

Сменились и «первые люди» в райкоме; на ковер, ну куда его прежде вытаскивали чуть ли не дважды в месяц, и все не для похвал, взошел бывший председатель крепкого (а значит, и самого неуправляемого) колхоза.

Самые заполошные из толстокожего аппаратного рода сочли, что наступает конец света в одном, отдельно взятом районе, стали разговаривать только шепотом и под теплым одеялом, а женам запретили под страхом отлучения от спецбазы потребсоюза пользоваться служебными машинами.

Но достаточно скоро стало ясно, что один персек в районе — не воин, и хоть пашет по двенадцать часов ежедневно, в аппаратные игры всунуться может далеко не всегда, а вот обходиться вообще без аппарата — не имеет ни власти, ни навыка.

Разглядели, что хоть рухнул Лесовой, но остался Хижняк, не то чтобы душепреемник «павшего», но явно делопреемник; и новый редактор районной газеты хоть и «фигуряет» в «хамелеонах» и позорных варенках, все равно так же дергается от фразы о дискредитации Советской власти, как и его затянутый в серую тройку предшественник. Короче, слухи о конце света оказались преувеличенными, просматривалась возможность досидеть в уютных креслах если не до лучших времен, то уж во всяком случае до пенсии… Конечно, развелось вокруг немало нахальных типов, которые всерьез воспринимают все новые подвижки…

И маячит грозная тень конкурсных выборов… И — страшно сказать, — независимого судопроизводства…

Но наши чиновники — народ бывалый, высокоорганизованный, связь хорошо поставлена, технология хорошо отработана; так что если серьезно, то при нынешнем ходе вещей только и проблем, чтобы всех «конкурентов» из правоверных назначить, а независимым судьям вовремя напомнить, на какой земли они живут и куда партвзносы платят…

Вот и спрашивается, за что это при таком раскладе в «Тихой обители» любить некоего М. П. Шеремета и присных его? От них-то вся морока!

О том, что надо не любить еще и майора Сагайду, в «Тихой обители» пока что не знают; хорошо бы и не догадались прежде, чем Николай раскрутит главные узлы, на какие его нацелил Головин!

Тень, холодок тревоги скользил по душе Матвея Петровича. Сагайда? Нет, отобьется, прикроем, если что; а вот маленькая Таня Стеценко…

Но — всему свое время.

Шеремет взял все необходимые бумаги, захватил с собой Дениса Комарова, — судя по работе с рэкетирами, еще не испорченного парня, — и отправился на улицу Ангарскую, туда, где Сагайдинские орлы разыскали долгожданную «шестерку» с характерным дефектом протектора.

— Ей-богу, не было еще у нас такого интересного дела, — чуть ли не с радостью сообщил Денис, устраиваясь в Шереметовой машине.

— Были, еще и сколько, — откликнулся Матвей Петрович и повернул ключ зажигания, — вы их только во времена оны не замечали.

— Разве можно перестрелку не заметить? — удивился Денис; потом до него дошло, и в голосе зазвенела обида: — Не такие уж мы слепцы.

— Зрячие, зрячие; а где вы были три месяца назад, когда начинались раскрутки?

— Да как-то притерпелось; думаете, никто ничего не замечал? Только все руки не доходили. И вот, наверное, почему: знали, что при любом раскладе все равно окажемся крайними, — вот и оттягивали неприятности.

Шеремет даже зубами скрипнул, но, сдержавшись, сказал почти спокойно:

— Не крайними, а передовыми оказались бы, если б начали сами свою грязь вычищать. А так — конечно, крайние: переложили на дядю, на «верха». Вы бы еще «важняков» из Москвы дождались!

— Привыкли. Всегда же так было…

— Ну и что? Было, но не должно быть! Не для отчетов живём! Нам что, дела больше нет, как по районам крутиться? А у вас — дожидаться наших шагов?

Комаров пожал плечами:

— Мне и самому это не нравится. И не нравится, что Семеныч без конца звонит, все допытывается, что там, наверху, — у вас, то есть, — еще задумали, и как мы выглядим на фоне прочих районов…

«Семенычем» — это Шеремет уже знал — называли зампреда здешнего исполкома, крепкого мужика из непотопляемых. Были у Семеныча друзья в области. Старые, верные (насколько верность совместима с аппаратом) друзья.

— А еще, — отозвался Шеремет, — Хижняк вас дергает…

— Ещё как.

— Работа у него такая, — сообщил Матвей Петрович и притормозил, так, чтобы хватило времени полюбоваться действиями дюжины недобрых молодцев, движущихся по Первомайскому проезду.

Эффектные действия, ничего не скажешь. Парняги, все как один в кожанках, держали охапки цветов и, соблюдая очередь, устилали последний путь убитого рэкетира.

Возле торцов переулка стояли несколько легковушек, и поминутно раздавались вскрики клаксонов.

Кое-где на Садовой и Степной, у торцов переулка, маячили любопытные — вездесущие пацаны, несколько женщин и пенсионеров.

Дурно все это выглядело.

Полюбовавшись зрелищем, Шеремет нажал на акселератор.

Краем глаза он следил за Денисом.

Хорошее выражение было у парня. Именно такое, как надо. Именно так и должен был реагировать осведомленный честный человек.

Минуту спустя Шеремет спросил, не отрывая взгляд от дороги:

— Ну и как, нравится?

Комаров негромко выругался. И сказал:

— Это у них будет последняя церемония. Или я…

— Не торопись, парень. Может, и не последняя — но мы их одолеем. И надеюсь — скоро. Только надо работать по-серьезному, помогая друг другу. Знать своих — и опираться… Чем смогу — буду помогать. Сам или через Вадима. Только выходи на меня непосредственно, минуя твоего Александрова и моего Хижняка. Лишние звенья. Понятно?

— Да.

— А в районе — ориентируйся на Сагайду. Его я тоже предупрежу, чтобы контактировал именно с тобой. Дело у нас общее и куда как более важное, чем борьба за служебное кресло… К сожалению, далеко не все это понимают.

— Полагаю, научатся… Когда прикрутит — так, как началось сейчас.

— У вас в прокуратуре все знали Деркача по прежним временам?

— Да. Кое-кто с ним работал. Я, кстати, тоже.

— И как впечатление?

— Скотина. Но хитрая… Так что меня эта история поразила: как это он так просчитался?

— А он считал?

— Еще и как! Да это и со стороны видно: пока был в погонах, столько наломал! Другого бы давно засадили, а он чуть ли не сухим выкрутился. Умник…

— Настоящие умники и из кресел не вылетают.

— Так скотина же, прежде всего. И обо всех остальных так думал… И потому долго не мог врубиться, что дела не по его раскладу пошли. Уверен был, что уж его-то не тронут. Знал же, что в «кругах» все с ним хоть чуточку, да повязаны. Только просчитался.

— Его базарные «подвиги» — не образец рассудительности.

— Это да. Забылся… Ну да мы ему напомнили. Как-то на допросе он мне сказал: «Я и забыл, что вы — сила. Может быть, главная».

— Открыл Америку.

— Я ему так, примерно, и сказал.

9

Нужную усадьбу на Ангарской Шеремет вычислил без труда: на обочине, рядом с распахнутыми настежь воротами гаража, стояли целых два уазика ПМГ.

В гараже поблескивала салатовая «шестерка». Возле машины возились трое: один в форме, двое в штатском.

Шеремет высадил Дениса, дал ему все документы; потом переговорил с лейтенантом, участковым, обнаружившим машину, и с трассологами. Осмотрелся — и отправился в райотдел.

Ночью за рулем «шестерки» с характерным дефектом протектора находился бесцветный длиннющий парень по фамилии Кравцов.

Сергей Семенович Кравцов, 23 года. Художник-оформитель Узеньских мастерских торгрекламы. Полгода тому был под следствием: его и еще двух оформителей из мастерских обвинили в присвоении средств путем завышения объема и качества работ по отделке молодежного кафетерия. Следствие прекращено за отсутствием состава преступления: оказалось, в расчетах, которыми оперировал трест столовых и ресторанов, допущена ошибка.

Сагайда — они с Матвеем Петровичем разговаривали вдвоем, в кабинете начраймила, пока этажом ниже следователь мотал Кравцову нервы каверзными вопросами и намеками, — вспомнил, что хоть то дело и закрыто, да не все там просто. Сложилось тогда в райотделе ощущение, что из оформителей выжимали взятку, и когда ребята отказались платить, попробовали, по старой методе, посадить. Но люди в ОБХСС уже сменились. Правда, и дернуть за ниточку, выйти на вымогателей не удалось; доказательств никаких. Одни из художников намекнул, но не согласился написать заявление. Мол, им еще работать и работать, и даже если одного «там» раскрутят — ничего не изменится…

— Как твое впечатление, — повернул разговор Шеремет, — Кравцов причастен к убийству?

— Его полчаса как привезли. Еще фанаберии много… А впечатление такое, что уж во всяком случае не просто совпадение. Допускал он, что мы на него выйдем. И знает, что там за приключение в Первомайском.

— Мало ли. Весь город гудит.

— Нет, явно персональные опасения.

— По его связям начали проверку?

— Конечно. Бросил двух толковых парней.

— А на квартиру я отвез Дениса Комарова. У него санкция на обыск.

— Кого-то еще послать?

— Там трое твоих. Хватит. Денис — наш человек.

— Мне так и показалось.

— В дальнейшем с ним можешь связываться напрямую. И ему я порекомендовал придерживаться тебя. Опыта у пацана только маловато…

— Натаскается, — хмыкнул Сагайда.

— Сейчас проезжал мимо Первомайского. Там гвардия Деркача выстилает ковер из цветов.

Сагайда выщелкнул из пачки сигарету:

— Планируют пышные похороны. Уже привезли откуда-то два дубовых гроба: в нашей погребалке таких век не видели. И запросили разрешение на церемонию. Завтра, в десять. Не таятся, сволочи.

— Пусть их… Жест отчаяния…

Шеремет замолчал, уставившись неподвижным взглядом в стену. Потом сощурился и, быстро набирая телефонный номер, сказал Сагайде:

— Сейчас поспособствуем. Чтобы уж совсем по первому классу. С привлечением прессы и телевидения.

Он и в самом деле позвонил на студию и, выйдя на нужный уровень, договорился к девяти утра. Сагайда только руками развел:

— Ну наши начальники полопаются от злости! Это же такая гласность…

— Пусть лопаются. Как раз гласность больше всего и нужна.

— Так-то оно так, но не рано ли? Вот если бы по завершению следствия…

— Это — поможет. Меньше найдется охотников тормозить расследование. А тэвешники к нашим делам не сунутся. Я с ними еще раз переговорю перед съемками…

— Не знаю.

— А мне кажется, очень-очень не повредит репортаж о пышных похоронах вожака рэкетиров.

— Предупредим наркомафию.

— О чем? Что известно, кто такой Жора? Так наверняка они знают больше нашего.

— Ладно. Пойдем послушаем, что поет Кравцов.

— Пойдем, — согласился Шеремет, — только предчувствие у меня: не первое это лицо в деле.

10

— И как теперь с вашим предчувствием? — поинтересовался Сагайда, когда Матвей Петрович, усталый и раздраженный, собрал материалы и фотографии в папку.

Пробило пять.

— Окрепло, — бросил Шеремет и поднялся, — хоть и не до конца я этого дурошлепа понимаю. — И направился к выходу: в двери задержался и спросил:

— Во сколько Таня ожидает?

— Когда возвращусь.

— Счастливый, — искренне позавидовал Шеремет и, сменив тон, предложил: — Давай посмотрим, как дела у моего молодого; и втроем помозгуем. Продержимся без ужина?

— Гостиничный буфет работает до девяти.

Матвей Петрович сошел на стоянку, забрался в «Волгу» и, сцепив руки на затылке в «замок», полюбовался, как здоровяк-сержант вылущивает из сине-желтого «уазика» троицу растрепанных потаскух. Видать, сцепились на почве безалкогольных коктейлей и нервных перегрузок.

Тут и Сагайда подоспел. Оглянулся — и сел в Шереметову машину.

«Волга» рванула почти так же резво, как если бы за рулем сидел Вадик, и погнала по улице.

Через некоторое время Сагайда напомнил:

— Нам направо.

— Ничего, крюк сделаем. Еще раз взглянем на коврик в Первомайском.

Еще пять минут — и машина затормозила.

— Ну и как? — усмехнулся Шеремет.

— Глаза б мои не смотрели, — бросил Сагайда.

Но смотреть следовало.

В проезде, прямо на черно-багряном ковре, «крутилась» драка.

Кто с чего начал, понять было невозможно. Да и время ли? Десяток рэкетиров, приметных и по одежде, и по фигуре, сцепились с какими-то ребятами.

Парней было едва ли не втрое больше, но дела у них складывались неважнецкие: трое или четверо уже оказались на земле. И как раз в тот момент, когда «Волга» завернула в проезд, чернолаковый верзила влепил еще одному пареньку ногой в живот.

Шеремет нажал на акселератор и одновременно на клаксон.

Мгновение — и ревущая серая машина вклинилась между отпрянувшими одна от другой группами.

Не успел отпрянуть только «чернолаковый» — и его срезал Шеремет, резко распахнув дверцу.

И еще один рэкетир, с велосипедной цепью на руке, не успел отскочить — и его скрутил Сагайда.

Крик, удар, стон, щелчок наручников, команда, вызов ПМГ — секунд тридцать, не больше. Еще секунд тридцать — и остальные рэкетиры, матерясь и размахивая руками, подвинулись в сторону Садовой, и еще подвинулись, и — отошли…

Через две минуты подлетела ПМГ, помятого верзилу и красавчика с велоцепью сунули в «корзинку».

Ребята, сбитые наземь ударами рэкетиров, уже поднялись и присоединились к своим; кстати, непохоже было, что присутствие милиции очень воодушевляло и потерпевшую сторону.

Еще одному помог подняться Шеремет: похоже, у парня сломано ребро.

Пока Матвей Петрович устраивал Сашу (так его называли друзья) на заднее сидение, Сагайда успел перекинуться парой слов с остальными.

Местные неформалы, какой-то специфический сплав «зеленых», «качков» и КСП; явились в Первомайский, потому что знали, кто такой Деркач, и выражают возмущение церемониями. Крутые хлопцы.

Сагайда по радиотелефону вызвал еще одну патрульную группу — что, если рэкетиры вернутся? — сел за руль «Волги».

До травматологии ехать минут десять. За это время Шеремет выяснил у Саши, что для неформалов «прикол» не в церемонии, а в Деркаче. Свои с ним счеты у неформалов. Немало здоровья — и в прямом, и в переносном смысле, — попортил им бывший начраймил. Если бы только — как всегда милиция (Сагайда и глазом не моргнул), — запрещал и не пущал, а то ведь избивал и издевался…

— Так ведь вы и поквитаться собирались, — как обо всем известном, сказал Шеремет.

Но выяснилось, что у того сорта неформалов, который репрезентован Сашей, принципиально иные взгляды на методы борьбы со злоупотреблениями представителей госорганов: сугубо ненасильственные действия. Даже очищают свои ряды от экстремистов, которые — дай им волю, — докатились бы и до применения оружия. Эта вот драка с боевиками — явление нетипичное, но надо учесть, что рэкетиры вовсе не госслужащие и вообще напали первыми.

— А как же вы «очищаете свои ряды от экстремистов»? — поинтересовался Сагайда, не оборачиваясь.

— Мы их морально осуждаем. И отстраняем от собраний вплоть до осознания… — Сашка побледнел от боли (машину трясло — проезжали участок бессрочного ремонта), но не стонал. Очень серьезный юноша.

С минуту ни о чем его не спрашивали; покрутив лохмами, он сам продолжил политинформацию:

— И — осознают. Даже крайние. Так и должно быть. Даже когда…

— Что — «когда»? — поинтересовался Шеремет.

— Так… — прошептал Сашка и втянул воздух сквозь зубы.

Машина остановилась у приемного отделения.

Сагайда взбежал на крыльцо — позаботиться о носилках. А Шеремет спросил тем временем:

— Круто, наверное, собирались поквитаться с Деркачом, если и до сих пор не улеглось?

— Еще и как. Теракта требовали, Каракозловы несчастные. Это, мол, акция не против власти, а наоборот, против того, кто ее позорит и оскверняет. Но к счастью, большинство понимало момент и показало политическую и гражданскую зрелость.

Ну очень серьезный юноша.

Помогая Саше выбраться из машины, Шеремет спросил:

— А пистолет куда дели?

— Мы же осудили террор. И заклеймили. И заставили сдать наган.

11

— Знаешь, что мне больше всего запомнилось? — спросил Сагайда, когда машина отъехала от больницы.

— Наверное, то, что неформалы не боятся ни рэкетиров, ни милиции.

— Да, это важно… Я не задумался.

— Напрасно. Важная примета времени.

— А я обратил внимание, что рэкетиры так быстро ретировались. До сих пор ведь они с противниками не церемонились, и на мундир им плевать; при Деркаче, полагаю, на рожон бы не полезли — но двоих своих бы не оставили.

— Агония, — согласился Шеремет.

И чуть позже спросил:

— А как ты считаешь, почему в Первомайском, кроме этих двух групп, никого не оказалось?

— В чем вопрос? Утром там паслись любопытные, а сейчас уже насмотрелись. И связываться хоть с «черными», хоть с «зелеными» никому не охота.

— Хоть бы кто из жителей из-за ограды выглядывал: все-таки происшествие.

— Половина дворов сейчас пустует. А прочие по домам сидят.

— А твои посты наблюдения?

— За тремя пенсионерами наблюдать не надо. А в остальных усадьбах сейчас пусто, хозяева кто на заработках, кто на «гастролях», кто в отпуске, в отъезде. Все заброшено. Лопухи да бурьяны на огородах поднялись — прямо мичуринские.

— Да, а что в доме Деркача? — перебил его Матвей Петрович.

— Работаем.

— До сих пор? И с прежним результатом?

— Выходит, — пожал плечами Сагайда. — Не совсем понятно там… Такое ощущение, что утром мы спугнули. Вроде принялись за дело капитально — а не поймешь, что взяли. На самом виду, у трельяжа, шкатулка стояла с Клавиными украшениями, рублей на восемьсот там золота — не взяли…

— А следы?

— Со следами плохо. Пока мне ничего не сообщили. Похоже, что в резиновых перчатках работали — нигде чужих «пальчиков» не обнаружено. И на паркете ясных следов нет.

— А что замок?

— А ничего. Уверяет Матвеев, что никакого взлома. Снаружи две свежие царапины, а в механизме, дескать, никакой посторонней пыли. Только следы «родных» ключей. Да не очень я верю Матвееву…

— Третий ключ в доме? — быстро спросил Матвей Петрович.

— Нет… Не обнаружен.

— Выясните, сколько всего было ключей. И запросите турбазу и бабушку в Кировском: может быть, ключи там.

— К этим замкам в комплексе всего четыре ключа. Турбазу я запросил: третий ключ у Верочки. А из Кировского пока ответа нет.

— Эксперт твой, Матвеев, тебя что, подводил? — поинтересовался Шеремет.

— Нет. Но пацан, только со студенческой…

— Стареем, — бросил Шеремет и выбрался из машины.

…Матвей Петрович поднялся в исполком. Обошел пять кабинетов, потом поднялся в курилку, на тупиковую лестничную площадку. В дыму, как от экзерсисов дюжины пиротехников, маячил бледный Вадик. Появление шефа давало шанс спасти хоть остатки здоровья, и Вадик не преминул этим воспользоваться: распрощался и был таков.

С водой в гостинице оказалось в порядке. Шеремет забрался под душ, а пока он там плескался, мужики сгоняли в буфет и приволокли все, чем общепит богат: четыре тощих жареных рыбинки, два полстакана сметаны, плавленые сырки и пяток бутылок холодного лимонада.

Маневр оказался удачным: настроение шефа заметно улучшилось и не угасло, когда просто разговор перешел в производственное совещание.

То и дело прикладываясь к ледяному напитку, Шеремет подвел первые итоги.

Что выяснено?

Цеховики, и уже посаженные, и те, кто еще бегает на коротком поводке, искренне удивлены — но не больше. Общее мнение — на Деркача поднял руку кто-то из рэкетиров, то ли пробиваясь в вожаки, то ли в порядке сведения тайных счетов.

Чиновники, по впечатлениям Вадика, пребывают в недоумении, но поскольку Деркач не из их круга да еще олицетворял одну из возможностей расплаты, полагают, что их безопасность окрепла. Пусть полагают.

Рэкетиры — среди них у Сагайды есть свой человек, — крайне озабочены и напуганы и пока что не находят ничего лучшего, чем готовиться к пышным похоронам, цапаться с неформалами и напиваться до изумления.

Трое из них, самые слабонервные, попробовали на всякий случай смыться подальше и очень удивились, когда за околицей их перехватила милиция.

У всех троих на прошлую ночь железное алиби: вечером пили и безобразничали так громко, что в полном составе загремели в вытрезвитель. Где-то не позже одиннадцати вечера надежные двери за ними были закрыты.

А с «дурошлепом» Кравцовым кое-что вызывало сомнение.

«Шестерка» проскочила по Первомайскому в то самое время. К отпечаткам протекторов добавились еще частицы грунта, идентифицированные с теми, которые взяты в Первомайском, и даже, на правом переднем колесе, следы Деркача крови.

Старший Кравцов страдал бессонницей; он слышал, как среди ночи лязгали створки двери гаража и как Сергей входил в дом. Время в точности не помнит — не смотрел на часы, но было очень поздно.

В конце концов и сам «дурошлеп» признал, что проезжал он по Первомайскому и видел тела, но со страху не остановился, не выходил из машины вообще, не знает никого и ничего.

И на этих показаниях парня заклинило. Да, проезжал, потому что всегда так сокращает, да, видел тела, но не остановился и никому ничего не сказал с перепугу. Ни с самим Деркачом, ни с Клавдией не знаком, узнать их не узнал и не мог, потому что не знаком… А вот откуда возвращался домой в третьем часу, где был до того — ни звука. Это, мол, его личное дело, и если вам что не нравится — пожалуйста, доказывайте сами, вам за это зарплату платят, а ни в чем он перед уголовным кодексом не виноват. А что у меня нет, как это у нас называется, алиби — так его же у полгорода нет. Я, может, просто кататься по вечерам люблю и катался от семи (время выезда известно) до той самой поры.

Сагайда тогда-то и обозвал Сергея «дурошлепом», потому как поймал на пустяке: семь часов езды — это полбака горючего, а на самом деле не сожжено и двух литров.

А «дурошлеп»:

— Я выехал на околицу, взял этюдник и творил. А как стемнело — просто сидел в машине и мечтал.

Смех и грех, но у парня на подошвах — ни грязи, ни пыли, ни крови, никаких признаков, что ступил он хоть раз в Первомайском. А в машине — этюдник. С эскизом пейзажа. И, по заключению экспертов, написано не ранее вчерашнего дня.

Нет и следов того, что в доме или машине прятали оружие, причем «шестерку» изнутри давным-давно не мыли. Нет следов ни в карманах, ни на руках. Вот так.

— И что, орлики, — спросил Шеремет, — что дальше делать будем?

— Как — что? — спросил Вадик; он уже понял, что сегодняшняя его безрезультатность шефом не осуждается, и повеселел. — Разрабатывать Кравцова дальше! Врет ведь!

— Так у Матвея Петровича предчувствие, — вставил Сагайда, — че дергаться-то?

— Размечтались. У меня предчувствие только на то, что Кравцов и в самом деле не стрелял. А вот где он околачивался семь часов, обязательно надо выяснить. И тогда, наверное, станет ясно, чего это он крутит, нахальничает и трусит. Сильно трусит. Куда больше, чем следует предположить из простого факта несообщения о происшествии.

— А если он и в самом деле малевал свой пейзажик, а потом кайфовал безо всяких свидетелей? — отозвался Вадик.

— Э, нет, — улыбнулся Шеремет и потянул вторую бутылку, — не был он вечером на этюдах. Эту братию я немного знаю. Он бы заставил нас поехать на то место, и показал бы ямки от треноги, и все свои окурки нашел бы на предмет научного свидетельства, сколько надо времени, чтобы такой этюд написать и такое количество «Флуераша» высадить… Здесь что-то другое.

Сагайда придвинулся к столу:

— Я так понимаю, что «дурошлеп» из города вечером не выезжал?

Шеремет утвердительно кивнул, смакуя лимонад.

— Тогда у нас не круг, а сектор поисков. Он повернул со Степной, правый поворот, — Сагайда взял фломастер и начал набрасывать схему. — Обмолвился, что «сокращал». Так?

— Да.

— Город парень знает хорошо. Теперь смотрите: в трех кварталах по Степной есть еще одна сокращенка. Улица, идущая от Двенадцатого квартала. На ней одностороннее движение, но в такое время ездят без знаков. Днем там стройка… Ну-ка…

Сагайда наклонился над папкой, разыскивая заключение трассологической экспертизы.

Прочитал — и улыбнулся:

— Так и есть.

Частички цемента, речной песок, кирпичная крошка — это однозначно…

— На самой стройке, — продолжил Сагайда, — столько времени делать нечего. Следовательно, Двенадцатый квартал.

— А что, может быть… — протянул Шеремет.

Вадик даже поднялся:

— Надо сейчас же туда проскочить. Еще не вечер, бабули все на скамеечках. А мы знаем и цвет машины, и номер…

Сагайда, наверное, мечтал о несколько ином продолжении вечера, но колебался недолго:

— Погнали. Я еще пару ребят прихвачу…

— Давайте, давайте, — одобрил Шеремет. — И если возвратитесь сюда раньше меня, то вдвоем ожидать не обязательно. Вадим доложит.

— Так, значит, вам нужна машина?

— Можно забирать. — И к Сагайде: — У тебя еще найдутся свободные?

— Условно — свободные. Человек пять наскребу.

— Троих — достаточно. И еще: нужен судмедэксперт и два металлоискателя. Звони. Сбор — здесь.

12

Через три часа, когда возвратились Сагайда с Вадиком, в гостиничном номере изменилось немногое. Горел свет — хоть как ни долог июньский день, но и он заканчивается, — в кресле рядом с Шереметом устроился упитанный умник, эксперт, а на журнальном столике лежал грязный черный револьвер системы «наган».

«Орлики» застыли, разинув рты. Матвей Петрович полюбовался зрелищем и спросил:

— Слушайте, братцы, а нельзя ли еще водички раздобыть? Пьется как не в себя.

— Матвей Петрович! — возопил Сагайда, прижимая здоровенные свои ладони к груди. — Да что там вода! Шампанского! А если вы еще и стрелка вычислили — целый ящик! Мускатного!

— Ты посмотри, миллионер какой нашелся, алиментщик несчастный, — сварливо заявил Шеремет. — Сказано же ему: пить хочется. Минералки. А шампанское, так уж и быть, на вашей с Танею свадьбе изопью.

— Ловлю на слове! — среагировал Сагайда и молнией вылетел в коридор.

Вадик жалобно протянул:

— А мы-то были уверены, что взяли главную сенсацию.

— Почему бы и нет? — Для Матвея Петровича Ирин произведенного эффекта хватило. — Выкладывай, что у вас.

— Да что «выкладывай», — заскулил Вадик, — вы скажите, как эту игрушку разыскали.

— Подождем Сагайду, он тоже знать хочет. А ты докладывай.

— Да все нормально. Нашли. Наш «дурошлеп» допоздна развлекался с красоткой. Все запротоколировано.

— Укладывается в версию. И не дурошлеп он тебе, а джентльмен: попал, как кур в ощип, а о даме своей — ни полслова.

— Джентльмен, говорите? Ну-ну. Красотка-то не так себе просто… — Вадик тоже сделал эффектную паузу и выпалил: — Дама, приятная во всех отношениях. Любовница Георгия Деркача.

После паузы Шеремет сказал:

— Однако ловкий гусар этот Кравцов. Зря на него Сагайда «дурошлепа» повесил.

Где-то в здании послышался скрежет и лязг металла. Похоже, что майор прибег к уголовно-наказуемым методам добычи нарзана.

Шеремет прислушался к звукам, а потом хмыкнул и спросил:

— Это сама она подтвердила?

— Самолично. Змеюка еще та, но — сильно напугана.

— Представляю себе: вламываются к ночи двое громил…

— Трое, — уточнил Вадик, — с нами еще участковый был…

Быстрые шаги — и в номер ворвался сияющий Сагайда. Веер бутылок между пальцами и еще полдюжины горлышек — изо всех карманов.

— Так стрелка уже взяли? — заорал Николай прямо с порога.

— Нет, решительно ты меня уморить хочешь, — ворчал Шеремет, помогая освободиться от груза, — или ты мне хочешь нарзанную ванну устроить? Ничего не выйдет: в номере только душ.

— Матвей Петрович, — заныли «орлики» хором, — не травите душу, расскажите.

— Ишь какие, — засмеялся Шеремет, — как мимо этого нагана взад-вперед шастать, так ничего, а как рассказать, то скорее?

— Правда, пожалейте вы их, Матвей Петрович, — отозвался и толстячок, — товарищ майор сейчас помрет от любопытства, а такое начальство на дороге не валяется.

— Банда подхалимов, — решил Шеремет, смакуя нарзан, — но бог с вами. Револьвер обнаружен в огороде дома номер семь по проезду Первомайскому. Будяки там — по пояс. Кстати, майор, твои гвардейцы с металлоискателями работают прескверно. Обрати внимание.

— Обращу, — пообещал Сагайда, — вот только вас дослушаю. А потом возьму служебный «макар» и застрелюсь от позорища, потому как должен был найти наган еще утром.

— Не торопись. Это пусть враги наши стреляются — так, как один уже застрелился. А ты еще у Игнатьевича побегаешь…

— Застрелился? — переспросил бледный от волнения Вадик, — Деркач застрелился?

— Он самый. Хоть меньше всех к этому стремился.

— А к чему он… стремился? — хрипло выдавил Сагайда. Он от волнения краснел.

— К чему скотина стремится? — пожал плечами Шеремет. — Избавиться от постылой, а мазунчика себе оставить; все «хвосты» по прошлым делам — и по следствию — обрубить. Не мог же не понимать, что рэкетирской вольнице — конец… Возможно, и «своих» провести, обязательства нарушать — чтоб денежки к рукам прилипли… А остальное — сами раскрутите.

— И как же это произошло? — нарушил молчание Вадик.

— И я себя спрашиваю о том же, — печально сказал Шеремет. — Совсем недавно назывался он товарищем… Нашим соратником…

— Только назывался, — бросил Николай.

— Наверное. Уже когда брал подачки, издевался над беззащитными, подмазывался к начальству, пил за счет уголовников — уже был готов. Ко всему. К выжиманию своими тренированными мышцами «подати» у перепуганных кустарей, к посредничеству чиновным взяточникам, к покровительству цеховикам, к убийству, наконец…

— А как все было технически проделано? — спросил, уже успокоившись, Сагайда.

— Принадлежность оружия ты уточнишь. Возможно, у неформалов изъял. Похоже, что они предписали кому-то своему сдать — а Деркач не стал оформлять, неучтенный ствол ему был нужен. Впрочем, это гипотеза. А потом выбрал момент… Два выстрела решали сразу несколько проблем. Именно два. Клавдию он давно приговорил, но не собирался убивать просто так. Опасно: их «супружескую любовь» слишком хорошо знали в городе. А вот если покушение на обоих, да еще если своевременно распустить слухи об угрозах ему лично, — тогда будут искать где угодно, только не там, где надо.

— Очень похоже… — прошептал Вадим.

Шеремет кивнул и продолжил:

— Выбрал подходящее место и время — и выстрелил ей в затылок. Профессиональный выстрел. Гарантирована мгновенная смерть. А потом — второй выстрел. Себе в спину.

— Вот этого я не понимаю, — отозвался Сагайда.

— Покажите, как это делается, — повернулся Шеремет к эксперту.

Толстяк встал, взял револьвер и, ловко вывернув руку, приставил ствол к своей спине. Вороненая сталь прикоснулась к одежде примерно в том же месте, где на теле Деркача было обгорелое входное отверстие.

— Номер… — покачал головою Сагайда.

— Не убеждает? — поднял брови Шеремет.

— Что Деркач мог так выстрелить — сомнений нет. Но выстрелил он так или нет? Риск-то какой: несколько миллиметров — и не имитация, а настоящее самоубийство.

— Ошибаешься, — сказал Шеремет и взял из рук эксперта наган, — выстрел не смертельный, тем паче для такого бугая. Сердце не заденешь, даже если стрелять не наискось, а прямо. Опасность в другом. Главное — после выстрела не потерять самообладание. Не падать. Не делать резких движений. Не бежать. И вот на этом Деркач сломался. Швырнуть наган, завернутый в тряпку, в лопухи он еще смог, а сохранить самообладание…

— Почему именно на усадьбу седьмого дома? — спросил Вадик.

Ему ответил Сагайда:

— Дом пустует уже три месяца. И Деркач это не мог не знать: там жили его подручные. Братья-рэкетиры.

— Сидят?

— Гастролируют. Что дальше, Матвей Петрович?

— Вычисляется так: резкая боль, сильнее, чем мог предполагать Деркач. Упал, возможно — кратковременная потеря сознания. И — перепугался за свою драгоценную жизнь, перепугался так, что закричал и бросился бежать к освещенному перекрестку. Побежал очертя голову и бежал, пока не захлебнулся собственной кровью.

И такое совпадение: из-за угла уже выезжала машина «джентльмена» Кравцова, который мог бы стать спасителем — а стал первым свидетелем смерти Деркача.

— Так они сообщники? — подскочил Сагайда.

— Считай, что исключено. Если бы Деркач вовремя узнал, что его возлюбленная змеюка развлекаете с интеллигентным хлюпиком… Похороны состоялись бы, но явно не такие пышные.

С минуту царила тишина. И в ней телефонный звонок раскатился особенно резко.

Аппарат стоял рядом с Матвеем Петровичем; естественно, трубку взял он.

Звонили из дома Деркачей.

Обыск завершается. Уже найдена кобура от нагана, золото и деньги.

13

Хотеть или не хотеть гласности — это уже стало личным делом; вопрос теперь в приспособлении к ней. Во всяком случае — это важнее, чем с нею бороться. Не так ли?

Автобус телевизионщиков прикатил около девяти, с помпой зарулил к райотделу, и двое тертых калачей принялись громогласно уточнять, где именно состоятся похороны «крестного отца».

К удивлению дежурных, ни Сагайды, ни старших на месте не оказалось, не было и вразумительных инструкций. Минут десять ушло на вопросы и звонки. К исходу десятой минуты возле телебуса оказался удалой райкомовский инструктор и развел насчет того, что все съемки обязательно надо согласовывать с местными властями, а также о том, что в районе имеется множество достижений, не охваченных пока что средствами массовой информации; если уже снимать, то их, а вот всяческие нехарактерные явления категорически ни к чему.

Тертые калачи живо сунули ему под нос микрофон, нацелили два объектива и попросили повторить, особенно интимные заявления насчет согласования съемок и нехарактерных явлений. Вспыхнула подсветка, зажглись красные лампочки видеокамер, и тут вдруг выяснилось, что удальца разбил речевой паралич, быстро перешедший в потребность ретироваться под сень кабинетной люстры.

Сагайда все не являлся, но прямо на дежурного пришла срочная телефонограмма из исполкома: послать наряды — запретить и предотвратить шествие, митинг и что там еще как не зарегистрированное надлежащим образом.

Само собой, четыре уазика с мигалками, размалеванный автобус со здоровенными буквами «ТУ», катящий вслед за ними, трескучий сине-желтый мотоцикл, отправившийся за ними вдогонку, не могли не привлечь полсотни зевак на площадь перед аллеей Энтузиастов, откуда должно было двинуться шествие.

А там уже группировались теплые, не то с похмелья, не то с поддачи по утряночке, рэкетиры, а чуть в сторонке — солидные дядечки, среди которых опознавались служащие исполкома, потребсоюза, нескольких контор и фабрики фурнитуры.

Еще в сторонке — два десятка женщин, сослуживцы Клавдии Деркач и матери ее учеников.

Была здесь и Таня Стеценко.

Сагайда, хоть и не имел пока что права, все ей рассказал, когда аргументировал свою просьбу не ходить. Но Таня пошла проводить подругу — «а на того выродка я и не гляну».

Уже подошла машина с гробами. Народу прибавилось. Один из тертых калачей вскарабкался на плоскую крышу автобуса и принялся водить раструбом объектива, как пулеметчик при отражении атаки.

Его заметили — но толком не отреагировали; как раз в это же самое время потный от волнения младший лейтенант приложил к уху рацию, выслушал окончательный приказ и выступил вперед.

Рацию опустил, а в руку взял мегафон. И, естественно:

— Прошу разойтись! Мероприятие запрещено!

Звукооператор обрадовался, высунул из автобуса тупое копье микрофона.

Из толпы провожающих в последний путь выбрался седой, солидный Череватько и завелся весьма авторитетно вещать, что никакого специального разрешения на похоронные процессии не требуется, а следовательно — требования милиции незаконны.

Из автобуса выкатились еще двое тертых калачей, один — с ручной камерой, другой — с «репортером» наготове; тут нельзя уже было не обращать внимания. На тертых калачей попробовали шумнуть — но когда убедились, что им этого и надо, записывают, опомнились и начали кто отворачиваться от камеры, а кто — растворяться среди зрителей.

Несколько минут — и большинство полотняных пиджаков и тусклых галстуков (летняя униформа чиновников юга) рассосалось среди зевак. Исчезло и несколько рэкетиров, самых трезвых или самых сообразительных.

Операторы вели съемку.

Рация лейтенантика вновь застрекотала: подошли свежие указания. Пока он прислушивался и коротко рапортовал, прикатил зачуханный «рафик», и из него полезли музыканты. Последние еще вытаскивали инструменты, а первые уже выстроились и начали выдавать нечто, напоминающее бессмертный Моцартовский марш.

Тертые калачи и это снимали и записывали.

Лейтенантик дослушал, взмок еще больше и — засуетился, отправляя свою команду назад, в «уазики». Через минуту машины рванулись и исчезли, оставив на площади сержантов: на лицах ребят читался категорический приказ не вмешиваться.

Тертые калачи снимали и это.

Рэкетиры затоптали окурки и взвалили гробы на могучие плечи.

Оркестр двинулся следом, не прекращая истязание Моцарта.

И тут из группки Клавиных подруг вырвалась Таня Стеценко, загородила путь и звонко выкрикнула:

— Стойте! Нельзя его хоронить с музыкой! Он убийца!

Тертые калачи трудились как пчелы, и наверное потому один из идущих порожняком рэкетиров только и сделал, что несильно столкнул Таню с дороги да добавил пяток слов, которых, наверное, никто доселе по Таниному адресу и мысленно не произносил. Вроде ничего особого — только вдруг показалось Тане, что это — некий аванс…

Но музыка вдруг стихла, оркестранты остановились — и очень немногочисленная процессия двигалась дальше по Аллее Энтузиастов в полной тишине.

В последующее время эксцессов больше не происходило — если не считать долгого разговора персека райкома с телевизионщиками.

Разговора, который увенчался пополнением райкомовской видеотеки копией материалов, отснятых за утро.

Эксцессы происходили позже, ближе к вечеру, когда в райком начали вызывать, для беседы с Первым, некоторых активистов похоронного ритуала…

Но это — позже.

А утром, когда Сагайда, избавившись от всех дел, утешал оскорбленную Таню, серая «Волга», неведомым путем приписанная к облпрокуратуре, выбиралась на трассу.

Вел Вадик, а Матвей Петрович, ослабив галстук, продолжал начатый разговор:

— …И спросил себя: а что, если бы Жора остался в живых? Совсем бы другой расклад. Как раз по его размаху: комплексный выигрыш. Никому не надо платить по обязательствам: с чего же платить, если ограбили, все в доме перевернули! И никто бы не задергался, представив, что это за грабители, которые самого капореджими не побоялись! Вроде — избавился бы от нашей фирмы: что бы тебе осталось, как не поверить в сказочку, что Деркача — водят, что он — жертва. Глядишь, из жалости кое-какие старые его грехи и простились бы. Третье — развязался бы с Клавою и так, что в самом деле не пришлось бы ничем делиться; а я уже к тому времени о «змеюке» знал… А еще был у меня такой большой интерес: кто же это в самом деле побывал у Деркача дома? Рисковал же, да как! Или хозяин бы вернулся, или милиция, тоже не сахар, объявилась бы… Знал, положим, что Жора не явится — но не знал же, как скоро прибудет милиция! Риск-то какой! Что-то надо было, очень важно и очень срочно, — а подготовка сделана, как будто не торопился: нигде следов нет… Особенно с полом интересно: дождь на улице, а ни на паркете, ни на коврике у дверей ни-ни грязи…

— Сложно, — согласился Вадик.

— И как дверь открыл? Замок снаружи поцарапан, а на сувальдах ни одной посторонней частицы: открывали «родным» ключом. Которым? Все на месте: два на трупах, — один — у дочки и один — в Кировском… И в доме не слишком убедительно…

— Имитация! — сообразил Вадик.

— Да. И поспешная. В расчете на девочку. Чтобы она увидела, не разобралась и подняла шум. Не для милиции — а для кого надо. Это Деркачу надо и было… Но — живому Деркачу. Чтобы спокойнее отлеживалось на больничной койке. Много собралось мотивов. Выгодную игру он для себя затеял. Комплексно выгодную игру. Нужен был еще мазок…

— Но все это могло быть и совпадением…

— Все? Слишком много… Впрочем, я такую вероятность тоже допускал…

— А как же уверились?

— Когда наган в лопухах разыскали. И тряпочку, в которую он был завернут. Тут и без баллистической экспертизы стало ясно, что отброшен правой рукой с места выстрелов… Сторонний убийца унес бы оружие с собой или если выбросил бы — то подальше от места, в речку или канализацию…

— Но вы же догадались раньше, чем нашли револьвер, — вспомнил вчерашний вечер Вадик.

— Предположил. Увидел картинку. Но надо было все проверить.

— А мог ведь быть и третий… — предложил Вадик.

— Не тот случай. Зачем Деркачу зависимость? Для него, наверное, главным козырем было — что он может все сделать сам, сам всех объегорить, ни с кем ничем не делиться. Кстати, револьвер соответствует кобуре. И в кармане пиджака найдены следы пребывания нагана. Что Сагайда против этого Матвеева имеет? Вполне расторопный парень…

— И все же… Неужели у вас не было других версий?

— Еще сколько… Но все лопались, как только я спрашивал себя: почему первый выстрел был такой негарантированный, если стрелок умел убивать профессионально?

— А вы считали, что первый выстрел — Деркача?

— Как же иначе? Здоровяк, атлет, мастер боевого самбо — все же знали, что Жора и троих уложит! Внезапное нападение — тоже проблема: проезд — пустой, тихо, даже больших деревьев нет поблизости. В такой тишине подкрасться невозможно. А выстрелы — в упор, сзади. У Клавдии на лице застыл покой… Нет, никак не связывалось. Кто бы ни был убийца — он бы выстрелил сначала в Деркача и стрелял бы до тех пор, пока не убедился: мертв. А уж потом… И уже потом убрал бы свидетеля.

Приближался знакомый перекресток. Шеремет, взглянув на часы, решил:

— Свернем к тетке Явдохе. Бог весть когда удастся пообедать.

У Вадика были несколько иные планы, но он послушно свернул: сытый Шеремет — совсем не то, что голодный.

И сказал:

— Да, останься Жора живым — сказал бы, что стреляли те, кто шантажировал… И я бы старался! И все — мимо…

А Вадик спросил:

— Как вы думаете: всерьез собрался лечь на дно?

— Может быть. Забрал бы Василька и «змеюку» и укатил бы из города… Деньги позволяли.

— Крупно хапнул? — поинтересовался Вадик (не успел заглянуть в протокол обыска).

— Еще как. Куда больше, чем предполагалось. Два тайника нашли: в одном — сорок монет, десятки; а в другом — целый сверток: сто пятьдесят тысяч, полусотенными.

…И вновь промелькнула у Матвея Петровича мысль, что слишком много, что не собрать такие деньги в провинциальном городке.

— Многовато, — сказал и Вадик, притормаживая у крыльца.

Клиентов прибавилось.

Кроме рефрижератора, который по-прежнему маячил неподалеку, у кафе остановилось три грузовых «ЗИЛа» и МАЗ-плечевоз. Шоферы — четверо — устроились на веранде и расправлялись с похлебкой.

Три «ЗИЛа» и «МАЗ». Уехали. Прицеп…

— Неужто забывают? — спросил Вадик, глядя на площадь.

— А что, не видите? — Явдоха не любила, когда пристают к Катеньке. — Вон, полюбуйтесь: стоит, как гора, а хозяина черти унесли…

— И в самом деле, — поднял голову Шеремет, — куда это «Колхида» подевалась? Или там «КамАЗ» был?

— «КамАЗ», — подтвердил Вадик.

— А номер — запомнили?

— Нет… — тихо сказал Вадик, — заляпанный весь, я еще удивился… Но буквы — помню. А Ч М.

Катенька добавила:

— Вчера здесь крутился — чуть не до обеда. Глазами стрелял. А рожа небритая.

И ушла на кухню.

— А потом — куда исчез? — спросил Шеремет, отодвигая тарелку.

— Куда-то ходил, — Явдоха пересчитывала деньги, — потом примчался, фуру отцепил — и улетел, как бешеный.

С минуту следователи молчали. Потом Вадим спросил:

— Катенька, не знаешь, куда он ходил?

— А звонить, — отозвалась девчонка из кухни, — на почту. В Узень, вроде… И еще куда-то: пятерку разменял на автомат.

— Приведи участкового, — распорядился Матвей Петрович, — надо смотреть.

…Сразу за дверцами фургона стояли, до самого верха, ящики с кислыми яблоками. А за ними все оказалось забитым пузатыми торбами с маковой соломкой.

— Сто пятьдесят тысяч, — раздельно сказал Шеремет, — а я все спрашивал себя: и откуда у Деркача такие деньги?

— Круто, — признал Вадик.

— Вот высчитал, скотина: продал бы тебе их ниточку — и мотай, прокуратура, кредиторов! А Жора с деньгами — был бы таков.

— Жаль, что не успел продать, — сказал Вадик и пнул мешок, — теперь что! Мертвые не скажут…

Оглавление

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg