«Убийства — мой бизнес»

Убийства — мой бизнес (fb2) - Убийства — мой бизнес [сборник] (пер. Наталья Григорьевна Касаткина,А Невзорова) (Зарубежный детектив (изд-во Фабула) - 1992) 1729K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Бретт Холлидей - Раймонд Чэндлер - Фридрих Дюрренматт - Шарль Эксбрайя

УБИЙСТВА — МОЙ БИЗНЕС Сборник

Брет Хэллидей Необычный круиз

Глава 1 Черная пустота

Обычно Артур Девлин просыпался мгновенно и сразу же вскакивал с кровати, но странно — сегодняшнее его пробуждение оказалось очень тяжелым. Такое впечатление, что включилась только маленькая часть мозга. Артур чувствовал себя парализованным, в голове была ужасная пульсирующая боль. Как только он попытался пошевелиться, кровать тотчас закачалась. Схватившись за железную спинку кровати, он дождался, пока она постепенно остановится. О боже! Ну и качка! Тщетно хотел произнести что-нибудь распухшим шершавым языком. Артур даже не мог раскрыть глаза — его веки будто склеились. Он еще раз попробовал сесть, но голова опять закружилась. Тошнота и невыносимая пульсирующая боль заставили его снова упасть на подушку. Артур неподвижно лежал, безуспешно стараясь сглотнуть комок, подступивший к горлу.

Несмотря на страшную головную боль, необходимо было заставить себя думать. Странно, что у него обнаружилась морская болезнь — он обычно легко переносил качку. Затем в голове появилась неясная мысль. Шторм, качка, но ведь газеты обещали отличную погоду.

Боясь, что скудный поток мыслей остановится и он опять провалится в черную бездну, Девлин изо всех сил пытался думать. Так, перед отплытием была вечеринка с коктейлями и шампанским — кого-то провожали. Чисто холостяцкая компания: доктор Томпсон, Берт Мастерс, Джо Энгелс и еще кто-то. Они что-то отмечали. В голове носились какие-то смутные обрывки воспоминаний. Артур слегка пошевелился, и сразу же опять закружилась голова. Он решил не поддаваться и упорно стремился собраться с мыслями.

Постепенно тошнота и головокружение прошли, но пульсирующая боль все еще не отпускала.

Артур дышал медленно и глубоко. Ну конечно же, это был прощальный вечер — кого-то провожали. Болтовня, смех и очень много коктейлей — один за другим в короткий промежуток времени.

Вот это да! Ведь провожали-то его! У него был двухнедельный отпуск, и ему было совершенно все равно, сколько и чего он выпьет.

Боже! Вот это он напился! Ну и похмелье! А он-то думал, что это шторм. Девлин попытался рассмеяться. Как хочется пить! Губы были сухие и потрескавшиеся, язык — словно терка. С трудом раскрыв глаза, он не смог ничего разглядеть в темноте. Осторожно правой рукой стал безрезультатно искать столик, на котором по идее должен быть стакан с водой.

Должна же быть в каюте вода, невыносимо больше терпеть эту жажду! Медленно Артур повернулся на бок, пододвинулся к краю кровати и начал спускать ноги. Затем медленно сел, держась за спинку кровати.

Внезапно в тишине раздался резкий звук автомобильного сигнала. Голову мгновенно пронзила острая боль, ему стало страшно. Он упал на кровать и, совершенно обессиленный, замер. Артур Девлин полностью пришел в себя — все нервы были напряжены. К первому гудку присоединился целый хор автомобильных сигналов. Это могло означать только одно — кто-то, когда зажегся зеленый свет, задержался перед светофором.

Но откуда на борту «Карибской красавицы» появились светофоры и автомобили?

Ухватившись за спинку кровати, он с трудом встал и, шатаясь, добрался до стены. Держась за нее, Артур медленно двинулся вперед, в поисках выключателя. В туалете ему удалось зажечь свет. В глазах появилась невыносимая резь.

Сжав голову руками, Артур оглядел из туалета грязную комнатушку. В ней было только одно окно, закрытое выцветшей шторой, плетеный стул, кровать. В центре лежал потертый ковер.

Еще раз оглядевшись, Артур зажмурился и открыл кран с холодной водой. Опершись левой рукой о раковину, он обрызгал лицо и намочил волосы. Затем, сложив правую руку ковшиком, долго с наслаждением пил и пил воду, пока не утолил жажду.

Девлин увидел грязное зеркало и с ужасом уставился на свое отражение. На него смотрел человек с мокрым лицом, со вспухшими красными глазами и черной щетиной на подбородке. Возле правого уха виднелась огромная, с яйцо, шишка ярко-пурпурного цвета, на которой запеклась кровь.

— О боже, — прошептал он. — Какой сегодня день? Сколько же я не брился?

Артур глупо уставился на левую руку. Вместо часов он увидел грязный и обтрепанный рукав пиджака из серого клетчатого материала. Еще раз посмотрел в зеркало и увидел на себе отвратительную рубашку в синюю полоску с засаленным воротником и нелепый розовый галстук.

Девлин громко застонал и крепко зажмурился. Нет, это просто галлюцинация. Невозможно, чтобы он, Артур Девлин, всегда считавшийся самым элегантным среди своих друзей, был одет в такие лохмотья. Нужно скорее выбраться отсюда и попасть на борт «Карибской красавицы», пока она не отплыла. Артур яростно подавил новый приступ тошноты. Затем, открыв глаза, опять посмотрел в зеркало.

Пиджак в клетку, рубашка, розовый галстук не исчезли. О боже! Ну и дурак он! Надо же было напиться до чертиков и с кем-то подраться. Последнее, что он помнил, — доктор Томпсон, а может быть, это был Берт Мастерс, уговаривал его еще выпить.

Девлин внимательно осмотрел пиджак и заметил, что правый рукав забрызган кровью. Оттолкнувшись от стены, он решил собраться с силами, удержаться на ногах и выбраться из этой комнаты.

В том, что он тот самый Артур Девлин, холостяк, служащий страховой компании из Майами, штат Флорида, сомнений не было. Он полностью отключился на прощальной вечеринке как раз перед отъездом в двухнедельный отпуск.

Это он помнил, но не более. Артур медленно вышел из туалета. Постепенно боль в глазах прошла. Увидев на полу две лежащие рядом шляпы, он резко остановился. Одна — соломенная с красно-желтой лентой, другая — обычная широкополая. Но Артур Девлин более десяти лет не носил шляп!

Его обуял страх. Сейчас Девлин думал лишь о том, как выбраться из проклятой комнаты и бежать от этого кошмара.

Вдруг он увидел торчащий из-под кровати башмак. Сердце Артура тяжело забилось, шишку на голове пронзила пульсирующая боль, мускулы напряглись. Борясь с приступом тошноты, вновь охватившим его, он понял ужас своего положения. Хотя он видел только один башмак, Девлин не сомневался, что там лежит мертвый человек. Медленно подойдя к кровати, он одеревеневшими руками с трудом вытащил тело на свет…

Это был труп совершенно незнакомого мужчины, нестарого, худощавого. Верхняя губа мертвеца была приподнята в отвратительной усмешке страха или ненависти. На убитом был спортивного покроя коричневый костюм, рубашка без галстука, желтые полосатые носки и двухцветные спортивные туфли. На лице коркой запеклась кровь. Правый висок проломлен, как яйцо, по которому сильно ударили ложкой. Рядом на голом полу валялась испачканная кровью свинцовая дубинка.

Когда Артур нагнулся над телом, голову опять пронзила, затемняя сознание, резкая боль. У Девлина появилось чувство обреченности, ему даже показалось, что он и раньше как-то подсознательно знал о трупе.

Все это произошло в течение нескольких последних часов, и теперь Артур Девлин перестал быть простым человеком. Он превратился в убийцу, не зная ни имени убитого, ни причины убийства. Рука, нанесшая смертельный удар, была, вероятно, его рукой. И в то же время не его — ведь мозг не контролировал движения. Девлин был мягким, не способным на убийство человеком. Он ни на секунду не сомневался в этом.

Артур опустился на колени, чтобы осмотреть карманы убитого. Нагибаться было мучительно трудно. В боковом кармане отутюженных брюк лежало немного мелочи, а в серебряном зажиме — несколько купюр. Кроме этого, в боковом кармане пиджака находились три ключа. Ни бумажника, ни бумаг у убитого не оказалось. Артур не нашел ничего, что могло бы прояснить, как он оказался в этой комнате и какая была между ними связь.

На костлявой руке мертвеца Девлин заметил часы. Он поднял безжизненную руку и посмотрел на циферблат. Часы шли, стрелки показывали час тридцать.

Полвторого! Его корабль должен отплыть в полночь! Теперь Артуру окончательно стало ясно, что он оказался в затруднительном положении. Он сидел на полу рядом с трупом в полном отчаянии.

Что случилось? Как за какие-то два-три часа могло столько произойти? Однако, несмотря на фантастичность и невероятность, он знал, что все это — горькая правда. Бессмысленно и наивно считать происходящее пьяным кошмаром. Грязная комната, лохмотья, шляпы, труп — ужасная реальность.

Взгляд Артура остановился на лежащем под кроватью сложенном вечернем выпуске майамских «Новостей». Он смутно помнил, что перед пирушкой просмотрел эту газету.

Но газета оказалась другой — он не видел знакомые заголовки. Девлин тупо смотрел на крупный шрифт. Кто-то свернул газету несколько раз, видимо, затем, чтобы сунуть в карман. Но Артур не носил в карманах газет.

Он начал со страхом искать дату. Маленькие черные цифры заплясали перед глазами — газета оказалась за двадцатое июня. Но сегодня должно быть восьмое, нет, девятое июня, начало его отпуска.

Он когда-то читал, что иногда для разоблачения преступника печатают фальшивые газеты, обычно первую страницу. Дрожащими руками Девлин перевернул первую страницу и взглянул на дату. Во рту пересохло. Учащенно дыша, он просматривал страницу за страницей. На всех стояло одно число — двадцатое июня, всего на два дня раньше возвращения «Карибской красавицы» в Майами.

Газета выпала из дрожащих рук. Все сомнения исчезли. Сегодня двадцатое июня. С тех пор как он должен был подняться на борт «Карибской красавицы», прошло почти две недели. В черной бездне оказались не два-три часа, а двенадцать дней. Это объясняло и грязную одежду, и небритый подбородок.

Но разве возможно, даже при таком количестве выпитого, оставаться в бессознательном состоянии двенадцать дней? О боже, что же произошло? Обхватив руками голову, Девлин застонал.

Неожиданно раздался пронзительный телефонный звонок, от которого, казалось, вот-вот расколется череп, а барабанные перепонки лопнут. Волосы Артура поднялись дыбом. Он с ужасом уставился на висящий на стене старомодный аппарат. Как только звонки прекратились, Девлин на несколько секунд успокоился. Но, надрываясь, телефон зазвонил вновь. Если Артур не снимет трубку, телефон будет звонить до тех пор, пока соседи не проснутся и не найдут его, сидящего рядом с убитым человеком.

С трудом цепляясь за спинку кровати, он поднялся и шатаясь пошел к телефону. Артур снял трубку и не спеша поднес к уху. Хриплый женский голос, в котором слышались испуг и беспокойство, воскликнул:

— Джо! Это ты, Джо? Кто это? Почему ты не отвечаешь?

Как будто издалека до него донесся его собственный глухой голос:

— Алло. Я не знаю.

— Джо, дорогой!

— Он… его здесь нет, — быстро и невнятно пробормотал Девлин.

— Тебя так долго нет — я очень напугана и встревожена. Джо, дорогой! Джо, все в порядке? — последние слова она произнесла, задыхаясь.

Незнакомый голос являлся теперь единственной ниточкой, связывающей с черной пустотой двенадцати дней, крошечным просветом в глухом занавесе, отделяющем его от действительности. Артур должен заставить говорить незнакомку. Нельзя позволить ей бросить трубку, иначе он ничего не узнает.

Понизив голос, Девлин пробормотал:

— Кто это?

Последовало легкое замешательство. Затем прозвучал веселый, как флейта, фальшивый смех.

— Джо, брось дурачиться. Это Мардж, кто же еще! Что-нибудь случилось? Там есть еще кто-то? — закончила она.

Он ответил глухим голосом:

— Все ужа… запуталось, ужасно запуталось. Ты откуда звонишь, Мардж?

— Из дома, конечно. Джо… скажи, что случилось?

Артур тоже стал заикаться:..

— Я… я не могу тебе сказать.

— Скид не пришел?

Ожидая его ответа, она, казалось, затаила дыхание. Артур медлил, судорожно пытаясь угадать, что следует отвечать. Может, убитого звали Скидом? Или Джо? И она приняла голос Артура за голос Джо?

— Скид пришел, но… — он остановился, напрягая слух, чтобы уловить хотя бы какой-нибудь намек, подсказку, что говорить дальше.

— Послушай, Джо, — голос ее стал ласковым и озабоченным.

— Да, Мардж, — отозвался он.

— Ты убил его?

Рука Девлина судорожно сжала трубку.

Он посмотрел на труп, лежащий у кровати, и чужим голосом ответил:

— Да, видимо, я убил его.

Глава 2 Бегство, но от чего?

— Фу, — довольно промурлыкала она. — Ты так долго не возвращаешься, что я начала волноваться. Ты забрал деньги, Джо?

— Деньги? — глупо переспросил он. Опять начался приступ головной боли. Он лихорадочно пытался сообразить, что ответить. Вдруг Девлин вспомнил о пачке денег, скрепленных серебряным зажимом. Артура охватило чувство брезгливости. Он решил, что эти деньги должны оставаться в кармане убитого.

— Джо, ты меня слушаешь? Скажи, ты взял деньги? — раздраженно переспросила она.

— Нет, — ответил Девлин. — При нем не было денег.

— О, Джо! — взвыла Мардж. — Так этот подлец…

— Послушай, Мардж, — живо прервал ее Артур Девлин. — Я не могу всю ночь говорить с тобой. Я… я в ужасном состоянии, Мардж, — добавил он, неистово желая узнать хоть что-нибудь, что могло бы пролить свет на происшедшее. При этом он даже забыл о боли в висках. Неожиданно боль вернулась, и он громко застонал.

— Джо, что случилось? Ты ранен?

— Я… меня ударили по голове. Все кружится перед глазами. Нужно выбираться отсюда, пока опять не потерял сознание.

— Джо… Послушай меня, Джо. Иди домой.

— Домой? Куда домой? — забормотал он. — Я ничего не могу вспомнить, все забыл. Скажи… — прохрипел он, приблизив губы к трубке.

— Черт бы тебя побрал! — гневно вскричала Мардж.

В трубке воцарилась тишина. Девлин так сильно прижал ее к уху, что ему стало больно.

— Мардж… Мардж… — он был уверен, что она не повесила трубку, так как не было щелчка.

— Кто вы? — раздался холодный и подозрительный голос. — Откуда мне знать, что вы Джо? Ваш голос не похож…

— Я — Джо, — встревоженно прервал ее Девлин. — Просто меня ударили… Голова раскалывается, меня тошнит.

— И откуда мне знать, что в это время вы не пытаетесь установить номер моего телефона? — истерично крикнула она и бросила трубку.

Трясущейся рукой Девлин медленно повесил трубку. Телефон молчал. Аппарат стал таким же мертвым, как и труп на полу, таким же таинственным, как прошедшие двенадцать дней. Он сам все испортил — теперь ему не узнать, кто такая Мардж, кем был покойник — Джо или Скидом, а может, ни тем, ни другим.

Конечно, она насторожилась, услышав, что он не знает, где дом Джо. Если бы он был сообразительнее, то смог бы что-нибудь выведать, но сейчас уже поздно. Нить, которая могла бы привести к потерянным двенадцати дням, оборвалась. Девлин подошел к кровати и сел на тонкий матрац… Вспомнив, с каким трудом он вставал, Артур не решился прилечь. В первый раз в жизни ему приходилось лгать и вести себя подобно животному, которое старается избежать западни. И это приходилось делать ему, Артуру Девлину, чья жизнь до этого представляла собой открытую книгу.

В кого же он превратился за эти двенадцать дней? Стал ли он Джо? И что из себя представляет этот Джо? Кем он приходится Мардж? Кем же он стал в эти двенадцать дней, если она радовалась, что он убил человека, и сердилась, что он не достал денег? Пока он находился в этой мрачной и грязной комнате с двумя шляпами и трупом, он не найдет ответ ни на один из вопросов. Нужно выбраться из этой дыры, вернуться в свою квартиру, где можно все обдумать и решить, что делать. Он должен опять стать Артуром Девлином. Каждая минута, проведенная здесь, таит в себе опасность.

Встав с кровати и на цыпочках подойдя к двери, он прижал ухо к тонкой стене. Царила зловещая тишина, и если бы не автомобильные гудки, могло показаться, что он на необитаемом острове где-то в Карибском море.

Артур вернулся в туалет. Помыл руки, ополоснул лицо, выпил воды и пригладил руками волосы. Шишка по-прежнему торчала, но боль уменьшилась.

Вдруг Девлин вспомнил про шляпы. Он повернулся и посмотрел на них. Соломенная, кажется, по стилю больше подходит убитому. Должно быть, Джо носил фетровую шляпу. Артур питал отвращение к шляпам, но сейчас нужно было скрыть шишку, и мягкая фетровая широкополая шляпа лучше подходила для этой цели. Он осторожно надел ее. Шляпа оказалась велика, и Девлину удалось поглубже натянуть ее и опустить поля. Он посмотрел в зеркало. Теперь поля шляпы почти полностью закрывали лицо.

Выключил свет. За исключением тусклого пятна окна, комната погрузилась в темноту. Девлин глубоко вздохнул, и, пошатываясь, подошел к двери. Выйдя из комнаты, он оказался в узком коридоре, слабо освещенном маленькой лампочкой. В конце виднелась деревянная лестница. В коридоре находились еще две закрытые двери.

Судорожно вцепившись в перила, Артур начал осторожно и тихо спускаться вниз. Девлину хотелось бежать, но он вспомнил, что преступники на этом всегда попадаются. Торопливость вызывает подозрения. Теперь ему надо быть осторожным, не спешить и стараться ничем не вызывать подозрений.

Оставался еще один ответственный рывок — спуститься в холл и выйти через двойные двери на улицу, на свободу. Если он сумеет незаметно пробраться в комнату, то, без сомнения, забудет весь этот кошмар, а проснувшись утром, воспримет его как отвратительный сон.

Вторая ступенька снизу громко заскрипела, разрушив его надежды незаметно выбраться на улицу. Он испуганно вздрогнул, когда слева внезапно открылась дверь и лысый, небольшого роста человек, улыбнувшись, сказал:

— А, это вы. Что-то нервы шалят — никак не могу заснуть.

— Да, это я, — ответил Артур Девлин и двинулся дальше.

— Нашли своего друга в 304-й?

Девлин слегка повернулся к нему.

— Да, нашел. Спасибо.

Старик сказал еще что-то, но Артур выскочил из здания. Некоторое время он стоял, прислонившись к дверям, и жадно вдыхал прохладный и освежающий ночной воздух. Улица была пустынна, и его сердце стало биться спокойнее. Девлин посмотрел на номер дома над дверью — 819. Напротив стояли еще два очень похожих дома. Наверное, это дешевые отели.

Он направился к ярко освещенному углу, надеясь, вопреки здравому смыслу, поймать такси. На углу прочитал название улицы — Палмлиф-авеню. Внезапно донесся звук тормозящего автомобиля — метрах в двадцати остановилось такси, и из него начал выбираться очень пьяный человек. Пока он, качаясь, доставал из бумажника деньги, Девлин бросился к такси, стараясь заставить свои ноги двигаться быстрее. Он поднял руку и попытался крикнуть, но из горла вырвался только хрип.

На бегу Артур твердил номер дома и название улицы — 819, Палмлиф-авеню. Раньше он даже не знал о существовании такой улицы, теперь же запомнит на всю жизнь.

Пьяный направился к дверям дома, оставив заднюю дверь такси открытой. Тяжело дыша, Девлин запрыгнул в машину и захлопнул дверь. Водитель подозрительно покосился на него.

— Что нужно, приятель? — язвительно спросил он.

— А вы как думаете, что мне нужно? Поехали! — скомандовал Девлин. Роскошная обшивка широкого заднего сиденья и мысль, что он скоро вернется в свою уютную квартиру, вернули ему уверенность.

— Послушай, приятель, тебе куда? — нагло поинтересовался водитель.

— В «Клэйрмаунт Эппартаментс», — раздраженно ответил Девлин.

— Единственный «Клэйрмаунт Эппартаментс», который я знаю, находится в Биче, — водитель явно сомневался в праве Артура ехать в такой фешенебельный район.

— Туда-то мне и нужно, — сказал Девлин. — Это рядом с Роуни Плаза. И давайте побыстрее.

Сказав это, Девлин испуганно откинулся на спинку сиденья — он совсем забыл об осторожности. Ему ни в коем случае нельзя было называть свой настоящий адрес. Водитель может вспомнить об этом завтра утром, когда прочитает об убийстве на Палмлиф-авеню в газетах. Он был ошеломлен собственной глупостью. Радость от ощущения, что он становится самим собой, быстро угасла. Артур с раздражением подумал, когда же наконец до него дойдет, что теперь он — убийца и ему нужно быть предельно осторожным?

Девлин хотел назвать другой адрес и выйти где-нибудь неподалеку от «Клэйрмаунта», но вовремя остановился. Это оказалось бы еще большей глупостью — ведь тогда водитель лучше его запомнит. Он закрыл болевшие глаза, словно не в силах смотреть правде в глаза — за ним, Артуром Девлином, скоро начнется охота. Свернув на извивающуюся Каунти Козвэй, таксист переехал через темные воды Бискайского залива, в спокойной глади которого отражались тысячи лампочек. Тело Девлина расслабленно лежало на заднем сиденье, но мозг, недавно еще такой вялый, лихорадочно работал.

Казалось невероятным, что всего двенадцать дней назад «Карибская красавица» отплыла из Майами без него. Что же может случиться с человеком за такое короткое время? Как мог тихий и скромный холостяк с хорошей службой и множеством друзей превратиться в этого оборванца, за которым скоро начнут охотиться?

Конечно, это амнезия. Больше он ничего не мог придумать. Должно быть, после того вечера Артур внезапно заболел амнезией, и болезнь продолжалась до удара, вернувшего ему сознание.

Что могло вызвать амнезию? Он мог упасть и удариться головой. Этот удар вместе с огромным количеством выпитого спиртного и послужил, наверное, причиной потери памяти. Сегодняшней ночью другой удар, возможно, даже по тому же месту, как бы нейтрализовал первый. У Девлина не было ни одного знакомого с такой болезнью, но он читал, что и причиной, и лекарством амнезии являются сотрясения. Ни один суд не осудит человека за убийство, за которое ни умственно, ни морально он не несет ответственности.

Артур, конечно, виноват в том, что напился до чертиков на вечере у Берта Мастерса. Он не раз видел, как мягкие и добродушные люди в состоянии алкогольного опьянения становятся буйными и агрессивными. Он несколько раз наблюдал, как они превращаются в животных, как слабые и нерешительные становятся настоящими громилами. Девлин всегда пил осторожно и никогда сильно не напивался в отличие от некоторых своих друзей. О пьянках шутили и быстро забывали.

Эти мысли убаюкивали Артура, и он ненадолго расслабился, вдыхая свежий, пропитанный солью воздух. Затем как бы очнулся ото сна, вспомнив Мардж, называвшую его дорогим Джо.

Водитель повернулся на Коллинз-авеню и поехал по направлению к «Клэйрмаунт Эппартаментс». Девлин сунул руку за бумажником во внутренний карман пиджака, но там ничего не оказалось. Наклонившись, он заглянул на счетчик — один доллар тридцать центов. Начал рыться по карманам, ругая себя за то, что не догадался взять хотя бы часть денег из кармана убитого. Если он не сумеет расплатиться с таксистом, это будет катастрофой. Уж тогда-то водитель точно его запомнит.

Сердце тревожно забилось, горло судорожно сжалось, когда в левом кармане брюк он нащупал толстый сверток. Свет уличного фонаря осветил запачканную кровью верхнюю стодолларовую бумажку. Дрожащими руками он снял с пачки резинку и распрямил банкноты, надеясь найти хотя бы одну меньшего достоинства. Его охватило отчаяние — все купюры оказались стодолларовыми. Попытка расплатиться с водителем такими деньгами еще больше усилит подозрения. Кроме того, все они наверняка помечены. Девлин осторожно вытащил из середины пачки одну бумажку, которая была сухой и чистой. Спрятав ее в карман пиджака, он насчитал еще девяносто девять купюр. Вернув резинку на место, Артур поглубже засунул сверток в карман.

Глава 3 Никаких воспоминаний об убийстве

Слегка повернув голову, водитель сказал:

— Ну вот, мы и приехали, приятель.

Девлин продолжал сидеть. Он держал в руках стодолларовую бумажку, пытаясь решить, что будет менее подозрительным — предложить крупную купюру или попросить водителя подождать, пока он сходит за мелочью. Презрительное «приятель» убедило Артура, что второй вариант безопаснее. Вне всяких сомнений, у водителя возникла настороженность и, увидев стодолларовую банкноту, он прямиком отправится в полицию.

— Доллар шестьдесят центов, — резко произнес таксист.

— Вижу, — слабо отозвался Девлин.

Он попытался украдкой оттереть кровь с пальцев левой руки о подкладку пиджака.

— У меня… э… нет мелочи.

Водитель как будто этого и ждал.

— Так я и думал, — усмехнулся он. — Не сомневайтесь, я разменяю любую вашу монету, мистер.

Выйдя из машины, Девлин с фальшивым безразличием предложил:

— Подождите минутку, я только поднимусь за деньгами.

— Нет, это ты подожди, — водитель выскочил вслед за ним. — Так я и поверил, что ты живешь здесь. Нет, уж лучше я поднимусь с тобой.

— Если вы подождете, я возьму деньги у ночного портье, — раздраженно сказал Девлин.

Водитель нагло рассмеялся ему в лицо.

— Да? — Его холодный взгляд скользнул по оборванной одежде Артура. — Скорее всего, ты живешь не здесь, а на Палмлиф-авеню. Меня так легко не проведешь.

— Как угодно, — устало согласился Девлин. Он поднялся по ступенькам, вошел в тамбур и нажал кнопку «Ночной звонок». Дождавшись ответа, открыл дверь.

За стойкой сидел молодой человек и читал журнал. Оторвавшись от чтения, он уронил журнал и удивленно воскликнул:

— Мистер Девлин? Это вы?

— Хотите верьте, хотите нет, — ответил Артур. — Окажите мне услугу, Джек. Я должен таксисту пару долларов.

— Конечно, мистер Девлин, конечно, — клерк бросился к кассе. — Я думал… мы все думали, что вы вернетесь двадцать второго июня. Двух долларов хватит, сэр? — спросил Джек, протягивая две бумажки.

Девлин отдал деньги таксисту.

— Сдачи не надо.

Одарив его последним долгим презрительным взглядом, водитель вышел на улицу, пожав плечами и буркнул что-то похожее на «благодарю».

— Корабль вернется послезавтра, вернее — уже завтра. Ведь уже двадцать первое, не так ли? — безразличным тоном поинтересовался Артур. Портье с недоумением уставился на его клетчатый костюм и широкую шляпу.

— Да, мистер Девлин, уже двадцать первое. С вами что-то случилось? Вы неважно выглядите.

Девлин постарался улыбнуться.

— Это длинная история, Джек. Пришлось срочно вернуться по делу. Я поймал ночной самолет. Произошла маленькая авария. — Сдвинув шляпу, он осторожно потрогал шишку.

— Да, неважно, — в голосе Джека слышалась тревога. — Прилетели из Ки-Уэста? Я следил по карте за вашим круизом, чтобы знать, куда в случае необходимости посылать корреспонденцию.

— Благодарю, — сказал Девлин. — Есть какая-нибудь почта?

Джек протянул пачку писем.

— Вы без вещей?

Взяв письма, Артур ответил:

— Багаж доставят завтра. Кстати, у меня нет второго ключа. У вас есть ключ?

— Конечно, — портье достал ключ и передал его Девлину.

— Благодарю, Джек. Доброй ночи. Все в порядке, — сказал Артур со слабой улыбкой и направился к лифту, чувствуя на своей спине озабоченный и озадаченный взгляд портье.

Когда Девлин достиг дверей своей квартиры, он был на пределе. После долгой возни с замком вошел в коридор, медленно закрыл дверь и оперся на нее. Сжимая и разжимая кулаки, Девлин попытался собраться с силами. Затем пошел в гостиную и включил огромную, в виде шара, настольную лампу. Большой пергаментный абажур мягко распределял свет по всей комнате. С минуту он наслаждался видом своей уютной квартиры. Воздух был душным и затхлым, но все же Артур дома, в безопасности. Он пожирал глазами вещи, находящиеся в комнате.

Бросив письма на столик, открыл окна, снял шляпу, и прохладный ветер взъерошил волосы. Тошнота почти прошла, пульсирующая боль в висках тоже ослабла. Сейчас Артура охватил нервный озноб. В спальне он присел на чистую кровать, налил из графина немного бурбона и медленно выпил. По телу разлилась приятная теплота, дрожь исчезла. Необходимость что-то делать заставила его вскочить с постели. Взглянув в зеркало, он начал поспешно раздеваться, вытащив предварительно из брюк деньги. Девлин с ужасом смотрел на грязное нижнее белье. Не удержался, сел на кровать и еще раз пересчитал деньги.

Артур мрачно смотрел на свежие пятна на верхних банкнотах. Это были деньги, пахнущие кровью! Те самые деньги, о которых спрашивала Мардж, те самые десять тысяч долларов, из-за которых он, видимо, убил человека. Джо, вероятно, назвал бы их десятью штуками.

Пересчитав деньги еще раз, Девлин аккуратно их свернул, затянул резинкой и сунул пачку под подушку. Затем, на ходу расстегивая рубашку, отправился наполнять ванну.

Потом вернулся в гостиную, взял телефон и, назвав Джеку номер, стал нетерпеливо ждать ответа. Только после десятого звонка трубку сняли, и сонный голос, растягивая слова, ответил:

— Алло.

У Девлина вспыхнула надежда.

— Томми! — закричал он. — Это ты?

— Доктор Томпсон. Кто?..

— Девлин, Артур Девлин, Томми.

— Арт? Я думал, что ты сейчас за семью морями.

— Нет. Мне нужно встретиться с тобой, Томми.

— Конечно, конечно. Я очень хочу услышать о твоем плавании, но сейчас так рано. Какого черта?..

— Мне немедленно нужно поговорить с тобой. Когда ты сможешь приехать?

— Но, Арт, сейчас два часа ночи… Ты…

— Послушай, Томми, это дело жизни и смерти. Приезжай поскорее.

Тревога передалась Томпсону.

— Хорошо, Арт. Немедленно выезжаю. Но если это окажется пьяной шуткой…

— Я не пьян, и это не шутка. Поспеши.

Повесив трубку, Девлин вытер с лица пот. Он вернулся в ванную и, сняв грязное нижнее белье, с наслаждением погрузился в горячую воду. Через пять минут, одетый в чистую пижаму и светлый халат, с довольным вздохом уселся в свое любимое кресло. Девлин попытался подготовиться к разговору. Предстояла нелегкая задача — заставить поверить лучшего друга в эту невероятную историю.

Когда раздался звонок в дверь, Артур от неожиданности даже подпрыгнул. Боль пронзила висок. Открыв дверь, он протянул обе руки Томпсону.

— Слава богу, Томми. Наконец ты приехал.

Доктор Томпсон поставил маленький саквояж на пол и крепко сжал руки Девлина. Это был полноватый человек лет тридцати пяти, чуть ниже среднего роста. Из-за роговых очков на Девлина вопросительно смотрели умные карие глаза.

— Честно говоря, непохоже, что ты при смерти, — несмотря на бодрый тон, в голосе доктора слышалась тревога.

Артур закрыл дверь, и Томпсон вошел в гостиную.

— Что случилось, Арт? Я думал, ты вернешься только завтра.

— Завтра в Майами возвращается «Карибская красавица», — сказал Девлин. — Посмотри на меня внимательно. Ты ничего не замечаешь?

Томпсон ответил вопросом на вопрос.

— Черт возьми, Арт, ты пил?

— Только чуть-чуть, чтобы успокоиться. Значит, я выгляжу так же, как всегда?

— Да, за исключением этой отвратительной шишки, ну и бледен еще, — доктор нахмурился. — Боюсь, круиз не пошел тебе на пользу. Морская болезнь? И как, черт возьми, ты вернулся раньше корабля?

— Садись, — Девлин указал на кресло и сел рядом.

— Сначала я осмотрю шишку, — пальцы Томпсона осторожно прошлись рядом с шишкой. — Да, неважно, — пробормотал он.

— Это ерунда, — быстро возразил Артур Девлин. — Всего лишь шишка.

— Ошибаешься… Если бы удар оказался чуть сильнее, тебе бы проломили голову… Что случилось, Арт? Ты ведешь себя как-то странно. После такого удара легко может быть сотрясение, — Томпсон сел и, скрестив руки на груди, ждал ответа.

— Перед тем как я начну, я хотел бы выяснить одну вещь. Ты веришь в амнезию? — поинтересовался хозяин.

— Верю ли я в амнезию? — воскликнул доктор. — Ты с таким же успехом мог бы спросить, верю ли я в корь. Если ты имеешь в виду…

— Я хочу знать твое мнение, Томми, мнение врача. Ты наверняка много читал об амнезии и о том, что ее легко можно симулировать. Я хотел бы знать, существует ли вообще такая болезнь?

— Конечно, существует, — ответил Томпсон.

— Это все, что я хотел знать, — Девлин глубоко вдохнул и выдохнул. Истеричный блеск в его глазах постепенно угас. — Я хочу, чтобы ты вспомнил тот вечер у Мастерса. Расскажи мне о нем.

— Ты тогда здорово набрался и около одиннадцати полностью отключился.

— Так я и думал. Что произошло после?

— Я всего и не помню, — наморщив лоб, медленно ответил Томпсон.

— После того, как почетный гость вышел из строя, вечеринка закончилась. Мы погрузили тебя в такси и отправили в порт.

— Кто меня отправлял? Со мной кто-нибудь поехал?

— Не помню. Думаю, ты был один. К тому времени мы все изрядно нагрузились, — произнес Томпсон.

Девлин вытащил из пачки сигарету и предложил ее Томпсону. Внезапно он вспомнил, что ему не хотелось курить с тех пор, как он пришел в себя. Артур глубоко затянулся, закашлялся и загасил сигарету в медной пепельнице.

— Фу, какая мерзость, — прошептал он.

— Послушай, Арт. Зачем ты меня вызвал? Что с тобой? — неторопливо спросил Томпсон.

— Я не был на корабле, Томми.

— Ты не был… что?

— Я не был в этом круизе. То есть… я не мог там быть. Судно вернется только завтра, а я уже здесь. Получается, что я так и не попал на борт «Карибской красавицы» в ту ночь. — Девлин попытался говорить беззаботным тоном, но из этой попытки ничего не вышло.

Томпсон недоверчиво уставился на него.

— Что ты имеешь в виду, Арт? Похоже, удар оказался сильнее, чем я предполагал. И эти разговоры об амнезии. Ты говоришь так, будто не знаешь, плавал ты или нет.

— Вот именно, не знаю. Ты должен поверить мне, Томми, — возбужденно воскликнул Артур. — Я не знаю, не знаю ничего, что произошло после того вечера. Полная темнота. Почти двухнедельный провал памяти. — Девлин задрожал, глаза опять заблестели. — Он обхватил голову руками.

— Арт, это серьезно. Подумай, дружище. Ты должен что-нибудь вспомнить. Скажи мне…

— Я дал тебе факты, — прервал Девлин, — и жду от тебя объяснения. Час назад я пришел в себя и подумал, что опоздал на корабль. Затем выяснилось, что потерял не несколько часов, а двенадцать дней, почти две недели. Это может быть амнезией?

— Ты имеешь в виду, что этот удар привел тебя в сознание? — прошептал Томпсон.

— Об этом я тебя и спрашиваю, — застонал Девлин. — Томми, ты должен знать о таких вещах. Это могло быть амнезией?

Томпсон медленно и спокойно кивнул.

— Да, если причиной амнезии послужил похожий удар. Ты помнишь о каком-нибудь ударе или сотрясении в тот вечер?

— Нет, я же сказал, что ничего не помню. Но если что-то произошло, если у меня тогда было сотрясение, могло ли оно вызвать амнезию?

— Думаю, да. Правда, я не могу вспомнить аналогичных случаев.

Девлин устало откинулся в кресле и спросил спокойным голосом:

— Ты мог бы поклясться в этом на суде?

— Зачем?

— Затем, что этой ночью я убил человека. Я очнулся на кровати в какой-то комнате, а рядом на полу лежал труп. Я никогда не видел этого человека. Не знаю, может, я убил его, защищаясь, — как загипнотизированный продолжал он. — Мы должны прояснить эти двенадцать дней, сорвать с них черный занавес. Ты в состоянии мне помочь? Вдруг есть какое-нибудь лекарство, например наркотик?

— Брось, Арт, — грубо ответил Томпсон, но в его глазах светилось сочувствие. — Нам обоим нужно выпить. Нет, ты сиди… я принесу все сам, — сказал он, увидев, что Девлин собирается встать.

— В спальне графин с бурбоном и стаканы.

Томпсон вышел из гостиной и вернулся с графином и стаканами. Налив бурбон, он опять сел. Отхлебнув пару глотков, Девлин удовлетворенно вздохнул.

— Расскажи мне обо всем, что случилось сегодня ночью, — попросил доктор.

Девлин начал быстро рассказывать. Через десять минут он устало закончил.

— …и я позвонил тебе сразу, как только поднялся в квартиру. Ты единственный, кому я могу довериться. Если не веришь, пойди в ванную. Там одежда… с пятнами крови.

Томпсон кивнул и вышел из комнаты. Артур рассказал другу все, за исключением звонка Мардж и окровавленных денег. Даже Томми вряд ли поверит в это. Когда доктор вернулся в гостиную, на его лице была написана тревога. Он допил остаток бурбона и спросил:

— Ты ничего не помнишь?

— Ничего, — безжизненным голосом ответил Девлин.

— Ты сказал, что на полу лежала окровавленная дубинка. Чья, твоя или его?

— О боже, Томми. Ты ведь знаешь, я не ношу такие вещи, — вспыхнул Девлин. — Конечно, его.

— Не кипятись, Арт, — успокоил его Томпсон. — Конечно, я верю во все, что ты рассказал. Уж я-то знаю, что ты не колотишь людей дубинкой по голове.

— Значит, он сам набросился на меня. Видимо, я каким-то образом отнял у него дубинку и, защищаясь, ударил по голове, — заметил Девлин.

— Я также знаю, что ты никогда не носил подобную одежду и не посещал подобных притонов, — задумчиво продолжал Томпсон.

— Конечно, нет. Но, находясь в состоянии амнезии…

— К этому я и веду, Арт. Человек, одетый в такие тряпки, вполне может носить в кармане такую штуку.

— Кажется, я понимаю, что ты имеешь в виду, — сказал Девлин. — Я не знаю, кем я был двенадцать дней. И это доказательство амнезии. Ты ведь можешь поклясться в этом на суде?

— Могу и поклянусь, если это будет необходимо, — немного подумав, согласился Томпсон. — Но я не уверен, что это спасет, Арт.

— О чем ты? — запинаясь, пробормотал Девлин. — Ведь человек не может отвечать за совершенные в таком состоянии поступки.

— Не знаю, но боюсь, что это не годится. Видишь ли, Арт, — как можно мягче попытался объяснить доктор. — Амнезия даже отдаленно не является формой безумия. Ее скорее можно назвать отказом от работы центра, контролирующего память. — Он на мгновение остановился, пытаясь найти подходящие слова. — Короче, ты все же оставался самим собой, хотя и ничего не помнишь. Ты был Артуром Девлином, просто находился как бы в другом измерении. Закон будет считать такого человека ответственным за совершенные поступки.

— Какой ужас! — задрожал Девлин. — Но ведь это несправедливо! Я, Артур Девлин, не могу отвечать за свое тело, если оно не контролируется моим мозгом. Уж это-то ты можешь подтвердить?

— Конечно, Арт. Но если бы закон принимал это во внимание, было бы много симулянтов — ведь амнезию так легко симулировать.

— Но в моем случае есть немало доказательств, — горячо возразил Артур Девлин. — Той ночью по дороге в порт со мной что-то произошло. Мы можем обратиться в полицию и найти таксиста. Когда завтра «Карибская красавица» приплывет в Майами, мы получим доказательство, что меня не было на борту. Все мои друзья знают, с каким нетерпением я ждал этого круиза, и я не мог от него отказаться. Следовательно, все это время я пробыл в Майами в беспамятном состоянии, — медленно закончил он, заметив странное выражение на лице доктора.

Слегка откашлявшись, Томпсон отвернулся в сторону.

— Разве это неправда? — неуверенно спросил Девлин. — Ты же сам знаешь, как я ждал этого плавания.

— Да, знаю, — сухо ответил доктор, как бы предупреждая, что сейчас он скажет что-то неприятное.

— Почему ты так на меня смотришь?

— Извини, Арт. Понимаешь, я знаю, что в ту полночь ты отплыл на «Карибской красавице».

— Я… отплыл? — от удивления Девлин открыл рот.

— Да, — Томпсон отвел взгляд от растерянного лица друга. — Видишь ли, на следующий день после отплытия ты послал мне радиограмму с борта «Карибской красавицы».

Глава 4 Майкл Шэйн

— Я… послал тебе радиограмму с корабля? — запинаясь, спросил Девлин.

— Она была подписана твоим именем.

— Что… в ней было?

Доктор Томпсон сделал неопределенный жест.

— Я точно не помню. Какая-то банальная острота. Будто ты надеешься, что мы чувствуем себя лучше, чем ты. Конечно, после такой вечеринки ты ничего другого сказать и не мог.

— Может, я послал эту радиограмму, ничего не соображая? — едва слышно спросил Артур. — Ну, находясь в состоянии амнезии? Томпсон глубоко вздохнул.

— Человеческий мозг способен на разные фокусы, Арт. Не стану утверждать, что это невозможно. Однако присяжные вряд ли согласятся со мной — ведь ты помнил и мое имя, и мой адрес.

— Но это невероятно! Клянусь, я не помню ничего ни о корабле, ни о радиограмме.

— Вполне вероятно. Я просто показываю, как будет трудно убедить в этом других. Многие жертвы амнезии приходят в себя после шока или сотрясения в незнакомом месте, не помня ни своего имени, ни прошлого. При этом они оказываются среди незнакомых людей, которые ничем не могут им помочь. Память возвращается только тогда, когда возникают различные ассоциации или происходит новое сотрясение центра, который контролирует память… Я пытаюсь дать тебе объективное Мнение врача, — быстро продолжал доктор. — Давай предположим, будто в тот вечер с тобой что-то произошло, но ты все же попал на корабль. В таком случае при тебе были бы и билеты и документы. На следующее утро стюард обращался бы к тебе как к мистеру Девлину. Понимаешь, Арт, ты бы знал, кто ты, даже если бы ничего не помнил — ведь при тебе находились бы багаж, документы, знакомые вещи.

— Но все же я ничего не помню, — упрямо стоял на своем Девлин.

— Однако ты послал радиограмму!

— Может быть, потеря памяти произошла позже? — с надеждой предположил Артур.

— Не думаю, — Томпсон решительно покачал головой. — Во всяком случае, тебе вряд ли удастся убедить суд, потому что медицинские эксперты легко опровергнут эту теорию.

— Тогда, что же, черт возьми, произошло? — застонал Девлин.

— Это мы и должны выяснить до суда. Вот почему я и пытаюсь объяснить тебе положение, в котором ты находишься. Скажи мне правду, Арт. Тогда мы решим, что нужно будет рассказать полиции, когда начнется следствие.

Артур Девлин тупо уставился на Томпсона.

— Ты мне не веришь?

— Думаю, ты зря придерживаешься этой версии, — терпеливо объяснил доктор. — Может быть, сначала она показалась тебе неплохой, но ты же сам видишь, сколько в ней дыр. Скажи правду, и, как доктор, я помогу тебе придумать что-нибудь более правдоподобное.

Девлин закрыл лицо руками.

— О боже, Томми. Если даже ты мне не веришь, на что же мне надеяться?

— Это я и пытаюсь тебе втолковать.

Артур отнял руки от лица, поднял голову и холодно сказал:

— Я рассказал тебе чистую правду.

Томпсон вздохнул, протер очки и опять надел их.

— Послушай, Арт, — мягко произнес он. — Мы зря тратим время. Что тебя связывает с убитым? Вернее, какая связь того человека, которым ты был, и убитого?

— Я же сказал тебе, не знаю.

— Я придумал возможное объяснение, — сказал доктор. — Несмотря на его фантастичность, в него, по-моему, можно поверить. Предположим, с тобой случилась какая-нибудь авария или тебя ударили по голове той ночью, раздели, забрали документы, билет и бросили, считая мертвым. Тот, кто забрал одежду, мог явиться на корабль и выдать себя за Артура Девлина. Он до сих пор может находиться на корабле, считая тебя мертвым и думая, что он в безопасности.

— Может быть, он знает, что мы друзья, и ему пришла в голову мысль послать радиограмму и отвести подозрения. Или, может быть, он узнал обо мне из бумаг, лежавших в твоих карманах.

— Неплохо, — Девлин возбужденно встал, прошелся по комнате и опять сел в кресло. — Конечно, все так и было. Это все объясняет. Мы можем послать на корабль радиограмму, и его арестуют.

— Подожди, Арт. Все это может объяснить радиограмму и амнезию. Но давай вернемся к тому, что может связывать Артура Девлина с убитым.

— Не знаю, — как и раньше, ответил Артур. — Думаю, в эти двенадцать дней я жил под другим именем.

Наступило тяжелое молчание. Затем доктор Томпсон твердо сказал:

— По-моему, до возвращения «Карибской красавицы» тебе лучше не выходить из квартиры. После прибытия корабля завтра в Майами ты сможешь себя вести, как обычно, и никто ничего не подумает, — он остановился и, увидев, что Девлин с ужасом смотрит на него и хочет что-то сказать, торопливо продолжил: — А еще лучше поехать ко мне. Я внимательно осмотрю твою голову. К тому же, Арт, тебе нужно будет прийти в форму перед встречей с друзьями — я поставлю тебя на ноги.

— И позволить человеку, оглушившему и ограбившему меня, оставаться на свободе? — в ярости вскричал Девлин.

— Полагаю, ты и сам понимаешь, что лучше оставить убийство полиции. Если ты начнешь им помогать, у тебя будет много неприятностей.

Девлин стал ходить по комнате, разминая затекшие руки.

— Я не знаю, что делать, Томми! Это ужасно, когда несчастья наваливаются так внезапно, — он посмотрел на Томпсона. — А вдруг полиция арестует невинного человека?

— Тогда тебе придется им все рассказать. Послушай, Арт. Если ты заявишь в полицию, в газетах появится твоя фотография и обязательно найдутся люди, знавшие тебя под другим именем. Обнаружится, что ты был в том отеле на Палмлиф-авеню, и это будет катастрофой. Подумай сам. Забудь об убитом. Из твоего рассказа я понял, что вряд ли кто-нибудь будет ею разыскивать. Поехали сейчас ко мне. Дадим портье двадцатку, и он забудет, что видел тебя сегодня ночью. Ты все еще в шоке, и моя обязанность, как врача и друга, позаботиться о тебе, — убедительно закончил доктор.

Девлин сел. Он был тронут предложением старого друга. Облизнув сухие губы, Артур с сожалением отказался.

— Нет, Томми. Ведь есть еще таксист.

— Зря ты думаешь, что он запомнил тебя.

— Нет, я уверен, что он вспомнит. Он с самого начала подозрительно смотрел на меня и, уж конечно, запомнил историю с двумя долларами. Кроме того, — угрюмо продолжил он, — меня видел ночной портье в отеле на Палмлиф-авеню. В той комнате повсюду мои отпечатки. Нет, это не годится, — с подавленным видом закончил он. — Я собираюсь пойти в полицию и рассказать обо всем. Они проверят и выяснят, они сумеют доказать, что я мог это сделать, только защищаясь.

— Ты думаешь, полиция будет утруждать себя всем этим, — фыркнул Томпсон, — когда подозреваемый сам сознается в убийстве? Не будь наивным, Артур. Они просто посадят тебя. Не делай этого, — взмолился доктор. — Мы сможем незаметно выбраться через черный ход, а утром я отвезу тебя на Марлин-Ки. О том домике никто не знает. Пока все не прояснится, ты поживешь там.

Девлин как будто не слышал. Он спокойно произнес:

— Я не могу допустить, чтобы ты рисковал из-за меня, Томми.

— Какой здесь риск? — раздраженно воскликнул Томпсон.

— Портье знает, что я звонил тебе и что ты приходил ко мне. Полиция через полчаса после того, как допросит Джека, отправится к тебе.

— Ну и пусть, — доктор Томпсон упрямо выпятил челюсть. — К этому времени ты уже будешь на Марлин-Ки.

Слабая улыбка осветила лицо Девлина.

— Преуспевающий доктор прячет убийцу? Нет, Томми, это нанесет непоправимый удар твоей репутации. Я сделаю все сам.

Сначала я проверю, нет — полиция проверит, есть ли на борту «Карибской красавицы» пассажир по имени Артур Девлин.

— О’кей, Арт. Ты подпишешь себе смертный приговор, — смирившись, сказал Томпсон. — Если ты решил сунуть голову в петлю, мне остается только умыть руки.

Девлин подошел к столику, на котором лежали письма.

Увидев квадратный белый конверт, он нахмурился. Через несколько секунд Артур возбужденно воскликнул:

— Томми, это может оказаться очень важным. Письмо отправлено из Порт-оф-Пренса двенадцатого июня. Насколько я помню маршрут круиза, корабль к тому времени должен был доплыть до Гаити. Может быть, оно от кого-нибудь из пассажиров, кто был знаком с человеком, выдававшим себя за Артура Девлина, — он перевернул конверт. — Обратного адреса нет.

Доктор Томпсон медленно встал и сказал:

— Подожди, Арт. Ты уверен, что нужно открывать это письмо? Мне почему-то кажется, чем меньше ты будешь знать, что с тобой произошло в эти двенадцать дней, тем будет лучше для тебя. Ты ведь знаешь, что полиция может использовать «детектор лжи». Разве ты не понимаешь?..

— Но, Томми, ведь письмо должно многое прояснить!

— А ты уверен, что тебе это нужно? — в голосе Томпсона послышались странные нотки.

Артур Девлин пристально посмотрел на своего друга и печально сказал:

— Ты считаешь меня убийцей, Томми? Поэтому ты хочешь меня спрятать?

Он положил дрожащую руку на плечо Томпсона.

— Мне жаль, Томми, но я не могу принять твою помощь.

Доктор вздрогнул и спокойно произнес:

— Ты погиб, Арт.

Артур Девлин распечатал конверт. Он распрямил дрожащими руками на колене письмо, прочитал несколько строчек и перевернул лист, чтобы посмотреть подпись.

— От Жанет, — тихо сказал он. — Она пишет так, будто я был на корабле, Томми.

— Жанет? Кто, черт побери, эта Жанет? — не выдержал доктор.

— Разве ты не помнишь, Томми? — запинаясь, ответил Девлин. — Это сестра Лили Мастерс. Я вам рассказывал о ней на той вечеринке. Мы должны встретиться на корабле. Жанет отплыла из Нью-Йорка, и мы должны были встретиться в Майами. Видишь ли, я занимался страховкой миссис Мастерс, а…

— А Жанет что-то подозревала о смерти своей сестры, — закончил доктор. — Да, я кое-что припоминаю. Она написала тебе пару писем, в которых предположила, что Лили Мастерс убили. Какой-то абсурд.

— Ее письма вовсе не были абсурдными, — возбужденно прервал Девлин. Его глаза опять заблестели. — Она писала, что незадолго до смерти от Лили пришло очень странное письмо — будто ее кто-то шантажировал.

— И Жанет решила переговорить с кем-нибудь, кто знал сестру здесь, — вспомнил Томпсон. — И по случайному совпадению вы оба решили провести отпуск на борту «Карибской красавицы».

— Совпадение? — сказал Девлин и замолчал. — Нет, она написала о своем намерении отправиться в этот круиз и предложила встретиться на корабле и поговорить.

Доктор Томпсон курил, слушая Девлина.

— Я почти ничего не помню, — сказал доктор. — Должно быть, мы немало выпили, когда ты начал рассказывать об этой Жанет.

— Послушай, что она пишет, Томми. Может быть, что нибудь прояснится, — Девлин начал медленно читать письмо:

«Дорогой Артур Девлин!

Я ничего не понимаю. Отправляю это письмо в Майами, потому что Вы уже, наверное, вернулись домой. В те первые дни нашей встречи Вы сделали меня очень счастливой, успокоив мои подозрения насчет дорогой Лили.

И я… нужно ли мне писать об этом? Да, наверное, нужно. Я не ребенок, чтобы избегать правды. Я чувствовала, что мы должны стать хорошими друзьями, когда подплывала к Кубе, и с нетерпением ждала встречи с Вами. Конечно, Вы умеете читать между строчек, Артур?

Во всяком случае, после того как вы без предупреждения исчезли, даже не взяв вещи, я не знала, что и подумать.

Я очень встревожилась, Арт, когда Вы не вернулись на корабль. Капитан задержал отплытие на два часа, пока гавайская полиция проверила госпитали, отели и даже морги, но Вы как сквозь землю провалились.

А на следующий день Ваша радиограмма…

Всего два слова: «Не беспокойтесь». Как будто я могла не беспокоиться! Я была очень встревожена. Если Вы получите письмо до того, как я вернусь в Нью-Йорк, пожалуйста, радируйте мне, все ли в порядке? Искренне Ваша Жанет».

Пока Девлин читал письмо, доктор Томпсон удобно развалился в кресле…

— Как она выглядит, Арт?

— Как она выглядит? — озадаченно переспросил Артур. — Я ее никогда не видел. Я… мы только переписывались… — Он усмехнулся. — Ясно, Томми. Ты все еще пытаешься поймать меня. Ну, что ты понял из письма? Похоже, этот самозванец сумел убедить ее в том, что он Артур Девлин. И Жанет влюбилась в него. В Гаване он внезапно исчез.

— И оставил твои вещи на корабле, — сухо добавил Томпсон, — чтобы привлечь внимание. Если бы он предупредил кого-нибудь и забрал вещи, его исчезновение не привлекло бы такого внимания.

Сузив глаза, Девлин с надеждой наблюдал за своим другом, полагая, что тот сможет объяснить происшедшее.

— Брось, Арт! — Несмотря на то, что лицо Томпсона было угрюмым, в голосе слышались просящие нотки. — Сколько ты еще будешь притворяться?

— Я сказал тебе…

— Ложь, — прервал его Томпсон. — Все это глупая ложь, в которую не поверит даже школьник. Как ты можешь говорить такие глупости после этого письма? Ясно, что ты был на корабле, а в Гаване внезапно исчез.

Обвинения Томпсона вернули головную боль. Опять появилась тошнота, руки задрожали, а живот, казалось, прилип к позвоночнику. Конвульсивно сцепив пальцы, Девлин попытался взять себя в руки.

— Почему ты уверен, что это был я? — хрипло поинтересовался он. — Я же сказал тебе, что никогда не видел Жанет, что мы просто переписывались. Она никогда меня не видела — так что самозванцу было нетрудно обмануть ее.

— Все правильно, за исключением одной маленькой детали, — устало возразил доктор.

— Какой? — раскрыл рот Артур.

— Заверения в ненасильственной смерти сестры, которые Жанет получила от тебя. В письме она пишет, что ты осчастливил ее, прояснив этот вопрос. Как мог самозванец, которому, кстати, следовало бы поменьше болтать, совершить такое чудо?

У Девлина пересохло во рту.

— Значит, ты продолжаешь считать, что я был на корабле и сошел с него в Гаване? — он напряженно наклонился вперед.

Доктор Томпсон взъерошил густые темные волосы и отхлебнул из стакана. Вытерев платком рот, он ответил:

— Послушай, Арт. Я не психиатр, а обыкновенный доктор. Но я твой друг. Конечно, я еще и твой доктор, но ты так редко обращался ко мне, Разве ты не видишь, что все против тебя? Твоя радиограмма, письмо Жанет. Послушай меня, брось твердить, что ты не был на корабле. Если ты все еще не отказался от версии с амнезией, придумай что-нибудь другое, более правдоподобное. Ну хотя бы признайся, что ты был в Гаване, и сочини какую-нибудь причину, которая заставила тебя внезапно покинуть корабль. Затем через день-другой ты вспомнишь и о драке, и о том, что случилось в эти двенадцать дней. Никто не сможет доказать, что этого не было.

Артур Девлин положил голову на спинку кресла. Его охватила сильная усталость. Голос доктора доносился как из тумана. Но мозг Девлина был начеку и работал на полных оборотах. Радиограмма Жанет могла бы многое прояснить. Он должен ее увидеть и выяснить правду.

Девлин встал.

— Как нелепо это ни звучит, но я говорю правду. Я плохой лгун. Если я начну врать в полиции, они через двадцать минут припрут меня к стенке.

Он достал из ящика стола карандаш и бумагу.

— Подожди, Арт, — взмолился Томпсон. — Не забывай о своей репутации и множестве друзей. Если ты не выждешь…

— Бесполезно, — прервал его Девлин. — Я собираюсь послать радиограмму Жанет в Ки-Уэст. Я сделаю все возможное, чтобы докопаться до правды. Возможно, я и был на корабле — ну что же, я хочу знать правду, какой бы она ни была.

Он задумался с карандашом в руках, затем внезапно закрыл лицо и громко застонал.

— Черт возьми, Арт! В чем дело? — воскликнул Томпсон.

— Я забыл ее фамилию, — с досадой ответил Артур. Он поднял голову. — Наверное, пора вызывать санитаров, Томми, я становлюсь полным идиотом. Не могу вспомнить даже такую простую вещь, как фамилию Жанет… — он глупо смотрел перед собой.

— Ерунда, все пройдет, ты ведь не знал ее близко — всего пара писем. Да и вообще, люди склонны забывать имена. У тебя ведь остались письма от нее.

— Да, но они в конторе, — ответил Девлин и вскочил с кресла. Резкое движение вернуло боль в висках, и он покачнулся.

Доктор подхватил друга.

— Едем ко мне, — твердо сказал Томпсон. — Тебе необходимо хорошо выспаться. Завтра мы вернемся к этой истории.

Девлин отстранился.

— Ты не веришь ни одному моему слову. Поезжай домой, Томми. Ты был молодцом, и я нисколько тебя не виню. Если ты останешься незапятнанным, это будет лучшая помощь для меня.

— Подожди…

— Нет! — резко прервал его Девлин. — Уходи. Я не имею права впутывать тебя в эту историю. Быстрее уходи отсюда и забудь обо всем.

Он отвернулся от Томпсона, на лице которого появилось обиженное выражение. Артур не шелохнулся, пока не услышал, как захлопнулась входная дверь. Он подошел к столу и взял телефонный справочник. Найдя номер Майкла Шэйна, Девлин начал звонить. Когда на другом конце ответили, он сказал:

— Будьте добры, мне нужен мистер Шэйн.

— Что случилось? Мистер Шэйн не любит, когда его беспокоят ночью.

— Я не стал бы звонить, если бы дело не было важным, — прервал его Артур.

— Все так говорят, — произнес голос на другом конце провода. — Он попросил меня определять важность дела, из-за которого стоит его будить.

— Это не просто важно, это чрезвычайно важно, — заверил Артур Девлин.

— Может быть, вы скажете мне…

— Позвоните мистеру Шэйну! — прорычал Девлин.

Последовало короткое молчание, и он услышал, как телефон позвонил три раза и умолк. Человек сказал:

— Извините, он не отвечает, — и повесил трубку.

С обреченным видом Артур положил трубку. Если Шэйна нет дома, значит, он занят. Девлин знал репутацию рыжего детектива. Он встречался с ним во время расследования, которое проводила его фирма. Сейчас ему был нужен именно такой человек. Он чувствовал, что сумел бы уговорить его взяться за дело. Такие истории не шокируют людей, чьим бизнесом является расследование убийств. Девлину даже подумалось, что Шэйну его дело покажется заурядным и неинтересным.

Сейчас Артуру оставалось только ждать. Он собрал в ванной всю грязную одежду, принес ее в спальню и начал внимательно разглядывать. Не нашел никаких меток — ни из прачечной, ни из чистки. Его терпение было вознаграждено, когда в кармане пиджака он обнаружил маленькую, превратившуюся в комок бумажку.

Вспыхнула надежда. Девлин осторожно развернул бумажку и прочитал: «Аргонн-Хаус», а также майамский адрес на Северо-Западной Второй авеню. Чернилами было написано: «18 долларов. Комната 209. С 18/6». И все. Похоже на гостиничный счет. А так как он лежал у него в кармане, выходит, эти двенадцать дней Артур провел там.

Против него были четыре улики — адрес на Палмлиф-авеню, счет из «Аргонн-Хауса», звонок Мардж, которая обращалась к нему как к Джо, и некий самозванец на борту «Карибской красавицы», познакомившийся близко с Жанет. Артур вряд ли отважится вернуться в ночлежку на Палмлиф-авеню. Позвонить в контору и узнать фамилию Жанет он сможет только через несколько часов, и тогда будет уже поздно посылать ей радиограмму. Он ничего не сумеет узнать и о Джо, поскольку ему неизвестна даже его фамилия.

Итак, логичнее всего начать с «Аргонн-Хауса». Артур задрожал. Раньше ему как-то не представлялся случай испытать собственную храбрость, и сейчас он просто испугался. Решится ли он поехать туда и прояснить этот ужасный кошмар? Не лучше ли по совету Томпсона оставить все как есть? Действительно ли он хочет знать, кем он был в эти двенадцать дней?

Пока Артур Девлин надевал элегантный костюм, в его голове роилось множество идей. Он должен как можно больше выяснить и рассказать все Шэйну. Очень важно узнать, как в кармане грязного пиджака оказался счет. Если повезет, то в «Аргонне» он что-нибудь разведает и о Мардж. Чем больше у него будет информации, тем быстрее Шэйн согласится взяться за дело. Девлин подошел к большому зеркалу, висящему на двери спальни. На него смотрел элегантный молодой человек, одетый в коричневый спортивного покроя костюм в тонкую полоску. Правда, лицо его было бледным, а глаза красными. Начал искать серую фетровую шляпу, чтобы скрыть шишку. Нахмурившись, вспомнил, что снял ее в гостиной, открывая окна. Девлин поднял шляпу с пола, надел и опять подошел к зеркалу. Натянул поглубже, чтобы не было видно лица.

Как всегда перед уходом, похлопал себя по карманам, проверяя, не забыл ли чего. Карман, в котором он обычно держал бумажник, был пуст. Без колебаний Девлин достал из-под подушки пачку денег, выбрал чистую банкноту и сунул в карман. Затем опять стянул купюры резинкой и подошел к телефону.

Когда ночной портье снял трубку, Артур попросил:

— Джек, вызовите, пожалуйста, такси.

— Хорошо, мистер Девлин. Через пять минут, о’кей?

— Прекрасно. И еще, Джек. Вы не могли бы разменять стодолларовую купюру?

— Конечно, сэр.

— Приготовьте мне девяносто восемь долларов, а два доллара мой долг.

Он положил трубку и еще раз оглядел свою знакомую холостяцкую квартиру. Кто знает, может быть, он видит ее в последний раз?..

Голова все еще болела. Артур Девлин чувствовал себя как человек, идущий в тумане, как моряк, отправляющийся в опасное плавание, из которого он может не вернуться. Все происходящее казалось нереальным. Теперь все изменилось. Прежнего покоя уже не будет, да и не может быть, если человек становится убийцей.

Чтобы не потревожить того Артура Девлина, который, как всегда, проснется утром, не спеша приготовит завтрак, оденется и отправится к девяти в контору, он тихо закрыл за собой дверь.

Джек уже приготовил деньги, когда Артур спустился в холл. Глаза его были настороженными и любопытными.

— Не беспокойтесь о деньгах, мистер Девлин. Вы же знаете, что для вас у нас всегда открыт кредит.

— Ничего, Джек. Когда отправляешься в отпуск, всегда берешь с собой большие деньги.

— Конечно, но…

— Вы вызвали такси? — прервал его Девлин.

— Такси уже ждет.

— Благодарю, Джек, сказал Артур и вышел на улицу, чувствуя спиной пронзительный взгляд Джека.

Когда за ним закрылась дверь, Девлин вдруг понял, что никак не может поверить в то, что он убийца. Теперь ему нужно быть очень осторожным, следить за каждым своим словом, шагом. Когда таксист расскажет о подозрительном человеке, которого он ночью привез в «Клэйрмаунт Эппартаментс», за ним начнут охотиться. Сейчас, одетый как бизнесмен средней руки, он не мог назвать адрес «Аргонн-Хауса». Сев на заднее сиденье, Девлин сказал:

— Угол Флаглер и Второй Северо-Западной.

Водитель-негр ответил:

— Да, сэр, — и такси плавно тронулось с места.

В этот предрассветный час Флаглер-стрит была пустынна. Вся поездка прошла в молчании. Наклонившись вперед, Девлин взглянул на счетчик — доллар пятьдесят центов. Когда машина остановилась, он протянул водителю две долларовые бумажки.

— Сдачи не надо.

— Благодарю вас, сэр. — Негр открыл заднюю дверь.

Некоторое время Артур стоял на тротуаре. Ему было страшно и жалко себя, и он почти решил вернуться назад.

Однако непрекращающаяся головная боль вернула его к реальности, к тому, что он должен сделать. Идя по Второй авеню, скоро увидел табличку «Аргонн-Хаус».

Как можно тише он поднялся на второй этаж и прошел по узкому коридору. Через грязную фрамугу над дверью с табличкой «209» затхлый воздух коридора проникал в квартиру.

Его охватило непреодолимое желание бежать. Еще не поздно принять совет Томми — спрятаться и ждать.

Девлин негромко постучал. Послышался шорох, щелкнул замок, и дверь распахнулась. Голые женские руки обхватили Артура за шею. Из комнаты пахло сигаретным дымом и духами.

— Джо! Джо, дорогой, — девушка поцеловала Девлина в губы.

Он сразу ослаб и схватился за гибкое молодое тело, чтобы не упасть, как утопающий хватается за соломинку. Когда она перестала его целовать, голова Артура уткнулась ей в волосы.

Через пару минут он почувствовал себя лучше. Девлин поднял голову и спросил себя, что ему еще предстоит выдержать?

Глава 5 Что еще предстоит выдержать?

Теперь Девлин не сомневался, что он — Джо. Следовательно, убитого звали Скид, а обнимающая его девушка и есть Мардж. Обхватив покрепче ее талию, он левой рукой закрыл входную дверь.

Мардж восприняла его движение за проявление страсти и еще сильнее прильнула к нему.

— О… Джо! Ты любишь меня?

Он похлопал ее по плечу.

— Помолчи, мне надо подумать.

Гладя ее волосы, он осматривал убого обставленную гостиную. Подушки на плетеной софе и стульях были выцветшими и грязными. Квадратный зеленый коврик, лежащий в центре комнаты, обтрепался по краям, а стены обклеены отвратительными обоями. Через открытую дверь виднелась неубранная спальня. Кровать не заправлена, на стульях в беспорядке висит женская одежда. Это одна из тех маленьких трехкомнатных квартир, которые в рекламных объявлениях называются «самыми лучшими» и во время сезона сдаются за большие деньги, а сейчас, летом, стоят восемнадцать долларов в неделю.

Девлин снял шляпу и бросил на пол. Опять разболелась голова. В комнате оказалось душно, и от тепла прижавшегося женского тела на лбу выступили крупные капли пота. Он опустил руки и отступил назад.

Мардж быстро взглянула на него и вскричала.

— Джо! Что случилось? Где ты был?

Девлин пробормотал, чтобы она задавала вопросы по порядку. Вытащив из нагрудного кармана платок, вытер лицо, а потом внимательно посмотрел на женщину. Мардж была в легком халате, плотно затянутом вокруг тонкой талии. Ноги были босы. Каштановые волосы в беспорядке рассыпались по плечам. Судя по внешнему виду, ей лет двадцать пять. Что-то неуловимое во внешности девушки говорило об ее неряшливости.

Взгляд Девлина задержался на огромных и странных черных глазах. Зрачки были такими маленькими, что тонули в радужной оболочке. Так сузиться зрачки могли только от страха или от какого-то яростного чувства, о котором оставалось только догадываться.

Надув губы, Мардж стояла перед ним. Вдруг ее рот задрожал.

— В чем дело, Джо? Почему ты так на меня смотришь?

Девлин дотронулся до шишки и ответил:

— Мне дурно — сильно кружится голова. Еще не знаю, насколько это серьезно. Сначала я потерял сознание… все было как в тумане, затем слегка прояснилось.

Его тело напряглось, и он сделал еще шаг назад, как бы собираясь открыть дверь и выскочить из квартиры. Девлин понимал, что следующие несколько минут будут решающими — догадается ли она, что он не Джо?

Лицо Мардж внезапно напряглось, и она сразу как бы постарела. Девушка продолжала смотреть на него огромными глазами, и он не мог понять ее чувств.

— Где ты был все это время? На тебе другая одежда, Джо. Ты ведешь себя как-то странно, ты какой-то холодный. — Закусив полную нижнюю губу, Мардж отошла от него. Ее глаза напоминали огромные черные шары.

— Мне пришлось переодеться, — хрипло ответил он. — Моя одежда запачкана кровью. — Он наблюдал за ее реакцией, пытаясь выяснить, как ему вести себя. — Это кровь Скида.

Ненакрашенный рот девушки искривился, глаза заволокло туманом.

— Где ты взял эту одежду? — робко поинтересовалась она.

— Я там нашел незапертую комнату, — смягчив тон, ответил Артур. — Костюм отлично подошел. Поэтому я и задержался.

— О, Джо! — по ее темным ресницам потекли слезы, и она бросилась к нему на грудь.

Девлин обнял девушку. Ему было жалко ее, и он хотел успокоить Мардж. Кем они приходились друг другу эти двенадцать дней? Похоже, ей многое пришлось пережить.

— Я испугалась, — сквозь рыдания говорила она. — Ты так долго не возвращался и не звонил… Я не знала, что делать. После нашего телефонного разговора… — она умоляюще посмотрела на него. — Все в порядке? За тобой не гонятся? Скажи мне, что все в порядке.

— Я все тебе расскажу. Все в порядке, если это можно назвать порядком. У меня опять начинается кружиться голова.

— Бедняжка, садись на софу. — За руки она подвела его к грязной кушетке, поправила подушки и сказала. — Тебе нужно отдохнуть. Я принесу выпить. У меня есть джин.

Девлин застонал.

— Нет, я не хочу пить, — хрипло запротестовал он.

— Но это же твой любимый джин, Джо, «Том Коллинз». Это как раз то…

— Нет, я боюсь за желудок, — прервал ее он. — Кроме головокружения этот удар вызвал еще и тошноту. Принеси мне стакан холодной воды.

Боже! Он обхватил голову руками и застонал. В первый раз ему удалось глянуть под черный занавес, закрывающий пропавшие двенадцать дней. Значит, он начал пить джин! И по тому, как Мардж ведет себя и смотрит на него, он понял, что она чего-то боится, — наверное, он бил ее.

Мардж вернулась со стаканом холодной воды. Он с наслаждением выпил воду, и тошнота будто бы прошла.

Девушка села рядом.

— Расскажи мне все, Джо. Так, значит, он не принес деньги, вот подлец… — скорее печально, чем гневно проговорила она.

— Я же сказал тебе по телефону, что не нашел денег, — он внимательно наблюдал за ее реакцией.

— Жаль, что он не сказал об этом раньше, — безразлично произнесла она. — На этого негодяя никогда нельзя было положиться. Вы дрались, Джо? Чем он тебя ударил? — Обняв его за шею, она нежно кончиками пальцев начала массировать кожу рядом с шишкой.

Когда Мардж коснулась шишки, Девлин вздрогнул. Девушка с тревогой спросила:

— Ты уверен, что все в порядке? После такого удара может быть сотрясение.

Девлин вспомнил, что то же самое ему говорил Томпсон, и чуть было не рассказал ей про доктора. Его спасла сама Мардж, которая с неожиданной злобой воскликнула:

— Чем, черт возьми, он тебя ударил?

Девлин затаил дыхание.

— Дубинкой. Видишь ли…

— Но это же была твоя дубинка, — отдернув руку, девушка посмотрела ему в глаза. — Если бы ты послушал меня, Джо, и спрятался за дверью… А ты, наверное, с ним вежливо поздоровался: «Добрый вечер, мистер Монроу. Я — Джо Джером, муж Мардж. Будьте так любезны, дайте мне, пожалуйста, деньги». Черт побери! — в гневе она ударила кулаком себя по руке. — Иногда мне кажется, что ты больше похож на бабу, чем на мужика.

Девлин молчал. Она опять как бы приоткрыла для него маленькие щелочки в черном занавесе — Джо Джером, муж Мардж. Скид Монроу.

— Ну и как все произошло? — ее резкий голос оторвал его от размышлений.

Девлин заметил, как лицо девушки стало жестким, в центре зрачков появились светящиеся точки.

— Когда я пришел, он уже ждал меня, — спокойно ответил он. — Когда я вошел, мы… началась драка, и он вырвал у меня дубинку. — Артур скорбно покачал головой.

Так же внезапно Мардж расслабилась. Она откинулась на спинку софы. Ничего не выражающим голосом сказала:

— Все же ты оказался сильнее. Теперь мы можем просто забыть он этом — ведь он уже ничего не скажет, — она опять приблизилась к нему и стала гладить его руку.

Девлин был изумлен и встревожен. Сейчас следует проявить особенную внимательность. Пока он, кажется, не ошибся — она не подозревает его. Ему нужно теперь быть таким же хитрым, как преступник. Он взял ее за руку.

— Как только горничная начнет уборку, она найдет труп.

— Нас это не касается, Джо, — промурлыкала Мардж, положив голову ему на плечо. — Никто не знает, что ты там был.

— Портье видел, как я выходил из отеля. Боюсь, он узнал меня, потому что раньше я спросил у него номер комнаты, — сказав это, Девлин понял, что совершил первую ошибку.

Ласковые пальцы Мардж, как когти, впились в его руку. Она прорычала:

— Ты же знал номер комнаты — я же записала его для тебя, чтобы ты не забыл, — мгновенно ее гнев сменился страхом, и это отразилось на голосе. — Джо, у тебя опять был припадок?

Девлин выдернул руку.

— Да, был, ну и что, — грубо ответил он. — Что я мог сделать? Похоже, я забыл взять бумажку. Я не мог вспомнить — пришлось спрашивать, — вызывающе закончил он.

Вспыхнула надежда. Значит, в эти двенадцать дней с ним случались припадки.

— Но он не знал тебя, ты для него был обыкновенным парнем. Они не смогут тебя найти… Только сиди, как раньше, дома… — Мысли Мардж были уже где-то далеко. — Все будет в порядке, Джо. Не беспокойся, я не дам им найти тебя.

Она принялась целовать его в шею и подбородок. Артур прижал ее к себе. Ему показалось, что он делал все это раньше, что все это уже происходило в другом измерении. Артур попытался ухватиться за это воспоминание. С лица стекали капли пота. Мардж еще ближе притянула его голову — и видение исчезло.

— Не беспокойся, Джо. Не думай больше ни о чем, — промурлыкала она. — Считай все это одним из твоих кошмарных снов. И еще, Джо… — нежно обратилась она к нему.

Девлина охватила волна страсти. Отдаваясь возбуждению, которое вызывала Мардж, Артур прошептал сухими губами:

— Что, Мардж?

— Давай я не буду стелить тебе здесь, Джо. С тобой все в порядке. Теперь мы можем спать вместе, правда, Джо?

Поцелуи Мардж ослабили его волю, и он неподвижно лежал в женских объятиях.

Сделав резкое движение, она зацепила лбом шишку. Вспыхнувшая как пламя боль немедленно вернула его в реальность, рассеяв чары.

Пока боль не успокоилась, он сидел неподвижно. Сейчас он опять напрягся. Мардж назвала Джо Джерома своим мужем — или притворялась, что он ее муж. Если притворялась, то с какой целью? И еще она сказала, что он спал на кушетке в гостиной.

Как он мог в это же время послать Томпсону радиограмму с «Карибской красавицы» и успокоить подозрения Жанет насчет смерти ее сестры? Если он сделал все это…

Нет… Томми объяснил, что он не мог быть долго на корабле в состоянии беспамятства. Если все это действительно сделал он, Артур Девлин, то почему он исчез из Гаваны и, вернувшись, стал мужем Мардж и совершил убийство?

Нет, на корабле оказался очень хитрый и умный обманщик. Настолько хитрый и умный, что он сумел выдать себя за Артура Девлина. То, что Жанет никогда не видела настоящего Артура Девлина, не очень облегчало его задачу. Примерно так же он сейчас ведет себя с Мардж.

Предположим, что после вечеринки на него напали и украли одежду и документы. Допустим, что, проснувшись, он ничего не помнил. Предположим, это по какой-то непонятной причине он выбрал имя Джо Джером, встретил Мардж и женился на ней. Очень правдоподобно, хотя он и не верил, что их брак оформлен, так как она почему-то сказала: «Давай я не буду стелить тебе здесь, Джо. С тобой все в порядке. Теперь мы сможем спать вместе, правда, Джо?»

Единственным логичным объяснением казалась амнезия. Он был болен, когда они женились, и потому они спали раздельно. Но сегодня, когда он убил человека, она считает его достаточно сильным, чтобы спать вместе.

Артур отодвинулся от Мардж. В ее туманных глазах светились блестящие точки. Ему нельзя здесь оставаться. Он не сомневался, что они не были по-настоящему женаты. Артур — убийца, а Мардж — его сообщница. Нужно выбираться отсюда.

Мардж лежала на софе со вздымающейся грудью и испуганными глазами.

— Мне нужно идти, — сказал Девлин. — Я забыл тебе сказать. Не уверен, но думаю, что за мной следят.

— Следят?

— Если я останусь, они обыщут весь отель и тебя тоже арестуют. Понимаешь, — быстро продолжал он, — хотя меня со Скидом Монроу ничего и не связывает, полиция скоро установит, что ты знала его. Поэтому надо идти, — закончил он, надевая шляпу.

Мардж смотрела на него, как выброшенная за ненадобностью кукла. Когда Девлин подошел к двери, она устало спросила:

— Что ты собираешься делать, Джо? Когда вернешься?

— Не знаю, — правдиво ответил он. — Не вернусь, пока не буду уверен, что это безопасно.

Открыв дверь, он вышел в коридор.

Глава 6 Убийства — мой бизнес

Майкл Шэйн крепко спал. От первого телефонного звонка он проснулся. После второго перевернулся на другой бок. После четвертого выругался и сел. Несколько лет назад Шэйн договорился с ночным портье, что если тот считает дело пустяковым, то звонит всего три раза, а если дело важное, звонит, пока не разбудит Шэйна.

После десятого звонка Шэйн широко зевнул, включил лампу на ночном столике и посмотрел на часы — четыре двадцать утра. Первые бледные лучи рассвета только начались появляться в ночном небе.

Шэйн закурил сигарету. После двенадцатого звонка встал. Майкл Шэйн был крупным высоким мужчиной с продолговатым лицом. В коричневой хлопчатобумажной пижаме и со взъерошенными жесткими рыжими волосами он вышел в гостиную и взял трубку.

Раздался голос портье:

— Извините, что разбудил, мистер Шэйн. Рядом со мной стоит человек, который называет себя вашим другом и говорит, что с ним случилась беда.

— Как его зовут?

— Он не хочет называть мне свое имя. Полагаю, вам лучше самому с ним переговорить, мистер Шэйн. По-моему, у него действительно неприятности.

— Хорошо, Эллис, дайте ему трубку.

— Майкл Шэйн? Это Артур Девлин. Надеюсь, вы помните меня?

— Девлин? — переспросил Шэйн. — Страховая компания. Да, я помню дело Муди, два года назад. Что случилось теперь?

— Это личное дело. Я могу с вами поговорить?

— Поднимайтесь наверх. — Он назвал номер квартиры и задумчиво подергал левое ухо. Майкл Шэйн помнил Артура Девлина, который во время расследования дела Муди произвел на него впечатление опытного специалиста и очень помог.

Шэйн открыл входную дверь, включил свет и возвратился в спальню надеть халат. Когда он вернулся, Девлин уже стоял в дверях, пытаясь выдавить из себя улыбку.

— Не знаю, к кому еще можно было обратиться, — сказал Артур. — Мне кажется, сегодня ночью я убил человека.

Серые глаза не выдали сильного удивления, охватившего Шэйна. Он заметил, что с Девлином вот-вот начнется истерика. Крепко пожав руку Артура, детектив произнес:

— Убийства — мой бизнес, Девлин. Присаживайтесь, — он указал на стул и сел рядом.

— Я не хотел вас беспокоить в такое время, — извиняющимся голосом заговорил Девлин, — но…

— Ничего страшного, — прервал Шэйн. — Как понимать то, что вам кажется, будто ночью вы убили человека?

— Похоже, так и было, — хрипло ответил Девлин. Он снял шляпу и показал шишку. — Когда я пришел в себя в первом часу ночи, на голове у меня была эта шишка. Я находился в незнакомой комнате, а рядом лежал мертвый человек.

Все более уверенным тоном он поведал Шэйну о случившемся. Взвалив часть бремени своих страданий на широкие плечи детектива, Артур почувствовал некоторое облегчение. Внимание, с которым Шэйн его слушал, помогло Артуру подробно и внятно изложить события.

— Несмотря на совет Томпсона, я собирался явиться в полицию. Затем вспомнил о вас. Я пытался дозвониться раньше, но портье сказал, что вас нет дома. Что… что вы об этом думаете, Шэйн?

Майкл Шэйн нахмурился, загасил сигарету и сказал:

— Мне не нравится одна вещь в диагнозе вашего друга.

— Мы давно дружим. Он — единственный человек, к которому я мог обратиться.

— Я очень плохо разбираюсь в медицине, — заметил Шэйн. — Если бы он был просто доктором, я бы не обратил на это внимания. Доктора — странные люди. Я много раз видел, как они упрямо отстаивают то, в чем абсолютно не смыслят. Но если Томпсон хотел поверить вам, если он любит вас и все же… — Шэйн махнул рукой, как бы давая понять: «Как же я могу в это поверить?»

— Все, что я могу сделать — рассказать правду, — сказал Девлин. — Может быть, мой случай опровергнет все медицинские каноны. Я не говорю, что я был безумец. Я просто не знаю этого, ведь у меня был провал в памяти. Я просто рассказал вам, что произошло. Это правда. Вы детектив, вы узнаете, что случилось, а медицинские эксперты решат, могла ли амнезия проделать со мной такие фокусы. Я не побоюсь подвергнуться допросу на детекторе лжи.

— Покажите мне письмо Жанет.

Девлин молча протянул конверт. Шэйн медленно прочитал письмо и спросил:

— Где сейчас корабль?

— В Ки-Уэсте. Завтра он высадит в Майами часть пассажиров и отправится в Нью-Йорк.

— Эта Жанет… как ее фамилия? — как бы случайно поинтересовался Шэйн.

Девлин удивленно взглянул на него.

— Я же вам сказал, что не помню. Как ни странно, в теперешнем моем состоянии подобная забывчивость неудивительна. Но в конторе в папке с делом Мастерса у меня есть пара ее писем.

— Берт Мастерс, — прошептал детектив. — Кажется, я не встречался с его женою. В ее смерти было что-нибудь подозрительное?

— Только то, что она вообще совершила самоубийство, — ответил Девлин. — У нее не было мотивов, и она не оставила письма. Знавшие ее люди до сих пор не могут понять, почему она это сделала. Лили была значительно моложе Берта, — добавил он.

— Вы ее хорошо знали?

— Довольно неплохо. Несколько раз я бывал у них дома. Я давно знаю Берта Мастерса — занимался его страхованием. Так что когда пару лет назад она попросила меня оформить страховку, это было вполне естественно.

— Страховку на сколько?

— На десять тысяч. Доверенным лицом была ее сестра.

— Жанет?

— Да. Это и послужило поводом для нашего знакомства.

— Тогда вы тем более должны знать ее фамилию, — настаивал Шэйн. — Она должна быть в документах, ведь ваша фирма выплатила ей страховку.

Лицо Девлина просветлело.

— Конечно, я помню ее девичью фамилию. — Элвелл, Жанет Элвелл, — он несколько раз повторил фамилию, затем, тяжело вздохнув, добавил. — Уже после того, как мы оформили документы, она вышла замуж. Жанет не сообщила нам об этом. После смерти Лили Мастерс наше нью-йоркское отделение попыталось найти Жанет Элвелл, но по старому адресу ее не оказалось. Только через несколько дней им удалось установить новое имя и адрес. Ее фамилия все время крутится в голове, но я никак не могу вспомнить.

— Может Берт Мастерс знает?

— Конечно, знает.

— Вы хорошо с ним знакомы? Можете разбудить его в такой час? Немного помедлив, Девлин ответил:

— Конечно, звонить так рано…

— Давайте, — Шэйн показал на телефон. — Скажите, что вам очень важно знать фамилию сестры его жены. Если бы вы смогли послать ей радиограмму в Ки-Уэст, это могло бы значительно прояснить дело.

Детектив закурил. Девлин набрал номер.

— Это дом Берта Мастерса? Будьте добры, я хотел бы поговорить с мистером Мастерсом. Это очень важно.

Он подождал несколько секунд.

— Это вы, Морган? Артур Девлин. Да, я вернулся. Мне очень нужно поговорить с мистером Мастерсом.

Он опять замолчал, и его плечи поникли.

— Тогда, может быть, вы сможете мне помочь, Морган. Мне нужно знать фамилию сестры Лили Мастерс, Жанет, ее новую фамилию.

Через несколько секунд он удрученно сказал:

— Понятно, конечно, если вы отказываетесь его будить… — Девлин положил трубку.

— Какой такой Морган?

— Секретарь Мастерса. Очень высокомерный тип. Он отказался будить Мастерса. Я не понимаю, почему Мастерс его держит.

— Ее фамилия есть в папке в вашей конторе, — напомнил Шэйн. — Мы можем найти ее там.

Но Девлин покачал головой.

— Контора закрыта, а у меня нет ключей. Нельзя ли с этим подождать до утра?

— Можно, — согласился рыжий детектив. — Что Жанет писала в тех письмах?

— Очень немного. Видите ли, мы не были лично знакомы. Поэтому она только сообщила, что Лили несколько раз дружески отзывалась обо мне. Ей просто не с кем было поделиться своими подозрениями. Во втором письме она написала о круизе и спросила, не соглашусь ли я встретиться с ней вечером, когда корабль приплывет в Майами.

Шэйн резко спросил:

— Вы пытаетесь меня убедить, что собирались вместе плыть на корабле случайно?

— Нет, — покраснел Девлин. — Получив письмо от Жанет, я решил тоже отправиться в этот круиз. У меня приближался отпуск и не было планов, как его провести. Идея круиза по Карибскому морю мне понравилась, и к тому же я был бы не один.

— Она что, собиралась отдыхать без мужа? — лениво спросил Шэйн.

Девлин покраснел еще сильнее.

— Разве я не сказал, что не прошло и года после их женитьбы, как ее муж умер?

— Нет, — дружелюбно ответил детектив, — вы не сказали этого.

Артур начал что-то говорить, но Шэйн прервал его.

— Вернемся к смерти Лили Мастерс. Вы сказали, что мотивы для убийства отсутствовали. Как вы отнеслись к подозрениям Жанет?

— Хотелось прочитать письмо, написанное Лили незадолго до смерти, — медленно ответил Девлин. — Жанет показалось, что письмо было странным и неопределенным. Это было непохоже на Лили Мастерс, — задумчиво закончил он.

— Ясно, что вы или человек, выдающий себя за вас, убедил Жанет, будто сестра покончила жизнь самоубийством безо всяких причин, — Шэйн постучал пальцем по письму. — Может быть, вы просто забыли.

— О боже, Шэйн! Я не знаю! Откуда же мне знать! Если это был не я, то кто?

— Тот, кто достаточно хорошо знал вас, — быстро ответил детектив.

Девлин раскрыл рот.

— Вы думаете, меня оглушили специально, чтобы убедить Жанет в беспочвенности ее подозрений?

— Возможно, — согласился Шэйн, — хотя мотивом может быть и что-нибудь другое. Думаю, самозванец достаточно хорошо вас знает — ведь он даже послал доктору Томпсону радиограмму. Еще он должен был заранее знать, что на корабле вы договорились встретиться с Жанет и поговорить о Лили Мастерс. Следовательно, он должен был хорошо знать и Лили Мастерс.

— Значит, вы верите, что это был не я, Шэйн, это не я исчез в Гаване с корабля?

— Пока я ни во что не верю, — ответил рыжий детектив. — Для начала примем версию доктора Томпсона, что человек с провалами памяти не мог совершать подобные поступки. И если вы говорите чистую правду, то на борту корабля с Жанет встретился самозванец, который убедил ее в том, что он Артур Девлин.

— Тогда докажите это! — вскричал Артур.

— Попробую. Придется точно установить, что произошло после того, как вы отключились на вечере, — Шэйн достал карандаш и бумагу. — Где проходил вечер?

— В доме Мастерса в Биче. Это большой особняк.

— Знаю, — прервал его Майкл Шэйн. — Кто еще там был?

— Томми, Джо Энгелс, по-моему, он букмекер и, кстати, большой шутник. Раерсон Томас — заведующий ночным клубом в Биче. Еще присутствовал Билл Пиерсон, тоже из страховой компании. Ну и Мастерс с Морганом.

— Хорошо. Теперь давайте вернемся к девушке, которая позвонила вам, чтобы узнать, убили ли вы Скида, и назвала вас Джо… Ее, кажется, зовут Мардж?

— Да. Я не рассказал Томми ни о Мардж, ни о деньгах, — признался Артур. — Мне показалось, это будет слишком.

— Да уж, — подтвердил Шэйн. — Она узнала ваш голос даже по телефону, значит, все эти двенадцать дней вы были для нее неким Джо.

— Да, так и есть, — произнес Девлин. — После ухода Томми я нашел в кармане костюма гостиничный счет.

Он вытащил из кармана бумажку и дрожащей рукой протянул Шэйну. Детектив внимательно изучил ее.

— И?

— И я был там, в комнате 209. Мардж ждала меня. Похоже, что я женат на ней, — слабо добавил Девлин.

Шэйн заметил с мрачной улыбкой.

— Да, вы немало успели сделать за эти двенадцать дней.

— Ничего не могу понять, — признался Артур. — Такая девушка…

Он задрожал, сжимая и разжимая кулаки.

— Расскажите мне о ней подробнее.

Девлин попытался вспомнить каждую мелочь. Он пересказал все, о чем они говорили, не забыл упомянуть, что, будучи Джо, он пристрастился к джину, описал Мардж, ее поведение, как она привлекала и в то же время отталкивала его.

— Я должен был уйти оттуда, — возбужденно закончил он. — Совершенно очевидно, что все эти двенадцать дней я находился в ее власти, а вчера отправился на встречу со Скидом, намереваясь убить его. Она такая же убийца, как и я, и все же…

Он остановился и закрыл лицо руками.

— И все же вы знали, что, останься вы там еще на несколько минут, вы бы улеглись с ней в постель, — грубо сказал Шэйн. — Что вы об этом думаете? Физическое притяжение не имеет ничего общего с вашими нравственными устоями в обычном состоянии. Даже если бы вы полюбили такую женщину, вы бы потом презирали себя за это. Значит, все это произошло под влиянием амнезии. Думаю, Мардж сможет ответить на многие вопросы, — живо добавил он. — Если мы узнаем, как давно вы встретились, выяснится, были вы на корабле или нет.

Девлин слегка успокоился, ведь Майкл Шэйн взялся за дело!

— Я тоже думал об этом, но побоялся спрашивать. Как можно спрашивать собственную жену о первой встрече? — слегка улыбнувшись, добавил он.

— Вы считаете, она не знает, что вы были больны, когда познакомилась с вами? — уточнил Шэйн. — Не уверен. Она могла обо всем прекрасно знать — просто ей было наплевать. Ее слова о ваших припадках доказывают это.

— Действительно… Если бы у меня хватило смелости признаться и заставить ее рассказать…

Шэйн выразительно покачал головой.

— Думаю, вы поступили правильно, не сделав этого, Я сегодня заеду в «Аргонн-Хаус» и постараюсь узнать побольше интересного, не пугая ее. Вы еще упомянули о деньгах.

— Девяносто девять стодолларовых купюр. — Девлин вытащил из кармана деньги и протянул их детективу. — Видите кровь? Можете представить мое состояние, когда в поисках мелочи, чтобы расплатиться с таксистом, я нашел их в кармане. Я разменял сотню у портье в своем отеле.

Кивнув, Шэйн развернул деньги и положил на столик.

— А одежда? Вы говорите, что тщательно обыскали ее?

— Да, я все осмотрел — ни одной улики, даже нет меток из прачечной и чистки.

— Она все еще у вас дома?

— Да, всю грязную одежду, за исключением шляпы, я оставил на полу. Шляпа закрывает шишку. Кстати, я уже много лет не ношу шляп.

— Мне нужна эта одежда, — решительно заявил Шэйн. — Ее нужно передать в лабораторию.

— В полицию? — озабоченно спросил Девлин.

Шэйн кивнул.

— У Джентри есть парень, который творит чудеса. Дайте мне ключ от вашей квартиры.

Девлин протянул ключ.

— Портье дал мне второй ключ — мой остался в костюме, в котором я был той ночью.

— У вас есть черный ход? Можно пробраться незаметно? — поинтересовался детектив.

— Да, зайдете через служебный ход, сзади. Еще есть пожарная лестница.

— Теперь повторите мне адрес ночлежки, где вы очнулись.

— 819, Палмлиф-авеню. Старик портье назвал номер комнаты — 304.

Шэйн записал адрес. С безразличным видом он набрал номер по телефону и сказал:

— Это ты, Гарри? Майкл Шэйн. Были убийства этой ночью?

Он подергал левое ухо.

Девлин, сжав кулаки, следил за ним.

— Плохо, — сказал в трубку Шэйн. — И еще вопрос, Гарри. На Палмлиф-авеню, 819, все в порядке?

Он еще раз кивнул головой.

— Нет, просто так. Наверное, нагадал неправильный адрес, — добавил он, засмеявшись. — Спокойная ночь. Джентри, наверное, напился пива и спит как убитый? Спасибо, Гарри.

Он нажал рычаг и набрал другой номер. Детектив сказал Девлину.

— В полиции ничего не знают об убийстве Скида Монроу. Если мне повезет… — он сказал в трубку: — Вилл? Майкл Шэйн. Через полчаса приезжай на Палмлиф-авеню, 819.

Артур Девлин в гневе вскочил.

— Черт бы вас побрал! — почти зарыдал он. — Я-то думал, что вам можно доверять…

Серые глаза Шэйна вспыхнули.

— Подожди секундочку, Вилл. — Закрыв мембрану большой ладонью, он холодно спросил: — В чем дело, Девлин?

— Я думал, что вы мне поверили! — в гневе закричал Артур. — Я думал, вы беретесь за дело, а вы позвонили в полицию. Ведь это Вилл Джентри?

— Ну и что? — грубо спросил Шэйн.

— Вот так вы мне помогаете? Хотите меня выдать полиции? Я же вам говорил, что они начнут меня искать, как только таксист прочитает об убийстве и заявит в полицию.

— Ну и что? — еще раз спросил Шэйн.

— Я думал, вы поедете туда и заберете труп. Все, что угодно, но только не это. — Девлин упал на стул и закрыл лицо руками.

Шэйн спокойно сказал:

— Я или веду дело по-своему, Девлин, или совсем его не веду. Или вы возьмете себя в руки, или убирайтесь отсюда.

— Куда мне идти? — застонал Девлин. — Что я могу сделать?

— Это ваше дело, — ответил детектив. — Быстро решайте. Я могу извиниться перед Джентри и сказать, что произошла ошибка.

— Я… я, — зубы Девлина стучали, и он махнул рукой. — Делайте, что считаете нужным, Шэйн. Я в ваших руках.

Убрав ладонь с мембраны, Шэйн сказал:

— Извини, что заставил тебя ждать, Вилл. Через полчаса встретимся на Палмлиф-авеню, дом 819.

Он замолчал, чтобы выслушать полицейского.

— Ты же знаешь, я не стал бы будить тебя, если бы это не было важно. И еще, Вилл. Сразу после нашего разговора позвони в управление и скажи, чтобы на коротких волнах передали сообщение: «Разыскивается таксист, подобравший пассажира на Палмлиф-авеню после полуночи». Большинство таксистов настраиваются на вашу волну. — Он положил трубку и, не глядя на клиента, вышел в спальню.

Девлин напряженно сидел, бессмысленно глядя перед собой. Потом заглянул в спальню. Шэйн застегивал пояс на брюках.

— Вы выбиваете у меня почву из-под ног, Шэйн, — сказал он. — Если бы вы не позвонили в полицию, они, может быть, узнали обо мне во второй половине дня, а может быть, даже завтра…

Шэйн завязывал галстук.

— Вы хотите, чтобы я вел ваше дело или нет? — рассердился он.

— Хочу, — ответил Девлин. — Будем надеяться, что вы уверены в своих действиях.

— Вот именно. Предоставьте дело мне. Лучше поберегите нервы. — Он сел на кровать и начал обуваться. — Я не привык объяснять свои методы, Девлин, но вы в таком состоянии, что с вами я поделюсь. Если вы солгали, останется надеяться только на бога! Но если вы сказали правду, тогда нужно как можно скорее браться за дело. Предстоит большая работа, и без полиции мне не справиться. Я хочу, чтобы они собрали против вас все улики, хочу, чтобы они нашли доктора Томпсона, и хочу выслушать его рассказ. Не зная, что вы мой клиент, полицейские сделают для меня большую работу.

— Через несколько часов все будут знать об убийстве, — сказал Девлин. — Когда человека обвиняют в убийстве, это недолго остается в секрете.

— Если вы сделаете то, что я вам скажу, вас не арестуют. Оставайтесь здесь. На кухне есть еда, сигареты, выпивка, только не напивайтесь. Никому не открывайте дверь и не подходите к телефону. Если кто-нибудь постучится, спрячьтесь в спальне и сидите тихо. — Он положил в карман деньги, сигареты и вышел из квартиры, оставив бормочущего благодарности Девлина.

Когда Шэйн выехал из гаража отеля, алый свет уже позолотил небо на востоке. До встречи с Джентри у него оставалось меньше тридцати минут. А ему нужно успеть забрать вещи из квартиры Девлина до того, как там побывает полиция.

Через двенадцать минут детектив был у «Клэйрмаунт Эппартаментс» и через служебный ход вошел в отель. На третьем этаже Шэйн нашел квартиру 3-Б и открыл дверь. Включив свет, он осмотрел гостиную.

Мебель была не дорогой, но она не была и дешевой. Сразу становилось ясно, что эта квартира холостяка, как раз такая квартира, какую должен был выбрать Артур Девлин. По опыту Шэйн знал, что по квартире можно многое узнать о характере владельца.

Он вошел в спальню. Рядом с кроватью на полу лежала куча грязной одежды. Найдя в шкафу кусок оберточной бумаги, Шэйн сложил в нее вещи и начал искать веревку, чтобы перевязать сверток. В одном из ящиков детектив нашел полмотка бечевки. Шэйн уже завязывал последний узел, когда раздался шорох. Он тихо подошел к двери и прислушался. Рыжий детектив тихо спросил:

— Кто там?

Повернув ключ, Шэйн распахнул дверь. Человек, стоящий у двери, почти упал на него.

Увидев перед собой рыжего детектива, незнакомец в удивлении открыл рот. Это был широкоплечий мужчина в очках и шляпе, скрывавшей верхнюю часть его лица. Нижняя часть была спрятана за поднятым воротником плаща.

Какую-то долю секунды они смотрели друг на друга. Затем, захлопнув за собой дверь, незнакомец выскочил из квартиры.

Выругавшись, Шэйн бросился за ним. Но когда он выскочил на металлическую площадку пожарной лестницы, незнакомец был уже внизу, не обращая внимания на производимый им шум.

Прошло почти двадцать из тридцати имеющихся в его распоряжении минут. Он не хотел, чтобы Джентри ждал его. Шэйн знал, что установить личность странного визитера очень важно, но сейчас у него на это нет времени.

Глава 7 Труп для полицейских

Когда Шэйн затормозил у дешевого отеля на Палмлиф-авеню, 819, выглянуло тропическое июньское солнце. Воздух оставался по-ночному прохладным. На улице было пустынно, но из некоторых окон уже доносились звуки радио — город просыпался.

Шэйн широко зевнул и закурил. Радом с ним остановился серый «седан». Начальник отдела по расследованию убийств майамской полиции, Вилл Джентри, недовольно пыхтя, вылез из машины. На его широком, мясистом, обычно добродушном лице застыла гримаса раздражения. Глаза сильно покраснели, лицо оказалось небритым.

— В чем дело, Майкл? Какого черта ты поднял меня из постели в такую рань?

Шэйн усмехнулся.

— Если это ложная тревога, Вилл, я отвезу тебя домой и уложу в постель.

— Что-то тут тихо, — проворчал Джентри и тяжело направился за рыжим детективом. — Если это опять будет шутка, Майкл…

— Я не шучу, Вилл. Здесь произошло убийство, скоро мы увидим. — Они вошли в здание.

В холле царила тишина, из-за закрытых дверей не доносилось ни звука. На первой двери справа висела табличка «Портье». Шэйн и Джентри поднялись по деревянной лестнице на третий этаж. В спертом воздухе пахло вчерашней едой и несбывшимися людскими надеждами.

Маленький холл на третьем этаже едва освещался тусклой грязной лампочкой. Подойдя к комнате 304, Шэйн сначала постучался, а потом взялся за ручку.

Дверь оказалась незаперта. Утренний свет слабо освещал лежащее на полу тело. Шэйн нашел выключатель, отошел в сторону и вежливо сказал:

— Вот твой труп, Вилл. Значит, мне не придется укладывать тебя в постель.

Глаза Джентри сузились и из них исчезла сонливость. Он вопросительно взглянул на частного детектива, медленно подошел к трупу и тоскливо вздохнул:

— Ну что же, выкладывай.

— Я выложил тебе труп, Вилл, — сказал Шэйн, показывая на мертвого человека. — Это Скид Монроу, — удивленно прошептал он.

— А ты кого думал здесь найти?

— Если честно, то не имею ни малейшего представления.

Джентри фыркнул.

— Опять одно из твоих предчувствий?

— Послушай, Вилл. Ну что я могу поделать — у меня есть источник информации.

— Кто его убил?

— Не знаю.

— Как ты узнал об убийстве?

— Если бы я рассказал о своих источниках, у меня бы их просто не стало. Ты же знаешь, как я работаю.

— Знаю, — Джентри сдвинул шляпу на затылок и почесал массивную челюсть. — Пойди позвони Гарри и позови сюда портье.

— Может быть, Гарри лучше позвонишь ты? — предложил Шэйн. — Он, должно быть, злится…

— Я останусь здесь, — без обиды сказал полицейский. — Иди.

— О’кей, Вилл, — успокаивающе произнес рыжий детектив. — Не забудь, пожалуйста, кто тебя сюда привез. Надеюсь, ты не скроешь от меня, если что-нибудь найдешь.

Через несколько минут Шэйн вернулся с маленьким лысеньким человеком в выцветшем халате, который громко сопел длинным острым носом.

Джентри уже обыскал карманы убитого. На кровати валялась пачка денег и связка ключей. Он подозвал жестом вошедших и проворчал:

— Восемнадцать долларов и несколько ключей. Больше у него ничего нет.

Шэйн сказал:

— Группа уже выехала. Гарри привез с собой таксиста, о котором я говорил, — он только что позвонил в управление, — повернувшись к испуганному старику, он добавил: — Это мистер Эрланг. Я ему ничего не сказал, но он слышал, как я разговаривал с Гарри.

— Подойдите ближе, — грубо приказал Джентри. — Вы что, не видели трупов?

— Таких — нет, — стуча зубами, признался портье. Сделав несколько робких шагов, он близоруко посмотрел на тело и кивнул. — Это он, да, это он. Вчера во второй половине дня он зарегистрировался как Джордж Мур. Заплатил вперед наличными и сказал, что вечером к нему должны прийти.

— Кто? — спросил полицейский, буравя красными глазами маленького человека.

— Он не сказал, кто именно, просто какой-то мужчина. Поэтому, когда около одиннадцати один человек описал мне его, я направил его прямо сюда, в комнату 304. Он пришел один.

— Он не знал, как зовут Мура? — вмешался Шэйн.

— Наверное, нет. По крайней мере, он себя так вел, уж это точно.

— Опишите его, — велел Джентри.

— Тогда я его плохо разглядел, но, когда через два часа он спустился вниз, мне удалось рассмотреть его лучше. Высокий, шляпа сильно надвинута. Его взгляд меня напугал. Он что-то рявкнул и выскочил на улицу, как будто за ним гнались.

— Когда это случилось?

— Кажется, около двух. Я ждал, когда он спустится. Сначала я подумал, что они собираются ночевать вдвоем, заплатив за одного. Такие ребята часто пытаются проделать этот фокус, но меня не проведешь, я не новичок, — мистер Эрланг отошел назад, чтобы не видеть труп, и радостно захихикал.

— Вы сказали, что не разглядели его в одиннадцать, когда он спрашивал о своем друге, — заметил Шэйн. — Почему? Ведь вы же сказали ему номер комнаты?

— Мы разговаривали через дверь, — засопел Эрланг. — Я уже раздевался и собирался ложиться спать — поэтому и не открыл дверь. Только когда он начал подниматься наверх, я приоткрыл дверь и увидел его спину. Уверен, что это тот самый, — та же шляпа и та же одежда.

Прибыли первые полицейские и начали работать. Шэйн и Джентри спустились вниз. В дверях появились жильцы в халатах (у всех соседей особый нюх на происшествия).

На первом этаже Шэйн и Джентри встретили сержанта Хопкинса, который вел за собой невысокого плотного человека в фуражке, с настороженным взглядом и выпяченной челюстью.

— Это Пит Бистоу, шеф, — сказал сержант. Он кивнул Шэйну, как бы давая понять, что не забыл о телефонном звонке.

— Я был на бульваре, когда услышал ваше сообщение. Знаете, как это всегда бывает за рулем. Сначала я не обратил внимания, но потом…

— Знаю, — сказал Джентри. — Вы помните того пассажира? Во сколько он к вам сел?

— Без десяти два. Я запомнил его потому, что он попросил довезти до «Клэйрмаунт Эппартаментс», а когда мы туда приехали, у него не оказалось денег, чтобы расплатиться.

Шэйн молча слушал таксиста. Его рассказ в основном совпадал с тем, о чем говорил Девлин.

Вилл Джентри терпеливо выслушал водителя, повернулся к частному детективу и проворчал:

— Это еще одно из твоих чудес, Майкл? Сейчас некогда, но позже тебе придется объяснить, как ты их делаешь. Едем в «Клэйрмаунт». Возьми Бистоу и поезжайте за нами, — сказал он сержанту. — Водитель должен опознать этого Девлина. Загляните в управление и возьмите кого-нибудь, чтобы опознание было официальным.

Хопкинс с таксистом вышли первыми. Когда Шэйн и Джентри подошли к машинам, полицейский предложил:

— Садись ко мне, Майкл.

— Спасибо, Вилл, но мне позже, наверное, понадобится машина. Я поеду за торбой.

Джентри хотел что-то сказать, но потом передумал и молча сел в машину.

Солнце уже взошло, и день обещал быть жарким. Когда колонна из четырех машин переезжала через Каунти Козвэй, рыбацкие суденышки уже выходили в море, поверхность которого в лучах утреннего солнца казалась гладкой, как зеркало.

Такси и полицейская машина с сержантом повернули к управлению, а Джентри и Шэйн выехали на Коллинз-авеню и подъехали к «Клэйрмаунт Эппартаментс».

Они остановились у входа. Шэйн подождал полицейского и нажал звонок в тамбуре. Раздался ответный звонок, и Джентри открыл дверь. Они вошли в холл. Джек Адамс за стойкой читал журнал.

Показав значок, Джентри спросил:

— У вас живет Девлин? Артур Девлин?

Молодой человек растерялся, захлопал глазами и поспешно ответил:

— Да, сэр. Он вернулся рано утром. Что-нибудь случилось?

— Он у себя? — слегка растягивая слова, поинтересовался Джентри.

— Я… нет, сэр, — запинаясь, ответил Адамс. — То есть я почти уверен, что его нет дома. Он вышел около половины третьего. Я вызвал ему такси и разменял сто долларов.

Небрежно облокотясь на стойку, Шэйн молча слушал. Опять рассказ портье, как и рассказ таксиста, несколько приукрашенный из-за чувства важности от участия в полицейском расследовании, подтверждал то, о чем говорил Девлин.

В холл вошли Хопкинс, таксист и местный полицейский. Джентри направился к ним, а Джек Адамс в это время искал два телефонных номера, по которым Девлин звонил сегодня ночью.

Воспользовавшись отсутствием полицейского, Шэйн тихо спросил:

— От Девлина пахло?

— Нет, сэр. Это-то и показалось мне странным. Он выглядел и вел себя как после попойки, но от него не пахло спиртным. Мистер Девлин живет у нас давно, и я уверен, что он не любитель выпить, ну разве что только на вечеринках, да и то редко.

Подошли остальные. Джентри взял бумажку с телефонными номерами. Портье объяснил, что первый номер — номер мужчины, который приехал к Девлину сразу после звонка.

— Как его зовут? — потребовал Вилл Джентри.

— Не знаю, — ответил Адамс и, не ожидая дальнейших вопросов, описал доктора Томпсона. — Это друг мистера Девлина. Он несколько раз приезжал сюда к нему. — Его глаза бегали от одного полицейского к другому.

Джентри задал Бистоу и Адамсу несколько вопросов. Их ответы совпадали. Полицейский поднял тяжелую руку.

— Благодарю. Сержант Хопкинс вызовет вас, если вы понадобитесь.

Полицейского из Бича звали Брукс. Высокий парень с жестким лицом яростно защищал интересы своего шефа и, следовательно, питал ненависть к Шэйну, которому не раз приходилось ссориться с официальными детективами. Сейчас Брукс, выпятив вперед челюсть, сказал:

— Что здесь делает эта ищейка? Вы же знаете, что Пэйнтер не любит, когда на его территории действуют частные детективы.

— Знаю, — согласился Джентри, протягивая Хопкинсу бумажку с номерами. — Проверь номера и узнай адреса владельцев. Думаю, нам пора подняться к Девлину. — Он добавил Бруксу: — У меня есть доказательства, что Девлин причастен к убийству, совершенному ночью в Майами. — Затем он сказал Адамсу: — Нам нужен ключ от квартиры Девлина.

Адамс уже держал его в руках.

— Пожалуйста, сэр. Я знал, что он вам понадобится.

— Я не возражаю против того, чтобы мы работали с вами, но не с Шэйном, — холодно произнес Брукс. — Каждый раз, когда он сует нос в наши дела, он нам все портит.

— Это дело не вашего управления, — напомнил ему Вилл Джентри. И Шэйн будет с нами работать, несмотря на то, нравится это вам с Пэйнтером или нет.

Они направились к лифту.

— Подождите минуту, Вилл, — сказал Шэйн и ухмыльнулся Бруксу. — Спасибо за доверие, но это ваше дело.

Он сделал жест, будто умывает руки, и направился к выходу.

— Болван! — резко произнес Вилл Джентри. — Я хочу, чтобы ты присутствовал на допросах людей, с которыми разговаривал Девлин. Хопкинс сейчас узнает адреса.

— Извини меня, — холодно сказал Шэйн, — но я не собираюсь выслушивать оскорбления одной из жаб Пити Пэйнтера.

Он вышел из отеля.

Сев в машину, рыжий детектив усмехнулся. Теперь, когда он получил необходимую информацию и оказал услугу Виллу Джентри, у него развязаны руки для собственного расследования, и он мог не опасаться вмешательства Пэйнтера. Шэйн не сомневался, что скоро Пэйнтер узнает обо всем от Брукса.

Он мчался по Коллинз-авеню, возмущаясь, что бензоколонки еще закрыты. Времени было мало.

Увидев открытую бензоколонку, он вбежал в контору, приведя в замешательство сонного служащего.

— Мне нужна только телефонная книга.

Служащий показал в угол. Шэйн нашел среди Томпсонов Рональда В. Томпсона, врача, жившего в одном из новых районов Бича, поблизости от Семьдесят девятой улицы.

Вскочив в машину, Шэйн направился на север. Через десять минут он остановился перед аккуратным бунгало, стоявшим в центре лужайки и окруженным пальмами. Вышел из машины и поднялся на крыльцо. На бронзовой табличке было выгравировано «Доктор Рональд Томпсон. Прием с десяти до двух. Звонить».

Шэйн не снимал пальца со звонка минуту, пока не понял, что дома никого нет. Он потрогал дверную ручку — дверь заперта. Детектив попытался заглянуть в окна, но шторы оказались плотно закрытыми.

Обойдя дом, он увидел черный ход, распахнутый настежь. Помедлив несколько секунд, вошел в маленькую комнату, в которой стоял белый сверкающий холодильник. Слева виднелась кухня, чистота которой свидетельствовала об аккуратности доктора Томпсона. Качающиеся двери вели в кабинет. Шэйн замер. Его глазам предстала удивительная картина — ящики из стола и двух шкафов были вытащены и перевернуты, на полу в беспорядке валялись разбросанные бумаги, тут же лежали два перевернутых стула. В комнате неприятно пахло каким-то сладким лекарством, очевидно, пролившимся из разбитой бутылки.

Он отпустил дверь и шагнул вперед. Краем глаза Шэйн заметил сзади справа движение, но не успел уклониться от удара в челюсть. Даже не успев сообразить, чем его ударили, он упал и потерял сознание.

Глава 8 Основные факты для Питера Пэйнтера

Майкл Шэйн услышал тихий звонок. У него возникло ощущение, словно он плывет по воздуху. Где-то вдали почудился успокаивающий шепот. Шэйн почувствовал прикосновение кончиков пальцев к своему запястью и попытался схватить их. Открыв глаза, он увидел лицо девушки, склонившейся над ним.

Это была хорошенькая девушка с нежной кожей и завитками каштановых волос. Слегка приоткрыв красные губы, она считала пульс Шэйна. Он опять закрыл глаза и попытался что-то произнести, но ничего не получилось. Он попробовал еще раз. Пальцы на его запястье сжались, и озабоченный голос сказал:

— Кажется, он пришел в сознание. Что вы сказали?

Шэйн опять что-то прошептал, и сквозь звон в ушах до него донесся резкий голос:

— Что он сказал, сестра?

Девушка ответила:

— Ш-ш. Не говорите громко, шеф Пэйнтер. Это может быть опасно. — Она наклонилась к уху Шэйна и успокаивающе спросила: — Вы меня слышите?

Шэйн молчал. Голос Пэйнтера вернул его в реальность, он все вспомнил. Детектив почувствовал аромат духов и запах губной помады склонившейся над ним девушки. Когда он почувствовал ее дыхание на своем лице, то внезапно приподнял голову и поцеловал в губы. Широко открыв глаза, Шэйн посмотрел ей в лицо.

Испугавшись, сестра отдернула голову, но широкая улыбка и блестящие глаза рыжего детектива успокоили ее.

— Мне нравится быть вашим пациентом, — сказал он ей. — В следующий раз, когда меня ударят по голове…

— Шэйн! — На него сверху сердито смотрел Пэйнтер. От негодования тонкая ниточка его усов искривилась. — Ты что, притворялся?

— Ну, ну, Пэйнтер, — подошел Вилл Джентри. — Ты же слышал, что сказала сестра? Когда она нашла его, он лежал без сознания минимум четверть часа. Ну как, Майкл? — спросил он.

Шэйн медленно сел и в первый раз почувствовал боль. Приложив руку к лицу, нащупал пластырь и бинт.

— Кажется, все в порядке, — сказал он, озираясь по сторонам. Затем вновь посмотрел на медицинскую сестру.

— Где доктор Томпсон? — потребовал Пэйнтер. — Он поймал тебя здесь, когда ты устраивал погром?

В ответ Шэйн широко ухмыльнулся. Эта улыбка всегда раздражала начальника отдел по расследованию убийств полиции Бича. Повернувшись к Джентри, рыжий детектив поинтересовался:

— Где я?

— В комнате, где доктор Томпсон лечит пациентов, — ответил Джентри. — За несколько минут до нашего приезда тебя нашла сестра. Что, черт возьми, здесь произошло?

— Тебе предстоит многое объяснить, Шэйн! — рявкнул Пэйнтер. — Врываешься в чужой дом, уничтожаешь улики…

— Какие улики? — проворчал Шэйн.

— Еще не знаю, но уверен, что-нибудь важное, раз ты так хотел попасть сюда раньше нас. Если бы я был в «Клэйрмаунт Эппартаментс», этого бы не произошло.

Шэйн повернулся спиной к Пэйнтеру. Движение вызвало боль, и он поморщился. Затем, улыбнувшись девушке, спросил:

— У вас есть для больных какие-нибудь стимуляторы, кроме вас самой, конечно? Может быть, брэнди или еще что-нибудь?

Она с сомнением ответила:

— По моему, в кабинете есть немного брэнди, но я не уверена, что вам сейчас можно пить.

— Это мне как раз и нужно, — заверил ее Шэйн. — И еще место, где можно отдохнуть и покурить, — добавил он Джентри.

— Мы поговорим в приемной. — Джентри грузно вышел в гостиную, которая служила приемной. Там стояли удобные кресла, кушетка, пепельница. Шэйн вышел вслед за ним и плюхнулся в первое попавшееся кресло. Следом вошел Питер Пэйнтер.

— Передняя дверь оказалась заперта, — объяснил рыжий детектив, — а задняя — раскрыта настежь. Я вошел в кабинет и увидел весь этот погром. Кто-то ударил меня сзади. Это все, что я помню. Вы еще не нашли Томпсона?

— Нет. Когда мы сюда приехали, здесь никого не было, кроме сестры. Мисс Дорт пришла почти в семь. Она всегда приходит к семи, чтобы навести порядок и просмотреть список пациентов. Она нашла тебя на полу, а Томпсона нигде не было.

— Нелепая история, Шэйн, — сказал Пэйнтер. — Думаешь, мы поверили тебе, что дом обыскали до твоего прихода?

— Мне наплевать, во что вы верите, — устало ответил рыжий детектив. — Извините, дорогая, — обратился он к девушке, которая принесла на подносе стаканчик брэнди, — не знаете, что они искали в кабинете доктора?

— Понятия не имею, там одни бумаги. Я еще не проверяла, что пропало. — Она протянула ему стакан. — Пейте маленькими глотками.

— Майкл, тебе лучше все объяснить, — сказал Джентри. — Артур Девлин исчез. Думаешь, это он прятался за дверью?

— Откуда мне знать, — правдиво ответил Шэйн.

— Я хочу, чтобы ты рассказал все, о чем знаешь, — вмешался Пэйнтер. — Несмотря на то что Джентри тебя защищает, я все равно засажу тебя в тюрьму за утаивание информации.

— Какой информации? — слегка растягивая слова, спросил рыжий детектив. — Если бы я знал, кто меня ударил, я бы, конечно, рассказал вам. Может быть, вы бы наградили его медалью, — добавил он, ухмыльнувшись Пэйнтеру.

В черных глазах Питера Пэйнтера вспыхнул гнев.

— Какая связь между Девлином и убитым, между Девлином и этим доктором Томпсоном? — требовательным тоном произнес он.

— Разве Вилл тебе не рассказал, что мы знаем о Девлине от таксиста? Я просто шел по следу и знаю о нем не больше вас, — приятным голосом сказал детектив.

— Значит, ты отправился сюда прямиком из «Клэйрмаунта»? Откуда ты узнал адрес Томпсона? Ведь Хопкинс, когда ты ушел, еще не проверил номера.

— Ты же знаешь, Пити, я работаю быстро, — нарочно зля полицейского, ответил частный детектив. — Если бы я выдал тебе свои секреты, клиенты не платили бы мне хорошие денежки за то, что я раскрываю преступления раньше вас.

— Черт, секреты! У тебя уже была информация. Ты знал, куда ехать. Конечно, ты знал, что доктор Томпсон приходил к Девлину, и бросился сюда, чтобы успеть раньше полиции.

— Да? — пожал плечами Шэйн.

— Что да? — не поняв, переспросил Пэйнтер.

Майкл Шэйн изумленно посмотрел на Джентри.

— Что, Пити действительно не знает, как я узнал этот адрес?

Джентри ничего не ответил. Было ясно, что он и сам не знает, но не собирается в этом признаваться.

— К черту все это! Где Томпсон и Девлин?

Как бы услышав его вопрос, в приемную вошла мисс Дорт и воскликнула:

— Доктор приехал.

Блестящий двухместный черный автомобиль остановился рядом с полицейскими машинами, и из него вышел невысокий мужчина. В руках он держал черный саквояж. Доктор был без шляпы, по круглым щекам стекал пот, взгляд его был встревоженным и разгневанным. Поставив чемоданчик на свободное кресло, он скрестил руки на груди.

— В чем дело, мисс Дорт? Ведь вы знаете, что мы открываемся в десять?

— Доктор Томпсон? — Вилл Джентри поднял из кресла грузное тело и подошел к нему.

— Да, а вы кто?

— Полиция, — спокойно ответил Джентри. — Я из Майами, и Бич не моя территория, но со мной шеф Пэйнтер.

— Полиция, — повторил Томпсон без всякого удивления. — Понятно. Пожалуйста, отнесите саквояж в кабинет и подождите там, — обратился он к девушке. Когда сестра вышла, он закрыл дверь и холодно спросил. — Могу я узнать причину вашего визита?

— Сначала я хотел бы задать вам пару вопросов. — Джентри показал на Шэйна. — Видели его раньше?

Из-за очков в роговой оправе глаза доктора внимательно рассматривали Шэйна.

— Нет, насколько помню, никогда не видел.

— Это не вы час назад ударили его, застав роющимся в ваших документах? — вмешался Пэйнтер.

— Роющимся в моих документах? Час назад? Я не понимаю…

— Где вы были? — спросил Джентри. — Почему вы так долго отсутствовали?

— Гонялся за призраком, — сердито ответил Томпсон. — Если бы я поймал болвана, который сыграл со мной такую штуку, я бы свернул ему шею. Я два часа пытался найти несуществующий Гиацинтовый остров. Вы когда-нибудь слышали о нем?

Все трое покачали головами, но Пэйнтер сказал:

— Это не значит, что он не существует. Никто точно не знает все эти маленькие островки. Из-за работ в заливе они растут, как грибы.

— Я тоже так думал, когда начинал поиски, — сказал Томпсон. — Но Гиацинтового острова нет. — Он внезапно спросил. — Вы еще не объяснили, почему вы здесь!

— Сейчас я больше нуждаюсь в объяснениях, — сказал Джентри. — Расскажите, что случилось.

— Около пяти зазвонил телефон. Я только заснул после предыдущего звонка. Возбужденный мужской голос торопливо сказал, что на Гиацинтовом острове произошла авария, и два человека умирают. Он попросил меня побыстрее приехать и повесил трубку. Кажется, он знал меня, и голос показался мне знакомым, хотя я так и не вспомнил его. Он не дал мне времени задать ни одного вопроса, — доктор пожал широкими плечами. — Что мне еще оставалось делать? Я думал, легко сумею найти этот остров, но, черт возьми, в заливе нет такого острова.

— Вы уверены, что это было в пять часов, доктор?

— Одеваясь, я посмотрел на часы — было пять минут шестого.

— Ты ушел из «Клэйрмаунт Эппартаментс» в полшестого, — сказал Джентри Шэйну. — Сколько времени ты добирался сюда?

При слове «Клэйрмаунт» Шэйн, не спускавший глаз с Томпсона, заметил, как тот слегка вздрогнул.

— Не более пятнадцати минут, — с готовностью ответил Шэйн и спросил доктора: — Вы всегда оставляете свой черный ход открытым настежь?

— Конечно, нет. Я вышел через парадную дверь.

— Вы были у Артура Девлина сегодня ночью? — громко спросил Джентри.

На лице Томпсона мелькнул испуг. Положив руки на колени, он спокойно ответил:

— Да, я был у Артура около двух часов. Это он послал вас сюда?

— Здесь мы задаем вопросы! — рявкнул Пэйнтер. — Зачем Девлин звонил вам?

— Спросите его самого.

Пока Пэйнтер задавал вопрос, Джентри уселся.

— Нам нужна правда, — сказал он.

Доктор Томпсон глубоко вздохнул и произнес:

— Я не собираюсь обсуждать с вами моего пациента.

— Так Девлин ваш пациент?

— Да. И мой друг.

— Он вам рассказал, почему раньше времени вернулся из отпуска?

— Нет, — ледяным тоном ответил Томпсон.

— Он вам сказал, что ночью он убил человека?

Томпсон на мгновение закрыл глаза. Затем, широко открыв их, сказал:

— Если вы представите мне показания Артура Девлина, я смогу все объяснить. В противном случае я ничего не расскажу о нашем ночном разговоре.

Вытянув длинные ноги, Шэйн поудобнее устроился в кресле. Он с восхищением наблюдал за Томпсоном. Доктор не знает, арестован ли Девлин и, если арестован, что он рассказал полиции. Томпсон не дурак, это ясно.

— Вы знаете, что такое соучастие в убийстве? — рявкнул Пэйнтер. — Может быть, несколько дней в тюрьме отрезвят вас?

— Врач несет ответственность перед своим пациентом, — вежливо ответил Томпсон. — Не думаю, что вы долго продержите меня в тюрьме.

— Даже если пациент убийца? — спросил Джентри.

— Девлин — убийца?

— Похоже на то, — ответил Вилл Джентри. — Мы нашли его отпечатки в комнате, где сегодня ночью было совершено убийство.

— Это не доказывает его вину! — упорствовал Томпсон.

— Может быть, это Девлин позвонил вам, чтобы выманить из дома и обыскать кабинет? — внезапно поинтересовался Джентри.

На толстом лице Томпсона промелькнул страх. Он напрягся.

— Арт? Но зачем?

— Об этом мы вас и спрашиваем. У него, наверное, была причина?

— Конечно нет, — доктор пригладил волосы толстыми пальцами. — Вы думаете, это мог быть Арт?

— Ну а теперь, подумав о нем, вы узнали его голос?

Томпсон медленно покачал головой.

— Не думаю, не могу в это поверить. К тому же что могло заинтересовать его в моих бумагах?

— А для кого они могли быть интересны? — спросил Шэйн.

Томпсон удивленно посмотрел на него.

— Не имею ни малейшего представления. В моих бумагах только истории болезни.

— И все же кому-то что-то было нужно, — размышляя вслух, сказал Шэйн. — Мы не знаем, связано ли это с ночным убийством и с вашим визитом к Девлину, однако чертовски странное совпадение. Предположим, убийство и обыск в вашем кабинете как-то связаны. Что здесь могли искать?

— Ничего. Арт почти не болел и всего несколько раз обращался ко мне по пустякам. — Томпсон совсем растерялся.

— У вас есть больной по имени Скид Монроу?

— Нет. Это он?..

— Послушай, Вилл, — вмешался Пэйнтер, — почему ты позволяешь Шэйну встревать в расследование? У него нет никаких оснований вести это дело. Он сам сказал, что не заинтересован в нем.

Когда Пэйнтер назвал Шэйна по имени, Томпсон с интересом взглянул на рыжего детектива.

— Вы Майкл Шэйн? — спросил доктор.

— Да. Меня ударил по голове человек, рывшийся в ваших бумагах.

— Я хотел бы с вами потом поговорить, — сказал Томпсон.

— Шэйн пока ни с кем не будет разговаривать, — официальным тоном заявил Пэйнтер. — Он что-то скрывает, и на этот раз я не собираюсь его поощрять.

Шэйн рассмеялся.

— Расскажи ему, Вилл, об одном из главных принципов ведения следствия, — потребовал Пэйнтер.

— Нет, уж лучше ты сам, — ответил Джентри.

— Ты все еще отрицаешь, будто не знал, что Томпсон был у Девлина? Ты все еще утверждаешь, что случайно попал сюда?

— О боже! — не выдержал рыжий детектив. — Я слышал, как портье дал Джентри номер и описал человека, приходившего к Девлину после звонка. Этого мне было достаточно.

— У сержанта Хопкинса тоже был номер, но он не…

— Поэтому Хопкинс все еще сержант, — прервал его Шэйн.

Пэйнтер покраснел.

— Не зарывайся, Шэйн. Как ты узнал адрес?

— Я знал, что к Девлину приходил доктор, — терпеливо пояснил частный детектив. — Поскольку портье сказал, будто Девлин находится в ужасном состоянии, а к нему приходил человек с чемоданчиком. Понимаешь? С большим саквояжем — докторским саквояжем! Поэтому я быстро нашел в телефонном справочнике по номеру адрес. — Он встал и взял пустой стакан. — У вас хороший вкус, доктор. Я имею в виду и ваш брэнди, и вашу сестру. Хотелось бы поближе с ними познакомиться, — и он направился к двери.

— Не так быстро, Шэйн, — остановил его Пэйнтер. — Это дешевое объяснение сгодится на время, пока мы его не опровергнем. Но не забывай, что Артур Девлин дважды звонил из своей квартиры.

— Да? — вежливо спросил Майкл Шэйн.

— Будто сам не знаешь. Второй звонок был в Майами.

— В Майами много телефонов, — задумчиво произнес Шэйн. — У меня еще не было времени ими заняться.

— Это номер твоего отеля.

Шэйн зевнул.

— Ты утверждаешь, что Девлин звонил мне?

— Он звонил в твой отель.

— В котором более семидесяти квартир, — мягко напомнил Шэйн.

— Так, значит, он не звонил и не приезжал? — с вызовом спросил Пэйнтер.

Рыжий детектив на несколько секунд задумался.

— Может быть, он звонил мне, но не говорил со мной, — пожав плечами, объяснил Майкл. — У меня договор с ночным портье. Если тот считает звонок пустяковым, то звонит наверх мне всего три раза. Можете проверить.

Он направился в кабинет к мисс Дорт.

Глава 9 Доктор удивляется

Шэйну больше повезло при знакомстве с брэнди, чем с медсестрой доктора Томпсона. С холодным видом мисс Дорт достала из шкафа бутылку, протянула ее Шэйну, затем села и углубилась в работу.

Детектив налил брэнди, закурил сигарету и заглянул в приемную, где Томпсон по-прежнему отказывался отвечать на вопросы полицейских.

Майкл Шэйн вернулся в комнату, сел рядом со столом и спросил:

— У кого есть ключ от запасной двери?

— Не знаю, — не поднимая головы, холодно ответила медсестра. — Она обычно заперта изнутри.

— А у кого ключи от входной двери?

— У меня свой ключ.

— Вы всегда приходите на работу так рано?

Мисс Дорт подняла голову и посмотрела на него.

— Вы действительно сыщик?

— Почему вы спрашиваете? — У Шэйна впервые появилась возможность внимательно рассмотреть ее лицо. Для девушки из Майами ее кожа была чересчур белой, и он решил, что она мало проводит времени на свежем воздухе. Полные губы девушки были сильно накрашены, а щеки нарумянены.

— Когда полицейские нашли вас здесь без сознания, они, особенно тот маленький, сильно рассердились. Они уверены, что это вы устроили обыск.

— А вы что думаете? — Шэйн присел на край стола.

— Не знаю, — живо ответила девушка.

— Не знаете, что искали?

Она нахмурилась. Отбросив со влажного лба каштановый локон, мисс Дорт ответила:

— Ничего не понимаю. Я слышала, как они говорили, будто доктор был ночью у какого-то убийцы.

— Вы не знаете Артура Девлина?

— Не помню. Он… у доктора Томпсона неприятности?

Шэйн отхлебнул брэнди и пожал плечами.

— Не больше чем у человека, чей лучший друг совершил убийство. Не знаете, бывал ли здесь Девлин — была ли у него возможность достать ключ?

— Я же сказала, что не помню никакого Девлина. Я здесь работаю до двух, — добавила девушка.

Шэйн ухмыльнулся.

— Доктор Томпсон готовит и убирает сам?

Девушка опустила голову и начала листать регистрационный журнал.

— Во второй половине дня приходит женщина. Она готовит и убирает. Вообще, я мало знаю о его жизни.

Зазвонил телефон. Она быстро и профессионально записала пациента на одиннадцать часов. Открылась дверь, и вошел доктор Томпсон. За ним показался Вилл Джентри.

— Ты с нами, Майкл?

Шэйн посмотрел на доктора. Тот слегка качнул головой.

— Думаю, мне придется здесь задержаться, Вилл. У доктора еще остался брэнди, и, кроме того, я не знаю телефона мисс Дорт.

— Я буду ждать тебя у себя, — сказал Джентри. — Постарайся не попадаться на глаза Пэйнтеру, пока он не успокоится.

Вздохнув, доктор Томпсон распорядился:

— Полиция уже осмотрела кабинет, мисс Дорт. Можете начинать уборку. Постарайтесь выяснить, не пропало ли что-нибудь.

— И выпишите имена больных, которые могли заинтересовать взломщика. Они что-нибудь узнали? — спросил Майкл Шэйн у Томпсона, когда девушка вышла.

— Только не от меня, — фыркнул доктор. — Кажется, они думают, будто Арт звонил в пять часов, чтобы выманить меня из дома и порыться в бумагах. Смешно, — он изучал детектива, держа полные руки на бедрах. — Арт — мой друг. Я не знаю, убивал ли он кого-либо, где он сейчас, в каком положении. Я могу вам доверять?

— Конечно, — ответил Шэйн.

Они прошли на кухню, Томпсон начал умело заваривать кофе.

— Хочу раскрыть карты, Шэйн. Я ничего не сказал полиции, потому что не знаю, чему верить. Сегодня ночью Артур Девлин рассказал мне фантастическую историю. Если это правда, то он стал жертвой какого-то дьявольского заговора. Если солгал… — Томпсон с сомнением покачал головой. — Я все еще хочу ему помочь. По-моему, для выяснения правды нужно начать свое расследование.

Шэйн сидел у белого кухонного стола.

— Что он вам рассказал?

Доктор достал кофейные чашки, сливки, сахар.

— Вы должны пообещать, что полиция об этом не узнает.

— Я не могу обещать покрывать убийцу.

— А я от вас этого и не жду. Я хочу, чтобы вы провели неофициальное расследование и сообщили результаты сначала мне, а потом полиции. Если выяснится, что Арт — убийца, я вместе с вами пойду в полицию.

— Ну что же, это справедливо. Выкладывайте, — согласился Шэйн.

Томпсон налил две чашки кофе, подал одну Шэйну и вновь поставил кофейник на слабый огонь. Когда доктор пододвинул Шэйну сливки и сахар, тот махнул рукой.

— Я пью черный.

Томпсон положил себе три ложки сахара, налил сливки и сказал:

— Вы не можете представить себе мое удивление, когда Арт позвонил сегодня ночью — ведь он должен находиться на корабле.

И доктор рассказал все, что произошло на квартире Девлина, то же самое, что Шэйн слышал от самого Девлина.

— Я узнал от полиции, что сразу после моего ухода Арт вышел в пять утра и устроил обыск в кабинете. Но зачем? Этот вопрос не дает мне покоя, Шэйн.

— Как взломщик проник в дом?

— Они считают, что у него был ключ. Обычно задняя дверь заперта изнутри, а на передней — английский замок.

— Девлин мог достать ключ?

— Я не сказал об этом полиции, но боюсь, что мог. Видите ли, несколько месяцев назад, у него был ремонт. Он собирался на это время переехать в другой отель, но я уговорил его остановиться у меня. Естественно, у него был ключ, но кто мог тогда подумать! Если это Арт, почему он вышел через заднюю дверь и не закрыл ее?

— Взломщик мог ее открыть, услышав, как я позвонил в парадную дверь, — размышлял Шэйн, — и оставить ловушку для меня.

— Не проще ли вообще не открывать ее? Ведь вы могли подумать, что никого нет, и уйти.

Шэйн пожал плечами и согласился:

— Да, здесь мы вряд ли что-нибудь узнаем. Давайте вернемся к амнезии. Если я вас правильно понял, как врач, вы не верите, будто с Девлином случилось такое, что вызвало потерю памяти?

После паузы доктор Томпсон ответил:

— Пожалуй, медицина против этого. Но если на корабле был не Девлин, то кто же тогда? И что делал Арт эти две недели? Как он очутился в той ночлежке с трупом?

— Если бы мы столько знали, дело было бы распутано. Если бы мы знали фамилию Жанет, мы бы срочно послали ей телеграмму…

На цветущем лице Томпсона появилось странное выражение.

— Меня это тревожит. Жаль, но у меня сложилось впечатление, что Арт притворяется, будто не может вспомнить ее новую фамилию.

— А это значит, он не хочет, чтобы ей послали радиограмму, — подхватил Шэйн. — Корабль будет в Майами завтра.

— Да, я знаю. Вам необходимо найти Арта раньше полиции. Амнезия может вернуться. Я виню себя за то, что ушел от него. Нужно было настоять…

— Думаю, вы сделали все, что могли, — успокоил его Шэйн. Затем внезапно спросил: — Вы не знаете, употреблял Девлин когда-нибудь наркотики?

Томпсон, не донеся чашку до рта, поставил ее на стол.

— Наркотики? Конечно, нет. Почему вы об этом спросили?

— Убитый был Скидом Монроу, мелким гангстером. В полиции на него имеется большое досье. Год назад он служил у Берта Мастерса, — пояснил детектив.

— Мастерс? — Томпсон задумчиво пригладил маленькие усики. — А ведь та самая вечеринка проходила в доме Мастерса.

— А смерть жены Мастерса побудила Девлина отправиться в этот круиз, чтобы встретиться с ее сестрой.

— Думаю, здесь есть связь. Вы считаете, что Девлин лжет, говоря, будто не знает Монроу. Все подстроено? Неужели вся эта история связана с самоубийством жены Мастерса?

— Пока нет никаких доказательств, — ответил Шэйн. — Утверждают, что Скид Монроу поссорился с Мастерсом и год назад ушел от него. Ходят слухи, что Скид торговал наркотиками. Пока мы не узнаем, как Девлин очутился в одной комнате с ним, у нас не будет никаких доказательств.

— Из рассказа Арта я понял следующее — он отправился в бессознательном состоянии на Палмлиф-авеню, чтобы с кем-то встретиться. Потому что когда выходил оттуда, портье его спросил, нашел или нет он своего знакомого.

Шэйн кивнул с отсутствующим видом.

— Девлин, очевидно, пришел туда в одиннадцать часов и начал выяснять про Скида, который зарегистрировался под именем Джорджа Мура.

— Меня беспокоит быстрота, с которой полиции удалось напасть на след Арта. Я полагал, что его ничто не будет связывать с убийством, пока таксист не прочитает в газетах о происшествии и не заявит в полицию. Что навело их на Арта? Они даже не обмолвились об этом, — горько закончил доктор.

Шэйн усмехнулся.

— Они просто вам не доверяют. Таксист явился в полицию значительно раньше. Услышав на коротких волнах по радиоприемнику сообщение полиции об убийстве, он сразу же вспомнил, как подвозил в «Клэйрмаунт» подозрительного пассажира и как портье назвал его Девлином.

— Понятно, — медленно кивнул доктор. — Значит, они передали об этом по радио. Вы, конечно, понимаете, нет никаких доказательств, что сегодняшний обыск в моем кабинете связан с убийством?

— Возможно, — согласился Шэйн. — И все же зачем понадобилось рыться в ваших бумагах?

— Не знаю. Еще меньше я могу представить, что искал в них Девлин, — нахмурившись, беспомощно ответил доктор.

— Вы хорошо знаете Берта Мастерса?

— Он был несколько лет моим пациентом.

— От чего лечился?

— Высокое давление, артрит. Об этом все знают.

— Миссис Мастерс тоже была вашей пациенткой?

Доктор Томпсон криво улыбнулся.

— Да, некоторое время, Лили оказалась неврастеничкой. Два года назад я ей открыто об этом сказал, и она обратилась к другому врачу со своими выдуманными болезнями.

— Значит, вы не удивились, узнав о ее самоубийстве?

Немного помедлив, доктор ответил:

— Наоборот, удивился. Знаете, ипохондрики редко совершают самоубийства — им так нравится болеть.

Шэйн не стал больше спрашивать о Лили.

— Я думаю начать с того вечера. Что вы о нем помните?

— Холостяцкая вечеринка. Нас было немного, все друзья Арта. Джо Энгелс, например. Вы знаете Джо?

— Немного. Кто еще?

— Какой-то страховой служащий. Я не помню его имени, хотя и встречал раньше. Томас заведует ночным клубом, он появился поздно. Еще присутствовал Картер Харрисон.

— Кто отвез Девлина в порт? — спросил детектив.

— Жаль, но я не помню, — вздохнул Томпсон. — Кажется, кто-то вызвал такси. Наверное, секретарь Мастерса. По-моему, это было незадолго до полуночи. А может быть, Берт Мастерс отправил его на своей машине. Не помню точно, я сам к тому времени здорово набрался.

— Вы сказали, что был разговор о смерти Лили Мастерс, о том, что Девлин встретится на корабле с ее сестрой Жанет. Кто при этом присутствовал?

— Все, кажется. Мы посмеялись над Артом по поводу этого романтического плавания. Он признался, что решил отправиться в круиз, потому что она ему уже немного нравится. Никто из нас серьезно не принял ее опасений насчет смерти Лили.

— Берт Мастерс тоже участвовал в разговоре?

Томпсон налил себе еще кофе.

— Берт никогда не притворялся, что жалел о ее смерти. Последние два года они были в плохих отношениях и не скрывали этого.

— Значит, все гости знали, что Девлин встретится с Жанет, и она расскажет о письме?

— Получается так, — доктор задумчиво потрогал усики. — Вы серьезно думаете, что кто-то хотел предотвратить их встречу?

— Если все было именно так, этот кто-то хорошо знал и Мастерса, и Девлина, настолько хорошо, что сумел убедить Жанет, будто он — Артур Девлин, — сказал Шэйн. — Черт! Нет, я еще серьезно ни о чем не думаю, просто размышляю. Кстати, вы не знаете, из историй болезни Мастерсов ничего не пропало?

— Я уже сказал, что Лили два года назад перестала быть моей пациенткой.

— Черт побери, — раздраженно сказал Шэйн, — но должно что-то быть! Может, все же проверите?

— Конечно, — доктор вышел из кухни.

Шэйн закурил. Томпсон вернулся через несколько минут и сказал:

— Шэйн, медсестра только начала приводить бумаги в порядок. Она говорит, что это займет несколько дней кропотливой работы.

— Как только узнаете, немедленно сообщите мне. Кстати, у вас очень хорошая сестра.

— Пока не жалуюсь.

— Мне повезло, что она сегодня пришла так рано. Она всегда приходит к семи?

Томпсон улыбнулся.

— Да, обычно она начинает работу в семь утра.

Он повел Шэйна к входной двери. Как будто что-то вспомнив, Шэйн остановился.

— Я забыл записать ее телефон. Может быть, вы мне его назовете?

Улыбка Томпсона стала холоднее.

— Боюсь, без ее разрешения делать это неприлично.

— Нет, нет, здесь нет ничего личного, — заверил его детектив, — Просто она может понадобиться по делу.

— Я все прекрасно понимаю, — доктор Томпсон открыл дверь. — Вы всегда можете позвонить сюда до двух часов.

Шэйн ухмыльнулся.

— Ваша взяла, док!

Он подошел к машине. Интересно, думал Шэйн, действительно ли мисс Дорт приходит на работу так рано или только сегодня, чтобы найти его. Было бы неплохо узнать, какие отношения существуют между доктором и его сестрой.

Мисс Дорт ассоциировалась у него почему-то с бинтом и пластырем. Сорвав повязку, он сел в машину и посмотрел в зеркало. Опухоль почти исчезла. Да, взломщику с ударом явно повезло. Такой легкий удар, а Шэйн потерял сознание.

Глава 10 Голди теребит тройной подбородок

Человек небольшого роста в холле «Аргонн-Хауса» подметал.

— Доброе утро, — поздоровался Шэйн.

— Хотите комнату? — спросил старик. — У нас имеются и квартиры, дешевые и чистые, мистер. Вы нигде не найдете лучше. Без дополнительной платы за электричество можете получить вентилятор, — прошамкал он беззубым ртом.

Шэйн покачал рыжей головой.

— Нет, мне не нужна комната, даже с вентилятором. Мне нужна кое-какая информация.

Старик аккуратно поставил щетку к стене и подошел к частному детективу.

— Какая информация, для чего и сколько? — с понимающим видом хитро поинтересовался он.

Усмехнувшись, Шэйн вытащил пятидолларовую бумажку.

— О жильцах из 209-го номера, для личных целей, на пять долларов.

Старик ловко выхватил банкноту.

— Там живет миссис Джером. Она ведет себя тихо. Вы это хотите знать?

— Не совсем. Где мистер Джером!

— Он здесь живет всего две недели. Сначала я и не знал, что это он. Раньше приходил другой мужчина, но мне-то какое дело. Я всегда считал, что мы живем в свободной стране и можем делать, что хотим.

— Когда поселилась миссис Джером?

— Месяца три назад. Сначала я подумал, что она вдова, но потом появился муж, по-моему, он чем-то болен. Он почти не выходит из квартиры.

— Подождите, — смутился Шэйн. До этого момента он находился на стороне Артура Девлина и пытался поверить в его историю. Но если тот в состоянии амнезии две недели назад женился на миссис Джером, как она могла зарегистрироваться здесь под этим именем три месяца назад?

— Давайте проясним одну вещь. Она с самого начала назвалась миссис Джером, до появления мужа?

— Да.

— Можете точно сказать, когда появился мистер Джером?

Разгладив бумажку, старик посмотрел на нее, как бы спрашивая, не мало ли.

— Могу посмотреть в журнале, — в конце концов сказал он. — Мы должны по закону регистрировать всех жильцов.

— Ну что же, давайте посмотрим в журнале, — мягко согласился Шэйн.

Старик спрятал банкноту, предупреждая этим, что дополнительная информация потребует дополнительных денег. Он открыл журнал и, сопя, стал водить по страницам грязным пальцем. Найдя нужное место, подвинул журнал Шэйну. «Джо Джером, Сити» — написано, безусловно, женской рукой. «9 июня». Девлин сказал, что последний день, который он помнил, была ночь с 8 на 9 июня.

— Это написала миссис Джером? — безразлично спросил он.

— А что, это не разрешается? — сразу окрысился старик. — Закон не обязывает каждого жильца регистрироваться самому.

— Может быть, она зарегистрировала его заранее, — предположил детектив. — Она не сказала вам, когда он приедет?

Маленький человек уселся на стул и вопросительно уставился на Майкла Шэйна.

— Для каких целей нужны эти сведения?

Детектив протянул две долларовые бумажки.

— Тем утром, когда она вписала его, ее муж был уже здесь. Помню, как она попросила Полли, нашу горничную, убрать комнату утром, поскольку ее муж болен и его нельзя беспокоить.

— Джером сейчас у себя?

— Не знаю. Я заступил в восемь тридцать и еще не видел их.

Шэйн поблагодарил старика.

— Взаимно, мистер. Всегда к вашим услугам, — ответил портье. Детектив нашел 209-й номер и постучал в дверь, но никто не ответил. Он потрогал ручку — дверь оказалась запертой. Шэйн сунул руку в карман за ключами. В этот момент дверь напротив открылась.

Оглянувшись, он увидел очень толстую женщину, которая разглядывала рыжего детектива огромными кукольными глазами. У нее резко выделялись три подбородка. Она вырядилась в какой-то цветной халат и смешные туфли на высоком каблуке. Толстуха улыбнулась.

— Их нет, дорогуша. Я недавно заходила к ним посмотреть, не нужно ли ему чего-нибудь, но никого не было. Я часто захожу к Джеромам, когда Мардж на работе, — мы с ней подружки. К тому же софа прибрана, — торопливо добавила женщина.

Ее пальцы унизаны фальшивыми бриллиантами и рубинами.

— Мы можем еще раз посмотреть. Вы ведь друг Мардж и не знали о нем… — она выжидающе остановилась.

— Отнюдь, — беспечно ответил Шэйн. — Я — друг Джо. Думал, он дома.

— Да, он почти все время дома, — кивнула соседка, и ее подбородки затряслись. — Что с ним случилось? Знаете, я никогда ни о чем не расспрашивала Мардж. Один раз хотела помочь и спросила о нем, но она велела не совать нос в чужие дела. И это мне! Представляете? Можете спросить кого угодно и вам скажут: «Голди — душка». Кстати, меня зовут Голди Миллершмитт. Извините, но ваше имя я не знаю.

— Девлин, — ответил Шэйн. — Артур Девлин.

Ее единственной реакцией было крепкое рукопожатие.

— Друг Джо, да? Я и не думала, что у такого странного типа могут быть друзья. Он всегда как будто чего-то боялся и отвечал только: «Да. Нет». По-моему, он — наркоман. Я немало повидала ихнего брата.

— Где работает Мардж? — дружески поинтересовался Шэйн.

— Не знаю, — вздохнула Голди. — Она о себе ничего не говорит, как будто стесняется, что живет в «Аргонне». Место, конечно, не очень, но жить можно. Когда она выходит на улицу, то так меняется, что ее просто не узнать.

— У Джо для меня должен быть пакет, — солгал Шэйн. — У вас есть ключ от их квартиры?

— Нет, но мой ключ подходит. Входите, дорогуша.

Шэйн вошел в аккуратную комнату, которая оказалась противоположностью неряшливости самой Голди.

— Когда к леди приходит джентльмен, она должна надеть что-нибудь приличное. А может, вы хотите мне помочь переодеться? — захихикала Голди.

Внутренне задрожав, Шэйн ответил:

— Лучше я загляну как-нибудь вечерком. Знаете, дела. Мне кажется, что визиты лучше наносить вечером.

Женщина в ответ улыбнулась.

— Вы правы, дорогуша. Я всегда рада принять такого джентльмена, как вы. Может, что-нибудь выпьете?

— Еще рано, — ответил Шэйн. — Лучше подождем вечера.

— Тогда посидите на софе. Я мигом, дорогуша. К тому же, кроме джина, у меня ничего нет. Сейчас все так дорого… — и она исчезла в спальне.

Голди, как и обещала, вернулась быстро. Зеленое сатиновое платье подчеркивало ее роскошные формы, на ногах были зеленые туфли. Она сильно накрасилась и напудрилась и еще больше стала напоминать толстую фарфоровую куклу.

Сев на софу, она предложила:

— Давайте немного поболтаем.

При этом она кокетливо наклонила голову.

— У меня совсем нет времени, но…

— О, как я вас понимаю. У вас дела, а я обещала открыть квартиру. Много за Джо делишек? — внезапно полюбопытствовала она.

Шэйн в изумлении установился на Голди.

— За Джо? Как вы узнали?

— Ерунда, дорогуша. Так не хотите со мной выпить? У меня есть джин.

Шэйн заставил себя рассмеяться. Затем достал из бумажника десятидолларовую купюру и бросил ей на колени.

— Купите что-нибудь на вечер.

Подбородки Голди затряслись от смеха.

— Конечно, дорогуша. Только смотрите, не забудьте прийти.

— Конечно, приду, — еще раз пообещал рыжий детектив. — Неужели Мардж рассказала вам о Джо?

— Как-то раз она обмолвилась, что ее муж был наркоманом. И действительно, стоит только посмотреть на него — бледный, нервный? — и все ясно. Я таких повидала немало, которые выходят из тюряги. Но я даже словом не обмолвилась, что знаю о его прошлом. Уж я-то понимаю, как мужья не любят, когда жены сплетничают о них.

Она остановилась набрать воздуха, и Шэйн успел спросить:

— Когда Мардж возвращается домой?

— Обычно около четырех. У нее какая-то шикарная работа. Когда я была молодой, у меня не было такой работы. Мардж никогда не уходит раньше девяти.

— Но сейчас ведь еще нет девяти, — запротестовал Шэйн, — а вы сказали, что она уже ушла.

— Наверное, сегодня, какое-то особенное утро. Я через щелочку видела, как около семи она выскочила из дома вся расфуфыренная. Как это ей удается? Я имею в виду — следить за своей внешностью. Но мне не хочется сплетничать о Мардж. Она хорошая девушка, и я не собираюсь осуждать ее за то, что иногда, когда мужа нет дома, она немного веселится… Но этот Скид, ох! — поспешно продолжила она. — Как она его терпела? Когда он оставался ночевать, я ей время от времени говорила об этом. Фу, какой противный, даже для торговца наркотиками! Отвратительный, скользкий, как уж. Конечно, при Джо он перестал ходить. Интересно, что бы случилось, если бы Скид заявился на ночь глядя?

Шэйн сидел на стуле около софы. Нагнувшись к нему с сияющими глазами, Голди тарахтела:

— Этот Скид всегда приходил с наркотиками. Он с ума сходил по Мардж. Не знаю, как ей удалось уговорить его не ходить сейчас.

— Черт побери, вы, конечно, говорите о Скиде Монроу?

— А о ком же еще. Может, вы и его друг? — она подозрительно посмотрела на Шэйна.

— Нет, просто я как-то видел его, — беспечно ответил детектив.

Да, конечно, эта информация была против Девлина, угрюмо подумал он. Как только в газетах появится фотография Артура Девлина и рассказ об убийстве Скида Монроу, Голди сразу же заявит в полицию, что у Джо Джерома имелись все основания ревновать свою жену к Скиду.

Вот вам и мотив. Это объясняло, почему Мардж так хладнокровно хотела знать, убил ли он Скида. Шэйн с отвращением спросил себя, зачем он ввязался в эту грязную историю.

Детектив не слушал болтающую Голди. Внезапно он встал.

— Я вспомнил об очень важном деле, — пробормотал он. — Мне нужно спешить. Я вернусь за пакетом, когда Мардж будет дома. А вы к этому времени купите бутылочку.

Он потрепал ее по руке и поспешно направился к двери.

— К вечеру все будет готово, — крикнула толстуха вслед. — Смотрите, не забудьте про обещание.

Глава 11 Препятствия возрастают

Шэйн остановился на служебной стоянке перед полицейским управлением и вышел из машины, держа пакет с одеждой Девлина. Он направился в кабинет начальника отдела по расследованию убийств.

В комнате висели клубы дыма от вонючих сигар Вилла Джентри, которые он обычно курил. Сам Джентри развалился во вращающемся кресле за старым дубовым столом. Пожевав сигару, он фыркнул.

— Я тебя ждал, Майкл.

Шэйн закрыл дверь и положил пакет на стул.

— У меня были кое-какие дела.

— Он тебе что-нибудь рассказал?

— Да, и немало. — Шэйн уселся и положил руки на спинку стула. — Доктор Томпсон нанял меня. Я должен найти Артура Девлина.

Джентри кивнул.

— Я так и думал, что он все тебе расскажет, если я уведу Пэйнтера. Пити проверил звонок в твой отель. Портье сказал, что ты не ответил.

— Значит, Пэйнтер успокоился?

— Он все еще не поймет, почему я привез тебя с собой, — Джентри внимательно, как важную улику, изучал окурок, а затем выбросил в корзину. — Я не сказал ему, что ты знал об убийстве Скида Монроу раньше нас.

— Спасибо, Вилл.

— Конечно. Ну что, расскажешь, о чем говорил Томпсон?

— Все до единого слова, — заверил Шэйн, — и еще кое-что, о чем Томпсон не знает. Как ты, наверное, уже понял, они с Девлином старые друзья. Похоже, по возвращении в «Клэйрмаунт» Девлин сразу же позвонил ему.

Джентри кивнул, закурил новую сигару и спросил:

— Ну и?

— Томпсон утверждает, что Девлин рассказал ему невероятную и фантастическую историю, будто он на две недели потерял память и пришел в себя в час тридцать ночи в компании с трупом Скида.

Нахмурившись, Шэйн повторил историю, рассказанную ему Девлином несколько часов назад.

Вилл Джентри продолжал рисовать круги на бумаге.

Шэйн закончил тем, как доктор Томпсон ушел из «Клэйрмаунт Эппартаментс». Джентри сухо заметил:

— Даже лучший друг Артура Девлина не проглотил такую байку, а? Почему Томпсон не рассказал это Пэйнтеру?

— Потому что он лучший друг Девлина и ему очень хочется поверить в эту историю. Но он не уверен, что Девлин рассказал ему всю правду. Как доктор он не может объяснить радиограмму с «Карибской красавицы» на следующее утро после отплытия корабля, письмо Жанет, в котором говорится, что Девлин был на корабле и бесследно исчез в Гаване.

— А ты как это объясняешь? — поинтересовался Джентри.

Шэйн подергал левое ухо.

— Когда я уходил от Томпсона, у меня возникла версия. Если поверить в амнезию, то она могла наступить только до отплытия корабля. А это означает, что некто выдал себя за Девлина. Причем этот некто настолько хорошо знал Девлина, что сумел убедить сестру Лили Мастерс и послал радиограмму Томпсону. Допустим, на следующее утро Девлин очнулся, но ничего не соображал. Что-то заставило его, предположим, принять имя Джо Джерома. Он встретил девушку по имени Мардж и женился на ней, а она придумала план ограбления Скида Монроу. Однако не могу понять, как Скид Монроу сумел достать десять штук и что он делал в комнате на Палмлиф-авеню, зарегистрировавшись под именем Джорджа Мура.

— Значит, у тебя была такая версия, когда ты уходил от Томпсона, а потом что-то случилось, и появилась другая версия, да?

— Случились две вещи, — сердито ответил Шэйн. — Я выследил Мардж в «Аргонн-Хаусе» на Второй авеню. Не спрашивай как, я все равно не скажу, но это та самая женщина, которая называла Девлина Джо и спрашивала, убил ли он Скида и забрал ли деньги. Она жила там одна около трех месяцев, с самого начала зарегистрировалась как миссис Джером. И никто не видел мистера Девлина, или мистера Джерома, пока она не привезла его ночью 8 июня, в ту самую ночь, когда Девлин напился.

В воцарившейся тишине кресло Джентри громко заскрипело.

— По-моему, это можно объяснить, Майкл. Давай предположим, что той ночью с Девлином что-то произошло, — растягивая слова, произнес Джентри. — Давай даже считать, что амнезия продолжалась все эти две недели. Он встретился с этой Мардж Джером, забыв, кто он сам. Может, она полюбила его — вполне возможно, а может быть, ей просто нужен был мужчина, чтобы выдать его за мужа. Она привела его к себе и убедила, что он ее муж. По-моему, в таком состоянии его было нетрудно уговорить.

— Вполне, — согласился Шэйн. — Нужно проконсультироваться с врачами, но мне кажется, звучит правдоподобно. Мардж обмолвилась своей соседке, что муж отсиживает срок. Пока Джо не появился, она гуляла со Скидом Монроу.

Брови Джентри поднялись.

— Это правда, Майкл?

— Да. Теперь боюсь, что Девлину несдобровать.

— Это все, что нам нужно, — хрипло сказал Джентри. — Лучше отдай мне его, Майкл.

Шэйн не спеша закурил сигарету. Он выдохнул дым и сузил глаза.

— Ты считаешь, я должен его выдать? Если могу, естественно.

Полицейский вопросительно посмотрел на рыжего детектива.

— Я и сам не знаю, почему бы и нет, — откровенно ответил Шэйн. — Но что-то в этом деле воняет еще противнее, чем дрянь, которую ты куришь. Уж слишком все просто.

Полицейский пожал массивными плечами.

— Для него лучше, по-моему, сдаться и сейчас попытаться договориться с окружным прокурором. Может, тогда он получит за убийство второй степени, — он глубоко затянулся и выдохнул к потолку облако дыма.

— Нет, вторая степень не годится! — взорвался Шэйн. — Или мы принимаем его историю, или отвергаем ее. Если мы отвергаем ее, он получит на всю катушку. Но если мы принимаем его рассказ за чистую монету, то…

— Что тогда?

— Тогда он невинная жертва какого-то дьявольского заговора, корни которого, может быть, тянутся к самоубийству Лили Мастерс. И тогда он ни в чем не виновен, за исключением того, что находился в неправильном месте и в неправильное время.

— Ну и что ты собираешься делать?

— Проверить обстоятельства смерти миссис Мастерс.

Джентри медленно покачал головой.

— Ты собираешься выступить против Берта Мастерса? Насколько я помню, полиция Бича быстро прикрыла это дело. Ни для кого не секрет, что Берт не очень-то горевал о смерти жены и быстро замял дело.

— Ты считаешь, там не все чисто?

— Нет, — запротестовал полицейский. — Я не верю, что это было убийство или что в этом замешан Берт Мастерс. Но мне кажется, мотива не было. Хотя, возможно, до него просто не добрались, по крайней мере, во время расследования. Я не могу понять, почему единственной причиной для поспешного закрытия дела оказался страх Мастерса, как бы эта история не попала в газеты.

Шэйн напрягся.

— Теперь я не сомневаюсь, что начинать нужно с самоубийства Лили Мастерс.

— Только не зарывайся, — предупредил его Джентри. — И учти, Берту Мастерсу вряд ли понравится, что ты опять станешь копаться в этой истории.

— А я не собираюсь доставлять ему удовольствие, — безразлично ответил Шэйн.

Вилл Джентри тяжело вздохнул.

— Если у тебя в Биче возникнут неприятности, моя защита не поможет.

— Я всегда хотел расследовать дела сам. Вилл, ты не мог бы помочь мне?

— Не мог бы сначала ты мне помочь? — парировал Джентри.

— Разве я когда-нибудь отказывался?

— Если откровенно, — медленно улыбнулся полицейский, — то да. Я прямо сейчас могу вспомнить десятка полтора таких случаев.

— Значит, это было в чрезвычайных обстоятельствах, когда я не имел выхода, — поспешно сказал рыжий детектив. — Что ты хочешь?

— Откуда ты узнал про убийство Скида? И про таксиста, который подвез Девлина?

Шэйн на мгновение замолчал.

— Ты действительно хочешь, чтобы я рассказал тебе?

— Почему бы нет?

— Потому что, — устало ответил частный детектив, — если я расскажу, тебе придется задержать меня за сокрытие важной информации в деле об убийстве. Тогда я не смогу разобраться со смертью миссис Мастерс и поставить на место Пэйнтера, который покрывает Мастерса.

— С другой стороны, — мягко заметил Вилл Джентри, — я могу избавить тебя от массы неприятностей, спрятав за решетку прежде, чем ты отправишься к Мастерсу.

— Да, — скорбно согласился Шэйн.

Полицейский помолчал, барабаня пальцами по столу.

— Я бы не хотел, чтобы Девлин ушел от меня, Майкл.

— Я бы тоже этого не хотел.

— Пэйнтер мне здорово надоел.

Шэйн снова усмехнулся.

— Ты никогда не позволял Пэйнтеру сильно действовать тебе на нервы. — Майкл решительно встал, как бы показывая, что разговор закончен. — А теперь моя просьба. — Он положил на стол пакет с одеждой. — Здесь одежда, в которой был Девлин, когда пришел в себя сегодня ночью. — Шэйн развернул сверток. — Я хотел бы, чтобы в твоей лаборатории ее проверили. Не знаю, чего я жду, наверное, чуда. Может быть, появятся доказательства, что Девлин носил этот костюм раньше и, значит, лжет. Или появится какая-нибудь информация о прежних владельцах. Ясно, что этому костюму больше двух недель. Пусть химик проведет анализ на кровь и все такое. И пусть особенно внимательно проверит шляпу, Вилл. Я имею в виду анализ на пот. Ну, а если твои ребята сумеют назвать или хотя бы описать владельца, то… — с оптимизмом закончил он.

— Попробуем. — Джентри показал окурком на кучу вещей. — Мы не нашли этих вещей в квартире Девлина.

— Да? — невинно спросил Шэйн. — И еще один пустяк, Вилл. Вот девяносто девять стодолларовых банкнот. — Он вытащил толстый сверток денег, перетянутый все той же резинкой. — Пусть они побудут у тебя. Это старые купюры — все сотенные. Ты сможешь проверить, где Скид нашел эти деньги и зачем принес их на Палмлиф-авеню. Это поможет многое прояснить.

— Хотел за что-то заплатить, — проворчал Джентри. — Может быть, Мардж шантажировала Скида и послала Девлина забрать деньги.

— Может быть, — согласился Шэйн. — Но Скид Монроу не такой человек, у которого могут водиться большие деньги. Помяни мое слово, намечалась какая-то сделка.

— Наркотики, — предложил полицейский. — Мы знаем, что в последнее время он торговал ими.

— Это может быть разгадкой, — без всякого энтузиазма согласился рыжий детектив.

— Где я смогу тебя найти, если ты мне понадобишься?

— В Биче, — Шэйн коснулся опухоли на лице.

Джентри торжественно произнес:

— Если ты собираешься вторгнуться на территорию Пэйнтера, Майкл, будь готов подставить другую щеку.

— Ладно, — проворчал Шэйн и вышел из комнаты.

Глава 12 Странное самоубийство

Следующим в маршруте Шэйна оказалось здание «Майамских новостей» на бульваре Бискэйн. Он нашел в читальном зале газеты с отчетом о смерти Лили Мастерс. На первой же странице находились заголовки и большая фотография Мастерсов, нежно обнимающих друг друга, фотография горничной, которая первая обнаружила в то роковое утро, что дверь в комнате хозяйки заперта изнутри, а также фотография одного из лучших секретарей Берта Мастерса, взломавшего дверь и нашедшего на кровати мертвую женщину.

Перед чтением статьи Шэйн внимательно изучил все три фотографии. Зная об отношениях между Мастерсами, он не сомневался, что фотографию, где супруги обнимаются, сделали давно, когда они еще любили друг друга. Лили Мастерс была тоненькой женщиной со вздернутым носиком и огромными глазами. Даже в этом возрасте ее красота носила отпечаток какого-то раздражения, которое позже переросло в упомянутую доктором Томпсоном ипохондрию.

Частный детектив изучил фотографию крупной женщины с глупым взглядом — горничной. Особый интерес у него вызвало фото Роджера Моргана. Рассмотрев его широкое высокомерное лицо, Шэйн удивился, как он ухитрился столько лет проработать у Берта Мастерса. Зная, что Мастерс был вспыльчивым и не терпящим возражений человеком, Шэйн предполагал, что его секретарь должен быть слабым и нерешительным льстецом. Однако Майкл ошибся. Пенсне придавало резкому лицу Роджеру Моргана ученое выражение и не скрывало пронзительных и бесстрашных глаз.

И Мастерс, и Морган присутствовали на прощальном вечере в честь Артура Девлина. Когда Шэйн изучал их лица, у него создалось впечатление, что он находится на пороге важного открытия. Во всем этом есть что-то неестественное, подумал он. Если бы они поменялись ролями…

Пожав широкими плечами, он углубился в чтение репортажа о смерти Лили Мастерс.

В семнадцатикомнатном особняке в Биче она имела собственные апартаменты. В ночь самоубийства Лили Мастерс поднялась к себе в хорошем расположении духа. Никто даже не мог предположить, что этой ночью она покончит с собой. И все же улики, подтверждающие, что это самоубийство, казались неопровержимыми. В комнате Лили были две двери, обе заперты изнутри. Поэтому одну пришлось взломать. Через окна проникнуть оказалось невозможно. Днем миссис Мастерс брала рецепт на снотворные таблетки у доктора Мирона Спенсера. Такой рецепт она обновляла каждые тридцать-сорок дней. Когда Роджер Морган взломал дверь, пузырек был пуст. Вскрытие не проводили. Немедленно вызвали доктора Спенсера, и он заявил, будто симптомы свидетельствуют, что она приняла два десятка таблеток незадолго до полуночи, через час после того, как ушла к себе. Поскольку таблетки очень горьки, невозможно было незаметно их подсунуть растворенными в воде. Поэтому, считал доктор, самоубийство представлялось единственным вероятным объяснением. Полиция не подвергла сомнению эти доводы, поскольку Спенсер считался опытным врачом.

Единственное, что настораживало в этом деле, — отсутствие мотива и прощального письма. Берт Мастерс утверждал, что его жена наедине с ним неоднократно грозила покончить жизнь самоубийством и в последние месяцы все чаще и чаще страдала от приступов меланхолии. Хотя этого никто не мог подтвердить, не было также оснований сомневаться в правдивости его заявления. Таким образом, объявили, что произошло самоубийство, и дело закрыли.

Шэйн записал имена двух полицейских, которые первыми попали на место происшествия и провели предварительное расследование. С этой информацией он сел в машину и отправился в Бич.

В полицейском управлении детектив спросил у дежурного:

— Где сержант Хенли?

— Сейчас вернется. Несколько минут назад он вышел выпить кофе.

Шэйн поблагодарил и отправился в соседний бар. В дальнем конце длинной комнаты сержант Хенли разговаривал с незнакомым полицейским.

— От этого пива у тебя будет несварение желудка, Герман, — сказал Шэйн.

Хенли ухмыльнулся и со скорбным видом ответил:

— Если бы у меня было столько же денег, сколько у тебя, я бы пил что-нибудь другое.

— Я как раз собирался предложить выпить. У тебя есть несколько минут? — Он указал на пустую кабину. — Закажи своему другу что-нибудь за мой счет и приходи туда. Я угощу тебя двойным бурбоном.

Официант принес двойной бурбон и коньяк. Шэйн спросил:

— Ты помнишь дело Мастерсов, несколько месяцев назад?

— Конечно. Его жена покончила с собой. Мы с Кларксоном первыми оказались на месте.

— Да? — удивился Шэйн, как будто он не читал об этом только что в газетах. — Не было ничего подозрительного?

— Мне всегда кажется подозрительным, когда красивая женщина кончает жизнь самоубийством, — ответил Хенли.

— Красивая, а?

— Еще какая красивая. Мы с Кларксоном осматривали ее тело, когда искали синяки или раны. Для такой женщины принять чрезмерную дозу снотворного, лечь и просто умереть?.. Выглядит абсолютно бессмысленным.

— Что, никакого мотива?

— Мы ничего не нашли, не нашли и прощального письма.

— Обе двери были заперты?

— Да, изнутри. Когда мы туда попали, этот секретарь уже взломал одну из них.

Секундная заминка дала Шэйну зацепку, которую он искал. Он не стал заострять на этом внимание, а лениво полюбопытствовал:

— Дверь в комнату Берта тоже была заперта?

— Да, — Хенли проглотил остаток бурбона и вытер рот ладонью. — Зачем тебе это нужно, Майкл?

— Не знаю, — ответил Шэйн. — Пока это только предчувствие.

— Если оно окажется верным, — хрипло прошептал Хенли, — смотри, чтобы не узнал Пэйнтер.

— Думаешь, он что-то скрыл?

— Возможно, но я не утверждаю. Но ты знаешь, Пэйнтер обожает лебезить перед такими шишками, как Берт Мастерс. — Хенли, понизив голос и оглядевшись по сторонам, тихо добавил: — Когда мы высказали предположение, что все это мог подстроить секретарь, нас с Кларксоном быстренько отстранили от дела.

— Почему вы так думали? — как бы невзначай спросил Шэйн.

— Все ясно, как день, — Хенли пожал плечами. — В этом деле было что-то не так. Во-первых, она не оставила никакого письма, во-вторых, Мастерс совсем не убивался по жене, а эта запертая в его комнату дверь давала ему превосходное алиби.

Шэйн напомнил:

— Но ведь доктор сказал: что она сама должна была проглотить эти таблетки.

— Может быть. Но я никак не могу понять, как такая красавица… — Полицейский замолчал, о чем-то задумавшись.

Шэйн заказал Хенли еще двойное виски.

— Значит, у Моргана была уйма времени, чтобы запереть дверь в комнату Мастерса или уничтожить письмо?

— Морган… да, того парня звали так. Если бы мне пришлось выбирать виновного, я бы выбрал его.

— Виновного в чем?

— Во всем, — ответил сержант. — Понимаешь, о чем я? Он жил с ним в одном доме. То, что толстяк Мастерс имел на нее права на основании брака, а он был намного моложе… Понимаешь?

— Кажется, да, — медленно ответил Шэйн. — Ты считаешь, что в конце концов Морган мог решить, что если она не достанется ему, то не достанется и Берту Мастерсу.

Официант принес виски. Выпив половину, Хенли сказал:

— Ты знаешь, Майкл, с моим-то опытом… Когда красивый молодой человек влюбляется в женщину, вышедшую замуж за толстяка, который годится ей в отцы, обязательно жди беды.

— Думаешь, Морган любил ее?

— Не знаю насчет любви. Но что он положил на нее глаз, в этом я уверен. Ты бы видел, как он смотрел, когда мы с Кларксоном раздевали ее. Да, он вел себя немного странно, словно пытался скрыть свои чувства.

— Значит, по-твоему, это не самоубийство? — прямо спросил Шэйн.

— Она не оставила письма. Это ни в какие ворота не лезет.

— В ее комнате было две двери, — размышлял Шэйн.

— Правильно. Входная была заперта всю ночь. Даже если бы горничная была с Морганом в сговоре и солгала, что она была заперта, он бы здесь ничего не мог сделать. Дверь действительно была заперта — это ясно.

— Значит, остается дверь в спальню Мастерса.

— Ты прав. А это оставляет чистым Моргана, потому что Мастерс отправился спать вместе с женой, — Хенли допил виски.

— Хочешь еще?

— Пока хватит. Мне еще нужно на работу. Почему ты этим заинтересовался?

— Тебе это ни о чем не скажет, — заверил Шэйн. — К тому же если кто-нибудь настучит Пити и он припрет тебя к стенке, то чем меньше ты будешь знать, тем лучше для тебя самого.

— Если ты будешь интересоваться Мастерсом, он обязательно узнает, — сказал полицейский. — Берту наверняка не понравится, что ты занялся этим делом, и можешь быть уверен, он заставит Пэйнтера вмешаться.

Шэйн слегка улыбнулся.

— Ты сейчас на дежурстве?

— Мы с Кларки заступаем через пятнадцать минут.

— Если окажешься поблизости от порта, узнай, пожалуйста, о катерах, которые доставляют пассажиров на корабли, стоящие у входа в залив.

Хенли кивнул.

— Я довольно хорошо знаю капитана Джона. Что тебе нужно конкретно?

— Будь я проклят, если знаю, — признался Шэйн. — Я хочу узнать что-нибудь о перевозке одного пассажира на «Карибскую красавицу» в полночь 8 июня. Человек по имени Артур Девлин поднялся в ту ночь на борт. Я хочу все о нем знать. Как его везли, не случилось ли по дороге чего-нибудь. Купи себе выпить, пока будешь расспрашивать, — добавил он, положив под ладонь сложенную купюру.

— Конечно, Майкл. С удовольствием.

Когда Шэйн поднял руку, Хенли накрыл бумажку, встал и вышел.

Несколько минут Майкл Шэйн оставался в кабине, потом сел в машину и поехал к особняку Берта Мастерса.

Глава 13 Страсти накаляются

Шэйн знал, что у Мастерса контора где-то в Биче, но в этот утренний час он должен быть еще дома. Майкл решил не предупреждать о своем визите по телефону и подъехал к внушительному, с колоннами, особняку. Поднявшись по ступенькам, позвонил.

Дверь открыла глазастая горничная, но не та, чью фотографию он видел в газете.

— Мне немедленно нужно видеть мистера Мастерса.

— Извините, сэр, но мистер Мастерс завтракает. Входите.

— У меня нет времени. Скажите ему, что пришел Артур Девлин.

— Хорошо, я спрошу, — неуверенно сказала она. — Подождите здесь.

Женщина вышла из прихожей. Шэйн на расстоянии незаметно последовал за ней через широкий вестибюль, отделанный кедром. Остановившись у стеклянных дверей, ведущих в столовую, он увидел, как горничная наклонилась к уху большого человека, быстро что-то говоря. В кадках стояли пальмы. За столом, уставленным серебряной посудой, в одиночестве завтракал Берт Мастерс. Несколько аквариумов с тропическими рыбками украшали комнату. Полузакрытые шторы защищали от лучей яркого утреннего солнца.

На широкоплечем Берте Мастерсе, сидящем спиной к двери, был темно-красный халат, над воротником которого виднелась двойная складка жира, обрамленная коротко стриженными волосами. Горничная выпрямилась и с явным облегчением, подойдя к Шэйну, прошептала:

— Он просил пригласить вас.

Шэйн вошел в столовую, с интересом рассматривая стоящую перед хозяином серебряную посуду. Когда рыжий детектив подошел к столу, Мастерс поливал сиропом из серебряного кувшина оладьи. Шэйн обошел стол и попал в поле зрения хозяина.

Увидев его, Мастерс забыл о сиропе, который почти до краев заполнил тарелку.

— Какого черта вы представились Артуром Девлином?

— Сироп сейчас перельется через край, — усмехнулся рыжий детектив. — Так вот почему вы такой большой. — Шэйн пододвинул к столу кожаный стул и уселся на него. — Наверное, она неправильно меня поняла. Я сказал, что хочу поговорить об Артуре Девлине.

Кожа на лице Берта Мастерса была гладкой, как у ребенка. От крепкого здоровья и хорошей жизни она имела розоватый цвет. Одобрительно посмотрев на море сиропа, в котором плавали островки оладий, он заметил:

— Вы можете себе позволить прибавить еще несколько фунтов, Шэйн. Дела неважны, а?

— Кое-как перебиваюсь, — заверил частный детектив.

Мастерс причмокнул губами.

— Если бы вы согласились взяться за дело, которое я вам предложил в прошлом году, ваши дела были бы значительно лучше.

Махнув рукой, Шэйн спросил:

— Вы близкий друг Девлина?

Молча жуя, Мастерс обдумывал ответ. Он отрезал еще кусок.

— Он оказал мне кое-какие услуги.

— У него неприятности.

— Какие неприятности?

— Значит, вы решили отплатить ему за те услуги, устроив две недели назад вечер перед его отплытием в круиз?

— А почему бы и нет?

— Действительно. Чем вы поили его в тот вечер?

— Если это просто ваше чертово любопытство… — начал Мастерс, но Шэйн прервал его.

— Вы меня знаете, Мастерс. Многие из ваших гостей напились тогда до потери сознания?

— Девлин точно напился, — Мастерс вытер сироп с толстых губ. — К чему вы клоните, Шэйн?

— Вопрос в том, действительно ли Девлин попал в ту ночь на корабль? — осторожно ответил Шэйн. — Были ли вы достаточно трезвы, чтобы помнить время, когда он уехал отсюда и кто его отвез в порт?

— Я тогда тоже здорово набрался. Какие у него неприятности? — еще раз спросил Берт Мастерс.

Избегая прямого ответа, рыжий детектив быстро и убедительно солгал:

— Вы окажете ему большую услугу, если сумеете убедить меня, что он действительно в ту ночь попал на корабль.

Медленно жуя, Мастерс проглотил кусок и затем, подумав с минуту, вдруг заорал:

— Морган!

Уверившись, что Морган не может не услышать своего хозяина, Шэйн закурил сигару и выглянул в чудесный сад. Утренний бриз раскачивал ветви австрийских кедров и кокосовых пальм. Краешком глаза Майкл мрачно следил за Морганом, вошедшим через французские окна, которые вели в сад. Это был лысый широкоплечий крепыш в пенсне. Бросив мимолетный взгляд на Шэйна, он с видом наглой почтительности встал перед хозяином.

— Что вы хотели, мистер Мастерс? — скрестив руки на груди, спросил секретарь.

Слегка наклонив голову в сторону хозяина, Морган стоял профилем к Шэйну.

Частный детектив раздраженно подумал, что Морган держится слишком уверенно. Через услужливость и настороженность не проглядывал даже намек на насмешку.

— Кто отвез Девлина в порт той ночью… после вечера?

— Девлина, сэр? — переспросил Морган, как будто впервые услышал это имя.

— Артура Девлина. Его корабль должен был отплыть в полночь.

— Он не попал на корабль?

— Об этом-то я и спрашиваю. Вы ведь всегда трезвы, черт бы вас побрал.

— Не всегда, — почтительно улыбнулся секретарь. Он снял пенсне и моргнул. — Я воздержался, чтобы не напиться в тот вечер. Если вы помните…

— Знаю, — проворчал Мастерс. — Будучи трезвым, когда все остальные плавают в виски, вы чувствуете себя превосходно.

— Ничего подобного. Просто я собирался на следующий день в недельный отпуск…

— И хотели быть в форме, чтобы пустить пыль в глаза какой-нибудь девчонке? — усмехнулся Берт Мастерс. — Довольно об этом. Я задал ясный вопрос.

— Боюсь, я не понял вашего вопроса, мистер Мастерс. — Морган надел пенсне.

— Попал Девлин на корабль или нет?

— Не знаю, — холодно ответил секретарь.

— Почему не знаете? Вы должны знать все, что происходит в этом доме. За что, черт возьми, я вам плачу?

— Не за то, чтобы быть нянькой вашим пьяным гостям, — просто ответил Морган.

Мастерс застонал и спросил детектива:

— Как вам это нравится? Я плачу ему в неделю больше, чем раньше сам зарабатывал за год. И что я имею взамен? О боже! Какое неуважение! Он не может, не нагрубив, ответить на самый простой вопрос.

Слегка улыбнувшись, Морган прошептал:

— Ну, мистер Мастерс.

Секретарь по-прежнему не обращал на Шэйна ни малейшего внимания.

— Давайте попробуем по-другому, — предложил рыжий детектив. — Как Девлин мог уехать, если он был мертвецки пьян?

— Морган отвез его на машине. Вот почему я его спрашиваю…

— Прошу прощения, мистер Мастерс, но я не шофер, — холодно произнес секретарь.

— Черт возьми, я же помню, что велел вам присматривать за Девлином! — взорвался Мастерс.

— Я уверен, что о нем позаботились. Когда в половине двенадцатого я начал его искать, Девлина уже не было, как и некоторых других гостей. Наверное, кто-нибудь из них и отвез Девлина. Если это все?..

— Подождите, — сказал Шэйн. — Есть еще кое-что, Морган.

— Да?

— Почему вы не доложили боссу, что Девлин звонил сегодня утром?

— В чем дело? — удивился Берт Мастерс. — Девлин вернулся раньше времени?

— Он не вернулся, — прервал его детектив. — Почему вы не доложили, Морган?

— Должен ли я отвечать на вопросы этого человека? — ледяным тоном спросил Морган.

— Ну вот, и вам досталось, Шэйн. Знайте свое место, — рассмеялся Мастерс. — Можете отвечать мне. Почему вы ничего не сказали о звонке? — сердито поинтересовался он.

— Я не думал, что это вам будет интересно.

— Поэтому вы и отказались разбудить мистера Мастерса, хотя Девлин умолял вас это сделать? — спросил Шэйн.

— У меня свое собственное мнение…

— Морган… — решительно начал Берт Мастерс, но секретарь прервал его так же решительно.

— Моя обязанность — отвечать на телефонные звонки, и я выполняю ее, как считаю нужным. Мне показалось, что это может подождать до утра. — Он в первый раз внимательно взглянул на Шэйна. Когда Шэйн, сдвинув шляпу на затылок, поднялся, рот Моргана раскрылся.

— Если вы думаете, что это был не важный звонок, — сказал детектив, — то почему же вы сразу после звонка бросились на квартиру Девлина, причем поднялись по пожарной лестнице?

— О боже! — воскликнул Морган. — Так это были вы?

— Да, Морган. И вы сразу же смылись, — насмешливо добавил Шэйн.

— В чем дело? — требовательным тоном спросил Мастерс. — Вы были сегодня утром на квартире Девлина, Морган?

— Меня встревожил его звонок. Я вспомнил, что он должен вернуться завтра, и подумал, вдруг у него неприятности. Поэтому и отправился к нему предложить помощь. Когда дверь открыл не Девлин, а этот человек, я растерялся, испугался и не стал ничего выяснять…

— Может быть, это вы, убежав оттуда, — грубо прервал его Шэйн, — позвонили Томпсону, выманили его из дома ложным вызовом и обыскали кабинет? Может быть, это вы, спрятавшись за дверью, оглушили меня?

— Ничего подобного, — ответил Морган, глядя на распухшую щеку детектива. — Я вернулся домой и лег спать.

— Вы можете это доказать?

— Почему он должен вам что-то доказывать? — вмешался Мастерс. — Мне не нравятся ваши чертовы манеры, Шэйн.

— Взаимно, — парировал частный детектив. — Мне тоже не нравится, когда меня бьют по голове. Мне кажется, ваш секретарь в чем-то замешан, и вы должны об этом знать.

— В чем, например?

— Например, он может скрывать фамилию сестры вашей покойной жены! — рявкнул Шэйн. — Именно об этом спросил его сегодня утром Девлин.

С искаженным от ярости лицом Берт Мастерс угрожающе и медленно поднялся из-за стола.

— При чем тут моя жена?

— При том. Как фамилия ее сестры Жанет из Нью-Йорка?

— А она-то здесь при чем? — прохрипел Мастерс.

— Она находится на борту «Карибской красавицы» с какой-то информацией о смерти вашей жены, в которой, кстати, может фигурировать имя вашего безупречного секретаря. Назовите мне ее фамилию, чтобы я мог послать ей радиограмму.

— Морган? Да вы с ума сошли! Лили покончила жизнь самоубийством.

— Возможно, — не стал возражать Шэйн.

— Конечно, это было самоубийство. И полиция, и доктор…

— Прыгнули в обруч, когда вы щелкнули кнутом. А может быть, в этой информации фигурирует и ваше имя, мистер Мастерс? Может быть, ваш Пятница покрывает вас? Может быть, вы приказали ему запереть дверь в вашу спальню после того, как ее нашли мертвой? Может быть, вы послали его на «Карибскую красавицу».

Мастерс отвернулся от Шэйна. Ледяным от ярости голосом он спросил:

— Сколько в доме людей, Морган?

— Мужчин? Шофер, садовник и… — запнулся секретарь.

— Приведите их, — рявкнул Берт Мастерс, — и вышвырните этого негодяя. Если при этом вы сломаете ему шею, — со злобой добавил он, — то получите хорошую премию.

Морган бросился из столовой.

Погасив сигару, Шэйн засмеялся.

— Так не пойдет, Мастерс. Я не Питер Пэйнтер. Чайник начинает кипеть, и когда он закипит по-настоящему, вам не удержать крышку. Лучше отдайте мне Моргана. Зачем вам его покрывать? С вашей помощью я мог бы…

— Вон! — яростно заревел Берт Мастерс. — Убирайтесь, и чтобы я вас больше не видел!

Шэйн услышал возбужденные голоса и топот бегущих ног. Пожав плечами, он вышел на террасу и перепрыгнул через балюстраду. Когда Морган с двумя мужчинами выскочил на крыльцо, детектив уже сидел в машине.

Он помахал им рукой и выехал из ворот.

Глава 14 Пропавший пассажир

Остановившись у телефонного автомата, Шэйн по справочнику нашел адрес конторы Артура. Она находилась на Пятой авеню, всего в нескольких минутах езды.

Когда детектив вошел в приемную, пожилая высокая костлявая секретарша печатала на машинке. Сняв шляпу, он попытался обворожительно улыбнуться, но секретарша была минимум лет на пятнадцать старше его, и улыбка пропала даром. Шэйн не успел даже открыть рот, как женщина, сложив на плоской груди костлявые руки, затрясла головой.

Шэйн показал визитную карточку. Секретарша внимательно прочитала ее.

— Мистер Девлин в отпуске, а мистер Ховард еще не пришел.

Рыжий детектив терпеливо объяснил:

— Мне не нужен ни мистер Ховард, ни мистер Девлин. Мне нужна фамилия одного из клиентов мистера Девлина.

— Я припоминаю вас. Вы помогли нам несколько лет назад, мистер Шэйн, но я боюсь…

— Я действую по поручению мистера Девлина. Мне нужна фамилия сестры миссис Мастерс, которая месяца два назад совершила самоубийство.

— Как вы можете доказать, что действуете по поручению мистера Девлина?

— Вы найдете ее фамилию?

— Конечно нет, если не получу прямого указания от мистера Девлина.

— Вам будет достаточно разговора с ним по телефону?

— Да, но мистера Девлина нет в городе.

— Я знаю, что он должен вернуться только завтра, но сейчас он все же в Майами. Я позвоню ему.

Не спросив разрешения, он набрал номер своего отеля. Шэйн велел Девлину не подходить к телефону, но знал, что испуганный человек вряд ли сумеет избежать искушения.

Шэйн оказался прав. Телефон в его квартире прозвенел всего три раза, и в трубке раздался осторожный голос Девлина:

— Да?

— Майкл Шэйн, Девлин. Я же вам сказал не подходить к телефону.

— Знаю, но я… Шэйн, — запинаясь, произнес Девлин, — что случилось?

— Пока ничего определенного. Я звоню из вашей конторы. Ваша прекрасная секретарша отказывается дать мне фамилию Жанет. Поговорите с ней.

— Фамилию Жанет? — неуверенно переспросил Девлин. — Зачем она вам? Что происходит, Шэйн? Я с ума схожу взаперти, прислушиваюсь к каждому шороху.

— Выпейте что-нибудь и возьмите себя в руки! — рявкнул Шэйн. — Выпейте что-нибудь, да побольше. Только сначала попросите секретаршу найти фамилию Жанет. Я передаю ей трубку, — живо продолжил он. — Теперь я позвоню нескоро — много дел.

Он протянул секретарше трубку.

— Думаю, вы узнаете голос своего босса.

— Мистер Девлин? Если это действительно вы, назовите меня по имени.

Успокоившись, она сказала:

— Хорошо, я все поняла, — и положила трубку.

Шэйн предупредил:

— Если Девлин забыл сказать, то я напомню. Забудьте, что я был здесь, забудьте этот разговор. Если кто-нибудь о нем спросит…

— Полиция уже была здесь, — холодно прервала его женщина. — Я сказала, что мистер Девлин вернется завтра, и не вижу причин менять свои показания, если меня спросят опять.

Высоко подняв голову, она вышла в комнату, на двери которой висела табличка «Мистер Девлин». Женщина быстро вернулась и молча протянула детективу бумажку, на которой значилось: «Миссис Жанет Брайс». Под именем стоял нью-йоркский адрес. Поблагодарив, Шэйн вышел из конторы.

В находящемся поблизости туристическом агентстве он уточнил маршрут «Карибской красавицы». Выяснилось, что в четыре часа дня корабль отплывает из Ки-Уэста в Майами. Здесь же Майкл узнал о четырехместных гидропланах, курсирующих между Ки-Уэстом и Майами. Ближайший самолет отправится в одиннадцать часов, то есть через пятнадцать минут.

На огромной скорости Шэйн доехал до причала и купил билет. Сел в гидроплан, когда пропеллеры уже вращались.

Менее чем через час самолет приземлился на спокойную морскую гладь в порту Ки-Уэста. Шэйн быстро поймал такси, которое доставило его к «Карибской красавице». Это был средних размеров трехпалубный океанский лайнер белого цвета. В жарких лучах тропического солнца ярко сверкала медь.

На трапе Шэйн остановил стюарда и спросил, как найти корабельного казначея. Затем детектив спустился вниз. Несмотря на вращение огромного электрического вентилятора, в каюте казначея оказалось жарко и душно. Все же после яркого солнца было приятно погрузиться в полумрак.

Казначей, небольшого роста мужчина, имел испуганное выражение лица, которое, по мнению Шэйна, отличает всех корабельных казначеев. Внимательно прочитав документы, он выслушал причину визита частного детектива.

— Миссис Брайс. Конечно, — произнес он так, будто заранее знал, что именно она будет нужна частному детективу. — Боюсь, мистер Шэйн, — нахмурившись и посмотрев в какой-то список, продолжил он, — …да, миссис Брайс отправилась на экскурсию по Ки-Уэсту. Они уехали в десять тридцать и вернутся в час. Так что вам придется подождать, например, в баре.

Майкл Шэйн с сожалением покачал головой.

— У меня есть еще дело. Две недели назад к вам на корабль сел Артур Девлин, — он внимательно следил за выражением лица казначея и без труда заметил, как тот сразу же помрачнел.

— Девлин? Да, но его уже нет. Он…

— Я знаю, что он бесследно исчез в Гаване.

— Да. Все это было необычно и неприятно. Он никому не сказал ни слова. Миссис Брайс очень тревожилась, пока на следующий день не получила от него радиограмму. Мы были уже в море.

— Они друзья?

— О да, они проводили вместе много времени. Я понял, что они познакомились до встречи на корабле.

— А что с багажом Девлина? Он все еще в каюте?

— Конечно. Заперт и ждет, когда мы приплывем в Майами.

— Вы помните Девлина? Не могли бы описать его?

Казначей нахмурился и посмотрел в иллюминатор.

— Думаю, мое описание окажется очень смутным. Знаете, столько пассажиров. Но вы можете поговорить со стюардом, который обслуживал его.

— Мне бы очень хотелось переговорить с человеком, который был с ним как-то связан, — сказал Шэйн.

— Вам лучше подождать в холле. Я направлю его туда.

— Благодарю вас. И пусть он придет поскорее.

В холле находился небольшой бар, в котором веселый бармен с удовольствием продемонстрировал Шэйну свое умение делать коктейли.

Рыжий детектив выбрал свободный столик и сел, расслабившись в приятной прохладе.

Шэйн увидел входящего в бар человека. Оглянувшись по сторонам, тот подошел к его столику.

— Гримпсон, — представился он. — Вы джентльмен, который хочет поговорить о мистере Девлине?

— Присаживайтесь, Гримпсон, — добродушно ответил Шэйн. — Что будете пить? Могу предложить сайдкар.

— Благодарю вас, сэр, но я не буду пить. — Он неловко присел на краешек стула. — Что конкретно вы хотите знать о мистере Девлине?

— Все. Вы дежурили, когда он сел в Майами? Помните ту ночь?

— Да. У него была 118 каюта на палубе «С». В Майами еще сели пятнадцать человек, но из моего отсека оказался только он.

— При нем был багаж?

— Нет, сэр. Его багаж прибыл раньше вечером.

Шэйн допил коктейль и отодвинул стакан.

— Скажите, какое впечатление на вас произвел мистер Девлин во время вашей первой встречи? В каком он был состоянии?

— Он был пьян, — с понимающей улыбкой ответил Гримпсон, — но вел себя тихо. Он не доставил мне никаких хлопот.

— Постарайтесь поподробнее описать его.

Стюард быстро ответил:

— Кажется, среднего роста. Чуть больше тридцати, слегка полноват, хорошо выбрит. Волосы темные, вроде бы темно-каштановые. Никаких особых примет. Он был приятным джентльменом, и его внезапное исчезновение в Гаване меня очень удивило, — озадаченно закончил он.

— Какие у него были очки? — небрежно поинтересовался Шэйн.

— Очки? У него не было очков, — Гримпсон еще больше нахмурился. — Да, сейчас, когда вы спросили, я вспомнил, что у него, похоже, близорукость. Интересно…

— Вы знаете миссис Жанет Брайс? — резко спросил Шэйн.

Гримпсон кивнул.

— Да, она тоже на палубе «С». Но ее обслуживает, конечно, стюардесса. Насколько я понял, миссис Брайс очень приятная молодая женщина.

— Она дружила с Девлином?

— Да, сэр. Стюардесса рассказывала, что они были старыми друзьями и что миссис Брайс с нетерпением ждала, когда Девлин сядет в Майами. В ту ночь, поднявшись на борт, он сразу спросил о ней, но миссис Брайс, вероятно, уже спала.

— Они много времени проводили вместе?

— Да, почти все время, — стюард нахмурился. — Я не хочу… то есть извините меня, сэр…

— Я расследую убийство, — прервал его Шэйн. — Меня не интересует ничья мораль, и то, что вы расскажете, останется между.

— Нет, сэр. Я имею в виду не это. Все выглядело прилично, уверяю вас. Просто все мы чувствовали, что у них роман. Они очень подходили друг к другу.

— Они любили друг друга?

— Да, — прошептал Гримпсон. — Когда мистер Девлин не вернулся к отплытию на корабль, она очень встревожилась и уговорила капитана задержать отплытие на несколько часов, пока полиция вела розыск в городе. Боюсь, что для нее это было очень неприятно.

— Что, он ее бросил почти у алтаря, да?

— Что-то в этом роде. Но это лишь мои предположения и сплетни, — добавил он с почтительной улыбкой.

— Все вещи остались на корабле? Ничто не указывало, что он не собирается возвращаться?

— Нет, — решительно ответил стюард. — Он ушел в той же самой одежде, в которой садился на корабль. Насколько я знаю, вещи на месте.

— Благодарю, — Шэйн посмотрел на часы. Почти час. Он положил банкноту на столик и, выходя из бара, сказал: — Закажите себе что-нибудь.

На палубе по-прежнему никого не было. Шэйн в тени ждал возвращения экскурсии. Появился казначей.

— Гримпсон нашел вас, мистер Шэйн?

— Да, он мне очень помог, — Шэйн смотрел на подъезжающий автобус. — Это они?

— Да. Пойдемте, я представлю вас миссис Брайс.

Они подошли к трапу, по которому начали подниматься потные и усталые пассажиры. Шэйн попытался отгадать миссис Брайс.

— Странно, но ее нет, — казначей подошел к человеку в форме и спросил: — Мистер Мэннинг, почему я не вижу миссис Брайс?

Мэннинг кисло ответил:

— Ее здесь нет.

Казначей вспылил.

— Вы понимаете, что на вас лежит ответственность…

— Полегче, — прервал его Мэннинг. — Она отправилась с нами, но, когда мы собрались возвращаться, она получила радиограмму, срочно вызывающую ее в Майами. Миссис Брайс сказала, что завтра вернется на корабль. Ясно? — вызывающе спросил он казначея.

Шэйн поспешно подошел к ним.

— На каком самолете улетела миссис Брайс?

— Кажется, на одиннадцатичасовом, — раздраженно ответил Мэннинг. Шэйн уже не слушал его. Был почти час.

— Где ближайший телефон?

Казначей показал на стоящее неподалеку здание, и Майкл Шэйн бросился к нему…

Глава 15 Смерть в переулке

Схватив трубку, он попросил:

— Соедините меня с офисом авиакомпании, перевозящей пассажиров в Майами. Только побыстрее, пожалуйста.

Увидев, что служащий собирается возмутиться таким бесцеремонным вторжением, Майкл добавил:

— Извини, дружище. Полиция. — И затем в телефон. — Самолет уже улетел?

— Сейчас отправляется.

— Задержите его. Я заплачу пятьдесят долларов, если вы дождетесь меня, — бросив трубку, он поблагодарил клерка и выскочил на улицу. Шэйну повезло — рядом проезжало пустое такси.

Всего через пять минут он прибыл к причалу, где все еще стоял самолет. Рядом какой-то человек переговаривался с пилотом.

Вытащив из бумажника пятидесятидолларовую купюру, Майкл с благодарностью сказал:

— Спасибо, что не улетели. У меня есть обратный билет.

Служащий взял деньги и открыл дверцу. В самолете сидел пожилой толстый человек, который уже чувствовал себя дурно в раскаленном от солнца салоне. Гидроплан взлетел, направляясь на восток, в Майами.

Шэйн опять подумал о деле с другой точки зрения: а что, если Девлин солгал? Он еще не знал, кто послал миссис Брайс телеграмму. Все сейчас казалось бессмысленным, но одна мысль настойчиво вертелась в голове. Если радиограмму послал Девлин, значит, он не забыл фамилию Жанет, значит, он солгал и в остальном. В какую игру он играет? Чего хочет добиться, рассказывая эту фантастическую историю?

Рано утром Шэйн не поверил, что с помощью ложного вызова Девлин мог выманить доктора Томпсона из дома и устроить обыск. Сейчас понимал, что взломщиком мог быть Артур Девлин.

Но зачем? С какой целью?

Шэйн попытался поудобнее устроиться в кресле и вытянул длинные ноги, размышляя над этим вопросом. Может быть, Девлин просто сошел с ума? Майкл мало знал о психических болезнях, но помнил, что больные часто проявляют дьявольскую хитрость и изобретательность, пытаясь скрыть свою болезнь. И им это часто удается. Если Девлин был ненормальным, значит, сейчас Жанет Брайс находится во власти маньяка-убийцы, которого он, Шэйн, незаконно спрятал от ареста, глупо поверив в историю, на которую не клюнул даже лучший друг Девлина.

Самолет летел над безупречно голубым морем, и детектив еще раз прокрутил в голове все дело. Оно оставалось таким же запутанным и бессмысленным, как и раньше.

Когда гидроплан сел на воду, Майкл Шэйн был уже наготове, чтобы молниеносно из него выскочить.

Он подбежал к офису, бесцеремонно спросил клерка, продавшего ему билет три часа назад:

— Вы не видели миссис Брайс? Она прилетела из Ки-Уэста.

— Миссис Брайс? — клерк неуверенно моргнул и переложил какие-то бумаги на столе. — Да, кажется, она прилетела в двенадцать часов.

— Два часа назад, — в отчаянии прошептал Шэйн, взглянув на часы. — Вы не знаете, куда она отправилась? Она взяла такси?

— Нет, сэр. Я предложил вызвать ей такси, но она сказала, что ее встретят.

— И ее встретили?

— Полагаю, да, — холодно ответил служащий. — Она вышла, а у меня было много работы…

Шэйн подбежал к своей машине, которую оставил рядом с офисом. Открыв дверь рыжий детектив увидел плотного полицейского, сидящего на переднем сиденье.

— Привет, Шерлок Холмс, — недружелюбно усмехнулся полицейский, показав два золотых зуба. — Давай запрыгивай.

— Какого черта тебе нужно в моей колымаге? — прорычал Шэйн, садясь за руль.

— Я жду тебя, чтобы ты отвез меня в управление.

— Болван! — Шэйн завел машину. — Я тороплюсь в Майами. Выскакивай побыстрее.

— Это тебе кажется, что ты торопишься в Майами, а я сказал — в управление, — жестко повторил полицейский.

Нога детектива была уже на педали.

— Послушай, я ужасно спешу. Давай поссоримся в другой раз.

— Ты спешишь только в управление, Шэйн. Поехали и поменьше спорь.

Пальцы Шэйна, сжавшие руль, побелели.

— В чем дело? — возмутился он.

— Ты нужен Пэйнтеру, — ответил полицейский.

— Ты что, задерживаешь меня?

— Выбирай, что тебе больше нравится. Поехали.

Майкл Шэйн не знал этого типа, но он, конечно, был любимчиком своего шефа. Питер Пэйнтер поощрял здоровых, упрямых и тупых полицейских, которые не раздумывая применят оружие против безоружного человека.

На полной скорости частный детектив тронулся с места. Полицейский похлопал его по колену.

— Следующий поворот направо.

Шэйн резко затормозил, повернул направо и через несколько минут остановился у полицейского управления Бича.

Машина еще медленно катилась, когда рыжий детектив выскочил из нее. Не обращая внимания на протестующие крики полицейского, он бросился в кабинет Питера Пэйнтера.

Начальник отдела по расследованию убийств полиции Бича гневно выскочил из-за стола, когда Шэйн громко хлопнул дверью.

— Почему ты врываешься?.. — резко начал Пэйнтер.

— Одна из твоих жаб сказала, что ты хочешь меня видеть? — прорычал частный детектив. — Увидел? А сейчас я ухожу. И если у тебя хоть что-то есть в башке…

Он услышал, как открылась дверь и в кабинет, тяжело дыша, вбежал разгневанный полицейский с револьвером в руке.

Презрительно улыбаясь, Шэйн направился к выходу.

— Убирайся с дороги и спрячь эту штуку, пока она не выстрелила.

— Продырявить его, шеф? — Не сдвинувшись с места, полицейский направил револьвер на Шэйна.

— Конечно, — ответил начальник.

В двух футах от двери Майкл Шэйн остановился. Он повернулся к Пэйнтеру.

— Ты еще об этом пожалеешь. Мне нужно срочно в Майами.

— Почему такая спешка? — спросил Питер Пэйнтер.

— Долгая история, но можешь мне поверить, что от моей быстроты зависит жизнь женщины.

— Понятно. Раз у тебя нет времени и это долгая история — расскажешь по дороге.

— Почему я тебе должен что-то рассказывать?

— Единственный для тебя способ быстро попасть в Майами, это со мной, — ласково объяснил Пэйнтер. — Ты должен многое объяснить в деле Девлина, и я не отпущу тебя, пока ты не ответишь на все вопросы. Если хочешь, я могу засадить тебя на несколько дней…

— На каком основании? — рявкнул частный детектив.

Пэйнтер слегка улыбнулся.

— Вымогательство. Берт Мастерс с удовольствием поклянется, что ты шантажировал его.

Шэйн понял, что влип. Ему придется туго, если Мастерс готов даже на лжесвидетельство, чтобы только засадить его.

— Ладно! — прорычал он. — Если хочешь, поехали.

— Мартин, поедешь с нами, — сказал Пэйнтер полицейскому, стоявшему в дверях. — Смотри, чтобы Шэйн не улизнул по дороге.

Пэйнтер сел на переднее сиденье, а Мартин полез назад. Пока машина на скорости шестьдесят миль в час не выскочила на дамбу, все молчали.

— Ну давай, выкладывай, — напомнил Пэйнтер. — Кого мы едем спасать?

— Если я опоздаю, тебе придется пожалеть, что ты задержал меня. Ее зовут Жанет Брайс. Она… свидетельница по делу Девлина. Я летал в Ки-Уэст, чтобы поговорить с ней, но кто-то не пожелал этого и вызвал ее радиограммой в Майами. — Сосредоточившись на машине, Шэйн замолчал. Он не знал, сколько можно рассказывать полицейскому. Вдруг тот догадается, что Жанет — сестра Лили Мастерс и по какой причине она хотела поговорить с Девлином.

Очевидно, Пэйнтер не знал имени Жанет Брайс, потому что переспросил:

— Свидетельница, говоришь? Какая свидетельница?

— Она подружилась с Девлином во время круиза, — осторожно ответил Шэйн, гадая, рассказывал или нет Вилл Джентри Пэйнтеру об амнезии.

Опять стало ясно, что Пэйнтер ничего об этом не знает. Он сказал с самодовольным видом:

— Может быть, ты собрал какие-нибудь факты, подтверждающие мою версию?

— Какую версию?

— Мне кажется, что для объяснения убийства Скида Монроу Артуром Девлином нужно ответить на два вопроса, — с видом учителя начал полицейский. — Я хорошенько покопался в прошлом Монроу и узнал, что, уйдя от Мастерса, он торговал героином, вывезенным из Вест-Индии, — с триумфом закончил Пэйнтер.

— Очень интересно, — подбодрил его Шэйн. — Какая, по-твоему, существовала связь между Скидом и Девлином?

— Кто знает, может, Девлин вел двойную жизнь, подрабатывая на продаже наркотиков. Очень удобно — забирать во время такого круиза маленькие партии наркотиков, выдавая себя за невинного туриста.

— Вот это да! — восхищенно воскликнул Шэйн. — Ведь после экскурсии никто не проверяет пассажиров, когда они возвращаются на корабль.

— Вот именно, — обрадовался Пэйнтер. — Но на таможне их здорово трясут. Поэтому, я думаю, собрав хорошую партию наркотиков, Девлин исчез с корабля в Гаване. Он просто нанял самолет, который отвез его на какой-нибудь островок около Ки, где не надо проходить таможенный досмотр. Может быть, этой ночью он собирался передать наркотики Скиду, но случилась какая-то ссора, закончившаяся убийством.

Миновав дамбу, машина выехала на Бискэйн-бульвар, снизив скорость до сорока миль в час.

— Хорошая версия, — продолжал нахваливать рыжий детектив. — Хочешь, я отвезу тебя к Джентри, чтобы вы обсудили ее? В последний раз, когда я его видел, он и не думал, что между Девлином и Монроу может существовать такая связь.

— Я вовсе не тороплюсь ни о чем рассказывать Джентри. Я еду с тобой.

Проехав Флаглер-стрит, Шэйн повернулся на запад. — Перед тем как ехать к Джентри, я заскочу на минутку к себе. Если ты со своей жабой подождешь меня в машине…

— Мы поднимемся с тобой, — сказал Пэйнтер. — Я уже несколько месяцев не был у тебя. Ты живешь все в той же квартире?

Остановившись перед отелем, Шэйн удивленно поинтересовался:

— Откуда это внезапное желание посетить мою квартиру?

— Если честно, — ядовито улыбнулся Питер Пэйнтер, — у меня предчувствие, что мы там найдем убийцу.

— Может, я сначала заеду к Джентри узнать о пропавшей свидетельнице?

— Пожалуйста, но тогда мое предчувствие перерастет в уверенность, и я заставлю Джентри поехать вместе с нами и обыскать твою квартиру.

Шэйн кивнул.

— Ну что же, тогда пошли наверх.

Он с невозмутимым видом подошел к своей квартире и вытащил ключ. Детектив понимал, полицейскому надо убедиться, что в квартире никого нет.

Честно говоря, у Шэйна не было уверенности, будет ли Девлин на месте. Если будет, то, значит, можно не сомневаться в его честности, значит, он не отправлял радиограмму Жанет Брайс в Ки-Уэст. Но если нет…

Майкл широко распахнув дверь.

— Заходи. Ты же бывал у меня.

— Я посмотрю сам.

Пэйнтер и Мартин, державший руку на кобуре и подозрительно следящий за частным детективом, вошли в квартиру. Шэйн — вслед за ними. Когда он увидел все двери открытыми настежь, в животе у него появилось неприятное ощущение. Ведь утром Майкл посоветовал Девлина спрятаться в спальне.

Пока Пэйнтер осматривал комнаты, Шэйн подошел к бару и налил себе бурбона. Ему нужно было выпить — отсутствие Девлина могло означать только одно. Шэйн направился к телефону, чтобы спросить, не знает ли Джентри что-нибудь о миссис Брайс, но Джентри позвонил в этот момент сам.

— Где ты был, Майкл?

— В Ки-Уэсте.

— А, — последовала пауза. — Ты видел Жанет Брайс?

— Нет, она уже вылетела в Майами. Я как раз собирался тебе позвонить и сообщить это, Вилл. — Во рту Шэйна пересохло — откуда Джентри знает фамилию Жанет? Может быть, Девлин рассказал ему?

— Плохо, — тяжело ответил Джентри. — Я надеялся на ошибку, но, к сожалению, все сходится. — После секундной паузы он добавил: — Она мертва, Майкл. Около получаса назад ее тело нашли в одном из переулков неподалеку от Семьдесят девятой авеню. Я уже полчаса пытаюсь дозвониться до тебя.

— Почему ты… звонишь мне? — слова словно застряли в горле, и ему пришлось прикладывать усилие, чтобы их выговорить.

— В сумочке Жанет лежала радиограмма, Майкл, отправленная в Ки-Уэст на «Карибскую красавицу». Подожди, я прочитаю ее, — и он монотонным голосом стал читать. — «Необходимо, чтобы вы первым же самолетом вылетели в Майами. Встречу и все объясню».

— Это все?

— Да, за исключением подписи — «Артур Девлин».

— Сейчас приеду, — Шэйн тихо положил трубку.

Выйдя из кухни, Пэйнтер сказал:

— Кажется, в этот раз я ошибся. Но я уверен, что он был здесь, Шэйн, и я заставлю Джентри прислать сюда людей и снять отпечатки пальцев.

Глава 16 Поцелуй или телефонный номер

— О’кей! — гневно сказал Шэйн. — Предположим, здесь была не моя сестра. Ну и что? Мне же надо было что-то сказать портье. Ты же знаешь, как они к этому относятся.

— Ты что, хочешь сказать, что здесь отпечатки пальцев женщины?

— А как ты думаешь, почему я не хотел, чтобы вы поднялись ко мне? — раздраженно воскликнул Шэйн. — Я еще не знал, здесь она или нет. Когда я уходил рано утром, она спала.

Пэйнтер задумчиво пригладил ногтем усики.

— Может быть, ты и говоришь правду, но я почему-то сомневаюсь, хоть и знаю твою репутацию у женщин. Все же я уверен, что пока мы искали Артура Девлина в «Клэйрмаунте», он прятался здесь.

Шэйн устало пожал плечами.

— Хочешь пари?

— Если бы я был азартным человеком, — холодно ответил полицейский, — я бы обчистил тебя до нитки.

— Но ты не такой человек, — усмехнулся Шэйн. — Я еду к Джентри.

— Подожди, Шэйн. Я с тобой. Мартин, останешься здесь.

Шэйн не стал протестовать против незаконных действий Пэйнтера на чужой территории. Ему было о чем подумать и кроме Мартина.

Они спустились в холл. За стойкой стоял уже другой портье, но и этот давно знал и Шэйна, и Пэйнтера.

Облокотившись о стойку, частный детектив подмигнул портье.

— Билл, не знаете, когда ушла моя сестра?

Сморщенный маленький человек не моргнул даже глазом.

— Нет, мистер Шэйн, я не заметил, когда она вышла.

— Она кому-нибудь звонила? — настаивал Шэйн.

— От вас никто не звонил, а вам утром пару раз звонили. Первый раз, кажется, около десяти тридцати, а второй — часом позже. Она ответила на оба звонка.

Портье слегка подчеркнул «она», и Шэйн понял, что он слышал мужской голос из его квартиры.

Рыжий детектив поблагодарил портье и отвернулся от стойки. Он как бы с удивлением увидел Пэйнтера, который стоял рядом и вытягивал шею, стараясь услышать, о чем они тихо говорят.

— Я думал, ты уже в машине, — и Шэйн направился к выходу.

Полицейский бросился за ним.

— Наверное, я ошибся. Ты не прятал Девлина у себя в квартире. Но кто бы ни была та женщина, готов держать пари, что она как-то замешана в нашем деле, и я собираюсь это выяснить.

— Ты бы держал пари, если бы был азартным человеком, — напомнил ему Шэйн.

Нарушив все правила и развернув машину, он помчался в полицейское управление.

Войдя в кабинет Джентри, Пэйнтер пожаловался:

— Мне не нравится, как Шэйн ведет дело Девлина, Джентри.

— Я и сам им недоволен — прорычал Джентри. — После этого последнего убийства, Шэйн, не кажется ли тебе, что пришло время все рассказать?

— Последнего убийства? — вскричал Пэйнтер. — Кого убили?

— Когда твоя чертова горилла затащила меня к вам, — со злостью прошипел Шэйн, — я сказал тебе, что от моей быстроты может зависеть жизнь женщины. Я попал в Майами слишком поздно. Когда-нибудь ты сгинешь в своей вонючей тюрьме за свои фокусы…

— Неужели это была та самая женщина из твоей квартиры? — прервал Питер Пэйнтер. — Послушай, Шэйн…

Майкл Шэйн сказал Джентри:

— Как перед богом клянусь, я тебе все рассказал, Вилл. Если бы я знал, где он, я бы немедленно сообщил тебе.

Он громко щелкнул большим и указательным пальцем.

— Надеюсь, Майкл.

— Честное слово, Вилл. Это точно его рук дело?

— Послушайте, — вмешался Пэйнтер. — Я об этом ничего не знаю.

Джентри не обратил на него ни малейшего внимания.

— Пока ничего определенного нет, Майкл. Мы проследили ее от порта, куда она прилетела в полдень. Похоже, ее встретил и увез какой-то мужчина. Переехав через дамбу, он где-то на Семьдесят девятой стрит грохнул Жанет, и выбросил тело на пустынной улице. Думаю, подпись на радиограмме дает нам основания считать Девлина тем самым человеком, который встретил ее в порту.

— Если она прилетела из Ки-Уэста в полдень, — опять вмешался Пэйнтер, — как она могла ответить на телефонный звонок в квартире Шэйна в одиннадцать тридцать?

— Черт возьми, что он мелет? — тяжело усмехнувшись, спросил Джентри. — Кто сказал, что миссис Брайс находилась в твоей квартире в одиннадцать тридцать?

— Не обращай на него внимания. Он, как всегда, мелет чепуху! — рявкнул Шэйн. — Одно не сходится, Вилл. Если Артур Девлин убил Жанет Брайс, почему он оставил радиограмму в ее сумочке? Ведь это же выдает его с головой.

— Мы никогда до конца не узнаем психологию преступника, — тяжело вздохнул Вилл Джентри. — Иногда мне просто кажется, что они жалеют балбесов-полицейских и хотят им помочь. А может, он не знал, что она ее взяла с собой. Или понял, что, так как радиограмма зарегистрирована, мы о ней все равно рано или поздно узнаем. Он мог просто забыть о радиограмме, совершив два убийства за двенадцать часов. Из сказанного тобою ясно, что он единственный человек в Майами, у которого были причины бояться вашей встречи.

— Но чего он хотел достигнуть, убив ее? — раздраженно поинтересовался Шэйн. — Теперь с двумя убийствами у него нет никаких шансов выкарабкаться.

— Убийцы об этом никогда не думают, — заметил Джентри. — Они надеются на удачу и просто убирают всех на своем пути.

— Я требую, чтобы вы мне все рассказали, — раздраженно произнес Пэйнтер.

— Вы сможете поболтать после моего ухода, — пообещал Шэйн.

— Куда? — рявкнул Питер Пэйнтер. — Помогать этому убийце скрыться во второй раз? Ты будешь дураком, Джентри, если отпустишь его.

Джентри посмотрел на Пэйнтера, потом на нахмурившегося Шэйна.

— Он говорит дело, Майкл.

— Ты же сам не веришь в это. Я соберу недостающие улики, Вилл. Ты не пожалеешь, если развяжешь мне руки. Но если ты сейчас задержишь меня…

— Я тебя предупреждаю, Джентри, — вмешался Пэйнтер. — Уж я-то его знаю.

— Мне нужно совсем немного, — произнес Шэйн.

Джентри выбросил изжеванный и потухший окурок в корзину.

— Я знаю Шэйна лучше, чем ты. — Повернувшись к рыжему детективу, он спросил: — Что тебе нужно, Майкл?

— Во-первых, ты узнал что-нибудь о Мардж Джером и ее муже?

— Совсем мало, — Джентри открыл папку и начал просматривать бумаги. Выбрав одну, он начал читать. — Они женились шесть лет назад. За обоими водятся грешки. Муж отсиживает десять лет за вооруженный грабеж, а ее после лечения выпустили под честное слово.

— Наркотики?

— Угу. Она работала медсестрой. У них есть доступ к наркотикам, и они знают, что с ними надо делать. Не успеешь глазом моргнуть, как станешь наркоманом.

— Где она работала?

— Я это легко могу выяснить.

— Проверь, не работала ли она у доктора Томпсона, или у доктора Мирона Спенсера из Бича, или у какого-нибудь доктора, лечившего миссис Мастерс.

Джентри вытянул губы.

— Ты все еще считаешь, что это дело связано со смертью миссис Мастерс, Майкл?

— Не знаю, — признался Шэйн. — Но какая-то связь должна существовать. Я убежден, что в конце концов мы вернемся к смерти Лили Мастерс.

Пэйнтер обиженно заметил:

— Мой вам совет, оставьте Берта Мастерса в покое. Он важный человек. Ты и так сегодня утром расстроил его, Шэйн, ворвавшись с какими-то нелепыми обвинениями.

— Когда мне будет нужен твой совет, — грубо прервал его Шэйн, — я тебе напишу. Если Мардж Джером выпустили под честное слово, она обязана отмечаться в полиции, где должны знать о ее работе.

— Да, но я еще не смог переговорить с ними.

— Как только узнаешь, немедленно поезжай к ней, — быстро сказал Шэйн. — Она должна многое знать. Еще что-нибудь?

— Вещи, которые ты мне оставил, и деньги. У меня есть результаты предварительного анализа. — Он вытащил из папки другую бумагу. — Одно настораживает. Вся кровь — и в комнате, и на дубинке, и на полотенце — принадлежит группе А, группе крови Скида Монроу.

— И наверное, группе крови Артура Девлина тоже, — добавил Шэйн. — У него тоже текла кровь, и он, вероятно, вытер ее полотенцем. Разве странно, что два человека имеют одну и ту же группу крови?

— Странно не это. Почти наверняка у Девлина кровь тоже группы А. Это подтверждает анализ пота на одежде, которую он носил. Странно то, Майкл, что шляпа принадлежит человеку с группой крови 0, совсем не той, что у Девлина и Монроу. Как тебе это нравится?

Угрюмое лицо Шэйна расплылось в широкой улыбке.

— Мне это очень нравится. Это единственное, что мне нравится. Теперь подумай, как побыстрее объяснить все Пэйнтеру, а мне пора. Буду звонить.

— Куда? — спросил Джентри.

— Сначала к доктору Томпсону. Мне нужен список пациентов Томпсона за последние две недели, и, кроме того, у меня все еще нет телефона мисс Дорт. — Еще раз ухмыльнувшись, он вышел из кабинета.

Воздух стал прохладнее. Тучи закрыли солнце, и с моря подул ветерок. Шэйн открыл окна машины, снял шляпу и подставил ветру взъерошенные рыжие волосы. Он увидел в зеркале синяк, но опухоль уже спала. Нажав на педаль, Шэйн направился в Бич.

Когда он позвонил в дверь доктора Томпсона, было уже почти три часа. Никто не ответил, и Шэйн потрогал дверную ручку — дверь оказалась открыта. В приемной детектив увидел мисс Дорт.

Сейчас она была без грима. Ненакрашенные губы казались безжизненными, а глаза — какими-то вялыми, словно девушка сильно устала. Узнав Шэйна, сестра произнесла:

— А, это вы.

— Что-то вы не прыгаете от радости, — широко улыбнувшись, пожаловался детектив.

— А почему я должна радоваться?

— А почему бы и нет? — Шэйн почти вплотную подошел к медсестре, которая спокойно наблюдала за ним. — Я мог бы опять вас поцеловать. Утренний поцелуй оставил приятные воспоминания.

— Думаю, вам лучше этого не делать, — прошептала она.

— Почему? Доктор дома?

— Доктор Томпсон никогда не остается после двух.

Шэйн почти коснулся ее лица. Мисс Дорт, не шевелясь, смотрела на него ничего не выражающими глазами.

Когда его губы коснулись ее, девушка задрожала и отступила назад.

— Нет! Вы не должны этого делать!

Она была похожа на испуганную птицу, готовую улететь.

— У меня что-нибудь не в порядке? — спросил Шэйн.

— Лучше уходите. Пожалуйста, уйдите.

— Не уйду, — весело ответил детектив, — пока не получу поцелуй или, по крайней мере, ваш телефон.

Мисс Дорт быстро подошла к столу и что-то написала в блокноте. Вырвав лист, она протянула его Шэйну.

— Пожалуйста, уходите.

— Кстати, я пришел по делу, — заметил детектив. — Мне нужна документация за последние две недели.

Как будто страшно устав, она упала в кресло.

— Пожалуйста, идите. Я очень устала.

— Где она?

— Исчезла, — она неопределенно махнула рукой по направлению кабинета. — Зачем все это понадобилось взломщику?

— Вероятно, затем же, зачем и мне. Тогда покажите мне регистрационный журнал.

— Все листы за последние две недели вырваны, — она слабо улыбнулась и встала. — У меня еще есть работа в операционной.

— И последнее. Роджер Морган лечился у доктора Томпсона?

— Может быть, — уклончиво ответила она.

— Если да, у вас есть запись о группе крови?

— Если у него были операции, то это записано в его истории. Хотите, чтобы я посмотрела?

— Не беспокойтесь. — Шэйн вышел, удивляясь, почему мисс Дорт ведет себя так странно. Она была похожа на выжатый лимон.

Он сел в машину и, закурив сигарету, направился в строительную контору Берта Мастерса.

Глава 17 Похоже, будут еще убийства

Контора располагалась на первом этаже огромного склада недалеко от Пятой авеню. Вдоль стен в просторной приемной стояли деревянные скамьи, а на голом сосновом полу — пепельницы и плевательницы. Человек пять посетителей с любопытством посмотрели на Шэйна. Люди, ожидающие приема, всегда оценивающе смотрят на новичка, боясь, как бы он не проскочил вперед и не стал занимать драгоценное время.

Посередине комнаты находился огромный дубовый стол с пепельницей и телефоном. Шэйн, усевшись за край стола, принялся разглядывать ожидающих, на лицах которых застыло выражение скуки и угрюмого смирения.

Из двери вышел молодой человек с коричневыми усами, вялым ртом и оскорбительно веселыми манерами. Он кивнул потному толстяку, который ближе всех сидел к двери.

— Всего несколько минут, мистер Гетлоу, — и сел за стол.

Слегка нахмурившись, молодой человек взглянул на Шэйна и поинтересовался:

— Чему могу служить, сэр?

Детектив с раздражением подумал, что это, очевидно, один из тех молодых людей, которые с интересом изучают курс «Как стать сильной личностью».

— Можете сказать Роджеру Моргану, что я пришел.

— Извините, — пропел молодой человек. — Но мистера Моргана нет.

— Где он?

— Может, вы мне изложите ваше дело? — предложил секретарь.

— Нет, лучше тогда Мастерсу, — произнес Шэйн.

— Извините, но он очень занят, — молодой человек выразительно кивнул на ожидающих. — Все эти джентльмены ждут своей очереди. Я ничем не смогу помочь?

Шэйн покачал головой.

— У меня важное личное дело. Мастерс меня немедленно примет.

— Боюсь, что нет, сэр. Может быть, вы все-таки скажете…

Заработал звонок, и из кабинета вышел человек. Тотчас Шэйн, секретарь и толстяк бросились к двери.

У Майкла Шэйна оказались самые длинные ноги, и он первым достиг двери.

— Извините, Гетлоу. Я ненадолго.

Секретарь попытался придержать дверь, но детектив был сильнее.

Комната по площади уступала приемной, но в ней царила прохлада — работали кондиционеры. На полу лежал толстый ковер. За большим столом в кожаном кресле развалился Берт Мастерс. С его толстых губ свисала сигара. Он надменно уставился на рыжего детектива.

Шэйн еще не успел подойти к столу, как в кабинет ворвался секретарь. С него слетел весь лоск, а на лице застыло выражение ужаса.

— Извините, мистер Мастерс, но этот тип ворвался силой.

— Что вам нужно, Шэйн? — закричал Берт Мастерс.

— Всего пять минут.

— Если вы пришли с тем же, с чем и сегодня утром, то у вас на четыре минуты меньше.

— Да, я пришел с тем же, но теперь я знаю больше, — облокотившись о покрытый стеклом стол, Шэйн наклонился к Мастерсу. — Вам лучше все же уделить мне пять минут, Мастерс.

Берт Мастерс закричал секретарю:

— Убирайся отсюда. И позвони в полицию Пэйнтеру. Передай ему лично, чтобы он прислал людей и вышвырнул эту ищейку.

— Слушаюсь, сэр. Это сыщик, сэр?

— Майкл Шэйн. Быстрее.

Когда за молодым человеком закрылась дверь, Шэйн заметил:

— Думаю, вам будет лучше отослать полицейских назад.

— Еще что. Я уже сказал вам сегодня утром…

— Вы не хотите, чтобы я копался в смерти вашей жены. Относится ли это и к смерти ее сестры?

— Сестры?

— Миссис Жанет Брайс, — терпеливо пояснил детектив. — До замужества Элвелл, помните?

— Она на корабле где-то…

— Два часа назад Жанет Брайс, — холодно прервал его Шэйн, — была убита в Майами. — Выразительно помолчав, детектив поинтересовался. — Где Морган?

— При чем тут Морган?

— У него есть алиби на двенадцать часов?

Берт Мастерс вытащил изо рта сигару и поежился под пронзительным взглядом рыжего детектива.

— Зачем ему нужно алиби?

— Кто-то убил вашу родственницу. Кто-то не хотел, чтобы она показала письмо, которое ваша жена написала ей незадолго перед смертью. Разве Морган не подходит? — Шэйн подтянул ногой стул, уселся и спокойно добавил: — Оба убийства — и Скида Монроу, и Жанет Брайс — совершены на территории Вилла Джентри. Понимаете? Так что если не будете говорить со мной, придется отвечать полицейским Вилла Джентри.

Вновь вошел секретарь.

— Извините, мистер Мастерс, но Пэйнтера нет на месте. Я говорил с лейтенантом Перкинсом, и он сказал…

— Убирайся отсюда! — заревел Берт Мастерс. — Скажи ему, что вышло недоразумение. Шэйн, куда вы клоните?

— К посмертному письму, — медленно ответил частный детектив, — оставленному вашей женой и уничтоженному или спрятанному вашим секретарем.

Мастерс поперхнулся и закашлялся. Затем посмотрел на Шэйна и положил сигару в пепельницу.

— Вам Морган сказал?

— Пока он еще ничего не сказал. Черт возьми, Мастерс! — убедительно воскликнул Шэйн. — Даже ребенок может догадаться — все так ясно. Поторопитесь, пока еще есть время предотвратить другие убийства.

Мастерс помял сигару.

— Проклятое письмо, — сказал он. — Клянусь, если бы я знал о нем, я бы передал его полиции независимо от содержания. Но Морган считал, что он самый умный, что он защищает меня и Лили. Позже после закрытия дела, он обо всем мне рассказал. Зачем теперь вновь открывать дело?

Шэйн закурил. Его серые глаза заблестели.

— Что было в письме?

— Я точно не знаю. Морган сказал, что если оно попадет в газеты, — с ужасом объяснил Берт Мастерс, — но не хотелось носить рога публично.

— Любовником вашей жены был Артур Девлин? — внезапно спросил Шэйн.

Мастерс выронил сигару, его рот широко раскрылся.

— Девлин? — Он встал. — Артур Девлин? Нет, конечно, нет. Они были едва знакомы — это звучит нелепо.

— Тогда кто? Вы же должны были кого-то подозревать!

— Я никого не подозревал. Пока они вели себя тихо, мне было наплевать.

— Но вы все же кого-то подозревали? — настаивал Шэйн.

Мастерс угрюмо кивнул.

— Пару лет назад мне показалось, что она сблизилась с Томпсоном, поэтому я заставил ее поменять врача. Но точно я в этом не был уверен и позже решил, что это мнительность.

— Томпсон? — нахмурился детектив. — Вы уверены, что его имени не было в письме?

— Морган поклялся, что там не было никаких имен.

— Как вы отнеслись к тому, что Девлин собирается встретиться с сестрой вашей жены, чтобы обсудить письмо, которое Лили написала незадолго до смерти?

— Впервые слышу об этом письме! — рявкнул Мастерс. — Что за письмо?

— Не знаю. Теперь, когда Жанет мертва, думаю, мы никогда не узнаем. Девлин утверждает, что рассказывал об этом в вашем присутствии.

— Значит, я не слышал. Послушайте, Шэйн. Что это за ерунда о Скиде Монроу и Девлине? Вы думаете, Девлин действительно убил Скида?

— Он сам не знает, убил или нет, — осторожно ответил Шэйн.

— А мне он сказал совсем другое, — походив по комнате, Мастерс опять сел за стол.

— Когда вы видели Девлина?

— Не более двух часов назад. Доктор Томпсон привез его сюда, и они поклялись, что все подстроено. Вот почему я… — он внезапно замолчал.

— Что вы? Ради бога, Мастерс, не молчите, не повторяйте моей ошибки.

— Какой ошибки?

— Я тоже поверил Девлину и спрятал его у себя на квартире. Пока я летал в Ки-Уэст, кто-то заманил миссис Брайс радиограммой в Майами и убил. Радиограмма была подписана Артуром.

Мастерс устало потер лицо.

— Я совсем запутался. Зачем Девлину понадобилось убивать Скида Монроу и Жанет?

— Не знаю о Скиде. Но если Девлин был любовником вашей жены, тогда понятно, зачем он отправился в этот круиз. Он хотел встретиться с Жанет и убедить ее, что не виновен в самоубийстве Лили. Затем придумал амнезию, как алиби для убийства Скида Монроу. Он знал, что, как только я встречусь с Жанет, его алиби лопнет. Так что если вы знаете, где Девлин, лучше не скрывайте.

— Черт побери! — медленно произнес Мастерс. — Ведь я помог ему уехать, Шэйн. Сейчас они едут на Марлин-Ки в рыбачий домик Томпсона.

— Вы помогли ему? Как?

— Морган повез их на моем катере. Когда они решили, он находился здесь.

— Морган! — резко сказал Шэйн. — Вы позволили Моргану отвезти их на Марлин-Ки на вашем катере?

— Да. Мне Девлин всегда нравился, и я поверил ему.

— И Морган предложил отвезти их? О боже, Мастерс, разве вы не понимаете, что больше не увидите своего секретаря?

— Больше не увижу Моргана? Послушайте, Шэйн…

— Сколько туда добираться?

— Около трех часов. Морган сказал, что он, наверное, там заночует.

— Ну-ка. — Шэйн схватил телефон, вытащил бумажку, которую ему дала мисс Дорт, и набрал номер. В трубке послышалось:

— Прачечная. Алло.

Шэйн швырнул трубку и прошептал:

— Какой же я идиот!

Затем он набрал номер полицейского управления Майами. Трубку взял Вилл Джентри.

— Послушай, Вилл. У меня предчувствие насчет Мардж Джером.

— У меня кое-что получше предчувствий. Я послал за ней людей к Томпсону.

— Мисс Дорт, — с горечью произнес детектив. — Не упустите ее, Вилл. Она по уши увязла в этом деле. Послушай, вы еще не выбросили тот старый гидроплан, которым так гордились?

— Нет. Ты куда-то собираешься лететь, Майкл?

— Эту колымагу кто-нибудь может поднять в воздух?

— Сержант Пеппер, но я не знаю, в каком состоянии гидроплан. Я проверю…

— Пеппер далеко?

— Если не возится с этой развалюхой в порту, то где-нибудь здесь.

— Пусть через двадцать минут встретит меня в порту с готовым к вылету самолетом и пусть захватит для меня оружие, Вилл.

— Что ты собираешься делать, Майкл?

— Если Пеппер сумеет с час продержаться в воздухе и если нам сильно повезет, мы сумеем предотвратить еще одно или даже два убийства.

Бросив трубку, Шэйн выскочил из комнаты. Мастерс смотрел ему вслед, глупо раскрыв рот.

Глава 18 Карты раскрыты

Выбежав из конторы Мастерса, Шэйн с удивлением обнаружил, что еще только шесть часов. Солнце по-прежнему закрывали тучи. Начало темнеть. Майкл сел в машину и помчался в порт.

Сержант Пеппер, одетый в грязный комбинезон, ковырялся в двигателе самолета. На этом маленьком гидроплане полиция раньше облетала небольшие островки вокруг Майами, вылавливая быстроходные катера контрабандистов с Кубы и Багам.

Шэйну самолет показался хрупким и ненадежным. Он напоминал кузнечика или какого-то водяного жука. Сержант Пеппер был, очевидно, военным летчиком и чувствовал себя в воздухе как в своей тарелке. Его энтузиазм просто заражал.

Когда Шэйн подошел к гидроплану, Пеппер взглянул на него с улыбкой на перепачканном лице.

— Сейчас все будет готово, мистер Шэйн.

— Ты хочешь сказать, что он еще не готов? Я звонил Джентри…

— Да, сэр, он передал мне. Я работаю здесь до обеда.

— Разве Джентри не сказал, что полет очень важен? В чем дело?

— Старушка уже не та, что была раньше, — пошутил сержант. Однако, увидев серьезное выражение на лице рыжего детектива, он спросил:

— Это что, очень важно? Шеф мне точно не сказал…

— Не трать время на болтовню. Лучше побыстрее подними его в воздух.

— Да, сэр. Это займет не больше получаса.

Шэйн застонал и начал ходить взад и вперед по причалу, с нетерпением поглядывая на самолет. Тучи затягивали небо — стало темнее. Свежий морской ветер увлажнил взъерошенные волосы детектива.

Первый звук мотора раздался только через сорок пять минут. Шэйн сразу бросился к самолету. За поясом сержанта Пеппера, снявшего комбинезон, находился револьвер сорок пятого калибра.

— Джентри велел, чтобы я дал вам эту игрушку и следил, как бы вы куда-нибудь не выстрелили, — ухмыльнулся Пеппер. Увидев мрачное лицо Шэйна, он добавил: — Извините, но пришлось все проверить — я не хочу рисковать.

— Ничего, — сказал Шэйн. — Знаешь Марлин-Ки?

Пеппер полез в кабину.

— У меня есть карта.

Шэйн остановил его.

— Он может быть не нанесен на карту. Это очень маленький островок милях в шести к югу от Матеван-Ки.

— Тогда я смогу легко его найти, — уверенно пообещал сержант. — Я летал над Матеван-Ки много раз.

— Полетели. — Шэйн с трудом забрался в кабину. Ему пришлось поднять колени почти к подбородку.

Пеппер завел мотор, и, проплыв футов двести по воде, машина плавно поднялась в воздух.

На высоте в тысячу футов стало тише.

— Джентри велел, чтобы я выполнял ваши приказания. Расскажите, в чем дело, или это тайна?

Шэйн закричал в ответ:

— С какой скоростью мы летим?

— Мы разгонимся примерно до девяноста миль в час. Я не хочу лететь быстрее.

— Девяносто будет достаточно, — прокричал Шэйн. — Не думаю, что мы сможем их догнать даже на предельной скорости. Мы преследуем трех человек на быстроходном катере, — объяснил он. — Они направляются к рыбачьему домику на Марлин-Ки, который принадлежит одному из них. Наверное, они уже там.

— Что случилось?

— Один из них убийца! — закричал Шэйн. — Думаю, ночью он собирается убить двух других, а утром бежать на катере.

Сержант Пеппер кивнул.

— Если будет стрельба, мне нужно знать, кто убийца.

— Если честно, я и сам не знаю, хотя одного подозреваю. Но убийцей может оказаться любой. Будет больше пользы, если ты не будешь знать, кого я подозреваю. Будь начеку и внимательно за всем наблюдай. Я постараюсь создать такую обстановку, при которой убийца раскроется.

Пеппер еще раз кивнул. Шэйн продолжал объяснять:

— Одного из них, Артура Девлина, разыскивают по подозрению в убийстве Скида Монроу и Жанет Брайс. Двое других — его друзья, которые упрямо ему верят и помогают прятаться от полиции. У меня есть предчувствие, что двое из них еще не знают об убийстве Жанет Брайс. Иначе они вряд ли бы отправились с убийцей.

Самолет медленно летел на юго-запад. Шэйн, рассказывая, старался придерживаться только фактов, чтобы у Пеппера не возникло предвзятого мнения. Ведь Шэйн сам не был уверен, что Артур Девлин — убийца. Какое-то сомнение у него оставалось.

Майкл примолк и задумался. Если считать историю с амнезией ложью, то наиболее вероятный убийца — Девлин. Однако в «Аргонн-Хаусе» Шэйн получил доказательства, что его клиент попал туда в первый же день круиза и жил там две недели в качестве мужа Мардж Джером. Следовательно, на «Карибской красавице» кто-то выдал себя за Артура Девлина. Самозванцу удалось завоевать доверие Жанет Брайс, а на следующее утро он послал Томпсону радиограмму, подписанную именем Девлина. Сделавший это мог легко послать радиограмму и Жанет, а затем убить ее.

Роджер Морган? Без очков он вполне подходил под описание, которое Шэйн получил от стюарда. Но Томпсон, если сбрить усы, тоже мог быть этим человеком.

И все же Морган подходил больше, ведь на следующий день после вечеринки он отправился в отпуск. Это давало ему возможность доплыть до Гаваны, а затем вернуться в Майами. Занятому работой доктору сделать такое было нелегко.

А может, Девлин сделал это вместе с Морганом? Если да, то зачем? Чтобы Девлин мог две недели прожить как муж Мардж Джером? Не очень логично, ведь в деле замешаны большие деньги. А кому принадлежит фетровая шляпа?

А теперь еще выяснилось, что мисс Дорт, медсестра доктора Томпсона, а на самом деле Мардж Джером, наркоманка, жена уголовника и подружка Скида Монроу.

Махнув рукой, сержант Пеппер прервал его размышления.

— Матеван-Ки! — закричал он. — А маленький островок слева должен быть Марлин-Ки.

Садившееся солнце ненадолго выглянуло из-за туч. Шэйн кивнул. Наклонившись к полицейскому, он крикнул:

— Где удобнее посадить эту каракатицу?

Пеппер усмехнулся.

— Где хотите?

— Не снижайся. Если увидим их катер, пролетим мимо, чтобы не привлечь внимания. Я хотел бы сесть незаметно.

Сержант кивнул и все внимание переключил на самолет. Марлин-Ки быстро вырастал перед ними. Это был маленький скалистый островок мили с две в длину и с полмили в ширину. Почти посредине находилась лагуна, на берегу которой стоял единственный на островке дом. У мола покачивался катер метров девяти длиной.

— Не снижайся! — крикнул Шэйн.

— Мы развернемся и скоро сядем с другой стороны. Ветер — юго-западный, так что мы сможем сесть в миле-полутора от берега и тихо добраться до лагуны.

— Делай, как считаешь нужным. Нам необходимо сесть до темноты, — сказал Шэйн.

Пеппер кивнул и начал медленно поворачивать влево. Солнце опять спряталось в тучи. Они возвращались к лежащему милях в трех острову. Сержант приглушил мотор и тихо сел на воду. Двигатель работал не громче, чем обычно у автомобиля. Ориентируясь на огни дома, они легко доплыли до лагуны.

— Если вы мне поможете, мы сможем вытащить его на ночь на берег и привязать к скале, — сказал полицейский.

Они без труда вытащили на песок самолет, закрепили и направились к дому.

— Эти люди знают меня, — сказал Шэйн. — Я думаю, что пока убийца не поймет, в чем дело, все будет спокойно. Ты должен стоять так, чтобы все время всех видеть.

Они вошли не постучавшись.

Лампа, свисающая со средней балки длинной гостиной, освещала яркие коврики и удобные креслу вокруг стола, в креслах сидели трое мужчин со стаканами в руках. Они о чем-то оживленно дружески беседовали. Как только Шэйн с Пеппером вошли в комнату, беседа прервалась, Девлин, красный от гнева, вскочил на ноги.

— Шэйн! Сначала вы обманули меня, а теперь еще и выследили здесь!

Пиджак детектива был расстегнут. За поясом виднелась рукоятка револьвера. Он ответил с непроницаемым лицом:

— Да, я последовал за вами, Девлин, на Марлин-Ки, но я не обманывал вас. Все арестованы. Девлин, вы знаете обвинение, которое выдвинуто против вас. — Он посмотрел на Томпсона и Моргана. — За укрывательство убийцы — от одного до десяти лет.

— Ерунда, — пробормотал Томпсон. — Не было никакого побега. Арт собирался просто дождаться здесь, пока тупые полицейские найдут настоящего убийцу и он сможет спокойно вернуться в город. Нам с Морганом не очень нравится, что вы пытаетесь обвинить нашего друга в убийстве, которое он не совершал.

Пожав плечами, Шэйн подошел к камину. Сержант Пеппер остался стоять у входной двери.

— Такая дружба — прекрасная вещь, — иронически заметил детектив. — Почему вы убежали, Девлин?

— Почему я убежал из вашей квартиры? — Лицо Девлина искривилось. — После того как я вам доверился, вы все рассказали полиции! Вы, надеюсь, не будете отрицать, что, если бы я остался в Майами, я бы уже сидел в тюрьме.

— Нет, не буду, — ответил Шэйн. — Но кто вас информировал?

— Пэйнтер проболтался Томми. Он сказал, что вы пообещали выдать меня, когда будет нужно, и что, делая вид, будто помогаете мне, на самом деле собираете против меня улики.

Шэйн изумленно посмотрел на Томпсона.

— Это вам Пэйнтер сказал?

— Да, он даже хвастался. Иначе зачем бы я стал настаивать, чтобы Арт ушел из вашей квартиры и приехал сюда?

— Как вы узнали, что он у меня?

— Пэйнтер проговорился. Я позвонил вам, и Арт ответил.

Шэйн спокойно сказал:

— Если Пэйнтер рассказал это Томпсону, то он солгал, Девлин.

Майкл посмотрел на Моргана.

— А вы что здесь делаете?

Морган протер очки.

— Как вы узнали, что мы здесь? — вместо ответа спросил он.

— Ваш босс сказал.

— Понятно, — Морган надел очки. — Тогда я не выдам секрета, если скажу, что доктор Томпсон и Девлин пришли к мистеру Мастерсу за помощью против преследования полиции. Они хотели быстро сюда добраться, и я помог им.

— Очень мило с вашей стороны, — съязвил Шэйн. — Вы рискуете десятью годами тюрьмы, потому что у вас доброе сердце? Не прикидывайтесь дураком. Почему вы здесь, Морган? А может, вы решили, что это Девлин или Томпсон шантажировали Лили Мастерс?

— Послушайте, — начал Томпсон, но Морган его перебил.

— Шантаж? Миссис Мастерс? Я не знаю…

— Разве не это было в ее письме? Вы ведь любили ее, Морган? Вот почему вы скрыли это письмо и от полиции, и от Мастерса. А может быть, вы сами шантажировали ее?

— Я не любил и не шантажировал ее, — гневно ответил Морган.

— А по-моему, вы ее любили и боялись, что она написала сестре о вас незадолго до смерти. Вы не могли допустить, чтобы Девлин встретился с Жанет Брайс и узнал о вас. Поэтому вы отправились вместо него на корабль.

— Так я не плавал на «Карибской красавице»? — едва слышно спросил Артур Девлин. — Если вы сумеете это доказать, Шэйн…

— Заткнитесь! — прорычал детектив. — Я же предал вас! Почему никто не предложит мне выпить? — добавил он.

Сидящие с удивлением уставились на стаканы в своих руках. Доктор Томпсон улыбнулся.

— Извините, я такой негостеприимный хозяин! Арт, вы с Морганом уже выпили? — Девлин и Морган опустошили стаканы.

— Что предпочитаете, шотландское или пшеничное виски? Есть лед, вода.

— Пшеничное, — Шэйн вопросительно взглянул на Пеппера, но сержант покачал головой.

Рыжий детектив прошел вслед за Томпсоном на хорошо обставленную кухню.

— Похоже, у вас здесь все удобства, доктор.

— Этот дом у меня для крайних случаев. Нынешним летом я впервые выбрался сюда. — Томпсон достал из холодильника поднос с ледяными кубиками.

— Мне покрепче, — попросил Шэйн и вернулся в гостиную.

Девлин и Морган напряженно молчали. Детектив подошел к Пепперу, стоявшему в дверях, и что-то тихо ему сказал. Полицейский кивнул, вытащил фонарик и исчез в одной из спален. Шэйн вернулся к камину.

— Где вы были в двенадцать часов, Девлин? — спросил он.

Девлин вздрогнул.

— В вашей квартире.

— Томпсон позвонил вам в одиннадцать тридцать и сказал, что я работаю против вас. Вы ушли не сразу после этого звонка?

— Я боялся выйти, — признался Артур Девлин. — Томми считал, пока они думают, будто я ничего не знаю, мне нечего бояться. Томми не мог уйти с работы раньше двух, поэтому я покинул вашу квартиру в час тридцать.

— Но вы не можете этого доказать, — хрипло заметил Шэйн. — А вы где были в полдень, Морган?

— Не ваше дело.

Вошел Томпсон с подносом. Ледяные кубики приятно позвякивали в высоких стаканах.

— Между двенадцатью и часом в Майами была убита Жанет Брайс. Она прилетела из Ки-Уэста, получив от вас радиограмму, Девлин, — заявил детектив. — Я просто интересуюсь, есть ли у вас алиби?

— Нет, — Девлин медленно поднялся с испуганным бледным лицом. Шишка над ухом стала пурпурной.

Роджер Морган медленно спросил:

— Жанет… Брайс? Я ожидал чего-нибудь в этом роде. — Он вскочил, и в его руках внезапно появился револьвер. — Не дотрагивайтесь до своего оружия, Шэйн.

Детектив спокойно смотрел на Томпсона, нелепо замершего с подносом в руках.

— Ну а теперь, когда мы все так подружились, может быть, вы нам расскажете, доктор, зачем вы взяли на работу наркоманку Мардж Джером? — полюбопытствовал Майкл Шэйн.

— Идите к черту со своей ерундой, Шэйн! — хрипло воскликнул Морган. — Если Девлин убил Жанет, значит, он виноват и в самоубийстве Лили. Я знаю эту историю с амнезией, которую они сочинили с Томпсоном, и не собираюсь…

Раздался выстрел, и револьвер Моргана упал на пол. Сержант Пеппер тихо вышел из спальни. Пока Морган глупо смотрел по сторонам, Шэйн быстро поднял его револьвер и, слегка кивнув Пепперу, толкнул Моргана в кресло.

— Отлично, сержант. — Майкл насмешливо посмотрел на секретаря. — Хоть вы и подписали радиограмму именем Артура Девлина, после убийства самого Девлина мы бы легко обо всем догадались.

Морган хрипло рассмеялся.

— Так, значит, он и вас убедил? Почему вы думаете, что он невиновен?

— Я знаю, что Жанет Брайс убил не Девлин, поскольку не Девлин посылал ей радиограмму. Радиограмму отправили из Майами в десять тридцать, а я в это время разговаривал с ним по телефону. Вдобавок я выяснил, что больше из моей квартиры никто не звонил. — Шэйн обратился к доктору: — Поставьте поднос на камин.

Томпсон как бы очнулся от оцепенения, поставил поднос и взял стакан.

— Вы что-то спрашивали Томми о Мардж Джером? — спросил Девлин.

— Я спрашивал, почему он взял ее на работу под именем мисс Дорт?

— Разве преступление — дать девушке шанс исправиться? — Томпсон с наслаждением отхлебнул из стакана.

— Это не преступление, — согласился Шэйн. — Но все же подозрительно, согласитесь. Ведь она была любовницей Скида Монроу, а две последние недели у нее жил Артур Девлин.

— Мардж? — хрипло прошептал Девлин. — Это твоя медсестра, Томми?

— Разве вы сегодня ее не видели у доктора? — полюбопытствовал детектив.

— Я… я не заходил к Томпсону. Мы встретились в конторе Берта Мастерса.

— Дайте мне стакан, — попросил Морган.

— Секунду, — сказал Шэйн. — Сейчас мы все выпьем. — Он посмотрел на вышедшего из спальни сержанта Пеппера. — Что-нибудь нашел?

— Думаю, как раз то, что вам нужно, — сержант протянул детективу сложенную газету.

В комнате воцарилось напряженное молчание. Выругавшись, Морган встал и взял с подноса один из трех оставшихся стаканов. Когда он поднес его к губам, Шэйн закричал:

— Остановитесь, не пейте!

Рука Моргана от испуга дернулась. Стакан упал на пол и разбился. Похлопывая газетой по бедру, рыжий детектив угрюмо заметил:

— Хотел бы предложить доктору Томпсону попробовать из двух других стаканов. Ну как, доктор?

— У меня есть. — Томпсон поднял свой стакан.

— По-моему, эти два особенно хороши, — детектив, улыбаясь, протянул один доктору. — А я выпью из вашего.

— Пожалуйста. — Томпсон подал свой наполовину пустой стакан Шэйну. Взяв полный стакан из рук детектива, доктор уронил его на пол.

Майкл Шэйн кивнул.

— Так я и думал. Мне и не требовалось это дополнительное доказательство, но ваша нарочитая неловкость еще раз подтверждает мою версию. Вы захватили с собой столько яда, что хватит отравить человек десять, не правда ли, доктор? Вы решили одним ударом избавиться от нас троих, а потом уже расправиться с Пеппером.

— Яд? — рассмеялся Томпсон. — Если вы мне дадите тот стакан…

— Нет. — Шэйн преградил ему дорогу к камину. — Он пригодится для анализа. Вы отлично замели следы, доктор. — Шэйн развернул найденную Пеппером газету. — Вернувшись из Гаваны, вы отсиживались здесь, отращивая усы. Вам пришлось их сбрить, чтобы выдавать себя за Артура Девлина на борту «Карибской красавицы».

— Вы что, с ума сошли? — возмутился Томпсон. — Послушайте, у меня была такая напряженная работа, что я не мог вырваться из Майами даже на уикенд.

— Да, вы мне только что сказали об этом на кухне. Одной из самых странных вещей в моем расследовании оказался утренний обыск в вашем кабинете, после которого все записи за последние две недели исчезли. Я подумал, а может, и не было никаких записей за первую неделю, когда «Карибская красавица» плыла из Майами в Гавану. Может, вы решили уничтожить бумаги на случай, если полиция обратит внимание на ваше отсутствие?

— Полнейший абсурд. Я же объяснил, что был ложный вызов…

— Да, — вежливо сказал Шэйн. — Вы ловко объяснили множество вещей. А как вы объясните это? — Он показал газету. — Номер «Ля Пренсы» из Гаваны за двенадцатое июня. Как раз день прибытия корабля в Гавану, когда пассажир по имени Артур Девлин исчез с «Карибской красавицы». Может быть, вы попытаетесь объяснить, как она оказалась в вашей спальне?

— Вы… вы подбросили ее! — взорвался Томпсон. — Это ничего не доказывает — ее могли подложить.

— Так же, как и вашу серую фетровую шляпу в комнату, где убили Скида Монроу? По указанию Мардж Джером он пришел туда купить партию наркотиков у вас за десять тысяч. Мы проверили вашу группу крови — она совпадает с анализом пота на этой шляпе. И не забывайте, что хозяин ночлежки на Палмлиф-авеню разглядел вас, когда вы искали Скида Монроу. Если мы сбреем с вас усы и снимем очки, стюард с «Карибской красавицы» сразу узнает вас…

Резко вскочив, Томпсон бросился к камину, пытаясь схватить с подноса последний стакан, но сержант Пеппер был начеку и успел остановить преступника.

Когда на Томпсона надели наручники, рыжий детектив обратился к Девлину и Моргану.

— Не знаю, как вы, а я все же собираюсь выпить одну из бутылок в холодильнике.

Они пошли за ним молча на кухню.

Глава 19 Две потерянные недели

— Мне больше не удалось ничего вытянуть из Томпсона, — сказал на следующее утро Шэйн Виллу Джентри. — Роджер Морган все рассказал, но он знает немного. Надеюсь, вам удастся узнать у Мардж Джером достаточно, чтобы доктора можно было обвинить хотя бы в убийстве Скида и таким образом успокоить Девлина, — добавил Майкл, улыбнувшись сидящему рядом Артуру.

— Что случилось после того вечера? — нервно спросил Девлин. — Как я стал мужем Мардж?

— Мы выяснили это поздно ночью, — ответил Джентри. — Майкл, расскажи сначала о Моргане. Мардж не знает, зачем Томпсон выдавал себя за Артура Девлина на «Карибской красавице».

— Морган признался, что уничтожил письмо, оставленное Лили Мастерс. Он отрицает свою любовь к ней, просто они были друзьями. В письме Лили призналась, что была наркоманкой и что человек, снабжающий ее наркотиками, постоянно высасывает из нее деньги, шантажирует. Имен она не указала.

— Почему Морган уничтожил письмо?

— Он действовал импульсивно по двум причинам. Во-первых, чтобы никто не знал мотива самоубийства, во-вторых, чтобы подозрение пало на ее мужа. Помните, дверь в спальню Мастерса была заперта изнутри? Морган признался, что если бы Мастерс внезапно не появился, он бы открыл ее.

— Зачем ему понадобилось бросить подозрения на Мастерса?

— Он давно ненавидел своего босса, — Шэйн пожал плечами. — По-моему, Морган все же любил Лили, хотя она об этом и не догадывалась. Когда он ее нашел мертвой, с ним, наверное, что-то произошло и… — Шэйн развел руками.

— Наркотиками ее снабжал доктор Томпсон?

— Он приучил ее к ним, когда лечил. Мастерс что-то заподозрил и заставил жену обратиться к другому доктору, но Томпсон продолжал снабжать Лили зельем. Томпсон требовал все больше денег, и в конце концов она совершила самоубийство.

— Томпсон чувствовал себя в безопасности, — вмешался Девлин, — пока я не рассказал на том вечере у Берта Мастерса, что собираюсь встретиться с сестрой Лили Мастерс на «Карибской красавице». Томми не знал, что было в письме, написанном Лили незадолго до смерти, но, очевидно, боялся, что я смогу обо всем догадаться.

— Поэтому доктору Томпсону срочно пришлось принимать меры, чтобы Девлин не попал на корабль, — продолжил Шэйн. — Томпсон пока не рассказал, как ему удалось оглушить Девлина, попасть на корабль и убить Скида.

— Об этом рассказала Мардж. — Вилл Джентри вовсю дымил вонючей сигарой. — Несмотря на ее прошлое, Томпсон принял Мардж на работу. Он начал давать ей маленькие дозы, уверяя, что это безвредно, и она скоро вернулась к старому. Думаю, доктору не пришлось ее долго уговаривать. Короче говоря, вскоре он мог делать с ней все, что хотел. Мардж утверждает, что еще две недели назад Томпсон и не подозревал о существовании Скида Монроу, знал только, что ее муж — уголовник, поэтому доктор предположил, что у нее остались связи с преступным миром. Во всяком случае, в тот вечер около десяти часов он позвонил ей домой и приказал найти подходящую кандидатуру. Нужно было заехать к Мастерсам, убить до полуночи Девлина, затем привезти одежду и документы Томпсону. Пообещав пять сотен, доктор пригрозил, что, если Мардж откажется, он обвинит ее в краже наркотиков. Принимая во внимание ее прошлое, это не было пустой угрозой, и я полагаю, Мардж быстро согласилась. В это время у нее находился Скид Монроу, который не стал отказываться от пяти сотен. Но к несчастью Томпсона, Монроу не был убийцей. С этого все и началось. Скид и Мардж подъехали к дому Мастерса, и Томпсон незаметно посадил вас, Девлин, к ним в машину. Скид ударил дубинкой, — продолжал Вилл, обращаясь к Артуру. — Они привезли вас в «Аргонн-Хаус», раздели. Скид отвез ваши документы и одежду Томпсону, получил пять сотен. Будучи в полной уверенности, что вы мертвы, Томпсон с вашими документами отправился на «Карибскую красавицу».

— А на следующий день он на всякий случай отправил сам себе радиограмму, подписавшись Артуром Девлином, — заметил Шэйн.

— Получается, что это удар Скида вызвал двухнедельный провал памяти? — медленно произнес Девлин.

Джентри рассмеялся.

— Мардж призналась, что через пару часов вы очнулись без малейшего понятия, кто вы такой. Она достаточно разбирается в медицине, чтобы распознать амнезию. Мардж начала успокаивать вас, называть своим мужем, потом затащила к себе в постель. Это было естественно для мужчины, так что тут нечего стесняться, — закончил он.

Артур Девлин вспыхнул от смущения.

— А я думал… я считал, что мы спали в разных комнатах, — пробормотал он. — Вчера утром Мардж сказала что-то о софе.

— Так оно и было, — серьезно заверил его Шэйн. — Я узнал об этом от соседки, которая наблюдала за вами днем, когда Мардж была на работе. Продолжайте, Вилл.

— Всю следующую неделю она устраивала пациентов доктора Томпсона на прием к другим врачам, пока тот не вернулся. Он признался, что прилетел из Гаваны на Марлин-Ки, где отрастил сбритые усы.

Затем Мардж начала его шантажировать. Она грозила все рассказать, если доктор не продаст всю партию наркотиков Скиду всего за тысячу долларов.

— Но в пачке было десять штук, — запротестовал Шэйн.

— Мардж неглупая девушка, — объяснил Джентри. — Мне кажется, ей все больше нравился Девлин, а Скид просто надоел. Она сказала, что послала Девлина на Палмлиф-авеню не убивать, а просто забрать деньги у Скида, которые тот уже собрал у своих клиентов для покупки большой партии наркотиков. Денег оказалось десять тысяч. Но что-то не сработало. Если Томпсон не расскажет, мы можем так и не узнать, что же там произошло. План Мардж был прост — Девлин должен был прийти раньше Томпсона, забрать деньги и смыться. — Джентри замолчал, и в комнате воцарилась тишина.

— Я все время чувствовал, что в комнате должен был находиться третий, — сказал Шэйн. — Это подтверждает рассказ портье, а также шляпа. Помните, Девлин, Мардж спросила, почему вы сразу не поднялись в номер? Значит, вам был известен номер комнаты, а Томпсону — нет. И ему пришлось узнавать о Джордже Муре внизу. Когда он поднимался наверх, портье увидел его спину. Позже он увидел уже вас, когда вы спустились в той же шляпе, и успел разглядеть ваше лицо.

Джентри усмехнулся.

— Шляпа. Я так и не понял, почему из одежды, которая была на Девлине, ты обратил внимание именно на нее.

— Потому что он никогда не носил шляп, даже не имел ни одной. Я не очень-то разбираюсь в медицине, но уверен, что такая привычка остается у человека на всю жизнь. Мне также показалось странным, что тот третий, убив Скида, оставил Девлина живым с десятью штуками в кармане.

— Но Томми думал, — вмешался Артур Девлин, — что это была только тысяча. Он, вероятно, не стал пересчитывать деньги, а просто сунул их мне в карман, полагая, что меня будут считать убийцей Скида Монроу. К тому же мы действительно были хорошими друзьями, — задумчиво произнес он. — Мне кажется, Томми сожалел о том, что ему пришлось сделать.

— Наверное, для них обоих ваше появление в тот вечер оказалось ударом, — сказал Шэйн. — Или Скид знал, что Девлин был жив? — спросил он Джентри.

— Мардж сказала, что знал. На следующий день она ему соврала, что одела Девлина в старую одежду мужа и оставила без сознания на улице.

— Не понимаю, как простой удар по голове мог вызвать такие последствия. Когда вчера ночью я очнулся, я был уверен, что это сильное похмелье и морская качка.

Шэйн усмехнулся.

— По-моему, Мардж напоила Джо Джерома джином, в который она подмешала что-то из своих личных запасов перед тем, как послать к Скиду.

— У вас и сейчас неважный вид, — заметил Джентри.

— Значит, Томпсон пришел в ярость, увидев вас со Скидом в комнате на Палмлиф-авеню, — размышлял Шэйн. — Он, наверное, подумал, что Монроу оставил Девлина в живых как свидетеля. Затем, очевидно в драке, доктор вашей дубинкой проломил ему голову.

— Томпсон все расскажет, — уверенно сказал Джентри, — когда мы его припрем к стенке.

— А что будет с Мардж Джером? — спросил Девлин.

Джентри посмотрел на него и улыбнулся.

— Не знаю, какое против нее будет выдвинуто обвинение. Если хотите, вы можете обвинить ее в похищении… или обольщении.

— Нет, нет, — поспешно ответил Девлин. — Я не хочу ее больше видеть.

— Не объяснена еще одна вещь, — сказал частный детектив. — Как вчера она оказалась так рано на работе, опередив вас с Пэйнтером?

— Ударив тебя, Шэйн, когда ты застукал его за обыском в собственном доме, Томпсон позвонил Мардж и приказал немедленно приехать. Доктор не хотел, чтобы ко всему прочему прибавилась еще и смерть частного детектива. Поэтому он и вызвал Мардж, чтобы она тебя перевязала.

Артур медленно встал.

— Самым гнусным во всей этой истории было убийство Жанет.

Майкл Шэйн сочувственно похлопал Девлина по плечу и сказал:

— Сейчас вам необходимо хорошенько выспаться.

Раймонд Чандлер Суета с жемчугом

1

Истинная правда — в то утро мне действительно совершенно нечего было делать, кроме как сидеть и пялиться на девственно чистый лист бумаги с вялым намерением написать письмо. Впрочем, также верно и то, что у меня не очень-то много дел в любое утро. И все же это еще не причина, чтобы я должен был сломя голову бросаться на поиски жемчужного ожерелья старой миссис Пенраддок. Я ведь, в конце концов, не полицейский.

Я бы и пальцем не шевельнул для кого-то другого. Но мне позвонила Эллен Макинтош, а это совершенно меняло ситуацию.

— Как поживаешь, дорогой? Ты занят? — спросила она по телефону.

— И да и нет, — ответил я. — Вернее все же будет сказать, что нет. А поживаю я отлично. Что у тебя на этот раз?

— Что-то не похоже, чтобы ты был очень рад моему звонку, Уолтер… Ну, да ладно, тебе все равно просто необходимо найти какое-нибудь занятие. Вся твоя беда в том, что у тебя слишком много денег. Так вот, кто-то похитил жемчуга миссис Пенраддок, и я хочу попросить тебя их найти.

— Ты, должно быть, думаешь, что звонишь в полицейский участок, — сказал я холодно. — В таком случае это ошибка. Ты попала в квартиру Уолтера Гейджа, и у телефона он сам.

— Тогда пусть хозяин квартиры зарубит себе на носу, что, если он не прибудет сюда через полчаса, завтра по почте он получит небольшую заказную бандероль, в которой будет колечко с бриллиантом, подаренное им некой мисс Макинтош по случаю помолвки.

— Ах, так? Ну и пожалуйста… — начал я, но она уже повесила трубку, и мне ничего не оставалось, как взять шляпу и спуститься вниз к своему «паккарду». Все это происходило отменным апрельским утром — сообщаю для тех, кому интересно знать такие подробности. Миссис Пенраддок жила на неширокой тихой улочке в районе парка Кэрондолет. Ее великолепный дом не претерпел, вероятно, никаких изменений за последние пятьдесят лет, но это нисколько не примиряло меня с мыслью, что Эллен Макинтош может прожить в нем еще пятьдесят, пока старая миссис Пенраддок не отправится к праотцам, где ей уже не нужна будет нянька. Мистер Пенраддок скончался несколько лет назад, оставив вместо завещания полнейшую неразбериху в делах да длинный список дальних родственников, которых нужно было заботиться.

У дверей я позвонил, и по прошествии определенного времени мне открыла пожилая женщина в передничке горничной и с тугим узлом седых волос на макушке. Меня она оглядела так, словно Никогда прежде не видела и не слишком довольна первым впечатлением.

— Передайте мисс Эллен Макинтош, — сказал я, — что к ней мистер Уолтер Гейдж.

Она фыркнула, не говоря ни слова повернулась, и я последовал за нею в затхлый полумрак гостиной, набитой ветхой мебелью, от которой разило египетскими катакомбами. Еще раз фыркнув, горничная исчезла, но буквально через минуту дверь снова отворилась, и вошла Эллен Макинтош. Не знаю, может быть, вам не нравятся стройные девушки с медвяного оттенка волосами и кожей нежной, как те ранние персики, которые зеленщик выбирает из ящика для личного потребления. Если не нравятся, мне вас жаль.

— Ты все-таки пришел, дорогой! — воскликнула она. — Это так мило с твоей стороны, Уолтер! Давай присядем, я все тебе расскажу.

Мы уселись.

— Жемчужное ожерелье миссис Пенраддок украдено, представляешь, Уолтер?!

— Ты сообщила мне об этом по телефону. Не могу сказать, чтобы от этого известия у меня поднялась температура.

— Прости меня, но скажу тебе как медик: все дело в том, что она у тебя попросту все время пониженная… — усмехнулась она. — Речь идет о нитке из сорока девяти одинаковых розоватых жемчужин. Миссис Пенраддок получила их в подарок от мужа в день их золотой свадьбы. В последнее время ожерелье она почти не надевала, разве что на Рождество или когда к ней приходила парочка старых подруг, и она достаточно хорошо себя чувствовала, чтобы к ним выйти. Каждый год в день Благодарения она давала обед для всех иждивенцев, которых оставил на ее попечение мистер Пенраддок, и бывших сотрудников его фирмы, и она всегда надевает ожерелье по этому случаю.

— Ты несколько путаешь времена глаголов, — заметил я, — но в остальном все в порядке. Идею я уловил. Продолжай.

— Так вот, Уолтер, — сказала Эллен, бросив на меня взгляд, который некоторые называют «острым», — жемчуг исчез. Да, я знаю, что говорю тебе об этом уже в третий раз, но пропал он действительно при самых загадочных обстоятельствах. Ожерелье было упаковано в кожаный футляр и хранилось в стареньком сейфе, который и заперт-то был не всегда. Достаточно сильному мужчине не составило бы, я думаю, труда открыть его, даже если он и был на замке. Я поднялась туда сегодня за писчей бумагой и решила просто так, без особой причины взглянуть на жемчуг…

— Надеюсь, твоя привязанность к миссис Пенраддок не объясняется тем, что ты рассчитываешь получить ожерелье по наследству от нее, — заметил я. — Учти, что жемчуг идет в основном старухам и полным блондинкам…

— О, не надо чепухи, прошу тебя, дорогой! — перебила меня Эллен. — У меня в мыслях ничего такого не было, и прежде всего потому, что жемчуг фальшивый.

Я уставился на нее и изумленно присвистнул.

— Ну, знаешь, ходили слухи, что старина Пенраддок был мастак отмачивать номера, но всучить фальшивку собственной жене, да еще на золотую свадьбу… Я потрясен.

— Ну не будь же идиотом, Уолтер! Тогда жемчуг был, разумеется, подлинным. Однако дело в том, что миссис Пенраддок продала ожерелье, а взамен заказала искусственную копию. Один из ее добрых друзей, мистер Лэнсинг Гэллемор, владелец ювелирной фирмы, выполнил этот заказ в полнейшей тайне, потому что она, конечно же, не хочет, чтобы дело получило огласку. Именно поэтому мы не обратились в полицию. Ты ведь найдешь ожерелье, правда, Уолтер?

— Каким образом, хотел бы я знать? И вообще, зачем она его продала?

— Затем, что мистер Пенраддок умер внезапно, совершенно не позаботившись о всех тех людях, которые от него зависели. А потом началась депрессия, и деньги стали просто утекать сквозь пальцы. Хватало бы только на содержание дома и плату слугам. Все они прослужили у миссис Пенраддок долгие годы, и она была скорее сама согласна голодать, чем выгнать их на улицу в такое трудное время.

— Это другое дело, — сказал я. — Готов снять перед милой старушкой свою шляпу. Но как же, черт возьми, смогу я найти ожерелье? И к чему это, если жемчуг все равно был поддельный?

— Пойми, жемчуг… то есть я хотела сказать, его имитация, стоит двести долларов. Копию ожерелья специально изготовили в Богемии. Сейчас по понятным причинам миссис Пенраддок уже не сможет получить другую копию. Она просто в ужасе. Вдруг кто-нибудь догадается, что это фальшивка? И, между прочим, дорогой мой, я знаю, кто украл ожерелье.

— Ну? — сказал я, хотя не часто пользуюсь этим междометием, считая, что оно не очень подходит для лексикона настоящего джентльмена.

— Последние несколько месяцев у нас был шофер — грубая скотина по имени Хенри Эйхельбергер. Позавчера он внезапно ушел от нас без всякой видимой причины. От миссис Пенраддок так еще никто не уходил. Ее предыдущий шофер был уже очень стар и просто умер. А Хенри Эйхельбергер ушел, даже не предупредив нас. Уверена, это он стащил жемчуг. Представь, Уолтер, этот скот однажды пытался поцеловать меня!

— Ах, вот как! — вскричал я уже совершенно другим тоном. — этот подонок приставал к тебе? Ты имеешь хотя бы приблизительное Представление, где мне его искать? Сомнительно, чтобы он торчал где-нибудь поблизости, поджидая, пока я набью ему морду.

Эллен потупила взгляд, опустив свои очаровательные длинные ресницы. Когда она это делает, я просто таю…

— Как выяснилось, он и не думает прятаться, — сказала она. — Должно быть, он понял, что жемчуг фальшивый, и собирается теперь шантажировать свою бывшую хозяйку. Я звонила в агентство по найму, которое нам его прислало. Там сказали, что он к ним вернулся и снова зарегистрировался как ищущий работу. Его домашний адрес они дать отказались.

— А не мог взять ожерелье кто-то другой? К примеру, грабитель.

— Кто другой? Слуги вне всяких подозрений. На ночь дом запирается так, что сюда и мышь не проскользнет. Никаких следов взлома не видно. К тому же Хенри Эйхельбергер знал, где хранится ожерелье. Он видел, как я укладывала его в сейф после того, как миссис Пенраддок надела его в последний раз, когда ужинала с двумя друзьями дома по случаю очередной годовщины смерти мужа.

— Это, должно быть, была чертовски веселая вечеринка, — заметил я. — Хорошо, я отправлюсь в агентство и заставлю их дать мне адрес. Где оно находится?

— Это «Агентство по найму домашней прислуги», дом номер 200 по Второй Восточной улице. Очень мрачный район. В таких я обычно чувствую себя очень неуютно.

— По-настоящему неуютно почувствует себя этот Хенри Эйхельбергер, когда я до него доберусь, — сказал я. — Так ты говоришь, он пытался поцеловать тебя?

— Жемчуг, Уолтер. Самое главное — жемчуг. Я молю бога, чтобы он еще не обнаружил, что ожерелье поддельное, и не вышвырнул его в море.

— Если он это сделал, я заставлю его нырять за ним.

— Он под два метра ростом, очень крупный и сильный, Уолтер, — сказала Эллен обеспокоенно. — Но, конечно, он не такой симпатичный, как ты.

— Ничего, справлюсь как-нибудь, — ответил я. — Пока, малышка.

Она вцепилась в мой рукав.

— Подожди, Уолтер. Еще я хочу сказать тебе, что ничего не имею против небольшой драки. Это так по-мужски. Только, прошу тебя, не слишком увлекайся, не доводи до вмешательства полиции. И хотя ты тоже большой и сильный, играл в американский футбол в колледже, ты сам знаешь, у тебя есть одна серьезная слабость. Обещай мне не притрагиваться к виски.

— Не волнуйся, — сказал я, — схватка с этим Эйхельбергером заменит мне любую выпивку.

2

Месторасположение и интерьер (если его можно так назвать) «Агентства по найму домашней прислуги» оправдали мои самые худшие ожидания. Некоторое время меня мариновали в приемной, которую давненько не прибирали и где стоял жуткий запах — смесь затхлости и остатков дешевой пищи. Верховодила там не первой молодости женщина с грубым лицом и такими же манерами. Она подтвердила, что Хенри Эйхельбергер зарегистрирован у них как ищущий места личный шофер, и попросила оставить номер моего телефона, чтобы он мог мне позвонить. Однако стоило мне положить ей на стол десятидолларовую бумажку и заверить в совершеннейшем почтении к ней лично и ее славному заведению, как адрес мне был незамедлительно выдан. Он жил к западу от бульвара Санта-Моника, поблизости от того района, который раньше называли Шерман.

Я выехал туда незамедлительно, опасаясь, что Хенри Эйхельбергер может случайно позвонить в агентство и его предупредят о моем визите. Под указанным в адресе номером дома я обнаружил паршивенькие меблированные комнаты, прямо под окнами которых пролегали железнодорожные пути, а в первом этаже располагалась китайская прачечная. Внаем сдавались комнаты наверху, куда вела шаткая, покрытая пыльной дорожкой деревянная лестница. Где-то на полпути между этажами запахи прачечной сменились вонью керосина и застоявшегося табака. В начале коридора висела полка, на которой я обнаружил регистрационную книгу. Последняя запись была сделана карандашом недели три назад, из чего несложно было заключить, что администрация не особенно обременяет себя формальностями.

Рядом с книгой лежал колокольчик и табличка с надписью «Управляющий». Я позвонил и стал ждать. Через какое-то время до меня донеслись звуки неторопливых шагов шаркающей походки, и передо мной появился мужчина, на котором были поношенные кожаные шлепанцы и потерявшие первоначальный цвет брюки. Через брючный ремень свисал необъятный живот. А лицу этого типа явно могла бы оказать добрую услугу китайская прачечная.

— Здорово, — буркнул он. — Чего стоишь, записывайся в книгу.

— Мне не нужна комната, — сказал я. — Я ищу Хенри Эйхельбергера, который, насколько мне известно, обитает здесь у вас, хотя в вашем талмуде он не зарегистрирован. Вам известно, что это незаконно?

— Тоже мне, умник, — усмехнулся толстяк. — Его комната там, в конце коридора. Номер восемнадцать.

И он ткнул в полумрак коридора пальцем цвета пережаренного картофеля.

— Будьте любезны, проводите меня, — сказал я.

— Ты что, генерал-губернатор? — он захихикал, и живот запрыгал в такт. — Ну ладно, ступай за мной, приятель.

Мы проследовали вдоль мрачного коридора до крепкой деревянной двери, над которой располагалось заколоченное фанерой окошко. Толстяк громыхнул в дверь кулаком, но никто не отозвался.

— Ушел куда-то, — прокомментировал этот простой факт управляющий.

— Соизвольте отпереть дверь, — сказал я. — Придется войти и дожидаться Эйхельбергера там.

— Черта лысого! — осклабился толстяк. — И вообще, кто ты такой? Откуда ты взялся?

Вот это мне уже не понравилось. Мужик он был крупный, но фигура его вся полнилась воспоминаниями о выпитом пиве. Я огляделся по сторонам — в коридоре не было ни души. Коротким, без замаха ударом я послал толстяка на пол. Придя в себя, он сел и посмотрел на меня снизу вверх слезящимися глазками.

— Это нечестно, парень, — сказал он. — Ты меня лет на двадцать моложе.

— Открывай дверь. У меня нет желания препираться с тобой.

— Ладно, гони пару долларов.

Я достал из кармана две долларовые банкноты и помог толстяку подняться. Он запихнул деньги в задний карман брюк и достал оттуда же ключ.

— Если позже услышишь какой-нибудь шум, не обращай внимания, — сказал я. — Ущерб будет сполна возмещен.

Он кивнул и вышел, заперев дверь снаружи. Когда его шарканье затихло и наступила полная тишина, я огляделся по сторонам.

Комната была маленькая и душная. Здесь стояли шкаф с выдвижными ящиками, простой деревянный стол, кресло-качалка и узкая металлическая кровать с облезшей эмалью, которую покрывала штопаная-перештопаная накидка. Окно прикрывали засиженные мухами занавески и жалюзи, у которых не хватало верхней планки.

В углу на табуретке стоял оцинкованный таз и висели на крюке два несвежих вафельных полотенца. Ни туалета, ни ванной здесь, разумеется, не было. Не было даже гардероба. Его заменяла тряпка, занавешивавшая еще один угол комнаты. Отдернув ее, я увидел серый деловой костюм самого большого из существующих размеров, то есть моего (разница в том, что я не покупаю готового платья). Внизу стояла пара черных ботинок по меньшей мере сорок четвертого размера и дешевый фибровый чемодан. Обнаружив, что он не заперт, я не преминул его обыскать.

Я просмотрел также все ящики и был немало удивлен тем, что вещи были сложены в них аккуратно. Другое дело, что вещей было немного и среди них мне не попалось жемчужного ожерелья. Я продолжил обыск, но не нашел ничего достойного внимания.

Присев на край постели, я закурил сигарету и стал ждать. Теперь мне было уже ясно, что Хенри Эйхельбергер либо круглый дурак, либо ни в чем не виновен. Ни его поведение, ни сам вид этой комнаты не свидетельствовали, что он — личность, способная на такие хлопотные, но выгодные операции, как кража жемчуга.

Я успел высадить четыре сигареты — больше, чем я выкуриваю обычно за целый день, — когда послышались шаги. Они были легкие и быстрые, но не крадущиеся. Ключ заскрежетал в замке, и дверь распахнулась. На пороге стоял мужчина и смотрел прямо на меня.

Во мне 190 сантиметров роста, и вешу я приблизительно восемьдесят килограммов. Этот человек тоже был высок, но на вид должен был быть легче меня. На нем был синий летний костюм, который за неимением лучшего определения я бы назвал опрятным. Светлые густые волосы, шея, какими карикатуристы наделяют прусских капралов, широкие плечи и большие волосатые руки. По лицу видно, что ему пришлось в этой жизни выдержать немало крепких ударов. Его маленькие зеленоватые глазки разглядывали меня с выражением, которое в тот момент я принял за мрачный юмор. Сразу видно, с этим парнем шутки плохи, но меня его вид не испугал. Мы с ним примерно одинаковой комплекции, наши силы примерно равны, а уж в своем интеллектуальном превосходстве я не сомневался.

Я спокойно поднялся и сказал:

— Мне нужен некий Хенри Эйхельбергер.

— А ты, собственно, как здесь оказался? — спросил он.

— Это подождет. Повторяю, мне нужен Эйхельбергер.

— Ну ты, комик, тебя, кажись, давно не учили, как себя вести, — и он сделал пару шагов мне навстречу.

— Меня зовут Уолтер Гейдж, — сказал я. — Эйхельбергер — это ты?

— Так я тебе и сказал.

Я сделал шаг к нему.

— Послушай, я жених мисс Эллен Макинтош, и мне стало известно, что ты пытался поцеловать ее.

— Что значит пытался? — его рожа расплылась в гадкой ухмылке.

Я резко выбросил вперед правую руку, и удар пришелся ему в челюсть. Мне казалось, что я вложил в него достаточную мощь, но он принял его хладнокровно. Я еще два раза ударил его левой, но тут сам получил жуткий удар в солнечное сплетение. Потеряв равновесие, я упал, хватаясь руками за воздух. Видимо, я ударился головой об пол. В тот момент, когда у меня снова появилась возможность поразмыслить, как побыстрее подняться, меня уже хлестали мокрым полотенцем. Я открыл глаза. Прямо над собой я увидел лицо Хенри Эйхельбергера, на котором было написано что-то вроде сочувствия.

— Ну что, пришел в себя? — спросил он. — У тебя брюшной пресс слабенький, как чаёк у китайцев.

— Дай мне бренди! — потребовал я. — И вообще, что случилось?

— Так, ерунда. Твоя нога попала в дырку в ковре. Тебе действительно нужно выпить?

— Бренди! — повторил я и закрыл глаза.

— Ну что ж, можно. Надеюсь, у меня от возни с тобой не начнется новый запой.

Дверь открылась и закрылась снова. Я лежал неподвижно, стараясь перебороть подступавшую тошноту. Время тянулось мучительно медленно. Дверь снова скрипнула и что-то твердое уперлось мне в нижнюю губу. Я открыл рот и в него полилось спиртное. Тепло моментально разлилось по моему телу, возвращая силы. Я сел.

— Спасибо, Хенри, — сказал я. — Можно, я буду звать тебя просто Хенри?

— Валяй, за это денег не берут.

Я поднялся на ноги и встал перед ним. Он разглядывал меня с любопытством.

— А ты неплохо выглядишь. Никогда бы не подумал, что ты окажешься таким хлипким.

— Берегись, Эйхельбергер! — воскликнул я и со всей силы врезал ему в челюсть. Он тряхнул головой, в его глазах появилось беспокойство. Не теряя времени, я нанес ему еще три удара.

— Отлично! Ты сам на это напросился! — заорал он и кинулся на меня. Честное слово, мне удалось уклониться от его кулака, но движение получилось, видимо, слишком быстрым, я потерял равновесие и упал, ударившись головой о подоконник.

Влажное полотенце шлепнулось мне на лицо. Я открыл глаза.

— Слушай, друг, — сказал Хенри, — ты уже отключался два раза. Давай-ка полегче, а?

— Бренди! — прохрипел я.

— Придется обойтись простым виски.

Он прижал к моим губам стакан, и я стал жадно пить. Потом я снова поднялся на ноги и пересел на кровать. Хенри уселся рядом и похлопал меня по плечу.

— Уверен, мы с тобой поладим, — сказал он. — Не целовал я твоей девушки, хотя, признаюсь, не отказался бы. Это все, что тебя тревожило?

Он налил себе с пол стакана виски из пинтовой бутылки, за которой выбегал в магазин, и со смаком опорожнил его.

— Нет, не все, — сказал я. — Есть еще одно дело.

— Выкладывай, но только без фокусов. Обещаешь?

Крайне неохотно я дал ему это обещание.

— Почему ты бросил работу у миссис Пенраддок? — спросил я его.

Он пристально посмотрел на меня из-под своих густых белесых бровей. Затем взгляд его опустился на бутылку, которую он держал в руке.

— Как ты считаешь, меня можно назвать красавчиком?

— Видишь ли, Хенри…

— Только не надо пудрить мне мозги, — прервал меня он.

— Нет, Хенри, — сказал я тогда, — красавчиком тебя действительно назвать трудно, но внешность у тебя бесспорно мужественная.

Он снова до половины наполнил стакан и подал его мне.

— Твоя очередь, — сказал он.

И я осушил стакан, сам плохо соображая, что делаю. Когда я перестал кашлять, Хенри забрал у меня стакан, снова налил в него виски и выпил. Бутылка почти опустела.

— Предположим, тебе понравилась девушка необыкновенной, неземной красоты. А у тебя такая рожа, как у меня. Лицо парня, которого воспитала улица, а образование дали грузчики в доках. Парня, который не дрался разве что с китами и товарными поездами, а остальных лупил за милую душу, и, понятно, сам пропускал иной раз удар-другой. И вот он получает работу, где видит свою красавицу каждый день, зная, что шансов у него никаких. Что бы ты сделал в таком положении? Я решил, что лучше всего просто уйти.

— Хенри, дай мне пожать твою руку, — сказал я.

Мы обменялись рукопожатиями.

— Вот я и свалил оттуда, — закончил он свой короткий рассказ. — А что мне еще оставалось?

Он приподнял бутылку и посмотрел ее на свет.

— Черт, ты совершил ошибку, когда заставил меня сбегать за этой жидкостью. Стоит мне начать пить, такой цирк начинается… Кстати, как у тебя с бабками?

— Хватает, — ответил я. — Если тебе нужно виски, ты его получишь. Хоть залейся. У меня хорошая квартира на Франклин-авеню в Голливуде. Я, конечно, ничего не имею против этого твоего милого гнездышка, но все-таки давай переберемся ко мне. Там есть по крайней мере где вытянуть ноги.

— Признайся, что ты уже пьян, — сказал Хенри, и во взгляде его маленьких глазок можно было прочесть восхищение.

— Я еще не пьян, но действительно уже чувствую приятное воздействие твоего виски. Только прежде, чем мы отправимся, мне необходимо обсудить с тобой еще одну небольшую деталь. Я уполномочен вести переговоры о возвращении жемчужного ожерелья миссис Пенраддок, законной владелице. Насколько мне известно, есть вероятность, что ты украл его.

— Сынок, ты опять нарываешься, — сказал Хенри ласково.

— Это деловой разговор, и поэтому лучше обсудить все спокойно. Жемчуг фальшивый, так что, я думаю, нам с тобой будет нетрудно прийти к соглашению. Я ничего не имею против тебя лично, Хенри. Более того, я благодарен тебе за это целительное виски. И все-таки бизнес есть бизнес. Вернешь ли ты ожерелье, не задавая лишних вопросов, если я заплачу тебе пятьдесят долларов?

Хенри расхохотался и помрачнел, но, когда он заговорил, в его голосе не было враждебности.

— Так ты, сдается мне, считаешь меня идиотом? Я, по-твоему, украл какие-то побрякушки и теперь сижу здесь, дожидаясь, пока нагрянут фараоны?

— Полицию об этом не ставили в известность, Хенри. И потом — ты мог догадаться, что жемчуг не настоящий… Давай, наливай…

Он выплеснул в стакан почти все, что оставалось в бутылке, и я влил виски в себя с превеликим удовольствием. Затем я швырнул стаканом в зеркало, но промахнулся. Стакан, сделанный из толстого дешевого стекла, при ударе не разбился.

Хенри расхохотался.

— Ты над чем смеешься? — спросил я с подозрением.

— Над этим кретином… Представляешь, как у него вытянется физиономия, когда он узнает… ха!.. Ну, про эти побрякушки…

— То есть ты утверждаешь, что жемчуг взял не ты?

— Вот именно. Вообще-то надо бы мне поколотить тебя как следует. Ну да ладно, черт с тобой. Любому иногда приходят в голову дурацкие идеи. Нет, парень, я не брал жемчуга. А если взял, только б меня и видели…

Я снова взял его руку и пожал ее.

— Это все, что мне нужно было знать, — сказал я. — Теперь у меня словно камень с души свалился. Давай отправимся ко мне и там подумаем вместе, как нам найти это чертово ожерелье. Такая команда, как мы с тобой, одолеет любого.

— Ты меня не разыгрываешь?

Я встал и надел шляпу.

— Нет, Хенри, я предлагаю тебе работу, в которой, как я понимаю, ты сейчас нуждается. А заодно и все виски, которое можно найти в этом городе. Пошли. Ты можешь вести машину в этом состоянии?

— Дьявол, конечно! Я ведь совсем не пьян. — Хенри был явно удивлен моим вопросом.

Мы прошли полутемным коридором, в конце которого вдруг возник толстяк. Он потирал ладонью живот и смотрел на меня своими крошечными жадными глазками.

— Все в норме? — спросил он, пожевывая зубочистку.

— Дай ему доллар, — сказал Хенри.

— Зачем?

— Не знаю. Просто так, дай.

Я достал из кармана долларовую бумажку и протянул ее толстяку.

— Спасибо, старина, — сказал Хенри и вдруг врезал ему под адамово яблоко. Затем он забрал у толстяка доллар.

— Это плата за удар, — объяснил он мне. — Ненавижу получать деньги даром.

Мы спустились вниз рука в руке, оставив управляющего сидеть в изумлении на полу.

3

В пять часов вечера я очнулся и обнаружил, что лежу на постели в своей голливудской квартире. Я с трудом повернул больную голову и увидел растянувшегося рядом Хенри Эйхельбергера в майке и брюках. Рядом на столике стояла едва початая двухлитровая бутылка виски «Старая плантация». Такая же бутылка валялась на полу, но совершенно пустая. По всей комнате была разбросана одежда, а ручку одного из кресел прожгли окурком.

Я осторожно ощупал себя. Мышцы живота ныли, челюсть с одной стороны основательно распухла. В остальном я был как новенький. Когда я поднялся с постели, голову пронзила острая боль, но я отрешился от нее и прямиком направился к бутылке, чтобы хорошенько к ней приложиться. Спиртное подействовало на меня самым благоприятным образом. Я почувствовал бодрость и готовность к любым приключениям. Подойдя к кровати, я крепко потряс Хенри за плечо.

— Проснись, мой друг, уже померкли краски дня.

Хенри поднял голову.

— Что за чушь?.. А, это ты, Уолтер, привет. Как самочувствие?

— Великолепно! Ты отдохнул?

— Конечно.

Он спустил босые ступни на ковер и пятерней поправил свою светлую шевелюру.

— Мы прекрасно проводили время, пока ты не отрубился, — заметил он. — Тогда и я прилег вздремнуть. Один не пью. С тобой все в порядке?

— Да, Хенри. Я в отличной форме. Это кстати, потому что нам предстоит работа.

Он добрался до бутылки и приник к ней ненадолго.

— Когда человек болен, ему необходимо лекарство, — изрек он затем и огляделся.

— Черт, мы так быстро с тобой накачались, что я даже не разглядел хорошенько, куда меня занесло. У тебя здесь недурно… Ничего себе — все белое: и телефон, и пишущая машинка. Что с тобой, приятель? Ты недавно принял первое причастие?

— Нет, просто дурацкая фантазия, — ответил я, сделав неопределенный жест рукой в воздухе.

Хенри подошел к столу, внимательно разглядел телефон, машинку и письменный прибор, каждая вещица в котором была помечена моими инициалами.

— Потрясающе сделано, — сказал Хенри, повернувшись ко мне.

— Да, неплохо, — скромно согласился с ним я.

— Так, ну и что теперь? Есть какие-нибудь идеи или сначала немного выпьем?

— Ты не ошибся, Хенри. Идея у меня есть, и с таким помощником, как ты, мне будет легко претворить ее в жизнь. Понимаешь, когда похищают столь дорогую вещь, как нитка жемчуга, об этом знает весь преступный мир. Ворованный жемчуг очень трудно продать, потому что он не поддается, как другие драгоценности, огранке, и специалист всегда сможет опознать его. Уголовники этого города уже должны были прийти в великое возбуждение. Нам не составит труда найти кого-то, кто передаст в заинтересованные круги, что мы готовы заплатить определенное вознаграждение, если ожерелье вернут.

— Для пьяного ты вполне связно излагаешь свои мысли, — сказал Хенри, снова взявшись за бутылку. — Но только ты забыл, по-моему, что жемчуг-то липовый.

— По причинам чисто сентиментального характера я все равно готов заплатить за него.

Хенри отхлебнул немного виски и сказал:

— Все это понятно. Но с чего ты взял, что преступный мир, о котором ты здесь толкуешь, будет возиться со стекляшками?

— Мне всегда казалось, Хенри, что у преступников тоже должно быть чувство юмора. А ведь в этой ситуации кто-то может стать настоящим посмешищем.

— Да, что-то в этом есть. Можно себе представить, как обалдеет этот дурачок, когда узнает, что рисковал зря…

— В этом деле есть еще один аспект. Правда, если вор глуп, то это не имеет большого значения. Если же у него котелок хоть немного варит, все осложняется. Видишь ли, Хенри, миссис Пенраддок — очень гордая женщина. И живет она в весьма и весьма респектабельном районе. Если станет известно, что она носила ожерелье из фальшивых жемчужин, а тем более если в прессу просочится хоть намек, что это то самое ожерелье, которое муж подарил ей ко дню золотой свадьбы… Ну, ты сам все понимаешь, Хенри.

— Не думаю я, чтобы у этих воришек было в башке много извилин, — сказал Хенри, потирая в задумчивости подбородок. Потом он поднес ко рту большой палец руки и принялся ожесточенно грызть ноготь.

— Так, значит, шантаж… Что ж, все может быть. Правда, преступники редко меняют специализацию, но все равно — этот тип может пустить сплетню, а ею уже воспользуется кто-то другой. Между прочим, сколько ты готов выложить?

— Ста долларов, я считаю, было бы вполне достаточно, но, если возникнет торг, я готов повысить ставку до двухсот — именно такова стоимость копии ожерелья.

Хенри покачал головой и снова отхлебнул виски.

— Нет, — сказал он. — Нужно быть полным идиотом, чтобы подставляться за такие деньги. Ему проще будет загнать стекляшки.

— Но попытаться-то мы можем?

— Да, но как? К тому же у нас кончается горючее. Может, я слетаю?

В этот момент что-то шлепнулось у моей входной двери. Я открыл ее и подобрал с пола вечерний выпуск газеты. Вернувшись в комнату, я ткнул в нее пальцем и сказал:

— Вот. Готов держать пари на добрую кварту «Старой плантации», что ответ мы найдем здесь.

Я раскрыл газету на третьей полосе не без некоторого сомнения. Заметку я уже видел в более раннем выпуске, когда ждал в приемной агентства по найму, но не было уверенности, что ее дадут повторно в вечернем издании. Однако мои ожидания оправдались. Заметку я нашел в той же колонке, что и раньше. Она была озаглавлена так:

ЛУ ГАНДЕСИ ДОПРОШЕН В СВЯЗИ С ПОХИЩЕНИЕМ ДРАГОЦЕННОСТЕЙ.

— Слушай, — сказал я Хенри и прочитал ему следующее:

«По звонку анонимного информатора вчера вечером в полицейский участок был доставлен и подвергнут интенсивному допросу Луис (Лу) Гандеси, владелец известной таверны на Спринг-стрит. Допрос касался серии дерзких ограблений, совершенных в последнее время в фешенебельных кварталах западной части нашего города. По предварительным оценкам добыча грабителей составила более 200 тысяч долларов в различного рода ювелирных изделиях. Гандеси был отпущен поздно ночью и отказался сообщить какие-либо детали репортерам. Капитан полиции Уильям Норгаард заявил, что он не обнаружил доказательств связи Гандеси с грабителями. По его словам, звонок в полицию был, скорее всего, актом личной мести».

Я сложил газету и швырнул ее на кровать.

— Твоя взяла, — сказал Хенри и передал мне бутылку. Сделав несколько больших глотков, я вернул ее.

— И что теперь? — спросил Хенри. — Пойдем брать за бока этого Гандеси?

— Он может быть очень опасен. Как ты думаешь, нам он по зубам?

Хенри презрительно усмехнулся.

— Не справиться с дешевым пижоном со Спринг-стрит? Жирным ублюдком с фальшивым рубином на мизинце? Да ты мне его только дай. Я тебе его наизнанку выверну. А вот выпивка у нас кончается. Здесь осталось не больше пинты, — сказал он, разглядывая бутылку на свет.

— Пока хватит, — возразил я.

— Почему? Разве мы с тобой пьяные?

— Конечно, нет. Но ведь у нас впереди трудный вечерок, помни об этом. Сейчас пришло время побриться и переодеться. Думаю, нам нужно надеть смокинги. У меня найдется лишний для тебя. Мы ведь почти одного роста. Вообще, забавно, что два таких здоровяка объединились, правда? А смокинги потому, что дорогая одежда производит на простолюдинов впечатление.

— Хорошо придумано, — одобрил Хенри. — Они подумают, что мы с тобой бандиты, работающие на какую-то крупную фирму. А Гандеси может вообще с перепугу в штаны наделать.

На том и порешили. Пока Хенри принимал душ и брился, я позвонил Эллен Макинтош.

— О, Уолтер, я так рада, что ты позвонил! — воскликнула она. — Ты уже что-нибудь обнаружил?

— Пока нет, дорогая, — ответил я. — Но у меня есть идея, и мы с Хенри буквально вот сейчас примемся за ее осуществление.

— Хенри? Какой еще Хенри?

— Хенри Эйхельбергер, конечно же. Как быстро ты его забыла. Мы с ним теперь неразлучные друзья, и…

— Уолтер, ты опять пьешь? — резко перебила она.

— Нет, конечно. Хенри нельзя пить.

Она фыркнула.

— А разве не Хенри украл ожерелье? — спросила она после затяжной паузы.

— Конечно же нет, дорогая. Он ушел, потому что влюбился в тебя.

— Кто, этот скот? Я уверена, Уолтер, что ты пил. Так вот, я с тобой больше не желаю разговаривать. Прощай, — и она с такой силой швырнула трубку, что этот звук звоном отдался в моем ухе.

Я опустился в кресло с бутылкой виски в руках и стал гадать, что я мог такого обидного ей сказать. Поскольку соображать мне было уже трудно, я утешался бутылкой, пока Хенри не вышел из ванной. В моем смокинге, с галстуком-бабочкой на шее он выглядел весьма представительно.

Когда мы вышли на улицу, было уже темно, но я был полон надежды и уверенности, хотя и расстроен немного тем, как говорила со мной по телефону Эллен Макинтош.

4

Найти заведение мистера Гандеси оказалось делом нетрудным. Первый же таксист указал нам его. Называлось оно «Голубая лагуна» и было залито внутри неприятным для глаза голубым светом. Прежде чем отправиться туда, мы основательно поужинали в итальянском ресторанчике.

Хенри был почти красив в одном из лучших моих костюмов, с белым шарфом, переброшенным через шею, и в мягкой черной фетровой шляпе. В каждый из боковых карманов легкого летнего плаща он сунул по бутылке виски.

Бар «Голубой лагуны» был заполнен, но мы прошли прямо в ресторанный зал. У человека в засаленном фраке мы спросили, как найти Гандеси, и он указал нам на толстоватого мужчину, одиноко сидевшего за маленьким столиком в самом дальнем углу зала. Мы подошли к нему. Перед ним стоял бокал красного вина. Машинально он крутил на пальце кольцо с большим зеленым камнем. Нас он не удостоил даже взглядом. Других стульев у стола не было, поэтому Хенри наклонился и уперся в стол обеими лапищами.

— Гандеси — это ты? — спросил он.

Но тот даже не поднял на него взгляда. Сдвинув брови, он ответил равнодушно:

— Да, ну и что с того?

— Нам надо бы переговорить с тобой с глазу на глаз, — сказал Хенри. — Здесь есть местечко, где нам никто не помешает?

Теперь Гандеси поднял голову. В его черных миндалевидных глазах застыла неизбывная скука.

— О чем будет разговор? — поинтересовался он.

— О некоем жемчуге, — сказал Хенри. — Точнее, о сорока девяти жемчужинах.

— Продаете или покупаете? — спросил Гандеси, и было видно, что скука его начинает постепенно рассеиваться.

— Покупаем, — ответил Хенри.

Гандеси едва заметно прищелкнул пальцами, и рядом с ним тут же вырос необъятных размеров официант.

— Этот человек пьян, — сказал ему Гандеси, тыча в Хенри пальцем, — вышвырни-ка отсюда обоих.

Официант ухватил Хенри за плечо, но тот, не моргнув глазом, быстрым движением схватил за руку нападавшего и резко вывернул ее. Через несколько секунд лицо официанта приобрело тот оттенок, который я затрудняюсь описать иначе как нездоровый. Он сдавленно застонал. Хенри отпустил его и сказал, обращаясь ко мне:

— Кинь-ка ему сотенную на стол.

Я достал бумажник и вынул из него стодолларовую банкноту.

При виде этой бумажки Гандеси сразу же жестом приказал официанту удалиться, что тот и проделал, поглаживая на ходу прижатую к груди руку.

— За что деньги? — спросил Гандеси.

— Всего лишь за пять минут твоего времени.

— Смешные вы, ребята… Ну ладно, будем считать, что я клюнул, — он взял купюру, аккуратно сложил пополам и сунул в жилетный карман. Затем он тяжело поднялся и, не глядя на нас, пошел к двери.

Мы с Хенри последовали за ним через скудно освещенный коридор, в конце которого была еще одна дверь. Он распахнул ее перед нами, и я вошел первым. Когда же мимо Гандеси проходил Хенри, у толстяка в руках появилась вдруг тяжелая, обтянутая кожей дубинка, и он со всей силы опустил ее на голову моему другу. Хенри повалился вперед, опустившись на четыре точки. С проворством, которого трудно было ожидать при его комплекции, Гандеси захлопнул дверь и встал, привалившись к ней спиной. При этом так же внезапно в его левой руке оказался револьвер с коротким стволом.

— Смешные вы, ребята, — повторил Гандеси, усмехнувшись.

Что произошло сразу после этого, я как следует не успел даже разглядеть. В первый момент Хенри все еще был на полу спиной к Гандеси, а в следующий — что-то мелькнуло в воздухе, как плавник резвящейся акулы, и толстяк крякнул. Затем я увидел, что белобрысая голова Хенри уперлась в пухлый живот Гандеси, а руки крепко стиснули его волосатые запястья. Затем Хенри выпрямился во весь рост, и Гандеси, пробалансировав беспомощно у него на макушке, с грохотом рухнул на пол. Он лежал, судорожно хватая ртом воздух. Хенри, не теряя времени даром, запер дверь на ключ, переложил револьвер и дубинку с одну руку, а другой озабоченно охлопал себя по карманам, проверяя, не пострадало ли в схватке драгоценное виски. Все это произошло так стремительно, что я вынужден был сам опереться о стену, потому что у меня голова пошла кругом от этого мельтешения.

— Вот гнус! — сказал Хенри, свирепо вращая глазами. — Я сейчас этого придурка просто выпорю, — добавил он, театральным жестом хватаясь за ремень.

Гандеси перекатился по полу и с трудом поднялся на ноги. Его слегка шатало. Одежда покрылась пылью.

— Смотри, он ударил меня этой дубинкой, — сказал Хенри и протянул дубинку мне. — Попробуй, какая тяжелая.

— Так что вам, парни, от меня нужно? — спросил Гандеси, причем от его итальянского акцента не осталось и следа.

— Тебе уже сказали, что нам нужно, кретин!

— Я только не припомню, где и на какой почве мы с вами, ребята, встречались? — Гандеси опустился в кресло, стоявшее около ободранного письменного стола. Тыльной стороной ладони он утер пот с лица и ощупал себя — все ли кости целы.

— Ты нас не понял, приятель. У одной леди, которая живет в районе Каронделет-парка, пропал жемчуг. Если точнее, ожерелье из сорока девяти розовых жемчужин. Он застрахован в нашей фирме… Между прочим, сотню-то верни.

Он шагнул к Гандеси. Тот поспешно достал сложенную банкноту и протянул ему. Хенри передал деньги мне, а я снова уложил их в свой бумажник.

— Мне ничего об этом не известно, — сказал Гандеси, с опаской поглядывая по очереди на каждого из нас.

— Слушай, ты ударил меня дубинкой…

— Я не якшаюсь с грабителями! — поспешно перебил его Гандеси. — И скупщиков краденого не знаю. Вы меня не за того приняли.

— Ты мог что-нибудь слышать, — настаивал Хенри, поигрывая дубинкой прямо у него перед носом. Шляпа все еще как влитая сидела у него на макушке, хотя и потеряла первоначальную форму.

— Хенри, — сказал я, — сегодня вся работа достается тебе. Как ты думаешь, это справедливо?

— Давай, включайся, — милостиво согласился Хенри, — хотя с этой тушей я и один справлюсь.

К этому моменту Гандеси пришел, наконец, в себя окончательно. Взгляд его снова обрел утраченную было твердость.

— Так вы, ребята, из страховой компании будете? — спросил он с сомнением.

— В самую точку.

— Мелакрино знаете?

— Ты, паскуда, перестань морочить нам головы, — не выдержал Хенри, но я остановил его:

— Постой-ка, Хенри, может, он дело говорит. Что такое Мелакрино? Человек?

Глаза Гандеси округлились от удивления.

— Ну ты даешь! Конечно, человек. Так, стало быть, вы его не знаете?

Он бросил на меня еще более подозрительный взгляд.

— Позвони ему, — сказал Хенри, указывая на аппарат, стоявший на столе.

— Нет, звонить — это плохо, — возразил Гандеси, поразмыслив.

— А получить дубинкой по голове хорошо? — спросил Хенри с присущей ему тонкой иронией.

Гандеси тяжело вздохнул, повернулся в кресле всем телом и притянул к себе телефон. Грязным ногтем он набрал номер. Через минуту ему ответили.

— Джо?.. Это Лу. Тут два парня из страхового агентства интересуются ограблением на Кэрондолет-парк… Да… Нет, жемчуг… Так ты ничего не слышал об этом, старина?.. Ладно, тогда пока.

Гандеси положил трубку и снова повернулся к нам.

— Дохлый номер… А если не секрет, на какую компанию вы работаете?

— Дай ему свою визитку, — посоветовал Хенри.

Я снова достал бумажник и извлек из него одну из моих визитных карточек. Ничего, кроме имени, на ней не было. Я достал ручку и приписал внизу адрес и номер телефона.

Гандеси изучил карточку, поглаживая небритый подбородок. Его лицо вдруг просветлело.

— Лучше всего вам будет обратиться к Джеку Лоулеру, — сказал он.

Хенри пристально посмотрел на него. Гандеси выдержал этот взгляд совершенно спокойно. Его глаза сияли теперь чистотой и невинностью.

— Кто это такой? — спросил Хенри.

— Хозяин клуба «Пингвин» на бульваре Сансет. Если вам вообще кто-нибудь сможет помочь, так это он.

— Спасибо, — вежливо сказал Хенри и посмотрел на меня:

— Ты ему веришь?

— По-моему, — ответил я, — этот тип соврет — недорого возьмет.

— Ну ты, дятел! — попытался вспылить Гандеси, но у него ничего не вышло.

— Заткнись, — оборвал его Хенри. — Такие слова сегодня здесь могу произносить только я, договорились? Вот и умница. А теперь расскажи, что это за Джек Лоулер.

— Джек — это фигура. Ему известно все, что касается высшего общества. Но добиться встречи с ним нелегко.

— А вот это уже не твоя забота. Спасибо за совет, Гандеси.

С этими словами Хенри зашвырнул дубинку в дальний захламленный угол комнаты и открыл барабан револьвера. Достав патроны, он наклонился и пустил револьвер скользить по полу, пока тот не оказался где-то под столом. Поиграв небрежно патронами в руке, Хенри разжал ладонь и дал им высыпаться на пол.

— Бывай, Гандеси, — сказал Хенри. — И постарайся впредь не слишком задирать свой нос, чтобы тебе и его не пришлось когда-нибудь искать под столом.

Он открыл дверь, и мы поспешно покинули «Голубую лагуну». Впрочем, никто не пытался встать у нас на пути.

5

Моя машина были припаркована неподалеку. Когда мы забрались в нее, Хенри положил руки на руль и посмотрел задумчиво сквозь ветровое стекло.

— Ну, и что ты об этом думаешь, Уолтер? — спросил он после продолжительной паузы.

— Если хочешь знать мое мнение, Хенри, то я думаю, что мистер Гандеси наговорил нам чепухи, только бы от нас избавиться. Более того, я сильно сомневаюсь, чтобы он действительно принял нас за страховых агентов.

— Верно, — поддержал меня Хенри. — И вот еще что: как я догадываюсь, ни Мелакрино, ни Джека Лоулера в природе не существует. Этот подонок набрал первый попавшийся номер и разыграл перед нами дурацкий спектакль. Хочешь, я вернусь туда и оторву ему его поганую башку?

— Нет, Хенри. У нас с тобой была превосходная идея, и мы сделали все, чтобы как можно лучше реализовать ее. Я предлагаю теперь вернуться ко мне и обдумать, что делать дальше.

— И напиться, — добавил Хенри, трогая машину с места.

— Что ж, Хенри, я не вижу, почему бы нам не позволить себе немного выпить.

— Да уж. А то я вернусь туда и разнесу эту забегаловку к чертовой матери.

Он остановился у перекрестка, хотя горел зеленый свет, и поднес бутылку к губам. Но не успел сделать и пары глотков, как сзади заскрежетали тормоза и какая-то машина ткнула нас в задний бампер. Столкновение не было сильным, но толчка оказалось достаточно, чтобы Хенри пролил немного виски себе на брюки.

— Дьявол! Что за треклятый город! — заорал он. — Честный гражданин глотка не может сделать, чтобы его не толкнули под руку.

Поскольку наша машина все еще не тронулась с места, сзади принялись настойчиво сигналить. Хенри резким толчком распахнул дверь, выбрался наружу и пошел к остановившейся сзади машине. Мне были слышны очень громкие голоса, и самый громкий принадлежал моему приятелю. Вскоре он вернулся, сел за руль и мы наконец поехали.

— Убить идиота мало. Сам не знаю, почему пощадил его, — заметил он.

Остальную часть пути до Голливуда он проделал очень быстро. Мы поднялись ко мне в квартиру и уселись в кресла с большими стаканами в руках.

— Выпивки у нас с тобой литра полтора, — заметил Хенри, разглядывая оценивающе две бутылки виски, которые он поместил на столе рядом с теми, что мы успели опорожнить раньше. — Я думаю, этого достаточно, чтобы в наши головы пришла подходящая идейка?

— Если этого окажется недостаточно, Хенри, чтобы в твою светлую голову начали приходить мудрые мысли, мы будем вынуждены совершить набег на ближайший магазин, чтобы пополнить запасы, — сказал я и залпом осушил свой стакан.

— А ты парень что надо, — заметил Хенри, благодушно улыбаясь. — Только говоришь очень странно.

— Что ж, это и неудивительно. Мне уже трудно изменить свою манеру речи. Мои родители, видишь ли, были строгими пуристами в лучших традициях Новой Англии, и потому искусство сквернословия никогда мне легко не давалось. Даже когда я был студентом колледжа.

По лицу Хенри было видно, что он мучительно пытается переварить мою фразу, но это ему никак не удается.

Мы поговорили о Гандеси, его сомнительном совете и стоит ли ему следовать, и так пролетело примерно полчаса. Потом совершенно внезапно зазвонил белый телефон на моем письменном столе. Я вскочил и поспешно снял трубку, полагая, что это Эллен Макинтош, у которой прошел припадок дурного расположения духа. Однако голос был мужской, мне совершенно не знакомый и неприятный — скрипучий какой-то:

— Это Уолтер Гейдж?

— Да, вы говорите с мистером Уолтером Гейджем.

— Отлично, мистер Гейдж, насколько я понимаю, ты наводишь справки о неких драгоценностях?

Я крепко сжал трубку и, повернувшись, сделал Хенри страшную гримасу. Тот, однако, ничего не заметил, преспокойно наливая себе очередную порцию «Старой плантации».

— Да, это так, — сказал я в трубку, стараясь, чтобы мой голос звучал ровно, хотя волнение охватило все мое существо. — Надеюсь, под словом драгоценности вы имеете в виду жемчуг?

— Вот именно. Сорок девять жемчужин, и все как одна. Моя цена — пять штук.

Я задохнулся от возмущения.

— Но это же полный абсурд! Пять тысяч долларов за эти…

Голос грубо оборвал меня:

— Пять штук, и ни цента меньше. Если ты плохо соображаешь, что такое пять штук, сосчитай их на пальцах. А теперь, привет. Обдумай мое предложение. Позже я позвоню тебе.

В трубке раздались гудки, и я положил ее нетвердой рукой. Меня слегка трясло. Я добрел до своего кресла, опустился в него и вытер лоб носовым платком.

— Наша затея сработала, Хенри, но очень странным образом, — сказал я.

Хенри поставил пустой стакан на пол. Я впервые видел, чтобы он отставил стакан, не наполнив его сразу же снова. Он уставился на меня немигающим взором зеленых глаз.

— Не понял, что сработало, малыш? — спросил он и облизал губы кончиком языка.

— То, что мы проделали у Гандеси. Мне только что позвонил какой-то тип и спросил, не я ли разыскиваю жемчуг.

— Ух ты, — только и вымолвил Хенри и присвистнул, округлив губы. — Значит, этот вонючий итальяшка все-таки что-то знал…

— Да, но просят за жемчуг ни много ни мало — пять тысяч. Вот это уже за пределами моего разумения.

— Что, что? — казалось, что у Хенри глаза из орбит повыскакивают. — Пять штук за эти дурацкие побрякушки. У парня явно не все дома. Ты ведь сказал, что им две сотни — красная цена. Нет, это рехнуться можно! Пять штук? Да за эти деньги слона можно покрыть липовым жемчугом.

Видно было, что Хенри искренне потрясен. Он наполнил стаканы, мы их подняли и посмотрели друг на друга.

— И что ты теперь будешь делать? — спросил Хенри после длительной паузы.

— А что мне остаться? — ответил я вопросом на вопрос. — Эллен Макинтош просила меня хранить дело в тайне. Тем более что миссис Пенраддок не давала ей разрешения доверить секрет жемчуга мне. Эллен сейчас злится на меня и не хочет со мной разговаривать, потому что, по ее мнению, я пью слишком много виски, хотя мой ум при этом остается острым и ясным, не так ли, Хенри? Конечно, дело приняло странный оборот, но, несмотря ни на что, мне кажется, первым делом нужно проконсультироваться с близким другом семьи миссис Пенраддок. Лучше, если это будет человек, искушенный в делах и знающий толк в драгоценностях. Такой человек у меня на примете есть, Хенри, и завтра я с ним свяжусь.

— Бог ты мой, — сказал Хенри, — неужели трудно было сказать все это в двух словах? Что это за тип, с которым ты хочешь связаться?

— Его зовут Лэнсинг Гэллемор. Он — президент ювелирной компании и старинный приятель миссис Пенраддок. Он-то и заказал для нее копию ожерелья. По крайней мере, так мне говорила Эллен.

— Но ведь он сразу же позовет фараонов, — заметил Хенри.

— Не думаю. Он вряд ли предпримет что-либо, что может поставить миссис Пенраддок в неловкое положение.

Хенри пожал плечами.

— Липа и есть липа, — сказал он глубокомысленно. — С этим ничего не сможет поделать даже президент ювелирной фирмы.

— И тем не менее должна же быть какая-то причина требовать столь крупную сумму. Шантаж — это единственное, что мне приходит сейчас в голову, а в таком случае, честно говоря, я чувствую, что одному мне не справиться. Я слишком мало знаком с историей семьи миссис Пенраддок.

— О’кей, — сказал Хенри и тяжело вздохнул, — если ты так считаешь, то действуй. Я тогда отправлюсь пока восвояси и постараюсь хорошенько проспаться, чтобы быть в форме на случай, если у тебя возникнет нужда в паре крепких рук.

— А может, проведешь ночь здесь, у меня?

— Спасибо, старик, но мне вполне подойдет и койка в отеле. Я только прихвачу с собой бутылочку вот этого снотворного. Вдруг меня замучает бессонница? К тому же утром мне могут позвонить из агентства, и нужно будет туда наведаться. Да и переодеться во что-нибудь не помешает. В этом наряде в тех краях я всех переполошу.

С этими словами он скрылся в ванной и вскоре вышел оттуда в собственном синем костюме. Я пытался заставить его воспользоваться моей машиной, но он возразил, что в его квартале это небезопасно. Он согласился, однако оставить пока на себе легкий плащ, и, запихивая в свой карман непочатую бутылку виски, сердечно пожал мне руку.

— Постой-ка, Хенри, — сказал я, достал свой бумажник и протянул ему двадцать долларов.

— Это за какие услуги? — спросил он.

— Ты временно нигде не работаешь, но сегодня вечером потрудился на славу. Не твоя вина, что результат оказался не совсем таким, какого мы ждали. Словом, ты заслужил небольшое вознаграждение, а для меня это — пустяк.

— Ну что ж, спасибо, Уолтер, — сказал Хенри, и по голосу чувствовалось, что мой поступок взволновал его. — Будем считать, что ты дал мне взаймы. Мне звякнуть тебе утром?

— Непременно. И вот еще что пришло мне в голову. Не лучше ли тебе поменять гостиницу. Представь, что полиции станет каким-то непостижимым образом известно о пропаже ожерелья. Они ведь наверняка заподозрят тебя, верно?

— К черту! Сколько бы они меня ни мурыжили, у них все равно ничего не выйдет. Дудки!

— Ну, смотри сам.

— Ага. Спокойной ночи, Уолтер. Приятных тебе сновидений.

Он ушел, и я внезапно почувствовал себя подавленным и одиноким. Его общество действовало на меня вдохновляюще, хотя был он в общем-то недалеким малым. Что ж, не слишком умен и образован, но зато — настоящий мужчина. Я плеснул себе изрядную порцию виски из открытой бутылки и выпил его одним махом. Однако настроение не улучшилось.

Мне вдруг смертельно захотелось поговорить с Эллен Макинтош. Я взял телефонный аппарат и набрал ее номер. После долгого ожидания мне ответил заспанный голос горничной. Когда Эллен сообщили, кто звонит, она отказалась подходить к телефону. Это только усилило мою тоску, и я сам не заметил, как прикончил остатки виски. Потом я грохнулся на кровать и забылся тяжелым сном.

6

Телефон заливался так долго, что я наконец проснулся и увидел, что комната утопает в ослепительном солнечном свете. Было девять часов утра, но свет у меня все еще горел. Пробуждение не доставило мне удовольствия. Я почувствовал себя еще более отвратительно, обнаружив, что завалился спать прямо в смокинге. И все же человек я здоровый, у меня крепкие нервы и потому самочувствие мое было все же не настолько плохим, как можно было бы ожидать. Я подошел к телефону и снял трубку.

— Ты жив, Уолтер? — услышал я голос Хенри. — У меня башка трещит, как у дюжины похмельных шведов.

— Со мной все в порядке, Хенри.

— Мне звонили из агентства. Предлагают какую-то работенку. Так что я туда смотаюсь, а? Мне прийти к тебе попозже?

— Обязательно. Часам к одиннадцати я уже вернусь домой после беседы с тем человеком, о котором я говорил тебе вечером.

— А звонков больше не было?

— Пока нет.

— Ладно. Пароль — Абиссиния, — и он повесил трубку.

Я принял холодный душ, побрился и сменил костюм, остановив свой выбор на светло-коричневой «тройке», которая идеально подходила для делового визита. Из кафе внизу мне прислали чашку крепкого кофе. Того же официанта я попросил убрать из квартиры пустые бутылки и заплатил ему за труды доллар. Кофе окончательно восстановил мои силы — я снова почувствовал себя полноценной личностью. Через несколько минут я уже подъезжал к роскошному магазину фирмы «Гэллемор джуилри» на Седьмой Западной улице.

Денек выдался настолько погожий, что, казалось, все проблемы должны уладиться сами собой.

Пробиться на прием к мистеру Лэнсингу Гэллемору оказалось не так-то просто. Поэтому мне пришлось сказать секретарше, что дело касается миссис Пенраддок и носит сугубо конфиденциальный характер. Как только это сообщение было передано, меня незамедлительно допустили пред его светлые очи. У мистера Гэллемора был необъятных размеров кабинет, в дальнем конце которого за массивным письменным столом располагался он сам. Навстречу мне он протянул худенькую розовую ладошку.

— Мистер Гейдж? Мне кажется, я не имел чести с вами встречаться прежде?

— Нет, мистер Гэллемор, это наша первая встреча. Я — жених… Или, по крайней мере до вчерашнего вечера, считался женихом мисс Эллен Макинтош, которая, как вы, я уверен, знаете, работает у миссис Пенраддок сиделкой. Я пришел к вам по весьма деликатному вопросу, и потому, прежде чем приступить к сути, мне необходимо знать, могу ли я рассчитывать на ваше доверие?

Ему было на вид лет около семидесяти пяти. Худощавый, высокий, со сдержанными, благородными манерами. Голубые глаза оставались холодны, но улыбка лучилась теплом. В петлицу его серого вельветового пиджака была продета гвоздика.

— Я взял себе за правило никогда не обещать того, о чем вы меня сейчас просите, — сказал он. — По моему мнению, несправедливо заранее требовать доверия от человека, который вас еще не знает. Однако, если вы заверите меня, что дело касается миссис Пенраддок и оно действительно крайне деликатное, я сделаю для вас исключение.

— Поверьте, сэр, дело обстоит именно так, — сказал я и поведал ему всю историю без утайки, не пытаясь скрыть даже количества выпитого мною накануне виски.

Под конец моего рассказа он изучающе посмотрел на меня. Его холеные пальцы играли все это время паркеровской ручкой с золотым пером.

— Мистер Гейдж, — сказал он, когда я закончил, — вы имеете хоть малейшее представление, почему за этот жемчуг с вас требуют пять тысяч долларов?

— Это, конечно, дело глубоко личного свойства, мистер Гэллемор, — ответил я, — но, если вы позволите, я отважусь высказать свое предположение.

Он положил авторучку на стол, свел ладони вместе и кивнул.

— Говорите.

— В действительности жемчужины подлинные, мистер Гэллемор. Вы — старинный друг миссис Пенраддок. Допускаю даже, что в молодости вы могли быть ей больше чем просто другом. Когда она передала вам свой жемчуг — подарок мужа к золотой свадьбе, — чтобы вы его продали, вы не стали этого делать. Вы сказали ей, что ожерелье продано, а двадцать тысяч долларов дали из своих собственных средств. Под видом дешевой копии, якобы изготовленной по вашему заказу в Чехословакии, ей было в целости и сохранности возвращено подлинное ожерелье.

Мистер Гэллемор встал, несколько раз прошелся по комнате и остановился у окна. Отдернув тончайшую шелковую штору, он некоторое время в задумчивости смотрел вниз на уличную толчею. Затем он вернулся за стол.

— Признаюсь, ваша догадливость привела меня в некоторое смущение, — сказал он со вздохом. — Миссис Пенраддок очень гордая женщина. Не будь она такой, я бы просто предложил ей эти двадцать тысяч в качестве подарка или бессрочной ссуды. Я помогал ей разбирать дела ее покойного мужа и лучше, чем кто-либо другой, знал, что при нынешнем состоянии рынка недвижимости и финансов она не смогла бы собрать необходимую сумму без непоправимого урона для своего имущественного положения. А это, разумеется, сказалось бы на всех, кто находится на ее попечении. Поэтому миссис Пенраддок продала свое жемчужное ожерелье или по крайней мере думала, что продала. Она настаивала, чтобы об этом никто не знал. Да, я поступил именно так, как вы предположили. Для меня это не было сложно. Я мог позволить себе и более широкий жест. Семьи у меня никогда не было, а состояние я нажил немалое. Учтите также, что в то время она не смогла бы выручить за жемчуг и половины того, что дал ей я. Впрочем, сейчас его стоимость поднялась.

Я опустил глаза, опасаясь, что этого благородного старика может смутить мой прямой взгляд.

— Так что я думаю, что нам лучше бы собрать эти пять тысяч, сынок, — добавил мистер Гэллемор уже вполне деловым тоном. — За настоящий жемчуг они просят не такую уж непомерную цену, хотя с ворованным жемчугом дело иметь труднее, чем с любыми другими драгоценностями. И раз уж вы волей-неволей стали моим доверенным лицом, не возьмете ли вы на себя и остальные хлопоты?

— Мистер Гэллемор, — сказал я, — для вас я совершенно посторонний человек, и к тому же я всего-навсего простой смертный, силы мои ограничены. Но все равно, позвольте поклясться вам памятью моих покойных родителей, что я вас не подведу.

— Не нужно таких громких фраз, сынок. Ты — крепкий малый и в обиду себя не дашь. А в честности твоей у меня сомнений нет. Допустим, я знаю немного больше о мисс Эллен Макинтош и ее женихе, чем ты можешь предполагать, а? Вообще-то жемчуг застрахован, и этим делом могла бы заняться страховая компания, но раз уж ты и этот твой забавный приятель его начали — заканчивайте сами. Могу себе представить, какой он здоровяк, этот твой Хенри…

— О да, сэр. И мы с ним теперь настоящие друзья, несмотря на то, что по временам он бывает вульгарен.

Покрутив немного в пальцах свою авторучку, мистер Гэллемор достал из ящика стола чековую книжку, выписал чек, аккуратно оторвал его и протянул мне.

— Выкупай ожерелье, а я потом добьюсь, чтобы страховая компания возместила мне этот расход, — сказал он. — У меня с ними отличные отношения, и, думаю, трудностей с этим не возникнет. А мой банк — здесь за углом. Я буду ждать их звонка, потому что они вряд ли выплатят по чеку наличные, не связавшись предварительно со мной. Будь осторожен, сынок, не попади в беду.

Мы обменялись рукопожатиями, но, прежде чем уйти, я задержался на мгновение.

— Мистер Гэллемор, вы оказали мне доверие, какого еще не оказывал никто, за исключением, конечно, моего родного отца. Спасибо.

— Я поступаю как последний дурак, — ответил он на это со странной улыбкой, — но я так давно не встречал людей, которые говорят в стиле романов Джейн Остин. Это, видимо, на меня и подействовало.

— Спасибо еще раз, сэр, — сказал я. — Я знаю, моя речь бывает подчас немного высокопарна. Могу я осмелиться просить вас еще об одном небольшом одолжении?

— Каком одолжении, мистер Гейдж?

— Позвоните, пожалуйста, мисс Эллен Макинтош, с которой у меня вышла размолвка, и скажите ей, что я сегодня совсем не пил и что вы поручили мне одну весьма деликатную миссию.

Он от души расхохотался.

— Я это сделаю с большим удовольствием, Уолтер. А поскольку мне известно, что эта девушка заслуживает доверия, я посвящу ее в некоторые детали нашего дела…

Прямо от него я направился в банк, чтобы получить деньги по чеку. Кассир сначала пристально и с подозрением изучал в окошко мое лицо, потом надолго куда-то ушел и лишь затем выдал мне наконец пять тысяч долларов, но так неохотно, словно расставался со своими кровными деньгами. Положив пачку в карман, я сказал:

— А теперь дайте мне стопочку монет по двадцать пять центов, пожалуйста.

— Стопочку монет, сэр? — переспросил кассир, и его брови взлетели высоко вверх.

— Именно. Ими я обычно даю на чай. И, естественно, я предпочел бы получить их в обертке.

— Десять долларов, сэр.

Получив твердую колбаску завёрнутых в плотную бумагу монет, я вышел из банка и отправился в Голливуд.

Хенри дожидался в парадном моего дома, крутя от нетерпения шляпу в руках. Казалось, что со вчерашнего дня у него на лице слегка прибавилось морщин, и я заметил, что от него попахивает виски. Мы поднялись ко мне, и он тут же атаковал меня вопросом:

— Ну, как дела, Уолтер?

— Хенри, — сказал я, — прежде всего я хочу, чтобы ты четко уяснил: сегодня я не пью. Ты-то, я вижу, уже приложился к бутылке?

— Совсем чуть-чуть, — ответил он обиженно. — Работа, которую мне обещали, уплыла прежде, чем я добрался до агентства. Ну, а хорошие новости у тебя есть?

Я сел и закурил сигарету.

— Не знаю, Хенри, имею ли я право рассказывать тебе об этом, но, поскольку ты так отменно поработал вчера у Гандеси, будет несправедливо не рассказать… — Я сделал паузу, в продолжение которой Хенри неотрывно смотрел на меня. — Жемчуг настоящий, Хенри, и я получил инструкцию завершить это дело, для чего у меня в кармане лежат пять тысяч долларов наличными.

И я коротко поведал ему о том, что произошло.

Он был поражен несказанно.

— Елки-палки! — буквально взревел он. — Ты хочешь сказать, что этот Гэллемор вот так просто выложил тебе пять штук?

— Совершенно верно.

— Ну, парень, — сказал Хенри с очень серьезным видом, — у тебя, видать по всему, есть какой-то талант, за который дорого бы дали многие. Получить от бизнесмена пять тысяч под честное слово — это фокус, чтоб мне провалиться!

Возможно, за моим домом наблюдали, потому что, как только мы вошли в квартиру, зазвонил телефон. Я бросился к нему и снял трубку. Это был один из тех голосов, который я и ожидал услышать, но не тот, который я услышал бы с наибольшим удовольствием.

— Утро вечера мудренее, Гейдж. Что ты теперь думаешь о нашем деле?

— Теперь у меня другой взгляд на него, и, если мне будет обещано достойное джентльмена обращение, я готов совершить с вами эту сделку.

— Ты хочешь сказать, что приготовил фанеру?

— Если вы имеете в виду деньги, то они у меня при себе.

— Тогда тебе нечего волноваться. Получишь свои кругляшки в целости. Только учти, мы такими делами занимаемся не первый год, и нас не проведешь.

— Прекрасно вас понимаю, — сказал я. — Жду инструкций.

— Слушай внимательно, Гейдж. Сегодня ровно в восемь вечера будь в районе Пасифик Палисейдс. Знаешь, где это?

— Конечно, это жилой район рядом с полями для игры в поло.

— Правильно. Там есть единственная аптека, которая открыта до девяти. Так вот, ровно в восемь сиди в ней и жди звонка. Приезжай один. Один, слышишь? Никаких полицейских или приятелей с тяжелыми кулаками. Там местность такая, что мы хвост сразу же засечем. Понял?

— Разумеется. Я же не полный кретин, — ответил я.

— И не вздумай подсовывать нам куклу. Деньги сразу же будут проверены и пересчитаны. Оружия не бери. Тебя обыщут, и к тому же у нас достаточно людей, чтобы все время держать тебя на мушке. Твою машину мы знаем. Так что без фокусов, и дело пройдет гладко. Только так мы и привыкли работать. Кстати, какие у тебя деньги?

— Стодолларовые банкноты и лишь несколько из них новые.

— Вот и умница! Тогда до восьми. Веди себя хорошо, Гейдж.

Трубка щелкнула мне в ухо, и я положил ее. Почти в ту же секунду телефон зазвонил снова. На этот раз это был тот самый голос.

— О, Уолтер! — воскликнула Эллен. — Я была несправедлива к тебе. Прости меня, ради всего святого. Мистер Гэллемор мне все рассказал, и теперь я очень за тебя боюсь.

— Бояться совершенно нечего, — сказал я с теплотой в голосе. — А миссис Пенраддок знает?

— Нет, милый. Мистер Гэллемор просил меня ничего ей не говорить. Я звоню тебе из магазина на Шестой улице. О, Уолтер, мне и в самом деле страшно. Хенри пойдет с тобой?

— А мне совершенно не боязно, — постарался успокоить ее я. — К сожалению, мы уже обо всем договорились. Они не позволят этого, и мне придется идти одному.

— О, Уолтер! Я просто в ужасе. Неизвестность просто невыносима.

— Бояться абсолютно нечего, — повторил я. — Это обычная сделка. И в конце концов, я же не ребенок.

— Хорошо, Уолтер, я очень постараюсь быть смелой. Но только ты должен дать мне одно маленькое, ну просто малюсенькое обещание.

— Ни капли! — заверил я. — Можешь мне верить: ни единой капли я себе не позволю.

— О, Уолтер!

Мы еще немного поболтали о вещах, приятных для меня, но вряд ли интересных кому-то еще. Потом мы простились, и я пообещал, что позвоню немедленно, как только моя встреча с мошенниками состоится.

Бросив трубку и повернувшись к Хенри, я обнаружил, что он тянет виски прямо из бутылки, которую достал из своего кармана.

— Хенри! — крикнул я возмущенно.

Не отрываясь от бутылки, он смерил меня взглядом, в котором читалась решимость.

— Слушай, друг, — сказал он. — Из твоего с ними разговора я все понял. Тебе придется встречаться с этими подонками где-то в темном месте среди густых зарослей. Я отлично знаю, чем кончаются такие встречи. Они дадут тебе по башке и оставят валяться без чувств, а сами удерут, прихватив и денежки, и ожерелье. Нет, так дело не пойдет! Верно тебе говорю: не пойдет!

Последние слова он почти прокричал.

— Хенри, — возразил я ему спокойно. — Это мой долг, и я обязан его выполнить.

— Ерунда! — усмехнулся Хенри. — Ты, конечно, чокнутый, но парень в общем-то славный. И я говорю: нет. Хенри Эйхельбергер из Висконсина — а впрочем, меня можно назвать и Эйхельбергером из Милуоки — говорит решительно: нет. А слово мое твердое.

И он еще раз приник к горлышку бутылки.

— Ты вряд ли сможешь помочь делу, если нарежешься, — заметил я довольно-таки язвительно.

Он опустил бутылку и посмотрел на меня с неподдельным изумлением, которое читалось в каждой черточке его некрасивого лица.

— Я нарежусь? — переспросил он обиженно. — Ты действительно считаешь, что я могу напиться? Разве кто-нибудь видел когда-нибудь пьяного Эйхельбергера? Чтобы это увидеть, нужно по меньшей мере месяца три. У нас с тобой просто нет на это времени. Вот когда у тебя будут свободные месяца три, пять тысяч галлонов виски и воронка, чтобы заливать его мне в глотку, я с радостью посвящу свой досуг и покажу, как выглядят Эйхельбергеры, когда они пьяны. Зрелище будет невероятное, можешь мне поверить. От этого города не останется ничего, кроме груды дымящихся развалин и битого кирпича, и ни души живой в радиусе миль эдак пятидесяти. А посредине будет преспокойно валяться на спине и щуриться на солнышке Хенри Эйхельбергер. Пьяный Хенри Эйхельбергер. Причем не в стельку, не в дугу и не в дупелину. Но по крайней мере тогда я не обижусь, если ты назовешь меня пьяным.

Произнеся эту речь, он сел и выпил еще. Я хмуро смотрел в пол. Мне было нечего сказать ему.

— Но это как-нибудь в другой раз, — сказал Хенри. — А сейчас я просто принимаю необходимое мне лекарство. Я сам не свой без небольшой дозы алкоголя. На нем меня взрастили. Я отправляюсь с тобой, Уолтер. Где расположено то место?

— Поблизости от пляжей, но только ты не поедешь со мной, Хенри. Хочешь пить — пей, но со мной ты не поедешь.

— У тебя просторная машина, Уолтер. Я спрячусь сзади на полу и накроюсь ковриком. Это прекрасная мысль, согласись.

— Нет, Хенри.

— Уолтер, ты — отличный малый, и я поеду с тобой, чтобы помочь обтяпать это дельце. Можешь не сомневаться, моя помощь тебе понадобится. Глотни-ка виски, у тебя что-то нездоровый вид.

После битого часа препирательств с ним у меня разболелась голова. Меня стали одолевать усталость и дурные предчувствия. Именно в тот момент я совершил ошибку, которая могла оказаться роковой. Уступив уговорам Хенри, я выпил немного виски, — чуть-чуть, в чисто лечебных целях. Мне сразу же стало настолько лучше, что я принял еще одну, более крупную дозу. Этим утром я вообще ничего не ел, а ужин накануне был очень легким. К концу следующего часа Хенри успел сбегать еще за двумя бутылками виски, а я чувствовал себя легким, как птичка. Все проблемы исчезли, и теперь уже я охотно согласился, чтобы Хенри отправился со мной на это рандеву, спрятавшись между сиденьями.

Словом, мы приятно проводили время, но в два часа я почувствовал, что меня неудержимо клонит в сон, завалился на постель и погрузился в забытье.

7

Когда я проснулся, уже почти совсем стемнело. В панике я вскочил с кровати, и мои виски снова прорезала острая боль. Часы показывали половину седьмого, и это меня несколько успокоило. В квартире я был один. Выставка пустых бутылок на столике произвела на меня удручающее впечатление. Пораженный внезапной мыслью, которой я, правда, почти в ту же секунду устыдился, я кинулся к пиджаку, висевшему на спинке стула, и запустил руку во внутренний карман. Пачка банкнот оказалась на месте. После мгновенного колебания я с легким чувством вины аккуратно пересчитал деньги. Ни одна бумажка не пропала. Положив деньги в карман, я включил свет и отправился в ванную, где чередованием горячего и ледяного душа попытался вернуть себе утраченную ясность ума.

Растеревшись полотенцем, я как раз надевал белье, когда в замке проскрежетал ключ, и в квартиру ввалился Хенри Эйхельбергер с двумя завернутыми в бумагу бутылками под мышками.

— Ну и здоров ты дрыхнуть, приятель, — сказал он. — Пришлось вытащить у тебя из кармана ключ, чтобы не разбудить. Мне нужно было пожрать и купить еще выпивки. Я пропустил пару стаканчиков в одиночестве, хотя, как я тебе уже говорил, это против моих правил. Но ведь и день сегодня особый. Вот только с пьянкой придется пока завязать. Мы не можем себе позволить расслабленности.

С этими словами он снял крышку с одной из бутылок и налил мне немного виски. Я тут же проглотил его и сразу почувствовал, как тепло разливается по моим жилам.

— Держу пари, ты уже слазил к себе в карман и проверил, целы ли твои доллары, — сказал Хенри с усмешкой.

Я понял, что краснею, но не сказал ничего.

— Ладно, ладно, ты поступил правильно. В конце концов, ты же совсем не знаешь, что за тип этот Хенри Эйхельбергер, верно? А у меня есть еще кое-что.

Он запустил руку в карман брюк и достал короткоствольный автоматический револьвер.

— Если парни начнут зарываться, эта железка поможет мне преподать им хороший урок. Можешь мне верить, Эйхельбергеры редко промахиваются, когда стреляют.

— А вот это мне не нравится, Хенри, — сказал я сурово. — Это нарушение уговора.

— К черту уговор, — сказал Хенри. — Мальчики получают наличность, но только я считаю своим долгом проследить, чтобы взамен они честно вернули жемчуг и не вздумали отмачивать номера.

Я понял, что спорить с ним бесполезно.

Когда я полностью оделся, мы еще понемногу выпили. Хенри сунул пустую бутылку себе в карман и вслед за мной вышел из квартиры. В лифте он сказал:

— Там внизу меня ждет тачка, чтобы я смог сначала поездить за тобой и проверить, нет ли хвоста. Ты покружи немного по улицам, ладно? Хотя, честно говоря, я думаю, что они возьмут тебя под наблюдение уже там, на месте.

— Все это стоит тебе, должно быть, уйму денег, — сказал я и протянул ему еще двадцатидолларовую бумажку. С неохотой он все же взял деньги, и, сложив, сунул в карман.

Я последовал совету Хенри и некоторое время колесил взад-вперед по улицам, прилегающим к Голливудскому бульвару, пока не услышал за спиной настойчивые сигналы таксиста. Я остановился у тротуара. Хенри вышел из такси, заплатил водителю и уселся в машину рядом со мной.

— Горизонт чист, — сказал он. — Хвоста за тобой нет. Теперь хорошо бы где-нибудь подкрепиться. Силы могут нам с тобой сегодня очень пригодиться, если начнутся осложнения.

Я повел машину в западном направлении к бульвару Сансет и остановился у небольшого, заполненного народом ресторанчика. Мы наскоро перекусили омлетом, выпили по чашке кофе и продолжили путь. Когда мы достигли Биверли Хиллз, Хенри еще раз заставил меня покружить по улицам, а сам внимательно наблюдал через зеркало заднего вида, нет ли чего подозрительного.

Убедившись, что с тыла нам ничего не угрожает, мы вернулись на Сансет, беспрепятственно достигли сначала Бель-Эйра, а затем въехали на окраину Вествуда. Там есть одно очень тихое местечко, которое называется Мандевильским оврагом. Хенри попросил меня пересечь эту низину, после чего мы сделали небольшую остановку и отхлебнули понемногу из бутылки. Затем Хенри снова скорчился в три погибели сзади и исчез под покрывалом. Пистолет и бутылка виски были у него под рукой. После этого мы продолжили наше путешествие.

По всему было видно, что обитатели Пасифик Палисейдс рано отправляются на боковую. Когда мы въехали в ту часть этого района, которую можно назвать деловой, все уже было закрыто, за исключением аптеки на набережной. Я припарковал машину. Присутствия Хенри не выдавало ничего, кроме быстрого бульканья, которое я услышал, выбираясь наружу. Часы в аптеке показывали без четверти восемь. Я купил пачку сигарет, закурил и устроился в кресле рядом с открытой дверью будки телефона-автомата.

Хозяин аптеки, грузный, краснорожий тип неопределенного возраста слушал по радио какую-то глупую пьесу, причем приемник орал на полную громкость. Я попросил сделать немного потише, объяснив, что жду важного звонка. Он подчинился, но не то чтобы с большой охотой, и ушел за стойку, откуда бросал на меня сквозь стеклянное окошко злобные взгляды.

Без одной минуты восемь телефон резко зазвонил. Я влетел в кабину и плотно прикрыл за собой дверь. Снимая трубку, я чувствовал, что дрожу вопреки всем усилиям сохранять спокойствие.

— Гейдж? — раздался уже знакомый металлический голос.

— Да, это я.

— Ты сделал все, как тебе было велено?

— Да, — ответил я. — Деньги при мне, и я совершенно один.

Терпеть не могу врать даже таким отъявленным мерзавцам, но что было делать?

— Тогда слушай. Отправляйся на триста футов назад в том направлении, откуда приехал. Там рядом с пожарной командой есть станция ремонта автомобилей, выкрашенная зеленой, красной и белой краской. На юг от нее идет проселочная дорога. Проедешь по ней с три четверти мили и наткнешься на белую ограду. Ее можно обогнуть слева. Потуши фары и дуй дальше по склону холма в лощину, заросшую шалфеем. Там остановись, выключи все огни и жди. Усек?

— Да, — сказал я холодно. — Я исполню все в точности.

— И учти, приятель. Там не целую милю в округе ни одного дома и ни души. У тебя десять минут, чтобы добраться туда. Так что поторапливайся, и никаких сюрпризов, иначе считай, что ездил впустую. Ты уже под наблюдением. Спичек не зажигать, фонариком не пользоваться, фары выключить. Все, вперед.

Положив трубку, я вышел из будки. Не успел я еще переступить порога аптеки, как хозяин подскочил к своему приемнику и врубил его снова на всю катушку. Я сел в машину, развернулся и поехал в указанном направлении. Хенри не издавал ни звука.

К этому моменту у меня основательно расшалились нервишки, а весь наш запас виски был у Хенри. До пожарной команды я долетел в момент, заметив по пути сквозь окно, что пожарные коротают время за карточной игрой. Увидев красно-бело-зеленое здание автостанции, я свернул направо на проселок.

И сразу же вокруг наступила жуткая тишина, которую нарушало только еле слышное урчание мотора моей машины и перебранка лягушек в каком-то водоеме.

Дорога нырнула вниз, затем снова пошла в гору. Где-то почти у горизонта мелькнуло словно висевшее в воздухе желтое окно, а затем прямо передо мной из темноты безлунной ночи выросла поперек дороги белая стена. Слева я сразу же приметил большую брешь в ней, и, выключив фары, осторожно проехал сквозь нее. Почти беззвучно скатившись по склону пологого холма, я въехал в овальную лощину, окруженную низкорослым кустарником и обильно замусоренную пустыми бутылками и обрывками бумаги. В этот вечерний час здесь никого не было. Я остановил машину, выключил зажигание, габаритные огни и сел неподвижно, положив руки на руль.

Хенри по-прежнему не издавал ни звука. Я прождал, наверное, минут пять, хотя они показались целой вечностью, но ничего не происходило. В этом уединенном месте царила невероятная тишина, и на душе у меня было препротивно.

Наконец сзади я услышал какое-то шевеление и, обернувшись, увидел бледное очертание лица Хенри, смотревшего на меня из-под покрывала.

— Ну что там, Уолтер? — спросил он заговорщицким шепотом.

— Ничего, ничего, — ответил я и выразительно посмотрел на него. Он поспешно накрылся и до меня донеслось бульканье.

Прошло еще пятнадцать минут, прежде чем я вновь осмелился пошевелиться. От напряженного ожидания все тело у меня затекло. Я открыл дверь машины и выбрался наружу. Как и прежде, было тихо. Я медленно прошелся туда-сюда, засунув руки в карманы. Время шло. После того как минули полчаса ожидания, я стал терять терпение. Подойдя к заднему окну машины, я негромко сказал:

— Боюсь, Хенри, что нас провели самым дешевым образом. Мне начинает казаться, что это не более чем розыгрыш, который задумал мистер Гандеси, чтобы отомстить за наше вчерашнее с ним обхождение. Здесь никого нет, а ведет сюда только одна дорога. Это местечко вовсе не выглядит подходящим для того рода встречи, какой мы с тобой ожидали.

— Сучьи дети! — донесся до меня яростный шепот Хенри, а потом в темноте машины снова раздались булькающие звуки. Затем послышалось шевеление, задняя дверь открылась, упершись мне в бок, и показалась голова Хенри. Он огляделся по сторонам.

— Присядь, — сказал он. — Если за нами наблюдают из-за кустов, им будет все время видна только одна голова.

Я подчинился и присел, подняв воротник пальто и глубоко надвинув на глаза шляпу. Бесшумно, как тень, Хенри выскользнул из машины, тихо прикрыл за собой дверь и встал напротив меня, внимательно вглядываясь в темноту. Я мог видеть, как в руке у него поблескивал револьвер. В таком положении мы оставались еще минут десять.

После этого Хенри окончательно рассвирепел и начал изрыгать проклятия.

— Сволочи! — сказал он. — Ты знаешь, что произошло, Уолтер?

— Нет, Хенри, не знаю.

— Они просто устроили тебе проверку. По дороге сюда они проследили, соблюдаешь ли ты правила игры. Готов голову прозакладывать, что в аптеку тебе звонили из-за тридевяти земель!

— Да, Хенри, пожалуй, я должен с тобой согласиться. Скорей всего, так оно и есть.

— Вот-вот. Эти гады и из города-то не выезжали. Сидят сейчас где-нибудь в укромном уголке и посмеиваются над тобой. А завтра один из них опять позвонит тебе и скажет, что, мол, ладно, пока ты держался паинькой, но им нужно быть осторожными. И предложат встретиться еще раз где-нибудь у черта на рогах в Сан-Фернандо Уэллей, а цену поднимут до десяти тысяч баксов, потому, дескать, что им приходится так себя утруждать. Нет, я лучше отправлюсь прямо сейчас к Гандеси и согну его в бараний рог так, что он у меня сможет заглянуть в собственную брючину, не снимая штанов.

— Но ведь на самом-то деле я не выполнил их условий, — возразил я, — потому что ты так хотел поехать вместе со мной. А они, возможно, гораздо умнее, чем ты думаешь. Так что лучше всего будет сейчас вернуться в город. Может быть, завтра нам представится еще одна возможность встретиться с ними. Но только ты должен мне обещать, что больше не будешь вмешиваться.

— Ерунда! — сказал Хенри со злостью в голосе. — Не будь меня, они бы выпотрошили тебя, как кот канарейку. Ты хороший малый, Уолтер, но в некоторых вещах ты — сущий ребенок. Они грабители, эти подонки, и у них в руках нитка жемчуга, которая может принести тысяч двадцать, если взяться за дело с головой. Они, конечно, решили обтяпать его побыстрее и попроще, но это не значит, что при случае они не попытаются завладеть и деньгами, и жемчугом. Мне нужно сегодня же добраться до этой жирной свиньи Гандеси. Честное слово, я из него сотворю такое, что и подумать страшно.

— Ну, ну, Хенри, не надо быть таким кровожадным, — попытался урезонить его я.

— Еще чего, не надо! — возопил мой друг. — У меня на этих гадов просто ручки чешутся.

Левой рукой он поднес бутылку к губам и сделал несколько жадных глотков, после чего его голос стал приглушенным, а тон — умиротворенным.

— Перестань трястись, Уолтер. Над нами просто издеваются.

— Ты прав, Хенри, — согласился я со вздохом. — Признаюсь, у меня сердце ушло в пятки еще полчаса назад и до сих пор не вернулось на место.

Я распрямился во весь рост и, встав рядом с ним, влил себе в глотку добрую порцию бодрящей жидкости. Мужество тут же начало возвращаться ко мне. Я вернул бутылку Хенри, а он аккуратно примостил ее на крыле машины. Его правая рука машинально поигрывала пистолетом.

— К черту! — воскликнул он вдруг. — Чтобы расправиться с этой шайкой, мне никакие приспособления не нужны. Скручу в бараний рог голыми руками.

И с этими словами он широко размахнулся и швырнул пистолет в темноту. Он с глухим стуком шмякнулся где-то в кустах.

Хенри отошел от машины и, заложив руки за голову, стал всматриваться в небо. Я встал рядом с ним и исподволь принялся изучать выражение его лица, насколько это было возможно при скудном свете. Мною неожиданно овладела странная меланхолия. За то короткое время, что я знал Хенри, я успел привязаться к нему.

— Ну что, Хенри, каким будет наш следующий ход? — спросил я.

— Придется, наверное, вернуться домой не солоно хлебавши, — ответил он с мрачным видом. — И напиться, — добавил он, сжав при этом кулаки и потрясая ими в воздухе. — Да, только это нам и остается. Добраться до дома и найти утешение в бутылке.

— А вот мне кажется, что с этим можно подождать, Хенри, — возразил я ему мягко.

Затем я запустил правую руку в карман. Ладони у меня широкие. В одну из них легко поместилась «колбаска» монет, которую я получил утром в банке.

— Спокойной ночи, Хенри, — сказал я негромко и ударил его, постаравшись вложить в этот удар всю свою силу и максимально использовать вес собственного тела. — Ты мне врезал дважды, так что за мной должок.

Вряд ли Хенри успел расслышать эту реплику. Удар пришелся ему прямо в челюсть, куда я и метил. Ноги его подогнулись, и он рухнул вперед, едва не задев меня при падении. Мне пришлось даже чуть податься в сторону.

Вот так. Хенри Эйхельбергер лежал неподвижно на земле, как бесформенная груда хлама.

Я с некоторой грустью разглядывал его, ожидая, что он шевельнется. Но нет, он отключился полностью. Положив «колбаску» обратно в карман, я присел и принялся обыскивать его. Делал я это старательно, но прошло немало времени, прежде чем я обнаружил ожерелье. Оно было дважды обернуто вокруг его лодыжки под носком.

— Что ж, Хенри, — сказал я, обращаясь к нему в последний раз, хотя знал, что он не может меня слышать. — Ты настоящий джентльмен, пусть ты и вор. За сегодняшний день у тебя было множество возможностей стащить деньги и оставить меня с носом. Ты мог забрать их у меня несколько минут назад, когда у тебя был пистолет, но ты не смог переступить через себя. Ты вышвырнул оружие, и мы остались с тобой один на один, на равных. Но и тогда ты продолжал колебаться. Знаешь, Хенри, мне кажется, что для удачливого вора ты колебался слишком долго. Но в то же время как человек, который сам признает только честную игру, я только еще больше стал уважать тебя. Прощай, Хенри, и пусть тебе повезет.

Я достал бумажник, извлек из него сто долларов и положил в тот карман пиджака Хенри, куда, как я видел, он обычно засовывал деньги. Затем, вернувшись в машину, я сделал добрый глоток виски, накрепко завинтил пробку и пристроил бутылку у его правой руки, чтобы он мог дотянуться до нее тут же, как придет в себя.

В том, что виски ему понадобится, у меня не было ни малейших сомнений.

8

Хотя я добрался до дома только в одиннадцатом часу, я тут же схватился за телефон и набрал номер Эллен Макинтош.

— Дорогая! — прокричал я ей. — Жемчуг у меня!

Мне был слышен вздох облегчения, который она издала при этом известии.

— О, милый! — воскликнула она взволнованно. — Ты не ранен? Они ничего не сделали с тобой? Только забрали деньги и отпустили?

— Не было никаких «их», дорогая, — сказал я с гордостью. — Деньги мистера Гэллемора у меня в целости и сохранности. Это все Хенри.

— Хенри?! Как, Хенри? — воскликнула она в полнейшем изумлении. — Я требую, Уолтер Гейдж, чтобы вы немедленно приехали ко мне и все рассказали.

— Но от меня пахнет виски, Эллен.

— Милый, я уверена, что оно тебе было просто необходимо. Приезжай сейчас же.

Я снова спустился вниз и погнал машину к Кэрондолет-парку. Буквально через десять минут я уже подъезжал к резиденции Пенраддоков. Эллен вышла, чтобы встретить меня. Взявшись за руки, мы негромко разговаривали в темноте, потому что прислуга уже улеглась. Как можно короче я поведал ей мою историю.

— Но, милый, как ты догадался, что это Хенри? — спросила она под конец моего рассказа. — Я-то думала, что Хенри твой друг. И потом, тот другой голос по телефону…

— Хенри в самом деле был моим другом, — сказал я с легким оттенком грусти, — и именно это погубило его. А что касается голоса по телефону, это пустяк, который ничего не стоило организовать. Хенри ведь несколько раз покидал меня и в это время мог легко все устроить. Меня заставила призадуматься одна маленькая деталь. После того как я дал Гандеси свою визитку с адресом, Хенри необходимо было уведомить своего сообщника, что мы с Гандеси виделись и сообщили ему мое имя и местожительство. Потому что, как ты должна сама понимать, эта глупая — а может быть, и не очень — идея пойти на встречу с каким-нибудь известным представителем преступного мира, чтобы через него уведомить похитителей жемчуга, что я готов его выкупить, дала Хенри шанс представить дело так, словно звонки по телефону — это результат моего разговора с Гандеси. А поскольку первый звонок был сделан прежде, чем у Хенри была возможность переговорить со своим сообщником, я понял, что здесь кроется какой-то фокус.

И тут я вспомнил ту машину, которая слегка врезалась в нас сзади, не успели мы отъехать от «Голубой лагуны». Хенри отправился тогда выяснять отношения с водителем. Столкновение, конечно же, было намеренным. Хенри специально создал ситуацию, чтобы оно стало возможным. А потом во время инсценированного скандала передал своему дружку необходимую информацию.

— Уолтер, — вмешалась Эллен, слушавшая меня с заметным нетерпением, — все это действительно очень просто. Я хотела знать не это, почему ты вообще решил, что ожерелье у Хенри.

— Ты сама сказала мне, что его взял он, — сказал я. — Если помнишь, ты вполне была в этом уверена. Хенри — очень упорный малый. Вполне в его характере спрятать жемчуг в каком-нибудь надежном месте и, не опасаясь полиции, сменить работу, чтобы спустя какое-то время, возможно, весьма продолжительное, достать ожерелье из тайника и потихоньку перебраться в другую часть страны.

— Уолтер, — сказала Эллен, покачав головой, — ты что-то от меня скрываешь. Для того чтобы так грубо обойтись с Хенри, ты должен был быть абсолютно уверен, что жемчуг украл Хенри. Я достаточно давно тебя знаю, чтобы судить об этом.

— Да, дорогая, — сказал я, скромно потупившись, — было еще одно обстоятельство — сущая мелочь из тех, которые не замечают порой даже самые умные и наблюдательные. Как тебе известно, я не люблю давать кому попало номер своего телефона, потому что не хочу, чтобы мое уединение нарушали пустые знакомые или рекламные агенты, желающие во что бы то ни стало всучить тебе свой товар. У меня сугубо частный номер, который не зарегистрирован ни в одном справочнике. А поскольку сообщник Хенри мне звонил по телефону, и сам Хенри немало времени провел в моей квартире, а я был достаточно осторожен, чтобы не давать номера своего телефона досточтимому Гандеси, я практически с самого начала не сомневался, что ожерелье у Хенри. Нужно было только заставить его достать ожерелье из тайника.

— О, Уолтер! — воскликнула Эллен, бросаясь мне на шею. — Какой ты смелый! И ты знаешь, я действительно считаю тебя умным, хотя ум у тебя немного своеобразный. Неужели ты в самом деле думаешь, что Хенри был в меня влюблен?

Но как раз вот это я и не имел ни малейшего желания обсуждать. Я оставил жемчуг у Эллен и, несмотря на очень поздний час, тут же отправился к мистеру Лэнсингу Гэллемору, чтобы рассказать обо всем и вернуть деньги.

Фридрих Дюрренматт Обещание Отходная детективному жанру

В марте этого года Общество имени Дахиндена пригласило меня прочесть у них в Куре доклад об искусстве писать детективные романы. Я приехал поездом совсем под вечер, над городом нависли низкие тучи, сыпал снег, и все обледенело. Заседание происходило в помещении Коммерческого союза, публики было не густо, потому что одновременно в актовом зале гимназии Эмиль Штайгер читал лекцию о позднем Гете. Я и сам говорил без увлечения и, очевидно, никого не увлек — многие туземцы покинули зал до окончания доклада. Обменявшись несколькими словами с членами правления, с двумя — тремя учителями гимназии, которые явно предпочли бы позднего Гете, а также с филантропической дамой, почетной попечительницей Восточно-швейцарского союза домашней прислуги, расписавшись затем за гонорар и путевые расходы, я удалился в гостиницу «Козерог» близ вокзала, где мне отвели номер. Но здесь та же тоска. Кроме немецкой экономической газеты и старого фотожурнала, никакого чтения под рукой. Тишина в гостинице немыслимая, о сне и думать нельзя из страха, что никогда не проснешься. Ночь бесконечная, бредовая. Снег прекратился, все замерло, фонари перестали качаться, ветер утих, на улицах никого, ни человека, ни зверя, только с вокзала что-то отдаленно разок прогудело. Я пошел в бар выпить рюмку виски. Кроме пожилой барменши я застал там еще одного посетителя. Как только я сел, он поспешил мне представиться. Это оказался г-н X., бывший начальник цюрихской кантональной полиции в чине майора, высокий, грузный мужчина, одетый по старинке, с золотой цепочкой поперек жилета, что теперь видишь не часто. Несмотря на погоду, у него были еще совсем черные волосы бобриком и пушистые усы. Он сидел у стойки на высоком табурете, пил красное вино, курил сигары «Баианос» и барменшу называл по имени. Говорил он громко, размашисто жестикулировал, в равной мере подкупая и отпугивая меня своей грубоватой непринужденностью. Когда время подошло к трем и за первой рюмкой «Джонни Уокера» последовали еще четыре, мой новый знакомый предложил доставить меня в Цюрих в своем «опель-капитане». Я был очень поверхностно знаком с окрестностями Кура и вообще с этой частью Швейцарии, а потому охотно принял приглашение. Д-р X. приехал в Граубюнден в качестве члена какой-то федеральной комиссии и, задержавшись из-за непогоды, пришел послушать мой доклад, но не стал о нем распространяться и только заметил вскользь:

— Вы довольно неопытный оратор.

На следующее утро мы тронулись в путь. Чтобы хоть немножко поспать, я принял на рассвете две таблетки медомина и теперь сидел в полном оцепенении. Уже было позднее утро, но все еще не совсем рассвело, кое-где металлически поблескивал кусочек неба. Тучи расходились не спеша, тяжеловесные, неповоротливые, еще несущие груз снега; казалось, зиме не хочется расставаться с этой частью страны. Город окружен кольцом гор, в которых, однако, нет ни тени величия, они скорее похожи на кучи выбранной земли, как будто здесь рыли гигантскую могилу. Сам город весь каменный, серый, с большими административными зданиями. Даже не верилось, что в здешних местах растет виноград. Мы попытались проникнуть в старые кварталы, но громоздкая машина заблудилась в тесных тупиках и в переулках с односторонним движением; из беспорядочного нагромождения домов пришлось выбираться задним ходом, да еще по обледенелой мостовой. Хотя я ничего толком не разглядел в этой старинной епископской резиденции, мы были счастливы, когда город остался позади. Наш отъезд был похож на бегство. Я клевал носом, усталый, точно налитый свинцом. Возникая из-за низко нависших туч, как призрачное видение тянулась заснеженная, оледенелая долина. Тянулась без конца. Потом мы черепашьим шагом проехали большое селение или даже городок, и тут вдруг проглянуло солнце, и все засияло таким ярким, таким ослепительным светом, что начал таять снежный покров, от земли поднялся белый туман, фантастической пеленой навис над снежными полями и опять застлал от меня долину. Это было как в кошмаре, точно кто-то назло не хотел мне показать этот край, эти горы. Снова навалилась усталость, вдобавок еще противно шуршал гравий, которым была посыпана дорога; перед каким-то мостом мы забуксовали; потом откуда-то взялся воинский эшелон; смотровое стекло так залепило грязью, что «дворники» не могли его протереть. Г-н X. сидел рядом со мною за рулем, насупясь и сосредоточившись на трудностях пути. Я жалел, что принял приглашение, проклинал виски и медомин. Однако мало-помалу все пришло в норму. Долина стала наконец видна, ожила. Повсюду фермы, кое-где мелкие фабрички, все чистенькое, бедноватое; на дороге уже нет ни снега, ни льда, она только блестит от сырости, но вполне безопасна, и можно развить приличную скорость. Горы расступились, отодвинулись, и вскоре мы затормозили у бензозаправочной станции.

Она поражала с первого взгляда — уж очень не похожа она была на свое опрятное швейцарское окружение. Вид у нее был самый жалкий, сырость сочилась из стен, стекала с них ручьями. Половина дома была каменная, а половина попросту сарай, дощатая стена которого, выходившая на шоссе, была заклеена рекламными плакатами; должно быть, их начали клеить очень давно, и теперь наросли целые пласты реклам: «Трубочные табаки «Бурус» незаменимы», «Пейте сухое Канадское», «Мятные таблетки «Спорт», «Витамины», «Молочный шоколад Линдта» и так далее. На торцовой стене гигантскими буквами было выведено: «Шины Пирелли». Обе бензоколонки находились перед каменной половиной дома на неровной, кое-как вымощенной площадке. Перед нами была картина полного запустения, несмотря на солнце, светившее сейчас ослепительно, даже, можно сказать, яростно.

— Выйдем, — предложил бывший начальник полиции.

И я повинуясь, не понимая, зачем ему это нужно, и только радуясь возможности глотнуть свежего воздуха.

Перед открытой дверью на каменной скамье сидел небритый неопрятный старик, на нем была грязная заношенная светлая куртка и темные просаленные брюки от смокинга. На ногах — старые шлепанцы. Он смотрел в пространство тупым бессмысленным взглядом, и я уже издали учуял, как от него разит спиртным. Вокруг скамьи все было усыпано окурками, плававшими в лужах талого снега.

— Добрый день! — поздоровался г-н X., как-то вдруг смутившись. — Заправьте, пожалуйста… Высокооктановым. Да и протрите стекла, — затем он обратился ко мне: — Войдемте внутрь.

Только тут я заметил над единственным в поле моего зрения окошком красную трактирную табличку, а над дверью вывеску: «Кафе «Розан»». Мы вступили в грязный коридор. Воняло пивом и водкой. Майор пошел вперед и открыл дощатую дверь — он, по-видимому, не раз бывал здесь. Помещение было убогое и темное — несколько некрашеных столов и скамей, на стенах — портреты кинозвезд, вырезанные из иллюстрированных журналов; австрийское радио передавало для Тироля рыночные цены, а за стойкой смутно виднелась тощая женщина в халате. Она курила сигарету и полоскала стаканы.

— Два кофе со сливками, — заказал майор.

Женщина принялась готовить кофе, а из соседней комнаты вышла замызганная кельнерша на вид лет тридцати.

— Ей всего шестнадцать, — пробурчал майор.

Девушка подала чашки. На ней была черная юбка и полурасстегнутая блузка, надетая на голое тело. Шея немытая. Волосы светлые, как, должно быть, в прошлом у женщины за стойкой. Голова нечесаная.

— Спасибо, Аннемари, — сказал майор и положил деньги на стол.

Девушка ничего не ответила и даже не поблагодарила. Мы пили молча. Кофе был омерзительный. Майор закурил свою «Баианос».

Австрийское радио перешло на уровень воды, а девушка, волоча ноги, удалилась в соседнюю комнату, где мы разглядели что-то беловатое — очевидно, неубранную постель.

— Едем, — решил майор.

Выйдя из дома, он бросил взгляд на колонку и расплатился. Старик успел накачать бензин и протереть стекла.

— До скорого! — сказал майор, и я снова заметил у него какую-то растерянность; старик и тут не произнес ни слова. Он уже опять сидел на скамье и тупым, угасшим взглядом смотрел в пространство. Но когда мы подошли к нашему «опель-капитану» и оглянулись напоследок, старик сжал руки в кулаки, потряс ими и с просиявшим безграничной верой лицом отрывисто прошептал:

— Я жду, я жду, он придет, придет.

— Честно говоря, — начал д-р X., когда мы пытались одолеть Керенцский перевал (шоссе опять обледенело, а под нами неприветливо поблескивало холодное Валенское озеро; добавьте к этому свинцовую тяжесть от медомина, воспоминание о горьковатом привкусе виски и ощущение, будто я куда-то плыву без конца и без цели, как в дурном сне), — честно говоря, я никогда не увлекался детективными романами и сожалею, что вы занялись ими. Бесполезная трата времени. Правда, в вашем вчерашнем докладе были толковые мысли; конечно, политические деятели показали себя преступно несостоятельными — кому это знать, как не мне? Я сам из их числа, состою членом Национального совета, вам это, надо полагать, известно.

Мне это не было известно, его голос долетал откуда-то издалека, я был замурован в своей сонливости, но насторожен, как зверь в берлоге.

— …И люди, естественно, надеются, что хотя бы полиция способна навести в мире порядок. Поганая надежда, гаже не придумаешь. Но это что — в детективных историях протаскивают еще и не такую ересь. Я не стану придираться к тому, что ваших преступников неизбежно настигает кара. Допустим, эта прекрасная легенда необходима с точки зрения морали. Это такая же ложь во спасение государственного порядка, как и ханжеская сентенция «преступление не окупается». Чтобы понять, сколько в ней правды, достаточно взглянуть на человеческое общество, однако со всем этим я готов мириться хотя бы из чисто деловых соображений. Согласитесь сами, любая публика, любой налогоплательщик вправе требовать, чтобы им подали героя и happy end[1], и поставлять этот товар в равной мере обязаны мы — полиция и вы — писательская братия. Нет, чем я возмущаюсь, так это развитием сюжета в ваших романах. Здесь уже вранье не знает ни удержу, ни стыда. Вы строите сюжет на логической основе, будто это шахматная партия, — вот преступник, вот жертва, вот соучастник, вот подстрекатель; сыщику достаточно знать правила игры и точно воспроизвести партию, как он уже уличил преступника и помог торжеству правосудия. Меня буквально бесит эта фикция. Одной логикой ключа к действительности не подберешь. Причем, признаюсь откровенно, именно мы, полиция, и вынуждены в своих действиях прибегать к науке и логике; но непредвиденные помехи то и дело путают нам карты, и, увы, чаще всего нашу победу и наше поражение решают чистая удача и случай. А случай как раз не играет в ваших романах никакой роли, и все, что похоже на случай, сейчас же истолковывается как судьба и предопределение: вы, писатели, всегда жертвовали истиной на потребу драматургическим канонам. Пошлите, наконец, к черту все каноны. Происшествие нельзя рассматривать как арифметическую задачу хотя бы потому, что в нашем распоряжении никогда не бывает всех данных, мы располагаем лишь весьма немногими, и то обычно второстепенными. Да и чересчур велика роль случайного, неожиданного, исключительного. Наши законы базируются на вероятии, на статистике, а не на причинности и действительны только в общем, но не в частном. Единичное в расчет не принимается. Наши криминалистические методы очень ограничены, и чем больше мы их разрабатываем, тем они, в сущности, становятся ограниченнее. Но вас, писателей, это не трогает. Вам неохота возиться с той действительностью, которая постоянно ускользает от нас. Нет, вы предпочитаете построить собственный мир, а потом покорить его. Не спорю, это, конечно, совершенный мир, но он ведь — фикция, ложь. Плюньте на совершенство, перестаньте заниматься стилистическими выкрутасами, иначе вы не сдвинетесь с места и никогда не доберетесь до сути вещей. Не взглянете прямо в глаза действительности, как подобает мужчинам. Но перейдем к делу.

За это утро у вас было немало поводов удивляться. В первую голову, я полагаю, моим речам. Еще бы — бывшему начальнику цюрихской кантональной полиции следовало бы придерживаться более умеренных взглядов. Но я уже стар и не хочу обманывать себя. Я знаю, сколько в нас всех несовершенного, как мы беспомощны, как часто заблуждаемся. Но тем более должны мы действовать, даже рискуя действовать ошибочно.

И еще вас, конечно, удивило, зачем я заезжал на эту убогую заправочную станцию. Так знайте же, жалкий пьянчужка, который заправлял нам машину, в прошлом был моим самым талантливым помощником. Видит бог, я тоже кое-что смыслил в своем ремесле, но Маттеи был поистине гениален. Ни один из ваших знаменитых сыщиков с ним не сравнится.

Скоро будет девять лет, как произошла эта история, продолжал свой рассказ г-н X., обогнав грузовик нефтяной компании «Шелл». Маттеи был одним из моих комиссаров, или, вернее, обер-лейтенантов, — сотрудникам нашей кантональной полиции присваиваются воинские звания. Как и я, он по образованию юрист. Будучи уроженцем Базеля, он окончил Базельский университет. Сперва в той среде, с которой он сталкивался, так сказать, по долгу службы, а потом и у нас его прозвали «Маттеи — каюк злодеям». Он был человек одинокий, всегда тщательно, но не броско одетый, корректный, замкнутый, он не пил и не курил, в своем деле был суров и беспощаден, пожиная ненависть и успех. Я так до конца в нем и не разобрался. Пожалуй, нравился он мне одному — я вообще люблю цельных людей, хотя и меня зачастую раздражало в нем отсутствие чувства юмора. Ума он был выдающегося, но наша на редкость слаженная государственная машина убила в нем всякие порывы. Он был великолепным организатором и владел полицейским механизмом, как счетной линейкой. Женат он не был, никогда не говорил о своей частной жизни, да, верно, ее и не существовало. Он ничем не интересовался, кроме своей профессии, и занимался ею с незаурядным знанием дела, однако без малейшего жара. Работал он упорно и неутомимо, но явно скучал, пока одно дело, в которое он волею судьбы вмешался, не всколыхнуло его всего.

Надо сказать, что это случилось в момент наивысшего расцвета его карьеры. В департаменте с ним вышла некоторая заминка. Зная, что я собираюсь на пенсию, в Союзном совете подумывали о моем преемнике. Собственно, речь могла идти только о Маттеи. Но его кандидатура, по всей вероятности, не прошла бы на выборах. Во-первых, он не принадлежал ни к какой партии, а во-вторых, весь личный состав принял бы его в штыки. Но вместе с тем невозможно было и обойти такого дельного работника, вот почему как нельзя кстати пришлась просьба иорданского правительства о командировании в Амман серьезного специалиста для реорганизации тамошней полиции. Цюрих выдвинул кандидатуру Маттеи, и она была принята как Берном, так и Амманом. Все вздохнули с облегчением, Маттеи тоже радовался, что выбор пал на него, и не только со служебной точки зрения. Ему как раз стукнуло пятьдесят — в такие годы неплохо пожить под солнцем пустыни; он радовался отъезду, радовался перелету через Альпы и Средиземное море и, кажется, рассчитывал, что это будет окончательным прощанием; он даже намекал, что переселится потом к сестре в Данию. Она овдовела и осталась жить там. Он уже освобождал свой письменный стол в здании кантональной полиции на Казарменной улице, как вдруг раздался телефонный звонок.

Маттеи с трудом разобрался в сбивчивом рассказе одного из своих бывших «клиентов» — торговцев вразнос по фамилии фон Гунтен, продолжал повествовать г-н X., тот звонил ему из Мегендорфа, селения близ Цюриха. Маттеи совсем не улыбалось начинать новое дело в последний день своего пребывания на Казарменной улице, тем более что билет на самолет был уже куплен и лететь предстояло через три дня. Но я был в отъезде, на совещании начальников полиции, и меня ожидали из Берна только к вечеру. Действовать надо было очень умело, один неосторожный шаг мог все загубить. Маттеи велел соединить его с полицейским участком в Мегендорфе. Был конец апреля, за окном шумел ливень — феновая буря добралась, наконец, до города, но тяжкая, зловредная духота не спадала и не давала людям дышать.

Трубку взял полицейский Ризен.

— В Мегендорфе тоже идет дождь? — сразу же сердито спросил Маттеи, и, хотя ответ был ясен и без того, лицо его помрачнело еще пуще. Затем он дал указание незаметно следить за поведением разносчика в кабачке «Олень» и повесил трубку.

— Случилось что-нибудь? — полюбопытствовал Феллер. Он помогал своему начальнику складывать книги; их постепенно набралась целая библиотека.

— В Мегендорфе тоже идет дождь, — заметил полицейский комиссар, — вызовите оперативную группу.

— Убийство?

— Чертов дождь, — пробурчал Маттеи вместо ответа обиженному Феллеру.

Прежде чем сесть в машину, где его нетерпеливо дожидались прокурор и лейтенант Хенци, Маттеи на всякий случай перелистал дело фон Гунтена. У него была судимость за совращение четырнадцатилетней девочки.

Первой же ошибкой, которую нельзя было предусмотреть, оказался приказ следить за разносчиком. Мегендорф представлял собою небольшую общину, в основном крестьянскую, хотя кое-кто работал на фабриках внизу, в долине, или по соседству, на кирпичном заводе. Правда, жили здесь и пришлые, «городские» — два-три архитектора, скульптор классического толка, но в деревне они никакой роли не играли. А коренные жители все друг друга знали и по большей части состояли между собой в родстве. С городом деревня конфликтовала не открыто, а исподтишка. Дело было вот в чем: леса вокруг Мегендорфа принадлежали городу, но ни один уважающий себя мегендорфец не желал считаться с этим фактом, что в свое время причинило немало хлопот лесному управлению, — оно-то и настояло на том, чтобы в Мегендорфе был создан полицейский участок. К тому же по воскресным дням деревню заполняли толпы горожан, а «Олень» и ночью привлекал посетителей. Принимая во внимание все эти обстоятельства, здесь требовался такой квартальный, который назубок знал бы свое ремесло. А с другой стороны, нужен был и человеческий подход к местным жителям. До этого весьма скоро своим умом дошел нижний полицейский чин Вегмюллер. Сам он был из крестьян, любил выпить и крепко держал своих подопечных в узде, но при этом давал им столько поблажек, что мне бы следовало вмешаться; я считал, однако, что при нехватке персонала, на худой конец, сойдет и он. Меня не беспокоили, и я его оставил в покое. Зато заместителям Вегмюллера, когда он бывал в отпуске, приходилось несладко. Что бы они ни делали, в глазах мегендорфцев все было плохо. С тех пор как в стране наступило процветание, браконьерство и порубки леса в городских владениях, а также потасовки в самой деревне отошли в прошлое, но огонь исконной вражды против властей продолжал тлеть среди населения. Особенно туго приходилось сейчас Ризену. Он был придурковатый малый, без капли юмора, на все обижался и не находил общего языка с мегендорфцами, любителями подшутить; впрочем, при своей обидчивости он не годился и для спокойных районов. Едва окончив ежедневный обход и проверку, он мигом испарялся из страха перед населением. При таких условиях, конечно, нельзя было незаметно наблюдать за разносчиком. Самое появление полицейского в кабачке, куда он обычно боялся сунуться, было равносильно политической акции. Вдобавок Ризен так демонстративно расселся напротив разносчика, что крестьяне замолчали и насторожились.

— Кофе? — предложил хозяин.

— Нет, ничего. Я здесь по служебной надобности, — ответил полицейский.

Крестьяне с любопытством уставились на разносчика.

— Что он натворил? — спросил какой-то старик.

— Это вас не касается.

Помещение было низенькое, прокуренное, не комната, а деревянная нора, духота стояла нестерпимая, и при этом хозяин не зажигал света. Крестьяне сидели за длинным столом, пили не то белое вино, не то пиво и сами вырисовывались как тени на фоне серебристых оконных стекол, по которым снаружи капало и текло. Где-то стучал шарик настольного футбола, где-то звякал и громыхал американский игорный автомат.

Фон Гунтен выпил рюмку вишневки. Ему было страшно. Он забился в угол, оперся локтем на ручку своей корзины, сидел и ждал. Ему казалось, что он уже очень давно сидит так. В этой душной тишине чувствовалась угроза. За окнами посветлело, дождь перестал, и вдруг выглянуло солнце. Только ветер еще завывал, сотрясая стены. Фон Гунтен обрадовался, когда у крыльца наконец затормозили машины.

— Пойдемте, — поднявшись, сказал Ризен.

Оба вышли. Перед кабачком дожидались темный лимузин и автобус оперативной группы; санитарный автомобиль подошел вслед за ними. Яркое солнце заливало деревенскую площадь. У колодца стояли двое ребятишек лет пяти-шести — девочка и мальчик, у девочки под мышкой торчала кукла, у мальчика — хлыстик.

— Фон Гунтен, садитесь рядом с шофером! — крикнул Маттеи из окна лимузина, и, когда разносчик, словно почувствовав себя в безопасности, со вздохом облегчения уселся на место, а Ризен влез во вторую машину, полицейский комиссар приказал: — Так! А теперь покажите нам, что вы нашли в лесу.

Они пошли прямо по мокрой траве, потому что лесная просека превратилась в сплошное месиво. Среди кустов невдалеке от опушки они увидели детский трупик и окружили его кольцом. Все молчали, деревья шумели на ветру, с них все еще сыпались крупные серебряные капли и сверкали как алмазы. Прокурор бросил сигару «Бриссаго» и смущенно наступил на нее. Хенци смотрел в сторону.

— Сотрудник полиции не смеет отворачиваться, Хенци, — сказал Маттеи.

Полицейские расставляли осветительные приборы.

— После такого ливня нелегко будет отыскать следы, — заметил Маттеи.

Среди полицейских вдруг оказались те же ребятишки — мальчик и девочка; они стояли и глядели во все глаза, девочка все еще с куклой под мышкой, а мальчик — с хлыстиком.

— Уберите детей.

Один из полицейских взял их за руки и отвел на дорогу. Там они остановились как вкопанные.

Из деревни уже бежали люди, хозяин кабачка сразу был виден по белому фартуку.

— Оцепить! — распорядился полицейский комиссар.

Несколько агентов заняли посты. Другие принялись обыскивать окрестности. Засверкали блицы.

— Ризен, вы знаете, чья это девочка?

— Нет, господин комиссар.

— В деревне вы ее видели?

— Как будто видел, господин комиссар.

— Сфотографировали ее?

— Сейчас сделаем еще два снимка сверху.

Маттеи подождал.

— Следы есть?

— Никаких. Все затоплено.

— Пуговицы осмотрели? Есть отпечатки пальцев?

— Какое там! После такого ливня!

Маттеи осторожно склонился над трупиком.

— Бритвой! — установил он, собрал разбросанное кругом печенье и бережно сложил в корзиночку. — Крендельки.

Доложили, что кто-то из деревенских хочет поговорить. Маттеи поднялся. Прокурор посмотрел на опушку. Там стоял седой человек с зонтиком, висевшим на левой руке. Хенци оперся о ствол бука. Он был бледен. Разносчик сидел на своей корзине и шепотом твердил:

— Я проходил мимо, случайно, совсем случайно…

— Приведите старика!

Седой человек пробрался сквозь кусты и оцепенел.

— Господи, господи, — только и мог он пролепетать.

— Разрешите спросить вашу фамилию? — обратился к нему Маттеи.

— Я учитель Лугинбюль, — чуть слышно ответил старик и отвернулся.

— Вы знаете эту девочку?

— Это — Гритли Мозер.

— Где живут родители.

— «На болотцах».

— Это далеко от деревни?

— Четверть часа ходу.

Маттеи бросил взгляд на убитую, у него одного хватило на это духу. Никто не произнес ни слова.

— Как это случилось? — спросил учитель.

— Преступление на сексуальной почве, — объяснил Маттеи. — Она училась у вас?

— Нет, у фрейлейн Крум. В третьем классе.

— У Мозеров есть еще дети?

— Гритли была у них единственным ребенком.

— Кто-нибудь должен сообщить родителям.

Все опять промолчали.

— Может быть, вы, господин учитель? — спросил Маттеи.

Лугинбюль долго не отвечал.

— Не сочтите меня трусом, — запинаясь, сказал он наконец, — я не хочу брать это на себя. Не могу, — шепотом добавил он.

— Понимаю, — согласился Маттеи. — А где господин пастор?

— В городе.

— Хорошо. Можете идти, господин Лугинбюль, — ровным голосом произнес Маттеи.

Учитель прошел обратно на дорогу. Там все прибывал народ из Мегендорфа.

Маттеи взглянул на Хенци. Тот по-прежнему стоял, опершись о ствол бука.

— Пожалуйста, только не меня, комиссар, — шепотом попросил Хенци.

Прокурор тоже отрицательно помотал головой. Маттеи еще раз посмотрел на трупик, потом на разорванное красное платьице, которое валялось в кустах, мокрое от крови и дождя.

— Что ж, тогда пойду я, — сказал он и поднял корзинку с крендельками.

Дом «На болотцах» был расположен в топкой ложбине близ Мегендорфа. Маттеи оставил служебную машину в деревне и пошел пешком. Ему хотелось выиграть время. Он издалека увидел дом. Но вдруг остановился и обернулся. Ему послышались шаги. Опять те же ребята — мальчик и девочка. Они раскраснелись — верно, бежали напрямик, иначе никак нельзя было объяснить их появление.

Маттеи пошел дальше. Дом был невысокий — белые стены и темные стропила, на них гонтовая крыша. За домом — плодовые деревья, в саду — вскопанные грядки. Перед домом мужчина колол дрова. Он поднял голову и увидел полицейского комиссара.

— Что вам угодно? — спросил он.

Маттеи мялся в растерянности, наконец назвал себя и спросил, лишь бы выиграть время:

— Господин Мозер?

— Это я и есть. Что вам нужно? — повторил он и остановился перед Маттеи, держа топор в руке.

Это был испитой человек лет сорока с изборожденным глубокими складками лицом и серыми глазами, пытливо смотревшими на комиссара полиции. В дверях показалась женщина, на ней было тоже красное платье. Маттеи обдумывал, что сказать. Он давно уже над этим думал и до сих пор ни до чего не додумался. Мозер сам пришел ему на помощь. Он увидел корзиночку в руках у Маттеи.

— С Гритли что-нибудь случилось? — спросил он и снова пытливо посмотрел на Маттеи.

— Вы куда-нибудь посылали Гритли? — в свою очередь спросил полицейский комиссар.

— К бабушке, в Ферен, — ответил крестьянин.

Маттеи прикинул: Ферен была соседняя деревня.

— Гритли часто ходила туда? — спросил он.

— Каждую среду и субботу после обеда, — ответил крестьянин и в приливе внезапного страха спросил: — Зачем вам это нужно знать? Отчего вы принесли назад корзиночку?

Маттеи поставил корзинку на пенек, на котором Мозер колол дрова.

— Гритли нашли мертвой в мегендорфском лесу, — сказал он.

Мозер не шелохнулся, не шелохнулась и жена, она все еще стояла на пороге. Тоже в красном платье. Маттеи увидел, как на побелевшем лице Мозера внезапно выступил и ручьями заструился пот. Ему хотелось отвернуться, но он был словно прикован к этому лицу, к этому струящемуся поту; так они и стояли оба, вперив друг в друга глаза.

— Гритли убили, — услышал Маттеи собственный голос; его раздосадовало, что голос звучит безучастно.

— Не может этого быть, не бывают на свете такие изверги, — прошептал Мозер, и рука с топором дрогнула.

— Бывают, господин Мозер, — сказал Маттеи.

Мозер тупо посмотрел на него.

— Я хочу пойти к дочке, — еле слышно выговорил он.

Полицейский комиссар покачал головой.

— Не стоит, господин Мозер. С моей стороны жестоко так говорить. Но послушайте меня; лучше не ходите к вашей Гритли.

Мозер вплотную подошел к комиссару полиции, остановился перед ним лицом к лицу.

— Почему это лучше? — выкрикнул он.

Полицейский комиссар промолчал.

Мозер еще мгновение раскачивал в руке топор, как будто собираясь замахнуться им, потом повернулся и пошел к жене, которая все еще стояла в дверях. Все еще без движения, без единого звука. А Матвеи ждал внизу. Он видел все до мельчайших подробностей и вдруг понял, что до конца жизни не забудет этой сцены.

Мозер обеими руками обхватил жену и весь затрясся от беззвучных рыданий. Он спрятал лицо на ее плече, а она все стояла и смотрела в пустоту.

— Завтра вечером вам покажут вашу Гритли. У нее будет такой вид, словно она уснула, — беспомощно прошептал Маттеи.

Тут вдруг заговорила женщина.

— Кто ее убил? — спросила она таким сухим деловым тоном, что полицейскому комиссару стало страшно.

— Я найду убийцу, фрау Мозер.

Женщина в первый раз, повелительно, с угрозой посмотрела на него.

— Обещаете найти?

— Обещаю, фрау Мозер, — подтвердил Маттеи. Им сейчас руководило одно желание — поскорее уйти отсюда.

— Поклянитесь спасением своей души.

Маттеи замялся.

— Клянусь спасением своей души, — выговорил он наконец. Больше ему ничего не оставалось.

— Ну так ступайте, — приказала женщина. — Помните, вы поклялись спасением своей души.

Маттеи хотел сказать что-то утешительное, но не знал, чем тут можно утешить.

— Я очень вам сочувствую, — пробормотал он. Повернулся и медленно пошел назад той же дорогой. Впереди виднелся Мегендорф, а дальше лес. Над ними небо, теперь уже совсем безоблачное. У обочины топтались те же ребятишки, и, когда он, едва передвигая ноги, прошел мимо них, они засеменили за ним следом. Вдруг сзади, из того дома, раздался звериный вопль. Комиссар не понял, кто это так рыдает — отец или мать. И лишь прибавил шагу.

Не успел Маттеи вернуться в Мегендорф, как сразу же возникли первые трудности. Автобус оперативной группы дожидался полицейского комиссара в деревне. Место преступления и ближайшие окрестности были тщательно обысканы, а затем огорожены. Трое полицейских в штатском остались в лесу. Они получили задание скрытно следить за прохожими. Может быть, таким путем удастся напасть на след убийцы. Остальному отряду надлежало вернуться в город. Небо полностью очистилось, но после дождя в воздухе ничуть не посвежело. Фен все еще бушевал над лесами и селениями, налетая мощными теплыми порывами. От необычной удушливой жары люди становились злыми, раздражительными, нетерпеливыми. Хотя до вечера было еще далеко, на улицах горели фонари.

Крестьяне сбежались толпой. Они увидели фон Гунтена. В их глазах убийцей был именно он — разносчики всегда подозрительны. Мегендорфцы думали, что он уже арестован, и окружили автобус оперативной группы. Разносчик не шевелился, скорчившись от страха, сидел он между прямыми, как палки, полицейскими. Крестьяне подступали все ближе, пытались заглянуть внутрь. Полицейские не знали, что делать. Рядом в служебном лимузине находился прокурор, его тоже не пропускали. В окружение попала и машина представителя судебной медицины, прибывшего из Цюриха, и белый с красным крестом санитарный автомобиль, куда положили маленький трупик. Мужчины напирали молча, но с явной угрозой; женщины жались к домам и тоже молчали. Дети громоздились на закраине деревенского колодца. Ни у кого из крестьян не было определенных намерений, их согнала сюда глухая злоба. Жажда мести и справедливости. Маттеи попытался пробраться к оперативной группе, но это оказалось невозможным. Тогда он решил обратиться к председателю общины и стал расспрашивать, где его найти. Вместо ответа послышались приглушенные угрозы. Маттеи подумал и пошел в трактир. Он не ошибся — председатель сидел в «Олене». Это был приземистый, оплывший нездоровым жиром толстяк. Он пил вальтеллинское стакан за стаканом и в низенькое окошко наблюдал за происходящим.

— Я ничего не могу поделать, комиссар, — заявил он. — Видите, какой своевольный народ. Не верят в расторопность полиции. Сами желают творить правосудие. А какая была хорошая девочка Гритли! Все мы ее любили, — со вздохом добавил он.

На глазах у него навернулись слезы.

— Разносчик не виновен, — сказал Маттеи.

— Тогда незачем было его арестовывать.

— Он и не арестован. Мы его взяли как свидетеля.

Председатель общины хмуро оглядел Маттеи.

— Вы только рады отвертеться. А мы что знаем, то знаем, — произнес он.

— Вам, как председателю общины, прежде всего надлежит обеспечить нам свободный выезд.

Не ответив ни слова, тот осушил еще стакан разливного красного.

— Что вы молчите? — раздраженно спросил Маттеи.

Председатель гнул свою линию.

— Разносчику несдобровать, — пробурчал он.

Комиссар заговорил без обиняков:

— Так легко это дело не пройдет. И отвечать будете вы, как председатель Мегендорфской общины.

— А вы кого отстаиваете? Убийцу из похоти?

— Прежде всего мы отстаиваем законность, а виновен он или нет — это вопрос иной.

Председатель сердито шагал взад-вперед по низенькому помещению кабачка. Поскольку за стойкой никого не оказалось, он сам налил себе вина. И выпил так торопливо, что темные струйки побежали у него по рубашке. Толпа на площади все еще вела себя спокойно. Лишь когда шофер попытался запустить мотор полицейской машины, ряды сомкнулись теснее.

Теперь в кабачок пришел и прокурор. Он с трудом протиснулся сквозь толпу мегендорфцев. Вид у него был довольно помятый. Председатель общины струсил. Появление прокурора не сулило ничего приятного. Для него, как и для любого нормального человека, люди этой профессии были чем-то вроде пугал.

— Господин председатель, — начал прокурор, — ваши мегендорфцы, по-видимому, намерены прибегнуть к суду Линча. Я вижу только один выход — вызвать подкрепление. Это всех сразу образумит.

— Давайте попробуем еще раз поговорить с людьми, — предложил Маттеи.

Ткнув председателя указательным пальцем в грудь, прокурор пригрозил:

— Если вы немедленно не заставите их выслушать нас, тогда пеняйте на себя.

А церковные колокола уже били в набат. К мегендофцам со всей округи сбегались на подмогу. Явилась даже пожарная команда и заняла позицию против полицейских. Из толпы раздавались злобные выкрики: «Пакостник! Гад!»

Полицейские приготовились встретить нападение толпы, которая волновалась все сильнее, но сами были растеряны не меньше, чем мегендорфцы. Они привыкли наводить порядок, имея дело с заурядными происшествиями, здесь же они столкнулись с чем-то необычным. Но крестьяне разом утихли и замерли. Из дверей «Оленя», к которым вела каменная лестница с железными перилами, вышли прокурор с председателем общины и комиссаром полиции.

— Мегендорфцы, — воззвал председатель, — прошу вас, выслушайте господина прокурора Буркхарда.

Толпа никак не отозвалась на это заявление. Местные жители, крестьяне и рабочие, хранили прежнее грозное молчание. Небо над ними тем временем подернулось отблесками заката; уличные фонари раскачивались вокруг площади, точно бледные диски луны. Мегендорфцы твердо решили заполучить в свои руки того, кто, по их убеждению, был убийцей. Полицейские машины, как громадные темные звери, возвышались над людским приливом, все вновь и вновь пытались высвободиться, но моторы, едва взревев, сейчас же глохли. Все ни к чему. Страшное событие этого дня нависло надо всем гнетущей безысходностью — над темными деревенскими кровлями, над площадью, над скопищем людей, как будто убийство отравило своим ядом весь мир.

— Граждане Мегендорфа, — тихо и нерешительно начал прокурор, но каждое его слово было слышно на всей площади. — Мы...

Замелькали поднятые кулаки, раздался пронзительный свист.

Маттеи как прикованный смотрел на толпу.

— Скорей звоните по телефону, Маттеи, — приказал прокурор. — Вызывайте подкрепление.

— Убийца — фон Гунтен! — закричал тощий долговязый крестьянин с обветренным, давно не бритым лицом. — Я сам его видел! Никто больше в ложбинку не ходил.

Это был тот крестьянин, который работал в поле.

Маттеи выступил вперед.

— Мегендорфцы, — крикнул он, — я — комиссар полиции Маттеи. Мы согласны выдать вам разносчика!

От неожиданности все замерли.

— Вы спятили, что ли? — не помня себя от волнения, прошипел прокурор.

— В нашей стране издавна повелось так, что приговор преступникам выносит суд. Он осуждает их, когда они виновны, и оправдывает, когда они невиновны, — продолжал Маттеи. — Вы же намерены подменить собою суд. Не станем доискиваться, есть ли у вас такое право, поскольку вы сами присвоили себе это право.

Маттеи говорил просто и внятно. Крестьяне и рабочие слушали внимательно, боясь упустить хотя бы слово. Маттеи уважительно обращался к ним, и они уважительно слушали его.

— Одного только я обязан потребовать от вас, как от всякого суда: справедливости. Мы, понятно, лишь в том случае можем выдать вам разносчика, если будем уверены, что вы хотите справедливости.

— Конечно, хотим! — выкрикнул кто-то.

— Чтобы по праву считать себя справедливым судом, ваш суд обязан выполнить одно условие. Вот оно: ни в коем случае не допустить несправедливости. Это условие вы обязаны соблюсти.

— Согласны! — крикнул рабочий с кирпичного завода.

— Значит, вы должны тщательно проверить, справедливо или несправедливо обвинять фон Гунтена в убийстве. Откуда взялось такое подозрение?

— Он уже раз сидел, — отозвался какой-то крестьянин.

— Конечно, это увеличивает подозрение в его виновности, — признал Маттеи. — Однако еще не доказывает, что он и есть убийца.

— Я его видел в ложбинке, — снова крикнул крестьянин с обветренным, обросшим щетиной лицом.

— Поднимитесь к нам сюда, — предложил полицейский комиссар.

Тот колебался.

— Иди, иди, Гейри. Чего трусишь? — крикнули ему из толпы. Крестьянин, все еще нерешительно, поднялся на крыльцо.

Председатель общины и прокурор отступили в глубь сеней, так что Маттеи оказался на крыльце один на один с крестьянином.

— Чего вам от меня надо? — спросил тот. — Меня звать Бенц Гейри.

Мегендорфцы во все глаза смотрели на них. Полицейские спрятали резиновые дубинки. Они тоже, затаив дыхание, следили за происходящим. Деревенские ребята взобрались на лестницу, поставленную почти стоймя на пожарной машине.

— Господин Бенц, вы видели разносчика фон Гунтена в ложбинке, — начал полицейский комиссар. — Он один там был?

— Один.

— А вы чем занимались, господин Бенц?

— Мы всей семьей сажали картофель.

— И с какого часа?

— С десяти. Мы и обедали в поле всей семьей, — пояснил крестьянин.

— И за все время никого не видели, кроме разносчика?

— Никого, присягнуть могу — никого, — подтвердил крестьянин.

— Что ты там плетешь, Бенц? — крикнул из толпы рабочий. — Я в два часа проходил мимо твоего картофельного поля.

Еще двое рабочих подали голос. И они в два часа прокатили по ложбинке на велосипедах.

— Да послушай, ты, олух, я же тоже проезжал на возу через ложбинку! — закричал какой-то крестьянин. — А ты, сквалыга, и сам работаешь как проклятый, и семью мытаришь до седьмого пота. Мимо тебя сто голых баб пройдет, так ты все равно головы не подымешь.

Смех в толпе.

— Итак, не один только разносчик побывал в ложбинке, — уточнил Маттеи. — Но давайте разбираться дальше. Параллельно лесу идет шоссе в город. Кто-нибудь проходил по нему?

— Гербер Фриц проезжал, — отозвался кто-то.

— Верно, проезжал, — согласился толстый увалень, сидевший на пожарном насосе. — На возу.

— В котором часу?

— В два.

— От этого шоссе отходит лесная дорога к месту происшествия, — уточнил полицейский комиссар, — вы кого-нибудь там видели, господин Гербер?

— Нет, — буркнул крестьянин.

— А не заметили, не стоял ли там автомобиль?

Крестьянин растерялся.

— Как будто стоял, — нерешительно промямлил он.

— Вы в этом убеждены?

— Да, что-то там виднелось.

— Может, красный спортивный «мерседес»?

— Очень может быть.

— Или серый «фольксваген»?

— Или серый «фольксваген». Тоже может быть.

— Ваши ответы в высшей степени неубедительны, — заметил Маттеи.

— Правду сказать, я малость соснул на возу, — признался крестьянин. — Такая жарища всякого сморит!

— Тут я вынужден поставить вам на вид, что на проезжих дорогах спать не полагается, — внушительно заметил Маттеи.

— Лошади сами справляются, — возразил крестьянин.

Все засмеялись.

— Теперь вы наглядно убедились, какие трудности встанут перед вами как перед судьями, — подчеркнул Маттеи. — Преступление не было совершено в безлюдном месте. Всего на расстоянии каких-нибудь пятидесяти метров в поле работала целая семья. Будь члены этой семьи повнимательнее, несчастья могло бы не произойти. Но им даже в голову не приходила возможность такого преступления. Ни девочки, ни других прохожих они не видели. Разносчика они заприметили по чистой случайности. Возьмем теперь господина Гербера. Он дремал у себя на возу и поэтому не может дать ни одного мало-мальски точного показания. Вот как обстоит дело. Где же тогда улики против разносчика? Задайте себе этот вопрос. И, кстати, не забудьте одного обстоятельства, которое заведомо говорит в его пользу, — ведь полицию-то уведомил он; не знаю, как вы намерены действовать в роли судей, скажу вам только, как бы действовали у нас в полиции.

Полицейский комиссар сделал паузу. Он опять один стоял перед мегендорфцами, Бенц смущенно нырнул в толпу.

— Каждого подозрительного человека, невзирая на его положение, мы подвергли бы тщательнейшей проверке, прояснили бы малейшую улику. Мало того — в случае надобности мы включили бы в дело полицию других стран. Видите, какой у нас под рукой мощный аппарат для того, чтобы доискаться истины. В вашем же распоряжении нет почти ничего. Вот и решайте, как поступить.

Молчание. Мегендорфцы были озадачены.

— А вы на самом деле выдадите нам разносчика? — спросил тот же рабочий.

— Даю честное слово. Если вы все еще настаиваете на его выдаче.

Мегендорфцы колебались. Слова комиссара полиции явно произвели впечатление. Прокурор нервничал. Для него исход был неясен. Но вот и у него отлегло от сердца — какой-то крестьянин крикнул: «Берите его с собой». Мегендорфцы безмолвно расступились. Вздохнув с облегчением, прокурор закурил свою «Бриссаго».

— Вы действовали рискованно, Маттеи, — заметил он. — Представьте себе, что вам пришлось бы сдержать слово.

— Я знал, что до этого не дойдет, — небрежно бросил в ответ комиссар полиции.

— Надо надеяться, вы никогда не даете опрометчивых обещаний, которые потом приходится выполнять, — сказал прокурор, вторично поднес к сигаре зажженную спичку, попрощался с председателем общины и поспешил к машине, благо доступ к ней был открыт.

Маттеи поехал в город не с прокурором. Он пошел в автобус к разносчику. Полицейские потеснились. В машине было жарко — опустить стекла все еще не решались. Хотя мегендорфцы и дали дорогу, они по-прежнему толпились на площади. Фон Гунтен, съежившись, сидел за спиной шофера, Маттеи устроился рядом.

— Клянусь вам, я не виноват, — прошептал фон Гунтен.

— Конечно, — подтвердил Маттеи.

— Никто мне не верит, — шептал фон Гунтен. — Полицейские тоже не верят.

Маттеи покачал головой.

— Это вам только кажется.

Но разносчик не унимался:

— Вы тоже не верите мне, господин Доктор.

Машина тронулась. Полицейские сидели и молчали. За окнами было уже совсем темно. Зажженные фонари бросали снаружи золотые отблески на застывшие лица. Маттеи чувствовал у каждого недоверие к разносчику, все нарастающее подозрение. Ему стало жаль беднягу.

— Я вам верю, фон Гунтен, — сказал он и вдруг понял, что и сам убежден не до конца. — Я знаю, вы невиновны.

Навстречу побежали первые городские дома.

— Вас еще поведут на допрос к начальнику, вы наш главный свидетель, фон Гунтен, — предупредил полицейский комиссар.

— Понимаю, и вы тоже мне не верите, — опять прошептал разносчик.

— Ерунда.

Разносчик стоял на своем.

— Я это тоже знаю, — тихо, чуть слышно твердил он, уставясь на красные и зеленые световые рекламы, которые, подобно причудливым созвездиям, сверкали теперь за окнами плавно скользившей машины.

Вот те события, о которых мне было доложено на Казарменной улице после того, как я восьмичасовым скорым вернулся из Берна. Это было третье убийство такого рода. За два года до того — в кантоне Швиц, а за пять лет — в кантоне Санкт-Галлен тоже были зарезаны бритвой малолетние девочки. В том и в другом случае убийца как в воду канул. Я велел привести разносчика. Это был сорокавосьмилетний обрюзгший человечек, обычно, должно быть, наглый и болтливый, а сейчас насмерть перепуганный. В показаниях он сперва был четок. По его словам, он лежал на опушке, разувшись и поставив корзину с товарами на траву. У него было намерение завернуть в Мегендорф, сбыть там свой товар: щетки, помочи, лезвия, шнурки и прочие предметы; однако дорогой он узнал от почтальона, что Вегмюллер в отпуске и его заменяет Ризен. Это его смутило, и он пока что решил поваляться на траве; ему не впервой было сталкиваться с молодыми полицейскими, у этих молокососов рвение не по разуму. Так он лежал себе и дремал. Ложбинка расположена в лесной тени, мимо пролегает шоссе, неподалеку в поле трудилась крестьянская семья, тут же скакала собака. Обед в «Медведе» в Ферене был чересчур обильный — бернские колбаски и прочее; он вообще любитель вкусно поесть, да и средства позволяют, не смотрите, что он с товаром колесит по стране небритый, неухоженный, обтрепанный — наружность обманчива, торговлей вразнос можно неплохо заработать и даже прикопить кое-что. Обед он сдобрил пивом, а, уже лежа на травке, закусил двумя плитками линдтовского шоколада. Надвигающаяся буря и порывы ветра совсем его убаюкали, но очень скоро что-то разбудило его, как будто чей-то крик, пронзительный детский крик, и, когда он, еще не совсем очнувшись, бросил взгляд на долину, ему показалось, что и крестьяне в поле с удивлением насторожились, но не прошло и минуты, как они уже опять гнули спину, а собака скакала кругом. Верно, птица какая-нибудь, мелькнуло у него в голове, сова, что ли, кто их там разберет. Такое объяснение вполне его успокоило. Он опять задремал, но вдруг его поразило внезапное затишье в природе — тут он заметил, как потемнело небо, мигом обулся, повесил за спину корзину, при этом снова вспомнил про таинственный птичий крик, и ему стало как-то тревожно, как-то не по себе. Вот тогда он и решил лучше не связываться с Ризеном и махнуть рукой на Мегендорф, от него и всегда-то прибыль была плохая. Он надумал прямо вернуться в город, а чтобы сократить путь к железнодорожной станции, пошел лесной просекой и здесь наткнулся на труп убитой девочки. После чего сразу же опрометью побежал в Мегендорф, к «Оленю», и оттуда известил Маттеи. Крестьянам он не сказал ни слова, из страха навлечь подозрение на себя.

Таковы были его показания. Я велел его увести, но пока что не отпускать. Правда, прокурор не отдал приказа о предварительном заключении, однако у нас не было времени разводить церемонию. Его рассказ показался мне правдивым, но требовал дополнительной проверки, ведь фон Гунтен как-никак уже имел судимость. Я был в прегнусном настроении. Меня не оставляло неприятное чувство, что в этом деле с самого начала допущена фундаментальная ошибка, я не мог бы сказать — какая, но просто чуял это профессиональным нюхом, а потому предпочел удалиться в свою «Boutique»[2] как я прозвал прокуренную комнатушку рядом с моим служебным кабинетом, велел принести из ресторана близ Сильского моста бутылку «Шатонеф-дюпап» и выпил подряд несколько рюмок. Не скрою, что в этой комнатушке всегда царил вопиющий беспорядок — книги и папки валялись вперемешку; правда, беспорядок был чисто принципиальный. Я считаю, что в нашем строго упорядоченном государстве обязанность каждого — создавать некие островки беспорядка, хотя бы и потайные. Затем я приказал принести снимки. На них было страшно, мучительно смотреть. После этого я принялся изучать карту местности, где произошло убийство. Сам дьявол не мог бы лучше подгадать. Явился ли убийца из Мегендорфа, из окрестных деревень или из города, пришел ли он пешком или приехал поездом — логически это было немыслимо установить. Любой вариант был возможен.

Пришел Маттеи.

— Мне искренне жаль, что вам напоследок пришлось повозиться с этим печальным делом, — сказал я.

— Такова наша профессия, майор.

— Когда посмотришь на снимки, хочется послать всю эту историю к черту, — заметил я и сунул снимки обратно в конверт.

Я злился и с трудом скрывал свою досаду. Маттеи был моим лучшим комиссаром — видите, я никак не отвыкну от этого наименования, оно мне больше по душе. Его отъезд в такую минуту никак меня не устраивал.

Он словно подслушал мои мысли.

— Мне кажется, лучше всего передать это дело Хенци, — заметил он.

Я колебался. Не будь это убийством на сексуальной почве, я бы сразу принял его совет.

Любое другое преступление для нас куда легче. Там достаточно выяснить побудительные причины — безденежье, ревность, — и круг подозреваемых сам собой ограничится. Для убийства на сексуальной почве этот метод отпадает. Допустим, отправился такой индивид в служебную поездку, заметил девочку или мальчика, вышел из машины — никто не увидел, не проследил, — а вечером он уже сидит у себя дома, то ли в Лозанне, то ли в Базеле, то ли еще где-нибудь, мы же топчемся на месте и не знаем, за что ухватиться. Я ценил Хенци, считал его толковым работником, но опыта ему, на мой взгляд, не хватало.

Маттеи не разделял моих сомнений.

— Хенци целых три года проработал под моим руководством, — доказывал он, — я сам ознакомил его со спецификой ремесла и лучшего заместителя не могу себе представить. Он будет справляться с заданиями ничуть не хуже, чем я. Впрочем, завтра я еще буду здесь, — добавил Маттеи.

Я вызвал Хенци и приказал ему вместе с вахмистром Трейлером непосредственно заниматься расследованием убийства. Он явно обрадовался — это было его первое самостоятельное дело.

— Поблагодарите Маттеи, — проворчал я и спросил, каково настроение рядового состава. Мы форменным образом плавали в этом вопросе, ни за что не могли ухватиться, ничего до сих пор не добились, и было крайне важно, чтобы подчиненные не почувствовали нашей неуверенности.

— Они убеждены, что мы уже поймали убийцу, — заявил Хенци.

— Разносчика?

— Их подозрения не лишены оснований. В конце концов, за фон Гунтеном уже числится преступление против нравственности.

— С четырнадцатилетней, — вставил Маттеи, — это в корне меняет дело.

— Хорошо бы подвергнуть его перекрестному допросу, — предложил Хенци.

— Успеется, — возразил я. — Не думаю, чтобы он имел какое-то отношение к убийству. Просто он внушает антипатию, а отсюда недалеко до подозрения. Но это, господа, не криминалистический, а чисто субъективный довод, и мы не можем безоговорочно принять его.

С этим я отпустил обоих, причем настроение у меня ни на йоту не улучшилось.

Мы включили в работу весь наличный состав. В ту же ночь и на следующий день опросили все гаражи, не обнаружены ли в какой-нибудь машине следы крови; то же самоё было проделано с прачечными. Затем мы установили алиби всех лиц, которые когда-либо привлекались к ответственности по определенным параграфам. Наши сотрудники побывали с собаками и даже с миноискателем в том лесу под Мегендорфом, где произошло убийство. Они обшарили все мелколесье в поисках следов, а главное — в надежде найти орудие убийства. Они обследовали участок за участком, спускались в глубь ущелья, шарили в ручье. Найденные предметы были собраны, лес прочесан до самого Мегендорфа.

Против обыкновения я сам поехал в Мегендорф, чтобы принять участие в расследовании. Маттеи тоже явно нервничал. Стоял приятнейший весенний день, нежаркий, безветренный, но наше мрачное настроение не рассеивалось. Хенци допрашивал в кабачке «Олень» крестьян и заводских рабочих, а мы направились в школу. Чтобы сократить путь, мы прошли прямо по лужайке с плодовыми деревьями. Некоторые были уже в полном цвету. Из школы доносилось пение: «Возьми мою ты руку и поведи меня». Гимнастическая площадка перед школой пустовала. Я постучался в дверь того класса, откуда раздавалось пение, и мы вошли.

Хорал пели девочки и мальчики, дети от шести до восьми лет. Три младших класса. Учительница перестала дирижировать, опустила руки и встретила нас настороженным взглядом.

Дети смолкли.

— Фрейлейн Крум?

— Чем могу служить?

— Гритли Мозер училась у вас?

— Что вам угодно от меня?

Фрейлейн Крум была сухопарая особа лет сорока с большими, полными затаенной горечи глазами.

Я представился и обратился к детям:

— День добрый, детки!

Дети с любопытством уставились на меня.

— Добрый день! — ответили они.

— Красивую песню вы только что пели.

— Мы разучиваем хорал к погребению Гритли, — пояснила учительница.

В ящике с песком был макет острова Робинзона.

По стенам висели детские рисунки.

— Что за ребенок была Гритли? — нерешительно спросил я.

— Мы все ее очень любили, — вместо ответа сказала учительница.

— Умненькая?

— Большая фантазерка.

— Можно мне задать детям несколько вопросов? — все так же нерешительно спросил я.

— Пожалуйста.

Я вышел на середину класса. У большей части девочек были еще косички и пестрые фартучки.

— Вы, верно, слышали, какая беда случилась с Гритли Мозер, — начал я. — Я из полиции, я там начальник, все равно что командир у солдат, и моя обязанность — найти того, кто убил Гритли. Я говорю с вами не как с детьми, а как со взрослыми. Тот, кого мы ищем, больной человек. Так поступают только больные люди. Болезнь в том и состоит, что они заманивают детей в лес или в погреб, ну, словом, куда-нибудь, где можно спрятаться, и там их мучают. Это случается довольно часто. У нас в кантоне за год было двести таких случаев. Иногда доходит до того, что эти люди замучивают ребенка до смерти. Так оно и было с Гритли. Конечно, таких людей нужно запирать на замок. На свободе они могут причинить много зла. Вы спросите, почему мы не запираем их, чтобы не случилось такого несчастья, как с Гритли. Да потому, что их нельзя распознать. Болезнь у них запрятана внутри, снаружи ее не видно.

Дети слушали, затаив дыхание.

— Вы должны мне помочь, — продолжал я. — Нам непременно нужно найти этого человека, иначе он опять убьет какую-нибудь девочку.

Я подошел еще ближе к ребятам.

— Гритли не рассказывала, что кто-то чужой заговаривал с нею?

Дети молчали.

— За последнее время вы ничего не заметили странного в Гритли?

Нет, ничего такого они не заметили.

— Не видели ли вы последнее время у Гритли каких-нибудь вещей, которых раньше у нее не было?

Дети не отвечали.

— Кто был лучшей подругой Гритли?

— Я, — прошептала крохотная девчушка с каштановыми волосами и карими глазами.

— А как тебя зовут? — спросил я.

— Урсула Фельман.

— Значит, вы с Гритли были подружками?

— Мы сидели на одной парте.

Девочка говорила так тихо, что мне пришлось нагнуться к ней.

— Ты тоже ничего особенного не замечала?

— Нет.

— И никто не встречался Гритли?

— Да нет, встречался, — ответила девочка.

— Кто же?

— Только не человек.

Ее ответ озадачил меня.

— Что это значит, Урсула?

— Ей встречался великан, — еле слышно сказала девочка.

— Великан?

— Ну да, — подтвердила девочка.

— Ты хочешь сказать, она встретила очень высокого человека?

— Нет, мой папа тоже высокий, только он не великан.

— Какого же роста был тот человек?

— Как гора, — ответила девочка. — И весь черный.

— А он, великан этот, что-нибудь дарил Гритли? — спросил я.

— Да, — ответила девочка.

— Что же он дарил?

— Ежиков.

— Ежиков? Каких таких ежиков, Урсула? — спросил я, окончательно сбитый с толку.

— Весь великан был набит ежиками, — объяснила девочка.

— Да это же глупости, Урсула, — попытался я возразить. — У великанов не бывает ежиков!

— Этот великан был ежиковый.

Девочка твердо стояла на своем. Я возвратился к кафедре учительницы.

— Вы правы, фрейлейн Крум, — сказал я. — По-видимому, Гритли в самом деле была большой фантазеркой.

— У этого ребенка была поэтическая душа, — ответила учительница, устремив печальные глаза куда-то вдаль. — Простите, нам нужно еще прорепетировать хорал к завтрашнему погребению. Дети поют недостаточно стройно.

Она задала тон.

— «Возьми мою ты руку и поведи меня», — снова запели дети.

Допрос мегендорфцев в кабачке «Олень», где мы сменили Хенци, тоже не дал ничего нового, и под вечер мы возвращались в Цюрих ни с чем. В полном молчании. Я слишком много выкурил сигар и выпил местного вина. А вы ведь знаете свойства этих молодых красных вин! Маттеи, насупившись сидел рядом со мной в глубине машины, и, только когда мы уже спускались к Ремерхофу, он заговорил.

— Не думаю, что убийца — житель Мегендорфа. Скорее всего, преступление в кантоне Санкт-Галлен и в кантоне Швиц совершены им же. Картина убийства совпадает в точности. Не исключено, что его местожительство — Цюрих.

— Возможно, — согласился я.

— Он либо автомобилист-любитель, либо коммивояжер. Ведь видел же крестьянин Гербер машину, которая стояла в лесу.

— Гербера я сам допрашивал сегодня. Он признался, что спал очень крепко и ничего толком не видел, — заявил я.

Мы снова замолчали.

— Мне очень неприятно покидать вас в самый разгар следствия, — заговорил он неуверенным тоном. — Но я никак не могу нарушить контракт с иорданским правительством.

— Вы летите завтра? — спросил я.

— В три часа дня, через Афины, — ответил он.

— Я вам завидую, Маттеи, — сказал я совершенно искренне. — Я бы тоже предпочел быть начальником полиции у арабов, а не у нас в Цюрихе.

Я высадил его у гостиницы «Урбан», где он проживал с незапамятных времен, а сам отправился в «Кроненхалле, где пообедал под картиной Миро. Это мое обычное место. Я всегда сижу там, и обед мне подвозят на столике.

Около десяти вечера я еще раз заглянул в Казарменную улицу и, проходя мимо бывшего кабинета Маттеи, наткнулся в коридоре на Хенца. Он уехал из Мегендорфа еще днем, и мне следовало бы выразить по этому поводу недоумение, но раз уж я поручил ему дело об убийстве, вмешиваться было не в моих правилах. Хенци — уроженец Берна — был честолюбив, но популярен среди подчиненных. Женившись на девице из семейства Хоттингеров, он перемахнул из социалистической партии к либералам и успешно делал карьеру; кстати, теперь он принадлежит к свободомыслящим.

— Никак не сознается, мерзавец, — сказал он.

— Кто это? — спросил я и остановился — Кто не сознается?

— Фон Гунтен.

Для меня это было неожиданностью.

— Вот как — конвейер?

— Полдня бьемся. Если понадобится, просидим всю ночь. Сейчас его обрабатывает Трейлер, — пояснил Хенци. — Я вышел на минутку, глотнуть свежего воздуха.

— Любопытно взглянуть, что у вас там творится, — заметил я и вошел в бывший кабинет Маттеи.

Разносчик сидел на жестком канцелярском табурете, а Трейлер придвинул себе стул к письменному столу, долго служившему Маттеи, и расселся, закинув ногу на ногу, подперев голову рукой. Он курил сигарету. Протокол вел Феллер. Мы с Хенци остановились на пороге. Разносчик сидел к нам спиной и потому не заметил нас.

— Не убивал я, господин вахмистр, — прошептал разносчик.

— Я этого не утверждаю, я только говорю, что это возможно, — возразил Трейлер. — Прав я или нет, будет видно потом. Начнем по порядку. Значит, ты удобно расположился на опушке?

— Так точно, господин вахмистр.

— И заснул?

— Совершенно верно, господин вахмистр.

— Как же так? Ты ведь собирался в Мегендорф.

— Я очень устал, господин вахмистр.

— А зачем ты выспрашивал у почтальона насчет полицейского в Мегендорфе?

— Хотел знать что к чему, господин вахмистр.

— А для чего?

— У меня просрочен патент. Так я хотел знать, как там обстоит дело с полицией.

— Как же там обстояло дело?

— Я выяснил, что в мегендорфском участке сидит заместитель. И побоялся туда идти.

— Я тоже заместитель, — сухо заметил полицейский. — Значит, меня ты тоже боишься?

— Так точно, господин вахмистр.

— Только из-за этого ты и решил не ходить в деревню?

— Так точно, господин вахмистр.

— Неплохая версия, — похвалил Трейлер, — может, найдется еще другая, получше, а самое главное — правдивее.

— Я сказал правду, господин вахмистр.

— А не хотел ли ты выспросить у почтальона, где находится полицейский — далеко или поблизости?

Разносчик недоверчиво посмотрел на Трейлера.

— Не понимаю, господин вахмистр.

— Ну как же, — благодушно пояснил Трейлер, — тебе нужно было узнать наверняка, что в Малиновкиной ложбинке нет полиции. Ты ведь поджидал девочку, так я полагаю.

Разносчик с ужасом уставился на Трейлера.

— Да я никогда ее в глаза не видел, господин вахмистр, — в отчаянии закричал он, — а хоть бы и видел, все равно не мог я это сделать. Я же был не один в ложбинке. На поле работали крестьяне. Верьте мне, я не убийца!

— Я тебе верю, — умиротворяюще сказал Трейлер, — Но пойми ты, мне же надо проверить твой рассказ. Ты говорил, что, отдохнувши, собрался вернуться в Цюрих, а сам пошел в лес?

— Буря надвигалась, и я решил сократить путь, господин вахмистр, — объяснил разносчик.

— И при этом натолкнулся на труп девочки?

— Да.

— И не притронулся к нему?

— Нет, господин вахмистр.

Трейлер помолчал. Я не видел лица разносчика, но чувствовал его страх. Мне было жаль его. Однако я и сам начал верить в его виновность, может быть, потому, что мне хотелось найти, наконец, виновного.

— Мы забрали у тебя всю одежду и дали взамен другую. Ты соображаешь, фон Гунтен, для чего мы это сделали? — спросил Трейлер.

— Понятия не имею, господин вахмистр.

— Для бензидиновой пробы. А ты знаешь, что такое бензидиновая проба?

— Нет, господин вахмистр, — растерянно пролепетал разносчик.

— Это химическая проба для обнаружения следов крови, — объяснил Трейлер со зловещей безмятежностью. — Мы обнаружили на твоей куртке следы крови. Это кровь убитой девочки.

— Я… я споткнулся о труп, господин вахмистр, — простонал фон Гунтен, — это было ужасно!

Он закрыл лицо руками.

— Ты умолчал об этом, конечно, только от страха?

— Совершенно верно, господин вахмистр.

— И хочешь, чтобы мы и тут тебе поверили?

— Я не убийца, верьте мне, господин вахмистр, — в отчаянии молил разносчик. — Позовите доктора Маттеи, он знает, что я говорю правду. Прошу вас, позовите его.

— Доктор Маттеи больше не будет заниматься этим делом — он завтра улетает в Иорданию.

— В Иорданию? Я не знал об этом, — прошептал фон Гунтен.

Он умолк и уставился в пол. В комнате была мертвая тишина, только тикали часы и на улице изредка проезжали машины.

Тут вступил Хенци. Прежде всего он затворил окно, затем уселся за маттеевский стол, весь благоволение и предупредительность, только настольную лампу подвинул так, чтобы она освещала разносчика.

— Не волнуйтесь, господин фон Гунтен, — до приторности вежливо начал лейтенант, — мы отнюдь не собираемся вас мучить, основное для нас — добиться правды. Поэтому мы вынуждены прибегнуть к вашему содействию. Вы — главный свидетель, и ваш долг помочь нам.

— Конечно, господин доктор, — ответил разносчик, явно приободрившись.

Хенци набил себе трубку.

— Что вы курите, фон Гунтен?

— Сигареты, господин доктор.

— Трейлер, дайте ему сигарету.

Разносчик отрицательно помотал головой. Он смотрел в пол. Его слепил яркий свет.

— Вам мешает лампа? — участливо осведомился Хенци.

— Она мне светит прямо в глаза.

Хенци поправил абажур.

— Так лучше?

— Лучше, — прошептал фон Гунтен. В его голосе прозвучала благодарная нотка.

— Скажите-ка, фон Гунтен, чем вы в основном торгуете? Пыльными тряпками?

— Да, между прочим и пыльными тряпками, — опасливо ответил разносчик.

Он не понимал, к чему клонится этот вопрос.

— Еще чем?

— Шнурками для ботинок, господин доктор. Зубными щетками. Зубной пастой. Мылом. Кремом для бритья.

— Лезвиями?

— Лезвиями тоже, господин доктор.

— Какой фирмы?

— «Жиллет».

— И больше ничем, фон Гунтен?

— Как будто бы нет, господин доктор.

— Хорошо. Однако, мне кажется, вы кое-что забыли, — заметил Хенци и опять занялся трубкой. — Не тянет, да и только! — И продолжал безразличным тоном: — Не смущайтесь, фон Гунтен, можете смело перечислить все свои вещички. Мы и так разворошили вашу корзину, до самого дна.

Разносчик молчал.

— Ну, что же вы?

— Кухонными ножами, господин доктор, — покорно прошептал разносчик. Капли пота блестели у него на шее.

Хенци безмятежно попыхивал трубкой — воплощенная приветливость и доброжелательность.

— Дальше, фон Гунтен, чем еще, кроме кухонных ножей?

— Бритвами.

— Почему вы боялись упомянуть про них?

Разносчик молчал. Хенци как бы машинально протянул руку к абажуру. Но, увидев, что фон Гунтен вздрогнул, отвел ее. Вахмистр не спускал с разносчика глаз. Он курил сигарету за сигаретой. Хенци по-прежнему пыхтел трубкой. В комнате решительно нечем было дышать. Мне очень хотелось открыть окно. Но запертые окна входили в систему допроса.

— Девочка зарезана бритвой, — мягко, как бы вскользь заметил Хенци.

Молчание. Разносчик сидел на табурете, весь сникнув, как неживой.

— Поговорим по-мужски, милейший фон Гунтен, — откидываясь на спинку кресла, начал Хенци. — К чему ходить вокруг да около? Я знаю, что убийство совершено вами. Но знаю также, что вы потрясены этим не меньше меня, не меньше всех нас. Что-то на вас накатило, вы не помнили себя, точно зверь набросились на девочку и убили ее. Вас, помимо вашей воли, толкала какая-то неудержимая сила. Когда же вы очнулись, вам стало до смерти страшно. Вы бросились в Мегендорф, чтобы заявить на себя. Но в последнюю минуту у вас не хватило духу на такое признание. Соберитесь же с духом сейчас, фон Гунтен. А мы вам в этом поможем.

Хенци замолчал. Разносчик покачнулся на своем табурете — казалось, он вот-вот рухнет наземь.

— Говорю вам как друг, фон Гунтен, — убеждал Хенци, — не упускайте этой возможности.

— Я устал, — простонал разносчик.

— Все мы устали, — подхватил Хенци. — Вахмистр Трейлер, позаботьтесь, чтобы нам принесли кофе, а немного попозже пива. Разумеется, и для нашего друга фон Гунтена, пусть знает гостеприимство нашей кантональной полиции.

— Я невиновен, комиссар, верьте мне, невиновен, — хрипло прошептал разносчик.

Позвонил телефон; Хенци снял трубку, назвался, выслушал внимательно, положил трубку на рычаг, ухмыльнулся.

— Скажите-ка, фон Гунтен, что вы ели вчера на обед? — благодушно спросил он.

— Бернские колбаски.

— Так, а еще что?

— На десерт — сыр.

— Какой — эмментальский? Грюйер?

— Нет, тильзитский и горгонзолу, — ответил фон Гунтен и отер пот, заливавший ему глаза.

— Неплохо едят торговцы вразнос, — заметил Хенци. — А больше вы ничего не ели?

— Ничего.

— Советую вам как следует подумать, — настаивал Хенци.

— Шоколад, — вспомнил фон Гунтен.

— Вот видите, вспомнили, — поощрительно кивнул Хенци. — А где вы ели шоколад?

— На опушке, — ответил разносчик и посмотрел на Хенци недоверчивым и усталым взглядом.

Лейтенант погасил настольную лампу. Теперь только верхний свет слабо пробивался сквозь облака табачного дыма.

— Я получил сейчас сведения из института судебной медицины, фон Гунтен, — соболезнующим тоном заявил он. — Вскрытие обнаружило в желудке девочки шоколад.

Теперь уже и я не сомневался в виновности разносчика. Его признание было только вопросом времени. Я кивнул Хенци и вышел из комнаты.

Я не ошибся. На следующий день, в субботу, Хенци позвонил мне в семь утра. Разносчик сознался. В восемь я приехал к себе на службу. Хенци все еще находился в бывшем кабинете Маттеи. Он стоял у открытого окна, с утомленным видом обернулся ко мне и поздоровался. Пол был уставлен бутылками из-под пива, пепельницы переполнены. Кроме него, в кабинете ни души.

— Признание со всеми подробностями? — спросил я.

— Это еще впереди. Главное, что он признал убийство на сексуальной почве, — ответил Хенци.

— Надеюсь, ничего противозаконного допущено не было? — пробурчал я.

Допрос длился свыше двадцати часов. Это, конечно, не разрешается, но не могут же сотрудники полиции всегда точно следовать предписаниям.

— Никаких других недозволенных приемов допущено не было, — заверил меня Хенци.

Я пошел в свою «Boutique» и приказал привести разносчика. Он едва стоял на ногах, полицейскому пришлось его поддержать, однако он не сел, когда я предложил ему стул.

— Я слышал, фон Гунтен, вы сознались в убийстве Гритли Мозер, — сказал я, и голос мой прозвучал мягче, чем следовало.

— Да, я зарезал девочку, — еле слышно ответил разносчик, глядя в пол. — Оставьте меня теперь в покое.

— Подите выспитесь, фон Гунтен, а потом мы поговорим, — сказал я.

Его увели. В дверях он столкнулся с Маттеи и остановился как вкопанный. С трудом переводя дух, он открыл рот, будто хотел что-то сказать, но промолчал. Только посмотрел на Маттеи, а тот смущенно посторонился.

— Иди, иди, — приказал полицейский и увел фон Гунтена.

Маттеи вошел в мою «Boutique» и прикрыл за собой дверь. Я закурил сигару.

— Что вы на это скажете, Маттеи?

— Беднягу допрашивали двадцать часов подряд?

— Этот прием Хенци заимствовал у вас. Вы тоже бывали так настойчивы в допросах, — напомнил я. — Вы не находите, что он недурно справился с первым самостоятельным делом?

Маттеи ничего не ответил.

Я велел принести две чашки кофе с бриошами.

У обоих у нас совесть была нечиста. Горячий кофе не разогнал дурного настроения.

— Мне почему-то кажется, что фон Гунтен отречется от признания, — высказался наконец Маттеи.

— Возможно, — хмуро ответил я, — тогда будем заново обрабатывать его.

— Вы считаете его виновным? — спросил он.

— А вы нет? — в ответ спросил я.

— Да, собственно, я тоже, — не сразу и довольно неуверенно ответил он.

В окно матовым серебром вливался утренний свет. С Сильской набережной долетали городские шумы, из казармы, печатая шаг, вышли солдаты.

Вдруг появился Хенци. Он вошел не постучавшись.

— Фон Гунтен повесился, — доложил он.

Камера находилась в конце длинного коридора. Мы бросились туда. Двое полицейских хлопотали возле разносчика. Он лежал на полу. Ему разорвали ворот рубахи. Волосатая грудь была недвижима. На окне еще болтались помочи.

— Сколько ни старайся, ничего не поможет, — сказал один из полицейских. — Он умер.

Я снова разжег погасшую «Баианос», а Хенци закурил сигарету.

— На этом можно подвести черту под делом об убийстве Гритли Мозер, — заключил я и усталым шагом направился по нескончаемому коридору к себе в кабинет. — А вам, Маттеи, желаю приятного полета в Иорданию.

Однако, когда Феллер около двух часов дня в последний раз явился со служебной машиной в «Урбан», чтобы везти Маттеи на аэродром, и когда чемоданы уже были погружены в багажник, тот вдруг заявил, что времени до отлета много и можно сделать крюк через Мегендорф. Феллер послушно поехал лесом. На деревенскую площадь они выбрались в ту минуту, когда погребальная процессия, длинная вереница безмолвных людей, как раз вступала туда. На похороны собралось множество народа из ближайших деревень и даже из города. Газеты уже сообщили о смерти фон Гунтена; у всех отлегло от сердца: как-никак, а справедливость восторжествовала. Маттеи вышел из машины и вместе с Феллером встал в толпе детей у церковной паперти. Увитый белыми розами гроб стоял на колеснице, в которую было впряжено две лошади. За гробом, предводительствуемые учительницей, учителем и пастором, по двое шли мегендорфские детишки, и каждая пара несла венок, все девочки были в белых платьицах. За ними следовали две черные фигуры — родители Гритли Мозер. Мать остановилась и посмотрела на комиссара полиции. Лицо ее словно окаменело, в глазах — пустота.

— Вы сдержали обещание, — произнесла она тихо, но так внятно, что Маттеи расслышал каждое слово. — Благодарю вас. — И пошла дальше, выступая прямо и гордо рядом со сгорбленным, разом состарившимся мужем.

Маттеи подождал, пока мимо него не прошла вся процессия: председатель общины, представители властей, крестьяне, рабочие, матери семейств, девушки — все в самой парадной, праздничной одежде. Все безмолвствовало под лучами предвечернего солнца, замерла и толпа зрителей, только слышались гулкие удары колоколов, громыхание колесницы и топот бесчисленных шагов по булыжной деревенской мостовой.

— В Клотен, — распорядился Маттеи, снова садясь в служебную машину.

Попрощавшись с Феллером и пройдя паспортный контроль, он купил в зале ожидания «Нойе цюрихер цайтунг». Там был напечатан портрет фон Гунтена, как убийцы Гритли Мозер, и тут же портрет Маттеи с заметкой о его лестном назначении. О нем говорилось как о человеке, достигшем высшей ступени служебной лестницы. Перекинув через руку дождевик, он уже шагал по летному полю, как вдруг заметил, что терраса аэровокзала битком набита детьми. Это были школьники, совершавшие экскурсию по аэропорту. Это были девочки и мальчики в яркой летней одежде; они махали флажками и носовыми платочками, взвизгивая от восторга при виде взлета и посадки гигантских серебристых машин. Маттеи остановился было, но тут же двинулся дальше, к стоявшему наготове самолету компании «Свисс-эр»; когда он подошел, остальные пассажиры уже заняли свои места. Стюардесса, проводившая отъезжающих к самолету, протянула руку за билетом Маттеи, но тот обернулся и, не отрываясь, смотрел на ораву детей, радостно и завистливо махавших руками готовой к отлету машине.

— Я не полечу, фрейлейн, — сказал он, вернулся в здание аэровокзала, прошел под террасой, набитой детворой, и направился к выходу.

Я принял Маттеи только в воскресенье утром, и не в своей «Boutique», а в официальном служебном кабинете, откуда открывается столь же казенный вид на Сильскую набережную. Стены увешаны полотнами признанных цюрихских живописцев — Гублера, Моргенталера, Хунцикера. Я уже получил порцию неприятностей и был донельзя зол — мне звонило из политического департамента сановное лицо, которое изъяснялось не иначе как по-французски. Иорданское посольство заявило протест, и Союзный совет сделал запрос, на который я не мог ответить потому, что и сам не понимал поведения своего бывшего подчиненного.

— Садитесь, господин Маттеи, — предложил я.

Официальность моего тона явно огорчила его. Мы сели. Я не курил и закуривать не собирался. Это встревожило его.

— Федеральное правительство заключило с государством Иордания договор, в соответствии с которым предоставило в его распоряжение специалиста по организации полицейского дела, — начал я. — Вы, доктор Маттеи, в свою очередь, заключили с Иорданией соответствующий контракт. Вы не пожелали ехать и тем самым нарушили оба договора. Мы с вами юристы, а посему разъяснения тут излишни.

— Конечно, — подтвердил Маттеи.

— В связи с этим прошу вас возможно скорее отправиться в Иорданию, — заключил я.

— Я не поеду, — ответил Маттеи.

— Почему?

— Убийца Гритли Мозер еще не найден.

— Вы считаете разносчика невиновным?

— Да.

— Но у нас его признание.

— Должно быть, у него сдали нервы. Еще бы: непрерывный допрос, безнадежность, чувство отверженности. Есть тут и моя доля вины, — вполголоса продолжал он. — Разносчик обратился ко мне, а я ему не помог. Я торопился в Иорданию.

Странное создалось положение. Еще накануне в наших разговорах царила полная непринужденность. А сейчас мы сидели друг против друга с официальным, чопорным видом, оба в парадных костюмах.

— Прошу вас, майор, передать мне это дело на доследование, — сказал Маттеи.

— На это я не могу согласиться. Ни под каким видом! Вы больше у нас не работаете, доктор Маттеи.

Маттеи в изумлении воззрился на меня.

— Я уволен?

— Вы поступили на службу к иорданскому правительству и, таким образом, ушли от нас, — спокойно пояснил я. — Договор вы нарушили — это ваше дело. Но, зачислив вас снова, мы тем самым косвенно одобрим ваш поступок. Поймите, это невозможно.

— Вот как. Понимаю, — произнес Маттеи.

— И ничего тут поделать нельзя, — заключил я.

Мы помолчали.

— Когда я по дороге в аэропорт завернул в Мегендорф, я видел там детей.

— И что же?

— За гробом шли дети, много детей.

— Ничего удивительного.

— И на аэродроме тоже были дети, школьники, целыми классами.

— Ну, так что же? — Я удивленно посмотрел на Маттеи.

— А что, если я прав, что, если убийца Гритли жив, тогда, значит, другим детям грозит такая же опасность? — задал мне вопрос Маттеи.

— Разумеется, — спокойно подтвердил я.

— А раз такая угроза существует, обязанность полиции защитить детей, пресечь возможность нового преступления, — с жаром подхватил Маттеи.

— Так вот почему вы не улетели: чтобы защитить детей, — медленно выговорил я.

— Да, потому, — ответил Маттеи.

Я помолчал. Поведение Маттеи стало мне понятнее. Да, согласился я, вполне возможно, что угроза для детей не устранена. В случае, если его, Маттеи, предположение правильно, надо только пожелать, чтобы истинный убийца как-то выдал себя или, на худой конец, в следующий раз оставил такие следы преступления, за которые можно будет уцепиться. Мои слова звучат цинично. Но это не цинизм, а жестокая правда. Власть полиции ограничена — и должна быть ограничена. Хотя на свете возможно решительно все, даже самое невероятное, но исходить надо из вероятия. Мы не можем с полной уверенностью утверждать, что фон Гунтен виновен, впрочем, такой уверенности, у нас почти и не бывает. Мы можем говорить только о вероятии его виновности. Если отбросить домыслы о каких-то неведомых преступниках, единственным, на кого падает подозрение, остается разносчик. Он уже был повинен в преступлении против нравственности, при нем найдены бритвы и шоколад, на одежде у него обнаружена кровь, далее — своими торговыми делами он занимался также в кантонах Швиц и Санкт-Галлен, где были совершены два таких же убийства, и, наконец, он сознался сам и покончил с собой. Здравый человеческий смысл говорит, что убийство совершил фон Гунтен. Конечно, здравый смысл может дать осечку, а мы можем по-человечески заблуждаться. Но такой риск нам часто приходится брать на себя. Убийство Гритли Мозер не единственное преступление, которым мы вынуждены заниматься. Только что оперативная группа выехала в Шлифен. Кроме того, за нынешнюю ночь совершены четыре кражи со взломом. Даже по чисто техническим причинам мы не можем позволить себе роскошь повторной), расследования. Что было возможно, мы сделали. А дети всегда под угрозой. За год происходит свыше двухсот преступлений против нравственности. В одном только нашем кантоне. Надо инструктировать родителей, предостерегать детей, мы все это и делаем, но сплести такую частую полицейскую сеть, чтобы не оставить лазейки для преступлений, это не в наших силах. Преступления совершаются постоянно, и объяснять это следует вовсе не тем, что полицейских мало, а тем, что они вообще есть. В нас не было бы необходимости, не будь преступлений. Вот о чем нам всегда надо помнить. Он, Маттеи, прав, мы должны исполнять свой долг, и первый наш долг — не выходить за положенные нам пределы, иначе мы попросту создадим полицейское государство.

Я замолчал.

С улицы донесся перезвон колоколов.

— Поверьте, я понимаю всю… сложность вашего положения. Вы действительно очутились между двух стульев, — вежливо заметил я, показывая, что разговор окончен.

— Благодарю вас, господин доктор. В первую очередь я займусь делом об убийстве Гритли Мозер. На свой страх и риск.

— Выбросьте вы эту историю из головы, — посоветовал я.

— Ни в коем случае, — возразил он.

Я подавил раздражение.

— Если так, прошу вас больше не докучать нам, — только и сказал я, вставая.

— Как вам будет угодно, — ответил Маттеи.

После чего мы расстались, не подав друг другу руки.

Нелегко было Маттеи, покидая пустое здание полиции, пройти мимо своего бывшего кабинета. Табличку на дверях успели сменить, а Феллер, который околачивался здесь по воскресеньям, явно смутился, встретившись с ним, и промямлил что-то невразумительное. У Маттеи было такое чувство, точно он выходец с того света, а главное, его огорчало, что он не может пользоваться служебной машиной. Ему хотелось, как можно скорее добраться до Мегендорфа, но выполнить это намерение было не так-то легко; при всей близости деревни, путь туда довольно сложный. Надо ехать восьмым трамваем, потом пересесть на автобус. В вагоне оказался Трейлер с женой. Они ехали к ее родителям; он вытаращил на полицейского комиссара глаза, но от вопросов воздержался. Вообще Маттеи встретил кучу знакомых, какого-то преподавателя электротехнического института, какого-то художника. Он очень туманно объяснял, почему не уехал в Иорданию, и всякий раз возникало ощущение неловкости, тем более что его «повышение» и отъезд были торжественно отпразднованы; и опять он почувствовал себя выходцем с того света.

В Мегендорфе только что отзвонили колокола. Крестьяне в воскресной одежде толкались на деревенской площади или кучками направлялись к «Оленю». В воздухе против предыдущих дней посвежело, с запада наплывали тучи. Возле дома «На болотцах» мальчишки уже играли в футбол; ничего не напоминало о том, что на днях неподалеку от деревни произошло убийство. Все было радостно, где-то пели «У колодца близ ворот». Перед большим Крестьянским домом с высоченной кровлей и стенами из брусьев ребятишки играли в прятки; какой-то мальчуган сосчитал до десяти, и все бросились врассыпную. Маттеи остановился посмотреть на их игру.

— Дядя, — послышался шепот позади него.

Он обернулся. Между поленницей дров и садовой оградой стояла девчушка в голубом платьице. Волосы каштановые, глаза карие. Урсула Фельман.

— Что тебе? — спросил комиссар полиции.

— Стань передо мной, чтобы меня не нашли, — прошептала девочка.

Маттеи послушно встал.

— Урсула, — начал он.

— Не говори так громко. А то услышат, что ты с кем-то разговариваешь, — прошептала девочка.

— Урсула, — прошептал теперь и Маттеи, — про великана я не верю.

— Что ты не веришь?

— Что Гритли Мозер встретился великан ростом с гору.

— А он есть на самом деле.

— Ты его видела?

— Нет. Гритли видела. Замолчи скорей.

Рыжеватый веснушчатый парнишка крался из-за дома. Он-то и должен был искать остальных. Постояв перед полицейским комиссаром, он так же крадучись огибал теперь дом с другой стороны.

Девочка тихонько хихикнула.

— Не заметил меня.

— Гритли рассказывала тебе сказки, — шептал Маттеи.

— Неправда, великан каждую неделю ждал Гритли и дарил ей ежиков, — отвечала девочка.

— Где он ждал?

— В Малиновкиной ложбинке. Гритли даже нарисовала его. А ты говоришь, его нет! И ежиков нарисовала.

Маттеи был ошеломлен.

— Нарисовала великана?

— Рисунок висит в классе, — сказала девочка. — Отойди-ка. — И, не дожидаясь, она прошмыгнула между поленницей и Маттеи, подскочила к дому и с торжествующим видом стукнула о дверной косяк, опередив мальчугана, со всех ног бежавшего из-за дома.

То, что я узнал в понедельник утром, было непонятно и тревожно. Прежде всего позвонил председатель мегендорфской общины и пожаловался, что Маттеи проник в школу и похитил рисунок убитой Гритли Мозер; он требует, чтобы кантональная полиция перестала рыскать по деревне и дала им отдохнуть после таких страхов; в заключение он довольно нелюбезно предупредил меня, что натравит на Маттеи цепную собаку, если тот еще раз посмеет сунуться в его деревню. Вслед за тем с жалобой на Маттеи явился Хенци: между ними произошло бурное объяснение и, что неприятнее всего, — в «Кроненхалле». Его прежний начальник был при этом явно на взводе, единым духом выпил целый литр Reserve du Patron[3], вслед за тем потребовал коньяка и обвинил Хенци в том, что он угробил невиновного; его супруга, урожденная Хоттингер, была до крайности шокирована. Но на этом дело не кончилось. После утреннего рапорта Феллер сообщил мне — и как на грех со слов шпика из городской полиции, — будто Маттеи шляется по барам и живет теперь в гостинице «Рекс». Из другого источника доложили, что Маттеи начал еще и курить «Парижские». Человека словно подменили, словно он внезапно переродился. Боясь, как бы после такого нервного возбуждения не произошло срыва, я позвонил к психиатру, которого мы неоднократно приглашали на экспертизу.

Каково же было мое удивление, когда врач сообщил мне, что Маттеи просил принять его в тот же день к вечеру. Я поспешил рассказать врачу о случившемся.

После этого я написал в иорданское посольство, что Маттеи заболел и просит дать ему отпуск, а через два месяца он не преминет прибыть в Амман.

Частная психиатрическая лечебница находилась довольно далеко от города, близ деревни Ретен. Маттеи поехал поездом и затем порядочный кусок прошел пешком. У него не хватило терпения дожидаться почтовой машины, которая очень скоро обогнала его, и он с досадой посмотрел ей вслед. Он проходил через крестьянские поселки. У обочины играли ребятишки, в поле работали крестьяне. Небо было серебристо-серое, затянутое тучами. Снова похолодало, температура понизилась, но, к счастью, до нуля не дошла. Маттеи шагал вдоль гряды холмов, а сейчас же за Ретеном свернул на дорогу, ведущую по косогору к больнице. Прежде всего ему бросилось в глаза мрачное желтое строение с высокой дымовой трубой, скорее похожее на заводской цех. Однако дальше картина стала приветливее. Правда, главное здание заслоняли буки и тополя, но среди них Маттеи заметил и кедры, и даже гигантскую веллингтонию. Он вошел в парк, дорога разветвлялась. Маттеи свернул в ту сторону, куда указывала табличка с надписью «Дирекция». Сквозь деревья и кустарник поблескивал пруд, а может, это была полоска тумана. Тишина стояла мертвая. Маттеи слышал только хруст собственных шагов по гравию дорожки. Немного дальше он услышал, как шуршат грабли. На дороге работал молодой парень. Движения его были медленны и методичны. Маттеи остановился в нерешительности. Он не знал, куда повернуть теперь, а другой таблички не было.

— Вы не скажете, где помещается дирекция? — обратился он к молодому человеку.

Тот не ответил ни слова. Он по-прежнему невозмутимо и методично, как автомат, возил граблями по дороге, словно никто с ним не заговаривал, словно никого здесь и не было. Лицо у него ничего не выражало, а так как работа явно не соответствовала его незаурядной физической силе, комиссару стало не по себе. Ему показалось, что парень может ни с того ни с сего замахнуться граблями. Чувствуя, что настаивать небезопасно, он нерешительно двинулся дальше и вошел в какой-то двор. За первым двором был второй, побольше. По обе стороны, как в монастыре, тянулись крытые галереи, но замыкало двор здание, напоминающее загородную виллу. Здесь тоже не было ни души, только откуда-то доносился жалобный голос, тонкий и умоляющий; он все время, без устали, без перерыва, повторял одно и то же слово.

Маттеи опять остановился в нерешительности. Его охватила непонятная тоска. Никогда еще не испытывал он такого чувства безнадежности. Он нажал ручку обветшалой парадной двери, растрескавшейся и поцарапанной, но дверь не поддалась. А голос, все тот же голос, повторял свою жалобу. Маттеи, как во сне, побрел по крытому проходу. В больших каменных вазах цвели красные тюльпаны, желтые тюльпаны… Наконец он услышал шаги. Высокий старик шествовал по двору с брезгливым и недоумевающим видом. Его вела сестра.

— Добрый день, — сказал комиссар полиции, — мне нужно к профессору Лохеру.

— Вам назначено? — спросила сестра.

— Меня ждут.

— Пройдите в приемную. — Сестра указала на двустворчатую дверь. — К вам выйдут.

Она пошла дальше, держа под руку старика, дремавшего на ходу, открыла какую-то дверь и скрылась вместе с ним. Голос все еще доносился откуда-то издали. Маттеи вошел в приемную. Это была просторная комната, обставленная старинной мебелью: вольтеровские кресла, огромный диван, над ним в массивной золоченой раме портрет пожилого мужчины, должно быть, учредителя больницы. Кроме того, на стенах были развешаны пейзажи тропических стран, скорее всего, Бразилии. Маттеи как будто узнал окрестности Рио-де-Жанейро. Он подошел к двустворчатым дверям, они вели на террасу. Каменные перила были уставлены огромными кактусами. Но парк уже совсем скрылся в сгустившемся тумане. Маттеи смутно различал волнистый ландшафт, посередине не то статуя, не то надгробный памятник, а рядом грозным призраком стоял серебристый тополь. Полицейский комиссар начал терять терпение; закурил сигарету. Эта новая страсть немного успокоила его. Он вернулся в комнату, к дивану, перед которым стоял старый круглый стол со старыми книгами: Гастон Бонье «История французской, швейцарской и бельгийской флоры». Он полистал их. Тщательно вырисованные таблицы, изображения цветов и трав, наверно, очень красивых и успокаивающих. Но полицейскому комиссару они были ни к чему. Он закурил вторую сигарету. Наконец появилась сестра, низенькая подвижная особа в очках без оправы.

— Господин Маттеи? — спросила она.

— Совершенно верно.

Сестра огляделась по сторонам.

— Вы без вещей?

Маттеи отрицательно покачал головой, удивившись такому вопросу.

— Я хотел бы только задать доктору несколько вопросов, — пояснил он.

— Прошу вас, — сказала сестра и распахнула перед Маттеи маленькую дверцу.

Он вошел в маленькую, на удивление убогую комнату. Ничто здесь не напоминало врачебный кабинет. На стенах пейзажи, как в приемной, да еще фотографии ученых мужей, бородатых уродов в очках без оправы, по-видимому, предшественников доктора Лохера. Письменный стол и стулья были сплошь завалены книгами, кроме одного старого кожаного кресла. Врач сидел, уткнувшись в истории болезни. Это был щуплый, похожий на птицу человечек в белом халате и так же, как сестра и бородатые чучела на стенах, в очках без оправы. Очки без оправы, очевидно, были здесь непременным атрибутом, кто его знает, может быть, даже отличительным признаком какого-то тайного ордена, вроде монашеской тонзуры.

Сестра удалилась. Лохер встал, поздоровался с Маттеи.

— Милости прошу, располагайтесь поудобнее, — смущенно сказал он. — Тут у нас не очень пышно. Мы ведь благотворительное учреждение. И с финансами бывает туговато.

Маттеи сел в кожаное кресло. В комнате было так темно, что врач зажег настольную лампу.

— Разрешите закурить? — спросил Маттеи.

Лохер изумился.

— Пожалуйста, — ответил он и пристально посмотрел на Маттеи поверх своих тусклых очков. — Вы как будто не курили раньше?

— Никогда не курил.

Врач взял лист бумаги и принялся что-то записывать. Должно быть, какие-то данные. Маттеи ждал.

— Вы родились одиннадцатого ноября тысяча девятьсот третьего года, правильно? — спросил врач, продолжая строчить.

— Ну да.

— По-прежнему проживаете в гостинице «Урбан»?

— Нет, теперь в «Рексе».

— Ага, в «Рексе», на Виноградной улице. Так вы, мой друг, и ютитесь по гостиницам?

— Вас это удивляет?

Врач поднял глаза от бумаг.

— Странный вы человек, Маттеи, — заговорил он. — Тридцать лет постоянно живете в Цюрихе… Другие обзаводятся семьей, растят детей, смотрят в будущее. Неужели у вас вообще нет личной жизни? Простите мой нескромный вопрос.

— Понимаю, — протянул Маттеи, ему сразу стало ясно все, в том числе и вопросы сестры насчет чемоданов. — Значит, майор опередил меня.

Врач бережно отложил авторучку.

— Что вы хотите этим сказать?

— Вы получили поручение обследовать меня, — уточнил Маттеи и потушил сигарету. — Кантональная полиция сомневается в моей… нормальности.

Оба замолчали. Сплошной туман застилал окно и серой слепой мглой вползал в тесную комнату, набитую книгами и папками. А в комнате, и без того промозглой, стоял холод, запах сырости и каких-то лекарств.

Маттеи встал, подошел к двери и распахнул ее. За дверью ожидали, скрестив руки, двое мужчин в белых халатах. Маттеи снова закрыл дверь.

— Два санитара. На случай, если я буду упираться.

Лохера нелегко было вывести из равновесия.

— Послушайте, Маттеи, — сказал он, — я буду говорить с вами как врач.

— Сделайте одолжение, — ответил Маттеи и опустился в кресло.

Ему стало известно, начал Лохер, снова берясь за авторучку, что за последнее время Маттеи совершил ряд поступков, которые решительно выпадают из нормы. Пора, наконец, поговорить откровенно. У самого Маттеи профессия суровая, которая вынуждает поступать сурово с теми, кто попадает в его орбиту, так пускай же не посетует, если он, Лохер, выскажется начистоту; врачебная профессия тоже приучает к суровости. В самом деле, как это понять? Человек ни с того ни с сею добровольно упускает такой исключительный случай, как назначение в Иорданию. И при этом вбивает себе в голову, что ему нужно искать убийцу, который уже найден. Наконец, эта новая привычка к курению, неожиданное пристрастие к выпивке — в одиночку целый литр Reserve du Patron, а следом четыре двойные порции коньяку! Помилуйте, дружище! Старина! Такие резкие перемены в характере положительно смахивают на симптомы серьезного заболевания. Ради его же блага ему, Маттеи, следует подвергнуться тщательному обследованию, чтобы они имели полную как клиническую, так и психологическую картину, а посему он, Лохер, предлагает ему пробыть несколько дней в Ретене.

Врач замолчал, опять уткнулся в свои бумаги и принялся что-то строчить.

— У вас бывают периодические повышения температуры?

— Нет.

— Нарушения речи?

— Тоже нет.

Слуховые галлюцинации?

— Что за чушь?

— Потливость?

Маттеи помотал головой. Темнота и болтовня доктора действовали ему на нервы. Он ощупью искал сигареты. Наконец нашел, и, когда взял зажженную спичку, которую протянул ему доктор, рука у него дрожала. От злости. Уж очень глупое создалось положение, надо было это предвидеть и обратиться к другому психиатру. Но он искренне любил этого доктора и, скорее из личной симпатии, время от времени приглашал его экспертом на Казарменную улицу; он доверял Лохеру, потому что другие врачи отзывались о нем пренебрежительно и потому что он слыл чудаком и фантазером.

— Волнуетесь, — почти что радостно констатировал Лохер. — Позвать сестру? Может, хотите пойти в свою палату?

— И не собираюсь, — ответил Маттеи. — Есть у вас коньяк?

— Лучше я дам вам успокоительное, — предложил врач и поднялся с кресла.

— Не нужно мне ваших успокоительных, мне нужен коньяк! — грубо отрезал Маттеи.

Должно быть, врач нажал кнопку скрытой сигнализации, потому что в дверях появился санитар.

— Принесите из моей квартиры бутылку коньяку и две рюмки, — приказал врач, потирая руки, должно быть, от холода. — Поживее, одним махом.

Санитар исчез.

— Право же, Маттеи, я считаю, что вы должны быть срочно госпитализированы. Иначе вас со дня на день ждет полный душевный и физический крах. А ведь мы хотим его избежать, не так ли? И при некотором старании это нам удастся.

Маттеи ничего не ответил. Замолчал и врач. Только раз зазвонил телефон. Лохер снял трубку и сказал: «Я занят».

За окном была уже полная чернота, так быстро стемнело в этот вечер.

— Зажечь верхний свет? — спросил врач, чтобы нарушить молчание.

— Нет.

Маттеи вполне овладел собой. Когда санитар принес коньяк, он налил себе рюмку, выпил и налил вторую.

— Лохер, — обратился он к врачу. — Бросьте вы эти штучки с «дружищем», «стариной», «одним махом» и всем прочим. Вы — врач. Бывали у вас такие пациенты, чье заболевание вы не могли распознать?

Доктор изумленно посмотрел на Маттеи. Этот вопрос огорошил, встревожил его, непонятно было, к чему он клонится.

— Значительная часть моих больных остается без диагноза, — честно признался он наконец и тут же почувствовал, что не имел права так ответить пациенту, а он все еще смотрел на Маттеи как на пациента.

— Охотно верю, принимая во внимание вашу специальность, — заметил Маттеи с иронией, от которой у врача защемило сердце.

— Вы явились сюда, чтобы задать мне этот вопрос?

— Не только.

— Объясните, бога ради, что с вами творится? — смущенно спросил врач. — Вы же у нас образец благоразумия.

— Сам не знаю, — неуверенно ответил Маттеи, — все эта убитая девочка.

— Гритли Мозер?

— Она не выходит у меня из головы.

— Этим вы и мучаетесь!

— У вас есть дети? — спросил Маттеи.

— Я ведь тоже не женат, — тихо ответил врач и опять смутился.

— Ах, тоже, — Маттеи угрюмо умолк. — Видите ли, Лохер, — заговорил он опять. — Я смотрел внимательно, а не отворачивался, как мой преемник Хенци, образец нормальности. На палой листве лежал изуродованный труп, не тронуто было только лицо, детское личико. Я смотрел не отрываясь, в кустах валялось красное платьице и печенье. Но и это было не самым страшным.

Маттеи снова замолчал. Словно испугался. Он принадлежал к тем людям, которые никогда не говорят о себе, а сейчас он был вынужден изменить своему правилу, потому что нуждался в этом щуплом, похожем на птицу человечке со смешными очками; в нем одном мог он найти поддержку, но за это надо было открыть ему душу.

— Вас совершенно справедливо удивляет, почему я до сих пор живу в гостинице, — заговорил он наконец. — Мне не хотелось быть на равной ноге с прочим миром, я предпочитаю подчинять его своему искусству, а не скорбеть вместе с ним. Я хотел быть выше его и хладнокровно управлять им, как техник управляет машиной. У меня хватило сил не отвести взгляда от девочки, но, когда я столкнулся с родителями, силы вдруг изменили мне, я жаждал только вырваться из этого окаянного дома «На болотцах» и пообещал найти убийцу, поклялся спасением своей души, лишь бы убежать от горя родителей, и не подумал о том, что не смогу сдержать обещание потому, что мне надо лететь в Иорданию. И вот я опять дал волю привычному равнодушию. Какая это гнусность, Лохер! Я не отстаивал разносчика. Я ни против чего не возражал. Я снова превратился в нечто бесстрастное, в «Маттеи — каюк злодеям», как прозвали меня уголовники. Я укрылся за хладнокровием, за превосходством, за буквой закона, за нечеловеческим безразличием. Вдруг я увидел в аэропорту детей.

Врач отодвинул свои записи.

— Я вернулся. Остальное вам известно, — заключил Маттеи.

— А теперь? — спросил врач.

— Теперь я тут. Я не верю в вину разносчика и должен сдержать обещание.

Врач поднялся, подошел к окну.

Появился один санитар, за ним другой.

— Ступайте в свое отделение. Вы мне больше не нужны, — распорядился врач.

Маттеи налил себе коньяку и рассмеялся.

— Недурной «Реми Мартэн».

Врач все еще стоял у окна и смотрел в сад.

— Чем я могу вам помочь? — беспомощно спросил он. — Ведь я же не криминалист. — Он повернулся к Маттеи. — А почему, собственно, вы считаете, что разносчик не виновен?

— Вот, смотрите.

Маттеи, положил на стол листок бумаги и бережно развернул его Это был детский рисунок. Справа внизу неумелым почерком было выведено «Гритли Мозер», а сам рисунок, сделанный цветными карандашами, изображал мужчину. Очень большой мужчина, больше, чем елки, которые, точно диковинные травы, окружали его, был нарисован так, как рисуют дети — точка, точка, запятая, вышла рожица кривая. Он был в черной шляпе и одет во все черное. Из правой руки (кружок с пятью черточками) как звезды сыпались кружочки, утыканные волосками, на стоявшую внизу малюсенькую девочку, еще меньше елок. На самом верху, уже, собственно, на небе, стоял автомобиль, а рядом — диковинный зверь с какими-то странными рогами.

— Этот рисунок сделан Гритли Мозер. Я взял его из класса, — сказал Маттеи.

— Что он должен изображать? — спросил врач, с недоумением разглядывая рисунок.

— Ежикового великана.

— А это что значит?

— Гритли рассказывала, что великан дарил ей в лесу ежиков. Рисунок изображает эту встречу, — разъяснил Маттеи, указывая на кружочки с волосками.

— И вы считаете…

— Я считаю вполне вероятным, что Гритли Мозер в виде ежикового великана изобразила своего убийцу.

— Глупости, Маттеи, — рассердился врач, — этот рисунок просто продукт детского воображения. Не стройте на нем никаких надежд.

— Очень может быть, но посмотрите, как точно воспроизведен автомобиль. Если хотите, в нем даже можно узнать американскую машину старого образца. Да и сам великан как будто срисован с натуры.

— Перестаньте рассказывать сказки, великанов в натуре не бывает, — раздраженно отрезал врач.

— Маленькой девочке большой, громоздкий мужчина смело может показаться великаном.

Врач с интересом посмотрел на Маттеи.

— Вы считаете, что убийца — мужчина высокого роста?

— Это, конечно, смутная догадка, — уклончиво ответил комиссар полиции. — Если она правильна, тогда, значит, убийца разъезжает в черной американской машине устаревшего образца.

Лохер сдвинул очки на лоб, взял в руки рисунок и внимательно вгляделся в него.

— Но при чем тут я? — неуверенно спросил он.

— Допустим, этот рисунок — единственная улика, которой я располагаю, — пояснил Маттеи. — Тогда он будет для меня все равно что рентгеновский снимок для профана. Я никак не сумею его истолковать.

Врач покачал головой.

— Этот детский рисунок не дает никакого представления об убийце, — ответил он, откладывая рисунок в сторону. — Вот девочку легко по нему охарактеризовать. Гритли, по всей вероятности, была умненьким, развитым и жизнерадостным ребенком. Ведь дети рисуют не только то, что видят, но и то, что они при этом чувствуют. Фантазия и реальность сливаются воедино. Единственные реальности на этом рисунке — высокий мужчина, автомобиль и девочка; все остальное как будто засекречено: и ежики, и зверь с большими рогами. Сплошные загадки. А ключ к ним Гритли, увы, унесла с собой в могилу. Я медик и не умею вызывать духов. Забирайте свой рисунок. И не глупите, нечего им заниматься.

— Вы просто боитесь им заняться.

— Мне противна пустая трата времени.

— То, что вы называете пустой тратой времени, скорее следует назвать старым методом, — возразил Маттеи. — Вы, как ученый, знаете, что такое рабочая гипотеза. Примите мое предположение, что на рисунке изображен убийца, именно как рабочую гипотезу. Давайте вместе разовьем ее и посмотрим, что из этого получится.

Лохер некоторое время задумчиво смотрел на комиссара, потом опять обратился к рисунку.

— Что собой представлял разносчик?

— Внешне невзрачный.

— Умный?

— Неглупый, но ленивый.

— Кажется, он раз уже судился за преступление против нравственности?

— Что-то там у него было с четырнадцатилетней.

— А как насчет связей с другими женщинами?

— Вы знаете нравы этих бродячих торговцев. В общем, он вел довольно беспутную жизнь, — ответил Маттеи.

Теперь Лохер заинтересовался. Тут явно получалась неувязка.

— Жаль, что этот донжуан сознался и повесился, — проворчал он, — не верится мне, чтобы ему вздумалось совершать убийство на сексуальной почве. Вернемся теперь к вашей гипотезе. Конечно, ежиковый великан на рисунке по типу куда больше подходит для такого рода убийцы. Внешне он большой и грузный. Обычно такие преступления над малолетними совершают люди примитивные, умственно неполноценные, имбецильные и дебильные, говоря врачебным языком, крепкие физически, несдержанные, грубые, а в отношении женщин они либо импотенты, либо страдают комплексом неполноценности.

Он остановился, видимо, его поразила какая-то мысль.

— Непонятно, — пробормотал он.

— Что вам непонятно?

— Дата под рисунком.

— А именно?

— Больше чем за неделю до убийства. Если ваша гипотеза правильна, значит, Гритли встречалась со своим убийцей еще раньше, до рокового дня. И удивительно, что эту встречу она изобразила в виде сказки.

— Чисто по-детски.

Лохер покачал головой.

— Дети тоже ничего не делают без причины, — возразил он. — Очевидно, черный великан запретил Гритли рассказывать об их таинственном знакомстве. Бедняжечка послушалась его и вместо правды рассказала сказку. Расскажи она правду, кто-нибудь всполошился бы, и девочка была бы спасена. Да, это уж действительно дьявольское коварство. Девочка была изнасилована?

— Нет, — ответил Маттеи.

— А девочки, погибшие несколько лет тому назад в кантонах Санкт-Галлен и Швиц, были убиты так же?

— Точно так же.

— Тоже бритвой?

— Тоже.

Теперь и врач налил себе коньяка.

— По-моему, это не убийство на сексуальной почве, а скорее акт мести, — заявил он. — Кто бы ни был преступник — разносчик или ежиковый великан бедняжки Гритли, убивая, он мстил женщинам.

— Семилетняя девочка — не женщина.

Лохер стоял на своем.

— Неполноценному человеку она может заменить женщину. К женщине преступник не смеет подступиться, а к семилетней девочке смеет. И вместо женщины убивает ее. И, конечно, он облюбовал себе определенный тип девочек. Попробуйте проследите: не сомневаюсь, что все жертвы похожи друг на друга. Не забывайте при этом, что убийца — натура примитивная, и независимо от того, слабоумен он от рождения или вследствие перенесенной болезни, такой человек не управляет своими импульсами. Способность противостоять своим побуждениям у него болезненно понижена. Какой-нибудь до ужаса ничтожный сдвиг — нарушение обмена, переродившиеся клетки — превращает человека в животное.

— Какова же причина мести?

Врач задумался.

— Возможно, сексуальная неудовлетворенность. Возможно, угнетение и эксплуатация со стороны женщины. Возможно, что у него была богатая жена, а сам он был беден. Возможно, она занимала более высокое общественное положение.

— К разносчику все это не походит, — отметил Маттеи.

Врач пожал плечами.

— Тогда к нему подойдет что-то другое. Нет такого абсурда, который не был бы возможен в отношениях между мужчиной и женщиной.

— Если разносчик не виновен, значит ли это, что существует угроза новых убийств? — спросил Маттеи.

— Когда произошло убийство в кантоне Санкт-Галлен?

— Пять лет тому назад.

— А в кантоне Швиц?

— Два года назад.

— Промежутки от раза до раза сокращаются, — отметил врач. — Возможно, это указывает на усиление болезни. Сопротивляемость аффектам заметно ослабевает. Если представится удобный случай, больной через несколько месяцев, а то и недель совершит новое убийство.

— Каково будет его поведение в этот промежуток?

— Сперва он должен почувствовать некоторую разрядку, — неуверенно начал врач, — но вскоре ненависть накопится опять, и явится новая потребность в мести. Вначале он будет держаться поближе к детям, у школ, в людных местах. Потом опять начнет разъезжать в своей машине и выискивать новую жертву, а как только найдет подходящую девочку, он опять постарается с ней подружиться. А потом — тот же финал.

Лохер умолк.

Маттеи взял рисунок, свернул его, положил во внутренний карман пиджака и долго смотрел в окно, за которым теперь была полная темень.

— Пожелайте мне успеха в поисках ежикового великана, Лохер, — сказал он наконец.

Врач сперва недоумевающе уставился на него, а потом понял.

— Так, значит, для вас ежиковый великан не только рабочая гипотеза, да, Маттеи?

— Он для меня живая действительность, — признал Маттеи. — Я ни секунды не сомневаюсь, что это и есть убийца.

Да ведь все им сказанное было лишь праздным умствованием, беспочвенной игрой ума, принялся доказывать врач в досаде на то, что попал впросак, не разгадав истинных намерений Маттеи. Он ведь только привел один из тысячи возможных вариантов. Таким же способом он берется кого угодно уличить в убийстве, сам Маттеи по опыту знает, как легко сочинить любую нелепицу и даже логически обосновать ее; он же, Лохер, поддержал эту фикцию только по слабости характера. Но теперь довольно! Маттеи должен отбросить это ребячество, все эти гипотезы и увидеть действительность как она (есть, он должен взять себя в руки и сдаться на доводы, неоспоримо доказывающие вину разносчика. Пресловутый рисунок — всего-навсего плод детского воображения, в крайнем случае на нем запечатлена встреча девочки с человеком, который не был и не мог быть убийцей.

— Предоставьте мне самому судить, какова мера правдоподобия в ваших рассуждениях, — ответил Маттеи, допивая рюмку.

Врач ответил не сразу. Он уже снова сидел за своим старым письменным столом, обложенный книгами и бумагами, директор безнадежно устаревшей клиники, в которой вечно ощущалась нехватка денег и самого необходимого и на которую он напрасно убивал все силы.

— Вы задумали немыслимое дело, Маттеи, — сказал он, заканчивая затянувшийся разговор, и в голосе его прозвучали горечь и усталость. — Я не люблю громких слов. Конечно, у каждого есть своя воля, свое честолюбие, своя гордость, и никому не хочется признавать себя побежденным. Все это мне понятно. Но вы-то собираетесь искать убийцу, которого, скорее всего, не существует, а если он и существует, то вы его все равно не найдете, потому что таких, как он, очень много, и не убивают они по чистой случайности. Такая затея поневоле наводит на грустные мысли. Я готов признать, что вы поступаете смело, избирая безумие как метод, в наше время крайности импонируют. Но если метод не приведет к цели, боюсь, что на вашу долю останется одно лишь безумие.

— Желаю здравствовать, доктор Лохер, — сказал Маттеи.

Подобный отчет об этом разговоре я получил от Лохера. Его бисерный почерк с тонкими, словно выгравированными готическими буковками, как всегда, трудно было разобрать. Я вызвал Хенци, чтобы он тоже ознакомился с этим документом. Сам доктор считает все это беспочвенными домыслами, прочтя донесение, заявил он. Я не мог с ним согласиться, мне казалось, что Лохера пугает собственная смелость. Теперь заколебался и я. В сущности, у нас на руках нет подробных показаний разносчика, которые мы могли бы проверить, а есть только признание в общей форме. К тому же орудие убийства еще не найдено, ни на одной из бритв, находившихся в корзине, не обнаружено следов крови. Это давало новый повод для сомнения. Не то чтобы фон Гунтен тем самым мог быть задним числом признан невиновным — подозрения оставались достаточно весомыми, — но все же я почувствовал известную неуверенность. И действия Маттеи не казались мне теперь такими уж абсурдными. К великой досаде прокурора, я даже приказал еще раз обыскать мегендорфский лес. Опять безо всякого результата. Орудие убийства исчезло бесследно. Вероятно, Хенци был прав: оно преспокойно лежало в ущелье.

— Уж больше мы тут ничего не можем сделать, — заявил он, доставая из пачки одну из своих омерзительных ароматических сигарет. — Остается только решить, кто из нас сошел с ума — мы или Маттеи.

Я указал на снимки, которые велел принести. Все три убитые девочки были похожи между собой.

— Еще один довод в пользу версии ежикового великана.

— Почему? — невозмутимо возразил Хенци. — Попросту они отвечают излюбленному типу разносчика. — Он засмеялся. — Но зачем это Маттеи заварил такую кашу — понять не могу. Одно скажу: я ему не завидую.

— Вы его недооцениваете, — проворчал я, — он на все способен.

— Даже на то, чтобы найти несуществующего убийцу?

— Возможно, — ответил я и вложил все три снимка в дело. — Знаю только, что Маттеи не сдастся.

И я оказался прав. Первые сведения я получил от начальника городской полиции. После заседания, где в который-то раз решался вопрос о сферах компетенции. Прощаясь, этот нудный субъект заговорил о Маттеи — специально, чтобы меня позлить. Я услышал от него, что Маттеи часто видят в зоологическом саду, затем, что он приобрел в гараже близ Эшер-Висовской площади подержанную машину марки «нэш». Вскоре я получил новое донесение. Оно окончательно сбило меня с толку. Дело было в «Кроненхалле», как сейчас помню, — в субботу. Вокруг меня собрались все, у кого есть в Цюрихе имя, вес и аппетит, между столиками суетились кельнерши, шел пар от кушаний, и с улицы доносился шум транспорта. Я сидел под неизменным Миро, ел суп с фрикадельками из печенки и не чуял беды, как вдруг меня окликнул представитель крупной фирмы по сбыту горючего и, недолго думая, уселся за мой столик. Он подвыпил и был настроен на игривый лад, заказал шампанского, смеясь, сообщил мне, что мой бывший обер-лейтенант переменил профессию: теперь он обслуживает бензозаправочную станцию в Граубюндене близ Кура. Их фирма собиралась ликвидировать эту станцию ввиду полной нерентабельности.

Сперва я не поверил этой новости, настолько она показалась мне несуразной, нелепой, бессмысленной.

Но представитель фирмы стоял на своем. Он даже уверял, что Маттеи и тут оказался на высоте. Заправочная станция процветает. У Маттеи уйма клиентов. Но по большей части таких, с которыми он раньше имел дело, только в другом плане. Должно быть, в определенном кругу распространились слухи, что «Маттеи — каюк злодеям» произведен в сторожа при бензоколонке, и теперь к нему со всех сторон слетаются и съезжаются на своих машинах прежние «питомцы». Тут можно увидеть решительно все — от допотопных драндулетов до самых шикарных автомобилей марки «мерседес». Бензоколонка Маттеи превратилась в место паломничества уголовного мира со всей Восточной Швейцарии. Сбыт горючего непрерывно растет. Совсем недавно фирма установила у него вторую колонку для высокооктанового бензина. И предложила ему построить современное здание вместо старой развалины, в которой он теперь живет. Он с благодарностью отклонил предложение и отказался взять помощника. Автомобили и мотоциклы часто выстраиваются в длинную очередь, но никто не выражает нетерпения. Уж очень, по-видимому, лестно сознавать, что тебя обслуживает бывший обер-лейтенант кантональной полиции.

Я не знал, что сказать. Представитель фирмы откланялся, но теперь обед уже не пробуждал во мне аппетита, я поел кое-как и потребовал пива. Позднее, как всегда, явился Хенци с урожденной Хоттингер. Он был мрачен, потому что где-то проголосовали не так, как ему хотелось. Выслушав новость, он заявил, что Маттеи решительно спятил, как он, Хенци, и предсказывал. После этого он сразу повеселел и съел два бифштекса, между тем как Хоттингер безостановочно лопотала о театре. Она там даже кое с кем знакома.

Спустя несколько дней зазвонил телефон. А мы как раз заседали. И, конечно, опять с городской полицией. Звонила заведующая сиротским приютом. Старая дева взволнованно сообщила мне, что к ней явился Маттеи в парадном черном костюме, верно, для солидности, и спросил, не может ли он взять себе девочку из числа ее подопечных, как она выразилась. Ему нужна вполне определенная девочка. Он, видите ли, всегда мечтал иметь детей, а теперь, когда он один, как перст, хозяйничает в гараже близ Кура, у него появилась возможность заняться воспитанием ребенка. Она, разумеется, отклонила его просьбу, очень вежливо сославшись на устав приюта; однако мой бывший обер-лейтенант произвел на нее настолько странное впечатление, что она почла своим долгом осведомить меня. Высказав все это, она повесила трубку. Вот уж в самом деле поразительное известие. От растерянности я усиленно пыхтел своей «Баианос». Но окончательно у нас махнули рукой на Маттеи, когда выяснилась новая подробность его поведения. Нам пришлось как-то вызвать на Казарменную улицу весьма сомнительную личность. Неофициально это был сутенер, официально — дамский парикмахер; он удобнейшим образом расположился в роскошной вилле над озером, посреди неоднократно вдохновлявшего поэтов селения. Такси и собственные машины так и сновали туда и сюда. Едва я начал его допрашивать, как он поспешил поддеть меня и козырнул сенсационной новостью, а сам при этом так и сиял от злорадства. Маттеи живет на заправочной станции не один, а с Хеллершей. Я сейчас же связался с Куром, затем с ведающим тем районом полицейским участком — известие подтвердилось. У меня от потрясения отнялся язык. Дамский парикмахер торжествующе восседал у моего письменного стала и жевал резинку. Я капитулировал и велел отпустить старого греховодника с богом. Он обыграл нас.

Факт был вопиющий. Я не знал, что думать, Хенци рвал и метал, прокурор брезгливо морщился, а в Союзном совете, куда не замедлил дойти слух, прозвучало слово «позор». Хеллер однажды уже была гостьей у нас на Казарменной улице. Ее товарка… ну, в общем, тоже дамах громкой репутацией… была найдена убитой; мы подозревали, что Хеллер известно об этом деле больше, чем она говорит. Ее тут же выслали из кантона Цюрих, хотя ничего криминального за ней не числилось, если не считать ее ремесла. Но среди начальства всегда найдутся люди с предрассудками. А сейчас я решил вмешаться, съездить на место действия. Я смутно догадывался, что поведение Маттеи как-то связано с Гритли Мозер, но как — не мог понять. От этого непонимания я злился и чувствовал себя неуверенным, а ко всему еще примешивалось профессиональное любопытство. И как человек порядка, я решил выяснить, в чем же здесь дело.

Я пустился в путь один на своей машине. День опять был воскресный. И вообще, когда я оглядываюсь назад, мне представляется, что все самое важное в этой истории приходилось именно на воскресные дни. Повсюду колокольный перезвон — казалось, гудит и звенит вся страна. В кантоне Швиц я угодил в какую-то процессию. На шоссе — машина за машиной, по радио — проповедь за проповедью. А позднее в каждой деревне — пальба, треск, свист и грохот возле тира. Кругом царила какая-то дикая, бессмысленная суета — казалось, вся Восточная Швейцария ходит ходуном; где-то были автомобильные гонки, уйма машин понаехала из Западной Швейцарии, целые семьи, целые кланы снялись с мест, и, когда я, наконец, добрался до знакомой вам заправочной станции, меня уже совсем доконала оглушительная благодать господнего дня. Я огляделся. Станция тогда еще не была в таком запущенном состоянии, вид у нее был скорее привлекательный, кругом прибрано, на подоконниках герани. Кабачка тоже еще не существовало. Во всем чувствовалась какая-то мещанская положительность. Может быть, такому впечатлению способствовали попадавшиеся повсюду предметы детского обихода — качели, на скамье большой кукольный дом, рядом кукольная коляска, лошадь-качалка. Сам Маттеи как раз обслуживал клиента, который поспешно убрался на своем «фольксвагене», едва я вышел из моего «опеля».

Около Маттеи стояла белобрысая девочка лет семи-восьми с куклой на руках. Одета она была в красное платьице. Девочка показалась мне знакомой, я не мог понять — почему, на Хеллершу она ничуть не была похожа.

— Ведь это был Рыжий Мейер, — заметил я, указывая на удаляющийся «фольксваген» — Выпущен год назад.

— Бензин? — равнодушно спросил Маттеи. На нем был синий комбинезон.

— Высокооктановый.

Маттеи наполнил бензобак, протер стекло.

— Четырнадцать тридцать.

Я дал ему пятнадцать, и он протянул сдачу.

— Не нужно, — сказал я и тут же сам покраснел. — Простите, Маттеи, это у меня вырвалось машинально.

— Ну что вы, я уже привык, — возразил он и спрятал деньги.

Я не знал, что сказать, и снова посмотрел на девочку.

— Славная малышка, — заметил я.

Маттеи открыл дверцу моей машины.

— Желаю вам благополучно доехать.

— Н-да, мне, собственно, хотелось поговорить с вами, — пробормотал я. — Какого черта вы все это затеяли, Маттеи?

— Я обещал больше не беспокоить вас, майор, по поводу дела Гритли Мозер, ответьте и вы тем же: не беспокойте меня, — заявил он и повернулся ко мне спиной.

— Перестаньте ребячиться, Маттеи.

Он промолчал. Вдруг где-то рядом засвистело, затрещало. Должно быть, и здесь функционировал тир. Было уже около одиннадцати. Я подождал, пока Маттеи обслужил блестящую «альфу-ромео».

— Этот тоже в свое время отбыл три с половиной года, — заметил я, когда машина уже тронулась. — Нельзя ли войти в дом, мне действует на нервы эта несносная пальба. Сил моих больше нет.

Он повел меня в дом. В коридоре мы наткнулись на Хеллершу — она несла из подвала картофель. Она все еще была хороша собой, и я, вспомнив прошлое, почувствовал неловкость и укол совести. Женщина вопросительно посмотрела на нас, как будто немного встревожилась, но затем приветливо со мной поздоровалась и вообще произвела на меня благоприятное впечатление.

— Это ее ребенок? — спросил я, после того как она скрылась на кухне.

Маттеи утвердительно кивнул.

— Где вы ее откопали? — спросил я.

— Здесь, поблизости. Она работает на кирпичном заводе.

— А зачем она здесь?

— Кто-то же нужен мне, чтобы вести хозяйство.

Я покачал головой.

— Мне надо поговорить с вами наедине.

— Поди на кухню, Аннемари, — приказал Маттеи.

Девочка вышла.

Комната была обставлена бедновато, но опрятно. Мы сели к столу у окна. Снаружи палили во всю мочь, без передышки.

— Что вы затеяли, Маттеи? — повторил я свой вопрос.

— Ничего особенного, майор, — ответил мой бывший комиссар. — Я ловлю рыбку.

— Что вы хотите сказать?

— Я работаю по специальности, майор.

Я в раздражении закурил «Баианос».

— Я не новичок в этом деле, но тут я ни черта не понимаю.

— Дайте мне такую же.

— Пожалуйста. — Я протянул ему портсигар.

Маттеи поставил графин вишневки. Мы сидели на самом солнце; окно было полуоткрыто; снаружи, за геранями, — теплый июньский денек и непрерывная пальба.

Если подъезжала машина, ее обслуживала Хеллер, впрочем, к середине дня их стало меньше.

— Лохер, конечно, передал вам наш разговор, — сказал Маттеи, сосредоточенно раскуривая сигару.

— Это нам ничего не дало.

— Зато мне дало.

— Что именно?

— Детский рисунок соответствует действительности.

— Вот как? А что означают ежики?

— Этого я еще не знаю, — признался Маттеи. — Зато я додумался, что изображает зверь со странными рогами.

— Что же?

— Козерога, — спокойно заявил Маттеи, затянулся сигарой и выпустил дым под потолок.

— Для этого вы и ходили в зоологический сад?

— Изо дня в день. Мало того: я заставлял детей рисовать козерога. Их рисунки были как две капли воды похожи на зверя Гритли Мозер.

Я все понял.

— Козерог — геральдический зверь Граубюндена, — сказал я. — Герб этого кантона.

Маттеи кивнул.

— Герб на табличке с номером машины привлек внимание Гритли.

Решение было донельзя простое.

— Не грех бы нам и раньше сообразить, — проворчал я.

Маттеи наблюдал, как нарастает на сигаре пепел, как курится дымок.

— Все мы — вы, Хенци и я — совершили кардинальную ошибку, предположив, что убийца — житель Цюриха, — невозмутимо пояснил он. — На самом деле он из Граубюндена. Я обследовал все места преступлений, и все произошли на трассе Граубюнден — Цюрих.

Я задумался.

— Вы правы, Маттеи, это не случайность, — поневоле признался я.

— Погодите, я не кончил.

— Ну?

— Я встретил рыболовов.

— Рыболовов?

— Точнее, парнишек, которые удили рыбу.

Я недоумевающе уставился на него.

— Дело в том, что после своего открытия я прежде всего поехал в кантон Граубюнден. Это было вполне логично. Но очень скоро я понял, что это глупо. Кантон Граубюнден велик, и довольно мудрено отыскать в нем человека, о котором известно только одно: он большого роста и ездит на черной американской машине старого образца. Шутка сказать: свыше семи тысяч квадратных километров и свыше ста тридцати тысяч человек, разбросанных по великому множеству долин!

И вот сижу я в один холодный день на берегу Инна, в Энгадине, не знаю, что мне делать, и смотрю на подростков, которые возятся у самой воды. Я уже собрался отвернуться, как вдруг заметил, что парнишки обратили на меня внимание, явно испугались и в нерешительности топчутся на месте. В руках у одного из них была самодельная удочка. «Иди себе на здоровье», — сказал я. Они недоверчиво посмотрели на меня. «Вы из полиции?» — спросил рыжий, веснушчатый мальчонка лет двенадцати. «А что, я похож на полицейского?» «Кто вас знает!» — заметил он. «Нет, я не из полиции», — уверил я их и стал смотреть, как они закидывают в воду наживку… Их было пятеро подростков, и все были поглощены своим занятием. «Не клюет», — безнадежно сказал немного погодя веснушчатый, взобрался на берег и подошел ко мне. «У вас не найдется сигареты?» — спросил он. «Еще чего! В твои-то годы!» «А по-моему, вы такой, что дадите», — заметил парнишка. «Что ж, придется дать», — и я протянул ему пачку «Парижских». Веснушчатый поблагодарил, сказал, что спички у него есть, и принялся пускать дым через ноздри. «Хоть какое-то утешение после провала рыбной ловли», — важно изрек он. «Твои приятели, видно, терпеливее тебя, — заметил я. — Они продолжают удить, и у них наверняка что-нибудь клюнет». — «Ничего не клюнет, разве что хариус». «А тебе подавай щуку?» — поддразнил я его. «Щуки мне ни к чему, — возразил мальчик. — Мне нужны форели. Но это требует денег». — «Как так? — удивился я. — В детстве я их рукой ловил». Он пренебрежительно помотал головой. «Должно быть, молодь. А попробуйте ухватите рукой взрослого хищника! Форель тоже хищная рыба, как щука, только ловить ее труднее. И надо патент выправить, а он стоит денег», — добавил мальчуган. «Ну, вы и без денег устраиваетесь», — засмеялся я. «Вся беда в том, что настоящие места не для нас. Там сидят те, у кого есть патент». «А что ты называешь настоящими местами?» — полюбопытствовал я. «Ничего вы не смыслите в рыбной ловле!» — заявил мальчуган. «Я и сам это вижу», — согласился я. Оба мы сидели теперь на прибрежном откосе. «Вы что, думаете, закинь удочку куда попало, и все?» Я удивился и спросил: «А разве не так?» «Типичная ошибка новичка», — изрек веснушчатый и выпустил дым через ноздри. «Чтобы удить, надо знать, во-первых, место, а во-вторых, наживку». Я слушал очень внимательно. «Допустим, вы хотите поймать форель, взрослого хищника, — поучал мальчик. — Прежде всего надо сообразить, где она чаще всего водится. Ну, понятно, в таком месте, где течение сильнее, где проплывает много рыбешек и где сама она может укрыться от течения. Значит — вниз по реке за большим камнем или еще лучше — вниз по реке за устоями моста. А такие места все, понятно, заняты рыболовами с патентом». «Надо, чтобы течению была поставлена преграда», — сказал я. «Поняли!» — свысока одобрил он. «А наживка?» — спросил я. «Смотря кого вы ловите — хищную рыбу или, скажем, хариуса или угря. Эти — вегетарианцы! Угря можете поймать хоть на ягоду. А хищная рыба — форель или еще окунь, — та ловится только на живую приманку. На комара, на червяка или на мелкую рыбешку». «На живую приманку, — задумчиво повторил я, вставая. — На, бери, — и я протянул мальчику всю пачку «Парижских». — Ты их заработал. Теперь я знаю, как ловить мою рыбку. Сперва найти место, а потом приманку».

Маттеи умолк. Я долго не говорил ни слова, потягивал вишневку, поглядывал в окно на ясный весенний денек с непрерывной пальбой, потом снова раскурил потухшую сигару.

— Теперь я понимаю, почему вы сказали, что удите рыбку. Тут, у бензоколонки, благоприятное место, а шоссе — та же река, правильно?

— Всякий, кто направляется из Граубюндена в Цюрих, неминуемо должен проехать по ней, если не хочет сделать крюк через Верхнеальпийский перевал, — невозмутимо ответил он.

— А девочка — это наживка? — спросил я и сам испугался.

— Ее зовут Аннемари, — ответил Маттеи.

— Теперь я понял, на кого она похожа. На убитую Гритли Мозер, — сказал я.

И опять мы оба замолчали. Снаружи потеплело, горы искрились за дымкой испарений, и ни на минуту не утихала пальба, должно быть, где-то был праздник стрелков.

— По-вашему, это не вероломство? — нерешительно выговорил я.

— Пожалуй, — произнес он.

— И вы намерены дожидаться здесь, пока убийца проедет мимо, увидит Аннемари и попадет в ловушку, которую вы ему приготовили? — с тревогой спросил я.

— Убийца непременно проедет мимо, — ответил он.

— Хорошо, допустим, вы правы, такой убийца существует, — подумав, сказал я. — Эта возможность не исключена. В нашем ремесле все возможно, но не слишком ли рискован ваш метод?

— Другого метода нет, — возразил он и выбросил в окно окурок сигары. — Я ничего не знаю об убийце. Искать его я не могу, значит, мне надо было отыскать его будущую жертву и выставить ребенка как наживку.

— Отлично, но свой метод вы заимствовали из рыболовства. Одно отнюдь не перекрывается другим. Не можете же вы постоянно держать девочку как приманку у шоссе, ей надо ходить в школу. И сама она, верно, рада сбежать с вашей проклятой дороги.

— Скоро начнутся летние каникулы, — стоял на своем Маттеи. Я покачал головой.

— Так недолго свихнуться. Вы собираетесь сидеть здесь и ждать чего-то, что может никогда не случиться. Допустим, все данные за то, что убийца проедет здесь. Но из этого ещё не следует, что он клюнет на вашу приманку, как вы изволите выражаться. А вы будете ждать и ждать.

— Когда удишь рыбу, тоже приходится ждать, — упрямо повторил Маттеи.

Я выглянул в окно и увидел, что Хеллер обслуживает Оберхольцера — шесть лет в Регенсдорфе по совокупности.

— Хеллер знает, зачем вы здесь?

— Нет, я ей просто сказал, что мне нужна домоправительница, — ответил он.

У меня было смутно на душе. Этот человек внушал невольное уважение, столь необычным и дерзновенным был его замысел. Я восхищался им, желал ему успеха, хотя бы ради того, чтобы унизить пошляка Хенци; и вместе с тем я считал, что его план несбыточен, риск слишком велик, а виды на успех слишком малы.

— Слушайте, Маттеи, время еще не упущено, — пытался я образумить его, — должность в Иордании еще за вами, а иначе, того и гляди, из Берна пошлют Шафрота.

— Пусть себе едет.

Я не сдавался.

— Ну, а к нам вы не хотели бы вернуться?

— Нет.

— Мы бы для начала заняли вас работой на месте, но условия остались бы прежние.

— Не хочу.

— Можете также перейти в городскую полицию. Тут уж смотрите, что вас больше устроит материально.

— Как владелец бензоколонки я зарабатываю даже больше, чем на государственной службе, — ответил Маттеи. — Но вон подъехал новый клиент, а фрау Хеллер, должно быть, жарит свинину.

Он поднялся и вышел. Вслед за первым подъехал еще один клиент. Красавчик Лео. Когда Маттеи кончил их обслуживать, я уже сидел в своей машине.

— Я вижу, вас не переупрямишь, Маттеи, — сказал я на прощанье.

— Что делать? — ответил он и подал мне знак, что дорога свободна. Рядом с ним стояла девочка в красном платьице, а на порог вышла Хеллер в кухонном переднике, и во взгляде ее я опять прочел недоверие. Я поехал домой.

Итак, он ждал. Непреклонно, упорно, страстно. Он обслуживал водителей, качал бензин, доливал масло, воду, протирал стекла, выполнял одну и ту же механическую работу. Девочка, возвратившись из школы, вприпрыжку бегала от него к кукольному дому, восхищалась, лопотала про себя или пела, сидя на качелях, а косички и красное платьице развевались на ветру. Он ждал и ждал. Мимо ехали автомобили, машины всех расцветок и всех марок, новые машины, старые машины. Он ждал. Он записывал номера всех автомобилей из Граубюндена, разыскивал в указателе фамилии владельцев, справлялся о них по телефону в общинных канцеляриях. Фрау Хеллер работала на небольшом заводе, за деревней в сторону гор, и возвращалась к вечеру по склону позади дома с продуктовой сумкой и сеткой, полной хлеба, а ночью, случалось, кто-то шнырял вокруг дома и зазывно свистел, но она не отворяла. Наступило лето, жаркое, нескончаемое, слепящее, душное, с частыми грозами. Так подошли летние каникулы, на которые Маттеи возлагал главные надежды. Аннемари постоянно была возле него, а значит, возле дороги, на виду у каждого проезжающего. Он ждал и ждал. Он забавлял девочку, рассказывал ей сказки, братьев Гримм, всего Андерсена, «Тысячу и одну ночь», сам сочинял, выбивался из сил, лишь бы удержать девочку около себя, у дороги, где она была ему нужна. Она и не уходила, ей нравились забавные истории и сказки. Автомобилисты умилялись, глядя на идиллическую чету — отца и дочку, дарили девочке шоколад, болтали с ней под настороженным взглядом Маттеи. Что, если этот грузный мужчина и есть убийца? Его машина из Граубюндена. Или тот, тощий, долговязый, который сейчас разговаривает с девочкой? По точным сведениям, у него кондитерская в Дисентис. «Масла добавить? Пожалуйста. Долью еще пол-литра. Двадцать три десять. Счастливо доехать!» Он ждал и ждал. Аннемари к нему привязалась, ей было весело с ним; а он думал только о появлении убийцы. Для него не существовало ничего, кроме веры в появление убийцы, кроме надежды, что исполнится это его страстное желание. Он рисовал себе, как явится вдруг такой мускулистый, угловатый, инфантильный верзила, простодушный и кровожадный, как зачастит к ним на заправочную станцию с ласковой ухмылкой, в парадном костюме, то ли железнодорожник на пенсии, то ли отставной таможенный чиновник; как постепенно приручит девочку, увлечет за собой, как он, Маттеи, крадучись, пригнувшись, последует за ними в лесок позади дома; как выскочит в критическую минуту, и дело дойдет до яростной кровавой схватки один на один, до развязки, до избавления, как убийца будет лежать побитый у его ног, и, скуля, сознается во всем. Но, опомнившись, Маттеи говорил себе, что всего этого быть не может, уж очень явно он следит за девочкой. Чтобы добиться желанного результата, надо предоставить ей больше свободы. И он разрешал Аннемари уходить с шоссе, но сам тайком шел за ней следом, бросая бензоколонку, перед которой нетерпеливо сигналили машины. Девочка вприпрыжку бежала в деревню, куда было с полчаса ходьбы, играла с ребятишками возле домов или на опушке, но очень скоро возвращалась обратно. Она привыкла к одиночеству и дичилась, а ребятишки, в свою очередь, сторонились ее. Немного погодя Маттеи менял тактику, придумывал новые игры и новые сказки, чтобы опять привлечь к себе Аннемари. Он ждал и ждал, неотступно, непоколебимо. Без каких-либо объяснений. Хеллер давно подметила, какое исключительное внимание он оказывает ребенку. Она с самого начала не верила, что Маттеи взял ее в домоправительницы из чистого человеколюбия. Ей было ясно, что у него есть какая-то задняя мысль, но, пожалуй, впервые в жизни она обрела прочное пристанище и потому старалась не вдумываться; может, она лелеяла тайные надежды — кто скажет, что творится в душе такой жалкой бабенки; однако с течением времени она уверовала в искреннюю привязанность Маттеи к ее ребенку, хотя иногда в ней брала верх привычная недоверчивость и трезвый взгляд на жизнь.

— Конечно, это не мое дело, но скажите, господин Маттеи, начальник кантональной полиции приезжал сюда из-за меня? — спросила она однажды.

— Да нет же, на что вы ему? — ответил Маттеи.

— В деревне поговаривают на наш счет.

— Какая важность!

— Скажите, господин Маттеи, — не унималась она, — ваше пребывание здесь связано с Аннемари?

— Что за чушь? — рассмеялся он. — Я попросту привязался к ней, фрау Хеллер.

— Вы очень добры к нам с Аннемари, — ответила она, — как бы я хотела знать отчего!

Летние каникулы пришли к концу, наступила осень; очертания красного с желтым ландшафта были резки и четки, как под лупой. Маттеи представлялось, что благоприятный случай упущен безвозвратно; и все-таки он ждал. Ждал. Ждал упрямо, упорно. Девочка ходила пешком в школу. В обед и вечером он обычно встречал ее и привозил на своей машине домой. Его планы казались все бессмысленнее, несбыточней, шансы на успех все ничтожней; ему это было ясно; убийца, по всей вероятности, проезжал мимо бензоколонки уже много раз, возможно, каждый день и уж безусловно каждую неделю, а до сих пор ничего не произошло, до сих пор он блуждает в потемках, и не за что ухватиться, ни намека на подозрение, автомобилисты приезжают и уезжают, иногда затевают с девочкой безобидный разговор, ничем себя не выдавая. Который же тот, кого он ищет, а может, такого и вообще нет среди них? Возможно, его неуспех объяснялся тем, что многие знали, кем он был раньше; впрочем, этого он не мог и не рассчитывал предотвратить. Несмотря ни на что, он гнул свою линию, он ждал и ждал. Отступать все равно было некуда. Ожидание — единственное, что ему оставалось, пусть временами он чувствовал, что изнемогает, что готов сложить чемоданы и убежать, уехать, хоть в ту же Иорданию, пусть иногда он боялся сойти с ума. Выпадали и такие часы и даже целые дни,’ когда его одолевало безразличие, апатия, когда, махнув на все рукой, он сидел на скамье перед заправочной станцией, пил рюмку за рюмкой и смотрел в землю, усыпанную окурками сигар. Минутами он встряхивался, но сейчас же еще глубже погружался в дремотное безразличие, растрачивал дни, недели на тупое, бессмысленное, бредовое ожидание. Безнадежно замученный, загубленный человек и все же полный надежды. Однажды он сидел так, небритый, усталый, измазанный маслом, и вдруг вскочил как ужаленный. До его сознания дошло, что Аннемари опоздала из школы. Он бросился ей навстречу пешком. Негудронированная пыльная дорога за домом отлого шла в гору, потом спускалась на выжженную поляну и пересекала лес, с опушки которого была уже видна деревня, старые домики, приземистая церковь, голубой дымок над трубами. Вся дорога, по которой обычно ходила Аннемари, расстилалась как на ладони, но девочки не было и следа. Маттеи снова повернулся к лесу, вмиг стряхнув с себя дремоту и насторожившись. Низенькие елки, кустарник, шуршащая красная и рыжая палая листва, стук дятла где-то в чаще, где высокие ели заслоняют небо, а солнце косыми лучами пробивается между ними. Маттеи сошел с дороги, продираясь сквозь колючки, сквозь низкую поросль, отстраняя бьющие в лицо ветви, достиг прогалины и с удивлением огляделся. Здесь он не бывал ни разу. С другого края леса сюда выходила широкая дорога, по ней, очевидно, свозили из деревни отбросы — целая гора золы наросла на прогалине. С боков валялись консервные банки, мотки ржавой проволоки и прочий хлам, вся эта куча мусора сползла к ручейку, журчавшему посреди прогалины. Тут только Маттеи заметил девочку. Она сидела у серебристого ключа, положив куклу и ранец рядом, на бережок.

— Аннемари, — окликнул ее Маттеи.

— Сейчас иду, — ответила девочка, но не двинулась с места.

Маттеи осторожно перелез через мусорную кучу и остановился перед девочкой.

— Что ты тут делаешь? — спросил он.

— Жду.

— Кого?

— Волшебника.

Голова у нее была забита сказками — как будто в насмешку над его ожиданием, она ждала то фею, то волшебника. И на него снова навалилось отчаяние, сознание бесполезности всех его усилий и парализующая волю уверенность, что все-таки надо ждать, что ничего больше сделать нельзя, как только ждать, ждать.

— Пойдем же, — равнодушно сказал он, взял девочку за руку и пошел с ней по лесу к дому, опять сел на скамью и опять уставился в землю. Наступили сумерки, пришла ночь; ему все стало безразлично; он сидел, курил и ждал, ждал, как автомат, упрямо, неумолимо и только временами бессознательно, шепотом заклинал: «Приди же, приди, приди, приди»; сидел не шевелясь в бледном лунном свете и вдруг уснул. Весь закоченев, проснулся под утро и поплелся в постель.

На следующий день Аннемари вернулась из школы раньше обычного. Маттеи только встал со скамьи и собрался ее встретить, как она показалась на дороге, тихонько про себя напевая, перепрыгивая с ноги на ногу. Ранец был у нее за плечами, а кукла в опущенной ручонке, и кукольные ноги волочились по земле.

— Уроки задали? — спросил Маттеи.

Аннемари помотала головой и, продолжая петь «Сидела Мария на камне», вошла в дом. Он не стал ее удерживать — слишком он был растерян, обескуражен, утомлен, чтобы придумывать ей новые сказки, привлекать ее новыми играми.

Но когда Хеллер вернулась домой, она сразу же спросила:

— Аннемари хорошо себя вела?

— Да ведь она была в школе, — ответил Маттеи.

Хеллер удивленно посмотрела на него.

— Как в школе? У нее сегодня не было занятий. У них там учительская конференция или что-то еще.

Маттеи насторожился. Разочарованности последних дней как не бывало. Он почуял, что близится осуществление его надежд, его безрассудных ожиданий. С великим трудом взял он себя в руки. Перестал расспрашивать Хеллер. Ничего больше не выпытывал у девочки. Однако на следующий день он поехал в деревню и поставил машину в переулке. Ему хотелось тайком понаблюдать за девочкой. Время близилось к четырем. Из окон послышалось пение, потом шум и крик, ребята повалили из школы, подняли возню, мальчишки дрались, швырялись камнями, девочки шли под руку, но Аннемари не было среди них. Появилась учительница. С неприступным видом строго оглядела Маттеи, сообщила ему, что Аннемари не была в школе, не больна ли она — позавчера после обеда она тоже не приходила и даже записки из дому не принесла. Маттеи ответил, что девочка действительно больна, простился и, не помня себя, помчался на машине в лес. Прежде всего он бросился на прогалину, но никого не нашел. Выбившись из сил, тяжело дыша, исцарапавшись в кровь колючками, он вернулся к машине и поехал назад на заправочную станцию, но, не доехав, увидел, что девочка вприпрыжку бежит домой по обочине. Он затормозил.

— Садись, Аннемари, — ласково позвал он, отворив дверцу.

Маттеи протянул девочке руку, и она взобралась в машину. Он удивился. Ладошка у девочки была липкая. И когда он взглянул на собственную руку, на ней оказались следы шоколада.

— Кто тебе дал шоколад? — спросил он.

— Одна девочка, — ответила Аннемари.

— В школе?

Аннемари кивнула. Маттеи замолчал. Остановил машину у дома. Аннемари вылезла и села на скамью возле бензоколонки. Маттеи не спускал с нее глаз. Девочка положила что-то в рот и принялась жевать. Он медленно подошел к ней.

— Покажи-ка, — потребовал он и осторожно разжал ее кулачок.

На ладошке лежал надкусанный колючий шоколадный шарик. Трюфель. — У тебя их много? — спросил Маттеи.

Девочка помотала головой.

Комиссар полиции сунул руку в карман ее юбочки, достал носовой платок, развернул его — там лежало еще два трюфеля.

Девочка молчала.

Маттеи тоже не говорил ни слова. Безмерная радость охватила его. Он сел на скамью рядом с девочкой.

— Девочка Аннемари, — начал он наконец дрожащим голосом, бережно держа на ладони оба колючих шоколадных шарика. — Тебе их дал волшебник?

Девочка молчала.

— Он запретил тебе рассказывать о вашей встрече?

Ни звука в ответ.

— И не рассказывай, — ласково согласился Маттеи. — Он хороший волшебник. Пойди к нему завтра опять.

Личико Аннемари мгновенно озарилось огромной радостью. Вся горя от счастья, девочка обняла Маттеи и убежала наверх, в свою комнату.

На следующее утро, в восемь часов, не успел я войти в свой служебный кабинет, как Маттеи положил мне на стол шоколадные трюфели; от волнения он чуть не забыл поздороваться. Он был в своем прежнем костюме, но без галстука и небритый. Взяв сигару из ящика, который я ему подвинул, он задымил вовсю.

— На что мне ваш шоколад? — растерянно спросил я.

— Ежики, — произнес Маттеи.

Я в изумлении уставился на него, вертя в руке шоколадные шарики.

— Как это?

— Очень просто! Убийца давал Гритли Мозер трюфели, а в ее воображении они превратились в ежиков. Детский рисунок разгадан до конца.

Я рассмеялся.

— Как вы это докажете?

— То же самое случилось с Аннемари. — И Маттеи принялся докладывать.

Меня сразу же убедило его сообщение. Я вызвал Хенци, Феллера и четырех нижних чинов, дал указания и осведомил прокурора. Затем мы тронулись в путь. На заправочной станции не было ни души. Фрау Хеллер отвела дочку в школу, а сама пошла на завод.

— Хеллер знает, что происходит? — спросил я.

Маттеи отрицательно покачал головой.

— Понятия не имеет.

Мы отправились на прогалину. Обшарили ее всю, но ничего не нашли. После этого мы рассеялись по лесу. Время близилось к полудню. Маттеи вернулся на станцию, чтобы не возбуждать подозрений. День был удачный — четверг, по четвергам после обеда в школе занятий не бывало. Гритли Мозер погибла тоже в четверг — мелькнуло у меня в голове. Это был солнечный, теплый и сухой осенний день, кругом гудели пчелы, шмели, еще какие-то насекомые, гомонили птицы, вдалеке гулко стучал топор. Два часа — явственно прозвонили деревенские колокола, и вскоре показалась девочка, как раз напротив того места, где стоял я; без труда, вприпрыжку, пританцовывая, прошмыгнула сквозь кустарник, уселась со своей куклой у ручейка и блестящими от возбуждения глазами принялась неотступно, пристально смотреть в лес; она явно кого-то ждала, но нас она не видела. Мы притаились за деревьями и кустарником; неслышно ступая, пришел Маттеи и поблизости от меня тоже прижался к стволу дерева.

— Думаю, он явится через полчаса, — прошептал комиссар полиции.

Я молча кивнул.

Все было организовано тщательным образом. Доступ в лес со стороны шоссе находился под наблюдением, там даже установили радиоаппаратуру. Мы все были вооружены револьверами. Девочка сидела у ручейка, почти не шевелясь, в трепетном, восторженном, самозабвенном ожидании; она сидела спиной к мусорной куче, то на солнце, то в тени одной из высоких темных елей; кругом не слышно было ни звука — ничего, кроме жужжания насекомых и птичьего щебета, да девочка время от времени напевала про себя тоненьким голоском: «Сидела Мария на камне», без конца повторяя те же слова того же стиха; а вокруг камня, на котором она сидела, громоздились консервные банки, канистры и проволока; изредка на прогалину налетал внезапный порыв ветра, листва кружилась, шурша, и снова все стихало. Мы ждали. Для нас ничего больше не существовало на свете, кроме околдованного осенними чарами леса и девочки в красном платьице посреди прогалины. Мы ждали убийцу, мы жаждали справедливости, расплаты, кары. Полчаса прошли давным-давно; прошло целых два часа. Мы ждали и ждали, сами ждали теперь так, как Маттеи ждал недели и месяцы. Пробило пять; тени сгустились, стало смеркаться, поблекли, потускнели сочные краски. Девочка убежала вприпрыжку. Никто из нас не проронил ни слова, даже Хенци молчал.

— Завтра придем опять, — решил я. — Переночуем в Куре. В гостинице «Козерог».

Так мы прождали пятницу и субботу. Собственно, мне следовало привлечь граубюнденскую полицию. Но нет, это было сугубо наше дело. Я не хотел давать объяснения, терпеть постороннее вмешательство. Прокурор звонил уже в четверг вечером, возмущался, протестовал, грозил, говорил, что все это чушь, бушевал, требовал нашего возвращения. Я не сдался и только согласился отпустить одного нижнего чина. Мы ждали и ждали. Мы уже не думали ни о девочке, ни об убийстве, мы думали о Маттеи, нам важно было, чтобы он оказался прав и достиг цели, иначе не миновать беды; все мы это понимали, даже Хенци; он не высказывал ни малейших сомнений, в пятницу вечером заявил, что убийца непременно явится в субботу, у нас же есть такие неопровержимые доказательства, как ежики, да и девочка упорно возвращается на то же место и сидит, не шевелясь, ясно, что она кого-то ждет. Так мы и стояли часами, притаившись за деревьями и кустарниками, глазели на девочку, на консервные банки, на мотки проволоки, на мусорную кучу, курили, не разговаривали, не двигались и без конца слушали одно и то же: «Сидела Мария на камне». В воскресенье ситуация стала сложнее. Хорошая погода удерживалась, и лес наводнили гуляющие; какой-то смешанный хор с регентом во главе вторгся на прогалину и выстроился там, галдя, потея, скинув пиджаки, потом оглушительно загремело «В движенье мельник жизнь ведет, в движенье…». По счастью, мы торчали за деревьями в штатском. «Небеса возносят предвечному славу… а нам живется чем доле, тем хуже». Затем явилась влюбленная парочка и повела себя весьма вольно, не смущаясь присутствием ребенка; девочка четвертый день подряд просиживала здесь с непостижимым терпением, в необъяснимом ожидании. Мы ждали и ждали. Трое нижних чинов тоже вернулись восвояси вместе с радиоаппаратурой; нас осталось четверо — кроме меня и Маттеи еще Хенци и Феллер, но и это уже было самоуправство; впрочем, строго говоря, только три дня могли идти в счет, в воскресенье обстановка складывалась слишком неблагоприятно для убийцы. В этом Хенци был прав, а потому мы прождали еще понедельник. Во вторник утром Хенци уехал. Надо же было кому-то следить за порядком на Казарменной улице. Однако и уезжая, Хенци не сомневался в нашем успехе. Мы ждали, ждали и ждали. Караулили и караулили, каждый сам по себе: чтобы правильно организовать слежку, нас осталось слишком мало. Феллер расположился в тени за кустарником и так разомлел от запоздалой летней жары, что разок даже громко всхрапнул, и ветер разнес его храп по прогалине; это случилось в среду, Маттеи стоял на той стороне прогалины, которая ближе к бензоколонке; я же обозревал место действия с другой стороны, напротив него. Так мы караулили и караулили, поджидая убийцу, ежикового великана, и вздрагивали от шума каждой машины, проезжавшей по дороге; а посередке между нами сидела девочка, загадочная, точно заколдованная, тупо и упорно каждый день сидела у ручья и пела: «Сидела Мария на камне»; мало-помалу она стала нам противна, ненавистна. Иногда она долго не приходила, слонялась вокруг деревни, волоча за собой куклу, но приблизиться боялась, потому что школу она совсем забросила; кстати, и это не обошлось без затруднений, я был вынужден поговорить наедине с учительницей, дабы пресечь розыски со стороны школы. Я слегка затронул обстоятельства дела, назвал себя и добился довольно нерешительного согласия. Затем девочка бродила вокруг леса, а мы следили за ней в полевые бинокли, но больше всего ее тянуло на прогалину — только не в четверг, весь этот день она, к великому нашему отчаянию, проторчала у бензоколонки. Нам ничего не оставалось, как надеяться на пятницу. Решение было всецело предоставлено мне; Маттеи давно уже ничего не говорил, а на следующий день, в пятницу, снова стоял за деревом, когда девочка в красном платьице, волоча куклу, вприпрыжку прибежала на прогалину и уселась, как в предшествующие дни. Погода по-прежнему была великолепная, сочные краски, прозрачные дали, последняя вспышка сил перед увяданием; но прокурор едва вытерпел полчаса. Он приехал в машине вместе с Хенци около пяти вечера, без предупреждения, свалился, как снег на голову, стал рядом со мной, а я маялся с часу дня, переминался с ноги на ногу и, багровея от злости, неотступно смотрел на девочку. «Сидела Мария на камне», — донесся до нас писклявый голосок; я уже давно не мог слышать эту песню, не мог видеть эту девчонку, ее противный щербатый рот, тоненькие косички, безвкусное красное платьице; девчонка казалась мне омерзительной, плебейски уродливой, глупой, я готов был ее удушить, убить, растерзать, лишь бы не слышать этого дурацкого «Сидела Мария на камне». Есть от чего рехнуться. Все то же, все так же нелепо, бессмысленно, безнадежно, только что слой палой листвы стал толще, порывы ветра, пожалуй, участились, и солнце ярче золотило идиотскую мусорную кучу; нет, это было уже совсем непереносимо, и вдруг, словно разорвав опутавшие нас чары, прокурор рванулся вперед, пролез через кустарник и зашагал напрямик к девочке, не замечая, что по щиколотку проваливается в золу; увидев, что он подходит к девочке, мы тоже выбежали из-за деревьев — пора было с этим кончать.

— Кого ты ждешь? — заорал прокурор.

Девочка испуганно уставилась на него, прижав к себе куклу.

— Отвечай, мерзкая козявка, кого ты ждешь?

Теперь подоспели все мы и окружили девочку, а она со страхом, с ужасом и недоумением оглядывала нас.

— Аннемари, — начал я дрожащим от злобы голосом, — неделю тому назад тебе дали шоколадки. Ты помнишь, конечно, шоколадки, похожие на ежиков? Тебе их подарил человек в черном костюме?

Девочка не ответила, только посмотрела на меня полными слез глазами.

Тогда Маттеи опустился на колени перед девочкой, обнял ее за плечики и принялся ей втолковывать.

— Понимаешь, Аннемари, ты должна рассказать нам, кто тебе дал шоколадки и какой из себя этот человек. Я знал когда-то одну девочку, — он старался говорить как можно убедительнее, понимая, что идет ва-банк, — эта девочка тоже ходила в красном платьице, и высокий человек в черном костюме тоже дарил ей шоколадки. Колючие шарики, какие ела ты. А потом девочка пошла с высоким человеком в лес, и там высокий человек зарезал девочку ножом.

Он замолчал. Девочка, все еще не говоря ни слова, смотрела на него широко раскрытыми глазами.

— Слышишь, Аннемари! — закричал Маттеи. — Скажи правду. Я же боюсь за тебя.

— Ты врешь, — прошептала девочка. — Врешь.

Тут прокурор опять вышел из себя.

— Говори, дуреха, сейчас же говори правду! — заорал он, тряся девочку за плечо.

И все мы заорали вслед за ним, бессмысленно и глупо, просто потому, что потеряли над собой власть, мы тоже трясли девочку, а потом принялись ее избивать, мы жестоко, злобно, крича наперебой, изо всех сил колотили детское тельце, лежавшее среди консервных банок, на мусоре и красной листве. Девочка терпела наше неистовство молча, долго, целую вечность, которая на самом деле длилась несколько секунд, а потом вдруг закричала таким страшным нечеловеческим голосом, что все мы оцепенели:

— Врешь, врешь, врешь!

Мы в ужасе, отшатнулись, отрезвев от ее вопля и содрогаясь от стыда за собственное поведение.

— Мы животные, звери, — прохрипел я.

Девочка побежала через прогалину к опушке леса и при этом таким ужасным голосом кричала: «врешь, врешь, врешь», что мы испугались, не потеряла ли она рассудок. Но она влетела прямо в объятия матери, которая, в довершение всех бед, как раз появилась на прогалине. Только ее нам недоставало! Ей все было известно. Учительница перехватила ее, когда она шла мимо школы, и проболталась ей — я сразу без расспросов догадался об этом. Несчастная женщина стояла, придав к себе рыдающую девочку, и смотрела на нас таким же взглядом, какой недавно был у ее дочери. Разумеется, она знала нас всех в лицо — Феллера, Хенци и, увы, даже прокурора; положение было тягостное, идиотское — мы были смущены и чувствовали себя дураками; вся затея обернулась поганой неблаговидной комедией.

— Врет, врет, врет, — не умолкая и не помня себя, кричала девочка, — врет, врет, врет.

Тогда Маттеи нерешительно и смиренно приблизился к ним.

— Фрау Хеллер, — начал он вежливо и даже подобострастно, что уже было совсем ни к чему, надо было только поскорее кончать с этой историей, кончать, кончать навсегда, перечеркнуть все дело, выкинуть из головы хитроумные домыслы, наплевать на то, есть убийца или нет его. — Фрау Хеллер, я выяснил, что неизвестный человек дарил Аннемари шоколад. У меня есть подозрение, что тот же человек несколько месяцев тому назад с помощью шоколада заманил в лес и убил девочку ее возраста…

Он говорил таким сухим, строго деловым языком, что я едва не прыснул. Хеллер спокойно посмотрела Маттеи в глаза и заговорила ему в тон, сдержанно и корректно.

— Господин доктор Маттеи, — спросила она вполголоса, — вы взяли нас с Аннемари на заправочную станцию только затем, чтобы найти этого человека?

— Другого способа не было, фрау Хеллер, — ответил комиссар.

— Вы скотина, — невозмутимо, сказала Хеллер, взяла девочку за руку и пошла лесом к заправочной станции.

А мы стояли на прогалине, куда уже густо ложились тени, стояли среди пустых консервных банок и мотков ржавой проволоки, ноги тонули в мусоре и палой листве. Все кончилось, из нашего предприятия получилась смехотворная бессмыслица. Провал, катастрофа. Один Маттеи успел овладеть собой. Его фигура в синем комбинезоне являла собой подчеркнутое достоинство. Я не поверил собственным глазам, когда он, чопорно поклонившись прокурору, заявил:

— Господин доктор Буркхард, мы обязаны ждать дальше, другого выхода нет. Только ждать, ждать и опять-таки ждать. Если вы предоставите в мое распоряжение шестерых человек и радиоаппаратуру, я думаю, этого будет достаточно.

Прокурор в испуге воззрился на моего бывшего помощника. Он ожидал чего угодно, только не этого. Он как раз собирался отвести душу, теперь же он несколько раз судорожно глотнул, провел рукой по лбу, круто повернулся и зашагал по сухой листве, а затем вместе с Хенци скрылся в лесу. По моему знаку за ними последовал и Феллер.

Мы с Маттеи остались вдвоем.

— А теперь слушайте, — рявкнул я, твердо решив образумить его и кляня себя за то, что сам поддерживал эту дурацкую затею. — Вы же видите, операция провалилась. Мы прождали больше недели, и никто не явился.

Маттеи не ответил ни слова, только внимательно и настороженно огляделся по сторонам. Потом направился к опушке, обошел всю прогалину и вернулся назад. Я по-прежнему стоял на мусорной куче, по щиколотку в золе.

— Девочка его ждала, — заметил он.

Я отрицательно покачал головой, принялся возражать.

— Девочка приходила сюда, чтобы побыть одной, посидеть с куклой у ручья, помечтать, спеть «Сидела Мария на камне». А мы произвольно истолковали ее поведение как ожидание.

Маттеи внимательно выслушал меня.

— Но от кого-то она получала ежиков, — упрямо настаивал он.

— Верно, Аннемари от кого-то получила шоколадки. Мало ли кто может подарить ребенку шоколад. Но знак равенства между трюфелями и ежиками на рисунке Гритли Мозер тоже ведь поставлен вами, и ничто не доказывает правоту вашего домысла.

Маттеи и на этот раз ничего не ответил. Он опять направился к опушке, обошел всю прогалину, что-то поискал в груде листвы и, очевидно, ничего не найдя, вернулся ко мне.

— Как вы не чувствуете, это место просто создано для убийства! Лично я и дальше буду ждать, — заявил он.

— Все это ерунда, — ответил я. Мне стало жутко, противно, меня знобило от усталости.

— Он должен сюда прийти, — повторил Маттеи.

— Вздор! Чушь, идиотский бред! — завопил я, потеряв терпение.

Он даже и не слушал.

— Пойдемте на заправочную станцию, — сказал он.

Я был рад, что можно, наконец, сбежать с этой злополучной прогалины. Солнце уже садилось, тени вытянулись в длину, необозримая долина пылала червонным золотом, над ней синело небо; но мне все это опостылело, мне казалось, будто меня всадили в гигантскую аляповатую открытку. Дальше началось кантональное шоссе, замелькали автомобили, открытые машины, в них — пестро разодетые люди, богатство, которое катило туда-сюда. Все это было донельзя пошло и глупо. Мы подошли к заправочной станции. Возле бензоколонки, дожидаясь меня в моей машине, снова уже дремал Феллер. На качелях сидела Аннемари и снова пела дребезжащим голоском «Сидела Мария на камне», а прислонясь к дверному косяку, стоял парень, должно быть, рабочий с кирпичного завода, в расстегнутой на волосатой груди рубахе, с сигаретой во рту и с наглой ухмылкой. Не обратив на него внимания, Маттеи прошел в ту комнату, где мы уже сидели с ним, — я поплелся следом. Он поставил на стол водку и наливал себе рюмку за рюмкой, а мне так все опротивело, что я не мог даже пить. Хеллер не появлялась.

— Нелегко мне будет справиться со всем, — начал Маттеи. — Впрочем, до прогалины не так уж далеко… Или вы считаете, что лучше ждать здесь, у бензоколонки?

Я ничего не ответил. Маттеи шагал из угла в угол, не смущаясь моим молчанием.

— Досадно только, что Хеллерша и Аннемари все знают, — заметил он. — Но это как-нибудь утрясется.

Снаружи громыхали машины, плаксивый голосок тянул: «Сидела Мария на камне».

— Я ухожу, Маттеи, — сказал я.

Он продолжал пить, даже не взглянув на меня.

— Буду ждать то здесь, то на прогалине, — решил он.

— Пожалуйста, — сказал я, вышел из комнаты, из дому, прошел мимо парня, мимо девочки, кивнул Феллеру, он встрепенулся, подъехал ближе и распахнул передо мной дверцу машины.

— На Казарменную улицу, — приказал я.

— Вот вам мой рассказ в той его части, в которой существенную роль играет бедняга Маттеи, — продолжал повествование бывший начальник кантональной полиции.

(Тут прежде всего уместно будет пояснить, что наше путешествие Кур — Цюрих давным-давно окончилось, а теперь мы со стариком сидели в неоднократно им с похвалой помянутой «Кроненхалле» и занимали раз навсегда им облюбованный столик под картиной Гублера, сменившей картину Миро; и обслуживала нас, разумеется, Эмма, и мы уже поели подвезенное на столике мясо по-милански, что, как известно, тоже входило в привычки старика, — почему бы их не уважить? — время теперь близилось к четырем часам, и после «кофе с дымком», как окрестил старик свою страстишку курить за черным кофе гаванскую сигару, когда вслед за тем подали Reserve du Patron, он угостил меня второй порцией яблочного торта. Далее, писательской честности ради и ремеслу в угоду, следует дать чисто техническую справку: разумеется, я не всегда дословно передавал рассказ старого говоруна; помимо того, что и беседовали мы, конечно, на швейцарско-немецком наречии, я еще имею в виду те места его повествования, где он рассказывал не со своей точки зрения и не о пережитом им лично, а объективно излагал события как таковые. Например, в той сцене, когда Маттеи дает свое клятвенное обещание. В таких местах приходилось активно вмешиваться, строить и перестраивать, причем я всячески старался ни на йоту не извращать фактов, а лишь обработать материал старика согласно законам сочинительства, чтобы сделать его пригодным для печати.)

— Конечно, я еще не раз наезжал к Маттеи, — возобновил он свой рассказ, — и все больше убеждался в том, что он был неправ, считая разносчика невиновным, ибо в последующие месяцы и годы ни одного подобного убийства не произошло. Не буду распространяться — вы сами видели — человек сошел на нет, спился, свихнулся окончательно; ни помочь ему, ни изменить что-либо было невозможно. Парни уже не напрасно бродили и зазывно свистели вокруг заправочной станции — там шел дым коромыслом. Граубюнденская полиция произвела несколько облав. Мне пришлось начистоту поговорить с коллегами в Куре, после чего они стали на все смотреть сквозь пальцы, а то и вовсе закрывали глаза. В догадливости им никогда нельзя было отказать. Так оно и пошло своим роковым путем, а в результатах вы могли удостовериться сами во время нашей поездки. Все это крайне прискорбно, тем более что и девочка, Аннемари, пошла по материнским стопам. Возможно, толчком послужило то, что несколько организаций ретиво занялись ее спасением. Девочку помещали в приюты, а она неизменно убегала оттуда на заправочную станцию, где Хеллерша два года назад открыла этот убогий кабак; черт ее знает, у кого она выманила разрешение; так или иначе, это окончательно решило судьбу девочки. Она пустилась во все тяжкие. Четыре месяца тому назад она отбыла годичный срок в исправительном заведении, но урока из этого не извлекла, как вы могли убедиться. Не стоит об этом и говорить. Однако вы, надо полагать, давно уже недоумеваете, какое отношение мой рассказ имеет к той критике, которой я подверг ваш доклад, и почему я назвал Маттеи гениальным. Оно и понятно. Вы, естественно, скажете, что оригинальная догадка не всегда бывает правильной, а тем более гениальной. И это верно. Я даже представляю себе, как это все оборачивается в ваших писательских мозгах. Лукаво подмигивая, вы мысленно говорите себе, что достаточно доказать правоту Маттеи, устроив так, чтобы он поймал убийцу, и вот уже готов отменный роман или сценарий. Ведь писательская задача в том и состоит, чтобы умелым поворотом прояснить события, — тогда сквозь них забрезжит и станет явственнее высший смысл произведения, мало того: такой поворот в сторону успеха Маттеи сделает моего непутевого детектива не только интересной, но в некотором роде библейской фигурой, эдаким современным Авраамом по силе веры и надежды, а история о том, как некто, веря в невиновность виноватого, разыскивал несуществующего убийцу, из бессмысленной превратится в историю глубокомысленную; творческий полет мысли сделает виновного разносчика невинным, несуществующего убийцу существующим, и факты, которые осмеивают силы человеческого разума и человеческой веры, возвеличат эти силы; неважно, так ли складывались события на самом деле, в конце концов, главное, что такая трактовка происшедшего вполне правдоподобна. Вот как я, примерно, представляю себе ход ваших мыслей; и даже могу предсказать, что, принимая во внимание положительность и назидательность моего рассказа в этом варианте, он не замедлит выйти в свет то ли как роман, то ли как фильм. В целом вы все перескажете именно так, как это пытался сделать я, но, без сомнения, много лучше, недаром вы профессионал, у вас только в самом конце появится настоящий убийца, исполнится надежда, восторжествует вера, и рассказ станет приемлемым для христианского мира. Вдобавок, можно кое-что смягчить. Например, я предложил бы, чтобы Маттеи, едва обнаружив трюфели и поняв, какая опасность нависла над Аннемари, отказался от намерения и в дальнейшем не пользовался девочкой, как наживкой, то ли из сознательного гуманизма, то ли из отеческой любви к ребенку. После чего он отправил бы Аннемари с матерью в надежное место, а взамен посадил бы у ручейка большую куклу. На закате солнца торжественно и грозно выступил бы из лесу убийца, волшебник из сказки Аннемари, и направился бы к мнимой девочке, сладострастно предвкушая возможность вновь поиграть бритвой; поняв, что его заманили в дьявольскую западню, он пришел бы в бешенство, в неистовство; далее последовала бы схватка с Маттеи и с полицией, а в виде концовки — простите мне сочинительские потуги — душещипательный разговор раненого комиссара полиции с девочкой, всего несколько отрывочных фраз. Девочка для этого могла бы улизнуть от матери навстречу своему любимому волшебнику, навстречу небывалому счастью: после всех ужасов такой светлый блик нежного человеколюбия и самозабвенной неземной поэзии пришелся бы весьма кстати; впрочем, вы, вероятнее всего, состряпаете что-то совсем другое; теперь я вас немного узнал, хотя, положа руку на сердце, Макс Фриш мне понятнее и ближе; вас соблазнит именно бессмыслица ситуации, тот факт, что человек верит в невинность виновного и разыскивает убийцу, которого нет на свете, как это в достаточной мере точно установлено нами. Вы тут перещеголяете в жестокости самую действительность, просто забавы ради, чтобы окончательно осрамить нас, полицию: у вас Маттеи все-таки найдет убийцу, какого-нибудь из ваших комических праведников, например безобиднейшего сектантского проповедника, на самом деле ни в чем не повинного и попросту не способного творить зло. Но при вашей склонности к сарказму на нем сосредоточатся все подозрения. Маттеи укокошит этого ненавистного дурачка, все улики сойдутся, после чего удачливого детектива объявят гением и с почестями возьмут к нам обратно. Кстати, это тоже не лишено вероятия. Видите, как я вас раскусил. А вы, надеюсь, не приписываете мою болтовню действию Reserve du Patron, хотя мы и приканчивает второй литр, — думаю, вы поняли, что я собираюсь досказать конец, правда, без особой охоты. Не стану скрывать, у этой истории есть развязка, но, увы, до крайности убогая, о чем вы, верно, тоже догадались, до того убогая, что ее никак не приспособишь к порядочному роману или фильму. Она так смехотворно нелепа и пошла, что, готовя рассказ для публикации, следовало бы умолчать о ней. Однако, честно говоря, эта развязка полностью реабилитирует Маттеи, показывает его в настоящем свете, как человека поистине гениального, который прозрел скрытые от нас двигательные силы действительности и, пробившись сквозь окружающее нас кольцо гипотез и предпосылок, приблизился к тем, обычно недоступным нам, законам, которые управляют миром. Правда, лишь приблизился. Именно потому, что эта злополучная развязка является чем-то непредусмотренным, если хотите, случайным, вся его гениальность, его замыслы и поступки привели в дальнейшем к абсурду, потерпели еще более жестокий крах, чем в тот момент, когда он, по мнению Казарменной улицы, вступил на ложный путь. Как это страшно, когда гений спотыкается о бессмыслицу! Но в такой коллизии важнее всего, мирится ли гений с той смехотворной нелепостью, на которой он сорвался. Маттеи с этим не мог примириться. Он хотел, чтобы его расчет оправдал себя и в действительности. А значит, ему ничего и не оставалось, как опровергнуть действительность и повиснуть в пустоте.

Итак, мой рассказ мог бы кончиться на очень грустной ноте, на самом банальном из всех возможным «решений». Что ж, случается и такое. Самое худшее тоже порой соответствует истине. На то мы и мужчины, чтобы считаться с этим, а главное — понять, что мы лишь тогда не потерпим краха в борьбе с бессмыслицей, которая естественным образом проявляется все явственнее, все сильнее, лишь тогда сможем мало-мальски уютно устроиться на нашей земле, если смиренно включим в наше мышление эту бессмыслицу, как фактор, которым нельзя пренебрегать. Наш разум весьма скудно освещает окружающий мир. В сумеречной сфере, у самого его предела, гнездится все сомнительное и парадоксальное. Боже нас упаси воспринимать эти призраки как нечто существующее «в себе», вне пределов человеческого духа, скажу больше: не надо бояться впасть в ересь и посмотреть на эти темные силы как на поправимый изъян, из-за которого мы склонны судить мир с позиций ханжеской морали, ибо иначе это означало бы, что мы пытаемся утвердить понятие непогрешимого разума, а именно его непогрешимое совершенство будет для него пагубной ложью и признаком вопиющей слепоты. На меня же не пеняйте за то, что я свой складный рассказ прервал этими комментариями. Я знаю сам, они небезупречны с философской точки зрения. Но будьте снисходительны к старику, которому хочется осмыслить свой житейский опыт, пускай даже его домыслы покажутся вам наивными; но я хоть и служил в полиции, все-таки стараюсь быть человеком, а не бараном.

Так вот, в прошлом году, и конечно, опять в воскресенье, мне, по вызову одного католического священника, предстояло посетить кантональную больницу. Это было незадолго до моего выхода на пенсию, я дослуживал последние дни, и делами, собственно, занимался мой преемник, не Хенци — несмотря на свою Хоттингер, он, к счастью, этого не добился, — а человек незаурядный, добросовестный, обладающий отнюдь не казенной человечностью, который мог быть только полезен на этом посту. Мне позвонили прямо домой. Я решил поехать на вызов только потому, что речь шла о каком-то важном сообщении, которое пожелала мне сделать умирающая женщина, — такие случаи нередки в нашей практике. Стоял ясный, но холодный декабрьский день. Все кругом было голо, уныло, тоскливо. Можно завыть, глядя на наш город в такие минуты. А навещать умирающую — совсем уж последнее дело. Неудивительно, что я несколько раз довольно угрюмо прошелся в парке вокруг Эшбахеровской арфы, но потом все-таки потащился в больницу. Фрау Шротт, терапевтическая клиника, частное отделение. Палата выходила окнами в парк. Она была полна цветов, роз, гладиолусов. Гардины были приспущены. Косые солнечные лучи падали на пол. У окна сидел дюжий патер с красным мясистым лицом и нечесаной седой бородой, а в постели лежала старушечка с морщинистым личиком, с реденькими, белыми, как лунь, волосами, неправдоподобно хрупкая и, судя по обстановке, неизлечимо богатая. У кровати стоял какой-то сложный агрегат, по-видимому, медицинский прибор, к которому вело множество резиновых трубок, выходивших из-под одеяла. Работа этого аппарата находилась под бдительным надзором сестры милосердия; через определенные промежутки времени сестра молча и сосредоточенно входила в палату и через такие же равномерные интервалы вынуждала нас прерывать разговор. Это обстоятельство не мешает отметить с самого начала.

Я поздоровался. Старушка оглядела меня внимательно и вполне спокойно. Лицо у нее было восковое, как у куклы, но на диво оживленное. Хотя она и держала в желтоватых сморщенных пальцах черную книжечку с золотым обрезом, очевидно молитвенник, все же трудно было поверить, что эта женщина скоро умрет, такой несломленной жизненной силой веяло от нее, невзирая на все трубки, торчащие из-под одеяла. Патер не встал с места. Столь же величавым, сколь и нескладным жестом он указал мне на стул возле кровати.

— Садитесь, — предложил он.

И когда я сел, его густой бас снова донесся от окна, которое он заслонял своими могучими плечами:

— Фрау Шротт, расскажите господину майору все, о чем вам надобно его уведомить.

Фрау Шротт улыбнулась. Она очень сожалеет, что вынуждена меня беспокоить, жеманно начала она, и голос ее звучал хоть и слабо, но вполне явственно, можно сказать, даже бодро.

— Мне это ничуть не трудно, — солгал я, не сомневаясь теперь, что бабуся порадует меня дарственной на неимущих полицейских или чем-нибудь в этом роде.

То, что она хочет мне сообщить, само по себе дело неважное и безобидное, такие происшествия, конечно, случаются во всех семьях и притом не раз, поэтому она даже позабыла о нем, но сейчас, когда богу, по-видимому, угодно прибрать ее, она во время последней исповеди упомянула об этом — чисто случайно, только потому, что как раз перед тем приходила с цветами внучка ее единственного крестника и на ней было красное платьице, а патер Бек вдруг разволновался и потребовал, чтобы она непременно рассказала эту историю мне. Она не понимает, для чего, ведь это все давно прошло, но раз его преподобие находит…

— Рассказывайте, фрау Шротт, — послышался густой голос от окна, — рассказывайте.

В городе колокола зазвонили к проповеди, звуки глухо долетали издалека. Хорошо, она попытается. И старушка, взяв разбег, залопотала опять. Она давно уже ничего не рассказывала, вот только разве Эмилю, своему сыну от первого брака, ну а потом ведь Эмиль умер от чахотки, его никак нельзя было спасти. Он был бы сейчас таких лет, как и я, или, скорее, таких, как патер Бек; но она постарается представить себе, что я ее сын и патер Бек тоже, — ведь после Эмиля она родила Марка, но он через три дня умер, преждевременные роды, он появился на свет через шесть месяцев, и доктор Хоблер сказал, что это для бедняжки только к лучшему.

Такая бессвязная болтовня длилась еще довольно долго.

— Рассказывайте, фрау Шротт, рассказывайте, — пробасил патер, неподвижно возвышаясь у окна и лишь изредка, подобно Моисею, поглаживая десницей свою косматую седую бороду, а также распространяя теплые волны своего дыхания, напоенного чесноком. — Вскоре нам пора будет приступать к соборованию.

Тут вдруг она приняла горделивый, поистине аристократический вид, даже приподняла головку и сверкнула глазками. Ее девичья фамилия — Штенцли, заявила она, ее дедом был полковник Штенцли, во время военных действий Зондербунда он командовал отступлением на Эгольцматт, а сестра ее вышла замуж за полковника Штюсси, в первую мировую войну он состоял при Цюрихском главном штабе, был на «ты» с генералом Ульрихом Вилле и лично знаком с императором Вильгельмом, что мне, без сомнения, известно…

— Конечно, само собой разумеется, — промямлил я. «Какое мне дело до старика Вилле и до императора Вильгельма, — думал я. — Скорей выкладывай про свою дарственную, старушенция!» Хоть бы закурить, маленькая сигара «Суэрдик» была бы очень кстати, хорошо перебить запахом джунглей больничный воздух и аромат чеснока.

А патер упорно, неумолимо гудел свое:

— Рассказывайте, фрау Шротт, рассказывайте…

Да будет мне известно, продолжала престарелая дама, и лицо ее исказилось злобой, даже ненавистью, что во всем виновата ее сестрица со своим полковником Штюсси. Сестра старше ее на десять лет, той теперь девяносто девять; сорок лет, как она овдовела, владеет виллой на Цюрихберге, акциями компании «Браун Бовери», половина Вокзальной улицы у нее в руках; и вдруг из уст умирающей старушки прорвался мутный поток или, вернее, целый водопад непристойных ругательств, которые я не решаюсь повторить. При этом она чуть приподнялась и резво замотала своей белой, как лунь, головкой, сама упиваясь этим взрывом неистовой ярости. Однако вскоре она утихла, потому что, на счастье, пришла сестра милосердия.

— Ну, ну, фрау Шротт, нельзя волноваться, надо лежать спокойненько.

Старуха послушалась и только махнула рукой, когда мы остались одни.

Все эти цветы, сказала она, ей посылает сестра лишь для того, чтобы позлить ее, сестрица прекрасно знает, как она ненавидит цветы, она вообще не выносит бесполезных трат; верно, я думаю, что они между собой ссорятся, — нет, ничуть, они всегда были милы и ласковы друг с другом, понятно, из чистой зловредности. Это у них, у Штенцли, фамильная черта, все они друг друга терпеть не могли и всегда были вежливы между собой, но их вежливость — только способ побольнее мучить и терзать друг друга, и на том скажите спасибо, не будь они все такими благовоспитанными, в семействе был бы сущий ад.

— Рассказывайте, же, фрау Шротт, — для разнообразия напомнил патер. — Мы опаздываем с соборованием.

А я мечтал уже не о маленькой «Суэрдик», а о своей большущей «Баианос».

В девяносто пятом году она обвенчалась со своим бесценным покойником Галузером, журчал дальше неиссякаемый словесный поток. Он был доктором медицины, в Куре. Уже и это сестрице с ее полковником пришлось не по нутру, показалось недостаточно аристократичным, она это сразу учуяла, а когда полковник умер от гриппа, вскоре после первой мировой войны, сестрица совсем распоясалась, возвела своего милитариста в какое-то божество.

— Рассказывайте, фрау Шротт, рассказывайте, — бубнил патер, не проявляя ни тени нетерпения, разве что тихую скорбь по поводу такого упорства в заблуждениях, меж тем как я клевал носом и временами вскидывался, как со сна, — вспомните про соборование, рассказывайте, рассказывайте.

Все напрасно. Лежа на смертном одре, старушка стрекотала неутомимо, неумолчно, несмотря на свой слабенький писк и на трубки под одеялом, перескакивала с пятого на десятое.

Насколько я вообще способен был думать, я смутно предполагал, что она расскажет пустяковую историю про услужливого полицейского, а затем возвестит дарственную — несколько тысяч франков, имеющую целью позлить девяностодевятилетнюю сестрицу; я уже заранее заготовил горячую благодарность, мужественно подавил абстрактные мечты о сигарах и, чтобы окончательно не впасть в отчаяние, предвкушал теперь привычный аперитив и традиционный обед с женой и дочерью в «Кроненхалле».

А после смерти первого мужа, покойного Галузера, болтала тем временем старушка, она вышла замуж за Шротта, тоже ныне покойного, он у них служил шофером и садовником — словом, исполнял всю работу, какую в большом барском доме лучше всего исполнять мужчине, к примеру, отапливать помещение, чинить ставни и прочее, и хотя сестрица открыто не возражала и даже приехала в Кур на свадьбу, но, понятно, была возмущена этим браком, хотя — опять-таки, чтобы позлить ее, — даже виду не подала. Таким-то образом она стала фрау Шротт.

Она вздохнула. Где-то в коридоре сестры милосердия пели предрождественские песнопения.

— Да, у нас поистине был гармоничный брак с дорогим покойничком, — продолжала старушка, послушав несколько тактов песнопения. — Впрочем, ему, пожалуй, бывало нелегко, мне трудно судить. Когда мы поженились, Альберту, дорогому моему покойничку, было двадцать три года, он родился как раз в девятисотом, а мне уже минуло пятьдесят пять. Все равно, лучшего выхода для него не придумаешь; он ведь был сиротой; мать у него была стыдно выговорить кто, а отца никто и не знал, даже по имени. Первый мой муж в свое время взял его в дом шестнадцатилетним подростком, в школе он подвигался туго, особенно у него не ладилось с чтением и письмом. Женитьба все разрешила самым благородным образом — вдове ведь очень трудно уберечься от злословия, хотя у меня с дорогим покойничком Альбертом никогда ничего не было, даже и в супружестве, оно и понятно, при такой разнице лет; к тому же наличность у меня невелика, надо было очень рассчитывать, чтобы прожить на доход с домов в Цюрихе и Куре. А дорогой покойничек Альберт разве выдержал бы при своем скудоумии суровую борьбу за существование? Он бы неизбежно погиб. Должны же мы помнить наш христианский долг перед ближним. Так мы с ним и жили честь по чести — он возился в доме и в саду. Не могу не похвастать — видный был мужчина, рослый и крепкий, и держался с достоинством, и одет был всегда строго и элегантно; стыдиться его мне не приходилось, хотя он почти ничего не говорил, кроме как «хорошо, мамочка, конечно, мамочка», зато слушался меня и мало пил. Вот поесть он любил, особенно лапшу и вообще всякое тесто и шоколад. Шоколад он прямо обожал. А так он был хороший человек и на всю жизнь остался хорошим, куда симпатичнее и послушнее того шофера, за которого четырьмя годами позже вышла моя сестрица, несмотря на своего полковника. Тому шоферу было тоже всего тридцать лет.

— Рассказывайте, фрау Шротт, — донесся от окна невозмутимо беспощадный голос патера, когда старушка замолчала, все-таки немного утомившись, меж тем как я по-прежнему в простоте сердечной дожидался дарственной на неимущих полицейских.

Фрау Шротт кивнула.

— Но вот, понимаете, господин майор, — продолжала она свой рассказ. — В сороковых годах дорогой мой покойничек Альберт начал как-то сдавать. Сама не понимаю, чего ему недоставало, должно быть, у него что-то повредилось в голове. Он становился все молчаливее, все мрачнее; бывало, уставится в одну точку и слова из него не вытянешь целый день; работу свою он выполнял исправно, так что выговаривать ему мне не приходилось, только по целым дням где-то разъезжал на велосипеде — может, на него так подействовала война или то, что его не взяли на военную службу. Почем я знаю: для нас, женщин, мужская душа — потемки! К тому же он становился все прожорливей: счастье, что у нас были свои куры и что мы разводили кроликов. Вот тут-то с дорогим моим покойничком Альбертом и приключилось то, о чем мне надо вам рассказать, первый случай был к концу войны.

Она умолкла, потому что в палату опять вошла сестра с врачом, и оба занялись старушкой и аппаратурой. Доктор был белокурый немец, как из книжки с картинками, веселый бодрячок, в качестве дежурного совершавший воскресный обход. Как дела, фрау Шротт, вы совсем молодцом, показатели великолепные. Чудно, чудно, только не падать духом! И он проследовал дальше, сестра за ним, а патер потребовал:

— Рассказывайте, фрау Шротт, рассказывайте, помните, ровно в одиннадцать — соборование.

Эта перспектива, по-видимому, ничуть не волновала старушку.

— Каждую неделю он ездил в Цюрих и возил яйца из-под кур моей милитаристке сестрице, — бодро возобновила она свой рассказ, — бедненький мой покойничек привязывал корзинку сзади к велосипеду и непременно возвращался под вечер, выезжал-то он очень рано, часов в шесть, в пять, всегда такой парадный, в черном костюме и котелке. Все ему приветливо кланялись, когда она катил по Куру, а потом дальше за город, и все время напевал свою любимую песенку «Я молодой швейцарец, я родину люблю». В этот раз, через два дня после федерального праздника — день был жаркий, как и полагается в разгар лета, — вернулся он уже за полночь. Я слышала, что он долго возится и умывается в ванной, пошла посмотреть и увидела, что все у моего покойничка Альберта в крови, даже и костюм. «Господи, Альберт, душенька, что с тобой стряслось?» — спросила я. Он сперва выпучил на меня глаза, потом сказал: «Несчастный случай, мамочка, не пугайся, ступай спать, мамочка». Я и пошла спать, хотя и была удивлена, потому что никаких ран не заметила. Наутро, когда мы сидели за столом и он кушал яйца всмятку, как всегда, четыре зараз, а к ним хлеб с мармеладом, — я прочитала в газете, что в кантоне Санкт-Галлен зарезали маленькую девочку, по-видимому бритвой, и вдруг я вспомнила, что он прошлой ночью мыл в ванной свою бритву, хотя обычно бреется по утрам. Тут меня сразу осенило, я очень строго заговорила с моим покойничком. «Альберт, душенька, — сказала я, — ведь это ты зарезал девочку в кантоне Санкт-Галлен». Тут он перестал есть яйца, и хлеб с мармеладом, и соленые огурцы и сказал: «Да, мамочка, так было суждено, мне был голос свыше», — и снова взялся за еду. Я совсем расстроилась, оттого что он так серьезно болен; мне было жаль девочку, я даже собралась протелефонировать доктору Зихлеру, не старику, а его сыну, он тоже толковый врач и отзывчивый человек; но потом вспомнила про свою сестру, как бы она стала злорадствовать, как бы возликовала; и тогда я решила построже, порешительней поговорить с дорогим моим покойничком и категорически заявила ему, чтобы это никогда, никогда больше не повторялось, и он сказал: «Хорошо, мамочка». «Как же это получилось?» — спросила я. «Мамочка, — ответил он мне, — девочку в красном платьице с соломенными косичками я встречал всякий раз, как ездил в Цюрих через Ваттвиль; это большой крюк, но с тех пор, как я увидел девочку у лесочка, голос свыше, мамочка, приказал мне делать этот крюк и еще голос свыше приказал мне поиграть с девочкой, а потом голос свыше приказал дать ей шоколадку, а потом уж мне пришлось убить девочку. Я тут ни при чем, мамочка, это все голос свыше. Потом я пошел в ближний лес, пролежал до темноты под кустом и только потом вернулся к тебе, мамочка». «Альберт, душенька, — сказала я, — больше ты не будешь ездить к моей сестре на велосипеде, яйца можно отправлять посылкой». «Хорошо, мамочка», — ответил он, густо намазал себе мармеладом еще один ломоть хлеба и пошел во двор. Надо мне сходить к патеру Беку, подумала я, пусть он построже поговорит с дорогим моим покойничком, но тут я как выглянула в окно, как увидела, до чего усердно он трудится на самом припеке и безропотно, только немного печально латает крольчатник, до чего чисто выметен двор, так я и подумала: «Сделанного не поправишь, Альберт, мой голубчик, очень хороший человек, сердце у него, в сущности, золотое, а это никогда больше не повторится».

В палату снова вошла сестра милосердия, проверила аппаратуру, поправила резиновые трубки, а старуха зарылась в подушку, казалось, совсем обессилев. Я боялся дышать, пот градом лил у меня по лицу, но я не замечал этого. Меня вдруг стало знобить, я сам себе был смешон, вдвойне оттого, что ожидал от старухи дарственной, а тут еще эта уйма цветов, белые и красные розы, огненные гладиолусы, астры, цинии, гвоздики — и где их только выкопали? — целая ваза орхидей, нелепых и наглых, и солнце за гардинами, и плечистый истукан патер, и чесночный дух; мне хотелось кричать, буйствовать, арестовать эту старую каргу, но все уже утратило смысл, в одиннадцать часов предстояло соборование, а я в своем парадном костюме восседал здесь декоративной, бесполезной фигурой.

— Рассказывайте дальше, фрау Шротт, — терпеливо убеждал патер, — рассказывайте дальше.

— Дорогому покойничку Альберту в самом деле полегчало, — повествовала она ровным кротким голосом, как будто рассказывала двум детям сказку, в которой зло и бессмыслица — такие же чудеса, как и добро. — Он перестал ездить в Цюрих, но, когда кончилась вторая мировая война, мы опять смогли пользоваться нашей машиной, которую я купила в тридцать восьмом году, потому что автомобиль покойного Галузера совсем устарел, и теперь дорогой покойничек Альберт снова катал меня в нашем «бьюике». Один раз мы отважились и съездили даже в Аскону, и я подумала, раз ему так нравится кататься на машине, он может опять ездить в Цюрих, на «бьюике» это безопасней: тут надо быть внимательным и некогда слушать голос свыше. Вот он и начал ездить к сестре. Добросовестно и аккуратно, как всегда, сдавал яйца из-под кур, а то, случалось, и кролика. Но вот однажды вернулся он опять за полночь. Я сейчас же пошла в гараж, потому что сразу заподозрила недоброе — недаром он последнее время вдруг стал таскать трюфели из бонбоньерки; и в самом деле, я увидела, как дорогой мой покойничек моет машину, а там внутри все полно крови. «Опять ты убил девочку, Альберт, душенька», — строго сказала я. «Успокойся, мамочка, — ответил он, — уже не в кантоне Санкт-Галлен, а в кантоне Швиц, так пожелал голос свыше, а у девочки опять было красное платьице и соломенные косички». Но я не успокоилась, я еще строже обошлась с ним, даже рассердилась на него, запретила ему целую неделю ездить на «бьюике» и совсем собралась идти к его преподобию патеру Беку, но не решилась — уж очень бы злорадствовала моя сестрица; тогда я стала еще строже следить за дорогим моим покойничком, и правда, два года все шло тихо-мирно. Но тут он опять послушался голоса свыше и сам был сокрушен своим поступком, сильно плакал, ну я-то сразу все поняла, оттого что в бонбоньерке опять недоставало трюфелей. Это была девочка в кантоне Цюрих, тоже в красном платьице и со светлыми косичками. Просто удивительно, как это матери могут так неосторожно одевать детей.

— Девочку звали Гритли Мозер? — спросил я.

— Да, ее звали Гритли, а прежних Соня и Эвели, — подтвердила престарелая дама. — Я все имена запомнила. Но бедному моему покойничку становилось все хуже. Он стал рассеянным, приходилось по десять раз повторять ему одно и то же, отчитывать его как мальчишку. И вот, не то в сорок девятом, не то в пятидесятом году, я уж точно не помню, только знаю, что это было через несколько месяцев после Гритли, он опять стал неспокойным, рассеянным, даже не чистил курятника, и куры кудахтали, как оглашенные, потому что он спустя рукава готовил им корм, а сам опять по целым дням разъезжал на нашем «бьюике» и говорил, что ездит проветриться, но вдруг я заметила, что в бонбоньерке опять стали убывать трюфели. Тогда я решила его подстеречь и, когда он прокрался в гостиную, а бритва торчала у него в кармашке, как авторучка, я подошла к нему сказала так: «Альберт, душенька, опять ты нашел такую же девочку?» — «Что поделаешь, мамочка, голос свыше, — ответил он, — отпусти меня в последний раз. Что приказано свыше, того ослушаться нельзя, а у нее тоже красное платьице и соломенные косички». — «Я этого допустить не могу, Альберт, душенька, — строго сказала я, — где эта девочка?» «Недалеко отсюда, на заправочной станции, — ответил он. — Пожалуйста, ну, пожалуйста, мамочка, позволь мне послушаться голоса свыше». Я, однако, решительно воспротивилась. «Не бывать этому, Альберт, душенька, ты сам мне обещал. Немедленно почисти курятник и задай курам корма». Тут мой дорогой покойничек разозлился, впервые за всю нашу супружескую жизнь, которая была такой гармоничной. «Я хожу у тебя в батраках», — заорал он. Видите, как он был болен. Выбежал с трюфелями и с бритвой прямо к «бьюику», а через четверть часа мне позвонили, что он налетел на грузовик и погиб. Тут сразу пришел патер Бек, а потом полицейский вахмистр Бюлер, он был особенно участлив. Вот почему я отписала пять тысяч франков полиции в Куре, еще пять тысяч завещала цюрихской полиции — ведь у меня же здесь есть дома на Свободной улице. Ну, конечно, сейчас же примчалась моя сестрица со своим шофером, специально, чтобы позлить меня. Она мне испортила все похороны.

Я выпучил на старуху глаза. Вот она, долгожданная дарственная! Казалось, судьбе вздумалось особенно зло насмеяться надо мной.

В эту минуту пришел профессор с ассистентом и двумя сестрами, нас попросили удалиться.

Я попрощался с фрау Шротт.

— Будьте здоровы, — смущенно сказал я, не думая о том, что говорю, мечтая только поскорее выбраться отсюда.

Она захихикала в ответ, а профессор как-то странно посмотрел на меня, все почувствовали неловкость, а я был счастлив расстаться со старухой, с патером и со всем сборищем.

Отовсюду спешили посетители с цветами и свертками. Пахло больницей. Я торопился уйти. Выход был близко, я уже надеялся, что сейчас выскочу в парк. Как вдруг рослый, плечистый мужчина с круглым детским лицом в парадном черном костюме и в котелке вкатил в кресле на колесиках сморщенную трясущуюся старушонку. Эта древность была закутана в норковую шубу и обеими руками держала гигантские снопы цветов. Вероятно, это была девяностодевятилетняя сестрица со своим шофером. Я оцепенел и в ужасе смотрел им вслед, пока они не исчезли в частном отделении, а потом чуть не бегом бросился вон, пронесся через парк, мимо больных в креслах с колесиками, мимо выздоравливающих, мимо посетителей и хоть немного успокоился только в «Кроненхалле» за супом с фрикадельками из печенки.

Прямо из «Кроненхалле» я поехал в Кур. К сожалению, мне пришлось взять с собой жену и дочь. День был воскресный, и я обещал не занимать его делами, а пускаться в объяснения мне не хотелось. Я не произносил ни слова и мчался, развив самую запретную скорость, в надежде спасти что еще можно. Но моему семейству недолго пришлось дожидаться в машине перед заправочной станцией. В кабачке стоял форменный содом, Аннемари только что отбыла срок в исправительной колонии, и все помещение кишмя кишело подозрительными молодчиками; Маттеи сидел на скамье, несмотря на холод, в том же синем комбинезоне, с окурком в зубах. От него разило спиртным. Я сел рядом, сжато изложил ему все. Но это было уже ни к чему. Он даже и не слушал меня. Я помедлил в нерешительности, потом вернулся в машину и поехал в Кур; мое семейство проголодалось и роптало.

— Это был Маттеи? — спросила жена, как всегда ни о чем не подозревавшая.

— Да, он.

— А я думала, он в Иордании.

— Он туда не поехал, дорогая.

В Куре мы намучились со стоянкой: кондитерская была полна гостей, главным образом из Цюриха, они потели, набивали себе животы, а детки их кричали и визжали, однако мы все-таки нашли свободное место и заказали чаю с пирожными. Но жена вернула кельнершу:

— Пожалуйста, принесите также двести граммов трюфелей.

Ее немного удивило, почему я не пожелал их есть. Ни за какие блага в мире.

А теперь делайте с моим рассказом, что хотите. Эмма, счет!

Шарль Эксбрейя Всеми любимая

Глава I

Жан смотрел на Элен. Он был не в силах оторвать взгляд от её лица, которое смерть вдруг сделала чужим. Он уже не узнавал ни линии носа, ни щёк, представлявших собою незнакомые и пугающие тени, ни глаз, пустые зрачки которых смотрели в потолок… Ничто не напоминало прежнюю Элен.

Жан снял трубку телефона. Телефонистка долго не отвечала. Было около двух часов ночи. Он назвал номер, его быстро соединили, тем не менее, ему пришлось переждать несколько длинных гудков, пока в трубке не послышался сонный и раздраженный голос:

— В чём дело?

— Это Арсизак.

— В такое время? Что стряслось, дружище?

— Я только что вернулся домой и…

— …И?

— …И нашёл свою жену убитой.

— Боже мой!

— Поскольку, дорогой Бесси, вы являетесь старейшиной среди наших судебных следователей, я решил вас первым поставить в известность о случившемся и, учитывая то, что ваши молодые коллеги могут испытывать определённую неловкость, поскольку речь идёт об Элен, сообщить, что поручаю вам вести дело.

— Да, разумеется… Я понимаю. Мой бедный друг, я не нахожу слов, чтобы выразить моё… Такая замечательная женщина…

— Спасибо. Извините, мне необходимо сообщить в полицию.

— Конечно. До скорого и… мужайтесь!

Положив трубку, следователь Бесси вернулся в спальню, где его ждала разбуженная неожиданным звонком жена, которой не терпелось узнать, в чём дело. Перед тем как лечь под одеяло, он сообщил ей:

— Это прокурор Арсизак.

— В такой ранний час? И что же такого срочного ему не терпелось тебе сообщить?

— Убили его жену.

— Да, история…

— Господи! У кого же могла подняться рука на такую милую женщину?

— Именно это мне и придётся установить.

* * *

Офицер полиции Трише был дежурным по комиссариату административного центра и дремал в кресле. Комиссариат находился рядом с железнодорожной линией, и если проходящие поезда время от времени вырывали его из сонливого состояния, то этот звонок заставил его прямо-таки подскочить. Он услышал голос дневального:

— Не кладите трубку, месье прокурор, я сейчас позову дежурного офицера полиции Трише.

Прокурор? Трише взглянул на часы, в то время как сидящий на телефоне полицейский сообщал ему о том, какая важная птица звонит. Два часа! Что могло случиться?

— Алло, Трише?

— Он самый, месье прокурор.

— Произошло нечто ужасное, Трише. Думаю, вам придётся разбудить комиссара.

— Конечно, месье прокурор, однако мне будет необходимо ему…

Арсизак перебил:

— Убили мою жену. Я рассчитываю на вас, Трише. До скорого.

Офицер полиции слышал, как на другом конце уже кладут трубку, но подавленно молчал, не в силах найти необходимые в подобных ситуациях слова. Ему, вероятно, следовало бы выразить своё соболезнование, однако он настолько был потрясён услышанным, что не мог вымолвить ни слова. Мадам Арсизак!.. Та, которую пресса называла не иначе, как «добрая фея Перигё». Убита… Ну и шум сейчас поднимется…

— Морат!

В кабинет вошёл капрал.

— Морат, приготовьтесь… Я звоню комиссару. Придётся отправиться на бульвар Везон к прокурору республики.

Капрал недоверчиво покосился:

— К прокурору рес…

— Убита его жена.

— Уби… О, чёрт!

Полицейский ещё не успел выйти, чтобы оповестить своё отделение, а Трише уже звонил на улицу Боден комиссару Сези.

— Патрон? Это Трише…

— Вы не спятили?… В такой час… будить…

— Патрон, дело премерзкое.

Голос в трубке тотчас окреп.

— Что случилось?

— Мне только что позвонил прокурор республики. Убили его жену.

— Господи! Он у себя?

— Да, и ждёт нас.

— Выезжаю. Постарайтесь быть там раньше меня, предварительно поставив в известность судебно-медицинского эксперта, фотографов и т. д., в общем, всю команду. Надеюсь, вы понимаете, что малейшая оплошность с нашей стороны непростительна, не тот момент, а, Трише?

— Можете на меня положиться, патрон.

Из спальни донёсся неизбежный вопрос мадам Сези:

— Что с тобой, Гастон? Ты одеваешься? Ты что, уходишь?

— Надеюсь, ты не думаешь, что мне взбрело в голову снова улечься в постель уже в ботинках? Лечу к прокурору.

— Сейчас? В это время?

— Что меньше всего волнует преступников, так это время.

— Его…

— Нет, жену.

Мадам Сези издала жалобный стон.

— Да, конечно… — попытался успокоить её муж. — Но что ты хочешь, убийцу не особо заботят личные качества его будущей жертвы.

— И всё-таки это ужасно! Кто-кто, а Элен Арсизак не заслужила такой смерти. Это же была сама доброта… Нам будет не хватать её, и, если все, кто любил её и восхищался ею, пойдут на похороны, большинство домов Перигё опустеет!

* * *

На мирно спавшем бульваре Везон автомобили, стараясь производить как можно меньше шума, выстраивались один за другим вдоль тротуара перед роскошным особняком семьи Арсизак. Трише ожидал патрона у входной двери, которая была чуть приоткрыта. Завидев его, он тут же устремился навстречу.

— Крупное дело, не так ли, патрон?

— Возможно, чересчур крупное для нас, Трише. Посмотрим. Эти господа уже там?

— Все, включая ворчащего лекаря. Он только-только принял снотворное, а тут я ему звоню.

Арсизак сидел в кресле и курил сигарету за сигаретой, но сразу встал, услышав, как они поднимаются по лестнице, ведущей на второй этаж. Он встретил их в вестибюле:

— Пожалуйста, сюда, месье.

Комиссар и врач выразили своё соболезнование перед тем, как отправиться осматривать труп. Оставив врача, фотографов и специалиста по отпечаткам заниматься своими делами под руководством Трише, Сези попросил прокурора проводить его в какую-нибудь комнату, где бы они смогли спокойно побеседовать.

Жан Арсизак представлял собою тот тип мужчины, которого обычно называют красавцем. Ростом около метра восьмидесяти, он относился к тому завершающему свой четвёртый десяток мужскому племени, которое, благодаря спорту, сохраняет свой юношеский облик. У него были светлые волосы и серые глаза, под взглядом которых окружающие чувствовали себя не всегда уютно. Его побаивались во дворце правосудия. Всем были известны его законные амбиции и то, как страстно он желал быть назначенным на пост заместителя прокурора Бордо. Никого это совершенно не задевало, более того, в достаточно осведомленных кругах уже поговаривали, что это назначение — дело нескольких недель.

— Да! Пока не забыл, месье комиссар. Я предупредил Бесси, который будет вести дело.

— Отлично… А сейчас, месье прокурор, я вынужден просить вас вернуться вновь к этим ужасным для вас минутам…

— Чувствую, что мне придется возвращаться к ним ещё не раз в течение многих часов и дней. Так вот. Когда я пришёл домой, меня удивило сначала то, что входная дверь не была заперта на ключ. Впрочем, Элен была весьма рассеянна, и я, по правде сказать, не придал этому в тот момент особого значения. Однако когда я зажёг свет в холле и увидел, что дверь, ведущая в мой кабинет, приоткрыта, я забеспокоился. Но после того, как я заметил, что дверца сейфа, в котором я храню бумаги и деньги, открыта, меня просто охватил страх.

— Что украдено?

— Тридцать тысяч новых франков, приблизительно… Деньги от продажи участка земли, которые я получил у мэтра Рено накануне днём.

— Так, и что же вы предприняли?

— Не буду от вас скрывать, месье комиссар, я испугался… испугался настолько, что не решился сразу подняться на этаж, где расположены спальни. Паническое состояние длилось какие-то секунды, надеюсь, вы понимаете… В моей спальне я не обнаружил ничего необычного, а вот в спальне моей жены…

— У вас были разные спальни?

— И уже давно… Полагаю, нет смысла притворяться, месье комиссар, поскольку все — по крайней мере, в суде и полицейском управлении — давно были в курсе всего. На протяжении уже многих лет мы с Элен не понимали друг друга. Мне известно, что Перигё восхищался самой Элен, её милосердием и готовностью жертвовать собой ради других. В некоторых кварталах о ней говорят вообще как о святой. И вы, конечно, понимаете, что каждодневное общение со святой — дело, так сказать, не совсем лёгкое, необходимо обладать соответствующими качествами, которых у меня нет.

Комиссар смутился. Добросовестный служащий, верный супруг, мелкий буржуа со скромным кругозором, он вёл строго определённый образ жизни, где всё оставалось тем же и через день, и через месяц, и через год, не считая прибавляющихся массивности в теле и седины в волосах. Откровенные признания прокурора в том, что он и его жена были чужими по отношению друг к другу людьми, не укладывались у него в голове и вызывали тягостное чувство. Это подрывало те принципы, которые были основой его собственного существования. Арсизак почувствовал, что его откровения вызвали некоторое замешательство в душе собеседника.

— Вас это шокирует, месье комиссар?

— Нет, нет, что вы… У каждого своя жизнь.

Неуверенность в тоне полицейского едва не вызвала улыбку Арсизака.

— Прислуги в доме нет?

— Только две приходящие на день женщины, чей рабочий день заканчивается самое позднее в шесть вечера.

— У них есть ключи?

— Да, у обеих.

— Вам известны их фамилии, место жительства?

— Право… Я знаю их имена — Маргарита и Жанна, а вот где живут…

— Вам придётся, месье прокурор, поискать их фамилии и адреса в бумагах мадам Арсизак с тем, чтобы мы могли навести о них соответствующие справки.

— И та, и другая — славные женщины…

— Вне всякого сомнения, месье прокурор, вне всякого сомнения, однако у них могут быть не совсем достойные родственники, знакомые, наконец, зная, что у них были ключи от вашего дома… Учитывая всё это, у вас нет никаких предположений относительно того, что толкнуло грабителя — а я убеждён, что убийство не входило в его планы и что он был застигнут мадам Арсизак в тот самый момент, когда колдовал над сейфом, — действовать именно этой ночью?

— Признаться… Маргарита и Жанна были в курсе, что Элен поедет, как она это делала каждый месяц, на три-четыре дня в Бордо, чтобы побыть рядом со своей матерью.

— Вот это становится уже интересным… И на сей раз мадам Арсизак не уехала?

— Нет, почему же, однако она неожиданно вернулась раньше.

— Неожиданно? Тем самым вы хотите сказать, что не были предупреждены заранее о её возвращении?

— Именно это я и хочу сказать.

— Вот как… И, конечно, вам не известны причины, заставившие мадам Арсизак внезапно изменить свои планы?

— Вовсе нет, здесь нетрудно догадаться… Элен знала, что у меня есть любовница, и, наверняка, ей хотелось поймать меня с поличным, то есть убедиться в моём ночном отсутствии.

Тон, в котором откровенничал прокурор, был глубоко неприятен комиссару, в душе которого всё буквально кипело от такого цинизма. Обычно, чёрт возьми, подобные делишки стараются не выставлять напоказ, тем более когда речь идёт о прокуроре республики!

Сези предпочёл сменить тему разговора.

— Мне необходимо будет осмотреть сейф. Вы не могли бы сказать, каким образом он был вскрыт?

— Самым простым из всех способов — путём подбора нужного шифра.

— В таком случае, мы имеем дело либо с заезжим гастролёром — чему я, признаться, не особо верю, поскольку эти «артисты» обычно не снимаются с места из-за тридцати тысяч франков, — или с тем, кому был известен код замка вашего сейфа. Кто знал об установленной вами цифровой комбинации?

— Моя жена.

— Только?

— И я.

— Не могла ли она сама открыть сейф под угрозой расправы?

— Мне трудно что-либо сказать на этот счёт, следствие поручено вести вам, а не мне.

Появившийся судебно-медицинский эксперт прервал их разговор, сообщив, что Элен Арсизак была задушена тонкой верёвкой и что полное отсутствие кровоподтёков свидетельствует о том, что она, вероятно, не пыталась оказать абсолютно никакого сопротивления. Ещё он сообщил, что к вскрытию приступит завтра утром и что, как всегда и как того требует устав, составит соответствующий рапорт на имя судебного следователя. После чего он попрощался с Арсизаком, пожелал Сези приятного бодрствования и удалился, брюзжа себе что-то под нос не столько со зла, сколько для поддержания своей репутации ворчуна. Когда они снова остались одни, комиссар спросил у вдовца:

— Месье прокурор, не считаете ли вы, что убийцу следует искать среди тех, против кого вы добились в своё время строгого приговора, или их приятелей?

— Возможно, но не думаю.

Любой другой ответ разочаровал бы полицейского, поскольку он мог бы быть расценен как желание ухватиться за соломинку.

— Может быть, у вас есть враги, которые бы вас ненавидели настолько, чтобы…

— …Чтобы убить мою жену? Разумеется, нет. Но если такие и есть, то они глубоко заблуждались на наш счёт.

— Месье прокурор, мы оставляем вас, отдыхайте… Увидимся завтра… в присутствии судебного следователя.

— Договорились… Спокойной ночи, месье комиссар, и спасибо за то, что не сообщили журналистам.

— Не за что, к тому же они всё равно не успели бы дать материал в первых утренних номерах. Кстати, месье прокурор, мне не хотелось бы задавать вам этот вопрос, но…

— …Вы вынуждены это сделать, не так ли?

— Именно так.

— Поверьте, друг мой, я ждал этого вопроса и был бы удивлён, если бы вы ушли, так и не задав мне его.

— Стало быть, вы… догадались, о чём я хочу вас спросить?

— Послушайте, месье комиссар, вы забываете, кем я работаю. Вы хотите меня спросить, где я провёл ночь или, другими словами, где я находился в тот момент, когда убивали мою жену. Так?

— Именно так, месье прокурор.

— Так вот, я ужинал у мадемуазель Арлетты Тане, проживающей на улице Кляртэ, и ушёл от неё где-то около двух ночи. После этого я отправился прямо к себе, где меня ожидал весь этот ужас.

— А эта мадемуазель?..

— …Работает секретаршей у моего лучшего друга доктора Музеролля на улице Гинемера.

— Благодарю вас, месье прокурор.

— Месье комиссар…

— Да, месье прокурор?

— Чтобы избавить вас от скучного для вас и тягостного для неё дознания, я предпочитаю заявить официально: мадемуазель Тане является моей любовницей в течение вот уже двух лет. Впрочем, это вам и так известно.

Комиссар вышел, ничего не ответив.

* * *

Утреннее известие о происшедшей ночью драме взбудоражило весь Перигё. Ужасная смерть мадам Арсизак была предметом каждого разговора и вызывала страстные комментарии. Трудно было найти лавку, мастерскую или контору, где бы не рождалась своя версия того, каким образом преступнику удалось убить жену прокурора. Телефоны были раскалены докрасна звонками тех, кто жаждал подробностей, и тех, кому не терпелось ими поделиться. Однако центром всеобщего оживления был дворец правосудия. Прокуратура нервничала, в то время как судьи явно приуныли. Одни — и их было немало — испытывали жалость к мужу Элен, тогда как другие ехидно усмехались, намекая тем самым на вновь обретенную свободу мужа и на то, что он не будет особенно оттягивать момент, когда сможет оказаться под крылышком некой молодой особы из старого города. Велись важные беседы, споры, дело доходило даже до ссор. Впрочем, если судьба Арсизака не очень волновала всех этих месье, то, напротив, они глубоко скорбели по поводу несчастной жертвы, в которую собирались влюбиться все те, кто ещё не был в неё влюблен.

И их можно было понять, поскольку эта стройная брюнетка с тёмными и бездонными глазами, которая была скорее красива, нежели мила, и которая отличалась утонченной элегантностью и добротой выше всяческих похвал, оставляла в душе каждого неизгладимое впечатление.

Несмотря на то, что следователь Бесси оставался спокоен, в отличие от остальных горожан, которые не могли скрыть своего возбуждения, вместе с тем, и он испытывал немалые сомнения, которыми поделился с комиссаром, зашедшим к нему по поводу убийства Элен Арсизак.

— Видите ли, Сези, есть вещи, которые мне совершенно не нравятся в этой истории. Чувствую, не с одним подводным камнем нам придется столкнуться.

— Это очевидно, как и то, что ищем мы не совсем обычного убийцу…

— …Который проникает в дом без фомки, знает шифр сейфа и спокойно душит хозяйку, не оказывающую абсолютно никакого сопротивления.

— Если преступник не испытывал необходимости прибегнуть к взлому, чтобы проникнуть в дом, значит, у него был ключ, которым он и открыл дверь.

— Если убийце удалось без труда завладеть тридцатью тысячами франков, стало быть, ему известен был код сейфа.

— Или кто-то ему его сообщил.

— А если мадам Арсизак позволяет кому-то так запросто себя убить, то это говорит о том, что она не испытывала ни малейшего чувства опасности.

— А не испытывать этого чувства она могла лишь в том случае, если полностью доверяла тому, кто находился рядом с ней в тот момент.

— То есть, один из её близких.

— …Которому она позволила войти в свою спальню без малейшего на то сомнения.

— И очевидно, существует кто-то, кому больше всего подошла бы эта роль… Кто-то, у кого лежал в кармане ключ от входной двери, кто знал шифр сейфа и имел все основания свободно и в любой час дня и ночи входить в спальню мадам Арсизак…

— …Кто-то, кому присутствие мадам Арсизак путало все карты и перед которым открывается отныне новая жизнь.

Они обменялись долгим и всепонимающим взглядом, затем следователь заключил:

— Пакостная история, друг мой, очень пакостная история, и которая принимает дурной оборот для нас.

— Что же мне в таком случае делать?

— Выполнять, как обычно, свой долг. Однако у меня есть ощущение, что придётся передать это дело другим… Даю вам ещё сутки, после чего докладываю в Бордо.

Уходя от следователя, комиссар подумал, что многое отдал бы за то, чтобы эти сутки поскорее пролетели.

Вдова Веркен и её дочь Амелия держали лавку по продаже живых и искусственных цветов у входа на Северное кладбище. Женщины любили свою дело. Они знали весь Перигё, который то малыми, то большими порциями проходил перед их глазами в виде похоронных процессий. Каждое известие о роскошных похоронах наполняло их предпраздничной радостью. Они принаряжались и, выходя в нужную минуту на крыльцо, приветствовали важного покойника, отмечая при этом всех присутствующих. Благодаря богатому опыту обе обладали цепким орлиным взглядом. Никто не смог бы с ними сравниться в умении схватывать на лету не соответствующую моменту улыбку, несвоевременное перешёптывание или неуместное восклицание. После церемонии они приступали к обсуждению выразительности чувств родных и близких, искренности друзей, не забывая при этом о скандально отсутствующих и бесцеремонно присутствующих. Смерть мадам Арсизак воодушевляла обеих Веркен особенным блеском, которым несомненно будут отличаться предстоящие похороны. Следует заметить, что Амелия довольно часто выбиралась в город и, стало быть, была в курсе многих происходящих вокруг вещей, о которых её мамаша и не подозревала, да и не могла подозревать, так как практически не оставляла свой магазин.

Похороны были, как они и ожидали, по-настоящему красивы. Мадам Веркен, проинформированная дочерью о двойной жизни, которую вёл прокурор, сверлила его зорким и безжалостным взглядом, однако с горечью в сердце должна была признать, что вдовец держался молодцом. Следом за Жаном Арсизаком, возглавлявшим траурную процессию и находившимся в окружении незнакомых городу женщин — вероятно, дальние родственницы, — шли великолепно и обильно представленные магистратура и коллегия адвокатов. Затем следовали делегации всех благотворительных организаций, которым безвременно ушедшая оказывала свою поддержку. Все сливки перигезского общества пожелали присутствовать на похоронах. Амелия указала матери на тучного коротышку, известного в городе своей ученостью и веселым нравом, а также тем, что был закадычным другом прокурора, — доктора Франсуа Музеролля, рядом с которым шагал высокий и худой мужчина с широкими плечами и бритым черепом, колючего взгляда которого не могли скрыть даже очки, — преподаватель физики и химии лицея по имени Рснэ Лоби. Позади них шел мэтр Марк Катенуа, адвокат, на которого коллеги наводили скуку и которому бездари не могли простить его блестящих успехов, считая их незаслуженными, поскольку Катенуа, обладавший огромной работоспособностью, отдавал не меньше времени развлечениям, чем изучению дел своих клиентов. Он был настолько обаятелен, что никому из тех, кто оказывался рядом с ним, и в голову не приходило задаваться вопросом, красив ли он или нет. В данный момент он беседовал со своим спутником, аптекарем с площади Клотр, довольно молодым человеком, напоминавшим своей статью римлянина времён Петрония, и которого звали Андрэ Сонзай. Глядя на его умное и волевое лицо, нетрудно было догадаться, что он твёрдо определил своё место в жизни. Наконец, последним мадам Веркен был представлен дородный мужчина в летах, слегка волочащий ногу и опирающийся на трость, — нотариус Димешо, представляющий интересы семьи Арсизаков.

Были произнесены достойные речи, дети спели несколько гимнов, заверяя присутствующих, что мадам Арсизак снова уже на небесах, которые ей вообще не следовало бы покидать, от чего каждый испытал удовлетворение от исполненного им долга и радость от того, что сам он ещё, слава богу, остаётся в этом мире.

* * *

Не утихающие споры во дворце правосудия велись об одном — образе жизни, который вёл прокурор, в чьём поведении не чувствовалось той скорби, которую заслужила усопшая. Его часто видели с «этой особой», которую все находили гораздо менее привлекательной, нежели почившая супруга. Самые горячие поклонники — они же самые молодые — не понимали, как можно продолжать жить, потеряв такую восхитительную женщину, какой была мадам Арсизак, и не замечали, как проходящий порою мимо какой-нибудь старый магистрат усмехался иллюзиям пылких ораторов.

На следующий день после похорон комиссар Сези с удовлетворением отметил про себя, что осталось всего несколько часов до того момента, когда надо будет ставить в известность Бордо. Однако вскоре после обеда ему доложили, что из Бордо, Брива и Ангулема на имя Арсизака были отправлены почтовые переводы на сумму десять тысяч франков каждый. Комиссар поспешил поделиться этой неожиданной новостью со следователем, который, выслушав Сези, заключил:

— Получается, что к Арсизаку вернулись украденные из его сейфа тридцать тысяч.

— Тогда всё, что мы видели, — вскрытый сейф, незапертая входная дверь — не что иное, как пыль в глаза, спектакль! Преступник убивает мадам Арсизак и возвращает деньги, взятые им в долг. Вот только с последним он явно поторопился…

— В вашем докладе, комиссар, есть нечто, что не может не радовать.

— Могу я об этом узнать, месье следователь?

— Эти переводы, отправленные на имя Арсизака из трёх разных городов, снимают с него все подозрения. Если бы убийца был именно он, то абсолютно незачем было бы отправлять себе же деньги, которые у него и так уже были в кармане.

— А возможные сообщники?…

— Видите ли, комиссар, когда замышляют избавиться от жены таким ужасным способом, никто не будет посвящать кого-то в свои планы ни привлекать в сообщники, если не хочет столкнуться с почти неизбежным в таких случаях шантажом.

— Значит, всё сначала?

— Теперь уже не вам, дружище, а Бордо.

Когда дивизионный комиссар регионального управления криминальной полиции Бордо узнал, что ему передают расследование убийства мадам Арсизак, он скорчил недовольную гримасу, так как прекрасно понимал, что это одно из тех гиблых дел, из-за которых рискуешь нажить себе не только самых крупных неприятностей, но и солидных врагов. Даже в случае успеха никто не скажет тебе спасибо, как бы ты ни старался, поскольку убийство в подобных кругах всегда вызывало скандал, в котором ты же ещё и виноват, который тебе никогда не простят и который может испортить всю твою карьеру. Вот почему дивизионный комиссар потратил всё утро, ломая голову над тем, кого послать в Перигё. В конце концов, он остановился на комиссаре Гремилли, неприметном и рассудительном парне, противнике жёстких мер, не доверяющем первым впечатлениям, особенно, возможно, не блещущем, но зато надёжном и упорном. К тому же, он перешагнул свой пятидесятилетний рубеж и ни к чему особенному уже не стремился, не считая желания дослужить оставшееся время в спокойной обстановке и уйти на пенсию в полном здравии. Ничто не удерживало Гремилли в Бордо. Жена его бросила пять лет назад, удрав в Париж крутить любовь то ли с бразильцем, то ли с португальцем и прихватив с собой все семейные сбережения, что позволило Гремилли добиться развода быстро и без лишнего шума. После этого происшествия комиссар не замкнулся в себе, а напротив, стал ещё более внимательным к несчастьям других. Он выслушивал семейные истории своих молодых коллег и давал необходимые советы. Одним словом, никто так не подходил для поездки в Перигё, как Гремилли. Когда он вошёл в кабинет дивизионного комиссара, тот предложил ему стул.

— Гремилли, я нахожусь в чертовски трудном положении.

Гремилли улыбнулся:

— Вы хотите сказать, что и меня это ожидает в самом ближайшем будущем?

— Попали в точку. Скверная история в Перигё. По крайней мере, если исходить из того, что мне сообщил судебный следователь.

И он пересказал подчиненному все, что ему удалось узнать о личности мадам Арсизак и об обстоятельствах ее трагической смерти.

— Перигё — это все-таки не Париж, Гремилли. Все друг друга знают, и то, о чем шепчутся на одном конце города, тут же становится известным на другом. Похоже, подозрение падает на мужа, он же прокурор республики, что только осложняет дело. Правда, насколько я понял, ветер уже подул в другую сторону. Я подумал о вас прежде всего потому, что ценю вас, к тому же вы осмотрительны и не шагнете опрометчиво в ту сторону, куда идти не следовало бы. Одним словом, проявляйте осторожность, гибкость, будьте максимально неприметны, чтобы не нагнать страху на чересчур восприимчивых. Хотелось бы ещё добавить, что, по имеющимся данным, вышеназванный муж может быть назначен в скором времени заместителем прокурора Бордо.

— Одним словом, патрон, есть все условия свернуть себе шею?

— Пожалуй, лучше не скажешь.

Гремилли вернулся к себе и попросил свою экономку, мадам Сюзон, помочь собрать ему чемодан с учетом того, что командировка может затянуться на неделю и даже больше. Мадам Сюзон была вдовой полицейского, убитого при исполнении служебных обязанностей около сорока лет тому назад, и, оставаясь верной памяти своего мужа, она решила навсегда связать свою жизнь с тем миром, в котором он жил.

— Опять будете бегать за каким-нибудь бандитом, месье Альберт?

— А что если я буду бегать за какой-нибудь колдуньей?

— Увы… И что он на сей раз натворил, ваш субчик?

— Похоже, то, на что у меня самого не хватило духу… Избавился от жены.

Подобная болтовня всегда приводила старушку в ярость, Гремилли это знал, но продолжал подначивать.

— Как вам не совестно говорить такое! Если вам не повезло со своей, то это не значит, что все жены плохие! Я убеждена, что если бы мой Антуан остался тогда жив, мы бы были с ним замечательной парой!

* * *

Гремилли прибыл в Перигё в начале второй половины дня. Он взял такси при выходе из вокзала и сразу отправился в административный центр с целью встретиться с комиссаром Сези, который принял своего коллегу с нескрываемым вздохом облегчения, в чем откровенно и признался своему гостю:

— Вы себе представить не можете, как я счастлив, что вы приехали!

— Почему же, могу, для этого достаточно на вас посмотреть!

— Словно занозу у меня из пятки вытащили! Знаете, для любого местного полицейского нет ничего хуже, чем подобные дела, в которых замешены такие именитые граждане. С одной стороны, следят за каждым вашим шагом, чтобы, не дай бог, поддались влиянию подозреваемого авторитета, с другой, сами на каждом шагу ставят вам палки в колёса.

— Знакомая история. Вы не могли бы мне в общих чертах описать суть дела?

— Хорошо. Ну, в общем, так. Дверь открыта, сейф также открыт, причём без малейшей царапины; жертва не оказывает никакого сопротивления своему убийце, все свидетельствует о том, что мадам Арсизак была убита человеком, которого она хорошо знала и опасаться которого, судя по всему, не имела никаких оснований.

— Разумеется, у вас есть кто-то на подозрении?

— Я предпочел бы, чтобы на этот вопрос вам ответил судебный следователь.

Оба полицейских отправились во дворец правосудия, где были тотчас же приняты следователем Бесси, который чрезвычайно любезно встретил гостя из Бордо и рассказал ему вкратце об убийстве и об обстоятельствах, при которых оно произошло. После того как следователь замолчал, Гремилли задал ему вопрос, на который его коллега предпочел не отвечать:

— Кого-нибудь подозревают, месье следователь?

— Вот, послушайте, как обстоят дела. С одной стороны — весьма очаровательная женщина, в которую влюблен весь город за ее красоту, за ее добродетель, за ее неиссякаемое милосердие по отношению к несчастным. С другой стороны — молодой, умный и очень честолюбивый — заслуженно, впрочем, — магистрат, который, так сказать, без должного почтения, в отличие от общественности, относится к своей супруге и который имеет любовницу, некую довольно неприметную девицу, самостоятельно зарабатывающую себе на жизнь и не обязанную перед кем бы то ни было отчитываться. В момент убийства мадам Арсизак ее муж как раз и находился у этой молодой женщины по имени Арлетта Тане. Добавлю еще, что накануне убийства жертва вроде бы ездила в Бордо навестить свою немощную мать.

— Неожиданное возвращение с целью застать врасплох своего ветреного супруга?

— Возможно, однако точно на этот вопрос могла бы нам ответить только сама мадам Арсизак.

— У меня такое впечатление, месье следователь, что общественное мнение играет в этой истории не последнюю роль.

— Положение, которое занимала в обществе покойная, оправдывает всеобщее возбуждение и объясняет упорство, с которым люди высказывают свое отношение к мадам Арсизак.

— И, разумеется, большинство настроено против мужа, которого отныне считают убийцей?

— Я бы так не сказал. Тем не менее, должен признать, что в основной своей массе — а это касается всех слоев нашего общества — люди настроены достаточно сурово по отношению к прокурору республики.

— А вы лично как настроены, месье следователь?

— Не буду от вас скрывать, что обстоятельства, при которых было совершено преступление, и существование любовницы, к которой питают сильное чувство, меня вынуждали думать, что Арсизак мог быть тем убийцей, которого мы ищем и которого мы обязаны арестовать, однако со вчерашнего дня мое мнение изменилось или, по крайней мере, у меня не стало прежней убежденности в этом.

— Могу ли я вас спросить, почему?

— Потому что кто-то отправил из Бордо, Брива и Ангулема в один и тот же день и на одно и то же имя — месье Арсизака — три почтовых перевода на десять тысяч франков каждый. Это как раз составляет ту сумму, которая была похищена у жертвы. Мне трудно понять, зачем мужу, если допустить, что преступником является именно он, посылать по почте на свое имя деньги, которые он мог бы и не красть, а просто взять и спрятать.

Гремилли пожал плечами.

— Какие-то ребяческие штучки… И уж настолько здесь все шито белыми нитками, что мне с трудом верится, что их автором может быть ваш подозреваемый. Не будем слишком серьезно относиться к этим переводам. Да и не хотелось бы отвлекаться на такие мелкие уловки.

— В таком случае, не считаете ли вы, что эти денежные переводы являются оправданием того, кого большинство подозревает в преступлении?

— Никоим образом.

— Тогда, комиссар, мне трудно сообщить вам что-либо еще, кроме того, что мы вас пригласили именно потому, что нам сразу стало ясно, среди кого нам следует вести поиски, чтобы можно было надеяться на их успешное завершение.

— Я прибыл, чтобы сменить вас. В Перигё меня никто не знает. Мне придется постараться как можно меньше привлекать к себе внимание вплоть до самого конца моего пребывания здесь. Я постараюсь забыть все, что вы мне сообщили, месье следователь, относительно ваших подозрений, чтобы иметь возможность посмотреть на эту историю свежим взглядом. Для начала мне хотелось бы узнать о благотворительной деятельности — как официальной, так и полуофициальной, — которую вела убитая.

Комиссар Сези проинформировал на этот счет.

— Отлично. Вы, конечно, допросили мужа?

— Вы найдете копию протокола допроса и мой рапорт в деле, которое я вам пришлю в гостиницу. Кроме того, там будут находиться протоколы допроса двух приходящих домработниц — Маргариты Тришей и Жанны Грени, — которые мне рассказали много чего хорошего о своей хозяйке, а также поведали о своей гордости, которую они испытывают, прислуживая в таком доме. В общем, поют все то же, что и большинство их сограждан. Хотя согласитесь, кто, как не они, могли знать лучше других, что из себя представляла мадам Арсизак? Одна, Маргарита, приходила на бульвар Везон каждое утро, а другая, Жанна, два раза в неделю, но на весь день.

— И последнее, о чем я хотел бы вас попросить. Не могли бы вы мне назвать самых близких друзей месье Арсизака?

— Ну, это не трудно. Нотариус Димешо, учитель Ренэ Лоби, аптекарь Андрэ Сонзай, адвокат Катенуа и врач Франсуа Музеролль. Если вы сочтете необходимым, я могу еще прислать записку с указанием адресов всех тех, кто тесно или косвенно связан с месье Арсизаком, а также резюме их, так сказать, curriculum vitae[4].

— Я буду вам очень признателен, вот только я еще не выбрал себе гостиницу.

Бесси посоветовал:

— Остановитесь в «Домино». Вам там будет неплохо, да и стол там приличный.

— Вот это как раз то, что мне надо, спасибо, месье следователь, я обязательно воспользуюсь вашим советом. В остальном я предпочел бы действовать по своей собственной методике. Я плохо знаю Перигё. Мне хотелось бы изучить ваш город, и если мне удастся его понять, это поможет мне, я надеюсь, выйти на убийцу.

Следователь поклонился, с трудом скрывая свое раздражение:

— Не судите меня строго, месье комиссар, но я отношу себя к другой школе, более научной, чем романтической… Единственно, о чем я вас прошу, так это о том, чтобы вы как можно скорее пришли ко мне за ордером на арест убийцы, поднимая при этом как можно меньше шума.

Как только дверь за гостем закрылась, Бесси не смог сдержать себя, чтобы не поделиться своими впечатлениями с комиссаром Сези:

— Не нравится мне этот полицейский. Начитался Сименона и строит из себя Мегрэ. Ладно, подождем.

* * *

Не успев еще как следует устроиться в гостинице, которую ему порекомендовали, Гремилли решил осмотреть Перигё. Еще не пробило четырех часов пополудни, а солнечные лучи, характерные лишь для начала октября, сказочно преображали все, к чему прикасались. Полицейский любил бродить по улицам незнакомого города. Каждый шаг представлял собой открытие, каждый новый поворот таил в себе загадку. Ему нравилось сбиваться с пути, чтобы вновь отыскать нужную дорогу, не прибегая к любезности прохожих. С первых же минут он оказался полностью во власти этого удивительного города. Пройдя по улице Тайфера, о чем он и не подозревал, он попал в старый город, осознав это лишь тогда, когда оказался на площади Клотр. Он полюбовался собором Святого Чела и с наслаждением углубился в лабиринты средневековых улочек. Он вернулся на площадь Кодерк, прошел по восхитительной улице Сажес, свернул на Ламмари, вышел на Нотр-Дам, спустился по Барбекан, чтобы снова повернуть и, пройдя по л’Абрёвуар, оказаться наконец на берегу Иль. Немного запыхавшийся, Гремилли подумал, что с удовольствием жил бы в этом древнем перигёзском уголке, где все, казалось, застыло на века. Ему стало ясно, что городок, с такой преданностью и гордостью относящийся к своему прошлому, к своим традициям, с трудом переживает преступление, попахивающее, к тому же, скандалом. Полицейский снова поднялся в старую часть города, исследовал основательно все ее кварталы и, разбитый, но счастливый, вернулся в гостиницу. Едва зайдя в свой номер, он позвонил Сези:

— Месье комиссар? Это Гремилли… Нет, ничего особенного я вам пока сообщить не могу, я только хотел поблагодарить вас за то, что так быстро подготовили для меня обещанные вами сведения, которые мне только что передали, и еще сказать, что я по-настоящему влюбился в ваш город. Чувствую, мы с ним поладим, что сильно облегчит мою задачу. Всего доброго, дорогой комиссар, и до скорой встречи.

Сези положил трубку, так и не поняв, то ли Гремилли захотелось покичиться своими способностями, то ли, скорее всего, просто посмеяться над ним.

Полицейский из Бордо прилег на кровать отдохнуть. Ему абсолютно не хотелось думать о том, что рассказали ему Сези и следователь. Он начисто отвергал любые готовые идеи. Он ждал случая, который направил бы его на нужный путь. Около семи вечера, сверившись со списком, который ему прислал его коллега, он позвонил Арсизаку.

— Месье прокурор республики?

— Он самый.

— С вами говорит комиссар Гремилли из регионального управления криминальной полиции Бордо. Мне поручено попытаться прояснить все те неясности, которые связаны со смертью мадам Арсизак.

— Да, и что вы хотите?

— Я хотел бы переговорить с вами, месье прокурор, если вы не возражаете.

— Совершенно не возражаю. Приходите, когда вам удобно. Хоть сегодня вечером.

— С удовольствием. Но я предпочел бы появиться у вас попозже, чтобы не привлекать чьего-либо внимания и, следовательно, не чувствовать себя впоследствии скованно в своих действиях.

— В таком случае, в десять вас устроит?

— Договорились, в десять, месье прокурор. Благодарю вас.

— Ну, что вы, не за что.

Голос был приятным, но не слишком ли раскованный? Притворяется этаким циником, желая показать свое полное безразличие к тому, что о нем могут подумать? Но такая манера поведения не очень-то вяжется с его профессиональным честолюбием. Магистратура скандалов не любит. Гремилли отложил на потом выяснение своего отношения к прокурору и велел принести ему ужин в виде лукового супа с яичным желтком и гуся в яблоках, после чего он погрузился в состояние, близкое к блаженству, особенно после того, как он, смакуя, осушил бутылку кагора.

Раскрыв план города, полицейский обнаружил, что гостиница находилась недалеко от дома Жана Арсизака. Без десяти десять он вышел и, обогнув площадь Франшвилль, тихим шагом добрался до бульвара Везон, на другом конце которого — там, где берет свое начало другой бульвар, носящий имя Бертрана де Борна, — стоит особняк прокурора.

Дверь открыл сам Арсизак.

— Домработницы ушли, а постоянную прислугу если и раньше трудно было найти, то уж теперь, как вы сами прекрасно понимаете, и подавно: кто захочет жить в доме, где произошло убийство, не считая уже того, что в самом хозяине можно видеть убийцу.

Гремилли промолчал. Почему этот человек заставляет себя играть эту роль? Пусть не испытывает никаких чувств, но почему он даже не притворяется скорбящим, что устраивало бы всех? Почему он старается вести себя так, чтобы окружающие испытывали неловкость и даже раздражение?

Пройдя в сопровождении хозяина дома в просторную гостиную, полицейский отметил ее чрезмерную роскошь. Однако из вежливости он счел необходимым сказать:

— А у вас тут уютно.

На что Арсизак, устроившись напротив, заметил:

— Я здесь редко нахожусь… У меня свой кабинет, он намного проще, и там я себя чувствую в своей тарелке… А от этой кричащей роскоши мне самому иногда не по себе. Но тут уж ничего не поделаешь, таков вкус моей жены. Что вам предложить? По-моему, в такое время капля виски нам будет в самый раз.

— Я полностью разделяю ваше мнение, месье прокурор.

— Позвольте мне надеяться, что вы будете разделять его и тогда, когда приступите к делу.

— Как бы вам ни показалось это странным, я желаю того же.

И это было действительно так. Гремилли испытал вдруг необъяснимую симпатию к этому южанину с манерами викинга. После того как мужчины выпили по глотку, прокурор сказал:

— Як вашим услугам, месье комиссар.

— Месье прокурор, я нахожусь здесь, поскольку наверху расценили данный случай как особый, считая, что местным силам он не по зубам, не хватает, так сказать, опыта, но еще и потому — и это является главным, — что расследование придется вести в закрытой среде. Поэтому решено было привлечь людей, которые бы ничего в данной ситуации не боялись и ничего от данной ситуации не ждали. Вот истинные причины моего присутствия в Перигё.

— Я о них догадывался.

— Мне хотелось бы, месье прокурор, заранее просить вас простить меня за прямолинейность моих вопросов, но не мне вам говорить, что преступление — это не салонные развлечения.

— Что ж, приступайте…

— У меня сложилось впечатление, что буквально все считали жертву если не самой красивой, то одной из самых красивых женщин Перигё.

— Верно.

— Ту же идентичность во мнениях я обнаружил и в отношении благотворительной деятельности мадам Арсизак.

— Точно.

— Месье прокурор, ваша жена… вас любила?

— Думаю, что да.

— А вы?

— Не знаю.

— Эта неуверенность — тоже, в общем-то, ответ.

— Если вам угодно.

— Я позволил себе подслушать шушуканье о том, что у вас есть… любовь на стороне?

— Это правда.

— Мне обязательно придется допросить эту женщину. Вам не трудно будет сказать мне ее имя и адрес?

— Совершенно не трудно. Мадемуазель Арлетта Тане, проживает в старом городе, улица Кляртэ, 163.

— Благодарю.

Пока Гремилли отмечал в записной книжке то, что ему сообщил его собеседник, последний спросил:

— Вы хотите проверить мое алиби?

— К большому для вас сожалению, месье прокурор, показания мадемуазель Тане, скорее всего, не будут приняты во внимание вследствие ваших близких с ней отношений, поэтому очень важно, чтобы вы смогли доказать, что вернулись домой после полпервого ночи, то есть после того момента, когда, по приблизительным расчетам судебно-медицинского эксперта, произошла смерть мадам Арсизак.

— Я понимаю… Боюсь, что мне трудно будет это доказать.

— Я тоже этого боюсь.

— Потому что вы не допускаете, что преступление мог совершить какой-нибудь бродяга?

— А вы?

— Ну…

— Послушайте, месье прокурор, давайте серьезно. Бродяга, у которого есть ключ от вашего дома, который знает шифр замка вашего сейфа и которому мадам Арсизак позволяет беспрепятственно проникнуть к себе в спальню?…

— Да… конечно.

— А потом эти деньги, отправленные из трех разных мест… Вы полагаете, что так мог действовать бродяга? Нет, месье прокурор, кто-то хотел убить мадам Арсизак, а все остальное — жалкий спектакль, поставленный любителем, которого чуешь за версту. Так вот, почему кому-то понадобилось убивать уважаемую всеми женщину? Вопрос именно в этом.

— Потому, вероятно, что был кто-то, кто Элен и не любил, и не уважал, и не восхищался ею.

— Причина, надо сказать, недостаточная, чтобы убить человека.

— Пожалуй.

— Мадам Арсизак вам изменяла?

— Не думаю. Почему вы это спрашиваете?

— Потому что я постоянно прихожу к этому очевидному выводу: убийца находится в спальне вашей раздетой супруги, а та, согласно данным экспертизы, не проявляет ни малейшего беспокойства. Однако, чтобы такая женщина, как мадам Арсизак, впускала мужчину к себе в спальню, необходимо, чтобы тот был либо любовником, либо…

— …Либо ее мужем.

— Меня больше устраивает, что это говорите вы, а не я.

— Заметьте, что таким мужчиной мог бы быть также ее врач.

— Не думаю, что ваш врач — будь он даже семейным врачом ;— имел ключ от вашего дома и знал код вашего сейфа.

— Разумеется, нет. Мое предположение было глупым. То есть, если я вас правильно понял, месье комиссар, в случае доказательства того, что моя жена мне была верна, я становлюсь подозреваемым номер один?

— Вы уже им являетесь, месье прокурор.

— Вот как!

— До настоящего времени вы единственный, кто мог желать смерти мадам Арсизак, стремясь обрести свободу. И потом, ваше вызывающее безразличие к тому, что о вас говорят, трудно объяснимо.

— Оно объяснимо приведенными вами доказательствами. Меня не любили по причине, обратной той, за что питали расположение к моей жене. Мне не прощали, что я не стремлюсь подтверждать ежечасно свою любовь к ней, а отсюда вывод простой: раз муж настолько испорчен, что готов променять такое рядом с ним живущее чудо на какую-то простушку, значит, он вполне способен стать и убийцей.

— А это не так?

— Нет, смею вас разочаровать.

После некоторого обоюдного молчания Гремилли спросил:

— Мадам Арсизак часто ездила в Бордо или ее отсутствие было исключением?

— Каждую первую неделю месяца она ездила в Бордо и проводила там два-три дня. Объяснением служила необходимость навестить свою мать, живущую в кодеранском приюте для престарелых.

— Она останавливалась в гостинице?

— Да, в «Терминюс», где накануне отъезда она по телефону заказывала себе номер.

— Во сколько она уехала?

— Как всегда, поездом, отходящим в семь сорок девять.

— И для того, чтобы оказаться здесь в полночь, ей необходимо было сесть на отбывающий из Бордо в двадцать два ноль шесть.

— Если только она не задумала устроить скандал, застав меня врасплох, и не приехала еще раньше.

— Думаю, что это мы сможем узнать через водителей такси. Я попрошу моего коллегу комиссара Сези взять на себя эти поиски. Кроме того, я попрошу его связаться с Бордо и выяснить, заказывала ли ваша жена себе номер в гостинице.

Полицейский поднялся.

— Спасибо, месье прокурор за виски и за ваше желание помочь нам.

— Так вы что, не думаете надевать на меня наручники?

— Месье прокурор, в данном деле, как ни в каком другом, я не могу себе позволить совершить даже малейший промах. Если мне и придется вас арестовать, то я это сделаю лишь только тогда, когда буду абсолютно уверен в вашей виновности.

— Следует ли мне понимать, что такой уверенности у вас пока нет?

— Пока нет. До свидания, месье прокурор. И вот еще что. Постарайтесь к очередной нашей встрече найти ответ на следующие два вопроса: если мадам Арсизак вернулась неожиданно из Бордо с целью застать вас у любовницы, то почему она не направилась прямо к ней? Если вы не догадывались о преждевременном возвращении вашей супруги, то почему вы не захотели воспользоваться случаем, чтобы остаться у мадемуазель Такс на всю ночь? Два часа ночи, месье прокурор, это либо слишком рано, либо слишком поздно…

Арсизак ответил не сразу. Когда он заговорил, в его голосе почувствовалось некоторое даже уважение к собеседнику:

— А вы совсем не просты, месье комиссар. Хотите, верьте, хотите нет, но мне это нравится.

— Уж не о дуэли между нами вы говорите?

— Вовсе нет. Просто вы мне придаете уверенности. Ваш визит меня обнадежил.

— Почему?

— Потому, что я невиновен, месье комиссар.

Выйдя в прохладную и удивительно звездную ночь, Гремилли попытался подвести итог своей встречи с Арсизаком. Был ли он искренним? Не врал ли? Или кто-то без причины запутывает дело, а может, сам прокурор — тот еще ловкач? Полицейский испытывал неприятное чувство, что окунается в совершенно непонятный для него мир. Тем не менее, он прекрасно отдавал себе отчет в том, что сделать из вдовца подозреваемого номер один — дело нехитрое, если не ошибочное. Все было против Арсизака, и все-таки, вдруг это не он?..

Гремилли абсолютно не хотелось спать. Его шаги звонким эхом разносились по безлюдным улицам уснувшего города. Он миновал свою гостиницу, даже не остановившись. Ему необходимо было пройтись и все обдумать. Он редко уже мог позволить себе подобную прогулку днем, когда улицы отданы во власть пешеходов. Поэтому он решил, воспользовавшись моментом, сделать это сейчас и вновь направился в сторону старого города, желая увидеть, как он выглядит в эти ночные часы. Стоя перед собором, он ясно осознал то, что больше всего затрудняло его поиски: он ровным счетом ничего не знал о самой жертве. Ему был известен лишь тот стереотипный образ Элен Арсизак, перед которым благоговели ее поклонники. Ну, а на самом деле — что из себя представляла эта красивая женщина? Знала ли она о неверности своего супруга? Пыталась ли она забыть свою боль, полностью отдавая себя несчастным? Ему крайне необходимо было встретить кого-то, кто бы смог рассказать ему о ней не как о святой, а просто как о человеке. Зачем ей понадобилось устраивать спектакль с этим отъездом в Бордо? Может быть, ее кто-то предупредил о предательстве мужа, о чем она, хотя в это и трудно поверить, не догадывалась? Или она нашла свою смерть в результате жестокой ссоры, происшедшей между ней и мужем, который вернулся домой гораздо раньше и который об этом умолчал? И кем была эта соперница, которой удалось, несмотря на свое скромное положение, взять верх над блистательной Элен Арсизак?

В этот момент Гремилли обнаружил, что, повторяя свой послеобеденный маршрут, он находился на улице Кляртэ. Он вспомнил, что здесь жила Арлетта Тане, «на первом этаже», как уточнил Сези. Ему не долго пришлось искать нужный дом, который оказался довольно старым строением, в котором солнечные лучи, вероятно, не были частыми гостями, но которое, вместе с тем, дышало благородством, особенно подчеркиваемым его окнами с импостом. Живущий в таком доме не может быть презираемым. Впрочем, полицейский трезво смотрел на вещи, чтобы серьезно относиться к подобной своей дедукции. Сквозь закрытые ставни окон просачивался свет. Набравшись храбрости, гуляющий постучал. Спустя несколько секунд он услышал стук открывающегося окна и мягкий голос:

— Это ты?

— Увы, мадемуазель, но я иду от него.

Какое-то время никто не отвечал, потом взволнованно:

— Что вы хотите?

— Поговорить с вами.

— Зачем?

— Потому, что я — комиссар полиции из Бордо Гремилли, и, рано или поздно, нам все равно пришлось бы встретиться.

— Но… уже слишком поздно.

— Да, конечно… Хотя время тихое, к тому же если вам не спится…

— Подождите.

До него донесся звук закрывающегося окна. Он бросил взгляд на верхний этаж. Все тихо. Кажется, ничьего внимания его присутствие здесь не привлекло. Входная дверь бесшумно приоткрылась. Полицейский проскользнул внутрь. Кто-то взял его за руку и шепнул:

— Пойдемте… Осторожно, ступенька.

Вскоре Гремилли очутился в тесной прихожей, стены которой были увешаны старыми гравюрами. Наконец, он смог рассмотреть своего проводника. Молодая женщина среднего роста. С темно-русыми волосами, она была прекрасно сложена, хотя несколько и пышновата. Она смотрела на него взволнованными и замечательными глазами. Комиссар подумал, что не удивился бы, узнав, что именно эти глаза заставили Арсизака влюбиться.

Мадемуазель Тане провела гостя в обставленный со вкусом салон.

Гремилли сразу почувствовал себя уютно.

— Мадемуазель, я был направлен в Перигё в связи с известными вам событиями.

Она жестом пригласила его сесть, будучи не в состоянии произнести даже слово.

— Вы… Вы от Жана?

— Я только что от него.

— Он знает, что вы решили зайти ко мне?

— Нет. По правде сказать, я и сам этого не предполагал, но, прогуливаясь неподалеку, я случайно оказался на вашей улице, увидел свет в окне и вот…

— С ним… все в порядке?

— По-моему, он в полной форме.

— Вот и хорошо!

— Мадемуазель Тане, в ту ночь, когда была найдена мертвой мадам Арсизак, в котором часу ее муж ушел от вас?

— Около двух часов.

— Откуда вам это известно?

— Пробило половину, когда он уходил, а в момент, когда я уже ложилась, часы показывали два часа.

— Почему он ушел от вас так рано или… так поздно?

— Я не знаю. Жан независимый человек. Он поступает так, как считает нужным. Я никогда его ни о чем не спрашиваю.

— В тот вечер вы говорили о мадам Арсизак?

— Мы никогда не затрагиваем эту тему.

— Тем не менее, вам было известно о ее отъезде в Бордо?

— Да.

— Тогда почему же он не остался у вас до утра?

— Я не знаю.

Он посмотрел на нее долгим и внимательным взглядом, и ему показалось, что она говорит вполне искренне.

— Вам известно, что на вашего друга падают серьезные подозрения?

Он чуть было не сказал «любовника», но в последний момент сдержал себя, настолько это пошлое слово не подходило ни к этой мягкой женщине, ни к этой по-настоящему домашней обстановке, которые, казалось, больше были созданы для законной нежности, чем для любовных авантюр.

— Догадываюсь… Люди такие недобрые.

— А вы не допускаете, что у них могут быть какие-то основания считать месье Арсизака виновным? Я полагаю, он любит вас?

— Я в этом уверена.

Произнося эти несколько слов, она так приятно улыбнулась, что это только подтвердило ее убежденность.

— Тогда, разве не естественны подозрения людей, считающих, что он мог избавиться от своей жены ради того, чтобы связать свою судьбу с вами?

— Те, которые так думают, его совсем не знают.

Гремилли чувствовал, что натыкается на непоколебимую веру, которой не страшны никакие ловушки.

— Где вы с ним познакомились?

— В доме доктора Музеролля, у которого я уже пять лет работаю секретаршей.

— И вы в него тут же влюбились, несмотря на то, что он женат?

— Я знаю, что вы хотите сказать… Я боролась… Но это оказалось сильнее меня. И я так счастлива, что не испытываю ни сожаления, ни угрызений совести.

— Даже сейчас?

— Даже сейчас.

— А он? За что он вас полюбил?

— Потому что он был несчастен.

— Из-за чего?

— Он не ладил со своей женой.

— Почему?

— Я не знаю.

— Вы не были знакомы с мадам Арсизак?

— Нет, только понаслышке.

— Вы к ней питали отвращение?

— Напротив, я ею восхищалась.

— А он? Он ее ненавидел?

— Не думаю. Скорее, он ею тоже восхищался.

* * *

Возвращаясь в гостиницу, Гремилли должен был признать, что все выходило не так, как он предполагал. Эта несовременная Арлетта… Этот муж, обожающий свою жену и который, возможно, ее и удушил… А если он невиновен? Тогда где искать настоящего убийцу?

Остановившись посреди площади Либерасьон, полицейский обвел взглядом вокруг себя. Если Арсизак непричастен к убийству Элен, то кто же сейчас не спит в городе, опасаясь, что нападут на его след?

Глава II

Вопреки своим надеждам, Гремилли очень плохо спал. Ему не удалось, хотя бы на время, забыть о том, что мучало его. По мере того, как часы отсчитывали минуты, чутье старого полицейского подсказывало, что ему, вероятно, придется столкнуться с самым трудным из всех препятствий, которые он когда-либо встречал на своем пути. Ему казалось, что в этом деле все, к чему бы он ни протянул руку, просачивалось у него сквозь пальцы. Поначалу он смотрел на то, что предстояло ему решить, как на детскую головоломку, однако потом все оказалось настолько сложным, что он впервые сильно засомневался в своем успехе.

Еще там, в Бордо, Гремилли не слишком серьезно отнесся к словам дивизионного. Он думал, что от него требовалось лишь чувство меры и такт, чтобы решить загадку, доступную каждому, но с которой местная полиция не могла справиться успешно, не рискуя навлечь на себя непроходящий гнев. Комиссар убедил себя в том, что от него ожидали скорого и изящного решения, а также незаметного возвращения в Бордо сразу же вслед за арестом преступника. Теперь он понимал, что дело было совсем в другом. И не столько вероятность и так уже зародившегося, благодаря их стараниям, скандала заставила местную полицию обратиться за выручкой в Бордо, сколько очевидная их беспомощность перед изобретательным преступником. Гремилли более не сомневался в том, что угодил в осиное гнездо, из которого ему, несмотря на его знания и опыт, легко выбраться не удастся.

Все, с кем приходилось сталкиваться Гремилли, производили впечатление добрейших людей: перигёзский комиссар проявляет необыкновенную любезность и редкую самоотверженность, следователь проводит доверительную беседу, а главный подозреваемый так и вовсе симпатяга… Но вершиной всего было то, что полицейский не мог не испытывать даже какую-то нежность к той, которую общественность с уверенностью обвиняла в том, что именно из-за нее Жан Арсизак разделался со своей женой. Наконец, все без исключения пели дифирамбы покойнице, включая того, в ком все видели убийцу, а также ту, которая в глазах окружающих была не кем иным, как злой вдохновительницей. Гремилли замечал с горечью, что сам готов был позволить затянуть себя в эту липкую патоку, где царили самые высокие чувства, где все в этом тихом и благовоспитанном городке любили друг друга, забывая о жестоко убитой здесь женщине, как и о том, что где-то поблизости находится, наверняка, уважаемый и ценимый всеми человек, который ведет свою партию в этом хоре мягких голосов и почтенных идей и который является именно тем, кто задушил одну из очаровательнейших представительниц общества. Ему необходимо срочно встряхнуться, чтоб окончательно не засосало. Он должен подавить в себе любые непроизвольно возникшие в нем симпатии и относиться отныне ко всем, с кем ему придется сталкиваться, так, как это делает врач, исследующий больного, в котором видит потенциального разносчика опасной заразы. Сохранить трезвость ума и ясный взгляд — вот то первое, что приказал себе Гремилли и чем он, к его стыду, до этого пренебрегал.

Услышав, как часы пробили шесть раз и понимая, что больше не уснет, полицейский встал, включил воду в ванной, распахнул окно, из которого дохнуло свежим воздухом начинающегося дня, и выполнил несколько физических упражнений, сделавших его мышцы более эластичными, а сознание — более ясным. Судя по всему, погода обещала быть прекрасной, и это его радовало.

Гремилли предстояло все начать с самого начала и не быть на сей раз таким наивным, чтобы хвататься за первое, что вызывает подозрение и что может еще более запутать следы убийцы. До сего момента все, что связано с убийством, казалось абсолютно непонятным, если не считать искренними слова Арсизака и его любовницы, и напротив, все в корне менялось, если заявления того и другого воспринимать как изначально ложные. Тогда прокурор, вернувшись домой задолго до того часа, который он назвал, неожиданно сталкивается там со своей женой, которая, как он считал, должна находиться в Бордо. Разыгрывается страшная сцена, Арсизак распаляется и в приступе гнева убивает свою жену. Получив соответствующее внушение, Арлетта Тане подтверждает, что ее любовник ушел от нее около двух ночи, то есть гораздо позже того часа, когда произошло убийство. Убийца же, потеряв совсем голову, устраивает комедию с открытыми без взлома дверьми, в которую могут поверить лишь полные идиоты. Вот только почему он не оставил следов на трупе, не изорвал одежду и не перевернул мебель, чтобы создать видимость того, что вор был застигнут врасплох во время своей работы? Да потому, что Арсизак не был профессионалом и, стоя над трупом своей жены, просто очумел. И повел себя так, как это сделала на его месте любая посредственность. А эта наивность с отправкой якобы украденных денег? Однако здесь глупость переходила уже все границы, и Гремилли забеспокоился. Неужели прокурор мог, хоть на секунду, допустить, что полиция поверит в версию о раскаявшемся убийце?

Что больше всего смущало Гремилли, так это именно та нелепость, с которой совершил свое преступление этот парень, чей острый ум — и это отмечали все, кто о нем говорил, — был отмечен полицейским с первых же минут его пребывания в особняке на бульваре Везон. Комиссар ходил по кругу. Стоило ему подумать, что объяснение найдено, как практически тут же возникало опровержение. Все свидетельствовало о том, что Арсизак является убийцей своей жены, все, кроме того, что речь шла о человеке, обладавшем тонким и проницательным умом. Страх, ужас от содеянного могли обезумить такого человека, как прокурор, настолько, чтобы он мог броситься сломя голову куда глаза глядят, вскочить в любой неизвестно куда идущий поезд, но только не заставить его вести себя так глупо. К тому же, по роду своих занятий, прокурор знал, кто работает в полиции, и не мог рассчитывать не то, что кто-то серьезно отнесется к этим жалким выходкам.

Заканчивая свой туалет, Гремилли почувствовал, что нервы его на пределе. В какую бы сторону он ни пошел, он все время оказывался там, откуда начинал движение.

В полвосьмого он спустился позавтракать, купив заодно местное издание одной солидной ежедневной газеты, выходящей в Бордо. Комментируя события, связанные с убийством, журналисты терялись в не представляющих никакого интереса догадках и мстили, как обычно, за нехватку информации, злословя что-то по поводу неповоротливости тех, кому поручено вести следствие. Гремилли с удовлетворением отметил, что его фамилия нигде не фигурировала. Таким образом, тайна его пребывания здесь была сохранена, что, надо признать, его удивило и обрадовало.

* * *

Полицейский из Бордо отвлекся от своих забот, стоило ему только окунуться в пестрый мир старого города. Он любил эту деревенскую атмосферу, где витали запахи полей. Вот гора домашней птицы, разложенной на лотках, где жирные гуси поражали своей белизной. Осторожные покупательницы с богатым опытом, идущим еще от прадедов, что-то щупали, нюхали, пробовали на язык и взвешивали на руке, не торопясь с решением. Но ни та, ни другая стороны не проявляли ни малейшего нетерпения и, считая спешку лишней в таком деле, не хотели лишать себя удовольствия, которое они испытывали от беседы. Здесь до сих пор еще чтут те традиции рынка, которые, проявляясь в шумной неразберихе и беззлобных спорах, сохраняют прочные связи между городом и деревней. Забыв, что он недавно поел, Гремилли жадным взглядом обводил эти несметные съестные богатства. За рядами белого мяса он увидел зажаренные в печи туши, покрытые золотистой и хрустящей корочкой с сочащимся по ней жиром, который передаст свой неповторимый аромат фасоли, томящейся вот уже несколько часов в глиняных чанах. Гастрономия — это та единственная отрада, которая остается мужчине, когда одни радости жизни оставили его, а от других ему самому пришлось отказаться.

К сожалению, комиссар прибыл в Перигё не в качестве туриста.

Основной его заботой был убийца, которого необходимо было выявить и, по возможности, арестовать. Вздохнув, он бросил последний взгляд на этот красочный мир и, пройдя по улице Сажес, затем по Эгийри, направился в сторону дворца правосудия, расположенного на бульваре Монтеня, где он заявил, что ему необходимо поговорить с месье Бесси. Он умышленно не показал удостоверение и не назвал должность, указав лишь свою фамилию на бланке, который ему протянул служащий. Гремилли старался сохранить свое инкогнито как можно дольше.

Следователь встретил его в высшей степени любезно.

— Итак, месье комиссар, удалось ли вам пообщаться с нашим городом, как вы того желали?

— Конечно же, месье следователь, и я в восторге. Более того, я просто влюбился в Перигё.

— Любовь с первого взгляда, надо полагать?

— Именно.

— Могу я позволить себе спросить, поможет ли это вдруг родившееся чувство решению той задачи, которая на вас возложена?

— Надеюсь, при условии, если я буду опасаться.

— Опасаться — чего?

— Всего.

— То есть?

— Прежде всего, вашего города, месье следователь, который может заворожить настолько, что одна только мысль о возможности существования здесь убийцы покажется нелепой, затем вашего неба, под которым лучше мечтается, чем работается, и, наконец, приветливости горожан, которая может задурманить моментально, если не быть постоянно начеку. Ваши сограждане, месье следователь, опасны тем, что от первой же улыбки теряешь всякую осторожность и начинаешь верить в их природную искренность.

— И на чем основываются ваши наблюдения?

— Я встречался с месье Арсизаком и мадемуазель Тане.

— Да? Ваши впечатления?

— Я только что о них и рассказывал вам, месье следователь. Оба симпатичны, милы, производят впечатление искренних людей, однако…

— …Однако?

— …Однако один из них, возможно, убил свою жену при посредничестве другого.

— Ну вот, наконец-то! Таким образом, теперь и вы верите в виновность Арсизака?

— Я не знаю.

— Ну, послушайте, месье комиссар, давайте рассуждать трезво.

— Это как раз и есть самое трудное.

— И все-таки попытаемся… Весь город любит или, по крайней мере, уважает Элен Арсизак, являющуюся олицетворением доброты. Молодежь восхищается ее красотой, а большинство из тех, кто постарше, завидует прокурору республики, что у него такая жена.

— И именно поэтому ему не прощают его связь с мадемуазель Тане.

— И это верно. Все возмущены, но не тем, что у Арсизака есть любовница — мы не пуритане, — а тем, что он мог обманывать женщину с такими моральными и физическими качествами, какими обладала мадам Арсизак. У всех ощущение, что они являются свидетелями некоего, так сказать, кощунства.

— И в то же время большинство из тех, кто критикует прокурора, при первой возможности охотно изменили бы ему с Элен Арсизак.

— Вне всякого сомнения. Не станем же мы переделывать человеческую натуру, не так ли?

— Разумеется! Вот только меня смущает, не будет ли объявление прокурора убийцей своей жены являться следствием скорее скрытой ревности, чем глубокой убежденности?

— Возможно. Ведь со смертью Элен Арсизак женщины Перигё вдруг почувствовали, что потеряли ближайшую подругу, а мужчины — что им просто наставили рога.

— И все втайне согласны мстить мужу.

— Не будем заходить так далеко, месье комиссар. Говоря вам так, я только хотел вам показать, что с трудом представляю себе кого-то в Перигё, кто ненавидел бы Элен Арсизак до такой степени, чтобы ее удушить, кроме…

— Кроме?

— …Кроме тех, кого бы исчезновение жены прокурора вполне устраивало, то есть самого прокурора и его любовницы.

— Из чего можно заключить, что вы не рассматриваете связь Арсизака с мадемуазель Тане как мимолетное увлечение?

— После всего, что я услышал, я так не думаю.

— Мне приятно отметить, что ваше мнение совпадает с моим. После разговора с мадемуазель Тане я пришел к выводу, что это серьезно.

— Это лишь осложняет дело. Будучи выходцем из католической и очень верующей семьи, в которой она была последней, мадам Арсизак никогда бы не пошла на развод.

— А отсюда убийство, которое было единственным выходом.

— Я вам этого не говорил!

Гремилли улыбнулся.

— Ну, скажем, слегка намекнули.

— Мне бы не хотелось, месье комиссар, чтобы вы думали, будто я питаю какую-то антипатию к Арсизаку, напротив. Я всегда считал его своим другом и был бы просто счастлив, если бы вам удалось найти доказательства его невиновности, поскольку я с ужасом представляю себе тот день, когда мне придется выдвинуть против него обвинение в предумышленном убийстве.

— Ну, до этого еще далеко.

— Вы в этом уверены? Вы сами признали, что нас пытались убедить в том, что речь идет о гастролере, которого, к его несчастью, застукали на месте преступления. Вы сами заявили, что возврат по почте так называемых украденных денег — детские уловки. Наконец, не вызывает сомнения и то, что мадам Арсизак знала убийцу и совершенно его не опасалась. И, после всего, именно муж — естественно, случайно — обнаруживает труп своей жены…

— Вполне естественная ситуация, вы не находите?

— Возможно… Во всяком случае, мне кажется, мы не можем долго затягивать с обвинением.

— Боюсь, месье следователь, что все может оказаться гораздо, гораздо сложнее, чем вы полагаете. Я признаю, что все говорит не в пользу Арсизака, но, одновременно, это «все» служит ему и оправданием.

Магистрат хотел возразить, однако Гремилли его опередил.

— Любовная связь Арсизака, его хрупкое алиби, неуклюжая хитрость с этим грабежом и возвратом денег, вскрытый без взлома сейф, очевидная безмятежность жертвы — все буквально кричит о том, что убийцу следует искать среди близких к дому людей, и, зная о целомудрии мадам Арсизак, не трудно предположить, что таким человеком может быть только ее муж.

— Вот видите!

— Однако кажется очень странным, чтобы такой умный и сведущий в криминальных делах человек, как прокурор, не приготовил себе какое-нибудь убедительное алиби и считал необходимым устраивать этот спектакль, несерьезность которого он не мог не видеть.

— В этом, дорогой мой, вы основываетесь на предположениях, а я предпочитаю доверять фактам.

— И я тоже, месье следователь. Почему мадам Арсизак симулировала свой отъезд в Бордо? К тому же, если ей захотелось уличить своего супруга в измене, то почему она не поехала непосредственно на улицу Кляртэ? Что помешало прокурору, если ему было неизвестно о приезде жены, не возвращаться домой до утра? К тому же, если допустить, что он виновен, элементарное чувство осторожности должно было его заставить после содеянного вернуться к любовнице и «обнаружить» труп своей жены, допустим, в семь утра.

— Да, не знаю…

— А нельзя ли допустить, что поездка в Бордо — вовсе не ловушка для мужа и она была вынуждена ее неожиданно прервать по каким-то другим причинам, которые нам пока неизвестны?

— Единственное, что я хочу вам сказать, так это то, что, согласно данным, полученным из Бордо, мать Элен Арсизак, живущая в доме престарелых для состоятельных особ, не видела свою дочь и что она сама уже встревожена ее отсутствием. Она пока ничего не знает.

— Ну вот, все, как нарочно, усложняется.

Телефонный звонок прервал беседу. Следователь выслушал и сказал коротко:

— Жду вас.

Положив трубку, он сообщил:

— Мне что-то хочет сказать Арсизак. Сейчас он придет.

Гремилли поднялся.

— В таком случае…

— Нет-нет, останьтесь. Если речь идет о том деле, которое нас интересует, вы не должны помешать прокурору.

Вскоре Арсизак, такой же непринужденный и уверенный в себе, вошел в кабинет. Может, это просто притворство? Полицейский подумал, что много бы отдал, чтобы узнать правду. Арсизак поздоровался со следователем.

— Спасибо, что согласились меня принять так быстро, дружище.

Гремилли обратил внимание на то, что Арсизак при этом не подал руку Бесси.

— Здравствуйте, месье комиссар…

— Здравствуйте, месье прокурор.

В разговор вступил следователь:

— Если вы пришли поговорить о том, что нас сейчас занимает всех, то, надеюсь, месье комиссар нам не помешает?

— Ну, конечно… Впрочем, я ненадолго, дружище. Мне известно — и месье комиссар это может подтвердить, — что на мне висят серьезные подозрения. Поэтому, доверяя правосудию, я хочу сказать, что можете со мной не нянчиться. Относитесь ко мне, как к любому другому подозреваемому. Я хотел было, попросить отпуск, но подумал, что это может смахивать на какой-то маневр или даже признание. Я не намерен бежать ни куда бы то ни было, ни от кого бы то ни было.

Следователь откашлялся, прежде чем ответить.

— Арсизак, я питал самые теплые чувства и еще больше уважения к вашей жене. Поэтому я считаю своим долгом — прежде всего, как магистрат, потом как друг, — не пренебрегать ничем в поисках ее убийцы. Не буду скрывать от вас — и говорю вам это с тяжелым сердцем, — что в настоящий момент на вас падают самые что ни на есть серьезные подозрения. Тем не менее, месье комиссар не до конца верит в вашу виновность.

— А вы?

— Мне хотелось бы разделять чувства комиссара.

— Надеюсь, что вы, по крайней мере…

— Не буду лукавить. Все говорит не в вашу пользу. Я знаю вас как блестящего и честного магистрата, но, мой бедный друг, вы не первый, кто теряет голову от любви. Поэтому, Арсизак, если убили вы, то признайтесь в этом прямо и… и я дам вам несколько часов, чтобы… ну, в общем, чтобы вы привели свои дела в порядок.

— Месье следователь, я признателен вам за то, что вы так яро защищаете честь магистратуры, но, представьте себе, у меня нет ни малейшего желания покончить с собой, тем более теперь, когда я свободен и могу начать новую жизнь.

— А это, месье прокурор, как раз то замечание, которое может сыграть роковую для вас роль в ходе следствия.

— Неужели вы меня считаете таким идиотом, что, будь я виновен, стал бы говорить подобное. Я не прощаюсь с вами, месье, ибо нам предстоит часто встречаться в эти дни. Кстати, месье комиссар, я забыл вам сообщить вчера во время нашей встречи, что накануне убийства, где-то около одиннадцати — одиннадцати тридцати вечера, к мадемуазель Тане заходил доктор Музеролль и мы оставались втроем до часу ночи. Я ушел от мадемуазель Тане вскоре после моего друга.

Комиссар осведомился с иронией в голосе:

— По сути дела, вы забыли свое алиби?

— Обстоятельства, разумеется, объясняют этот провал памяти.

— Позвольте мне, месье прокурор, сказать вам откровенно то, о чем я сейчас подумал.

— Прошу вас.

— Не надумали ли вы над нами посмеяться?

— Да уж, для меня сейчас самое время, чтобы паясничать.

С этими словами Арсизак вышел. Следователь растерянно пробормотал:

— Если Музеролль подтвердит свой визит…

— Он его подтвердит, месье следователь, будьте уверены.

— Откуда такая уверенность?

— Мадемуазель Тане работает у него секретаршей.

— Этого врача я знаю давно, месье комиссар. Это не тот человек, который способен пойти на лжесвидетельство, даже если речь идет о спасении друга.

— Мне хотелось бы в это верить, месье следователь.

Доктор Музеролль жил за дворцом правосудия в роскошной квартире, где все, казалось, было предназначено для того, чтобы услаждать взгляд, и говорило о том, что здесь обитает истинный сибарит. Старые предметы из олова, амурные гравюры 18 века, тонкий фарфор и старинные духовые инструменты украшали салон для гостей, в который его провела молоденькая и симпатичная служанка, чью талию элегантно опоясывал фартук, кружева которого гармонично перекликались с кружевной лентой в волосах. Несомненно, врач старался окружить себя не только изящными вещами, но и очаровательными людьми. И полицейский его прекрасно понимал.

К Гремилли вышла мадемуазель Тане.

— Здравствуйте, месье комиссар.

— Здравствуйте, мадемуазель.

— Вы пришли к доктору?

— Да. Служанка, видимо, меня неправильно поняла.

— Нет, правильно. Просто я подумала, что вы пришли из-за меня.

— Если мне будет необходимо вас увидеть, мадемуазель, у меня есть ваш адрес.

— В таком случае, прошу вас следовать за мной.

Доктор Музеролль, оказавшийся низкорослым толстяком; принял полицейского весьма любезно.

— Если не ошибаюсь, месье комиссар, я раньше не имел чести быть с вами знакомым?

— Я из регионального управления криминальной полиции Бордо.

— Должен ли я понимать, что вы пришли ко мне не в качестве клиента, а…

— Нет, доктор, в качестве полицейского.

— Вот как… В таком случае, мадемуазель, будет лучше, если вы нас оставите.

«Славная комедия», — подумал Гремилли, которого начинала бесить эта подчеркнутая любезность, все больше смахивающая на издевку.

— Слушаю вас, месье комиссар.

— Я пришел к вам, доктор, в связи с убийством мадам Арсизак.

— Бедняжка… Какой ужасный конец!

Врач вздохнул.

— Доктор, в ночь, когда произошло убийство, вы выходили из дома где-то около одиннадцати часов?

— Надо подумать. Погодите… Да, я решил пропустить стаканчик у мадемуазель Тане… Спешу заметить, что она была не одна.

— У нее был месье Арсизак.

— Ах, так вам это уже известно?

Комиссар готов был схватить этого человека за лацканы пиджака и встряхнуть как следует, чтобы отбить у него охоту кривляться, да еще с таким цинизмом.

— Мне, действительно, это уже известно. Вы не находите, что время для визита несколько необычное?

— Понимаете ли, мне приходится работать допоздна, и перед тем, как лечь в постель, я обычно позволяю себе небольшую прогулку по старому городу, который я просто обожаю. И вот в эту самую ночь случаю было угодно направить мои стопы на улицу Кляртэ, и когда я проходил мимо дома мадемуазель Тане, я увидел у нее свет и постучал в ставни.

Гремилли чуть не взорвался от негодования. Узнав все от мадемуазель Тане, доктор нагло воспользовался его же историей. Таким образом, он увиливал от любого обвинения, и становилось бессмысленным даже ставить под сомнение его слова. Они все заодно, как воры на ярмарке.

— Арлетта мне открыла, и мне было приятно увидеть там и Арсизака. Он познакомился с Арлеттой у меня, и я, старый холостяк, чувствую себя с ними словно в семейном кругу, по крайней мере до тех пор, пока у них хватает сил меня терпеть.

— В котором часу вы ушли от них?

— Мне, видимо, будет трудно точно ответить на ваш вопрос. Во всяком случае, уже перевалило за час, так как, вспоминаю, что то замётил Арлетте насчет боя ее настенных часов, который мне показался каким-то чудным. Тогда как раз пробило один час.

— Тем самым вы подтверждаете алиби месье Арсизака?

— А что, ему надо какое-то алиби?

— Послушайте, доктор, хватит ломать комедию. Вам прекрасно известно, что месье Арсизак подозревается в убийстве своей жены!

— Неужели есть такие болваны, которые могут его в этом подозревать?

— Позвольте мне не отвечать на этот ваш вопрос.

— Пусть будет так, но, если бы меня об этом спросили, не думаю, чтобы мой ответ вам очень понравился.

— Хочу вам напомнить, что я полицейский.

— Зачем напоминать, это и так видно.

Врач чувствовал свою неуязвимость. На сей раз Гремилли не выдержал:

— Мне кажется, мы плохо начали.

— Мне тоже так кажется.

— Тогда, может быть, попробуем по-другому?

— Як вашим услугам.

— Не могли бы вы рассказать мне что-нибудь о мадам Арсизак?

— Элен? Восхитительная женщина…

— …Которую обманывал муж.

— Возможно, жить рядом с восхитительной женщиной — не всегда самое великое счастье.

— А вы сами бывали у нее?

— Редко.

— И на то были причины?

— Она на меня тоску нагоняла. Я допускаю, конечно, что святость — дело серьезное… В общем, что-то в этом роде я имел неосторожность ей однажды сказать. Она на меня с тех пор обиделась, и одно мое присутствие, вероятно, оскорбляло ее чувства.

— Знала ли она о своей беде?

— Скажем, догадывалась.

— Вам не известно, кто будет ее наследником?

— Думаю, ее муж, но поскольку она ничего за душой не имела… Она была выходцем из семьи мелких аркашонских коммерсантов. Работала в бакалейной лайке родителей. Однажды туда вошел Жан, и она… она вошла в его жизнь.

— Женитьба по любви?

— Эх… Я вам уже говорил, она была очень красива… Жан — натура романтическая, для которой видеть, как такая прелестная девушка губит свою молодость среди консервов и картошки… Одним словом, вечная история пастушки и принца. Подозреваю, что он женился на ней в порыве благородства, и, конечно, вследствие естественного влечения, которое она не могла не вызывать.

— А она?

— Думаю, она любила своего мужа… и, право же, ей пошло это только на пользу. Она не то что не оскорбила своим присутствием высшее общество Перигё, но, напротив, стала одним из лучших его украшений.

— У меня сложилось впечатление, что она принимала участие во всех благотворительных мероприятиях.

— По крайней мере, во многих. Ее благотворительность была даже агрессивной. Стоило ей только встретить кого-нибудь, она тут же принималась доводить его до измора своими сиротами, одинокими матерями и т. д.

— Мне кажется, все скорбят о ней.

— Все, кроме одного.

— Кого же?

— Того, кто ее задушил.

— У вас нет — пусть даже смутных — представлений о личности убийцы?

Врач спокойно ответил:

— Полицейским работаете вы.

— Давайте поговорим о мадемуазель Тане.

— Очень славная девушка. Жан — ее первое в жизни увлечение, хотя ей уже тридцать, но я не сомневаюсь, что оно и последнее.

— Потому, что?

— Потому, что они поженятся сразу же, как только станет возможным.

— Слушая ваши рассказы, доктор, о тех, кто вас окружает, я начинаю сомневаться, не напрасно ли я приехал в Перигё и не сам ли я выдумал всю эту историю с убийством.

— Действительно?

— Да, доктор, слушая вас, у меня появляется ощущение, что я грубо ворвался в мир, где живут лишь святые и ангелы.

— Не правда ли, мило?

— Это было бы так, если бы сразу при входе в ваш сказочный уголок я не наткнулся на задушенную женщину, а это уже не романтика… Так что уж не обессудьте, доктор, если мне придется пощипать крылышки ваших ангелов и посбивать ореолы с некоторых ваших святош.

* * *

Войдя в кабинет судебного следователя Бесси, Гремилли заявил:

— Сейчас перед нами одна простая дилемма: либо доктор Музеролль говорит правду и Арсизак невиновен, либо он этой правды не говорит и Арсизак — не кто иной, как убийца своей жены.

— Повторяю вам, комиссар, что доктор — это почтеннейший человек, пользующийся всеобщим уважением.

— Как бы там ни было, месье следователь, но хочу вам заметить, что он просто издевался надо мной от начала и до конца нашей встречи. Строил из себя святую наивность и рассказывал мне все, что ему взбредет в голову… Однако я нахожу его слишком умным — еще один мудрец! — чтобы врать относительно того, что легко проверяется.

— Алиби Арсизака?

— Как раз и нет! Даже если бы мне очень захотелось, я никогда не смогу уличить во лжи Арсизака, Арлетту Тане и доктора Музеролля. Вы бы только послушали его!

— Неужели он вас оскорбил?

— Разумеется, нет! Но его умение преподносить все, что действительно имело место, в таком искаженном виде меня просто поражает. Послушать его, так находишься не в Перигё, а в каком-то Эдеме, где все милы, нежны и искренни, где преступление вполне может сойти за развлечение славной компании!

— А вы не преувеличиваете?

— Едва ли! Впрочем, мне с самого начала следствия стало казаться, что я имею дело с одними лишь сказочниками. Я даже не имею четкого представления о самой жертве. Она очаровательна, изящна, сострадательна… Только из этого, скорее, можно слепить статую, а не живое существо. Мне необходимо знать, какой была эта женщина не тогда, когда она находилась в центре всеобщего внимания, а тогда, когда на нее уже не смотрели как на какое-то официальное лицо.

— Я не совсем четко себе представляю, чего в сущности вы добиваетесь.

— Все просто: если мне ничего не удается добиться с одной стороны, необходимо подойти с другой. До сих пор мне не удавалось не то что преодолеть, но даже заглянуть за ту преграду, которую каждый раз воздвигали передо мной прокурор и его приятели, поэтому я должен попытаться по-настоящему понять, кем была мадам Арсизак, что она думала, страдала ли она от измен мужа и так далее. С кем-то она все-таки должна была делиться своими заботами, мечтами, планами. Месье следователь, не могли бы вы мне назвать имя самой близкой подруги мадам Арсизак?

— Мой дорогой комиссар, я намного старше прокурора и, тем более, его жены. Наши отношения основывались на принципах добрососедства и мирских правилах. Впрочем, мадам Бесси, полагаю, сможет лучше просветить вас на этот счет. Так что заходите, выпьем по чашечке кофе. Я живу на площади Плюманси, семьдесят, это в нескольких минутах ходьбы отсюда. Например, в два часа дня?

— Договорились, месье следователь, в два часа дня.

* * *

Пробило полдень, когда Гремилли, выйдя через неприметную дверь дворца правосудия, очутился на площади Генерала Леклерка, совсем недалеко от кабинета доктора Музеролля. Полицейский еще не отошел от того приема, который ему оказал этот практикующий врач. Он жаждал реванша, но пока смутно себе представлял, каким образом он его добьется. Этот человечек был не так прост. Комиссар повернул на улицу Гинемера и тут обратил внимание на силуэт впереди идущей женщины, который ему показался знакомым. Арлетта Тане! Она шла с работы, но направлялась не в сторону улицы Кляртэ. Может, ее ждала встреча с Арсизаком? Гремилли пошел за ней, надеясь на случай, который, возможно, подскажет ему — хоть намеком, хоть знаком! — каким образом нужно действовать, чтобы пробить брешь в крепостной стене, через которую он смог бы проникнуть в столь неведомый для него мир. Однако его ждало разочарование: Арлетта просто решила сделать покупки, которые она укладывала в сетку, извлеченную из сумочки, Гремилли поджидал ее сначала у мясной лавки, затем у кондитерской, представлявшей последнюю точку на ее пути в сторону северо-запада, после чего он развернулся вместе с ней на сто восемьдесят градусов, чтобы направиться в старый город, где она купила хлеб и фрукты. Полицейский перехватил ее в тот момент, когда она пересекала Муниципальную площадь.

— Добрый день, мадемуазель Тане. Вы знали, что я шел за вами следом?

— Я вас узнала, когда выходила из кондитерской.

— Почему же тогда делали вид, что меня не замечаете?

Глаза Арлетты насмешливо сверкнули.

— Не хотела доставлять вам лишние хлопоты. Думаю, вы бы почувствовали себя сильно уязвленным, если бы я помахала вам ручкой в знак приветствия, разве не так?

Уж не надумала ли теперь и она посмеяться над ним? Эх, скорее бы ему снова оказаться в своем вульгарном мире мошенников, там, где улицы по-настоящему освещены, а проблемы не так сложны, поскольку люди живут там по простым принципам и, стало быть, сами просты и понятны. Они признают или отрицают, спасаются бегством или вступают в бой. По крайней мере, каждый прекрасно знает, с кем имеет дело и на что идет.

Голос Гремилли стал более сухим.

— Мадемуазель, мне хотелось бы поговорить с вами.

— Ноу меня не так много времени. Кабинет доктора открывается в час тридцать.

— В вашем распоряжении более часа.

Она запротестовала:

— Но мне надо еще пообедать!

— Мне тоже, уверяю вас! Не будем терять драгоценные минуты. Обещаю, я вас долго не задержу. Давайте зайдем в это кафе.

Они сели за столик, погруженный в полумрак этого маленького заведения, знавшего истинное оживление лишь по базарным дням. Комиссар заказал что-то из прохладительных напитков и, как только они были обслужены, приступил к делу:

— Вам хорошо известно, какие тяжелые подозрения висят над человеком, которого вы любите. Я знаю, что вы рассчитываете стать его женой, и, думаю, не ошибусь, если предположу, что вы должны быть очень заинтересованы в том, чтобы он публично и как можно быстрее был признан невиновным, если он действительно невиновен.

— О да! Если б я могла что-нибудь сделать…

— Вы это можете, мадемуазель. Вам достаточно сотрудничать с теми, кто стремится только к одному — найти правду, и вы должны мне сами рассказать эту правду.

— Но я вас не обманывала!

— Надеюсь на это ради вас и ради него. Вы говорили своему патрону о моем визите к вам вчерашним вечером?

— Да.

— Почему?

— Потому что доктор для меня нечто иное, чем патрон.

— Да?

Ей понадобилось некоторое время, чтобы понять истинный смысл этого «Да?», после чего она покраснела и принялась протестовать:

— Это вовсе не то, что вы думаете! Доктор Музеролль очень хороший человек! Я до сих пор не могу понять, почему он так и не женился… Говорить на подобные темы у нас строго запрещено. Могу лишь догадываться, что причина его одиночества кроется в каком-то сильном разочаровании, с чем сегодня он уже примирился и чему, как мне кажется, даже рад. Он питает ко мне глубокую привязанность, и я плачу ему тем же. К тому же он очень привязан к Жану, то есть к месье Арсизаку. Ко мне он относится в некоторой степени как к жене своего друга, видя во мне почти невестку. Он часто заходит ко мне, чтобы просто поболтать, когда ему тоскливо, или чтобы повидать Жана.

— Почему вы мне ничего не сказали о том, что он был у вас в ту ночь, когда произошло убийство?

— Бог мой, он так часто бывает у меня, что я на это уже и внимания не обращаю. Вы знаете, он же неисправимый лунатик. Он только ночью и чувствует себя человеком. Вы себе не представляете, сколько он отмеряет километров в течение года, пока весь Перигё спит.

— В котором часу он пришел?

— Ровно в двадцать три.

— Как вам удалось это запомнить с такой точностью?

— Так ведь он сам мне сказал, что зайдет именно в это время!

— Значит, он вас предупредил заранее о своем визите?

— Естественно! В противном случае мне пришлось бы просыпаться чересчур часто! А я-то ведь не лунатик!

— И долго он у вас оставался?

— Приблизительно два часа. Я специально для него напекла блинов, он их обожает.

— И месье Арсизак был?

— Разумеется.

— Благодарю вас, мадемуазель. Вот видите, я вас не сильно задержал, и, думаю, у вас еще есть время для обеда. До свидания, мадемуазель.

Глядя на удаляющуюся женщину, комиссар подумал, что у нее ничего не было общего с теми, кого обычно называют сексуальными вампиршами, напротив, она оставляла после себя ощущение доброты и трогательной нежности. Женщина-отрада, рядом с которой мужчины типа Арсизака и Музеролля чувствуют себя, вероятно, уютно. Везет же кому-то, подумал полицейский. Ему не удавалось забыть свою собственную историю, так что страдания его продолжались. При каждом соприкосновении с чужим счастьем у него комок подкатывал к горлу.

* * *

Перед тем, как отправиться в гости к судебному следователю, Гремилли зашел в свою гостиницу, чтобы пообедать на скорую руку. Внизу его ждала записка от коллеги Сези, сообщавшего в ответ на просьбу об уточнении некоторых деталей, с которой Гремилли обратился к нему утром по телефону, что мадам Арсизак не заказывала номер в отеле «Терминюс» и что шофер такси — некий Шарль Дюран — признал в убитой женщину, которая села к нему вечером накануне преступления, на вокзале, сразу по прибытии двадцатичасового поезда.

Тот факт, что мадам Арсизак не заказала, как она это делала обычно, номер в «Терминюсе», красноречиво говорил о том, что она заранее планировала вернуться тайком. Но тогда почему в полночь она оставалась еще у себя?

* * *

Поднимаясь к площади Плюманси, Гремилли испытывал чувство досады, которое вызывал в нем доктор Музеролль. Своими ответами Арлетта, сама того не подозревая, подтвердила то, в чем он уже не сомневался: рассказывая, каким образом он оказался в ночь убийства в доме своей секретарши, доктор просто морочил ему голову.

Уязвленное самолюбие полицейского не давало ему покоя с тех пор, как он понял, что сомневаться уже не в чем. Ловкость этих людей, говоривших правду в целом, но лгавших по мелочам, объяснялась тем, что это их «озорство» не могло быть наказуемым. И нужно было быть на месте полицейского, чтобы понять, насколько это запутывало следствие.

Бесси встретил комиссара с той приветливостью старшего чина к младшему, которой хотят показать свое уважение, но и подчеркнуть одновременно существующую между ними дистанцию, определяемую разницей в их социальном положении. В гостиной Гремилли был представлен мадам Бесси — женщине внушительных размеров, но вместе с тем удивительно изящной. После выпитого кофе и поданных ликеров (в доме судебного следователя не изменяли старым традициям), хозяйка обратилась к гостю:

— Месье комиссар, мой муж мне рассказывал о том, чего вы от меня ждете. Боюсь, правда, что вы будете разочарованы, равно как и я сама…

— Прошу прощения, мадам, но я не улавливаю…

— О, здесь все просто! Узнав от мужа, что вас интересует имя ближайшей подруги — или, лучше, ближайших подруг — мадам Арсизак, я мысленно перебрала всех дам в Перигё, которые больше других подходили бы на эту роль, и вы знаете, только тут я поняла, что ничего не могу сказать о том, с кем по-настоящему была близка несчастная Элен. Признаюсь вам, придя к такому заключению, я сама оказалась в растерянности. Нет, действительно, несмотря на все мои усилия, ни одно имя не пришло мне на ум, и я вдруг задумалась, а были ли на самом деле у Элен, не считая ее официальных отношений, настоящие, близкие подруги.

— Вот уж действительно, месье следователь, нельзя не признать, что, куда ни повернись, проблемы только разбухают.

— Я был не меньше вашего удивлен, когда услышал это от жены. Впрочем, я, кажется, начинаю понимать. Я не знаю, известна ли вам история мадам Арсизак до того, как она стала мадам Арсизак?

— Доктор Музеролль меня просветил на этот счет. Простая семья из Аркашона, если не ошибаюсь.

— Совершенно верно. Мне думается, прошлое мадам Арсизак было для нее неким, что ли, грузом… Разумеется, все это ерунда, ибо всем своим видом, своими манерами она доказала, что, каким бы ни был ее кошелек, она достойна показаться в самом изысканном обществе. И все-таки… Не считала ли себя мадам Арсизак не в достаточной еще степени готовой к тому, чтобы видеть в перигезских дамах своих подруг, и по этой причине старалась держаться пока на почтенном от них расстоянии? Мне кажется, с годами она изменила бы свое мнение и позицию.

Гремилли в очередной раз подумалось, что убитая действительно была олицетворением добропорядочности и скромности и что слова следователя были тем трогательным мазком, который завершал ее и без того лестный портрет. Он не смог сдержать себя, чтобы не выразить свои сомнения:

— И тем не менее, мне кажется странным, чтобы никто не стремился к дружбе с женщиной, чьи заслуги признаются всеми, которой каждый восхищен и которую весь город буквально обожает за те или иные ее достоинства.

— Ну, вы знаете… У людей свои взгляды на вещи… Взгляды, так сказать, унаследованные от предков и которые всех устраивают, даже если порой они кажутся абсурдными.

Комиссар обратился к мадам Бесси:

— Мадам, вы лично питали ли какие-либо чувства к мадам Арсизак?

— «Питать чувства» — это, пожалуй, слишком громко… Я испытывала к ней глубокое уважение — скорее за готовность пожертвовать собой ради несчастных и обездоленных, чем к ней как личности, которая мне, по сути дела, была довольно безразлична. Мы принадлежали к разным поколениям, вы меня понимаете?

— Вполне, мадам. Вы, случайно, не знаете ее поставщиков?

— Что вы имеете в виду, месье комиссар?

— У кого она покупала себе платья, шляпки, туфли, в какую кондитерскую ходила и так далее?

— Я уверена, вы будете смеяться надо мной, но, по правде сказать, я больше в курсе ее привычек, чем ее добродетелей. Она одевалась на улице Четвертого Сентября у мадемуазель Вертюзай, шляпки приобретала на проспекте Монтеня у мадемуазель Линар, обувалась на улице Республики у месье Сели, а пирожные свои покупала в кондитерской мадам Домейрат, что на улице Тайфера.

Бесси улыбнулся:

— Фанни, ты не перестаешь меня удивлять! Ты могла бы стать прекрасным полицейским, не правда ли, месье комиссар?

— Действительно, месье следователь.

Еще не было трех часов, когда Гремилли, покидая площадь Плюманси после расставаний, прошедших с теми же церемониями, что и при встрече, отправился на улицу Четвертого Сентября, где находился магазин мадемуазель Вертюзай.

Это был небольшой магазинчик, чья изысканность не сразу бросалась в глаза. Витрина с выставленными в ней платьями и тканями говорила о хорошем вкусе хозяйки и высоких ценах. Было очевидно, что только наивная особа могла зайти сюда в надежде приобрести себе что-нибудь подешевле. Стоило лишь полицейскому толкнуть входную дверь, как он тотчас же окунулся в интимно-утонченную атмосферу, подчеркиваемую обитыми атласом стенами, мягким светом, изящными букетами цветов и отсутствием малейшего шума. Глядя, как элегантно одетая служащая с расчетливой медлительностью перемещалась в пространстве и что-то тихим голосом говорила своим невидимым собеседницам, Гремилли ощутил себя в аквариуме.

— Что месье угодно?

— Повидаться с мадемуазель Вертюзай, если это возможно.

— По какому делу, простите?

— По личному. Хочу добавить, что у меня нет ни товара, ни предложений.

Бросив на него веселый взгляд, девушка попросила:

— Минутку, пожалуйста.

Жестом она указала комиссару на хрупкий стул с гнутыми ножками, на который бы он ни за что на свете не осмелился сесть.

Так же тихо, как и при встрече, девушка удалилась. Она не шла, а буквально плыла. Вскоре она вновь появилась, пригласив полицейского следовать за собой. Его провели в роскошный будуар. Гид удалился, оставив Гремилли наедине с некой особой со светлыми волосами, одетой в английский костюм стального цвета и с повязанным вокруг шеи шарфиком неброских тонов. Сидя за письменным столом «Наполеон III» с инкрустацией из перламутра, она пристально смотрела на незваного гостя сквозь огромные роговые очки.

— Вы хотели со мной говорить, месье?

— Комиссар Гремилли, из Бордо.

Тон мадемуазель Вертюзай вдруг изменился:

— Что же вы стоите, комиссар, садитесь.

Он с недоверием покосился на показавшееся ему крошечным обитое шелком кресло. Видя его нерешительность, владелица магазина модного платья улыбнулась:

— Не пугайтесь, оно вполне вас выдержит.

— Надеюсь.

Пока Гремилли, соблюдая все меры предосторожности, устраивался в кресле, она поинтересовалась:

— Итак, какие дела у меня могут быть с полицией?

— Ей необходимо получить от вас маленькую информацию — и только.

— По поводу чего?

— По поводу мадам Арсизак.

— Мадам Арсизак… Бедный ангел! Я до сих пор не могу поверить в эту ужасную ее смерть… Такая скромная, такая утонченная!.. Всегда любезна, покладиста… Ничто не может утешить… Для меня она была больше, чем клиентка, месье комиссар. Подруга, настоящая подруга… Мы так ее оплакивали… И еще долго будем оплакивать.

И как бы в подтверждение своих слов мадемуазель Вертюзай извлекла из своего левого рукава прелестный платочек из тончайшего батиста и принялась им с величайшей осторожностью промокать накрашенные ресницы.

— Вы сами, мадемуазель, занимались мадам Арсизак, когда она приходила к вам как клиентка?

Резкое движение корпуса назад выразило ее крайнее удивление.

— Месье комиссар! Я выхожу к своим клиенткам исключительно для того, чтобы дать совет по выбору материала или модели, окинуть взглядом во время примерки… И всего лишь на секунду, месье комиссар, мимоходом!

Пристыженный, Гремилли смутился так, как если бы он спросил у маркизы де Монтеспан, не она ли подметает Зеркальную галерею Версальского дворца.

— Прошу простить мое невежество, мадемуазель. Я слабо разбираюсь в секретах ателье мод.

Мадемуазель Вертюзай сделала небрежный и одновременно снисходительный жест рукой, показывая тем самым, что инцидент исчерпан.

— Если вы хотели спросить меня, месье комиссар, имя служащей, которая чаще других обслуживала мадам Арсизак, то я могу его назвать: мадемуазель Симона.

— Она сегодня здесь?

— Это как раз та девушка, которая вас встретила.

— Вы не против, если я поговорю с ней наедине?

— О мадам Арсизак?

— Да. Я стараюсь сложить свое собственное мнение об этой женщине, так трагически погибшей и, о которой все говорят только самое лестное.

— И по справедливости, месье комиссар, и по справедливости!

— Я в этом и не сомневался, мадемуазель, однако мне хотелось бы узнать о ней больше, и мне кажется, что клиентки таких престижных магазинов, как ваш, должны немножко открываться тем, кто их одевает.

Мадемуазель Вертюзай ответила с некоторой язвительностью в голосе:

— Конечно, месье комиссар, конечно, хотя мне трудно себе представить, что бы такого могла вам поведать мадемуазель Симона, чего не могла бы сделать я. В конце концов…

Она поднялась.

— Пожалуйста, сидите. Я вам сейчас пришлю мадемуазель Симону. Надеюсь, правда, что это не надолго?

— Можете не сомневаться, мадемуазель, в том, что я приложу все свои силы, чтобы внести как можно меньше беспорядка в отлаженную работу вашего магазина.

Она поблагодарила его кивком головы и удалилась. Через несколько секунд на пороге появилась мадемуазель Симона.

— Мадемуазель мне сказала, что вы…

— Присядьте… Так вот, мне хотелось бы услышать Ваше мнение о мадам Артизак.

— Бог мой… Это была очень-очень порядочная женщина. С большим вкусом одевалась. Прямо-таки с иголочки! Всегда в прекрасном настроении, к тому же с таким пониманием относилась к персоналу!

Полицейский подумал, что ему вот-вот станет дурно. Прямо наизусть все выучила!

— Скажите, мадемуазель, вы давно здесь работаете?

— Шесть месяцев.

— Шесть месяцев? В таком случае, кто занимался мадам Арсизак до Вас?

— Мадемуазель Агата.

— А почему ее ко мне не послали?

— Она… она уехала.

Гремилли почувствовал, что от него что-то скрывают.

— И давно?

— Шесть месяцев.

— По сути дела, вы ее заменили?

— Да, это так.

— А в связи с чем она уехала, эта мадемуазель Агата?

— Я… я не знаю.

Комиссар принялся ее журить прямо-таки по-родственному:

— Вы что, не знаете, что обманывать полицию — это очень нехорошо и опасно?

Симона заколебалась, затем вдруг решилась:

— Вы обещаете мне, что ничего не скажете мадемуазель Вертюзай?

— Я вам это обещаю.

— Агату выгнали.

— За что?

— Это мадам Арсизак потребовала ее увольнения.

А вот и первый сучок и первая задоринка! Наконец-то Гремилли встретил того, кто не пел дифирамбы Элен Арсизак! Полицейский облегченно вздохнул. Он почувствовал, что приближается к убитой, что недосягаемая Элен возвращается на землю, приобретая человеческий облик.

— Вам ничего не известно о мотивах этого требования?

— Нет… или плохо. Лучше, если вы поговорите с Агатой.

— А где она сейчас?

— Мне кажется, она нашла работу, только я не знаю, где именно. Впрочем, мне известен ее адрес: улица л’Абрёвуар, 181.

— Так как, вы говорите, ее зовут?

— Агата Роделль. У нее муж водопроводчик.

Когда Гремилли пересекал магазин, собираясь уйти, он столкнулся с поджидающей его мадемуазель Вертюзай.

— Ну и как, месье комиссар, удалось узнать что-нибудь интересное?

— У меня такое впечатление, мадемуазель, что я только зря потратил свое и ваше время. Прошу прощения.

* * *

Мадемуазель Линар, модистка с проспекта Монтеня, была гораздо более молода и гораздо менее надменна, чем мадемуазель Вертюзай. Она встретила комиссара с веселым любопытством, которое возросло после того, как узнала, кем был Гремилли.

— Уж не шпионку ли вы решили отыскать среди моих малышек, месье комиссар?

— Ну что вы, мадемуазель, мне просто хотелось бы поговорить с вами о мадам Арсизак.

Лицо модистки неожиданно изменилось.

— Мадам Арсизак…

— Вы не могли бы мне сказать, что у нее был за характер?

— Все, что я скажу, останется между нами?

— Вне всякого сомнения.

— Тяжелый характер, очень тяжелый.

— То есть?

— Ей никогда ничем нельзя было угодить, всем вечно недовольна. Она буквально наслаждалась своими мелкими уколами по поводу наших моделей, от которых, по ее словам, за версту несло провинцией. Клянусь вам, что, если бы она не вращалась в таких знатных кругах Перигё, я бы давно ее выставила за дверь. Так что, когда она появлялась, среди девочек начинался настоящий переполох.

* * *

Обувной магазин, который держал на улице Республики Сели, полнокровный мужчина с седеющей шерстью на груди и очками в металлической оправе на носу, встретил Гремилли уже знакомым звоном колокольчика. Хозяин пригласил полицейского пройти в ателье и, узнав о цели визита, не стал ходить вокруг да около:

— Мадам Арсизак? Та, которую удушили? Зануда! Можно было подумать, что она испытывала садистское удовлетворение, выматывая вам все нервы. То там ей переделать, то там подправить… И все это, как вы понимаете, с такими обидными комментариями! Иногда, когда я был уже на пределе и готов был дать ей пинка под зад, она шипела на меня: «Вам, думаю, будет не очень приятно, месье Сели, если я расскажу всем своим подругам, что вы не в состоянии сшить пару туфель, которые хорошо сидели бы на ноге, а гоните вместо этого какие-то ботинки, способные вызвать смех даже у деревенского сапожника». Я еле сдерживался, чтобы не выплюнуть ей прямо в лицо все, что я о ней думаю. Настоящая скотина! Не хотелось бы мне оказаться на месте ее мужа, и если это он провернул это дело — я, конечно же, ничего не утверждаю, — то я его понимаю.

* * *

Мадам Домейрат, пирожница с улицы Тайфера, рассыпалась в похвалах в адрес погибшей. Гремилли пришлось выслушать в очередной раз песню, содержание которой ему было прекрасно известно с самого приезда в Перигё. Месье Домейрат, молча наблюдавший за женой, вдруг вступил в разговор:

— Послушаешь тебя, так прямо бальзам на душу!

Жена встревоженно посмотрела в его сторону:

— Не обращайте на Антуана внимания, месье комиссар, много он знает! Стоит ему только отойти от печи, и его ничего не интересует. Конечно, не следует все видеть в радужном свете, в жизни не всегда получается так, как того хочется.

Муж не выдержал:

— А кто виноват? Ты, Дельфина, привыкла сама себе морочить голову, а теперь принялась еще за месье комиссара! Месье, — повернулся он к Гремилли, — я вам расскажу сейчас все как есть: эта Арсизак была настоящей выдрой!

Дельфина простонала:

— О, боже!..

Но тот уже не мог остановиться:

— Она понимала, что ее не рискнут послать подальше, и пользовалась этим. Мне жалко было смотреть на Дельфину. Судите сами. Как-то в воскресенье она специально выждала момент, когда в магазине скопилось много народу, и заявила таким слащавым голоском: «Кстати, мадам Домейрат, то пирожное с кремом, которое вы мне продали в прошлый вторник, было не очень. Вы кладете только свежие яйца?» Или: «Мадам Домейрат, я убеждена, что вашей вины здесь нет, но двое из наших гостей почувствовали себя неважно после вашего кулича… Да и у меня самой был какой-то привкус…» И попробуй скажи ей что-нибудь! Приходилось извиняться, терпеть эти оскорбления. Одно слово, ведьма!

* * *

Решив отложить свой визит к Агате Роделль до вечера, Гремилли вернулся в гостиницу, поднялся к себе к номер, растянулся на кровати и принялся рассуждать о том, что сегодня услышал. Единодушие опрошенных коммерсантов делило город на две части — цвет общества, где высоко почитали мадам Арсизак, и мир розничной торговли, отношение которого к ней было совершенно другим. Комиссару начало казаться, что, вероятно, он сможет нащупать тропинку в этой темной истории. После менее чем двухчасовых поисков перед ним было уже другое лицо умершей, та ее теневая часть, которую, скорее всего, не могли видеть те, кого она посещала или принимала у себя на бульваре Везон. Полицейский готов был позвонить следователю и посоветовать ему не слишком доверяться ни своим информаторам, ни своим сословным предрассудкам.

Около семи вечера Гремилли вышел из гостиницы и, предвкушая новые для себя открытия, не спеша спустился по бульвару Фенелона, свернул на бульвар Жорж-Соманд и вышел на улицу л’Абрёвуар, бегущую вверх по одному из склонов старого города. Семья Агаты Роделль занимала приземистый домик с толстыми стенами, устрашающий вид которого не могло смягчить даже настоящее изобилие цветов в горшках, подвезенных, где только это возможно. Входную дверь зеленого цвета украшал симпатичный старинный молоточек. Нетрудно было догадаться, что обитатели домика были не лишены вкуса. Гремилли постучал. Почти тотчас же дверь отворилась, и он увидел стоящую на пороге молодую женщину. На ней был надет фартук, а в руках она держала шумовку. При виде гостя она покраснела.

— Ой, извините меня, я думала, это муж, он ключи забыл.

— Нет, мадам, придется вас разочаровать. Я — комиссар полиции и пришел просить вас оказать мне небольшую услугу.

Затворив дверь, она облокотилась на нее спиной.

— Меня?

— То есть рассказать мне, из-за чего мадам Арсизак настояла, чтобы мадам Вертюзай уволила вас с работы?

— Ах, вот вы о чем… Извините, я только переоденусь и сниму кастрюлю с плиты.

— Нет-нет, что вы! Мне бы очень не хотелось, чтобы по моей вине месье Роделль остался без ужина. С вашего разрешения, я войду с вами.

Она засмеялась и направилась на кухню, слыша шаги идущего за ней полицейского, удовлетворенного тем, что удалось добиться ее расположения. Продолжая заниматься своими кулинарными делами — помешивать овощной суп, — Агата заявила:

— Мадам Арсизак была сущей злодейкой… Поначалу между нами все складывалось хорошо. Когда я была беременна, она меня прямо-таки завалила подарками для будущего ребеночка, потом приходила смотреть малыша… И вот однажды, в одну из примерок, она стала мне говорить, что слышала, будто у моего мужа появилась какая-то пассия… Жозеф, месье комиссар, у меня водопроводчик. Сейчас он работает управляющим на складе, но не гнушается при случае подработать и часто ходит к клиентам на дом. Теперь вы понимаете, на что она мне намекала?

— И как вы отреагировали на это?

— Я ей ответила, что полностью доверяю своему мужу и что те, кто разносит подобные сплетни, — просто лгуны. В тот раз она мне больше ничего не сказала, но в последующие месяцы, стоило ей прийти, как она начинала вздыхать, глядя при этом на меня жалостливыми глазами. Я думала, она отцепится от меня, видя мою реакцию, однако где-то полгода назад я узнаю от Жозефа, который при этом устроил мне грандиозный скандал, что она пригласила его к себе якобы что-то починить, а на самом деле, чтобы наговорить обо мне кучу гадостей. Оказывается, я под видом разноски платьев по домам часок-другой проводила с мужьями некоторых из наших клиенток. Она, видите ли, посчитала своим долгом поставить в известность об этом Жозефа, который ей был, оказывается, бесконечно симпатичен, к тому же она не выносила, по ее словам, малейшую ложь и лицемерие. Она даже намекнула, что, мол, наш сын больше похож на какого-то ее знакомого адвоката, чем на родного отца. Если бы мы с Жозефом не любили друг друга, то все могло полететь в тартарары. Однако после того, как я рассказала Жозефу, что она о нем наплела, он готов был броситься на бульвар Везон, чтобы задать ей как следует. Вы себе представить не можете, каких трудов мне стоило его удержать. Я решила, что сама выскажу ей все, что мы с мужем о ней думаем. Разумеется, мадемуазель стала на сторону своей дорогой клиентки и вышвырнула меня на улицу.

— Как вы думаете, мадам, что заставило Арсизак вести себя таким образом?

— Так ведь это была настоящая стерва! Она не выносила, если кто-то рядом с ней был счастлив. Ей обязательно надо было все изгадить! Так что тот, кто ее придушил, сослужил славную службу городу!

— А это, случайно, был не ваш муж?

— Жозеф? Этот бедолага? Что вы, он на такое абсолютно не способен. Возможно, тогда, полгода назад, в порыве гнева он и мог задать ей хорошую трепку, а сейчас мы вообще об этой Арсизак и не вспоминаем.

* * *

Гремилли, словно напавший на след дичи охотничий пес, находился в состоянии сильного возбуждения. Он не скрывал, что испытывал удовольствие, разрушая так спешно воздвигнутый в честь Элен Арсизак памятник, почувствовав, наконец, что теперь ничто не сможет помешать ему вытравить убийцу из логова, кем бы тот ни оказался.

Проверив свои записи, полицейский решил нанести визит Маргарите Тришей, приходящей каждое утро на бульвар Везон. Он сомневался, что она была до конца искренна с его коллегой Сези.

Маргарита Тришей жила за Бурлачным путем, на улице Сент-Клера. Ему открыла девочка лет двенадцати, которая, выслушав просьбу комиссара, повернулась и прокричала куда-то внутрь:

— Ма! тут какой-то м’сье к тебе пришел!

Мадам Тришей, полная, с усталым видом и преждевременно постаревшая женщина, вынырнула из темноты.

— Что вам угодно?

— Я — офицер полиции и занимаюсь расследованием обстоятельств смерти мадам Арсизак.

— Я уже отвечала.

— Мне это известно, мадам, но я приехал из Бордо и хотел бы лично вас послушать.

Она угрюмо проворчала:

— А что толку-то?

— Позвольте мне это самому решать.

Она пропустила гостя в комнату, которая была, вероятно, детской, если судить по царившему в ней беспорядку и разбросанным на полу игрушкам.

— Давайте, м’сье, я слушаю вас.

— Нет, это я вас слушаю. Расскажите мне о мадам Арсизак.

Гремилли невозмутимо прослушал еще раз хвалебную оду усопшей. Когда его собеседница умолкла, он заключил:

— Все это, конечно, мило, но теперь мне хочется ваше личное мнение о мадам Арсизак.

— Но…

— Давайте, давайте, мадам Тришей. И не думайте, что перед вами сидит ничего не понимающий пень. Мне известно, что ваша экс-патронесса была не столь замечательна, как вы ее здесь расписали. Мне нужна от вас только правда, вы понимаете?

Толстуху одолевали сомнения, поэтому она еле слышно пробормотала:

— В моем положении у меня могут быть неприятности.

— То, о чем вы мне поведаете, дальше меня не пойдет.

Она еще немного посомневалась, после чего решительно выдохнула:

— С ней не было никакого спасу! Мы с Жанной всегда были козлами отпущения. Постоянно только и слышишь, то там не так, то здесь не этак. Ни минуты покоя. Еще немного — и мы бы чокнулись. Подумайте сами. Если ей случалось что-нибудь сломать, так она обязательно заявит, что это одна из нас, чтобы потом вычесть из жалованья.

— В таком случае, почему вы от нее не уходили?

— Она нам угрожала, что если мы уйдем, то она позаботится о нашей репутации и устроит все так, чтобы ни в одном порядочном доме нас и на порог не пускали. У меня четверо детей и муж, который тот еще работник.

— А какие у нее были отношения с мужем?

— Они либо не разговаривали вообще, либо ругались. Однажды я услышала, как она его пилила, — не для ваших ушей будет сказано: «Ты у меня еще попляшешь со своей потаскухой!»

* * *

Короче, подумал Гремилли, толстуха описала не мадам Арсизак, а какого-то потенциального убийцу. Загвоздка только в том, что она — жертва.

Жанна Грени жила на другом конце города, на улице Пот-о-Ле. Она занимала небольшую комнатку, которую ей сдавала вдова, встретившая полицейского с особой бдительностью.

— Что вам от Жанны нужно?

— Ну, это наше с ней дело.

— Скажите, пожалуйста! А повежливей нельзя?

— Вот что, любезная, я вам советую считаться с моим временем, а то я вынужден буду вас забрать за то, что вы препятствуете ведению следствия.

— Что вы там такое говорите?

— Я — комиссар полиции.

При виде удостоверения, которое ей показал Гремилли, ее передернуло.

— Вы ее оставите, в конце концов, в покое или нет? Она уже свое заплатила!

— Я не понимаю, о чем вы говорите.

— А вы разве пришли не потому, что она сидела в колонии?

Чтобы со всем покончить, Гремилли терпеливо разъяснил:

— Я пришел за тем, чтобы узнать у мадемуазель ее мнение о мадам Арсизак.

— О той, которую убили?

— Совершенно верно.

— А-а, тогда другое дело!

Но вдруг ее лицо снова омрачилось, и она уже взволнованно спросила:

— Вы, по крайней мере, не думаете, что это ее рук дело?

— Разумеется, нет.

— Тоща идите за мной.

Жанна Грени, худая и высокая девица неопределенного возраста, растерялась, когда узнала, кто к ней пришел. Гремилли с большим трудом удалось ее успокоить. Выпроводив вдову, он по-простому заметил:

— Мне сказали, мадемуазель, что у вас были неприятности с правосудием.

— Я провела два года в колонии.

— Вы не могли бы мне сказать, за что?

— Кража… Тысячу старых франков у моих хозяев-булочников в одной дыре, под Мюсиданом.

— Забудем этот нерадостный для вас период, мадемуазель Грени. А теперь послушайте меня. Мне известно, что думают и говорят о мадам Арсизак в Перигё. Это меня не интересует. А вот ответьте мне: она вам нравилась?

Застигнутая врасплох этим неожиданным для нее вопросом, она не успела ничего придумать, кроме как ответить:

— Нет.

— Вы можете назвать причины?

— Она была злая.

— Вот как? Объясните поподробнее, чтобы я мог понять. Клянусь, что о вашей откровенности никто, кроме следователя, не узнает. Таким образом, бояться нечего. Вы мне окажете тем самым большую услугу.

— Однажды она разговаривала по телефону… Я была в коридоре… И все слышала. Она говорила кому-то: «Да, я отлично понимаю… И тем не менее, вы сделаете то, о чем я прошу, в противном случае, сами знаете, что будет, не так ли? Да плевала я на вашу жену!» Повернувшись, она увидела меня. Лицо ее стало пунцовым. Она набросилась на меня, словно хотела избить, крича при этом: «Мразь! Ты что, шпионить за мной вздумала, а? Если ты хоть слово скажешь кому-нибудь о том, что слышала, я сдам тебя полиции, обвинив в воровстве, и ты снова очутишься в тюрьме!» Я запротестовала, говоря, что это неправда, что я ничего не украла, но она стала хохотать, а затем сказала: «Какое это имеет значение? Поверят-то мне, а не тебе».

По лицу Жанны потекли слезы.

* * *

Идя бодрым шагом по вечернему и затихшему Перигё, комиссар Гремилли напевал на манер марша:

«Все-е её лю-би-ли-и, Все её лю-би-ли, Все      её          любили!»

Глава III

Гремилли сам не понимал, почему утром следующего дня он вдруг решил вскочить в автобус №2, идущий до Северного кладбища, где покоилась Элен Арсизак. Сторож указал ему нужное направление, и он без труда отыскал могилу, надгробная плита которой все еще была скрыта под венками и букетами цветов. На лентах можно было прочесть названия благотворительных обществ, отдавших последние почести усопшей. Комиссар наклонился, чтобы разглядеть сквозь листву венков то, что было написано на камне: «Элен Коломбье в замуж. Арсизак 1934–1968 — Мы все скорбим».

А все ли скорбят? Гремилли очень в этом сомневался. Более того, он совершенно был уверен в обратном. С того момента, как лицо жертвы стало вырисовываться в истинном свете, поле поисков убийцы начало расширяться с неимоверной скоростью.

Вернувшись в город, комиссар хотел было отправиться прямо в Управление благотворительных обществ, где бы ему быстро удалось узнать названия тех из них, которым мадам Арсизак отдавала много времени и сил, однако он отказался от этой затеи, разумно полагая, что столкнется там с хором панегиристов, чья песнь будет лишь эхом того, от чего у него уже болели уши. Поэтому он предпочел поехать в административный центр, чтобы выразить свое почтение коллеге Сези. Последний встретил Гремилли с чуть заметной иронией:

— Ну как там наши поиски?

— Не очень.

— Я вас предупреждал. Увернуться в таком деле от столкновения с какой-нибудь шишкой весьма проблематично.

— Дело не в этом. Чувствую, что мне не увернуться от столкновения с легендой.

— Я что-то не понимаю.

— Просто, как мне кажется, жертва, вопреки распространенному на этот счет общественному мнению Перигё, вовсе не являла собою образец добродетели.

— Боюсь, что вы ступаете на ложный путь, на который вас подталкивают, наверняка, те, кому это выгодно. Я не знаю, что вам наговорили или сколько ушатов грязи вылили на женщину, которая не может опровергнуть всю эту клевету, потому что ее уже нет среди нас, но единственное, что я хочу вам сказать, так это то, что вы не найдете ни одного человека в городе, который осмелился бы утверждать, что мадам Арсизак не была для него идеалом.

Гремилли не стал его переубеждать по двум причинам: во-первых, Сези, как и все почтенные граждане Перигё, верил в мирскую святость супруги прокурора самым искренним образом и, во-вторых, исходя из первого, дело это было абсолютно безнадежным.

Тем временем перигёзский комиссар продолжал:

— У меня нет вашего опыта, уважаемый коллега, но я, тем не менее, убежден, что искать убийцу на стороне, а не среди близких мадам Арсизак — напрасная трата времени.

— Другими словами, вы убеждены в виновности ее мужа?

— Лично у меня на этот счет нет ни тени сомнения.

— К сожалению, мы не имеем доказательств, а любое бездоказательное утверждение…

— Я знаю. Он не так прост.

— И вы не испытываете никаких сомнений, приписывая авторство наивной инсценировки в доме и этого идиотского трюка с денежными переводами такому интеллектуально развитому человеку, как прокурор?

— А это, дорогой мой коллега, хитрость, имеющая целью заставить вас думать, по меньшей мере, так, как вы думаете.

— Возможно. Только у Арсизака имеется алиби: он оставался у своей любовницы до половины второго ночи.

— А вы так взяли и поверили ей? Да врет она все, чтобы выгородить его.

— И доктор Музеролль тоже?

— А он-то какое отношение имеет ко всему?

— Он утверждает, что находился в компании Арсизака и Арлетты Тане с одиннадцати вечера до часу ночи, а убийство было совершено, по заключению судебно-медицинского эксперта, самое позднее в ноль тридцать.

— Значит, и он врет.

— А вот это уж совсем опрометчивое утверждение с вашей стороны, поскольку, по словам судебного следователя, это в высшей степени уважаемый человек, малейшее подозрение против которого просто неуместно.

— Согласен, но он является членом клуба!

— Какого клуба?

— Это они так называют, хотя, на самом деле, это никакой не клуб, а, скорее, объединение друзей, не допускающих в свой круг никого из посторонних.

— А вы не могли бы мне рассказать об этом чуть поподробней?

— Лет двадцать пять назад пятеро лицеистов клянутся, так сказать, в вечной дружбе. Все они приблизительно одного возраста. И вот однажды они решают основать «Клуб Бесстрашных». Ребячество, но, тем не менее, это говорит о сильной взаимной привязанности, которую испытывали юноши. Само собой, клуб не носит уже того пышного названия, от которого веет стариной, однако он выжил в том смысле, что старые друзья по лицею, несмотря на годы, так и остались старыми неразлучными друзьями. Над ними подтрунивают, но в глубине души завидуют им.

— И кто же эти друзья?

— Прокурор, адвокат Катенуа, преподаватель лицея, в котором сам когда-то учился, Ренэ Лоби, аптекарь Андрэ Сонзай и, наконец, ваш врач Франсуа Музеролль. Поэтому, как и раньше, я не сомневаюсь в том, что они готовы пойти на все ради спасения кого-то из своих.

— Мне кажется, что их имена и адреса я встречал в вашей записке?

— Совершенно верно.

— В таком случае, вы забыли упомянуть еще об одном — нотариусе Димешо.

— А этот как раз и является президентом клуба. У него-то все и собираются.

— Мне это известно. Однако во всем этом есть кое-что, что меня смущает. Нотариус, по полученным мною данным, намного старше остальных, не так ли?

— Да, лет на пятнадцать.

— Тогда в какой роли он выступает в клубе?

— В то время Димешо был воспитателем в лицее, работая одновременно над своей диссертацией по праву. Сам он из деревни, и ему пришлось здорово попотеть, чтобы достичь того положения, которое он сейчас занимает. Собственно, нотариусом он стал всего лишь какие-нибудь десять лет назад. Говорят, что члены клуба ссудили ему деньги, благодаря которым он смог открыть свою контору. Таким образом, принимая участие в игре, несмотря на свой возраст, он возглавил «Клуб Бесстрашных» и стал для молодых людей их идейным вдохновителем, что помогло им в последующем выбрать правильный путь в жизни. Он отлично знал каждого, поэтому ему несложно было понять, кому какая область деятельности может больше подойти в будущем. За это они все до сих пор чувствуют себя обязанными ему, а он готов за них в огонь и в воду. Вы, кстати, с ним знакомы?

— Пока нет.

— Вот увидите — этакий толстяк крестьянской закваски. Только смотрите: он тот еще хитрец!

— Я люблю хитрецов, дорогой коллега. Игра с ними всегда увлекательна. А сейчас, если вам не трудно, расскажите мне о Жане Арсизаке.

— Личность незаурядная. Всегда и во всем первый и, в то же время, какой-то беспечный. Говорят, что любая работа дается ему поразительно легко. По мнению всех, это один из самых блистательных юристов. Весьма тщеславный, он готов взяться за любое дело. Так что, если бы не это преступление, его назначение заместителем прокурора Бордо было бы гарантировано, а дальше — Париж. Вместе с тем, говоря о профессиональном честолюбии Арсизака, нельзя не сказать, как мне кажется, и о его политических амбициях.

— А?

— Он часто публикуется в прессе, и его статьи всегда получают высокую оценку в кругах буржуазии.

— Он что, правый?

— Консерватор. По крайней мере, если судить по тем идеям, которые он исповедует публично, хотя мне трудно сказать, насколько они искренни, ведь в его положении оставаться абсолютно свободным нельзя. В чем я могу вас заверить, так это в том, что в нем видели будущего независимого депутата. По-моему, и я в этом убежден, у него не все еще потеряно, если, конечно, его не отправят на каторгу.

— Да уж… Уважаемый коллега, вы меня просветили в отношении друзей Арсизака, а как насчет его недругов? Ведь, влезая в политику, он хоть немного, да должен их приобрести?

— Разумеется. Самым серьезным противником прокурора является ветеринар Этьен Тиллу, чей кабинет находится на улице Леона Дессаллеса. Ему оказывает всяческую поддержку его друг Альберт Суже, фармацевт-гомеопат с улицы Сажес. И тот, и другой — идейные лидеры СЛП — Союза левых партий, ведущего яростную борьбу против политики Арсизака.

Записав все, о чем ему любезно сообщил коллега, Гремилли собрался уходить.

— Тысячу раз вам благодарен. Не буду откладывать в долгий ящик и прямо от вас пойду побеседую с друзьями и врагами прокурора. Если ваши суждения окажутся верными, то и те, и другие будут мне лгать, и, возможно, из клубка обоюдной лжи появится хоть ниточка правды, за которую мне удастся ухватиться.

— Не стоит благодарности — наоборот, это я у вас в долгу, потому что мне бы ни за что не удалось выкарабкаться из этого дела.

— Вот знаете, я тоже не уверен, что выкарабкаюсь.

* * *

Сверившись с планом Перигё, Гремилли отправился на улицу Леона Дессаллеса к ветеринару Тиллу. Он уже проходил по бульвару дез Арен, как вдруг его окликнули. Это был Бесси.

— Ну, как дела, дорогой друг?

— Отлично, месье следователь, а у вас?

— Ничего. Ходил навестить сестру. По правде говоря, это лишь предлог, чтобы заставить себя хоть немного пройтись. Я возвращаюсь во дворец правосудия. Вы туда же?

— Нет, мне на улицу Леона Дессаллеса.

— Тогда нам почти по пути.

Они пошли рядом.

— Все так же очарованы нашим городом, комиссар?

— Все больше и больше.

— А как расследование?

— Наконец-то лед тронулся.

— Действительно? Ну-ка, расскажите мне побыстрее!

— Боюсь, что вам это может не понравиться.

— Мне?

— Вам как представителю высших кругов перигёзского общества.

— Объяснитесь, пожалуйста.

— Суть можно выразить в нескольких словах. Мадам Арсизак, вопреки тому, что вы мне говорили, вовсе не ангел, спустившийся по своей оплошности на землю.

Следователь возмутился:

— Месье комиссар, ваша ирония по отношению к умершей мне кажется совершенно неуместной!

— Согласен, если не считать, что эта умершая устроила комедию и умудрилась ввести в заблуждение определенную часть города.

— Я полагаю, вы — человек достаточно уравновешенный и не будете делать ни на чем не основанные и оскорбляющие память мадам Арсизак предположения. Тем не менее, я буду признателен, если вы выразите свою мысль более конкретно.

Полицейский рассказал следователю все, что стало ему известно вчера вечером, избегая упоминать имена, после чего заключил:

— Большинство опрошенных друг друга не знают, совершенно отличны друг от друга по роду своих занятий и принадлежат к разным слоям общества. Так что о сговоре не может быть и речи. Добавлю еще, что ни один из моих «порядочных» свидетелей не мог предвидеть мой к ним приход. Исходя из всего мною сказанного, месье следователь, вы, наверное, согласитесь, что я имею все основания утверждать, что мадам Арсизак, если говорить о ее «ангельском» характере, вводила окружающих в заблуждение.

Глядя на Бесси, нетрудно было догадаться, что он находился в полной растерянности.

— Я ничего не понимаю… Я даже допустить не могу… И все-таки… Я просто потрясен. Я не подозревал… Никто, впрочем, не мог подозревать… Каждый готов был головой поручиться за мадам Арсизак как за личность в высшей степени благородную.

Гремилли уточнил:

— Да, месье следователь, каждый, но только в вашей среде.

Можно лишь сожалеть, что вы не прислушивались к тому, о чем говорили за стенами салонов.

— Вы правы. Но, согласитесь, мы не скомпрометируем себя тем, что выдадим или не выдадим мадам Арсизак свидетельство о ее добродетели, не так ли? Перед нами одна задача — узнать, кто ее убил. Вы со мной согласны?

— Согласен, месье следователь, однако вы не можете не допустить, что открытие неизвестных до сего момента личных качеств мадам Арсизак — качеств явно отрицательных и вызывающих к их обладательнице глубокую неприязнь — может значительно расширить круг подозреваемых лиц. Надеюсь, вы поверите мне на слово, что мне не нужен никакой скандал, однако кто может сказать, куда и к чему приведут мои поиски?

— Бог ты мой, как же все скверно получается! Я не сомневаюсь, дорогой комиссар, что мне не нужно просить вас о строжайшем соблюдении тайны следствия?

— Можете на меня положиться. Видите ли, месье следователь, в нашем случае речь идет о провинциальной драме. И какой бы оборот она ни принимала, если, конечно, речь не идет о профессиональных убийцах, скандал всегда зреет где-то рядом. Наши парижские коллеги часто не могут понять, почему иногда мы не ведем себя более открыто и решительно даже во время дознания. Они не подозревают, сколько на нашем пути подводных камней, каждый из которых таит в себе смертельную опасность, и что мы вынуждены продвигаться медленно и с максимальной осторожностью, чтобы избежать катастрофы, которую нам никто не простит.

— Кому вы это говорите!

От хорошего настроения следователя Бесси не осталось и следа. Казалось, что на его полное и добродушное лицо опустилась серая вуаль. Губы у него были надуты, как у обиженного ребенка. Полицейский безжалостно довершил удар:

— Если все как следует взвесить, то ни у вас, ни у меня заранее не было никаких шансов в этой истории.

— Да, вы-то после всего уедете, а мне здесь оставаться! Если случится что-то неладное, обвинят во всем меня. Ведь в таком городе, как наш, жизнь возможна лишь тогда, когда со всеми в ладу, в противном случае это — ад. Я понимаю, что все эти игры в учтивость требуют изрядного лицемерия, но таков уж удел всех малочисленных обществ, члены которого обречены на невозможность потерять надолго друг друга из виду. И несмотря на это, я даже предположить не мог… Ну и свинью вы мне подложили.

— Я сожалею.

— Но далеко не так, как я, смею вас заверить. Хотя, что уж тут жалеть, в свершившееся изменений не внесешь. Остается только надеяться на то, что у тех, с кем вы имели дело, чересчур сильное воображение.

— А вы сами в это верите?

— Нет…

Они расстались на бульваре Монтеня. Гремилли еще раз торжественно пообещал Бесси, что не предпримет ни одного чреватого гибельными последствиями шага, не поставив предварительно его в известность.

Комиссару вдруг захотелось пропустить стаканчик, и он вошел в Гранд Кафе де ля Бурс. Едва он закрыл за собой дверь, как услышал голос справа:

— Так это же наш комиссар!

Вот тебе и инкогнито! Впрочем, теперь это уже не имело никакого значения, потому что по городу все равно пошли уже разговоры.

Доктор Музеролль пригласил Гремилли за свой столик, за которым он сидел с каким-то высоким человеком со строгим лицом, бритым черепом и в очках. Комиссар не мог отказаться, боясь выглядеть не умеющим проигрывать игроком.

— Месье комиссар, позвольте представить вам гордость нашего лицея Ренэ Лоби. Ренэ, это комиссар, занимающийся выяснением обстоятельств убийства бедняжки Элен.

Гремилли поочередно пожал протянутые ему руки. Ему никак не хотелось позволить доктору продолжать беседу в своем духе, поэтому он решил сразу взять быка за рога:

— Рад познакомиться с одним из членов клуба.

Он почувствовал, что попал в точку, поскольку едва уловимая тень недовольства пробежала по лицу Музеролля.

— Уже в курсе наших причуд?

— А это что, секрет?

— Абсолютно никакого секрета, с какой стати?

— Тем более, что ваш клуб, насколько я понял, родился довольно давно. Да, не часто сегодня можно увидеть зрелых мужчин, трогательно хранящих верность своей юности.

Врач ответил хмуро:

— Я благодарен вам, месье комиссар, за эти слова. Меня, равно как — я в этом не сомневаюсь — и Ренэ, они глубоко тронули.

Преподаватель подтвердил эти слова кивком головы.

— Видите ли, месье комиссар, — продолжал Музеролль, — большинство людей, узнав о существовании клуба, если его можно так назвать, смеются над нами, потому что совершенно не понимают нас. Мы полностью доверяем друг другу, и это доверие нам здорово помогает в жизни.

— Один за всех, все за одного?

— Да, приблизительно. Мы чувствуем себя сильными, потому что, случись что-нибудь с одним из нас, товарищи будут тут как тут.

— Другими словами, вы готовы на все, лишь бы вызволить друга из беды?

— Вне всякого сомнения.

— Даже на то, чтобы дать ложные показания?

Доктор вздохнул:

— Жаль… Я думал, вы понимаете.

Преподаватель, вступив в разговор, сказал с презрением:

— Вам никак не удается забыть, что вы — полицейский?

— Действительно, мне не удается забыть, что передо мной стоит задача, ради которой я принял присягу уже много лет назад и для выполнения которой я поклялся жертвовать всем.

Лоби пожал плечами.

— Не подумайте только, прошу вас, что мне, как преподавателю, не терпится прочесть лекцию!

— Свою лекцию вы прочтете вскоре в своей аудитории — единственном месте, где вы выполняете свои профессиональные обязанности. Моя же аудитория в настоящее время — это весь город, жители которого являются моими учениками, вызываемыми мною время от времени к доске. К слову сказать, доктор, вы не ответили на мой вопрос.

— По поводу ложных показаний? Не знаю. С такой проблемой я еще не сталкивался.

— А если столкнетесь?

— Трудно сказать, как поведу себя.

— А вы, месье Лоби?

— Я не считаю, что мои мысли имеют к вам какое бы то ни было отношение.

— Однако я только тем и занимаюсь, что пытаюсь отгадать мысли других.

— Каждый забавляется по-своему.

Гремилли встал.

— Мне очень жаль, месье, что не могу рассчитывать на вас… даже в деле спасения вашего друга Арсизака, оказавшегося в таком затруднительном для него положении.

— Если мы Жану понадобимся, он не станет прибегать к вашему посредничеству, чтобы сообщить нам об этом.

— Итак, война?

— Скорее, предание забвению.

— Тут я должен заметить, месье Лоби, что вы тешите себя иллюзиями. До свидания, месье, мы еще встретимся.

Преподаватель усмехнулся:

— Сомневаюсь.

— А я — нет.

Теперь полицейский, как некоторое время назад следователь, почувствовал наполняющую его досаду. Прекрасно понимая, что враждебность клуба может серьезно осложнить его задачу, он злился на себя за свою неуклюжесть. Ему не следовало затевать разговор о лжесвидетельстве. Этот вопрос только заставил их еще больше замкнуться в себе. Разумнее было бы избегать тем, волнующих всех троих, а попытаться хотя бы краешком глаза заглянуть в мир этих буржуа, где царит культ дружбы. Вероятно, ему удалось бы завоевать их доверие, объяснив им, что он вовсе не стремился во что бы то ни стало сделать из Арсизака убийцу своей жены. Как все неловко вышло! Уже седина в висках, а он все еще ощущал в себе мальчишеское нетерпение, мешавшее ему следовать логически задуманному накануне плану. Вместо того чтобы разглагольствовать о лжесвидетельстве, ему лучше бы рассказать Лоби и Музероллю о том, что он узнал нового в отношении убитой, и посмотреть на их реакцию. Он упустил возможность, которая, скорее всего, больше не представится.

* * *

Расстроенный, как и комиссар, Бесси, зайдя в свой кабинет, позвонил своему другу Ампо, старшему по возрасту и занимавшему должность председателя суда, и сообщил, что у него есть некоторые проблемы, которыми он хотел бы с ним поделиться.

Своей головой председатель, которому оставалось несколько месяцев до пенсии, походил на микеланджеловского Моисея, что приводило в волнение подсудимых и нагоняло страх на адвокатов, если, к тому же, еще учесть, что эта великолепная голова издавала голос необыкновенной силы, который наполнял зал суда, словно звуки цимбал. Робер Ампо, завершая свою карьеру, мог многое рассказать о людских бедах, с которыми ему пришлось столкнуться и которые привели его к простой философии, где желание понять порою брало верх над желанием покарать.

— Ну, так что стряслось, Бесси?

— Расследование обстоятельств убийства мадам Арсизак.

— Появилось что-то новое?

— И да, и нет… Да, что касается жертвы, и нет, в отношении убийцы.

— Вы меня заинтриговали.

Следователь, стараясь ничего не упустить, пересказал то, что услышал от Гремилли. Председатель внимательно слушал и, как только Бесси закончил, заметил:

— У меня такое впечатление, что этот полицейский свое дело знает.

— Я этого пока не заметил.

— А чего вы еще хотите! Он всего за несколько часов умудрился распознать ту ложь, жертвами или пособниками которой мы все являемся в течение многих лет. Говоря это, я не понимаю, почему вас так тревожит то, что мадам Арсизак была не столь безупречна, как вам это казалось.

— Как мне казалось? Должен ли я понимать, что вы думали иначе?

— Я всегда опасался тех, кого чрезмерно нахваливают или кто выставляет напоказ свои добродетели.

— А я тем не менее испытываю ужасное разочарование.

— Вы заблуждаетесь, мой дорогой, женщины далеко не такие, какими мы хотим их видеть. Мы выдумываем их, подгоняя под воображаемый нами образ, а затем упрекаем их в том, что они не соответствуют нашим мечтам. Но я все-таки не понимаю, если не брать в расчет наше болезненное самолюбие, что вас, собственно, заботит?

— Если мадам Арсизак была такая… в общем, если верить комиссару Гремилли, то ее могли страстно ненавидеть те, о существовании которых мы и не подозреваем, и следствие заходит практически в тупик.

— Бесси, почему бы вам просто не сказать, что Жан Арсизак был для вас очень удобным обвиняемым и что разоблачения вашего полицейского ставят под большое сомнение его виновность? Послушайте, Бесси, давайте будем откровенными! Вас мучает не то, что красавица Элен была не настолько восхитительна, как вы в том были уверены, а то, что вы рискуете упустить прокурора.

— Месье председатель! Не хотите ли вы этим сказать, что я преследую прокурора из-за личной к нему неприязни?

— Успокойтесь, Бесси. Вы прекрасно знаете, что я никогда не сомневался в вашей порядочности, иначе бы вы не числились среди моих друзей. Однако желание побыстрее закрыть дело отрицательно сказывается на вашей объективности. Лично я, не в обиду вам будь сказано, очень рад тому, что от вас сейчас услышал. Я бы вообще придал все гласности, чтобы снять эту ужасную атмосферу недоверия, в которой находится сейчас прокурор. Я в высшей степени уважительно отношусь к Жану Арсизаку, и мне бы не хотелось, чтобы эти несправедливые и оскорбительные подозрения могли повлиять на его карьеру. Пока нет доказательств обратного, прокурор всего лишь тот, у кого убили жену. Он имеет право рассчитывать на наши с вами симпатии.

— Да плевать он хотел на свою жену! Вам, я думаю, известны его отношения с мадемуазель Тане?

— Бесси, вы меня удивляете! Я никогда не думал, что вы можете прислушиваться к различным сплетням.

— Но это далеко не сплетни! Арсизак сам…

Однако председатель резко оборвал его:

— Ну и что с того? Если во всех, кто изменяет женам, видеть убийц, то количество судов присяжных придется увеличить в тысячу раз и заставить их работать с первого января по тридцать первое декабря! Я старше вас, Бесси, поэтому позволяю себе дать вам совет: старайтесь всегда сначала понять, прежде чем вынести приговор.

* * *

Ветеринар Тиллу, которому на вид можно было дать лет пятьдесят, был высок, худощав, с густой черной растительностью на руках, но, главное, крайне неприветлив. Впрочем, любезной нельзя было назвать и его жену, крошечную женщину с туго стянутыми на затылке волосами и одетую, словно квакерша. Она встретила Гремилли с нескрываемой подозрительностью.

— Не думаю, что я могла вас видеть среди знакомых моего мужа, месье.

— Он меня не знает, мадам.

— В таком случае, сожалею, но он не меняет свою клиентуру.

— Я пришел не в качестве клиента.

— Тогда в каком качестве?

— Полицейского.

Комиссар поднес свое удостоверение почти под нос мадам Тиллу, которая отшатнулась, будто от удара.

— Я не понимаю… что вы хотите?

— Поговорить с месье Тиллу.

— По какому поводу?

— Я ему сам все скажу, с вашего позволения.

— Но я… я не знаю, дома ли он.

— Я убежден, что дома, мадам… А что вас так напугало?

— Меня? Но… Мне нечего бояться. С чего вы взяли?

— В таком случае, мадам, будьте любезны, сообщите обо мне месье Тиллу, мы и так уже с вами много времени потеряли.

Супруга ветеринара в последний раз изобразила на своем лице негодование, после чего, смирившись, развернулась на каблуках и исчезла в прихожей, оставив Гремилли дожидаться стоя. Спустя несколько секунд она вернулась и сухо сказала полицейскому:

— Следуйте за мной, прошу вас.

Она проводила комиссара в кабинет Тиллу, который пребывал, казалось, в крайне дурном расположении духа. Увидев Гремилли, он обрушил на него жалобно-протестующую тираду:

— Что полиции от меня надо! У меня не может быть с ней никаких дел? Еще один государственный переворот, а? Мои противники приходятся ныне ко двору, поэтому, пользуясь своим влиянием, пытаются заставить меня отказаться от моего апостольства. Но я заранее заявляю вам и тем, кто вас послал: меня никто не остановит! Прогрессивные силы избрали меня для того, чтобы я возглавил их движение к светлому будущему, и я не обману доверия моих друзей и не оставлю их! Моя репутация не запятнана! И я ничего и никого не боюсь!

Гость воспользовался тем, что ветеринар собрался перевести дух, и спросил спокойно:

— Тогда к чему эта защитительная речь?

— Пардон?

— Вы выступаете со своей защитой, в то время как, насколько я знаю, никто не собирается вас ни в чем обвинять.

— Мне показалось, что ваш визит ко мне…

— Я не занимаюсь политикой, месье.

— Да?

— Только криминальными расследованиями.

— Да? Тогда я перестаю совсем понимать…

— Я позволил себе побеспокоить вас с тем, чтобы узнать ваше мнение о прокуроре республики Жане Арсизаке, у которого жена, как вы, вероятно, знаете, погибла при трагических обстоятельствах.

— Да, это всем известно. Прошу вас извинить мою горячность. Мне приходится иметь дело с влиятельными лицами, которых моя деятельность не всегда устраивает. От них можно всего ожидать, поэтому я вынужден быть постоянно начеку. Ваш приход я воспринял как очередную махинацию с их стороны. Я еще раз прошу извинить меня. А что касается месье Арсизака, то я не уверен, что смогу вам чем-либо помочь, поскольку я не состою и никогда не состоял в дружеских отношениях с этим месье. Если мы и сталкиваемся с ним, то лишь во время политических дебатов.

— Я не думаю, что открою секрет, если сообщу вам, что до сих пор неясно, имеет ли месье Арсизак какое-либо отношение к смерти своей жены или нет. Скажу больше: в отношении него имеются некоторые подозрения.

Последнее замечание, чувствовалось, вызвало в Тиллу бурю внутреннего ликования, ибо возможная виновность Арсизака автоматически влекла столь желанное исчезновение его как опасного политического соперника. Однако вскоре лицо Тиллу вновь помрачнело. Не скрывая презрения, он сказал:

— Я не питаю на этот счет ни малейших иллюзий! Даже если будет доказано, что Арсизак виновен, его приятели — его клан — найдут способ, чтобы замять дело.

Комиссар сделал вид, что не понимает:

— Вы действительно так считаете?

— Еще бы! Эти люди на все готовы, чтобы вытащить своего! Пусть даже для этого понадобится отправить невиновного на эшафот!

— А вы не преувеличиваете?

— Преувеличиваю? Все эти ничтожества, эти миллионеры, эти наследники бешеных состояний, эти присосавшиеся к государству клещи держатся друг за друга как воры на ярмарке! Они готовы пойти на любые мерзости, лишь бы люди и понятия не имели об их жизни, которую иначе, как клоачной, и не назовешь. Но пролетариат их вышвырнет на свалку истории!

— Тебе нельзя так нервничать, Этьен! У тебя же давление! — воскликнула мадам Тиллу, объясняя тем самым свое появление в комнате. Гремилли подумал, что она подслушивала, стоя под дверью, и решила вмешаться в разговор после того, как поняла истинные мотивы его визита. Ее муж дал ненужные ей уже пояснения:

— Месье расследует обстоятельства убийства мадам Арсизак и хотел бы узнать, что я думаю о ее супруге.

— Будь внимательным к тому, что говоришь.

— Почему?

— Твои слова могут выйти из этих стен и дойти до ушей твоих противников в искаженном виде, и нет никакой гарантии, что они не попытаются тебя привлечь за клевету.

Гремилли вмешался:

— Мне кажется, мадам, вы слишком плохо думаете о полиции. К тому же, все, что мне доверительно сообщают, не имеет законной силы до тех пор, пока не будет мной запротоколировано и подписано авторами. Поэтому ваши волнения абсолютно напрасны, ответы вашего супруга интересуют исключительно меня одного, поскольку я пытаюсь понять человеческую сущность тех, кто меня интересует, независимо от того, идет ли речь о живых или мертвых.

— Если это действительно так, как вы говорите, месье, то я советую заняться личной жизнью этого Арсизака! Стыд! Какой стыд! У меня в голове не укладывается, как можно доверить интересы государства подобному развратнику! Любовниц пруд пруди! Кругом сплошные кутежи! Я слышала, что он позволял себе предаваться наслаждениям даже у себя на бульваре Везон.

— В это трудно поверить…

— Именно! Настоящие оргии устраивал!

— В отсутствие мадам Арсизак?

— Скажете тоже! Да они два сапога пара!

Ветеринар притих, смирившись с тем, что жена окончательно заняла его место в борьбе и теперь одна бесстрашно рвалась в атаку.

— А мне почти все, к кому я ни обращался, расхваливали мадам Арсизак, отмечая ее красоту, обаяние и готовность пойти на любые жертвы ради несчастных.

Эта наивность полицейского привела мадам Тиллу просто в восторг:

— Что касается ее красоты, то не мне об этом судить. Я не мужчина, но знаю, что найдется немало охотников до женщин подобного вызывающе-вульгарного типа. Ну, а в отношении остального — это все выдумки тех, кому очень хотелось запудрить вам мозги. Интриганка — вот кем была ваша мадам Арсизак, которая пыталась подпрыгнуть выше своей задницы!

— Клеманс!

— Извини меня, Этьен, но если откровенно, то одна мысль об этой дочке бедных аркашонских бакалейщиков, пытавшейся нас убедить, что ее сделали из ляжки Юпитера, меня просто бесит. И то, что произошло, не могло не произойти в этом развращенном мире! Не исключено, что как раз в одну из оргий ее и убили.

Итак, мадам Тиллу звалась Клеманс[5]…

* * *

Выйдя от четы Тиллу — этого сгустка злобы и зависти, — Гремилли вдохнул полной грудью, испытывая острую необходимость в свежем воздухе. За все время своего пребывания в Перигё он впервые ощутил столь сильное чувство отвращения. Единственным противоядием против почти физического отравления могла быть только медленная прогулка, которую комиссар решил использовать с толком, направившись в сторону старого города, на улицу Сажес, к дому Альберта Суже, фармацевта-гомеопата и помощника Тиллу. Полицейский надеялся встретить на сей раз личность более симпатичную, чем ветеринар.

На бульваре Монтеня Гремилли столкнулся нос к носу с прокурором.

— Преследование продолжается, месье комиссар?

— А чем, вы полагаете, я должен заниматься?

— Моим арестом, например.

— Вы действительно так считаете?

— Это вызвало бы такой глубокий вздох облегчения у моих… друзей.

— Почему вы так решили?

— Вы бы отомстили за их «святую».

— Месье прокурор, скажите, вы любили жену?

— Сказать, что не любил, — это все равно, что ничего не сказать: я ее ненавидел.

— До такой степени, чтобы пойти на убийство?

— Если бы у меня хватило на это храбрости, то — вне всякого сомнения.

— Да, но иную работу можно и другому доверить, в цене бы только столковаться.

— Вы думаете? А если нарвешься на какого-нибудь неугомонного шантажиста?

— Возможно.

— Скажите откровенно, месье комиссар, неужели вы можете представить меня просящим кого-то: «Дружище, сделайте одолжение, ухлопайте мою жену»? До свидания, месье комиссар. Но знайте: несмотря на почти всеобщее подозрение в мой адрес, я продолжаю надеяться.

— На что?

— На вас. До скорого!

Прокурор направился в сторону дворца правосудия, оставив Гремилли в задумчивости. Полицейский чувствовал, что ему не удается до конца понять Арсизака. За внешней веселой беззаботностью угадывался никогда не дремлющий ум, способный ненавязчиво вам дать понять то, что считает необходимым. Любит все усложнять, но в то же время уж слишком проворен. И признался в своей ненависти к жене исключительно с целью показать, что не убивал ее ни сам, ни посредством кого-то. Гремилли признался себе, что ему не часто приходилось сталкиваться со столь серьезным противником, каким оказался Арсизак. Настроение его улучшилось.

В отличие от Тиллу, сорокапятилетний фармацевт-гомеопат был весьма элегантным блондином. Жена его также была светловолосой, и ее можно было бы назвать миловидной, если бы не рыхлая кожа лица и мутно-близорукий взгляд. Она сразу же показалась Гремилли занудой и плаксой, которая постоянно на что-то жалуется. Именно она и открыла полицейскому дверь.

— Что месье угодно?

— Поговорить с месье Суже, если можно.

— Вы… по личному делу к нему?

— По самому что ни на есть личному.

Она недоверчиво посмотрела на Гремилли и обратилась через плечо:

— Альберт, ты не подойдешь на минуту?

Фармацевт, занятый раскладыванием пакетов, заполненных различными лекарственными травами, оторвался от своего дела.

— Что там еще?

— Какой-то месье хочет с тобой поговорить.

— О чем?

— Я не осмелилась у него спросить об этом.

Решив покончить с этой смехотворной сценой, полицейский назвал свою фамилию и род занятий, что, впрочем, не вызвало у них никакого волнения, если сравнивать с реакцией супругов Тиллу. Суже лишь спокойно попросил Гремилли пройти с ним за стойку, оставляя магазин жене.

— Чем могу быть полезен, месье комиссар?

— Я занимаюсь расследованием обстоятельств убийства мадам Арсизак.

От Гремилли не ускользнуло еле уловимое беспокойство, мелькнувшее в глазах Суже. Что бы это еще значило?

— Я, право, не знаю, чем…

Полицейский не дал ему закончить:

— Мне хотелось бы услышать ваше мнение о прокуроре Арсизаке, и не буду скрывать, что месье Тиллу, от которого я сейчас иду, высказался в отношении него довольно-таки резко.

Фармацевт улыбнулся:

— Этьена я знаю давно. Это славный малый, но без царя в голове. Бывший военный, он понравился нам своей прямотой и непреклонной верой в великие принципы демократии. Что до его философской проницательности, то тут мы от него многого не ждем. Если он и сказал что-то резкое в адрес Арсизака, то это потому, что прокурор как представитель ненавистного Тиллу класса олицетворяет в его глазах все пороки своей среды, от имени которой он выступает. Для Этьена существует лишь черное и белое без каких бы то ни было оттенков.

— Вы знаете, мадам Тиллу мне показалась еще более агрессивной.

— Ах, эта! Она вбила себе в голову, что ее муж должен быть среди первых лиц города, и постоянно страдает от избытка зависти. Она убеждена, что любое важное место — будь это мэрия или генеральный совет — должно по праву принадлежать ее супругу.

— Именно это впечатление я и вынес из их дома. А что вы сами, месье Суже, думаете об Арсизаке?

— Да что тут говорить — он не хуже и не лучше многих из нас. Одни его не любят, потому что, имея жену-красавицу, он обманывал ее (думаю, нет надобности что-либо рассказывать вам об этом, не так ли?), другие не могут ему простить его головокружительной карьеры. Ну и, наконец, граждане самых строгих правил, которые упрекают его в том, что он не ходит важным гусем, а любит пожить в свое удовольствие.

— То есть, если судить по вашим словам, личность скорее симпатичная, чем отталкивающая?

— Вне всякого сомнения.

— А его жена?

— Бедняжка… Какая ужасная судьба! Кто бы мог даже на секунду предположить, что красавица Элен Арсизак закончит свои дни подобным образом!

— Вы ее знали?

— Как и все.

— У вас никогда не было причины ее в чем-нибудь упрекнуть?

— Мы принадлежали к разным кругам. Кроме того, политические взгляды, которые я защищаю, не позволили бы мне войти в особняк на бульваре Везон, даже если бы у кого-то вдруг и появилось желание меня туда пригласить.

— А какой вы видели мадам Арсизак?

— Это была женщина, которой, наверняка, пришлось изрядно побороться, чтобы быть принятой в обществе, в которое она попала по воле судьбы. Вам, вероятно, уже доложили о ее происхождении? Я думаю, можно только восхищаться, с какой легкостью ей удалось преодолеть все препятствия, расставленные на ее пути. Даже самых злых она обезоруживала своим милосердным отношением к несчастным. Даже маленькая чья-то боль не могла ее оставить безразличной. Вот почему Перигё оплакивает Элен Арсизак.

— И вы в том числе?

— Разумеется.

— А вас не смутит, если я скажу, что мне приходилось слышать нечто совершенно противоположное?

— Нет. Всегда найдутся мелкие людишки. А потом, зависть… Кроме того, есть и такие, для кого выразить восхищение значит показать свою слабость. Для них гораздо проще оклеветать своего ближнего. Люди злы, месье комиссар.

— Как вы догадываетесь, не мне утверждать обратное.

* * *

Возвращаясь в новый город, Гремилли приходил к мнению, что жить в маленьком провинциальном городке не так сладко, как это казалось раньше. Он испытывал ощущение, будто бродил по аллеям огромного сада-лабиринта, и, как бы он ни был уверен, что вот эта дорога, наконец, приведет его к выходу, каждый раз оказывалось, что он крутился вокруг одного и того же места. Портрет Элен Арсизак, составленный Гремилли со слов опрошенных, напоминал ему неоновые рекламные щиты на фасадах больших магазинов, где изображение исчезало в темноте ночи, чтобы спустя некоторое время возникнуть вновь в свете тысячи огней. И полицейский терялся, не зная, какое из этих лиц — темное или светлое — принадлежало убитой.

Где искать того художника, который смог бы нарисовать портрет Элен Арсизак? Кем была она — обманутой женой, пытавшейся уйти от своего горя, полностью жертвуя собой ради облегчения участи обездоленных, или мерзавкой, не сумевшей скрыть свою сущность от некоторых проницательных взглядов? Кто прав — мадам Тиллу или Альберт Суже? Эта неопределенность, из которой полицейский никак не мог выбраться, приводила его в отчаяние. Нет ничего более угнетающего, чем продвигаться на ощупь в поисках неизвестно чего. С каким удовольствием он променял бы сейчас это дело на десяток простых деревенских преступлений, чьи мотивы лежат на поверхности и с которыми, порой, прекрасно справляются сами жандармы. Там, в деревне, и в голову никому не придет прибегать к каким-то ухищрениям. Ты стащил у меня деньги, увел жену или оттяпал кусок моего поля, так и получи по сопатке, а ежели я, случись, и перегну палку, то не обессудь, сам понимаешь, за все надо отвечать, а не хныкать. Если перед тобой стоит Мария, то можешь не сомневаться, что это Мария, и Пьер там всегда похож на Пьера. И суетиться не надо, сиди себе спокойно и жди, когда тебе и те, и другие сами все расскажут. А здесь из двух согласившихся с тобой поговорить один, как минимум, врет, а ты мучайся, гадая, кто именно. Вот взять хотя бы этих двух последних: друзья, борются, что называется, бок о бок за милую их сердцу идею, а просишь их рассказать об одном и том же человеке, и выходит у них настолько несхоже, что поневоле начинаешь сомневаться, не о разных ли людях они говорят. А потом, что значит это замешательство Суже после того, как он узнал о цели визита к нему Гремилли? Еще одна полуправда? А этому-то что скрывать? Комиссару вдруг захотелось собрать всех опрошенных вместе и крикнуть им: «Я знаю, что вы дали мне показания в урезанном виде. Но почему? С какой целью? Что вы пытаетесь скрыть от меня?» Увы, он понимал, что они лишь посмеются ему в лицо и будут утверждать, что им неясно, чего от них хотят. Они будут просто издеваться над ним, что, впрочем, некоторые уже и так делают. С грустью вспоминая свой тихий бордоский кабинет, полицейский миновал улицу Лиможан, выходящую на бульвар Турни, собрался было идти дальше, но неожиданно остановился, услышав, как кто-то сказал тихо:

— Месье комиссар…

Гремилли обернулся и не сразу узнал эту неброскую, бесцветную женщину.

— Что случилось, мадам Суже?

— Мне необходимо с вами поговорить.

Видя, что она чем-то сильно взволнована, он предложил:

— Что мы с вами остановились посреди улицы, давайте зайдем куда-нибудь и что-нибудь выпьем, а?

— Да, пожалуйста.

Они зашли в первое попавшееся кафе. В этот час зал был почти полон, но, к их счастью, один из столиков освободился, и Гремилли, не колеблясь, завладел им, заставив своим суровым взглядом ретироваться парочку.

— Садитесь, мадам. Что вам заказать?

— Я не знаю. Что-нибудь.

— Фруктовый сок?

— Да-да, фруктовый сок.

Он заказал фруктовый сок и белый чинзано. Когда все было на столе, комиссар подался вперед:

— Итак, мадам?

— Я только что слышала ваш разговор с мужем…

«Решительно, — подумал Гремилли, — у жен моих свидетелей вошло в привычку стоять и подслушивать под дверью».

— Действительно?

— Мне хотелось знать, что он скажет, понимаете?

— А? Очень хорошо понимаю.

— Он обманул вас, месье комиссар.

— Ваш муж?

— Да.

— В чем обманул?

— В отношении Элен Арсизак.

— А поконкретнее нельзя?

— Он вовсе не думает о ней так, как сказал вам. Это недобрая была женщина, причинявшая людям только зло.

— Как вы думаете, мадам, почему он скрыл от меня свое истинное отношение к Элен Арсизак? К чему эта ложь?

— Потому что он боится…

— Боится?

— …Что вы можете узнать о том, что она была его любовницей.

Новость буквально ошарашила Гремилли, которому понадобилось немало усилий, чтобы скрыть свое крайнее удивление.

— Вы в этом уверены?

Она пожала плечами.

— Вы прекрасно понимаете, что мне не доставляет ни малейшего удовольствия сообщать подобное.

— Допустим. А вашему мужу известно, что вы в курсе его похождений?

— Да. Впрочем, с этим покончено еще несколько месяцев назад.

— А вы откуда, простите, это знаете?

— Он во всем мне признался.

— Надо же! А я и не думал, что у ветреных мужей принято делиться с женами своими маленькими тайнами!

— Альберт чувствовал себя загнанным в мышеловку.

— Это как?

— Он хотел с ней порвать. Вы понимаете, месье комиссар, вначале эта связь льстила ему… Ну как же! Самая красивая женщина Перигё, да к тому же жена его политического противника. Это ему вскружило голову. Месье комиссар, я хоть не красавица, но, оказывается, мой муж любит меня и не захотел расставаться со мной из-за какого-то увлечения. Когда он дал понять этой мерзавке, что между ними все кончено, она начала его шантажировать.

— Каким образом?

— Угрожала Альберту, что, если он ее бросит, она придет ко мне и расскажет все, что между ними было. В конце концов, однажды вечером муж покаялся передо мной. С этого момента Элен Арсизак была бессильна что-либо сделать, чтобы разлучить нас. Я ей написала письмо.

— Она ответила?

— Нет. А что она могла мне ответить? Месье комиссар, вы не расскажете Альберту, если еще раз с ним встретитесь, о том, что сейчас от меня услышали?

— Даю слово, при условии, разумеется, если я не буду вынужден это сделать в интересах следствия, хотя, как мне кажется, в этом не будет необходимости.

— Спасибо.

Гремилли заказал еще себе чинзано и фруктовый сок для мадам Суже, которая заметно повеселела. Полицейскому необходимо было какое-то время, чтобы подумать. Не каждая станет открыто объявлять, что обманута. Мадам Суже говорила правду. С этой минуты образ мадам Арсизак начинал приобретать реальные очертания — образ, который, наверняка, окажется горькой пилюлей для судебного следователя.

— Мадам, я прошу прощения, но не все в вашем рассказе мне понятно…

— Что именно?

— Каким образом мадам Арсизак и ваш муж могли встретиться?

— В этом я сама виновата.

— Как так?

— Я с ней познакомилась на организованной ею благотворительной распродаже товаров, выручка от которой должна была пойти на благоустройство детских яслей. Она была очень мила со мной, говорила, что торговля лекарственными травами — древняя и благородная профессия, ну и так далее, в общем, все, что в таких случаях обычно говорят. Я представила ей Альберта, и, когда он отправился в буфет, чтобы купить там что-нибудь для нас, она пошутила насчет того, что, мол, с таким симпатичным парнем ухо надо держать востро. Я, наивная, подумала, что она действительно шутит, и стала ее уверять, что здесь мне бояться нечего, так как мой муж ко мне очень привязан, и что наш союз никогда подобным не омрачался.

— А потом?

— А потом я поняла, что мои признания подзадорили ее. На следующий день она пришла в магазин и описала в мельчайших подробностях Альберту все свои так называемые болезни. Я этому не придала никакого значения. Как и все, я относилась к ней как к человеку в высшей степени замечательному и свято верила во все, что слышала о ней, то есть в ее благодетельность и доброту. А спустя некоторое время Альберт вдруг зачастил после обеда на заседания своего политбюро. А на самом деле он ходил к ней. Естественно, я об этом узнала гораздо позже.

— Не трудно догадаться, что вы ее возненавидели?

— Сильнее возненавидеть нельзя было.

— Даже до такой степени, чтобы убить?

— Конечно, если бы Альберт не бросил ее.

* * *

На сей раз Гремилли возвращался в гостиницу, насвистывая. Похоже, в этой затяжной игре в прятки, где он гонялся за тенью покойницы, ему удалось заработать важное очко. Маска, которая так надежно скрывала лицо мадам Арсизак, дала первую трещину. Признания мадам Суже подтверждали историю с телефонным звонком, невольным свидетелем которого стала Жанна. Муж, супруга любовника, еще, возможно, Агата и Жозеф Роделль… Да уж, немало народу, мечтавшего избавить Перигё от этой «святой».

В ресторане гостиницы «Домино» комиссар галантно ответил на приветствие пожилого месье, которого он уже видел накануне. Он заканчивал обедать, когда метрдотель принес ему визитную карточку на имя Блэза Жюнкала, бывшего председателя суда высшей инстанции Перигё, который приглашал Гремилли на чашечку кофе. Гремилли был в таком прекрасном расположении духа, что с удовольствием принял приглашение. После того как они представились друг другу, старый магистрат сказал:

— Месье комиссар, я внимательно наблюдаю за вами с момента вашего приезда в эту гостиницу, где я часто бываю. Я не ошибусь, если предположу, что вам удалось что-то нащупать?

— Вы правы.

— Мой преемник и друг Ампо поведал мне, насколько деликатна ваша миссия вследствие того, что среда, в которой вам приходится работать, пытается запутать все следы ведущие к убийце. Вы приехали из Бордо, то есть, можно сказать, из столицы. А здесь все — по-другому.

— Я пришел к убеждению — и это, признаюсь, меня удручает, — что те, с кем мне пришлось столкнуться, мне не лгут в полном смысле этого слова, но говорят не всю правду.

— А это потому, что вы для них, включая дворец правосудия, не кто иной, как человек, которого им навязали. Они прекрасно понимают, что необходимо пролить свет на эту историю и что убийца мадам Арсизак должен получить свое, и они все жаждут его наказания, однако кастовая солидарность оказывается сильнее их. Никто не желает взять не себя ответственность и навести Вас на след преступника.

— Мне от этого не легче.

— Разумеется, но вы мне не кажетесь человеком, которого это может обескуражить.

— Я упрямый.

— Это немаловажно в вашем деле, и я не сомневаюсь, что Вы добьетесь успеха.

* * *

В эту ночь Гремилли снилось нечто странное: он шел навстречу людскому потоку, в котором каждый имел два лица, как у двуликого Януса.

Глава IV

На следующее утро Гремилли вышел из номера в веселом расположении духа. Он хорошо выспался и встал только в девять часов, что позволял себе крайне редко. Вешая ключ внизу, полицейский увидел в своей ячейке письмо, невесомость которого говорила о качестве находящейся внутри бумаги и от которого исходил еле уловимый аромат духов. В месте, предназначенном для адреса, он прочел: «Гостиница «Домино». Месье комиссару Гремилли». Письмо было доставлено, наверняка, рано утром и скорее всего, служанкой. Заинтригованный, комиссар вскрыл конверт. На гербовой бумаге было написано: «Мадам Э. де Новаселль желает переговорить с месье комиссаром по вопросу чрезвычайно важному и непосредственно касающемуся проводимого им расследования и будет ему признательна, если он окажет ей честь своим визитом в десять часов на улице Карно, 128». Далее следовали общепринятые в таких ситуациях слова, заверяющие его в глубоком и искреннем к нему уважении.

Покончив с завтраком, Гремилли осведомился у метрдотеля о личности его корреспондента.

— Мадам де Новаселль является представительницей древнего дворянского перигёзского рода, месье комиссар. Очень богата и значительную часть своих доходов тратит на благотворительную деятельность. Возглавляет учрежденный ею комитет «Женщина спасет Женщину». Кавалер ордена Почетного легиона. Прекрасная дама и пользуется огромным влиянием в нашем городе. Одна рекомендация мадам де Новаселль стоит всех аттестатов и даже дипломов, если месье понимает, что я хочу сказать.

— Понимаю. Короче, эта как раз та дама, с которой лучше водить дружбу?

— Во всяком случае, не ссориться.

Было где-то без двадцати десять, когда Гремилли вышел из гостиницы и отправился в гости к мадам де Новаселль.

Улица Карно была удивительно тихим местом. Перед некоторыми домами были разбиты сады, где росли пальмы. На звонок Гремилли вышла подчеркнуто учтивая служанка, которая провела его в огромную залу с интерьером, выдержанным в строгом классическом стиле, с колоннами из зеленого мрамора и бюстами, пристально следящими своими невидящими глазами за каждым движением полицейского.

— Я — комиссар Гремилли.

— Прекрасно, месье комиссар. Мадам ждет вас. Следуйте, пожалуйста, за мной.

Служанка открыла расположенную справа, в глубине залы, дверь и, войдя первой, объявила:

— Месье комиссар Гремилли! — после чего отступила назад, давая возможность гостю пройти в салон, очутившись в котором Гремилли вдруг перенесся в свое детство и в считанные секунды вновь пережил те же чувства, что и много лет назад, когда во главе делегации девочек и мальчиков он пришел в дом банкира, чтобы поблагодарить его жену за подарки, сделанные ею школе к Рождеству. Увидев шедшую ему навстречу сильную, хоть и опирающуюся на палку, женщину, он подумал, что произнесет сейчас, как когда-то, выученную наизусть приветственную речь.

— Милости просим, месье комиссар. Я признательна за то, что вы так скоро откликнулись на мое приглашение.

Гремилли молча поклонился, в то время как хозяйка продолжала:

— Позвольте представить мадам де Сен-Блен — мою правую руку и человека, без которого я бы просто пропала.

Полицейский снова поклонился, на сей раз в сторону крошечной и худосочной дамы, которая, казалось, утонула в кресле и которую он вначале не приметил. Мадам де Сен-Блен заверила комиссара, что счастлива его видеть.

Пока Гремилли устраивался в предложенном ему мадам де Новаселль кресле, он постепенно освобождался от чувства скованности, которое вызывала в нем эта величественная обстановка.

Внушительных размеров салон был обставлен настолько роскошно, что он ощущал себя в музее. Висящие на стенах портреты предков демонстрировали богатство былых туалетов и надменность.

— Что-нибудь выпьете, месье комиссар?

— Если позволите, мадам, я воздержусь.

— Как вам будет угодно. Месье комиссар, я не буду ходить вокруг да около. Вы меня не знаете, но в Перигё за мной закрепилась репутация человека, который не привык мелочиться, что некоторыми воспринимается как дерзость, чего я не отрицаю, и если это так, то она перешла мне в наследство от моего прапрадеда Хюберта де Новаселль, погибшего в бою с пруссаками под Монмираем. Месье комиссар, для мадам Сен-Блен и для меня Элен Арсизак была самой дорогой подругой. Ее смерть нанесла нам удар, от которого мы долго еще не сможем оправиться. Не так ли, Одилия?

— Боюсь, что мы вообще никогда не сможем прийти в себя, Элизабет.

— Нам известно, месье комиссар, что вы делаете все, чтобы вывести на чистую воду это ничтожество, решившее избавиться от мешавшей ему жены.

Гремилли осмелился перебить свою собеседницу:

— Прошу великодушно извинить, мадам, но у меня такое впечатление, что убийца вам известен.

— В равной степени, как и вам, месье комиссар!

— Уверяю, что пока…

Теперь наступила очередь мадам де Новаселль перебить гостя:

— Полноте! К чему делать вид, будто не знаете, что Арсизак стал невменяемым после того, как понял, что не получит развода и не сможет жениться на этой потаскушке!

— Поверьте мне, мадам, что если даже месье Арсизак и находится сейчас в трудном для него положении, то это еще не значит, что против него может быть выдвинуто официальное обвинение.

— Человек коварен! Впрочем, коварство — основная черта всех выскочек, а иначе как бы они выходили в люди? Как бы там ни было, мы не потерпим, чтобы, желая явно или нет защитить мужа, пачкали честное имя жены.

— Мне кажется, я не совсем вас понимаю.

— Хорошо, я расставлю все точки над «i». Нам стало известно от мадам Бесси, что во время следствия вам пришлось иметь дело с людьми без стыда и совести, которые осмелились, преследуя какие-то свои грязные цели, о которых мы и слышать не хотим, не так ли, Одилия?

— Конечно, Элизабет.

— …распространять различного рода мерзости о нашей бедной и дорогой подруге, которую постигла такая ужасная участь. Вы с нами согласны, месье комиссар?

— Несмотря на все мое удивление, с которым я констатирую вашу осведомленность о конфиденциальных сообщениях, сделанных мною в беседе с судебным следователем…

— Пусть вас это не шокирует, месье комиссар. Мое положение в Перигё требует, чтобы я была в курсе всего, что здесь происходит. Вы тоже так считаете, Одилия?

— Вне всякого сомнения, Элизабет.

— Я должен признаться вам, что некоторые из опрошенных мною лиц дали мне понять, что воспринимали мадам Арсизак несколько иначе, чем это было принято.

— Скандал! Настоящий скандал!

— Мне намекнули, что мадам Арсизак была далеко не тем нежным ангелом, за которого ее принимали некоторые, и что она, если понадобится, могла проявить безграничную злость вплоть до садистских выходок.

— О! Вы слышите, Одилия?

— Слышу, Элизабет, и во мне все переворачивается!

— Еще бы! Все, что вы от них услышали, месье комиссар, — не что иное, как сплошная гнусность! Верьте мне на слово!

— Но ради чего этим мужчинам и женщинам обижаться на мадам Арсизак до такой степени, чтобы распространять о ней различные небылицы, оскорбляющие ее память? К тому же, я слышал кое-что и похуже…

— Похуже? — хором простонали обе женщины.

— У мадам Арсизак был любовник.

Мадам де Новаселль издала звук, похожий на рычание, схватилась рукой за горло и, закатив глаза, прохрипела:

— Одилия… быстро… мой аркебюз!..

Мадам де Сен-Блен засуетилась. Наконец, ей удалось плеснуть спиртного в стакан, который она поднесла к губам подруги и принялась ее поить, поддерживая ей голову. Опорожнив стакан, мадам де Новаселль смачно выдохнула и после того, как дыхание ее восстановилось, сказала:

— Месье комиссар, вы чуть меня не убили. Я за всю свою жизнь ничего подобного не слышала! Бедная малышка Элен… настолько чиста… целомудренна… стыдлива, даже излишне, так что я ее, моего дорогого ангелочка, порою просто вгоняла в краску вольностью своих речей, достойных дочери, внучки и правнучки гусар. Месье комиссар, кто осмелился вам сказать такую гадость?

— Супруга любовника.

Какое-то мгновение мадам де Новаселль сидела с открытым ртом, не в силах произнести ни слова, в то время как из груди Одилии де Сен-Блен вырывались полные негодования звуки, похожие на цыплячий писк.

— Я не ослышалась, месье комиссар? — спросила побагровевшая мадам де Новаселль.

— Не думаю, мадам.

— Эта женщина — чудовище! Сумасшедшая! Выдумщица! Оскорблять память несчастной, жизнь которой с таким распутным мужем была настоящей голгофой… Как только язык поворачивается! Бедняжка надеялась, что, глядя на тот пристойный образ жизни, который она вела, он наконец одумается и вернется к ней. Мы-то хорошо знали, как она страдала, потеряв сердце Арсизака, не правда ли, Одилия?

— О, да, Элизабет!

— И вы пришли мне рассказать, что у этой преданной жены был любовник! Я не верю вам, месье комиссар! Вас просто обманули!

— С какой целью?

— Мне это неизвестно! Возможно, без всякой цели, а лишь потому, что люди низменны по самой своей природе и в общей своей массе отвратительны.

— Мадам, я разве говорил о человеке из «общей массы», как вы изволили выразиться?

— Вам никогда не удастся меня убедить, что человек, способный на агрессивные выпады против мертвой, может быть порядочным! Мы на такую низость не способны! Мы еще не забыли, что такое честь, не так ли, Одилия?

— Еще не забыли, Элизабет. О, месье комиссар, если бы вы видели, как мадам Арсизак буквально млела над малышами в моих яслях, вы бы сами не позволили, чтобы кто-то говорил о ней худо.

— Признаться, я не вижу связи…

Мадам де Новаселль пришла на помощь своей подруге:

— Мадам де Сен-Блен хочет сказать, месье комиссар, что высоконравственный человек остается им везде. Элен была чиста и пряма, как сталь клинка.

Она поднялась, опираясь на палку, и произнесла торжественным тоном:

— Я, Элизабет де Новаселль, кавалер ордена Почетного легиона, перед лицом своих предков клянусь вам честью, месье комиссар, что вас обманули и над вами посмеялись те, кто не побоялся божьей кары, совершая это истинное святотатство. Всего доброго, месье комиссар.

Гремилли был сыт по горло этим состязанием в красноречии вокруг покойницы. Казалось, что он уже добрался до площадки, на которой можно было перевести дух перед дальнейшим восхождением к истине, так нет же, оказывается, он сбился с пути, наивно доверившись россказням злых шутников. Пора с этим кончать.

Вернувшись в гостиницу, он отыскал в справочнике номер телефона Суже и снял трубку.

— Алло, месье Суже?

— Он самый.

— Это комиссар Гремилли. Буду признателен, если вы немедленно прибудете ко мне в гостиницу «Домино».

— Но я не могу…

— Я сказал — немедленно, месье Суже, в противном случае я вызову вас в полицейский участок.

Комиссар бросил трубку, не дожидаясь ответа. Теперь они все узнают, как морочить голову комиссару регионального управления криминальной полиции!

Гремилли попросил, чтобы ему срочно привели в порядок его номер, где он решил устроить конфиденциальную встречу тому, кого он ждал и кто не станет мешкать с приходом. Горничные поработали на славу, и за несколько мгновений до появления гомеопата ему было доложено, что комната готова.

— Месье комиссар, я не понимаю, зачем…

— Пусть это вас не тревожит, сейчас все поймете. Пройдите!

Едва дверь за ними закрылась, Гремилли приступил к делу:

— Вам что, месье Суже, неизвестно, что лгать полиции, расследующей криминальное преступление, крайне неосторожно и даже опасно?

— Я… я не понимаю, что этим…

— Что этим я хочу сказать? А хочу я сказать, что вы просто меня обманули в отношении мадам Арсизак, любовником который вы являлись.

— Я?

— Вы.

— Кто смог… кто осмелился распространять обо мне подобную ложь?

— Человек, который вас хорошо знает.

— И кто же этот человек?

— Ваша жена. Вы можете сесть.

Гомеопат с растерянным видом опустился на стул.

— Ну что, месье Суже, будем признаваться?

— Но… это неправда.

— Значит, мадам Суже говорит неправду?

— Не совсем… Она имеет склонность несколько преувеличивать… Она может вообразить себе бог знает что и сама потом в это верит. Она ревнует меня ко всем приближающимся ко мне женщинам. А поскольку наша клиентура состоит, в основном, из женщин…

Гремилли посмотрел на него с грустью.

— Некрасиво так поступать, месье Суже. Напрасно вы черните женщину, которая страдает от вашей неверности и которая, несмотря на это, вас любит.

— Уверяю…

— Хорошо. Раз так, мы пойдем сейчас с вами в комиссариат, я вызову туда вашу жену и устрою очную ставку. Пойдемте.

— Нет!

— Что значит «нет»?

— Я не хочу никакой очной ставки с Мартой.

— Это почему?

— Ладно… Я был любовником Элен Арсизак.

Гремилли облегченно вздохнул: ему стало окончательно ясно, что заклинания мадам де Новаселль и поддакивающее хныканье ее подруги в расчет не шли — как и все остальные, они были вовлечены в грязную игру, которую затеяла супруга прокурора.

— Ну, поскольку невинность все равно уже утрачена, расскажите теперь мне все по порядку.

И Суже выложил все как на духу. В основном, его рассказ был отражением того, что сообщила мадам Суже. Симпатичного мужчину преследует красивая женщина, чье внимание ему, естественно, льстит. Их недолговечное любовное приключение — что-то около двух месяцев — за которым следует отрезвление гомеопата, осознавшего, что, завлекая его, она преследует какие-то свои корыстные цели, не имеющие ничего общего с любовью. Угрызения совести. Его решение порвать с ней раз и навсегда. Шантаж Элен, удерживающей Альберта, и комиссар это понимал, с одной лишь целью — заставить его страдать, не выпуская из своих щупальцев. Наконец, покаяние перед женой и окончание этой жалкой, в общем-то, истории.

— И когда произошел ваш окончательный разрыв?

— Месяца два назад.

— А не на днях, случайно?

— Да нет же, зачем мне обманывать?

— Ну, из-за какого-нибудь пустячка… Например, чтоб отвести от себя подозрение в убийстве, а?

Гомеопат вскочил от негодования.

— Что вы этим хотите сказать?

— Успокойтесь! Не думайте, что меня этим испугаете. Садитесь и попытайтесь вспомнить, где вы находились в ту ночь, когда произошло убийство.

— Мы были с Мартой дома.

— Не слишком надежное алиби, не находите?

— У меня нет другого.

— Тогда мне очень жаль вас.

— Что вы имеете в виду?

— Я имею в виду, что лучшей кандидатуры, чем ваша, для пополнения моего списка подозреваемых и не придумаешь.

— Да Вы поговорите с Мартой, она сама скажет…

Гремилли не дал ему договорить.

— Не трудно догадаться, что она мне скажет. Почему я должен ей доверять больше, чем вам? Мне прекрасно известно, какие чувства она питала к мадам Арсизак, поэтому я не исключаю, что, в случае чего, она вполне могла бы внести свою лепту в ваше освобождение от кабалы Элен Арсизак.

— Выходит, я пропал?

— Не надо чересчур драматизировать ситуацию. Подозреваемый и виновный — это далеко не одно и то же. Возвращайтесь к себе и благодарите мадам Суже за то, что она положила конец вашему бессмысленному вранью, иначе последствия для вас могли бы быть самыми печальными.

* * *

Входя во дворец правосудия, Гремилли предвкушал удовольствие, которое он испытает, глядя на вытянувшееся лицо судебного следователя после того, как он выложит ему все, что думает о покойнице, которую Бесси так уважал.

Появление полицейского вызвало заметную обеспокоенность в душе магистрата. Несомненно, он ломал голову над тем, какие еще новости принес этот неугомонный комиссар. Нет, Бесси никому не позволил бы тормозить следствие, даже несмотря на то, что первые результаты расследования были им восприняты с мучительной болью, — как человек честный он свято верил в Правосудие и еще в годы своей молодости поклялся целиком отдать себя борьбе за справедливость, — однако ему страшно не хотелось услышать нечто такое, что заставило бы его задуматься о незыблемости своих человеческих идеалов.

— Заходите, заходите, месье комиссар! Надеюсь, вы не собираетесь еще добавить черной краски к портрету нашей жертвы? Вполне хватает уже того, что вы сообщили мне раньше.

— Месье следователь, сегодня утром я получил забавное приглашение.

— От кого?

— От мадам де Новаселль.

— А она-то что вами интересуется?

— Не мной, а мадам Арсизак. Она просила прийти к ней в десять часов. Я был у нее.

— Что она от вас хотела?

— От мадам Бесси она узнала о моих открытиях в отношении Элен Арсизак.

Следователь закусил губу.

— Фанни просто несносна. Совсем не умеет держать язык за зубами!

Он покраснел под ироничным взглядом полицейского.

— Ну, ладно, согласен, и я тоже! Я виноват перед вами. Обещаю, что подобное больше не повторится. Вернемся к мадам де Новаселль?

— Ей хотелось меня убедить в том, что все услышанное мною — не что иное, как сплетни и выдумки, и что мадам Арсизак была чиста и пряма, как сталь клинка.

— У мадам де Новаселль богатый жизненный опыт, и ее мнение заслуживает того, чтобы к нему прислушивались.

— К сожалению, в данном случае ее плохо информировали.

— То есть?

— Я пришел к такому выводу после того, как понял, что она не в курсе того, что у этой безупречной супруги, у этой прямой и чистой женщины был любовник.

— Что?

— Мне стало это известно от самого любовника и от его жены, которой он во всем признался.

Следователь молчал. Ошарашенный, он смотрел перед собой ничего не видящим взглядом. Гремилли не беспокоил его. Наконец, Бесси решился.

— Я не буду спрашивать имя этого человека. Я предпочитаю его вовсе не знать, если, конечно, это не потребуется в процессе следствия… Видите ли, комиссар, после стольких лет, проведенных во дворце, кажется, что все человеческие мерзости тебе давно известны, а вот поди ж ты… И ведь, заметьте, меня угнетает не сам факт, что мадам Арсизак имела любовника — в конце концов, возможно, нет ничего удивительного в том, что она, почувствовав пренебрежительное отношение к себе со стороны мужа, пыталась получить какую-то компенсацию на стороне, — но сама ее сущность, которая становилась для меня все более понятной по мере того, как вы вносили свои ужасные поправки. Ее отношение к обездоленным, которых она якобы любила, ее злоба, с которой она пыталась разрушить счастливые семьи, ее низость в отношении к прислуге… Это ужасно, комиссар. Как мы могли позволить так просто себя одурачивать, да еще в течение такого длительного времени?

— И, боюсь, это время еще не закончилось, месье следователь. Ей удалось создать себе легенду, которая оказалась сильнее истины, во-первых, потому, что она разительно выделялась своей красотой — а в людях с рождения заложена потребность восхищаться, — во-вторых, потому, что самолюбие тех, кто свято верил в нее, никогда не позволит им признать свою промашку.

— Вы, конечно, правы. Однако вернемся к нашим баранам, дорогой комиссар. После того как вы выявили всю эту ложь, продвинулись ли вперед в поисках?

— Напротив. Хотя подозрения с мужа не снимаются, однако его виновность в совершении преступления уже не столь очевидна. Теперь у нас есть любовник, который, не в силах уйти от шантажа, вполне мог решиться на то, чтобы положить конец всему таким вот жестоким способом. Нельзя сбрасывать со счетов и жену любовника, которой тоже, возможно, не терпелось прервать эту угрожающую ее семейному очагу связь. Кроме того, можно допустить и месть со стороны Роделлей — водопроводчика и его жены Агаты. Итак, как сами видите, теперь нам грех жаловаться на нехватку версий. И все-таки я склонен думать, что заурядный человек это преступление совершить не мог.

— Таким образом, Роделлей мы исключаем?

— Мне бы этого очень хотелось. А также любовника: уж больно он несуразен.

— И снова возвращаемся к мужу?

— Или к кому-то другому, кто на него похож и на которого мы пока не вышли.

— На что вы опираетесь, делая подобное заключение?

— На то, что эта драма порою сильно смахивает на фарс. У меня такое впечатление, что надо мной потешаются, глядя, как я, словно майский жук в комнате с запертыми окнами, кружусь вокруг одного и того же. Развязность мужа, скрытая ирония доктора Музеролля, очевидная и вызывающая враждебность преподавателя Лоби… От всего этого тянет фальшью, вымыслом, да просто спектаклем!

— А вам не кажется, что вы несколько преувеличиваете?

— Преувеличиваю? А все эти детские трюки, связанные с убийством? А возврат по почте украденных денег?

— Не будем так злиться, комиссар.

— Да я и не злюсь. Наоборот, месье следователь, я испытываю даже некоторую симпатию к убийце.

— Ну уж это вы хватили!

— Я хочу сказать, что могу понять того, кто пожелал избавить город от человека, подобного Элен Арсизак, но, уверяю вас, своими чувствами я делюсь исключительно с месье Бесси. Что же касается судебного следователя, то заверяю его, что не проявлю ни малейшей снисходительности к преступнику, когда он окажется в моих руках… если он окажется в моих руках.

— Он окажется в ваших руках, я в этом не сомневаюсь.

— А я, скажу вам по секрету, сомневаюсь.

* * *

Пересекая бульвар Монтеня, Гремилли чуть было не оказался под колесами автомобиля, который резко затормозил и вильнул в сторону, избегая удара. В окошке появилась голова Музеролля:

— Вы что, комиссар, хотите, чтобы я вас отправил в больницу! Тут уж никто не сможет отрицать, что сделал я это нарочно, дабы уберечь своего дружка Арсизака!

— Я был неосторожен. Спасибо, что пощадили меня, доктор.

— И на старуху бывает проруха. Летите кого-то арестовывать?

— Нет, я прогуливаюсь.

— Тогда садитесь. Я еду в пригород к одному серьезному больному, а потом мы пообедаем вместе.

Гремилли сел в машину врача, который предложил:

— Давайте заключим пакт: вы не говорите со мной об убийстве Элен, пока не закончу заниматься пацаном, — должны понимать, что мне нельзя нервничать перед тем, как я его увижу, — а уж за столом можете задавать мне все свои вопросы.

— И вы на них ответите?

— Обещаю.

Мальчишка, к которому направлялся Музеролль, был внуком его знакомого фермера, что и объясняло этот визит, который мог показаться не совсем обычным для такого известного практикующего врача. Гремилли оставался в машине, пока доктор осматривал больного малыша. Через полчаса он вышел из дома сияющим.

— Извините, что заставил так долго ждать. Пришлось немного поволноваться за парня, хотел было даже звонить одному моему коллеге-педиатру, но, слава богу, тревога оказалась ложной, и я успокоился. Знаете, я так рад, что, если вы, конечно, не очень спешите, предлагаю домчаться до Савиньяк-лез-Эглиз и полакомиться фаршированной гусиной шейкой и сбитыми яйцами с трюфелями у мадам Гужон. Идет?

— Идет.

В пути — километров двадцать — Музеролль болтал почти безостановочно. Делая вид, что он увлечен рассказом о Перигё, он не давал и слова вставить своему спутнику. Однако Гремилли был не так прост. Прикрываясь своей болтовней, Музеролль, скорее всего, разрабатывал тактику своего поведения во время атаки, которую намеревался предпринять полицейский во время обеда.

Комиссар угостил себя гусиной печенкой, фаршированной гусиной шейкой и сбитыми яйцами с трюфелями, запивая все это славным шато-канон, рожденным в один из урожайных годов. К тому же, он забавлялся, наблюдая, с каким нетерпением его сотрапезник ждал, когда же наконец Гремилли начнет задавать ему свои вопросы. Когда подали кофе, у врача не оказалось больше сил терпеть.

— Итак, мой дорогой комиссар?

— Итак — что, мой дорогой доктор?

— Ну как же, а ваши вопросы, которыми вы хотели уложить меня наповал?

— Это вы говорили о вопросах, а не я.

— Значит, не хотите меня ни о чем спросить?

— Почему же… Но вы все равно мне не ответите или будете ходить вокруг да около, а мне не хотелось бы портить концовку этого замечательного обеда дискуссией, которая в лучшем случае ни к чему не приведет, а в худшем вымотает нам обоим нервы. Впрочем, нет, один вопрос я все-таки задам. В ночь, когда произошло убийство, вы действительно работали в своем кабинете до указанного вами часа перед тем, как отправиться к мадемуазель Тане?

— Ничего не поделаешь, придется быть искренним, хватит, пошутили. Нет, в ту ночь, как и всегда один раз в неделю, я пошел к моему другу мэтру Димешо поиграть в бридж.

— Тогда дополнение к моему вопросу: кто были ваши партнеры?

— Как обычно — Катенуа, Лоби и Сонзай.

— Арсизака с вами не было?

— Нет, мы ему простили его желание воспользоваться отсутствием жены.

— Почему не рассказали мне этого тогда, в вашем кабинете?

— Сам не знаю. Из-за вечного желания подшутить, вероятно. Вы на меня обижаетесь?

— Ничего подобного.

— Куда вас отвезти?

— К вам домой, если не возражаете.

— Да нет, но…

— Мне просто хочется, чтобы вы позвонили мэтру Катенуа и попросили его незамедлительно меня принять.

— С большим удовольствием.

Больше они не произнесли ни одного слова и ехали до самого дома Музеролля молча. Встретившая их мадемуазель Тане сообщила доктору, что зал ожидания полон народу. Врач увлек полицейского в свой кабинет и при нем позвонил мэтру Катенуа, который заверил, что будет счастлив познакомиться с месье Гремилли и что он ждет его у себя.

— Вам известен его адрес?

— Улица Сен-Симона.

— Верно.

Музеролль решил сам проводить гостя и, закрывая дверь за собой, признался комиссару:

— Если сказать честно, то вы одолели меня своим молчанием.

Гремилли улыбнулся:

— У каждого своя метода.

Чтобы добраться до дома адвоката, полицейскому надо было пройти всего несколько сотен метров. Он преодолел это расстояние не спеша, подводя итог своей последней встречи. Прежде всего, он не сомневался в том, что приглашение доктора было сделано им без всякой задней мысли. В конце концов, он мог питать к комиссару элементарную симпатию, точно так же, как и комиссар к нему. Именно это-то и было самым странным: наиболее здравомыслящие люди, с которыми комиссару приходилось сталкиваться, испытывали больше неприязни к жертве, чем к преступнику или преступнице. И тем не менее, Музеролль готовил какой-то свой план, который он намеревался реализовать во время обеда и который был сведен на нет молчанием Гремилли. Зачем врачу понадобилось лгать во время их первой встречи? Только лишь из желания поиздеваться над прибывшим из большого города полицейским? Гремилли в это не верил, но и логичного объяснения этому алогичному поведению найти не мог. Он все более и более убеждался в том, что те, кто ему врал, старались это делать так, чтобы их ложь в конце концов была раскрыта. С какой целью? Иногда Гремилли казалось, что его несет на какую-то огромную паутину, из темного угла которой притаившаяся страшная тварь руководит его действиями, заставляя его приближаться все ближе и ближе к роковому месту. Это ощущение буквально выводило комиссара из себя. В очередной раз он поклялся себе, что вынудит зверя оставить свое логово.

* * *

Мэтр Катенуа был просто душка. Долговязый, он всем своим сияющим видом показывал, что претензий к жизни у него нет. Окружающие считали его балагуром, а тем, кто выражал свое сочувствие его жене, женщине с ликом флорентийской мадонны, Юдифь отвечала, что лучше жить с весельчаком, чем с выматывающим душу занудой. Помимо прочих общих интересов, Юдифь и Марк питали обоюдную привязанность к лошадям и мечтали провести остаток своих дней, руководя каким-нибудь конным заводом, однако для этого еще надо было выиграть немало процессов. И, следует заметить, адвокат не сидел сложа руки и довольно уже преуспел. Люди верили адвокату безоглядно, и это могло бы служить ему дополнительным, хотя и сомнительным, источником доходов, если бы он не был человеком с кристально чистой совестью.

Марк Катенуа встретил Гремилли с обезоруживающей теплотой, как будто полицейский из Бордо, которого он впервые видел, был его давним другом. Однако это не могло притупить бдительность комиссара, который немедленно насторожился, боясь угодить в ловушку.

— Я признателен Музероллю, что он направил вас ко мне. Кругом только и говорят о вас, и мне не терпелось с вами познакомиться.

Гремилли ответил с излишней сухостью:

— Позвольте сделать маленькое уточнение. Мэтр, это не доктор меня к вам направил, а я его попросил помочь мне встретиться с вами.

— Что ж, пусть будет так! О чем мы будем беседовать? Не думаю, что вы пришли поговорить со мной о вашей карьере, а лошадиный карьер, как мне кажется — и я об этом заранее сожалею, — вас не интересует.

— Нет, мэтр, вы правы, меня больше интересуют преступники, и именно поэтому я пришел поговорить о мадам Арсизак.

— Странная мысль!

— Вы находите?

— То есть, я хочу сказать, что у меня нет ничего общего с этой женщиной, или, правильнее, у меня не было ничего общего с ней.

— Как раз это меня больше всего и интересовало, мэтр.

— Да, ничего. Вот и весь мой ответ. Вы удовлетворены?

— Нет. Вы являетесь одним из лучших друзей Жана Арсизака.

— И именно по этой причине вы считаете, что я должен страдать от того, что он потерял женщину, к которой у него не было никаких чувств? Он поставил не на ту лошадь. Теперь он свободен, и мне непонятно, зачем мне его жалеть?

— Затем, что он находится в довольно сложном положении.

— Дорогой комиссар, плакаться над каждым несчастным — слез не хватит!

— А? Позвольте заметить, мэтр, что у вас несколько необычное представление о дружбе.

— До сих пор это мое представление меня устраивало, и мне жаль, если оно вас шокирует.

— Где вы находились в ночь убийства?

— Вы хотите занести меня в свой список подозреваемых?

— Для меня подозреваемыми являются все, кто хоть близко, хоть далеко приближался к мадам Арсизак.

— В таком случае, я отношусь к тем, кто «далеко», поскольку старался видеть Элен как можно реже и, насколько это было возможно, издалека. Теперь я могу заверить, — что в ночь, когда она покинула нас навечно, я, как обычно, играл в карты у Димешо с Музероллем, Лоби и Сонзаем, после чего я вернулся к себе и нырнул в супружескую постель.

Несмотря на очевидную или скрытую жесткость вопросов и ответов, которыми обменивались собеседники, их диалог был настолько сердечным, что мог показаться какому-нибудь невольному слушателю странным и даже нелепым.

— А не смущает ли вас, мэтр, одно прелюбопытное совпадение?

— Совпадение чего с чем?

— Ваших традиционных ночных посиделок с убийством мадам Арсизак.

— Элен всегда старалась подложить свинью другим в самый нужный момент.

— Простите, но не сама же она решила умереть именно в эту ночь!

— Прошу также простить меня, месье комиссар! Если Элен надумала вернуться именно в эту ночь, то только потому, что не сомневалась, что мы все в это время будем у Димешо.

— Мне не совсем ясно, что вы этим хотите сказать.

— Как мне представляется, она догадывалась, что в ее отсутствие Жан пойдет ночевать к своей любовнице, и надеялась поймать его таким образом.

— Версия, должен признать, соблазнительная, однако здесь есть два «но», которые мешают мне ее безоговорочно поддержать.

— И что же это за два «но»?

— Прежде всего, почему мадам Арсизак не пошла сразу на квартиру к мадемуазель Тане, чтобы там и застать своего мужа? А потом, зачем было Арсизаку возвращаться домой в два часа ночи, если он не знал о готовящейся для него жениной засаде?

— Понятия не имею, и, между нами, меня это не волнует.

— В этом я не сомневался с самого начала нашей беседы. Мэтр, вам покойная очень не нравилась?

— Совсем не нравилась.

— А вы не поделитесь со мной, почему?

— Она напоминала мне одну из тех порочных и темных лошадок, которых лучше обходить десятой дорогой. Эти мерзкие твари постоянно притворяются, что им нужна ласка, а стоит к ним приблизиться, они тут же норовят вас цапнуть да еще лягнуть как следует.

— Мэтр, скажите, вам известно, что Элен Арсизак имела любовника?

Марк Катенуа пожал плечами.

— У меня-то есть все основания, чтобы знать, а вот то, что вы уже встречались с Лоби, мне не было известно.

— А при чем здесь месье Лоби?

Адвокат уставился на Гремилли квадратными глазами и тихо пробормотал:

— Думаю, было бы лучше, если бы я промолчал. Единственным моим оправданием может служить то, что я думал, вы в курсе…

— В курсе чего?

— Но вы же сами сказали, что знаете любовника Элен!

— Да, ну и что?

— Вот тебе на! А разве не Лоби был ее любовником?

Гремилли счел необходимым и дальше валять дурака.

— Прошу прощения, мэтр. Я, действительно, знал, что речь идет о Лоби, но мне хотелось услышать это от вас.

— А в этом нет никакого секрета. Об этом многие знали.

— И у них это было серьезно?

— Еще как! Вы бы видели, с какими шальными глазами он влетел однажды ко мне в кабинет, чтобы узнать, сможет ли он получить развод. Он пытался меня убедить, что бросил Ивонну — его жену — и двух детей и собирается бежать с Элен!

— А она?

— Она забавлялась… Неужели вы думаете, что она могла уйти от прокурора, которому светила блестящая карьера в магистратуре и, возможно, в политике ради какого-то преподавателя, которому, к тому же, придется платить немалые алименты? Эта бестия была не настолько глупа.

— А что же месье Арсизак!

— Жан? Да ему было плевать на все!

— И чем же закончилось все между Элен и Лоби?

— Где-то полмесяца назад, когда я его встретил, мой бедный Лоби выглядел совершенно пришибленным. Он шел как раз от Элен, которая заявила ему, что у них все конечно, что он ей уже не нужен и что она больше не желает его видеть. Бедняга едва не чокнулся. Он тогда не знал, что выбрать — повеситься самому или ее придушить. Я его продержал у себя полдня, опасаясь, как бы он не сделал какую-нибудь глупость.

— А что потом?

— К счастью, вроде бы оклемался.

После некоторого молчания Гремилли спросил спокойно:

— Мэтр, отдаете ли вы себе отчет в том, что называете мне месье Лоби как вероятного убийцу мадам Арсизак?

Катенуа на какое-то мгновение смутился.

— А ведь действительно… Вы очень ловкий, месье комиссар, и умеете разговорить людей.

— Вы сожалеете, что были откровенны со мной?

— Сожалею ли я или нет, это уже не имеет никакого значения.

Затем с двусмысленной улыбкой на губах добавил:

— Надеюсь, вы не будете упрекать меня в том, что я, пусть даже сам того не желая, оказываю помощь правосудию?

* * *

Шагая в сторону старого города, где на улице Эгийри жил преподаватель Лоби, Гремилли размышлял о своем разговоре с мэтром Катенуа. Этот страстный любитель лошадей, похоже, без особого трепета относился к такому понятию, как дружба. Беззаботность, с которой он говорил об Арсизаке, и то, каким образом он предал Лоби, озадачивало полицейского. Поведение адвоката вызывало в нем внутренний протест. Оно никак не вязалось с той взаимной и глубокой привязанностью, которая сплачивала членов знаменитого клуба и о которой он уже слышал. А если предположить, что Арсизак (точнее, прокурор — они оба носили мантию) был ему ближе, чем Лоби, и он решил принести последнего в жертву, лишь бы отвести все подозрения от первого?

На звонок полицейского, стоящего перед искусно отделанной резьбой дверью старинного дома, вышла не полная, но довольно плотная красивая брюнетка, которая, казалось, сошла со страниц альбома 1912 года, если судить по ее внушительному виду.

— Комиссар полиции Гремилли. Мне бы хотелось увидеть месье Лоби.

— Вам повезло, он только что вернулся из лицея. Пожалуйста, проходите.

Коридор, в который провели полицейского, был узким, но уютным благодаря обоям теплых тонов, на которых вырисовывались античные маски, и выдавал живущего здесь интеллектуала. Мадам Лоби опередила Гремилли, открыв дверь изрядно заставленного мебелью кабинета.

— Ренэ, месье хотел бы с тобой поговорить.

Из-за груды книг и тетрадей показался преподаватель. Голос его был столь же холоден, как и во время их встречи в кафе на бульваре Монтеня:

— А, месье комиссар… Пришли брать у меня уроки?

Не дожидаясь ответа гостя, он повернулся к жене:

— Ивонна, позволь представить тебе комиссара Гремилли, который ищет того, кто свел счеты с Элен Арсизак. Месье комиссар, моя жена.

Ивонна мило улыбнулась и перед тем, как оставить мужчин вдвоем, спросила полицейского:

— Надеюсь, месье комиссар, вы не рассчитываете его найти здесь?

После чего она скрылась за дверью, не став, как и ее муж, ждать, что ответит Гремилли. Профессор освободил стул от горы бумаг и предложил его нежданному гостю:

— Прошу, месье комиссар. Слушаю вас.

Подождав, пока Лоби займет свое место за столом, Гремилли спросил:

— Вы преподаете историю, если не ошибаюсь?

— Вы не ошибаетесь.

Его тон не потеплел и не стал менее презрительным, и Гремилли сразу понял, что добиться чего-то серьезного от этого парня с бритым черепом и суровым взглядом сквозь очки без оправы ему не удастся.

— Я буду признателен, если скажете мне, где вы были в ту ночь, когда убили мадам Арсизак.

— У мэтра Димешо.

— С Катенуа и Сонзаем, это мне известно.

— Тогда, зачем вы меня об этом спрашиваете?

— Чтобы услышать это от вас.

— Это наши еженедельные встречи — единственная разрядка, которую я могу себе позволить. Не хватает времени, я уже два года работаю над книгой о Людовике XV, которого мне хотелось бы реабилитировать в глазах общественности.

— Прекрасные намерения.

— На которые вам ровным счетом наплевать.

Решив не нарушить стиля разговора, Гремилли ответил:

— На которые мне ровным счетом наплевать.

— В таком случае, если вам не о чем больше меня спросить…

— Уточню еще одну деталь, с вашего позволения. Если вы отдаете львиную долю своего времени, не считая вашей непосредственной работы, Людовику XV, то каким образом умудрялись еще встречаться с Элен Арсизак?

— Пардон?

— Вы были любовником мадам Арсизак.

— Это вопрос или утверждение?

— Утверждение.

— В таком случае, смею заверить, что вы заблуждаетесь.

— Вы меня поражаете.

— А вы считаете, что я обязательно должен был быть любовником этой дамы?

— Месье Лоби, прошу вас!..

— Если вы требуете, чтобы я принимал ваши слова всерьез, то и говорите серьезно.

— А я и говорю серьезно.

— Незаметно.

— Сожалею, но мое положение требует, чтобы прежде всего принималось во внимание мое мнение. Если я говорю, что вы были на короткой ноге с покойной, причины смерти которой я пытаюсь прояснить, то это значит, что меня в этом заверили.

— Вам не следует прислушиваться к различного рода болтовне.

— Согласен, но данный случай — особый: речь идет об одном из ваших лучших друзей. Как думаете, о ком?

— Не знаю, меня это не интересует.

— Вы производите впечатление очень уверенного в себе человека, месье Лоби.

— Так оно и есть, месье комиссар.

— Автором этого доверительного сообщения является мэтр Катенуа.

— Марк всегда отличался богатым воображением.

— На самом деле?

— Доказательством этому служит то, что каждое воскресенье он убежден, что выиграет пари на три первые лошади.

Оба с неприязнью посмотрели друг на друга. Полицейский спросил:

— Почему вы меня воспринимаете с такой враждебностью, месье Лоби?

— Мне не нравятся люди вашей профессии, мне не нравятся ваши вопросы и мне не нравится, когда кто-то отнимает у меня мое время. У меня другие интересы.

— Людовик XV?

— В том числе.

— Что, по-вашему, толкнуло мэтра Катенуа так мне врать?

— Он обожает играть в шутки с друзьями и… теми, кто таковыми не является.

— Вам не кажется несколько рискованным — тем более, для адвоката — смеяться над офицером полиции, занимающимся расследованием уголовного преступления, и бросать тень на друга, практически называя его потенциальным преступником?

— Он уже и до этого договорился?

— Он даже поведал мне о том состоянии отчаяния, в котором вы находились, и о вашем желании развестись.

Лоби расхохотался. Гремилли охватила злость:

— Не вижу в моих словах ничего смешного!

— Вам этого не понять!

— Но я только тем и занят, что выпрашиваю разъяснений!

— Самое комичное во всей этой истории — это то, что Марк-то как раз и был любовником Элен.

Чувствуя, что его все дальше и дальше уносит в море лжи, Гремилли готов был опустить руки, отдавшись стихии этого необычного для него мира, где полицию всерьез не принимали. Он был в растерянности и не знал, как себя вести в этой ситуации. Такое с ним случалось впервые. Когда Лоби открывал входную дверь, он задал ему вопрос, который задавал всем:

— Мадам Арсизак вам была симпатична?

— О, нет!

— Почему?

— Потому что она ничего не знала о Людовике XV.

* * *

Гремилли страшно захотелось что-то сломать или разбить — настолько он был уверен, что над ним в очередной раз посмеялись. Его считали специалистом по самым изощренным хитросплетениям, некоторые из его младших коллег прислушивались к его советам и восхищались им, начальство ценило его — и на тебе, какие-то перигёзские буржуа позволяют себе изгаляться на ним! Так продолжаться больше не может!

Расстояние от дома Лоби до аптеки Сонзая было незначительным, и Гремилли преодолел его за считанные минуты. Посетителей в аптеке не было. Из лаборатории вышел довольно еще молодой и черноволосый мужчина, подстриженный под римского императора Тита. Своим носом-пятачком, своими ясными и веселыми глазами он напоминал одного из чудных и добрых героев Жюля Лафорга[6].

— Месье что-нибудь нужно?

— Месье Сонзай?

— Он самый.

— Мы могли бы где-нибудь поговорить с вами?

— Можно… А в чем дело?

— Комиссар полиции Гремилли. Я ищу убийцу мадам Арсизак.

— Да сопутствует вам удача. Мадемуазель Валери!

Послышалось частое постукивание каблучков и вскоре появилась Дюймовочка — девушка лет двадцати, маленькая и, казалось, очень хрупкая. Механическая улыбка осветила ее фарфоровое личико.

— Мадемуазель Валери, на какое-то время оставляю магазин на вас. У нас с месье дела.

В лаборатории каждый сел на табуретку.

— Не хотите ли выпить анисового ликеру, приготовленного по моему рецепту, месье комиссар?

— Нет, спасибо. Месье Сонзай, на что вы тратите свое свободное от работы время?

— На провансальских поэтов. Я страстный поклонник провансальской поэзии. А вы?

— Никогда над этим не задумывался.

— И напрасно, позвольте заметить. Вы себя лишаете такого удовольствия!

— У меня еще есть время исправить свою ошибку. И давно вы влюблены в эту поэзию?

— С самого рождения или почти, точно не помню. Но по-настоящему я почувствовал эту обжигающую душу рифму в день нашей с Жанной свадьбы, ну знаете, дочкой производителя гусиной печенки, который…

— Простите, я не из Перигё.

— Ах да, действительно! Как я вам сочувствую — более чудесного места в мире, чем Перигё, отыскать трудно!

— Я обязательно учту это. Так вы говорите, свадьба открыла вам мир поэзии?

— Да, своего рода смена обстановки, что ли. Признаюсь по секрету: я ведь по натуре был раньше гулякой. Стоило увидеть какую-нибудь хорошенькую девочку — и я влюблен по уши!

— И, судя по всему, не ведали поражений?

— Ну, почему же. Однако в неудачах я закалялся!

— Значит, вас можно назвать человеком с романтическим и восприимчивым характером?

— Вот это определение меня вполне устроило бы.

— Я чрезмерно рад, что встретил, наконец, сердечного человека, который, вероятно, сможет мне рассказать, что из себя представляла на самом деле Элен Арсизак. У вас такой богатый опыт по части женщин, что вы, как мне кажется, глубже других их понимали.

— Я думаю, что знал Элен настолько, насколько это было возможно, в общем, как она сама себя знала.

— И каковы ваши ощущения?

— Дура.

— Дура?

— Полная дура.

— Вас не удивит, если скажу вам, что подобную оценку слышу впервые? Элен Арсизак обвиняли во многих грехах, но только не в глупости.

— И тем не менее, это так.

— На чем основываете вы свое…

— Она предпочла мне этого придурка Музеролля. Кто бы мог предположить, а?

— Послушайте. Я не знаю, хорошо ли понимаю, но…

— Все просто, месье комиссар. Она мне очень нравилась, эта Элен Арсизак, такая симпатичная, элегантная. Я бегал за ней так, как ни за какой другой. Я включил всю энергию, применял самые испытанные приемы — так нет же, она, смеясь мне в лицо, заявляет, что не свободна и не может мне ответить взаимностью, потому что она — любовница Музеролля, который ей давал именно то, чего она ждала. Да она просто нахалка!

Пекле некоторого молчания аптекарь добавил меланхоличным тоном:

— Думаю, что именно этот мой провал и вынудил меня окончательно уйти в провансальскую поэзию.

— И как давно случилось это приключение?

— Месяца два назад.

— Но вы мне сами говорили, что после свадьбы…

— Я говорил в общем. Полного исцеления не бывает. Здесь необходимы терпение и желание. Желание у меня есть, а терпения не хватает.

— Доктор Музеролль был с вами у Димешо в ночь убийства?

— Разумеется. Он только и знал тогда, что выигрывал. Он дважды взял большой шлем! Вы представляете! Впрочем, здесь нет ничего удивительного.

— Почему?

— Еще бы! Стоило Лоби увести у него любовницу, как карта так и повалила ему…

Звон разбитой мензурки, которой Гремилли со злостью хватил об пол, заставила аптекаря подскочить в испуге.

* * *

Стиснув зубы так, что кровь стучала в висках, комиссар прямо-таки летел к дому доктора Музеролля. Хотевшей было его провести в зал ожидания мадемуазель Тане он заявил раздраженно:

— Не вмешивайтесь не в свое дело! У патрона есть кто-нибудь?

— В настоящий момент нет, но…

Гремилли довольно грубо отстранил молодую женщину и распахнул дверь кабинета, в котором доктор был занят выписыванием рецепта. Тот поднял глаза на своего буйного посетителя.

— Минуточку, прошу вас…

Закончив свои дела, он улыбнулся:

— Вы понимаете, месье комиссар, что входя таким образом, вы могли бы напугать какую-нибудь не совсем одетую клиентку? Пикантный скандал был бы обеспечен. Чем могу вам помочь?

— Ответить мне прямо, долго ли еще вы и остальные будете измываться надо мной?

— Насчет остальных мне ответить трудно, а что касается меня, то мне и в голову никогда не приходило смеяться на вами.

— Тогда, почему вы мне не признались, что у вас была связь с Элен Арсизак?

— Что вы такое говорите! Я был тем, кого она ненавидела больше всех, не считая своего мужа.

— Это в последнее время, а раньше?

— А «раньше» вообще никогда не было.

— А Андрэ Сонзай придерживается другого мнения на этот счет.

— Он всегда мне завидовал. Не знаю, почему, но последнее время он вбил себе в голову, что я хочу отбить у него любовницу.

— Какую любовницу?

— Элен Арсизак, кого же еще?

— Раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три…

— Вам нехорошо?

— Послушайте-ка меня внимательно, доктор. Я перетряхну до основания весь ваш клуб и устрою вам грандиозный скандал, если вы будете продолжать мне врать и мешать нормальному ходу следствия!

— Вам будет стоить немалых трудов, комиссар, доказать, что мы лжем — основного заинтересованного лица уже нет с нами.

— В таком случае, вы признаете…

— Я ничего не признаю, кроме того, что на день своей смерти мадам Арсизак была любовницей Сонзая, точно так же, как до этого она принадлежала Лоби и Катенуа.

— То есть, еще одна Мессалина[7], о существовании которой никто и не подозревал?

— Мы провинциалы, обожаем скромность.

— Вы все ненавидели Элен Арсизак и все же ее любили?

— Почти все… А что вы хотите, месье комиссар, в Перигё тоже иногда одолевает скука.

— Неужели вы думаете, что я поверю вам и вашим друзьям?

— А что вам еще остается делать, месье комиссар?

* * *

Никогда еще судебному следователю не приходилось видеть, в каком состоянии может находиться комиссар полиции. Пораженный, он смотрел, как Гремилли метался из угла в угол, жестикулировал и кому-то угрожал.

— Вам надо успокоиться, месье комиссар.

— Я успокоюсь только после того, когда они принесут мне свои извинения! Это же форменный заговор! Они отфутболивают меня от одного к другому и предают друг друга самым бесстыдным образом! Подлецы, месье следователь!

Бесси бросил взволнованный взгляд в направлении двери и с удовлетворением отметил про себя, что она обита.

— Прошу вас, комиссар, возьмите себя в руки. Если вас услышат…

— Меня услышат, можете не сомневаться!..

— Я бы предпочел, чтобы это случилось лишь после того, как у вас будут неопровержимые доказательства. Сядьте.

Гремилли неохотно подчинился и проворчал:

— Иногда, месье следователь, мне начинает казаться, что вы получаете удовлетворение от того, что со мной происходит.

— Я запрещаю так думать, месье комиссар! Я не меньше заинтересован в том, чтобы нашли убийцу мадам Арсизак, и не позволю в этом сомневаться! А теперь я скажу, что в этой солидарности друзей детства есть что-то трогательное и ободряющее.

— Одним словом, вы одобряете их действия?

— Нет. Я просто восхищаясь тем, что они ставят дружбу выше всего, а мне, видимо, этого не дано.

— Ставить дружбу выше правосудия?

— Месье комиссар, я буду признателен, если вы оставите подобные мысли при себе. Да и потом, разве у вас есть основания разговаривать со мной в таком тоне? Многого ли вы добились по сравнению с вашим перигёзским коллегой? Конечно, вы доказали нам, что мы излишне восхищались женщиной, в которой ничего не было, кроме лицемерия. А что толку? Вы хоть на шаг продвинулись в раскрытии преступления? Нет, ведь правда? Так что же вы тогда хотите?

— Мне следует отныне вести себя более разумно, месье следователь.

— Полностью разделяю это ваше мнение, поэтому считаю, что вы погорячились, наскакивая на меня.

— Ладно… Перед тем, как сойти с дистанции, мне бы хотелось еще раз встретиться с мэтром Димешо, который, как мне кажется, является deus ex machina[8] во всей этой истории.

— Ступайте, только постарайтесь позвонить ему предварительно, поскольку мэтр Димешо частной практикой фактически уже не занимается и если и принимает у себя, то лишь по предварительно договоренности и далеко не каждого.

— Простите, месье следователь, но речь идет не о каждом, а о полиции и…

Бесси не дал договорить комиссару, заметив ему самым что ни на есть дружеским тоном:

— Боюсь, месье комиссар, что мэтра Димешо полиция мало волнует.

Глава V

Гремилли напрасно убил два часа, пытаясь добиться встречи с нотариусом. То он только что вышел, то у него важный клиент, и он просил его не тревожить. Не оказали своего воздействия ни фамилия, ни должность полицейского. От этих заранее известных ответов у Гремилли поднималось давление. Попытки Димешо затруднить законный ход судебного дела только подтверждали догадки полицейского о том пренебрежении, с которым мэтр Димешо относился к представителям государственных органов. По телефону ему отвечал один и тот же мягкий, любезный и сочувственный женский голос, который, тем не менее, не мог сказать — месье комиссар понимает, — что мэтр Димешо у себя, если его нет на месте. Комиссару больше ничего не оставалось, как оставить свой номер телефона в гостинице и попросить передать месье нотариусу, чтобы он позвонил ему, как только освободится.

В этот вечер полицейский ужинал без особого аппетита. Он уже приступал к десерту, когда к его столику подошел старый магистрат-пенсионер, которому нравилась здешняя кухня и который частенько сюда захаживал.

— Что-то не ладится, уважаемый месье? — спросил он.

— Похоже на то.

Старик занял предложенное ему место напротив и принялся слушать рассказ несколько обескураженного полицейского. Когда тот замолчал, эмоционально выразив напоследок свое отношение к поведению мэтра Димешо, он сказал:

— Видите ли, с самого рождения человеческого общества в нем всегда можно было встретить людей, чувствующих себя не в своей тарелке, даже потерянными, и испытывающих ностальгическую тоску по более компактным формированиям, какими являлись племена и кланы. В зависимости от своего интеллектуального уровня, они старались возродить их в той или иной форме, ведь одолеть клан гораздо сложнее, чем индивидуума. Конечно, если Вы придете к своему начальству с подобными рассуждениями, оно посмеется Вам прямо в лицо. И все же… Димешо, которого я знаю уже многие годы, как раз и является предводителем такого клана — клана, который, к Вашему несчастью, состоит из людей, чей интеллектуальный уровень намного выше среднего. Вам приходится иметь дело не с одним противником, а с шестью, каждый из которых вполне может сразиться с Вами на равных. Трое из них — юристы, знающие законы если не лучше, то, во всяком случае, не хуже вас. По какой-то причине, о которой мне трудно что-либо сказать, если не объяснять все желанием показать, насколько крепко их чувство дружбы по отношению к тому из них, кто попал в беду, они, как мне кажется, решили прикрыть убийцу мадам Арсизак.

— Вы думаете, им это удастся?

— Я в этом убежден и мне искренне жаль вас, дорогой комиссар.

Разговор прервал метрдотель, сообщивший Гремилли, что мэтр Димешо просит его к телефону. Буркнув «Наконец!», полицейский спешно удалился.

— Алло? Комиссар Гремилли слушает.

— С вами говорит мэтр Димешо. Если не ошибаюсь, месье, вы неоднократно мне звонили?

— Мэтр, мне хотелось бы с вами встретиться как можно быстрее.

— Могу я узнать о причинах?

— Это связано с расследованием обстоятельств убийства мадам Арсизак.

— Месье, я стараюсь как можно реже встречаться с полицией, а что касается смерти особы, о которой вы говорите, то она меня совершенно не интересует.

— И все же…

— Прошу простить меня, месье, но я привык рано ложиться спать.

— Мэтр, не заставляйте меня вызывать вас официальным путем для дачи показаний.

В тоне нотариуса прибавилось металла:

— Нам, никак, уже угрожают?

— Передо мной стоит задача, которую я обязан выполнить, и я был бы признателен, если бы вы мне ее не усложняли.

— Коль уж вам действительно кажется, месье, что я смогу внести ясность, в которой вы испытываете нужду, тогда жду вас у себя завтра в десять утра. Спокойной ночи.

Оскорбленный, Гремилли вернулся за столик, где его дожидался бывший магистрат.

— За кого он себя принимает, этот нотариус? Честное слово, он разговаривал со мной, как со своей прислугой!

— Димешо — личность довольно любопытная. Этакий безобидный мизантроп. Он испытывает глубокую неприязнь ко всему роду человеческому, делая исключения лишь для нескольких своих редких друзей, и презирает всяческую людскую суету. Он предпочитает гастрономию политике и музыку честолюбию. Это человек из другой эпохи, который позволяет себе считать, что лучше философствовать, чем стремиться к наградам. Одним словом, человек особенный.

— У меня складывается впечатление, что вы в восторге от него.

— Не совсем, хотя я и сожалею, что не вхожу в число его друзей.

* * *

Утро следующего дня выдалось прекрасным, когда Гремилли вышел из гостиницы и отправился к ожидавшему его нотариусу. Как Лоби, Сонзай и мадемуазель Тане, мэтр Димешо жил в старом городе, на улице Плантье. Такое впечатление, что сквозь стены, покрытые вековой грязью, эти люди вдыхали дурманящий запах былых интриг и заговоров.

Дом нотариуса относился к тем строениям, мимо которых знающие в этом толк туристы пройти не могли. Его фасад, украшенный окнами с импостом и скульптурами, казался несколько перекошенным под тяжестью веков. Потянув за шнурок звонка, Гремилли услышал далекие и приглушенные звуки гонга. Открывшая ему дверь служанка — сурового вида и одетая во все черное женщина лет пятидесяти — провела его в квадратную прихожую, где каждая вещь, казалось, была хранительницей царившей здесь тишины. Массивные ковры и бегущие по стенам обои приглушали стук шагов. Непроизвольно понизив голос, полицейский представился:

— Комиссар Гремилли. Меня…

— Я знаю. Сюда, пожалуйста.

Следуя за горничной, Гремилли прошел длинным и полным фантазии коридором и очутился перед дверью, сделанной из ценных пород древесины, чья прочность ощущалась с первого взгляда. Служанка подала знак, приглашая тем самым посетителя пройти в кабинет мэтра Димешо. Здесь также пол был покрыт приличной толщины ковром. Обшивка из потемневшего от времени дуба достигала середины каждой из стен, две из которых были полностью закрыты стеллажами, до предела забитыми книгами. Широкий письменный стол заливал свет постоянно включенной лампы-котелка, рядом со столом стояли старые кожаные кресла, а в углу — изящный книжный шкафчик со стеклянной дверцей, защищенной золоченой сеткой.

— Не подумайте, месье, что я держу там сочинения по вопросам права. Это все — книги о здоровой и полезной пище, некоторые из которых являются настоящими реликвиями.

Гремилли чувствовал себя неуютно в этой комнате, которую гнетущий полумрак не покидал ни на миг. Нотариус встал из-за стола, чтобы приветствовать гостя. Это был высокого роста мужчина, упитанной комплекции и с заметно выступающим брюшком. Он двигался, опираясь на трость.

— Садитесь в это кресло, месье комиссар, — пригласил он Гремилли низким голосом.

— Я испытываю неловкость за то, что так настойчиво…

— Забудем это, прошу вас.

Неожиданно в комнате появилась неслышно вошедшая женщина. Она была ниже среднего роста, пухленькая и седоволосая, и в голове Гремилли возник образ не то мышки, не то кролика.

— Извини, Пьер, что приходится беспокоить тебя, но нельзя ли нашпиговать утку не сердцевиной сельдерея, а чем-нибудь другим?

— Ты настоящая еретичка — ни в коем случае! И не забудь про зеленый горошек! А арманьяк лучше взять с красной этикеткой.

Она так же незаметно исчезла, как и появилась.

— Моя жена Берта. Замечательная стряпуха, но уж больно много колотится по хозяйству. Впрочем, она считает, что коль ее мать и бабка всю свою жизнь только этим и занимались, то ей и сам бог велел. Сейчас она готовит утку по моему собственному рецепту, который я составил в прошлом месяце и чем изрядно горжусь. Полагаю, месье комиссар, гастрономия вас не очень-то интересует?

— Как сказать… Наверное, погрешу, если скажу, что хороший стол портит мне настроение.

— Я именно так и предполагал. Однако вернемся, прошу вас, к цели вашего визита. Какой вопрос по поводу смерти мадам Арсизак вы хотели мне задать?

— Были ли вы с ней знакомы?

— Скорее, понаслышке.

— У вас было какое-то свое мнение на ее счет?

— Крайне отрицательное! Арсизак стал жертвой мезальянса, но не в социальном смысле этого слова, не в том его звучании, которое слышалось в романах и комедиях XIX века, а в простом человеческом смысле. Он женился на женщине, у которой не было ни души, ни сердца. То, что принималось всеми за ее так называемый гибкий ум, было не чем иным, как затаившейся злобой, а ее великая добродетель — вульгарной и не имевшей границ хитростью.

— Как женщина она была симпатична?

— К несчастью, ибо эта ее красота только облегчала претворение в жизнь ее планов.

— Каких планов?

— Заставить считаться с ней в обществе, блистать, быть во всем первой. Когда ей стало ясно, что она уже может пускать пыль в глаза своему мужу, она возненавидела его. Общественно опасная личность — вот кем была эти женщина.

— Этого хватало, чтобы ее убить?

Нотариус посмотрел в глаза полицейскому и ответил спокойно:

— По-моему, вполне.

— Мэтр, вы меня удивляете…

— Потому что я искренен с вами?

— Мне кажется, что по-человечески, пусть даже…

Мэтр Димешо рассмеялся:

— Месье комиссар, не смешите меня вашим человечеством, Вы полагаете, что именно ваша профессия позволяет увидеть темную сторону этого самого человечества. Ваши убийцы старух, воры, сутенеры с их чересчур бесхитростными нравами кажутся вам отбросами и уродством человеческого общества. Заблуждаетесь, месье комиссар! Поистине ужасное лицо человечества находится в моем письменной столе и в письменных столах моих коллег. Оно просто чудовищно! Это благовоспитанные и занимающие высокие посты мужчины, эти изящные женщины — все они готовы глотку друг другу перегрызть за наследство, словно псы за кость. Эти сведенные судорогой и брызжущие слюной физиономии, эти скрюченные пальцы, эти ругательства, которые не позволит себе даже последняя шлюха, — вот тот спектакль, зрителями которого мы являемся и который вынуждает нас отвечать полным и безжалостным презрением. Ваша Элен Арсизак была той же породы, так какие же чувства, по-вашему, могли родиться во мне после того, как я узнал, что кто-то очистил наш город от подобного творения природы?

— А лично у вас были какие-либо причины ее ненавидеть?

— Были.

— Я был бы признателен, если бы вы рассказали мне о них.

— Месье комиссар, проводя свое расследование, вы не могли не слышать о том, каким образом родился наш весьма недоступный для посторонних клуб, где я вроде как за председателя. Люди, которые являются его членами, продолжают оказывать мне, как и раньше, когда они были подростками, свое доверие. Думаю, они любят меня так же, как и я их, поэтому я не допущу, чтобы кто-то пытался делать им гадости. Когда Элен Арсизак поняла, что ей никогда не будет места среди нас, она совсем распустилась от зависти и злости. Чтобы отомстить нам, она решила атаковать каждого по отдельности.

— Вы хотите сказать, что она… пыталась соблазнить товарищей по клубу?

— Да. Вы же сами спрашивали меня, симпатична ли она. Ей это во многом помогло.

— И далеко ли, как вам кажется, зашло дело?

— Спрашиваете, далеко ли зашло? Достаточно сказать месье комиссар, что этот чертов эпикуреец Музеролль чуть было не покончил собой. Слава богу, я случайно зашел к нему.

— Она отвергла его?

— Она отвергла его. Она предпочла ему Лоби, который уже подумывал о разводе.

— Мэтр, мне необходимо задать вам довольно деликатный вопрос.

— Что ж, задавайте, отвечу, если смогу.

— Положа руку на сердце, как вы думаете, мог ли доктор Музеролль, чувствуя себя униженным и раздираемый жаждой мести, решиться на убийство Элен Арсизак?

Нотариус ответил не сразу. Он не спеша достал из ящика стола прекрасно обкуренную пенковую трубку и принялся тщательно набивать ее табаком.

— Вы задаете мне очень трудный вопрос.

— Я это хорошо понимаю, мэтр, поэтому я был бы очень благодарен, если бы вы ответили мне на него, при условии, разумеется, сохранения с моей стороны строжайшей тайны.

— В таком случае — да.

— Спасибо.

— Только не ошибитесь, месье комиссар полиции! Я искренне думаю, что Музеролль, махнув на себя рукой, мог пойти на убийство этой женщины, однако допускаю, что на его месте мог оказаться и Лоби, чей семейный очаг был на грани краха, равно как и Сонзай, который вполне мог опередить всех в этом деле… очищения. И, разумеется, Катенуа, который несмотря на то, что производит впечатление беззаботного весельчака, обладает чувствительнейшим сердцем и удивительной наивностью, что абсолютно не вяжется с той серьезностью, которую он проявляет в работе. И как все наивные люди, он способен разъяриться не на шутку, если увидит, что его околпачили… Не говоря уже о самом Арсизаке, у которого были все основания разделаться с той, которая только и делала, что портила ему кровь.

— И все, таким образом, возвращается на круги своя, — раздраженно заключил Гремилли.

— Сожалею, месье комиссар.

— Хотелось бы в это верить, мэтр.

— Вы бы меня обидели, если бы сомневались в этом.

— Скажите, мэтр, все ли ваши друзья присутствовали на последнем собрании?

— Все, кроме Арсизака, которому подфартило вдохнуть глоток свободы.

— И они оставались у вас до…

— Мы разошлись где-то в половине третьего ночи. Наши встречи за бриджем позволяют нам пополнять нашу общую и вполне солидную кубышку, которую мы ежегодно опустошаем ради знакомства с очередным гастрономическим районом Франции, приглашая к себе какого-нибудь известного шеф-повара. Итак, месье комиссар, я убежден, что все, о чем вы хотели узнать, вам теперь известно.

Если бы Гремилли вовремя не сдержался, то влепил бы нотариусу хорошенькую оплеуху, настолько он был уверен, что тот, как и его дружки, просто потешался над ним.

— Вы предельно ясно излагаете свои мысли, и я не могу по достоинству оценить вашу иронию.

— Неужели вы чем-то недовольны?

— Недоволен? С чего вы взяли! На что мне жаловаться, если все из кожи вон лезут, чтобы мне помочь! Конечно, меня кормят баснями, закладывают мне друг друга, но все это исключительно из желания оказать мне услугу. Вам нужен преступник? Да пожалуйста, хоть десяток! Обижаться в моем положении — значит, быть неблагодарным.

— Действительно, вам жаловаться не на что. Вы простите, что я не могу проводить, но эти чертовы дряхлые ноги совсем уже отказываются мне служить. Берта!

Старая ласка вновь поспешно появилась в кабинете.

— Ты звал меня, Пьер?

— Будь так любезна, проводи месье комиссара.

В словах «месье комиссара» Гремилли услышал столько сарказма, что невольно сжал кулаки.

— Рад буду Вас увидеть снова, месье комиссар.

— Чувствую, мэтр, ждать этого вам придется недолго.

— Вы всегда будете моим желанным гостем.

Ни тот, ни другой не счел нужным проститься за руку.

Идя следом за Бертой, полицейскому подумалось, что эта миниатюрная и чудаковатая женщина, вероятно, могла быть слабым местом обороны, хитроумно организованной — и в этом можно не сомневаться — нотариусом. Как же к ней подступиться? Открывая дверь, она сама обратилась к нему с испугом:

— Вы… Вы снова к нам придете?

— Зачем? Вы что, боитесь?

Затаив дыхание, она шепотом произнесла еле слышное «да». Гремилли нагнулся к ней:

— Почему?

— Потому что во всем этом много лжи.

Комиссар почувствовал, что с его плеч свалилась гора. Каким бы хитрецом ни был мэтр Димешо, он, судя по всему, не предусмотрел того, что один из второстепенных, как ему казалось, элементов его крепости может дать трещину.

— Ваш муж никуда не выходит?

— Что вы! Он каждый день совершает свои прогулки.

— И где он гуляет?

— По району. Вот уже несколько лет, как он не покидает пределов старого города.

— И в котором часу он выходит из дому?

— Около одиннадцати утра и семи вечера.

Гремилли уходил с затеплившейся в нем надеждой, о которой он и мечтать не мог всего несколько минут назад.

* * *

— Ну и как, месье комиссар, ваш визит?

Полицейскому никак не удавалось до конца понять Бесси. Разумеется, это был в высшей степени честный магистрат, но вместе с тем, комиссар ощущал отсутствие даже моральной поддержки с его стороны. Сам того, видимо, не сознавая, он также относил себя к этому клану и в борьбе Гремилли с членами клуба он почти автоматически занимал сторону последних. Комиссар объяснял это довольно странное поведение Бесси тем, что он, узнав об истинной сущности убитой, испытал наплыв резко отрицательных чувств в отношении ее. Она умудрялась дурачить почти всех в Периге, включая и Бесси, который не мог ей этого простить.

— Весьма насыщенный визит, месье следователь.

— Не правда ли, удивительный человек этот Димешо?

— Действительно, удивительный.

— Если он окажется замешанным в этом деле, то нам с Вами предстоит попотеть, пробираясь к истине.

Гремилли показалось, что в словах магистрата прозвучало некоторое ликование.

— У меня нет доказательств, месье следователь, но я на сто процентов убежден, что мэтр Димешо прекрасно знает, где нужно искать эту истину.

— Но этого нам он не скажет.

— Но этого нам он не скажет. Разве что…

— Разве что?

— Видите ли, месье следователь, даже в самых искусно разработанных планах можно найти червоточинку. Не видя ничего перед глазами, кроме поставленной перед собой цели, преступники разрабатывают свою стратегию, пытаясь в ней все предусмотреть. Однако часто потом случается то, чего предусмотреть практически невозможно: прохожий, неожиданно появляющийся именно в тот момент, когда задумано ограбление магазина, или какой-нибудь грузовик перекроет дорогу улепетывающим грабителям и т. д. И подобные непредвиденные обстоятельства порою являются для нас, полицейских, единственной зацепкой в раскручивании дела. Часто такая вот непредвиденная деталька и решает участь преступника.

— Вам кажется, что вы…

— Да.

— И что же это за «деталька»?

— Мадам Димешо.

— Вот тебе на! Вы меня поражаете. Я знаю Берту на протяжении уже многих лет и не могу себе даже представить, что она способна предать своего мужа.

— Она пока еще его не предала.

— Но вы полагаете, что она это сделает?

— Да.

— Почему вы так в этом уверены?

— Потому что она испытывает страх, — и Гремилли вкратце пересказал свой разговор с женой нотариуса, заключив при этом:

— Завтра я схоронюсь в укромном местечке и, когда нотариус выйдет на одну из своих ежедневных прогулок, попытаюсь переговорить с его супругой. Она расколется, я в этом не сомневаюсь.

Магистрат был не столь уверенным:

— Мне хотелось бы, чтобы вы оказались правы, месье комиссар. Однако не могу не сказать, что ваши впечатления о мадам Димешо совершенно не соответствуют моим об этой женщине.

— Позвольте мне напомнить, месье следователь, что нарисованный вами портрет мадам Арсизак оказался совершенно не похожим на оригинал.

— Тут мне сказать нечего, и я сам готов протянуть вам розги и подставить спину. И все-таки замечу вам, что мадам Димешо является доктором филологических наук.

— Ну и что?

— Просто я думаю, что женщина такого интеллектуального уровня не может так сразу впасть в панику.

— Это еще ни о чем не говорит. Нет абсолютно никакой связи между интеллектуальной мощью, необходимой при расшифровке текстов, и твердостью духа, которой так часто не хватает тем, кто замешан или только проходит свидетелем в деле, которым заинтересовались самые высокие судебные инстанции.

— Время — и самое ближайшее — покажет, насколько вы правы, месье комиссар.

От бессилия у Гремилли опускались руки, и он уже никому не верил в этом городе, где каждый его жест и каждый шаг были под бдительным наблюдением, комментировались и немедленно передавались по кругу. Именно по этой причине он и сказал следователю, что собирается нанести визит мадам Димешо завтра, хотя на самом деле решил это сделать сегодня же вечером.

В половине седьмого полицейский устроился за столиком небольшого кафе, из которого хорошо просматривалась дверь интересующего его дома, и стал ждать появления нотариуса.

Ровно в семь часов на пороге появился опирающийся на трость с резиновым набалдашником Димешо. Запрокинув голову назад, он зашагал в сторону центра старого города. Гремилли выждал минут десять, опасаясь непредвиденного возвращения того, чье присутствие могло спутать все его планы, после чего решительно направился к двери, над которой был прикреплен щит нотариальной конторы. Ему открыла Берта Димешо, у которой был тот же вид смертельно напуганного человека.

— Мой муж только-только ушел.

— Я пришел поговорить не с ним, а с вами, мадам.

— Со мной? Но…

Тоном, в который он постарался вложить как можно больше теплоты, полицейский продолжал настаивать:

— Уверяю, мадам, мне необходимо с вами переговорить.

Все еще колеблясь, она наконец развела руки, выражая тем самым одновременно непонимание и вынужденное смирение:

— Если вы так настаиваете… Пройдемте в салон.

Комната, в которой хозяйка дома усадила гостя, была, как и остальные апартаменты, музеем в миниатюре. От каждой вещицы и каждого предмета мебели веяло стариной, за которой супруги Димешо, решили раз и навсегда укрыться от внешнего мира.

— Итак, месье?

— Мадам, вы дали мне понять сегодня утром, что кругом все врут…

— Я этого не помню.

— Послушайте, мадам, я не думаю, что вы будете уподобляться тем, кто… Одним словом, после того, как вы высказали мне свою обеспокоенность — возможно даже, это были угрызения совести;— вы уже не можете идти на попятную! Итак, кто врал?

Гремилли не трудно было заметить, что глаза мадам Димешо были наполнены заячьим страхом.

— Говорите же, мадам, говорите! Ваше молчание может усугубить и без того нелегкое положение вашего мужа.

— Вы так считаете?

— Еще бы!

— Но если я скажу…

— Тогда я забуду сегодняшний мой визит к мадам Димешо и приду завтра, позвонив в вашу дверь с таким видом, будто я это делаю впервые в жизни.

— Вы даете мне слово?

— Считайте, что оно уже есть.

— В таком случае… В тот вечер доктор Музеролль ушел от нас около одиннадцати вечера.

— Вам известно, куда он ходил?

— К мадам Арсизак.

Наконец-то! Вот оно!.. Теперь все строение, возведенное с такой тщательностью ради сокрытия убийцы мадам Арсизак, рушилось прямо на глазах, потому что архитекторы не учли одну деталь — хрупкую мадам Димешо.

— Он вам сам это сказал?

— Ему незачем было мне об этом сообщать, потому что она сама ему позвонила. Все были увлечены своим бриджем, и я сняла трубку, не желая их беспокоить.

Гремилли был настолько счастлив от всего услышанного им, что даже не подумал попросить дополнительных разъяснений. Он спешно простился с хозяйкой и помчался к доктору Музероллю.

Врач долго не открывал, и, когда, наконец, он появился в дверях, весь его вид красноречиво говорил о его неудовольствии.

— Не буду отрицать, месье комиссар, вы человек крайне любезный, но неужели даже в такое время нельзя оставить людей в покое? Я как раз готовлю себе ужин и вот…

— Я сожалею, доктор, что отрываю вас от дела, но боюсь, что теперь мне придется это делать гораздо чаще… Короче, должен сообщить, что вы попали в хорошенький переплет.

— Быть того не может!

— Может, еще как может!

— В таком случае, устраивайтесь в моем кабинете, а я пока пойду убавлю огонь. Благодаря вам, месье комиссар, можно считать, что сегодняшний ужин мой испорчен.

— Я в этом просто убежден, доктор.

Музеролль отсутствовал всего несколько секунд, и, когда он вернулся, лицо его сияло, как обычно.

— Я слушаю, месье комиссар.

— Доктор, я обвиняю вас в убийстве мадам Арсизак.

— Этого еще недоставало!

— Вы признаете теперь, что игра в прятки окончена?

— Признаю? Что за шутки! Ничего я не признаю! Что вы все пытаетесь пришить мне это дело?

— Потому что, начиная с нашей первой встречи и вплоть до сегодняшнего дня, вы не перестаете лгать.

— Легковесное утверждение, вам не кажется?

— И потому еще, что в ночь преступления, практически в момент преступления вы находились в доме убитой.

— Вам решительно все известно.

— И из надежных источников. Мне сама мадам Димешо обо всем рассказала.

— Ох уж эта доверчивая Берта… Ей можно рассказывать все, что душе твоей угодно.

— Не пытайтесь, доктор, на сей раз этот номер не пройдет. Отвечайте — да или нет: ходили ли вы к мадам Арсизак в ночь убийства и находились ли там в час убийства?

— Она позвонила на квартиру нотариуса, зная, что я нахожусь там, поскольку это был день нашей традиционной встречи. Она начала с того, что спросила меня, с нами ли ее муж. Я вынужден был ей ответить, что нет. Затем она мне пожаловалась, что чувствует себя очень плохо, а в доме никого нет. Я не мог уклониться от своих обязанностей. Я — врач. Она сама мне открыла, мы поднялись в ее спальню, где я ее осмотрел. Верите ли вы мне, месье комиссар, или нет, но задушил ее не я.

— Чем вы это докажете?

— Около полуночи я вернулся в дом нотариуса.

— А мне показалось, что вы пошли навестить мадемуазель Тане и пробыли у нее до двух часов ночи…

— Я действительно пошел к ней, но только после того, как предупредил Димешо о возвращении Элен. Я пришел на улицу Кляртэ как раз в тот момент, когда Жан и Арлетта выходили из машины. Они ужинали в Сен-Сиприене, что в пятидесяти восьми километрах от Перигё. И мы на самом деле пробыли вместе почти до двух часов ночи, обсуждая наше ближайшее будущее.

— А потом?

— А потом я вернулся к себе.

— Вы можете чем-нибудь мне доказать, что Элен Арсизак была еще жива до того, как вы встретились с ее мужем?

— Где-то около половины первого ночи она снова позвонила нотариусу и сообщила, что ей никак не удается уснуть. И потом, месье комиссар, врачи редко имеют склонность убивать своих клиентов, разве что по недосмотру, но я не думаю, что удушение можно списать на неосмотрительность.

— Арсизак ушел вместе с вами?

— Нет, он решил остаться у Арлетты до утра.

— Почему же он тогда изменил свои планы?

— Из-за необходимости, наверняка, объясниться с женой.

— Скорее всего, это и имело место.

— Нет, месье комиссар! Когда Жан пришел на бульвар Везон, его жена была уже мертва, что и подтвердил ваш судебно-медицинский эксперт. Вы удовлетворены, месье комиссар?

— А насчет ужина в Сен-Сиприене…

— Ресторан «Монастырь», месье комиссар. Жан хорошо знаком с его хозяйкой. Они ели там кролика «по-королевски» и поджаренную в собственном соку утку. Вам нетрудно это проверить.

— Что я непременно и сделаю. А к чему тогда все эти предыдущие истории?

— Вероятно, нам хотелось оценить ваши способности.

— Я нахожу странным, доктор, что вы могли забавляться в подобной ситуации.

— О, знаете, мне слишком часто приходится сталкиваться со смертью, чтобы принимать ее близко к сердцу.

* * *

В очередной раз Гремилли вынужден был испытать разочарование. Стоило ему только подумать, что наконец-то он достиг цели, как оказывалось, что он к ней даже и не приближался. Почти без всякой надежды он отправился к нотариусу.

В отличие от доктора, мэтр Димешо, похоже, не очень удивился позднему визиту полицейского.

— Моя жена, месье комиссар, покаялась передо мной за свой слишком длинный язык, и я ждал вашего прихода.

— Почему же — слишком длинный?

— Потому что ей не следует рассказывать посторонним обо всем, что происходит у нас дома.

— Даже ради того, чтобы снять подозрения с невиновного?

— Насколько мне известно, вы сами были далеки от мысли, что убийство мог совершить Музеролль, не так ли?

— Как бы там ни было, вы подтверждаете, что мадам Арсизак звонила доктору около одиннадцати вечера?

— Сначала в одиннадцать, а затем в полпервого ночи или чуть позже, правда, Музеролль уже к этому времени ушел.

— Раньше вы мне этого не говорили.

— А к чему мне было это говорить, если все газеты сообщали о том, что, по словам судебно-медицинского эксперта, смерть наступила около половины первого ночи? Ее последний телефонный звонок лишь подтверждал официальное заключение. Вероятно, ее убили сразу после этого второго звонка.

— В то время как доктор и прокурор находились в гостях у мадемуазель Тане, а трое остальных были здесь, рядом с вами.

— Вовсе нет.

— А? Что, кто-то из троих отсутствовал?

— Все трое.

— Они не пришли играть в бридж в тот вечер?

— Напротив, но, представьте себе, произошла довольно комичная сцена, которая напомнила мне те времена, когда я присматривал за мальчишками в лицее. Сразу после того, как Музеролль ушел, мы возобновили игру, которая без доктора оказалась не столь увлекательна. Кое-как дотянув до конца партию, скучающие Сонзай и Катенуа сцепились вдруг из-за того, кому из них больше удалось сохранить свою спортивную форму. Дружеская перебранка не оставила безучастным и Лоби, и теперь все трое пытались убедить друг друга в своей молодецкой удали. В итоге все закончилось заключением пари, и, учитывая, что в этот поздний час улицы Периге практически безлюдны, они решили немедленно устроить состязание.

— И что же это было за состязание?

— Кто быстрее добежит до Бурлачного пути, то есть до того места, где кончается улица Кампньяк, однако у каждого должен быть свой маршрут. Сонзай, который считал себя более сильным, выбрал довольно сложный путь: проспект Торни, проспект Монтеня, площадь Франшвилль, бульвар Везон и улица Кампньяк. У Лоби маршрут был не таким длинным: улица Плантье, где мы с вами сейчас находимся, площадь Клотр, улица Фарж, площадь Франшвилль, бульвар Везон и улица Кампньяк. Ну и последний, Катенуа, решил бежать по улице Нотр-Дам, улице Ламмари, площади Кодерк, улице Тайфера, бульвару Везон, чтобы, как и остальные, финишировать на улице Кампньяк.

— Несколько странная затея, принимая во внимание зрелый возраст мужчин и их положение в обществе… Вы не находите?

— Разумеется, но у меня они обретали свою молодость. Впрочем, они выбрали местом финиша пересечение Бурлачного пути и улицы Кампньяк только потому, что именно там они встречались в свои лицейские годы и именно оттуда они начинали свой забег на длинную дистанцию в будущее.

— И как бы случайно все трое пробегали по бульвару Везон практически в одно и то же время, то есть тоща, когда произошло убийство.

С плохо скрываемым притворством нотариус изобразил на лице удивление:

— А ведь верно! Я даже и не подумал об этом…

Гремилли ответил ему в том же тоне:

— Я в этом и не сомневался. И каким же образом, мэтр, вы рассчитываете убедить меня в том, что эти гонки не являются хорошо разыгранным вами фарсом?

— Вы мне не верите, месье, но свидетели мои — ваши друзья, то есть, я хочу сказать, полиция.

— Вот как?

— Дело в том, что с каждым из соперников, жаждущих победы, случилось досадное приключение. Сонзай, не остановившийся на проспекте Монтеня по требованию двух полицейских на мотоциклах, принявших его за скрывающегося от погони, был ими, в конце концов, задержан и вынужден был предъявить им свои документы. Со злости он сказал им пару ласковых, за что и оказался в участке. Лоби, к которому прицепилась какая-то молодежь и от которой ему пришлось отбиваться, также побывал в участке. А что до Катенуа, то он, споткнувшись, растянулся прямо у ног компании шедших в ночную рабочих парней, которые помогли ему подняться и проводили его в еще работающее бистро и угостили стаканчиком. Думаю, вам не составит труда найти в комиссариате протоколы, кроме, конечно, случая с Катенуа, но, обратившись к хозяину кафе…

Наступило молчание. Оба выжидающе смотрели друг на друга. Гремилли понимал, что потерпел очередное поражение и что мадам Димешо так же ловко, как и остальные, провела его. Ему следовало бы прислушаться к мнению Бесси. Она просто прикинулась дурочкой, а в итоге он сам оказался в дурацком положении…

Полицейский встал.

— Хочу сделать, мэтр, маленькое признание: по-моему, никому и никогда не удастся найти убийцу мадам Арсизак.

— Поверьте, мне больно это слышать.

Лгать с большей наглостью вряд ли кому было под силу.

* * *

Солнечные лучи переполняли строгий кабинет следователя Бесси, где все выглядело празднично, включая бюст, олицетворяющий Республику, который потеплевшим взором разглядывал стоящего с унылым видом комиссара Гремилли.

— Вы действительно решили отступиться, месье комиссар?

— Да, я отказываюсь от дальнейшего расследования, месье следователь, и использую этот последний день на составление отчета. Завтра утром я возвращаюсь в Бордо.

— Ваше решение меня удивляет.

— Любой бы на моем месте поступил точно так же. Меня направили в Перигё за тем, чтобы я нашел убийцу замечательной женщины, чью смерть оплакивает весь город. Мне удается установить, что этот спустившийся на землю ангел представляет собою на самом деле самую настоящую стерву. Рядом с ней муж, с которым она, если сказать мягко, не ладит, и несколько месье, которые, не исключено, были ее любовниками и каждый из которых вполне мог испытывать желание разделаться с ней. К тому же, любое мое вмешательство рискует вызвать нежелательный скандал, которого все боятся, включая обитателей дворца правосудия, не правда ли, месье следователь? Я знал, что мне не будут мешать проводить расследование…

— Так вы должны еще радоваться!

— … Но я также знал, что никто палец о палец не ударит, чтобы оказать мне содействие в этом нелегком деле.

— Вы преувеличиваете, месье комиссар!

— Вы искренне так считаете, месье следователь? Все эти месье принадлежат к мощному политическому клану, и бесчестие одного из них моментально отражается на всех и дает лишний козырь в руки их противников, которые не преминут им пойти в первый же день предвыборной кампании.

— Даже если вы правы и перспектива действительно столь безрадостна, все равно ничто не мешает нам выполнять свой служебный долг.

— Конечно, месье следователь, но вы же сами прекрасно понимаете, что никто не сможет выполнить свой долг в подобных условиях.

— Потому что?

— Потому что виновный никогда не будет обнаружен. Доказательств никаких, зато у каждого из подозреваемых есть свое алиби, которое невозможно поставить под сомнение без того, чтобы не бросить тень на честь и достоинство какой-нибудь важной особы города. Муж? Дудки! В момент убийства он только вставал из-за стола в пятидесяти восьми километрах отсюда. Доктор? Жертва пыталась связаться с ним по телефону сразу после того, как он от нее ушел. Преподаватель? Аптекарь? Адвокат? Они скакали на перегонки вокруг дома убитой, о чем свидетельствуют протоколы полиции. Все их алиби неопровержимы и настолько перепутаны между собой, что, атаковав одного, обязательно заденешь остальных. Наконец, главное действующее лицо и странная личность одновременно — человек, который, вероятно, и организовал весь этот спектакль, как он организовывал когда-то приключенческие встречи веселой банды, за которой он присматривал в лицее. И вот игра, начатая двадцать пять лет назад, достигла своей кульминационной точки…

— Мне понятна ваша горечь, но не слишком ли далеко она уносит?

— Они основательно поизмывались надо мною, месье следователь. Они заставили меня искать там, где им этого хотелось. Даже жена нотариуса, напоминающая жирного и трясущегося от любого шороха кролика, — и та умудрилась меня одурачить.

— Я предупреждал.

— Она направила меня именно туда, куда ей было приказано меня направить. Сообщая мне об отсутствовавшем Музеролле, она дала возможность своему мужу поведать мне об отсутствии всех остальных и о втором телефонном звонке мадам Арсизак, сняв таким образом с доктора все подозрения. Одна мысль, что нотариус и его жена посмеялись надо мной, приводит меня в бешенство.

— Однако, месье комиссар, у вас, наверняка, есть свое мнение относительно личности убийцы?

— Разумеется, у меня есть такое мнение, но я считаю совершенно бесполезным высказывать его в связи с тем, что не имею абсолютно никакой возможности подкрепить его хоть какими-нибудь доказательствами. Необычность ситуации заключается в том, что случившееся является одновременно и преступлением, и игрой. А нас играм не обучали. Сожалею.

— Итак, вы отказываетесь от дальнейшего расследования. Ваше решение окончательное?

— Окончательное, месье следователь. С вашего позволения, я закроюсь в одном из кабинетов и займусь составлением рапорта, оригинал которого я вручу вам. Я выскажусь в пользу версии о грабителе, застигнутого мадам Арсизак врасплох и который решил вернуть украденные им деньги, потому что испугался. Глупость, конечно, несусветная, но другого выхода не вижу, чтобы хоть как-то избежать позора.

— Сомневаюсь, чтобы общественность Перигё была этим удовлетворена.

— Ничего не поделаешь, придется ей довольствоваться тем, что есть, к тому же, через некоторое время она предпочтет снова благоговейно произносить имя жертвы, чем ломать себе голову над личностью какого-то другого возможного убийцы.

После того как Гремилли ушел, следователь тут же отправился к председателю суда с намерением поставить его в известность относительно неожиданного заявления комиссара. Выслушав рассказ Бесси, председатель заключил:

— С точки зрения закона, дружище, нас, возможно, не все должно устраивать в этом деле, однако в глазах горожан такой вывод, несомненно, будет казаться справедливым. Жертва не заслуживает того, чтобы мы ее оплакивали. И все-таки, никогда бы не подумал, что мои соотечественники окажутся способными преподнести мне перед пенсией подобный подарок. Я думал, что знал людей, как самого себя, но, оказывается, заблуждался на этот счет.

* * *

Свой последний — светлый и тихий — вечер в Перигё Гремилли решил использовать на очередную прогулку по старому городу. Неспешно шагая, словно турист, по старым кварталам, он вспоминал о тех чувствах, которые охватили его несколько дней назад, когда он впервые оказался в этом уголке сохранившейся старины. Если бы кто-нибудь тогда сказал ему, что впереди его ждут непреодолимые препятствия, он бы посмотрел на него с улыбкой человека, за плечами которого богатый тридцатилетний опыт. И вот тебе…

Он ходил долго. На улице Эгийри он прошел около дома преподавателя Лоби, затем по Сажес спустился к жилищу слабовольного Суже и его мстительной супруги. Пройдя по проспекту Домеснила и по набережной Жорд-Соманд, полицейский вышел на л’Абрёвуар и приветствовал дверь Агаты Роделль. Через некоторое время, поднявшись по Барбекан и свернув на Плантье, он оказался рядом с домом нотариуса как раз в тот момент, когда тот из него выходил.

— Добрый вечер, мэтр.

— Бог мой, это вы, месье! В такой час! Сыщикам покой неведом?

— Я на каникулах.

— Действительно?

— Свою работу я сделал, дело Арсизак закрыто. Завтра утром я уезжаю, а сейчас вот решил подарить себе последнюю прогулку по старому городу, в который я влюблен.

— Вы его искренне любите, месье?

— Думаю, что да.

— В таком случае, вы не должны отказываться от стаканчика, которым я хочу вас угостить. Я угощаю не как полицейского, а как ценителя этого прошлого, которое, к сожалению, не вызывает никаких чувств у большинства из наших с вами современников.

В кабинете, смакуя коньяк, мэтр Димешо объяснял:

— Я вот уже лет десять не выхожу, так сказать, за пределы моего старого города. Сегодняшний мир меня не интересует. Он неведом мне, равно как и я ему. Я ничего не требую, и у меня ничего не просят. Но я изо всех сил защищаю старый Перигё и тех, кто его любит. Только и всего. А ваши законы, указы да положения меня не волнуют. Их просто для меня не существует. У меня, к счастью, есть верная мне клиентура, которая избавляет меня от необходимости покидать дом. Я выхожу лишь дважды в день, чтобы пройтись по своим владениям. Мне шестьдесят пять, месье комиссар. Мне пришлось немало потрудиться, чтобы иметь возможность позволить себе все то, что вы видите вокруг себя. Я решил вовсю попользоваться этим в течение последних лет, которые мне остались. Вот почему я придумал себе эти границы: бульвары Турни, Монтеня, Фенелона и Жорж-Соманд. И если я выхожу за пределы этого района, то только в исключительных и, к счастью, редких случаях. Я, месье комиссар, чувствую себя уставшим и ставшим на прикол кораблем.

— Я завидую вам, мэтр, и не обижаюсь за то, что вы оставили меня в дураках.

— За ваши слова я ответственности не несу.

— Сейчас, конечно, поздно и поэтому бессмысленно сожалеть, и все-таки я испытываю это чувство, когда думаю, что, если бы вы в свое время согласились мне помочь, мне удалось бы решить загадку, связанную со смертью мадам Арсизак.

— И кому бы это было нужно? К тому же, я не полицейский. Каждый должен заниматься своим делом.

— Знаете, мэтр, несмотря на то, что у меня нет никаких доказательств чьей бы то ни было виновности, мне кажется, что понял все или почти все, если не считать — и это не дает мне покоя — мотивов содеянного.

Вместо ответа, нотариус принялся снова наполнять бокалы. Наконец, он поставил на стол бутылку и сказал:

— Вы сказки любите, месье комиссар?

— Ну…

— Если не против, я вам сейчас одну расскажу.

— Послушаю с удовольствием.

Мэтр Димешо раскурил свою трубку и приступил к рассказу.

— Однажды в одном неизвестном нам городе жили-были пятеро молодых людей. Все они были знатны, но с разной степенью одаренности. Самым заметным среди них… так, как же мы его назовем? Что вы скажете, если это будет Жан? Итак, Жан решил всего себя отдать государственной службе. Работал он самозабвенно, стараясь при этом быть замеченным, поскольку мечтал подняться как можно выше по служебной лестнице. Несмотря на то, что их профессиональные интересы были совершенно различны, эти пятеро молодых людей, оставаясь верными своей давней дружбе, каждую неделю собирались у своего былого наставника. Под его строгим и дружеским оком они окунались на несколько часов в воссоздаваемый ими рай былой молодости. Все у них было ладно, да вот незадача: судьба распорядилась так, что Жан женился на ведьме… Я вам не говорил, что мои сказочные герои жили в средние века, в одном из городков Лангедока?

— Нет, но я бы догадался.

— Так вот. Чтобы получше одурманить людей, колдунья принимает облик весьма очаровательной женщины. Под ясностью ее очей скрывалась неведомая по своему коварству душа. Эта женщина была убеждена, что в ее власти творить все, что ей вздумается, с бедным Жаном, ослепленным любовью и не способным увидеть ее истинное нутро. Однако друзья Жана проявляют больше здравомыслия и, невзирая на его заклинания, отказываются принять ее в свой круг. Тогда ведьма, распираемая злобой, решает отомстить и заводит себе любовника. Боясь разонравиться королю и, как следствие, поставить крест на своем будущем, Жан не решается устроить скандал. К тому же, никто бы ему не поверил — настолько двор находится под воздействием чар ведьмы. Жан испытывает невыносимые страдания от неверности, но находит убежище и обретает покой среди своих друзей. Тогда злодейка решает покарать последних.

— И к чему сводилась ее кара?

— Один из них, Франсуа…

— У него было такое же имя, как и у доктора Музеролля?

— Смотри-ка, и вправду!.. Так вот, у этого Франсуа была девушка, в которой он души не чаял и на которой хотел жениться. Колдунье удается добиться расположения этой девушки и путем ложных доказательств убедить ее в том, что ее друг изменяет ей. Та ей верит и, в конце концов, покидает Перигё, уезжая в Пуатье, где в отместку выходит замуж. Франсуа до сих пор не находит себе места.

— А каким образом ему стало известно, что причиной его несчастья была ведьма, как вы ее называете?

— Она кичилась этим перед мужем, который вынужден был пойти к своему другу и просить у него прощения.

— Стало быть, у Франсуа имелись резоны ненавидеть ведьму?

— Вне всякого сомнения.

— До такой степени, чтобы лишить ее жизни?

— Почему бы нет? Спустя некоторое время после этого жена другого товарища Жана, Ренэ…

— Имя, как у Лоби…

— Какое это имеет значение? Так вот, Ивонна тяжело заболевает, ее госпитализируют и проводят серьезные обследования. Ведьма тут как тут. Она ее убеждает в том, что у нее рак и что врачи скрывают это от нее из-за жалости. Ивонна впадает в такую депрессию, что никто уже не видел в ней жильца на этом свете. Три года ей понадобилось на то, чтобы прийти в себя, три года, в течение которых Ренэ трясло, особенно после того, как он узнал, что она пыталась покончить жизнь самоубийством.

— Еще один, кто имел право ненавидеть ведьму, не так ли?

— Разумеется!

— И испытать желание отомстить?

— Возможно. Что касается Андрэ…

— Или Сонзая…

— …то этот известный в молодости ловелас был на грани развода после того, как его жене стало известно обо всех его действительных и придуманных похождениях. Она получила несколько анонимных писем, автором которых являлась все та же ведьма. Его друзьям пришлось проявить немало упорства, а его старому наставнику — весь свой авторитет, чтобы убедить Жанну простить его.

— Значит, он тоже…

— Он тоже, месье комиссар…

— И… в этой сказке был еще один молодец, который, несомненно, звался Марком, как Катенуа…

— Вы удивительно догадливы, месье комиссар. И, представьте себе, этот Марк был самым чувствительным, самым романтичным из всех. Он без ума был от своей жены Юдифь, высокой брюнетки с глазами лани, и боготворил обоих своих детей. Однако — и для меня до сих пор остается загадкой, каким образом ей это удалось, ведьма внушила ему, что Юдифь ставит ему регулярно рога и что его старший мальчуган вовсе не его… Очередная семья чуть не распалась, и Марк был готов уже с этим смириться. Встряска для обоих была такой, что они долго не могли от нее очухаться. Не мне говорить вам, месье комиссар, как иногда бывает трудно доказать правду.

— Да уж! Итак, если подвести итог, я насчитал четверых, которые могли испытывать желание отправить на тот свет это дьявольское создание. Но меня удивляет, что в сказке не нашлось места персонажу по имени Пьер…

— Успокойтесь, он существует! И это — славный малый, любящий давать советы. Этакий деревенский Нестор, пользующийся полным доверием остальных.

— Ну уж этому, я надеюсь, колдунья не пыталась напакостить?

— Еще бы! Она, конечно, попытку сделала, придя как-то в его хижину, но он ее так шуганул, что навсегда отбил у нее охоту и близко к нему подходить.

— А что стало с мужем?

— Он искал утешения… в объятиях простенькой и славненькой девушки. Об этом прознала ведьма и сказала себе, что он у нее еще попляшет, забывая о своих собственных прегрешениях. Когда она поняла, что ее власть над Жаном кончилась, она решила нанести сокрушительный удар по его будущему, учинив скандал, который сотряс бы стены дворца и поверг бы в смятение всех горожан. Слушайте меня внимательно, месье комиссар, поскольку мы подошли к самому захватывающему месту сказки.

— Будьте уверены, я не пропущу ни единого вашего слова.

— Однажды под каким-то выдуманным предлогом она отправляется в соседний город, но вскоре тайно возвращается, дожидается, когда опустится глубокая ночь, и, вооружившись кинжалом — по-сегодняшнему, пистолетом, — направляется к дому любовницы своего мужа с намерением переполошить весь квартал. К ее несчастью, жилище оказывается пустым. Трясясь от гнева, словно от лихорадки, она возвращается к себе и перед тем, как лечь в постель, звонит туда, где обычно в этот день находился Жан. Услышав, что Жана там нет, она обращается с просьбой к доктору, другу своего мужа, приехать к ней и оказать ей срочную помощь. Доктор является и дает ей успокоительное после того, как она рассказывает ему по своей глупости — а она была глупа, — о своем намерении убить любовницу своего мужа и разрушить, таким образом карьеру последнего. В подтверждение своих слов, она показывает пистолет, который взяла в сейфе, шифр которого ей был известен. Врачу удается уговорить отдать ему оружие, чтобы он вернул его на то место, где она его взяла. Закрыть дверцу сейфа врач забывает. Уложив ведьму в постель, он уходит, опять-таки забывая закрыть дверь, на сей раз — входную. Он возвращается к друзьям и сообщает им о том, что ведьма задумала. Тогда они решают прикончить ее. Еще коньяку?

— С удовольствием.

Нотариус наполнил бокалы, отпил от своего и продолжил:

— Друзья Жана понимают, что первым, на кого падет подозрение, будет он, поэтому было очень важно, чтобы он совершенно ничего не знал. Они приходят к выводу, что, расширяя круг подозреваемых, они осложняют задачу стражников. Но, на их беду, в город прибывает мудрейший из стражников, и им приходится действовать с гораздо большей осторожностью, чего они не предполагали. Отныне главная их задача — показать своему новоявленному противнику истинное лицо ведьмы. Им это удается путем наговора друг на друга касательно любовных связей с ведьмой.

— И это было неправдой?

— Да, это было неправдой, но как доказать обратное, если основного действующего лица уже нет с нами? Остается решить час убийства. Одному из них в голову приходит нелепая, на первый взгляд, идея с этим бегом наперегонки, что позволяет оказаться атлетам поблизости от жилища ведьмы в то время, когда с ней сводили счеты. Каждый из этой троицы провоцирует небольшое происшествие, привлекая тем самым полицию в качестве свидетеля своего нахождения поблизости от места преступления. Кто же убийца? Один из трех бегунов? Врач? Только муж остается вне подозрения, иначе, знай о готовящемся, он никогда бы не вернулся домой в два часа ночи.

— Вы не можете предположить, каким образом действовал преступник?

— Будем называть его феодальным защитником, если не возражаете. Нет, точно мне неизвестно, как произошла трагедия, но попытаться представить себе могу. Итак, врач забывает закрыть за собой входную дверь, и феодальному защитнику, чтобы войти, остается лишь толкнуть ее. Он поднимается в спальню и, так как она спала, спокойненько душит ее. Могу вообразить себе, что с целью инсценировки ограбления он берет деньги из сейфа, который, как я уже говорил, врач по своей рассеянности запамятовал закрыть.

— А почему, по-вашему, похищенные деньги решили вернуть?

— Не забывайте, что Жану ничего не было известно и что он не был богат. Кроме того, следы еще больше запутывались. Но, конечно же, это все сказка.

— Вне всякого сомнения! С вашего позволения, я удаляюсь. Я весьма доволен этим своим случайным и очень полезным для меня визитом к вам. Благодарю вас.

— Ну что вы, я сам испытал огромное удовольствие от встречи. Пойдемте, я провожу до границы.

Они пересекли старый город, не проронив ни слова. Дойдя до Башни Матагер, нотариус остановился.

— Дальше я не хожу. Там живут другие.

— Мэтр, дорогой я думал о сказке, которую вы с таким изяществом рассказали мне. У меня сложилось впечатление, что ей недостает концовки.

— Вы полагаете?

— Несомненно! Ведь читателю интересно будет, узнать имя того, кто задушил ведьму.

— Я об этом не подумал.

— Позвольте мне дать вам один литературный совет?

— Прошу вас.

— По-моему, из всех друзей Жана на роль убийцы больше всего подошел был тот, кому ведьма меньше всего досадила и который, благодаря этому, оставался бы вне всяких подозрений со стороны стражников. К примеру, я бы наделил его ремеслом, которое совершенно не совместимо с насилием, и возрастом, оберегающим его от плотской страсти невоздержанных особ. Одним словом, мой герой был бы тем, перед которым ведьма оказалась бы бессильна.

— Умно! И каким же ремеслом занимался бы ваш убийца?

— Трудно сказать… Возможно, это был бы придворный нотариус, а? — сказал Гремилли совершенно другим тоном. — Это же вы, мэтр, не так ли, убили ее, пока ваши приятели носились вокруг дома на бульваре Везон, а врач находился у Арлетты Тане?

— Месье комиссар, скажите, вы читали Гольдсмита?

— Не думаю.

— Жаль. В своем романе «Она унижается, чтобы победить» он говорит: «Обилие вопросов рождает обилие лжи». Счастливого пути, месье комиссар.

— Спокойной ночи, мэтр.

Примечания

1

Счастливый конец (англ.).

(обратно)

2

Мастерская ремесленника позади лавки (франц.).

(обратно)

3

Хозяйские погреба (фр.).

(обратно)

4

Жизнеописание, краткая биография (лат.).

(обратно)

5

Милосердие, великодушие (фр).

(обратно)

6

Французский поэт второй половины XIX в., автор многих поэм и сказок в прозе.

(обратно)

7

Жена римского императора Клавдия (I в.), известная своей жестокостью и распущенностью.

(обратно)

8

Лат.: «Бог из машины», т. е. неожиданно появляющееся (как в пьесах древности — боги) лицо или возникшее обстоятельство, своим вмешательством распутывающее положение.

(обратно)

Оглавление

Брет Хэллидей Необычный круиз

  Глава 1 Черная пустота

  Глава 2 Бегство, но от чего?

  Глава 3 Никаких воспоминаний об убийстве

  Глава 4 Майкл Шэйн

  Глава 5 Что еще предстоит выдержать?

  Глава 6 Убийства — мой бизнес

  Глава 7 Труп для полицейских

  Глава 8 Основные факты для Питера Пэйнтера

  Глава 9 Доктор удивляется

  Глава 10 Голди теребит тройной подбородок

  Глава 11 Препятствия возрастают

  Глава 12 Странное самоубийство

  Глава 13 Страсти накаляются

  Глава 14 Пропавший пассажир

  Глава 15 Смерть в переулке

  Глава 16 Поцелуй или телефонный номер

  Глава 17 Похоже, будут еще убийства

  Глава 18 Карты раскрыты

  Глава 19 Две потерянные недели

Раймонд Чандлер Суета с жемчугом

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

Фридрих Дюрренматт Обещание Отходная детективному жанру

Шарль Эксбрейя Всеми любимая

  Глава I

  Глава II

  Глава III

  Глава IV

  Глава V Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg