«После боя»

– Посмотри направо, возле стойки. Он снова здесь, этот грязный русский.

Грязный русский?! Мои чувства были здорово подогреты смесью крепкого английского пива (эля) и (чуточку раньше) французского коньяка. Надо сказать, и то, и другое было просто отменного качества. Если у вас есть деньги, а, главное, если в вас нуждаются и вы не можете об этом не знать, все блага роскошной заграничной жизни будут к вашим услугам. И вас будут угощать так. Чтобы вы едва стояли на ногах, особенно, если завтра вы должны подписывать важные деловые бумаги.

Находясь далеко, чувствуешь огромную тоску по родной стране. Какая бы она ни была, твоя страна… Даже самая паршивая. Вдруг, разом, ты закрываешь глаза на все мыслимые и немыслимые недостатки, и, распрямляя плечи, в какое-то неизвестное утро начинаешь себе твердить, что там, на далекой опостылевшей родине, и воздух чище, и дома лучше, и люди добрые, и даже небо имеет свою особенную синеву. Ты начинаешь гордиться своей землей, и, поддаваясь наплыву чувств, настоятельно стараешься демонстрировать это на каждом шагу. Так происходит внезапно, ты не можешь это предугадать, и когда это состояние приходит, значит, начинается самая обычная ностальгия… Но объяснение – намного позже, утром… А пока – мир должен удивляться и прочувствовать, что…

Поэтому, гордо распрямив плечи, демонстрируя свою богатырскую удаль, я хотел уже как следует ответить сидевшему передо мной англосаксу, что американцы пьют больше, и что мы, русские, особенные, и этим гордимся, и прочую, рвущую душу высокопарную чепуху, когда… Когда совершенно случайно мой взгляд упал в указанном направлении, и я увидел то, что увидел.

В некотором отдалении от нас, возле стойки бара, сидел не просто грязный, а ужасающе, отталкивающе, страшно грязный мужчина, затененные пьяным туманом глаза которого сохраняли знакомую сердцу русскую голубизну. Это был типичный опустившийся бродяга. Даже дома, на далекой родине, я не видел таких опустившихся существ среди рывшихся в мусорных контейнерах бомжей. Мне ни за что не пришлось бы встретить такой экземпляр в респектабельной гостинице, где я остановился. И в том чистеньком, приглаженном районе Лос-Анжелеса, где находилась компания, с которой у меня были дела.

В этот дешевый и паршивый бар на окраине Лос-Анжелеса меня завела обыкновенная жажда экзотики, подогретая большим количеством спиртного, такая неистовая, что Мел, один из моих компаньоном по бизнесу и непосредственный начальник, вызвался меня сопровождать. Так после дорогих изысканных яств тянет на большой кусок черного хлеба с селедкой. А после того, как долгое время ты упорно созерцаешь с балкона аккуратненькие, ухоженные бунгало Южной Калифорнии и видневшийся в отдалении free way, жутко тянет отдернуть занавеску и увидеть ржавые гаражи, стандартные девятиэтажки и роющихся в мусорном контейнере бомжей. Что ты делаешь с нами, Родина…

Мела жутко интересовала моя ностальгия. Так интересовала, что он привел меня в этот бар. С его точки зрения это было жуткой экзотикой. С точки зрения выбившегося из средних американца с собственным домом и замечательной кредитной историей. Чтобы не разочаровать моего спутника, я даже сделал восхищенное лицо. На самом деле это был самый обыкновенный бар, куда забегали дальнобойщики и куча каких-то местных бездельников, у которых не было ни дома, ни кредитной истории (что в глазах Мела и ему подобных был просто кошмар). Еще в баре показывали несколько спортивных каналов. И об этом, наверное, нужно было сказать в первую очередь.

Здесь пили дешевое темное пиво и неразбавленный виски низкого сорта, а развлечением был телевизор над стойкой. Здоровенный рыжий детина (бармен и хозяин в одном лице) постоянно жевал жвачку и пускал пузыри, которые лопались с неприличным звуком, что очень веселило всех окружающих.

Бросив на нас с Мелом неприязненный и не одобряющий взгляд, он все-таки не стал гнать нас прочь. В Лос-Анжелесе много бродяг. Но, как правило, они плохо видны в машинные стекла. В Лос-Анжелесе на дорогу смотрят лишь прямо, в лобовое стекло. Здесь избегают лишних движений. Для деловых, занятых своим бизнесом людей каждое движение стоит слишком много, чтобы тратить его впустую. Преуспевающие американцы не могут позволить себе такую роскошь – смотреть по сторонам. Поэтому я удивился, что Мел вообще увидел бродягу. Хотя его нельзя было не заметить….

Он был ярким диссонансом даже в окружающей обстановке. Словно кость, застрявшая в горле. Наверное, он везде был не к месту, даже в картонном ящике на асфальте Нью-Йорка. Чтобы вместить его, на всей планете не могло существовать мест. И это было так же ясно, как и то, что он – русский…. Выдавал его не только ужасный славянский акцент. Во всей его фигуре, в глазах, в манере держать голову было что-то особенное, какая-то необыкновенная отчужденность и гордость, позволившие сразу определить его происхождение. Может, та невозможность вписаться в окружающую обстановку, которая не принимала его так же, как и он не мог ее принять. Он был чужим не только в чужой стране. Он был чужим во всем мире. И от того, как ясно и четко читалось это в его фигуре, с меня разом слетел хмель.

Мне хватило нескольких секунд, чтобы полностью отметить и описать про себя его внешность. В этом помогал, в первую очередь, мой натренированный глаз профессионального компьютерного графиста (у себя на родине я назывался гораздо проще: художник-аниматор), услугами которого пользовалась одна крутая голливудская кинокомпания (настолько крутая, что у меня самого до сих пор захватывало дух). А, во-вторых, его нельзя было не увидеть хотя бы потому, что он сидел слишком обособленно. В баре, где все непроизвольно кучковались поближе друг к другу, он сидел в полном одиночестве, отдельно от всех.

Он был еще молод. В светлых волосах не было седины, под глазами не пролегли резкие возрастные морщины (впрочем, там вполне хватало других морщин), а руки были не так стары. Мне показалось, что ему точно нет сорока. Скорей всего, я немного ошибался, и ему не было даже 35-ти. У него были длинные светлые волосы – такие грязные и слипшиеся, что было почти невозможно разглядеть их первоначальный цвет. Несмотря на свою грязь, он был чисто выбрит. Возле его ног валялся грязный холщовый мешок, в котором, очевидно, находились его вещи, и я поручился бы за то, что в мешке находится безопасная бритва с куском мыла, на все сто.

Одежда бродяги вообще не поддавалась описанию. Что-то пережеванное, бесцветное, бесформенное, в пятнах краски, пищевых отходов, машинного масла и других жидкостей вместо куртки. Что-то такое же страшное, но с пятнами извести или белой краски (возможно, он подрабатывал на стройке), символизировало джинсы. На одной ноге – башмак, стоптанный и такой порванный, что из него торчали голые пальцы. На второй ноге – остатки кроссовка и шерстяной носок. Все такое жуткое и страшное, что не могло бы присниться даже в кошмаре! Бродяга был довольно крепкий – не за счет веса, а за счет физического сложения. У него были очень большие кулаки и хорошо развитые плечи. А, судя по всему, как он возвышался над стойкой, можно было сказать, что у него достаточно высокий рост. Это было воистину удивительно: молодой. Так хорошо развитый физически, сильный человек довел себя до такого ужасающего состояния! Но разгадка падения вырисовывалась достаточно ясно: бродяга был пьян. Его голубые глаза (типичные глаза славянина), были бессмысленно – тупыми, какими могут быть глаза только очень пьяного человека. И перед ним стоял полный до краев стакан. Было ясно: где-то заработав, он явился сюда напиться. И пил так, как умеют пить только русские: стаканами, до отпада.

Я заметил, что другие, по виду постоянные посетители бара, избегали смотреть на него и явно сторонились бродяги. И еще я удивился тому, что Мел его знал. За несколько минут наблюдения мой патриотический пыл сменило жуткое любопытство, и я спросил Мела:

– Разве ты так часто бываешь здесь?

– Нет, что ты! – от волнения Мел даже покраснел: он боялся, что я могу подумать о нем плохо, а для типичного американца репутация, пусть даже перед подчиненными, очень важная вещь, – Был всего несколько раз. Однажды в этом районе сломалась моя машина. Я забыл мобильный на студии и зашел сюда, в бар, чтобы позвонить на станцию техобслуживания. Во второй раз я был здесь с одним человеком…(Мел назвал довольно известное имя в кинематографических кругах). Так, просто зашли… Он искал кого-то, кто мог бы… Ну, ты понимаешь… (Мел покраснел, замялся для приличия – но я все прекрасно понимал. Очевидно, наркотики в этом районе были гораздо дешевле, чем в остальных. Я мог себе даже представить, как нервничал Мел, пусть даже ради бизнеса сопровождая знаменитость в состоянии ломки в поисках дешевого зелья). В третий раз я сопровождал сюда французского журналиста, который писал про студию и хотел увидеть изнутри окраины Лос-Анжелеса. Трущобы, экзотику… Вот как ты. Непонятно, почему вас в Европе так тянет на всякую гадость! Я привел его сюда. Ему не понравилось: он хотел видеть молодежные банды, а здесь нет банд. В четвертый раз на студии была вечеринка. Проезжали мимо и зашли выпить, человек десять…. И вот сегодня, с тобой, я здесь в пятый раз. Каждый раз я видел здесь этого человека. Человека, который так отличается от всех остальных! Отличается настолько, что его нельзя не заметить. Наверное, он завсегдатай… Хотя по его виду не скажешь, что он имеет средства посещать бар. Может, его разыскивает полиция?

– Не думаю. Если бы его разыскивала полиция, он не сидел бы так открыто. Здешняя публика способна продать мать родную, чтобы заработать несколько лишних монет, не то что какого-то бродягу. Нет, если б он был на счету у копов, он бы тут не сидел.

– Возможно, ты прав. Я об этом как-то не подумал.

– Откуда ты знаешь, что он русский?

– Я слышал, как он ругался. Он ругался, говорил что-то не непонятном языке…. Созвучия, которые он произносил, по интонации и звучанию напомнили мне то, что я уже слышал от тебя. Ты иногда так говоришь, особенно когда что-то бормочешь под нос на своем родном языке. А когда я был здесь в четвертый раз, кто-то из студии сказал, что этот человек – русский. Да и потом хозяин (тот, что за стойкой) подтвердил, что его здесь так и прозвали – «грязный русский». Потому, что он часто ходит сюда и от него жутко воняет…

– Почему же хозяин не выгонит его вон?

– У него есть деньги.

– Деньги? У него?!

– Да. Каждый раз он заказывает по две-три бутылки виски, выпивает их в полном одиночестве, никого не угощая и ни с кем не разговаривая, платит всегда наличными, очень крупными купюрами, и никогда не забирает сдачу. Пьет он бутылками, но речь его не заплетается, и он не падает. Только русские умеют так пить!

– Ну, допустим, не только русские! Американцы пьют не меньше!

– Извини! – добродушный Мел расстроился, почувствовав в моих словах обиду, – извини… я не хотел тебя обидеть! Правда!

– Ничего страшного! Я не обиделся. Ты просто очень заинтриговал меня этим человеком. В нем действительно есть какая-то тайна. Значит, сегодня ты видишь его в пятый раз?

– Да. И сегодня, как и всегда, он сидит на том же самом месте, ни с кем не разговаривает и пьет виски. Все, как тогда… Потом начнет говорить или ругаться… если по-русски, ты сможешь понять.

– Значит, он живет где-то поблизости?

– Хозяин бара думает, что он вообще нигде не живет. Спит где-то на улице. Тогда ночью хозяин сказал, что он приходит сюда часто. Два-три раза в неделю.

– Если так, выходит, он хорошо зарабатывает? Но почему тогда он так выглядит? И почему приходит именно сюда?

– Я знаю, почему. Хозяин сказал, что он приходит именно в этот бар потому, что здесь есть спортивный канал.

Внезапно меня осенила догадка. Сначала – догадка, потом, так же быстро, полная уверенность. Стоило лишь взглянуть на бесхитростное лицо Мела, чтобы сразу все понять!

– Подожди! Ты специально меня сюда привел, да? Специально сюда, чтобы показать мне этого человека? Я угадал?

– Да, – Мел снова покраснел, – видишь ли, в моей жизни все так размеренно, обыкновенно. Все так же, как и всегда. Все идет по стандартной, четко рассчитанной схеме. Да я и не собираюсь ничего менять. Меня устраивает, мне нравится такая жизнь, но… Но иногда я останавливаюсь и думаю: неужели всегда одно и то же? Неужели я никогда ничего не буду видеть вокруг? Видеть другую сторону окружающей реальности, понимаешь? Видеть другую сторону мира, не ту, что я создал для себя и вижу каждый день! И вот однажды я вошел в этот бар и увидел бродягу, и понял, что другой мир на самом деле есть. Другое существует. Есть противоположная сторона, иная грань жизни, то, чего я никогда не видел и что, наверное, вообще не смогу понять. Странно, правда? Ты просыпаешься однажды утром и вдруг понимаешь, что сегодняшний день похож на предыдущий, а завтра будет точно такой же, и послезавтра, и так будет всегда. Но ты не хочешь ничего менять потому, что лень, и еще потому, что ты потратил долгие годы, чтобы жить именно так. И еще потому, что, как рациональный человек, ты понимаешь: любая перемена теперь будет переменой к худшему. А потом вдруг совершенно случайно ты видишь нечто, выпадающее из общей схемы. Ты словно видишь: есть и другая жизнь, та, которая не для тебя… Рядом с тобой приоткрывается другая грань. И, не меняя ничего в своей, ты можешь узнать что-то об этой другой, не пересекающейся с твоей, жизнью. И это ужасно интересно, так захватывает, что…

– Кажется, я понял. И ты привел меня сюда для того, чтобы узнать, что говорит в пьяном бреду этот русский бродяга? Но почему именно он? В Лос-Анжелесе тысячи других бродяг!

– Не знаю, почему он. В нем есть нечто особенное. Он не обычный бродяга. Во-первых, у него есть деньги. Их даже могло бы хватить на комнату в дешевом мотеле. Во-вторых, он приходит в этот бар потому, что это единственный бар в округе, владелец которого платит за спортивный телеканал. А в-третьих, потому, что он так пьет… очень странно. Я никогда не видел, чтобы человек так пил. Завтра мы подпишем очень важный контракт, от которого многое зависит – ты знаешь. И вдруг я подумал: а что будет у этого бродяги завтра? И еще ты предложил заглянуть в дебри города… Вот я и привел тебя сюда.

– Ты хочешь, чтобы я узнал историю бродяги?

– Возможно. Не знаю… если это будет очень интересная история, возможно, мы сможем ее использовать. И заработаем неплохие деньги.

– Не думаю. Кто заплатит за историю пьяницы из бара?

– Смотря какая история!

– А если мне ничего не удастся узнать?

– Мой Бог, так и будет! Не получится – значит, не получится. Ерунда! Заработаем на чем-то другом.

Я понял, что этот всплеск интереса не был добротой. Это был извечный первобытный инстинкт человека – любопытство. Самое первое и важное из всех человеческих чувств – даже в раю. Любопытство. Так порядочная женщина жадно провожает глазами жалкую уличную проститутку. Так обыватель смотрит на невиданное насекомое. Так подростки жаждут поскорее заняться сексом – чтобы узнать.

В интересе Мела не было доброты. Просто обыкновенное любопытство с процентом меркантильного интереса (заработать можно почти на всем). Особенно в Голливуде, где так ценятся редкие жизненные истории… И тем лучше, чем грязней… Мне вдруг стало тошно. Тошно и отвратительно – не понять, почему.

– Нет. Я не буду интересоваться этим бродягой. Потому, что я не хочу. В мире полно людей. Отбросов – еще больше. Если он заговорит, конечно, я переведу тебе его слова, но ничего специально узнавать не стану!

– ну что ты, и не нужно! Я же просто так рассказал тебе… Мало ли что.

В этот момент в баре начался шум, который сразу привлек наше внимание. Он был вызван тем, что по спортивному каналу старенького телевизора транслировался боксерский матч. Я знал, что за право просмотра боксерских поединков нужно платить телеканалам отдельно (это не входило в общую стоимость ежемесячной платы), размер оплаты определялся популярностью выступающих спортсменов и весовой категорией (за тяжеловесов нужно было платить гораздо больше, чем за средний вес). На этом заканчивалось все, что я знал про профессиональный бокс. Я не платил телеканалам за такие просмотры. Меня не интересовало бешеное мордобитие под рев толпы. Я знал, что боксерские поединки просто обожает большинство моих знакомых женщин – у женщин этот вид спорта вызывал какой-то непонятный мне азарт. Не могу сказать, что я испытывал к нему отвращение. Скорей, безразличие, равнодушие. Просто по большому счету мне было все равно.

Очевидно, владелец бара, так же, как и большинство его клиентов были большими поклонниками бокса. Я вспомнил про рекламу, которую слышал по радио в машине утром: про крупный поединок, который должны были транслировать именно сегодня. Но мне было настолько безразлично, что, когда я вошел в бар, то бросил лишь беглый взгляд в телевизор и, увидев трансляцию боксерского матча, больше уже не смотрел на экран. Шум раздался в тот момент, когда матч, очевидно, шел к своему завершению. И в ожидании нокаута зрители громко выражали свои эмоции. Я все-таки бросил быстрый взгляд на экран. Там два блондина нордического типа (один в красный трусах, другой – в черных) колотили друг друга по морде, шатаясь оба разом. Я понял, что долгожданного нокаута не последовало, и вопли зрителей были негодованием на результат неудачного удара. Русский бродяга оторвался от стакана и внимательно уставился на экран.

– Ты любишь бокс, Мел?

– Терпеть не могу! Но мои жена и дочь от него в восторге. Сейчас, наверное, сидят возле экрана. В последнее время я называю этот спорт женским-потому, что когда двое мужиков колотят друг друга, женщин от экрана не оторвать.

Я засмеялся, потому, что думал точно так же, хотя и не был женат, но в тот момент произошло настолько странное событие, что от разговора и экранов оторвался не только я один.

Раздался голос – хриплый, но в то же время очень громкий, сказавший внятно по-русски:

– Идиоты! Ничего не могут понять!

Я обомлел. Услышать русскую речь здесь, в самом сердце Южной Калифорнии, было настолько необычно, что все мои эмоции разом растворились в огромном удивлении, от которого я уже немного отвык. Потом я понял, что этот русский текст – связная, внятная речь русского бродяги (того самого русского бродяги!), наблюдавшего за боксерским поединком. Через несколько минут голос раздался снова:

– Красный никогда не выйдет вперед даже по очкам, хотя у него потрясающая техника! Только скорость немного хромает, и еще блоки правой… Он через минуту может уложить черного – но не сделает это… Но победу, хоть и лучший, не получит никогда! Я это знаю.

Я энергично принялся переводить Мелу смысл его слов, когда понял, что бой окончен. А, обернувшись, увидел (и это было вторым моим огромным удивлением за тот вечер), как судья поднимает руку боксера в черном, что означало присужденную победу. Скорей всего, по очкам… Когда я обернулся к стойке бара, бродяги уже не было. Там, где он сидел, остался лишь пустой грязный стакан.

Я солгал бы, сказав, что думал о нем долго. Я солгал бы, сказав, что думал о нем вообще. Там, где люди заняты важным делом – выживанием в комфортных условиях, нет других, более важных дел. Иногда мне кажется, символ престижа и высокого положения в обществе – это вообще не думать ни о ком, кроме себя. Так ведет себя большинство людей, чего-то добившихся в жизни. Словно опустить глаза вниз или отвести их в сторону – значит нанести этому престижу и положению жестокий и непоправимый урон. Мне так кажется. Может, я ошибаюсь. Я пришел к этому выводу, наблюдая коллег по работе, по бизнесу, новых американских знакомых. Людей, в окружающей жизни не заглядывающих дальше стандартной картинки лобового автомобильного стекла. Стеклянный прямоугольник по дороге домой – все, что они видят. Остального словно не существует, и не будет существовать никогда. Может, это всего лишь мое предвзятое мнение….Кто знает… Но только мне кажется, если б происходило совсем не так на самом деле, если бы люди почаще и почище думали друг о друге, в мире не существовало бы таких жалких и грязных бродяг.

Но я был всего лишь обыкновенным человеком, и тоже был грешен. И на следующее, очень важное утро я забыл обо всем, кроме собственных дел. Все остальное прекратило для меня существовать. Мы с Мелом общались исключительно на деловые темы, и разговоры наши не выходили за пределы студии, где мы оба, согласно подписанному контракту, теперь принимать участие в очень важном проекте. Оно и было понятно: у меня и у Мела было слишком много более важных дел, чтобы интересоваться судьбой какого-то заблудшего бродяги из придорожного кафе. Его судьба по-настоящему могла интересовать разве что полицию. Эпизод в баре так и остался бы в прошлом мелким штрихом, маленькой деталью, говорившей лишь о возможном падении моих соотечественников на чужбине, если б не одно обстоятельство. Довольно кровавое обстоятельство (так я назвал его про себя), о котором я расскажу впереди. Но, даже столкнувшись в этим обстоятельством вплотную, мне не пришло бы в голову подозревать в нем концы довольно грязной криминальной истории. И тем более подозревать, что в такую грязную историю (всю подноготную которой мне доведется узнать) я когда-нибудь попаду – пусть даже сторонним наблюдателем.

И, разумеется, я понятия не имел (мне не приснилось бы такое даже в страшном сне), что вся эта история, вернее, продолжение всей истории (потому, что именно бродяга был важным началом) может случиться после обыкновенного телефонного звонка.

А телефон зазвонил в девять утра, бессовестным образом подняв меня с постели в выходной. Ночью меня грызла мучительная бессонница, вызванная мыслью о том, что надо бы найти себе более подходящее помещение. Например, снять квартиру или маленькое бунгало. Мысль была вызвана подсчетом того, что возможное увеличение срока моего пребывания в Южной Калифорнии никак не соизмеримо со стоимостью гостиничных номеров. Итак, раздался телефонный звонок и я снял трубку, стараясь придать голосу подобающую приятность: могли позвонить со студии, а с ними следовало общаться любезно хоть в три часа ночи, хоть в выходной в девять утра. Рычать по телефону можно было только на родине. Там мне не платили за любезность. Но мои старания пропали напрасно, потому, что звонил мой русский приятель, который хотел пригласить меня вечером на небольшой коктейль.

Русских в Южной Калифорнии больше, чем коренных американцев. И все они стараются усиленно общаться между собой. Некоторые даже шутят, что в Калифорнии русский давно следует назначить вторым государственным языком. Я не люблю такие сборища, но вынужден посещать их по двум причинам. Первая: кое-кто из присутствующих может быть мне хоть чем-то полезен. И второе: одиночество – всегда и везде одиночество, а в оторванности от своей среды, в чужой стране, пользуешься любой возможностью услышать русский язык. Впрочем, меня приглашали редко, потому, что не особенно любили. Я работал в американской компании, общался только с американцами на чистейшем английском и жил по их стандартам. В этой стране хоть временно, но устроился лучше всех остальных. Мало кому из эмигрантов удавалось добиться того же. К тому же, я был не эмигрантом, а работал временно, по контракту. Поэтому никто не горел особенным желанием видеть меня (конечно, если только кому-то не нужно было что-то от меня получить).

Я поехал на этот коктейль, состоявшийся в частном доме знакомого. Дом, хоть и на окраине, был расположен в хорошем месте, имел удобную конструкцию и от него на много километров вокруг пахло американской степенностью и солидностью. Мои подозрения не оправдались. Как я понял, меня пригласили только для того, чтобы продемонстрировать мою солидную персону вновь прибывшим. Показать, что у владельцев дома есть крутые знакомые (это я). В разухабистую манеру наших эмигрантов всегда входило хвастовство. Несмотря на столь откровенную и довольно грубую лесть, я расслабился на весь остаток вечера (когда понял, что ничего просить у меня не будут). Ощущение было очень приятным: никому из присутствующих ничего не нужно от меня! По крайней мере, на сегодняшний вечер. Я даже выпил два лишних коктейля (в которых было очень мало алкоголя, так как выходцы из бывшего СССР намеренно экономят на всем).

Но я все равно не могу рисковать, усевшись за руль, поэтому вызвал такси и около десяти часов вечера сел в машину с твердым намерением вернуться в гостиницу и завалиться спать.

Ночной Лос-Анжелес похож на полную ярчайших огней яму. Впрочем, о чем это я, какую яму… Это и есть огонь. Сплошной: переливающийся и растянутый, тусклый и ослепительный, белый, золотой, синий, малиновый, красный… Огонь всех видов, форм и цветов. Нужно заранее привыкать к таким ярким краскам. Но для этого требуется время. К сожалению, очень трудно привыкнуть, что в самом центре ночного Лос-Анжелеса так же светло, как днем. И много машин. Очень много машин, словно в этой стране мало кому спиться. Возле светофора мы остановились в небольшой пробке, и я зевнул, устраиваясь на сидении поудобней, чтобы немного заснуть. Если в ночном городе машин много, то прохожих с наступлением ночи на бульварах и улицах почти нет. Приличные люди не ходят с наступлением темноты. На улицу выползают только подонки: проститутки, торговцы наркотой, члены молодежных уличных банд. Таким лучше не попадаться на глаза, поэтому жизнь замирает во всем городе. Я усвоил это золотое правило еще в свои первые пребывания в Штатах (особенно, когда один мой знакомый был зверски избит такой уличной бандой – ни за что, ни про что). Я старался сидеть дома по ночам.

Проститутки, торговцы наркотой толпились в других местах, и та улица, по которой мы проезжали, была пустынна. Под горящими витринами баров и ночных магазинов не было никого. Сон не шел, и, чтобы чем-то себя занять, я уставился на блестящую яркую пустыню, бывшую совсем рядом. Никого. Вообще никого.

Но вдруг из темноты переулка, видневшегося в достаточном отдалении от того места, где мы остановились в автомобильной пробке, показалась темная тень. Эта тень словно медленно ползла по стене, передвигаясь как-то очень странно – толчками, рывками… Останавливаясь, потом делая быстрый рывок вперед. Очень странно (и я не смог б это объяснить), но в ползущей фигуре что-то вдруг показалось мне знакомым. Сон сняло как рукой. Это был мужчина лет тридцати пяти, может, чуть меньше, довольно прилично одетый – так, как не станет одеваться уличный наркоман. На нем были темно-синие джинсы и светлый серый свитер, я бы даже сказал, модный и дорогой. Черные туфли, натертые до блеска, и что-то вроде сумки или рюкзака за спиной. На сером свитере ярко выделялись темно-бурые пятна. Еще не зная точно, я понял, что это кровь.

Внезапно тень вошла в яркую полосу света – и я замер, сдерживая крик, мой собственный удивленный крик, словно со стороны подступивший к моему лицу. Тень была пьяным бродягой из бара! Это был тот самый бродяга! Но в каком виде! И как… Обладая особенной памятью на человеческие лица, я запоминаю каждое встреченное в жизни лицо. Я запоминаю всех: официантов и таксистов, бродяг и полицейских, деловых знакомых и гостиничных номерных. Иногда это превращается в настоящую пытку. Увидев знакомое лицо, я лихорадочно пытаюсь вспомнить, где видел, и не успокаиваюсь до тех пор, пока не пойму. Но, увидев кого-то хотя бы один раз, я уже не смог бы его забыть. Наверное, такая память – профессиональное качество художника.

Я не мог ошибиться. Это был мой бродяга из бара. Прилично одетый человек, у которого не было ничего общего с пьяным бомжем! Я узнал длинные светлые волосы (кстати сказать, такие же грязные), мутные голубые глаза. Все его лицо было разбито. Лоб рассечен, под глазом – огромный черный синяк. На щеках – синяки, кровоподтеки, из разбитых губ, рассеченного лба на серый свитер текла кровь. Он был избит, и избит жестоко, до потери сознания, и шел на последнем издыхании потому, что не мог идти. Концы его грязных волосы слиплись от крови. Кто-то превратил его в кровавое месиво. Но зачем? Кто?

От несправедливости и чудовищности происшедшего у меня зачесались кулаки. Кто бы там ни был, сейчас я смог бы ему хорошо врезать! Но бродяга не дал мне возможности дальше созерцать вид его страданий. Ноги его подкосились, и он рухнул на тротуар лицом вниз. Не думая, что делаю, не думая ни о чем, я моментально выскочил из машины, твердо бросив изумленному моим поведением водителю грозное:

– Wait!

Почему я вышел из машины? Зачем я поступил именно так? Тогда, не зная ответ, я задавал этот вопрос для себя сотни, тысячи раз….Сейчас, когда я знаю ответ на него, я не задаю себе этот вопрос больше, и не задавал – ни единого раза. Я не могу поступить иначе. В тот момент – просто не мог поступить…

Бродяга лежал на асфальте и его глаза были закрыты. Зрелище этого избиения было еще более страшным вблизи. Глаза его не были закрыты. Они заплыли набрякшими багровыми кровоподтеками. Кровь казалась совсем черной, а на скулах, щеках были и старые, и новые раны и синяки. С удивлением я обратил внимание на странную форму его носа: переносица была словно свернута в сторону, и от этого нос казался жутко кривым. Светлые волосы разметались по камню тротуара. Позже я заметил, что бродяга был неестественно худ. Я огляделся: вокруг по-прежнему не было никого. Ни души.

Из машины высунулось изумленное лицо таксиста. По-видимому, он думал обо мне не очень хорошо и собирался уехать… Я схватил бродягу с тротуара в охапку и так, стараясь протащить нужное расстояние до машины, запихнул его в салон. Водитель громко возмутился:

– Что здесь происходит?! Я не буду вас везти!

– Почему? Заплачу двойную цену по счетчику и хорошо добавлю сверху!

– Это ваш знакомый?

– Да.

– Бандит?

– Почему вы думаете, что он бандит?

– А разве могут быть другие ночью в таком районе? И кто его так избил?

– Приличный человек? Да вы только на него посмотрите! А вы уверены, что у него есть страховка?

Это был правильный вопрос. Я сомневался, что у моего бродяги есть медицинская страховка. Я сомневался даже в том, есть ли у него виза. И понял сразу, что в Emergency его вести нельзя. Воспользоваться же своей собственной страховкой я не мог: здесь каждый сам за себя. Обращаться в полицию мне хотелось еще меньше. После коротких и быстрых раздумий я пришел к выводу, что мое первое предположение действительно выглядит верным. Я не сомневался, что у моего бродяги нет нормальных документов, а легальная виза давным-давно просрочена, если она вообще была. Поэтому от вмешательства полиции все будет только хуже. Оставалось одно: если я не смогу бросить его на улице (а поступить так я не мог) – везти к себе в гостиницу. И там, если дело окажется совсем плохо, обращаться к кому-то из своих знакомых врачей, не имеющих практики в Штатах, из эмигрантов, не сумевших подтвердить диплом. Но проблема существовала – я не мог завести его в холл отеля в таком виде. Поэтому сказал водителю:

– Остановитесь у ближайшей открытой аптеки.

– Вы что, собираетесь везти его с собой?!

– Собираюсь!

– Он испачкает мне кровью салон! Как я буду работать дальше?

– Я заплачу за это тоже! В течение ближайшего часа вы сможете помыть машину на открытой станции техобслуживания.

– Это противоположный конец города!

– Я же сказал, что все оплачу!

– Хм… мистер очень странно себя ведет! А если за нами вдогонку бросится вся банда?

– Какая еще банда?

– Разве мистер не знает, что это очень страшный район? Здесь орудует банда черного Джека, наверняка ваш приятель – их рук дело, а черный Джек не привык выпускать добычу из своих рук!

– Я сомневаюсь в том, что ваш друг мог быть его добычей.

– А кто же тогда на него напал? Разве что… Разве что он один из их!

– Я уже говорил, что он не бандит!

– Тогда я отвезу вас в полицию!

– Вы отвезете меня туда, куда я скажу! Впрочем, если хотите, поехали в полицию, там заодно проверим и вашу лицензию.

– Ладно, мистер. Как хотите. Но если за нами вдогонку бросится вся банда….

– Не бросится. Но в любом случае не мешает поскорее отсюда уехать, не так ли? Пробки уже нет!

– И все-таки, может, отвезти его в полицию?

– Я сказал – заводи мотор!

Водитель снова подозрительно покосился на меня, но машину завел. Я не сомневался, что разговоры про полицию были просто пустым звуком. На самом деле все, что интересовало этого случайного свидетеля, было несколько лишних монет.

Самым первым было жгучее чувство растерянности, и возникло оно задолго до того момента, как бродяга раскрыл глаза. К взгляду его я был готов. По крайней мере, так казалось мне в самом начале. Но, как правило, реальность всегда оборачивается другим боком. И готовит неожиданные сюрпризы… Но сначала – сначала все-таки была растерянность. А потом-потом были его глаза. Помню, как чувство этой вселенской растерянности охватывало меня с головы до ног, и я погружался в нее, как погружаются в ледяную ванну, испытывая содрогание всех мышц и позвонков. Он лежал на моей подушке, на диване в гостиной, в моем гостиничном номере. Пятна крови, попавшие на наволочку, успели засохнуть, а я стоял над ним, глядя на кровь, на его измученное полумертвое лицо. Эта картина не предвещала мне спокойной жизни, и я лихорадочно думал, что мне теперь делать. В ярком свете электрических ламп он выглядел еще более страшным. Худым, изможденным, со следами глубоких ран на вытянувшемся лице. Теперь я мог внимательней его разглядеть, рассмотреть его одежду, к примеру, и понять, что она была не такой уж приличной.

Брюки, хоть и хорошей фирмы, но старые, вытертые почти до дыр и никем не зашитые. А свитер, чистый и аккуратный, но стиран неоднократно, в течении долгих лет. Такую одежду можно достать на распродаже самого дешевого сэконд-хэнда(или в Армии спасения). Все попытки придать ей респектабельность были жалки и смешны. Я понял, что он стремился выглядеть не дорого, но прилично. Несомненно, он где-то работал, и для этой работы требовался чистый приличный вид. Что касается его ботинок, то каблуки были полностью стерты, а на подошвах виднелись большие дыры.

Бедняга был вынужден ходить по асфальту, изображая порядочный вид. Башмаки сомнений не вызывали – они явно были найдены на помойке. Бродяга оставался типичным представителем этой странной людской породы, даже пытаясь заработать себе на жизнь. Интересно, где? Кем он работал? Мои размышления прервал громкий стук в дверь. И я поспешил открыть – несмотря на то, что было в районе полуночи. На пороге стоял старший гостиничный менеджер. На лице-стандартная улыбка, которую очень портили злые глаза.

– Что случилось?

– Простите, мистер… У вас все в порядке?

– Да, конечно. А что?

– Вы знаете наши правила?

– О чем идет речь?

– В вашем гостиничном номере находится посторонний человек…

– Да. И что?

– Мои служащие сообщили, что он был весь в крови…

– Мой знакомый попал в автомобильную катастрофу. Он живет в очень далеком районе города, ко мне было ехать ближе, поэтому я привел его к себе.

– Вы сообщили в полицию, сэр?

– Разве я должен это делать?

– Вы сами сказали, что вам известны наши правила. У нас приличная гостиница, и правилами нашего отеля желательно избегать конфликтных ситуаций любым способом. Особенно тех ситуаций, от которых за милю пахнет полицией! Мы уважаем закон и не хотим вступать в конфликты с представителями власти…

– Я вас не понимаю! О чем вы говорите? Почему вы решили, что нахождение в моем номере человека имеет какое-то отношение к полиции? Я вас уверяю, что вы ошибаетесь! Мой друг не вступал ни в какие конфликты с законом! Поэтому я не понимаю наш разговор.

– Вы иностранец, поэтому…

– Послушайте! Я регулярно оплачиваю номер. В правилах отеля записано, что я не могу принимать в моем номере гостей?

– Нет, но… Но вам лучше отвезти этого человека в больницу и самому сообщить в полицию! Мы не хотим неприятностей. Я так понимаю, что ваш друг иностранец, как и вы?

– А вот это не ваше дело!

– Нам не нужны столкновения с эмиграционной службой! У нас приличный отель. Вашего знакомого следует немедленно отправить в больницу…

– У него не настолько серьезные повреждения.

– Все равно – о дорожных происшествиях обязан докладывать в полицию каждый! А если у вашего знакомого есть оформленная страховка, то вам лучше отправить его в больницу, а не держать у себя.

Все это начало раздражать. Я постарался держать себя в руках, но все равно мой голос прозвучал резко:

– Так я и сделаю! Все остальное вас не касается! Это не ваше дело! Занимайтесь своими проблемами!

– Вам следует…

Я захлопнул дверь прямо перед его носом. Одну неприятность я уже нажил. Разумеется, эта гостиничная крыса не собиралась сообщать ни в какую полицию. Скорей всего, он преследовал две цели: убедиться, что здесь не пахнет черным криминалом, и получить с меня деньги за молчание. Но этот неприятный диалог еще раз убедил меня в том, что следует немедленно снять квартиру и уехать из отеля. Я дал себе слово заняться поисками квартиры прямо завтра, с утра. Когда я вернулся обратно в гостиную, мой больной перевернулся на другой бок и стал дышать ровнее. Я попытался раздеть его и укрыть пледом. В моих руках оказались его брюки, и я случайно перевернул их… На ковер из карманов высыпалась целая пачка стодолларовых купюр.

Это были самые настоящие, новенькие купюры. Сначала я онемел. Потом решил, что самым разумным поступком будет… пересчитать их. В кармане видавших виды джинсов бродяга носил пять тысяч семьсот долларов новыми стодолларовыми купюрами. Было от чего задуматься… Я сложил деньги в ровненькую пачку и положил обратно в его карман. Когда я закончил делать все это, глаза бродяги были широко открыты и направлены прямо на меня.

Взгляд его не был злым. Скорей всего, просто любопытным. И очень спокойным… Меня просто поразило это ледяное спокойствие, застывшее в голубых глазах. Взгляд его принадлежал трезвому человеку в полном сознании, и был вполне разумный – если можно быть разумным в такой ситуации. Я чувствовал всю сомнительность положения, в которое попал. И еще: меня поразило странное сравнение, сразу пришедшее мне на ум, сравнение, которое я никак не мог объяснить… Дело в том, что мне показалось, что бродяга смотрел на меня так, как смотрят на какое-то экзотическое насекомое, изучая его повадки. Без страха, пытаясь понять. Мне давно не приходилось оказываться в таком глупом положении. Чтобы нарушить напряженное молчание, я громко сказал по-русски:

– Я не собирался брать твои деньги! Они просто выпали из кармана. Видишь, я положил их обратно-туда, где они лежали раньше…

Он продолжал молчать. Вместе с любопытством (оказывается, насекомое было говорящим!), в его глазах появилось легкое ехидство. Что-то типа «оправдывайся, а я послушаю…». А губы тронула легкая усмешка. Казалось, он смеется надо мной.

– Как ты себя чувствуешь?

Снова никакого ответа. Я повторил вопрос по-английски. Реакцией снова был полный ноль. Я давно уже швырнул злополучные брюки с деньгами с кресло – там, где была сложена вся остальная одежда. Имея такую сумму денег наличными, можно было хоть купить себе приличные туфли?

– Как твое имя? Кто ты? Где ты живешь? Ты ведь где-то живешь, правда?

Снова – никакого ответа. Глаза бродяг следили за мной теперь с нескрываемым ехидством. Казалось, он видит насквозь мое волнение и растерянность, и его безумно забавляет вопрос, что я собираюсь предпринять дальше, как из всего этого выпутаться. Я пошел в ванную, набрал горячей воды, захватил аптечку, которая у меня была, и, смыв кровь, сделал некое подобие перевязки. Все это время бродяга покорно повиновался моим неуклюжим медицинским движениям (доктор из меня оказался никудышный), и молчал, молчал, молчал. Кроме явных и открытых ран на лице, были очень большие синяки в области грудной клетки и живота. Некоторые показались мне совсем свежими, а некоторые – очень старыми, потому что имели желтоватую окраску и явно заживали.

– Что с тобой произошло? Кто на тебя напал?

Губы бродяги искривились. Невероятно, но он смеялся надо мной! Смеялся неприкрыто, откровенно, и засмеялся бы в голос, если бы у него не были разбиты губы. И если бы не было так сильно ранено лицо…

– Ты не хочешь говорить, кто на тебя напал? Ты их боишься? А может, мне следует обратиться в полицию?

Снова – неприкрытая усмешка и никаких слов.

– Где ты живешь? Где находятся твои вещи? Как твое имя? Ну хоть это ты можешь сказать?

Ситуация становилась просто катастрофической. Я бесился – потому, что, ничего не говоря, он превращал меня в посмешище. И еще потому, что поражался сам, как просто он смог стать главным в такой непредсказуемой ситуации, в таком странном положении, ведь главным явно был он, а не я.

– Ладно. Не хочешь говорить – не говори. Лежи молча и постарайся уснуть. Утром придет врач.

Я потушил свет и ушел, даже не обернувшись посмотреть, какой у него взгляд теперь. Утром я позвонил врачу. Пришел один из моих эмигрантских знакомых – бывший врач из Одессы, не сумевший подтвердить на английском языке медицинский диплом. В Одессе он был довольно известным хирургом, а в Штатах работал в доме престарелых чернорабочим по починке мели, сантехники и электропроводки. Но я надеялся, что он не потерял своих медицинских познаний. Так и произошло. Внимательно осмотрев больного, он выписал несколько дешевых лекарств, дал советы и сказал, что минимум неделю ему необходим полный покой. Я вышел его проводить, и более подробно мы разговорились внизу, в холле. Он сказал так:

– Его били, и били жестоко. К тому же не один день. На его теле есть совсем застарелые гематомы, которым не меньше месяца. Судя по внешним признакам, внутренних кровотечений и разрывов органов нет. Но ситуация все равно очень серьезная. Есть тяжелое сотрясение мозга. За ним нужен уход. Ты действительно не можешь отправить его в больницу? Тогда пусть хотя бы не встает с постели и пьет лекарства.

– Чем его били?

– Кулаками. Может, дубинками. Я не исключаю и кастеты. Судя по его ранам, удары наносились со страшной физической силой. У женщин не бывает такой силы, так что это явная работа мужчин. К тому же мужчин, способных наносить профессиональные удары – например, бывших полицейских, телохранителей… И вообще, этот человек крайне истощен, просто доведен до предела истощения. Я вообще удивляюсь тому, что он жив. От таких ударов он должен был бы умереть. То, что он выжил, я объясняю просто выносливостью его организма. Кому-то он здорово насолил. Странно, за что могли его так избить, если по виду он бедняк? Может, он знал что-то или видел, но тогда было бы проще его убить… Возможно, его пытали, чтобы выудить какие-то сведения? Это ближе всего к истине. Его должны были бить не один час, чтобы отделать вот так. Похоже на пытку.

– Он действительно мог умереть от таких ударов?

– Я же сказал – удивляюсь, как он не умер! Ему повезло, что не было кровоизлияния в мозг. Но если бы избиение продолжалось чуть больше, ничто бы его не спасло. Ты знаешь, за что его так?

– Нет, к сожалению.

– И вообще – кто он такой?

– Понятия не имею! Я нашел его просто на улице.

– Где нашел?!..

– На улице… ночью…

– И привел к себе в дом?! Ты?! С твоим положением?! И будешь лечить, тратить деньги?! Ты не в своем уме!

– Я знал его раньше. Вернее, видел и слышал… Он русский.

– Вот как… У него нет страховки?

– Думаю, нет. И виза, скорей всего, просрочена.

– Тебе следует показаться хорошему психиатру.

– Возможно, я так и сделаю. Потом.

Я заплатил ему гонорар, и он ушел, пообещав молчать. Это обещание означало, что скоро в Лос-Анжелесе не останется собаки, которая не будет знать о том, что я лечу какого-то сомнительного бродягу, да еще и привел его к себе. И версии этого чудовищного (с точки зрения общественного мнения обывателя) поступка будут покруче, чем любой детективный роман! В ход пойдет все – от незаконных детей с криминальным бизнесом до шантажа, а, значит, на несколько недель вся русскоговорящая колония обеспечена хорошей темой для обширных сплетен! Но мне почему-то было на все это глубоко наплевать.

Накупив лекарств, я старательно выполнял все предписания врача, лечил его, и двое суток прошли вполне спокойно. Если не считать того, что он по-прежнему молчал. За все это время я не услышал от него ни единого слова. Но он стал слушаться меня. Когда я уходил на работу, он послушно принимал таблетки, ел пищу, которую я ему оставлял, и даже немного вставал с постели. Я учился различать выражения его глаз. Чаще всего они были насмешливыми. Реже – внимательными. Иногда – отстраненными, словно витающими в облаках. А еще изредка в них проскальзывала какая-то странная смесь, в которой я читал совмещение иронии и боли.

– Почему ты решил, что я русский?

От неожиданности я чуть не выронил стакан. В первую минуту я и не понял, откуда взялся в комнате человеческий голос. За эти бесконечные дни мне пришлось смириться с мыслью, что мой бродяга – неодушевленный предмет. Поэтому, когда я понял, откуда идет голос, то почувствовал себя даже неловко. Так, наверное, я стал бы себя ощущать, заговори вдруг торшер, диван, телевизор…

Я обернулся и встретился с ним глазами. В глазах его застыло тупо-безразличное выражение, такое же, как и всегда. Но теперь я назвал бы его равнодушием – идеальным, классическим, ледяным равнодушием. Так смотрит человек, которому действительно все равно. На самом деле я никогда не видел такого взгляда. Наверное, его встречаешь только один раз за всю жизнь. Большинство людей, утверждая, что им нечего терять, всего лишь кокетничают. Столкнуться с пропастью способны немногие. Я понял: то, что я скажу, безразлично для него точно так же, как и все остальное. Будто он свел какие-то личные, непонятные мне счеты с миром. И после сведения этих счетов безразличным становится абсолютно всё. Тем не менее, я ждал этой возможности говорить очень долго. Так долго, что никак не мог ее упустить.

– Почему ты решил, что я русский?

– Я видел тебя в кафе, – ляпнул первое, что пришло мне в голову, хоть и было это достаточно нелепо, но поздно было отступать.

– В каком еще кафе? – (теперь он посмотрел на меня, как на сумасшедшего).

– Вернее, в баре, где транслируют спортивные передачи.

Внешне его лицо не изменилось, но я поклялся бы, что в нем что-то дрогнуло. Какой-то невидимый мускул внутри, от которого вдоль губ быстро пролегла темная тень, а глаза выглядели так, будто находятся за стеклом – отстраненные и холодные еще больше.

– А… бар… Интересно… И поэтому ты притащил меня сюда? Только поэтому?

Я не знал, что ответить. Разумеется, он был моим соотечественником. Теперь, после того, как он заговорил, я уже не сомневался в этом ни секунды. Иностранец никогда не сможет говорить так чисто на русском языке. Чтобы хорошо владеть русским, с ним надо родиться. Но причина моего участия в его судьбе (странного, глупого, необъяснимого) была не в том, что когда-то мы делили одну землю. Среди моих соотечественников попадается слишком много швали, и обстоятельства научили меня разбираться в людях. Почему же тогда я притащил этого бродягу к себе?

Я чувствовал в его судьбе какую-то тайну. Но тайну не обыкновенную, вроде какого-то нераскрытого убийства или мелкой мафиозной разборки, а какую-то глобальную, очень большую тайну, словно бездну… В глазах бродяги мне читался маленький кусочек этой бездны, словно пахнуло чем-то страшным и темным из глубины, и я не мог удержаться от искушения заглянуть в эту пропасть. Никогда в жизни я не назвал бы себя любителем опасных приключений, но теперь я попал на что-то очень необычное (в глубине души я подозревал о том, что, точно так же, как и я, темное не видели и не знали остальные люди), и мне было до безумия любопытно понять, с чем я столкнулся.

Что превратило его в такое опустившееся и странное существо? Может быть, проснувшееся во мне любопытство было профессиональным качеством художника, ведь художник совсем не так, как остальные, смотрит на окружающий мир? Однажды я вычитал где-то фразу, что если все люди видят глазами, то художник – своим израненным сердцем. Может, кто-то более обыкновенный и прошел бы мимо него, как ни в чем не бывало… Но я не мог.

Почему я притащил этого бродягу к себе? Я не мог это ему объяснить. Поэтому молчать, не зная, что ответить. Бродягу не устраивало мое молчание. Пока человек жив, в нем неизменно живо любопытство.

– Так зачем ты притащил меня сюда? Почему меня лечишь, тратишь свои деньги? Зачем?

– Не знаю.

– Почему ты не сдал меня в полицию?

– А было за что?

– Благополучные люди твоего типа сразу бегут к копам!

– ты меня не ограбил. К тому же в том состоянии, в котором я тебя нашел, нужно было везти не в полицию, а в больницу, или лучше сразу в морг.

– Почему же не повез?

– Разве у тебя есть страховка?

– А ты как думаешь?

– думаю, нет.

– правильно думаешь! А откуда ты знаешь, что я тебя не ограблю? Или не убью?

– Этого я не знаю.

– Но ты меня не боишься?

– Я об этом не думал.

– Чтобы поступать так, как ты, нужно быть полным идиотом!

– Возможно, такой я и есть.

– Ты знаешь, кто я такой?

– Скажу честно – я заглянул в твои карманы. Но ничего, кроме пачки денег, в них не нашел.

– Ты думаешь, я украл эти деньги?

– Очень может быть. Но на тебя напали явно не те, кто хотел их забрать. По виду ясно, что у тебя нечего взять!

– Намекаешь, что я бомж?

– Разве не так?

– Нет, не так! Почему ты считаешь себя лучше, чем я? Что ты можешь обо мне знать? У меня есть постоянная работа и я честно заработал эти деньги! Я мог бы заработать в три раза больше! И если бы я захотел, то мог бы жить в более крутом отеле, чем ты, в самом дорогостоящем люксе!

– Почему ж не живешь?

– А почему ты считаешь, что я хочу так жить? Люди твоего уровня все привыкли рассчитывать до цента, и, сталкиваясь с человеком, который ни во что не ставит эти ваши доллары и центы, вы испытываете настоящий шок! Вам не понять, что есть люди, которые не служат вашему идолу с нулями! Что мне плевать на бога, которого вы себе создали! Ваш единственный бог – доллар, и мне на него плевать! По виду моих штанов ты берешь на себя наглость судить, что у меня в душе! Да какое ты имеешь право?! Я плюю на деньги и живу так, как сам хочу!

– Я встретил тебя в баре, оборванного и грязного. Ты был пьян, как последняя свинья. Если хочешь – можешь жить так.

– Люди… Стадо тупых, безвольных скотов. Быдло, которое ради вашего доллара полезет хоть в петлю, лишь свистни. Ради денег вы способны предать семью, отдать жизнь, заложить душу. А такие понятия, как совесть и честь – всего лишь пустой звук! И ты считаешь, что мне есть дело до таких людей? Да я специально готов рядиться в лохмотья, если какой-то продажный поддонок, ради доллара готовый на все, носит приличный костюм!

– Сколько в тебе ненависти. Ты не считаешь, что есть приличные люди?

– Я таких не встречал!

– А я? Ведь я подобрал тебя окровавленного на улице…

– ждешь благодарности? Не дождешься! Ты просто дурак!

– Вот как?

– Полный дурак! Умный не стал бы делать такую глупость!

– Ладно. Пусть так. Продиктуй мне свой адрес, и, когда ты поправишься, я отвезу тебя туда.

– Когда поправлюсь? То есть не сейчас?

– Ты хочешь уйти немедленно?

– Нет, отчего же. Можешь довести свою глупость до конца.

Этот простой и короткий разговор вымотал меня больше обычного трудового дня. В злых словах бродяги было что-то особенное… Дело в том, что я понял сразу же – бродяги так не говорят. Тем более – полностью опустившиеся люди. Это было похоже на то, что он сознательно гонит себя к самоуничтожению, смерти. Это была какая-то особая философия, которую я пока не мог понять. Может, потому, что никогда не встречался с ней раньше. Среди моих знакомых не было людей, которые бы думали или говорили так. Он заинтриговал меня до безумия.

Я твердо решил выяснить, кто он такой и какое преступление с ним связано (а я не сомневался, что тут существует какое-то преступление). Такое встречаешь не каждый день. Я пообещал себе вечером вернуться к этому интересному разговору. А пока стал спешно собираться на работу – времени оставалось в обрез.

– Все, я пошел. Буду вечером. Не забудь выпить лекарства.

И быстро выскочил прочь. По поводу возможного воровства я не беспокоился. В моем номере не было ни денег, ни особо ценных вещей.

День прошел быстро, пролетел, как одна минута. На работе я находился как на иголках – мою нервозность даже заметили окружающие. Подстегивала меня одна мысль: если бродяга решился заговорить, значит, он будет говорить и дальше! А мне не терпелось выслушать и узнать его историю. Я не сомневался, что его история была уникальной… Но, как на зло, мелкими поручениями и всякой ерундой меня продержали в студии часов до девяти вечера. Когда я вернулся в гостиницу, было около половины десятого.

В моем номере было темно. Сначала я удивился, потом решил, что бродяга заснул, потушив свет. Потом включил лампы в гостиной. Диван был пуст. Постель, аккуратно сложенная в стопочку, лежала на краю. Одежды бродяги не было. Очевидно, он решил убрать за собой. Поднос с лекарствами стоял на журнальном столике, как и прежде. Но посреди этого подноса… Я подошел ближе и с огромным удивлением обнаружил горку таблеток. Выдавленные из упаковки, они лежали довольно большой горкой. Я понял все. Возвращаясь с работы и видя пустевшие, открытые пачки таблеток, я думал, что он принимает лекарства сам, когда меня нет. Но на самом деле он просто выдавливал таблетки из упаковки. Он не выпил ни единой таблетки. Он не лечился. Наверное, потому, что не хотел. На всякий случай проверил ящики и шкафы. Все мои вещи были на месте. Слова о возможной краже были пустой угрозой. На самом деле он ничего не взял. И не думал брать… В этом человеке все было не так. Я спустился вниз, подошел к портье, спросил:

– Из вашего номера? Я думал, вы знаете! Он ушел еще утром, часов около одиннадцати. И шел довольно бодро, хорошо.

– Ничего не оставил? Никакой записки?

В глазах портье зажегся нехороший огонек. Он принял меня за гомосексуалиста, который обнаружил бегство любовника. В довершение всего мне не хватало еще прослыть здесь гомиком… Я решил объяснить:

– Понимаете, это мой друг, и он очень болен. На самом деле у него перелом ноги, и ему нельзя было позволить выходить. Скорей всего, позвонила его бывшая жена… вы не видели хотя бы, в какую сторону он пошел? Или сел в машину?

– Нет. В машину он не сел. Он пошел вниз по улице. Повернул направо. А записки не оставлял. Поищите в номере… сэр!

Портье мне не поверил. Впрочем, какая мне была разница… Ушел – и скатертью дорога! Я сделал для него все, что мог! Черт с ним. У меня и своих проблем хватает. С завтрашнего дня нужно решать вопрос с квартирой, нужно заехать в банк, потом нужно позвонить по делу… Я засыпал, когда раздался телефонный звонок. Схватил трубку.

– Ты нашел таблетки?

Наверное, мне не следовало с ним говорить… Можно было бы повесить трубку… Но я не повесил. Я сказал:

– Да, нашел.

– Не сердись. Мне нужно было идти. А пить таблетки не имеет смысла. Они не смогли бы мне помочь.

– почему?

– Видишь ли, моя болезнь кроется намного глубже…

– У тебя СПИД?

В трубке раздался издевательский смех.

– Господи, до чего же вы глупы, солидные обеспеченные люди… СПИД, наркотики, сифилис – на большее у вас просто не хватает мозгов! Вы видите только то, что находится снаружи. Но вам хоть лоб расшиби, все равно не поймете то, что внутри. Никакого СПИДа у меня нет. И сифилиса нет. И туберкулеза тоже. И наркотики я не употребляю. Ничего! Только вот пью – но пью потому, что сам хочу напиться. А болезнь, которую я имел в виду, кроется у меня в душе. Знаешь, как называется моя болезнь? Смерть! Боже, как давно я не говорил так красиво… Да ты все равно не поймешь…

– Пойму! Я пойму. Я не такой, как все остальные! Ну, те, которых ты имеешь в виду…

– Это я заметил. Ты глупый. Кем ты работаешь?

– Я художник. Аниматор. Рисую мультики, компьютерные персонажи…

– Мультики… Взрослый дурачок… Точно не поймешь!

– Послушай, – я рассердился, – если я такой глупый и ничего не пойму, зачем тогда ты мне звонишь? Что ты еще от меня хочешь?

– Хочу сказать спасибо за твою глупость. Больше ничего.

– Скажи еще свое имя!

– А зачем? У меня больше нет имени.

– Может, я смогу чем-то тебе помочь?

– нет. Ты не сможешь. Это не в твоих силах. Но за попытку спасибо.

– Подожди! А те люди, что на тебя напали? Вдруг они снова на тебя нападут? Может, стоит сообщить в полицию? Или помочь тебе уехать из города? Ты ведь был свидетелем какого-то преступления, правда? Именно поэтому на тебя напали? Чтобы заставить говорить?

В трубке послышался смех. В этот раз смех был еще более громкий, чем прежде. И пронзительный, как звон или удар. Смех. Потом короткие гудки. Он швырнул трубку. Я закрыл глаза, но больше не мог спать.

Утром я поехал в банк. Завершив свои дела (на работе я был свободен до обеда), я решил немного прогуляться по городу. Я жил здесь достаточно давно, но мне редко выпадала возможность гулять. Вскоре я забрел на тот самый бульвар. Днем он производил совсем другое впечатление. В дневном свете, полный криков, людей, машин, бульвар уже не казался таким мрачным местом, где могут напасть уличные бандиты и за кошелек с двумя долларами запросто перерезать горло. К моему удивлению, это был приличный район. Дорогие магазины, рестораны, офисы. Я вспоминал ночь и окровавленного бродягу, вывалившегося из переулка. Теперь все это казалось дурным сном. Вскоре я приблизился к тому переулку. Не знаю, почему, но я решил в него свернуть.

Это был не переулок, а маленький тупичок с аккуратными домиками и большим зданием в конце тупика – громоздкой конструкцией из стекла и бетона. Дома, по всей видимости, были жилыми. Я подошел поближе к зданию, чтобы прочитать вывеску. Здесь находился крупный спортивный клуб. Я остановился – в голове крутились какие-то разрозненные обрывки мыслей, одна нелепей другой… В переулке не было людей, и на меня обратил внимание охранник, который появился внезапно и бесшумно из раскрытых дверей.

– Мистер интересуется спортом? – спросил он.

– Да, наверное. Мог бы записаться в какую-то секцию, чтобы посещать в свободное время. Что у вас тут есть?

– Вообще-то у нас тренируются профессионалы. Но для любителей тоже кое-что есть. Плавание (у нас большой хороший бассейн), теннис, бейсбол… У нас за городом есть другое помещение, более крупное, там можно играть в гольф. А здесь выбор небольшой. Только то, что я уже назвал. Да, есть еще бокс. Но боксом здесь занимаются только профессиональные спортсмены, которые принадлежат одному не очень крупному частному клубу. Если хотите, я могу позвать менеджера и он расскажет вам более подробно. Так что, звать?

– Нет, спасибо. Я подумаю и позвоню.

– Как хотите.

Махнув рукой, я быстро пошел к выходу из тупика. Застыв на месте, не двигаясь (я видел это в отражающих стеклах), охранник подозрительно уставился мне в след.

Через пять дней (я не знаю, почему, но каким-то внутренним чутьем я вел им счет), он снова разбудил меня ночью. У этого бродяги было интересное свойство: звонить по ночам. В этот раз в два ночи телефонный звонок резко вырвал меня из тяжелого тревожного сна (от переутомления я долго не мог заснуть). Я устал страшно, устал до безумия, устал настолько, что не понимал, на каком свете я нахожусь. Здесь заставляют адски вкалывать за свои деньги, при этом твоим самочувствием не интересуется никто. Поэтому я оторвался от сна с трудом, болезненно, не способный поднять веки, не понимающий, день это или ночь. Просто тревожный телефонный звонок, ночь и сразу – головная боль… автоматически я схватил трубку и услышал его голос:

– ты знаешь, что тебя собираются убить?

– Что?

– Зачем ты туда ходил?

– Кто это? – тупо уставясь на аппарат, я попытался соображать, в полусне приняв как должное то, что наш разговор велся на русском.

– Охранник сказал, что видел тебя возле самых дверей. Зачем ты туда ходил? Почему интересуешься этим клубом? Ты искал меня?

Я уже понял, кто это. Понял, но… какой странный звонок!

– А почему я должен тебя искать?

– Тогда зачем ты появился возле этого клуба?

– Ты имеешь в виду спортивный клуб в переулке? Клуб здоровья? Просто прогуливался в том районе, и случайно забрел. А что такого особенного в этом клубе? Здесь таких полно! Бассейны, теннисные корты… что особенного? Да меня все это и не интересует! А почему ты считаешь, что должен связать с клубом тебя? Такое мне даже не пришло в голову! Какое ты имеешь отношение к клубу?

– Я в нем работаю.

– В частном клубе здоровья? Ты что, смеешься? Ты работаешь в таком клубе? Бомж?

– Я не бомж. Я уже говорил тебе раньше. Я действительно там работаю и зарабатываю столько, что тебе и не снилось!

– И что ты там делаешь?

– Это не важно! Я звоню предупредить, чтобы к этому месту ты больше никогда не подходил даже близко! Что бы ты забыл о его существовании и не приближался даже на километр!

– Как это?

– А вот так! Если тебе дорога жизнь и ты не хочешь сдохнуть под забором от случайной пули, держись подальше от этого спортивного клуба! Я сам слышал, как они говорили, что если ты придешь туда еще один раз, тебя сразу убьют! Я позвонил тебя предупредить. Все-таки ты обо мне заботился. Услуга за услугу. Я звоню спасти твою жизнь. Все это слишком серьезно.

– Подожди! Что там такое? Како, они знают и о том, что я несколько дней находился у тебя. Возможно, они это выследили. Но если ты не подойдешь к клубу второй раз, ничего не случится. А если подойдешь – тебя убьют. Ты меня понял?

– Понял. Но я и не собирался подходить…

– Там ты меня не найдешь. А где меня найти, ты знаешь.

И повесил трубку. Ошарашенный, почти оглушенный, несколько секунд я пытался сообразить, что к чему. Какая страшная тайна крылась за обыкновенной вывеской частного спортивного клуба? В стране, где большинство богатых просто помешаны на своем здоровье, таких клубов миллион. И называются они иначе, чем у нас. У нас – фитнесс-клуб, у них – клуб здоровья. Если у владельца много денег, клуб богатейший: бассейны с подогревом, огромные теннисные корты, тренажеры и т. д. Что может быть особенного? Меня взяли на заметку… на какую заметку? К кому? У них что, нет клиентов? И не будет, если они всех берут на заметку, а на работу – бомжей. Чушь какая-то! Просто нелепость! Связался с психом – на свою голову! Нет никаких сомнений – он же полный псих! А что означает его последняя фраза? «А где меня найти, ты знаешь…» Ты знаешь… Сон ушел. Словно его и не было. Словно вообще не было ничего. Только чернота. Растопленная вязкая чернота, как подогретое равнодушное…

Я быстро вышел из гостиницы и сел в машину. Несколько дней назад я взял напрокат хорошую машину. Теперь я мог ездить, сколько угодно. Так было лучше всего. Ездить, куда хочу. Например, в темноту. В городе, который спит. В ночь накануне выходных. Я гнал машину, влажный воздух врывался в открытые окна. В Лос-Анжелесе тепло, но я не чувствовал теплоты. Я вообще ничего не чувствовал, потому, что не понимал то, что я делаю. В мире, где не существует доброты, невозможно разглядеть и понять, если вдруг встречаешь добро. Доброту невозможно узнать. Особенно если никогда прежде не видел.

В баре было накурено и светло. Несколько сонных человек потягивали темное пиво возле дальних столиков. Включенный на всю мощь телевизор снова транслировал спортивный канал. Скорей всего, это была запись. Запись поединка по боксу.

Он видел возле стойки – там же, где сидел в первый раз, когда я его увидел. Перед ним стояла почти полная бутылка виски. Телевизор создавал всю громкость, и, если бы его выключить, в зале наступила бы полная тишина. Тишина, где в сизом табачном дыму смутно плавали рассыпчатые человечьи тени…

Я сел рядом. Он повернулся, и по его глазам я понял, что он еще не был пьян. Да и налитое в стакан Виски было нетронутым.

– Я знал, что ты придешь. Я тебя ждал.

– Почему?

Он не ответил. Бармен подозрительно косился в нашу сторону, потом не выдержал, подошел:

– Все в порядке, сэр?

Я ответил, что в полном. Еще раз странно посмотрев, он отошел и оставил нас в покое.

– Выпьешь со мной?

– Ты для этого хотел, чтобы я приехал?

– И для этого тоже.

– Я не буду пить.

– Как знаешь. Мне все равно.

– Если все равно, зачем спрашиваешь?

– Ты прав. Значит, мне не все равно. И действительно… Я же хотел, чтобы ты приехал.

– Для чего?

– В детстве я все время рисовал человечков. Маленьких человечках на листках бумаги. Впрочем, они были не похожи на людей. Никто не понимал, что это люди. Но мне было все равно потому, что они были со мной. Мои единственные друзья. Я перестал рисовать человечков, когда стал взрослым. И что же я от тебя хочу? Я хочу тебе кое-что рассказать. Кое-что, о чем тебе будет безразлично услышать. Потому, что людям на самом деле абсолютно безразлична чужая жизнь. Ты никому не нужен. И ты наверняка пропустишь мой рассказ мимо ушей. Но до тех пор, пока ты о нем забудешь… Я хочу, чтобы на листке картона ты нарисовал двух человечков – за меня. Маленьких человечков, стоящих друг напротив друга…

Он замолчал, налил стакан до краев. Выпил залпом и усмехнулся. Когда он снова повернулся ко мне, глаза его были пусты.

– Я доживаю последние дни. Честное слово, я сам не думал, что такой луженый. По-настоящему я должен был умереть давно. В моем теле нет целой кости. И, наверное, ничего не осталось от мозга. Мне очень хорошо платят потому, что никто не хочет браться за работу, которую я берусь. А я берусь за эту работу потому, что сумасшедший, и еще потому, что ищу смерти. На самом деле я ищу смерть уже очень давно, а она все смеется надо мной и постоянно уходит, уходит… Ну вот, ты смотришь на меня странными глазами, и наверное тоже думаешь, что я сошел с ума. Возможно. Хотя… Кому какая разница! Скажи, ты слышал когда-то о незаконных боях?

Я ответил, что кое-что слышал.

– Это бои, на которые ставят просто колоссальные деньги. Настолько большие, что ты не поверил бы, если б я тебе рассказал. Незаконные бои – это когда двое уродов бьются насмерть, пытаясь убить друг друга. Бьются без перчаток, без правил. Голыми руками рвут друг друга на части, используя любые запрещенные приемы, как дикие звери, до тех пор, пока кто-то из них не умрет. Эти бои ценятся так высоко и прокручивают огромные деньги потому, что один из бойцов обязательно должен умереть. Смерть в конце – это главное. Бойцов подбирают везде, где только можно. Некоторые идут ради больших денег, некоторые – просто так, чтобы почувствовать вкус полной победы… Впрочем, кто и почему на них идет – это не важно. Спортивный клуб, который ты видел, занимается организацией и проведением такого рода боев. Это полностью закрытый частный клуб, куда не принимают никаких новых клиентов. Официально в нем тренируются несколько средних боксеров из мелких и не богатых клубов. Но на самом деле это место организации и проведения незаконных боев. И в нем тренируются те, кто будет в них участвовать. Клуб тщательно охраняется, и они не терпят никаких посторонних даже рядом со своей территорий. За излишнее любопытство или попытку туда пройти могут запросто пристрелить на месте. Тебя не тронули только по одной причине – они сразу поняли, что ты иностранец. А иностранец может не знать таких вещей… Твое счастье, что ты не согласился встретиться с менеджером и войти внутрь. Они всегда предлагают встретиться с менеджером и пройти в помещение клуба. Если бы ты согласился и вошел, ты бы уже оттуда не вышел. Тебя бы убили прямо в клубе, а потом подбросили куда-то тело. Или не подбросили, а уничтожили – так, что для всех окружающих ты бы пропал без вести, никто никогда не обнаружил бы твоих следов….ты спросишь, что в таком месте делаю я? Бойцы, выступающие в незаконных боях, должны тренироваться очень много. Больше, чем обыкновенные боксеры. Я – спарринг-партнер для таких бойцов. Платный спарринг-партнер. Я терплю на себе их удары. На мне отрабатываются все приемы. Я принимаю их удары на себя. Я – что-то вроде мешка с песком. И за то, что меня бьют, мне платят очень много. Так много, что я мог бы остаток жизни провести богачом. Но я не хочу жить богачом. Я вообще не хочу жить. Поэтому я не обращаю внимания на эти деньги. Рано или поздно меня убьют. Когда ты нашел меня на улице, я возвращался к себе после одной из таких тренировок. Мне не повезло. Удары не попали в цель, и я остался жить. В следующий раз мне, надеюсь, повезет больше.

– Подожди. Ты хочешь сказать, что на самом деле никто на тебя не нападал?

– Разумеется! Я возвращался в мотель, где живу, после очередной тренировки…

– Значит, ты не сражаешься сам?

– Нет. Я дал себе слово больше никогда не входить в ринг. Хотя мог бы. Ринг был моей жизнью – очень давно. Всей жизнью, а с этим не расстаются так просто. Я поклялся не выходить на ринг как профессиональный боец. Но я не могу расстаться с рингом. Так старые актеры не могут расстаться со сценой. Если ты любишь свое дело, если это – вся твоя жизнь, ты будешь рядом до конца, каким бы ни был этот конец. Не принимая участия, но хотя бы рядом. Я боксер. Ты слышал когда-то…

Он назвал одно очень известное имя. Разумеется, я не мог его не слышать! Несколько лет назад это был очень известный боксер. Гордость страны, надежда бокса. Это имя постоянно было на телевидении, в газетах, его упоминали везде, где только не лень. Каждый поединок этого парня был настоящим шоу. Поговаривали, что рядом с ним Майк Тайсон – просто нашкодивший мальчишка. Я не увлекался боксом, но я не мог не слышать о нем. Я слышал, как обсуждали его гонорары и любовные приключения.

Каждая бульварная газета со смаком расписывала его многочисленных любовниц, в числе которых было немало звезд. Расписывали его легкомысленное отношение к деньгам и шумные посещения дорогих ночных клубов. В общем, тот боксер был очень известен – до тех пор, пока его известность не сняло как рукой. Будто разом выключили все телеканалы, журналы и газеты. Сообщили лишь, что он решил навсегда оставить спорт первого и последнего позорного проигрыша.

Я не интересовался боксом, поэтому не знал подробностей. Но поговаривали, что никаких подробностей и не было. О нем замолчали и так же быстро, как подняли на вершину, его забыли. Сколько лет прошло с тех пор? Не меньше десяти. Но информационная атака тех лет была столь сильна, что имя легко само всплыло у меня в памяти. Видать, вдалбливали так сильно, что не так просто было его забыть.

Я ответил, что помню это имя, хоть и прошло много лет. Но, кажется, тот парень давно ушел из спорта.

– Это я.

– Что?!

– Говорю, это я. Я самый. Это мое имя.

Я отстранился, не сомневаясь, что передо мной полный псих. Бродяга ухмыльнулся:

– Разумеется, в это невозможно поверить.

– Он был звездой…

– Да. Ты видел его в лицо?

– Я не интересуюсь боксом.

– Да ты бы и не узнал… Невозможно разглядеть в пропитом бомже бывшего газетного героя. Но я попробую убедить тебя по другому. Смотри сам.

Он бросил что-то на стол. Это были водительские права штата Калифорния, выданные лет десять назад на знаменитое имя. Там же была фотография, на которой я без труда опознал лицо, не раз смотревшее с экрана телевизора и газетных страниц. Но, странное дело, теперь я ясно видел сходство. Это был мой бродяга, только более крупный, гладкий, веселый, с другой прической и ярким блеском в глазах. Живой, нормальный человек, от которого осталось лишь жалкое подобие, тень. Я положил права обратно на стойку – лицом вниз, не зная, что сказать.

– Как ты заметил, права давно просрочены. Я уже забыл, что значит садиться за руль, да и машины у меня больше нет. Не знаю, зачем их храню. Надо выбросить. Наверное, они остались со мной потому, что эта фотография была сделана за несколько дней до того, как…. Как я перестал существовать. Ты смотришь на меня и думаешь сейчас, как такое случилось. И думаешь наверняка, что это произошло с каким-то переходом, постепенно… Может, зазнался и спился… Я прав?

– Наверное. Люди так не гибнут. Значит, что-то произошло. Здесь была замешана женщина?

– Женщина?! – бродяга засмеялся, нервно откинув голову назад, – И это все, что могут придумать твои тупые мозги?! Женщина? Конечно, нет! Женщины для меня просто не существуют. Да и не любил я никого. Женщины в моей жизни вообще не занимали никакого места, никогда. Мне было не до них. Моей жизнью всегда был бокс. Только бокс. Я жил этим. Наверное, ты действительно думаешь, что должен был быть переход. И если я скажу тебе, что перестал существовать за 10 секунд, ты не поверишь. А тем не менее это так. Я перестал существовать ровно за 10 секунд. За 10 секунд, которых достаточно для того, чтобы поднять вверх руку.

Он замолчал, чтобы выпить второй стакан. Молчал долго, его глаза стали еще более тусклыми, бессмысленными и холодными. Потом он повернулся, посмотрел на меня и снова отвел взгляд в сторону, чтобы продолжить.

– Посмотри вокруг. Не только на этот бар. Я вижу вокруг такую грязь, что… Этой грязи столько, что она заслоняет солнце. Ты не поверишь, если я скажу, что бокс – самый чистый вид спорта. А между тем я буду утверждать, что это так. Нет ничего чище настоящего боя. Это единственное, в чем не существует притворства, мелочей, нет места трусости, есть только ты – и твой страх. Твои чувства открыты, ты испытываешь охотничий азарт, но не ненависть. Ты способен постоять за себя и доказать, что ты – личность, с тобой необходимо считаться, пусть даже с силой твоих кулаков. По крайней мере, на ринге ты видишь своего противника и действия его тебе открыты. Оценить их, уметь противостоять им – зависит от твоего мастерства. Но для того, чтобы среагировать на них, у тебя есть все возможности. Это честный вид спорта. Я ради этого жил. Теперь представь, что за какую-то долю секунды все, чего ты достиг, становится ненужным. И ты отчетливо видишь, что на самом деле просто не существует того, во что ты верил, ради чего жил…

Он помолчал.

– За день до соревнований я купил красный «кабриолет». Красный спортивный «кабриолет» за 375 тысяч долларов. Я присмотрел его очень давно. В витрине салона. Я купил его потому, что давно о таком мечтал. Еще потому, что ждал этих соревнований очень долго. Честно сказать, всю свою жизнь. Ждал их, как только вышел на ринг. Эти соревнования были границей. В жизни каждого человека всегда существует определенный рубеж, за которым вершина всего, что ты хочешь достичь, начальная ступень того, к чему ты стремишься. Рубеж, барьер, который необходимо взять, чтобы доказать, в первую очередь себе, что ты – личность. Словно награда за труд, только немного по-другому. В жизни спортсмена такой рубеж – это соревнования. Соревнования, которые необходимо выиграть. Не только для того, чтобы возвести на положенный уровень свое мастерство. Еще потому, что такие соревнования – планка, граница. Ими заканчивается один этап, под которым подводится черта. Ты словно сдаешь экзамен. Заканчивается один этап и начинается совершенно другой. Который важен так же, только после него все будет иначе. Я ждал не только выхода на другой уровень. Я ждал награды за свой труд, награды, которая была заслуженной. Этой наградой для меня был сам бой. Бой, в котором я собирался показать всем свое мастерство, к которому я шел долгие годы. Я занимался боксом с 6 лет. Именно в таком возрасте меня отдали в спортивную школу, в секцию бокса. Надежд я не подавал никаких, так как был щуплым и застенчивым ребенком. Меня все время били, били постоянно, кому не лень. В детстве я не выиграл ни одного поединка и меня даже собирались выпихнуть из спортшколы. Все изменилось лет в 13. Наверное, я сам устал от того, что все привыкли меня бить. К 17 годам я вошел в юношескую сборную подающим надежды чемпионом. К моменту соревнований мне исполнилось 28 лет. Я был в расцвете сил, всевозможных надежд, и, как говорили многие, настоящего боксерского таланта. Да и слава моя тоже была в разгаре. Несколько лет назад меня приобрел один зарубежный клуб. Промоутеры постарались: я возвращал деньги, вложенные в усиленную раскрутку. Последние годы я постоянно жил зарубежом, в Штатах. И у меня было все, о чем можно только мечтать: слава, перспективы, деньги. Все было очень хорошо. Предстояло взять лишь главный рубеж. Эти соревнования были очень важны по двум причинам. Первая: я должен был наконец-то взять пояс чемпиона. Вторая: со мной собирались заключить крупный контракт представители самого известного и крутого боксерского клуба. Наверное, в каждой профессии есть свои вершины. В боксе тоже. При одном только упоминании этого клуба у каждого боксера просто захватывало дух! Это было вершиной, Олимпом! Такой контракт дал бы мне все. Каждый боксер мечтал о таком, но клуб выбирал лишь единиц. Туда попадали единицы из миллионов. Мне повезло. После боя я должен был заключить настоящий контракт, разговоры об этом велись уже давно с моими промоутерами. В профессиональном спорте это знакомое и нормальное явление, когда более богатый и крупный клуб перекупает лучших спортсменов у более мелких клубов. Итак, я ждал этого боя так, как в своей жизни не ждал еще ничего. Победы. Не просто звания, а настоящей победы. Моим соперником должен был стать довольно коварный и скользкий тип. Латиноамериканец, имеющий довольно большую известность. Он выступал от имени того клуба, который хотел меня купить. Клуб вкладывал в него большие деньги и несколько раз уже сделал чемпионом. Вообще, должен тебе сказать, профессиональный бокс – это бой только наполовину. Вторую половину (и большую) составляют деньги. В боксе крутятся огромные деньги, чаще всего теневые. Иногда даже спортсмены, выступающие за какой-то определенный клуб, не знают всех подводных камней и являются заложниками или пешками тех, кто за их спинами решает результаты боя за них. Иногда спортсмен превращается просто в вещь, от которой ничего не зависит. У моего соперника, как у всякого настоящего бойца, было много слабых и сильных сторон. Вместе с моим тренером мы сутками просматривали кассеты с записями его поединков. Мы изучили его технику, его методы и манеру вести бой, его скорость, комбинации ударов. Мы просчитали возможность любого нокаута (в том числе технического), мы создавали свою систему ведения боя, основываясь на стандартной технике используемых им приемов. За несколько недель мы знали о нем все. Я рвался в бой, я считал минуты, часы в предвкушении этого боя. Владение мастерством дарило покой. В моей душе появились холодная уравновешенность и жесткий контроль, которые в свойствах настоящего бойца служат источником победы. Я был настолько увлечен, что последние дни перед боем не спал, а грезил наяву. Уравновешенность постепенно перерастала в уверенность. Надо сказать, что в моей победе был уверен не только я. В моей победе были уверены абсолютно все, в том числе руководство и хозяева обоих клубов. Газеты, телевидение, светские тусовки, букмекеры – в исходе боя не сомневался никто. Из доверенных источников я узнал, что на меня делались самые большие ставки. А руководство того клуба, который собирался меня купить, сделало втайне два контракта. Один, разрывающий все договора с латиноамериканцем, датированный тем числом, когда должен был состояться бой. И другой, в отношении меня, о том, что я перехожу в клуб, датированный так же. Не хватало лишь моей подписи. Но я должен был поставить ее сразу после боя. Все было заранее оговорено и решено. В исходе боя никто не сомневался. Я продолжал тренироваться лишь по инерции.

За день до соревнований я поехал в автосалон. И уже через пару часов подкатил к тренировочному залу на сверкающей новой машине. Все, кто был в клубе, высыпали на меня посмотреть. В нашем клубе я был единственным спортсменом, способным выложить за новенькую машину 375 тысяч, не глядя. Мой тренер вышел тоже.

– ну и что ты сделал?

– Не видишь? Подойди к окну и посмотри! – в те дни я позволял себе со всеми разговаривать в грубо-покровительственном, пренебрежительном и попросту хамском тоне.

– Я видел твою машину. Не понимаю только, зачем ты ее купил.

– А по-твоему, чемпион должен ездить на занюханном хламе?

– Ты еще не чемпион.

– Но я им буду очень скоро! Завтра!

– ты отдал за эту машину большие деньги.

– Ничего. Завтра денег будет еще больше.

– А пока ты будешь на мели.

Я пожал плечами. Это было правдой. В те дни я жил на широкую ногу. Разбрасывал деньги направо и налево, ничего не откладывая на черный день. Тратил я много, но к следующему дню денег приходило в три раза больше. Дорогие рестораны, ночные клубы, машины, женщины… Я по царски одаривал каких-то случайных шлюх, а через неделю не мог вспомнить не только лицо, но и имя. Я менял подружек каждую неделю. Очередную подружку сохранял лишь на несколько ночей, потом сразу же без сожаления заменял новой. Делать так было легко – желающих было хоть отбавляй. На самом деле я никого не любил. Мне никто не был нужен. Да и меня, скорей всего, не любили тоже. Тренер прекрасно знал о моих финансовых тратах и этого не одобрял. Он считал, что я должен откладывать деньги, а не тратить сразу же полученные суммы. Но на его мнение мне всегда было наплевать, так же, как и на мнение всех окружающих.

– Тебе не кажется, что ты ускоряешь события, а это не хорошо? – говорил тренер, – Ты не знаешь сегодня о том, что может быть завтра. Такое глупое отношение к деньгами чревато проблемами в будущем….

Я наслушался таких разговоров достаточно, поэтому резко бросил:

– Заткнись!

Потом взбежал по лестнице, ведущей вверх, прямо к тренировочному залу.

Когда я вспоминаю, когда я заново перебираю в памяти все то, что произошло, меня устойчиво преследует бывшее первым, почти единственное воспоминание. Как ни странно, но именно это я запомнил четче всего, и это вызывает во мне страшную боль. Как выяснилось впоследствии, это было единственным и реальным, что я смог запомнить. Глаза. Глаза латиноамериканца. Я не помню свой выход. Я не помню его выход. Я выходил так же, как выходил всегда – сотни, тысячи раз… но в боксе есть один беглый момент… когда противники стоят друг напротив друга. Понимаешь, в тот момент я увидел его глаза, в них была насмешка. Не страх, не сосредоточенность, а насмешка! Он насмехался надо мной! Я был ему смешон, и он не воспринимал меня серьезно! Тогда я не понял причины… Но помню, как взбесило это меня в тот самый первый момент. Это бешенство и определило мое поведение на протяжении всего боя. Когда подали сигнал, и я ринулся вперед, я почувствовал невероятное, почти физическое облегчение! Словно мою душу отпустило какое-то чувство тревоги, сжимавшее все мое существо жутким железным обручем. Я был как вихрь! Я не чувствовал ударов, не чувствовал своего тела, своих мышц. Я не помнил даже своих мыслей (вообще не уверен, были ли у меня мысли в тот момент). Ни один бой не давался мне с такой легкостью, с таким искусством! Это был мой лучший бой. И, как потом говорили окружающие, ни один бой не поражал такой слаженной техникой и мастерством, таким владением приемов и стилей, таким чутьем своего соперника. В этом бое слилось для меня все: долгие часы тяжелых, изнурительных тренировок, долгие годы поражений без надежды на успех, постоянная физическая боль, ставшая как бы вторым моим существом, лишения. Вся та тяжесть, которую я с упорством преодолевал не один год, теперь вылилась в необыкновенную легкость! После первого же раунда было ясно, на чьей стороне преимущество. Я бил его, уничтожал, загонял в угол. Он оказался выносливым, но слабым соперником. Слабым с точки зрения техники. У него практически не было никакой защиты, никакой скорости, оборона от моих ударов напоминала хаотичное движение кулаков, а не системы защитных блоков. Выносливость же его заключалась в том, что он достаточно хорошо терпел удары. К пяти раундам его лицо покрылось маской из кровоподтеков, но мне все же не удавалось его уложить. Он оставался на ногах, несмотря на боль от полученных ран. Рассечения были не опасны, иначе судьи просто остановили бы бой. Он слабел, терял силы с каждой минутой, но все равно терпел и не сдавался. После восьмого раунда пошел жар. Он держался на ногах лишь благодаря сверхъестественному, почти убийственному автопилоту. И мне все-таки не удалось его нокаутировать. Он был хорошим профессионалом, и он умел держаться. Он падал и поднимался, и снова лез в бой, хотя не имел сл даже поднять руку для удара. Он продержался все 12 раундов. Хотя к концу 12 раунда он был в полусознании, с трудом стоял.

Когда раздался сигнал окончания поединка, его держали сразу несколько человек, чтобы он не распластался на ринге. Мое окружение бросилось меня обнимать, поздравлять… гул в зале стоял невообразимый… Вот, собственно, и всё.

Мой бродяга замолчал. Лишь налил очередной стакан виски.

– Как-это всё?! Что произошло? Ты выиграл бой?

Бродяга залпом выпил стакан.

– Нет. Бой я не выиграл. Мы ждали несколько минут положенного официально объявления результатов поединка. Потом судья вышел вперед. И поднял моему сопернику руку. Жюри присудило ему победу по очкам. Он подтвердил и сохранил на будущее пояс чемпиона. Ты бы видел, что творилось в зале! Люди орали… ломали стулья… А я… На меня никто даже не посмотрел. Вокруг стояла целая масса людей, а в мои глаза никто даже не посмотрел. Они избегали смотреть мне в глаза и только отворачивались… Отворачивались – все время. Когда вверх подняли его, а не мою руку.

– Но ведь это было несправедливо! Можно было пересмотреть решение жюри, обжаловать…

– Позже я узнал, что все было определено заранее. Места и исход этого поединка. Проводя информационную атаку о моей предполагаемой победе, клуб зарабатывал деньги, ведь самые большие ставки делались именно на меня. Все деньги поступали в клуб. Таким образом они решили заработать. А там, где речь идет о больших деньгах, с человеческими чувствами не считаются. Впрочем, устраивая это шоу, клуб шел на большой риск, могли быть неприятности. Но что же делать… На самом деле об исходе боя знали все, в том числе и мои промоутеры, и руководство моего клуба. Я сказал, что в мою сторону никто не посмотрел? Нет, это было не так. Один человек ко мне подошел. Это был один из промоутеров, твердо убеждавший меня в будущем контракте. Он сказал следующее: «клуб такой-то передумал заключать с тобой контракт. Ты проиграл». Я попытался возразить что-то о справедливости, о деньгах, но он перебил меня: «все это так. Но официально – ты всегда будешь проигравшим». Потом подошел тренер: «я же пытался тебя предупредить! Ты мужчина, умей проигрывать. Но из неофициальных источников я точно знаю, что они все-таки собираются заключать с тобой контракт. Года через два. После нескольких более мелких соревнований».

Бродяга снова замолчал. Он вытряхнул из бутылки последние капли виски и теперь любовался остатками на дне стакана. Молчание длилось долго. Он не пил, лишь молча смотрел в стакан. Я не выдержал:

– Что было дальше?

– дальше? Ты действительно хочешь это узнать?

– Да. Раз начал говорить – говори до конца.

– Как думаешь ты сам?

– Ну, ты, наверное, ушел из бокса… Что-то произошло…

– По твоему, это потом произошло?

– Нет. Я понял, но… Понятно, было что-то еще. Что?

– После боя я убил латиноамериканца.

Я охнул. Это было совсем не то, что я ожидал. Я предполагал, что он спился, сломался. Может, попытался уйти из клуба, но не ушел… Или хотел справедливости, но в мире ее нет… Этого я не ждал и был поражен. Он понял это по моему виду.

– Не ожидал? А тем не менее это так! Все произошло очень легко. Гораздо легче и проще, чем на ринге. Пока его крутое окружение договаривалось о предстоящей пресс-конференции, я оказался возле его раздевалки. Там не было охранников, думаю, их специально убрали. Я вошел и бил его головой о железный шкаф, пока его глаза не перестали смеяться. Ты хочешь узнать, что произошло потом? Меня никто не обвинил в его смерти. Объявили, что он скончался после боя от кровоизлияния в мозг и что это был несчастный случай. Оба клуба выложили немалую сумму за то, чтобы скрыть эту историю, то есть меня защитить. Таким образом, они меня выкупили. Я был вынужден принять подачку из рук тех, кого ненавидел и презирал. Официально меня дисквалифицировали и выгнали из спорта. Но неофициально я перешел в третий, теневой клуб, который занимался проведением незаконных боев. Я провел три боя и убил двух человек. А третьего искалечил на всю жизнь. Потом я от них сбежал. Теперь ищу смерти. Вот и все. Им влетело в копейку скрыть правду и избежать скандала. Я сделал глупость. Мне не стоило его убивать. Но я сломался…. Сломался очень глубоко. А сломанного не поправишь.

Бродяга отстранился от стойки, швырнул деньги бармену, неприязненно взглянул на меня.

– Что станешь делать теперь? Побежишь в полицию?

– Нет.

– Тогда станешь читать мораль? Или умничать? Или с важным видом плевать в мою душу?

– Нет.

– Но что-то ты мне скажешь?

– Ничего. Мне нечего тебе сказать.

– Спасибо. Хоть на этом – спасибо.

По спортивному каналу шел теперь американский футбол. Людей в баре стало намного меньше. Бродяга спрыгнул с табуретки, и, даже не посмотрев в мою сторону, пошел к выходу через весь зал. Он шел довольно твердой походкой.

Через два дня я сидел на рабочем месте и, не поднимая головы, потел. Сжавшись, сгорбившись, я делал то, что должен был сделать. Я не вставал с места, не шел на зов. Если кто-то меня спрашивал, коротко отвечал, не делая попытки вступить в долгие разговоры. К полудню к моему столу подошел Мел.

– Что ты делаешь?

– работаю.

– Над новым проектом?

Что я мог сказать? Только правду, все-таки Мел был моим начальством.

– Еще не знаю. Возможно. Но, скорей всего, ничего не получится.

– Почему?

– Слишком грустный проект!

– Что же ты делаешь?

Я убрал ладони со стола:

– Ты ничего не поймешь. Я рисую двух маленьких человечков, стоящих друг напротив друга. Я не знаю, как сделать лучше, поэтому рисую их в двух видах: на листке бумаги. И на листке картона.

КОНЕЦ.

Ирина Лобусова.