«По ту сторону барьера»

Иоанна Хмелевская По ту сторону барьера

Часть I

* * *

Меня разбудило солнце. Оно светило прямо в лицо. Не понимаю, как это случилось, ведь шторы с вечера были задернуты.

С трудом раскрыв глаза, я тут же их закрыла.

Переждав немного, решилась опять открыть, надеясь, что увиденное рассечется, как фантомы дурного сна.

Пришлось повторить операцию несколько раз, ибо призрачные фантомы не желали рассеиваться. Не помог и испытанный способ, как я ни щипала свою руку. Даже вскрикнула от боли, но сон не исчезал.

Значит, это не сон! Тогда что же?

Голова пошла кругом. Я же прекрасно помнила, как вчера вечером легла спать в лучшей комнате постоялого двора, в приличную кровать с балдахином и занавесями, все как положено. Мой багаж — сундуки, картонки и шкатулы — еще с вечера внесли в комнату...

Вспомнив о вещах, я в тревоге приподнялась и глянула в угол, куда накануне их поставили. Кажется, все в порядке, вон два сундука — стоят, как поставили, а два меньших открыты, из укладок горничная девка вынимала нужные мне вещи, они частично распакованы. Вещи в целости, но вот все остальное...

Я даже было подумала — может, ночью, когда я спала, меня зачем-то перенесли в другое помещение? Но ведь сон у меня легкий, я бы почувствовала, а выпитая за ужином стопка вина никак не могла одурманить до такой степени, чтобы я ничего не почувствовала. Тогда что же все это значит?

Я проснулась совсем в другом месте. Уж не знаю, как и назвать его — покои или изба. Комнатушка небольшая, скудно обставленная, но очень чистая, просто поразительно чистая! Сама комнатка маленькая, зато окна огромные, а на них — тюлевые занавески и тяжелые шторы, небрежно задернутые. Вот через щель в шторе солнце и светило прямо мне в лицо.

Ничего не понимая, я вся сжалась и неподвижно лежала. И пролежала бы так Господь знает сколько времени, если бы не... если бы не настоятельная необходимость воспользоваться ночником. Я села на постели и спустила ноги на пол. Оказалось, весь пол покрыт ковром, светлым, без узоров, наверняка дешевым, однако на ощупь оказавшимся мягким и пушистым.

Уже чувствуя неладное, я заглянула под кровать.

Так и знала! Никакого ночника под нею не обнаружилось. Да он бы и не поместился там, ибо эта ни на что не похожая кровать стояла на таких коротких ножках, что под нею вряд бы поместились даже ночные туфли. А туфли стояли рядом, на полу. Сунув в них ноги, я осмотрелась в поисках звонка, чтобы вызвать прислугу.

Езус-Мария, не было звонка! Да и вообще не было самых необходимых вещей — умывальника с кувшином воды и тазом, полотенец и прочего, не говоря уже о ночнике. Накинув на себя пеньюар — к счастью, он оказался на спинке — стула, кресла, уж и не знаю, как назвать этот предмет меблировки — я решилась выглянуть в коридор, чтобы за неимением звонка позвать криком или горничную девушку, или хоть служителя этого заезжего двора.

В комнате было две двери. Открыв одну из них, я так и остолбенела. Это оказался не выход в коридор, а вход в совсем темное помещение, заставленное какими-то светлыми предметами. Преодолев страх, я шагнула в темноту и, чудом удержавшись на скользком полу, чтобы не упасть, оперлась о стену рукой, попав на какую-то неровность в стене. Под рукою фукнуло, и все помещение залил яркий свет. Я замерла. Разумеется, мне не раз случалось видеть фейерверки, произведенные с помощью взрываемого пороха, когда от пылающих в небе узоров становилось светло как днем. Здесь, однако, ничто не взорвалось, да и в доме я находилась, а не под открытым небом. Сердце в груди страшно заколотилось, ноги обмякли, и я стала было сползать по стенке, но чрезвычайным усилием воли взяла себя в руки, понимая, что приводить меня в чувство некому.

Несколько подкрепленная таким соображением, я собралась с силами и оглядела светлое помещение. И снова поразила меня царящая в нем чистота, тем более что ковер на полу отсутствовал, а пол, потолок и вся мебель были выкрашены светлой краской. Организм настоятельно напомнил о себе, но сколько я ни оглядывалась, ничего похожего на ночной сосуд не заметила. Да и кувшина с водой не было. Почему-то вспомнились батюшкины рассказы о древних римлянах, об их термах и акведуках, по которым они доставляли воду в свои дворцы и дома. Тогда достаточно было повернуть кран — и вода лилась безостановочно. Да и в более поздние времена монархи пользовались сооружениями, напоминающими трон с отверстием, под которым находился сосуд...

Больше терпеть я не могла. Терзаемая неуверенностью и муками совести, что испачкаю столь чистое помещение, я решила воспользоваться предметом, отдаленно напоминающим — ну, не трон, а все же сиденье, тоже закрытое и немного похожее на кресло. Дно в белом кресле и в самом деле оказалось крышкой, которую мне с некоторым усилием удалось поднять, разорвав при этом заклеивающую его бумагу с надписью по-французски «Продезинфицировано». Непонятно.

Облегчившись и немного воспрянув духом, я, памятуя рассказы батюшки, принялась искать кран с водой, дабы смыть нечистоты. Обо всем остальном подумаю потом, сейчас это самое насущное. Вот этот предмет напоминает умывальник, логично предположить, что в него должна литься вода. Однако ничего похожего на кран поблизости обнаружить не удалось. Правда, торчит нечто, смахивающее на ручку разливательной ложки, но при ней ничего, хоть отдаленно напоминающее кран, как его описывал батюшка. За неимением лучшего я занялась этим укороченным половником, уже в полном отчаянии нажимая на него со всех сторон и пытаясь открутить от стены. Он вроде как поддавался, крутился во все стороны, но мне так и не удалось выжать из него хоть каплю воды. Дергая, нажимая и поворачивая эту несуразную ложку во все стороны, я ненароком приподняла ее вверх, и тут вдруг брызнула струя горячей воды, такая сильная и такая горячая, что я с криком отскочила.

Ладно, какой-никакой источник воды обнаружился, теперь надо ее вылить в испачканное мною королевское седалище. Не понимаю, как можно обходиться без кувшина! Ага, на полочке над умывальником стоят два стакана, обернутые зачем-то прозрачным пузырем. Пришлось воспользоваться одним из них и, многократно наполняя стакан и выливая его в нужное место, мне наконец удалось смыть свою компрометацию. С непривычки я очень устала, от эмоций и физических усилий покрылась потом, ноги меня не держали, и, выливая последний стакан, от слабости оперлась рукой о спинку необычного ночника. Хлынувший из этой спинки с оглушительным шумом сущий водопад лишил меня остатков соображения.

Отскочив на середину этого кошмарного помещения и стараясь ни к чему не прикасаться и ни на что не опираться, я с колотящимся сердцем простояла довольно продолжительное время, пока не обрела вновь способность соображать и двигаться.

Езус-Мария, куда же это меня занесло? Каким образом? И что теперь делать?

Для начала, пожалуй, как следует прополоскать седалище, коль скоро при нем имеется столь мощный источник воды.

Довольно занятно было наблюдать, как по мановению моей руки каскад обрушился вновь, восстановив первозданную белизну сосуда. Не выдержав, я снова вызвала к жизни гремящий водопад. С трудом удержавшись от повторения удачного опыта, я обратилась к умывальнику, куда все еще лилась горячая вода. Осмелев, я принялась забавляться с разливательной ложкой и скоро поняла, что, опустив ее, прекращаю доступ воды, которая почему-то сделалась уже намного холоднее.

Как всякая родовитая шляхтянка, я получила в семье неплохое образование, много читала и теперь вспомнила, что в последнее время много писалось и говорилось о грандиозных работах по очистке и приведению в порядок парижских каналов. Вероятно, хитроумные французы с помощью труб провели воду прямо в свои дома или хотя бы в лучшие постоялые дворы, называемые ими гостиными дворами. Чем они, французы, хуже каких-то древних римлян? Недаром ведь в древности Летиция, теперешний Париж, была центром римской Галлии.

Ну ладно, можно объяснить появление воды из труб, а остальное? Это остальное оказалось восхитительным! Тщательно обследовав фантастическую ванную комнату, я обнаружила в ней множество потрясающе удобных изобретений и даже научилась ими пользоваться. С наслаждением вымывшись под душем — не пришлось наполнять ванну! — и при этом не замочив голову, так как предварительно обнаружила на редкость прочный и водонепроницаемый чепец красивого розового цвета, сшитый из совершенно не известной мне материи, я опять же с наслаждением вытерлась белоснежными, а следовательно, чистыми полотенцами и на этом закончила утренние гигиенические процедуры. Больше в ванной мне нечего было делать, а уж как тут было хорошо и приятно! И как боязно было выходить наружу. Однако больше нельзя было медлить.

Вернувшись в спальню, я задумалась над тем, как же вызвать горничную девушку. Колокольчика нигде не нашлось, а выглянуть в коридор я опасалась. Тут вдруг в дверь постучали, и в ответ на мое «Entrez!» вошла горничная.

Наверняка это была горничная, ибо в руках она держала подносик с едой и была в белом батистовом фартучке, но, бог мой, что за одежда на ней! Уж не в дом ли терпимости меня занесла жестокая судьба?

Платья на девушке не было, лишь коротенькая юбочка, не прикрывающая колен, ноги все на виду и совершенно голые!.. При виде такого бесстыдства я потеряла голос, девушка же с улыбкой вежливо, хотя и не поклонившись, поздоровалась со мной и сообщила, что завтрак принесла мне в номер, как я вчера и заказывала. Я заказывала?! Не дождавшись от меня ни слова, служанка поставила подносик с завтраком на маленький столик и вышла.

Выходит, вчера я заказала этот завтрак. Как ни старалась, ничего не могла припомнить. Возможно, завтрак для меня заказала моя горничная. Но где она? Не могла же я отправиться в Париж без своей горничной!

А есть очень хотелось. Оказывается, я чрезвычайно проголодалась! Настолько, что даже странные и необъяснимые обстоятельства не лишили меня аппетита. С некоторой тревогой я оглядела завтрак, подозревая и в нем сюрпризы. Благодарение Господу, продукты оказались привычными: свежие булочки, рогалики. Молоко в маленьком кувшинчике. Варенье — или повидло? — в крохотной, совершенно кукольной мисочке. Горячий напиток в чашке. Я понюхала — запах знакомый, кофе, что ж, его мне доводилось пить. А вот это что? Какие-то мелкие предметы в блестящих бумажках. Развернула — кусочек масла, сыра, сахара. И ко всему этому ножичек, тоже странный, словно игрушечный.

Я съела все! И все оказалось очень вкусно, особенно сырок и абрикосовое варенье. Правда, несколько отравлял утреннюю трапезу какой-то непонятный шум. Теперь, поев, я могла и ему уделить внимание. Шум доносился из-за окна. Я совсем раздвинула шторы и выглянула в окно.

В который уже раз за это утро я находилась на грани обморока и удерживала себя от него лишь с превеликим трудом, понимая, что приводить меня в сознание некому.

Не знаю, сколько времени я простояла у окна, тупо глядя на улицу вниз и не веря глазам своим. Теперь-то уж я точно сплю и вижу кошмарный сон!

Нет, нельзя сказать, что я была совсем не подготовлена к страшному зрелищу. Что значит вырасти в просвещенной семье, много читать и бывать за границей! Доводилось слышать о самодвижущихся экипажах, я даже видела в одном из заграничных журналов рисунок такого экипажа будущего, а однажды, находясь у нас с визитом, пан Петруцкий целый вечер рассказывал о повозках, что мчатся без впряженных лошадей. Многие его тогда маньяком и фантазером называли, а он лишь снисходительно посмеивался и пытался разъяснить способ устройства двигателей этих, как он выразился, «аутомобилей». Значит, то, что в данный момент мчалось мимо моего окна по улице, могло оказаться... не знаю, как поточнее выразиться... это могли оказаться потомки тех самых «аутомобилей». А потомки эти, ни на что не похожие, так и шныряли по улице, туда-сюда, один за другим. Некоторые останавливались, из них вылезали люди! И все рычали и ревели. Не люди, а экипажи эти самодвижущиеся. Не очень громко, потише, чем локомобили, но поскольку их было множество — шум они производили изрядный.

И еще что-то происходило внизу, но остальную часть улицы от моих взоров закрывали огромные кроны деревьев, из чего я заключила, что перед моим постоялым двором тянется не просто улица, а один из парижских бульваров.

Уж и не знаю, сколько я так неподвижно стояла в окне, не зная, что и думать, да, к счастью, вдруг увидела внизу моего собственного кучера. Не сразу его узнала, странная какая-то на нем была одежда, но, приглядевшись хорошенько, узнала. Это же он, Роман! Роман крутился вокруг одного из таких аутомобилей и вроде бы протирал его стеклянные части. Подумалось — наверняка это окна механического экипажа, ведь и в моей карете были стеклянные окошечки...

Господи, а что сталось с моей каретой?! Куда подевались лошади?

Не долго думая, я решила спросить об этом слугу, ответственного за них. Уже зная, что в комнате не найдется колокольчика и вообще нет возможности обычным способом вызвать прислугу, я распахнула окно, которое и без того было приоткрыто, и громко позвала Романа. Он как-то сразу расслышал в городском шуме мой голос.

Подняв голову и узрев меня в окне, Роман вежливо поклонился. Я жестом велела ему подняться ко мне.

Минуты через две Роман уже был в моей комнате.

— Что все это означает? — спросила я, стараясь, чтобы голос прозвучал, как обычно, сдержанно-сурово, но, боюсь, на сей раз мне это не удалось. Сама почувствовала — получилось как-то жалостливо.

Кучер был удивлен. И кажется, попытался снять с себя вину.

— Так я же сменил колесо, — вроде бы оправдывался он. — Теперь мы можем ехать, как только ясновельможная пани того пожелает, ведь колесо отлетело...

— Где мы находимся? — резко перебила я непонятные разглагольствования слуги.

Роман с тревогой в голосе ответил:

— Ну как же, пани соизволила забыть, вчера ведь колесо отскочило, требовалось починить...

— Где мы находимся?! — потеряв терпение, громким голосом вскричала я.

— В Шарантоне, проше пани. В отеле «Меркурий». Ведь пани же сама велела вчерась там остановиться, как у нас колесо отлетело. А сразу сменить не было возможности, у них в мастерской не нашлось нужного колеса, только сегодня с утра привезли, я сразу и заменил.

Что-то знакомое прозвучало в названии... как Роман сказал? Отеля?

— Ты хотел сказать — постоялый двор «Веселый Меркурий»?

— Вот именно! — неизвестно чему обрадовался кучер. — Так шановная пани обратила внимание? Они сохранили старую вывеску, ведь и в самом деле когда-то, лет сто пятьдесят назад, на этом месте находился постоялый двор, потом гостиница. Теперешний отель не из самых лучших, всего три звездочки, но удобный и номер свободный был, ведь сейчас не сезон. А название сохранили. Впрочем, теперь они вошли в состав крупной гостиничной корпорации «Меркурий». Внутри, конечно же, все перестроили.

— И откуда все это Роман узнал? — спросила я, пытаясь унять хаос и смятение в душе, а главное, скрыть их от слуги.

— Так я же, пока колесом занимался, переговорил с парнями в гараже, — простодушно ответил Роман, явно не замечая моего смятения. — Отсюда до отеля «Ритц» всего полчаса езды, ну разве что в пробку угодим. Ну да я рассчитываю, в эту пору Периферик, окружной бульвар, свободен...

Больше я не слушала. Голова пошла кругом, чтобы не упасть, пришлось сесть в кресло — ноги не держали. Постепенно исчезала надежда получить разъяснение случившегося от слуги, тем более что, желая скрыть от Романа смятение, я боялась задавать ему прямые вопросы. О чем безопасно спрашивать? Вспомнила о горничной.

— А где же Зузя?

— Какая Зузя?

Я разгневалась.

— Как это какая? Не станет же Роман уверять, что не знает Зузи, моей горничной девушки?

И опять кучер Роман удивился и вроде бы встревожился. Теперь я не сомневалась — его встревожило мое состояние.

— Ну как же! — почтительно напомнил он мне. — Зузя ведь в Секерках осталась. В последний момент пани графиня решила ее оставить, она уже собралась ехать. Впрочем, я не удивляюсь, что пани графиня запамятовала об этом, уезжали в такой спешке, немудрено и забыть. А уж дорога — не приведи Господь! Особливо по германским княжествам, с ихними дорожными работами. Вот и колесо отвалилось. И то удивления достойно, что госпожа графиня вынесла такую дорогу, не расхворалась.

Роман прав, уезжали мы и в самом деле в большой спешке. Весть о кончине двоюродного прадеда застала нас врасплох. В письме его парижского поверенного сообщалось, что если я немедленно не явлюсь самолично в Париж, меня лишат наследства. Месье Дэсплен был опытным нотариусом, и его советом не следовало пренебрегать. Он так и написал — если что и останется, так одна недвижимость, остальное имущество вмиг растащат, первой же расхитительницей станет... эта... гм... прадедушкина... как бы поизящнее выразиться, утешительница.

Письмо месье Дэсплена буквально оглушило меня, ведь я еще не успела опомниться после кончины мужа, царствие ему небесное, хотя уже больше года прошло, однако покойник, да будет ему земля пухом, умудрился так запутать свои дела, что за год их толком и не распутали. А теперь вот приходится все бросать и мчаться за тридевять земель, уж больно не хотелось и парижского наследства лишиться. Поручить же дела некому, вот и пришлось, невзирая на свое вдовье положение, взять лучшую четверку лошадей и сломя голову лететь во Францию, хоть такая спешка и не пристала вдове. Разумеется, можно было бы поспешить в Париж и по железной дороге, недавно построили Варшавско-Венскую железную дорогу, но такого мои высокопоставленные родственницы и вовсе бы не простили.

Сменяя лошадей, не останавливаясь на отдых, я за сутки добралась до Дрездена. Потом, и это я отлично помню, передохнула в Нюрнберге, затем, уже не чуя на себе живого места и от тряски вся изломанная, распорядилась сделать остановку в Метце, иначе до Парижа меня бы живой не довезли. И были бы мы на четвертый день в Париже, не отвались колесо моей кареты в Шарантоне, под Парижем, где и пришлось заночевать в тамошнем заезжем дворе. Да не одна я тут осталась — и карета моя с кучером, и кони мои, ведь подставы по всему пути были из моих лошадей, это уж покойный муж постарался, у него были такие фанаберии — только на собственных лошадях ездить, иначе и в Париж не выбирался, а уж новомодных железных дорог и вовсе не признавал. Из-за него и я, доживши до двадцати пяти лет, ни разу в жизни в поездах не ездила.

С другой стороны, что бы я делала в Париже без кареты? Да и добираться из столицы до поместья двоюродного деда куда способнее в своей карете.

Прекрасно осознавая все это, я никак не могла понять, что же со мной приключилось. Или вообще свет перевернулся? К тому же я не сомневалась — Зузю взяла с собой. Иначе кто же меня раздел вчера и в постель уложил? И укладки мои распаковал?

— Так какая же горничная мне вчера прислуживала? — как можно спокойнее поинтересовалась я, всеми силами стараясь скрыть от слуги свое состояние. И с этой же целью добавила: — Вчера до того умучилась — ничего не помню.

Кучер вежливо пояснил:

— Так здешняя горничная и обслужила пани графиню. Та, что дежурство имела. А пани еще сразу же распорядилась и чаевые ей выдать, потому как с утра другая на дежурство заступала.

— Сколько?

— Сто франков. Очень довольна была.

Я думаю! Еще бы ей не быть довольной! Где это слыхано — сто франков чаевыми для горничной девушки! Небось, за год столько не зарабатывает. Однако упрекать кучера не стала, возможно потому, что от возмущения голос потеряла.

Впрочем, я скоро отошла. В конце концов, не обеднею из-за ста франков, благодарение Господу, состояние у меня приличное, а силы душевные мне понадобятся для того, чтобы вынести неведомо как свалившуюся на меня напасть. Ладно, бог с ними, ста франками. О карете и лошадях тоже расспрошу Романа немного опосля, сейчас займусь главным.

И я стала отдавать распоряжения Роману: вызвать для меня горничную, чтобы помогла мне собраться в дорогу. Это первое, а затем позаботиться о том, чтобы поскорее добраться до «Ритца», — там меня ждут неотложные дела. Попутно распорядиться о вещах, пусть снесут вниз, ну и соответственно вознаградить прислугу.

Уж не знаю почему, но я поняла — сама по себе прислуга в этой гостинице ни о чем не позаботится, а общаться с нею я как-то инстинктивно воздерживалась, вот и взвалила все на Романа, своего человека. Он поклонился и вышел.

И тут, должна признаться, меня одолело любопытство, ведь я еще далеко не все рассмотрела в своей комнате, а уже догадывалась, что в этом «отеле», как его назвал Роман, меня ждет много неожиданностей.

Мебель, как я уже заметила, была совсем простая, словно в мужицкой хате, правда очень удобная и чистая. И постель, хотя и без привычных занавесей и балдахина, но весьма мягкая и покойная. По обе стороны ложа стояли низенькие светлые шкафчики, а на них... ну что может стоять на прикроватных шкафчиках? Должны быть лампы, хотя я помнила, что с вечера вслед за мной в номер внесли свечи. Ладно, пусть лампы, но в них же нет резервуара, куда наливается керосин. Я заглянула под абажур одной из них — абажур совсем простой, даже примитивный — и никакого сосуда для керосина не обнаружила. Зато увидела какой-то непонятный стеклянный пузырь, продолговатый и не прозрачный, а молочно-белый. Возможно, теперь во Франции лампы наполняют вот такой неизвестной мне жидкостью. А что это лампа — я не сомневалась. Что же другое могло стоять на прикроватном шкафчике?

Зато совсем сломала голову, разгадывая предназначение другого непонятного предмета рядом с лампой. Ничего не решив, заметила наконец, что стоит он на бумаге, на которой что-то написано. По-французски.

Три раза прочла я текст на бумажке и ни слова не поняла. То есть слова-то как раз были понятны, французский я знала отлично, с детства овладела им, раньше, чем родным польским. Но вот смысл слов... телеком, связь внутренняя, выход в город, нумерация... Вот, скажем, что означает фраза «набрать номер«? Как можно номер «набрать»? Отыскать комнату с нужным номером? Так ведь каждому дураку понятно, зачем писать об этом? И выход в город. Через входную дверь, наверное? Зачем при этом какие-то цифры?

Далее следовали более-менее понятные сведения: кафе, ресторан, обслуживание. И цифры при них. Будь здесь колокольчик, я бы еще поняла, значит, в обслуживание звонить девять раз... Что? Аж девять? Нет, такое невозможно, никто в здравом уме не сможет считать все эти звонки, не говоря уже о том, что никаких колокольчиков-звоночков нигде не было. Господи, значит, я попала-таки в сумасшедший дом.

С бумажкой в руке я села на постели и с трепетом душевным принялась изучать следующие записи. Как баран на новые ворота уставилась я на коротенькую фразу: «Как связаться с Европой». И глагол «связаться», и слово «Европа» были мне знакомы, а вот их сочетание... Ну как можно связаться с Европой, сидя на постели в Шарантоне?! Может, это следует понимать в переносном и даже политическом смысле? Далее перечислялись европейские страны: Германия, Дания, Италия, Польша... Что?! Польша?

Я глазам своим не верила, снова и снова перечитывая коротенькое название собственной родины. Ведь со времен разделов между Пруссией, Австрией и Россией Польши, как самостоятельного государства, не существовало. Та часть, где находились мои поместья, вместе с Варшавой давно принадлежала России. Неужели французы не признают разделов и назло этим державам считают Польшу самостоятельным государством? Да нет, французы всегда держались вместе с Россией. А что там дальше? Австрия, Венгрия, Чехия, Словакия... И Габсбурги это позволили?.. Болгария, Албания... А где же Турция? Ага, Турция тоже нашлась, но уже без этих стран, сама по себе.

Эх, напрасно я углубилась в политику, не бабьего ума это дело, да и времени в обрез. Об этом подумаю потом. А пока...

И я затуманенным взором обвела комнату. Что еще осталось не обследованным?

У стены стоял небольшой белый шкафчик, в замочной скважине которого торчал ключик. Повернув его, я потянула к себе, догадавшись, что это дверца шкафа. Так и оказалось. Дверца открылась, и я увидела небольшой аккуратный чуланчик, на полках которого и даже в самой дверце стояли небольшие бутылочки с хорошо известными мне напитками. Надписи на них были знакомыми, свойскими: вино, коньяк, пиво, виски... ага, это английская водка, мне приходилось слышать о ней, а вот и просто водка. В самом низу лежала на стеклянной полке большая бутылка шампанского и пакетики с какими-то орешками и печеньем. Я сразу прониклась уважением к хозяину постоялого двора, такая забота о путешествующих! А поскольку мой собственный организм явно нуждался в подкреплении, без колебаний вынула я из кладовки малюсенький флакончик с коньяком — не больше лекарственной дозы — и закрыла дверцу чуланчика. Памятуя батюшкины наставления, двумя пальцами я ухватилась за верхнюю металлическую часть коньячной бутылочки и с силой повернула ее. А что было делать, если нет прислуги? И пожалуйста, отлично справилась сама! Негромко фукнув, пробочка уже совсем легко прокрутилась и отвалилась. Вылив содержимое в стакан, я выпила все без остатка и сразу почувствовала себя лучше. В голове прояснилось, вернулись присущая мне энергия и даже мужество. Теперь я чувствовала себя в силах заняться одеждой.

Скоро ехать, а я все еще в пеньюаре. Бросилась к распакованной укладке и первое, что увидела, был мой корсет. Боже, как же я справлюсь без горничной, ведь он зашнуровывается сзади! И зачем я только оставила Зузю, без нее как без рук.

Не успела я опять пасть духом, как увидела второй корсет, с застежками спереди. Ах, какая же умница Зузя! Знала, как мне тяжело придется без нее, и положила запасной корсет. Ну, с этим я как-нибудь справлюсь.

Тут мне опять пришло в голову выглянуть в окно, чтобы посмотреть, как одеты парижские дамы. Наверняка я в своем захолустье отстала от европейской моды, а уж от парижской и подавно. Да и некогда мне было последние два года следить за модой: сначала долгая болезнь мужа, потом его смерть, траур и эти кошмарные хлопоты по приведению в порядок имущественных дел. А что, если мода изменилась и я в своих платьях трехлетней давности буду выглядеть как белая ворона?

И я, собравшись с силами, опять подошла к окну.

Долго стояла я, стараясь не смотреть на ужасные самодвижущиеся экипажи, все внимание посвящая пешеходам. К сожалению, как назло, не увидела ни одной женщины, сплошные мужчины. Среди них много юношей, изящных и пригожих, насколько можно было разглядеть сквозь окно третьего этажа, но уж больно странно одетых, как-то слишком пестро. Сразу припомнилась итальянская опера, хор селян, пастушки и пастушки.

Время подгоняло, и, потеряв терпение, я уже собралась отойти от окна, как увидела наконец особу женского пола. По всей видимости, она вышла из моего «отеля» и шла по улице, так что я видела ее со спины. Но и этого было достаточно, чтобы опять прийти в ужас.

Юбка кошмарно узкая, прямо обтягивающая бедра, и короткая — до земли не доходила, так что половина ноги была на виду. Поскольку юбка развевалась при ходьбе, спереди наверняка должен был быть большой разрез, иначе женщина не смогла бы так широко шагать. На ногах у нее... Боже, что же такое было у нее на ногах? Ботинки? Черные, невероятно огромные и широкие, на толстой подошве. Ага, должно быть, те самые сабо, о которых приходилось слышать, но ведь их носят лишь крестьянские бабы, что ходят за скотиной. Как же это? С трепетом переведя глаза на верхнюю часть странной женской фигуры, я узрела на ее плечах нечто вроде болеро, обшитого кисточками, тоже развевающимися при быстрой ходьбе и подскакивании на неудобных сабо. Кстати, они тоже деревянные или просто черным покрашены? И что самое ужасное — женщина была без шляпы! Да, да, шла по улице без головного убора! И без перчаток. Нет, это не дама, должно быть, какая-нибудь судомойка выскочила из гостиницы и поспешила по поручению хозяина. И все равно непонятно, служанка без чепца и шагу не ступит, если же это баба из деревни — платком покроется. Наверняка что-то случилось и женщина в спешке выскочила в чем была.

Обескураженная, не зная что и подумать, стояла я у окна. И тут увидела вторую женщину. Эта была одета по-другому: юбка тоже короткая, зато широкая, в складку, обувь на ногах тоже странная. Не сабо, а какие-то вроде бы утренние светлые тапочки. На женщине была пестрая размахайка, и вся она сильно смахивала на круглую бесформенную копну сена, ничто в ней не подчеркивало женской фигуры. На руке у нее на тонком ремешке висело нечто вроде плетеной корзинки. И она тоже была без шляпки!

Что ж, возможно, мне на глаза попадалась только прислуга моего же «отеля». Я не успела до конца додумать эту мысль, как в дверь постучали и опять вошла горничная...

Вот когда я лишилась не только способности соображать, но и вообще всех способностей. Стояла наподобие той самой копны сена и еще небось и рот раскрыла!

Вошедшая горничная была негритянкой. Неужто меня какой-то сверхъестественной силой забросило в черную Африку? Или Франция за это время перешла на рабство? Минутку, рабство было в Америке и вроде бы они там с ним покончили. О, моя бедная голова!

— Мадам сегодня покидает нас? — мелодичным голосом поинтересовалась негритянка.

Я не верила своим ушам. Вопрос был задан на отличном французском, а не на каком-то наречии племени тумба-юмба. Что ж, надо покориться судьбе. И если вот сейчас в зеркале я и себя увижу в облике африканской негритянки — не удивлюсь уже ничему. Значит, так надо. Искать помощи мне не у кого, могу рассчитывать лишь на себя, на свой здравый рассудок и силу воли. Все, решено — отныне ничему не стану удивляться и никаких вопросов задавать не буду. И да поможет мне Бог!

— Да, — как можно спокойнее ответила я. — Комнату освобождаю уже сейчас. Попрошу помочь мне закончить одеваться, а мой слуга заберет багаж.

При этом я старалась не смотреть на негритянку, хотя она была приличней одета, чем та, утренняя. Голубой шелковый халатик до колен, на ногах черные чулки и опять сабо. Хорошо, на этой хоть чулки надеты. Хотя... Господи, это же ее собственные черные ноги!

Негритянка же в ответ на мою просьбу в удивлении вскричала:

— Закончить одеваться? Мадам считает, что она еще недостаточно одета?!

Ну ясное дело, недостаточно, еще бы! Ведь на мне была лишь рубашка с кружевами да длинная нижняя юбка. И что же, я должна была выйти на улицу в одном нижнем белье? Издевается надо мной эта черномазая, или я действительно угодила в сумасшедший дом?

Если и так, тем большее спокойствие должна я проявлять, зная, как опасно раздражать ненормальных людей. Поэтому, ни слова не говоря, я взяла в руки свое дорожное платье из мясистого, почитай совсем немнущегося шелка и попросила девушку застегнуть мне его сзади. Какая жалость, что, подобно запасному корсету, у платья застежка не оказалась спереди, тогда я была бы избавлена от риска и не подвергалась бы опасности, прибегая к услугам таких сомнительных личностей.

Горничная, однако, выполнила мое желание сноровисто и с явным удовольствием, вежливо улыбаясь (я наблюдала за ней в зеркало, опасаясь, не питает ли она по отношению ко мне каких злокозненных намерений. Выходит, не питала). Затем я велела упаковать укладки, что она тоже сделала весьма ловко и быстро. Тут я даже подумала — а не велеть ли ей меня причесать, но зная великую трудность сей процедуры, отказалась от нее, ограничившись тем, что заплетенную на ночь косу я собственноручно оплела вокруг головы и заколола, прикрыв затем голову самой скромной из своих шляп с небольшой вуалькой. Поскольку я так и не поняла, что же со мной приключилось, разумно решила для начала как можно меньше бросаться в глаза, для чего весьма кстати оказались носимые мною после траура неброские цвета — серые, лиловатые, придымленные.

Так, теперь вроде бы все. И я велела позвать Романа.

Роман пришел, собрал в кучу чемоданы. Ему помогала горничная. Можно и выходить, а меня вдруг великий страх обуял. Страшно было покидать комнаты, выходить во внешний мир, чужой, непривычный. И что меня там ждет? А с комнатой я уже немного свыклась, могла бы и пожить здесь. И вместе с тем какие-то суетные мысли теснились в голове, вроде чаевых для горничной. Не хотелось, чтобы и этой Роман отвалил целое состояние, что я могла сделать, не зная еще цены денег? Да и не обеднею я из-за одного дня, даже если сто таких чаевых раздам.

Больше медлить было нельзя, и я, собравшись с силами, шагнула в коридор. Огляделась. Коридор как коридор. Я не торопясь направилась к лестнице. Рядом внезапно материализовался Роман и почтительно поинтересовался:

— Не соблаговолит ли ясновельможная пани воспользоваться лифтом? — Ну вот, ни на минуту нельзя расслабиться! И подумать только, на сей раз оглоушил меня собственный доверенный слуга! Каким-таким лифтом советуют мне воспользоваться? Памятуя собственное решение ничему не удивляться, я двинулась в направлении, указанном мне Романом. Передо мной раздвинулась какая-то узенькая дверца, ведущая в крохотную комнатушку. Вряд ли я добровольно шагнула бы в эту клетку, меня сбило с толку зеркало, в котором я отразилась во весь рост, от серых ботинок до пера на шляпе. И вроде бы это перо не туда загнулось. Ну конечно, перед выходом я позабыла взглянуть на себя в зеркало.

Два шага к зеркалу я сделала бессознательно. Роман втиснулся следом за мной, какая наглость! А ведь никогда не позволял себе ни малейшей бестактности по отношению ко мне. Не успела я рта раскрыть, чтобы должным образом отчитать слугу, как вдруг у меня из-под ног поплыл пол, я ощутила, как вместе с комнатой проваливаюсь куда-то. Обладая всегда крепким физическим здоровьем и немалым присутствием духа, я не шлепнулась в обморок, лишь вскрикнула от испуга не своим голосом и изо всей силы вцепилась в Романа.

— Что с пани? — удивился тот.

Он еще спрашивает! Эта дьявольская клетка тащит меня вниз со страшной силой, неизвестно, что еще меня ждет, а он... Я стояла, боясь пошевелиться, в ожидании полной катастрофы, и лишь молила своего ангела-хранителя уберечь мою грешную душу. Вдруг проклятая клетка прекратила свое ужасное падение, дверцы опять раздвинулись — а я и не заметила, когда они задвинулись, и я, отпустив Романа, выскочила наружу.

По всей вероятности, мы оказались в нижнем, приемном помещении «отеля». Само помещение тесное, но за его огромными, под потолок, окнами виднелась улица, где ярко светило солнце и двигались люди. О, сколь прекрасен мир Господень!

Любопытство взяло свое, и я снова обернулась к узенькой двери хитроумного устройства, в мгновение ока доставившего меня вниз с третьего этажа. Так вот каков он, лифт! И вспомнилось мне, что доводилось и ранее сталкиваться с чем-то подобным. В раннем детстве, года четыре мне было, ведь барона Танского поднимало прямо в кресле наверх в гостиную его дома, поскольку по причине ужасающей толщины пан барон не мог уже подниматься по лестнице. Правда, там холопы крутили какие-то рукоятки, сбоку торчавшие, а здесь я ничего такого не заметила. Вот интересно, а вверх такой лифт меня сможет поднять? Очень хочется. Нет, одна — ни за что, только вместе с Романом, и хотя сплетники непременно начнут говорить о моем панибратстве с прислугой, не стану обращать внимания.

Роман же тем временем весьма настойчиво предлагал мне выйти из холла гостиницы на улицу, придерживая стеклянную дверь. Пришлось выйти.

И тут лифт вылетел у меня из головы. Я все-таки втихую надеялась увидеть свою пропавшую карету с лошадьми, а увидела вместо этого множество самодвижущихся экипажей, мчавшихся в обе стороны улицы, причем некоторые из этих экипажей вдвое, втрое превосходили карету и на дома были похожие. И все мчались не только с бешеной быстротой, но и с шумом превеликим. Особо оглушительный шум производила одна громадная молотилка ярко-красного цвета, менее других торопившаяся, зато уж шумела за десятерых. И ни одной лошади!!!

Люди были. Я увидела девушку... Ну, наверное, это была девушка, ибо волосы распустила по плечам и формы вроде бы женские. И совсем нагая! Никакой юбки, ноги до самого верха голые, потом коротенькие панталончики, потом опять кусок голого тела, а верхняя часть туловища небрежно обмотана черной тряпкой. Я не знала от стыда, куда глаза девать, а другие люди на улице просто не смотрели на нее!

Уж не знаю, сколько бы я так простояла в остолбенении, если бы не услышала голос Романа. Подавая мне руку, он что-то такое вроде бы открыл передо мною, а тон его голоса очень напомнил те далекие времена, когда он меня, еще девочку, обучал правилам верховой езды и требовал неукоснительного выполнения всех его команд, поскольку от этого зависела не только целостность моих конечностей, но и сама жизнь.

Вот и сейчас тоном, не допускающим возражений, Роман потребовал:

— Милостивая пани изволит немедленно занять место!

Только теперь я увидела, что он держит открытой дверцу плоского и низкого экипажа с моими сундуками на крыше и требует, чтобы я залезла внутрь этого ящика! Интересно как?! Головой вперед или ногами, совершенно непристойно изогнувшись?

К счастью, в этот момент судьба ниспослала мне спасение в лице такого же экипажа, остановившегося передо мной. И какая-то особа, наверняка мужеска пола, ибо была в брюках, хотя и толщины неимоверной, сама распахнула дверцу экипажа и без проблем внутрь проникла, причем сделала это так: сразу одну ногу и половину своего седалища в плоский ящик впихнув, а затем подтянув и остальное. Оглушенная и поторапливаемая Романом, я попыталась поступить так же, да, к несчастью, насмерть позабыла о шляпе на голове. И одну ногу уже благополучно перенесла с улицы внутрь экипажа, и поворот туловищем произвела, чтобы ввинтить туда же остальное, да головы не пригнула, и меня что-то с такой силой дернуло за косу, что я чуть всех волосьев не лишилась. Хорошо, Роман, как в былые времена, проявил быстрый рефлекс: голову мою вместе со шляпой из каких-то клещей вызволил и, крепко рукою прижав, с силой почти отбросил ее внутрь экипажа с остальными моими членами. Ухватившись обеими руками за очумелую голову и закрыв от страха глаза, я как привалилась в углу на мягком сиденье, так и осталась там неподвижной — жалкая тряпичная кукла, временно отключившаяся от всего внешнего мира.

Уж не знаю, сколько времени я провалялась безучастной ко всему. Первым прореагировало тело на легкие толчки и встряхивания, из чего я заключила, что карета...тьфу! что эта штука двинулась. Нет, никуда не скроешься от странного мира. И раз уж я решила мужественно вынести выпавшие на мою долю испытания, то надо для начала открыть глаза. Решилась, открыла, будучи готова к самому ужасному, увидела же нечто весьма приятное и знакомое — Романа. Правда, не всего, а лишь отдельные его фрагменты, главным образом, уши, и то со спины, все остальное от меня было чем-то заслонено.

Долго с нежностью любовалась я на такие знакомые, свойские уши и незаметно для себя перевела взгляд с них туда, куда смотрел и кучер — на дорогу перед собой. Однако должна признаться, что хоть этой самодвижущейся штуке и далеко до моей кареты, вид из нее был намного шире, чем из кареты. Там я могла смотреть лишь по сторонам, в боковые окошечки, тут же передо мною было огромное переднее окно, в которое я беспрепятственно могла любоваться расстилающейся впереди дорогой, если бы это не было столь страшно. Ведь Роман мчал меня в ряду всех этих безумных экипажей. Я уже поняла, хоть и не знаю каким образом, что эти экипажи — машины, созданные человеком для своего удобства, а не порождение нечистой силы и не бред моего больного воображения. И еще я поняла, что Роман отлично умеет управлять чертовой машиной, не хуже, чем раньше моей каретой. Вон как лавирует среди всех этих монстров, норовящих загнать нас в угол.

И еще я вскоре поняла — оказывается, мы пока ехали не в полную силу. Но вот выбрались на широкую улицу, по которой машины мчались лишь в одну сторону, и что тут началось! Видимо, Роман сразу прибавил скорость, меня вдавило в сиденье, я уцепилась обеими руками во что-то, напоминавшее спинку другого сиденья, и мы понеслись!

Быструю езду я любила всегда. Меня не пугали норовистые кони, сколько раз совсем девчонкой скакала я на полуобъезженных жеребцах, смело брала препятствия, сама хорошо управляла экипажем, но здесь... О такой скорости мне даже слышать не приходилось. Соседние машины-коробки со свистом обгоняли нас, случалось, что потом мы их перегоняли, и я понять не могла, как мы не сталкиваемся. Ведь, не дай бог, на такой скорости выбоина поглубже или бугор какой... Кстати, дорога была не мощеной, но и не грунтовой, наверняка твердой. Хорошо, что всем надо ехать в одну и ту же сторону, а ну как сюда сунется сдуру кучер, которому приспичило ехать аккурат обратно?

— Так я и думал, милостивая пани, — услышала я вдруг довольный голос Романа, — бульвар Периферик в эту пору совсем пустой, ни одной пробки, минут двадцать — и будем на месте.

Ничего не поняла я из слов кучера, вот разве что «на месте будем». С грустью подумала я — как бы и мне хотелось оказаться на месте, и душевно, и физически, ведь пока я так и не знаю, где же я нахожусь. Если все это мне не снится в страшном сне.

Я решила больше глаз не закрывать, как бы страшно мне ни было. Париж я знала прекрасно, неоднократно здесь бывала, главным образом в детстве и ранней юности, только вот последние восемь лет, выйдя замуж, провела безвыездно в своей деревне, ибо супруг мой путешествовать не любил. Так что прошло много времени после моего последнего пребывания в Париже, и здесь произошли просто грандиозные изменения. Что ж, значит, надо их увидеть, и нечего так пугаться. Сидя в своей провинции, я совсем отстала от жизни большого мира, самое время наверстывать. Интересно, как выглядят теперь Большие Бульвары? До меня доходили слухи о каких-то грандиозных работах там.

Роман немного снизил скорость, тоже ничего особенного. Если бы ехали мы в карете, вот так приостановил бы, сдержал бы лошадей и постепенно перевел их на правую сторону дороги, как он это сделал сейчас. И тут я увидела Сену. От сердца отлегло, такой родной и близкой показалась мне парижская река. И я догадалась, по какой дороге Роман собирается добраться до «Ритца».

Теперь я уже знала здесь каждую улицу, каждый дом. Впрочем, мне дела не было до домов, меня интересовали люди, вернее мода. Наверняка в роскошном «Ритце» я ознакомлюсь с самыми последними новинками парижской моды, но ведь интересно увидеть и то, в чем ходят по улицам Парижа, не только в его предместьях, в Шарантоне.

И вновь меня поразило полное отсутствие женщин на улицах Парижа. Одни мужчины, преимущественно молодые, странно, по-опереточному одетые и без шляп. Тут вдруг Роман, затормозив, и вовсе остановил то, в чем я теперь ехала вместо кареты. Мы стояли, а мимо нас сплошной стеной текла толпа. Люди шли, можно сказать, у меня под самым носом, сплошная толпа мужчин.

И только теперь, приглядевшись к этим людям с такого близкого расстояния, я вдруг поняла — это не только мужчины! Как минимум, половина из них была женщинами. В брюках!

Даже перестав мигать от ужаса, уставилась я на какую-то взрослую девушку, торопившуюся по своим делам. Без шляпы, разумеется, светлые волосы рассыпались по плечам, а внизу... брюки! Какие-то грязно-голубые, будто выцветшие, узкие, длинные, явно мужские. Брюки! Вот опять панна в брюках. И еще. И еще! Нет, это, пожалуй, молодой человек, излишне коротко острижен, словно только что выпущен из тюрьмы. А рядом с ним шла девушка, они даже держались за руки. И оба в одинаковых брюках! Ужасающий вид!

Теперь я перестала обращать внимание на верхнюю часть одежды людей, смотрела лишь на нижнюю. И отдохнула душою на длинной широкой юбке белого цвета, явно женской. Даже расширяющейся книзу, а из-под нее выглядывали явно женские туфельки на небольшом каблучке. Но вот женщина сделала шаг — и, о ужас! Широкая юбка оказалась очень широкими же брюками.

Но вот толпа прошла, мы получили возможность двигаться дальше и вскоре оказались у «Ритца». Наконец-то! Знакомый отель подействовал успокоительно. Выбежал знакомый швейцар, за ним гостиничный бой. Кто-то открыл дверцу и помог мне выйти из экипажа, что было непросто, учитывая шляпу. Я была так всем ошеломлена, что не отдавала себе отчета в том, куда меня ведут. К счастью, Роман оказался рядом и очень кстати напомнил о лифте. Конечно, я с удовольствием попробую подняться на лифте.

И опять дверцы сами раздвинулись передо мною, лифтовая комнатка оказалась попросторнее, чем на постоялом дворе в Шарантоне, в зеркале я узрела себя — бледную и растерянную, и опять вынуждена была собраться с силами, чтобы выдержать очередное испытание. Пол лифта легонько подтолкнул мои стопы, я почувствовала, что поднимаюсь, ну точь-в-точь барон Таньский, только не скрежетали рукоятки, не скрипели цепи, и комнатку лифта совсем не качало, а я ведь помню, как пан барон раскачивался в своем кресле.

Уж не знаю каким образом я оказалась в своем апартаменте и, отослав всех, какое-то время сидела в полном одиночестве, закрыв глаза. Мне просто необходимо было отдохнуть и прийти в себя.

Итак, за последние восемь лет в мире произошли какие-то огромные перемены. Прогресс... Да, именно так покойный батюшка называл одним словом все эти достижения цивилизации — кареты без лошадиной тяги, лифты, все эти удобства в ванной комнате. Ну хорошо, а что общего с достижениями цивилизации имеет эта непристойная обнаженность женщин и их ни на что не похожая мода?

Осмотревшись, я пришла к выводу, что и в этом отеле царят новые порядки. Постель в спальной без балдахина, хотя и очень удобная на вид. Множество самозагорающихся лампочек под абажурами, я их уже различала, диваны и кресла удобные и чистые. И опять какая-то непонятная штука, заслоненная черным стеклом, но не зеркалом, немного выпуклым. Что бы это могло быть? Стол заставлен напитками. Вот красное вино, бордо, охотно бы подкрепилась, но как извлечь пробку? Ни разу в жизни мне не доводилось самой откупоривать бутылку. Ага, вот и коньяк в крошечной бутылочке. Я отлично помнила его благое воздействие. Хорошо, что я уже не молодая девушка, могу себе позволить.

Закручивающаяся пробочка на коньячной бутылке открутилась столь же легко, как и в прошлый раз. И я обрела новую энергию. Осмотрела ванную комнату, теперь мне в ней многое было понятным. Какое все-таки удобство иметь в стене горячую и холодную воду. Вот какой-то толстый мягонький рулон, кажется, это... интимные салфетки?

Коньяк продолжал действовать, и я совсем расхрабрилась. На стене у дверного косяка я заметила ряд торчащих кнопок — так и хотелось нажать. А колокольчика для вызывания прислуги опять не обнаружилось. Может, его заменяют как раз эти кнопки? Я прочла надписи при них: горничная, парикмахер, кафе, ресторан, бой. Читая надпись за надписью, я водила по ним пальцем, а другой рукой оперлась о стену. И это вызвало неожиданный эффект — все лампы в комнате вдруг вспыхнули столь ярким светом, что он виден был в солнечный день. Загорелось сразу все: большая люстра под потолком, все лампочки на столах и столиках, маленькие лампочки на прикроватных тумбочках. Я внимательно глянула на стену — из-под моих пальцев торчала какая-то белая пимпочка. Убрала с нее пальцы — свет потух. Нажала — опять все зажглось. И опять почувствовала я благодарную нежность к покойному батюшке: ведь если бы не он, такой внезапно вспыхнувший свет я бы, чего доброго, приняла за черную магию. Это он с малолетства позаботился о том, чтобы никакие достижения человеческой цивилизации были мне не чужды. Ага, вон и в ванной комнате было светло как днем, хотя там не было ни одного, даже самого маленького, окошка.

Что ж, хватит сидеть без дела. Погасив свет в ванной, я подошла к косяку входной двери и решительно нажала кнопку с надписью «горничная». Ничего не произошло, никакого звука я не услышала. А потом в дверь постучали и в самом деле появилась горничная!

Делая вид, что меня ничто не удивляет, я потребовала от нее распаковать вещи, вызвать моего слугу, чуть было не назвав Романа «кучером», ибо какой же кучер без лошадей? И принести мне новейший модный журнал. После чего наконец я сняла шляпу. Горничная уже сделала полуповорот к двери, но так и замерла на этом полуповороте.

— Ах! — вскричала она в полном восторге. — Что за волосы!

Признаюсь, меня не разгневала такая бесцеремонность. Я и сама осознавала, что нельзя не восхищаться моими волосами. И уже привыкла к этому. Да и как было не восхищаться: распущенная коса падала ниже колен, пушистые светлые волосы слегка придымленного оттенка отличались редкостной красотой. Зато уж сколько труда стоил мне уход за ними — и сказать невозможно.

— Парикмахер тоже мне потребуется, — вздохнула я.

— Еще бы! — горячо подхватила горничная и принялась выполнять мои поручения.

Я не отрываясь, с любопытством смотрела на нее. Подойдя к угловому столику, она взяла в руки какую-то штуку и приложила ее к уху, а сама постучала пальцами по той части штуки, которая осталась лежать на столе.

— Пришлите слугу графини Лишницки, — сказала горничная.

Ничего удивительного, написание моей фамилии по-польски — Lichnicka — могло быть прочитано француженкой только так.

Затем горничная нажала кнопку, вызвав боя. Он появился молниеносно.

— Мадам графиня желает почитать «Элль», «Ля мод нувелль» и «Мари Клэр», — распорядилась она, после чего занялась моим багажом.

И тут появился Роман. Я и сама позабыла, что распорядилась его вызвать. Интересно, что я собиралась ему приказать?

— Роман тоже остановился в этом отеле? — задала я первый пришедший в голову вопрос, чтобы выиграть время.

А главное, я не решила, как обращаться к собственному слуге в эти странные времена. На «вы«? Или, как и раньше, на «ты»? Решила остановиться на нейтральном третьем лице.

Роман не колебался в выборе формы обращения к своей госпоже.

— Разумеется, ясновельможная пани, — ответил он. — Номер 615.

— Обедать я буду в ресторане отеля. Видимо, придется заранее заказать столик. Пусть Роман позаботится об этом.

— Слушаюсь, милостивая пани. Во сколько?

Я вспомнила о парикмахере.

— Полагаю, часа в два... А потом придется ехать к месье Дэсплену. Я его извещу, Роман отвезет письмо.

И я оглянулась в поисках письменных принадлежностей. Их, ясное дело, нигде не было. Я вдруг сообразила, что Роман, хоть и простой слуга, как-то лучше меня разбирается в этом новом странном мире, уж не знаю почему. Пришлось прибегнуть к невинной хитрости.

И я небрежно приказала:

— Прошу приготовить все, что потребуется для написания письма.

Ни слова не говоря, Роман подошел к столику, вынул из среднего ящика пачку почтовой бумаги, изящно оправленную в кожаный переплет с эмблемой отеля, достал оттуда же несколько длинных предметов, похожих на карандаши, положил все на стол и поклонился. Выходит, приготовил. А где же перо? Где чернила?

Что ж, хитрить, так хитрить.

— Прошу написать адрес на конверте. Месье Дэсплен проживает...

— Знаю, — перебил меня Роман, — на авеню Марсо. Ведь мне доводилось туда возить пани графиню.

И опять я почувствовала, как в моей бедной голове все перемешалось и пошло кругом. Я же прекрасно помнила, что месье Дэсплен, наш с покойным мужем поверенный, проживал на авеню Жозефины, этой несчастной императрицы, такое название ни с каким другим не спутаешь. Господи, что же происходит? Вот сейчас сойду с ума!

Роман смотрел на меня почтительно, но тут в его глазах словно бы жалость промелькнула и он проговорил:

— У пани в самых старых документах фигурирует прежнее название — авеню Жозефины. Лет сто так называлась улица, если не больше. Покойный граф, ваш батюшка, до конца жизни жалел, что улицу переименовали. Сам лично соизволил мне сообщить, что предпочитает прекрасную женщину какому-то генералу, и часто из упрямства писал прежний адрес. Милостивая пани может этого и не помнить, но батюшка ваш говорил — ему просто интересно знать, многие ли парижане еще помнят историю своего родного города.

Нет, я этого не помнила, хотя батюшка перед кончиной неоднократно упоминал о том, что напрасно, дескать, французы столь настырно устраняют всякие упоминания о своем императоре. Республика республикой, а историю следует уважать.

Итак, императрицу Жозефину на какого-то генерала заменили...

Пришлось соврать:

— Да, припоминаю. Хорошо, Роман напомнил. Итак, прошу написать адрес.

Роман воспитывался в нашем доме с детства. Умный мальчик не только овладел грамотой, он не хуже меня знал французский и немецкий языки, а также итальянский. Великолепный кучер, он всегда ездил с нами во все заграничные путешествия и вообще стал незаменимым слугой. Я его помнила со своего рождения. Старше меня лет на пятнадцать, это Роман обучал меня всем премудростям обхождения с лошадьми. А когда меня выдали замуж, я упросила батюшку не разлучать меня с Романом. И знала, что на него могу во всем положиться. Вот и в это странное путешествие я без него ни за что бы не отправилась.

Сев за стол, Роман принялся надписывать на конверте адрес месье Дэсплена, а я украдкой подглядывала — как у него получится без чернил и без пера. Чуть было не вырвала у него из рук карандаш, ведь карандашом не пристало писать официальных писем. Но тут, к моему изумлению, то, что я приняла за карандаш, писало черными чернилами.

В дверь постучал бой и принес заказанные журналы. Роман принял их и сам дал мальчику на чай. А я поспешила схватить отложенный Романом странный карандаш и принялась писать письмо. Ах, как же прекрасно им писалось! Оно не скрипело и не прыскало чернилами во все стороны, как стальное перо, и его не надо было макать в чернильницу. Я даже написала лишнюю фразу в письме месье Дэсплену, уж больно приятно писалось.

Итак, назначив свой приезд к месье Дэсплену на три часа, я запечатала письмо и отдала его Роману, а сама схватила журналы. От них меня оторвал явившийся парикмахер. Ошарашенная журналами, я покорно разрешала делать со мной все, что ему заблагорассудится. И не успела опомниться, как уже сидела в ванной, обставленная со всех сторон какими-то машинами, которые цирюльник привез с собой. И еще он прихватил помощницу. Хорошо, что я решила ничему не удивляться, ибо... ибо... это была уже не негритянка, а китаянка! И она принялась мыть мне голову! Я и пикнуть не успела. А ведь, зная свои волосы, должна была бы воспротивиться. Процедура мытья головы для меня — многочасовой церемониал, занимающий обычно целый день. А тут я сама назначила визит к поверенному, и как теперь быть? Ничего, в крайнем случае, если запутаются с расчесыванием, велю просто отстричь косу — и дело с концом.

Привычно выслушав восторги по поводу своих волос, я откинулась в кресле и отдала себя в руки мастеров.

Китаянка мыла мне голову и делала она это каким-то необыкновенным образом, слегка касаясь волос пальцами, осторожно массируя кожу, от чего я как-то сразу успокоилась, куда-то девались страх и раздражение, блаженное спокойное состояние овладело всем моим существом. Успокоившись, я стала замечать, что со мной происходит. Оказывается, вся волна волос была покрыта густой пеной, которую китаянка то и дело смывала и снова взбивала ее водой из душа.

— Рекомендую бальзам «Виши», — щебетал меж тем маэстро. — Мадам сама убедится, какое это замечательное средство. Прическа, полагаю, простая и скромная? Или сразу вечерняя? Нет, еще слишком рано. Часть волос оставим в неподобранном виде, жаль портить такой эффект. А может, сейчас проходит какой-то конкурс, я и не слышал? Мадам наверняка займет первое место, с такими-то волосами! Мне и не доводилось видеть подобной красоты! Ведь такие волосы — это целое состояние!

— Простая и скромная, — удалось мне вставить, внутренне подготовившись к тому, что половину волос придется отрезать. Не расчесать им такую массу волос в оставшееся время.

Ну и я была мило удивлена, ибо не успела и глазом моргнуть, как уж мои волосы были так легко и мягко расчесаны, что ни разу не пришлось вскрикнуть от боли. Ничего не понимаю! При таком водовороте пены, что я видела в зеркало, колтун на голове был неизбежен.

А парикмахер все расхваливал бесценные свойства бальзама для волос «Виши». Может, именно благодаря ему удалось так безболезненно расчесать волосы? А теперь француз брал в руки пряди мокрых волос и из какого-то аппаратика обдавал их горячим воздухом, благодаря чему они быстро сохли и сами собой укладывались в кольца. С другой стороны волосы подхватывала китаянка, но окончательную укладку оставляла маэстро.

Не прошло и часа, как на моей голове уже возвышался гигантский кок, уложенный из блистающих золотых локонов. Часть этих локонов спускалась изящной волной до половины спины.

Странную они изобразили прическу, но мне даже понравилось. Вот только как может вдова выйти на люди с такими неприбранными волосами?

Пришлось сказать мастерам об этом.

— Я ведь вдова, — обратилась я к мастеру.

Тот не понял.

— Простите?!

— Я вдова! — повышенным голосом повторила я.

— Не может быть! — удивился француз. — В столь молодом возрасте?

Комплименты мне правит, все они, французы, такие. Допустим, я и в самом деле неплохо сохранилась для своих двадцати пяти лет, но не такой уж это юный возраст, случаются и более молодые вдовы.

— И тем не менее. Так что оставить распущенные волосы никак нельзя. Прошу поднять их так, чтобы поместились под шляпу.

Парикмахер был как громом поражен.

— Как вы сказали? Шляпа?!

И такой ужас прозвучал в его голосе, что я растерялась. Правда, я и сама обратила внимание на то, что теперь женщины не носят шляп. Но что мне делать, если я еще ни разу в жизни не выходила из дому без шляпы? И не может быть, чтобы их вдовы ходили с открытыми головами. Просто мне до сих пор ни одна вдова не встретилась, вот и все.

— Но я же не могу в таком виде выйти на улицу! — жалобно проговорила я.

— Ах, как я сожалею, что мадам не соизволила нас предупредить о том, что собирается сделать прическу под шляпу! — отчаивался француз. — И мадам собирается под шляпой скрыть такое чудо?

Ужас в голосе француза заставил меня засомневаться. Я ведь и сама не видела на улице ни одной шляпки. А парикмахер нагнетал:

— С гордостью должен заметить, что вашей прической, мадам, я мог бы прославить свое имя на конкурсе парикмахерского искусства. А вы собираетесь скрыть этот шедевр от глаз людских!

Чувствовалось, я ранила в нем душу художника. А мне вовсе не хотелось обижать мастера, ведь придется и впредь пользоваться его услугами. В дверь постучали, вошел Роман. Я постаралась объяснить маэстро безвыходность своего положения.

— Я всецело ценю создание ваших рук, месье, но посудите сами — не могу же я себя скомпрометировать. Я давно не была в Париже, возможно, здесь произошли изменения в моде, но у меня свои принципы...

— Вы шутите, мадам? — вскричал темпераментный француз. — Какие изменения, да шляп уже сто лет не носят, к тому же летом! Невзирая на семейное положение. То есть, я хочу сказать — такие волосы грех прятать!

Вот уж не подумала, что в первый же день по приезде в Париж стану ссориться со здешним куафером.

Я тоже рассердилась.

— Уж и не знаю, какие у вас здесь порядки, но, в конце концов, надо соблюдать приличия. Или у вас теперь и на похороны ходят в красном?

Парикмахер даже вздрогнул.

— Так мадам отправляется на похороны?

Тут безо всякого моего разрешения в разговор вмешался Роман. Вот уж никогда не подумала бы, что он забудется до такой степени.

— Госпожа графиня овдовела совсем недавно, — обратился он к французу. — И вы должны признать, что в провинции царят свои порядки.

Парикмахер совсем пал духом.

— Итак, все-таки похороны? — упавшим голосом произнес он.

— Да нет же, — успокоил его Роман, — просто официальный визит к поверенному. Поймите, мадам графиня только что сняла траур, надо же считаться с ее чувствами.

До парикмахера дошло. Он принялся кланяться и извиняться, одновременно умоляя не портить его парикмахерского шедевра, ибо такого ему уж точно никогда в жизни не повторить, а уж как я хороша без шляпы — ни в сказке сказать! Взгляд в зеркало подтвердил его мнение, но не это явилось решающим аргументом. У меня просто достало здравого смысла признать, что в шляпе я буду выглядеть на парижской улице и вовсе белой вороной. Особенно утверждали в этой мысли только что просмотренные модные журналы.

— Хорошо, — снизошла я, — сделаем так, как желает месье. А впредь будем предварительно оговаривать наличие головного убора. Завтра прошу явиться к десяти утра. И счастье, месье, что ваша невежливость уступает вашим талантам.

Ставший пурпурным от стыда француз опять принялся виться в поклонах, заверяя, что он не всегда такой невежливый с уважаемыми клиентками, просто в моем случае он создал совершенно потрясающий шедевр, что и заставило его забыться.

Не желая больше выслушивать его комплименты, я махнула рукой, и он поспешил удалиться со своей китаянкой и хитрыми приборами. Роман доложил, что столик в ресторане заказан и времени до встречи с месье Дэспленом в обрез. А я не одета! В панике бросилась перелистывать журналы и пришла к выводу, что таких одеяний не только не найдется в моем гардеробе, но я ни за что не рискну появиться в них на людях. С равным успехом я могла бы завернуться в оконную занавеску.

Бросив журналы, я поспешила к шкафу, куда горничная повесила мои платья. Только теперь стал мне понятен ее удивленный взгляд, когда она развешивала мои платья. Ни одно из них не походило на те, что фигурировали в модных журналах. И я приняла революционное решение!

Вот это платье — самое скромное. Состоит из двух частей. Юбка нужной длины, то есть до земли, даже с небольшим шлейфом сзади. На эту юбку надевалась верхняя, более короткая, всего до щиколотки. И я решила ограничиться лишь верхней частью! В жар меня бросило при виде собственной персоны в зеркале, столь непристойно одетой. Подумать страшно, что бы сказала тетка Евлалия! Все ноги на виду! И толстые серые чулки, и туфельки!

Отвернувшись от зеркала, я вышла в коридор, где в ожидании меня прохаживался Роман, и неожиданно для самой себя поинтересовалась у слуги:

— Не слишком ли я вызывающе одета, что Роман скажет?

— Да ведь теперь такая мода пошла — каждый ходит в чем хочет, — со всей почтительностью отвечал слуга. — А милостивая пани, как всегда, выглядит элегантной дамой. Боюсь лишь, жарко пани будет. Здесь, в отеле, у них ведь работает кондиционер.

— Спустимся на лифте! — потребовала я. — Что, ты сказал, у них работает?

Роман тем временем нажал кнопку лифта, которая тут же засветилась рубиновым цветом, и поднял голову. Следуя его примеру, я увидела, как над дверью лифта побежали цифры, попеременно зажигаясь и гаснув. Когда зажглась двойка, дверца раздвинулась, и мы оба вошли в уже знакомую мне клетку.

— Кондиционер, это такая установка для охлаждения, — пояснил Роман. — Вот, скажем, сейчас, когда стоит жара, установка пускает охлажденный воздух, и сразу дышать легче. И влажность регулирует.

Наверное, это очень хорошо, когда регулируется влажность, но я все равно ничего не поняла, да и не пыталась понять. Сейчас меня страшил ресторан, куда я в одиночестве направлялась обедать. Ни за что на свете не отправилась бы я туда одна, без сопровождения мужчины, но уж очень хотелось увидеть вблизи современных женщин, не то я приказала бы подать обед в номер. Неужели и в самом деле я увижу и непристойные одеяния, и непристойный макияж, как в журналах?

Метрдотель усадил меня за маленький столик. Я заказала легкое белое вино, бросив взгляд на меню, выбрала салат из омара и куру с овощами, после чего осмелилась украдкой оглядеться.

Ну так и есть, я увидела точно то же, что было в журналах. Царствовала нагота, превосходящая всякое понятие. Обнажены не только руки и плечи, но и ноги. Правда, некоторые дамы были в длинных платьях, но с такими разрезами, из-под которых должны были выглядывать драгоценные ткани нижнего платья, здесь же во всем безобразии представали ноги до самого конца. Прямо Содом и Гоморра! Вот за соседний столик села молодая женщина, и я с ужасом констатировала — на ней не только не было корсета, но даже и лифчика. Голый бюст бесстыдно просвечивал сквозь прозрачную ткань!

В ужасе закрыв глаза, я открыла их, лишь почувствовав рядом с собой Романа. Какой молодец, что оказался тут в тяжелую для меня минуту!

— Где я? — холодно поинтересовалась я. — В ресторане отеля «Ритц» или в публичном доме?

— В ресторане отеля «Ритц», проше пани. Мода и обычаи очень изменились. Слева от пани, под пальмой, сидит Бенедикта Датская, в публичном доме она бы не сидела.

— Кто такая Бенедикта Датская?

— Сестра королевы Маргериты.

— Какой королевы Маргериты?

— Королевы Маргериты Датской. Я ошарашенно молчала — ни о какой Датской Маргерите мне не доводилось слышать. В Англии царствовала королева Виктория, за эти восемь лет я могла и проморгать изменения на европейских тронах. В Дании вполне могла править королева Маргерита, а ее сестра — сидеть со мной в одном зале.

Нет, я не уставилась, как какая-нибудь неотесанная провинциалка, на августейшую особу, я оглядывала ее украдкой. И должна признать, моя кухонная девка, отправляясь в корчму, выбрала бы себе наряд поприличнее! Как особа королевского рода могла так ужасно вырядиться? Кофтенка и до пупа не доходит, обтрепанная какая-то, а ниже... Езус-Мария! Никакой юбки, коротюсенькие панталончики в полосочку, что же это такое? Новейшая придворная мода? Неужели и мне придется, отправляясь ко двору, точно так же одеваться? Да у меня просто не сыщется столь обшарпанной рубашки.

Словно этого было мало, Роман вполголоса сообщил:

— А напротив нее сидит шейх из Саудовской Аравии в обществе герцогини фон Фалькендорф, которая твердо решила выйти за него замуж, — если милостивая пани готова слушать светские сплетни.

Я невольно взглянула туда, куда кивнул Роман. Что ж, арабские одеяния хотя бы пристойные, человека закрывают целиком, и на том спасибо. А вот герцогиня, красивая белокурая толстушка, вырядилась в одеяние, целиком составленное из кисточек, которые при малейшем движении женщины то тут, то там фривольно обнажали узкие щели, сквозь которые просвечивало розовое тело.

— Благодарю, Роман, — холодно пресекла я светские сплетни. — Прошу известить меня, когда настанет время ехать к месье Дэсплену.

Сделав над собой усилие, я попыталась все же пообедать. К тому же, теперь в ходу не только бесстыдная мода, но и не менее бесстыдная раскраска лица. Щеки, глаза, губы — все было раскрашено, у кого ярче, у кого скромнее, но ни одной не раскрашенной женщины я не заметила. Разумеется, мне было известно, что женщины с древности украшали свои лица, опять же во времена маркизы де Помпадур царила мода на яркий макияж и мушки. Выходит, мода вернулась, придется, видно, мне с этим смириться. И ноги обнажить, а мне было что показать! Недаром муж-покойник, узрев меня ненароком в купальне, совсем голову потерял и вмиг на мне женился, как ни отговаривали его завистливые родичи. И завещание составил целиком в мою пользу, так им всем и надо!

И все-таки сначала дела, из-за них я приехала из своей деревенской глуши аж в Париж. А потом будет время посетить модные магазины и мастерские, чтобы одеться в духе времени.

В соответствии с распоряжением Роман доложил — пора отправляться к поверенному. Сидя в ресторане, я совсем позабыла о том, что ждет меня на улицах Парижа. Очень неловко чувствовала себя без шляпы. И прав оказался Роман — на улице было очень жарко, невыносимо жарко. Возможно, сказывались еще и эмоции.

Не помню, как мы доехали до месье Дэсплена. Судорожно во что-то вцепившись, я лишь изредка открывала глаза и опять в страхе зажмуривалась. Мне казалось — вот-вот наш аутомобиль столкнется с другим или мы непременно раздавим кого-нибудь из пешеходов, заполнивших парижские улицы. И этот нескончаемый, невыносимый шум!

Приехали наконец, и я уже смело вошла в лифт, почти наслаждаясь поднятием на третий этаж. Да, лифт — действительно прогресс и высшее достижение цивилизации! Мне удалось не вздрогнуть при виде молодой обнаженной особы в приемной поверенного. Оказывается, это секретарша. Куда же подевались секретари? Не думаю, чтобы секретарь приветствовал бы меня в юбчонке до половины бедра.

Появился месье Дэсплен, и мы приступили к обсуждению наших дел.

Месье Дэсплен приятно меня удивил. Он вроде бы помолодел и вообще выглядел лучше, чем десять лет назад, когда мы виделись в последний раз.

Видимо, я тоже произвела на поверенного хорошее впечатление, хотя по натуре своей поверенный не был склонен к комплиментам, скорее суховат. А сейчас он весь так и светился от радости.

— Очень, очень рад, что вы приехали, дорогая мадам, — не уставал он твердить. — Я обещал вашему прадедушке лично проследить за тем, чтобы его наследство перешло к вам в полном порядке. Вы ведь знаете, с вашим прадедушкой, невзирая на большую разницу в возрасте, мы почти дружили, и, когда он лежал на смертном одре, я поклялся ему сделать все, от меня зависящее, чтобы дела ваши не пострадали. Вам ведь наверняка известно, уважаемая мадам Лишницки, ваш прадедушка ненавидел второго претендента на наследство некоего Армана Гийома по причине его... гм... происхождения. Сомневаюсь, что ему завещано хотя бы су!

Я никогда в жизни не слышала ни о каком Армане Гийоме, тем более о его сомнительном происхождении, но решила пока не отвлекаться. Не стала я упоминать и о... как бы это деликатнее выразиться? Об утешительнице прадедушки. Успеем еще об этом поговорить.

— Готова сделать все, что месье мне посоветует, — заверила я поверенного. — Мне придется сразу физически вступить во владение Монтийи? Дворец, надеюсь, заперт? А что с лошадьми?

— Что касается лошадей и конюшни — то никаких проблем. Ипподром, как мадам известно, находится в ведении компании, в которой мадам принадлежит пятьдесят один процент акций. И в правлении у нас свой человек. В настоящее время лошади не приносят больших доходов, но и убытков тоже не приносят, сами на себя зарабатывают. Доходы приносил конный завод. А вот насчет дворца... Арман Гийом делает все, чтобы там загнездиться, а я делаю все, чтобы ему воспрепятствовать в этом. Он ведь способен просто силой занять дворец, а потом его попробуй высели, когда поставит нас перед свершившимся фактом. Процесс может тянуться годами. Я излагаю кратко, надеюсь, мадам в курсе дела?

Разумеется, я была в курсе, хотя меня и несколько удивило упоминание о конном заводе. Почему адвокат упомянул о нем в прошедшем времени? Ведь сейчас он должен находиться в самом расцвете, насколько мне известно, а лошадьми я всегда интересовалась. И покойный двоюродный прадед, по делам которого приехала я сейчас в Париж, тоже всегда больше занимался лошадьми, чем, скажем, дворцом. Все средства вкладывал в конный завод, в конюшни, а уж на оставшиеся деньги возвел дворец.

Меж тем поверенный продолжал:

— И еще следует уделить внимание дому в Трувиле. Он нуждается только в небольшом ремонте, а так — в отличном состоянии. Для вступления в права наследования требуется ваша подпись, мадам, в ипотеке, и это требуется сделать в первую очередь. Сегодня же с нее и начнем. Документы же перешлем факсом.

Дом в Трувиле явился для меня неожиданностью. Выходит, получаемое наследство оказалось больше, чем я рассчитывала.

Беседуя со мной, месье Дэсплен одновременно просматривал привезенные мною документы, которые Роман положил на его письменный стол. Разыскав один из них, поверенный даже не удержался от довольного возгласа.

— О, вот он! Я весьма рассчитывал на него, хотя и сомневался, удастся ли мадам его отыскать. Боялся, документ давно потерян, после всех этих лет, войн, что пронеслись над планетой. Но теперь, считайте, мы получили в руки главное оружие и выдерем вашу собственность из рук этого авантюриста. Примите мои поздравления, мадам!

И опять я многое не поняла. О каких войнах говорил месье Дэсплен? Война Франции с Пруссией давно закончилась, потом во Франции образовалась Республика, но какое это имело отношение к моим имущественным вопросам?

Месье Дэсплен дал мне подписать тот самый важный ипотечный документ, после чего вызвал мамзель из приемной, и я окончательно уверилась, что она и в самом деле его секретарша. Ей он выдал совершенно непонятные для меня распоряжения.

— Жульетта, — распорядился он, — вот этот документ немедленно перешли по факсу, сделай копию для мадам графини, а вот это введи в компьютер, тоже сделай копию и отправь в суд. Соедини меня с судьей Марто. И, пожалуйста, осторожней обращайся с документом, как-никак ему больше ста лет!

Я сразу же перестала понимать смысл слов поверенного, и не только из-за сложности для меня всей этой процедуры, сколько потому, что вдруг на его столе увидела свежую газету «Ле Фигаро», а под титулом крупными цифрами была проставлена дата: 24 июля 1998 г.

Я не понимала, что видят мои глаза, я перестала слышать все звуки внешнего мира. 24 июля, все правильно, именно в этот день я и планировала встретиться со своим парижским поверенным, но в 1882 году! А в каком же еще, если я жила именно в 1882 году? Может, в «Фигаро» ошиблись с годом? Ну, я понимаю, ошибочно проставили одну цифру, но не все же три! И никто на это не обратил внимание?!

Голова пошла кругом, мне стало плохо. Что же такое произошло, Господи помилуй, что все это значило? Все эти неимоверные изменения в области цивилизации и моды, все эти самодвижущиеся автомобили и лифты, какие-то изменившиеся люди и я, ничего не понимающая? Нет, сейчас я имела полное право упасть в глубокий, глубочайший обморок и находиться там сколько пожелаю. И если бы не суровое воспитание покойного батюшки, я бы наконец спокойно полежала бы в обмороке, ох, как же это требовалось моему потрясенному организму! Однако с детства приученная не поддаваться эмоциям, я и на сей раз держалась молодцом. Уж куда хуже пришлось мне в тот далекий вечер, когда посередине салона в родительском доме мне, двенадцатилетней девочке, вдруг сделалось так плохо, что я и шагу ступить боялась, а знала — даже в лице перемениться не имею права, ибо гости были созваны по случаю моих именин и все глаза были обращены на меня. Так что теперь уж и вовсе справлюсь. Только вот кто же допустил такую ошибку в годах?!

Наверняка воспоминание о той далекой страшной минуте придало мне силы сегодня, и я недрогнувшей рукой даже смогла поставить еще несколько своих подписей на документах, подсунутых мне месье Дэспленом. Не моргнув глазом одобрила я также все сделанные моим поверенным распоряжения и дополнения к завещательному распоряжению, признав их разумность, и кое-что даже от себя посоветовала. О страшной для меня дате на газете решила пока не думать, отодвинув ее из своего сознания в самый дальний угол.

Очень помогли мне в этом всякие хитрые аппараты, маленькие и побольше, на столах в конторе поверенного. На них зажигались и гасли лампочки, какой-то аппарат беспрестанно светился голубым светом, но надписи на нем я не в состоянии была прочесть. Месье Дэсплен несколько раз говорил сам с собой, прижав к уху какую-то маленькую черную штучку, возможно трубку для глухих. И все равно судьи Марто, к которому он громко обращался, в комнате не было, ни глухого, ни нормального!

Я еще настолько сохранила присутствие духа, что потребовала для себя копии всех документов, на которых меня заставили расписаться. Да, весь этот год, заполненный оформлением имущественных дел после смерти мужа, не прошел для меня бесследно, многому меня научил.

— А теперь куда пани желает ехать? — спросил Роман, когда я уже сидела в автомашине. Надо сказать, садиться в машину я могла уже без особого труда. Куда ехать? Времени оставалось чрезвычайно мало. На завтра мы запланировали с месье Дэспленом поездку в Монтийи, а послезавтра неплохо бы съездить в приморский городок Трувиль, чтобы увидеть столь неожиданно унаследованный мною дом. Трувиль я знала и очень любила этот курорт. И в то же время я отдавала себе отчет в том, что в такой одежде не могу появляться на улицах, неизменно буду привлекать внимание. Не мешало бы побывать в модных магазинах, выбрать для начала хоть несколько современных платьев. Хотя... в таком состоянии мне также не помешало бы хорошенько отдохнуть, полежать в тишине и одиночестве, подумать, вытащить из дальнего угла сознания проклятый 1998 год.

Воспользовавшись моим замешательством, Роман принял решение за меня.

— Милостивая пани собиралась делать покупки, — решительно заявил он, хотя и не знаю, с чего он так решил — не было у меня привычки делиться со слугой своими планами. — И в то же время пани требуется небольшой отдых, слишком напряженными были переговоры по наследству. Неплохо было бы немного посидеть в тенечке, подкрепиться чашечкой кофе или стаканчиком белого вина. Пани желала бы посидеть с видом на Эйфелеву башню или просто на улице?

Уж не знаю, какую башню он имел в виду, не башни сейчас меня интересовали. Поскольку Роман не принадлежал к болтливым сплетникам, я могла быть уверена, что о нарушении мною приличий — одной сидеть на улице — никто не узнает. А посидеть на воздухе, может, и лучше, чем полежать в гостиничном номере.

— Просто на улице, — решилась я.

Кивнув, Роман двинулся в ему одному известном направлении. Впрочем, вскоре я тоже поняла, куда мы едем. Елисейские поля, знаменитые променады, как же они похорошели за прошедшие годы! Кафе на свежем воздухе, прямо в зелени, столики стоят на тротуарах, над ними раскрытые зонтики от солнца. Роман нашел мне спокойное местечко с краю, откуда открывался вид на все стороны, а сам поместился неподалеку, чтобы в любой момент быть под рукой, пробормотав:

— С разрешения пани я тут поблизости... поошиваюсь.

Я лишь молча кивнула. Подошел гарсон. Все еще не способная на принятие самостоятельных решений, я заказала кофе и белое вино.

И принялась разглядывать толпу. Теперь мое внимание привлекли мужчины.

И неизвестно почему вспомнился уже давнишний ужасный случай — может, потому, что у меня вдруг тошнота подошла к горлу. А тогда, несколько лет назад, в моей буфетной по недосмотру кухарки за полки завалился уже освежеванный заяц, которого потом обыскались. Грешили на собак, и лишь через месяц, когда тяжелый дух пошел по комнатам, вспомнили про зайца и извлекли то, что от него сохранилось. Вот тогда и испытала я тяжелую тошноту, как жива осталась — удивляюсь.

Подобное ощущение испытала я сейчас, на парижских бульварах.

Молодой человек, обнаженный до пояса, в обтрепанных портках до колен — это еще бы ничего. Затошнило меня при виде мужчины в возрасте весьма зрелом и чрезвычайно упитанного телосложения, позволившего себе появиться средь бела дня на центральном бульваре Парижа в чудовищных по размеру кальсонах до колен в цветочках, развевающихся от ветерка, из-под которых во всем безобразии на всеобщее обозрение представали жирные колени и ляжки, поросшие редким черным волосом, как у зверя какого! Да и не один он такой шел, вот и второй, и третий. У четвертого ножонки, напротив, тощие-претощие и кривоватые. Ох, надо вина хлебнуть, не то не выдержу! И все почему-то почти голые, без верхней одежды. Нет, не все. Я увидела несколько мужчин, одетых почти нормально, в длинных мужских брюках и даже пиджаках, вот разве что никто не носил галстука. Однако большинство были в безобразном нижнем белье, обнажив, словно нарочно, как можно больше самого некрасивого в своей фигуре. Что же тут удивляться женскому полу, если мужской представляет собой столь непристойное зрелище, словно специально задался целью отвратить от себя женский? В конце концов, я не девица, женщина взрослая, и замужняя была, знаю, редко кто из мужчин подобен Аполлону Бельведерскому, но ведь для того и прячут мужчины свое уродство под одеждой, чтобы раньше времени женщину против себя не настроить! Для того и прикрывают по самую шею безобразные свои телеса! Глядишь, и кривые ножки прикроют, и впалую грудь с помощью ватки в нужном виде представят, я уж не говорю о звериной шерсти тошнотворной. И щетинистую жирную свою свинину с помощью искусного портного, глядишь, ловко за мужественные мускулы выдадут. Вот ведь как раньше поступали. И правильно делали.

Ведь одежда служит для того, чтобы скрывать все недостатки человека, как мужчины, так и женщины. Может, и несколько цинично такое утверждение, но я твердо в него верила и всегда стояла на этом. Находились люди, что меня осуждали, обвиняли в неискренности и лицемерии. А я искренне так считала и не скрывала своего мнения. И, пожалуйста, вот доказательство того, что я была абсолютно права!

Хотя... может, в данном случае мне не повезло, и тут прогуливаются ненормальные люди? В пользу такого предположения говорил тот факт, что эти ненормально одетые, вернее, раздетые мужчины разговаривали сами по себе! Не друг с другом, а находясь в одиночестве! И когда шли по улице, и когда в одиночестве сидели за столиком. А один, совсем нормально одетый, проходя мимо меня, громко заявил: «Я уверен, — придется мне опоздать». Сам себе громко объясняет, что вынужден будет опоздать! И при этом держался за щеку, словно у него зубы болели.

Тут я вспомнила данное себе обещание ничему не удивляться, а только внимательно за всем наблюдать. Вот, скажем, за этим молодым человеком.

Взглянув на какого-то молодого человека, я поймала себя на том, что мне захотелось еще раз на него посмотреть. Тоже выставил себя напоказ, так этому хоть было что показывать: стройный, высокий, широкоплечий, с узкими бедрами, ноги — что стройные колонны. Эх, красивый парень, ничего не скажешь! А рядом с ним шла девушка... Неизвестно почему мне очень захотелось найти что-нибудь отрицательное в ее внешности. Уж не слишком ли высока и массивна? Впрочем, дело вкуса. Если бы кому-нибудь понадобилась модель для изваяния статуи богини — лучше бы не нашел.

И я заставила себя быть объективной. Анализируя увиденное, вынуждена была признать, что среди молодого поколения редко когда видела уродство, правда, на мой вкус, молодежь была излишне крупной, но фигуры замечательные, и вид у них здоровый. Разве что излишне загорелый, но, наверное, настала мода на загар. В мое время женщины из общества, да и мужчины тоже, избегали солнца, а эти, вон, не боятся, не носят парасолек[1] от солнца, смело шагают под палящими лучами. Потому и белых тел почти не попадалось. А вот зачем люди в возрасте демонстрируют свои отвратительные фигуры — как ни старалась быть объективной, так и не смогла найти логичного объяснения. Постепенно я привыкла к виду негров и негритянок, китайцев и китаянок, перестала вздрагивать при виде непристойных цветастых трусиков на жирных задах пожилых мужчин. И поняла: как же много на мне навздевано лишнего и какая же я невыносимо немодная!

Роман прервал мои размышления, вежливо напомнив, что вскоре магазины закроются. Хотя я бы еще немного поотдыхала и поразмышляла, но уже поняла, что без посещения магазина мне никак не обойтись. Кроме меня, я насчитала всего двух женщин в длинных платьях, правда без жакетов, с огромными декольте и с разрезами до пупа.

* * *

Вечером того же дня я сидела в апартаментах своего отеля перед зеркалом и не в состоянии была оторваться от созерцания собственного лица. Хотя... кто поручится, что это мое лицо?

Как известно, женщине трудно устоять перед искушением. Вот и я, оказавшись в модном магазине, не устояла. Позабыв обо всем на свете, я поддалась уговорам молоденьких продавщиц и с головой окунулась в мир благовоний, мазей, кремов, пудр, притираний, помад и бог знает еще чего. Не успев глазом моргнуть, я оказалась в кабинке перед зеркалом, а надо мной хлопотали две косметические девицы.

— Неужели у мадам на лице никакого крема? — не поверила своим глазам первая. Я уже собралась сурово призвать девицу к порядку, да глянула на ее лицо — не то мулатки, не то креолки, на ее одеяние, состоящее всего-навсего из полупрозрачной сеточки, и удержалась. В конце концов, какая разница? И никто меня силой не тянул за этот столик, самой было любопытно.

— Никакого, — сухо ответила я, чем почему-то чрезвычайно обрадовала обеих девиц.

— Так это же замечательно! Шарман! — наперебой защебетали они, увиваясь вокруг меня экзотическими мотыльками. — Начнем с подклада. Вот, полагаю, этот подойдет, чуть-чуть темноват, но ведь мадам просто поразительно бледна. Кто носит сейчас такое лицо? К тому же летом? Видимо, мадам давно не была на солнце?

Я?! На солнце! Да за кого она меня принимает, за девку крестьянскую, что за скотом в поле ходит? Ведь даже моя Зузя, комнатная девушка, и та постарается укрыть лицо от солнца, не дай бог загореть, что же говорить о женщине из общества?

Видимо, специалистки по косметике не обращали внимания на выражение моего лица, их интересовала лишь его карнация, цвет кожи.

— Итак, добавим капельку загара, ах, какая чудесная у мадам кожа, какая свежая, молодая! — наперебой восхищались обе.

Совести у них нет! У кого они обнаружили свежесть кожи? У двадцатипятилетней вдовы? Ну да ладно, пусть делают свое дело, я буду молчать.

— Мадам не нуждается в поправлении овала лица, а вот добавить капельку румян... почему мадам вздрогнула? Совсем капельку, просто тень румян, да сами взгляните. А вот эту баночку мадам возьмет для макияжа на вечер, он тоном темнее. Теперь глаза... волосы... Святая мадонна, да у мадам натуральный цвет волос! Мишель, позови мадам, пусть полюбуется, такое теперь нечасто увидишь. На вечер под цвет платья вот здесь и здесь следует положить немного теней, ваши цвета, мадам, — голубой, зеленый, черный. А что за ресницы! Капельку темнее сделаем, ну самую малость. Только коричневый, запомните, мадам, только коричневый, для вас вполне достаточно... такая крохотная полосочка... вот я оставляю для мадам флакончик туши с кисточкой, но лучше не делать этого самой, приглашаю в наш кабинет, поверьте, работать с таким лицом — одно удовольствие...

Я уже давно не смотрела на свое отражение в зеркале, целиком отдавшись во власть специалисток от косметики. Насчет ресниц они были правы. Ресницы у меня всегда были длинные и густые, но, на мой взгляд, излишне светлые, всегда мечталось, чтобы были чуток потемнее. Кажется, мечта моя осуществилась.

— Губы... на редкость изумительное очертание губ! Разумеется, дадим помаду натурального цвета, и если бы мадам удалось немножко загореть... молчу, молчу, я уже поняла — мадам загорать не любит. Прошу обратить внимание — вот этот контурный карандаш — для губ, им пользоваться утром и днем, а вот этот, оттенком темнее — для вечернего макияжа. Ну вот, собственно, и все!

Я наконец подняла глаза и глянула прямо на свое отражение в зеркале. И уже не могла оторваться.

Такого лица мне еще у себя не доводилось видеть. Я даже не знаю, можно ли было его назвать красивым? Оно было просто другое. Не такое белое, как обычно, смугловатое, но какое выразительное! Особенно поражали глаза, они казались больше и светлее в оправе темных ресниц, неужели у меня и в самом деле такие роскошные ресницы? Изгибавшиеся над глазами слегка потемневшие брови заставляли глаза светиться каким-то таинственным блеском. Рот... губы вроде бы такого же цвета, как обычно, тогда почему же они так и притягивают взгляд, не оторваться? И в самом деле, какая-то просто идеальная завершенность в их изящном очертании.

Перед зеркалом сидела я, и в то же время — какая-то совсем незнакомая мне женщина.

Я купила все, что две эти щебетуньи мне подсунули: кремы, какие-то лосьоны и косметические сметанки, целый набор всевозможных дорогих духов. Совсем новые для меня запахи, но какие притягательные!

А потом, с этим своим новым лицом, я отправилась совершать покупки. Вся горела от стыда, еще бы, размалевана, как продажная девка, но удержаться не могла, и то и дело посматривала на себя в зеркало. А продавщицы... Боже мой, там сплошь работали девушки! Ни одного приказчика! И хорошо, я не представляю, как осмелилась бы в присутствии мужчины выбрать нижнее белье, невесомое, прозрачное! Да хотя бы те же рейтузы, что надевались сразу на ноги и... вместо штанишек, самоклеящиеся, наверное, не сваливались, облегали тело не хуже собственной кожи! Послушно примеряла я платья, которые рекомендовали продавщицы, хотя при виде собственных обнаженных ног вся так и горела от стыда.

— И зачем мадам столь громадный корсет? — недоумевала одна из продавщиц. — При такой фигуре! И в такую жару! Да мадам и без лифчика может обходиться свободно!

Уж и не знаю, как я сдержалась, не вспылила. Однако зерно было брошено...

Из примерочных кабинок следом за мной выносили огромные сумки, и в конце концов это меня озадачило. Что мне с ними делать и как расплатиться? Беспомощно оглянувшись, я тут же заметила Романа и не стала допытываться, как смел кучер явиться в отдел дамской интимной одежды. Правильно, что явился, без него я бы просто не обошлась. Тут же велела забрать все сумки, расплатиться за покупки, а покупки отнести в карету, что он немедленно исполнил.

Не уверена, но, кажется, магазин мы покидали последними.

До номера в своем отеле я добралась смертельно уставшая и с полной сумятицей в голове. Кнопкой в стене я вызвала горничную и велела ей распаковать покупки. Она осмелилась их похвалить, а я чувствовала — девушку просто раздирает любопытство, кто я такая и откуда приехала. Ненавязчиво упомянув о глубокой провинции, я велела откупорить бутылку красного вина. В мои планы входило подкрепиться глоточком вина и отправиться на ужин в гостиничный ресторан, ибо есть хотелось по-страшному. Хлебнув глоточек, я на секунду присела у зеркала, чтобы привести в порядок прическу. И так осталась.

Эмоции покупок выбили из головы перемены в моем лице, а тут я его опять увидела. И уже не знала, что делать. С одной стороны, выгляжу я восхитительно, с другой — совсем уж непристойно. С третьей — уж очень жаль смывать этакую красоту, сама я ни в жизнь так не раскрашусь. Но как в таком виде появиться среди людей? А вдруг среди посетителей ресторана окажется кто-нибудь знакомый или, того хуже, из моей польской родни? Не приведи Господь!

Сидела я, сидела и ни на что не могла решиться. Ладно, позову горничную, пусть смоет с меня краску.

Вместо горничной появился Роман.

— Мне почему-то казалось, что ясновельможная пани пожелает меня вызвать, поэтому на всякий случай ожидал поблизости, — пояснил он. — К тому же стемнело, а свет вот так зажигается.

И Роман научил меня, как зажигать лампы в апартаментах. Ах, ну конечно же, ведь утром я сама нечаянно зажгла лампы, совсем из головы вылетело!

— А что это за свет? — поинтересовалась я.

— Электрический, — коротко пояснил Роман и перешел к главному: — Мне кажется, пани графиня проголодалась, и я осмелился заказать в ресторане тот же удобный столик.

Он прав, я и сама хотела просить его об этом. Насчет электричества я ничего не поняла, ну да сейчас не до него. Платье... Платье я выбрала вечернее, очень скромное, узкое, черное, лиф которого украшали мелкие алмазики. К сожалению, по бокам платье было разрезано до колен, но более скромного в магазине не нашлось.

Оделась я сама. В магазине продавщицы показали мне, как самой, без помощи служанки, надеть любое платье. На нем были такие длинные, очень удобные замки, без крючков, без петель, которые запирались, стоит только потянуть за какую-то черненькую штучку. Под платье не надевалась ни нижняя рубашка, ни нижняя юбка, всего те две тонюсенькие интимные принадлежности туалета, надеть которые не составило никакого труда. Я потом еще долго разглядывала себя в зеркало, достаточно ли пристойно выгляжу, не просвечивает ли излишне много голого тела? Смущали разрезы по бокам (к декольте в вечерних платьях я привыкла), ну да что поделаешь? Все равно чувствовала себя кокоткой. К тому же эта непривычная раскраска...

Войдя в зал ресторана, я, естественно, привлекла всеобщее внимание. Возможно, так мне только казалось, но я была уверена — все воззрились на меня. И если бы не твердое решение — привыкать к существующей моде, я бы постыдно сбежала к себе в номер. Сразу вспомнились мои первые балы, когда я, впервые надев длинное платье, появлялась на великосветском приеме... Ах, как замирало тогда сердце, и тоже хотелось сбежать, охватывала робость, и если бы не батюшка, заботливо поддерживавший под руку... А молодые люди украдкой поглядывают на новенькую, молоденькую. Украдкой, а не нахально, вон как тот уставился, глаз не сводит! Впрочем, я уже имела возможность заметить, что и манеры людей тоже весьма изменились.

Не помню, что я ела, не помню, как добралась до своего номера. С удовольствием выкупалась — без помощи горничной! Как-то слишком быстро я привыкла ко всем этим достижениям прогресса в ванной комнате, сама удивлялась себе. И постель сама разобрала, не хотелось прибегать к услугам очередной негритянки или китаянки.

* * *

Утром я оделась сама, а управиться с волосами пригласила китайскую помощницу парикмахера. Она помогла мне и навести красоту, одна бы я с лицом не справилась. И опять я показалась себе невероятно красивой, право, уходить из отеля не хотелось, все бы перед зеркалом торчала. Тем более что оделась я к лицу: платье из купленных вчера, совершенная обдергайка, едва до колен, с большим декольте и совсем без рукавов. Правда, к этому серо-лиловому платью полагалась коротенькая накидка. И очень подошли мои старые туфельки, легкие, почти сандалии. Новенькие самоклеящиеся чулочки без резинок делали ногу стройной — глаз не оторвать. Странно чувствовала я себя в этом новомодном одеянии, ведь на улицу вышла, почитай, совсем голая, не поддев ни юбки нижней, ни корсета, зато чувствовала, как удобно и легко в таком платье, ничто не стесняет движений, и не жарко в эту жуткую июньскую жару. Теперь я просто не могла понять, как выносила прежнюю тяжелую одежду.

Мужчины бросали на меня восхищенные взгляды, а как же, ну да я давно уже к мужским восторгам привыкла, не скажу, чтобы была такой уж красавицей, но внимание всегда привлекала. Теперь же, в этой новой для меня ипостаси, я словно заново родилась, похорошела и помолодела.

Монтийи не обмануло моих ожиданий. Дворец был полностью построен и отделан, только изрядно пустоват. Ключи находились у месье Дэсплена, и мы могли свободно проникнуть в дом. С большим удовлетворением обнаружила я прадедушкины коллекции в полном порядке и в полной чистоте, что меня, признаюсь, удивило. Ведь дом столько времени стоял пустой, а тут — ни пылинки, все сверкает, везде помещения проветрены, никакой затхлости. Месье Дэсплен, видя мое удивление, пояснил, что каждую неделю на целый день из месяца в месяц две рабочие женщины приходят наводить порядок, пыль вытирать и комнаты проветривать, оставляя при этом все вещи на своих местах, ничего не меняя. Особое внимание обе уделяли спальне прадедушки и примыкающему к ней большому кабинету, где хранилась вся документация и нужные бумаги.

Так мы прошли по всем помещениям, в которых я особо не задерживалась, и попросила позволения осмотреть кухонные помещения, по опыту зная, что их труднее всего содержать в порядке. Поверенный, нимало не смутясь, повел меня тотчас вниз, где я, вопреки опасениям, обнаружила в полном порядке и огромную кухню, и обе буфетные, и чуланы при кухне, и все было в таком состоянии, каким запомнилось мне из прошлого моего посещения. Правда, одной комнаты месье Дэсплену отпереть не удалось, от всех помещений располагал он ключами, а от этого, оказалось, нет, что его изрядно смутило. Я даже успокаивать должна была своего юриста, таким он выглядел обескураженным и никак не мог в толк взять, почему же одного ключа в его связке не хватало. С трудом успокоила я скрупулезного судейского, мне, дескать, вовсе и не хотелось в ту комнату заглядывать, да и неизвестно, что она собой представляет, помещение для прислуги или комнатку для чистки столового серебра.

Мы перешли в другие помещения, я и думать о той комнате забыла, а месье Дэсплен все ворчал, никак, дескать, припомнить не может, чтобы он ту комнату запер, а теперь вот такой конфуз перед владелицей поместья. Я же перебила поверенного, заявив, что меня куда больше интересуют конюшни, ведь они всегда были предметом особого внимания покойного прадеда, да и меня интересовали более всего. И еще хотелось мне порасспросить о женщине, которая скрасила последние годы жизни прадеда, да как-то язык не повернулся, поэтому я окончила осматривать помещения дворца, и мы направились к конюшням.

Не скажу, чтобы здесь царило слишком большое оживление, но все оказалось в полном порядке — и помещения конюшни, и сами лошади, и забеги, и беговые дорожки. Пояснения мне давал управляющий конской частью, я спрашивала, если чего не понимала, и по глазам присутствующих — месье Дэсплена, сотрудников ипподрома и членов правления, специально собравшихся к моему приезду, — видела, что они были приятно удивлены моей осведомленностью в делах конюшни и вообще компании. А управитель, так тот, отбросив церемонии, прямо мне сказал:

— Хоть и наслышаны мы были о том, что мадам — редкий специалист в нашем деле, но никак не мог предположить, что до такой степени. Чтоб молодая женщина столь отменно разбиралась в тонкостях разведения коней... Видимо, в вашем поместье в Польше тоже имеется конный завод и вы сама им управляете?

С трудом удержавшись от смеха, я тем не менее обрезала бесцеремонного француза, холодно заявив:

— То, что находится в моих польских поместьях, вряд ли можно назвать конным заводом, просто во всяком уважающем себя поместье имеются лошади и хозяева смолоду учатся с ними обходиться. Не полагаете ли вы, однако, что я лично занимаюсь чисткой лошадей и конюшен?

Все рассмеялись, а бесцеремонный заведующий принялся извиняться перед дамой, повторяя:

— Разумеется, я так не думаю, но по вопросам мадам графини вижу, что вся история этого дела вам известна досконально, ведь вы помните всякую знаменитую лошадь — и Золотую стрелу, и Кассия, и Дельгадо, а ведь это было в столь древние времена!

— Не столь уж древние, — возразила я. — Дельгадо из моих Секерок прадедушка лично сюда привез, лучшим производителем был этот жеребец, и я не понимаю, почему это так господина управителя удивляет...

Тут господин управитель и вовсе скомпрометировал себя в моих глазах, издав внезапно совершенно неприличный звук, словно нельзя было воздержаться от оного в присутствии дамы. В негодовании отвернувшись и вся вспыхнув, я поспешила было удалиться, но этот бесцеремонный француз, отнюдь не смутясь, небрежно бросил мне «пардон», а сам извлек из кармана пиджака некий маленький черный предмет и, приложив его к уху, принялся разговаривать с невидимым собеседником. Сразу вспомнились мне все эти люди на улицах, разговаривающие неизвестно с кем, и поверенный Дэсплен, говорящий с помощью такой финтифлюшки с судьей Марто.

Тут подошел молодой человек и тоже довольно бесцеремонно обратился ко мне:

— Вы графиня Лишницки, если не ошибаюсь? Разрешите представиться — я Поль Реноден, очень приятно познакомиться. Мы ждали вашего приезда, чтобы провести заседание Правления. Надеюсь, вы лично примете участие?

Я просто не знала, что ответить. Ну что за порядки? Незнакомый мужчина подходит и знакомится, будто я первая встречная, что за панибратство? Понимаю, правление, я его член, но меня никто не предупредил, что придется лично участвовать.

Я растерянно оглянулась, к счастью, месье Дэсплен оказался поблизости. Выяснилось, что молодой человек, представившийся мне Полем Реноденом, является генеральным секретарем акционерного общества «Ипподром», немалая шишка, этим отчасти снимается его вина, но как я буду принимать участие в заседании? Месье Дэсплен успокоил меня, пояснив, что участие мое будет заключаться лишь в присутствии, выступать и подавать реплики будет он от моего имени. А принимать судьбоносные решения в жизни акционерного общества без моего личного присутствия ну никак нельзя.

Я молчала, не зная что ответить. Если без моего личного участия не обойдется ни одно заседание правления — я не вижу выхода. Ведь во Франции я намерена пробыть недолго. А что будет потом? И опять воздержалась от вопросов, ибо, похоже, кроме меня никто не видел в данном обстоятельстве никаких сложностей. Ладно, потом спрошу у месье Дэсплена, когда останемся с ним один на один.

И тут выяснилась еще одна неприятность. Оказалось, я приглашена этими господами на обед в резиденции правления нашего акционерного общества. Зачем это, интересно? Мне пояснили — чтобы я познакомилась со всеми сотрудниками общества. А это еще зачем? Ну, лично быть знакомой с руководством — оно понятно. А на кой мне знакомиться со всеми этими клерками, с мелкой сошкой? Что за времена настали! Но я опять смолчала, раз уж решила — помалкивать, значит, надо придерживаться своего же решения, глядишь, быстрее разберусь в законах, которыми руководствуется этот странный мир, в который угодно было судьбе меня забросить. Вот только как быть с платьем? Раз званый обед, значит, непременно надо переодеться, а никому из окружающих меня мужчин, походке, и в голову не приходила такая необходимость, во всяком случае, никто об этом не заговаривал. Не явлюсь же я на обед в легком платье и в сандалиях?

И тут на помощь пришел Роман. Я уже привыкла прибегать к его советам в затруднительных случаях и в данном, отозвав его в сторону, спросила, как же быть с обедом. Роман пояснил — предстоящий обед вовсе не торжественное мероприятие, а просто встреча сотрудников одного учреждения в столовом помещении их же компании. Они и без того там обычно перекусывают, потому что домой никто не успевает.

Непонятно. Как это перекусывают и почему бы не пообедать служащим дома?

— Потому, — как ребенку, объяснял мне Роман, — что в перерыв на обед они не успели бы съездить домой. Обычно служащие живут далеко от места работы, да и готовить обед им некогда.

— Кому некогда? — не понимала я.

— Да всем им!

— Но... Езус-Мария! Разве мужчины готовят дома обеды? У них же имеются жены, прислуга. Чем занимаются их жены?

— Преимущественно тоже работают.

— А прислуга?

— В наши времена прислуги, как правило, не имеется.

Ничего не понимая, я вынуждена была закончить разговор с Романом, ибо акционеры обступили меня. Придется продолжать делать вид, что я ничему не удивляюсь, все знаю, все понимаю. И тем не менее за эти дни набралось столько всего непонятного, что я твердо решила: хоть и не пристало якшаться с прислугой, я просто вынуждена обо всем порасспросить Романа... Ведь он почему-то все знал, ничему не удивлялся, да еще и моим поведением руководил, хотя всего два дня назад вместе со мной приехал из моего родового имения Секерки, затерянного в далеких глубинах Российской империи, в Царстве Польском. Откуда он все знал? Значит, надо его расспросить, хоть как бы неприличным это мне ни представлялось. Велела вечером непременно явиться в мои апартаменты в «Ритце» и еще прихватить какой-нибудь из современных журналов, чтобы перед сном спокойно почитать.

Столовые покои нашего акционерного общества или ресторан, не знаю уж, как правильно его назвать, оказался весьма приличным, судя по тому, как нас обслуживали, и содержанию меню. По обе стороны от меня сидели месье Дэсплен и Поль Реноден и старались всячески меня развлекать. И я не понимала, когда мне преподносились шутки и местные сплетни, а когда — серьезные сведения, которые, по их мнению, мне следовало знать. Уж не знаю, адекватно ли я реагировала на слова своих кавалеров, иногда сохраняя невозмутимость, а иногда снисходительно улыбаясь. Главное, сама старалась помалкивать, чтобы ненароком какой глупости не брякнуть.

Как всегда, действительность преподнесла мне очередной сюрприз. Прежде всего, вместо ожидаемых клерков, так называемых «белых воротничков», я увидела как минимум половину женщин, причем начиная от молоденьких девушек и кончая весьма солидными матронами. И все держали себя свободно, непринужденно, а многие даже осмеливались заговаривать со мной, что меня чрезвычайно раздражало, хотя я и старалась этого не показать.

Ну и поразил меня председатель нашего предприятия, нашей солидной акционерной компании, который совсем не похож был на председателя, каким я себе его представляла — солидный полный мужчина, пожилой и чрезвычайно важный, в очках и весь раздувшийся от важности. Ничего подобного! Председателем — а я его хорошо рассмотрела, он сидел за столом напротив меня — оказался мужчина среднего возраста, даже молодым человеком можно было бы его назвать, судя по милой непосредственной манере держаться. И таким простым в обращении он был не только со мной. Я обратила внимание, что и других дам он угощал коньяком и прохладительными напитками, а со мной, как мне показалось с большим удовольствием, все время говорил о наших лошадках да конкурсах, делился планами на будущее, с уважением выслушивал мое мнение, но и возражал, когда находил нужным. Ах, сколь многого я не понимала! Ну, например, как на моем ипподроме, так он его назвал, могли бегать лошадки из Южной Африки! Откуда вообще в Африке лошади? Насколько мне известно, там водятся зебры и верблюды, но чтобы лошади... И все-таки хорошо, что я не задала вопроса на этот счет, что-то мне подсказывало — выставила бы себя в смешном свете. Надо будет и об этом спросить вечером Романа. И обо всех этих странных приборах, которыми буквально было напичкано помещение моей акционерной компании, со светящимися экранами и экранами темными, молчащих и попискивающих, постукивающих, подрагивающих, к которым все время подходили обслуживающие их сотрудники компании, а за некоторыми столиками так и сидели, не отрываясь от хитроумных приборов.

Месье Реноден пригласил меня на ужин, и я в полном смятении согласилась, даже не подумав, что делаю, ведь сегодняшний вечер предназначила полностью на разговор с Романом.

Ax, как хорошо, что я вдова, а не девица, все же женщины в моем положении пользуются большей свободой. Надеюсь, знакомые, увидев меня с месье Реноденом, правильно оценят мое поведение, во всяком случае, у нас в округе всем было известно, что в Париж я отправляюсь по наследственным делам в связи с кончиной моего двоюродного дедушки. И мужа у меня уже нет. Чуть не вырвалось — к счастью! Поневоле вспомнилась Гиацинта Шпиталевская, моя кузина. Будучи замужем, в варшавском ресторане она позволила себе отужинать с амантом паном Минским, и какой грандиозный скандал из этого получился.

Оказавшись наконец одна в своих апартаментах, я взглянула на часы — по меньшей мере, целых два часа до ужина с месье Реноденом, времени более чем достаточно. И я велела Роману остаться.

Ни слова не говоря, он вручил мне специально для меня купленный журнал. Я глянула на дату. Ну вот, 25 июля 1998 года, дата четко проставлена, никакой ошибки. Значит, ошибка во мне.

Ткнув в ужасную дату пальцем, я сурово обратилась к Роману:

— Что это значит?

Роман смутился и вздохнул.

— Ну что ж, я мог предполагать, что милостивая пани обратит внимание и мне придется все объяснять, — грустно промолвил он. — Да, все правильно, никакой ошибки. Сейчас девяносто восьмой год, двадцатый век. Ясновельможная пани оказалась перенесена в будущее более чем на сто лет вперед.

Хорошо, от событий последних дней разум мой несколько притупился, иначе я бы на месте померла. Да и готова была уже к чему-то подобному.

Опять же, хорошо, что мой покойный батюшка, да будет ему земля пухом, давал мне читать романы писателей, которые фантастические вещи о перенесении людей в будущее сочиняли, и какие с ними чудеса приключались. Но почему, однако, это коснулось именно меня?

— Каким же образом я оказалась перенесена в будущее? — неизвестно почему начала я с этого, совсем не главного вопроса. — Да вы садитесь, Роман, чего уж там. Очень неудобно разговаривать с человеком, задирая голову.

К моему удивлению, Роман сразу послушался и сел, хотя бы для приличия не стал возражать. И даже откинулся на спинку кресла.

— Ясновельможная пани желает получить технические разъяснения? Так ведь все основано на математике. И мне бы пришлось говорить о четвертом измерении, о взаимоотношениях времени и энергии, об искривлении пространства, в котором все сохраняется, ничто не пропадает...

Я тут же перебила верного слугу, ибо от таких премудрых слов голова совсем пошла кругом, хотя не впервые в жизни слышала я их, много пытался мне в свое время растолковать покойный батюшка.

— Нет уж, постарайтесь обойтись без математики и без всех этих искривлений пространства и времени. Прошу упоминать лишь те понятия, которые я в состоянии уразуметь. Вот, скажем, до меня дошло — со мной такое сделали, в будущее перенесли. Где и когда?

— На постоялом дворе, там, где пани остановилась на ночлег, в настоящее время он называется отель «Меркурий». Пани прошла... как бы это попроще объяснить... через барьер времени.

— Ни через какие барьеры я не проходила, не припоминаю ничего подобного. Но раз Роман утверждает... Однако это касается меня. А Роман... как вы здесь появились? Ведь вы же ехали со мной, знаю я Романа, почитай, всю жизнь...

— А я был, если можно так сказать, первой жертвой эксперимента, — сокрушенно признался Роман. — Причем жертвой добровольной. Я сознательно пошел на это. К тому же в обратную сторону. Из настоящего времени меня перенесли в прошлое, я еще будучи молодым пошел на это, хотя тогда риск был значительно больше, наука не достигла современных высот и было неизвестно, удастся ли мне вернуться обратно или нет. Оказалось, все получилось, как задумали. Я вернулся в то самое время, из которого меня услали. К тому же время — понятие весьма относительное, двадцатилетнее пребывание в одном времени может равняться всего нескольким часам в другом. Таким образом, хотя меня и вернули обратно в двадцатый век, я одновременно мог оставаться и в девятнадцатом...

Поскольку Роман опять заговорил о непонятном, я его без церемоний перебила:

— А зачем Роману вообще это понадобилось?

Тут Роман смутился еще больше, чем в начале нашего разговора.

— А вот в этом я, наверное, никогда и никому не признаюсь.

Вот те на! На самом интересном остановился, а ведь уже почти все объяснил. Я сурово глянула на кучера, нахмурив брови. Не привыкла я, чтобы мои распоряжения не выполнялись. Роман опустил голову, не выдержав моего взгляда.

— Нет, не могу я себе такое позволить, я просто обязан дать пани разъяснения. Да и теперь это мне уже ничем не грозит. Ладно уж, скажу. Сердце — не слуга, ему не прикажешь, вот как сейчас пани мне приказала. Просто я влюбился в девятнадцатый век и потому сам стремился туда.

О нет, меня не проведешь!

— И в кого же Роман так влюбился? — задала я вопрос в лоб.

— В одну молодую даму, которая по понятиям того времени стояла неизмеримо выше меня на общественной лестнице. Она меня тоже любила, но пожениться мы не могли. Но я, по крайней мере, мог находиться рядом с ней, говорить с ней, оказывать помощь, любоваться ею. Так я никогда и не женился.

— А почему... почему...?

В голове был такой сумбур, что я и фразы нормально не смогла сформулировать. Понадобилось время, чтобы задать простой вопрос:

— А почему же Роман просто не перенес ее в свое время?

— Во-первых, не я этим занимаюсь, а международный коллектив самых сильных физиков нашего времени. Не ради меня задуман был эксперимент. А кроме того, у дамы была семья, дети. И муж — достойный человек. Сейчас оба уже умерли.

— А я знала эту даму?

— Наверняка пани встречала ее в свете еще будучи девочкой. Да и девушкой тоже.

— А она знала о чувствах, которые вы к ней питали?

— Нет, я не решался признаться в своей любви. Да и в свете мне бывать не приходилось, ведь я в девятнадцатом веке был штангретом при дворе отца пани, кучером. Сами понимаете...

Это я как раз могла понять. Вот многомудрые эксперименты физиков со временем и пространством — другое дело, я старалась и не задумываться над ними, это ведь совсем не для моего ума. Только который раз пожалела, что нет уже батюшки, разве что в Царствии Небесном теперь свидимся с ним. И я спросила о более простых вещах, этих маленьких штучках, с помощью которых люди здесь говорят с отсутствующими собеседниками, и всех премудрых приборах, которыми наполнены конторы и даже мои гостиничные апартаменты.

Таким образом я в первую очередь узнала о телефоне. И не поверила.

Так и я смогу вот с помощью этой дурацкой штуки поговорить с человеком, который находится от меня за тридевять земель? Роман посоветовал лично убедиться, показал мне, как «набирается» номер, а вернее, нащелкивается, потому что на кнопки надо нажимать или просто стучать по ним. И велел мне позвонить в бюро обслуживания, чтобы узнать, когда отправляется поезд в Лион.

— А зачем мне поезд в Лион?

— Чтобы пани убедилась — на каждый вопрос получит немедленно ответ.

Я пожала плечами, но любопытство пересилило. Стукнув кончиками пальцев в цифры, которые мне указал Роман, я приложила телефон к уху, как это делали люди вокруг меня. Роман поспешил выдернуть у меня из руки телефонную трубку и переложить ее по-другому, потому что я приставила ее неправильно.

Услышав в ухе голос, я опять задохнулась от волнения, но голос так мило поинтересовался по-французски, что пани желает, что я опомнилась и поинтересовалась отправлением поезда в Лион. Мне сообщили несколько сроков отправления этого поезда, после чего в трубке послышалось вытье.

Поразительно!

— Вот так телефон отключается, — показал Роман.

Оказывается, все просто! Мне очень захотелось еще куда-нибудь позвонить, и Роман посоветовал позвонить пани Борковской.

— Какой пани Борковской? — удивилась я. — Эвелине?

— Да нет, — улыбнулся Роман, — жене ее правнука. Вы с ней по-прежнему кузины, хотя для пани она является невесткой пани Эвелины. Знали вы ее десять лет назад. Тогда ее звали Эвой, баронессой Вильчинской.

Я сразу же вспомнила молоденькую баронессу и обрадовалась, потому что к Эве я всегда питала симпатию. Мы даже подружились, а потом разлучились на долгие годы. Но о том, что она вышла замуж за Борковского, я слышала.

— Так она тоже в Париже? — обрадовалась я.

— В Париже, но с таким же успехом могла быть и в Аргентине. Вот номер ее телефона, и вообще, в вашем блокноте записаны все адреса и номера телефонов.

Я поспешила постучать по кнопкам телефона, в нем что-то пискнуло, треснуло и послышался женский голос.

— Я слышу Эву Борковскую? — поинтересовалась я.

— Да, — ответил приятный голосок. — А кто говорит?

— Катажина Лехницкая.

— Кася! — закричала Эва. — Приехала? Как я рада тебя слышать! Ты откуда звонишь?

Господи, ну как это возможно? Были мы когда-то подружками, но совсем молодыми девчонками, а теперь столько лет прошло. Обе замужем, я даже овдоветь успела, а она обращается ко мне, как к той молоденькой подружке, без всяких церемоний, восклицаний и извинений! Ну прямо, как одна деревенская девка к другой!

Тем не менее я послушно ответила:

— Из отеля «Ритц».

— Ах, как я рада, что ты приехала, столько не виделись! Надо как можно скорее встретиться, ведь совсем не осталось времени. Успеем ли? Не могла приехать пораньше! А послезавтра мы уезжаем на отдых к морю, на все лето. Может, завтра увидимся?

— Завтра мне надо ехать в Трувиль.

— Ты серьезно? Именно в Трувиль? Так ведь мы туда и едем отдыхать. Ты где там собираешься остановиться?

— В собственном доме, если, разумеется, в нем вообще можно жить. Я еще не знаю. А если нет, так в каком-нибудь отеле.

— Ты уже заказала апартаменты?

—Нет.

— Ну так и не закажешь, ведь самый разгар сезона, все занято. Тогда остановишься у нас, у нас тоже там дом. Запиши адрес. Правда, не наш дом, теткин, ну да это без разницы. Пишешь?

Роман, кажется, уже догадался, в чем дело, потому что приготовился записывать адрес и телефон, который мне сообщила Эва, а другой рукой подсунул мне телефон моего собственного дома. Я продиктовала Роману адрес Эвиного дома, повторяя его за Эвой, а потом назвала ей адрес и телефон своего.

Эва засыпала меня множеством вопросов о знакомых и событиях, я же, запутавшись во всех этих временных сложностях, была очень сдержанна, и в конце концов, отговорившись усталостью, — дескать, только приехала и сразу навалилось множество дел — распрощалась с подругой, договорившись о встрече в Трувиле.

Закончив разговор, я аккуратно положила трубку телефона. Роман кивком подтвердил — правильно — и сочувственно заметил:

— Сколько сложностей предстоит пани. Для людей — дела давно прошедших дней, а для пани же — самое что ни на есть настоящее.

Я же, кивнув на телефон, поинтересовалась:

— Если я правильно понимаю, точно так же я могла бы позвонить месье Дэсплену вместо того, чтобы писать ему письмо?

— Разумеется! — улыбнулся Роман. — Но не хотелось с самого начала наваливать на пани весь груз цивилизации.

— А сейчас я могла бы ему позвонить, чтобы узнать, годится ли для проживания мой дом в Трувиле?

— Конечно. И звонить надо ему домой, а не в контору, там давно уже закончились приемные часы.

И Роман потянулся к телефону, но мне хотелось позвонить самой. Точно так же, как самой хотелось ездить и ездить в лифте, потому что это было так приятно! Не надо писать человеку, можно немедленно с ним связаться и услышать нужный ответ, не дожидаясь его днями и месяцами. Какой же удобный этот век по сравнению с моим!

И я позвонила месье Дэсплену самостоятельно, Роман лишь контролировал, все ли я делаю правильно. Правда, услышав женский голос вместо ожидаемого голоса своего поверенного, я несколько растерялась, но быстро овладела собой и безо всякой подсказки со стороны Романа попросила позвать к телефону месье Дэсплена. И узнала, что дом в морском курорте Трувиле полностью готов меня принять, что там живет до сих пор бывшая экономка моего прадеда и содержит дом в полном порядке.

Освоившись с телефоном, я решила, что уже достаточно овладела этой премудростью цивилизации, и ткнула пальцем в давно интригующий меня ящик с черным стеклом.

— Телевизор, — сказал Роман, послушно подходя к очередному достижению прогресса. — Принцип действия объяснять не буду, слишком сложно, впрочем, спросите любого из современников — а телевизоры есть в каждом доме — вряд ли кто сумеет толком рассказать. А действует он так...

Понадобилось совсем немного времени, чтобы и телевизор я освоила, поняв, что не только фильмы он показывает и пьесы, но все на свете: события в разных частях мира, историческую хронику, множество рекламы и прочее, и прочее. И все мне нравилось. До такой степени, что не хотелось расставаться с чудесным ящиком. Потом я все же поинтересовалась и другими премудрыми ящиками, которые видела в здании Правления нашей акционерной компании и в конторе месье Дэсплена, и Роман, вздохнув, как мог понятнее все мне разъяснил.

— Сначала было решено перенести пани из ее времени в самое начало двадцатого века, тогда меньше было всех этих изобретений и пани легче бы освоилась с ними. Да и нравы в обществе были еще довольно схожими с теми, что царили в прошлом веке, так что это не явилось бы таким шоком для пани, как современные. Но тогда пани бы угодила прямо в войны!

— Какие войны?

— Сначала первая мировая, а вскоре за ней началась и вторая мировая. И каждый раз войну начинали немцы. В первую немцы напали на Россию, а участвовали в ней Австрия, Франция, Англия, Италия, Турция, все Балканы, подсоединились Америка и Канада. Тогда распалась Австро-Венгерская империя, а в России разразилась революция, и Польша получила наконец свободу.

— А во вторую мировую войну что было?

— Еще хуже...

Я вцепилась в Романа, как репей в собачий хвост, и не отстала до тех пор, пока он не рассказал мне вкратце об исторических событиях, потрясавших весь двадцатый век. Подумать только, сколько перемен в мире! Ничего удивительного, что мир перевернулся.

Из-за лекции истории я чуть не опоздала на ужин с месье Реноденом. Быстро одевшись — теперь это уже не было для меня проблемой, я спустилась в холл отеля, где уже ждал меня месье Реноден. Оказалось, ужинать мы будем не в ресторане отеля, а в туристической аттракции Парижа — ресторане на Эйфелевой башне. Поскольку внизу оказался и Роман и предложил отвезти нас на моей машине, я немедленно согласилась, и это оказалось очень удобно. Рядом с Романом я чувствовала себя увереннее, не столь потерянной в этом чужом и непонятном мире.

Ах, какой же интересной постройкой оказалась упомянутая башня! Мне, как темной провинциалке, месье Реноден по дороге все про нее рассказал, а я только смотрела во все глаза и дивилась этой красоте, столь эффектно представшей в темно-синюю парижскую ночь. На Марсовом поле ее построили, недалеко от Сены.

К ресторану мы поднялись на лифте, и тут с огромной высоты нам предстал весь Париж, освещенный разноцветными огнями. Боюсь, я вела себя недостаточно воспитанно, совсем позабыв о присущей светской даме сдержанности, но уж очень трудно было сдержать восторг, когда тебя ведут под руку по террасе вокруг башни и объясняют, что именно в данный момент предстает твоему взору. Из-за этого совсем не сохранился в памяти ужин, ни его блюда, ни коктейли и напитки, запомнились лишь новые для меня названия — всех этих коктейлей, аперитивов и джюсов.

И еще запомнился приятель месье Ренодена, принимавший участие в нашем совместном ужине. Сначала я даже не обратила на него внимания, будучи не в состоянии отвести взгляда от прекрасной панорамы под нами. Потом, знакомясь, глянула — и все во мне оборвалось.

Как гром с ясного неба в меня ударило воспоминание. Видела я этого человека много лет назад! А может, просто очень на него похожего? Но видела, безо всякого сомнения! Такое не забывается. И хотя прошло восемь лет, он и теперь стоит в памяти. Да и как такое забудешь? Этого красивого молодого человека я увидела в день своего венчания с мужем, буквально за несколько минут до обряда в костеле. Но как сейчас помню — сердце мое подскочило и забилось так, что я с трудом сохранила сознание. А он лишь молча глядел на меня, не сводя глаз. И вот теперь я вижу его... или столь похожего на него человека совсем в другом веке, в центре Парижа, на высоте изумительной башни. Уж не сказочный ли он принц, что появляется в моей жизни в решающие ее моменты?

Не знаю, удалось ли мне скрыть испытанное потрясение. Боюсь, не совсем, ибо незнакомец, а он представился Гастоном де Монпесаком, тоже не сводил с меня глаз, и они у него так блестели, пылали, горели, что, почитай, затмевали иллюминацию города. И еще месье Гастон утверждал, что мы знакомы, встречались как-то в знакомом обществе, он запомнил меня на всю оставшуюся жизнь, а я непонятным образом исчезла из его поля зрения, и он несказанно признателен милостивой судьбе за то, что она опять ниспослала нам встречу. Должно быть, и впрямь это перст судьбы, встреча, ниспосланная небесами, раз уж мы встретились в ночном небе.

Я молчала, потрясенная его пламенными чувствами, не возражала, но и не поддерживала его восторга, а в памяти предстал тот молодой человек в костеле. И я готова была сама себя уверить, что это был тот самый юноша, хотя, если верить объяснениям Романа, такое было невозможно.

Если не ошибаюсь, под конец ужина оба моих кавалера пытались уговорить меня отправиться еще в другие интересные парижские заведения поразвлечься, здесь ведь развлекаются до утра, всю ночь, и возможно, я бы поддалась уговорам, если бы не Роман. Роман бдил и позволил себе вмешаться в разговоры господ, со всей твердостью заявив — с утра госпожу графиню ожидают новые тяжкие обязанности и ей следует перед этим выспаться. Упорство верного слуги отрезвляюще подействовало на меня, и я признала его правоту. Причем не могла не заметить, как огорчен был таким решением месье де Монпесак...

* * *

Действительно, очень уставшая от впечатлений за день, я заснула, едва голова коснулась подушки, но среди ночи проснулась от охватившего меня ужаса. Почему-то именно ночью, во сне, до меня дошло все, что я узнала от Романа.

Сначала, еще в полусне, увидела, как переношусь через какой-то чудовищный по величине барьер, с двух сторон окруженный бездонной пропастью. И вот я на другой стороне пропасти, и что теперь будет? Мало того что я очутилась в другом времени, я оказалась совсем в другом мире. Никто не поинтересовался, хочу ли я этого, согласна ли, никто даже не потрудился предупредить меня об этом заранее. И вот я в чужом мире одна-одинешенька, без помощи, только, слава богу, Роман у меня и остался. И я — это вроде как и не совсем я, а другой человек. Куда подевалась жизнь, к которой я привыкла, для вступления в которую меня готовили и воспитывали? Где мой дом, мои поместья, где мои лошади, моя любимая лошадка Звездочка, которая, чувствуя мое приближение, уже издали радостно ржала? Где собаки мои, целая псарня? Где, Езус-Мария, мои драгоценности, которые я, разумеется, не забирала с собой в дальнее путешествие, а которые по ценности превосходили всю принадлежащую мне недвижимость?!

Смогу ли я вернуться в свое время или оно для меня безвозвратно утрачено?

Сознание того, что за минувшие более чем сто лет мой мир безвозвратно ушел в небытие, было столь ужасно, что я вся заледенела от охватившего меня кошмара. Умереть, остается только умереть, как могу жить я в этом мире, чужом и страшном? Содрогаясь уже не от земного, а прямо-таки космического отчаяния, я даже плакать не могла.

И опять выручил Роман, вернее, мысль о нем. Мне вспомнилось — ведь Роман рассказывал, как он лично несколько раз пересекал этот проклятый барьер времени, жил попеременно в двух эпохах. Значит, такое возможно? Значит, мне, наверное, никто не запретит поехать в родные места, к себе в Польшу, в мои Секерки. Ох, что же я там застану сейчас, когда прошло больше века? И царя давно скинули, как мне рассказал Роман. Что же там сейчас? Значит, теперь Россия над нами не властна и мне не грозит ни Сибирь, ни тюрьма? Ох, уже ради одного этого следовало очутиться в теперешних временах.

Свобода обожаемой Отчизны — это было столь прекрасно, что я сразу воспряла духом. И почему-то уверовала, что еще смогу вернуться в свои времена (не очень-то последовательно думала я, а как же свобода обожаемой Отчизны? Ну да ладно, женщина может позволить себе быть непоследовательной).

И тут же следом за утешительной мыслью о возвращении в родные края мелькнула другая: раз уж злосчастная судьба забросила меня в чужие времена, надо, по крайней мере, использовать все эти достижения прогресса, воспользоваться свободой, которая в эту эпоху предоставлена женщинам, в том числе и вдовам, а я-то ведь уже себя чуть было заживо не похоронила. Глупая, и я еще отчаиваюсь? Да радоваться надо, любая другая вдова на моем месте ног бы под собой от счастья не чувствовала! Вот только в самой себе надо переломить отношение к некоторым... развлечениям, вообще ко многим понятиям, изменить отношение к принятым в наше время ограничениям и воспользоваться возможностями, ниспосланными мне судьбой.

Додумав до этих пор, я улыбнулась и так и проспала до самого утра, блаженно улыбаясь.

* * *

С самого утра Роман показал мне плоскую шкатулочку, о которой рассказывал накануне, объясняя действие телевидения и пообещав с утра научить смотреть фильмы. Мы выбрали один из фильмов, сделанный по книге известного мне писателя Жюля Верна, и я с огромным удовольствием вернулась ненадолго в оставленный мною мир — с его примитивными техническими средствами, модами, понятиями. От фильма было трудно оторваться, и, когда он закончился, я попросила Романа немедленно отыскать мне что-нибудь еще столь же завлекательное, однако Роман отказался, заявив, что нам пора ехать в Трувиль.

Уже привыкшая во всем слушаться Романа, я спустилась к машине, и здесь мне пришлось опять пережить шок. Дело в том, что Роман предложил сесть мне рядом с ним, на переднем сиденье. Ведь это все равно, как если бы я сидела на козлах рядом с кучером!

Роман стоял и ждал, когда я последую его совету, причем и выражение лица, и поза его говорили об огромном ко мне уважении. А просьба бесцеремонная! Не зная, на что решиться, я стояла неподвижно, как вдруг мне вспомнилось одно происшествие из моей ранней молодости, когда в начале марта я, по недогляду прислуги, провалилась под уже хрупкий лед в нашем пруду, и не кто иной, как Роман спас мне тогда жизнь. Он не только нырнул за мной следом в ледяную глубину, но и вытащил меня из-подо льда, сорвал с меня пропитанную ледяной водой одежду в шалаше лесоруба и там же, костер разжегши, не дожидаясь помощи из поместья, согрел меня у огня. Потом и батюшка, и моя старая нянька, и даже доктор в один голос заявили, что Роман спас мне жизнь, иначе, оставаясь долгое время в мокрой одежде, пока меня бы до дома дотащили, я бы еще по дороге Богу душу отдала. А так, у огня просушенная, даже не простудилась. И ни о какой компрометации для молодой барышни никто и не заикнулся, хотя мне тогда уже лет тринадцать было. А три года спустя он же, Роман, спас меня от бесчестья, угрожавшего мне от не помнившего себя от выпитого меда старого безобразника барона Турнича, который на балу у соседей силой затащил меня в оранжерею и надругаться задумал, я же со страху и голоса лишилась, как мертвая стояла. Уж и не знаю, отколь в оранжерее взялся Роман, только в самый последний момент подоспел. А сколько еще раз и честь, и жизнь мою спасал. Нет, не может он предложить такое, что бы мне бесчестьем грозило.

— А пристало ли так поступать? — только и спросила я.

— В нонешние времена — все пристало, — ни секунды не сомневался Роман. — Да и я пани графиню плохому не научу, а хорошему — могу. Ведь теперь многие дамы сами машины водят, глядишь, и пани, рядом со мной сидя да за моими действиями наблюдая, постепенно привыкнет к машине, а оно всегда в жизни пригодится. Да и смотреть на окружающую природу через переднее стекло не в пример сподручнее. А ведь мы по автостраде поедем, такого в прежние времена пани не доводилось видеть, кроме того, объяснения мне давать намного удобнее, не надо беспрестанно назад оборачиваться.

Последнее меня убедило, и я села на переднее место.

Пока мы по Парижу ехали, я то и дело дергала Романа за рукав, расспрашивая его о разных заинтересовавших меня объектах. Привлекали внимание бесконечные кафе с вынесенными на тротуар столиками, и тут я несколько запоздало поинтересовалась у Романа, сидят ли за ними приличные люди или это один плебс? Рассмеявшись, Роман пояснил, что плебса, как такового, уже не имеется, сидят люди приличные, хотя и среди приличных всякая дрянь случается, ну да это как повезет. А женщине одной посидеть вполне прилично, сама пани видит, и когда намедни пани сидела, не прицеплялись к пани подозрительные элементы. И вообще, за столетие большие перемены произошли в области отношений между людьми, в сторону демократизации, как он выразился, и сейчас женщины могут себе позволить все то же, что и мужчины, причем независимо от того, кем является женщина: незамужней девушкой, замужней дамой или вдовой. Никаких проблем!

Очень трудно было в такое поверить, хотя я собственными глазами видела вроде бы подтверждение слов Романа. Ладно, потом еще поближе присмотрюсь. И все-таки не удержалась от вопроса:

— Неужели Роман утверждает, что вот сейчас я могла бы ходить по улицам совсем одна, без сопровождения не только мужчины, пожилой родственницы, но даже и служанки?

Роман только рассмеялся в ответ и заверил меня — так оно и есть. И вскоре я смогу одна везде ходить свободно, это только для начала он опекает меня, стараясь не оставлять одну, потому что мне все это непривычно и я могу оказаться в трудном положении. Да, и еще мне надо привыкнуть самой распоряжаться деньгами и самой расплачиваться за свои покупки.

Вот те на! Никогда в жизни не было у меня с собой денег, разве что милостыня, когда я шла в костел, а расплачивались за меня всегда или лакей, или горничная, или мой поверенный, или же купцы присылали счета прямо домой, и это было уже делом экономки. Не скажу, что я ничего не понимала в деньгах, нет, считать умела и даже вести финансовые бумаги, но наличности никогда при себе не держала. Ведь это же так утомительно! И опять пришлось Роману прочесть мне целую лекцию относительно того, как в настоящее время обстоит дело с оплатой покупок. Оказывается, если мне понадобится приобрести какую-то мелочь с лотка или съесть горячую собаку — я не успела содрогнуться, Роман пояснил, что так называется булочка с горячей сосиской. Я все равно содрогнулась: как можно есть на улице?! Так вот, за такую мелочь платят наличностью, а вот за крупные покупки расплачиваются карточкой из банка. Не успела я встревожиться, что мне придется завести такую карточку, как Роман меня успокоил. Оказывается, она у меня есть. И пояснил принцип ее действия. И тем не менее придется мне иметь дело с наличными. Без этого никак не обойтись, такие времена. И заодно ознакомиться с ценами. Очень они изменились за прошедшее столетие...

Не успела я примириться с новой для меня проблемой, как оказалось, мы не только весь Париж проехали, но и пол-Франции, вот и Трувиль показался. Жадно всматривалась я в улочки этого приморского городка, надеясь увидеть знакомые, и радовалась, находя. Правда, городок очень вырос за те годы, что я в нем не была. Появился огромный комплекс казино, его еще не было, когда я в детстве приезжала сюда с родителями. А вот некоторые гостиницы остались ну в точности такие же!

Полученный мною в наследство дом стоял на самой набережной, из окон наверняка можно любоваться морем, какая прелесть! На пороге меня торжественно приветствовала домоправительница. Боюсь, я несколько обидела ее, слишком небрежно ознакомившись с домом, но я очень торопилась. По опыту знала — вот-вот начнется отлив, а я так любила купаться в море! Согласившись с мнением экономки, что дом нуждается лишь в небольшом ремонте, поспешно проглотив приготовленный ею ленч, я уже погнала Романа на пляж, чтобы выбрал для меня подходящее место. Спешно влезла я в так называемый купальный костюм, который надевала на себя с закрытыми глазами, таким был он непристойным и ничего, собственно, не закрывал, почитай, я так голышом и осталась. Сверху набросила то, что продавщицы в магазине заставили меня купить как пляжное платье, и, к счастью, все это безобразие прикрыла большим купальным халатом из толстого белого материала, из какого шьют купальные полотенца. И в таком виде отправилась на пляж.

И что же я там узрела?!

Весь пляж был заполнен голыми людьми! Мужчины, женщины, дети без всякой разделительной границы, вперемешку. Ну, не совсем голые, малюсенький кусочек тела едва прикрыт лоскутком ткани, а остальное все на виду. Бесстыдно выставлено на всеобщее обозрение все тело, некоторые женщины даже разгуливали по пляжу и сидели вовсе без лифчиков! Я не знала, куда глаза девать.

Поскорее забралась в своем халате под зонтик, выбранный для меня Романом, и принялась высматривать деревянные кабинки, запряженные лошадьми, которые заезжали в воду, и там дамы купались, загороженные со всех сторон кабинками. Ни одной кабинки не было! Да и зачем они в воде, вода ведь и без того прикрывает обнаженное тело, а здесь телеса выставлены на всеобщее обозрение уже на берегу. Стыд и срам!

И опять вспомнился мне светлой памяти покойный батюшка. Это он, невзирая на протесты матушки, дозволил мне выслушать реляции заезжего путешественника английского мистера Бэйкера, который много рассказывал нам о южных островах и живущих там народах, совсем стыда не знающих и разгуливающих нагими круглый год. И зазорным это у тех людей не считалось. Правда, были те люди черными, чернокожими. Да ведь и эти, окружающие меня, даром что европейцы, недалеко по цвету ушли от диких негров. Еще бы, если без прикрытия весь день на солнце жариться, станешь черным!

Должно быть, за эти несколько дней, что прожила я в двадцатом веке, революция какая-то во мне произошла, потому что я недолго колебалась. Сбросив халат, вышла из-под своего зонтика и направилась в море. Очень уж манила прохладная вода!

Ах, какое же это было наслаждение окунуться в морскую воду! Плавать я с детства умела и опять, который уже раз, подумала, сколь многим обязана я в жизни Роману, ведь это он меня еще девочкой научил плавать. Всякий раз, как удавалось мне сбежать из-под присмотра гувернанток, мчались мы с ним к реке и там вволю плескались. С тех пор я не боюсь воды, наоборот, очень ее люблю. В любом виде — в озере, речке, море, а теперь вот и в современной ванне... И на лошадях ездить Роман меня научил, и править экипажем, и по деревьям лазать. И даже грести научил.

Уж и не знаю, догадывался ли обо всем этом батюшка мой, во всяком случае никогда слова плохого на сей счет ни ему, ни мне не сказал, не слышала я от него укора.

Из моря я вылезла, когда начался отлив. Вернувшись под свой зонтик, уселась на лежанке и уже смелее стала осматриваться.

Без особого смущения разглядывая голые тела вокруг, я пришла к выводу, что своего мне стыдиться не надо, если и отличаюсь от других молодых женщин, то лишь в лучшую сторону. Вот только излишне бела моя кожа, ну просто ослепительно белая, поэтому, наверное, и привлекает внимание.

Вскоре появился Роман. Внезапно появился, а пляж уже постепенно начинал пустеть, ибо вечер наступал, и солнце совсем низко над горизонтом висело.

Я и не узнала своего кучера. Был он в длинных элегантных белых брюках и легкой рубашке в полоску, в каких обычно моряки ходят. И босиком был. Только по лицу и узнала, что это Роман.

— Вельможная пани ну совсем что малый ребенок! — упрекнул он меня сурово. — Глаз да глаз за пани нужен. Ну как можно столько времени сидеть на солнце неподвижно, предупреждали же — от этого большой вред здоровью и кожа обгорит. Особенно такая, как у пани, к солнцу совсем непривычная. Ну и что, что вечер? Солнце еще вон как пригревает, и весь правый бок у пани красный! Следовало халат накинуть и совсем в тень зонтика спрятаться. А еще лучше ничком лечь, закутавшись в халат, для того он и куплен!

— А мне смотреть хочется! — капризно возразила я, но сразу почувствовала себя девчонкой, за которой всегда Роман присматривал. И ведь всегда его слушалась, знала: плохому не научит. — А если лежать, то как я глядеть буду?

— Завтра пани специальным кремом намажется, что тогда в магазине купили, я расплачивался помню за что. А пани совсем об этом креме от солнца позабыла. С утра перед тем, как на пляж идти, Флорентина всю пани намажет, а потом приедет пани Борковская, так я немного передохнуть смогу.

Подняв с песка мой купальный халат, Роман беспрекословным жестом протянул мне его, и я покорно надела, хотя уходить с пляжа очень не хотелось. Оказалось, меня и не уводят с пляжа. Роман повел меня к столикам под зонтиками, где подавались прохладительные напитки и откуда на весь пляж открывался замечательный вид. А сама я и не догадалась! Прекрасная идея!

И тут я вспомнила, что мне говорил Роман о наличности.

— Минутку, но ведь наверняка за такими столиками надо платить сразу же, а у меня нет совсем денег.

— Есть у пани деньги! — возразил Роман, подавая мне небольшой изящный бумажник из кожи. — И не мешает, пока пани будет отдыхать здесь за столиком, ознакомиться с тем, как выглядят теперешние деньги.

Сунув бумажник в карман купального халата, я крепко завязала пояс и подумала: сколько еще всего должен рассказать мне Роман, сколько я еще не знаю о времени, в котором очутилась столь внезапно! Что же, всю ночь продержать Романа в кабинете, не дав человеку выспаться? Ведь придется же мне без него оказаться в затруднительном положении, и что тогда? А вот вроде бы подходящий случай...

И опять приняла я поистине революционное решение, что еще несколько дней назад показалось бы мне безумным. И опять на помощь пришло воспоминание, на сей раз поездка с Романом и мальчиком-конюшим к соседям Забродским.

Когда возвращались, метель разыгралась и застала нас в чистом поле. И опять Роман от смерти меня спас, сумев найти пустую в эту пору хату лесоруба и загнав в нее нас всех вместе с лошадьми, которых, я в этом не сомневалась, непременно волки бы сожрали, всю ночь вокруг хаты завывавшие целыми стаями. Тогда еще показалось мне совершенно неприличным провести ночь в одной избе с холопьями своими да лошадьми, и только опосля батюшка всю глупость мою девичью мне раскрыл и большую награду Роману выдал.

Помогло воспоминание!

— Роман со мной за столик сядет! — не терпящим возражения тоном распорядилась я. — Напитки прошу и для меня, и для себя заказать. И пока буду с деньгами знакомиться, прошу мне в этом помочь, а также пояснить несколько недоумений, что у меня возникли, пока я на пляже одна сидела. Да и не люблю я говорить с человеком, который столбом торчит надо мной, уж Роман-то об этом знает.

Я ожидала возражений и приготовилась еще кое-какие резоны привести, но, оказалось, уговаривать Романа не было надобности. Ни слова не говоря, он сел рядом со мной за столик, словно холоп всю жизнь привык с госпожой графиней за столиками просиживать. И сразу велел мне все монеты из портмоне высыпать на стол, чтобы хорошенько рассмотреть.

В бумажнике были не только монеты, но и ассигнации, вот только золота и серебра там не оказалось. Роман пояснил, что и золото, и серебро давно вышли из употребления, бумажными деньгами замененные. Тут я поняла — из-за этого и цены так выросли. Копейка, которая некогда свою силу имела, теперь вовсе без внимания.

Когда я услышала от Романа, что мои апартаменты в «Ритце» стоят девятнадцать тысяч франков в сутки, я поняла, почему горничной он дал сто франков на чай. Боже! Ведь в мое время за двадцать тысяч франков можно было прожить целый год! Ну, без особой роскоши, но и не слишком экономя.

Переживя очередной шок, я спросила у Романа:

— А сколько у меня вообще денег? Сколько было... раньше... я и без того прекрасно знаю, но чего стоят эти средства теперь?

— Могу пани утешить, состояние ваше выросло за столетие неимоверно.

И в ответ на мой удивленный взгляд пояснил:

— Цены на недвижимость подскочили в несколько тысяч раз. Да и земля тоже. Безо всяких расходов цена одного и того же участка вдруг выросла просто из-за его выгодного местоположения. А после того, как в Польше сменился государственный строй, милостивая пани получила обратно свою собственность. Да и здесь, во Франции, наследство, оставленное пани месье Хербле, намного превышает суммы, известные пани графине на момент ее выезда из своего поместья. Впрочем, точную сумму сможет назвать лишь месье Дэсплен.

В нервах я одним глотком выпила все вино, что заказал мне Роман, и жестом потребовала повторить. Сама знаю, месье Дэсплен завтра ознакомит меня во всех подробностях с моим имущественным положением во Франции. И наверняка получу я немало, хоть два года смогу жить в «Ритце», только не сделаю такой глупости.

— Минутку... А о каком изменении государственного строя упомянул Роман? О революции в России я уже знаю, о двух мировых войнах — тоже. А при чем здесь государственный строй в Польше?

Пришлось мне выслушать очередную историко-политическую лекцию Романа, на сей раз об устройстве послевоенной Европы после победы над немцами. Впрочем, видя по моим глазам, что я все равно ничего не понимаю, Роман посоветовал лучше вечерком прочитать об этом на досуге умные книги.

— К черту политику! — разошлась я. — К черту государственный строй!

И спохватилась. Как я выражаюсь? Куда делось воспитание барышни из шляхетской семьи? Как, однако, пагубно действует всеобщее падение нравов!

И схватив стакан, я снова осушила его до дна. Роман осуждающе поглядел на свою госпожу. А мне уже море было по колено.

— А еще... а еще, — несколько заплетающимся языком начала я, — вот чего никак не пойму. Почему Эва Борковская ничему не удивляется и по-прежнему считает меня своей подругой, хотя я была ею более ста лет назад? Ее тоже неведомая сила перенесла через временной барьер?

Роман позаботился о добавке вина для меня и пиве для себя, после чего тяжело вздохнул и попытался доступным мне языком объяснить сложные вещи:

— О научной стороне дела не станем говорить, правильно? Для пани это слишком сложно, да и я не все понимаю. Но вот почему вы, например, не спросили о месье Дэсплене? Он ведь тоже ничему не удивляется, правда? И вы, пани графиня, как бы это понятнее выразить... для всех здесь самая что ни на есть современница. Я уже имел случай упомянуть о четвертом измерении, о том, что во времени ничто не пропадает бесследно. Вас все считают своей хорошей знакомой, которая на несколько лет отошла от жизни в парижском свете и заживо погребла себя где-то в глубинах своих польских поместий. А теперь возвращается к привычной жизни. Пани Эва Борковская является пра-пра... дайте-ка сосчитать как следует... ведь я сам жил в то время... правнучкой панны Вильчинской, которая была вашей хорошей приятельницей, а пани в настоящий момент является как бы пра-пра-пра-правнучкой самой себя...

От всех этих правнучек у меня закружилась голова. Нет, наверняка не от вина, не могла же я опьянеть от такой малости, всего три глотка легкого вина! И решила — принять Романово пояснение на веру, не вникая в его смысл, иначе спячу. Может, я бы уже спятила, если бы не врожденное легкомыслие и любовь к жизни. Короче, оптимизм не дал мне пасть духом, а в данном случае ему на помощь, очень кстати, пришел вертолет.

Уже давно услышала я какой-то посторонний звук, который словно с неба спускался. Подняв глаза, я и в самом деле увидела над собой в небе нечто.

— А это еще что такое? — ткнула я пальцем в непонятный грохочущий предмет.

— Вертолет, — не поглядев даже, ответил Роман. — Нормальная вещь. Много теперь этого летает, и вертолеты, и самолеты. К примеру, можно за два часа перелететь из Парижа в Варшаву, а океан перелетают за восемь часов. А из Варшавы в Копенгаген лету и вовсе меньше часа. Жалею, что, когда мы по Парижу ехали, я не показал пани какой-нибудь аэропорт, там, на месте, и объяснил бы все поподробнее, но времени у нас было в обрез. Ничего страшного, в ближайшее время займемся воздушным транспортом.

Меня охватило какое-то безумие.

— Я хочу на этом полететь! — задрав голову и не сводя глаз с летящей машины, упрямо заявила я.

— Никаких проблем! — улыбнулся Роман. — Когда? И куда?

— В Америку.

— С Америкой выйдет некоторая заминка. По всем странам Европы ездить можно без разрешения, а вот Соединенные Штаты и Канада требуют визу. Слишком много туда лезет всяких нежелательных иностранцев.

— Ну тогда в Лондон.

— В Лондон — в любой момент. Когда пани прикажет?

Я взяла себя в руки. Очень хотелось полетать по воздуху на таком аппарате, даже если это будет последним, что мне удастся сделать в жизни. Но не могла я себе этого позволить, сколько еще всего меня ожидало! Придется полет отложить, ведь я еще не встретилась и не поговорила толком с Эвой Борковской, не привела в порядок дом в Трувиле, не занялась дворцом в Монтийи, где следовало нанять прислугу и открыть ту самую, запертую комнату. Месье Дэсплен звонил мне — вот уже звонил, и я так просто об этом говорю, как о деле обыденном! Так вот, он позвонил, потому что обнаружил отсутствие каких-то важных документов, а они могли оказаться именно в той запертой комнате. А еще...

Я лихорадочно пыталась вспомнить еще предстоящие мне неотложные проблемы, чему очень мешал грохот над головой, и не могла. Нет, подождет вертолет, не до развлечений мне, когда предстоит столько срочных дел.

— Через неделю, — ответила я Роману. — Полетим через недельку. Неделю я проведу здесь. Позаботимся о необходимом ремонте в доме, встречусь с Эвой Борковской. А потом вернемся в Париж, и там Роман сделает все для того, чтобы можно было слетать в Лондон. Была я в Лондоне однажды, еще совсем маленькой девочкой, и хочу теперь увидеть его, когда стала совсем взрослой.

С трудом рассталась я с пляжем — с этим столиком, со своим зонтиком — и отправилась домой. Помогая мне переодеться к ужину, Флорентина озабоченно заметила, что на моем лице и теле явственно видны следы загара. «Чуток обгорела графинюшка», — так выразилась Флорентина, хотя я никаких неприятных ощущений не испытывала. И правда, лицо немного порозовело, но ведь это не страшно? Как и Роман, Флорентина настоятельно советовала мне, будучи на пляже, все время сидеть в тени, не высовываясь на солнце, иначе вместо желаемого загара я просто так обгорю, что вся шкура слезет. И не забывать смазывать все тело косметическим маслом от загара.

Полагаю, впечатлений для одного дня было даже слишком много. Неужели я только сегодня утром выехала из Парижа? А кажется, прошел целый месяц. И опять я ощутила настоятельную необходимость остаться одной и спокойно все обдумать.

* * *

Утром я проснулась рано, не терпелось снова на пляж. Роман рискнул оставить меня под зонтиком одну, еще раз повторив свои наставления, главное из которых — не дай бог, обгореть. Близился прилив, меня неудержимо тянуло в море.

Сидя под своим зонтиком и ожидая, когда прилив будет в полной силе, я вспоминала только что просмотренный по телевизору фильм по роману Жюля Верна. Роман научил меня ставить и включать видеокассету (теперь я знала эти премудрые слова), и я в тишине и спокойствии, еще до завтрака, опять просмотрела полюбившийся фильм. И разрывалась между двумя желаниями — смотреть фильм или мчаться на пляж!

Впрочем, там передо мной тоже разворачивались удивительные картины, да и искупаться хотелось.

Сидя под зонтиком и любуясь морем, я пыталась отгадать, какую это даму Роман так полюбил в девятнадцатом веке, что из-за нее и столетия поменял, и на безбрачную жизнь решился. Наверняка это не была я, ведь ему уже стукнуло пятнадцать, когда я только родилась, а трудно предположить, что он воспылал страстью к младенцу... Да и впоследствии сомнительно, чтобы полюбил меня пятилетней или десятилетней девочкой, хотя любовь его и заботу я всегда чувствовала, но это было совсем другое. А дама его сердца наверняка бывала в нашем доме, раз всю свою жизнь Роман посвятил мне, я же родительского дома до замужества не покидала. Да, всю жизнь свою посвятил Роман нашей семье и в первую очередь мне, причем заботился как о родной дочери, но делал это так деликатно, так незаметно, что вот только теперь я смогла в полной мере оценить его заботу и понять, скольким ему обязана. И какой он слуга? Нет, не холоп он, не слуга, а просто лучший друг, защитник и опекун, который никогда, даже вот и в этом, двадцатом веке не позволял себе панибратства и хоть малейшей бесцеремонности по отношению ко мне.

И пока я мысленно перебирала в памяти всех знакомых дам, кузин и даже не родственниц, гадая, которая из них могла завладеть сердцем Романа, вдруг какой-то мужчина бесцеремонно сел на песок рядом с моим лежаком и как ни в чем не бывало спросил:

— Шведка или немка?

Меня так удивил его вопрос относительно моей национальности, что я от неожиданности ответила:

— Полька.

— И что, мадемуазель только что вышла из больницы или из тюрьмы?

Какой глупый и бестактный вопрос! А спрашивает так, словно уверен — не ответить я просто не могу.

И я действительно ответила, хотя доброе воспитание во мне взбунтовалось:

— Ни то ни другое. Почему вы спрашиваете? И что это вообще за допрос?

— Да потому что мадемуазель белоснежна как первый снег. Меня просто интересует, где можно сохранить такую белизну. За Полярным кругом? В Гренландии? А мадемуазель — полька, говорят, у вас были какие-то неприятности в Сибири? Так это там?

Ой, были, были неприятности, сколько поляков ссылали в Сибирь в разные времена, но ведь когда это было! И лично мою семью такие неприятности не задели. И вообще, никто мне этого незнакомца не представил, а он так непосредственно меня расспрашивает, словно мы уже годы знакомы. Впрочем, нет у современных мужчин привычки представляться, это я заметила еще на встрече в конторе нашей акционерной компании, тогда месье Ренодена мне тоже никто не представил.

Впрочем, независимо от теперешних нравов, по воспитанию я осталась дамой девятнадцатого века и не горела желанием продолжить разговор с незнакомым мужчиной. А когда он опять хотел о чем-то спросить, я так холодно на него взглянула, что у него всякая охота отпала. Хотя сам по себе был он мужчина интересный, молодой, и, представь мне его какая-нибудь тетушка на балу, я бы охотно записала в свой бальный карнет[2] и мазурку, и даже вальс с ним. К тому же на балу он бы наверняка был одет. Ну и я, разумеется, тоже...

Молодой человек, вздохнув, заметил:

— Ах, мадемуазель, ну сделайте же что-нибудь для того, чтобы сдержать мою болтливость! Меня ведь на самом деле заинтересовала невиданная белизна вашей кожи, в жизни не доводилось такого видеть, а я врач, мне по роду службы положено знать причины. Что явилось причиной такой белизны, образ жизни или наследственные особенности кожного покрова? Все женщины в вашей семье были такими беленькими?

А, ну если он врач... У меня отлегло от сердца. И я ответила уже не столь сухо и сдержанно:

— Понятия не имею, какая у меня кожа. В роду у нас все были беленькими, потому что, как и я, избегали солнца. А вот теперь я решила попробовать немного загореть.

— В таком случае — соблюдайте умеренность, это я вам как врач советую. А почему вы избегали солнца? В последнее время считается, что чрезмерное воздействие солнечных лучей вызывает рак кожи. Это вас испугало? Во всяком случае, вы правильно делаете, что загорать начинаете в тени.

Я же не имела понятия ни о каких опасениях относительно рака кожи, а вот как объяснить ему, все ли в нашей семье были такими белокожими, что в мое время и в нашем кругу белая кожа считалась самым драгоценным элементом красоты светской женщины? А такая загорелая кожа, которую я тут вижу абсолютно у всех, считалась вульгарной и присущей только низшему сословию. А если светская женщина появлялась на солнце без специального кружевного зонтика, без шляпки и перчаток, все на нее оглядывались и были шокированы.

Нет, не стала я всего этого рассказывать, хватило ума. Просто шутя произнесла:

— Видите ли, я всю жизнь прожила в густом и темном лесу, таком густом, что ни один солнечный луч не пробивался сквозь кроны деревьев. Бродила по лесу, собирала грибы, ягоды, а вода в маленьких лесных озерах слишком холодна для купания.

— Великий Боже, где же мадемуазель нашла такой замечательный лес? — воскликнул экспансивный доктор. — И почему вы проводили там свою жизнь? Может быть, вас там силой удерживала какая-нибудь злая колдунья? Впрочем, есть правда в том, что вы мне рассказали, об этом свидетельствует и здоровье, которое так и брызжет из мадемуазель. Ведь я сидел и голову ломал, как может быть такой здоровой горожанка в наше время? Что ж, осталось проследить лишь за тем, как ваша кожа воспримет выход из темного леса на залитый солнцем пляж.

Не зная, как закончить этот смущавший меня разговор, я что-то буркнула насчет того, что вроде бы пришло время искупаться и придется прервать нашу интересную беседу. Спрятав волосы под купальную шапочку, я решительно направилась в море.

Нахал поспешил за мной. Он еще не подозревал, что я отличная пловчиха. Зайдя по пояс в воду, я устремилась прямо в открытое море. Сначала он от неожиданности отстал, а пока нагонял, я уже была далеко, да и не поговоришь нормально во время плаванья.

Тут со мной чуть не произошел неприятный случай. Стремясь всеми силами отдалиться от незнакомца, я так энергично плыла, что не обращала внимания на окружение и чуть не столкнулась с большой деревянной доской с парусом, напоминающим крыло бабочки. Потом уже стала осторожнее, ибо на таких досках мужчины и женщины забавлялись, соскальзывая с большой волны и вихрем взлетая на нее. Надо будет и мне попробовать. Думаю, это не очень трудно. Часто крыло бабочки ложилось на набегавшую волну, но его легко и смеясь поднимали, так что это не должно быть очень трудным делом.

Доктор где-то затерялся. Наплававшись вволю, я вышла из моря и, чтобы обсохнуть, немного постояла на солнце. И сразу почувствовала, как сильно оно припекает. Ой, недаром меня так все предупреждали, вот, в самом деле, словно огнем жжет!

Я поспешила под свой зонтик. Роман уже там поджидал меня.

— Если милостивая пани графиня разрешит, я бы осмелился посоветовать — сейчас пляж покинуть. Солнце в полдень самое сильное, к тому же время перекусить. Пани уже искупалась, теперь имеет смысл прийти ближе к вечеру, перед самым отливом. А излишек солнца для пани вреден, все говорят.

Я и сама уже чувствовала этот излишек на всей коже. Доктор наконец разыскал мой зонтик, но увидев меня вместе с Романом, лишь издали поклонился и не стал приближаться.

Я послушно отправилась домой. Пришлось принять несколько процедур: ополоснуться после морской воды, натереться кремом, в чем мне помогла Флорентина, на спине ведь я бы сама не смогла размазать крем.

А Флорентина знай приговаривала:

— Так я и знала, солнце уже себя показало, вот здесь и здесь виден край купальника. Я бы советовала сегодня вообще больше не выходить на пляж. Ведь madame Le comtesse[3] такая беленькая!

Господи, как же они все надоели мне с этой моей белизной, которой я так гордилась всю жизнь! И опять сказалось с молоком матери впитанное правило: неприлично отступать от общепринятых правил, неприлично выделяться. Именно следование этой заповеди подгоняло меня поскорее стать такой, как все — смуглой, обгорелой, о Езус-Мария! А если меня вдруг неведомая сила опять внезапно возвратит в мое время? Как я там покажусь, такая черная?

Переодевшись, я вышла из дому, и тут к крыльцу подъехал один из этих самых... никак не привыкну... автомобилей. Из него в спешке выскочила молодая рыжеволосая особа, уже издали протягивая ко мне руки. Я глянула — Эва Борковская, никакого сомнения. Постаревшая на несколько лет, с волосами совсем другого цвета, но, к моему изумлению, — она!

Мы обнялись, плача и смеясь.

И вот с этого мгновения моя жизнь потекла в ускоренном темпе, потому что рядом оказался человек, которого я могла без всяких сомнений расспрашивать обо всем, что меня интересовало.

Эва представила мне своего мужа Шарля, с которым мы еще не были знакомы. После этого все поспешили за столик, чтобы вместе пообедать. И не еда оказалась главной в нашем обеде! Глядя на Эву, я училась всему: как сейчас себя держат женщины из высшего общества, как едят, сидят за столом, как говорят, смеются, возмущаются, какие словечки употребляют. Жадно оглядывала я одежду своей подруги, а она походя, деликатно, но решительно дала мне понять, что даже неприлично ходить без маникюра и педикюра, и посоветовала, к каким мастерам обратиться. Говорила в основном Эва, я лишь жадно слушала, впитывая в себя познания как губка. Узнала, как живет Эва, как работает. Да, да, она работала, как мужчина, хотя муж ее был человеком состоятельным и у Эвы не было необходимости работать. По ее словам, работала она для удовольствия и душевного удовлетворения в какой-то огромной фирме, занимающейся рекламой. Вот так я узнала много интересного и о рекламе. И потом я не переставая черпала полными горстями из сокровищницы познаний своей подруги. От нее узнала я много нового о людях известных и богатых, об актерах и актрисах, от нее же услышала впервые слово «секс»...

Через пять дней я была уже совсем другой женщиной.

* * *

Не полетела я в Лондон через неделю.

Все началось с того, что, когда мы все трое — Эва, Шарль и я — сидели под зонтиком на моем пляже, к нам внезапно подошел тот самый доктор, который предостерегал меня от последствий загара. Подошел и заговорил со мной так непосредственно, словно мы с ним сто лет знакомы:

— Поразительная мадемуазель женщина! Первый раз встречаю молодую пациентку, которая так следовала бы советам врача. Мадемуазель уже не такая ослепительно белая, а вместе с тем вам удалось как-то не сгореть. Ну и характер у мадемуазель!

И обернулся к моим спутникам:

— Разрешите представиться: я Филип Вийон, врач-терапевт. Как видите, я просто потрясен вашей знакомой! Идет всего четвертый день, а она уже может похвастаться очень ровным и здоровым загаром. Правильно я еще с первого раза заметил — у вас очень здоровый организм, но вот что к тому же еще и характер сильный — никак не ожидал.

Я не успела и рта раскрыть, как Эва, рассмеявшись, подтвердила:

— Вы совершенно правы, месье, я и сама поражаюсь выдержке своей подруги. Хотя, с другой стороны, меня возмущает, как можно довести себя до такой белизны, на столько лет скрыться от солнца! И больной муж — вовсе не оправдание!

— Ага! — подхватил доктор и шлепнулся на песок рядом с нами. — Теперь понятно: пани ухаживала за больным мужем. И с каким же результатом, если позволено будет спросить?

— Со смертельным! — сердито ответила я. Мне очень не понравилось, что Эва разоткровенничалась с совсем чужим для меня человеком. Какое она имела право рассказывать обо мне этому доктору, пусть и симпатичному, но которого я знаю без году неделю?

Видя, что я разгневалась, доктор Вийон попытался изобразить печаль на лице, но легкомысленная Эва пошла еще дальше.

— Э, да зачем притворяться? — махнула она рукой. — Благодарение Господу, что он умер, радоваться должна! Я до сих пор не могу понять, как ты вообще могла выйти замуж за этого отвратительного графа?

Я промолчала. Не стану откровенничать в присутствии посторонних, ведь и с Шарлем я совсем недавно познакомилась. Но если честно, то я и сама не могла этого понять. Хотя... достаточно вспомнить положение, в котором я тогда оказалась. Графский титул нашей фамилии, может, и постарше лет на двести моего супруга, да что толку, если наша семья к тому времени оказалась совсем без средств. Старшая из дочерей, бесприданница, я могла принести в качестве приданого лишь свою молодость и красоту, что вполне удовлетворило моего будущего супруга. Ну, еще образование, на него родители, особенно батюшка, денег не экономили. К сожалению, много тратил батюшка и на свои многочисленные научные изыскания, в результате чего семью буквально по миру пустил. И никаких родственников, на чью дарственную или наследство мы могли хотя бы в будущем надеяться. Родители еле-еле сводили концы с концами, поэтому предложение руки и сердца богатого графа явилось просто нежданным даром небес. Что с того, что жених был старше меня на сорок лет, страшен как черт и весь в болезнях? Меня не спросили, да и что я могла решить, глупая, шестнадцатилетняя девчонка, жизни не знавшая? Даже будь я поумнее и поопытней, видя, как радуются бедные родители богатому зятю, по-другому поступить не могла. А Эва...

Да, одна Эва отчаивалась из-за меня, плакала и пыталась отговорить. Вспомнив ее тогдашнее отчаяние, я сразу перестала на нее сердиться, ведь жалела она меня всем сердцем. А потом так получилось, что перед самой моей свадьбой Эве пришлось уехать из наших краев, и свиделись мы лишь теперь. Через сто лет!

Гнев быстро охватил меня и так же быстро прошел, когда я вспомнила свою подружку в ту тяжелую для меня пору. Единственный человек, который меня пожалел.

— Ну ладно, чего уж там, — примирительно проговорила я, — за графа я вышла ради денег. Ты же сама знаешь — родители остались нищими, мой дочерний долг повелевал мне спасти их. И я, глупая девица...

— Во-первых, глупой ты никогда не была! — перебила меня Эва. — А чтобы обеспечить родителям достойную старость, не обязательно было выходить замуж.

— Интересно, что я еще могла сделать? — удивилась я.

— Учиться, а потом работать! — убежденно заявила Эва, — деньги зарабатывать. Семью бы содержала! Впрочем, припоминаю, вам тогда и в самом деле нелегко приходилось. Мать вся в детях, мал-мала меньше, отец — в научных опытах. Ах, как я любила твоего отца, как его уважала! И не смею тебя осуждать. Если благодаря выгодному замужеству ты помогла семье — значит, так ты решила. А они и вправду вылезли из нужды? Тогда, может, ты и правильно поступила. А если ты совершила ошибку, уж сполна за нее заплатила, зато твои родители на старости лет жили в довольстве и спокойствии. И я ни от кого не слышала, чтобы ты проклинала свою судьбу!

А я ведь и впрямь никогда и никому не жаловалась. Значит, так было Богу угодно...

— Простите, а чем болел ваш муж? — задал профессиональный вопрос доктор Вийон. Господи, чем только он НЕ болел?!

— Да всем, — вздохнула я. — Хроническое несварение желудка в сочетании с невоздержанностью в пище, да что там — просто чудовищное обжорство. Желчный пузырь. Печень. Постоянные колики. Частичный паралич ног, ревматизм, вечные простуды, из носу текло постоянно, руки дрожали, глаза плохо видели и гноились. Да, еще сердце и почки! В молодости он вел весьма нездоровый образ жизни...

И прикусила язык — вот разболталась некстати, еще не хватает рассказать этим полузнакомым людям о венских куртизанках, в развлечениях с которыми он погубил здоровье. «Они из него все жизненные силы высосали!» — не раз шептали мне приживалки матери. Впрочем, о куртизанках я узнала намного позже, а о способе, каким те высасывали жизнь из моего супруга, так и до сих пор не имею представления. Ну, впрочем, сейчас немного догадываюсь.

И о ста двадцати колдунах[4], которые он в мое отсутствие, будучи в гостях, слопал в один присест вместе с фляками[5], в таком жирном бульоне, которого мне в жизни еще не приходилось видеть. И, не дожив до рассвета, скончался.

Я ту ночь провела в конюшне — рожала чистокровная кляча. Мы с ветеринаром и Романом всю ночь там провели — жеребеночек родился здоровенький. Но когда я вернулась домой, ко мне прислали гонца со скорбной вестью. За врачом посылали, но тот тоже присутствовал при родах — рожала баронесса Бжезинская, и акушеру пришлось выбирать — спасать две жизни или одну, уж очень трудные роды были у баронессы, не то что у моей клячи.

Задумавшись о страшных превратностях судьбы, что выпали мне на долю, я как-то на время отключилась от общего разговора и подключилась в тот момент, когда Эва с восторгом вспоминала леса моего родного края.

— Ox, какие чудесные чащобы, а до войны, по слухам, и вовсе были непроходимые дебри. Сейчас, говорят, много деревьев вырублено, хотя вроде бы стали следить и за молодняком, и лесничества подключились к новым посадкам. Знаете, доктор, я ведь не представляла, в каком положении оказалась моя подруга, иначе непременно поехала бы к ней в Секерки, чтобы оторвать от ложа этого умирающего старца. Надо же молодой женщине и о себе подумать. Но так случилось, что мы как-то потеряли друг дружку из виду и последние годы не встречались. Теперь тоже встретились случайно, благодаря парижскому нотариусу. Разумеется, в том, что мы растерялись — моя вина. Кася все время находилась в одном месте, а меня носило по миру, то и дело сменяла адреса.

— Вот уж не знаю, следует ли жалеть, что вы не вывезли подругу из ее дремучих лесов, — галантно возразил доктор. — Судя по всему, пребывание в лесной глуши оказалось очень полезным для ее здоровья и внешнего вида. И я весьма рад, что молодая дама предпочитает умеренность чрезмерности, в том числе, надеюсь, и в еде.

Вспомнились мне опять несчастные колдуны — нет, от обжорства я уж точно не умру! Но неизвестно почему я заговорила не о чревоугодии, а о своей любимой лошадке. Колдуны напомнили, что в ту ночь родилась моя обожаемая Звездочка.

— А ведь Астра[6] до сих пор является моей самой любимой верховой лошадкой! — похвасталась я.

— Ты занимаешься конным спортом? — почему-то удивилась Эва и сама себя перебила: — Ну как же, помню, у вас всегда были и свои лошади, да и на государственном ипподроме в Служевце ты занималась в конно-спортивной секции. В пять утра не ленилась вставать! Боже, с каким же наслаждением я тобой восхищалась!

Шарль, до сих пор в молчании слушавший наш разговор, рассмеялся.

— Странно как-то ты выразилась, дорогая — «восхищалась с наслаждением»! Может, пояснишь?

— Ну как же, с одной стороны, я гордилась подружкой, которая отлично ездила верхом, а с другой — радовалась, что мне самой не надо для этого вставать в пять утра. Знала, что вот сейчас Каська мчится на беговую дорожку, и, с наслаждением поворачиваясь на другой бок, сладко засыпала.

— В таком случае, ма шер, я отважусь на не совсем тактичное замечание, — улыбаясь заметил Шарль. — Если бы я не знал, что ты не сомневаешься в моих чувствах и знаешь, что я никогда не променяю тебя ни на какую другую женщину, я бы решился заметить — подчеркиваю, это ни в коей мере не критика...

— Что бы ты решился заметить? — не выдержала Эва.

— Что твоя подружка, а вы ведь с ней, насколько я знаю, ровесницы, так вот, твоя подружка выглядит моложе тебя...

И он опять замолк.

— Ну! — мрачно подбодрила мужа Эва. — На сколько?

— Как минимум, года на три! — решился наконец Шарль. — И я уверен — дело здесь в лошадях.

Мы с Эвой переглянулись и расхохотались.

— И ты уверен, что это не свежий лесной воздух? — уточнила Эва.

— Даже если бы я так думал — ни за что бы тебе в этом не признался. Мне вовсе не улыбается подхватить ревматизм, все эти болячки в печенках-селезенках и частичный паралич, чтобы ты расцветала и молодела, ухаживая за мной.

— Ну знаешь! Кажется, ты своего добьешься — я тоже займусь конным спортом! — рассмеялась Эва.

А я сразу почувствовала симпатию к этому незнакомому мне Шарлю. Возможно, он не очень строен и красив, несколько даже неуклюж, но он просто излучает доброту и внимание к людям. Да нет же, у него очень приятное лицо, такое, что не заставляет женское сердце сильнее биться от волнения, но сразу вызывает доверие. Ах, как счастлива Эва, что у нее есть человек, который является для нее опорой и поддержкой. И как любит ее!

Что же касается утверждения, будто я выгляжу на три года моложе Эвы, то я не придала этому значения и полностью проигнорировала, сочтя обычным комплиментом. Дело в том, что чем дольше я присматривалась к Эве, тем больше она меня удивляла. Во многом. Я бы, например, ей и двадцати лет не дала. Лицо свежее, кожа прекрасная, движения живые и порывистые, как у молодой девушки, и... Минутку, что это она сказала, что я вставала в пять утра и отправлялась в какую-то конно-спортивную секцию на какой-то ипподром? Как она его назвала? Из головы вылетело. Ах, да, Служевец, слышала я, под Варшавой где-то такая пригородная местность. Но что у меня может быть общего с этим каким-то Служевцем?

И я вдруг вспомнила, что настоящее имя Эвы — Эвелина, и я знала ее под этим именем, а тут вдруг привыкла вот к этой Эве, которую в последнее время вижу каждый день, совсем позабыв об Эвелине, которую ведь должна лучше знать! Что за путаница, что за сложности несусветные! Не буду о них думать, а то сразу начинает мутиться в голове и я вовсе перестаю соображать.

Но как не думать, если вспомнилось вдруг важное? Я уже давно чувствовала, что подспудно меня мучило, хотя в общей свистопляске перепутанных понятий и событий мучило многое. Теперь вот отчетливо всплыло: а кто мы с Эвой такие? Кто такие вот в этом новом мире? Ведь обе — аристократки, она урожденная баронесса, а по женской линии правнучка Потоцких, я урожденная графиня и замужем была за графом, вечная ему память, и в моих жилах тоже течет княжеская кровь. А вот сидим тут на пляже с каким-то простым медиком, болтаем как с равным, а намедни я не погнушалась отобедать в обществе простых клерков, служащих моей акционерной компании. Да и месье Дэсплен, с которым я обращаюсь как с равным и слушаюсь его во всем, кто же он, как не простой стряпчий?

Что же, теперь нет высшего общества, салонов, балов и раутов? Куда подевались социальные барьеры — тьфу! — отделяющие аристократию от простонародья? А прислуга? Прислуга ведь осталась, но она какая-то... ну, словно наравне с нами держится? Что же случилось с этим миром, неужели наступило какое-то ужасающее равенство, когда потомок князя и потомок плебея запросто могут подружиться и даже пожениться? Неужели в этом мире происхождение ничего не значит, в том числе и мое?

И тут с немалым удивлением я отметила, что это меня не возмущает. И вообще не волнует...

Видно, во мне опять отозвались воззрения покойного батюшки, вызывающие в ту пору всеобщее негодование, о том, что гораздо важнее происхождения знания, образование и характер человека. И отец зачастую в качестве негативного примера приводил даже потомков королевского рода. Неужели и в этом отношении я — точная копия своего батюшки?

Должно быть, так.

После таких рассуждений мне совершенно естественным показалось решение отобедать нам всем вместе с моим доктором, который как-то влился в нашу компанию и наверняка принят Эвой и Шарлем в качестве моего поклонника. Признаюсь, мне это было даже приятно.

Вечер я провела с нашей компанией в казино и вышла оттуда, будучи, к своему изумлению, в большом выигрыше. Но гораздо больше выигрыша меня обрадовала возможность на собственном опыте узнать, что такое пресловутый азарт и каким образом наши большие господа проматывали за один вечер свои миллионные состояния. Глупые были эти господа, я вон выиграла, и немало.

Ночью опять почти до утра смотрела телевидение, это получше всяких докладов и исторических трактатов дает представление о том, что собой представляет современный мир. Не переводя дыхания с ужасом познавала я мир, в котором все перевернулось с ног на голову. Женщины потеряли всякий стыд, теперь не они стали целью адорации мужчины, а сами когтями и зубами дрались за мужчин, зачастую насильно им навязываясь. И средства, которыми они пытаются очаровать мужчин, совсем не те, что в мое время. Теперь не только не скрываются телесные достоинства, но и выставляются на всеобщее обозрение самые отвратительные черты характера, за достоинство выдаются распущенность, абсолютное отсутствие стыда и совести, умение не только накормить, но и прокормить в случае чего своего мужчину и даже содержать его за счет дамы со всеми удобствами.

И опять я, одна-одинешенька, потерянная в джунглях этой современной цивилизации, не знала, что и думать и как ко всему этому относиться.

Не могла я Эву обо всем расспрашивать, она сразу заподозрила бы во мне что-то неладное, а Роману... Роман не женщина, его обо всем не расспросишь.

Когда утром мы с Эвой шли на пляж и увидели сцепленных друг с другом наподобие собачьей пары двух молодых особ неизвестно какого пола, я с отвращением отвернулась, а Эва только заметила:

— Да, в своей провинции ты совсем мохом поросла. Ну чего шокируешься?

— Но ведь они...

— Не совокупляются же, хотя совсем немного осталось, и такое, небось, вскоре увидишь. Даже меня раздражает эта всеобщая вседозволенность. Наши бабки при виде вот этой пары на месте бы скончались, а мы ничего — проходим мимо.

— И ты тоже так себя вела?

— Ну не совсем так, немного скромнее, секс напоказ меня никогда не привлекал. А сейчас мне полностью хватает Шарля, больше ничего не прельщает, и вообще мы решили в скором времени завести детей.

Последнее меня не удивило, в конце концов, люди для того и женятся, чтобы у них рождались дети. И я поинтересовалась, почему же они не завели детей раньше, если уже пять лет как женаты. Эва беззаботно пояснила — хотели несколько лет попользоваться свободой и молодостью, а также проверить, крепок ли их брак, выдержит ли испытание временем. Сейчас, оказывается, разводятся чуть ли не все, кто поженился, а когда будут дети — это нежелательно.

О безобразиях с разводами я уже знала из своего телевизора, хотя у меня это никак не укладывалось в голове. Никто не видел в этом особого скандала, даже церковные браки не были препятствием, там тоже давались разводы, а я никак не могла для себя решить — хорошо это или плохо? Конечно, если попадется такой муж... развестись с ним — милое дело, не придется всю жизнь коротать с нелюбимым, а с другой стороны — такая легкость в столь серьезных вопросах, бросают хороших мужей, бросают детей, разводятся из-за любого пустяка.

Что уж говорить о людях, не связанных брачными узами. Чего только я не насмотрелась в тех видеокассетах, которые Роман, видно, специально для меня отобрал, чтобы знала, где я сейчас пребываю. Ну никак не могла я поверить, чтобы столь горячая любовь сразу охватывала два человеческих существа, чтобы они немедленно шли в постель, с непристойной торопливостью в ней тут же совокупляясь? Неужто в мире и в самом деле царит такая распущенность нравов?

Не укладывается в голове и публичный показ всего этого. Зачем такие интимные стороны человеческой жизни делать всеобщим достоянием? Лишая себя остатков таинственности и интимности, женщины уж точно ума лишились — ведь это прямой путь к потере мужчинами всякого интереса к ним.

За обедом мы много говорили о фильмах, всех, безусловно, возмущало засилье в них грубости и жестокости, что в первую очередь негативно сказывается на психике детей. Это доктор Вийон так заявил. Я, конечно, была с ним согласна, хотя сама больше помалкивала. Мои друзья в жестоких фильмах главным образом видят причину того, что среди молодежи стало столько преступников. А какими же вырастать детям, если они ничего другого не видят на экранах, кроме насилия и жестокости?

Потом перешли на современную литературу, сыгравшую свою роль в воспитании таких детей и юношества, которых мы имеем. И тут выяснилось, что я совсем не читала этих книжек. Интересно, как я могла их читать, если даже не имела понятия об их существовании? Видя, что я не принимаю участия в общем разговоре, собеседники приступили ко мне с расспросами, и опять пришлось ссылаться на жизнь в глухом лесном краю и стенающего мужа.

Поэтому первое, что я сделала, расставшись с друзьями, — отправилась в книжный магазин и закупила гору книг. Некоторые мне посоветовала пожилая и наверняка очень начитанная продавщица, другие я приобретала, руководствуясь названиями, причем предпочитала те, в которых говорится о женской доле, о трактовке взаимоотношений полов, о физиологии и еще о многих вещах, которые мне и в голову бы не пришли, не наслушайся я рассуждений за обедом.

Зато вспомнила я о библиотеке в моем родовом польском гнезде. Отец собирал ее годами, и я в ней еще далеко не все книги прочитала. Волосы у меня поднялись дыбом. В этой библиотеке было несколько тысяч книг, чтения хватит на добрых пару лет, а жить когда? Запереться в доме и читать, читать... Нет, надо будет на досуге придумать что поумнее.

Утром я чувствовала себя невыспавшейся, да и была такой, однако уже знала — двадцатый век начинает понемногу укладываться в моей голове в цельную картину. Я о многом узнала, но это вовсе не означало, что со многим примирилась, особенно в области морали и нравственных норм. Правда, многое в обычаях двадцатого века выгодно отличалось от привычных мне норм поведения девятнадцатого, и я с готовностью приняла новые.

В этот день Эва устраивала у себя прием. Вот опять неожиданность — прием был совсем необычным. Происходил он в садике у ее дома, а единственным блюдом было нечто вроде похлебки из сыров, кипящей в огромном блестящем горшке. Каждый гость лично набирал эту жидкость большой разливательной ложкой на свой кусок хлеба, из-за чего случались забавные недоразумения.

Знакомых было много, разного пола, а один молодой человек как пришел, так и не отступал от меня ни на шаг. Хорошо хоть имя свое назвал — Арман. В ответ я произнесла свое, не называя фамилии, а уж тем более графского титула, поскольку уже знала — это не принято. В компании незнакомых, случайно собравшихся людей надо было вести себя как можно непосредственнее, не забивая голову правилами так называемого хорошего тона.

Как-то так получилось, что этот Арман целиком завладел мною, отбив всех прочих ухажеров, а я впала в так называемое фривольное настроение и только смеялась, когда он довольно бесцеремонно отталкивал очередного гостя, желавшего со мной познакомиться. Правда, был он очень строен, ловок, полон огня и смотреть на него было приятно. Играла музыка, начались танцы, танцевала и я, сначала приглядевшись — сумею ли, но вскоре поняла, что каждый танцевал, как ему нравится, никаких особых фигур и па не выделывалось. Можно скакать и прыгать, и дурачиться, лишь бы соблюдать ритм. Правда, некоторые фигуры вызывали у меня... ну, просто шокировали меня, уж слишком сильно партнеры обнимались и прижимались друг к дружке, но, боюсь, шокировали они только меня одну.

А в общем, мне очень понравилось, я от души веселилась и лишь время от времени приходило в голову — а не попади я в двадцатый век, никогда бы не смогла так непосредственно веселиться, не думая о графском достоинстве и своем вдовьем положении.

А потом приятный вечер закончился, и все захотели меня провожать, в первую очередь, разумеется, Арман. Не знаю, что бы я могла себе позволить ночью со своими фривольными мыслями и будучи в легком подпитии, к тому же не находящая спасения от огненных взглядов Армана, если бы не Роман. Только наша компания вывалилась из Эвиного садика, как я увидела свою машину. Роман ждал и с таким видом распахнул передо мною дверцу «мерседеса», что я вроде как сразу отрезвела и вспомнила о правилах хорошего тона. А потом, ночью, сама не знала — злиться мне на Романа, что не дал согрешить, или, напротив, радоваться этому? Напрасно нагляделась я столько эротических фильмов, напрасно так страстно танцевала с Арманом, все это вызывало в душе дотоле неведомые ощущения, а в голове — грешные мысли. Ведь имеет же женщина право хоть раз в жизни испытать то блаженство, о котором мне все уши прожужжали? И не подвергнуться в эти благословенные времена осуждению общества.

О, я прекрасно знаю, где бы я нашла осуждение, но ведь ксендз-исповедник жил более ста лет назад...

* * *

Весь следующий день вспоминала я прием у Эвы и свои рассуждения о телесном блаженстве и возможности его испытать, раз уж судьба меня забросила в такой легкомысленный век, что просто грех не воспользоваться. Очень таким мыслям способствовал Арман, который заявился с самого утра и весь день только и делал, что утверждал в грешных мыслях — и взглядом, и прикосновением. И показалось мне, что влюбилась я в Армана: вот человек, которого ждала всю жизнь. Не знаю, чем бы закончилось все это, если бы не приехал Гастон де Монпесак. Мы с Арманом находились в гостиной, уж не знаю, была ли там Флорентина, я ничего вокруг не замечала. Открытые настежь стеклянные двери гостиной выходили на широкую лестницу, спускавшуюся к морю. Какая-то машина подъехала к ступенькам и остановилась, я не обратила на нее внимания, ибо только что Арман схватил меня в объятия и поволок в спальню. Не сопротивляясь, я лишь глянула через плечо Армана и увидела взбегавшего по ступенькам Гастона.

Страстный любовник, видимо, почувствовал, что держит в объятиях не живую женщину, а бесчувственное бревно. Поняв — дело неладно, он оглянулся и тоже увидел Гастона.

— Сколько у тебя этих охранников? — раздраженно прошипел он.

Не отвечая, я вырвалась из его объятий, спокойно оправила платье и повернулась к нежданному гостю. Гастон, увидев меня в несколько двусмысленной ситуации, на миг заколебался — входить — не входить, но я сама к нему обратилась.

А для меня сомнений не было. Лишь увидев Гастона, я все поняла. Нет, не хочу я никакого Армана, и никакое блаженство мне не нужно, это я напридумывала под влиянием глупых фильмов и вина, и никогда бы не простила себе, свяжись я с Арманом. Да, есть мужчина, которому я без сомнений и сожалений вручила бы себя и всю еще предстоящую мне жизнь, и этот мужчина — Гастон!

Вот где пригодилось мне светское воспитание, умение держать себя в самых сложных обстоятельствах и найти из них выход. А я ведь только что чуть было не потеряла голову. Улыбнувшись гостю, я поздоровалась с ним так, словно ничего и не случилось, и представила друг другу мужчин, совершенно позабыв о том, что фамилии Армана я так и не знала. Арман вывел меня из затруднения, назвав свою — де Реталь. Оказывается, он Арман де Реталь. Наверное, назвать фамилию его побудил тот факт, что Гастон, представляясь, назвал свою.

Я осмотрелась — Флорентины в комнате не было. Позвонив ей, я попросила принести нам какие-нибудь напитки.

И на короткое время испытала странное ощущение, словно оказалась в своем времени и в своем доме. После смерти мужа мне уже приходилось принимать в своем доме двух мужчин, двух претендентов на мою руку и состояние, глядящих друг на дружку волком. А поскольку ни один из них не был мне близок душевно, я прекрасно справлялась с ними. Правда, в этом мне очень помогала прислуга. Тогда ее в доме было намного больше. Лакей обслуживал гостей, экономка продумывала меню, да и еще не случалось так, чтобы кто-нибудь застал меня в чьих-то объятиях.

За двадцать пять лет своей предыдущей жизни я привыкла относиться к мужскому полу с холодной учтивостью, так нас, девиц, воспитывали. И эти, казалось бы, забытые навыки вдруг неизвестно откуда вернулись. К обоим своим ухажерам я старалась относиться одинаково, ничем не показывая истинного отношения ни к одному из них, хотя сердце мое разрывалось от любви и со страшной силой тянуло лишь к одному из них.

Завязался довольно оживленный разговор, во всяком случае я очень старалась. Разговор ни о чем, поистине светский. Правда, один раз Гастон с сочувствием и довольно туманно намекнул, что некие неприятные вести из Парижа от месье Дэсплена могут испортить мне отдых на море, и поинтересовался, не звонил ли еще мой поверенный. Я ответила отрицательно и выразила удивление — как мог звонить месье Дэсплен из Парижа, ведь он, насколько мне известно, собирался на целый месяц уйти в летний отпуск и запереть свою контору. И тут выяснилось, что отъезд в отпуск ему пришлось отложить из-за очень важных событий, касающихся непосредственно меня. Откуда Гастон мог узнать об этом? Словно догадавшись о моих сомнениях, Гастон де Монпесак пояснил — он на скачках встретился с Полем Реноденом, и тот ему вкратце об этом и рассказал. Оказывается, ипподром в Монтийи, недалеко от доставшегося мне в наследство прадедова дома, вовсю развернул свою программу летних скачек и бегов.

И тут мы сразу заговорили о лошадях, благодаря чему я получила возможность наконец-то сказать что-то умное. Кстати вспомнилось, что в Довилле, который находится совсем недалеко от Трувиля, тоже устраивают бега, и мне бы очень хотелось на них побывать. Знаете ли, я так увлекаюсь лошадьми. Я не только совладелица акционерной компании, но и сама люблю ездить. И если бы господа были так любезны...

Господа, разумеется, были любезны, особенно Арман. Тот вообще повел себя вызывающе. И впервые показал, на что способен и с кем я имею дело. Совершенно наглым образом он демонстрировал перед этим, едва знакомым мне молодым человеком, нашу якобы тесную близость, давая понять, что если я с кем и поеду на ипподром — то только с ним. Все еще держась в рамках светской дамы, я попыталась укротить его взглядом, да куда там!

Во мне зародилось и укреплялось предположение, что он вообще не собирается покидать моего дома, напротив, пережидает второго гостя, намерен здесь остаться, как хозяин дома и вообще чуть ли не мой муж и повелитель. Тактичный Гастон уже намеревался поддаться этому давлению и удалиться, предполагая, что я желаю того же, чего и Арман. Вот-вот начнет прощаться, я по глазам видела!

По мне аж мурашки побежали, когда я представила, в каком окажусь положении. И вообще, не любила я, когда на меня давили, не считаясь с моим собственным желанием! И мне ужас как не хотелось, чтобы меня выставили перед Гастоном любовницей Армана. Да и вообще, пусть я живу в развращенном веке, в собственном доме я не намерена поддаться овладевшему миром разврату и вседозволенности, невзирая ни на что я остаюсь уважающей себя женщиной, а не секс-самкой! Пусть те, кому это нравится, живут в безбрачной связи, меняя мужчин как перчатки, которые, кстати, в этом веке, похоже, совсем отменили. Итак, пусть кому нравится меняет своих партнеров хоть каждый день. Их дело.

Но я не такая!

И так меня разозлила создавшаяся неловкая ситуация, что я даже не дрогнула, принимая решение. Извинилась перед гостями, заявив, что должна выдать распоряжения Флорентине.

Вот еще влияние светского воспитания. Я уже давно заметила, что теперешние женщины безо всяких церемоний удаляются в туалет, когда в том возникает потребность. И даже сообщают об этом вслух. В мое время женщина скорей бы лопнула, если больше терпеть невозможно, но ни за что не произнесла бы это неприличное слово. Вот и сейчас я бы запросто могла удалиться в туалет, хотя бы макияж поправить, носик напудрить, но сказалось воспитание, заложенное на генном уровне. И я в качестве предлога упомянула Флорентину. Впрочем, насчет Флорентины я не соврала. Я велела ей позвать Романа.

Роман, словно ждал, вырос передо мной через секунду.

— Мы немедленно едем в какой-нибудь ресторан, — быстро сказала я. — Все равно в какой, может, в какое-нибудь казино. И там пусть Роман ждет меня у самого входа, потому что я хочу оттуда выйти одна и побыстрее, как только смогу.

Отпустив Романа, я вернулась к гостям. Увидев меня, Гастон сразу встал, а я и не сомневалась, что он сейчас начнет прощаться. Ну, словно я его мысли читала! Не дав ему рта раскрыть, я позволила себе немного покапризничать. А именно — заявила, что мне захотелось провести вечерок в каком-нибудь приятном месте, где можно вкусно поесть и повеселиться.

Арман от неожиданности даже потерял обычную самоуверенность и на время не нашелся что сказать. Зато Гастон так и расцвел.

— Какое замечательное пожелание! — с искренней радостью воскликнул он. — Мне не хотелось признаваться, но я очень голоден и все посматриваю на часы, успею ли к закрытию бара в своем отеле. А пригласить мадам графиню в какой-нибудь хороший ресторан не решался...

— Рада такому чудесному стечению обстоятельств! — звонко рассмеялась я. — У меня тоже с каждой минутой растет аппетит, я чувствую, что еще не наелась вволю устриц, ведь много лет их не ела! Так что прошу вас, Гастон, выбрать такое место, где подают устрицы и долго играет музыка.

— Да везде! — угрюмо пробурчал Арман. Насчет устриц я малость приврала. Вообще-то я их люблю, но в данный момент из-за всех этих эмоций я совершенно лишилась аппетита. Впрочем, что за беда! Скажу — расхотелось. В конце концов, женщина на то она и женщина, чтобы менять свои прихоти, когда захочется.

Стали перебирать злачные места Трувиля. Я стояла за казино, ведь там мне будет легче ускользнуть от моих кавалеров, когда придет пора. Я не настаивала, чтобы ехать на моей машине, это могло возбудить подозрения в Армане, а машина Гастона и так стояла у входа дома. Уже садясь в его машину, я взглянула назад и убедилась, что Роман разворачивается, собираясь незаметно ехать за нами следом.

Сразу же войдя в казино, я наткнулась на Эву с Шарлем. Меня сей факт несказанно обрадовал, а вот Эву — чрезвычайно удивил, причем так, что она потребовала немедленных объяснений, для чего, разумеется, затащила меня в спасительный туалет.

— Не желаю я Армана — и все тут! — не стала ожидать я вопросов Эвы.

— А что? — не успокаивалась подружка. — Он оказался... не того?

— Не знаю. Я не проверяла.

Эва была просто поражена. Господи, как же у них все легко совершается!

— Так ты с ним...

— Вот именно. Ничего у меня с ним не было.

— Но почему? А мне казалось...

Правда сама вырвалась из моих уст.

— Да мне и самой казалось. Я просто не успела, еще бы немного, и я бы...

Язык я прикусила не из скромности, приличествующей вдове, а просто потому, что не сразу подобрала словечко, подходящее к данному случаю. В мои времена... эх, где эти времена? В мои времена говорили «отдаться мужчине». Теперь же я отлично понимала — смысл этого выражения совсем не отвечает его истинному содержанию. А как же тогда надо говорить? Не «отдаваться мужчине», а «подкладываться под него«? «Брать мужчину нахрапом»? Или еще как? Оказывается, многое в этом времени остается для меня тайной.

К счастью, Эву не интересовали лингвистические изыски. Она задала вопрос в лоб:

— Так почему же нет?

— Потому что в самый... момент подъехал Гастон Монпесак.

— Значит, ты с ним?..

— Вот с ним я бы не против, — заявила я со всей искренностью и прямотой XX века, отбросив скромность века прошлого. — Да не было ни времени, ни возможности. А вообще я хотела с тобой поговорить, чтобы ты мне помогла. Знаешь, не желаю я, чтобы Арман откалывал такие номера!

Сказала — и сама удивилась, вот же, овладела современной лексикой, выражаюсь вполне в духе времени.

— Какие номера? — не поняла Эва.

— Видишь ли, он ведет себя так, словно я с ним уже долгие годы... ну, нахожусь в связи. Держит себя нагло, при всех.... о, лапает!

— Особенно при Гастоне! — догадалась умная Эва.

— Ну да! А я вовсе не желаю, чтобы Гастон считал, будто мы... будто этот наглый Арман имеет на меня какие-то особые права.

— А чего же ты хотела? — рассмеялась Эва. — Он, считай, уже затащил тебя в постель, видел же полное твое согласие, так как же ему себя вести? Хотя, впрочем, не всякий мужчина стал бы демонстрировать перед другими ваши отношения. Однако здесь — случай особый. В Гастоне он инстинктивно почувствовал соперника и решил сразу показать, кто здесь хозяин. Я еще удивляюсь, как его кондрашка не хватила!

— Немного оставалось. Думаю, успокоился на том, что еще не все потеряно.

— И у него есть основания на это рассчитывать?

— Да нет же! — рассердилась я на подружку, которая никак не поймет главного. — Видишь ли, дело в том, что Гастон... ну как бы тебе потолковее объяснить...

Нет, даже лучшей подруге не объяснишь в общественном туалете того сердечного трепета, который ощущаешь при виде любимого, при одном смутном воспоминании восьмилетней давности (или уже девятилетней?), встреченного на пороге костела молодого человека, с которым я сбежала бы и от венца, и от ксендза, и от обожаемых родителей, лишь захоти он этого? И сама не уверена — может ли Гастон де Монпесак быть тем молодым человеком из далекого девятнадцатого века? Поэтому я лишь тупо молчала.

Эва сама обо всем догадалась.

— Езус-Мария, неужели ты влюбилась? — с каким-то ужасом вскричала она.

— Возможно, — выдавила я из себя с трудом. — Во всяком случае, никакой другой мужчина меня не привлекает. Даже такой победоносный красавчик, как Арман.

— А Гастон?

— Чувствую — с него как-то слетел весь пыл, Арман таки добился своего. И очень прошу тебя — помоги, как подруга!

— А он не дурак, этот Арман, — задумчиво произнесла Эва. — Знал, какую политику выбрать. Увидел соперника и прибегнул к единственно верному ходу — показать, что ты — его женщина. Ведь у тебя на лице написано, что ты не из тех, которые знай меняют сексуальных партнеров, верность прямо-таки излучается из тебя, как свет из морского маяка. В таких случаях любой пришлый самец сразу поймет — здесь ему делать нечего, не отломится ничего.

В полном отчаянии я взмолилась:

— Потому и обращаюсь к тебе за помощью, что-то такое я и сама инстинктивно почувствовала и видела, что Гастон вот-вот... смоется, оставив нас одних, чтобы не мешать. Такая тактичность! Такая деликатность чувств! В прежние времена я бы знала, как вести себя, а сейчас все еще чувствую себя чужой в этом мире...

Ну вот и проговорилась, а ведь так следила за собой, никто не должен знать, что я перескочила через проклятый барьер времени. Ох, как же трудно сразу жить в двух разных эпохах! В прежнее время скрылась бы я от настырного поклонника за стенами своего поместья, за частоколом многочисленной прислуги, не ездила бы с ним в одиночестве на прогулки верхом, а уж в доме, в гостиной, при наших встречах всегда бы присутствовала какая-нибудь родственница, кузина, двоюродная бабушка. Да любая приживалка бы сгодилась, вот мне и защита! Здесь же, при свободных нравах, когда для любовных игр не обязательно скрываться за стенами домов, можно предаваться им всенародно и никакая полиция тебя пальцем не тронет, здесь таким дерзким нахалам и карты в руки. Нет у меня ни мужа, ни опекуна, который мог бы меня защитить от покусительств этого наглеца, приходится рассчитывать лишь на себя. Да вот на подругу.

Подруга оказалась на высоте.

— Да что ты так отчаиваешься, Каська? Отобьемся! И конкретно скажи мне: сделать все, чтобы отшить Армана, или намекнуть Гастону на истинное положение вещей и малость его подтолкнуть? Придать, так сказать, бодрости?

— Хорошо бы сделать и то, и другое, если сумеешь. А сегодня у меня такие планы...

Эва целиком и полностью одобрила мою стратегию, и мы вернулись к нашим мужчинам.

Как задумала, так и сделала. Причем, воодушевленная помощью подруги, и сама не дремала, явно давая понять, кого из своих ухажеров предпочитаю. Не скажу, чтобы мое отношение убило Армана. Нет, оно даже не отбило в нем охоты продолжать ухлестывать за мною, хотя теперь вместо прежней самоуверенности сильнее ощущались гнев и раздражение.

А потом я опять удалилась в туалет и уже не вернулась к нашему столику. Роман ждал меня в условленном месте, и даже не было необходимости ему сообщать, что сегодня вечером я не намерена принимать гостей...

* * *

Арман проявил такую наглость, что я просто слов не нахожу! Мне кажется, его поступок отличается особым бесстыдством и в данную эпоху, а в мою же такое и представить трудно. Заявился в мой дом ни свет ни заря, заставил Флорентину разбудить меня, не слушая ее возражений, ибо она с трудом сдержала его натиск — порывался силой ворваться в мою спальню, а Роман, как назло, уехал на автостанцию заняться машиной.

В данной ситуации мне ничего другого не оставалось, как вместе с ним выйти из дому в неурочный час, когда отлив совсем обнажил прибрежную полосу пляжа и купаться нельзя было. Я не сомневалась — этот наглец всеми силами старался меня скомпрометировать, создать впечатление, что он остался у меня на ночь и вот мы, проведя вместе ночь и позавтракав, как двое влюбленных, отправились, за ручку взявшись, на пляж. В прежние времена моя репутация была бы тем самым навеки погублена, да и теперь я себя не помнила от ярости, главным образом из-за Гастона.

И Эва тоже хороша, еще подруга называется. Неужели не смогла что-нибудь вчера предпринять, чтобы оградить меня от подобных преследований?

Я уже упоминала, что от моего дома до пляжа рукой подать, но и этот короткий путь стоил мне немало нервов. То и дело выдергивая свою руку из руки нахала и уворачиваясь от его объятий, я плотно завернулась в халат. Выходя, я велела Флорентине немедленно прислать на пляж Романа, как только тот появится.

Роман вскоре появился и принялся раскладывать для меня лежак и раскрывать зонтик. Не стесняясь его, Арман набросился на меня чуть ли не с бранью:

— Почему ты вчера сбежала от меня? За идиота меня держишь?

— Смысл таких выражений до меня не доходит, — холодно ответствовала я.

— Не на того напала, дорогуша! Учти, в кошки-мышки я с тобой играть не намерен! И я ясно вижу — тебя так же тянет ко мне, как и меня к тебе. Как понимать твое поведение? Перверсия или просто топорное кокетство, чтобы сильнее завлечь?

Мимоходом подумав, что вчера в эту пору меня и в самом деле тянуло к этому сильному, красивому мужчине, я обиженно возразила:

— Ни к изощренному, ни к топорному кокетству я не прибегаю. Это была просто ошибка...

Отбросив остатки приличий, он страстно обнял меня, гневно восклицая, невзирая на наличие зрителей:

— Какая там ошибка, я спать из-за тебя не мог, ты меня с ума сводишь! И на кой ляд ты меня на пляж вытащила? Предпочитаешь на свежем воздухе? А ну пошли обратно к тебе, в твою уютную постельку, уж там я тебе покажу...

Вырвавшись из объятий Армана, я отъехала со своим лежаком так, чтобы он не мог до меня добраться, и решила сражаться с ним его же словесным оружием:

— А если я не желаю тебя видеть? А если я уже насмотрелась в своей жизни столько, что с меня достаточно? И вообще, мне противно твое общество, чтоб ты знал! Даже если на какой-то миг и создалось впечатление, будто я... ну так это потому, что выпила лишнее. А теперь ко мне вернулась обычная трезвость и я не желаю больше выслушивать такие... предложения! И вообще предпочла бы остаться в одиночестве.

Нет, я не знала Армана! Любого другого такая отповедь отрезвила бы, но этого, похоже, ничто не проймет. Он расхохотался на весь пляж, хотя в глазах его мелькнул гнев. Однако стал вести себя намного сдержаннее, всем поведением давая понять, как сильно его тянет ко мне. Я поняла — от своего присутствия он меня не освободит, а поведение, демонстрирующее нашу близость, рассчитано на зрителей. Увы, боюсь, в первую очередь, на Гастона.

Но Эва, Эва! Так я ее просила помочь мне! Надо было позвонить ей и спросить, сделала ли она вообще хоть что-нибудь? Да неудобно было звонить в такую рань. Впрочем, знай я о том, что меня ожидает с самого утра, позвонила бы, наплевав на все требования приличия.

Роману пришлось удалиться по своим делам, и я опять осталась под зонтиком один на один с Арманом. А он выглядел так, словно в любой момент способен на меня наброситься. Спасение зависело лишь от меня самой! Быстро вскочив с лежака и опять закутавшись в пляжный халат, я отправилась собирать ракушки. Сейчас, в отлив, отлично ходилось по твердому мокрому песку на самой кромке воды. Ясное дело, Арман поспешил за мной. Злая как черт я раздумывала, что бы предпринять. Бросить к черту любимый пляж и отправиться куда-нибудь в людное кафе? Пойти к Эве? Попросить Романа придумать что-нибудь? Домой нельзя было ни в коем случае возвращаться, там не скроешься от страстного поклонника, одна Флорентина с ним не совладает. Я уже сожалела, что нет у меня многочисленной прислуги, причем и крепких мужичков, как в моем поместье в Секерках. Правда, вернется Роман, но я не знала, на что способен негодяй Арман, и не хотела подвергать опасности Романа. А вдруг тот его просто под каким-нибудь предлогом в полицию сдаст? Не знаю я пока еще всех здешних порядков.

И пришлось самой изыскивать для себя меры спасения. Я принялась собирать ракушки. Отлив всегда оставляет на твердом песке вместе с тиной не только множество всякой ненужной гадости, но и ракушки, которые я с детства любила собирать, а потом с наслаждением нанизывала на нитку. У меня до сих пор сохранились бусы, сделанные мною лет двадцать назад... ох, не двадцать, а сколько же?

Подсчитывая годы, я потеряла бдительность, и, воспользовавшись этим, Арман здорово стиснул меня в своих железных объятиях. С криком «а вон еще одна» я выскользнула из клещей и подняла действительно очень затейливую раковину, которую тут же сунула в руки настырного ухажера, попросив подержать. И стала так поступать со всеми следующими находками. Вскоре обе руки Армана были заполнены моими морскими сокровищами, и я видела, как в нем борются два желания: бросить ракушки к черту и тем смертельно обидеть меня, а может, и окончательно потерять мое расположение, или послушно носить их за мной, будучи лишенным возможности лапать меня. В сообразительности этому парню не откажешь, он выбрал второе, во всяком случае, уже не мог демонстрировать снедающую его страсть всем желающим это видеть.

Под зонтик я вернулась лишь тогда, когда издали заметила там какое-то оживление. Ага, подтянулась помощь, можно возвращаться. И в самом деле, у моего зонтика уже сидел Филип, тут же подошел Гастон, а почти сразу же за ним явился и Шарль. Без Эвы. Она, по его словам, в это время всегда занималась косметическими процедурами.

Разумеется, я проявила большое внимание и к друзьям, и к ракушкам. Нет, не бросила их на песок, тут же позабыв о них, а всячески демонстрировала, какое это ценное сырье для изготовления бус и ожерелий. Попросив Романа принести дополнительный лежак, я сначала велела своим кавалерам доставить в купальных шапочках потребное количество воды, в которой споласкивала каждый найденный экземпляр даров моря, затем, рассортировав их, приказала каждый сорт запаковать отдельно. Работы хватило на всех, а тут уже солнце принялось излишне припекать, пришло время отправляться на ленч. Подошла Эва, мы по дороге занесли мою добычу ко мне домой, и в кафе я отправилась в большой компании.

Я нашла возможность уединиться с ней и переговорить.

— Ты права, — озабоченно говорила мне Эва. — Этот твой Арман...

— ... только не мой, не мой! — горячо возразила я.

— Да я ведь только так сказала, ну что ты взвилась? — удивилась Эва.

— Потому что он меня уже... как это говорится...

— Достал? — догадалась Эва.

— Именно! Не знаю, как от него спасаться.

— Так вот, ты права, — продолжила свою речь подруга. — Он не просто красавец мужчина, избалованный успехом у женщин, он агрессивен.

— Боже! — ужаснулась я, еще не совсем понимая, что это значит.

— Такие идут к своей цели по трупам, их ничто не остановит, — пояснила Эва. — Будь ты многоопытной выдрой, может, ты бы с ним и справилась, хотя не исключено, что и многоопытной дамочке дорого пришлось бы заплатить за разрыв, если он этого почему-то не желает. Так что насчет Армана я пока могу тебя лишь предостеречь, ведь о нем я ничего не знаю. А что касается Гастона, то здесь я, как и обещала, помогла подружке.

— Правда? — обрадовалась я.

— Да, мне удалось с ним переговорить и я дала официальное опровержение насчет настоящего характера отношений, которые связывают тебя и Армана.

— Езус-Мария, аж официальное опровержение? — ужаснулась я. — Ведь дело тонкое, нельзя так прямо!

— Шуток не понимаешь? Конечно же, я была предельно тактична. Я лишь нашла удобный повод рассказать ему об истинном характере твоих чувств по отношению к этому излишне настырному молодому человеку, а дальнейшие выводы Гастон пусть сам делает, не маленький. Еще я узнала, что он развелся, детей нет, а развелся совсем недавно, около года назад.

Надо же, как за столь короткое время изменились мои взгляды на многие жизненные явления! Еще совсем недавно при известии, что Гастон был женат и развелся, я бы себя не помнила от горя, ибо данный факт лишал приличную женщину возможности поддерживать с таким мужчиной всякие отношения. Ну как же! Разведенный, что люди скажут? Теперь же я радовалась этому обстоятельству, оно лишь свидетельствовало о том, что мой избранник — свободен.

Новость очень улучшила мое настроение, и, вернувшись за стол, я первая заговорила с Гастоном, а он сразу откликнулся, словно только того и ждал. В темах разговора недостатка не было, заговорили о лошадях, в которых Гастон тоже разбирался и, кажется, был большим любителем верховой езды. Арман попытался вмешаться в наш разговор, заговорив о тотализаторе на бегах, но тут к нему обратился с каким-то вопросом Шарль. Я не сомневалась — сделал он это по наущению Эвы. Затем, сделав вид, что желаю обсудить с Гастоном некоторые деловые вопросы, которые поверенный передал мне через Гастона — не передавал, но какое это имеет значение? — я, перевоплотившись в этакую деловую женщину, пригласила Гастона к себе на вечерний чай для обсуждения не терпящих отлагательства дел по наследству.

И Гастон пришел. Я не успела вернуться с вечернего купанья в море, как он уже постучал в дверь.

Только тут я до конца поняла, каких же разных мужчин послала мне судьба!

Гастон не набросился на меня, как оголодавший волк, не крутился вокруг меня с комплиментами весьма сомнительного свойства. Но зато, когда он вежливо, даже трепетно поцеловал мою руку, я сама вся затрепетала и покраснела с ног до головы.

Да, мы говорили о делах, почему бы и не поговорить? Но не только о них... Не знаю, до чего бы мы договорились, если бы нашу беседу не нарушил телефонный звонок. Звонил месье Дэсплен. Поневоле подумалось, что от окончательного морального падения меня оберегает какая-то высшая сила, действующая под видом совершенно не связанных с моими чувствами случайных событий.

Месье Дэсплен — даже по голосу чувствовалось, что этот респектабельный нотариус утратил свое обычное хладнокровие — настоятельно просил меня прибыть на несколько часов в Монтийи. К сожалению, это не телефонный разговор, поэтому он, Дэсплен, может лишь сказать, что речь идет о той самой, запертой комнате в доме. Он, Дэсплен, рассчитывал, что я пробуду в Трувиле, как и говорила, дня два, а поскольку задерживаюсь, он вынужден меня поторопить. Ведь дела по передаче мне наследства так и не завершены окончательно, тогда было несколько препятствующих этому моментов, а теперь возникло большое осложнение, как раз связанное с запертой комнатой. Под окном комнаты стал выть пес, что весьма нервирует людей из конюшен, а совсем недалеко в доме какие-то звуки слышались, а главное, он, Дэсплен, готовясь передать мне все имущество целиком, с прискорбием обнаружил отсутствие весьма ценной старинной шкатулки с еще более ценным содержимым, которое он при инвентаризации видел собственными глазами, а теперь не видит. Завтра предполагается вскрыть подозрительную комнату, для чего вызваны специальные слесаря, учитывая прочность двери и замков, и очень желательно, чтобы я, наследница, при этом вскрытии присутствовала лично. Так он полагает.

Я не стала подвергать сомнению решение опытного судейского — безусловно, в таких случаях обязан присутствовать главный наследник, и пообещала к десяти приехать. Телефонный разговор слышал Гастон и позволил себе тактично поинтересоваться, чего от меня хочет сутяга. Я ему все рассказала.

— Мадам графиня должна ехать, — не сомневался Гастон. — Вы не против, если я буду вас сопровождать? Может, и помощь смогу какую-нибудь оказать, ну хотя бы при взламывании двери.

Я ждала с его стороны такого предложения, но согласилась сдержанно; не запрыгала от радости, не захлопала в ладоши, а как положено хорошо воспитанной девице из благородной фамилии, с многочисленными оговорками — а располагает ли месье Монпесак временем, а не злоупотребляю ли я его хорошим отношением ко мне и пр. — и милостиво выразила свое согласие. В прежние времена такое бы совершенно исключалось. Боже, только теперь осознаю, каким же множеством общественных пут и предрассудков были мы облеплены, наподобие тоже, как оказалось, совершенно излишних нижних юбок, которые лишь сковывали движения. Насколько женщины в этом веке свободнее в своих действиях.

Отбросив ненужные в данном случае теоретические рассуждения, я поспешила вызвать Романа и сообщила ему о завтрашней поездке в Монтийи.

— Раз вы договорились быть там к десяти, надо выехать в половине восьмого, — подумав, сказал Роман. — В Париже мадам графиня собирается куда-то заезжать?

— Нет, разве что позднее, после встречи с месье Дэспленом. А так мы прямиком едем в Монтийи. Так что если месье Монпесак рассчитывает на Париж и его не устраивает...

— Меня устраивает абсолютно все, чего бы ни пожелала госпожа графиня, — галантно ответил Гастон де Монпесак, не упустив возможности уже в который раз поцеловать мне ручку. И опять блаженство разлилось по всем моим членам.

Тут подошло время обеда, появился постылый Арман, следом за ним подтянулись Эва с Шарлем. Эва уже полностью освоила свою роль наперсницы, охраняющей меня от приставаний нежелательного поклонника, и делала все от нее зависящее, чтобы отравить последнему жизнь. Я на ухо рассказала ей о нашей завтрашней поездке в Монтийи, и она посоветовала не говорить Арману о ней, причем задержаться в тех краях подольше, раз уж я еду с милым мне Гастоном.

На следующее утро мы выехали ровно в половине восьмого утра, что для меня не представляло никакого труда, ибо в предыдущей своей жизни я привыкла вставать рано.

* * *

При более внимательном осмотре дверь запертой комнаты, которой мы в прошлый раз не придали значения, оказалась исключительной толщины и прочности. Причем была заперта на два чрезвычайно сложных замка — совершенно исключительное явление, остальные замки в доме были совсем простенькие, а большинство дверей и вовсе были их лишены.

Всех удивляло — зачем такие прочные замки в помещении буфетной. Пожалуй, мне одной это не представлялось странным. Ведь у хорошей хозяйки, кроме буфетной, где хранились обычные продукты, было и особое помещение для так называемых колониальных товаров, стоивших в мое время немалых денег.

К ним относились, кроме сахара и пряностей, кофе, чай, некоторые редкие бакалейные товары, а также особоценные изделия местных мастериц, вроде сухого киевского варенья и всевозможных наливок-настоек. Эти продукты экономка имела обыкновение оберегать с особой тщательностью. В моем доме, правда, не было необходимости в таких мерах предосторожности, ибо в прислуге я была уверена, но в окружении прадеда, возможно, были не только честные слуги. К тому же в таких запертых помещениях держали обычно и наиболее ценное из фамильного столового серебра. Перечисленные предметы могли бы соблазнить не одного из нечистых на руку дворовых или их бесчисленных родичей, кумовьев и приятелей, обычно сшивающихся в барском доме.

Прибывший по вызову поверенного слесарь уже приступил ко взлому замков, а месье Дэсплен, отозвав нас с Гастоном в сторонку, стал рассказывать о том, о чем умолчал в телефонном разговоре. Сначала о шкатулке, которой вдруг не оказалось при вторичном осмотре имущества. Оказывается, в ней хранились старинные дуэльные пистолеты, чуть ли не двухсотлетней давности, огромной ценности. И не только потому, что представляли собой изумительные по мастерству произведения искусства: они еще были украшены драгоценными камнями большой ценности, алмазами и рубинами. Он, месье Дэсплен, увидев их впервые, даже подумал, что столь редкие в наше время камни имеет смысл извлечь из этих «памятников старины», как он выразился, и использовать просто как ювелирные украшения, однако специалист-эксперт раскрыл ему глаза: выколупать камешки из старинных пистолетов — недопустимое варварство, да и камни, вставленные на свое место, вкупе с изделием гораздо дороже стоят, чем сами по себе. Но это так, к слову. В общем, шкатулка с драгоценными пистолетами, внесенная в инвентарную опись, хранилась в кабинете покойного прадедушки, прошлый раз нотариус ею любовался, а тут вдруг ее не оказалось.

Что касается меня, то, обходя тогда в первый раз вместе с поверенным огромный дом, собственно дворец, я не обратила особого внимания на пистолеты, а в ответ на деликатный вопрос месье Дэсплена, не прихватила ли я их случайно с собой, соблазненная красотой старинных камней, безо всякой обиды честно ответила — нет, пистолеты я не забрала, вообще ничего тогда из дома не взяла, а если мне и хотелось что увезти с собой в Трувиль, так это уж скорей огромный и совершенно прелестный веер прабабки, тоже наверняка старинный и очень ценный, потому что он мне страшно понравился, да и жара стояла во Франции невыносимая. Но и его я не взяла, только подумала.

Затем месье Дэсплен рассказал мне о еще кое-каких неприятных обстоятельствах, связанных с запертой комнатой. Ну, во-первых, подробности о собаке, которая ни с того ни с сего стала вдруг выть под окном этой комнаты, вызывая беспокойство и недовольство людей, работающих на наших конюшнях, а во-вторых, о подозрительном шуме, который слышали в доме те же люди из конюшни...

Месье Дэсплен вынужден был прервать свои сообщения, ибо вдруг один из конюшенных рабочих, помогавший слесарю взламывать замок двери, с тревогой проговорил:

— Запах какой-то неприятный пошел. Крыса, должно быть, в той комнате сдохла.

Мартин Бек, управляющий конюшнями, тоже присутствующий при церемонии вскрытия — уж не знаю, из любопытства или его специально пригласил месье Дэсплен, со знанием дела заявил:

— На крысу пес мог выть, крысу он непременно учует.

Я огляделась — в прихожей и прилегающих помещениях столпилось довольно много работников конюшни, чьи постройки были хорошо видны в окно. Ближайшие мои соседи. И всех интересует, что же произошло в доме. Ничего удивительного, в наше время народ тоже бы сбежался.

Тут слесарь вынул один из замков в дверях запертой комнаты — и кому понадобилось ее запирать? — в десятый раз удивлялся месье Дэсплен, в дверях образовалась дыра, и слесарь, повернувшись к нам, недовольно произнес:

— Не люблю говорить неприятные вещи, но сдается мне, что там — целое стадо дохлых крыс.

Честно признаюсь — у меня не было никаких плохих предчувствий да и не особенно занимала меня запертая дверь, гораздо больше интересовал Гастон, который не отходил от меня ни на шаг. Но тут слесарь вынул второй замок, на что ушло у него намного меньше времени, и мне ни с того ни с сего опять вспомнился несчастный мертвый заяц, что завалился за буфет в моем поместье много лет назад. Однако я ничего не сказала и спокойно стояла, пока слесарь не распахнул дотоле запертую дверь.

Нет, мне даже вспомнить страшно последствия этого — и вонь, и вид. Нас как обухом ударила тяжелая, удушающая вонь и вид чего-то страшного на полу, несомненно когда-то бывшее человеком.

Да, не напрасно под окном этой комнаты выла собака...

Первой с криком умчалась секретарша месье Дэсплена, второй сделала попытку уборщица, вызванная загодя поверенным, но сил ей не хватило, и она со стоном повалилась на пол. Мартин Бек, бесцеремонно растолкав преграждающих ему путь, заткнув нос, бросился в ванную, а слесарь — к ближайшему окну. Не знаю, что делали остальные, не успела заметить, потому как сама, не произнеся ни слова, пала на грудь Гастона и судорожно ухватилась за отвороты его пиджака, пытаясь скрыть в нем лицо. Тоже ни слова не говоря, молодой человек подхватил меня на руки и бегом вынес в другую буфетную, где, бережно положив на диванчик, немедленно достал из буфета графинчик коньяка и влил в меня солидную порцию. В себя тоже.

Хладнокровие сохранил один месье Дэсплен, ну да ему по должности положено. Заткнув нос носовым платком, он мужественно вошел в комнату и внимательно все осмотрел. После этого отыскал нас в другой буфетной и тоже подкрепился коньяком.

— Что ж, вот и обнаружилась пропажа, — сухо заметил он.

— Вы о ней? — смогла пролепетать я.

— Я о них. Раскрытый ларец и оба пистолета, причем один из них вынут.

— Надо вызвать полицию, — сказал Гастон, вытащив из кармана телефон. — Вы знаете здешние номера или сразу звоним в скорую?

— Парижские номера я знаю. И это должен сделать я.

Месье Дэсплен вынул свой телефон и сам настучал в него нужные номера. Гастон получил возможность опять заняться мною, крепко обняв меня и прижимая к себе, что несомненно положительно сказывалось на моем здоровье, но я благоразумно решила еще немного попритворяться, будто меня продолжает мутить и я еще очень слаба. Ах, как приятно было чувствовать его крепкие объятия, слышать нежные, успокаивающие слова, произнесенные чуть слышным шепотом!

А месье Дэсплен работал. Поговорил с одним, потом с другим. Я поняла — сейчас подъедет полиция, а затем доктор и люди, которых вызывают в таких случаях.

Вошел Мартин Бек, уже совершенно оправившийся, ведя за собой конюшенного сторожа. Вбежала вторая женщина, вызванная, как я поняла, еще заранее нотариусом в помощь первой уборщице, и при виде коньяка выразила настоятельное пожелание немедленно подкрепиться, «авансом», как пояснила труженица. Видимо, о находке уже знали все в округе. Естественно, ей тоже не отказали.

Гастон отважился поинтересоваться у нотариуса:

— Так вы поняли, кто там лежит?

— Я старался смотреть в сторону, — честно признался месье Дэсплен и опять потянулся за медикаментом. — Для меня главным был ларец с пистолетами. Должен признать, увидел их — и тяжесть свалилась с моих плеч.

— Я и то удивляюсь вашему мужеству, — признался молодой человек.

— Говорил я, что слышал удар! — заговорил конюшенный сторож, очень довольный, что он первым обратил внимание на такой существенный факт. — А мне не верили. Я им талдычу, а Бернард еще рогочет — чего с пьяных глаз не послышится... — начал рассказывать сторож, которому, похоже, не давали этого сделать. Теперь настало его время. Тут вмешался его непосредственный начальник, заведующий конюшнями.

— Так правду говорят — это женщина? — ни к кому не обращаясь, поинтересовался он.

— Баба! — подтвердила женщина, подкрепившаяся авансом. — Головой ручаюсь.

Нотариус решительно прервал посторонние разговоры.

— Так что за шум? — обратился он к сторожу. — И когда вы его слышали?

— Так с месяц назад. Сразу после того, как опосля ревизии дворец опечатали. От самой конюшни я слышал, слух у меня — что надо!

— Какого рода шум? — попытался уточнить стряпчий.

— А кто его знает! Шум как шум. То ли под мебелем каким ножка отломилась и он на пол грохнулся, то ли и вовсе какая люстра с потолка обрушилась.

Месье Дэсплен обратился сурово к Мартину Беку:

— А вы слышали сообщение о шуме?

— Я все слышал. Извините, вы о чем спрашиваете?

Выразив взглядом все, что он думает о легкомысленном заведующем, нотариус подчеркнуто терпеливо повторил:

— Вам известно сообщение сторожа о шуме, который тот якобы слышал в запертом и опечатанном доме?

— А как же! Жерар мне первому и сообщил, я ведь тут за все отвечаю, не только за конюшни. И мы тогда же все проверили: все двери и окна оказались заперты, печати на месте. Я и не нашел нужным сообщать вам, месье, о подозрительном шуме, подумал — почудилось Жерару. А беспокоить парижского нотариуса вздорными слухами не счел себя вправе. Только распорядился, чтобы сторожа внимательнее относились к порученному им делу и чаще обходили дворец, причем каждый раз проверяли целостность дверей и окон.

— У вас сколько сторожей?

— Шестеро.

— Можно установить, кто из них в какой день нес дежурство?

— А как же! — опять не выдержал Жерар. — Шестеро нас, верно, и каждый записывает, когда он дежурил. Да ничего особого и не случилось. Хотя Жан-Поль и видел кое-что.

— Что же он видел? — расспрашивал месье Дэсплен.

— Так нешто у Жан-Поля поймешь? Неразговорчивый он, из камня и то больше выжмешь. Ну там через пятое на десятое удалось разобрать, вроде он кого-то видел. А потом вышло — не кого-то, просто кусты ни с того ни с сего шевелились, вроде как сами по себе, а никого не было.

— Когда?

— А сразу после того. Утром на следующий день. А ночью Альберт дежурил, вместе со своим песиком, так этот песик, чтоб ему, мой ужин сожрал. Я с собой захватил, перекусить собрался, а он...

— А ты чего там оказался? — не понял его начальник Мартин Бек.

— А я разозлился, что никто мне не верит, и хотел свое доказать. И хотя в ту ночь не мое дежурство было, а Альберта с его псом поганым, я тоже к дворцу подходил и долго там ошивался.

— И что?

— И не повезло мне. Специально под тем домом околачивался и ничего не видел и не слышал. Ни света, ни звука. И пес Альберта тоже ни слова не сказал.

— Из них я больше всего верю псу Альберта, — пробормотал месье Дэсплен и прекратил допрос.

Будучи женщиной сложения деликатного и еще не оправившейся от потрясения, я не принимала участия в общем разговоре. Но вот поверенный выжидающе поглядел на меня, и мне ничего не оставалось, как высвободиться из объятий Гастона, сесть прямо и задать вопрос, которого от меня ожидали.

— Меня не было здесь в это время, — скромно начала я. — Однако, если не ошибаюсь, шум, который слышал Жерар, раздался вскоре после смерти моего прадеда, да будет ему земля пухом? Сразу после инвентаризации? Я не ошибаюсь?

— Мадам графиня абсолютно права.

— Так сколько же прошло времени?

Месье Дэсплен задумался. Оглянулся на свою секретаршу, которую только теперь, очень бледную, подвел к нашему столу слесарь. Девушка еще явно не пришла в себя. Вторая уборщица без приказания вынула из буфета чистые рюмки, Месье Дэсплен вздохнул.

— Если я не ошибаюсь... сейчас нет возможности проверить... Полагаю, дня через два. То есть через пять дней после смерти моего клиента. С инвентаризацией я поспешил по... гм... известным мадам графине соображениям.

У меня в голове появились кое-какие соображения, хотя четко сформулировать их я пока еще не могла. Вернее, не хотела. Я очень надеялась, что загадку решит полиция, в конце концов, это входит в ее обязанности, а мне пришлось однажды слышать — еще в прошлой жизни, что один раз полиция смогла распутать дело. Может, и в теперешние времена полиция тоже на что-то способна?

Появилась полиция через несколько минут. Вернее было бы сказать — начала появляться, ибо о ее приближении нам поведала полицейская сирена, и мы ожидали — полицейские вот-вот войдут, а они все почему-то не шли.

Тем временем мы все перебрались в салон, где обе уборщицы — и та, что сразу сомлела, и та, что разумно подкрепилась авансом — по моему указанию поснимали чехлы с мебели и придали комнате жилой вид. Сюда почти не доносилась вонь со стороны кухни, однако я на всякий случай распорядилась окна держать открытыми. И внизу тоже велела пооткрывать все окна, прекрасно зная, как долго может держаться в доме этот застоявшийся запах. К счастью, я знала также способ очень быстро избавиться от него.

Высвободилось немного времени для личной жизни, и я им немедленно воспользовалась.

— Вы, должно быть, предчувствовали, как понадобится мне ваша помощь, — немного кокетливо обратилась я к Гастону, который упорно держался поблизости от меня.

— Ах, абсолютно никакого предчувствия! — живо ответил молодой человек. — Если в сердце я и затаил что... так это робкую надежду, да что там, тень надежды! Разве мог я предвидеть, что тут такое произойдет? Слышал, какие-то недоразумения у вашего нотариуса, вернее, затруднения, подумал, наверняка какие-то формальности не в порядке, формальности, но не преступление же! А если честно... мне просто очень хотелось с мадам поехать, потому что... потому что как раз поездка с вами и давала шансы... ох, совсем запутался.

— Я тоже надеялась, — грустно подхватила я, — и тоже никак не ожидала такого сюрприза. Мне очень неприятно, что из-за меня месье оказался причастен к этой... дурно пахнущей афере. Уверена, теперь никогда и никуда вы, Гастон, не захотите ехать со мной.

Конечно, это было чистой воды лицемерие, столь часто составлявшее непременную часть арсенала приемов кокетства девицы прошлого века, но сейчас мне самой эти слова показались столь неискренними, что стало стыдно и я от стыда просто разрыдалась. Наверное, все же нервы не в порядке, все-таки порядочное потрясение только что пережила. И опять Гастон поспешил утешить меня в своих объятиях, но тут появился Роман, и я поспешила отодвинуться от утешителя.

Романа я отправила в Париж, как только выяснилось, что в Монтийи предстоит ломать дверь и мы задержимся надолго. Отправила я его в «Ритц», чтобы попросил горничную подобрать мне и запаковать кое-какие вещи, необходимые в Трувиле. Ведь в Трувиль я отправлялась всего на два дня, а выяснилось — буду там дольше.

Роман был каким-то непривычно суровым и настороженным. Невзирая на присутствие Гастона, а может, уже считая его достойным доверия, он вполголоса, но твердо сказал, так, чтобы я поняла и не возражала:

— Милостивая пани должна держать себя в руках. Что за слезы? Необходимо соблюдать спокойствие. Учтите, вся эта история нас совершенно не касается. Все говорит о том, что преступление было совершено еще до отъезда пани из Секерок.

— Так все-таки преступление?

— Полиция полагает, что имеет дело с насильственной смертью. Убита особа женского пола. Если человеку разбили голову и свернули шею, трудно заподозрить, что человек покончил жизнь самоубийством. Или скончался от сердечного приступа. А кроме того, погибшей является некая мадемуазель Луиза Лера...

Как всегда, Роман знал все новости. Я вскочила от волнения. Луиза Лера — это та особа, которая скрашивала последние годы жизни прадедушки! Та самая, о которой мне очень хотелось расспросить месье Дэсплена, а теперь вот что выяснилось...

— Езус-Мария! — только и могла я произнести.

— Да, попали мы как слива в компот, — отозвался Роман. — Пока еще трудно говорить о подробностях убийства, однако месье Дэсплен считает — с ним как-то связаны старинные пистолеты. Иначе чего бы они оказались в той комнате? Из одного стреляли. Полиция проверит отпечатки пальцев и выяснит, кто стрелял, вот только дело осложняется тем, что со времени убийства прошло много времени. Жаль, что не приняли всерьез сообщение сторожа, который слышал шум в доме, ведь описываемый им грохот очень похож на звук выстрела. Мартин Бек теперь локти кусает, да поздно...

— Откуда все это известно? — удивилась я.

— Так я уже успел с полицией подружиться, — улыбнулся Роман. — Приехал я еще полчаса назад, одновременно с ними, и с ними же проник на место преступления. Поначалу хотели меня выгнать, но я им пригодился. И хочу, чтобы пани графиня усекла главное: нас тогда вообще здесь не было! Не только в Монтийи, но и в этом веке.

Роман обернулся на внимательно слушавшего его Гастона, но тот только делал вид, что все понимает и согласен. На самом же деле француз мой любимый по-польски ни бум-бум. И Роман закончил:

— Так что милостивая пани может отсюда уехать, вы полицию не интересуете. Можете в Париж ехать, можете в Трувиль вернуться.

Видимо, главное до Гастона дошло. Видя, что я заколебалась, не зная, как мне поступить, он нежно обнял меня и, с улыбкой глядя в глаза, проговорил:

— Ма шер[7], тебе просто необходимо хоть один день пожить спокойно и безо всяких отрицательных эмоций!

Какой же он милый, заботливый! Угодил в точку! И со своим обращением «на ты» — тоже подвел черту под нашими отношениями, придав им сразу неофициальный характер. Долой все эти надоевшие «мадам», «месье»!

Краем глаза я заметила, как Роман одобряюще кивнул. А Гастон продолжал:

— Лучше поедем в Париж, там пообедаем, а еще лучше — поужинаем, может, развлечемся и ты придешь в себя. А я уж постараюсь, чтобы ты не думала обо всех этих неприятных событиях. Они тебя и в самом деле fie касаются. Правильно я говорю?

Последнее относилось к Роману. Ого! С чего это Гастон ищет его одобрения, а главное, как до него дошло утверждение Романа о том, что данное преступление меня никак не касается?

А Роман флегматично подтвердил:

— Совершенно правильно. И уверен — нескольких часов хватит мадам графине, чтобы вновь обрести душевное равновесие. Уж я ее хорошо знаю. С детства, точнее, с самого рождения.

И оба мужчины обменялись таким многозначительно-понимающим взглядом, что, не знай я Романа действительно с детства, подумала бы — уж не заговор ли это какой против меня? Впрочем, даже заговор, если его участником является Гастон, я восприняла бы с восторгом.

— Полностью согласна с вами, господа, — заговорила я, — да вот только... хотелось бы прежде знать, что здесь полиция обнаружила. И вообще... интересно увидеть, как работает полиция, ведь никогда не видела, впрочем, благодарение Господу.

И опять Роман понял меня лучше Гастона. Уж он-то хорошо знал мою натуру, а поскольку не усмотрел в этом никакого для меня вреда, не возражал.

— Так и быть, пусть пани графиня здесь немного поотирается, понаблюдает, а Париж от нас не убежит. Да и я со своей стороны постараюсь раздобыть новости. А в Трувиль я вас отвезу завтра.

И этим «вас» Роман объединил в одно общее меня с Гастоном, пошли ему Господь всяческих благ.

Глянула я на Гастона — неужели и у меня столь же глупо-блаженное выражение лица? Ну да какое это имеет значение!

Гастон по-своему расценил мой взгляд и тоже кивнул.

— Все, чего пожелаешь, дорогая! Сделаем так, как сочтешь нужным, моя милая. И если ты уже чувствуешь себя лучше, можем пойти поближе к той части дома и посмотреть, что там сейчас делается. Ведь ты находишься в очень выгодном положении: к тебе не может быть никаких вопросов, не только подозрений, и в то же время ты являешься владелицей дома, в котором совершено преступление. Это просто не может тебя не интересовать.

Я как-то неприлично быстро восстановила равновесие духа и обрела присущую мне энергию, совсем позабыв, что еще полчаса назад почти теряла сознание от ужаса. Мне и в самом деле очень хотелось увидеть, как в теперешние времена полиция ведет следствие.

Главное, труп Луизы Лера уже унесли из дома, я видела в окно, как прикрытые чем-то носилки засунули в специальную машину. Еще держался неприятный запах, но примененные полицейскими какие-то медицинские средства значительно его уменьшили. Если надушенный платочек держать у носа — выдержать вполне можно. Жаль, одежда моя непременно пропитается этой вонью, ну да я сменю ее в отеле «Ритц». Да и было этой одежды на мне всего ничего. И опять с благодарностью и радостью подумала я о современной манере одеваться, представив, сколько всего было бы навздевано на мне в мои времена. Вряд ли все эти нижние юбки, сорочки, корсеты, не говоря уже о верхнем платье, удалось бы отстирать, скорее всего, пришлось бы просто выбросить.

Роман как-то быстро и ловко втесался в группу лиц, занятых своим расследовательским делом, а мы с Гастоном пока лишь смотрели на них, стоя в сторонке. Гастон заботливо мне пояснял, какие именно следственные действия производят сотрудники полиции. И для чего это делается.

Вот они распылили из пульверизатора какой-то порошок, чтобы потом исследовать все отпечатки пальцев. Я уже слышала об этих отпечатках и не стала расспрашивать Гастона, для чего это делается, ведь он с таким видом упомянул эти отпечатки, что даже дураку стало ясно — всем понятно, зачем же мне такой идиоткой выглядеть в глазах любимого? Правда, если из моей конюшни похищали лошадей, так мы тоже находили похищенное по отпечаткам копыт, но ведь те копыта отпечатывались или в грязи, или в дорожной пыли, а в комнате паркет блестел и еще ковер большую часть пола застилал. Что на таком могло отпечататься? А полиция все равно выглядела очень довольной. Уже потом мне объяснили — довольной она была из-за ужасающего запаха, который сразу всех распутал, никто из присутствующих при вскрытии двери в комнату с трупом не кинулся и следы, оставленные преступниками, не затоптал.

Не выдержав, я все-таки спросила Гастона об этом, и он пояснил, что даже на самом ослепительном полу без капельки пыли непременно след останется, и этот след человеческий глаз не увидит, а особый прибор — не проглядит. И с удивлением я узнала, что именно следы рассказали полиции: последними, кто был в этой комнате, оказались жертва и ее убийца, а убийца был мужского пола. Вернее, на ногах у него были мужские ботинки, что вовсе еще не означает стопроцентную уверенность в мужском поле преступника. И до чего дошла наука! По следам этих предполагаемых ботинок смогли не только сами ботинки со всей определенностью описать, но и с их помощью вычислить рост и вес преступника. И я опять решила про себя, что надо бы почитать мне побольше книжек криминального характера, постараться найти и научную книгу на эту тему. Одной энциклопедией никак не обойтись. Сколько же всего предстоит мне прочитать, жизни не хватит! Зато сколько интересного узнаешь об этой современной жизни во всех ее областях, теперь вот в криминальной.

Полицией неопровержимо установлено, что жертва — Луиза Лера, теперь уже никаких сомнений. И я перестала удивляться тому, что эта особа, от которой мы с месье Дэспленом ожидали столько неприятностей и всяческих гадостей, никак себя не проявляла. Присоединившийся к нам месье Дэсплен признался, что имел основания ожидать от этой особы целый ряд исков и даже передачи дела о наследстве в суд, не говорил мне, чтобы заранее не огорчать, но сам со дня на день ожидал этих неприятностей и удивлялся, что их нет. Теперь, когда все так трагично кончилось, он испытывает большое облегчение, хотя и не пристало так говорить воспитанному человеку в доме, где столько времени безраздельно царила смерть. И все равно хорошо — одной проблемой меньше.

Не удержавшись, месье Дэсплен, человек, несомненно, хорошо воспитанный, но весьма язвительный, добавил:

— Как бы хотелось надеяться, что и проблема, связанная с месье Гийомом, разрешится... ну если не подобным, так пусть хоть каким другим образом!

Потом полиция перешла к опросу свидетелей. И тут выяснилось, что главным свидетелем является... пес Альберта: он наверняка не врет, ничего не придумывает и не скрывает, и его нельзя подкупить. Мне казалось, люди тоже говорили правду, и мне очень хотелось послушать, что именно, но это оказалось невозможно, потому что с каждым свидетелем беседовали с глазу на глаз, вызывая его в особую комнату и плотно прикрывая дверь, и в ту комнату больше людей не пускали.

Правда, каждый из таких свидетелей, как его только из той комнаты выпускали, начинал громко и с энтузиазмом рассказывать всем желающим, о чем его спрашивали, что он ответил и что он вообще думает об этом деле. Можно было не жалеть, что не присутствовала при допросе каждого.

Подошел Роман и сообщил нам новейшие сведения.

— Тут все уверены — у мадемуазель Лера были свои ключи от дома. Дополнительная связка, о которой юристы не знали, опечатывая дом. Эту связку нашли рядом с ее трупом. После того, как дом опечатали и все ушли, она с помощью своих ключей проникла в дом через кухонную дверь. Об этом свидетельствуют следы на кухонном крыльце. Все говорит о том, что пришла она вместе с убийцей. Тот убил экономку и ушел через ту же дверь, заперев ее. Не хватает в связке как раз двух ключей от замков в комнате, где произошло убийство. Дверь черного хода убийца просто захлопнул. А ключи от замков буфетной, видимо, унес с собой.

— А это произошло ночью или днем? — спросил Гастон.

— В том-то и дело, что днем. Ночью сторожа получили приказ особо тщательно стеречь запертый дом, а днем они не обращали на него внимания. К тому же на ночь выпускают собак, их тут много, не только этот коронный свидетель Альберта. Уже выяснено, когда произошло убийство, установили также, что, убив женщину, преступник не мог сразу же покинуть дом, в тот день вокруг дома крутилось много людей, и все местные, постороннего сразу бы заметили, к тому же у полиции есть основания полагать, что преступник что-то искал по всему дому. Пришлось ему дождаться темноты, он попытался уйти, да наткнулся на сторожей. И в результате покинул место преступления на следующий день. Тут как раз начали свозить лошадей, появилось много чужих, собаки уже не знали, кого облаивать, так что он наверняка смешался с толпой пришлых и, никем не замеченный, ушел из парка.

— Просидел целые сутки в одном доме со своей жертвой! — в ужасе вскричала я.

— Да, нервы у него крепкие. Впрочем, дворец большой...

Нет, все-таки это ужасно! Напрасно настаивала я на знакомстве с расследованием полиции. Меня опять стало трясти. Заметив мое состояние, Гастон предложил уехать. Он прав, с меня достаточно, любопытство свое я удовлетворила, теперь могла и удалиться.

На свежем воздухе с удивлением почувствовала, что голодна. Как же так, тут такое преступление, а я, такая бесчувственная, проголодалась. Неудобно признаться, помолчу пока. Опять сказалось впитанное с молоком матери воспитание, когда в подобных обстоятельствах было бы просто неприлично заговорить о своем аппетите.

Подошел Роман. Я велела ему принести отобранную мною в библиотеке книгу для чтения. Ограниченная временем, я не успела просмотреть все книги библиотеки, обводя взглядом лишь переплеты уставленных рядами книжек. Уже библиотека Трувиля порадовала меня, ведь я собралась много читать, чтобы скорее освоиться с новой для меня эпохой. Эта же библиотека была намного больше, здесь придется провести полжизни, ну да ничего не поделаешь.

Так вот, просматривала я переплеты книг, и бросился мне в глаза толстый фолиант, о чем-то напомнивший. Вытащив его с полки, я увидела на обложке изображение того самого аутомобиля, на котором смелый изобретатель проехал триумфально по улицам Вены. Только видела я тогда этот снимок не в этой толстой книге, а в журнале, который выписывал мой любознательный покойный батюшка. Вместе с ним рассматривали мы диковинный экипаж. Мне он показался нескладным каким-то и вообще некрасивым, а батюшка восхищался им и напророчил успехи науки и техники. Поняв, что, прочтя эту книгу, я многое узнаю об автомобилях и многое пойму, отложила ее для чтения. И вот теперь, вспомнив о ней, послала Романа принести ее из библиотеки, только предварительно во что-нибудь завернуть, чтобы люди не удивлялись тематике моего чтения.

На обед мы остановились в первом придорожном ресторане. И похоже, все же пропитались отвратительным запахом, потому что официантка как-то подозрительно к нам присматривалась и принюхивалась. Значит, запах чувствуется, это только мы к нему уже привыкли.

Приехав в Париж, мы ненадолго с Гастоном расстались. И ему, и мне первым делом требовалось выкупаться и переодеться. Но прежде чем приступить к гигиеническим процедурам и отпустить слугу, я набросилась на Романа с расспросами. Не обо всем можно было расспрашивать в обществе Гастона.

Роман начал с того, что похвалил меня.

— Правильно пани графиня поступила, больше слушая, чем расспрашивая. Отпечатки пальцев действительно уже больше сотни лет всем известны, все знают, что не найдется в мире двух человек с идентичными отпечатками пальцев. Долго не хотели этому верить, миллионы людей проверяли, но факт остается фактом. И теперь самый темный преступник, самый необразованный непременно работает в перчатках. Хотя опять же очень редко случается, чтобы преступник ненароком где-нибудь да не оставил своих пальчиков, потому полиция так тщательно всегда рассматривает место преступления. А тут преступник по всему дому расхаживал, не завидую я полицейским, столько работы! Ага, насчет отпечатков. Теперь не только пальцы преступника могут определить, но и его перчатки. Микроследы ткани с помощью хитрой аппаратуры выявят, определят, в какой одежде человек сидел в кресле, отгадают, кто слюной заклеил конверт. Я бы советовал пани почитать книги на эту тему, очень интересно, уверяю пани.

А я и без него самостоятельно пришла к такому выводу, о чем с гордостью доложила, и Роман вызвался найти мне подходящую книжку. Для начала следовало бы поискать в собственных библиотеках, оказывается, вон сколько там полезных книг, взять хотя бы эту последнюю историю автомобиля.

К сожалению, не было времени подольше поговорить с Романом: и ему, и мне надо было поскорее принять ванну, и мы расстались.

Лежа в ароматной ванне, я думала, что делать с волосами. Мыть их не имела возможности, долгое это дело, а по опыту знала, всякий запах дольше всего держится именно в волосах. Что ж, пришлось воспользоваться духами, причем употребить их больше, чем я обычно себе это позволяю, отлично зная, что злоупотреблять духами — значит, уподобиться проститутке. И вообще дурной тон душиться так, что от тебя за версту несет, это любой маленькой девочке нашего круга известно. Но в данном случае выбора у меня не было. Лучше смердеть духами, чем трупом.

Оставшуюся часть дня и весь вечер мы с Гастоном провели восхитительно.

Ах, как трудно было расстаться с ним в холле отеля, пришлось призвать на помощь свою сильную волю. А что делать? Не кидаться же на шею мужчине на третий день знакомства. Да еще в тот самый день, когда в моем доме произошло убийство. Да еще на глазах у служащих отеля и, самое главное, Романа!

* * *

При встрече Эва напустилась на меня за то, что я не соизволила ей позвонить и рассказать обо всем происшедшем в Монтийи, но перестала сердиться, узнав, что я специально скрылась с Гастоном от всех знакомых. Причина ей показалась важной, во всяком случае, гораздо важнее всех моих наследственных дел. А о такой особе — Луиза Лера — она и не слыхивала.

И сразу стала мне докладывать о том, что делалось в Трувиле.

— Арман рвал и метал! Все приставал ко мне — где ты? Только поздно вечером узнал, что ты уехала в Париж. А поскольку Гастон тоже исчез, сделал правильные выводы и теперь зол как сто тысяч чертей. Как-то очень уж он на тебя нацелился, нетипично как-то. И что-то говорит мне — так просто он от тебя не отцепится. О, вон уже идет!

Мы с Эвой сидели на пляже в тени зонтика, еще даже не успели окунуться. Наше мужское окружение — Шарль, Гастон и Филип, видя, что дамам хочется поболтать, предоставили нам такую возможность. А наглый Арман без тени сомнения забрался под зонтик и сел в ногах моего шезлонга. Я вся так и сжалась, подтянув ноги, ожидая — сейчас посыпется град упреков. Но нет, как ни в чем не бывало Арман принялся весело рассказывать о вчерашних бегах в Довилле, где совершенно случайно, можно сказать по ошибке, выиграл изрядную сумму. Парень изо всех сил старался не показать, как разозлен моим вчерашним отсутствием, и позволил себе лишь выразить сожаление, ибо я, как известный знаток лошадей, наверняка выиграла бы намного больше его. И предложил сегодняшний вечер провести в казино.

Я не знала, что на это ответить. Ведь мне нужно было вернуться в Париж, точнее в Монтийи, чтобы заняться приведением дворца в порядок. Наверняка полиция уже сделала там свое дело, можно было приниматься за ремонт дома, кстати сказать, лучшее средство для выветривания всех ненужных запахов. Правда, при этом в доме загнездятся другие, но уж лучше они. Собственно, мы с Романом даже вроде бы решили — сегодня же вечером уезжаем, но вот сейчас я засомневалась.

В Париже я пока буду жить в «Ритце», это значит, множество людей и множество любопытных глаз, побыть с Гастоном наедине очень редко удастся. Здесь же, в Трувиле, мне гораздо вольготнее. В доме всего двое, кроме меня, — Флорентина, которая всегда рано ложится, и Роман, который тут уже не так бдительно следит за мной, как в Париже.

Господи, да о чем это я размечталась? Стыд какой! О свиданье с Гастоном, да еще наедине! А еще клялась себе — никогда и ни за что не стану перенимать безнравственные обычаи современных женщин! Кстати, где он, Гастон? А, вон, под зонтиком Эвы, поблизости, нежно улыбается и шлет мне ободряющие улыбки.

И тут вдруг этот негодяй, не имеющий ни стыда ни совести, я, конечно, говорю уже об Армане, самым наглым жестом проводит рукой по моей ноге от бедра до кончиков пальцев и снисходительно, чуть не сказала — высочайше, выражает свою монаршую похвалу:

— А ты совсем неплохо загорела, дорогуша!

Я подскочила от ярости, не помня себя, так что песок из-под моих ног разлетелся во все стороны, и сломя голову бросилась к морю, напрочь позабыв о купальной шапочке. Не ожидавшая такого от меня компания промедлила, и мне хватило времени до воды добежать в одиночестве.

Первым отреагировал Арман и бросился вдогонку. Я уже плескалась на мелководье, когда он рядом со мной великолепной «рыбкой» ушел в воду, вынырнул, отфыркиваясь, и прекрасным кролем устремился в открытое море, по опыту зная, что именно так поступаю я, чтобы скрыться от его преследований.

Но я его перехитрила. И даже не специально, так получилось. Просто я вовремя вспомнила, что не прикрыла волосы купальной шапочкой, значит, не могу плыть по волнам. Не портить же прическу, сооружение которой руками мастера-волшебника куафюра «Ритца» обошлось мне в полтора часа времени и круглую сумму!

Вот я и осталась на мелководье, покачиваясь на маленьких волночках, а тут и все остальные подтянулись и окружили меня кольцом, так что, когда Арман, сгоряча отмахав полкилометра и оглядевшись, увидел нас у берега, было уже поздно. Вот уж, должно быть, плевал себе в бороду с досады! Я же рассказала друзьям о причине плесканья у берега, что нашло у них полное понимание. Гастона выразительным взглядом я удержала при себе, остальные стали купаться как привыкли.

Арман, разъяренный и пыхтящий от ярости, как разозленный кит, уже приближался. Специально, гадина такая, плеснул в мою прическу водой, но реакция у меня всегда была отличной, удалось избежать его подлой мести, зато с полным основанием можно было надуться от обиды. Демонстративно повернувшись к нахалу спиной, я неловко стала вылезать из воды, так неловко, что пришлось придерживаться за крепкую руку Гастона.

Ах, который уже раз, оказавшись в двадцатом веке, я с благодарностью вспоминаю полученное мною в семье воспитание, всех своих нянюшек, гувернанток, бонн, вспоминаю мудрые уроки маменьки. Как это важно с детства знать, что положено делать в тех или иных случаях, вообще быть вооруженной на все случаи жизни, прибегая к уловкам и приемам, так необходимым девушке в ее непростых взаимоотношениях с мужчинами. И как жаль, что современные мужчины не проходят такой школы хороших манер и этикета. Вот Гастон, к примеру, сам по себе ни в жизнь бы не догадался подать мне руку, хотя по нему видно — очень хочется коснуться меня. А тут такой великолепный случай, и повода выдумывать не нужно! Нет, не догадался, пришлось самой в него вцепиться.

Эва, умница, затеяла шутливую перепалку с Арманом и задержала его в воде, что дало возможность нам с Гастоном наедине перекинуться несколькими словами.

— Ты не находишь, что пришло время мне вмешаться, чтобы избавить тебя от этого нахала? — прямо спросил Гастон.

— О, не беспокойся, я и сама справлюсь, — легкомысленно отозвалась я, не сомневаясь в своих силах. — Только мне не хочется, чтобы кое-кто думал, что мне приятны его ухаживания.

— Уверяю тебя, кое-кто так не думает. И вообще учти, в случае чего — я всегда к твоим услугам.

Неплохо сказано! Он к моим услугам, видите ли... А то я этого и без него не знаю! А может, мне хочется, чтобы Гастон был к моим услугам не только на случай поединка с Арманом, но и на другие случаи, гораздо более приятные. Но ведь не скажешь же такое этому недогадливому молодому человеку открытым текстом! Что на сей случай говорят уроки гувернанток и прочих наставниц? О, есть много других способов, не обязательно прибегать к открытому тексту.

Пока, стараясь хромать поизящнее и не отпуская руки Гастона, мы прогуливались по берегу, я изложила терзающие меня сомнения. Вот вчера он, Гастон, был со мной в Монтийи, стал свидетелем очень неприятной истории, а ведь я собиралась заняться домом в Монтийи, чтобы переехать туда из дорогущего «Ритца», да и вообще проживание в одном из самых дорогих парижских отелей имеет свои минусы. Наряду с плюсами, разумеется. Как бы он, Гастон, посоветовал мне поступить? И в то же время очень нравится жить в Трувиле, на берегу моря, особенно в сезон.

Гастон дал мне очень разумный совет. Во-первых, для начала снять квартиру в Париже, комфортабельную, но не очень дорогую. В самом деле, неразумно платить жуткие деньги за сутки проживания в «Ритце», фактически в нем не проживая. А в настоящее время найти такие апартаменты в Париже нетрудно, ведь на лето Париж совсем пустеет, я сама видела, на улицах сплошные туристы.

Итак, приезжая в Париж, проживать в арендованной квартире, а тем временем распорядиться о начале ремонта дворца в Монтийи, причем пусть делают это таким образом, чтобы для начала целиком отделать какую-нибудь законченную часть дворца, и я могла бы в нем поселиться, не дожидаясь конца всего ремонта, который может затянуться и на годы. А Трувиль всегда останется при мне. От него недалеко и до Парижа, и до Монтийи.

Перешли к практическим вопросам. Я совершенно не знала, как приняться за дело, боялась совершить ошибки. Тут Гастон дал хороший совет. Людей для ремонта дома в Монтийи попросить подыскать Мартина Бека, тот, долгие годы занимаясь недвижимостью при акционерной компании, имел дело не с одной бригадой строителей. А квартиру в Париже поможет отыскать месье Дэсплен, это по его части. Мне же достаточно выдать распоряжения. Да и о чем мне беспокоиться, когда в моем распоряжении находится такой многоопытный и надежный помощник, как Роман? И тут, к немалой моей досаде, Гастон расплылся в похвалах Роману, и заняло это, на мой взгляд, слишком много ценного времени.

С Романа разговор логично перешел на Польшу, и я услышала неожиданное заявление:

— А в Польше я часто бываю. Ведь я немного поляк, по материнской линии.

Это меня так заинтересовало, что я попросила его подробнее рассказать о своих польских предках, хотя уже было неудобно столько времени избегать компании. Пришлось с предками вернуться под зонтик, и тут к нам активно подключилась Эва. Она отлично знала свою родословную, помнила всех бабок-прабабок. Совместные изыскания дали мне основания предположить, что пра-пра-прадед Гастона мог быть на моей свадьбе. И не знаю уж в силу каких причин во мне окрепла уверенность — именно Гастон был тем молодым человеком, которого я увидела накануне своей свадьбы и запомнила на всю жизнь. Да, это был именно он!

Открытие подействовало на меня как удар молнии. Я попеременно то бледнела, то краснела, наверняка выглядела как сумасшедшая и счастье еще, что не наговорила каких-нибудь глупостей, иначе бы меня и впрямь приняли за безумную.

Чтобы их все-таки не наговорить, я попыталась перевести разговор на безопасную тему, а именно — о своих квартирных проблемах. Все охотно подхватили тему. Похоже, мои друзья отчаянно скучали на отдыхе и с удовольствием занимались чем угодно, лишь бы подвернулось занятие.

А с Гастоном мы вовремя закончили разговор о Польше, ведь современной Польши я не знала, а он, по его словам, там часто бывал. Даже пребывание мое в глубине девственных лесов, в какой-то затерянной деревухе не могло оправдать моего абсолютного незнания собственной страны. Мне с самого начала очень хотелось вместе с Романом хоть на недельку съездить в Польшу, да я боялась опять ненароком не перескочить какой-нибудь барьер времени и оказаться совсем уж в несусветной эпохе. А этого мне совсем не хотелось, мне очень понравилась та, в которой я оказалась. Наверное, прежде всего, потому, что в ней я встретила Гастона. Я уже почти целиком освоилась в новом для меня времени, и оно мне все больше нравилось.

Пока же я для себя решила — до завтра еще побуду в Трувиле, а во второй половине дня отправлюсь в Париж и там вплотную займусь домом и поиском временных апартаментов.

И еще кое-что я решила для себя. С Гастоном я не расстанусь. Однако сама не стану никакой инициативы проявлять, пусть он предпримет первые шаги. А для этого каждому из своих друзей в отдельности рассказала о своих планах на вечер: экскурсия по окрестным достопримечательностям, выход в театр, посещение казино, визит к Эве. Эву я предупредила — ей мой визит не грозит, пусть не беспокоится. И лишь одному Гастону сказала правду — намерена вечер провести дома, читая книги. Я и в самом деле горела желанием ознакомиться с историей автомобиля.

И вот я сижу, удобно устроившись в своей библиотеке, и с интересом читаю книгу, позабыв обо всем на свете. Ах, если бы мой дорогой батюшка мог взять в руки эту книгу!

Я и не предполагала, что человечество уже давно подумывало над изобретением какого-нибудь экипажа, который мог бы ехать сам по себе, без посторонней тягловой силы. Ах, чего только не напридумывали изобретатели на протяжении истории человечества! Как забавно было разглядывать все эти рисунки. А вот такой висел на стенке в батюшкином кабинете...

На рисунках, показывающих постепенное шествие автомобиля к его современной ипостаси, изображались и люди, современники изобретений, соответственно в костюмах определенной эпохи. Так что заодно я могла изучить и историю костюма, и не знаю, что меня больше занимало. Я уже добралась до парового двигателя и жутко неизящных женских платьев, когда пришел Гастон.

Пришел он пешком, отказавшись от машины. Очень тактично поступил: зачем это нужно, чтобы у порога моего дома стоял его «БМВ» и извещал всех о присутствии Гастона вот в этом здании? А я и не слышала, как звонили в дверь, так увлеклась чтением. Впрочем, выяснилось — звонка и не было, Гастон встретился у дома с Романом, и тот провел его прямо ко мне в библиотеку.

Услышала любимый голос — и сердце забилось. С радостью отложила я книгу, которую только что читала с захватывающим интересом. Присутствие Романа не казалось мне необходимым, однако, как выяснилось, Гастон был другого мнения. Он тут же заговорил с Романом, словно это он к нему пришел с визитом! Правда, заговорил он с Романом о моих делах, что несколько смягчило обиду, я тоже могла подключиться к их разговору. Гастон, собственно, спрашивал у Романа его мнение относительно совета, который дал мне во время нашей прогулки по пляжу, и выяснилось — Роман полностью согласен с ним. И насчет того, чтобы съехать из «Ритца» и на время снять квартиру в Париже, и чтобы немедленно приступить к ремонту дома в Монтийи. Ведь от Парижа до Монтийи рукой подать.

— Мадам графиня вольна распланировать свое время, как сочтет для себя удобным. А свободу действий значительно облегчит вторая машина, которую придется графине купить и получить права вождения.

Вот так сюрприз! Я и рот раскрыла от удивления. Гастон же удивился другому.

— Как? У тебя до сих пор нет прав? Ты не водишь машину?

— Видишь ли, до сих пор у меня не было в этом потребности, — ответила я чистую правду, хотя ляпнула не подумав. И в самом деле, на кой мне права на вождение машины при отсутствии машин вообще и обилии в моем распоряжении лошадей, карет и кучеров? Однако пришлось приспосабливаться к обстоятельствам, и я добавила: — Но Роман прав, сама вижу — без второй машины не обойтись.

— Придется тебе записаться на какие-нибудь курсы вождения, — рассуждал вслух Гастон.

Роман его перебил:

— Вообще-то мадам графиня умеет водить машину, но права получить надо. Соблюсти, так сказать, формальности.

Ничего себе! Если я всегда внимательно наблюдала за Романом, когда он вел машину, и несколько раз на пустой полевой дороге он давал мне порулить — это еще не значит, что я умею водить и дело только в получении нужной бумажки. У меня даже волосы на голове поднялись от ужаса, когда я представила себя за рулем, а Романа рядом нет. Разумеется, мне требуются практические навыки, ну точь-в-точь как в те времена, когда тот же Роман обучал меня ездить на лошадях. А потом — управлять легким экипажем. Правда, начинали мы с самых смирных лошадок, и Роман всегда был рядом, и необъезженных лошадей я как огня боялась, Вот интересно, бывают машины необъезженные? Как-то не довелось поговорить об этом с Романом, сейчас же я не стала задавать такой вопрос, отлично понимая, что Гастону он, по меньшей мере, покажется странным. И все равно, твердо уверена — мне надо порядочно поездить на машине, к которой я уже привыкла и которой не боюсь. Вот поезжу, наберусь опыта, тогда и на курсы определюсь, чтобы сдать экзамены и получить права.

Гастон жил в другом мире, и все мои сомнения ему даже в голову не могли прийти. Он рассуждал по-своему:

— Есть тут неподалеку отличная автошкола, по направлению на Гавр. Если хочешь, я хоть завтра с ними свяжусь, и, возможно, тебе не придется долго ждать, разрешат сдать экзамен экстерном.

Этого мне только не хватало!

Роман внимательно и заботливо поглядел на меня, а поскольку я не отреагировала на заманчивое предложение Гастона, одобрительно кивнул и незаметно подмигнул, давая понять, что с этими сложностями он сам справится. И мне кажется, я поняла, каким образом: наверняка с восхода солнца до завтрака я буду ездить с ним по округе, выбирая наиболее проселочные дороги и набираясь опыта. Ну как в те времена, когда он обучал меня прыжкам на лошадях...

А не достаточно ли о вождении машины? Сколько можно? Роман словно отгадал мое нетерпение, проявил деликатность, распрощался и отправился по своим делам, пообещав к утру все хорошенько продумать и представить мне конкретные предложения. Не знаю почему, но я как-то интуитивно чувствовала, что Гастона Роман одобряет, в отличие от Армана, которого не выносит. И такое отношение Романа к избранному мной молодому человеку меня очень радовало.

При моей безоглядной вере в Романа я и тут ему поверила — значит, сделала правильный выбор.

Позвонив Флорентине, я попросила ее приготовить нам легкий ужин, чтобы не выходить из дому. Почему-то не хотелось. Вино же в погребах было, это я знала.

Я даже не поинтересовалась мнением Гастона относительно такого плана — провести вечер в моем доме, отказавшись от шумных курортных развлечений. И без слов было ясно — на все мои предложения заранее согласен, вон как смотрит на меня, глаза так и сверкают, хотя лишнего себе ничего не позволяет. У меня создалось впечатление, что он не разбирал, какая еда стоит перед ним, можно было с равным успехом поставить миску с отрубями или капусту, не политую маслом — смел бы и еще похвалил. Вот уж точно — мне нет необходимости искать путь к его сердцу через желудок.

А я прямо на две половины разделилась. И любовь все сильнее овладевала мною, несколько отупляя ум, и стали все сильнее беспокоить происшествия в Монтийи. Пережив потрясение и обретя присущую мне рассудительность, я не могла не тревожиться убийством в Монтийи. В конце концов, в моем доме убили женщину, наверняка это как-то связано с тем, что дом переходил мне по наследству, недаром ведь меня так тревожила эта самая Луиза Лера, содержанка покойного прадедушки, явно претендовавшая на часть наследства. И месье Дэсплена она тревожила, он ждал с ее стороны каких-то судебных подвохов, вернее, юридических. И она учинила-таки нам подвох, вот только совсем другого рода. Убита в моем доме, в запертой комнате, сразу же после инвентаризации.

— Я не располагаю никакими определенными сведениями на эту тему, — сконфуженно признался Гастон в ответ на мои расспросы. — Знаю, что обнаружены какие-то подделки в инвентаризационной описи. Наверняка месье Дэсплен тебе уже говорил об этом?

— Да. Пистолеты. Их стоимость снижена настолько, что это не может не вызвать подозрений. Ну, например, что это сделано специально для облегчения кражи. Вот отвечал бы перед судом за похищение безделки... только не знаю, имеет ли это хоть какое-то значение?

— Ну как же! — энергично подхватил Гастон, довольный, что хоть на что-то пригодился. — Наверняка полиция не тратила бы силы на поиски похитителя столь незначительного имущества. А тот бы выждал, пока дела не закроют, и спокойненько продал бы пистолеты на аукционе. Даже если получил бы половину их стоимости — и то имело для него смысл украсть, потому что это все равно огромные деньги.

— И ты полагаешь, это задумала сделать мадемуазель Лера? Хотя... полиция установила — в комнате было два человека.

— Вторым мог быть сообщник. Пришли они вместе, ключами бывшая экономка располагала, а потом между ними возникли какие-то недоразумения. Впрочем, я полагаю, наверняка в инвентаризационном списке занижена цена не только пистолетов, просто без тебя и месье Дэсплена полиция пока этого не обнаружила. И сообщники могли явиться за целой кучей вещей. Но пока незачем об этом говорить. Смысла не имеет.

Я непонимающе уставилась на Гастона, потому что, на мой взгляд, очень даже имело смысл обсудить все эти версии. Гастон пояснил:

— Не стоит раньше времени тратить порох, дадим полиции все шансы самой кое-что обнаружить, а потом уже станем ломать голову. Полиция наверняка изучит круг всех знакомых Луизы Лера, как они говорят — ее связи и контакты. И вообще, откровенно говоря, все это меня в данный момент не очень интересует...

Сказал он это спокойно, но так, что во мне каждая жилочка затрепетала. Помолчав и обретя возможность заговорить, я предложила перейти в гостиную, руководствуясь очень многими соображениями. И от кухни она подальше, и много в ней всякой мягкой мебели, и давно подобрана мною дискетка с романтической музыкой. Проходя к кушетке, я мимоходом включила магнитофон.

Гастон остановил меня на полпути, повернул к себе, обнял и заглянул в глаза.

— Меня интересуешь ты, — нежно прошептал он.

И я почувствовала его губы на моих устах, и, полагаю, от этого у меня столь сильно закружилась голова, что я уже ни на какие самостоятельные действия не была способна, лишь пассивно подчинялась его действиям. Наверняка я оказывала сопротивление, но он как-то очень легко его преодолел.

Ничего не поделаешь, свершилось...

* * *

— С прискорбием должен информировать мадам графиню, что наша афера чрезвычайно разрастается, — с грустью и раздражением сказал мне по телефону месье Дэсплен. — Считаю, отпуск мой пропал. Полиция обнаружила какой-то новый след, относящийся к мадемуазель Лера.

Счастье, что мадам графини здесь так долго не было, иначе подозрения непременно коснулись бы и мадам.

— Ничего не понимаю, — совершенно искренне ответила я.

— Зато я понимаю и, признаюсь, многому не удивляюсь. Разумеется, полиция обязала меня хранить молчание, но ведь вы и без того узнаете, слухами земля полнится. Я хотел бы видеть вас, мадам, в Монтийи, нужно нам совместно проверить массу документов и кое-какие попытаться отыскать. Ваше присутствие при этом необходимо. И уже сегодня, если не возражаете, встретимся там, скажем... через два часа... А что касается аренды квартиры, я уже получил несколько адресов от посредников и уверен, что завтра мадам захочет кое-какие из них осмотреть. Значит, через два часа в Монтийи, не так ли?

Наконец-то перестал приказывать мне и нашел нужным проявить хоть каплю вежливости. Я ответила утвердительно, повесила трубку телефона и посмотрела на Гастона.

Тот уже кончал одеваться и застегивал перед зеркалом пуговички рубашки, ожидая, когда я закончу разговор. На мне было только большое махровое полотенце, потому что к телефону мне пришлось выскочить из-под душа.

Мы и без того собирались ехать в Монтийи, для этого Гастон и зашел за мной в отель «Ритц». Возможно, мы несколько задержались перед выходом, но, в конце концов, женщина имеет право задержаться с туалетом не только в вечернюю пору.

Приехав в Париж вчера довольно поздно, я тем не менее успела многое сделать. Выдала распоряжение месье Дэсплену, вот он уже начал их выполнять. Роман почти сразу исчез с глаз моих, повторив, что собирается заняться ремонтом замка Монтийи, покупкой второй автомашины, подыскиванием необходимой прислуги, правами на вождение машины для меня и еще кучей всяких вещей. Так что остаток дня я провела в обществе Гастона. Он смеясь сказал мне — никогда в жизни не доводилось ему еще с такой приятностью проводить отпуск. Потому что раньше никогда у него не было меня. Я ответила ему комплиментом на комплимент, и совершенно искренне. Еще как искренне, боже ты мой! Причем для меня речь шла не о каком-то глупом отпуске, а вообще обо всей моей молодой жизни. Однако я воздержалась от излишней откровенности.

В Монтийи месье Дэсплен сразу же увел меня в кабинет.

— Так что же будем искать? — нетерпеливо поинтересовалась я, поскольку в данное время меня интересовал только Гастон, а не какие-то там наследства и преступления.

— Метрику господина графа. Оригинал. Я тут отыскал заверенную в нотариате копию и в свое время ею ограничился, ее было достаточно для совершения всех формальностей, связанных с похоронами покойного. Но должен существовать и оригинал, а также юридически оформленный документ о кончине мадам графини, супруги вашего прадедушки, о чем, признаюсь, я и не подумал раньше, эта справка просто мне не была нужна. А вот сейчас, когда раскрылись... некоторые обстоятельства, для нас с вами очень важно знать, не пропали ли оба эти документа, может, я тогда, в спешке, их просто не заметил.

— А для чего они нам сейчас?

— По требованию полиции. Наличие документов подтвердит некоторые ее подозрения или лишит их всяких оснований. Ну да чего там, попросту говоря, полиция подозревает, что мадемуазель Лера подделала свидетельство о браке с вашим прадедушкой. И могла его сюда, в документы, подбросить.

Я ушам своим не верила.

— Что она сделала?!

— Все, зависящее от нее, чтобы официально оформить брак с господином графом. Получить официальное свидетельство. Без сомнения — фальсификат.

— И какие могли быть последствия такой подделки?

— Будь она жива, сейчас представила бы официальное свидетельство о законном браке с господином графом Хербле и при наличии отсутствия у господина графа потомства оказалась бы единственной законной наследницей покойного. Вот мы с мадам и должны тщательно проверить, не лежат ли здесь подброшенные Луизой Лера столь выгодные ей документы.

Я молчала, переваривая неожиданную информацию.

— Да, то отсутствие наследников, меня вон откуда выписали, то, наоборот, излишек законных наследников, — наконец суммировала я свои размышления, давая понять, что до меня дошло.

— Верно замечено, — одобрил поверенный.

— А откуда стало вообще известно о возможности существования фальшивого свидетельства о браке? — задала я законный вопрос.

— Не все сразу, мадам, немного терпения. Полиция мне не обо всем рассказала, пришлось самому догадываться. Полиции стало известно о женитьбе графа Хербле на Луизе Лера, я же знаю, что в таких случаях загс требует необходимые документы, в данном случае ими были метрика господина графа и доказательство того, что он вдовец, то есть справка о кончине его прежней супруги...

— А как полиция узнала? — хотела я знать.

— Мне они не стали сообщать, — отрезал нотариус. — Да и не это главное, главное — факт. Сразу могу успокоить мадам графиню — свидетельство о браке фальшивое, ваш прадед не мог одновременно лежать на ложе смерти в своем доме в Монтийи и присутствовать для оформления своего брака в парижском загсе. Итак, я о том, что мне представляется в данном случае самым существенным: как обстоит дело с документами, необходимыми для заключения брака? Мне надо знать, выкрала ли Луиза Лера метрику графа и свидетельство о смерти графини или нет? Могла выкрасть, сделать фотокопию, а оригиналы подбросить обратно. Установлено, что вначале оформление брака было назначено за две недели до кончины графа, потом его перенесли на другой срок. Лично я считаю — господин граф не имел ни малейшего понятия о том, что женится. Все делалось без его ведома. Он ни в коем случае не стал бы подписывать свидетельства о браке без предварительного заключения интерцизы[8], а в таком случае дело без меня бы не обошлось. В последние дни вашего прадедушки я был с ним в постоянном контакте, общался по несколько раз в день, и он ни разу не заговорил о намерении вступить в брак. Напротив, всячески напоминал мне о необходимости отстаивать ваши имущественные права, уважаемая графиня, что я и делаю по мере своих слабых сил.

А я уже встревожилась. О, официальная женитьба — дело серьезное, даже если по завещанию прадед и оставил мне что-то, все равно вся недвижимость доставалась законной супруге. А кроме того, эта Луиза могла бы заявить, что муж подарил ей в качестве свадебного подарка все наши фамильные драгоценности, на которые я так рассчитывала. Ну, даже если не все, даже если половину, все равно кошмар! А теперь на них может претендовать... откуда я знаю кто, были же у этой Лера наследники!

Я и не заметила, как в волнении принялась рассуждать вслух:

— Да нет, это невозможно, если бы Луиза Лера добилась своего и оформила брак с прадедом, не стала бы она делать из этого тайны, наоборот, кричала бы направо и налево... Ладно, ладно. Допустим, прадед не желал, чтобы о его глупости узнали, обязал бы супругу молчать. Так в таком случае она через пять минут после смерти графа уже бы размахивала свидетельством о браке! Не стала бы ждать два дня с предъявлением претензий...

Поверенный перебил меня. Оказалось, я еще многого не знала.

— Когда граф Хербле испустил дух, Луизы Лера не было при нем. Она отправилась в Париж на два дня, а вернувшись, застала графа уже в гробу. Да к тому же я копался в его документах, не покидая кабинета, помню, у меня минуты свободной не было. Я считаю, что не торчи я безвыходно в кабинете графа, она еще тогда подбросила бы к остальным документам и поддельное свидетельство о браке. Не успела.

— А не могла она его подбросить в какое другое место, не обязательно в кучу остальных документов? — предположила я.

— Не исключено. Во всяком случае, теперь мы с вами должны самым внимательнейшим образом просмотреть каждую бумажку... Ну и видите — оригинала метрики господина графа действительно нет! Только копия, я и тогда ее видел, да не придал значения... И свидетельства о смерти графини, вашей прабабушки, нет... Тоже копия! А я отлично помню — оригиналы этих двух документов раньше находились в ящике, вот в этом ящике письменного стола графа!

Все это время мы копались с месье Дэспленом в документах, и теперь я могла подтвердить — прав наш поверенный. Все-таки отсутствуют документы, необходимые для получения свидетельства о браке! Оба оригинала отсутствуют! Подтвердились мои наихудшие опасения: Луиза Лера таки выкрала их и заключила фиктивный брак. Боже, как это неприятно, как все это осложняет жизнь!

— Не мешало бы теперь как следует обыскать ее любимую кладовочку, ту, к которой она приделала такие крепкие замки, — задумчиво почесывая щеку, произнес месье Дэсплен. — Я тут поговорил с бывшей прислугой, горничная и кухарка сказали — та запертая комната, в которой ее и убили, была любимым помещением Луизы Лера, ее, так сказать, персональным кабинетом.

— Так ведь у нее был настоящий кабинет, — заикнулась было я, вспомнив, как при первом осмотре дворца в Монтийи с особым интересом разглядывала личные апартаменты загадочной «приятельницы» покойного прадеда, стесняясь о ней расспрашивать строгого юриста. Еще тогда я обратила внимание и на спальню этой содержанки, и на гардеробное помещение рядом, и даже на кабинет. Правда, теперь я засомневалась. Та комнатка скорее напоминала будуар или небольшую гостиную. А поскольку официально мадемуазель числилась экономкой, ей полагалось особое административное помещение. Только вот почему именно в той части дома, рядом с кухней, а не в парадных покоях дворца, поближе к господским салонам?

Полагаю, разгадка тут простая. Наверняка прадедушка не бывал в кухонных регионах, не его это дело, и если экономка хотела что-то скрыть от него, проще всего выбрать комнату именно в этой части дворца. Никто ей не мешал, никто не копался в ее бумагах, никто не интересовался секретами домашней бухгалтерии. Уж прадедушка точно не интересовался, да и прислуга наверняка тоже. Сомневаюсь, знал ли прадед вообще о наличии у своей экономки такого кабинета.

Я поделилась этими соображениями с месье Дэспленом, и, оказалось, он пришел к такому же выводу, тем более что, в отличие от меня, познакомился с прежней прислугой и знал, что это за люди. Тем настоятельнее требовал он тщательного осмотра так называемого кабинета покойной экономки, и я вполне разделяла его убеждение, хоть и опасалась еще не выветрившегося неприятного запаха. Ведь полиция так толком и не проветрила помещение, просто убрав оттуда труп и сделав обыск — или как там это называется, затем плотно заперла двери и даже на двери навесила печати. Правда, они обещали дня через два предоставить нам возможность свободно копаться в кабинете экономки, пока же они собирались проверить там еще какие-то микроследы, так сказал месье Дэсплен, поэтому вход в желанное помещение пока был невозможен.

Оказывается, теперешняя полиция очень неплохо работает. Вон сколько всего интересного установили, а главное, сделали очень важное, пожалуй, самое важное дело: выяснили, что свидетельство о браке поддельное!

Наверняка ведь у мадемуазель Лера имеются какие-то родственники, паршивая овца в любой семье отыщется, и тогда после ее смерти они могли бы рассчитывать на очень хорошее наследство. А не могло так случиться — почему я про паршивую овцу вспомнила, — не могло ли так случиться, что эта овца, какой-нибудь родственничек мадам новоиспеченной графини, узнав о ее браке с богатым старикашкой, взял да и ускорил кончину своей — тетки, кузины, двоюродной племянницы или кого там еще? Интересно, приходило ли в голову полиции такое соображение при розыске ею преступника? Убийца мог и не знать, что весь этот брак с графом его родственницы — фальшивка.

Разобрали мы с нотариусом все документы в кабинете прадедушки, ничего нужного не нашли, но ведь и отрицательный результат тоже результат. И пришло время мне подумать о хозяйственных вопросах. Прежде всего, прислуга. Обе уборщицы, с которыми я впервые увиделась в тот жуткий день, охотно согласились поступить ко мне в услужение, а Мартин Бек, как оказалось, уже успел подыскать кухарку. Я распорядилась приготовить для меня одну из спален и ванную комнату на тот случай, если надо будет провести в доме несколько дней, и наняла прораба, которого тоже порекомендовал мне Мартин Бек. По его словам, человек, достойный доверия, ответственный, а главное, инженер-строитель. Он брался организовать во дворце ремонтные работы и сам согласился нанять рабочих. Мы с ним порешили, что он приступит к делу, как только полиция окончательно покинет дом, чтобы уже ничто не препятствовало проводить ремонт во всем доме.

Тут как-то почти одновременно появились Гастон и Роман, и мы все вместе уселись на террасе за столиком с кофе и вином.

Мы уже несколько минут оживленно обсуждали мои дела, когда я вдруг поймала себя на том, что давно не отношусь к Роману, как к слуге, тем более просто как к кучеру. Хотя, надо признать, кучером он был отменным. Все окрестные помещики мне завидовали. С лошадьми он управлялся артистически и мог править любым экипажем: каретой, ландо, шарабаном, коляской, дрожками, пролетками, кабриолетами, не говоря уже о простых телегах и всевозможных фургонах.

Впрочем, я немного отвлеклась. Сейчас для меня гораздо важнее были преданность Романа и его прекрасное умение ориентироваться во всех сложностях времени, в которое нас вместе перенесла судьба. Нет, не слуга он, а мой друг и опекун, без совета которого я вообще ничего не предпринимала. И было бы дико смотреть на него, стой он столбом тут передо мной, в то время как я, его барыня, лишь пила бы кофий и отдавала распоряжения. А ведь еще совсем недавно именно так и было! Всего две недели назад.

Роман и начал разговор. Смеясь, он заметил:

— Чего не добьешься на почве общих предков! Сколько раз я уже убеждался. Вот и теперь удалось договориться с одним из полицейских, а все потому, что докопались до общих предков.

— Роман, вы и в самом деле располагаете каким-то французским предком? — удивилась я.

Все еще смеясь, Роман возразил:

— Уважаемая графиня, а кто это может знать точно? Знаю лишь, что кому-то из моих польских предков довелось сражаться во Франции, и разве не мог он где-нибудь встретиться с прабабкой этого полицейского? Пришлось кстати вставить фамилию полицейского, которую кто-то поблизости произнес, вроде бы она мне встречалась в анналах нашего польско-французского рода. И теперь благодаря такой малости наши дела значительно продвинулись.

Я давно замечала, что Роман очень неглуп, но лишь теперь смогла оценить его чрезвычайно высокое умственное развитие. Вот мне, его госпоже, и в голову бы не пришло прибегнуть к столь утонченной уловке! И одернула себя — ну сколько можно мыслить категориями госпожа — слуга. Стыдись! Оправдывает меня, разумеется, тот факт, что всю свою сознательную жизнь прожила я в обществе, разделенном на социально неравные категории, но ведь и тогда сколько раз отмечала исключительный ум и сообразительность в прислуге и даже простых мужиках и бабах, и, напротив, просто поразительную тупость у представителей так называемых высших сфер. Насколько лакей графа Дубинского превосходил интеллектом своего аристократического господина. А Эмилька, горничная виконтессы Шмуглевской, умственно на голову превосходила свою дуру барыню с ее кругозором курицы.

— Интересно, — произнес Гастон, — что же вам дало столь отдаленное родство?

— Вот именно, интересные сведения, — подхватил Роман. — Оказывается, месяц назад, а точнее шесть недель назад, именно это отделение дорожной полиции столкнулось с довольно курьезным делом. В автокатастрофе погибла сотрудница загса, которую, они, впрочем, знали лично, сотрудники таких учреждений в небольших местечках обычно всем известны. Погибшая девушка — а ей и тридцати не было — пользовалась всеобщей симпатией, ибо была доброй, внимательной к людям и старалась по мере сил всем помочь. Расследовали ее дело особенно тщательно и пришли к твердому убеждению — девушке помогли погибнуть. Подозрение вызвали отпечатки пальцев, обнаруженные в автомашине погибшей. С помощью компьютера им удалось выяснить, что наряду с многими другими неизвестные отпечатки пальцев принадлежали... кому бы, вы думали? Мадемуазель Луизе Лера! Той самой, что впоследствии была убита в нашем дворце.

— О! — вскричала я, мгновенно сопоставив все факты. — В машине сотрудницы загса ее пальцы! Так вот откуда такая быстрота в расследовании!

— Так пани графиня тоже что-то об этом слышала?

— Немного слышала. Продолжайте, Роман, прошу вас!

— По этой ниточке двинулась полиция и выяснила, что сотрудница загса недавно занималась делом Луизы Лера в связи с оформлением ее брака. Коллеги погибшей сотрудницы рассказали, что очень много у той было хлопот, ибо Луиза Лера выходила замуж за тяжело больного и очень пожилого человека, так что самой пришлось всем заниматься, а это не совсем законно.

Узнали же работники загса обо всем от самой сотрудницы, потом погибшей в автокатастрофе, которая направо и налево рассказывала о своем необычном деле и о такой большой любви, прямо до гробовой доски. Судя по документам, Лера оформила брак, никто этим особенно не заинтересовался, загс на то и существует, чтобы браки оформлять, не одна Лера этим занималась, а осложнения бывают разные. Но как-то до сих пор никто из вступивших в брак не убивал сотрудницы, этот брак оформлявшей. И не было причин у сотрудницы загса ездить со своей бывшей клиенткой в украденной автомашине...

— Вы ничего не говорили, что машина краденая! — перебила я Романа.

— Извините, с этого следовало начать. Сотрудница загса разбилась не в своей машине, а в чужой, которую только что объявили в розыск. По этой причине поначалу разыскивали мужчину, не исключено, ухажера или любовника погибшей, который хотел импонировать даме роскошной машиной. При чем здесь мадемуазель Лера? Пришлось вплотную заняться ее замужеством, и выяснилось: никто не видел молодого, ну, в нашем случае правильнее было бы сказать — старого, в общем, будущего супруга. Его подпись оказалась подделанной. Подделаны были подписи и мэра, и свидетелей. Подлинными оказались лишь две вещи: подпись самой мадемуазель Лера и свидетельство о браке, оформленное погибшей сотрудницей загса на основании фальсификатов.

— А метрики?

— Метрики брачующихся настоящие, подлинным было также свидетельство о смерти первой супруги господина графа.

— Моей прабабки...

— Да, вашей прабабки, уважаемая графиня. И если бы мадам Лера, тьфу, надо говорить — или мадемуазель Лера, или мадам Хербле, была жива и предъявила бы свидетельство о браке, никто не мог бы ни к чему придраться, если бы не досадная малость. Оказалось, что церемония в загсе проходила именно в тот момент, когда господин граф испускал последнее дыхание здесь, в Монтийи. Впрочем, возможно, ловкая аферистка выкрутилась бы. В официальных документах проставлены только даты, часы не проставлены, и эта Луиза могла бы утверждать, что расписались они с господином графом в Париже, вернулись домой в Монтийи, через каких-то полчаса его кондрашка хватила, и от всех этих эмоций ее свежеиспеченный супруг и скончался. И уже вскоре никто бы точно не вспомнил — скончался граф до или после и вообще был ли он перед самой смертью в Париже или не был.

Мне требовалась ясность.

— Так вы, Роман, утверждаете, что мадемуазель Лера убила в автомашине сотрудницу загса?

— Я ничего не утверждаю, так считает полиция. А она убеждена — да, убила, и сделала это для того, чтобы избавиться от ненужного свидетеля всех ее подтасовок и подделок. Ведь сотрудница не могла не знать о них, значит, Луиза Лера заморочила голову несчастной девушке, как я уже говорил — очень доброй и отзывчивой, всегда готовой прийти на помощь ближнему. Вряд ли мы когда-нибудь узнаем, что именно наплела ей экономка графа, скорее всего, била на жалость. А может, и подкупила, и этого нельзя исключить. А впоследствии все махинации Лера могли всплыть, та не захотела рисковать.

— Езус-Мария! — запоздало дошло до меня. — Ведь потом она могла запросто прикончить прадеда, чтобы наследовать все состояние законно, будучи официальной супругой.

— Могла, почему нет? — легко согласился Роман. — Но не прикончила, уж в очень неудобное для нее время он скончался, думаю, она чуть сама не померла, неожиданно заставши супруга уже в гробу. Столько сил и хитрости потратить на получение свидетельства о браке — и на тебе!.. А сразу вернуться из Парижа она не могла, надо было предварительно избавиться от девушки из загса, не могла же она знать, что супруг так скоро дуба даст.

— Ну, не знаю, пожалуй, я с вами не соглашусь, — задумчиво произнес Гастон. — Сразу после заключения брака убивать сотрудницу загса и тем самым привлекать ненужное внимание к ней? Правда, она, я говорю о Луизе Лера, не знала о своих пальчиках в машине, но для нее и без того нежелательна была скоропостижная смерть девушки. Может быть, какое-то время спустя, когда коллеги погибшей уже забыли бы всю историю с оформлением свидетельства о браке...

— Не стану возражать, — согласился Роман. — Думаю, просто Луизу тревожили болтливость девушки и ее общительность. Видимо, боялась, как бы на следующий же день не вздумала выяснять какие-то свои сомнения, советоваться со старшими коллегами, ведь отдавала себе отчет в нарушениях правил, ну, хотя бы в отсутствии жениха на оформлении брака, да мало ли что еще. Экономка боялась и шантажа со стороны сотрудницы загса, сейчас трудно вычислить мотивы ее поступка. А может, все получилось случайно...

— Не понимаю...

— Ну, пока Лера не собиралась убивать девушку, но тут ей неожиданно представился удобный случай, и она им воспользовалась.

— Как была организована катастрофа? — спросил Гастон.

Роман опять рассмеялся. Что-то он слишком весел стал последнее время...

— Прямо по сценарию леди Дианы, — смеясь ответил он. — Машину вела она сама, врубилась в опору туннеля со стороны пассажира. Ночью, ясное дело. Ехала с небольшой скоростью, ведь сама намеревалась остаться в живых. Не исключено, что и сотрудница загса тоже бы не погибла, но потом ее для верности стукнули бы по голове — и дело с концом. И эта аналогия с гибелью принцессы Дианы тоже заставила полицию призадуматься.

А я задумалась о том, какую замечательную подругу жизни выбрал себе прадед на старости лет. Ведь пятнадцать лет прожил с ней, сколько раз мне писал — какого ангела Господь ему послал, а вот что выясняется: убийца, преступница, безжалостная и очень предприимчивая.

Роман, однако, еще не все высказал.

— И все же у полиции остаются сомнения. Очень напаскудил им некий клошард, бездомный бродяга. Допрошенный в качестве свидетеля, он клялся и божился, что машину украл мужчина. Мадемуазель никак не могла сойти за мужчину, даже если бы не только переоделась, но приделала себе усы и бороду, ее выдала бы фигура...

— А вы откуда знаете? — удивилась я. — Разве доводилось с ней встречаться?

— Ну как же, в прошлое наше пребывание у господина графа. И вы, мадам графиня, должны были ее видеть... Простите, не могли вы ее видеть, ваш прадедушка всеми силами скрывал от вас свою любовь...

Роман смутился, и причина мне была ясна: прошлый раз — это более ста лет назад, тогда я была еще молоденькой девушкой, и правила, принятые в нашем обществе, совершенно исключали информирование меня о столь пикантных вещах, как любовница, конкубина тогда говорили, и вообще все, что касалось взаимоотношений мужчины и женщины. В те времена девушка была невинна, как ангелочек, во всяком случае, таковой должна была выглядеть. Хотя... как же так, разве мадемуазель Лера в те отдаленные времена и мадемуазель Лера сейчас — один и тот же человек?

И опять, как только подумала о путанице с временами, так и во всем остальном запуталась, голова опять пошла кругом. Вот, например, когда эта самая мадемуазель Лера совершала свои преступления — еще в те времена или уже в эти?

Поскольку рядом сидел Гастон, не могла я прямо спросить об этом Романа, он, может быть, и разъяснил бы мои сомнения. А мне очень не хотелось, чтобы мой обожаемый Гастон заподозрил, будто имеет дело с женщиной не совсем нормальной.

К счастью, Роман сообразил, что ступил на скользкий путь, и с честью вышел из затруднения.

— Ну да не будем отвлекаться, для нас — и для полиции — важно то, что погибшая «графиня» была особой не только просто полной, но прямо-таки тучной. Причем типично по-бабски, толстой в тех местах, которые никак не скроешь. Тут никакие переодевания и грим не помогут. Даже издали последний дурак никак не примет ее за мужчину. Ну и к тому же отпечатки ее пальцев в машине. И вообще отпечатки пальцев в краденой машине доставили полиции много хлопот. Слишком их много оказалось. Владелица никак не могла вспомнить, с кем же она в последнее время ездила в этой машине, опять же какие-то непонятные микроследы в ней обнаружили, но всего идентифицировать не удалось. Не вызывает, однако, сомнения тот факт, что за рулем в момент катастрофы сидела Луиза Лера, а со всем остальным — масса неясностей и сплошные сомнения.

Гастон не скрывал своего восхищения пронырливостью Романа.

— Поражен — так много вам удалось узнать! Полиция обычно не слишком болтлива.

— Помог тот самый полицейский с общими предками, — пояснил Роман. — Он недавно в полиции, работает в Отделе убийств, его включили в бригаду, расследующую как раз это автодорожное происшествие, и ему очень хотелось отличиться. Мы разговорились «случайно», сначала я рассказал о себе, а потом и о деле заговорили. Признаюсь, версию о том, что это не просто случайное автопроисшествие, а умышленное убийство, высказал я. Небрежно, мимоходом, не подчеркивая своего авторства. Парень же за нее сразу ухватился. Я у него ни с какой стороны не мог вызвать подозрений, ведь недавно приехал с другого конца света, из Польши, о которой он столько слышал в семье, и с радостью установил какие-то родственные связи наших далеких предков. Затем я как опытный и со стажем водитель высказал несколько предположений, а он быстренько намотал их на ус, стараясь не показать, насколько считает важными мои соображения. Ничего особенного, любой более опытный водитель-полицейский и сам бы обратил внимание на такие детали. Паренек шустрый, не очень сообразительный правда, услышав мои версии, принялся размышлять вслух, ненароком выдавая лишь полиции известные сведения. Мне же и полсловечка достаточно. Вот только о дополнительных микроследах я не понял всего. И еще тех, которые были обнаружены на месте преступления. Ну да я надеюсь со временем и о них разузнать. Мы теперь с Антуаном подружились.

В ходе дальнейшей беседы выяснилось, что Антуан был не единственным источником информации. У Романа оказалось множество знакомых, а у тех были свои знакомые, и даже не проводя официального полицейского допроса можно было из одних слухов составить кое-какое мнение о покойной мадемуазель Лера. Сплетни кружили, разумеется, в основном среди прислуги дворца. Еще бы, отношения богатого престарелого графа и экономки, моложе его на целых пятьдесят лет, не могли не вызывать интереса. Богатый старец, состоявший в любовной связи много лет с нестарой еще женщиной — прекрасная пища для перемывания косточек. Прадед мой, надо признаться, всегда славился особым пристрастием к прекрасному полу и, видимо, это пристрастие сохранил и в преклонные годы. Сама идея экономки женить на себе хозяина ни у кого не вызывала удивления, это в порядке вещей. Но было тут и еще что-то, а именно — вроде бы экономка нашла себе любовника помоложе и в сговоре с ним обдумывала преступные планы по отношению к своему хозяину. Слухи все росли, и наконец о таких планах сообщили даже господину Дэсплену, поверенному графа. Донесли в такой форме: мадемуазель женит на себе графа, потом немного подождет, унаследует все графское состояние и опять спустя какое-то время оформит официально свои отношения с любовником. И будут они вместе жить долго и счастливо, в достатке и согласии. А то завещание, которое уже написано графом и хранится у месье Дэсплена, автоматически лишится силы после официального оформления брака экономки с хозяином.

И господин Дэсплен мог не верить в заключение брака графом без его ведома, как он мне сказал, люди продолжали судачить, видя, сколь великую власть над графом имеют пышные прелести экономки.

Всех интересовало — кто же любовник. О нем ходили самые противоречивые слухи. Понятно, этот человек до поры до времени скрывался, чтобы не мешать матримониальным планам экономки. Однако после счастливого осуществления этих планов, а главное, после кончины графа этому человеку следовало бы появиться наконец, чтобы пожинать плоды своих задумок. Особенно после того, как обнаружилась трагическая смерть его любовницы, Луизы Лера. А таинственный ее любовник так и не проявился, что дало повод новым слухам и подозрениям — а не он ли, случайно, убийца? Вот и шушукались люди, хотя какая логика в таких подозрениях? Зачем ему убивать свою сообщницу и любовницу, не оформив предварительно с нею официально отношений, чтобы законным образом унаследовать графское имущество?

Очень хотелось мне, как советовал месье Дэсплен, покопаться в бумагах, которыми был битком набит кабинет покойной экономки, но срочные дела не позволили. Пришлось расстаться с этими криминальными сенсациями в Монтийи и отправляться в Париж, чтобы осмотреть подобранные месье Дэспленом временные апартаменты для проживания в столице. Требовалось также выкроить время для того, чтобы украдкой учиться у Романа водить машину. Я уже не говорю о том, что в разгар сезона страшно хотелось покупаться и позагорать в Трувиле, а также накупить себе множество вещей, без которых не могла обойтись. Надо было выкраивать время для просмотра фильмов, чтения книг и журналов, справочной и исторической литературы, чтобы наверстать свое более чем столетнее отставание во всех этих областях, а главное — в области нашей с Гастоном любви.

Квартиру я выбрала еще в тот же вечер, на улице Фобур-Сент-Оноре. Небольшая, пятикомнатная, но очень миленькая, а главное, в этом же доме на последнем этаже отыскалась свободная двухкомнатная квартирка для Романа. Консьержка с радостью приветствовала такую щедрую квартиросъемщицу, которая не стала с ней торговаться, договариваясь об услугах. Я велела на следующий же день купить и привезти мебель, чтобы сразу можно было поселиться в столь удобной квартире, в том числе и территориально — довольно тихий и комфортабельный район и в то же время недалеко от главных бульваров и площадей Парижа.

Я совсем распоясалась, распорядившись купить не только телевизор, но и компьютер.

Все эти дела мы проворачивали вместе с Гастоном, он теперь не отходил от меня ни на шаг.

* * *

В Трувиле меня с нетерпением дожидалась Эва. Газеты сообщили об обнаружении трупа в моем доме в Монтийи. К счастью, полиции и господину Дэсплену удалось ограничить лавину информации, которую газеты надеялись выплеснуть на читателей, ограничив ее тоненьким ручейком. Этот ручеек никак не устраивал Эву, а зная, что я оказалась в самом центре тайфуна, она места себе не находила от нетерпения в ожидании моего приезда.

Мне и самой хотелось поделиться с близкой подругой и новостями, и своими соображениями, но делать это я собиралась лишь с глазу на глаз, без посторонних.

Два дня меня не было в Трувиле, и на первый взгляд здесь все было без изменений. Арман, как он сразу же дал понять, вовсе не отступился от меня, стал лишь более сдержанным в своих ухаживаниях, поневоле уступая первенство Гастону. Держался он гораздо спокойнее, и все равно я чувствовала в его присутствии каждый раз какую-то неосознанную внутреннюю тревогу. На меня словно что-то давило. Нет, не доверяла я ему.

Собственно, у меня не было никаких причин для этого, но я предпочитала в его присутствии не обсуждать никаких своих дел. Он, как и все, накинулся на меня с расспросами, и я дала, можно сказать, всем своим трувильским знакомым общее краткое интервью, повторив практически то, о чем писали газеты. Общество было недовольно, требовало подробностей, я же ссылалась на всем известную сдержанность полиции, которая даже мне ничего толком не сказала.

Потом, наедине, обо всем рассказала Эве. Она была потрясена.

— Знаешь, это похоже на чудо! Ты хоть осознаешь, что убийца Луизы Лера оказал тебе грандиозную услугу? Ведь смотри, если бы ее не убили, никто не обратил бы внимания на ее пальчики, никто не стал бы проверять бумаги в загсе, обнаружив, что свидетельство — незаконное, никто бы не проверял там все эти подписи. Признали бы свидетельство о браке законным документом — и прости-прощай прадедушкины миллионы! Все отошло бы ей.

— Месье Дэсплен с самого начала чувствовал — дело нечисто, подозревал обман и подделки...

— Мог бы себе до посинения подозревать, никто бы не занялся этим делом, если бы не убийство. Ну, заставил бы по своей линии проверить, представляешь, сколько времени все это бы тянулось? Нет, решительно ее кокнул какой-то твой поклонник. Признайся же!

Догадки ближайшей подруги меня так ошарашили, что я и не знала что сказать. Наконец в голову пришел аргумент.

— Тогда ему пришлось бы блюсти мои интересы долгие годы и... как это говорится? Держать руку на пульсе, чтобы подключиться в самый подходящий момент. Да такого человека вообще не существует.

— А твой Роман?

— Исключено. В момент убийства он был вместе со мной в Секерках.

— Подумаешь, большое дело! Сел в самолет, прилетел во Францию, прикончил вредную бабу и в тот же день вернулся. Ты бы и не заметила его отсутствия.

У меня чуть не вырвалось — да месяц назад никаких самолетов еще не было и дорога до Парижа занимала три недели! Ну, ездовой верхом, сменяя лошадей, мог бы доскакать за четыре дня. Вовремя прикусив язык, я сказала другое:

— Полиция установила точную дату смерти экономки — двадцать третьего июня была Собутка[9]. Вспомни, не совсем же ты от польского фольклора отбилась! Помнишь, что это такое? Венки, песни, прыжки через костер. А ко мне понаехало множество гостей. Без Романа я бы с ними не справилась, он — моя правая рука, и весь день был на виду. У меня на глазах! И нечего глупости болтать. Это не Роман.

Эва особо и не настаивала на кандидатуре Романа. Оставив его в покое, она эмоционально принялась обсуждать положительные для меня стороны убийства экономки.

— Обрати внимание, она ведь запросто могла еще и обокрасть тебя! Ну, не тебя, твоего старикана прадедушку. Могла заранее вынести из дому и припрятать вещи поценнее, в первую очередь — драгоценности. Но наверняка этого не сделала, рассчитывая, что и без того все ей достанется. То есть, считай, ее идея женить на себе старикана, прости, прадедушку, тебе же принесла пользу. А тебе сказали, что не будь тебя тогда во Франции, ты была бы первой кандидаткой в убийцы?

— Ну что ты болтаешь! И без того голова кругом идет. Мне уже начинает казаться — это я придумала женить прадедушку на Луизе Лера. А ведь когда я узнала о наличии свидетельства о браке, честно скажу, была очень огорчена. Нет, я не бедная родственница, но прадедушкино наследство мне очень пригодится.

— А как она выглядела? — заинтересовалась вдруг Эва.

— Черная.

— Негритянка?!

— Да нет, просто брюнетка, я говорю о глазах и волосах. В спальне прадеда стояла на столике ее фотокарточка. Очень толстая, но такая... приятная полнота, аппетитная. Впрочем, я видела ее всего раз в жизни, еще в детстве.

— Очень меня интересует ее любовник.

— Он всех интересует. Полицию в первую очередь.

— А как вообще узнали о нем?

— Роман сказал — слухи ходили, в основном среди прислуги и рабочих конюшен. Кто-то видел экономку с каким-то незнакомым мужчиной, раза три видели, но издали, никто его толком не разглядел. Кроме того, когда все во дворце уже давно спали, она принимала какого-то гостя или несколько раз на ночь глядя уезжала на своей машине. А поскольку никто ничего не знает, сразу же заговорили о любовнике, которого она прячет ото всех. А ведь тем мужчиной мог быть кто угодно, ну, скажем, какой-нибудь ее бедный родственник, которого она втайне подкармливала.

— Не верю я в бедных родственников и доброе сердце экономки, — упорствовала Эва. — Я верю в хахаля! И очень жалею, что ничего толком не знаю. Арман тоже.

Я так вся и всколыхнулась.

— Что Арман тоже?

— Тоже очень интересуется твоим трупом. Выпытывал у меня, но я ведь сама толком ничего не знала и ему ничего не могла сказать.

— И впредь не говори, умоляю тебя! Все сказанное — сведения лишь для тебя. Умоляю!

Эва удивилась.

— Так ведь многие кроме меня знают! Твой Роман, к примеру. И Гастон. И даже Филипу ты рассказывала...

— Только в общих чертах! А тебе с подробностями! И собственные соображения выложила! Неужели не понимаешь?

— Ладно, ладно, не кипятись. Шарлю тоже без подробностей?

— Шарлю можешь рассказать, насколько я понимаю, он не слишком дружен с Арманом.

— И что ты так вцепилась в Армана? — пыталась успокоить меня подруга. — Ну, ухлестывает за тобой, но даже я заметила — уже не так рьяно, понял: ты предпочитаешь Гастона. Наверняка уверен, что сумеет его одолеть.

— Может распроститься со своими иллюзиями! Если Арман мне и нравился, то лишь с самого начала и то недолго, пока не появился Гастон. А Армана, признаюсь откровенно, я даже боюсь. Не знаю почему, просто интуитивно боюсь.

Эва задумалась.

— Знаешь, в этом что-то есть, — сказала она, помолчав. — Ты его не просто интересуешь, и даже... даже если предположить, что он голову потерял, все равно что-то не так. Он от тебя ни на шаг, ты заметила? Где ты, там и он, хотя знает, что тебе это неприятно. Вот ты появилась в Трувиле — и он тут как тут, а тебя не было — и его я не видела. Да вот взгляни, вроде бы не лезет к тебе, а глаз не сводит.

Мы с подругой лежали в тени зонтика на пляже, настырный преследователь расположился по соседству.

— Знает, сейчас подойти к нам бестактно, ждет, когда я в воду полезу, там обязательно пристанет, — раздраженно заметила я. — А выкупаться страшно хочется, солнце невыносимо припекает. И куда подевались все наши мужчины? Где твой Шарль?

— Пошел отдать пленку, чтобы проявили и отпечатали. Кажется, вместе с Гастоном пошли. А Филип здесь. Пригласим его окунуться?

Любой хорош, лишь бы не оставаться наедине с Арманом. И Эве я чистую правду сказала — я побаивалась Армана, сама не знаю почему. Не скажу, что панически боялась, но страх какой-то испытывала точно, а это было очень неприятное ощущение.

Захватив Филипа и Эву, я бросилась в море. Арман, ясное дело, сразу вскочил и устремился за нами. К его большому разочарованию, я не поплыла подальше от берега, осталась плескаться с друзьями на мелководье, хотя для меня это не удовольствие и не купанье, но зато лишила Армана возможности побыть со мною наедине.

Вот уж не ожидала, что мою неприязнь к Арману и даже исходящую от него неясную угрозу полностью разделяет Роман.

Воспользовавшись пребыванием в Трувиле, Роман приступил к систематическому обучению меня вождению машины. Он настаивал на том, чтобы это делалось втайне ото всех моих друзей. Ездить мы должны были на рассвете, едва взойдет солнце, якобы по той причине, что в столь раннее время все окрестные дороги пусты, машин нет и полиция нас не отловит. Ведь по законам ученику полагалось ездить с дипломированным инструктором, в особой машине с большой буквой L на крыше. Все эти сложности нам ни к чему, согласна, но, с другой стороны, не могла же я ограничиться умением водить машину лишь в пустыне, следовало считаться с тем, что гораздо чаще придется лавировать среди других машин и транспортных средств, не говоря уже о пешеходах.

Мои робкие возражения Роман решительно пресек.

— Пусть пани графиня положится на меня и поступит, как все здравомыслящие люди. Пани сдаст экзамен, получит права и потом уже спокойно и без спешки научится по-настоящему водить машину. Уж я о том позабочусь, не сомневайтесь. Не знаю ни одного человека, который обучился бы на курсах по-настоящему водить машину, все набирались опыта потом, постепенно. А солнечный восход — лучшее время, обычно тогда все спят.

Не могла я на это ничего возразить, действительно, на рассвете лучше всего спится, в том числе и мне. Но разве можно спорить с Романом? А он вдруг ошарашил меня совсем уж неожиданным требованием:

— И еще у меня просьба к пани графине — не выходить из дома нормально, через дверь, а вылезти через окно, что выходит на задний двор.

Уж не хватил ли Роман лишку? Или я его не так поняла? И тут же спохватилась — ни разу в жизни не доводилось мне видеть Романа пьяным, во всяком случае он не позволял такого в разговоре со мной. Скорее уж я могла быть слегка выпивши, но в данный момент и этого не было.

— К чему такое? — подозрительно поинтересовалась я. — Уж если Роман запрещает мне выходить через парадный выход, я, так и быть, могу выйти через черный ход. Зачем же непременно лезть в окно да еще спросонок?

— Ну как же! — нетерпеливо возразил Роман, дивясь моей тупости. — Черный ход тоже выходит на набережную, а через окно пани вылезет аккурат на улицу, что идет за домом, пройдя двор, и я усиленно советую пани графине именно так поступить.

— А почему? — не унималась я.

— А потому, — ничуть не раздражаясь пояснил Роман, — что вчера, когда мы возвращались, некий тип за нами следил. И совсем не нужно, чтобы видел, как мы отправляемся на тренировку. Раз уж учимся водить машину втайне, так уж втайне, и чего пани графиня так насчет окна возражает? Без обиды будь сказано, для пани графини в окно вылезать не впервой, уверен, и навыков пани не потеряла, так что нечего. А как я пани с детства знаю, приходилось не раз видеть...

Роман знал, что говорил. Не очень-то послушной барышней я росла. Нет, родителям хлопот не доставляла, боннам и гувернанткам тоже, но девчонкой была своенравной, а к тому же слишком живой, энергия меня так и распирала. Не желая входить в конфликт с чопорными гувернантками и покорной барыне дворней, сколько раз на заре я выбиралась из родительского дома через окно, чтобы поплавать вволю, когда над душой никто не стоит и бонна квочкой не бегает по берегу пруда, охая, ахая и грозясь рассказать барыне, что я не желаю вылезать из воды. Или верхом помчаться в дальний лес, через поля и овраги, и опять же никто не станет мне препятствовать. А то подкрасться к расположившемуся неподалеку цыганскому табору и, затаившись в траве, подглядывать за такой интересной, ни на что не похожей жизнью. И почему-то меня тогда не удивляло, что на обратном пути я обязательно встречала Романа. Только теперь до меня дошло — знал Роман о моих проказах и издали оберегал несмышленую девчонку, потому все мои выходки, «вылазки» в окно и заканчивались благополучно.

И все же... Одно дело — двенадцатилетняя девчонка, не знавшая, куда девать распиравшие ее жизненные силы, и совсем другое — взрослая женщина. Где это видано, из собственного дома в окошко вылезать, чтобы скрыться... от кого?

— Так кто же этот подозрительный тип? — не выдержала я.

— Месье Арман, — сухо ответил Роман. — Думаю, для пани графини не секрет, что он проявляет к пани повышенный интерес?

Услышав ненавистное имя, я отбросила сомнения. Взрослая, не взрослая — раз Арман, значит, нужно.

Роман оказался прав — приобретенные в детстве навыки я не забыла и в окно вылезла без труда.

В тот первый день я сразу многому научилась. Роман усадил меня за руль, велел включить мотор и самостоятельно выбраться из лабиринта узких улочек за город, после чего уже на другой скорости помчаться по шоссе, да еще при этом то и дело поглядывать в зеркальце заднего обзора, не преследует ли нас кто. Думаю, для женщины смотреть одним глазом вперед, а другим куда-нибудь в сторону вообще труда не составит, сколько раз в жизни приходилось так делать. Правда, смотреть одним глазом вперед, а другим — назад посложнее будет. А тут еще Роман назидательно бубнил:

— Запомните, шофер должен видеть, что происходит вокруг его машины, когда едет, впереди, сзади, со всех боков. Недаром существует такая поговорка, что у водителя глаза вокруг всей головы...

Когда после этого ужасного урока я, чуть живая, вернулась домой и опять влезла в дом через окно во дворе, Роман специально подвел меня к окну в гостиной, выходящему на набережную, и показал Армана, прятавшегося на пляже среди лежаков и зонтов. Один! На пустом пляже потому что было еще слишком рано и держалась утренняя прохлада! А он уже там торчал, следил за мной. Ох, видимо, есть какие-то причины для моего интуитивного страха перед этим человеком.

Я даже подумала — не сказать ли об этом Гастону? Не знаю, как в теперешнюю эпоху обстоит дело с поединками, но не хотелось мне подвергать опасности любимого мужчину. К тому же у нас так мало было времени, когда мы оказывались наедине, что я не хотела тратить на разговоры ни одной минуты. Не разговоров, не поучений и советов жаждало мое сердце, оно хотело любви и получало ее, и мне не хотелось лишаться даже ее самой малой частицы. Потом, вспоминая проведенные с Гастоном минуты, я сколько раз краснела всем телом и невольно думала: а не так ли куртизанки верных мужей от их законных супруг отрывали, разрушая семейное счастье? Не уподобляюсь ли я тем продажным тварям, которые лишали мужчин рассудка, а вместе с ним — и состояния? Как скоро лишилась я моральных устоев, а ведь уверена была — закована в них как в броню. Оправдывало меня лишь одно — я любила, любила впервые в жизни, и отдавалась любимому и любящему человеку совершенно бескорыстно, к тому же не отрывая Гастона от законной супруги, поскольку ее просто не было. При виде Гастона все во мне наполнялось счастьем и ликованием, а в его глазах я видела горячее ответное чувство. Как хорошо, что судьба занесла меня в это время!

О будущем я не думала. Похоже, Гастон тоже. Однажды он мне сказал:

— Никогда раньше не встречал я такой девушки. Есть в тебе что-то такое... такое... мне трудно сформулировать, но иногда ты кажешься мне просто какой-то нереальной. Я уже не говорю о твоей красоте и всех прочих достоинствах. Увидел тебя — и сразу потерял голову, до сих пор не пойму, как такое могло со мной случиться. Может, ты скажешь, что же в тебе такое кроется? А что кроется — это я чувствую и готов на чем хочешь поклясться!

Еще бы не крылось! Девятнадцатый век со всеми его недостатками и достоинствами. Но не могла же я сказать об этом любимому!

Я и оглянуться не успела, как Роман купил вторую машину для меня, немного поменьше «мерседеса», и теперь я попеременно ездила то на одной, то на другой. И по-прежнему на рассвете, и по-прежнему вылезая в окно на заднем дворе.

И вот как-то Арман сообщил, что едет в Париж. С утра он собирается заняться там накопившимися делами, чтобы вечером вернуться в Трувиль. Короче, его не будет весь день. Я сама видела, как он уезжал, смотрела вслед, пока не исчез из глаз моих, и только тогда почувствовала, какой же тяжелый камень свалился у меня с сердца. С каким наслаждением наутро я вышла из дома нормально, через дверь!

А потом пришлось пережить ужасные минуты.

В этот день у меня все очень удачно получалось, даже Роман хвалил, а он не слишком щедр на похвалу. Вернувшись домой, я поспешила на пляж, радостно встретилась с друзьями. Были и Гастон, и Филип. Помахав им, я поспешила окунуться. Как же я люблю плавать и как редко у меня в последнее время появляется возможность спокойно, без раздражения заплыть далеко-далеко и так на спине легко покачиваться на волнах! Все купальщики остались у берега, оттуда доносится разноголосый, чуть приглушенный шум, я же лежу на спине и чувствую, как тело покидает усталость, а голова освобождается от всех забот.

Вот так покачивалась я на волнах и наслаждалась, как вдруг почувствовала, как что-то схватило меня за ногу и тянет в глубину морскую. Я сразу погрузилась в воду с головой.

К счастью, я не крикнула, тогда наверняка бы захлебнулась. В легких оставался запас воздуха, силой воли я заставила себя преодолеть панику, каким-то чудом оттолкнулась от чего-то под собой, с силой вынырнула из воды и вот теперь заорала изо всех сил. Тут меня опять ухватили за ногу и потянули вниз, свободной ногой я опять в это что-то ударила, оттолкнулась, выскочила из воды и снова закричала. Ухватив меня и за другую ногу, кто-то втянул меня под воду в третий раз, я раскрыла глаза, хотя никогда в море не ныряла с открытыми глазами, и увидела нечто такое ужасное, что от одного вида должна была на месте окочуриться. На меня напало неведомое мне чудовище, черное, страшное, с огромными глазами навыкате, не похожее ни на рыбу, ни на человека. И этот ужасный лупоглазый монстр, ухватив меня своими щупальцами, поволок в глубину морскую!

От ужаса я испытала прилив сверхчеловеческих сил и попыталась оттолкнуть страшилище, одновременно следя за тем, чтобы не глотнуть воды и не захлебнуться. Силы были неравны, я явно слабела и наверняка чудовище уволокло бы меня в бездонные глубины моря, если бы не помощь. Услышала громкий всплеск воды и увидела, как кто-то свалился в море рядом со мной. Тут же ощутила ослабление мертвой хватки, зажавшей мои ноги, из последних сил оттолкнулась и как ошалелая выскочила на поверхность моря, широко разевая рот. Не для того, чтобы опять закричать, — воздуха вдохнуть! И ринулась к берегу, отчаянно работая руками и ногами. Краем глаза увидела, как рядом болтается на волнах доска с парусом, а ее владелец как раз вынырнул из воды и ухватился за деревяшку, что-то прокричав мне вслед. Так это он меня спас?

Итак, я перла к берегу, но, кажется, уже не кричала. Увидела, как мне навстречу плывут люди, первым подплыл Гастон, с тревогой спрашивая, что случилось. Я не могла говорить, думая только об одном — скорее к берегу, подальше от чудища!

Наконец я почувствовала ногами дно, встала и с плачем бросилась на грудь Гастона, не отвечая на его расспросы.

Меня окружили и знакомые, и незнакомые люди, услышавшие мой крик. Все хотели знать, что произошло. Я все еще не могла говорить.

Обняв за плечи, Эва вывела меня из моря и усадила под зонтиком, кто-то сбегал к киоску за бокалом коньяка, выпив который залпом я наконец перестала клацать зубами и смогла более-менее связно рассказать о случившемся. Услышав о лупоглазом черном чудовище, ухватившем меня своими щупальцами и пытавшемся затащить в глубину моря, большинство наверняка подумало, что от пережитого страха я лишилась рассудка или мне это чудище привиделось, у страха, как известно, глаза велики. Но Шарль догадался — наверняка это был кто-то из ныряльщиков с аквалангом, в специальном костюме. Бывает, что некоторые из этих типов устраивают себе развлечение, пугая купающихся.

Немного успокоившись и придя в себя, я с ним согласилась. Да, меня смертельно напугало черное чудовище, ни на человека, ни на рыбу не похожее, но я вспомнила, что видела таких ныряльщиков в телефильмах, а со страху этот показался мне особенно ужасным. Неужели этим идиотам и в самом деле приходит в голову таким вот образом путать людей? Да ведь от одного страха можно умереть! Хотя... не будь я уверена, что Арман уехал в Париж, его я могла бы заподозрить в глупой шутке. Он уже неоднократно проявлял склонность пошутить, и всегда это было не остроумно, а напротив, как-то противно, нелепо и безмозгло. Есть люди, склонные к глупым шуткам, которые не доставляют удовольствия никому, кроме них самих.

Постепенно все, кто заинтересовался этим происшествием, разошлись, я слышала, как говорили, что шутник так и не появился на берегу, должно быть побоялся всеобщего осуждения.

Я совсем успокоилась, но купаться мне почему-то расхотелось. Да и все из моей компании посоветовали мне не заплывать больше далеко в море, раз здесь водятся такие вот негодяи. Ничего не поделаешь, придется, как это делают многие купальщики, плескаться у берега, хотя такое купанье не доставляет мне ни малейшего удовольствия.

Мы с Романом позанимались на обеих машинах всего четыре дня, когда месье Дэсплен сообщил, что полиция освободила мой дворец, можно возвращаться. Место преступления полиция оставила незапертым, значит, доступным всем. Никаких указаний полиция не дала моему поверенному, из чего следует, что мои дом перестал полицию интересовать.

И я немедленно отправилась в Монтийи с Романом и, ясное дело, Гастоном.

* * *

Жуткая вонь уже почти целиком выветрилась, потому что прекрасная погода позволяла день и ночь держать окна нараспашку и даже устраивать сквозняки. Правда, неприятный запах еще сохранился в складках ткани, поэтому я распорядилась снять и отдать в стирку все занавески и шторы. А потом что-то придется делать и с мягкой мебелью, но это потом. Впрочем, в буфетной или кабинете экономки, уж не знаю, как эту комнату и назвать, мягкой мебели было немного: диван, кресло, три полумягких стула и несколько декоративных подушек на диване.

Месье Дэсплену явно не хотелось заниматься вместе со мной осмотром места происшествия.

— Уж и не знаю, что мадам надеется здесь найти, — брюзжал он. — Полиция провела обыск, а уж она сделала это профессионально. И тщательно, я уверен, они очень надеялись обнаружить здесь хоть что-то, что помогло бы им выйти на таинственного любовника Луизы Лера. Не знаю, нашли ли.

Я не теряла энтузиазма.

— Ну что ж, если найду то же, что и они, буду знать столько же, сколько и они. Надеюсь, они отсюда ничего не забрали?

— Меня заверили — ничего. Сфотографировали то, что сочли нужным.

— О, вот именно — фотографии! Я бы хотела на них посмотреть.

— Вряд ли полиция даст мадам свои фотографии...

— Да не полицейские! — перебила я нотариуса. — Я бы хотела отыскать здесь фотографии Луизы Лера.

К этому времени я уже знала, что фотографии стали очень распространенным явлением в двадцатом веке, что вряд ли найдется во всей Европе хоть один человек, у которого бы не было никаких фотографий. Наверняка и у Луизы Лера они тоже были, а мне так хотелось увидеть эту женщину! Не тот парадный фотопортрет, что стоял в спальне прадедушки, наверняка приукрашенный, а обычное фото. Однако я не стала делиться с нотариусом своими надеждами, а просто приступила к поискам. И никаких фотографий не обнаружила! Правда, отыскался прадедушкин альбом. Не знаю, зачем экономка уволокла его в свою комнату, может, хотела продемонстрировать любовь и преданность своему принципалу. В нем был сплошной прадедушка. Вот он перед дворцом, одной ногой ступил на парадную лестницу. Вот несколько снимков — он на лошадях. Вот в обществе каких-то мужчин, судя по внешнему виду, важных личностей. Вот он в гостиной у камина, вот в той же гостиной с партнерами за карточным столиком. Вот все сидят за большим столом, а прадедушка поднимает бокал, открыл рот — явно произносит тост. Но ни одного снимка с Луизой Лера!

Я с грустью подумала — придется, видимо, перелистать многочисленные семейные альбомы во всем доме, не может ее там не оказаться. И тут нотариус выдал мне новость. Ну и вреднюга, не мог этого сделать раньше!

— Я полагаю, — важно произнес месье Дэсплен, — я полагаю, что свои семейные фотографии Луиза Лера держит, скорее всего, у себя дома. Вернее, держала, но наверняка они там и остались.

— Как это? — безмерно удивленная и, естественно, разочарованная, спросила я. — А я-то думала, что она жила здесь, в этом доме.

— Так оно и было, — пояснил нотариус, — но как особа предусмотрительная, сохранила за собой свою прежнюю парижскую квартиру, где и была прописана. Разве мадам не обратила внимания на тот факт, что, проживая в Монтийи, она свидетельство о браке оформила в Париже? В семнадцатом районе!

Не подумала я об этом, а ведь доводилось слышать, что оформлять брак принято по месту жительства молодой. Эх, как-то я совсем забыла об этом.

А месье Дэсплен продолжал:

— Раньше в парижской квартире Луиза Лера жила вместе с матерью, а после смерти матери оставила эту маленькую квартирку за собой. Все эти годы оплачивала ее. Иногда, наезжая в Париж, оставалась в этой квартире на день-два, — каким-то недовольным тоном продолжал месье Дэсплен, словно предъявляя покойной претензии. Впрочем, тут же пояснил причину недовольства: — Признаюсь, я и сам не знал о наличии этой квартиры, счета экономка оплачивала сама, они через мою контору не проходили. Так вот, я надеюсь, все свои личные вещи она хранила именно там.

Ну, ясно, там! Эх, прошляпили! Последняя надежда:

— А полиция там тоже рылась?

— Разумеется, — ответил нотариус. — Тем более что ключи от той квартиры полицейские сразу нашли на трупе.

Вот когда я пожалела, что нашли полицейские, а не я. С другой стороны, как вспомню, что представляла собой бедная Луиза Лера. Бог с ними, ключами, то есть, я хотела сказать — с полицейскими.

— А ключи от квартиры где? — как можно равнодушнее поинтересовалась я. — Или их пока полиция не отдает?

— Напротив, полиция попросила меня найти человека, который мог бы сходить в ту квартиру и высказать свое мнение о некоторых вещах, заинтересовавших полицию в квартире покойной.

— Кто может быть таким человеком?

— Эту роль предложили мне, — высокомерно ответил нотариус, всем видом показывая, насколько данная роль для него оскорбительна. — Я ответил инспектору полиции, что не считаю себя компетентным экспертом по оценке личных вещей мадемуазель Лера и не имею никакого желания копаться в личной жизни этой особы. Я имел с ней дело постольку, поскольку оно касалось моего клиента, графа Хербле. Я предложил полиции самой подыскать кого-нибудь из прислуги, долгие годы проработавшей с экономкой.

— Таким лицом может оказаться человек, очень не любивший покойной, или, напротив, очень ей преданный, — высказала я умную мысль.

— Весьма тонкое замечание, — оценил его и нотариус.

— А что же полиция обнаружила в квартире экономки? — не выдержала я. — Наверняка они вам сказали, уважаемый месье Дэсплен.

— В самых общих чертах. Кое-какие драгоценности и бижутерия. Ну и то, что так интересует мадам — фотографии, письма, какие-то бумаги.

— А родственников у нее нет?

— В том-то и дело, приходится обращаться к людям посторонним.

— Могут быть и дальние родственники. Ведь и квартира, и вещи, оставшиеся в ней, должны быть кому-то переданы.

— Вы совершенно правы, уважаемая графиня, — удивившим меня каким-то ядовитым тоном промолвил нотариус. — Все это теперь принадлежит вам.

Я остолбенела.

— Как вы сказали? — запинаясь, переспросила я. — Мне?!

— Вы не ослышались, уважаемая графиня. Именно вам.

— Но... каким образом? При чем здесь я?

— Мне это было давно известно, — важно начал нотариус, — но до поры до времени я должен был молчать об этом. Теперь, после смерти моего клиента, многое обязан сообщить его воспреемнице. В том числе и тот факт, что именно вы наследуете имущество покойной Луизы Лера. Согласно его собственноручному завещанию. Поверьте, мне весьма неприятно сообщать вам об этом, ибо... как бы поделикатнее выразиться... данное обстоятельство бросает тень на вашего прадеда. Он позволил себе, как бы сказала современная молодежь, отколоть такой номер... я бы сказал, ваш прадед обладал весьма своеобразным чувством юмора. И пообещал своей экономке отписать в ее пользу значительную часть своего состояния, если та сделает своей наследницей того же человека, которому и он завещает все свое состояние, то есть вас, уважаемая.

— И экономка пошла на это?!

— Пошла. Я полагаю, не желая раздражать своего работодателя, решила сделать, как он пожелал, послушно написала завещание, оставив все вам, с тем чтобы после смерти графа немедленно свое завещание изъять. Но не успела. Вот и лежало ее завещание в моей конторе, оформленное в соответствии со всеми требованиями закона и подписями свидетелей. Вскрыли его лишь после смерти завещательницы. Я — единственный человек, которому была известна последняя воля покойной, знаю все от графа, он мне со смехом рассказал о своей затее, считая ее остроумной шуткой.

Я молчала. Потребовалось время, чтобы в голове улеглась столь дикая новость — я наследую имущество покойной Луизы Лера. Разумеется, я вовсе не думала о денежном выражении нежданно свалившегося на меня дополнительного богатства. В данном случае это неожиданное обстоятельство оказалось мне на руку, поскольку позволяло беспрепятственно посетить квартиру покойной.

Думаю, только поэтому я тут же не отказалась от непредвиденного наследства, что наверняка сделала бы в другом случае. Неприятна была мне эта женщина сама по себе, а как вспомню то, что она представляла собой после смерти, так... лучше не вспоминать. А вонь до сих пор так вокруг меня и держится, так и обволакивает. Ладно, все оставленное этой женщиной передам в пользу благотворительных организаций, разве что обнаружу в ее квартире какие вещички, дорогие мне как память о прадеде и прабабке.

— Ну, раз так, — наконец проговорила я, — так, может, меня пустят в ее квартиру. Вместе с Романом, моим... шофером.

— Мадам уверена в такой необходимости? — поинтересовался нотариус, и по его лицу было видно — считает, я рвусь в квартиру экономки из простого бабского любопытства.

— Уверена! — твердо заявила я, ледяным тоном сметая с лица поверенного неуместную ухмылку. — К тому же, учтите то обстоятельство, что Роман осведомлен о жизни Луизы Лера побольше любого из здешней прислуги. Ему приходилось сталкиваться с экономкой во время всех приездов в Париж еще моих родителей, он прекрасно знал всю прислугу в доме, все его распорядки. А уж что касается сплетен и слухов, то более осведомленного человека, чем Роман, вам не найти. И никогда не болтал лишнего, а на ус наматывал. Поэтому я уверена — лучший человек для посещения квартиры покойной экономки, о чем просила полиция, это Роман. А мне хотелось бы пойти с ним, поглядеть, не попадется ли что из вещиц, ценных для меня как память о прадедушке и прабабушке.

Серьезно и всесторонне обдумав мое предложение, ответственный работник нотариата признал мою правоту и важно кивнул, соглашаясь с моими доводами. Сообщил мне адрес парижской квартиры Луизы Лера и передал ключи от нее. А потом задал мне неожиданный вопрос:

— Не сочтите меня бестактным, но вы сами, мадам, завещание уже написали?

Очень глупо было признаваться, что не написала, но я привыкла говорить правду. Да и когда было писать? Время после кончины мужа пролетело незаметно, к тому же все эти годы я была занята приведением в порядок оставшихся после мужа дел и сама пока не знала, каким имуществом я располагаю. Тут вот еще прибавилось новое имущество. Перед поездкой в Париж я толком не знала о прадедушкином состоянии и все ли оно достанется мне. Так что же мне было перечислять в своем завещании? Не говоря уже о такой мелочи, что я просто не знала, кого сделать моим наследником.

Детей у меня не было, родных братьев и сестер не осталось, прочие же родственники... У батюшки был родной брат, он давно скончался, не оставив наследников. Правда, живы две старшие сестры матушки, но у них тоже нет детей и теперь вряд ли будут. Найдутся, если хорошо поискать, какие-нибудь дальние родственники, но пока я не задумывалась о наследниках и среди дальних родственников не проводила изысканий. По-моему, причина ясна: я на себе еще не поставила крест, надеюсь, что будет у меня и муж, будут и дети.

Однако обозначить в завещании наследниками гипотетических мужа и детей нельзя, это я понимала. Если же сейчас составлю завещание на кого-нибудь из родни, оно сразу потеряет силу, как только я выйду замуж. Так чего же требует от меня поверенный?

Я уже не говорю о таких деталях, что понятия не имею, что должна обозначать в завещании, составленном в двадцатом веке, я, явившаяся в эту жизнь из девятнадцатого.

Пришлось притвориться растерянной, по возможности достоверно изобразить благодарность предусмотрительному нотариусу и сожаление о собственном легкомыслии и пообещать в ближайшее же время, обдумав все, обратиться к нашему фамильному нотариусу, то есть месье Дэсплену, с просьбой оформить по всем правилам (естественно, современным) мое завещание. Нотариусу ничего не оставалось, как удовлетвориться моим обещанием и оставить наконец меня одну в кабинете покойной экономки.

Я лихорадочно, не теряя времени, принялась за поиски. Искала сама не зная что. «Принеси то, не знаю что»... Но уж очень хотелось порыться в бумагах кабинета мадемуазель Луизы, вот я и рылась, как ошалелый терьер. С бумагами разобралась без особого труда, хотя орфография за столетие изменилась. В конце концов, читать-то я умела...

А вот кучка предметов, отобранных полицией. Немного драгоценностей, впрочем не слишком дорогих, если это все — в алчности покойную не обвинишь. Удивляла среди этой кучи старательно подобранных, хоть и скромных украшений отдельно взятая серьга. Одна! Она была в виде звездочки, небольшая, с маленьким алмазиком в центре. Естественно, я тут же примерила находку и даже посмотрелась в зеркало. Мне не очень к лицу.

Взяв сережку в руки, я внимательно ее оглядела, потому что мне вдруг показалось — видела я уже где-то такую. Потом сообразила — и не раз видела, сейчас такие серьги в моде, видела их и на людях (в том числе и на мужчинах, идиотская мода!), и просто в продаже.

В буфетной я провела битых два часа и осталась очень недовольна. Не нашла я там ничего интересного, а главное — ни одной фотографии.

* * *

Конференцию я устроила в своих новых апартаментах, пригласив на нее Гастона и Романа. Попросила консьержку[10] приготовить нам обед, а прислуживала ее молоденькая дочка.

Роман, как обычно, был просто нашпигован новостями.

Начал он с главного.

— Ну, во-первых, полиция уже со всей достоверностью установила, что в момент убийства Луизы Лера и мадам графиня, и я находились в Секерках, за тридевять земель от Монтийи. Да к тому же завещание покойной делает мадам графиню ее наследницей. Мадам графине это уже известно?

Я-то знала, а вот Гастон впервые услышал об этом и был поражен.

— Разрази меня гром! Чего только в жизни не бывает!

— Знаю, знаю! — нетерпеливо подтвердила я. — И что? Чем свою достоверность полиция мотивирует?

Мне и в самом деле было жутко интересно, что же делала я в своих Секерках в этот критический день. Разумеется, я помнила выдумку о Собутке, которую вынуждена представить Эве как доказательство. Собутку я не выдумала, она и в самом деле приходилась на тот день, но не такое уж это событие, чтобы в настоящие дни широко отмечалось в Польше. Так я думаю. И вряд ли дотошных польских полицейских удовлетворил бы наш народный фольклор. Тогда что же? Черт побери этого Романа, как ни в чем не бывало принялся за обед, не видит, что ли, я просто сгораю от любопытства?

Роман сжалился и неторопливо стал объяснять, не прерывая приема пищи:

— Ведь графиня не может не согласиться — она первая подозреваемая, раз Луиза Лера считалась законной супругой графа Хербле. К счастью, в Секерках все прекрасно помнили тот день, когда в Монтийи убили экономку. Ведь накануне вечером группа преступников совершила набег на стройку по соседству, так что с самого утра во всей околице кишмя кишели глины[11]. Всех опрашивали и протоколы составляли. Так пани это помнит? — безжалостно, я бы сказала — подчеркнуто настырно обратился ко мне Роман.

В присутствии Гастона мне не оставалось ничего иного, как подтвердить — конечно, помню. А на самом деле я опять впала в панику и не могла собраться с мыслями. Кивнула, ибо говорить была не в состоянии.

Разумеется, я помнила, что случилось в ночь на Собутку, только когда это было? Больше ста лет назад. Неизвестные злоумышленники в эту праздничную ночь взломали двери дома крупного помещика, нашего соседа графа Торчинского, рассчитывая, что дом пуст, все гуляют на реке и в лесу. Но граф оказался дома и, героически выскочив с каким-то старинным ружьем (он был большой любитель старинного оружия), оглушительно пальнул несколько раз. Нападающие в панике сбежали, а на следующий день и в самом деле у нас было полно жандармов и полицейских. Неужели происшествие столетней давности эхом отозвалось в наше время? Возможно ли такое?

Роман удовольствовался моим кивком и продолжал:

— У французской полиции создалось твердое мнение — из наших никто в тот день никуда не отлучался, все оказались на месте, что глины и запротоколировали по всем правилам. Идеальное алиби!

— А не заподозрили ли французы кого-нибудь из ваших здешних приятелей или вообще родственников покойной? — живо поинтересовался Гастон.

— Таких не нашлось. Не было бы счастья, да несчастье помогло. Я имею в виду тот факт, что последний год пани графиня провела как на сковородке. Не в обиду будь сказано, вроде бы вела уединенный образ жизни, а одновременно у всех на виду. Графиню не могут заподозрить в том, что наняла платного убийцу, чтобы прикончить эту экономку. Ну, во-первых, контакты ее с парижским прадедушкой прекратились уже несколько лет назад, да и что такое имущество экономки по сравнению с богатством графа? Даже если пани не знала, что и без того унаследует все имущество несчастной.

— И что? — прорвался у меня голос.

— И полиция переключилась на шантаж.

Тут Гастон кивнул.

— И правильно делают! Мартин Бек кое о чем мне проболтался, а я для себя сделал выводы. Вспомните свидетельство о браке! Устраняя болтливую сотрудницу загса, экономка наверняка воспользовалась чьей-то помощью, я лично верю в показания клошара. А поскольку тут помирает твой прадедушка, помощнику не остается ничего другого, как ее шантажировать. И если это она выстрелила из старинного пистолета...

— Она! — подтвердил Роман. — Проверили, и, хотя прошло много времени, следы пороха на ее ладони обнаружили.

— Ну так сообщник испугался — второй раз она может и не промахнуться, набросился на нее, защищая собственную жизнь, бедолага упала и так ударилась затылком, что испустила дух.

Вот и получилось — сам же прикончил курицу, которая несла бы ему золотые яйца.

— А как же любовь? — протестующе вмешалась я, поскольку романтический вариант был мне больше по душе.

— Любовник экономки мог быть не причастен к убийству, теперь затаился, что ему остается?

— И вполне мог оказаться этим самым ее убийцей, — безжалостно высказался Роман. — Во всяком случае, его ищут.

Я позволила себе раскритиковать действия французской полиции. Недаром столько за эти дни прочла книг о преступлениях и просмотрела бессчетное количество фильмов.

— Плохо ищут! Во всяком случае, полиция проигнорировала очень, на мой взгляд, важный предмет, который помог бы им его искать.

Оба моих собеседника вопросительно уставились на меня, и я продемонстрировала обнаруженную мною сережку. Ведь она могла быть и мужской? Вот во время нашей беседы мне и пришло в голову, что она могла принадлежать убийце. Я даже немного возгордилась — вот, оказывается, какие во мне кроются способности детектива, никогда бы не предполагала...

И опять Роман безжалостно — что с ним случилось, очень уж он стал в последнее время безжалостным? — сбил с меня спесь, заявив:

— Пани графиня может не сомневаться — уж полиция наверняка и возможные отпечатки пальцев с сережки сняла, и сфотографировала ее сто раз, так что наверняка помнит о ней. И что касается этой сережки... Ага, пока не забыл, о бывшей прислуге сказать. Выяснилось, что она в полном составе готова вернуться на работу во дворец, в услужение к пани. Ведь ее почти целиком экономка уволила незадолго до своей смерти, недели за две. И граф еще жил, так что люди удивлялись. Экономка оставила на весь дом всего двух слуг — лакея при графе и кухарку, точнее, молодую девушку, работавшую у них просто помощницей при кухарке. И лакей, и эта посудомойка наняты были совсем недавно. Вот людям и показалось подозрительным, с чего это экономка изгоняет старых заслуженных слуг, не один год проработавших под ее началом. Ох, неспроста это, говорили люди, и я с ними согласен — наверняка той хотелось чувствовать себя в доме свободно, не желала, чтобы ей на руки смотрели. Точно, были у нее свои планы, да Господь распорядился иначе.

Гастон опять кивнул.

— Согласен, чем меньше людей, тем легче провернуть свои махинации. К тому же, на мой взгляд, я считаю обнаруженную тобой серьгу как раз доказательством того, что любовник экономки к убийству не причастен. Ну, сама подумай: если предположить, что Луиза Лера подарила серьги любимому человеку, тот бы наверняка не оставил на месте преступления такую улику против себя! Забрал бы сережку с собой, вон она какая приметная, блестящая. Значит, не его сережка.

И тут Роман, отбросив свою жестокость, как-то совсем по-детски беспомощно глянул на меня, словно собирался о чем-то сказать и сомневался, стоит ли. Решился.

— Как раз относительно этой сережки нет никакой ясности. Я не договорил... Убийца мог спохватиться, что потерял ее, и даже искать, да все равно бы не нашел. Дело в том, что обнаружили сережку в нагрудном кармане платья на убитой. Вот и гадай теперь, то ли сережки принадлежали Луизе и убийцу вообще не волновали, то ли их носил мужчина. Неизвестно, были ли они на нем в момент убийства. Если даже и были, если даже он обнаружил, что одной не хватает, обыскивать свою жертву он не стал. Уж не знаю, из щепетильности или из каких других соображений. Обнаружила ее только полиция.

Мне стало плохо. Услышав, что сережка, которую я столь легкомысленно примеряла, была найдена на трупе, я выскочила из-за стола и помчалась в ванную.

Не успела я вернуться, как Роман поспешил меня успокоить, видимо догадавшись, в чем дело:

— Всю обнаруженную полицией бижутерию как следует продезинфицировали, — бросил он в пространство.

— В таком случае существуют два варианта, — рассуждал Гастон. — Либо возлюбленный проявил деликатность и не копался в трупе дамы своего сердца, либо это был посторонний человек, а его не интересовали сувениры. Две серьги наверняка бы прихватил, одна же ему ни к чему.

— А что говорят люди о бракосочетании хозяина? — поинтересовалась я.

— Почти вся прислуга придерживается мнения, что концепция разработана экономкой совместно с хахалем. Сначала, значит, оформить брак, потом всеми средствами ускорить смерть старичка и выйти замуж за хахаля. И вот тут мнения прислуги разделились. Одни считают, что задумала всю махинацию экономка из-за большой любви к хахалю, любила, дескать, его без памяти, вцепилась в него когтями и зубами, из-за этого и брак с графом задумала, соблазняя любовника будущим богатством. Но есть и такие, которые уверяют — за графа она выходила только руководствуясь собственными интересами, что начхать ей было на хахаля, которого она не очень-то и любила, это он вцепился в бабу и выдвинул идею окрутить старика, чтобы впоследствии прикарманить его богатство, экономка же сомневалась и капризничала. Трудно сказать, кто прав.

Я не сомневалась в мотивах, которыми могла руководствоваться женщина, и высказала их не колеблясь. Пусть я не слишком хорошо знала Луизу Лера, зато знала множество баб ее типа. И в этом отношении за века женская природа абсолютно не изменилась, уверена.

— Тут все зависит от личности хахаля! — решительно заявила я. — Если он моложе ее и хорош собой, к тому же умеет держаться и очаровывать баб, то она в него вцепилась. А если это побитый молью мужичонка, ничего собой интересного не представляющий, типичный охотник за приданым, то он и был лицом заинтересованным, а неглупая женщина должна была десять раз все продумать, прежде чем ради такого пойти на преступление. Так что надо найти убийцу и посмотреть на него.

— И вот еще о чем надо помнить, — не очень уверенно заговорил Гастон. — Ты извини, я не хочу выглядеть нахалом, который вмешивается не в свои дела, но ведь они касаются тебя... И раз уж ты меня пригласила к этому разговору, хотелось бы упомянуть о такой личности, как Гийом. Почему-то вы с Романом о нем не заговариваете, а я вот понаслушался... наверное, нехорошо опираться на слухи, но других источников у меня нет, а общаясь с Реноденом и другими приятелями, я то и дело слышу о Гийоме. Ты не можешь не знать о нем, наверняка тебе говорил твой поверенный, что он одно время был чуть ли не главным претендентом на наследство твоего прадедушки, ведь он его потомок по прямой линии, хотя вроде бы... не совсем законный. Должно быть, незаконнорожденный сын или что-то в этом роде. И даже после смерти графа Хербле сделал попытку прочно обосноваться в его дворце, «угнездиться», так выразился Поль Реноден, но этому решительно воспротивился месье Дэсплен. Тревожит меня, что в последнее время он исчез с горизонта, ни слуху ни духу о нем.

— И что ты хочешь сказать?

— Ну, я не уверен... но, наверное, полиции не мешало бы и его допросить.

— Это дело полиции, — отмахнулась я от лишней мороки и обратилась к Роману:

— Месье Дэсплен обещал мне организовать возможность посещения личной квартиры Луизы Лера, ты наверняка знал — это ее собственная парижская квартира. Роман, пойдем туда вместе. Полиция сделала в ней обыск, но я надеюсь обнаружить там что-нибудь интересное. Бывает ведь, что простой человек заметит то, на что профессионал не обратит внимания. А поскольку вы знаете множество людей, причем с давних еще пор...

Прикусив язык, я попыталась выкрутиться из неловкого положения:

—...и прежде всего, еще времен моего детства, о которых я ничего не знаю. Ведь если у Луизы все-таки был любовник, они могли встречаться и в ее квартире, вдруг нападем на какой-то след... А главное, там должны быть фотографии. Я не нашла фотографий экономки в ее рабочем кабинете, надеюсь найти у нее дома. На снимках она может быть сфотографирована вместе с предполагаемым хахалем. Или вот еще что. Увидите знакомые места, где они сфотографировались, скажете полиции, они порасспросят местных жителей, может, кто их видел вместе? Надо же отыскать этого хахаля.

— Надеюсь, такое предположение приходило в голову и следователю, — согласился Гастон, — но что стоит и вам попробовать? И о Гийоме не забывайте, уж извини, что я все о нем. Просто Поль Реноден сообщил, что в его распоряжении значительная часть акций вашей акционерной компании. А если он такой... настойчивый, как говорят, может постараться вам напакостить. Ты даже не представляешь, сколько у тебя было бы неприятностей с получением наследства, если бы не завещание.

Конечно же, Гастон прав. Я и от поверенного знала, что прадедушку он очень беспокоил и тот просил своего нотариуса обращать на этого человека особое внимание. Видимо, были у прадедушки основания не любить Гийома, раз он решительно отказывал ему даже в малой доле завещания, несмотря на какое-то родство.

Но пока мне не хотелось отвлекаться на Гийома.

— Вот пускай полиция его и поищет, — опять отмахнулась я. — Меня в данный момент больше интересует квартира экономки. И если нас туда впустят...

Впустили. Гастон проявил тактичность, понял, что мне хотелось пойти туда вдвоем с Романом, и не стал напрашиваться.

И вот мы с Романом в квартире экономки прадедушки. Я оказалась права. В обеих комнатках мы обнаружили множество фотографий. И в альбомах, и просто в коробках, и россыпью в ящиках письменного стола. Наконец-то я получила возможность как следует разглядеть Луизу Лера. Уже в ранней молодости она была крупной и полной девушкой. С годами тела прибавлялось. И все равно ее фигура была не лишена приятности, мужчины такие любят. И бюст выдающийся, и зад аппетитный, в самом деле, переодеться мужчиной ей было бы трудно.

Мадемуазель Лера сохраняла не только фотографии, мне попалось несколько дагерротипов. На одном я увидела своих родителей, на других — знакомых мне некоторых родственников. Интересно, зачем она сохраняла их? Ну, своих предков — понятно, а моих зачем? Какая связь между нами?

И как всегда, когда дошло до связи времен, в моей бедной голове все перепуталось, сплошной хаос. Вот и прадед мой... он-то, интересно, в каком веке? Господи, не могло же у меня быть двух прадедов, а если был только один, не мог он жить более двухсот лет. Спаси меня, Господи, и помилуй, сейчас совсем с ума сойду.

И чтобы не сойти, поспешила выбросить из головы все эти сложности с временами и заняться конкретными вещами. Вот это бриллиантовое ожерелье, безусловно, принадлежало моей прабабке. Возможно, прадедушка и сам подарил его своей многолетней утешительнице в минуту расслабленности духа, но все равно теперь оно должно вернуться в нашу фамильную сокровищницу. Я невольно рассмеялась, что теперь наследую его, так сказать, вдвойне.

А вот дневник бабки Луизы Лера. Я полистала его. И выяснилось, что мадемуазель Луизе дали имя в честь ее прапрабабки, которая в свое время служила у моего прапрадеда, отсюда смятение во временах и теперь понятно, откуда я знаю о фамильном скандале. Связь богатого землевладельца с экономкой, буквальное повторение некоторых обстоятельств. Опять голова стала пухнуть, и я переключилась на фотографии.

Если полиция ими тоже заинтересовалась и обнаружила среди них кого-то подходящего на роль любовника экономки, я уже могла это фото не увидеть, наверняка оно в материалах следствия. Я же поймала себя на том, что надеялась на каком-нибудь фото увидеть мужчину с серьгами-звездочками в ушах. Или с одной серьгой. Ну видела я такого, совсем недавно, и не на фотографии, теперь я уже твердо помнила.

Роман тоже просматривал фотографии и на одну обратил мое внимание. Старая она была, но моложе Эйфелевой башни, на фоне которой сделан снимок. По одежде судя, снимались где-то в самом начале нынешнего века. А я теперь вполне могла служить экспертом в области эволюции моды.

Группа мужчин и женщин позировала фотографу, и среди них обращала на себя внимание очень красивая дама.

— Если не ошибаюсь, — сказал Роман, — это мать господина Гийома в вашем семействе. Разрешите-ка, через лупу погляжу... Ну, так и есть, я ее узнал.

И Роман подал мне снимок, одновременно вручив и лупу. Я без особого интереса взглянула на незнакомую мне особу. Вот ее я наверняка никогда не видела. И я потребовала у Романа объяснений.

Тот вздохнул, видимо воспоминания не из приятных.

— Один раз только я ее и видел, в те времена меня заслали по ошибке, ну да не буду морочить пани графине голову, — поспешно добавил он, видя, что у меня уже глаза закатываются под лоб, вот-вот потеряю сознание. — Нет, не буду вдаваться в подробности, успокойтесь. И тогда я видел ее в жизни, не на фотографии, и в обществе тогдашнего главы вашего семейства, ясновельможного графа Сигизмунда. Помню и скандал из-за этой связи, высший свет не мог пережить факта, что один из польских магнатов завел любовницу не профессиональную куртизанку, а даму приличного поведения, только не аристократку, хотя и из хорошей семьи. Ясновельможный граф даже признал своим сыном их ребенка, только не решился дать ему свое родовое имя, поэтому фамилия мальчика стала Гийом, это девичья фамилия его матери.

— Похоже, в семействе Гийомов производство незаконных отпрысков богатых родов имеет славную традицию, — саркастически заметила я.

— Похоже, — совершенно серьезно ответил Роман. — Может, тянется со Средневековья, но двести лет существует — это уже проверено. Начало славной традиции, как пани соизволила окрестить такую практику, положил известный во французской истории граф Гийом де Ресто, и его имя стало фамилией прославленной семейки. Впрочем, я и сам запутался в этих хитросплетениях времен, боюсь соврать...

— Ну и хватит об этом, — сурово потребовала я, — мне бы хотелось сохранить способность соображать. А что общего у той мадемуазель Гийом с Луизой Лера?

— А вот об этом — понятия не имею. И не знаю, откуда у экономки эта фотография.

— Должно быть, захватила ее из дворца в Монтийи, — предположила я.

— В Монтийи фотография могла сохраниться, осталась от отца вашего прадедушки, как-никак он был виновником появления на свет очередного внебрачного Гийома. Только зачем она экономке?

Я испытала вдруг прилив вдохновения.

— Объяснение может быть одно: таинственным любовником мадемуазель Луизы был тот самый Гийом, который претендует на наследство прадедушки. А при чем тут фотография его прабабки? Не знаю, для чего экономка ее похитила. Чтобы любоваться? Чтобы от кого-то скрыть?

— Или чтобы шантажировать, — задумчиво предположил Роман. — Хотя нет, вернее было бы говорить не о шантаже, просто средстве заставить что-то сделать. Ну, скажем, Луиза могла заявить Гийому — отдаст ему фотографию только после того, как он что-то для нее сделает. Может, это единственная сохранившаяся фотография этой особы, а прохвосту Гийому нужна для доказательства своих прав на наследство графа Хербле. Что он из их рода, хоть и внебрачный. Но это так, только предположение. Насколько мне известно, права на наследство с помощью фотографий не доказываются.

— И все же фотография имеет значение, — настаивала я. — Не было времени выяснить, остались ли во дворце Монтийи еще какие-нибудь снимки этой особы. Прихвачу его с собой, чтобы потом хорошенько поискать в Монтийи.

— Я бы советовал отдать ее в фотоателье увеличить.

— Прекрасно! Вот пусть Роман и сделает это. Странно, что полиция не прихватила его.

— Следователь может не иметь никакого понятия об этих ваших родовых скандалах, — с улыбкой предположил Роман. — Особа на фотографии, даже если полиции фотография и попалась в руки, судя по всему, давно умерла и к преступлению не может иметь никакого отношения. Я же запомнил ее лишь потому, что очень уж она красива.

Правильно я сделала, забрав с собой Романа, без него тоже не обратила бы внимания на фотографию мадемуазель Гийом.

И еще одно меня интересовало, и опять я обратилась за разъяснением ко всеведущему Роману. Почему полиция не забрала драгоценности, обнаруженные при обыске в квартире покойной? Насколько мне известно — по книгам и фильмам — полиция всегда приобщает к делу все ценное. Роман охотно пояснил — вмешался месье Дэсплен, и под его ответственность драгоценности остались в квартире, он же пообещал передать их законной владелице, как поверенный нашего семейства.

Итак, правильно поступила я, настаивая на осмотре квартиры Луизы Лера, и именно с Романом. И правильно поступила, не захватив Гастона, потому что при этом теперь самом близком мне человеке я все равно не смогла бы обсуждать с Романом открыто наши фамильные проблемы. И мы с Романом договорились: когда будем говорить об этих делах уже втроем, чтобы не запутаться, помнить — древнюю мадемуазель Гийом он видел не живьем, а только на фотографии, знал же о ней от разных моих родственников еще в те времена, когда меня больше фамильных скандалов интересовали куклы. В Романе я была уверена, вот мне бы не ляпнуть какой глупости. Надо будет проследить за собой.

Несколько разочарованная небольшим количеством находок в квартире экономки, я опять вернулась в Трувиль, где мне предстояло сдавать экзамен на вождение машины для получения прав. Я уже научилась прилично водить и мечтала о правах. Самой водить машину мне с каждым днем нравилось все больше.

* * *

Эва устроила у себя ужин в тесном кругу, для нас четверых. Уже не было у меня необходимости советоваться с нею с глазу на глаз, потому что Шарль давно пользовался моей симпатией и доверием, а о Гастоне и говорить нечего, тем более что он был в курсе большинства моих новостей.

Эва одобрила мою версию.

— Думаю, ты права, наверняка любовником Луизы был Гийом. Два сапога пара. Гийом же, уверена, прекрасно тебя знает и не исключено, что незаметно следит за тобой, только ты об этом не знаешь. Да, кстати, а как его зовут?

Вот те на! Все время мысленно себя хвалю, дескать, какая я проницательная и сообразительная, а о такой существенной детали как-то не подумала. Правда, сразу после моего приезда месье Дэсплен вроде бы называл имя Гийома, предупреждал меня относительно этого опасного претендента на прадедушкино наследство, да вылетело это имя из памяти, хоть убей, не вспомню. Анри? Бертран? Антуан? Нет, не вспомню.

Пришлось сконфуженно признаться — не знаю. Да и до того ли было? Поскольку Гийом не попадался мне на глаза, он и из головы вылетел, ведь не могла же я признаться Эве, что занята по уши, овладевая всесторонними познаниями об этом чуждом для меня столетии.

Эва же выразила по этому поводу недовольство, и она была права.

— Сейчас пора отпусков, — заметил Гастон. — Все поразъехались на курорты, может, и Гийома давно нет во Франции. Да не тревожьтесь, когда-нибудь же он вернется во Францию, и тут полиция его схватит. Хотя... мы ведь не знаем, считает ли его полиция подозреваемым. Это мы так решили. Хотя логично предположить, что по меньшей мере они — этот Гийом и Луиза Лера — были наверняка хотя бы знакомы, а это уже немаловажно.

Вернувшись домой, я узнала, что в мое отсутствие звонил месье Дэсплен, чтобы сообщить о приезде ко мне нового гостя. Вернее, гостьи. Флорентина назвала некую мадам Лецки, вроде бы мою дальнюю родственницу, приятельницу моей покойной прабабушки, которая намерена прибыть в мой дом в Трувиле и пожить в нем.

Ни о какой родственнице с такой идиотской фамилией мне не доводилось слышать, но в присутствии Гастона я не стала допытываться у прислуги, что за гостья и как вообще такая может приехать — раз прабабушкина приятельница, значит, совсем дряхлая старушка? Так ведь? Но поскольку Флорентина говорила о ней, как о хорошо знакомой даме, которая не в первый раз появляется в этом доме и даже имеет здесь отведенную ей для проживания комнату, я распорядилась привести ту комнату в порядок. Потом все разузнаю.

Я лишь пожалела, что месье Дэсплен звонил в мое отсутствие, тогда я бы не только расспросила о странной старушке, но и поинтересовалась, как зовут вредного Гийома. Даже решила было сама ему позвонить, но оказалось, он предупредил Флорентину, что уезжает на весь день и к нему не дозвониться.

А когда Гастон покинул мой дом, было уже слишком поздно, чтобы обсуждать с Романом дела и расспрашивать его о нежданной гостье, пришлось отложить разговор до завтра.

Наутро мы с Романом, как обычно, на рассвете отправились на автомобильную прогулку — я сидела за рулем — и можно было все обсудить.

Естественно, Роман знал гостью. Выяснилось, никакая это не пани Лецки — господи, надо же такое придумать! Речь шла о пани Ленской, французы никак не научатся фонетически произносить трудные для них польские фамилии, не зная польской орфографии, вот и появляются такие непроизносимые страшилки. Она проживала в Монтийи, отсюда он ее и знает. Когда-то, давным-давно, жена моего прадедушки приютила у себя богатую сиротку, воспитала ее, выдала замуж за богатого же промышленника Ленского. Та пожила с ним в Польше, а после смерти мужа вернулась к своей давней покровительнице и до ее кончины оставалась ее лучшей и самой верной приятельницей. Сделала попытку даже остаться в доме графа Хербле после смерти графини, хотя там уже загнездилась Луиза, видно, понадеялась на свои силы и думала экономку выжить. Не тут-то было! Пришлось самой покинуть ставший почти родным дом, поскольку пани Эвелина была особой целомудренной, с прежними представлениями о морали и не могла смотреть на такой разврат в доме.

— А кем она мне приходится? — хотела я знать.

— Очень дальняя родня, седьмая вода на киселе, это даже скорее не родство, а свойство. Дом в Трувиле она считает достойным своего проживания, ведь он был собственностью ее подруги графини и его никогда не запятнала своим присутствием развратная экономка графа.

— Сколько же лет этой старушенции?

— За семьдесят. Я давно не видел ее, но она всегда была очень бодрой женщиной.

Вот какие разговоры я могла теперь вести, одновременно ведя и машину, что мне совсем не мешало, и Роман даже ни одного замечания мне не сделал. Солнышко взошло, но шоссе все еще было пустынным, редко мелькали машины. И вдруг... Мы были уже недалеко от Онфлер, когда на дорогу внезапно выскочила собака. А я больше всего на свете боялась задавить какое-нибудь живое существо, и в панике затормозила, забыв об уроках Романа. С такой силой нажала на тормоза, что машину аж подбросило, ну словно я на какой норовистой лошадке сидела. У меня до сих пор все сравнения были лишь с лошадьми, так вошли в мою плоть и кровь годы учения, когда Роман терпеливо приучал меня ездить на лошадях. До сих пор конь был мне ближе и понятнее машины, и в своих водительских умениях я всегда опиралась на некогда приобретенные навыки верховой езды. Вот и сейчас, наверное, из-за того, что я неправильно нажала на тормоза, машину подбросило и развернуло поперек шоссе. Собака, спокойно перебежав дорогу, была уже где-то в полях, а мы с Романом, оглушенные, неподвижно сидели в машине с заглохшим мотором.

И в наступившей тишине оба явственно услышали, как вдруг отвалилось переднее правое колесо. Я все еще сидела ошеломленно, судорожно вцепившись в руль обеими руками, машина же перекривилась на один бок, как бричка, у которой отлетело колесо. А если бы отлетело, когда мы на этой бричке... тьфу, на этой машине мчались и я еще не затормозила, и машина еще не остановилась... боюсь, вряд ли бы остались в живых.

Распахнув дверцу, Роман выскочил на дорогу и принялся осматривать повреждение. Сообразив, что я все еще сижу неподвижно, он в тревоге кинулся ко мне, расспрашивая, не случилось ли чего со мной.

Все произошло так быстро, что я еще до конца не осознала случившееся. Глянула на Романа и только тогда по-настоящему испугалась: таким бледным и встревоженным мне еще не доводилось его видеть.

— Со мной все в порядке! — поспешила я его успокоить. — Только вот слабость какая-то.

И я отпустила наконец баранку и глубоко вдохнула воздух. Роман извлек из карманчика на дверце плоскую бутылку, открутил металлическую крышку, наполнил ее содержимым бутылки и подал мне:

— Пани графиня должна это выпить. Залпом! До дна!

Я выполнила приказ, и мне сразу стало легче. Правильно говорят: коньяк — лекарство на все случаи жизни. И я потребовала вторую порцию.

— Со мной все в порядке и что я такого сделала, что колесо отлетело? А уж думала — совсем научилась водить.

Поняв, что я в полном порядке, Роман занялся опять машиной и ответил мне уже откуда-то снизу, наверное осматривал ее со всех сторон.

— Ничего пани плохого не сделала, подбросило нас из-за резкого торможения, а другого и не оставалось, я бы сам не захотел давить собаку. Но вот теперь сдается мне, что этот пес нам жизнь спас.

Я невольно поискала глазами собаку. Она уже перебежала поле и вертелась у каких-то построек.

— А все-таки что произошло? Я понимаю — колесо отлетело, думала, такое бывает только у конных экипажей, а у машины почему?

— Правильно пани думала, это не телега или колымага, а «мерседес», у них же колеса сами по себе не отваливаются. И сдается мне — плохи наши дела.

Подошел, увидел, что я опять испугалась, и строго добавил:

— По-хорошему, я все же должен сделать пани графине замечание. Не следовало так отчаянно тормозить, жать на тормоза, лучше в данном случае было бы нажать на газ. Собака была еще далеко, мы бы успели проскочить сто раз, и ничего бы с ней не случилось. Зато с нами бы случилось! Слава богу, что за рулем не я сидел, а пани графиня, иначе колесо отвалилось бы на большой скорости вон на том повороте. И крышка!

У меня мурашки побежали по всему телу, и я в третий раз потребовала лекарства.

— И что? — задала я свой излюбленный вопрос. Ничего умнее не пришло в голову.

Роман не сразу ответил. Он опять, низко нагнувшись, очень внимательно осмотрел что-то под машиной.

— Вот думаю, как лучше поступить. Позвонить в ремонтную автомастерскую? В принципе, я мог бы и без их помощи обойтись, ведь сервис непременно станет интересоваться, что да как, еще в полицию сообщат. Сдается мне, кто-то выкрутил гайку из пясты. Не соизволит ли пани графиня выйти из машины?

Я соизволила. И даже сделала это с охотой, ведь машина перекривилась и сидеть в ней было неудобно. Уже стоя на асфальте, почувствовала — вроде ноги какие-то мягкие, и внимательно пригляделась к постройкам, куда бежал пес, виновник автопроисшествия. Может, в той деревушке у дороги найдется бар? Я не очень поняла смысл сказанного Романом, и он пояснил доступнее:

— Работяги из сервисного обслуживания машин в таких случаях непременно сообщают полиции, ну, когда почувствуют, что пахнет преступлением. И нам пришлось бы соврать, что машину вел я, ведь у пани еще нет прав, а гляньте на тормозной путь. Ведь идиоту ясно, что опытный шофер не стал бы так тормозить. Поэтому уж лучше я сам попытаюсь справиться с колесом, а пани может пока посидеть вон в том баре. Я вижу — уже открыли.

Глянув на дом, который Роман считал баром, я повернулась к верному слуге и по своей привычке задала опять глупый вопрос. Но должна же я все понять!

— Так Роман полагает, что...

—...что кто-то открутил нам колесо и оно отлетело. Ну вспомните карету, свалилось со ступицы, потому как еле на ней держалось.

Поскольку я, видимо, еще не производила впечатления совсем успокоившейся, Роман взял меня под руку и лично довел до бара. Там посадил за стол и дал немного денег. Выезжая чуть свет учиться ездить на машине, я, разумеется, денег с собой не взяла. В карманах легкой летней юбки был только носовой платок.

Не желая начинать день со спиртного, я заказала кофе и сок, а выпитый до этого коньяк достаточно меня взбодрил. Сидя за столиком бара, я наблюдала, как Роман возился с колесом. Потом к нему подъехала какая-то небольшая машина, из нее вышел парень и взялся помогать Роману.

Постепенно я успокоилась совсем и могла рассуждать здраво. Роман наверняка прав в своих предположениях относительно негодяя, что-то открутившего в нашем колесе, чтобы оно отвалилось на ходу и мы оба погибли. А поскольку сделать это во время езды нельзя, значит, этот кто-то поработал накануне, когда машина стояла... О, я даже не знаю, где ночью стояла машина, а если в гараже, хорошо ли он запирается.

Кто же это мог сделать? Врагов у меня не было. Правда, была Луиза Лера, но она отпадает. И еще существует незнакомый мне пока Гийом, но он обретается неизвестно где и какая ему польза от моей смерти? Ведь прадедушка в своем завещании специально велел вписать, что лишает этого Гийома всякого наследства. Так, может, этот негодяй просто мстил мне? Хотел меня убить или радовался бы, что я искалечена на всю жизнь. И при этом не подумал, что пострадает ни в чем неповинный Роман? Или это мстит мне Арман за то, что я не принимаю его ухаживания, но в таком случае ему логичнее было бы мстить Гастону... Вот погибнет Гастон, так мог рассуждать Арман, и тогда я кинусь в его, Армановы, объятия. Как же, держи карман шире! Нет, Арману покушаться на мою жизнь не было никакого смысла, а Гастона надо на всякий случай предупредить, чтобы остерегался.

Больше никакой ерунды я не напридумывала, потому что пришел Роман.

— Все в порядке, колесо прикручено. Спасибо парню, помог. Можем ехать, но, наверное, на сегодня пани хватит крутить баранку?

Роман сел за руль, я рядом, и мы не торопясь поехали домой. По дороге смогли поговорить.

— Теперь у меня нет сомнений: гайку открутили, еле держалась. Вопрос: кто и когда? И где? Это сделано недавно, долго бы гайка не продержалась, значит, сделано в Трувиле, этой ночью. Машину я поставил в наш гараж вчера вечером, вывел ее только вот сейчас, как нам ехать. Заперев гараж, а было еще светло, я отправился по своим делам. Замок в нашем гараже обычный, а это значит — отмычкой можно отпереть, а когда в гараже при закрытых дверях горит свет, снаружи его не видно. И в доме бы не услышали, если кто в гараже стучит или бренькает. Мерзавец мог спокойно работать, тем более что дома была одна Флорентина, и то вечером куда-то выходила.

Я внимательно слушала и спросила, кто же, по мнению Романа, мог такое сделать.

— Не знаю. Логично предположить — человек, который унаследует имущество после смерти пани. Или человек... Есть у меня некоторые подозрения, но для этого мне надо кое-что выяснить.

— Что выяснить?

Роман помолчал.

— Вы уж не гневайтесь на меня, милостивая пани, — сказал он тоном, весьма далеким от просьбы, — я в людях малость разбираюсь. Вот вчера напрасно весь день пытался отыскать господина Армана, потому что он для пани может оказаться... да что там — оказаться, он уже опасен для пани графини. Хотелось мне узнать, где он и чем занимается. И не нашел!

Вот так умный Роман подтвердил мои глупые бабьи опасения. Я тоже замолчала, всю оставшуюся дорогу раздумывая над тем, какую же опасность представляет для меня Арман. Может меня скомпрометировать? Кого это пугает в нынешние времена свободных, чтобы не сказать — распущенных нравов. Похитить меня? Изнасиловать? Так я все время на людях, крикну — защитят. Да и зачем это Арману, не столь уж великую страсть он ко мне питает.

Мы вернулись домой, и я отправилась переодеваться и приводить в порядок волосы, что, как известно, всегда требовало много времени и трудов. А тут пришел Гастон. И пока я занималась своим туалетом, мужчины, по всему видно, успели переговорить, потому что вид у Гастона был озабоченный и встревоженный.

— Прошу меня извинить, — обратился ко мне Роман, — но мне придется покинуть пани на какое-то время, пока же оставлю вас под опекой месье Монпесака. На всякий случай отдам «мерседес» на техосмотр, в мастерской он в безопасности, а мы будем пока обходиться «пежо».

— Зачем же месье Монпесаку такая морока... — кокетливо начала было я, полагая, что ни в каких опеках не нуждаюсь, но Гастон не дал мне договорить.

— Моя дорогая, неужели не понимаешь — то аквалангист пытается тебя утопить, то неизвестный злоумышленник выкручивает гайки из ступицы твоего автомобиля. Не нравятся мне такие шуточки и разреши хотя бы присутствовать в момент очередной из них. Если же тебе присутствие мое нежелательно или по каким-либо причинам неудобно, я стану оберегать тебя издали, хочешь ты этого или нет.

Он еще спрашивает! Разумеется, мне всегда желательно его присутствие и чем ближе, тем лучше, никаких «издали»! И даже если я особа достаточно энергичная и сама могу о себе позаботиться, как все же приятно чувствовать рядом сильную мужскую руку, всегда готовую поддержать в нужный момент.

Итак, я согласилась с предложением Романа и попросила его лишь вернуться к приезду пани Ленской. Умнице Роману не надо объяснять, по какой причине мне хотелось, чтобы он оказался рядом в момент встречи с этой престарелой особой, о которой он знал все, а я — ничего. Роман лишь кивнул и посоветовал, на всякий случай, слишком рано не возвращаться домой.

Что я и сделала. Весь день мы с Гастоном провели на пляже и в кафе, а когда пришло время встречать пани Ленскую, я приняла ее в присутствии Романа.

Как он сказал? За семьдесят? Да этой женщине и пятидесяти не дашь!

Из машины, которую сама вела, вышла дама среднего возраста и роста, не толстая и не тощая, не суетливая, но быстрая в движениях и вместе с тем преисполненная сдержанного достоинства. В прекрасно уложенной прическе ни одного седого волоса, свежее ухоженное лицо. И так ко мне обратилась, словно мы всю жизнь были знакомы, а расстались всего лишь на несколько дней.

— Касенька, здравствуй, милая! Ну, как ты тут? Найдется кому чемодан прихватить? А это, если не ошибаюсь, Роман? Рада тебя видеть. Сейчас пойдем пообедаем, дай только немного приведу себя в порядок с дороги. Надеюсь, Флорентина уже подготовила мою комнату?

Я с ужасом подумала — вот глупая, не удосужилась хотя бы взглянуть на комнату гостьи, а теперь даже не знаю, где она расположена. Послала отчаянный взгляд Роману, который занялся чемоданами приезжей и не мог мне помочь, ответила гостье что-то невнятное и в растерянности вошла в собственный дом.

И тут выяснилось, какой необыкновенный человек моя новая родственница. О пани Ленской никогда и ни по какому случаю не следовало беспокоиться, уж она в опеке не нуждалась.

Вошли в дом. Конечно же, Флорентина подготовила комнату гостьи, а гостья не нуждалась в провожатом и прямиком отправилась к себе, чуть ли не через две ступеньки перепрыгивая, с необычайной ловкостью поднимаясь по лестнице. Я проявила деликатность и не поперлась следом за ней.

Тут вернулся Роман, уже поместивший вещи в комнате приезжей, и я смогла задать ему вопрос — как зовут пани Ленскую и как мне следует к ней обращаться.

— Патриция, — был ответ, — и пани графине следует обращаться к ней без излишней фамильярности, но и без особой чопорности. Вполне достаточно «пани Патриция», ибо однажды, правда в самом раннем детстве, пани ее видела. А относительно степени родства я уже рассказал.

Надо же! А по поведению живой старушки можно судить — мы всю жизнь прожили вместе и вполне можем быть по-родственному «на ты». Это она имела право мне тыкать. В свою очередь, хорошо, что я видела ее лишь в раннем детстве, в случае чего могу многое не помнить, имею право. И даже могу задавать ей вопросы.

Делать этого не пришлось. Гостья моя, кажется, соскучилась по родственникам и говорила не переставая. Нет, не трещала как сорока, просто умно, неторопливо, но и непрерывно вела беседу со мной, которая, по сути дела, представляла сплошной ее монолог — милый, забавный, культурный, и в то же время до предела насыщенный столь необходимой мне информацией. Слава богу, в собеседнике пани Патриция тоже не нуждалась.

Я многое узнала. Ну, что в этом доме она живет каждый год, в разгар сезона. Что завтракает в своей комнате, обедать же предпочитает в том большом ресторане на углу, там ее тоже все знают, что в Париже совсем нет устриц, а она их обожает и надеется в Трувиле наесться до отвала, что не любит, когда ей уделяют много внимания, в обществе постоянном не нуждается, когда оно ей требуется — она сама найдет кого надо, короче, любит самостоятельность и не любит быть в тягость людям. Так что я тоже могу делать что хочу, невзирая на ее присутствие.

Тут я поймала себя на том, что чуть было не сделала ей почтительный книксен, как хорошо воспитанная девочка, хотя мы и сидели за столом в ресторане.

Я так самоуспокоилась и целиком предалась наслаждению устрицами, которые тоже очень люблю, что прямо вздрогнула от неожиданности, когда пани Ленская вдруг закончила монолог и повелительно обратилась ко мне:

— А теперь ты. Слушаю!

Я испугалась и, естественно, отреагировала своим обычным глупым «А что?» — Как что? — удивилась старушка. — Тебе нечего мне рассказать? И это после всех твоих сенсационных преступлений?

Немного неудачно она выразилась, но вполне логично.

— Так пани в курсе? — удивилась я.

— Разумеется, я всегда в курсе всего. Но о ваших сенсациях знаю лишь в общих чертах. Без подробностей. Поняла только — наконец-то смогу приехать в Монтийи. По слухам, ты приступила к ремонту дворца. Мои комнаты очень одряхлели?

Интересно, где ее комнаты помещаются? Я что же, с детства должна была это запомнить? И, запинаясь, проговорила:

— Не знаю... боюсь, я не запомнила... где это?

— Еще бы тебе помнить, если ты их никогда не видела! Но если в замке имеются какие-то руины...

Я невежливо перебила старшую женщину:

— Нет, особых руин там нету, все в одинаковой степени одряхлело, как метко вы выразились. Ремонт поможет. И его уже начали. Мартин Бек нашел рабочих.

— Мартин Бек? Помню, помню, такой милый хлопчик, но уже и в мое время очень ответственный... Давай об убийстве. Я всегда не любила покойную, хоть и не надеялась, что она покинет этот мир раньше меня. Впрочем, она в равной степени не любила меня, так что не стану притворяться огорченной ее смертью. Ожерелье ты нашла?

— Какое?

— Разумеется, бриллиантовое. Целое состояние и фамильная драгоценность.

— Да, нашла. В ее парижской квартире.

— Тебе повезло. Считаю — оно чудом уцелело, раз уж; она его украла и в своей парижской квартире припрятала. Не сомневаюсь — для своего хахаля. Надеюсь, тебе известно, что содержанка твоего прадеда на деньги хозяина содержала своего любовника?

Боже, фантастическая старушка! Неужели ей известно все?!

— Пани Патриция, я не могла этого точно знать, но догадывалась, — осторожно начала я. — А вы знаете, кто он, ее любовник?

— А ты разве не знаешь? — вопросом на вопрос ответила она.

— Не только я, никто не знает. Все хотят знать, полиция его ищет.

— Что за глупость! — вскричала пани Патриция. — Почему меня не спросили? Я еще вон когда их выследила, если быть точной — случайно увидела их вместе. В Париже их застукала, хотя они всячески скрывали свою связь. Еще собиралась твоему прадедушке все о его содержанке рассказать, да раздумала. Не имело смысла, она приобрела над ним такую власть, что он ей во всем верил. Ей бы поверил, а не мне. Твой прадед совсем впал в детство, если говорить откровенно...

Не до откровенностей мне было.

— Так кто же он? — вскричала я так, что на меня стали оборачиваться люди за соседними столиками.

— Так ведь это же ясно — Арман Гийом, кто же еще? — безмятежно ответила старушка. — Эта идиотка, экономка твоего прадеда, влюбилась в него по уши, а он вертел бабой, как хотел. В уме парню не откажешь, он уже тогда сомневался, что старик оставит ему в завещании что-нибудь стоящее, вот и рассчитывал на брак Луизы с хозяином, на скорую смерть богатого графа, а затем надеялся прибрать к рукам все его имущество, женившись на безумно влюбленной в него Луизе. От нее он бы тоже быстренько избавился, не сомневаюсь.

Потрясающая новость! Значит, таинственным любовником Луизы Лера был Арман Гийом, тот самый, о котором мне с самого начала рассказал месье Дэсплен. Теперь я отчетливо вспомнила — поверенный так и сказал: Арман Гийом, да я пропустила мимо ушей, глупая баба. И все-таки...

— А вы не ошибаетесь, пани Патриция? — задала я бестактный вопрос.

Пожилая дама с достоинством возразила:

— Моя дорогая, все началось с парижского адреса Луизы Лера. Я ведь ее и нанимала в свое время к нам в услужение. А уже потом, после кончины моей дорогой благодетельницы, графини Хербле, царствие ей небесное, я обнаружила и связь экономки с графом, и наличие у экономки своего жиголо[12], они в основном и встречались в ее городской квартире. Отлично зная эту парочку, я с самого начала предполагала возможность наихудшего, удивительно, что эта пара нечистых еще раньше совместно не прикончила твоего прадеда. Не знаю, что этому воспрепятствовало, но уверена — женитьба с графом — идея Армана, и кто знает, не добилась ли бы своего мадемуазель Лера, не скончайся скоропостижно граф Хербле. Слышала я, там произошло что-то комичное с ее завещанием?

Я вкратце рассказала пани Патриции о завещанном мне экономкой ее состоянии, чему старая дама радовалась от всей души, восклицая:

— Вот это полностью в духе твоего прадеда, любил он такие шутки! А тебе повезло. Но хочу предупредить — остерегайся Гийома. Если у тебя не родятся дети, ты первая будешь на очереди, потому что он серьезный претендент на состояние графа. Он и в самом деле родственник, а в наше время внебрачное происхождение не служит препятствием, как в прежние времена.

Мы заказали еще устриц. За столиком мы со старой дамой сидели вдвоем, хотя в ресторане было полно моих друзей. Давно уже пришли Эва с Шарлем. Эва издали помахала мне рукой и уселась за другой столик, не желая мешать нам. Вскоре появился Гастон и тоже, увидев меня в обществе пожилой родственницы, подсел за их столик, издали ограничившись улыбкой. «Да, этого в чрезмерном нахальстве никак не заподозришь», — подумала я даже с некоторым раздражением. Появился и Филип Вийон, тоже помахал. Кажется, нам обеим. Во всяком случае, пани Патриция махнула ему в ответ, проговорив:

— Доктор Вийон. Знаешь его?

— Знаю.

— Очень приятный человек. Каждый год его здесь встречаю, я его пациентка. Но потом пообщаюсь с ним, сейчас нам надо закончить наш важный разговор. Голову ломаю, кто мог прикончить гурию твоего прадеда. Что же касается убийства девушки из мэрии, ну, той, из загса, тут сомнений ни у полиции, ни у меня нет. Надеюсь, и у тебя тоже?

— И у меня тоже, — ответила я и увидела в дверях зала Армана.

Заметив меня, он направился к нашему столику, но тут увидел пани Ленскую, сидящую к нему спиной, резко остановился, кивнул мне и быстро исчез.

Поразительная старушка не переставала меня удивлять. Не было же у нее глаз на затылке? Тогда почему она спросила:

— А этот что здесь делает?

—Кто?

— Как кто? Легок на помине. Этот негодяй Арман Гийом.

— Где вы его видите?

— Теперь не вижу, но только что он вошел и хотел подойти к нашему столику. Вы тоже знакомы?

— Но это был Арман де Реталь.

— Глупости, какой там Реталь, он Арман Гийом! Придумал же — де Реталь. Есть такая деревушка в Нормандии, ну, местечко, у него там участок земли, дом и сад. Вот он на манер старой французской аристократии и вздумал прозываться по имению, используя географическое название своих владений, герцог Анжуйский, тоже мне! Генрих Наваррский! Намерен, видно, впоследствии перейти целиком на де Реталя, потеряв компрометирующую его фамилию Гийом. Откуда он взялся и что здесь делает?

Ответить я была не в состоянии. Такое потрясение для меня! Ни соображать, ни говорить я просто не могла. Господи боже, Арман Гийом, кто бы подумал! И я чуть было с ним... А это, оказывается, мой главный конкурент, главный претендент на прадедушкино наследство.

Пани Ленская опять спросила, видимо не поняв моего состояния:

— Так что он тут делает?

— Пытается меня обольстить, — наконец выговорила я и, вспомнив прекрасное современное словечко, очень для данного случая подходящее, прибавила: — Охмуряет меня!

— Что? — вскричала в гневе старая дама. — И ты, глупая девчонка, пошла на это?

— Нет! — заорала я изо всех сил. — Я не знала, кто он такой, но все равно сразу меня от него что-то отбросило! Пусть красавец, ничего не скажу, и сначала он даже вроде как мне понравился, но ненадолго, а потом — как ножом отрезало!

Ресторан переполнял гул посетителей, играл оркестр, неподалеку шумело море, так что, к счастью, нас не расслышали. Правда, кое-кто из ближайших соседей с удивлением посмотрел на меня, и я заткнулась.

Пани Ленская укоризненно покачала головой.

— Ну и благодари Господа! Повторяю — остерегайся этого человека. Если возникнет необходимость, он без колебаний тебя прикончит и не поморщится. Возможно, пока тебе такая опасность не грозит, если он надеется тебя, как ты выразилась, охмурить и жениться на твоем богатстве. Надеюсь, даже ты понимаешь — для него это самый простой путь получить состояние?

Да, не внушала я уважения моей недавно обретенной родственнице, но, вопреки ее сомнениям в моих умственных способностях, я все отлично понимала. И понимала даже то, что ей еще не было известно. Похоже, Арман уже потерял эту надежду, иначе кто другой покушается на мою жизнь, как не он? Надо скорей рассказать Роману. Он ведь и без того подозревал этого человека.

— Расстроила ты меня, — сурово упрекнула меня пани Ленская. — Я прекрасно знала, на что способен этот негодяй, но надеялась — сейчас, после убийства Луизы, он скроется куда-нибудь подальше, махнет на Карибы или в какой Таиланд и просидит там, пока следствие не кончится. А он, оказывается, здесь... Ты уверена, что не влюблена в него? Значит, или он невиновен и полиции не боится, или так самоуверен и нагл, что плюет на опасность, притворяясь невиновным, или, узнав о твоем приезде, поставил целью сразу же задурить тебе голову и не стал терять время.

К счастью, пани Ленская не назвала четвертую версию, которая просто сама собой напрашивалась, но ведь она не знала о покушениях на меня. Повернув голову, я взглянула на Гастона. Наверняка он прочел в моих глазах ужас, отражающий душевное состояние, потому что сорвался со стула и бросился ко мне, заставляя себя сдерживать шаги, иначе — по нему было видно — если бы не хорошие манеры, враз растолкал бы всех, стоящих у него на пути, расшвырял стулья, а через столы перепрыгивал бы, как это делают спортсмены в соревнованиях в беге с препятствиями.

Задыхаясь, он остановился у нашего столика и, стараясь не кричать, сипло выговорил:

— Что случилось?

Уже сама близость любимого успокоила меня. Я, в свою очередь, помогла успокоиться ему, представив пани Патриции:

— Разрешите представить вам месье Гастона де Монпесак. Гастон, это пани Патриция Ленская, большой друг нашей семьи.

Взглянула моя престарелая родственница на Гастона и сразу же успокоилась — больше незачем спрашивать, не увлеклась ли я Арманом. Гастона она признала сразу, велела сесть за наш столик и продолжила разговор, который предполагала вести со мною с глазу на глаз.

— Должен же кто-то оберегать эту глупышку, — так прямо и заявила она, ткнув в меня вилкой. — А я только что увидела здесь Армана Гийома. Вы тоже, небось, знаете его.

— Да, речь об Армане, — пояснила я Гастону.

Если он и удивился, то не так, как я только что.

— Арман Гийом? — уточнил Гастон. — Мы знаем его как Армана де Реталь. Он так представился.

Пани Ленская разгневалась.

— А если я представлюсь герцогиней Лотарингской, стану ли от этого ею в действительности? Теперь понимаю — в вашу компанию он затесался, пользуясь тем, что никто из вас его не знал, но теперь конец этому камуфляжу — я его знаю. Вам решать, что с ним делать, я бы, пожалуй, подсказала полиции, где его искать...

Прекрасная идея! Ну и голова у моей... ох, надоело вечно подыскивать подходящее слово, буду называть ее тетушкой. Не мешало бы, правда, спросить, согласится ли она? Ладно, пока буду так называть ее про себя. Ну и голова у моей тетушки!

Жаль, нет под рукой Романа, попросила бы его связаться с полицией. Или нет, удобнее это сделать месье Дэсплену.

Гастон явно встревожился, сидел нахмурившись. Значит, и он сразу подумал — именно Арман тот неизвестный враг, который покушается на мою жизнь. Но ведь в тот день, когда на меня напал аквалангист, Армана не было в Трувиле, сам сообщил накануне о своем отъезде. Нанял убийцу? Вряд ли, опасно для Армана доверяться кому-то.

Тетушка моя оказалась неисчерпаемым кладезем познаний, а поскольку замкнутой натурой она никак уж не была, принялась беззаботно и с явным удовольствием повествовать о делах давно минувших дней и делах не столь отдаленных. Особенно досталось от нее Луизе и Арману. Ненависть прадедушки к этому типу объяснилась наконец. Просто он узнал о романе своей экономки и отлучил Гийома от наследства, мало того — выгнал из дому и запретил появляться. Луиза тайно встречалась с любовником, и тут действительно большую роль сыграл пес Альберта, который на Гийома рычал как-то особенно люто, а учуять Армана Гийома мог с большого расстояния.

Наконец-то мне стала ясна причина неприязни прадедушки к Гийому и лишение последнего даже самой малой части наследства. Не мог простить ему мадемуазель Луизы. И хотя прогнал негодяя с глаз долой, должно быть, какие-то подозрения у старика оставались, раз не соглашался жениться на ней, невзирая на все уговоры многолетней любовницы, и в завещании ее тоже не упомянул.

— Ничего, зато до этого осыпал ее презентами, — проворчала тетушка Патриция, — хотя у бедняги мало что осталось, Гийом все из нее высасывал. Странно еще, как ожерелье твоей прабабки сохранилось.

— И опять остается нерешенным вопрос — кто убил экономку? — заметил Гастон. — Ведь не Арман же, для него ее смерть — крушение всех надежд. Он же не мог знать, что разгадают подделку свидетельства о браке.

Однако у пани Ленской было свое мнение на этот счет.

— Не стану настаивать, что убийца — Арман Гийом, но считаю, такой вариант не исключается. С одной стороны, он мог опасаться, что разгадают махинацию с брачным свидетельством, а с другой — решил охмурить Касю, законную наследницу. В последнем случае Луиза стала бы препятствием. А если к тому же он помогал ей прикончить девушку из загса, это стало еще одним поводом навсегда закрыть рот прежней любовнице. Нет, не утверждаю, что так было, но очень могло и быть. Во всяком случае, я бы не удивилась.

Окончательно заморочив мне голову, тетушка наконец решила сменить род деятельности и отправиться в казино, заявив, что не нуждается в сопровождающих. А мы с Гастоном пересели за столик Эвы и Шарля. К нам присоединился Филип Вийон. Его ввели в курс дела, поскольку об Армане Гийоме знала пани Ленская, а уж она молчать не будет, с Вийоном же они добрые знакомые.

Вечером этого же дня Гастон сделал мне предложение.

* * *

Наутро я получила возможность рассказать Роману о разговоре с тетушкой и ее соображениях. Не дожидаясь завтрака, позвала Романа и выложила все свои сомнения и опасения.

— Вот и не знаю, что пани графине присоветовать, — ответил мой верный друг и в свою очередь задал вопрос: — Вы уж извините за нескромный вопрос, но хотелось бы знать — когда ясновельможная пани графиня намеревается выйти за господина Монпесака: сейчас или сто лет назад?

Вопрос на засыпку. О том, что Роман ценит Гастона и симпатизирует ему, я знала, да и просить у слуги разрешения выйти замуж не в привычках польской аристократии, но вот опять, в который раз слуга проявил больше ума и здравого смысла, чем его госпожа, пусть и бывшая. Оглоушил он меня этим вопросом, одним словом.

— А это имеет значение? — только и спросила я.

— В вашем случае — даже большое значение. Нельзя пани графине забывать о временах, в которых мы живем. Кто знает, вдруг опять предстоит вернуться в прежние. И что тогда?

Господи, ведь это даже страшно подумать, что тогда! Я уже понемногу стала забывать о прошлом, привыкла к настоящему со всеми его комфортабельными удобствами, так облегчающими человеку жизнь. Не вникая в суть всех этих достижений цивилизации — электричества, телевидения, моторизации, полетов по воздуху, телефонов, удобной одежды и прочих неисчислимых завоеваний науки, техники, культуры, с которыми я толком не успела еще ознакомиться — я уже привыкла пользоваться ими и не имела ни малейшей охоты возвращаться в мои дремучие времена.

Замечание Романа повергло меня в панику.

— А вы считаете это неизбежным? Езус-Мария, какой ужас! Когда? Где это произойдет? Не стану скрывать — за Гастона я готова выйти в любую эпоху, но вот будет ли он там, в прошлом веке?

— Этого, проше пани, никто не знает. И я ручаться за это тоже не могу.

— В таком случае, не буду рисковать и выйду за него сейчас же!

Вот, пожалуйста, ну как возвращаться в прежние времена с таким отношением к замужеству? Не те у меня моральные критерии, ох, в прежние времена на все эти дела с новым замужеством понадобилось бы не меньше года, я бы тянула с ответом, считаясь с мнением света и множества родных и знакомых. А я в ответ на предложение Гастона тут же выпалила «Да!», не скрывая радости, не конфузясь и не прося времени, чтобы подумать и посоветоваться со старшими в роду. Вчера же мы с Гастоном назначили дату нашего бракосочетания на осень, на начало октября. Не из глупых приличий или необходимости посоветоваться — интересно, с кем? Разве что с тетушкой Ленской, ну да она женщина насквозь современная и в ее согласии я не сомневалась. Просто хотелось покончить со всеми своими имущественными делами здесь, во Франции, и у себя в Секерках, а для этого требовалось съездить туда.

О чем я Роману и сказала. И выяснилось — не могу я туда немедленно ехать, я ведь еще не сдала экзамен и не получила водительское удостоверение. А получить его во Франции гораздо легче, чем у нас, в Польше, не говоря уже о том, что тогда права будут международные, действительные на многие другие страны Европы. Тут я почти научилась водить машину, там же придется начинать все с самого начала — привыкать к польским дорогам и польской дорожной полиции. Так что его совет — немедленно вызубрить дорожные знаки и марш на экзамен!

Вот и получается, мы правильно с Гастоном решили немного повременить с оформлением брака, до осени, глядишь, я успею все свои дела завершить и вернуться в мой дом в Монтийи, уже отремонтированный и поджидающий свою хозяйку. И нового хозяина, слава богу!

Далее Роман признался, что о личности Армана Гийома он знал и до откровений пани Ленской, только не хотел меня пугать. Но вплотную им занимался, а я все ломала голову — что за дела такие у Романа? Он выяснил, что у этого негодяя Гийома на все случаи нападений на меня имеется железное алиби. То его видели за несколько минут до преступления, то сразу же после него. Этот предусмотрительный преступник очень заботился о своем алиби и делал все, чтобы быть на виду у людей и чтобы те его запомнили. Да и не трудно это было. Скажем, выкрутить гайку из обода колеса нашей машины — получаса достаточно. Если на полчаса исчезнуть из глаз людей, никто и не заметит. А этот хитрец весь день находился в самых людных местах, днем на набережной, в кафе, в магазинах, а весь вечер провел в казино, где его видели десятки людей, и они могут присягнуть на Библии, что он не покидал казино.

— Так что, — заключил Роман, — если он поставил целью ликвидировать пани графиню, уж наверняка постарается сделать это так, чтобы выйти сухим из воды. И мне это совсем не нравится.

— Мне тоже, — кивнула я. — Конечно, он постарается, чтобы в случае моей смерти его не коснулось подозрение, иначе не сможет наследовать мое имущество. Вот если бы я уже оформила брак с господином де Монпесаком, он бы потерял все шансы.

— И так и так, самым разумным представляется пани графине на время отсюда уехать, — сделал вывод Роман. — К себе, в Секерки. Но сначала получить международные водительские права. За работу, милостивая пани!

Об обручении с Гастоном я сообщила Эве. И она, и Шарль одобрили наши планы и порадовались за меня. Месье Дэсплен был более сдержанным. Нет, я знала, что он тоже рад, сам предлагал мне написать завещание, ибо тоже боялся за меня, просто был сухарь, как все судейские, и внешне привык сохранять невозмутимость. Однако предупредил, что оформлять наше брачное свидетельство будет он, и только он, причем непременно настаивает на интерцизе. Я не возражала. А для этого опять же требовалось съездить в Польшу, в брачном договоре о раздельном имуществе должно быть точно перечислено все имущество, имеющееся в распоряжении каждого из супругов.

Гастон не противился моей поездке на родину и очень бы хотел ехать со мной, но оказалось — ему выходить на работу в тот самый день, на который мне назначили экзамен для выдачи водительских прав. Только теперь я узнала, что мой любимый, оказывается, работает, а в Трувиле проводит отпуск. Ну, это я так говорю — работает, Гастон не служащий, он владелец крупного архитектурного агентства, в его руках все дела, а в их бизнесе многое зависит от того, насколько аккуратно в срок выполняются заказы. Оставлять фирму надолго он просто не мог, тем более что не хотел подвести заменяющего его в данный момент заместителя, уже оформившего интересную турпоездку на всю семью.

— Нет, такой свиньи я ему не подложу, — печально вздыхая, жаловался Гастон. — У них уже заказаны билеты на самолет в Калифорнию, отправить туда одну жену с детьми он не решится, у его жены слабое сердце, он боится ее волновать. Придется тебе отправляться одной, это, в свою очередь, будет тревожить меня, хоть мое сердце и не слабое. Одно утешение — ты едешь с Романом, на него можно положиться. А нельзя подождать, пока вернется Жан-Поль? Тогда я бы сам с вами поехал. Как я проживу это время без тебя, дорогая?

Мне и самой расставаться с ним — нож острый, да куда денешься? И я волновалась, ведь ехала в неизвестность, совсем не представляя, что может меня ожидать в современных Секерках. И наверняка лучше в неизвестность ехать без будущего мужа. Вот бы удивился, если бы я не узнала собственный дом или не знала, как до него доехать. А такое вполне возможно, ведь столько лет прошло со дня моего отъезда оттуда, наверняка многое там изменилось.

Роман настаивал, чтобы я продолжала водить «пежо», чтобы совсем привыкнуть к машине. Одновременно устроил мне экзамен по дорожным знакам. К счастью, на память я никогда не жаловалась и не только хорошо запомнила все обозначения, проштудировав соответствующую литературу, но и сумела понять смысл каждого знака.

Полетели предотъездные дни. Моя дорогая престарелая гостья пани Ленская не доставляла мне никаких хлопот, не требуя особого внимания и не навязывая свое общество. Армана я видела изредка и по большей части издалека. Зато меня всегда окружали Гастон, Эва и Шарль, заботясь о моей безопасности. Иногда к нам присоединялся Филип Вийон.

И это именно он спас мне жизнь.

* * *

Я вернулась из последней нашей с Романом учебной поездки, а он — я говорю о Филипе, — искупавшись в море и накинув пляжный халат, в таком виде явился ко мне, благо из моря вылез напротив моего дома. Поспел как раз к завтраку.

Пани Ленская еще, наверное, спала, во всяком случае, пока к завтраку не спустилась, так что за столом мы были вдвоем с Филипом. Я сильно подозреваю, что Филип удостоил мой дом посещением не из-за моей особы, а из-за тетушки. Эти двое очень симпатизировали друг другу. Он явно ценил ум и наблюдательность своей пациентки, она же утверждала, что на ее здоровье благотворно сказывается само его присутствие. А появление доктора в халате нисколько ее бы не шокировало, таковы курортные нравы.

Я с аппетитом съела рогалик с маслом и сыром, а поскольку после этих утренних тренировок у меня всегда не на шутку разыгрывался аппетит, намазала большой поджаренный кусок хлеба паштетом из рыбной печени, который очень любила.

Глядя на меня, Филип тоже намазал паштетом кусок хлеба и даже откусил немного, но сразу выплюнул в бумажную салфетку откушенное, одновременно другой рукой выбив у меня из рук мой бутерброд, который я уже подносила ко рту. Бутерброд шлепнулся на пол, естественно, паштетом вниз.

— Ты что? — уставилась я на него.

— Паштет нельзя есть, — взволнованно пояснил Филип. — Когда открыта упаковка?

— Да только что! — удивилась я. — При тебе же отодрала наклейку.

— В самом деле? Не обратил внимания. Где она?

Я пальцем показала на валяющуюся на скатерти пеструю наклейку маленькой пластиковой упаковки паштета. Осторожно взяв ее в руки, доктор внимательно изучил внутреннюю сторону крышечки, затем осмотрел вскрытую упаковку, обнюхал паштет. Соскребя ножом с крышечки капельку паштета, даже взял его в рот, но не глотал, а опять деликатно выплюнул в салфетку.

— Когда это куплено?

— Не знаю. Покупала Флорентина. Наверное, вчера.

— И где лежал паштет?

— В кухне. Конечно — в холодильнике.

Покачав головой, Филип еще раз понюхал паштет.

— Возьму на анализ. Хотя уверен — паштет содержит отраву. Скажем, колбасный яд. Паштет мог испортиться и сам по себе по причине неправильного хранения, но я мало верю в это, в Трувиле лавочники за такими продуктами внимательно следят, хранят в холодильниках и соблюдают все правила хранения. А колбасный яд можно впрыснуть запросто и в запечатанную упаковку.

— Ты сказал — колбасный яд?

— К примеру, это одна из возможностей. Кто обычно питается паштетом в этом доме?

— Я питаюсь, — впала я ему в тон, — Роман не любит, а Флорентина не потребляет его из-за печени, она вообще старается избегать жирных продуктов. А я люблю.

И подумала — что-то я не особенно испугалась, видно, стала привыкать к постоянным покушениям на свою жизнь. Но Романа вызвала.

Он поспешил на мой зов, и оба они с Филипом приступили к частному расследованию. На их вопрос Флорентина твердо заверила, что паштет купила вчера утром и сразу сунула его в холодильник, что покупает его всегда в одном и том же магазине, производства конкретной фирмы, потому что заметила — именно этот мне больше всего по вкусу.

— Хотя мадам графиня съела бы любую гадость, лишь бы поострее да пожирнее, — не удержалась она от критики. — А вообще-то я купила две штуки. Вторая упаковка в холодильнике.

Филип попросил принести ее, осмотрел внимательным образом и пожал плечами. Сняв и со второй упаковки крышечку из фольги, он подошел к окну и приложил обе к стеклу, аккуратно их разгладив. Потребовал лупу. Через нее опять сантиметр за сантиметром оглядел обе крышки, после чего вручил Роману лупу и пальцем ткнул в то место, которое следовало разглядывать. Наконец лупу дали мне. В одной крышечке, в самом углу я разглядела дырку, заметить которую можно было лишь зная, что она там должна быть.

— Теперь — никаких сомнений, — мрачно заявил Филип Вийон. — Разумеется, я еще сделаю анализ, однако не сомневаюсь в его результатах. Хорошо, что у меня собачий нюх и неплохой инстинкт, сразу почувствовал неладное. Итак, господа, что станем делать?

— Анализ... — начал Роман.

— Это само собой, причем попрошу знакомых в лаборатории обойтись без формальностей. Что с полицией? Извещаем ее или как?

Оба посмотрели на меня, в конце концов, мне решать, отравить хотели именно меня. А я засомневалась. Если сообщить полиции, та начнет расследование, дотошное и всеобъемлющее, и тут без моих показаний не обойтись. А показания давать... ну как я могу давать показания? Спросят меня, к примеру, что я делала месяц назад. И что я им отвечу? Хотя отлично помнила — ровно месяц назад рассчитала одного из моих арендаторов и ровно месяц же назад был доставлен выписанный мною из Голландии племенной бык. Тут как раз пришла телеграмма месье Дэсплена...

Мы с Романом переглянулись. У того, видимо, было какое-то предложение и он уже собрался его изложить, как открылась дверь и Флорентина ввела Гастона. Наверное, по дороге она вкратце сообщила о происшествии, потому что он сразу бросился ко мне.

— Ты проглотила яд?!

— Успокойтесь, все в порядке, врач оказался на месте, — шутливо успокоил его Филип. — Яд и в самом деле имеется, однако, к счастью, его никто не съел. Садитесь и слушайте...

Посовещались теперь уже вчетвером, и мне велели созвониться с поверенным и спросить его совета. Я послушно позвонила месье Дэсплену, рассказала обо всем и тот ни минуты не сомневался — немедленно сообщить полиции.

Конец моего разговора застала спустившаяся к завтраку пани Ленская, ее Филип потихоньку ввел в курс дела, пока я пыталась разубедить поверенного. Разубедить не удалось, месье Дэсплен твердо стоял на своем. Пришлось поручить Роману известить полицию.

Наша энергичная старушка с поразительным хладнокровием восприняла сообщение об экстраординарном происшествии и тут же включилась в частное расследование. Она потребовала в подробностях рассказать ей о том, что происходило вчера в этом доме. Все мы охотно выполнили желание старой дамы.

И получилось, что несколько часов в этом доме не было ни души, а паштет лежал себе спокойно в холодильнике. И в самом деле: пани Ленская торчала в казино, я чуть ли не весь день провела с Гастоном на пляже, Роман, искупавшись после утренней поездки, затем весь день безуспешно мотался по городу в поисках Армана, а Флорентина, управившись с покупками и делами по дому, сразу после завтрака отправилась поболтать к приятельнице.

Двери дома были заперты, это правда, но какое значение имеют двери, если окна со двора оставались приоткрытыми и любой желающий мог свободно пробраться в дом? Приоткрыты они были так, чтобы оставалась щель для проникновения в дом свежего морского воздуха, и изнутри для безопасности их закрепляли крючками, однако, по мнению Гастона, любой начинающий взломщик умеет справляться с этими крючками, чтобы створку окна распахнуть пошире, со двора же дом от улицы загораживает плотная живая изгородь.

Вывод: некто пробрался в дом и с помощью шприца с тонкой иглой подпустил яду в мой паштетик.

Я возразила:

— А откуда он мог знать, что паштет только я люблю? А если бы его все в доме ели? Или какой случайный человек... Да взять хоть доктора Вийона...

Пани Ленская раздраженно заметила:

— Очень его волнует судьба людишек! Да пусть хоть полгорода отравится, он и глазом не моргнет. Я уверена — это дело рук негодяя Армана. Как и в том, что никто ничего не докажет, наверняка он все предусмотрел.

— А Роман, он ведь весь день за ним следил? — высказал надежду Гастон. Роман сокрушенно вздохнул.

— В том-то и дело, что не следил, а пытался. И очень часто терял его из виду. А на то, чтобы пробраться в пустой дом и впрыснуть в паштет яд, потребовалось бы не больше получаса. Нет, у меня тоже нет никаких доказательств.

И тут мы услышали, как скромно слушавшая наши рассуждения Флорентина вдруг издала странный звук, словно хрюкнула. Чуткое ухо пани Ленской уловило его, и старушка немедленно отреагировала:

— Ну-ка, Флорентина, немедленно выкладывайте, что там у вас!

Флорентина хрюкнула вторично, и я поняла — это она так пытается сдержать рвущиеся наружу рыдания. Видимо, пани Ленская лучше ее знала.

— Боюсь, — это моя вина! — уже открыто заплакала экономка. — И как я сразу не догадалась? Только теперь, когда вы так обо всем рассуждаете, до меня дошло наконец. Мадам графиня, простите глупую бабу!

Я раскрыла рот, чтобы успокоить женщину и заверить ее, что вовсе не сержусь, как меня перебила тетушка. И правильно сделала, она действительно знала, как поступать с экономкой, и сурово потребовала:

— Флорентина, перестаньте заикаться и разводить сырость, ближе к делу! И подробнее! Тем самым и вину свою уменьшите.

Флорентина, вздрогнув, высморкалась, взяла себя в руки и довольно связно рассказала:

— Уже с неделю будет, точно не скажу, только как я покупки у Оноре делала, появился в его лавчонке месье Арман. И поинтересовался, а что я покупаю? Оноре как раз мне две упаковки паштета подавал, я всегда беру две упаковки, зная аппетит пани графини, так он, Арман, значит, спросил... толком и не вспомню, шуточку какую-то отпустил, а я возразила — не для себя, а для мадам графини, потому как мадам этот паштет просто обожает, а я вот жирного не выношу. Он еще принялся расспрашивать, а что еще мадам графиня любит, ну я ему обо всем без утайки и поведала, знаю, как он к мадам неравнодушен, обычное дело поинтересоваться, что любимая женщина предпочитает, может, захочет угостить, чтобы подольститься...

Ну, все! Последние сомнения отпали. Он, Арман Гийом!

И снова старая дама проявила суровость, на этот раз по отношению ко мне, заявив тоном, не терпящим возражений:

— Немедленно садись и пиши завещание! В нем — залог твоей безопасности. Да кому угодно завещай, все состояние сразу и пусть месье Дэсплен оформит по всем правилам! О, вот идея! Отпиши все церкви! Самое верное дело. Костел — фирма серьезная, мощная, у него никому не удастся хоть что-то вырвать из горла, а мне еще не доводилось слышать, чтобы какой-нибудь ксендз прикончил завещателя. Они всегда терпеливо ждут. К тому же, костелу не обязательно знать о твоем завещании, пусть лишь метр Дэсплен сделает все честь-честью и постарается, чтобы о твоем завещании узнали все знакомые. Арману не будет смысла тебя убивать. С костелом ему не потягаться.

— Гениально! — восхитился Филип.

— Еще бы, особенно если учесть, что ты в любой момент можешь написать другое завещание, а прежнее уничтожить, — завершила свою мысль пани Ленская.

Я так взволновалась от нового покушения на мою жизнь и всех этих разговоров, что как-то позабыла о предстоящем мне наутро экзамене и перестала дрожать. Твердо решила — сразу же по приезде в Париж пишу завещание.

А Филип стал командовать: велел Флорентине предъявить ему все имеющиеся в доме продукты, после чего приказал выбросить их, невзирая на охи и причитания экономной домоправительницы. Гастон взял на себя бутылки, выливая содержимое початых в кухонную раковину и внимательнейшим образом, через лупу, осматривая головки неоткупоренных. Роман немного успокоил нас, заявив, что, по крайней мере, весь следующий день мы можем жить спокойно, поскольку после его доноса в полицию Армана вызвали на допрос, а бомбу в моем доме он вряд ли подложил.

* * *

Не смогла я написать завещания, нотариус уперся — недостаточно сведений о моем польском имуществе.

Экзамен на получение прав водителя я сдала легко, даже сама удивилась. А потом самостоятельно проделала путь от Трувиля до Парижа. Роман ехал за мной на второй машине. Подъезжая к Парижу, поменялись местами — он ехал первым, я за ним, иначе запуталась бы. Благополучно добрались до Монтийи, куда еще накануне прибыл Гастон и встретил нас у моего дома.

Дел было невпроворот. Месье Дэсплен торопил с поездкой в Польшу для получения необходимых ему сведений. Полиция то и дело вызывала на допросы — в качестве пострадавшего? В качестве подозреваемого? Они не уточняли, но времени отнимали много и, если не ошибаюсь, после каждого такого допроса все больше склонялись к мнению, что я, как говорят, с приветом. В Монтийи полным ходом шел ремонт в сочетании с реставрационными работами, и мне приходилось бывать там ежедневно. Совсем не оставалось времени на себя — чтение познавательной литературы, телевидение, самые необходимые косметические процедуры. Для встреч с Гастоном оставалась только ночь. Не скажу, что это плохо, но мало.

Через два дня Роман смог выдать нам порцию свежих новостей. Благодаря очень полезному знакомству с мнимым полицейским родственником он был в курсе того, как идет расследование, причем немалую роль сыграли заслуги самого Романа, нацелившего полицию на Армана Гийома. Теперь последний занял первое место в списке подозреваемых. Основание — отпечатки его пальцев во всех местах, связанных с преступлением: в парижской квартире Луизы Лера, в ее комнате в Монтийи, в буфетной, где ее убили, а к тому же в машине, в которой погибла сотрудница загса. Правда, в этой машине найден был всего один отпечаток пальца Армана, да и тот полустертый, однако эксперты установили — его!

А вот следов обуви, обнаруженных на месте преступления, приписать Арману никак не могли, не обнаружили у него подходящей обувки. Конечно, он мог выбросить ботинки после того, как прикончил экономку, да как это докажешь?

А своей связи с Луизой Лера Арман и не скрывал. Нагло заявил — любил эту женщину, давно состоял с ней в связи и собирался жениться на ней. Да, знал о ее планах женить на себе богатого старого хозяина, да, не станет скрывать, они с Луизой рассчитывали на скорую смерть старика, после чего, выждав для приличия время, расписаться. Нет, он, Арман, не утверждает, что такое его поведение можно назвать высокоморальным, однако нет в нем и ничего противозаконного, нет такой статьи в кодексе! А он был уверен — свидетельство о браке у Луизы самое что ни на есть настоящее, и какой ему смысл убивать будущую богатую супругу?

А что касается отпечатка пальца в автомашине — возможно, он, Арман, не намерен отпираться. Луиза имела в своем распоряжении собственную машину, всегда могла воспользоваться машинами графа, он же, встречаясь с ней, не обращал внимания на то, в какой машине сидит с любимой женщиной. А о том, что любимая совершила преступление, убив девушку из загса, он и понятия не имеет.

Да, после смерти старого графа Луиза исчезла из поля его зрения, он не знал, куда она подевалась, но шума не поднимал и не разыскивал ее, полагая, что теперь, когда она стала законной богатой вдовой, не стоит демонстрировать людям их связь. Можно повременить. К тому же граф уже давно запретил ему появляться в своем дворце в Монтийи, а он, Арман, предполагал, Луиза именно там проводит все время, оплакивая смерть супруга. Ее смерть явилась для него страшным ударом.

Все прекрасно понимали — ни слова правды во всем этом, но попробуй докажи! Главное же, к нему никак не подходил решающий козырь в раскрытии убийства — мотив.

Когда я передала тетушке все эти сведения, та недовольно хмыкнула и заявила:

— Врет как сивый мерин. Придется мне самой заняться этим. К сожалению, сейчас не могу, займусь, когда вернусь в Париж. Ты знаешь, что я намерена поселиться у тебя в Монтийи? Надеюсь, ты не против?

Мы разговаривали по телефону, тетушка пока еще жила в Трувиле, и в ответ я с искренней радостью прокричала в трубку:

— Что вы, тетушка! Это для меня просто счастье, я надеялась, что так оно и будет, а отделке ваших апартаментов уделяю особое внимание. Останетесь довольны, уверена! А что вы собираетесь делать, ну, в том, что касается Армана?

— Кое-кого разыскать, — загадочно ответила пани Ленская. — Сейчас не стану рассказывать, чтобы не сглазить, но для этого мне надо поселиться в Монтийи. Думаю, смогу приехать туда под конец сентября. Да, кстати, доктор Вийон обнаружил-таки отраву в твоем паштете. Он еще тебе не звонил?

— Нет. Значит, колбасный яд?

— Вовсе нет, это для Армана слишком примитивно. Он использовал вытяжку из печени одной такой японской рыбки... как же она называется? Ага, фу-фу. Вообще-то рыбка эта вполне съедобная, а вот ее печень и желчный пузырь — страшная отрава. Обрабатывают эту рыбку с чрезвычайными мерами предосторожности, печень и желчный пузырь уничтожают, но за деньги все можно достать. И если бы в случае твоей смерти, — безжалостно добавила старушка, — обнаружился в паштете яд фу-фу, запросто приписали бы появление его в паштете несовершенной технологии или недосмотру, там печень и там...

Ох, кажется, разлюблю я паштет из печени рыб!

Пани Ленская в заключение сказала:

— Прошу тебя, коханая Кася, не тяни с завещанием. Пока Гийом находится на свободе, ты находишься в опасности, не сомневайся. Рада, что едешь в Польшу, за тобой он туда не рванет, наверняка дал подписку о невыезде. Не спеши возвращаться!

Ну уж нет! Я как раз собираюсь поспешить, из-за Гастона, конечно.

Обсуждая с Романом способ путешествия, пришли к выводу — на машине. Мне очень хотелось полететь на самолете, так до сих пор и не пришлось, но Роман убедил — самолет от меня не улетит, а в Польше машина мне понадобится. К тому же, проехав пол-Европы, я смогу много увидеть. Сверху столько не разглядишь.

Как всегда, победило мнение Романа. Ехать решили на «мерседесе», «пежо» заперли в гараже. И однажды прекрасным летним утром двинулись в путь. Вперед, в неизвестную мне новую Польшу! Позади остались неразгаданная тайна убийства экономки, мой лютый враг, решивший меня со свету сжить, страстно любимый и любящий мужчина...

* * *

Путешествие заняло много времени, ведь я не торопилась, раз уж решили сочетать приятное с полезным, то есть деловую поездку с туристической. И тут незаменимым гидом опять стал для меня Роман, не только рассказывая о городах, через которые мы проезжали, и их достопримечательностях, но попутно кратко знакомя с новейшей историей Европы, в частности Германии. Очень интересно, например, было узнать о еще недавнем существовании двух Германий.

В конце концов мне это надоело, подгоняло нетерпение скорей увидеть родную Польшу конца двадцатого века.

— Теперь больше никуда не сворачиваем, едем прямо в Польшу! — распорядилась я.

— Как пани графиня прикажет, — не возражал Роман. — Вот только тогда мы можем добраться до места уже сегодня, но поздней ночью, а не хотелось бы.

— Почему поздней? — удивилась я, разглядывая дорожную карту. — До Польши осталось всего ничего.

— На границе проторчим, — пояснил Роман.

Странно. Не торчали мы на границе между Францией и Германией, с чего же теперь торчать? Не понимаю.

Роман терпеливо растолковывал:

— А этого никто не понимает. Раньше, при социалистическом режиме, еще понятно, тогда существовал контроль, а теперь почему — загадка. Впрочем, сейчас пани графиня сама убедится.

И я убедилась. Мы пристроились к длиннющему ряду легковых автомашин, бок о бок растянулся еще более длинный хвост громадных грузовых машин разного пошиба. И двигалось все это со скоростью одного метра за пять минут. Издали виднелись какие-то здания и люди, но вроде бы там ничего не происходило. Когда мы наконец добрались до них, я убедилась в правоте Романа: на наши паспорта лишь взглянули, вся процедура (я специально следила по часам) продолжалась полторы минуты, а в очереди мы простояли больше двух часов!

Так это меня разозлило, что я позабыла — надо же волноваться! Вот я въезжаю в Польшу, свободную и независимую, в какой мне еще не доводилось жить, сердце должно трепетать от радостного предчувствия встречи с любимой родиной, а тут никакого трепета. Зато какое-то трясение. Вот тряска сделалась сильнее, я дергалась в машине, как эпилептик, и наконец не выдержала.

— Что происходит? Неужели наш новый «мерседес» уже разваливается на куски?

— Пока еще не разваливается, — вздохнул в ответ Роман. — Но, боюсь, недолго ждать. Пани графиня должна привыкать — это польские дороги. Такая уж у нас автострада.

— Да что Роман говорит, разве это автострада? Просто терка, стиральная доска.

— В самую точку пани попала, у нас так и называют наши дороги. Чуть положат новый асфальт, глядишь — опять весь в выбоинах и трещинах. Говорят, раньше власти нарочно такой клали, назло людям, чтобы не слишком радовались.

— Ну прямо, как в мои времена. Но ведь теперь же новая, свободная Польша. Нет тех властей, которые делали все, чтобы людям жилось хуже. Тогда почему? Не царские власти, не советские, свои же, польские... Выходит, ничего не изменилось?

— В этом отношении, действительно, немногое. Избранные свободными поляками свободные польские власти свободно крадут, на дороги не остается средств. Правда, есть небольшие исключения. Пани сразу по дороге узнает — ворюга воевода или честный человек?

— Так бывают все-таки честные! — порадовалась я.

— Бывают, пересечешь границу воеводства — и как по бархату едешь. А выскочил за его пределы — и опять начнет трясти да подбрасывать. Хоть бы знаки предупреждающие ставили.

Я надолго замолчала. Вот пожалуйста, вроде бы существует наконец Польша, о которой мечтали поколения поляков-патриотов. И что? Где польский гонор? Какая-то Франция с ее взбалмошной историей, какая-то Германия, вроде бы проигравшая две войны сряду, могут себе позволить построить отличные дороги и позаботиться о своих гражданах, а мы что же?!

Во всем остальном Польша, в принципе, не отличалась от того, что я видела в Европе в это новое время, к которому уже успела привыкнуть. И постройки, и бензоколонки, и люди так же одеты, и та же реклама повсюду. А вот что я найду в своих Секерках? Всю дорогу избегала говорить об этом с Романом, теперь пришло время.

Не очень охотно Роман попытался ввести меня в курс дела.

— В принципе, совсем не так, как было во времена пани графини. Во дворец попала бомба, так что он был частично разрушен, частично сгорел. После войны его отстроили, но не целиком, и вообще много глупостей понаделали во времена построения социализма, например, ясновельможному графу пришлось прикинуться крестьянином, частное землевладение у нас, слава богу, оставалось, только ограничивалась квота собственности на землю: больше пятидесяти га не полагалось. Вот он и прозябал на них, заставляли картошку выращивать. Только как десять лет назад все переменилось, ему вернули отобранные земли, больше сотни га, и еще сохранились какие-то вклады на счетах в швейцарских банках. Благодаря этим деньгам смог дать взятку кому нужно и свои бывшие владения обрести. И то, считайте, вам повезло, вон графиня Браницкая до сих пор ведет с властями тяжбу из-за своих двухсот гектаров под Варшавой. Сколько лет земля под сорняками, ни вашим ни нашим.

Боже, да какое мне дело до графини Браницкой? Меня беспокоило, что я у себя застану.

— Выходит, вернусь я домой, а там неизвестно что?

— Ну, не совсем так, — успокоил меня Роман. — Дом стоит и за ним присматривают.

— Кто?

— Да бывший же ваш огородник с женой. А делами занимается адвокат Юркевич.

Тут я вспомнила — упоминал как-то месье Дэсплен о своем польском коллеге Юркевиче.

— А они знают, что мы приезжаем?

— Да, я звонил пану Юркевичу, он должен был предупредить Сивинских, ну, огородника с женой.

— А почему же вы не позвонили прямо этому огороднику?

— Звонил, но не застал его в вашем доме. Они живут неподалеку, в своем.

Волнение мое возрастало. Уже начинало темнеть, из-за большой задержки на границе подъезжаем теперь к родным пенатам в темноте, а мне почему-то в темноте не хотелось... И в самом деле, возвращаться ночью хоть и в родной, но совершенно неизвестный мне дом... Он стоит пустой, ключей у меня нет, а внутреннее беспокойство так и распирает. Ну чего я испугалась? А испугалась — нет сомнения. И я не выдержала.

— Роман, не поедем сейчас домой.

Роман остановил машину и удивленно уставился на меня.

— А куда же пани графиня желает ехать?

— Да куда угодно. Есть же тут какой-нибудь постоялый двор, помнится, недалеко от поместья был. И вообще, я хотела бы при дневном свете увидеть окрестности, дорогу. И еще. Если никого в доме не застанем, куда денемся?

— У меня есть ключи, проше пани. И от въездных ворот тоже, электронные. Гостиница тут есть, действительно недалеко, но там может не оказаться мест.

— А вдруг окажутся? Я согласна заплатить двойную цену. До дома сколько еще ехать?

— Да не больше получаса, осталось каких-то тридцать километров. Только вот надо выбраться на Краковское шоссе. Пока же мы еще на Катовицком.

— Через полчаса настанет ночь. Нет, едем в гостиницу.

Роман не стал спорить, зная, что меня не переубедишь, когда я вот так упрусь. А я с каждой минутой чувствовала, как во мне усиливается страх перед собственным домом, и если бы Роман подвез меня к воротам против моей воли — готова была выскочить из машины и мчаться без оглядки неизвестно куда. И куда подевались любопытство и желание увидеть собственный дом? Нет, не хотела я пугаться угадываемых в ночной тьме неизвестных мне фрагментов совсем чужого дома. При солнечном свете это будет не так страшно.

Впрочем, жалкие попытки как-то логично оправдать мое нежелание ехать к родовому гнезду растворялись в каком-то совершенно иррациональном, но всепоглощающем стремлении переночевать в гостинице. Меня словно что толкало к ней, и бороться с этим внутренним импульсом не было сил. Даже если бы эта гостиница находилась в ста шагах от моего дома!

Последний участок дороги пролегал через лес. Это был не тот, запомнившийся мне лес, который я знала как свои пять пальцев. Теперешний, насколько можно было разглядеть в наступившей темноте, был намного моложе. И слишком часто в нем встречались дома. Свет фар то и дело выхватывал из темноты то симпатичную виллу, то простенький дом, то забор или металлическую решетку. Я не могла определить, еду по своим владениям или пока еще нет.

Вот лес кончился, немного посветлело, оказывается, солнце не окончательно зашло, просто село в тучу, что сулило наутро ненастную погоду. Роман выехал на автостраду и, немного проехав по ней, свернул влево. А тут вскоре и показалась ярко освещенная гостиница. Роман съехал на площадку автостоянки и остановил машину. Я осталась сидеть в ней, он отправился договариваться о ночлеге.

Вернувшись, доложил:

— Как я и боялся — все занято. Время отпусков, проше пани, вся Польша срывается с места и мчится куда-то сломя голову. Единственное, что осталось — двухместные апартаменты, очень дорогие по здешним ценам. Обо мне не беспокойтесь, для себя я всегда что-нибудь найду.

Ответа моего не потребовалось — хватило взгляда. Что мне цена, пусть бы это были даже королевские апартаменты.

Выяснилось, что апартаменты предназначались не для королей, а для новобрачных, отправившихся в свадебное путешествие. Потому и такие дорогие, что очень удобные для молодых, пожелавших дня два-три пожить вдали от родных, хотя дорогой номер, как правило, как раз родные и оплачивали. Мне его сдали на одну ночь. Повезло, как раз в эту ночь новобрачных не было, но номер уже забронировали для приезжающих завтра вечером. Роман клятвенно заверил строгую пани администраторшу, что мы освободим номер завтра утром.

Разместившись в гостинице, я сразу успокоилась. Конечно, так называемые «апартаменты» этой придорожной польской гостиницы не шли ни в какое сравнение со всемирно известным парижским «Ритцем», но здесь было все необходимое и достаточно удобств. Я настолько успокоилась, что во мне опять проснулось любопытство. Я выглянула в окно и даже вышла на небольшой балкончик, а потом вовсе осмелела и спустилась на террасу, однако отовсюду могла рассмотреть лишь темную зелень, немного освещенную фонарями — деревья и кусты, больше ничего не разглядела. Однако и увиденного было достаточно, чтобы засомневаться в утверждении Эвы, будто от прежних лесов ничего не осталось, ведь до моей усадьбы оставалось не больше какой-то тысячи шагов, значит, это были мои леса.

Успокоившись душевно, я сразу обрела и аппетит, а поскольку ресторан при гостинице выглядел заманчиво, решила там поужинать. В меню поразили меня польские блюда: вареники по-домашнему, бигос, зразы с кашей. А поскольку за столом мы сидели вместе с Романом — теперь я и не могла бы поступить по-другому, он уговорил меня приезд на родину отметить чаркой простой чистой водки, польской, ясное дело. До сих пор не приходилось пробовать водки, и я охотно согласилась.

Надо признать — вареники оказались отменными, хотя и хуже тех, что я готовила. Ну вот, вырвалось — «я»! Кухарка моя, но я имела право так говорить. А вот бигосу было далеко до нашего, да и зразы какие-то безвкусные, у меня делали гораздо пикантнее. Однако в общем ужин я одобрила. А что касается водки, так она меня просто удивила. Слышала я много о ее зверской силе, валит с ног сильного мужика и вообще нет сильнее алкоголя. А выяснилось — так легко проходит через горло, так мягко и приятно, что я как-то сразу поняла алкоголиков, которые меры не ведают.

Кто знает, может, и я бы хватила лишнего, так вдруг благостно стало на душе, но Роман бдил, как всегда. Водки больше не дал, а не спрашивая моего согласия, заказал для меня чашечку кофе, «тройного», как он выразился, значит, какой-то особой крепости.

— Просто я знаю — здесь умеют готовить кофе, — пояснил он в ответ на мой недоуменный взгляд, — а это большая редкость в Польше. Впрочем, в Европе тоже с этим худо. Настоящий кофе встретишь только у арабов, там в любой самой завалящей деревухе встретишь отменный кофе, это мне один приятель рассказывал, он весь свет объездил, так что ему можно верить. Да еще на юге Италии, вернее, в Сицилии, там тоже кофе отличный.

В голове пронеслось — в Сицилию я не прочь съездить, с Гастоном, разумеется, в свадебное путешествие. А как же тогда Польша? Ведь собиралась ознакомить его с польской кухней, со всеми этими бигосами, колдунами, фляками. Чтобы знал! Нельзя же сразу ехать в две противоположные стороны. Ну да ладно, придется по очереди — сначала в Польшу, потом на Сицилию.

Я принялась было излагать Роману свои планы, но тот опять пресек мои излияния, заявив, что мне не мешало бы отдохнуть. Ну, может, перед сном немного посмотреть телевизор, чтобы получить представление о том, что происходит в Польше. Ведь до сих пор смотреть польское телевидение у меня не было возможности.

Полчаса я его посмотрела, но дискуссия каких-то политиков, на которую я попала, была так скучна, таким показалась мне переливанием из пустого в порожнее, что, переключившись на другой, развлекательный канал и вздрогнув при виде польских актрис — ну и рожи! а еще говорят — польки красивы! — я поспешила выключить аппарат, с наслаждением вымылась перед сном под душем и легла спать.

Часть II

* * *

Проснулась я довольно рано. Открыв глаза, я сначала тупо разглядывала место, где нахожусь, ничего не понимая. А поняв, порадовалась: какое счастье, что это уже однажды со мной случилось! Представляю, как была бы я растерянна и потрясена, не имей такого печального опыта. Даже и теперь кровь в жилах заледенела и сердце вроде бы перестало биться, так что же было тогда?!

Спать я легла в небольшой, но миленькой спальне, с телевизором на маленьком столике в углу, с люстрой на потолке, с лампочкой и телефоном на тумбочке у кровати.

Проснулась же... Проснулась я в просторной постели большой сумрачной комнаты. Сквозь щель в неплотно задернутых тяжелых занавесях балдахина виднелся низкий деревянный потолок с поперечными балками, маленькие подслеповатые оконца, мраморный умывальник в углу, комод у стены, а под самым моим носом на столике у постели торчала оплывшая свеча.

Какое-то время я лежала неподвижно, постепенно осознавая страшную реальность. Рассудок все еще отказывался в нее верить.

Собрав остатки мужества и преодолев оцепенелость, я вылезла из-под перины на пол и, пошарив под кроватью, нащупала то, что ожидала и одновременно боялась обнаружить. Извлекла ночной горшок и горестно замерла над ним.

Ладно, сделаю последнюю попытку.

На цыпочках подкравшись к двери — второй в комнате не было, — я приоткрыла ее и осторожно выглянула. За ней обнаружилась комната побольше, посередине которой стоял большой обеденный стол, у стены — большие шкафы и буфет, длинный узкий стол у стены и на нем — канделябр с несколькими свечами.

А ВАННАЯ ГДЕ?!

Теперь не оставалось сомнений — я опять оказалась в своем времени. И вместо того, чтобы порадоваться этому, не стану скрывать — огорчилась так, что слезы выступили на глазах. Не из-за того же только, что придется опять пользоваться неудобными умывальниками, тазами, кувшинами, не только из-за отсутствия ванной, на мой взгляд — главного достижения цивилизации с душем и прочими столь ценными мелочами. Нет, не только из-за этого, но все же...

Забравшись опять под перину, я долго лежала неподвижно, осмысливая случившееся. Признаюсь, очень помогало прийти в себя то, первое, соображение, а именно — что мне уже довелось испытать подобный переход через барьер времени. Я нарочно представляла женщину конца двадцатого века, которая вот сейчас оказалась на моем месте. Как ее жалко, бедняжку! Нормальная женщина 1998 года, увидев весь этот антураж, просто впала бы в отчаяние, не зная, как вести себя, как пользоваться всеми этими предметами и так далее. Я же все знала и умела, так зачем же расстраиваться? Возьми себя в руки, графиня Катажина Лехницкая, и начинай новый день своей жизни, а там видно будет. Однако вот не ожидала, что за столь короткое пребывание в будущем так к нему привыкну.

Глянула в угол, где стояли мои вещи. Стояли, никуда не делись. Маленький изящный чемоданчик и кожаный дорожный несессер. Большой чемодан Роман оставил в машине, надеюсь, он не превратился в старинный сундук или какой узел. Я о чемодане говорю.

Езус-Мария, а «мерседес»?!

Я бросилась к окну, пытаясь его открыть. Напрасно, было забито гвоздями. Пришлось разглядывать сквозь мутное стекло. Ничего, разглядела во дворе собственную карету, собственных лошадей и Романа, как раз начинавшего запрягать. От счастья при виде Романа я чуть сознание не потеряла.

Сил, однако, хватило на то, чтобы дернуть за шнур звонка, рука сама его нащупала, хотя невольно вспомнились кнопки во фрамуге двери моих апартаментов в отеле «Ритц». Я услышала, как в глубине дома прозвенел мой звонок, тотчас раскрылась дверь и вошла девка с огромным подносом в руках, который помешал ей как следует отдать мне поклон.

Я велела поднос с завтраком поставить на столе, потому что она явно намеревалась подать мне его в постель, и потребовала немедленно принести горячей воды для умывания. Просто невероятно, как быстро человек привыкает к утреннему мытью. Хоть сполоснуться, а потом уже приступать к завтраку.

Горячая вода задерживалась, и у меня было время глянуть, что мне подали на завтрак, ведь я уже немного подзабыла, какие завтраки бывали в мое время. Ах, ну конечно, подогретое пиво с пряностями и сыром, поджаренная со свиными шкварками кровяная колбаса, целая сковорода еще скворчащей яичницы, половина холодной пулярды, мед, свежий темный хлеб, масло, вишневое варенье и ранние груши. Ко всему этому слабенький кофе со сливками. Странно, что еще не присовокупили дрожжевых пирогов. Да мне этого на целый день хватит, а может, и на два!

Умывшись, позавтракала и, честно говоря, всего отведала, хотелось вспомнить вкус всех этих кушаний. Звонком вызвала опять девку, чтобы убрала поднос с остатками еды — он загромождал и без того тесную комнату — и принялась приводить себя в порядок, решив обо всем подумать после. С волосами я уже научилась справляться самостоятельно, укладывая их на голове большим узлом, помощь мне не требовалась. Платье я натянула вчерашнее, привела в порядок лицо, наложив самый легкий макияж, сама запаковала несессер, пеньюар вместе с ночной рубашкой засунула в чемоданчик. После чего опять звонком вызвала прислугу.

Вместо девки в дверях появился Роман.

Долго-долго мы в молчании глядели друг на дружку. Иногда слова излишни. Да и что тут скажешь? Наконец Роман заговорил и, как всегда, дал умный совет.

— Прошу прощения, но ясновельможная пани в таком виде показаться никак не может.

Господи, как же я сама не подумала? Он прав, безусловно прав. Ехала я в легком дорожном костюмчике: короткая, до колен, юбчонка, короткий жакетик и блузка с большим декольте без рукавов. На ногах тончайшие чулочки, самоприлепляющиеся, то есть колготки и туфельки летние на высочайшем каблучке, которые очень полюбила! Ладно, от колготок и туфель избавиться я могу, а как быть с остальным? И... о Езус-Мария! У меня не было шляпы!

— Черт побери! — с сердцем выразилась я, осознав весь кошмар своего положения.

— И еще лицо! — добавил Роман. — Я так и думал, потому и поспешил первым увидеть пани.

— Черт побери! — повторила я, отдавая себе отчет, что вряд ли еще когда смогу таким образом облегчать душу, ведь не пристало даме так выражаться. — Вы правы, Роман. Ну ладно, с лица все смою, а вот как быть с остальным? Шляпа пляжная у меня в большом чемодане... А как там вообще наш большой чемодан? Сохранился?

— Сохранился, — успокоил меня Роман, сразу поняв мои опасения. — Такой же, как и прежде. Только что не в машине, а в карете.

Я стала лихорадочно соображать, во что же одеться, чтобы не шокировать окружение. Есть у меня большая газовая косынка, могу всю голову замотать ею, путешествующим дамам такое разрешается. А вот сама-то? Не в простыню же заворачиваться. Ага, в маленьком чемоданчике лежит длинная пляжная юбка в цветочки, зато до пят, хоть и с разрезом впереди. Да еще на пуговицах, черт дери! Может, люди не обратят внимания на пуговицы? Ну и идиотский же у меня будет видок, да что поделаешь!

Роман ушел, а я в темпе принялась за дело. Опять распаковала несессер, косметическим молочком смыла с лица весь макияж. Хорошо хоть ресницы и брови покрашены в парикмахерской стационарно, сойдут за свои. Пляжную юбку надела прямо на дорожный костюмчик, пусть думают — на нижнюю юбку. К несчастью, пуговицы доходили только до колена, снизу юбка катастрофически распахивалась при каждом шаге, пришлось заколоть ее булавкой и вообще застежку передвинуть на бок, чтобы проклятые пуговицы не так бросались в глаза. Замотала косынкой волосы. Хорошо, в комнате не было большого зеркала, я не видела, как выгляжу. Представить могла, но старалась этого не делать.

Роман предусмотрительно подогнал карету к самому выходу, и я поспешила юркнуть в нее.

Поехали.

— Далеко от дома? — поинтересовалась я.

— Полтора километра, — ответил шофер, то есть кучер Роман. — Пани графиня не узнала? Ведь мы же в вашем постоялом дворе остановились.

— Забыла. И что, опять через какой-то дурацкий барьер перескочили?

— Похоже на то, пока я еще не разобрался.

— Сколько же это будет продолжаться? Мне уже надоело. Неужели теперь всю жизнь каждый отель будет превращаться в постоялый двор? Или постоялый двор в отель. И где мы, в конце концов, окажемся? В будущее попадем, залетев на тысячу лет вперед, или, наоборот, угодим в Средневековье?

— Перемахнуть тысячу лет в будущее мне бы не хотелось, — отозвался Роман, — а вот в Средневековье жить можно. Об этом мы еще поговорим, пока же пусть пани графиня готовится ко встрече в собственном поместье, ведь все дворовые, небось, собрались.

— Так пусть думают, что их барыня во время поездки в Париж малость спятила! — вспыхнула я. — Или возвращаюсь с какого-нибудь маскарада. Или что это последняя парижская мода. Босиком!

И с тоской подумала — жаль, что не могу сразить наповал всех, появившись и в самом деле в моднейшем парижском одеянии — юбчонка мини, на бюсте кружевная косынка, вокруг глаз зеленые тени. И босиком! Появиться, естественно, не перед собственной дворней, а в обществе. Интересно, как бы отреагировали? Каменьями побили, как проститутку, или сразу в дурдом препроводили?

Вот так опять пережить душевную катастрофу мне помогли мелочи. Целиком переключившись на проблему одежды, я не имела возможности впасть в панику, и, может, это меня спасло от помешательства.

Возвращение мое в родное поместье прошло как-то буднично, как это случалось раньше много раз. Единственным новым элементом было мое одеяние. Прислуга ожидала на ступенях парадной наружной лестницы, и среди остальных Зузя, которой я особенно обрадовалась. При виде своей барыни Зузя сделала большие глаза, но сразу поспешила за мной, прислуживать. О, в данном случае ее помощь была особо ценной.

Уже по пути в гардеробную я лихорадочно раздумывала над тем, во что же одеться... Из Парижа в большом чемодане я привезла множество новейших парижских туалетов, не сомневаясь, что смогу их носить и в Польше, ведь тоже Европа, к тому же у поляков издавна уважительное отношение к парижской моде. А тут на тебе! Вспомнила, что, уезжая отсюда в прошлом веке, захватила минимум вещей — всего три платья, причем дорожное было на мне. Значит, здесь остался весь мой гардеробчик более чем столетней давности, с ума сойти! Но теперь выходит — то, что нужно. И корсеты, черт бы их побрал?

В отчаянии устремила я невидящий взгляд на Стефчу, а та, превратно истолковав его, подумала, что барыня зазябли и гневаются, и от усердия плеснула мне двойную порцию горячей воды. Сразу согревшись, я тем не менее перестала получать наслаждение от успокаивающей ванны. Какая там успокаивающая! Я всполошенно пыталась сообразить, нужно или нет мне в данном положении завещание. Ведь тем, в будущем веке, оно требовалось в основном для того, чтобы обезопасить меня от покусительств Армана Гийома. Но здесь же нет никакого Гийома! Никто мне ничем не угрожает, так что... Езус-Мария, но здесь же нет и Гастона!

Сообразив это, я запаниковала по-настоящему. Слишком много свалилось на меня проблем, ну как их все обдумать спокойно? Как вообще мне теперь жить?!

Долго лежала я так бесчувственным бревном, но не в моем характере бездеятельность. Заставила себя что-то делать. Для начала выскочила из ванны, даже не позвав Зузю, разлив воду по всей гардеробной, и, завернувшись в купальное полотенце, бросилась в кабинет, намереваясь немедленно приступить к делу — начать писать письма поверенным. Дорогу преградила мне Мончевская, моя экономка. Видимо, поджидала, когда я закончу купанье, чтобы получить от меня распоряжения по хозяйству, и даже уже рот раскрыла, приготовившись засыпать кучей вопросов, но, увидев мое одеяние, так и застыла с раскрытым ртом. Ну, прямо жена Лота! Шокировала я ее, видите ли. Ну, может, и в самом деле вверху и внизу мне малость не хватало одежки, но я и не собиралась выходить из дому! Не в костел же я, в конце концов, бегу, а в свой собственный кабинет.

Уже в своем доме не имею права одеваться, как мне нравится!

И не скрывая раздражения я бросила своей домоправительнице:

— Нечего стоять здесь соляным столбом! Пришлите мне Зузю, а потом жду вас у себя в кабинете. Или мне после ванны сразу медвежью шубу набрасывать?

С трудом обойдя экономку — уж слишком толста баба, — я все же сменила направление и вместо кабинета направилась в спальню. Там уже меня ждала Зузя — сбитая с толку, растерянная, но вместе с тем и заинтригованная до крайности, чуя своим безошибочным нюхом горничной какие-то потрясающие новости. Да и не могли не сбить ее с толку распакованные вещи, которые я привезла из Парижа, все эти легкие платьица, коротенькие юбочки, прозрачное бельишко, трусики, колготочки паутинные. Застала я Зузю в тот момент, когда она рассматривала вечернее платье с разрезами по бокам, держа его на вытянутых руках, а лицо ее выражало одновременно восторг и ужас.

— Неужели, ясновельможная пани, теперь такое носят в Париже? — дрожащим голосом спросила она. — А что же под него надевается? Ведь ничего не поместится.

— Ничего и не надевается! — все еще раздраженная, буркнула я. — Для того и разрезы, чтобы голые ноги показать.

— Езус-Мария!

Бедная девушка так и села с размаху на пол, должно быть ноги подкосились, но не поверила барыне.

— Шановная пани шутить изволит над своей Зузей! Как такое возможно? Ведь ксендз с амвона всенародно проклятию предаст! А вот если изнутри хоть малость кружевец и кисеи... вот тут и тут... такой туалет получится! Только уж обтягивает слишком фигуру.

Пришлось мне взять себя в руки и не начинать процесс деморализации в современном мне обществе со своей горничной. Всем ведь давно известно — мнение о нас, господах, создает и распространяет наша прислуга. Поэтому приняв по мере возможности сокрушенный вид, я со вздохом сообщила Зузе, что в парижской моде произошли большие изменения, одновременно подумав, как там на самом деле с современной французской модой, ведь я знаю лишь, что будут носить только через сотню лет. Ну да ладно, Зузя пока в Париж не собирается. Значит, буду ей врать, но с умом. Решила: юбки укоротить, корсеты ликвидировать вовсе, турнюры прикончить без сожалений, ноги показать до колен, деликатно упомянуть о моде на загар и новые купальные костюмы, но к этому предварительно девушку подготовить.

— Слушай меня, Зузя, внимательно и постарайся воспринимать новую моду спокойно. Кисея и кружева и в самом деле из-под такого платья выглядывают, но главное — продемонстрировать ногу, вот до сих пор. А это, на что ты сейчас уставилась, новое изобретение — чулки и штанишки, вместе соединенные, правда удобно? И подвязок не надо. Надеваешь такое, аж по пояс, и смело ноги показывай! Корсеты не носят, особенно в жару, тогда дамы ограничиваются одним лифчиком, а нижние юбки только по зимам и носят. Да, фигуру новые платья обтягивают, и по секрету признаюсь — тут мода пошла на поводу у мужчин, мужской пол потребовал, чтобы женский свою фигуру по возможности продемонстрировал, так что самые крупные дома моды вынуждены были прислушаться к мнению мужчин, желают, мол, заранее знать, что собой женщина представляет, без портновских ухищрений. Я сама поначалу в ужас пришла, ни за что не решалась следовать новой моде, а потом привыкла. И представь: когда к морю поехала, так там благородные дамы не только без корсетов в прозрачных платьях разгуливают, но и без шляп, без зонтиков. И босиком!

Дойдя до голых ног, я запнулась, заметив, что глаза Зузя под лоб заводит и вот-вот лишится сознания. Ладно, для первого раза хватит. А Зузя, уставившись на мой дорожный костюмчик, так и замерла. Хорошо, глаза хоть совсем не закрылись, зато в них явственно читалось: и в таком неприличном виде моя барыня по улицам расхаживала! Принародно! Нет, нельзя ее так оставлять.

И я безжалостно добавила:

— Да, в таком виде я, почитай, всю Европу проехала, а куда денешься? А на курортах благородные дамы и вовсе полураздетые ходят, и ничего им не делается, никто не шокирован. И Зузе нечего! В другой раз расскажу поподробнее о новой моде, сейчас же мне надо одеться. Хватит стоять столбом, помогай! Нет, корсет пока в сторонку отложи, приготовь лиловое платье, просто сзади застежку, как всегда, застегнешь, а под платье никто мне заглядывать не станет. Шевелись, дитя мое, времени у меня в обрез. И пока держи язык за зубами обо всем, что я тебе про парижскую моду поведала. Поняла?

Прозвучавшая в моем голосе решительность произвела нужное впечатление. Через десять минут я уже была одета настолько прилично, что можно было показаться на глаза современникам. Выходя, я видела, как совершенно обессиленная Зузя рухнула на стул. Оставив ей время прийти в себя и освоиться с революцией в области моды, я обратилась к Мончевской, ожидавшей меня под дверью кабинета.

— Прошу, — холодно произнесла я, — вы хотели мне что-то сказать? Слушаю.

При виде нормально одетой барыни к экономке сразу вернулись свойственные ей деловитость и здравый смысл.

— Если милостивая пани позволит, — энергично начала она, — за время отсутствия пани две вещи произошли, о чем и должна доложить. Первая — заезжал пан Арман Гийом, я не совсем поняла, то ли дальний родственник пани, то ли покойного пана, и обещался по приезде пани вновь быть с визитом. А второе — милостивая пани Эвелина Борковская собиралась заехать в день вашего возвращения, так что, возможно, сегодня и прибудут, и еще обещались какого-то гостя привезти. Вот я и хотела получить указания — вместе они прибудут или как, и что пани велит приготовить, и будет ли это завтрак или сразу обед или еще что. Ужин или вечерний прием? Какие будут распоряжения?

Я так и помертвела, услышав ненавистное имя. Арман Гийом! Даже захотелось выдать распоряжение: заготовить порцию цикуты или еще какой доморощенной отравы, раз он собирался попотчевать меня печенью рыбки фу-фу, да такие деликатесы экономка наверняка не заготовила заранее, вряд ли у нее в буфете хранятся. Мелькнула мысль о ядовитых грибках, вроде бы как раз сезон, но пришлось бы самой отправляться в лес по грибы, не прикажешь же Стефче.

Молчала я долго, может и целую минуту. Экономка терпеливо ждала, стоя в почтительной позе. Наконец немалый жизненный опыт позволил с честью выйти из положения.

— Приготовьте блюда, которые можно разогреть. В первую очередь бигос. Вареники с грибами, в случае чего можно поджарить. Сельдь, надеюсь, найдется?

— Ну как же без нее!

— Очень хорошо. В любом случае с нее начнем. Напитки попроще, вынесите на лед. Ветчина хорошая имеется? Ладно, не обижайтесь. В таком случае, независимо от того, будет ли это обед или ужин, ветчину подать непременно. Омлет с ветчиной или... на всякий случай две утки подготовить, оскубать...

Мончевская живо перебила меня:

— У меня есть заячий паштет, свеженький. Вместо уток в самый раз.

Тут я перебила экономку:

— Значит, все и обсудили. Если в последний момент дам знать, обед или ужин готовить, ибо сейчас и сама не знаю, вы уж по собственному усмотрению решайте. Из того, что я тут перечислила, меню вы сами в состоянии подобрать. Так, чтобы и не слишком обильно, ведь хозяйка только что из дальнего путешествия воротилась, а с другой стороны — нельзя лицом в грязь ударить, ведь не принять гостей как следует — покрыть себя позором. И не забывайте о прислуге, сразу наготовить всего вдоволь, чтобы дворовые голодными не остались. А главное, бигос! Немедленно браться за него!

Мончевская так надулась от обиды — того и гляди лопнет.

— Бигос, проще пани, уже две недели как в большом котле булькает, — веско заявила она. — Да и какая из меня экономка, если бы я, прознав про возвращение барыни, тут же не принялась готовить. А советуюсь я лишь о кушаньях, которые загодя не приготовишь.

Прознала про возвращение барыни. Откуда, интересно, прознала? И с небрежной улыбкой я ненавязчиво поинтересовалась.

— Дак все только об этом и говорили! — удивленно подняла несуществующие брови экономка. — И пани Борковская говорила, да и пан Гийом тоже...

Господи! Твоя воля... Они знали обо мне. Как это могло произойти? Ну, Эва, еще понятно, мы с детства знали друг друга, могли и встречаться после ее и моей свадьбы, но откуда тут взялся Арман?! И он ли это собственной персоной или какой его предок?

— Прислать мне сюда немедленно Романа! — почти выкрикнула я.

Мончевская охотно удалилась, очень довольная. Она страсть как любила подготавливать торжественные трапезы по разным случаям, умело подбирала блюда, и я знала — на нее можно положиться.

Я присела к старинному бюро, и тут пришел Роман. Мы обменялись понимающими взглядами.

— Вот и получилось, что я так и не увидела, как выглядит мой дом через столетие, — начала я не с того, с чего собиралась. Но тут же спохватилась: — Вы уже знаете, что Арман Гийом объявился здесь?

— Знаю, — озабоченно подтвердил Роман. — Дворовые мне сказали. Сам не понимаю, откуда он взялся, но это может быть связано с наследством.

— Я тоже так считаю. Мне срочно нужен пан Юркевич! Я сажусь писать письмо, а вы немедленно отправитесь к нему в Варшаву. А месье Дэсплену надо послать телеграмму. Боже, как же трудно обходиться без телефона!

— Это только начало, — понимающе улыбнулся Роман. — Милостивая пани теперь на каждом шагу будет вспоминать будущий век — многие вещи из него пригодились бы сейчас. Только вот остерегайтесь эти слова произносить. Что же касается завещания...

— Сама понимаю и немедленно берусь за его составление. Уже решила — все имущество завещаю Зосеньке Яблонской. Очень дальняя родственница, но все же родня.

— Так она же совсем ребенок! — удивился Роман. — Если не ошибаюсь, паненке Яблонской лет шесть всего?

— Значит, не убьет меня! И родители ее тоже, они давно померли, девочка осталась сиротой, живет у тетки. Но никому не надо говорить о моей наследнице... хотя...

— Вот именно! — подхватил Роман. — Тогда на кой оно вообще, завещание? Наоборот, надо, чтобы все знали — в случае преждевременной смерти пани все ее имущество наследует Зося Яблонская. И чтобы Арман Гийом тоже узнал о завещании.

— Ну вот, — растерялась я, — как же сделать так, чтобы Арман узнал, а Зося не знала? Ведь если прознают — все имущество оставляю бедной сироте, такой шум поднимется, такая сенсация. А потом бедный ребенок испытает разочарование, если я все же замуж выйду и дети пойдут. Да ладно, что загодя ломать голову? Оставлю ей достаточно на приданое. Как думаете, моих средств хватит на приданое для бедной сиротки?

— Милостивая пани может десяток сироток осчастливить и даже не заметит, что ее состояние уменьшилось. Если я правильно понял, пани пока еще не узнала размеров своего состояния?

— Не узнала, — сконфузилась я. — Вот и хочу потребовать сведений от поверенных Юркевича и Дэсплена. А что, разве женщина не имеет права не разбираться во всех этих финансовых сложностях? Женщина вообще просто обязана быть глупенькой.

— Вот именно! — подхватил Роман. И я немедленно потребовала разъяснения, что «именно»! Роман охотно пояснил:

— Я и то, не в обиду будь пани сказано, удивляюсь, что милостивая пани так хорошо хозяйство ведет и в делах разбирается. И теперь, и сто лет спустя. А если и позволяю себе иногда дать совет, так это из-за путаницы времен, чтоб им... Теперь пани надо быть особенно внимательной, чтобы ненароком не проговориться.

Я лишь грустно кивнула. Роман прав, как всегда. Да заговори я о самолетах, автомашинах, компьютерах и прочих телевизорах, меня тут все за ненормальную примут, а уж Арман непременно постарается упечь меня в сумасшедший дом, чтобы имуществом моим завладеть и все завещания мои объявить несостоятельными. И найдется масса свидетелей того, что я вернулась малость не в себе, а попросту говоря — спятивши. И я еще должна радоваться, если все закончится дурдомом, а вот лет триста назад меня бы на костре запросто сожгли!

Удалив Романа, я села за письма. Ох, как неудобно пользоваться ручкой с пером и чернилами, как хотелось вытащить из сумочки шариковую ручку, которая — я проверила, от пересечения барьера нисколько не утратила своих свойств. Хорошо еще, что кончилась эра гусиных перьев.

Написав письма, тут же отправила Романа в Варшаву, сама же принялась просматривать счета и документы, то и дело вспоминая будущий век с его премудрыми машинками, техническими средствами, которые так бы пригодились сейчас! А тут ничего, все от руки, все в уме.

Впрочем, счета я проглядела невнимательно, тянуло к более интересному занятию — нарядам. Поскольку сегодня грозились приехать гости, надо было внимательнейшим образом обдумать проблему одеяния, чтобы с самого начала не вызывать потрясений среди современников. Зузя послушно выложила содержимое всех шкафов, несколько раз повторив, что время траура давно прошло, никаких специальных черных платьев, никаких черных вуалей, пора менять манеру одеваться, и без того сколько проходила в черном. Эх, знала бы она, каких перемен в одежде мне хотелось, боюсь, была бы так шокирована, что попросила бы меня ее уволить. Ну да ладно, не так все плохо, большинство платьев на мне хорошо смотрелись, но я вспомнила про бельишко столетней давности — и сразу настроение испортилось. Ну как я могу напяливать все эти ненужные корсеты, отвратительные панталончики, толстые чулки с подвязками, от которых остаются на ногах красные круги. Как, оказывается, скоро человек привыкает к лучшему и как трудно возвращаться к неудобствам своего времени. А я-то двадцать пять лет в нем прожила и даже не знала, какое оно неудобное.

Хорошо хоть тут нет такой жары, как во Франции, да и вообще дело к сентябрю идет. И все равно, я могла бы пользоваться привезенным бельем, втайне от Зузи. Допустим, одеться втайне от нее смогу, а как быть со стиркой? И опять вспомнился будущий век, отличная стиральная машина в Трувиле, которой я научилась пользоваться самостоятельно, не затрудняя Флорентину. Да и дела-то — бросил в машину бельишко, платья, юбчонки летние, другие мелочи, включил — и собственными руками вынимаешь уже высушенное чистое белье. Никаких проблем. А тут как мне быть? Прислуга непременно подглядит, как барыня собственными руками стирает, опять пойдут разговоры...

Никакого выхода! Пригорюнившись, я поникла в кресле, опустив голову и закрыв лицо ладонями. Увидев меня такой, Зузя страшно перепугалась. Я вообще не склонна к отчаянию, ей редко приходилось видеть меня плачущей.

Позабыв о моих нарядах, девушка бросилась ко мне, пала на колени перед креслом, в котором я сидела, и, заглядывая сбоку мне в лицо, но не решаясь отвести мои руки, проникновенно заговорила:

— Да что же произошло? Золотая моя, драгоценная, милостивая моя пани! Неприятности? Или, не приведи Господь, болит что? Так я за травками сбегаю, заварим, полечим, а? Или, может, вина из буфета? Говорят, вино тоже неплохое лекарство. Или сразу за доктором послать? Ну хоть словечком отзовитесь, госпожа моя милостивая! Не могу я такой вас видеть, сердце разрывается!

Я не стала держать девушку в напряжении, зная, что она искренне привязана ко мне.

— Вина! — слабым голосом потребовала я, зная, что иначе пошлют за доктором.

Вскочив, Зузя помчалась в буфетную и вернулась с большим бокалом красного вина. Я по-прежнему сидела в позиции, изображая полное отчаяние. Выпрямившись и подняв голову, я протянула руку за бокалом вина и одновременно в окно увидела въезжающий во двор двухместный экипаж и следом за ним всадника на коне. Ну вот, и гости явились.

Зузя успокоилась, не увидев больше слез на глазах своей барыни, и тоже глянула в окно.

— Господа Борковские пожаловали! — радостно вскричала она, зная, какие мы приятельницы с Эвелиной. — И еще кто-то с ними верхом. Пани спустится к гостям?

— Ясное дело, спущусь! Вели Мончевской подавать ленч.

— Чего подавать? — не поняла Зузя.

— Второй завтрак.

— А не обед? — удивилась Зузя. Меня уже стали злить все эти недоумения и подспудное желание окружающих делать все, как раньше. И даже такой близкий человек, как доверенная горничная, тоже готова бросать мне под ноги колоды, о которые я и без того то и дело спотыкаюсь.

— Нет, не обед! — раздраженно возразила я и, смягчившись, изволила пояснить: — В Париже теперь царит новая мода, обеды едят лишь в пять вечера, не раньше. И у себя я тоже заведу новые порядки. А второй завтрак может быть сытным, несколько горячих блюд. Беги к Мончевской и передай, что я велела, а тут я и без тебя управлюсь.

По лицу Зузи было видно — мои слова произвели если не революцию, то целый переворот в ее душе, но она послушно побежала исполнять барское повеление. А я воспользовалась отсутствием горничной, бросилась к туалетному столику и капельку напудрила нос — совсем незаметно, но это уже стало привычкой. И еще помадой провела по губам, цвет естественный, совсем помада незаметна, а губы все же сразу стали свежее и привлекательнее. Лиловое платье будет в самый раз для приема гостей, вот так, на шею аметистовое ожерелье, очень хорошо, и набросить кружевную накидку. Ну, просто отлично.

И я спустилась к гостям неторопливо, соблюдая достоинство. Хотя вся дрожала от нетерпения, так хотелось увидеть, какая Эва в прошлом столетии? Ой, да что это я, совсем ничего не соображаю. Никакая она не Эва, это пани Эвелина Борковская, подружка моей далекой юности, с которой мы восемь лет не виделись.

Входя в нижнюю гостиную, я еще с порога окинула Эвелину одним взглядом, как, впрочем, и она меня, и сразу поняла — выглядит она лет на пять постарше меня, хотя мы и ровесницы.

Эвелина мелкими шажками подбежала ко мне, нежно обняла и, заливаясь горючими слезами, принялась причитать:

— О, моя бедная Касенька! О, дорогая моя подружка!

Вот еще неожиданность! Что случилось, почему я бедная и по какой причине Эвелина рыдает надо мною? Выдавив на всякий случай по слезинке из каждого глаза, я недолго дожидалась — Эвелина не замедлила выявить причину слез, выкрикивая слова между рыданиями:

— Видно, суждено было небесам, чтобы горе на тебя свалилось в мое отсутствие, подруженька моя дорогая!.. А письмо о смерти... супруга твоего незабвенного... через месяц лишь после его похорон получила!.. А ты все одна да одна!.. Представляю, сколько намучилась, приводя дела в порядок после мужа... да будет ему земля пухом! А тут еще скандал в Монтийи...

До скандала в Монтийи все понятно и все правда, а вот скандал меня как обухом по голове...

Луизу Лера убили, так это когда еще будет! Тогда в чем же дело?

К сожалению, супруг Эвелины Кароль (он же Шарль по-французски) решил, что теперь настала его очередь приступить к соболезнованиям, и, без церемоний отстранив все еще рыдающую супругу, выступил вперед, с чувством поцеловал протянутую ручку и без запинки произнес:

— Жена права, если бы мы узнали о постигшей пани трагедии вовремя, я бы первый поспешил оказать всю необходимую помощь. Сейчас же мне остается просить шановную пани графиню принять искренние слова соболезнования в ее тяжелой утрате.

Тут уж я пожалела, что все-таки не облачилась в траурное черное платье и не набросила на себя длинную черную вуаль. Значит, упирать придется на слова, тщательно их подбирая.

— Только недавно закончился траур, официальный, хотя скорбь, сами понимаете, не кончилась вместе с ним, — произнесла я, следя за тем, чтобы не слишком горестно прозвучали мои слова, но и не проявляя неуместного оптимизма, главное — тактично и с соблюдением правил хорошего тона дозировать приличную случаю скорбь. — И в самом деле, потом на меня свалилось множество хлопот по приведению дел в порядок, потом длинное и изнурительное путешествие во Францию, только вчера воротилась, даже не успела... ну да ладно, главное, по приезде первая весть оказалась приятной, а именно — вы, мои дорогие, обещались сегодня быть с визитом, и уж как я рада, что вижу вас!

— А сколько нам надо рассказать друг другу! — живо откликнулась Эвелина, с готовностью отбрасывая могильную тематику. — Ах, моя дорогая подружка, даже не знаю, что больше меня интересует — мода ли парижская...

Вот такой непосредственной она, моя Эвелина, всю жизнь была! Бонтонный Кароль вынужден был незаметно толкнуть жену в бок. Эвелина спохватилась и закончила:

—... больше всего хочется знать, удалось ли тебе уладить свои имущественные дела в Париже?

Да, поговорить нам есть о чем. Я позвонила, вызывая камердинера, и еще раз убедилась, что на Мончевскую можно положиться. Винсент только ждал от меня знака и сразу явился с подносом, уставленным всевозможными напитками, затем моментально появились закуски, среди них — коронный номер Мончевской — крохотные пирожные из творога.

Однако я выполнила еще не все обязанности хозяйки дома. И поинтересовалась, опять же стараясь равномерно дозировать в голосе вежливый интерес хозяйки дома, внимание к гостям, и в то же время не проявляя назойливого любопытства или чрезмерной заинтересованности:

— Я не ошиблась, приехали вы ко мне не одни, кто-то вас сопровождал? Или просто попутчик, по дороге оказалось?

Эвелина переглянулась с мужем, однако Кароль молчал с самым невозмутимым видом, явно не собираясь рта раскрыть, так что ответ давать пришлось Эвелине.

— Ах, боже мой, надо было сразу тебе сказать, но как я тебя, мою бедняжку, увидела, сердце стиснуло и слезы полились, и позабыла обо всем на свете, даже о хороших манерах. Вот и не знаю, правильно ли я поступила или допустила бестактность, так что загодя умоляю, дорогая, прости меня, если что не так!

Разумеется, я прощу, уж очень разобрало меня любопытство.

— Ну что ты, дорогая Эвелина, зачем такие слова? Ты ведь знаешь — мой дом — твой дом, и я уверена, никакой бестактности ты не совершишь. В чем дело? Рассказывай!

Эвелина решилась.

— Видишь ли, дорогая, мы привезли тебе гостя, тебя не спросясь, причем, признаюсь, из-за него заявились к тебе на другой день по твоем приезде, чего не должна делать хорошо воспитанная дама, что ни в какие ворота не лезет, видишь же — я вся так и горю от стыда, но уж очень он просил, а я не могла отказать. Он познакомился с тобой еще задолго до твоего замужества, а потом много путешествовал по свету, вернулся недавно и только о тебе и говорит. Но не это главное. У него для тебя какое-то важное сообщение, из-за чего он, собственно, так и настаивал на приезде к тебе в такой неприличной спешке, без твоего приглашения. Правда, он вроде бы какая-то твоя дальняя родня по французской линии...

Сердце так и упало. Арман! Мурашки побежали по телу, однако я собрала все силы, призвала все свое мужество. Раз козе смерть!

И почти спокойно перебила Эвелину:

— Да что ты оправдываешься? Сейчас Винсента пошлю за ним, где это видано гостя за дверью держать?

— Но он не осмелился без твоего приглашения...

— Так скажи наконец, кто же он?

— Граф Гастон де Монпесак. А он дальняя родня Фелиции Радоминской...

Эвелина что-то еще говорила, но я уже ничего не слышала. Великий Боже, Гастон!

Хорошо, что я успела отправить за ним Винсента, сейчас я была бы не в состоянии даже дернуть шнур звонка, не говоря уже о словесном распоряжении. Ноги подкосились, пришлось опереться о спинку кресла, благо оказалось под рукой. Уж не знаю, что выражалось у меня на лице, я вся пылала, голос Эвелины доходил как сквозь вату в ушах.

И в этот момент в дверь гостиной вошел Гастон.

Просто чудо, что я не бросилась ему на шею, ноги — и откуда в них сила взялась? — сами рванулись к любимому, я даже сделала два шага, да, по счастью, путь преградило кресло с сидящим в нем Каролем, и это препятствие заставило меня малость опомниться. Да и Гастон вел себя... ну, не совсем так, как должен вести себя Гастон, встретившись со мной после разлуки. Вовсе не кинулся ко мне со всех ног, а остановившись в дверях, уже оттуда принялся кланяться и извиняться за назойливость. Поскольку Эвелина глядела на меня большими глазами, пришлось свое двусмысленное поведение объяснить моим смущением по поводу того, что заставила гостя так долго ждать за дверью.

Пробормотав извинения, я пригласила гостя войти, а сама не сводила с него глаз. Ну конечно же, это оказался тот самый незнакомый молодой человек, которого я увидела накануне своей свадьбы и запомнила на всю жизнь. Правда, теперь он стал старше на восемь лет, но я его сразу узнала. Тот самый, которого я встретила в Париже в двадцатом веке и полюбила без памяти и за которого собиралась выйти замуж в октябре, о чем вот этот молодой человек в дверях гостиной не имел ни малейшего понятия.

Может, мне и удастся выйти за этого Гастона... только в каком же это будет столетии?

Новый Гастон был мною приглашен на ленч, то есть, я хотела сказать — на второй завтрак и после церемонных отказов принял-таки приглашение. Что и говорить, у этого Гастона безукоризненные манеры, умение вести себя в обществе и поддерживать светскую беседу. За завтраком он мимоходом упомянул, что и впрямь должен мне что-то сообщить, но не за столом же, улыбаясь при этом Эвелине и говоря ей какой-то комплимент. И с Каролем нашел о чем поговорить, однако смею думать, что моя особа произвела на него неотразимое впечатление, о чем свидетельствовали заблестевшие глаза, а любая женщина поймет сразу, если произведет сильное впечатление на мужчину. Эвелина тоже это заметила, многозначительным взглядом дала мне понять — все видит, все понимает, но не позволила себе ни малейшего намека в разговоре.

Теперь мне надо было хорошенько подумать о новых встречах с гостями, ведь и с подружкой, и с Гастоном надо встретиться наедине, да и встречу с паном Юркевичем тоже откладывать нельзя. Предстоящие два дня будут у меня весьма насыщенными.

Очень надеюсь, что завтрак прошел нормально и я не допустила никакой промашки, потому что все мысли мои были заняты Гастоном. Стараясь тоже притушить блеск в глазах и не смотреть только на графа, я думала — какие же все-таки они разные, вот этот Гастон и Гастон парижский, сто лет спустя. Человек — тот же самый, а вот одежда, поведение, манера держать себя, прическа... Там, в Париже, я сразу отметила в Гастоне сдержанность, бросающуюся в глаза на фоне всеобщей распущенности, и полюбила его за это. Этому же Гастону мне хотелось бы пожелать не быть таким скованным, таким уж слишком воспитанным.

Учитывая, что я только сегодня вернулась из дальнего путешествия, и речи быть не могло о приглашении кого бы то ни было из них на обед.

Никто из них наверняка не принял бы приглашения, надо быть последним хамом, чтобы так обременять еще не отдохнувшую после дороги хозяйку дома. Эвелина мне даже сделала комплимент — она, дескать, удивлена, как это я, едва переступив порог дома после долгого отсутствия, сумела все так чудесно устроить, так распорядиться, никто из дам, она, Эвелина, уверена, не принял бы гостей, ибо после отсутствия хозяйки в доме столпотворение, надо и дом, и прислугу, и усадьбу, и себя в порядок привести, я же выгляжу так, словно и не уезжала никуда, а в доме все в поразительном порядке. Она, Эвелина, испытывала жуткие угрызения совести, сваливаясь мне на голову именно сегодня, но уже не испытывает.

Улыбаясь, я всю заслугу приписала Мончевской, и это была чистая правда: домоправительница она отличная и прислугу держала крепко в руках.

Больше всего потребовалось мне самообладания при прощании с Гастоном. Язык просто чесался — так хотелось предложить ему остаться на ужин уже сегодня, ну хотя бы под предлогом сообщить мне то, что он собирался. Однако вспомнила пана Юркевича, которого на сегодняшний обед пригласила, и это очень помогло соблюсти приличие. Да и по глазам Гастона было видно, что он воспользуется первым удобным случаем посетить меня.

В свои покои наверху, проводив гостей, я вернулась уже совсем успокоившаяся, во всяком случае, душевное равновесие удалось обрести.

А вот Зузя за время моего отсутствия, похоже, напротив, утратила остатки самообладания. Я застала ее сидящей среди моих распакованных парижских шмоток в полной прострации. Того и гляди начнет лить слезы и в отчаянии заламывать руки. О боже, как же непросто дается мне переход из одного времени в другое!

— Я молчу, проше пани, я ничего не говорю, — дрожащим голосом произнесла бедняжка, — но ведь это ни на что не похоже, и откуда пани графиня такое раздобыла? И что с этим делать? Я не знаю, что и подумать...

— Вот и не думай! — беззаботно отозвалась я, но взглянула на несчастную девушку и сжалилась над ней. — Ну ладно, вот покончу со срочными делами и разобъясню тебе что к чему, а пока успокойся, ведь все эти вещи куплены мною в самую жаркую пору, и важные дамы специально такое придумали, чтобы легче переносить жару. Вспомни, ведь летом деревенские девки бегают босиком и в коротких юбчонках, а важные барыни в своей сбруе, случалось, теряли сознание на улицах от жары да духоты. Ну, согласна?

— Ясное дело! — немного ожила Зузя, с надеждой глядя на свою барыню. Она так и знала, та всегда сумеет толком объяснить и развеять ее сомнения.

Пришлось потратить время и развеивать все сомнения горничной: насчет хождения без теплых панталончиков, без шляп, без нижних юбок, без зонтиков.

— Понятно! — обрадовалась Зузя. — Это как пани Марчицкая, помещица-однодворка, что сама за курями ходит, ну как ей в шляпке или под зонтиком курей щупать? Но ведь пани Марчицкая от солнца, почитай, совсем черная сделалась, а пани графиня, слава Господу, белизну свою сохранила, хотя и не пряталась от солнца. Как такое возможно?

Я подвела девушку к туалетному столику и показала на батарею выставленных там кремов, в тюбиках и флаконах, а также прочую косметику.

— А вот это все служит для того, чтобы нежная кожа дамы не стала шершавой и грубой от ветра и солнца.

— Так у нас имеются на этот случай сметана, смалец, притирания да настои из трав и огородного овоща, — осмелилась возразить горничная.

— Правильно, но куда проще воспользоваться вот этим, скажем, косметическим молочком, вместо того чтобы тебе же часами растирать в ступке яичные желтки, свежее маслице, сок петрушки, уксус и еще много чего прочего. И не портится это молочко, не приобретает неприятный запах, как, скажем, тот же смалец, не застывает на лице пленкой, как сметана. А для волос чего только не придумали! Волосы промывается отлично и никаких сложностей с расчесыванием.

Теперь Зузя уже покачивала головой не осуждающе, а с недоверием и вроде бы робким одобрением.

— Чего только люди не выдумают! Значит, вот всем этим благородные дамы пользуются, а я-то испужалась, уж не для таких ли... ну, таких женщин, что и выговорить неприлично...

И пришлось опять потратить время, объясняя: все эти косметические средства широко используются самыми что ни на есть благородными дамами, а не продажными женщинами. А куда денешься? Иначе Зузя бы не успокоилась, а для меня очень важно было иметь в лице горничной верную союзницу.

В соответствии с приглашением, нотариус Юркевич явился к обеду. Мончевская не подвела, обед нотариусу явно понравился, ел он с большим аппетитом да похваливал. К делам мы приступили уже в малой гостиной, за кофе и ликерами. Обсудили уже привычное, и тут я высказала пожелание написать завещание.

— Мысль сама по себе благоразумная, — сдержанно похвалил пан Юркевич мою идею. — Пани графиня уже может мне представить свои предложения в письменном виде?

— Нет, — ответила я и засомневалась — рассказать ли о своих матримониальных планах? Во всяком случае, намекнуть можно. — Полагаю, это завещание не будет моим окончательным словом, надеюсь, в будущем оно может измениться. Ведь я надеюсь дожить не только до завтрашнего дня...

— До завтрашнего, до завтрашнего, — разворчался старый нотариус. — Дитя мое... Ох, простите, шановная графиня, но я знаю пани с детства, так что не сочтите эти слова фамильярностью... Но хотя бы можете мне назвать лицо, которому намерены завещать состояние? Ведь близких родственников у вас нет.

— Вот именно, поэтому и считаю вопрос с завещанием весьма деликатным. Оставляю все Зосе Яблонской.

Нотариус даже задохнулся от волнения.

— Так ведь она еще ребенок, панна Яблонская!

— Ну так что?

— Как же, ее опекуны... Молодой граф Бужицкий... Как бы тут...

Холера! Ну как же я позабыла о молодом Бужицком? Дядя и тетка Зоей сами по себе были людьми достойными, на этих опекунов можно положиться, потому попечительский совет и назначил Бужицких опекунами бедной сиротки. Однако за прошедшие годы подрос их единственный сынок, драгоценный Янушек, на которого любящие родителя не надышатся, особенно матушка. А он один способен растранжирить десять приданых подопечной сиротки. И даже если всем ясно — незаконно, что из того? Пусть в тюрьму его упекут, нет такой силы, которая выжала бы из него прокученные деньги. Умри я — все мое состояние перейдет в руки Бужицких, и Зосеньке шиш достанется.

— Неужели ничего нельзя сделать? — задумалась я. — Привлечь опекунский совет, как-то подстраховаться...

Нотариус резонно возразил:

— Даже если удастся наложить ограничения на недвижимость и банковские суммы, на получение доходов с недвижимости практически нет ограничений. И кто бы ими пользовался, пани графиня догадывается?

Конечно, пани графиня догадывалась — пользовался бы немалыми доходами с моих поместий молодой повеса Янушек. Но тогда что же делать?

Я молчала, не зная, что сказать, тупо глядя на поверенного. Тот задал наконец главный вопрос:

— А зачем, собственно, такая спешка с завещанием? К тому же если заранее известно — оно будет лишь временным.

Ну что ему ответить? Рассказать всю правду о покушениях на мою жизнь, об Армане Гийоме?

Эх, не могу позвонить ни пану Дэсплену в Париж, ни пани Ленской в Трувиль, ведь это они посоветовали мне побыстрее написать завещание, чтобы Арману уже не было смысла меня убивать. Да, но я могла позвонить Роману, ведь он здесь, не остался в будущем веке!

И я позвонила. На звонок явился Винсент, велела ему немедленно позвать кучера Романа. А тот, умница, как чувствовал, что понадобится мне, через минуту уже явился. Не обращая внимания на ошарашенность нотариуса, я без церемоний обратилась к Роману:

— Вам известно о моем намерении написать завещание, помните, и месье Дэсплен советовал, и пани Лен... и пани Патриция. Что бы такое придумать, чтобы Янушек Бужицкий не лишил Зосю Яблонскую приданого?

Судя по ответу, Роман уже давно об этом думал, потому что ответил без запинки:

— Если пани графиня соизволит выслушать мое мнение, то я бы советовал панне Яблонской отписать лишь часть состояния, а все завещать церкви. И широко оповестить всех соседей об этом. А если возникнет необходимость — и изменить завещание или внести изменения в прежнее.

Не привыкший обсуждать свои дела со слугами, нотариус надулся и чуть ли не собирался отказаться вообще работать над моим завещанием, однако разумный совет Романа заставил его поневоле взять дело в свои руки, выясняя неясное.

— А спешка такая по какой причине? — спросил он, обращаясь уже не ко мне, а к Роману.

— А по той причине, — не моргнув глазом пояснил Роман, — чтобы кое-какие нежелательные персоны расстались с напрасными надеждами. Вы, пан советник, лучше меня знаете, какой лакомый кусочек представляет молодая богатая женщина, к тому же сирота, знаете, сколько крутится вокруг нее искателей богатого приданого, И это бы еще ничего, однако случается и так, что на самую жизнь богатой невесты покушаются, не приведи Господь...

Пан Юркевич даже вздрогнул, услышав такие страшные слова. Внимательно поглядел на Романа, потом перевел взгляд на меня. Вспомнил, видно, что Роман, человек уже немолодой, в нашем доме провел всю жизнь, перестал дуться и в глазах его вроде бы мелькнуло понимание. Ведь и он сам только что назвал меня, оговорившись «дитя мое».

— Ну, раз пани графиня так желает, сделаем по ее воле. Что же касается интересов Зоси Яблонской... найдем достойного поручителя, которому можно довериться. Он и о доходах, в случае чего, позаботится. Тогда мне обязательно понадобятся сведения и о французской недвижимости. Надеюсь, они имеются?

— Телеграмму месье Дэсплену мы отправили, но полагаю, если все свое состояние я оставляю костелу, можно сформулировать мою волю в самых общих чертах.

— А конкретные суммы для прислуги? Тут уж нужно упомянуть как конкретную сумму, так и конкретную особу. Без этого не обойдешься.

Я и не собиралась обходиться, ясное дело, в завещании упомяну всю свою дворню, но вот, черт побери, откуда мне знать, кто конкретно в данное время обслуживает мой дворец в Монтийи? Это мне гораздо сподручнее было бы обсудить с Романом, а не со своим официальным поверенным, но для соблюдения остатков приличий мне пришлось Романа отослать. И все равно пан Юркевич не замедлил поинтересоваться, с чего это у меня столь доверительные отношения с простым кучером и такое к нему уважение.

— Роман не просто кучер, — сухо пояснила я. — Во Франции он оказал мне просто неоценимую услугу. Французским языком Роман владеет прекрасно, и, пользуясь своими знакомствами среди тамошней прислуги, он сумел получить такие сведения, благодаря которым буквально спас и меня, и мое имущество. Так что о моем состоянии он осведомлен гораздо лучше меня самой, и уже сколько раз мне приходилось обращаться к нему за практическими советами.

Объяснение вполне удовлетворило юриста, и он принялся за составление завещания. И тут просто надивиться не мог, что почти ни на один из его вопросов я не могла дать точного ответа. Как могло получиться, что, поехавши во Францию специально для решения имущественных проблем, я так мало знаю о своем французском имуществе? Ведь вроде бы я женщина неглупая, вон как умно распоряжалась делами здесь по кончине мужа, и соображала, и сама ему, старому нотариусу, многое подсказала. А теперь ни одного путного вопроса решить не могу. И так он меня стыдил, старый зануда, что довел до крайности. Ах, ты так, ну погоди же...

— Ладно, так и быть, признаюсь пану, — потупив глаза покаянно заговорила я. — Но, умоляю, никому ни слова. Видите ли, во Францию приехавши, я накинулась на устрицы, уж очень я их люблю. Короче, питалась одними устрицами, запивая их шампанским и белым вином, и потому постоянно была пьяна.

Несчастный нотариус так и застыл раскрыв рот от изумления.

— Что это? Как это? Госпожа графиня шутить изволит?

— Да нет, какие уж тут шутки, так оно и было. Чистая правда.

— Да как же такое возможно? — в панике выкрикнул шепотом бедный старик, соблюдая профессиональную тайну даже в состоянии ошеломленности. — И советник Дэсплен ничего не заметил?!

— Заметил, разумеется, как такое не заметить? Именно поэтому он перестал говорить со мной о делах и общался только с Романом.

— О, Езус-Мария!

— «И бочонок рома»! — восклицали в таких случаях французы, — услужливо подсказала я. — Жизнь — тяжелая штука.

Вот так, хвативши обухом старика нотариуса, я обрела наконец покой, он присмирел и перестал придираться. Правда, соображать и заниматься делом тоже перестал, пришлось мне же его отпаивать коньяком, благо столик с напитками был заранее накрыт в кабинете. Собственноручно наполнив рюмку, я поднесла ее поверенному, и тот послушно хватил, не отдавая себе отчета в том, что он пьет и кто ему подносит.

Воспрянув с помощью коньяка, нотариус потребовал к себе Романа. Бесценный Роман прекрасно знал состав обслуживающего персонала моего поместья, и они на пару с нотариусом выделили каждому из прислуги завещанную мною сумму. В том числе и прислуге дворца в Монтийи последующего века. Вдобавок, поскольку я-то сейчас была трезва как стеклышко и ничем не занималась, а только внимательно слушала беседу мужчин, узнала массу нового. Оказывается, в моем распоряжении находилось еще одно большое поместье под Лионом, доставшееся мне от прадеда, которое к двадцатому веку куда-то подевалось, ибо месье Дэсплен о нем не упоминал. Да еще очень доходные товарные склады в Гавре, тоже за сто лет безвозвратно утерянные. Надо же, холера, слишком уж расточительны были мои французские предки!

Засиделись мы допоздна, и пану Юркевичу уже поздно и небезопасно было возвращаться в Варшаву. Он согласился остаться у меня на ночь, причем я должна была клятвенно пообещать отправить его чуть свет. Договорились, что уже подготовленное завещание он привезет мне на подпись послезавтра.

Понадеявшись, что завтрашний день я уж как-нибудь переживу, я наконец отправилась спать в собственную спальню, в собственную постель.

* * *

Долго я не могла заснуть, все что-то мешало. Сначала собственная постель. Оказалось, матрасы XX века куда удобнее этих, вроде бы столь мягких перин. Кто бы мог подумать, что лежать на прославленных перинах — мука мученическая! То какие-то углубления, ямы и впадины, то вдруг впивающееся в бок колючее возвышение, то куча сбившихся в твердые комья каких-то россыпей. Примостившись наконец, я вроде бы заснула и проснулась от духоты. Привыкла спать с открытым окном, видите ли. Вскочила, подошла к окну. Разумеется, закрыто, да еще для теплоты и ковриком занавешено. Содрав коврик и распахнув окно, я с наслаждением вдохнула свежий воздух, полюбовалась на звездное небо, послушала деревенскую тишину и, вернувшись в постель, заснула.

И опять что-то меня разбудило. Не спится толком, и все тут, а ведь устала после дороги, да и день выдался хлопотливый. На этот раз меня разбудил шум. Я совсем проснулась, открыла глаза и стала прислушиваться. В окно светил месяц, немного рассеивая сумрак темной спальни. И все равно темно. Рука потянулась к лампочке на прикроватной тумбочке. Кажется, я чертыхнулась и помянула «холеру», что совсем не. пристало даме, но как тут удержаться? Ведь у кровати не электрическая лампочка, а свечка. Можно и керосиновую лампу зажечь, но для этого надо разбудить служанку. Поневоле отказавшись от света, я целиком положилась на слух.

Нет, я не ошиблась, что-то происходило совсем рядом со мной. Над головой? За стеной? Пока не поняла. Если надо мной, значит, кто-то возится в комнатах для прислуги в получердачном помещении. В таком случае мне до них нет дела, даже если там и нарушаются нормы морали, не побегу бороться за нравственность своих подопечных. А если за стеной? Кто в эту пору может забраться в мою гардеробную или будуар? Может, просто кошка? В доме проживало несколько кошек, но они, как известно, людям хлопот не доставляют, хотя и ведут, как правило, ночной образ жизни. Обычно они ходят бесшумно, не задевают мебель, и под их лапками не скрипят половицы. Ого, вроде как раз половица скрипнула!

Я затаила дыхание. Тишину нарушало только кваканье лягушек, доносившееся издали, да редкие голоса каких-то ночных птиц. Даже собаки не лаяли.

Долго так лежала я, напряженно прислушиваясь, и, ничего не услышав, решила — померещилось. И вдруг за дверью, в коридоре, скрипнула половица. Ну, тут уж я не могла ошибиться, эту половицу я давно знала и старалась на нее не наступать. Выходит, кто-то крадется по коридору? Кто? Вспомнилось — остался ночевать пан Юркевич, может, ночью приспичило ему кое-куда, вот он ощупью и отправился искать ванную комнату. И опять с трудом сдержала проклятие. Какие, к черту, в этом веке ванные? Зачем человеку в таких случаях шататься по темным коридорам? Пану Юркевичу наверняка сунули под кровать необходимый ночной горшок, а уж он наверняка знает, как им пользоваться. Мончевская всегда заботилась, чтобы в наших комнатах для гостей было все необходимое.

Я еще не успела испугаться, но уже действовала. Сорвавшись с постели, подбежала к двери и, повернув ключ, заперла ее. Обычно моя дверь оставалась незапертой, чтобы утром Зузя могла беспрепятственно войти ко мне со свежим кофе. Иногда я просыпалась, только почуяв его аппетитный запах.

Итак, не соблюдая тишины, протопала до двери и с бряканьем два раза провернула ключ в замке. Кто бы там ни находился в коридоре, пусть знает — ко мне не войдет! Просто зло берет. Вернулась, можно сказать, в родной дом, а тут мало того, что постель неудобная, в комнате душно, так еще кто-то по ночам бродит, спать мешает. Теперь еще и Зузе придется меня будить утром, сплошные неудобства!

И я, быстро вернувшись в постель, вдруг успокоилась — нет, правильно сделала, могу теперь спать спокойно. И незаметно для себя наконец крепко заснула.

По теперешним временам этот новый Гастон взял совсем неплохой темп. Его посланец с букетом, можно сказать, разбудил меня. При букете имелась непременная визитная карточка с бесконечными извинениями за настойчивость в непременной встрече со мной, благодарность за незабываемое рандеву и тому подобные непременные банальности. Возможно, не побывай я в двадцатом веке, такое поведение человека, с которым лишь вчера познакомилась, приняла бы за бестактность как минимум, но теперь лишь жалела, что он ограничивается запиской, лучше бы приехал собственной персоной и схватил меня в объятия. И хотя нетерпение меня разрывало, приходилось внешне сохранять невозмутимость.

Для меня всегда радостью и утешением были лошади. Наконец я обрела возможность вновь совершать длительные прогулки верхом, коих мне так не хватало целый месяц. Звездочка заржала, почуяв меня, и потянулась ко мне. Кто из нас больше радовался встрече — не знаю. Боюсь, я для первого раза переусердствовала. Возвращаясь с трехчасовой прогулки, чувствовала бешеную гонку во всех костях и мышцах.

Роман отвез утром в Варшаву пана Юркевича, а взамен доставил мне двух специалистов в области канализации и водопровода. Когда я доступно объяснила, чего именно желаю, оба пришли в ужас — похоже, о многих вещах они еще не слыхивали. Однако после недолгой беседы поняли, что от них требуется, и с жаром принялись высказывать свои предложения. Не стала я вникать во все эти технические сложности, прекрасно зная, что технический прогресс в будущем достигнет небывалых высот, а сейчас придется удовлетвориться тем, что в их возможностях. Поскольку я не торговалась и готова была пойти на все их условия, водопроводчики так горячо меня полюбили, что пообещались все работы провернуть за месяц. Не теряя времени даром, тут же помчались к себе — организовывать бригаду и собирать нужные материалы. Отправила я их в малой двуколке с конюшим Владеком, потому что Роман был мне нужен. Оказалось, длительная утренняя прогулка верхом спасла меня от неприятностей.

Воротясь с нее, я узнала, что был с визитом Арман Гийом. Ожидал меня с полчаса, пока разозленная Мончевская прямо не заявила нежданному гостю, что навряд ли я скоро вернусь и лучше бы поискал меня в окрестных полях и лесах. А разозленной моя домоправительница была по той причине, что я ускакала, не соизволив выдать ей никаких указаний на день — ни по дому, ни насчет гостей. Не бывало со мной раньше такого, легкомысленная какая-то я сделалась после загранпоездки, просто сладу со мной не стало. А тут осень на носу и хозяйственных забот невпроворот, заготовки на зиму пойдут, то да се...

Вернувшись с прогулки, довольная жизнью и умиротворенная, я поспешила исправить свои упущения и в два счета провернула с ней хозяйственное совещание. Да в таком темпе и так лихо, что экономка опять меня зауважала. Где же ей было знать, что темп и решительность мои проистекали из того, что наплевать мне было на все хозяйственные заботы. Не интересовали меня количества и сорта варенья, которое надо было наварить на зиму, сорта заготовляемых сыров и цены на овечью шерсть, переговоры с перекупщиками и даже огромное новое зеркало для большой гостиной. Интересовал меня лишь Гастон, и только он!

Приближалось время нанесения визитов, и я с нетерпением ожидала его прибытия. Хотелось также знать, что за новости для меня привез он из Франции. Ох, скорей бы приезжал, ведь сегодня на меня буквально нахлынут соседи. Вчера они проявили выдержку, как люди воспитанные не свалились на голову в день моего возвращения после долгого отсутствия, дали прийти в себя, но сегодня их никакая сила не удержит. Особенно баб, алчущих сведений о новейших парижских модах. Ох, как подумаю о новейшей парижской моде — не могу удержаться от смеха. Да расскажи я им хоть немного правды — ведь не поверят, сочтут меня спятившей и пойдет по всей округе худая слава обо мне. И показать им нечего, одно лишь то самое вечернее платье еще сойдет, да и то с оговорками.

Вспомнив об одежде, призвала я Зузю, и мы принялись совещаться, во что же мне одеться, чтобы выглядеть прилично, и перед соседями не оплошать, и перед Гастоном предстать в самом завлекательном виде. Ох, нехорошо, если его приезд совпадет с наплывом гостей, опять не поговорить. Назначить, что ли, ему встречу на другое время, скажем вечером, когда схлынет поток гостей? Или, наоборот, договориться об утренней прогулке верхом. Встретимся в пустынном поле или в шалаше дровосеков, пустом в эту пору года...

Смело можно сказать — соседи оправдали мои ожидания, никто не подвел. Первой приехала пани Порайская с дочерьми, опередив даже Гастона, который появился лишь минут через пятнадцать после нее, соблюдая элементарные приличия. У Порайской при виде неизвестного молодого человека в жениховском возрасте глаза и зубы разгорелись. Сразу ушки на макушке — как именно я его встречаю, как он на меня смотрит и не обломится ли ей чего, то есть ее доченькам. Давно она подыскивает им женихов, ведь еще немного — и станут старыми девами, одной уже девятнадцать, а второй и вовсе двадцать два. Так что, позабыв даже о Париже, заботливая мамаша постаралась переключить внимание интересного молодого человека на своих дочерей и отвлечь от меня, чего и добилась без труда, так как Гастон — весьма галантный молодой человек и упираться не счел возможным, а мне срочно пришлось заняться следующими гостями. Почти одновременно прибыли пан барон Вонсович и богатая немолодая помещица Эвелина Танская. Та не стала притворяться, как пани Порайская, что, возвращаясь с прогулки, ко мне завернула, а прямо заявила — жаждет услышать от меня о Париже. А пан барон весь в поклонах, комплиментах, целовании ручек, истекающий потом от эмоций и невероятной толщины, просто жаждал меня увидеть.

Получаса не прошло, как и Арман заявился. К счастью, Винсент объявил о прибытии гостя, у меня было время придать лицу нужное выражение. Пришлось притворяться, что вижу его первый раз в жизни, что, впрочем, в какой-то степени правда, потому как в данном столетии я о нем даже и не слышала. Возможно, Мончевская все же права, считая меня легкомысленной, ибо при виде Армана девятнадцатого века я не испытала страха, одно лишь любопытство.

Арман из прошлого века оказался точно таким, каким я его и представляла: красивый, самоуверенный, нагловатый, избалованный успехом у женщин. Еще бы, такого типа мужчины всегда неотразимо действуют на женщин. Не на всех, к счастью.

Кузину ему не терпелось увидеть, то есть меня! Надо же! Прямо чуть не открыто признавался в своем незаконнорожденном происхождении. Где это видано! Не укрылось от меня и то обстоятельство, что с пани Танской они коротко знакомы.

Вот сижу я в салоне, в окружении гостей и сравниваю современные мне обычаи и манеры с теми, которые имела возможность узнать в двадцатом веке. Смилуйся надо мной, Господи, да ведь это же сплошное лицемерие, притворство, ханжество! Двадцать пять лет прожила и не замечала этого! Взять хотя бы пани Порайскую с ее перезрелыми доченьками. Она вдруг оказалась в салоне сразу с тремя кавалерами, холостяками, вполне годными дочерям в мужья, так уж к каким только ухищрениям она и ее дочери по знаку маменьки не прибегали! Пани Танская, хотя и слывшая женщиной эмансипированной, не считающейся с условностями, изображала полнейшее равнодушие по отношению к Арману, хотя и слепому было видно, насколько она им занята. Однако следует признать, Гастон ее тоже весьма заинтересовал. А пан барон! Уж он так вокруг меня увивался, что смешно было смотреть, а все старался держаться в рамках, боясь, видно, скомпрометировать меня, пока не убедится, что я ему отдаю явное предпочтение перед другими кандидатами в мужья.

Смешно все это и утомительно, ведь и самой пришлось соблюдать приличия, делать и говорить то, что положено, а не то, что хотелось бы. Насколько свободней и проще отношения между людьми будущего. Нет, я, без сомнения, предпочитаю жить через сто лет, хотя и претит мне распущенность нравов будущего. Вот если бы как-то умеренно дозировать сдержанность моего времени, умение вести себя прилично с известной простотой и непосредственностью. Уверена, пущенные на свободу доченьки пани Порайской быстро бы нашли себе мужей, Эвелина Танская открыто бы жила себе с Арманом и была счастлива, а я смогла бы запросто оставить у себя Гастона хоть на ночь, не ломая голову, как это сделать, чтобы приличия соблюсти. Однако, как известно, времена не выбирают...

Тут пан барон выдал мне очередной плоский комплимент, а я вдруг представила его в будущем — в коротеньких шортах в цветочки, из которых торчат кривые косматые ножищи, без корсета, так что могучее брюхо вывалилось поверх шортиков во всем своем безобразии и т.п. А пани Порайскую при всей ее толщине в обтягивающих джинсах, белое сало толстухи складками собралось и на животе, и под каждой лопаткой. Кошмарный вид! С другой стороны, были бы Гастон или Арман не в этих уродливых фраках и белых панталонах, а в легких летних рубашках с короткими рукавами, крепкие мускулистые руки обнажены, гордо поднимается сильная шея, как у греческих богов.

Занятая гостями, я не сразу заметила, что Гастон старается держаться в стороне от Армана и не поддерживает с ним беседы. Арман попытался было заговорить с паном бароном, тот, однако, сразу почуял в нем соперника и говорил лишь об охоте, действительно та область, в которой он силен, а Арман, по всей вероятности, напротив. Пани Порайскую раздирали противоречия. Надо и о судьбе дочерей позаботиться, может, прямо сейчас удочки и забросить, и со мной пообщаться. Не только из приличия, хотелось действительно что-то о Париже услышать. Эвелина Танская, расспрашивая о Париже, то и дело, словно невзначай, обращалась за мелкими услугами к Арману, словно не отдавая себе отчета, к кому именно обращается. Арман же упорно пытался подсесть поближе ко мне, чему я всячески препятствовала.

Ничего не скажешь, не очень хорошо подобранное общество собралось в моей гостиной, вот и приходилось самой много сил тратить, следя, чтобы все было чин-чином.

Но вот наконец гости собрались разъезжаться, долее засиживаться просто неприлично, особенно Арману, ведь это же его первый визит ко мне. Хоть и самоуверенный, хоть и наглый, придерживаться правил приходилось и ему. Однако не откажешь в умении блюсти свои интересы.

Прощаясь, он обратился ко мне:

— Надеюсь, дорогая кузина (он всю дорогу называл меня кузиной, подчеркивая наше якобы родство), ты разрешишь мне еще заехать к тебе в удобное для тебя время, ведь нам есть о чем поговорить... по-родственному. Скажем, завтра? Сразу после завтрака?

Сказано это было громко, так, чтобы все слышали, дескать, секретов у нас нет, все чисто. Ах, как мне хотелось обдать его холодом и тоже заявить во всеуслышание, что нечего нам обсуждать, что никакие мы не родственники и общих дел у нас не может быть, так что незачем ему больше приезжать в мой дом. Однако я этого не сделала. У меня уже созрел свой план.

И я одарила мерзавца очаровательной улыбкой:

— Ну разумеется, пан Гийом. Буду рада видеть вас, вернувшись с прогулки верхом.

И не делая паузы, обратилась к Гастону:

— А вас, пан де Монпесак, я бы просила не отказать мне в любезности немного задержаться. От месье Дэсплена я получила сообщение, которое, по его словам, вы можете мне на месте пояснить. Хотелось бы покончить наконец со всеми финансовыми вопросами, привести свои дела в порядок, а это не так просто, и если вы сможете мне в чем-то помочь, смею надеяться, поскорей с этими делами закончу. Так что прошу не гневаться, но хотелось бы отнять у вас еще немного времени.

Я понятия не имела, знает ли месье Дэсплена вот этот Гастон и поймет ли он меня, но надеялась, что в любом случае не станет громко удивляться и не выдаст меня.

Гастон, умница, даже и глазом не моргнул, только поклонился.

— Всегда к услугам пани графини.

— Ах, дорогая графиня, ты у меня кавалера отнимаешь! — с гримаской воскликнула пани Танская. — Я-то надеялась, что господин де Монпесак меня до дому довезет. Теперь же придется воспользоваться любезностью пана Гийома.

Не позволил забыть о себе и барон Вонсович.

— Да ведь и я всегда готов пани услужить! Мои лошади и экипаж всегда в вашем распоряжении, — прогудел грубым басом барон, так и не решив, удачен ли для него визит ко мне или нет. По лицу видно было — старается понять. Конечно, два соперника вещь очень неприятная, но в то же время я из жалости нашла возможным несколько минут поговорить с ним благосклонно и даже обнадеживающе. И позволила кончики пальцев поцеловать.

Разумеется, все гости прибыли в собственных экипажах, только Арман верхом, вот ему ничего и не оставалось, как объявить себя пажом пани Танской и выразить желание проводить даму до ее поместья. Мог сесть вместе с дамой в ее карету, привязав своего коня сзади, мог гарцевать на нем у окна кареты. К чести Армана, мою просьбу к Гастону остаться он воспринял спокойно.

Ну, наконец-то дорогие гости разъехались.

Проводив их, я вернулась в гостиную к Гастону и остановилась в дверях, глядя на любимого. Руки сами тянулись обнять его, ведь это он, мой Гастон, с которым мы договорились пожениться! Вот только одежда его портит, я уже это заметила, делает его менее мужественным. И брюки со штрипками на нем как-то плохо сидели, и фрак скрывал прекрасную фигуру, хорошо мне знакомую. Интересно, а под брюками неужели безобразные подштанники, как у моего покойника мужа?

Я чуть не рассмеялась вслух, представив, какую мину сделал бы этот теперешний Гастон, спроси я его об этом. Наверняка бы в панике сбежал, приняв меня за сумасшедшую или кокотку. Нет, решительно мне надо поскорее вернуться в мое время, не то допущу промах. Хорошо, если все конфузом ограничится, а если жизнь мою разобьет?

Все это время Гастон спокойно смотрел на меня, удивляясь, что медлю при входе, но глаза... Глаза его сказали мне все, чего не смели произнести уста.

— Пани графиня, — заговорил он, — простите, если мои слова покажутся вам слишком бесцеремонными...

Боже! Именно с такими словами обратился он ко мне спустя сто пятнадцать лет! Что за проклятая путаница во времени!

— ...однако, видя грозящую пани опасность, не могу не предупредить о ней, — продолжал Гастон. — И я счастлив, что пани сама предоставила мне возможность высказаться без промедления.

— Представьте, граф, я, пожалуй, догадываюсь, какого рода будет ваше сообщение, поэтому и позволила себе вас задержать.

И указывая на кресло подле козетки, на которую присела, попросила его сесть и обо всем без утайки поведать.

Граф Гастон не выложил сразу, в чем дело, но в соответствии с духом времени счел необходимым облечь свою новость во множество совершенно излишних вежливостей.

— Вы не представляете, как мне неприятно говорить с вами о столь ужасных вещах, о которых приличной даме и слышать бы не подобало. Насколько счастливее чувствовал бы я себя, явись вестником приятных новостей...

И еще с десяток ничего не говорящих фраз. Поскольку уже подошло время обеда — по старому, а в соответствии с новыми, введенными мною порядками время второго завтрака, я позвонила, чтобы накрывали на стол. Покажу ему, что плохие вести не лишают меня аппетита, может, осмелеет и перейдет к делу.

А гостя предупредила:

— Из прислуги французский знает лишь мой кучер Роман и камердинер Винсент, при остальных пан граф может смело говорить. А я немного помогу вам, граф. Догадываюсь, что речь пойдет о последних минутах жизни моего прадеда и об оставшемся после него имуществе, не так ли?

— О, какую тяжесть с моей души сняла пани графиня! — обрадовался Гастон. — Так, значит, вы догадываетесь? Я так жалею, что не встретил вас во Франции и мы не поговорили там. А все из-за моего горячего желания услужить пани графине и как можно скорее оповестить вас об опасности. Я помчался в Польшу и опередил вас, пришлось тут дожидаться вашего возвращения. Я боялся, как бы мы опять не разминулись.

— И очень правильно сделали, обязательно бы разминулись! — подтвердила я.

— Так, как разминулись восемь лет назад! — вырвалось у Гастона.

О, как обрадовалась я этим словам! Но, дитя моего времени, притворилась непонимающей и лицемерно поинтересовалась:

— Не понимаю вас. Что вы имеете в виду?

Граф смешался и, покраснев как рак, неловко попытался отговориться:

— Да нет... Извините, я чуть было о другом не заговорил. Просто восемь лет назад я бывал в этих краях, в Секерках тогда пани не было, вы, еще молодая девушка, путешествовали с родителями за границей. И так получилось, что впервые я увидел вас уже... обвенчанной...

Так он тоже помнил! Какое счастье! Сердце забилось от радости, и не помня себя я призналась:

— Да, я тоже помню... Только это было накануне моей свадьбы.

— Невелика разница. Я увидел вас уже потерянной для всего мира и мог лишь от всего сердца позавидовать вашему супругу. Этим отчасти еще и объясняется мое упорство в стремлении не допустить несчастья, которое может свалиться на пани...

Если бы не желание узнать наконец об этом несчастье, я бы, пожалуй, заставила-таки моего робкого красавца признаться мне в своих чувствах. Но он прав, пора возвратиться к теме...

— Да, мы отвлеклись. Скажите же наконец, граф, что за опасность мне угрожает?

— О том, что перед смертью господина графа пытались оженить с его экономкой, вам известно?

— Известно, фальшивое свидетельство о браке... — начала было я, да прикусила язык. Кто знает, как эта история выглядела в девятнадцатом веке. Ведь, по моим сведениям, Луиза Лера подстроила автокатастрофу с целью избавиться от сотрудницы загса, а тут никаких автомашин еще и в помине нет.

Гастон подхватил:

— Да, документы подделали, но подделка обнаружилась благодаря свидетельству ксендза, который отпускал грехи умирающему и тот скончался у него на руках, так что никак не мог обвенчаться с... этой особой, хотя она и утверждала, что они перед смертью графа были обвенчаны священником. Однако преступники, эта особа и ваш главный соперник на получение наследства покойного графа, не отказались от своих преступных планов. Этот претендент на наследство намерен или жениться на вас, или устранить со своего пути, и тогда беспрепятственно получит все состояние покойного. Данное обстоятельство совершенно точно установлено месье Дэспленом, о чем он и просил меня вам сообщить. К сожалению, этим претендентом является Арман Гийом, которого я с ужасом увидел здесь, в вашем доме!

Как же это все получается! Я полагала, что удалось сбежать от Армана и я в безопасности, а он и здесь меня нагнал. И с точно такими же целями, с какими преследовал меня в Трувиле в будущем веке.

— А что же произошло с мадемуазель Лера? — неосторожно поинтересовалась я, позабыв, что и фамилии этой особы не должна знать.

Гастон смешался.

— Ужасная вещь! Я не хотел пани говорить, избавить пани графиню от этих ужасных подробностей. Она исчезла, никто не знал куда делась...

— Но ее же нашли?

— Да, нашли в собственной ее квартире, о наличии которой никто не знал. Обнаружили ее тело...

— Ее убили?

Теперь уже Гастон, видно, что-то почувствовал необычное в моих расспросах, так как бросил на меня странный взгляд.

— Да, она убита. А как пани графиня узнала об этом?

Пришлось изворачиваться.

— Да ничего я не знаю, просто мыслю логично. Ведь она была здоровой женщиной, месье Дэсплен даже как-то выразился — железного здоровья женщина, и очень опасался с ее стороны неприятностей...

Ох, не к добру я разговорилась. Не имеет права мыслить логично молодая уездная помещица моего пошиба! Ох, выдам себя с головой!

И я, умильно взглянув на графа, потупила глазки. Тот растаял.

— О, у меня слов нет выразить восхищение! Пани графиня не только мужественно восприняла дурные вести, но и проявляет столько чисто женской интуиции! Я потрясен! Прекрасно, что именно так вы воспринимаете эту неприятную историю, ваше поведение и в меня вселяет мужество, ибо, признаться, я чрезвычайно озабочен грозящей пани опасности.

Итак, тело убитой Луизы Лера обнаружено не в графском доме в Монтийи, как в двадцатом веке, а в ее парижской квартире. Скорее всего, тоже пролежала там долго, ее обнаружила консьержка по запаху. Ладно, оставлю эти предположения при себе, и без того много лишнего наболтала.

— А мотивы преступления? — поинтересовалась я.

Интересно, такие ли они, как в будущем веке?

— Мне бы не хотелось их называть, — опять засмущался граф. — И вообще, говорить об этой особе я не должен был с дамой, но, надеюсь, вы мне простите, ведь я так беспокоился о вашей судьбе. Что же касается мотивов, то, судя по всему... как бы поделикатнее выразиться... Арман Гийом был связан с этой особой... планы они строили в расчете на женитьбу вашего прадедушки на экономке, с тем чтобы после смерти старого графа завладеть его состоянием. Но поскольку женить графа не удалось, после его смерти эта особа оказалась для Армана Гийома опасной и он... Нет, не подумайте, я не хочу напрасно бросать тень на невиновного человека. У нас есть основания в этом не сомневаться. А пани графиня при своей молодости и неопытности... может стать жертвой еще одного преступления этого человека...

Ах, каким неотразимым был Гастон, когда вот так, запинаясь, давился словами! Врожденная порядочность не позволяла ему порочить человека, каким бы подлым тот ни был. Боюсь, давая мне понять, что стремление Гийома жениться на мне ради денег никогда не позволит самому Гастону сделать мне предложение. Ну уж нет, этого я не допущу!

И осторожно приступила к делу.

— Должна заметить, дорогой граф, что я ожидала чего-то в этом роде, вы лишь подтвердили мои смутные предположения. Месье Дэсплен давал мне понять, что нельзя рассчитывать на порядочность и благородство господина Гийома, да и мне самой он с первого взгляда...

Стоп! Не надо врать. Вспомнилось, как с первого взгляда Арман произвел на меня сильное впечатление и я наверняка бы им увлеклась, не появись вовремя он, Гастон. Только когда это было... будет... ох, уж эти времена!

И я закончила неопределенно:

— ...с первого взгляда он вызвал у меня подозрения.

Гастон пылко воскликнул:

— Я счастлив, о пани, что моя новость не так огорчила вас, как могла бы, счастлив, что вы в некоторой степени были подготовлены...

Ах, как я люблю этого человека, как желаю, чтобы он отбросил церемонии и дал волю чувствам, которые я читала в его выразительных глазах. Будь мы в саду, я женскими уловками постаралась бы придать ему смелости, всегда ведь, располагая свободой движений, можно ненароком споткнуться и показать изящную ножку, можно нечаянно зацепиться за ветку дерева и позволить шпильке выскользнуть из прически, чтобы волосы рассыпались пушистым каскадом, как это было в те незабвенные времена, когда, оставаясь у меня на ночь, Гастон сам вытаскивал шпильки из моей прически и волосы покрывали всю меня с головы до ног, являясь единственной моей одеждой. А что можно предпринять, сидя за столом?

— Давайте перейдем в салон, — вскочила я, не обращая внимания на то, поел ли гость или еще не притронулся к кушаньям. — Или нет, лучше в кабинет, ведь могут понадобиться какие-нибудь документы, да и окна кабинета выходят в сад.

Не нужны мне никакие документы, но авось, проходя анфиладой комнат, удастся споткнуться и появится предлог опереться на руку гостя...

Забыла я об одной мелочи, а именно: в утренние часы мой кабинет целиком находился в распоряжении Сажи. Так звали мою любимую кошечку, уже не очень молодую, действительно черную как сажа и чрезвычайно ко мне привязанную. Сажа, еще будучи котенком, облюбовала себе для утреннего сна цветок в большом горшке, стоявший на подставке в кабинете, и не было силы отучить ее от этой дурной привычки. Каждый раз перед тем, как свернуться клубком в большом цветочном горшке, кошка так уминала и нещадно топтала цветок, так энергично протестовала, когда ее стаскивали за загривок с логовища, что пришлось перенести цветок в другое место, а на высокую подставку положить сложенную в несколько раз старую ангорскую шаль.

И вот получилось так, что, входя в мой кабинет, я с силой толкнула дверь, которая со стуком ударила по подставке, и в тот же момент за открытой стеклянной дверью в сад громко взлаяла Дамка. А это моя любимая собака. Дама она та еще, обыкновенная дворняжка (не терплю комнатных собачек), плод коллективных усилий нашей пойнтерки и целой стаи бездомных кобелей со всей округи. Очаровательное создание, умная, безгранично мне преданная, ласковая и с потрясающим чутьем, Дамка считала своей святой обязанностью каждое утро обегать все поместье, дабы убедиться, что все в порядке, о подозрительном же непременно «докладывала» мне или своим любимчикам из дворни. И столько услуг нам оказала, что все ее полюбили, все уважали и ценили.

И вот теперь она громко гавкнула под распахнутыми в сад дверями кабинета.

Удар по подставке и собачий лай над ухом — всего этого было для Сажи уж слишком. Кошка взметнулась и с высоты подставки сиганула с гневным шипеньем на круглый стол посередине кабинета. С силой оттолкнувшись от него, свалилась нам под ноги, попутно когтями сдернув со стола скатерть, отчего с громким бряканьем и звоном на пол грохнулись парадный серебряный подсвечник и хрустальный подносик с хрустальным же графином и рюмками.

Спускаясь из коридора в кабинет по ступенькам, я уже занесла ногу над последней ступенькой, но не успела опустить ее, как Сажа подбила мне другую ногу, еще стоящую на второй ступеньке. Следовавший за мной Гастон, по всей видимости, тоже уже начал спускаться, так что не смог поддержать меня, а может, я ему помешала, судорожно вцепившись в его одежду. И мы, словно группа цирковых акробатов, вывалились, как на арену, в кабинет. Хорошо еще, что не вверх ногами.

Вот таким образом осуществились мои тайные помыслы, правда в несколько преувеличенном виде. И платье задралось, и шпильки из волос выскочили. Я сидела на полу, ошалело глядя на Гастона, шлепнувшегося на последнюю ступеньку лесенки с выражением полной прострации на лице. Надеюсь, однако, способности видеть он не утратил и мог разглядеть во всей красе и стройные ножки, обнажившиеся чуть ли не до бедер, и роскошные волосы, рассыпавшиеся в беспорядке.

Какое-то время мы оба остолбенело молчали, пялясь друг на друга. Потом меня прорвало и я закатилась от смеха. Гастон, пытаясь и в этой экстремальной ситуации соблюсти этикет и даже закрыть глаза, чтобы не видеть конфуза дамы, перестал с собой бороться и тоже разразился смехом.

Мы хохотали так, что от смеха слезы выступили на глазах, а перепуганная прислуга со всего дома сбежалась на шум. Первым примчался лакей Базилий и с силой затормозил на верхней ступеньке, по счастью, не свалившись на нас, с изумлением разглядывая господ, заходящихся от смеха посередине всего этого разгрома.

Внезапно я почувствовала, что смех Гастона принял какой-то другой оттенок — ага, проняло! Мне тоже расхотелось смеяться. И тут, к счастью, через стеклянную дверь из сада в комнату шагнул Роман.

Ему хватило одного взгляда, и он принялся распоряжаться. Я милостиво разрешила поднять себя с пола, теперь уже вполне воспитанно похихикивая и поясняя, что это все Сажа и Дамка. Боюсь, не удалось скрыть своей признательности виновникам катаклизма, не говоря уже о возмущении и осуждении. Дамку же я поклялась вознаградить ее любимым блюдом — заячьим паштетом.

Благодаря энергичным действиям Романа все в кабинете было приведено в порядок, мне закололи волосы и принесли нам кофе с новым комплектом хрусталя вместо разбитого. Тут выяснилось — нет необходимости представлять Гастону моего личного кучера. Гастон тут же заявил — они давно знакомы, он даже жизнью обязан Роману, когда тот доставил в Монтийи Сапфира, еще необъезженного, а он, Гастон, легкомысленно попытался на нем проехаться. Я предпочла не уточнять, когда же такое случилось.

Когда все успокоилось и мы с Гастоном смогли вернуться к прерванной беседе, оказалось, что беседуется нам совсем по-другому: смех нас сблизил. Мы уже не были высокородными дворянами, познакомившимися всего два дня назад, а хорошими друзьями, знавшими друг друга с детства. Исчезли натянутость и сдержанность, мы болтали, не замечая, как летит время. Но вот пришла пора прощаться.

— Ах, пани! — почти нежно произнес Гастон, когда я провожала его на террасу. — Как тяжко уезжать из рая! Для меня это был лучший, самый счастливый день в жизни. И я позволю себе...

— Пан может себе позволить все, что угодно! — лихо отозвалась я и, спохватившись, добавила: — Ведь я так страшно скомпрометировала себя в ваших глазах...

И не договорила, надо же ему предоставить возможность возразить. Он не замедлил ею воспользоваться.

— Как можно говорить о компрометации! — горячо воскликнул граф. — Дар небес! Счастливый случай! Если кто себя и скомпрометировал, так это я... ведь я осмелился... и теперь умоляю простить за то, что...

Тут уж я воспользовалась паузой. Очень тянуло закончить «не воспользовался случаем», но лицемерие опять заставило наивно поинтересоваться, за что именно.

— ...что я осмелился поднять свой взор на богиню!

Чтоб тебе! Пора кончать с этими церемониями. И я шутливо заметила:

— Кошке тоже позволено глядеть на короля.

Воспоминание о кошке заставило нас опять рассмеяться. Так, смеясь, Гастон вскочил в седло и, обернувшись, крикнул на прощанье:

— Обожаю кошек!

Роман меня уже ждал.

— Что ясновельможная пани графиня намерена предпринять, пока пан Юркевич не привез завещания? — без вступления начал он.

Увы, голова моя была занята отнюдь не паном Юркевичем и завещанием и я легкомысленно отозвалась:

— А ничего! Знаете же, что я люблю господина де Монпесака и намерена заставить его как можно скорее сделать мне предложение. В крайнем случае, могу и два раза выйти за него, с интервалом в сто лет! Я и на то согласна. А что?

— Пани изволит проявлять легкомыслие, чрезвычайно огорчительное для меня, ведь поблизости ошивается Арман Гийом. А я не знаю, что легче вывести из строя — карету или автомашину.

Радостное упоение меня не покидало.

— Как же, в карете ехать безопаснее, если ее не слишком разогнать.

— Зато по обочинам больше деревьев. Прошу отнестись к делу серьезнее. Господин де Монпесак сообщил то, что нам уже известно?

— В принципе, да, за исключением того, что Луизу Лера убили в ее собственной парижской квартире.

— Для нас это без разницы, — махнул рукой Роман. — И при теперешних возможностях полиции им ни в жизнь не найти убийцы, разве что обратятся к какой колдунье за помощью. Я же лично считаю, что сейчас для убийцы более благоприятная обстановка, у него больше возможностей и, следовательно, для вас больше опасности. Так что, пока завещание не будет окончательно оформлено и подписано, я лично буду пани графиню охранять. Надеюсь, господин граф тоже. Надо еще и то иметь в виду, что многие яды пока даже не открыты.

Только услышав страшное слово, я стала внимательнее слушать верного друга. И внесла интересное предложение.

— Яды действуют в обе стороны. В конце концов, не обязательно Арман Гийом отравит меня, могу и я его. Однако для этого непременно надо его чем-то кормить, а потому он должен быть здесь.

— Был вчера.

— Вот именно. И ничего не произошло.

Сказала и вспомнила ночные шумы.

— Ох, забыла поинтересоваться у пана Юркевича, не блуждал ли он ночью по дому, потому что я слышала, как кто-то ходил по коридору. Кроме пана Юркевича некому. А я уверена — шаги слышались в коридоре у моей двери.

— И что пани сделала?

— Да ничего, просто заперлась на ключ. А пройти ко мне через кабинет нельзя, я его обязательно на ночь запираю, там ведь деньги лежат.

Роман весь напрягся.

— Вы уверены в том, что ночью кто-то ходил?

— Ну, раз я говорю... А что?

— А то, что, уезжая от нас, пан Юркевич не мог нахвалиться, как славно ему у нас спалось, дескать, давно так спокойно не спал. Как лег, сразу заснул, даже на другой бок не повернулся, горничной его пришлось на рассвете расталкивать.

— Роман, неужели вы можете предположить, что Арман Гийом как-то проник ночью в дом и пытался меня во сне... скажем, задушить?

— Почему бы нет? — пожал плечами Роман. — Да вы, графиня, и сами так думаете.

Помолчали. Вот, значит, какие дела.

— Вам известно, где он проживает?

Роман мрачно информировал:

— Под самым нашим носом, можно сказать. В нашей корчме. Заявил — любит чувствовать себя свободным, поэтому, несмотря на родство с пани графиней, не желает в ее поместье проживать. В жизни не приходилось мне столько говорить с людьми, прачка из корчмы, небось, убеждена, что я женюсь на ней.

— Потерпите, Роман, еще денька два — и все кончится. Подпишу завещание. Два денечка выдержите?

— Не знаю, два ли, — возразил Роман. — Не было случая сообщить пани, что нотариус предвидит большие сложности, опасается, что без согласования с месье Дэспленом не сможет составить полноценный документ, чтобы не к чему было придраться. Разве он пани об этом не сказал?

Может, и говорил, да я слушала вполуха. А вот привезти через день завещание обещал, это мне запомнилось.

Поскольку Роман и в самом деле лучше меня разбирался в моих делах, у него наверняка были основания возразить:

— Сомневаюсь. Вот увидите, завтра он в лучшем случае привезет предварительный вариант, чтобы его обсудить, окончательный же сможет составить лишь после консультации с парижским нотариусом, а когда от него ответ придет — кто знает.

Все-таки канцелярские они крысы, эти нотариусы! Бывает, человек свою волю изложит на клочке бумаги без всяких согласований и в самых общих чертах, а все равно завещание считается законным и все его признают. Сколько раз случалось — завещатель сам не знал, чем располагает, и тем не менее все делалось по его воле.

Я высказала свое возмущение вслух, на что Роман возразил — да, такое случалось, но лишь когда не было никаких спорных вопросов и наследники были приличные люди. А сколько раз дело доходило до суда, именно такого рода завещания чаще всего опротестовывались. Достаточно было возникнуть малейшим сомнениям или какой забытый родственник предъявлял претензии — и пошло-поехало. В моем же случае и сомневаться нечего, такой родственник налицо, давно моей смерти ждет.

Вздохнув, я не могла не признать правоту Романа, но дальнейшее обсуждение проблемы нарушило прибытие панны Цецилии Ходачкувны. Дальняя родственница покойного мужа, она долгие годы жила в нашем поместье, будучи сиротой-бесприданницей. Были у нее более близкие родственники, какие-то двоюродные братья и сестры, которым не хотелось иметь на шее старуху-нахлебницу. Незадолго до моего отъезда во Францию панна Цецилия отправилась к ним поразведать ситуацию и теперь вот возвратилась. Ее причитания я еще издали услышала. Слезая с брички привезшего ее торговца, она уже во дворе заголосила, обливаясь слезами:

— Родные называются! Как собаку приблудную меня приняли, признавать не хотели, в каморку темную приткнули, каждым куском сухого хлеба попрекали! А я так надеялась на них, родня как-никак, неудобно всю жизнь в Секерках у Катажинки в приживалках провести, чать, она и не родня мне, только от доброты сердечной и пригревала старуху. А теперь на старости лет и подеваться некуда, одна надежда — на Катажинку, ее доброту ангельскую.

Удивили меня эти причитания, ведь панну Цецилию я знала давно и никогда не замечала в ней склонности к истерии и громким жалобам. Должно быть, довели родственнички бедную женщину.

Поспешив навстречу старушке, я обняла ее и поспешила успокоить:

— Очень хорошо, что вернулись, дорогая панна Цецилия, комната ваша так и стоит незанятой, в моем доме всегда найдется для вас место. Ну, ну, хватит плакать, Бог с ними, вашими родственниками, вы для меня как родная, и я рада, что опять будем вместе. Франек, отнесите вещи панны Цецилии в ее комнату, а вы, Юзефа, наведите там порядок и помогите устроиться. Панне Ходачкувне надо отдохнуть после дороги.

У бедной старушки слезы полились с удвоенной силой, теперь от радости, и она кинулась целовать мне руки, громко заверяя, что такой второй, как Катажинка, в мире не найдешь.

Жаль мне было ее, ведь Цецилии еще и шестидесяти не исполнилось, а совсем старуха, еле ноги передвигает. Невольно вспомнилась восьмидесятилетняя пани Ленская, бодрая и жизнерадостная.

С панной Цецилией я познакомилась шестнадцатилетней молодой хозяйкой дома, и уже тогда она мне казалась глубокой старухой, проживающей в приживалках в доме моего мужа. Я обращалась к ней на «пани», она меня попыталась было величать «графинюшкой», но я воспротивилась и сама настояла на уменьшительной «Катажинке», что было в самый раз, учитывая разницу в возрасте и ее благородное происхождение из старинной сенаторской шляхты. Так и осталось. Старушка была тихой, спокойной, мне всегда хотелось ее приободрить и приласкать, ведь жизнь и без того оказалась к ней слишком жестока.

Сейчас же я особенно была рада ее возвращению. Ведь чем больше людей в доме, тем лучше для меня и хуже для злоумышленника. А панна Ходачкувна славилась тем, что сон у нее был чрезвычайно легкий, а слух просто поразительный, причем она не ленилась проверять каждый непонятный шелест. И Романа обрадовало ее появление, он прямо расцвел при виде старушки и тоже бросился помогать ей обустроиться.

* * *

В этот день нагрянула прорва гостей, все будто «по пути». Один Арман, без зазрения совести нанесший второй визит за день, не притворялся, напротив, всячески подчеркивал, что прибыл по приглашению, и всем своим поведением и многозначительными словами давал понять собравшимся — мы с ним в особых отношениях, подлец! То и дело что-то интимно шептал мне на ушко, мерзавец! И такой хитрый, так умело демонстрировал нашу особую близость, что у меня не было возможности его резко оборвать. Вот и Альбина Корецкая, соседка-помещица, первая сплетница по уезду, уже стала поглядывать на нас с любопытством, а этот наглец знай компрометировал меня напропалую. И все напоминал о завтрашнем визите якобы для решения каких-то наших совместных родственных проблем. Я твердо решила — непременно приглашу присутствовать Эвелину и Романа.

А когда гости разъехались, мне пришлось опять садиться за письма, и я уже который раз пожалела об отсутствии телефонов в этот дурацкий век. И все время не давала покоя мысль о мытье головы. Следовало сразу же приняться за нее, да не могла я сделать это сама, хотя и располагала кучей прекрасных шампуней, до поры до времени вместе с другой косметикой упрятанной в сундучок, задвинутый в дальний угол гардеробной, чтобы лишний раз не травмировать Зузю. А для мытья головы вызвала парикмахера, известного специалиста в наших краях.

Когда наконец пришло время ложиться, спать совсем не хотелось. Напротив, захотелось есть, причем по-страшному. Вспомнила — ничего удивительного, ведь за весь день, почитай, ничего не ела. Я уже не говорю о втором завтраке с Гастоном, когда мне было не до еды, но и позже, угощая многочисленных посетителей, сама к еде не притронулась, слишком была взволнована. И все из-за паршивца Армана Гийома.

Что же делать? Весь дом давно спит, я допоздна засиделась над письмами, будить прислугу не стоит. Сама справлюсь, привыкла.

Не раздумывая долее, погасила лампы и в кабинете, и в спальне и вышла в темный коридор. Ну не совсем темный. С тех пор, как еще при жизни мужа один из гостей, известный выпивоха пан Коморовский, украдкой отправившийся ночью на поиски так полюбившейся ему нашей смородиновки, с ужасным шумом свалился с лестницы, сломав притом ногу и вызвав панику среди гостей и преждевременные роды у впечатлительной многодетной баронессы Щепанской, я ввела в своем доме обычай оставлять на ночь освещение — малюсенькие лампочки, фитилек, опущенный в баночку с растительным маслом. Распорядилась установить их на всех переходах, поворотах коридора и у всех лестниц. Однако даже теперь, выйдя после освещенной спальни в темный коридор, несмотря на мягкий огонек в коридоре, какое-то время вынуждена была постоять, привыкая к темноте и одновременно вслушиваясь в ночную тишину. Нигде ни света, ни звука, все давно спят. Возможно, только Зузя не легла, но задремала в ожидании моего звонка, чтобы уложить барыню в постель.

Привыкнув к слабому свету масляной коптилки, я осторожно двинулась по коридору к лестнице, стараясь не ступать на скрипучие половицы и гадая, что найдется в кухне перекусить. По дороге заглянула в столовую, надеясь найти там остатки шоколадных конфет и печенья или еще что, оставшееся от угощения, однако заботливая Мончевская все заперла, а ключи от буфета так у нее и остались. Да и не хотелось мне каких-то сладостей, мне бы что посущественней. Даже если и в кухне все окажется запертым — сделаю себе хоть яичницу. Пусть потом кухарка сколько хочет судачит о барыне, по ночам тайком готовящей себе яичницу, мне наплевать.

До кухни я добралась благополучно. Здесь тоже горела дежурная коптилка, но для моих целей требовалось освещение получше. Разыскала и свечи, и нормальные керосиновые лампы. Выбрала свечи, чтобы руки не пахли керосином, и принялась за поиски еды. Разумеется, тут тоже все позапирали, но я знала, где кухарка прячет ключи, ведь ей приходилось вставать раньше экономки, чтобы приготовить завтрак для прислуги. Раздув тлевшие в печи угли, я поставила разогревать чайник, а сама принялась за холодную телятину с хреном, заодно накормив и двух кошек, присоединившихся ко мне во время странствий по дому. Закусив грушевым муссом, который тоже обнаружился в отпертом мною чулане, я в ожидании чая от нечего делать, сидя за столом, принялась перелистывать календарь, который из года в год выписывала для прислуги. Боже, что за уморительные вещи там понаписали! Вот, к примеру, о последних изобретениях. О телеграфе — вредная и опасная для человека вещь, к тому же грех великий, ибо искра, которая движется по проводам, способна в любую минуту вызвать пожар... И тому подобные глупости. Позабавили рассуждения какого-то важного чиновника о бесперспективности новомодного изобретения — самодвижущихся экипажей без лошадей. А вот советы насчет откармливания домашней птицы можжевельником и миндалем — дельные. Ведь известно, что мясо птицы пропитывается запахом ее корма.

И так увлекло меня чтение, что я опять засиделась, не заметив, как идет время. И вдруг чей-то пронзительный крик заставил вскочить из-за стола. За первым криком раздался второй, вот его подхватили другие голоса, и скоро весь дом наполнился криками и суетой. Схватив горящую свечу, я выскочила из кухни. Крики доносились сверху. На лестнице я столкнулась с прислугой и увидела панну Ходачкувну в ночной рубашке, на которую был наброшен теплый капот, в ночном чепчике. Пальцем указывая в сторону моих комнат, она не помня себя кричала: «Пожар! Пожар!» И в самом деле, оттуда тянулся дым. Я рванулась было туда, однако меня перехватил Винсент, первым послав в ту сторону Франека. И вскоре мы все услышали, как Франек, высунувшись наверху в какое-то окно, принялся диким голосом кричать на всю округу: «Горим! Помогите!» Его наверняка услышали и в конюшнях, а дворовые собаки подняли истошный лай.

Мончевская громко приказывала дворне носить воду со двора. Вернувшись сверху, полузадохшийся Франек доложил, что из моих апартаментов тянется удушливый дым, так что и подойти к ним боязно. Какая-то сообразительная кухонная девка со скрежетом отпирала вторую дверь, чтобы впустить подоспевшую из конюшни помощь. И вот уже буфетный мальчик первым пробежал наверх с полным ведром воды. Однако отлегло от сердца лишь тогда, когда появился Роман и принялся вместе с Винсентом организовывать тушение пожара.

Оба они решительно не допускали меня приблизиться к дверям собственной спальни, уверяя, что именно там источник пожара, оттуда валит дым, а если открыть в спальню двери, то сразу ее охватит огонь, потому что у меня наверняка открыты окна, от сквозняка и займется.

Роман послал людей к моим окнам, велев им взобраться и ждать его приказа, а Зузя упорно стояла на том, что только бы проникнуть в мою ванную комнату, уж там воды вдоволь припасено.

И вот я увидела, как по приказу Романа распахнули дверь спальни и сразу оттуда показались языки огня, который принялись заливать дворовые, собравшиеся к тому времени в коридоре. От посланцев же на лестницы к моим окнам пришло странное сообщение: все окна заперты, похоже, изнутри.

Дыма было столько, что и нам в коридоре невозможно было продохнуть. Но вот вскоре по приказу Романа снаружи разбили одно из окон спальни, что действительно усилило пламя, зато и дым стало вытягивать сквозняком, люди смогли проникнуть в комнату и совсем погасить огонь.

Наконец и я получила возможность войти в собственную спальню. Велела зажечь лампы и в их свете осмотрела пожарище. К моему удивлению, ущерб от пожара оказался не столь уж велик. Мебель, стены, потолок даже не почернели. Пострадал ковер на полу, вся моя постель с перинами, подушками и занавесями, одно мягкое кресло. Ну и страшное впечатление производила куча какого-то обгоревшего тряпья, валявшегося в черной луже, и обилие воды везде, куда лили ее усердные помощники, а также всепроникающий отвратительный запах гари. Много пройдет времени, прежде чем он выветрится. К счастью, ни одна из керосиновых ламп не упала и не разбилась. Если бы в огонь добавился еще и керосин — весь дом бы сгорел.

Я радовалась, что двери в гардеробную и будуар оставила закрытыми, благодаря чему эти помещения не провоняли дымом, иначе хоть выбрасывай одежду. Ну и сундучку с драгоценной косметикой тоже ничего не сделалось.

Я приказала быстро собрать воду, все прочее оставить на утро, а мне приготовить одну из комнат для гостей, где и досплю остаток ночи. Можно было, конечно, воспользоваться бывшим супружеским ложем в апартаментах покойного мужа, но я это ложе покинула после двух лет супружеской жизни и более туда не заглядывала, да и в комнате для гостей не требовалось ничего особенно приготовлять, они у Мончевской всегда были в состоянии готовности на случай неожиданного приезда какого гостя.

И теперь, когда пожар потушили и все немного успокоились, настал час панны Ходачкувны, ее звездный час. Ведь это она первая подняла тревогу, а когда люди сбежались тушить пожар, удалилась в библиотеку и все время провела в молитве перед старинным распятием, что висело в простенке между книжными шкафами. И теперь, пребывая в полной убежденности, что именно ее молитвами Господь меня спас, она, плача от счастья, принялась целовать мне ручки, приговаривая:

— А уж я думала — пропала моя Катажинка, задохнется насмерть!

Не только меня интересовало, каким образом среди ночи панна Ходачкувна оказалась в другом крыле дома, ведь будь в своем — дыму бы не почуяла. В ответ на наши расспросы старушка пояснила, что с постели встала среди ночи потому, что какой-то подозрительный шум услышала.

— Поначалу никак не могла в толк взять, что за шум, — охотно рассказывала героиня дня, явно гордясь своим чутким сном и прекрасным слухом. — То ли ставня скрипит, то ли кот по крыше ходит? Но вроде бы нет. Вот, накинув капот и взяв свечу, отправилась я поглядеть, что такое. А тут аккурат Катаринка из своих покоев вышла и вниз по лестнице спускаться стала. Тоже тихонечко, да я услыхала. И я, понявши, что шум небось именно хозяйка наша милая произвела, успокоенная, повернулась да и к себе направилась, а тут она, Катажинка, через пару минут и воротилась к себе в спальню.

— Через пару минут? — не поверила я своим ушам.

Точно помню — зачитавшись календарем, проторчала в кухне не меньше часа. Невозможно, чтобы все это время старая панна Цецилия проторчала со свечой у меня в коридоре, не заметив времени. Значит, кто-то другой поднялся по лестнице, так же легко и тихо, как я хожу. Кто же?

А панна Цецилия взволнованно подтвердила:

— Я еще постояла, послушала, к себе ли идет моя хозяюшка, а как убедилась — к себе, вот и дверь в спальню за собой прикрыла, не требуется ей, значит, никакая помощь, так и я к себе пошла, да только уснуть никак не могла. Все сдавалось — не только кошки по крыше да чердаку гуляют, но как и еще чьи-то шаги, уж их от кошачьих я с легкостью отличу. Да и в другом месте слышатся. Взявши свечу, я вдругорядь вышла послушать, а потом еще дальше пошла, казалось мне — шаги из другого коридора слышатся, и тут я словно дым почуяла, но еще сомневалась, не хотелось попусту народ на ноги поднимать. Забежала к себе, потеплее на всякий случай оделась и отправилась искать место, отколь дым тянется. И оказалось — от Катажинки, благодетельницы моей! Езус-Мария-святой Юзеф! А там Катажинка, закрывшись, сладким сном почивает и не ведает, бедная, что огонь в ейной спальне занялся! А может, уж и не дышит, потому как оченно сильный дым из-под ее дверей выбивался. Подойти невозможно, спасти не могу по старости и немощности, ну я крик и подняла...

Права панна Цецилия, если бы я действительно спала у себя, не быть мне в живых, дым выбивался из спальни кошмарный, в коридоре мы от него задыхались. Но ведь окно-то я оставила открытым, уж это я наверняка помню. Хотя... при открытом окне огонь мог усилиться, и тогда бы я не задохнулась, а сгорела. Одно другого не лучше.

Я не стала всенародно подчеркивать факт моего отсутствия в спальне, не желая умалять заслуги панны Ходачкувны по спасению моей жизни. Если не мою жизнь, так мой дом она наверняка спасла. Вот интересно, откуда мог взяться огонь, камин ведь давно прогорел, лампы, как я уже говорила, все были потушены. Разве что какую свечу оставила. Собравшиеся громко на все лады обсуждали эту проблему, и большинство пришло к выводу, что, видать, какая искра от свечи попала на ковер, недаром он сильнее всего пострадал. Однако настаивать на этой версии прислуга не стала, боясь обидеть барыню. Один лишь Винсент набрался храбрости, когда все разошлись, вполголоса высказал предположение:

— Ясновельможная пани графиня могла оставить одну непогашенную свечу, просто запамятовала теперь. Потому как у самой вашей постели упавшая на пол свеча валялась, на выгоревшем коврике. От нее и мог заняться огонь, и ковер тлел, отсюда столько дыму. А я свечу незаметно ото всех поднял и на место поставил, чтоб лишнего не болтали.

Вот такая ночь была. Надо будет панну Цецилию вознаградить. А Винсенту я не стала говорить о моих соображениях насчет причины пожара. С Романом поговорю. Что бы придумать в качестве награды для панны Ходачкувны? Вот интересно, если она прекрасно слышит вздохи котов на крыше и мчится на всякий подозрительный шум, как я смогу пригласить к себе Гастона так, чтобы никто об этом не узнал?

* * *

Под вечер следующего дня мы с Романом обменивались мнениями.

— Я бы не сомневался — это дело рук Гийома, — озабоченно докладывал Роман, — если бы не то обстоятельство, что накануне вечером он отправился в гости к графу Скупскому, в его резиденцию под Варшавой, да вы знаете, пани графиня, их мокотовский дворец, и остался там на ночь.

— А это точно, что остался там ночевать?

— Так я же, почитай, лично расследование произвел и всех, кого мог, порасспрашивал. Правда, на покой господа Скупские и их гости отправились сразу после раннего ужина, а утром Арман Гийом был как штык на их позднем завтраке, да это не сбило бы меня со следа, кабы не его конь. Несколько человек подтвердили — всю ночь простоял в стойле, разве что негодяй другого какого нашел. Мог и нанять, и украсть.

— И никто там поблизости не видел какого уезженного коня? — допытывалась я, тоже уже поднаторевшая в полицейских расследованиях.

— Этого со всей очевидностью установить не удалось, — признался Роман. — Да и вообще может пройти время, пока выяснится. Если же Гийом кому за лошадь заплатил, так тот не пикнет. А насчет пожара я нисколько не сомневаюсь — поджог, и пани спаслась лишь потому, что из спальни ушла...

Даже Роман не осмелился мне задать вопрос, где меня черти носят, но ему-то я могла сказать правду. Откровенно призналась: голод меня погнал в кухню, развлечение себе устроила. Роман вздохнул с облегчением.

— Как хорошо, что пани графиня мне это сказала! Ведь у нас там переполох. Обнаружили — ночью в кухне кто-то был, буфеты и чулан открывал, свечи зажигал, кошек кормил и грязную посуду за собой оставил. А хуже всего, что заподозрили панну Цецилию. Я же, зная нахальство Гийома, подумал, что это поджигатель такой наглый, еще и есть в этом доме не постеснялся.

Вы разрешите мне деликатно рассеять подозрения прислуги, нехорошо, чтобы подозревали бедную старушку.

Естественно, я согласилась. В конце концов, имею право в собственном доме делать что заблагорассудится, пусть думают о барыне — с причудами. А насчет пожара мнения наши с Романом полностью совпадали. Об этом свидетельствовали и запертые изнутри окна, и выпавшая из подсвечника на пол свеча. Ничего не скажу, могла и выпасть, но не зажженная, уж я-то хорошо помнила — свет, уходя, потушила, еще в темном коридоре постояла немного. А если бы это я захотела кого-то дымом задушить, поступила бы так: сначала выждала бы, пока весь дом не заснет...

Я рассуждала вслух, Роман внимательно слушал, кивая.

...дом и заснул, у меня одной долго горел свет, пожалуй, до полуночи. А когда потух, я бы подумала — ну, наконец и она легла спать. Подождав немного, я бы прокралась в спальню, чтобы поджечь кровать со спящей. Окно распахнутое заперла бы, а принесенные с собою какие-то легко вспыхивающие материалы разбросала у постели и подожгла, для виду сбросив на пол свечу.

Роман дополнил мой рассказ:

— Проникнул мерзавец изнутри, снаружи в окно спальни легко не залезешь, под окном никакого дерева нет. И стена гладкая, ни карнизов, ни балкона.

Кивнув, я продолжала душить жертву. Хорошо было бы, убегая, запереть дверь спальни, но запирается она изнутри, а вылезти в окно — сложно. Преступник предпочел оставить запертым окно, сам вышел в дверь и сбежал. Рассчитывал, видимо, еще и на то, что спасатели одновременно распахнут дверь и окно, тогда сквозняком раздуло бы сильный огонь, и от меня осталось бы одно воспоминание. Замечательно!

Преступление у меня получилось, но оставалась неясность: каким образом убийца проник в дом? Скорее всего, поднимался снизу, раз панна Цецилия слышала его шаги на лестнице, но ведь в нижнем этаже у нас на ночь всегда запираются все окна и двери. Подумать же на кого-нибудь из дворни я никак не могла.

И опять мы с Романом задумались. Помолчав, он высказал предположение:

— Вы уж не гневайтесь на меня, милостивая пани, однако же может и так случиться, кто из прислуги окно незапертым оставит специально на тот случай, чтобы незаметно ночью вылезть и к полюбовнице смотаться, а потом опять же незаметно возвратиться. Или служанка какая для своего хахаля.

— Ну уж нет! — сердито возразила я. — У меня нет им необходимости притворяться, в открытую могут с хахалями якшаться.

— Милостивая пани изволила малость перепутать времена, — только и сказал Роман, но меня как обухом хватил.

Еще бы, спятила я, что ли? Так и в открытую? Да их ксендз всенародно в костеле анафеме предаст, соседи меня осудят, а девка, уличенная в наличии полюбовника, навсегда лишится шансов выйти замуж. Должно быть, на лице у меня появилась растерянность, и Роман поспешил успокоить:

— Ладно, я и на этот счет порасспрашиваю.

В этот день, в связи с пожаром, мне удалось избежать непрошеных гостей, ибо я встала позже обычного. И по этой же причине припозднилась на утреннюю верховую прогулку с Гастоном.

По всему было видно, что он меня с раннего утра ожидал у шалаша дровосеков, так что на прогулке я изрядно задержалась.

Хватило ума не бросаться сразу на шею любимому, ведь этот Гастон мог счесть меня распутницей какой и дать от ворот поворот. Пришлось умеренно дозировать чувства, а попросту говоря — прибегнуть к извечному кокетству и женскому обольщению. В этом отношении я получила неплохое домашнее воспитание, вот теперь пригодилось. Пригодился, однако, и опыт в этой области, полученный в далеком будущем. Короче, время летело незаметно.

Завязать непринужденный разговор очень помог ночной пожар, сразу давая простор соображениям и Гастону дополнительный повод тревожиться о моей судьбе. Теперь ясно стало — этот, старосветский Гастон гораздо больше озабочен моей безопасностью, чем тот, из Трувиля. На этот счет у меня чуть было не вырвалось глупое замечание, да удалось вовремя прикусить язык.

Мы провели вместе несколько восхитительных часов, и я разрешила ему приехать ко мне с визитом к вечернему кофе. Домой вернулась, когда случайные гости, потеряв терпение, убрались восвояси, не дождавшись меня. Раздосадованная их наездом, решила сама нанести им визиты, мимоходом напомнив, что у меня приемные дни лишь вторники и пятницы.

Утренняя прогулка избавила меня и от встречи с Арманом, который заявился к двенадцати, громко оповещая ожидавших меня соседей-шляхтичей, что он — прямиком от господ Скомпских и что ему назначена аудиенция. Ненавязчиво поинтересовался моим здоровьем. Ничего не подозревающая прислуга простодушно отвечала, что здоровье барыни, должно быть, отменное, потому как легко на лошадь вскочила. Надеюсь, о ночных происшествиях гости мои не много узнали, ибо я строго-настрого запретила дворне болтать о пожаре, притворившись, что больше всего боюсь компрометации, ибо нечаянно всплыл факт моего ночного обжорства.

От пана Юркевича приехал посланец. Вот, пожалуйста, Роман все правильно угадал. Посланец не привез не только завещания, но даже и его чернового проекта, лишь информировал о новых осложнениях нотариального оформления.

Желая гарантировать сохранность имущества Зоей Яблонской и уберечь ее от распутника Янушека, пан Юркевич перебрал все кандидатуры порядочных людей, годных в опекуны, и ни одной не признал достойной. Вспомнил о моем упоминании о церкви и решил дождаться возвращения из Рима знакомого епископа, по словам поверенного — человека достойного. Церковь церковью, считает пан Юркевич, но должно быть и указано какое-то конкретное лицо, а этот епископ вроде подходит. Хотя мой нотариус и в нем сомневается и подумывает, не отписать ли мне наследство французским церковникам. Ох, боюсь, пан Юркевич с его дотошностью оставит мое состояние самому Папе римскому!

Очень рассердили меня все эти препятствия, разве можно медлить, когда вот и минувшей ночью меня могли запросто лишить жизни? И я в гневе села за стол, чтобы собственноручно обо всем этом информировать поверенного и настоятельно требовать скорейшего оформления документа. Даже взяла и сама написала завещание, в котором оставляла Зосе Яблонской сто тысяч, прислуге на всех пятьдесят тысяч, а все остальное, сколько бы там ни оказалось, по подсчетам месье Дэсплена и пана Юркевича — на костел отписала, исполнителем же назначала Кароля Борковского, мужа Эвелины. Как-то внезапно он пришел в голову, раньше я о нем не думала. Очень надеюсь, с гулякой Янушеком Бужицким не подружится.

Написав собственноручно это завещание, я призвала подписаться в качестве свидетелей своего управителя Лешека Дронжкевича и случайно завернувшего к нам со свежим мясом торговца Шмуля, которого издавна знала как очень честного человека, к тому же рассудительного и оборотистого, не случайно же сделала его своим арендатором.

Изумленные тем, что барыня в столь поздний час призывает их подняться к ней в кабинет, оба свидетеля явились незамедлительно и, услышав, что я все имущество оставляю на костел, подписали без лишних расспросов, хотя и посматривали на меня как-то странно. Последнее обстоятельство ни в чем не уменьшало законной силы завещания, и я, призвав посланца нотариуса, вручила ему вместе с письмами и этот документ, велев отправляться немедленно в путь, хотя уже и смеркалось. Плевать мне, что посланец разбудит пана Юркевича, не будет в другой раз так медлить.

Мои обгоревшие покои прислуга целый день приводила в порядок, так что на ночь я могла вернуться к себе. Тут уже пахло не гарью, а лавандой, воском и моими духами. Вместо обгоревшей кровати принесли бывшее мое супружеское ложе из мужниных покоев, да я утешала себя — недолго мне на нем спать. А супружеское ложе для себя уж я оборудую по-своему, постараюсь, чтобы похоже было на матрасы XX века, без углублений и возвышенностей.

Ах, как мне будет не хватать современной ванны, то есть ванны будущего...

* * *

Наконец хоть одна ночь прошла спокойно, без всяких нежелательных сенсаций. Теперь днем предстояла встреча с Арманом.

Моим свидетелям, Дронжкевичу и Шмулю, я не запретила рассказывать о том, зачем их вызывала к себе, и очень надеюсь, весть о завещанном мною церкви состоянии разойдется по округе. Во всяком случае, Арман-то непременно вытянет из Шмуля все, что надо.

На этот раз при моей встрече в лесу с Гастоном присутствовал и Роман, хотя маячил лишь в отдалении. Он явно больше верил Шмулю и всерьез взялся меня охранять, как я его ни убеждала, что, узнав о моем наследнике и сочтя его учреждением солидным, Арман до поры до времени перестанет покушаться на мою жизнь, ну хотя бы до тех пор, пока я не напишу нового завещания. Арман, по словам моего верного слуги, слишком опасен, а вчера он разыскивал меня в лесу и, к счастью, заблудился в просеках. Да, он не так хорошо знал лес, как я.

Зато заловил меня дома. Гастона ко второму завтраку я не пригласила, поскольку договорилась о встрече с Эвелиной, а потом меня ожидало совещание со специалистами-водопроводчиками.

Завтракать мы сели с Эвелиной вдвоем, но тут-то Арман и заявился. Увидев его, Эвелина вопросительно глянула на меня. Я лишь смогла скривиться и отрицательно покачать головой, как Арман уже нахально усаживался за наш стол, громогласно заявляя о своем аппетите. Хорошо, что тут же подъехал и барон Вонсович, якобы возвращаясь с какой-то охоты. Не выдержал, бедняга, ну да оно и к лучшему вышло. К тому же привез мне в подарок дикую утку. Боюсь, он был удивлен тому, как радостно его приняли, не подозревая, что нужен мне был лишь для того, чтобы после завтрака оставить его вдвоем с Арманом — ведь это так естественно предоставить мужчинам возможность поговорить об охоте! Я же с подругой уединилась в будуаре.

Эвелину потрясли услышанные от меня сенсации, ведь здесь никто и не знал об убийстве Луизы Лера.

— Надо же, в собственной квартире убита! — восклицала Эвелина, удивляясь немного, что я решила ей поведать столь жуткую тайну. В обществе вообще было не принято говорить о таких шокирующих вещах, как связь моего прадеда с экономкой. Она не знала, что главное еще впереди. — Теперь понятно, почему она не доставила тебе никаких неприятностей, ведь этого можно было ожидать.

— Зато неприятности, причем в неограниченном количестве, доставляет другой субъект. Тот, что сейчас в салоне с паном Вонсовичем обсуждает утиную охоту. И признаюсь тебе, я просто не знаю, как от него избавиться.

Эвелина по привычке собралась было изображать удивление, но вдруг махнула рукой на приличия и горячо заговорила:

— Я и сама заметила, что не нравятся тебе его ухаживания, а такой очень даже способен скомпрометировать женщину. И кажется, он тоже претендовал на наследство после твоего прадедушки?

— Он и сейчас претендует.

— По всему видно — старается получить твою руку. И я сама хотела предупредить тебя, дорогая, что уже пошли разговоры. А когда ты пригласила меня нынче на завтрак, я ехала в большом беспокойстве — боялась: ты хочешь сообщить мне о скором обручении...

— Да, но не с ним же! — вырвалось у меня. У Эвелины ушки на макушке, а соображать она умеет.

— О! Уж не с паном ли де Монпесаком?

Мне уже было нечего терять, и я лихо перла напролом.

— Почему бы и нет?

Эвелина смутилась.

— Но... моя дорогая... я не любительница сплетен, но, боюсь, мой долг тебя предупредить. Говорят, у него определенные... интимные... обязательства перед мадемуазель Русийон... и он с нею обручен...

— Кто это сказал? — гневно вскричала я. — Ты слышала об этом, будучи в Париже? Я, например, ничего там не слышала.

У Эвелины сразу изменилось выражение лица, она словно что-то с себя стряхнула и задумалась.

— А знаешь... в Париже мне тоже никто о таком не говорил.

— А ты с ним во Франции встречалась? Знаешь его давно?

— Ну, еще бы, с детства, мы дружили семьями и часто встречались. Потом все реже, но в Париже я ничего такого о нем не слыхала. Только здесь, в наших краях, все об этом и говорят. Пани Порайская нацелилась было на него, надеясь пристроить одну из своих «крошек», да потом жаловалась — ах, в наше время никому верить нельзя.

— Ну и не верила бы, — холодно отозвалась я. — Уверена, все эти сплетни о молодом графе здесь распускает господин Гийом. С определенной целью. Оговорить невинного человека — это для него такой пустяк! Ты не заметила, слухи поползли с моим приездом или он начал распускать их заранее?

— Это как-то совпало, — внимательно глядя на меня, рассеянно сказала Эвелина, думая о другом. Да, она не глупа, моя Эвелина, и выводы из наблюдений делать умеет.

— Что на пана Монпесака ты произвела впечатление с первой же встречи, это бы и слепой заметил, — заговорила она задумчиво. — У него и в самом деле было для тебя сообщение? Хотя, зачем об этом спрашивать, достаточно уже одной информации о смерти Луизы Лера. А может, и не только об этом сообщил?

— Да, не только это. Месье Дэсплен не хотел, чтобы пошли сплетни о моем прадеде, царство ему небесное, вот и попросил молодого графа кое-что сообщить мне устно, при встрече. Зачем порочить память покойного?

Эвелине не надо было растолковывать, чем именно порочить память моего покойного прадеда. Хватило упоминания о Луизе Лера...

Эвелина принялась рассуждать вслух:

— Значит, граф приехал действительно с важным сообщением, тут без обмана. В Париже о нем все как наилучшего мнения, репутация у него там безупречная. Мог, конечно, скрывать... и раз я своими глазами видела его на Елисейских полях у коляски мадемуазель де Русийон, но всего один раз, честно говоря.

— Это еще ни о чем не говорит.

— Возможно. А вот пана Гийома я совсем не знаю. О нем больше может рассказать пани Танская.

— Вот и держался бы за нее! — раздраженно заметила я. — Зачем ко мне приставать?

— Моя дорогая, ну что ты такое говоришь? Во-первых, пан Танский жив-здоров. Во-вторых, насколько я понимаю, вместе с твоей рукой пан Гийом надеется получить все твое состояние, в придачу к нему теперь еще и состояние твоего парижского прадеда. Какое может быть сравнение? Повторяю, я его совсем не знаю, но должна признать: красив, бестия! И чувствую своим женским инстинктом — опасен. И тебя совсем не привлекает возможность укротить дикую бестию?

И первая рассмеялась от души, а я с удивлением вдруг заметила в ней большое сходство с Эвой, которую встретила во Франции сто с лишним лет спустя. Истинная праправнучка своей прапрабабки.

Посмеявшись, я решительно заявила:

— Нет, не привлекает. Нисколечко. Не говоря уже о том, что Арман Гийом не моргнув глазом мог бы меня убить, чтобы одному владеть всеми моими богатствами.

— Да он тебя и сейчас мог бы убить, — вдруг встревожилась Эвелина. — Раз уж мы решились затронуть столь ужасные темы, разреши тебе напомнить, дорогая, что у тебя нет ни детей, ни мужа, а значит, он твой прямой наследник.

На что я с превеликим торжеством возразила:

— А вот и нет! Я только что написала завещание, где все свое состояние оставляю церкви. Костел он не посмеет затронуть. Так что убивать меня сейчас ему нет никакого резону!

Эвелина пришла в восторг от замечательной идеи, а я собралась ей выложить остальное — и о суммах, оставленных дворовым, и о том, что исполнителем завещания назначила ее супруга, о чем они пока не знают. И о Зосе Яблонской. Но не успела. Арман потерял терпение.

Ни один воспитанный человек не ворвался бы нахально во внутренние покои хозяйки, когда она ясно дала понять, что желает побеседовать с приятельницей с глазу на глаз. В будуар не осмелится постучать даже официальный жених, разрешено разве что мужу, отцу или брату и то в чрезвычайных обстоятельствах. А Арман осмелился! Наглость этого человека не знает пределов. Обе мы с Эвелиной окаменели, не находя слов от возмущения.

Другое дело, что хорошо воспитанная хозяйка не оставит гостей на столь долгое время без внимания, не бросит их одних в гостиной, разве что намерена показать свое неудовольствие и намеренно желая обидеть. Обижать барона Вонсовича не входило в мои расчеты, но я знала, что когда у него под рукой неограниченный запас его любимых напитков, он и до вечера просидит без обиды, а потом беспрекословно примет мои извинения.

Как хорошо, что я успела Эвелине открыть правду о моем отношении к Арману Гийому, иначе его вторжение в святая святых она восприняла бы как несомненное доказательство наших интимных отношений, и Арман достиг бы цели, скомпрометировав меня в глазах ближайшей приятельницы.

— Что произошло? — холодно поинтересовалась я. — Опять пожар? Иначе пан не посмел бы нарушить наш тет-а-тет.

А этот наглец, ничуть не смущенный, с улыбкой возразил:

— Не замечать, как бежит время — привилегия прекрасных дам, мы же с паном бароном, лишенные вашего чарующего общества, истосковались беспредельно и я себе позволил...

— Коль скоро пан так дорожит временем, я не задерживаю — можно и распрощаться.

— Ах, о чем вы, графиня! Я весь к вашим услугам, и мое время тоже.

— В таком случае извольте еще немного подождать.

— А не разрешите ли присоединиться к вам?

— Нет! — пришла мне на помощь Эвелина, причем сказано это было таким тоном, что негодяю оставалось только с поклоном покинуть будуар.

Оставшись одни, мы какое-то время молча глядели друг на друга.

— Ну, знаешь! — возмущенно заговорила Эвелина, а я воспользовалась случаем:

— И ты еще подозревала, что я могла выйти за такого! Лучше уж заранее покончить самоубийством. Хотя нет, лучше его убить. Например, отравить.

Светская дама Эвелина тем не менее предложила вернуться к мужчинам, опасаясь, что Арман Гийом может бог знает что наговорить барону.

И наверняка наговорил, потому что барона мы нашли во вздрюченном состоянии. Он весь как-то сник, уже не осыпал меня комплиментами, тут же заявил о необходимости покинуть мой гостеприимный дом, но я задержала гостя, ни минуты не сомневаясь, что мерзкий Арман порешил пересидеть всех гостей и остаться со мной наедине. Вот когда я пожалела, что разрешила Гастону прибыть лишь к вечеру, и тут же порадовалась этому обстоятельству, ведь негодяй Гийом мог бы графа и на поединок вызвать, с него станется. Не зная, на что решиться, я молила Господа о спасении, и Господь внял моим молитвам. Приехала пани Танская. Что могло быть лучше!

Подозреваю, гостья руководствовалась двумя поводами — и охотой за Гийомом, и желанием расспросить меня наконец о новейших парижских новинках. С порога пани Танская принялась сговариваться с бароном о совместной охоте на кабанов, к ним присоединился и Арман. Похоже, охота его и в самом деле интересовала.

Вздохнув с облегчением, я распрощалась с Эвелиной, которая уже давно должна быть дома, и даже не обращала внимания на подробности обсуждаемой охоты и ее сроки. В присутствии Танской Арман не посмел нахально ухлестывать за мной, а я не сомневалась, что теперь она не выпустит его из своих коготков, уж на нее можно в этом положиться.

Распрощавшись с гостями, я опять поспешила к своему секретеру и написала коротенькое письмецо Эвелине, уведомляя о моем завтрашнем к ней визите, ведь мы так и не успели обо всем поговорить. Я и не посоветовалась с ней, и ей не обо всем рассказала. Выслала казачка верхом с запиской, наказав возвращаться с ответом.

Сама же стала думать о Гастоне. Видать, брошенное Эвелиной зерно не засохло, пустило-таки ростки. Ну что я знала о современном Гастоне де Монпесаке? О том, из будущего, знала все. Разведен, теперь свободен, люблю его всей душой и лучшего мужа мне не встретить. А этот? Ладно, в Париже о нем ничего дурного не слышала, но он мог и скрывать свои похождения. Не был женат, но мог иметь кучу любовниц, а уж какую-нибудь куртизанку и содержать, прикипев к ней душой. И телом, молодым людям это свойственно. Возможно, и хотел теперь освободиться от былой зависимости после того, как познакомился со мной, а может, и не хотел. Ведь даже не заговорил о своем намерении жениться на мне, даже не намекнул, всю дорогу речь шла только о его чувствах, не о серьезных намерениях. Те он мог питать по отношению к мадемуазель де Русийон. Меня любил, это и слепой бы заметил, но надолго ли? Можно ли верить ему, как тому Гастону, которого я встретила через сто пятнадцать лет?

И как всегда, додумав до этих ста пятнадцати лет, почувствовала — хватит, иначе спячу.

Сидела я за обеденным столом и размышляла. Кажется, за столом была и панна Ходачкувна, тихо сидела как мышка. Кажется, я что-то ела, хотя мне жутко мешали стук и грохот, разносившиеся по всему дому — это обустраивали мою новую ванную комнату. Вот тоже последствия моего путешествия во времени.

Интересно, как бы я жила, не побывав в будущем? Теперь мне часто приходили в голову такие мысли. Если бы я не перескочила через проклятый барьер времени, если бы не покидала своего времени... ведь я бы была другой. Совсем другой. Что бы я знала о мире? Да совсем ничего, и кто знает, может быть, по своей дремучей отсталости клюнула бы на Армана Гийома, соблазненная его красотой и самоуверенностью, покоренная шокирующей смелостью поведения. Возможно, с ходу поверила бы сплетням о Гастоне.

Не замечала бы неудобств и недостатков жизни в собственном поместье, сидела бы сейчас в корсете под платьем — рубашка и нижняя юбка, на ногах — толстые чулки с подвязками, от которых ныли ноги. Не знала бы, как чудесно может измениться мое лицо от самой малости косметики.

Вспомнив о косметике, вскочила. Гастон вот-вот придет, а я еще не готова.

Еле успела навести марафет, как Винсент доложил о приезде Гастона. Я собиралась принять его в будуаре, как вдруг неожиданно для себя передумала: слишком уж интимно, однозначно, а во мне уже какое-то недоверие поселилось, что ли, сомнение какое-то... Надо же, неужели и на меня повлияли сплетни Армана Гийома, на меня, просвещенную женщину, побывавшую в будущем? Сердце просто сжималось при одной мысли, что это могло быть правдой, что у меня есть две соперницы — неведомая куртизанка парижская и мадемуазель де Русийон. И одновременно злость брала на себя — вот, оказывается, какая я отсталая баба, считаюсь с глупыми приличиями. Да сто лет пройдет и смогу принимать мужчину в любой из своих комнат, хоть в спальне, хоть в ванной, а тут, видите ли, будуар неприличен! Смех! И плевала бы я на все сплетни.

Гастон едва вошел — сразу почувствовал: во мне что-то изменилось. Совсем другой была я утром в лесу. Наверное, подумал, я теперь упрекаю себя за слишком вольное поведение на природе и напускной холодностью стараюсь его компенсировать. И сразу послушно поддался моему настроению, лишь пылкими взглядами говоря о великой любви ко мне, что меня окончательно добило. Как страшно, как невыносимо страшно хотелось мне, чтобы этот молодой человек был мой и только мой, чтобы не делиться им ни с какими куртизанками и невестами.

Эх, времена! Не могла я ему этого сказать прямо, неприлично, видите ли. А он считал неприличным делать мне предложение после каких-то трех дней знакомства.

И все равно я была счастлива уже от того, что могу глядеть на него, разговаривать с ним, и чуть было совсем не расслабилась, как вдруг он сам все испортил.

Гастон заговорил о своем отъезде в Париж. Поначалу до меня даже не дошло. Какой отъезд, какой Париж может быть, когда он так меня обожает целых три дня, а теперь вдруг собирается уезжать? Он что, ненормальный?!

Чего стоило мне не вспыхнуть, сдержать себя — один Господь знает. А он, опустив глаза, запинаясь, принялся говорить о важных делах, призывающих его туда, о том, что бросил все, чтобы мчаться ко мне, желая предупредить о грозящей мне опасности, а теперь надо мчаться обратно, улаживать свои дела.

И так мне эти его срочные дела хорошо укладывались в сплетни о куртизанке и мадемуазель де Русийон, что я даже мимо ушей пропустила заверения графа — он скоро вернется, очень скоро, съездит недели на две-три и поспешит сюда. Надеется, что здесь его будут ждать, надеется на теплый прием, и тогда он пробудет здесь столько, сколько понадобится, чтобы завоевать мое сердце.

Первой мыслью было — сердце! А руку?! Второй — ведь и то, и другое он уже получил в двадцатом веке, а вместе с сердцем и рукой и все остальное. Третьей — ведь я же сама опасалась, что из-за Гийома, настырно набивающегося мне в мужья, он не осмелится предложить мне свои руку и сердце. Тогда что же, стать его любовницей? Через сто лет — другое дело, но теперь?

И у меня непроизвольно вырвалось:

— Но ведь в октябре...

И я прикусила язык, да так, что вскрикнула от боли. Ну все, теперь есть не смогу!

А Гастон подхватил, не замечая моего конфуза:

— В октябре я наверняка уже буду здесь! А почему пани графиня заговорила об октябре? Какие-то неизвестные мне планы?

Если бы не горящий от боли язык, наверняка опять бы какую-нибудь глупость выпалила, вроде того, что очень даже ему известные планы, забыл, что ли, что мы собираемся пожениться? Наверняка ведь он мчался во Францию для того, чтоб как-то эти свои обременительные связи разорвать, как-то привести в порядок. Может, даже биться на шпагах или стреляться с отцом, а то и братом мадемуазель де Русийон.

Неловко ворочая языком, я нечленораздельно пробормотала что-то о том, что были у меня планы насчет поездки во Францию, да придется отказаться от них, дела требуют моего присутствия в Секерках.

Гастон предложил:

— Если пани графине надо что сделать в Париже, я охотно готов помочь.

Не стала я его ничем обременять, никакими поручениями, лишь пробормотала, что попытаюсь свои имущественные дела уладить с поверенным, подробно ему обо всем написав. И собравшись с духом, прибавила:

— Какая жалость, что и господин Гийом не уезжает. Боюсь я его и предпочла бы, чтобы его здесь не было.

Гастон опечалился еще больше.

— Признаюсь, и меня это тревожит, а мне и без того очень тяжело отсюда уезжать. Правда, я надеюсь, мне удастся в Париже добиться того, что ему тоже придется срочно туда мчаться, и пани графиня получит передышку. А здесь пани будет под защитой, иначе я просто не мог бы уехать, только это и утешает немного.

Голову мне морочит, какая защита? Если бы любил по-настоящему, не оставил бы меня в опасности.

После ужина мы расстались довольно холодно. Нет, это не было еще расставание надолго, наутро нам предстояла обычная прогулка верхом, уезжал Гастон лишь послезавтра.

Спать я легла опять в комнате для гостей, ибо моя ванная лежала в руинах.

* * *

К сожалению, новости я узнала на следующий день лишь ближе к полудню, так что утренняя прогулка верхом прошла скучно и чинно, я была как ледышка и Гастон боялся даже лишний раз заговорить со мной.

Из леса я поехала не домой, а прямо к Эвелине. Гастон, который у них проживал, приехал немного позже, надо было соблюдать приличия, черт бы их побрал! В отличие от Армана, Гастон был тактичным молодым человеком, не мешал нам шушукаться. Оба они с Каролем занялись бильярдом.

Я хотела начать с сообщения, что назначила Кароля своим душеприказчиком, и опять не смогла, ибо Эвелина огорошила меня сообщением: она не выдержала и рассказала Гастону о моем завещании.

— Видела бы ты, дорогая Кася, как он убивался, как расстраивался, что уезжает, оставляя тебя в такой опасности! — оправдывалась подруга. — Просто сил не было на него смотреть, ну я и успокоила его немного. Ты на меня не сердишься?

— Как можно! — искренне порадовалась я. — Видишь же, я сама радуюсь!

Ну и проговорилась, Эвелина вцепилась в меня и не отставала, пока я ей не пояснила своих слов. Рассказала, как напереживалась со вчерашнего дня, узнав об отъезде Гастона, а теперь успокоилась. Значит, он не бросал меня на произвол судьбы, зная: завещание для меня — своего рода щит. Теперь он знал, я могла не опасаться за свою жизнь со стороны Армана, мне грозила разве что компрометация.

Знала Эвелина и причину внезапного отъезда Гастона. Он бросил на полпути улаживание каких-то весьма для него существенных имущественных дел и недостроенный дом. Что ж, даже если к этому добавить пресловутых куртизанку и невесту, он все бросил, поспешая ко мне. А кроме того, он нанял какого-то человека, которому поручил стеречь меня.

Знай я все это вчера, я бы не была такой холодной. Впрочем, может, оно и к лучшему, неизвестно, до чего могла довести меня моя страстная натура.

В заключение я согласилась устроить у себя прием охотников, которые выбирались на охоту ранним утром, и распрощалась. Не хотела более обременять Эвелину своими проблемами, к ней уже начинали съезжаться гости.

По дороге домой встретила Романа. Он тоже решил не спускать с меня глаз, поскольку выяснил, что обычно разговорчивый и общительный Шмуль ни слова не проронил относительно моего завещания. А поскольку трудно организовать встречу моего управляющего Дронжкевича с Арманом, пришлось Шмулю намекнуть на необходимость при встрече с господином Гийомом проговориться. Умному Шмулю хватило и двух слов, так что уже сегодня Арман узнает о моем завещании.

Эвелина тоже делала что могла. Она рассказала о завещании пани Танской, та уж непременно передаст Арману.

Еще Роман рассказал о своих изысканиях. Он обнаружил весьма существенную деталь: испорченный замок в двери, ведущей в оранжерею. На вид все в порядке, казалась дверь запертой, а на деле просто закрытой. В оранжерею же попасть совсем легко, стоит лишь приподнять нижнюю раму одного из окон.

У меня отлегло от сердца: значит, прислуга ни при чем. Злоумышленник проник в дом через оранжерею, а пани Цецилия слышала, как он поднимался по лестнице. Разумеется, Роман уже распорядился исправить замок в двери.

Дома меня ожидало весьма раздраженное послание пана Юркевича. Как я и предполагала, посланец нарушил его сон, и поверенный придирался ко всему на свете. И завещание я написала не теми словами, как положено, и в свидетели взяла еврея, а как можно, если имущество оставляю христианской церкви! И ему, нотариусу, теперь придется все переделывать, чтобы придать документу законную форму. Ради бога, может сколько угодно переделывать, теперь меня не будет злить медлительность юриста, ведь и не по форме написанное завещание имеет законную силу.

Зато Кароля Борковского в качестве моего душеприказчика нотариус всецело одобрил, сожалея лишь о том, что Кароль слишком уж мягкосердечен.

Но сейчас для меня главным было расставание с Гастоном. Возможно, он и в самом деле ехал по делам, а не улаживать свои сердечные связи, но хватит ли сил вынести столь длительную разлуку?

И когда мы прощались, меня одолевали самые мрачные предчувствия.

* * *

Арман усиленно уговаривал меня принять участие в охоте. Я отказалась, ссылаясь на неотложные дела по хозяйству. Но он так приставал, что я наконец выразила согласие оказать честь охотникам и поприсутствовать на мероприятии, но не принимая в нем непосредственного участия и держась в стороне.

Арману опять не удалось остаться со мною наедине во время визита. На этот раз помешали мой управляющий с неотложными делами и викарий[13]. Последнего прислал ксендз-настоятель с просьбой оказать посильную помощь пострадавшему от пожара семейству. К тому же то и дело меня отрывали с разными неотложными вопросами рабочие, перестраивающие ванную. Видя такое, Арман не стал упорствовать и быстренько со мной распрощался.

Вызвав Мончевскую, я дала ей указания насчет завтрашнего приема для всех, участвующих в большой охоте, и тут же о нем, приеме, забыла.

Настолько, что поутру отправилась на обычную нашу прогулку с Гастоном верхом. Ах, в нынешних временах это было единственной возможностью побыть наедине с любимым! Охота просто вылетела у меня из головы, я страшно жалела о потерянном из-за моей дурацкой ревности дне перед его отъездом, и вот теперь отправилась на Звездочке в ту рощицу, где мы обычно встречались с Гастоном, назвав про себя прогулку встречей с любимым.

Грустной получилась эта прогулка. Думая только о Гастоне, не глядя по сторонам, я отрешенно моталась по рощице, не слыша ни выстрелов, ни собачьего лая, ни переклички охотников. Наконец до меня дошло, что я приближаюсь к месту охоты. Вспомнила, что сегодня и я вроде бы обещала поприсутствовать на ней, хоть и в отдалении. Кому обещала? Ах, Арману! Так пусть он лопнет, не собираюсь выполнять никаких данных ему обещаний!

И энергично повернув лошадь, я рысцой направилась в противоположную охоте сторону, а потом и вовсе к дому, намереваясь встретить гостей уже у себя. И вдруг услышала, как что-то просвистело у самого уха, и тут же дернулась шляпа. Не понимая, что случилось, обернулась, предполагая, что ненароком задела шляпой ветку дерева, как вдруг тут на всем скаку подлетел ко мне на коне Роман, крикнув страшным голосом:

— Жми на всю железку, вельможная пани! Газуй!

Как огретая кнутом, не рассуждая и повинуясь инстинкту, я стиснула шпорами бока лошади и как вихрь помчалась прочь.

До сих пор сдерживаемая мною Звездочка охотно пустилась галопом. Вот уже не слышно стало звуков охоты, вот и въезд в мой парк. Только здесь придержала я лошадку и обернулась к Роману.

— Меня предупреждали, а сами не убереглись! — со смехом упрекнула я верного слугу. — Что за словечки! Слышал бы кто!

— Знаю, да не до слов здесь, когда жизнь пани висела на волоске, — возразил Роман. — Вы поняли, что в вас стреляли?

Я искренне удивилась.

— Да нет же, не в меня, а по кабанам! Там шла охота.

— А кабаны прошли краем! — стоял на своем Роман. — Да вы лучше шляпку осмотрите.

— Прямо сейчас?

— Если не возражаете.

Не столько обеспокоенная, сколько удивленная, я остановила Звездочку и, сняв шляпу, увидела в ней две дырочки. Пуля влетела и вылетела.

Вопреки обыкновению, Роман отдал обеих лошадей мальчику-конюшему, а сам вошел в дом вместе со мной. В гостиной я в ужасе внимательно рассматривала свою шляпку, высказывая вслух предположение, что кто-то из охотников все же стрелял по кабанам и случайно...

— Вовсе не случайно! Вас намеревались убить, выстрелив два раза. А при случае и от меня избавиться, вот, глядите.

И продемонстрировал рукав куртки, разорванный пулей над локтем. В ответ на мой вопросительный взгляд пояснил:

— Два прицельных выстрела не оставляют сомнений. Целили пани в голову. Тут я подоспел, оказался сзади вас, и тогда, понимая, что вы уже недоступны, попытались избавиться от меня, на сей раз метя в сердце. Но голова вернее, удивляюсь, почему в пани не попал.

— А я как раз склонилась, проезжая под веткой, — все еще не веря, дрожащим голосом произнесла я.

— Благодарите Господа...

В гостиную уже заглядывали, и я провела Романа в кабинет, где можно было поговорить спокойно.

Дверь заперла на ключ, чтобы Роман мог сесть как человек, а не торчать столбом перед барыней как кучер. А если кто из прислуги подумает, что у меня шуры-муры с кучером — плевать, ему же хуже. Репутация у меня прочная, ее не пошатнут глупые измышления.

Уселись поближе друг к другу и почти шепотом стали совещаться, а вдруг ненароком кто подслушивает? Пришли к выводу — Арман стрелял, вряд ли у меня столько врагов, чтобы это кто-то другой покусился. Неужели этот мерзавец осмелится судиться с костелом? Роман укорял меня за то, что на время успокоился, потерял бдительность, «не присматривал», как он выразился, за паном Гийомом — и вот пожалуйста! Поэтому сегодня он, Роман, позволит себе отлучиться, кое-что ему надо сделать, меня же спокойно может оставить в собственном доме без присмотра, потому что слишком много вокруг будет народа, гости понаедут, при них вряд ли негодяй что выкинет.

— Не так уж много, всего человек двадцать, — упавшим голосом поправила я.

— И этого хватит! Но на руки пану Гийому поглядывайте.

И тут меня зло взяло. Ну что это такое! Каким правом негодяй не дает мне спокойно жить? И в собственном доме от него не устережешься. Может, мне самой его пришить? Отравить! Но не у себя же в доме. Он остановился в корчме? Так можно подослать убийцу... Глупости, ненужный свидетель. Застрелить, как он меня хотел? Так теперь я его. Нет, тогда скорей уж Роман, стреляю я неважно. Но что-то надо предпринять, ведь ясно же — в безопасности почувствую себя лишь после его смерти.

Роман уже отправился по своим делам, а я все сидела и измышляла способы избавиться от врага. Очнулась лишь при громких звуках рогов и конского топота. Гости съезжались с охоты.

Прием прошел спокойно, ночь тоже. Наутро я опять заперлась с Романом в кабинете. Нет, теперь уж точно пойдут разговоры о моих амурах с кучером, ну да что поделать?

— Интересно, где же негодяй провел ночь? — начала я. — У нас в доме все обошлось без происшествий.

Ответ у Романа был готов.

— Если пани графиню интересует правда — так в оранжерее баронессы Танской, а слухи распустил, что в Варшаву едет. Но мне известно — был он и в Варшаве. Там подпоил клерков пана Юркевича и выпытал у них всю подноготную о вашем завещании. Шмуль наконец постарался, довел до его сведения, так он решил проверить на месте. Ну и подручные пана Юркевича заверили его — нет никакого завещания, все это выдумки, не написала пани. На Библии поклялись.

— Как же это? — ужаснулась я.

— А вот так! Пан Юркевич утаил его, спрятал ото всех в особом шкафу! Это я узнал от него самого, прискакав в Варшаву доверенным посланцем пани графини. Так он мне пояснил — поскольку возникают формальные сложности, он не вправе признать документ официально, и до поры до времени его припрятал. До согласования с месье Дэспленом не имеет права как юрист. Я так понял — намерен создать юридический шедевр и потому выжидает...

— ...а я из-за шедевра жизнь потеряю! — разозлилась я не на шутку. — Упрямый крючкотворец! Ничто его не проймет!

— Похоже на то, — кивнул Роман. — И даже если Шмуль станет направо и налево трубить о завещании, Гийом воспримет это как вашу уловку с целью ввести его в заблуждение. Или поверит — завещание есть, но формально недействительно, так что он без труда выиграет судебный процесс о наследовании после смерти пани.

— Господи! Что же делать? Так вот почему он церкви не убоялся! Надо было викарию сказать, когда приезжал ко мне.

— Тоже нехорошо. Ведь в случае отмены костел обидится.

Мы оба сидели поникшие, Роман тоже не знал, что в данном случае можно предпринять. И также стал подумывать о том, как бы избавиться от этого ужасного человека.

— Вот кабы он ночью закрался в дом пани, — мечтательно начал он, — так убить взломщика — святое дело. Можно даже какие двери не запереть, пусть проникает... хотя, опять скандал подымется, кто поверит, что он явился сам по себе, а не по приглашению пани графини? Ведь красавец мужчина.

А мне уже плевать было на скандалы, лишь бы жизнь сохранить. Вот разве что до Гастона дойдет... Нехорошо. И именно с Арманом!

А тут еще Роман подлил масла в огонь, угрюмо заметив:

— Ведь этот негодяй способен и через окно выстрелить в пани.

Я невольно бросила взгляд на окно, и в самом деле неплотно закрытое шторами. Поежилась. Страшно, такая темь! Приказать прислуге, чтобы шторы плотно задергивали? Ну уж нет, не дам себя запутать, затравить как дикого зверя! Сама отправлюсь к нему под окно и убью! И никто на меня не подумает. Главное — потихоньку выскользнуть ночью из дома и так же неслышно вернуться. Лишь бы чуткая Цецилия не услышала, ну да подумает — я опять в кухню спускалась подкрепиться. Мания у меня такая появилась.

Идею я тут же высказала Роману, но тот ее раскритиковал. Главный аргумент — в корчме Арман снял комнату на втором этаже, и, чтобы стрельнуть в окно, придется просидеть на дереве неизвестно сколько времени, а тот может и вообще не явиться на ночь. Да и вряд ли что никто графиню не заметит.

— Главное же, — вздохнул Роман, — пани графиня не отдает себе отчета, насколько велика опасность. Гийом может нанять убийцу, пообещать ему золотые горы, а после того, как он пани прикончит, спокойно убийцу прикончит, для него это — раз плюнуть, уж простите за грубость. Мелочи, одним словом, он и не на такое способен. Из-за какого-то уголовника полиция не станет особо стараться, еще порадуется, что убит, ее же от лишних хлопот избавили.

Я чуть было не предложила Роману самому нанять уголовника, а потом мы его тоже ликвидируем, чтоб не шантажировал, да опомнилась. Это я сейчас так думаю, а потом ведь совесть замучает. Не уверена даже, что не дрогнула бы моя рука, если бы я стала в Армана стрелять!

— Дрогнула бы, это как пить дать! — не сомневался Роман, словно прочитав мои мысли. — Одно дело — думать, совсем другое — делать. Ну так что, еду опять к пану Юркевичу в Варшаву? Буду стоять над ним до тех пор, пока не оформит завещание по всем правилам. Как думаете? Завтра и отправлюсь. А ночью уж я подежурю.

На том и порешили.

* * *

Ночь я провела беспокойную.

Но не по вине Армана. Из-за Гастона. Заснуть не могла, все о нем думала, позабыла обо всех угрожающих мне опасностях, мечтала лишь о счастье с любимым. Вспомнились мне проведенные с ним ночи — хотя это будет лишь через сто пятнадцать лет, да какое это имеет значение? — и совсем тошно сделалось. Как мне хотелось, чтобы он был здесь, со мной!

Нет, никак не заснуть! Ворочалась на своих перинах с боку на бок, на минуту засыпала, тут же снился Гастон, и я опять просыпалась в тоске и печали. Никогда бы не подумала, что так можно любить! Чуть среди ночи не решилась отправиться на прогулку, в те места, где мы с Гастоном встречались, но дотянула до утра.

Уже рассветало, когда я верхом на Звездочке поскакала в знакомую рощу. Восход солнца застал меня уже там, и не знаю, кто из нас больше притомился — я или лошадка, от которой шел пар. Скачка, однако, помогла успокоиться, и я сообразила, какую совершаю глупость, подвергая себя опасности. Надо же — позабыла обо всем на свете, один Гастон в голове, все остальное не имело значения.

И все же домой я вернулась совсем успокоенная, во всяком случае внешне. Роман не отругал меня. Вскоре выяснилось — потому, что сам следил за Арманом и глаз с него не спускал, так что за меня был спокоен, а если он и нанял убийцу, то еще не подготовил ко всем моим выходкам.

А я на обратном пути решила: поеду в Варшаву вместе с Романом, сама лично встану столбом перед упрямым стряпчим и с места не сдвинусь без документа. В конце концов, кому угрожает опасность — мне? Так лучше мне и уехать.

Вот и получилось — нет худа без добра. Бессонная ночь, ранняя прогулка, а в результате время ушло, отъезд отложила на завтра, а тут пан Юркевич и заявился вдруг собственной персоной.

Подоспел как раз к позднему завтраку, так у меня стали называть ланч. С трудом заставила себя проявить гостеприимство и пригласить к столу, вместо того чтобы со скандалом наброситься на этого зануду. Любитель вкусно поесть, мой нотариус не отказал себе в этом удовольствии, после чего отвалился от стола весьма благостный.

Пригласила его в кабинет и только собралась наброситься, как выяснилось — нет повода, ибо зануда привез совсем готовое завещание. Документ, оформленный по всем правилам, никто не подкопается, остается лишь подписать. И не я, а он высказал недовольство: заставила, дескать, я беднягу много дней вести корреспонденцию с месье Дэспленом, дни и ночи просиживал, глаз не сомкнул, зато теперь все по закону и завещание действительно на обе страны — Польшу и Францию. А я написала уж такое бестолковое завещание, что просто сил нет! Ну, скажем, упомянула, что своим душеприказчиком назначаю пана Борковского. Так ведь это здесь, в Польше, а кого во Франции? Вот и этот вопрос пришлось утрясать с месье Дэспленом...

Поверенный еще что-то бубнил, но я не слушала. Плевать мне на все эти мелочи, я просто рвалась скорее подписать!

Сделала это при свидетелях. Одним был сам пан Юркевич, вторым, как по заказу, явился викарий, снова за деньгами для каких-то неимущих. Так он подмахнул не глядя и сразу отбыл, получив деньги.

И словно для того, чтобы торжество было полным, под конец судьбоносной процедуры явился с визитом Арман. Очень был удивлен нотариус, когда я пригласила постороннего в кабинет и в подробностях ознакомила его с только что оформленным моим завещанием, где все отписывала церкви. И еще заставила нотариуса подтвердить, не довольствуясь тем, что Арман собственными глазами увидел соответствующую запись в документе.

Опять надулся от обиды мой поверенный, но подтвердил, видимо решив отчитать меня потом, когда гость удалится. Арман же сохранил самообладание, надо отдать ему справедливость. Не изменился в лице, только глаза блеснули гневно, но тотчас взял себя в руки и даже похвалил за богоугодное деяние, правда насмешливо и с некоторым ехидством. Ну да мне это безразлично, главное — теперь я в безопасности, ничего мне он не сделает.

От радости я даже разрешила ему остаться подольше, только, во избежание сплетен, судорожно держала при себе панну Ходачкувну, а то опять станет разыгрывать из себя хозяина дома, намекая на некую несуществующую между нами близость, или действительно ухаживать примется. Что ему еще остается...

При ней он ничего такого себе не позволил и довольно скоро покинул мой дом, что меня даже удивило.

А потом пришло письмо от Гастона, отправленное им еще с дороги, и опять весь мир перестал для меня существовать. Запершись в будуаре, я читала и перечитывала дорогие строки, не оставлявшие ни малейших сомнений. Правда, в письме не было слов «Я тебя люблю», но все остальные слова говорили это яснее некуда. Я и не заметила, как пролетел час, три страницы выучила уже наизусть, а все не могла расстаться с письмом и вышла лишь к обеду.

После обеда Роман наедине проинформировал меня, что мы с ним как в воду глядели: этим утром Арман встретился с известным в околотке бандитом и наверняка подговорил того меня убить, потому как во второй половине дня в большой спешке и великом волнении разыскивал своего уголовника, наверняка для того, чтобы отменить заказ, ибо узнал о моем завещании.

Два таких счастливых события сразу — это уже слишком. От радости в голову пришло идиотское желание испробовать свои силы в конной езде по-мужски и в мужском седле. Впервые об этом я подумала, когда смотрела в двадцатом столетии какой-то фильм. Меня не пугало, что вместо привычной амазонки надену мужские брюки, на худой конец, обойдусь широченной юбкой, подколов ее булавками, чтобы получилось нечто вроде широких шаровар. Подумаешь, немного будут видны ноги, я же не в гости собираюсь, поезжу себе по лугу.

В кабинете мужа уже лет десять лежало мужское седло, я его незаметно под накидкой вынесла из дому и спрятала в часовенке, стоящей в конце сада, у калитки, выходящей в поля. Вернувшись, велела оседлать Черкеса. Звездочка и без того сегодня набегалась, а она понадобится мне завтра утром. На почтенном престарелом Черкесе я будто бы отправилась объезжать свои поля, а на самом деле забрала седло из часовни и отвезла подальше от людских глаз, спрятала в том самом шалаше дровосеков, который в эту пору пустовал. Снова вспомнился Гастон, здесь мы с ним встречались, ах...

Домой я вернулась уже в сумерки.

И опять провела беспокойную ночь. Лишь сомкну глаза — вижу Гастона, просыпаюсь — и сердце бьется как ошалелое, ну прямо хоть вели закладывать карету и мчись к нему в Париж! Как можно, ведь у меня ни малейшего, хоть какого-нибудь пригодного предлога! Это же надо так влюбиться!

Во сне я принялась выискивать предлог и, проснувшись на рассвете, продолжала этим заниматься, пока не вспомнила о запланированной прогулке верхом. Это помогло быстро вскочить и собраться. Наскоро выпив кофе, я велела седлать Звездочку, оделась почти без помощи Зузи, отослав ее куда-то под вымышленным предлогом — зачем опять травмировать девушку, надевая вместо амазонки бог знает что, и выбежала из дома.

У шалаша дровосеков я переседлала кобылку. Интересно, как она отреагирует? Ведь привыкла к дамскому седлу. Однако умница не стала протестовать, когда я взгромоздила на нее мужское тяжелое седло, видно в мое отсутствие лошадку часто объезжали, как я и наказывала. Затем я подколола юбку, сделав из нее шаровары, и, подведя лошадь к заранее заготовленным пенькам, уложенным один на другой, взобралась в седло.

Даже, можно сказать, взгромоздилась, ведь тут и взмах ноги совсем другой, и никто своей ладони под мою ножку не подставил, помогая даме сесть в седло. Ничего, уселась, поерзала, устраиваясь поудобнее, и почувствовала — совсем другое дело! Сидишь намного прочнее, чувствуешь себя увереннее, когда ногами охватываешь лошадь с двух сторон. Буду всегда так ездить, и пусть люди говорят что хотят! Уверена, найдутся среди соседок последовательницы, не сомневаюсь, пани Танская наверняка последует моему примеру.

Звездочка нетерпеливо рвалась перейти в галоп, пока же я осторожно выбралась из лесу, внимательно глядя под ноги, чтобы не угодить в кабанью яму или не зацепиться за какую корягу. А когда выбрались на опушку, отпустила поводья, дала волю лошади. Звездочка, почувствовав свободу, помчалась как вихрь. Ладно, пусть немного порадуется, потом сама устанет, легче будет ее сдержать.

Мы мчались по лугу, как вдруг Звездочка по собственной воле круто свернула к зарослям дрока и барбариса и одним махом перескочила через них. Она вообще у меня умница, очень любила брать препятствия и делала это отменно. Вот и теперь ей захотелось прыгнуть, а я убедилась — и брать препятствия в мужском седле намного удобнее.

Перед нами оказалась проложенная по ржаной стерне тропинка, а поперек нее я вдруг увидела барьер в бело-зеленые полосы, неизвестно откуда взявшийся на моем ржаном поле. Больше я ни о чем не успела подумать, как моя лошадка через этот барьер перемахнула, а у меня под левой ногой лопнул стременной ремень...

* * *

Я очнулась.

Долго-долго приходила в себя. Поняла — лежу ничком, нос уткнулся в стебли сухой травы. Раскрыв глаза пошире, попыталась пошевелиться. Вроде бы могу.

Подняла голову, встряхнула, отчего голова перестала кружиться. Подпершись руками, осторожно перевернулась на спину и медленно уселась. Пощупала пожухлую траву вокруг себя. Под довольно толстым слоем явственно прощупывалась сухая твердая земля, значит, могла и повредить руки-ноги. Попробовала ими пошевелить — вроде действуют. Хорошо, если все обойдется парой синяков.

Я прекрасно помнила, как Звездочка прыгнула через какой-то барьер, как под ногой лопнул стременной ремень, как я слетела с лошади. И упрекнула себя — надо было как следует проверить седло, прежде чем на него влезать, ведь кожа со временем портится.

Оглядевшись, увидела неподалеку пасущуюся Звездочку. И проклятый барьер тоже увидела у самой лесной опушки. Все вроде бы как было, а вместе с тем я не могла отделаться от ощущения — что-то не так. Свистом подозвала Звездочку, которая тотчас подбежала ко мне и обдала мое лицо теплым дыханием. Уцепившись за узду, я сначала встала на колени, потом и совсем поднялась. И в самом деле, левого стремени под седлом не было.

Ну и как мне забраться на лошадь?

Это в данный момент больше всего меня заботило, об остальном пока не думала. Глянула на лес — вроде недалеко, и поплелась к нему, ведя за узду лошадку. На опушке может оказаться пенек, влезу на него. Еще не доходя до лесной опушки, увидела какой-то каменный столбик, очень подходящий, подвела к нему Звездочку и со столбика перебралась в седло. Нащупала уцелевшее правое стремя, сунула в него ногу и совсем пришла в себя.

Сидя на лошади, я получила возможность оглядеть местность с некоторой высоты.

Сначала лес. Что же это за лес? Совсем молодой, деревьям не больше пятидесяти лет. А где же мои двухсотлетние дубы? Где старые, могучие клены и вязы?

Эва говорила, в последнюю войну немцы вырубили...

Издали доносился шум, и я безошибочно определила — автомобили, с большой скоростью мчатся по автостраде. А под носом торчит барьер, ни с того ни с сего оказавшийся на лугу у леса.

Ясно, опять я перемахнула проклятый барьер времени. Значит, он вот так выглядит?

Развернув коня задом к лесу, я стала соображать, где же теперь мой дом. Роман говорил, что дворца давно нет, равно как и поместья, теперь у меня только дом. Прекрасно, где же он может быть? Все вокруг выглядело как-то совсем не так, как в мое время.

И опять я выбрала для себя главную проблему — отыскать дом, об остальных сложностях подумаю потом.

Вот эта ведущая к лесу асфальтированная дорога могла быть той, грунтовой, которая вела к моему поместью. Теперь она ведет к автостраде, отсюда невидимой, но отчетливо слышимой. И я тронула поводья.

Вот и автострада, бывший варшавско-краковский тракт. А вот здесь начинался мой парк. Тогда ко дворцу вела обсаженная деревьями подъездная аллея. Теперь мешали постройки и вблизи, и вдали, сбивали с толку, не давали сориентироваться.

Я растерянно оглянулась, мелькнул проклятый барьер, уже в отдалении, именно через него перескочила Звездочка... Минутку, а конь подо мной — Звездочка ли? Невозможно, чтобы через сто пятнадцать лет она была такой же бодрой и молодой. А я сама? Может, на нее тоже распространяется закон пересечения барьера времени? Жаль, не разглядела лошадку как следует, по звездочке на лбу сразу бы определила — она ли, но слезать боюсь, как потом опять заберусь в седло? Ведь тот придорожный каменный столбик, который помог взобраться на лошадь, обозначал какую-то дорогу, теперь понятно, откуда он взялся. Ладно, потом как следует разгляжу лошадку, да и Роман поможет...

Роман! Боже, неужели он остался в прошлом? То есть в будущем? Пропаду я без него! И я опять запаниковала. Ничего не узнаю, не найти мне собственный дом, хотя... вот эти деревья очень напоминают те, что некогда росли в моем парке. Значит, свернем туда. Дорогу преградила живая изгородь из каких-то колючих кустов, не свернешь с автострады. Опять перескочим?

Не пришлось, за изгородью оказалась ведущая к парку дорога, тоже заасфальтированная, которая вскоре закончилась воротами. К сожалению, закрытыми. Я остановила лошадь, не зная что делать. За воротами просматривалась аллейка, за ней — дом.

Он мне сразу понравился. Хорошо, если это мой дом. Двухэтажный, с мансардой, небольшой, но очень аккуратный. Небольшой в сравнении с моим дворцом, но вполне вместительный и очень какой-то ладный. Вспомнилось — кажется, я богата. В таком случае, даже если это не мой дом — куплю его!

Вот так я стояла и пялилась на дом и ворота, не зная, как же их открыть. Звездочка оказалась умнее своей хозяйки, она вдруг подняла голову и громко заржала, так громко, что эхо пошло по окрестностям, отозвались какие-то другие кони, залаяли собаки, а за воротами сразу замелькали фигуры людей и собак. Из дома выбежала и поспешила мне навстречу какая-то женщина, а откуда-то сбоку выскочил — о радость — Роман!

— Уже! Уже бегу! — издали прокричал он. А женщина — наверняка это была пани Сивинская, вспомнила, Роман говорил, дом охраняют супруги Сивинские — на ходу извиняясь, причитала:

— Я была уверена, у пани с собой пульт!

Ворота медленно раздвинулись, у меня даже было время подумать, что все же это мой дом! А женщина — пани Сивинская, моя экономка, или как теперь называют таких женщин, присматривающих за домом? Домоправительница? Ее муж — огородник... или садовник? Забыла, но в любом случае при доме имеется или огород, или сад, раз я наняла человека ухаживать за ними.

Звездочка вошла во двор, как к себе домой, собаки прыгали вокруг, лаяли, но не проявляли по отношению к нам никаких враждебных намерений. Я пригляделась — о, да это знакомые псы! Вон Заграй, вон Прохвост, а это... ну конечно же Дамка!

Роман вел Звездочку под уздцы, собаки прыгали вокруг, зверье во всяком случае жило в дружбе. Я предусмотрительно молчала, до тех пор, пока Роман не завел нас за дом, где сбоку виднелись пристройки, наверняка конюшни, оттуда Роман и выбежал. Женщина опять скрылась в доме.

Роман помог мне слезть с лошади.

— Слава богу, Сивинская не обратила внимания на то, как пани одета, — сказал он, облегченно вздохнув, — а больше никого не оказалось поблизости.

— А вы...

— А я понял — пани опять пересекла барьер времени, когда увидел, что вместо лошади машину мою. И не знал, как мне вам помочь, где искать.

— Роман, посмотрите, это Звездочка?

Вместе мы внимательно осмотрели голову лошадки и холку. Роман так и не смог ответить однозначно.

— Кто знает, кто знает, — качал он головой. — Может, и она, раз вместе с пани перемахнула через барьер времени, но ведь случается, что в каком-то поколении рождается лошадка — вылитая ее прабабка. Именно на кобыл распространяется это правило, почему-то минуя жеребцов. В любом случае, думаю, Звездочке без разницы, в каком жить времени.

Расседлав Звездочку, Роман принялся заботливо вытирать ее круп. Из предполагаемой конюшни послышалось ржание, и выяснилось, у меня еще три лошади — две кобылки и жеребец.

Вот и получилось, что рассказ о новом для меня доме Роман начал с лошадей, пояснив, что я владею лошадьми законно, имею лицензию, они участвуют в скачках. Зузя? Нет, Зузя со мной не перенеслась в двадцатый век, вместо нее мне будет прислуживать Зузя современная, правнучка той, женщина замужняя. Есть и дети. Муж электрик, кстати, все, что по его части, делает в доме, она же просто подрабатывает, прислуживая мне, и очень это любит. Наверняка, узнав о приезде пани, примчится еще до обеда. А вам советую поскорее войти в дом и сменить одежду, незачем приводить людей в смятение. Сплетни пойдут...

— Ну так что? Это же не прежние времена, теперь сплетни не имеют той силы. Ну да бог с ними, сплетнями. Вот скажите мне, а в доме есть телевизор, телефон, вода, свет...

— ...холодильник и микроволновая плита в кухне, — успокоил меня Роман. — А если чего не хватит, — вам стоит только распорядиться.

В дом я проникла тайком, на цыпочках, и без особого труда разыскала собственную спальню с прилегающими к ней ванной и гардеробной. Ах, с каким наслаждением приняла я душ! На левом бедре уже появился огромный синяк, на боку тоже, но я и не сомневалась, что так будет, да и не очень они болели, поэтому я не слишком огорчилась. Накинув на себя халат, пока еще не ознакомилась с остальной одежкой, я не успела причесаться, как послышался стук в дверь и появилась Зузя.

Очень похожа она была на мою любимую горничную столетней давности, хотя и немного старше той, ведь моя Зузя была всего годом меня старше, а этой лет тридцать.

— Ну вот и я! — оживленно, без смущения заговорила новая Зузя. — Как я рада, что вижу пани на ногах, а то ведь прошел слух — пани с лошади упала, и я так волновалась, так волновалась, боялась, не сломала ли пани чего себе.

Признаюсь, меня удивили ее слова.

— Какой слух? Кто мог знать, что я упала с лошади? Ведь уверена была — меня никто не видел.

Зузя улыбнулась.

— Да разве укроешься от людских глаз? Почтальон рассказывал, издали видел, как пани появилась на лошади и слетела! Он хотел на помощь поспешить, да не мог оставить на шоссе тяжелую сумку, а бежать через поле там порядочно. Постоял, посмотрел и хотел уже в ближайший дом зайти, позвонить в скорую, да глядит — пани уже поднялась и лошадь к лесу повела. Еще говорил — странно как-то пани была одета, еще подумал, может, опять какой фильм телевизионщики снимают. А в чем пани была одета?

Такой болтушкой моя Зузя была лишь в минуты сильного волнения, и я подумала, что и эта, должно быть, очень за меня беспокоилась. А слухи о странной одежде следовало пресечь на корню, и лучшим методом было сказать правду. Или нечто на нее похожее.

— В прабабкином платье, — понизив голос, конфиденциально призналась я. — Очень захотелось испробовать, как они сто лет назад справлялись со всеми этими нижними юбками да корсетами.

— И из-за этих нижних юбок пани и слетела с лошади? — догадалась Зузя.

— Нет, оказывается, с юбками можно справиться. Стремя у меня лопнуло, ведь я еще и старое седло вытащила, тоже захотелось испробовать. А там уже кожа сопрела.

— Благодарение Господу, с пани ничего не случилось. А сейчас что? Если в чем помочь, так я пришла. Может, что требуется разыскать...

И я опять доверительным тоном призналась:

— Если честно, то после Парижа хотела бы сменить гардероб, так что не мешало бы посмотреть, что из старых вещей еще пригодится, а что можно выбросить. Так что подключайся, вытаскивай из шкафов и раскладывай.

Теперешняя Зузя, как и ее предшественница, похоже, больше всего на свете любила рыться в нарядах барыни. Помню... эх, да что там! Дай той моей Зузе волю, она бы каждый день устраивала из них выставку. Вот и эта тоже с наслаждением принялась за дело. Тоже, видно, по женской линии какие-то качества переходят из поколения в поколение.

Опомнились мы с ней лишь часа через три. Я пришла к выводу, что, в общем, мой гардеробчик не слишком отстает от парижских нормативов, кое-что надо просто переделать, в чем-то дополнить, а в принципе, в этом ходить можно.

Сивинской пришлось оторвать меня от тряпок чуть не силой. Кстати, она до смешного напоминала жутко похудевшую Мончевскую, что дало мне основание предполагать, что и они тоже родственницы по прямой линии. Насчет ее мужа пока ничего сказать не могла, просто не видела его. Интересно, как я обойдусь таким малым количеством прислуги? Ну да ведь и дом у меня теперь меньше прежнего да и всегда, как захочется, могу себе махнуть в Монтийи, там слуг больше, ведь дворец...

Монтийи! Надо же, только сейчас вспомнила. И Гастон!! Совсем из головы вылетели.

И Арман!

Ну вот, напрасно этого вспомнила, холера! Ну да, ведь я оставила его в Париже, сбежала от него, а кроме того, написала завещание...

Минутку, когда я его написала? Теперь или сто пятнадцать лет назад? И тогда существует ли оно еще?

Голова привычно пошла кругом, как всегда при сложностях с временами. Спокойно, возьми себя в руки!

Осмотревшись, я поняла, что, поев и переодевшись, сижу в своем кабинете. На столе стоял телефонный аппарат, рядом сотовый телефон, на отдельном столике компьютер с принтером. Значит, я могла в любую минуту связаться с нужным мне человеком. И с паном Юркевичем тоже. Ох, не спеши, дорогуша, спокойно, спокойно...

Сначала выясни, есть ли еще на этом свете пан Юркевич. И вообще, как давно я здесь появилась?

Увидев в открытое окно Романа, я вскочила и, подбежав к окну, громко крикнула, чтобы немедленно пришел сюда. Боюсь, в голосе моем звучало отчаяние.

Пока он шел, я продолжала разглядывать кабинет. Звонка для вызова прислуги не было. Да и зачем он, достаточно вот так крикнуть. Мончевская наверняка в кухне. Ох, что я, какая Мончевская? Сивинская наверняка услышит, если ее позвать. А вот если бы мне захотелось кофе или чаю, кто мне его подаст? Зузя? Если не ушла домой.

— Зузя! — негромко и неуверенно позвала я, очень боясь разочароваться.

Роман уже открывал дверь, и я услышала, как Зузя сбегает по лестнице.

— Если пани собирается работать, так, может, что подать? — дружелюбно поинтересовалась она за спиной Романа, не давая мне рта раскрыть.

«Спокойствие, только спокойствие!» — снова мысленно приказала я себе.

— Да, пожалуйста, напитки. Кофе, чай, коньяк, пиво... — принялась я перечислять, но Зузя меня перебила:

— Так я принесу кофе и чай, остальное у пани в баре, я сама проследила за тем, чтобы не стоял пустым. Пан Роман тоже наверняка что-нибудь выпьет.

Зузя исчезла, а Роман вошел в комнату и вопросительно глянул на меня. Я жестом велела ему садиться. Он же, по своему обыкновению окинув меня заботливым взглядом, прежде чем сесть, подошел к бару, плеснул коньяку в два бокала и уже с ними сел напротив меня. Протянул мне бокал, свой же поставил на столик, пояснив:

— Я пока воздержусь, а вдруг куда ехать придется.

— Только чтобы никто не слышал, — шепотом начала я. — С каких пор я здесь?

— Для всех здешних пани приехала вчера вечером.

— И никто не удивился?

— Чему же удивляться? Они вас ожидали. Только Зузи вчера здесь не было, но это не имеет значения.

— И что я делала, вернувшись?

— Спать отправились. Мы поздно приехали.

— Слава богу, вроде пока ни в чем не ошиблась. Я правильно считаю, что моим поверенным все еще является пан Юркевич?

— Пан Юркевич, только не тот, а его правнук. Их контора переходит от отца к сыну и гордится своей незапятнанной двухсотлетней репутацией.

— И у меня есть телефон современного Юркевича?

— Да, в вашем блокноте. Такой большой, в черной коже. Должен быть в среднем ящике стола.

Вытащив указанный ящик, я действительно обнаружила в нем наверху черный блокнот. Тут Зузя вошла с подносом, поставила его на маленький столик и принялась разливать кофе. Я ее остановила — сама это сделаю, спасибо. Даже не дождавшись, когда за ней закроется дверь, принялась перелистывать блокнот.

У нотариуса Юркевича оказалось несколько телефонов. В это время он должен быть в конторе, значит, звоню туда. Принялась нажимать кнопки, набирая номер, попросив Романа подождать. Я ведь понятия не имею, какие еще мне понадобятся сведения.

Как только секретарша пана Юркевича доложила шефу, кто звонит, тот сразу взял трубку. Я категорически попросила его приехать ко мне еще сегодня. Тот, по обыкновению, принялся капризничать, крутил носом и сомневался, все ли документы я привезла из Франции, которые требовались. Я заверила — все, хотя отнюдь не была уверена в этом.

Роман меня успокоил, напомнив, что в багажнике «мерседеса» все еще лежит привезенный из Франции толстый черный портфель с документами. По моей просьбе сходил за ним и принес. Просмотрев документы, я вспомнила все, чего добились мы с месье Дэспленом.

И еще одна особенность последнего моего перемещения в будущее: почему-то я оказалась здесь не пятнадцатого сентября, а только восьмого, уж не знаю по какой причине. И вникать в это не собираюсь.

— Как думаете, Роман, кому во Франции лучше позвонить, чтобы узнать все последние события? — посоветовалась я с верным другом.

— Можно месье Дэсплену, — отвечал Роман, — но лучше пани Ленской.

Ну как я сама о ней не подумала! Вот лучший источник всех сведений. Только не буду ей сейчас звонить, лучше завтра с утра. Или даже послезавтра, как только покончу здесь со всеми текущими делами.

Роман отправился в гараж, я помчалась в кухню. Нужно было распорядиться насчет ужина для пана Юркевича, я ведь не сомневалась — как и все в их славном роду, он любил поесть и от еды во многом зависело его настроение.

И сразу же наткнулась на проблему.

— А я думала — пани сама накупит себе продукты, которые любит, — сказала моя домоправительница. — В магазинах с продуктами никаких проблем — выбирайте чего душа пожелает. Слышала я, пани любит креветки в остром соусе, так купите. А также мороженые индюшачьи шницеля, сыры, ну и все прочее.

Пришлось опять звать Романа.

Моя экономка оказалась права. Из суперсама я возвращалась, нагруженная сверх всякой меры, и удивлялась, что он ну ни в чем не отличается от лучших магазинов французской столицы. Я даже заметила — продукты тех же фирм. И так же, как во французских магазинах, в этом польском почти все покупатели ходили между полками с товарами, не отнимая от уха руки с мобильным телефоном. Роман тут вспомнил, что еще не предупредил меня: тот сотовый телефон, который у меня на столе в кабинете лежит, он переделал так, что теперь он охватывает своим действием весь мир. И очень деликатно подчеркнул — у моих друзей, в том числе и у Гастона де Монпесака, нет моего нового номера телефона, потому что у нас здесь произошли какие-то изменения, пришлось добавлять дополнительные цифры. Я обрадовалась — вот и повод позвонить Гастону, а я еще думала — буду вечером ему звонить — что скажу? Впрочем, зачем выискивать предлог, как-никак я его законная невеста.

Ох, непросто было мне опять привыкать к нравам и порядкам нового времени, в которое меня опять занесло. Непросто было оторваться от прежних времен, которые я считала своими, ведь в них родилась и выросла, однако эти, новые, мне больше были по нраву — открытые, лишенные ханжества и притворства, пассивного ожидания. Видно, была я слишком активной натурой, более соответствующей двадцатому веку.

Вернувшись домой, не стала дожидаться вечера и сразу принялась разыскивать телефоны Гастона. Позвонила ему на работу. Какой-то сотрудник его фирмы ответил, что в данный момент месье Монпесак в город вышел, да, скоро вернется, нет, к сожалению, забыл свой сотовый, вот он, на столе лежит, так что немедленно ему не позвонить, тут уж многим из персонала фирмы понадобилось переговорить с шефом, да приходится ждать, да, непременно передаст, что я звонила... повторите фамилию, мадам, уж очень трудная... так, записал, и номера телефонов тоже.

Положила трубку и подумала — придется теперь пассивно ждать, и это при моей-то активной натуре! Ну да что поделаешь, как-нибудь дождусь.

Время ожидания существенно помог скоротать пан Юркевич, прибывший точно в назначенный час. Я с интересом разглядывала этого поверенного Юркевича. Моложе своего прадеда, намного проще в обращении со мной, никакой униженности, напротив, излишне напыщен, к тому же злится, что велела ему самому ко мне приехать, и не скрывает своего раздражения. Однако при виде богато накрытого стола явно помягчел и даже с удовлетворением потер руки. А после сытной трапезы и вовсе стал душечкой. На него произвели неотразимое впечатление очень вкусные крокеты, изготовленные пани Сивинской неизвестно из чего. Благодаря крокетам многие вопросы удалось решить незамедлительно.

— Разумеется, у вас имеются оригиналы всех документов? — начал он деловую часть визита, когда мы с ним удалились в кабинет. — Вчера я получил по факсу от месье Дэсплена французскую документацию, так что с заграничной частью вашего имущества проблем не будет. Кстати, примите, мадам, мои поздравления, очень, очень внушительная прибавка к вашему и без того немалому состоянию. Так кого же вы, собственно, намереваетесь назначить своим наследником?

— Мужа и детей! — вырвалось у меня. Глупость, конечно, но не удержалась. Нотариус удивился.

— Насколько мне известно, у пани пока не имеется ни того, ни другого.

Я опомнилась.

— Пока, я лишь собираюсь их завести. Но ведь месье Дэсплен наверняка известил вас о попытках Армана Гийома перехватить унаследованное мною имущество.

— Да, известил, и вот здесь мне не все ясно. Можно его не упоминать в вашем завещании — и дело с концом. Зачем же такая спешка?

— А разве месье Дэсплен не сообщил вам о попытках Гийома лишить меня жизни... о его покушениях на жизнь...

— Покушения на жизнь? — удивился этот осел. — Какую жизнь? Чью?

— Мою! — отрезала я, раздраженная до предела. — И умри я завтра, все мое имущество унаследует именно Арман Гийом, не так ли?

Осел упорствовал.

— С чего это пани завтра умирать? Не вижу причины...

Нет, сил моих больше нету! Такой же упрямый, как и его предок. Я даже заскрежетала зубами от злости, но сдержала себя, разразилась руганью. Раз Дэсплен не все сообщил этому дурню, значит, и я должна с ним говорить по-другому. И я, сдержав себя, дипломатично пояснила:

— Береженого бог бережет, проше пана, а в жизни чего не бывает! Да что далеко ходить за примерами, не далее как сегодня утром я упала с лошади, хорошо, все обошлось. Так что умереть человек может в любой момент, а своей смертью я осчастливлю Гийома, чего мне страшно не хочется. Вот я и прошу вас как можно скорее подготовить мне на подпись документ, завещание, составленное по всем правилам, к которому никакой суд не придерется, и я надеялась, именно вы подскажете, кому лучше завещать все мое имущество. Детским домам Польши? Церкви? Каким-то властям на благотворительные цели?

— Только не властям, только не властям! — вскинулся юрист. — Вот тогда у пани точно будут основания опасаться за собственную жизнь! То есть, того... я хотел сказать, может, и впрямь какой больнице оставить? Но при желании и у больницы можно отсудить. Пожалуй, лучше всего подойдет костел. У того из горла ничего не выдерешь, это сила! А если кто и решится судиться с костелом, вызовет возмущение общественности.

— Вот и прекрасно! Отпишем все костелу!

На том и порешили. Поверенный уехал, я же могла заняться другими делами, ибо тут же позвонил Гастон.

Не перебивая, слушала я взволнованный любимый голос. Только что он вернулся в офис, тут видит — на столе бумажка с моими телефонами, наконец он может связаться со мной! Почему я не позвонила сразу, как приехала, он так смертельно беспокоится, а я исчезаю на три дня и обо мне ни слуху ни духу, и пани Ленская тоже, и тоже позвонить мне не может. Никто не может, нет в Париже номеров моих телефонов, ну не безобразие ли? Он меня любит, так любит, что и сказать не может, и ничего с этим не поделаешь. И я ему нужна, живая и прелестная, и чтобы была рядом!

Просто взрыв эмоций, что совсем не свойственно моему Гастону. Похоже, ему пришлось действительно пережить беспокойные дни, он просто не владел собой. А я упоенно слушала не перебивая и готова была так слушать всю оставшуюся жизнь. Он сам спохватился.

— Ох, извини, дорогая, не даю тебе слова сказать. Так что же с тобой происходило?

— Можешь продолжать, я не в обиде! Слышать твой голос — какое счастье! Но ты же знаешь, нам меняли номера телефонов...

— Знаю, я пытался через справочную дозвониться — не вышло, да и другие твои друзья тоже пробовали...

— Теперь все в порядке, мобильный телефон тоже действует, Роман постарался. Запиши номер... ах, да, я уже сказала твоему сотруднику.

— Твой Роман — брильянт чистой воды! — отозвался Гастон. — Да, кстати, до меня лишь теперь дошло, что я при обручении не подарил тебе кольца...

— Надеюсь, еще ничего не потеряно? — кокетливо поинтересовалась я, просто физически ощущая, как с меня, точно вода с толстой гусыни, бесследно сплывают все заботы и проблемы.

Пообещав дать номера моих телефонов всем жаждущим в Париже и несчетное число раз заверив в своей любви, Гастон наконец отключился.

Теперь я была совсем другим человеком. И я еще сомневалась, в каком веке хотела бы жить!

Да куда же я без телефонов? Писала бы письма, слала телеграммы, в нетерпении ждала ответа, все нервы себе испортила ожиданием и не услышала бы голоса любимого человека!

Наступил вечер, но мне спать не хотелось. В доме я была одна. Зузя ушла домой, Сивинские тоже. В окно виднелся их маленький одноэтажный домик, где, кстати, в мансарде поселился и Роман. Вспомнила: он показал мне звонок к нему в мансарду, в случае чего могу вызвать в любую минуту. Пока же мне не хотелось вызывать ни его, ни других. Осмотрю-ка на свободе дом, надо же мне с ним познакомиться. Никто не застукает, не удивится...

Первый раз в жизни оказалась я одна в собственном доме, без прислуги. Ни одной живой души, вот разве что кошка.

И я двинулась на обход.

Мой дом мне понравился. Небольшой, кроме кухни — всего девять комнат, не считая, разумеется, ванных, гардеробных и прочих служебных помещений. Две комнаты для гостей наверху. В гостиной на стене висели портреты моих предков, в том числе и родителей, что показалось мне совершенно нормальным явлением. В спальне я растроганно погладила любимый секретер из моего кабинета в поместье Секерки, с которым я рассталась только сегодня утром, отправляясь на прогулку верхом.

Странно — сам дворец бесследно исчез, разрушен, сгорел, разобран? А портреты и секретер сохранились, надо же!

Внимательно оглядела я библиотеку, битком набитую книгами и подписками газет и журналов. Вот что мне пригодится, ох, сколько времени придется здесь провести, знакомясь с новыми временами! Ведь в Трувиле я и десятой части о них не узнала, до того ли мне было там? А здесь, у себя, в тишине и спокойствии, не торопясь ознакомлюсь с историей человечества, разделяющей мои времена, восьмидесятые годы прошлого столетия и новые, в преддверии наступления двадцать первого века.

И, не откладывая дела в долгий ящик, я тут же погрузилась в чтение. Ни о каких утренних прогулках уже не могло быть и речи, ведь читала я до четырех утра.

* * *

— Ну, дитя мое, наконец-то я тебя слышу! — кричала пани Ленская. — Твой Гастон дал мне номер твоего телефона, а мне столько надо тебе сказать! И очень важное! Алло! Ты меня слышишь?

Хорошо, что я уже успела не только проснуться, но и умыться, и даже выпить утренний кофе, хотя никто мне его в постель не подал. Ничего, главное, Сивинская его сварила, не графья... то есть, как раз графиня, но я не считала зазорным спуститься к завтраку. А сейчас Зузя наверху приводила в порядок спальню, Роман во дворе мыл машину, Сивинская крутилась на кухне, а Сивинский — я с любопытством его разглядывала — копался в саду. Не отрываясь от кофе, я держала у уха трубку мобильного телефона.

— Слышу, пани Патриция, хорошо слышу вас, — обрадованно отозвалась я. — И сама собиралась вам позвонить после завтрака.

— Уже не собирайся, я сама звоню. Первое и самое главное! Слышишь? Арман Гийом исчез! 'Нет его в Париже! Слушай, у тебя все в порядке?

— В полнейшем!

— Это хорошо. Но учти — Арман Гийом исчез!

Я чуть не захлебнулась кофе. Надо же, после разговора с Гастоном напрочь позабыла об Армане. Возможно, самоуспокоилась еще и после наших переговоров с паном Юркевичем. Так или иначе, только теперь вспомнила о существовании Армана Гийома и о грозящей мне опасности.

— Исчез? — прокашлялась я. — И что?

— И это мне очень не нравится! — веско прокричала старушка. — Говорят — уехал, но никто не знает куда. Слушай, ты уже написала завещание в пользу церкви?

— Сегодня в два часа подписываю его. Вчера обо всем договорилась с нотариусом.

— В таком случае прошу тебя до двух часов соблюдать особую, сверхвысокую осторожность! У меня очень нехорошее подозрение... предчувствие, что этот негодяй поехал к тебе! А насколько я знаю, к тебе очень просто попасть, там, небось, ничего не изменилось? Прямо с автострады к тебе ведет дорога, так ведь? Поворот вправо?

— Да, к моему дому ведет от шоссе прямая дорога, вот только надо вовремя съехать с краковского шоссе на варшавское, — вспомнилось мне.

— Ты на всякий случай выгляни в окно, не крутится ли там где-нибудь этот мерзавец!

— Ладно, сейчас погляжу.

— К нотариусу ты едешь или он к тебе?

Поглядев на часы, я ответила:

— Я к нему! Через полтора часа.

— Так лучше не ждать и ехать немедленно! — командовала старушка. — В случае чего посидишь в Варшаве в кафе. Не буду больше задерживать тебя, поезжай немедленно!

— Но вы уверены, что Арман Гийом именно ко мне...

— Может, и на Северный полюс, но я в этом сомневаюсь. На всякий случай советую тебе поостеречься и бежать из дома. Роман у тебя под рукой?

— Да, машину во дворе моет.

— Так скажи ему о том, что я тебе только что посоветовала. У него побольше мозгов, чем у тебя. И марш к нотариусу!

Этим приказом пани Ленская закончила разговор и отключилась, оставив меня в большой растерянности.

Езус-Мария, неужели я так никогда и не избавлюсь от этого Гийома?

И на всякий случай решила последовать хорошему совету: заодно в оставшееся время ознакомиться с современной Варшавой. Роман провез меня по важнейшим трассам, кое-что я узнавала, кое-что было для меня совершенной новостью. Вот, например, возносящаяся в небо в самом центре города ни на что не похожая грандиозная постройка из серого камня с башенками и украшениями. Роман пояснил — самое знаменитое здание в Польше, так называемый Дворец Культуры, который Россия подарила нам пятьдесят лет тому назад[14].

Совершив весьма поучительную экскурсию по столице, я подписала наконец проклятое завещание. Оригинал его остался на хранение у нотариуса, а с собой я прихватила копию. С большим облегчением и нагрузившись покупками я вернулась домой.

Меня удивило, что ко мне не приехал никто из гостей. В прошлом веке, помню, не успела я вернуться из Парижа, как съехались все окрестные помещики, а сейчас — ни души. Роман пояснил: теперь помещиков нет, люди работают, разъезжать по гостям некогда, особенно к нам, Секерки как-никак на отшибе, хотя и совсем под Варшавой. А мне посоветовал покопаться в своем блокноте.

Правда, опять о нем забыла. Схватила и принялась перелистывать. Замелькали знакомые фамилии: Порайские, Вонсовичи, Бужицкие, Танские. Значит, за прошедшие десятилетия не все рода повымерли. Как бы пригодилась мне сейчас какая-нибудь знакомая сплетница, от которой я смогла бы узнать какие-нибудь современные новости!

Подумала, подумала и позвонила Монике Танской. Прежнюю пани Танскую звали Кларой, это, должно быть, какая-то правнучка, значит, по мужской линии, раз фамилия сохранилась.

— Говорит Катажина Лихницкая, — представилась я, услышав женский голос и не зная еще с кем говорю.

В ответ раздалось радостное:

— Каська! Ну, знаешь!.. Наконец-то появилась! Куда ты запропастилась? Уехала всего на неделю, а пропала на месяц! Когда вернулась?

— Вчера! — растерявшись от такого натиска, ответила я. — Так получилось. Но приехала и, видишь, звоню.

— Нам надо немедленно увидеться! Приезжай ко мне! Хотя нет, лучше я к тебе, у меня не дадут поговорить. А новые парижские тряпки привезла?

— Самую малость, что кот наплакал. Очень хорошо, когда приедешь?

— Сегодня не получится, а вот завтра... Ладно? Часов в пять, сбегу с работы.

— Прекрасно. Значит, до завтра.

Если я думала, что на этом закончу разговор, то глубоко заблуждалась. Моника Танская, совсем мною не побуждаемая, сама по себе выдала мне кучу информации.

Я узнала, что: у какой-то Аниты новый хахаль, Бужицкие снова стали разводиться, некий Томаш решился-таки приобрести тот, помнишь? участок на Мазурах, Агата наконец-то забеременела, Мажена за месяц похудела на пять с половиной кило, а несовершеннолетняя Вонсовичувна увлеклась наркотиками, а Доминик Вонсович не знает, как спасти дочь. Ага, значит, все названные особы и мне должны быть известны, видно придется устроить какой-то прием и пригласить их, чтобы заново с ними познакомиться.

Больше я никому звонить не осмелилась, зато позвонили мне.

— Привет, это Михал! — раздалось в трубке. — Слава богу, появилась! Я уж дождаться не мог!

— Привет! — осторожно отозвалась я, не имея ни малейшего понятия, кто такой Михал. — А что?

— Подворачивается выгодное дельце, малость рискованное, так что тебе решать. Зато тираж большой. Загляни завтра, обмозгуем, последний срок!

— Куда заглянуть?

— Как куда? В издательстве все и порешим. Сможешь подскочить?

— Смогу! — заверила я, надеясь, что пан Юркевич или Роман объяснят мне, что это за издательство.

И в самом деле, Роман все знал. Оказалось, я — совладелица книжного издательства и глава совета директоров, причем мой голос решающий. Издательство процветает.

Потом я позвонила пани Ленской, сообщив, что я еще жива и завещание подписано, у меня на руках копия, а Армана нигде не видать.

— Оправь копию в рамку и повесь на самом видном месте, — посоветовала старая дама. — Так, чтобы сразу бросалась в глаза всем, кто войдет в твой дом.

Потом, уже успокоенная, она поведала мне о новостях следствия. Отыскались ботинки, наследившие на месте убийства Луизы Лера. Нашли их на помойке у дома Армана, еще одно доказательство — женщину убил он. Да пани Ленская и не сомневалась в этом, но окончательно проверить сможет лишь через две недели и тогда мне все расскажет. Я не стала торопить ее, и без парижского убийства у меня достаточно проблем, не хватало еще морочить голову паршивцем Арманом.

Да, на скуку пожаловаться я не могла, жизнь била ключом, интересная и разнообразная.

* * *

Что я пережила — пером не описать! Началось все с того, что я опять поехала на прогулку верхом. В специальных брюках для верховой езды и жакетике. Мужское седло — новое, проверенное, в прекрасном состоянии. Роман подставил руку, на которую я оперлась ногой, влезая на седло, и все выглядело прекрасно.

И вдруг моя Звездочка понесла! Да так, что я не могла ее остановить. И когда перед нами появился уже знакомый бело-зеленый барьер, я запаниковала. Нет, не хочу возвращаться в прошлое! Ни за что на свете! Езус-Мария, сейчас эта норовистая лошадка опять махнет через барьер в прошлый век и я окажусь там в таком виде! В брюках и жакетике, без Гастона, без телефона, без машины, без ванной, да без всех достижений цивилизации за истекший век! Без интереснейших книг, зато с целым багажом забот и проблем, окончательно скомпрометированная.

Нет, не хочу! Ни за что!

И решила — если не заверну ошалевшую лошадь, спрыгну с нее, пусть и поломаю руки-ноги, но останусь здесь, пусть одна возвращается в девятнадцатый век.

Однако неимоверными усилиями удалось чуть ли не перед самым барьером свернуть. Вернее, это сделала Звездочка по собственному желанию. Резко повернула влево и, распластываясь, ринулась по лесной просеке в глубь леса. Обессилев от пережитых волнений, я позволила ей мчаться, куда она хотела. Наконец Звездочка перешла на рысь, а потом и вовсе встала, поводя боками. Я тоже. То есть боками не поводила, зато пот лился с меня ручьем, сердце отчаянно билось, руки дрожали, когда я заставила ее повернуть обратно. С облегчением вздохнула лишь увидев просвечивающий сквозь деревья асфальт дороги.

Домой вернулась благополучно, однако у меня не было возможности передохнуть после пережитого. Надо было спешно переодеваться и мчаться в издательство, председательствовать на совете директоров. Уж не знаю, что я там наговорила, в памяти от издательства не осталось ничего абсолютно. И опять, не передохнув, спешила домой, поскольку ожидала гостей. А еще по дороге следовало заехать в магазины, самой накупить продуктов, из которых Сивинская приготовит угощение. Очень непростая для меня задача, ведь никогда ранее снабжать дом продуктами не входило в мои обязанности. Теперь же у меня не было собственных коров, кур, гусей, индеек, ничего не было! Все приходилось покупать. Нет добра без худа.

В Монику Танскую я так и впилась глазами, разглядывая эту неизвестную мне пока даму. Как только она выскочила из машины, которую сама вела, и бросилась ко мне, я и не сводила с нее глаз. Очень похожа на прежнюю пани Танскую, тоже немного старше меня, и тоже очень красивая. Надеюсь, похожа на ту и во всем остальном.

Я не ошиблась, Моника во всем себя оправдала. Для меня же она оказалась сущим кладезем информации. Болтая с ней, я пыталась новых знакомых увязать с их предками, одновременно угадывая судьбы старых родов. Значит, барон Вонсович в конце концов женился, и не на мне, мужская линия в их роду сохранилась. Янушек Бужинский женился на бедной сиротке Зосе Яблонской, которая перестала быть бедной, получив какое-то богатое приданое, от кого — Моника не знала, зато я не сомневалась — от меня, получила по моему завещанию. Нет, скорее, не по завещанию, просто я аннулировала первоначальное, по новому ей вряд ли что доставалось, но наверняка я просто дала богатое приданое выходящей замуж сиротке. И выходит, современные Бужинские — их потомки. А Моника Танская оказалась урожденной Танской, девичья ее фамилия, по мужу она Стшелецкая, но развелась и взяла прежнюю фамилию.

Каких сил душевных и умственных стоило мне все это сообразить! Ведь Моника рассказывала, а я соотносила с делами давно минувших дней, задавая вопросы, иногда неосторожные, чему Моника удивлялась, но отвечала, и сама болтала с удовольствием. Мы сидели в столовой у большого зеркального окна с видом на въездные ворота, которые оставались открытыми после Моники. И вот в ворота проскочила машина, на которую я как-то не обратила внимания, занятая разливанием чая.

— Гляди, к тебе гость! — сказала вдруг Моника. — Какой красавец парень!

Повернув голову, я глянула на гостя и застыла. Из машины вышел Арман Гийом. Явился, не запылился!

Арман огляделся, посмотрел в наше окно и, увидев нас, помахал приветственно рукой, нахал!

— Кто это, кто это? — нетерпеливо теребила меня Моника. — Потрясающий парень!

— Арман Гийом, — с трудом вымолвила я. — Француз. Мой дальний родственник.

— Француз? — обрадовалась легкомысленная Моника. — Хорошо, что не англичанин, французский я знаю лучше. Очень впечатляющий мужчина!

— Можешь взять его себе со всеми потрохами, — пробурчала я. — Но предупреждаю — негодяй, каких мало.

— Какое это имеет значение?

У меня не было возможности предостеречь Монику — Арман собственной персоной появился в дверях столовой. Должно быть, Сивинская приняла его за друга дома.

— С приездом, дорогая кузина, — издевательски приветствовал он меня.

Вот, впервые признался в своем незаконном родстве, ничуть этого не стыдясь. Хотелось мне напомнить ему, что совсем недавно он и намека боялся на такое родство, представился мне совсем посторонним человеком! Теперь сбросил маску. Где-то в моем сознании зажегся красный огонек тревоги.

Тем не менее, исполняя обязанности хозяйки, я представила гостей друг другу, и Моника с места в карьер принялась обольщать пришельца. Да, в этом отношении она — вылитая прабабка. Не на мои, а на ее вопросы и расспросы должен был отвечать Арман. Да, сейчас у него отпуск, пришло в голову съездить посмотреть Польшу, которой он совсем не знал, хотя какие-то польские корни у него есть. Вот и я прихожусь ему кузиной и он вправе рассчитывать на теплый прием. Да, он собирается здесь пожить какое-то время, посмотреть незнакомую ему, но, несомненно, прекрасную страну.

И я совсем не удивилась, когда Моника сделала буквально то же, что и Эва Борковская совсем недавно в Трувиле, а именно — пригласила Армана к себе на воскресенье. На барбекю — мода, пришедшая из Франции. Гостей принимают в садике, на воздухе, пекут на огне колбаски, делают подливу из сыра. И Моника дала Арману адрес своей виллы на Служевце. У меня он был в блокноте.

На Армана я старалась не смотреть. Специально не останавливала на нем взгляда, отвернувшись в сторону. Избегала отрицательных эмоций. Но вот пришлось взглянуть прямо на него — и у меня затрепетало сердце.

В его левом ухе, под волосами, поблескивала миниатюрная серьга. Звездочка с брильянтиком. И к чему было столько ломать голову над проблемой — кто же любовник Луизы Лера?

Сам Арман признался в этом, нагло, открыто. Права была пани Ленская!

И тут я горько пожалела, что не последовала еще одному ее совету — не повесила мое завещание в рамочке на видном месте. Теперь придется каким-то другим образом известить негодяя о том, что мною подписана духовная и что я теперь лицо неприкосновенное.

И куда подевался Роман? Неужели не знает, где в данный момент находится Арман Гийом?

У хозяйки всегда найдется возможность оставить гостей ненадолго и выйти по своим хозяйственным делам, ведь теперь приходится гостей обслуживать самой, не то что в прежние времена, когда по звонку сбегалась прислуга. Я извинилась и помчалась в кухню.

— Где Роман? — дико прошипела я.

— При лошадях, — ответила домоправительница, с удивлением глядя на меня. — А у вас еще гость? Кажется, родственник? Приготовить ему одну из комнат для гостей?

У меня потемнело в глазах. Этот негодяй времени зря не теряет, едва вошел, а уже успел сказать прислуге о самом главном. По-польски плохо говорит, а вот сумел же, холера! И что теперь мне делать? Роман при лошадях, там еще три, кроме Звездочки, возможно, в данный момент объезжает одну из них. И на кой черт мне столько лошадей? Арман наверняка намылился остановиться в моем доме, только вчера я радовалась — я одна в нем, больше ни души, теперь он лишит меня души. Ну да еще далеко до вечера, в случае чего оставлю Романа на ночь в собственной спальне!

Тут мелькнула надежда на предприимчивость Моники, уж; прежняя пани Танская сумела бы не выпустить добычу из своих когтей, не знаю, как эта, современная. С другой стороны, в прежние времена воспитание не позволяло кавалеру не выполнить желания дамы, теперь же с такими глупостями не считаются. Нет, нельзя рассчитывать на это, имея дело с Арманом Гийомом, с его беспринципностью, одержимого желанием прикончить меня во что бы то ни стало.

Я попросила Сивинскую, во-первых, как можно скорее позвать Романа, во-вторых, вместе с мужем остаться попозже в моем доме. Пусть поужинают, потом посмотрят передачи по телевидению — в кабинете, во второй гостиной, где хотят, только бы не уходили из моего дома, пока я не освобожу их. Такая вот у меня просьба.

Сивинская согласилась охотно, поскольку мои телевизоры лучше. Подойдя к окну кухни, она крикнула работающему неподалеку мужу, чтобы позвал ко мне Романа. Наверняка женщина заметила мое волнение, но, возможно, приписала его горячим чувствам по отношению к прибывшему кузену...

Мне все равно, пусть думает что хочет, лишь бы сделала то, о чем я ее просила.

Вернувшись, я застала гостей в милой беседе. Арман, извинившись, вышел, чтобы «вымыть руки». Я воспользовалась случаем и отчаянно прошептала Монике:

— Умоляю, захвати его с собой! Иначе мне от него не избавиться. Одна надежда на тебя!

— Ты серьезно? — изумилась Моника. — Неужели не хочешь его?

— Не хочу! Ни за что на свете!

— Удивляюсь я тебе, ну да твое дело. Я бы охотно, но не знаю, получится ли. К тому же мы оба на машинах...

— Ну так что?

— А то — предлога нет. Не могу же я так просто, сразу тащить его к себе в постель. Тем более не он меня охмуряет, а я его. И уже поняла — не так это просто, придется потрудиться. Но я попытаюсь, обещаю тебе.

— А пока посиди у меня как можно дольше! Хоть до утра!

— Да что с тобой? — заинтересовалась Моника. — Красивый парень, чем объяснить такую антипатию? Что он тебе сделал?

Я в полном отчаянии уже собралась ей все выложить — и что Арман давно пытается меня убить, не говоря уже о компрометации, хотя какое значение имеет в эти времена какая-то глупая компрометация? Но хорошо — вернулся Арман, и я не успела проболтаться.

Тут в столовую заглянул Роман и скрылся, не произнеся ни слова. Я не успела опять отчаяться, как он вернулся, неся в руках папку.

И поздоровавшись, обратился ко мне:

— Прошу прощения, что мешаю, но пани забыла у меня в машине эту папку с копией завещания...

Тут сделал вид, что только теперь заметил Армана, и удивился:

— О, какой сюрприз! С приездом, господин Гийом!

— Завещания? — подхватила Моника, спасибо ей. — Какого завещания?

— Здравствуйте, господин шофер! — язвительно пробурчал в ответ Арман, окидывая двусмысленным взглядом меня и Романа. И, такой наглец, позволил себе довольно громко пробормотать: — Любовник леди Чаттерлей![15] Моника, разумеется, услышала и с заблестевшими глазами тоже внимательно посмотрела на нас обоих. Господи, да этот Арман не человек, а просто какой-то ядовитый скорпион! Нет, не выдержу и сама прикончу негодяя!

Скрыв гнев, я как ни в чем не бывало ответила на вопрос Моники:

— Это мое завещание, сегодня я подписала его у нотариуса. Спасибо, Роман, положите папку на стол.

Моника опять изумилась.

— Ты написала сегодня завещание? А зачем? Впрочем, извини, глупый вопрос. Интересно, кому же ты оставляешь свои богатства?

— Все отписала церкви.

— Церкви? Да ты сошла с ума! Костел и без того самое богатое в мире учреждение, зачем ему еще твои деньги?

— Ах, дорогая, да ведь я выполняю волю бабушки. Это она, умирая, взяла с меня клятву, что все свое состояние я оставлю церкви. Ее желание для меня закон.

— Тогда почему же она сама не отдала все церкви?

— Потому что у нее были дети. Если бы они были у меня, я бы тоже так не поступила, но поскольку их нет — выполняю бабушкину волю.

— А если у тебя дети появятся?

— Ну, не знаю... может, тогда изменю духовную.

Арман слушал все это спокойно, глазом не моргнул. Небось думал — я еще не оформила духовной, все это выдумала, равно как и волю бабушки. Тем более что она умерла, когда мне было всего четыре года, так что никаких предсмертных поручений она не могла мне давать. И все равно спасибо Роману. Разумеется, не забывала я папки в машине, она спокойно лежала на столе в кабинете, и он, увидев в моем доме Армана, решил таким образом поставить его в известность о свершившемся факте.

Мы продолжали сидеть за столиком в столовой. Моника, выполняя мою просьбу и наверняка повинуясь зову сердца, домой не спешила, Арман явно собирался у меня навеки поселиться. По его лицу было видно — напряженно над чем-то размышляет. Ясно над чем. Ведь я не сомневалась: ко мне явился с твердым намерением меня убить, уже небось в подробностях все обдумал, а тут ситуация внезапно изменилась. Значит, с несчастного случая придется переключиться на другую тактику, скажем, охмурения меня, чтобы жениться и уже потом подстраивать мне несчастный случай. Охмурять же меня в данный момент весьма мешала Моника. Такую стряхнуть с себя не так-то просто. Да и понравилась она ему, сразу видно, и общий язык эти двое как-то слишком быстро нашли. Наверняка не решится ее обижать прямым переключением на меня, зачем отталкивать красивую женщину, еще пригодится... Все эти мысли я отчетливо читала на лице Армана и злорадствовала. Он даже не смог поддерживать прежний фривольный разговор с Моникой, глаза уставились в одну точку, весь напрягся.

Однако это длилось недолго. Расслабился и улыбнулся, значит, мерзавец, что-то придумал. Явно наметил дорогу к цели, а времени у него для этого достаточно, не только один сегодняшний вечер. Сначала закрепит свои успехи у Моники, потом за меня примется, никуда я от него не уйду, особенно теперь, при отсутствии конкурента в лице Гастона.

И вот когда Моника поинтересовалась, в какой гостинице он остановился, а тот собрался ответить — пока еще ни в какой, зазвонил телефон. Я вскочила — может, Гастон? Весь день не звонил.

И в самом деле это оказался Гастон.

— Ну, вот я и здесь! — услышала я любимый голос.

— Где? — не поняла я.

— Здесь, в Варшаве. Хотел устроить тебе сюрприз и явиться неожиданно, но не вышло. Прилетел я вечерним самолетом, сразу взял такси, и тут выяснилось — ни я, ни таксист не можем найти к тебе дороги.

Сначала подумала — нет, наверняка я ослышалась, это слишком хорошо для того, чтобы быть правдой. Но Гастон еще раз повторил, и от радости я вся обмякла. Если Гастон собирался устроить мне приятный сюрприз, ему это полностью удалось. И как хорошо, что к телефону я побежала в кабинет, теперь могу говорить свободно.

— Дорогой, где вы сейчас?

— Где-то в районе Магдаленки, точнее не скажу...

— В таком случае подожди минутку, я позову Романа, а ты передай трубку таксисту, пусть они переговорят сами!

И положив трубку телефона на стол, выскочила из кабинета как ошпаренная, собираясь бежать за Романом в гараж или еще куда. Не пришлось — он ожидал меня в коридоре. Боже, какой же умница, знал что понадобится!

Не говоря ни слова, я за рукав втащила его в кабинет и сунула ему трубку в руку, только теперь лихорадочно проговорив:

— Там Гастон с таксистом. Заблудились.

Он понял меня с полуслова и договорился с варшавским таксистом, где встретиться. Сразу все замечательно продумал. Он, Роман, поедет к ним на машине, Гастон пересядет к нему в машину, а по дороге он все расскажет графу, предупредит о том, что делается сейчас в моем доме. Я же ни Арману, ни Монике пока ничего о Гастоне не скажу. Сюрприз — так сюрприз! Слишком уж этот Арман самоуверенный, не мешает немного сбить с него спесь.

Возвращаясь в столовую, постаралась немного притушить блеск, который прямо-таки излучала — в зеркале увидела, да видно не совсем, ибо Моника, отвлекшись на минутку от Армана, мимоходом заметила, что, должно быть, я получила хорошее известие — вон как сияю. Арман снисходительно-издевательски опять пробурчал что-то о моих многочисленных любовниках, наверняка угадав Гастона, но считал — тот звонил из Парижа. Я не поддержала разговора в таком тоне, но Арману было на это наплевать, он продолжил парижскую тему, тем более что Моника была знакома с Эвой и Шарлем Борковскими и знала, что у меня дворец в Монтийи, так что было о чем поговорить. Арман завел разговор о графе де Монпесаке и сообщил Монике с явным расчетом на меня, будто граф на уикенд собирается куда-то смотаться, наверняка в приятном дамском обществе. Услышав глупые инсинуации, я чуть было не расхохоталась, но сдержала себя, мстительно представив, какое глубокое разочарование ждет его.

При одной мысли, что Гастон вот-вот будет здесь, я пришла в шампанское настроение и вспомнила о шампанском, наверняка же оно имелось в доме. Опять извинившись, оставила ненадолго гостей и сбежала в кухню, где ужинали Сивинские. Они уже знали о новом госте, Роман успел сообщить, поэтому не удивились, когда я велела сунуть в морозильник бутылку шампанского, после чего вернулась к гостям.

Моника сразу почувствовала — атмосфера изменилась и с готовностью окунулась в нее. Арман тоже оживился. А я прямо-таки читала его мысли: решил, сплетня о Гастоне изменила мое отношение к графу, поэтому я приму его, Армана, ухаживания и уже начала — вон какая оживленная, улыбающаяся, и в кухне явно заказала вкусный ужин с вином. И видимо, я решила таким образом отомстить неверному Гастону, избрав орудием мести его, Армана. Паршивец весь расцвел, и надо ему отдать справедливость — талантлив, подлец: одновременно принялся охмурять и Монику, и меня, делая это артистически. Каждая имела все основания думать — только она интересует красавца.

Передо мной на стене висели часы, я незаметно поглядывала на них. Роман уехал тайком, мы не видели и не слышали его машины, поэтому когда через полчаса ворота осветили яркие автомобильные фары, все были очень удивлены.

— Опять гости? — весело вскричала Моника, явно пребывающая в восторге от столь приятного вечера, хотя и многого не понимавшая.

— О, всего один человек! — смеясь ответила я, уже не сдерживая радости, и кинулась встречать этого человека.

Уж не знаю, понял ли Роман мое желание устроить сюрприз гостям или просто по собственному почину, но он постарался проехать так незаметно, чтобы из окна столовой мы больше не видели машину. На нижней террасе я бросилась в объятия Гастона, наплевав на приличия. Тот, страстно обнимая и целуя меня, только приговаривал:

— Должно быть, не обошлось без вмешательства сил небесных, я как-то сразу сорвался и к тебе кинулся, и вот...

И отпустив меня, он вытащил из кармана брюк маленькую коробочку и раскрыл ее передо мной.

Вряд ли когда в жизни испытала я большее счастье, чем в тот момент, когда он надел мне на палец кольцо с брильянтом в окружении рубинов.

Под руку с Гастоном я появилась в дверях столовой.

— Моника, познакомься, Гастон де Монпесак, мой жених. Мужчины, кажется, знакомы?

Моника пришла в восторг, вот уж поистине вечер сенсаций! Арман прекрасно владел собой, лишь на мгновение сжались челюсти, но он тут же принял прежний беззаботный вид. Нет, я должна все-таки отомстить ему!

— Вы правы, Гастон действительно оказался в приятном дамском обществе, — с милой улыбкой заметила я.

Ах, как же легко стало на душе, как я была счастлива! И уже не думала об опасностях, пусть все катится куда подальше, для меня главное — Гастон рядом! Арман не стал настаивать на том, чтобы непременно устроиться у меня в доме, хотя я заранее решила — если останется, невзирая ни на какие приличия запрусь в спальне с Гастоном! Я напрасно беспокоилась: Моника сделала свое дело. Бедная пани Танская прошлого века! Да располагай она такими возможностями и такой свободой, как Танская конца двадцатого века, она произвела бы фурор, какой и не снился ее современницам.

Ну как она могла вести машину после такой прорвы выпитого шампанского? Поскольку Арман тоже себя не ограничивал, пришлось Роману посадить обоих в свою машину, переложив в ее багажник чемоданы Армана, и отвезти их к дому Моники.

И наконец после всех треволнений я осталась наедине со своим Гастоном.

* * *

— Звоню, чтобы поблагодарить, — сказала наутро Моника. — Парень — слов нет! Просто удивительно, как ты могла отказаться от него. Хотя твой тоже весьма, весьма... Так вы женитесь?

— Да, в октябре свадьба.

— И такой перстень обручальный! Он у тебя что, миллионер?

— Не знаю, мне все равно. Но уж во всяком случае не бедняк.

— Дай вам бог счастья! А еще хочу сказать спасибо за вчерашний вечер, знаешь, ничего более потрясающего мне еще не доводилось видеть, прямо спектакль! С эффектами и неожиданностями. И носом чую — здесь что-то кроется. Второе дно, я права?

Я прекрасно ее понимала и пообещала рассказать обо всем, как только представится случай. Она высказала пожелание, чтобы случай представился сегодня во второй половине дня, когда они оба с Арманом приедут ко мне, ведь у меня остались их машины. Я не возражала, сейчас мне ничто не могло испортить настроения.

С Гастоном мы порешили: в брак вступаем здесь, то есть в Польше. Так, кажется, у нас положено, по месту проживания молодой, Роман еще проверит в понедельник в местном загсе. Я настаивала и на венчании в костеле, как вдова имела право. Гастон тоже, он хотя и разведенный, но в первом браке не венчался, так что никаких препятствий.

За завтраком, надо признаться — довольно поздним, Гастон рассказывал мне:

— Теперь не буду скрывать, работал я днями и ночами, без перерыва, чтобы на пару деньков вырваться к тебе. В заказах у нас теперь нет недостатка, такое впечатление — набросились со всего света. Мой партнер, ну ты знаешь, Жан-Поль, себя не помнит от радости, ему очень нужны деньги на операцию жены, а он живет только на зарплату, не то что я. Так что хоть на денек оставить бизнес — проблема. Я и не мог, но тут... ладно уж, не буду скрывать... просто не понимаю, что со мной сделалось, до того захотелось тебя увидеть немедленно — сил нет! И такое ощущение, если немедленно к тебе не кинусь — навеки тебя потеряю, представляешь? Прямо себя не помню, а тут еще пани Ленская мне про Гийома рассказала, ну я подхватился и больше не боролся с собой. Конечно, и бизнес оставить рискованно, Жан-Поля одного, но как подумаю о тебе — все остальное не в счет.

В упоении слушала я исповедь любимого и не заметила, как от признаний он перешел к конкретным проблемам. Ну, скажем, где мы будем жить, когда поженимся. У меня здесь родина и дом, у него во Франции работа и мастерская, соглашусь ли я жить в Париже? Он уже, правда, подумывал над тем, чтобы открыть в Варшаве филиал своей фирмы, будет проводить здесь много времени, но тогда придется жить на два дома.

Упоение не помешало мне проявить немного ума и не признаться, что с ним я бы согласилась жить хоть на Северном полюсе, в лесном шалаше и даже на Луне, а два дома меня не пугают, могу и двадцать содержать. Вот бы налеталась самолетом! Ведь уже давно мечтаю, а все не получается. Но и про самолеты догадалась умолчать, хотя они очень облегчают жизнь, вон Гастону на все про все понадобилось немногим более трех часов для того, чтобы добраться от Парижа до моего польского захолустья.

Тут приехали Моника с Арманом, посидели недолго, забрали свои машины и умчались. Моника напомнила о завтрашнем гарден-парти — приеме, который устраивала в садике. Поеду с Гастоном, не заметил бы, что собравшиеся мои друзья и знакомые совсем мне незнакомы. Ну да как-нибудь обойдется.

И только к ночи мной овладело беспокойство. Дошло — уж слишком спокойным и довольным выглядел Арман, с чего бы это? Ведь от меня ему пришлось отказаться, поставил, так сказать, на мне крест. Неужели и на своих надеждах тоже? Ведь Моника Танская совсем не богата, не мог он столь легко отказаться от моих богатств. Тогда... тогда поставил крест на Гастоне?! Решил его убрать?

Такое ужасное подозрение я просто физически не могла вынести одна и поделилась им с Гастоном. Тот не очень обеспокоился, даже и меня пытался успокоить, доказывая, что новое убийство было бы для Армана последней каплей... последним гвоздем в крышку его гроба, слишком много у полиции на него материала. И Арман не кретин, понимает, небось, что таким путем не заставит меня выйти за него, да и вообще никакой пользы ему от нового убийства не будет, ведь мое завещание лишает его всех надежд на наследство. Вроде бы все логично, но не могла я отделаться от тревоги. И потребовала от Гастона проявлять осторожность. Сознаю, глупо, ну как он мог ее проявлять? Не ездить на машинах? Не ходить по улицам — кирпич на голову свалится? Не есть и не пить?

Пусть глупо, но я боялась Армана и ничего не могла с этим поделать!

А тут еще этот прием у Моники.

На этот прием Гастон отправился охотно, заявив, что жаждет узнать мое польское окружение. Я и сама жаждала, ведь среди них были какие-то мои дальние родственники. Гастон утверждал — и его тоже, даже упоминал какую-то тетку, проживающую в Колобжеге. Старушка уверяла — морской климат ей полезен, ни за что не хотела переселяться в Варшаву. Я тут же заверила Гастона: как поженимся, обязательно навестим старушку.

Сердце замирало, когда я входила в садик Моники. Небольшой, намного меньше моего, но очень миленький и благоустроенный. Ко мне сразу бросилась какая-то молодая особа — очень знакомое лицо, но никак не могу припомнить... Выяснилось, что это — Иола Бужицкая, ее предками по женской линии были Порайские. И эта Иола принялась меня горячо благодарить за умные советы, которые я ей, оказывается, давала, когда она разводилась с Янушеком. А Доминик Вонсович оказался так похож на моего давнего поклонника барона Вонсовича, что если бы не очки, я бы не сомневалась — он, барон Вонсович! Стараясь меньше говорить и больше слушать, я постепенно выявила и остальных знакомых.

Роль хозяина домика играл Арман, чему я обрадовалась чрезвычайно. Значит, у Моники в данный момент не было постоянного партнера, тем прочнее будет их связь. Ну прямо как сто пятнадцать лет назад. Впрочем, ну их, эти сто пятнадцать лет! Да здравствует современность!

В общем и целом вечер прошел очень приятно, мы с Гастоном беззаботно развлекались, все были в чудесном настроении.

На следующий день Гастон уехал не с самого утра, а, по настоянию Романа, лишь после того, как мы с ним, Гастоном, подали документы на оформление брака в наш районный загс. Тут следует упомянуть о том, как я напереживалась, вспомнив, что на моей метрике и на свидетельстве о смерти мужа проставлены даты, относящиеся к прошлому веку. Доставая документы из папки, Роман успокоил меня взглядом. Все документы оказались в полном порядке, уж и не знаю каким чудом.

Удалось договориться и с ксендзом в ближайшем костеле. Теперь я знала: оформление гражданского брака состоится семнадцатого, а венчание в костеле восемнадцатого октября.

Оформив все, что надо, Гастон улетел в Париж. Мы с Романом провожали его на Окенче. Впервые увидела я вблизи самолеты, и стоящие на бетонных плитах аэродрома, и садящиеся на них. И все время судорожно цеплялась за рукав Романа. Без него вряд ли вообще смогла смотреть на такую страсть!

Гастон улетел, Арман же остался, но я больше его не боялась. Защитой мне служила копия завещания в ящике моего письменного стола, а Гастону он и вовсе не мог угрожать на расстоянии. Все говорило о том, что Моника Танская крепко держит его в руках, да пошлет ей Господь силы и здоровья. Я по прежнему опыту знала — из ее когтей трудно вырваться, недаром в свое время она считалась опасной женщиной.

Нам понадобился второй автомобиль, и Роман без проблем приобрел «тойоту», которая мне очень понравилась. Я как-то быстро овладела искусством водить ее, гораздо легче это пошло, чем тогда, когда Роман обучал меня ездить на «пежо», оставленном в Париже. И я сама принялась совершать экскурсии по родному краю, желая познакомиться с ним по-настоящему. Это была Польша настоящая, истинная, без принуждения. Да, в школах дети изучали иностранный язык без принуждения, добровольно, надписи на проклятой кириллице совсем исчезли, зато везде виднелась реклама на английском. И в школах изучали английский, реже французский, и я радовалась, что приближаемся к Европе. А главное, делалось это добровольно, по велению сердца!

И все было бы прекрасно, если бы вдруг мое здоровье не принялось пошаливать.

Я всегда была очень здоровой девушкой. Сказывался, вероятно, и здоровый образ жизни: много времени я проводила на свежем воздухе, в движении, совершала конные прогулки. И то соседние помещицы удивлялись и упрекали меня за то, что чаще всего можно встретить в поле или в лесу, чем застать в собственном салоне. Они-то просиживали в салонах все дни. Без движения! Без воздуха! Ну и еда. Я всегда любила овощи и фрукты и поглощала их громадное количество, не ограничивая себя ни в чем. К тому же и овощи, и фрукты из своих садов и огородов, а молоко и молочные продукты — от своих коров. Все это благотворно сказывалось на организме, в детстве я почти не болела, а потом и вовсе.

И поэтому, когда первый раз испытала головокружение, тошноту и прочие неприятные ощущения, невольно подумала — отравил-таки меня паршивец Арман. Подбросил как-то отраву, чтоб ему! Но как он это сделал? Всего раз посетил мой дом без Моники и воспользовался случаем, подлец!

А когда такое повторилось второй и третий раз, причем тошнота сопровождалась сильной рвотой, я даже обрадовалась — значит, извлекла из себя отраву, организм очистился, теперь все должно быть в порядке. И принялась внимательно следить за остальными домашними, ведь они ели то же, что и я, отдельно мне не готовили. И Роман, и Сивинские выглядели нормально, не жаловались. Может, все от конфет, принесенных Арманом? И я поспешила оставшиеся прямо из коробки по одной опустить в унитаз, чтобы ненароком собаки не отравились, если выброшу. На всякий случай внимательно осмотрела мои любимые продукты в кухне после ухода Сивинской, особое внимание уделив еще не вскрытым упаковкам с острыми приправами и сельдь-рольмопсы, которые обожала. Вроде все в порядке. Ах как бы пригодился мне сейчас милый доктор Филип Вийон, но, к сожалению, он остался во Франции. Поискать надо польских врачей, позвонить, что ли, Монике, может, она кого посоветует? И спохватилась: ведь могу застать у нее Армана. Значит, надо обратиться к другу и советчику Роману, первой помощи во всех случаях жизни. Почему-то на этот раз не хотелось, что-то удерживало, но я заставила себя.

— Боюсь, наконец господину Гийому удалось меня отравить, — пожаловалась я Роману. — Просто помираю. Как здесь вызывают доктора?

— Гийом? — удивился Роман. — Ну, не знаю. Не спятил же он. Может, просто поставил крест на надеждах обрести богатство и решил хотя бы отомстить. Врача вызвать просто, я даже знаю здесь одного очень хорошего, но советовал бы пани уж подождать до утра, отвезу вас в клинику, там и специалисты по разным болезням, и сразу сделают все необходимые анализы. И ждать не придется, теперь с этим просто, были бы деньги.

Я согласилась, до утра как-нибудь перетерплю. А завтра пятница и вечером прилетает Гастон. Вспомнив об этом, я сразу почувствовала себя лучше. И наверняка наплевала бы на следующее утро на поездку в клинику, если бы с утра я опять не принялась помирать. И уже без возражений поехала к медикам.

А вскоре помирала уже от стыда. Надо же, взрослая женщина, а такая безгранично глупая! Как же мне не пришло в голову, отравили, как же!

Просто-напросто я забеременела, только и всего.

* * *

Я решила лично встретить Гастона в аэропорту, ибо великую новость следовало ему сообщить поскорее и наедине. А Романа отправила с Сивинской за продуктами, надо же как следует встретить гостя. У меня было достаточно времени, чтобы привести себя в порядок, и задолго до назначенного срока я была уже готова. Не хватило терпения высидеть до назначенного срока, и я решила ехать прямо сейчас. Знала, что слишком рано, вон еще в отдалении виднелась машина Романа, ну да ничего, обожду в аэропорту.

Вывела машину за ворота, на малой скорости поехала по узкой ленте асфальта, ведущей через луг к автостраде, как вдруг в густой зелени луга мелькнуло что-то постороннее. Пригляделась — проклятый барьер, он, бело-зеленый!

Хорошо, что на большом расстоянии и в высокой траве, не перескочу я его на машине, уже сколько раз ездила по этой дороге и ничего не случалось. Но ведь никогда и не видела барьера, с чего это вдруг он мелькнул теперь? И почему во мне все окаменело? Может, представила, как могу сейчас очутиться в далеком прошлом такая как есть: в костюмчике с короткой узкой юбкой, а тут Арман на шее, Гастон в Париже, без телефона, без ванной, без электричества, без договоренности о браке с Гастоном, зато ожидающей ребенка.

Беременная вдова!

И при этом без блистающей чистотой клиники с опытными врачами, а с нашим коновалом и бабой-повитухой, промывающей новорожденному глазки своей слюной! В грязи, потому что — не скроешь ведь — грязным был этот девятнадцатый век. Хоть и блестело фамильное серебро, которое многочисленная прислуга натирала до блеска, да тарелки мылись в тазу сразу все, в одной воде...

Мною овладела такая дикая паника, что я была не в состоянии не только остановить машину — пошевелиться не могла. Нога одеревенела на педали тормоза, руки застыли на рулевом колесе, а машина все ехала дальше, сама по себе. Я закрыла глаза и оказалась в какой-то черной бездне...

* * *

Очнувшись, увидела — у меня в руках вожжи, и еду я в воланте[16] по грунтовой дороге. Экипаж с легкостью нес Патрик, его я распознала по двум белым пятнышкам на заду. Близко, совсем рядом, шумел старый лес.

Я еще не совсем стряхнула с себя оцепенение и соображала плохо, когда за поворотом дороги увидела едущую мне навстречу карету и непонятно почему сразу догадалась — карета пани Порайской. Вдруг она окуталась облаком пыли, пыль скрыла карету, но вот из этого пыльного клуба вылетела одноколка и устремилась мне навстречу. Голова моя еще не соображала, руки сами остановили Патрика, заставили развернуться в противоположную сторону и направили прямиком к моему поместью. Вот уже появилась аллея, ведущая ко входу в парк, вот из-за верхушек старых деревьев стали видны трубы дворца.

Инстинкт заставлял делать все возможное, чтобы не показаться болтливой соседке в таком виде, в каком я сейчас нахожусь: обтягивающий костюмчик с юбчонкой до бедер, макияж на лице, на пальце — перстень Гастона сверкает. О, вон косари сняли шапки, кланяются мне, чтоб им. Ничего, вот и парк, сейчас укроюсь в доме.

И тут меня догнала двуколка и поравнялась с моим волантом. Глянула — Роман, какое счастье! За ним мелькнуло лицо ошалевшей Мончевской.

— Вы уж меня извините, милостивая пани, — хрипло проговорил Роман и щелкнул кнутом над гривой Патрика, задев слегка холку коня.

Этого было достаточно. Моих лошадей никогда не стегали кнутом, я не разрешала и пальцем тронуть, вполне хватало окрика, похлопывания рукой. Удар кнутом, даже такой легкий, для Патрика явился громом с ясного неба. Конь вздыбился, волант со мной буквально взлетел в воздух, и вот мы уже мчались как ветер. Хорошо, я с детства научена править лошадьми, вот и сейчас сжала вожжи изо всех сил. Впрочем, через мгновенье мы пролетели оставшийся путь и Патрик привычно остановился у входа, облетев газон. За мной остановилась двуколка. Роман подбежал.

— Пани Порайская с дочерьми сейчас будут здесь! — прошептал он.

Схватив меня в охапку, прикрыл попоной юбку и голые ноги и внес в прихожую, минуя остолбеневшую дворню. В прихожей было пусто. Роман отпустил меня, и я, все еще прикрываясь попоной, помчалась к себе в покои. Я тоже понимала, что не принять почтенную даму и первую сплетницу в уезде не могу, она издали видела мой волант, нельзя сослаться на внезапное недомогание. Будь я не совсем здорова, не рискнула бы отправиться на прогулку в экипаже без кучера.

За собой я уже слышала быстрые шаги Зузи, но захлопнула дверь у нее под носом, крикнув что-то нечленораздельное. Пусть подождет.

Быстро, быстро переодеться. Домашний капот набросить? Ну нет, не выйду же в нем к гостям, все равно придется переодеваться. Поэтому поспешила сбросить с себя компрометирующий костюмчик и натянула приличное платье. Когда осталось лишь застегнуть застежку сзади, впустила ничего не понимающую Зузю, но объяснения с горничной пришлось отложить: в гостиной уже ожидали гостьи.

Пани Порайской слишком долго пришлось ожидать меня, так что следовало выдумать очень уважительную причину своей задержки.

В гостиную я вышла взволнованная и расстроенная, да, не стала скрывать волнения и поведала соседке, какое несчастье... скорее, неприятность приключилась со мной во время прогулки. А именно: широкая оборка моего длинного платья как-то намоталась на колесо — ведь я правлю сама, как известно, не люблю ездить с кучером — и оторвалась, в результате чего я выглядела совершенно непристойно. Пришлось срочно повернуть к дому, избегая компрометации, а пока переодевалась, гостям пришлось меня ждать, за что и прошу у них прощения. И хотя пани Порайская стала громко мне сочувствовать, я видела недоверие в ее глазах. И слишком уж настойчиво она расспрашивала, с какой целью отправилась я на прогулку в одиночестве. Может, имела место некая романтическая причина?

У меня лопнуло терпение, и я без зазрения совести, отбросив светские условности, небрежно произнесла:

— Признаюсь, дорогая, я удивлена. Неужели осталось незаметным мое расположение к графу де Монпесак? Думала, это всем известно, раз нет, не стану скрывать своих чувств перед близкими друзьями и откровенно признаюсь пани.

Порайская была так поражена, что даже о дочерях позабыла. Обе девушки, делая вид, что заняты в отдалении разглядыванием семейных альбомов, насторожили ушки, стараясь ни слова не уронить из моего признания. А их мать, как я уже говорила, даже позабыв о присутствии невинных девиц, горячо принялась отговаривать меня от столь несчастливой склонности. Оказывается, всем давно известно, какой распутник этот граф де Монпесак! У него в Париже любовница, две любовницы, а сколько внебрачных детей — и не счесть! К тому же он азартный игрок, дни и ночи проводит в игорных домах (интересно, когда же успел наплодить столько отпрысков?), проигрался дотла, совсем разорен, вот и ищет богатую невесту. А сейчас вон как подозрительно спешно помчался в Париж, не иначе получил опять какое неприятное известие. Может, кредиторы его к суду привлекли?

О, Арман неплохо поработал, теперь я знала все сплетни о Гастоне, распускаемые в округе. Правда, пани Порайская и от себя наверняка добавила Гастону и любовниц, и отпрысков, ведь давно известно, пущенный сплетней воробышек оборачивается в результате стадом волов. И хотя я сама оказалась в очень неприятном положении, меня просто рассмешили взбудораженная сплетница и ее горящие от возбуждения щеки. И я подбросила поленьев в огонь, продемонстрировав обручальный перстень и сообщив, что официально обручена с этим распутником.

Гостья моя просто рот раскрыла, я же добавила смеясь:

— Значит, граф заполучил еще одну жертву. Что ж, надеюсь, я буду украшением его гарема, а это вещественное доказательство его серьезных намерений относительно меня.

Мелькнула мысль — наверняка мои слова в какой-то искаженной форме дойдут до Гастона, но мне уже было все равно. Чуть было с разбегу не проговорилась о своем интересном положении, но воздержалась, поскольку Порайская и без того была настолько переполнена новостями, что не сумела скрыть нетерпения немедленно поделиться ими с соседями и принялась спешно прощаться. Вот теперь она вела себя невоспитанно, распростилась со мной просто в непристойном темпе.

С облегчением вздохнув после ее отъезда, я позвала Романа.

— Ну и что же это такое? — набросилась я на него.

Мрачный Роман уже в который раз ответил, что он, к сожалению, не может никак повлиять на мои перемещения во времени.

— Ясно, не можете, раз этот проклятый барьер теперь тут стоит постоянно! — продолжала я бушевать. — И никак его не объехать. Интересно, что бы вы сейчас делали на моем месте?

Роман изумился и встревожился.

— О каком барьере пани изволит говорить?

— Ну как же, торчит, проклятый, на нашем лугу. Не видели? Бело-зеленый он, барьер времени, точно! Увы, на себе два раза проверила.

Роман был явно растерян. Как-то странно глядя на меня, он пробормотал:

— Да нет же, пани наверняка ошибается. Это не тот барьер! Барьер времени невидим, а тот, что на лугу, никакого отношения...

— Вот уж нет! — фыркнула я. — Говорю вам — на своей шкуре испытала два раза и больше не желаю! А желаю вернуться обратно в двадцатый век, и именно в пятницу, сегодня! И умоляю вас — ну сделайте же что-нибудь! Вот вы говорили о каких-то премудрых ученых физиках, что ли, попросите их больше со мной не экспериментировать! С меня довольно!

— Попробую, — неуверенно пообещал Роман. — Хотя именно теперь это будет особенно трудно. А пани графиня пусть для себя выберет, в каком столетии вы хотели бы остаться навсегда. Вот в этом времени, где находитесь сейчас, или опять перенестись в конец двадцатого века? Собственно, уже можно говорить о веке двадцать первом, ведь двадцатый вот-вот кончится.

Раздумывала я недолго, что тут выбирать? От всех этих перемещений во времени у меня перепуталось все на свете — Гастоны, Арманы, поместья и завещания. Незыблемой оставалась лишь беременность. Ребенка я ждала от Гастона, а в этом веке он мне даже не объяснился в любви, не говоря уже о том, что я с ним ни разу не переспала. Мужчине можно внушить многое, но не такое же чудо! Да и Арману легче тут меня угробить... К черту Армана, к черту остальные аргументы, если главный я ношу в собственном чреве!

И я без тени сомнения заявила:

— Я хочу жить в конце двадцатого века. Не беспокойтесь, Роман, мнения своего я не изменю. И если эти многомудрые ваши кретины что-то в состоянии сделать, пусть сделают. Больше таких переживаний я не вынесу. В моем состоянии...

Умному и намека достаточно. Роман все понял. Теперь не мадемуазель Лера станут осуждать, меня прозовут распутницей, останься я в этих благословенных временах! Перстень обручальный я получила в двадцатом веке, не сейчас, и жениться на мне хотят в будущем.

На лице Романа появилось дотоле неизвестное мне выражение решимости, и, глядя куда-то поверх моей головы, он клятвенно заверил:

— Жизнь отдам, но сделаю все, чтобы пани оказалась там, где пожелает. Клянусь спасением бессмертной своей души, буду заботиться о пани как о собственной дочери и сделаю не только все, что смогу, но и больше того.

И только когда он вышел, я обернулась, чтобы взглянуть — на что же такое Роман смотрел, давая торжественную клятву?

На стене за моей спиной висел портрет моей матери.

* * *

На следующее утро Зузя стала свидетельницей моего утреннего недомогания. Даже рвоты сдержать не удалось. Горничная была перепугана, а мне пришлось опять прибегнуть к невинной лжи. После того как немного пришла в себя, усадила дрожавшую девушку напротив и сокрушенно призналась в покушениях Армана на мою жизнь, наконец завершившихся успешным отравлением. Вскочив, милая моя Зузя решила спасать барыню и, крикнув «Мигом принести травяной настой для прочищения желудка», умчалась. Ладно, бог с ним, выпью и настой, лишний раз прочищу желудок, только польза организму.

Когда наконец после всех утренних процедур я смогла принять Романа, тот начал с обнадеживающего:

— Есть надежда, проше пани! Завтра, сегодня ведь четверг.

Я потребовала разъяснений. И получила их.

— Обратное перемещение пани во времени произошло в пятницу, так ведь? В пятницу прилетает вечером господин де Монпесак, та пятница здесь приходится на завтра. Полной уверенности у нас нет, но получено согласие в точности повторить все, только в обратном порядке. Не стану вдаваться в подробности, мне они ясны, боюсь, пани не поймет. Пришлось бы вас ознакомить со всеми этими парадоксами времени и искривления пространства, благодаря чему кто поглядит на нашу Землю с далекой галактики, имеет шансы даже динозавров увидеть, преподать азы четвертого измерения и многое другое...

От галактик, динозавров и четвертого измерения мне стало плохо, и я испуганно перебила друга:

— Нет, нет, замолчите, Роман, боюсь, опять затошнит! И еще ночью приснится!

— Не буду, не буду! — успокоил меня Роман и, чтобы порадовать, вытащил из кармана мобильный телефон. — Глядите, что сохранилось!

— У меня такой же, — похвасталась я и вытащила из ящика стола припрятанный там свой телефон. Все боялась, не дай бог, кому на глаза попадется. — Ну и что? Кому мы теперь можем звонить?

— Боюсь, только друг другу. Мой пока не разрядился, дайте-ка... да и ваш тоже. Ведь здесь их для подзарядки не к чему подключить...

— Роман, давайте о деле. Вы сказали, надо все в точности повторить. И Мончевскую тоже?

— Обязательно, ведь я с ней поехал на «мерседесе» за продуктами в суперсам. Вы сами просили накупить деликатесов к приезду господина графа, помните? Тьфу, не с Мончевской я поехал, с пани Сивинской, которая здесь уже, в девятнадцатом веке, оборотилась Мончевской. Вы еще велели купить и устрицы, помните? Граф их любит. А теперь со всеми этими продуктами нам надо переместиться во времени...

— И с устрицами тоже? Где я здесь найду устрицы?

— Да нет, обнаружив неладное, я поспешил к пани, так что Мончевская успела купить лишь сахар, чай, приправы и что-то еще.

— Очень хорошо! — обрадовалась я.

Какой нелегкой для меня оказалась эта пятница! Сначала обычные тошнота и рвота, травка для прочищения желудка. Я заметила изменившееся ко мне отношение прислуги и поняла — Зузя в своей болтливости поставила в известность весь персонал о несчастной барыне, пострадавшей от преступных поползновений незадачливого претендента на ее руку вельможного пана Гийома. Позавтракав с отменным аппетитом, после насильственного прочищения желудка я едва успела одеться, как появилась первая гостья. Ну как же, мой приемный день, а всем не терпелось собственными глазами взглянуть на женщину, признавшуюся в любви к распутнику французу. Пани Порайская поработала на славу.

За первой гостьей длинной чередой потянулись следующие. Хорошо еще, что каждый опасался быть застигнутым у меня соседями — так скомпрометировать себя, явившись к падшей женщине! И потому при виде подъезжающих карет предыдущий гость спешил поскорее убраться из моего дома.

И Арман явился, а как же! В отличие от прочих, не спешил уехать, пересидел трех гостей, настырно расспрашивая меня о Гастоне. Потом я узнала, что предварительно он пытался что-то выведать у прислуги, например часто ли я получаю письма из Парижа. Спасибо Зузе, прислуга вся, как один, держалась стойко, молчала, а уж если приходилось говорить, врала что придет в голову. А в головы людям приходили вещи самые разные и совершенно несуразные. Махнув на дворню рукой, Арман попытался выведать что-то у меня, но тут, к счастью, явилась баронесса Танская и увезла голубчика. Если перемещусь в будущее, непременно отблагодарю ее праправнучку, Монику!

Вот только увижу ли я еще это будущее?

Приближался вечер, и надо было готовиться. Роман перед своим отъездом позаботился, чтобы мне запрягли в волант опять Патрика. Потом, прихватив удивленную Мончевскую, уехал с нею на двуколке.

У меня оставалось совсем немного времени. Отделавшись от Зузи, я обрядилась опять в узенький костюмчик, тот самый, на ногах были те же туфельки, на голову я надела шляпу с густой вуалью, чтобы скрыть макияж, а сама завернулась в широкую и длинную пелерину, до полу. Внимательно следя, чтобы она не распахнулась спереди и домашние не увидели мои голые ножки во всей красе, я излишне величественно спустилась по лестнице к выходу, так же неторопливо уселась в волант, взяла в руки вожжи — и отправилась в неведомое. Далеко впереди маячила двуколка с Романом и Мончевской.

Патрик сразу пошел хорошей рысью, довольно пофыркивая, надеюсь, к добру, о Господи! Луг уже наполовину был скошен, и я принялась высматривать издали барьер, который должен был оказаться в еще высокой траве. Вот мелькнул, проклятый, я хорошо разглядела знакомую бело-зеленую окраску. Я так и сжалась, от волнения вся взопрела, но не было того оцепенения, чтобы я не смогла сдержать Патрика. Почему-то я решила как можно медленнее проехать мимо барьера, возможно полагая, что тогда у проклятого будет больше возможности воздействовать на меня. Да, не поскачу, не пущу коня вскачь, проеду шагом, даже и остановлюсь, пожалуй, пусть этот бело-зеленый идол как следует сделает свое дело. И я натянула вожжи...

Дальше ничего не помню. Остановила ли на мгновение экипаж или продолжала медленно тащиться, но, всплыв из черной бездны и раскрыв глаза, я вместо лошадиного хвоста увидела перед собой баранку автомашины.

Еще не веря в свое счастье, я приоткрыла окошечко, вдохнула упоительный запах автострады и пустилась с места в карьер, поспешая за еще мелькающим далеко впереди «мерседесом». Умница Роман наверняка подождал меня при выезде на автостраду.

Я нажала на газ. Очень мешала пелерина. На ходу сбросила ее с плеч и, немного снизив скорость, затолкала себе под ноги, хорошенько умяв, чтобы не мешала, под сиденьем кресла. Что-то не давало смотреть в зеркало заднего обзора. О шляпе забыла! Уже на полном ходу сорвала ее с головы и швырнула на заднее сиденье.

Думаю, расстояние между моей машиной и «мерседесом» Романа уменьшилось все-таки потому, что мешало движение на автостраде, хотя я и неслась во всю прыть, словно меня преследовала стая голодных волков. Машину я вела автоматически, голова целиком была занята мыслями о предстоящей встрече с любимым. Вот встретимся, брошусь к нему, прильну пиявкой и уже ничто не сможет меня от него оторвать! Расскажу о нашем будущем ребенке...

Занятая этими мыслями, я не обратила внимания на какую-то темно-зеленую машину, вдруг появившуюся сразу за машиной Романа. Только спустя какое-то время до меня дошло — ведь не было ее, откуда взялась?

Нас уже не разделяли машины, потому и обратила внимание. Передо мной та машина не ехала, я бы заметила. Значит, стояла на шоссе и ждала? А сейчас поворот на шоссе, которое ведет в аэропорт. Роман предупреждал — здесь могут возникнуть трудности. Мне повезло, видимо уже схлынула основная масса машин, кончился «час пик», я ждала недолго.

За это время Роман удалился на порядочное расстояние, за ним, не отставая, следовала темно-зеленая машина. Тут уж я стала специально к ней присматриваться и совсем уверилась в том, что она следит за Романом, когда тот вдруг съехал на обочину и остановился. Подозрительная машина сделала то же. Это произошло совсем перед Янками, где снова возрос поток машин.

Я сумела перестроиться с левого ряда в правый, удивляясь, зачем Роману пришлось останавливаться, и желая убедиться в своих подозрениях относительно незнакомой машины. Долгое время мне пришлось тащиться за какой-то машиной с прицепом, обогнать которую мешала непрерывная череда машин слева, а потом увидела машину Романа и Сивинскую, для чего-то ненадолго вышедшую из машины и вроде что-то на себе поправляющую. Потом она села в машину, и Роман продолжил путь. И сразу за ними двинулся и подозрительный преследователь. А поскольку я почти с ним поравнялась, сумела разглядеть водителя. Так и есть, Арман...

Я уже столько раз из-за него напереживалась, что, боюсь, теперь встревожилась меньше, чем должна бы. Выходит, Арман следит за Романом. А может, и за мной? Увидел в машине рядом с Романом женщину и принял ее за меня. А если понял, что это не я, мог предположить, что Сивинская выйдет где-то по дороге, и Роман за Гастоном поедет один, или что...

Тысяча предположений относительно того, что мог думать Арман, пронеслось в голове, пока я не сообразила — надо позвонить другу, предупредить! Дура, не могла раньше догадаться. Вытащив свой мобильный телефон, который я все же не забыла прихватить из прошлого века, я воспользовалась моментом, когда пришлось остановиться перед светофором, и позвонила.

Роман сразу отозвался.

— Господин Гийом едет следом за вами! — быстро сказала я. — Похоже, следит. Большая темно-зеленая машина. Надо что-то предпринять...

— Понял, — ответил Роман.

Если он и говорил еще что-то, я уже не слушала, потому что не научилась пока говорить по телефону, когда веду машину. Пришлось бросить его и схватиться за баранку обеими руками.

До аэропорта оставалось совсем немного. Я была здесь, когда провожала Гастона, а поскольку у меня хорошая зрительная память, не сомневалась: сумею проехать правильно. А ставить машину на платные стоянки и покупать в автоматах билеты Роман научил меня еще во Франции.

Ну и была жестоко наказана за самоуверенность, благодарив судьбу за то, что выехала пораньше. Шесть раз окружила я аэропорт в тщетной попытке въехать и каждый раз попадала на полосу, по которой машины выезжают из аэропорта, и лишь чудом отыскала нужный уровень и нужную полосу. Когда же наконец оставила машину на стоянке и вбежала в громадное застекленное здание, первым делом пришлось разыскивать дамский туалет, потому что пот с меня лил ручьями и требовалось привести себя в порядок, встречая любимого мужчину. А потом подумала — надо все-таки запомнить, где именно я бросила машину, чтобы потом вывести Гастона и носильщика с вещами прямо к ней, нечего им путаться по залам и стоянкам. И сама запуталась, глянула на часы и бросилась к выходу, откуда будут появляться прибывшие из Парижа пассажиры.

Да, самостоятельность женщины в двадцатом веке — дело хорошее, но иногда и она имеет свои темные стороны.

Но вот потянулись парижские пассажиры, и вскоре я уже оказалась в объятиях Гастона.

* * *

На обратном пути я молчала, слова не могла вымолвить и тряслась как в лихорадке. Охотно уступила место за рулем Гастону, сама же оцепенела в ожидании ужасного. Ведь мы будем опять проезжать мимо проклятого барьера времени, кто знает, что случится. Встревоженный Гастон пытался меня расспрашивать, но я отделывалась нечленораздельным мычанием сквозь судорожно стиснутые зубы. Глазам не поверила, когда мы подъехали нормально к моему дому и Роман, прибывший раньше нас, вышел, чтобы помочь внести багаж Гастона. Какой там багаж, один легкий чемоданчик!

И только тогда я перевела дыхание и разжала зубы.

Хотя уже совсем стемнело, я затащила Гастона в садовую беседку, где нас никто не мог услышать. В моем саду были установлены очень вычурные садовые светильники, освещая дорожки и зелень, которая в их свете казалась красивее, чем была в действительности. Рядом шумел фонтанчик. Хорош в жаркие дни, сейчас, в сентябрьскую ночь, совсем ненужный, но настроение создавал. Не накормив человека, не дав ему умыться с дороги, заволокла в беседку, прихватив с собой лишь бутылку красного вина, неизвестно когда и кем откупоренную, и два бокала. Так не терпелось мне переговорить с любимым!

Обеспокоенный моим странным состоянием, Гастон не стал протестовать и послушно последовал за мной. В беседке сразу же взял у меня из рук бутылку с бокалами и налил мне успокаивающий напиток.

— Дорогая, сядь, успокойся и скажи наконец, что же случилось? Наверное, в последний момент? Ведь перед отъездом я не смог с тобой поговорить, твой телефон молчал.

Близость любимого, романтическое освещение и глоток хорошего вина подействовали, я уже обрела способность говорить по-человечески.

— Две вещи. Во-первых: я жду ребенка. Лишь двух мужчин за всю жизнь видела я в своей постели — мужа и тебя. Как думаешь, чей это ребенок?

Все еще держа бокал вина, Гастон вдруг обессиленно опустился на скамью. Вскочил, опять сел. И повел себя должным образом. Просиял и с возгласом «Великий Боже» сначала упал передо мной на колени, принялся целовать руки, совсем обезумел от радости. Предложил выпить за мать и дитя, снова наполнил бокалы, прибавив во втором тосте еще и отца.

Короче, прошло немало времени, пока можно было заговорить о второй вещи. Да какое значение имеет что-то еще, когда у него будет ребенок? Он так счастлив, что себя не помнит. Давно мечтал о ребенке, любимая женщина и ребенок — что еще человеку надо? А детей он всегда любил, больше даже, чем кошек и собак, честное слово! Мог бы — давно сам себе родил. Первая его жена, оказывается, и слышать не желала о ребенке, а ему уже за тридцать, когда же детей заводить, если не сейчас? Меня он любит до безумия, а теперь и вовсе... слов нет!

Каждая женщина мечтает о таких минутах. И я не была исключением. В отличие от Гастона, я не стала выражать свои чувства к нему в словах, только думала — еще неизвестно кто кого больше любит.

Прошло немало времени, прежде чем Гастон настолько овладел собой, чтобы спросить о второй вещи. Второй вещью был Арман, вся история с ним. И внезапно история эта показалась мне какой-то нереальной, что ли, слишком уж ужасна она была. Все эти покушения на мою жизнь и возможные теперь покушения на жизнь Гастона. Может, не стоит и говорить об этом человеке? Не преувеличиваю ли я грозящую нам опасность?

— Нет, не преувеличиваю, — вслух ответила я себе. — Арман Гийом твердо решил овладеть моим состоянием в качестве единственного родственника, хотя и незаконнорожденного, однако он потомок по прямой линии моего прадеда. Ты знаешь, он неоднократно пытался меня убить. Я подписала завещание, оставив пока все, что у меня есть, церкви, поэтому он изменил планы и, если не ошибаюсь, теперь намылился жениться на мне. Тут у него на пути встал ты. Хотя знай, я не вышла бы за него, даже если бы он был единственным мужчиной на земном шаре...

Тут мое живое воображение представило райский сад, и в нем мы с Арманом, единственные люди на земле. И от меня зависит продолжение рода людского... Какая ответственность!

Врожденная честность заставила меня внести коррективы в сказанное.

— Разве что тогда, — мрачно поправилась я. — Но пришлось бы каждый раз напиваться и на его месте представлять тебя. — И увидев непонимающие глаза любимого, пояснила: — Это я говорю о том случае, если бы мы с Арманом оказались в ролях Адама и Евы и без меня перевелся бы род человеческий, но я расценила бы это как наказание Господне...

Я не договорила, ибо Гастон разразился хохотом. Сквозь смех с трудом проговорил:

— Признаюсь, очень убедительная апокалипсическая картинка! Ты меня убедила. Верю, Арман тебе противен. Видела бы ты себя!

Смех немного разрядил атмосферу и позволил опомниться. Уже спокойнее я докончила:

— Вот мы с Романом и боимся, как бы теперь негодяй не взялся за тебя. А если я рожу, то и ребенка убьет. И так до скончания света станет убивать всех моих мужей и потомков, пока никого не останется.

— Не заводись! — обнял меня Гастон. — Ну что ты опять...

— А куда деваться? — зарыдала я. — Даже если у меня будет шестеро детей, всех со свету сживет, а потом и меня, чтобы унаследовать мое состояние! Это в том случае, если я изменю завещание и оставлю все своим детям и мужу. Ну, перестань улыбаться, это не истерия, к сожалению, я говорю правду. Сколько раз довелось мне видеть в его глазах железное упорство. Такого человека ничто не остановит. И не станет он ждать, пока я рожу шестерых детей, начнет сразу же. Гастон, я боюсь!

Наконец-то Гастон стал серьезным. А может, притворился? Перестал улыбаться, видя, как раздражает меня его улыбка, а ведь мне вредно волноваться. И дитя может родиться нервное.

— Успокойся, любимая, не волнуйся. Я все понял. Поговорю с Романом, что-нибудь придумаем. Кстати, почему мы с тобой забрались в беседку? Разве нельзя было спокойно поговорить в доме?

— Чтобы в доме с чистой совестью могли всем нежданным гостям отвечать — меня нет дома, — простодушно пояснила я и увидела, что опять Гастон с трудом удержался от улыбки. А я раздраженно добавила: — В последнее время просто спасу нет от гостей! Словно сговорились — так и прут один за другим...

И прикусила язык, вспомнив, что перли гости в основном в девятнадцатом веке, теперь же, в конце двадцатого, их стало намного меньше.

Ох, язык мой — враг мой. Хорошо хоть о барьере не проговорилась.

— Ладно, — решила я, — если хочешь, можем вернуться в дом. Главное я тебе уже сказала.

Роман полностью подтвердил мои опасения. Арман и в самом деле следил за его машиной, отцепился лишь распознав Сивинскую, когда та принялась делать в магазине покупки. И уже не успел догнать меня в аэропорту.

Стали совещаться втроем. Все сходились на том, что по закону убийца не имеет права унаследовать имущество жертвы, значит, ему придется инсценировать мою случайную гибель. Тут же набросали несколько вариантов моей случайной гибели. Помогли прочитанные нами детективы, варианты сами приходили в головы. Но в любом случае ему придется дожидаться изменения моего завещания, судиться с церковью он не станет. А завещание автоматически изменится с момента моего выхода замуж (о моей беременности, надеюсь, он пока не знал). Так что логично предположить — негодяй подождет до свадьбы. Разве что настроится на убийство Гастона.

И мы стали рассуждать, как лучше убить Гастона. Убийце нужно алиби, железное, к которому не придерешься. И каждый из нас попытался ненадолго сделаться убийцей. Если не привлекать наемного, то самое верное — автокатастрофа. Не будет Арман нанимать киллера, зачем ему этот дамоклов меч, потом ведь самому придется убивать киллера. Лишние сложности. Итак, машина.

Роман несколько снял напряжение, заметив, что для организации автокатастрофы Гийому потребуется время, ведь сначала ему надо проследить за нами с Гастоном, куда ездим и когда, то да се. Присмотреть место, выбрать время. Возможно, даже решит кокнуть графа Монпесака не здесь, а в Париже. И не станет его убивать до женитьбы, это мы неправильно считаем, ему не захочется судиться с костелом, подождет, когда наследником станет он. И тут я сразу возненавидела все на свете завещания.

Гастон предложил нам отправиться с ним в свадебное путешествие. В октябре и ноябре Сицилия особенно хороша! Пелопоннес тоже подходит, и вообще в южном полушарии весна, можно махнуть в бывшую ЮАР или в Австралию. Итак, он возвращается в Париж, вкалывает за троих, освобождается к октябрю, берет меня, и мы мчимся в синюю даль.

Не очень обрадовали меня эти планы, очень уж хотелось посидеть в тишине и спокойствии. В собственном доме, со своим Гастоном, со своей беременностью. Можно в Секерках, можно в Монтийи. Ну, на Сицилию слетать ненадолго, наконец-то полечу на самолете, давно мечтаю.

Додумав до самолета, я отключилась от общего разговора, не знаю, на чем порешили Гастон с Романом. Я же перенеслась мыслями в прошлое, когда еще существовали поединки между мужчинами. Как просто тогда было законно избавиться от Армана! Да у меня по крайней мере под рукой было пятеро поклонников, готовых за меня в огонь и в воду... Достаточно было все похитрее организовать, а потом поношу траур под черной вуалью, попритворяюсь скорбящей по родственнику...

Уж и не помню, как мы поужинали, смутно вспоминается, что и Сивинская, и Зузя допоздна были в доме, обслуживая нас. И как же чудесно я себя чувствовала в окружении дружественных и заботливых людей, в безопасности!

И подумав, что в понедельник останусь опять одна, без Гастона, зато с проклятым барьером, поджидающим меня на дороге, я не колеблясь приняла решение: лечу с Гастоном в Париж!

Ах, как же это было прекрасно!

Не качало, абсолютно никакой морской болезни, ни малейшей тошноты, самолет летел спокойно, я настроилась на то, что будет качать, а тут ни капельки. Все время полета я провела у иллюминатора, будучи не в состоянии оторвать глаз от далекой земли и с трудом удерживаясь от криков восторга. Даже позабыла о сидящем рядом Гастоне и всю дорогу жалела лишь о том, что до сих пор не удосужилась полетать на самолете.

В Париже мы провели пять восхитительных дней. Почему-то прекратилась тошнота по утрам, чувствовала я себя прекрасно и вовсю наслаждалась жизнью. Поселилась в Монтийи, «пежо» ждал меня в гараже и я стала в полной мере пользоваться им, чувствуя себя в абсолютной безопасности, поскольку Арман остался далеко в Польше. Общалась с Эвой и Шарлем, побывала на скачках и даже выиграла, часто посещала лучшие дома моды. Гастону решительно приказала не появляться мне на глаза, пусть работает, чем он был невероятно удивлен, заявив, что вряд ли найдется на свете вторая женщина, способная добровольно отойти на второй план перед работой мужа. И тут я, не задумавшись, выпалила:

— А вот среди представителей сильного пола вряд ли найдется хоть один, способный уразуметь, что перед балом нельзя заходить в дамский будуар!

Язык мой — враг мой! Гастон удивился, но тут же расхохотался.

— Вот оно, влияние Бальзака! Видел, как ты его запоем читаешь! Глядя на тебя, и я, пожалуй, перечитаю классиков.

— Перечитай, очень советую.

Я бы с радостью провела в Париже не одну, а две недели, но билет на самолет заказан и что-то заставляло спешить домой.

Оказывается, правильно я поступила, вернувшись. Первое, что мне сообщил встречающий меня в аэропорту Роман — негодяй Гийом, узнав с опозданием о нашем отъезде, тоже устремился в Париж. Поехал на машине, так что время прошло, наверное, лишь в уик-энд туда добрался.

До свадьбы нам с Гастоном оставалось всего две недели. Я решила их провести дома, рассчитывая, что сбитый с толку Арман задержится в Париже. А выезжать из дому буду по другой дороге, чтобы не рисковать, проезжая мимо проклятого барьера. Ехала проселочными дорогами до Магдаленки, а оттуда уже по шоссе. Конечно, приходилось делать крюк, да и дороги хуже, но зато безопаснее.

Первой о моей беременности догадалась Моника.

— По тебе ничего не заметно, но ты так цветешь, что голову ломаю — только от любви или уже и прибавление намечается?

Какое счастье, что ребенок до свадьбы теперь уже не позорное явление! Я могла сказать правду. И бросила беззаботно:

— Жду ребенка, ясное дело. Ты не представляешь, как мне хотелось его! И вообще, у меня будет много детей.

— А он?

— Гастон? У него к детям такое же отношение. Считает — чем скорее они у нас появятся, тем лучше.

— Я почти готова тебе позавидовать, хотя детей не терплю. А жить вы где будете?

— И здесь, и там. И в Польше, и во Франции, как получится. Брак заключаем здесь, потом ненадолго съездим в свадебное путешествие, а потом подумаем.

Моника принялась меня поздравлять, знаю, искренне желала нам счастья, но сама была она какая-то... пригасшая. Выяснилось — из-за Армана. Умчался в Париж, не соизволив ее предупредить, и теперь не отзывается, она и не знает, что думать. Призналась мне откровенно. Даже сказала — не то что любит его всей душой, знает нельзя на него положиться, но он словно ее приворожил и теперь без него места себе не находит. А что я о нем думаю?

Не могла же я сказать ей правду! Преступника, дескать, полюбила, французская полиция давно подозревает его в убийстве, а меня он мечтает убить, и я безумно рада, что его здесь нет. Я молчала.

Видя мою нерешительность, Моника, желая толкнуть меня на откровенность, сказала:

— Не бойся, в Вислу не брошусь, даже если он меня бросит, но еще какое-то время хотелось бы побыть с ним. Однако больше всего не переношу напрасное ожидание, вот и хотела бы знать, могу ли еще его ждать, есть шансы?

Ну, тут уж я чистосердечно могла ее заверить — шансы увидеть Армана у нее есть, наверняка он скоро здесь появится, мерзавец. Моника удалилась, немного успокоенная, и почти сразу же позвонила пани Ленская.

Она уже вернулась из поездки и заняла свои покои в отремонтированном замке в Монтийи.

— В Варшаву лететь мне не хочется, — сразу взяла она быка за рога, — а по телефону говорить трудно. Ну да ничего другого у нас не остается, раз мы разминулись в Париже. Ты, случайно, не собираешься сюда в ближайшее время?

— Пока не знаю. Разве что после свадьбы, вместе с Гастоном.

— На вашей свадьбе я не буду, привези фотографии или кинопленку. Ох, не люблю я болтать по телефону, насколько лучше и приятнее общаться с человеком, сидя за чашкой чая. Придется рассказать обо всем лишь в общих чертах.

И она рассказала. Наверное, полчаса не отнимала я трубку от уха, боясь пропустить хоть слово.

Дело в том, что Патриция Ленская разыскала одну из прежних служанок в замке Монтийи, работавших там еще при моем прадеде. Не служанка это была, а даже весьма квалифицированная кухарка, окончившая специальное училище, с опытом работы. Очень надеялась сделать карьеру у старого графа Хербле, но не тут-то было. Экономка Луиза Лера подрезала ей крылья, сразу почуяв соперницу, хотя та вела себя тише воды, ниже травы, притворяясь тихоней и неумехой, которая мечтает научиться у такой мастерицы, как мадемуазель Лера, и ее отличной старой кухарки. А у самой всегда были ушки на макушке и длинный любопытный нос. Любила Клара совать его в чужие дела, постоянно все высматривала и вынюхивала. А поскольку при всем этом была девицей смазливой, Арман обратил на нее внимание. Девица не хотела неприятностей, ссориться с могущественной экономкой ей не было резону, но Арман на своем настоял, уж он привык всегда пользоваться смазливыми бабами. Луиза скоро обо всем прознала и с треском выгнала бедную Клару. Главное, без рекомендаций, на которые очень рассчитывала девушка, ибо работа в замке Монтийи дорогого стоила.

Но и Клара была девицей не промах. Решила, что сама сделает себе нужную рекомендацию. Еще раньше разведала, в каком столе и в каком ящике хранятся нужные ей бланки. Бланк сама заполнит, кухарка ей подмахнет, а подпись экономки Клара и сама подделает, заранее позаботившись об образце. И надо же такому случиться, что за бланком Клара отправилась как раз в тот злополучный час, когда Луиза Лера ссорилась с Арманом в своем кабинете. Клара и подслушала, что они в раздражении кричали друг другу. Мадемуазель Лера предъявляла любовнику фальшивое свидетельство о браке с графом Хербле, понятное дело, настоящего не могло быть, Арман же заявил, что отказывается на ней жениться и забирает старинные пистолеты. Пара нечистых взаимно осыпала друг друга упреками, упоминалось и убийство сотрудницы загса. Однако конца ссоры Клара не дождалась, в опасении, что кто-нибудь из двух преступников выскочит из комнаты и увидит ее. Последнее, что она слышала — слова Луизы, грозившей смертью любовнику. Девушка была уже у черного хода в кухне, когда послышался громкий шум и вроде бы звук выстрела, однако увидеть, что там произошло, у Клары не было желания. Как нет желания и давать показания в суде. В запертом дворце она оказалась незаконно, не станет же признаваться, что заранее раздобыла ключ от черного хода через кухню. В настоящее время девушка устроилась на хорошее место и всячески оберегает свою репутацию.

Пани Ленская знала Клару с давних пор, покровительствовала ей и теперь разыскала, попросив рассказать обо всем и пообещав не сообщать полиции. Ну разве что в случае крайней необходимости. А кроме того, она, Клара, очень боится Армана. По ее словам, этот человек способен на все.

Я слушала тетку в большом волнении и сама не знала, как отнестись к рассказанному. Пани Патриция пока еще никому не говорила о показаниях Клары, ни нашим друзьям, ни официальным лицам. И не скажет, пока не настанет этот случай крайней необходимости. Пока сообщила лишь мне, поручив переговорить и с Гастоном, и с Романом. Я с ними общаюсь непосредственно, не по телефону, можно посоветоваться как следует. По мнению пани Ленской, до свадьбы я в безопасности, а потом Арман, считает она, убьет нас обоих, причем сделает так, чтобы я умерла после Гастона, тогда ничто не помешает ему унаследовать мое состояние.

Да, ничего не скажешь, привлекательная перспектива!

В первую очередь я посовещалась с Романом. Тот внимательно выслушал в моей передаче сообщение тетушки и мрачно задумался. Затем изложил свои соображения. По его мнению, откровения Клары не внесли ничего существенного в расследование дела об убийстве Луизы Лера. Опять лишь улики, свидетельствующие о предполагаемой вине Армана. А если бы даже судьи поверили в его вину, вряд ли их приговор был бы суров, ведь мерзавец мог действовать либо в состоянии аффекта, либо и вовсе вынужден был защищать свою жизнь, ведь доказано — первой выстрелила Луиза. А может, и вовсе Арман отделался бы условным наказанием. И был бы вечной угрозой для нас с Гастоном.

Я прекрасно понимала аргументы Романа, недаром успела начитаться детективов и разбиралась во всех тонкостях расследования уголовных дел. Безнадега... И опять, чтобы не впасть в уныние, нашла и чему порадоваться: по крайней мере, о приезде Армана узнаю сразу же от Моники.

Гастон должен был приехать в субботу, решил вкалывать там, у себя, до упора, сделать как можно больше, чтобы потом уже остаться здесь до свадьбы. Мы с Моникой договорились вместе отправиться в магазины за покупками, но она позвонила, сообщив, что не сможет поехать — вернулся Арман, так что извини, дорогая. Я оказалась права, сообщила, спасибо ей. И дай ей бог побольше сил и здоровья, чтобы задержала при себе Армана как можно дольше.

Поэтому за покупками я поехала с Романом, одна бы не осмелилась, никак не могла освоить принципы парковки в родной столице. С этой точки зрения Варшава хуже Парижа, там, по крайней мере, никто не мешал мне ненадолго бросить машину даже посредине улицы, никто не цеплялся, не выскакивали притаившиеся за углом стражи порядка, которые устраивали мне грандиозный скандал и вымогали громадные штрафы, предварительно смешав с грязью. Интересно, почему и не постоять минутку в таком спокойном месте? Поэтому Роман выискивал место стоянки и оставался в машине, я же ходила по магазинам.

Итак, поехала с Романом в Варшаву и сразу подняла крик, ведь он вздумал ехать обычным путем, не через безопасную Магдаленку. Роман пытался образумить меня, твердил, не может быть тот барьер роковым, просто остался от прежней полосы препятствий, когда неподалеку водились конюшни, что настоящий барьер времени — понятие чисто условное и невидимое простым глазом. Я стояла на своем и не желала рисковать, дважды уже пострадав из-за проклятого препятствия.

— Береженого бог бережет! — положила я конец спору, и Роман вынужден был подчиниться.

И вообще пятница оказалась для меня тяжелым днем. Столько дел! С паном Юркевичем пришлось обсуждать вопрос об интерцизе, для чего вынуждены были привлечь и месье Дэсплена, консультируясь с ним по телефону несколько раз. И так мне понравилось вести переговоры с помощью этого чудесного изобретения, что я позабыла о своей обычной манере капризничать и стоять на своем, соглашаясь со всеми замечаниями поверенных — французского и польского, чем очень их удивила. Месье Дэсплен в этих переговорах представлял и интересы Гастона, получив от последнего необходимую доверенность, что теперь разрешалось. Несколько часов работы — и необходимые документы были составлены, оставалось лишь нам с Гастоном их подписать.

Потом мне долго морочили голову издательские сотрудники, пришлось разбираться в куче счетов. Правда, раздражение мое уменьшилось, когда по этим счетам я определила размеры прибыли от предприятия. Затем надо было заняться приготовлениями к свадебному пиру. Ну, пир — громко сказано. Напротив, я настаивала на скромном приеме всего человек на двадцать, зато в Виланове[17], не хотелось устраивать столпотворения в доме.

Встречать Гастона я поехала вместе с Романом, хорошо помня мои прошлые мучения с заездом в аэропорт. И вот по дороге Роман вдруг стал говорить мне ужасные вещи.

— Не хотелось мне огорчать пани, вы уж извините, но вот я все обдумал, проверил... да, я о господине Гийоме. С пани Ленской сам переговорил, и с месье Дэспленом, и еще с тем моим знакомым парижским полицейским, помните? И пришел к выводу — дело дрянь! А у нас, нет худа без добра, в последнее время столько мафий развелось, столько бандитов, дня не проходит без стрельбы и сведения счетов между бандитскими формированиями, как официально сообщается. То стреляются, то бомбу подкладывают, вроде бы свои вопросы решают, но кто запретит и ошибочку допустить? И ведь никто даже не подумает на господина Гийома, не состоит он в мафии и у нас здесь бывает наездами, так что руки у него развязаны и может натворить дел. Вот я и пришел к выводу: от господина Гийома надо избавиться раз и навсегда.

Я уточнила:

— Вы хотите сказать — мне придется его либо застрелить, либо взорвать? Лучше уж отравить.

— Кому-то придется. Не обязательно этим заниматься лично пани. И даже лучше кому другому. Вот если предположить, что кое-какие идеи у меня появились... Скажите, вам ведь лучше знать, нет ли у пани Танской какого ухажера, отставленного из-за Гийома, или еще ее бывший муж надеется...

Я так и вспыхнула — говорить со слугой о таких предметах, где это слыхано? Танская как-никак баронесса, я графиня и... Стой, дуреха! Какие тут баронессы? Опять аукнулись прежние; времена, а Роман давно не слуга, а верный и преданный друг, главная моя опора. И словно разгадав мои мысли, Роман смущенно добавил:

— Я бы и сам это разузнал, да времени не остается.

И я без колебаний ответила:

— Нет, постоянного хахаля у Моники уже давно не было, последний сам ее бросил, хоть и старается, бедняжка, уверить меня, что это она его отставила. Потому так и ухватилась за господина Гийома, когтями и зубами в него вцепилась. Да ведь вы сами, Роман, не один раз собственными глазами в этом убеждались.

— А врагов тоже никаких нет?

— У пани Танской? Насколько мне известно, нет. Нельзя же всерьез принимать пару баб, которые ее на дух не выносят.

— Вот и прекрасно, не привлекут к ответственности невиновного...

— Что вы имеете в виду?

— Да ничего особенного. И вообще, лучше пани этого не знать. Я тоже уверен — до бракосочетания вашего с паном Гастоном негодяй ничего вам не сделает, так и выкиньте его из головы.

Признаюсь, я с облегчением последовала совету верного Романа, хотя и не поняла, которое из бракосочетаний он имеет в виду. Гражданское приходилось на субботу вечером, совсем скромное, всего двое свидетелей, а из приглашенных — лишь Роман и Зузя, которая заранее предупредила: если не приглашу ее в качестве гостя, так она силой ворвется в загс, очень уж любит такие мероприятия и ни за что не пропустит. Свидетелем мы выбрали пана Юркевича и его помощника, чтобы никого из друзей не приглашать. Даже Монике я сообщила лишь о приходящемся на следующий день, воскресенье, венчании в костеле. Назначено оно было на утренние часы. Гастон все так распределил, чтобы уже в понедельник мы могли отбыть в свадебное путешествие.

Когда мы возвращались из аэропорта, встретив Гастона, я соизволила разрешить Роману проехать мимо барьера. В крайнем случае, в прошлое перенесусь с ними обоими...

* * *

Неделя пролетела — я и не заметила. Всецело поглощенная Гастоном, не обратила внимания на то, что почти не вижу Романа. Возможно, из деликатности не хотел навязываться, оставив нас одних. Я перестала совершать конные прогулки. И не только проклятый барьер отпугивал, требовалось считаться и со своим интересным положением. Не скажу, что мы все время были с Гастоном вдвоем. Нет, гости изредка нас посещали, в том числе и Арман, который вдруг стал необыкновенно милым. Перестал говорить гадости, проявлял ко мне внимание, а Гастону даже признался — уже перестал ему завидовать, потому как предпочитает Монику. Разумеется, все это не могло не вызвать подозрений, но я следовала совету Романа и выкинула злодея из головы.

Удивило меня только, что Роман чуть было не опоздал на бракосочетание в загсе. Правда, брачующиеся перед нами проворачивали церемонию с великой помпой, гостей понаехало прорва, так что Роману было непросто отыскать место для парковки, тем более что после оформления брака вся эта толпа не спешила расходиться и разъезжаться, и сотрудники загса их не торопили, ведь мы с Гастоном были у них на этот день последними. Вот и получилось — мы уже заняли кресла, когда Роман вошел в зал, а не задержись предыдущая пара, непременно бы опоздал. После церемонии в мэрии мы не устраивали приема, Юркевич и его помощник были приглашены на завтрашний парадный прием в Виланове, мы же с Гастоном вернулись домой одни и поужинали вдвоем, прислугу я отослала заранее. Вряд ли стоит говорить, что этот вечер с мужем остался навсегда в моей памяти.

И за весь вечер даже ни разу не мелькнула мысль о том, что вот теперь Арман уже должен попытаться нас убить.

Снова удивилась я уже на следующий день, когда после венчания все друзья и знакомые собрались в зале Вилановского дворца и среди собравшихся не оказалось Армана. Всецело занятая Эвой и Шарлем Борковскими, прилетевшими специально из Парижа, я не сразу заметила, что Моника явилась одна и такая расстроенная, что даже не сумела этого скрыть. Занятая гостями, я не имела возможности расспросить ее.

Надеюсь, выглядела я потрясающе. Будучи вдовой, не имела права венчаться в белом платье, поэтому выбрала для себя голубое — голубой мне особенно к лицу. Шляпку к подвенечному платью надела малюсенькую, тоже гармонирующую с сапфирами на шее, но с пышной вуалью, заколотой так, что образовывала нечто вроде изящных крыльев, и потому я могла свободно двигаться, перестав жалеть об отсутствии неположенного вдовице белоснежного платья с огромным шлейфом.

Вскоре, как обычно на таких приемах, гости перемешались, поднялся гул голосов, я воспользовалась свободной минуткой и смогла переговорить с Моникой. И выяснилось: вчера вечером Моника с Арманом и каким-то его деловым партнером были на ужине в модном ресторане. Арман хотел сочетать приятное с полезным, как он ей сказал. Все шло прекрасно, Арман удалился в туалет, а она пошла танцевать с этим партнером. Он ей даже понравился, интересный мужчина и умеет себя держать в хорошем обществе, большая редкость у деловых людей по нынешним временам. Потанцевали, сели за столик, а Арман все не возвращался. Не вернулся он и до сих пор.

У меня не было времени на собственной свадьбе вплотную заняться утешением Моники, я лишь торопливо напомнила ей, что от Армана можно ожидать самых неординарных поступков, такой уж он человек. А может, ему просто не хотелось приходить на мою свадьбу, он и не пришел, не сочтя нужным заранее предупредить Монику. Завтра, небось, извинится перед ней, а сегодня сделал по-своему, ни с кем не считаясь. Такое тоже очень даже ему присуще — не считаться с другими людьми. Надеюсь, я немного успокоила Монику и, передав ее Эве Борковской, сама поспешила к гостям. С Борковской они давние приятельницы, хотя и не очень симпатизировали друг дружке.

Не знаю, как долго длилось свадебное веселье, мы с Гастоном покинули пир одними из первых, гости еще оставались праздновать и веселиться. Вскоре после нашего возвращения домой прибыли Эва с Шарлем. Друзья нам не помешали, вчера мы насытились уединением, а о первой брачной ночи говорить не приходилось.

Зато было о чем поговорить с друзьями, с которыми давно не виделась. С ними пани Ленская тоже пообщалась, передав даже больше подробностей о Кларе, чем мне. Вот мы сидели и ломали головы над внезапным исчезновением Армана, которое нам показалось весьма подозрительным.

Поздно вечером, совсем уже в непристойное время, позвонила вконец раздрызганная Моника.

— Слушай, а вдруг с ним что случилось? Ведь невозможно, чтобы так по-идиотски решил порвать со мной! Даже если он и способен на неординарные поступки, как ты уверяешь. Вот так, взял и ушел? Без слова, без записки, без повода!

Я ответила — Арман на все способен. Например, взять и умчаться куда-то, а потом через неделю позвонить и сказать — нужда заставила. И просить у нее прощения. Хотя... на всякий случай не мешает, возможно, позвонить в полицию и в больницы. Поинтересоваться.

Моника опять разъярилась.

— Безответственный тип! Не прощу его так легко! Пожалуй, ты права, чтобы не сходить с ума, позвоню в больницы, но в полицию пока не стану звонить.

Она повесила трубку, а мы принялись гадать — что же такое этот мерзавец замышляет против нас, если ему вдруг понадобилось так кардинально исчезнуть? Я жила в относительном спокойствии, пока Роман присматривал за ним, тогда можно было хоть какие-то меры принять в случае опасности. А теперь что делать? Когда не знаешь, что делает он. Подкрадывается к моему окну? Подкладывает бомбу в нашем самолете? Или отправился во Францию и там готовит какую-то западню?

И меня постепенно стал охватывать страх. А Гастон встревожился из-за моего состояния, которое я не могла и не хотела скрывать. И Эва забеспокоилась. И сама по себе, и из-за меня, ведь мне вредно волноваться. Очень, оказывается, нежелательны такие стрессы в первой фазе беременности.

Я взяла себя в руки и сообразила — пора позвать Романа.

Тот появился незамедлительно и, в отличие от нашей компании, был совершенно спокоен.

— Да, мне известно, что господин Гийом с одним типом и пани Танской был в ресторане «Дриада». И это все, потому что как раз подошло время заключения вашего брака, вчерашнего, и мне пришлось оставить их без присмотра. Однако, если что и случилось, так к этому мог приложить руку тот тип, он ведь из этих, как бы поделикатнее выразиться... бизнесменов, которые за два злотых собственной матери перережут горло. Учтите, это я вам говорю, для протокола повторять не буду, нет у меня доказательств.

Да, не помог и Роман, а я-то надеялась. Похоже, Гастон тоже. Он, сдвинув брови, спросил:

— Но все-таки, Роман, что вы думаете насчет исчезновения месье Гийома? Где он может быть и что делать?

Роман беззаботно отозвался:

— Да откуда же мне знать? Может, его и на свете уж нет. Ведь говорю же — если он имеет дело с такими, как его вчерашний партнер, свободно мог и жизни лишиться, им это раз плюнуть. Но опять же это мое личное мнение, полиции я его не стану высказывать.

И до меня тут дошло. Роман знает! Знает что-то, о чем не будет говорить при всех, скажет лишь мне. Даже вот Гастону не хочет. Мурашки пробежали по спине. Ведь вполне могло случиться, что Роман способствовал перемещению Армана в прошлое. С его, Романа, возможностями... Как было бы хорошо! Вот только знать бы наверняка, что он уже никогда не вернется. Господи, вот счастье-то!

Тут я одернула себя — а не стало ли у меня уже навязчивой идеей это перемещение во времени? Ведь часто, глядя на окружавших меня друзей, я задавалась вопросом — а не переместились ли они тоже из прошлого, как и я? Скажем, Эва-Эвелина, Сивинская-Мончевская, Шарль-Кароль... Роман... ну, этот много раз переносился туда и обратно. А Гастон? Не из прошлого ли он явился? Нет, Гастон наверняка современный, я ведь замечала в двух Гастонах существенные различия. И что, никто из них ни разу не проговорился? Даже болтушка Моника Танская? Не проговорился, и что же в этом удивительного? Я же вот молчу.

Ладно, не будем заниматься отвлеченными проблемами, когда столько конкретных навалилось. И я поручила Роману по возможности разузнать что-нибудь об исчезнувшем Армане. Гастону же предложила:

— Коханый, а что, если мы изменим планы? Всем известно — мы отправляемся в свадебное путешествие на Сицилию. Арман тоже в этом убежден. Так вот, не полетим завтра во Францию и оттуда на Сицилию, а останемся здесь и посидим недельку спокойно. Видишь ли, я не совсем хорошо себя чувствую...

Конечно же, я соврала. Чувствовала я себя прекрасно. Прекратились тошнота и головокружения, никакой слабости, напротив, я чувствовала себя сильной, как никогда, а аппетит был просто чудовищный. Но ведь надо как-то убедить мужа!

Все присутствующие, за исключением Романа, сразу встревожились. Гастон даже побледнел и поспешил принять мое предложение, все остальные тоже признали его разумным. Думаю, в моем теперешнем положении любое предложение было бы так принято. Вырази я пожелание, скажем, пожить на крыше, Гастон тут же отдал бы распоряжение обнести крышу балюстрадой, чтобы я не свалилась. Один Роман догадался, что я притворяюсь больной.

И все принялись обсуждать мой новый план медового месяца. Мы обсуждали его так долго, что Моника успела позвонить еще раз. К сожалению, ни в одной больнице Армана не обнаружилось, а его мобильный телефон по-прежнему молчит. На этой стадии беспокойство Моники перешло в злость и она заявила, что больше не желает знать Армана и не уверена, что, позвони он или вернись, захочет ли с ним говорить. И отключилась.

Эва с Шарлем наконец распрощались и уехали, а у меня первый раз в жизни появилась проблема — как избавиться ненадолго от любящего и любимого мужа? Хоть на полчасика!

И опять непроизвольно подумалось — а вот в прежние времена такой проблемы не могло и быть, ведь хозяйка всегда может выйти распорядиться о чем-то, прислуги полон дом, все на ее руках. А в таких случаях в муже — никакой нужды, напротив, мешать будет, да и сам никогда не попрется следом. Скажи я Гастону — мне надо отдать распоряжение Роману, удивится — почему вдруг? Ведь только что с ним распрощались. А если я все-таки ненадолго избавлюсь от Гастона, тоже станет удивляться — какие распоряжения можно отдавать целых полчаса?

Так ничего и не придумав, отправилась спать, и лишь на следующее утро Гастон сам вывел меня из затруднения, запершись в ванной для мытья и бритья.

Похоже, Роман такое предвидел, потому что уже продолжительное время обосновался под окном моего кабинета во дворе, с головой погрузившись в раскручивание и закручивание какой-то детали автомашины, наверняка выдумав специально это занятие. Как только Гастон затворился в ванной, я быстро вбежала в кабинет. Не стала выходить во двор, просто раскрыла окно.

Подняв голову, Роман тихо сказал:

— Теперь пани может уже не бояться Гийома. Раз и навсегда. Он умер.

— Умер сейчас или сто пятнадцать лет назад? — потребовала я уточнить, памятуя свои размышления на эту тему.

— Сейчас.

— Вы в этом совершенно убеждены, Роман?

— Совершенно. Но об этом не стоит никому говорить. Даже пану де Монпесаку, ведь он благородный человек и его бы мучила совесть.

Мелькнуло в голове — а я, должно быть, менее благородна, совесть меня совсем не мучает, она, совесть, даже не дрогнула. И Роману это прекрасно известно.

— Очень хорошо! — похвалила я верного друга. — Но как случилось, что он умер, и где его труп?

— А об этом пани лучше не знать. Достаточно того, что я видел его труп собственными глазами. Этого милостивой пани достаточно?

О, вполне, слова Романа успокоили меня, хотя оставалось еще любопытство. Однако хватило ума понять — чем меньше знаю, тем для меня же лучше. И прекратила расспрашивать. Монике я сочувствовала, но, ясное дело, ничего ей не скажу, пусть как-нибудь сама преодолеет свою трагедию.

— А когда? — все же не утерпела я.

— Когда было нужно! — веско пресек мои расспросы Роман. Однако, глянув на меня, смилостивился и добавил: — Знаю, пани умирает от любопытства, но придется подождать. Может, через год все и разъяснится, пока же довольно и того, что никакая опасность больше пани не угрожает.

Я поняла — больше мне ничего не скажет, но и сказанного достаточно. Я не помчалась наверх к брошенному на произвол судьбы мужу, а медленно прошла в пустую столовую, где уже был накрыт стол для завтрака. Если кто сунется — притворюсь, что на столе что-то переставляю. А мне просто необходимо побыть одной, собраться с мыслями.

Не сразу, постепенно до меня доходило, какая огромная тяжесть свалилась наконец с плеч. Ведь останься Арман в живых — для меня не было бы жизни, он оставался бы постоянной угрозой для Гастона и всех моих будущих детей. Мог начать убивать нас не сразу, через несколько лет, но и эти несколько лет прошли бы для меня в страхе и неуверенности в завтрашнем дне. Каждую минуту, каждый час ожидать покушения на себя и близких — что может быть ужаснее? Недаром приходили в голову безумные мысли о том, чтобы убить его и разом избавиться от вечной угрозы.

Ну, и это произошло без моего участия. И пусть уж Господь меня простит, такая радость вдруг охватила, такое облегчение я испытала, словно удалось в последний момент сбежать с плахи, когда топор палача уже был занесен. А за спасение души этого мерзавца я, так и быть, как следует помолюсь. А пока буду спокойна за Гастона, который, я в этом уверена, недооценивал опасности. Роман не станет бросать слов на ветер.

От счастья радостные слезы хлынули из глаз, и я их не сдерживала. Однако последнего решения не стану менять, поживем здесь с мужем спокойно недельку. Хотя, уверена, он согласился бы на очередной мой каприз. Никаких капризов, в свадебное путешествие съездим позже, уже ничего не опасаясь.

Гастон застал меня у накрытого стола плачущей навзрыд. Я даже не слышала, как он меня окликнул. Перепуганный, кинулся ко мне.

— Господь с тобой, дорогая! Ты плачешь? Что случилось? Почему? Отчего?

— От счастья! — пролепетала я, приникнув к его груди.

* * *

Не прошло и года, как страшная тайна оказалась раскрыта, причем случайно.

Как это часто происходит, «повезло» пьянчуге, который отправился нелегально половить рыбку в рыбных прудах. Кстати сказать, в прежние времена именно я первая в этих местах занялась искусственным разведением рыбы в прудах. Так вот, отправился этот пьянчуга половить рыбку... Хотя, когда отправлялся, возможно, еще не был пьяным, на месте уже приложился к бутылке, для сугреву, может, и вздремнул по пьяной лавочке, а когда проснулся, увидел на крючке фрагмент человеческого тела. С криком бедняга в панике пустился бежать и тем привлек к находке внимание общественности. Общественность прибежала толпой задолго до прибытия полиции и основательно затоптала все следы, если они там еще оставались.

Так и не удалось выяснить, кем был утопленник, от лица его, почитай, ничего не осталось. При нем не нашли ничего, что помогло бы установить личность, хотя нашли кое-что другое — а именно пулю, которая и стала причиной смерти утопленника, потом уже его бросили в пруд, натолкав в карманы плаща камней. Отпала тем самым первоначальная версия о том, что сам утонул по пьяной лавочке, поскольку местное население давно пользовалось дармовой рыбкой.

О страшной находке сообщили газеты, даже мелькнул сюжет по телевизору, но вряд ли кто обратил на это внимание, кроме нас. Пожалуй, и мы не придали бы сему незначительному событию никакого значения, если бы не одна деталь. В какой-то заметке говорилось, что у покойника был отрезан кусок уха, причем медэкспертами установлено — уже после его смерти, из чего следователь вывел заключение — в ухе находилась ценная серьга, на нее, дескать, польстился убийца. А может, и не очень ценная, просто понравилась убийце и он прихватил добычу. В последнее время пошла такая мода: мужчины стали носить серьги. Даже пьянчуги и убийцы. К счастью, ни Монике, ни Эве с Шарлем эта газетная заметка не попалась на глаза, иначе могли бы что-то заподозрить.

До Гастона и вовсе такие сообщения не доходили, он, как правило, польских газет не читал, польского телевидения не смотрел.

А тут еще поползли слухи — об этом вроде бы официально нигде не сообщалось — будто обнаруженная в покойнике пуля выпущена была из какого-то старинного ружья, какими уже сто лет не пользуются. Может, кто из музея украл, в Польше таких не обнаружилось. В принципе, само по себе убийство относилось к самым заурядным, теперь на каждом шагу встречаются, но вот пуля... вряд ли какие сводящие счеты мафиози вдруг выбрали столь изысканный способ расправы с неугодным им человеком.

Теперь у меня исчезли последние сомнения — Армана могу больше не опасаться.

Беспокоило немного лишь одно: а вдруг полиции удастся обнаружить ружье, которым был застрелен неизвестный, а там по нитке и до клубка могут добраться. Вот почему, выждав, когда Гастон уедет в Варшаву по делам своего варшавского филиала, я призвала Романа и заперлась с ним в кабинете. Сивинская занималась в кухне обедом, Зузя наводила порядок в спальне, Сивинский копался в саду. Никто не мог нам помешать, незаметно нас подслушать.

Молча уставилась я на Романа. Должно быть, мой вопрошающий взгляд обладал особой силой, Роман лишь тяжко вздохнул и принялся рассказывать.

— А что я еще мог сделать? Ведь Арман Гийом уже и взрывчатку заготовил, хотел в нашем гараже заложить так, чтобы взрыв произошел в его отсутствие. И пан де Монпесак погиб бы первым, а приписали бы все запасам бензина, которые он держал в гараже. Оставалось лишь взрыватель установить, вот Гийом и вез его на украденном мотоцикле. Все бы заняло у мерзавца считанные минуты, и он спокойно присоединился бы к поджидавшим его в ресторане пани Танской и приятелю, якобы вернувшись из туалета. Двадцать минут пробыть в туалете имеет право. Даже шестнадцать, я потом все проверил. А происходило это, если помните, сразу после оформления вашего гражданского брака с паном Гастоном.

Не только пани Танская и приятель, и другие посетители ресторана подтвердили бы — мерзавец провел в ресторане весь вечер, никуда не отлучаясь.

Страшные вещи рассказывал Роман, но ведь все это уже осталось в прошлом, так что слушала я с таким чувством, словно читаю лихо закрученный детектив, совсем не относящийся ко мне.

— А дальше? — жадно поторопила я Романа.

Тот опять тяжко вздохнул. От меня легко не отделаешься.

— Ну и я успел. Да вы и сами, небось, заметили, как долго и неуклюже пытался я пристроиться на автостоянке перед загсом. Вы уж, милостивая пани, избавьте меня от изложения подробностей.

— Так когда же вы еще успели его в воду бросить? — не понимала я. — Уложились за шестнадцать минут...

— Ну, это сделал позже...

И больше Роман ни слова не добавил. А до меня с опозданием дошло — из загса мы возвращались с трупом в багажнике!!!

Долго мы оба молчали. Роман опять не сводил глаз с чего-то за моей спиной. Теперь я знала с чего. Собравшись с силами, все-таки полюбопытствовала:

— А пуля из старинного ружья... Оно откуда взялось? И не обнаружит ли полиция...

— Этого ружья полиция никогда не обнаружит, — спокойно ответил Роман.

— Вы уверены? Почему?

— А потому что оно затерялось еще сто пятнадцать лет назад.

Сколько труда стоило мне выудить из Романа подробности, но я должна была знать все!

Выяснилось — опять он совершил путешествие во времени. Ученые кретины снизошли к его просьбе и разрешили махнуть туда и вернуться обратно. Взяв одно из ружей моего покойного мужа, Роман вернулся в будущее, сделал что требуется, потом опять перескочил барьер временной с ружьем, разобрал его на части и эти части побросал в старый колодец, который на его глазах за ненадобностью начали засыпать. Теперь от этого колодца и следа не осталось, так что бояться нечего. И вернулся в свое время.

Четыре раза проклятый барьер пересекал, ученые даже на основании таких экспедиций сделали какие-то важные открытия в области науки о пространстве и времени, им явно понравилось, даже сами стали предлагать предпринять еще парочку прыжков туда-сюда, так что есть возможность...

Я пока не стала затрагивать эту тему, переключившись на еще не до конца выясненные детали.

— А мотоцикл... с ним что?

— Да ничего. Владелец поднял шум, в полицию обратился, а та быстро отыскала пропажу, Решили — вор поездил и бросил, владельцу вернули его любимое средство передвижения, и вообще это неважно.

— А... ухо? Куда подевалось?

— Пани же знает, Сивинский чуть ли не каждый день жег костры в саду, осень ведь стояла. Алмаз — тот же уголь, все сгорело, пошло в компост.

Вот, оказывается, и компост пригодился.

— Спасибо вам, Роман! — тихо, но от всего сердца поблагодарила я. А Роман опять смотрел не на меня, а на портрет моей матери. И как-то торжественно произнес:

— Я сделал что мог. Думаю, клятву свою сдержал. Другого выхода не было, иначе пани никогда не смогла бы жить спокойно.

А мне вспомнилось его первое признание, понятно и упорство, с которым он все время возвращался в прошлый век к женщине, которой отдал сердце и всю свою жизнь, втайне и без надежды на взаимность. И почему так постоянно заботился обо мне, не думая об угрожавшей ему самому опасности.

— Так той женщиной была моя мать? — хотела убедиться я.

— Да! — просто ответил Роман. — Теперь я могу в этом признаться, настали другие времена. Тогда же не смел и намекнуть, меня бы вышвырнули из дома, иди на все четыре стороны. И вечно приходилось остерегаться, как бы не выдать себя, чтобы никто не догадался о моей великой любви, а пани графиня в первую очередь. И видимо, мне не до конца удалось скрыть свои чувства, ведь не кому-то, а именно мне пани графиня на смертном одре велела торжественно поклясться, что я никогда не оставлю ее дочь и стану заботиться о ней, как о собственном ребенке. Вот почему я и решил спасти ее дочь от верной гибели, сделав свое дело, хотя, возможно, мой поступок и не очень христианский. Надеюсь, пани не имеет ко мне претензий?

Я так и подскочила в кресле.

— Какие претензии? О чем вы, Роман? Да я до конца дней своих буду благодарить вас за себя и свою семью, словечка никому не пикну! Вы так рисковали из-за меня, прыгая столько раз через этот проклятый бело-зеленый барьер.

Ну и снова началось. Роман который уже раз попытался объяснить мне принцип перехода из одного времени в другое, напрасно уверяя, что бело-зеленый барьер на моем лугу не имеет к этому никакого отношения. Чуть ли не волосы на себе рвал от отчаяния, что до меня не доходит. Пришлось в конце концов сделать вид — поняла, потому что Гастон вернулся, а при нем вести такие разговоры рискованно. Зачем ему вообще знать о таких вещах? Пусть живет спокойно.

Возможно, Роман и прав в том, что касается барьера на моем лугу, уверяя, что он лишь часть прежней полосы препятствий для тренировки лошадей. Однако я решила больше не рисковать. Наняла рабочих с соседней стройки и перед самым своим отъездом во Францию лично проследила за тем, как они разобрали на мелкие кусочки проклятый барьер, выкопали столбики и порубили их, и все сожгли. Только после этого я смогла вздохнуть спокойно.

А самое смешное выяснилось по приезде во Францию. Оказалось, что именно я, как единственная родственница, наследую принадлежащую Арману его недвижимость в Ретале...

Примечания

1

От французского parasol — зонтик.

(обратно)

2

Миниатюрный блокнотик, в который дамы и девицы на балу заранее записывали за кавалером избранный им танец. Cfrnet(фр.) — записная книжка.

(обратно)

3

madame le comtesse (фр.) — госпожа графиня

(обратно)

4

* Колдуны — здесь национальное польское блюдо, изделия из теста с жирной мясной начинкой, подаваемое в бульоне.

(обратно)

5

Фляки — тоже национальное польское блюдо, рубцы, требуха в остром соусе.

(обратно)

6

Astra (лат.) — звезда.

(обратно)

7

Ма cher (фр ) — дорогая, дорогуша.

(обратно)

8

Интерциза — брачный договор, заключающийся супругами при вступлении в брак, в котором подробно определяются имущественные права будущих супругов.

(обратно)

9

Sobotki (польск.) — народный польский праздник, гулянье в ночь накануне дня Ивана Купалы.

(обратно)

10

Le concierge (фр.) — привратник, консьерж.

(обратно)

11

Глины (польск.) — принятое в народе еще со времен ПНР название полицейских, тогдашней милиции, стилистически соответствует нашим «ментам».

(обратно)

12

Gigolo (фр.) — жиголо, мужчина, живущий за счет женщин, в данном случае находящийся на полном содержании женщины.

(обратно)

13

Викарий — помощник ксендза, настоятеля костела.

(обратно)

14

В самом деле, дар Советского Союза разрушенной Варшаве, построенный советскими строителями сразу после войны, до сих пор самое престижное офисное здание польской столицы.

(обратно)

15

Арман намекает на сходную ситуацию, описанную в романе знаменитого английского писателя Д Х Лоренса «Любовник леди Чаттерлей», героиня которого, благородная дама, находится в любовной связи со своим лакеем.

(обратно)

16

Волант — популярный в Польше в XIX и начале XX веков легкий открытый четырехколесный экипаж на рессорах.

(обратно)

17

Виланув — дворец и парк в Варшаве, бывшая резиденция польских королей.

(обратно)

Оглавление

Часть I

  * * *

  * * *

  * * *

  * * *

  * * *

  * * *

  * * *

  * * *

  * * *

  * * *

  * * *

  * * *

  * * *

  * * *

  * * *

  * * *

  * * *

  * * *

  * * *

  * * *

Часть II

  * * *

  * * *

  * * *

  * * *

  * * *

  * * *

  * * *

  * * *

  * * *

  * * *

  * * *

  * * *

  * * *

  * * *

  * * *

  * * *

  * * *

  * * * . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Реклама на сайте