«Закон постоянного невезения»

Иоанна Хмелевская Закон постоянного невезения

1

Все началось в тот момент, когда я раз в жизни решила стать благоразумной и предусмотрительной.

Летом намечался массовый приезд моих родственников, который вполне мог оказаться чреват самыми непредсказуемыми последствиями, к тому же весьма разнообразными, от катастрофических до сенсационных. По частям они уже приезжали много раз… ну, положим, не так-то уж и много, раза три. Бог троицу любит… И каждый раз я совершала какую-нибудь несусветную глупость, так что они уже почти совсем перестали верить, что из меня получится более или менее нормальный человек, в связи с чем приходящаяся на мою долю часть будущего наследства стала весьма и весьма проблематичной.

Возможно, что деньги — это гадость, но, в конце концов, я была матерью-одиночкой с двумя детьми.

Так что если бы кому-то вдруг пришла в голову такая идея, я вполне могла бы принять эту гадость, скажем, с демонстративным отвращением.

Я отправилась из Варшавы, чтобы на время пребывания австралийской родни организовать для детей двухмесячные каникулы на море, во Владиславове, в доме одной моей очень странной подруги.

Конечно, при желании все это можно было бы оговорить и по телефону, но я как раз решила стать предусмотрительной, дальновидной и благоразумной, а в глубине души мне и самой страшно хотелось провести на море хоть один денёк, поэтому я воспользовалась этим внезапным проявлением столь полезных достоинств и поехала.

У моей подруги Элеоноры было не только необычное имя, но и весьма странный характер. Не имея своих детей, она терпеть не могла младенцев, зато обожала молодёжь лет этак от двенадцати и выше.

А молодёжь со своей стороны дико, страстно и чуть ли не патологически обожала её. Просто невероятно.

Так что я могла подбросить ей детей на все лето безо всяких сомнений и к всеобщей радости, однако при этом следовало решить вопрос финансов, поскольку ни одна из нас в деньгах не купалась, к тому же муж её был скуповат и создавал атмосферу. При виде денег атмосфера бесследно исчезала, поэтому я предусмотрительно намеревалась подавить её в зародыше и силой всунуть Элеоноре задаток. После чего с лёгкой душой, словно птичка небесная, вернуться домой и заняться дальнейшими благоразумными делами.

Выехала я ближе к полудню. Работа в редакциях и издательствах давала мне большую свободу, корректуры я могла читать, когда захочу, ничего срочного у меня нигде не валялось, об этом я специально позаботилась. Я запасла для дома продуктов, с которыми прекрасно умели обходиться мои дети, особенно шестнадцатилетний Томек. Он любил готовить.

Я понимаю, что это звучит странно, но — любил. Четырнадцатилетняя же Кася из двух зол предпочитала убираться. Так что они в любом случае должны были справиться: даже при самом большом желании трудно помереть с голоду за три дня.

До самой Млавы я вспоминала, что мне удалось забыть. Ага, ночную рубашку. Одолжить у Элеоноры не выйдет, она была значительно ниже и на столько же худее меня, кроме того, она спала в пижамах.

А я никогда не любила пижамы. Ещё пояс от халата, который одновременно служил мне для подвязывания волос во время мытья. Пояс — это, конечно, не халат, ну да ладно, может, у Элеоноры найдётся кусочек какой-нибудь верёвочки. Что ещё… Все для головы — шампунь, бальзам, бигуди… И ещё фен. А на что мне фен без бигуди? Ладно, в крайнем случае похожу три дня лохматой, какая-нибудь расчёска наверняка в сумочке найдётся…

Рафахолин… Это мелочь, рыба — еда не тяжёлая.

Зато я взяла с собой две бутылки французского красного вина, потому что, хотя теперь в нашей стране можно купить все и везде, такое шардоне вряд ли найдёшь. В прошлом году одуревший от счастья автор, которому я выловила все его ошибки, подарил мне аж шесть бутылок, и две я сохранила специально для Элеоноры. Ну и для её холерного Стасичка, чтобы он не начал создавать атмосферу. Две бутылки на три человека — в самый раз на один хороший вечер.

Другие забытые вещи не успели прийти мне в голову, так как я вдруг вспомнила предыдущий приезд пары родственников из Австралии. Семь лет тому назад…

На Окенче[1] было настоящее столпотворение, поскольку в это время строили новый аэропорт, а пассажиров обслуживали в старом, где толпились и давились встречающие. Самолёт из Сингапура опоздал, а я легкомысленно не позаботилась о транспорте.

Так что родственникам пришлось после двадцати восьми часов полёта торчать в очереди к таксомафии, а я удерживала их лихорадочно стараясь развлечь местными новостями, и чуть было не заставила немедленно улететь обратно, сообщив, что в магазине с чудесным льняным постельным бельём теперь продают авторучки и брелоки для ключей. И ещё рамки для фотографий. Ситуацию спас тот факт, что один знакомый магазин с постельным бельём все-таки сохранился, не сменив своего профиля, и льняное бельё там наличествовало.

Потом я довезла их до дома, и тут оказалось, что мне не хватает денег на это паршивое такси.

— Ну надо же, — сказала я, выжимая из себя радостный хохот. — Какая же я идиотка! Кошелёк оставила дома, взяла только мелочь. Ничего, вы секундочку подождите, я сейчас спущусь…

Я могла спускаться хоть двадцать раз, дома у меня денег тоже не было. Тётку с дядей, слава богу, перехватили дети, для которых австралийцы были невероятной экзотикой, и видно было, как они пытаются обнаружить у них сумки на животе, страусовые перья во всех возможных местах и боевую раскраску на лицах. Я оставила их друг другу на съедение и сбежала вниз, к этому бандиту, впрочем, невероятно симпатичному и даже очаровательному.

— Безнадёга, — сказала я искренне и мрачно. — На данный момент у меня больше нет ни гроша, но завтра я что-нибудь раздобуду, так и так придётся.

Единственный выход для вас — это приехать сюда ещё раз, и тогда я вам заплачу. Адрес у вас есть, могу показать паспорт…

— Мне, знаете ли, приходилось видеть кое-что и получше, — ответил он мне на это. — Вы же привезли богатеньких иностранцев, так в чем дело? Или они приехали сюда милостыню собирать?

— Скажете тоже… Но не буду же я с первого шага у них деньги выцыганивать. Неудобно как-то. А кроме того, чтоб мне сдохнуть, если они не сидят на сплошных дорожных чеках и кредитных карточках, так что это и так нам ничего не даст. Давайте договоримся…

И в этот момент я представила себе свои планы и возможности на завтра. Хоть головой об стенку бейся, мне придётся с самого утра заняться делами, так когда же я смогу вырваться к, кому-либо из своих работодателей, чтобы выудить из него небольшую сумму? Можно было бы и в банк зайти, все мои заработки идут на банковский счёт, и кое-что там ещё найдётся, можно снять, но возникает все тот же вопрос: когда? А вот если я с утра свяжусь с таксомафией, то уж к вечеру точно разорюсь…

— Я бы могла дать вам чек, — безнадёжно сказала я.

— А на кой пластырь мне ваш чек — мотаться с ним по банковским очередям? А у соседей вы не могли бы одолжить?

— У них с этим делом ещё хуже, чем у меня.

— Но ведь вы наверняка планируете какую-нибудь поездочку по городу, а? Родственничкам обычно столицу показывают. Может, договоримся?

Ага, поездочку. Счас…

И тут чудесным образом объявился сосед с первого этажа, специалист по телевизорам. То есть это я в первый момент подумала, что чудесным образом.

Я тогда была на семь лет моложе и на семь лет симпатичней, и мне казалось, что я ему нравлюсь.

Я бросилась к нему.

— Пан Анджей, боже милостивый, вы не могли бы одолжить мне до завтра сто шестьдесят тысяч? Вечером верну, я привезла родню из Австралии, и мне не хватает на такси!

— Я бы вам одолжил, у меня они даже при себе, — ответил пан Анджей с лёгким смущением, — но жена как раз ждёт этих денег и обсобачит меня, что я их пропил.

— Так я засвидетельствую, что это я!

— Ещё хуже будет. Она уже давно думает, что я вас клею.

— Я засвидетельствую, что нет!

— Вот тогда мне уж точно не миновать всех радостей с разводом…

Вокруг нас и такси начал собираться народ. Я ведь не в пустыне жила…

— Не хочется мне вас расстраивать, — заметил очаровательный бандит, — но я на работе, и за простой тоже надо платить.

Ив тот момент, когда я уже совсем было решилась упасть в обморок и уехать отсюда на «скорой помощи», появился мой мужчина. Так сказать, наперсник. В то время обожаемый, а позже разоблачённый как дикое чудовище. Доминик.

Он вылез из «вольво».

— Что тут происходит? — поинтересовался он дьявольски спокойным голосом.

В долю секунды я пережила несколько землетрясений, концов света, вхождений в рай, инфарктов и вознесений на небеса. Эпилогом стало посыпание вулканическим пеплом. Последние минуты Помпеи.

— Ничего, — слабым голоском произнесла я. — Мне не хватило денег на такси. Слишком мало взяла из банка.

— Пан из мафии? — деловито обратился Доминик к бандиту.

— Из мафии, — холодно ответил бандит. — Такси зарегистрировано. Налоги плачу. Едем из аэропорта.

Проклятый очаровашка. А впрочем, интересно, чем он занимается сейчас, когда таксомафия исчезла…

У Доминика хватило сообразительности не спорить с мафией, зато он обернулся ко мне.

— Они ведь должны были завтра прилететь?

Я готова была голову на плаху положить, что сообщила ему правильную дату, однако в данной ситуации тоже предпочла не спорить.

— А прилетели сегодня. Возможно, дорогой, что я перепутала день…

Доминик без слов заплатил, добавил за простой, сел в «вольво» и уехал. Моё отчаяние смешалось с облегчением, образовав потрясающий коктейль.

Когда я наконец вошла в квартиру, мои дети уже успели гостеприимно принять австралийскую родню. Кася с энтузиазмом изображала, как мамочка когда-то, в молодые годы, съезжала с дивана на старой гладильной доске, Томек накрыл праздничный обед, состоявший из позавчерашнего картофельного супа, селёдки в масле, мороженого и холодного бигоса. Тётя и дядя сидели на стульях посреди полностью распотрошённых чемоданов с остолбенелым выражением на лицах.

— Яблоко от яблони недалеко падает, — произнесла тётка голосом, напоминавшим перец, опилки и айсберг одновременно.

Неожиданно мои воспоминания совершили прыжок назад, в ещё более ранний приезд.

Тогда приезжала бабушка…

В общем-то, это была даже не моя бабушка, как и не мои дядя с тётей. Бабушка была двоюродной, родная сестра моей бабушки по женской линии, а разделение семейства на континенты произошло много лет назад, сразу же после войны, в сороковых годах.

Двоюродной бабке удалось на заре жизни, ещё во время войны, выйти замуж за настоящего австралийца, они с ним встретились где-то там в лагерях, после чего энергичный коммандос сумел увезти жену в Австралию. Вторая сестра, старшая, моя бабка по прямой линии, осталась одна, как перст, без какой-либо семьи, и, возможно, им удалось бы и её забрать с собой в Австралию, если бы не тот факт, что она была до смерти влюблена в дедушку и решительно отказалась уезжать. Оба они, похоже, оказались с характером, и никакие уговоры не произвели на них никакого впечатления, однако любили они друг друга честно и добросовестно. Уважали точку зрения другого, не уставая друг друга критиковать, и помогали друг другу, как только могли, среди попрёков, упрёков и взаимных напоминаний об ошибках.

В конце концов я тоже осталась одна — единственный потомок своей бабушки, сестры двоюродной бабки, так уж по-дурацки все сложилось.

И ради этой-то холерной заботы обо мне австралийская родня и приезжала регулярно, считая своей основной обязанностью опеку над польским нацменьшинством, тем более что им было не так уж и далеко, ибо часть семейной поросли училась или просто прохлаждалась то в Англии, то во Франции. Моим крёстным отцом стал… секундочку, нужно подумать… брат жены сына двоюродной бабки. То есть брат невестки. Ну, в общем, какое-то родство всегда можно раскопать. Даже со мной.

Моя родная бабушка уже умерла, а моя мать одиноко болталась в этом сложном мире с непонятным общественным строем, замотанная, усталая, но при этом беззаботная и легкомысленная. Отец мой трудился до упаду безо всякой пользы для семьи, так как не умел никому отказывать, страшно хотел, чтобы все было хорошо, и неизменно верил, что так и будет. Он несколько расходился с идеологией, из-за чего ему кучами совали палки в колёса, пока в конце концов он не умер от обыкновенного инфаркта.

Разумеется, не в момент моего крещения, а пару лет спустя.

Двоюродная бабка приехала сразу же после его смерти, констатировала, что жить в этой стране невозможно, это просто какой-то сумасшедший дом и питомник для преступников, а бытовые условия абсолютно не отвечают элементарным потребностям человеческого организма. Она попыталась уговорить мою мать эмигрировать, но мама тоже не захотела.

Она, видите ли, не могла оставить свою собаку, которая умерла бы с тоски, а дочери, то есть мне, нужно было окончить школу. И я была с ней согласна: на какое-то время — да, но ведь не навсегда же! В результате двоюродная бабка уехала раньше, чем собиралась, утверждая, что в этой тесноте, с собакой на голове и трамваями под окном она не спала спокойно ни одной ночи, но сердце её вроде бы разрывалось на части, так что она решила, что я, единственная внучка её родной сестры, должна стать наследницей половины семейного состояния. Тогда она вполне могла решить нечто подобное, так как я ещё ничем ей не подставилась.

После бабушки приезжал мой крёстный отец с женой, как я вычислила — моей троюродной тёткой.

Он выбрал не самое лучшее время, так как тогда у меня ещё был муж, а я как раз родила второго ребёнка, Касю. Слово «теснота» полностью отвечало нашим жилищным условиям — в двух комнатах размещались моя мать, мой муж, я, двое детей и кошка, так как собака уже померла. Если бы она была ещё жива, ей бы шёл уже двадцать первый год, и к нам постоянно приезжали бы печать, радио и телевидение, в результате чего у нас явно стало бы ещё тесней.

Я отнеслась к приезду родни столь же легкомысленно, как и моя мать, чему, впрочем, трудно удивляться, поскольку только что накануне я стонала от родовых схваток и мне было не до каких-то там поисков квартиры или бронирования гостиниц. Крёстный отец с троюродной тёткой мужественно выдержали одну ночь, живо воображая себе лагерь для беженцев, мой муж целый рабочий день посвятил посторонним заботам, в результате чего оказалось, что все, что им можно было предложить, — это комната в рабочем общежитии на Воле, с туалетом в коридоре и единственным душем на весь этаж. Поэтому они выдержали ещё одни сутки, уже не столь спокойно, после чего все наши деньги пошли на взятку дежурному администратору гостиницы, где они наконец смогли получить более или менее нормальный номер.

А поскольку я некоторым образом была уже взрослым человеком, весь их гнев извергся на меня. Роды родами, но ведь мужа-то я с самого начала могла озадачить! Тот факт, что он работал ответственным секретарём одного из едва выживающих журналов, ничего им не говорил и к делу не относился. Во всяком случае, унаследование мною половины семейного состояния оказалось под знаком вопроса. Оно и понятно, разве можно отдавать богатство в руки такого абсолютно безответственного человека?

Спас меня случай, можно сказать, из области сверхъестественных явлений.

Было такое чудное время — оно продолжалась несколько лет, — когда уважающие себя издательства платили хорошим корректорам целое состояние, а я на самом деле была хорошим корректором.

У меня имелись три крайне необходимых для этого качества: наблюдательность, зрительная память и знание языка. Читала я быстро, и тем не менее всегда замечала ошибки и опечатки. К тому же я отличалась обязательностью и самолюбием, поэтому добровольно перечитывала набор и но второму, и но третьему разу, чтобы проверить, все ли исправления внесены. Одна пропущенная запятая заставляла меня сгорать от стыда, а из-за не правильного написания слова я готова была отравиться, утопиться и повеситься одновременно. В то время я работала днями и ночами, благодаря чему мои дети с большой неохотой и даже неким озлоблением взяли на себя обязанности по дому, а муж развёлся со мной, что я восприняла чуть ли не с облегчением. Ведь он перестал отравлять мне жизнь всякими глупостями вроде обеда, стирки рубашек, пыли на полках и потерявшихся вещей, утверждая при этом, что он и сам достаточно рассеян, поэтому ему нужна надёжная жена. Позднее он женился на судье, которая нас разводила.

Я же приобрела квартиру. Моя приятельница, человек одинокий, строила себе в одном жилищно-строительном кооперативе двухъярусную квартиру и уступила её мне по первоначальной стоимости, так как ей пришлось немедленно добывать для своей тяжело больной матери жилплощадь на одном уровне и в сосновом лесу. И она её добыла, однако ей не хватало денег, а у меня как раз имелась в наличии необходимая сумма, которую я скопила в урожайный период, так что мы, можно сказать, спасли друг друга.

— Понимаешь, — расстроенно говорила она мне тогда, — это второй этаж… Я-то думала, что я её туда поселю, а сама буду жить выше, но оказалось, что даже десять ступенек могут её убить. И конец. Мне ещё повезло с этим Ченстоневым, это такое малюсенькое местечко, его даже на карте нет, сосновые перелески и ничего больше, недалеко от Груйца. За гроши, и уже без сельхозугодий, и дом почти готовый. Слушай, а у тебя есть столько денег? Я к тебе не пристаю с ножом к горлу?

— Есть, — гордо отвечала я. — Я хомячила, как Гарпагон. А вот на свою мать я не успела потратить ни одного злотого, хотя, бог свидетель, я бы все отдала. Поджелудочная. Две недели — и все. Она умерла над наркозом, ей не тот диагноз поставили, выдумали какой-то разрыв аппендикса.

— И она даже не знала, что умирает? Хорошая смерть.

— Да уж. Живые-то как-нибудь переживут.

Моя новая квартира тоже была почти готова, я ещё немного напряглась, и этого хватило. При этом меня крайне порадовал тот факт, что её мать стала чувствовать себя гораздо лучше и чуть ли не расцвела, а сама она с искренним восторгом устраивалась на этом безлюдье. Работала она графиком-иллюстратором и могла заниматься своими рисунками где угодно, хоть посреди дремучего леса.

Получив весть о таких успехах в квартирном вопросе, австралийское семейство несколько поколебалось в своём мнении обо мне. В течение семи лет они вообще не приезжали, явно недовольные теми бытовыми условиями, которые я могла им предоставить, а теперь в них снова что-то шевельнулось.

Объезжая Млаву, я вдруг сама осознала, откуда это у них, собственно говоря, берётся. Понятное дело, где это видано, чтобы человек, приехавший в гости к родне аж на другой континент, жил в гостинице?

Да хоть и на том же самом, в Европе, — ясно же, что все имеют обыкновение сваливаться другому на голову, потому как денег жалко, а гостиница — вещь дорогая. Если бы я, к примеру, поехала в Австралию, то где бы я там жила, как не у них, да они бы насмерть разобиделись, будь я даже миллионершей!

Родственные связи, родственные чувства…

Не говоря уж о рабочих общежитиях…

Я ещё успела вспомнить, что другая моя подруга ни за какие сокровища не соглашалась в поездках жить у своей родни. Она заранее бронировала номера в гостиницах, утверждая, что любит свободу, хотя и выбирала отели подешевле, так как деньги ей тоже с неба не сыпались.

Если я выпихну детей, то получу две гостевые комнаты с ванной…

На этом мои размышления закончились, так как впереди я заметила образующуюся пробку и препятствие на дороге. Я была достаточно близко, чтобы хорошо все рассмотреть.

Трактор с двумя прицепами проявил какие-то намерения по части выезда на шоссе или его пересечения, а ехавший с противоположной стороны ТИР[2] выразил протест. Теперь он частично торчал в неглубокой канаве, трактор накренился в другую, напротив, а оба прицепа перевернулись посередине, завалив шоссе ужасающим количеством сена. Возможно, что какое-то участие в этом принял и грузовик передо мной.

И все это явно произошло только что, ибо пробка формировалась на глазах. Я была четвёртой, считая грузовик, а остальных я видела издалека ещё в движении, я их догоняла.

Я благоразумно оценила перспективы.

Прицепы лежат поперёк шоссе, сено в кубиках частично рассыпалось; кстати, откуда он взял столько сухого сена в это время года?.. Июнь, сырая весна, первый покос, а оно уже сухое?.. ТИР в канаве, трактор в канаве, из грузовика что-то вытекает, похоже, что пробит радиатор. Вручную с этим ни за что в жизни не справиться, должна приехать дорожная служба, кран, возможно, также «скорая помощь» и, разумеется, полиция. Неподалёку виднеются какие-то дома, может, тут у людей есть телефон?.. Но даже если кто-то сразу же позвонит, вся эта забава займёт часа два, не меньше, а менты захотят допросить ближайших водителей. Ещё час гарантирован. О, нет!

Выезжая из Варшавы, я так рассчитала время, чтобы добраться до Элеоноры около семи вечера. Простою я здесь часа три, потом об обгоне и думать будет нечего, потому что с противоположной стороны пойдёт непрерывный сплошной поток. А прямо передо мной был небольшой «фиатик». На место я доберусь в одиннадцать, Стасичек придёт в ярость, потому что он рано ложится спать, к тому же Элеонора предупреждала меня, что у них там ведутся какие-то дорожные работы, черт знает, на что я нарвусь там в темноте. Нет, не буду я здесь дожидаться второго пришествия!

Я стояла как раз у начала просёлочной дороги, которая явно куда-то вела, понятия не имею, куда, ибо дорожный указатель остался позади меня, но ведь наверняка по ней можно будет объехать этот сенной завал. Даже через деревни и закоулки будет быстрей, чем через эту баррикаду. Не раздумывая, я свернула с шоссе и поехала по довольно приличному, хотя и узкому асфальту.

Первый встречный указатель информировал меня, что направо находится Пеплово. Направо мне не хотелось, это было в обратном направлении, к Варшаве, а мне бы подошла скорее Нидзица. Я поехала прямо.

Спустя километр с мелочью асфальт закончился, и я узрела перед собой обычную просёлочную дорогу, не то чтобы ровную, а на этой дороге — сельскохозяйственную машину. Что бы это ни было, сеялка, веялка или косилка, мне пришлось бы объезжать её по пахотному полю, поскольку она торчала далеко за края дороги.

Если бы я ехала на другой машине, кто знает, в какие бездорожья я сумела бы вляпаться. Но новая «тойота авенсис»…

Разумеется, эту «тойоту» я купила не на свои заработки, за неё заплатила австралийская родня. Они пожелали, приехав, путешествовать по стране на большой и удобной машине, с кондиционером и всякими наворотами, а мне велели к ней привыкать. К счастью, от автоматической коробки передач им пришлось отказаться, так как автомата нужно было слишком долго ждать, поэтому привыкание прошло у меня довольно легко, но тем не менее я тряслась за эту шикарную тачку, как бараний хвост. Слава богу ещё, что у меня был гараж, пристроенный к новой квартире, так как иначе мне, наверное, пришлось бы спать в ней. «Тойоты авенсис» крали в бешеном темпе, и никакие охранные сигнализации не помогали.

Ничего не поделаешь, я развернулась перед сельхозмашиной и поехала на Пеплово.

Увидев на очередном дорожном указателе надпись «Вечфня Костельна», я наконец достала атлас автодорог, потому что просто не могла поверить, что в польском языке может существовать такое странное название. Оказалось, что да, существует.

И в этой Вечфне Костельной меня остановила дорожная полиция.

Думаю, что им просто нечего было делать и они тормознули меня для развлечения, потому что никакого нарушения я не совершала и даже не превышала скорости, тащась, как за похоронной процессией, и тоскливо высматривая указатель на Заленже. Да и вообще чего ради они там стояли?

— Господа, вы тут меня ловите безо всякой нужды, а там на шоссе страшная авария, — заявила я с упрёком. — Вас ещё никто не поставил в известность?

— Какая авария? — заинтересовалась полиция.

— Трактор, два прицепа, ТИР и грузовик. И очень много сена.

— Мокрого?

— Нет, сухого. Большими кусками.

— Вы с нами шутки шутите? Сухое сено — сейчас? После всех этих дождей?

— Сама удивляюсь. А ещё больше удивляюсь, что вы здесь стоите. Что вам тут понадобилось?

— Значит, так надо. Служебная тайна.

— А, понимаю. Преступник будет убегать как раз по этой дороге. Но это не я. Только зря время теряете.

— Это мы ещё посмотрим…

Вот так мило развивалась наша беседа, однако её прервал коллега из патрульной машины, подзывая товарищей. Похоже, именно в этот момент они получили сообщение о баррикаде на шоссе, и я перестала их интересовать, поэтому я поехала дальше.

У меня кончилась минеральная вода в бутылке, я хотела пить, а в то, что от жажды помогает бросить пробку в сено, как-то не верилось. В каких-то Дыбах я поискала магазин, и у них даже нашлась минеральная, однако мне пришлось постоять в очереди, состоящей из двух баб, которые увлечённо ругались с продавщицей из-за таинственного продукта, называемого ими странным именем «грульки». Вышеуказанные грульки вроде бы были подпорчены и повредили ребёнку. В бурную дискуссию включилась моя машина, которой явно надоело ждать, и она начала пронзительно выть. Я вылетела из магазина как сумасшедшая: что за черт, её уже угоняют? В Дыбах!?

Мне удалось утихомирить её с помощью пульта, однако вой пошёл на пользу, так как мне тут же продали минеральную воду. По всей видимости, они хотели вернуться к своим грулькам без подобного шумового оформления.

Через два часа я каким-то чудесным образом оказалась в Нидзице и выехала на гданьское шоссе. Моя сторона дороги была почти пустой, а в противоположную сторону еле-еле двигалась внушительная пробка. Так что я все-таки правильно сделала, машины перед сеном, наверно, все ещё стояли, в сумме я потеряла полтора часа, а не четыре. Выходит, я продемонстрировала потрясающее благоразумие!

Если бы я только знала, к чему это приведёт…

В девять я добралась до Элеоноры, с некоторым трудом пробившись через дорожные работы. Стасичек как раз собирался ложиться спать, и все было бы хорошо, если бы не то, что в половине одиннадцатого эта чёртова машина снова начала выть.

— Езус-Мария! Заткни её, а то он проснётся, — нервно попросила Элеонора.

Я щёлкнула. Все затихло. Но через минуту началось снова.

Через четверть часа мы уже перебудили всю округу, к тому же море, как назло, вело себя тихо и спокойно, словно не могло как раз сейчас штормить, заглушая все остальные звуки. От дома Элеоноры до пляжа было всего метров сорок пять, при желании бьющие о берег волны могли обогнать меня на две головы, так нет же, море тихонько себе шептало, просто суп какой-то, а не море! А проклятая машина все выла.

Стасичек впал в бешенство, несколько человек ругались издали, ещё несколько — вблизи. Элеонора, скрывая подавленность, помогала мне открывать капот, причём ни одна из нас не могла нащупать запорную кнопку, которую нужно было сдвинуть.

Подошёл какой-то тип, отодвинул обеих баб, сунул руку, и капот распахнулся.

Я бросилась внутрь с ключом, более-менее представляя себе, где находится блокировка звука, но у меня тряслись руки, и я никак не могла попасть в нужное место, к тому же куда-то пропала палка, поддерживающая капот в открытом состоянии. Элеонора с трудом держала его наверху, чтобы он не сломал мне позвоночник, в общем, сплошной ужас. Тип, который отошёл в сторону, не дожидаясь благодарности, подошёл снова, нашёл палку, отобрал у меня ключ, залез внутрь чудовищной машины, и проклятый звук наконец-то замолк.

Всеобщее облегчение можно было почувствовать наощупь.

— Вы — чудо, — сказала я обморочным голосом, но очень решительно. — Самое огромное вам спасибо.

— На вашем месте я бы проверил, осталось ли что-нибудь в вашем аккумуляторе, — посоветовало мне в ответ это чудо. — Алармы их разряжают. Если он сел, я заведу вас от своей и полчасика позаряжаю. Она стоит вон тут рядом.

— Видишь, — похвалила его Элеонора, предусмотрительно оглядевшись вокруг, не слышит ли её Стасичек. — Вот это называется настоящий мужчина.

— Если заведётся, то я и сама смогу позаряжать его на малых оборотах, — решила я. — Только подождите ещё минуточку, умоляю вас!

— Да я никуда и не ухожу…

Машина завелась, я немного погазовала, уходящие было люди, те, что ругались вблизи, неприветливо оглянулись, чего в темноте не было видно, но прямо-таки ощущалось в воздухе. Я оставила эту гадину на малых оборотах и вылезла.

— Вот и чудесно, — ядовито произнесла я. — Здесь водятся какие-нибудь воры? Машина открыта, ключи в замке зажигания, а я иду домой. Возможность — лучше не придумаешь.

— Можешь посидеть на крылечке, — радостно предложила Элеонора. — Я зажгу лампу и дам тебе что-нибудь почитать, разве что ты предпочтёшь не спускать с неё глаз.

— Может, привязать её верёвкой к забору, как лошадь?

— Она поломает забор, и Стасичек расстроится…

— Я могу покараулить с полчасика, — снисходительно вызвался настоящий мужчина, он же чудо. — Все равно я тут сижу в машине и жду клиента, а вашу тачку мне прекрасно видно.

При слове «клиент» у меня в мозгу загорелась какая-то маленькая искорка.

— Вас нам просто небеса послали, — сказала Элеонора. — Слушай, а почему она вообще так воет? Ты с ней что-то сделала?

— Ничего, клянусь богом! Не знаю, почему она воет, это уже второй раз, хотя на неё ни одна собака даже не взглянула.

— Вы, видимо, поставили все возможные противоугоны? — вмешался тип. — У «авенсиса» электроника ни к черту, это все знают. Так вы решайте что-нибудь или оденьтесь потеплее, потому что, похоже, становится довольно прохладно.

Было уже не просто прохладно, а совсем холодно, а мы обе были только в халатах и домашних тапочках на босу ногу. Элеонора отправилась в дом за каким-нибудь свитером для меня, по пути включив дополнительный свет над входной дверью. Стало значительно виднее, я смогла хорошо рассмотреть этого посланца небес и обнаружила, что он тоже меня разглядывает.

— А мы с вами случайно не знакомы? — одновременно спросили мы друг у друга с некоторым сомнением.

Я была уверена, что уже видела его при каких-то неприятных обстоятельствах, поэтому начала усиленно вспоминать, искорка в моей памяти замигала интенсивней. И тут Элеонора выбежала со свитером.

— Слушай, а зачем ты купила себе машину с испорченной электроникой?

— Я купила!? — возмутилась я. — Это моя австралийская семья хотела такую! Они за неё заплатили, так чего ради мне было ей в зубы смотреть!

— Аааа! — сказал тип. — Знаю. Богатые иностранцы…

И в то же мгновенье я его вспомнила. Ну конечно, это тот самый мафиозный таксист-бандит, на которого мне не хватило денег…

— А, так это вы! — обрадовалась я неизвестно чему.

— Вот именно. Я вас запомнил, потому что такая ситуация редко когда бывает. Иностранцы, а вы без денег. Секундочку, за вас ещё тогда заплатил этакий надутый фанфарон…

Я подумала, что Доминика такое определение явно бы восхитило, и прикусила язык, так как уже готова была спросить, ездит ли он до сих пор в мафии и как это у него получается, если таксомафия уже развалилась. Одновременно я почувствовала себя несколько не в своей тарелке: за семь лет красавчик мафиози нисколько не утратил своего обаяния, а я тут стояла перед ним в стареньком халате, перевязанном красной ленточкой от цветов, лохматая, безо всякого макияжа, со старательно отмытым лицом, которое игриво поблёскивало жирным ночным кремом.

И как он только вообще смог меня узнать?

— А вы совсем не изменились! — вырвалось у меня.

— Вы тоже, — галантно ответил он.

— Возьми свитер, — сказала Элеонора. — Вы что-то говорили о получасе? Так, может, я быстренько сделаю кофе, и мы попьём на крылечке?

— Нет, спасибо, у меня все с собой, полный термос кофе. К тому же мне нужно ждать клиента, мы сразу же возвращаемся обратно в Варшаву.

Я нашла дипломатичную формулировку.

— Вы все ещё ездите? — осторожно спросила я.

— А почему бы нет? Правда, в основном я выбираю дальние рейсы, мне так больше нравится.

— Это выгодней? — заинтересовалась Элеонора, которая моментально определила его профессию.

— По-разному. Обычно да. Но вы тоже наденьте что-нибудь тёплое, коль скоро мы тут проводим совещание на открытом воздухе.

Холера. Теперь, когда мне не нужно было ему платить, он нравился мне ещё больше, чем семь лет назад. Что за противное невезение, надо же было мне встретить его как раз сейчас — постаревшей мымрой без лица…

— А я сменила квартиру, — не задумываясь, похвасталась я. — Переехала на Вилановскую аллею, такие трехэтажные домики, чуть в глубине. Теперь я могу принимать родню в приличных условиях.

— Судя по этой, — он указал подбородком на «тойоту», — они помаленьку начинают за себя платить? Ведь вообще-то они — ваша родня — не такие уж и бедные?

— Наоборот. Очень богатые.

— Так какого же черта у вас тогда так глупо получилось?

— Долго рассказывать, — вздохнула я. — К тому же, чего вы не знаете: им пришлось лезть на пятый этаж без лифта. Теперь-то они приедут, ведь я живу на втором.

— С этим тупым фанфароном?

У меня не было никакого желания и намерения оскорбляться из-за Доминика.

— Нет-нет, что вы. Он меня бросил четыре года назад.

— Да ну? Он вас или вы его?

— Он меня, хотя в сущности это трудно определить. Теперь я живу с детьми. Впрочем, тогда я тоже жила с детьми. А вы?

— А я нет. С детьми живёт моя бывшая жена.

Я живу с матерью.

— О боже…

— Вы не знаете мою мать. Это не мать, а шедевр.

С ней все бы хотели жить.

— Хорошо готовит?

— Моя мать? Да что вы! Моя мать работает, архитектура интерьеров, декоратор. И фамилия у неё точно такая же, как и у меня, Дарко. Лукаш Дарко.

То есть, мать мою зовут не Лукаш, а Ева. Ева Дарко.

Ева Дарко, вот это да! Разумеется, я о ней слышала: гениальная проектировщица, её интерьеры отличались шармом, каким-то особым очарованием, они были просто великолепны! Ну что ж, сын у неё — тоже подстать её интерьерам…

Вернулась Элеонора в плаще, наброшенном на халат.

— Только, пожалуйста, сделай так, чтобы она снова не начала выть, а то Стасичек заснул, — меланхолично произнесла она. — Если он проснётся, то выбежит с топором.

— Я вот иногда думаю, почему это некоторые женщины так держатся за своих мужей, — задумчиво проговорил сын гениальной Евы. — Прошу прощения, это я просто так, вообще. А выть она не будет, потому что я выключил звук, разве что вы его опять включите. Правда, мне показалось, что вы это не умеете, так что нет проблем. Зато она может мигать. Вы за ней последите, потому что мигание тоже сажает аккумуляторы, хотя и не так быстро.

— И ничего с этим не поделаешь? — забеспокоилась Элеонора.

— Я же говорил, что сигнализацию «авенсиса» можно только об угол расколошматить.

Сорок минут пролетели незаметно. Клиент мафиозного Лукаша объявился у его машины, мы тепло и по-дружески распрощались, я выключила двигатель и заперла подлую «тойоту», надеясь, что, может быть, она спокойно постоит до утра. Мы с Элеонорой так промёрзли, что нам обязательно нужно было выпить чего-нибудь горячего.

— Слушай, а это кто? — спросила Элеонора уже в кухне. — Неплохой экземпляр.

— Таксист из бывшей мафии, — вздохнула я. — Как-то раз мне не хватило денег, и я не могла ему заплатить.

— И что?

— Ничего. Появился Доминик и добавил.

— А за каким чёртом ты ехала на мафии? Пьяная была или как?

Мне пришлось описать ту сцену, которая со всеми подробностями сидела у меня в памяти, только что подстёгнутой на шоссе, правда, благодаря не мафиози, а моей австралийской родне. Элеонора слушала со смехом и сочувствием.

— Хоть какая-то польза от Доминика, — проворчала она. — А кто теперь приезжает?

— Целых пять штук, Боже, смилуйся надо мной, грешной! Бабушка, дядя с тётей и тётя с дядей, то есть не так, подожди, дядя с тётей — это точно, а вторая пара — это мой крёстный, брат тётки, с женой.

Может, она мне тоже тётка, не знаю, я в этом родстве запуталась.

— Господи Иисусе! И все они поместятся у тебя в детских комнатах?

— Кому-то расставлю топчан в гостиной. И отдам свою ванную. Сама буду мыться в уборной.

— В унитазе?

— Нет, там есть умывальник и душ. Просто тесновато.

— Да уж, радости у тебя будет — на все сто…

— Даже больше, чем ты думаешь. Мне ещё нужно забронировать им гостиницы по всей стране. Потому что они намерены осмотреть Краков, Ченстохов, Гданьск… Ну, Ченстохов по дороге… Я уже не говорю о всяких там Груйцах и Люблинах, это можно обежать за один день.

Элеонора с ужасом смотрела на меня.

— А каким чудом ты сможешь засунуть шесть человек в одну машину? Они что — сами будут ездить?

— Если бы! Только ничего не выйдет, они не умеют водить с обычной коробкой передач. Но одна пара вроде бы пойдёт по индивидуальному плану, у них есть какие-то свои идеи, так что остаётся четыре человека, считая со мной. Хотя, возможно, они будут меняться. А гостиницы нужно им бронировать чуть ли не как для королевы английской или, к примеру, Майкла Джексона. Пару лет тому назад он снял для себя весь «Мариотт» вместе с автостоянкой.

— И ты уверена, что они все это оплатят?

— Я очень надеюсь. Хотя меня мучает мысль, что в Австралии тоже бы платили они, то есть хозяева, а не я, гость. Они бы мне не позволили ни гроша потратить.

— В таком случае поезжай в Австралию, — решительно посоветовала Элеонора. — Ты одна, а их пятеро, а это большая разница.

— Боюсь, что все будет зависеть от того, какое впечатление я на них произведу, — в который уже раз вздохнула я, допивая остатки кофе. — Они все ещё рассчитывают на то, что я окажусь человеком ответственным и серьёзным, так что это будет последняя проверка.

— Ну, тогда ничего не поделаешь, берись за отели. Гданьск, если хочешь, я могу тебе устроить, я там кое-кого знаю…

2

— Я специально дожидалась Стасичка, чтобы иметь нейтрального свидетеля! — скандалила я на следующий день, кладя на стол свой задаток наличными. — Она дура и сама не знает, что творит!

Элеонора дико протестовала.

— Идиотка, шесть человек в машине, а она ещё хочет за это платить! Оставь себе на гостиницы! У нас тут рыба дешёвая, твои дети с голода не помрут!

— Ослица, на гостиницы мне и так не хватит! Я же их к тебе привезу, все семейство! Не знаю, едят ли они в своей Австралии какую-нибудь рыбу?!

— Акул, — сухо подсказал Стасичек.

— А здесь будет камбала…

— Акула скорее их сожрёт, чем они её! Два дня — ладно, но ведь не полтора же месяца! Мои дети растут!

— Ну и что? Без этих денег они уменьшатся?

Стасичек, о диво, при виде денег как-то не слишком расцвёл. Вроде бы вокруг него даже зарождалась атмосфера, а ведь должна была уже сдохнуть.

Я забеспокоилась. Элеонора, видимо, тоже, так как неожиданно прекратила свои протесты и мрачно замолчала, уставившись в банкноты.

Явно сломив в своей душе какое-то таинственное сопротивление, Стасичек в конце концов выдавил из себя мужественное решение. Значит так — задаток задатком, но мои дети могут к ним приехать и оставаться у них при условии, что не будут выть.

Он сформулировал это как-то иначе, но смысл был именно такой, аналогия с автомашиной сидела в нем, как заноза. Вот скотина, не нашла другого времени, чтобы завыть, как только вчера вечером, без этого адского звука никакие условия ему бы и в голову не пришли.

Ужасно перепугавшись, я поклялась, что мои дети даже голоса не подадут, будут разговаривать жестами. Элеонора, поняв, в чем суть, оживилась и заметила ему, что дети приедут без машины, я их привезу, оставлю и немедленно уеду. Я с огромным энтузиазмом одобрила этот план, подсунув ему идею, что, возможно, в связи с воем следовало бы увеличить задаток. Элеонора на меня рявкнула, но Стасичек воспринял эту идею на полном серьёзе. Я добавила сотню, и атмосфера наконец-то сдохла.

На следующий день, став беднее на сто злотых, я отправилась домой.

3

А в тот момент, когда я была ещё в дороге и, по всей вероятности, уже подъезжала к Нидзице, некая Михалина Колек переступала порог дома своего обожаемого благодетеля. Он же и её потенциальный спутник жизни, ибо она все ещё не теряла надежды, что её непреклонное обожание произведёт на него нужное впечатление, и рано или поздно он на ней женится. В соответствии с её несколько туманными представлениями столь сильные чувства не менее заразительны, чем тиф или чесотка, а уж свои вирусы и бактерии она буквально распыляла в воздухе.

Вместе с запахом дезодоранта «Вечерняя Москва».

Добираться до благодетеля Михалине было довольно сложно, поэтому она бывала у него всего два раза в неделю, зато оставалась по меньшей мере на сутки, а то и на двое. Благодаря своему упорству она добилась, что её стали привлекать для выполнения различных работ по уборке дома, вроде мытья окон, вытирания пыли на облицовке, стирки и глажения, а также пришивания пуговиц. По собственной инициативе, дипломатично и постепенно расширяя сферу деятельности, она получила также почётное право чистить картошку, привозить изысканные продукты питания, которые бывали встречены по-разному, но по большей части критически, готовить и даже подавать кофе и лёгкие коктейли. А уж вершиной счастья была возможность посмотреть телевизор в одной комнате с ним, независимо от того, что там мелькало на экране.

Более ощутимого счастье ей дано не было, хотя, пользуясь своими ночёвками в предназначенной для неё комнате, она всячески старалась показать себя в соблазнительном неглиже, ещё интенсивней воняя прелестными ароматами. Однако неглиже не производило на благодетеля ни малейшего впечатления, возможно, потому что состояло из шёлкового халата в пол, ядовито-зеленого в крупные розовые, синие и фиолетовые цветы. Учитывая габариты Михалины, оно весьма живо напоминало кое-как обустроенный газон или, скажем, большую клумбу в саду дальтоника, не вызывая при этом особого желания поваляться на травке. К неглиже она носила ядовито-жёлтые сандалии, подошва и каблуки которых были подклеены войлоком, чтобы ходить тихо и не расстраивать благодетеля грохотом шагов, а из сандалий торчали ногти, пурпурные настолько, насколько это возможно. Под халатом у неё обыкновенно бывали розовые ночные рубашки, богато изукрашенные кружевами, но мог оказаться и тиковый рабочий комбинезон или вообще что угодно, ибо обилие складок сего домашнего одеяния полностью исключало возможность узреть, что находится под ним.

Похоже, Михалина не обладала душой талантливой куртизанки.

Вступила она в эти обожаемые покои ближе к вечеру: приехать пораньше не удалось. Двери она нашла запертыми как обычно, открыла их собственным ключом — самым бесценным своим сокровищем, представляющим собою свидетельство безграничного доверия благодетеля, и сразу же заторопилась на кухню, чтобы незаметно распаковать привезённую с собой снедь. Она закупила разнообразные лакомства, и он мог бы запротестовать, а так она быстренько все приготовит, пока он не видит. Ей вовсе не хотелось, чтобы он вернул ей за них деньги, ведь не ради же денег взялась она за эту работу, да она готова была сама за неё доплачивать!

В доме царила тишина, только где-то далеко, видимо, в его кабинете, шелестело радио. Благодетель не держал ни собак, ни кошек, зато кормил диких животных из недалёкого леса — кабанов, серн, белок, иногда даже лисиц, хотя лисиц он не любил, потому как они вроде бы разносчики бешенства.

Входить в сад им не разрешалось, они подходили к сетке, получали своё и затем уходили прочь.

Михалина сделала все, что можно было сделать бесшумно. Она навела блеск в клинически чистой кухне, вытерла и спрятала две чашки, два блюдца и два стакана, которые стояли на сушке для посуды, приготовила ужин, заварила кофе в термосе, вымыла ванную, собрала тряпки, скатёрки и салфетки и сунула их в стиральную машину. Все это она проделала как можно тише, чтобы он её не услышал. Если, не дай боже, он слишком быстро заметит её присутствие, то велит ей возвращаться домой, но вот если уже будет поздно, то она сможет остаться на ночь.

Именно к этому она и стремилась — провести ночь под одной крышей со своим божеством…

Наконец, вся работа закончилась, наступил вечер, поэтому она решилась войти в салон.

Салон был пуст, а двери на террасу распахнуты.

Это означало, что он был в саду. И чего ради она так старалась ни стукнуть, ни брякнуть чем-либо! Но, может, оно и к лучшему, теперь она сможет убраться в салоне, и ей останется только спальня. Святая святых…

В салоне, на небольшом столике у двери на террасу, обнаружилось нечто необыкновенное. Блестящая лакированная столешница оказалась грязной, на ней явно виднелись два кружка, словно следы от мокрой посуды. Кружки уже высохли, и их почти не было видно, но глаз у Михалины был соколий, в этом она достигла совершенства, иначе бы ни за что в жизни не смогла она удовлетворять все его желания.

Сверху, если смотреть прямо, эти колечки не были заметны, а вот против света, все ещё слабо проникающего снаружи, они привлекли к себе её внимание.

Она слегка удивилась. Два кружочка? Это от стаканов, тех, что для виски, для коктейлей… Минуточку, на кухне она вытирала два стакана и две чашки…

Он пил с кем-то кофе и ещё какой-то напиток, ведь не стал бы он один пользоваться двумя чашками.

Кто же это мог быть, если он потом даже стол не вытер, а уж он заботился о его блеске, как о собственном ребёнке. Посуду вынес и сполоснул, как обычно, а стол оставил?

Ревность царапнула когтями её сердце, так как на самом деле никаких таких гостей у благодетеля почти и не бывало. Нет, конечно, время от времени кто-то приходил, некоторых она даже узнавала в лицо и знала, кто это; поговорят в библиотеке о делах и до свиданья. Он мог с ними и выпить что-нибудь, в библиотеке был бар-холодильник, но — никаких особых угощений, вроде там чая или кофе. Так кто же сидел с ним здесь, за столиком в салоне, настолько важный и серьёзный гость, что он потом и о столе забыл?

Случайно уж не эта ли сучка?..

Или та, вторая?..

Да нет, вторая была уже не страшна — так, барахло поганое. Участвовать в подобной сцене могла только одна — та, которую Михалина смертельно боялась.

Когда-то она сумела её выжить, в муках и трудах оторвать от него, но кто знает, навсегда ли? Сучка, правда, палец о палец не ударяла, ну а вдруг бы постаралась? Вдруг она пришла бы сюда, и он каким-то образом узнал обо всех интригах и враньё Михалины?..

У неё даже что-то сжалось внизу и перехватило дыхание, но она была не из слабаков: сразу же решила, что она этого так не оставит. Не сдастся, не уйдёт, скорее горло этой сучке перегрызёт и глаза повыцарапает… А то ведь он уже привык, что все ему под нос готовенькое подсовывают, все идёт, как часы, весь обслуженный, обстиранный, обшитый, сам же говаривал, что пришивать пуговицы и жарить печёнку так, как Михалина, никто на свете не умеет, хвалил её, даже в руку поцеловал, где-то возле локтя, а у неё сердце вдруг застучало, и ноги ослабли. Хотела было не мыть это место до конца своей жизни, но стирала вручную его ангорский свитер, и не получилось. К хорошему-то человек быстро привыкает, так что не сможет он прогнать от себя Михалину, потому как эта сучка скорее летать научится, чем так ему прислуживать!

Несколько утешившись, она старательно вычистила столешницу, после чего встала в дверях террасы и оглядела сад. И куда он мог запропаститься? Уже темнеет, теперь-то она точно на ночь останется…

Она бы вышла поискать его, но не решалась. Сад был большой, занимал что-то около двух моргов[3], весь зарос кустарником и деревьями, а благодетелю нередко приходили в голову самые дикие идеи. Например, он мог по полдня сидеть в засаде, поджидая какое-нибудь животное или наблюдая за какой-то птичкой. И злился, когда ему мешали, не ругался, нет, но тихим таким голосом рубил, словно топором, а на челюстях у него желваки вспухали. Может, он и сейчас затаился, раз двери открыты…

Она пошла наверх, в его спальню, и любовно застелила на ночь тахту. Потом посидела в своей комнате, оставив остальную работу на завтра, — а вдруг она не успеет все сделать и задержится здесь ещё дольше?

В любом случае ждать его она будет в салоне, под тем предлогом, что двери открыты…

Очнулась она в кресле, когда в окна уже заглядывало солнце. Какое-то время она приходила в себя, потом сообразила, где она, и огляделась.

Абсолютно ничто не изменилось. Приоткрытая дверь на террасу оставалась в том же положении.

Она взглянула на часы — Езус-Мария, половина шестого, уже день! Он что — вообще не возвращался домой этой ночью?!.

Она вскочила, побежала на кухню. Все, как вчера, нетронутая еда на подносе, никаких людских следов. Она помчалась в спальню — то же самое, соблазнительно раскрытая постель в том же безукоризненном состоянии. Это что же, он ещё не вернулся?..

В общем-то, бывало, что он не возвращался. Куда-то ездил, ночевал в своей варшавской холостяцкой квартирке, бродил но лесу, уезжал куда-либо подальше, что-то решал… Но никогда — абсолютно никогда!!! — он ничего не оставлял открытым.

А тут двери на террасу наполовину отворены…

Теперь уж Михалина по-настоящему разнервничалась, что не помешало ей плотно позавтракать.

Расстроенный человек должен как следует подкрепиться, чтобы иметь силы расстраиваться. Она принялась за уборку, заодно обходя весь дом и заглядывая во все помещения, за исключением одного. Его личного кабинета.

Вход туда был запрещён раз и навсегда, и, несмотря на доверие к Михалине, несмотря на ключ от входной двери и код от калитки, свой кабинет он всегда запирал. Куда бы он ни шёл — в ванную, в столовую на завтрак, — он обязательно блокировал какое-то специальное устройство, а ключ от него, крайне замысловатый, прятал в карман. Он и убирался у себя сам, так что нога человеческая не ступала в эту комнату. Впрочем, он там не слишком-то засиживался, а если и работал — что-то читал или писал или ещё что, — то делал это в библиотеке. Не очень большой, но выглядевшей как-то ужасно официально. Кабинет представлял собой абсолютное исключение, и даже окно в нем было какое-то такое, что не позволяло заглянуть внутрь.

Естественно, Михалина легонько попробовала дверь в кабинет, но там даже нормальной дверной ручки не было, одна только странная рукоятка, которую никак не сдвинуть. Может быть, он так и сидел там со вчерашнего дня, ведь тихо шепчущее радио все ещё было слышно, ну так пусть и сидит хоть целый год, она ему мешать не станет.

На следующий день она уже была настолько обеспокоена, что даже отказалась от наведения красоты.

И тут она ощутила запах.

До неё не сразу дошло, что она чувствует. Вначале она проверила холодильник, не завоняло ли у неё там случайно какое-нибудь мясо, но нет, все было в порядке, запах шёл не из холодильника. Потом обошла вокруг дома — может быть, какое-то животное залезло в сад и сдохло, но и этого не было. Она стиснула зубы и начала нюхать по дому, пока наконец уже не смогла больше скрывать от самой себя ужасную правду.

Вонь шла из-за дверей кабинета.

Несмотря на свою внешность, Михалина прожила богатую жизнь, хотя и в чётко очерченных рамках. И где-то там внутри у неё закодировалось, что в случае чего звонить нужно не кому попало, а знакомому.

Она позвонила знакомому.

Знакомый Михалины очень надеялся, что самое плохое для него уже миновало и теперь он сможет пожить спокойно, вовсю пользуясь тем, что нажил с помощью подлости и хитрости. И надо же случиться, что как раз в тот момент, когда она позвонила, у него находилась налоговая инспекция, вне всякого сомнения гадко и злонамеренно кем-то насланная. Так что сейчас ему только и не хватало, что звонка от Михалины — в некотором роде живого свидетеля событий, происходивших пятнадцать лет тому назад. Злой, как тысяча чертей, он попытался её как-то сбагрить, успокоить, не обращать на неё внимания и не придавать значения, однако инспекция была на самом деле отвратной.

Михалине пришлось сообщать кому попало.

Кто попало передал дело в руки полиции.

Поздно вечером перед калиткой благодетеля остановилась обычная патрульная машина, и парни в мундирах позвонили в дверь. Михалине не оставалось ничего иного, как открыть.

— В чем дело? — с интересом спросил сержант Вильчинский. — Мы получили настолько странное сообщение, что я, признаться, ничего не понял. Вы здесь живёте?

— Нет, — ответствовала Михалина и сообщила, кто здесь живёт.

— О холера, — заволновался Вильчинский. — И что?

— И что-то воняет.

Сопровождавший Вильчинского капрал Тшенсик, много лет проработавший в местном отделении, недовольно скривился.

— Пани, да тут все воняет. А вы бы хотели, чтобы в таком имении розами пахло?

— Что именно воняет? — деловито поинтересовался Вильчинский.

— Вот этого я вам не скажу, — возмутилась Михалина. — Сами понюхайте. Имение как имение, тоже мне! Сад большой, это правда, а дом обыкновенный, как у каждого человека.

— У богатого человека, да? — насмешливо произнёс капрал. — Безработного, на пенсии…

— Спокойно, Гжесь, — шикнул на него Вильчинский, неплохо ориентирующийся в общей ситуации в стране. — Не дай бог, какой-нибудь скандал выйдет, и все СМИ разом сядут нам на шею. Деньги — это деньги, и с этим ничего не поделаешь.

На самом-то деле капрал Тшенсик прекрасно знал, кто здесь живёт, потому ещё сильней скривился и замолчал. Мрачная и страшно расстроенная Михалина впустила сотрудников в дом.

— Ну, в общем-то, воняет, факт, — признал Вильчинский у дверей кабинета. — Откройте, пожалуйста.

— Не получится.

— У нас все получится, — проворчал капрал.

— Что значит — не получится? У вас нет ключа?

— Вы лучше поглядите на эту дверь и на этот замок, и тогда не будете задавать дурацких вопросов.

Если бы можно было, я бы и сама открыла, вместо того чтобы шум поднимать. А ключа у меня нет.

— А через окно?..

— Да пожалуйста, попытайтесь.

Капрал сплюнул, можно сказать, про запас, так как прекрасно понимал, что будет дальше. Он и в самом деле знал, кто здесь живёт. Оба они с Вильчинским все яснее распознавали этот запах. Делать нечего, в помещение нужно было войти.

У Михалины все сильней сжималось сердце, однако она все ещё лелеяла остатки надежды, с каким-то мрачным удовлетворением наблюдая за усилиями пары специалистов, ибо экипаж патрульной машины был вынужден вызвать подкрепление. Стекла в окне оказались пуленепробиваемыми, дверь же оказывала сопротивление, достойное сейфа в Форте Нокс.

То-то же, вот на что был способен её благодетель, сам все это придумал, сам смонтировал; выходит, она обожала не какого-то там обыкновенного прихожанина, а человека, равного которому нет во всем мире…

Отказавшись от идеи взорвать весь дом, полиция наконец к полуночи выломала чёртовы двери. Вонь повалила прямо-таки удушающе; в кабинет заглянули все, в том числе и Михалина.

— Это та сучка!!! — раздался её ужасный крик. — Это та сучка!!! Больше никто!!! Это та сучка!!!

4

Зациклившись на своём проклятом благоразумии и предусмотрительности, я все стены в квартире обклеила датой приезда родни. Последним телефонным звонком они уточнили все свои пожелания и намерения, благодаря чему я смогла заказать им гостиницу в Кракове. Гданьск я предоставила Элеоноре, пусть там разбирается со своими знакомыми, коль скоро сама предложила.

— Боже милостивый, — нервно сказала я своим детям. — Порассовывайте куда-нибудь свои вещи, чтобы здесь было хоть чуть-чуть места. Пусть они думают, что это апартаменты.

— В кино апартаменты выглядят как-то иначе, — заметила Кася.

— Мать, а наши аттестаты тебя вообще не волнуют? — заинтересовался Томек. — И на кой черт я так старался?.. Каждый год ты нам продыху не давала, а теперь что?

— На этот раз у вас будет льготный год. Я с кем говорю, с людьми или с придурками? Да от этого вся наша оставшаяся жизнь зависит, прабабушка же не бессмертна…

— На Кавказе люди по сто сорок лет живут!

— Но прабабушка живёт не на Кавказе. Я ей плохого не желаю, пусть проживёт ещё лет двадцать, половина состояния нам по наследству…

— На дряхлую старость, — презрительно фыркнул Томек.

Я возмутилась.

— Слушай, ты, сопляк, через двадцать лет ты будешь моложе, чем я сейчас! Или ты на самом деле меня уже в гробу видишь?!

— Так ведь ты же не ляжешь…

— Куда я должна лечь, где у тебя здесь гроб?!

Я вас всех поубиваю, и все!..

— Медея, — оскорбление заявила Кася.

— Хотела бы тебе напомнить, что Язон её с носом оставил. Да позаботьтесь же о своих вещах, черт вас всех побери, для вашей собственной пользы!..

Собственная польза детей убедила, они попрятали все, что можно, куда попало, а я, идиотка, даже не посмотрела, куда. Мне и в голову не пришло, что большую часть своих сокровищ они сумели засунуть в нечто вроде чердачка — маленькую пирамидку под крышей, которая изнутри выглядела, как люк в потолке.

Совместными усилиями они сумели его закрыть, но, к сожалению, видимо, не достаточно плотно.

Из-за все той же разбушевавшейся предусмотрительности я отвезла их к Элеоноре за два дня до приезда семейства. Мне хотелось иметь хоть немного времени про запас, ведь разве ж предусмотришь, что может случиться по дороге. Сенокос, похоже, в самом разгаре, вдруг у меня под носом снова вывалится природная баррикада? Или произойдёт ещё какая-нибудь глупость, и я не успею вернуться вовремя, к послезавтра…

Я раздобыла для австралийцев сотовый телефон; вроде бы заокеанские мобильные телефоны у нас плохо работают; я в этом никогда особенно не разбиралась, однако полагала, что с гостями следовало бы поддерживать непрерывный контакт. Если они захотят разделиться, одни — сюда, другие — туда, то мне на всякий случай нужно будет держать руку на пульсе. Времени у меня было страшно мало, об этих устройствах я вообще ничего не знала, поэтому я попросила помощи у Рысека.

Рысек был моим соседом, он жил подо мной, на первом этаже, со своей старшей сестрой, её мужем и их двумя близнецами, и это обстоятельство заметно способствовало тому, что мы с ним подружились. Как-то раз он пришёл с большим букетом цветов, униженно умоляя позволить ему время от времени посмотреть по телевизору хоть какую программу, потому как дома у него это невозможно. Близнецы либо спят, и тогда нельзя шуметь, либо орут, как бешеные, и тогда ничего не слышно. У меня было два телевизора, один — у детей наверху, а второй — внизу в гостиной, так что я согласилась без особого сопротивления, одновременно урегулировав вопрос силы звука. К счастью, Рысек был не глухой и не нуждался в грохоте.

При случае он признался мне, чего он уж точно никогда в жизни не сделает. У него никогда не будет детей, и он даже не женится, потому что все девки — дуры, и, став женой, одна из них вполне могла бы упереться, а он отнюдь не намерен рисковать.

Тогда ему было двадцать два года, теперь уже двадцать три. Два года назад он нашёл себе работу, которая, впрочем, не совсем совпадала с профилем его учёбы. Дело в том, что он изучал астрономию, но на третьем курсе вдруг обнаружил, что Вселенная слишком велика для него, после чего стал автомехаником. Правда, специальность он себе выбрал тоже далёкую от миниатюризации, так как больше всего на свете обожал автокраны, пожарные автомашины и тому подобные средства передвижения, добившись в этой области поразительных успехов.

В электронной связи он разбирался просто великолепно, как и большинство его сверстников, и накануне прибытия семейства принёс мне сотовый телефон, который купил для себя — ведь какая нам разница, он такой же, как и мой, только чуточку другой.

Он научил меня пользоваться этой техникой и сразу же загнал в него несколько полезных номеров. Одновременно он передал мне и зарядное устройство.

Едва он ушёл, как я вспомнила о багажнике.

Когда я осознала, что объём имущества у семейства, которое приезжает на целых шесть недель, вполне может превысить вместимость моей автомашины, я прикупила багажник — такие железки на крышу, поперёк, но не стала его сразу устанавливать, так как меня убедили, что машина этого не любит. Навьюченная этим украшением на долгий срок, она сдавливается или деформируется, во всяком случае как-то реагирует, не говоря уже о том, что медленней ездит. Не дай бог, семейство заметило бы какие-то изъяны в оплаченном ими транспортном средстве…

Однако теперь эти железки следовало бы смонтировать, не буду же я возиться с этой дрянью в аэропорту! Я схватилась за трубку.

— Рысек! — простонала я. — Где ты?!

— Этажом ниже. Под вами.

— Вернись, умоляю! Нужно поставить багажник на крышу! Все железки я уже купила и даже винты для стяжки, но я же не сумею, сам понимаешь…

— Нет проблем, — успокоил меня Рысек. — Мне сейчас нужно срочно смотаться в город, но через часок я вернусь, и мы все сделаем. Все будет в порядке.

Вернулся он через полтора часа. За это время я успела топором для разделки мяса отрубить себе кусочек большого пальца на левой руке вместе с частью ногтя. Точнее говоря, половину кусочка, остальное уцелело, да и вообще у меня ничего не отвалилось, даже отрубленная часть как-то держалась. Однако кровь из кончика пальца хлестала фонтаном, и прежде чем я нашла пластырь, салициловый спирт и тому подобные медикаменты, моя кухня превратилась в запущенную городскую бойню. Кровь была в раковине, на туфлях, на всем кухонном шкафчике и даже в кофе и сахаре.

Разумеется, подобную операцию я совершила вовсе не из мазохистских соображений, все было гораздо проще: я хотела опробовать разные коктейли для родственников. Каким-то образом у меня получалось, что летом они много пьют, причём напитки со льдом, и хотя у них сейчас как раз была зима, но у нас-то наступал разгар лета, поэтому их следовало встретить соответствующими напитками. Я решила не трогать контейнер со льдом, а слегка очистить морозилку, которая не должна была замерзать, но, похоже, об этом не догадывалась, так как в самой её середине образовалась могучая ледяная шишка. Я соскребла её большим ножом и попробовала разрубить топором на куски поменьше.

Шишка оказалась излишне скользкой, и первый же удар пришёлся по моему пальцу.

Я справилась с катаклизмом, свёртываемость крови у меня всегда была хорошей, тщательно, как мне казалось, убрала бойню, и, разозлившись на зловредность неживых предметов, упёрлась на своём. Учитывая скользкость, я раскрошила шишку методом разбивания, а не раскалывания, смешала в нескольких небольших стаканчиках разнообразные ингредиенты, рассчитав, что в сумме выпью никак не больше ста граммов алкоголя, содержащегося в чистой водке, так что дорогу в гараж найду, и приступила к дегустации.

Когда я пришла к выводу, что третья смесь тоже, пожалуй, никуда не годится, я вдруг вспомнила, что хотела помыть голову, накрутить волосы и предстать перед семейством с изысканной причёской. И как я теперь вымою голову с этим проклятым пальцем?!.

Парикмахер — это была первая мысль, которая пришла мне в голову. А следующая появилась при взгляде на часы. Парикмахерская, работающая дольше всех остальных, закрывалась как раз через три четверти часа, то есть я бы ещё успела, но — все равно ничего не получится, мне нужно дождаться Рысека.

Он вот-вот должен вернуться, а рисковать багажником я не могу, с ним тоже может быть что-то не так.

Дабы не портить себе хорошего настроения, я незамедлительно приняла мужественное решение. Я просто-напросто надену парик. И так будет даже лучше, он мне идёт…

Вновь опробованные коктейли показались мне более удачными. Вообще-то я никогда не любила коктейли, предпочитая им чистый, благородный продукт…

Рысек вернулся, парикмахер отпал, и мы спустились в гараж.

После целого часа попыток и усилий, в которых принимал участие вызванный на помощь приятель, выяснилось, что задание невыполнимо. Что-то там где-то не подходило на пять миллиметров; что такое пять миллиметров по сравнению с космическим пространством, и тем не менее даже Рысек со всеми своими знаниями не сумел с этим справиться.

— А вы его в магазине не примеряли? — спросил он с деликатным упрёком.

— Кто сказал? — возмутилась я. — Разумеется, они все примерили, и все подходило! Я велела снять, потому что это вредно.

— И они продали вам тот же самый?

— Нет, другой. В упаковке, идентичный. Так они сказали.

— Значит, этот испаскудили, — с огорчением пришёл к выводу приятель. — Вам придётся поехать к ним, и пусть они установят вам тот, первый.

— Ничего не выйдет, тот был демонстрационный экземпляр, и у них потерялся от него какой-то ключик. А этот, который мой, был последним, новая партия поступит только в ближайший вторник. Кроме того, они открываются в десять, а я должна быть в аэропорту около двенадцати, так что из-за пробок могу не успеть.

Мы бросили багажник в багажник, полный сочувствия приятель распрощался и ушёл, и тогда я осознала, что существует ещё одна проблема. Возможно, потом гости и разделятся, но ведь из аэропорта мне их придётся вести всех вместе…

— Рысек, это ещё не все, — безнадёжно произнесла я. — Их будет пятеро. Шесть человек в машине плюс багаж. Что же мне делать? Я знаю, можно заказать такси, но боюсь, что к такси у них уже некая аллергия, к тому же кого сажать в такси, а кого — со мной? Те, что в такси, могут обидеться; я ведь не знаю, кто из них лично платил за «тойоту», а теперь и не спросишь — они уже летят. Да и сколько времени мне придётся держать это такси? Самолёты с Дальнего Востока прилетают по-разному, когда — раньше срока, а когда — и с ужасным опозданием.

Рысек некоторое время бессмысленно таращился на меня и вдруг расцвёл.

— Завтра я обкатываю один небольшой самоходный кран и могу с ним делать все, что захочу. Так что я подъеду и все погружу. Да и для одного человека местечко найдётся, хоть и не слишком удобное.

Вот и все, и никаких проблем!

Я живо представила себе, как буду встречать в аэропорту свою австралийскую родню на самоходном кране. Хотя, кто знает, возможно, они сочтут это каким-то необычным развлечением, специально приготовленным в их честь?..

Я заколебалась.

— А если пойдёт дождь?

— Дождь-то обязательно будет, это уж точно. Он уже начинается. Но на крыше все равно бы все промокло, я что-то не видел у вас брезента.

— У меня есть очень большая скатерть из клеёнки, — сказала я совершенно безнадёжно. — Но раз нет багажника, скатертью остаётся только утереться.

Ладно, ничего не поделаешь, закажу такси. А может, у тебя есть какой-нибудь необычайно терпеливый шофёр?

— Есть! Он изучает иностранные языки и охотно будет ждать клиента хоть целые сутки. Он в это время в словарях копается. Хотите? Он из радиотакси. Я дам вам его телефон. А я все равно туда приеду, что мне стоит. Во сколько прибывает самолёт?

— Теоретически в двенадцать ноль пять. На практике может быть всяко.

— Прекрасно, какая мне разница. Я буду там раньше…

5

Проклятый дождь лил с самого утра.

Подумав, я нашла в этом лишь одно утешение: если бы я вымыла голову и выпендрилась с элегантной причёской, то сейчас выглядела бы, как недосушенная утопленница. А парику дождь не помеха, он не меняет фасона, упрямо делая меня ещё прекрасней.

Заказанного таксиста-лингвиста я дожидалась у окна. Увидев, что он подъехал, я сбежала вниз в гараж и выехала на «тойоте». Мне не хотелось вылезать, чтобы с ним договориться, поэтому я открыла окно, и в машину влилась значительная часть Ниагарского водопада. Он тоже приоткрыл своё, но с подветренной стороны, так что ему влилось чуть поменьше. Мы криком согласовали, что едем вместе в аэропорт.

О том, чтобы припарковаться у самого выхода для пассажиров, нечего было и мечтать: остановка там по плечу разве что коммандосам — один прыжок и — привет, лучше всего на ходу. А чтобы что-то узнать об этом проклятом самолёте из Сингапура, нужно было оставить машину где-то на стоянке, и довольно далеко бежать. Под исключительно щедрым душем.

Вообще-то я в этом новом аэропорту всегда терялась, однажды я целых четыре раза объехала вокруг него, чтобы понять его топографию, вот и теперь я хоть и нашла место на нужном уровне, но лишь на открытой площадке, без крыши над головой. Таксист встал через пару машин от меня, так как ближе места не было, и остался в машине. Я помахала ему рукой, показав жестом, чтобы он ждал.

Ну и что из того, что у меня был зонтик? Добравшись до элегантного зала прибытия, я насквозь промокла — сверху донизу. Указатель, правда, действовал, однако за ту минуту, что я вглядывалась в Сингапур, сведения о нем два раза менялись: его вообще не существует, он уже сел, он все ещё летит. По расписанию он должен был сесть через пятнадцать минут, так он будет садиться или нет?

От живого человека, до которого я, наконец, добралась спустя одиннадцать минут, я узнала, что опоздание составляет около полутора часов. Я направилась обратно на стоянку к своему таксисту, горько сожалея, что не надела резиновых сапог. Сев в машину, я быстро захлопнула дверцу, заодно прищемив две спицы своего зонта. Наверное, они погнулись.

— Полтора часа, — грустно сказала я. — Примерно и вероятно. Вы успеете выучить португальский.

— На кой хрен мне нужно учить португальский? — изумился водитель. — И вообще, о чем вы говорите?

Полтора часа ждать?

— Вот именно. Дальний Восток непредсказуем.

Разве Рысек вас не предупредил?

— Какой ещё Рысек?

— Рысек Ясинский. Ваш приятель.

Некоторое время водитель выглядел слегка оглушённым и вроде бы судорожно пытался что-то вспомнить.

— Клянусь богом, у меня нет никакого приятеля Рысека! И я не знаю никакого Ясинского!

У меня начали появляться недобрые предчувствия.

— Ничего не понимаю. Вы должны были быть готовы к долгому ожиданию, я же специально заказывала именно вас, даже номер назвала: пятьдесят четыре сорок.

— В таком случае, милая пани, это я ничего не понимаю. Во-первых примо[4], у меня номер сорок восемь двенадцать, во-вторых примо, я вообще не знаю никакого Рысека Ясинского, а в-третьих примо, меня заказывали ехать в Бемово. А через полчаса меня ждёт постоянный клиент на Рашинской, мы с ним договорились, так что я хотел бы успеть.

Вам придётся придумать что-то ещё.

Мои дурные предчувствия усилились.

— Тогда к кому же вы приехали там, в Виланове?

— К какой-то Кентшик. Круткая, дом пять.

— Прелестно. Вы остановились у дома три — Круткая, три. А я как раз ждала такси!

— Холера! Мне очень жаль, но ничего не поделаешь, мне нужно ехать на Рашинскую.

Это я и сама понимала. Не могла же я удерживать человека, который договорился с постоянным клиентом в такую погоду, причём вообще ещё не известно, успеет ли он. Заплатив ему, я помчалась к своей машине и промокла ещё сильней, так и не сумев раскрыть по дороге зонтик. Он как-то подозрительно сопротивлялся.

Едва я захлопнула дверцу, как заверещал мобильник. Отозвался обеспокоенный и расстроенный Рысек.

— Где вы? Похоже, все пошло наперекосяк. Звонит Мариан, мой приятель, он везёт какую-то бабу, но совсем не туда, куда нужно. В Бемово. И это вообще вроде бы не вы.

— Конечно, не я, я на Окенче. И уже знаю, что произошло, я забрала того, что приехал за ней, а она села к твоему приятелю…

— Вот именно, это Бемово его и запутало, потому что ассоциируется с аэродромом. И только по пути он начал что-то соображать.

— Постой, но мой, то есть её, таксист уже уехал, у него договорённость…

— И больше никакого нет?

— Нет!

— Так я сейчас позвоню Мариану, чтобы малость поднажал. Отвезёт ту бабу и пусть сразу же гонит к вам! Да, минуточку! А когда он садится? Вы уже знаете?

— Примерно через полтора часа.

— Тогда он успеет…

— А ты где?

— Подъезжаю к аэропорту. Сейчас вы меня увидите. Такой жёлтый с синим кран…

— Ладно, звони своему Мариану.

Дождь вроде бы несколько ослабел, зато поднялся ветер. Через двенадцать минут я увидела жёлтую с синим машину, ужасно странную, она показалась мне какой-то не такой, и уж если это — небольшой кран… Я бы лично назвала эту махину скорей уж большим краном!

Рысек поставил её где попало и примчался ко мне, прикрывая лицо капюшоном форменной куртки.

— Я уже дозвонился, баба как раз вылезает, и Мариан газует к нам, — заявил он. — Очень здорово, что рейс запаздывает…

— Постой-ка, Рысек, — перебила я его, так как меня вдруг кольнуло очередное недоброе предчувствие. — Если я хоть что-то в жизни понимаю, эти дальние рейсы… С какой стороны дует ветер?

— Север здесь, юг — здесь… Так, на глазок, — с востока.

— И подгоняет самолёт! На всякий случай пойду-ка я спрошу, нет ли каких изменений.

— Так я сбегаю, — мужественно вызвался Рысек. — А вы посидите.

Он понёсся бегом и вернулся через десять минут.

— Вы был правы, они ускорились. Теперь опоздание всего сорок пять минут.

— О господи, да ведь это значит, что он сядет через четверть часа!

— Ну какое-то время им ещё понадобится, — успокоил меня Рысек, отжимая носовой платок, который вынул из кармана, чтобы вытереть лицо. — Вы их будете там ужасно долго встречать, каждого в отдельности, а за это время и Мариан успеет приехать.

А вдвоём мы с их багажом справимся.

— Может, я все-таки пойду подожду там внутри…

— Да вам там и сигареты закурить не позволят…

— Холера…

Спустя четверть часа Мариана все ещё не было, а мои предчувствия разбушевались ничуть не меньше, чем стихия снаружи. Дождь и ветер приобрели шквальный характер, затихая и усиливаясь порывами, причём затишье составляло процентов десять от максимальной силы. Я решила дождаться этих самых десяти процентов и добраться до здания бегом.

Рысек счёл правильным вернуться к своему крану и на всякий случай перегнать его поближе.

Когда я влетела в зал прибытия, звуки громкоговорителя заставили меня как можно скорей посмотреть на информационное табло. Все мои недобрые предчувствия оправдались: самолёт из Сингапура только что сел!

У меня уже не хватило смелости выбежать наружу, чтобы отыскать своих союзников. Одновременно я осознала, что понятия не имею, откуда берутся эти холерные багажные тележки. Оттуда, с той стороны? И хватит ли у них ума схватить этот транспорт, или, может быть, они думают, что это должна сделать я?..

Рядом со мной объявился Рысек.

— Они вон там, эти тележки, — заверил он меня. — Смотрите, каждый с ними выезжает. Видите?

И в этот момент я обнаружила свою родню. С феноменальной ловкостью пройдя через паспортный и таможенный контроль, они объявились уже по эту сторону коридора. Два дядьки в поте лица своего толкали две громадные кучи багажа, две тётки и бабушка шли порожняком.

— Вон они, — мёртвым голосом произнесла я. — Вот эти.

— Холера, — сказал Рысек.

Они тоже меня увидели и, к сожалению, немедленно узнали. Бабушка как-то странно меня разглядывала, я даже забеспокоилась, в чем дело — может, она заметила, что я в парике, и ей это не понравилось?

Может, она не выносит парики?

— Я думала, ты за нами приедешь, — горько сказала она. — Я знаю, что здесь нет носильщиков, потому что у вас безработица, но не ожидала, что нам придётся идти пешком.

— Да что ты, бабушка, каким пешком! — вежливо возразила я. — Я стою на стоянке, потому что здесь запрещено…

Разумеется, к выходу подруливали такси, но нашего все ещё не было. Если бы я не перепутала машины и если бы Мариан был уже здесь…

— И где же она, твоя стоянка? — спросил один из дядьев, тот, который не был моим крёстным.

— Рядом, в нескольких шагах, — бодро отрапортовал Рысек и отнял у него тележку с грузом. — Вообще все готово, прошу вас, прошу.

Я настольно растерялась, что вытащила всю семью наружу под все эти атмосферные прелести. Правда, те как раз слегка приутихли. Я помогла дяде-крёстному толкать вторую тележку, мы с невероятными трудностями добрались до стоянки, где все ещё не было Мариана, Рысек попытался поднять один из элегантных чемоданов и охнул. И немедленно нашёл выход.

Не успела я оглянуться, как произошло сразу несколько событий. Хлынул настоящий ливень, так как льготные десять процентов закончились, я открыла дверцы, крича, чтобы все садились, они начали садиться, я открыла багажник, Рысек бросился к крану и какими-то ужасающими лапами схватил первый чемодан, и тут в дело вмешался страшный вихрь, который сорвал у меня с головы парик. Лететь парику было недалеко, он со всего размаху шлёпнулся прямо на лицо дяде — не крёстному, который явно собирался что-то сказать и как раз открыл рот.

Все мои патлы влезли ему в раскрытый рот, подавив в зародыше намечавшуюся речь.

Бабка и две тётки молча смотрели на все эти катаклизмы.

Я со всей возможной поспешностью выдрала парик из дядиных зубов. Дождь лил, словно выжимая из себя последние запасы зловредности. Лапы разместили чемодан в багажнике таким образом, что там уже больше ничто не могло поместиться, тем более что мешал мой складной багажник, лежавший на дне…

Я почувствовала страстное желание выбросить белый флаг, и тут как раз подъехал долгожданный Мариан.

Сообразительный парень моментально оценил ситуацию и бросился на помощь.

Действительно, ничего не скажешь, с помощью крана они сумели загрузить в два багажника все содержимое обеих багажных тележек. Рысек управлял лапами, Мариан заботливо размещал вещи, однако мои железки для крыши пришлось вынуть. Рысек заявил, что может забрать их и довезти до дома, но, скорее всего, в виде груза, болтающегося в лапах.

Два человека мужского пола сели в такси, три женских личности остались в «тойоте». Некоторое время я раздумывала, в состоянии ли я её вести, так как случайно взглянула на себя в зеркальце заднего вида.

Вне зависимости от отношения бабушки к парикам как таковым мой парик явно не вызвал у неё одобрения. Вырвав его изо рта дяди, я тут же насадила его себе на голову и пригладила когтями, однако это не принесло нужного эффекта. Дождь парику и вправду не мешал, а вот ветер его заметно потрепал, так что теперь я более всего напоминала самое страшное пугало из самой страшной сказки ужасов. Любой ребёнок, увидев такую сказку, впадёт в истерику, впрочем, не исключено, что некоторые взрослые тоже.

В общем, торжественная встреча родственников на родимой земле как-то не очень удалась, а уж их первый взгляд на меня…

Я крепко взяла себя в руки и тронулась с места, хотя охотней всего повсхлипывала бы где-нибудь в уголке. Ко всему этому меня мучило, что я позабыла, кто из тёток есть кто. Тётя Иза и тётя Ольга, но черт их знает, кто именно: Иза — полная, а Ольга — худая, или наоборот. Полная сидела рядом со мной, а худая сзади с бабушкой, полная приезжала ко мне семь лет тому назад, с ней был дядя — не крёстный. Это все, что я помнила. Прекрасно, но как же её зовут?!.

К счастью, атмосферные условия не способствовали беседам с водителем, поэтому женщины разговаривали между собой, без меня. Хвалили машину, «авенсис» им, похоже, очень понравился. О самоходном кране, который выступил в роли носильщика, они хранили каменное молчание.

Я остановилась перед домом. Дождь все ещё лил, разве что тайфун малость утих, самый страшный порыв ветра пришёлся как раз на тот момент в аэропорту, когда они садились в машину. Проклятье это какое или что?..

— Мне казалось, что ты писала, будто у тебя есть гараж, — с лёгкой претензией сказала полная тётка рядом со мной.

Ну вот. И как мне им объяснить, что гаражи в этих домах были рассчитаны на небольшие «фиаты», что «тойота» помещается в таком гаражике с величайшим трудом, что там нет места на то, чтобы как следует открыть дверцы и что человек с габаритами тётки, даже скорчившись, попросту не вылезет из машины. То есть места-то, конечно, мало, но к тому же ещё и эти формы!..

— Багаж, — оправдывалась я с самым глубоким раскаянием, какое только смогла из себя выжать. — Они маленькие, эти гаражики, так что вынуть вещи будет очень трудно.

— Но идёт дождь, — укоризненно заметила бабушка.

Ну и что, что идёт, что я должна была сделать, выключить его, что ли?..

— Все пройдут под зонтиком. Мы стоим у самых дверей…

— Ну ладно, но где этот транспортёр? — недовольно спросила тощая тётка. — Кто должен все это таскать? Филипп не может.

— Игнатий тоже не может, — холодно констатировала толстая.

Я поняла, что, по их мнению, заместитель носильщика не справился со своими обязанностями, не прибыв сюда раньше нас. Господи помилуй, ну когда же этот Рысек приедет? Я могла бы ему позвонить, но не при них же!

Из стоящего позади нас такси вылез Мариан и подошёл с моей стороны. Я опустила стекло.

— Выгружать, или подождём Рысека? — спросил он с большим сомнением в голосе.

— Подождём, — не задумываясь, решила я. — То есть вы подождите, я вас очень прошу, остальные пусть идут в дом…

— Твои вечные неприятности с такси — это у тебя что-то вроде мании? — ядовито спросила толстая тётка, которая семь лет назад счастливо познакомилась с мафией. — У нас это просто сфера обслуживания.

— У нас тоже, — заверила я её и как можно скорей вылезла из машины.

Неартикулированным, но зато крайне умоляющим бормотанием я попросила Мариана немедленно позвонить Рысеку, и вообще, Езус-Мария, пусть они хоть что-нибудь сделают!!! Мариан сочувственно заверил меня, что нет вопросов. Я начала извлекать семейство из автомашин.

Проклятый зонтик не желал раскрываться, видно, те две спицы все же действительно погнулись.

Больше зонтов у меня не было, я их упорно теряла.

Входную дверь нужно было держать, так как она захлопывалась автоматически. Я пожалела, что избавилась от детей, которые могли бы хоть двери придержать, после чего осознала, что доставка австралийского багажа на второй этаж по довольно узкой лестнице — это выше человеческих сил, впрочем и сверхъестественных тоже.

Черт меня побери совсем, о стольких вещах я подумала, а это мне и в голову не пришло!..

Но ничего не поделаешь, надо — значит надо!

Ручные сумки и несессеры занёс наверх Мариан, а все остальное прибывший наконец Рысек доставил своими жёлтыми лапами прямо на балкон моей гостиной. Балкон был большой, излишне цветами не заставленный, отдельные вещи прекрасно на нем помещались, так что транспортная операция прошла успешно, заодно доставив бесплатное развлечение одиннадцати моим соседям.

Похвалы я так и не дождалась. Бабушка сочла, что все мои старания оказались в результате не слишком продуманными и причинили им одни лишь неудобства.

Остаток дня прошёл следующим образом:

Я щёлкнула выключателем микроволновки, в которой находились готовые к жарке куры.

Расчесала парик.

Разместила их всех по комнатам, наверху — тётки с дядьями, в гостиной — бабушка. Более полная тётка с более полным дядей сочли, что им тесновато, поэтому бабушка уступила им гостиную, а сама переехала наверх. В мою спальню, к счастью, никто не рвался, так как она была для меня одновременно и рабочим местом и в ней негде было повернуться из-за многочисленных научных справочников. Переселение народов и языков продолжалось чуть ли не до самого вечера.

Дала им сотовый телефон, что было оценено как поступок правильный и разумный. Опробовала устройство — работает.

Получила от них подарки. Каменные подставки под стаканы и рюмки, очень красивые, с резными австралийскими народными узорами, боевую маску аборигена, шесть бутылок вина, декоративное пресс-папье для письменного стола — высеченное из скалы, с опалами внутри, и каменный подогреватель для больших блюд.

Теперь понятно, почему все это оказалось таким тяжёлым, не говоря уж о том, что блюда соответствующих размеров у меня в доме вообще никогда не водилось.

Накрыла стол к обеду, который был воспринят охотно и с одобрением, так как на закуску я подала селёдку трех разных видов и чистую водку.

Я почувствовала некоторое облегчение.

Это облегчение очень быстро улетучилось, так как куры, когда я к ним заглянула, оказались почти совсем сырыми. Я забыла после первого часа жарки увеличить температуру, равно как не сообразила, что их там две, а не одна. Одна бы уже дозрела. Как известно, чем больше кладёшь в мироволновку, тем дольше нужно печь, к тому же обе они были очень крупные.

Я исправила недосмотр, однако в любом случае им нужно было ещё три четверти часа.

В отчаянии, тщательно скрываемом от семейства, я приготовила грибной суп из пакетиков, но получилось маловато, так как у меня было только четыре пакета, поэтому я добавила туда соус из шампиньонов и все это как следует перемешала. Получилось довольно странная штука. Но они съели.

Как можно медленней я начала собирать со стола тарелки после селёдки и чашки от супа, чтобы приготовить стол к главному блюду.

Одна из тёток спросила, не нужно ли мне помочь. Я весьма решительно ей отказала.

К тому времени остыла картошка.

Вяло и медлительно я поставила на стол огуречный салат со сметаной, зелёный салат, клюкву, маринованные груши, солёные огурчики, маринованные грибочки и хрен. Вначале я планировала подать только огуречный и зелёный салаты, но ведь нужно же было делать вид, что я что-то делаю.

Внутрь печки я вполголоса высказала самое страшное ругательство, какое только пришло мне в голову.

Исподтишка втянула семейство в долгую и основательную дискуссию на тему вин.

Порезала картошку и подогрела на масле под крышкой.

И восстановила против себя абсолютно всех.

Наконец, эти проклятые куры дожарились, и их можно было съесть, что решительно смягчило настроение общества, так как они получились великолепными. Дождь перестал.

Я узнала, как кого зовут и кто откалывается от группы.

— У Изы с Филиппом свои планы, — язвительно заявила бабушка, когда более худая тётка и мой крёстный отец после невероятно долгого обеда высказали пожелание отправиться в город. Они отоспались в самолётах, ощущают прилив энергии и желают немедленно все осмотреть.

Прекрасно, значит, более худая — это Иза, а более полная — Ольга. Иза с Филиппом и Ольга с Игнатием. Я не была уверена, нужно ли мне самой отвезти куда-то Изу с Филиппом или же пустить их своим ходом, но они разрешили эту проблему, потребовав вызвать им такси.

Я вызвала, дала им план города, и они ушли, взяв с собой сотовый телефон.

Я сунула посуду в посудомойку, украдкой оберегая отрезанный палец от намокания.

Бабушка с оставшейся тёткой и дядей занялись рассматриванием фотографий, начиная с самого старого альбома, к чему их, видимо, тянуло непреодолимо. В более старых альбомах был ещё хоть какой-то порядок, кавардак начинался позднее.

Я спустилась вниз и загнала машину в гараж.

Временно удалившись от семейства, я собралась с мыслями и осознала, что тётка Иза — вовсе не невестка бабушки, а жена крёстного, который сам является братом невестки бабушки. Я решила при ближайшей оказии — возможно, наедине с бабкой — расспросить её об общем количестве народа в семье, уточнив по возможности степень родства.

Вернувшись наверх, я вынуждена была звонить в свою собственную дверь, так как захлопнула её, не взяв с собой ключа. Открыл мне дядя Игнатий, который перед этим долго спрашивал: «Кто там?».

В половине десятого бабушка потребовала связаться с парой, болтающейся по городу. Я понажимала кнопки в мобильнике, после четвёртого гудка кто-то отозвался.

— Это дядя? — неуверенно спросила я, потому что голос был как-то не очень похож.

— Чей дядя? — заинтересовался по ту сторону трубки Рысек, которого я теперь узнала.

— Рысек, это ты? Извини, пожалуйста, я не тебе звонила.

— А кому?

— Тётке с дядей, они в городе с твоим новым мобильником.

— Тише! — зашептал Рысек. — То есть не вы тише, а я должен говорить тише, потому что близнецы уже спят. А что случилось?

Я бы очень хотела поговорить с ним без свидетелей, однако вся троица вокруг меня старательно прислушивалась.

— Ничего не случилось, мы только хотели узнать, где они и когда вернутся. Может, я не правильно набрала номер, попробую ещё раз.

Я крайне старательно прицелилась в номер нового мобильника, введённый Рысеком в память, соединилась и снова подождала четыре гудка.

— Не-а, это опять я, — сказал Рысек. — У меня загорелся ваш номер. Секундочку. Я выйду на лестницу… Вы нажимаете на введённый?

— На введённый.

— Может, я что-то напутал. Попробуйте набрать весь номер. Он у вас там есть?

— Есть, в записной книжке. Отключись.

Ужасно напрягаясь, я сосредоточенно набрала весь номер.

— Ну вот, я правильно сделал, что остался на лестнице, — сказал очень довольный Рысек. — Что за черт?

Ничего не понимаю.

— Уверяю тебя, что я не понимаю ещё больше.

— А они долго не берут трубку?

— Не знаю, ты появляешься после четвёртого гудка.

— Ничего подобного, после первого. Подождите, мне нужно подумать.

— И что, мне ждать с мобильником около уха?

— Да нет, зачем же. Это не так быстро. Или лучше позвоните ещё раз, а я не буду брать трубку, посмотрим, что из этого получится.

Из этого ничего не получилось, после бог знает какого гудка все отключилось, и я прочла: «Абонент временно вне зоны связи».

У Рысека хватило ума не сидеть на лестнице, а просто прийти ко мне. Я представила его родне, и общими усилиями мы взялись распутывать эту тайну. Мы звонили поочерёдно с его сотового и с моего, и все безрезультатно.

— Они просто не берут трубку, — успокоил он меня в конце концов. — Может, забыли, что она у них с собой, а к сигналу ещё не привыкли. Не обращают внимания.

— Сами должны были подумать о том, чтобы сообщить о себе, — с суровым укором заявила бабушка. — Теперь мы ничего о них не знаем, а я хочу спать.

Я поспешно заверила её, что все могут в любой момент пойти спать, я сама их подожду. Ну, а если они захотят есть, ничего страшного, поедят в кухне.

— Иного они и не заслуживают, — жёстко высказалась бабушка и направилась в ванную.

Тётя Иза с крёстным вернулись в полночь, страшно довольные жизнью, есть не захотели, сознались, что о мобильнике просто забыли и не слышали сигнала, то есть, наверное, слышали, но не знали, что это такое, выпили на ночь и тоже пошли спать.

Я начала питать слабую надежду, что ситуация наконец нормализуется и я каким-то образом сумею справиться с этим катаклизмом.

6

— Докладывай, — невесело сказал майор, он же подынспектор Эдик Бежан своему подчинённому Роберту Гурскому, только что получившему звание поручика, иначе комиссара.

Роберт уже держал наготове свой служебный блокнот и деловито начал:

— Один из самых богатых людей в стране. Фотограф-график. Природа, больше фауна, меньше флора. Публикации, в том числе в «Нейшнл Джиографик», пользуется большим спросом, так как снимки действительно великолепные. Связи с финансовым капиталом довольно странные: банки, акционерные общества — все что попало. В целом нелюдим, одинокий. Застрелен из своего собственного ружья, жаканами на кабана, два выстрела, в том числе один — прямо в глаз.

— Неприятно, — пробормотал Бежан.

— Очень, — согласился Гурский. — Тринадцатого. Пролежал в запертом кабинете полных четверо суток и ещё частично одни, в сумме пять. Кабинет — настоящая крепость, вскрывали его несколько часов.

Гости у него бывали редко, так что он мог бы там лежать до скончания века, но его в буквальном смысле слова унюхала домохозяйка или как её там назвать…

— Постоянная?

— Нет, приходящая. Скорее даже приезжающая.

Из Варшавы. По мнению Вильчинского, влюблена в него до смерти и все ещё надеется, что он на ней женится. Пустые фантазии. Только ему и не хватало жениться на ней или на ком-то ещё…

— Педик? — заинтересовался Бежан.

— Ничего подобного, исключительно женщины.

Но и тех почти нет, страшно осторожен в вопросах секса…

— Онанист!

— Да нет, здоров, как кабан, вскрытие показало.

Но какой-то он не такой… не знаю, меня там при этом не было… Отсутствие сексуальных потребностей, или как?

— Возраст?

— Сорок пять лет. В самом расцвете сил. И, как я уже сказал, пышащий здоровьем. Несколько старых переломов костей, идеально сросшихся. Вёл упорядоченную жизнь, уезжал редко, имел квартиру в Варшаве, иногда у него бывали разные типы, домохозяйка знает, кто, но не хочет говорить…

— А как её фамилия?

— Михалина Колек. Типы — крупные рыбы из высших сфер, прежних и нынешних, никаких друзей, исключительно деловые связи. В кабинет никого не пускал. Михалина Колек, кстати, все ещё пребывающая в состоянии окаменелой истерии, упёрлась, что шлёпнула его, как она говорит, та сучка.

— Какая сучка?

— Бывшая жена. В паспорте у него записано «холостой», так что, наверное, разведённый, и тут начинается винегрет. Дело в том, что бывшая жена действительно существует, в Заверче, но эта Колек упрямо сообщает варшавский адрес, Рацлавская, шесть.

Некая Иза Брант. У той, которая из Заверча, с фамилией все в порядке — Ганна Доминик, а в доме шесть на Рацлавской ни на одном этаже никакой Изы Брант нет и в помине…

Бежан наконец-то активно включился в доклад.

— Стой, теперь у тебя винегрет выходит. Похоже, ты слишком кратко излагаешь.

— Я докладываю все, что успел раздобыть, — оправдывался Гурский. — Последние данные из компьютеров учёта населения, да и то лишь благодаря Эле.

— Это та, что сидит на работе, потому что ненавидит свой дом?

— Она. Заодно малость мне пожаловалась на жизнь, так время и пролетело.

Бежан кивнул с полным пониманием. Ненавидящая дом Эля нередко оказывалась настоящим кладом, её услугами можно было воспользоваться даже тогда, когда рабочий день уже давным-давно закончился, правда при одном условии, что вы готовы принять на себя целый поток обид и горестей. Впрочем, никто особо не удивлялся, она и в самом деле жила в ужасающих условиях, и жилищных, и семейных.

— Ладно, начнём разбираться в деталях. Самоубийство сразу же долой, никто не может два раза выстрелить в себя из длинноствольного оружия.

Впрочем, из короткоствольного тоже сложно. Так что там с кабинетом? Крепость? И никто не входил?

А может быть, все-таки можно было как-то войти?

— Исключено, — решительно запротестовал Роберт. — Я сам был и все видел. Окно снаружи вообще непреодолимо, открывается исключительно изнутри, стекла пуленепробиваемые…

— А если он, к примеру, открыл его, чтобы проветрить, а кто-то взял и залез?

— К этому мужику не очень-то залезешь. Метр восемьдесят три ростом, восемьдесят пять кило живого веса, физически страшно сильный — раньше служил в спецвойсках. Сейчас ребята копаются в его прошлом, уже известно, что на сборах показывал рекордные результаты.

— А выстрелить снаружи?..

— Из его собственной двустволки? Пришлось бы вначале эту двустволку у него украсть и вынести…

— А второй ключ от двери?..

— Пока наличие дубликата не установлено. Колек настаивает, что был всего один ключ, к тому же он вроде бы сам смастерил эти замки и сделал один ключ ко всем запорам… то есть задвижек там было много, но все они запирались одним ключом. Очень все это изобретательно устроено. А ключ он всегда носил с собой, никогда не выходил из кабинета, не заперев его, даже когда шёл в туалет. Он и спал с ним, и мылся. И вот этого-то ключа и нет.

— Хорошо искали?

— Думаю, да. Втроём: Вильчинский, Тшенсик и я.

Вильчинский — с энтузиазмом, Тшенсик — из любопытства, а я — из упрямства. Всех остальных оттуда выгнали, как только фотограф, доктор и дактилоскопист закончили свою работу. Ну и сразу после звонка к нам. Я там был через два часа.

— Значит, шлёпнул его, нашёл ключ, вышел и запер, а ключ теперь в Висле…

— А вот в этом я не уверен, — энергично перебил его Гурский. — Если бы отремонтировать то, что они там поразбивали, этот ключик может стоить миллионы, Я имею в виду, что тот, у кого теперь ключ, вполне может так считать. Я эти бумаги не выносил и вообще запретил трогать.

— Постой-ка, — сообразил Бежан. — Ты вроде бы кратко излагаешь, но получается ужасно много. Нужно не только подробно, но и по порядку.

— По моему порядку или вообще?

— Наверное, вначале вообще, что там было, к чему они пришли, а уж потом — твоё…

Тогда Роберт Гурский в деталях описал все поступки и душевное состояние Михалины Колек, которая не преминула открыть Вильчинскому свои ужасные переживания. Расстроена она была смертельно и не скрывала своего отчаяния. Сучка не сходила у неё с языка, однако на настойчивые и конкретные вопросы она отвечала вполне вразумительно.

Благодетеля лишили жизни тринадцатого, так как именно тринадцатого около полудня она оставила его в добром здравии и поехала в Варшаву, а пятнадцатого, когда вернулась, он был уже мёртв. На предположение, что было ещё и четырнадцатое число, она отрезала, что это невозможно, так как телевизионная программа была раскрыта на тринадцатом, корреспонденция на следующий день осталась в почтовом ящике, а свежим полотенцем в ванной никто не пользовался. О пятнадцатом же нечего даже говорить, потому как кружочки на столе так быстро бы не высохли. Только тринадцатое, и ничего больше!

Заключение патологоанатома её словам не противоречит. Жертва скончалась между двенадцатым и четырнадцатым, так что тринадцатое действительно более всего подходит. Кроме того, четырнадцатого ни одна живая душа этого типа уже не видела.

Все это было известно к тому времени, когда Роберт прибыл туда и лично осмотрел место преступления. Только место, так как владельца помещения уже увезли, и его можно было осмотреть в морге, а, точнее, в прозекторской Млавской больницы.

К вскрытию по понятным причинам приступили немедленно.

Таинственный кабинет оказался на удивление большим, хоть в нем и было всего одно окно. Снаружи — зеркальное, а изнутри все было видно, к тому же оно было пуленепробиваемое и теплозащитное. По мнению Роберта, оно одно стоило целое состояние.

У окна стоял огромный верстак, оборудованный всевозможными хитрыми приспособлениями: тиски, сверло, микроскоп, какие-то увеличительные стекла со специальным освещением, две разные горелки, баночки, ящички и черт знает что ещё. Рядом стояло вращающееся кресло на колёсиках. На стене за верстаком, напротив входной двери, висело охотничье огнестрельное оружие — две двустволки, в том числе одна с обрезанным стволом, духовое ружьё и штуцер на крупного зверя, кроме того, две скрещённые сабли, армейский штык в ножнах и очень старый дуэльный пистолет, несомненно, — историческая реликвия.

Напротив окна и верстака стоял небольшой письменный стол, а по бокам — множество канцелярских шкафов, доходящих до самого потолка. Вся эта часть помещения была полностью засыпана бумагами, стопками газет и журналов, картонными и пластиковыми папками и какими-то рукописями при полном отсутствии книг. В противоположность идеальному порядку на верстаке здесь царила страшная неразбериха, словно кто-то что-то поспешно искал. И, несомненно, нашёл, так как перекопал не все: одна треть содержимого кабинета осталась нетронутой.

Ещё там находились небольшая металлическая стремянка, обычная деревянная табуретка, в стене недалеко от верстака торчал кран, под ним умывальник. И больше ничего. Ни коврика, ни стула, ни подручного столика, абсолютно ничего — два рабочих места и все.

— Постой-ка, — перебил Бежан. — Ты опять убежал слишком далеко. Двустволка висела на стене?

— Когда я туда приехал, да, на стене.

— Так откуда они взяли, что его пришили из неё?

Роберт посопел, вздохнул и устроился поудобней на стуле.

— Да, вы правы, я, пожалуй, слишком разогнался. Они этого не знали. В первый момент никто этого не знал. Но у Вильчинского проблем с мозгами нет, как только он увидел труп, а он уже знал, кто это, то в первую очередь позвонил нам, а потом вообще сам ничего не трогал и никому не позволил.

Над техником торчал, как палач над осуждённым, глаз с его рук не спускал, а третий глаз у него, похоже, на затылке, так как за фотографом он тоже следил. Ждал меня, уже зная, что я приеду один, так как вы… это…

— Это, это, — расстроенно пробормотал Бежан, который за последние три дня пережил немало неприятных минут — его вызвали в Пыжицы сообщением, что его жена после ужасной автомобильной катастрофы находится в больнице, только неизвестно, в какой. После чего оказалось, что она-таки в больнице — как медсестра, помогающая жертвам катастрофы, и с ней самой ничего не случилось. Выяснение всего этого заняло немало времени, в результате вызванный в срочном порядке Гурский поехал в воняющий кабинет один, без компании.

— В общем, он предпочёл не в одиночку, — продолжал Гурский. — А уже была ночь, так что мы, каюсь, часика три подремали, до рассвета — днём же удобней — и к полудню все выяснили. Из больницы пришло сообщение о жаканах и времени смерти, а на месте оказалось, что практически все отпечатки пальцев в этом кабинете принадлежат покойному…

— Практически? — с явным подозрением перебил Бежан.

— Практически, — с нажимом повторил Гурский. — Там вообще-то все было чисто, этот тип был педантом, но, например, ставя на место что-то помытое и вытертое, своих пальчиков уже не стирал. А вот на этой двустволке — ни одного отпечатка. Прямо-таки отполирована. И больше ничего, только она одна.

И ещё нашлись три нечётких, как бы смазанных отпечатка, но эксперты говорят, что за эти три они голову на отсечение не дадут. Отпечатки не свежие, довольно старые. А убийца был в перчатках…

— Стой, ты опять от меня убегаешь, — скривился Бежан. — Они говорят, что эти три отпечатка могут быть не его?

— Могут, но не обязательно. Говорят, что если бы у них были все десять пальцев владельца, возможно, они бы их и подогнали, но за одни эти гарантий не дадут. Вообще ничего не дадут.

Бежан помолчал.

— Это могло бы значить, что все-таки… А какая двустволка?

— Укороченная. Обрез.

— Он что — браконьер?

— Что вы. Был членом охотничьего общества, имел разрешение…

— А жаканы вы отстрелили для пробы?

— Я так тороплюсь, потому что страшно хочется добраться до конца, — с раскаянием оправдывался Роберт. — Разумеется, отстрелили, немедленно, как только определили, что двустволка вытерта и что это были жаканы, потому что эти сведения пришли одновременно. К пяти утра все это уже было в лаборатории, и вывод однозначный — стреляли из неё.

А жаканы, пара коробочек разного калибра, лежали у него в ящике стола, и отпечатки на коробочках — только его собственные.

— Значит, сам вынул, сам зарядил и с поклоном вручил убийце, чтобы тот малость пострелял…

— Да, похоже на то. Но подождите, по порядку.

Все это время мы искали ключ — он, вроде бы, небольшой такой был. Безрезультатно. И все свидетельствует о том, что гость не был чужим, напротив, кто-то из близких ему людей, которого он сам и впустил…

— Минуточку. Перчатки.

— В этом-то и дело. Искал в бумагах. Письменный стол, полки, папки… Там был Мальчик, он страшно старается после того, как прокуратура его ни за что обругала, так он всем назло решил, что больше к нему никто не прицепится. Времени у него было — кот наплакал, так как Вильчинский его тут же прогнал, но парочку следов он все же нашёл. Перчатки, тонкая кожа. Гладкие. На папках и на письменном столе.

— Значит, убийца что-то искал в макулатуре. А почему близкий?

— Они пили кофе в салоне, — лаконично пояснил Роберт.

— Ну и что? — удивился Бежан. — И откуда это известно?

— От Михалины Колек. У него не было никаких друзей. Практически никогда не бывало гостей. Ну, может, раз в два года. Остальные — их тоже очень мало — по делам: официально, холодно, в библиотеке, иногда с рюмкой алкоголя, чаще — без, и никогда никакого гостеприимства — никакого кофе, никакого чая, никаких бутербродов…

Бежан снова перебил его.

— Подожди. Он ведь фотограф, и у него должна быть тёмная комната и все оборудование. И где все это?

— За библиотекой, которая служила ему гостиной. Вообще у него в библиотеке и компьютер был, и все остальное, а рядом чудо какая фотолаборатория: тёмная комната, все оборудование самого высокого класса. Все вместе — можно сказать, официальное место работы.

— Хорошо, это понятно. А почему близкий человек?

— Так вот, эта Колек настаивает, что он пил кофе и спиртное с каким-то необычным гостем, за столом в салоне, потому как вроде бы остались кружки от стаканов. А на кухне она нашла чашки и все остальное, по две штуки. Все это она, разумеется, вытерла, убрала, столик этот чёртов так не сиял, даже когда новым был, какие уж там следы, но я ей верю. Если бы она все это выдумала, то стала бы закладывать людей по-крупному, а для таких тонкостей она слишком глупа. Кроме того… Сейчас. Порядок выстрелов определить невозможно, оба были смертельными: и тот, что в глаз, и второй, прямо в загривок… Прошу прощения, жаканы ассоциируются с кабаном.

— И при этом дуло обрезано? — с сомнением произнёс Бежан. — На сколько оно обрезано?

Роберт показал руками.

— Примерно вот на столько. У него там вообще были разные вещицы собственной работы или как-то переделанные… Странный тип… Но постойте, это ещё не конец. Тоже сведения от Мальчика. Он говорит, что в этой тёмной комнате — настоящие сокровища, но какие-то странные — ими не пользуются.

Просто на показ. Или пользуются раз в два года, что само по себе невозможно, ведь он же снимает…

Отпечатков пальцев страшно мало, а кое-где вообще нет, например, снизу на ручках кресла. Так что же он каждый раз, вставая со стула, вытирал под ручками? Я понимаю, это вращающееся кресло, но ведь так не бывает, чтобы, сидя на нем, человек ни разу до ручек не дотронулся! А ещё он уверенно так утверждает, что на столе, том, что в кабинете, то же самое, хоть он его и обследовал второпях. Какой бы тот ни был педант — пусть он все протирает и натирает, но ведь не до такой же степени!? А, вот ещё что! Один из тех нечётких отпечатков — под ручками кресла.

Странно все это как-то…

Оба они некоторое время молчали, так как Роберту нужно было перевести дух, а Бежан систематизировал в голове полученную информацию.

— Ну ладно, — заговорил наконец начальник. — А теперь, что с той сучкой?

Роберт все прекрасно помнил, а эта сучка его и самого заинтриговала, так что ему не пришлось даже в блокнот заглядывать.

— Вот именно. Эту Колек нужно будет поприжать, потому что, как я уже сказал, пару других она точно знает, но молчит о них, как надгробный камень, одну только эту бабу всю дорогу грязью поливает. В глаза бросается, что ненавидит она её, как чуму. С другой стороны, эта самая Иза Брант — вне всякого сомнения личная знакомая, никакими делами здесь и не пахнет.

— А чем она вообще занимается? Профессия?

Работа?

— Этого Михалина Колек сказать не могла. Я понял, что она — какая-то журналистка, учительница, работница какой-то типографии, издательства, секретарь редакции, литературный критик и вообще отвратная курва. Да, и к тому же вся из себя графиня.

В общем, подлая, коварная гадина.

— Но какая бы она ни была, по указанному адресу её не существует?

— Нет.

— А настоящая разведённая жена? Как её…

— Ганна Доминик. В Заверче. До неё мы ещё не добрались.

— Ну, за эти два дня ты и так достаточно накопал. А что касается засекреченных деловых партнёров…

— То мне кажется, что мы о них знаем даже больше, чем сама Михалина…

— Ну, ну! — предупреждающе прервал его Бежан. — Сдаётся мне, что мы с тобой попадём и в засекреченные времена. Михалине Колек может быть известно столько, что наши сведения ничто по сравнению с этим. А какова она из себя?

— Внешне?

— Внешне.

— Мечта целого экипажа корабля, который слишком долго болтался в море, — сказал Роберт без тени сомнения. — Её бы на всех хватило. Мощь. Потрясающая машина. Если бы кто-то должен был меня лягнуть, то я предпочёл бы лошадь, а не её.

— Понятно. А внутренне?

— Абсолютный примитив. Лишена всяких идей.

Верная, как пёс. Неспособна к самостоятельному мышлению, но из таких хитреньких. При этом беспредельно глупа.

— И похоже на то, что постоянна в своих чувствах, — невесело вздохнул Бежан. — Что вовсе не мешает нам как следует её прижать. Соседей ещё опрашивают, ты распорядился?

— Конечно. Не из-под земли же этот убийца вылез, ему ведь нужно было туда дойти, хотя скорее — доехать…

— Минутку. А Изу Брант покойник мог бы принимать в салоне?

— Колек утверждает, что мог бы даже лечь с ней в постель.

— Так причём тут жена из Заверча? Черт бы побрал эту бабу…

7

Намерения семейства выкристаллизовались за завтраком.

Мне все так же ужасающе не везло, и я решила, что я скоро сойду с ума. Если бы не забота о детях, я бы просто сбежала из дому, наплевав на все поганое наследство.

Дядя Игнатий выдумал, что кроме яйца всмятку он охотно съел бы тосты с сыром и мелко нарезанными шампиньонами, его примеру последовала вся семья. Все вдруг захотели тостов с сыром и мелко нарезанными шампиньонами, возможно, также с добавлением столь же мелко нарезанной ветчины.

Если учесть, что я жила здесь всего два года и крайне редко что-то жарила, эту проклятую плиту я ещё как следует не изучила. Счастье ещё, что хоть вчерашние куры получились! Однако мне не оставалось ничего иного, как только приступить к изготовлению лакомства, постоянно упрекая саму себя за то, что заранее не подумала о кухонных проблемах. Нужно было заручиться помощью профессионала, иначе каким чудом я смогу готовить завтраки, обеды и ужины на шесть человек, одновременно возя их же по городу и демонстрируя им достопримечательности столицы?

Обрезанный палец с пластырем мне страшно мешал, однако я все же выполнила заказ. Двадцать три тоста — больше на противне не поместилось, — щедро усыпанные всем, чем требовалось, я поставила в печь и сразу же сделала поправку на количество.

Увеличить время жарки. Температуру, естественно, тоже повыше…

Я установила печь на полчаса. Спустя двадцать минут, управляясь с яйцами всмятку, бабушка потянула носом:

— А у тебя, девочка моя, ничего там не сгорело?

Ёлки-моталки!..

Открыв печку, я выпустила в кухню клубы чёрного дыма. Да уж, ничего не скажешь, на полную мощь она жарит быстро… Пришлось им есть обычные бутерброды с ветчиной и сыром, так как булочек на тосты у меня больше не было. Сырых шампиньонов они не захотели. Ну нет так нет.

Что же касается их намерений, то оказалось, что они хотят неделю провести в Варшаве, потом на неделю поехать в Гданьск, потом опять вернуться в Варшаву не меньше чем на неделю, затем поехать в Краков, тоже, видимо, на неделю, а конец каникул провести в Варшаве. Прекрасно, гостиницу я им забронировала, однако по всему выходило, что мне же придётся их и возить. Троих — бабушку, тётю Ольгу и дядю Игнатия. Тётка Иза и дядя Филипп решили передвигаться своим ходом и, возможно, съездить в Гданьск и Краков, хотя, может быть, и нет.

Во время пребывания в Гданьске они хотели бы лично познакомиться с моими детьми в их теперешнем возрасте, так как с маленькими они уже встречались. Так что я явно накаркала, сказав Элеоноре, что ей на голову свалится все семейство.

Я робко осведомилась, не поедут ли они в город одни, потому что мне нужно будет приготовить хоть какой-то обед. Я бы сделала сразу дня на три…

— Как это? — возмутилась в ответ тётка Ольга. — Ты хочешь бросить нас на произвол судьбы?

— В этом городе, наверное, есть хоть какие-то рестораны? — заявила одновременно бабушка деревянным голосом.

Да, Элеонора была права. Одно дело, когда я у них одна, и совсем другое — когда их у меня пятеро. Ну да ладно, куплю что-нибудь во время поездки по городу.

Тётка Иза и дядя Филипп вновь велели вызвать для них такси и укатили отдельно от всех. Мы лишь договорились, что в определённое время встретимся все вместе на обеде, либо в Виланове, либо на Вспульной. Я очень настаивала на этих ресторанах, так как только там у меня были знакомые, и я могла бы получить столик без предварительного заказа.

Ну и началось. В тот момент, когда я остановилась в Аллеях Уяздовских, заверещал мой мобильник. Звонил Рысек.

— Кажется, мне звонит ваш дядя и предлагает пообедать в «Европейском», — сообщил он. — Я уже вроде бы кое-что сообразил. Вы долго не брали трубку?

— Долго, так как не могла вытащить её из сумочки, — призналась я. — А потом он замолчал.

— Нет, стал звонить у меня. Не знаю, как получится в обратную сторону.

— Тогда отключись, я попробую позвонить им…

Результат получился точно такой же, то есть отозвался Рысек.

— Вот видите, я угадал. Не знаю, что они там сделали, но звонки перебрасывает на меня. Я тоже попытаюсь позвонить им и посмотрю, соединит ли меня. В случае чего что им сказать?

— Что с «Европейским» ничего не выйдет, потому что у нас там не заказан столик.

Через пару минут снова зазвенел мобильник. Разумеется, Рысек!

— А меня с ними соединяет. Они сказали, что все в порядке, они туда заглянули и на всякий случай заказали столик. Так что никаких препятствий нет. Они лишь хотели бы договориться о времени.

— Очень разумная идея! — похвалила я. — Договоримся и перестанем тебе звонить. Подожди секундочку, сейчас я их догоню.

Семейство уже направилось осматривать Лазенки.

Я бегом догнала их и изложила ситуацию.

— Мы будем там в четыре! — авторитетно заявила бабушка.

Дядя кашлянул.

— Ну хорошо, в половине четвёртого, — великодушно согласилась бабушка.

— Рысек, скажи им, что в половине четвёртого.

Пусть будут прямо в «Европейском».

Через минуту Рысек снова позвонил.

— Они говорят, что могут немного опоздать, так что начинайте без них и вообще не обращайте на них внимания.

Интересно, как долго он сможет выдерживать такое посредничество. Пару недель?!.

— Вечно с Изой и Филиппом одни проблемы! — проворчала тётка Ольга. — Они всегда все делают по-своему. Если бы эта машина была побольше…

— А я говорил, что нужен микробус, так нет, Филипп упёрся, — с обидой проговорил дядя Игнатий.

— Не Филипп, а Иза, — поправила его бабка. — Заранее было известно, что они этим воспользуются.

— Я подозреваю, что они… — осуждающе начала тётка Ольга и замолчала, остановленная жестом бабушки. Жест был великолепен — величественный, отметавший подозрения тётки, словно метла мусор.

Я поняла, что в семье имеют место разногласия, и те двое, Иза и Филипп, не проявляют стадного инстинкта. Странно, что они вообще приехали вместе со всеми, а не отдельно, впрочем, дай им Бог здоровья, пусть делают, что хотят. Мне сейчас было не до семейных дрязг, так как меня мучил вопрос закупок — каким же образом, черт возьми, я смогу все закупить посреди пленэра и исторических памятников? Разумеется, я заранее сделала кое-какие запасы, набила ими весь морозильник, но не буду же я кормить их замороженным хлебом! Или мороженой колбасой! Свежие продукты — это свежие продукты, но как же мне от них вырваться хоть на минутку?..

За обед в «Европейском» очень решительно заплатил дядя Филипп, так что я снова облегчённо вздохнула. Позже, уже ближе к вечеру, вернувшись домой с этой полной парой и бабушкой, я впустила их в дом и спустилась к машине под предлогом постановки её в гараж. На лестнице я позвонила Рысеку.

— Рысек, ты где?

— Дома. Вы тоже. Я вижу вашу машину.

— Нет, я у тебя под дверью. Выйди, умоляю тебя!

— Без проблем…

— Рысек, ради всего святого, купи для меня продуктов, — нервно сказала я ему уже лично, без посредства телефона, сунув в руки ключи от машины и кошелёк. — Я просто ни на минуту не могу от них отойти. Купи хлеба для тостов, булок, чёрного хлеба, салата, а то они уже весь сожрали, может, немного приличной колбасы, сыра, каких-нибудь фруктов — что будет. Что-нибудь на десерт, печенье или ещё что-то. Поезжай в любой супермаркет, а потом поставь тачку в гараж.

— Без проблем, — беззаботно повторил Рысек. — Сейчас вернусь. А, минуточку! Вас тут менты спрашивали.

— Что? Какие ещё менты?

— Участковые. Рядовые. Спрашивали, живёте ли вы здесь.

— И что?

— Ничего. Моя сестра сказала, что да. Я не вмешивался, да и вообще говорить было трудно, так как близнецы как раз включили свою сирену.

Я махнула рукой, в данной ситуации менты меня как-то не трогали. Жить в своей квартире — не преступление.

— Ладно, не важно. Поезжай и сразу же возвращайся.

Рысек действительно вернулся очень быстро и привёз, в частности, кашанку[5], заявив, что в Австралии кашанки нет, поэтому для моих гостей она вполне может сойти за местный деликатес. Идея оказалась великолепной, нашей кашанки они не видели целую вечность, а кашу вообще очень любят, так что получился прекрасный горячий ужин, и все было бы хорошо, если бы дядя, жадно её поглощая, не поперхнулся кусочком этого деликатеса. Мы довольно долго стучали его по спине, дёргали за руки и давили на все возможные места, наконец, это все же помогло, и дядя, весь в слезах и соплях, однако отнюдь не потеряв аппетита, продолжил ужин, хотя и несколько более осторожно.

Разве что общая атмосфера стала вроде бы посдержанней.

Ожидая возвращения тётки Изы с дядей Филиппом, я мстительно решила кормить семейство содержимым моей морозильной камеры — пельменями, пызами[6], голубцами… Ладно, шут с ними, дам им ещё свиные отбивные с капустой и тушёные куриные ножки… А вообще просто чудо, что я по какому-то наитию свыше заранее все это закупила и засунула в холодильник.

Тётка с дядей вернулись ночью, в двадцать минут третьего, и жадно докончили кашанку. Я решила дать им запасные ключи, что и сделала немедленно, несколько, правда, опасаясь, что они их потеряют, так как они показались мне излишне довольными жизнью. Они проинформировали меня, что завтрашний завтрак их не интересует, будить их не следует, а уйдут они, когда захотят.

Я не протестовала.

8

Бежан подключился к расследованию и повёл его в двух направлениях.

— Люди — это одно, а события — это другое, — сказал он Роберту Гурскому. — И нам нужно заниматься ими параллельно, иначе они у нас так перемешаются, что мы и концов не найдём. Ты уверен, что все оттуда забрал?

— До последнего кусочка мусора, — с нажимом заверил его Гурский, который как раз привёз весь бумажный хлам, изъятый из дома жертвы. — Ужасно там этого много. И нас уже начинают дёргать.

— Рано или поздно у нас все заберут, не бойся.

Невелика потеря, плакать не будем.

— Потому что убийца своё забрал, не оставив следов? — догадался Роберт.

Именно поэтому Бежан и любил с ним работать — они уже несколько лет действовали вместе. Гурский умел логически мыслить, ему не нужно было растолковывать все до мелочей, и он всегда был полон энергии. Разумеется, убийца, коль скоро он копался в бумагах, нашёл своё и забрал, а остальная макулатура если и представляла собой вещественные доказательства, то уже не против него. Конечно, все это было великолепным материалом для шантажа, но Бежан с Гурским отнюдь не собирались шантажировать государственных деятелей, крупных бизнесменов, директоров и президентов компаний, да и своё собственное начальство. Все это болото их вообще не касалось, они хотели лишь профессионально и успешно делать своё дело, по крайней мере в пределах своей компетенции.

Бежан втайне надеялся, что убийца, торопясь и, без сомнения, сильно нервничая — не каменный же он, — мог что-то проглядеть. Какую-то мелочь, запись, клочок бумаги, которые позволили бы им напасть на след. Может быть, покойник записывал где-то отдельно фамилии или хотя бы инициалы, может быть, он составил список скомпрометированных великих людей, внёс их в каталог? Вот бы найти нечто в этом роде и проверить, кого из списка не хватает…

— Холерная работа, — мрачно констатировал он. — Все просмотреть мы явно не успеем, но хотя бы по диагонали. Фамилии, адреса, немного данных, хотя бы взглянуть, о чем там речь — и поехали дальше.

О том, чтобы все внимательно прочесть, и речи быть не может.

— Его компьютер у меня на дискете, — похвастался Роберт, мимоходом заглядывая в сваленные гигантским штабелем документы. — Господи боже, откуда это у него? И на кой черт ему все это было нужно? Для шантажа?

— Нет. Он никого не шантажировал. Но как ты думаешь, почему уже двадцать лет ему так здорово везло? Чего не коснётся, все шло, как по маслу, ни малейшего преступления, ни малейшего нарушения, все в соответствии с законодательством, даже противно. Зато все юридические упущения использованы до последней запятой и до последней минутки.

Ты что думаешь, он — ясновидящий?

— Облегчали ему жизнь? — догадался Роберт.

— Конечно. К тому же вся администрация у него из рук ела. Я о нем мало что знаю, но ведь слухами земля полнится.

— Интересно, почему он держал все это в бумагах, вместо того чтобы загнать в компьютер…

— Из компьютера легче украсть. Или даже все стереть. Сам увидишь: я готов головой поручиться, что на этой дискете у тебя одни лишь невинные дела и ничего больше.

— Не может быть, — с ужасом воскликнул вдруг Роберт, заглянув в очередную папку. — Смотрите-ка! И такой человек стал министром финансов?!.

— Да что ты, ребёнок, что ли? — расстроился Бежан. — Отцепись пока от политики, я ещё не закончил. Пойми же ты, на этих наших горе-правителях мир клином не сошёлся. Бывшую жену в Заверче кто-нибудь отыскал?

— Баба уехала в отпуск, и никто не знает, куда, — сердито ответил Роберт, отбросив бумаги. — Дома у неё были, все правильно, мамаша приходит постеречь квартиру и полить цветочки. Фрувчик с их участка — я случайно лично с ним знаком — поговорил с ней и передал мне все по телефону, а потом прислал по факсу. Сегодня утром. Да, она была его женой, мать на бывшего зятя всех собак готова повесить, дочь до сих пор из-за бывшего мужа лечится от нервного расстройства, хоть они и развелись шестнадцать лет тому назад.

— А когда она уехала?

— Пятнадцатого. Тринадцатого и четырнадцатого была в Заверче, у неё своя парикмахерская, толпы народу её видели, в том числе Фрувчик собственными глазами.

— Машина у неё есть?

— Есть, «пежо». Тринадцатого была на техобслуживании, четырнадцатого вечером она её забрала.

Пятнадцатого в обед села в машину и укатила с теперешним женихом куда глаза глядят.

— А это кто такой?

— Вроде бы поэт. Непризнанный. Моложе её лет на десять.

— Неплохой метод лечения нервных расстройств.

А его как-то зовут?

— Зовут, только я не запомнил как, есть в факсе.

Проверить?

— Нет. Безнадёга. Их можно списать в убытки.

А вторая, как её там, Иза Брант?

— Охрана свободы личности, — язвительно сказал Роберт. — Из-за этой свободы личности ЖЭКи и паспортные столы просто с ума посходили. Только сегодня выяснилось, что она переехала целых два года назад, но не выписалась. Теперь живёт на какой-то Круткой. А этих Крутких в Варшаве несколько штук…

— Не переживай так. В проектах ещё больше.

— Я велел участковым проверить. Так что с минуты на минуту сведения появятся.

— Понимаешь, — задумчиво произнёс Бежан, помолчав, — если он действительно сидел с убийцей в салоне, а потом впустил… нет, постой, мы ведь не знаем, впустил ли он его… Ну, скажем, вынес из кабинета двустволку и дал ему в руки…

— Он был не пьяный, — напомнил Роберт. — Алкоголя в крови — доля промилле.

—..то ведь не может быть, чтобы он так доверял одному их этих… Уж скорей баба или друг. Но друзей у него почти нет — неурожай. А баб больше нет?

— Колек разнюхала бы даже тень следа.

— Вызови-ка её… Или нет. Лучше поезжай к ней.

Секундочку, где она живёт?

— Да она все ещё там сидит, у него. Холера её знает, зачем.

Бежан открыл было рот, чтобы с возмущением спросить, кто её туда пустил и чего ради, но Роберт его опередил.

— Прокуратура изменила своё распоряжение, — сухо произнёс он.

— О, даже так?.. Тогда… подожди. Съездим допросим её прямо там, на месте преступления. Прекрасно.

Зазвонил телефон, Бежан поднял трубку. Из Служевца пришла информация, что нашли Изу Брант.

Точно, на Круткой, только там никого дома не было, соседка подтвердила, что такая там вообще-то проживает, но на какое-то время вышла. Дальнейшие расспросы оказались невозможны, так как там страшно орали сразу двое детей. Нужно быть настоящим чудовищем, чтобы не отпустить мать к кричащим детям, поэтому на сим сообщение закончилось.

— Порядок, завтра с утра съездишь к ней… — начал было Бежан и сообразил:

— Нет, завтра мы поедем к Колек, она может нам очень и очень пригодиться…

— А нам никого в помощь не дадут? — с лёгкой обидой удивился Роберт.

— Дадут, дадут, не бойся, несколько человек уже запаниковало. Одни — явно, у них были с ним свои дела, да ещё два посольства нажимают — оказывается, его бизнес носил международный характер. Со вчерашнего дня у нас… сейчас, погоди.

Дело в том, что благодаря устройствам значительно более хитрым, чем обычный телефон (Главное управление располагало техникой, которая заметно отличалась от оснащения районных отделений полиции, не говоря уж об участках), Бежан попросил позвать Ирека.

Ирек, он же сержант Ирениуш Забуй, расценил прикомандирование к группе Бежана как особую награду, и только и ждал возможности отличиться.

Он немедленно объявился и получил поручение направиться завтра с утра на улицу Круткая, дом три и торчать там до тех пор, пока не выловит некую Изу Брант, не увидит её собственными глазами, не проверит её паспортные данные и не выяснит, где она была и что делала тринадцатого числа текущего месяца. И ещё пусть узнает, не она ли бывшая жена некоего Доминика Доминика…

— Извините?.. — вырвалось у сержанта.

— Ну что, мужика так звали, — отрешённо вздохнул Бежан. — Ничего с этим не поделаешь, родителям, бывает, приходят в голову самые кретинские идеи. Парень по фамилии Доминик, сын Доминика, при крещении был назван также Домиником, наверное, специально для того, чтобы все запутать.

И зовут его Доминик Доминик. Понимаешь? То есть звали.

От всех этих сведений и от волнения сержант настолько отупел, что задал ещё один дурацкий вопрос:

— А больше не зовут?

— Вроде бы не зовут. Хотя нет, он сохранит своё имя на могильном камне. Все запиши или незаметно включи диктофон. Когда я вернусь, я хочу знать, точно ли это она. И все остальное тоже.

— А может, оперативника послать?.. — засомневался Роберт.

— Ни одного нет под рукой, все приданные уже смотались в руководящие джунгли. К обычной бабе может прийти и обычный полицейский, а к тем — и не думай…

9

И сержант Забуй действительно приехал бы на улицу Круткую в восемь часов утра, если бы не сплошное невезение, которое продолжалось повсеместно и захватывало всех.

Сержант, как все нормальные люди, воспользовался патрульной машиной, которая ехала в направлении Виланова. Однако означенная патрульная машина попала в столь идиотскую аварию, что целых полтора часа не могла из неё выпутаться. И сержант Забуй, которого любезно подвозили по пути, не мог отказать коллегам в помощи и потерял даром кучу времени.

А потом не повезло уже ему самому. Очередная попутная патрульная машина завезла его на Окенче, где вроде бы кто-то стрелял на садовых участках.

Информация оказалась недостоверной, там вовсе не вела разборки русская мафия, а просто дети подожгли пару петард. Дети сбежали, а никто из родителей не пожелал признать их своими.

В конце концов в десять часов тридцать минут утра сержант Забуй появился на улице Круткой и позвонил в нужную дверь. То, что «тойота авенсис» отъехала от ворот гаража уже в девять часов двадцать пять минут, он, к сожалению, не видел.

После третьего удара могучего гонга дверь открыла дама продвинутого возраста, умеренного телосложения, всклокоченная, явно только что с постели, однако вырядившаяся в страшно элегантный чёрный халат с довольно оригинальными узорами.

— Я вас слушаю, — холодно произнесла она, подавляя зевок.

— Я хотел бы увидеться с пани Изой Брант, — вежливо ответствовал сержант.

— Со мной? Зачем? И вообще, кто вы такой?

— Сержант Ирениуш Забуй, Главное управление полиции. Вас зовут Иза Брант, и вы здесь живёте?

— В общем, да. Вы же меня видите. Слушаю вас.

Сержант был уже частично в курсе дела, слышал высказывания Бежана, по-польски тоже понимал и более или менее ориентировался, что ему нужна бывшая жена покойника в самом расцвете лет. Ему подумалось, что не стоит удивляться тому, что он с ней развёлся, коль скоро она старше своего мужа не меньше чем на десяток лет, хотя и довольно хороша собой. В молодости она наверняка была красавицей. Одновременно он непонятно почему чувствовал себя не в своей тарелке и несколько поглупевшим, возможно из-за приключений по дороге, и помнил только одно — нужно проверить её алиби с полудня тринадцатого до утра четырнадцатого.

— Где вы были тринадцатого числа текущего месяца? — выпалил он.

— У себя дома, — спокойно отвечала Иза Брант, разглядывая его с некоторым неодобрением.

— И кто это может подтвердить?

— Не знаю. Прислуга, соседи… поставщик от Хэрродса. Секундочку. А собственно говоря, чего ради кто-то должен это подтверждать?

Сержанта учили, что никогда не следует обращать внимания на вопросы подозреваемого. Вопросы всегда задаёт допрашивающий.

— А что вы делали ночью и утром четырнадцатого?

— Я, видите ли, по ночам обыкновенно сплю, а по утрам завтракаю Полагаю, впрочем, что вас это совершенно не касается. Что вам, собственно говоря, надо?

Сержант несколько пришёл в себя и вспомнил, что на самом-то деле он хотел бы установить её личность.

— Вы не могли бы показать мне своё удостоверение личности?

— Нет.

— Нет?

— Нет.

— Почему? Вы его потеряли?

— Я ничего не теряю. У меня никогда в жизни не было удостоверения личности.

Такой ответ сержант счёл абсолютно наглой ложью и позволил себе сдержанную иронию.

— Что вы говорите? И как же это вы до сих пор сохранились без удостоверения личности?

— Должна сказать, что весьма неплохо, — ответила на это подозреваемая с ещё большей иронией.

Сержант гнул свою линию с растущим упорством, хотя все ещё вежливо.

— Нет на свете такого взрослого человека, у которого не было бы документов. У вас, несомненно, имеется хоть какой-то документ, удостоверяющий вашу личность.

— О, даже несколько.

— Вот один из них я бы и хотел увидеть. Если можно, с фотографией.

— А с отпечатками пальцев вам не подойдёт? На снимках я всегда так ужасно выгляжу, я совершенно нефотогенична.

— Уверяю вас, что его не будут посылать на конкурс красоты. В данный момент у меня нет с собой приспособлений для дактилоскопирования, так что я не смог бы сравнить отпечатки пальцев А мне нужно знать, действительно ли вы и есть Иза Брант. Такое мне дано официальное поручение Форс мажор.

К этому моменту подозреваемая окончательно пробудилась ото сна, поняла, о чем речь, и это её странным образом заинтересовало.

— Ну хорошо. Я вам ничего не покажу, потому что не понимаю, чего ради вы тут пытаете меня с раннего утра. Я что — совершила какое-то преступление? Или вам не нравится моя фамилия?

— Ничего такого я не знаю, — ответил сержант, забыв, что хотел плевать на вопросы допрашиваемого. — И знать не хочу. Я хочу знать только одно: где вы были тринадцатого после обеда?

— А где я, по-вашему, должна была быть? — хитро спросила Иза Брант.

— А кто сказал, что вы были там, где должны были быть? А не совсем в другом месте? Вопрос в том, где вы были, а не где вы должны были быть.

— Так я вам уже сказала, что была у себя дома. Но вам это явно не очень-то нравится. А я не могу перенестись в прошлом в иное место только ради того, чтобы доставить вам удовольствие.

Сержант краем уха слышал, что в этом расследовании со всеми причастными лицами следует обходиться деликатно и вежливо, поэтому ему удалось сохранить каменное спокойствие, хотя его и начали охватывать злость и отчаяние.

— Я абсолютно не могу вас заставить что-либо делать, однако советовал бы вам говорить правду.

Это всегда лучше.

— До сих пор я не солгала вам ни единого слова.

А вот вы меня обманываете.

— Как это?!

— Вы заставляете меня торчать здесь в дверях в неприлично раннее время и вести с вами абсолютно идиотский разговор, при этом утверждая, что ни о каком давлении не может быть и речи…

— В отношении последнего прилагательного я с вами целиком и полностью согласен. Но ведь это вы меня заставляете, а не я вас. Если бы вы показали мне удостоверение личности, я бы спокойненько ушёл, и все.

— Если бы вы мне сказали, в чем дело и в чем меня подозревают, я бы показала вам нужный документ, и вы бы тоже спокойно ушли.

— Какие подозрения? А может быть, вы ценный свидетель?

— Свидетель чего?

Сержант почувствовал, что сейчас сойдёт с ума, и утешала его только мысль о том, что дальше с этой ужасной бабой будет разбираться сам Бежан. Тут он вспомнил, что она отказывается отвечать.

— Я буду вынужден отметить в рапорте, что вы отказались удостоверить свою личность. Мне очень жаль…

Ужасная баба вовсе не расстроилась.

— Да пожалуйста, отмечайте. Меня действительно зовут Иза Брант, точнее говоря, Изабелла, но я уже много лет пользуюсь кратким именем Иза, и какого-то там тринадцатого я действительно была дома, так что ваши отметки меня совершенно не трогают. Но вы должны мне сказать, в чем дело. Иза Брант действительно что-то совершила или была свидетелем чего-то?

Сержант изо всех сил старался окончательно не одуреть. Может, у этой дамульки провалы в памяти?..

— Когда вы последний раз видели пана Доминика? — выпалил он вдруг.

— Какого Доминика?

— Доминика Доминика.

— Вы заикаетесь? — подозрительно осведомилась она. — Интересно, до сих пор я этого не замечала. Это оттого, что вы нервничаете?

Сержант почувствовал, что его терпение на пределе. Стиснув зубы, он задал ещё один вопрос:

— А вы вообще знаете или знали Доминика Доминика? Прошу вас серьёзно подумать над ответом.

Подозреваемая серьёзно подумала.

— Да, знала. В детстве я изучала религию, и священника, преподававшего нам катехизис, звали Доминик Вольский. Но с тех пор больше никого такого не знала, на Домиников в моей биографии был какой-то неурожай. Однако хочу обратить ваше внимание на то, что этот священник был…

Сержант Забуй не выдержал. Не тащить же эту бабу за волосы в управление, да ещё без санкции прокурора! Радовала его только мысль о том, как с ней будет справляться Бежан.

Он ещё нашёл в себе силы поклониться и элегантно попрощаться.

10

По дороге к дому жертвы Бежан и Гурский встретили сержанта Вильчинского, который уже поджидал их, весьма радостный и довольный собой.

— Я тут пораспрашивал людей, — отрапортовал он, сев в их машину. — День этот все помнят, так как это было тогда, когда у Голембяка сено на шоссе вывалилось. Большого движения здесь никогда не бывает, а местные машины все знают, так что чужая сразу бросается в глаза. Ну, во всяком случае, можно заметить. В сумме таких совсем чужих машин болталось в округе три, а одну так даже дорожная полиция записала в Вечфне Костельной.

— Интересно, какого черта дорожная полиция делала в Вечфне Костельной? — подозрительно спросил Бежан.

— Рассчитывали на молодого Пронжека. Им сообщили из Млавы…

— Кто такой молодой Пронжек?

— А, один такой поганец, племянник прокурора, берет чужие машины, как свои, и даже не крадёт их по-настоящему, просто бросает где попало, а ворам это только и надо. Ездит по пьянке и без прав.

— По Вечфне Костельной? — недоверчиво спросил Роберт.

— А там ему как раз удобней добираться до своей малины, ну, то есть этой, как её, дачи, он туда всяких разных профурсеток возит, а как его поймают, так без разговоров пару сотен отстёгивает. И так каждый раз.

— И что?

— И ничего. Едет дальше.

— И машину у него не отбирают? И даже донесения не составляют?

Сержант посмотрел на Гурского с глубочайшей жалостью и пожал плечами.

— Уже после девятого раза бросили — чего из себя дураков-то корчить. Бумаги жалко. А так как дядя на молодого Пронжека обычно собаку спускает, то сопляк предпочитает заплатить, чтобы не донесли…

— С ума можно сойти…

— Ладно, перестань пока исправлять окружающий мир, — прервал его Бежан. — Так что записала дорожная?

— Только номер, даже без фамилии, но это не был молодой Пронжек. За рулём сидела женщина, ехала по правилам, и она-то как раз и сообщила об этом сене, потому они и отпустили её без всяких, документы в руках держали, но фамилии никто не запомнил. «Тойота авенсис», госномер у меня есть, вот…

— WE 24507, — прочёл Бежан на листочке. — А как эта женщина выглядела, тоже никто не запомнил?

— В общих чертах. Блондинка. Ничего себе.

— Может, крашеная, — неохотно выдавил из себя Роберт, заранее готовый к всевозможным обманам.

— Дальше, — распорядился Бежан.

— Что дальше?

— Машины.

— А, да. В Дыбах перед магазином чуть попозже, так через полчасика — тоже «тойота». Темно-синяя, номер был всем без надобности, а заметили её, потому что она страшно выла. Что это была «тойота», подтвердил малдитовский паренёк, он её всю оглядел и даже название прочёл. А что касается цвета, то, известное дело, каждый свидетель свой цвет видит, но Малдитова утверждает, что этот был как две капли похож на свитер клиентки, с которой она как раз ругалась. Свитер я осмотрел лично, точно — темно-синий.

— Дальше.

— В Заленже стояло такси. Радиотакси, чёрная «карина». Номер WX 168T. Стояло себе и стояло, никто из него не вылезал, а разглядывал его некий Гленбер, вообще-то он в автосервисе работает, но на бюллетене был, потому что ногу себе повредил.

Ходить не может, поэтому сидел и приятелей ждал, а со скуки запоминал все, что видит. Потом это такси уехало в сторону Яблонова, а Хойжак говорит, что оно ему коня напугало на дороге от Дыб до шоссе. Ну, то есть Хойжак коня молодого объезжал, и машина его напугала, но он не разобрал, чья это была машина, так что явно чужая и вроде бы такси. Но это было спустя час, если не больше, так что он не уверен.

— Дальше.

— С теми, что совсем чужие, это все…

— Ты же говорил, что было три машины.

— Ну три и есть. В Вечфне, в Заленже и в Дыбах.

— Я тут вижу либо две, либо четыре.

— Какая-то была та же самая, так что у меня вышло три, — защищался сержант. — Такси, например.

Только вот время не очень-то совпадает.

— Ну хорошо. А мотоциклы?

— С мотоциклами сам черт не разберёт, их там полно носится. Разве что уж какой совсем необычный, но такого не было. Каждый ребёнок бы заметил.

— Ну что ж, ты неплохо поработал, — к полному изумлению сержанта похвалил его Бежан, когда тот уже готов был почувствовать себя незаслуженно обруганным. — Ещё только уточни для меня время и сообщи адреса свидетелей.

— В рапорте все имеется, — гордо ответил сержант и подал Бежану трактат, отпечатанный на старенькой и крайне разбитой пишущей машинке. — «Е» там чуток западает и «F», да и хвостиков не хватает, но, думаю, прочесть можно будет…

Бежан кивнул и сразу же позвонил куда следует.

Михалину Колек они застали в доме бывшего благодетеля за приведением в порядок его одежды.

Она крайне старательно отглаживала брюки, а рядом с гладильной доской на двух стульях громоздилась аккуратная стопка свежевыглаженных рубашек.

Разве что кальсон не было видно.

— Зачем вы это делаете? — жёстко спросил Бежан. — Ведь он же их никогда больше не наденет.

— А причём здесь это? — ответила Михалина с неприязненным упрямством. — Пусть он с того света видит. На могилы ведь тоже цветы кладут, а откуда вы знаете, что покойник их не нюхает?

Возразить было нечего, ибо Бежан действительно не мог быть в этом уверен. Он прикинул, сколько же у неё брюк в запасе — две пары, так что ей с её тщательностью будет чем заняться до самого вечера. Он обнаружил Михалину в спальне, когда открыл дверь конфискованными ключами. Он вовсе не намеревался быть ни любезным, ни тактичным, наоборот, решил продемонстрировать грубость, жестокость, хамство и все самое что ни на есть дурное. Минуту он раздумывал, где это хамство у него лучше получится, здесь, в спальне, или внизу, в салоне. А может быть, в том, ранее недоступном кабинете?

А, ладно, не помешает опробовать каждое помещение.

— Вы тут, я вижу, совсем, как у себя дома, устроились, — сказал он с иронией. — Надеетесь остаться навсегда? Так ведь вы вроде бы не наследница?

— У него есть сын, — коротко и мрачно отпарировала Михалина.

— Да что вы говорите! Ну надо же, какой противный человек! Ведь если бы не этот выродок, то имущество — в пользу государства, а какая-то доля и вам бы досталась, разве не так?

— А вы как думаете? Я тоже много чего знаю…

Она замолчала, но Бежан быстренько ухватился за эту тему.

— И за эти знания вы получили разрешение находиться в доме покойника, да? И кто же вам дал это разрешение? Ну, быстро!

Михалина никогда не была излишне пугливой, однако безвременная утрата своего божества окончательно её доконала. Так что, несмотря на все опасения Бежана, она вовсе не замкнулась в молчании.

— Как кто дал? Прокурор.

— Какой прокурор?

— Ну какой-какой? Самый главный. Что вы тут из себя несмышлёныша изображаете, полицейский — и вдруг да не знает. Ваш помощник-то уже все забрал, пока меня тут не было, потому как, если бы я тут была, он бы ни единой бумажки не получил.

Тайна она и есть тайна, уж лучше в печку…

— Отличная идея. Вот бы убийца-то обрадовался!

Какой убийца?

— Как какой? Тот, что совершил это преступление.

Михалина отставила в сторону утюг и посмотрела на Бежана с жалостью, осуждением и нескрываемой обидой.

— А на кой шут той сучке все эти бумажки? Она в них и носа никогда не сунула, уж он всю дорогу держал их от неё подальше. У него были свои секреты, и ей до них никакого дела не было, а убил его никто иной, как только она!

Именно тему сучки Бежан непременно хотел обойти, чтобы вынудить эту бабу назвать других врагов убитого Доминика, которых она так упорно ни в грош не ставила и скрывала. Конечно, он мог выловить этих врагов по документам, но их там были сотни, так что пришлось бы с ними разбираться годы. Разумеется, все они боялись, но по-разному. У некоторых этого страха было абсолютно недостаточно для того, чтобы толкнуть их на преступление. Сучка, откровенно говоря, выходила в лидеры всего на полголовы, а не на пару корпусов. Однако Бежан не любил оставлять какую-либо ситуацию невыясненной до конца.

— Ну ладно, — неожиданно согласился он. — Но какой у неё мог быть повод? Непосредственный?

Михалина снова схватила утюг и, послюнявив палец, коснулась раскалённой поверхности.

— А на кой черт ей повод? — презрительно процедила она, вернувшись к глаженью. — Бросил он её — и все тут. Отомстить хотела.

— Когда?

— Что когда?

— Когда он её бросил?

— А кто их там разберёт? Только что, не так давно. И вы думаете, она ему простила? Письмо даже ему прислала.

— Какое письмо? Где оно, это письмо?

Михалина вдруг замолчала. Она продолжала яростно утюжить — глуха, слепа и зла на весь белый свет, в особенности же на Бежана. Бежан уже сообразил, что она сумела столкнуть его с темы, что он позволил ей втянуть себя в полемику на тему сучки, вместо того чтобы выяснить другую сторону вопроса, к тому же он совершенно забыл о своём жестоком хамстве.

Да и брюки покойника ему уже порядком надоели.

— Хватит! — ни с того, ни с сего рявкнул он вдруг. — Выключите свой утюг! Это допрос по делу об убийстве! Вниз! Немедленно!

Михалина на мгновенье замерла, потом послушно выключила утюг и выполнила приказ. Спускаясь вслед за ней по лестнице, Бежан грустно подумал, что, похоже, с ней так и нужно обходиться, хотя подобное обращение вовсе не принадлежало к числу его любимых методов…

— Вот теперь мы с вами поговорим, — зловеще объявил он, чем чрезвычайно заинтересовал Роберта Гурского, поскольку до сих пор его начальник почти никогда не прибегал к такому тону. — Кто прислал письмо?

— Она. Та сучка.

— Фамилия!

— Иза Брант.

— Откуда вам это известно?

— Я сама видела…

— Вы это письмо в руках держали?

— Держала…

— Вы его читали?

— Нет…

— Так откуда же вы знаете, что письмо было от Изы Брант? На нем была фамилия отправителя?

— Нет. Но я знала, что оно от неё. Я знаю её почерк…

— И что с этим письмом произошло?

Михалина снова замолчала. Бежан разнервничался: письмо, черт бы его побрал, могло хоть что-то прояснить, возможно, это действительно Иза Брант, и какого дьявола им тогда копаться в политико-финансовом гнильё, если убийца по личным мотивам был бы у них, как на ладони. Знание жизни заставляло его везде искать второе дно, а эта ужасная 6абища опять все перемешала.

— Где. Это. Письмо, — сказал он с таким невероятным нажимом, что и авианосец бы прогнулся.

Михалина была почти, как авианосец. Но только почти.

— У меня… — прошептала она нехотя.

— Где у вас? Дома?

— Дома… — И тут её прорвало:

— Дома. Я его вообще ему не отдавала. Как вынула почту, так сразу же увидала, и знала, что это от неё, я же знала, что он мог бы к ней ещё вернуться! Открыть не посмела, хотела его сжечь, боялась, но не отдала! Не отдала!!!

Она вдруг расплакалась. Казалось, заплакал сам Дворец культуры[7]. Бежан и Гурский в изумлении уставились на неё.

И так бы они и смотрели неизвестно сколько времени, если бы у Бежана не зазвонил телефон. Он ответил.

Транспортный отдел в порядке дружеской услуги молниеносно нашёл ответ на вопрос, который был ему задан сразу же после беседы с Вильчинским и получения номеров автомашин, виденных в Вечфне Костельной и Заленже. Одна из них, «тойота авенсис», была зарегистрирована на фамилию Изы Брант, улица Круткая, три, квартира три, вторая, «тойота карина», такси — на имя Лукаша Дарко, улица Бонифация, восемнадцать.

К Бежану немедленно вернулись силы, энергия, быстрота и сообразительность.

— Это письмо вы доставите завтра в управление мне лично. К восьми тридцати утра. Кроме того, вы составите список тех, кто бывал у пана Доминика за последние годы. Всех, кого знаете: фамилия, имя, адрес. Не позже восьми тридцати утра. До свидания.

— И она принесёт? — с сомнением спросил Гурский, когда они поспешно покинули дом жертвы, оставив Михалину в состоянии окаменелого протёс га.

— Честно говоря, я бы удивился, — мрачно ответил Бежан. — Но если не придёт, мы сами к ней тайком заберёмся, так как прокурор ни за что не даст нам санкции. Священная корова. Как мне кажется, она и сама не знает, сколько она знает.

— Да она просто-напросто не успеет, — выразил своё мнение Роберт, трогая с места. — Она ещё здесь посидит…

— Потом в порядке утешения снова начнёт гладить портки покойника, а потом опоздает на последний автобус до Млавы…

— Тогда зачем было назначать ей срок на утро?

— Потому что завтра до неё дойдёт. Иначе бы она сидела тут ещё дня три. А сегодня, прежде чем мы обнаружим Изу Брант, нам ещё нужно будет проверить, что из неё смог выжать Забуй, и она ли это вообще. А уж потом мы отправимся к ней на вежливую беседу…

11

Сержант Забуй не мог пережить своего поражения, поэтому не стал сразу же возвращаться в управление, а поехал в комиссариат по прежнему месту жительства подозреваемой. Там он был знаком с заместителем начальника, когда-то они случайно повстречались, даже понравились друг другу, и Забуй надеялся что-нибудь от того узнать. Если уж не о поведении этой проклятой Изы Брант, то хотя бы о её характере. И, возможно, удостовериться — точно ли это она или нет.

Сержанту пришлось немного подождать, прежде чем заместитель начальника, освободившись от дел, смог его принять.

— Иза Брант? — задумался заместитель начальника. — Возможно, такая и жила здесь, но я о ней ничего не знаю. Никаких преступлений, никаких нарушений, никаких жалоб… Хотя, постой, что-то мне припоминается…

Напрягая память, он вспомнил случай, имевший место несколько лет тому назад, когда жильцы того дома, где жила Иза Брант, написали жалобу на некую Марлену Бобек, устраивавшую по ночам бедлам. Понадобилась не одна неделя, чтобы несколько утихомирить охочую до развлечений Марлену. Все это было страшно весело, поэтому зацепилось в памяти, и как раз тогда Иза Брант выступала в качестве свидетеля. Заявила, что в общем-то грохот она слышит, но к ней он доходит слабовато, так как это на другом конце дома и двумя этажами ниже, а больше она ничего не знает. В целом, насколько он помнит, она произвела приятное впечатление.

— Приятное!? — горько фыркнул сержант и поделился уже своими впечатлениями от встречи в подозреваемой пани, тем самым весьма заинтересовав заместителя начальника.

Время шло к полудню, поэтому сержант поспешил вернуться в управление, но, видно, такой уж выдался у него невезучий день, потому что он сразу же оказался свидетелем грабительского нападения на пару иностранцев на окраине парка Дрешера. Он даже не мог сделать вида, что не имеет с полицией ничего общего, так как был в мундире, и не мог как-либо отговориться, чтобы не скомпрометировать исполнительную власть в глазах чужеземцев, к тому же по глупости он признался, что знает немецкий язык. Когда Бежан с Гурским, пробившись через сравнительно небольшие пробки, приехали в половине третьего в управление, сержанта ещё не было. Усиленно разыскиваемый по телефону, он объявился только около четырех.

Забуй кратко изложил свои неудачные приключения, что было встречено с пониманием, получил кофе и гамбургер, окончательно убедился в необычайно благородном характере Бежана, немного успокоился и приступил к изложению хода допроса подозреваемой, чем вызвал немалое удивление у своего временного начальника.

— Она все отрицает, — мужественно заявил он в самом начале.

— Подожди минуточку, — сказал Бежан. — Все по порядку. Ты туда пришёл и что?

— Она долго не открывала, потому что, видите ли, было раннее утро. Потом подтвердила, что Иза Брант — это действительно она, однако отказалась предъявить документы. Заявила, что удостоверения личности у неё нет и никогда в жизни не было. Тринадцатого была дома, конкретных свидетелей не назвала…

— Вот это да! — вырвалось у Роберта. — Дома она была, ага…

— Все отрицает. С Домиником была знакома, но лишь со священником в детстве…

— Погоди-ка, — прервал его теперь уже Бежан. — В её детстве или священника?

— В её. Он учил её в школе.

— И что дальше?

— Ничего. Велела мне быть вежливым, вот я и был, но она все равно сказала, что я на неё давил. Да чтоб мне сдохнуть, я стоял у порога, как дрессированная обезьяна, внутрь не лез, даже сама королева английская не обиделась бы!

— Представляю себе, как английская королева лично открывает тебе дверь. Ну так что в конце концов? Ты выяснил её личность?

— Она сама сообщила, может, и соврала, но описание внешности совпадает, разве что она здорово постарела.

— А откуда ты взял описание её внешности?

После недолгой внутренней борьбы сержант признался, что заходил в комиссариат, за что не был обруган. Внешность он обсудил с заместителем начальника, и у них почти все сошлось.

— Блондинка, среднего роста, примерно метр шестьдесят пять, средней полноты, глаза голубые, возраст, по его мнению — тридцать лет, по моему — пятьдесят. Может, она чем-то болела или какие переживания у неё были, он её видел по крайней мере три года назад…

— Доминик её бросил, и из-за этого она постарела, — неуверенно предположил Роберт.

— На двадцать лет? — засомневался Бежан. — Впрочем, у женщин это бывает. И раннее утро? Ты её разбудил, что ли?

— Ясное дело. Очень было похоже.

— А от Доминика отказывается?

— В жизни, говорит, такого знать не знала. Ну, кроме священника.

Иза Брант заинтересовала Бежана. Может быть, она такая же дура, как и Михалина Колек, и безо всякого смысла пошла в несознанку? В таком случае придётся помахать ей перед глазками перепиской с Домиником и рапортом дорожной полиции.

Некоторое время он молчал, погрузившись в свои мысли. Затем, словно сбросив оцепенение, оживился:

— Звони Вильчинскому, — велел он Роберту. — Пусть пошлёт в дом Доминика кого-нибудь, чтобы проверить, что там делает Колек. Пусть сообщит, когда она уедет, а ты… — он взглянул на сержанта и заколебался. — Нет, ты её не знаешь, поедешь со мной.

Роберт проверит, добралась ли она до дома. Постой, это ещё не все, нужно найти таксиста, как его там?..

Лукаш Дарко, он был там в то же время, может быть — с клиентом. Разузнай о нем все. Поехали!

Перед домом Изы Брант стоял мощный автокран, на этот раз — белого и голубого цвета, а вот в квартире у неё никого не было. А если кто и был, то глухой или вообще мёртвый. Постояв некоторое время у двери, прислушиваясь к невероятно громкому гонгу, Бежан с Забуем спустились вниз.

В автокран как раз садился симпатичный молодой человек.

— Скажите, вы живёте в этом доме? — спросил его Бежан.

— Живу. А что?

— Это ведь небольшие дома. Может, вы знаете, не живёт ли здесь пани Иза Брант?

— Конечно, живёт. На втором этаже. А что?

— И вы её знаете?

— Знаю. А что?..

— Её, похоже, нет дома. Может, вам случайно известно, когда я мог бы её застать?

— Голову на отсечение не дам, но, думаю, вечером. Или утром. Так мне кажется.

— А может быть, у неё есть телефон?

— Вот этого я не знаю, я ей не звоню, — откровенно соврал Рысек, полный самых разнообразных подозрений. — Здесь телефоны есть не у всех, потому что у них там какие-то сложности с подключением к АТС. А если я её случайно увижу, может, ей что передать?

— Нет, спасибо. Мне все равно нужно будет самому с ней повидаться.

В этот момент позвонил Роберт. Он как раз получил сообщение от Вильчинского о том, что Михалины Колек в доме Доминика давно уже нет, кто-то видел её на автобусной остановке, и похоже на то, что она уехала спустя полчаса после них. В её собственном доме её тоже пока нет. Зато он через радиотакси обнаружил Лукаша Дарко и знает, на какой стоянке тот сейчас находится. Так что ему делать?

— Выловить Лукаша Дарко, — приказал Бежан. — А потом вернуться к дому Михалины и проверить, там ли она. А мы тут ещё малость подождём.

За это время кран отъехал вместе с молодым человеком. Бежан вернулся и, немного подумав, позвонил в дверь на первом этаже. Её моментально открыла молодая женщина, темноволосая и очень лохматая.

— Тише! — прошипела она с порога, прижав палец к губам.

Бежан ещё не успел ничего сказать, но, подчиняясь такому приказу, заговорил шёпотом:

— Извините, пожалуйста. Подынспектор Бежан, Главное управление полиции. Вы знакомы со своей соседкой сверху, Изой Брант?

— Тише! Знакома. А что?..

Даже и без явного сходства лиц Бежан по одному этому ответу мог бы определить, что это — сестра молодого человека с краном. Он начал шептать ещё тише.

— Мы почему-то не можем застать её дома. Может быть, вы могли бы сказать…

— Тише! — приказала сестра молодого человека.

С пальцем на губах она вышла из квартиры и осторожно прикрыла за собой дверь. — Внутрь я вас ни за какие сокровища не пущу, потому что дети спят. Если они, не дай бог, проснутся, то включат такую сирену, что пожарная команда и судно в тумане могут отдыхать. Слушаю вас, в чем дело? Только потише!

— Речь идёт о пани Изе Брант. Где её можно найти?

— А я откуда знаю? Где-то мотается…

— Может, она работает? У неё есть какое-то место работы?

— Она работает по-разному и в разных местах, дома тоже.

— А в отпуск она не уехала?

— Что вы, наоборот. К ней какая-то родня приехала, как мне кажется: из-за своих детей я не успеваю даже сориентироваться, что у людей делается.

Вам бы мог побольше рассказать мой брат, он только что отъехал, снова какой-то кран пробует. Он её любит, только вы ничего такого не думайте, ведь по-хорошему он мог бы быть её сыном.

— Она одна живёт?

— Да нет, с детьми. Двумя. Сейчас они вроде бы на каникулы уехали.

— А чем она вообще занимается?

— Это я знаю. Случайно. Она читает корректуры, разные там тексты, книги, газеты, что подвернётся. Мне пора, сейчас вернётся муж, а у меня ещё обед не готов, я специально делаю все так, чтобы у него ничего на зубах не хрустело, а то дети проснутся…

Бежан на всякий случай живо заинтересовался детьми и узнал, что это близнецы, мальчик и девочка, примерно полуторагодовалые и очень активные.

А что касается Изы Брант, то она живёт здесь столько же времени, что и остальные, так как дом новый, и все въехали в него около двух лет назад. Сама же она, мать близнецов, приехала немного позже, когда у неё уже появились дети, и вообще она не в курсе, что тут вокруг происходит. Некоторых соседей даже в лицо не знает. Времени нет…

Сочтя, что больше он здесь ничего не узнает, Бежан на цыпочках удалился, а сержант Забуй последовал за ним.

Позвонил Роберт Гурский и избавил своего начальника от сомнений, сообщив, что Михалина Колек только что вернулась. Он её видит, она прошла через сквер и открывает наружную дверь одного из домов в Служевецкой Долинке, к которым нет никакого подъезда. Совершенно не понятно, как туда в случае чего могли бы подъехать пожарные, возможно, им пришлось бы пустить впереди себя танк, который сломал бы стенки, столбики и разные прочие препятствия. А вот Лукаша Дарко он ещё не нашёл.

— Стой там и следи, чтобы она не ушла, — распорядился Бежан. — А ты останься здесь, — обратился он к сержанту, — и тоже следи, но ничего не делай.

Я хочу сам выловить эту бабу.

Он торопливо сел в служебную машину и поехал к Михалине, подхватив около её дома Гурского.

Михалина сразу же им открыла, враждебно молчаливая, одетая во все чёрное. Успела переодеться, и похоже было, что собирается уходить.

— Едете на кладбище? — сухо поинтересовался Бежан, скользнув взглядом по траурному одеянию.

— А что — нельзя? — вызывающе спросила Михалина.

— Можно, никто не запрещает. Но ведь похорон ещё не было?

— Ну и что? Там, на Повонзках, их семейная могила, дед ещё до войны выкупил. Нужно взглянуть, как она выглядит, может, что-то подправить требуется. Кто будет следить, если не я? Уж послужу ему до конца.

Бежан вовсе не намеревался ей в этом препятствовать.

— Я так понимаю, что списка вы ещё не успели составить, а вот письмо отдайте.

После целых пяти секунд колебаний Михалина подошла к бельевому шкафу и из-под стопки простыней, наволочек и платков извлекла белый заклеенный конверт. Держа двумя пальцами, словно что-то гадкое, она молча подала его Бежану.

В первое мгновение Бежан хотел тут же вскрыть конверт и ознакомиться с содержанием корреспонденции, но вовремя заметил взгляд Михалины Горящий, жадный, полный ненависти и зависти. Нет, только не при этой бабе, лучше уж прочитает в спокойной обстановке Он лишь проверил дату на почтовом штемпеле: письмо четырехлетней давности…

Они вышли из дома почти одновременно: Бежан с Гурским — первыми, Михалина — за ними. Полицейские посмотрели, как Колек направилась на стоянку такси, затем сели в машину, и Бежан наконец удовлетворил своё любопытство, вскрыв письмо.

Вынул оттуда небольшой лист бумаги и прочёл то, что на нем было написано.

Без слов передал листок Гурскому, а затем оба посмотрели друг на друга.

12

На этот раз бабушка пожелала осмотреть окрестности Варшавы, которые, без сомнения, несколько изменились с довоенных времён, поэтому я сделала какой-то безумный круг через Ломянки, Пальмиры, Милановек, Пясечно, Гуру Кальварии и Отвоцк. Мы рано пообедали в небольшом ресторанчике в Брвинове, и у меня снова не было ни единого шанса купить что-то для дома.

К всеобщему изумлению тётка Иза с дядей Филиппом вернулись необычайно рано, почти поспев к ужину, который состоял из запасов моей морозилки: картофельные оладьи со сметаной, голубцы и пельмени. Всего двадцать минут понадобилось мне, чтобы поставить это все на стол — микроволновая печь сдала экзамен на отлично.

Дядя Филипп вздыхал, явно чем-то расстроенный, зато тётка Иза прямо-таки излучала таинственное оживление. Они весьма охотно уселись за остатки ужина.

— Твой паж верно тебе служит, только вот техника ему в этом мешает, — уведомила меня тётка с язвительной любезностью.

— Какой паж? — спросила я, несколько удивившись в первый момент.

— Телефонный посредник. Он мне звонил, чтобы предупредить о вашей полиции. Я так поняла, что он хотел позвонить тебе. Похоже, что ему это не удалось.

Это ему действительно не удалось. За весь день Рысек ни разу до меня не дозвонился, возможно, потому что я по рассеянности оставила телефон дома.

Но ведь он уже говорил, что мной интересовалась полиция, так зачем ему понадобилось информировать об этом во второй раз? И вообще — что от меня нужно полиции?

— Вроде бы ты была свидетелем какого-то страшного преступления? — продолжала тётка Иза тем же самым приветливо-ядовитым тоном. — Не убийства ли? А может, ты сама совершила нечто противозаконное? Это очень возбуждает. Ну-ка, вспомни.

Семейство начало меня подозрительно разглядывать.

— Что все это значит? — строго спросила бабушка.

— А ты откуда знаешь, что она была свидетелем? — заинтересовалась тётя Ольга.

— Такое предположение выдвинул полицейский, который был здесь сегодня утром и пытался меня допросить. К сожалению, он не сообщил причины.

Во мне все охнуло. Кто бы тут ни был, но если он наткнулся на тётку Изу и спросил Изу Брант, то, разумеется, она с чистой совестью могла признаться, что это она и есть. Имена у нас разные: она — Изабелла, а я — только Иза, однако фамилия у нас одна и та же.

Это совпадение было совершенно случайным: фамилия у нас обеих была по мужу, у меня — от моего разведённого, у неё — от дяди Филиппа. Возможно, что у дяди Филиппа и моего мужа имелся какой-либо общий предок, но даже если это так, то было это настолько давно, что об этом никто ничего не знал. Они вообще раньше не были знакомы и в жизни не слышали друг о друге. А меня назвали в честь Изабеллы только потому, что дядя Филипп уже тогда в неё влюбился.

Угораздило же этого мента нарваться на австралийскую Изу Брант!

Мне пришло в голову, что с нынешним приездом родни мне как-то ужасающе не везёт, и с этим даже бесполезно бороться. Так что ничего не поделаешь, все погибло, и на этом чёртовом наследстве можно ставить крест.

Тут они все сразу бросились высказываться.

Я услышала, что приличными людьми никакая полиция интересоваться не будет, что это безобразие — приставать к человеку в его собственном доме, что без причин никто никого подозревать не станет, что у лжи завсегда короткие ноги, что какую-то мелкую ошибку вовсе не стоит скрывать и что невинная женщина имеет право чувствовать себя смертельно оскорблённой. Все это я слышала не очень ясно, что-то могла и пропустить, так как они говорили все одновременно, заглушая друг друга. Меньше всех в дискуссии участвовал дядя Филипп, бормоча только какие-то обрывки фраз.

Тут мне стало как-то все равно.

Я уже собиралась спросить, действительно ли тётя Иза чувствует себя смертельно оскорблённой, ибо именно она произнесла это с особым нажимом, так что вся фраза была хорошо слышна, как вдруг зазвонил гонг у входной двери. Звук был исключительно громкий, похоже, что я установила у себя специальный звонок для глухих.

Открыв дверь, я увидела за порогом двух мужчин, один был в мундире, другой — в штатском. Я сообразила, что полиция наконец-то до меня добралась и что невезение только что похоронило последние остатки моей умирающей надежды на наследство.

Причём все выглядело ещё гораздо хуже, чем я думала. Я бы с ними справилась, у меня никогда не было никаких проблем с полицией, мы даже друг другу нравились, и я бы сумела с ними дипломатично договориться, какой бы вопрос у них ни возник, если бы не прерванное совещание за столом.

— Я вас слушаю, — тоскливо сказала я.

— Это не та, — сказал тип в мундире.

— Мы хотели бы видеть пани Изу Брант, — сказал тип в штатском.

— Это я, — сказали мы одновременно: я и стоящая чуть позади меня тётка Иза, после чего дальнейшие фразы прозвучали у нас уже по-разному.

— Опять? — язвительно спросила тётка.

— Прошу вас, — сказала я.

— Вот эта, — сказал тот, что в мундире.

— Подынспектор Эдвард Бежан, — представился тот, что в штатском.

Я тут же его перебила:

— Извините, пожалуйста, вы не могли бы пользоваться старыми названиями? Все эти подынспекторы и старшие комиссары ужасно у меня путаются, я понятия не имею, кто есть кто. Подынспектор — это раньше был кто?..

— Майор.

— С таким высоким званием — и ко мне? — удивилась я.

— Вот эта, — с нажимом повторил тот, что в мундире.

— Вы разрешите нам войти? — вежливо спросил майор-подынспектор, обращаясь как бы в пространство между мной и тёткой.

Охотнее всего я бы выпихнула их за дверь и поговорила на лестнице или в гараже, а не здесь, где все семейство будет сидеть у меня на шее. К сожалению, тётка уже сделала приглашающий жест, а на пороге гостиной показался дядя Игнатий, склонившийся в элегантном поклоне.

— Милости просим! — гостеприимно воскликнул он.

— Пусть войдут! — послышался изнутри приказ бабушки.

Я вдруг вспомнила, что полиция любит допрашивать свидетелей и подозреваемых по одиночке, и слегка обрадовалась. Естественно, семью они из дома выгнать не смогут, но ведь остаётся моя собственная рабочая спальня, где, правда, нет стульев, которые переехали в гостиную и комнаты для гостей, зато есть софа. Пока же мне ничего не оставалось, как пригласить их в гостиную.

Всем удалось найти сидячие места.

Майор, он же подынспектор, некоторое время с огромным интересом разглядывал всю компанию, а затем сказал:

— Никто из дам не обязан с нами беседовать.

Я лично прошу вас помочь нам в расследовании одного сложного дела, причём это действительно просьба, а ни в коей мере не приказ. Вне зависимости от того, кто из вас Иза Брант, эта беседа необходима, поэтому если соответствующая пани откажется, я буду вынужден вызвать её в управление. Однако надеюсь, что нам удастся побеседовать в более приятной обстановке.

— Одобряю, — прокомментировала бабушка.

— Очень приятно, спасибо. Итак, кто из вас пани Иза Брант?

— Обе, — проинформировала его бабушка деревянным голосом. Она умела найти такой тон, в котором ощущались чуть ли не жуки-короеды.

Майор сохранял удивительное спокойствие.

— Редкий случай. По всей видимости, это семейная фамилия?

— Нет, — ответила тётка Иза с явным удовольствием.

— Это моя фамилия, — с раскаянием произнёс дядя Филипп. — Жена её взяла.

— А кто из дам является вашей женой?

— Вот эта, — сказал дядя Филипп и вежливо указал не пальцем, а жестом руки. Однако при этом не посмотрел, куда этот жест направлен, и, к несчастью, попал на тётку Ольгу, которая сидела рядом с тёткой Изой.

— Не правда! — вырвалось вполголоса у того, что в мундире.

Я пока не вмешивалась в этот необычный допрос, так как была занята тем, что пыталась отгадать его звание. Получалось, что по старой номенклатуре это — сержант, и больше всего на свете мне теперь хотелось подтвердить правильность своего вывода.

— Прошу меня ни во что не вмешивать! — занервничала тётка Ольга.

Гипотетичный сержант не стал играть в любезность, а пальцем показал на тётку Изу.

— Это она, — сердито заявил он.

Тётя Иза с радостным удовлетворением подтвердила этот факт.

— А вы? — обратился ко мне майор.

— Я тоже Иза Брант, — быстро согласилась я. — И сейчас докажу вам это, но прежде всего скажите мне, пожалуйста, какое звание у этого пана — сержант? Я заболею, если этого не выясню.

— Я могу вас сразу же вылечить: все правильно, сержант. По новому распорядку…

— Мне не нужен новый распорядок, я уже вам сказала, что я в нем путаюсь. Сержант — значит, я угадала. Так что вам надо?

— Коль скоро господа пришли с неофициальным визитом, может быть, ты могла бы и вести себя соответственно? — одёрнула меня бабушка. — Господа, без сомнения, не откажутся что-нибудь выпить…

— Нет, благодарю, — отказался майор. — К сожалению, мы не можем воспользоваться вашим приглашением, пока не выясним некоторых служебных вопросов. Я горю желанием ознакомиться с удостоверениями личности обеих дам. Если у вас нечто подобное имеется. Я также охотно взглянул бы на водительские права, загранпаспорт, служебное удостоверение, в общем, любой документ с фотографией. Это возможно?

— Пожалуйста, — сказала я и встала со стула.

— Ну наконец-то, хоть какое-то осмысленное желание, — проворчала одновременно тётка Иза. — Филипп, мой паспорт, видимо, в несессере?..

Дядя Филипп также поднялся, с той лишь разницей, что я отправилась в кухню, а он — наверх.

Мне удалось быстрей найти брошенную где попало сумку, вынуть из неё документы и вернуться в гостиную.

— Иза Брант, — прочитал майор. — Девичья фамилия Годлевска. Проживает… Постойте-ка, а где вы, собственно говоря, прописаны?

Несмотря на то, что мне уже было все равно, я ужасно смутилась.

— Ну понимаете… В общем… Минуточку, а вы не из жилищной инспекции?

— Нет. Из отдела убийств.

— Ой, слава богу! Насколько я знаю, вы разными глупостями не занимаетесь. Тогда я вам скажу: по паспорту я прописана там, где жила раньше, и все ещё не сменила прописку…То есть теперь уже могла бы, но сразу я не могла оттуда выписаться, так как это не устраивало новых владельцев квартиры. Но я это сделаю как можно быстрей, честное слово, у меня до сих пор просто времени не было, оно как-то слишком быстро летит… Все нотариальные документы у меня есть, хотите — покажу…

— Нет, спасибо.

— А мы-то думали, что ты наконец начала поступать, как взрослый и ответственный человек! — осуждающе и с большой дозой разочарования упрекнула меня тётя Ольга.

Майор рассматривал мои права и паспорт. Сверху спустился дядя Филипп, подал тёте Изе загранпаспорт, а она передала его майору. Майор оставил меня и занялся личностью второй Изы.

— Ну хорошо. Я вижу, что вы тоже Иза Брант и приехали из Австралии двадцатого. Через неделю после того, как… Минутку. Тогда почему вы не захотели все это разъяснить и показать свой загранпаспорт сержанту?

Тётка Иза раздулась от язвительной обиды.

— Он настаивал на удостоверении личности. А откуда мне его взять? И, кроме того, где это видано, чтобы будить на рассвете людей…

Иза не докончила, но я прекрасно поняла, что она хотела сказать. Будить человека её возраста и предъявлять идиотские требования… Как раз при мысли о возрасте она и прикусила язык.

Сержант сидел, словно окаменев, весь пунцовый, как утренняя заря. Он получил от майора все документы и старательно их просмотрел. Я готова была поклясться, что при этом он скрипел зубами.

Майор с новым интересом оглядел все семейство.

— Я так понимаю, что вы все приехали из Австралии, и, видимо, мне не стоит это даже проверять?

— Нет, — сказала бабушка с таким ужасающим презрением, что если бы майор был хоть чуточку порядочным человеком, он должен был бы немедленно провалиться сквозь землю, а, может быть, даже похоронить себя в подвале. — Но мы это вам докажем. Игнатий, прошу… Филипп…

Майор же продемонстрировал невероятную наглость и абсолютно спокойно просмотрел остальные четыре паспорта, которые были ему моментально принесены. Подняв голову, он позволил себе между делом проявить любопытство:

— Невероятно. И все вы так прекрасно говорите по-польски?

Бабушка совершенно явно вознамерилась окончательно добить наглого майора.

— Вся наша семья, любезный пан, хорошо говорит по-польски. Мы проявляем об этом особую заботу, постоянно работая над языком. Если кто-то из детей начинает говорить с чуждым, в основном английским, акцентом, мы посылаем его в Польшу. Это похоже на манию, однако это связано с тем, что польский — один из самых трудных европейских языков.

Грамматика. Ну и произношение. Мы все умеем правильно произнести «хшан» и «шченщчие»[8], а попробуйте-ка заставить это сделать, например, англичанина или немца. Да хотя бы и француза. Когда заложена необходимая база, все остальное делается гораздо проще. Мы следим за этим уже в третьем поколении и гордимся собой.

— Примите выражения моего самого глубокого признания, — с искренним восхищением заявил майор. — Редкое явление. Позвольте теперь, — обратился он ко мне, — перейти к делу.

Вот именно, тут и я вспомнила, что ведь им что-то нужно было от меня. Черт их знает, что конкретно.

— Может быть, мы перейдём в… — неуверенно начала я.

— Нет никакой необходимости куда-то переходить, — перебила меня бабушка. — Довожу до вашего сведения, что мы приехали к нашей внучке и племяннице, существование которой составляет предмет серьёзной нашей озабоченности. Учитывая, что мы живём в Австралии, откуда прилетели и куда вернёмся, и что ваши дела нам чужды, а ваши служебные секреты ни коим образом из-за нас не пострадают, мы хотели бы принять участие в этой беседе. Моя внучка будет не против.

— А если и будет, и вы куда-нибудь перейдёте, мы все равно станем подслушивать, — спокойно добавила тётка Иза. — Мы хотим знать, что она натворила.

Говоря по правде, я уже натворила столько глупостей, что чуть больше или чуть меньше — не имело никакого значения. На вопросительный взгляд майора я просто махнула рукой.

— Хорошо, — согласился он. — Где вы были и что делали тринадцатого числа текущего месяца?

— А, и правда! — обрадовалась тётка Иза. — Этот пан тоже меня об этом спрашивал.

— Изааааа! — простонал дядя Филипп.

— Иза, не мешай, — упрекнула её бабушка. — Мы будем слушать, однако не создавая неразберихи. Этот пан спрашивает одного человека, и отвечать должен тот человек и никто больше. Мы вмешаемся только в том случае, если она явно разойдётся с правдой.

Внезапно я разозлилась.

— Бабушка, разве я когда-либо расходилась с правдой? — грозно и даже зловеще поинтересовалась я.

Бабушка честно задумалась.

— Нет. На самом деле, этого пока за тобой не замечалось. Можешь отвечать.

У майора, по всей видимости, было просто-таки ангельское терпение. Он молча ждал. Я быстренько покопалась в памяти.

— Тринадцатого… А! Я ездила во Владиславов, очень неудачная получилась поездка. К моей подруге, Элеоноре Кошинской. Обсудить с ней вопрос приезда к ним моих детей…

Без малейших колебаний я описала ему все мои приключения в этой чудесной поездке, включая сено и вытьё. Хочется ему — пожалуйста. Честное слово, все семейство слушало с явным любопытством. Попробовала бы я рассказать им все это при других обстоятельствах — да они вообще бы не стали слушать.

Я мстительно прошлась по электронике «авенсиса», пожалуйста, вы этого сами хотели — так получайте.

— И все это время вы были во Владиславове?

— Все время. Без какого-либо перерыва.

— А когда вы вернулись?

— Пятнадцатого вечером.

— То есть это вы были в Вечфне Костельной…

— Там меня как раз менты… то есть, простите, дорожная полиция остановила.

— А потом в Заленже, и потом — в Дыбах…

— Точно. А потом отчаянно добиралась до Млавы.

— По дороге, между Заленжем и Дыбами, находится имение под названием Лесная Тишина. Вы туда не заезжали?

Я удивилась.

— Лесная Тишина? Первый раз слышу. Там есть какой-то указатель?

— Есть. Не очень, правда, на виду.

— Я не заметила. Да если бы я ещё куда-то заезжала, то добралась бы до Владиславова только ночью. Ни в каких Лесных Тишинах мне совершенно нечего было делать. А что — там где-то по дороге я должна была что-то увидеть?

— Не обязательно увидеть, — пробормотал майор и надолго замолчал.

Все сидели в молчании, глядя поочерёдно то на него, то на меня, как при игре в настольный теннис.

Я была бесконечно удивлена, чем же могла так заинтересовать полицию моя поездка к Элеоноре?

Майор вздохнул.

— Ну хорошо. Вы знакомы с паном Домиником?

О черт бы вас всех побрал!..

Пару мгновений я страшно хотела отпереться.

Отпереться от Доминика, от знакомства с ним, от семи лет моего кретинизма, семи по-идиотски испорченных лет жизни А одновременно меня разбирало любопытство, мстительное злорадство, дикое желание услышать, какую же беспредельную глупость он ухитрился совершить Неодолимая, необузданная жажда окончательно убедиться, что все-таки права была я, а не он!..

Я собрала в кулак всю свою силу духа.

— Была знакома, — сказала я абсолютно обычным тоном и даже несколько равнодушно. — В прошлом. Настоящее время вообще здесь не уместно.

— И когда вы видели его в последний раз?

Вот тебе и на! Все это было так противно, что я даже выбросила из памяти конкретную дату. Ну, помнила так более или менее…

— Вам нужно точно? — неуверенно спросила я. — Мне придётся покопаться в старых календарях.

— А приблизительно?

— Четыре года тому назад. Сейчас у нас что — конец июня? А это была Пасха. Значит, четыре года и примерно два или три месяца, в зависимости от того, когда тогда была Пасха, сейчас я просто не помню.

— А после этого? В последнее время?

— Ни после этого, ни в последнее время. Пан Доминик избегал меня, а я — его, поэтому нам легко удалось обойтись без каких-либо контактов.

— Но до того это было довольно близкое знакомство?

Ушки у моей родни свисали уже чуть ли до самого стола. Я задумалась, вывалить ли все при них или же хоть чуть-чуть сохранить лицо. Не приняв никакого решения, я стала балансировать на грани умеренной правды.

— Да. Близкое. Весьма близкое к сожительству.

— И вы его так внезапно оборвали, как раз на Пасху четыре года назад?

— Видите ли, об этом можно было бы долго говорить, хотя Пасха тут не при чем. Мы не руководствовались религиозными соображениями. Просто в какой-то момент после семи лет связи мы оба при шли к выводу, что продолжать её, эту связь, не имеет смысла, и окончательно расстались. Он — сам по себе, я — сама по себе. И привет.

— Но вы, без сомнения, могли бы что-то рассказать о господине Доминике?

— Мочь-то я, конечно, могла бы, причём чертовски многое. Но вы можете быть железно уверены, что я ничего не скажу. Должна же быть у человека хоть какая-то порядочность, даже если это человек женского пола. Меня воспитывали на понятии рыцарской чести и прочих тому подобных глупостях, поэтому считайте, что я лишилась памяти, впала в идиотизм и нечего не знаю. О господине Доминике лучше пораспрашивайте его самого.

— Это было бы несколько сложно, — вздохнул майор. — Спиритические сеансы не пользуются в полиции большой популярностью.

— Что?!.

— Я говорю, что спиритические сеансы у нас не используются…

— Я не понимаю, о чем вы говорите, — раздражённо произнесла я, вовсе не притворяясь. — Вы хотите этим сказать, что Доминик находится на том свете? Он что — умер или как?

— На самом деле именно это я и хочу сказать.

Господин Доминик мёртв.

От изумления я потеряла дар речи. Смерть и Доминик представлялись абсолютно несовместимыми вещами — он всегда был здоров, как бык, берег себя с осторожностью недоверчивого кота, соблюдал рациональный образ жизни, был далёк от ипохондрии, прислушивался к своему организму, словно к самому чуткому хронометру, и казался абсолютно несокрушимым. Каким это чудом он мог оказаться мёртвым?

— Это невозможно, — сказала я в остолбенении. — Почему?.. Что с ним случилось?! А вы уверены, что он мёртв? Я не верю.

— К сожалению, это факт. Пан Доминик мёртв.

— И все равно я не верю. Как, черт возьми, он мог умереть? В моё время у него было идеальное здоровье, ездил он всегда осторожно, избегал всяческого риска… От чего он умер?

— Его убили. В его собственном доме в Лесной Тишине как раз тогда, когда вы там находились.

Я расстроилась, но это было не слишком-то благородное чувство, полное скорее злости, а отнюдь не жалости, к тому же с добавлением эмоций по поводу сенсационности этого события. С ума он что ли сошёл, всегда так невероятно остерегавшийся всего, вплоть до воздушных смерчей, такой предусмотрительный, такой самый гениальный на свете — и позволил себя убить?! Не иначе как его прикончили из пушки, из дальнобойного орудия или, вполне возможно, авиабомбой… Видно, достал он кого-то сверх всякой меры!

— Ни в какой Лесной Тишине я не находилась и вообще не знаю, где это, — запротестовала я с лёгкой рассеянностью, занятая своими собственными мыслями. — Интересно, кто же это его кокнул и как?..

— По моему мнению, будет лучше, если ты сразу же признаешься, — предупреждающе посоветовала мне бабушка ледяным тоном. — К тому же, как мне кажется, если ты проявишь раскаяние, то это может рассматриваться как смягчающее вину обстоятельство.

— Девочка моя, а ты действительно убила того пана? — озабоченно спросил дядя Филипп.

— Если уж ваши родственники высказываются так напрямую, то я тоже хотел бы получить ответ на этот вопрос, — крайне любезно присоединился к ним майор. — Вы убили Доминика? Должен сказать, что многое говорит за такой вариант.

Да что они все — с ума посходили, что ли?!

— Я вообще себе не представляю, каким это образом я могла бы его убить, — разозлилась я. — Выстрелить в него из ружья? С большого расстояния, с телеобъективом… нет, извините, как его там… с оптическим прицелом, или, может быть, это как-то иначе называется… Но зачем?

— Вот этого я не знаю. Цель, равно как и причины убийства, известны вам, а не нам.

— Ничего мне не известно. Вздор. Делать мне больше нечего, как только убивать Доминика. Кто придумал этот идиотизм?

— А откуда вы знаете, что его убили из ружья?

— А что, в самом деле?.. Ниоткуда не знаю, просто другого способа я и представить себе не могу.

Ножом и с близкого расстояния — исключено, разного вида единоборствами он владел в совершенстве.

Яд отпадает, он ел и пил исключительно своё. Из чужих рук он бы и куска не взял, точь-в-точь хорошо выдрессированный пёс. Что-то ему на башку сбросить… тоже нет, у него была реакция летучей мыши…

Только огнестрельное оружие, причём с большого расстояния, со всем остальным он бы справился.

— А вы умеете стрелять?

— В общем-то умею. Но разбирать эти штуки по частям, заряжать, взводить, чистить — это уж нет.

Тут, как с автомобилем — ты ездишь, а сервис ухаживает за машиной. Так что кому-то пришлось бы это за меня сделать.

— А вы пробовали?

— Нет. То есть да, один раз попыталась переломить двустволку, а ещё раз — вытащить что-то там с патронами из пистолета…

— Не из револьвера?

— Нет, у револьвера — барабан, а пистолет — плоский, это же каждый ребёнок знает. Царские офицеры крутили барабан, когда играли в свою самоубийственную рулетку, да и в кино у всех ковбоев всегда были револьверы, если я правильно помню. Не знаю, кто и когда придумал пистолет с… вспомнила, обойма! Это называется обойма. Я попыталась, но все это так ужасно тяжело ходит, а у меня нет столько силы в пальцах, так что на первой же попытке все и закончилось.

— А откуда вы взяли оружие?

— Ниоткуда не брала, мне его сунули в руку.

— Кто сунул?

Ничего не поделаешь, не могла же я им соврать, все это в общем-то вполне можно проверить, пришлось говорить правду.

— Доминик, — призналась я с мрачной неохотой.

— Когда?

— Откуда я знаю? Давно. Сейчас, дайте подумать…

Лет девять тому назад.

— Где?

— Что где?

— Где это всовывание произошло?

— Где-то в Тухольских Борах, на какой-то полянке, которую я бы ни за что на свете не нашла. Что-то там стояло, какой-то сараи или овин, и в этот овин я и стреляла.

— А откуда пан Доминик взял оружие?

— Вынул из машины. Целый арсенал.

Все стали разглядывать меня ещё более напряжённо.

— Что именно он вынул? — заинтересовался майор.

— Ну тут вы от меня точного ответа не дождётесь, — вежливо предупредила я его. — Разные вещи.

Двустволку я опознала по двум стволам, а остального просто не помню, я даже и не пыталась во всем этом разобраться.

— Но длинноствольное оружие от короткоствольного вы отличите?

— Если они заметно различаются, то да. Но я иногда видела в кино нечто среднее, не длинное и не короткое, так в этом я не секу.

— А он какие вынул?

— Больше длинных, чем коротких, а всего их там штук шесть было. Но даже если бы вы мне все это показали на фотографиях или вообще живьём, я бы тоже не была уверена. Во всяком случае, все это стреляло.

— А у него было на них разрешение?

— Он говорил, что есть. И думаю, что говорил правду, потому что если бы у него разрешения не было, он бы не стал возить все это в машине и показывать бабам. Он всегда старательно избегал выносить на публику какие-либо нелегальные вещи.

— А сколько раз вы стреляли из его оружия после этого?

— Ни разу. Больше никогда.

— А из чего стреляли?

— Не из чего. То есть да, конечно, из чего-то такого в тире в парках аттракционов. Но тоже редко.

— Тогда откуда же вы знаете, что умеете стрелять?

— Если я попадала туда, куда хотела попасть, то, наверное, умею, да? В выбранные сучки того овина и во всякие там разные фитюльки в тирах парков.

А я всегда попадаю, благодаря чему пользуюсь большим уважением собственного сына.

— А этот, как вы его называете, арсенал был у пана Доминика до конца жизни? Он от него не избавился? Не поменял?

— А я откуда знаю? В лесной чащобе не выбросил, это точно. А после этого я его никогда больше не видела. Да и он ничего на эту тему не говорил, поэтому я понятия не имею.

Майор наконец-то отцепился от огнестрельного оружия и перешёл к другой теме, по крайней мере, мне так показалось.

— Когда вы в последний раз были в кабинете покойника?

В какой-то мере он застал меня врасплох, и некоторое время я просто не понимала, о чем он говорит.

— Секундочку, секундочку, не запутывайте меня.

Я так понимаю, что вы имеете в виду Доминика. В каком кабинете?

— Его. В его доме. В его личном кабинете.

— Я все ещё не могу понять, о чем вы говорите.

У него ничего такого не было.

— А что у него было?

— Двухкомнатная квартира, в одной комнате — спальня, в другой — нечто вроде гостиной. Никаких кабинетов там не было.

— Похоже, что мы говорим о разных домах. Где находились эти две комнаты? По какому адресу?

— Аллея Независимости, сто восемнадцать… Вот черт, номер квартиры не помню. Во всяком случае — на четвёртом этаже.

— И это была его единственная квартира?

— Если у него и была какая-то другая, мне о ней ничего не было известно, — помолчав, ответила я голосом, который явно свидетельствовал о моем родстве с бабушкой. По сухости я с ней почти сравнялась.

— И теперь тоже не известно?

Я не сменила тона, в нем даже начали поскрипывать бабушкины деревяшки.

— Ни о чем подобном я не знаю. После разрыва сожительства до меня доходили какие-то сплетни, вроде бы как у него было не одно жильё, но меня это не интересовало. У него могло быть сто дворцов — не моей это бабки тапки…

Я не успела прикусить себе язык.

— Что такое?!. — со смертельной обидой осведомилась бабушка.

Я чуть было не подавилась, но майор, по всей видимости, заметил моё faux pas [9], и в нем шевельнулась жалость, а, может быть, плевать ему было на наши семейные распри, и он просто не захотел прекращать свой перекрёстный допрос, в общем, он не сделал ни малейшей паузы.

— В таком случае почему вы послали ему письмо на совершенно другой адрес?

— Какое письмо?

— Обыкновенное. Нормальное письмо. На адрес Ружана, дом три, квартира шестнадцать. Посмотрите, это ведь ваше письмо?

Не известно когда он вынул из кармана довольно помятый конверт, показал написанный от руки адрес, вынул из него листок бумаги и подсунул мне под нос. Мне даже не нужно было его разглядывать, я узнала это письмо.

Оно было довольно коротким. Всего четыре слова:

«Я обдумала. Не хочу».

13

Я и вправду не хотела. Не лежало у меня сердце к этому последнему разговору, ко всем упрёкам и попрёкам. Меня охватило уныние. За каким чёртом я должна была говорить с пнём, объяснять могильной плите, что она — холодная и бездушная! И что несчастная плита могла с этим поделать?

Последнее поручение Доминика, которое он выдал мне, уже спускаясь по лестнице, звучало так:

— Обдумай все это и сообщи мне.

Вот этим-то письмом я как раз и сообщила ему, что больше не хочу. Не хочу его видеть, не хочу ничего исправлять, ничего не хочу выяснять, не хочу стараться и пытаться, не хочу даже устраивать ему скандала. Очарование прошло, обожание сдохло, и то счастье, которым он давил на меня семь лет подряд, у меня уже из ушей вылазит!

Ведь даже эту стрельбу тогда в лесу он устроил только ради того, чтобы продемонстрировать мне все моё ничтожество по сравнению с ним. Чтобы доказать, что я вообще ничего не умею, а он умеет все и поэтому должен пользоваться безоговорочным почитанием. Его чуть удар не хватил от скрытой ярости, когда я четырьмя выстрелами выбила четыре сучка из большого овина, а потом упрямо попадала в десятку на большой стрелковой мишени, которую он там повесил на гвозде. Он был в бешенстве и резко раскритиковал меня за полное отсутствие какого-либо понятия об оружии, а я-то, идиотка, ждала, что он меня похвалит!

Он доминировал и владел, проклятый супермен, а я видела в этом заботу и опеку. Он хлестал меня, как лысую кобылу, хая все, что бы я ни сделала, и это называлось повышением моего общего уровня. Он невероятно меня обманывал и оскорблял, скрывая при этом как правду о себе, чему, собственно говоря, трудно удивляться, так и своё богатство, что уже граничило с лживым идиотизмом. Он что — воображал себе, будто я соблазнюсь его деньгами, что ли?..

Наверняка да, ведь он постоянно давал мне понять, что все женщины жадны и алчны…

Я действительно была убеждена, что он живёт в этой двухкомнатной квартире, а «вольво» купил на гонорар за фотографии, так как снимки у него получались действительно прекрасные, и я искренне верила, что это его единственное занятие и единственный источник доходов. Я восхищалась его благородством, великодушием и добросердечностью, которые заставляли его делиться своим добром с разными падшими личностями, которых он вытаскивал из грязи. Большинство этих существ было женского пола, но это ни о чем не говорит, так как потом он позволял им лишь боготворить себя и прислуживать себе, не отвечая, по моим наблюдениям, ни малейшей взаимностью.

Мне и в голову не приходило, зачем ему были нужны все эти люди, у меня никогда и мысли не появлялось о его подлинной деятельности. Лишь года через четыре я начала что-то подозревать, но не могла поверить самой себе — наверное, я просто-напросто ничего не понимала и все оценивала не правильно, будучи не в состоянии подняться на такие высоты, добраться до таких вершин, не способная на столь невероятное благородство. Однако в конце концов шило вылезло из мешка, и тогда я взбунтовалась.

Почти все вытянутые из грязи личности становились чем-то вроде его агентов. Тайных информаторов. Он находил им работу или помогал знакомиться с важными людьми, и та или другая девица прямо из постели своего ухажёра неслась к Доминику, чтобы передать ему все секреты, которые открывались ей в угаре чувств. Они крали документы и фотографии, делали копии, в общем, совершали все возможное в надежде наконец-то заполучить его для себя, завоевать любовь и ласки своего божества. Зачарованные рабыни, они были ещё глупее, чем я.

С парнями дело обстояло хуже, ибо гомосексуализм в расчёт не входил, так что ему приходилось становиться для очередного парнишки настоящим идолом, абсолютным авторитетом, держа при этом за пазухой знание обо всех его падениях и ошибках.

— Знание — это власть, — сказал он мне однажды.

Он обожал власть. Скрытую, тайную, а не явную — упаси боже! И деньги, так как они поддерживали его власть.

Он никого не шантажировал открыто и явно, он шантажировал коварно. Не брал денег, напротив, любил платить сам, с презрением и каким-то лживым сочувствием, одновременно симулируя щедрость и широту души, однако за это он требовал услуг. Свои громадные доходы он черпал из каких-то таинственных дел, долей, компаний, вкладов, ссуд и ещё черт знает чего. Начав свои интриги с юношеских лет, он ещё успел взять под уздцы всю прежнюю партийную верхушку, тем более что ему досталось наследство от дяди, которого он в глубине души высоко ценил, а вслух горячо осуждал. Сволочью тот был просто исключительной, этот дядя; по моему разумению, он сумел завладеть необычайно секретными документами партии и органов безопасности, вроде бы как сожжёнными на костре. После смены строя он не сел в тюрьму, несмотря на свои многочисленные мошенничества и преступления — кажется, речь шла о наркотиках, подделке документов и контрабанде — видимо, смотался из страны и затаился где-то в теплом гнёздышке. Заодно и сменил фамилию — из Яна Доминика сделался Домиником Иеном.

Доминик воспользовался дядей, а уж потом у него все пошло само собой, так как новые капиталисты подставлялись ему сами, чуть ли не добровольно, торопливо и без опаски. При этом он прижимал их настолько дипломатично и осторожно, что каждый предпочитал пойти ему навстречу и облегчить получение дохода, чем подвергать себя риску разглашения подробностей своей биографии.

Потом все это завоняло для меня ещё сильней, хотя черт его знает что было хуже. Оказывается, Доминик приписывал себе чужие достижения и чужие заслуги. Он давал понять, что он — гений механики, ну и, разумеется, лучший фотограф всех времён, пока совершенно случайно не выяснилось, что за него все это делает кто-то другой, а сам он только пользуется чужими идеями. Мне тоже было трудно во все это поверить, но ведь, читая корректуры самых разных произведений, я, в общем-то, понимала, что я читаю. И когда вдруг Доминик объявил себя автором чего-то там такого, что даже ещё не опубликовано, а оно ещё раньше уже лежало на моем письменном столе…

Я как-то несколько охладела к нему, и окружавший его ореол заметно посерел. Он ещё не отказывался от меня и, наверное, ни за что не мог поверить, что я могла бы уйти от него, хотя симуляция нежных чувств получалась у него не слишком-то хорошо. Собственно, он вообще перестал со мной считаться, делал все, что хотел, явно давая мне понять, что мне придётся смириться с ролью послушной половой тряпки, иначе я его вообще потеряю.

Разумеется, я его упрекала, как можно деликатней, чтобы не расстраивать, разумеется, я протестовала против втаптывания меня в грязь, разумеется, я пыталась что-то для себя выяснить, ибо мало того, что он являл собою божественную личность, он к тому же желал слыть квинтэссенцией благородства, альтруизма и всяческого совершенства. Я же выступала в роли отрицательного героя, в тысячу раз глупее его, в общем, была полным барахлом, безответственным и компрометирующим, как по характеру, так и по умственному развитию. Другие люди вполне могли считать его противным фанфароном, но только не я, так как я хотела, чтобы он любил меня. Точно так же и с таким же эффектом я могла бы желать, чтобы меня полюбила, скажем, гробница Наполеона.

Семь лет я, по-прежнему одурманенная, доверчивая и глупая, потратила на угадывание его желаний и их исполнение, прилагая к этому огромные усилия без какого-либо положительного результата.

Полностью я обрела свой разум лишь тогда, когда мы расстались, когда с меня свалилась эта ужасающая ноша и я сумела осознать, насколько тяжела она была. И тогда я почувствовала вовсе не горе, а невероятное облегчение. Остались лишь горечь, отвращение к самой себе и упрёки в собственной глупости.

И все это своё беспредельное идиотство я должна была выставить на всеобщее обозрение? Счас, разбежалась!

14

Майор, видимо, повторил свой вопрос по поводу адреса. По крайней мере, мне так показалось, так как секунды на четыре я вдруг потеряла из виду весь мир, включая все моё семейство. Да пожалуйста, сколько угодно, уж это-то я вполне могла ему сказать.

— Я понятия не имею, пан майор, что там на Ружаной, три было, но пан Доминик рассматривал её просто как почтовый адрес. По причинам, которых он мне не раскрывал, он хотел, чтобы все письма, адресованные ему, направлялись именно туда. Тогда я думала, что там кто-то сидит, какой-то работник, забирает их оптом и куда-то ему доставляет, так как он часто уезжал. Или что он не хочет, чтобы они лежали в почтовом ящике, чтобы не было видно, что он уехал.

— А теперь что вы думаете?

— Ничего. Теперь это меня вообще не касается.

Возможно, я была права, не знаю.

— И вы никогда там не были?

Я искренне удивилась.

— А чего это ради мне там нужно было бывать?

— Чтобы проверить… Ну, ладно… Вы знакомы с Михалиной Колек?

О Михалине Колек я знала довольно много, хотя это трудно было назвать знакомством. Какая-то невероятно ошалелая обожательница Доминика, которую мне постоянно ставили в пример по поводу того, какую пользу должна приносить женщина. Возможно, по его мнению, мне нужно было видеть в ней соперницу и стараться её превзойти.

— Постольку, поскольку. Знаю, что есть такая, два-три раза вроде бы её видела, но никогда в жизни с ней не говорила.

— А откуда вы знаете?

— Секундочку. Что откуда я знаю?

— Что она вообще есть? И как выглядит, ведь если вы её видели…

— О её существовании меня проинформировал пан Доминик. Я увидела её с ним, спросила, что это за монстр, он сообщил мне её фамилию, и все. Если он соврал, я на себя ответственности за это не возьму и прошу на меня все не валить.

— Да нет, что вы! А может быть, вы знаете, где жила пани Колек?

— Не имею ни малейшего понятия.

— А где живёт сейчас?

— Тоже не знаю.

— Но хотели бы знать?

Я удивилась ещё больше.

— А на кой шут мне такие важные сведения?

Страшно мне интересно знать, где живёт пани Колек! Да пусть себе живёт хоть в шалаше в лесу или в Королевском замке, меня это не касается. Как-нибудь проживу, не зная этого!

— И все же я вам скажу. Теперь она живёт в Служевецкой Долинке, а вот раньше она жила на Ружаной, дом три, квартира шестнадцать.

— Ну и что? — спросила я, прежде чем до меня дошёл смысл того, что сказал майор. — Мне что — к ней в гости идти? Не хочу!

— А может, тебе все же стоило бы сходить? — ядовито буркнула тётка Иза. — Выразить свои соболезнования…

— Все равно не хочу.

Майор все это стерпел, однако отобрать у себя инициативу не позволил.

— А это вам ни о чем не говорит? Предыдущий адрес?

Я пожала плечами, что наиболее точно выражало моё отношение к этому делу.

— Похоже на то, что пани Колек давно уже прибрала к рукам пана Доминика. Или наоборот. Может быть, вам лучше было бы задать все эти вопросы ей, а не мне?

Майор ничего не ответил на моё любезное предложение, зато вмешалась бабушка.

— Я вижу, что беседа несколько затягивается, — с укоризной произнесла она. — Мы все уже поужинали, однако мне представляется, что кое-какие напитки просто необходимы. Если вина моей внучки все ещё в полной мере не доказана и имеются определённые сомнения, думаю, что господа могут проявить некоторый такт и принять участие. Ольга что-нибудь приготовит. Прошу!

Тётку Ольгу вынесло из-за стола, однако её недовольство прямо-таки зазвенело в воздухе. Майор не устоял перед бабушкой, поскольку перед ней не устоял бы даже стол, и скромно попросил чаю, а сержант последовал его примеру. После чего опять вылезла та же тема.

— Как по-вашему, насколько вы сумели заметить…

Как пан Доминик относился к пани Колек?

Я уже начала терять терпение с этой идиоткой Михалиной, поэтому тяжело вздохнула.

— Не имею никакого понятия и могу предположить абсолютно все. В те времена мне казалось, что он считает её чем-то вроде верного слуги, но я могу ошибаться. А вы не могли бы спрашивать меня о чем-то таком, что касается меня лично и о чем я хоть что-то знаю? Я охотно вам отвечу.

— Да пожалуйста, — легко согласился майор. — Там, во Владиславове, вы не смогли вдвоём выключить сирену, и вам кто-то помог. Вы случайно не знаете, кто это был?

— Случайно знаю, — ответила я и вдруг задумалась. Ведь этот тип мог соврать что угодно, документов его я не видела, и что же я тогда знаю? Ничего. Хотя нет, о Еве Дарко он говорил, как настоящий сын… — Я хочу сказать, что он представился: Лукаш Дарко, сын Евы Дарко, той самой гениальной проектировщицы интерьеров. Думаю, что он сказал правду. Работает таксистом.

— Таксистом? И что — он был там по службе?

— Наверное да, так как ждал клиента. И дождался.

— А вы сами этого клиента видели?

— Видела. Настолько, насколько можно увидеть в темноте с расстояния больше десяти метров. Какое-то существо в брюках обозначилось рядом с его машиной и село в неё, так кто же ещё, как не клиент, правильно?

— Мужчина?

— Вот этого я не могу сказать. Теперь и женщины ходят в брюках.

— Я так понимаю, что вы разговорились?

— Точно. На крыльце у Элеоноры. Мой двигатель работал, а мы сторожили, чтобы никто этим не воспользовался. Примерно полчаса — минут сорок.

Потом появился клиент, и компания сама собой распалась.

— То есть Лукаш Дарко уехал оттуда около половины двенадцатого. А когда он приехал? Это не упоминалось в разговоре?

— Нет. Думаю, что не утром, потому что никто бы не удержался, чтобы не сказать о целом дне ожидания. Мы больше говорили о вкусах, об автомашинах вообще… Ни о чем конкретно.

— Понимаю…

Что-то мощно грохнуло. Тётка Ольга не справилась с моей кухней, вместе с грохотом мы услышали её отчаянный крик. Я уже хотела броситься туда, но меня удержал каменный взор бабушки. Мы все ещё недвижно торчали у стола, в кухне что-то фарфорово звякало, казалось, что тётка уже одерживает верх над стихией, как вдруг очередной её крик заставил нас подскочить. В нем звучал смертельный ужас.

В одно мгновенье в кухне оказалась вся компания, за исключением бабушки. Бабушка величественно прибыла чуть позже.

Тётка Ольга стояла возле раковины посреди остатков всего, что находилось на щедро загруженном подносе, в луже самых разнообразных напитков, и с ужасом и отвращением держала двумя пальцами мою большую половую тряпку, которая раньше была махровым купальным полотенцем. Тряпка была светло-кремовая, и на ней в изобилье виднелись страшные кроваво-ржавые пятна…

Ясно. Мой палец, отрубленный топором. Мне показалось, что я смыла всю кровь, но я забыла о половой тряпке, на которую, видимо, тоже здорово натекло. Я не воспользовалась ею для смывания и вытирания крови, вместо этого использовала полный рулон бумажных салфеток, которые обычно служат мне для самых разных целей. Тряпку я старалась не трогать, так как её после этого пришлось бы стирать. Но бумажных салфеток мне не хватило, я забыла возобновить их запасы, а тётка, по всей видимости, полезла за половой тряпкой, которая имеется в каждом доме и, как правило, находится под раковиной…

В кухне повисло тяжкое молчание.

— Так ты его ножом убила? — неожиданно спросила тётка Иза с явным интересом.

Я бросилась, чтобы забрать эту проклятую тряпку из рук тётки Ольги, но меня опередил майор. Он влез прямо на осколки и сам взял тряпку, а потом обернулся ко мне.

— Мне очень жаль, милая пани, но боюсь, что вынужден забрать это на анализ.

— Да забирайте себе на здоровье, — безнадёжно согласилась я, и вдруг оживилась с надеждой:

— А вы мне отдадите её уже выстиранной?

Молчавший чуть ли не все это время сержант моментально вынул из кармана аккуратно сложенный прозрачный пластиковый пакет, развернул его, подсунул майору, и тряпка полетела внутрь пакета.

Майор слез с осколков.

— Это будет зависеть от результатов исследования. К сожалению, вполне вероятно, что вы навсегда лишитесь этой вещи.

— Да какое там «лишитесь»! Разве что вы её потеряете… У меня группа крови АВ Rh+. Я сейчас не помню, какая группа у Доминика, но знаю, что другая, так что можете исследовать её сколько вам влезет. Я могу здесь убраться?

У меня снова мелькнула надежда, что он мне не разрешит, в результате чего уборкой вынуждены были бы заняться тётки и дядьки, но, к сожалению, он согласился. Я подняла поднос, с которым ничего не случилось, и заодно сделала напитки для всех. Они пережидали мою деятельность в гостиной.

Когда я внесла заново уставленный напитками поднос, светская беседа была в самом разгаре, причём основной её темой была я. Бабушка с достоинством выражала готовность оплатить для меня адвоката, дядя Филипп ручался, что когда-то я была доброй и воспитанной девочкой, а тётка Иза настойчиво выспрашивала, как собственно было совершено это преступление и где были найдены мои отпечатки пальцев. Майор отвечал всем очень охотно и крайне дипломатично.

Попутно я узнала, что Доминика действительно застрелили из его собственного оружия, и вовсе не с громадного расстояния, а с близкого. Интересное дело. Как же это могло быть? Из двустволки жаканом на кабана?.. Причём у этой двустволки чего-то там не доставало. Меня все это ни в малейшей степени не трогало, зато очень расстроило дядю Игнатия, который упорно настаивал, что более короткое дуло сводит на нет точность стрельбы. Ну и пусть себе сводит, какое мне до этого дело? Меня не интересовали технические детали, абсолютно мне чуждые, однако я прекрасно помнила, что Доминик хвастался какими-то, иногда самыми странными, усовершенствованиями и переделками различных вещей. Я заколебалась, не обнародовать ли мои подозрения о том, что это вовсе не он выполнял все подобные усовершенствования и переделки, а был у него кто-то ещё, какая-то таинственная фигура, которая и делала за него всю работу.

А он лишь присваивал себе успехи этой фигуры.

Возможно, что, разнервничавшись из-за убийства и будучи чертовски зла на Доминика, я бы и высказала свою точку зрения, если бы в этот момент не зазвенел мобильник майора. Допрос закончился, как отрезанный. Мне ещё было сообщено, что я не должна покидать пределы города и менять адрес без согласия властей, после чего оба представителя означенных властей исчезли, словно их и не было.

Долгое время в моем доме царило молчание.

— А вообще-то интересно, — задумчиво произнесла тётка Иза, глядя на дверь, — почему они не забрали её в тюрьму?..

— В КПЗ, — поправил её дядя Игнатий.

— Должна же существовать хоть какая-то семейная солидарность, — осуждающе заметила бабушка куда-то в пространство.

— Я не привыкла… — начала тётка Ольга с кровавым румянцем на щеках.

— Дело в том, — решительно прервала я все инсинуации родственников, — что у нас КПЗ и тюрьмы переполнены. Подозреваемых не сажают даже в том случае, когда они могут совершить мошенничество. А я не принадлежу к власть имущим ни в какой области, так что мне даже смошенничать не удастся.

— Но, Изочка, — сказал расстроенный дядя Филипп, — может быть, она его все-таки не убила?..

Глаза тётки Изы как-то странно сверкнули, и она бросила на своего мужа совершенно убийственный взгляд, чего я в тот момент абсолютно не могла понять…

15

По пути на Повонзковское кладбище Бежан и Забуй обменялись между собой всего парой фраз.

— Проклятая жизнь, — сказал Бежан.

— Если что, то у них у обеих есть алиби, — с явным недовольством констатировал сержант Забуй.

На этом беседа завершилась.

У четвёртых ворот полицейских ждал сотрудник, который проводил их к нужной могиле. Там они наткнулись на Роберта Гурского.

— Я случайно услышал сообщение по полицейскому радио, — сказал Роберт. — В патрульной машине. Этот тип, который Дарко, вроде бы возвращается из Млавы, и я намеревался перехватить его по дороге, но меня как-то смутило упоминание о вдове.

Так что я на всякий случай…

Они добрались до места, и Бежан посмотрел кругом.

Зрелище было отнюдь не отвратное, разве что довольно мрачное. Между двумя могилками лежал большой ком чёрных одежд, под которым обнаружилось человеческое тело, что можно было определить только по тому, что с одного конца торчали ноги в чёрных лакированных туфлях. Дамских. Что ж, дело житейское: охваченная отчаянием вдова возлегла на могилку покойного мужа и с горя потеряла сознание. Кстати, именно так и подумала одна. из кладбищенских уборщиц, наводившая порядок неподалёку. Вначале она обратила внимание на одежду, а уж потом распознала под тряпками человека и разозлилась, что какая-то баба так усиленно декларирует свои чувства как раз на её участке. Полагая, что та заснула, она попыталась её разбудить, вначале криком, а потом — потряся за плечо. В результате выяснилась страшная правда, к тому же обнаружилась кровь на затылке, поэтому уборщица немедленно и вполне разумно уведомила компетентные органы.

Компетентные же органы передали информацию дальше, а по дороге её услышал Роберт.

Он приехал уже после врача, поэтому смог осмотреть чёрную фигуру и без каких-либо затруднений опознал Михалину Колек. Не подлежал ни малейшему сомнению тот факт, что её ударили в тыльную часть головы твёрдым предметом. С моментальным эффектом.

Соседняя могила была семейной усыпальницей неких Домиников. Впервые её услугами воспользовались в 1927 году от Рождества Христова.

— Вот мы и получили список гостей, — довольно мрачно изрёк Бежан.

— Надо было надавить на неё с самого начала, — расстроился Гурский. — И что мы теперь будем делать?

— Не так уж важно, что мы теперь будем делать, вопрос в том, кто её убрал. Ясно, что ни одна из двух Из Брант.

Чтобы в этом удостовериться, Гурский тут же начал считать.

— Она уехала на такси у нас на глазах. Она — на кладбище, вы — на Круткую. Я так понимаю, что обе Изы Брант были уже там, так что ни одна из них просто не успела бы совершить это злодеяние. Кроме того, сейчас уже темнеет, чудо ещё, что эта уборщица оказалась здесь сегодня, а не завтра утром.

А может, она что-нибудь видела?

— Кто?

— Уборщица.

Бежан все это время размышлял, и выводы выкристаллизовались у него сами собой. Доминика Иза Брант ещё могла бы убить, а вот Михалину Колек — никоим образом. Можно было бы принять версию о случайном преступнике, который болтался по кладбищу, но случайные преступники обычно нападают с целью грабежа, а у Михалины Колек никто ничего не забрал, даже сумочку не вырвал, сумочка лежала под ней. Поэтому мотив нападения должен быть иным, и тут возникает вопрос: кому эта баба сказала, что едет на кладбище в столь позднее время?

— Уборщица в любом случае под рукой, так что допросим её сразу же, — ответил он на последний вопрос Роберта. — А что она вообще тут делала? Все уборщицы и садовники, как правило, работают с утра, а не по вечерам.

— Здесь её допросим или в управлении?

— Здесь. Может, она сумеет на что-то указать пальцем?

Кладбищенская уборщица оказалась нормальной женщиной среднего возраста, не пугливой, не болтливой и вполне рассудительной. Никакого криминала за ней, по всей видимости, не было, так что отвечала она на все вопросы охотно и подробно.

Да, как правило, они начинают свою работу как можно раньше, сразу же после восхода солнца, но бывает, что она затягивается до самого вечера, если, к примеру, мешают похороны. На этот раз она сделала днём перерыв, так как к ней домой должен был прийти слесарь-водопроводчик: унитаз у неё потёк.

Слесарь был, сделал все, что требуется, а на кладбище она вернулась из-за цветов. Проверила, принялись ли они после вчерашней посадки, прибралась вокруг и, как обычно, прошла между могилами напрямик — так было короче. Ну и наткнулась на эту женщину в трауре. Не могла же она её так оставить!

Бежан спросил обо всех, кого она здесь сегодня видела и слышала.

— Под вечер-то тут мало кто ходит. Бывает, что люди на своих могилах до самого закрытия сидят, но таких мало. Хотя летом больше. А пораньше-то здесь всякие ходили.

— Нет, скорее попозже. После семи.

— Ну, на часы я не смотрела, но позже всех только один прошёл, мужчина, я как раз розы опрыскивала, от тлей, а он бежал, как на пожар. Поэтому я его и заметила.

— Он пришёл или уходил?

— Уходил, к воротам бежал. На других я даже и не смотрела, потому что такого… Как бы это…

Она смутилась, но Бежан продолжал настойчиво смотреть на неё с немым вопросом, поэтому она постаралась поточнее выразить свою мысль.

— Не знаю, как это сказать, ну, в общем, таких, которые крадут, скажем, цветы или рюмки или ещё что, этих как-то можно отличить. Не знаю как, но можно. Так вот, таких как раз не было. Один только этот, который бежал, на кладбище ведь мало кто так спешит, а ещё, странная вещь — у него цветы были.

Бежан слегка удивился — Ну и что, что цветы? Большинство людей приносят цветы с собой на кладбище.

— Приносят, а не уносят А он с цветами возвращался к воротам. Да ещё такой большой букет, почему я и запомнила. Иногда ведь случается, что кто-то придёт на могилку и не найдёт её, но тогда уж кладут на какую-то другую. А так чтобы кто-то их обратно домой забирал, такого ещё не было. Я во всяком случае никогда не видела.

— А как он выглядел?

— Обычно, человек как человек. Не слишком молодой, не старый, кто его знает?.. Лет сорок ему вроде как было, а может, и чуток побольше. Я лучше скажу, чего не было. Не бородатый, не лысый, не толстый и не худой. Хотя я бы сказала, что в теле.

Ну и все. Больше ничего не скажу, потому что пришлось бы выдумывать.

Бежан с Гурским вынуждены были ограничиться этой информацией: были разные типы, а один бежал.

С цветами. И все.

Немедленное вскрытие, которого сумел добиться Бежан, показало, что Михалину дважды ударили в тыльную часть головы каким-то предметом, который более всего напоминал молоток для отбивания мяса. Молотки для отбивания мяса обычно на кладбище не валяются, так что это было предумышленное убийство.

— Шут бы побрал все эти изобретения, — огорчённо сказал Гурский. — Говорят, раньше можно было проследить каждый телефонный звонок, а теперь что?

По сотовым ещё ведётся учёт, а уж стационарные — хоть головой об стенку бейся. То есть количество звонков — пожалуйста, но где же номера?

— Да уж, эта Иза Брант мне подходила просто идеально, — вздохнул в свою очередь Бежан. — Но к Колек её никак не пришьёшь, да и в отношении Доминика я тоже начинаю сомневаться. Ты же знаешь, я не люблю выстраивать концепций, пока не узнаю всех фактов, но тут все прямо-таки само складывалось. Теперь-то понятно, что, к сожалению, дело, видимо, серьёзное, так что придётся нам копаться в бумагах. Хотя парочка вопросов у меня к ней осталась…

16

Парочка вопросов у него оставалась и к Лукашу Дарко, который прямо из Млавы вернулся домой.

Бежан с Гурским нанесли ему визит, позволив себе по пути сделать несколько очаровательных предположений, которые, впрочем, сразу же пошли коту под хвост.

— Когда она мне сказала, что во Владиславове именно Дарко отключил ей охранную сигнализацию, я едва сдержался, — грустно говорил Бежан. — Она же не дура, эта женщина, дура бы открещивалась от этого знакомства, а она — пожалуйста, сама подсовывает. Я-то думал, что они могли быть сообщниками; не слишком оригинальная мысль, и все же. Убийство по личным мотивам, вот тебе и преступники.

— А Колек все испортила, — подтвердил Роберт.

— Но ты уверен, что Дарко был в Млаве?

— К сожалению, да. Дорожная полиция видела его ещё до Плоньска. То есть, если смотреть с нашей стороны, то за Плоньском.

— Жаль.

— Конечно. Он бы нам подошёл. Да и сюда — тоже. Михалина Колек свидетельствует против Изы Брант, поэтому Дарко убирает её как раз тогда, когда у Брант есть алиби…

— Но они же не могли знать, когда мы у неё будем.

— Следили за нами и за Михалиной…

— Допустим. Красиво все складывалось. И вдруг — пшик. Меня мучают ужасно дурные предчувствия.

17

Лукаш Дарко сам открыл им дверь небольшой виллы. Кроме него, дома никого не было.

Беседа, как и всегда в исполнении Эдика Бежана, проходила в свободной, салонной, чуть ли не в дружеской атмосфере. Уже с самого начала он заявил, что тот вовсе не обязан их впускать и беседовать с ними, он мог бы просто оказать им такую любезность, но может и не оказывать, а сразу же вышвырнуть их за дверь. В результате Лукаш Дарко пригласил их войти. В первые мгновения он казался расслабленным, но слегка неприветливым.

— Я хотел устроить себе вечер отдыха, — честно признался он. — Но вечер ещё только начинается, я могу его перенести на более позднее время. Может, вы голодны или чего-нибудь выпьете?.. Моей матери дома нет, мы можем устроиться в её салоне.

Прошу.

Дом был небольшой, построенный лет тридцать тому назад по тогдашним нормативам, поэтому салон скорее заслуживал названия «салончик». Но зато какой он был красивый!

— Это заслуга моей матери, — пояснил Лукаш. — Она архитектор по интерьерам и для себя сделала все это, когда я только пошёл в школу. Что касается еды, честно признаюсь, делать мне ничего не хочется, но напитки в баре всегда имеются. Что будем пить?

— А где ваш салон? — заинтересовался Бежан.

— Наверху. Точнее говоря, у меня нет салона.

Только спальня с подсобными помещениями. Ещё раз настоятельно спрашиваю, что будем пить? Пиво, вино, что-нибудь покрепче?

Пару секунд Бежан раздумывал, как следует трактовать этот визит. Он здесь по службе, это несомненно, но у кого? У свидетеля, у подозреваемого, у обычного гражданина, который должен помогать бороться с преступностью? У помощника в расследовании? Или у преступника, которого в любом случае необходимо обмануть?

— Если вы ничего не имеете против, то пиво, — решился он. — А что это значит: спальня с подсобными помещениями?

— Комнатки здесь небольшие, поэтому одна стена оказалась лишней. Зато рядом есть ванная, и я могу у себя наверху не только спать, но и принимать гостей. Так что на ваше усмотрение.

— Мы с удовольствием останемся на первом этаже. И сразу же приступим к делу. Тринадцатого числа этого месяца вы были во Владиславове, причём ехали туда как-то странно — не прямо, а по каким-то просёлкам, так?..

— Желание клиента — закон, — философски ответил на это Лукаш и без колебаний пояснил, что он вёз клиента, который хотел ехать именно по такому пути. Пожалуйста, ему все равно, он может ехать и через все эти деревеньки и закоулки, и на каждом перекрёстке ждать по паре часов. Какое ему дело, раз ему за это платят.

— Значит, вы ехали с клиентом. Кто это был?

Лукаш изобразил удивление.

— Минутку. В каком смысле?

— В нормальном. Кто это был: пол, фамилия, адрес, внешний вид…

— Пол мужской, внешний вид могу описать, а остального не знаю.

— Но вы же ездите в радиотакси!

— Ну и что? Бывают и случайные клиенты. Все знают, что я люблю дальние рейсы, мужик взял меня со стоянки. Фамилии, а уж тем более адреса не сообщил.

— И вы так запросто поехали с чужим человеком?..

— Видите ли, пан начальник, извините, не разберу вашего звания, не получается возить одних только знакомых. Даже когда едешь по заказу, то, если выбросишь квиток, фамилии не запомнишь. Заплачил он вперёд, так что, по мне, у него вообще могло бы не быть никакой фамилии.

— А не могли бы вы рассказать мне об этой поездке все, что вам запомнилось?..

Лукаш, недоуменно пожав плечами, без малейшего сопротивления начал рассказывать. Все, что он говорил, идеально совпадало со сведениями, собранными сержантом Вильчинским. Да, в Заленже клиент действительно захотел постоять и подождать, не известно чего, так как даже не вылез из машины. Минут сорок пять они так стояли, а потом действительно поехали в Дыбы и останавливались в лесу, ненадолго — клиент потребовал — приспичило ему. Он удалился в лес, через какое-то время вернулся, и они поехали дальше. До Владиславова добрались в шесть часов вечера, а уехали оттуда около полуночи, и это все.

— Надо же, как хорошо вы запомнили именно эту поездку! — в свою очередь искренне удивился Гурский, вовсе не притворяясь.

Лукаш усмехнулся.

— Это из-за женщины, — коротко сказал он.

Бежана женщина, понятное дело, заинтересовала, и тогда он услышал историю приезда богатых родных к бабе, которой нечем было заплатить, причём Лукаш вовсе не скрывал, что в то время возил мафию. Тогда ему это было выгодно. Налоги выше, зато меньше работы. Почему-то эта женщина ему запомнилась, так бывает, а потом он столкнулся с ней в том самом Владиславове, его это даже обрадовало — она уже отнюдь не девочка, но за семь лет абсолютно не изменилась. Нет, конечно, изменилась. В лучшую сторону. Что-то в ней было этакое, притягательное. Они познакомились, поболтали, вроде бы ничего особенного, а почему-то запала она ему в душу. Наверное, он попробует с ней ещё раз встретиться.

Все это было настолько по-человечески понятно, обычно, естественно, такой вот мужской разговор, прямо-таки признание, что Бежан заколебался. Таинственная сила в глубине его души настаивала, что где-то тут должно быть двойное дно, но он никак не мог его обнаружить. У него был нюх следователя, именно поэтому он и стал работать в милиции, а затем и в полиции, он умел разнюхать и распутать самые запутанные дела, умел делать выводы, умел почувствовать правду и ложь, и если бы не это умение, этот природный дар, он бы сейчас оставил этого таксиста в покое и пошёл бы ломать себе голову где-то в другом месте, но именно этот нюх и не давал ему этого сделать. Придирался. А атмосфера явно не способствовала таким придиркам.

— Как вы думаете, — ненароком проговорил он, — вы видели эту женщину второй раз в жизни, но в такой же неловкой ситуации. То есть вроде бы вы с ней уже знакомы. Если бы она, допустим, несколько часов назад убила человека, она бы вела себя точно так же? Как вам кажется?

Лукаш Дарко на долю секунды окаменел. Что-то неуловимое промелькнуло по его лицу, вроде бы как сдерживаемая молния, но повёл он себя, можно сказать, совершенно естественно. Он с интересом взглянул на Бежана.

— Насколько мне подсказывает память, — медленно ответил он, — я в жизни ещё не видел кого-то, кто прямо перед этим убил человека. Так что у меня по этой части нет опыта. Но если она за несколько часов до нашей встречи кого-то убила, то я до самой своей смерти не перестану удивляться. Она должна была бы совершенно об этом забыть, хотя склеротичкой явно не выглядит. Разве что она убила его без своего ведома.

— А разве можно убить кого-то без своего ведома?

— Не знаю… Ну, скажем, баба моет окно, у неё падает цветочный горшок и мужику прямо по башке, а она этого даже не замечает. Как пример. И идёт себе в магазин за сметаной, вполне довольная жизнью.

А ведь она его убила, правда?

— Ну, в общем, да. Там по пути было такое местечко, Лесная Тишина, может быть, вы обратили внимание?

— Лесная Тишина? Минутку… Нет, не знаю. Бывает, какие-то небольшие указатели проезжаешь по дороге, но не все можно заметить. Не могу сказать ни да ни нет. Не помню.

— А откуда вы знаете, что этот указатель маленький?

— Большой-то я бы заметил. Да и о самом таком местечке я не слыхал, так что это явно не метрополия. Разные деревни случаются в этой стране, но всех их я точно не знаю.

— Хоть и ездите в такие дальние концы?

— В основном в крупные города.

— И в этой Лесной Тишине вы не видели… А вы были знакомы с Домиником Домиником?

— Не могу сказать, — ответил Лукаш с полнейшим равнодушием, совершив тем самым ошибку. — Не исключено, что где-то я слышал что-то в этом роде, но это все. Не помню.

— А лошадь, которую вы напугали, вы помните?

— О холера, а ведь я так старался осторожненько мимо неё проехать! Издалека было видно, что конь молодой и вроде бы норовистый, так что я как раз не хотел его напугать. Надеюсь, с ним ничего не случилось?

— С лошадью — ничего, всадник перенервничал.

И ещё одна мелочь. Вы были сегодня в Млаве. Тоже с клиентом?

— Скорее — за клиентом. Меня послали забрать у входа в гостиницу типа по фамилии Северин. Сейчас, одну минуточку, не требуйте от меня слишком многого, я не знаю, фамилия это или имя. Северин и все. Я забрал, привёз, конец заказа.

— А куда вы его привезли? По какому адресу?

— Если это можно назвать адресом… Вылез он на площади Конституции, рядом со Снядецкими, точного места не называл, я мог остановиться где угодно.

Вылез, заплатил, когда я отъехал, он стоял на тротуаре и глазел. Что он делал дальше, я понятия не имею.

— А как вас послали?

— Со стоянки. Подошёл какой-то тип, оговорили условия, он дал задаток и пошёл себе ко всем чертям.

— Как он выглядел?

— Трудно даже описать. Обыкновенно. В целом, такой средний мужик, без особых примет. Не мафия.

— Откуда вы знаете, что не мафия?

— Я их узнаю. Естественно, имея несколько лет опыта. Когда ко мне садится жульё, я это сразу вижу.

— И вы не боитесь?

— Я вообще-то не из пугливых.

На этом Бежан решил закончить вопросы. Допил пиво, встал, сообщил, что, возможно, захочет ещё раз с ним побеседовать, и они вышли, дружески распрощавшись.

— Врал, как заведённый, — мрачно выразил свою точку зрения Гурский, садясь в машину.

— А, ты тоже заметил? — обрадовался Бежан. — А ведь я уже готов был ему поверить, если бы не этот Доминик. Так не бывает, чтобы человек не заинтересовался таким двойным именем или фамилией. Похоже, что он его знал.

— Или, по крайней мере, слышал о нем. Каждый, кто не слышал, спросил бы, не заикаетесь ли вы.

— И ещё его добили подозрения в адрес Изы Брант. Не влюбился же он в эту бабу с первого взгляда, между ними ничего там не было…

— Может, ещё будет?

— Дай им Бог. Впрочем, она тоже врала…

Бежан на секунду задумался, а Роберт ждал с лёгким напряжением. Его не было при беседе с Изой Брант, так что он не мог составить себе собственного мнения.

— Но она врала как-то по-другому, — задумчиво продолжал его начальник. — Не про себя и не про эту Лесную Тишину, а вот про Доминика — да. Точнее говоря, не врала, а просто умолчала. Не сказала всей правды, уходила от этой темы, насколько это возможно. Скользила по поверхности.

— Прижать её?

— В том-то все и дело. На мой взгляд, при своей родне она все равно ничего не скажет, а семейство сидит там у неё на шее. Не можем же мы ждать, пока они уедут, это ведь ещё почти месяц.

— Вызвать её к нам?..

— Глупо. Конечно, можно. Но я там понял, что родственники не выпустят её из когтей, ей придётся их принимать и возиться с ними, секунды покоя они ей не дадут. Так зачем создавать бабе лишние неприятности?

Оба снова довольно долго раздумывали.

— Если она его не убила, то в приятельской беседе она скорее откроется, — решил наконец Бежан. — А вот силой из неё ничего не выжмешь. Я так думаю… У неё есть мобильник. Номер я знаю. Должна же эта родня хоть когда-то спать…

— Ночью, — обрадовался Роберт. — Уговорим её на ночное свидание!

— Придётся. Но прежде всего мы поедем к Михалине Колек и осмотрим все её экспонаты. А потом ещё покопаемся в бумагах Доминика. Так что ты не слишком-то радуйся ночному свиданию, эти сверхурочные тебе ещё боком выйдут…

18

Вопреки ожиданиям наиболее разговорчивым оказался дядя Игнатий.

По неизвестным мне причинам его дико заинтересовала двустволка с обрезанным дулом. Он желал непременно переговорить со мной с глазу на глаз, что у него катастрофически не получалось. Моя поделённая на части гостиная, являющаяся одновременно и столовой, давала, правда, возможность спящим в ней людям уединиться от остального дома, но, к сожалению, не заглушала звуков. То есть шёпотом ещё можно было поговорить, особенно на кухне, точно также можно было, не нарушая интимности огромной, трехспальной в разложенном виде тахты, на цыпочках прокрасться через холл в ванную, на лестницу, идущую наверх, и в мою спальню, однако звуки беседы, если вести её более или менее нормальным голосом, слышны были на нижнем этаже повсюду.

Наверху-то слышно не было, поэтому ни бабушка, ни тётка Иза с дядей Филиппом не представляли особой опасности, а вот тётя Ольга обладала слухом поистине кошачьим, собачьим, змеиным, вороньим, в общем слухом настоящего дикого зверя из джунглей, бдительно улавливающего малейший шорох.

Теоретически она уже отправилась спать, однако уши её оставались начеку.

— Что ты там говоришь, Игнатий? — послышался из гостиной её голос. — Какой патрон? Какая лампа может интересовать тебя в подобной ситуации?

Дядя имел в виду вовсе не патрон, а патроны, но он говорил шёпотом, и тётка не расслышала. Я ничего не имела против того, чтобы оказать ему услугу, хочет поговорить — ради бога, поэтому я ухватилась за эту лампу, как за якорь спасения.

— Все в порядке, тётя, дядя предложил мне помочь поправить контакт в моей настольной лампе.

Там что-то отходит. Это мелочь, но я в электричестве не разбираюсь. Пойдёмте, дядя, это там…

— Игнатий, тебе нельзя переутомляться!

Дядя подхватил идею и успокоил тётку: ну конечно, о чем речь, он вовсе не будет переутомляться, это мелочь, он лишь кое-что подкрутит. Он поспешно последовал за мной в мою спальню-кабинет.

Настольная лампа у меня действительно была, и на этом правда кончалась. Подкручивать в ней было нечего.

— Потому что в этом случае, девочка моя, точность стрельбы заметно снижается, — начал он убеждать меня, едва переступив порог. — Можно попасть только с близкого расстояния, причём пулей, а дробь — она что? Патрон с дробью даёт разброс, и кому это надо? Так почему дуло, даже два дула, почему их обрезали? Это очень подозрительная вещь, это обрезание дула, разве тебя такая вещь не насторожила?

Ты не должна бросать на себя подозрений, тебе нельзя быть соучастницей преступления. Так что же тогда все это значит?

Беспокойство так и било из него фонтаном, кроме того, явно было видно, что он все больше расходится и того и гляди припишет мне убийство Доминика, поэтому я постаралась увести его в сторону от этой темы.

— Меня это, видите ли, дядя, совершенно не касалось. И не касается. А если кому-то нравятся подобные вещи, если он коллекционирует разные там выкрутасы, то и пусть себе обрезает, что хочет. Убитый как раз это любил. У него дома были различные фокусы…

— Но ведь ты с ним не имела дела, так откуда ты знаешь, что у него было дома? Ты же сказала, что никогда не была у него дома?

— Я действительно не была. Это факт.

Дядя подозрительно оглянулся на закрытую дверь и придвинулся ко мне ещё ближе.

— Мне ты можешь сказать правду, — озабоченно шептал он. — Я на твоей стороне, и Филипп тоже, одна только Иза. Изе ты лучше ничего не говори, она лично заинтересована Особенно, если ты кого-то убила, то я помогу тебе это скрыть…

Вот тебе и на, мы опять вернулись к убийству.

— Дядя, я никого не убивала, честное слово. Я вообще не знаю, где это, где находится его нынешний дом. А что это значит, что тётя Иза лично заинтересована?

Дядя явно смутился и снова бросил взгляд на дверь.

— Ну, понимаешь… Это наследство… тебе не следовало бы об этом знать… Очень симпатичная у тебя эта квартира… Твоя бабушка немного капризничает, но на самом деле все было бы в порядке, вот только…

Ну, ни к чему это все… Убийство как раз сейчас…

— Что поделать, дядя, не везёт. Обычное невезение. Впрочем, как легко догадаться, если бы я кого-то убила собственными руками, то вполне могла бы подождать с этим до конца каникул, не так ли?

Дядя начал нервно вертеться на стуле, который едва ли был достаточно удобным для человека его комплекции.

— Вот именно, вот именно. Но Иза… Возможно, он мог бы тебе чем-то навредить, этот убитый… Чтото разгласить… какую-нибудь компрометирующую тайну. И тебе пришлось…

От всего этого здорово запахло семейными интригами, о которых я не имела ни малейшего понятия. И что этой тётке Изе в голову пришло? По какой такой причине она на меня ополчилась? Я с удивлением смотрела на дядю, который стал крутиться ещё интенсивней и попытался опереться локтем о небольшой столик рядом со стулом.

Вполне возможно, что я сумела бы узнать ещё что-то, если бы в моей комнате и в самом деле не было крайне тесно. Книги, чужие рукописи, многочисленные научные справочники, атласы, компьютерные распечатки, разные документы и чрезвычайно обширная переписка никак у меня не помещались в ящиках и на полках, столик также был весь завален, так что дядя столкнул локтем солидную стопку каталогов декоративных растений. Растения рухнули с таким грохотом, словно все они полностью одеревенели. Сердито вопрошающий окрик тётки Ольги долетел до нас даже сквозь закрытую дверь, и дядя смертельно перепугался.

— Никому не говори, что я тебе что-то рассказал!.. Сейчас я тебе помогу…

Если учесть, что он немедленно споткнулся о ботанические развалины, заодно перевернув стул и чуть не разбив лампу, которая и послужила предлогом для его визита, его предложение не показалось мне лучшим выходом из ситуации. Я подхватила качающийся столик и категорически отказалась от предложенной помощи. Я обратила его внимание на крик тётки, он заколебался, вылез из каталогов и, расстроенный и обеспокоенный, рысью покинул негостеприимное помещение.

Я подумала, что невезение преследует меня гораздо сильнее, чем тётка Иза. У меня был шанс раскрыть семейную тайну, и вот — фиг тебе!

19

Сотовый телефон зазвонил как раз в тот момент, когда я уже засыпала.

— Простите, что я звоню так поздно, — сказал майор Бежан, которого мне не пришлось узнавать по голосу, так как он сразу же представился, — но я понимаю, что у вас дома сейчас довольно сложная ситуация, и не хочу её ещё больше усложнять. Как бы нам переговорить с вами с глазу на глаз, не вызывая ненужных проблем.

Я ещё не совсем заснула, поэтому моментально пришла в себя.

— Видимо, мне пришлось бы, пан майор, тайком выйти из дома поздно ночью.

— Как, например, сейчас?..

— Даже ещё попозже. Но мне было бы удобней договориться с вами заранее и быть наготове, чтобы три раза не переодеваться. Я уже легла спать.

— Значит, договоримся на завтра?

— Пожалуйста. Я выйду украдкой в полночь под предлогом того, что нужно поставить машину в гараж. Пойдёт?

— Договорились…

20

Бежан положил трубку в квартире покойной Михалины Колек и посмотрел на Роберта Гурского.

— Ах, эти долгие ночные разговоры поляков… — пробормотал он. — Лучше всего поговорить с ней завтра, а не сегодня — к тому времени мы будем знать больше.

— И так уже неплохо, — оптимистично возразил Роберт, указывая на небольшую стопку различных бумаг. — Половина из этого уже утратила силу, но остальное — просто золото.

— Точно. Шестеро убийц один к одному.

Прямо от Лукаша Дарко они приехали в дом жертвы, и не прошло и часу, как им стали известны все её секреты, так как в квартире царил образцовый порядок. Бумаги занимали там сравнительно мало места, и найти их было легко. Две записные книжки с номерами телефонов, календари за последние пять лет, немного статей и фельетонов, вырезанных из периодической печати, несколько номеров иллюстрированных журналов, несколько копий судебных постановлении, личные документы, начиная с метрики, и немного писем, несомненно важных, исключительно от её божества, Доминика. Кроме того, два небольших альбома и коробка с фотографиями. Ни одной книги, если не считать телефонного справочника двухлетней давности.

Из личных документов следовало, что Михалина Колек закончила среднюю школу и какие-то таинственные партийные курсы, фигурировавшие под названием «специальный курс для работников аппарата». После чего вышла замуж за сотрудника МВД, с которым неизвестно что произошло, так как решение суда о разводе, принятое перед самой сменой общественного строя, говорило о полном распаде супружеской жизни без малейшего упоминания о самом супруге и причинах распада оного. В тот же период она начала получать пенсию по инвалидности III группы, что привело и Бежана, и Гурского в неописуемое изумление. Что же это, Езус-Мария, за инвалидность такая, что за болезнь могла мучить эту могучую, пышущую здоровьем кариатиду?..

Иллюстрированные издания были в основном посвящены моде и секретам макияжа, половина фотоснимков представляла саму Михалину в разном возрасте и различных ситуациях, почти половина — посторонних людей, и где-то около одной сотой части снимков — Доминика, впрочем, плохо различимого. Статьи из прессы и судебные материалы также затрагивали людей посторонних, никоим образом, казалось бы, с Михалиной не связанных, а записные книжки и календари были целиком заполнены информацией, вполне возможно, — абсолютно бесценной.

Бежан с Гурским моментально отделили зёрна от плевел и занялись тем, что представлялось наиболее важным, в самую первую очередь обратившись к переписке. Много читать там нечего было, хватало всего лишь одного взгляда.

— «Найди Мариушка», — прочёл Роберт. — Чудесное письмо. Кратко, содержательно, однозначно…

Кто это такой, этот Мариушек?

— Это мы ещё выясним, — заверил его Бежан. — «Не появляйся до вторника». Тоже красиво. Во, а тут ещё лучше: «Веток весь вторник». Причём «весь» подчёркнуто. Хорошо бы ещё узнать, не делал ли он орфографических ошибок. Потому что, возможно, это нужно читать раздельно: «В сток». Но все равно непонятно.

— Ну то, что это не любовная переписка, и так ясно. Взять на заметку этого Мариушка?

— Не задавай глупых вопросов, у нас мало времени…

Между судом и прессой царило полное единодушие: почти все материалы касались компрометации уже сходящих со сцены партийно-правительственных руководителей, а из их круга выделялись шесть фамилий людей, все ещё находящихся у власти. Так что на основе документов Михалины шести людям можно было при желании запросто поломать карьеру, а то и саму жизнь. Бежан ничуть не сомневался, что ещё больше подобных материалов находится в бумагах Доминика, однако, чтобы кто-то из подозреваемых мог решиться на такую вещь, как убийство собственными руками, — в это все-таки трудно было поверить. Они не слишком-то увлекались физическим трудом, для этого у них имелся соответствующий персонал.

А вот таинственного Мариушка Роберт нашёл. Так, во всяком случае, можно было полагать. Какая-то очень дряхлая копия судебного решения информировала об условном освобождении из исправительной колонии некоего Мариуша Ченгалы, шестнадцати лет, с назначением ему опекуна в лице… И на этом месте, к сожалению, кусок листа отсутствовал. Они с Бежаном единодушно предположили, что куратором должен был стать Доминик Доминик, однако тут же решили, что выдают желаемое за действительное.

— Точно так же это мог бы быть Степан Колек, бывший муж Михалипы, — недовольно сказал Бежан. — Дело-то было шестнадцать лет назад. Даже если мы теперь знаем, кто такой Мариушек, то на кой черт это нам нужно?

— Иза Брант, — беспомощно подсказал Роберт.

— Она была одиннадцать лет назад. Но ничего, завтра мы её спросим. Берись-ка за записные книжки, нужно хотя бы просмотреть, ведь мы их все равно заберём с собой.

Несколько минут царило молчание, так как оба проглядывали густо исписанные записные книжки, сразу же вычёркивая лиц, уже перенёсшихся в лучший мир. Они сидели под единственным торшером, окна квартиры были наглухо зашторены. Ни Бежану, ни Гурскому это вовсе не было нужно, но, по-видимому, Михалина Колек явно заботилась о том, чтобы никто с улицы не мог увидеть, что там у неё происходит, так что ни малейший луч света не проникал через это затемнение, достойное времён войны, авианалетов и бомбардировок. А поскольку они не собирались наблюдать за прохожими в скверике, то и оставили её ужасающие шторы в том же положении.

Неожиданно в ночной тишине послышался какой-то шорох со стороны входной двери. Они одновременно подняли головы.

Кто-то крайне осторожно копался в замке.

Бежану не пришлось даже пальца к губам прикладывать, его спутник был отнюдь не кретином, а испытанным, сообразительным и умным работником.

На вопросительный взгляд он ответил кивком, что означало, что дверь была заперта после того, как они вошли. Кто-то с другой стороны вставил ключ в замок. Полицейские на цыпочках, беззвучно приблизились к входной двери, намереваясь занять позицию по обе её стороны.

И в этот момент невезение вновь проявило себя в полную силу.

В носу у них не засвербело, никто не чихнул, однако ни один из них не мог знать, что декоративный буфет Михалины держался на честном слове.

Одна из ножек величественного сооружения давно уже перестала исполнять свои обязанности и была подставлена просто для равновесия, к тому же ножка эта имела форму шара. И вот это-то равновесие Бежан лично нарушил два часа тому назад, слегка прикоснувшись к этой самой ножке во время проверки содержимого полок. А шар — он и есть шар, ему свойственно катиться, и именно этот момент он выбрал для того, чтобы немного пошалить.

Возможно, если бы в это время над районом пролетал самолёт, тогда это не было бы таким сверхъестественным явлением.

С ужасающим скрипом, треском и грохотом буфет накренился, высыпая из себя многочисленные стеклянные, фарфоровые и металлические предметы, ибо дверцы его не выдержали их напора. Они резко распахнулись, обрывая верхние петли, и со всего размаху ударились о стену.

На пару секунд все замерло, Бежан с Гурским — внутри, а таинственный гость — снаружи. Потом те, что были внутри, навалились на дверь, а тот, что снаружи, понёсся куда-то, похоже, — все свидетельствовало о том, — что по лестнице.

И хотя те, что внутри, отличались прекрасной физической подготовкой, тот снаружи все же успел. Когда они выбежали из дома, вокруг уже никого не было, кроме пожилого господина с собакой. Господин смотрел в направлении рынка, а собака виляла хвостом.

Бежану и Гурскому было сообщено, что боксёры — собаки дружелюбные и всех любят, а какой-то тип, который выбежал из дома, очень торопился. Он в бешеном темпе исчез где-то там, среди автомашин. Возможно, они бы даже услышали шум стартующего двигателя, если бы как раз в этот момент не проехал ночной трамвай и не заглушил все вокруг.

— Преступник. Голову даю на отсечение, — выразил свою точку зрения Роберт.

Бежан кивнул.

— А если нет, то уж точно один из тех, которые все знают. Черт, а ведь мебель у неё казалась такой солидной! Нужно будет кого-то здесь оставить.

— Забуй?..

— Забуй. Позвони ему. А мы подождём, пока он приедет.

Сержант Забуй приехал, Бежан с Гурским забрали скромное барахло Михалины и присоединили его к макулатуре Доминика. Затем отправились спать, а за чтение взялись рано утром.

21

О, если бы, тысяча чертей, этот чердачный люк открылся вчера или сразу после моего разговора с дядей Игнатием!..

Так нет же, куда там, он дождался, пока пройдёт достаточно времени, чтобы я могла организовать ликвидацию выступающей против меня тётки Изы.

Тот факт, что я все ещё никакого понятия не имела, почему именно она выступает против меня, совершенно не имел значения. Подозрения вспыхнули, как фонтанирующий гейзер.

И к тому же этот люк, свинья вредная, открылся как раз тогда, когда тётка с дядей уже легли спать, снова вернувшись домой необычно рано. Возможно, в надежде увидеть очаровательную сценку, когда меня будут заковывать в кандалы. Хотя, минутку, если бы он открылся до их возвращения, возможно, оказалось бы, что я покушаюсь на жизнь бабки?.. Нет, глупости, люк находился над комнатой Томека, то есть над комнатой тёти Изы и дяди Филиппа, о бабушке не могло быть и речи, я же должна была бы ориентироваться, где в моем доме имеются западни?..

Несусветный грохот потряс весь дом в двадцать три часа тридцать минут, подняв всех на ноги. Я помчалась наверх, полная самых страшных предчувствий.

Свалилось все это, слава богу, им на ноги, головы остались целы. Велосипедное колесо, старые роликовые коньки, вагончики от испорченного электрического поезда, множество кед и адидасовских кроссовок, необязательно парами, модели танков, книги, витрина для бабочек, в которой не было ни одной бабочки, куски промасленной фольги, огромное количество самых разных инструментов, альбомы с гербариями — готова поклясться, что Касины, металлические коробочки с крючками и блеснами для рыбной ловли, большой ящик с не драгоценными и совсем не декоративными камнями, фарфоровые обломки неизвестно от чего… Я даже ощутила гордость за богатую палитру интересов моих детей.

Гордость за палитру оказалась моей единственной радостью. Никто больше моих детей почему-то не оценил, что, по принципу действия и противодействия, слегка уменьшило моё желание врезать за это детям по полной программе. И что ни в малейшей мере не способствовало приведению лежбища тётки и дяди в состояние пригодности для дальнейшего использования.

В четверть первого, убрав все, куда только можно, я вспомнила, что у меня было назначено свидание с майором и уже минут пятнадцать назад я должна была появиться перед домом, в районе гаража.

Я ещё успела подумать, что все, больше не могу, завтра же привлеку на помощь Рысека, а если майор потеряет терпение и придёт сюда, то пусть сам мне помогает, как заверещал проклятый мобильник.

— Сейчас, — сказала я, возможно, слегка измученным голосом. — Я совершила покушение на жизнь одной из тёток, так что дайте мне возможность как-то с этим справиться. Ещё минут пятнадцать. Честное слово, я спущусь. Даже с большим удовольствием!

Комментарии семейства разразились, по всей видимости, сразу же, как только я исчезла из виду.

Достаточно мне было обменяться с майором всего несколькими фразами по телефону, как они успели высказать друг другу гораздо больше. Вся эта дискуссия прямо-таки свалилась на меня сквозь осторожно приоткрытую дверь, а дверь я осторожно приоткрыла, так как у меня мелькнула мысль немедленно и незаметно сбежать.

—..а откуда же она могла знать, что для тебя это так важно? — ехидно и сердито говорила тётка Ольга. — Кто ей сказал? Да ты и сама от всего отпираешься!..

— Я прошу прекратить подобного рода инсинуации! — с достоинством требовал дядя Филипп.

— Одна жертва или две — разница небольшая, — довольно истерично говорила тётка Иза.

—..необходимо все тщательно проверить, — рассуждала бабушка. — Подобных склонностей в семье никогда не было, хотя все возможно. Тут явно существуют сильные подозрения…

— Есть же какие-то семейные обязанности, — в лёгком отчаянии настаивал дядя Игнатий. — Мы обязаны… Это наша обязанность… Даже если бы…

— Даже если бы наша племянница оказалась преступницей, мы должны её защищать? — прошипела тётка Иза.

— Местные преступления тут не при чем… Может быть, это было в порядке самообороны…

— Ни в чем нельзя быть уверенным, ни в чем, — бормотал дядя Филипп, все ещё полон достоинства.

— Решение буду принимать я! — с нажимом констатировала бабушка. — Многое свидетельствует…

Я лично это выясню и прошу всех успокоиться!

Я не сбежала незаметно, поскольку этот разговор меня страшно заинтересовал. Он вполне соответствовал неясным высказываниям дяди Игнатия, какие-то тайны семейство от меня явно скрывало, а у тётки Изы несомненно были ко мне какие-то претензии. Ясно было, что наследство зависело не только от демонстрируемого мною благоразумия в жизни, но и от моей морали, которая как раз оказалась под вопросом. Кто-то где-то, в каком-то завещании поместил примечание, что я могу наследовать только при условии, что не совершу преступлений, или что?..

Откуда, ко всем чертям, здесь появилось преступление? И откуда берётся это ожесточение тётки Изы?..

Они заметили меня в приоткрытых дверях, так что я не могла больше делать вид, что не слышала ни одного слова.

— Завтра весь этот мусор я уберу в гараж, — пообещала я. — Или в подвал. Я не могу все это выбросить на помойку, так как это сокровища моих детей, а я все же в некотором роде мать. Голову им намылю, я имею в виду детей, по крайней мере устрою им скандал. Что касается преступлений, то я до сих пор ни одного не совершила, так что прошу на это не рассчитывать. Я не могла готовить покушения на тётю и дядю, так как не знала, кто где будет спать, а что касается всего остального, то пусть бабушка сделает так, как захочет.

— Спасибо тебе большое за разрешение, девочка, — сказала бабушка тоном, от которого можно было одеревенеть, и жестом показала, что желает вернуться в постель. В связи с чем тётку Ольгу и дядю Игнатия буквально вынесло вниз.

Мне удалось покинуть дом спустя десять минут, поскольку никто не проявлял ни малейших намерений со мной беседовать.

Майор с поручиком, инспекторство и комиссарство которых я успешно выбросила из памяти, ждали меня в машине неподалёку от моего гаража. Я села в машину не то что без сопротивления, а прямо-таки с огромным облегчением.

— Возможно, господин майор, кое-кто не любит полицию и относится к вам недоброжелательно, — с ходу заявила я, не в силах удержаться. — Но только не я. Для меня вы представляете собой отдых и вдохновение, по сравнению с моей роднёй вы просто существо с крылышками, нечто вроде ангела. Не знаю, возможно, я даже предпочла бы, чтобы вы меня посадили…

— Некуда сажать, — вежливо ответил майор. — И я не уверен, нужно ли. Поговорим по-человечески?

— Надеюсь, что да!

— Тогда сразу же расскажите, что это было за покушение на тётку?

Я сделала глубокий вдох и рассказала ему все, по возможности кратко. Майора заинтересовал вопрос о наследстве.

— Должна вам сказать, что я понятия не имею, от чего оно зависит, — грустно призналась я. — Наверное, от моей репутации в целом. Кроме того, я не знаю, откуда берётся это наследство, и кто, собственно, им распоряжается. Возможно, бабушка, но я не ручаюсь.

Я бы вовсе не обиделась, если бы мои дети получили какую-то материальную базу на будущее, потому что я могу в некоторой мере взять на себя только настоящее. Я не знаю всего состава родни, но уверена, что не этот вопрос не даёт вам спокойно спать. Даже если бы все друг друга взаимно поубивали, вы ведёте другое дело, и никакие наследства вам не помеха.

— Совершенно правильно, — согласился майор. — Меня волнует пан Доминик. Вы ведь не все о нем рассказали, не правда ли?

— Конечно, нет. И я ещё не готова, так как не могу поверить в его гибель. Может быть, я должна опознать труп?

— Это можно было бы организовать, но он все ещё находится в Млаве. Пожалуй, жалко времени.

— Но вы оба можете поклясться, что он действительно мёртв?

— Чем вы только захотите, — торжественно заверил меня майор, после чего внезапно добавил:

— Михалина Колек тоже умерла.

Эта последняя информация ввергла меня в полное остолбенение. В машине горел свет. Я вглядывалась в их лица, пытаясь обнаружить следы кретинского юмора. Доминик, Михалина… Невероятно!

— Она что — с отчаяния покончила с собой?.. — ошеломлённо спросила я, ибо именно эта возможность первой пришла мне в голову.

— А вы считаете, что она была бы на это способна? — живо подхватил майор.

Мне нужно было собраться с мыслями, поэтому я какое-то время молчала.

— Понятия не имею. Не исключено. Конечно, все может быть, но если бы оказалось, что так и есть, то я до конца своей жизни не перестала бы удивляться.

Не похожа она была на самоубийцу… Ну, ладно, перестаньте меня глушить по голове, скажите, в чем тут дело?

— Одно из двух, милая пани. Либо вы преступник, и тогда вы будете выкручиваться и прикрываться плохой памятью и незнанием, либо вы не имеете со всем этим ничего общего, и тогда вы нам поможете.

Вы сумели в нужное время оказаться на месте преступления, так что сами понимаете. Санкцию прокурора я бы мог получить в одно мгновение.

— Ну, ясное дело, — с горечью подтвердила я. — Особенно, если я невиновна… У нас пользуются защитой исключительно настоящие преступники.

— Так вы нам поможете или нет?

— Разумеется, хотя и сомневаюсь, насколько все это вам пригодится. Но, пожалуйста, спрашивайте.

Майор перевёл дух, прокашлялся и вздохнул.

— Я и сам, милая пани, не очень-то знаю, о чем вас спрашивать. Если принять, что это не вы, то у кого-то должна быть веская причина, или же кто-то просто не любил покойника безо всяких веских причин.

Что вы об этом думаете?

Я очень глубоко задумалась. Если я не скажу ему всей правды, он ничего не поймёт, а я ещё больше окажусь под подозрением. Если же скажу, то сделаю из себя величайшую идиотку всех времён. К тому же женщина бы мне поверила, а вот мужчина — едва ли. И что — я должна буду сама доказывать ему собственную глупость?

— Я бы охотно представила вам факты, если бы все, что я знаю о Доминике, не складывалось из одних умозаключений, подозрений и ощущений, — смущённо призналась я. — Умозаключения могут оказаться ошибочными, подозрения — напрасными, а ощущения — сплошной идиотской истерикой. А вот фактов в этом деле — кот наплакал.

— Не важно, — немедленно успокоил меня майор. — Мы все это совместно обмозгуем, мы ведь не такие уж дебилы, как это обычно считается. Мы и в школу ходили, и время от времени нам тоже удаётся думать.

— Ну хорошо. Факт первый… минуточку, все это будет не в хронологическом порядке, а так, как мне вспомнится.

— Тоже не важно…

Бог знает, какой факт был первым, во всяком случае я прекрасно помнила, как Доминик поразил меня, когда мы наткнулись в лесу на дятла, который столь самозабвенно стучал по дереву, что не замечал ничего на свете. Солнце светило прямо на него, была зима, все вокруг было покрыто снегом, и красная голова птицы пылала на этом фоне, как пламя. И увидела это я, а не Доминик, талантливый фотограф природы. Я ему показала, он начал примеряться для снимка, так как аппарат у него всегда был с собой, и примерялся так долго, что дятел успел улететь.

Потом он меня же отругал, Доминик, разумеется, а не дятел, что все это из-за меня, хотя я застыла, как каменная, и чуть ли не перестала дышать. Может быть, тема ему не подошла и не было вдохновения, а я плохо выбрала кадр, вот оно так и вышло, в общем, меня охватило лишь раскаяние, и никаких подозрений у меня ещё не появилось.

Потом была история с замочком-защёлкой от шкатулки, где я хранила всякие мелочи. Он сломался, Доминик по собственной инициативе взялся его починить, но оказалось, что у меня дома нет необходимых инструментов. Ничего у него не получалось, он разозлился, забрал шкатулку с собой и принёс мне её через неделю исправную, страшно гордый своим подвигом. Тоже вроде бы мелочь, и все же…

Ни одного раза он не сделал ничего у меня на Глазах и в моем присутствии, показывал уже готовые вещи и хвастал усовершенствованиями, какие ему удалось осуществить…

Как-то раз я столкнулась у него с человеком, который уходил с каким-то странным выражением лица.

Он казался одновременно мрачным и обрадованным, злым, как сто чертей, и очень довольным, покорным и бунтующим, и эта смесь чувств была в нем настолько сильной, что бросалась в глаза. Он что-то оставил, какой-то пакет, это я зафиксировала лишь беглым взглядом — одно движение, и пакет моментально исчез из поля зрения, но я была железно уверена в том, что именно он только что принёс его. Доминик был в бешенстве от моей встречи с этим парнишкой чуть ли не дверях, он с огромным трудом постарался скрыть своё бешенство и, видимо, как раз поэтому у него вырвалось, что этот парень двадцати с лишним лет — его подопечный, о котором я, впрочем, слышала. Какой-то Мариуш Вывлока или что-то в этом роде. А может быть, Мариуш Влучикий?.. Во всяком случае, в его фамилии было что-то от волочения. Когда-то, лет десять назад, Доминик спас его в критической ситуации, после чего благодаря его опеке парень вышел в люди. Больше он ничего не сказал и переменил тему.

В другой раз я была свидетелем странного случая. Мы ужинали в шикарном кабаке. Вошёл мужчина средних лет, официанты ему кланялись, метрдотель сам провожал к столику, гость мельком огляделся, заметил Доминика и на мгновенье замер. Затем тут же повернулся и вышел к явному разочарованию персонала. Доминик и глазом не моргнул, но через минуту встал из-за стола и направился якобы в туалет, однако туалеты располагались рядом с входной дверью, и, по моему мнению, он не стал пользоваться их услугами, а выглянул на улицу. Вернулся он минут через пять, полон тщательно скрываемого мстительного удовлетворения, которое я сумела почувствовать, так как уже достаточно хорошо его знала.

Ну, и ещё мои корректуры научных текстов…

Лишь на второй раз меня кольнуло — он похвастался знанием, изобретением, усовершенствованием, о которых я только что читала, проверяя грамматику и выискивая опечатки. Обычно содержание подобных трудов меня вообще не трогало, но что-то там в памяти замаячило, и мне стало как-то не по себе. Автор украл у Доминика? Или Доминик — у автора?.. Но откуда же он мог это взять, если не с моего письменного стола?..

При мысли о том, как я буду выглядеть, я похолодела, а ком в горле чуть меня не задушил. Корректор, который даёт посторонним лицам нигде ещё не опубликованный текст, злоупотребляет доверием автора и издателя!.. Да это не корректор, а просто свинья!

Все это и ещё многое другое я и рассказала майору, стараясь говорить кратко, иначе мы бы просидели в машине до утра. Я старалась не делать собственных выводов, однако они лились из меня, как из дырявой бочки. Доминик пожирал любую падаль, какая только попадалась ему в руки, и я сильно подозревала, что в случае необходимости он вполне мог превратить живое существо в падаль. Я и сама была близка к этому…

Майор выразил мне нечто вроде сочувствия.

— Да, — сказал он, явно неудовлетворённый. — Вы подтверждаете наши предположения, хотя я надеялся, что вы знаете больше конкретики, какие-то фамилии…

— В общем-то иногда я видела фамилии, но не обращала на них внимания. Однажды я зашла к нему без предупреждения, просто по пути, а на столе лежал лист бумаги со списком. Такой смятый и затем разглаженный, и одну я там заметила, самую первую.

Пустынко. Я её запомнила, так как она неизвестно почему ассоциировалась у меня с розой пустыни.

Больше я ничего не успела разобрать: он сразу же спрятал листок. Ну, и ещё тот самый Мариуш Влечоны. А! Ещё была женщина, она срочно разыскивала его по телефону и позвонила мне, как же её…

Вспомнила! Кая Пешт. Так она представилась.

— Как давно это было?

— Примерно за год до того, как мы расстались.

Лет пять-шесть назад.

— А тот человек, который ушёл из ресторана…

Вы могли бы его описать?

— Едва ли, — с раскаянием призналась я. — Помню, что он производил приятное впечатление. Короткая стрижка, симпатичное лицо, мягкие черты, ничего резкого. Среднего роста… сантиметров этак на пять выше метрдотеля. Не толстый и не худой, возраст… где-то около сорока. А вот поведение противоречило внешнему облику.

— Что вы хотите этим сказать?

— Он казался симпатичным и хорошо воспитанным, а повернулся и ушёл как-то так… чуть ли не по-хамски. Может быть, я преувеличиваю, но в этом явно что-то было, если я до сих пор помню, можно сказать, эта картина так и стоит у меня перед глазами.

— Доходы, — вырвалось у поручика.

— Правильно, — согласился с ним майор. — Вы знаете источники доходов пана Доминика?

— Догадываюсь, — с горечью сказала я. — И тоже на основе умозаключений и предположений. Наверное, сейчас мне придётся чернить покойника. Хотя предупреждаю, что я могу ошибаться…

Я изо всех сил старалась сдерживаться, но образ Доминика все равно получился не слишком привлекательным. Я опередила очередной вопрос майора.

— Хочу сразу же объяснить, почему я столько лет с ним выдержала, так как вижу, что вас это удивляет.

По глупости. Влюбилась в него и поверила в его совершенство, а он окружал меня заботой. По крайней мере, так мне казалось. И я ни о чем не догадывалась, подавляя в зародыше все подозрения… Так что кое-какое время на это понадобилось. А потом он сам мне подставился, прямо заявив, что должна же я приносить ему хоть какую-то пользу. И стал приводить мне в пример папи Колек, благодаря чему великая любовь окончательно сдохла. И тогда у меня наконец-то словно пелена спала с глаз, а мысли выбрались на свободу. Если вы не в состоянии этого понять, посоветуйтесь с какой-нибудь женщиной, возможно с женой. По части чувств все мы невероятны глупы.

— Да нет, я все понимаю, — с неожиданным смущением сказал майор. — То есть, конечно, скорее так, поверхностно, не изнутри…

— Изнутри! — фыркнула я. — Да ни один мужчина не может чувствовать ничего подобного, иначе какой же он мужчина!

— Очень правильное замечание. Ну, а что с пани Колек? О ней вы тоже не все сказали.

— И сейчас тоже не хочу говорить, потому что противно. Но если нужно, скажу. Понятия не имею, откуда он её взял, но… Секундочку, я вообще не знаю, правда ли это, потому что мне это сказал Доминик, а он мог соврать. Я не проверяла. Вроде бы она была женой какого-то партийного руководителя, тот на ней женился, когда она ещё была молоденькой девушкой, в конце прошлого общественного строя…

Если вы все это записываете, то как джентльмен и человек чести все мои личные признания вы сотрёте…

— Коль скоро они не понадобятся для следствия, можете быть спокойны. Если бы мы разглашали частные проблемы невинных людей, никто бы не захотел с нами разговаривать.

— И так не хотят, — пробормотал поручик.

— Я хочу, — решительно возразила я. — Правда, с оглядкой.

— Оглядку я могу вам гарантировать. Доверительные и ненужные вещи идут ad acta[10], в архив…

— В архив! — вырвалось у меня издевательское замечание. — Ха, ха, ха! Интересно, а откуда же пани Колек вытаскивала для Доминика самые разные документы? Из железнодорожного расписания, что ли?

Вроде бы супруг всячески помыкал этой молодой девушкой, заставляя её оказывать услуги другим руководителям, как своим друзьям, так и врагам, а те ею пользовались, странно как-то, потому что…

Впрочем, не странно, в давние времена прислугу тоже за людей не считали, панам и в голову бы не пришло, что у прислуги есть и глаза, и уши, и языки. Nihil novi sub lovi [11], ибо точно так же, как мне кажется, относились и к пани Колек, которая к тому же прекрасно разбиралась в их взаимоотношениях, превышая меня в этой области на целых семнадцать этажей. Благодаря чему она и сохранила тесные связи, установленные четверть века назад, а в переломные времена сумела раздобыть различные архивные и строго секретные материалы, сберегла их и передала своему новому властелину. То есть оказалась полезной. Именно это я и сообразила из намёков Доминика, поскольку он никогда и ничего не говорил прямо, и я даже не знаю, сколько во всем этом правды. Он давал мне понять, что она для него — нечто вроде верного слуги, а вообще-то она появилась, вначале туманно, затем явно, лишь в последние два года нашей с ним связи. Возможно, он знал её с рождения, я не в курсе. Кажется, она распространяла обо мне какие-то сплетни, однако они были настолько дурацкие, что я их даже не запомнила…

— Ни одной?

Я на некоторое время задумалась, пытаясь вспомнить невероятно идиотские вещи, с помощью которых Доминик пытался на меня давить.

— Сейчас, минуточку. Была у меня страшно сложная корректура, но такая прелестная, об археологии, перевод с английского, я должна была по просьбе автора провести сопоставление с оригиналом, английский я знаю. Дважды… нет, извините, три раза — один из них случайно и в частном порядке — автор подвозил меня домой со всем этим барахлом, бумага ведь штука тяжёлая… После чего я узнала, что у меня есть любовник, который компрометирует Доминика.

Крайний идиотизм. А один раз я якобы по пьянке учинила скандал в кабаке под названием «Лотос» — где, черт побери, находится этот «Лотос»? — выкрикивая какие-то обидные вещи в адрес пани Колек и Доминика. Причём эти упрёки он высказывал мне весьма любезно, не обращая внимания на то, что я ничего не понимаю, чем и заморочил мне голову до основания. Кажется, это была работа пани Колек, но не могла же я относиться к подобным глупостям всерьёз. Что-то ещё мне брезжит: будто бы я кому-то выдавала какие-то его секреты, но тут я уж вообще не знаю, какие и кому. Должна вам признаться, что уже четыре года все это вообще перестало меня трогать.

— А вы ненавидели пани Колек?

Я аж задохнулась от изумления.

— У вас с головой все в порядке? Извините, я не хотела быть невежливой. Вы действительно считаете, что мне больше нечего делать, как заниматься какими-то взаимоотношениями с пани Колек?

— Но, возможно, без неё вы не расстались бы с паном Домиником?

— А какое она ко всему этому имела отношение?

Я бы и так с ним рассталась, узнав, что он меня обманывал. Возможно, что под её влиянием он стал мне ещё более неприятен, но ведь это плохо говорит о нем, а не о ней. Так ведь?

— И вы не виделись ни с ним, ни с ней все эти четыре года?

Я пожала плечами, уже слегка раздражённо.

— Нет. Я уже вам говорила. Я его избегала, а уж о ней и говорить нечего. Однако противно мне было только от самой себя. Думаете, приятно осознавать, какой невероятной дурой я оказалась? В моем-то возрасте?

— Ну что касается возраста, то не надо преувеличивать. Но вот вы говорили, что пан Доминик сам ничего не умел и пользовался чьей-то помощью. Ну, в фотографии и механических устройствах. А у вас не появлялось каких-либо подозрений — кто это мог быть? Может, какая-то фамилия?

— Понятия не имею. Никакого. Как раз это-то он всеми силами и скрывал. А меня больше интересовали американские идиомы, чем помощники Доминика. И скорее его внутренний мир, чем внешнее существование.

Майор немного помолчал и грустно вздохнул.

— Должен извиниться, но я вынужден задать вам этот вопрос. Пан Доминик был человеком богатым.

Он вам помогал материально?

— Помогал. Один раз заплатил за мафиозное такси, ещё вывез меня за свой счёт в коротенький отпуск на польское побережье, и один раз — на неделю в Ниццу. Платил в кабаках, хотя и редко: мы не увлекались развлечениями. Остатки из этих кабаков я для своих детей не забирала, кормила их собственным промыслом. Приносил мне цветы. Получила я от него и несколько подарков на именины и Новый год, самым ценным из них были пассатижи, но многофункциональные, в которых имелся даже штопор, действующий по принципу рычага, гениальная вещь, вроде бы он сам её сделал. И это, собственно, все, возможно, были ещё какие-то мелочи, но я их не помню.

— А деньги, драгоценности?..

— Да вы что?!. Я человек работающий, а не куртизанка девятнадцатого века. Живу за свой счёт, а не за счёт мужчин. Да и не материальные соображения были для меня главными.

— Так на что же он тратил свои деньги?

— На качество. Если кабак, то самые лучшие блюда, если шампанское, то «Тейтингер» какого-то там года; если уж он одевался, то шикарней, чем принц Уэльсский в начале века, если автомашина, то с наворотами, если самолёт, то первый класс, и так далее.

А больше я не знаю. Иногда у меня создавалось впечатление, что все это просто напоказ.

— Тогда зачем ему были нужны деньги?

— А черт его знает. Деньги — это власть. Он обожал власть. Хотя, с другой стороны, он утверждал, что власть — это знание. Может, он платил за знание?

— А как по вашему мнению или… ну, не знаю, ощущению… скажем так, интуиции… Кто мог его убить? И почему?

— Я и сама об этом думала, — озабоченно ответила я. — Может быть, кто-то, кто изо всех сил стремился сделать карьеру, а Доминик был для него опасен, так как что-то о нем знал? Единственный выход — убить гада, убить знание. Причём это должен быть человек хитрый, ловкий… Минуточку, а как он, собственно говоря, погиб? Ведь он был прямо-таки патологически острожен, не может быть, чтобы он близко подпустил к себе убийцу. Как это на самом деле было?

— А вот как раз и подпустил, — сказал майор со вздохом. — Действительно, застрелен с близкого расстояния. Не то что бы в упор, но с расстояния меньше метра.

— Это невозможно, — остолбенело выговорила я.

— Может быть, и невозможно, но это факт. И какой вы из этого сделали бы вывод?

Он ошеломил меня, мне нужно было подумать.

— Тогда уж договаривайте до конца. Я так понимаю, что произошло это где-то в той самой Лесной Тишине. Как это выглядело, я там никогда в жизни не была? Что это было: дворец, шалаш? Обыкновенный дом? Оружейная палата там у него была или как?

— Нет. Салон. Спальня. Личный кабинет, в котором находилось оружие. Его нашли в этом кабинете, ружьё было его собственностью и после убийства висело на стене. А в салоне он кого-то принимал.

И что вы на это скажете?

Я попыталась все это себе представить. Доминик встретился с кем-то, чем-то там его угощал, выпивка, чай, кофе…

— А что значит, что кабинет был недоступным ни для кого? Никто туда не входил?

— Абсолютно никто. Даже уборщица. Всегда был заперт на все замки.

Я начала думать вслух, — Если оружие в кабинете, а гость — в салоне…

Ему пришлось бы вынести эту двустволку и тому, неизвестному, показать. По двум причинам, на выбор.

Похвастать: возможно, она была как-то оригинально обрезана, или же посоветоваться: может, в ней что-то испортилось. Возможно, что-то усовершенствовать.

Значит, или новая фигура, дрессируемая на роль обожателя божества… возможно, обожательницы — не будем спорить из-за пола, — или тот самый, который все за него делал. Негр. Велел ему посмотреть, что-то заменить, исправить?.. Проблема точности боя, способа заряжания?.. Я в этом не разбираюсь, возможно, он хотел заряжать её чем-то другим и показал негру, дал ему в руки, чтобы тот придумал какой-то необычный способ, а негр впал в амок, и привет…

— Вы считаете, что это мог быть внезапный порыв?

Неожиданно я представила себе эту картину с другой стороны.

— Минутку, — нетерпеливо заговорила я, занятая своими собственными переживаниями и не обращая внимания на замечания майора. — Новый человек отпадает, но это мог быть такой, кто уже немного там освоился. Ну, предположим, я. Как бы это объяснить… я вроде бы не дура, скорее глупела при Доминике, но потрясена внезапным разрывом, вне себя от ненависти и желания отомстить. Шоры на глазах, бездетная, потому что дети в таком случае страшно мешают… Симулируя покорность, раскаяние, обожание — женщины способны на все, — всячески его превозносит и морочит ему голову. Доминик приносит и демонстрирует ей своё новое достижение, она же до такой степени изображает из себя кретинку, что он позволяет ей зарядить… или даже сам заряжает, ведь её слабые ручки с этим не справятся… И тут истина вырывается наружу; она целится в него и стреляет. Наконец-то! Только это ей и нужно было! Она убила несчастье всей своей жизни, и ей даже жаль, что уже все кончено, она охотно убивала бы его ещё и ещё, раз тридцать… ну, не тридцать, я преувеличиваю, раза три-четыре. Потом она чувствует облегчение и приходит в себя, детективы она читала, поэтому вытирает ружьё… Она ведь была вытерта? Я имею в виду двустволку. Отпечатки пальцев?

— Идеально стёрты.

— Ну вот, она её с удовлетворением и торжеством вытирает, вешает на стену… И привет, уходит. Как жаворонок в небесах.

— И ещё все за собой запирает…

— Что?

— Запирает. Сложный замок кабинета, входную дверь…

Мне снова пришлось подумать.

— Но ведь, черт побери, этот замок в кабинете не баба же ему делала! Наверняка он запирался очень просто, одним движением?

— Нет. Ключом.

— А ключ где?

— Нету. Пропал.

— И наверняка был всего один ключ. Насколько я знаю Доминика, он берег его, как зеницу ока. Нет, в таком случае женщина отпадает. Это могут быть кто-либо из дипломатично шантажированных, те архивные документы, собранные пани Колек. А может, и не только пани Колек, мне лично представляется, что Доминик добрался до каких-то компрометирующих материалов, только вот человек я аполитичный и понятия не имею, кого они могут касаться.

Нынешних государственных деятелей? Бизнесменов?

Высших уровней управления? Министры и президенты наши сменяются так, что у меня только в глазах мелькает, откуда я могу знать, не приложил ли Доминик к этому руку? Кто-то из них… Но ведь, Боже милостивый, никому из них он не дал бы в руки ружьё!

По всей видимости, я смотрела на них вопросительно, так как они обменялись многозначительными взглядами, после чего майор принял мужественное решение.

— В таинственном кабинете пана Доминика, наполненном многочисленными документами, половина была в состоянии полного беспорядка. Кто-то там усиленно что-то искал! И, по всей видимости, нашёл, коль скоро вторую половину оставил в покое. Это вам что-нибудь говорит?

— Конечно. Убил его тот, кто искал там своё, — вновь пустилась я в рассуждения. — На мой взгляд, если принять, что это был тот самый человек, которому надоело работать негром, значит, он работал негром не без причины. Шантаж. Доминик его шантажировал, поэтому негр и позволял себя использовать, что-то там на него было, какие-то серьёзные вещи, не могли же это быть какие-нибудь мелочи, которые через три года устареют. Убил, поискал, нашёл своё и исчез с горизонта. Видимо, он обладает большими актёрскими способностями, если ему удавалось скрывать от Доминика свои подлинные чувства и до самого последнего момента изображать его почитателя. Да и Доминик тоже должен был притворяться, вероятно, без этого типа он бы чего-то лишился. Репутации гения механики? Частицы власти? Доходов от фотографий? В последнем я сомневаюсь, у него, пожалуй, и без фотографии хватало, хотя я целых пять лет верила, что он только за их счёт и живёт. Ну, скажем, четыре с хвостиком…

Я несколько угасла, так как вначале воспоминания о Доминике добавили мне адреналина, а теперь все это начало мне надоедать. Точно так же, как и он сам.

Майор с поручиком некоторое время сидели в полной неподвижности, и я даже слегка забеспокоилась, не подумывают ли они достать наручники. Утешала меня лишь мысль о том, что в камере наконец-то со мной не будет родни. Потом я вспомнила о детях.

— Господа, я вас очень прошу, не сейчас, — сказала я довольно нервно, — я никуда не убегу, но от семейного наследства зависит материальное будущее моих детей. Невинных, клянусь Богом. Как только все они уедут с убеждением, что я человек законопослушный и так далее, можете сажать меня, сколько хотите, но, ради всего святого, не сейчас!!!

Майор ожил.

— Да что вы! Никто вас не намерен сажать, напротив, вы нам очень помогли. Возможно, мы при случае зададим вам ещё парочку вопросов, вы же сами понимаете, нам все это нужно обдумать. А пока мы хотели бы вас сердечно поблагодарить…

К собственному удивлению я оказалась совершенно свободной, исполнительные власти уехали, я поставила машину в гараж и вернулась домой, даже позабыв о том, что меня там может ожидать.

22

— А я ей верю, — решительно сказал Гурский, сворачивая в Вилановскую аллею.

— Я тоже, — согласился с ним Бежан. — На этот раз она говорила правду и ничего не скрывала. Похоже, что женщины на самом деле дуры.

— Смотря с какой точки зрения. Когда какой-либо тип заморочит ей голову, она действительно последний разум теряет. Но бывает, что и она так заморочит голову мужику…

— И тогда он тоже теряет остатки разума. Ладно, о чувствах мы поговорим как-нибудь в другой раз.

А сейчас стоило бы найти этого, как там его, Мариуша Выгнанного…

— Влечоного…

— Один черт. Того, которого волочили. Головой ручаюсь, что Михалина Колек прекрасно его знала… Постой, постой! А ведь у неё там был какой-то Мариушек…

Роберт спешно покопался в памяти.

— О господи, был! Только никакая не выволочка, как же его… Холера, не могу вспомнить, от этого волочения у меня в голове все перемешалось. Но что Мариуш, это точно! Вот черт, не расспросили мы её как следует обо всех фамилиях…

— Я что-то сомневаюсь, что она всех этих людей знала. Она и вспомнила-то всего три штуки. Но мы их все равно найдём.

— Едем на фирму?

Бежан постучал себе по лбу.

— Сейчас? У тебя совсем крыша поехала? Хотелось бы время от времени поспать, завтра ведь тоже день будет. Причём вполне возможно, что трудный.

Не успеем оглянуться, как у нас отберут всю эту макулатуру, старик мне уже сегодня что-то там намекал. Нужно ещё фотографии просмотреть, у меня из головы не выходит описание того мужика из ресторана…

23

В доме царила тишина. Я слегка прислушалась к ней в передней, затем открыла дверь холла, из которого можно было войти во все остальные помещения.

И тут, черт бы его побрал, пронзительным звоном разразился старинный серебряный колокольчик для прислуги, которым я обычно пользовалась, чтобы позвать детей обедать.

Меня чуть удар не хватил — откуда, ко всем чертям, взялся здесь этот колокольчик и почему он звонит сам по себе? Он же лежал в ящике буфета, что ему — надоело там, что ли? И в тот же момент я увидела дядю Филиппа, пробуждающегося ото сна в глубоком кресле посреди холла и протирающего глаза. Звонок был привязан к его руке и звенел, как сумасшедший.

Я бросилась к нему и зажала в кулаке это громкоголосое паскудство, но было уже поздно. Прежде чем я успела произнести хоть слово, я услышала движение во всем доме: заохала и завозилась в гостиной тётка Ольга, кто-то затопал наверху, что-то там лопнуло и рассыпалось, наверняка из имущества моих детей.

Я застонала.

— Дядя, боже милостивый!.. Зачем?..

Дядя Филипп старался высвободить руку, привязанную к колокольчику, в чем я ему изо всех сил препятствовала, так как тот снова начал бы звенеть.

Какие-то верёвки болтались у меня под ногами, я посмотрела, куда они ведут. Одна, естественно, шла прямо от двери к звонку, вторая соединяла дядю Филиппа с ручкой двери, а третьей дядя был связан с инструментом, хотя и не совсем музыкальным. Во всяком случае, децибелы он издавал вполне приличные, то есть, понятное дело, инструмент, а не дядя сам по себе. Я поискала взглядом ножницы, поскольку узлы производили весьма солидное впечатление.

Дядя начал бормотать какие-то объяснения.

— Видишь ли, девочка моя… Столько подозрений…

Я хотел лично… Бабушка… Нужно было… Ну, в общем…

— Не шевелите пока рукой, дядя, — в отчаянии произнесла я. — Я сейчас все это обрежу. Нужно вас оторвать от дверной ручки.

Однако ножниц нигде поблизости не было. Я вспомнила, что они в моей рабочей комнате, а вторые наверняка у моих детей, заваленные хламом. Едва я успела найти в ящике единственный острый нож, как все семейство объявилось в холле.

Первой показалась тётка Ольга.

— Нееееет!!! — страшным голосом заорала она, видя, как я с ножом в руке бросилась к дяде, и защитным жестом вытянула перед собой руки. Дядя снова энергично зазвенел.

— Нет, нет! — поддержал он её протест, хотя и совсем другим тоном. — Это не то, что ты думаешь…

Я понимаю… Я согласен…

Острый нож оказался скорее тупым, чем острым, так что мне не удалось выполнить все одним движением. Я схватила верещащий звонок и, перепиливая толстую верёвку — и где это они отыскали такие толстые верёвки? — вспомнила, что собиралась перед приездом родни наточить все ножи. Точнее говоря, я хотела попросить Рысека сделать это для меня, но идея как-то вылетела у меня из головы.

Остальные путы я пилила уже не так нервно, держа проклятый звоночек в руке, чтобы он больше не звенел. В холле все уже были в сборе, последней величественно прошествовала по лестнице бабушка.

Тётка Ольга держалась за грудь, с трудом переводя дух, дядя Игнатий пытался её успокаивать, хотя и довольно странно — похлопывая её по всем возможным местам. Мера эта подействовала, когда он попал ей по заднице. Тётка Иза выговорила лишь:

«Ну и ну!» и застыла у стены в наполеоновской позе, дядя Филипп же терпеливо пережидал перепиливание. Наконец, заговорила бабушка.

— Значит, тебя все-таки выпустили, — с горечью сказала она. — Мы поняли, что тебя вызвали, опасались обыска и решили к этому подготовиться.

Филипп сам вызвался. Это дело нужно выяснить до конца, и я не потерплю ни малейшей отсрочки.

Я наконец отвязала дядю от дверной ручки.

— Но ведь уже поздно, бабушка, — осторожно заметила я. — Завтра все не выспятся…

— Сегодня, — поправила меня бабушка. — Уже почти половина третьего. Это не имеет большого значения, мы на отдыхе. А спать в атмосфере подозрений просто невозможно.

— Если бы это был какой-нибудь приём… — увлечённо начал дядя Игнатий.

— В такое время приём был бы уже в полном разгаре. Время подавать горячие закуски…

Ничего не поделаешь, пришлось мне её перебить, чтобы не пробуждать излишних надежд.

— Но у меня сейчас нет никаких горячих закусок, бабушка. Мне очень жаль, я не знала, что у нас будет ночная забава. Могу предложить солёные пальчики с красным вином… а! И ещё бобы. Но на бобы нужно сорок минут.

— Не важно. Не думаешь ли ты, что мы закончим разговор раньше?

Оставь надежду… Ничего не поделаешь, высплюсь как-нибудь в другой раз.

Я поставила воду, вытащила из морозилки мороженые бобы и уселась в гостиной в часами в руке.

Бабушка не стала терять времени даром.

— Почему ты не вышла замуж? — сурово спросила она.

Этот вопрос невероятно поразил меня.

— Как это?.. Я же вышла! Восемнадцать лет назад, мои дети рождены в законном браке!

— Во второй раз. После развода. Почему ты ещё раз не вышла замуж?

Вот тебе и на, и что я должна была ей отвечать?

А собственно говоря, почему я не вышла замуж во второй раз? Потому что это никому не было нужно.

Доминик моей руки не просил и вовсе не рвался жениться, а я предпочитала избегать всяческих осложнений. Супружество, общий дом, а в этом доме — мои собственные дети… Мужчина страшно мешает профессиональной деятельности, требует, чтобы ему регулярно готовили еду, а уж тем более такой ценитель качества и педант, как Доминик… Пошло бы раздражение, недовольство… Да и, в конце-то концов, чей бы это был дом, его или мой? И кто его должен был содержать? Мне пришлось бы просить у Доминика денег, стать целиком и полностью зависимой от него? Кошмарная идея!..

Я решила открыть вторую половину правды.

— Потому что у меня было слишком много работы. Муж дома — эта огромная ответственность, я предпочла приходящего сожителя. Такому не нужно стирать рубашки и пришивать пуговицы, он не сидит у тебя непрерывно на шее и не требует завтраков, обедов, ужинов…

— А дети? — возмущённо перебила меня тётка Ольга.

— Что дети?

— Они ведь тоже должны завтракать, обедать и ужинать?

— Дети у меня самостоятельные. Руки у них растут откуда следует, они вполне могут сами вынуть из холодильника и разогреть любую еду. Томек вообще очень любит готовить, стирка в машине — тоже не проблема, а глажка их как-то не трогает. Зато муж требовал бы полного обслуживания, а у меня на это нет времени. И места тоже нет. Где бы он здесь уместился?

Теперь возмутилась бабушка.

— Не понимаю, девочка моя, о чем ты говоришь.

Мужчина должен позаботиться о доме соответствующих размеров, наверняка он смог бы обеспечить необходимое пространство.

— И что? И я должна была бы жить у него?

— Это естественно, не так ли?

— Для кого как, — вырвалось у меня. — Хотя, впрочем, вначале — да, первое замужество, общие дети… Но и оно, как мы видим, не выдержало проверки временем… Дом был мой, точнее говоря, моей матери, так что мой муж просто-напросто съехал, не создавая проблем с квартирой. А сейчас… Случись что, что мне было делать? Идти с детьми жить на Центральном вокзале?

— Что случись? — с нажимом спросила тётка Иза.

— Ну… в случае… осложнений. Он, этот муж, вполне мог со мною не выдержать. Или я бы с ним не выдержала.

— Глупости, — резко возразила бабушка. — К каждой ситуации можно приспособиться. Ну и выдрессировать мужчину…

Я вдруг представила себе дрессированного Доминика. Наверное, с таким же успехом можно было бы выдрессировать носорога или асфальтовый каток.

Или лавину. Это он дрессировал меня, что у него в конечном итоге тоже не очень-то получилось.

—..только нужно найти подходящего, — поучающее продолжала бабушка. — Боюсь, что ты сделала не лучший выбор. Тот, кто позволяет себя убить при подозрительных обстоятельствах, не может считаться приличным и ответственным человеком. Можно узнать, что тобой руководило?

— Дурость, бабушка, — с раскаянием призналась я. — Я ошиблась, потому что он производил великолепное впечатление. И если бы я вышла за него замуж, то, видишь, все это преступление свалилось бы на меня.

— Мне кажется, оно уже и так на тебя свалилось, — язвительно вмешалась тётка Иза.

— Это только потому, что мне не повезло…

— Вот именно, — снова заговорила бабушка. — Я желаю знать, что у тебя общего с этим делом. Ты утверждаешь, что ты его не убивала?

— Ну зачем мне было его убивать? Спустя четыре года?

— Это можно было бы объяснить долговременным аффектом, — расстроенным голосом вмешался дядя Филипп.

Бабушка не стала его полностью игнорировать, а жестом попросила долить ей вина, что дядя и сделал так старательно, что уронил в её бокал неплотно всунутую пробку, которую забыл извлечь. Вино расплеснулось во все стороны. Я бросилась за тряпкой и другим бокалом, благодаря чему вспомнила о воде, в которую следовало высыпать бобы. Она уже во всю кипела, я всыпала замороженные зёрна, вспомнила, что не посолила воду, и вместо того чтобы нормальным образом воспользоваться ложечкой, схватила солонку и от расстройства и спешки слишком сильно ею тряхнула.

Солонка была большая, в неё входило целых сто пятьдесят граммов соли, крышка с неё свалилась, и все содержимое полетело в кастрюлю. Некоторое облегчение я почувствовала лишь при мысли о том, что это был не суп, но и так дуршлаг вылетел у меня из рук, когда я производила необходимые манипуляции с бобами. Я заново поставила проклятые бобы, соль отмерила ложечкой и сорвала с вешалки полрулона бумажных салфеток…

Я вернулась в гостиную с клубком салфеток и рюмкой для бабушки, свято веря, что надо мной довлеет какое-то проклятье и к концу их пребывания я успею разрушить весь свой дом. А на наследстве уже можно поставить крест. Так что нечего мне голову морочить, и пусть они уезжают ко всем чертям как можно скорее, чтобы я могла взяться за работу и как-то компенсировать потери.

Бабушка была непреклонна.

— Я желаю знать, почему ты с ним рассталась, — сухо сообщила она, стряхивая тряпкой капли вина с платья и заставляя меня пожалеть о том, что я не высыпала соль на неё. Соль поглощает красное вино. — С твоим сожителем, который, как я понимаю, не годился на роль мужа. Я тебя слушаю.

Учитывая, что мне уже действительно было все равно, я решила ничего не смягчать и выложить им все напрямик. Да шут с ними, пусть себе думают обо мне, что хотят!

— Потому, бабушка, что я поняла, какая это обыкновенная свинья. Нет, что я говорю, не обыкновенная, а редкостная. Лгал так, что земля стонала, а я по глупости ему верила. К тому же он был деспотичным, эгоцентричным, не терпел никаких возражений и плохо ко мне относился. Не с начала, конечно, вначале-то он был любящий, заботливый, к тому же страшно красивый, на это я и купилась. Лишь спустя пять лет он проявил себя с худшей стороны, и тогда его отрицательные качества перевесили.

— Он тебя содержал?

Я даже не оскорбилась на этот глупый вопрос, менты вылезли с ним первыми. Я пожала плечами.

— Вот именно, бабушка, в том-то все и дело, что нет. Я вполне самодостаточный человек, мой муж не осыпал меня золотом, я привыкла сама работать. Если бы он упёрся, что будет меня содержать, я бы даже не знала, что с этим делать.

— Как что? — ехидно вмешалась тётка Иза. — Ты бы стала выливать шампанское в туалет?

— Какое шампанское?

— То, которое ты заказывала бы доставлять тебе домой.

— Да вы что, тётя, скажете тоже… Не такая уж я мотовка, шампанское я бы выпила с удовольствием.

— Иза, прошу тебя, не отходи от темы, — упрекнула её бабушка. — То есть после того, как ты с ним рассталась, ты беднее не стала?

— Наоборот, я разбогатела. Я могла больше работать, а заказов у меня было много. Мне удалось сменить квартиру. И заплатить за неё наличными, а не в рассрочку.

К моему полному изумлению бабушка обвела полным торжества взглядом всю семью, за исключением дяди Филиппа. Дядя Филипп выглядел в этот момент, как невероятно довольная тихая мышка.

— Так что этот аргумент отпадает, — с достоинством произнесла бабушка. — Перейдём к следующим…

В это мгновенье меня словно подбросило, так как одним ухом я уловила знакомый звук. Проклятые бобы выкипели. Я бросилась в кухню.

— Ещё десять минут, — сообщила я, вернувшись. — Уже почти готовы.

Несколько мгновений они смотрели на меня так, словно не могли вспомнить, что именно почти готово, но выяснять этого не стали. Дядя Игнатий потянулся за следующей бутылкой вина и ужасно быстро нашёл штопор.

— А ты не крала? — жестоко спросила бабушка, совершенно меня этим оглушив.

— Господи помилуй, что я должна была красть?..

— Что угодно. Вроде бы в этой стране все крадут, особенно те, что занимают высокие посты…

— Да ведь я, слава богу, не занимаю никакого высокого поста!

— Другие тоже. До нас дошли слухи, что крадут даже люди, заслуживающие, казалось бы, всяческого доверия, разные там президенты компаний, советники, кураторы имущества, работники складов, медики, машинистки…

Я с большим трудом попыталась собрать мысли.

— Погоди, бабушка, секундочку. Двадцать лет тому назад — да, те, кто печатал на машинке, вынуждены были красть бумагу, так как её невозможно было достать. Да и врачам тоже, если нужно было сделать пациенту капельницу на дому, приходилось тащить необходимую жидкость из больницы, другого выхода у них просто не было, ни за какие деньги. Я даже не уверена, можно ли и сейчас все это купить… Президенты — те да, крадут аж со свистом, но ведь не я же! Обычные воры тоже крадут совершенно безнаказанно, но это тоже не я!

— Значит, ты зарабатывала на жизнь честным трудом и тебя не содержал никакой мужчина. Прекрасно. Ты разбила какую-то машину?

— Да у меня её и не было, так что нечего было разбивать… Хотя нет, был у меня «фольксваген», но он развалился от старости.

— Чужую.

Моё одурение начало проходить.

— Я не ездила на чужих машинах. В этой стране никто не рвётся одалживать кому-либо свою машину.

Так что у меня не было никаких шансов разбить её.

— У тебя есть долги?

Мне подумалось, что после этого визита они у меня точно появятся.

— Нет. Когда-то давно были, но я уже все выплатила.

— Ты употребляешь наркотики?

— Какие ещё наркотики?

— Марихуану, героин, ЛСД…

— Я что — на самом деле выгляжу такой идиоткой? — удивилась я. — Чтобы хотя бы попробовать эту дрянь, у меня и в самом деле должна была крыша поехать. С какой стати у тебя появились такие дурацкие идеи, бабушка?

— Мир стал очень маленьким, — вмешался дядя Филипп, как бы оправдываясь.

— И сведения доходят до самых дальних его уголков, — нехотя подтвердила бабушка. — Анонимные письма можно презирать, но нельзя оставлять полностью без внимания. Если в них нет ни слова правды, это значит, что у человека есть враг.

— А на врага можно не обращать внимания, но, по крайней мере, о нем нужно знать, — поучал всех дядя Игнатий.

— Ну так что? — издевательски спросила тётка Иза. — Какой такой у тебя враг?

— Я лично одного знаю, — сладким голоском заявила тётка Ольга, бросив в её сторону быстрый взгляд.

Нужно было быть полностью недоразвитой, чтобы все ещё ничего не понять. Так какая же гангрена поганая мазала меня грязью в письмах в Австралию, это — во-первых, а во-вторых, что от меня нужно этой холерной тётке Изе? Хорошеньких гадостей они там обо мне начитались, если всем стадом приехали меня проверять. Хорошо ещё, что я сдалась, смирившись с этим проклятым невезением, иначе я могла бы очень прилично разнервничаться, а кстати, интересно, что за проблема за всем этим скрывается?..

— Я не знаю, бабушка, какой у меня есть враг, — сказала я с лёгким нетерпением, — если бы я прочла те анонимные письма, которыми он вас обрадовал, может быть, я бы и смогла угадать, кто это. Что кретин, это точно. А о скачках там ничего не было?

— О каких скачках? — подозрительно спросил дядя Игнатий, который по мере убывания вина становился все более разговорчивым. — Конских? — Конных, — недовольно поправила его бабушка. — А что может быть не так в конных скачках? — это уже ко мне.

Что может быть не так в наших конных скачках, я могла бы рассказывать ей целую неделю напролёт, однако предпочла промолчать, так как это показалось мне как-то не слишком патриотично.

— Ничего, — согласилась я с нечистой совестью. — Но это — единственное предосудительное развлечение, которому я время от времени предаюсь.

— Почему же предосудительное? — возмутился дядя Филипп.

Дядя Игнатий также выразил своё возмущение, ограничившись покашливанием, хрипом и маханием рукой, так как от эмоций даже поперхнулся. Обе тётки и бабушка смотрели на меня с изумлением и обидой. Я вспомнила, что в Австралии дерби является национальным праздником.

— Я имела в виду игру на скачках, — деликатно пояснила я.

— Вы только послушайте! — фыркнула тётка Иза. — Какой вздор!

— А что же ещё можно делать на скачках, как не играть? — удивилась тётка Ольга.

— Лошадь, девочка моя, — это благородное животное, — с достоинством заговорила бабушка. — Никто в здравом уме…

Дядя Игнатий снова обрёл дар речи.

— Только дураки!.. — взорвался он. — Только дураки не пользуются!.. Я не понимаю!.. Проигрывают!.. Знатоки никогда!.. Знатоки всегда!.. Всегда!..

Знаток — это о-го-го!..

— Тоже мне нашёлся знаток, — презрительно прошипела тётка Иза.

— Я попрошу не переходить на личности! — набросилась на неё тётка Ольга.

Бабушка пыталась гнуть свою линию.

— Недооценивать важность критерия отбора при разведении…

— У каждого может разок подвернуться нога, — бросился в атаку дядя Филипп. — Это ещё ни о чем не говорит…

— Разок?! Как же! А одиннадцать раз не хочешь?..

К моему полному изумлению все вдруг переругались друг с другом. Я воспользовалась отсутствием интереса к моей персоне и подала на стол уже несколько переварившиеся бобы. Они начали есть, почти не замечая этого.

Из их ссоры я сделала дальнейшие выводы. Этот враждебный анонимщик явно имел представление об Австралии, коль скоро оставил в покое моё единственное увлечение с сомнительной моральной репутацией, так как трудно было допустить, что он о нем ничего не знал. Все мои знакомые и друзья были полностью в курсе того, что я бываю на бегах, играю там, разбираюсь в лошадях, иногда даже знакомые журналисты спрашивали меня о шансах. И я давала им довольно неплохие советы, так как я с детства знала лошадей, сама, будучи ещё худенькой девятилетней девчонкой, ездила на годовалых жеребятах у друга моего отца, лошадника, который очень радовался моему энтузиазму, так как вес в двадцать с небольшим килограммов жеребёнку не повредит, зато тот привыкает к всаднику. Мы всегда дружили, кони и я. С некоторыми предками лошадей, которые сейчас бегают на скачках, я была лично знакома…

Я вернулась мыслями в настоящее время. Таким образом, этот анонимный корреспондент, несомненно, с болью в сердце удержался от комментариев на тему моего азартного увлечения, зная, что Австралия увидит в этом скорее достоинство, чем недостаток, заслуживающий осуждения. То есть совершенно уж законченным дебилом он не был. Ну, ладно, но откуда же он взял наркотики?..

Семейство упрекало друг друга в каких-то грехах и ошибках, а я интенсивно размышляла. Неужели что-то могло когда-либо…

Я чуть было не издала страшный крик, этакое пронзительное «ааааааааааа!!!», так как внезапно вспомнила! Словно гром с ясного неба, усиленный молнией во весь горизонт. Ну конечно же, Томск принёс!..

На самом деле мои дети вовсе не такие уж и глупые. Одиннадцатилетний в то время Томек принёс домой и показал мне кокаин в порошке. Невероятно гордый только что приобретёнными знаниями, он сообщил мне, что это нужно нюхать, то есть втягивать носом, никаких там уколов или иных мучений, одно удовольствие, а потом — просто райское наслаждение. Так говорили те, кто пробовал, из старшего класса, а один по доброте душевной даже отсыпал ему чуть-чуть. Нет, сам он ещё не нюхал, он что-то слышал о том, что это штука вредная, поэтому хотел бы удостовериться, а раз я до сих пор всегда говорила правду и не слишком придиралась, то он ждёт, что и на этот раз я все честно объясню. Я постаралась достичь вершин материнского понимания, вначале попробовала чуточку на язык — явно не сахарная пудра, да и не соль, я ещё допускала тальк, муку, возможно, также извёстку со стены, но на всякий случай приняла, что это кокаин. Оставив порошок в бумажке на столе, я вместе с ребёнком зарылась в книги и первым делом открыла судебную медицину, а также специальное издание о наркоманах, недавно мною приобретённое, поскольку я, разумеется, делала корректуру чего-то такого на эту тему.

Я безжалостно показала ему картинки. Очень деловито описала последствия, отнюдь не скрывая моментов эйфории, после чего поставила его перед выбором: пять процентов обманчивых восторгов и девяносто пять процентов мучений и в целом двадцать процентов жизни или же надолго и в полной мере сохранить человеческий облик. Пусть сам выбирает — хочет ли он быть человеком или тряпкой. Ребёнок любил математику, проценты его убедили, он решил пригласить того Весека из восьмого класса и попросил, чтобы я и ему все это показала. Кажется, Весек ещё не совсем впал в зависимость, так что он довольно легко из неё выпал.

Это был единственный случай, когда у меня дома находились наркотики. В едва заметном количестве и не слишком долго, так как потом мы с Томском коллективно утопили все это в туалете, но именно в этот момент появился Доминик. Кася впустила его, когда мы с Томском все ещё копались в литературе.

Он осмотрел белый порошок, попробовал, ни слова не сказал, но выражение лица у него было такое, что я должна была бы распластаться на полу или даже ещё ниже. Не знаю, что там находилось под моим полом, возможно, бетон, а может быть, пустое пространство, вроде бы под самыми разными полами имеют место быть какие-то балки, под свой я не заглядывала, но даже если бы я лежала на бетонном перекрытии, элементарная порядочность заставила бы меня там и исчезнуть. Я попыталась объяснить ему, в чем дело, но он не стал слушать и ушёл, распространяя вокруг себя атмосферу осуждения.

А семья в Австралии узнала, что я — наркоманка…

Нет, это просто невозможно. Доминик — и вдруг пишет анонимные письма, направленные против меня? На какой же паштет это ему понадобилось, чего, черт побери, он хотел этим достичь? Ну, хорошо, он мог меня уничтожить, тоже мне пожива…

Я честно обдумывала, кто ещё мог бы подбросить мне подобную гадость, но ничего в голову не приходило. Я перестала гадать, тем более что семейство позабыло о ссоре и снова взялось за меня.

— Таким образом, инсинуации не имели под собой никого основания… — снова заговорила бабушка.

— Это голословное отрицание! — зашипела тётка Иза.

Тётка Ольга подскочила так, что даже кресло ойкнуло.

— Это потому, что ты для своего сыночка хочешь!..

— Оленька! — возмущённо осудил её дядя Филипп.

Бабушка держалась, как скала посреди морских волн.

—..что вовсе не означает, будто все в порядке.

Лично у меня есть ещё много претензий. Что тебе известно об отношениях в семье? — обратилась она ко мне.

— Абсолютно ничего. Я и понятия не имею, сколько в семье человек. Признаюсь, я даже собиралась при случае расспросить тебя, бабушка, ведь это глупо — ничего не знать о своей родне.

— О, сейчас я не стану тебе всех перечислять.

Это не так уж важно. Существенно то, что хотя ты и не совершила вменяемых тебе поступков, то и наших ожиданий полностью не оправдала…

Холера! Интересно, какие же это были ожидания. Ну, скажем, хлестанье дяди Игнатия растрёпанным париком по морде к ним явно не относилось…

—..ведёшь, пожалуй, излишне сумбурную жизнь.

Так что до того момента, когда твоему сыну исполнится двадцать один год, а девочке — восемнадцать, на тебя невозможно возложить ответственность за все состояние…

— Не известно ещё, будут ли и они этого заслуживать! — снова зашипела тётка Иза.

— Зато твой-то уже себя показал! — упрекнула её тётка Ольга с ядовитым удовлетворением.

—..о браке со Стефаном не может быть и речи, — неуклонно продолжала бабушка. — Вместе вы образовали бы прямо-таки клоунский конгломерат…

С каким ещё Стефаном, господи, помилуй?!

— К тому же Стефан уже раньше продемонстрировал отсутствие элементарной порядочности…

Тётка Иза издала лишь продолжительное шипение, без слов.

—..поэтому он наследовать не может. Разумеется, все это при условии, что ты будешь полностью очищена перед законом от подозрений в преступлении. Подобного рода преступления абсолютно исключают твоё участие в наследстве.

— Но, может, нам стоило бы посмотреть на этих детей? — не успокоилась тётка Иза.

Она меня наконец разозлила.

— Они есть на фотографии. Стоят в моей спальне. Снимок совсем недавний, два месяца назад, могу показать.

— Я не настолько любопытна.

— А я с удовольствием посмотрю, — вызвался дядя Игнатий, откупоривая очередную бутылку, наверное, четвёртую или пятую.

— Я желаю послезавтра поехать туда, где они сейчас находятся, — сухо сообщила бабушка. — Поедем все. Надеюсь, что ты сумеешь обеспечить транспорт для Изы и Филиппа.

Дядя Филипп сидел тихонько, теперь уже как расстроенная мышка. Тётка Иза наконец замолчала, тётка Ольга во весь рот зевнула. Совещание было окончено, компания начала расходиться, однако дядя Игнатий проявил настойчивость.

— Пожалуйста, — обратился он ко мне, вставая со стула с бокалом вина в руке. — Покажи мне фотографии твоих детей, я хотел бы их увидеть. Пожалуйста.

Ради бога: хочет посмотреть — пусть смотрит.

Никто не протестовал, но быстренько выяснилось, что на самом-то деле он хотел поговорить со мной с глазу на глаз. Мне это было очень кстати.

— Вот видишь, — вполголоса начал он, едва переступив порог моей комнаты. — Иза строит интриги…

— Дядя, а кто такой Стефан? — прервала я его с лёгким беспокойством.

— Как, разве ты не знаешь? Её сын.

— Чей сын?

Дядя прицелился на стул, но вспомнив о его неудобстве, осмотрелся и сел на мою тахту, несомненно, гораздо более широкую. Рюмку он поставил на ночной столик на расстоянии вытянутой руки.

— Сын Изы. Безотцовщина. Ей тогда было семнадцать лет, она овдовела через три месяца после свадьбы, он примерно твоего возраста.

— И что? Он должен был на мне жениться?

— Были такие проекты. Твой дед… постой, подожди-ка, это ведь твой двоюродный дедушка?

Если бабушка была моей двоюродной бабкой, то и принадлежавший ей дед тоже имел право быть двоюродным. Я подтвердила это.

Вино ослабило у дяди все моральные тормоза.

— Твой двоюродный дедушка чувствовал себя ответственным за обеих сестёр и поклялся, что позаботится о второй, той, которая осталась в коммунистической стране, так что половина его состояния принадлежала его свояченице, твоей родной бабушке. Условно. Из-за Изы.

Я наконец поняла, что наследство шло от двоюродного дедушки, наверняка происходившего из богатой семьи. И он поделил своё состояние, очень мило с его стороны. А вот продолжение показалось мне мало понятным.

— А почему из-за Изы?

— Она принадлежала к младшей линии. Свояченица племянницы младшего брата, который почти все потерял. Хотя кое-что ему и досталось, но он не успел ничего получить, потому что его схватила акула, когда он развлекался нырянием. Ну, само собой, по пьянке…

Я немного напряглась, чтобы привести все эти события хоть в какой-то порядок. Похоже, что родня действительно была состоятельной, младший брат дедушки растранжирил свою часть, нырял, и это он был по пьянке, а не акула. А тётка Иза была свояченицей его жены. То есть она не близкая родственница, а дальняя. Интересно, куда подевались её родители…

Дядя подкрепился вином. У меня оказались очень большие рюмки.

— Иза, к сожалению, вышла замуж за такого, ну… тунеядца. За три месяца он растранжирил половину её приданого, а она была тогда достаточно легкомысленной, это потом она несколько поумнела. Родила сына. Его приняли в семью, однако он с детства проявлял дурные наклонности, ну и всякие там… в общем, разные творил вещи… Иза все это скрывала и обещала, что он исправится, а из молодого поколения осталось только двое, потому что у нас, к сожалению, детей нет, да и остальные тоже бездетные, так что только Стефан и ты. Мэри умерла во время родов, сама виновата, где это видано, чтобы в таком состоянии ехать на прогулку в одиночку, известно же было, что есть осложнения. Лошади её привезли, сами нашли дорогу домой, но было уже поздно, и ребёнка тоже не удалось спасти. Ещё есть Зиновий и Беатриче, но это не их родня, а со стороны Беатриче, так что очень дальнее родство, Филипп хотя и брат Беатриче, тем не менее дети от её двоюродных братьев…

Я пыталась во всем этом не запутаться. Где-то в памяти у меня бродили мысли, что Мэри с лошадьми была дочерью бабушки, а Зиновий — её сыном, а мой крёстный отец, разумеется, брат жены сына.

Все остальное у меня полностью перемешалось, с таким же эффектом я могла бы смотреть австралийский сериал обрывками. При этом мне показалось, что дядя вовсе не пояснил ещё участия тётки Изы в условиях завещания двоюродного дедушки.

Дядя, кажется, пришёл к такому же выводу, так как с радостью ухватился за эту тему. Вино в его бокале подходило к концу.

— А вообще-то Мэри уехала из-за супружеских разногласий… Да там ещё много было всяких разных неприятностей. Иза лично настаивала, чтобы отец… то есть тесть… то есть твой дед, ну, двоюродный… отметил в завещании характеры и поведение, так как надеялась, что Стефан успокоится, а было известно, что твои родители… я очень извиняюсь, моя девочка… люди непрактичные. А твоя мать упряма. Да и ты тоже… как бы сказать… немного неуправляема. Слишком много легкомыслия, слишком. И эти разводы… Была идея попросту переженить детей, Стефана и тебя, но это показалось ненадёжным. Так что отец записал примечание, собственно говоря, он предоставил решение маме, чтобы она сама решила, кто чего заслуживает. Иза, естественно, на стороне Стефана, она хотела бы, чтобы все досталось ему, особенно потому, что анонимные письма предупреждали…

— А много было этих писем?

— Три или четыре. А там в бутылке больше не осталось вина?

Я принесла дяде бутылку, заполненную на четверть, одновременно приводя в порядок кавардак в голове. Дедушка приходится дяде Игнатию тестем, значит, бабушка — тёщей, значит, тётка Ольга — её дочь. Как-то она не в неё уродилась, не слишком похожа. И ничего странного, что тётка Иза занимается подстрекательством: если не я, то все получит её Стефан. Да что там я, несчастье падёт на моих детей, вот что главное.

— Так вот, хорошо ещё, что ты не ударилась в крайности, — ни с того ни с сего снова заговорил дядя. — Сама зарабатываешь, и не с каким-то там авантюристом… Потому что папа это категорически исключал, после мужей Изы и Мэри. Иза ещё надеялась, а тут, на тебе, ты его убила…

Пожалуй, напрасно я принесла ему эту бутылку.

Надо было сказать, что она уже пустая.

— Дядя, но ведь я его не убивала!

— Нет? Жаль. А Изу?

— Изу тоже нет, — терпеливо, хотя и настойчиво объясняла я ему. — Она жива и здорова, спит наверху.

— Она больше всех интригует. Анонимные письма она сочла… Ведь там было написано… ну… между строк… что тебе нельзя давать деньги, потому что ты их разбазаришь. Беспечная… ты то есть. И ещё наркотики. Но ведь ты не похожа на наркоманку?..

Я заверила его, что не похожа.

— Ты вроде бы должна быть похожа на Стефана, но он-то на бля… ну, то есть это, вот! Он на куртизанок все деньги тратит. А ты нет?

На куртизанок… Избави бог!

— Нет, я нет. Ни в коем случае, — заверила я.

— Ну и ещё азарт. Иза играет в азартные игры, но это деньги Филиппа, пусть он и беспокоится.

Только не лошади! — грозно предупредил он вдруг. — Лошади — это совсем другое дело. Казино, рулетка, покер… А ты не играешь?

Я совсем неплохо умела играть в покер, рулетка тоже не была мне чужда, но я сочла, что как раз сейчас этим не стоит хвалиться. Играла я страшно редко, из-за самой обыкновенной нехватки времени, так как сами по себе эти развлечения вовсе не казались мне предосудительными. Я не была безнадёжно азартным игроком и умела владеть собой. Искрой пролетело в голове воспоминание о том, что за семь лет связи с Домиником мои пристрастия и умения ни разу не проявились. Ещё одно подтверждение авторства анонимных писем…

Я решила обдумать все это позднее, так как дядя начинал превращаться в проблему. Он вылил в свой бокал последние капли вина, безошибочно попав, куда надо, но в остальном казался неспособен на какие-либо энергичные телодвижения. Несмотря ни на что, я продолжала надеяться, что он ещё что-нибудь скажет, хотя и сама толком не знала, что это могло быть.

— Ольга ей завидует… — грустно признался дядя. — Она никогда не могла иметь детей… Мы хотели…

У неё была операция…

Я искренне и честно выразила ему своё сочувствие. И подумать только, что тётка Иза когда-то казалась мне более симпатичной, чем тётка Ольга!

Дядя проявил последний проблеск оживления.

— А твои дети… они… это… порядочные?

Ответа, я думаю, он уже не воспринял, поэтому я вполне могла бы сообщить ему, что взрастила в своём доме двух чудовищ, дегенератов и дебилов, что, впрочем, не соответствовало истине. Он аккуратно поставил пустую рюмку, после чего свалился на мою тахту и блаженно захрапел. Некоторое время я сидела, задумчиво глядя на него и прикидывая его вес.

Нет, никоим образом я не смогу перенести в гостиную сто двадцать килограммов живого веса. Да и мёртвого тоже нет.

Я не стала терять времени и сил на транспортировку спящего мёртвым сном дяди и разложила себе в кухне туристическую раскладушку.

24

— Мариуш Ченгала! — сказал Роберт Гурский тоном, в котором отражалась широкая гамма чувств. — Чтоб мне сдохнуть, и это, по её мнению, Выпендек!

— Влучикий, — невесело поправил его Бежан. — Он же Вывлока. Не отвлекайся на мелочи. У нас есть Пустынко, и, должен тебе сказать, я и сам не знаю, что с ним делать.

— Посадить, — проворчал Роберт.

— На сорок восемь часов. У тебя есть на примете какая-нибудь работа? Потому что отсюда мы оба вылетим, это точно. Причём с треском.

— Альпинист, черт бы его подрал. Карабкается на вершину.

— Все они карабкаются. Не регрессируй в умственном развитии. У нас ещё остались те шестеро, давай лучше о них поразмышляем.

В соответствии с предвидением весь хлам жертвы у них отобрали. Комендант с каменным выражением лица отдал приказ, и владельцем документации блаженной памяти Доминика стала прокуратура. Теоретически. На практике же — черт его знает кто.

Однако у Бежана хватило ума сделать себе фотокопии всего, и теперь он тщательно изучал ошибки и колебания шести очень высокопоставленных бизнесменов, телефоны которых, как ни странно, имелись также в записной книжке Михалины Колек. Он, правда, сомневался в том, что кто-либо из них стал бы собственноручно убивать своего врага, но ведь каждый мог нанять готового на все исполнителя. Какой-то тип болтался в такси неподалёку от места преступления, и узнать, кто это был, он желал, как манны небесной.

— Дарко, Дарко! — сказал он с лёгким раздражением. — Да не может быть, чтобы он до такой степени не мог ничего сказать о человеке, которого целый день напролёт возил по деревням и сёлам. Хотя бы описание внешности. Фоторобот.

Гурский же никак не мог забыть о Мариуше Ченгале. Его страшно раздражало, что в бумагах Доминика он не обнаружил о нем никакой компрометирующей информации, кроме, разумеется, самого факта исправительной колонии. В одной из папок лежали сколотые вместе метрика означенного Мариуша, милицейский рапорт о драке, в которой двенадцатилетний сопляк прибегнул к помощи ножа, ещё один рапорт, констатирующий, что отец сопляка умер, а мать — алкоголичка, перечень нескольких краж, в том числе одной со взломом, и, наконец, приговор суда для несовершеннолетних, поместивший начинающего преступника в исправительную колонию. И больше ничего. Помятая копия об освобождении Ченгалы и передаче его под опеку, найденная у Михалины Колек, свидетельствовала, что молодой человек исправился и адаптировался к жизни в законопослушном обществе. Больше никаких рапортов о нем не составлялось.

— Если у него была на него какая-то зацепка и он её забрал, то почему не забрал и все это? — гневно спросил Роберт, несколько неясно формулируя свои мысли. — Если он хранил все обо всех, то что это такое? Пустышка. Ноль. Я тоже дрался с приятелями, когда мне было двенадцать лет. И что из того?

Бежан понял, что его подчинённый имел в виду.

— Но ты не бегал с ножом, не крал, и, насколько мне известно, у тебя не было матери-алкоголички.

Так что не нуди. Я не отрицаю, что ты прав и это вовсе не материал. Проверь, чем он сейчас занимается, этот выволоченный Ченгала, и не забивай себе этим голову.

— Но, может, там было что-то похуже, и он это забрал?

— Тогда бы он и это забрал. Лежало чуть ли на самом верху.

— Доминик поддерживал с ним контакт. Он велел Колек найти Мариушека.

— Ну так ищи. Фамилия у него не слишком распространённая. Черт бы побрал эту Колек, у нас не осталось никого, кто бы был близок с Домиником.

— По правде говоря, лучше всего подходит как раз Иза Брант. Прямо-таки бросается в глаза.

— Слишком бросается. Не очень-то я верю в такое бросание. Будем ловить Дарко.

— Ладно, тогда я займусь Ченгалой.

В последующие несколько часов все произошло практически одновременно…

25

Мариуша Ченгалу Роберт крайне легко отыскал в небольшой слесарной мастерской, подгоняющей ключи и выполняющей ремонты различных старых вещей, типа ручных мясорубок, опрыскивателей для цветов, кухонных весов с гирями, утюгов, разболтавшихся циркулей и тому подобного хлама. Персонал, состоящий всего из одного человека, одновременно выступал также в качестве хозяина мастерской и производил вполне приятное впечатление.

Роберту не нужно было оценивать его возраст, так как час назад он держал в руках метрику Ченгалы. Тот и выглядел на свои тридцать два года, был вежлив, общителен, всем своим видом излучая приветливость и оптимизм. Однако какая-то давняя забота прочертила морщины на его худом лице, и сложная гамма чувств едва читалась в его взгляде: беспокойство и облегчение, уныние и торжество, настолько мимолётные, что, если бы не уроки Бежана, Роберт ничего бы не заметил. Однако он заметил, да и вообще этот Ченгала сильно его тревожил.

— Вы знали некоего Доминика Доминика? — спросил он безо всякого подвоха, официально представившись.

— Знал? — удивился сей Мариуш. — Я его и сейчас знаю. Уже много лет.

— С какого времени?

Ченгала внимательно и сосредоточенно посмотрел на него.

— Да чего уж там! Раз вы из полиции, то и так все раскопаете. С того времени, когда меня выпустили из исправиловки. Сколько это уже?.. Шестнадцать лет.

— И за что вы сидели?

— За мальчишечью дурость. Я, видите ли, вырос на улице, а, как говорится, с волками жить… ну и так далее. Хотел стать грозой всего Чернякова и, как теперь понимаю, не без оснований. Был я тощий и довольно высокий, но слабый, и бил меня каждый, кто хотел. Так что, когда мне было двенадцать, я мечтал им всем отомстить. Потом это прошло.

Роберт прикинул на глаз.

— Что-то мне кажется, что вы не такой уж и слабый, в случае чего вовсе не нужно было сразу же хвататься за нож.

Ченгала пожал плечами.

— Лучше питаюсь, немного упражнений… Похоже, что в детстве я был слегка оголодавший. Знаете, я до сих пор помню, как меня потрясло, что в исправиловке есть дают каждый день. Я, конечное дело, никому в этом не признавался, но в первый момент это очень помогло мне там выжить.

Он замолчал и слегка задумался. Роберт решил бить сериями.

— Кажется, вы отсидели почти четыре года. И Доминик вас оттуда вытащил. А, собственно говоря, почему? Он вас знал ещё раньше?

— Знал ли он меня… Мельком. Видел меня раза два… Знаете, что-то там у него было с моей матерью, нет, никакой не роман, куда там, моя мать уже не годилась для романов. Её хотели лечить, кажется, соцстрах, и Доминик принимал в этом участие, впрочем, как это все было, меня вовсе не трогало. Но вот странная вещь: верите ли, я хотел сделать карьеру как бандит, а тянуло меня учиться. У меня не было проблем в школе, ну, кроме драк… Я любил учиться, и в исправиловке тоже… Наверное, он как-то об этом узнал, позже он говорил мне, что именно таких, кто тянется к учёбе, и вытаскивают оттуда за уши…

Внезапно он словно очнулся и внимательно посмотрел на Роберта.

— Минутку, а, собственно говоря, почему вы меня об этом спрашиваете? В чем дело? Доминик не хочет признаваться, что он со мной знаком, или что?

Ему меня нечего стыдиться!

— Сейчас я вам все объясню. Вы тут один работаете?

— Нет, у меня есть помощник, я дал ему пару недель отпуска, он ведь тоже человек.

— Как его зовут?

— По-идиотски. Каласантий Палец. Так-то его все Кайтеком кличут, а своего имени он стыдится. Вроде бы ксёндз при крещении что-то такое придумал, а никто не посмел возразить. Он родом из Могельницы, это где-то за Груйцем. Хороший парень, работящий и не дурак. В понедельник возвращается.

В Роберте начал подавать сигналы опыт, приобретённый в данной профессии, какая-то предупреждающая мигалка. Слишком уж легко ему беседовалось с этим Мариушем. Перед лицом полиции чуть ли не все становятся осторожней и набирают в рот воды, а этот знай себе болтает, словно они с детства знакомы и как раз сели пивка попить… Одинокий?..

Не с кем парой слов перекинуться?.. Вроде бы то же самое, что с Изой Брант, и все-таки как-то не так…

Прежде чем он успел задать следующий вопрос, в мастерскую впёрлась баба средних лет, плотная жизнерадостная толстуха, из тех, что и семерых спящих братьев с постели поднимут.

— Дорогуша! — закричала она с порога. — Опять эти две пилки! И секатор! Срочно, на позавчера!

Переговоры по вопросу о наточке садовых орудий Роберт скромно переждал в сторонке. Бросив взгляд вглубь помещения, где за приоткрытой дверью виднелось нечто вроде небольшого склада, совмещённого с жилой комнатой, он заметил две большие фотографии на стене. Какие-то зубчатые края чего-то там в большом увеличении, один край был ржавый и явно тупой, второй сиял убийственной остротой.

— Что это? — с интересом спросил Роберт, когда клиентка ушла.

Мариуш Ченгала оглянулся.

— А, это… Да так, реклама. Тупое и наточенное.

Так в чем же дело, вы мне так ничего и не сказали.

— Сейчас. Минуточку. А вы и живёте здесь?

Колебания Мариуша продолжались лишь долю секунды, но Роберт их уловил.

— Да. Скромно, но… У меня не слишком большие потребности.

— Ну, хорошо. Доминика вы знали…

— Почему вы все время говорите о нем в прошедшем времени? Я же не перестал его знать, например, со вчерашнего дня?

— Нет. А когда вы его видели последний раз?

— Последний раз? — задумался Ченгала, причём задумался так серьёзно, по-настоящему, по-деловому, что у Роберта мелькнуло в голове последнее замечание Бежана, связанное с Изой Брант. Чего-то тут было слишком. — Момент, я должен подумать…

А, вспомнил, перед самым отпуском Кайтека, то есть Каласантия. Примерно дней десять-одиннадцать назад. Я завёз ему этакий мини-миксер для мелких вещей, скорее мельничку для перца, можжевельника… Даже не знаю, для чего ещё, он любит специи.

— Значит, вы знали, где он жил?

— В нескольких местах. Я лично знаю два… Секундочку, почему жил? Он ведь и сейчас там живёт?

— Не совсем. Скорее перестал. Мне очень жаль, но сначала вы отвечаете, а уж потом я. И куда вы это ему завезли?

— В Лесную Тишину. Это местечко такое под Млавой. Он обычно находился там.

— Вот и вы уже стали употреблять прошедшее время.

— Это вы меня заразили. Что случилась? Он уехал? Умер?

— Умер. Точнее, его убили. У вас столярная мастерская, это ваша профессия… Вы когда-либо видели его огнестрельное оружие?

Мариуш Ченгала некоторое время стоял, словно окаменев, глядя на Гурского остановившимся взглядом.

— Господи Иисусе… — произнёс он в ужасе. — Вы это серьёзно?..

— Полиция в общем-то такими вещами не шутит, даже на первое апреля. А вы знали Михалину Колек?

— Колек… Сейчас… Чтоб мне… Колек?.. Конечно, я знаю Михалину. Это его вроде как… домохозяйка… обожательница… Не знаю, кто… Верный пёс.

— А кого ещё вы знали из его окружения? Из знакомых, друзей?

Мариуш Ченгала встряхнулся, в буквальном смысле слова, как собака, вылезшая из воды. Он явно был оглушён и едва отходил от этого.

— Ужасно… Момент, я вам отвечу на все вопросы, дайте мне только прийти в себя. А при чем здесь Михалина… Как это вообще могло случиться?!. Когда?!

— Точно девять дней тому назад. Что вы делали тринадцатого?

— Что я делал… Тринадцатого? Пан начальник, да откуда же я могу знать, что я делал как раз тринадцатого? Ничего, то же самое, что и всегда — сидел здесь и что-то чинил. Или, возможно, был в городе и искал болванки для ключей, потому что в последнее время я их в общем-то закупаю… Не знаю, не могу сказать, но ничего другого просто быть не может… А, нет, секундочку. Тринадцатого вечером… а вас какое время интересует?

— С утра до вечера.

— Так вот тринадцатого вечером я был в казино.

Во Дворце культуры. Я так подумал: тринадцатое число, может, оно как раз будет счастливым, а не невезучим, поэтому я и помню, что это было тринадцатого. Ну и пошёл. Выиграл около тысячи злотых, ушёл оттуда ближе к полночи, ведь потом-то уже было четырнадцатое, правильно?

— А перед этим?

— Что перед этим?

— Перед казино.

— А, да, да. Покупками занялся, ходил по магазинам. Думаю, раз уж я все равно в городе, так надо этим воспользоваться. Потом перекусил малость и — в казино…

— Поздравляю. Но вы не ответили на мой вопрос. Вы видели огнестрельное оружие пана Доминика?

— Видел, — сознался Ченгала с некоторым колебанием. — Он мне показывал. Пару раз. Но ведь это не преступление?

— Где он вам показывал? В кабинете?

— В каком кабинете?

После этого последнего вопроса в слесарной мастерской воцарилось молчание, которое продолжалось довольно долго. Роберт уже знал все, что ему было нужно, и дальше, руководствуясь вдохновением, поступил так, как и требовалось, разумно и действенно, хотя и крайне неохотно и со смешанными чувствами, потому что в первый момент этот парень, Ченгала, ему понравился…

26

Лукаша Дарко Бежан тоже нашёл легко.

Поймав его по сотовому телефону, он узнал, что тот как раз возвращается с пассажиром из Тарчина.

Нет, фамилии пассажира он не знает и спрашивать не будет…

—..А пожалуйста, — услышал затем Бежан в трубке. — Пассажир говорит, что может сказать. Станислав Микульский.

— Кто, кто? — изумился Бежан.

— Станислав Микульский.

— Да вы что, не узнали Микульского в лицо?

Капитана Клосса?

— Что? — в свою очередь изумился Дарко. — А, вы правы. Нет, это не он. Просто фамилии совпали.

— И куда вы его везёте?

— В Варшаву.

— То есть вы будете здесь минут через сорок?

— Через два часа. Я заказан на два часа. Клиент имеет право делать по дороге все, что ему заблагорассудится, даже на меже посидеть и жаворонкам «цып-цып» покричать. Это не моё дело. Через два часа — пожалуйста, позовите меня по мобильнику, и я подъеду, куда вы скажете.

— Но вы можете позвонить мне, если что-то изменится?

— По какому номеру?

Бежан, не раздумывая, сообщил ему номер своего сотового, что вообще-то делал крайне редко.

Потом он утверждал, что вдохновение Роберта оказалось заразительным и как раз в этот момент снизошло и на него.

Спустя двадцать минут мобильник зазвонил, и на том конце вежливый до тех пор Лукаш Дарко разразился потрясающим набором изысканнейших ругательств. Прежде чем удивлённый майор успел среагировать, тот пояснил причину своего прекрасного настроения.

— Вы можете подослать мне какую-нибудь патрульную машину, или мне искать кого-то из приятелей? — мрачно спросил он, расширив наконец словарный запас польского языка за счёт слов, принятых в приличном обществе. — Моя тачка вся вдребезги.

Холера, значит, не судьба мне было… Взрывчатку мне подложил, мать его… так я и разбежался покрывать этого сукиного сына. Так что с машиной?

— А где вы находитесь?

— А черт его знает. На какой-то просёлочной дороге, к западу от варшавского шоссе, где-то между деревнями. Тут даже ни одного знака поблизости нету. Я ехал по его указаниям: сейчас налево, теперь направо… Речка тут рядом течёт, заросшая такая…

А, минуточку, вон люди бегут. Может, я что-то узнаю…

— Не пускать их!!! — дико заорал Бежан. — Остановите их, а не то они все затопчут! Сейчас там будет кто-нибудь от нас. Вы их только спросите, где вы, на расстоянии!

— Здесь неподалёку какие-то Пшипки, — через несколько секунд сказал Дарко. — Похоже, что я посредине между различными Волями. Здесь — Кровенская, там — Пыпковская. Ну, может, чуть по-другому, все равно…

Под вой сирены Бежан молниеносно выбрался из города и прибыл на указанное место через тридцать четыре минуты. Патрульная машина из Груйца приехала ещё раньше, так как находилась значительно ближе к месту аварии.

Бывшее транспортное средство Лукаша представляло собой жалкие остатки, среди которых легче всего можно было опознать багажник и задние колёса.

Остальное догорало, будучи разбросанным по грядкам молодой капусты в виде небольших кусков, один из которых долетел аж до зарослей кустарника, растущего более чем в десяти метрах, и там весело посвечивал уже гаснущим пламенем. В просёлочной дороге появилась не слишком большая дыра.

— Это ещё слава богу, что я был застрахован от всех возможных несчастий, — вместо приветствия сообщил Бежану Лукаш, все ещё мрачно, но явно пытаясь найти в этой катастрофе хоть какие-то утешительные моменты. — И на кой черт я заливал бензин? Я бы спокойно доехал до Варшавы, так нет, он упёрся, обезьяна поганая…

— Кто это был?

— Клиент, чтоб ему пусто было. Пассажир. И к тому же, как мне кажется, он себе алиби устроил. Я вам все расскажу, так что если они меня и угробят, то пусть это им так просто с рук не сойдёт.

— И где же он, ваш клиент? Постойте. А каким чудом вы вообще выбрались из всего этого невредимым? И откуда вы знаете, что это была взрывчатка?..

Лукаш Дарко как-то странно на него посмотрел, и Бежан прикусил язык и перестал задавать вопросы, так как осознал, что ведёт себя, как истеричка.

В конце концов, не он же пострадал, а Дарко, а он почему-то нарушил основное правило ведения допросов: никогда не задавать двух вопросов одновременно. Кажется, он их задал уже штуки четыре, ему нужно немедленно взять себя в руки.

— Я заговорённый, — сообщил ему Лукаш. — Самое страшное уже позади, хотя готов признать, что я тут слегка натерпелся. А тип пошёл вон туда…

Он указал пальцем на стоящий метрах в двухстах овин в крайне плохом состоянии — вот-вот развалится. Повсюду светились дыры, полуоткрытые ворота висели на одной петле, а крыша наличествовала всего лишь наполовину. Взрыв не нанёс ему никакого вреда.

— Велел мне подождать на дороге, у него, мол, там дело, он сходит и вернётся…

— Какое, к шутам, дело могло быть у него в такой развалюхе?

— А черт его знает. Знаете, люди иногда такое напридумывают, что вам в жизни и в голову бы не пришло, я-то уж кое-что повидал. Может, он там когда-то что-то закопал, сам или его предок? На мой взгляд, этот овин будет постарше нас обоих вместе взятых. Может, он с кем-то встречался, может, это тайник, и он что-то хотел там оставить? Я не стал гадать, хочет — пусть идёт, мне все равно, могу и подождать. И так бы я и дождался этой переброски на тот свет, если бы не приспичило сбегать в кусты.

Здесь мне как-то неловко было — все как на ладони, видно со всех сторон, может, тут какая скромная девушка как раз веночек себе у речки плетёт…

Бежан понял, что таксист лишь симулирует каменное спокойствие, по всей видимости, он испытал немалое потрясение, и хотя внешне сумел взять себя в руки, но внутри отнюдь ещё не успокоился. Бежан почувствовал, что хорошо понимает Дарко.

— Ладно, она тут себе плетёт, а вы сбегали, и что?

— И ничего. Как рванёт у меня за спиной… И минуты не прошло. Я стоял, словно соляной столб, кусок моего собственного кузова мне чуть не к ногам прилетел… Потом ожил, можно сказать, во всех смыслах, мысль человеческая, говорят, быстрее всего, так что в овин за клиентом я не побежал, потому что сразу же услышал, а потом даже и увидел мелькнувшую там машину. Не знаю, какую — там дальше кусты, кусочек луга, рядом что-то растёт, вроде бы морковка, на траве следы шин. Я так понимаю, что до дороги среднего класса можно доехать. Не сомневаюсь, что он и доехал.

Пока я вас ждал, у меня было время все рассмотреть.

— А что за мысль?

— Какая мысль?

— Когда вы ожили…

— А!.. Мысль эта заставила меня схватиться за мобильник, позвонить вам. Так мне сразу как-то вспомнилось. Когда я прошлый раз с вами разговаривал… вы записываете?

— Что?

— Все, что я говорю.

— Откуда? У меня с собой ничего нет.

— А то я потом откажусь. Я же во время езды разговаривал по мобильнику, а это нарушение. Он позади меня сидел, я не особенно обращал внимание, но, видать, он незаметно сунул мне под кресло небольшую бомбочку, время рассчитал точно: должна была тикать, но двигатель, хотя и тихо, работал, ничего не было слышно, к тому же и радио было включено. Музыки ему захотелось, козлу паршивому…

— И даже если бы вы выключили двигатель, ожидая его, тоже бы заглушало?

— А как же. И полетел бы я на небо почти в порошковом состоянии…

— А вы уверены, что это была бомба? Откуда вам известны такие вещи?

Лукаш Дарко глубоко вздохнул, похлопал себя по карманам, вынул сигареты и закурил.

— Это ещё чистое везение, что я всегда все в карманах таскаю: документы, деньги, мобильник, ключи… Дорожные атласы и план Варшавы, правда, черти взяли, но все это, слава богу, везде можно купить.

Пан майор, я ведь был более или менее нормальным парнем, да и мама у меня довольно терпимая, а какого любопытного парнишку не интересуют всякие там взрывчатые штуки? Позже, когда я уже стал шофёром, я предпочёл познакомиться с ними как следует, ведь на базаре можно купить все, что хотите, так что и я смог бы нечто такое сварганить… Да вы сами подумайте, что ещё может вот так рвануть в приличной ухоженной машине?

После недолгого раздумья Бежан согласился, что ничего. Допустим, например, шина. Но от шины ничего не взлетает на воздух, а тут даже деревьев у дороги не было. Так что Дарко был прав.

— Должен сказать, что я и сам разнервничался, — вернулся он к основной теме, — но память у меня от этого не пострадала. Что вы там говорили о каком-то алиби? Мы ещё к вашему клиенту как таковому вернёмся, но пока суд да дело — откуда алиби?

— Я бы не прочь где-нибудь посидеть, — сообщил допрашиваемый в капусте Лукаш. — А фляжки у вас случайно с собой нету? Жалко.

— Извините, вы правы, садитесь в мою машину, по дороге поговорим.

В патрульной машине беседа пошла ещё более живо, так как полицейский эксперт подтвердил точку зрения пострадавшего водителя. Вне всякого сомнения это был заряд взрывчатки, нечто вроде примитивной часовой бомбы сравнительно небольшой силы.

Если бы она взорвалась на городской улице, наверняка вылетели бы стекла в ближайшем магазине, и все.

— Вот видите, — упрекнул его Лукаш. — Ладно, алиби. Сейчас скажу. Так вот… Меня это даже не удивило, потому что, как я вам уже говорил, люди такое придумывают, что даже трудно себе представить… Он, как обычно, взял меня на стоянке и велел подъехать к банку на площади Нового Света. Вылез, как паралитик, толпы людей его видели, ещё и эта… из военизированной охраны, глядела… а мне велел объехать вокруг и подождать его на улицу Мысьей. Вошёл он в банк, я это видел, там он тоже наверняка показался, кому следует, я на этой Мысьей минут пятнадцать его ждал, вдруг он появился, быстренько сел в машину и — вперёд, поехали дальше. Ну, а люди что видели? Клиент вышел из такси, машина отъехала, и что он о ней знает? Ничего. А я даже и не задумался, зачем ему эти фокусы, хотя перед банком было свободное место, и я бы мог там поставить машину Бежан слушал и обдумывал это дело. Да, алиби было неплохое, освобождение такси подтвердила бы и охранница, в банке достаточно было провести какую-то операцию, компьютер зарегистрировал клиента. На Мысьей мужик наверняка позаботился о том, чтобы на него никто не обратил внимания.

А что там таксист дальше делал и куда поехал, это его дело, и временный пассажир, который вылез у банка, об этом понятия не имеет.

— И кто же это был? Вы его вообще-то знаете?

— Разумеется. Он представляется как Ружицкий, но это скорее кличка, а не фамилия, настоящей-то он не злоупотребляет. С Микульским это он так, пошутил, на самом деле его зовут Пустынко, Зигмунт Пустынко. И, если хотите знать, именно его я и возил в Лесную Тишину, впрочем, не в первый раз.

— Интересно, а зачем он вообще заставляет вас возить его? У него что — нет своей машины?

— Ясное дело, есть. Кажется, даже две. Но на машине есть регистрационные номера, а ему, видно, не хотелось прикручивать фальшивые. Такси — машина анонимная, и даже если бы я возил мужика сто раз, все равно я мог бы его не знать и ничего о нем не ведать Но один раз случилось, что он во время езды копался в своём бумажнике, потом, когда вышел, случайно оставил его на сиденье. Бумажник был почти идентичный с моим, я решил, что это мой, и заглянул в него. Сверху лежал паспорт, а ведь паспорта тоже похожи один на другой, и я, не задумываясь, заглянул и в него. Оказалось — не мой, а его, и фотография была. Через минуту он бегом вернулся и забрал бумажник.

— А он догадался, что вы видели?..

— Думаю, что нет, так как я тут же бросил бумажник обратно на сиденье и огляделся, не видно ли его где-то рядом. А клиент уже нёсся обратно.

— Не повезло ему, значит.

— Ещё как! Дважды. Если бы я не пошёл в кусты…

Они уже подъезжали к Варшаве, когда заверещал мобильник Лукаша. Бежан предположил, что звонит Иза Брант, но свой интерес к ней оставил на потом.

Проехали Янки.

— Поедем в управление, не возражаете? Вы вроде бы не раненый, что-нибудь горячительное у нас найдётся, оговорим все остальное, а заодно составим и протокол уничтожения автомашины. Льготным порядком и без очередей.

— Идёт, — согласился Лукаш. — Я выхожу из дела, справлюсь и без этой шайки… да и ничего такого у меня на совести нет. От лишних знаний в случае чего отопрусь, имею полное право выглядеть дебилом, это я вам наперёд говорю, потому как одно дело — признания в частном порядке, а совсем другое — официальные показания. Что вы от этого выиграете — это ваше дело.

Бежан также выразил согласие на джентльменскую договорённость, и таким образом все открытия начали концентрироваться в Главном управлении.

Дело в том, что в управление приехал также сержант Забуй, который по телефону из бдительно охраняемой квартиры Михалины Колек крайне настойчиво потребовал смены. Сведения у него были, как он утверждал, эпохальные, которые нельзя сообщать по телефону, так что он обязательно должен был передать их лично. Поскольку означенную квартиру уже навестила подозрительная личность, желание его было удовлетворено.

27

А было вот что. Сержант Забуй сидел себе спокойненько и тихонечко в доме покойницы, как вдруг тишину разорвал пронзительный звонок. Звонили в дверь, причём очень назойливо.

Кто-то там за дверью вёл себя весьма шумно, шмыгал носом, кашлял, вытирал ноги и даже вроде бы с кем-то разговаривал. Во избежание лишнего шума сержант поспешно открыл дверь.

— Ну чего ты, Михася, так долго возишься, — начал с порога гость, ещё не видя человека, стоящего за дверью. — Я звоню и звоню…

Упрёки внезапно оборвались. Сержант увидел перед собой женщину, которую вполне можно было назвать великолепной блондинкой. Из того, что он слышал о Михалине Колек, он сделал вывод, что обе дамы были примерно схожего телосложения, для каждой метровый мешок картошки был бы просто мелочью. К счастью, для него самого — тоже.

Серо-голубые глаза подозрительно уставились на него.

— А вам тут чего надо?..

— Проходите, пожалуйста, — любезно и даже с поклоном пригласил сержант.

Блондинка, не проявляя робости, смело ворвалась внутрь квартиры.

—..Здесь живёт Михалина Колек, моя подруга.

Тогда чего вы тут делаете? Где Михася? Вы её родственник или как?

Внезапно она заметила мундир сержанта, и до неё дошла его профессия.

— Эй! А полиции какое дело до Михалины? Может, её обокрали, грабёж какой? И куда подевалась сама Михалина? Я вчера только приехала, ничего не знаю, что-то случилось?

Некоторое время сержант колебался, сказать ей правду или нет? Молчаливой-то она не была, это было сразу заметно, так в каком случае она больше расскажет — о живой Михалине или о мёртвой?

Недоверие из неё так и пыхало, как жар из печи, нет уж, лучше придерживаться фактов, от потрясения бабища может расслабиться, а подозрения, не дай бог, замкнут ей рот наглухо.

Он закрыл за гостьей дверь, на всякий случай — и на щеколду.

— Вы, как я слышал, подруга пани Колек?

— Ну, подруга. Лучшая. А что, нельзя? Где она, я вас спрашиваю, откуда мне знать, а может, вы какой-нибудь липовый полицейский?

— Да вот, извольте, моё удостоверение. Но и вас тоже попрошу, ваш паспорт…

Одной рукой вырывая у сержанта его служебное удостоверение, другой великолепная бабища выгребла из сумки свой паспорт. Они почти одновременно проверили персональные данные друг друга, однако сержант оказался более быстрым, привычно найдя необходимые ему сведения. При этом он, словно клещами, ухватился за уголок своего удостоверения и не выпускал его из рук, не доверяя этой гарпии.

— Анастасия Рыкса, — прочёл он. — Замужем, девичья фамилия Веньчик, проживает в Варшаве, Селецкая, три…

— Где я живу, я и сама знаю, — гневно оборвала его пани Рыкса. — А вот где Михалина, я никак не могут от вас добиться. Я уже вижу, что вы не липовый, так вы, наконец, скажете или нет?!

— Скажу, почему не сказать. В морге.

— Где?..

— В морге.

— Что вы мне тут глупые шуточки шутите!?.

— Ничего подобного, я вовсе не такой уж шутник. Пани Колек мертва, похорон ещё не было, так что, насколько я знаю, она обретается в морге.

У Анастасии Рыксы на какое-то время перехватило дыхание. Она сделала два шага и тяжело шлёпнулась на стул, который, по всей видимости, был довольно прочным, так как даже не особенно застонал под её тяжестью. Одной рукой, опираясь локтем о стол, она поддерживала голову, вторую прижала к груди.

— Вы… вы мне голову не морочите?..

— Честное слово, нет.

— Поклянитесь!

Сержант быстро прикинул, чем бы он мог поклясться, чтобы она ему поверила. Чем-то по-человечески понятным… а!

— Да чтоб мне до пенсии не дожить, вот те крест!

— О Господи Иисусе Христе и все святые…

— Да вы сама подумайте, что бы я тут иначе делал?

Анастасия Рыкса некоторое время молча посопела, после чего рукой от груди указала на напольные часы, стоящие в углу комнаты.

— Там, — выговорила она слегка сдавленным голосом, — там, внизу, Михалина коньяк держит… держала то есть. Достаньте. Он настоящий. Я так без ничего не могу…

Сержант послушно залез в часы, нашёл напиток и рюмки, что полностью подтверждало наличие тесной дружбы между Анастасией и Михалиной, так как ей были известны даже тайники хозяйки. Он налил коньяк, не обойдя и самого себя, и при этом украдкой включил небольшой магнитофон у себя в кармане.

— Вы говорите, что только вчера вернулись, — с сочувствием напомнил он. — А откуда? Где вы были?

— В Дрездене, у дочки, — автоматически ответила Анастасия. — За немца вышла. А тут такое несчастье! Что с ней случилось, Святая Дева Мария, она же всегда такая здоровая была! Несчастный случай какой, а?

— Можно и так назвать. Её убили.

У Анастасии чуть рюмка из рук не выпала.

— А я говорила! — выкрикнула она ужасным шёпотом. — Я же ей говорила, чего она за этих сволочей держится. И ведь вроде каждый у неё в руках был, а тут на тебе! Я говорила: сиди тихо, а этот её, он-то что? Тоже мне опекун, прости господи, он лишь о себе заботился, а не о ней! У той-то хватило ума его бросить, а Михалина все чего-то от него ждала!

И где он теперь, где он был, когда её убивали, я вас спрашиваю, где?

— Кто? — поспешно заинтересовался сержант.

— Как это кто, этот её Доминик! Я говорила — высоки пороги на её ноги, сволочи все в рост идут, одна мафия. Они её боялись, а уж Доминик у них вообще сидит, как заноза в заднице! Его ещё больше боятся. Я говорила: куда ей до этих миллионов, шиншилл и бриллиантов, а она знай своё, всю дорогу, как что, так только они! А Доминик над ними словно Господь Бог! Налейте мне ещё!

Сержант выполнил поручение с такой поспешностью, что чуть было не выронил бутылку. Себя он на сей раз обошёл. Пока ещё он даже не пытался анализировать этот бессвязный поток информации.

— И что на это Доминик? — спросила Анастасия одновременно страстно и сурово.

— Ничего.

— Как это ничего?

— Ну так. Он, в общем-то, и не мог отреагировать.

— А это ещё почему?

— Потому что уже был мёртвым.

— Чтооо?

— Мёртвый был. Его ещё раньше убили.

— Налейте мне, — слабым голосом сказала Анастасия после по меньшей мере трехсекундного молчания.

Не будучи уверен, что ему делать — включиться в этой взрыв эмоций или сидеть тихо, сержант выждал целых пять секунд. Анастасия под влиянием потрясения и коньяка явно наливалась чем-то твёрдым, словно её заполнял не воздух, а жидкий бетон.

— Когда это случилось? — деловито поинтересовалась она. — Их что — вместе замочили?

— Нет. По отдельности.

— Скажите мне наконец все как надо, а то ведь я могу и рассердиться. Кого, когда и где. И налейте мне. Себе — тоже.

Сержант решил рискнуть, в полной мере отдавая себе отчёт в том, что, будучи официальным лицом при исполнении служебных обязанностей, он совершает все возможные в данной ситуации нарушения.

Если бы он пошёл ещё дальше, то оказался бы чуть ли не на грани преступления. Он также исполнил пожелание кариатиды, вкратце изложив обстоятельства смерти романтической пары.

Анастасия, слушая, уронила слезу. Всего одну.

Больше она не успела, так как сержант изо всех сил укорачивал своё сообщение.

— Она его любила, — глухо сказала она. — А он её нет. Если он кого и любил, так это свою прежнюю сучку, а, может, и её тоже не любил. А ведь я говорила! Выходит, она, значит, первая его нашла и сообщила… ну, не через кого попало, а через одного из тех прежних, которые все могли… Закона для них не существовало, да и для этих нынешних тоже нету.

Доминика не стало, осталась у них одна Михалина, а ведь человеку память из головы не выбьешь… Так что эту голову нужно было… Налейте мне.

— Вы её знакомых знали?.. — осторожно начал сержант.

— Э-э-э там, какие знакомые… Я замуж вышла вовремя, потому что все уже начало сыпаться. И Михалине советовала, да она все за своё. Ну, я-то постарше, сколько это будет?.. Лет двадцать тому, ей было семнадцать, а мне уже двадцать один, пять лет я им служила, вонь-то чувствовалась. Мой муж человек простой, автомастерская у него была, так он легко отбрехался… А она все в этой шайке сидела. Нет, ничего не скажу, мужики к ней липли, на должности была — доверенная секретарша, ну, а потом и Доминик появился.

— И что?

— Что, что. Все. А ведь у неё почти все получилось — наконец-то она его заловила. Уже пять лет как вроде бы все спокойно, разве что старые знакомые вокруг неё крутились, а то и их дети. Или ещё какие родственники. Налейте мне.

— А нынешние знакомые?..

— Ага, сейчас, знакомые. Уж так подлизывались, чтобы что-то про Доминика узнать. Михалина-то твёрдая была, что твой кремень, а больше всех мог потерять один такой… да какой один, их вроде бы трое было… По сенатам болтаются, в сейме сидят, тут — президент, там — вице-министр, заместитель премьера, кто их разберёт, что он там ещё мухлевал, я уже совсем потерялась. Кабы вышли на свет божий все папашкины мухлевательства…

— А их как-то звали?

— Что вы мне какие-то глупые вопросы задаёте!

Ну хорошо, один за последнее время раза два тут был, Михалина говорила, что благодаря ему Доминик больше всего заработает. Пустылка… Нет, Пустынник какой-то… Нет. Ну, что-то вроде. А этого Бешеного так я и сама в молодости знала, клеился ко мне. И все равно я вам скажу, что я в этого Доминика не верила.

— В каком смысле?

— Ну, вроде бы он такой великий бизнесмен, по всему миру дела ведёт, художник, бог знает кто, а вонь-то от него чувствовалась. Каждый раз какой-то… Мартинек… нет, Мариушек… позарез ему нужен был, а Михалина как-то проговорилась, что все фотографии — это он. И всякие разные комбинации: замки — не замки, пистолеты — не пистолеты, ну, может, какие ещё револьверы… — тоже он. Мариушек — воспитанник Доминика, это она мне сказала, уж так он его любит, как и она сама, но в последнее время что-то капризничает… Налейте мне…

Дальнейшую беседу сержант начал потихоньку записывать под столом, не будучи уверен, что магнитофончик не выкинет ему какого-нибудь глупого фортеля. Он хорошо знал зловредность неживых вещей.

Результатом этой случайной встречи стал телефонный звонок Бежану с нервной просьбой о замене его кем-нибудь…

28

Как раз в это время я столкнулась с громадными трудностями в своих попытках удовлетворить запросы своей родни.

Коль скоро бабушка пожелала ехать на море в полном составе, мне действительно нужно было организовать транспорт для тётки Изы и дяди Филиппа.

Естественно, я тут же набросилась на Рысека, однако Рысек на сей раз имел в своём распоряжении ещё более медлительное транспортное средство, чем кран, какой-то асфальтовый каток или что-то в этом роде, какую-то страшно сложную многофункциональную машину, мало пригодную для дальних поездок. Я расстроилась, Рысек тоже, однако он тут же вспомнил о своём приятеле Мариане, том самом, что изучает иностранные языки.

Мы позвонили, и оказалось, что, к сожалению, Мариан сейчас находится в Лондоне вместе с клиентом, который нанял его на месячное турне по Европе. Сам клиент водить машину не может, так как во время этой поездки проводит официальные дегустации крепких напитков и потому постоянно пьян, а Мариан с радостью согласился как раз из-за упомянутых иностранных языков.

— Не везёт, — грустно вздохнул Рысек.

— Я уже начинаю привыкать к невезению, — успокоила я его. — Но что-то нужно делать. Не пошлю же я их туда на поезде, представляешь, каково мне будет там, на месте.

— А такси вам слишком дорого встанет. Лучше бы найти кого-то знакомого. О! Кажется, у меня такой есть… Хотя, наверное, не подойдёт — он ездит на малом «фиате»[12].

— Уж лучше твой дорожный каток…

— А жаль, он водит, как бог, — продолжал Рысек, — и очень любит повозить кого-нибудь по всей стране, в общем, любит путешествовать, да и берет дёшево: только за эксплуатацию и бензин, какие-то небольшие карманные деньги — и все. Раньше у него был «фольксваген».

— И что? — живо заинтересовалась я.

— Ну и ему не повезло. Лишился этого «фольксвагена» уже два года назад. Он тоже механик, разные ремонтные работы на аэродроме делал и въехал на своей машине на неиспользуемую полосу. Ну и приклеился намертво.

— Рысек, я не понимаю, что ты говоришь. В переносном смысле?

— Какое там в переносном! — недовольно фыркнул Рысек. — Факт. И даже компенсацию не получил, потому как было ясно сказано, чтобы не въезжать. Он вообще даже признаться не мог, я сам его поднимал, и верх оторвался, а шасси осталось. Хороший у меня тогда кран был.

Во время этой беседы мы сидели в квартире Рысека, так как сестра пошла с близнецами на прогулку, а у меня по квартире бродило невыспавшееся семейство. Я тоже не выспалась, и по этой, видимо, причине все ещё не могла понять, о чем он говорит.

— Скажи все это нормальным языком, а то у меня в голове все путается. На каком аэродроме это было?

— На нашем. Международном. На Окенче.

— Так ведь он уже давным-давно сделан!

— Ну и что? Один тип велел закупить какой-то необыкновенный материал для покрытия дороги.

Чехи откуда-то его получали, и у них он вроде бы себя оправдал, а у нас нет. Ну и этот Бешеный…

Что-то забрезжило у меня в памяти.

— Какой бешеный?

— Этот тип. Так его все называли, потому как у него и морда бешеная была, и характер. Авантюрный тип. А точнее говоря, технический директор чего-то там повыше. Велел закупить и, вместо того чтобы проверить на паре метров, как это сочетается с нашим асфальтом, дал указания залить сразу всю полосу.

Ну и залили. Получился такой каток, что на ногах невозможно было устоять, не говоря уже о машине.

А уж самолёт затормозил бы не раньше, чем у Дворца культуры. Разные фокусы пробовали, песком посыпали, солью, кипятком хотели это смыть и стиральным порошком, цистерны две «Людовика» на эту мойку пошло, и ничего не помогало. Ну попробовали ещё что-то, и как вылили на эту полосу, опять же на всю сразу, так клейкость все мировые рекорды побила. Вот тогда этот Мундек и приклеился.

— И что? До сих пор так?

— Да нет. Бешеный велел этот клей скалывать, но как же его сколешь? На расстоянии, с воздуха, что ли? А кто туда въехал, тот там и оставался. В конце концов какой-то умный человек подсказал, и Бешеный велел закупить австрийский порошок, страшно дорогой, этакие малюсенькие гранулки. И гранулки наконец с этим справились, но во сколько все это в сумме обошлось, вы себе даже не представляете.

В сотни миллионов долларов. Почти целый год эта полоса не действовала, оставалась всего одна, а генеральный директор вообще этого не заметил, узнал, что нет полосы, только когда авиакомпании начали скандалить, так как пилоты протестовали.

Я слушала с ужасом.

— И что? Возбудили дело, и этого Бешеного посадили?..

— Да вы что? Подмазали, где надо, и все затихло.

Бешеный даже премию как обычно получил. Но все-таки его сняли, его уже там нет. Кажется, генеральный тоже полетел, что-то там в руководстве поменяли, но что потеряно, то все наше. Ну а Мундек лишился машины, поэтому ездит теперь на малом «фиате».

— Не застрахован был?

— Автострахования у него не было. А шасси его пришлось вырубать, причём втихую, чтобы никто не видел, а то бы ему ещё и штраф вкатили.

— Интересно, чем этот Бешеный сейчас занимается? — спросила я с мрачной злостью, одновременно пытаясь вспомнить, что мне это напоминает. — И какие убытки он нам теперь причиняет. От всего сердца желаю ему всего самого худшего!

— Не вы одна…

— Но это не решает моей проблемы. Может, нанять машину в одном из прокатов, которые вовсю себя рекламируют?

— Это может оказаться непросто, сейчас туристический период, и таких умников много. Да ещё вы что-то говорили об автоматической коробке скоростей. Даже не знаю, есть ли у них что-то такое…

— Холера. Рысек, а ты бы не поехал на нормальной тачке?

— Я-то бы поехал с радостью, но не могу. Отпуска. Сразу двоих заменяю, остался один за троих, на полдня сорваться — это ещё куда ни шло, но не дольше. А вообще-то мне нужно тестировать эту дуру под Познанью, так что я каждую ночь там. При разных там восходах солнца легче едется.

— На дорожном катке?..

— Нет, каток поехал на трейлере. На малом «фиате».

— Вот уж не было печали…

С отчаяния я вспомнила о Лукаше Дарко, поэтому продолжила нашу беседу уже на лестнице. Через радиотакси я нашла номер сотового телефона Лукаша. Он отозвался почти немедленно.

— Коротко, а то у меня времени нет, — сказала я без вступительных любезностей. — Иза Брант говорит. За сколько вы бы поехали на три дня в район Трех городов?[13].

— Вообще не поеду, потому что не на чем, — ответил он злым голосом. — Разве что вы дадите мне машину. Тогда сотня в день чистыми.

— Вот как раз машины-то у меня и нет. А что вы со своей сделали?

— Я — ничего. Кое-кто ещё постарался…

Какие-то звуки вмешались в разговор с его стороны.

— Я ведь ничего не сказал, — раздражённо ответил он. — Машина попала в аварию, вот и все. Да и не знаю пока, смогу ли я распоряжаться собой в ближайшее время… Что?.. А, смогу.

— Вы со мной разговариваете или с кем-то ещё? — я начала терять терпение.

— В основном с вами. Если раздобудете машину, то могу поехать.

Я была не в состоянии с ходу все обдумать и оценить ситуацию.

— Так я вам тогда ещё позвоню. Сегодня. Скоро.

— Пожалуйста…

Так на слух можно было понять, что он разговаривал со мной из машины, были слышны автомобильные звуки, но я не стала об этом излишне задумываться. Я посмотрела на расстроенного и озабоченного Рысека, который тоже предпочитал лестницу своей квартире.

— Кое-что начинает вырисовываться, — подумав, сообщила я. — Дорого, холера…

— Если хотите, я узнаю, сколько стоит прокат, — пообещал Рысек.

— Хочу. Узнай. Мне нужно возвращаться к семье.

Едва я переступила порог квартиры, как меня выловил дядя Филипп. Он явно поджидал меня, имитируя какие-то кухонные дела, доступные мужчине.

Он так замедленно варил кофе и смешивал соки, словно все эти продукты содержали застывающий бетон.

— Бабушка слишком строга, — конспиративно прошептал он, не скрывая озабоченности. — А я знаю, девочка моя, что у тебя нет денег. Разве можно было скопить много денег при бывшем строе?..

— Некоторые смогли, — вырвалось у меня от расстройства.

— Но ты же не воровала. Это у нас наследственное. Я знаю, что мы создаём тебе сложности, не сомневаюсь, что ты все сумеешь организовать, но в случае чего я заплачу. Со всеми расходами обращайся ко мне, только так, чтобы никто не видел.

— Вы это серьёзно, дядя? — оживилась я.

— Серьёзней не бывает! У меня же нет больше крестниц…

— Филипп?!

В дверях кухни со стороны гостиной появилась вдруг тётка Иза и заговорила голосом айсберга, если бы айсберг вообще соизволил вдруг издать хоть какие-то звуки.

Во мне начал пробуждаться бунт.

— Уже, дорогая, все готово, — горячо заверил её дядя Филипп. — Я тебе смешал, как ты любишь, только вот тоника не мог найти. Иза мне помогла.

За тёткой Изой появилась бабушка. Пресвятая Дева Мария, они что — все друг за другом следят?

И всем им обязательно нужно тесниться в моей кухне?

— Иза, не мешай, Филипп возится, но это нормально, — сказала бабушка. — Так когда ты намечаешь наш отъезд на море?

Это, разумеется, было адресовано уже мне, а не тётке Изе. Я перепугалась и сдалась. Риск — благородное дело!

— Завтра, бабушка. Не слишком рано, думаю, где-то ближе к обеду.

— А Иза и Филипп?

— У нас будет вторая машина. С водителем.

Черт его знает, что у нас завтра будет, но мне уже надоели транспортные трудности, не хватало мне ещё бабушки на шее. Я подумала, что в случае каких-либо осложнений что-нибудь да придумаю. Может, Рысек согласится поджечь дом, и тушение пожара их всех несколько отвлечёт…

Пока же мне удалось отвлечь семейство едой, которая вроде бы была поздним завтраком, но пришлась на обеденное время. Сама я едой пренебрегла и позвонила в гостиницу в Трех городах. Элеонора оказалась просто гением: пожалуйста, вы можете занять забронированные номера, сообщив заранее, за сутки. Я зарезервировала их на завтра, заверив, что в случае опоздания все равно их оплачу.

Позвонил Рысек, сообщив, что с прокатом машины нет никаких затруднений, автоматических коробок передач пока нет, обычно у них имеются две такие машины, но сейчас они в разгоне. Теперь мне нужен был Лукаш Дарко, не могу же я одна ехать одновременно на двух машинах.

Я начала звонить Лукашу.

Однако мне не суждено было решить все организационные вопросы, меня отозвали в лоно родни. Тётка Иза победоносно демонстрировала какой-то предмет, в котором я с большим трудом опознала изобретение своего сына. Это было нечто вроде небольшого пароходного винта, ветряка или пропеллера и, к сожалению, включалось само, от энергичного толчка. Батарейку он туда вставил или ещё что? Лопасти у него были зубчатые и при вращении убийственно сверкали. Эта штука упала с потолка на тётку Изу. Боже мой, включилась она или нет?..

Тётка утверждала, что да и что она легко могла её убить.

Тогда почему же не убила?..

Я поспешно пыталась вспомнить, летали ли там какие-либо перья или хотя бы обрывки ваты. Ведь если она включилась, то должна была задеть постель, а тут — никаких следов. Тётка Иза совершенно явно сошла с ума, неужели я стану покушаться на неё с помощью ветряков? Я сама их боюсь!

— Очень прошу перестать подозревать меня в каких-то преступных намерениях, — решительно сказала я. — Я знаю о семейных конфликтах ровно столько, сколько мне вчера сообщила бабушка. Бабушка умеет думать логически, так пусть она рассудит, каким это образом я могла бы заранее придумать всякие западни, причём как раз на тётю Изу? Я понятия не имела, что тётя против меня…

— А кто же это тебе сказал, что я против тебя? — оскорбилась тётка Иза.

— Тётя, я, может быть, и не слишком умная, но не настолько глупа, чтобы не сделать никаких выводов. Я понимаю — все это явно вытекало из того разговора, — что тётя хотела бы все забрать для своего Стефана, которого я совсем не знаю…

— Ну почему же, знаешь.

Я невероятно изумилась.

— Я его знаю? Откуда?!

— Он был здесь лет десять назад. И остался о тебе не самого лучшего мнения.

Я начала лихорадочно рыться в памяти. Я ничего об этом не знаю, может, он тут и был, но не у меня же! А, минутку… Кто-то приезжал из Лондона на пару часов. Но ведь это была девушка, а не парень…

— Может быть, тётя могла бы напомнить мне подробности этого приезда?

— Как это я могу напомнить тебе подробности визита, при котором я не присутствовала!

— Но он же вам рассказывал о нем после возвращения в Австралию. Вы говорите, что у него осталось дурное впечатление. А каким оно было, это впечатление?

— О, ты даже не захотела его принять. Им вынужден был заниматься твой знакомый, а ты отговорилась недостатком времени. Да и этот твой образ жизни, совершенно не подходящий для приличных людей! Мотовство, легкомыслие…

Десять лет назад у меня едва ли нашлось бы, что мотать, кроме того, именно тогда я начала заначивать каждую копейку на квартиру. Что за бред несёт эта тётка Иза?! Что там натрепал этот кретин Стефан? Какой такой знакомый?..

И тут на меня нахлынуло ужасное воспоминание.

Ранняя фаза моего, прости господи, романа с Домиником, период обожания и покорности. Ну и как раз тогда у меня появилась срочная работа, корректура, огромный текст, и я должна была его в кратчайшие сроки сделать! В памяти промелькнуло, как я, раздираемая чувствами любви и долга, с диким раскаянием и отчаянием, чуть ли не со слезами на глазах выгнала его из дома. Да какое там выгнала… Умоляла простить меня, лепетала, что занята…

На словах он высказал понимание, а сам весь надулся, как пингвин, и сразу же ушёл, ужасно оскорблённый. Я помчалась было за ним, но затормозила в передней, опершись спиной о закрытую дверь. Несколько минут я страдала, раздираемая отчаянием, однако долг пересилил. Я даже не обратила внимания на какие-то звуки по другую сторону двери, снаружи, хотя мне и показалось, что я узнаю голос Доминика. Он с кем-то разговаривал. Тем более я не стала выглядывать, чтобы не показалось, что я за ним слежу и подслушиваю, кроме того, жалкие остатки рассудка подсказали мне, что если я выгляну, работа полетит ко всем чертям…

Трудящийся человек, холера… Я таки вычитала шестьсот страниц текста всего за двадцать шесть часов, вообще не ложась спать.

А два дня спустя, вечером он сообщил мне, что, можно сказать, спас меня в тот памятный день. Отогнал от моих дверей настырного гостя, который явно бы мне помешал и не дал поработать. Кое-что при этом он и о моей семье услышал. Рассказывал об этом случае весело, настроение у него было чудесное, от обид и осуждения не осталось и следа, относился он ко мне с невероятной любезностью, от всего этого я совершенно поглупела и даже не поинтересовалась этим изгнанным гостем и семейными новостями.

Да чтоб мне мхом порасти, если как раз тогда не приезжал этот идиот Стефан!

И, разумеется, Доминик облил меня грязью…

— Какие-то авантюрные знакомства, — продолжала тётка Иза. — Странная компания, весь ресторан был затерроризирован типом, который вёл себя, как бешеное животное, и вроде бы ты вращалась в этаком обществе. Что за уровень?!.

У меня вдруг разблокировало память: этот Бешеный Рысека… Езус-Мария, это же был какой-то связной Доминика, да нет, какие глупости лезут мне в голову, — не связной, а враг. Я это от него самого слышала. И он сделал все, что мог, чтобы очернить меня…

— Знаю, — мрачно сказала я победно уставившейся на меня тётке Изе. — Это все мой бывший сожитель. Я и сама теперь удивляюсь, что не убила его… Не могли бы вы, тётя, сделать мне любезность и припомнить: Стефан, я думаю, рассказывал, что он ему говорил. То есть не что он говорил, а что ему сказал Стефан?

Тётка Иза удивилась. Вероятнее всего, она ожидала, что я захочу получить информацию о самой себе. На мгновение она утратила контроль.

— Стефан, можешь быть уверена, говорил правду. Рассказал ему об общей ситуации и о твоей доле…

Об условиях…

Она прикусила язык, но у меня уже не было сомнений, что Доминик ориентировался в этой общей ситуации значительно лучше меня. И не сказал мне ни единого слова, молчал, как пень, зато постарался анонимно очернить меня. На кой черт это ему нужно было… А! Ясно! Я могла получить наследство, а он не хотел, чтобы мне достались эти деньги — не дай бог, я бы стала свободной в финансовом плане, абсолютно от него независимой, в моих руках оказалась бы какая-то микроскопическая частичка власти! Он этого не хотел, у него в отношении меня были свои таинственные планы. Он даже не подумал, куда бы я послала эту частичку власти…

С некоторым усилием я вернулась к обсуждаемой теме. — Очень хорошо, я все поняла. Как я уже говорила, я совсем не в претензии, что вы, тётя, хотите получить все для Стефана, на вашем месте я бы тоже хотела, потому что на своём месте я хочу получить что-нибудь для своих детей. И если бы не дети, я охотно отказалась бы от какой-то там моей части. Я работаю, живу за свой счёт и кое-как справляюсь. Я никого не убивала и убивать не намерена, а всю эту начинку из-под крыши я велю спрятать как можно дальше…

В этот момент у меня мелькнула мысль. Я дам Рысеку ключи, может быть, он успеет запихнуть имущество моих детей под крышу за время нашего отсутствия. Отсутствие… Господи помилуй! Дарко, прокат автомашин… Они что — всерьёз думают, что я могу раздвоиться?

— А сейчас очень сожалею, — заявила я решительно, — но мне нужно сделать ещё пару дел. Вначале звонки. А уж потом, пожалуйста, поедем, куда только бабушка захочет.

Бабушка за все это время не проронила ни слова.

Только теперь она заговорила.

— Я начинаю замечать в тебе нужные черты. Будь любезна вызвать кого-то, кто отвезёт нас в Константин. У меня там живёт старая подруга. Иза и Филипп поступят, как им захочется, вызови для них такси.

И я надеюсь, что ты все организуешь.

Моя организация всего выглядела следующим образом:

Я вызвала такси для Изы и Филиппа, чтобы избавиться хотя бы от двоих.

Позвонила Рысеку, который напомнил мне, что на ночь он едет в Познань и как раз сейчас отправляется.

Немного поскрипела зубами.

Начала звонить Лукашу Дарко, который довольно быстро мне ответил. Я попросила его приехать и сказала, зачем. Он согласился и напомнил об оплате. Дяди Филиппа уже не было, так что, расходы я взяла на себя.

Позвонила в прокат автомобилей и сказала, что приеду через час.

Снова позвонила Лукашу, велела ему приехать на такси, на что он осведомился, действительно ли я полагаю, что он придёт пешком, после чего согласился оставить это такси для меня.

Избавилась от собственной машины, на которой они уехали все вместе: Лукаш, бабушка, тётка Ольга и дядя Игнатий.

Поехала на оставленном мне такси в прокат и вернулась на каком-то «форде», довольно неплохом, который, однако, на приборной доске упрямо показывал мне текущий расход бензина. Желая перевести его на часы и температуру двигателя — информацию, к которой я привыкла, — я поочерёдно включала радио, данные о скорости, с которой я ехала, оборотах двигателя и расходе масла. Потом появились разнообразные технические сведения, а потом я махнула на него рукой и оставила в покое.

Позвонила Элеоноре, уведомив её о том счастье, которое завтра на неё свалится, и умоляя её как-то подготовить моих детей, которым я не могла передать свои поручения, так как их не было поблизости.

Упала в кресло и вытерла со лба пот.

Собрала на завтра вещи, легко догадавшись, что после возвращения австралийской компании у меня не останется времени для себя.

Приготовила ужин.

Сообразив, что у меня есть ещё пара спокойных минут, позвонила в полицию, требуя к телефону майора Бежана, фамилия которого каким-то чудом. сохранилась в моей памяти. И мне нашли его.

— Пан майор, — сказала я, по всей видимости слабым и измученным голосом. — Вам были нужны знакомые Доминика. Мне как раз вспомнился один подлец. Понятия не имею, как его по-настоящему звали, но прозвище у него было Бешеный; один раз я его видела, упаковка и содержимое вполне соответствовали прозвищу. Зато я о нем много слышала.

Он стал причиной громадного ущерба, который понёс наш аэродром в Окенче, это уже недавно, два года назад, а что было раньше, этого я не знаю. Но краем уха я вроде бы слышала, что это просто исключительная сволочь, за достоверность сведений не отвечаю, но Доминик, насколько я помню, клинья под него подбивал. Больше ничего не знаю, а через пару минут вернётся моя семья, так что позвольте мне пойти и помешать в кастрюле…

На этом моя оживлённая деятельность завершилась.

29

В кабинете Бежана Лукаша Дарко освободили в первую очередь, так как он, как и обещал, тут же раскололся и сдал клиента.

— Там в Заленже мы действительно стояли довольно долго, Пустынко чего-то ждал, не сказал, чего, но, странная вещь, на часы он не смотрел, а лишь всматривался в дорогу. В направлении леса. Видно, чего-то он там дождался, так как вдруг велел мне ехать дальше, в Лесную Тишину. Я его уже возил туда раза три или четыре, так что дорогу знал. Перед домом он снова велел мне ждать, не было его минут тридцать, часы у меня торчали под носом, на приборной доске. Примчался чуть ли не бегом, с тремя плотно набитыми картонными папками в руках, одна бумажка у него по дороге вылетела, он за ней вернулся. Мы поехали дальше, во Владиславов, хотя перед этим речь шла о том, что мы возвращаемся в Варшаву, и при этом он гнал меня как на пожар.

Адреса во Владиславове я не знаю, точнее говоря, не помню названия улицы, он сам показывал мне, куда ехать, так что мне было все равно, зато помню, что он пошёл к какому-то Карчоху. Эта фамилия была написана на калитке, на почтовом ящике. Сидел он там до второго пришествия, чуть ли не до ночи, зашёл туда с одной папкой, а вышел без неё, с пустыми руками. И мы вернулись в Варшаву. Вот и все.

— А остальные папки? Вы же сказали, что их было три.

— Наверное, оставлял в машине, потому как в окно не выбрасывал. Я не обратил внимания, пассажиры часто что-то оставляют.

— А этого Карчоха вы видели?

— Да. Если это был Карчох. Он выглянул, когда начала выть «тойота» Изы Брант. Этого типа я уже раньше видел, в Варшаве, и узнал — у него характерное лицо.

— Опишите его.

— Высокий, плечистый, около шестидесяти, седой. Лицо у него такое… ага, на бульдога похоже.

Или на мопса. Как бы морщинами поперёк сжато и производит впечатление бешеной морды.

— А где вы его видели и когда?

— В городе. Оба они, Пустынко и этот предполагаемый Карчох, вместе вышли из кабака. Из «Адрии».

Я некоторое время стоял в пробке, смотрел на них, они прошли на стоянку. Не помню, когда это было, довольно давно, вроде бы в прошлом году осенью.

К тому же тот Северин, которого я вёз из Млавы, — это он.

— Так почему же вы сразу все это не сказали?

— Потому что обещал не говорить. Пустынко был моим постоянным клиентом…

— Был? А сейчас?

— Наверняка больше уже никогда не будет. По вполне понятным причинам. Я возил его несколько лет, лет шесть, наверное, сначала редко, потом — чаще, он хорошо платил и выбирал симпатичные маршруты. Почти с самого начала он оговорил следующие условия: он платит, а я молчу, это его дело, куда он ездит, когда и зачем. Наркотиками, сказал, он не торгует, так что я могу спокойно ослепнуть и оглохнуть.

— И куда вы его возили?

— В самые странные места. Например, в скаковые конюшни. В какие-то дыры по всей стране, я, в общем-то, не записывал, так что пришлось бы долго соображать, чтобы все их вам назвать. Мы уже даже чуть ли не подружились.

— А он говорил, почему он предпочитает ездить с вами, а не сам?

— Говорил, почему же нет. Жена у него патологически ревнива, во всех его делах подозревает походы налево, установила слежку за его машиной, устраивает ему скандалы с истерикой, всему миру сразу же известно, где он был, а конкуренты только этого и ждут. Кроме того, сделки обычно обмывают, а он после выпивки за руль не садится. По моему мнению, правда тут где-то посередине.

— А чего ради ему в голову пришли наркотики?

— Это, пожалуй, наиболее скользкое занятие, так что он сразу же сделал оговорку. К тому же он, похоже, подозревал меня, что вроде бы я раньше возил наркомафию и получал от них доход. Ничего подобного.

Возить-то я мог все — оружие, наркотики, фальшивые доллары, но ничего об этом не знаю, в карман пассажирам я не заглядывал. Да и в чемоданы тоже.

Так откуда я мог знать, что мужик едет, скажем, в Свиноуйсьце, а сам к груди мешочек с героином прижимает, я же человека везу, а не товар. Пустынко так сдуру думал, может быть, он какой шантажик имел в виду, но я все это только недавно осознал.

— Постарайтесь ещё вспомнить, что там было на дороге под Заленжем. Какой вид мог заставить вашего пассажира сдвинуться с места?

— Понятия не имею. Ничего необычного там не происходило.

— Тогда постарайтесь вспомнить все.

Лукаш Дарко нахмурил брови, задумался на некоторое время и заколебался.

— Я бы охотно сделал ему гадость, гниде паршивой, но…

— Что но?..

— Как вам сказать… Боюсь навредить невинному парнишке…

— Даю вам слово, что невинному мы ничего плохого не сделаем.

Было в майоре Бежане что-то такое, что заставляло самых закоренелых преступников при общении с ним ощущать потребность выговориться. Он распространял вокруг себя какую-то необыкновенно благоприятную ауру доброжелательности, заботы о человеке. И Лукаш ему поверил.

— Мотоцикл там перед нами нёсся. От самой Варшавы. Я его на шоссе догнал. Обычный мотоцикл, я бы его обогнал, хотя он прилично шёл…

— Какой мотоцикл?

— «Хонда-250», как мне кажется. Я бы, повторяю, обогнал его, но Пустынко вдруг велел мне притормозить. Сказал, что мы слишком быстро едем, он ещё не успел обдумать сделку. Я поехал медленней, потом он велел прибавить газу, и так как-то получалось, что я все время держался за этим мотоциклом.

До самой Млавы, до поворота на Заленже. Мотоцикл тоже свернул, а потом пропал у меня из поля зрения. А мы остановились в Заленже.

— А что потом?

— Потом я смотрел перед собой, так же как и Пустынко, потому что больше нечем было заняться. По этой дороге к лесу шли бабы с корзинками.

И дети. Проехали два трактора, грузовик. Пара велосипедистов. Пронеслись какие-то мотоциклы, один из которых точно кроссовый, а второй — какой-то столетний, такое старьё, а летел так, что я даже удивился. Легковушки, штуки три, «фиаты». Все это редко проезжало, с большими перерывами, я не по порядку говорю, а так, как вспоминается. А, ещё телега одна. Ну и выскочил мотоцикл в нашу сторону, и что-то мне показалось, что это тот самый, с шоссе. Как раз тогда Пустынко и двинулся, словно только его и ждал. Не знаю, есть ли в этом какой-то смысл, говорю то, что видел.

— А номер у него был варшавский?

— Точно варшавский, но я его не запомнил. Ни к чему мне было.

— И больше в тот момент ничего не происходило?

Лукаш снова немного задумался.

— Парнишка какой-то из кустов на шоссе выскочил. Чуть под этот мотоцикл не попал. Сопляк, лет двенадцати.

— И что?

— Ничего. Остановился и стоял. Тут как раз и мы тронулись.

— Вы бы его узнали?

— Да никогда в жизни. Парнишка как парнишка.

В руках у него что-то длинное было. Вроде как небольшие удилища.

Бежан закончил допрос, так как появились оба его сотрудника, вначале сержант Забуй, а затем поручик Гурский. Выглядели они взволнованными, хотя видно было, что изо всех сил стараются держать себя в руках. Предупредив Лукаша, что придётся с ним ещё раз поговорить, он отпустил его.

Сержант Забуй с торжеством положил на стол небольшой магнитофон, Гурский высыпал целую пачку снимков из поляроида. Заговорили они одновременно, словно это был старт стометровки.

— Сердечная подруга Михалины Колек…

— Этот Ченгала врал, как нанятый…

— Минутку, — перебил их Бежан. — Не все сразу.

Спокойней, по порядку. Вначале Ирек, так как ему нужно будет возвращаться на свой пост. Вижу, что кое-что у вас есть.

Сержант Забуй попытался высказать все враз.

Изложить начало разговора, прочесть свои записи, включить магнитофон, представить свои выводы. Бежан привёл весь этот винегрет в порядок, заставив подчинённых спокойно прослушать плёнку, которая, К полному их удивлению, ни разу не заела, благодаря чему записи сержанта можно было отложить в сторону. Наградой им послужили собственноручно приготовленный начальником кофе и извлечённое из глубин письменного стола пиво.

— Анастасия Рыкса для нас — прямо-таки золотой прииск, — высказал своё мнение майор, прослушав текст до конца. — Если бы тогда преступник от нас не сбежал, то у нас вообще ничего б не было, так как, честно говоря, я и не думал устанавливать у Колек этот пост. Все это нужно будет сразу же переписать. Повторяются Бешеный, Пустынко, Ченгала…

— Вот именно! — вырвалось у расстроенного Роберта.

— Спокойно. Кстати, Кая Пешт, а не Пруст и не Прыщ, я склонен тут верить Изе Брант. Все фамилии нужно исправить, а вот письма, адресованные пани Колек, начинают приобретать все больше смысла. Анастасию мы ещё пораспрашиваем.

— Ей только дозволь, пан инспектор, она подозревает всех подряд в убийстве Михалины. А в отношении звонка она, собственно, только этих двоих и видит…

— Очень хорошо, возвращайся на место, может, туда ещё кто придёт. По части убийцы я сомневаюсь, он, видимо, уже сориентировался, что квартира подверглась обыску, но другие нам тоже пригодятся.

Теперь ты, Роберт.

Поручик Гурский наконец-то получил слово.

—..и я даже готов был ему поверить, — с горечью продолжал он, повторив первую часть беседы с Мариушем Ченгалой, — он мне показался таким симпатичным, холера его задери… если бы не кабинет. Само у него сорвалось, он и глазом не моргнул, а уж о чем, о чем, а о священном кабинете Доминика он не мог не знать! В Лесной Тишине бывал, Михалину знал, должен был и весь дом знать, и обычаи своего покровителя. Ложь аж зазвенела в воздухе, а у него это так гладко вышло…

— И ты на него нажал? — забеспокоился Бежан.

— А вот и нет! — торжествующе похвастался Роберт. — Я этак деликатненько выяснил: ах да, действительно, у Доминика там есть кабинет, то есть был, но он там не бывал, кажется, Доминик вообще никого туда не пускал, кажется, ха-ха-ха! Потом он ещё раз подставился: начал объяснять, что в гости его не приглашали, он приезжал, привозил что-то необходимое, иногда его угощали кофе или чаем, и если бы там имелся вход для прислуги, то он бы через него заходил, для Доминика он был просто дерьмо. Ага, дерьмо! Вначале дружба, протекция, опека, а потом вдруг дерьмо, это почему же? Парень посерьёзнел, от шпаны отошёл, окончил школу, да что я говорю — закончил политехнический! Вышел в люди, работает, почему же вдруг дерьмо?

— Из самых разных показаний следует, что для покойника все остальное человечество, кроме него самого, было дерьмом…

— Но и это ещё не все! Я оставил его в покое, убрался оттуда и малость подождал, очень уж все это мне не понравилось. Не прошло и четверти часа, как он закрыл свою мастерскую, помчался на соседнюю автостоянку и, знаете, во что он сел? В «мерседес». Точно такой же, как и у Доминика. Если бы я не знал, что машина Доминика стоит у нас, на охраняемой стоянке, я подумал бы, что он у него свистнул «мерседес». Идентичный! Я поехал за ним, ага, за мастерской он ютится, как же, — вилла у Леса Кабацкого, вроде бы скромненькая, а внимательно посмотреть — роскошь — аж глаза на лоб лезут!

Гараж на две машины, элегантная пристройка — похоже, мастерская или лаборатория, блондинка внутри, как от золотой рыбки, возможно жена. Он на минутку зашёл в дом, а потом начал выделывать какие-то странные вещи. Я упорно ждал.

— И что? — с нетерпением спросил Бежан, так как Гурский замолчал, переводя дух.

— Он вышел, отъехал чуть-чуть на этом «мерседесе», сразу же за углом поставил его в кусты, так, чтобы его не видно было. Вернулся домой, но не открыто, а крадучись. Сторонкой, тихонечко вывел из этой пристройки мотоцикл, дотолкал его туда же за угол, и только там завёл мотор. Я поехал за ним, на Сасанки, там дачные участки, он закатил туда свой мотоцикл, опять толкая, без шума, у него был ключ от боковой калитки, спрятал «хонду» в каком-то старом сарае, от которого у него тоже был ключ. От висячего замка. Номер участка я на всякий случай записал. Автобусом он доехал до Волоской, поймал такси и — снова в тот Лес Кабацкий. Вылез перед каким-то соседним домом, такси отъехало, он пешочком дошёл до «мерседеса», сел в него и вернулся в мастерскую Все это заняло часа два. А я вернулся в Лес Кабацкий…

— Зачем?

— Не знаю. Может, чтобы проверить, действительно ли он там живёт, возможно, он к девице только в гости ходит.

— Ты с ума сошёл.

— Это точно, — убеждённо подтвердил Гурский. — Но меня разозлило, что я вначале так купился на хорошее впечатление. Я бы даже совершил глупость и перелез через забор, в окошки позаглядывал, за вора бы сошёл, но, слава богу, встретил почтальона.

Я ему заморочил голову…

— Как это? — заинтересовался Бежан.

Гурский тяжело вздохнул.

— Вроде как я запал на ту красотку, что здесь живёт. Крыша у меня от неё едет, кто она и есть ли у неё муж или ещё кто-то? Он мне поверил. Корреспонденция приходит на две фамилии, поменьше — для Мариуша Ченгалы, побольше — для Барбары Буковской.

Она разводит кактусы, есть у неё что-то вроде цветочного магазина, кактусы эти цветут, он их разок видел, она сама ему показала. А мужик копается в каких-то слесарных железках. Вот и все, что я узнал.

В этот момент, как по заказу, им доставили переписанные с магнитофонной ленты показания Анастасии Рыксы. Ярко-оранжевым маркёром Бежан начал подчёркивать все названные ею фамилии и быстро попал на Каю Пруш. Он предположил, что это — Кая Пешт. Анастасия, которую смерть подруги скорее взбесила, чем расстроила, сообщила, что эту Каю Доминик давным-давно вытащил из какого-то преступного болота и даже помогал пристроить куда-нибудь её сестру, что наполняло Михалину недоверием и опасениями. У них на двоих имелось то ли огородное, то ли цветочное хозяйство, или какой-то садовый участок, или ещё что-то в этом роде, однако эта дура, в смысле Кая, снова во что-то вляпалась — вечно создавала проблемы. А вот сестра — та нет.

Как-то иначе её звали, вроде Бася, «пани Бася» — так к ней обращался Доминик, когда она один раз была у него в Лесной Тишине, чтобы извиниться за сестру и поблагодарить за хлопоты. Михалина разозлилась из-за её визита — та как раз на неё попала — и потом призналась Анастасии, что у неё аж сердце закололо, потому как блондинка эта — ну прямо как роза, она даже испугалась, что Доминик начнёт за ней ухлёстывать. Но почему-то нет, не стал. Каи-то она не боялась, та для Доминика была просто барахло и тряпка половая. Случалось даже, что она плакалась Михалине в передник, делясь своими переживаниями.

Всю информацию пришлось собирать в кучу из разных фраз, так как Анастасия не слишком придерживалась темы, отвлекаясь на свои эмоции, которых появлялось все больше по мере убывания жидкости в бутылке. Время от времени она заверяла сержанта, что если бы Михалина была жива, никто бы из неё даже клещами ни одного словечка не вытянул, но раз уж какой-то подлец убил её подругу, так вот ему!

Она все скажет, и, может, тогда его найдут.

Красноречивые словесные описания страшно разговорчивой Анастасии удивительно совпадали с новейшими открытиями Гурского, отчего поручик начал лелеять все возрастающие надежды. Однако надежды эти быстро увяли, так как оказалось, что информацию о владельце садового участка номер сто сорок девять ни в одном кооперативе ни одного района по телефону не дают. Получалось, что это — наиболее строго охраняемая тайна на свете, которую он вознамерился раздобыть слишком уж легко и просто.

— Оперативника! — в отчаянии взвыл он. — Дадут нам хоть кого-то или одного только Ирека Забуя?

— На один день. Для выяснения деталей, — был лаконичный ответ.

— У нас есть детали!

— И ещё у нас есть деликатное напоминание сверху, чтобы мы не слишком-то усердствовали. Думаю, что они скоро передерутся из-за макулатуры Доминика.

— Холерная жизнь!

— А ты ещё не привык? Во всяком случае, все, что мы накопаем, — все наше. Разве что вы оба с Забуем посидите малость в зарослях…

Совещание прервал телефонный звонок Изы Брант, которая сообщила тоже довольно туманно о преступных ошибках некоего Бешеного, уточнив, однако, по крайней мере, объект его деятельности. В конце тоннеля появился свет, а Роберт Гурский расцвёл румянцем, поскольку все о Карчохе, носящем столь многозначительную кличку, было у них на счастье скопировано.

— Ну вот, есть что проверять и о чем помыслить, — высказался Бежан. — Теперь давай все соберём в кучу и наведём какой-никакой порядок…

30

Лукаш Дарко как джентльмен пропустил меня вперёд, дорожная полиция нас не останавливала, и где-то к вечеру я уже разместила всю компанию в гостинице. После чего тут же, единодушно подгоняемая всеми, повезла экскурсию во Владиславов.

И здесь опять во всей своей красе проявилось моё невезение по отношению к семейству.

Море — это море, и в пашей стране оно создаёт климат с особыми свойствами. В Варшаве погода была прекрасной — солнце и жара, а подъезжая к Владиславову, я была вынуждена включить печку.

Я остановилась перед домом Элеоноры, Лукаш — позади меня, бампер в бампер, пассажиры начали одновременно вылезать, и немедленно дикий порыв ветра сорвал шляпу с головы тётки Ольги.

Она носила эту шляпу с широкими полями от солнца, утверждая, что загар ей вреден. Правда, в данный момент в наличие солнца трудно было бы поверить, чёрные тучи хлестали холодным дождём, но она на всякий случай от самой Варшавы ехала в шляпе, не сняла её и в Гданьске, по всей видимости, не обратив внимания на атмосферные перемены.

И, естественно, эта дрянь, словно большая птица, моментально улетела за два участка от Элеоноры.

Тётка страшно закричала, поэтому я бросилась в погоню. За мной — Лукаш, как один из тех нормальных мужиков, который всегда поддержит женщину в беде, а за ним, вот уж действительно неведомо зачем, — дядя Игнатий, дядя Филипп, тётка Иза и держащаяся за разлохмаченную голову тётка Ольга. Именно в таком порядке.

Разумеется, я была первой, однако прежде чем я нашла калитку и начала продираться сквозь кусты, которые остановили эту летучую стерву, успели прибежать и все остальные, а из дома выскочил какой-то тип. Услышав хлопанье двери, я оглянулась. И на мгновенье застыла, а вежливые слова извинения замерли у меня на губах.

— Сссстоять, курва! — рявкнул он страшным голосом с каким-то диким шипением, вполне достойным тётки Изы.

Видимо, память моя в этот момент не была ничем отягощена, так как сработала она прямо-таки взрывным порядком. Эта морда, сжатая поперёк выражением собачьего бешенства!.. Ну, конечно, это же Бешеный Доминика…

Однако вежливые извинения, по-видимому, уже набрали необходимую инерцию, так что я не смогла их остановить.

— Извините, пожалуйста, — начала я, — но у меня здесь шляпа…

Он ничего не слушал.

— Вон!!! Катись отсюда!!! Плевать мне на твой шантаж, сучий наследник!!! Беги, доноси на меня!!!

— Не собираюсь! — вырвалось у меня весьма решительно.

Бешеный продолжал орать, категорически отвергая знакомство и какие-либо контакты со мной.

С двух сторон здания появились из зарослей два типа, на первый взгляд гораздо сильней отягощённые мышцами, чем мозгами. Чтоб мне сдохнуть, быки!..

— Приветствую, пан Карчох, — заговорил вдруг за моей спиной Лукаш Дарко голосом, прозвучавшим, словно бронзовый колокол. — Мы ведь с вами вроде бы знакомы?..

— Выходит, что у рассказов Стефана кое-какие основания были, — услышала я на общем фоне голос тётки Изы, а язвительность в её тоне побила все мировые рекорды.

Бешеный замолчал, словно ножом отрезало, и огляделся по сторонам.

— Чего? — спросил он все ещё свирепо, однако уже значительно тише.

— Ничего. Что это вы какой-то нервный стали.

А дело-то всего лишь в предмете гардероба…

В этот момент наш родимый ветер решил немного поиграть в экзотический тайфун и дунул настоящим шквалом, неся горизонтально струи дождя, а одновременно выдрав из кустов и бросив мне прямо в объятия шляпу тётки Ольги. Я заполучила желанную добычу, и больше мне там нечего было делать, я даже сказала: «Большое спасибо, до свидания», однако из-за шума ветра меня все равно не было слышно. С некоторым трудом, двигаясь против ветра, я покинула негостеприимную территорию.

Около дома Элеоноры все затихло, и оказалось, что это был, естественно, последний столь могучий порыв ветра. По всей видимости, специально для меня припасённый.

У Элеоноры с северной стороны была большая застеклённая веранда, где она обычна размещала излишнее количество гостей. Её столовая вмещала восемь человек, а нас было одиннадцать, так как Стасичек уже успел вернуться с работы. Она с невозмутимым спокойствием подала нам многочисленные напитки и множество рыбы.

Смягчению общего настроения в значительной мере способствовали филе камбалы прямо со сковороды и холодный угорь в желе. Уже сидя за столом, я удивилась, с чего это вдруг мои дети не приняли участия в охоте за шляпой тётки Ольги, и посмотрела на них повнимательней.

Выглядели они вполне здоровыми, уже загоревшими и жизнерадостными, однако какими-то невероятно вежливыми, так что меня даже охватило беспокойство: Боже мой, что это с детьми?..

Беседу с ними вела бабушка. Она единственная пренебрегла гимнастическими упражнениями и тёткиными потерями, а просто зашла в дом, не дав тем самым ни малейшей возможности принять участие в спектакле ни моим детям, ни Элеоноре. Ну никакого в ней нет милосердия к людям. Заворожённые ею, Кася и Томек демонстрировали невероятно ангельскую покорность, ни тени бунта, наперебой отвечали на все вопросы безукоризненно литературным языком и полными предложениями. Господи, спаси и помилуй!..

Значительно позже Томек открыл мне секрет.

— Лично я боялся, что в случае провала ты выгонишь нас из комнаты, и я не увижу это шоу века.

Провалиться мне на месте, это же супер! Думаю, что Каська тоже так считает. Да мне никто в жизни не поверит, что я принимал участие в чем-то подобном!

И его труды себя оправдали, так как остальное семейство не упустило такой возможности, не обращая внимания на присутствие младшего поколения.

Тётка Иза как начала, так и продолжала.

— Что бы ни говорили о Стефане, таких знакомств у него никогда не было. Оказывается, даже в анонимных письмах, достойных презрения, имеется зерно правды. Никто меня не убедит, что этот тип принадлежит к уважаемой части общества. А ещё и шантаж!.. Это очень интересно.

— Но Изочка… Это ведь может быть инсинуация… Ошибка… — пытался снять остроту дядя Филипп.

— Хочу напомнить, что существует оговорка, принимающая во внимание деморализацию с обеих сторон, — с обидой вмешалась тётка Ольга, которая хотя и обрела свою шляпу, однако не в лучшем состоянии.

Кажется, живая изгородь Бешеного была несколько шипастой. — В таком случае…

— Все возвращается в семью, — старательно докончил дядя Игнатий, поскольку тётка с достоинством замолчала.

— Боюсь, что сомнения только множатся…

— Не боишься, а надеешься. Но и так ничего из этого не выйдет…

— Просто нужно во всем атом разобраться.

Бабушка же явно совершенно оглохла, она вообще не обращала внимания на высказывания остальных членов семьи, а никто как-то не осмеливался нахально обратиться непосредственно к ней. Она настойчиво расспрашивала моих детей об условиях и обычаях в школе, о развлечениях молодёжи, о том, каким образом дети проводят каникулы, а также пыталась выяснить, кому из них и для чего именно нужны были булыжники из мостовой, которые свалились с потолка на тётку Изу и дядю Филиппа.

Она терпеливо выслушала целый доклад на тему геологии, однако даже я не смогла разобрать, кто же из них запал на эту геологию, Кася или Томек.

Потом бабушка дала втянуть себя в кулинарные рецепты.

Рядом со мной сидел за столом Лукаш Дарко, к которому Элеонора отнеслась чуть ли не как к лучшему другу. Несомненно, децибелы из моей машины навсегда запали ей в память, и она решила быть до гроба благодарной своему избавителю. Я воспользовалась случаем.

— Спасибо, — сердечно поблагодарила я его.

Он сразу же понял, что я имела в виду.

— Это мелочь. Я слегка опасался, что он натравит на вас своих горилл. Вообще-то они стреляют метко, но и у них могла дрогнуть рука, а я стоял прямо позади вас, так что, собственно говоря, я действовал в своих собственных интересах.

— А вы его на самом деле знаете?

— Пару раз я его видел и даже возил, а такую морду трудно забыть. Думаю, что он не обращал на меня внимания. А вы?

— Что я?

— Вы его знаете?

— Ещё меньше, чем вы. Видела его тоже два раза, причём сегодняшняя встреча была второй. А откуда вы знаете, что его зовут Карчох? Это действительно его фамилия?

— А черт его знает. Эта фамилия написана на почтовом ящике. Тогда чего он от вас хотел?

Я немного догадывалась, чего хотел от меня Бешеный, а, вернее, чего он не хотел. Я давно уже сообразила, что знакомые Доминика больше знали обо мне, чем я о них, а теперь они вполне могли считать, что ко мне перешли какие-то остатки от наследства хозяина. Если все они отличались столь же великолепным уровнем мышления, как и этот козёл, они легко могли бы представить себе любой идиотизм.

И я бы беззаботно открыла все Лукашу и даже уже начала что-то говорить, но меня заглушило семейство. Томек, красочно описывая бабушке причины, по которым он научился готовить, все больше повышал голос, так как бабушка одним ухом начинала прислушиваться к ссорящейся семье, при этом не утратив интереса к моему сыну. Тётка Иза внезапно пришла к выводу, что непосредственную беседу можно провести тут же, коль скоро я сижу рядом, и бросилась в атаку, несколько сдерживаемая дядей Филиппом, снова страшно озабоченным. Наверное, он меня любил, но очень не хотел связываться с женой. Тётка Ольга и дядя Игнатий неожиданно сменили фронт и, оставаясь по-прежнему против Стефана, осознали всю выгоду деморализации с обеих сторон. Возможно ведь, что состояние все-таки останется в семье?..

Но на конкретные вопросы я вынуждена была все-таки отвечать.

— Нет, я не шантажистка и никогда ею не была.

Не знаю, был ли шантажистом мой сожитель, не исключаю, но ведь я рассталась с ним четыре года тому назад! Да, один раз я видела его в компании этого пещерного медведя, который устроил там скандал, возможно, что упомянутый тип видел меня не один раз, а, возможно, он что-то спутал. Меня ничто с этим типом не связывает, и я не намерена поддерживать с ним близкого знакомства. Сомневаюсь, знает ли его и Элеонора…

— Так ты с ним лично знакома? — подозрительно вмешался Стасичек, меряя жену суровым взором.

К счастью, он пока далёк был от создания атмосферы, так как все вино я привезла из Варшавы.

— Лично — нет, — ответила Элеонора, с усилием сохраняя невозмутимое спокойствие. — Только внешне. Да и то плохо.

— А почему плохо, если он живёт так близко? — искренне удивилась тётка Ольга.

— Потому что мешают живые изгороди. А он пешком в магазин не ходит. Иначе я бы видела его чаще.

Ему пришлось бы проходить мимо нашего дома.

— А где же он ходит?

— Не знаю. Честное слово. Я за ним не подглядывала.

— Так как же ты с ним видишься? — доискивался Стасичек, причём в голосе его зачирикала первая ласточка ревности, из чего я сделала вывод, что он никогда в жизни в глаза не видел Бешеного.

Семейство на время замолчало, с интересом прислушиваясь к супружескому диалогу.

— Один раз я его видела, когда сама возвращалась из магазина, — начала перечислять Элеонора, все с большим трудом сдерживая смех, — а он вылезал из машины перед своим домом. Второй раз, когда я подстригала нашу живую изгородь и была в том конце, нас разделял только Кветинский, а он садился в машину, но заметил ежевику Кветинского и побежал её рассматривать, так что оказался ближе ко мне, и я смогла его лучше рассмотреть. Устроил скандал, что ежевика ползучая и ещё к нему переползёт.

А он этого не желает. А ещё раз…

Я не выдержала.

— Стасичек, ты скажи сразу, в чем ты подозреваешь собственную жену. В нелегальных сделках с этим… по всей видимости Карчохом, или в том, что у них роман, потому как если ты имеешь в виду роман, ты вполне можешь вызвать к ней психиатрическую скорую помощь.

— Как это?

— Поскольку он такой красавец, что чужая жена, имеющая с ним роман, должна была бы абсолютно сойти с ума. Или полностью ослепнуть, а Элеонора даже очков не носит. Ты на себя в зеркало посмотри и сам оцени, можешь ли ты сравниться красотой с бешеной обезьяной.

— Действительно… — вырвалось у тётки Изы.

Каким бы ни был характер Стасичка, но внешностью своей он вполне мог вызывать симпатию. Стройный блондин с благородными чертами лица, может быть, чуть излишне хрупкий, но зато наводящий на мысль о меланхоличном рыцаре, временно лишённом доспехов. Лицам с материнскими склонностями он вполне мог страшно нравиться.

— А как он выглядит? — недоверчиво спросил Стисичек.

— Как разъярённый бульдог; — милым голоском сообщила Элеонора.

— Здоровенный, топорный, похож на буйвола, — добавила я. — С красной мордой, обезьяньим лобиком и старше тебя на пару десятков лет. Ты бы согласился на роман с таким душкой?

Не обращая внимания на полное отсутствие смысла в этом вопросе, Стасичек вдруг заморгал своими насторожёнными глазами. Похоже, у него появились какие-то посторонние соображения.

— Минутку. Наш сосед… Минутку. Пан Карчох?..

— О господи, — пробормотал Лукаш рядом со мной.

— Ну?.. — упорно подгоняла его тётка Ольга.

— Так я его знаю, — сказал удивлённый Стасичек. — Мы как-то беседовали вон там, на лавочке, перед пляжем. Ну вообще-то он, действительно, не самый привлекательный внешне… Он мне не очень понравился.

— Что так?

— Кажется, он предлагал мне какую-то липу… Ну, нелегальную сделку… Даже не сделку, а просто обойти действующие правила. Он хотел завладеть всей территорией вон там, дальше, за Цетневом… В конце концов, я же понимаю, что мне говорят, даже между строк… В принципе это, конечно, возможно, но не так же…

Веселье Элеоноры как рукой сняло.

— Я надеюсь, ты не согласился?

— Я сказал, что подумаю. А он так, между делом как бы, назвал сумму. Десять тысяч зелёных. Соблазнительное предложение, но я таких вещей не люблю…

— Ну вот вам, пожалуйста, — с торжеством выкрикнула я. — Вот вам беспристрастный свидетель.

Если этот Беше… Карчох занимается подобными делами, то нет ничего удивительного, что он боится шантажа и каждого подозревает. Это просто чудо, что Стасичек такой законопослушный, но я-то каким боком со всем этим связана? Даже если я и ошиблась когда-то в своих чувствах, то давно уже эту ошибку исправила, а за идиотские подозрения авантюристов я отвечать не намерена!

— Однако подобные знакомства ты поддерживала! — прицепилась ко мне тётка Иза. — И в преступлении тебя тоже подозревают!

Мои дети сидели молча, насторожившись. Томек полностью прекратил осчастливливать бабушку кулинарными рецептами, ушки у Каси увеличились втрое. Я этому даже порадовалась, пусть не думают, что борьба за наследство — это какие-то там хиханьки-хаханьки. Кажется, они впервые услышали о преступлении, и я была целиком и полностью уверена: этого они ни за что так не оставят. Мать-убийца — это нечто, такое не с каждым случается. Возможно, убей я действительно Доминика, они бы меня зауважали, нужно было бы только придумать какой-нибудь подходящий мотив.

Тётка Иза не намеревалась сдаваться, видно у её Стефанека были какие-то кошмарные долги, тётка Ольга колебалась, дядя Игнатий снова перешёл на мою сторону, они разбирали ситуацию по косточкам, заодно упрекая друг друга в каких-то австралийских грехах. Стасичек попытался вмешаться, изобразив картину нашей отечественной преступной деятельности. Лукаш Дарко наклонился к моему уху.

— Нам нужно поговорить, — сказал он вполголоса, хотя с тем же успехом мог сыграть на трубе, все равно никто не обратил бы никакого внимания. — Здесь для этого не слишком подходящий момент, но мне кажется, что мы с вами находимся в одной и той же лодке. Как нам это сделать?

Я задумалась.

— Я ведь имею право время от времени поспать?..

Гроза прошла, но ветер ещё сильный, так что пленэр отпадает. Минуточку, а может, в гостинице?

— А мы туда сегодня вернёмся?

— А как же иначе? У Элеоноры нет места для стольких гостей. А в чем дело? С этой лодкой?

— Речь идёт о некоем Доминике Доминике.

— О холера… Ну тогда в гостинице. Когда они пойдут спать. Даже если не все…

Наконец вмешалась бабушка.

— Довольно, — сказала она своим деревянным голосом, вовсе не громко, но как-то так, что все затихли. — Я с грустью отмечаю, что вы забываетесь.

Мы приехали сюда для того, чтобы познакомиться с детьми Изы, но никто из вас не уделил им достаточного внимания. Мне пришлось лично убедиться в том, что Томек знает, как готовить картофельные оладьи, а Кася знакома с происхождением, методами поиска и разными типами опалов…

Боже милостивый, и когда только Кася успела убедить в этом бабушку? Я даже голоса её не слышала!

—..кроме того, оба они испытывают достойную одобрения любовь к лошадям. Я не вижу в них никакой деморализации, конечно, если не учитывать тот факт, что они, кажется, поменялись обязанностями и интересами, однако в нынешние времена это не имеет значения. Несмотря на свой возраст, я человек не отсталый. Прошу прервать эту непристойную дискуссию, и вы сами сможете ознакомиться с их моральным уровнем.

Отметив, что дети мои получают от всего этого истинное наслаждение, я не стала ничего говорить.

«Возвращение папы» Кася продекламировала по желанию дядя Игнатия, словно выступая на конкурсе, Томек безошибочно сдал экзамен по географии.

Я и сама удивилась их познаниям и образованности, особенно, когда речь зашла о вреде наркотиков. Я даже подумала, что им нужно читать лекции в разных школах, охваченных этим бедствием…

— Ты говорила, что свалишь их мне на голову, причём это вроде бы звучало, как угроза, — успела шепнуть мне Элеонора, когда все направились к выходу. — А я в жизни так не развлекалась. Я теперь просто мечтаю побеседовать с твоими детьми один на один, без всех остальных…

31

С Лукашем мы встретились в ночном баре.

— Три штуки уже спят, — с облегчением сообщила я. — Ещё две — в казино, это точно. Господи, наконец-то я хоть минутку от них отдохну!

Лукаш распорядился подать нам коньяк и сразу же приступил к делу.

— Теперь я понимаю, чего ради вы возитесь с этой роднёй, так что примите мои соболезнования.

Я также понимаю, что оба мы находимся под подозрением в убийстве вашего бывшего фанфарона… я хотел сказать, сожителя. Вы сами его так назвали.

Я согласно кивнула:

— А как ещё я могла его назвать?

— Думаю, что более подходящим был бы ухажёр.

— На ухажёра он не тянул.

— Ещё раз мои соболезнования. Думаю, что после того разговора, от участия в котором я по непонятным для меня причинам не был отстранён, нам можно уже не играть в дипломатию?

— Нет. Да и вообще — чем проще, тем лучше.

— У меня получается, что оба мы в одно и то же время были на месте преступления. Фанфарона… sorry… покойника я лично не знал, видел его всего один раз, вы помните когда, и больше ни разу. Фамилию же или имя Доминик я слышал множество раз, его называли мои клиенты, разумеется, это было адресовано не мне. В Лесную Тишину я тоже ездил.

А он действительно там жил?

— Вроде бы да.

— Как это вроде? А наверняка вы не знаете?

— Откуда мне это знать, об этой Лесной Тишине я услышала только от майора, как его там, Бежана!

Были какие-то намёки, что у него где-то ещё есть участок, но мне вовсе ни к чему было во все это вникать.

— Почему?

Этот простой вопрос невероятно изумил меня.

— А за какой холерой мне это было нужно?

Теперь уже Лукаш безмерно удивился.

— Боже милостивый!.. Не первый год живу на свете, но никогда ещё не встречал женщины, которую бы не интересовало, где живёт её мужчина. Да хотя бы просто из любопытства… Сколько лет вы в итоге были, ну скажем, вместе с ним?

— Семь.

— Невероятно… И он никогда не возил вас в этот романтический уголок?

— А он и правда романтический?.. Нет, секундочку, куда-то он меня возил, но в Лесной Тишине он, видимо, устроился позже. После того, как расстался со мной. Хотя… Черт его знает, у него были какие-то убежища, но я знала только одну квартиру и остальным не интересовалась. Ладно уж, я вам скажу, чего там играть в церемонии! Он любил таинственность, терпеть не мог назойливости, о женщинах думал точно так же, как и вы: что они глупые, любопытные, жадные и вредные, и остерегался их, а я была лишь приятным исключением. Ну, во-первых, я была сплошной такт. А во-вторых, не лезла куда не надо.

— Не может быть… И как вы это сносили?

— Легко. У меня было множество работы и страшно мало времени. К тому же я была очарована им и ценила его чувства. Только вскоре это прошло, и, похоже, он сам об этом позаботился. А потом это перестало меня трогать, я не намеревалась портить себе жизнь местью, так что тем более не имела никакого представления о его намерениях и его собственности. Подозрением в убийстве меня добили окончательно, просто как гром с ясного неба, а, что ещё хуже, я для этого преступления идеально подхожу и сама даже удивляюсь, что это не я его совершила.

А вы-то каким боком попали?

— Сам не знаю. Ну, факт, что я там был…

Во мне вдруг заговорила совесть.

— Господи, помилуй, уж не я ли случайно вас подставила? Я сдуру призналась, что это вы тогда выключали мне сирену…

— Нет, нет, — поспешно успокоил меня Лукаш. — Меня там видели, то есть мою машину, я имею в виду население, кто-то даже запомнил мой номер. Но теперь я сам сдаю их на все стороны. Не люблю покушений на мою жизнь, такие у меня странные вкусы.

— А что? — заинтересовалась я. — На вас покушались?

Хладнокровно и без малейших колебаний он описал мне события, имевшие место полтора суток назад. Преступник… Мы сверили описание его внешности.

— Точно! Я его видела и даже знаю его фамилию.

Пустынко. Я так и знала, что в этих конских делах сидит какая-то исключительная сволочь…

— Насколько я знаю, не только в конских, — сухо заметил Лукаш. — Его должности во властных структурах вам ничего не говорят?

Я очень расстроилась, так как не была уверена, открыть ли ему всю правду. Как раз сейчас мне не известно почему не хотелось производить впечатление безнадёжной идиотки. В одно мгновенье я осознала, что очень хотела бы, по крайней мере на минутку, ну, скажем, на несколько минут, быть умной и сообразительной, прекрасно ориентирующейся в нюансах нашей сложной действительности. И не путать Берута[14] с Джонсоном…

— Честно говоря, должности во власти как-то не очень до меня доходят, — сказала я наперекор самой себе. — Я их путаю. Разбираюсь только в некоторых, а Пустынко тоже где-то там, около. Кроме того, знаете ли, это нечто вроде Циранкевича[15], который пережил все изменения общественного строя, всех партийных секретарей, — камень, скала…

Лукаш внимательно на меня посмотрел.

— Не может быть, чтобы вы сумели упиться одной рюмкой коньяку! Что вы несёте? При чем здесь Циранкевич?

— Как материал для сравнения. Пустынко опирается на такой же точно камень, разве что другого пола. Я это узнала случайно, потому и злюсь на него.

— А вы не могли бы объяснить это как-нибудь поподробней?

— Могу. Циранкевич — это вся отрасль. Начиная со скачек и разведения лошадей и кончая внешней торговлей. Огромный всемирный бизнес, мало известный простым людям, которые считают его гнездом разврата, а лошадь — устаревшим тягловым животным. Мы на этом потеряли миллиарды, в последние годы — из-за таких людей, как Пустынко, опирающихся на нерушимую скалу, покрепче, чем Циранкевич, а раньше — из-за разных партийных гнид, действовавших исподтишка. На той же самой основе…

— И кто же это, эта основа?

Я тяжело и мрачно вздохнула.

— Некая пани Казимера Домаградская. Я лично эту бабу не знаю и понятия не имею, как она выглядит, но мне известно, чем она занимается, задуши её наконец какая-нибудь чума!

Некоторое время Лукаш выглядел удивлённым и ошеломлённым. Видно было, как он копается в памяти.

— Домаградская… Секундочку. Домаградская…

Я слышал эту фамилию, и она ассоциируется у меня с каким-то запашком…

— Тоже мне, запашок! — презрительно пробормотала я. — Ничего себе ласковое определение… Вонь и смрад до самых небес!

— Тихо! Дайте мне подумать…

Я пережидала его размышления молча, грустно глядя в зеркало за баром, в коем один глаз у меня был больше, а второй — меньше, лоб в каких-то странных шишках, а половина лица — распухшая, так что я даже обеспокоенно ощупала и то, и другое.

— Знаю, — сказал он наконец. — Я вспомнил. Вы когда-либо слышали имя Кая Пешт?

— Слышала. По телефону. Доминик утверждал, что такой человек существует.

— Существовала, вполне реально. Я их однажды возил…

— Постойте. Она что — перестала существовать?

Вы сказали в прошедшем времени?

— А? Нет. Я вовсе не слышал, что перестала, я имел в виду конкретный случай. Пустынко поймал меня, в порядке исключения — по мобильнику…

Постоянный клиент, я, можно сказать, был у него придворным шофёром. Поездка в Зегже, ну там рядом, нужно забрать оттуда трех человек, прилично под газом — Пустынко, ещё одного типа и девушку.

Взрослую уже, лет под тридцать. Пустынко из них всех был наиболее трезвым и дико злым, а второй был настолько пьян, упёрся, что всех мне представит, однако его сил хватило только на девушку. Кая Пешт. Потом они шумно переговаривались в машине, можно сказать, у меня над самым ухом, так как Пустынко сидел впереди. И грозили, что отвезут девушку прямо к тётке, назвали её по фамилии — Домаградская. Та отчаянно протестовала. Я отвёз всех на Служевец, мужчины избавились от балласта, потом я их поочерёдно развозил по домам. Утром Пустынко поехал со мной за своей машиной. Это вам что-то говорит?

Это говорило мне только то, что, согласно неясной информации, пани Домаградская вроде бы жила на Служевце. И Пустынко её знал…

— Если окажется, что Доминик тоже замешан в этом лошадином бизнесе, я его убью, — зловеще объявила я. — Теперь-то я все понимаю!..

— Убийство отпадает, вы опоздали, — напомнил мне Лукаш. — И что вы понимаете?

— Почему он так осуждал мои походы на бега!

Заставил меня почти совсем отказаться от них. Не выносил даже упоминания об этом. Холера! Если бы я знала!..

— И что бы вы сделали? А?.. Ничего. И не о чем жалеть.

Вообще-то он был прав. Возможно, я бы скандалила, давила, Доминик этого терпеть не мог и бросил бы меня ещё раньше. К моему счастью.

Лукаш подошёл к вопросу с рациональной стороны.

— Пустынко у них на крючке, так как я все ещё жив, вопреки его надеждам. Хотя, конечно, он может утверждать, что это я сам подложил себе бомбу, чтобы свалить на него, но в любом случае он уже попал в поле зрения полиции. А сейчас мне пришло в голову, что я — единственный свидетель против него.

Разве что у вас тоже что-то есть?..

— Ничего у меня нет. Я его и видела-то один раз в жизни. Но если постараться, то можно добраться до клубка через целую цепочку ассоциаций. Доминик, Кая Пешт, Пустынко, Домаградская… Люди на скачках много чего знают, но молчат, потому что пани Домаградская в мгновение ока вышвырнет болтуна. И кто её там так хранит, шут её знает? Зачем — это ясно, эта бабища на любое свинство готова…

— Да оставьте вы этих лошадей, это всего лишь небольшой фрагмент. Что мы ещё знаем? Пустынко был в одной шайке-лейке с Карчохом… так, и здесь тоже я! Получается, что я — коронный свидетель, а мне этого вовсе не хочется. Помогите же мне.

Я начала рассуждать вслух, хотя и была уверена, что могла бы больше узнать от него, чем он от меня.

— Моя помощь вам пригодится примерно так же, как дыра в мосту. Кто-то пришил его либо из личных побуждений, либо из-за служебных злоупотреблений. Что касается последнего, мои знания в этой области — просто жалкие обрывки, я лучше разбираюсь в антикварных часах, потому что как раз читала такую корректуру. А в личном плане я бы поставила на бабу, Доминик доставал всех, но женщин, пожалуй, больше всего, и одна из них могла отомстить. Я бы и сама отомстила, если бы мне не было жаль на него время тратить. Так что кто-то такой же, как я… Тут бы и Кая Пешт подошла.

— А почему именно она?

— Не знаю. У меня осталось впечатление, что Доминик был ею недоволен. Она была слишком назойлива, капризна, доставляла много неприятностей.

Когда она отыскивала его по телефону у меня, он был в бешенстве. Да, ещё ведь и Михалину Колек пришили, его доверенную обожательницу! Вы знали Михалину Колек?

— Нет. Я, кстати, и этого вашего Доминика тоже не знал.

— Михалина знала о нем больше всех. Убрав её, перекрыли канал информации. Вот теперь у меня вообще ничего не складывается, я почему-то не могу поверить, чтобы Кая раскроила голову Михалине.

Безнадёжное дело, боюсь, что менты тоже ни к чему не придут и в конце концов привяжутся ко мне. Вам-то хорошо, вы только свидетель, а я, к сожалению, — подозреваемая…

Где-то около двух часов ночи я вдруг сообразила, что Доминик вместе со своим убийцей полностью забыт, а мы разговариваем совсем на другие темы.

Лукаш нравился мне все больше и больше. Учитывая, что на мужчин мне всю жизнь не везло, он явно должен был оказаться хотя бы преступником, который теперь проверяет, не располагаю ли я настолько опасными сведениями, что меня обязательно нужно убить. Как Михалину. Ну нет, ни на какое кладбище я ни за какие сокровища не отправлюсь!..

32

Учитывая, что семейство хотело посмотреть не только на моих детей, но и на Гданьск, мы провели в гостинице две ночи. И вторая изобиловала нежданными развлечениями.

Родня уже перестала столь тщательно скрывать предосудительную страсть тётки Изы к азартным играм, шило само вылезло из мешка, разве что не полагалось говорить об этом в открытую. Осуждать следовало молча. Тайна же обозначилась совсем в ином месте, а именно: дядя Филипп за все украдкой платил — за гостиницу, за обеды, за вторую машину и за прочие подобные фокусы. Бабушка в вопросы расходов вообще не вникала, а тётя Ольга и дядя Игнатий старательно делали вид, что в жизни никогда не слышали о чем-то таком, как деньги. Интересно, что бы мне пришлось продавать, если бы я все это взяла на себя, наверное квартиру?

Таким образом, тётка Иза с дядей Филиппом засели в гостиничном казино, давая повод надеяться, что больше своего местоположения не сменят, остальные отдыхали каждый по-своему, так что мы, и Лукаш, и я, могли наконец-то передохнуть. И вовсе никто от него не требовал, чтобы он составил мне компанию, мог идти, куда ему заблагорассудится, но нет, почему-то не пошёл. Мы снова устроились с ним в уютном уголке гостиничного бара.

Едва мы успели обменяться парой фраз, как в полупустом баре с шумом и хохотом появилась эффектная девушка. Она тащила за руку какого-то типа. Они присели у стойки, что-то выпили, весело переговариваясь и смеясь, затем она, помахав рукой, позвала ещё кого-то, потом так же оживлённо, соскользнув со стула, потащила их обратно в зал ресторана. Я рассматривала её с огромным интересом, даже не обратив внимания на то, что Лукаш вдруг замолчал.

Заговорил он, когда девушка уже исчезла.

— Давай заглянем в ресторан, — сказал он с каким-то особым нажимом, подхватив меня под руку. — Только, ради бога, не слишком привлекай к себе внимание.

Посмотри, не увидишь ли там знакомые лица.

Чуя в воздухе тайну следствия, я послушно оглядела зал из-за двери. Да, два знакомых лица я заметила. Один автор не слишком популярных книг, совершенно не признающий грамматики, и один реликт от Доминика. Тот самый симпатичный, культурный, приятный человек, которого я отдала на съедение майору. Пустынко. Откуда он здесь взялся? Он же должен быть в Варшаве…

Я сообщила о них Лукашу.

— Посмотри ещё, повнимательней, — приказал он. — Автор нас не интересует, а вот Пустынко — да.

Меня он ещё не видел, интересно, что будет, когда увидит. Он же думает, что я мёртв. Но я вовсе не его имел в виду, он — просто случайная радость, я на такой случай и не рассчитывал. Понаблюдай.

— Ты мне лучше сразу скажи, за чем я должна наблюдать, — посоветовала я ему. — Потому что я наверняка замечу не то, что нужно. Этот подлец сидит с какой-то парой, те явно вместе, он что — будет за ней ухлёстывать или как?

— Скорей всего, нет. Но, возможно, заинтересуется кем-то ещё…

— Кем-то ещё интересуется не он, а тот, что с бабой. Если это его жена, то, вернувшись домой, он получит от неё по морде.

— Ну?.. Вот именно!

Такой нажим прозвучал в его голосе, что я начала вглядываться старательней. У того типа, что был с бабой, голова вращалась, как на винте. Он не мог глаз оторвать от той самой красотки, которая вернулась из бара и на которую я смотрела без всякого удовольствия. Нет, разумеется, никакой зависти к этой секс-бомбе я не испытывала. Её сексуальность мне до лампочки, чего не скажешь, конечно, о мужиках.

Те просто приклеивались к ней взглядом, и чуть ли не слышно было, как в каждом из них ржут распалённые жеребцы, редко кто гасил искры в глазах и сохранял голову в стабильном положении. Один только Пустынко её как бы не замечал и не отличал от официанта или пальмы в декоративной кадке.

— Что это он такой сдержанный? — удивлённо воскликнула я. — У него перед носом такая девица вертится, а он — хоть бы что. Демонстративно хочет доказать окружающим, что не обращает в кабаках внимания на чужих женщин?

— Все дело в том, что она ему — не чужая.

— И кто же это?

— Кая Пешт.

Я аж дар речи потеряла и уставилась на неё с ещё большим интересом.

— Да уж. Я слышала, что она красивая, но дело не в этом. Она сексуальна, как дьявол, или мне это только кажется?

— Тебе не кажется.

Моему изумлению не было предела.

— И она всегда себя так ведёт? Все мужики шеи себе свернули, хотя она ничего предосудительного не делает. Но, постой-ка… Она так же вела себя и в компании Доминика?

Лукаш потянул меня обратно в бар.

— Я не знаю, как она себя вела в компании твоего Доминика, потому что никогда их вместе не видел.

И снова не это главное. Ты не считаешь, что Пустынко перебарщивает?

— Если они и в самом деле знакомы друг с другом, то перебарщивает настолько, что это даже подозрительно. Как будто никогда в жизни он её и в глаза не видал, не интересуется ею и знать её не хочет.

А она старательно его избегает. И что же это должно значить?

— По-моему, они случайно встретились здесь, и им дико неудобно — ни он не может перейти в другое место, ни она. А то, что они прекрасно знакомы друг с другом, я и сам отлично знаю, я же их возил, кроме того, о ней нередко упоминалось, когда Пустынко ехал с кем-то ещё. Сейчас он не хочет её признавать и явно надеется, что о их знакомстве никому ничего не известно. Да и она к нему тоже не рвётся.

— Ну, тогда он полный идиот, так как никто же не поверит, что он безо всякой причины даже не смотрит на такую красотку.

— Вот именно. Интересно…

Больше Кая Пешт в баре не появлялась. Я припомнила, из какого болота вытащил её Доминик.

Намеревался воспитать из неё добродетельную девицу. Черта лысого, он же не был слепым, и мужские инстинкты у него были в порядке, и если он не оставил её для себя, не монополизировал… что-то за этим крылось.

— Вообще-то она явно ещё та штучка, — задумчиво проговорила я.

— Похоже, — холодно подтвердил Лукаш. — Я достаточно наслушался о ней. Подлая, безжалостная, жадная, лживая пиявка. Я бы не доверил ей даже самого малого. Уничтожить мужика, довести его до самоубийства — это для неё все равно, что раз плюнуть. Говорят, что только один нашёлся, с которым она не смогла до конца справиться и боялась его.

Уж не твой ли Доминик случаем?..

Я покачала головой, погруженная в свои размышления.

— По характеру она действительно подходит, но теперь я вижу, что Доминик ни за что в жизни не дал бы ей в руки оружие, не такой уж он был дурак.

Нет, все-таки я подхожу лучше всего…

Я настолько задумалась о Кае Пешт, что на мгновенье перестала видеть окружающий мир. А когда очнулась, заметила, что Лукаш с огромным интересом уставился вглубь бара.

— Просто большой сбор, чтоб мне сдохнуть, — тихо сказал он. — Пока не оборачивайся.

Я с трудом сдержалась, чтобы тут же не оглянуться.

— А что?

— У бара стоит бык этой мафии и хлопает глазками. Я его прекрасно знаю. Длинная рука подпольного правопорядка.

— Красивое название, — с иронией заметила я. — Один из тех двоих, которые были там, во Владиславове?

— Нет, третий. Ещё лучше.

— Исполняет приговоры?

— По найму. Стреляет, не думая о последствиях.

Никак не могут беднягу засадить: у прокуратуры все время не хватает доказательств.

Я заволновалась. Хотя мы и сидели в углу, скрытые растениями в кадках, но зато в случае чего отсюда трудней было бы убежать.

— Надеюсь, он не за нами охотится?

— Это было бы полным идиотизмом… Я ведь не единственный свидетель?

— А что — кого-то ещё тоже взрывали?

Мы посмотрели друг на друга. Черт побери, если майор Бежан до сих пор не разобрался с фактами и не собрал неопровержимых доказательств, то эти вассалы Доминика располагали полной свободой действий. И они на самом деле могли полагать, что ликвидация постоянного шофёра, который не дал себя убить где-то там в чистом поле, может оказаться полезной. Я уже поняла, что Лукаш, будучи лично не знаком с Домиником, знал о его обширных контактах гораздо больше меня. Но ведь он уже дал показания?..

— Лишь бы не было поздно… — скептически начала я и замолчала.

Звон и грохот у бара позволили мне наконец-то повернуть голову и уже открыто посмотреть в ту сторону. Перед моим взором предстало жуткое зрелище: крупная рыжая девица лежала на полу у стойки бара под металлическим подносом и черепками самых разных сосудов, а над ней, спиной ко мне, склонился тип с бычьей внешностью. Из-за стойки выбежал бармен. Его опередила какая-то женщина солидного телосложения. Она подбежала к склонившемуся типу и изо всех сил врезала ему по спине каблуком туфли, которую держала в руке. Каблук, по счастью, был модный, широкий, если бы она ударила шпилькой, то, наверное, пробила бы его спину насквозь. Тип вскочил, выпустив из рук рыжую девицу, которая каким-то образом умудрилась поставить ему подножку. Мужик поскользнулся на осколках и с размаху сел на пол. В дело подключились ещё двое участников — бармен и гость, явно связанный какими-то узами с воинственной бабой.

Лукаш не стал терять времени.

— Смываемся! — приказал он. — Лишь бы нам выбраться из этой западни, на свободе мы разберёмся, что к чему.

А между тем суматоха продолжалась, приобретя, однако, какой-то странный характер. Вместо жажды реванша все участники катастрофы начали вдруг взаимно извиняться с такой интенсивностью, что чуть не подрались за приоритет в извинениях. Баба с туфлей со слезами на глазах умоляла её простить, бычьей внешности тип выражал полное раскаяние, помогая встать рыжей девице, рыжей же было ужасно неудобно, что она пнула его по ноге, бармен извинялся не известно за что, а мужик той бабы, что с туфлей, жалобным тоном оправдывал свою знакомую, которая приняла бычьего типа за своего собственного мужа и решила его наказать. С опозданием прибывшие гостиничные охранники оказались без работы.

И тут в баре появилась новая фигура. Ну, не такая уж и новая, скорее знакомая. Со стороны туалета прибежал пышущий гневом и беспокойством кореш с милым личиком разъярённого мопса. Бешеный!

— О холера! — изумился Лукаш.

— Курва печёная, что вы тут бардак устраиваете! — сдавленным голосом заорал он в направлении то ли рыжей, то ли бычьего типа, поскольку они как раз стояли рядом, вроде бы как слившись в объятиях. — Это не та, павиан!

Рыжая и бычий тип с отвращением оттолкнули друг друга.

— Не я? — дико взвыла рыжая. — Так с кем ещё ты тут гуляешь, акулочка моя?

— С тобой, с тобой, не вопи! Но он не с тобой!

Бычьей внешности мужик угрюмо молчал. Баба застыла с туфлей в руке, ухватившись за плечо своего типа и дико уставившись на вновь прибывшего.

Бармен попытался смягчить ситуацию, старательно поясняя, что здесь имела место достойная сожаления ошибка.

— Да подавись ты эту достойную ошибку, — свирепо прорычал Бешеный, полностью игнорируя грамматику. — Протри свои дурацкие зенки! Вон туда смотри! — Сжав кулак, вытянутым большим пальцем он указал куда-то себе за спину.

Бычий тип проследил взглядом за направлением пальца, то же самое сделали все, не исключая охраны, и, разумеется, попало все на нас — на Лукаша и меня. А также на тётку Изу с дядей Филиппом, которые как раз входили в бар.

Мы бы вышли, не дожидаясь дальнейшего развития событий — Лукаш уже обнял меня за плечи, — если бы не эта новая пара. Боже милостивый, неужели они не могли посидеть в своём казино чуть подольше!?.

Даже тётка Иза слегка окаменела. Семь пар глаз (хотя Бешеный стоял к нам спиной, но зато таращился ещё какой-то случайный гость, сидящий в дальнем конце стойки бара) обладали, видимо, могучей силой, — словно голова горгоны Медузы, обращающая людей в камень. Похоже, мы все представляли неподвижную живую картинку пока, наконец, сам Бешеный не обернулся и не застыл точно так же.

Двигались у него лишь глазные яблоки: он переводил взор с меня на тётку Изу и с Лукаша на дядю Филиппа. У меня мелькнула мысль, что, наверное, даже королева английская со всем своим двором не произвела бы большего впечатления. Тётке Изе было чем гордиться.

Ужасающую тишину прервала рыжая.

— На кого ты, собственно, показываешь, акулочка?

И кому? Мне или своему мальчику на посылках?

Что касается меня, то я предпочла бы того, что помоложе.

— Заткнись! — рявкнул Бешеный сдавленным от ярости голосом. — Бармен!

Враз оживший бармен в одно мгновение оказался по другую сторону стойки. Бычий тип продолжал тупо глазеть, хотя теперь уже только на мужчин, полностью игнорируя женщин. Не интересовали его ни я, ни тётка Иза, а исключительно лишь Лукаш и дядя Филипп. Тётка Иза с достоинством отплыла вглубь бара, дядя Филипп последовал за ней. Лукаш упорно направлял меня к выходу, и я уже почти пожалела, что обнимание за плечи закончилось. Хотя, возможно, предпочла бы менее публичные условия.

— Так, значит, это не Пустынко, а тот кретин, — сказал Лукаш у лифта. — Надеюсь, что он не сдуреет и не примет твоего дядю за меня. Надо бы туда вернуться.

— О нет! — непроизвольно вырвалось у меня. — Если ты, то и я.

— Не глупи, ещё неизвестно, действительно ли он собирается меня прикончить.

— А что же он собирается? Преподнести тебе букет роз? Судя по тому, что я слышала, он просто безответственный кретин.

— Это факт. Зато морда у него — как рупор граммофона. Он проорёт все, что лежит у него на печени, и я, возможно, что-то узнаю. Кроме того, не преувеличивай, не будет же он кончать меня при свидетелях, скорее уж организует какой-нибудь несчастный случай.

— Что меня отнюдь не радует.

— Тем более, я предпочитаю послушать. Может быть, у него с языка сорвётся какая-нибудь полезная информация…

В результате мы вернулись в пещеру разврата и тут же увидели Бешеного, который вместе с бычьим типом входил в мужской туалет. Лукаш без слов последовал за ними, так что мне не оставалось ничего иного, как только войти в дамский туалет.

Тут же находилась рыжая девица. Она поправляла макияж перед зеркалом и посмотрела на меня таким взглядом, что я почувствовала необходимость объясниться.

— Нет, — сказала я мягко и успокаивающе. — У меня нет ничего общего с вашим ухажёром. Я его вижу всего в третий раз в жизни и не говорила с ним… нет, извините, говорила с ним всего один раз.

— Можно узнать, на какую тему? — ядовито спросила она.

— Трудно сказать, я не уверена, что это вообще можно назвать темой. Я извинилась перед ним за вторжение на его территорию, а он продемонстрировал мне свою явную неприязнь. В сумме время нашей беседы ограничилось примерно тридцатью секундами.

Рыжая внезапно заинтересовалась.

— А зачем вы проникли на его территорию?

— За шляпой моей тётки. Она запуталась в его кустах.

— И что?

— И ничего. Я забрала шляпу и ушла.

— И он к вам не приставал?

— Скорее это была полная противоположность приставанию. Посулил мне одни лишь неприятности.

— Да ну? Вы ему наступили на мозоль?

— Исключительно этой шляпой. Больше никогда и ничем. Во всяком случае, я об этом ничего не знаю.

Рыжая оставила в покое собственное лицо и смотрела на меня в зеркало с подозрительностью и явным осуждением.

— Ну и чего вы мне тут все сказки рассказываете, я же знаю, что вы у него уже несколько лет сидите, как заноза в сердце. Он мне говорил. Но я-то думала, что вы помоложе и поинтереснее. И чего в вас находят мужики?

Комплимент показался мне очаровательным. Я перевела взгляд в зеркале с её лица на своё и критически его обозрела. Ну, в самом деле не фонтан.

Левый глаз слегка размазался, макияжем почти не пахло, а уж сексуальности я в себе не могла найти ни на грош. Разве что морщин у меня не было, но это так, улыбка природы.

Рыжая продолжала.

— Не больше чем на двадцать пять должны вы выглядеть, а я так вижу железную тридцатку, как из пушки…

— Тридцать семь, — поправила я.

— Что?..

— Тридцать семь, чего там друг другу пыль в глаза пускать.

— На них вы не выглядите… Секундочку. Тогда это вообще не вы! Вам должно быть тридцать два, да и их не должно быть видно!

— Тридцать два мне было пять лет назад, так чего ради мне сейчас должно быть столько же? Это что, обязаловка? Тех, кто старше, в бар не пускают?

Рыжая выглядела вроде бы как расстроенной.

— Ну тогда я не знаю. Я тут наслушалась… Думала, что это вы. Гадина холерная, каждого мужика сосёт так, что у него в ливере все переворачивается, до костей обдерёт. Севчик из-за неё весь на нервах, а теперь ещё сегодня из-за вас…

— А вообще-то что вы в нем нашли? — вырвалось у меня довольно страстно.

— Ну вы что, дура, что ли? — обиделась рыжая. — Что же ещё, как не бабки? Он как разозлится, то все, что в карманах, швырять начинает, он такой. Хам, конечное дело, но не извращенец, да и платит. Хоть старый, да ярый.

Вообще-то, меня интересовали вовсе не такие сведения о Бешеном.

— Ну ладно, а почему он из-за меня на нервах?

И что он здесь делает, я его не приглашала. Он хотя и живёт, как мне кажется, на Побережье, но я все же думала, что он чаще в Варшаве бывает?..

— Он везде бывает, — объяснила мне рыжая без малейшего сопротивления. — Так все это секретит, что не приведи господь, только голову морочит. Он там в правительственной шайке, мафиози хренов, по моему разумению, его бы уже давно убрали, если бы он там что-то не позаписывал, — подстраховался, одним словом. Да ладно, я-то не шибко секу, у них там вообще рука руку моет, все друг за друга цепляются, как репьи. Вроде бы дыра у них там образовалась, вот они и хотят её законопатить. Убили вроде кого-то, или как?.. Он мне два вечера подряд жалился, я же у него — та самая расслабуха. Свидетеля какого-то требовалось замочить, быка с собой взял, чтобы ему показать. Сдаётся мне, что это баба. Почему я и подумала, что это вы. Он её боится, потому как она такая гангрена — все-то знает: захочет утопить — все скажет, а если нет, то, может, и помилует.

Как ей будет удобней. Вы знаете, кто это?

Я была уверена, что знаю. Кая Пешт. И куда она подевалась? Она же здесь была…

— Есть одна такая, — сдержанно поделилась я. — Что-то я о ней слышала и разок видела. Да уж, та ещё штучка. Похоже, что всю свою жизнь с ранней молодости морочит головы разным мужикам, причём абсолютно безо всякой жалости…

— Не дура, — похвалила рыжая с долей зависти.

— И талантливая, — продолжала я. — Но с ней я тоже никак не связана. Я вам скажу правду, чего уж там: когда-то, много лет назад, мой хахаль водил с ними компанию, всю шайку на коротком поводке держал и на них материал собирал, но я в этом не участвовала. И даже представления об этом не имела, у меня, в общем-то, своя жизнь была. Уже целых четыре года как я с ним рассталась, но они вроде бы все ещё меня подозревают, что я что-то от него знаю.

А я черта лысого знаю, и все это меня ну нисколько не касается. Похоже, что тут произошла какая-то ошибка: я вожу по стране родню из-за границы и больше ничего, а ваш ухажёр приписывает мне какие-то макиавеллизмы. Пусть он от меня отвяжется и не морочит мне голову.

Рыжая в недоумении повернулась ко мне.

— Значит, это вовсе и не вы. Та вторая, которая вошла, тоже нет — старая развалина. Я вам скажу, Севчик хочет её замочить, но на самом-то деле пока не знает, надо ли. Совсем сдурел из-за всего этого.

Я ведь не такая уж дебилка, чтобы ничего не понимать, хоть он так считает. Так вот, мне кажется, что он совершает большую глупость.

— Мне тоже.

— Он вообще ничего не соображает, но мне-то это не помеха, я за него замуж не ходила и не пойду. И ещё что-то вроде бы есть против него, чего он совсем и не сделал, а речь идёт тоже о какой-то бабе…

Я несколько успокоилась, так как выходило, что мы оба с Лукашем пока что в этой игре не участвуем, Бешеного достаёт Кая. Постой-ка. Не сделал, о бабе… Эге, уж не о Михалине ли речь?..

У меня было время об этом малость поразмышлять, так как Лукаш покинул мужскую комнату последним. К счастью, живой и в отличном состоянии.

Мы заглянули в бар, где все ещё торчала тётка Иза под эскортом дяди Филиппа, но зато не было никого из врагов.

— Ну и что? — нетерпеливо спросила я.

— Ничего, — исчерпывающе ответил Лукаш и нашёл хорошее место на креслах в холле, где нам открывался неплохой вид на все стороны. — Может быть, все-таки не спутают.

— Похоже, что нет, — подтвердила я. — Зато меня спутали с Каей Пешт.

Я поспешно изложила ему беседу с рыжей и потребовала отчёта из соседнего помещения. Оказалось, что Лукаш был прав: Бешеный в состоянии бешенства молол языком так, что только эхо гремело. В общем, стоило послушать.

— Злой он, как черт, и мне кажется, что твоего Доминика ни он, ни Пустынко не убивали, — докладывал Лукаш. — Им это убийство вообще не с руки.

Правда, они вернули кое-какие компрометирующие их бумажки, но от одного свидетеля им пришлось избавляться. Бешеный этим очень недоволен и ругался, как что, так сразу он, может, он и в самом деле такой нервный, но уж тут-то чист, как ребёнок, Михаську бы он и трогать не стал, да и она его тоже, зато у этой курвы никакой совести нет, может и донести. А ветер на неё дует, и нужно будет организовать несчастный случай… На тот факт, что я жив, он не обратил никакого внимания, так что, возможно, Пустынко отправлял меня на небеса по своей собственной инициативе. Вот и все, что мне удалось подслушать. К сожалению, они не называли никаких фамилий. Ты что-нибудь поняла?

Я сосредоточенно пыталась думать.

— Одно я поняла точно. На твоём месте должен был бы сидеть майор, он бы понял ещё больше. Жаль, что не получилось все это записать на плёнку… Во всяком случае, хотела бы я видеть ту сцену, когда тебя увидит Пустынко. Давай это как-нибудь организуем, а? Потому что из-за всей этой семейной неразберихи мне не достаётся никаких развлечений.

Действительно, развлечений у меня было так мало, что даже не подвернулся случай, чтобы Лукаш ещё раз обнял меня за плечи.

33

Когда я привезла семейство обратно в Варшаву, перед домом меня дожидался тот самый сержант, который перепутал двух Из Брант. Вёл он себя крайне скованно и официально, и мне даже показалось, что я ему не нравлюсь.

— Мне поручено переговорить с вами, — с достоинством объявил он, как только я вышла из машины.

Я ничего не имела против и более продолжительного разговора, но ведь не сейчас же, боже милостивый. Я провезла их по несколько кружному пути, через Мальорк, они посетили замок[16], а теперь хотели чего-нибудь выпить и вообще отдохнуть. Все вылезали из машин со своими узлами, и кто-то должен был занести наверх треклятый багаж!

Этот последний вопрос разрешила бабушка.

— Молодой человек в прекрасной физической форме, — сказала она голосом, который, пожалуй, укротил бы и тропический смерч, — без сомнения, должен оказать помощь людям, которые старше его. Прошу вас забрать половину вещей и поставить в холле.

Сержант, полностью обалдевший от своей скованности и от бабушкиной напористости, действительно подхватил часть сумок. Вторую часть забрал давящийся от смеха Лукаш, добровольно взявший на себя роль заботливого шофёра.

Освободившись в холле от поклажи, сержант пришёл в себя.

— Я коротко, — пообещал он. — У вас есть садовый участок на улице Сасанки.

Я была занята чайником, заваркой, стаканами и рюмками, к тому же никакого садового участка у меня не было, поэтому я поверила, что разговор действительно будет коротким.

— Нет, — ответила я вежливо, но решительно.

— Да? — упёрся сержант. — Ваша девичья фамилия Годлевская.

— Правильно. Но участка у меня нет.

— А вот и есть. В шестьдесят первом году он был выделен Станиславу Годлевскому, адрес совпадает, это — ваш предыдущий адрес.

Я на мгновенье оторвалась от чайника.

— Да меня в шестьдесят первом году ещё и на свете-то не было. Я родилась только в шестьдесят четвёртом; если у вас есть мой адрес, то вы могли бы получить и дату моего рождения.

— Ваша дата рождения здесь не при чем…

— Господи боже, не хотите же вы сказать, что я копала грядки в младенческом возрасте!

— Наследство от родителей переходит к их потомкам. Участок от вашего отца перешёл к вам. Вы же не будете отрицать, что Станислав Годлевский был вашим отцом?

— Нет. Не буду.

Семейство утратило интерес к своему багажу и начало кучковаться в кухне. Даже бабушка задержалась в холле поблизости от кухонной двери. Уши у всех вырастали с сумасшедшей скоростью.

— Таким образом, участок принадлежит вам, — сержант продолжал гнуть своё. — Что вы можете о нем сказать?

— Ничего.

— Как это ничего? Вы что — не знаете, что в вашей семье имеется садовый участок?

Я залила чай кипятком и вытащила из холодильника разные напитки, надеясь, что мучимое жаждой семейство хоть в какой-то мере на них отвлечётся.

И тут я поняла, о чем он говорит и что ему от меня нужно.

— А, вспомнила! Не имеется, а имелся. Факт. После смерти бабушки, а потом и отца он как-то оказался никому не нужен, и моя мать подарила его одному человеку…

— Какому человеку?

— Сейчас. Я как раз пытаюсь вспомнить, как же её звали. Женщина среднего возраста, ей было нечего делать, и она любила растения, я её почти не знала. Кажется, у неё были дети… Вам это обязательно нужно знать?

— За этим я и пришёл. Обязательно.

— Тогда мне придётся заглянуть в старые документы, может, там завалялась какая-либо информация. Разрешите мне вначале подать чай и приготовить все, что нужно, вы же видели — я только что вернулась.

Хорошо было видно, что сержант вовсе не желает позволять мне тянуть время, а мои хозяйственные дела вызывают у него раздражение, но иного выхода у него не было. Бразды правления взяла в свои руки бабушка, так что он вынужден был сесть за стол со стаканом чая. Кажется, столь же охотно он сидел бы и над чашей с цикутой.

Я выгребла из шкафа большой ящик с документами и принесла его в столовую, чтобы не вызывать дурацких подозрений, как будто я что-то скрываю или уничтожаю… Копаться в старых бумагах я начала со дна.

Где-то посередине я нашла ордер на выделение этого садового участка и квитанции каких-то платежей. Это мне ничего не дало. Попалась мне и старая записная книжка матери, тридцатилетней давности, там были записаны самые разные вещи, я интуитивно раскрыла её на букве У и — смотри-ка, действительно: участок, номер 149, садовод — фамилия и телефон, давно устаревший, Антось, тоже телефон, я смутно припомнила себе, что соседний участок принадлежал какому-то Антосю, которого моя мать терпеть не могла. А дальше какая-то Ядзя Стемпкова, Спартаньская, 4, квартира 2, без телефона, по всей видимости, его у неё не было.

Я с торжеством показала все это сержанту.

— Вспомнила! Пани Стемпкова! Я ещё в школу ходила, когда начали болтать, что Стемпкова на том участке такую работу развернула! И тогда моя мать отдала его ей в полную собственность, по доброте душевной и из-за недостатка времени. Когда же это было?.. Лет двадцать назад. И никаких счётов мы уже не оплачивали, платила Стемпкова. Понятия не имею, что она с ним дальше сделала, так что не морочьте мне больше голову какими-то участками.

— Но в документах правления фигурирует Годлевский…

— Ну и что я с этим поделаю? Пусть себе фигурирует. Да, моя мать намеривалась все на неё переписать, но, видно, не переписала.

— А по какой причине старый садовый участок зятя моей сестры может сегодня интересовать полицию? — сурово и с большим достоинством осведомилась бабушка.

По правде говоря, меня это тоже интересовало.

Сержант поддался, не успев, видимо, мобилизовать все свои силы.

— Им пользуется один из подозреваемых… Минутку. Ченгала Мариуш, вы ведь его знаете?

— О холера… Вы правы, никакой не Влечены, а Ченгала. Ну что поделать, я ошиблась. Вы не могли бы от моего имени извиниться перед майором?

— В данный момент это не так важно…

— Молодой человек! — одёрнула несчастного сержанта бабушка. — Хорошее воспитание никогда не перестаёт быть важным. Будьте любезны выполнить просьбу моей внучки!

Мне подумалось, что в следующий раз, получив задание допросить меня и мою семью, сержант сломает себе ногу или бросится в одиночку па шестерых бандитов, надеясь заработать при этом как минимум перелом челюсти.

Он снова подчинился.

— Да, конечно, — спешно заверил он. — Дайте мне, пожалуйста, этот адрес и фамилию, я их с вашего разрешения запишу… Стемпкова Ядвига… Это как же выходит? Стемпкова — это, видимо, по мужу, то есть он — Стемпек? Или Стемпко? Поскольку для нас это большая разница: они иначе располагаются в алфавитном порядке.

— А вы не можете просто поехать туда и посмотреть, кто на этом участке работает? — вмешался Лукаш, сидевший тихонько в уголке, хотя давно уже мог бы пойти домой. — Спросить, кто он и так далее?

Сержант поднял голову, взглянул на него, и в глазах у него что-то блеснуло.

— Да знакомы мы с вами, знакомы, — сразу же успокоил его Лукаш. — Я сам в этом деле по уши торчу, давал у вас показания, так что не надо говорить, что я вдруг должен ослепнуть и оглохнуть. Мне тоже важно, чтобы этого преступника поймали.

— Ах, — издевательски заметила тётка Иза. — Так у вас уже союз?

Остальное она договорила без слов, переводя взгляд с Лукаша на меня и обратно.

— А почему не Стемпак? — внезапно отозвался дядя Игнатий.

— Стемпак — это что-то из лошадиной области, — деликатно напомнил ему дядя Филипп.

Сержант, несмотря ни на что, все же сохранил какую-то сопротивляемость.

— Если бы это был Стемпак, прошу прощения, то она была бы Стемпакова. Так эти фамилии изменяются. А я вижу здесь Стемпкову. И прошу не подсказывать, мы сами знаем, что нам делать. А когда вы в последний раз пользовались этим участком?

— Насколько я помню, когда мне было четырнадцать лет, — беззаботно ответила я. — Не думаю, что в данном случае подходит слово «пользовалась», так как я собирала там груши, а потом мне пришлось их чистить, и у меня образовались волдыри на пальцах. Твёрдые были, я имею в виду груши, а не волдыри. А больше, слава богу, не привелось.

— А ключи?

— Какие ключи?

— К таким участкам имеются ключи — от калитки, от ворот, от сарая… Где эти ключи?

— А я откуда знаю? Наверное, их получила Стемпкова. Если хотите, можете обыскать мой дом, даже без ордера прокурора, тут у нас валяется множество ключей, потому что у меня, изволите ли видеть, есть дети. Но даже если вы найдёте старые ключи от этого участка, то они наверняка уже не подойдут, ведь все это, знаете ли, ржавеет, замки заменяются… Лучше найдите Стемпкову, она была вовсе не такая уж старая, это мне, девчонке, она казалась старой. Но ведь у неё были маленькие дети, гораздо младше моих.

— Откуда вы знаете?

— Не знаю, откуда знаю, что-то у меня в памяти брезжит. Вы теряете время, потому что отсутствие информации о Стемпковой не наказуемо. Так что вы меня за это даже посадить не сможете.

— У вас есть свидетели… — по инерции начал сержант и совершенно явно прикусил язык. Минутку подумал:

— Если бы вы смогли вспомнить что-либо о ключах от калитки и сарая, что угодно, все равно что… не откажитесь сообщить нам.

— Не откажусь. С большой охотой. Хочу обратить ваше внимание, что о Бешеном я сообщила сразу же.

— Вполне возможно, что есть много такого, о чем наша племянница должна бы вам сообщить, — истекая ядом, вмешалась тётка Иза. — Я бы посоветовала вам…

Её совет остался невостребованным, так как сержант с необычайной быстротой попрощался и сбежал.

Дискуссия на тему связи между садовым участком и приписываемым мне преступлением тянулась бесконечно, тётка Иза оставалась упрямой и несгибаемой, вызвав к жизни целую шайку, состоящую из меня, Лукаша, Мариуша Ченгалы и неведомой Стемпковой. При этом она довольно смутно упоминала о непристойных сценах в гостиничном баре, прозрачно намекая, что собирается информировать об этом компетентные органы. В конце дядя Игнатий впал во вдохновение и высказал мнение, что на этом участке наверняка был закопан труп, с чем я, однако, ни в коей мере не могу иметь ничего общего, так как меня там не было. Труп неизвестно почему не понравился бабушке, которая решительно положила конец дискуссии, теперь уже окончательно потерявшей всякий смысл.

Уходя, Лукаш остановился в дверях.

— Я вынужден непрерывно выражать тебе своё сочувствие, это уже становится слегка монотонным.

Однако все это мне совсем не нравится, и нужно будет что-то с этим сделать.

— Возьми ту тачку, что из проката, — посоветовала я ему, старательно избегая вопроса о том, что надо что-то делать. — Не идти же тебе домой пешком, а я и так на двух машинах не поеду. Завтра я её сдам, договоримся по телефону.

— …а знакомства почему-то исключительно в преступных кругах, — услышала я поднимающуюся по лестнице тётку Изу.

34

— Стемпек Ядвига уже восемь лет как умерла, — доложил Бежану Роберт Гурский, проведя немало часов за раскапыванием различных персональных сведений, — и она действительно проживала на Спартаньской. У неё было две дочери, и обе очень рано вышли замуж. Одна — за Ярослава Буковского, а вторая — за Вальтера Пешта.

— Что, что? — Бежан заинтересовался настолько живо, что Гурский получил полное удовлетворение.

— Вот именно! Обе они развелись, но сохранили фамилию мужа. Ярослав Буковский работает адвокатом в Эльблонге и пользуется крайне дурной репутацией, а Вальтер Пешт уехал из страны и живёт где-то в Германии. Адреса у меня ещё нет, но не знаю, понадобится ли он нам. Барбара Буковская имеет собственную виллу на улице Жолны, а вообще-то она всегда любила цветы и именно она в детстве помогала матери на участке. Она — младшая, Кая старше на два года, и об этой Кае Пешт ходят самые разные сплетни: распутная, пьянь, наркоманка и вообще сумасбродная, но шикарная и очень умная, с кем попало не якшается.

— И с кем же ты это беседовал, сынок?

— С кем я только не беседовал!.. Соблазнил двух девушек в учреждениях, возможно, даже двух с половиной… Отыскал соседей на Спартаньской и трех баб на участках, в том числе одного мужика… То есть нет, не так, кроме них — одного мужика. Слащавый старый пень, всю дорогу на эту Басю облизывался…

— Подожди-ка, — решительно прервал его Бежан, так как торжество в соединении со скромностью заставляло Роберта вываливать на стол начальника всю свою добычу одновременно. — Они не составляют единого целого, их две. Вот и говори о них по очереди. Скажем, по старшинству.

— Кая Пешт. С юных лет якшалась с подозрительным элементом; я буду говорить так, как слышал, ладно? Начала в пятнадцать. Домой приходила пьяная, школу бросила, мать махнула рукой, потому что сил больше не было, разные мужики приезжали за ней и подвозили на машинах, как в американском кино… Это очень давние сведения, двенадцать — четырнадцать лет назад, тогда ещё в стране совсем другие машины ходили… Втянулась в наркотики, скорую ей вызывали, милиция приходила и ею интересовалась; вышла замуж, но муж тоже был какой-то несерьёзный, хотя и казался солидным. Вместе с матерью они прожили недолго, Кая с мужем уехали, потом она вроде бы нашла себе опекуна. Не прошло и двух лет, как развелась, мать плакалась одной из соседок, мол, не дай бог домой вернётся. Но нет, все-таки не вернулась.

— Опекуна… — задумчиво пробормотал Бежан. — Ну да… И что она делает теперь?

— Вроде бы живёт с голландским дипломатом.

Я лично это не проверял, мне Олек сказал.

— Это тот твой приятель из комиссариата?

— Ага. Но у неё есть собственная квартира. То есть нет, не собственная, она снимает, и — смотри-ка — хозяин сдаваемой квартиры не кто иной, как некий Доминик. Фотограф-график.

— Был.

— Был. Его сын и наследник получит от этого наследства то ещё развлечение. О Кае Пешт пока все.

Теперь Буковская. После развода с Ярославом купила себе землю на Жолны, через два года там уже стоял дом, а она по-прежнему занималась своими цветочками. Специализируется на кактусах. А вообще-то она всегда была более порядочной, чем её сестра, окончила школу, да и для сплетён особых поводов не давала. Даже старалась вытащить Каю из сточной канавы, больше, чем её мать, хотя что за сточная канава в американских автомобилях… Я же предупреждал, что буду говорить то, что слышал. А деньги у неё вроде бы от цветов.

— И вместе с ней живёт Мариуш Ченгала?

— Живёт. Они могли бы пожениться, но не женятся, пока не знаю, почему. Участок после смерти матери она забросила, ничего странного, раз у неё есть собственный сад, так что она спокойно может сказать, что ничего не знает, и какое ей дело до участка какого-то там Годлевского…

— Но если у кого и были ключи, то только у неё?

— Думаю, что только у неё.

— А Ченгала там спрятал свой мотоцикл?

— Очная ставка, — радостно предложил Роберт после некоторого молчания. — Велеть ему одеться, сесть, и пусть Дарко на него взглянет.

Бежан грустно и с упрёком покивал головой, Роберт сразу же понял и несколько угас.

— Да, конечно. Прокуратура тут же скажет, что это вообще не доказательство…

Очередное мрачное молчание прервал телефонный звонок. Звонил сержант Вильчинский из Вечфни Костельной.

— Кажется, у меня кое-что есть, — неуверенно сообщил он. — Парнишка из Заленжа не выдержал и заговорил. Боится чертовски, но приятелям кое-что выбалтывает. А мне ни слова. И что мне делать?

— Ничего, — сразу же решил Бежан. — Мы сами туда приедем.

35

Я оказалась на грани полного срыва, а добил меня обед.

Изо дня в день я предоставляла своим кошмарным гостям двухразовое питание — завтраки и ужины, и каким-то чудом моих запасов и подпольных закупок на это с горем пополам хватало. Но обед — это уж слишком! Тысяча чертей, как я могу приготовить обед, одновременно находясь в городе?

К тому же тётка Ольга закапризничала, что не будет есть изо дня в день одно и то же. Если бы не её глупая фанаберия, я бы сделала пару блюд, которые нужно только разогреть, и никаких проблем, пусть они себе дожидаются в холодильнике. Например, приготовила бы их ночью, и все. Были у меня такие фирменные блюда, надёжно испытанные годами практики: протёртый картофельный суп, луковый суп — самый простой суп в мире, с гренками и сыром, причём заранее готовятся и тёртый сыр, и гренки… Тушёные куры, целый громадный казан, подогревать оттуда по частям, в конце полить сметаной, добавить укропчику — и блюдо готово. Скажем, с рисом. Говядина в идентичной форме…

Так вот, фигушки. Тётка Ольга с мощностью гидравлического пресса требовала запечённой курятины, свиных отбивных, жареной печёнки, зраз с кашей, борща с ушками и черт её знает чего ещё. И к тому же самых разных салатов. Я быстренько подсчитала, что одна только резка сельдерея с ботвой, редиски, огурчиков, сладкого перца, помидоров, все это, разумеется, обданное кипятком и очищенное от кожицы, шампиньонов, яиц вкрутую сваренных, укропа, свекольной ботвы, лука, а также разнообразного зеленого салата заняла бы у меня часа два в день. Что же говорить обо всем прочем?

Остальные члены семейства оказывали ей тихую, а то и более громкую поддержку. Холера, они что — в ресторан приехали, что ли?..

И если бы они по крайней мере дали мне эти самые два часа в день!..

Я отловила Рысека. Он уже закончил дрессировку своего дорожного катка, и теперь кто-то другой пользовался им под Познанью, а Рысек вернулся к своим кранам. Сейчас он начал модернизацию какой-то таинственной помеси лестницы с лифтом, к счастью — в Варшаве. Модернизация намечалась для целей пожарной охраны, а пожары на верхних этажах случаются скорее в большом городе, чем среди заливных лугов и чёрного пара. Да и не в деревнях, где коровы редко когда проживают выше первого этажа.

Я по телефону вытащила его на лестницу.

— Рысек, — со стоном проговорила я. — Во-первых, поезжай в магазин, в большой, и купи все, что здесь написано. Посчитай сам, сколько стоит час твоей работы, я тебе это оплачу, я не такая свинья, чтобы эксплуатировать тебя задаром…

— Да что вы, пани Иза?!. — возмутился Рысек. — А все те часы, которые я провёл у вас, как на небе, это что? Хвост собачий? Да вы мне жизнь спасли, ну, если не мне, то моим племянникам. Ведь я же задавил бы этих поганцев! А потом моя сестра убила бы меня, так что и мою жизнь тоже.

— Ну ладно, как хочешь, пусть будет так, у меня сил нет с тобою препираться. Постой, это ещё не все.

Твоя сестра готовит обеды?

— А куда ей деваться? И дети жрут, и зять.

Я нашла в себе силы удивиться.

— Да ведь он же худой!

— У него какой-то такой обмен веществ. Слона сожрёт — и ничего.

Не вникая в вопросы съедобности слона, я приступила к сделке.

— А она не могла бы… Ты ведь понимаешь, почему я об этом спрашиваю? Я же не могу раздвоиться, хоть умри!

— Знаю, знаю, — успокоил меня Рысек. — Я и так с самого начала все думаю, как вы с этим справляетесь.

— А никак. Так вот, не, могла бы она в той же… ну, в общем-то, не в той же, в большей — если у неё нет, я одолжу. Кастрюлю я имею в виду — сварить что-нибудь, минуточку, сейчас я посчитаю, вас четверо… у меня пятеро, ну значит, вдвое больше? Я скажу, что именно, дам рецепт, ты привезёшь продукты, а ей какая разница? Все здоровое и, честное слово, довольно вкусное. Дети — сколько им сейчас? Уже почти два года — тоже могут есть без вреда для здоровья.

— Близнецы могут сожрать булыжники с улицы, и это им не повредит, — сказал Рысек с глубочайшей убеждённостью и оттенком ужаса в голосе. — Недавно они съели кусок древесного угля, живую росянку, свечку вместе с фитилём, извёстку со стены. И ничего.

Я почувствовала облегчение.

— Ну, значит, и все другое тоже съедят. Так могла бы она… Продукты мои, пусть использует их, как хочет, рецепт, к сожалению, тоже мой, ведь это я знаю свою семью, а не она, ну и пусть посчитает за работу…

— А чего ей считать, если продукты ваши?

— Работу, Рысек. В два раза больше. Одну луковицу ты режешь…

Внезапно я сообразила, что никогда не проверяла, сколько времени я режу одну луковицу. Холера.

Минуту? Полминуты? Две?

Некоторое время мы с Рысеком смотрели друг на друга идеально тупым взглядом. Рысек оживился первым.

— А знаете что? Я сразу скажу ей, пусть порежет луковицу, а? Не пропадёт, куда-нибудь сгодится. Что нам стоит?

Спустя пятнадцать секунд оказалось, что у сестры Рысека дома нет ни одной луковицы, утром она пустила в дело последнюю и как раз намеревалась купить. Ну что ты скажешь! Если уж не везёт, так не везёт.

— Рысек, — огорчённо сказала я. — Может, у неё хоть что-нибудь дома есть? Например, помидоры?

Спустя ещё пятнадцать секунд выяснилось, что помидоры у сестры Рысека действительно были, целых четыре штуки, два она только что ошпарила кипятком, очистила, и близнецы как раз кончают их есть.

Что касается остальных двух, то она бы их охотно приготовила, все равно пойдут в дело, но не сейчас.

— Ну?.. — поинтересовался Рысек из пропасти отчаяния.

Я представила себе этот процесс, глядя на часы.

Почему-то мне казалось, что я должна это выяснить, бог знает, почему.

— Не меньше минуты на штуку, — решительно оценила я. — А может, и чуток побольше, потому что кожица плохо отходит.

— Но может и хорошо отходить?

— Может, разрази её гром. Минута. Так что вдвойне — что для вас, то для вас, а что для меня, то для меня, — по меньшей мере, на две минуты больше.

Помидоры тоже, гром их разрази…

Возможно, в этом и было нечто странное, когда я, уставившись на часы, представляла себе эти проклятые помидоры: обливание их кипятком, очистку от шкурки, резку…

Рысек разглядывал меня с заметным интересом.

— А всыпание макарон или риса вы тоже считаете? Или соли и перца?

— О господи, нет. Не знаю. Так что — твоя сестра согласится готовить эти проклятые обеды вдвойне?

Для меня — за деньги. Пресвятая Дева Мария, не знаю, устроит ли её это. Ничего не поделаешь, мы все будем есть одно и то же, но это не какая-то гадость.

Рысек, но все должно быть по секрету — пусть хранит в своём холодильнике, частично в моем, и потихоньку мне передаёт…

Рысек, несмотря ни на что, продемонстрировал быстроту соображения.

— Знаете что, давайте зайдём к нам. Эти бандиты орут уже гораздо меньше. Нажравшись, они сидят себе спокойно, а сейчас, похоже, они что-то поели.

Или моя сестра сюда выйдет…

Сестра Рысека оказалась чудом и прелестью. Она с огромным пылом согласилась заменить меня в роли кухарки, рецепты восприняла с восторгом, первым делом призналась, что не умеет варить, как надо, молодую капусту, чем сразу же добавила мне воодушевления: ну конечно же, молодая капуста, могу себе представить молодую капусту и тётку Ольгу вместе в Австралии, я ей, заразе, покажу обеды… Мы оговорили все условия, в финансовом плане это не выглядело катастрофой, я даже удивилась, что девчонку это устроило, однако она сразу же дала мне понять, что за мои деньги она прокормит свою семью целый месяц, так что для неё это просто кайф. Мне даже подумалось, что на её месте я бы считала точно так же, однако мне пришлось немедленно вернуться к собственным обязанностям, и всякое удовольствие у меня пропало.

Рысек привёз продукты питания на тестируемом кране и, отъезжая с семьёй от дома, я попыталась закрыть глаза, чтобы этого не видеть, но, к сожалению, кретинские бетонные столбики помешали мне это сделать. Их нужно было объезжать, и довольно осторожно.

Зато обед в нужное время появился на столе.

И даже дважды, и молодая капуста выступила прямо-таки, как примадонна. Но неужели они все так ничего и не сообразили…

36

Три предложения свалились на меня одновременно. Бабушка выразила желание пойти в оперу, сегодня же. Я должна по телефону выяснить, есть ли билеты, и отвезти их в театр. Тётка Ольга поддержала её с большим энтузиазмом, дядя Игнатий тоже, оба они, как оказалось, дико возжаждали культуры.

У тётки Изы с дядей Филиппом, как всегда, оказались свои планы. Но прежде чем я успела достать мобильник, позвонил Лукаш, прекрасно осведомлённый о планах Изы и Филиппа, и подсунул мне идею снова встретиться вечером, если удастся обездвижить какую-либо родню. О двоих он уже знает, с ними все в порядке, так что мне следует попробовать сплавить оставшуюся троицу. Сразу после него позвонил один из издателей с требованием срочно прочитать корректуру, причём очень трудоёмкую, о фотографии. И к тому же явиться за означенным трудом надо было лично и немедленно или, самое позднее, — завтра спозаранку.

Поэтому четвёртое предложение высказала уже я сама. Я отвезу бабушку с тётей и дядей в театр и потом приеду за ними, а за это время проверну уборку и стирку, что периодически необходимо делать в каждом доме.

Несмотря на значительное смягчение чувств благодаря сестре Рысека, бунт во мне продолжал бушевать, и дорогие гости мне уже порядком поднадоели.

В случае возражений я твёрдо решила высказать им пару слов правды и вежливо этак поинтересоваться, уверены ли они, что у них в Австралии домашние хозяйства работают автоматически, без участия человеческих рук. Я такого робота не имею. При мысли о возможном скандале у меня даже мурашки пробежали по спине.

А зря, потому что никто и не протестовал.

Я позвонила в театр, билеты ещё были, их отложили в кассе. Лукаша пораньше отпустили с работы, и он уже ждал меня на автостоянке перед входом.

— Едем, — распорядился он, когда наш живой балласт пропал из виду в глубине здания.

— Куда? — возмутилась я. — То есть, конечно, едем, но ко мне, домой.

— Нет…

— Минутку. Мне нужно срочно забрать текст от издателя. И ещё мне нужно сделать уборку!

— У тебя с головой все в порядке? Тебе на шею вешают убийство, а ты хочешь уборкой заниматься?

Успеешь ещё, а сейчас я хочу тебе показать небольшое представление. Текст мы можем забрать по дороге. Где этот издатель?

— На Вавельской.

— Он тебя ждёт?

— Ждёт.

— Хорошо, поехали!

— Но на моей! На всякий случай! Чтобы не стояла здесь перед театром!

Мы поехали на моей машине. Прежде чем я добралась на Вавельскую, Лукаш успел проинформировать меня, что он намерен исполнить моё пожелание, а именно явиться перед Пустынко. В кабаке.

В элегантном ресторане Гранд Отеля. Чем и взволновал меня до крайности.

В этом возбуждении я лишь слегка удивилась, что в издательстве вместе с текстом — громоздкой, толстой рукописью — меня ждал не привратник в дежурке, а лично сам редактор означенного труда. Он вручил мне тяжёлую папку размером с чемодан.

— Я хотел с вами переговорить, — смущённо начал он. — Я ни на что не намекаю, может, мне этого вообще не стоило бы говорить… Но… Вы делали корректуру труда о папоротниках… Меня интересуют подписи под рисунками…

Не понимая толком, чего ради нормальный до сего времени мужик впал в столь странную нерешительность, я вопросительно на него посмотрела.

— Это моё личное… мои личные опасения… Ну, короче говоря, вы посмотрите… просто посмотрите, может быть, что-то привлечёт ваше внимание…

— Удивительно детально вы мне все это объяснили. Но я, кажется, понимаю, что вы имеете в виду.

Плагиат?..

Он аж перепугался.

— Ради бога, не произносите этого слова, это решительно слишком сильно сказано! Мы с вами говорим с глазу на глаз, я крайне всего этого опасаюсь, и вообще — я вам ничего не говорил!

Безмерно заинтригованная и полная любопытства, я вынесла чемодан к машине, решив как можно скорее заглянуть в этот труд. Что он там нашёл, разрази меня гром? О папоротниках… Да, я читала труд о папоротниках, довольно давно, там ещё были прекрасные фотографии Доминика…

Доминика, вот в чем дело…

— Что-то тут со всех сторон не так, — сообщила я Лукашу, садясь с машину. — Чувствую я какую-то вонь в атмосфере, и по большей части все это доходит до меня… И какому же кретину пришло в голову замочить Доминика как раз сейчас? Он мой личный враг или что?

— Думаю, что скорее его враг. Пошли. Похоже, будет весело.

Мы снова оказались в баре, однако с прекрасным видом на весь ресторанный зал, а из зала был прекрасный вид на нас. Пустынко с какими-то двумя типами сидел к нам боком, занятый разговором.

Смешней всего было то, что там же находилась и Кая Пешт в разноязыкой, насколько я смогла сориентироваться, компании. Снова необычайно подвижная, снова обращающая на себя внимание, с одним только исключением. Пустынко её знать не знал и видеть не видел. А вот у его собеседников головы крутились за ней, словно на винтах.

В какой-то момент Пустынко обернулся, чтобы позвать официанта, и взгляд его упал на Лукаша. Он надолго окаменел. Смотрел, не моргая, на его лице появилось выражение смертельного изумления, неверия и ужаса. Изумление сменила внезапная паника, а неверие перешло в отчаяние. Он открыл, было, рот, закрыл его и в полной растерянности заморгал глазами.

— Пусть удостоверится! — пробормотал Лукаш и вежливо ему поклонился.

Пустынко обрёл наконец способность двигаться, резко повернулся обратно к своему столику, и видно было, с каким колоссальным трудом он старается обрести спокойствие. По чистой случайности в поле моего зрения попала Кая Пешт, которая как раз проходила между столиками и взглянула на Пустынко.

Она лишь слегка наморщила брови, после чего моментально перенесла взор на Лукаша. Выражение её лица нисколько не изменилось, и она даже ни на миг не приостановилась.

— Ну теперь-то они прибегнут к совершенно иным методам, чтобы тебя прикончить, — ядовито заметила я.

Лукаш пожал плечами.

— Primo, слишком поздно, я уже на них настучал, a secundo, иной метод не подействует. Я слишком много о ней знаю. Не буду утверждать, что на необитаемом острове я бы бросился в пасть акулы, чтобы спастись от Каи, однако здесь точно уж нет, несмотря ни на что.

— А вообще-то интересно, что теперь будет. Если бы не моё семейство, у меня нашлось бы время понаслаждаться развитием событий… Если, разумеется, меня наконец перестанут подозревать!

37

И как раз в это самое время Иза Брант окончательно перестала быть подозреваемой.

Парнишка из Заленжа поддался очарованию майора Бежана и заговорил. Он лишь потребовал, чтобы разговор происходил в каком-то таком месте, где бы их никто не видел, чтобы потом он мог гордо утверждать, что не сказал ни единого слова.

Укромным местом оказался очень старый, разбитый и совершено проржавевший автобус, уже двадцать лет как брошенный посреди теплиц бывшего огорода, пристанище для окрестных котов. Бежан залез в эту развалину нормальным путём, через проем для бывшей двери, парнишка же наподобие ужа проскользнул сквозь дыру в полу. Сержант Вильчинский украдкой, хотя и бдительно, контролировал окружающую территорию, прекрасно зная, что в нашей стране нет такого укромного места, где бы не появился хотя бы один случайный и нежелательный свидетель.

Показания парнишки целиком и полностью подтвердили этот факт.

Вилла покойника в Лесной Тишине, без сомнения, располагалась в сторонке, на некотором удалении от других домов и была окружена богатой природой. И все же…

Парнишка направился в лес, чтобы срезать себе орешника на удочки. Орешник для этих целей должен был быть старый, толстый, разросшийся, и, разумеется, самые великолепные его кусты росли рядом с домом Доминика. Парнишка прекрасно знал, что в этом доме живёт всего один мужик, глаз на затылке у него нет и в пяти местах одновременно он оказаться тоже не может, поэтому без каких-либо проблем преодолел загородку, презрев калитку. Он перелез поверху, по ветви дуба, спрыгнул и — порядок, он уже в саду. Если, конечно, этот красивейший парк можно было назвать садом.

Бежан прервал его.

— Но ведь у этого мужика вроде бы были приличные запоры. И так легко было туда попасть?

— Кому легко, а кому и нет. Там только одно такое место, а ветка тонкая. Меня она ещё выдержит, а под взрослым мужиком тут же сломается. Года через два её наверняка спилят.

— Понятно. Продолжай.

Парнишка продолжал свой рассказ.

Вначале, ясное дело, ему нужно было заглянуть внутрь дома, чтобы проверить, где находится и чем занят хозяин. У того на почве собственных растений был настоящий бзик, не позволял сорвать ни малейшего листика, не говоря уж о побегах орешника!..

— И нигде в лесу такого орешника нет? — с лёгким удивлением спросил Бежан. — Мне казалось, что есть.

Малый слегка смутился.

— Вроде бы и есть, но у него — самый лучший.

Ну, можно выбрать… А что, он от пары палочек обеднеет, что ли?

Бежан понял, что мальчишке нужны были не просто палки на удочки, но и острые ощущения.

Палки с переживаниями, из самого охраняемого куста — вот это да! Он кивнул и продолжал слушать.

Итак, парнишка заглянул и констатировал, что у хозяина дома — гость, которого он принимает в салоне. Они сидят вместе за небольшим столиком, пьют кофе и что-то ещё из стаканов, заняты разговором, так что на шорохи в орешнике, растущем по другую сторону дома, внимания не обратят. Он крадучись помчался к желанной чаще с другой стороны, с фасада, потому что в этом салоне окна до самой земли, и они могли бы его увидеть. Ну и по дороге наткнулся на мотоцикл, оставленный за кустом, «хонда» с варшавскими номерами, поэтому он понял, что гость приехал на мотоцикле, но парнишку это, в общем-то, мало касалось. Он занялся своими палками, тихонько, без шума, ничего не отламывая, — кто же будет ломать орешник? — вырезал специальным таким ножичком лишние ветки.

Он уже нарезал и отложил парочку, когда в доме два раза грохнуло. Не так чтобы страшно, звук был приглушённый, но он его хорошо расслышал. Явно из двустволки, из чего же ещё, она и звучит иначе…

— А ты много раз их слышал? — с сомнением перебил его Бежан.

— Ещё как! Тут и на охоту приезжают: на куропаток, на зайцев, на кабанов… А раз так целая облава была, ловили кого-то, а те из «Калашниковых» и из обрезов палили, да и по телеку тоже частенько эти выстрелы разные бывают.

— Значит, из двустволки. Очень хорошо. И что дальше?

Дальше парнишка, ясное дело, не выдержал и помчался снова заглянуть в окно. И увидел одного только гостя, хозяина в салоне не было, гость откуда-то пришёл, начал собирать посуду со столика и выносить в кухню, руки у него тряслись, и сам он какой-то странный был, лицо злое, глаза бегают, словно псих или вроде того. Парнишка перепугался, вспомнив, где стоит мотоцикл этого типа — тут же у самого орешника, а он свои палки на самом виду разложил, поэтому взял ноги в руки, схватил палки, — и по дубу в лес, напрямик. На последнем дыхании выскочил на дорогу, и тут, о ужас, чуть было на этого психа не наткнулся, так как тот как раз проезжал мимо на своей «хонде». Он его узнал, ещё бы, и по мотоциклу, и по одежде, и даже в лицо, — оно виднелось из-под шлема.

А потом он не удержался, показалось, что мало он этих палок-то нарезал, ещё бы две подлиннее в самый раз было бы, поэтому он решил вернуться.

Взял у брата велосипед, за пару минут туда доехал, но не до конца, на всякий случай прошёл лесом и хорошо сделал, так как у ворот стояла машина.

Такси. Водитель сидел в машине, а пассажира не было.

Он снова перелез, как и раньше, подкрался, а в доме кто-то двигался и этот кто-то как раз вышел на террасу с мобильником у уха и орал, что нету. Парнишка подумал, что тот после этих выстрелов в полицию звонит, но нет, он с кем-то другим говорил, с бабой, потому что выспрашивал у неё: а ты сама была, а ты видела, ну и так далее. Сказал ещё, что застал все открытым, так что, возможно, тот на «хонде» не запер за собой, но второй болтал, что запрет…

— А ты бы его узнал? — спросил майор.

— Конечно. Он совсем другой, чем тот: постарше и гладкий такой, элегантный. В костюме… Вернулся обратно в дом, и слышно было, как он там что-то переворачивает, а хозяина-то все не было и не было…

Больше он уже не заглядывал, его охватил страх — боялся, что сейчас тут появится полиция и к нему привяжется. Вернулся домой, рот держал на замке и даже не знал, что там произошло убийство, только потом уж слух прошёл. Но теперь-то он точно знает, что если бы он их опознал, то ему конец. Так что официально и для разных там протоколов он ничего не скажет ни за какие коврижки, а если ему велят посмотреть на них, то только из какого-либо укрытия.

— Так, ну а теперь давай-ка по порядку, — по своей привычке распорядился Бежан. — Дверь на террасу была приоткрыта?

— Приоткрыта, так на половину.

— Ты услышал хоть что-то из того, о чем они там говорили за столом?

Парнишка очень старательно задумался и покачал головой.

— Только одно. Тот, который хозяин, когда поднял стакан, ну, за согласие, сказал, а тот, другой, вроде как ему руку поцеловал. Больше вообще ничего.

— Хорошо. А тот пассажир из такси — что он по мобильнику говорил? Только точно.

— Что нету, а, стой, есть, вот здесь, и по террасе бегал. А потом уж только бормотал, коротко так, и в конце ещё рыкнул: помни, никому ни слова. И все.

— Очень хорошо, — похвалил его Бежан. — И ты тоже помни: никому ни слова. Будешь опознавать их из укрытия, а показания дашь уже потом, когда они сядут.

— И я буду свидетелем? — забеспокоился парнишка.

— Будешь.

— Так они же меня замочат!

— Им бы пришлось мочить десятка полтора людей, слишком много возни. Ты же не один будешь свидетельствовать. А кроме того, тех, кто уже все сказал, не убивают, им это уже не выгодно.

Это парнишка понял и значительно более спокойный выполз из автобуса.

— Ну вот, Иза Брант отпадает, а Дарко сказал правду, — сделал вывод Роберт Гурский, выслушав информацию своего начальника. — Он ведь даже этого паренька с удочками заметил, а парень сам по себе никакого детектива не выдумал, а то бы давно уже книжки писал в роли вундеркинда.

— Не ясно только, с кем же он разговаривал по мобильному, — размышлял Бежан. — Нам ещё нужны два человека, и можем брать их обоих.

— Очная ставка?..

— Да ты что, какая там очная ставка? Фото им всем покажем…

38

Каким-то чудом мне удалось просмотреть переданную мне накануне корректуру.

По всей вероятности, я бы обратила внимание, даже если бы редактор на этом так не настаивал.

Одну из помещённых там фотографий я лично знала, Доминик хвастался ею в последние недели нашего знакомства. Фактически это была фотографика: большущий снимок, изображающий куницу и двух её маленьких детёнышей на фоне толстого раздвоенного ствола дерева. Я ещё тогда подумала, что на месте куницы я бы боялась, что мои детки упадут, но у неё, судя по выражению её мордочки, таких опасений не было. Он не захотел дать мне экземпляр, хотя я его очень просила, так как зверюшки меня восхитили, но картину эту я запомнила.

А теперь во всей книге под фотографиями стояла другая подпись. Доминик подписывал свои работы сокращением «Дом», а здесь было написано «Гамар».

Это выглядело, как обычная фамилия. Если бы не куница, я могла бы подумать, что кто-то, этот самый Гамар, делает снимки в идентичном стиле, с идентичным выбором темы, подбором кадра, использует идентичные эффектные трюки; в общем-то, такое вполне может случиться, но в данном случае просто напрашивалось слово «плагиат», а уж по меньше мере — подражание. Гамар подражал Доминику?

Да какая ерунда, вот ещё!

Я почти готова была голову дать на отсечение, что все предыдущие шедевры Доминика тоже сделал Гамар, а не он сам. И текст, хотя и весьма интересный, посвящённый секретам фотографии, был здесь вовсе не при чем. Разумеется, детальную корректуру я не сумела доделать до конца, на меня насела родня.

Я вежливо спросила майора, могу ли я поехать в Краков, где у нас на всю неделю зарезервирована гостиница. Была у меня тихая надежда, что он мне откажет, и тогда за деньги дяди Филиппа я пошлю с ними кого-нибудь ещё. Рысек найдёт мне какого-либо приятеля или Лукаш. Однако к моему великому удивлению и расстройству майор не высказал ни малейшего возражения.

В Кракове царили тишина и спокойствие, если не считать, что одну ночь заняло отмечание очередного дембеля из армии, которое потрясло улицы города до основания, вторую — экскурсия норвежских школьников, которая непреодолимо навевала ассоциацию со стадом бешеных бизонов, врывающихся в гостиницу около полуночи, третью — чья-то крайне шумная свадьба, до утра гулявшая в гостиничном ресторане, а четвёртую — беготня полиции по коридорам, с кровожадными криками гонявшейся за парой каких-то преступников, вроде бы гостиничных воров, причём я пережила несколько минут ужаса при мысли, что этой парой преступников могли быть тётка Иза с дядей Филиппом, возвращающиеся из казино. И ничего такого страшного не произошло, может быть, благодаря тому, что я полностью утратила благоразумие и предусмотрительность и отдалась стихии.

Можно даже сказать, очень отдалась…

Когда на следующий день после возвращения из Кракова я встретилась с Лукашем в ночном кабаке недалеко от моего дома, я вовсе не намеревалась открывать ему все то, что я обнаружила по части авторства снимков, по моему мнению, украденного Домиником у Гамара, надоел мне этот Доминик так, что уже из ушей у меня вылазил, а сама я казалась себе на его фоне все большей дурой и вовсе не хотела оповещать о своей глупости весь мир, однако тема сама так и лезла из меня наружу. Наверное, оба мы слишком сильно были замешаны в это дурацкое преступление.

— Одни и те же трюки? — заинтересовался Лукаш, когда я наперекор самой себе все-таки высказала свою точку зрения. — Какие, например?

— Зеркальное отражение, — неохотно отвечала я. — Он использовал каждую возможность, даже сам её создавал: зеркало, окно, вода, какая-нибудь чёрная гладкая поверхность. Животное, растение, предмет, в общем, любой объект отражается, и его видно одновременно спереди и сзади. Иногда весьма полезное и желательное зрелище.

— А люди?

— Что люди?

— Людей он тоже так снимал? Хотя бы, например, модели. Или актрис… впрочем, не важно, какого пола. Много есть таких, которые хотели бы увидеть себя с двух сторон одновременно.

Он поразил меня этим вопросом, и на мгновение я перестала размешивать соломинкой «Джека Дэниэлса» с водой и льдом. А размешивала я его и пила через соломинку потому, что мне так больше нравилось. Виски там было что кот наплакал: я все же намеревалась вернуться домой.

— А знаешь — нет. Интересно… Он никогда не делал снимков людей, я только сейчас сообразила.

Лукаш усмехнулся.

— Я бы удивился, если бы было иначе. Хочу обратить твоё внимание на то, что человек обычно замечает, кто его фотографирует. В отличие от зверушек или растений, не говоря уже о предметах. Это тебе о чем-то говорит?

— Это подтверждает мою точку зрения, — гневно заявила я. — Что я оказалась самой большой идиоткой столетья. Я должна была заметить это гораздо раньше.

— Этот Доминик, должно быть, был чертовски сильной личностью.

— Не знаю, должно ли быть, но был. А Гамар меня заинтриговал, неужели он добровольно работал на него негром?.. Кто же это мог быть?

Лукаш некоторое время молчал.

— Я тут веду своё частное расследование, — с некоторой неохотой признался он. — И должен сказать, что меня просто тошнит от тех результатов, которые у меня получаются, к тому же мне кажется, что и майор Бежан пришёл к таким же. Убийца…

Нет, холера, промолчу, даже выговорить этого не могу. По сравнению с такими, как Пустынко, Карчох и так далее, он мне представляется бабочкой на цветочке. Жаль мне его.

— Мне лично по сравнению с Пустынками и Карчохами, точнее говоря, с одним даже Пустынко, было бы жаль любого. Но сейчас мы говорим о профессиональных вещах, а не о преступлениях. Ты угадал, кто такой Гамар?

— Я могу ошибиться.

— Ошибиться может каждый, — с готовностью согласилась я. — Если что, я не стану разглашать твою ошибку в печати. Должна же быть у меня своя точка зрения, и для неё должны иметься хоть какие-то основания… Ну так ты скажешь?..

— Скажу, как и любой другой кретин мужского пола, потому что я в тебя влюбился.

Я замерла и на мгновенье перестала верить своим ушам.

— Извини, что ты сделал?..

Лукаш начал с большим интересом меня рассматривать.

— Я в тебя влюбился. Ты этого не заметила? Говорят, что женщины знают такие вещи ещё раньше, чем их жертвы. Мне показалось, что со мной получилось то же самое.

Получилось, получилось, действительно, с ними могут получаться самые разные вещи, одна та ночь в Кракове… Возможно, что Краков и в самом деле романтичный город, хотя мне казалось, что уж скорее Верона или Париж… Я-то думала, что у нас просто так как-то все совпало, мне он и вправду нравился, так что на какой-то краткий миг могла и я ему понравиться… Ну, не такой уж и краткий… Но ведь это вовсе не должно было означать, особенно учитывая моё все ещё продолжающееся невезение, что… ну, того… Ну что, как бы это сказать, на меня свалилась взаимность…

Все свои силы я вложила в то, чтобы сохранить душевное равновесие и спокойствие.

— Возможно, меня ввело в заблуждение то, что в ту ночь семейство не начало стучать в дверь, — покорно сказала я. — По принципу — хорошенького понемножку… Они должны были выломать дверь, вот тогда бы я сочла, что все в порядке. А так — я, наверное, удивлена…

— Надо же, а до сих пор ты производила впечатление исключительно разумной женщины!

— У тебя что — совсем крыша поехала? — немедленно разозлилась я. — Не требуй от меня слишком многого! Прекрасно, я тоже в тебя влюбилась, возможно, даже ещё раньше, чем ты, но, пожалуйста, ничего себе по этому поводу не воображай. Где ты видел женщину, которая в пылу чувств сохранит хотя бы тень разума?! Так кто такой этот Гамар?!

— Смотрите-ка, все-таки сохранила… Хорошо, думай сама, раз ты на это способна. Гамар. Фамилия и имя в обратном порядке. ЧенГАла МАРиуш. ГАМАР.

Этот Ченгала со всех сторон в следствии болтается…

Он был прав, это мне ни с какой точки зрения не понравилось.

39

Майор Бежан, по всей вероятности, боялся бабушки, поскольку не вызвал меня в управление, а пришёл сам с огромным количеством фотографий и вежливо попросил их посмотреть. Он попал как раз в такой момент, когда все были дома — дикое и холерное невезение, ведь могла бы тётка Иза пораньше уехать в казино, а? Так нет, она как раз почему-то медлила и даже лично открыла майору дверь, а Лукаш ещё сидел в гостиной, ожидая заказанной поездки.

— Очень приятно снова видеть пана майора, — сразу же приступила она к делу. — Боюсь, что моя племянница скрыла от вас самые разные свои наблюдения, возможно, и знакомства, а мы все, вся семья, считаем, что правда должна выйти на свет…

Майор протиснулся внутрь чуть ли не силой, так как тётка Иза выступила со своей речью уже на пороге, твёрдо соблюдая статус-кво, словно задавшись целью не пускать его в дом, пока не выложит ему все, что наболело. Она даже не закрыла дверь на щеколду, что австралийцы всегда старательно делали, помня, что находятся в стране, полной преступников.

— Знакомства до такой степени близкие, что преступник даже мною заинтересовался! Бросал на меня мрачные взгляды, прямо-таки угрожающие!..

Холера, что ещё этот Бешеный сумел натворить в гостиничном баре?..

— А ты что делала в компании преступников? — язвительно заинтересовалась тётка Ольга.

— Вы позволите мне на минутку занять пани Брант небольшим показом снимков? — вежливо осведомился майор. — О, пользуясь случаем, заодно и пана Дарко.

— Я бы попросила!.. — резко выкрикнула тётка Иза.

— Пожалуйста, я готова, — тут же произнесла я.

— Мы все охотно посмотрим то, что вы хотите нам показать, — поддержала меня бабушка деревянным голосом, на этот раз ещё и холодным, как камень. — Иза, очень легко понять, что речь идёт отнюдь не о тебе, а об Изе. Вы можете приступать, пан майор.

Ничего больше не говоря, майор приступил. Он высыпал на стол стопку разнообразных фотографий, самых разных форматов и тематики и элегантным жестом пригласил меня просмотреть их. Лукаш уже стоял рядом со мной, а все семейство толпилось вокруг. Одна только бабушка спокойно уселась на стул.

Кавардак я обнаружила совершенно безнадёжный, что меня крайне удивило, так как я всегда считала, что полиция показывает свидетелям соответствующим образом подобранные снимки. Одни только морды, одни пейзажи, одни предметы или что-то там ещё, а тут все лежало в одной куче. Я послушно начала их просматривать.

Лукаш оказался более в курсе, чем я. Без слов он указал и отодвинул в сторону неизвестную мне резиденцию, утопающую в зелени, потом выловил несколько ликов Пустынко, портрет Каи Пешт, очаровательные рожи Бешеного, ещё какие-то морды, которых я не знала, наконец, лицо, маячащее в последнее время в моей памяти благодаря этой проклятой корректуре и всем разговорам о фотографии. Тем более, что на столе лежало по крайней мере штук пятнадцать крупных отпечатков прекрасно известного мне типа: червячки, растения, зверушки, равно как и абсолютно неживые предметы.

По одной из фотографий он постучал пальцем.

— Гамар… Помнишь его?

— Принесли его черти… — с крайней неохотой пробормотала я.

— А это вы знаете? — спросил майор, подсунув мне под нос резиденцию.

— Нет. А что это?

— Лесная Тишина.

— Я же говорила!..

— А вот, смотрите! — вмешалась в просмотр тётка Иза, схватив Бешеного. — Компания моей племянницы, скандальный тип ниже всякого допустимого уровня!..

— Я в жизни не видала этой Лесной Тишины, да и этого второго тоже, — разозлившись, объясняла я. — О, садовый участок; ведь это же участок, да?..

Одному богу известно, наш ли это давний, или какой-то ещё, участки ведь меняются…

— Изочка, это была ошибка, в каждом баре можно встретить подобных типов, — успокаивал тётку дядя Филипп.

— А та тварь рядом с ним, уличная красотка, странно, что я не вижу её в этом преступном сообществе!..

— Это и есть место преступления? — взволнованно расспрашивала тётка Ольга, пытаясь вырвать из рук майора Лесную Тишину. — А трупа нет?

Я думала, что тело тоже фотографируют…

Дядя Игнатий обнаружил Каю Пешт.

— Ну, ничего не скажешь, настоящая красотка, однако мне она вовсе не кажется уличной…

— Игнатий, положи на место!..

— Может быть, вы разрешите мне провести опознание…

— Этот тип явно холерик по натуре…

— Это Пустынко, я уверена, недавно я его видела во второй раз…

— И вы ещё в чем-то сомневаетесь? Она же их всех знает!

— Подумать только, разве она одна?.. Я, к примеру, знаю некоторых, которые тоже знают их всех…

— Твоя же собственная шляпа к нему полетела…

— А тебе какое дело до моей шляпы?..

Они разругались с огромным энтузиазмом, так как в дело вмешалась ещё и бабушка, слишком занятая рассматриванием фотографий, чтобы достаточно решительно заставить их успокоиться. Зато она коротко комментировала и резко осуждала все их высказывания. Майор, по всей вероятности, уже начал сожалеть, что пришёл ко мне со всем этим барахлом, вместо того чтобы выяснить все в управлении без столь многочисленного эскорта.

В разгар скандала вдруг объявился Рысек, тихонько присоединившийся к обществу.

— Я принёс вареники и какой-то суп в супном термосе, — шепнул он мне на ухо. — Поставил в ваш холодильник, ну, то есть вареники, а не термос. И ещё будет салат.

Майор заметил его.

— А, пан сосед с первого этажа…

— Я стучал, — тут же начал оправдываться Рысек. — Но дверь была открыта. У вас защёлка испортилась?

Я попыталась убить его взглядом, но, похоже, мне это не удалось. Я сама тайком заблокировала автоматическую защёлку после того раза, когда выскочила без ключей, чтобы иметь возможность возвращаться домой, и предпочитала не обращать на этот недочёт внимание семейства. Заинтересовавшись ситуацией, Рысек смотрел не на меня, а на стол, и, видимо, по этой причине мой взгляд на него не подействовал.

Зато на него подействовали разбросанные снимки.

— О господи! — охнул он вдруг. — Вот негодяй!..

И схватил лежащую сбоку и оставленную семьёй без внимания фотографию чего-то крайне странного.

Я бросила взгляд через его плечо и увидела на снимке нечто вроде шасси автомашины, вмурованного в покрытие и лишённого кузова. Я сразу же поняла, что это такое.

— Боже, Рысек, вы и фотографии делали?..

— Мы! — расстроился Рысек. — Это все та зараза паршивая, а ведь вовсе не выглядел такой зловредной обезьяной, вот, смотрите… Вот он!

В руке он держал фотографию мужчины, тем самым привлёк к себе всеобщее внимание, но в этот момент вдруг заметил присутствие в семейном кругу майора и ужасно смутился.

— О, чтоб меня… Но это… А может, уже срок давности? Нарушение, но ведь никто о нем не знал!

Так как?.. Отпираться?

Вопрос был адресован мне, и таким путём я убедилась, что моя догадка была правильной.

— Несомненно, срок давности уже истёк, — с нажимом заверила я его. — Пан майор, нарушение было в некотором роде транспортным: запрет въезжать, а кто-то по ошибке въехал, скажем так, не заметив знака…

— Там не было знака, — с болью, но честно поправил меня Рысек.

— Вот видите? Даже знака не было. Никто его на этом деле не поймал, штрафа не выписывал, он сам спохватился и тут же выехал…

— Тут же? — удивился майор, вглядываясь в прекрасное изображение вплавленных в асфальт остатков машины.

— Сам, лично, вышел немедленно…

— Не так чтобы немедленно, — вырвалось у Рысека. — Ботинки-то там остались…

— А носки?

— Носки частично сохранились…

— Где и когда это было? — деловито спросил майор, пренебрегая деталями гардероба.

Я объяснила ему, потому что Рысек утратил дар речи, и постучала пальцем по фотографии Бешеного.

— И вот этот тип, тот, о котором я вам говорила, испортил одну взлётно-посадочную полосу и выбросил на ветер миллиарды злотых. Они запретили туда въезжать, а парень въехал, за что был крупно наказан, а в принципе-то это было нарушение правил движения, поэтому я вас спрашиваю, истёк срок давности или нет?

— Я, видите ли, пани, не из дорожной полиции…

— А вы обязаны им доносить?

— Не вижу никаких причин; к тому же у меня очень мало времени…

— Вот видишь, Рысек, срок давности. Можешь снова говорить.

— Я бы очень рекомендовал, — подтвердил майор. — Кто делал этот снимок?

— В том-то все и дело, — занервничал разблокированный Рысек. — Один мужик болтался там, но, думаю, разрешение у него было. Как только мы увидели, что он щёлкает, Мундек перепугался. Холера, это же вещественное доказательство. Просил его, как человека, чтобы отдал негатив. Отдал, хотя и не сразу, с этим вообще целая история была, потому что фотограф этот сбежал, и один приятель гонялся за ним по всему городу. Нашёл его в одном магазинчике. А потом я — сразу-то не мог, я был на кране — пересел на «малыша» и вместе с Мундеком мы поехали за ним до самого его дома, около Леса Кабацкого.

— На Жолны?

— Точно, на Жолны.

— Это его дом был?

— А откуда я могу знать, его или нет, во всяком случае он там жил. И мастерская у него там была, и тёмная комната, целая лаборатория, вообще все.

Мариуш Ченгала его зовут. Оказалось — художник-фотограф. Все ему объяснили, что в случае чего Мундека с работы выгонят, да ещё и штраф сдерут, он даже расстроился, честно. Вроде бы, казалось, такой порядочный парень, а вот уничтожить снимок не захотел. Сказал, что для него это тоже вещественное доказательство, только совсем по другому делу, а вообще, надо сказать, он был какой-то потухший и грустный. В конце концов согласился, отдал Мундеку снимок и негатив, а тут — на тебе. Либо ещё один себе оставил, тот, что тут лежит, либо с другого снимка сделал негатив и мог себе печатать столько карточек, сколько захочешь. Но раз вы говорите, что срок давности…

— Безоговорочно прошёл, — с большой решительностью подтвердил майор. — Меня интересует этот Мариуш Ченгала. Вы у него были?

— Ну я же и говорю, что был. Вместе с Мундеком мы там были.

— И вы там у него видели снимки?

— И ещё какие! — восхитился успокоившийся Рысек. — Просто чудо какое-то! При нас он делал увеличение, и знаете чего? Ноги мухи! Класс! Я бы ни за что в жизни не догадался. Представляете, все это поросло волосиками, а ещё как-то так подсвечено было, солнцем наверное, или, может, эта муха на лампе сидела…

Семейство замолкло уже в самом начале этого рассказа. Майор же оставил местоположение мухи без внимания.

— И соответствующее оборудование у него было?

— Супер и экстра! Мундек в этом разбирается, так он говорит, что за эту его фотолабораторию можно было бы два «роллса» купить, и ещё бы на жизнь осталось. Он его даже спрашивал, что тот со всем этим делает, за такие фотки он мог бы бабки во всем мире сбивать, а тот так как-то неохотно сказал, что это только его хобби, и переменил тему.

— В таком случае, что он сказал о том, чем он занимается? Кроме хобби?

— Он механик. По разным мелким штучкам. Но и это не правда, как же, мелким, я-то как раз в этом разбираюсь. Электронная механика, понимаете, не связь, не компьютеры, скорее роботы. Автоматически управляемые — нажимаете на клавишу, а манипуляторы сверлят, подгоняют, поднимают все, что хотите. Я там насмотрелся — сказка! Научная фантастика!

— Способный парень.

— Вот именно. И при этом какой-то несчастный.

— Он что-нибудь о себе рассказывал?

— О себе не очень. Вот о технике — да.

— У него вроде бы жена есть. Вы её видели?

— Промелькнула где-то вдалеке. Если это, конечно, жена. Блондиночка — загляденье. Но участия не принимала.

— Понятно…

В общем, с Рысеком майору пофартило — как слепой курице найти зерно. Мы оба с Лукашем молчали, как могила. Ни за какие сокровища я бы не открыла ментам своих подозрений… да каких там подозрений!

Уверенности, которая у меня появилась. И какого черта Лукаш тогда не обогнал мотоциклиста…

— Здорово мне повезло, что я пришёл к вам с этим опознанием, — любезно заявил майор.

— О, а вот это его дом! — добавил ещё Рысек, указывая на другой снимок.

— Кому повезло, а кому и нет, — мрачно пробормотала я.

— Действительно. Вы, конечно, надеялись, что это пан Карчох?

— Что Пустынко.

— Вот тут я могу вас обрадовать. Разумеется, без деталей. Пан Пустынко также был опознан основным свидетелем и понесёт свою долю ответственности.

— Надеюсь, несколько долей? — вежливо поправил его Лукаш.

Майор уже начал собирать со стола свой комплект фотографий, но остановился и посмотрел на него.

— Вы намерены подать против него гражданский иск?

— Вы полагаете, что я совсем с ума сошёл?

— Мне так почему-то показалось, извините. На всякий случай, на вашем месте я бы позаботился о себе.

Жаль, что вы не ехали побыстрее…

Вот тебе и на, оказывается, мы оба, я и представитель властей, подумали об одном и том же…

40

— Убьёшь дерьмо, а сядешь за человека, — мрачным голосом сказал Бежану Роберт Гурский. — Не знаю, кто это придумал, но он был совершенно прав.

— Не так уж надолго, дадут ему убийство в аффекте или вообще даже по неосторожности, — успокоил его Бежан. — А я ему преднамеренности добавлять не собираюсь.

Они вместе возвращались в управление из чудесной виллы под Лесом Кабацким, где проходил всего лишь второй допрос Мариуша Ченгалы. Бежан не стал его никуда вызывать, а предпочёл прибегнуть к внезапности. Он вежливо попросил его на минуточку выйти из мастерской, потом — отдать ему ключи от «мерседеса», а затем — съездить с ним ненадолго на улицу Жолны. На патрульной машине.

«Мерседес» повёл Гурский.

При виде собственного изображения рядом с «хондой», загнанной в старый сарай на садовом участке, Мариуш Ченгала тут же сломался. Не пришлось даже напоминать ему обо всем богатстве, шикарном оборудовании фотоателье и мастерской, «мерседесе», инструментах… В наличие очевидца он поверил без каких-либо сомнений и даже не спросил, кто это.

— Я больше не мог, понимаете, — говорил он с отчаянием в голосе. — Четырнадцать лет! Последние четырнадцать лет я как будто не жил, словно меня вообще на белом свете не было. С самого начала оказалось, что у меня есть какие-то там способности, и никогда, ни одного разу, я не мог даже в этом признаться. Только то, что нужно было для учёбы, и ни на грош больше! Все шло на его счёт, всю работу я за него делал, сам ведь он ничего не умел, у него в таких тонких вещах обе руки левыми оказывались, зато дурацких идей — хоть пруд пруди. И я все это должен был реализовывать!

— Но почему? — мягко спросил Бежан. — У него на вас что-то было? Он вас шантажировал? Но чем?

— Я даже не знаю, можно ли это назвать шантажом? Хотя… Возможно, да. Ведь он мог в любой момент все это у нас отнять, вроде бы все это Баськино, но на самом деле — его, у него были наши векселя, и он мог все забрать у нас на самых законных основаниях… Но не это было самое страшное…

— А что?

— Он сам. То, каким он был, — ответил Мариуш Ченгала с ожесточением и застыл, глядя куда-то вдаль.

Они сидели втроём на садовых стульях у туристического столика позади той самой пристройки, в которой находилась двойная мастерская. Оттуда видно было громадное стекло оранжереи, в которой просматривалась оргия буйного цветения кактусов.

Атмосфера была прямо-таки товарищеская, что всегда больше нравилось майору, при этом он почему-то был убеждён, неизвестно почему, что арестованный вовсе не намерен бежать. Что он полностью капитулировал.

— Кое-что о том, каким он был, мы уже знаем — буркнул Роберт.

— Нет. Ничего вы не знаете. Со стороны, — да, вроде бы можно было увидеть, что это — плохой человек, ощущался гнёт, давление. Но вблизи все это проходило: не человек, а божество, он так умел все перевернуть, что ты становился абсолютным глупцом. Ведь я годами боготворил его, свято верил в его благородство, великий ум, во все, что хотите. Верил, что он борется за социальную справедливость, карает подлецов, помогает приличным и достойным людям, этакий Робин Гуд двадцатого века. На самом деле он борется за деньги и власть, чтобы выиграть этот бой, я ведь собственными глазами видел, как он вытаскивал людей с самого дна, а на самом деле — ничего подобного! Он любил власть ради самой власти, он хотел управлять всем и вся, ведь он нам даже пожениться не позволил, мы так живём, неофициально, потому что ему так хотелось…

— Но почему? — изумился Роберт.

— А холера его знает, почему. Видно, так ему было удобней. Хотя оба мы люди свободные и могли бы в любой момент…

— И вы не протестовали? — спросил Бежан.

— Протестовал. Позже. Вначале-то нет, мне это и в голову не приходило — верный слуга! Постепенно открывались у меня, дурака, глаза, пока наконец я не понял, что живу так, словно меня вообще не существует. Я хотел добиться каких-то успехов, достижений, я был на это способен, старался изо всех сил, а он даже никогда меня не похвалил. Только критиковал. Знаменитый фотограф, большой художник, а я вроде как ещё не дорос до славы, поэтому он брал на себя авторство всех моих работ, и я, клянусь Богом, верил, что все это — для моего же блага. Полный кретин! Деньги тоже забирал он, я же получал столько, сколько он мне выделял от щедрот своих. Наконец я стал нажимать, пусть хоть что-то будет моё, пусть я появлюсь на рынке под своим именем, хотя бы какой-то небольшой альбом, о снеге… Это ведь чудо, а не тема! Ну ладно, он поначалу даже согласился — и снова фигу, рассовал все снимки как свои. Я разозлился. На расстоянии. Одной встречи хватило, чтобы я поджал хвост и продолжать работать мальчиком на побегушках, но теперь уже постоянно упирался, а он морочил мне голову.

Хуже того. Одно издательство — я пошёл туда один, без него — хотело взять три снимка, но потом отказалось, а я случайно узнал, что это он лично меня отклонил. Не давал мне самостоятельности, держал за горло и душил…

— А оружие?

— Что оружие?

— Что-то там с оружием вы для него тоже делали?

— Все для него делал я. Оружие переделывал по-разному, такие у него были фантазии, хотел, чтобы у него все было необычное, нетипичное, в том числе и замки. Там, в его доме, ни один взломщик бы ничего не сделал. Ну а я уже больше не мог, что-то внутри у меня перевернулось, в последний раз я поехал туда со скандалом, в бешенстве, потому что он снова мне все напортил: вроде бы разрешил собственное издание, а потом фиг. Всю дорогу к нему я ругался: хватит, довольно, уеду из страны, эмигрирую, две профессии в руках, и обе — интернациональные, не позволю больше себя угнетать. Ну как обычно, он меня заговорил, объяснил мне по-научному, что так было необходимо, я совершенно обалдел, смирился, он взял меня голыми руками. Обещал равноправное партнёрство…

Неожиданно Мариуш Ченгала замолк. Лицо его пылало одновременно гневом и горечью.

— Это происходило там, в салоне, где вы пили? — деликатно спросил Бежан.

— Там. Он принял меня, как гостя, с почтением…

— Вот именно. И что было потом?

— А потом он потребовал, чтобы я что-то придумал с заряжанием этой двустволки с укороченным дулом…

— Он впустил вас в кабинет?

— А как же иначе? Он одного меня туда впускал, ведь я же сам ему там все и оборудовал, но только тогда, когда никто этого не видел. Даже его Михалина понятия не имела, что я бываю в этом священном месте. У него там был инструмент, и я много разных вещей делал прямо у него.

— И что дальше?

— Не знаю.

— Ну, не надо глупить. Вы ведь должны были что-то запомнить.

— Да помню я, конечно помню. Но не знаю. Что-то со мной произошло. Может, не до конца он меня заговорил или, может, слишком быстро потребовал следующей работы, которой мог бы потом хвастаться… Не знаю. Он показал мне, что ему нужно, я зарядил жаканами… Весь этот бунт все ещё бурлил во мне, и что-то вроде как мелькнуло в голове: о боже, если бы это его не было на свете, а не меня…

Не помню даже, целился ли я, но грохнул два раза…

И тут же пришёл в себя: господи, что я наделал!..

Ну, а его больше не было на свете, все было кончено. Слишком даже хорошо у меня получилось…

— Таким образом, вы признаетесь в убийстве Доминика Доминика?

— А что ещё мне остаётся? Признаюсь. Но пусть уж все будет до конца. Потому как я ещё подумал, что он и после смерти меня уничтожит, так вот — не дамся, нужно стереть все следы, бежать… Я вытер двустволку, повесил её на стену, помыл посуду…

И убежал.

— Вы все за собой заперли?

Мариуш Ченгала посмотрел на Бежана отупелым взглядом.

— Что?.. Не знаю. А что — было заперто?

— По-всякому. Но вы запирали?

— Понятия не имею. Не знаю. Наверное, я о чем-то думал, потому что никакого запирания я не припомню. Возможно, что мои нервы были до такой степени взвинчены…

— Действительно, это вполне возможно…

Разумеется, оба они хотели прояснить и некоторые другие детали, но большого успеха не добились.

От финансовых дел Доминика Мариуш Ченгала был далёк, накопленную в святилище документацию, естественно, видел, но в суть её не вникал, знакомства Михалины Колек его вообще не касались, а всякие там выходки Каи Пешт доходили до него лишь косвенным путём, через Барбару Буковскую. От Барбары он убийство скрыл, хотя она уже давно не слишком-то высоко ценила Доминика. После посещения мастерской Гурским он перепугался, стащил у неё ключи от старого садового участка и попытался избавиться от мотоцикла, но, похоже, это ему не очень-то удалось. Но зато он решился на смелый поступок и под собственным именем дал пару снимков в книгу о фотографии. Тут уж Доминик не мог ему напаскудить…

41

— В высшей степени неприятное и сложное дело, — заявила бабушка на следующий день после демонстрации. — Я размышляю о нем со вчерашнего дня, и у меня уже более или менее складывается картина событий. Я не отличаюсь склерозом и ещё не утратила зрения и слуха, поэтому хотела бы узнать, по какой такой причине два человека, внешне друг другу чужие, щадят какого-то там Мариуша с необычной фамилией.

Как моя внучка, так и вы… — она сделала жест в сторону Лукаша, избегая его взглядом, — оба вы обвиняете его с явной неохотой. А по моему мнению, он — ключевая фигура. Так в чем же там дело с фотографиями и механизмами? И что у него общего с преступлением, совершенным против бывшего сожителя Изы?

— Ну, — жадно подхватила тётка Иза. — Что?

— Ничего, — сердито буркнула я.

— Очень многое, — сказал Лукаш, который снова присутствовал, так как его заказали для поездки, которая почему-то никак не могла осуществиться. — Вероятнее всего, он и есть убийца, у которого имеются гигантские смягчающие обстоятельства. Убийство в состоянии аффекта. Мы так считаем, но мы можем ошибаться, поэтому предпочитаем не подсовывать властям своих идей. Отсюда и сдержанность, тем более что рядом имеются в наличии лица, в значительно большей мере заслуживающие осуждения.

С Изой же все это ни имеет ничего общего.

— С Изой! — фыркнула тётка Иза. — Подумать только, какие темпы!..

— Я, моя милая, несколько постарше тебя, — заметила ей бабушка ужасающе ледяным тоном. — И тем не менее вижу, как меняются нравы. Пан Дарко и моя внучка примерно одного возраста, наверняка они могли бы даже вместе в школу ходить. В Кракове…

— В Кракове они подружились, — с готовностью подхватил дядя Филипп.

— Это и вправду теперь так называется — подружились? — язвительно удивилась тётка Иза.

— Ну все в порядке, — сказала я Лукашу. — Сам видишь…

— Ничто не в порядке и не будет в порядке, пока сохранится хотя бы тень подозрения как на тебе, так и на этом молодом человеке, — невозмутимо продолжала бабушка. — Я должна знать с полной уверенностью, кто был убийцей и какие у вас с ним связи. Возможно, нам придётся принять участие в рассмотрении дела в суде…

Что было дальше, я уже не слышала, так как мне стало нехорошо. Боже милостивый! Даже если они немедленно закроют следствие, суд состоится по меньшей мере через полгода, и то это были бы рекордные темпы. Да и не известно ещё, как долго он продолжится! И все это время все они будут сидеть у меня на шее?! А куда, разрази их гром, я засуну собственных детей!?.

Я совершенно окаменела от ужаса и начала даже задумываться, не сбежать ли мне попросту куда попало вместе с детьми, поставив крест на этом поганом наследстве. Вроде бы и можно, но куда? Я же не сменю им школу, не брошу свою работу, иначе на что мы будем жить, и не продам квартиры с семейством внутри! Господи, спаси и помилуй!!!

К счастью, глухота моя прошла, и я успела услышать слова дяди Филиппа. Лошади. Что-то о лошадях. А, они не могут оставить своих лошадей на столь долгое время. Разумеется, кто-то должен будет за всем этим следить, разве что они получат официальное заявление властей. Дай им Бог здоровья, этим лошадкам!

— А на судебное разбирательство всегда можно приехать, — с готовностью подсунул идею дядя Игнатий.

Мне все ещё было нехорошо, но слух мой перестал барахлить. Они рассматривали вопрос о следующем приезде. Лукаш и Рысек, который как раз пришёл за супным термосом, совместными усилиями очень старательно разъясняли им, что наши органы правопорядка страшно не любят скоропалительных действий, следствие столкнётся с ужасающими трудностями, так как к делу имеют отношение самые разные важные персоны, из фотографий следует, что менты уже знают все, что им требуется, но доказательств у них — кот наплакал…

— Я не уеду отсюда, пока не приму окончательного решения, — упёрлась бабушка.

— Ну конечно, и так уже понятно, что свояк свояка видит издалека, — с ядовитым видом прошипела тётка Иза, переводя полный злости взгляд с меня на Лукаша. — Какие уж тут могут быть сомнения!

— А ты считаешь, что их не арестовали только для отвода глаз? — с издёвкой ответила тётка Ольга.

— Ну что же… В общем-то… — заикался дядя Филипп. — Недосказанность… Я бы все сказал!

От отчаяния в меня вселилось вдохновенье, и я сама приняла окончательное решение. Ведь у Лукаша имелся номер сотового телефона майора…

Сколько усилий стоило мне украдкой раздобыть у него этот номер, никакими словами не опишешь.

Кого-то из нас постоянно дёргали, если не его, то меня, ведь мы оба просто притягивали всеобщее внимание, будучи преступным сообществом. За нами нужно было следить, я даже задумывалась, позволят ли они вообще Лукашу уйти домой, наверняка нет, велят ему спать со мной и будут подслушивать под дверью. Мы с ним не могли и словом обменяться!

В результате я воспользовалась Рысеком, который, правда, тоже оказался на подозрении, но в меньшей степени. Он имел право уходить. Сделав вид, что я пошла закрывать за ним дверь, я объяснила ему, что нужно сделать, Рысек вернулся, закрывать за ним дверь пошёл Лукаш, Рысек снова вернулся, я пошла закрывать за ним дверь, весь мир был переполнен исключительно закрыванием дверей. В последний раз Рысеку уже не нужно было возвращаться, зато я осталась с мобильником на лестнице, хотя, по правде говоря, имело смысл скорее закрыться с ним в ванной. Но я уже была не в состоянии заботиться о смысле.

— Пан майор! — со стоном произнесла я. — Помилосердствуйте!!.

42

Они пришли с неофициальным визитом вдвоём — майор Бежан и поручик Гурский. По такому случаю сестра Рысека зажарила пять уток, так как больше у неё в духовке не поместилось. Точнее говоря, она пожарила восемь, но трех, в соответствии с договором, оставила для собственной семьи. Испекла также шарлотку, а закуски в виде салата из креветок, заливной свинины и печени по-еврейски Лукаш принёс из знакомого кабака.

— Обещаете ли вы вернуться в Австралию, не обсуждая ни с кем в Польше тему этого убийства? — очень вежливо спросил майор в самом начале разговора.

Эти слова прозвучали в моих ушах, словно ангельское пение.

— Можете быть абсолютно уверены, пан майор, что мы умеем хранить секреты, — с большим достоинством ответила за всех бабушка. — Нас не интересуют какие-то преступные личности, нас заботит исключительно нравственность моей внучки.

— Двоюродной, — не ведомо зачем с нажимом уточнил дядя Игнатий.

Майору же было начихать на то, двоюродная я или нет.

— Тогда заранее оговорюсь, что некоторых фамилий я не смогу назвать, однако детали, скажем так, технического характера — это пожалуйста. Итак, у нас есть очевидец, который видел тех, кто находился на месте преступления, и опознал этих людей по фотографиям и живьём.

— И он не боялся? — удивился дядя Филипп.

— Невероятно боялся. По этой причине все было осуществлено цивилизованным путём, через одностороннее стекло. Из этих двух лиц одно было там раньше, второе — позже, первое лицо, судя по времени, успело только совершить убийство, вытереть орудие убийства и убрать со стола, заметая следы своего там пребывания. Второй же человек находился на месте преступления почти полчаса и за это время обыскал документы покойника. Он также провёл телефонный разговор, из которого следовало, что он застал дом открытым…

— А этот второй человек не мог его тоже убить? — жадно заинтересовалась тётка Ольга, начитавшись детективных романов.

— Пожалуй, нет. Дело в том, что оружие было взято из кабинета убитого. А этого второго человека он ни в коем случае не впустил бы в кабинет и не дал бы ему в руки оружия.

— А первому?

— Учитывая, что этого человека покойник принимал с напитками, это должен был быть кто-то из друзей и доверенных лиц…

— Ну хорошо, и как же вы установили, кем были эти двое? — нетерпеливо спросила тётка Иза. — По порядку, пожалуйста.

— И с деталями, — подчеркнула бабушка.

Майор как раз добрался до печени по-еврейски, которая оказалась ему явно по вкусу. Он взглянул на поручика.

— Общими данными об убитом мы располагали с самого начала, — продолжил рассказ подчинённый, сменив начальника. — Людей, которые охотно отправили бы его на тот свет, было великое множество, к тому же его верная домохозяйка бросила подозрение на пани Изу Брант…

— Зачем? — холодно перебила его бабушка.

— Поскольку она её ненавидела. И боялась, что связь между ней и убитым возобновится.

— Откуда это известно?

— От неё самой, а также от её подруги, которая была допрошена несколько позже. К тому же пани Брант была в том районе как раз в то самое время, когда было совершено преступление. Она там проезжала по пути на море.

— Это нам уже известно. Прошу продолжать.

— Пан Дарко также находился в этой местности, и даже ближе, вместе со своим пассажиром, личность которого он вначале пытался скрыть…

— Могли бы и не напоминать, а? — с упрёком проворчал Лукаш.

Майор оторвался от печёнки.

— А если бы он вам не подложил бомбу, вы бы сказали правду?

— Не думаю… Хотя нет, без шуток, у всего есть свои пределы. Не люблю мокрых дел — если бы выяснилось, что кого-то пристукнули, то, наверное, я бы не стал их укрывать. Никакого соучастия, мне это не нужно. Разве что несколько позже, в крайнем случае.

— Вот видите…

— Вы же хотели рассказать все по порядку, — деликатно напомнил дядя Филипп.

Поручик сдержался и не положил себе ещё одну порцию креветок.

— Самым ценным источником информации была для нас уже упомянутая мною домохозяйка. Среда, в которой… Впрочем, нужно ли вдаваться в детали системы, действовавшей при минувшем общественном строе? На эту тему можно было бы говорить до утра, а то и ещё дольше!

Родня переглянулась. Без сомнения, они располагали более широкими знаниями о тех неземных радостях, какими было осчастливлено в те годы наше общество, чем даже мы, жившие в этой стране. Если, разумеется, это представляло для них интерес. Так что едва ли они нуждались в каких-то деталях.

— Нет, — снова приняла за всех решение бабушка. — Мы в курсе этого. И она участвовала в этой… системе? Я так понимаю, что и покойник тоже?..

О, дьявольщина!.. Её взгляд готов был смести меня с поверхности Земли. Это же надо, якшаться с подобными людьми!..

— Он не был членом партии! — протестующе выкрикнула я.

— Был, — сухо сказал майор.

Меня чуть удар не хватил.

— Как это был? Он же утверждал, что нет!

— А ты ещё не заметила, что он тебя дурачил, как хотел? — расстроился вдруг Лукаш. — Одну половину ты видишь, а вторая половина, по-твоему, что — другой человек?

— Дядя его был, — слабым голосом и чуть ли не безнадёжно произнесла я. — Ну что ж, ничего не поделаешь, действительно, я позволила себя обманывать. Мне очень жаль.

— Каждому было бы жаль, — доброжелательно успокоил меня дядя Игнатий.

— Может быть, мы все-таки вернёмся к предмету разговора? — холодно осведомилась тётка Иза. — Так что с этой верной партийной домохозяйкой?

— Найденные у неё материалы позволили нам сузить круг подозреваемых…

— Постойте, постойте! — запротестовала тётка Ольга. — Но что она сказала?

— Не так уж и много она успела сказать, — включился майор, дав поручику возможность приняться за креветки, — поскольку была убита на кладбище…

— И её там сразу же похоронили? — неожиданно заинтересовался дядя Игнатий.

— Как убита? — пыталась одновременно выяснить тётка Иза.

— Ударом в голову пестиком для картошки.

— Ооооо!.. Раз пестиком, то это явно была женщина?..

В голосе тётки Изы и взгляде на меня прямо-таки заискрилась надежда, однако майор тут же остудил её.

— О пани Брант не может быть и речи, поскольку в момент убийства она сидела здесь, в этом доме, и я лично с нею беседовал. Несмотря на видимость, убийца был мужчиной.

Тётка с новой искрой в глазах воззрилась на Лукаша. Но майор был безжалостен.

— Пан Дарко также не входит в расчёт, поскольку получасом раньше был замечен дорожной полицией в районе Млавы. Никто не в состоянии проехать от Млавы на Повонзсковское кладбище за сорок пять минут.

— Ну если постараться, — пробормотал Лукаш себе под нос.

— А сколько вы выжимаете? — вдруг заинтересовался поручик.

— На немецких автострадах — до двухсот сорока.

— Понятно. Но от Млавы нет немецкой автострады. Да и дорожная полиция должна была бы, пожалуй, совсем исчезнуть…

— Тогда кто же её убил, если не они? — Тётка Ольга потеряла терпение.

— Во всяком случае, не моя внучка, — с достоинством проговорила бабушка.

Оправданная в случае с Михалиной Колек, я решила подавать уток. Отчёт несколько утратил интенсивность и был возобновлён с прежней энергией лишь перед лицом обнажившихся скелетов.

— От Михалины Колек мы потребовали конкретных сведений, — продолжал майор с ангельским терпением. — Она же об этом требовании сообщила человеку, которому грозила серьёзная опасность, а тот передал информацию следующему. Этот последующий вызвал её па кладбище и там убил. Его опознала работница кладбища, что не является окончательным доказательством, а может служить только косвенным, но его усиливает тот факт, что тот же человек пытался убить и пана Дарко.

— Пус… — вырвалось у меня с радостным энтузиазмом.

— Держи себя в руках! — потребовал Лукаш.

— Пожалуйста, без фамилий, — с нажимом напомнил майор.

— Но почему? — с ещё большим нажимом спросила бабушка.

— Что почему? Почему без фамилий?

— Нет. Почему он пытался его убить?

— Потому что пан Дарко возил его в Лесную Тишину, а потом был свидетелем встречи с очередным… как бы это сказать…

— Злоумышленником! — восторженно подсказала тётка Ольга.

— Можно и так назвать. Частные контакты между собой они, в общем-то, скрывали, и свидетель оказался лишним. Однако я могу доставить вам удовольствие, — обратился он вдруг ко мне. — Покойник запирал кабинет, ключ был только один, редко случается, чтобы преступник не совершил никакой ошибки, ну и этот ключ нашёлся. В кармане второго гостя и одновременно — второго преступника.

— Аххххх!.. — сказала я, вложив в этот звук множество разных чувств.

— Таким образом, произошли два убийства, — констатировала бабушка. — Одно из них, как я понимаю, второе по порядку, не касается ни моей внучки, ни её жениха…

О, холера!

—., но вот первое было совершено кем-то, о ком здесь уже говорилось. Так ли это и каким путём это было установлено?

— Установлено методом постепенного исключения. А точнее потому, что убийца уже сознался.

— Не может быть! — удивился дядя Игнатий. — Так просто — сознался, и все?

— Вот именно, сознался, и все.

— Жаль мне этого парня, — гневно заявил Лукаш. — Я все ещё надеялся, что это Бешеный, Кая, Зигмунт…

— Без фамилий!

— А разве я хоть одну назвал?

— Ладно, есть ведь и смягчающие обстоятельства…

Тётка Иза не могла этого больше вынести.

— А интересно, откуда же такие знакомства в преступных кругах? Как моя племянница, так и её… жених… в прекрасных со всеми с ними отношениях…

— Скорее уж наоборот, — обиделся Лукаш. — Вы же сами были свидетелем враждебного к нам отношения! К тому же два раза!

— Но откуда тогда вы их так хорошо знаете?

— Такова жизнь, милостивая пани, такова жизнь.

Тут я вдруг разозлилась.

— А вы, тётя, не вцепились бы когтями в того, кто развалил коневодство по всей стране?! Вы бы его не знали?! Вы бы позабыли его лицо?!

— И кто же это такой? — внезапно очнулся дядя Филипп.

— Убийца Михалины! И несостоявшийся убийца Лукаша!.. А эта краеугольная каменка — с ней-то что будет? — напустилась я на не ожидавшего такого нападения майора. — Этот бампер, эта несущая стена, эта несокрушимая скала, пани Домаградская!!.

— Без фамилий!!!

— Что значит краеугольная каменка? — жадно заинтересовался дядя Игнатий.

Я несколько пришла в себя.

— Женский род от краеугольного камня! Я очень извиняюсь, пан майор, но что с ней?! Посадят её наконец?!

— Думаю, вам следовало бы оставить иллюзии…

Дядя Филипп очень громко расспрашивал, каким образом вышеназванная особа связана с коневодством, тётка Ольга настойчиво требовала сведений о том, была ли она сообщницей преступника или только его любовницей, тётка Иза выдвинула предположение, что речь тут идёт о ревности одной женщины к другой, Лукаш пытался стереть с лица земли женское естество пани Домаградской, дядя Игнатий начал в деталях анализировать разницу между стеной, бампером и камнем…

— Прошу всех немедленно успокоиться! — потребовала бабушка, как всегда заглушив всех. — Слово имеет пан майор. Где кофе и десерт?

Это прозвучало так, что сам майор чуть не сорвался с места и не помчался за кофе и десертом, поручик заметно вздрогнул, а семейство замолчало, как ножом отрезало. Я вздрогнула не меньше, вскочила с места, и все красное вино из моего бокала вылилось на дядю Филиппа.

Нет, это уж действительно слишком!

Давая себе нерушимые клятвы, что в течение ближайшего года у меня вообще не будет никаких гостей, а из напитков я не прикоснусь ни к чему, кроме минеральной воды, я ожесточённо посыпала дядю солью. Соль у меня уже кончалась, если бы я знала, что так случится, купила бы про запас с полтонны.

Ладно, ничего, может, ещё найдётся у сестры Рысека…

Лукаш помог мне справиться с катаклизмом. Я уже была готова влюбиться в него насмерть и даже выйти за него замуж, хотя это-то было бы уже полным идиотизмом. Господи боже, может быть, с их отъездом это кошмарное невезение прекратится!? Ведь до сих пор я не проливала вина ни на кого из своих гостей!

Бабушка с каменным спокойствием дождалась момента, когда требуемые продукты оказались наконец на столе. Единственным неудобством стала мелочь, а именно то, что соль с рукавов дядя Филиппа сыпалась в шарлотку и, возможно, в его кофе. Но он ничего не говорил и старался стряхивать её куда-нибудь рядом.

— Итак, подводя итоги, — неуверенно начал он.

— Нет, — перебила его бабушка. — Ещё одно.

Почему тот человек, имя которого я помню — Мариуш, а фамилию, к счастью, позабыла, почему он убил сожителя моей внучки?

— Потому что тот безжалостно мучил и эксплуатировал его, — неожиданно жёстко ответил майор. — В мои обязанности входит найти убийцу и передать его прокуратуре. В данном случае я делаю это с большой неохотой. И со всей ответственностью заявляю, что внучка глубокоуважаемой пани, которая в начальной стадии знакомства позволяла своему сожителю обманывать себя, проявила необычайное благоразумие и сдержанность, полюбовно расставшись с ним без кровавых разборок. Убийца, к сожалению, не дорос до такого уровня.

Сдержанность и благоразумие, конечно! Ну что же, он — порядочный человек, он ведь знал, зачем пришёл сюда. Ну и ещё утки… И вино я вылила не на него, а на дядю Филиппа…

— Таким образом, никакие подозрения её не отягчают?

— Абсолютно никакие. Напротив. Она оказала нам большую помощь.

Бабушка некоторое время раздумывала, после чего приняла решение.

— В таком случае прошу достать из холодильника шампанское. Игнатий…

О такой мелочи, как то, что дядя Игнатий, энергично открывая шампанское, разбил мне висящее на стене под потолком бра, можно вообще не упоминать…

43

Они улетели. Боже милостивый… Вглядываясь диким взором в стартующий самолёт, я судорожно сжимала руку Лукаша. Нет, он не раздумал, ушёл в небо. Самолёт, а не Лукаш.

И тогда я вспомнила о своей половой тряпке, первом доказательстве кровавых деяний. Они, видимо, уже определили, что это моя кровь, а не Доминика, к тому же я перестала быть под подозрением, кроме того, за эти шесть недель ноготь у меня отрос, и я могла уже снять с пальца пластырь… Может, я могла бы и тряпку получить обратно, вроде бы мелочь, особенно по сравнению с наследством, которое в конечном итоге все-таки было мне выделено, но тряпок у меня было ужасно мало, а это, что ни говори, весьма полезная вещь в домашнем хозяйстве, и мне пришлось бы теперь бегать за тряпками, а уж эта вообще была, можно сказать, вещь историческая. И, может быть, они отдадут мне её уже постиранной?..

Я позвонила майору.

Он очень быстро понял, о чем идёт речь, и явно смутился.

— Ну да, конечно, но видите ли… Группа крови была установлена сразу же, и ясно было, что она не имеет отношения к делу… Что это никакое не доказательство. Вполне возможно, что этому предмету не было уделено достаточно внимания, это случается, хотя и редко. Ну, короче говоря, наша уборщица её по ошибке выбросила. Приношу вам самые глубокие извинения, но вы её, видимо, обратно не получите.

Вот так. Если уж не везёт, так не везёт…

Примечания

1

Варшавский аэропорт.

(обратно)

2

TIR (Transport International Routiеr) — международная организация по автомобильным перевозкам. Машины этой организаций имеют табличку TIR.

(обратно)

3

Морг — старая немецкая (Morgen) и польская (morg) мера площади сельхозугодий, примерно 25–30 ар.

(обратно)

4

Примо по латыни также значит «во-первых».

(обратно)

5

Кашанка — польская кровяная колбаса с начинкой из каши.

(обратно)

6

Пызы — польское народное блюдо: картофельные блины на сале.

(обратно)

7

Дворец культуры и науки — высотное здание в самом центре Варшавы, построенное после Второй мировой войны как дар Советского Союза.

(обратно)

8

Chrzan — по-польски хрен, szczescie — счастье.

(обратно)

9

оплошность, бестактность (фр.).

(обратно)

10

в дело, то есть закрываются (лат.).

(обратно)

11

Ничто не ново под Луной, буквально — под Юпитером (лат.).

(обратно)

12

Малый «фиат» или «малюх» (малыш) — «Фиат-124», малолитражка, долгие годы выпускавшаяся в Польше по лицензии.

(обратно)

13

Три города (Trojmiasto) — мегаполис на побережье Балтийского моря, состоящий из трех почти слившихся городов: Гдыни, Гданьска и Сопота.

(обратно)

14

Болеслав Берут — до 1954 г. первый секретарь ЦК ПОРП.

(обратно)

15

Юзеф Циранкевич — премьер-министр, затем председатель Госсовета Народной Польши с 1947 по 1972 гг.

(обратно)

16

В Мальорке находится один из крупнейших в Европе рыцарских замков, бывшая резиденция Ордена крестоносцев.

(обратно)

Оглавление

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22

23

24

25

26

27

28

29

30

31

32

33

34

35

36

37

38

39

40

41

42

43 X Имя пользователя * Пароль * Запомнить меня

Регистрация

Забыли пароль?