«Змеюка на груди»

К сорока пяти годам Фима Блюм успел повидать много хорошего и плохого: окончить ветеринарный техникум, отслужить в армии, пережить смерть родителей, окончить юрфак МГУ, поработать участковым инспектором, побыть совладельцем рекламно-издательского дома «Юнион», заработать кучу денег на брошюрах по половому воспитанию школьников и в одночасье оказаться банкротом без гроша на пропитание. В общем, бросало его по жизни, как лодку в бурном море, и все из-за того, что он не мог просто сказать людям «нет».

Взять хотя бы ветеринарный техникум… Туда он поступил, потому что так хотела мама, у которой были кошки. Она их обожала, и ей казалось, что никто так не сможет о них позаботиться, как родной человек.

От армии Фима, конечно, мог откосить по причине близорукости, косолапости и мало ли чего еще, но не откосил, потому что не смог сказать «нет» стране, которая дала ему счастливое детство и лучезарную юность, и потом без армии поступить на юрфак еврею было практически невозможно. А этого так хотел папа, который всю жизнь проработал участковым инспектором в Марьиной роще. Там до сих пор ходят легенды о «еврейском городовом», который умел найти подход не только к пьяницам и дебоширам, но даже к ворам-рецидивистам. Он мог, например, не моргнув глазом, часами слушать жалобы жены какого-нибудь домушника, на злого судью, который вместо того, чтобы скостить «по человечеству», впаял мужику на полную катушку. Он никогда не отказывался походатайствовать насчет детского садика для отпрысков сидельца, а уж ириски в кармане для таких детей у него никогда не переводились. Говорят еще, он охотно давал взаймы, но вериться в это с трудом, и не потому что он был прижимистым от природы, а просто какие у участкового деньги, чтобы вот так ими разбрасываться. Он же был семейный мужчина, а не шлимазл какой-нибудь. У него на шее сидели двое детей и кошки, а учительской зарплаты жены едва хватало ей на шампунь и колготки.

Репутация отца помогла Фиме попасть в институт, несмотря на пятый пункт в паспорте. Его взяли как потомственного стража правопорядка, и никогда не упускали случая напомнить ему об этом. Так что через пять лет Фима себя кроме как «потомственным» и не представлял.