«Две женщины»

Адриан КОНАН ДОЙЛ и Джон Диксон КАРР

ДВЕ ЖЕНЩИНЫ

В своей записной книжке я нашел заметку, что в конце сентября 1886 года я выезжал в Дартмур с сэром Генри Баскервилем. Незадолго до этого мое внимание было привлечено очень интересным делом, названным в моих записях "Делом о шантаже". Оно угрожало запятнать репутацию одной из самых уважаемых фамилий Англии.

Даже сейчас, спустя много времени, Шерлок Холмс настаивает, чтобы я сделал все от меня зависящее к сохранению в тайне имен действующих лиц этого повествования. Само собой разумеется, я выполню это желание моего друга. В процессе расследований нам с Холмсом волей-неволей приходилось узнавать чужие тайны, разоблачение которых могло бы привести к большим неприятностям. И я считаю делом чести не допускать, чтобы какое-нибудь мое неосторожное слово принесло вред любому из тех наших клиентов - из высших слоев населения или из простых людей, - которые излили свои горести в нашей скромной квартирке на Бейкер-стрит.

Я припоминаю, что впервые услыхал об этом деле в конце сентября. Был серый холодный день, в воздухе носился легкий туман, и я возвращался домой пешком после посещения пациента на Ситон-Плэйс. Внезапно мне послышалось, что за мной кто-то крадется. Меня догнал мальчишка, состоявший в "Иррегулярном отряде Бейкер-стрит", как Холмс называл группу грязных и чумазых мальчишек, услугами которых он пользовался в затруднительных случаях. Они были его глазами и ушами в лондонских трущобах.

- Хэлло, Билли! - сказал я.

Мальчишка не подал виду, что узнал меня.

- Нет ли у вас спички, хозяин? - спросил он, показывая окурок.

Я дал ему коробок со спичками. Возвращая его, он на мгновение взглянул мне в лицо.

- Доктор, скажите мистеру Холмсу, чтобы он остерегался лакея Бойса, быстро прошептал он и исчез.

Я был доволен, что мне придется передать Холмсу загадочное сообщение. Дело в том, что для меня было ясно: мой друг занят расследованием какого-то дела. Уже несколько дней его настроение менялось; то он был охвачен энергией, то погружался в глубокие размышления и при этом много курил. Но, вопреки обыкновению, он не считал нужным поделиться со мною своими заботами. Теперь мне представлялась возможность включиться в это дело независимо от желания Холмса. Должен признаться, это обстоятельство доставляло мне немалое удовольствие.

Войдя в нашу гостиную, я увидел Холмса. Еще не сменивший своего красного халата, он полулежал в кресле перед камином, его серые глаза с набухшими веками были задумчивы, он глядел в потолок сквозь облако табачного дыма. В длинной тонкой руке он держал какое-то письмо. Конверт с отпечатанной на нем короной (я это тут же заметил) лежал на полу.

- А, это вы, Уотсон! - сказал он с раздражением. - Вы вернулись раньше, чем я предполагал.

- Может быть, как раз это и поможет вам, - сказал я, немного обиженный его тоном. И я тут же передал ему слова Билли. Холмс поднял брови.

- Любопытно!

- сказал он. - Но при чем тут лакей Бойс?

- Поскольку я совершенно не в курсе ваших дел, я затрудняюсь ответить на этот вопрос, - заметил я.

- Клянусь честью, Уотсон, это довольно ясный намек! - воскликнул Холмс с усмешкой. - Знайте, если я еще не открыл вам, чем я сейчас занимаюсь, то не потому, что не доверяю вам. Дело это очень тонкое, и я считал необходимым тщательно продумать его, прежде чем просить вашей дружеской помощи.

- Вам незачем оправдываться.

- Я в тупике, Уотсон. Может быть, как раз сейчас нужны энергичные активные действия, а не глубокомысленные размышления. - Он умолк и, вскочив с кресла, подошел к окну. - Мне пришлось столкнуться с одним из самых серьезных случаев шантажа за всю мою жизнь! - воскликнул он. - Я надеюсь, вам известно имя герцога Каррингфорда?

- Вы говорите о покойном заместителе министра иностранных дел?

- Точно.

- Но ведь он умер три года тому назад, - заметил я.

- К вашему удивлению, я слышал об этом, - раздраженно сказал Холмс. - Но вернемся к делу. Несколько дней тому назад я получил письмо от герцогини, его вдовы. Письмо было написано в таких серьезных тонах, ?oi я не замедлил выполнить ее просьбу и побывал у нее на Портлэнд-Плэйс. Герцогиня обладает высоким интеллектом и, как сказали бы вы, красива. Сейчас она ошеломлена страшным ударом, обрушившимся на нее буквально накануне, ударом, угрожающим ей гибелью и в финансовом отношении, и в глазах всего общества. Удар обрушился не только на нее, но и на ее дочь. И весь ужас заключается в том, что несчастье произошло совсем не по ее вине.

- Одну минутку! - прервал я Холмса, беря с кушетки газету. - В сегодняшнем "Телеграфе" упоминается о помолвке ее дочери леди Мери Глэдсдэйл с сэром Джеймсом Фортеском, членом совета министров. - Совершенно верно. И как раз здесь нужно ждать хорошо рассчитанного удара дамоклова меча.

Холмс вытащил из кармана своего халата два листа бумаги, скрепленных вместе, и перебросил их мне.

- Ваше мнение, Уотсон? - спросил он.

- Одна бумага - копия свидетельства о браке между Генри Горвином Глэдсдэйлом, холостяком, и Франсуазой Пеллетан, девицей. Документ помечен 12 июня 1848 года и составлен в Балансе во Франции, - заметил я, просмотрев документы. - Другая бумага, очевидно, запись того же брака в церковной регистрации. Кто этот Генри Глэдсдэйл?

- Глэдсдэйл получит в 1854 году после смерти его дяди титул герцога Каррингфорда, - мрачно сказал Холмс. - А пять лет спустя женился на леди Констанции Эллингтон, ныне герцогине Каррингфорд.

- Значит, он овдовел?

К моему удивлению, Холмс яростно стукнул кулаком по столу.

- Тут-то и заключается вся чертовщина! - воскликнул он. - Мы не имеем сведений о смерти его первой жены. Герцогине только теперь сообщили о тайном браке ее мужа в молодости во время его пребывания на континенте. Ее информировали, что первая жена жива и готова предъявить свои права, если это будет необходимо. Покойный герцог оказался двоеженцем, и его вдова не имеет никаких прав ни на его имущество, ни на титул, а дочь оказывается незаконнорожденной...

- Как! Это после тридцати восьми лет брака! Это чудовищно, Холмс!

- Добавьте к этому, Уотсон, что неведение герцогини не является доказательством ее невиновности как перед лицом закона, так и в глазах общества. Что касается продолжительности молчания первой жены, то это объясняют тем, что она, после внезапного исчезновения мужа, не представляла себе, что Генри Глэдсдэйл и герцог Каррингфорд - одно и то же лицо. И все же мне кажется, что, занимаясь этим делом, я столкнусь с чем-то еще более зловещим.

- Мне бросилось в глаза, - сказал я, - что, говоря о первой жене, которая сможет предъявить свои права, вы упомянули "если окажется необходимым". Значит, это шантаж с требованием большой суммы денег?

- Нет, тут дело серьезнее, Уотсон. Денег не требуется. Цена молчания - это передача герцогиней копии некоторых государственных документов, лежащих в настоящее время в запечатанном ящике кладовой банка Ллойда на Оксфорд-стрит.

- Чепуха, Холмс!

- Не совсем чепуха. Вспомните, что покойный герцог был заместителем министра иностранных дел. Для правительства имеет большое значение, чтобы не были разглашены копии документов и записок, подлинники которых находятся под охраной государства. Есть много причин, по которым человек в положении герцога может держать у себя некоторые документы. В свое время совершенно безвредные, они могут в изменившихся обстоятельствах последующих лет приобрести очень большое значение, особенно с точки зрения иностранного и к тому же враждебного государства. И вот несчастная герцогиня поставлена перед выбором: либо измена родине, за что ей будет передано свидетельство о первом браке ее мужа, либо полное разорение и гибель двух совершенно неповинных женщин, одна из которых накануне свадьбы. И все дело в том, Уотсон, что я бессилен помочь им.

- А вы видели подлинники этих документов из Баланса?

- Их видела герцогиня, и они показались ей действительными, а в подлинности подписи своего мужа она не сомневается.

- Но ведь все это может оказаться подделкой?

- Правильно. Но, как я уже проверил, в Балансе действительно жила в 1848 году женщина, носившая имя Франсуазы Пеллетан; она вышла замуж за англичанина и потом переселилась в другую местность.

- Но ведь бесспорно, Холмс, что француженка-провинциалка, брошенная мужем и решившаяся на шантаж, потребовала бы денег, cапротестовал я. - Какой ей толк от копий государственных бумаг?

- Тут вы попали в самую точку, Уотсон. По этой-то причине я и взял на себя расследование дела. Скажите, вы слыхали когда-нибудь об Эдит фон Ламмерайн?

- Нет, не припоминаю такого имени.

- Это в своем роде удивительная женщина, - сказал Холмс. - Ее отец был каким-то значительным офицером русского Черноморского флота, а мать содержала небольшую гостиницу в Одессе. Двадцати лет от роду Эдит сбежала от родителей в Будапешт. Там она скоро приобрела печальную известность как виновница дуэли, в результате которой погибли два соперника. Затем она вышла замуж за пожилого прусского юнкера, который увез ее в свое имение, где очень кстати умер спустя три месяца. Интересно, по каким причинам? И за последние два года, - продолжал ,Холмс, - самые блестящие званые вечера Лондона, Парижа или Берлина считались недостаточно блестящими, когда на них не присутствовала Эдит фон Ламмерайн. Если когда-нибудь природа создавала женщину как бы по заказу ее самой, то такой женщиной была Эдит.

- Вы думаете, она шпионка?

- Нет. Она настолько выше обыкновенного шпиона, насколько я выше обычной ищейки. Я долго подозревал, что она вращается в высших кругах, ведя какие-то тайные политические интриги. И вот в руках этой женщины, умной, честолюбивой и в то же время беспощадной, находятся документы, которые могут погубить герцогиню Каррингфорд и ее дочь, если только герцогиня не согласится предать свою родину.

Холмс сделал паузу, чтобы выбить свою трубку в ближайшую чашку.

- И я здесь беспомощен, Уотсон, я не в состоянии защитить ни в чем не повинную женщину, обратившуюся ко мне за советом и помощью, - закончил он.

- Действительно, гнусное дело, - вздохнул я. - Но если донесение Билли имеет к этому отношение, то тут замешан какой-то лакей.

- Да, и, должен признаться, я очень удивлен этим, - сказал Холмс, задумчиво глядя на поток кэбов и колясок под нашими окнами. - Между прочим, человек, известный под именем лакея Бойса, вовсе не лакей, дорогой мой Уотсон, хотя и носит такое прозвище, так как начал свою карьеру в качестве слуга. На самом деле он - главарь второй по величине опасной шайки дельцов, спекулирующих на скачках. Думаю, он не особенно дружелюбно относится ко мне, так как главным образом благодаря мне получил два года по делу Рокмортона о допинге. Но ведь шантаж не входит в сферу его деятельности, и я понимаю... Холмс резко прервал свою речь и, вытянув шею, стал всматриваться в толпу пешеходов. - Клянусь честью, это он сам! - воскликнул Холмс. - И, если не ошибаюсь, направляется прямо к нам. Может быть, Уотсон, вам лучше скрыться за дверью спальни, - усмехнулся Холмс. - Мистер Бойс не принадлежит к числу лиц, красноречие которых возрастает от присутствия свидетелей.

Снизу послышался резкий звонок, и, уходя в спальню, я услышал тяжелые шаги по ступенькам, после чего последовал стук в дверь и приглашение Холмса войти.

Сквозь щель в двери я взглянул на вошедшего. Это был плотный мужчина с красным добродушным лицом и густыми бакенбардами. На нем было клетчатое пальто и щегольский коричневый котелок, в руках - перчатки и тяжелая коричневая трость из пальмового дерева. Я ожидал увидеть человека совершенно иного типа, не вульгарного, самодовольного субъекта, похожего на фермера средней руки. Пока он стоял в дверях и глядел на Холмса, я обратил внимание на его глаза. Они были похожи на две сверкающие бисеринки - очень яркие и холодные, неподвижные и злобные, похожие на глаза ядовитой змеи.

- Нам нужно перекинуться с вами словом, мистер Холмс, - сказал он визгливым голосом, который странно контрастировал с его плотной фигурой. Можно мне сесть?

- Я предпочитаю разговаривать с вами стоя, - сурово ответил мой друг. Хорошо, хорошо. - Вошедший медленно обвел взором комнату. - А вы здесь неплохо устроились, очень неплохо. Как я понимаю, благодаря заботам этой почтенной женщины, отворившей мне дверь, вы ни в чем не нуждаетесь. И к чему вашей хозяйке лишаться такого хорошего жильца, мистер Холмс?

- Я не собираюсь менять местожительство.

- Да, но зато есть другие, которые могут позаботиться об этом. "Мистер Холмс - весьма привлекательный мужчина", - говорю я. "Может быть, - говорят другие, - только у него слишком длинный нос, который всегда залезает в чужие дела, вовсе его не касающиеся".

- Забавно! - заметил Холмс. - Между прочим, Бойс, вы, очевидно, получили указание немедленно приехать сюда из Брайтона.

Ласковая улыбка исчезла с лица негодяя.

- Как вы узнали, откуда я приехал?! - пронзительно закричал он.

- Тише, тише! Из вашего кармана выглядывает программа скачек Южного кубка. А теперь слушайте: я разборчив в выборе собеседников и поэтому прошу вас закончить этот разговор.

Бойс злобно оскалился.

- Я закончу нашу беседу по-иному. Вы, ищейка, сующая повсюду свой нос, держитесь подальше от дел мадам... - Он сделал многозначительную паузу. Его круглые маленькие главки пристально глядели на моего друга. - В противном случае вы пожалеете, что родились на свет, мистер Шерлок Холмс, - закончил он тихо.

Холмс усмехнулся и потер руки.

- Это очень интересно, - сказал он. - Значит, вы явились сюда по поручению мадам фон Ламмерайн?

- Черт возьми, какая наглость! - воскликнул Бойс. Его левая рука скользнула к трости. - Я думал, вы остережетесь, а вы начинаете произносить разные имена. Поэтому я, - тут он мгновенно выдернул ручку трости, и теперь в его руках оказалось длинное стальное лезвие, - поэтому я, мистер Шерлок Холмс, сдержу свое слово.

- И на это слово вы, Уотсон, наверное, обратили внимание? - спросил Холмс.

- Конечно! - громко откликнулся я.

Бойс замер на месте. А когда я появился из спальни, вооруженный тяжелым латунным подсвечником, он бросился к входной двери. На пороге он на мгновение остановился и повернулся к нам. Его глаза злобно сверкали на широком багровом лице, с губ срывался поток гнусной ругани.

- Довольно! - строго оборвал его Холмс. - Кстати, Бойс, я не мог догадаться, чем вы убили тренера Мзджерна. При вас не было найдено оружия. Теперь я понял.

Багровый цвет медленно сошел с лица Бойса, сменившись сероватой бледностью.

- Боже мой, мистер Холмс! - воскликнул он. - Ведь не думаете же вы.., ведь это только шутка, дружеская шутка!

Выскочив за порог, он захлопнул за собой дверь и с грохотом промчался по лестнице.

Мой друг рассмеялся.

- Ну-ну! Вряд ли мистер Бойс обеспокоит нас в дальнейшем, - сказал он. Но его посещение дало новое направление моим мыслям - Какое?

- Это первый луч света в том мраке, который меня окружал, Уотсон. Интересно, почему они так недовольны моим вмешательством, если им незачем бояться разоблачений? Берите шляпу и пальто, Уотсон, мы вместе едем к этой бедняжке Каррингфорд.

Наш визит оказался очень кратким, и все же я буду долго помнить мужественную, все еще прекрасную женщину, оказавшуюся не по своей вине в самом трагическом положении. Только по темным кругам под глазами и по слишком яркому блеску ее карих глаз можно было догадаться об огромной тяжести, лежавшей у нее на сердце.

- У вас какие-нибудь новости для меня, мистер Холмс?

- Пока у меня нет ничего нового, ваша светлость, - мягко сказал Холмс, склонившись перед собеседницей. - Я пришел, чтобы задать вам один только вопрос и обратиться к вам с просьбой.

- А именно?

- Мой вопрос можно простить постороннему человеку только потому, что он вызван необходимостью, - сказал Холмс. - Вы были замужем за покойным герцогом свыше тридцати лет. Было ли его поведение благородным в смысле личного отношения к общепринятому моральному кодексу? Я прошу вашу светлость быть со мною очень откровенной при ответе на этот вопрос.

- Мистер Холмс, за время нашей совместной жизни у нас бывали и ссоры, и неприятности, но я никогда не замечала, чтобы мой муж унижался до какого-нибудь недостойного поступка или отступал от тех моральных норм, которые он так высоко ценил.

- Это все, что мне нужно было знать, - ответил Холмс. - Я не склонен к эмоциям и не считаю, что любовь ослепляет. При спокойном рассудке получается обратное - любовь помогает лучше распознать другого человека. Но сейчас, ваша светлость, - прервал себя Холмс, - время не терпит. - Холмс наклонился к своей собеседнице. - Мне необходимо увидеть подлинные документы этого брака в Балансе.

- Это безнадежно, мистер Холмс! - воскликнула герцогиня. - Та ужасная женщина никогда не выпустит их из своих рук, разве только за назначенную ею бесчестную плату.

- Придется прибегнуть к хитрости. Вы должны послать ей письмо, составленное в очень продуманных выражениях. Это письмо должно создать впечатление, что вы согласитесь с ее требованиями, если убедитесь в подлинности документов. Умоляйте ее принять вас у нее на Сент-Джеймс-скуэр сегодня в одиннадцать часов вечера. Вы сделаете это?

- Сделаю все, за исключением того, что она требует.

- Прекрасно. И еще один решающий вопрос. Очень важно, чтобы вы нашли какой-нибудь предлог точно в двадцать минут двенадцатого удалить ее из библиотеки, где находится сейф, в котором она хранит эти документы.

- Но она возьмет их с собой...

- Это не имеет значения.

- Откуда вы знаете, что сейф находится в библиотеке?

- Когда-то я оказал небольшую услугу фирме, которая сдает в аренду дом госпоже фон Ламмерайн. От этой фирмы я получил план дома. Больше того, я видел сейф.

- Вы его видели?

- Вчера утром кто-то выбил стекло в окне, - улыбнулся Холмс. - Стекольщик тут же нашелся. Мне пришло в голову, что этим можно будет воспользоваться.

- Что вы собираетесь сделать? - спросила она с волнением.

- По этому вопросу мне придется принять решение на месте самому, - сказал Холмс. - Если меня и постигнет неудача, то, во всяком случае, попытка будет сделана в благих целях.

Мы уже прощались, когда герцогиня слегка коснулась руки моего друга.

- А если вы осмотрите эти ужасные документы и убедитесь в их подлинности, вы их изымете? - спросила она.

В суровых чертах Холмса мелькнуло выражение сострадания, когда он взглянул на свою собеседницу.

- Нет, - ответил он спокойно.

- И вы будете правы! - воскликнула она. - Я тоже не взяла бы их. Ужасная несправедливость прошлого должна быть выправлена хотя бы ценою моей жизни... Но меня совсем покидает мужество, когда я подумаю о своей дочери.

- Я уважаю ваше мужество, - мягко сказал Холмс, - и потому советую вам быть готовой к худшему.

Остаток дня мой друг провел в самом беспокойном настроении. Он непрерывно курил, пока в гостиной оказалось невозможным дышать. Просмотрев все газеты, он швырнул их в ведерко для угля и принялся шагать по комнате взад и вперед, заложив руки за спину. Затем, подойдя к камину, он взглянул на меня. Я в это время сидел в кресле.

- Пойдете ли вы на серьезное нарушение закона, Устсон? nпросил он.

- Ради благородной цели - конечно, - ответил я.

- Но это вряд ли будет для вас полезно, мой друг! - воскликнул Холмс. Если вас поймают в доме этой женщины, нам обоим несдобровать. Но мне необходимо посмотреть подлинные документы.

- Тогда у нас может не оказаться выбора, - заметил я.

- Ну что ж, Уотсон, если этот вечер последний в нашей честной жизни, усмехнулся Холмс, - пусть он будет по крайней мере приятным.

Нам нужны столик в ресторане Фратти и бутылка монтраша.

Мои часы уже показывали начало двенадцатого, когда кэб доставил нас на улицу Карла II. Была холодная дождливая ночь, легкий туман окружал уличные фонари смутными желтыми светящимися кругами и блестел на шлеме полисмена, который медленно прошел мимо нас, включив свой фонарик. Выйдя на Сент-Джеймс-скуэр, мы прошли по тротуару в западном направлении. Вдруг Холмс положил мне руку на плечо и указал на освещенное окно в фасаде большого особняка, мимо которого мы проходили.

- Это свет в гостиной, - прошептал он. - Нельзя терять ни минуты.

Кинув быстрый взгляд вдоль пустого тротуара, он вскочил на стену, граничащую с особняком, и, подтянувшись на руках, исчез. Я быстро последовал за ним, пока мой друг не остановился под тремя высокими окнами. Там я по его указанию подставил спину, и в один миг он вскарабкался на подоконник. Бледное лицо его отражалось в темном стекле окна, руки работали над шпингалетом. Через мгновение окно распахнулось, я ухватился за протянутую руку Холмса и с дрожью почувствовал, что мы уже в комнате.

- Библиотека, - прошептал мне Холмс на ухо. - Спрячьтесь за занавесками у окна.

Кругом был полный мрак, слабо пахло кожей. Полная тишина нарушалась только мерным тиканьем старинных часов. Прошло, вероятно, минут пять, когда из глубины дома послышались шаги и приглушенный шепот. Под дверью на секунду блеснул луч света, исчез и, спустя некоторое время, снова появился. Дверь распахнулась, ив комнату вошла женщина с лампою в руке.

Время стирает очертания прошлого. И все же я помню свое первое впечатление от Эдит фон Ламмерайн, как будто я видел ее только вчера.

Следом за Эдит фон Ламмерайн двигалась высокая стройная тень, лампа в ее руке бросала тусклый призрачный отблеск на стену, вдоль которой тянулись полки с книгами.

Не знаю, достиг ли ее слуха шорох занавесок, но, когда Холмс вышел на середину комнаты, она тут же повернулась, держа лампу над головой и направляя на нас луч света. Она была совершенно спокойна и молча глядела на нас. Ни тени испуга не было на ее лице, только засверкала ярость в черных глазах.

- Кто вы, - прошипела она наконец, - и что вам угодно?

- Нам нужно отнять у вас петь минут, мадам фон Ламмерайн, - мягко ответил Холмс.

- Вот как! Вы знаете мое имя! Если вы грабители, то чего вы ищете? Я хочу услышать это прежде, чем подниму на ноги весь дом.

Холмс указал на левую руку Эдит.

- Я пришел сюда, чтобы осмотреть бумаги, которые вы держите в руке, сказал он. - И предупреждаю вас, что сделаю это.

- Негодяй! - воскликнула она. - Я все поняла. Это она наняла вас.

Вдруг она сделала шаг в нашу сторону, держа лампу перед собою, и стала пристально вглядываться в моего друга. Ярость в ее лице сменилась сперва недоверием, а затем ликующая улыбка озарила ее лицо.

- Мистер Шерлок Холмс! - воскликнула она, задыхаясь.

Холмс повернулся и зажег свечи на небольшом столике из золоченой бронзы, стоявшем у стены.

- А я еще раньше имел честь узнать вас, - сказал он.

- Это будет стоить вам пяти лет! - воскликнула она.

- Может быть. В таком случае я должен хоть недаром их получить. Документы! - потребовал он.

- Неужели вы думаете, что достигнете чего-нибудь, похитив документы? У меня есть их копии и с десяток свидетелей, которые могут подтвердить их содержание, - расхохоталась она. - Я думала, вы умный человек, - продолжала Эдит, - а вы просто глупец, никчемный сыщик, жалкий воришка!

- Посмотрим, - Холмс протянул руку, и она, насмешливо пожав плечами, передала ему документы.

- Я полагаюсь на вас, Уотсон, - спокойно произнес Холмс, подходя к столу. - Думаю, вы не допустите приближения мадам фон Ламмерайн к шнуру звонка.

Он внимательно прочитал документы, потом, держа их против света, стал тщательно изучать. Его тощее, мертвенно-бледное лицо казалось силуэтом на освещенной тяжелым светом бумаге. Он взглянул на меня, и сердце мое сжалось, когда я заметил огорчение на его лице.

И я знал, что он думал не о своем собственном незавидном положении, а об отважной женщине, полной беспокойства, ради которой он рискнул свободой.

- Ваши успехи вскружили вам голову, мистер Холмс, - сказала она насмешливо, - но на сей раз - вы допустили грубую ошибку, результаты которой вскоре почувствуете на самом себе.

Мой друг разложил бумаги у самых свечей и снова склонился над ними. И вдруг в его лице я заметил внезапную перемену. Огорчение и досада, которые омрачали его, исчезли, их сменила напряженная сосредоточенность.

- Каково ваше мнение об этом, Уотсон? - спросил он, когда я поспешил к нему. Он указал на почерк, которым были вписаны отдельные строчки в обоих документах.

- Это очень четкий почерк, - сказал я.

- Чернила! Посмотрите на чернила! - нетерпеливо воскликнул он.

- Ну, они черные, - заметил я, наклоняясь над его плечом. - Но, я думаю, это вряд ли поможет нам. Я мог бы показать вам с десяток старых писем моего отца, написанных такими же чернилами.

Холмс усмехнулся и потер руки.

- Прекрасно, Уотсон, прекрасно! - воскликнул он. - Будьте любезны взглянуть на фамилию и подпись Генри Корвина Глэдсдэйла на брачном удостоверении. А теперь посмотрите, как записано его имя на странице регистратуры Баланса.

- Как будто тут все в порядке. Подписи совершенно тождественны в обоих случаях.

- Правильно. А чернила?

- В них легкий оттенок синего цвета. Да, это, конечно, обычные черно-синие чернила индиго. И что из этого?

- Весь текст в обоих документах написан черными чернилами, за исключением имени жениха и его подписи. Вам не кажется это странным?

- Может быть, это и верно, но здесь нет ничего необъяснимого. Возможно, Глэдсдэйл имел обыкновение носить свои собственные чернила в портативной чернильнице.

Холмс кинулся к письменному столу, стоявшему у окна, и через мгновение вернулся с пером и чернильницей.

- Скажите, это тот же самый цвет? - спросил он, погрузив перо и сделав штрих на кончике документа.

- Совершенно тот же, - подтвердил я.

- Прекрасно. А чернила в этой чернильнице черно-голубые индиго.

Мадам фон Ламмерайн, которая стояла в стороне, вдруг устремилась к шнуру звонка, но, прежде чем она дотронулась до него, прозвучал голос Холмса:

- Даю вам слово, что если вы только коснетесь шнура, вы себя погубите, сказал он сурово.

Она застыла, протянув руку к шнурку.

- Это что еще за глупости? - спросила она насмешливо. - Вы хотите сказать, что Генри Глэдсдэйл подписал документы о своем браке вот за этим письменным столом? Глупец, любой может пользоваться чернилами такого цвета.

- Совершенно верно. Но эти документы датированы двадцатым июня тысяча восемьсот сорок восьмого года.

- Ну и что же?

- Боюсь, вы допустили небольшую ошибку, мадам фон Ламмераин. Черные чернила с примесью индиго были изобретены только в 1856 году.

Что-то страшное мелькнуло в прекрасном лице, глядевшем на нас при свете свечей.

- Вы лжете! - прошипела она.

Холмс пожал плечами.

- Любой химик подтвердит это, - сказал он, бережно укладывая бумаги в карман своего плаща. - Бесспорно, это подлинные документы о браке Франсуазы Пеллетан, - продолжал он. - Но настоящее имя жениха подчищено и в брачном свидетельстве, и на странице регистрационной церковной книги в Балансе, после чего было вписано имя Генри Корвина Глэдсдэйла. Не сомневаюсь, если окажется необходимым, микроскопическое исследование обнаружит следы подчистки. Но сами чернила являются решающим доказательством и служат примером того, как из-за небольшой ошибки могут рухнуть самые хитроумные планы. Так могучий корабль может разбиться о небольшую роковую скалу. Что касается вас, мадам, то, когда я припоминаю все, что вы проделали для осуществления своих планов против беззащитной женщины, мне трудно подобрать для сравнения какой-нибудь другой пример столь хладнокровной жестокости.

- Вы смеете оскорблять женщину!

- Вы строили планы погубить человека. Этим вы лишились права на привилегию женщины, - сказал он жестко.

Она глядела на нас со злой улыбкой на восковом лице.

- Во всяком случае, вы поплатитесь за это, - сказала она уверенно. - Вы нарушили закон.

- Верно. А теперь звонок, - сказал Шерлок Холмс. - Моим оправданием будут: подделка вами документов, попытка шантажа и - заметьте - шпионаж. Так вот, в знак признания ваших "дарований" я даю вам неделю сроку, чтобы покинуть эту страну. После этого срока о вас будет сообщено властям.

Наступило напряженное молчание, после чего, не произнеся ни слова, Эдит фон Ламмерайн подняла белую изящную руку и молча указала нам на дверь.

***

На следующее утро в двенадцатом часу, когда посуда еще не была убрана со стола, Шерлок Холмс, вернувшийся с визита, сменил сюртук на старую куртку и сидел в кресле.

- Вы видели герцогиню? - спросил я.

- Да, и рассказал ей обо всем. Исключительно из предосторожности она передала на хранение своему юристу документы с поддельными подписями ее мужа, а также мои письменные показания по этому делу. Но ей теперь нечего бояться Эдит фон Ламмерайн.

- Этим она обязана вам, мой дорогой! - воскликнул я от всего сердца.

- Ну, ну, Уотсон. Дело было достаточно простое. Сама работа явилась для меня наградой.

Я пристально посмотрел на него.

- Вы выглядите немного утомленным, Холмс, - заметил я. - Вам нужно было бы съездить на несколько дней в деревню.

- Может быть. Но это потом. Я не могу уехать из города, пока мадам не покинет наши берега: ведь она особа весьма ловкая.

- Что за прекрасная жемчужина в вашем галстуке? Не помню, чтобы я ее видел прежде.

Мой друг взял два письма с каминной доски и перебросил их мне.

- Их принесли, когда вы ходили к своим пациентам, - сказал он.

Одно из них со штампом Каррингфорд-хауз гласило:

"Вашему рыцарскому заступничеству. Вашему мужеству я обязана всем. Такой долг невозможно оплатить. Разрешите, чтобы эта жемчужина, древний символ верности, была подарком м память о жизни, которую Вы мне возвратили. Что касается меня, то я никогда этого не забуду".

В другом письме без штампа и подписи было написано:

"Мы скоро встретимся снова, мистер Шерлок Холмс.

Я не забуду о вас".

- Все дело в точке зрения, - усмехнулся Холмс. - И мне еще, возможно, придется встретиться с обеими женщинами, которые говорят одно и то же.

Затем, опустившись в кресло, он лениво потянулся за своей трубкой.