«Фантастика и Детективы, 2013 № 12»

Фантастика и Детективы, 2013 № 12 (fb2) - Фантастика и Детективы, 2013 № 12 (Журнал «Фантастика и Детективы» - 12) 1014K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Журнал «Фантастика и детективы» - Вероника Батхен - Валерий Гон - Ирина Владимировна Маруценко - Майк Гелприн

Коллектив авторов Журнал «Фантастика и Детективы» № 12

Дорогие читатели!

Не за горами Новый год, и редакция журнала «Фантастика и Детективы» спешит поздравить Вас с этим замечательным праздником и подвести итоги года уходящего.

Мысль о создании журнала возникла в 2011-м году, но реализовать ее удалось не сразу, так что первый выпуск увидел свет лишь в январе 2013-го. С тех пор, собираясь за круглым столом и обсуждая создание очередного номера, мы руководствовались основной целью: сделать наше издание своего рода ступенью от талантливого автора к читателю.

На протяжении двенадцати месяцев издание совершенствовалось и развивалось: в первом номере журнала «Фантастика и Детективы» были опубликованы произведения классиков мировой литературы, но уже начиная с третьего – рассказы малоизвестных, молодых, но достойных авторов: Петра Любестовского и Кирилла Берендеева. Так, номер за номером, мы включали в журнал произведения новых авторов, как начинающих, так и более опытных. В июле редакция обратилась с предложением о сотрудничестве и к ряду мастеров жанра: на страницах журнала наряду с текстами молодых авторов появились произведения Станислава Логинова, Леонида Каганова, Майка Гелприна, Далии Трускиновской, Ники Батхен. В следующих номерах мы ожидаем новые рассказы Г.Л. Олди, Юлия Буркина, Юлии Зонис, Александра Шакилова и других. Отдельное спасибо талантливому художнику Максу Олину за его замечательные иллюстрации и фантастические обложки.

Также хочется отметить, что на сегодняшний день редакция определила основное направление развития: двигаясь к поставленной цели, мы продолжим знакомить читателя с творчеством и мастеров короткой формы, и наиболее талантливых молодых авторов. Единственный критерий, который редакция будет предъявлять к публикуемым произведениям – их высокое качество. Новые фантидеи, высокий литературный уровень, композиционная выдержанность, увлекательность, достоверность – вот те требования, которыми редколлегия журнала “Фантастика и детективы” станет руководствоваться при отборе произведений в каждый новый номер.

От себя хочется пожелать журналу успешного развития: мы твёрдо намерены сделать “Фантастику и детективы” одним из ведущих российских периодических изданий и радовать читателей новыми произведениями наших авторов.

В заключение от имени всей редакции хочу пожелать вам, Дорогие Читатели, чтобы в волшебную новогоднюю ночь исполнились все ваши заветные мечты и надежды! Пусть год уходящий заберет с собой тревоги и неудачи, а год грядущий подарит много радости, счастья, здоровья, благополучия и любви!

С Новым Годом!

Главный редактор

Чёрная дыра

Святослав Логинов

9 октября 1951 г.

– По нашей парадной, – подытожил Кай, – получается светлых окон тридцать восемь и тёмных двадцать восемь.

– А голубых всего четыре, – огорчённо произнесла Гретель. – Получается, что люди так мало телик смотрят?

– Некоторые смотрят при свете, вот их и не заметно. А вон наши окна – одно тёмное, одно светлое и одно голубое. Тёмное – наша комната, потому что нас дома нет, светлое – кухня, там мама ужин готовит, а голубое – мамина спальня; телевизор включён, а никого нет.

– Зато вот эти два окна, – сказала Гретель, указав на пару соседних прямоугольников, – не тёмные, а чёрные. Там злой дядька сидит.

– Ага, – согласился Кай. – У него телевизора нет, и газа на кухне нет, зато посреди комнаты есть чёрная дыра, в которую всё валится.

– Кай, а ты с дядькой здороваешься, когда на лестнице встречаешь?

– Мама велела здороваться.

– А он что?

– Идёт мимо, будто меня на свете нет.

– И у меня тоже. Очень скверный дядька.

– Слушай, а может, мы тихо здороваемся? Может, он не слышит? Давай в следующий раз громко-прегромко «здрасьте» скажем?

– Давай. Интересно, что он тогда делать станет.

В кармане Кая громко-прегромко запел мобильник.

– Вы где запропали? – раздался мамин голос. – На улице тьма египетская, а они гуляют. Живо домой.

– Мы ещё минуточку! – привычно взмолился Кай. – Мы ещё окна не досчитали.

– Я вам покажу – окна. Ночь на дворе. Чтобы через три минуты дома были.

С мамой не поспоришь, Кай со вздохом поднялся со скамейки, следом поднялась и Гретель.

– Я слышала, – сказала она, – что раньше мамы по мобильнику не звонили, а высовывались в окно и кричали: «Дети, ужинать!»

– Раньше много чего было, – согласился Кай. Помолчал немного и спросил: – Как думаешь, подарят мне на Новый Год коньки или опять какую-нибудь ерунду?

– Не знаю. Коньки дорогие. И пряничный домик, какой в кондитерской на витрине, тоже ужасно дорогой. Интересно, в прошлом году он кому достался?

– Пряников мама сама напечёт, ещё вкуснее магазинных.

– Магазинный красивее. Я бы его сразу есть не стала, а сначала бы любовалась и куклам показывала.

– Эх ты, кукловодка! Пряничный домик – ерунда! Съел – и нету. А вот настоящие бегаши…

Под привычный разговор дети дошли до парадной. Лифта вызывать не стали, на третий этаж можно и пешком. Но, поднявшись на пару пролётов, остановились. Сверху спускался толстый дядька с пренеприятнейшим выражением надутого лица.

Кай и Гретель взялись за руки и громко проскандировали:

– Добрый вечер!

С тем же успехом можно было здороваться с носорогом. Дядька или не услышал или не захотел услышать голосов. Он продолжал топать прямо на детей, так что они едва отскочили с его пути. Не покосив глазом на Кая и Гретель, дядька прошёл мимо.

– Может, он глухой? – сказал Кай, когда внизу хлопнула входная дверь.

– И слепой тоже? – возразила Гретель. – Нетушки, это просто злой колдун, а зовут его Омбудсмен. Те, кого он заколдует, падают в чёрную дыру и вылезти не могут.

– Хоть бы он сам туда свалился, – сказал Кай.

Домашняя дверь на третьем этаже была приоткрыта, мама знала, что Кай и Гретель не станут упрямиться и быстро придут домой. Прежде чем захлопнуть дверь за собой, дети оглянулись. Никого на площадке не было, соседская дверь, вся как есть железная, недовольно кривила замочную скважину и поблескивала глазком, словно подглядывала, что рядом происходит.

На следующий день настало тридцать первое декабря – день особенный, потому что последний в году. Хлопот в этот день куча и все приятные. Но у Кая и Гретель день выдался свободным. Всё в доме прибрано, ёлка куплена и наряжена, не хватает только подарков, но подарки появятся лишь после двенадцати часов. Нарядное платьице и костюм тоже нужно надевать вечером, и получилось так, что Кай и Гретель пошли гулять, чтобы не мешать маме, которая второй день не вылезала из кухни, словно у духовки образовалась чёрная дыра и мама в ней увязла. Хотя никакой дыры не было, дыра всё в себя тянет, даже запахи, а из кухни пахло праздничным обедом.

Гулять надо во дворе, одним выходить на проспект мама не разрешала, но если немножко, от дома не отходя, то это ведь не считается… А там, на углу, была замечательная вещь – ёлочный базар. Ёлки, большие и маленькие, стояли и лежали вповалку, и от каждой пахло Новым Годом. Командовал всем этим великолепием дядечка, похожий на аравийского джинна.

– Здравствуйте! – сказали Кай и Гретель, а потом Гретель попросила:

– Можно, мы наберём несколько веточек? Нам во дворе играть.

– Ай, девочка, – сказал аравийский джинн, – завтра эти ёлки ничего не будут стоить, и я повезу их выбрасывать. Зачем тебе ветки? Бери целую ёлку.

Елочка была маленькая и ни капли не ободранная. Кай и Гретель принесли её во двор и воткнули в сугроб. Потом Кай сказал:

– Ты пока ёлку покарауль, а я сбегаю домой, принесу дождик и серпантин, чтобы наряжать.

Кай убежал, и Гретель осталась одна, без старшего брата. Оно бы и ничего, но дверь парадной заскрипела, как бы через силу, и – топ-топ – во дворе появился злой волшебник Омбудсмен. На этот раз он не просто потопал по своим колдовским делам, а посмотрел прямо на Гретель, внимательно и нехорошо. Глаза у Омбудсмена были никакие, как будто на лицо выползли две серые дыры.

Гретель так перепугалась, что даже поздороваться не смогла. Но Омбудсмен ничего не сказал и утопал в неизвестном направлении. А там и Кай появился с дождиком, мишурой, серпантином и звездой из золотой бумаги. Только сегодня Кай и Гретель смастерили звезду, и она сразу пригодилась.

Начали наряжать ёлку, и Кай сказал:

– У злого соседа дверь не заперта. Не совсем, конечно, распахнута, но приоткрыта, так что мимо не пройдёшь. Наверное, сидит там и подкарауливает.

– Не… Он на улицу ушёл, я видела. На меня так посмотрел, будто проглотить хотел и косточки выплюнуть.

Звезду привязали ниткой на самую верхушечку, серпантин, как и полагается, спиралью пустили по веткам, а дождик просто сверху вниз. Ёлка получилась не хуже той, что дома. Только игрушек и мандаринов не хватало. А когда вся работа закончилась, Кай сказал:

– Давай заглянем, какая у соседа чёрная дыра.

– В чужую квартиру, – рассудительно произнесла Гретель, – забираются только воры.

– Мы же не станем ничего трогать. Мы только одним глазком посмотрим – и назад. И вообще, мы не так просто зайдём, мы ему подарок принесём. У нас две ёлки, а у него – ни одной. Мы эту ёлочку ему подарим. Вот он приходит домой, а у него – новогодняя ёлка! После этого он уже не будет таким злым.

Иллюстрация к рассказу Макса Олина

Кай выдернул наряженную ёлочку из сугроба, и дети побежали в парадную, на третий этаж, где ждала открытая дверь Омбудсмена.

Злой волшебник Омбудсмен жил в однокомнатной квартире. На кухне у него не было кастрюль, а были колбы, реторты для перегонки и старый керогаз, на котором стоял закопчённый прибор под названием бурбарбут. И ещё было множество банок со всякой сушёной пакостью. Заходить на такую кухню не захотелось ни Каю, ни Гретель.

А в единственной комнате не было вообще ничего, только на полу ровно посреди комнаты темнело чёрное-пречёрное пятно.

– Чёрная дыра! – прошептал Кай.

– А где же он спит? – спросила Гретель.

– Не знаю. Может, он вовсе не спит или на кухне под потолком. Уцепится за лампу и висит, как летучая мышь.

– Ёлку где поставим?

– В комнате, в углу. На кухне ёлок не бывает.

Аккуратно обошли дыру и поставили ёлочку возле балконной двери. В комнате сразу стало повеселее.

– Давай заглянем в дыру? – спросила Гретель.

– Только осторожно, а то провалишься, никто тебя оттуда не вытащит.

Дети взялись за руки и маленькими шажками приблизились к чёрной дыре.

– Ух, ты! – воскликнул Кай.

– Ой, мамочки! – пискнула Гретель.

– Настоящий, – выдохнул Кай, – Викинг Нагано Голд!

– А на крыше – цукаты и марципанчики! – простонала Гретель.

– Погоди, – остановил сестру Кай. – Ты там что видишь?

– Пряничный домик. Хорошенький, каких и не бывает.

– А у меня – коньки. Профессиональные. Ты знаешь, сколько они стоят? Сто пряничных домиков купить можно.

– Вот, значит, куда неполученные новогодние подарки деваются! Слушай, давай достанем наши подарки? Всё равно они Омбудсмену не нужны.

– Стой! – возразил разумный брат. – Ты знаешь, где бывает бесплатный сыр?

– Знаю. У мамы в холодильнике.

– Тут не холодильник. Это чёрная дыра! Провалишься и будешь там торчать до второго пришествия.

– Чьего?

– Колдуна Омбудсмена. А что он с тобой сделает – сама догадайся. Пойдём лучше домой, пока он нас тут не застукал.

– Труба из шоколадок сделана, как из кирпичиков, – пожалилась Гретель.

– Таких коньков ни у кого в городе нет. Значит, и в дыре их нет. И домика твоего – тоже.

Вздохнул Кай, всхлипнула Гретель, но, как всегда в трудную минуту, взялись они за руки, увели друг дружку от соблазнительной дыры и побежали домой, где мама пекла кексы и лежали спрятанные до поры новогодние подарки, может быть, и не самые дорогие, но купленные с любовью.

А за час до Нового Года – топ-топ – на лестнице показался злой колдун Омбудсмен. Поглядел на раскрытую дверь, злорадно покачал головой и канул в квартире, дверь закрыв на замок, две задвижки и три защёлки. Затем, не снимая калош, зашёл в комнату и увидал ёлку.

– Это что такое?! – закричал Омбудсмен гадким голосом. – Немедленно прекратить!

Злой колдун опрокинул ёлку, принялся топтать её ногами, затем попробовал сломать. Исколов руки и перемазавшись в смоле, капельку успокоился и сказал сам себе:

– Зато я теперь точно знаю, что противные дети забрались в мой дом и, значит, попались в ловушку.

И Омбудсмен начал готовиться к страшному новогоднему колдовству. А что делать? Новый Год приходит для всех, в том числе и для злых волшебников.

Омбудсмен вынес ёлку на лестницу, запихал в мусоропровод, подмёл пол, проветрил комнату и напрыскал всюду вонючим одеколоном, чтобы запаха не осталось от выброшенной ёлки. Потом принялся таскать из кухни банки со всякой дрянью, и колдовские амулеты, и ещё что-то, о чём и рассказывать не хочется. А когда закончил приготовления, подошёл к чёрной дыре и сказал:

– Попались, воришки? Теперь сидите в дыре. Можете плакать, я разрешаю: вас никто не услышит. А я сейчас позову ужасного демона Ювенала. Он очень любит кушать таких детишек, как вы. А когда он съест вас, то поможет мне добиться власти над миром!

Омбудсмен заглянул в чёрную дыру.

– Жаль, я не вижу, как вы там плачете и просите пощады. Пощады не будет. Вы отвратительные дети, вы не здороваетесь со старшими и лазаете по чужим квартирам. За это вас надо скормить Ювеналу. Плачьте сколько угодно, я всё равно не вижу ваших слёз. Зато я вижу там императорскую корону и удостоверение президента всего на свете. Мне эти вещи очень пригодятся. С Новым Годом, скверные дети! Сейчас явится голодный Ювенал!

Омбудсмен начал читать заклинания. Чёрная дыра заколыхалась, раздулась, и с первым звоном курантов из неё полез демон.

– Жрать хочу! – заревел он. – Где дети?!

– Там! – гавкнул Омбудсмен. – В дырке сидят!

– Там никого нет! – Ювенал запустил лапу в дыру и вытащил кусок чёрствого пряника и один сломанный роликовый конёк. Именно эти, подобранные на свалке вещи, казались при взгляде в чёрную дыру чудесными новогодними подарками.

– Обманули! – закричал Омбудсмен. – Жалкие воришки не полезли воровать!

– Я сам найду этих детей! – завыл Ювенал, но сначала я сожру тебя!

– Меня нельзя есть! – завопил Омбудсмен. – Я же тебя вызвал!

– А мальчиков и девочек на обед не приготовил! За это я и сожру тебя!

Так бы, наверное, и вышло, но с первым ударом часов в пустой комнате появились три зелёных воина с копьями в руках. Копья были похожи на еловые иголки, да и сами воины были иголками, опавшими с принесённой ёлочки и не замеченными колдуном, когда он подметал пол.

Три копья вонзились в бока демона. Ювенал завыл, начал метаться, но не тут-то было. От еловых иголок спасения нет. В три секунды демона загнали обратно в дыру. Чёрная дыра раздулась и превратилась в старое помойное ведро, которое покатилось по полу, брякая жестяными боками.

– Моя дыра! – заголосил волшебник Омбудсмен. – Вы её поломали!

– Что с этим делать будем? – спросил один воин.

– Пусть его. Он уже ничего не может, а нам пора в лес, на ёлку.

С двенадцатым ударом часов зелёные воины исчезли.

Омбудсмен выполз из угла, схватил ведро. Ничего волшебного в нём не оставалось, – обычное помойное ведро.

Во дворе грохотал и вспыхивал салют, играла музыка, звучали голоса. За стеной кричали «Ура!» Кай и Гретель.

Омбудсмен уселся на перевёрнутое ведро.

– Не надо отчаиваться, – сказал он. – Это не последний Новый Год. Все неприятности в жизни временные. Сегодня их нет, а завтра – будут.

Омбудсмен поднял с пола грязный кусок пряника и начал мрачно жевать.

Тряпочная сказка Ника Батхен

Ника Батхен

28 сентября 1974 г.

Платье было великолепно. Белоснежное, новенькое, «с иголочки», с пышной юбкой, украшенной брабантскими кружевами, с тугим лифом, расшитым золотом, с ажурными рукавами. Ничего прекраснее просто нельзя было вообразить. Немножко чванясь, платье думало про себя, что и принцесса, пожалуй, не постеснялась бы пойти к алтарю в таком наряде. Оно висело в огромном, пахнущем нафталином шкафу, между траурным роброном черного атласа и лиловой кокетливой амазонкой. Позади были примерки, возня портних, иголочки и булавочки, счастливый смех милой невесты и восторги её подруг. Сегодня утром, только лишь рассветёт, платье достанут из шкафа и впервые наденут по-настоящему. Они поедут венчаться в собор Сен-Жерве, через весь Париж. Будет музыка, и цветы, и горсти белого риса – только бы не испачкаться! А потом – бал, чудный бал…

– Зря мечтаешь! – фыркнул черный роброн и насмешливо колыхнул юбкой. – Свадебные наряды как бабочки – утром надел, вечером снял. И больше они никому не нужны. Тебя отнесут на чердак, дорогуша, на пыльный гадкий чердак. И голодные крысы вмиг объедят всю твою красоту, и кружева, и золото. Останется только тряпка, да, тряпка! Так и знай!

– Фи, как некуртуазно! – брезгливо дернула плечиком амазонка. – И не стыдно пугать новенькое! Его ещё могут перекрасить в милый цвет, хотя бы бедра испуганной нимфы или пепла увядшей розы. Или пустить на подушки в гостиной – белые пуфики это так стильно!

– Может, оно и к лучшему, – пробурчал из глубины ветхий синий капот. – Чем дряхлеть потихоньку на вешалке, пугаться детей и моли, дрожать из-за каждого пятнышка – раз, и съели.

– Как вам не стыдно! – вмешалось, наконец, величавое бальное платье, отделанное жемчугами. – Что за низкие вкусы, что за вульгарные манеры – можно подумать, мы живем не у светской дамы самого высокого происхождения, а в дешёвом гардеробе певички из Фоли-Бержер! Прекратите немедленно!

Свадебное платье так и обвисло. Вся радость испарилась, красота померкла, даже вышивка золотом потускнела. Представились крысы – оно видело их у портнихи – мерзкие крысы с усатыми мордочками и скверными, голыми хвостами, шлёпающими по половицам. Вот они, цепляясь проворными лапками, поднимаются по подолу, въедаются в кружева, перегрызают нити… Платье ахнуло и промолчало до самого рассвета, не слушая увещеваний.

Едва солнце наполнило комнату, двери шкафа с грохотом распахнулись. Свадебное платье грубо сорвали с вешалки, вытащили наружу и стали топтать ногами, не жалея ни вышивок, ни кружев. Красавица невеста визжала, что никогда не любила этого оборванца, пусть господь пошлёт ему импотенцию, чуму и холеру, пусть у него выпадут все зубы и останется лишь один – для боли, пусть очередь его кредиторов протянется от бульвара Капуцинок до Сен-Жермен и у каждого в руке будет большая палка! Дружным хором причитали мать и сестры покинутой, бранился отец, рыдали слуги. Казалось, хаос продлится вечно. Наконец невесту успокоили и увели обедать, а опозоренный наряд затолкали в шкаф, чтобы вечером снова безжалостно вытащить.

Кое-как свернутое, платье понесли вверх, по узкой и темной лестнице. Зловеще скрипнула дверь, запахло пылью и плесенью. Платье бросили на старинный резной стул с вытертым сиденьем, не позаботившись даже поднять с пола белый подол. Скрежетнул засов. Всё.

Платье не умело плакать и не в силах было сопротивляться. Что оно может – ломать рукава, шуршать бантами, волноваться лёгкими кружевами? Судьба его решена, жизнь кончена. Оставалось дождаться крыс. Часы тянулись томительно долго, с улицы доносился шум экипажей, крики разносчиков, перебранка прислуги. Наконец настал вечер. Загорелись тусклые фонари, заспешили в театры нарядные дамы и прифранченные кавалеры. Подумать только – бал бы уже начался… А оно прозябает здесь, среди старой мебели, рухляди и тряпья.

– Что, не нравится? – раздался пронзительный голосок.

Ах! Крыса! Перепуганное платье изо всех сил скомкалось на стуле, подобрав повыше юбки и кружева.

– Время уносит все: длинный ряд годов умеет менять и имя, и наружность, и характер, и судьбу, как говаривал старик Платон. Вы, случайно, не читали Платона? А я вот, знаете ли, водил близкое знакомство – корешок переплета, правда, был жестковат…

Читать платье не умело и разговаривать не хотело. Но философствующему крысу это не помешало – устроившись поудобней на расшитой подушке для ног, он продолжил вещать, в задумчивости покусывая собственный хвост.

– Кажется, я нашёл достойного собеседника. Платон мне друг, но и истина порой обходится не дороже сырной корочки в сытый день. Да не пугайтесь так, не дрожите вашими глупыми бантами! Пока мне интересно беседовать, никто вас не съест, даже лапкой не тронет!

Страх ослаб, а затем и совсем исчез. Под неумолчный писк серого ценителя античной мудрости платье тихонечко задремало. Так и пошло – дни тянулись за днями, недели за неделями, на чердаке становилось то теплее, то холоднее, изредка с чердака капало, и тогда прибегали служанки с тазами, иногда снизу заносили очередную ненужную рухлядь. Однажды платье увидело и вредный черный роброн, но разговаривать с ним не стало. Время шло, крыс старел, толстел и хромал, потом его место занял столь же просветленный сын, затем внук – тот любил поваляться на пыльном кружеве, декламируя волнительные рондели…

А потом появились подёнщицы в белых косынках и аккуратных передниках. Окна раскрыли настежь, старые вещи стали вытаскивать прочь – дом продали, рухлядь отправляли на помойку. К пыльной ткани несчастного платья впервые за много лет прикоснулись теплые руки.

– Мари, Жанетт, поглядите какая прелесть! И оно ведь никому не нужно, правда? Позвольте, я его заберу!

Платье бережно упаковали в серый мешок и понесли по улице. Новый дом оказался куда скромнее – в шкафу вместо бархата и атласа тихо висели льняные юбки, шерсть и сукно. Благородный наряд вызвал у них совершенно детский восторг, и платье приободрилось. Его долго стирали в трёх водах, срезали пышные банты и половину кружев, заузили юбки и немного расставили корсаж. А затем, затем…

Маленькая церковь в предместье, конечно, не шла ни в какое сравнение с роскошью Сен-Жерве. Но все же это была настоящая свадьба! Горели свечи, пели мальчики, кюре читал положенные молитвы, и рядом с платьем красовался восхитительный чёрный костюм. А потом на ступеньках подружки осыпали невесту и жениха розовыми лепестками. И вечером они танцевали в кафе, кружились без остановки, задевая юбками мокрый пол. А ночью, осторожно расстегнутое, платье упало на пол рядом с черным костюмом – вот что такое счастье!

Платье думало, что на этом его судьба завершилась. Но вышло совсем по-другому. Его аккуратно отчистили, сложили в сундук, напичкав мешочками с нафталином. А затем стали доставать каждый год, в день свадьбы. Когда хозяйка Фантина ждала ребенка, она только раскладывала его на постели и улыбалась. Когда беременность завершалась – наряжалась и целый вечер танцевала с мужем на кухне. Она любила своего Жана и свадебное платье тоже любила. И хозяйским дочерям нравилось разглядывать золотое шитьё, гладить банты и кружева, а когда мама не видит – примерять на себя чудный наряд. Наконец, старшая из них, Адель, выросла – и в один прекрасный день платье снова взялись перекраивать, ушивать и удлинять.

И снова гремела музыкой свадьба, кружились юбки, ахали подружки невесты, и тихонько вздыхала мать. Молодожёны уехали в путешествие, вместе с ними платье повидало Прованс, прогуливалось по улочкам тихого городка со смешным названием Динь-ле-Бен и вернулось назад, благоухающее лавандой. Новая хозяйка перекрасила платье, придав белизне оттенок топлёного молока, и надевала его на праздники – случалось и по десять раз в год. В шкафу к старинному наряду относились с почтением, уважительно приседали и спрашивали совета. Единственная дочь хозяйки, Полетта, как и её мать когда-то, забиралась в гардероб, чтобы посидеть там тихонько, прижавшись к нежной душистой ткани.

В свой черёд и эта девушка собралась замуж, сияющая и гордая, с веночком из флердоранжа в пышных кудрях. Счастливый жених на руках снёс невесту со ступеней церкви, а потом, вечером, в нетерпении вырвал две застёжки из ослабевшей ткани. Платье вздрогнуло – не столько от обиды, сколько от дурного предчувствия. Оно не ошиблось – пришла болезнь. После рождения дочки Полетта начала чахнуть и в считанные недели истаяла. Супруг погоревал в меру – и женился на другой, шумной, крикливой тётке. Вещи прежней хозяйки скопом отправились на чердак, там же в крохотной мансарде разместили и падчерицу с няней. Скупая хозяйка считала каждый сантим, приходилось выкручиваться. Спасали золотые нянины руки. Пышные юбки пошли на подгузники и пелёнки для малышки Жюли, из кружев сшили чепчики и царапки. А расшитый корсаж, пуговки и подкладка пригодились совсем для другого. Всякой девочке нужны игрушки, мягкие и понимающие друзья – чтобы было кому поплакаться, утыкаясь в тряпочное плечо мокрой от слёз щекой, кого обнять, укладываясь в постель.

Так платье стало куклой. Сперва было до невозможности удивительно – у меня руки, ноги, глаза и чепчик? Меня одевают и раздевают, катают в колясочке? Мне говорят?

– Дорогая мадемуазель кукла, скушай ложечку кашки за папу, ложечку за няню, ложечку за кота Фелисьена, две ложечки за мама́ на небесах. А за тетю Клодетту пусть свиньи едят знаешь что?

Шаловливая девчонка разражалась хохотом, няня укоряла её, а потом смеялась вместе с нею. И кукла улыбалась про себя тряпочной блеклой улыбкой. Она полюбила ласковую Жюли, ей нравилось служить игрушкой, унимать дурные сны, выслушивать детские горести и обиды. А когда на чердак приходили крысы, злые крысы с усатыми мордами, кукла грозила им тряпочным кулачком и бормотала плохие слова, которым научилась от няни. В правой ноге она прятала большую цыганскую иглу – пусть только подойдут, скверные твари, враз уколю! И крысы слушались, уходили грызть свечку, хрустеть хлебными корками, копошиться в углах.

Девочка потихоньку росла, скудная жизнь ей нисколечко не вредила. Разыскав на чердаке старинную азбуку, няня стала учить воспитанницу читать – и, конечно же, кукла училась вместе с ней. До Платона они не дошли, но кое-как разобрать сказку Шарля Перро, песенку матушки Гусыни или стих из псалма могли обе. Их жизнь переменилась в один момент. Отец застал мадам Клодетту с лакеем, выгнал её из дома, три дня пил, а протрезвев, вспомнил, что у него есть дочь. Жюли перевели вниз, накупили ей новых платьев, книжек с картинками, удивительных фарфоровых барышень, умеющих открывать и закрывать глаза и пищать «ма-ма». Даже няне достался тёплый платок и бутылочка монастырского бальзама, исцеляющего от всех болезней. У куклы было время подумать о превратностях судьбы днём, когда Жюли училась или играла с новыми любимицами. Однако в постель брали именно её, тряпочную подружку. И на прогулку носили её, сколько бы ни ворчал отец.

У Жюли были доброе сердце и щедрая душа. Увидев в переулке маленькую калеку в поношенном платьице, которую на руках вынесла из подвала бледная мать, девочка не только вывернула свой кошелёк и отдала беднякам все, что там было, но и подарила несчастной самое дорогое, что у неё оставалось – куклу.

Новый дом оказался самым скверным местом из всех, что видела кукла и когда-то доводилось видеть платью. Сырость, грязь, вонь, тараканы, крысы, два оборванных сопливых мальчугана, играющих с мусором на полу, и молчаливая Луиза, еле способная поднять руку. В новой хозяйке едва теплилась жизнь, она неохотно ела жидкий суп, которым пичкала её мать, безразлично относилась к недолгим прогулкам, тычкам и щипкам младших братьев. Но при попытке отнять новую игрушку вцеплялась в тряпку тонкими пальцами и начинала заунывно, страшно кричать. В кукле шевельнулось новое чувство – когда она была платьем, то думала только о себе, о своих прихотях и восторгах. А теперь училась жалеть.

Когда мать уходила из подвала искать работу, а мальчишки выкатывались во двор возиться в лужах с такими же оборванцами, кукла тесно прижималась к Луизе, утешая и успокаивая её. Она тихонько пела все песни, которые успела выучить, рассказывала сказки Перро, приукрашивая их, как могла. Она заплетала девочке волосы, растирала холодные ноги, разминала ладошки. Однажды с кровати больной прямо из рук вывалился апельсин – редкое лакомство, пожертвованное доброй соседкой. Поднатужившись, кукла упала с постели, смешно переваливаясь на шатких тряпочных ножках, прошла в угол и сумела докатить потерю назад, до края кровати. Потом посмотрела строго:

– Я смогла. Значит, и ты сможешь.

С того дня Луиза стала тренироваться – когда никто не видел, сползала с кровати, подымалась, цепляясь за спинку, приседала как младенец и снова вставала. Потихоньку она научилась ползать по стенке до низенького подвального окна, чтобы подышать воздухом, научилась сама заплетать себе волосы и часами тормошить непослушные пятки. Девочка заулыбалась, начала лучше кушать, разговаривать с матерью, пересказывать братьям сказки, услышанные от куклы. В один прекрасный день домой вернулся отец – его считали погибшим, а он попал в плен в Эльзасе, два года просидел в лагере, потом нанялся матросом, чтобы подзаработать. И вот с полным кошельком на своих двоих явился к милой жене, дочке и сыновьям. Увидев пышную бороду отца, услышав его громовой хохот, девочка встала с постели и сама ногами пошла навстречу. Как все обрадовались – и кукла тоже.

Иллюстрация к рассказу Игоря darkseed Авильченко

Луиза выросла – люди быстро меняются. Годы, проведённые в неподвижности, обострили неженский разум, научили терпению. С детской игрушкой она не расставалась – фантазии о говорящей кукле с годами стали казаться болезнью, но нежность сохранилась. Нищая замарашка сама поступила в Сорбонну, стала заниматься наукой, прослыла старой девой. Наконец вышла замуж за товарища по лаборатории, длинноносого шутника Лазара. Принаряженная кукла в фате ехала на крыше авто и улыбалась – довелось ещё разок повидать свадьбу.

В свой черед у хозяйки появились близнецы – мальчик и девочка. Дом круглился довольством, не переводились гости, голодные и весёлые, не утихали споры и разговоры. По воскресеньям хозяин садился за пианино, хозяйка подпевала ему звонким голосом, а кукла любовалась ими с почётной полки. Но потихоньку тревога вкралась в беседы – приближалась война.

Когда боши вошли в Париж, хозяин исчез из города. Детей не выпускали из дома, Луиза рассчитала няню и делала всё сама – не дай бог, кто узнает, почему у малышей рыжие, кудрявые волосы, длинные носики и зеленые внимательные глаза. По вечерам, когда все засыпали, она часто плакала, обнимая старую куклу. Как-то вечером в дом явился старый кюре – он долго шептался с матерью, уговаривая её. Потом малышей разбудили, наспех одели и увели прочь. Кукла их больше не видела.

Вместо близнецов в доме появилась Эмма, белокурая девочка с ледяными, безжалостными глазами. Она говорила «да, мадам», «нет, мадам», покорно вышивала платочки и чистила картошку, шла в постель ровно в восемь, никогда не играла и не смеялась. На куклу она посматривала, но не так, как смотрели дети. Потом как-то подставила табурет, бесцеремонно сдернула игрушку за ногу, и, не слушая протестов хозяйки, ножницами распорола тряпичный живот. В ватное нутро вложили свернутые письма, рану кое-как зашили суровыми нитками, поверх натянули крохотные панталоны и комбинацию, набросили новое платье, сделанное из хозяйкиного шёлкового шарфа.

Хозяйка надела пальто и черную шляпу, взяла за руку воспитанницу. Та ухватила куклу. И они окунулись в дождь, петляли по сумрачным улицам, ныряли в арки, миновали мосты и перекрёстки. Дважды мимо проходили патрули, но мать с дочерью и игрушкой не вызывали у них тревоги. Наконец, поднявшись по узкой лесенке, они отыскали нужное жилище. Девочка постучала три раза.

– Здесь ли день рожденья Сюзанны?

– Вы с подарками? – отозвались из-за двери.

– Да, раздобыли конфеты для именинницы.

Конфетами оказались патроны. Кукле снова вспороли живот, достали письма и вложили карту с какими-то метками – за ней наутро придёт боец из бригады Сопротивления. Девочку потрепали по голове, та молча стерпела ласку. Хозяйке дали хлеба и мокрый кусок мяса. Они вернулись домой.

Наутро к ним постучались гости – двое мужчин, заросших и жутко голодных. Луиза опустошила запасы, Эмма молча прислуживала за столом. Из живота куклы вытащили карту и засунули туда упакованное в конверт донесение. Девочка тем же вечером отнесла его в сырную лавочку и передала толстяку-хозяину, получив взамен схему аэродрома. Через два дня кукла попала в церковь – за какими-то списками. Ткань понемногу ветшала, переставала держать нитки. Но кукла терпела – она не очень понимала, что такое война, но люди с лающей речью ей не нравились, стрельба пугала, и слёзы хозяйки тоже не радовали. Надо так надо. Смерть от старости всё же лучше бесславной гибели на чердаке, в зубах отвратительных грызунов!

Теплым июльским вечером они снова собрались навестить квартиру под самой крышей. Эмма постучала три раза.

– Здесь ли день рожденья Сюзанны?

– Вы с тортом? – отозвался знакомый голос.

– Беги! – закричала Луиза и выхватила маленький пистолет. Она успела выстрелить дважды, потом ударила автоматная очередь. Стрельба задержала преследователей. Кубарем скатившись с лестницы, Эмма выскочила из подворотни и скрылась в соседнем дворе. Кто лучше детей Парижа знает хитросплетение улиц и улочек, подъездов и черных ходов, потайных лестниц и мостиков между домами? Ни один бош не угонится за уличным воробышком, пусть попробует! Ну, лови!

Проворной Эмме удалось укрыться на чердаке заброшенного доходного дома. Она осторожно достала из куклы донесение, трижды прочла его вслух, запоминая намертво, и разодрала надвое. Исписанную половину она измельчила, изжевала и разбросала по полу – не прочтёшь. А на чистой угольком написала записку: “Эмма Югель, тринадцать лет, умирает, но не сдаётся. Да здравствует Франция! Если найдёте мои слова – передайте отцу, что он может гордиться дочерью”.

Свёрнутую записку девочка спрятала в многострадальный, залатанный живот куклы, поправила той панталоны и платьице. Потом посадила тряпочную посланницу на какой-то ящик, прикрыла дверь чердака и сбежала вниз. Кукла долго ждала возвращения Эммы, но так и не дождалась – дни сменялись ночами, лето зимой, зима весной, но двери больше не открывались. По счастью, крысы здесь не водились – лишь пауки плели пыльные сети, приманивая зелёных осенних мух. Иногда за стенами грохотали выстрелы, рвались гранаты. Потом Париж наполнился шумом и гомоном, восторженными песнями и залихватской бранью. Из чердачного окошка кукле был виден салют – небо словно бы расцвело пёстрыми, удивительными цветами. Это было последнее яркое воспоминание.

На чердак никто никогда не заходил, по лестнице не поднимался и дверьми не стучал. Новой весной голуби свили гнездо под крышей, и кукла умиленно наблюдала, как гадкие розовые создания, подрастая, превращались в красивых белых и пестрых птиц. Но однажды птицы улетели и не вернулись назад. Кукла осталась совсем одна. Она всё время дремала, вспоминая долгую жизнь – выходки баловницы Жюли, ловкие руки Фантины, свою первую неудачу и первую чудную свадьбу. «Время уносит все: длинный ряд годов умеет менять и имя, и наружность, и характер, и судьбу», говаривал старый философ. Разум утихал в кукле, как потихоньку гаснет фитиль в оскудевшей масляной лампе. Ещё немного – и придет темнота, тело станет кучкой ветхих лоскутов, а душа удалится… Кукла не знала, есть ли у неё душа, и старалась об этом не думать. Будь что будет, главное, что не крысы!

Когда стены и пол задрожали, поднимая клубы пыли, кукла решила, что она попросту умирает. Но это всего лишь погибал её мир, тёмный сырой приют. Огромное чугунное ядро било в стену, обращая в развалины ветхое строение, падали камни, дребезжали и осыпались стёкла. Дом вздрогнул натруженным старым телом, словно слон, сраженный масайскими копьями, тяжко вздохнул и рухнул. Кукла рухнула вместе с ним. Её выбросило из выбитого окна прямо на мостовую, под ослепительно яркое солнце, в разноцветный городской шум. В паре мест треснули, расползаясь, швы, из надрывов полезла сырая вата. «Это конец», – успела подумать кукла.

Её подняли чьи-то сухие холодные ручки в вязаных митенках.

– Боже, какое чудо. Настоящий шедевр, игрушка ручной работы. Вот так чепчик! А личико, личико нарисованное – словно красавица спит и все понимает! Не бойся, малышка, тебе ничего не грозит.

Маленькая остроносая старушка осторожно уложила куклу на сгиб локтя, словно младенца, и поспешила по улице. Экспонат сильно пострадал от ненадлежащего хранения, надлежало заняться экстренной реставрацией. Кукла сама по себе молодая – судя по фасону чепчика, нарисованным румянам и ручкам без пальцев, нулевые-двадцатые годы. Но парча и кружева старше, гораздо старше. Интересно, что за мастер её работал?

Удивлённая кукла успела разглядеть золотые буквы «Musee», подивиться мраморной лестнице с полированными перилами и парадной бронзовой люстре. Потом её отнесли в маленькую аккуратную комнатку и положили на застеклённый стол. Бойкая старушка включила свет, разложила рядом с собой целую кучу таинственных и, чего уж греха таить, страшноватых инструментов. Митенки она сменила на резиновые перчатки, на морщинистой ручке кукла заметила синий номер, похожий на те, которыми хозяйки метят бельё. Осторожно орудуя пинцетами, старушка освободила куклу от платья и чепчика, внимательно осмотрела надрывы, задумалась вслух – поменять ли набивку или достаточно её просушить? Затем железным инструментом подцепила ветхие панталончики и ахнула, увидев дыру в животе – игрушка испорчена. Не безнадёжно, но серьёзно, существенно. А что это там у нас? Ловкий пинцет подхватил обрывок бумаги и развернул его. Старушка поднесла к глазам лупу. Эмма Югель… Да здравствует Франция!.. передайте отцу, что… гордиться дочерью. Две слезинки скатились с набрякших век, старушка поспешно подхватила их мягкой салфеткой, чтобы не повредить экспонат.

Для куклы началась новая, удивительная и интересная жизнь. Две портнихи, ахая и болтая, ловко сменили набивку, шёлковой тонкой нитью заштопали усталую ткань, так что стало не разглядеть швов. Чепчик оставили прежний, а вот платье пошили новое, из зеленого пышного бархата. На грудь прикололи интересную брошь, похожую на остроконечный крест. И в одном из огромных залов поставили целую витрину, освещённую яркими лампами. Рядом с куклой положили полустёршееся письмо.

Тысячи тысяч людей теперь проходили мимо, любовались и хвалили её, восхищались отважным подвигом. Что тут отважного – просто валяться на чердаке, потихоньку отсыревая? Но наблюдать оказалось преинтересно – посетители всё время менялись, а вместе с ними менялись моды. Изредка в музей приходили свадьбы, невесты волочили по паркету длинные шлейфы нарядных платьев – каждый год новых фасонов. Иногда, словно чувствуя, что кукла соскучилась, приходила старушка-директор со своей весёлой веснушчатой внучкой и тихонько, чтобы никто не видел, разрешала им поиграть. Кукла шептала на ухо новой подружке старые сказки, девочка смеялась, думая, что ей чудится. А потом – снова витрина, подушечка и крепежи.

Иногда холодными и долгими ночами по музею бродили крысы. Робко жались к стенам, сновали из угла в угол, прячась в тенях, не рискуя выйти на середину огромного зала. Сонная кукла смотрела на них сверху вниз – как шлёпают голые хвосты, как моргают яркие глазки-бусинки. Она больше не боялась ни грызунов, ни чердаков, ни ночей. Подумаешь, глупость – крысы!

За милых дам Валерий Гон

Валерий Гон

09 декабря 1962 г.

Кто истинно увлечен любимым делом, редко следит за внешностью. Рассеянных ученых причёсывают жены; детей, отвлекая ненадолго от игр, умывают их мамы. За Смертью никто не ухаживал, поэтому за тысячу лет самоотверженной работы она немного поистрепалась. Износилось рубище, выбелились кости, седые космы сбились в паклю, глаза от бессонницы воспалились и застыли в глазницах тёмными рубинами. Только коса выглядела ухоженной, от полированной ладонями рукояти до истончившегося от постоянной работы блестящего лезвия. Что и неудивительно – настоящий профессионал всегда содержит инструмент в порядке.

Смерть любила свою работу и давно смирилась с её издержками. Понимая, что всё сущее бренно, что большинству людей она несёт облегчение, спасая их от боли и немочи, и что остальным, в сущности, дарит не худшее из благ – свободу, она научилась спокойно принимать ужас и отчаяние, выплёскиваемые ей в ответ. Нет, было иногда слегка обидно, когда её сначала звали, а стоило прийти, пытались увильнуть, но с этим она справлялась одним взмахом косы.

Сегодня её ждал особенный заказ. На Новый Год она всегда старалась отложить себе что-нибудь вкусненькое, чтобы испытывать положительные эмоции весь год. Смерть была чуточку суеверной. К полуночи её пригласил старик-волшебник, доживающий вторую сотню лет в невидимом замке на горе. Он оставлял заявку ещё осенью, когда по соседству начали строить большой трамплин для лыжников, но любезно согласился подождать.

– С наступающим! – Смерть смущённо протянула старичку две гвоздики.

– Ох! – вырвалось у волшебника.

Даже интеллигентным людям не всегда удаётся скрыть замешательство при встрече с неожиданным. Но они, по крайней мере, стараются загладить неловкость. Скоро Смерть удобно устроилась в глубоком кресле у камина и с удовольствием слушала рассказ гостеприимного хозяина о временах его молодости (а о чём ещё вспоминать старикам?), о любви и страсти (а что сильнее может волновать женщин?), и – как ни удивительно – о красоте. Старый чародей оказался эстетом.

– Красота – это доступное всем волшебство, – заявил он. – Красота бывает грозной – посмотрите хотя бы на водопад; красота бывает нежной – возьмите пушистого ещё не блохастого котёнка. Красота всегда функциональна…Да-да, моя милая леди, по внешнему виду встречают, и по нему же часто провожают, вопреки известной поговорке. Уродливому врачу труднее лечить больных, да и пациенты идут к нему неохотно. Или взять, например, вас…

Волшебник выдержал эффектную паузу.

– …Вы прекрасны, сударыня!

Смерть с улыбкой поклонилась.

– Но прекрасны той грозной красотой, что обрамляет мощь водопада. И потому ваши пациенты не горят желанием доверить утлые челны своих судеб вашим бурным водам. А, наоборот, испытывают страх перед стихией, что вполне естественно. Скажите, много ли вы видели исключений?

– Ни одного, – подтвердила Смерть.

– Я так и думал. А представьте теперь, что вы сияли бы той нежной почти детской красотой, что не насторожит и самого отъявленного труса. Не теряя при этом ваших… хм-м… боевых возможностей, разумеется. Разве не легче вам было бы выполнять работу в этом случае?

– Боюсь, я отвыкла от макияжа, – холодновато ответила Смерть. – А тем более от молодости.

– Увы, сударыня, над временем не властен никто из нас, – сказал старый волшебник. – Но вот что касается внешности… Вы пришли ко мне в канун новогоднего праздника, и пришли с подарком. Разрешите и мне преподнести вам в ответ что-то полезное, небольшой сувенир… да хоть вот эту снежинку!

Он сделал почти неуловимое движение рукой, будто выхватывая что-то прямо из воздуха, и в его пальцах оказалась хрустальная шестиконечная звезда на тонкой английской булавке – сверкающая миниатюрная брошь.

– Примерьте, пожалуйста!

Смерть поднялась, мельком взглянув на часы: без десяти, старик хотел умереть ровно в полночь, время ещё есть. Взяла протянутую с поклоном снежинку, затруднилась на миг, куда приколоть, но решила не модничать и прикрепила к свисающему с плеча лоскуту. Оглянулась в поисках зеркала.

Широким жестом волшебник сотворил зеркальное полотно рядом с камином.

Она взглянула. Ого!

В зеркале отразилась очень юная девушка, скорее ребёнок, чем подросток, в голубой шубке, отороченной белым мехом, и в белых сапожках. Руки её были свободны, а длинные белокурые волосы заплетены в тугую косу почти до пола. Взгляд наивный и добрый. Смерть подняла руку с инструментом – девушка дотронулась до волос.

– Ого! – сказала Смерть вслух.

– Вам понравилось, леди? – спросил волшебник.

– Это ведь не навсегда?

– Навсегда… когда на вас брошь. Но летом шубка будет выглядеть неуместно.

– Спасибо! Мне очень пригодится.

– Посмотрим, сможете ли вы в таком виде разлить шампанское.

Иллюстрация к рассказу Макса Олина

Смерть усмехнулась (отражение в зеркале мило улыбнулось волшебнику) и взяла с сервировочного столика уже откупоренную бутылку. Всё было прекрасно спланировано, ей не пришлось сделать ни единого лишнего движения.

– За то, что нас ждёт впереди, за то, что пугает и завораживает, что подводит итог и освобождает, за тебя, моя девочка! – поднял фужер волшебник.

Зазвучала далёкая музыка, ярче вспыхнули свечи, затрещали фитили фейерверков и шутих, готовых взорваться с первым ударом старинных часов. Минутная стрелка дрогнула, сдвигаясь к последней цифре…

– А ведь подарок вы приготовили для себя, – шепнула Смерть волшебнику. – Но мне он тоже очень понравился.

И девочка в зеркале распустила косу.

Найти сумасшедшего Ирина Маруценко

Ирина Маруценко

10 октября 1977 г.

Бабка у Пуси всегда была со странностями, а после укуса марсианского воблана окончательно «тогокнулась» – в смысле, стала совсем того. Однако внимательности прежней не утратила: правильно говорят, что космические разведчики бывшими не бывают. Даже если отходят от дел и селятся в сибирских заповедных лесах на Земле.

Для Пуси, впрочем, бабкин острый глаз явился неожиданностью. В космосе отчего-то любые милые и не очень особенности близких забываются на раз.

Вечерний сеанс связи с домом – с чащобной бабкой в Пусином случае – разворачивался по отработанному сценарию. Первым делом бабка отругала Пусю за ненадетую шапочку из углешёлка – её же, бабкин, подарок. В углешёлк после встречи с вобланом бабка верила крепко. Если б не портки из этого сверхнанонаучного волокна, которое бабка, фиг её разберёт почему, иногда называла мифрилом, ходить бы ей с эндопротезом. А так просто кровь, испорченную ядом гада, перелили полностью и отправили разведчицу с миром на пенсию.

По мнению бабки, любой космический модуль недостаточно защищён от радиации, и шапочка из углешёлка призвана была уберечь нежный Пусин мозг от всепроникающего излучения.

Вторым пунктом обязательной программы являлись книги. Бабка и до воблана была архаичной, как первый искусственный спутник Земли, а в глухих лесах пристрастилась даже и читать по старинке. Никакой ночной загрузки через слот в затылке! Только страницы, только хардкор – с этим маловнятным заголовком шли по альфа-связи к Пусе письма с подборками художественной, как её бабка называла, литературы.

Но Пуся оставалась тверда. Ишь чего придумала, читать ей. Да ещё не учебники, не статьи или мало-мальски полезные мануалы, а выдуманную чужим нездоровым сознанием ерунду…

Словом, попеняв Пусе за отсутствие мифриловой шапочки и за пренебрежение последней высланной подборкой художки, бабка вместо того, чтобы свернуть беседу в сторону прощанья, неожиданно подалась к экрану и спросила:

– Что у вас там происходит? Личико у тебя, дитя моё, слишком встревоженное – уж не эксперимент ли провалился?

И Пуся, в душе обрадовавшись, что можно хоть с кем-то поделиться, выпалила:

– Ба, у нас Игорёк по ходу дела с ума сошёл!

Помолчала и решительно прибавила:

– Только я лично в это нифига не верю.

И впрямь, поверить было сложновато. На дипломном космическом модуле оказывались лучшие из лучших студенты Высшего Космического. Здоровые лбы, получившие допуск на полёт не только благодаря собственной научной перспективности, но и крепкому здоровью – физическому и психическому.

В этом году лбов оказалось трое. Собственно, сама Пуся, похожая на рыжего земного хомяка (дипломная работа – «Влияние конвекторного типа завихрения тахионов жёлтых карликов на степень износа обшивки»), длинный и скорбный лицом приколист Игорёк («Использование принципов нейронного взаимодействия при разработке саморазвивающегося искусственного интеллекта») и аккуратистка Айза – потомок переселенцев на Фобос, на лицо страшная, как переселенцам и положено («Возможность противодействия квантовым струнам в кривом поле обратного притяжения»).

Командовал дипломниками легендарный ректор Высшего Космического, строгий и, по единому мнению всех студентов, крайне несправедливый Бергман, проходивший под кодовой кличкой Хэ-эМ, что означало… впрочем, ну его, это отвратительное молодёжное остроумие.

– Понимаешь, ба, сегодня было моё дежурство по кампусу. Завтрак-обед-ужин, как обычно. Я, естественно, приползла на кухню раньше всех, гляжу, а там по всей стене надпись: вы безумны. Вот такенные вот буквы повидлом из зрягоды, прикинь? Оно ж красное такое, как кровища… Я и подумала сначала, что кровь. Даже страшно немного стало… Ну, я притащила сразу Дриса…

– Пуся, следи за языком!

– Нет, ба, я языком эту надпись не лизала, ты чо… Говорю же, Дрис…

– Пуся! Вот оно, ваше нечитающее поколение. Да и предыдущее не лучше! Взять даже многоуважаемого Бергмана – говорит, как уголовник. Никакой культуры речи, вас же слушать неприятно. Коверкаете священный человеческий язык! Надо читать, Пуся, книги, хотя бы понемножку сначала, хотя бы по чуть-чуть…

– Ба, ну не отвлекайся, при чём тут это. Я же про Дэ-Рэ-И-Са, ты забыла? Дипломная-Работа-Игоря-Сергеева, робот же его, я ведь рассказывала! Помнишь, Игорь вечно с ним всякие приколы придумывает. Он ему сейчас женский голос выставил, м-да… умора! И вот Дрис проанализировал эту штуку, чем написано было, и определил, что повидлом. В общем, оставила его стену отмывать, а сама к Игорьку, потому что не к Бергману же идти… а рассказать хоть кому-то надо.

– Это ты зря, что не к Бергману.

– Нет, это хорошо, что я не к нему! – с жаром воскликнула Пуся. – Слушай, что дальше было: Игорёк спал у себя, а в руке у него знаешь, чего было?

– Пустой тюбик?

– Ба, да ну тебя, так неинтересно. Да, выжатый тюбик из-под зрягоды, прикинь! Я его, в смысле Игорька, а не тюбик, еле растолкала. Спрашиваю – чо за фигня у тебя тут, откуда? Ничего не помнит. Короче, получается, что он ночью встал, написал повидлом про безумие и опять лёг дрыхнуть… Игорёк теперь боится, что его признают негодным к полётам… или вообще отбракуют нафиг из науки… ой-ёй. Если б я тогда к Бергману пошла, за Игорьком бы уже космическая карета летела, точно. Наш Хэ-эМ всех вообще студентов ненавидит, только Айзу, может, поменьше. А Игорёк его знаешь, как бесит! Хэ-эМ даже к названию Дриса цеплялся, заставлял переименовать. Правда, без толку. Игорёк у нас упрямый. Не, Хэ-эМ – вот кто тут реально с головой не дружит, а с Игорьком просто какое-то недоразумение…

– Про Бергмана ты, Пусенька, зря, – вздохнула бабка. – Он стольких учеников в настоящие учёные вывел.

– Да он только из себя вывести может, – фыркнула Пуся.

– А насчёт Игоря… Спать, говоришь, он любит?

– Ба, да мы тут никто не любим спать, ты чего. Мы ж тренинги на шестом курсе не зря проходили: четыре часа забытья – и полная боевая готовность! Я вообще три с половиной часа сплю, потому что не успеваю нифига…

– Тогда, дитя моё, тебе имеет смысл заглянуть в санитарку. Посмотреть, есть ли там снотворное, и в каком оно количестве. Да, и шапочку, будь добра, отыщи!

Попрощавшись с бабкой, Пуся пошла к Игорьку. Тот как раз заканчивал возню с Дрисом: загружал в его обогащённый нейронным взаимодействием пластиковый мозг свежую информацию. Пуся села на пол и молча наблюдала за работающим другом.

Наконец, тот щёлкнул крышкой на условной голове Дриса.

– Ну, чучело, скажи что-нибудь умное, – печально попросил Игорёк своё обновлённое создание.

– Из какой области? Может быть, вы желаете побеседовать о гуманитарных науках? Или о науках естественных? Я могу… – Дрис, хотя и был условно-мужского полу, говорил голосом звезды тач-порно Нэнси Йакуш.

– Пофиг.

Дрис на мгновение запнулся и вдруг с придыханием сказал:

– Моя жена печёт блины различной формы и длины.

– Вали нафиг, – Игорёк дал Дрису лёгкого пинка, и тот выкатился за дверь, посверкивая колёсиками.

– Я в него уже всю художку твоей бабки залил, а он тупеет и тупеет день ото дня. Хотя кто это говорит тут про тупость? Это говорит псих. Я псих, да, Пуська?

Пуся уже было открыла рот для слов утешения, как вдруг лампочка под потолком засветилась красным.

– Ой-ёй! – в один голос закричали они с Игорьком. – Ничего ж не закреплено!

Это была одна из многочисленных засад Хэ-эМ: в любое время суток, кроме разве что отведённого на сон, неожиданно отключать в модуле гравитацию. Учебная невесомость. Якобы для предупреждения перед тем врубались сигнальные плафоны – но многое ли можно привести в порядок за десять секунд? Вот и сейчас из незавёрнутой бутылки вылетели шарики энергетического напитка, заплясали по каюте припрятанные (теперь уже не поймёшь где) крекеры, величественно взметнулось к потолку одеяло…

В каюту вплыл, как барракуда, Бергман, высказал всё, что о них думает, и влепил обоим по минус десять к мане.

Из троих дипломников только Айза постоянно всё пристёгивала, завинчивала и закрепляла – как раз на случай невесомости.

* * *

На следующее утро Игорёк опоздал к общеукрепляющей зарядке. Бергман, изрыгая проклятья, пригрозил ему высадкой и полным уничтожением маны. Айза наблюдала за развернувшейся сценой с нескрываемым злорадством, а Пуся наблюдала за Айзой. Если уж кто и подходил на роль сумасшедшего в их маленьком уютненьком модуле, так это переселенка. Чего это она обрадовалась, спрашивается? По большому счёту, все переселенцы не только на лицо ужасные, но и на голову нездоровые.

За завтраком Игорёк, морщась, шепнул Пусе:

– Блин, я точно псих. Знаешь, чего я сегодня у себя под подушкой обнаружил?

Пуся округлила глаза.

– Лазерный резак! Вообще не помню, чтобы я его брал. Да я им и пользоваться не умею – вот попроси меня его сейчас включить, а я фиг знает, как. Нафига он мне? И спать до сих пор хочется… Пуська, мне конец… башка ещё трещит…

Пуся спохватилась: вчера у неё совсем из головы вылетел бабкин совет насчёт снотворного.

– Пойдём в санитарку за колёсами от башки, – предложила она.

Врача в дипломном экипаже не было по причине повального здоровья участников. Вся модульная аптечка состояла из одинаковых пузырьков, подписанных по назначению: «болевой синдром», «витамины» или вот, пожалуйста – «бессонница». Именно содержимое последнего пузырька Пуся и вытряхнула прямо на стол.

– Два, четыре, шесть, восемь…

– Что ты делаешь? – спросил Игорёк.

– Не мешай… восемнадцать, двадцать…

Игорёк с кислой миной грыз таблетку от мигрени и наблюдал за торопливым счётом. Снотворное, подталкиваемое ловкими пальцами Пуси, с тихим щёлканьем падало обратно в упаковку.

– Девяносто, девяносто один… всё! – торжественно сказала Пуся, загоняя последнее колесо. – Девяти таблеток не хватает.

Она постучала пальцем по этикетке, на которой, помимо названия, было написано «100».

Иллюстрация к рассказу Макса Олина

– В учебных модулях все упаковки с лекарствами стандартные, видишь? По сто колёс в каждой. А тут не хватает! Я так и знала, что никакой ты не псих!

– Я не понимаю, – жалобно промямлил Игорёк.

– Либо в модуле кто-то страдает бессонницей, либо…

– Либо…

– Да блин, либо тебе снотворное подсыпает! Ты после него спишь, а в это время кто-то тебя подставляет!

– Нифига себе… Ну ты башка, Пуська!

Пуся собралась было скромно и гордо ответить «да, я такая», но вместо этого сказала:

– Вообще-то это бабки моей идея… снотворное в санитарке проверить…

– Ну, всё равно, – пожал плечами Игорёк, не отводя восхищённого взгляда от Пуси. – И что теперь?

– Теперь ничего, на прак идти пора. У меня ж выход в космос сегодня – образцы обшивки буду соскабливать. А после обеда бабке позвоним и вместе подумаем.

Бывают мгновения, которые хочется помнить годами, но бывает и то, о чём лишь бы забыть немедля, как о кошмарном сне. Пуся хотела бы, если б такое в принципе было возможно, отформатировать небольшой участок своего мозга, чтобы выкинуть из него тот момент, когда она едва не улетела в безвоздушное пространство. Да-да, у Пуси были все шансы не пообедать после прака и не обсудить с бабкой заговор против Игорька после обеда.

Страховка, которой крепят работающего снаружи модуля человека, оказалась перерезанной. Не до конца, но ровно настолько, чтобы лопнуть в момент натяжения, когда Пуся неспешно отдрейфовала на максимальное расстояние от шлюза.

Ощущение невероятной свободы (которая суть одиночество и непривязанность во всех смыслах этого слова), ужас смерти, животную реакцию тела, мгновенно вытянувшегося в сторону уплывающего модуля, и пальцев, из последних сил вцепившихся в выступ у иллюминатора – всё это Пуся хотела бы забыть и как можно скорее. И именно об этом она подумала в первую очередь, когда Хэ-эМ, дежуривший у шлюза, с неслышными в вакууме матюками втащил её внутрь. Его-то страховка была в полном порядке и выдержала даже двоих.

* * *

– Дело хуже, чем мне представлялось, – резюмировала бабка, хмуро выслушав послеобеденный рассказ Пуси.

– Это я, я чуть её не убил! – Игорёк стукнул Дриса, который стоял у его ног, кулаком. Дрис отъехал в сторону, вздыхая и постанывая непристойным голосом Йакуш.

– Не ты, а кто-то, – поправила Пуся. – Кто снотворным тебя кормил. Знать бы, кто, я б его… я б ему!

Бабка заявила:

– Вот нам и предстоит выяснить, кто. Найти сумасшедшего, и как можно скорее, не дожидаясь его следующего шага. Полицию хорошо бы подключить… но пока они до вас доберутся… придётся самим.

– Может, я должен рассказать всё Бергману? Пусть меня отправят на Землю, да хоть на Фобос… тогда остальным будет неопасно тут оставаться.

Пуся одарила Игорька нежным взглядом. Такой самоотверженный!

– Подожди, милое дитя, горячку пороть. Давайте для начала очертим круг подозреваемых.

– Давайте! – Пуся с Игорьком одновременно наклонились к экрану, едва не стукнувшись лбами.

– Итак, кому выгодно? Кто хочет, чтобы Игорь, скажем так, сошёл с дистанции, чтобы его научная карьера оборвалась в самом начале?

– Хэ-эМ! – воскликнула Пуся.

– Айза! – брякнул Игорёк и немедленно покраснел.

– Почему? – спросила бабка непонятно кого. Наверное, сразу обоих.

– Да Бергман терпеть Игоря не может, это же очевидно! – с досадой бросила Пуся. – А вот про Айзу, пожалуйста, поподробнее!

– Ну… – Игорь отвёл глаза, – там такое дело… Я не то, чтобы ухаживал за ней или что – просто в киношку ходили пару раз. Знаешь, на эти эн-мерные сеансы. Ты была когда-нибудь?

– Неа, – Пуся старательно разглядывала потолок.

– Да фигня, ничего стоящего. Типа обычного пять-дэ. Пуська, но это давно было! Год назад примерно… Я потом, в общем, сказал ей – ну, давай останемся с тобой типа друзьями…

Пуся оборвала неловкую речь Игорька:

– Короче, уАйзы, получается, есть этот самый…

– Мотив, – неожиданно и страстно выдохнул Дрис.

– Заглохни, чучело, – пробормотал Игорь и отключил Дрису вербальную связь.

– Ага, мотив. Ревность и все дела. И у Бергмана мотив. Я думаю, он завидует, что это ты придумал саморазвивающийся искусственный мозг. Тоже как бы ревнует, вот.

– Ну да, было б чему завидовать. Дрис же тупой, как не знаю даже что. С ним бы диплом защитить, и уже спасибо.

Бабка хмыкнула и сказала:

– Два подозреваемых – уже неплохо, но, дети мои, попробуйте мыслить шире.

– Это как это? – спросила Пуся.

– Например, могла ли это всё подстроить ты, дитя моё?

– Я?! Ба, да ты чо, того?

– Деточка, мы же просто ищем варианты…

– Да нафига мне вытворять такое надо было, а? У меня этого самого, мотива нет!

– Как сказать. Допустим, ты создаёшь Игорю сложности, чтобы помочь из них выпутаться. У тебя появляется повод заботиться о нём, успокаивать… В ответ у Игоря растёт чувство благодарности… И вообще странно, что, обнаружив надпись на кухне, ты отправилась поговорить именно к Игорю, а не к кому-нибудь ещё… – бабка, похоже, увлеклась теоретическим построением.

– Да я случайно, так просто совпало!

Раскрасневшаяся, едва не рыдающая Пуся посмотрела на Игорька. Побледневший Игорёк посмотрел на Пусю. А бабка, как ни в чём не бывало, сказала:

– Больше всего меня смущают таблетки… Они ведь у вас в санитарке унифицированные, верно? Одинаковые пузырьки… и все таблетки одной формы, цвета и размера. Почему тогда снотворного не хватает?

Игорёк, устав, видимо, разбираться в бабкиных маловнятных шарадах, махнул рукой и вышел из комнаты.

– Н-да, загадка. Подумай над этим, дитя моё, и я подумаю. Через час выходите на связь и… знаешь что, Бергман тоже пусть будет. И Айзу пригласите! И, Пуся, пока будешь думать – поищи шапочку!

Пуся выключила видеофон и заплакала. Уж очень обидной оказалась бабкина широта мысли. Тем более обидной, что она была недалека от истины: утешать Игорька Пусе нравилось.

* * *

И вот прошёл час, и даже чуть больше. В Пусином отсеке стоял гул. Бабка только что изложила события двух последних дней Бергману и Айзе, и Бергман, как обычно, стал грубо ругаться, а Айза, как водится, ему поддакивала.

Пуся, на радость бабке, сидела в углешёлковой шапочке. Наплакавшись вволю и бестолково поразмыслив о колёсах (вывод из загадки про снотворное напрашивался, по мнению Пуси, странный), она решила прибрать, наконец, у себя в комнате, закрепить всё, что валялось, и вымести всё, что попадало после очередной учебной невесомости. Шапочку Пуся обнаружила во время уборки в пакете с носками. Хорошо, что с чистыми!

– Итак, ваши версии, дети мои, – бесцеремонно занизив значимость Бергмана, прервала неорганизованное обсуждение бабка. Все замолчали и замерли, даже Дрис перестал бестолково кружить по комнате. В воздухе, как нечто живое, повисла неловкость.

– Игорь? – позвала бабка.

– Ну… типа ничего нового. Я вроде как думаю, что это Айза и всё такое…

– Чо?! Нафиг ты мне сдался, ага! Мечтать не вредно! Да у меня на Фобосе жених!

– Айза, не кричи, скажи лучше, кто, по-твоему, виноват.

– Сергеев и виноват! Сам всё подстроил! Типа – пожалейте меня, меня все хотят извести!

– Дура!

– Псих!

– Тишина! – неожиданно заорал Бергман. Немножко поругался для приличия в наступившей-таки тишине и сказал, кивнув на Пусю:

– Я лично думаю, это она. Типа шибко умная.

Бабка сладко улыбнулась.

– Пуся, а ты что скажешь?

Пуся лежала на полу, подперев рукой голову в нелепой шапочке.

– Я, ба, думала про снотворные колёса… Думала-думала, и вот что мне придумалось. Понимаете, мы ведь все здесь ходим в санитарку за витаминами. Каждый день. И жрём их, кому сколько надо. Как нам медики после комиссий рекомендовали, да? Кому пять штук, кому две… Эти витамины просто бесконтрольно у нас расходуются. А снотворное не расходуется совсем. Ну, и короче, если бы кто-нибудь из нас взял снотворное, чтобы подсыпать другому, он бы что по логике сделал? Добавил бы в банку со снотворным витаминов. Чтобы типа в банке со снотворным опять стало сто колёс. Они ж одинаковые внешне, колёса-то. И никто бы и не понял, что кто-то брал…

– Тварь я дрожащая или право имею! – вдруг неэротично завизжал Дрис и, разогнавшись, помчался прямо на Пусю. Раздался глухой удар, и, как говаривали оставленные за бортом жизни литераторы древности, свет померк в глазах героини.

Пуся очнулась уже на кровати: чьи-то руки осторожно ощупывали её голову.

– Вроде цела, – произнёс некто голосом Бергмана.

– Ох, от души отлегло… слава мифрилу, то есть углешёлку, – это, разумеется, была бабка. – Наипрочнейший материал, сверхзащитный! Мне ногу спас, Пусеньку вот уберёг… Я давно твержу, что одежду только из углешёлка надо шить.

Пуся осторожно повернулась на равномерный звук ударов по железу. Это Игорёк пинал по комнате отключённого безвольного Дриса.

Убедившись, что про углешёлк все всё услышали, а Пуся после сильнейшего удара в голову получила лишь маленькую шишку, бабка переключилась на разбор полётов.

– Откровенно говоря, я поначалу и впрямь на Пусеньку, бедняжку, грешила. Прости, дитя моё, но любовь порой творит с людьми странное. Заставляет совершать не обязательно хорошие поступки. Но после того, как стало ясно, что снотворного в пузырьке не хватает, я поняла, что ошиблась. Даже влюблённый человек сообразил бы досыпать недостающие таблетки. И потом, ты не стала бы рисковать, перерезая себе самой страховку: результат мог выйти непредсказуемым.

Так вот, из-за таблеток получалось, что действовал кто-то, кто не знал о витаминах. Причём кто-то с не совсем человеческой логикой. Кроме того, среди людей в принципе не могло оказаться субъекта с девиантными наклонностями: космические медкомиссии – это не шуточки. И потом, я вспомнила все ваши издевательства, начиная с безобразного имени, по отношению к бедному роботу… вот и глубокоуважаемый Бергман, насколько я знаю, всегда делал на этот счёт замечания. Но кто бы мог подумать, что результатом нейронного взаимодействия становится не столько разум, подобный человеческому, сколько чувства! Которые раз за разом ранили жестокие люди! Неудивительно, что бедняжка озверел. Интересно лишь одно: откуда несчастное создание так уместно откопало цитату из Достоевского?

– Я в него ваши библиотеки заливал, – признался Игорёк. Он уже давно утомился бить Дриса, сел рядом с Пусей и обнимал её за плечи. – Их всё равно никто нифига не читает.

– И вот что получилось, ба! Может, Дрис не из-за нас озверел, а из-за твоих книжек. Я ж говорила, что чтение – бесполезное типа занятие. А оказывается, даже вредное. Недаром уже сто лет никто никакой выдуманной фигни не пишет… хотя насчёт углешёлка ты была, по ходу дела, права… – Пуся пощупала голову.

– Ох, я старая идиотка! – воскликнула бабка, всплеснув руками. – Да и вы хороши. Вы б сказали, что вам для работы литература нужна – я бы фантастику прислала. Три закона робототехники Азимова… да мало ли… а я ж всё классику больше, всё стихи… Ты, Игорёк, когда будешь бедняжку программировать по новой, обязательно запиши ему подборочку, я тебе вышлю в ближайшее время, договорились?

Вдруг загорелся красный индикатор, и через десять секунд в воздухе забултыхались Бергман, Айза, Игорёк, Пуся и индифферентный Дрис. А прочее осталось на своих местах, потому как, на радость ректору, было зафиксировано или спрятано. Согласно инструкции, вот.

Контраст Майк Гелприн

Майк Гелприн

8 мая 1961 г.

Майор Самохин затянулся по последнему разу, протянул остаток беломорины.

– Кури, – сказал он. – Ах, да, ты же не куришь. Так что, Цукерторт, сделаешь?

Арон Григорьевич, подслеповато щурясь, принялся вновь рассматривать фотографии. Девочка была хороша. Чудо как хороша была девочка.

Идеальной формы лицо, глаза огромные, чёрные, улыбка такая, что… Чтоб он так жил, какая улыбка. И льняная коса, длиннющая, до земли. Снегурочка, чистая Снегурочка, кто бы мог подумать, что дочка этого шмака.

– Поста’гаюсь, – сказал Арон Григорьевич. – Сколько у меня в’гемени?

– Да в том-то и дело, что в обрез, – Самохин досадливо крякнул. – Упустил я совсем, понимаешь. Завтра у Леночки день рождения. И приезжает аккурат завтра, из Москвы. Отпросилась у себя в верситете, чтобы, значит, с отцом встретить. За ночь надо, Цукерторт. Сдюжишь? Я прожектора прикажу подтащить. Сдюжишь, а?

– Хо’гошо, – Арон Григорьевич поднялся. – ’Газ’гешите идти, г’гажданин начальник лаге’гя?

– Вот это шмара, – восхищённо сказал Кальмар. Фотография целиком помещалась у него в ладони. – Козырная маруха, гадом буду. Эй, Клоп, ходи сюда. Скажешь уркам, пускай чифиря варят, понял? Тортик ночью ишачить будет, кум, сука, подписал.

Был Кальмар в законе. Угрюм, коренаст, поперёк себя шире да растатуирован от щиколоток до подбородка. Лагерников держал крепко. Поговаривали, что сам кум с ним за руку здоровался, когда не на людях. Цукерторта взял Кальмар под свою мазу. После того взял, как слепил Арон Григорьевич его покойную мать. По ветхому, выцветшему и потрескавшемуся фотоснимку слепил, за двое суток на тридцатиградусном морозе. Кальмар стоял тогда перед матерью с непокрытой головой, с распахнутым навстречу февральской стуже воротом рубахи. Медный крестик на верёвке вмёрз в вытатуированный на груди церковный купол. Молча стоял, потом сказал:

– Как живая. Спасибо, Тортик, век буду помнить, – и, ссутулившись, пошёл в барак. Встал на пороге и бухнул глухо: – Кто жидка тронет – порву.

К утру Арон Григорьевич едва стоял на ногах. Длинные, сильные пальцы, пальцы скульптора, единственное сильное, что в нём было, не гнулись. Боль раздирала застуженное горло, чифирь, что носили из барака зэки, уже не согревал тщедушное, костлявое тело.

Снегурочка была почти готова, оставалась самая малость, а вот силы иссякли. Арон Григорьевич пошатнулся, стал заваливаться. Клоп со снега метнулся к нему, поддержал, подставил плечо. Опёршись на него, Арон Григорьевич приладил к снежному лицу угольки глаз. Ухватив левой рукой запястье правой, унял дрожь, подрисовал ресницы, дугами изогнул брови.

– Б’гитву, – прохрипел он. – Б’гитву давай.

Клоп выдернул из штанины заточку, подал. Арон Григорьевич размашисто полоснул остриём по тыльной стороне ладони. И Снегурочка вдруг радостно и весело заулыбалась, румянец подкрасил щёки, заалели в ушах ягодки-серёжки.

– Идут, – прошептал Клоп. – Идут уже.

Окружённый охраной, майор Самохин под руку вёл дочь к огороженному наскоро сбитой фанерой участку плаца.

Иллюстрация к рассказу Макса Олина

– Настоящий скульптор, – говорил он. – Этого ваял, как его. Давыда, царя древнего. Потом на выставку достижений тоже. Очень был известный, очень, пока врагом народа не стал.

Девушка застыла напротив своей снежной близняшки-сестры.

– Боже, – сказала она, – какое чудо. Потрясающе. А где же мастер?

Двое вохровцев подхватили Арона Григорьевича под локти, вытолкали вперёд.

– Какой чудовищный, жуткий контраст, – сказала Снегурочка. Её передёрнуло. – Такую прелесть слепила эта отвратительная, слюнявая жидовская морда.

У Арона Григорьевича подкосились ноги, он тяжело осел в снег.

– Морда, значит, – Кальмар побагровел лицом. – Так и сказала?

Клоп перекрестился.

– Пахан, век воли не видать.

– А Тортик где?

– На больничке. Он как услыхал – враз с копыт.

Кальмар поднялся. Косолапя, двинулся на выход.

– Ты куда, пахан!? Пахан!

Кальмар не глядя ухватил Клопа за грудки, пихнул от себя. Выбрался из барака наружу. Размашисто пошагал через плац.

– Не положено, – грудью преградил путь к Снегурочке заиндевевший на морозе охранник.

– А ты что, вологодский, стережёшь никак?

– Стерегу.

– Ну, давай, стереги, – Кальмар обогнул вохровца. Не обращая внимания на щелчок затвора за спиной, приблизился. Снежная красавица лучисто улыбалась ему кровью Тортика. Кальмар рванул подпоясывающую штаны верёвку. Тёплая зловонная струя жёлтым крестом перечеркнула Снегурочке грудь, ударила в лицо, воском залепила губы, изуродовала брови, размыла глаза.

За спиной грохнуло. Кальмар сунулся лицом в землю.

– Сука, – сипел он, хватая губами снег. – Падла гнилая, прошмандовка, шалава…

Арона Григорьевича отнесли на погост через два дня после того, как там же похоронили Кальмара. В сознание он так и не пришёл, лагерный врач наскоро диагностировал летальный от пневмонии.

Клоп сколотил крест, взвалил на плечи, пошатываясь, понёс к колючке.

– Вертайся назад, – преградил дорогу лейтенант из охраны. – Евреям крестов не ставят.

А Леночка Самохина выскочила вскорости замуж. За скульптора, очень известного и перспективного. Тот ваял героические панорамы и высекал бюсты вождей.

За четыре часа до истины Павел Белянский

Павел Белянский

08 июня 1977 г.

Есть в жизни правила, выполнение которых человеку стоило бы довести до автоматизма, до уровня инстинкта – так он изрядно сэкономит себе и сил, и здоровья. Например, вот хороший принцип: переходя дорогу, сначала посмотри налево, а потом направо. Или: прыгать из идущего поезда надо задом и назад. Или ещё: никогда не наводи на человека пистолет без намерения выстрелить. Есть правила общие, одинаковые для всех, есть персональные, заточенные под конкретного индивидуума, как рукоять хорошего ножа подгоняется под кисть владельца. Но всё равно – не так много в жизни правил, чтобы не суметь заставить себя неукоснительно их соблюдать. Ведь стоит вам однажды, хотя бы однажды, пренебречь правилами, как в самом скором времени правила пренебрегут вами, а значит, вляпаетесь вы в неприятную ситуацию по “самое немогу”.

Примерно как-то так, разве что чуть менее литературно, размышлял Николай Светляков, мчась по коридорам и гулким лестницам Дворца культуры. Рубашка взмокла, галстук съехал набок, и голова шла кругом. Конечно, Николаю Светлякову не стоило пренебрегать простыми правилами. Двадцать минут назад надо было не стоять и не разглядывать молоденьких помощниц Деда Мороза в коротеньких синих шубках, а двигаться в кутерьме детского утренника следом за Владиком, став его тенью. И, разумеется, надо было не допустить ситуации, чтобы праздничная елка оказалась между Владиком и Николаем, на несколько мгновений разделив своей ряженой фигурой телохранителя и клиента.

На утренник они выехали заранее – хотели до начала представления заскочить в аптеку за витаминами для Владика. Сам Владик, невероятно важный и торжественный, в костюме мушкетера, в широкополой шляпе с плюмажем и в лазоревом, с серебряными галунами, плаще, сидел на заднем сиденье авто и, войдя в роль, был с женщинами галантен – милостиво, без капризов, позволял вытирать себе сопли. Слева от него, вооруженная носовым платком, сидела нянечка Зинаида Павловна, в шарфе деревенской шерсти, обвитом вокруг монументальной шеи так, чтобы скрыть дряблый двойной подбородок. Справа, то и дело заботливо касаясь ручки Владика, проверяя, не замерз ли он или, наоборот, не перегрелся ли, сидела доктор Алла Геннадиевна, она же Аллочка, молоденькая девушка с неразлучной врачебной сумкой, набитой всякими таблетками и медицинскими штуками разной степени необходимости. Вела машину, поглядывая на Владика в зеркало заднего вида и улыбаясь важному мушкетерскому виду главного пассажира, неизменный водитель Светлана, женщина неопределенного возраста, старше тридцати пяти на столько, на сколько работа позволяла ей выспаться. Федор Петрович, отец Владика, нанимал для своего сына, в основном, женский персонал. Николай был единственным исключением, опять же в силу предубеждений Федора Петровича – шеф не верил в умение женщин обращаться с оружием.

– Оружие – мужской инструмент, – говорил Федор Петрович. – Женщина должна думать о детях. Вы, Николай, детей любите?

Не любить Владика было невозможно. Ребенок-солнце, ласковый, чуткий, добрый. Николай всегда чувствовал, даже когда Владик стоял к нему спиной, улыбается тот сейчас или грустит. Казалось, что мальчик светится, выражая переполняющие его чувства всем своим телом, вихрастой макушкой, каждой клеточкой, каждым движением.

– Дети с синдромом Дауна, – сказала Аллочка, вводя Николая в курс дел. – У них, по сравнению с обычными детьми, всего одна лишняя хромосома.

Николай быстро привязался к Владику. Они летом вместе ходили на рыбалку, зимой катались на санках и лепили толстобедрых снежных баб, а когда на шестой день рождения отец подарил Владику мобильный телефон, Николай долго и терпеливо учил мальчика обращаться с аппаратом, показывал, как пользоваться «горячими клавишами» и делать фотографии, отправляя эс-эм-эски на телефон Николая. Когда в кармане у телохранителя играла мелодия, сигналя о полученном новом фото, мальчик звонко смеялся и восторженно хлопал в ладоши.

На утренник выехали заранее и как угадали – когда медленно и утомительно тянулись в пробке по проспекту, Владика стошнило, прямо на шляпу, и на плюмаж, и на плащ с королевскими лилиями, шитыми на заказ каким-то модным французским кутюрье. Глядя на погубленный костюм, Владик виновато улыбался и покорно пил воду из «непроливайки».

– Так. Спокойно. Без паники, – сказала Зинаида Павловна и обвела всех строгим взглядом. – Сейчас что-то придумаем.

– Давайте в этот, как его, в магазин костюмов, – предложила Светлана. В случившемся ЧП она чувствовала себя виноватой и хотела немедленно реабилитироваться. – Что-то подберем. Успеем. Время еще есть.

– Командуй, Коля, – кивнула Зинаида Павловна, и все одобрительно заерзали. Очень не хотелось портить ребенку праздник.

Николай набрал номер и сказал в телефонную трубку:

– Центральная. Меняю маршрут. Вместо аптеки едем за карнавальным костюмом. Что-что… Неувязочка у нас с мушкетером получилась.

Новый костюм подобрали на удивление быстро. Конечно, это был не шитый на заказ камзол мушкетера, но тоже вполне достойный вариант для детского утренника.

– Он похож на волшебного принца, – сказала Аллочка.

Светлана восторгалась высоким, с множеством кружевных складок, накрахмаленным воротником. Владик влюбился в огромные золотые пряжки на штиблетах. А Николаю, ему было все равно, главное, чтобы успеть на утренник вовремя.

– Поехали, – кивнула Зинаида Павловна.

На утреннике все шло хорошо.

Николай распределил женщин по периметру зала, чтобы они не надоедали Владику своим вниманием, но и из виду его не упускали, а сам занял позицию у ступеней – отсюда, на небольшом отдалении, зал просматривался почти полностью, Николай мог видеть всех и всё, прикрывая при этом вход, который же был и выходом.

Сегодня Коля решил дать Владику почувствовать себя свободнее.

Люди интеллигентные говорят – интуиция. Люди попроще скажут – чуйка. Совсем простые заметят – жопа горит.

Николай почувствовал, как у него горит жопа.

Он повернулся и не заметил на своем посту Аллочки. Оказалось, она стояла правее и о чем-то оживленно беседовала с Зинаидой Павловной, обе смотрели куда-то в сторону с совершенно безмятежным видом. Светлана не подвела, она оставалась на вверенном ей посту, но тоже смотрела не на Владика – некто в костюме снеговика толкнул ее ватным боком и теперь расшаркивался в извинениях, смешно приседая и кланяясь. Светлана отвечала книксенами и смеялась.

Николай завертел головой, сместился чуть левее и увидел Владика. Вот Владик повернулся к нему спиной, вот зашел за елку, вот вышел из-за елки и шустро двинул в дальний угол, в сторону Снегурочки.

Николай рванул следом.

Он нагнал Владика в самом углу зала, у картонных домиков, из которых детям раздавали подарки, поймал мальчика за плечо, повернул к себе и обмер. Перед Николаем, беззубо улыбаясь и жуя конфету, стоял совершенно незнакомый ребенок. Те же здоровенные пряжки на штиблетах и парадные золотые пуговицы, тот же костюм, да не тот мальчик.

– Владик! – закричал, похолодев, Николай, распугивая детей.

– Он где-то здесь, – неуверенно в который раз повторила Аллочка. – В прятки с нами играет. Сидит и посмеивается.

Они разделили Дворец культуры на сектора, и каждый прочесал свой участок вдоль и поперек, Николай дважды оббежал здание вокруг и обрыскал парковку, но Владика нигде не было. К охране или полиции Николай не обращался, инструкция строго запрещала в случае чрезвычайного происшествия любой контакт с правоохранительными органами – Федор Петрович требовал не давать поводов для шумихи в прессе. По той же инструкции о пропаже Владика, если таковая, не дай Бог, произойдет, следовало сообщать не позднее, чем через пятнадцать минут. Время утекало предательски быстро. Николай посмотрел на часы, еще раз обвел взглядом холл и достал из кармана телефон. Набрать номер Федора Петровича он не успел, телефон зазвонил мгновением раньше.

– Слушаю, – сказал Николай в трубку и еще раз глянул на экран аппарата – номер не определился.

– Слушай, Светляков, слушай и запоминай, – сказала трубка хриплым мужским голосом. – Ваш Владик у нас. Будешь делать все правильно – получишь его целым и невредимым. Будешь баловаться – не увидишь даунёнка больше никогда. Ясно излагаю?

– Ясно, – сказал Коля, и во рту у него стало сухо и шершаво.

– О похищении пацана никому ни слова. Всем молчать, и тебе, и твоим курицам. Если хоть пикните о пропаже – мы мальчонке язык отрежем. Двигайте по маршруту и рапортуйте начальству, будто ничего не произошло. Вы, кажется, дальше собрались ехать в игрушечный магазин? Вот туда и отправляйтесь. В полицию не обращаться. Никому не звонить. Не разделяться. Быть всегда и везде всем вместе. Ждать дальнейших инструкций. Все понятно?

– Понятно. Я бы хотел, – начал было Николай, но хриплого голоса в телефоне уже не стало.

Николай с ненавистью посмотрел на свой мобильный, одним резким движением запихнул его обратно в карман, развернулся на каблуках и пошел на выход.

– Все за мной, – сказал, не оборачиваясь.

Уселись в машину и долго молчали. Женщины боялись шевельнуться, словно неловким движением они могли спугнуть надежду на благополучную новость. Николай лихорадочно соображал, перебирая в голове варианты.

Пока от центрального входа шли на ватных ногах к машине, Коле на телефон пришло сообщение. Достал аппарат и чуть не подпрыгнул от радости – Владик прислал эс-эм-эску.

– Ай да парень, ай да умница, – прошептал Николай. Воровато оглянулся, в растяжку, как картежник открывает прикуп, открыл сообщение и в недоумении замер. – Ну, и что это, что это за народное творчество?

На фото отчетливо виднелась часть белой, пластиковой на вид, стены, упирающейся в обледеневший потолок. На стене крупно черными печатными буквами было написано какое-то слово, на фото попали только его первые три буквы – ОХО.

– Охо, – сказал Николай и еще раз оглянулся. Женщины, кажется, ничего не заметили и не услышали.

«Охо. Охо… Охо-хо. – повторил Николай уже про себя. – Стена пластиковая. Или металлическая. И ледяной потолок. Владик, он роста примерно метр десять, метр двадцать, значит, точка объектива должна была находиться где-то в метре от земли, может, немного ниже. Так. Получается, что высота потолка примерно метра полтора, и потолок ледяной. Что ж это может такое быть? И это охо. Охо. Охо-хо.»

– Я поведу, – сказал Николай Светлане, когда они подошли к машине, бесцеремонно забрал ключи, сел на водительское место и после не произнес ни слова.

Из оцепенения всех вывел телефонный звонок.

– Да, Центральная, – ответил Николай. – Да, все в порядке, без происшествий. Выезжаем в детский магазин. Конец связи.

Николай закончил разговор и повернулся к притихшим женщинам.

– Владик похищен, – сказал он. Казалось, что это говорит не он, а по радио передают какой-то глупый и несмешной розыгрыш. – Пока о похищении знаем только мы четверо. Похитители требуют, чтобы мы молчали и никому ничего не сообщали. И еще они требуют, чтобы мы делали вид, будто ничего не произошло.

Зинаида Павловна схватилась за сердце, Аллочка ахнула и закатила глаза, Света прикусила губу и что-то неслышно зашептала, похоже, молитву.

– Едем в игрушечный магазин, – сказал Николай и завел машину.

Николай свернул с проспекта на узкие улочки старого центра и запетлял по ним, проверяясь. Хвоста не было, слежку за машиной никто не организовал, за это Николай мог поручиться, в свое время его хорошо учили уходить от любопытных глаз. Похоже, его маневры поняла одна Света, но промолчала, отрешенно глядя на мелькающие за окном дома и витрины.

– Коля, что делать будем? – наконец нарушила молчание нянечка. Её монументальная шея пришла в движение, многоярусный подбородок затрясся мелким холодцом.

– Думать будем, Зинаида Павловна, – ответил Николай, взглянув мельком на тряскую шею в зеркало заднего вида. – Думать и ждать. И надеяться, что с Владиком все в порядке.

Николай достал телефон, хотел сделать звонок, но взглянул на женщин и передумал, бесцельно покрутил в руке трубку и спрятал ее обратно в карман.

«Нет-нет, похоже, наша компания перестала быть «непротекаемой». Надо поискать другое место для конфиденциальной беседы», – подумал Коля и решительно повернул руль налево, обратно к проспекту.

Чем хороша автоматическая туннельная мойка? Прежде всего, тем, что можно не выходить из машины – сиди себе спокойно, любуйся работой прогрессивной инженерной мысли и мельканием цветастых щеток. А можно наоборот, выйти, оставив пассажиров невольными пленниками автомобильного чрева, пока вокруг хлещет вода и стекает мыльная пена. Николай подъехал к мойке. Пока он ходил оплачивать процедуру, машину уже зацепили тросом и потянули внутрь туннеля. Не ожидающие подвоха пассажирки закрутили головами, но было уже поздно – машину обдало горячей пеной, и все скрылось в облаке густого пара.

Николай торопливо достал телефон и набрал номер.

– Привет, – сказал Коля. – Ты мне нужен. Оторвись от своих танчиков и посмотри в поисковике, что может связывать холодильную камеру или промышленный холодильник и слово, начинающееся на три буквы. Нет, другие три буквы. О. Хэ. О. У тебя пять минут. Жду.

Телефон зазвонил через четыре минуты.

– По «охо» пусто-пусто, – сказала трубка.

Николай выругался и пнул ногой дверь автоматической мойки.

– Погоди, – сказала Коля. – Погоди. А если предположить, что «охо» – это английское «оксо»? Сообразить слабо?

– Не думай, что ты умнее паровоза, – огрызнулась трубка. – Я проверил. Ничего. Есть торговая марка сантехники ОХО.

– Не подходит.

– Увы, Коля. А тебе зачем?

– Да так, – Николай расстроено вздохнул. – Отбой. Конец связи.

Николай в который раз открыл фото и внимательно всмотрелся. Ледяной потолок. Край белой стены. Часть неизвестного слова, начинающегося на буквы «охо». От мысли, что сейчас Владик сидит запертый в каком-то холодильнике, Николая бросило в жар. К свежевымытой машине Коля подходил, точно его приговорили к смертной казни. Сесть в автомобиль он не успел – зазвонил телефон. Номер не определился.

– Слушаю, – сказал Николай.

– Плохо слушаешь, Светляков. Плохо, – хрипло сказала трубка. – Ты почему от маршрута отклонился? Очень хочется увидеть пацана разобранным по запчастям?

– Что с Владиком? – крикнул Николай.

– Жив твой Владик. Не волнуйся, – хрипнула трубка. – Но второго шанса произвести первое впечатление у тебя не будет. Езжай по маршруту и не дури. Все ясно?

– Ясно.

– И еще. Ровно в четыре часа дня ты должен сообщить своему хозяину о похищении пацана. Понятно?

– Так точно, – кивнул Николай. – Ровно в четыре.

Хриплый абонент отключился.

Николай сел в машину и в сердцах кинул телефон на приборную панель. Трубка стукнулась, отскочила и упала на пол, закатившись под кресло. Николай чертыхнулся, согнулся и полез под руль, ища телефон на ощупь.

– Коля, вы меня извините, – услышал он возмущенный голос Аллочки, – но не можем мы вот так просто ездить по городу, когда Владика там… там., когда его… А вы, извините, машины моете, вместо того, чтобы…

Коля наконец-то нащупал телефон и аккуратно, одними кончиками пальцев, потянул его на себя.

– А что, ну что мы можем сделать? – горько воскликнула Зинаида Павловна.

Телефон поддавался с трудом. Скрюченный под рулем, Коля почти задыхался.

– Это мы, все мы виноваты, – отрезала Светлана. – Это из-за нас сейчас Владика… из-за нас сейчас он…

Кажется, Света заплакала.

– Не молчите же, Коля! – крикнула Аллочка.

Телефон удалось подтянуть, Николай схватил его и выпрямился, облегченно вдохнув полной грудью, весь красный и вспотевший.

– Я вот что думаю, – сказал Коля, взглянул на экран телефона и замер на полуслове.

Сейчас, выудив трубку из-под кресла, он держал ее вверх тормашками и фото Владика, которое раньше казалось непонятной абракадаброй, вдруг стало простым и понятным.

– Ну, конечно, – прошептал Коля и будто во сне завел машину. – Ну, конечно же! Не потолок. Не потолок, а пол!

– Ничего не понимаю, – сказала Аллочка и внимательно посмотрела на Николая, но тот уже взял в себя в руки и деловито выводил машину на проспект.

«Владик, он перевернул телефон с ног на голову, – мысленно ликовал своей догадке Николай. – Не ледяной потолок, а ледяной пол! И слово, оно не начинается на «охо», оно на него заканчивается. Я знаю только одно место с ледяным полом. Это ледовая арена хоккейного клуба «Сохо»! Вот где они его держат».

Николай глянул на женщин. Кажется, они о чем-то спорили. Вернее, спорили Аллочка и Зинаида Павловна, а Света тихо плакала, размазывая по щекам тушь, их слова шли фоном, отдаваясь в голове Коли шумом прибоя и не отвлекая от собственных мыслей.

«Кто-то из них заодно с похитителями, это ясно, – сказал себе Николай и еще раз глянул на женщин. – А может, они все заодно. Меня они, конечно, не скрутят, но связь с похитителями у них есть. С мойки кто-то маякнул оперативно. Надо их как-то стреножить и ушей не показать. Вывести из игры и не вызвать подозрений. И чтобы не сумели сообщников предупредить. Или не сумела? Ладно, кто есть ху, разберемся позже. А сейчас нам нужна военная хитрость. Думай, Коля. Думай».

Это место на подвальной парковке торгового центра Николай присмотрел давно – осталась привычка, вколоченная инструктором спецшколы: находить и запоминать места с необычными или специфическими свойствами. Мало ли, вдруг пригодится. И вот – пригодилось. Николай вел машину и молился всем богам, каких знал, и остальным, о которых догадывался, чтобы парковочное место оказалось не занятым.

Шлагбаум на въезде. Поворот.

Ещё поворот.

Мелькание бордюров, крашенных ядовито-оранжевым, и черно-желтых лежачих полицейских.

Поворот.

Место пустовало. И Николай сразу поверил, что теперь у него точно все получится.

На этом месте никогда не работал мобильный телефон. Сигнал сотовой сети любого оператора то ли не проходил сквозь бетонные стены, то ли как-то преломлялся, не важно. Важно было одно – в этом месте нельзя было ни позвонить, ни отправить смс.

Николай припарковался, вышел из машины и нажал на пульте кнопку, блокируя все двери. Блокиратор придумала Света, чтобы Владик не мог изнутри открыть ни одну дверь.

– Только никуда не уходите, – попросил Коля. – Я в магазин игрушек и назад.

Отсюда, от торгового центра, до ледового дворца было километра три, никак не больше.

Когда Николай нашел мальчика в бытовке при котельной Ледового дворца, Владик бросился ему на шею и сказал только два слова:

– Темнота. Колючая.

– Что, Владик, что? – спросил Николай и неловко обнял мальчика – правая рука болела, наверное, все-таки он ее сломал об голову хриплоголосого.

– Темнота. Колючая, – сказал Владик и закрыл Николаю глаза своими теплыми ладошками.

– Они тебе завязывали глаза? – спросил Николай и показал, как обматывают повязкой голову. – Глаза завязывали?

– Колючая, – закивал Владик.

Николай внимательно посмотрел на мальчика, достал телефон и набрал номер.

– Привет, – сказал Коля. – Возьми на офисе запасные ключи от машины Владика и езжай оперативно на парковку торгового центра. Да, того самого. В машине сидят наши дамы. Привези в офис к четырем одну из них. Нет, только одну. Какую? А я тебе скажу, какую.

– Нам назначено, – сказал Николай и с Владиком на руках прошел мимо оторопевшей секретарши в кабинет Федора Петровича. Часы над дверью в приемной показывали без пяти минут четыре.

– Ах, да, – вспомнил Коля, повернулся и вручил секретарше Владика, от чего она еще более обалдела и по-мужицки крякнула.

– Подержите его пока у себя, – сказал Коля. – Когда будет надо, я позову.

Он вошел в кабинет.

Сцена, развернувшаяся перед ним в кабинете шефа, его почти и не удивила. Чего-то такого Николай и ожидал. Предупрежден, значит, вооружен, как любил повторять его инструктор по боевому самбо.

Федор Петрович, взволнованный и злой, стоял, нависнув над со своим столом. Напротив него, в кожаном гостевом кресле, вальяжно раскинувшись и улыбаясь, сидел молодой человек с идеальным пробором на аккуратно стриженой голове. За спиной молодого человека стояли двое парней в строгих костюмах с одинаковыми кожаными папками в руках.

– О, – обрадовался молодой человек и повернулся к Николаю, – вот и наш вестник апокалипсиса. Что-то хочешь сказать?

– Хочу, – кивнул Коля и сделал шаг к столу. – Федор Петрович. Простите меня, если сможете. Ваш сын, Владик, – его похитили.

– Ну вот, – сказал молодой человек. – Я же предупреждал.

Федор Петрович посмотрел исподлобья на посетителя, перевел взгляд на Николая и грузно обрушился в кресло.

– Давай, – сказал Федор Петрович, глядя в стол. – Я все подпишу.

Из кожаной папки выпорхнули бумаги и легли на стол, парень из-за спины молодого человека ловко придвинулся и протянул Федору Петровичу перьевую ручку.

– Хоккейный клуб продаете? – невозмутимо поинтересовался Николай и сделал еще шаг к столу.

– Продаю, – кивнул шеф и поднял на Колю непонимающий взгляд. – А ты откуда знаешь?

– Догадался. Когда Владика в Ледовом дворце нашел, – легко признался Николай и громко позвал: – Владик!

Молодой человек, не меняя улыбки, встал с кресла и задом, глядя на Федора Петровича, шагнул к дверям.

– Нашелся, – сказал молодой человек. – Очень рад за вас, дорогой Федор Петрович. Искренне рад.

Бумаги впорхнули назад в папку и троица двинулась на выход. В дверях молодой человек столкнулся с Зинаидой Павловной, все так же не меняя выражения лица, слегка ей поклонился и вышел, сопровождаемый своими молчаливыми помощниками. Федор Петрович потянулся за телефонной трубкой, но Николай его остановил:

– Пусть идет. Пока что нам ему предъявить нечего. Но с исполнителями я вас познакомлю.

– Зина? – удивился Федор Петрович.

– Она. Она, голубушка. И знаете, что ее выдало?

– Я знаю, – упавшим голосом выдавила нянечка и рухнула на подставленный стул.

– Конечно, – сказал Николай. – Ваш шарф, замечательный теплый шарф деревенской колючей шерсти. Я только одного не могу понять – зачем вы так подставились, зачем вы завязали этим шарфом глаза Владику?

– Костюм, – прошипела Зинаида Павловна, – проклятый костюм с его проклятым кружевным воротником. Мальчишка должен был выбрать пирата. Пирата. А Светка прицепилась с этим проклятым воротником. Воротник торчал из-под куртки. Было заметно. Боялись, что ты заметишь. Все мотался по парковке, малахольный. Пришлось Владика замотать шарфом.

И нянечка зарыдала, сотрясаясь своим монументальным подбородком.

Смелость рыжего цвета Дмитрий Витер

Дмитрий Витер

16 августа 1975 г.

Я убил человека.

Вообще-то я не люблю выступать в роли подопытного кролика, но ради Ольги сделал исключение. С тех пор, как она появилась в отделе Цифровой Бихевиористики, я безуспешно искал повод с ней познакомиться – такой уж я человек, а тут – прекрасная возможность: требовались добровольцы для испытаний новой операционной системы у модели 523-Y. Робот, кстати, так себе – внешняя оболочка безупречна, а вот с человеческой логикой – явные проблемы. Эксперимент как раз и должен испытать одну из базовых задач 523-Y – взаимодействие с человеком в конфликтной ситуации.

В 12:00 я пришел в лабораторию, Ольга уже была там. Ее рыжие локоны полыхали, как пожар на фоне стерильных белых стен. К моему глубокому разочарованию, интерес Ольги был направлен вовсе не на меня, а на третьего участника эксперимента – толстяка Сергея Трухина – известного хохмача из секции Программирования Эмоций. Когда я вошел, они вместе смеялись, очевидно, над очередной его пошлой шуткой; увидев меня, коллеги замолчали, словно я застукал их за чем-то непристойным. Чтобы сгладить неловкость, я начал глазеть по сторонам, хотя смотреть было особо не на что: из мебели – только массивный квадратный стол посреди комнаты, да стойка ассистента, за которой стоял долговязый парень с опухшими глазами – выглядел он так, словно ему требовалась дополнительная чашка кофе. На нем болтался мятый белый халат с беджиком «Стас» – раньше я этого сотрудника не видел. Стас ввел нас в курс дела:

– Итак, уважаемые добровольцы, напоминаю, что все ваши действия в этой комнате подпадают под условия о неразглашении. Стандартная процедура. В случайном порядке вам предложат роль в одной из возможных конфликтных ситуаций, с которыми может столкнуться 523-Y во время эксплуатации. Ваша задача – как можно точнее выполнить инструкции. Взаимодействуя с испытуемым образцом, постарайтесь вести себя естественно. От результатов теста зависит дальнейшая судьба проекта.

Трухин закатил глаза, и я его понимал. Серию 523 преследовали неудачи. Испытуемые экземпляры умудрялись напортачить в самых очевидных местах – вроде отключения питания в момент эмоциональных перегрузок.

– А в чем заключается сценарий? – поинтересовалась у ассистента Ольга. Молодец, я бы не решился спросить.

– Не могу разглашать эту информацию до начала эксперимента, – пожал плечами ассистент. Затем он выложил на стол нехитрый реквизит – черный ящик и три белых шара в стеклянной вазе.

– Тяните жребий, – скомандовал он. – Испытуемый образец войдет сюда через… – ассистент взглянул на часы, – три минуты.

– А как же вжиться в роль, и всё такое? – недовольно буркнул Трухин.

– Это ни к чему, – парировал Стас. – Ваши естественные реакции – вот то, что нам нужно!

Трухин хмыкнул и вытащил из вазы белый шар. Невежа, не мог пропустить даму вперед? И что Ольга нашла в этом грубияне? Я великодушно кивнул ей, позволив забрать второй шар. Мне достался третий. С точки зрения теории вероятностей мы получили равные шансы, но я не мог избавиться от ощущения, что меня обделили.

– Теперь открывайте и читайте ваши роли. Не забудьте, вы не должны показывать их остальным – сообщение самоуничтожится вскоре после прочтения!

На мгновение в комнате стало тихо, затем громко хрустнул пластик – Трухин раздавил в своей лапище шар, вытащил оттуда полупрозрачную полоску, прочитал и расхохотался:

– Да это же полный бред!

Я открыл свой контейнер, краем глаза наблюдая, как Ольга делает то же самое. В моей записке значилось:

«Вы – наемный убийца. Подождите, пока другие отвернутся, потом возьмите из черного ящика бутафорский пистолет и выстрелите зарядом краски в того, кто произнесет „Да это же полный бред!“ Затем положите пистолет обратно в ящик и вернитесь на место».

Я перечитал записку трижды, прежде чем она с легким шипением растаяла у меня в руках. В растерянности я посмотрел на Ольгу – та лишь стряхивала с пальцев остатки своей растворившейся записки. Я уже почти раскрыл рот, чтобы отказаться от участия, когда ассистент шагнул за свою стойку и погрозил мне пальцем:

– Пятаков, никаких разговоров. Испытуемый образец будет здесь через минуту. Каждый должен быстро выполнить своё задание, иначе я повторно проведу жеребьевку.

Ольга и Сергей, как по команде, обернулись лицом к стене и закрыли глаза руками.

У меня в висках громко застучало. Я чувствовал себя ужасно глупо – право же, что за детские забавы с игрушечным пистолетом в лаборатории. Хочу ли я играть эту роль? Разумеется, нет, но при повторной жеребьевке роль «жертвы» может достаться мне, а пачкаться в краске на глазах у Ольги совсем не хотелось. А что если в другой раз стрелять придется в нее? Нет уж. Я быстро взглянул на коллег – что бы у них ни было написано в задании, сейчас они бездействовали. Последней надеждой оставался ассистент – он-то должен понимать, что я просто не могу так поступить. Но Стас стоял за своей стойкой в белом лабораторном халате с равнодушным видом, словно он уже видел десятки таких игровых постановок, и ни одна его не впечатлила. В конце концов, он тут главный, он и несет ответственность.

Я пожал плечами – может быть, теперь моя очередь глупо подшутить – шагнул вперед, достал из черного ящика бутафорский пистолет. Выглядел он прямо как настоящее оружие киллера – чуть теплая рукоятка означала включенную систему стирания отпечатков пальцев. Наверно, так нужно для чистоты эксперимента. Я еще не решил, хватит ли у меня духу выстрелить, но в этот момент Трухин повернулся и начал стремительно приближаться ко мне, растопырив руки. Что бы у него ни было написано в записке, его лицо не предвещало ничего хорошего.

Я выстрелил почти инстинктивно. Раздался хлопок – на груди Сергея расплылась красная клякса. Он споткнулся, нелепо взмахнул руками и упал лицом вниз, задев головой угол стола. Ваза на столе, закачавшись, наполнила комнату стеклянным дребезгом, а потом воцарилась тишина.

Ольга оставалась неподвижной, с закрытыми глазами. Я покосился на долговязого ассистента – тот выглядел озадаченным. Двигаясь, как сомнамбула, я положил пистолет обратно в коробку и вернулся на место.

С пневматическим хлопком распахнулась дверь, и в комнату вошел испытуемый образец. Выглядел он как человек неопределенного возраста: спокойное, лишенное всяких эмоций лицо, аккуратная короткая стрижка, черный комбинезон с нашивкой «523-Y».

– Добрый день! – произнес он монотонно. – Обнаружена внештатная ситуация.

Он подошел к Трухину и пощупал ему пульс на руке, потом потрогал шею.

– Обнаружена внештатная ситуация, – повторил он. – Вводные данные: убийство в закрытой комнате. Убитый: Сергей Трухин. Огнестрельное ранение в грудь, травма головы. Подозреваемые: Игорь Пятаков, Станислав Синицын и Ольга Бронникова. Время смерти – 12:09.

Только сейчас я обратил внимание, что у Сергея шея вывернута под неестественным углом.

Я только что убил человека.

* * *

– Позвольте, тут какая-то о-о-ошибка, – немного заикаясь произнес ассистент. Я автоматически отметил, что с этого момента эксперимент можно считать несостоявшимся, так как помощникам категорически запрещено вмешиваться в испытание. – Я… не участник эксперимента…

Он робко показал на свой бедж.

Проигнорировав парня, 523-Y достал из коробки пистолет, который я сам же туда положил, затем подошел к двери и быстро набрал на клавиатуре код блокировки дверей. Повернувшись к нам, он прошелестел лишенным эмоций голосом:

– В соответствии с программой поддержания правопорядка на военном объекте, лицо, уличенное в убийстве, должно понести наказание в виде смертной казни. – Он попеременно направил дуло сначала на Ольгу, потом на меня, а потом на Стаса. – Задача: найти и покарать убийцу.

Меня охватила паника. Что за бред – мы же не на военном объекте, а в научной лаборатории. Да, мы работаем на военных, но такое обобщение вряд ли уместно. Или нет?

– Начинается фаза сбора первичных данных. Напоминаю вам о персональной ответственности за дачу ложных показаний. Прошу оказывать содействие. Начинаю опрос свидетелей. Ольга Бронникова, вы убили сотрудника Сергея Трухина?

Ольга с трудом держала себя в руках: ее трясло. Как назло, в комнате не имелось ни одного стула, так что усадить ее и успокоить я не мог. Подойти и поддержать ее на глазах у сбрендившей машины я не решался.

Наконец, она тихо прошептала:

– Нет…

– Пожалуйста, громче! – ледяным тоном произнес 523-Y, и мне на мгновение показалось, что в его равнодушные интонации вкрались нотки зловещего торжества. Звучит невероятно, но, кажется, роботу нравилось то, чем он сейчас занимался.

– Нет! – уже громче ответила Ольга. – Это… это же поведенческий эксперимент… Никто не должен был пострадать… Пожалуйста, позовите кого-нибудь… Врача…

– Присутствие посторонних лиц на месте преступления осложнит задачу, – отрезал 523-Y и повернулся ко мне.

– Игорь Пятаков, вы убили сотрудника Трухина?

Я остолбенел. Казалось, этот робот видит меня насквозь. Всего этого не могло произойти со мной. Я невиновен! Нет, формально говоря, я – убийца, но это же несчастный случай! В соответствии со своей ролью в эксперименте я намеревался прикинуться невинной овечкой, но что мне делать сейчас, когда этот киборг сверлит меня взглядом, зажав в руке оружие?

Я затравленно посмотрел на своих товарищей по несчастью. Ольга глядела на меня так, будто ждала спасения. Еще утром я многое бы отдал за такой взгляд, но сейчас не собирался корчить из себя героя. Ассистент оказался куда более информативен: сжав губы, он едва заметно помотал головой. Стас видел, что Трухина убил я. И он просил меня скрывать это.

Пока я думал обо всем этом, робот шагнул вперед и приставил дуло пистолета прямо к моему лбу:

– У вас есть три секунды на ответ. Три… Два…

– Нет!!! – заорал я, что есть мочи. – Нет!!! Я… Я ничего не сделал! Отпустите меня… Отпустите…

Получив мой ответ и занеся его в свою проклятую базу данных, робот временно потерял ко мне всякий интерес. Он повернулся к перепуганному ассистенту:

– Станислав Синицын, вы убили сотрудника Трухина?

– Нет. Я же говорил вам… Я не участник эксперимента. Я…

Но робот уже не слушал его. Уставившись в потолок, он произнес:

– Первичный опрос не заставил преступника сознаться. Солгавший отягощает свою вину лжесвидетельствованием. Перехожу к фазе сбора информации.

Робот вновь повернулся к Ольге:

– Расскажите, что вы видели.

Кажется, она уже сумела совладать с собой. А может, надеялась, что чем точнее и обстоятельнее всё расскажет, тем быстрее ее отпустят.

– Я пришла сюда для участия в эксперименте, вместе с Игорем и… – она кивнула в сторону трупа, – … и с Сергеем. Вот он… – она указала на ассистента… – раздал нам роли. В моей записке говорилось: отвернуться к стене и крепко зажмуриться на одну минуту. Я так и сделала. А потом вошли вы, я повернулась на звук и увидела… увидела…

– Вы можете показать вашу записку?

– Нет. Она самоуничтожилась…

Мне стало дурно. Ольга говорила правду, и мне не в чем было ее упрекнуть, но, если исключить Стаса, ее показания автоматически означали, что я – виновен. И что тогда сделает этот механический палач?

Не дав времени на размышления, 523-Y повторил мне свой вопрос:

– Расскажите, что вы видели?

Я уже готовился сдаться, но тут в наш разговор смешался Стас. Почему-то уставившись в потолок, как до него это делал робот, он скороговоркой произнес:

– 523-Y внештатно перешел в состояние «Преступление на военном объекте». В его программу входит директива исполнения наказания при обнаружении преступника. Вплоть до физического устранения.

Я мысленно поблагодарил Стаса за то, что он не смотрел на меня, пока говорил это. Подняв голову, я понял, к кому он обращался – под потолком в центре комнаты крепилась черная полусфера камеры наблюдения. Робот докладывал на камеру обстановку, как положено по инструкции. Ассистент же просил о помощи. А еще он предостерег меня: признайся я сейчас в убийстве, особенно после «лжесвидетельствования», я могу лишиться жизни.

Лицо 523-Y исказила гримаса – я никогда не видел такого выражения лица у роботов:

– Не мешайте следствию. Я осведомлен о своих директивах.

Не дожидаясь, пока мне снова приставят оружие ко лбу, я затараторил, повторяя вслед за Ольгой – ничего другого мне просто не пришло в голову:

– Я… я тоже участник эксперимента… И у меня… Да, я получил такую же записку… Отвернуться к стене, и зажмурить глаза. Я зажмурился, услышал шум, я потом вы вошли, и… и всё.

Я опустил голову. Если бы у этого дознавателя имелась хоть капля человеческой интуиции, он бы меня уже раскусил. Я вёл себя, как виновный. Но робот продолжал работать по программе, и уже перешел к допросу ассистента:

– Расскажите, что вы видели.

Стас приободрился: у него появился шанс говорить, не рискуя разозлить робота:

– Я сотрудник отдела Контроля Качества. Сопровождал эксперимент по проверке модели 523-Y. Задачей являлась проверка поведенческого функционала в конфликтной ситуации. Я не знал, что в черном ящике, и какие задания даны испытуемым… Я вообще недавно работаю, я не знаю всех сценариев. Я раздал реквизит, потом отвернулся, чтобы не влиять на ход эксперимента…

Так, теперь не я один в этой комнате вру… По крайней мере, Стас пытался помочь, выгораживая меня. Кажется, я догадался, каков его план. Он тянул время, надеясь, что подоспеет помощь, и этот вышедший из-под контроля эксперимент остановят, заодно выяснив, кто подменил бутафорское оружие на настоящее.

– Я закрыл глаза… – продолжал Стас… – и услышал легкий хлопок. Потом вы вошли… Я повторяю, применение настоящего оружия в ходе эксперимента запрещено, это какая-то ужасная ошибка…

– Значит, только у вас была возможность подменить пистолет? – процедил 523-Y.

От страха ассистент не смог выдавить из себя ни слова – лишь затравленно посмотрел на меня. Надолго его не хватит, и он скажет правду… Но что я мог сделать?

Наш надзиратель тем временем перестал сверлить ассистента взглядом, отошел к входной двери и встал в позу охранника – ноги расставлены, руки на поясе.

– У виновного есть полчаса, чтобы сдаться, – сказал он, обращаясь сразу ко всем нам. – Потом я перейду к активной фазе допроса.

523-Y опустил голову вниз и, казалось, перестал реагировать на окружающее. Но я-то знал, что он слышит каждый шорох в этой проклятой комнате.

Инстинктивно мы отошли в противоположный угол, сбившись в кучу. Я старался не смотреть на труп на полу, Стас полуразборчиво бормотал что-то вроде «как он смеет!», и лишь Ольга не теряла самообладания.

– Есть только одно объяснение, почему нас до сих пор не вытащили отсюда, – вполголоса сказала она, косясь на робота.

– Какое?.. – еще тише спросил ее Стас.

– Они знают, что тут происходит. Запланировали проверку в боевых условиях. А мы – только расходный материал, как лабораторные крысы.

– Они… они не могли… – выдохнул ассистент, а потом замолчал. Я прочел это в его глазах. Они могли.

– Но какой смысл проводить такой… эксперимент? – спросил я. – Да, 523-Y работает нестабильно в условиях резких изменений эмоционального фона, но это же не повод убивать собственных сотрудников.

– Суть эксперимента была не в этом, – теперь мне пришлось напрячься, чтобы услышать слова Стаса. Он побледнел в тон белых стен лаборатории и прошептал чуть слышно:

– В условиях логической неопределенности 523-Y начинает действовать слишком… усердно. Напористо. Иногда проявляя жестокость.

Это мне не понравилось. Совсем.

– Что этот… образец говорил насчет активной фазы допроса? – спросил я Ольгу.

– Стандартная процедура. При отсутствии результата при первичном сборе данных робот переходит к более эффективным мерам.

– К каким… эффективным?

– На его усмотрение. В сочетании с перекосом поведенческой модели в сторону жестокости нас не ждет ничего хорошего. Если мы… – она скосила глаза на замершего у дверей робота, встала к нему спиной, и прошептала одними губами… – если мы не вырубим его.

Мне стало нехорошо. Идея напасть на вооруженного робота модели 523-Y – это же чистой воды самоубийство. Разве что…

– Мы можем попытаться разбалансировать его матрицу принятия решений, – продолжила она. – Если нам повезет, системный сбой приведет к перезагрузке, и у нас будет несколько секунд, чтобы…

– Это абсурд! – шипя, перебил ее Стас. – Ты даже приблизиться к нему не сможешь! Он будет пытать нас, пока не выполнит задание.

– Мы не можем отдать ему на растерзание одного из нас, – Ольга многозначительно посмотрела на меня. Мне и в голову не пришло возражать – Стаса она не подозревала, значит, виновным остаюсь я. Вот и вся загадка закрытой комнаты.

– Я не собираюсь рисковать своей шкурой! – теперь лицо Стаса покрылось красными пятнами.

– Игорь, мы должны действовать решительно! – Ольга снова попыталась привлечь меня к своему плану. – Сначала я…

Она не успела закончить, потому что ассистент бросился на середину комнату, крича, и одновременно показывая на меня пальцем:

– Это он! Я видел своими глазами! Это он убил…

Кажется, меня разоблачили.

* * *

Реакция робота оказалась стремительной, но не той, какой я ожидал. Приблизившись к ассистенту, он левой рукой схватил его за горло, а правой приставил ему ко лбу оружие, одновременно бубня нараспев:

– Возможность подмены экспериментального реквизита в совокупности с попыткой обличить другого подозреваемого максимизирует вероятность совершения преступление сотрудником Станиславом Синицыным. В случае отсутствия новых показаний, решение о виновности и приведение наказания в исполнение последуют через три… две…

Я ничего не мог сделать. Не мог сознаться, подвергая себя риску… У меня потемнело в глазах – кажется, я вырубился на несколько секунд. А когда очнулся, то увидел, как Ольга пытается вырвать у 523-Y из руки оружие. Безумие – она и с места его не сдвинет!

Мои опасения тут же подтвердились – едва шевельнув правой рукой, робот отбросил Ольгу к стене. Он разжал левую руку, и ассистент, закашлявшись, упал на колени. Неумолимыми шагами робот направился к Ольге, пытающейся подняться: его лицо полыхало настоящей человеческой яростью:

– Нападение на дознавателя при исполнении на военном объекте в кризисной ситуации карается смертью. Нападение на дознавателя при исполнении…

– Это я!!! – заорал я изо всех сил. – Я убил!! Я не знал, что пистолет настоящий! Не трогай ее!

Робот не обратил на меня никакого внимания.

– … при исполнении на военном объекте в кризисной ситуации карается смертью… – пророкотал он еще раз, и направил на Ольгу пистолет.

Я схватил со столика черный ящик и метнул его в робота. Ящик угодил ему в спину – робот пошатнулся, и начал оборачиваться в мою сторону. Я бросился вперед, намереваясь выбить оружие у него из руки. Я знал, что это невозможно, я уже видел, как Ольга пыталась это сделать. Поэтому, когда пистолет грохнулся на пол, я сам не поверил этому. Слишком хорошо, чтобы быть правдой.

Я налетел на робота и сбил его с ног. Сам не понимая, как это у меня вышло – реакция 523-Y намного превосходит человеческую – я дотянулся до лежавшего рядом ящика и поднял его, чтобы обрушить роботу на голову. Я почти сделал это, когда Ольга приставила пистолет к моему затылку.

– Не надо, – спокойно сказала она. – Положи ящик на пол. Вставай.

Я подчинился. Робот остался лежать, прикрывая голову руками. Стас сидел у стены и смотрел на нас, не мигая – в его глазах светилось торжество. Ольга держала меня на прицеле и улыбалась.

Я потерял сознание.

* * *

Когда я очнулся, в глаза бил яркий свет. Я лежал на спине – кажется, на столе – и кто-то светил мне фонариком прямо в лицо.

– Оперативная память загружена, сенсоры включены, речевой блок работает. Скажите: «один, два, три».

– Один, два, три, – сказал я.

– Скажите: «я не люблю выступать в роли подопытного кролика».

– Я не люблю выступать в роли подопытного кролика.

– Он готов. – Фонарик выключился, и я увидел, что это Стас. Он деловито выдергивал штекеры из моей груди, складывая змеящиеся провода в маленький чемоданчик.

– Что, черт возьми… – начал я, и попытался встать, но не шелохнулся.

– Тише, тише, – раздался женский голос позади меня. – Ты отлично справился на этот раз, 523-Y.

Говорила Ольга. Как она меня назвала?

– 523-Y, – словно отозвавшись на мои непроизнесенные слова, ответила она. – Испытания прошли успешно.

– Какие испытания? – выдавил я из себя, потому что уже понял.

Ольга обошла стол полукругом, теперь я хорошо видел ее. На ней был белый халат с биркой сотрудника отдела Цифровой Бихевиористики.

– 523-Y – хорошая модель, – сказала она, пока ассистент заканчивал возиться с проводами. – Но с досадным поведенческим дефектом. Ты не был напористым – совсем наоборот. Ты никак не хотел рисковать, как тебя не подталкивали к этому. Вел себя, как тряпка. Ты уж извини.

– И что же показал эксперимент? – выдохнул я.

– Что ты способен проявить характер. Если опасность угрожает кому-то, кто тебе… нравится.

– Что само по себе удивительное открытие! – в разговор вступил третий человек. Он подошел с другой стороны стола, и я узнал в нем нашего дознавателя – вместо черного комбинезона на нем был такой же халат, как на Ольге, а еще этот гад весь лучился эмоциями. – Стоило получить от тебя взбучку, чтобы обнаружить, что вы, машины бездушные, тоже способны избирательно симпатизировать.

Сейчас я избирательно не симпатизировал ему. Это не робот! Но зачем меня заставили думать, что я… Зачем они…

– Я убил человека! – крикнул я. Мои двигательные функции не работали, но если бы я мог, я бы закрыл лицо руками.

– Не волнуйся, – Ольга виновато улыбнулась мне. – Наш ведущий инженер Сергей Пятаков… – она кивнула в сторону мужчины… – использовал в эксперименте помимо тебя модель 523-Х. Вот у него как раз имелись проблемы с агрессивностью. Ты его немного попортил, но это поправимо.

– Я дал 523-Х своё имя, а тебе – свою фамилию, – довольно хохотнул инженер. – Правда, забавно?

Я не видел в этом ничего забавного.

– Вы подстроили, чтобы я сыграл роль виновного, – пробормотал я.

– Вовсе нет! – Пятаков извлек из кармана пластиковый шар и повертел его между пальцев. – Ты мог оказаться и жертвой. Тогда испытанию подвергся бы 523-Х, а ты получил бы заряд краски и повалялся на полу. Так уже случалось в прошлые разы.

– Он не помнит, – сказала Ольга. – Как не будет помнить и этот раз. Сейчас мы удалим из памяти симулятор игровой ситуации.

– Что? – я снова попытался встать. Тщетно.

– Твою временную память, заставляющую забыть, что ты – робот. Немного блокировок, фальшивые воспоминания… И ты будешь готов к новым экспериментам. Надо, в конце концов, разобраться с этими отключениями при перегрузке эмоционального модуля. А сейчас ты выключишься на счет: три…

– Ольга, подожди…

– … два…

– Я должен сказать тебе…

– … один.

* * *

Мне снятся сны. В этих снах я всегда в закрытой комнате. Иногда я убиваю, иногда убивают меня, иногда я должен догадаться, кто убийца. В комнате меня называют 523-Z, новая версия, робот-детектив.

Иногда мне снится, что я – смелый. Это чувство ассоциируется у меня с рыжим цветом. Я не знаю, почему.

Оглавление

Дорогие читатели!

Чёрная дыра

Тряпочная сказка Ника Батхен

За милых дам Валерий Гон

Найти сумасшедшего Ирина Маруценко

Контраст Майк Гелприн

За четыре часа до истины Павел Белянский

Смелость рыжего цвета Дмитрий Витер Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg