Пролог
Каталка, подпрыгивая на неровностях пола… Впрочем, пола – это громко сказано. Откуда в заброшенной соляной шахте пол? Так, всего лишь нижняя часть выдолбленного в горе тоннеля, неровная и каменистая.
Да и тоннелем этот узкий извилистый лаз тоже нельзя было назвать, он больше походил на крысиную нору. Или на змеиную…
Во всяком случае, женщина, везшая каталку, ассоциировалась именно со змеей: высокая, тонкая, какая-то извилистая, что ли. Длинные тонкие руки, такие же ноги, вытянутое тело, гибкие движения.
Гибкие и сильные движения. Потому что каталку женщина толкала с довольно-таки приличной скоростью, и это учитывая не только камни и рытвины нижней части тоннеля, но и вес лежавшего на каталке мужчины. Высокого, сильного молодого мужчины.
А ведь еще и приходилось пригибаться – свод тоннеля был слишком низким для возницы.
Ну, и «вишенка на торте» – полное отсутствие света. Это только в кино подземелья почему-то всегда освещены каким-то голубоватым сиянием. А на самом деле – если нет ни фонаря, ни хотя бы спичек – там, внизу, вальяжно раскинула черные крылья абсолютная тьма.
Но эта тьма совершенно не мешала женщине ориентироваться. Словно она обладала эхолотом или что там еще есть у тех же летучих мышей. Стоп! Мы ведь уже приняли априори, что дамочка у нас похожа на рептилию, а не на грызуна.
В общем, возница ориентировалась в кромешной темноте довольно-таки свободно. Во всяком случае, каталка ни разу не врезалась в стену и продолжала ехать в никуда с приличной скоростью.
А вот когда лежавший на каталке мужчина с трудом приоткрыл глаза, он ничего не увидел. На него лениво таращился абсолютный мрак.
И первая – как обычно, самая дурацкая – мысль, заглянувшая в его помутневший от потери крови разум, была: «Кажется, я все-таки умер».
Но весьма болезненный толчок в спину от подпрыгнувшей на очередном камне каталки мгновенно выбил это предположение из головы мужчины, и оно, прощально всхлипнув, «влепилось» в стену тоннеля.
Мертвые ведь боли не чувствуют. И запаха тоже. Тяжелого, густого запаха крови. Кажется, его собственной крови – рубашка на груди была липкой и влажной. И во рту тоже была кровь.
Но… почему, как, откуда?.. Что с ним произошло? Где он находится? Почему вокруг так темно? Единственное, что он понял, – его сейчас куда-то везут. Причем в полной темноте и, судя по спертости и тяжести воздуха, – под землей.
Он попытался что-то вспомнить – не получилось. В голове вязко пульсировала багровая мешанина, в которой мелькали искаженные, словно в кривом зеркале, лица. Чьи – он не помнил.
Он вообще ничего не помнил! Даже собственного имени…
Ощущение было прегнусное.
Мужчина глухо застонал и попытался приподняться, но в груди его словно бомба взорвалась, а в следующее мгновение на разум накатило цунами жуткой боли, мгновенно отправив его, разум, обратно в нокаут.
И последнее, что услышал мужчина, был странный, какой-то шипящий женский голос:
– Не дергайся! Теперь ты наш!
Часть I
Глава 1
Ровный гул вертолетного двигателя не позволял нормально общаться. Приходилось напрягать связки, чтобы докричаться до собеседника. Или склоняться к нему близко-близко, касаясь губами уха…
Но орать никому не хотелось.
Потому что и общаться не хотелось. Все уже было выкричано и выплакано там, в холле новенькой, только собиравшейся принять первых пациентов спелеолечебницы, где мы прятались сами и прятали раненого Павла.
И где истекавший кровью Павел спас нас всех. А мы его тупо прошляпили…
В итоге бой мы не выиграли. И не проиграли. Те змееподобные уроды не смогли забрать меня и Монику, зато они сперли Павла. Прямо у нас из-под носа.
Я смотрела в круглое окошко-иллюминатор, привалившись плечом здоровой руки к борту вертолета. И даже легкая вибрация стен, несколько болезненно отдававшаяся в раненой руке, не могла выдернуть меня из болота уныния.
Потому что так нечестно! Пашка, он… ему и так пришлось нелегко, с самого рождения он был изгоем, прятался от людей в пещере, чтобы не пугать их своим внешним видом. И едва парень обрел семью и даже любовь, как его сперли какие-то уроды, возомнившие себя его родней!
А Пашка – не змей, он человек! Он – Павел Венцеславович Кульчицкий, единственный сын и наследник Венцеслава Тадеушевича Кульчицкого, владельца химического концерна «Аврора», выпускающего стиральные порошки, шампуни, мыло и прочую стирально-моющую продукцию.
Но стать наследником по документам Пашка так и не успел…
И пока что сыном Кульчицкого считается Сигизмунд, он же – Гизмо, красавчик внешне и редкостная гнида внутри. Гизмо сейчас заперт в СИЗО, и мы с Моникой после исчезновения Павла – единственные свидетели обвинения против Гизмо.
Нет, надо по порядку…
Меня зовут Варя, Варвара Ярцева. Мне двадцать девять лет, я – практикующий психолог. У меня свой кабинет в одном из медицинских центров Москвы. Но появился этот кабинет всего-то с полгода назад, и то благодаря деньгам и протекции Мартина Пименова, олигарха и по совместительству одного из самых завидных женихов отечественного (и не только) брачного рынка.
Года полтора тому назад Мартин, умный, жесткий, хладнокровный человек, поднявшийся на вершину не просто от подножия – из провала у подножия, воплощение американской (а теперь и российской) мечты, умудрился попасться на удочку Степана Кругликова и заключить совершенно идиотское пари. Проиграв его, Мартин должен был жениться на дочери Кругликова, общемосковской давалке, совершенно жуткой девице с претенциозным именем Альбина.
Выбраться из этой западни Мартину помогли мы с Олегом[1], моим сводным братом. И на деньги, полученные в качестве вознаграждения, мы построили загородный дом для родителей, а я смогла осуществить свою давнишнюю мечту – открыть собственный кабинет.
В чем мне и помог Пименов, ставший за время знакомства почти членом нашей семьи – Мартин, у которого отец по пьяни убил мать, был лишен нормального детства и не знал, что такое семейное тепло.
Потому он и стал таким – холодным, словно замерзшим изнутри.
А у нас он оттаивал. И с удовольствием менял светские рауты на наши семейные праздники. Мартин и Олег стали друзьями, а ко мне Пименов относился как к сестренке.
Что меня совсем не радовало…
Потому что я, как распоследняя курица, буквально влипла в ледяную голубизну глаз этого высокого, худощавого, не самого красивого, но для меня – единственного мужчины.
Но я отвлеклась.
В общем, этой весной мы отпраздновали новоселье. И даже упорные слухи, ходившие среди местного населения, мы отправляли «в обход» нашего двора.
Ну в самом деле – вы бы поверили в байки о Змее Горыныче, похищающем молодых девушек и пугающем старушек? Местные уже опасались в лес ходить поодиночке, за грибами и ягодами отправлялись кучненько.
И это – в начале двадцать первого века! Когда космические корабли уже избороздили просторы Вселенной!
Ну да, один печальный инцидент был – прошлым летом, еще до того, как мы купили участок в деревне, там бесследно исчезли две девушки. Ася, племянница одной из местных жительниц, и ее подружка, дочь банкира Моника Климко[2]. Игорь Дмитриевич, отец Моники, тогда перевернул здесь все и всех. Сотрудники его службы безопасности прочесали весь лес в округе, обшарили каждый камушек на дне озера, с пляжа которого пропали девушки, но результата это не принесло.
Даже с учетом того, что людям Климко активно помогали профи из службы безопасности Венцеслава Кульчицкого, которыми руководил Александр Дворкин, бывший агент израильского «Моссада».
Почему помогали?
Ну, прежде всего потому, что озеро, откуда пропали Моника и Ася, находилось в непосредственной близости от поместья Кульчицких. В зоне, так сказать, служебных интересов Дворкина. К тому же Кульчицкие в свое время активно сватали за своего сына, красавчика Сигизмунда, одного из любимчиков гламурной московской тусовки, дочку банкира Монику.
Сочли девушку достойной их сокровища. Еще бы – красивая, умничка, хорошо учится в университете, скромница, по ночным клубам не шляется, по вечерам у компьютера сидит.
Но сватовство не удалось – Моника категорически отказалась встречаться с Гизмо. Оказалось, что девчонка влюбилась в виртуального персонажа, скрывавшегося под ником Арлекино. Причем Моника даже не знала, как выглядит внешне ее любимый – вместо фото в Интернете была картинка балаганного арлекина.
Но девушке было все равно, как он выглядит, – ее Арлекино был самым добрым, самым чутким, самым романтичным, нежным, сильным, любящим – самым-самым-самым!
Понятно, что родители сочли все это бредом и отлучили дочь от Интернета. Моника рассорилась с родителями и укатила с подружкой Асей в деревню, куда обычно никогда не ездила. Какая еще деревня, когда есть Мальдивы, Ницца, Бали?
Укатила. И пропала.
И поиски результатов не принесли.
Пока ко мне на прием не пришла мать Моники, Элеонора. Измученная, потухшая женщина, один сплошной комок душевной боли.
Мне пришлось много повозиться с Элеонорой, прежде чем она смогла открыться и рассказать мне всю эту историю. И я решила попытаться помочь женщине.
И я разыскала в Интернете пресловутого Арлекино. Мне показалось, что он ничего не знал об исчезновении Моники, думал, что девушка просто его бросила, предпочла реального красавчика Гизмо виртуальному незнакомцу.
Арлекино тогда резко оборвал разговор со мной и вышел из Сети.
А буквально через пару дней в озере нашли жутко изуродованный труп Аси… Причем, по заключению экспертизы, умерла девушка относительно недавно. Сердце не выдержало боли и страха. Да и кормили бедняжку явно не разносолами.
То есть получалось – Ася где-то провела почти год! Год жутких мучений, издевательств, пыток…
И вполне возможно, что Моника еще жива!
Но сообщать об этом родителям девушки мы не стали – зачем понапрасну их тревожить, Элеонора и так едва-едва выкарабкалась из бездны отчаяния.
А потом меня привели к Монике. Именно привели – словно кто-то звал меня, указывая путь. И торопил – быстрее, быстрее!
Моника была жива. Тоже измучена, те же жуткие раны, словно ее грыз какой-то дикий зверь, но – жива!
И понеслось!
В итоге я оказалась в подземелье, где едва не испытала на себе все, что пришлось пережить пленницам Гизмо.
Да, девушек похищал и глумился над ними Сигизмунд Кульчицкий, белокурый голубоглазый красавец, и так не обделенный женским вниманием.
Но мерзавцу мало было внимания и обычного секса, Гизмо хотел быть Господином! И делать со своими игрушками все, что ему заблагорассудится…
Душка Гизмо придумал гениальный, на его взгляд, ход. Он слышал местные байки о Змее Горыныче, которого периодически видели в окрестных лесах. И решил воспользоваться этими слухами.
Раздобыл где-то резиновый наряд дракона, натягивал его на себя и в таком виде шлялся по лесам в поисках добычи. И девушки действительно начали пропадать…
И так продолжалось бы неизвестно сколько времени, не найди я Арлекино…
Того, кто и стал причиной слухов и баек.
Настоящего Змея Горыныча.
Глава 2
Венцеслав Кульчицкий был просто помешан на чистоте рода. В его семье это помешательство передавалось из поколения в поколение: Кульчицкие никогда не женились и не выходили замуж за простолюдинов, только чистокровные наследники аристократов были достойны носить гордое имя Кульчицких!
Само собой, никаких бастардов от деревенских девок и актрис!
Если не хватало претендентов из других родов, брачные союзы заключались с кузинами и кузенами. Чистота крови – прежде всего!
И даже к концу двадцатого века, когда последний из рода Кульчицких, Венцеслав, собрался жениться, он желал невозможного по тем временам – найти чистокровную представительницу любого, пусть и захудалого, но обязательно аристократического рода, да еще и девственницу!
Фантазер, в общем.
Но на тот момент его службой безопасности уже руководил Александр Дворкин, бывший агент «Моссада». И хотя поиск невесты не входил в круг обязанностей Дворкина, он согласился помочь хозяину.
Надо отметить, что более преданного и верного человека, чем Александр, я не встречала среди секьюрити. Может, потому, что вообще мало общалась с представителями этой профессии?
И Дворкин сумел сделать невозможное возможным задолго до того, как Дима Билан объявил о своем сакральном знании этого процесса.
Невеста для хозяина была найдена. Магдалена Расмуссен, потомок конунгов, представительница старинного норвежского рода. Причем так же помешанная на чистоте крови, как и Венцеслав.
Именно поэтому рыжеволосая белокожая Магда, продавщица из небольшого городка на севере Норвегии, к своим двадцати восьми годам была еще не замужем. И вообще не подпускала к себе местных мужланов, хотя была довольно симпатичной. Не красавица – внешность ее немного портили длинноватый нос и тяжелая челюсть. Но в целом Магдалена нравилась мужчинам.
Понравилась она и Венцеславу. Прежде всего, разумеется, происхождением – тут уж Дворкин постарался, проверил все чуть ли не до Харальда Жестокого, Победителя Драконов, пращура Магдалены. Ну, и тем понравилась, что Магдалена была единомышленницей жениха.
Вскоре Магда забеременела. К появлению на свет наследника Венцеслав готовился очень серьезно. Никаких поездок к врачу в город: для Магды был нанят профессор медицины, один из лучших специалистов в области акушерства и гинекологии Иосиф Львович Либман.
Иосиф Львович давно уже не вел лично беременность пациенток, но сумма, предложенная ему Кульчицким, убедила Либмана пересмотреть свое решение. И господин профессор через день мотался в поместье Кульчицких – благо расположено оно было всего в сорока километрах от Москвы – для осмотра и консультации подопечной.
Магда питалась исключительно свежими и экологически чистыми продуктами, выращенными жителями их деревни. Именно их, личной – в свое время Венцеслав перевез из Сибири целую деревню староверов, притесняемых местной властью, построил им дома, купил скотину, позволил молиться так, как им хочется, защищал и оберегал их от козней и неприятностей внешнего мира. Военкомата, к примеру.
И крестьяне платили барину верностью и благодарностью.
А еще – полностью снабжали замок барина (именно замок, Кульчицкий выстроил точную копию родового замка, стоявшего когда-то в Польше) молоком, хлебом, мясом, овощами и фруктами.
В общем, проблем с чистыми продуктами не было. Магда много гуляла, занималась гимнастикой, принимала специальные швейцарские витамины, способствующие, если верить производителям, повышению уровня интеллекта у будущего ребенка.
Профессор, осматривая пациентку, был доволен – ребенок рос и развивался превосходно, все точно по часам. Жаль, конечно, что Магда отказывается от УЗИ и анализов крови на предмет каких-либо уродств, но, в принципе, все и так хорошо.
Роды начались точно в срок. Родила Магдалена довольно быстро и легко.
Родился мальчик, крепкий, здоровый мальчик. Закричал – требовательно и громко. Женщина попросила показать его ей. Но профессор почему-то медлил.
Магда возмутилась и потребовала показать ей сына.
И профессор показал…
Женщина, увидев ЭТО, дико закричала и потеряла сознание. А когда очнулась, рядом с ней лежал чудесный красивый мальчик, голубоглазый ангелочек.
Родившийся практически одновременно с хозяйским сын Марфы Лобовой, девки из деревни, взятой в замок в качестве кормилицы.
Марфа не хотела жить в деревне, доить коров, жать серпом, как и сто, и двести лет тому назад, пшеницу, быть послушной рабыней мужа. Умная и способная девочка хотела учиться, а у них в деревне детей не учили ничему, кроме «хозяйства».
В общем, Марфа сбежала в Москву. А через год вернулась брюхатой. Позор семье! Кто такую замуж возьмет! Принесла в подоле невесть от кого, шалава!
Робкие попытки рассказать, что она не виновата, что ее изнасиловал какой-то гад, никто не принимал всерьез. И девушка стала изгоем в деревне.
Дворкин, проезжая как-то через село, стал свидетелем неприятной сцены – местные ребятишки, собравшись гурьбой, швыряли камнями в глубоко беременную молодую женщину, и их никто не останавливал!
По лицу бедняжки текла кровь, губа ее была разбита. Девушка не пыталась наказать негодников, она лишь тихо плакала и руками закрывала живот.
Александр тогда остановил машину, выскочил и разогнал мелких. Отругал старших. Усадил в джип заплаканную Марфу и отвез ее в замок. Там она пришлась очень даже кстати – рожать ей надо было почти тогда же, когда и барыне, молока, судя по всему, у девки будет хоть залейся, и Магде не придется портить грудь. Пусть остается, кормилицей станет!
Надо ли говорить, что Марфа сразу и навсегда стала самой верной служанкой барыни Магды? И готова была ради барыни на все.
Даже на то, чтобы отдать ей своего сына…
Взамен страшненького уродца, рожденного хозяйкой. Больше похожего на ящерку – ни ушек, ни (тогда) носика, глазки-щелочки, рот – безгубый, да еще и все тельце чешуйками покрыто!
Когда бледный как смерть хозяйский доктор прибежал к ней в каморку, держа на руках уродца, Марфа как раз отдыхала после родов. Она справилась сама, без чьей-либо помощи, у них все бабы в роду сами рожали.
Мальчишечка родился крепенький и хорошенький, и Марфа, приходя в себя, с нежностью смотрела, как тот чмокает маленьким ротиком, жадно вцепившись в ее сосок.
И тут примчался Либман. Увидел мальчишку – и буквально расцвел.
А потом в двух словах объяснил Марфе диспозицию. Она, Марфа, ведь хочет помочь барыне? Той, что спасла ее от унижений и издевательств, благодаря которой к Марфе теперь относятся на селе даже с уважением – еще бы, нянька и кормилица наследника!
Марфа хотела, но не могла понять – как?
И доктор объяснил – как. Ее, Марфы, сын станет наследником Кульчицких. Он со временем получит все состояние, станет богатым и уважаемым человеком. А сама Марфа будет при нем – как нянька и кормилица. Поди плохо? И при сынишке жить, и знать, что ее мальчик обеспечен на всю жизнь. А что ждет парня в том случае, если он останется сыном Марфы? Его ведь так и будут звать приблудышем. И относиться к нему с презрением.
– Ну, что ты решила, Марфа? – доктор нетерпеливо посматривал на белокурого ангелочка. – Времени у нас нет, там барин к жене рвется, на наследника хочет посмотреть.
– А как же… – женщина посмотрела на копошившегося в пеленках уродца. – Что с этим делать? Мне, что ли, его за своего выдать?! Это ж еще больше меня все шпынять будут!
– Этот – не жилец, – поморщился профессор. – У него ихтиоз…
– Чего?
– Синдром Арлекино… Тьфу ты, с кем я говорю! Короче, редкая болезнь у парня, дети с такой генетикой долго не живут. Так что всем будет лучше, если ты его отнесешь куда-нибудь в лес и закопаешь.
– Живого?!
– Да помрет он сам. Ну, или придуши его, что ли. А всем скажи, что твой ребенок умер родами и ты его похоронила.
– Что вы говорите такое, господин доктор?! Как можно – придушить…
– Все, хватит болтать! Говори, согласна на подмену? Ну?!
– Согласна…
– Вот и умница, вот и молодец. Правильно решила. Только запомни – теперь этот мальчик сын барина и барыни, а не твой, поняла? Чтобы не ляпнула чего потом!
– Поняла… Не ляпну.
Доктор оторвал от груди Марфы мальчика, завернул его в те пеленки, в которых принес уродца, а самого уродца небрежно швырнул на кровать рядом с Марфой.
Тот жалобно закряхтел, захныкал, уродливое личико его исказилось – малыш почувствовал запах молока.
И Марфе, поначалу отшатнувшейся от «ящерки», вдруг стало нестерпимо жалко несчастного ребенка, от которого отказалась родная мать.
Она дала малышу грудь…
Глава 3
Где-то через час снова примчался Либман – довольный, цветущий, от его недавней истерики не осталось и следа.
– Молодец, Марфушка, выручила всех нас! – Радостно потирая руки, профессор направился к женщине. – Давай-ка я и тебя осмотрю, чтобы никаких послеродовых осложнений не было. Ты хозяйке и сыну здоровая нужна.
– Не надо! – Марфа испуганно шарахнулась от доктора, натягивая на ноги подол сорочки. – Здорова я, здорова! Вот еще, ерунду придумали, барин!
От ее движения проснулся и заплакал лежавший возле стенки уродец.
Либман нахмурился:
– Он что, еще жив?
– А чего ж ему не жить, – пожала плечами Марфа. – Поел, сухой – пеленку я ему сменила, уснул.
– «Пеленку я ему сменила»! – передразнил женщину Иосиф Львович. – Тебе что было сказано? Убрать эту погань с глаз долой, пока кто-нибудь из прислуги его не увидел!
– Сами и убирайте! – поджала губы Марфа. – А я его не трону – дите ведь, пусть и страшненькое!
– Да пойми ты, дурочка, – решил сменить тактику профессор, – мальчишка все равно не жилец! Дети с такой болезнью долго не живут, а пока живут – только мучаются от боли! И смерть для них – избавление! Ты ему только поможешь, несчастному…
– Нет! Не возьму грех на душу! Вы вот и избавьте его от мучений, вы же врач! Вот, – Марфа протянула Либману возмущенно заоравшего уродца, – забирайте и делайте с ним что хотите! Я и так уже… Сыночка моего…
Губы женщины задрожали, на глазах выступили слезы. Марфа отвернулась и прерывисто всхлипнула, по-прежнему держа на руках плачущего ребенка.
Иосиф Львович потянулся к мальчику, собираясь его забрать у упрямицы, но потом передумал.
Заложил руки за спину и, мерно раскачиваясь с пятки на носок, вкрадчиво заговорил:
– А знаешь что, милочка? А не хочешь избавляться – не надо! Оставь его себе. Сама ведь говорила – деревенские совсем тебя заклюют. Да-да, именно деревенские – потому как отправишься ты сегодня же обратно, к отцу с матерью. Покажешь им «внучка». И скажешь, что побрезговала хозяйка оставлять в кормилицах бабу, родившую такое чудовище! И выгнала тебя вон!
– Но… как же? – растерянно произнесла Марфа. – А мой сын? Я всем тогда расскажу про то, что мой сын – у барыни Магды!
– Рассказывай! – насмешливо хмыкнул Либман. – Только кто тебе поверит, дура?
– Так это… – упрямо поджала губы женщина. – Проверить можно! Я в городе когда была, по этому… по телевизору как раз передача была. И там рассказывали про эксп… экск… ну, когда по крови устанавливают, кто кому родственник. Я в город поеду, в Москву! И там все расскажу! И проверить потребую!
– Ух ты, какие мы грамотные! – недобро прищурился профессор. – А ты уверена, что доедешь до Москвы? Что тебя с уродцем этим, – Либман кивнул на затихшего мальчика, – родня не придушит, чтобы позора избежать? Или не они, так кто-то еще тебе рот заткнуть пожелает?
– Но… Как это?.. Вы что, убьете меня?!
– В общем, так, Марфа, – в голосе профессора звякнул лед. – Либо ты делаешь, что я велю, и остаешься в поместье кормилицей при сыне, либо сегодня же отправляешься с этим отбросом к родне. Поняла?
Марфа, прикусив губу, отвела взгляд и молча кивнула.
– Не слышу!
– Поняла.
– Вот, так-то лучше. Ну, и что ты решила? Домой или тут останешься?
– Тут останусь.
– Правильный выбор, – удовлетворенно кивнул Либман. – Тогда – чтобы через два часа, когда малыша принесут на кормление, этого уродца здесь не было! Имей в виду – если кто-нибудь его хоть краем глаза, хоть намеком…
– Сказала же – я поняла. – Марфа медленно, с трудом поднялась, по-прежнему держа уснувшего от плача мальчика на руках. – Идите уже, господин доктор, мне пора делом заняться.
– Займись-займись! – ласково улыбнулся многоуважаемый профессор. – Через два часа с сыном увидишься. Если все по уму сделаешь.
И Либман, насвистывая веселенький мотивчик, вышел из комнаты кормилицы.
Марфа осторожно, чтобы не разбудить, положила ребенка на кровать, взяла в руку подушку, занесла ее над «ящеркой», тихо прошептала:
– Прости, маленький, но так будет лучше всем. Ты все равно не жилец…
Глубоко вздохнула, собираясь опустить подушку на личико уродца, и в этот момент мальчик открыл глазки.
И посмотрел – как-то странно, словно взрослый, – прямо в глаза Марфы. Не младенчески бессмысленным, ускользающим взглядом, а обреченным взглядом старичка, осознающего свою участь.
Словно говорил: «Ну что же, раз надо – сделай это. Только побыстрее».
Женщина ахнула, отшвырнула подушку и опустилась перед кроватью на колени, прижавшись лбом к маленькой шершавой ручке:
– Не могу! Господи, не могу! Что же мне делать?!
Ответа не было. Малыш тоже молчал: не кряхтел, не плакал, не хныкал. И даже не шевелился. И глазки опять закрыл.
– Ой… – Марфа нахмурилась, прижала ручку ребенка к губам. – Помер, что ли? Сам? Так вроде теплый. Ну, может, оно и к лучшему. Не пришлось брать грех на душу.
Женщина поднялась, быстренько натянула поверх сорочки длинную юбку, сверху – кофту, обула полотняные тапки на резиновой подошве, собрала длинные русые волосы в тяжелый узел, вытащила из сундука приданое, приготовленное ею для ребенка. Пару секунд с сожалением рассматривала крохотные батистовые рубашонки и чепчики – сама все сшила, и вышивка ладная, василечки да ландыши по краю покрывальца!
Вытерла набежавшие слезы со щек и, разложив приданое на столе, принялась переодевать в него мертвого уродца.
Вернее, собралась переодеть. Но именно в тот момент, когда Марфа развернула хозяйскую пеленку, в которую был завернут малыш, веселый фонтанчик сообщил о том, что парень вовсе даже не умер.
И не собирался, закрепив сообщение более солидным «посланием», сопровождаемым характерными звуками и запахом.
– Вот ведь паршивец! – растерянно произнесла Марфа, автоматически вытирая попку малыша хозяйскими пеленками. – Ловко ты меня провел! И что мне теперь делать прикажешь? А?
Странно, но женщина почему-то совсем не расстроилась. И даже легче как-то на душе стало. И уродец вроде не таким уж и уродцем показался. Ведь если присмотреться – личико вполне человеческое и даже симпатичное.
И вообще – как можно?! Она никогда и котенка утопить не могла, вечно братья старшие над ней насмехались. А тут – ребенок!
И судя по тянущимся к ее груди чешуйчатым ручкам – опять проголодавшийся ребенок.
Марфа вымыла мальчика под краном – да-да, в ее комнате имелся собственный умывальник с блестящими кранами, из которых текла и холодная, и горячая вода! Такого ни у кого в деревне не было!
Затем вытерла его, одела в приготовленное для своего ребенка приданое, покормила, дождалась, пока малыш уснет, завернула его в одеяльце так, чтобы не видно было лица, и решительно вышла из комнаты.
Выйти из поместья незамеченной ей не удалось. Как назло, на пути ей встретились и хозяйская горничная, и садовник, и из охраны пара человек, и даже деревенские, привезшие молоко для кухни, тоже видели Марфу с ребенком на руках.
И всем ей пришлось объяснять, что ребенок родился мертвым. И она идет его хоронить. И никому сына не покажет – они ее малыша не любили, когда он в животе сидел, так нечего и пялиться! Из-за вас он, наверное, и помер!
Больше всего Марфа боялась, что из-за всех этих разговоров малыш проснется и заплачет. И тогда…
Думать о том, что будет тогда, ей не хотелось.
Но мальчик словно знал – он должен вести себя тихо.
И все обошлось – вскоре Марфа уже шла с малышом на руках через лес.
К старым заброшенным каменоломням.
Глава 4
Когда-то, еще в прошлом веке, в этих местах вели добычу белого камня. Но со временем все пришло в запустение, и каменоломни забросили.
Небольшие пещеры, узкие тоннели, загадочные лазы и лабиринты – это место стало настоящим парком развлечений для местной детворы. В том числе и для мальчишек и девчонок из староверческой «барской» деревни.
И байки местных стариков насчет живущего в этих местах Змея Горыныча никого не пугали. Ну и в самом деле – какой еще Змей Горыныч в век телевидения! Бабьи сказки все это!
Пока однажды двое ребятишек из «светской» деревни, заблудившись в путанице катакомб, не провели под землей три дня…
Мальчишек нашли совершенно случайно, причем километрах в десяти от входа в каменоломни, где они потерялись. Нашли их московские спелеологи, тренировавшиеся в окрестных пещерах.
Парни перепугались до полусмерти, когда на свет их фонарей из какого-то очень узкого лаза выползли – в буквальном смысле слова, по-пластунски, – две тени.
Именно тени – худые, изможденные и… седые.
Оба. Хотя одному было десять, а второму – двенадцать лет.
А еще – мальчишки перестали разговаривать. Совсем. И в глазах их навеки поселился ужас.
Само собой, в деревню они больше не вернулись. И, насколько Марфе было известно, до сих пор жили в одной из подмосковных психушек. Если еще жили…
Что с ними произошло, что могло так напугать мальцов, как они оказались так далеко, как смогли пройти под землей десять километров – узнать не удалось.
Но вход в каменоломни с тех пор был строго-настрого запрещен. И даже поначалу досками его закрыли-заколотили. И большими валунами завалили, из тех, которые местные мужики смогли сдвинуть с места.
В общем-то, эта мера была излишней – дети и сами больше не хотели шастать под землей. Те, кто жил в одной деревне с пропавшими мальчиками, своими собственными глазами видели Ваську и Кольку. Детворе этого хватило – их веселые, задорные ровесники превратились в трясущихся седоголовых старичков с совершенно дикими глазами.
Потом, пересказывая увиденное приятелям из других деревень, ребята щедро облепили правду наслоениями выдумки, превратив реальность в очередную детскую страшилку.
Очень страшную страшилку, надо сказать.
Отбившую у детей всякое желание лазить в каменоломню.
Дети из староверческой деревни тоже больше туда не бегали. Тут основным аргументом стали не страшилки, а отцовский ремень, в некоторых случаях – вожжи. Девчачий вариант – хворостина.
Марфа тоже поначалу перестала туда ходить. Но когда девочка немного подросла, ее стала брать с собой в лес бабушка, Клавдия Григорьевна, знатная травница, лечившая односельчан отварами и настоями.
Знания свойств трав передавались в их семье из поколения в поколения. И только по женской линии – от матери к дочери или, как в случае Клавдии Григорьевны, рожавшей только сыновей, от бабушки к внучке.
Но Марфе не очень хотелось учить всю эту, как она думала, допотопную ерунду. Девочка больше остальных детей из их деревни общалась со «светскими». И тайком частенько шастала в гости к Любаше, дочери агронома из ближней деревни.
Дом родителей Любаши так отличался от их хаты! Нет, не новизной – как раз дома в староверческой деревне были новенькими, выстроенными к их переселению. Но это были настоящие хаты – без электричества, без газового отопления, не говоря уже о такой дьявольской штуке, как телевидение!
И одевались в их селе совсем иначе – в домотканую одежду.
И вообще!..
Но возражать бабушке открыто Марфа боялась – отец ее так выпорет, что потом неделю садиться будет больно. И к Любаше не получится больше бегать – накажут ее, запретят из дома выходить, работой по хозяйству нагрузят.
И Марфа покорно таскалась следом за бабулей по лесам, собирая травы и корешки. Баба Клава попутно объясняла ей, какая травка для чего нужна, в какой день их надо собирать, а когда – даже не смотреть на растения. Не то чтобы Марфа старалась все запомнить, наоборот, девочка частенько уплывала мыслями в другой мир, мир Любаши, мир цивилизации. Где девочка – это не обязательно только чья-то жена в будущем и станок по «воспроизводству поголовья», нет. Там девочки учатся наравне с мальчиками – и становятся врачами, учителями, артистками!
А здесь, в их селе… Толку-то, что Марфа научилась читать и писать сама? И считать – тоже. Все равно ее отдадут замуж за того, кого выберут родители, и из одной каторги она попадет в другую. И даже знания бабы Клавы не особо ей помогут облегчить свою жизнь, только добавят трудностей – никто бабушку от домашних дел и хлопот по хозяйству не освобождал, когда была она помоложе, – и людей лечила, и детей растила, и коров доила, и в поле ходила.
В общем, не собиралась Марфуша запоминать все, что говорила бабушка. Не собиралась, да запомнила – цепкий ум, жадно тянувшийся к знаниям, впитывал все как губка.
И вскоре Марфа уже сама составляла сборы, подменяя совсем расхворавшуюся бабушку.
Клавдию Григорьевну с возрастом замучили проблемы с суставами. Собственно, скрюченные, изуродованные пальцы были практически у всех старух их деревни – результат тяжкого, словно пришедшего из позапрошлого столетия, сельского труда. Без каких-либо современных приспособлений, облегчающих этот труд.
Правда, Марфа заметила, что у ее бабушки все-таки не такая печальная картина, как у остальных ее ровесниц. Время от времени баба Клава уходила куда-то на полдня, а когда возвращалась – видно было, что пальцы у бабули стали гораздо подвижнее, да и сама она бодрее и веселее выглядит.
Куда ходила бабушка – Марфа не знала, пока однажды совсем одряхлевшая Клавдия Григорьевна не попросила внучку проводить ее. А для начала – собрать узелок с чистым бельем.
Лишних вопросов баба Клава не любила, она либо сама объясняла все, что считала нужным, либо просто давала четкие указания.
Поэтому Марфа, хотя и сгорала от любопытства, не рискнула расспрашивать – с какого перепугу бабушке понадобилось чистое белье, если банный день в субботу?
Скоро она все узнает.
И узнала.
Шли они медленно – бабушке каждый шаг давался с огромным трудом. К концу пути Марфе пришлось практически тащить под руку обессилевшую старушку. Хорошо хоть, баба Клава была сухонькой и мелкой, не то что соседская Зинаида – гигантская квашня!
Вскоре Марфа поняла, что они идут к каменоломням. Но не к главному, заколоченному и заваленному входу, а с полверсты левее, туда, где склон горы был покрыт густыми зарослями колючего кустарника.
Вопросы пчелами зудели на губах девочки, но Марфа держалась. И только когда бабушка подвела ее вплотную к склону горы, раздвинула клюкой кусты и там оказался узкий, не шире метра, вход в пещеру, Марфа не выдержала:
– Бабуля, ты что, туда собралась? Туда же нельзя, там опасно!
– Другим нельзя, нам – можно, – усмехнулась Клавдия Григорьевна. – Не боись, нет там никакого Змея. А ты молодец, Марфуша, выдержала, не балаболила всю дорогу, дурных вопросов не задавала. Значит, можно тебе и последнюю мою тайну открыть, ты ее сохранишь. Только учти – об этом не надо знать всем, это только для нашей семьи пусть будет. Я это чудо чудное случайно нашла, и расчистила, и сберегла. А начнут бабы да мужики туда свои задницы без спросу кунать – испоганят источник!
– Источник?! Какой источник?
– А сейчас увидишь. Идем. Только сперва там вон, у входа, пошуруди.
Марфа осторожно заглянула в узкий лаз – он уходил куда-то внутрь горы. А у самого входа, слева, аккуратно прикрытая камнями, стояла керосиновая лампа. Там же, завернутый в кусок непромокаемого брезента, лежал коробок спичек.
– Нашла?
– Ага, тут лампа.
– Зажигай.
Марфа осторожно сняла стеклянную колбу, чиркнула спичкой, подожгла фитилек, вернула колбу на место и подняла лампу.
Неяркий свет озарил часть узкого, тесного, невысокого хода. Им с бабушкой наклоняться не придется, а вот если батюшка сюда пришел бы…
– Ну, чего встала? – сварливо проворчала баба Клава. – Вперед иди, да не спеши, я быстро ходить не могу.
А Марфа и не собиралась спешить. Ей было страшно. Казалось, она слышит какие-то странные шорохи, царапанье, хруст. И непонятно было, куда вел ход – свет отбирал у мрака не больше пары метров.
Но возражать и спорить – себе дороже. К тому же если бабушка ходила сюда одна и не боялась, так ей, здоровенной дылде – четырнадцать годков зимой стукнуло, – трусить тем более стыдно.
Метров через двадцать, показавшихся Марфе бесконечными, свет лампы озарил небольшую, какую-то даже уютную пещерку. Она не была сквозной – кроме хода, через который они пришли, других путей сюда не было.
Довольно-таки ровные стены, скругленный потолок, у одной из стен – небольшой каменный выступ, напоминающий топчан, а возле другой – углубление, размером как две ванные лоханки в доме у Любаши.
Сравнение с ванной подруги пришло девочке на ум из-за того, что углубление было заполнено водой.
– Ну, вот и пришли, – облегченно вздохнула бабушка. – Помоги мне раздеться.
– А что это?
– А это, внученька, тот самый источник, с живой водой. Я завсегда оживаю, как в нем с часок посижу.
Когда Марфа помогала бабушке забраться в источник, она с удивлением обнаружила, что вода в нем горячая!
И именно сюда несла сейчас Марфа никому не нужного, обреченного на медленную смерть малыша.
Глава 5
Он действительно был целебным, этот источник. Благодаря ему баба Клава прожила еще два года после того случая. Марфа, когда простужалась или умудрялась пораниться, тоже приходила сюда и с наслаждением погружалась в горячую, пахнувшую, правда, не очень приятно, но все равно живительную воду.
Иногда она закрывала глаза и представляла, что нежится в настоящей ванне, в чудесной, отделанной голубенькой гладкой плиткой комнатке, которую в доме Любаши называли туалетной.
И чтобы пена – пушистая-пушистая. И шампунь, от которого волосы становятся такими шелковыми! Какими они никогда не были после бани у них в деревне, где волосы бабы мыли кусками самодельного мыла. И даже полоскание в отварах ромашки или в уксусе не могло придать волосам того блеска и шелковистости, как ароматные шампуни в ванной у Любаши.
Однажды подружка подарила Марфе флакон шампуня. Но когда девочка пришла с ним в баню и, горделиво осматриваясь по сторонам, начала намыливать им волосы, на нее налетели и мать, и тетки. Отобрали «бесовскую отраву», еще и за волосы оттягали.
Здесь, в пещере, отбирать шампунь и мыло было некому, но Марфе и в голову не приходило принести их сюда.
Потому что мыться здесь было НЕЛЬЗЯ! Иначе целебная купель превратилась бы в тухлую помойку. Так сказала бабушка, и Марфа склонна была ей верить – никаких дырочек для слива воды, как в ванной у Любаши, здесь не было.
А через год после смерти бабушки Марфа решилась на побег из отчего дома – ее просватали за сорокалетнего вдовца с тремя детьми, угрюмого и жутко волосатого (у него волосы торчали из ворота рубахи, словно шерсть у медведя) Агафона. При одном только взгляде на этот старого – для семнадцатилетней девчонки – дядьку у Марфы ком тошноты к горлу подкатывал. Она валялась в ногах у отца, просила не отдавать ее Агафону, но батюшка и слышать ничего не хотел. Глупости какие – старый! Сорок лет ему всего. Зато дом у него крепкий, хозяйство большое, он – мужик рукастый. Свадьбе быть!
Наверное, если бы не помощь и поддержка Любаши, девушка не решилась бы на побег – такого в их деревне еще не бывало!
После того как подруга в прошлом году уехала в Москву и поступила в сельскохозяйственную академию – тоже решила стать агрономом, как отец, – девушки переписывались. Причем письма Любаша присылала на свой адрес, а Марфа тайком прибегала к родителям подруги, забирала у них письмо для нее и передавала письмо для Любаши.
А потом подружка приехала домой на летние каникулы, и девушки не могли наговориться. Они делились всеми секретами, и Марфа с замиранием сердца слушала откровения Любаши – та уже полгода встречалась с одним парнем, по словам подружки – потрясающим красавчиком! И у них с Любашей БЫЛО! То самое!
Любаша собиралась за своего Сережу замуж, во всяком случае, она была абсолютно уверена, что рано или поздно парень сделает ей предложение. Именно потому, что – БЫЛО.
Девушка светилась от счастья, а ее рассказы порою заставляли сердце Марфы биться чаще, к щекам ее приливала кровь.
Как это, должно быть, притягательно, когда все – по любви!
А в середине августа пришли сваты от Агафона…
И Марфа, глядя на противного волосатого дядьку, представила, что у нее с ним будет ЭТО?!!
Когда ее мольбы не возымели никакого действия, девушка, заливаясь горькими слезами, пожаловалась подруге.
И Любаша, счастливая от предвкушения скорой встречи со своим любимым Сережей, ужаснулась происходящему.
Как это так?!! В наше время, в конце двадцатого века, насильно выдавать девушку замуж?! Словно при царе, вообще!
И Любаша предложила Марфе бежать. Девушка и сама частенько подумывала об этом, но ей было страшно.
И вовсе не потому, что она боялась большого мира. Просто у нее не было ни денег, ни документов – староверы категорически отказывались получать паспорта с идентификационными номерами, считая эти номера меткой дьявола.
И тут на помощь Марфе пришли родители Любы, давно возмущавшиеся царившими у староверов порядками. Они помогли девушке оформить паспорт, а отец Любы через своих знакомых устроил Марфу вахтером в одном из корпусов сельхозакадемии. И место в общежитии этой академии ей выхлопотали, причем в том самом общежитии, где жила Любаша!
Это было похоже на чудо!
В общем, жизнь налаживалась и стала похожа на радугу: раньше, когда она жила в деревне, все вокруг было тусклым и блеклым, а теперь заискрилось и засверкало!
Проблема с одеждой решилась очень просто – Люба показала подружке несколько хороших комиссионных магазинов (предтечей секонд-хэндов), где за копейки можно было приобрести очень даже неплохую одежду. Пусть и ношеную – Марфе после ее домотканых мешкообразных нарядов вещи из комиссионки казались верхом роскоши и красоты.
И Марфа расцвела. Нет, она по-прежнему не красилась – ей это все не нравилось, жгло глаза, она все время забывала о косметике и терла их, размазывая тушь. Помада казалась ей липким налетом на губах. Лак для волос застывал на голове плотной пленкой, кожа под которой очень быстро начинала чесаться.
И Марфа, поначалу увлеченно повторявшая за Любашей все ее манипуляции, очень быстро засунула купленные тушь, помаду и лак в тумбочку.
Потому что на самом деле все эти ухищрения девушке не были нужны.
Высокая, статная, полногрудая, с длинными крепкими ногами, с роскошной светло-русой косой, доходившей до середины спины, с большими голубыми глазами, широко распахнутыми навстречу миру, с полными, сочно-алыми от природы губами, Марфа была невероятно притягательна для представителей противоположного пола. В первую очередь этой смесью природной чувственности и реальной неопытности.
Мальчики-студенты вились вокруг стеклянной будки вахтерши, словно пчелы над цветущей акацией, но никто из них пока что не затронул сердце Марфы. А без любви и речи быть не могло об ЭТОМ!
И вообще, какие могут быть кавалеры, когда вокруг столько интересного! И в первую очередь – книги!
Марфа читала взахлеб, восполняя вакуум знаний. Она записалась в несколько библиотек, в том числе и в библиотеку сельхозакадемии, где подружилась с Марией Антоновной, библиотекарем. И женщина, видя тягу девушки к знаниям, давала ей дефицитные по тем временами журналы «Наука и жизнь».
Интернет, мобильная связь – все это пришло позже, спустя полтора десятка лет. А тогда – только книги и журналы могли помочь Марфе накопить знания.
Вскоре она поняла, что источник «живой воды» на самом деле, скорее всего, просочившийся на поверхность пласт минеральной воды, причем просочившийся откуда-то из глубины, раз он горячий.
Но тогда, в Москве, девушка практически забыла и об источнике, и о науке бабы Клавы – зачем ей это, ведь она больше никогда не вернется в родной дом. А если и вернется, то погостить, став такой умной, уверенной в себе, ученой – Марфа собиралась сдать экзамены за школьный курс экстерном и поступить учиться. Может, и на врача – продолжить дело бабы Клавы на современном уровне.
И муж у нее будет умный и сильный, и детишки чудесные! И вот когда они приедут все вместе на красивой новой машине, батюшка вряд ли помянет старое и простит свою непослушную дочь!
С Любашей Марфа виделась довольно часто и знала, что кавалер подружки не спешит делать ей предложение, и это очень расстраивало девушку. Любаша даже плакала иногда, делясь с Марфой своими обидами.
С Сергеем Марфа пока знакома не была – как-то не складывалось. Да и, если честно, ей не очень-то и хотелось, она была сердита на парня из-за подруги.
Но где-то в середине октября знакомство их все же произошло. Марфа как раз сидела у Любаши в комнате, когда в дверь постучали и, не дожидаясь разрешения, кто-то открыл ее.
Любаша, примерявшая перед зеркалом новую кофточку, взвизгнула и прикрылась дверцей шкафа.
– Да ладно тебе! – ухмыльнулся высокий, широкоплечий блондин с какими-то пустыми, слишком светлыми, почти белыми глазами. – Будто я чего не видел! О, а это кто у нас?
– Здрасьте, – сухо кивнула Марфа, сообразив, кто к ним зашел.
И не ошиблась.
– Разрешите представиться, – галантно прищелкнул каблуками парень, – Сергей Кольцов, будущий инженер! А вы кто, прелестная нимфа?
Он вел себя так, словно Любаши в комнате не было. Жадно пожирая глазами фигуру Марфы, он приблизился к сидевшей за столом девушке и навис над ней, бесцеремонно заглядывая в вырез ее блузки.
– Знаешь, Любочка, – Марфа решительно поднялась, так же бесцеремонно оттолкнув нахала, – я, пожалуй, пойду.
– Но как? Даже не познакомившись? Это невежливо! – Сергей попытался ухватить ее за руку, но, получив мощный толчок в плечо, отпрыгнул, потирая ушибленное место. – Впрочем, я передумал! Я с лягающимися кобылами не знакомлюсь!
– И это он мне говорил о вежливости! – фыркнула Марфа и вышла из комнаты, от души хлопнув дверью.
Глава 6
И вот этот белесый придурок – мечта ее Любаши?! Тот самый принц, от которого подруга с нетерпением ждет предложения руки и сердца?
Вот уж не думала!
Нет, если смотреть объективно – Сергей обладал вполне симпатичной внешностью. Черты лица у него были правильными, рост – высоким, фигура – спортивной. И волосы тоже ничего – густые, светлые, с золотистым отливом. Но эти пустые светло-серые глаза! В обрамлении редковатых светлых ресниц они казались пластмассовыми, мертвыми.
И не столько из-за цвета, сколько благодаря выражению этих глаз.
В них не было тепла, чуткости, душевности. Да что там – души в них не было! За белесыми ресничками прятались холод, цинизм, жестокость, похоть. И «вишенка на торте» – эгоизм.
Этот человек любил только себя. Себя и свои желания.
Марфа до самого вечера не могла успокоиться – как, КАК ее умненькая подружка, отличница, так часто дававшая ей, диковатой Марфушке, толковые советы, не рассмотрела того, что просто бьет по глазам?! Ведь вокруг этого ее разлюбезного Сергея даже воздух словно пропитан чем-то гадким и липким!
Марфа не знала, что такое аура и кто такие экстрасенсы. Да тогда особо этим и не увлекался никто.
Просто и баба Клава, и она «ведали». Наверное, это передавалось в семье по наследству, и женщины их семьи скрывали свои способности, занимаясь знахарством и травами.
А скрывали, потому что не хотели прослыть ведьмами.
Марфа, правда, унаследовала лишь малую толику способностей бабушки, может потому, что через поколение. Но она чувствовала человека сразу. Хороший он или плохой, темные у него мысли или обычные, человеческие. И болезни людские виделись ей темными пятнами в области больного органа.
Так вот, Сергей был сплошным темным пятном. И болезнь его не была физической.
Марфа долго не могла заснуть, ворочалась с боку на бок, пытаясь придумать – как убедить подружку порвать с Сергеем? Ведь не скажешь ей – «он темный»! Решит еще, что Марфа завидует.
Так ничего и не придумав, Марфа забылась под утро тяжелым сном.
Очень тяжелым – ей снился Сергей. Гнусно ухмыляясь, он медленно расстегивал пуговки ее блузки, а она ничего не могла сделать! Она даже пошевелиться не могла, лежала бревно бревном, словно ее опоили чем-то. И закричать Марфа тоже не могла: губы оказались склеенными. Девушка могла только мычать, хрипеть, стонать, с ужасом наблюдая за действиями белесоглазого…
Но зато мычала она, судя по всему, впечатляюще, потому что из кошмара ее вырвала соседка по комнате, Катя, изо всех сил затрясшая Марфу за плечи:
– Проснись! Да проснись ты!
– А, что? – подхватилась девушка, испуганно глядя по сторонам. – Где он? Ушел?
– Кто? Кто ж тебе такой страшный приснился, что ты прям задыхалась! – Катя скептически усмехнулась. – И мычала так жутко, словно душат тебя. Фредди Крюгера, что ли, увидела? Он тебя своими ножичками полосовать собрался, да? Он всегда во сне приходит!
– Какой еще Крюгер? – мучительно поморщилась Марфа – голова от недосыпа налилась свинцовой тяжестью. – Не знаю я такого…
– Так сходи в видеосалон, деревня! Там как раз «Кошмар на улице Вязов» показывают! Жутик такой, я чуть не описалась прямо там, в зале!
– Мне и по жизни жутиков хватает, – проворчала Марфа, с трудом сползая с кровати – голова болела все сильнее.
– Так что снилось-то? – крикнула ей вслед Катя, но соседка по комнате уже вышла, прихватив с собой полотенце.
В женском туалете, одном на весь этаж, Марфа наскоро ополоснула лицо ледяной водой, а потом приложила руки к вискам, вытягивая через них боль.
Девушка почти воочию видела – хотя глаза ее были закрыты, – как из головы в ее руки сочится черная муть. Вот уже руки стали такими грязными, словно она их в болото окунула. Теперь – пора.
Марфа несколько раз энергично стряхнула руки над выщербленной фаянсовой раковиной, а затем тщательно вымыла их куском хозяйственного мыла.
Прислушалась к себе – голова больше не болела. Вот и отлично! Спасибо, баба Клава, за науку!
Теперь быстренько позавтракать – и на работу. Сегодня ее дежурство, сутки. Надо еще «ссобойку» собрать, отлучаться надолго, чтобы сбегать в столовку, нельзя. Да и не нравилась Марфе столовская пища, камнем ложившаяся в желудок. Лучше уж самой что-то приготовить, пусть и холодное потом придется есть, зато вкусно и не печет потом в животе.
Марфа как раз разворачивала свои запасы, когда увидела через стекло вахтерской будки приближавшуюся Любашу.
Девушка радостно улыбнулась и приветственно помахала подруге рукой. Но та почему-то на приветствие не ответила, и вообще – обычно светящееся улыбкой, круглое личико Любаши сейчас было хмурым и расстроенным.
Марфа отложила в сторону «ссобойку» и поднялась, чтобы открыть подружке дверь вахтерки, всегда запиравшуюся на замок.
Вернее, это Марфа ее всегда запирала, как и положено по инструкции, а вот ее сменщица, Лариса Петровна, дама пенсионного возраста, такой ерундой не заморачивалась – у нее вахтерка всегда стояла нараспашку.
Но если для Ларисы Петровны эта работа была всего лишь добавкой к пенсии, то для Марфы место вахтера автоматически объединялось с местом в общежитии. Поэтому все инструкции девушка выполняла неукоснительно.
Кроме одной – о нахождении посторонних в вахтерке. Да и то пускала сюда Марфа только Любашу.
Подруга молча вошла внутрь и уселась на стул Марфы. Губы Люба сжала в куриную гузку, носик курносый задрала, отвернулась и молчит. Только сопит громко и обиженно.
Марфа покачала головой, усмехнулась и, прислонившись плечом к стеклу вахтерки, поинтересовалась:
– Ну, и чего ты дуешься? Небось из-за орясины своей белобрысой?
– Сама ты орясина! – немедленно парировала подружка. – Размахалась кулачищами! Ну как так можно?! Ты же девушка, а не пацан! Знаешь, как Сережа потом надо мной насмехался? «Скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты»! Хихикал: мол, если подруга у тебя – мужик в юбке, то и ты, наверное, такая же! Говорит, эту твою Марфу надо в зоопарке показывать, как самку неандертальца. И что в сказке «Морозко»…
– Люба, а ты все оскорбления в мой адрес пришла мне перечислить? – грустно улыбнулась Марфа.
Подружка густо покраснела и виновато шмыгнула носом:
– Извини… Просто Сережа вчера вел себя совсем по-другому. Обиделся из-за тебя и весь вечер занудничал. Ни одного ласкового слова, ни одного поцелуя! И домой к себе не пригласил, как раньше… Прямо в подъезде каком-то затащил наверх и… Ну… – Любаша вздохнула, а затем улыбнулась: – А знаешь, мне даже понравилось! Грубо, да, но ощущения совсем другие, когда знаешь, что в любой момент дверь какой-нибудь квартиры откроется, и… Но ты все равно не права! Ты должна извиниться перед Сережей.
– Что-о-о?!
– Ну, я хочу, чтобы вы подружились с ним, – жалобно пролепетала Любаша. – Ты ведь моя лучшая подруга, будешь свидетельницей на моей свадьбе, и нельзя, чтобы свидетельница и жених терпеть друг друга не могли! А Сережа сказал, что разрешит мне с тобой дружить, только если ты извинишься!
– Люба, ты что, совсем с ума сошла?! Ты же сама возмущалась домостроем в моей семье – как отец мой скажет, так и будет! А теперь что? Какой-то белесый придурок будет тебе указывать, с кем можно дружить, а с кем нет?! Что с тобой, подружка? Ты в какую-то амебу превратилась!
– И ничего не амебу! – запальчиво выкрикнула Любаша, вскакивая со стула. – Я люблю Сережу, вот и все! Тебе не понять! Вот влюбишься сама, тогда и судить будешь!
– А насчет свидетельницы на свадьбе – что, Сергей уже сделал тебе предложение? И распоряжается как твой будущий муж?
– Не сделал! Но сделает! А ты на самом деле вела себя вчера ужасно!
– Люба, ты вчера была слепой и глухой?! – Марфе не нравилось, что она тоже сорвалась на скандал, перешла на крик, но куриная слепота подруги начинала ее раздражать. – Ты не видела, что твой разлюбезный Сереженька нагло приставал ко мне?
– Не придумывай! Это ты ему глазки строила! Он мне так сказал!
– Все, Люба, – Марфа устало опустилась на освобожденный подружкой стул, – тебе лучше уйти. А то мы с тобой всерьез поссоримся, а я этого не хочу. Давай-ка мы обе успокоимся, а завтра-послезавтра встретимся и все обсудим. Хорошо?
– Не вижу ничего хорошего! – вздорно прошипела Любаша, но затем вздохнула и буркнула: – Ладно, договорились.
Глава 7
Самое тяжелое в суточных дежурствах – не спать по ночам. Вернее, спать, в принципе, не запрещалось, но раз в час вахтер должен был обходить весь корпус, проверять – не забрались ли воры или просто шалопаи какие-нибудь.
Марфа знала, что ее сменщица даже и не думала ходить по этажам и дергать двери за ручки – заперто, не заперто? Лариса Петровна замыкала дверь корпуса, вытаскивала из-за шкафчика раскладушку и, плотно откушавши перед сном, укладывалась на скрипящее ложе. Впрочем, этот скрип – как и ее собственный храп – вовсе не мешали бабульке спать сладко и крепко. До самого утра.
В принципе, она, наверное, была права – за все то время, что Марфа проработала вахтером, ни разу девушка не обнаружила ни воров, ни шалопаев. Темнота и тишина – это были единственные обитатели учебного корпуса сельхозакадемии по ночам.
Но Марфа все равно старательно выполняла предписанные ей обязанности. А вдруг проверка придет какая-нибудь? Или действительно кто-то заберется, к примеру, в химлабораторию (насчет которой девушку предупреждали особо, не объяснив, правда, причин) именно в ту ночь, когда она решит лечь поспать?
В общем, Марфа приносила с собой маленький трескучий будильник, ежечасно пугавший тишину и темноту заполошным звоном.
Обычно ночная вахта проходила пусть и тяжеловато, но в целом не особо выматывала ее. Крепкий молодой организм девушки уверенно справлялся с ночными бдениями.
А в это дежурство все было иначе. Наверное, сказывалась предыдущая бессонная ночь, но, чем ближе стрелки часов приближались к полуночи, тем труднее было Марфе просыпаться по звонку будильника. Хорошо хоть, что она, предполагая нечто подобное, принесла с собой бодрящий травяной чай, приготовленный по бабушкиному рецепту.
И теперь, когда у нее совсем не получалось разлепить тяжелые веки, девушка наливала из термоса с полкружки чая и залпом выпивала.
Спустя пару мгновений веки из свинцовых становились прежними, легкими, и Марфа, захватив с собой фонарик и связку ключей, отправлялась на обход.
Двери вахтерки при этом она никогда не запирала – от кого?
Около трех часов ночи, вернувшись с обхода, Марфа озадаченно посмотрела на термос. Ей показалось, что он переместился на другой край стола.
Девушка встряхнула головой, зевнула и потерла слипавшиеся глаза – ну вот, уже и ерунда всякая мерещиться начала из-за недосыпа. Бегающий термос! Домовой развлекается, ага.
Марфа рухнула на раскладушку и уснула, кажется, еще до того, как ее голова оказалась на подушке.
А буквально в следующее мгновение заверещал будильник…
Четыре утра, самый сон!
Девушка нашарила подпрыгивавшего от усердия «звонаря», шлепнула его по «шапочке», заставив заткнуться, тяжело поднялась и, не открывая глаз, шагнула к столу, на котором стоял термос.
А зачем открывать глаза, если в вахтерке она давно уже ориентируется вот так, с закрытыми? Трудно, знаете ли, заблудиться на трех квадратных метрах.
Марфа отвинтила крышку термоса, заглянула внутрь – чая оставалось совсем мало, раза на три. Но ничего, должно хватить – сколько часов до утра осталось!
Налила в кружку темную, терпко пахнувшую жидкость. Залпом, как обычно, выпила и сморщилась – вкус какой-то необычный, словно бы химический. Или это тоже из-за недосыпа кажется?
Наверное, поскольку чай подействовал как обычно – веки полегчали, глаза широко открылись, в голове прояснилось. Пора в обход.
Поначалу все было как всегда – Марфа довольно-таки бодро промаршировала по первому этажу, поднялась на второй…
И удивленно нахмурилась – ноги еле-еле поднимались над ступеньками, они словно онемели.
А потом странное онемение начало подниматься все выше и выше, забирая контроль над телом девушки.
Марфа хотела повернуть обратно, чтобы добежать до вахтерки, позвонить в «Скорую», позвать на помощь, но у нее не получилось. Тело стало настолько чужим, что девушка непременно свалилась бы со ступенек, не поддержи ее чьи-то сильные руки.
Мужские руки.
– Ну что, кобылка? – прошептал на ухо знакомый голос. – Стреножил я тебя?
И в глаза Марфы, близко-близко, так, что она почувствовала дыхание мужчины на своих щеках, заглянули пустые глаза Сергея.
В отсвете фонаря, освещавшего противоположную стену, эти глаза смотрелись еще страшнее – словно какие-то провалы на лице.
Марфа попыталась вырваться, ударить придурка, закричать – но… у нее ничего не получалось! То есть совсем ничего, точь-в-точь как в ее недавнем сне.
– Не дергайся, солнышко, не надо, – усмехнулся Сергей. – Новый ингредиент, который я добавил в твой чаек, срабатывает всегда и со всеми. Даже с такими сильными и крепкими кобылками, как ты. Так что расслабься, Марфуша, – ну и имечко у тебя! – и постарайся получить удовольствие. Тебе понравится, вот увидишь! Всем нравится, можешь потом у подружки спросить, поделиться, так сказать, впечатлениями.
В голове у нее все гудело, мысли спутались в один болезненный клубок, Марфа никак не могла понять – о чем он говорит? И вообще – наверное, это опять сон, опять вернулся тот кошмар! Ведь на самом деле так не бывает – чтобы совсем не чувствовать своего тела!
Вернее, тело-то она чувствовала, но управлять им – не могла…
Могла только с ужасом наблюдать за деловито осматривавшимся по сторонам Сергеем.
Он поудобнее перехватил тело девушки и понес ее с лестничного пролета в коридор второго этажа.
– Так, насколько я помню, где-то здесь должна быть большая лекционная аудитория с очень удобными длинными скамьями, – ухмыльнулся Сергей. – Я как-то раз Любку здесь ждал после лекции, еще когда окучивал ее. Ага, нам налево. Ключи ты не забыла прихватить? О, вот они, в кулаке зажала. И все с номерными бирочками, чтобы знать, от какой аудитории каждый! Супер! Сама судьба благоволит нам, дорогая!
Он лизнул щеку девушки, и Марфу буквально передернуло от отвращения. До нее только сейчас начало доходить, ЧТО собирается с ней сделать эта сволочь…
А сволочь между тем донес девушку до нужной двери, аккуратно опустил ее на пол, вытащил из пальцев связку ключей и принялся перебирать их, выискивая нужный.
– Знаешь, ты мне сразу вчера приглянулась. Такая вся крепкая, плотная, упругая! И коса эта твоя! А грудь – м-м-м, предвкушаю! У Любки с грудью беда, вялая она у нее и маленькая. И вообще, надоела мне твоя подружка хуже горькой редьки. Я ведь вчера проститься с ней пришел, сказать, чтобы больше она не звонила мне домой и не караулила возле института. А тут опа – ты! Такая вся… К тому же дикая и непокорная, после прилипчивой Любки – такой контраст! Ну, я и потащил твою подружку гулять, чтобы разузнать о тебе побольше. О работе твоей она мне рассказала, о том, что дежуришь ты сегодня. О том, что из дикой какой-то деревни ты приехала, где все очень строго. Как я это услышал, меня так и проняло! Это ж ведь ты даже и не целовалась небось, а? Не говоря уже о чем-то другом…
Он нашел наконец ключ, открыл дверь, втащил туда Марфу и старательно защелкнул замок:
– Понятно, что никого нет, но мне как-то комфортнее с запертыми дверями.
Сергей осмотрел большую аудиторию с окном во всю стену и довольно прищелкнул пальцами:
– Класс! Секс у нас будет с видом на ночную Москву. Правда, второй этаж, низковато, но все равно – романтика! Правда, Марфуша? Ну, чего молчишь? Ах да, ты же не можешь мне ответить! Жаль, конечно, что беседы у нас не получится, но я понял, что токовать и распускать хвост перед тобой, как в свое время перед Любкой, смысла не имеет. Ты не поведешься. Я тебе сразу почему-то не понравился, хотя такое в моей жизни – впервые. Вот я и решил показать тебе, как ты ошиблась. Иди сюда…
Он поднял Марфу, подошел к той части лекционного амфитеатра, что была у окна, уложил девушка на скамью и, прищурившись, похотливо, по-хозяйски, осмотрел ее всю, с ног до головы.
А потом склонился и начал медленно расстегивать пуговки блузки на груди.
На этот раз мычать, стонать и хрипеть было бесполезно.
Проснуться она не смогла…
Глава 8
Все последующие годы Марфа старалась забыть эти страшные два часа. Вычеркнуть, стереть их из памяти!
Два часа, показавшиеся девушке вечностью. Тягучей, страшной, отвратительной вечностью. Больше всего Марфе хотелось тогда, чтобы онемение коснулось и ее чувств, эмоций, ощущений. Чтобы не только тело ее лежало безвольной грудой плоти, но и душа погрузилась в анабиоз, в забытье, чтобы не видеть, не слышать, не чувствовать…
Он оказался настоящим психом, этот белесый красавчик Сергей Кольцов. К тому же полная, абсолютная власть над распростертым перед ним роскошным девичьим телом что-то переключила в мозгу этого типа, и дрянной, но все же человечишка превратился в чудовище…
Причем в очень хитрое чудовище – следов на открытых участках тела своей жертвы он не оставил. Разве что губы у нее распухли, но и только.
Хорошо, что «кавалер», собираясь на «свидание», не прихватил с собой ничего колюще-режущего. Иначе все явно закончилось бы совсем печально.
Но тогда Марфе и хотелось, чтобы все закончилось именно так. Чтобы не жить больше.
Потому что жить ей не хотелось…
А потом девушка почувствовала, что онемение постепенно проходит. Она смогла пошевелить ступней. И пальцами руки. И если потерпеть еще немного, у нее появится шанс задавить, загрызть это чудовище, чтобы его не было больше на свете!
Но, похоже, ее слабые движения не остались незамеченными Сергеем. Да и поднадоело ему, видимо, глумиться над жертвой – ничего нового придумать бедняжка больше не мог, а повторять одно и то же снова и снова – скучно.
Кольцов поднялся, собрал свои разбросанные по полу вещи и начал лениво одеваться, сыто осматривая истерзанное тело жертвы:
– Ну что, кобылка, как тебе? Ты извини, я увлекся немного – уж больно твое тело оказалось вкусным, совсем мне мозги отшибло.
Он покопался в карманах джинсов, вытащил пятидесятирублевку и засунул ее в кармашек ее юбки, валявшейся на полу:
– Вот, возьми, на лекарства тебе. Ничего, заживет все, не переживай! Вы, самки, твари живучие, на вас все заживает гораздо быстрее, чем на мужчинах.
Марфа молчала, говорить она по-прежнему не могла. И не только из-за того, что язык все еще не очень хорошо ее слушался. Девушку тошнило, причем довольно серьезно.
И в итоге ее все-таки вырвало, прямо на скамью, где она лежала.
– Вот сука! – поморщился Сергей. – Что, удержаться не могла? А некоторым, между прочим, это нравится, за деликатес идет.
Он включил фонарик и осмотрел «поле боя». Скривился, озадаченно почесал затылок, сквозь зубы выматерился и торопливо выбежал из аудитории.
Минуты через три он вернулся, притащив ведро с водой и половую тряпку. Сначала этой грязной тряпкой он протер тело Марфы, смывая кровь и все остальное, затем, перенеся девушку на другую скамью, старательно вымыл пол и «ложе любви». Еще раз осветил результат своих стараний, удовлетворенно кивнул и вышел, унеся инвентарь уборщицы.
Затем он одел Марфу, взвалил ее на плечо, словно мешок с картошкой, – Марфа не удержалась и вскрикнула от боли в животе, – и вышел из аудитории. Запер ее и, насвистывая что-то веселенькое, потопал вместе со своей ношей вниз.
Принес девушку в вахтерку, небрежно сбросил ее на возмущенно взвизгнувшую раскладушку и, взглянув на наручные часы, охнул:
– Черт, уже почти семь! Мне к восьми на занятия, а еще домой заехать надо, переодеться, душ принять.
Он подошел к раскладушке, присел на корточки, по-хозяйски провел ладонью по груди Марфы и, приблизив свое лицо к ее глазам почти вплотную, так, что его прозрачно-серые глаза заполнили собою все пространство, вкрадчиво произнес:
– А теперь слушай меня внимательно, кобылка! Где-то через полчаса ты сможешь говорить и двигаться. Так вот: не вздумай говорить лишнее и двигаться в неправильном направлении. Под неправильным направлением я имею в виду отделение милиции, травмпункт, больницу, поликлинику. Насчет Любки – как хочешь, можешь и поделиться с ней впечатлениями. Но учти – я скажу, что ты сама на меня повесилась, зазвала на ночное дежурство и с энтузиазмом кувыркалась всю ночь. И будь уверена – Любка поверит мне, а не тебе. Если все же тебе в голову придет дурная мысль разболтать или написать заявление в милицию, – так, для справки: мой отец – полковник МВД. Думаю, тебе, даже с твоей дремучестью, должно быть понятно – шансов у тебя против меня нет. Ни одного! А вот неприятности я смогу тебе устроить. И с работы вылетишь, и из общаги попрут. Так что помалкивай, поняла?
Жесткие пальцы больно сжали грудь девушки, затем Сергей выпрямился и ухмыльнулся, глядя на нее сверху вниз:
– Да, кстати. Не думай, что видишь меня в последний раз. Я тебя еще навещу! Здесь же. Ты мне понравилась. Но не бойся – не сразу, подлечись пока.
И, еще раз взглянув на часы, Кольцов исчез в темноте холла. Скорее всего, в здание он проник через какое-нибудь окно на первом этаже. Мог и накануне днем подготовиться, зайдя в корпус и оставив окно, допустим в мужском туалете, незапертым на шпингалет.
Но Марфе сейчас было все равно. Голова ее болела все сильнее и сильнее, стальной обруч стягивал виски все туже. Казалось, что еще чуть-чуть, еще немного – и голова лопнет, взорвется, разлетится на тысячу осколков. Девушка не могла ни думать, ни вспоминать, ни плакать.
Но голова не взорвалась. Просто вдруг стало темно. Темно и тихо. И спокойно. Девушка нежилась в бархатной темноте, радуясь покою. И тому, что все случившееся, скорее всего, было сном. Ночным кошмаром, не более того.
Потому что по-другому быть не должно. Ну как это так – чтобы обычный парень, пятикурсник технического вуза, оказался вдруг таким чудовищем? Ну нахалом, ну придурком, ну приставалой, но не больше!
В эти бархат и негу внезапно ворвался визгливый голос сменщицы:
– Ничего себе! На часах уже половина восьмого, а она дрыхнет! Ты что, напилась, что ли? Да нет, вроде на столе только чай этот твой вонючий… А ну, вставай!
И в следующее мгновение тело ее пронзила острая боль – это Лариса Петровна рассерженно потрясла девушку за плечо.
Марфа вскрикнула, оттолкнула руку бабульки и села на раскладушке, протирая тыльной стороной ладони глаза.
– Ты чего дерешься? – возмутилась Лариса Петровна.
– Извините, – хрипло выдавила Марфа, с ужасом прислушиваясь к своим ощущениям – боль, глумливо похихикивая, наползала отовсюду.
Значит, ей не приснилось…
– Чего извините, чего извините! – скандально поджала губы сменщица. – Мало того, что дрыхнет на работе, небось и обходы не делала, так еще и ключи, вон, на полу валяются! Совсем распустилась, бессовестная! А ну-ка, ну-ка…
Бабулька нацепила очки и внимательно присмотрелась к Марфе. Затем понимающе поджала губы и брезгливо процедила:
– Все с тобой ясно! А еще скромницей прикидывалась! Вместо того чтобы дежурить как положено, она хахалей сюда водит, шалава!
– Каких хахалей, Лариса Петровна, как вам не стыдно такое говорить! – сипло выдавила Марфа и мучительно закашлялась, с трудом удерживая очередной рвотный спазм.
– Мне стыдно?! – подбоченилась Лариса Петровна. – Это мне должно быть стыдно?! Можно подумать, это я валяюсь тут с распухшими губищами! И вон какие-то пятна подозрительные, на засосы похожие, из ворота блузки выглядывают! У-у-у, проститутка! Сегодня же докладную на тебя напишу!
– Да пишите что хотите! – поморщилась Марфа, с трудом поднимаясь – все тело буквально верещало от боли. – Только не забудьте упомянуть, что сами по ночам спите, обходов никогда не делаете и вахтерка у вас вечно нараспашку. Думаю, если опросят студентов, мои слова подтвердятся. А вот насчет ваших – сомневаюсь. Так что пишите, пишите. Вот прямо сейчас и можете приступать!
Сменщица злобно прошипела что-то невразумительное и, отвернувшись, монументально плюхнулась на стул.
А Марфа осторожно, стараясь не делать резких движений, собрала в стопку постельные принадлежности, убрала их в шкафчик, сложила раскладушку, поставила ее на место и, кое-как засунув в сумку термос и грязные судочки, в которых была «ссобойка», молча вышла из вахтерки, забыв расписаться в журнале о передаче смены.
Ей сейчас действительно было все равно – напишет Лариса Петровна на нее кляузу или не напишет. Она больше не собиралась возвращаться на это место, еще вчера казавшееся ей подарком судьбы.
Потому что сюда собирался вернуться он.
Чудовище по имени Сергей Кольцов.
Глава 9
Может, и стоило все-таки обратиться в милицию, написать заявление, предоставить в качестве доказательства остатки чая в термосе, пройти медицинскую экспертизу…
И плевать на его папашу – полковника МВД, вырастившего такого редкостного подонка! В конце концов, должен же быть закон в этой стране!
Но для всего этого нужны были силы. Хоть немного. Хоть капельку. И не только физические – душевные.
А ничего этого у Марфы Лобовой не осталось. Совсем.
Девушка с трудом добралась до общежития и рухнула на койку. Соседки по комнате уже не было – Катя училась в первую смену.
В груди ее набухал, разрастался черный удушливый ком. Он перекрывал дыхание, останавливал сердце, туманил разум. Наверное, если бы Марфе удалось заплакать, этот нарыв лопнул бы. И ей стало бы легче.
Но заплакать она не могла. Не было слез. Нервы ее стянуло в тугой узел, девушку затрясло так, что заскрипели пружины панцирной сетки на ее кровати.
А потом вдруг накатило ощущение собственной нечистоты. Марфу снова затошнило, только теперь от себя самой – словно она вся покрылась липкой вонючей пленкой слизи.
Девушка с трудом поднялась, вытащила из-под кровати чемодан, в котором хранила чистые вещи, взяла смену белья, халат, сняла со спинки кровати полотенце, все это сложила в пластиковый пакет, туда же – мыло и мочалку, и поволоклась в душевую комнату.
Больше всего Марфе сейчас хотелось, чтобы там никого не было – иначе ее покрытое синяками и ссадинами тело обязательно привлекло бы чье-то внимание. Душ, как и туалет, был один на этаж, так что почти всегда там кто-то мылся.
Ей повезло. Хотя бы в этом. Душевая была свободна – первая смена студентов уже на занятиях, вторая еще спит.
Марфа вновь и вновь яростно надраивала кожу жесткой мочалкой, пытаясь смыть ощущение липкой грязи. От трения закровоточили подсохшие было ссадины, но добиться желаемого не получалось – собственное тело по-прежнему казалось девушке отвратительным.
Правы, тысячу раз правы были ее родные! И все односельчане! Это – чужой мир! И никакие теплые туалеты, книги, учеба ей не нужны, когда рядом живут такие чудовища, как этот Сергей!
У них в деревне мужикам и парням даже в голову не пришло бы насиловать девку или бабу! Потому что за это немедленно следовала расплата – виновника прилюдно пороли до потери сознания. А потом выгоняли из деревни. И родные отрекались от него.
А здесь…
Здесь не просто насиловали, здесь издевались. Зная, что никакого наказания не последует…
Марфе вдруг неудержимо захотелось домой. Уткнуться в теплые колени мамы, вернуть то чувство защищенности, которое излучал отец. Услышать звонкие голоса младших братьев и сестренки. Вместе с остальными девками собираться по вечерам, вышивать, болтать и петь песни.
И даже Агафон, за которого ее хотели выдать замуж, уже не казался девушке старым и противным. Потому что теперь она знала, что это такое, когда противно. Гадко. Унизительно. Больно…
Но… Кто ее теперь замуж возьмет, порченую?
Так что дороги назад не было.
Но и оставаться здесь тоже нельзя.
«Матушка, батюшка, что же я наделала! Господи, помоги мне!»
И наконец пришли слезы.
Набухавший внутри нарыв лопнул.
А слезы, смешиваясь со струями воды, вымывали из ее души отчаяние, страх, безысходность. И липкая пленка невидимой грязи тоже стекла вместе с водой в люк в полу.
Теперь Марфа могла дышать. И думать. Думать, как жить дальше.
И первое, что она сделала, – выкинула вещи, в которых была в эту проклятую ночь. Термос и судочки тоже отправились в мусорный бак, хотя это было глупо – посуда тут совершенно ни при чем.
Но Марфе хотелось избавиться от малейшего напоминания о случившемся.
Наверное, ей следовало бы отлежаться хоть пару часов – тело от каждого движения пронзала боль. И никакие заговоры и манипуляции не помогали. Может, и потому, что они требовали сил, а их у Марфы было совсем мало.
Она действовала практически на автопилоте, загнав боль и слабость глубоко внутрь. Сначала – дело, отдыхать будем потом.
Марфа добрела до ближайшего киоска, купила газету для ищущих работу, присела на ближайшую скамейку и начала просматривать все объявления, где были строки: «Предоставляется жилье».
Такие объявления нашлись. Но в основном речь шла о заводах с вредным производством, тяжелыми условиями труда и маленькой зарплатой, куда не хотели идти москвичи.
Марфу все это не пугало. Зато, как она слышала, на этих заводах можно было дождаться получения собственного жилья. Правда, ждать приходилось лет по десять-пятнадцать, но потом – своя квартира!
Хотя, если все же удастся сдать экстерном экзамены за среднюю школу и поступить в институт, можно будет перебраться в студенческое общежитие. А потом – Марфе рассказывала об этом Любаша – молодых специалистов распределяют на работу и там им дают жилье. Особенно тем, кто не цепляется за Москву.
А Марфа цепляться за Москву не хотела. Потому что в этом огромном и в то же время таком тесном городе жил мерзавец. Сволочь. Скотина. Урод конченый.
Девушка почувствовала, как по щекам ее вновь заструились горячие слезы.
Нет, хватит! Хватит реветь! Вот уж действительно – слезами ее горю не поможешь.
Марфа решительно поднялась, засунула газету в сумку и отправилась по ближайшему от этого места адресу, на лакокрасочный завод.
Ее взяли. И дали койку в общаге, в комнате, где жили еще пять женщин, кроме нее. Именно женщин, уныло ожидавших получения собственного жилья, с изъеденными парами краски легкими, с испорченными долгими годами ожидания и неудавшейся личной жизнью характерами. Да и как она могла удаться, эта личная жизнь, если с пропахшими лаком и красками девчатами соглашалась встречаться только такая же лимита, как они сами? На смену лимите позже пришли гастарбайтеры…
С Любашей Марфа больше не виделась. Хотя очень тосковала по подружке, единственной, кто связывал ее с домом, с детством, с самым чистым и светлым, что было в ее жизни.
Но одновременно – и самым страшным и темным, что было в ее жизни…
Потому что, если бы не Любаша, Мафра никогда не познакомилась бы с Сергеем Кольцовым.
До сих пор приходившим в ее сны по ночам. И превращавшим эти сны в кошмары.
Соседки по комнате, поначалу отнесшиеся, в общем-то, неплохо к молчаливой замкнутой девушке, злились все сильнее, устав просыпаться посреди ночи от воплей психованной.
Марфа стала изгоем – с ней не разговаривали, ее вещи портили, ее продукты съедали – бабы выживали неудобную соседку как могли.
А потом самая старшая и самая въедливая из них, татарка Расима, озадачилась подозрительной ситуацией – ей показалось, что у психованной увеличился живот. Немного, совсем чуть-чуть, но он явно перестал быть плоским.
И Расима, собрав незанятых на работе соседок, устроила Марфе допрос.
Девушка, еле волоча ноги после смены, вошла в комнату и смущенно остановилась у двери – за столом сидели трое из пяти проживавших в комнате женщин, и все осуждающе смотрели на вошедшую.
– Добрый вечер! – робко поздоровалась Марфа.
– Че-то я сильно сомневаюсь, что он добрый, – поджала губы Расима. – А ну, говори как на духу – ты беременная?
– Что?! – Марфа искренне удивилась и даже фыркнула насмешливо – придумали тоже, беременная! – Вот еще, ерунда какая! Нет, конечно!
Ничего такого, ведь беременных обычно тошнит, плохо им, есть они не могут, и вес… и все такое. А она, Марфа, с тех пор, как зажили синяки и ссадины и ушла боль, чувствует себя хорошо. Насколько это возможно на такой работе.
– А месячные у тебя когда были? – прищурилась Расима.
– А вам какое дело? – покраснела Марфа.
А потом до нее дошло…
Ведь и в самом деле – замотанная тяжелой работой, она не заметила, что с тех пор, как она живет здесь, эта мучительная в такой скученности проблема не напоминала о себе ни разу. Марфа не особо заморачивалась по этому поводу, списав все на условия труда.
А теперь, когда Расима вот так, в лоб, спросила ее, девушка сообразила, что «проблем» нет уже больше трех месяцев…
Марфа пошатнулась, схватилась рукой за горло и медленно опустилась на кровать.
Видимо, выражение лица у нее было такое, что проняло даже Расиму:
– Так ты что, не знала, что ли?! С мужиком кувыркалась – и не знала, что от этого дети бывают? У тебя, вон, пузо уже растет!
– Да не кувыркалась я! – отчаянно закричала Марфа, с ужасом осознавая страшную реальность. И то, что она считала результатом питания одними макаронами и кашами, – вовсе не полнота… – Он меня изнасиловал!
Кто-то из женщин ахнул, а потом в комнате зазвенела тишина.
Нарушенная тихим голосом Расимы:
– Так вот почему ты так кричишь по ночам… Так тебе на аборт надо, девочка. Срочно! Если уже не поздно – живот-то уже виден!
Но было уже поздно…
Срок оказался бо́льшим, чем было разрешено для аборта.
Глава 10
И вот это уже был конец…
Конец ее планам, мечтам о новой жизни. Конец всему.
Потому что беременных из общежития сразу выгоняли – для работниц с детьми существовали семейные общежития. Но о том, чтобы получить там комнату, и речи не шло – Марфа на заводе проработала без году неделя, а в очереди на «семейку» стоят годами.
Комнату снимать ей было не на что. Помощи искать не у кого.
Любаша? А что Любаша? Она сама живет в общаге, родители ей деньгами помогают, конечно, но ровно настолько, насколько это необходимо. И содержать подругу дочери, да еще и с ребенком, они не обязаны.
К тому же рядом с Любашей еще мог находиться Сергей…
Хотя он и заявлял, что намеревается бросить надоевшую ему девушку, но – кто знает?
Рисковать Марфа не хотела. Она даже представить себе не могла, что будет, если этот псих узнает о беременности жертвы…
Конечно, в фильме «Москва слезам не верит», который Марфа посмотрела не один раз, у попавшей в похожую ситуацию героини все сложилось сказочно – замечательные подруги, выделенная ей комната в общежитии, всеобщая поддержка и участие.
И слезы героини в подушку – устала она, видите ли! – не трогали больше Марфу. Наоборот, теперь девушка злилась – ишь ты, ревет она! А чего ревет-то? Поди плохо – все же устроилось!
А у нее, у Марфы, не устраивалось. И хотя соседки по комнате больше не обижали девушку и даже поддерживали ее, как могли, но поселять у себя орущего младенца они явно не собирались.
Впрочем, даже если бы такое дурное желание у них и возникло, комендант общежития все равно выселил бы Марфу.
Собственно, так и произошло, когда девушка ушла в декретный отпуск. Она вовсе не собиралась уходить, цепляясь за место работы и койку до последнего, но – закон есть закон.
И в конце весны, когда вокруг все цвело, Марфа оказалась на улице. Без жилья, без работы – ну да, декретные ей выплатили, но что с ними делать? На съемное жилье не хватит, если только на комнату где-нибудь в Подмосковье, но хозяева квартир, в которых сдавались комнаты, категорически отказывались поселять у себя женщину на сносях.
Младенческие вопли и бессонные ночи не нужны были никому…
В общем, имелось много причин, по которым Марфа должна была возненавидеть своего ребенка. Мало того, что это ребенок урода и психа, зачатый в результате насилия, так он еще и разрушил ее жизнь, практически до основания. Даже вернуться назад она не может – большего позора и представить себе трудно!
Поначалу так и было – Марфа горько плакала по ночам, узнав, что аборт ей не сделают и выродок останется у нее в животе надолго.
Но очень скоро ребенок шевельнулся. Раз, потом еще раз…
И Марфу буквально накрыло непонятной, незнакомой, инстинктивной волной бесконечной нежности к этому человечку. Он не виноват, совсем не виноват в том, что произошло! Он уже живет, ворочается, толкается! Он – ее, только ее! Потому что растет у нее в животе!
И если поначалу, до тех пор пока малыш не начал толкаться, Марфа собиралась родить и отказаться от ребенка, то теперь она даже и помыслить об этом не могла.
Ничего, она справится! В конце концов, малыш родится летом, в конце июля, когда тепло и много фруктов и овощей. Надо только найти какой-нибудь заброшенный дом в деревне, разбить там огород, картошку посадить, лук, морковку – да много чего! Она к сельскому труду привычная, может, и курочек завести получится.
И Марфа, незадолго до того, как ее выселили из общежития, начала ездить по окрестным деревням, подыскивая заветный брошенный домик.
Но как-то не очень хорошо обстояли дела с брошенными домами в Подмосковье. Там даже самый «убитый» сарай можно было сдать летом под дачу заморенным выхлопными газами москвичам.
А уезжать очень далеко от Москвы Марфа не могла – как ей потом ездить за пособием по уходу за ребенком в бухгалтерию завода? Да и поликлиника детская, к которой прикрепили будущего ребенка Марфы, тоже находилась в Москве.
И к моменту выселения из общаги девушка так ничего и не нашла…
Она медленно брела к остановке автобуса, намереваясь добраться до вокзала и попытаться пару ночей перекантоваться там. Голова кружилась, ноги отекли – май выдался на редкость жарким. Чемодан, наполовину пустой, казался Марфе набитым камнями.
Хотелось сесть прямо на асфальт и больше не двигаться.
Марфа пошатнулась и, уронив чемодан, схватилась за ствол росшего у тротуара тополя. В глазах у нее потемнело, хотелось пить.
Кажется, рядом остановилась какая-то темная машина. А через пару мгновений Марфу поддержали сильные мужские руки, и смутно знакомый ей голос произнес:
– Марфа? Марфа Лобова?!
Девушка подняла глаза и, страдальчески наморщившись, попыталась разглядеть его лицо сквозь пелену тягучего тумана.
Кажется, лицо знакомое. Лысый. Загорелый. Невысокий, но видно, что сильный. Глаза прячутся за темными очками…
Очки! Черные очки, так пугавшие ребятишек в их деревне! Они даже придумали, что под очками ничего нет, только дырки – не зря ведь главный охранник барина носит их, не снимая, и зимой и летом!
– А… Александр Л-лазаревич?! – заикаясь, пролепетала Марфа, ошарашенно глядя на главного секьюрити Кульчицкого. – А вы… вы тут откуда?
– Я-то по делам, – проворчал Дворкин, внимательно разглядывая осунувшееся, с капельками пота на лбу лицо девушки. Он помнил ее яркой и цветущей, постепенно наливавшейся спелой женственностью. А потом она вроде сбежала в город. Добегалась, похоже… – А ты почему по жаре шляешься с таким животом? Да еще и чемодан тягаешь? Переезжаешь, что ли? Давай я тебя подвезу.
– Нет! – испуганно выкрикнула Марфа, пытаясь вывернуться из-под его руки. – Не надо! Я сама дойду! Тут недалеко!
– Тут – это где? – усмехнулся Дворкин. – Показывай, хоть чемодан твой поднесу.
– Не надо! – губы девушки задрожали, от отчаяния Марфа едва не плакала.
Вот ведь привязался! И так все плохо, а теперь надо придумывать, как от помощника отделаться! Ну что это такое! Ну почему все – так?!
– Ну-ка, ну-ка… – Дворкин приподнял лицо девушки за подбородок и всмотрелся в ее переполненные усталостью и отчаянием глаза. – Тебе что, идти некуда?
Наверное, надо было все отрицать. Сказать, что все в порядке, что она просто устала, попросить довезти ее до любого из ближайших домов и у подъезда проститься, но Марфа не смогла…
Она больше не могла бороться и решать все проблемы одна. Тем более что как-то плохо решались эти проблемы.
И Марфа, судорожно всхлипнув, кивнула и горько расплакалась.
– А домой, к отцу с матерью, почему не едешь? – страдальчески поморщился не выносивший женских слез секьюрити.
– Что вы! – испуганно замотала головой Марфа. – Мне нельзя! Никак нельзя!
– Почему?
– Так позор ведь какой! Сначала сбежала чуть ли не из-под венца, а теперь брюхатая вернулась!
– Глупости не говори! Во-первых, не брюхатая, а беременная, а во-вторых – это ведь внук или внучка твоим родителям! Что они, не люди, что ли! Они и так тебя на целый год потеряли, мать твою я иногда с заплаканными глазами вижу. Да они обрадуются, дурочка, когда ты вернешься!
– Правда? – Марфа с надеждой всмотрелась в темные стекла очков. – Вы правда так думаете?
– Да я уверен в этом!
– И мама плачет обо мне?
– О ком же еще! Садись-ка лучше в машину, хватит на жаре стоять, ребенка мучить! У меня там кондиционер работает. Мы сейчас еще в пару мест заедем – мне по делам надо, – а потом я тебя к родным отвезу. То-то радости им будет!
– Я… я боюсь… позор ведь…
– Хватит! Какой же это позор – ребенка родить! Что бы с тобой ни случилось – главное, что ты от дитя не избавилась, выносила его. Молодец! Все, хватит болтать! Марш в машину! И не забудь меня на крестины позвать.
– Обязательно! – Марфа улыбнулась сквозь слезы и потянулась за чемоданом.
Но Дворкин ловко перехватил у нее эту тяжесть и закинул немудреное имущество девушки в багажник. А потом помог Марфе сесть на переднее сиденье, пристегнул ее ремнем, сел за руль и повернул ключ зажигания.
Большой черный джип тронулся с места, а Марфе вдруг вспомнился конец фильма «Сережа», когда мальчик говорит: «Мы едем в Холмогоры, какое счастье!»
И радостно вздыхает.
Точно так же вздохнула и Марфа, веря, что все ее беды позади.
Глава 11
Но Марфа ошиблась.
Беда, вошедшая в ее жизнь той страшной октябрьской ночью, уходить не собиралась. Ей, беде этой, явно очень понравилось коверкать жизнь глупой неопытной девчонки, закалять ее душу, заставлять ее взрослеть и мудреть.
Вернее, беда вовсе не собралась формировать личность Марфы Лобовой, она намеревалась сломать эту дурочку, как делала это с тысячами других дурочек.
Но Марфа не сломалась.
Не сломалась, когда отец, благодарно улыбавшийся Дворкину и пытавшийся поцеловать ему руку за то, что он нашел и привез беглянку домой, едва за барским охранником закрылась дверь, без разговоров влепил Марфе такую пощечину, что девушка отлетела к стене.
А багровый от ярости батюшка подскочил к дочери и, ухватив ее за длинную толстую косу, принялся тягать девушку по полу, нахлестывая ее валявшимися в сенях вожжами. И все это – молча, не произнося ни слова, только сдавленно рыча и ухая от усердия.
Перепуганные младшие дети забились на печь, мать тихо плакала в углу, и только брат, Матвей, которому недавно исполнилось шестнадцать, попытался оттащить озверевшего отца от окровавленной Марфы:
– Батя, не надо! Она же сейчас дитенка скинет! Ты что творишь?!
– И пусть! – прохрипел папенька, с хаканьем опуская вожжи на покрытую алыми рубцами спину дочери. – Пусть скинет выродка своего! Не нужон он нам! Заявилась, паскуда!
– Батя! – рослый, не по годам плечистый Матвей перехватил вожжи на лету и выдернул их из отцовских рук. – Хватит!
– Что-о-о-о? – багровый, с растрепанной бородой, с налитыми кровью глазами, Петр Исидорович Лобов выглядел сейчас устрашающе – кто-то из детей тоненько заплакал на печи. – Ты как посмел, гаденыш! Ты – отцу перечить? Отцовской воле?!
– Батя, ты сам подумай, – Матвей упрямо набычился, пряча вожжи за спиной, – Александр Лазаревич сказал, что проведает Марфу, узнает, как у нее дела. А ты пообещал, что все будет хорошо, что вы с матушкой уже не злитесь на нее. Ну и вот, он приедет, а Марфа – без дитенка, да еще и избитая! Ты думаешь, Дворкин поверит, что она случайно скинула?
Отец угрюмо посмотрел на стонавшую дочь, от блузки которой остались лишь окровавленные лохмотья, затем тяжело вздохнул и кивнул:
– Ладно, живи пока. Скажи брату спасибо. И барскому псу! Погодь… – старший Лобов нахмурился и, присев перед дочерью на корточки, развернул ее лицом к себе, заставив девушку вскрикнуть от боли. – А уж не от Дворкина ли ты нагуляла дитенка?! Чегой-то он тебя самолично на машине привез, а? Да еще и сказал, что заедет?
– Не нагуливала я! – выкрикнула сквозь слезы Марфа, все еще закрывая живот руками. – Меня изнасиловал гад один! А Александр Лазаревич случайно в городе встретил! Я не собиралась к вам, я знала, что так будет! Но Дворкин мне сказал, что вы скучаете, что мама плачет, и я согласилась вернуться!
– Согласи-и-илась! – презрительно усмехнулся отец, выпрямляясь. – Это, значицца, барский пес тебя еще и уговаривал к отцу с матерью вернуться? Да ты должна была не на машине барыней приехать, а от околицы на коленях ползти, прощение вымаливая! Куда вот теперь тебя такую девать? Кому ты нужна, порченая и брюхатая? И не бреши, что тебя ссильничали, сама небось под кобеля легла, за тем и сбежала в город от сватов! А Агафон, промежду прочим, другую невесту себе быстренько нашел, Нюрку Селивановскую! И Нюрка тоже на сносях, тока ее уважают все, одета хорошо, на мужа не нарадуется! И родителям от такого зятя помощь и радость! А ты… у-у-у, шалава!
Отец презрительно сплюнул и вышел из дома, громко хлопнув дверью.
И только тогда мать, охая и причитая, бросилась к Марфе, помогла ей подняться и вместе с Матвеем, поддерживая Марфу под руки, отвела дочь в маленькую комнатушку, которую когда-то Марфа делила с бабушкой, а после смерти Клавдии Григорьевны жила там одна.
С неделю потом девушка не выходила из дома – «учение» отца залечивала, да и страшно ей было выйти.
Отец больше ее не трогал, он вообще перестал замечать дочь, словно ее и не было. Но Марфа особо не переживала – так даже лучше.
А потом она все же решилась выйти из дома…
И опять должна была сломаться – только ленивый не тыкал в нее пальцем и не глумился. А ребятишки при молчаливом согласии старших начали кидать в «блудницу» камнями. Сначала – нерешительно, не прицельно, мало ли, вдруг их заругают? У них в деревне к бабам на сносях всегда бережно относились.
Но не к этой. Эту можно было обижать. И швырять камнями уже прицельно, норовя попасть в голову – все равно она ничего не скажет, будет только свое пузо прикрывать и упрямо губы сжимать.
А мы – по губам камнями, по лбу, по щеке!
Именно такую расправу и застал Дворкин, проезжая через деревню.
Он, если честно, забыл о Марфе и о своем обещании ее навестить – хлопот в связи с приближавшимися родами хозяйки в замке значительно прибавилось. И теперь, увидев все происходящее, он разозлился всерьез. И на себя, и на дубоголовых кретинов из деревни, позволявших своим отпрыскам такое, и на самих мелких пакостников – тоже мне, истинно верующие!
Досталось и мелким – Дворкин успел ухватить парочку самых активных, увлекшихся киданием камней и не заметивших появления барского охранника, и хорошенько оттаскать их за уши. Да так, что уши их превратились в алые распухшие вареники.
Затем свирепо гонявший желваки по скулам секьюрити усадил Марфу в машину, вытащил из бардачка пачку бумажных платков, протянул их девушке и тихо сказал:
– На, кровь вытри. И – прости меня.
– За что? – искренне удивилась Марфа.
– За то, что бросил тебя в беде. Не навестил, как обещал. Не проверил… Но я не думал, что все так будет, ведь двадцать первый век на дворе!
– Только не в этой деревне, – криво усмехнулась девушка, промокая рассеченную губу.
Дворкин что-то сдавленно прошипел сквозь зубы, тронул джип с места и помчался по улице, распугивая кур и гусей, к дому Лобовых.
Когда он остановил машину у калитки, Марфа потянулась было открыть дверь, чтобы выйти, но была остановлена коротким:
– Сиди!
– Как это? Вы же меня домой привезли!
– Домой ты больше не пойдешь.
– А куда же мне еще идти?
– В дом хозяев тебя отвезу. Хозяйка рожать тоже скоро будет, ей нянька и кормилица для ребенка нужна. Пойдешь? Жить там будешь, комнату тебе выделят.
– Правда?! – Марфа почувствовала, как в груди ее мелко-мелко затрепыхалось сердце, стало трудно дышать, а слезы облегчения уже нетерпеливо переливаются через уголки глаз. Она радостно потянулась навстречу надежде.
Давно уже запрятанной в самый дальний уголок души – за ненадобностью.
– Правда, правда, – пробормотал Дворкин, мимолетно взглянув на разбитое лицо девушки, в глазах которой было столько пугливой радости, что в горле у этого битого жизнью, холодного, циничного и рассудительного мужчины что-то сдавило.
Очень болезненно и непривычно.
А Александр Лазаревич не любил ничего непривычного. Особенно когда это касалось чувств и эмоций. К своим тридцати пяти годам он давно избавился – как он думал – от такой ерунды.
И вот сидит у него в машине деревенская девчонка… Хотя нет, не девчонка уже – даже сквозь синяки и кровоподтеки заметна округлая женственность тела, синева глаз, спелое пшеничное золото волос…
Дворкин скрипнул зубами, встряхнул головой, как лошадь, отгоняющая назойливую муху, и выскочил из машины, бросив короткое:
– Жди меня здесь!
А потом пнул ногой калитку, искренне надеясь, что Петр Лобов будет дома.
Он и был – сидел на лавке и чинил упряжь. И совершенно ошалел, когда дверь распахнулась, с силой ударившись о стену, и в горницу влетел злой как черт барский пес.
Лысый, страшный, в своих черных очках.
Он подлетел к Петру, легко, несмотря на немалый рост и вес Лобова, сдернул того с лавки, ухватив за рубаху на груди, и прошипел, приблизив свои черные стекляшки почти вплотную к лицу мужика:
– Ты мне что обещал, убогий?!
– Это вы про что, барин?
– Ты мне тут дурака не включай! Вы что с девчонкой творите, а?
– А чего, я ничего! – пожал плечами Лобов. – Я ее не трогаю.
– Зато позволяешь деревне ее трогать! Всякой мелкоте пузатой камнями в нее швырять! Эта же твоя родная дочь! И носит твоего внука или внучку!
– Ублюдка она носит, а не внука, – угрюмо проворчал Петр. – Мне по деревне пройти стыдно, все пальцами показывают!
– Ах тебе стыдно? – недобро усмехнулся Дворкин. – Так сейчас еще стыднее будет!
И он поволок Петра во двор.
Где и отметелил его теми же вожжами, которыми Петр недавно порол дочь.
На диковинное зрелище сбежались посмотреть односельчане. На пороге охала и причитала жена. В окно со странным выражением лица – если честно, больше всего похожим на одобрение – за происходящим наблюдал Матвей. За его плечами суетились младшие.
Марфа не смотрела. Она зажмурилась, вжалась спиной в сиденье и хотела только одного – пусть все кончится побыстрее и ее отвезут в замок. В новую жизнь.
Наконец Дворкин выдохся, швырнул вожжи на спину распростертого на земле Петра и, тяжело дыша, повернулся к собравшимся:
– А, прибежали! Так вот, холопы, зарубите на своих носах: Марфа Лобова отныне – кормилица и нянька наследника! Любой, кто хотя бы косо на нее посмотрит – не говоря уже о том, чтобы камень бросить или ударить, – будет наказан так же, как только что я наказал Петра Лобова, ослушавшегося моего приказа! Всем понятно?
– Да, понятно, чего же не понять, конечно! – разноголосо и подобострастно откликнулась толпа.
И для Марфы наконец началась новая, почти сказочная жизнь.
Глава 12
И разве могла она отплатить черной неблагодарностью за эту жизнь? За чистенькую светлую комнату в замке? Да еще и со своей ванной комнатой!
За покой и уют? За хорошее к ней отношение со стороны Кульчицких? Да, холодновато-безразличное, да, ее осматривали, как дойную корову, прежде чем взять на место кормилицы и няньки. И в город, в какой-то дорогущий медицинский центр, ее тот же Дворкин отвез, и там ее прогнали по всем врачам, и анализы взяли, и всякие там УЗИ сделали. И сказали, кстати, что у нее будет мальчик.
Эта новость не слишком обрадовала Марфу – она хотела девочку. Потому что мальчик… Он постоянно будет напоминать ей об отце. Оставалось только надеяться, что ребенок будет похож на нее, а не на…
Марфа даже мысленно старалась не называть этого имени.
В общем, обследование показало, что Марфа Лобова абсолютно здорова – если не считать синяков и ссадин разной степени давности.
Прочитав об этом в медицинском заключении, Дворкин вновь напряг челюсти и всю дорогу обратно молчал.
Он вообще вел теперь себя как-то странно с Марфой. Словно бы даже избегал встреч с нею. Но девушка ощущала его заботу во всем.
Теперь даже посмотреть в ее сторону косо никто не осмеливался. А односельчане, работавшие в замке или приезжавшие по делам, кланялись и величали ее Марфой Петровной.
Именно поэтому хорошенький здоровенький мальчик, ее сынок, лежал сейчас в кружевных пеленках рядом с Магдаленой Кульчицкой, а она несла в пещерку с горячим источником чешуйчатого уродца.
Марфа не знала – что будет дальше, как она справится?..
Но и убить этого несчастного малыша она не могла. И даже бросить его в лесу – пусть звери разберутся – тоже не могла.
Странный ребенок уже успел привязать ее к себе. И в первую очередь тем, что с рождения стал изгоем, не нужным даже собственной матери. А что это такое – быть изгоем, девушка успела узнать на своей шкуре.
Когда Марфа углубилась достаточно далеко в лес, где уже можно было не опасаться встретить кого-то из односельчан, она развернула пеленку, чтобы посмотреть – жив ли мальчик? Уж очень тихо он лежал всю дорогу, словно мертвый.
Или будто понимал – кричать и плакать нельзя.
Но как только Марфа откинула пеленку и июльское солнце пощекотало лучами чешуйки малыша, он сморщился, чихнул и закряхтел, ворочаясь в пеленках.
– Здрасьте-пожалуйста! – улыбнулась Марфа. – Ты что же, опять испачкался? Знаешь ли, дружочек, у нас с тобой сейчас с пеленками не очень. Так что придется тебе голеньким побыть. Пока полежи вот тут, а я соберу травки нужные.
Марфа положила малыша на мягкий мох, развернула пеленки – чему, кстати, мальчик явно обрадовался, оживленно задрыгав ручками и ножками, – и начала собирать лечебные травы, вспомнив уроки бабы Клавы.
Успокоительные, от кожных болячек, укрепляющие, обезболивающие… Все, что могло понадобиться этому, как сказал доктор, обреченному на смерть ребенку.
– Это мы еще посмотрим, Павлушка, кто из вас раньше помрет – ты или тот профессор пузатый, – приговаривала Марфа, собирая травы. – Ишь ты, не жилец! Жилец ты, Пашенька, жилец, еще какой жилец! И болячки твои мы вылечим, и будешь ты у нас красивый-прекрасивый!
Малыш гугукал и пускал пузыри, словно отвечая ей. А Марфа только сейчас сообразила, что называет мальчика именем, которое она выбрала для своего сына.
Павел. Пашенька. Павлушка.
Набрав довольно приличную охапку трав и добавив несколько пластин мягкого мха, Марфа увязала ее своей косынкой, закинула за спину, подняла малыша и двинулась дальше.
В пещерке никто с момента последнего визита сюда Марфы так и не побывал. И не мог побывать – найти вход, не зная о его существовании, было невозможно.
– Ну вот, – Марфа подняла керосиновую лампу повыше, осветив пещеру, – это теперь твой дом, Павлушка. Ты не бойся, тут и зимой очень тепло – от воды, наверное. И от этой, что снаружи, и от подземного источника. Со светом мы с тобой что-нибудь придумаем потом, а пока я тебя обустрою и побегу обратно.
Марфа застелила мхом и собранными травами каменный выступ с небольшим углублением в середине – чем не колыбелька! – поверх трав положила старое полотенце, лежавшее здесь на всякий случай, устроила на этом не очень удобном ложе мальчика и извиняющимся тоном произнесла:
– Все, Павлик, мне пора! Ты потерпи пока в грязных пеленках, я потом постараюсь принести тебе чистые.
Малыш сморщился и заплакал.
– Ой, да ты, наверное, голодный! Я сейчас.
Он действительно был голодный. Зато вскоре наелся так, что заснул еще в процессе чмоканья.
Марфа вновь осторожно положила сонно сопящего мальчика в его каменную люльку и торопливо вышла из пещеры.
По лесу она бежала.
Бежала и по двору, ничего и никого не видя перед собой.
И буквально врезалась в оказавшегося на ее пути Дворкина. И едва не упала, но он успел подхватить девушку и возмущенно встряхнул ее за плечи:
– Ты что, с ума сошла? Ты чего носишься как угорелая?! – И только сейчас секьюрити заметил, что живота у Марфы больше нет. – Так ты что, родила уже?! Когда?
– Сегодня утром, – пролепетала девушка, пытаясь отдышаться.
– Так ты же лежать должна в постели! А не носиться загнанной лошадью! Тем более что и хозяйка сегодня родила, сына. А у тебя кто?
– И у меня сын. Был.
– То есть как это – был?
– Он… – Марфа длинно, судорожно всхлипнула. – Мой мальчик мертвым родился. Я его хоронить ходила. И бегу обратно, чтобы успеть, когда я барыне Магде понадоблюсь.
– Постой-постой! – нахмурился Дворкин. – Что значит – похоронила? Сама? Одна? Где? Почему не по правилам, не на кладбище? Почему меня не позвала?
– Да, сама! – с вызовом выкрикнула Марфа. – Одна! Потому что его все равно не стали бы хоронить по всем правилам! Он же – ублюдок! Они так не хотели его рождения, так ненавидели его еще в моей утробе, что мой мальчик умер, не родившись!
От всего пережитого девушку затрясло, из глаз хлынули слезы, ослабленный родами организм в конце концов сдался.
И Марфа медленно осела на землю, сотрясаясь в рыданиях, – ноги ее больше не держали.
Александр Лазаревич Дворкин, хладнокровный и умеющий держать себя в руках мужчина, бывший агент «Моссада», – а туда истеричных барышень точно не берут, – вдруг почувствовал, как в его душе тоненько задрожала какая-то болезненная струна, а душу буквально затопила волна нежности и жалости к этой девчонке.
Ну за что ей все это, за что?!
Дворкин подхватил Марфу на руки и, провожаемый любопытными взглядами дворни, понес ее в дом.
У входа он столкнулся с Кульчицким. Венцеслав Тадеушевич, с лица которого не сходила немного дурацкая, но очень счастливая улыбка, озадаченно уставился на ношу своего главного секьюрити:
– А чего это ты нашу кормилицу таскаешь? Кстати, ее все обыскались – Сигизмунда кормить пора! Ты где же это бродишь, голубушка?
– Она своего сына хоронить ходила, – угрюмо произнес Дворкин. – Ее мальчик мертвым родился.
– Почему? – забеспокоился Кульчицкий. – Она же вроде здорова, обследование показало…
– А я бы на вас посмотрел, кого вы родили, если бы вас камнями закидывали!
– Допустим, я в принципе не способен никого родить, – усмехнулся Кульчицкий, – ни с камнями, ни без. Но – да, дикие люди в моей деревне, дикие… не ожидал. Я уже старосте их сделал внушение! А теперь вот и еще беда какая! Это ж ведь сейчас Сигизмунду лучше не пить ее молоко, она перенервничала, мальчик тоже будет беспокойным!
– Думаю, пару раз его и мать сможет покормить. А потом Марфа в себя придет.
– Нет-нет! – девушка попыталась освободиться из рук Дворкина и встать на ноги. – Я уже в порядке! Несите мальчика, если он голодный! У меня молока много!
– Я вижу, – Кульчицкий многозначительно посмотрел на промокшую на груди девушки кофточку. – Ладно, я у доктора спрошу, а ты, Саша, нашу няню-кормилицу пока к ней в комнату отнеси.
– Я и сама могу…
– Успокойся и не дергайся! Все, Саша, иди!
А где-то через час Марфе принесли ее мальчика. Вернее, уже не ее.
Кормилице принесли Сигизмунда Венцеславовича Кульчицкого, наследника рода Кульчицких.
В роскошных одежках выглядевшего настоящим принцем.
– А может, так и на самом деле лучше, сынок, – прошептала Марфа, нежно целуя выпуклый лобик жадно сосущего малыша. – Я все равно всегда буду с тобой.
Глава 13
И Марфа выполнила свое обещание.
Она вырастила сына. Вернее, сыновей. И Сигизмунда, и Павла.
Впрочем, Сигизмундом няне было позволено заниматься только до пяти лет. А потом в замке появилась говорившая на трех европейских языках гувернантка, и няня уже стала не нужна. Но Марфу не рассчитали, она осталась в поместье, кем-то вроде ключницы.
Правда, первые пару месяцев Сигизмунд еще прибегал к Марфиньке (так он называл нянечку), чтобы пожаловаться на строгую Августу Карловну, но вскоре эти визиты стали реже. А когда мальчик пошел в одну из самых элитных школ, он вообще забыл о существовании какой-то там няньки. И даже мог не поздороваться, когда встречался с ней в доме.
Он вообще рос очень избалованным и капризным мальчишкой. А еще – жестоким. Марфа часто заставала сына, занятого издевательствами над бессловесными тварями. Сначала это были злосчастные мухи и бабочки, которым он отрывал крылья и лапки. А став постарше, Сигизмунд перешел на цыплят, котят, кроликов и прочую мелкую живность.
Причем во время таких «развлечений» мальчик менялся до неузнаваемости – глаза его становились какими-то неживыми, оловянными, лицо краснело, он часто облизывал губы.
Когда Марфа впервые застала сына в таком виде, она едва не потеряла сознание от ужаса.
Перед ней на корточках сидела маленькая копия Сергея Кольцова…
Да, как только младенческое искажение черт стало формироваться в реальную внешность, Марфа с горечью убедилась, что ее сын больше похож на того урода, нежели на нее.
Сергей, кстати, внешне уродом вовсе и не был – черты лица у насильника были правильными, его портили лишь белесые брови и ресницы. И светлые, почти белые глаза.
А у малыша реснички и бровки были темными, глаза – ярко-голубыми, материнскими, волосы – тоже не соломенными, как у Сергея, а тепло золотистыми. И вились крупными волнами.
Настоящий ангелочек, прехорошенький! Гордость Кульчицких.
В общем, выматывавшее душу Марфы внешнее сходство сына с насильником несколько смягчалось ее, так сказать, участием.
Но когда она увидела «развлекавшегося» Сигизмунда, сердце ее оборвалось и ухнуло в бездну…
Кажется, от чудовища родилось такое же чудовище!
Конечно, Марфа отругала тогда мальчика. Попыталась пристыдить его, объяснить, что мухе тоже больно, что она все чувствует.
– И хорошо, что чувствует, – пожал плечами мальчик. – Так интереснее. И вообще, чего ты кричишь? Мама видела уже, как я это делаю. И даже похвалила меня, назвала этим… как это… конигом… коником…
– Конунгом, – поправила сына незаметно появившаяся Магдалена. – Потомок конунгов не должен быть слюнтяем и умиляться птичкам и цветочкам. Жестокость – одна из ведущих к победе черт характера! Мягкотелые не смогут управлять стадом. – Она погладила мальчика по кудряшкам, ласково поцеловала его в розовую щечку и, легонько хлопнув его по попке, велела: – Иди, тебя Августа Карловна ждет.
Мальчик, победно показав Марфе язык, вприпрыжку убежал. А хозяйка повернулась к няне:
– Марфа, запомни – ты больше не должна вмешиваться в процесс воспитания Сигизмунда. Я понимаю, твой ребенок умер, это большое горе, и ты искренне привязалась к моему сыну, но это МОЙ сын, поняла? И я буду воспитывать его так, как считаю нужным!
Марфа удивленно всматривалась в глаза Магдалены – женщина не играла, не прикидывалась! Она действительно считала Сигизмунда своим сыном! Словно в ее жизни никогда не было маленького чешуйчатого уродца, генетического отброса, обреченного на смерть.
А он был! И умирать не собирался.
Хотя поначалу Марфе очень тяжко пришлось – мальчик действительно угасал. Он мучился от болей, плохо ел, кричал часами. Марфа больше всего боялась, что его тоненький плач услышат снаружи.
Но камень горы надежно глушил все звуки.
Марфа постепенно оборудовала в пещерке более или менее приличную комнатку, и даже кроватку сама сплела – из лозы. И невиданные по тем временам памперсы таскала у Сигизмунда – этого добра у наследника Кульчицких было навалом. И молока у нее хватало с избытком на двоих. И одежки-пеленки-ползунки-присыпки-масла́ – всего этого тоже хватало на двоих.
А Павлушка, поначалу такой живой и активный мальчик, все же угасал. Кажется, доктор оказался прав – такие не выживают.
Но Марфа не собиралась сдаваться. Хотя, казалось бы, – ну зачем сопротивляться, зачем? Пусть мальчонка умрет – и сам мучиться не будет, и Марфу освободит от хлопот.
Да еще каких хлопот – попробуй-ка по несколько раз на дню уходить из замка! Само собой, незамеченным это остаться не могло, и пришлось Марфе сказать, что она за травами ходит, как ее бабка когда-то. Односельчане вмиг вспомнили – да, знатной травницей и знахаркой была Клавдия, без нее болячки всякие их прямо заели!
Она, значит, свое умение внучке передала? Это хорошо.
И к Марфе потянулись хворые. Правда, это паломничество вмиг пресекла Магдалена, но и она, узнав от прислуги о талантах няньки, тоже решила оздоравливаться травами.
Так что забот у Марфы прибавилось, зато ее отлучки в лес подозрения не вызывали.
Но легче от этого женщине не стало.
В общем, не имело смысла бороться за жизнь страшненького страдальца, со всех сторон не имело.
Однако Марфа боролась. Потому что привязалась к малышу всем сердцем, всей своей израненной душой. Когда женщина брала Павлушку на руки, она ощущала, как ее буквально обволакивает облако любви. Не материнской – сыновней.
Это было непередаваемо…
Ничего подобного рядом с Сигизмундом Марфа не чувствовала. Малыш деловито сосал молоко, толкая материнскую грудь крепкими кулачками и бессмысленно рассматривая окружающий мир. Как, собственно, и положено младенцу. Месяца в три мальчик начал улыбаться своей кормилице, а заодно и всем, кого знал. Тоже как и положено в его возрасте.
А здесь, в подземелье, в сумрачном свете керосиновой лампы, все было иначе. Стоило Марфе только войти в узкий лаз, ведущий в пешерку, как ее накрывало волной радости. И даже тоненький плач измученного ребенка прекращался, когда женщина входила в пещерку, на страшненьком личике мальчика открывались щелочки глаз, и столько счастья было в этих заплаканных глазенках! Столько любви!
Ну как можно было позволить ему умереть!
И Марфа боролась. Она каждый раз, вымыв Павлушку в принесенной ею воде, аккуратно опускала голенького малыша в теплую воду источника. Сначала немного поддерживала его, а вскоре мальчик плавал сам, ныряя и фыркая. И после таких купаний Павлуше явно становилось легче.
А еще Марфа придумывала и составляла различные сборы трав, вспоминая уроки бабушки. И поила отварами и настоями Павлушку. И примочки ему делала на все тельце, заворачивая его в пропитанную отваром пеленку. И молилась за него…
И – вы́ходила!
Вскоре по пещерке и вокруг нее затопал крепенький мальчуган, до самых холодов бегавший босиком и в одних штанишках. Очень умненький, очень добрый, очень нежный, очень ласковый. И безумно любивший свою маму Марфу.
Павел считал Марфу матерью, а она и не возражала, полюбив малыша всем сердцем.
Они были такими разными, ее сыновья! Родной – красавчик внешне и все больше гниющий внутри. Приемный – ребенок чудесной души, но ужасной внешности.
Впрочем, когда Павел начал подрастать, он уже не выглядел так шокирующе, как после рождения. Да, волосы у него так и не выросли, и бровей с ресничками не было, и ушные раковины отсутствовали.
Но черты лица сформировались вполне человеческие, да что там – если отвлечься от чешуйчатой кожи, – мальчика можно было назвать красивым. Ровный тонкий нос, красивый разрез больших, зеленовато-карих глаз, четкий рисунок губ. И телосложение у Павлика оказалось аристократичным – в отличие от коренастого, немного квадратненького Сигизмунда (в лобовскую породу пошел), Павел был тонким, длинноногим, с узкими, изящными кистями рук, с формирующимся широким разворотом плеч.
А еще у мальчика – в отличие от Сигизмунда – оказался невероятно развит интеллект. Он буквально на лету впитывал все знания, а выучившись читать, взахлеб читал все, что приносила ему Марфа. От учебников – женщина покупала ему точно такие же, какие были у Сигизмунда – до художественной литературы. Учителя ему не были нужны, мальчик все усваивал самостоятельно.
Сигизмунд учился не то чтобы плохо – без блеска. Может, потому, что не особо-то и старался, ему было скучно. Но школу он закончил, а потом отец его отправил учиться в Кембридж.
Павел никогда не спрашивал у Марфы, почему он живет в пещере. Наверное, видел свое внешнее отличие от матери.
Не задавал он и вопросов «А почему я такой?» и «Кто был мой папа?».
Он просто жил, рос, учился, взрослел, обустраивал свой быт, составляя список того, что надо было купить. И самым главным и радостным для него (и самым сложным для Марфы) было приобретение и установка бензинового генератора. Теперь в пещерке было электричество. А вместе с ним – и Интернет, заменивший подросшему парню весь мир.
И познакомивший его с Моникой.
Глава 14
Павел выходил в социальные сети под ником Арлекино – в «честь» своей болезни, которую он давно отыскал в медицинских справочниках. Ихтиоз Арлекино. Редкое генетическое заболевание, уносящее в могилу всех «избранных», кого раньше, кого позже.
А он – выжил. Благодаря маме Марфе.
Павел понимал, что о счастливой личной жизни, о любви ему не стоит даже мечтать. Те редкие встречи с местным населением, когда он случайно натыкался в лесу на грибников или охотников, более чем доходчиво объяснили парнишке, ЧТО ему уготовано от людей.
Страх. Ужас. Отвращение. Желание убить его – у охотников.
Став постарше, Павел уже не допускал таких случайностей, научившись пользоваться своими ментальными способностями.
Еще в детстве мальчик понял, что может ощущать эмоции и чувства других людей и делиться с ними своими. Правда, этой другой была только мама Марфа, но Павлик буквально тонул в мягком, душистом, нежном облаке ее любви. И отвечал ей тем же.
А во время редких встреч с людьми парнишку наотмашь хлестало болезненным жгутом страха. Выплескивалась – прямо в лицо – скользкая муть отвращения. Обжигало ненавистью и желанием убить его.
Девицы и бабы обычно в обморок тут же хлопались или убегали с дурным визгом. Охотники за ружье хватались.
Но однажды Павел наткнулся на девчонку лет двенадцати, слишком углубившуюся в погоне за спелой черникой в лес Змея Горыныча – так назвали окрестности горы, где чаще всего встречались с «чудищем» местные жители.
Вернее, это она на него наткнулась, вышла неожиданно из зарослей орешника, а Павел ее не заметил, увлекшись зарисовками сидевшей на ветке белки. Да, он еще и рисовал очень неплохо.
Увидев чешуйчатого зеленоватого человека, девчонка, разумеется, завизжала, бросила корзинку и присела на корточки, зажав ладошками уши.
И не прекращая орать.
Павел, которому на тот момент исполнилось восемнадцать, раздраженно поморщился – белка, с которой он успел подружиться с помощью вкусных орешков, от этого визга тут же скрылась в кроне деревьев. Да и сам резкий визг бил его по ушам.
«Вот ведь дура! И чего орать, спрашивается? Я что, на нее нападаю? Да она мне сто лет упала, сопля тощая!»
Все это раздраженным роем мух жужжало в его голове, когда Павел неспешно направлялся прочь от верещавшей девчонки, убирая в сумку альбом и карандаш.
И вдруг…
Ор за его спиной прекратился и послышалось тоненькое обиженное:
– Сам ты дурак! Змей сопливый! Ой…
Это девчонка увидела, как скрывшийся было за деревьями «Змей Горыныч» медленно развернулся и удивленно посмотрел на нее. А затем спросил – только странно так, не открывая рта:
«Ты что, меня слышишь?»
– Н-ну да, – светленькие косички смешно подпрыгнули, когда девочка кивнула. – Не глухая вроде. А ты и правда Змей Горыныч?
Она вдруг поняла, что совсем не боится этого… этого… парня. Ну да, парня, в затрепанных джинсах и майке, босого. Правда, лысого, и бровей у него нет, кожа странная какая-то, а так – никакой он не Змей!
Потому что от Змея не может исходить такое умиротворение, такой покой.
И он улыбнулся, а потом ответил:
«Нет, конечно. У Змея ведь хвост должен быть, правда?»
– Ага, и зубищи огромные, и еще вдоль спины хребтина такая, как у ящерки!
«Ну вот. А где ты все это у меня видишь?»
И парень повернулся к ней спиной и смешно повертел попой, показывая, что никакого хвоста у него нет. А потом снова улыбнулся, демонстрируя обычные, ровные, красивые зубы.
«Тебя как зовут-то, чудо с косичками?»
– Аленка. А если не змей, тогда кто ты?
«Человек. Такой же, как ты».
– Неправда! Таких человеков не бывает!
Парень вдруг помрачнел, молча развернулся и вдруг исчез, словно его и не было. Аленка вроде на секундочку только глаза прикрыла, моргнула – и все. И незнакомца уже и след простыл. И ни одна веточка не шелохнулась!
Дома Аленка взахлеб рассказывала родителям и подружкам, как она с самим Змеем повстречалась в лесу! И он с ней разговаривал! И вовсе он не страшный, а даже и симпатичный! А рядом с ним так хорошо и спокойно!
– Это он тебя гипнотизировал, – авторитетно заявил старший брат, в этом году школу заканчивавший. – Змеи это делают.
– Ага, точно как в мультике про Маугли! – возбужденно затараторила младшая сестричка. – Помните, там удав Каа бандерлогов гипнотизировал!
– И Аленку нашу так же! – заржал старший. – Потому что она – обезьяна!
– Дураки вы все! – топнула ногой девочка. – Он разговаривать умеет, не открывая рта! Слова просто в голове звучат!
– Так, хватит болтать! – прихлопнул ладонью по столу отец, медленно поднимаясь. – И я, и мать тебе, Аленка, что говорили? А? В Змеев лес не ходить! А ты ослушалась, пошла!
– Так там черники страсть как много, а вокруг деревни уже и нет ничего! – испуганно залепетала девочка, наблюдая, как отец снимает со спинки кровати висевший там ремень. – Па-а-ап, не надо!
– Надо. Чтобы неповадно было запрет родительский нарушать! Ты хоть понимаешь, что это чудище с тобой сделать могло?! Хотя нет, вряд ли, мала еще.
Несколько лет спустя Аленка узнала, что может сотворить с беспомощной жертвой чудище… Она стала первой жертвой поддельного Змея Горыныча, потому что не боялась настоящего. И смело заходила далеко в лес…
А Павел, узнав, что он может общаться с людьми мысленно, начал совершенствовать свои способности, пытаясь разобраться в них.
И оказалось, что он многое умеет.
Чувствовать приближение людей издалека. Настраиваться на определенного человека в толпе. Передавать людям свои мысли и эмоции. Внушать им страх. Успокаивать.
При желании – отводить глаза. То есть казаться собеседнику не таким, какой он есть на самом деле, а вполне нормальным.
Но это требовало огромных энергетических затрат, да и выходить в мир людей под маской Павел не хотел. Он такой, какой есть.
Зато в виртуальном мире можно было быть любым, скрываясь под картинкой беспечного Арлекина. И Павел наслаждался общением, выходом в мир людей. У него появились друзья.
А потом – Моника… Смешная, нежная, добрая, ироничная, умница и красавица. Дочь банкира, как потом оказалось. Привыкшая с детства к достатку и уюту.
Красавица из сказки. А он – чудовище.
И если у сказочных чудовищ в «анамнезе» хотя бы богатство имелось, замки там всякие, сокровища, то у него – только пещера в горе. Правда, деньги Павел научился зарабатывать через Интернет, довольно быстро разобравшись в нюансах игры на фондовых биржах. Первые деньги ему одолжила Марфа, а вскоре у Павла уже был свой собственный счет в банке. Не так чтобы большой – по-крупному Павел не играл, – но деньги имелись.
Ну как свой – открыт он был на имя мамы Марфы, но какая разница?
Но наличие у него собственных средств ничего не меняло. Хотя Павел при желании мог заработать и более чем внушительные суммы. А зачем?
Он все равно останется чешуйчатым уродом, скрывающимся от людей.
А потом Моника исчезла. Она больше не отвечала на его письма, ее не было ни на одной из виртуальных страниц.
И Павел решил, что она все-таки сдалась под напором родителей, желавших выдать доченьку за перспективного жениха. Из хорошей семьи, и Кембридж закончил.
За Сигизмунда Кульчицкого.
Гизмо.
Глава 15
Сигизмунд, отучившись в Кембридже, умнее явно не стал. Да и учился он среди себе подобных – в престижном университете со временем стали разделять студиозусов из-за рубежа, кого родители пристроили в Кембридж с помощью толстых кошельков, и потомственных аристократов Объединенного Королевства.
Нет, программа обучения была одинаковой, но вот требования к студентам – разными.
Венцеслав Кульчицкий, отправляя не радовавшего рвением и успехами в школе сына в Кембридж, надеялся, что из Англии вернется повзрослевший и поумневший сын, толковый помощник в бизнесе, способный не растранжирить его наследство, а упрочить и развить бизнес.
Но когда Сигизмунд вернулся, надежда, стыдливо отводя глаза, быстренько ретировалась.
Домой вернулся еще больший разгильдяй, напомнивший Сигизмунду персонажа из старого фильма «Табачный капитан» – Антона Свиньина, потомственного боярина и редкостного лентяя и тупицу, вместо обучения делу мореходному обучавшегося теории и практике волочения за прекрасным полом.
Правда, Сигизмунд, помимо сексуальных развлечений, приобрел еще и опыт иного плана. Но об этом не знал никто.
И серия чудовищных преступлений, вызвавших в британской прессе настоящую истерию под общим заголовком «Джек Потрошитель вернулся?!», так и осталась нераскрытой.
А в Москву вернулся на первый взгляд обычный шалопай. Эдакий избалованный красавчик-блондинчик, придумавший себе дебильный псевдоним – Гизмо.
Правда, Магдалена называла сына – которым она, в отличие от мужа, ужасно гордилась – еще более дурацким именем: Сиги.
И только отец всегда употреблял полный вариант его имени – Сигизмунд.
Венцеслав сразу после возвращения сына из Англии попробовал включить его в бизнес-процесс. Офис выделил рядом со своим, на одном этаже, приглашал Сигизмунда на все совещания, делился с ним планами и перспективами.
И парень вроде загорелся поначалу – так прикольно было приезжать на работу в крутой тачке с личным водителем, в шикарном костюме с галстуком ручной работы, в модных стильных очочках, надеваемых исключительно ради имиджа, – зрение у Гизмо было превосходное.
И секретарша у отца была классная. Старовата, правда, – за тридцать, – но такие тетки – самое то: и опыт уже есть, и вообще…
Но от секретарши наследнику обломилась только звонкая оплеуха. А папаша вместо того, чтобы уволить наглую тварь, ему, Гизмо, выволочку устроил! Мол, на работу работать ходят, а не девиц лапать! Профессиональная этика, уважение к коллегам, честь и достоинство семьи Кульчицких, бла-бла-бла-бла-бла!
Достал! И вообще – не собирается он, Гизмо, над цифрами сохнуть! В конце концов, найдет потом толкового управляющего, тот и будет рулить мыльной империй.
И Гизмо «вышел из бизнеса». То есть, выражаясь его языком, забил на эту фигню.
С наслаждением он погрузился в манящий мир столичного бомонда, густо замешанного на гламуре. И вскоре наследник мыльной империи Гизмо Кульчицкий стал одним из самых известных персонажей светской тусовки, с легкостью менявшим пассий, причем чаще всего – со скандалами.
Эдакий беззаботный очаровательный разгильдяй с флером легкого негодяйства.
Так, во всяком случае, воспринимали его все окружающие, в том числе и мать с отцом.
Все, кроме Марфы. И, пожалуй, еще Дворкина, профессиональным чутьем ощущавшего внутреннюю гниль наследника Кульчицких.
И когда в округе снова пошла волна слухов и баек о Змее Горыныче, в горах прячущемся, и Марфа и Дворкин напряглись.
Но друг другу они ничего не говорили, хотя и стали близкими людьми. Нет, они не поженились, зачем? Они и так всегда были рядом.
Однако поделиться друг с другом своими опасениями по поводу происходящего в лесу они не решались.
Марфа – потому, что она отказывалась верить, что к этому причастен ее родной сын. Разумом понимала – это, скорее всего, он. Гены отца проявились в полной красе. Но сердце и измученная душа отказывались верить.
А Дворкин привык доверять прежде всего фактам, а не подозрениям.
Ну да, поутихшая было волна слухов о встречах со Змеем Горынычем вновь поднялась, причем через пару месяцев после возвращения Сигизмунда домой. И теперь это были не просто встречи – начали исчезать люди. Молодые симпатичные девушки, отправившиеся в лес за грибами и ягодами.
И первой исчезла та самая Аленка, которой уже исполнилось двадцать. Через три недели должна была состояться свадьба девушки, но Аленке дома не сиделось. И она пошла вместе с подружками за черникой. Все за той же злосчастной черникой…
В привычных местах ягод было мало, и Аленка позвала подруг в Змеев лес. Те категорически отказались – хоть Змея Горыныча уже и не встречали несколько лет, но, может, потому и не встречали, что никто в тот лес не ходил!
Аленка высмеяла трусих и пошла одна.
И больше ее никто никогда не видел…
Зато Змей стал попадаться на глаза очень часто. Правда, он немного изменился внешне – стал еще страшнее, хвост отрастил, зубищи огромные из пасти торчали, когтистыми лапами норовил ударить, шрамы потом оставались ого какие!
И девушки продолжали исчезать. Не очень часто, в среднем раз в полгода. Но – таинственно и бесследно[3].
Марфа прекрасно понимала, что Павел, когда-то по неосторожности ставший причиной появления слухов о Змее, здесь совершенно ни при чем. Он давно уже научился избегать случайных встреч с людьми.
Зато Гизмо порою возвращался домой со странными, стеклянными какими-то глазами. При этом он выглядел пресыщенным и довольным.
Как насосавшийся крови… вампир!
Дворкин тоже замечал это, но опять же – факты, факты! Их не было.
Марфа о происходящем в окрестностях Павлу ничего не говорила. И прежде всего потому, что прекрасно осознавала – ее Павлушка тут же кинется искать виновника. И найдет, обязательно найдет – он знал окрестности лучше всех.
А что случится, когда встретятся оба ее сына – и настоящий, и приемный, – женщине даже думать об этом не хотелось. Это в любом случае закончится плохо для одного из них.
А Марфа любила обоих. Несмотря ни на что…
Тем временем Венцеслав, окончательно убедившись, что наследник для бизнеса получился какой-то неудачный, загорелся идеей женить сына. И уж внука-то он точно воспитает правильно!
Искать потомственную аристократку, да еще и девственницу, Кульчицкий-старший больше не собирался, прекрасно понимая, что даже в его время Дворкин совершил чудо, отыскав такую.
А еще и потому, что с возрастом помешанность Магдалены на ее родстве с конунгами начала Венцеслава утомлять. Она и мальчишку испортила, вбив ему в голову, что конунгам можно все! А главное – можно не работать.
И теперь Кульчицкий-старший хотел видеть в качестве своей невестки просто хорошую девочку из достойной семьи.
Умницу, красавицу, правильно воспитанную, не имевшую в «анамнезе» длинного списка бойфрендов. Вообще без списка. Чтобы никого у девушки еще не было.
А состоятельные родители – чтобы имелись. Бесприданница Венцеславу была не нужна.
Тоже, конечно, задачка не из легких – в наше-то время!
Чтобы умница-красавица, да еще и девица!
Но подключать к поиску Дворкина ему не понадобилось. На открытии одной из выставок Кульчицкие познакомились с четой Климко.
С Игорем Дмитриевичем, банкиром, и с его очаровательной супругой, Элеонорой Кирилловной.
И с еще более очаровательной умницей, красавицей, правильно воспитанной и, как позже выяснил Дворкин, без списка парней дочерью четы Климко.
Моникой.
Глава 16
Стройная, похожая на хрупкую статуэтку девушка обладала не только привлекательной внешностью – густые длинные волосы теплого каштанового оттенка, большие серые глаза, пушистые темные ресницы, красиво очерченный рот, ровная гладкая кожа, – но и острым умом, чувством юмора, была прекрасно образованна и начитанна.
И училась в «правильном» вузе – в МГУ, на филологическом факультете.
В общем, и Венцеслав, и Магдалена сочли девушку достойной их сына.
И Кульчицкий-старший решил сразу перейти к делу, справедливо опасаясь, что такая девушка не останется в одиночестве надолго.
Буквально на следующий день после знакомства на выставке Венцеслав созвонился с банкиром и пригласил его с супругой на обед.
Где и выложил без особых предисловий карты на стол.
Как говорится, у вас – товар, у нас – купец. Ничего так себе купец: красавец, потомственный аристократ, образование, опять же, великолепное получил. Ну да, образ жизни Сигизмунда после возвращения из Англии нельзя назвать достойным подражания, но вы же понимаете – мальчик молод, хорош собой, девицы так и липнут к нему. Зато сейчас нагуляется – потом будет примерным семьянином. А рядом с умной и толковой женой и сам за ум возьмется, остепенится. Бизнес Кульчицких развивается, строятся несколько филиалов в Казахстане, Украине, Беларуси. В странах Балтии есть заинтересованные инвесторы.
В общем, купец у нас весьма и весьма перспективный.
Игорь и Элеонора особо кокетничать не стали, оба тоже считали такой союз более чем привлекательным. Любовь любовью, но…
«Но, что ни говори, жениться по любви не может ни один, ни один король!»
А за столиком одного из самых элитных ресторанов Москвы сидели сейчас именно короли. Мыльный (как бы двусмысленно это ни звучало) и финансовый.
Игорь Дмитриевич Климко не особо интересовался светской жизнью столицы, так что о похождениях Сигизмунда вообще ничего не знал. Его жена, Элеонора, имела представление, о ком идет речь, но прежде всего женщина вспомнила, что Гизмо Кульчицкий очень хорош собой. И рядом с ее темноволосой дочерью этот блондинчик будет смотреться весьма эффектно.
И все знакомые будут говорить: «Какая красивая пара!»
А отца Моники прежде всего привлекло состояние Кульчицкого. И безупречная репутация в бизнесе самого Венцеслава. Ну да, их семейство было слегка «повернуто» на собственном аристократическом происхождении, еще и замок этот в поместье, и деревня… крепостных! Но, с другой стороны, – а кому это мешает? Крестьяне «барином», насколько им было известно, довольны, экологически чистые продукты на столе у Кульчицких были всегда, да и жить в собственном поместье уж наверное гораздо лучше, чем в каком-нибудь коттеджном поселке, пусть даже и по Рублевскому шоссе (где находился дом банкира Климко).
В общем, родители консенсуса, как говорится, достигли.
И семья Климко вместе с дочерью были приглашены на барбекю в поместье Кульчицких.
Моника, услышав, к кому их приглашают, беспечно отмахнулась:
– Ай, мама, я не поеду! У этих Кульчицких сын – придурок полный!
– А ты что, знакома с Сигизмундом? – насторожилась Элеонора.
– Лично, слава богу, нет, но пару раз на тусовке мы пересекались.
– И чем он тебе не понравился? Если верить фото в светской хронике, он просто красавчик!
– Допустим, мне такой типаж – смазливый блондинчик – в принципе не нравится. А этот ваш Сигизмунд еще и хамло невоспитанное, и к девушкам относится как к шлюхам!
– А может, потому, что некоторые девушки ведут себя как шлюхи? – вкрадчиво поинтересовалась Элеонора. – Ты же знаешь таких кукол раскрашенных, что охоту на толстые кошельки ведут. А тут – не просто наследный принц, а еще и красавчик! Вот девицы на шею ему и вешаются.
– Мам, да не хочу я никуда ехать!
– Опять собираешься весь день у компьютера проторчать?! Нет уж, милочка моя, поедешь, и все! Хоть свежим воздухом подышишь! А то лето на дворе, а ты в доме торчишь!
– И ничего не в доме, я в хорошую погоду загораю, в бассейне купаюсь!
– Загорает она! С планшетом в обнимку! Моника, ты дождешься, что я отберу у тебя все эти интернет-цацки!
– Ладно, ладно, не шуми, поеду. Надеюсь, что их сыночка там не будет.
– Понятия не имею, – пожала плечами довольная Элеонора. – Нас приглашали Венцеслав и Магдалена.
Разумеется, понятие-то она как раз имела: Сигизмунд на барбекю будет присутствовать.
Кстати, уговаривать его родителям не пришлось. Оказалось, что Сигизмунд уже приметил на общих тусовках Монику и даже вроде пытался с ней познакомиться – он точно не помнил, был уже весьма и весьма навеселе. И, кажется, девчонка его отшила.
– Вот и молодец! – одобрительно улыбнулась Магдалена. – Приличные девочки с пьяными не знакомятся.
– А вы уверены, что она из приличных? – хмыкнул Сигизмунд.
– Уверены, – усмехнулся Венцеслав – разговор проходил за общим завтраком. – Дворкин справки навел.
– Что, он и в поликлинику к участковому гинекологу наведался?
– Сиги! – одернула сына Магдалена. – Ты же за столом!
– Ой, да ладно тебе! Тоже мне, запретная тема! Нет уж, мамочка, вы мне справку о девственности кандидатки на место в моей супружеской постели принесите, а потом и знакомьте с этой вашей Моникой.
– Сигизмунд!
Этот тон отца был сыночку очень хорошо знаком. Он означал – ты зарвался, остановись!
– Ну хорошо, хорошо, я же действительно не против! Моника – очень даже ничего девчонка. Вроде…
Но оказалось, что совсем и не вроде, что Моника – действительно очень даже ничего. Да что там ничего – она оказалась совершенно иной, не такой, как привычные в кругу Гизмо телки.
Во-первых, на лице Моники не было ни грамма косметики, отчего ее чистое свежее личико только выигрывало. Во-вторых, она была одета не в какое-нибудь обтягивающее мини в сочетании с гигантскими шпильками, а в свободное хлопковое платьишко фасона «принцесса» и легкие босоножки на плоской подошве.
Так что выглядела она не на свои двадцать два, а лет на шестнадцать максимум.
И Гизмо впервые при взгляде на девушку ощутил какое-то странное чувство. Захотелось ему оберегать эту хрупкую статуэтку, захотелось ее нежности, ласки, тепла…
Того, чего еще никогда ему не хотелось.
А еще парень интуитивно почувствовал, что с Моникой надо вести себя совсем иначе. Не пускать в ход привычные приемы «пик-апа», а быть с ней простым, естественным, без липкости и навязчивости.
Даже паук иногда влюбляется…
Моника, поначалу искренне расстроившаяся при виде Кульчицкого-младшего, к концу вечера болтала с ним весело и непринужденно, периодически заливаясь звонким колокольчиком смеха.
А родители многозначительно переглядывались – кажется, дети друг другу понравились!
И вечером, когда Климко уехали (хотя им предлагали остаться с ночевкой – места в замке было более чем достаточно), Венцеслав с улыбкой поинтересовался:
– Ну что, сын, сватов можно засылать?
– Ты будешь смеяться, пап, – задумчиво проговорил Сигизмунд, глядя вслед таявшим в темноте задним габаритам банкирского «Лексуса», – но… да, засылать. Она мне нравится.
– Ты серьезно, сынок?! – всплеснула руками Магдалена. – Ты готов жениться? И перестанешь по клубам ходить?
– Готов. Перестану.
Глава 17
В машине банкира разговор велся примерно на ту же тему.
Первое время Элеонора молчала, изредка поглядывая через зеркало заднего вида на дочь. Моника минут пять задумчиво смотрела в окно, улыбаясь иногда своим мыслям, затем вытащила из сумки планшет и включила его.
– Моника! – отец тоже заметил манипуляции дочери и усмехнулся. – Да ты у нас, оказывается, наркоманка! Как еще продержалась столько времени без социальных сетей!
– А зачем ей призрачные друзья, когда рядом был такой красавец! – Элеонора подмигнула дочери, поймав ее взгляд в зеркале. – Ну, как тебе Гизмо? И не такой уж он придурок, правда? С придурком вряд ли ты стала бы весь вечер кокетничать.
– И вовсе я не кокетничала, – пожала плечами Моника, что-то быстро набирая на клавиатуре. – Мы просто болтали. Но ты права, мама – Сигизмунд дома отличается от Гизмо в клубе. Оказалось, что у него есть мозги. И чувство юмора, что тоже стало для меня приятной неожиданностью.
– Вот и отлично!
– Не понимаю твоего энтузиазма, мама, – рассеянно произнесла девушка, улыбаясь чему-то, увиденному на экране планшета.
– А что тут понимать, – улыбнулся Игорь Дмитриевич, – мать радуется, что потенциальный жених тебе понравился.
– Что за глупости, какой еще жених! – Моника, не отрывая взгляда от планшета, небрежно махнула рукой. – Я не собираюсь пока замуж, рано еще.
– Ничего не рано, – Элеонора опустила козырек над ветровым стеклом и подправила помаду на губах. – В самый раз. Тебе остался год учебы, пора всерьез задуматься о взрослой жизни. О семье! И Гизмо Кульчицкий, на мой взгляд, идеальная для тебя партия. И собой хорош, и умен, и образование превосходное получил. И тебе понравился. Да и ты ему, судя по всему, тоже…
– Погоди, мама! – девушка наконец оторвалась от планшета и нахмурилась. – Так это что, сегодня что-то типа смотрин было? Вы мне подходящую партию нашли?
– Ну да. А что тут такого? Ты же не думала, что твоим мужем может стать любой нищий безродный оборванец? Само собой, мы с отцом давно присматривали тебе, как ты сама выразилась, подходящую партию…
– Напрасно, – криво усмехнулась Моника, снова возвращаясь к переписке с кем-то. – Прежде меня надо было спросить.
– А зачем? – пожала плечами мать. – Мы точно знаем, что сердце твое пока свободно, что ты ни с кем не встречаешься…
– Точно знаете?! Ну-ну…
– Так, минуточку! – Элеонора развернулась так, чтобы смотреть на дочь прямо, а не через зеркало. – А ну-ка, милочка, говори правду! У тебя что, бойфренд появился? Когда? Кто он? Из какой семьи? Почему молчала?
– Не бойфренд – ненавижу это слово! Друг! Самый лучший в мире человек.
– Ну и? – нетерпеливо приподняла брови мать.
– Что – ну и?
– Дальше рассказывай. Кто он, откуда – ну, все, о чем я спрашивала.
– Не хочу.
– То есть?
– Не хочу о нем рассказывать, вы не поймете.
– Чего это мы не поймем?
– Как можно полюбить человека, ни разу с ним не встретившись.
– А-а-а, – облегченно рассмеялась Элеонора, вновь удобно устраиваясь на сиденье, – так это кто-то из этого твоего Интернета! Фу ты, ерунда какая! А я уже почти напряглась – что мы Кульчицким скажем, если это вдруг действительно серьезный вариант был бы!
– Серьезней некуда, – сухо обронила Моника, быстро набирая текст. – А Кульчицким своим сразу можете дать от ворот поворот. Не нужен мне их Гизмо. И даже если бы у меня никого не было, все равно не стала бы встречаться с этим парнем.
– Почему же это? Вы ведь так славно общались?
– Ну да, общались, он умеет поддержать интересную беседу, но…
Моника подняла голову, оторвавшись от планшета, и вновь задумчиво посмотрела в темное окно. Только на этот раз улыбки на ее губах не было.
– Ну что, что «но»? – поторопила дочь Элеонора.
– Понимаешь, мама, что-то в этом Гизмо есть такое, от чего у меня вдоль позвоночника мурашки бегут…
– Так это же замечательно! – хохотнула женщина.
– Ма-а-ам! – Моника страдальчески поморщилась. – Я не в том смысле! Это трудно объяснить словами, но… вокруг Кульчицкого-младшего словно черная тень… энергетика у него такая, что как-то не по себе становится. Как будто на краю бездны стоишь и в колышущийся мрак заглядываешь. А оттуда холодом могильным несет…
– Ну ты даешь, дочка! – расхохотался Игорь Дмитриевич. – Вот что значит – филфак МГУ! Может, ты книги писать начнешь, а? Мистику? Я помогу издать, если что.
– Спасибо, не надо, – буркнула Моника, вновь утыкаясь в планшет.
Больше они к этой теме не возвращались. Во всяком случае, до следующего дня, пока жене банкира не позвонила Магдалена.
Они с Элеонорой мило проболтали около получаса, делясь впечатлениями. Как их дети подходят друг другу, а Гизмо просто с ходу влюбился в вашу девочку, а Моника такая кокетка скрытная, ничего напрямую не скажет, думаю, не стоит со свадьбой затягивать, в июле у Гизмо день рождения, было бы славно совместить…
Элеонора действительно посчитала слова дочери девичьим упрямством. И для нее стало настоящим шоком, когда Моника наотрез отказалась пойти с Гизмо в театр. На концерт. В кино. На пляж…
Она не подходила к телефону, когда парень звонил на городской номер, сбрасывала его звонки с мобильного.
Когда Гизмо подкарауливал девушку где-нибудь в городе (по наводке Элеоноры) или приходил в гости к ним в дом (по приглашению Элеоноры), Моника всегда вежливо здоровалась, а потом с милой улыбкой садилась в свою машину (в городе) либо поднималась к себе в комнату (дома).
И делилась своими эмоциями и переживаниями с самым близким ей человеком, с тем, кто понимал ее лучше всех, с кем ей было интересно, без кого девушка начинала скучать уже через несколько часов после расставания.
И кого она никогда не видела. Ни одного фото.
Не говоря уже об общении по скайпу.
С Арлекино.
Разумом Моника понимала, что под этим ником может скрываться кто угодно – и старик, и даже женщина.
Но сердцем, душой она чувствовала – там, в неизвестном далеке, перед экраном сидит молодой мужчина. Парень.
И этот парень любит ее.
Какой тут может быть Гизмо?!!
А Павел, узнав, за кого ее родители пытаются выдать его Монику, напрягся. Он был наслышан от мамы Марфы о характере ее воспитанника. Но даже если бы Гизмо был нормальным парнем, его союз с Моникой стал бы для Павла очень болезненным ударом.
Потому что он всегда, с самого младенчества, интуитивно не любил мальчишку, забравшего у него половину любви мамы Марфы. Само собой, Павел и понятия не имел о том, как обстоят дела на самом деле, он просто чувствовал – мама Марфа любит того капризного сволочного пацана не меньше, чем его, родного сына!
А у пацана и так всего вдоволь! Он нормальный, даже красивый – мама Марфа фотки показывала. Живет среди людей, отец и мать у него есть, игрушек вдоволь, все его любят, дом роскошный, гулять может где хочет и когда хочет!
А у него, у Павла, есть только нора в горе и мама Марфа! И все…
Так Гизмо и маму Марфу наполовину себе забрал!
Став старше, Павел перестал завидовать Сигизмунду, приняв реальность такой, какая она есть.
Но когда Моника, его Моника, пусть и с юмором, подхихикивая, описывала ему ухаживания Гизмо за ней и заговор их родителей, Павлу смеяться не очень-то хотелось.
Детские комплексы снова полезли наружу.
А потом Моника вдруг пропала. Из социальных сетей пропала, резко и неожиданно.
И Павел решил, что девушка все же поддалась обаянию красавчика Гизмо и, стесняясь этого, просто оборвала все прежние связи.
Расспрашивать маму Марфу он не стал – зачем? Расковыривать свою душевную рану, выведывая подробности счастливой супружеской жизни Гизмо и «его» Моники?!
В конце концов, все правильно. Он ведь урод, генетический отброс.
Глава 18
Но из виртуального пространства Моника пропала вовсе не из-за Гизмо.
Хотя нет: если искать первопричину конфликта, то именно из-за него, из-за Сигизмунда Кульчицкого, «подходящей партии».
Буря грянула после звонка Магдалены.
А звонок грянул после беседы Магды с сыном. Женщина видела, что ее Сиги явно не в духе. Она после первой беседы с Элеонорой решила потерпеть какое-то время и не вмешиваться в жизнь сына, не доставать его постоянными расспросами, не выведывать подробности его свиданий с девушкой.
Поскольку в том, что свидания имеют место быть, Магдалена ни секунды не сомневалась. Перед красотой и шармом ее Сиги не сможет устоять и более опытная женщина, а тут – какая-то девчушка без опыта отношений!
Как говорится, элементарно, Ватсон!
Но вскоре Магда заметила, что ее Сиги, поначалу ходивший по дому с сияющими глазами, помрачнел и опять начал где-то пропадать до самой ночи. И возвращаться странно опустошенным, с застывшим взглядом.
Причем теперь даже мать ощущала пульсирующую вокруг Гизмо тяжелую, давящую энергию.
И однажды за завтраком Магдалена поинтересовалась:
– Сынок, а как там продвигаются ваши отношения с Моникой? Можно уже договариваться о свадьбе?
– Да, кстати! – оживленно поддакнул отец. – Тоже собирался узнать, мы сегодня как раз с Климко обедаем, мне ведь надо показать ему свою осведомленность.
– А нечего показывать, – хмуро буркнул Гизмо, намазывая джем на тост.
– То есть?
– То и есть, что ничего нет. Эта девчонка меня игнорирует.
– Что значит – игнорирует? – искренне удивилась Магдалена. – Может, ты просто разучился общаться с приличными девушками и ведешь себя с ней, как с этими твоими шлюхами из клубов?
– Магда, что за моветон! – недоуменно приподнял бровь Венцеслав.
– Ой, да ладно тебе! Шлюхи, они и есть шлюхи. А с Моникой надо…
– Мама, я прекрасно знаю, как надо себя вести с Моникой, – сухо оборвал спич матери Сигизмунд. – Я так себя и вел. Приглашал ее в театр, в кино, на прогулку, появлялся неожиданно с букетом цветов…
– Молодец! Это очень романтично!
– Ага, вот только без толку. Моника не берет цветы, отказывается ходить на свидания и сбрасывает мои звонки с мобильного.
– Вот ведь капризная девчонка! – возмущенно поджала губы Магдалена. – Ну ничего, я с ее матерью поговорю, пусть вразумит свою дочь!
– Не надо, – Гизмо как-то странно усмехнулся, – я сам разберусь.
– Ты уже попробовал! – отмахнулась мать. – Только зря время потерял. Ничего, вместе мы эту норовистую кобылку объездим!
И сразу же после завтрака Магда набрала номер мобильного телефона Элеоноры. И высказала ей все, что думает насчет поведения Моники. И по поводу воспитания послушания у их дочери Магда прошлась, и насчет авторитета родителей, и так далее и тому подобное.
В общем, завела пружинку возмущения в Элеоноре до упора.
И мать сделала то, чего до сих пор себе не позволяла.
Зашла в комнату дочери, перерыла все ее вещи и отыскала старательно запрятанный дневник Моники.
Элеонора знала, что ее девочка ведет дневник, давно, уже года три. Не раз она заставала ее что-то пишущей в толстой тетради, и всегда дочка смущенно прятала тетрадь при виде матери.
И до сегодняшнего дня женщина уважала право дочери на личную жизнь и на секреты.
Но Моника сама виновата! Своим идиотским, незрелым, совершенно детским поведением она может сломать такую продуманную, такую перспективную конструкцию собственной жизни!
В общем, немного затрепанная, почти полностью исписанная тетрадь со смешным щенком на обложке была найдена. И прочитана.
Хотя это было нелегко – читать откровения дочери. Элеоноре все время казалось, что она ощущает чей-то укоризненный взгляд, давящий ей на плечи. Женщина даже ежилась периодически, пытаясь стряхнуть эту тяжесть. И инстинктивно оглядывалась по сторонам.
Но в комнате никого не было. И Элеонора дочитала до конца.
Ощущение собственной моральной нечистоплотности было смыто волной искреннего беспокойства – эта дурочка всерьез влюбилась неизвестно в кого!
Причем «неизвестно в кого» было не намеком на безродность и убогость возлюбленного Моники – это действительно был неизвестно кто!
Бред какой-то, честное слово!
Как, КАК можно всерьез увлечься, не видя, с кем общаешься?! А может, этот ее Арлекино урод какой-нибудь? Или старик похотливый, с немалым сексуальным опытом в «анамнезе», умело плетущий теперь сети вокруг глупой и наивной девчонки! Или извращенец, маньяк, псих? Или лесбиянка?
Да мало ли причин, по которым человек прячется, не показывает свое истинное, так сказать, лицо!
Элеоноре больше всего сейчас хотелось влезть в личную переписку дочери в социальных сетях, посмотреть – чем этот Арлекино так задурил голову девушке? Но с компьютером женщина была, мягко говоря, на «вы», а о том, чтобы взломать пароли Моники и получить доступ к ее страницам в социальных сетях и речи быть не могло.
Да, собственно, какая разница? Зло выявлено, как с этим злом бороться, Элеонора к моменту возвращения дочери домой – та где-то гуляла с Асей, лучшей подружкой – уже знала. И обсудила это с мужем. И тот одобрил план действий, даже обещал всяческое содействие.
Начинать разговор «с порога» родители не стали, Элеонора лишь улыбнулась в ответ на приветствие дочери и сказала:
– Ты как раз вовремя, мы с отцом ужинать садимся. Мой руки и за стол.
– Нет, мамуль, спасибо, я не голодна! Мы с Асей в кафешке посидели. Я к себе пойду, отдохну.
– Да, конечно, иди, – кивнула мать, многозначительно переглянувшись с мужем.
А тот, в свою очередь, едва Моника поднялась на второй этаж, вытащил из кармана мобильный телефон и, набрав номер, коротко приказал:
– Зайдите!
Со стороны выхода в сад появились двое крепких парней из службы безопасности банка, один из них взял сумку Моники, брошенную в холле, и принес ее Игорю Дмитриевичу. Затем он застыл, как гипсовое изваяние, такое же, как и его напарник, возле перил ведущей на второй этаж лестницы.
Откуда буквально через минуту возмущенным маленьким торнадо слетела Моника:
– Что за фокусы? Где мой комп?! Папа, почему ты роешься в моей сумке?!!
– Для того, чтобы забрать твой смартфон, – спокойно ответил Игорь Дмитриевич, вытаскивая серебристый аппаратик.
– Но зачем?!
– Чтобы отправить его туда же, где находятся и твой компьютер, и ноутбук, и планшет, – под замок.
– Что за ерунда?! – Моника обвела родителей ничего не понимающим взглядом. – Это розыгрыш какой-то, да?
– Нет, это попытка вернуть тебя в реальность, доченька, – мягко произнесла Элеонора. – Ты потерялась в виртуале, запуталась, ведешь себя неадекватно. Тебе надо отдохнуть от Интернета.
– А телефон тут при чем? Или мне и по телефону теперь общаться запрещено?
– Нет, конечно, – Игорь Дмитриевич придвинул к себе лежавшую на краю стола коробочку, открыл ее и вытащил оттуда простенький аппаратик, без наворотов, по которому можно было только звонить. Выхода в Интернет он не обеспечивал. – Вот, по этому будешь пока звонить. Я сейчас сюда симку переложу из смартфона.
– Да что происходит, в конце концов?!! – закричала Моника, сжав кулачки.
– А то и происходит, – усмехнулась Элеонора. – Пора взрослеть, доченька. И не вздыхать по какому-то клоуну, а обратить внимание на реального парня! Тоже мне, Коломбина нашлась!
– Коломбина?.. Так ты знаешь… – у Моники сначала смущенно полыхнули щеки, а потом глаза ее вспыхнули от гнева. – Ты что, рылась в моей переписке?! Или… в дневнике?!
– Сама виновата.
– Мама, но как ты могла?!
– Извини, дочка, но так было нужно, – сухо произнесла Элеонора. – Потом ты нам с отцом спасибо скажешь. И учти – чтобы больше никаких фокусов! Когда тебе завтра позвонит Сигизмунд, ты не бросишь трубку, а согласишься пойти с ним на свидание, поняла?
– Нет! – с вызовом вздернула подбородок Моника. – Не поняла! Никуда я с вашим белобрысым слизнем не пойду! Он мне не нравится! Меня от него тошнит! А с Арлекино я общаться буду!
– Если ты имеешь в виду интернет-кафе или помощь твоей подружки, – невозмутимо произнес отец, промокая льняной салфеткой губы, – то расслабься. У тебя ничего не выйдет.
– Это еще почему?
– Потому, что теперь рядом с тобой всегда будет находиться один из этих вот двух парней, – кивок в сторону застывших гипсовых изваяний. – А им строго-настрого приказано не пускать тебя в интернет-кафе и следить, чтобы ты не воспользовалась чужим смартфоном или планшетом.
– Они что, и в туалет со мной будут таскаться? – презрительно сощурилась Моника.
– Нет. Но сумочку твою и твоей подружки перед походом в санузел они будут осматривать очень тщательно.
– Папа, ты вообще себя слышишь?! Это же бред!
– И имей в виду – если ты попытаешься избавиться от присмотра, хитрить, пакостить моим парням, сядешь под домашний арест. И выходить куда-либо сможешь только в компании Сигизмунда Кульчицкого.
– Ничего у вас не выйдет! Я найду способ общаться с любимым! А вашего Гизмо… чтобы духу его возле меня не было!
– Поживем – увидим.
Глава 19
Наверное, Моника до конца все же не поверила в серьезность намерений родителей. Или решила, что сумеет найти способ связаться с Арлекино и хотя бы предупредить его о возникших проблемах. Он умный, он что-нибудь придумал бы!
А может, он и согласится наконец на реальную встречу с ней.
Об этом девушка мечтала уже очень давно…
Но все оказалось не просто серьезно, а катастрофически серьезно! За Моникой теперь постоянно таскался кто-то из службы безопасности банка, бессловесная тень маячила буквально в метре от девушки повсюду: в кафе, на улице, в магазине. А темный «Форд» висел на хвосте ее маленькой золотистой «Тойоты», словно приклеенный.
В туалет за Моникой действительно никто не ходил, но попасть туда она могла только после тщательного досмотра сумки. А еще оказалось, что охранник торчит у двери женского туалета и прислушивается.
В этом Моника убедилась, когда попыталась попросить на минутку телефон у одной из девушек в туалете. Та не успела еще вытащить аппаратик, как дверь туалета распахнулась, вошел невозмутимый секьюрити, подхватил Монику за предплечье и буквально выволок ее из туалета под возмущенные крики остальных посетительниц.
На ее крики подоспела охрана заведения, начались разборки, но все закончилось благополучно. Служба безопасности банка, управляемого Игорем Дмитриевичем Климко, имела широчайший спектр связей.
За эту выходку Моника поплатилась трехдневным домашним арестом, а потом за ней по пятам начали ходить мускулистые тетки-секьюрити.
И поговорить с Арлекино, объяснить ему все девушка так и не смогла…
Единственное, чем Моника могла отомстить родителям за столь бесцеремонное вмешательство в ее личную жизнь – отправить Сигизмунда Кульчицкого в еще больший игнор.
И если раньше девушка была с ним холодна, но вежлива, то теперь она сгоряча высказала красавчику все, что думает о ему подобных самоуверенных особях.
Разговор этот произошел на улице, когда Сигизмунд опять сымитировал чертика из табакерки, неожиданно появившись перед девушкой с роскошным букетом цветов и самодовольной улыбкой:
– Здравствуй, моя прелесть! Мне сказали, ты больше не упрямишься. Давно пора, кстати!
От этих слов, от нахальной ухмылки, от тоски по Арлекино, от обиды на родителей крышу у Моники и сорвало. Гизмо узнал о себе много интересного.
– …и больше никогда, слышишь – никогда не подходи ко мне! Меня тошнит от тебя! Ты понял?! Тошнит! От одной мысли о тебе у меня все внутри переворачивается!
– Значит, тошнит? – как-то странно прищурился Гизмо, буквально оглаживая девушку взглядом. Липким, оценивающим взглядом, словно он прикидывал – с чего начать? – А знаешь, это даже хорошо, что тошнит. Меня это заводит. Ладно, малышка, – он небрежно потрепал Монику по подбородку, – до встречи. До скорой встречи!
– Да пошел ты, придурок! – девушка брезгливо оттолкнула руку ухажера, демонстративно обогнула его и направилась к своей машине.
Гизмо было дернулся – пойти за ней, но дорогу ему преградила мускулистая деваха в черном, несмотря на жару, костюме.
– Ух ты, да мы теперь с охраной ходим! – насмешливо прокричал Гизмо вслед Монике. – Из-за меня, что ли? Ты мне льстишь, детка!
Но никакой скорой встречи так и не случилось – Кульчицкий-младший прекратил им звонить и искать встречи с дочерью банкира Климко. Он опять стал часто появляться на страницах светской хроники то с моделью, то с сериальной актриской под ручку, скандалил, кутил, веселился.
А Магдалена позвонила Элеоноре и сухо сообщила, что они с мужем ошиблись, остановив свой выбор на Монике. Девушка оказалась неправильно воспитана. Поэтому, наверное, до сих пор в девицах и ходит.
В общем, из списков друзей благородных Кульчицких семья банкира Климко была вычеркнута. Хотя отцы семейств, Венцеслав Тадеушевич и Игорь Дмитриевич, отнеслись к несостоявшемуся браку их детей гораздо спокойнее. И продолжали изредка обедать вместе, тайком от жен, разумеется.
Моника, если честно, рассчитывала, что после разрыва с Сигизмундом родители постепенно успокоятся и все станет по-прежнему. А главное – закончится этот позор с тотальной слежкой! Хорошо хоть, сейчас каникулы и никто, кроме подружки Аси, не в курсе происходящего с ней бреда.
А к моменту начала учебы все точно должно прекратиться. Главное сейчас – подождать и не показывать им, как она тоскует по Арлекино…
Но и прощать это психологическое насилие Моника отцу с матерью не спешила. И категорически отказалась лететь с ними на Бали, хотя очень любила океан, простор, солнце, беззаботность пляжного отдыха, продуманный комфорт отелей.
– Ну и куда же ты поедешь, позволь поинтересоваться? – усмехнулась Элеонора, услышав отказ. – Или все лето здесь проторчишь?
– А почему бы и нет? – упрямо вздернула подбородок Моника. – Лето в этом году жаркое, участок у нас большой, бассейн есть, опять же, – будем с Аськой здесь курортничать.
– Дочка, не глупи, – покачал головой Игорь Дмитриевич. – Хватит дуться, поехали с нами! На серфе покатаешься, ты же это любишь! А серфинг возможен только на океанских волнах, в бассейне разве что на матрасе надувном рассекать можно, от бортика к бортику.
– Ничего страшного, обойдусь без серфинга!
– Да она надеется компьютерную машинерию свою отыскать, – ехидно посмотрела на дочь Элеонора. – Чтобы дорваться наконец до своего Интернета. Не выйдет, доча! В доме ничего этого нет.
– Не собираюсь я ничего искать! И вообще – меня Ася пригласила к своей тетке в деревню погостить. Там у них вроде озеро есть, чистое-пречистое. И пляж песчаный. А озеро – в лесу, красота, по словам Аськи, обалденная!
– И где же эта деревня расчудесная находится? В Тмутаракани какой-нибудь?
– Ничего подобного! Километров пятьдесят от МКАДа до нее.
– А что, – оживился Игорь Дмитриевич, – поезжай! Ты ведь никогда в деревне летом-то и не бывала, все по морям да океанам с нами ездила. А я вот как раз все детство каждое лето у бабушки в деревне проводил. Молоко парное, запах свежескошенного сена, рыбалка на зорьке – красота!
Он мечтательно зажмурился, вспоминая все это. А Элеонора пренебрежительно фыркнула:
– Да уж, пастораль! Ни туалета нормального – вонючая будка во дворе, – ни помыться толком!
– Ну почему не помыться, – продолжал мысленно нежиться в воспоминаниях муж, – у нас там купалка была, летний душ. С утра воду туда зальешь, она за день на солнышке нагреется, вечером можно помыться. А банька какая у деда была, м-м-м!
– Кстати, у Асиной тетки в дом и вода проведена, и канализация есть, так что все в порядке с удобствами, – заметила Моника. – И что-то мне действительно туда захотелось съездить, в эту деревню. Ты, папа, так вкусно обо всем рассказал!
– А что, и съезди, дочка!
– Только учти – охранники и туда за тобой поедут, – вмешалась Элеонора.
– Ну, мама! Что я Асиной тетке скажу? Куда я их дену? Или они каждый день мотаться будут туда-обратно? Может, хватит интернет-изоляцию мне устраивать?
– Мама права, Моника, – вмешался отец. – Дело даже не в интернет-изоляции, просто я не могу тебя одну, без присмотра, отпустить куда-либо. Охрана нужна уже как собственно охрана – мало ли что, ты ведь моя дочь. А недоброжелателей у меня хватает.
– Так, может, вообще не стоит отпускать девочку в какую-то глушь? – забеспокоилась Элеонора.
– Мама, это не глушь! Напоминаю – пятьдесят километров от Москвы! Наш коттеджный поселок не намного ближе!
– Ну ладно, поезжай. Но под охраной.
– Не беспокойся, дочка, охранники тебе мешать не будут.
И охранники действительно ей не мешали – для них сняли отдельный дом в деревне.
В деревне, как оказалось, расположенной неподалеку от владений Кульчицких. Это обстоятельство Элеонора почему-то посчитала судьбоносным. Звонить Магдалене она не стала – вот еще, напрашиваться!
Но в глубине души она рассчитывала, что Моника и Гизмо встретятся там, на природе, на отдыхе. И ее девочка не будет уже столь категорична.
Расчет женщины оправдался. Моника встретила Гизмо. Вернее, он нашел Монику.
И начался отсчет самого жуткого, лишающего рассудка периода в ее жизни. В их с Асей жизни.
Для Аси – вскоре закончившейся…
Глава 20
Я не знаю, не могу представить себе, что чувствовал Пашка, от меня узнав об исчезновении Моники. А главное – о месте ее исчезновения…
Его любимая девушка, та, о которой он так тосковал почти год, бессонными ночами представляя ее в объятиях этого придурка Гизмо! На которую злился, обижался, понимая и принимая ее решение, но не злиться и не обижаться – не мог.
А она, получается…
И первое, что сделал Павел, – вызвал на разговор маму Марфу. Женщина уже давно не навещала своего приемного сына каждый день, но раз-два в неделю они встречались.
Однако ждать очередного ее визита Пашка не хотел. Он подобрался как можно ближе к поместью Кульчицких, мысленно отыскал Марфу и настроился на нее, посылая просьбу – срочно прийти. Раньше он ничего подобного не делал, поэтому на успех особо не рассчитывал. Но все равно отчаянно, исступленно призывал мать.
И Марфа услышала этот призыв. Сначала она испугалась, подумала, что сходит с ума. Но когда в голове ее четко прозвучало: «Мама, ты мне очень нужна, приди!» – женщина поняла, кто ее зовет.
И снова испугалась, но теперь уже за Павлушку – беда с ним, видимо, стряслась, и серьезная! Если он смог вот так ее позвать!
Марфа, стараясь не привлекать к себе внимания, неторопливо вышла за ворота поместья и так же неторопливо двинулась в сторону леса, повесив на сгиб руки корзинку для сбора трав, чтобы избежать вопросов – куда она отправилась и зачем.
А войдя в лес, женщина заторопилась, она почти бежала, стремясь поскорее помочь своему мальчику. Далеко бежать ей не пришлось.
Павел спрыгнул с дерева совершенно неожиданно, причем практически бесшумно. Словно призрак. Марфа вскрикнула от неожиданности и выронила корзинку:
– Фу ты! Павлушка! Ты что творишь, охламон! Прям сердце зашлось! Немудрено, что местные до икотки напуганы Змеем Горынычем!
– А разве эту ерунду еще рассказывают? – прищурился Павел, внимательно всматриваясь в глаза матери.
Потому что, когда та упомянула о Змее Горыныче, Павел ощутил какую-то скрытую застарелую боль, а еще – страх и тоску. И это было странно, очень странно!
И реакция на его вопрос была неадекватной – Марфа испугалась еще сильнее. И забормотала она что-то невразумительное – насчет глупости деревенских, мол, люди любят всякие байки-страшилки рассказывать, и везде люди пропадают, не только у них, вон, по телевизору постоянно объявляют – тот пропал, этот за грибами ушел, детишки опять же…
– Стоп-стоп, погоди! – Павел нахмурился, положил руки на плечи матери, и его глаза, казалось, заглянули в самую глубину души женщины, аж мурашки вдоль ее спины промчались с топотом. – Здесь пропадают люди? Но ведь вроде ничего такого ты мне не рассказывала – ни раньше, ни теперь!
– А что тут рассказывать, сынок, – Марфа попыталась отвести взгляд, но у нее это не получилось, – случается такое порой – пойдет какая-нибудь дуреха за ягодами, да и заплутает. А там уже зверье свое дело сделает. Горе, конечно, но бывает…
– Мама, ты сейчас мне врешь, – тихо произнес Павел. – Пропало уже несколько девушек, так? И началось это относительно недавно?
– Да с чего ты взял? – растерялась женщина, испуганно глядя в зеленовато-карие глаза приемыша.
Эти глаза сейчас были какими-то странными. Зрачки растеклись на всю радужку и словно пульсировали, завораживая и притягивая к себе.
– Я вижу.
– Что ты видишь, где?
– В твоих мыслях, мама.
– Ты… ты умеешь читать мысли?!
– Когда настроюсь на человека – да. А сейчас я настроен на тебя. И вижу, что ты боишься. И тебе больно. И ты не знаешь, что делать. И…
Павел нахмурился, наклонился, приблизился почти вплотную к лицу женщины:
– Сигизмунд?! Ты считаешь, что за пропажей девчонок стоит этот барский хлыщ?! И молчишь об этом?!!
– Пусти! – Марфа зажмурилась и вывернулась из-под рук приемыша. – Не смей, слышишь? Не смей больше никогда залезать в мою голову!
– Не буду, если сама все расскажешь!
– А мне нечего рассказывать! Ну да, пару лет назад снова начались рассказы о встречах со Змеем Горынычем, после того как Аленка пропала. Она в твой лес ушла, за ягодами…
– Аленка – это та девчонка, с которой я когда-то встретился?
– Она самая. Она после этой встречи уже не боялась в Змеев… ну, то есть в твой лес ходить, всем говорила, что ты нестрашный и вообще не змей никакой…
– Умница!
– Ну вот она и исчезла первой. И так ее и не нашли. А потом еще несколько деревенских исчезло, и городские две девчонки тоже в прошлом году пропали…
Павел со свистом втянул воздух, прикрыл глаза, а затем медленно, еле удерживаясь от крика, произнес:
– Почему. Ты. Мне. Никогда. Об этом. Не говорила?!
– А зачем? – Марфа очень надеялась, что удивление ее выглядит искренним. – Люди часто пропадают.
– А затем, мамочка, что одна из пропавших в прошлом году городских девушек была моей девушкой!!!
– Твоей?! – Вот теперь удивление было действительно искренним. – Да откуда у тебя могла быть девушка? Ой… прости, сынок…
– С Моникой мы были знакомы через Интернет. И я люблю ее, понимаешь?! И весь этот год я думал, что она вышла замуж за Гизмо!
– Да она даже разговаривать с ним не хотела…
– А он обиделся, да? – вкрадчиво уточнил Павел, снова перехватив взгляд матери. – И решил наказать ее…
– Нет, нет, нет!!! – Марфа зажмурилась и затрясла головой. – Вон из моей головы!
– Прости, мама, больше не буду. – Павел устало опустился на траву и прислонился спиной к стволу дерева. – Я узнал все, что хотел. Ты… иди, мама.
– А ты? Что будешь делать ты?
– А я найду твоего воспитанника и побеседую с ним.
– Не надо! Мой мальчик не имеет отношения к пропаже этих несчастных!
– Твой мальчик? – Павел прищурился и склонил голову, словно прислушиваясь к чему-то. – А я? Разве не я твой мальчик?
– Павлушенька, родненький! – Марфа упала перед приемышем на колени и умоляюще запричитала: – Не ищи встречи с Сигизмундом, не надо! Это не он! Да, кровь у него дурная, его отец – насильник и маньяк, но сын ведь за отца не отвечает! Он просто разбалованный очень, и все! Он не мог! Не мог девочку твою… Господи, да за что же мне все это!!!
Женщина ничком упала на траву и зарыдала, сотрясаясь всем телом.
А Павла буквально придавило к земле тяжестью этой застарелой боли, горя, отчаяния.
Он присел рядом с Марфой, приподнял ее, прижал к груди и начал покачивать, словно маленькую девочку, монотонно напевая что-то неразборчивое и внушая той, кого он считал матерью, покой и умиротворение.
И рыдания ее постепенно начали затихать. Но Марфа еще минут двадцать сидела, приникнув к широкой и такой надежной груди приемного сына, рядом с которым ей было тепло, спокойно и уютно.
Чего она никогда не ощущала, находясь рядом с Сигизмундом.
– Спасибо тебе, хороший мой, – прошептала женщина, поднимая заплаканные глаза на приемыша. – Как хорошо, что ты у меня есть!
– А кто я тебе, мама Марфа? – тоже шепотом спросил Павел. – И кем тебе приходится на самом деле Сигизмунд?
– Он – мой родной сын.
– А я?
– А ты – урожденный Кульчицкий.
– Что?!
– Я и барыня – мы рожали в один день. У нее родился ты, у меня – здоровый красивый мальчик. Магдалена побоялась показывать тебя мужу, и ее врач пришел с тобой ко мне. И попросил отдать моего сына барыне. А тебя…
Марфа запнулась и отвела глаза.
– Что меня? – напряглись желваки на щеках Павел. – Придушить?
– Ну, он сказал, что ты все равно не жилец…
– Понятно… – холодно усмехнулся Павел, недобро прищурившись. – Мамочка поменяла уродца на красавчика…
– Не суди ее, не надо!
– Не буду. Мне есть кого судить.
– Павел! – Марфа заглянула в глубину его ставших холодными глаз. – Дай мне слово, что не причинишь вреда Сигизмунду!
Глаза закрылись, ответа не последовало. И лицо его словно окаменело.
– Павлуша!
Молчание.
– Ну что же, – опустошенно произнесла женщина, поднимаясь с земли, – поступай как знаешь. Но имей в виду – если с моим сыном что-то случится, я этого не переживу! Я уйду из жизни!
– Это шантаж, мама Марфа.
– Называй как хочешь.
– Хорошо, – глухо прозвучало за ее спиной. – Даю слово. Я лично ничего не сделаю с ТВОИМ сыном.
Глава 21
И он выполнил обещание. Пашка не тронул Гизмо, даже когда тот ранил его. А потом еще и нес этого подонка на руках, истекая кровью, пока не пришла помощь…[4]
Когда правда открылась, Магдалена повела себя вполне предсказуемо – она горой стояла за сына, оправдывая его извращенную жестокость «зовом крови конунгов». Эта женщина, на мой взгляд, была не совсем нормальна – она абсолютно искренне считала своим родным сыном Гизмо. И даже пыталась помочь ему скрыться, когда у мерзавца под ногами задымилась земля.
А еще Магдалена помогала сыночку в устранении нежелательных свидетелей – меня и последней, «свеженькой», так сказать, жертвы Гизмо – модели Карины Эшли, похищенной помощником Сигизмунда прямо со светской тусовки. И – Моники.
Чудом выжившей Моники, которую Павел успел вырвать из лап смерти. А лапы эти принадлежали Гизмо.
В общем, мы с Моникой и Павлом оказались в одной из лучших клиник Москвы.
А Гизмо – в больничке СИЗО.
Магдалена пыталась добиться перевода драгоценного сынульки в хорошую клинику, трясла толстым кошельком, задействовала все свои связи.
Но у нее ничего не вышло. И не только потому, что уж очень жутко «развлекался» ее сыночек – дамочка и сама оказалась под следствием за укрывательство и пособничество преступнику.
Правда, очень скоро все обвинения в ее адрес были сняты – вину взяли на себя исполнители, заявив, что нападение на моих родителей было исключительно их собственной инициативой.
Возможно, если бы к делу подключился Кульчицкий-старший, каким-то образом и удалось бы смягчить условия содержания Гизмо под стражей.
Но Венцеслав повел себя совершенно неожиданно.
Неожиданно для всех, кто его знал и ведал о «повернутости» Кульчицкого на чистоте крови, на достойном продолжении рода, на «правильных» наследниках.
Еще там он повел себя непредсказуемо, на опушке леса, из которого вышел, шатаясь, окровавленный Павел с потерявшим сознание Гизмо на руках. Я бесполезно суетилась рядом с ним. Марфа, увидев, к чему привела взятая у нее клятва, открыла правду о происхождении «Змея Горыныча», и Венцеслав принял сына безоговорочно.
И выражение его лица, когда он узнал о подмене генетически «бракованного» ребенка на здоровенького (как оказалось, лишь внешне) малыша, я не забуду никогда…
А еще мое сознание автоматически отметило непонятную реакцию Дворкина на эту новость. Но тогда я была слишком измучена, чтобы анализировать это.
И только потом, в больнице, когда я немного пришла в себя, я поняла, что именно прочла тогда на лице Александра Лазаревича.
Облегчение. Невероятное облегчение.
Насколько я смогла позже разобраться в личности этого внешне холодного, замкнутого, какого-то роботообразного человека, Дворкин был искренне, не по службе, а по велению души предан Кульчицкому. Можно сказать, они дружили.
И когда в округе начали пропадать девушки, бывший агент «Моссада» сумел сложить два и два. Он все сильнее подозревал Сигизмунда, особенно когда год тому назад исчезли Моника с подружкой. Именно это подозрение заставило тогда Александра Лазаревича обшарить практически каждый камешек, каждый кустик в поисках следов девушек.
Но он и его люди, как и люди из службы безопасности банка (особенно те, кто не уследил за дочерью босса), не нашли ничего. И никого…
Потому что логово поддельного Змея Горыныча тоже было запрятано в старых каменных выработках. Откуда на поверхность не долетало ни звука – крики жертв гасли в толще стен…
Только Павел смог найти это место. И не потому, что обшарил все тоннели – он как раз не любил там бродить, парню и своего личного подземелья хватало.
Пашка отыскал Монику ментально. Он начал целенаправленно искать ее, мысленно искать, сканируя пространство. Отчаянно надеясь, что она жива. Она не могла умереть, не имела права!
И – нашел.
В общем, Дворкин все отчетливее осознавал – сын Венцеслава Кульчицкого, похоже, и есть тот самый маньяк, похищавший девушек. А в том, что это был маньяк, никто уже не сомневался, особенно когда нашли чудовищно изувеченный труп скончавшейся относительно недавно Аси.
И когда оказалось, что эта блондинистая мразь не имеет к Кульчицким никакого отношения, Александр Лазаревич искренне обрадовался.
Правда, оставалась еще Марфа, родная мать Гизмо. И, как оказалось, любимая женщина Дворкина.
Но Марфа, узнав все подробности, сделала свой выбор. Хотя я больше чем уверена, этот выбор дался женщине ох как нелегко…
Для нее теперь существовал только Павел.
В общем, все постепенно налаживалось. Гизмо ждал суда в СИЗО, Моника постепенно шла на поправку (хотя без помощи психиатра не обошлось – слишком уж много ужасного пришлось перенести девушке). Павел удивлял врачей своей фантастической регенерацией – человек с таким тяжелым ранением и такой потерей крови вообще не должен был выжить. А уж тем более страдающий ихтиозом Арлекино!
Павел стал настоящей сенсацией не только в мире медицины, но и в мире людей. Пресса и телевидение наперебой смаковали новость – Гизмо Кульчицкий, наследник мыльной империи, любимый ньюсмейкер светской хроники, оказался маньяком! И вообще не наследником! А наследник на самом деле – генетический урод, всю жизнь скрывавшийся от людей под землей!
Змей Горыныч!
Дракон!
Жуткая, уродливая рептилия!
Которого мыльный король с ходу признал своим наследником и уже готовит соответствующие документы, лишающие Гизмо Кульчицкого каких-либо прав!
И эта истерия привлекла внимание кое-кого…
Я до сих пор не знаю, кто это был. Ничего… вернее, никого подобного я в своей жизни еще не видела.
Сначала была попытка ментальной атаки на клинику, в которой пребывали трое[5].
Клиника в связи с громким процессом над Гизмо и неутихающим интересом прессы к Павлу (толком никто его сфотографировать пока так и не смог) охранялась особо тщательно. Всю охрану клиники сменили люди Климко, Кульчицкого и Пименова.
Да-да, Мартин тоже не остался в стороне.
И, по сути, у каждого из нас была своя, опекавшая нас персонально, служба безопасности. Молчаливые люди дежурили на этажах, где располагались наши палаты.
Но это не помогло.
Потому что ничего подобного никто не ожидал.
Просто однажды ночью практически весь персонал клиники, включая нянечек и медсестер, вырубился. Как и наши доблестные охранники – они тоже отключились, словно впали в анабиоз.
Кроме тех двоих, дежуривших возле моей палаты и палаты Моники. Им нашими неведомыми врагами была уготована роль наших палачей.
И у них все получилось бы, если бы не Павел.
Он один сумел противостоять атакующим. И защитил нас.
Правда, меня все же ранили, но легко, пуля лишь задела руку.
А вот Пашка получил пулю в грудь…
И опять только его невероятная способность к регенерации помогла парню выжить.
А наш триумвират – Кульчицкий, Климко и Пименов – «напрягся» всерьез. Было решено в строжайшей тайне вывезти нас в такое место, где ментальная атака будет невозможна.
Конечно, лучше всего подошел бы какой-нибудь заброшенный бункер в старом метро, но везти туда нуждавшегося в реанимационном оборудовании Павла? И вообще – не зря эти бункеры заброшены…
Да, да, имелись и не совсем заброшенные, но даже связи Мартина не помогли бы отправить туда всех троих.
И вновь чудеса изобретательности проявил Дворкин.
Он быстро нашел недавно отстроенную спелеолечебницу, расположенную относительно недалеко от Москвы. В отработанных соляных шахтах построили великолепно оснащенную клинику для больных, страдающих астмой и другими бронхо-легочными заболеваниями. А главное, что палаты для пациентов были оборудованы непосредственно в шахтах.
Но нас нашли и там, за что следовало сказать спасибо Магдалене, в очередной раз предавшей родного сына.
И едва пришедший в сознание Павел вынужден был схлестнуться с непрошеными визитерами. Назвать их людьми я не могу.
Нет, сначала нам показалось, что это люди. Тощие, длинные, какие-то несуразно долгокостные, но – люди. Правда, уж очень некрасивые, с приплюснутыми черепами и узкими, практически безгубыми ртами.
А потом мы увидели их глаза. Змеиные глаза с вертикальными зрачками. И раздвоенные языки. Но самое страшное – голубую кровь, текущую из их ран.
Да, были раны, была перестрелка, была настоящая маленькая война, в которой главным оружием стал умирающий Павел.
И нам показалось, что мы победили! Змееподобные ушли.
А мы в пылу победного ликования не сразу заметили, что Павел исчез…
Часть II
Глава 22
– Варя…
Тихий голос Мартина вернул меня из вязкого тумана горя и раскаяния, в котором я задыхалась все сильнее. Я даже вздрогнула, если честно, словно он гаркнул мне на ухо или от души по плечу врезал, обращая на себя внимание.
Потому что мужчина, которого мне так давно хотелось назвать «мой», рядом находиться не должен был. Мартин сидел вместе с Дворкиным, Кульчицким и двумя сильнейшими экстрасенсами, мужчиной средних лет и пухленькой девушкой со смешными кудряшками, имен которых я пока не узнала – не до того было. Это они смогли разогнать банду змееподобных, придя нам на помощь в последний момент, когда Павел уже отключился. И теперь экстрасенсы сидели в хвосте вертолета, вполголоса обсуждая что-то.
Последнего члена триумвирата, Климко, с ними не было. Игорь Дмитриевич был рядом с дочерью, от горя снова, кажется, лишившейся рассудка.
Моника, узнав об исчезновении Павла, потеряла сознание. А когда пришла в себя – перестала разговаривать и реагировать на вопросы. Девушка впала в какой-то ступор, и отец, сидя рядом с дочерью, без конца названивал в Москву, разыскивая лечащего врача-психиатра Моники.
А рядом со мной находился Олежка. Брат молча разделял со мной общую боль, мне хватало тепла его большой ладони на моей руке. Олег очень сдружился с Павлом за то короткое время, что этот странный парень был рядом с нами. И теперь чувствовал свою вину в случившемся.
Как и Мартин, впрочем, и Игорь Дмитриевич.
Хотя их вина была надуманной, чисто внешней. Потому что противостоять ментальной атаке тех странных существ обычные люди не могли. Они просто прекращали существовать как личности.
Все случилось мгновенно – вот только что они, возвращаясь в Москву на вертолете, обсуждали дальнейший план действий, и вдруг оказались на земле возле лечебницы, среди раненых, с раскалывающейся от боли головой.
И с ужасом узнали, что были союзниками тех уродов! Вернее, их покорными рабами.
Впрочем, не такими уж и покорными – Мартин сумел не подчиниться им в самый напряженный момент. Но мы с ним этого не обсуждали, мы вообще с Мартином лично, с глазу на глаз, как говорится, не общались с момента ухода змееподобных тварей. Как-то не до личных бесед нам было, когда обнаружилось исчезновение Павла.
И оказалось, что в наших рядах был шпион. Вернее, шпионка.
Тощая длинная медсестра из бригады врачей, подобранной Дворкиным для лечения Павла. С отличными рекомендациями была дамочка, из одной очень престижной клиники – Александр Лазаревич тщательно отбирал состав медицинского персонала.
Но теперь мы все понимали – эта некрасивая холодная девица, с первого взгляда невзлюбившая Монику, была одной из тех, из змееподобных. Засланный «казачок»!
В общем, с Мартином мы общались только мельком. Да и не хотелось мне сейчас, если честно, говорить с мужчиной моей мечты. Стыдно было.
Потому что там, когда все рушилось, когда вот-вот должно было произойти страшное, я выкрикнула то, что старательно прятала в самом дальнем уголке своей души. И теперь больше всего на свете я хотела, чтобы Мартин ничего не услышал. Или не осознал, находясь под гипнозом тех тварей.
И его поведение вроде бы показывало, что все так и есть.
И вдруг – вот он, рядом. А Олежки что-то не видно.
– А Олег где?
Наверное, прозвучало это как-то слишком испуганно, что ли. Во всяком случае, Мартин внимательно всмотрелся в мое тут же полыхнувшее алым цветом лицо и по-прежнему тихо произнес:
– Его Саша позвал, Дворкин. А я воспользовался возможностью поговорить с тобой наедине.
– О Павле?
Ну да, неудачная попытка, понимаю, но я же буквально утопаю в смущении. А когда тонешь, хватаешься за все, что под руку попадется.
– Нет. О нас с тобой.
– О нас? Мартин, о чем ты? Не понимаю.
Так, теперь старательно, до хруста в шейном отделе позвоночника, отвернемся к вертолетному иллюминатору, сосредоточенно вглядываясь в проплывавшую внизу землю. Как будто я штурман и от меня зависит, правильно летим мы или нет.
Отвернулась. А в следующее мгновение сильные мужские руки настойчиво вернули меня в прежнее положение, ладони зафиксировали голову, мягко прильнув к моим щекам, а обычно холодные, как лед, но сейчас похожие на озера талой воды глаза оказались близко-близко, заполняя собой все пространство вокруг.
Меня от одного его прикосновения словно током прошибло, а он еще и в глаза заглядывает! И губы – совсем рядом, так, что его дыхание с моим смешивается. И голос такой… такой…
– Варя, то, что ты выкрикнула тогда, – правда?
– О чем ты, не…
Одна из ладоней переместилась с моей щеки на губы, и я едва удержалась от желания поцеловать эту ладонь. Но сдержалась. Я вообще молодец, мисс Невозмутимость, вот!
Если бы не предательские мурашки вдоль позвоночника. И не холод в животе…
Елки-палки, что-то я просто вне себя из-за этого мужчины!
А Мартин тем временем продолжил пытать мисс Невозмутимость:
– Варя, не надо. Ты не умеешь врать. К тому же… Именно эти слова вернули меня. Я услышал и… осознал, где я и что делаю. И смог сопротивляться. Знаешь, меня очень давно не называли родным и любимым. Вернее, никогда раньше…
– Вот сам и не ври, – прошептала я, не в силах оторваться от завораживающей голубизны любимых глаз. – Не называли его, как же!
– Ну да, называли, но НЕ ТАК, понимаешь? Это были пустые слова, пластиковые. Как одноразовая посуда. В них не было тепла и искренности. Я знал, чего на самом деле хочет произносившая их женщина. И она знала, что я знаю. А ты… – он нежно провел пальцем по моему виску, убирая прядь волос. – Варенька, милая моя… Я по глазам твоим вижу – ты действительно…
– Не надо! – я попыталась вырваться из этого лишающего воли и разума кольца теплых рук.
– Чего не надо? – кольцо и не думало размыкаться.
– Жалеть меня не надо!
– Да при чем тут жалость? Ты действительно…
– Тебе нравлюсь, да?
– Нравишься, и давно.
– Но как сестра, верно?
– Почему как сестра, вовсе…
– Мартин, будь честен сам с собой, пожалуйста! Не мучай ты меня! Я давно знаю, что ты относишься ко мне с теплом, что ты волнуешься из-за меня, что ты готов порвать любого, кто меня обидит…
– Все так, Варенька, все именно так! Из-за этого непрекращающегося безумия, из-за постоянного страха тебя потерять я понял, что…
– Погоди, Мартин! – теперь уже я положила ладонь на его губы, прерывая поток слов. – Прежде чем сказать, подумай. Осознай. До конца.
– Варя, не усложняй. Я давно уже осознал, что…
– Что наша семья стала для тебя родной, так?
– Верно. Ближе вас…
– Да, ты осознал себя членом нашей семьи. Сыном моих родителей и братом нам с Олежкой. Братом! Относящимся к сестренке с любовью и нежностью, готовым порвать за нее любого, но не больше. А в твои сны приходит другая, совсем другая. Погоди, не спеши отрицать. Я не предполагаю, я знаю. Мне Олег рассказал.
– Вот ведь трепло! – Глаза Мартина словно пеплом подернулись, но он все еще не отпускал меня. – Ну да, признаю, я действительно потерял голову из-за одной девушки. Но я даже не знаю, кто она и как ее зовут! И в конце концов, я ведь уже давно не мальчик, чтобы идти на поводу у страстей!
– Да, ты взрослый парень, Мартин, – грустно улыбнулась я. – И я верю – ты бы справился, усилием воли загнав воспоминания о незнакомке в небытие.
– Так что же тогда?
– Что? Мартин, хороший мой… – Я провела ладонью по его щеке, надеясь почувствовать, увидеть в его глазах нужный мне отклик. Но там ничего, кроме мягкой нежности и теплоты, не было. Этого мужчину не трясло от моих прикосновений так, как штормило меня от касаний его рук. – Наверное… да нет, не наверное – точно. Я полная дура, согласна. Но мне не нужен воробышек в руках. Пусть теплый, пусть нежный, но воробышек. Только журавль. Все или ничего.
– Я не понимаю.
– Все ты понимаешь, Мартин. И давай больше не будем об этом, ладно? Ты ищи свою жар-птицу, а я останусь твоей сестренкой.
– Да не нужна мне…
– Мартин! – над нами с виноватой улыбкой склонился Олег. – Тебя Кульчицкий зовет. И вообще, мы уже подлетаем к Москве.
Глава 23
В голове по-прежнему вихрился торнадо лиц, каких-то обрывочных воспоминаний, звуков. Но закручивался этот торнадо все сильнее и сильнее, превращая лица, воспоминания и звуки в сплошную, несущуюся мимо пелену.
И тряска каталки, болезненно отдававшаяся в груди, вовсе не способствовала ясности мыслей и остановке вихря. Наоборот, с каждым новым толчком боль из груди перемещалась к голове, пока не разорвала ее в клочья.
И последнее, что он успел почувствовать, прежде чем провалился в небытие, было огромное облегчение.
Наконец-то все кончилось…
Плавать в мягкой бархатной пустоте ему даже понравилось. Тишина и покой. Нет боли, нет страха, нет отчаяния. Нет… Еще чего-то нет, очень важного, самого главного!
Но вот чего…
Вспомнить он не мог.
А потом бархат покоя начал рваться. Сначала дырки были маленькими, быстро затягивающимися. Сквозь них успели просочиться невнятные силуэты и обрывки фраз.
Что-то насчет донорской крови, критического состояния, комы… А порою эти смутные силуэты вообще несли какую-то непонятую тарабарщину с множеством шипящих звуков.
Но эти обрывки не задерживались в сознании, через пару мгновений они растворялись в бархате покоя.
Вскоре прорехи начали расти. И силуэты стали четче. А фразы – целыми.
Но чаще всего это по-прежнему была шипящая тарабарщина. Хотя иногда речь силуэтов становилась понятной.
Он заметил, что подобное случалось, когда среди странных порождений его галлюцинирующего мозга появлялись обычные люди.
Да, он был абсолютно убежден, что находится в плену галлюцинаций. С ним случилось что-то очень плохое, катастрофически плохое. Настолько плохое, что он никак не может всплыть на поверхность этого бреда, глотнуть воздух реальности и хотя бы вспомнить – КТО ОН?!
Потому что сейчас он понятия не имел, кто он, как его зовут, где родился и что вообще произошло. Ощущение было прегадостным.
А еще гадостнее были его галлюцинации. Эти существа походили на каких-то уродливых, пытавшихся замаскироваться под людей рептилий. И у них это почти получилось – имелись у них две ноги, две руки, длинное, несуразно вытянутое, но в целом вполне человеческое тело, приплюснутая сверху голова с узкими губами, глубоко посаженными глазами.
Не красавцы, совсем не красавцы, но, если не присматриваться, люди.
А если присматриваться – нелюди.
С абсолютно лысыми черепами, без бровей и ресниц, ушные раковины тоже отсутствовали. Но не это было самым страшным.
Самым страшным были их глаза. Холодные неподвижные глаза рептилий – с вертикальными полосками зрачков. И в придачу – раздвоенные длинные языки, во время их шипящих бесед периодически выглядывавшие из ртов.
Бред, в общем, самый настоящий бред.
Но очень продуманный, следовало отметить. Когда среди длинных несуразных силуэтов появлялись вполне нормальные, человеческие, куда-то исчезали лысые черепа, у рептилий появлялись прикрывавшие уши волосы, ресницы, брови, зрачки становились обычными, круглыми, и раздвоенных языков видно не было.
И понять их речь становилось совсем не трудно:
– Потрясающе! Этот ваш Павел – что-то невероятное! Подобной способности к регенерации я еще не видел! Когда вы пригласили меня в первый раз… хм… хотя я не назвал бы это приглашением…
– Извините, профессор, но так надо было. Вы же помните, в каком он был состоянии! Счет шел на минуты. Вот и пришлось вас как бы похитить.
– Да-да, помню. Вы привезли меня практически к трупу, Павел был безнадежен.
– На первый взгляд.
– Да и на второй тоже. Ранение – серьезнейшее, плюс фатальная для обычного человека потеря крови, плюс невероятное снижение всех жизненных функций, словно из него выкачали всю энергию…
– И вы даже начинать операцию не хотели.
– Хорошо, что вы меня убедили. Сначала главной мотивацией для меня была предложенная вами сумма, но потом мне стало просто интересно. Жаль, что нельзя использовать результаты лечения Павла в моей новой научной статье. Это была бы сенсация, бомба!
– Нет уж, увольте. Павлу сейчас меньше всего нужны сенсации. Видите, к чему привела первоначальная шумиха вокруг его персоны?
– Да, печально, печально…
Профессором в его галлюцинациях был плотный седой мужчина лет пятидесяти, с круглым мясистым лицом и большим, похожим на картофелину, носом, на котором забавно смотрелись маленькие очочки.
Надо же, какое у него креативное подсознание! Бред выдает последовательный и логичный, не придраться ни к чему.
Кроме главных персонажей, этих шипящих страшилищ.
А интересно, кто такой этот Павел, о котором беседовали персонажи его бреда? Надо будет у подсознания спросить.
Это была последняя мысль перед очередным возвращением в бархат небытия.
А потом таких прорех стало все больше, и они были все более длительными и реалистичными.
Количество звуков увеличилось, фиксация происходящего стала более объемной, насыщенной, но это почему-то совсем его не радовало.
Бред этот надоел! Все эти уроды, запахи больницы, выматывающая слабость во всем теле, но самое плохое – звенящая пустота в голове.
Было только здесь и сейчас. Словно он только что родился. И прошлого у него нет.
Но он абсолютно точно знал, неизвестно откуда, что таких существ, периодически появлявшихся возле него, менявших капельницы, проверявших показания аппаратуры, выполнявших функции санитарок, так вот: их, таких, не бывает!
Люди – другие. Вот как тот седой мордастый профессор. Как…
В памяти все чаще и чаще, сначала размытым пятном, постепенно проявлявшимся более четко, возникало одно и то же лицо. Женское. Вернее, девичье, совсем молодое.
И очень красивое.
И смотревшее на него с такой нежностью, с такой любовью, что сердце его начинало метаться в груди, словно сумасшедшая птица.
Но он понятия не имел, кто это…
А разговаривать со своими галлюцинациями он и вовсе не собирался, делая вид, что не слышит и не понимает ничего. Лежал с открытыми глазами и тупо пялился в потолок, одновременно чутко прислушиваясь к происходящему.
И очень скоро он понял, что может слышать не только ушами. Если настроиться на определенную особь, становилось понятно, о чем эта особь думает.
И это тоже очень даже логично укладывалось в версию непрекращавшейся галлюцинации. Потому что всплывшее, как спасательный круг, слово «телепатия» было из разряда фантастики. Это он точно знал.
Опять же – непонятно откуда. Вот словно родился он не писающимся и орущим младенцем, а сразу таким – взрослым, с определенным багажом знаний.
И с чистым листом личности.
Очень скоро он ощутил, что лежать и ждать возвращения нормальной реальности ему надоело. Голова больше не кружилась от слабости, очаг боли в груди погас, мышцы его требовали движения, разум – общения.
Потому что без общения он не сможет вернуть себя, вспомнить, кто он такой.
И однажды он повернул голову к забиравшей поднос с грязной посудой санитарке и хрипло произнес:
– Позовите врача.
От неожиданности – пациент на протяжении нескольких дней весьма удачно изображал бревно с глазами – длинная тощая особь женского пола выронила поднос и вскрикнула.
Он поморщился от резкого звука и недовольно осведомился:
– Я сказал что-то крамольное?
Особь отрицательно помотала головой и, торопливо подобрав с пола посуду, стремительно выбежала из палаты.
Ну да, комната, в которой он находился, больше всего походила на больничную палату. Вот только окон в ней не было.
Минуты через две дверь распахнулась, впуская мужскую особь из его галлюцинаций. Особь улыбнулась – на мгновение мелькнул раздвоенный язык – и приветливо произнесла:
– Ну, здравствуйте, Павел! С возвращением!
Глава 24
Мартин молча поднялся, пару мгновений смотрел на меня, словно собираясь сказать еще что-то, затем развернулся и ушел в хвост вертолета, где его ждал Кульчицкий.
А Олежка сел рядом со мной и поинтересовался:
– Ну как, поговорили?
– Поговорили, – буркнула я, опять старательно выворачивая шею – когда меня начинают жалеть и расспрашивать, слезы, совершенно предательским образом просочившиеся из уголков глаз, превращаются в Ниагару. – Ты мне лучше скажи, что вы там решили вашим коллективным разумом? Как Пашку искать будем? И что это за уроды такие были, Пашку забравшие?
– Варька, ты разговор в сторону не уводи, Сусанин с косичкой! Ты сказала Мартину правду?
– Какую еще правду?
– Сестренка, – Олег ласково приобнял меня за плечи, разворачивая к себе, – со мной-то ты можешь не изображать стойкого оловянного солдатика! Я ведь давно заметил, что Мартин для тебя не просто друг. И он к тебе тоже неровно дышит. Ну да, понимаю, сейчас не та ситуация, чтобы погружаться в розовый сироп, но хотя бы объясниться можно? Обоим легче станет!
– Объяснились.
– Ну вот и замечательно! Стоп, – Олежка увидел мои зареванные глаза, – тогда почему ты плачешь? И Мартин ушел странный, словно потухший. Ты что натворила, чумичка бестолковая?!
– Ничего я не натворила, отстань! Сказала правду – жалость мне не нужна! Я для Мартина – сестренка, а сохнет и не спит ночами он совсем не из-за меня! Вот пусть и ищет свою незнакомку!
– Варька… – брат ошалело уставился на меня. – Ты вообще в своем уме?! Ты… ты ревнуешь Мартина к самой себе?!
В общем-то, да.
Понимаю, ситуация – из разряда шизофренических, и то, что поначалу я воспринимала как игру, как желание доказать – «могем, если захотим!» теперь превратилось… нет, я превратила в идиотизм.
В котором увязла еще сильнее – вместо того, чтобы распутать клубок.
Дело в том, что от природы я наделена светлыми ресницами, светлыми бровями, светлыми волосами и, для комплекта, светло-серыми глазами.
Что словно бы стирает, нивелирует правильные черты моего лица, превращая меня в бесцветную моль. Собственно, меня так и звали в школе – Моль.
А потом мама научила меня правильно наносить макияж. И я до сих пор помню первый шок, когда мама повернула меня к зеркалу, приглашая полюбоваться собой. Радостные визги участниц «Модного приговора» – ничто перед моим обалдением.
Именно обалдением. Потому что из зеркала на меня смотрела обалденная красотка: тонкие, изящные черты лица, огромные, таинственно мерцающие платиной глазища в обрамлении длинных густых ресниц, чувственные губы…
Это была совсем не я! И в то же время – я.
С тех пор я знала, что я красивая. И это придало мне уверенность красивой женщины. А макияж я наношу теперь очень редко – зачем? Мне хотелось, чтобы меня полюбили вот такой, бесцветной. Чтобы не велись на яркую внешность, чтобы в душу заглянули…
Ну да, да, понимаю – это больше похоже на бред из женских романов, и дипломированному психологу маяться такой ерундой стыдно. Но вот – маялась. И домаялась, появившись однажды на одной тусовке с Мартином, будучи в «боевом раскрасе вышедшего на тропу войны индейца». На тот момент мне уже нестерпимо хотелось показать, доказать что-то мужчине, рядом с которым мое сердце впадало в «неадекват».
И доказала… Мы с Мартином тогда перекинулись от силы парой фраз, и он меня, конечно, не узнал… Правда, он все время хмурился и присматривался, задавал мне банальный вопрос: «Мне кажется, я вас где-то видел?» – но так и не узнал меня. А потом события понеслись вскачь – именно на этой тусовке была похищена последняя жертва Гизмо, модель Карина Эшли, она же Катерина Сиволапова. И довести до логического конца наше «знакомство» с Мартином мне не удалось. А вскоре я узнала от Олежки, что Мартин потерял голову из-за какой-то незнакомки. И он показал моему братцу фото незнакомки, снятое Мартином на мобильный телефон. И Олежка, по его словам, едва удержался от радостного восклицания: «О, Варька!».
Но удержался. И Мартин продолжал отчаянно разыскивать так поразившую его девушку. А я не знала, как сказать любимому мужчине, что это была я… Он ведь мог обидеться… Да что там мог – сто процентов обиделся бы! Кому приятно, когда его ярмарочным Петрушкой делают?
А потом началась вся эта свистопляска с Гизмо и Павлом.
И вот десять минут назад у меня появился шанс все исправить. Но я им не воспользовалась…
В общем, запуталась я окончательно.
– Ревность тут ни при чем, – я всхлипнула и уткнулась носом в широкую грудь брата. – Понимаешь, Олежка… Мне надо, чтобы Мартин видел во мне женщину. Желанную женщину! А у него в глазах нежность брата… А желает он ту… ну, то есть меня – ту…
– Господи, какая же ты дурочка у меня! – тяжело вздохнул Олежка, поглаживая меня по волосам. – Ну не плачь, все со временем прояснится. О, садимся!
– А куда нас, кстати, теперь повезут? Меня и Монику?
– Тебя Мартин хочет поселить в своем загородном доме, а Монику, похоже, придется отправить в специализированную клинику. Игорь Дмитриевич опасается, что сегодняшние события могли серьезно усугубить ее состояние. Психическое состояние.
– Ой, не стоит девчонку в психушку отправлять, – я шмыгнула носом и вытерла глаза, – пусть и самую элитную! Заколют ее там сильными препаратами! И вообще, тебе не кажется, что разделять нас неразумно? Во всяком случае, до начала процесса над Гизмо. Мы ведь по-прежнему – главные свидетели обвинения.
– Предполагалось, что один из экстрасенсов будет находиться рядом с тобой, второй – с Моникой.
– А поодиночке они справятся с возможной ментальной атакой? Ты ведь знаешь теперь, на что способны те твари!
– Да уж, знаю… – дернул щекой Олег. – Я вот только одного понять не могу – зачем этим уродам помогать Гизмо? Ну, их интерес к Павлу, в общем-то, понятен – похоже, они считают его своим…
– И ничего он не «их»! Он – человек! Хотя женщина, его родившая, – та еще змеюка! В конце концов, кровь у Пашки – алая. Ты видел…
– Да не горячись ты! Никто и не спорит, Пашка – наш, не их! Но вот зачем им Гизмо?
Договорить нам не удалось – вертолет подпрыгнул, садясь, и вскоре шум лопастей стих. И тишина, опустившаяся на нас, стала оглушительной.
Причем реально оглушительной – никто почему-то не произнес ни слова. Все напряженно смотрели на наших экстрасенсов, сидевших с закрытыми глазами, с какими-то отстраненными лицами.
Задавать сакраментальный вопрос: «А че это вы тут делаете, а?» – я не стала. В общем-то, не дура вроде (хотя…), догадалась, что происходит.
Сканирование пространства на предмет наличия ментального воздействия. Как-то так, думаю…
Похоже, правильно я думала.
Сначала девушка, а спустя мгновение – мужчина открыли глаза и улыбнулись:
– Все чисто. Можно выходить.
Можно – вышли.
И слегка офонарели. Я – точно.
Потому что вертолет сел прямехонько посреди территории поместья Кульчицких.
– Что происходит? – нахмурился Климко, поддерживая под руку безучастную дочь. – Мы же летели в Москву! Монике нужна помощь психиатра!
– Извините, Игорь Дмитриевич, – примирительно улыбнулся Мартин, – но мы решили воспользоваться гостеприимством Венцеслава Тадеушевича. Нам его предложение показалось наиболее приемлемым. А психиатр уже едет сюда, причем самый лучший.
– Но…
– Поймите, так проще обеспечить безопасность и Моники, и Вари, – вмешался Дворкин. – Это наша территория, если уж на то пошло. Причем, как видите, более чем надежно защищенная территория.
Да уж, с этим не поспоришь. Поместье Кульчицких, по сути, являлось точной копией замковых комплексов. Гектара полтора земли были обнесены высоченным кирпичным забором, настоящей крепостной стеной. Ворота монолитно посверкивали кованым металлом. Дом был похож на замок, да нет, это и был замок. Настоящий.
Входная дверь его распахнулась, и к нам устремились…
– Мама?
– Отец?
Ну вот, семейство Ярцевых в полном составе. Но почему?..
Глава 25
– Павел? – Он озадаченно нахмурился, но очень быстро спохватился и сменил озадаченность на холодноватый интерес. – Прежде всего мне хотелось бы узнать – где я?
Доктор – несмотря на внешность, этот тип все же имел, судя по всему, отношение к медицине – прищурился и внимательно посмотрел ему в глаза.
И он почти физически ощутил, как в его разуме закопошились ледяные пальцы. Инстинктивно, не задумываясь, он мысленно переломал эти пальцы одним движением, заставляя их убраться из своей головы.
Доктор вздрогнул и болезненно поморщился, в его желтых змеиных глазах промелькнула мимолетная злость. И вроде бы… да нет, показалось. Откуда там взяться страху?
Он очень надеялся, что эскулап не успел заметить отсутствие файлов памяти в его разуме. А если и заметил, то не понял размера катастрофы.
Потому что искать свою личность среди этих уродов ему не хотелось. И дело даже не в их сюрреалистичной внешности, просто он «слышал» исходившую от особей неправильность. Ментальную неправильность – в них не было человеческого тепла, того, что называют душой.
Холод, рациональность, жестокость, властность, хитрость, подлость – да много чего еще пульсировало в ауре этих существ, но ни единого намека на человечность.
– Вы в больнице, разве не видно? – доктор обвел рукой палату. – Вы были ранены, смертельно ранены, смею заметить, а нам удалось вас спасти. Буквально с того света вытащили…
– Да-да, спасибо, конечно, – надменно кивнул он. – Но я имел в виду – в какой больнице? И самое главное – вы-то кто, господа?
– В смысле? Я – ваш лечащий врач, меня зовут…
– Я имел в виду не вашу специальность, а ваш вид. Или расу. Или что там еще.
– А вы разве ничего не помните? – врач снова попытался прилипнуть к нему гипнотизирующим взглядом, но он стряхнул этот взгляд так же небрежно, как пылинку с плеча. – Где вы получили ранение, кто вас ранил, что этому предшествовало?
– А я не люблю, когда отвечают вопросом на вопрос. Так что извольте сначала удовлетворить мой интерес, а потом уж поговорим обо мне.
– Потрясающе! – Звук негромких аплодисментов от двери заставил вздрогнуть не только его, но и эскулапа.
Доктор обернулся, увидел стоявшего в дверях высокого соплеменника лет… а кто его знает, сколько ему на самом деле лет, но по человеческим меркам он выглядел лет на пятьдесят.
И не надо было обладать какими-либо сверхспособностями, чтобы понять – это один из главных. Или самый главный.
Во всяком случае, властность и привычка повелевать были доминирующими в его облике.
– Аскольд Викторович! – радостно воскликнул доктор. – А вы разве не в Думе сейчас должны находиться? У вас вроде какое-то важное заседание, сами говорили – полезный для нас законопроект проталкивать будете.
– Рассмотрение предложенного мною законопроекта перенесено на следующее заседание, – улыбнулся визитер, пристально глядя на пациента.
Но тот, уже наученный первым опытом общения с этими уродами, наглухо закрыл разум. Причем сделал это опять инстинктивно, потому что ничего подобного прежде ему делать не приходилось.
Или все же приходилось? И стало так называемым неосознанными знанием, не связанным с памятью?
Во всяком случае, он точно знал – этот депутат Государственной Думы покопаться в его мозгах не сумел.
Вот ведь странно – о себе он ничего не помнил, а о мире, в котором очнулся, знал все. И политическое, и социальное устройство страны. И название страны: Россия. И в целом о планете Земля он знал очень много.
И ничего – о себе.
М-да, сложновато ему придется…
А господин депутат тем временем продолжил:
– А когда мне позвонили и сказали, что наш дорогой Павел заговорил, я, разумеется, бросил все дела и помчался сюда.
– А по какому поводу столько энтузиазма в связи с обретением мною способности к речи? – осведомился он.
Впрочем, если они все упорно называют его Павлом, значит, так оно и есть. Первое слово в чистом листе его личности появилось. Имя.
Значит, едем дальше.
– Ты не перестаешь меня восхищать! – усмехнулся Аскольд Викторович, усаживаясь возле кровати пациента на быстренько придвинутый эскулапом стул. – И радовать. Ты хоть сам понимаешь, насколько ты хорош?
– Эй-эй, – Павел опасливо отодвинулся от края кровати, возле которого уселся господин депутат, – я не по этой части! Я женщин предпочитаю!
– Да у него еще и чувство юмора имеется! – всплеснул руками Аскольд Викторович. – Уникум, просто уникум! Ум, здоровье, фантастическая жизнеспособность, ментальная сила, да еще и с юмором!
– Такое ощущение, что папенька восторгается сыночком, – пренебрежительно хмыкнул Павел. – Или Создатель – делом рук своих. Впрочем, я совершенно точно знаю, что руки в моем появлении на свет точно задействованы не были.
И опять нарочитый смех, нарочитый восторг, и все это время – непрекращающиеся попытки проникнуть в его разум. Просочиться, прорваться, вползти, отвлекая его дурацкими выходками и раздражая присюсюкиваньем.
Но ничего у них не вышло. Павел просто перестал реагировать на кретинские выходки визитера, он поудобнее устроился на подушке и безмятежно уставился в потолок.
– А ты молодец, – совсем другим тоном произнес Аскольд Викторович. – Хорошо держишься. Ни истерики, ни возмущенных криков, ни требования немедленно расправиться с виновными. Молодец. Наша кровь!
Расправиться с виновными? Виновными в чем? Хотя… если вспомнить слова врача о ранении, то тогда понятно – в чем. Значит, его кто-то тяжело ранил. И этот тип в курсе – кто. Ишь, как таращится испытующе, реакции на свои слова ждет.
А какой она должна быть, правильная реакция?
А кто ее знает…
Но вот на слова о крови можно отреагировать, тут он точно знает:
– Ваша кровь? Нет уж, спасибо, у нас с вами разная кровь.
– Ты цвет имеешь в виду? – как-то слишком уж весело уточнил господин депутат. – Ну, это не показатель. Да, у тебя красная, у нас – голубая, но это потому, что кровь твоих человеческих предков растворила нашу. Но все равно ты – наша гордость, наша радость, наше все…
– Опять началось!
– Извини, увлекся. – «Да что же он так сияет-то?! Неужели я прокололся?» – Понимаешь, Пашенька, ты – наша первая удача. Мы много веков пытались ассимилироваться с людьми, чтобы наша раса не исчезла, но у нас ничего не получалось. Ничего, кроме легенд и сказок о мерзких драконах и Змеях Горынычах, требовавших приводить к ним в пещеру непременно девственниц. Да, было дело, мы требовали только девственниц, причем самых красивых. Потому что мы давно знали об эффекте телегонии…
– Телегония? Это когда дети наследуют черты лица и генетику первого мужчины, овладевшего девушкой, а не родного отца? Да это же бред!
– Не бред, Павлушенька, не бред. Даже людишки это заметили. Не зря ведь они так тряслись над девственностью своих самок. И так называемое дворянское «право первой ночи» – тоже из этой оперы, если можно так выразиться. И наши… гм-гм… усилия тоже постепенно начали приносить плоды. У потомков обезьян начали появляться похожие на нас детки. Нет, не от собственно контактов с представителями нашей расы, а несколько поколений спустя после того, как бабка или прабабка ребенка побывала «в лапах Змея Горыныча». Но они были нежизнеспособны, умирали либо во младенчестве, либо совсем юными, болея и мучаясь всю жизнь. Пока не появился ты.
– Я? А при чем тут я? Я – человек.
– Да? На руку свою посмотри для начала.
Павел медленно приподнял руку и едва удержался от крика – вместо гладкой человеческой кожи она была покрыта мелкой чешуей зеленовато-серого оттенка.
А потом у него перед глазами появилось зеркало, которое держал в руках Аскольд Викторович.
И из зеркала на Павла таращился… таращилась особь.
Такая же, как… эти. Лысая, без ушей, без ресниц, без бровей, покрытая чешуей…
Глава 26
Тоскливо. Серо, пусто и тоскливо, несмотря на яркое солнце за окном, на ухоженную зелень участка вокруг дома Кульчицких и мерное, убаюкивающее воркотание Кошамбы, уютно устроившейся у меня на коленях.
Впрочем, сама наша кошка тоже не могла поделиться со мной релаксом – после переезда в этот дом бедная Кошамба носа не показывала на участок. Она устраивала дикий ор, если рядом не оказывалось кого-либо из представителей нашей семьи. Даже присутствие Карпова (он же Карпуха, он же Атос – так его называл Пашка), любимого мужа и отца ее котят, не могло успокоить несчастное животное. Только кто-нибудь из нас.
Потому что когда-то роскошную кошку породы мэйн-кун звали Присциллой и она жила именно в этом доме. Породистого котенка самых-пресамых элитных кровей, привезенного откуда-то из Европы, завела Магдалена. И в планах у дамочки было свести свою кошечку с таким же элитным женихом.
А она спуталась с каким-то черно-белым бродягой чистейших дворовых кровей. Никто до сих пор не знает, как Карпухе удавалось пробраться в дом, минуя свободно бегавших по участку ротвейлеров и многочисленную прислугу, тусовавшуюся на участке и в доме. Всем было строго-настрого приказано следить за Присциллой, не оставлять ее без присмотра, и чтобы никаких посторонних котов на территории!
Но – преград перед влюбленным котом не существует, особенно если хозяин нарек его Атосом. И очень скоро результат этой любви стал заметен.
Разъяренная Магдалена так избила несчастную кошку, что все (мне Марфа рассказывала) были уверены – Присцилла не выживет. Ну, или котят сбросит.
Но она выжила. И ее котята – тоже.
На следующий день после экзекуции Магдалена обнаружила, что Присцилла исчезла. На поиски была брошена вся дворня, они обшарили каждый уголок, каждый кустик – кошки не было нигде. И тогда «любящая» хозяйка велела отправить на поиски беглянки псов.
Тех самых ротвейлеров.
И один из псов нашел кошку. В лесу. Присцилла как раз только что окотилась. А рядом с ней был виновник всех этих бед, Атос. Кот отважно вступил в бой с огромной злобной псиной (любимцем Гизмо, кстати), защищая свою семью и понимая, что шансов у него нет…
Но как раз в это время по лесной дороге проезжала я. И я отбила кошачье семейство у хорошенько, между прочим, потрепанного пса. Но и Атос – тогда я не знала его имени и назвала найденыша Карповым, Карпухой – был изранен почти смертельно.
Почти – но не смертельно. Кот несколько дней провел в ветеринарной клинике, его прооперировали, и вскоре он вернулся к своей семье. А Присцилла… нет, наша Кошамба, скучала и тосковала без него как человек.
При всем уважении к академику Павлову – ошибся старик, здорово ошибся! Это люди чаще живут инстинктами, а вот животные – они чувствуют. Любят. Ненавидят. Помнят добро и не забывают зла.
И, кстати, тогда, в пещере, прежде чем мне на помощь подоспел Павел, в схватку с Гизмо вступили Карпуха и Кошамба. Они каким-то невероятным образом отыскали меня в хитросплетении подземных ходов и защищали до появления Пашки. И Атос Карпов получил тогда пулю от Гизмо…
Но его снова спасли.
И теперь, когда Мартин решил собрать в одном месте всех, кто каким-либо образом мог выступить рычагом давления на свидетелей, то есть на нас с Моникой, и велел доставить в поместье Кульчицких моих родителей, мамик с папой взяли с собой все кошачье семейство. Впрочем, к этому моменту котят уже разобрали, и Кошамба нянчилась с оправлявшимся после ранения Карпухой.
И кошка не особо возражала, когда их с мужем посадили в большую переноску и куда-то повезли. Главное – с ним вместе.
Но когда переноску открыли и кошка увидела, КУДА ее привезли, она наотрез отказалась выходить, шипела и угрожающе рычала, когда ее пытались вытащить насильно. И ведь просидели с Карпухой в переноске несколько часов, пока в поместье не прибыла я.
Только тогда Кошамба согласилась выйти. А потом, когда она убедилась, что ни Магды, ни Гизмо в доме нет, кошка все смелее и смелее начала путешествовать по дому. Но только если рядом был кто-то из семьи Ярцевых.
А вот Карпуха такими тонкостями не заморачивался. Он сразу начал шастать по участку, балуя женушку вкусными полевыми мышками и птичками. А когда окреп окончательно, пропал куда-то почти на день. И вернулся каким-то потерянным.
Похоже, бегал в пещеру Павла, любимого хозяина искать.
Я тогда затащила не особо любившего нежности котяру себе на колени и рассказала ему о Пашке. Все-все, даже о его исчезновении. Можете считать меня глупой курицей, но я точно знаю – Карпуха меня понимал. Он внимательно всматривался в мои глаза на протяжении всего рассказа, а когда узнал, что Пашку украли и увезли в подземелье, задергался, вырываясь. Я отпустила кота, и он медленно, какой-то тяжелой, уставшей поступью ушел в их общую с Кошамбой корзину. Прижался к пушистому боку жены и закрыл глаза. Заснул, наверное.
А утром кот ушел. Особо никто на это внимания не обратил – он ведь постоянно шатался где-то. Но Карпуха не вернулся вечером, его не было на следующий день, и потом…
Он исчез так же, как и Пашка…
В общем, поделиться со мной бодростью и позитивом Кошамба не могла. Тоской – сколько угодно.
Да и никто в поместье не мог. Прошла уже неделя с момента нашего появления здесь, и все это время объединенные усилия служб безопасности Кульчицкого, Климко и Мартина Пименова были сосредоточены на поиске Павла.
Сначала они вдоль и поперек прочесали все старые соляные выработки в районе той лечебницы. И в одном из ходов даже нашли пропитанный кровью марлевый тампон, упавший, видимо, с каталки. Этот ход обшарили чуть ли не по миллиметру, но больше никаких следов Пашки не нашли. И ответвлений в этой норе не было, она просто вывела на противоположную сторону шахты. Откуда похищенного и увезли в неизвестном направлении…
Параллельно шел сбор хоть каких-то сведений о загадочных особях, атаковавших нас в спелеолечебнице.
Впрочем, сведения как таковые нашлись быстро. И хотя они были из разряда научно-фантастических, но упоминание о расе существ с голубой кровью встречалось в Интернете довольно часто. И назывались они во всех источниках одинаково.
Рептилоиды.
Вот кто пришел за Пашкой, считая его своим!
Собственно, возможно, какое-то отношение к этой расе он действительно имел. К такому выводу мы пришли, обдумав и обсудив всю собранную информацию, в том числе и рассказ Венцеслава Тадеушевича.
Нет, в том, что его родители – люди, никто и не сомневался. Но вот дальние предки…
Скорее всего, решающую роль сыграла повернутость и самого Кульчицкого, и его супруги на чистоте крови. А повернутость эта была, что называется, впитана с молоком матери. Обе семьи на протяжении веков не допускали браков с представителями низших слоев населения. Только потомственные аристократы были достойны войти в эти семьи. А если не оказывалось подходящего партнера среди других таких же семей, браки заключались с кузинами и кузенами.
С родственниками.
А еще и в роду Кульчицких, и в семье Расмуссен существовали легенды о том, как их прапрапрабабок приносили в жертву дракону, чтобы спасти остальных людей от разорения и гибели.
И что эти самые прапрапрабабки спустя какое-то время вернулись! Это было очень редким случаем – чаще всего оставленные в пещерах драконов девушки исчезали навсегда. Но жертвы из этих семей вернулись. Да, они были не в себе, да, ничего толком рассказать не смогли, но ведь выжили!
Одна из них, из рода Кульчицких, так и не оправилась, до конца жизни пребывая в статусе тихопомешанной. А вот девица из семьи Расмуссен оказалась более жизнелюбивой и очень скоро перестала кричать по ночам и шарахаться от каждого шороха. Единственное, что объединяло и ту и другую, – обе никогда никому не рассказали, что именно происходило с ними в пещерах драконов.
Но обе женщины спустя несколько лет вышли замуж – тихое помешательство прабабки Кульчицкого не остановило претендентов на ее руку и сердце. Вернее, на ее приданое. А еще она, если верить той же семейной легенде, была очень красива.
В общем, род продолжился. И последующие близкородственные связи увеличивали шанс появления на свет потомка рептилоидов.
Эффект телегонии накапливался.
Пока потомки этих семей, Венцеслав и Магдалена, не встретились и не зачали ребенка.
И на свет появился Павел.
Не просто жизнеспособный – уникальный во всех отношениях представитель обеих рас.
Крики и шум за окном выдернули меня из болота тоскливых размышлений. Кошамба тоже подняла голову, прислушалась к голосам и вдруг прижала уши к голове, зашипела и опрометью кинулась под кровать.
Кажется, я догадываюсь, кто к нам пожаловал.
Магдалена!
Глава 27
Но даже теперь, увидев в зеркале свое отражение, он сумел удержаться от крика и от испуганного шараханья. Лишь застыл, пристально вглядываясь в свое лицо и находя все больше отличий от двух особей, внимательно наблюдавших за его реакцией. Собственно, общим с этими существами у него была только кожа – вернее, чешуя – и отсутствие растительности на голове. А, да, еще ушные раковины отсутствовали.
Но в остальном из зеркала на Павла смотрело вполне человеческое лицо. И, если честно, лицо это можно было назвать даже красивым. По-человечески красивым.
– Ну, убедился? – усмехнулся Аскольд Викторович.
– В чем?
– В том, что мы с тобой родня, если можно так сказать.
– Нельзя.
– Чего нельзя?
– Нельзя так сказать. Мы с вами не родня. Я – человек! А это… – Павел кивнул на свои руки, – это просто болезнь.
Он не знал точно, действительно ли это болезнь, но иного объяснения не видел. Уж очень они отличались внешне.
Депутат с доктором переглянулись, словно мысленно перекинулись парой слов… Впрочем, почему «словно»? Павел уловил «отзвук» этого диалога, но настроиться на него так быстро не сумел.
Но одно слово он все-таки разобрал. Амнезия.
Так. Дело плохо. Эти твари все-таки просекли, что у него амнезия. Но, похоже, они не знают, полная или частичная.
Ого, как он лихо оперирует терминами! Всезнайка хренов! Энциклопедия ходячая! Все знаем, все помним. Кроме одной мелочи, так, пустячка.
Кто он такой!
Ладно, будем брести на ощупь. На пару мин он, похоже, уже наступил, неправильно отреагировав на что-то.
Значит, надо…
– Так, – резко вклинился в его мысли Аскольд, – хватит ходить вокруг да около! Говори, что ты помнишь о случившемся?
Упс. И что теперь? Ладно, пободаемся.
– Я что, на допросе? – холодно осведомился Павел. – А вы, случаем, не носите звание штурмбаннфюрера?
– Не хочешь говорить, значит, – утвердительно произнес господин депутат. – Ну, в общем-то, это можно понять. Пережить тебе пришлось немало, и вспоминать все это явно не хочется. Но, Пашенька, голубчик, надо как-то научиться с этим жить!
С чем – с этим?
Но вслух задавать этот вопрос Павел не стал, лишь молча откинулся на подушку и закрыл глаза, давая понять – разговор окончен.
Однако Аскольд уходить явно не собирался. Послышался скрип стула, словно долговязый тип устраивался поудобнее, а потом зажурчал его участливый голос:
– Ты уже парень… да что там парень – мужик, все-таки двадцать семь лет уже! В общем, не барышня хрупкая и нервозная, с флакончиком нюхательной соли не расстающаяся, ты справишься! Тем более что и так знал, как относится к тебе твой отец…
Отец? А что там с отцом? И кто он вообще, его отец?
– …Люди вот кичатся своей якобы душевностью, человечностью, а сами… Это же надо – родного сына выбросить вон, как ненужный мусор! Видите ли, урод генетический родился! Отброс, и у кого?! У того самого Венцеслава Кульчицкого, так кичившегося своим аристократическим происхождением! Папенька твой совсем свихнулся на чистоте крови, даже жену себе искал не по любви, а по родословной, как породистую су… ох, что это я, Магдалена все-таки твоя мать! Фантастическая женщина, должен тебе признаться! Не подчинилась распоряжению мужа, спрятала тебя и растила тайком от всех, и от отца, и от всех остальных. Для кого ты был уродцем, ящеркой, чудовищем! Эх, люди, люди…
Распоряжение мужа? Какое распоряжение?
– А Венцеслав, сволочь такая! Как можно велеть живого ребенка, собственного сына, придушить и тайком закопать! А вместо него объявить своим наследником родившегося в тот же день ребенка прислуги, внешне здоровенького и красивенького! Люди… И они еще нас змеями называют! Да мы над каждым своим детенышем трясемся, пылинки с них сдуваем, выхаживаем даже самых больных и нежизнеспособных!
Миллион вопросов гудел и жужжал в голове, кусая изнутри за губы и просясь на волю. Как это – придушить? За что? И куда его спрятала мать? И как он жил до своих, если верить этому пришепетывающему типу, двадцати семи лет?
Самым разумным было бы влезть в голову Аскольда и прочитать там ответы на эти вопросы. Но Павел понимал – сейчас он не сможет даже чужое настроение уловить, не то что мысли прочесть. Разум его буквально кипел, не в силах усвоить информацию. А может, усвоению мешала обида. И подсознательное отторжение услышанного.
Он даже мысленного заслона сейчас не мог поставить, не до того было… Но рассказчик, похоже, слишком увлечен своим повествованием, чтобы еще и в его голове шарить.
А о докторе Павел и забыл…
Аскольд между тем продолжал журчать, сочувствующе пришепетывая:
– Золотая женщина твоя мать! Ее любви хватило на двоих, она и тебя вырастила, и приемыша, Сигизмунда. А ведь с тобой ей ох как тяжко пришлось, особенно в первые годы, когда ты совсем маленьким был, а бедной женщине приходилось оставлять тебя совсем одного, на заброшенном хуторе лесника, спрятанного в самой чаще, подальше от людей. Ни удобств, ни воды в доме, печь полуразвалившаяся, повсюду щели… Ужас! И что могла с этим поделать хрупкая нежная женщина, выросшая в холе и неге, истинная аристократка?! А ведь ей надо было мотаться из дома каждый день, а то и по нескольку раз в день! Но Магдалена справилась. Она никому не рассказывает, как, но можно себе представить… – тяжелый вздох. – Памятник при жизни таким матерям надо ставить! И вырастила, и выучила, и с братишкой познакомила, чтобы тебе было с кем играть. Вернее, с названым братишкой, но сдружились вы с Гизмо накрепко.
Гизмо? Кто такой Гизмо? И почему откуда-то из глубины души от звука этого имени поднимается волна темного гнева?
– … сам Сигизмунд себя так назвал, чтобы свое длинное имя подсократить. Неплохой парень, кстати, вырос из нянькиного байстрючка. Эта бабенка его где-то нагуляла, отец неизвестен. Но при хорошей матери, такой, как Магдалена, наследственность парня почти выправилась. Почти – потому что не так давно Гизмо все же попался на наркотиках. Не думаю, что он распространял их, наверное, для себя много прикупил, с запасом, а тут его и повязали. И что ты думаешь? Венцеслав, вместо того чтобы помочь сыну, тут же от него публично отрекся! И даже бумаги начал готовить – на предмет лишения сына наследства. И тогда Магдалена бросилась за помощью к тебе. И ты решил помочь вытащить названого брата из тюрьмы. Ну что, пока я все верно рассказываю? Я ведь это с твоих слов и со слов Магдалены знаю!
Павел промолчал.
– Молчание – знак согласия. Ты решил использовать свои способности, унаследованные от нас, и атаковал автозак, в котором перевозили Гизмо, ментально. Тогда-то мы тебя и «услышали». А потом была погоня за вами, вы спрятались на заброшенной стройке, полиция вас потеряла – ты им глаза отвел. И все складывалось удачно: Магда подготовила документы для выезда Гизмо за границу, ты оберегал брата, отводя от стройки бомжей и полицию. Но вмешался твой отец… – еще один тяжелый вздох. – У Венцеслава, если честно, какое-то извращенное понимание слова «честь». Он вбил себе в голову, что если его сын провинился, то должен отсидеть все, что положено. Это в лагере-то, с уголовниками! Да они там из красавчика Гизмо очень быстро Машку сделали бы! А твой брат слишком изнежен, чтобы дать им достойный отпор. Но Венцеславу на это было наплевать! И то, что Гизмо, в сущности, ни в чем не виноват, его не волновало. Честь рода Кульчицких – превыше всего! В общем, он решил помочь полиции отыскать Гизмо. И велел своему цепному псу, начальнику службы безопасности Дворкину, проследить за Магдаленой. А мы тем временем изо всех сил искали тебя. И нашли одновременно с Дворкиным. Началась заваруха, на место прибыл сам Венцеслав, Магда умоляла мужа пощадить вас, ползала перед ним на коленях, но все было тщетно. Твой отец увидел тебя. И понял, что жена не выполнила его волю. И взбеленился окончательно… – Хруст пальцев, от которого у Павла мурашки вдоль позвоночника промчались. – В общем, это он стрелял в тебя, Паша. Твой отец.
Глава 28
Я выглянула в окно – так и есть!
Ворота распахнуты настежь, возле них суетятся с виноватым видом несколько человек из этой их ряженой деревни староверов. Ну потому что смешно, честное слово, в двадцать первом веке ходить в холщовых портах и рубахах!
У высокого крыльца припаркован роскошный алый кабриолет, возле него стоит Магдалена, лицо у дамочки багровое от гнева, она явно цапается с преградившим ей дорогу Дворкиным.
Надо узнать, зачем пожаловала эта крыса. Да, крыса, и нет, не стыдно, она – не мать Пашки! Мать Пашки – Марфа, милая, добрая и преданная, а эта рыжая су… гм… дрянь – мать Гизмо! Та самая яблоня, вырастившая гнилое яблоко.
Я направилась к двери, успокаивающе сказав в сторону кровати, откуда доносилось шипение:
– Кошамба, не волнуйся, она сюда не войдет!
Ответом мне было угрожающее завывание.
Мда, если Магда даже и войдет в эту комнату, во внешность дамочки будут внесены серьезные коррективы. А может, стоит оставить их с кошкой наедине?
Я вышла из комнаты, плотно прикрыв за собой дверь, и торопливо пошла вниз по лестнице. Но у нижней ступени меня остановил один из людей Дворкина:
– Александр Лазаревич просил напомнить вам, что ваше присутствие здесь афишировать нежелательно.
Ну да, точно. Мы как бы спрячемся здесь.
Впрочем, почему – как бы? Мы действительно таимся до суда, торчим тут безвылазно. Хотя слово «мы» пока что не очень применимо ко всем нам – реальным свидетелем по делу Гизмо могу проходить только я. Моника по-прежнему обитает в каком-то своем мире, не выходя на контакт с миром внешним. Она молчит, не реагирует на обращенную к ней речь, не смеется, не плачет, не живет…
Нет, тело ее живет, девушка не отказывается от еды, но пищу поглощает как-то механически, ей абсолютно все равно, что лежит в тарелке. И ни ее лечащий врач, ни другие приглашенные светила от психиатрии вывести Монику из этого ступора пока что не смогли.
А от применения гипноза родители девушки категорически отказываются. И, в общем-то, понять их можно…
Остается только ждать. Ждать и верить, что Моника «вернется».
А пока самой опасной особью для Гизмо являюсь я. Что? Была еще Карина Эшли, последняя из выживших жертв этого психа, из-за которой едва не погибли мои родители?
Была. И есть. И на сегодняшний день она чувствует себя превосходно – она пробыла в лапах «Змея Горыныча» меньше всех, всего пару недель. И могла бы много чего рассказать о привычках и предпочтениях душки Гизмо.
Но – не расскажет. Карина изменила свои показания, сказав, что на самом деле никто ее не похищал, а все время своего отсутствия она провела у любовника. Но ее «парень» оказался злым и жестоким, он бил бедняжку, издевался над ней! Ну, она и сбежала… А парень с дружками пошел по следу, он сам, по своей инициативе, поджег наш дом.
Тварь. Сбежала она! Да ее так же, как и Монику, вынес из подземелья Павел! И принес в лес, поближе к нашему дому. И Карпуха привел к телу девушки моих родителей.
Защищавших продажную мерзавку до последнего. Практически до последнего вздоха, но до этого – до вздоха – дело не дошло, вовремя подоспели Мартин и Олежка.
За этот поджог и покушение на убийство Магдалена, собственно, и оказалась под следствием. Но очень быстро все обвинения в ее адрес были сняты, исполнители взяли всю вину на себя, Карина изменила показания…
Деньги, господа, большие деньги! Они решают многие проблемы обладателей толстых кошельков.
А продажных тварей на планете Земля слишком много. Намного больше, чем это допустимо…
– Я не буду выходить из дома, – я просительно улыбнулась охраннику. – Я вот тут, в холле, побуду, послушаю. Любопытно же!
– Любопытно… – усмехнулся коренастый мужичок лет тридцати пяти. – Имя обязывает?
– Это вы насчет любопытной Варвары? Как видите, нос у меня на месте.
– Скорее всего, ненадолго, – съехидничал секьюрити. – Ох уж эти женщины, чисто кошки! Ну хорошо, побудьте. Только из окна не выглядывайте, договорились? Это все ради вашей же безопасности.
– Нет, нет, конечно, не буду! Я ведь понимаю.
– Надеюсь.
Я прошуршала мимо секьюрити в холл и прильнула ухом к двери. За моей спиной послышался приглушенный смешок. Ну и ладно, корона у меня на голове не пошатнется, потому что не имею таковой.
Зато отсюда хорошо слышно все происходящее у крыльца.
– …Это пока еще и мой дом, не забыл? И я здесь хозяйка! Пошел прочь с дороги, ты мне надоел!
– Госпожа Кульчицкая, я вам в сотый раз объясняю – мне категорически запрещено пускать вас в дом. И прислуге, кстати, тоже, так что виновные будут наказаны.
– Виновные?! Ты так называешь преданных мне слуг? Еще бы они посмели не открыть мне ворота! Все, хватит, мне надоело!
Короткая возня, возмущенный вскрик:
– Ах ты скотина такая! Да как ты посмел на меня руку поднять?! Ты уволен, мерзавец!
– Никто на вас руку не поднимал, я просто выполнял свою работу. Не надо было вам меня отталкивать. И, смею вам напомнить, увольнять меня вы не имеете права. Я нахожусь на службе у Венцеслава Тадеушевича. Все вопросы и претензии – к нему.
– Но мне надо вещи свои забрать! Я ведь практически голая ушла!
– Вещи? Так бы сразу и сказали. Они в подвале стоят, собраны уже давно. Сейчас я распоряжусь, чтобы принесли ваши чемоданы. Правда, не знаю, поместится ли ваше приданое в этот автомобильчик. Тут грузовой фургон вызывать надо.
– Плебей, он и есть плебей! – Магдалена, судя по голосу, попыталась вложить в эти слова максимум презрения, но ничего, кроме злости, туда не поместилось. – Вот уж радость для тебя – безнаказанно поглумиться над хозяйкой, да? Мстишь мне за то, что я не обращала внимания на твои похотливые взгляды?
– Госпожа Кульчицкая, не обольщайтесь, дамы с вашим типом внешности никогда не вызывали у меня учащенного сердцебиения.
– Хам!
– Это обязательно. Эй, Никодим!
– Чегой-то?
– Из подвала чемоданы хозяйкины тащи.
– А тама открыто?
– Не знаю, проверь. Чуть что – ты знаешь, у кого ключи.
– Сей момент все сделаем, барыня, не сумлевайтесь!
– Слышали, госпожа Кульчицкая? Не сумлевайтесь.
– В конце концов, могу я хотя бы зайти воды попить? – О, дамочка сменила тактику, теперь у нее голос жалобный-прежалобный. – Или это тоже запрещено? Или мне вынесут стаканчик, как приблуде какой-нибудь? В конце концов, создается впечатление, что вы там прячете кого-то!
Ну вот и к сути ее визита подошли. Магду явно ее змеиные сообщники послали проверить – не тут ли нас прячут?
Просканировать пространство ментально они не могут – Мартин после трагедии в спелеолечебнице раздобыл где-то странного вида антенну, явно из арсенала спецслужб. И антенна эта вроде искажает ментальное пространство или создает помехи для вторжения – сути я так и не поняла. Но главное уяснила – отыскать нас мысленно рептилоиды не могут.
Вот и послали свою сообщницу разнюхать, как и что.
– Что-то не очень вы похожи на умирающую от жажды. Да и день сегодня совсем не жаркий. Ну да ладно, идемте, дам вам воды.
– Спасибо, Саша.
О, хвостом замела!
Так, а что ты тут стоишь, голубушка? Сейчас ведь в лоб дверью получишь, и вся конспирация полетит к чертовой бабушке!
Я не очень-то грациозно, зато бесшумно ломанулась из холла в гостиную и сочла лучшим убежищем плотные шторы на окнах. В собранном виде они могли укрыть еще парочку таких особей, как я. Главное, чтобы тапочки из-под них не торчали.
Секьюрити, заметив мои метания, перестал изображать гипсового ротвейлера у лестницы и сделал вид, что как раз выходит из дома.
Так что вошедшие Магдалена и Дворкин столкнулись с охранником в холле.
– Я все проверил, Александр Лазаревич, сигнализация в порядке, – браво отрапортовал охранник.
Молодец, быстро сориентировался.
– Отлично, можешь идти. Хотя нет, задержись на минутку. Проводишь потом госпожу Кульчицкую до ворот.
– Интересно, а почему это твой подчиненный не здоровается с хозяйкой? Совсем обнаглели, как я посмотрю!
– Вы, кажется, пить хотели? Кухня там.
– Я помню.
– Стойте! Куда вы?!
Я осторожно выглянула из-за портьеры. Ну конечно же! Рыжая крыса с топотом мчится вверх по лестнице, за ней несется Дворкин – я впервые вижу его таким злым.
– Магдалена, стойте!
– Я в своем доме!
На самой верхней ступеньке Александр Лазаревич все же догнал дамочку и цепко ухватил ее за предплечье:
– Ну что же вы так, госпожа Кульчицкая! Что за детские выходки? Зачем вам обязательно надо попасть в дом? Сказано же – ваш бывший муж не желает вас тут видеть.
– Он пока еще не бывший!
– Это вопрос времени. И мне меньше всего хочется выслушивать выговор в свой адрес, если Венцеслав Тадеушевич узнает, что вы шатались по дому.
– Что значит – шаталась?! Мне надо проверить, все ли вы собрали!
– Только после разрешения господина Кульчицкого я смогу вас пустить в дом.
– Да пошел ты!
Я же говорила – крыса! Фурия укусила Дворкина за руку, тот от неожиданности отпустил дамочку, и она с торжествующим видом распахнула дверь первой от лестницы комнаты.
Моей комнаты…
В следующее мгновение раздалось душераздирающее завывание, а затем – испуганный голос Магдалены:
– Присцилла?! Что ты… нет, не надо… Хорошая кошка, милая кошечка… Это ведь я, твоя любимая хозяйка… А-а-а-а-а!!!
Глава 29
Больше всего ему хотелось кричать. Громить помещение, переворачивая столы и кровати. Ломать о колено капельницы, пройтись бейсбольной битой по оборудованию.
Дать выход клокотавшим в груди эмоциям. Потрясению, боли, гневу, ярости, обиде, горечи…
Но, во-первых, он был еще слишком слаб для подобных развлечений. А во-вторых…
Во-вторых, откуда-то из глубины души, из пластов подсознания пробился и начал неудержимо нарастать протест.
Успокойся, Павел! Прежде всего надо разобраться во всем, причем спокойно, без эмоций.
Он мысленно сосчитал до десяти, затем открыл глаза и, старательно рассматривая потолок – встречаться с холодным изучающим взглядом рептилии не было ни сил, ни желания, – холодно произнес:
– Послушайте… Как вас там?
– Аскольд Викторович. Проблемы с памятью, да?
Черт возьми, до чего же торжествующий у него голос!
– Аскольд Викторович, может, хватит болтать? Вы меня утомили. Шли бы вы по своим делам, любезный, а меня оставили бы в покое!
– Да-да, конечно! – нарочито пристыженно засуетился визитер. – Извини, Пашенька! Совсем забыл, что ты только-только в себя пришел, заговорил тебя, олух я облезлый! Отдыхай, дружочек, отдыхай. После поговорим.
Да пошел ты!
Возможно, эта мысль была достаточно интенсивной и доходчивой. Во всяком случае, господин депутат резко заткнулся и, подхватив под локоть врача, вышел вместе с ним из палаты.
И морды у обоих были отвратительно довольными.
Систематизировать и анализировать полученную информацию он не смог. Перегруженный разум категорически отказался работать, в грубой форме напомнив владельцу, что они с ним, между прочим, только что едва выкарабкались из-под могильной плиты. И если не хотят завершить дело, начатое пулей, не мешало бы им обоим отдохнуть.
Грубая форма напоминания по ощущениям была похожа на кувалду, которой со всей дури «прилетело» Павлу по голове.
И отправило его в довольно-таки продолжительный нокаут.
Слишком продолжительный.
Он хотел вернуться в реальность, он чувствовал, что вполне способен сделать это. Что он уже окреп настолько, чтобы ходить, разговаривать, наблюдать, спрашивать, постепенно, шаг за шагом, возвращая свою личность.
Но вырваться из тягучего, какого-то дурнотного плена полуобморочного состояния не получалось. Едва сознание приближалось к поверхности реальности достаточно близко и он даже открывал глаза и собирался встать, как только исчезнет зыбкий туман перед глазами, как в этом тумане возникал долговязый тощий силуэт, производил какие-то манипуляции со вставленным в вену пациента катетером, и Павел вновь срывался в болото небытия.
Впрочем, со временем он понял, что так даже лучше. Без боли, без горечи, без мучительного напряжения пустота в его голове постепенно начала заполняться.
Сначала мутные, расплывчатые картинки его прошлой жизни становились все четче.
Вот он совсем малыш, ему лет семь. Он играет с симпатичным светловолосым мальчишкой на залитой солнцем лужайке возле небольшого, явно старого и покосившегося домика. А неподалеку, в тени деревьев, сидит хрупкая рыжеволосая женщина с удивительно белой, нетронутой солнцем кожей, и с нежностью смотрит на играющих детей.
Женщина довольно красива, правда, нос у нее немного длинноват и нижняя челюсть тяжеловата, но это ее почти не портит.
Хотя ему все равно, как она выглядит, он просто любит ее, ведь она – его мама!
Любимая мамочка, самая любимая, самая нежная, самая преданная!
Эти слова снова и снова звучат в его мозгу, едва лишь появляется в тумане лицо Магдалены.
Да, его маму зовут Магдалена, урожденная Расмуссен. Она из старинного норвежского рода, ведущего свою историю от великих конунгов. А еще в этом роду существовала легенда о том, что прапрапрабабку Магдалены когда-то принесли в жертву дракону. Но она вернулась живой. И этот дракон и стал предком его, Павла.
И этим надо гордиться, потому что он – первый, избранный, родоначальник новой расы!
Эта мысль тоже проходила рефреном через все его воспоминания.
А вот они с Гизмо, с братом, уже почти взрослые, лет по двадцать им, что-то весело обсуждают за пивом. А, они смотрят футбольный матч через ноутбук! И переживают за свою команду, и радостно орут, когда «наши» забивают гол, и хлопают друг друга по плечам, и хохочут, и он, Павел, понимает, что лучше брата у него друга нет.
Да и не может быть: он ведь для людей – урод, чудовище, мутант. Людишки смотрят на него с отвращением, а их ученые больше всего хотели бы превратить его, Павла, в лабораторную крысу, ставить над ним опыты, мучить, видя в нем животное.
Твари, потомки обезьян убогие!
Все, кроме мамы Магды и братишки Гизмо.
Но хуже всех – его родной папашка, Венцеслав Кульчицкий. И главный папашкин прихвостень, Александр Дворкин, цепной пес, сволочь, убийца!
Когда появлялись картинки с этими двумя, Павел ощущал, как его буквально пронзает электрическим разрядом ненависти и презрения.
Эта тощая сволочь с аристократической внешностью, утонченный фашист, приказал придушить собственного сына, едва он, Павел, появился на свет! А потом почти довел дело до конца, выстрелив ему в грудь…
Павел вновь и вновь, как заезженный фильм, видел этот эпизод.
Вокруг – крики, суматоха, выстрелы, полно полиции, то там то тут мелькает пылающее охотничьим азартом лицо Дворкина, вот из какого-то подвала волокут отчаянно отбивающегося Гизмо, к нему с криком раненой птицы бросается мама Магда, но ее ударом кулака в лицо сбивает с ног отец. Лицо Венцеслава перекошено от гнева, он орет что-то оскорбительное и пинает ногами сжавшуюся в комочек мамочку…
И Павел не выдерживает. Он с криком выбегает из своего убежища, забыв о строгом наказе мамы Магды – не выходить ни в коем случае, что бы ни случилось.
Но он не может больше наблюдать за тем, как этот гад избивает его мать! До крови, норовя попасть ботинком в лицо!
Он отшвыривает Венцеслава в сторону, причем с такой силой, что папашка ударяется спиной о стену, охает и сползает вниз, ошарашенно пялясь на него, Павла.
А он тем временем помогает маме Магде подняться, заботливо вытирает кровь с ее лица.
И вдруг мама с ужасом смотрит куда-то ему за спину и отчаянно, сорванно кричит:
– Нет, нет, не надо! Это же твой сын, твой родной сын! Не смей!!!
Павел медленно оборачивается и видит нацеленный на него ствол пистолета. И переполненные отвращением и злостью глаза отца. И слышит его голос:
– У меня нет и не может быть такого сына! Это генетический отброс, который следовало уничтожить сразу, но ты посмела ослушаться! Сдохни, тварь!
Пистолет дергается в руках отца… страшная, разрывающая боль в груди… и последнее, что видит Павел, – расширенные от ужаса глаза матери…
И ненависть к Венцеславу с каждым новым просмотром этой картинки росла все сильнее, становилась все тверже, все монолитнее.
Пока не стала главным стержнем его души.
И главной движущей силой.
Движущей к власти над убогими людишками, всю его жизнь преследовавшими и третировавшими того, кто рожден стать их господином!
И наконец наступил день, когда Павел открыл глаза…
Глава 30
Дворкин вбежал в мою (временно) комнату, а буквально через мгновение вылетел оттуда, увлекаемый телом отчаянно визжавшей и дергавшейся Магдалены.
Судя по всему, они столкнулись на выходе, и не ожидавший такого напора мужчина ощутил на себе, что чувствует сбитая шаром кегля.
Но, надо отдать ему должное, удержаться на ногах Александр Лазаревич сумел. И удержать непрошеную гостью от падения вниз по лестнице – тоже. Так что хотя бы кости у мадам Кульчицкой остались целы.
Чего нельзя было сказать о ее внешности.
Когда Дворкин вместе с подоспевшим на помощь охранником смогли оторвать обезумевшую от ярости кошку от жертвы, зрелище, представшее нашим глазам, оказалось не для слабонервных…
Кошамба поработала на славу. А если вспомнить, что мэйн-кун – одна из самых крупных кошачьих пород, да помножить это на мстительность и злопамятность представителей этого семейства, досталось Магдалене серьезно.
Сначала, как только завывающую кошку оторвали от нее и, зашвырнув в обратно в комнату, плотно закрыли дверь, шок, видимо, послужил временным анестетиком, и женщина не почувствовала боли.
Она лишь топала ногами и орала, срывая связки:
– Пристрелите ее! Слышите?! Немедленно убейте эту бешеную тварь! Что она вообще тут делает?! Что ты таращишься на меня, сволочь лысая? Я тебе четко и ясно приказала – пристрели Присциллу! Сейчас же!!! Ну?!
– Магдалена, успокойтесь. – Дворкин, кивнув охраннику, аккуратно подхватил истерившую женщину под локоть левой руки, его сотрудник – под локоть правой, и они повели ее вниз. – Вам надо прилечь. Понадобится помощь врача, а пока я позову Марфу, пусть она ваши раны отварами своими полечит.
– Раны? Какие раны? Ох…
Только сейчас Магдалена заметила кровь, обильно струившуюся из глубоких рваных царапин, щедро исполосовавших ее грудь, руки и плечи. Она дрожащей рукой прикоснулась к лицу, увидела на пальцах кровь из порезов на лице, резко побледнела, глаза ее закатились, и Магдалена начала неуклюже заваливаться набок.
Но упасть ей не дали – Дворкин явно ожидал подобного исхода. Женщина просто повисла на крепких мужских руках, и так ее и дотащили до дивана.
Затем Александр Лазаревич торопливо набрал номер на мобильнике:
– Марфа? Ты где? В саду? Срочно в дом! У тебя какие-нибудь готовые отвары или мази, кровь останавливающие, есть? Что-что, Присцилла Магду порвала! Что значит – умница? Марфа, не вредничай, нам ведь не нужны неприятности! Бегом сюда, займись пострадавшей. А я пока Венцеславу Тадеушевичу позвоню.
– И никакая она не Присцилла, – проворчала я, выходя из-за портьеры. – Она Кошамба! И с Марфой я согласна – так этой рыжей гадине и надо!
– А ты что здесь делаешь?
– Прячусь, что же еще?
– А почему не у себя в комнате?
– Не надо грозно испепелять своего сотрудника взглядом, если бы я послушно торчала в своей комнате, меня там застукала бы Магдалена. А так…
– А так – иди-ка ты теперь обратно. Заодно и кошку свою успокой, вон как она орет и на дверь бросается, аж мне страшно.
– И ничего вам не страшно, и, по-моему, вы тоже не особо переживаете насчет Магды… Ой…
Это я, приблизившись, увидела, во ЧТО превратила холеное лицо женщины взбесившаяся кошка. Кажется, Магдалене понадобятся услуги пластического хирурга!
А потом в дом вбежала запыхавшаяся Марфа, увидела бывшую хозяйку, охнула, метнулась куда-то в сторону кухни, на ходу отдавая распоряжения насчет бинтов, чистых полотенец и горячей воды.
Через пару минут она вернулась, сосредоточенно перебирая и рассматривая баночки из-под детского питания, наполненные мазями.
А тут как раз и Магдалена застонала и пошевелилась.
Меня не очень-то вежливо выпроводили восвояси, строго-настрого приказав угомонить Кошамбу, чтобы не усугублять состояние пострадавшей ее диким воем.
Ну и ладно, ну и уйду! Тем более что зрелище не из приятных.
Я взбежала вверх по лестнице, подошла к сотрясавшейся от ударов двери и успокаивающе заворковала:
– Тише, дурочка, тише, это я! Ты молодец, ты храбрая девочка, ты справилась со своим страхом и наказала обидчицу. Но теперь все, успокойся, пушистик.
Удары в дверь и завывания прекратились, на мгновение стало тихо, а потом послышалось жалобное мяуканье.
Я осторожно приоткрыла дверь, готовясь к возможному прорыву животного, но Кошамба и не думала выбегать. Она метнулась ко мне, громко, взахлеб мяукая, словно торопилась рассказать, что тут было.
И терлась о мои ноги, и бодала меня лобастой башкой, и просилась на ручки. Пришлось сесть рядом с ней на пол и обнять животинку.
Она немедленно «включила» мурлыкалку, по звуку напоминавшую работу газонокосилки.
Теперь ничто в этой разнежившейся вальяжной кошке, старательно подставлявшей мне кудрявое пузо для почесывания, не напоминало ту жуткую фурию с плотно прижатыми к голове ушами, оскаленной пастью и бешено орудующими лапами, вооруженными остро заточенными кривыми клинками.
Причем все владельцы кошек знают – даже малейшая царапка, оставленная любимцем во время игры, будет заживать очень долго. А уж то, что сотворила с бывшей хозяйкой Кошамба…
Да, мне не стыдно. Не то чтобы я злорадствовала, хотя… Но эта женщина сама виновата во всех своих бедах. За все время пребывания у нас Кошамба не позволила себе даже случайно кого-либо оцарапать. Она очень деликатная и воспитанная кошка. Со всеми.
Кроме «любимой хозяйки».
А суета внизу нарастала. Само собой, мы с Кошамбой подслушивали под дверью. Вернее, я подслушивала, прильнув ухом к щелке, а кошка продолжала мять меня лапами и громко трещать. Причем из-за ее треска расслышать я могла от силы лишь половину того, что происходило на первом этаже дома.
Марфа занималась стонавшей от боли Магдаленой, и, судя по всему, у нее это неплохо получалось, потому что минут через двадцать, когда раны были промыты и обработаны травяными мазями, дамочке явно стало легче.
Это можно было понять по сменившим стоны возмущенным воплям. Магдалена опять с упорством дятла требовала пристрелить Присциллу. И немедленно, чтобы она, Магда, это видела! Иначе она подаст в суд за нанесение тяжких телесных повреждений!
– Любопытно, и кому ты вчинишь иск, дорогая? – О, прибыл Кульчицкий. – Присцилле? Сколько угодно. Я даже сам вызовусь сопровождать ее в суд, причем с моим адвокатом. Это будет процесс века!
– Ты… ты еще и издеваешься?! – Ага, дамочка опять сменила тактику, теперь она не орет, а вещает тоном оскорбленной невинности, голос ее срывается и дрожит. – Меня, твою законную жену, мать твоего сына…
– А вот про сына тебе не следовало упоминать, – в голосе Венцеслава хрустнул лед. – Это из-за тебя он сейчас неизвестно где и неизвестно с кем! Это ты прицепила на него жучка, и нас выследили!
– Ничего я не цепляла!
– Магдалена, хватит! Ты можешь отрицать все что угодно, но мне на это наплевать! Из-за тебя пострадали люди, пропал мой сын! И тебе еще хватило наглости заявиться сюда и качать права?!
– Я не…
– А вот интересно, – ух ты, а он здорово рассвирепел, – чем ты смогла заинтересовать тех чешуйчатых тварей, что они стали твоими союзниками?
– Прекрати! Я вообще не понимаю, о чем ты! Какие твари, что за союзники? И насчет сына ты не прав – я пытаюсь, я стараюсь принять Павла! Но пойми, для меня это совсем не просто! Ведь есть Сиги, и я, в отличие от тебя, не могу отречься от него! Ах… мне плохо… воды…
– А теперь-то с какого перепугу сознание терять? – хмыкнул Дворкин. – Мази Марфы отлично обезболивают, я по себе знаю.
– Думаю, этот обморок из арсенала уловок. Да, Магда?
Молчание.
– Ну-ну, полежи, подумай. Саша, приготовь микроавтобус, пусть его из гаража выкатят. Отвезем мою – уже совсем скоро это случится – по документам бывшую супругу по месту ее нынешнего обитания.
– Ее в больницу надо, – вмешалась Марфа. – На некоторые раны швы, похоже, придется накладывать, уж больно глубокие.
– Значит, отвезем в больницу.
Глава 31
– Все, Павел, на сегодня хватит, – тренер подошел к беговой дорожке и выключил ее.
– Не надо! Я не устал!
– Это тебе так кажется. А вот датчики сигнализируют об обратном – предел выносливости опасно близок.
– Да ну, бросьте! – Павел легко спрыгнул с беговой дорожки и сделал несколько упражнений. – Видишь? И еще сколько угодно могу! Саул, включи тренажер!
– Не могу. Мне твой доктор выдал четкую программу тренировок и строго-настрого запретил какую-либо самодеятельность.
– А кто же ему скажет?
– А он сам все поймет. Тебе ли не знать, ты у нас вообще уникум по части способностей. И физических, кстати, тоже. Не верится, что всего три недели назад ты получил пулю в грудь…
– Не надо об этом, – поморщился Павел, чувствуя, как разум мгновенно начинает заволакивать багровой пеленой гнева.
– Извини.
Павел молча кивнул и направился в душевую, на ходу делая дыхательные упражнения по системе йогов, чтобы вернуть сознанию уверенность, мышлению – четкость, душе – сосредоточенность.
Сосредоточенность на поставленной им перед собой цели.
Доказать подлым людишкам, этим потомкам обезьян, насколько они были неправы, считая его генетическим отбросом!
Это – глобальная цель. А более конкретная, ближайшая – отомстить отцу и восстановить справедливость. Вытащить брата из тюрьмы, вернуть матери дом и спокойную, обеспеченную жизнь. А то бедняжке приходится снимать халупу ободранную рядом с СИЗО, где держат Гизмо, чтобы быть поближе к сыну.
Эти двое – мать и брат – были единственными представителями человеческого рода, к которым он испытывал теплые чувства. А в целом… В целом Павел стыдился своего родства с потомками обезьян. То ли дело – драконы!
Те, кого людишки в своих байках назвали мерзким словом «рептилоиды».
Нет, не рептилоиды – драконы! Древнейшая раса, населявшая Землю задолго до того, как первая обезьяна спустилась с дерева и взяла в руки палку.
Драконы очень долго не обращали внимания на возню обезьян – так же, как людишки сейчас не обращают внимания на, скажем, муравейники. А потом стало уже слишком поздно…
Потому что обезьяны плодились с невероятной по сравнению с драконами скоростью. Женщины-драконы беременели все реже, а потомство у них рождалось все более хилое. И настал день, когда драконам пришлось уйти в подземелья, спрятаться. И научиться жить среди людишек, маскируясь и отводя им глаза.
Но это не очень-то хорошо спасало расу от вырождения. Единственным выходом была ассимиляция, слияние двух рас. И драконы делали все возможное, чтобы это случилось, пусть даже их методы, мягко говоря, не нравились людишкам.
Много веков прошло, прежде чем появился он, Павел. И едва не погиб сразу после рождения… По приказу отца.
Павел стоял под душем, мысленно отправляя вместе со струями воды прочь весь негатив, как бы смывая его с себя. Нельзя зацикливаться на гневе, эмоции расслабляют.
Он вообще не любил, когда в его душе начиналось брожение чувств и эмоций, когда – особенно по вечерам, перед сном – его накрывало волной воспоминаний, когда пережитое начинало выжигать в ледяном монолите его души болезненные дыры. Сквозь которые вновь и вновь просачивались картинки из прошлого…
И ладно бы одни и те же, которые он видел, находясь без сознания, когда память мучительно возвращалась к нему! Так нет же, иногда проявлялись какие-то рваные лоскуты совершенно иной, чужой реальности.
Нет ни одной законченной, понятной картины, лишь лица, звуки, запахи, ощущения…
Порою – не самые приятные. Чудовищно изуродованное тело девушки, например. Крики и кровь. Какой-то черно-белый кот, рвущий здоровенную откормленную крысу. Странное, безжизненное лицо незнакомца, пистолет в его руке, нацеленный на него, Павла.
Но были и другие, светлые, теплые картины. Такие теплые, что хотелось назвать их своими, чтобы в его жизни были и другие, не только мать с братом, представители человеческого рода, смотревшие на него с такой теплотой, нежностью, любовью, каких он не ощущал даже в присутствии мамы и Гизмо.
Высокая статная женщина с уложенной кольцом вокруг головы роскошной русой косой. Смеющееся лицо кареглазого парня. Пытливый сопереживающий взгляд светловолосой светлоглазой девушки. Дружеское участие высокого мужчины с холодноватыми голубыми глазами. И самое главное, самое нежное, самое невероятное – тихое «люблю», вновь и вновь повторяемое какой-то красивой, очень красивой девушкой.
Все это мешало ему, разрывало на части мозг, растапливало лед ненависти к людишкам. Разумом он понимал – такого не может быть, скорее всего он каким-то образом подключается к сознанию человека, живущего неподалеку от убежища драконов.
А происходит это из-за того, что он пока еще не восстановился полностью после ранения и амнезии. Надо почаще тренировать не только тело, но и разум, духовные практики людишек порою бывают очень полезны. И благодаря им Павел учится правильно распоряжаться своими ментальными способностями.
Истинный объем которых он, если честно, скрывал от своих друзей-драконов. Почему – Павел пока и самому себе объяснить не мог. Что-то на уровне подсознания заставляло его демонстрировать лишь надводную часть айсберга: способность к гипнозу, умение блокировать постороннее воздействие, улавливание истинных чувств и эмоций собеседника.
А вот о том, что он может читать мысли – да, только кого-то одного, и то после сосредоточенной настройки на него, но может ведь, – Павел никому не говорил. Как и о том, что для этого совершенно необязательно присутствие человека (или дракона) рядом с ним. Расстояние могло быть достаточно большим.
Еще – Павел умел управлять человеком, превращая его в марионетку. Это умели и драконы, но не все, только часть из них. К тому же оказалось, что Павел был сильнее их в этом плане – сопротивляться его воздействию драконы могли только коллективно.
Само собой, обращать свою силу против друзей Павел не собирался, он был искренне благодарен им за то, что они вообще согласились участвовать в эксперименте! И все – ради того, чтобы он, Павел, смог окончательно вернуть себя как личность!
Это и есть дружба. Настоящая. Искренняя.
И когда Аскольд Викторович, немного смущаясь, попросил Павла не применять против драконов свою силу, он, разумеется, пообещал.
Мог бы и не просить, Павел и сам не стал бы этого делать. Его цель – людишки.
Которые НИКОГДА не будут относиться к нему так, как относились к тому парню, на чьи воспоминания он так некстати настроился. И, что самое неприятное, никак не может «отсоединиться» от него…
Неприятно, потому что это расслабляет. Мешает. Заставляет его мучительно, до сердцебиения, завидовать незнакомцу…
Напоследок Павел включил ледяную воду, чтобы окончательно прийти в себя и обрести прежнюю целостность, избавиться от кретинских сомнений.
Он уже подходил к своей комнате, когда увидел спешившего навстречу ему Максима, помощника Аскольда Викторовича. Причем от дракона буквально искрило тревогой и напряжением.
– Павел! Скорее! – воскликнул Максим.
– Что случилось?
– Идем в информационный центр!
– Зачем? Что случилось?
– Там… Там твоя мама… С ней… Она…
– Мама?!
Павел швырнул возле двери сумку со спортивной формой и помчался по коридору следом за Максимом. Сердце в его груди бухало, словно церковный набат: «Мама-мама-мама». Павел уже пару раз виделся с матерью, правда через скайп – драконы справедливо опасались, что за Магдаленой могут следить, и никогда не привозили ее в свое подземное убежище.
И всегда мама радовала глаз своей красотой, она так ласково ему улыбалась, так заботливо интересовалась здоровьем сына!
Правда, при этих разговорах у Павла постоянно что-то ныло и зудело в душе, ощущение некой неправильности, что ли?
Скорее всего, из-за того, что разговаривать им приходилось с помощью бездушной техники, которая не в состоянии была передать материнские тепло, нежность и любовь. А отыскать маму мысленно, настроиться на нее, пообщаться так, напрямую, у Павла почему-то не получалось. Наверное, она была слишком далеко от убежища.
Но хотя бы скайп – уже хорошо.
Хорошо…
Только не то, что он увидел на экране монитора, ворвавшись в информационный центр драконов.
Страшно изуродованное, в багровых пылающих шрамах, лицо мамочки. И океан боли в ее заплаканных глазах.
– Господи, мама! – Павел буквально рухнул на стул перед монитором. – Что случилось?! Кто это сделал?!
– Твой отец, – еле слышно произнесла женщина.
– Отец?! Но… зачем он это сделал?!
– Он хотел узнать, где ты. Но ты не волнуйся, родной, я ничего не сказала… – Магдалена слабо улыбнулась, и из глаз ее выкатилось еще две слезинки. – Я вовремя потеряла сознание от боли.
Багровое цунами ослепляющей ярости, которую он вроде бы научился контролировать, в доли секунды смыло все остальные чувства и желания.
Кроме одного – наказать эту сволочь. Уничтожить все, что ему дорого, всех его друзей, его самого.
Венцеслав Кульчицкий жить не должен!
И не будет.
Глава 32
Ну вот, скоро все закончится. Судебный процесс над Сигизмундом Кульчицким начинается через три дня. Правда, дело обещает быть долгим – адвоката Магдалена наняла серьезного, одного из лучших. Он уже поставил под сомнения все показания Моники, данные ею до последнего обострения ее состояния. И потребовал повторной психолого-психиатрической экспертизы, что, учитывая нынешнее состояние Моники, стопроцентно исключит ее из судебного процесса.
И останусь только я.
Ну да, полиция обшарила каждый сантиметр показанных Павлом «владений» Гизмо, там было несколько каменных мешков – камер для узниц. И кровь, обнаруженная на стенах и полу этих жутких «жилищ», принадлежала как найденным жертвам, так и тем девушкам, кто пропал за последние несколько лет. Это определили с помощью экспертизы ДНК, взяв пробы у родственников исчезнувших.
Но тел их так и не нашли…
А значит, официально пострадавшими были признаны Ася, Моника, Карина и я.
Конечно, доказательств против Гизмо хватало, в принципе, и без наших показаний – следы его пребывания в том жутком подземелье были повсюду, и не только отпечатки пальцев…
Но ушлый адвокат, потребовавший суда присяжных, явно готовил какую-то пакость. Какую – никто не знал, но уж очень он сиял в последнее время.
И сияние это началось через пару дней после инцидента с Магдаленой.
Тогда ее отвезли в хорошую частную клинику, и Венцеслав даже оплатил лечение – пока еще своей супруги, и был приглашен лучший пластический хирург, и вроде бы все обошлось – во всяком случае, никаких исков Магдалена не выдвигала и интервью журналистам с жалобой на изуродовавшего ее мерзавца мужа тоже не подавала.
А мы, если честно, ждали чего-то подобного.
И это было странно. Неприятно и странно, это нагнетало ощущение надвигавшейся бури.
К тому же Павел так и не вышел на связь ни с кем из нас. А ведь он мог делать это на расстоянии, он так Монику нашел, и со мной общался, и приближение тех тварей издалека почувствовал…
И его «тишина в эфире» ничего хорошего не предвещала. В лучшем случае его уволокли слишком далеко (или глубоко), в худшем – Пашки уже нет в живых…
Все-таки ранение его было серьезным, а он вместо отдыха спасал нас, отдавая всю энергию, все силы, всего себя до донышка…
Но верить в это не хотел никто, все дружно выбрали вариант «глубокого погружения». Ничего, Пашка еще покажет себя, он еще появится!
Сегодня Венцеслав собирался поставить последнюю точку в отношениях с Магдаленой. И с Гизмо тоже.
Документы, в которых он признавал своим единственным сыном и наследником Павла Кульчицкого, были уже готовы. Как и документы самого Павла – до сих пор он ведь жил без них, ни свидетельства о рождении, ни паспорта у парня не было.
А теперь – были. Новенький паспорт, и на фотографии Пашка получился очень даже неплохо. Во всяком случае, лучше, чем я в своем паспорте.
И все документы, все бумаги, оговаривавшие права наследника мыльной империи, – которых оказалось немало, – пришлось переделывать, внося туда имя и паспортные данные Павла.
И убирая имя Сигизмунда.
Оспорить волю Венцеслава после подписания им бумаг было невозможно – в качестве доказательства того, что Сигизмунд не имеет к роду Кульчицких никакого отношения, к бумагам была приложена экспертиза ДНК, четко указывавшая на то, что именно Павел является родным сыном Венцеслава. Только он.
Были подготовлены бумаги и по разводу, несмотря на активный протест Магдалены и ее адвоката. Но тут было без вариантов – Мартин предложил Кульчицкому в помощь своих юристов. И усиленная команда профессионалов добилась своего: сегодня Магдалена и Венцеслав поставят подписи под свидетельством о расторжении брака.
Александр Лазаревич тоже активно готовился к этому дню, прекрасно понимая, что опасность для его друга и работодателя сегодня возрастает в десятки раз. И хотя Венцеслав за пределами дома передвигался только в сопровождении одного из экстрасенсов, чтобы исключить возможность ментальной атаки, на сегодня были приглашены еще трое сильнейших специалистов в этой области. Одного решили оставить с нами, в доме – так, на всякий случай, – а двое вместе с дежурным экстрасенсом должны были обеспечивать безопасность Кульчицкого.
Потому что надвигавшуюся беду Дворкин, похоже, ощущал острее нас всех. Он, по-моему, почти не спал два дня накануне, вновь и вновь проверял – все ли он предусмотрел.
Вот и сегодня за завтраком главный секьюрити в который раз завел прежнюю песню – он твердил об этом с самого начала:
– Венцеслав Тадеушевич, а все-таки давайте перенесем подписание сюда, к нам, а? Здесь ведь и антенна работает, и всех наших колдунов можно вместе собрать, кучненько, так сказать. Тогда их фиг кто одолеет!
– Во-первых, – невозмутимо произнес Кульчицкий, аккуратно намазывая тост сливовым джемом, – в таком случае все равно придется отправить бо́льшую часть наших специалистов ментальных дел в Москву…
– Зачем, если вы здесь останетесь?
– Затем, чтобы документы сюда привезти в целости и сохранности. Они ведь в банке хранятся, в ячейке, туда нашим змеенышам сложно добраться. А вот по пути, особенно за МКАДом, – элементарно, Ватсон! А во-вторых, – в глазах Венцеслава словно пошел снег, – я не хочу больше видеть эту женщину в моем доме! А на подписание приедет и Магдалена, если ты не забыл.
– Ничего я не забыл, – буркнул Дворкин. – И все равно…
Но договорить ему не дал звонок мобильного телефона Кульчицкого. Венцеслав посмотрел на дисплей, помрачнел и взял трубку:
– Да, слушаю вас, Игорь Дмитриевич. Да, сегодня. Рано пока поздравлять. Что? Но зачем? Вы уверены? Впрочем, по большому счету вы правы – Моника в нынешнем ее состоянии опасности для этих не представляет. Ну хорошо, я привезу ее. Да не за что. До встречи.
Он нажал кнопку отбоя и отложил телефон в сторону.
– Я правильно понял? – нахмурился Дворкин. – Климко просит привезти дочь в Москву?
– Да, там какой-то толковый врач из Израиля прилетел, специально, чтобы Монику осмотреть. Осмотр желательно провести в специализированной клинике, там какое-то оборудование суперсовременное. И я согласен с Игорем Дмитриевичем – вряд ли сейчас девушка интересна тем тварям.
– А оттуда твари могут знать о ее состоянии?
– Саша, ты от перенапряжении утратил способность мыслить! Если Климко без конца возит сюда разных психиатров, а теперь вот и светило из Израиля выписал, то и дураку будет ясно, что у Моники проблемы. Но в первую очередь на это упирает адвокат Сигизмунда, не забыл?
– Ну да, вылетело из головы совсем.
– Тем более что трое колдунов в моей свите обеспечат нам с Моникой более чем надежную защиту.
– Они не колдуны, они экстрасенсы, – буркнул Дворкин, откусывая кусок от свежеиспеченной булочки.
– Саша, хватит болтать. С набитым ртом беседы не ведут.
Моника, сидевшая вместе со всеми за столом, на разговор о ней – как и вообще на все разговоры – не отреагировала. Она механически ела, пила, все делала аккуратно, ничего не крошила, не роняла, не проливала. В глазах ее по-прежнему была пустота. Словно за столом сидел андроид, а не человек.
Где-то через час после завтрака за ворота поместья выехал эскорт из трех машин. Бронированный «Мерседес», в котором находились Кульчицкий, Моника и один из экстрасенсов, и два здоровенных черных джипа с остальными «колдунами» и охраной.
Марфа перекрестила караван и украдкой вытерла слезы:
– Храни вас Господь!
– Да вы не переживайте! – улыбнулась пухленькая девушка в кудряшках, Лида, одна из тех спасших нас в спелеолечебнице экстрасенсов. – Все будет хорошо, с ними поехали сильнейшие из наших.
– Ох, не знаю, – всхлипнула Марфа. – Маетно что-то у меня на душе…
– Идемте лучше в дом, чаю попьем.
– Если только успокоительного, с ромашкой.
– Или с рюмашкой? – хихикнула Лида. – Спиртовые настойки небось у вас тоже есть?
– А что, – улыбнулась Марфа, – можно и с рюмашкой. Но по чуть-чуть, грамм по пятьдесят… Лидочка, что с тобой?!
Но девушка не ответила, она словно выключилась из реальности, застыв на месте в довольно неудобной позе. Лицо ее побледнело, осунулось, над верхней губой и на лбу выступили капельки пота, глаза закатились так, что радужки почти не стало.
Меня затрясло, Марфу – тоже. Но, надо отдать ей должное, сориентировалась она быстрее меня.
И закричала – сорванным, страшным голосом:
– Надо ехать следом! Срочно!
Глава 33
– Ох, не знаю, не знаю… – Макс нервно хрустнул суставами длинных тощих пальцев. – Не нравится мне это место, слишком близко от поместья. Нам могут помешать.
– Никто нам не помешает, – холодно процедил Павел. – Просто не сумеют.
– Ты уверен? Твой отец теперь всегда ездит в сопровождении сильных представителей человеческого рода, у вас их называют экстрасенсами. Поверь мне, они действительно сильны, я никогда не был склонен к преуменьшению способностей противника. Тем более люди еще и приборы какие-то изобрели, блокирующие ментальное воздействие. Потомки обезьян развиваются опасно быстро…
– Ничего, скоро мы все достижения людишек поставим на службу нам. – Павел мимолетно отметил всплеск радостного торжества в сознании Макса, но особого значения этому не придал – почему бы помощнику Аскольда не радоваться, в конце концов, все ведь идет правильно. – Все вместе мы справимся. Вы ведь собрали всех наших, владеющих силой?
– Всех, кого смог. Ты же знаешь, нас вообще осталось не так уж и много, и не все живут в Москве.
– Ничего, нас вполне достаточно… А сейчас мне надо сосредоточиться. Пусть они пока сканируют пространство и предупредят меня, когда наша цель двинется в путь.
– Хорошо. Главное, чтобы радиус действия их ментальной глушилки не распространялся слишком далеко.
– Нет, он ограничен пределами поместья.
– Откуда ты знаешь?
– От верблюда. Макс, не задавай идиотских вопросов!
– Ладно, ладно, не психуй! Чего ты нервный такой? Может, все-таки рано тебе приступать к активным действиям? Врач твой ведь был категорически против…
– Макс!!!
– О’кей, понял.
Помощник депутата Аскольда Викторовича Ламина, Макс Шипунов, поднял руки в примирительном жесте, развернулся и, перейдя на шипящий язык драконов, отдал приказ собравшимся возле микроавтобуса с затемненными стеклами пятерым своим соплеменникам.
Те послушно рассредоточились в кустах и за деревьями, окружавшими лесную дорогу, ведущую от поместья Кульчицких к федеральной трассе. Хорошую дорогу, автоматически отметил Павел, не грунтовку в ухабах, а ровную и с современным покрытием.
Но именно автоматически, потому что его разум, его сознание сейчас буквально трещали под натиском нахлынувших чувств и эмоций.
Да-да, тех самых чувств и эмоций, от которых он старательно пытался избавиться. Наследием человеческой, слабой и мягкой части его сущности.
Там, в подземном убежище драконов, расположенном в заброшенном и забытом (не без помощи самих драконов) правительственном бункере – настоящий мини-город, между прочим, – эта слабенькая часть почти умерла под гнетом монолита драконьей части его души. Особенно когда он увидел, ЧТО эта убогая тварь, его биологический папашка, сотворил с матерью…
Дикарь, ублюдок, мразь! Пытать хрупкую женщину, уродовать ее лицо, добиваясь информации о местонахождении сына! Его родного сына, между прочим! Фашист, настоящий фашист!
Но ничего, совсем скоро этот фашист выползет из своей норы и поедет в Москву, чтобы лишить маму дома и денег, оставить ее нищей, вышвырнуть вон за то, что женщина не смогла отказаться от своих сыновей…
И зная о его, Павла, способностях, он повсюду таскает с собой экстрасенсов, трус поганый. Ничего, сегодня он получит по заслугам!
В то мгновение, когда Павел увидел изуродованное лицо матери, он готов был убить отца. Задушить, пристрелить, взорвать ему мозг изнутри – Павел вдруг осознал, что он МОЖЕТ сотворить такое.
И именно тогда человеческая часть его сущности почти погибла, раздавленная гневом и яростью. Но все-таки – лишь почти…
Потому что потом, когда гнев улегся, Павел понял – убить отца он не сможет. И не потому, что Кульчицкий – его отец и все такое, нет.
Мешала эта уцелевшая человечность, из-за которой он в принципе не хотел, не мог лишить кого бы то ни было жизни. Вот так, хладнокровно, намеренно, разработав план.
Но, к его немалому облегчению, смерть Кульчицкого драконам была не нужна. Они хотели захватить его живым, чтобы изучить, исследовать его гены, понять, что именно в цепочке его ДНК привело к появлению на свет Павла. А мама, между прочим, добровольно согласилась участвовать в исследованиях, потому что она гордилась своим сыном и хотела, чтобы таких малышей появилось как можно больше!
Она сама сказала об этом Павлу. Правда, по-прежнему через скайп, встретиться с матерью в реальности ему никак не удавалось. А ему так хотелось обнять ее, почувствовать, ощутить на уровне эмоций, энергетики ее нежность, ее любовь, ее ласку!
Но ничего, как только Венцеслав будет нейтрализован, мать сможет вернуться в поместье – оно ведь по документам останется ее собственностью, – а потом туда переедет и Павел. И Гизмо – его и без участия Кульчицкого удастся вытащить из тюрьмы.
И тогда Павел обретет наконец настоящий дом и семью. И не будет больше прятаться от людишек, он заставит их уважать себя!
Вот в таком решительном настроении Павел и отправился на операцию по захвату отца.
Пока они ехали по Москве, по МКАДу и за МКАДом, никаких особых эмоций Павел не испытывал, полностью сосредоточившись на предстоявшей ему миссии.
Но когда микроавтобус свернул с трассы и углубился в лес, в его душе начал нарастать дискомфорт, что-то давило, мучило, рвало Павла на части.
Он ЗНАЛ этот лес! Он совершенно точно знал эти места, он был здесь!
Ничего удивительного, конечно, ведь он действительно вырос в маленькой заброшенной лесной избушке где-то неподалеку от поместья, но вот только…
Лес он знал, а вот привязать воспоминания о той избушке конкретно к этой местности – не мог.
И это очень мешало ему сосредоточиться, отвлекало его. Похоже, это заметили и его спутники, наделенные ментальными способностями. Они начали поглядывать на него, о чем-то шушукаться на своем языке. Павел почувствовал возникшее вокруг них напряжение, и это смутило его. Стало стыдно – что за слюнтяйские метания, помню – не помню! Дело – прежде всего, сомневаться будем потом.
Поэтому Павел и попросил всех уйти и дать ему сконцентрироваться.
Для этого он вернулся обратно в микроавтобус и даже задернул шторки – чтобы лес его не отвлекал. Откинулся на спинку сиденья, закрыл глаза и принялся медленно, постепенно стягивать силу в тугой вибрирующий шар.
На самом деле никакого шара, конечно, не было, но Павлу такая визуализация очень помогала сконцентрироваться. Теперь оставалось только ждать.
К счастью, недолго. Еще до того, как в окно микроавтобуса постучал Макс, Павел «услышал» приближение группы людей. И в том, что это была «их» группа, а не кто-то посторонний, случайно забредший сюда, сомнений не возникло – настроиться на мысли этих людей ему не удалось. Вокруг них висело защитное ментальное облако, сквозь которое ничто не проникало.
А ему, Павлу, сейчас ох как хотелось проникнуть в разум отца, прочитать его гнилые мысли, понять, ЗА ЧТО Венцеслав так ненавидит сына? Неужели только за его внешность? За то, что он не такой, как все?
Но пока – не получалось. А потом ему стало не до того – ехавшая первой машина остановилась перед перегородившим дорогу микроавтобусом. Два джипа, следовавшие за ней, тоже застыли, мрачно таращась тонированными стеклами.
Из машин никто не выходил, но Павел почувствовал, как защитное поле стало сильнее. А они молодцы, эти экстрасенсы, ничего не скажешь! Совместные усилия драконов пока не могли пробить их защиту. А он, Павел, по плану должен был вступить в противостояние по сигналу Макса. До тех пор ему следовало тихо сидеть в машине, не давая о себе знать.
А вот и Макс. Вышел из-за дерева и остановился перед капотом первой машины:
– Господин Кульчицкий, а мы за вами! Выходите, не задерживайтесь, нам пора! Если вы будете послушным, больше никто не пострадает.
Передняя дверь со стороны пассажирского сиденья открылась, и из машины неторопливо выбрался невысокий, жилистый, явно хорошо тренированный тип в черных очках, лысый.
Дворкин! Цепной пес отца! Он тоже участвовал в охоте!
Павел попытался прощупать сознание секьюрити. Бесполезно – он в коконе защиты.
– А я тебя помню, урод, – презрительно процедил Дворкин. – Это ты был там, возле лечебницы. А знаешь, я тебя искал, долго искал. А ты – опаньки, и сам в гости заглянул! Молодец, облегчил нам задачу.
– Зачем же вы меня искали, дражайший Александр Лазаревич?
– Парня нашего верни, ублюдок!
– Какого еще вашего парня?
– Пашку!
Нет, это неправильно! Что значит – «нашего парня»? И почему Пашку, а не «этого урода»? И почему он произнес это так… так неправильно? С горечью, с чувством потери?
Но разобраться в этом Павлу не дали: Макс взмахнул рукой – это означало начало операции по захвату. Павел сосредоточился и вновь закрыл глаза, а Макс тем временем издевательски переспросил:
– Ах, Па-а-ашку? А с чего вы взяли, что он ваш? Он наш, мы это еще тогда говорили. Давай, Паша, действуй!
И Павел ударил.
Глава 34
К счастью, охраны в поместье хватало – здесь дежурили не только люди Дворкина, но и сотрудники служб безопасности Мартина и Климко.
Так что ни с хорошо обученными профессионалами, ни с автомобилями на ходу проблем не возникло.
А в том, что профи – настоящие, я убедилась после крика Марфы. Переспрашивать и возмущаться – с какого это перепугу ими тетка командует? – никто не стал.
Похоже, облик нашего экстрасенса все объяснил без слов.
Буквально через минуту подкатили еще три джипа, забитые вооруженными людьми, к уже закрытым воротам торопливо бежали мужики из дворни Кульчицкого – они тоже почувствовали неладное, а хозяина здесь любили и уважали.
Пока они возились с воротами… да, не автоматизированными, их приходилось распахивать вручную, но вы видели те ворота? Не какие-то алюминиевые финтифлюшки, а тяжеленные, из обитых металлом бревен. Как и вся ограда, впрочем, не зря ведь Дворкин ратовал за решение всех вопросов здесь, в поместье, это была настоящая крепость.
В общем, пока мужики, кряхтя и сопя, распахивали створки ворот, Марфа подбежала к передней машине и забарабанила в стекло:
– Нас возьмите!
Стекло опустилось, выглянул Сергей Федченко, парень из службы безопасности Климко. Он когда-то помогал остальным вытащить меня из гнусных лапок Гизмо.
– Тетя Марфа, ну куда? – страдальчески поморщился он. – Куда вы собрались? Это мужское дело. Вы лучше не задерживайте нас!
– Ты сам не задерживай! – прикрикнула на него Марфа и кивнула на Лиду, которую пришлось поддержать под руки. Мне пришлось. – Ты же видишь, как девчонку колбасит! Но без нее там не обойтись, это раз. А кому-то надо с ней быть. Это два. И не выделять же тебе для этого боевые, так сказать, единицы? Это три. Так что не задерживай нас сам!
– Ну, вы даете, тетя Марфа, – уважительно покачала головой Серега. – Ладно, садитесь в третью машину, там должны быть места.
– Глушилку-то взял?
– За кого вы меня держите? Взял, конечно.
Мы помогли усадить Лиду на заднее сиденье джипа, втиснулись сами, и наша кавалькада рванула с максимальной скоростью сквозь распахнувшиеся наконец ворота.
Учитывая отрезок времени, когда наша девушка-экстрасенс вошла в ментальное пике, далеко отъехать Кульчицкий с сопровождением не могли.
Они и не отъехали далеко. От силы километра три в глубь леса, не дальше, но точно не скажу, мы возились с Лидой – девушке неожиданно стало совсем плохо, изо рта у нее пошла пена, она дышала так трудно, с таким свистом и хрипом, словно у бедняжки начался приступ астмы.
– Что за фигня? – сидевший рядом с нами охранник нахмурился, глядя на мучения Лиды. – Она что, больная? Так у нее должен быть этот, как его… Ингалятор! Дайте ей, а то ведь сейчас задохнется девчонка!
– Да нет у нее никакой астмы, – отмахнулась Марфа, вытирая рот девушки платком. – Трудно ей, понимаешь? Твари те, похоже, сильно ударили. Ох ты, смотрите!
Мы посмотрели.
Вернее, мы с Марфой смотрели, а парни горохом посыпались из резко затормозивших машин, спеша на помощь нашим.
Первым бежал Федченко, вытянув в сторону атакующих небольшой, похожий на автомагнитолу предмет. И, похоже, наша антенна действовала очень даже неплохо.
Потому что расстановка сил резко изменилась.
Когда мы приехали, возле своих джипов валялись охранники Кульчицкого, они стискивали кулаками виски, катались по земле и стонали. Возле переднего автомобиля стоял на коленях Дворкин, видно было, что ему тоже очень плохо, но он пытался подняться на ноги и помешать трем рептилоидам, волокшим к перегородившему дорогу микроавтобусу потерявшего сознание Венцеслава.
А над Дворкиным навис с пистолетом в руке один из тех типов, что атаковали нас возле спелеолечебницы. Видно было, что он пытается нажать на курок, но у него ничего не выходит, и из-за этого мерзкая морда рептилоида выглядит еще гаже от злости.
Он что-то проорал в сторону микроавтобуса, но что – понять мы не смогли из-за криков и стонов.
А потом заработала глушилка. И пришла помощь.
Причем никаких переговоров уже не велось, наши парни сразу открыли стрельбу. И тощий тип с пистолетом, пригибаясь, побежал к микроавтобусу. За ним – двое змеюк, столбами торчавшие возле джипов, вырубая, судя по всему, охрану Венцеслава.
Но вот упал на землю один из этих двух, споткнулся и покатился на землю главный, зажимая рану на ноге – не все пули достались деревьям.
И хотя Кульчицкого успели затащить в микроавтобус – шторки там, кстати, были плотно задернуты, – разобраться, сколько тварей еще там внутри, было невозможно, но считать бой проигранным было нельзя – к раненым рептилиям уже подбегали наши.
Глушилка, судя по всему, облегчила работу экстрасенсов, во всяком случае Лида задышала спокойнее, пена изо рта у нее больше не шла. Мы даже смогли вывести ее на свежий воздух и спрятались за деревьями.
Ну да, рептилии не стреляли, так что пули летели только в их сторону, но предосторожность не повредит.
Потому что не может такого быть, чтобы они решились на захват без оружия!
Однако с их стороны стрельбы по-прежнему не было слышно, а вот двигатель микроавтобуса внезапно ожил. Неужели они бросят своих? Это ведь означает раскрыться, сообщить о себе людям!
Нет, похоже, они еще сопротивляются. Шаги парней, бежавших к раненым, замедлились, они двигались все с большим трудом, словно прорывались сквозь застывающую смолу. Наверное, змеюки перестали атаковать всех подряд, сосредоточившись только на спасении своих раненых.
Не наверное – точно. Потому что валявшиеся на земле охранники перестали корчиться от боли, а Дворкин, встав с колен, заковылял к микроавтобусу, дрожащей рукой расстегивая кобуру.
Именно заковылял – ноги явно подчинялись ему с трудом. И руки тоже, но Александр справился. Лицо его исказилось от боли, но пистолет уже был в его руке. Вернее, в обеих руках – секьюрити поддерживал ствол захватом, борясь с тремором. И тщательно прицеливался, но не в рептилий. Выстрел, второй – фонтанчики земли вскипели возле колес микроавтобуса.
– Бейте по колесам! – захрипел Дворкин. – Не дайте им уйти!
Его услышали – фонтанчиков возле колес стало больше. Но ни одна пуля не попала в цель, словно кто-то отводил им глаза или руки.
Кто-то?!
Он вышел из микроавтобуса.
Нет… Этого не может быть… Это… это неправда!!!
Похоже, нечто подобное ощутили и все остальные – выстрелы внезапно смолкли. И наступившую вдруг звенящую тишину прорезал вскрик Марфы:
– Господи, Пашенька! Сынок! Ты жив?!
– Пашка?!! – эхом отозвался Дворкин, опуская руку с пистолетом. – Так это ты нас утюжишь, что ли? Ты с ума сошел?!
Вышедший из микроавтобуса Павел вздрогнул, странно, как-то болезненно поморщился, а затем на нас всех, всех, кто находился на поляне, обрушился удар. Нет, не болевой, гораздо хуже. Мы моментально превратились в тряпичные куклы, не способные пошевелить ни рукой, ни ногой.
А Павел, пошатнувшись, схватился за виски и заорал:
– Уносите Макса и Стаса! Скорее! Я так долго не продержусь!
Из микроавтобуса шустро выскочили двое змеюк, подхватили раненых и поволокли их внутрь. Павел медленно двинулся следом, пятясь, продолжая держать в поле зрения дорогу и людей.
Он уже почти допятился до подножки микроавтобуса, когда задняя дверца первой машины распахнулась и оттуда выбралась Моника.
Я не знаю, почему на нее не подействовал ментальный удар Павла. Может, потому, что он ее не видел, а может, из-за ее состояния. Состояния ментальной пустоты.
Но сейчас это была не та Моника, к которой мы уже привыкли за последнее время. Сейчас в глазах девушки больше не было пустоты.
Эти большие карие глаза медленно наполнялись сейчас светом радости. И узнавания. И счастья. И любви…
– Арлекино? – еле слышно прошептала она, не отрывая взгляда от какого-то чужого, словно каменного, лица Павла. – Это ты? Ты… нашелся?!
По камню пошли трещины: Павел нахмурился, в его холодных глазах что-то вспыхнуло, губы зашевелились, но в этот момент из микроавтобуса вновь выскочили те двое. Один из них вогнал Павлу в шею шприц, а второй шустро подхватил обмякшее тело, затащил его внутрь, дверь закрылась, и микроавтобус с визгом покрышек рванул с места.
Глава 35
Странное место. Серое, словно выгоревшее дотла. И пепел, повсюду пепел, легкий и пушистый, вздымающийся вверх от малейшего движения.
И чем дальше Павел брел, тем сильнее становилась пепельная буря, серая вьюга забивала глаза, мешала дышать, проникала в голову, покрывая ровным слоем все воспоминания.
Вернее, гася вспышку, едва не спалившую его сознание, его личность, его сущность. А источником вспышки стала девушка. Та, чье лицо он постоянно видел в своих снах, но не мог вспомнить, кто она такая.
Но он вспомнил! В то мгновение, когда девушка назвала его… назвала его…
Как же она его назвала? Ведь именно это имя едва не раскололо его разум, разметав в клочья воспоминания о детстве, юности, Магде, Гизмо…
Но потом его что-то ужалило в шею. И он упал в огонь… И мимолетно удивился – а гореть-то совсем не больно, наоборот, огонь выжигал сомнения, усталость, боль, он соединял, сваривал расколотые части его сознания, восстанавливая целостность.
И оставляя после себя пепел.
Кажется, его вновь что-то ужалило, теперь – в сгиб руки. Слышалось приглушенное пришепетывание языка драконов, но оно шло фоном, удачно вписываясь в шуршащий мир, полный пепла.
И сварка шла все успешнее, сварочный шов становился все толще, все прочнее. А лицо девушки постепенно полностью скрылось под слоем пепла, перестав раздражать его своей навязчивостью.
В общем, когда Павел наконец очнулся, он ощутил себя прежним: сильным, уверенным в правильности выбранного пути, полным ненависти и презрения к людишкам в целом и к отцу – в частности.
И первым, кого он увидел перед собой, открыв глаза, был Аскольд Викторович.
– Вы что, дежурили у моего изголовья сутками, словно заботливая мать? – усмехнулся Павел, морщась от стянувшей рот сухости. – Тогда уж проявите заботу, дайте воды. Пить очень хочется.
– Да, конечно, – звякнула посуда, забулькала вода, и Аскольд подал ему стакан с водой. – Помочь?
– Ага, бутылочку с соской принесите. Вы что, издеваетесь, что ли? Я прекрасно себя чувствую.
– Рад это слышать! А то ведь напугал ты нас, Павлуша, ох как напугал! Я уже сто раз себя проклял за то, что отправил тебя на эту операцию, вопреки мнению твоего доктора.
– Да уж, напортачили. – О, и господин эскулап здесь, что-то химичит с капельницей. – Едва не угробили парня!
– А что случилось-то? – озадаченно наморщил лоб Павел.
– Ты ничего не помнишь? Как тогда?
– Ну почему же, как раз помню. Ну да, было тяжело, там еще целая толпа людишек набежала, да еще и глушилку свою, кажется, притащили, но ведь у нас все получилось, разве не так? Венцеслав здесь?
– Да, здесь, – Аскольд внимательно вглядывался в глаза Павла, опять попытался прощупать его сознание, но опять у него это не получилось – блок там появлялся уже на автомате, едва оно, сознание, включалось в реальность.
– Кстати, как там Макс и Стас? Ранения тяжелые?
– У Макса – не очень, кость не задета, а вот со Стасом хуже – он получил пулю в спину, повреждена печень.
– С-сволочи, – процедил Павел. – Мы ведь в них не стреляли! Хотя нет, Макс вроде размахивал пистолетом… я плохо помню… Но ведь не выстрелил же! А эти… устроили пальбу!
– Ну что ты хочешь от потомков обезьян! – Аскольд облегченно заулыбался и потрепал Павла по плечу. – А ты молодец! Макс мне рассказывал, что Кульчицкий собрал вокруг себя реально мощных менталистов. Наши с ними едва справлялись, и если бы не ты…
– Да ладно, проехали!
– Ничего себе проехали! – буркнул врач. – Тебя ведь сюда привезли выжатым досуха. Ты едва дышал, жизненных сил и энергии – ноль! Еще одно такое приключение без моего разрешения, и я уже вряд ли сумею помочь! Никакой сыворотки не хватит!
Показалось или Аскольд нервно дернулся при упоминании о сыворотке и свирепо взглянул на эскулапа? А тот виновато отвел глаза.
– Какой еще сыворотки? – решил уточнить Павел.
– Да так, – нарочито небрежно отмахнулся Аскольд, – изобретение нашего дражайшего доктора. Восстанавливающий силы коктейль на травах, основанный на старинных рецептах нашего рода.
– На травах – это хорошо, – улыбнулся Павел. – Меня мама Марфа только травами и лечила.
– Ты хотел сказать – мама Магда? – вкрадчиво уточнил Аскольд, мимолетно переглянувшись с доктором.
– Ну да, – Павел удивленно посмотрел на Аскольда. – Я так и сказал, разве нет?
– Так, так, это я глуховат, послышалось… Ну ладно, отдыхай, мне пора. Я как раз на полчаса сюда заехал перед заседанием Думы, чтобы узнать, как ты, а ты – опа, и подгадал к моему приезду, очнулся.
– А сколько дней я был без сознания?
– Дней? Часов, дружище, часов! Впрочем, почти сутки все-таки прошли, вы вернулись вчера днем, а сейчас одиннадцать утра.
– Я хочу видеть Венцеслава, где он? Надеюсь, здесь, в убежище?
– Разумеется, здесь. Но не думаю, что тебе стоит с ним видеться сейчас.
– Это еще почему? Я хочу знать – за что он так со мной? В глаза ему посмотреть хочу, в душу его поганую заглянуть!
– А ты можешь? – насторожился Аскольд.
– Что – могу?
– В душу заглядывать?
– Господи, Аскольд, – нетерпеливо поморщился Павел, – это же выражение такое! Вы лучше скажите, где держат отца?
– Павел, – вмешался врач, – вам сейчас категорически противопоказаны малейшие психологические нагрузки! А разговор с вашим, гм, папенькой вряд ли будет спокойным, разве нет? Так что вы уж потерпите, голубчик, пару деньков, пока не восстановитесь полностью, а там посмотрим.
– Кстати, у меня для тебя хорошие новости, – улыбнулся Аскольд, поднимаясь. – Скоро вся ваша маленькая семья в сборе будет.
– В смысле?
– Без твоего отца дело против Сигизмунда рассыплется, и его выпустят на свободу.
– И мы переедем в наш дом?
– Не сразу. Для начала твои мама и брат поживут здесь, в убежище, пока все не разъяснится.
– Мама? – обрадовался Павел. – Она наконец приедет сюда?
– Ну конечно! Теперь ведь за ней некому следить, Дворкин будет землю носом рыть, чтобы хозяина найти, ему не до Магдалены. Жаль, конечно, что этого пса не удалось пристрелить там, в лесу. Макс сказал, что его словно кто-то за руку держал, не позволяя выстрелить.
– Что значит – кто-то? – пожал плечами Павел. – Вы же сами сказали – там были сильные экстрасенсы. И это правда, раз меня так вывернуло и высушило. Даже толком и не помню многого, так, общий фон, без подробностей.
– А зачем нам подробности? – подмигнул Аскольд. – Нам подробности ни к чему, главное – результат! А он достигнут. Ладно, отдыхай.
Павел провел под наблюдением врача еще сутки, и все это время он спал. Похоже, организм его реально был измотан, вот он и восстанавливался сном.
Правда, очень скучным сном, без сновидений, но такой сон вроде самый здоровый и полезный, как считают врачи.
Зато когда на следующее утро доктор отпустил его домой – ну как домой, в его личный отсек, если можно так сказать, напоминавший каюту океанского лайнера, все там есть, но все очень компактно, подземелье все-таки, с метражом туговато – в общем, выйдя из больничного крыла, Павел ощущал, как его буквально переполняет кипучая энергия. Хотелось физической активности, хотелось пробежаться, и желательно по лесу.
Или хотя бы на тренажере.
Но сначала надо заглянуть к себе, принять душ, переодеться.
Переход из медицинского крыла в жилое шел через старый тоннель, заморачиваться отделкой которого драконы не стали – зачем? Ну, низковат он, своды вечно сырые, под ногами иногда крысы пробегают, ну и что? Идти-то через него от силы минут пять, а потом – большая металлическая дверь, а за ней – светлые чистые коридоры, никаких крыс, сухо и тепло.
Павел уже подходил к двери, когда за спиной его послышался странный шорох, а потом ему на плечи обрушилось что-то тяжелое.
Глава 36
Мне показалось, или парализующее поле исчезло не в тот момент, когда Павла вырубили змеюки, а на пару мгновений раньше, когда он увидел Монику?
Но именно, что на пару мгновений… И разобраться в этих мгновениях было трудно, особенно учитывая шок, накрывший меня после случившегося.
Раньше всех сориентировался Дворкин: он принялся палить вслед удалявшемуся микроавтобусу уже секунды через три после снятия блока.
Но безуспешно – по колесам он не попал… А по корпусу явно не целился, ведь там были Кульчицкие – и старший, и младший.
Автомобиль похитителей скрылся за поворотом.
Александр прошипел сквозь зубы что-то явно нелитературное и рванул к своему джипу. Ну как рванул – попытался. Но ноги его слушались пока что не очень хорошо, то ли мышцы свело, то ли сигнал от центра управления доходил до его конечностей с трудом, но с бегом у Дворкина не сложилось. Он рухнул на землю, как-то неестественно вывернув ногу. Глухо застонал, больше от злости, чем от боли, вскочил и заковылял к джипу, крича на ходу:
– По машинам! Несколько человек останьтесь с женщинами, остальные – со мной! Надо догнать их!
Охранники послушно дернулись вслед за боссом, но из его команды на ногах смог удержаться только еще один. Он и сел за руль.
Зато прибывшие с нами парни, испытавшие на себе только последнюю атаку Павла, чувствовали себя гораздо лучше. Они метнулись в свои авто, первым бежал Федченко с глушилкой. И вот уже кавалькада джипов с визгом покрышек стартовала с места, устремившись в погоню.
Только бы у них получилось! Ведь из всего арсенала противоментальной обороны у них с собой только глушилка – экстрасенсы никуда не поехали, они обессиленно сидели на земле, а наша Лидочка вообще лежала на обочине, свернувшись в комочек и всхлипывая.
Но и рептилиям особо атаковать нечем. Вернее, некем – Павел явно в отключке, двое ранены, один – за рулем.
Я тупо таращилась вслед джипам, пытаясь сгрести образовавшийся после ментального удара кисель разума в привычный грецкий орех. Ничего более страшного я до сих пор не испытывала, даже когда меня убивали в Швейцарии. Потому что тогда я все равно могла сопротивляться, я была хозяйкой своего тела!
А здесь… Ты есть, и в то же время тебя как бы и нет. Ты можешь только наблюдать за происходящим, не будучи в силах что-либо сделать. И это еще Пашка нас просто вырубил, не превратил в послушных марионеток, как сделали это с Олегом и Мартином его новые друзья…
Но почему, почему он теперь с ними? Зачем он помог выкрасть родного отца именно в тот момент, когда Венцеслав ехал утвердить в правах его, Пашку? Что с ним сделали эти твари?!
Мне на плечо легла легкая рука, но я подпрыгнула так, словно на меня упал кирпич.
– Это я, не пугайся, – на меня смотрели широко распахнутые карие глаза, переполненные горечью и недоумением. – Варь, что происходит? Где мы вообще? И почему Арлекино… ой, Павел, конечно же… почему он вел себя так странно?
Елки-палки, и вот что мне ответить этой несчастной девчонке? Я ведь психолог, а не психиатр. А психика Моники сейчас слишком подвижна, она только что от потрясения встречи с Павлом встала на место, но еще не закреплена и может соскользнуть в пустоту в любой момент.
– А что ты вообще помнишь?
– Нас привезли в спелеолечебницу, Паша был тяжело ранен, нас решили спрятать там. И там я его впервые увидела… – Моника мягко улыбнулась, в глазах ее засветилась нежность. – Дурачок смешной… Он все это время прятался от меня, потому что боялся… Думал, что я испугаюсь… А чего пугаться, он вовсе не страшный, он… он самый лучший! И самый красивый… А он прятался… Помню, я его поцеловала… – девушка нахмурилась и потерла лоб. – А потом… потом я спала, кажется… И когда проснулась – вдруг оказалась здесь, в машине, и там был Арлекино… и он уже не был ранен… А потом его утащили какие-то жуткие уроды! Варечка, – она растерянно обвела взглядом еле передвигавшихся людей Дворкина, измученных экстрасенсов, застывшие с раскрытыми дверцами джипы, – что происходит?
– Все будет хорошо, моя лапушка, – подошедшая к нам неслышно Марфа ласково обняла девушку за плечи и прижала к себе, украдкой смахнув со щек выступившие слезы. – Вернется наш Пашенька, живой и здоровый, обязательно вернется!
– А вы кто?
– А я его мама.
– Вы? Ой… – Щеки Моники вспыхнули, и она смущенно отвела глаза. – А я тут наговорила лишнего…
– Нет, дочушка, – Марфа нежно поцеловала девушку в висок и пригладила ее спутанные волосы, – не лишнего. Ты бы знала, как мне радостно стало от твоих слов! Ведь Пашенька, он… он даже надеяться не мог, что его можно любить!
– Потому что он – дурацкий дуралей, вот и не мог, – светло улыбнулась Моника.
Марфа повела девушку в сторону, спрашивая и отвечая, отвлекая ее, заговаривая. Именно заговаривая – фразы женщины становились все более складными, певучими, очень похожими на язык народных лечебных заговоров.
Ай да Марфа, ай да умница! Я знала, что она потомственная целительница и в поместье Кульчицких ее травами лечились чаще, чем обычными лекарствами, но ведь она, как оказалось, умеет лечить не только телесные раны, но и душевные. И напрасно Игорь Дмитриевич таскал к дочери всяких признанных светил психиатрии, надо было довериться настоящему солнышку – Марфе.
Тем более что женщина, убедившись, что эта так много испытавшая красивая девушка действительно любит ее приемного сына, мгновенно прикипела к Монике всей своей исстрадавшейся душой.
И снова мне пришлось подпрыгнуть на месте – прямо коза прыгучая я какая-то, честное слово! Ну а что делать – нервы натянуты, как струны. Вернее, их, нервов, судя по всему, вообще не осталось.
Как минимум – судя по высоте прыжка. А ведь всего-то мобильный у меня в кармане зазвонил.
Мартин… Только на его номер у меня стоит «Конфесса» Адриано Челентано.
Я не успела нажать кнопку ответа, как в ушах зазвенел встревоженный крик:
– Варя, Варенька, что у вас случилось?
– А… а почему ты решил, что…
– Варя, прекрати! Климко нервничал, попробовал позвонить Венцеславу, тот не отвечал. Телефон Дворкина тоже выключен. Что происходит?
– Ерунда у нас происходит, Мартин, – всхлипнула я.
Ну да, я очень сильная и мужественная, умею держать себя в руках, но ровно до тех пор, пока не почувствую чью-то заботу и поддержку. А уж если это любимый мужчина…
– Так, теперь по порядку, – Мартин явно постарался взять себя в руки, он уже не кричал, говорил ровно и по возможности спокойно. Причем по его дыханию слышно было, что он куда-то спешит. – И не волнуйся, Варенька, я уже еду, ты не одна.
– Я и так не одна, тут люди Дворкина, они уже почти пришли в себя.
– Варюша, пожалуйста, по порядку.
– Ну хорошо. Рептилоиды атаковали кортеж Кульчицкого почти сразу же после того, как они выехали из поместья. Километра через три, в лесу. Змеюки похитили Венцеслава, Дворкин с действующими парнями пытается их догнать, у них с собой глушилка. Колдуны наши вышли из строя.
– Как это? Почему? Они же справились в прошлый раз меньшими силами!
– Потому что сейчас их атаковал Павел.
– Что?!
– Мартин, приезжай побыстрее, а? Тут такое…
– Хорошо, родная, еду!
В трубке уже давно тикали короткие гудки, а я все торчала столбом, как унылый ослик Иа, не в силах даже нажать на кнопку отбоя.
Но вот из-за поворота показались джипы Дворкина и остальных охранников. Они уже не неслись, но ехали быстро. Сердце заколотилось о ребра, пытаясь вырваться навстречу машинам, долететь, узнать – как дела? Получилось у них, догнали? Пашка и Венцеслав с ними?
Наконец джипы остановились возле нас. И по лицам медленно выбиравшихся из авто парней я все поняла…
Глава 37
От неожиданности Павел не удержался на ногах и упал, пребольно ударившись локтем о каменный пол. Но подсознание уже автоматически выставило блок второй рукой, готовясь отразить повторную атаку неизвестного врага.
И враг атаковал, причем бурно, вскрикивая от…
Восторга? Переполнявшего его счастья?! Бесконечной любви?!!
Павел на несколько мгновений буквально утонул в этом океане ментального позитива и радости, забыв и о блоке, и о желании отбиваться.
Потому что отбиваться не хотелось. Ничего подобного с момента его возвращения в реальность после того ранения Павел до сих пор не испытывал.
На словах-то его любили и мать, и брат, но через скайп он не мог уловить никаких эмоций. Только слова.
А здоровенный черный котяра, исхудавший, ободранный, с поблекшей белой манишкой на груди, продолжал бодать Павла покрытой шрамами лобастой башкой, грохочуще мурлыкать и даже немного постанывать от восторга. И мять его лапами, и тереться щеками о его лицо, и пускать счастливые слюни, и…
Показалось, или в бурном океане радужного счастья все четче и четче проступало слово! Одно, но человеческое, разумное слово!
«Нашёл!»
– Ты кто?! – Павел приподнял мордаху кота и ошарашенно всмотрелся в его янтарно-желтые глаза. – Ты чей? Что ты тут делаешь? Как ты сюда попал вообще?
Хотя последний вопрос был самым простым, на него Павел смог бы и сам ответить. Потому что этот соединявший части подземного города рептилий тоннель имел ответвление, уходившее в лабиринты столь обожаемого диггерами московского подземелья.
Но сюда диггеры не совались – рептилоиды взорвали все ведущие к ним посторонние ходы. И сквозь нагромождения земли и камней теперь могли пробраться разве что вездесущие крысы.
А вот теперь – еще и этот грязный худой котяра, не отводивший сейчас от человека пристального взгляда. И это тоже было странно – насколько Павлу было известно, животные не в состоянии долго смотреть человеку в глаза, они либо отводят взгляд, либо воспринимают это как вызов и угрозу.
Но этот неправильный кот и взгляда не отводил, и угрозы в его глазах не появлялось. Только сквозь ликующую радость начали пробиваться ростки недоумения и растерянности.
И котяра все смотрел и смотрел, не мигая. И янтарь его глаз постепенно заполнял реальность, словно растворяя стены подземелья…
А потом перед глазами Павла начали проступать картинки. Только ракурс был странным и изображение утратило краски, став черно-белым.
Он совсем маленький, вокруг темно, пищат его братишки и сестренки. Им всем страшно – их забрали от мамы, засунули во что-то мягкое и неудобное, и теперь трясут. Братья и сестры плачут все сильнее, а он – он молча рвет слабыми лапками плотную штуку, в которую их засунули. Кусает едва прорезавшимися зубками, рвет мягкими когтями. Получается плохо, но получается – штука начинает лохматиться, из нее лезут какие-то шерстинки.
Но потом вдруг сердечко подкатывает к горлу, братья и сестры тоже на мгновение замолкают – странное ощущение длинного прыжка, что ли. И через пару мгновений – всплеск, сквозь странную штуку начинает сочиться вода, все в ужасе, плачут еще жалобнее, вода течет все быстрее, а он остервенело продолжает рвать когтями мерзкую штуку. Вода течет в уши, в рот, писк братьев и сестер постепенно стихает, его сердечко бешено бьется, ему совсем плохо, но вдруг штука рвется, и он из последних сил протискивается наружу. Но там тоже вода!
Он отчаянно бьет лапками, и вот снова светло, и можно дышать, но…
Вокруг только вода! И ничего больше! И лапки совсем слабые, и сил больше нет…
Вот теперь он заплакал. Закричал от страха, от отчаяния, он звал маму. Он вновь и вновь уходит с головой под воду, выныривает, вновь тонет. И плач становится все слабее, и вот уже он понимает, что все, больше он не всплывет.
Но вдруг что-то большое подхватывает его под брюшко и легко выносит из воды. Он обессиленно распластался на этом большом и теплом, а потом к нему склонилось…
Его, Павла, лицо! Только совсем юное, здесь ему лет восемнадцать-девятнадцать. И его собственный голос ласково произнес:
– А ты молодец, парень! Ты же парень? – Его переворачивают кверху брюшком, затем ласково гладят между ушками. – Парень, самый настоящий парень! Отважный, сильный, смелый и… – палец проводит по белой манишке на груди. – И благородный, как маркиз. Нет, Маркиз – слишком банально, так всех черных котов с белой грудкой и носочками называют. Я назову тебя Атос! Согласен?
Павел вздрогнул, словно сбрасывая с себя янтарное наваждение, и сосредоточенно нахмурился, массируя занывший вдруг затылок:
– Так ты – мой кот? И тебя зовут Атос?
Притихшее было мурлыканье вновь заработало на полную мощность, кот радостно ткнулся носом в щеку хозяина.
– Но почему я тебя не помню? Почему тебя нет в моих воспоминаниях?
Затылок ныл все сильнее, в глазах потемнело от боли.
Атос обеспокоенно завозился, запрыгнул на плечи сидевшего на земле Павла и улегся воротником на его шею и плечи, мягко массируя лапками затылок хозяина.
И боль начала отступать! А массаж кота словно разминал не только собственно затылок, но и разум Павла, его сознание, его память.
«Вытаптывая» все новые и новые картинки.
Вот они с Атосом нежатся на полянке, светит солнышко, совсем еще молодой кот весело гоняется за бабочками, он, Павел, дремлет, подставив лицо солнечным лучам. И вдруг, не открывая глаз, радостно произносит:
– Привет, мама Марфа!
На полянку из-за деревьев выходит статная красивая женщина с уложенной вокруг головы толстой русой косой. В руках у нее – прикрытая чистым полотенцем корзинка, откуда доносится чудесный запах парного молочка. Кот, возбужденно мяукая, подбегает к женщине и просительно становится на задние лапки, та ласково треплет его за ушами и наливает в блюдечко белую вкусность.
Мама Марфа? Не Магдалена? Но… как это?!
А вот другая картинка, от которой позвоночник его становится ледяным. Он рвет, завывая от ярости, ненавистного врага, вдруг словно раскаленный прут пронзает тело, он отлетает, падает, но не отводит взгляда от врага. А тот с перекошенным лицом, с совершенно обезумевшим взглядом поворачивается к связанной девушке, которая лежит на полу маленькой пещерки. И лицо это Павлу знакомо по его собственным воспоминаниям.
Это его брат, Гизмо! Но… но что происходит?
Почему откуда-то из темноты появляется он, Павел? И воздух буквально сотрясается от волны испепеляющего гнева и презрения, направленной на Гизмо…
И очередное воспоминание.
Кот лежит на руках той девушки, что была в пещере, впереди, пошатываясь, идет он и несет на руках Гизмо. Они как раз выходят из леса, навстречу бегут люди, в их числе – Магдалена, и Марфа, и Венцеслав.
Они все смотрят на Павла, и в глазах их диаметрально противоположные чувства.
Радость, беспокойство, вина, любовь – у Марфы.
Шок и недоумение – у Венцеслава.
Слепящая, сбивающая с ног ненависть и злоба – у Магдалены…
И этой ненависти столько, что она заполняет его разум, тянется черным щупальцем дальше, к сердцу, к разуму, взламывая, словно проросший из-под земли чудовищный корень, свежеположенный асфальт его воспоминаний.
И вот он смотрит на Магдалену уже не глазами кота, а своими собственными…
Он вспомнил. Вспомнил все.
ОНИ ОБМАНУЛИ ЕГО!!!
Примечания
1
Читайте роман Анны Ольховской «Давай не поженимся!», издательство ЭКСМО.
(обратно)2
Читайте роман Анны Ольховской «Драконовское наслаждение», издательство ЭКСМО.
(обратно)3
Читайте роман Анны Ольховской «Драконовское наслаждение», издательство ЭКСМО.
(обратно)4
Читайте роман Анны Ольховской «Драконовское наслаждение», издательство ЭКСМО.
(обратно)5
Читайте роман Анны Ольховской «Эти глаза напротив», издательство ЭКСМО.
(обратно)
Комментарии к книге «Призрак из страшного сна», Анна Николаевна Ольховская
Всего 0 комментариев