«Берег мародеров»

Берег мародеров (fb2) - Берег мародеров (пер. Андрей Сергеевич Шаров,Владимир Б. Постников) 421K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Хэммонд Иннес

Хэммонд Иннес Берег мародеров

ЧАСТЬ 1 ИСЧЕЗНОВЕНИЕ УОЛТЕРА КРЭЙГА

Глава 1 ПРЕРВАННЫЙ ОТПУСК

Корнуолл зовут берегом мародеров. Отправляясь туда в отпуск, я представлял себе мародера в виде эдакого живописного головореза, каким он и был много веков назад, когда заманивал ложными маяками суда на верную погибель, а как только корабль разбивался о прибрежные камни, выходил в бушующее море и, перерезав глотки команде, смывался с награбленным добром. Однако я не думал, что Корнуолл по-прежнему остается все тем же берегом мародеров, а уж о современных «мародерах», которых мне предстояло встретить в гавани под сенью этих мрачных утесов, и вовсе понятия не имел. Вообще-то я собирался отдыхать в Озерном крае, однако судьба возжелала, чтобы из-за назревающего кризиса мой сотрудник остался за своим письменным столом в отделе новостей и чтобы я избрал себе для отдыха мыс Лизард.

Остановился я в Черч-Коув. Утопающие в цветах белые коттеджи под камышовыми крышами беспорядочно растянулись по долине до темной расщелины—бухточки, где понемногу приходил в запустение круглый домик с кабестаном на лодочном пляже: лодки здесь уже не швартовались. Коттедж Керриса, в котором я поселился, стоял в верхнем конце деревушки и упирался в какую-то ферму. Собственно, коттедж состоял из двух построек, соединенных с таким расчетом, чтобы получилась гостиница. Керрис, который своими руками сколачивал их, был очень горд тем, что у него вышло. Не успел я пробыть там и полчаса, как он уже повел меня осматривать помещения, улыбаясь беззубым ртом и демонстрируя мне те предметы, которые ему удалось снять с судна «Клан Малькольм», затонувшего предыдущей зимой. За зиму Керрис перестелил полы во всем доме и, насколько я мог догадаться, в дело пошло дерево тоже с «Клана Малькольма». Ступени крыльца были обиты медью, в комнатах — стулья и фонари все с того же незадачливого судна. Он был крупным мародером, этот Керрис. Когда я удивился, что ему удалось натаскать столько добра с одного судна, он грустно улыбнулся и покачал головой.

— Да, сэр, крушение было роскошное, — сказал он. — Такого у нас никогда больше не будет, никогда... Он напоролся на прибрежные камни по нашу сторону Лизарда. Влез на скалы, да и сломал себе хребет. Спасать корабль было бесполезно, поэтому Ллойд разрешил жителям Кэджуита, у кого есть желание, выйти в море и спасти, что удастся, ну, а привезенное имущество выставить на деревенском аукционе за комиссионные. — Он снова покачал головой. — Да, шикарное было крушение, сэр. Будь у нас хоть одно такое каждую зиму, и работать было бы ни к чему.

Пять дней я купался, блаженно бездельничал, сидел в харчевнях и лакомился корнуоллской сметаной. И вдруг в четверг меня потрясла газетная афиша на Лизарде. Я остановил машину и вперил взор в газету. Вокруг ларька, читая и негромко переговариваясь, стояли группками отдыхающие. Европа, Гитлер, страх остального мира перед нацизмом — все это, казалось, окутало городок, как приползший с моря туман. Выскочив из машины, я купил экземпляр «Дейли рекордер» — газеты, в которой я работал. Британия призывала резервистов, а из Франции поступали сообщения о мобилизации. Я швырнул газету на заднее сиденье и поехал дальше, к Гануоллоу Черч-Коув, что по другую сторону Маллиона. Стоит ли портить себе отпуск, сокрушаясь по поводу обстановки в мире? Разве этот кризис — такая уж неожиданность? Правда, теперь положение изменилось, и немецкое верховное командование вполне может решиться нанести молниеносный удар по Польше, а затем, если понадобится, свести счеты с демократиями на Западном фронте.

Размышляя об этом, я пересекал Гунхиллские холмы. В ноздрях стоял тяжелый теплый дух земли, распарившейся на солнце после дождя. К полудню я приехал в Гануоллоу Черч-Коув. Двумя днями раньше на автостоянке было не меньше трехсот машин. Сейчас я едва насчитал полсотни. Пляж опустел, однако денек выдался славный. Я искупался и прошелся по пляжу. Коротконогий толстяк в сером фланелевом костюме и лихо заломленной панаме кивнул мне.

— Дело дрянь, а? — сказал он.

— Куда уж хуже, — отозвался я. — Зато какой денек.

— Да, — согласился он, — тут уж ничего не скажешь. И нам, пожалуй, лучше не упускать эти деньки. Из нашей гостиницы двоих уж призвали. Прислали вчера вечером телеграммы.

Пятиминутный разговор с этим господином привел меня в уныние. После второго завтрака я попробовал было почитать, однако никак не мог сосредоточиться, забыть, что пляж пуст. Я искупался — третий раз на дню— и, вернувшись к чаю домой, застал коттедж покинутым: уехали две пары. Один из соседей числился в экстренном резерве, другой получил телеграмму со службы.

И тем не менее по дороге с пляжа я видел, как убирают урожай, и обогнал стадо коров, которых гнали на фермы доить. События внешнего мира коснулись Корнуолла лишь постольку-поскольку, через приезжих. Собственно Корнуолл они не трогали. Извечная нескончаемая борьба человека за то, чтобы вырвать у земли и моря пропитание на зиму, продолжалась, как и прежде. Это была реальность. Тогда как другой мир — мир дипломатии, пропаганды, машин, скученных масс населения, трясущихся от страха перед грозящей катастрофой — был искусственным, каким-то запутанным кошмаром, придуманным Цивилизацией. Я сидел за чаем, охваченный Ужасом происходящего. Перед мысленным взором проносились картины последней войны. Я тогда еще учился в школе, но нельзя сказать, что война обошла меня стороной. Я вспомнил кадетский корпус — мальчишек, которые ушли и уже больше не вернулись, затемнение в Лондоне и лучи прожекторов, шарящие, будто карандаши, в небе, эшелоны с солдатами, санитарные поезда, лагерь в Саммердауне под Истборном. Потом мне вспомнились книги и пьесы, созданные уже после — «Конец пути» Шерриффа, «На Западном фронте без перемен» Ремарка (роман, ныне запрещенный в Германии) и «Огонь» Анри Барбюса. Такое просто не должно было повториться. И тем не менее — могло. Пришло новое поколение, и весь ужас войны утонул в том чудовищном славословии, которым занята безжалостная пропагандистская машина; взмывая под своды залов и отражаясь от них, эта трескотня одурманивала нацию, всецело предавшуюся вагнеровскому идолопоклонству.

Мои раздумья прервало радио — мягкий голос диктора сообщил прогноз погоды. Будто завороженный, я ждал продолжения, ждал вопреки желанию отстраниться от всей этой чертовщины и наслаждаться отпуском. Новые столкновения на польской границе. Берлин сообщает, что десять германских солдат убиты на своей стороне границы. В Данциге арестованы польские таможенники. Мобилизация во Франции, новый призыв британских резервистов... Я встал и вышел из дома в тишину вечера. Голос диктора преследовал меня, когда я шел по улице. Я направился к бухточке, потом свернул налево, к Кэджуиту. Добравшись до вершины утесов, я задержался на мгновение и посмотрел вниз на спокойное, как ртуть, море, ласково лизавшее обрамленный скалами берег. Крики чаек, будто бальзам, успокаивали обуреваемый тяжкими думами разум. Этот громкий пронзительный крик всегда напоминал о каникулах — с самого раннего детства я неизменно проводил их на этом каменистом побережье. Здесь царили покой и тишина. Я оглянулся на вереницу коттеджей, тянувшихся вдоль долины к бухточке. Что бы ни случилось, приятно было сознавать, что это побережье и эти коттеджи будут по-прежнему умиротворяюще действовать на тех, кто останется в живых, и на последующие поколения. Вдоль берега легко скользили два баклана, черные кончики их крыльев ясно виднелись в косых лучах солнца. Воздух был тих и недвижен, отполированная поверхность моря совершенно не колыхалась, отчетливо просматривались белые прожилки зарождавшихся у Лизарда течений. Иногда пятнышко темной потревоженной воды оказывалось стайкой макрели, а то вдруг водную гладь вспарывали сардины, затевавшие свои вечерние игры.

Я двинулся дальше. На душе щемило от этой великой красоты и полного покоя. Тот, Другой мир, отражавшийся чудовищным кошмаром на газетных полосах, казался теперь еще нереальнее. Будучи театральным критиком, я, вероятно, и сам заразился тем недугом, который частенько замечал в актерах — я был не в состоянии постичь реальность. Приучив разум и чувства отзываться на раздражители, которые истинны лишь в воображении, а не в действительности, актеры, по-видимому, представляют себе ситуацию гораздо четче, чем обыкновенные люди, но, раз ее представив, тут же забывают о ней. Им, оказывается, трудно принять ее как действительную, неоспоримую. В них подспудно живет чувство, что в урочный час упадет занавес и можно будет отправиться домой ужинать. Мне кажется, сейчас я страдал именно от этой ограниченности или, если хотите, от этой благословенной способности. Сколь ни мрачна драма, я чувствовал, что за ее рамками все же должен быть какой-то совсем другой мир. Поэтому парализующее мысль отчаяние то и дело сменялось ощущением, что все идет хорошо, ощущением, которое почти веселило меня.

После двадцатиминутной прогулки я очутился возле Чертовой Сковородки. Я обогнул этот громадный круглый фиорд с его сводчатым, образованным обросшими камнями проходом к морю, пересек подворье какой-то фермы и увидел Кэджуит. Говорят, это единственная по-настоящему рыбацкая деревенька, оставшаяся в Корнуолле. Небольшая флотилия голубых лодок, лежавших бок о бок на берегу, и пронзительно кричащие над головой чайки безраздельно господствовали над горсткой крытых камышом белых домиков. Крик чаек не стихал ни на минуту, а лодки и рыбный дух ясно говорили о промысле жителей деревни. Однако местечко казалось сонным.

Я спустился по крутой дороге к самой деревеньке. У покрытого галькой берега стояли машины. Одна из них чуть ли не упиралась багажником в спасательную лодку, к капоту машины была привязана низка макрели. Напротив машин, на куске старого рангоута, приспособленного под скамейку, сидели и курили рыбаки. Я прошагал к пивной. Внутри было темно, дым стоял коромыслом, висела теплая духота, которая часто нравится людям, работающим на открытом воздухе. На стене висела картина с изображением деревни. Позже я узнал, что она написана местным художником, но что-то в ней было не так. Я не сразу взял в толк, что же именно: деревня на полотне подавляла лодки. Будь автором картины я, она бы у меня вся пропахла рыбой.

Заказав пинту горького, я подсел к громадному мужчине в рыбацкой фуфайке. Куцая бородка еще больше подчеркивала его сходство со славянином, подкрепляя впечатление, которое создавали высокие скулы и небольшой нос. Собравшиеся о чем-то горячо спорили. Я несколько раз уловил слово «бисквит». Один старый рыбак сердито стучал по столу, но я никак не мог уразуметь, о чем спорит весь зал, и поэтому обратился с вопросом к бородачу.

— А-а,— ответил он,— они побились с ним об заклад на пять шиллингов, что он не съест дюжину бисквитных пирожных в один присест. Да вы ведь знаете, это старая игра. Казалось бы, чего там трудного, а съедите штуки четыре, и во рту у вас так пересохнет, что и глотать не сможете.

— Говорю вам, это проще простого! — заревел старик, и все понимающе засмеялись.

Тут в пивную вошел парень в рабочих брюках из из хлопчатобумажной саржи. Его парусиновые туфли на резиновой подошве промокли насквозь, волосы курчавились от воды, Он прошел в угол, где двое тянули пиво из стеклянных пинтовых кружек.

— Ну что? — спросили они.

Юноша бросил на стол телеграмму.

— Боюсь, завтра вам придется обойтись без меня,— сказал он.— Мне надо на корабль в Девонпорт. Уезжаю прямо сейчас.

Их беседа потонула во внезапной волне общего разговора.

— Целый день одно и то же,— сказал старик, собиравшийся есть пирожные,— Гости уезжают, и даже кое-кого из наших парней призвали в резерв ВМС.

— Видели, как по Каналу шел флот? — спросил кто-то.

— Корабли проходили целый день, богом клянусь,— сказал молодой круглолицый рыбак.— Я видел их со своей лодки. Идут и идут, целый день, верно, мистер Морган? — обратился он к чиновнику береговой охраны, который сидел и курил, привалившись спиной к стойке и сдвинув на затылок шляпу с белыми полями. Охранник кивнул.

— Верно, Джим, целый день.

— А ты видел, сколько их было, Джо?

— Я не считал,— спокойно, но твердо ответил Морган.

Война вторглась в дружелюбный уют бара. Мужчины постарше принялись болтать о прошлой войне. Мой сосед сказал:

— Я насчитал больше пятидесяти. Они приведут Италию в чувство, как пить дать.

Я почувствовал какую-то досаду оттого, что разговор о войне ворвался даже в теплое уединение бара.

— К черту войну,— сказал я.— Я пытаюсь насладиться отпуском.

— А чем плоха война? — спросил мой сосед, и в его глазах заиграли огоньки.— Война поможет нам перезимовать. Нам либо на войну идти, либо наниматься на пароходы.

Я взглянул на него. За смешинками в его глазах таилась серьезность.

— Да...— сказал я.— Должно быть, кризис вас здорово ударил — два года подряд и в самый разгар сезона отпусков.

— Ну, в прошлом году было еще ничего. Он пришел позже.— В его голосе слышался легкий ирландский акцент, но совершенно не было местного. Он допил свое пиво и продолжал:— Впрочем, даже тогда мне удалось сделать шесть рейсов. В этом году будет хуже. В наши дни на рыбе не больно-то заработаешь — на зиму, во всяком случае, не хватит. А правительство совсем не помогает, сэр, хотя мы ему ох как нужны, когда дело доходит до войны.

— Разве нельзя рыбачить зимой? — поинтересовался я.

Он пожал плечами.

— Мы выходим в море при первой возможности, но чаще всего оно слишком бурное. Да и потом, приходится ведь ладить снасть.

У нас тут по двести плетеных ловушек на лодку, да еще сети... А рыба уже не та, что прежде. Она уходит в другие места. Что-то такое с Гольфстримом. Рыбалка — отмирающий промысел, верьте моему слову, сэр. Нас, рыбаков, на этих берегах осталось всего тыщи три.

— Да,— согласился я,— знаю. Вон в Маллионе, к примеру, все молодые мужчины отправляются работать в города.

— Да, но здесь вы этого не встретите. Мы не боимся работы, да и молодняк наш тоже. Летом в пять утра мы уже в море, ставим ловушки. Потом возвращаешься с рыбалки и до вечера вывозишь в море отдыхающих. Иногда по три группы на дню. Это сколько же часов работы в сутки получается?

Я кивнул и заказал два пива. Сосед мой вытащил кисет, скатал самокрутку.

— Хотите? — предложил он. Мы закурили и какое-то время молча тянули пиво. Это позволило мне рассмотреть его получше. Человек необыкновенной физической силы, он был выше шести футов, широк в плечах, с мощной грудью. Портрет довершала борода. Копна темно-каштановых волос и славянские черты делали его похожим на заправского корсара.

Его взгляд встретился с моим.

— По-вашему, мне не хватает только золотых серег в ушах? — вдруг сказал он. Мне стало страшно неловко, но тут я увидел насмешливые искорки у него в глазах и, не выдержав, рассмеялся.

— Знаете,— признался я,— как раз эта мысль и пришла мне на ум.

— Вы, наверное, помните, что часть кораблей Армады разбилась именно у этих берегов. Во многих из нас течет испанская кровь. Есть и ирландская. В пору расцвета рыбацкого дела сюда приезжали из Ирландии девушки и нанимались упаковщицами,— он повернулся к стойке, бросил на нее флорин. Две половинки по шести.

— Нет-нет,— возразил я,— это за мой счет.

— Ничего подобного,— ответил он.— Уже заказано.

— Вспомните о зиме. Я-то в отпуске, мне все равно, сколько я потрачу.

Он улыбнулся.

— Я угощаю. Мы тут народ весьма независимый. Мы не паразитируем на приезжих, если они нам по душе. Наша независимость — это все, что у нас осталось. У каждого из нас — своя лодка. Вы можете пойти с нами за макрелью, и мы возьмем с вас за это деньги, но если вы нам не понравитесь, никто вас в море не повезет.

— Как бы там ни было,— сказал я, бросая взгляд на часы,— мне, пожалуй, пора в обратный путь. Я и так уже опаздываю к ужину, я ведь пришел пешком из Черч-Коув.

— Черч-Коув? — переспросил он, ставя передо мной глиняную кружку.— Я отвезу вас на лодке.

— Вы очень любезны, но тут и пешком недолго. Да и вам, наверное, не очень захочется снова выходить в море после целого дня на лодке.

— Захочется, — ответил он. — Вечерок-то славный. Я бы с удовольствием прокатился неспеша вдоль берега. Лодка на приколе. Это не займет и десяти минут.

Я снова поблагодарил его и допил свое пиво.

— Почему вы назвали его половинка по шести? — спросил я.— Что это за пиво?

— Девениша. Оно трех сортов — по четыре пенса, по шесть и по восемь за пинту. Окажись вы здесь осенью, вам бы предложили только по четыре.

Я кивнул.

— Вам нравится ходить на пароходах?

— Не так уж это и тяжело. Все было бы в норме, если б я мог забирать с собой Кэджуит. Не люблю уезжать отсюда. Прошлой зимой я сделал шесть рейсов в Вест-Индию. В Фалмуте всегда можно подыскать место на судне. На этот раз, пожалуй, попробую наняться на танкер, который ходит в Аден. Правда, если начнется война, мы понадобимся на минных тральщиках или в береговом патруле.

Я предложил ему еще кружку пива, но он отказался, и мы вышли из бара. Лишь шагая в бледном вечернем свете по деревенской улочке, я полностью осознал, до чего же огромен этот человек. Развалистой походкой и лохматой головой он очень напоминал большого медведя, и сходство это стало еще заметнее, когда он натянул высокие морские сапоги, в которых казался страшно неуклюжим.

Быстрая поездка обратно в Черч-Коув доставила мне большое удовольствие. Во-первых, потому, что я впервые смог взглянуть на побережье со стороны моря, и во-вторых — лучше узнать своего приятеля. И чем больше я узнавал о нем, тем сильнее он мне нравился. За время этой короткой поездки мы успели обсудить многое — международное положение, жизнь птиц на Шпицбергене, акции и облигации, Блумсбери и Кэджуит. У меня создалось впечатление, что мой спутник — перекати-поле, но он постоянно и неизбежно возвращается в Кэджуит, затосковав по родине. И хотя Добра он явно не нажил — обитал он в маленькой хибаре на склонах над Кэджуитом,— он, вне всякого сомнения, хорошо знал жизнь, и знание это светилось во взгляде его проницательных глаз, которые так и искрились юмором, переполнявшим этого солидного с виду человека. Душа у него была ирландская, а черты лица славянские, и это сочетание было мне непривычно.

Однажды, когда он сказал мне, что накануне акции военного займа подскочили на семь восьмых, до 89 и 3/8, и предположил, что раз уж биржа с таким оптимизмом относится к сложившейся обстановке, стало быть, война маловероятна, я не смог сдержать удивления.

— Да что вы знаете об акциях и облигациях? — невольно вырвалось у меня. Он усмехнулся.

— Я мог бы сказать, сколько стоят многие основные акции. Я неизменно читаю финансовую страницу в газете.

— Признаться, впервые слышу, чтобы рыбак читал деловую страницу в какой бы то ни было газете,— сказал я.— Зачем вам это?

— Я живу в капиталистической стране и занимаюсь индустрией отдыха. Цены на акции и облигации — барометр моих летних заработков. Когда в 35 и 36-м годах цены подскочили, я неплохо заработал. С тех пор в делах наблюдается спад, вследствие чего мне приходится наниматься на пароходы.— Он посмотрел на меня смешливыми глазами.— Я читаю много такого, чего вы, вероятно, не ожидали бы от рыбака. В Лизард-Тауне есть публичная  библиотека. Там можно брать даже пьесы.

Я очень любил пьесы, когда жил в Лондоне. Я сообщил ему, что пьесы — мой хлеб, и спросил, чем он занимался в Лондоне.

— Сперва служил в бюро по найму моряков торгового флота,— отвечал он.— Но вскоре мне это надоело, и я пошел грузчиком в порт. Одно время даже подвизался в речной полиции. Знаете, как оно бывает: встречаешь тут среди отдыхающих всяких шишек, вот они и твердят тебе, что, мол, прозябать в Кэджуите значит попусту тратить время. Так что, когда попадаешь в Лондон, работу найти нетрудно, стоит только нажать на нужные рычаги. Но Лондон — это не для мужчины. Проходит месяц-другой, и Кэджуит снова зовет меня. Я и возвращаюсь...

Вот, наверное, почему у него такая грамотная речь. Когда он беседовал со мной, в голосе его не было даже налета протяжного корнуоллского акцента. Однако я заметил, что местный выговор тут же возвращается к нему, стоит ему заговорить со здешними жителями.

Мы плыли, и он частенько прерывал разговор, чтобы показать мне любопытные отрезки береговой линии — устье Чертовой Сковородки с ее великолепной каменной аркой, Пиастровую Нору. Эта пещера снаружи не очень впечатляла, но рыбак рассказал, что приезжие университетские студенты обследовали ее на пятьсот ярдов вглубь.

— Причем большую часть пути им пришлось проделать вплавь, толкая перед собой жестянки из-под печенья с горящими на них свечами,— добавил он.

— А далеко ли можно проникнуть туда на лодке? — спросил я, подумывая о том, что мне предоставляется возможность изучить различные каменные формации. Геология была одним из моих увлечений. Рыбак ответил небрежно:

— Да нет, не очень далеко.

Мы прибыли в Черч-Коув, и я сказал:

— Надо бы нам с вами как-нибудь выбраться за макрелью.

— Когда угодно, сэр,— ответил он, стаскивая меня на спине на берег.— Здесь всякий знает, где меня найти.

— А кого же мне спрашивать? — поинтересовался я.

— Большого Логана,— сказал он, отталкивая лодку и взбираясь на борт.— Меня все так зовут.

— В честь скалы Логана? — с усмешкой спросил я.

Он серьезно посмотрел на меня и кивнул.

— Именно так, сэр. В честь скалы Логана.

Я не виделся с ним после этого целую неделю. Вернувшись в коттедж, я нашел поджидавшее меня письмо от моего редактора. Отзывать он меня не отзывал, но просил сделать ряд материалов о том, как международное положение сказывается в стране.

После ужина ко мне зашел Керрис. Он знал, что письмо было из моей газеты, и решил выяснить, уезжаю я или остаюсь.

Я объяснил, что к чему, и сказал, что меня, возможно, не будет две-три ночи — все зависело оттого, сколь далеко в глубинку придется забираться в поисках материала.

— Кстати, вы знаете Большого Логана из Кэджуита? — спросил я.

— Конечно, а что?

— Сегодня он подбросил меня из Кэджуита на своей лодке. Приятный парень, правда?

— Хороший собеседник, — ответил Керрис.— Именно собеседник.— Он взглянул на меня, и искушение посплетничать оказалось ему не по силам: — А вообще-то он непутевый. Не стоит вот этой тарелки,— Керрис покачал головой.— А ведь родом-то из хорошей семьи. Мать его была настоящей леди и жила в одном из поместий в Хелфорде.

— А отец? — спросил я.

— Этот наш, рыбак из Кэджуита.

И тут до меня дошло, почему его прозвали Логаном. Многое в его сложном характере объяснилось.

— Он родился в одном из домов возле скалы Логана? — спросил я. — Верно?

— Да, на тамошней ферме,— Керрис опять покачал головой. — Но он — человек непутевый и сам это доказал. Женился на одной бирмингемской девушке, которая приезжала отдыхать. У нее водились деньжата, и она построила дом на Флашинге в Гиллане. Милая была девушка. От добра добра не ищут, а он стал баловаться с местными девками. Развелась она с ним и опять в Бирмингем уехала. Живет теперь один в Кэджуите, в хибаре своей. — Он снова покачал головой и добавил, выходя из комнаты: —  Непутевый он, этот Большой Логан.

При этих словах я улыбнулся. Я чувствовал, что устами Керриса Большого Логана осуждают многие поколения «мародеров», Я был убежден, что он считает Логана непутевым человеком вовсе не потому, что тот забавлялся с местными девицами, а потому, что ухватив хороший куш, Большой Логан его упустил, чего никогда не сделал бы Керрис.

Родословная Большого Логана объясняла многое.

В тот же вечер я сел за стол и при свете керосиновой лампы написал первую из своих статей. Другие две, однако, шли не так легко и потребовали больших разъездов, в том числе путешествия в Девон, где я провел ночь в Пост-Бридже, посреди Дартмура, в суровом краю холмов и болот. Конфликт ударил по Корнуоллу гораздо сильнее, чем по Девону: в те дни сельские районы ощущали его лишь потому, что отдыхающие уезжали. Только потом фермеров призвали выращивать больше продукции. Правда, в городках и даже в деревнях мужчин забирали на службу, но Дартмура и еще более аграрных районов Девона это почти не коснулось. А вот в южном Девоне и южном Корнуолле атмосфера в больших городах была весьма напряженной. Я заглянул в Фалмут, Девонпорт и Плимут, но ни в одном из этих портов не было видно военных кораблей. Говорили, что большая их часть ушла в прошлый четверг. Лишь после отплытия кораблей люди стали понимать, что война на носу. Да еще после того, как на глаза стали попадаться мешки с песком, каски и противогазы.

Вернувшись на мыс Лизард, я обнаружил, что все тут более или менее по-прежнему. Отдыхающих стало меньше, жители говорили, что клиенты расторгают контракты на наем комнат. Но тем не менее отпускники продолжали прибывать, и жизнь постепенно входила нормальную колею. Большинство туристов, с которыми я беседовал, отчаянно старались не обращать внимания на новости и наслаждаться отдыхом. «Одному богу ведомо, когда мы получим следующий отпуск», — говорили они, оправдываясь. Но газеты они тем не менее читали и по-прежнему на что-то надеялись, хотя надеяться было не на что.

А потом, в четверг 31 августа, передали сообщение, что будут эвакуировать детей, и мне пришлось наново переписывать мою последнюю статью, так как отправлять их должны были в Корнуолл, благодаря чему напряженность докатилась до самых отдаленных ферм и деревень. Пятницу я провел, нежась на солнышке и купаясь в море, в надежде позабыть об угрозе войны. Но по дороге домой я увидел, как в Лизард-Таун прибывает из Мидленда первый автобус с ребятишками и их учителями. Дети выглядели усталыми, но довольными. Я остановился поболтать с ними. Для них это было захватывающее приключение. Один мальчуган, никогда прежде не выезжавший из Бирмингема, держал противогаз, который казался чуть ли не больше его владельца. Многие дети никогда не видели моря.

Дома меня встретил слегка взволнованный Керрис.

— Слыхали новости, мистер Крейг? спросил он. — Германия напала на Польшу. В полдень передавали. А у нас разместили трех мальчишек. Сорванцы, наверное. Впрочем, грех ворчать: правительство платит нам восемь с половиной шиллингов за каждого.

У меня вдруг засосало под ложечкой. Значит, все же война. Мне почему-то казалось, что Гитлер пойдет на попятный, стоит его припугнуть.

— Что ж, — сказал я, — по крайней мере, напряженному ожиданию пришел конец. И нам известно худшее.

Выпив чаю, я вышел пройтись и зашагал по тропинке, что вела вдоль утесов к Кэджуиту. Меня окутала тишина побережья, но в этом бальзаме была какая-то горечь. Меня уже не радовала, как неделей раньше, мысль о том, что берег этот вечен независимо от судьбы, уготованной моему поколению. Сейчас я скорее ненавидел его за его отрешенность, за безмятежность и красоту, на которую он не имел никакого права, теперь, когда всю Европу вот-вот начнет истязать война. Мне страшно захотелось вернуть прошлый сентябрь с его политикой умиротворения. Но это скорее был крик души, нежели рассудка. Я знал, что на сей раз такому не бывать. Мы не просто связаны с Польшей договором. Мы оказались лицом к лицу с грубой животной силой угнетения и должны были растоптать ее, прежде чем она распространится в неистовстве своем по всей Европе и подавит демократию...

Внезапно я обнаружил, что внизу виднеется Кэджуит. Я и не заметил, как пришел сюда. Он ничуть не изменился — те же вытащенные на берег лодки, те же кружащие с криками чайки, маленькие белые домики и рыбный дух. Эту рыбацкую деревушку совершенно не волновало, что где-то сейчас умирают люди, вступившие в борьбу за свободу против моторизованной армии, лишенной каких-либо мыслей, кроме тех, которыми отравила ее солдат огромная пропагандистская машина.

Я пожал плечами. Идет война или не идет, порыбачить вечерок можно. Спустившись в деревушку, я нашел Большого Логана у лебедки — он вытягивал лодки на берег. Пока проволочный трос крепили к очередной лодке, мы успели договориться, что назавтра в шесть вечера выйдем в море и поудим часок-другой. Потом я заглянул в пивнушку, где услышал, что по Каналу прошли пять эсминцев. Поговаривали, что они получили приказ захватить «Бремен», который двумя днями раньше вышел из Нью-Йорка после задержки его американскими властями. Разговорившись с одним парнем, я узнал, что пограничник видел в шести милях от берега какую-то подводную лодку, шедшую на запад. «Наверняка это немецкая «У», — заявил мой собеседник.

Как и остальные отдыхающие, я изо всех сил убеждал себя, что завтрашний день будет самым обыкновенным. Но только на воде мне удалось позабыть обуревавшее меня волнение. На пляже я был подавлен. Улечься и нежиться на солнышке я не мог, а искушение вернуться в коттедж и послушать последние выпуски новостей, которые передавались с тревожащей частотой, оказалось сильнее меня. Я механически прослушивал сообщение за сообщением. Они лишь повторяли предыдущие, зачастую даже слово в слово. Нового ничего не было — ни ультиматума, ни начала военных действий на Западном фронте, только быстрое продвижение германских войск в Польше. Когда я отправлялся в Кэджуит, меня уже тошнило от этих известий.

Забыть о нависшей над страной угрозе войны мне удалось только тогда, когда через борт лодки были закинуты две удочки, а двигатель мерно постукивал. Вскоре я увлекся вытаскиванием макрели, и все остальное перестало существовать. Большой Логан стоял у штурвала, тихо насвистывая сквозь зубы и глядя на меня. Он почти не разговаривал, разве только когда я забрасывал лесу, а он оглядывался за корму, выискивая глазами дрожащую серебристую ниточку, чтобы определить по ней, попалась макрель или нет.

Так мы дошли до мыса Дайнес и повернули обратно. Юго-западный ветер посвежел, показались низкие рваные тучи. В половине восьмого стало смеркаться.

— Ночь, похоже, будет ненастная, — заметил я.

— Да, дождь пойдет, как пить дать, — Логан скрутил себе папироску и направил лодку к утесам. — Можно попробовать сайду, — предложил он.

Волны вздымались, и далеко впереди по правому борту я видел, как они бурлят белой пеной вокруг подводного камня.

— Такое побережье надо знать как пять пальцев, — бросил я.

— Что правда, то правда. Место тут гиблое, риф на рифе. И не округлые, как у мыса Лэндс-Энд, а все острые. Видите Гэв-Рокс, вон там, у Кеннэка? — он указал вперед на зазубренные рифы, сейчас наполовину скрытые водой. Они тянулись по кривой вдоль песчаной отмели у Кеннэка. — На них села одна голландская баржа. Зимы четыре назад, кажется. Через три дня от нее ничего не осталось, кроме чугунного ахтерштевня. Он и по сей день там: застрял между камнями.

— А в последнее время у вас тут были крушения? — спросил я. — Я знаю, что разбился «Клан Малькольм», а потом?

— Здесь — нет. Было одно возле Сент-Айвза, — он закурил свою папиросу. — Ну, а что касается «Клана Малькольма», то крушение было великолепное по корнуоллским понятиям.— Он в раздумье покачал головой.— Будь у нас каждый год по такому крушению, и о зиме не надо было бы беспокоиться.

Логан переложил румпель и направил лодку вдоль берега. Мы были совсем близко, и я с трудом держался на ногах из-за волны.

— Здесь можно половить сайду, — сказал он, беря второе удилище.

Однако за десять минут, что мы кружили на этом месте, мне удалось вытащить только одну сайду — нечто среднее между маленькой меч-рыбой и угрем. Она запутала мне всю леску и была такая слизкая, что днище лодки стало скользким. Наконец Большой Логан снова направил лодку в море.

— На обратном пути поймаете еще несколько макрелей, — пообещал он.

К тому времени я уже выудил больше сорока штук. Качка усиливалась, и мне то и дело приходилось садиться на поперечину, чтобы не потерять равновесие. А Большой Логан вроде бы и не замечал, что лодка движется. Тяжесть его громадного тела, казалось, лишь придавала суденышку устойчивости, когда он, чуть расставляя ноги, ступал по доскам.

Мы были в полумиле от берега и поровнялись с Каэрлеон-Коув, когда у меня клюнуло в очередной раз. Я ощутил резкий рывок, после чего леса замерла, и я ее выбрал. Так, и есть, макрель. Попавшись на крючок, они сразу как-то замирают. Вытаскивать ее я предоставил Логану, а сам отправился ко второй удочке. Взявшись за лесу, я тут же понял, что мы наткнулись на косяк: и тут на крючке была рыбина. Я принялся выбирать лесу и вдруг уголком глаза увидел, как у основания волны ярко вспыхнула взрезанная вода. Рядом с нашей лодкой стремительно пронеслось что-то крупное. Море забурлило и заходило ходуном. Не успел я разглядеть, что там такое творится, как леса у меня в руке натянулась и меня выбросило за борт.

Казалось бы, я должен был сразу выплыть на поверхность, но меня почему-то затягивало в глубину. Легкие неожиданно опустели, воздух с бульканьем вырвался наружу, и, наверное, никогда еще не был я так близок к смерти. Я рвался наверх с наводящим ужас ощущением тяжести в груди. Казалось, легкие вот-вот заработают и наполнятся водой. Казалось, больше мне не выдержать. И вдруг я очутился на поверхности. Я плыл в вертикальном положении, ловя ртом воздух.

Почти тут же Большой Логан окликнул меня с лодки, которая развернулась и направлялась ко мне. А в следующий миг он втащил меня на борт, и я растянулся на днище лодки, пыхтя и отдуваясь. Рядом с моей головой подпрыгнула какая-то несчастная рыбина. Я повернулся на бок, и перед лицом у меня оказалась голова той самой макрели, которую я предоставил вытаскивать Логану. Она тоже попала в переплет, точно такой же, в какой мгновение назад угодил я. Я схватил ее и бросил обратно в море. Потом сел и уставился на Большого Логана.

— Что это было?

Он покачал головой и дернул себя за бороду.

— Только я снял макрель с вашей удочки и забросил грузило обратно в воду, как вдруг вся лодка заходила ходуном, — сказал он. — А вы оказались за бортом. Я оглянулся как раз вовремя — успел заметить ваши ноги. Леса у вас в руке была туго натянута, я видел. Должно быть, за нее зацепилось что-то очень большое. Эта штука не только выбросила вас за борт, да так резко, что ваши ноги даже не задели планшира, но и перерезала лесу, будто ножом.

Лодка уже шла обратно в Кэджуит, и я встал на ноги.

— Как самочувствие? — спросил Логан.

— Вымок, а так все в порядке. — Но я дрожал, и мне пришлось сесть на банку. — Часто тут у вас такое творится?

Подняв глаза, я с удивлением заметил на его лице озадаченное выражение.

— Никогда прежде не слыхал о таком, сэр, — ответил он.

— Что же это было? — не отставал я. — Крупная сайда, тунец, акула... или что?

— Ну, может, тунец или акула, — с сомнением, как мне показалось, сказал он. — У нас же была макрель на той леске, да?

Я кивнул.

— И я видел, как рядом с лодкой что-то вспороло поверхность воды, — сказал я. — Эта штука плыла у основания волны и быстро двигалась к макрели. Как вы считаете, мог это быть плавник акулы? У вас здесь бывают акулы?

— Изредка. Они появляются почти у всех берегов. — Он покачал головой. Эта, видать, была очень крупная. Посмотрели бы вы, что творилось с морем после того, как вы нырнули. Как будто кит погрузился.

Он скрутил для меня папиросу, и мы умолкли, задумчиво покуривая. Когда мы добрались до Кэджуита, я порядком продрог. Сойдя на берег, Логан первым делом повел меня в бар, где представил хозяину. Меня снабдили парой старых штанов и фуфайкой, а мою мокрую одежду повесили на просушку. Я попросил горячего рому с лимоном. Большой Логан и хозяин выпили со мной виски, после чего затеяли пространное обсуждение происшествия. Я уже решил для себя, что всему виной акула, и мне стало неинтересно. Сидя перед теплой кухонной плитой, я вскоре почувствовал, что засыпаю.

Большому Логану пришлось расталкивать меня, чтобы сообщить, что он отвезет меня обратно в Черч-Коув на лодке. Услышав, как в трубе завывает ветер, я покачал головой.

— Пойду пешком.

— Одежда ваша не высохла, да и устали вы, — уговаривал он. — Лучше уж давайте я вас отвезу. Еще не совсем стемнело, да и море не разгулялось.

Но я снова покачал головой.

— Честное слово, я предпочитаю пешком. От ходьбы я хоть согреваюсь. Если только вы не возражаете, — спросил я хозяина, — чтобы ваша одежда осталась на мне до завтра, я ее верну, конечно.

— Ради бога, — ответил тот. — Пожалуйста. А вашу мы к тому времени высушим.

Я поблагодарил его и встал. Я попытался было уплатить Большому Логану за рыбалку, но он заявил, что не примет денег от человека, которого едва не утопил. А когда я попробовал настоять, он сунул фунтовую банкноту обратно в карман моего пиджака, который я надел, хоть он и был мокрый, потому что в нем лежали мои ключи и бумажник. Логан даже предложил проводить меня по тропинке над утесами, но к тому времени я уже совсем проснулся и, подкрепившись спиртным, заверил его, что прогулка только доставит мне удовольствие.

Выходя из бара вместе со мной, он позвал двух парней помочь ему с лодкой. В вечернем свете мне еще было видно, что она болтается на привязи. Ветер все усиливался, и волны, набрасываясь на бухточку, уже с шумом шлепались на галечный пляж. Я взобрался по дороге к утесам, и крепнущий шторм налетел на меня со всей силой. Я был рад, что не принял предложения Логана подбросить меня обратно в Черч-Коув.

Поднимаясь в гору, я разогрелся, и теперь фуфайка и брюки из саржи казались очень неудобными. Под ними у меня ничего не было, а кожа моя весьма чувствительна к грубой ткани. Кроме того, туфли мои, по-прежнему мокрые, хлюпали при каждом шаге. Я отыскал двор фермы и, перебравшись по каменному перелазу, добрался до тропинки, которая огибала Чертову Сковородку. Дальше по берегу отчетливо виднелись вспышки маяка Лизарда. Небо над головой по-прежнему было довольно светлым, но различать тропу оказалось нелегко, и порой я был вынужден идти буквально ощупью, поскольку боялся оступиться. Я миновал большой дом на мысу и чуть погодя оказался у наполовину каменного, наполовину деревянного бунгало, где размещалось кафе. Половина окна, завешенного оранжевой шторой, еще пропускала свет, но другая половина уже была затемнена бурой бумагой. До меня вдруг дошло, что на три с лишним часа я совершенно позабыл о войне. Ром мгновенно улетучился, и я ощутил страшную подавленность. Одолев еще один каменный перелаз, я пошел прочь от моря по тропинке, огибавшей длинную впадину. Я переставлял ноги совершенно неосознанно, ибо голова моя была занята мыслями о фронте. Я подумал, что милосердному богу, столь близко подведшему меня в этот вечер к смерти, следовало бы довершить дело, а не оставлять меня в живых ради того только, чтобы бросить гнить в вонючих траншеях.

Меня обуяла трусость, это дитя воображения. Страх ведь порождает не сама боль, а именно ее предчувствие. Шагая по тропинке, я уже был уверен, что мне уготована ужасная смерть. Судя по тому, что смерть эту я считал неизбежной, можно было подумать, что единственная цель Гитлера — убить именно меня, и что ради этого он вот уже шесть лет держит Германию под ружьем. Поэтому, когда я чуть не налетел на человека, смутно маячившего передо мной на тропе, я слегка вскрикнул и отпрянул.

— Простите, я, кажется, вас напугал, — сказал он.

— Нет-нет, — поспешно заверил его я. — Просто я вздрогнул, только и всего. Я задумался.

— Может быть, вы укажете мне дорогу к коттеджу под названием «Карильон», который стоит где-то здесь, за этими утесами?

— «Карильон»? — пробормотал я. И вдруг вспомнил, где я видел это название. — Он не над Черч-Коув?

— Вот-вот.

Речь его была до того правильной и бесцветной, что я принял его за диктора Би-Би-Си на отдыхе.

— Если хотите, пойдемте со мной, и я вам его покажу. Он несколько в стороне от этой тропинки, с полмили дальше.

Он поблагодарил меня и пристроился сзади. Проходя мимо него, я увидел, что его плотный водонепроницаемый плащ вымок чуть ли не до пояса.

— Промокли? — заметил я.

— Да, — помолчав, ответил он. — Ходил на лодке, а на берег при таком бурном море выбраться непросто.

— Удивительное совпадение,— сказал я,— я тоже только что промок насквозь.

И я рассказал ему о своем маленьком приключении. Мне почему-то показалось, что мой рассказ произвел на него впечатление.

— Как вы думаете, что это могло быть?— спросил он, когда я кончил.

Я ответил, что, скорее всего, акула. Тропинка стала шире, он уже шел рядом со мной, и я видел, как он кивнул.

— Да, здесь, у западных берегов, они встречаются. За макрелью пришла.

Затем он заговорил о вторжении в Польшу и спросил меня, были ли какие-нибудь новые сообщения, а потом поинтересовался, не видел ли я военных судов. Я сказал, что флот прошел по Каналу неделей раньше и что с тех пор у побережья не замечено ни одного военного корабля, кроме пяти эсминцев и одной подводной лодки неизвестной национальной принадлежности.

Он вздохнул и проговорил:

— Боюсь, будет война.

— Что ж, этого и следовало ожидать,— сказал я.— И тем не менее она всегда приходит как снег на голову.— Я чувствовал, что он тоже удручен.— Вас призовут?

— По-видимому.

— Какой род войск?

— Флот.

— Все же лучше, чем многое другое,— успокоил я его.— Не траншеи какие-нибудь.

— Это-то да,— согласился он без особой радости.

Некоторое время мы шли молча. Потом, чтобы отвлечься от этих мыслей, я заговорил о побережье, о подводных камнях и кораблекрушениях.

— Рыбак, с которым я выходил сегодня, рассказывал, что от одной голландской баржи, наскочившей на Гэв-Рокс у Кеннэка, за три дня ничего не осталось.

— Да, я бывал здесь раньше,— отозвался мой спутник.— Побережье отвратительное.

Я согласно кивнул.

— Отвратительное. И, говорят, многие подводные камни даже не значатся на карте, а известны только местным рыбакам,

— Я знаю,— ответил он.— Против Кэджуита есть один большой риф, который как следует не отмечен. По-моему, хуже этого отрезка побережья я еще не видывал.

— Зато все местные рыбаки знают его,— продолжал я.— Им известно, где именно среди камней найти песчаное дно. Наверное, сведения о скальных формациях под водой передаются от отца к сыну и с каждым новым поколением эти знания пополняются.

Мы добрались до вершины мыса, и тропинка пошла направо, огибая поле.

— Вам туда,— сказал я.— Нужный вам коттедж справа.

Он поблагодарил меня, мы расстались, и его стройная фигура растаяла в темноте. Я спустился в Черч-Коув.

Глава 2 ПОДОЗРЕНИЕ

«Просим радиослушателей оставаться у приемников: в девять пятнадцать будет передано важное сообщение».

Было раннее воскресное утро, и в голосе диктора звучало непривычное напряжение. Я сидел в кухне у Керриса, курил сигареты и ждал. И вот мы услышали, что сэр Нэвил Гендерсон предъявил окончательный двухчасовой ультиматум. Потом сообщили, что в 11.15 по радио выступит премьер-министр. Вместо того, чтобы сидеть у приемника, дожидаясь известий о том, что я и так считал неизбежным, я вывел машину, погрузил в нее одежду, которую мне одолжил хозяин кабачка, и покатил в Кэджуит.

Вернувшись к машине с аккуратно завернутой в плотную бумагу моей одеждой, я увидел Большого Логана, поднимавшегося с пляжа.

— Уж не хотите ли вы сказать, что и сегодня утром выходили в море? — спросил я.

Море было довольно бурное, хотя ветер спал и утро стояло прекрасное. Логан засмеялся.

— Война или нет, кормиться все равно нужно,— ответил он.— Надеюсь, вчерашнее купание не отразилось на вашем здоровье?

— Нисколько,— я бросил тюк с одеждой на заднее сиденье и добавил, захлопывая дверцу: — Любопытная штука: по дороге в Черч-Коув я повстречал одного парня, который тоже сильно промок, высаживаясь из лодки на берег.

— Высаживаясь из лодки на берег? — Логан казался озадаченным.— И где же он высадился?

— Не знаю,— я пожал плечами.— Где-то тут, наверное. Я встретил его сразу за тем большим кафе на утесе.

— Здесь не чалилась ни одна лодка. Мы пришли последними.

— Ну, вероятно, он высадился где-нибудь дальше по побережью,— предположил я.

— С чего бы вдруг? При такой волне, как вчера вечером, никому бы и в голову не пришло высаживаться на берег на всем отрезке отсюда до Черч-Коув... если только не крайняя необходимость. Он был очень мокрый?

— Ну... по пояс-то он в воде побывал.

Впрочем, какое это имеет значение?—Его настырность начинала меня раздражать.

Логан помолчал. Он стоял, немного расставив ноги и засунув руки за кожаный ремень.

— Да как сказать...— заговорил он наконец.— Помните вчерашний вечер? Откуда нам знать, что это была рыбина?

— А что же еще? — нетерпеливо спросил я.

Он посмотрел на меня, и меня снова поразила проницательность его маленьких глаз.

— Это могла быть и подлодка,— ответил он.

Я вытаращил на него глаза.

— Подлодка?! — я вдруг засмеялся.— Но зачем подлодке наполовину выскакивать из воды и набрасываться на бедную безобидную макрель? Подлодкам корм не нужен. В любом случае подходить так близко к берегу, не всплывая, опасно.

— А разве она наполовину выскочила из воды? — спросил Логан, и я понял, что он совсем не шутит.— Вы уверены, что эта штука гналась за макрелью?

— Ну, возможно, я что-то приукрасил, говоря, будто она выскочила из воды,— ответил я.— Во всяком случае, я видел, как плавник или что-то такое прорезал воду у основания волны.

— Или что-то такое, — повторил он.— А может, перископ?

Я призадумался.

— Может быть. Только зачем ему моя леса?

— Леса могла просто зацепиться за подлодку.

— Чушь какая-то,— сказал я.

— Видели бы вы, что творилось с водой после того, как вы окунулись. Она кипела так, будто кит погрузился, черт бы его побрал. Вряд ли акула могла поднять такую волну. По крайней мере, я так полагаю.

— А что подлодке делать у самого берега?— спросил я.

— Это меня и озадачивает,— сказал он.— Но вот вы сказали, что встретили какого-то парня, и мне пришло в голову... А что если им надо было кого-то высадить?

Я снова задумался. Это казалось фантастикой, но в сущности было не столь уж невероятно. Сейчас я вспоминаю, что невероятным мне тогда казалось не само присутствие подлодки в прибрежных водах, а тот факт, что это присутствие имеет какое-то отношение ко мне. Я не привык к острым ощущениям. Моя работа — писать о драме, а не принимать в ней участие, и я не слишком-то верил, что полетел за борт из-за подводной лодки.

— Тот парень, которого вы встретили, говорил вам что-нибудь? — спросил Большой Логан.

— Да, он спросил, как пройти к коттеджу «Карильон», что стоит за утесами.

И тут мне вспомнился его безупречный английский. «Слишком уж безупречный»,— подумал я. Слово за слово я передал Большому Логану свой разговор с этим человеком, насколько я его помнил.

Беседа была вполне безобидной, но Логан явно разволновался.

— Откуда он знал, что напротив Кэджуита есть скрытый риф?

— Он бывал тут раньше,— подчеркнул я.— Может, вы сами и сказали ему об этом. Вероятно, он ходил ловить рыбу...

— А вы можете сказать, откуда ему известно, что этот риф не отмечен как следует на картах?

На это я ответить не мог. И все же я ни в коей мере не был убежден, что на таких основаниях можно посчитать человека шпионом. Однако я обрадовался тому, что Большой Логан, кажется, не понял, что в разговоре с незнакомцем я сообщил ему важные сведения о передвижении флота. Во всяком случае — утешал я себя — шпион и сам скоро получил бы эти данные.

— Идемте потолкуем с Джо,— предложил Логан.— Он в этих местах всех знает и скажет, кому принадлежит тот коттедж.

Я пошел с ним обратно в кабачок. Хозяина мы нашли в баре. Он проводил учет, радио было включено. Когда мы вошли, Джо приложил палец к губам. Двое посетителей тоже сидели и слушали.

— «Сегодня утром британский посол в Берлине вручил германскому правительству последнюю ноту, в которой говорится, что если к одиннадцати часам мы не получим из Германии сообщения о готовности немедленно, вывести войска из Польши, то наши государства окажутся в состоянии войны. Вынужден сказать вам, что такого сообщения до сих пор не получено и, следовательно, наша страна находится в состоянии войны с Германией».

Голос принадлежал Чемберлену. Сам факт войны не стал для меня большим потрясением: последние 24 часа я воспринимал ее как неизбежность. И все же у меня неприятно засосало под ложечкой.

За речью последовали объявления, начавшиеся с описания, как будут звучать сирены воздушной тревоги. Посетители поднялись и вышли из бара, один из них сказал, что должен позвонить брату. После их ухода Большой Логан повернулся к Джо.

— Ты не знаешь, кто сейчас живет в «Карильоне»? Миссис Блой умерла больше двух лет назад.

— Да уж почти три,— ответил хозяин.— С тех пор дом принадлежит одному старику по фамилии Катнер. По-моему, отошедший от дел управляющий банком. А что?

— Да ничего,— помолчав, сказал Логан.— Просто джентльмену хотелось это знать, вот и все.— Он заметил, что я удивленно смотрю на него, и поспешно отвел взор.— Ты не знаешь, у него много бывает гостей?

— А откуда мне знать? — Хозяин с любопытством посмотрел на него.

— Да, действительно, откуда... Я только...— он осекся.

В зале что-то изменилось, и мы в недоумении огляделись. Кажется, мы одновременно сообразили, в чем дело, потому что разом повернулись и уставились на приемник в дальнем конце стойки. Ток был по-прежнему включен, и мы слышали потрескивание аппарата, но передача оборвалась. В этот миг вернулся посетитель, ходивший звонить брату. Лицо его было встревожено. Он сообщил, что местная переговорная не смогла добиться ответа из Лондона.

По-видимому, мы все сделали одинаковый вывод. Я подумал о Блумсбери с его старыми домами, оказаться в которых во время бомбежки означало угодить в смертельную западню. А деревья и георгианские особняки на Мекленбургской площади — увижу ли я их вновь такими, какими я их знал?

— Если это воздушный налет,— заметил я,— значит, они времени даром не теряют.

— Может, просто проверка,— сказал вернувшийся посетитель.

— Или совпадение,— пробормотал я.— Би-Би-Си работает в авральном режиме, а Лондон, скорее всего, завален вызовами.

— Да, может, оно и так.— Большой уверенности в его голосе не слышалось.

Позже мы узнали, что объявили воздушную тревогу. Радио и телефон вышли из строя одновременно, и это дало нам возможность продолжить разговор, пока посетитель ходил на станцию, чтобы снова попробовать дозвониться.

Большой Логан искусно уклонился от беседы о владельце «Карильона», даже не потрудившись объяснить, почему он заинтересовался этим человеком. Мы пропустили по рюмочке за счет хозяина и, потолковав немного о войне, покинули кабачок.

На улице Большой Логан сказал:

— Пойдем-ка лучше поговорим с Тедом Морганом.

Морган был пограничником из береговой охраны, и я понял, что мой спутник чувствует себя не очень уверенно. С хозяином кабачка он не стал делиться своими подозрениями, так что в деревушке об этой истории знать никто не будет. Ему определенно хотелось получить подтверждение своему выводу

Пограничник считался в округе человеком проницательным, но когда меня представили ему, я засомневался, так ли это и может ли он сравниться в проницательности с Большим Логаном. Однако во всем, что касалось отношений с властями, деревенские рыбаки непременно обращались за советом к Моргану, поскольку он знал толк в таможенных предписаниях и бланках, которые им надо было заполнять. Так уж у них повелось.

Большой Логан рассказал ему все. Слегка расставив ноги и заложив большие пальцы рук за свой кожаный ремень, он, казалось, заполнил собой всю хижину. Когда Логан говорил, бородка его ходила ходуном. По сравнению с ним маленький валлиец, сидевший за письменным столом перед оптической трубой, и впрямь казался крошечным. Когда Логан умолк, я почувствовал, что Морган не очень верит ему. Он склонил голову набок на птичий манер и забарабанил пальцами по столу.

— Оно, конечно, возможно, — рассудил Морган, метнув взгляд на огромного рыбака.— Возможно... Не далее как вчера я видел милях в шести от берега нечто похожее на лодку серии «У».— Он подался вперед, не вставая со стула.— Только где он мог высадиться?

— А хотя бы в Чертовой Сковородке? — предположил Логан.

— Верно ведь! Только вчера вечером так штормило, что лодка наверняка получила бы пробоину.

— У них есть разборные резиновые шлюпки.

— Ладно, предположим, что в Чертовой Сковородке можно высадить человека с подводной лодки. Но зачем немцам это понадобилось? Наверняка они уже давно заслали к нам всех своих шпионов, которых собирались заслать.

Возражение было весьма резонное. Логан пожал могучими плечами.

— За их действия я не отвечаю,— сказал он.— Возможно, этот Катнер — шпион, и одного из офицеров немецкой подлодки послали на берег забрать у него важную информацию.

Пограничник задумался об этом, ковыряясь зубочисткой в своих мелких пожелтевших зубах. Наконец он покачал головой и сказал:

— Ты же знаешь, у нашего побережья есть акулы.

— Боже всемогущий! — внезапно воскликнул Логан, теряя терпение.— Ты что же думаешь, я не распознаю вонючую акулу, если увижу ее? Это была не акула: слишком уж большое водоизмещение. Это была либо подлодка, либо кит. А если ты думаешь, что с этого твоего насеста можно увидеть кита, тогда тебе лучше немедленно подать рапорт об отставке.

Эта вспышка гнева, похоже, совершенно не тронула маленького пограничника. Он продолжал себе барабанить по столу и ковыряться в зубах. Наконец он взглянул на меня и спросил:

— А что вы думаете по этому поводу, мистер Крейг?

Его вопрос поставил меня в затруднение. Я вовсе не был убежден в правоте Логана:

слишком уж невероятным казалось его предположение. С другой стороны, мне не хотелось обижать его.

— Я думаю,— сказал я,— этим делом следует заняться.

Пограничник повернулся к Логану.

— Чего ты от меня хочешь? Чтобы я обратился в полицию?

— Какой толк от полиции,— ответил Логан.— Либо свяжись с Адмиралтейством, либо позвони в Скотланд-Ярд и попроси передать эту информацию в военную разведку.— Только тут до меня дошло, что Логан по возрасту вполне мог участвовать в последней войне. Обычно жители английских сельских районов называют военную разведку «секретной службой».— А если ты не желаешь делать ни то, ни другое, предлагаю решить вопрос на места ном уровне.

— Это каким же образом?

— А таким. Может, ты и прав, говоря, что шпиона не стали бы высаживать с подлодки, и уж тем более на этом участке побережья. Если это немец, его могли высадить, чтобы забрать информацию. А коли так, значит, ему надо еще вернуться с этой информацией на подлодку. Мы должны помешать ему в этом.

— А может, он уже давно вернулся на свою лодку,— заметил я.

— Это прошлой-то ночью? — Большой Логан покачал головой.— Прилив был очень сильный. К тому времени, когда немец добрался до коттеджа и снова вернулся на берег, подогнать лодку к утесам уже было невозможно. Даже в Кэджуите высадиться было бы очень трудно. Я вот что предлагаю. Давайте сегодня вечером подкараулим его на утесах над Сковородкой. Если он придет, мы на месте решим, что делать.

Пограничник задумался.

— Ладно, Логан, — сказал он наконец. — Вы с мистером Крейгом будете поджидать его на утесах. Я возьму двух ребят и стану наблюдать вон оттуда, с мыса,— кивком головы он указал через окно на противоположный мыс, охранявший вход в Кэджуит с юго-запада.— Я полагаю, мы можем взять твою лодку?

Большой Логан кивнул.

— Что за вопрос. И прихвати с собой этот свой старый армейский револьвер, Тед. Он может тебе пригодиться.

Пограничник выдвинул ящик стола и, порывшись в кипе правительственных формуляров и других бумаг, вытащил револьвер. Он задумчиво повертел оружие в руке, словно оно разбудило в нем воспоминания о прежних временах.

— Для шпиономании еще вроде время не настало,— он покачал головой.— И все же, если я прихвачу его с собой, большого вреда не будет.

В половине десятого вечера я встретился с Большим Логаном на тропке над Чертовой Сковородкой. К тому времени я уже знал, что потоплена «Атения», и мучился от нетерпения: хотелось начать действовать, чтобы позабыть о страхе. В этом ощущении, по-моему, заключено губительное для морали воздействие войны. Пока я шел по тропинке от Черч-Коув, в голове у меня складывались самые дикие планы уничтожения подлодки. И только устроившись на вершине утеса и приготовившись к долгому бдению, я впервые подумал о людях на ее борту. И тогда весь ужас гибели «Атении» снова хлынул в мой разум. Журналистика и театр способствуют развитию воображения, а на войне оно — явная помеха. И хотя немцы зверски потопили «Атению», я никак не мог совладать с возникшим во мне чувством сострадания к матросам германской подводной службы, которые разбросаны по морям и которым грозит ужасная и почти неизбежная смерть в стальных корпусах их субмарин.

Впрочем, вопрос об уничтожении лодки даже и не ставился. Я был чуть ли не рад тому, что Большой Логан не испытывал достаточной уверенности в своей правоте и не стал настаивать на оповещении Адмиралтейства. Я представил себе, как под сенью мыса поджидает торпедный катер, как лодка погружается, а он мчится на всех парах и сбрасывает смертоносный груз, от взрыва которого она снова вылетает на поверхность, но уже разбитая на куски. Однако в действительности. У мыса притаилась только лодка Большого Логана, и никакого крупного вооружения на ней не было, лишь револьвер пограничника. А здесь, над утесами, сидели мы. Впрочем, возможно, никакой немецкой подлодки и нет вовсе.

По мере того, как тянулись однообразные часы, я все больше укреплялся в этом убеждении. Курить или разговаривать было нельзя; мы сидели на большом валуне у западного берега Сковородки, наблюдая за морем, пока все окружающее не потонуло в кромешной тьме. Ни звезд, ни луны — ночь была, хоть глаз выколи. Я прихватил с собой немного шоколада. Мы ели его, стараясь растянуть удовольствие подольше: как-никак занятие. Наконец я почувствовал, что клюю носом. Было почти два часа, я окоченел от холода. Я даже немного злился на Большого Логана, который посчитал мое участие в этом дурацком предприятии само собой разумеющимся. Когда я стал окончательно засыпать, предположение, что он профан по части акул, переросло в уверенность.

Казалось, не прошло и секунды, как меня растормошили. Я открыл было рот, но шершавая ладонь прикрыла его, и Большой Логан шепнул мне на ухо:

— Спокойно. Смотрите на море.

Меня охватило внезапное волнение. По-прежнему стояла темная ночь, я всматривался в нее, но видел не больше, чем если бы был слеп. И вдруг на воде показался огонек — на миг я увидел его отражение в море. Он тут же погас, и ночь стала такой же темной, как и прежде. Я даже решил, что мне померещилось.

Большой Логан был недвижим. Мне передалось его напряжение. Я едва различал очертания его головы в нескольких футах от меня. Она была слегка склонена набок. Он вслушивался, а взгляд его был устремлен туда, где, как я полагал, должно было находиться устье Чертовой Сковородки.

Наконец он встал. Я тоже поднялся на ноги, хотя ничего не слышал. Логан взял меня за руку, и мы с чрезвычайной осторожностью двинулись обратно к тропке. Мы прижались к стене большого белого дома, стоявшего за Сковородкой, и стали ждать.

— Лодка пожаловала,— шепнул он мне на ухо.— Она сейчас под нами, в Сковородке. А на утесах я видел вспышку фонаря: это ваш приятель подавал лодке сигнал.

Казалось, прошли часы, прежде чем мы услыхали шаги на тропке. Они приближались. Я почувствовал, как Логан напрягся, готовясь к прыжку. Затем шаги замерли, и почти тут же вспыхнул фонарь, красный от прикрывавшей его руки. В этом свете я отчетливо увидел стройную фигуру в непромокаемом плаще. Человек сошел с тропинки и вот-вот должен был поравняться с нами. Он спускался по крутому склону Сковородки к арке.

При всей своей громоздкости Логан был очень подвижен. Я еще и тропинку пересечь не успел, а он уже маячил внизу неясным пятном в темноте. Спускаясь по склону, я увидел, как он прыгнул. Было так темно, что я не мог разобраться, что же именно произошло. Скорее всего, человек успел обернуться. Я боялся только одного: вдруг у него окажется револьвер. Но даже если он и был вооружен, пустить оружие в ход ему не удалось. У Логана было два преимущества: выгодное положение — он находился выше — и огромная физическая сила. Оба упали вместе, а когда я добрался до них, Логан уже прижал человека к земле, закрыв ему рот рукой.

— Обыщите его,— велел он мне.

В кармане плаща незнакомца я нащупал автоматический пистолет и уже собирался вытащить его, как вдруг вспыхнул яркий свет фонаря, озаривший место свалки и едва не ослепивший меня. В памяти моей четко запечатлелась бородатая физиономия Логана на фоне этого ослепительного света. Фонарь все ближе. Вот над нами вырос высокий мужчина в военной форме, рука его поднялась и опустилась, и в свете фонаря я увидел, что она сжимает ствол большого армейского револьвера. Послышался глухой удар, и Большой Логан сразу обмяк. Человек в плаще стряхнул с себя его тело и поднялся на ноги. К моей голове приставили что-то твердое и холодное. Я понял, что это, и уже решил, что мой час настал. Фонарь так и не выключили, и я видел, что голова Большого Логана безвольно свисает с камня, а с черепа в бороду стекает струйка крови. Мне подумалось, что этот удар оборвал его жизнь.

— Мы заберем с собой обоих,— послышалась немецкая речь.

Говорил человек в водонепроницаемом плаще. Никогда еще не был я так благодарен себе за то, что выучил немецкий. Решение взять нас с собой, вероятно, диктовалось стремлением не оставлять никаких следов своей вылазки и обезопасить, насколько возможно, владельца «Карильона».

Человек в плаще обернулся ко мне.

— Считайте себя нашим пленником,— сказал он на своем безупречном английском.— Пойдете на два шага впереди. Любая попытка бежать или привлечь внимание — и вас застрелят.— Он махнул пистолетом, а сам, вместе со вторым немцем, подхватил под руки Логана. Фонарь выключили, и в неожиданно наступившей тьме я едва различал, куда иду. Спускаясь по склону к основанию Сковородки, я слышал, как за моей спиной волочатся по земле ноги Логана. Немцам часто приходилось останавливаться, чтобы получше распределить между собой вес его тела, и шум их дыхания становился все громче.

Внизу было еще темнее, и я чуть не упал на руки человека, поджидавшего у кромки воды. Он окликнул нас по-немецки.

— Все в порядке, Карл,— ответил человек в плаще.— Этих двоих надо забрать в лодку, ясно?

— Слушаюсь, господин капитан-лейтенант.

Выходило, что Логан прав: высаживали

именно командира подводной лодки. Я гадал, зачем он сходил на берег. Если он подвергал себя такому риску в самом начале войны, значит, на то была очень веская причина. Нам бы следовало сообразить, что кто-то из команды наверняка будет его встречать. Теперь поджидавший у мыса пограничник — наша единственная надежда. А может, с ним уже расправились? Может, поэтому они и были настороже?

Шлюпку подтянули ближе. Это была разборная лодка, и когда в нее положили обмякшее тело Логана, казалось маловероятным, что она выдержит еще четверых. Но она выдержала, хотя здорово осела при этом. Командир с пистолетом наготове сел лицом ко мне, двое других взяли каждый по веслу.

Мы тихо скользнули под большой аркой, служившей входом в пещеру, прежде чем свод обвалился и образовалась Сковородка. Мы вышли в открытое море, и сразу стало светлее. Уже можно было различить неясные очертания высившихся над нами утесов. Вскоре, однако, даже эта веха смазалась и растворилась в ночи. Казалось невероятным, что в этой кромешной тьме мы отыщем подлодку, но, повернув голову, я увидел крошечную точечку света прямо по ходу.

Я снова посмотрел на командира. Он следил за мной, сжимая в руке нацеленный на меня пистолет. Между нами, будто набитый мешок, лежал Большой Логан. Лодки пограничника нигде не было видно. Я подумал о сведениях, которыми, очевидно, завладел командир подлодки. Что там в них — данные о передвижении торговых судов, дислокация военно-морского флота, рейсы транспортов? Эта информация могла стоить нам многих сотен жизней, если только дать ему доставить ее на субмарину. Я чуть изменил позу, шлюпка опасно накренилась.

— Не двигаться!

Хотя командир говорил по-английски, у него был какой-то не английский голос. В нем сквозила некая холодность. Я застыл неподвижно, пистолет приблизился на пару дюймов.

Однако вопрос стоял так: либо моя жизнь и, возможно, жизнь Большого Логана, либо жизни многих других людей. Ответственность за действия лежала на мне. Я заколебался и вдруг принял решение: я прыгну на борт шлюпки, и она наверняка опрокинется. А потом — будь что будет. Я напрягся, изготовившись к прыжку...

И тут до меня донесся рев мощного двигателя. Прожектор вдруг протянул над водой белый «карандаш» света. Сделав короткий полукруг, он уперся в шлюпку и замер, ослепив нас. Рев двигателей усилился, послышалась пулеметная дробь, вокруг нас взметнулись фонтанчики воды. Один из сидевших на веслах матросов свалился мешком на дно шлюпки, едва не опрокинув ее.

Прожектор стремительно приближался к нам. Намерение катера было очевидным: он собирался таранить шлюпку. Сзади, где-то совсем рядом, раздался вдруг оглушительный взрыв. В лучах прожектора взметнулся огромный белый столб воды. Фонтан от второго взрыва полетел прямо на приближающийся корабль, и я увидел, как мимо нашей кормы пронеслась серая громада британского торпедного катера. Вода вскипала у его форштевня. Я так и не успел ничего предпринять: мы были уже возле стального носа подлодки.

Командир спрыгнул на палубу, наполовину скрытую водой. Меня тут же выхватили из шлюпки и потащили к боевой рубке. Я прошел мимо носового орудия, когда оно снова выстрелило, и уши у меня совершенно заложило. Меня подтолкнули к люку рубки, и тут я увидел, что торпедный катер разворачивается по большой дуге. Прожектор его вдруг погас, все погрузилось во тьму. Командир скатился вниз следом за мной, так быстро выкрикивая приказания, что я ничего не разобрал. Двигатели мгновенно ожили, и подлодка резко взяла влево. Тут до меня дошло, что командир боится торпеды, и я почувствовал внутри внезапную пустоту.

Огромное бесчувственное тело Логана опустили в люк чуть ли не на мою голову. Нас отпихнули в сторону, и команда спустилась вниз: двое несли раненого матроса. Люк с грохотом захлопнулся. Шум двигателей сразу же стал похож на биение огромного сердца. Было очень тепло, сильно пахло маслом. Нас запихнули на койки, чтобы мы не путались под ногами. Каждый член команды занял свой боевой пост.

Набирая ход, лодка, казалось, содрогнулась. Звякнул звонок, и через несколько секунд пол заметно накренился. Мы погружались. Погружение было срочное, и вместо дизелей взревели электромоторы. Не успели мы лечь на ровный киль, как я скорее догадался, нежели почувствовал, что лодка поворачивает. Я довольно много читал об опыте подводного флота в Великой войне и знал, чего пытается избежать командир. Я ждал. Скулы у меня напряглись, а руки были так крепко сжаты, что ногти впились в ладони.

Он раздался секундой позже — этот жуткий взрыв. Подлодка дернулась, словно наскочив на риф, послышался звон бьющейся посуды. Свет погас и, поскольку сгорели предохранители, двигатели остановились. Неожиданно воцарилась мертвая тишина, и в этой тишине можно было расслышать гул винтов торпедного катера над нами. Включилось аварийное освещение. От взрыва глубинной бомбы Логан скатился с койки в проход. Он встал уже в полном сознании, увидел меня и сказал:

— Страшно болит голова. Как будто в ней постоянно что-то взрывается. Того и гляди расколется, наверное.

Я хотел было объяснить ему положение, но тут взорвалась вторая глубинная бомба. Она была не так близко, как первая, но подлодка все равно заходила ходуном из-за плохого дифферента: нос, казалось, нырнул вниз, и тут же впереди послышался какой-то зловещий дребезжащий звук. Логан с первого взгляда понял все. Он напоминал пьяного, которого опасность мигом протрезвила. Взор его прояснился, и он сразу насторожился.

Командир выкрикнул какой-то приказ. Два моряка бросились по проходу, отпихнув Логана в сторону. За ними последовал человек, оглушивший Логана. Это был первый помощник. Воцарился ад кромешный. Слышались командные крики, матросы бежали на корму. Вдруг все стихло. Из рубки управления хлынула вода. Команда все делала вручную, чтобы поменьше шуметь. Лишь граммофон наигрывал «Дойчланд, Дойчланд юбер аллеc». Второй раз за ночь я поймал себя на том, что думаю о гибели «Атении». Заверения профессора Хэлдейна на расследовании — он сказал, что людям почти не пришлось мучиться — были весьма слабым утешением.

Балластный резервуар заполнили водой, и подлодка теперь лежала на ровном киле. Первый помощник возвращался по проходу, крича: «Die Kammer achtern ist unter Wasser, und Wasser dringt in den Maschinenraum!»

— Вы понимаете, что он сказал? — спросил Логан.

— Он сказал, что кормовой отсек затоплен и вода заливает машинное отделение,— ответил я.

Затем последовало сообщение, что вода заливает и носовые отсеки. Но к тому времени течь в рубке управления уже заделали. Вдали глухо взорвались еще две глубинные бомбы. Командир вышел из рубки, его встретил инженер-механик. Он доложил, что течь в машинном отделении заделана, но левый двигатель поврежден. Один из вахтенных, лежавший с гриппом, в полубессознательном состоянии прошел по коридору в пижаме.

— Что случилось? — спросил он.

— Много чего. Например, у тебя температура очень высокая,— последовал ответ.— Возвращайся на койку.— Затем, обратившись к инженеру-механику, командир спросил: — Как правый двигатель?

— Гребной вал треснул.

— Тогда попытайтесь запустить левый.

После этого командир долго совещался со вторым помощником. Я расслышал не все, но суть реплик помощника дала мне некоторое представление о том, что произошло после взрыва первой глубинной бомбы. Очевидно, от удара откинулся люк машинного отделения, из-за чего туда попало очень много воды. Потом под давлением внешней воды люк задраился наглухо. Более того, оказалось, что лодка теперь чересчур тяжела и зависла на глубине 50—60 футов.

— Придется опорожнить баки,— неожиданно решил командир,— даже если нефть выдаст наше местонахождение.

Второй помощник отдал команду, и вскоре даже непосвященному вроде меня стало ясно, что лодка гораздо легче и подвижнее. Тогда второй помощник и командир склонились над какой-то картой. Я мог видеть их с койки, на которой сидел. Командир, похоже, почувствовал, что я за ним наблюдаю, так как он оторвался от карты и его взгляд скользнул с меня на Логана. Он размашистым шагом пошел по коридору. Командир не успел переодеться, на нем по-прежнему был его жесткий непромокаемый плащ военного покроя, хотя в подлодке становилось страшно жарко.

— Вы ведь рыбак, да? — спросил он, остановившись над Логаном. Тот поднял глаза и кивнул.

— Так. Полагаю, что умирать вам хочется не больше нашего. Я буду рад, если вы нам поможете. Мы лежим на глубине около 50 футов, двигатели вышли из строя, а где-то наверху нас поджидает этот ваш торпедный катер. Всплыть мы не смеем. Но мы не знаем, какие течения в непосредственной близости от берега. Оставаясь внизу, мы можем напороться на камни. По моим расчетам, сейчас мы менее чем в четверти мили от бухты Кэджуита.

Большой Логан погладил бородку и посмотрел через проход на меня. Я почувствовал неожиданное возбуждение, чуть ли не ликование. По-моему, Логан догадался об этом: он повернулся к командиру, и его лицо расплылось в широкой улыбке.

— Вы стукнули меня по башке и затащили в свою жестяную рыбину,— сказал он,— а теперь еще хотите, чтобы я вызволил вас из передряги, в которую вы угодили.

— Простите, но это вы втянули нас в передрягу. Или, вернее, вот этот ваш дружок. Мы не договаривались, что нас будет стеречь британский торпедный катер.

— Торпедный катер, вон как? — Большой Логан неожиданно щелкнул пальцами.— Ну, черт меня дери! Значит, Тед Морган все же поверил мне. А еще пытался меня убедить, что это была акула.— Он ткнул командира немецкой подлодки своим толстым указательным пальцем под ребра.— Вас выдал не этот джентльмен,— он указал на меня.— Вас выдало то, что ваша чертова посудина всплывала прямо под моей лодкой, когда мы с ним в тот вечер ловили макрель! Акула! Ну, черт меня дери! — Вдруг он расхохотался. Наконец, отсмеявшись и выбившись из сил, он сказал:

— И вот вы здесь. Стоите и таращитесь, а все потому, что помешали рыбалке вот этого господина.— Я думал, у него будет новый припадок, но Логан вдруг посерьезнел.— Знаете, что я сделаю? — спросил он.— Я пойду с вами на сделку. Вы мне — бумаги, которые получили от своего дружка из «Карильона», а я вам — сведения о прибрежных течениях.

Я ждал, что командир ударит его. Он был молод, и Логан вывел его из терпения. Это был симпатичный с виду парень, стройный и поджарый, но у него были прусские черты лица, и, как все пруссаки, он был начисто лишен чувства юмора. Он даже не понял, что его высмеивают.

— Вы пленник,— заявил он, голос его был холоден и отчетлив.— Вы будете делать, как вам говорят.

— Сперва я погляжу, как вы будете садиться на Гэв-Рокс! — ответил Большой Логан и снова зашелся громким смехом.

Рука командира мгновенно дернулась, он шлепнул Логана сперва по одной щеке, потом по другой. Реакция Логана была молниеносной: одним ударом здоровенного кулака он уложил командира на месте. Помощник выхватил револьвер, в его глазах я прочел смертный приговор Логану. Меня в тот же миг схватил сзади кто-то из команды. Но когда помощник вскинул револьвер, другой офицер, появившийся из-за его спины, выбил оружие у него из рук. Это был штурман.

— Не дури,— сказал он по-немецки.— Без него нам отсюда не выбраться живыми.

Он повернулся к Логану и заговорил на ломаном английском:

 — На карту постафлен шиснь этот шельтмен и фаш, как и наш. Расве ви нас не помошет? Торпедный катер, она путет шдать нас фесь ночь. Если пы мы могли дрейфовать полмили поберешью, не потерпеф афария, мы могли пы фсплыть. Тогда мы пыли пы порядок.

— Я уже сказал этому офицеру,— отвечал Логан, указывая на распростертую фигуру командира,— на каких условиях я готов вам помогать. Море всю жизнь кормило меня, и я не побоюсь принять от него смерть, пусть даже в какой-то там доблестной жестянке с сардинами.

— Он говорит и от моего имени,— добавил я.

С моей стороны это был небольшой героический жест, ибо при мысли о смерти от удушья я почувствовал приступ дурноты. Я полагаю, что большинство людей, обладающих каким-никаким воображением, страдают легкой формой клаустрофобии, но должен сказать, что фраза Логана о доблестной жестянке с сардинами попала в самую точку. Штурман, в облике которого, как я догадался, сохранилось гораздо больше человеческого и который, следовательно, куда лучше разбирался в психологии, тут же поймал Логана на слове и принялся приводить командира в чувство. На это ушло несколько минут, так как в удар Логан вложил весь свой вес.

Наконец командир, пошатываясь, поднялся на ноги, но он был так оглушен, что прошло еще несколько минут, прежде чем штурману удалось заставить его осознать положение. А осознав, он пришел в ярость.

— И ты еще набираешься наглости торговаться со мной! — закричал он, поворачиваясь к Логану, но держась на сей раз подальше.— Ты всходишь на борт этого корабля в качестве пленного, ведешь себя как сумасшедший, бьешь командира, да еще рассчитываешь на фантастических условиях обменять свою информацию!

Он что-то приказал матросам, трое из них окружили Логана. Он сохранял невозмутимое спокойствие, но его серые глазки забегали по проходу, соизмеряя расстояния и возможности. Дело было дрянь. Штурман, между тем, продолжал тихим голосом урезонивать командира. Это были совершенно разные люди: штурман — коренастый и плотный, с круглым красным лицом, свидетельствовавшим о долгих годах морской службы: командир, напротив,— типичный наци — вспыльчивый, властный, жестокий. Все-таки штурман, похоже, добился своего, так как командир повернулся к Логану и сказал:

— Если вы поможете нам, мы высадим вас и вашего спутника на берег, как только появится возможность.

Я представил себе поверхность моря, вздымающиеся утесы, Кэджуит и лежащие за ним поля. Какой радостью было бы вырваться из этого кошмарного мирка машин, отдающего маслом, жаркого и душного. Одно слово Логана, и мы были бы спасены. Он бросил взгляд на меня. Во мне, казалось, восстало что-то упрямое и несговорчивое. Я покачал головой. Он кивнул и улыбнулся.

— Нам нужны бумаги,— сказал он.

Командир резко повернулся к нему.

— Вы их не получите, уразумейте это.

— Тогда их не получит и ваше командование,— спокойно ответил Логан.

Если человек совершенно сбит с толку и им в то же время овладевает ярость, смотреть на него неприятно. Я гадал, сколько же еще выдержат его нервы, учитывая, что служба на подводном флоте беспощадно их расшатывает. Для многих командиров субмарин в последней войне напряжение оказывалось непосильным.

Наконец немец достаточно овладел собой и сказал:

— Что ж, ладно. Останемся под водой еще на полчаса.

— И пошлете себя и свою команду на верную гибель? — спросил Логан. Он посмотрел на меня.— Это нам подходит, верно?

Мне пришлось согласиться с ним, хотя я чувствовал, что меня того и гляди вырвет.

— Вы блефуете! — сердито вскричал командир, решив припугнуть Логана. Тот пожал плечами.

— Если вы так считаете, попробуйте открыть мои карты.

Однако верх в командире все же взяла тревога. Он немного постоял, глядя на Логана, потом сказал:

— Ладно, я принесу вам эти бумаги.

Он повернулся и зашагал по коридору к офицерской кают-компании. Я посмотрел на Логана, гадая, какой ему прок в этих бумагах, коль скоро командир мог снять с них копию или просто запомнить наизусть.

— Почему бы тебе не промолчать? — шепотом спросил я.— Пускай себе налетают на рифы.

— А потому,— ответил он,— что течение здесь в сторону моря. Они в полной безопасности, но не знают этого. Если нам не удастся получить от них гарантий, что они передадут эту информацию по радио в Форт-Блокхаус, тогда мы попробуем настращать их и заставить всплыть в надежде на то, что торпедный катер все еще поблизости.

Такая перспектива представлялась довольно мрачной.

Командир вскоре вернулся. В руке он держал один-единственный листок бумаги, который он протянул штурману, а тот передал его Логану.

— А теперь подойдите сюда и покажите течение на карте,— сказал командир.

Логан бросил взгляд на бумагу и протянул ее так, чтобы я тоже мог прочесть. Всех подробностей я не помню, но в бумаге сообщались координаты — широта и долгота — места встречи трех отдельных соединений британских кораблей, одного из Гибралтара, одного из Атлантики и одного из Портсмута. Логан объяснил мне, что место встречи находится милях в тридцати к югу от маяка Шэмблс, то есть от Портленда. Из Гибралтара и Атлантики шли большей частью тяжелые корабли, а из Портсмута в основном эсминцы и минные тральщики.

Логан ткнул толстым указательным пальцем в список кораблей, направлявшихся из Атлантики.

— У них маловато эсминцев,— заметил он.— Пока они не соединятся с эскадрой из Портсмута, эти четыре корабля будут недостаточно защищены. Какая возможность для немецких подлодок!

У этой эскадры и впрямь было не так много эсминцев и торпедных катеров, как у той, что шла из Гибралтара. Встреча должна была состояться в понедельник 18 сентября в 13.30. Соединению надлежало пройти на север по Каналу мимо Даунса и совершить рейд в Кильский канал. Корабли заграждения должны были поджидать у Даунса, и в случае, если удастся подавить береговые батареи, их собирались затопить в канале. Рейд должна была сопровождать бомбардировочная авиация королевских ВВС, а чтобы не дать вражеским самолетам помешать прохождению флота, предполагалось задействовать в операции три эскадрильи истребителей.

Осознав важность и дерзость этого плана, я не мог не подивиться тому, что германская разведка сумела заполучить такую сверхсекретную информацию.

— У них есть возможность потопить эти четыре линкора? — спросил я.

— И, я бы сказал, весьма реальная,— ответил Логан.— А если тут поблизости достаточно немецких подлодок, они могут попытаться атаковать и в месте основной встречи.

Наш разговор прервал командир.

— Довольно перешептываться,— приказал он.— Давайте нам сведения, которые мы требуем.

Логан зашагал по проходу к рубке управления.

— Конечно, — сказал он, — только сперва вы передадите одно сообщение в Форт-Блок-хаус, что возле Портсмута.

Глаза командира сузились.

— Полученная мною информация у вас в руках. Выполняйте же и свое обещание.

— Вам известно, с какой целью я требовал у вас эту информацию, прежде чем вывести вас на безопасное место,— ответил Логан.— Я не хочу, чтобы ею воспользовались враги моей страны. Если вы ее переписали или запомнили...

— Да не переписывал я ее и не запоминал! — отрезал немец.

— Тогда у вас нет причин возражать против передачи сообщения в Адмиралтейство, не так ли?

Командир шагнул вперед. В его движениях было что-то вороватое, почти кошачье.

— Я не позволю, чтобы на моем корабле кто бы то ни было обзывал меня лжецом, а уж тем более какой-то там британец. Вы имеете наглость требовать, чтобы радиостанция моего корабля использовалась для передачи посланий британскому военно-морскому командованию. Да я скорее утоплю вас!

— Ну так вам недолго осталось ждать,— ответил Логан.

Штурман, внимательно следивший за разговором, сказал:

— Фы федь тоше погипнете, не только мы.

— Если эти корабли встретятся, как намечено,— ответил Логан, похлопывая по листку бумаги,— может оборваться не одна сотня, жизней. Вопрос стоит так: либо нам жить, либо им. Мы предпочитаем гибель двух британцев гибели сотен... Так что вам крышка, если вы не поклянетесь радировать мое сообщение британским властям, как только я вытащу вас из этой переделки и вы сможете просушить антенны.

— Ну что ж, как знаете,— сказал командир. В его голосе сквозила насмешка. По-моему, он рассчитывал, что напряжение сломит нас. Пролаяв какую-то команду по-немецки, он уставился на нас. Шипение сжатого воздуха, продувавшего балластные цистерны лодки, было невыносимо громким. Кажется, у меня заложило уши.

— Ну как, вы намерены и дальше скрывать нужную нам информацию? В таком случае я всплываю, чтобы помериться силами с этим вашим торпедным катером.

Мы оба молчали. Командир пожал плечами.

— Орудийные расчеты — товсь! — приказал он по-немецки и исчез в рубке.

Последующие пять минут оказались самыми мерзкими в моей жизни. В лодке явственно ощущалась напряженность. Воздух уже успел стать очень удушливым, я потел, как лошадь. Шипение компрессора постепенно стихло. Крен помощник устранил, лодка уже не раскачивалась туда-сюда и, я полагаю, лежала на перископной глубине — командир выискивал торпедный катер и выжидал.

— Продуть все балластные цистерны! Всплытие!

Сжатый воздух зашипел в цистернах, и лодка рванулась вверх так стремительно, что я услышал, как с палубы стекает вода.

Артиллеристы с проворством обезьян ринулись в рубку. Щелкнул затвор люка, и над нашими головами застучали башмаки. Взревел один дизель, и, когда нос корабля вгрызся в волны, вся лодка задрожала.

Орудийные расчеты уже должны были быть на местах. Над головой слышался плеск водоворотов, и я подумал, что вода захлестывает палубу, из-за чего повышается остойчивость лодки. После повреждения правого гребного вала скорость лодки на поверхности упала, по расчетам Большого Логана, с 18 до 9 или 10 узлов. Скорость же торпедного катера превышала 40 узлов. Ждать нам пришлось недолго: в машинном отделении звякнул звонок, все настырнее стучал единственный двигатель. Корпус, казалось, задрожал и задребезжал, шум стоял невероятный. Вдруг раздался взрыв, и мы едва устояли на ногах. У меня мелькнула мысль, что в лодку угодила торпеда. Едва я обрел устойчивость, как взрыв повторился и до меня дошло, что это стреляет кормовое орудие. Значит, торпедный катер все-таки заметил нас и мы ввязались в бой!

Совершенно невозможно понять, какие надежды обуревали меня в последующие минуты. Я был раздираем инстинктом самосохранения и чувством, которое считал чувством долга. Два эти ощущения совершенно непримиримы. Однако я отчетливо помню все возрастающий ужас при мысли о том, что окажусь запертым и задохнусь в этой чертовой немецкой посудине. Надо признать, что к концу боя эта мысль овладела мною целиком. Вероятно, я пребывал в жалком состоянии, ибо я только и помню, что нес какую-то бессвязную чепуху, а Логан, чтобы не дать мне совершенно рехнуться, тряс меня так сильно, что у меня клацали зубы.

Это были мои самые неприятные переживания, а со стороны зрелище, видимо, было просто отвратительное. Как это ни странно, впоследствии я не боялся снова ступать на борт подлодки. Наверное, эти 20 минут вышибли из меня весь страх смерти от удушья. В противоположность мне Логан, пока шел бой, сохранял полное спокойствие, хотя и сказал мне впоследствии, что никогда раньше не бывал на подводной лодке. В последней войне он служил на минных тральщиках и патрульных судах, а потом на противолодочных кораблях-ловушках. Вот и весь его опыт борьбы с подлодками.

Я плохо помню этот бой. Отчетливо врезались в память лишь стук двигателя, который, казалось, прошивал меня с головы до ног, сквозняк из открытого люка рубки, непрерывный орудийный огонь и мой ужас. Помню, что через несколько минут после начала сражения кормовое орудие прекратило пальбу. Но артиллеристы оставались на местах, а минут через десять открыло огонь носовое орудие, и в тот же миг командир приказал лечь право руля на восемь румбов.

Кажется, эта его команда и доконала меня, так как я был уверен, что она означает лишь одно — в нас пустили торпеду.

Впоследствии из разговоров офицеров и матросов я узнал, что мы всплыли примерно в полумиле от Каэрлеон-Коува, который лежит сразу же за Кэджуитом к востоку. Торпедный катер все еще был напротив Кэджуита, но через несколько секунд его прожектор засек нашу подлодку. Прожектор на катере сразу же погасили. Объясняя впоследствии свои действия штурману, командир сказал, что гул двигателей торпедного катера был отчетливо слышен из рубки и заглушал рев мотора подлодки. Был отдан приказ включить лодочный прожектор, и как только он выхватил из тьмы атакующий катер, кормовое орудие открыло огонь.

Потом лодка пошла почти точно на восток, преследуемая торпедным катером. Выстрелив, орудийный расчет зарегистрировал прямое попадание в торпедный катер, он изменил курс и вскоре скрылся из виду. Тогда подлодка развернулась на 16 румбов и возвратилась по своему прежнему курсу в надежде оторваться от торпедного катера, если тот еще был боеспособен.

О том, что произошло на самом деле, я узнал несколько месяцев спустя из разговора с пограничником, который был на борту торпедного катера. Выйдя за пределы досягаемости прожектора немецкой лодки, катер лег в дрейф и прислушался к стуку ее мотора. Как и ожидалось, подлодка погасила прожектор и легла на обратный курс. Облака к тому времени поредели, появилась довольно бледная молодая луна. Когда лодка приблизилась, катерники дали малый ход, двигатели работали еле слышно, и двинулись между лодкой и берегом, надеясь, что на фоне утесов катера не будет заметно. Эта идея сработала так успешно, что в конечном счете они вышли на огневую позицию и выпустили свою торпеду, прежде чем их обнаружили. Командир лодки сначала увидел торпеду и только потом — сам катер: след от торпеды струился в лунном свете серебристой полосой. Тогда и был отдан приказ отвернуть на восемь румбов. Одновременно лодочный прожектор нащупал катер, и носовое орудие открыло огонь. Когда субмарина легла на новый курс, пальбу продолжало кормовое орудие. Торпеда, очевидно, едва не задела борт лодки.

На этот раз орудийный расчет почти сразу же определил дистанцию, и их третий снаряд разорвался за кормой катера, серьезно повредив двигатели и ранив одного матроса. Одновременно немецкий дозорный по левому борту сообщил, что видит слева по ходу какое-то судно. Он разглядел лишь белую пену. У форштевня, но командир различил через бинокль силуэт эсминца, спешившего на всех парах к месту сражения.

Сидя в лодке, мы слышали, как выкрикивались приказы, потом по палубным пластинам над нашими головами затопали матросские ботинки. Подводники повалили в рубку, люк задраили, через несколько секунд я пережил второе срочное погружение за ночь.

На этот раз, однако, мы были достаточно Далеко от берега, и командир мог полностью Довериться картам. Дно, очевидно, было песчаное, погружались мы без дифферента, и лодка медленно легла на грунт. Почти целый час до нас доносились противные бухающие разрывы глубинных бомб, но они рвались далеко от нас. Мы приготовились к долгой отсидке.

Это и развеяло мои страхи. Время притупляет чувства, и в конце концов я сел играть в карты. То, что командир, который, само собой, был настроен по отношению к нам не слишком дружелюбно, позволил пленным заняться карточной игрой, может показаться невероятным. По-моему, причиной всему был мой страх. Это чувство заразительно, и в жаркие минуты на борту подлодки его надо избегать любой ценой.

Партия в покер, которую мы затеяли, наверное, была рекордной по продолжительности. Она началась в три часа ночи и шла с перерывами почти до следующей полуночи. Мы то сидели, то полулежали на койках, а столом нам служил упаковочный ящик с камбуза. Лампочка, горевшая в проходе как раз над нами, почти не освещала койки, где царила полутьма, в которой невозможно было разглядеть лица, и даже когда матросы наклонялись вперед, чтобы положить карты, свет озарял только их макушки. В моей памяти запечатлелась четкая картина: контраст между головой Логана и головами игравших с ним немцев. Его шевелюра вздымалась огромной копной и вкупе с бородой придавала ему дикий вид. У немцев, напротив, головы были коротко острижены, и даже те из моряков, на ком были засаленные робы, умудрялись выглядеть вполне прилично.

Большую часть времени с нами играл штурман, бывший одновременно переводчиком. По указке Логана я делал вид, что не понимаю ни слова по-немецки, и это притворство впоследствии сослужило нам добрую службу. К нам то и дело присоединялись разные члены команды. Они любезно меняли нам деньги по туристскому курсу. Спать, похоже, никому не хотелось.

Однако сразу после завтрака я почувствовал сонливость. Нам подали прессованную ветчину и крутые яйца. Какое-то время я никак не мог включиться в игру, а вот Большой Логан, наоборот, оставался бодрым. Невзирая на языковый барьер, у него как будто установились приятельские отношения с партнерами, и даже не верилось, что нашей жизни продолжает грозить опасность. Собственно говоря, атмосфера стала до того дружественной, что, слушая голос Большого Логана, гулко отдававшийся в ушах, я ловил себя на мысли, что никак не могу поверить, будто сижу не в кэджуитской пивнушке.

К полудню воздух стал заметно тяжелее, и большинство из нас отправились на боковую. Пока мы лежали на дне, механики старательно чинили левый электромотор. Он дважды заводился, но оба раза как-то странно стучал. К обеду механики бросили это, а пополудни и они завалились спать.

Единственным человеком, который, казалось, совсем не спал, был командир. Его можно было по праву считать образцом молодого немецкого нациста. Он был хладнокровен, жесток, охотно пускал в ход издевку. Но дело свое он знал. Ему едва перевалило за двадцать пять, но подчиненные во всем доверяли своему командиру. Выдержкой — особенно в бою — он очень походил на машину, и я невольно подумал, что, если вся германская армия укомплектована такими молодыми знающими офицерами, справиться с нею будет весьма непросто.

Однако, как и многие молодые немцы, особенно из пруссаков, он, похоже, совершенно не представлял себе, сколь важно знать человеческую психологию. Что касается его подчиненных, то здесь дело обстояло неплохо: он знал, как каждый из них поведет себя в определенных обстоятельствах. Но, подобно многим немцам, он не понимал англичан. Не берусь судить, превосходим ли мы немцев по уровню психической организации. Может быть. Мне случилось несколько раз вступать с ним в словесную перепалку, ибо стоило мне сказать, что я журналист, как он тут же принялся выпытывать у меня, почему Британия вступила в войну. Он никак не мог уразуметь, что единственной причиной было наше неприятие идеологии нацизма и нежелание жить под постоянной угрозой агрессии. Он с насмешкой разглагольствовал о наших империалистических устремлениях и искренне верил, что создавшееся положение подстроено Черчиллем и Иденом.

По отношению ко мне лично он тоже доказал, что не имеет ни малейшего понятия о психологических реакциях человека, привыкшего к уединенному образу жизни. Когда во время боя с торпедным катером я сорвался, он посчитал меня трусом. И чем больше он подчеркивал, что я трус, тем крепче становилась моя решимость доказать ему, что это не так.

Мы пролежали на дне до наступления новых суток. К тому времени, когда отдали приказ продуть цистерны, атмосфера была такой тяжелой, что дышать и впрямь стало больно. Но я уже излечился от боязни замкнутого пространства. Хэлдейн совершенно прав: человек может достичь такого состояния, когда его чувства до того притупляются, что перспектива смерти совсем не кажется ужасной.

Мы высунули перископ. Командир объявил, что горизонт чист, и мы наконец поднялись на поверхность. Люк рубки отбросили, и поток прохладного воздуха хлынул в субмарину. Прежде я как-то даже не отдавал себе отчета, какое это блаженство — дышать чистым животворным воздухом. Каждый из нас получил возможность выйти на платформу у рубки, и, по-моему, никогда еще несколько минут, проведенных на свежем морском воздухе, не доставляли мне такого удовольствия. Лодка шла со скоростью восемь узлов, ее палубы омывало водой, а на носу волны вскипали белой пеной. Это было красивое зрелище. Размытый контур лодки ровно скользил по вздымающимся волнам Атлантики. Ночь была облачная, но слегка подсвечивала луна.

— Мы идем точно на запад,— шепнул Логан.

— Откуда ты знаешь? — спросил я.

— Прежде всего, по луне.

— А зачем им на запад? Ведь с поломанным гребным валом и с одним неисправным двигателем им наверняка придется возвращаться в Германию на ремонт.

— Не очень-то у них сейчас много шансов проскочить проливом, а под водой они идти не могут. Наверное, они попытаются обогнуть Шотландию с севера. А может, у них есть база в Испании или еще где.

Наши охранники, державшиеся очень близко, чтобы не дать нам прыгнуть за борт, если мы попытаемся это сделать, подали нам знак, что мы уже надышались. Лодку сильно качало, и я обнаружил, что спуск по трапу рубки сродни подвигу. Мы вернулись на отведенные нам койки, и впервые с тех пор, как мы взошли на борт, я по-настоящему уснул. Вероятно, меня убаюкал непрерывный ровный стук двигателя.

Когда я проснулся, двигатель уже не работал. В носовом отсеке царила необычная суета. Свесившись со своей койки, я заглянул на нижнюю, где лежал Логан.

— Что такое? — спросил я.

— Не знаю,— ответил он, потом шепотом добавил:— Мне кажется, мы недалеко от северного побережья Корнуолла.

— Откуда ты знаешь?

Вместо ответа он протянул руку, и я увидел у него на ладони большие серебряные часы, которые он всегда носил в кармане брюк. Они были повернуты циферблатом вниз, задняя крышка откинута, обнажая светящийся компас.

— Уже пятый час,— сказал он.— Мы ушли от Кэджуита вскоре после полуночи и почти два часа держали курс точно на запад. В два двадцать мы свернули на север — очевидно, огибая Лэндс-Энд. К трем пятнадцати пошли уже почти строго на северо-восток, а минут пять назад легли в дрейф.

— Как ты полагаешь, что они задумали? — спросил я.— Может, командир передает полученные сведения на другую лодку?

Не ответив, Логан перевернул часы. Задняя крышка щелкнула. Подняв глаза, я увидел, что наш охранник уже встал со своего места на койке чуть дальше по проходу и внимательно наблюдает за нами. Люк рубки все еще был открыт. Если бы нам удалось отнять у охранника револьвер и добраться до рычагов управления балластными цистернами, мы могли бы потопить эту лодку. При распахнутом люке рубки смерть была бы быстрой. Но пока я обдумывал эту мысль, пытаясь вспомнить все рычаги и кнопки, которыми немцы пользовались у меня на глазах, по палубе у нас над головой затопали ноги и находившиеся наверху члены команды стали спускаться в люк. Последним спустился командир, и люк с грохотом закрылся. Я выругал себя за то, что мысль затопить лодку не пришла мне в голову раньше.

Отдали приказ к погружению, и было отчетливо слышно, как вода заполняет цистерны. Из носовой части доносился резкий скрежет, о происхождении которого я понятия не имел. Лодка медленно погрузилась. Наступила тишина. Появившийся из рубки командир взял головной телефон, который висел на крючке в аппаратной, и заговорил в трубку. Голос у него был приглушенный, но я разобрал слова «двигатели» и «отремонтировать». Почти тут же скрежет возобновился.

— Мы идем на юго-восток,— шепнул Логан.

— В таком случае, если ты верно высчитал наше местонахождение, мы стоим носом к берегу.

Он кивнул. Дважды субмарина наталкивалась на дно. Я убедился, что мы движемся, хотя моторы молчали. Что-то вдруг страшно заскрежетало по корпусу лодки позади наших коек, затем последовал еще один глухой удар, и лодка замерла.

Командир повесил трубку телефона и вышел в коридор.

— Порядок, ребята,— сказал он.— Прибыли.

Последовавший за этим сообщением взрыв радости едва не оглушил меня в этом замкнутом пространстве. Матросы поспешно покидали свои посты и в какой-то сумасшедшей гонке проталкивались мимо нашего охранника к рубке. Казалось, лодка опустела в считанные секунды. Охранник револьвером сделал нам знак трогаться. Мы слезли с коек, прошли по коридору и поднялись по трапу рубки.

Не могу описать удивления, охватившего меня, когда я вышел на мостик подлодки. Я полагал, мы пришвартовались к какому-то судну. В голову полезли разные предположения. Я знал, что во избежание частых и рискованных возвращений на базы лодкам необходимы суда-заправщики, и решил было, что немцы изобрели какой-нибудь корабль с ложным днищем, куда и поднялась наша субмарина. Этим, полагал я, можно объяснить тот факт, что сперва нам пришлось погружаться. Но то, что я увидел в действительности, оказалось куда более поразительным.

Глава 3 ГЕСТАПО

Наша лодка лежала в пещере колоссальных размеров. Длина ее из конца в конец составляла почти сто ярдов, но ширина — всего 40 или 50 футов. Свод высотой около 40 футов, напоминавший по форме арочный тоннель, был укреплен громадными балочными фермами. Все это освещали яркие дуговые лампы, в пещере эхом отдавался гул гигантских машин. Понимаю, что мои слова звучат как сказка: я и сам был бесконечно удивлен, увидев все это. Командир лодки, стоявший рядом со мной на мостике, заметил мое изумление и проговорил не без некоторого самодовольства:

— Миру, и особенно англичанам, еще предстоит убедиться, что Германия никогда не вступает в войну неподготовленной. Мы уже очищаем открытое море от ваших кораблей. Британские газеты станут уверять ваш народ, что Германия недолго будет этим заниматься, поскольку-де ее подлодкам придется возвращаться на родину за боеприпасами и провиантом. Вот вам решение этой проблемы. У нас тут самая настоящая морская база для подводных лодок, есть даже собственный литейный цех.

Пока он говорил, я оглядел представшую взору картину. Команда подлодки — в общей сложности человек шестьдесят — сгрудилась на носовой палубе. На самом носу три человека отцепляли громадную цилиндрическую бочку, к которой была пришвартована субмарина. Сама же бочка, прикрепленная к толстенной цепи, которая опоясывала довольно мощную на вид лебедку, была брошена обратно в воду. Я догадался, что на этой цепи лодку тащили по подводному гроту, а потом выволокли на поверхность.

— Если британская разведка обнаружит ваше логово, вам конец,— сказал я.— Здесь один выход, вас переловят как крыс в западне.

Командир рассмеялся.

— Как ни странно, эта мысль уже приходила нам в голову,— он сделал шаг ко мне.— Только не думайте, что вы и окажетесь тем незаметным героем, который сообщит о нас вашим властям. Или вы,— он повернулся к Логану. — На пропитание себе вам придется зарабатывать тяжелым трудом, а живыми вы отсюда выйдете, только когда Германия выиграет войну.

— В таком случае, боюсь, тут нам и умирать,— сказал Логан со смешинкой в глазах.

Жилы на шее командира вздулись. Я ждал неизбежного взрыва. Но он передумал и сошел с мостика на палубу.

— Боюсь, ты гладишь его против шерсти,— заметил я. Логан пожал плечами.

— Ну и что? Здесь не он начальник. И как только его посудину починят, он снова выйдет в море.

— Ну что ж, в таком случае попытайся хотя бы не ссориться со здешним начальником,— сказал я.— Нам еще придется как-то отсюда выбираться.

Тут в пещере заходило эхом суетливое «чу-чу-чу» маленького буксира, появившегося из-под арки отсека, который ответвлялся от главной пещеры. В нескольких таких отсеках я видел темно-серые кормы субмарин. Бочку к тому времени уже отцепили, на буксир перебросили трос. Его закрепили, и буксир тут же потащил лодку.

В дальнем конце пещера вдруг расширилась, образуя небольшой полукруг, от которого по радиусу отходило не менее семи отсеков. Каждый из них был достаточно широк, чтобы принять одну подлодку, и еще оставалось место для причала. Отсеки были пронумерованы. «У-34» — под таким номером числилась наша лодка — поставили к причалу № 5. Несколько человек, орудуя отпорными крюками, не давали ей биться о грубо обтесанные камни дока. Когда рубка стала вровень со створом, я увидел торчавший из воды верх глубиномера, а по бокам дока — прочные ворота, сейчас собранные гармошкой. Очевидно, был прилив. При отливе из каждого такого отсека можно было откачать воду, закрыть шлюз, и получался сухой док. Изобретательность, с которой все было сделано, просто поражала.

Как только лодка пришвартовалась, нас повели по причалу, а потом — по пандусу вверх на галерею, тянувшуюся в конце отсека. Свернув направо, мы прошли мимо отсеков 6 и 7 и поднялись по длинному пологому скату, резко отходившему влево. Он вывел нас к первой из двух верхних галерей. Здесь размещались квартиры на несколько сотен человек, с комнатами отдыха, где были бильярдные столы и инвентарь для других всевозможных игр. Здесь же размещались камбузы и гальюны, во всех помещениях стояли кондиционеры, а от сырости, столь заметной в галереях на уровне доков, предохраняли двойные двери. Стены, полы и своды галерей были так зацементированы, что, хотя тут и там виднелись потеки воды, в целом они были на удивление сухи.

Каждому члену команды выделили по клетушке с походной кроватью. Нас с Логаном передали конвоиру и отвели на верхние горизонтальные галереи в караульное помещение, где мы были представлены пожилому человеку в штатском, без перерыва курившему сигареты. У него была квадратная голова, тяжеловатый подбородок и синие глазки, посаженные слишком близко. Впоследствии я узнал, что он из гестапо. Очевидно, даже на подводном флоте нацисты не доверяли своим матросам: на этой базе было четыре агента, а позже я узнал, что на каждой подлодке непременно находился осведомитель гестапо. Эти четверо агентов, в чьи обязанности якобы входило иметь дело с доставляемыми на базу военнопленными вроде нас, делили сутки на три вахты по восемь часов и фактически были сторожевыми псами базы, обладая почти неограниченной властью. Впоследствии нам довелось изведать эту власть на собственной шкуре.

Нам задали несколько формальных вопросов, после чего нас отконвоировали вниз, в галерею на уровне доков. Напротив дока 6 мы свернули еще в одно ответвление. Здесь в камне было выбито несколько конурок, запиравшихся у входа стальными решетками. Нас с Логаном загнали в одну из них. У меня были и более неотложные нужды, чем сон, но не успел я повернуться и объяснить, что мне надо, как решетка лязгнула, ключ в замке повернулся и охранник ушел.

Кроме двух походных кроватей с тремя одеялами в изножье каждой, в камере не было никакой мебели. «Сколько же времени пролежали тут эти одеяла?» — подумалось мне. На полу поблескивала вода, было зябко от сырости. Голая лампочка в галерее осталась включенной, и от доков, где стояли подлодки, подымалось нечто похожее на холодный сквозняк, хотя нелепо было ожидать, что там может быть какое-то движение воздуха. Из угла камеры едва виднелся наклонный тоннель, ведущий к доку 6.

Спал я в ту ночь мало. Когда мы забрались наконец под одеяла, была, по-моему, половина пятого, однако необычный холод и яркое сияние лампочки не давали мне уснуть. Когда же я наконец погрузился в сон, меня почти тут же разбудил шум электросварки и грохот огромного сталелитейного цеха — такое, во всяком случае, создавалось впечатление, потому что каждый звук многократно усиливался и повторялся в пещерах и галереях. Звуки смешивались и сливались так причудливо, что кроме потрескивания электросварки я не мог отчетливо определить больше ни одного. Эхо придавало каждому звуку гулкость и раскатистость, отчего казалось, будто он усиливается устаревшим динамиком, где контроль тона настроен на громкий барабанный бой.

Я взглянул на часы. Была половина десятого. Логан крепко спал, его ноги свешивались с торца кровати. На фоне общего рева и грохота мне был слышен его храп. Я почувствовал неприятное ощущение, которое приходит всякий раз, когда холодно, но не хочется вставать с постели, и еще немного полежал без сна. Я промерз до костей, но вылезти из-под жиденьких одеял не хватало силы воли.

Ровно в десять явился конвой из трех человек — одного унтер-офицера и двух рядовых матросов. Они были при ножах и револьверах. Нас повели умываться, но бритв не дали, и даже после весьма тщательного туалета я едва узнал себя в зеркале. Из-за появившейся на подбородке жесткой щетины мое довольно продолговатое лицо как бы округлилось, глаза запали, веки покраснели. У меня был вид отпетого головореза, о чем я и сказал Логану.

— Это еще что,— с горькой усмешкой ответил он.— То ли будет, когда эти ублюдки поработают над тобой с недельку. Было бы не так плохо, если бы пленными тут занимались морские власти, но сейчас мы в лапах гестапо. Нас ждут жуткие времена.

Я знал, что Логан прав, но он мог бы быть настроен и более оптимистично. Как только мы закончили свой туалет, нас повели на гауптвахту, где мы предстали перед другим гестаповцем, который, вероятно, нес дневное дежурство. Это был хлипкий человечек с большой головой и резкими чертами лица. Он понравился мне не больше, чем первый. Взяв со стола какой-то зеленый бланк и пробежав его глазами, гестаповец повел нас по узкому коридору в кабинет коменданта базы. Им оказался некто Тепе, невысокий плотный мужчина с седеющими волосами и красивой головой. Чин его, видимо, соответствовал званию командира. Он произвел на меня неплохое впечатление, и мне вспомнились слова, сказанные Большим Логаном только что в умывальнике.

Гестаповец вполголоса о чем-то посовещался с коммодором, а мы стояли между нашими охранниками у двери. Наконец коммодор велел нам приблизиться к столу.

— Вы знаете корнуоллское побережье, так? — спросил он Логана. Говорил он четко и спокойно, но его английский был не так хорош, как у командира подлодки.

Логан кивнул, но промолчал.

— У нас есть карты с подробными данными о побережье,— Продолжал коммодор,— Однако, к сожалению, нет достаточно полных сведений о скалах и течениях у самого берега. Они нам требуются, и вы можете сообщить их нам, да?

Логан покачал головой. У него был озадаченный вид, как у собаки, которой не дали кость.

— Не знаю,— ответил он.

— Не знаете? Как это так? — Коммодор бросил взгляд на лежавший перед ним бланк, потом посмотрел на Логана.— Вы же рыбак, да?

Логан выглядел все таким же пришибленным.

— Да,— неуверенно сказал он.— Я так полагаю... Я не знаю.

Я покосился на него, гадая, в чем дело. Сперва я подумал, что он затеял какую-то мудреную игру. Но он приложил ладонь к лицу и тер глаза, как будто только что пробудился ото сна.

Коммодор пристально оглядел его.

— Вы военнопленный. Это вы понимаете?

Логан кивнул.

— Да, ваша честь.

— Как военнопленный вы должны отвечать на вопросы, — коммодор говорил мягко, будто с ребенком.

— Да.

— Тогда пройдите сюда.

Коммодор провел его в угол, где стоял ящик со стеклянным верхом. Под стеклом лежала какая-то карта. Он вытащил ее и заменил картой западного побережья Корнуолла, которую достал из ящика.

— Вот Кэджуит,— сказал коммодор, указывая пальцем на какую-то точку на карте.— Ну, все ли рифы тут отмечены?

Логан не отвечал. Он стоял и глядел на карту, как будто ничего не соображал.

— Так отмечены или не отмечены? — Коммодор терял терпение.

— Может и отмечены,— пробормотал Логан, переходя на невнятное произношение, характерное для корнуоллского диалекта.

— Отвечайте на вопрос коммодора,— приказал гестаповец, заходя за спину Логана. У него оказался резкий пронзительный голос, и по-английски он говорил довольно бегло и правильно.

Логан воровато оглянулся, как попавший в капкан зверь.

— Я не могу, — сказал он, и мне даже показалось, что он вот-вот расплачется — до того у него была надутая физиономия.

— Объяснитесь,— резко сказал гестаповец.

— Я... я не могу. Вот и все. Я не помню.

Логан вдруг повернулся и слепо направился к двери, как перепуганный младенец. Проходя мимо меня, он рыдал, и я видел, что в бороду стекают слезы. Плачущий человек всегда вызывает жалость, но увидеть, как плачет Логан, было до того неожиданно, что это зрелище глубоко потрясло меня. Конвоиры вернули его обратно, и какое-то время он, спотыкаясь, ходил по кругу. Потом замер, закрыв лицо руками. Его рыдания постепенно стихли.

Я видел, что коммодор и гестаповец растерялись. И было отчего. Я и сам был озадачен. Они тихо посовещались, потом коммодор повернулся к Логану и сказал:

— Подойдите сюда.

Логан направился к столу, за который снова уселся коммодор. Тот благожелательно сказал:

— Боюсь, вам пришлось несладко на борту лодки. Я сожалею об этом. Но мне срочно нужна информация. Либо вы возьмете себя в руки, либо же нам придется заставить вас говорить. Это точная карта вашего района?

Огромный кулак Логана с треском опустился на стол.

— Перестаньте задавать мне вопросы! — заревел он, и его голос сделался почти неузнаваемым — до того он стал визгливым и

истеричным.— Разве вы не видите, что я не помню? Я ничего не помню. У меня в голове какая-то пустота. Это ужасно.

Вряд ли я когда-либо видел двух более удивленных людей, чем эти немцы. До сих пор они, по-моему, либо принимали Логана за придурка, либо считали, что он хочет их обмануть. Логан посмотрел на них с таким выражением, которое иначе, как жалостным, не назовешь. Что-то в нем необычайно напоминало животное.

— Простите,— сказал он.— Я, кажется, вас напугал. Я не хотел этого. Просто... просто я ничего не помнил. Мне стало страшно.— Его взволнованно мятущиеся руки были на удивление выразительны. Коммодор бросил взгляд на меня.

— Что с вашим другом? — спросил он.

Мне пришлось признаться, что я не знаю.

— На борту лодки с ним вроде бы все было в порядке,— сказал я.— Но прошлой ночью он вдруг стал каким-то замкнутым.— И тут я вспомнил: — Когда нас захватили, его ударили рукояткой револьвера по голове. Может, в этом-то все и дело? Позже, уже в лодке, он был какой-то возбужденный...

Коммодор задумался над моими словами. Затем приказал одному из охранников сходить за командиром подлодки и врачом.

Первым пришел врач. Он посмотрел голову Логана и доложил, что хотя череп поцарапан и опух, никаких признаков пролома нет. Сказать же, страдает Логан от сотрясения мозга или нет, он не может. Он считал это маловероятным, но подчеркнул, что полностью исключить такую возможность нельзя.

Явившийся командир подлодки подтвердил, что Логана сильно ударили рукояткой револьвера по голове и что, хотя и казалось, что он в здравом рассудке, он в то же время вел себя на борту так, будто у него неустойчивая психика. Он рассказал, как Логан разразился громким хохотом, когда его попросили помочь обезопасить лодку, но о том, как его самого нокаутировали, не упомянул...

Наконец нас отвели обратно в камеру. Выходя, я слышал, как коммодор давал доктору указания присматривать за Логаном. Как только мы остались одни, я сказал:

— Послушай, Логан, ты их дурачишь или действительно болен?

Он равнодушно посмотрел на меня.

— Ты затеял какую-то хитрую игру с дальним прицелом? — не отставал я.

— Хорошая игра! В голове пусто, только и делаешь, что стараешься опять обрести память. Тебе бы так.

Но мне никак не верилось, что он действительно лишился памяти.

— Утром ты вроде бы был здоров,— заметил я.

— Возможно,— сказал он, ложась на свою койку.— Я понял, что произошло, только когда меня стали допрашивать.

Только увидев, что он отказался от обеда, чая и ужина, я понял, что дело нешуточное. Весь день он пролежал на койке, закрыв лицо руками. Иногда он стонал, как будто попытка что-то вспомнить была ему не по силам. Раза два-три в припадке отчаяния он вдруг принимался колотить по подушке.

Когда он отказался от ужина, я попросил охранника оставить еду в камере. Уговаривая Логана, как больного ребенка, я кое-как сумел накормить его. Когда охранник вошел забрать поднос, я попросил, не может ли он привести доктора. Слово «доктор» он понял. К тому времени я уже не на шутку встревожился.

Врач пришел примерно через полчаса. Логан ничком лежал на койке, но не спал. Я объяснил, что меня тревожит его отказ от еды и несчастный вид. Слава богу, доктор понимал по-английски, хотя объяснялся через пень-колоду, так что мне удалось скрыть знание немецкого языка. Когда я растолковал ему все, он посоветовал мне не беспокоиться и подчеркнул, что для человека, лишившегося памяти, такое состояние вполне естественно.

— А фы пы не чувствовали себя несчастный? — произнес он на ломаном английском, припоминая отдельные слова и часто умолкая.— Он есть среди чушие — фоеннопленный. Он поится, что случицца с ним. И он не помнит, кем он пыл раньше. Он нишего Не помнит. Это ошень грустно. Фы толшны помогать ему. Расскажите ему о его дом, его терефня — фосмошно, он вспомнит посше, да?

Он дал мне две таблетки снотворного, чтобы я подсунул их Логану в какао, которое он обещал прислать. Я поблагодарил его. Он оказался незлобивым человеком. Уходя, он вытащил из кармана кителя пачку сигарет.

— С этим вам будет полегче,— сказал он.

Пачка была почти полная.

Чуть позже у нас в камере появились две чашки ароматного какао. Когда матрос поставил их на пол между нашими койками, караульный за дверью вдруг застыл по стойке смирно. На пороге возник высокий, подтянутый и довольно элегантный мужчина. Он явно был выходцем из прусского офицерского сословия. Во времена кайзера такие наверняка носили бы монокли.

— Что это? — гаркнул он по-немецки, указывая на чашки с какао. Принесший их матрос объяснил, что это доктор приказал подать пленным. Офицер отпустил матроса и переключил внимание на нас.

— Встать! — Он говорил по-английски зычным гортанным голосом. Я поднялся. Логан продолжал лежать, растянувшись во весь рост на койке.

— Встать, вы слышите? — заревел офицер. Логан даже не пошевелился. Немец снял с винтовки караульного штык и, специально наступив на поднос с чашками, резко ткнул острием Логану в ягодицу. Я видел, как в его серых глазах отразилось удовольствие, которое доставила ему эта проделка.

Вскрикнув, Логан вскочил на ноги. Я на мгновение испугался, что он ударит немца, который, судя по выражению лица, только этого и ждал. Когда Логан мрачно встал перед ним, он сказал:

— Ты, значит, лишился памяти? — Он даже не пытался скрыть насмешку. Логан ничего не ответил. Вид у него был очень жалкий.

— Не беда, скоро мы ее тебе вернем,— продолжал немец.— Завтра пойдете работать, оба. Мы живо выбьем из вас эту дурь.

— Человек болен,— сказал я. Немец резко повернулся ко мне.

— Тебя никто не спрашивает,— сказал он и добавил, обращаясь к сопровождавшему его человеку, тому самому маленькому гестаповцу, который водил нас утром к коммодору: — Поставьте их чистить корпус «У-39». А ты,— вновь обернувшись ко мне, велел он,— позаботься о том, чтобы к твоему другу поскорее вернулась память. Мой тебе совет.

Он ушел. Я молча посмотрел на опрокинутые чашки. Какао дымилось, смешиваясь с водой на полу. Я знал, что просить новые порции бесполезно: решетка закрылась.

— Кто это был? — тупо спросил Логан.

— Полагаю, старший офицер гестапо на базе,—ответил я.      

— А что такое гестапо?

Вопрос озадачил меня.

— Сегодня утром ты еще понимал, что такое гестапо,— сказал я. Впрочем, влияние потери памяти на мозг человека не поддается объяснению.— Ну ничего, доктор дал мне для тебя две таблетки снотворного, они помогут все вспомнить. А гестапо пусть тебя не волнует.

Мне удалось убедить его снова лечь, после чего я подставил не слишком сильно разбитую чашку под тонкую струйку воды, стекавшую по стене у изголовья моей койки. Я растолок таблетки в воде и дал Логану. Он выпил без всяких вопросов, как ребенок.

— Врач дал нам и еще кое-что,— я показал ему на сигареты и протянул одну. Логан счастливо улыбнулся. Тут я обнаружил, что у нас нет спичек. Одежду нашу со всем, что было в карманах, отобрали, дав взамен по паре грубых рабочих спецовок.

Подойдя к решетке, я позвал караульного и знаками объяснил, что нам нужна спичка. На посту стояли двое. Оба качнули головами.

— Запрещено,— сказал тот, к которому я обратился. Я кивнул и указал на своего товарища.

— Он болен,— сказал я.— Это ему поможет.

Английского они не знали, но, похоже, поняли, так как один из них, зыркнув в оба конца коридора, протянул мне через решетку коробок шведских спичек с нарисованным на нем парусником.

Я прикурил наши сигареты. Возвращая охраннику спички, я спросил, что за офицер приходил к нам.

— Герр Фульке? Он из гестапо,— по-немецки ответил тот.

Караульный отвернулся. Он не желал больше ничего говорить. Я отправился обратно на койку и забрался в постель. Долго и с великим наслаждением курил я свою сигарету, наблюдая за крошечной пресноводной креветкой, которая медленно скользила по тоненькой струйке воды. В девять караул сменился. Логан уже крепко спал. Я аккуратно подоткнул под него простыни и, снова улегшись, натянул одеяла на голову, чтобы свет не бил в глаза. Я долго не мог уснуть, ибо не привык спать в одежде и, кроме того, грубые одеяла очень раздражали кожу на шее. У них был какой-то затхлый запах, сродни запаху армейских одеял в Англии, и мне невольно вспомнились мои курсантские деньки и лагеря.

Я лежал и прислушивался к звукам шагов и голосов в верхних галереях. Эхо усиливало их, но звуки были едва различимы на фоне неумолчного гула динамо-машин. Никогда еще не чувствовал я себя таким жалким и несчастным. Я испытывал то ощущение потерянности, какое бывает у новичка в большой школе. Будь Логан здоров, я, вероятно, чувствовал бы себя бодрее, но в своем теперешнем состоянии он только наводил на меня еще большую хандру. И дело было не просто в потере памяти. Мне казалось, он тронулся умом. Логан стал беззащитным младенцем, и я считал, что ответственность за него ложится на меня. Я боялся того, что могут сделать с ним гестаповцы, если не уверуют достаточно быстро в его болезнь. Я нисколько не обманывался относительно «сочувствия», на которое он может рассчитывать со стороны этих людей. Мне доводилось беседовать со многими мучениками из немецких концлагерей, и у меня не было никаких иллюзий: я знал, что нас ждет.

На другой день нас разбудили в шесть и поставили на очистку корпуса подлодки «У-39», которая, будто выброшенная на берег рыбина, высилась в пустом доке. Из разговоров работавших с нами матросов я понял, что ее поставили в док сутками раньше, чем ту лодку, которая привезла нас сюда. «У-39» совершила рейд по североатлантическим торговым путям, в результате чего ее корпус покрылся толстым слоем водорослей. Наша задача состояла в том, чтобы отчистить его.

Охрана сменилась в три часа ночи. В девять ее сменили снова. Унтер-офицер этого караула мог бы служить надсмотрщиком над рабами. В оправдание ему следует сказать, что он, вероятно, получил предписание следить, чтобы мы постоянно работали в полную силу. Но, судя по тому, как он наблюдал за нами и орал на нас, стоило нам только снизить темп, я понял, что это занятие доставляет ему удовольствие.

Казалось, Логану работа по душе. Возможно, она отвлекала его от мрачных дум о своем недуге. Как бы там ни было, он работал, не замедляя темпа, и очистил десять квадратных футов, а я — лишь четыре. После многих лет сидячего образа жизни мышцы у меня стали дряблыми, и я вскоре устал. К одиннадцати часам охранник уже ткнул меня разок штыком, заставляя пошевеливаться. Но этот укол в зад был пустяком по сравнению с болью в руках и спине. В полдень нам устроили двадцатиминутный перерыв на обед, потом пришлось снова браться за дело. Пот тек с меня градом, а руки так устали, что я уже был почти не в состоянии поднимать их и сжимать в дрожащих пальцах скребок.

Двигаться меня заставляла упрямая решимость, вызванная скорее нежеланием ударить лицом в грязь, нежели страхом. Но часа через два после обеда я все равно вырубился. К счастью, я стоял на нижних ступеньках трапа и падение не причинило мне увечий. Я пришел в себя от противной боли в ребрах и посмотрел вверх. Прямо надо мной высился корпус подлодки, а офицер, стоявший, казалось, где-то далеко-далеко, орал на меня, приказывая встать, и бил меня ногой под ребра.

И вдруг в поле моего зрения возникло громадное тело Логана. Он спокойно спустился с трапа и с деловым видом звезданул унтер-офицера по челюсти, отправив его в затяжной полет. Прежде, чем караульные успели что-либо предпринять, Логан снова забрался на трап и возобновил работу.

Я с трудом поднялся на ноги. Охрана растерялась. Происшествие наблюдало немало матросов, они принялись подначивать караульных.

— Почему бы вам не вызвать полицию? — спросил один, и последовал взрыв смеха.

Логан наверняка пришелся матросам по нраву. По их тону я понял, что унтер-офицер не пользовался популярностью. Поскольку он продолжал неподвижно лежать там, куда его отбросил удар Логана, один из караульных наконец объявил, что отправляется за врачом. Логан продолжал работать, словно ничего и не произошло. Казалось, он уже позабыл, что уложил немецкого надзирателя. Вокруг говорили все разом, и голоса сливались в какой-то низкий гул, который почти заглушал рев машин. На шум сбежались матросы из других доков, и я видел, что толпа растет с каждой минутой. Передним приходилось пятиться, чтобы их не столкнули с причала, кое-кто даже забрался на подлодку, дабы лучше видеть происходящее. Оказать помощь унтер-офицеру никто, похоже, не собирался, поэтому я подошел к луже воды, в которой он лежал неподвижно. Форма его успела промокнуть насквозь. Я приложил ладонь к его груди против сердца, опасаясь, что Логан прикончил парня. Но сердце слабо билось. Кажется, все обошлось, и ущерб ограничивался разбитой челюстью. Падая, унтер-офицер выбросил вперед руку и тем самым уберег голову от удара о причал.

Я уложил его поудобнее, вскоре охранник вернулся с врачом. На пенсне доктора, когда он спускался по трапу, поблескивал свет лампочек.

Осмотр не затянулся.

— Ничего страшного,— по-немецки сказал врач и велел двум матросам отнести пострадавшего на койку. Когда его подняли наверх, врач повернулся ко мне.

— Што произошло?

Я все рассказал, доктор кивнул.

— Фаш друг пудет педа,— проговорил он.

Матросы в доке вдруг притихли. Я поднял глаза. Явился гестаповец Фульке. Он спустился на дно дока.

— Говорят, этот человек,— он указал на Логана,— нокаутировал начальника охраны. Так, нет? — Он говорил по-немецки, а в глазах его сквозило какое-то вожделение. Несомненно, этот Фульке был садистом.

— Это правда,— ответил врач.— Но он сделал это потому...

— Причины меня не интересуют,— отрезал Фульке. Он повернулся к охране.— Отведите его на гауптвахту и привяжите к треноге. Я покажу пленным, как сбивать с ног унтер-офицера флота фюрера. Позовите Лодермана. Пусть прихватит железную плеть. Я приду через несколько минут. И возьмите с собой этого,— он кивнул в мою сторону.— Ему, несомненно, полезно будет посмотреть, как мы поддерживаем дисциплину.

Охранник козырнул и повернулся, одновременно сделав мне знак следовать за ним.

Большого Логана повели по доковой галерее и вверх по пандусу в караулку. Я пошел с ними, чувствуя, как у меня сосет под ложечкой. Уходя, я слышал, как доктор сказал у меня за спиной:

— Неужели вы и вправду будете сечь этого человека стальной плетью? Ведь у него не все в порядке с головой. Во всяком случае, его действия были оправданны.

Последовала перебранка между доктором и Фульке, но я уже отошел и не слышал, что они сказали друг другу. В ту минуту я был рад, что здесь есть хоть один человек с некоторыми представлениями о гуманности. Но я знал и другое: надеяться, что он сможет предотвратить порку, бессмысленно. Приказы гестаповцев воспринимались как закон, а я был убежден, что Фульке неймется посмотреть, как будут пороть Логана. Я уже был наслышан от беглецов из концлагерей о тамошних порках такими же плетьми со стальной сердцевиной. Плеть взрезала кожу на спине полосками, и редкий человек выдерживал назначенное ему количество ударов. Казалось, все во мне кричит от боли. А когда я смотрел, как Большого Логана привязывают к тяжелой железной треноге в караулке, я пережил мысленно ту же экзекуцию, через которую ему предстояло пройти в действительности. Я чувствовал, что вина за случившееся лежит целиком на мне, а вид покорного Логана вызывал жгучую жалость. Казалось, он совершенно не понимал, что происходит. Он был гол, и его громадная физическая сила еще больше бросалась в глаза. Я чувствовал, что стоит ему разбушеваться, и он перебьет всю охрану голыми руками. Меня прямо подмывало крикнуть ему, чтобы он так и сделал.

Огромный сильный моряк взял с продолговатого ящика плеть, снял китель и засучил рукава. В электрическом свете поблескивала щетина на его мощной шее. Он поправил треногу, чтобы плеть, короткая и узловатая, не цеплялась за стены. Охрану усилили до шести человек. Заправлял всем тот маленький гестаповец, которого мы увидели первым. Когда матрос с плетью занял свое место, в караулке воцарилась мертвая тишина. Часы на стене ровно тикали, мы ждали Фульке. Наконец он явился и приказал закрыть дверь, потом стал по другую сторону треноги. Его узкое лицо блестело от пота, глаза были будто стеклянные.

— Зачем ты ударил старшего охраны? — спросил он по-английски. Логан не ответил. Он словно и не слышал вопроса.

Рука Фульке дернулась, он ударил Логана по лицу тыльной стороной ладони, и золотой перстень с бриллиантами поцарапал Логану щеку.

— Отвечай, собака! — заорал Фульке. Лицо Логана оставалось совершенно безучастным.

— Дай-ка ему разок плетью, это приведет его в чувство,— приказал Фульке.

Моряк примерился. Я невольно зажмурил глаза. Плеть просвистела в воздухе и глухо щелкнула. На смуглой спине Логана тут же появились три алые полосы. Они стали шире и слились вместе, образуя струйку крови, которая быстро побежала по его волосатым ягодицам.

— Теперь ты будешь мне отвечать? Зачем ты ударил старшего охраны?

Логан по-прежнему молчал. С чувством тошноты я ждал следующего удара. Но тут дверь караулки отворилась, и в сопровождении доктора вошел коммодор.

— Кто дал приказ пороть этого человека? — спросил он.

В его голосе безошибочно угадывались зловещие нотки. Я внезапно почувствовал радостное возбуждение.

— Я,— ответил Фульке, шагнув ему навстречу.— Вы намерены оспаривать его?

В тоне, которым он задал этот вопрос, проскальзывала насмешка. Он, казалось, был вполне уверен в своей неуязвимости.

Вместо ответа коммодор приказал охране снять Логана с треноги. Фульке шагнул вперед. На мгновение мне показалось, что сейчас он ударит коммодора. Жилка у него на виске ходила ходуном.

— Он ударил старшего охраны,— сказал Фульке.— И будет выпорот. На нашей базе должны соблюдаться порядок и дисциплина. Хайль Гитлер!

Он выбросил правую руку. Коммодора этот жест, похоже, совершенно не тронул. На нацистское приветствие он даже не ответил.

— Здесь командую я,— спокойно, но твердо проговорил он. — Отвяжите человека.

— А я приказываю выпороть его! — Фульке только что не визжал.

Коммодор не обратил на него никакого внимания.

— Отвяжите парня! — заревел он, поскольку охранники колебались.

Тут уж матросы бросились выполнять команду. Мгновение спустя Логана сняли с треноги.

— Вы превышаете свои полномочия, господин коммодор,— Фульке был вне себя от ярости.— Этот человек должен быть выпорот. Если вы станете настаивать на своем, мое очередное донесение окажется весьма неблагоприятным. Вы понимаете, что это значит?

Коммодор повернулся и стал лицом к лицу с Фульке. Он был невозмутим.

— Вы забываете, герр Фульке, что сейчас у нас война,— сказал он.— Вот уже три месяца вы скачете по этой базе, отменяя мои приказы, подрывая моральный дух людей своими детскими представлениями о дисциплине. Здесь станция обслуживания подводного флота, а не еврейский концлагерь. Три месяца я терпел вас потому, что у вас были полномочия, позволявшие вам вставлять мне палки в колеса. Сейчас мы находимся в состоянии войны. Нам надо делать дело, мужское дело. С этой базы не уйдет ни один рапорт, кроме моих собственных.

— Вы еще об этом пожалеете, герр коммодор,— осклабился Фульке.

— Думаю, что нет.

— Я добьюсь, чтобы вас сняли с должности. Я добьюсь, чтобы вас уволили из армии. Вас отправят в концентрационный лагерь. Я позабочусь о том, чтобы...

— Такой возможности вам не представится. Во всяком случае, герр Фульке, вам следовало бы понимать, что без солдат с опытом службы не обойтись. А вот так ли уж необходимо гестапо? Я, к примеру, не могу припомнить, чтобы вы хоть раз сделали что-то толковое. Безусловно, мы можем научить вас стряпать. Отправляйтесь на «У-24», которая завтра уходит к Канарским островам. Вы замените заболевшего кока.

Рука Фульке метнулась к револьверу. Коммодор не стал мешкать, красивым ударом правой в челюсть он уложил гестаповца. Не знаю уж, сколько лет было коммодору — по-моему, не меньше пятидесяти,— но удар получился сильный. У него даже рука оказалась ободранной на суставах.

— Караульные! Взять этого человека под стражу! — велел он.

Двое ближайших к нему матросов прыгнули вперед. Коммодор обернулся к другому гестаповцу.

— Вы арестованы, герр Штрассер. Обезоружить его!

Когда оба агента были обезоружены, коммодор обратился к своему ординарцу:

— Сходите за капитаном третьего ранга Брисеком, он в кают-компании.

Ординарец исчез. Коммодор осторожно потер свои суставы. На его румяной физиономии заиграла улыбка. Я услышал, как он шепнул доктору:

— Не помню уж, когда получал такое удовольствие.

Вслух же он добавил:

— Вы присмотрите за военнопленными? Пусть их обоих переведут в помещения по другую сторону этой галереи.— Он потер подбородок, и в его глазах заиграли смешливые огоньки.— Пожалуй, мы можем разместить Фульке и его друзей в тех сырых камерах, на сооружении которых он так настаивал. Интересно, как им понравится служба на подводных лодках? Вы думаете, они будут трусить?

— Полагаю, что да,— ответил доктор, даже не пытаясь скрыть улыбку.— Мои скромные познания в психологии подсказывают мне, что уж Фульке-то, во всяком случае, перетрусит не на шутку.

Коммодор кивнул.

— Я дам указания Варндту, чтобы он не церемонился.

Дверь распахнулась, и в комнату в сопровождении ординарца коммодора вошел морской офицер.

— А, Генрих, у меня тут для вас небольшое порученьице, выполнение которого, думаю, доставит вам удовольствие. Я посадил этих людей,— он указал на гестаповцев,— под превентивный арест. Возьмите охрану и арестуйте двух других.

— Слушаюсь, герр коммодор!

Капитан третьего ранга Брисек вышел с тремя охранниками. Коммодор повернулся и удалился в сопровождении ординарца. Доктор подошел к Логану и взял его за руку. Ведя его к двери, он кивнул мне. Нас отвели в небольшую, но удобную камеру по другую сторону галереи, чуть ли не напротив двери караулки. Врач послал матроса за своей сумкой и вскоре занялся рубцами на спине Логана. Почти сразу же вслед за этим нам принесли ужин. Было шесть часов вечера.

Когда доктор покончил с врачеванием и ушел, я сказал Логану:

— Ну, слава тебе, господи! Вот уж не

думал, что все кончится так благополучно. Как ты себя чувствуешь?

— Спина страх как болит,— ответил он.

— Сочувствую,— сказал я.— Но ты еще счастливо отделался.

Тут до меня дошло, что так говорить не следовало, и я поспешно добавил:

— Спасибо тебе огромное, ты столько для меня сделал... Это тебе я обязан тем, что у меня до сих пор целы ребра. Но ты очень рисковал.

— Угу,— согласился он.— Зато я испытал настоящее удовольствие.

Я пристально посмотрел на Логана. Его глаза были закрыты, он блаженно улыбался.

— Ради бога,— сказал я,— предоставь мне самому выпутываться из переделок. Если ты нокаутируешь еще кого-нибудь из немцев, тебе — конец.

— Так меня за это собирались пороть?

— Ну конечно, а ты как думал?

— Не знаю,— ответил он.— Я думал, что у них, может, просто-напросто такие понятия о развлечениях.— Он отвернулся к стене и добавил:— Спокойной ночи.

Я уставился на него. Казалось, он совершенно ничего не соображал. Его былая живость исчезла без следа. Он стал каким-то бестолковым. Я погасил свет и забрался в постель.

— Спокойной ночи...

После сырых камер доковой галереи тепло и темнота этой комнаты приятно успокаивали. Но даже и тут я обнаружил, что не могу уснуть. Разум мой, переполненный мыслями, никак не желал угомониться. Необычайные события нескольких последних часов нескончаемой вереницей проносились у меня в голове. Я уже подготовил себя к тому, что Логана до смерти запорют на моих глазах за то, что он вступился за меня. Его спасло чудо. И вот теперь он, казалось, даже не понимает, что произошло. Это было достойно сожаления. Но постепенно я почувствовал облегчение. Обстоятельства изменились, не было больше сырых камер и гестапо, и я впал в забытье. Мне по-прежнему мерещилось блестящее от пота лицо Фульке, его твердо сжатые губы, которые искривились, когда до него дошел смысл слов коммодора, его рванувшаяся к револьверу рука... Так ли уж часто в механизме немецкой военной машины солдаты стремятся сбросить гестаповское ярмо? Я заметил наслаждение в глазах коммодора, когда он ударил Фульке. А потом эти его слова, адресованные врачу: «Не помню уж, когда я получал такое удовольствие!». Если уж военные испытывают такие чувства к сторожевым псам нацистской партии, то что ощущает немецкий народ? Можно ли видеть в этом надежду на скорое окончание войны, или это просто пища для размышлений? Вопросы, вопросы, вопросы — и никаких ответов...

Глава 4  БАЗА

В семь часов утра мы позавтракали, после чего нас опять отправили чистить корпус «У-39». Логан работал с обнаженным торсом, потому что одежда натирала ему раны на спине. Двигался он скованно, но работал все так же деловито и расторопно, как и днем раньше. Скоро мои мышцы размялись, и я обнаружил, что работа требует меньших усилий.

Утро сменилось вечером, вечер — снова утром, и лишь благодаря заведенному распорядку мы могли отличить ночь ото дня. Работали мы по десять часов, с половины восьмого утра до шести вечера, с получасовым перерывом на обед. Очистка корпуса производилась только в тех случаях, когда подлодки возвращались из долгих походов. При работах особой срочности вместе с нами трудились все рядовые матросы, и тогда мы справлялись за несколько часов. Обычно же нам приходилось работать одним, и тогда требовалось почти два дня. Когда не было нужды скрести корпус, мы трудились на камбузе — мыли посуду, чистили картошку. Время от времени, когда какая-нибудь подлодка должна была выйти в море, нам приходилось помогать таскать со складов провиант и грузить его на борт. Каждое утро, независимо от задания на день, мы чистили гальюны.

Теперь, когда мы уже не были под непосредственным надзором гестапо, присматривали за нами меньше. Поскольку работу свою мы выполняли исправно и придерживались отведенного нам режима, то есть поднимались в семь утра и возвращались в камеру в семь вечера, нам особенно ничего не грозило. Однако мы оставались под стражей. Отвечал за нас дневальный офицер, в чьем ведении находились авральные команды. Когда нужно, эти команды комплектовались из плавсостава подлодок, стоявших на базе — по столько-то человек от каждой. Матрос получал новый наряд только тогда, когда все остальные рядовые и старшины с его лодки уже отстоят свою очередь. Главной задачей базы в отношении команд подводных лодок было обеспечение им наиболее полноценного отдыха. Добиться этого было нелегко; тесные помещения по сути мало отличались от кубриков на лодке. Хуже всего было то, что люди на базе никогда не видели дневного света. Вся она располагалась под землей, а если вспомнить, что там постоянно гудели какие-то машины и эхо множило их шум на все лады, то можно себе представить, как пребывание на базе действовало матросам на нервы.

Работа матросов в нарядах почти ничем не отличалась от нашей, хотя после окончания вахты в шесть часов они были вольны делать, что хотят. Однако, когда подводная лодка прибывала на базу или покидала ее, им, как и нам, надлежало быть наготове. Зачастую авральные команды вызывали среди ночи, ибо только в это время лодки могли входить на базу или уходить с нее.

Мне довелось присутствовать при отплытии «У-24». Я получил большое удовольствие, поскольку имел возможность наблюдать, как двое охранников привели Фульке. Тогда я, кажется, впервые увидел неподдельный страх в глазах человека. Он изо всех сил пытался перебороть себя, и я был уверен, что кока из него не получится, а всей команде он надоест до чертиков. Экипаж выстроился, чтобы посмотреть, как он всходит на борт, лица матросов расплывались в широких улыбках. Было ясно, что морякам немецкой подводной службы гестапо без надобности. Да оно и не удивительно: Фульке требовал полного подчинения мелочным и своенравным правилам, которые сам же и выдумывал. Такое, может быть, сходит с рук в армии и, возможно, даже на крупном корабле. Но на подводных лодках совершенно не срабатывает.

Служба на подводном флоте, вероятно, более или менее одинакова во всех странах. Но она отличается от любой другой службы в силу опасностей, которые таит в себе. Дело тут не в традициях и не в престиже. Служить на подводном флоте уже значит быть героем, а герой выше дисциплины. Главное в такой службе — сноровка, все остальное не имеет значения. Это вопрос жизни и смерти. Каждый матрос держит в руках судьбу всего корабля. В таких условиях дисциплина становится автоматической. Но когда команды возвращаются на базу, особенно на такую, как эта, матросы хотят расслабиться и не желают, чтобы им докучали мелочными дисциплинарными придирками.

Поэтому команда «У-24» оказала Фульке «теплый» прием. Не знаю, кем был этот человек в начале своей карьеры. Поговаривали, что он из мюнхенских путчистов, но я в этом сомневался. Во всяком случае, в партии он состоял с 1933 года и за этот долгий срок до того привык распоряжаться жизнью и смертью других, что стал совершенно равнодушен к чувствам своих жертв. Но теперь он был напуган. Я слышал, как один матрос на причале рассказывал, что он был на борту лодки, доставившей Фульке на базу.

— Он тогда жуть как перетрусил,— сказал матрос.— А до того, как подняться на борт, много пил. Трус он, это уж точно.— Матрос сплюнул, потом добавил шепотом: — Я бы не удивился, узнав, что большинство гестаповцев сразу становятся трусами, стоит плетке повернуться к ним другим концом.

Возможно, они были несправедливы к Фульке. Возможно, он обладал даром предвидения. Так или иначе, два дня спустя «У-24» была потоплена гидропланом в Бискайском заливе.

Прежде, чем «У-24» ушла с базы, коммодор спустился к лодке вместе с ее командиром Варндтом. В какой бы час ночи лодка ни покидала базу, коммодор всегда провожал командира. Таков был ритуал. Я видел лицо Варндта, когда он ступил на борт. Он был суров, но бодр. Прежде, чем спуститься в лодку, он отсалютовал и помахал рукой. Они все были одинаковы, эти командиры немецких подводных лодок, да и их экипажи тоже, если на то пошло. Большинство из них были молоды. Они знали, что их ждет. Каждый раз, когда они отправлялись в поход, вероятность того, что они вернутся живыми, была всего лишь два к одному.

Что до нас с Логаном, то наша жизнь была не так уж и плоха. Мы, правда, много работали, да и воздух был не очень хорош, несмотря на вентиляцию. Но по вечерам, когда мы удалялись к себе, можно было читать немецкие журналы. Их уже набралось довольно много, и я, бывало, тайком читал Логану рассказы. Он с удовольствием их слушал, но, хотя я постоянно толковал ему о Кэджуите и южном Корнуолле, в голове у него, казалось, было совсем пусто. Кэджуит, по-моему, был его единственной любовью, однако Логан не выказывал никакого интереса к нему и хоть бы раз попросил меня рассказать о нем подробнее. Большую часть времени он выстругивал кухонным ножом макеты лодок. Вероятно, это было неким подсознательным отражением жизни, которой он уже не помнил. Против этого никто особенно не возражал, а доктор даже одобрял такое занятие, полагая, что оно поможет вернуть память. Иногда Логан часами вырезал на деревянных ножках раскладной койки свою фамилию, будто боялся, что позабудет и ее.

Со временем нам все охотнее разрешали общаться с матросами. Они очень быстро привязались к Логану. Они подтрунивали над ним, но он вроде бы ничего не имел против. Вероятно, их привлекало его огромное тело и заключенная в нем страшная сила. А когда они убедились, что он не только простецкий малый, но и совершенно безвреден, они стали водить его по вечерам на камбуз, подносили рюмочку и просили показать фокусы, которые, как правило, основывались на силе. Он мог поднять на стойку бара двух матросов среднего роста, подхватив их за пояса брюк. Его популярность среди матросов во многом объяснялась этим трюком, да еще тем фактом, что теперь он пьянел от самой малой дозы и казался очень забавным. Большой Логан превратился в шута, и мне было мерзко смотреть на этот спектакль.

Тем временем я научился ориентироваться на базе. Собственно говоря, мы могли свободно передвигаться по трем галереям, но заходить в доки и на склады нам запрещалось. За появление в этих местах без разрешения полагались суровые взыскания, и тем не менее по роду своих обязанностей я побывал о самых потайных уголках базы, и у меня сложился ее мысленный план.

Лишь ознакомившись с работой базы по-настоящему, я в полной мере осознал, что такое немецкая дотошность. Она была просто невероятна. Позже я узнал, что на сооружение базы ушло два года и около пяти миллионов фунтов стерлингов. Более того, все оборудование или сырье для производства оборудования на месте доставлялось на базу потопляемой баржой. Я уже рассказывал о длинной пещере, в которую заходили подлодки, о тягловом приспособлении и о семи отсеках, отходивших по радиусу от главной пещеры.

Прежде всего ни одной лодке ни при каких обстоятельствах не разрешалось входить на базу днем или даже в лунную ночь. Тягловое устройство шло по подводному устью пещеры до опоры, закрепленной в морском дне ярдах в ста от берега. При благоприятных условиях с опоры всплывал стеклянный шар-поплавок вроде того, какими пользуются рыбаки для своих сетей. Поплавок был покрыт слегка фосфоресцирующей краской и крепился к опоре обыкновенным канатом. Канат, в свою очередь, имел электросвязь с берегом. От резкого рывка за стеклянный шар — одной плавучести шара было недостаточно — приводился в действие звонок в аппаратной тяглового устройства. Командир подлодки, желавший войти на базу, должен был, дергая за шар, передать морзянкой номер лодки и свою фамилию. Если же шар пытался вытащить случайный человек, его немедленно отпускали с привязи.

Когда какая-нибудь лодка давала правильный сигнал, всплывал маленький буй с телефоном. Устанавливалась связь между базой и входящей на нее подлодкой. Если надо, всплывала «бочка», лодка цеплялась к ней кошечным крюком на носу и погружалась. Погрузиться надо было в правильном положении, под прямым углом к берегу или на два румба от веста. Точность требовалась для того, чтобы лодка могла улечься на стальную вагонетку, ходившую по рельсам, проложенным от утесов по дну моря. Это, как я понял, было самой трудной задачей, стоявшей перед немецкими инженерами. Морское дно было каменистым, и затащить лодку на базу, не повредив ее, можно было только по рельсам.

Собственно база состояла из трех галерей. Первая находилась на уровне доков. Там же были и сырые камеры. Эта галерея опоясывала полукругом глухие концы доков, куда ставились подлодки. В конце каждого дока был тоннель, ведущий в довольно большую пещеру. В этих пещерах размещались склады за стальными дверьми. По обоим концам галерея резко расширялась, образуя большие пещеры, укрепленные балочными фермами. В пещере около пандуса, ведущего к верхним галереям, располагались динамо-машины с дизельными движками, а за ними — самый настоящий литейный цех с электропечами. Еще дальше размещались мастерские с токарными и фрезерными станками, на которых можно было изготовить любую деталь подлодки. Большая пещера в другом конце полукруглой галереи служила огромным складом горючего, хранившегося в больших цистернах, похожих на цистерны бензовозов. Были тут запасы меди, стальных чушек, свинца, марганца и других стратегических материалов.

Две верхние галереи были прямые и располагались одна над другой. Здесь размещались помещения для моряков. Если надо, в них можно было поселить до семисот человек. Персонал самой базы насчитывал около ста человек, тогда как большинство подводных лодок были глубоководного типа и имели команду в шестьдесят и более человек.

Чтобы избежать сырости, галереи были полностью зацементированы, от них отходили большие склады с провиантом.

Время, затраченное на сооружение этого колоссального предприятия, и громадное количество материалов, которые приходилось доставлять сюда через подводный грот, убедили меня, что Логан ошибался, полагая, будто мы находимся на северном побережье Корнуолла. Правда, пока он следил по компасу за курсом лодки, он был вполне здоров. Но, насколько я знаю, внешность при психическом заболевании зачастую обманчива, и я далеко не уверен, что тогда Логан еще пребывал в здравом уме. Сам я полагал, что подлодка повернула не на север, а на юг и что на самом деле база находилась где-то на северном побережье Испании.

Хотя тогда я еще не знал точно, сколько времени ушло на сооружение базы, я все же чувствовал, что срок был немалый. Все мои выкладки увязывались с тем фактом, что гражданская война в Испании началась в июле 1936 года. Германия влезла в нее с самого начала, в частности, для того, чтобы заполучить аэродромы и базы подводных лодок на территории этой страны. Чем больше я раздумывал об этом, тем сильнее убеждался, что Логан не был в столь нормальном психическом состоянии, чтобы правильно определить курс, когда «У-34» направлялась на базу. Однако он сохранил способность продумывать все наперед и работал не хуже любого другого. Ненормальность психики проявлялась у него в разговоре, точнее, в отсутствии такового. Говорил он очень мало, и даже когда ему задавали какой-нибудь прямой вопрос, он чаще молчал, чем отвечал ни к чему не обязывающим «да». Я дважды беседовал о нем с доктором и обнаружил, что тот откровенно озадачен. Оба раза он подчеркнул, что он не психиатр.

— Я не понимайт, ф чем тело с ним,— сказал он при нашей второй беседе.

Это подействовало на меня угнетающе. Атмосфера на базе тоже не способствовала подъему настроения. Шли дни, и в настрое матросов появились едва заметные перемены. Причиной тому были «доски показателей». Они висели в конце каждого просторного камбуза. Слева на них стояли номера всех подлодок этой базы. Всего их было семнадцать, а номера шли в пределах между пятнадцатью и шестьюдесятью двумя. Как только позволяли обстоятельства, лодки кодом радировали на базу о потопленных ими судах. Такие сообщения частенько запаздывали из-за необходимости всплывать и просушивать антенны, чтобы установить связь. Однако опыт свидетельствовал, что лодки передавали сообщения по крайней мере через день. Был даже приказ делать это при первой возможности, чтобы коммодор мог поскорее заменить лодки, находившиеся на тех или иных торговых путях и считавшиеся пропавшими.

Сведения о потопленных судах записывались мелом на досках напротив соответствующего номера подлодки. При возможности сообщалось не только название потопленного судна, но и тоннаж. Одной из первых была отмечена «Атения» — ее занесли на доску за день до нашего прибытия на базу. Я увидел эти доски только на третий день нашего пребывания там, но из разговоров моряков понял, что они прямо-таки ликуют по этому поводу. Однако, когда те, кто понимал английский, послушали американские передачи и узнали, сколько человек погибло, радость их поуменьшилась. Смутил их и тон американских газет. Более того, и германское командование отнеслось к этому потоплению далеко не одобрительно, о чем на базу сообщили кодом через радиопередачи на английском языке. Радиопередатчика на базе не было, никто не пытался держать прямую связь с Германией. Более того, для получения инструкций из Германии у базы даже не было отдельной волны. Распоряжения приходили посредством оригинального кода, включенного в передачи на английском языке. Узнал я об этом совершенно случайно, благодаря тому, что скрывал знание немецкого. В передачи включались сообщения о подводных лодках. Как именно действовал этот код, я не знаю, но задумано все было очень толково, так как никому бы и в голову не пришло искать зашифрованные приказы в немецких пропагандистских передачах на английском.

Всякий раз, когда дежурный радист заходил на камбуз, чтобы занести мелом на доску новые данные о потоплениях, среди моряков базы воцарялось большое оживление — постоянно заключались пари, какая лодка выйдет вперед по тоннажу и числу потопленных судов. Однако к концу первой недели четыре лодки не сообщили в течение трех дней ни об одном потоплении. Через десять дней уже семь лодок не передавали никаких сообщений о потоплениях больше трех дней. А через четыре дня после нашего появления на базе «У-47» пришла туда с распоротой кормовой палубой — результат тарана. У нее была страшная течь, восемь человек из команды погибли. Три дня спустя, в воскресенье, в док поставили «У-21». Мостик у нее был покорежен, носовое орудие и оба зенитных пулемета повреждены, двенадцать подводников убиты и девять ранены. Вместе с нашей «У-34» на базе было три лодки, требовавших капитального ремонта.

Это и стало причиной перемен в настроении матросов. Не думаю, чтоб германское морское командование считалось с такими потерями: каждый подводник знал, что в современной войне потери будут тяжелые. Но все же когда за две недели пропало без вести семь лодок, а три стояли в доках с тяжелыми повреждениями, стало ясно, что смерть грозит членам всех команд подводных лодок. 14 сентября доски сняли. Все на базе понимали, что это значит; потери, с точки зрения командования, становились настолько большими, что могли расшатать боевой дух моряков.

И только тогда, кажется, я осознал, почему командир базы осмелился принять такие строгие меры против гестаповцев. В Киле или даже где-нибудь на базе в Южной Атлантике подобное было бы просто невозможно. Здесь же сыграла свою роль еще и теснота. Три с лишним месяца коммодор слишком близко соприкасался с Фульке. Более того, как и в атмосфере любого закрытого заведения, у коммодора возникло чувство, что база — единственно существующий мир. Германия и гестапо уже не представлялись ему реальными.

В день, когда убрали доски, на базе царило напряжение. А перед самым отплытием «У-41» я даже подумал, что матросы взбунтуются. Они спустились в док изможденные и подавленные, у некоторых из них был явно бунтарский вид. Как только человеком завладевает страх, он теряет жизнерадостность. Но кривоногий командир оказался на редкость крепким парнем. Таким бодрым и веселым я больше никогда не видал человека, идущего на смерть. Он спустился к лодке вместе с коммодором, и из него так и сыпались шуточки насчет того, что он сделает с британским атлантическим флотом, когда повстречает его. Команда взошла на борт, широко улыбаясь. Неделю спустя «У-41» была протаранена и потоплена британским эсминцем, сопровождавшим танкерную флотилию из Мексиканского залива.

Какое-то время после «У-41» лодки не уходили с базы. Они возвращались, вставали на прикол, а командам велели отдыхать. На этом основании я сделал вывод, что готовится какая-то крупная операция, и вспомнил о бумаге, которую командир «У-34» показал Логану. Днем встречи соединения британского флота было намечено 18 сентября. Надо было что-нибудь предпринять — в нашем распоряжении оставалось три дня.

Может сложиться впечатление, что я не сразу вспомнил об этом обстоятельстве. Нет, где-то в глубине сознания всегда брезжила мысль, что этим рано или поздно придется заняться. В конце концов, не будь этой намеченной встречи кораблей, мы не попали бы на базу. Однако многочисленные мелкие лишения и трудности, свойственные быту военнопленного, все время отгоняли мои размышления об этом на задний план. И только увидев, что подлодки не уходят с базы, услышав смутные слухи о предстоящей операции, я понял, что обязан воспрепятствовать гибели многих британцев, что кроме меня это сделать некому.

Я обязан был придумать какой-нибудь план, благодаря которому лодки не смогут уйти с базы. Это в свою очередь ставило меня лицом к лицу с еще одной проблемой — необходимостью пожертвовать собственной жизнью. Думаю, я не трусливее любого другого человека. В конце концов, готов же я был пожертвовать жизнью, когда находился на борту подводной лодки. Но одно дело — следовать линии действий, разработанной кем-то еще, и совсем другое — самому хладнокровно замышлять свою погибель. А ведь именно это последнее мне и надо было сделать. Никакой альтернативы, как нам с Логаном избежать смерти, я не видел.

По-моему, в ту ночь я вообще не спал. Я лежал в темноте и думал, а часы тянулись один за другим, медленно и бесконечно. Я слышал, как в три сменилась охрана. Я устал, но мне непременно нужно было придумать какой-нибудь план. Мне очень хотелось посоветоваться обо всем с Логаном, но он мирно похрапывал; впрочем, я был убежден, что в его теперешнем состоянии он не сможет помочь мне. К тому же я боялся, что он может сдуру выболтать тайну. И все же я был уверен, что в исполнении задуманного могу рассчитывать на его помощь: он, как малое дитя, делал все, что я ему говорил.

Понятно, что мыслями я постоянно возвращался к взрывчатке. На базе хранился большой запас. Вот только как до него добраться? На первый взгляд казалось, что существуют две возможности. Одна — это полное уничтожение базы посредством детонирования боеприпасов на складе. Вторая — закупорка ведущего на базу грота с помощью какого-нибудь взрывного заряда. Из двух возможностей я предпочитал последнюю. Она по крайней мере давала нам какой-никакой шанс на побег. В то же время лодки остались бы целехоньки. Где-то на задворках сознания маячила мысленная картина: я преподношу первому лорду Адмиралтейства полдюжины подлодок в качестве моего личного вклада в военные усилия Британии. Это было одно из тех фантастических видений, которые посещают человека на границе сна и бодрствования.

Вероятно, тут я все же уснул, потому что следующее, что я помню,— это как меня будит охранник.

— На работу!

Мы вскочили с кроватей. Я взглянул на часы. Было пять. Спустившись к докам, мы обнаружили, что на базу входит потопляемая баржа. Я видел ее впервые. Внешне она напоминала небольшой прогулочный пароходик. Это была одна из тех каботажных барж, что возят горючее вверх по Темзе. Она ходила между Дублином и Лиссабоном, каждый раз заглядывая по пути на базу, а в оба эти порта всегда прибывала порожняком. Судовые документы на нее были, скорее всего, фальшивые.

К шести мы вернулись обратно в камеру. Лежа на койке, я слышал звон чашек в караулке. В шесть всегда подавали кофе. Я лежал, не в силах заснуть, и думал. Взрыв глубинной бомбы был бы, конечно, самым верным способом закупорить вход на базу. Но глубинных бомб не было, да и не знал я, как с ними обращаться. Можно было бы также выпустить торпеду из кормового аппарата «У-21», стоявшей в доке № 4. Этот док был средним из семи, так что торпеда ударила бы в ту часть пещеры, которая находилась над подводным гротом. Даже окажись обвал легким, все равно водолазу понадобилось бы какое-то время, чтобы расчистить рельсы для вагонетки. Да и сами рельсы могли погнуться, и их пришлось бы укладывать заново.

Единственная заковыка состояла в том, что я понятия не имел о торпедах и был уверен, что обращаться с ними крайне сложно. Более того, понадобилось бы еще открыть шлюз дока, чтобы лодка оказалась на плаву. Пока же она возвышалась в сухом доке, из которого была откачана вода. Оставались только орудия. Кормовая пушка на «У-21» была в исправности, но я не мог с уверенностью сказать, насколько сильно подействует на скальную породу удар шестидюймового снаряда. К тому же я не имел ни малейшего представления о том, как управляться с орудием и где раздобыть снаряды. Да и с охранником тоже предстояло как-то разделаться.

В замке щелкнул ключ. Унтер-офицер просунул голову в дверь:

— Вставайте,— сказал он.

Я автоматически оделся, позавтракал и приступил к своим каждодневным обязанностям, а голова моя была забита невероятнейшими и самыми фантастическими планами захвата кормового орудия на «У-21». Теперь я считал его единственным доступным средством, чтобы закупорить выход. Была уже пятница, 15 сентября. Встреча эскадр назначена на 13.30 в понедельник, 18 сентября. Значит, подлодкам надо уходить с базы в воскресенье ночью. До наступления воскресного вечера мне необходимо было узнать, как работает орудие, и продумать все подробности плана. На меня свалилась страшная ответственность, и поскольку голова моя была занята совсем другим, меня несколько раз упрекнули в том что я отлыниваю от работы.           

Все утро мы разгружали баржу с провиантом и укладывали ящики на тележки, которые затем развозились по многочисленным складам базы. Одни тележки направлялись в хранилища за доками для последующей загрузки подлодок, другие шли на склады в верхних галереях, и припасы эти предназначались для самой базы. На разгрузке баржи и складировании грузов было занято в общей сложности пятьдесят человек.

После обеда мне все же повезло: нас забрали в док № 4, где матросы орудовали передвижной дрелью. Нам дали лопаты и тачку для уборки обломков. Оказалось, что нужно целиком снять с палубы носовое орудие подлодки, чтобы заменить покореженные палубные пластины новыми, а само орудие тем временем как следует отремонтируют в мастерской. Когда мы прибыли, орудие уже отвинтили от станины, но чтобы перебросить его на причал, надо было установить деррик-кран. Одну его опору можно было поставить на противоположную сторону дока, но чтобы укрепить две более короткие ноги на рабочей стороне причала, необходимо было пробурить в камне гнезда. На первое маленькое гнездо ушло минут десять. Гранит оказался исключительно твердым, от кончика бура летели осколки. Зато просверлить другое отверстие оказалось совсем просто благодаря разлому Я породы и появлению гораздо более мягкого пласта. Когда я принялся убирать отколовшиеся куски, то обнаружил, что это известняк.

для человека, занимающегося геологическими наслоениями, это было любопытное открытие. Я пригляделся к породе повнимательней. Это был угленосный известняк того типа, что преобладает в северном Корнуолле от Тинтаджела до Хартлэнд-Пойнта. Прежде всего я подивился тому, что разлом угленосного известняка произошел в породе, которая была, насколько мне удалось убедиться прежде, целиком вулканической. Вулканическая порода — самая старая из докембрийской группы, тогда как известняк относится к палеозойской группе, появившейся в эволюции мира гораздо позже. Это наводило на мысль о каком-то движении, происходившем, вероятно, в этой гранитной формации уже после того, как она была выброшена наверх.

И вдруг мне в голову пришла еще одна мысль: это был разлом угленосного известняка, породы, покрывающей чуть ли не весь север Корнуолла. И этот разлом случился в вулканической породе, которая, хоть и сравнительно редко, тоже, несомненно, встречается в шахтерских районах Корнуолла. Возможно, Логан был-таки прав. С другой стороны, северо-западный уголок Испании имеет более или менее схожие формации пород, в которых известняк и вулканические образования тесно соседствуют друг с другом. Такие же формации есть и в Бретани. В конце концов я решил, что нисколько не продвинулся вперед и просто ради интереса проследил, что этот разлом, непрерывно расширяясь, тянется назад до главной галереи и к галерее со складами напротив дока. Потом я переключил внимание на орудие. Наши охранники, удовлетворенные тем, как мы убираем мусор, стали в свое удовольствие глазеть на орудие, которое переносили на причал. Его перебросили туда, нарастив длинную опору деррик-крана, и оно медленно и мягко опустилось на цепи всего в нескольких футах от меня. У меня появилась прекрасная возможность рассмотреть орудие. Однако, хоть я и понимал, как работает затворный механизм, и догадывался по ручному приводу, как наводить орудие, до меня не доходило, как же производится выстрел. Ну, а уж о том, где раздобыть снаряды, я и вовсе понятия не имел. Мне было известно, что минный погреб находится где-то под орудием, но я не знал, как работает подъемник.

Вдруг я вспомнил, что в последней войне Логан служил на противолодочном судне-ловушке.

— Ты не знаешь, как работает эта штуковина? — спросил я.

Он окинул меня быстрым взглядом и нахмурился.

— Я чувствую, что мне следовало бы это знать, — неторопливо ответил он, — а не знаю.

Он покачал головой. Он вроде бы даже не выказал особого интереса. Значит, надо мне самому учиться. Я смотрел, как снимают ствол, видел, как открывается и закрывается казенник, как с помощью ручной наводки меняется дистанция стрельбы, но я по-прежнему не понимал, как же производится выстрел. И все же, не сумев узнать, как работает орудие, я тем не менее почерпнул кое-что из разговоров возившихся с ним матросов.

«У-47», здорово пострадавшую в результате тарана, подлатали, и она предстоящей ночью отправлялась в Германию через Ирландское море и Гебриды. Наша база могла лишь обеспечивать лодки боеприпасами и провиантом и производить несложный ремонт. «У-47» была до того побита, что механики посчитали необходимым сделать капитальный ремонт, дабы она вновь была по-настоящему мореходной. И вот, подлатанная, насколько это было возможно в условиях базы, она должна была попытаться дойти до Киля, где находилась старая германская судоверфь. Видимо, ей это удалось, так как впоследствии я слышал, что она была потоплена в южной Атлантике. Таким образом, на базе оставалось всего четыре лодки, в том числе «У-34», на которой привезли нас. Она опять была готова к выходу в море. В ту ночь, судя по всему, ожидалось прибытие еще двух лодок. Получался целый подводный флот из шести боевых единиц, если, конечно, «У-21» тоже будет готова вовремя. Перспектива выходила не из приятных. Если им удастся уйти с базы, это будет означать гибель всех четырех линкоров атлантической эскадры и, возможно, нескольких кораблей средиземноморской эскадры.

Тут вдруг раздался неожиданный крик «Wache!». Двое наших охранников растерянно переглянулись, возившиеся с пушкой приостановили работу и прислушались. По галереям эхом перекатывался топот тяжелых ботинок. Матросы бежали, к ним присоединялись другие. Хлопали двери. Крик повторился. По галереям разнесся звон колокола.

— Боевая тревога! — воскликнул один из механиков у орудия.

— Это значит: «по местам стоять»,— добавил другой.

Они побежали по причалу и скрылись в галерее. Один из наших охранников последовал за ними. Другой заколебался и что-то крикнул, указывая на нас. Он остался, а второй стремглав побежал узнавать, что случилось.

Такая возможность предоставляется раз в жизни. Я посмотрел на Логана, но он, казалось, совершенно не осознавал происходящего и не понимал, что случилось нечто необычное. Наш конвоир больше смотрел в конец галереи, чем на нас, ловя звуки, доносившиеся сверху. Он пытался понять, в чем дело. Я услышал стук винтовочных прикладов о камень и отрывистые командные крики. Эхо повторяло непрерывный топот ног. Я бросил взгляд на караульного, он по-прежнему смотрел в конец галереи. Я стал незаметно подвигаться бочком к сходням, ведущим на палубу лодки, и уже почти добрался до них, когда он уголком глаза заметил мое движение и тут же направил на меня револьвер.

— Ни с места!

Случайно ли Логан оказался у него за спиной? Какое-то мгновение мне казалось, что сейчас он оглушит охранника. Но тут мое внимание привлек звук марширующих шагов в галерее. Колонной по два к доку вышел рядовой и старшинский состав подлодки. Команды остальных лодок маршем направлялись к другим докам. Охранник расслабился. Возможность была упущена.

Матросы и старшины были при полной выкладке и под командой своих офицеров. Это был экипаж «У-21». Видимо, по тревоге каждый моряк должен ждать с оружием у своего помещения. Затем их строем ведут к доку, в котором стоит их лодка, и там они ждут указаний. По десять человек от каждой лодки придаются для усиления базовой охране. Эти по тревоге сразу являются в караулку. Их задача — защищать базу, пока не уйдет последняя, лодка. После их ухода — а на это может потребоваться несколько часов из-за необходимости дожидаться прилива, который затопил бы все доки,— они должны уничтожить базу и все лодки, которые были не в состоянии ее покинуть. Тогда, и только тогда, им разрешается сдаваться. Шансы остаться в живых после взрыва нескольких сотен тонн боеприпасов и огромного количества горючего, разумеется, невелики.

Меня удивляло, зачем на подземной базе такого типа нужна схема защиты в случае опасности. В сущности, подвергнуться нападению с моря база никак не могла — можно было только обстрелять из орудий утесы над подводным гротом. Вероятно, корабли могли обнаружить и потопить подлодки после их выхода с базы, однако лодки соединялись с бочкой тяглового устройства автосцепкой и могли отцепляться, не всплывая на поверхность. Мудреные манипуляции на поверхности требовались лишь при заходе на базу. К тому же существовал наблюдательный пункт, на который можно было попасть с верхней галереи. Он находился по соседству с нашей камерой. Командиров подлодок, готовых к отплытию, оповещали о любом плавсредстве, находящемся поблизости.

Стало быть, они опасались нападения с суши. А если на базу можно было как-то проникнуть с суши, значит, точно так же с нее можно и выбраться. При этой мысли я весь затрепетал, меня охватила надежда. Но неожиданная вспышка ликования почти тут же сменилась безысходным отчаянием: ведь у меня не было никакой возможности отыскать этот запасный выход, не говоря уж о том, чтобы бежать через него.

Вернулся наш второй охранник, и я спустился с небес на землю.

— Нам велено отвести их в камеру,— сказал он. Он раскраснелся от бега, речь была отрывистой.

— Что стряслось? — спросил тот, который оставался с нами.

— Не знаю... пока ничего не известно. Несколько минут назад в караулке прозвенел звонок тревоги. Восьмерых послали узнать, в чем дело. Нам надо запереть этих двоих в камере и явиться в караулку. Охрана усилена, все стоят по местам.

Нам велели отправляться в камеры. Причал опустел, команда лодки заняла свои посты. Прилив был высокий, я слышал, как бурлит вода, заполняя док. Командир с первым помощником стояли на мостике. К выходу в море лодка была не готова, но немцы предпочитали рискнуть и вывести ее, а не оставлять тут на погибель. Это был своего рода гордый жест. Пока мы шли по галерее и взбирались по пандусу на второй этаж, двое охранников продолжали переговариваться:

— На нас напали?

— Не знаю.

— Кто объявил тревогу и какие приняты меры?

— Пока неизвестно: выслали разведгруппу.

— Может, учебная тревога?

— Может...

— А что делать, если на нас напали?

— Почем мне знать, я же не коммодор Тепе.

— А вот я знаю: мы взорвем отходные штольни и попадем в ловушку, как крысы. Мы просто моряки, не подводники. А выбраться отсюда можно только на подлодке, да и то шансов почти нет.

Тут меня втолкнули в камеру и заперли дверь на ключ. Охранники, громко топая, вошли в караулку напротив нашей камеры. И вдруг на базу снизошла неземная тишина. Так тихо тут еще никогда не было. Остановились все механизмы, даже динамо-машины. Я почувствовал разочарование и безысходность. Случилось что-то небывалое, нечто такое, что могло коренным образом изменить нашу судьбу. А мы сидели в клетке и не имели никакой возможности узнать, что же происходит. Я чувствовал полный упадок сил. Я бросил взгляд на Логана, мирно сидевшего на своей койке. Он тоже прислушивался. Почувствовав, что я смотрю на него, он поднял глаза.

— Что происходит? — спросил он.

Я ответил, что не знаю. Я принялся было ходить по камере, но она была до того мала, что я в конце концов снова уселся на койку. Мы сидели и прислушивались к тишине. Минуло четверть часа.

В голову полезла всякая всячина. Где-то за базой находятся подземные выработки. Возможно, в этот самый миг охрана ведет бой, а подлодки выскальзывают с базы? Выходить в море они могли и днем, не только ночью. Сколько времени нужно, чтобы все они покинули базу? Пять лодок и баржа — на это может уйти часа три-четыре. А что потом? Может, они взорвут базу? Тишина и вынужденное безделье начинали действовать мне на нервы.

Вдруг послышались голоса, лязгнула какая-то дверь, и снова наступила тишина. Прошло минут десять с лишним, потом дверь караулки открылась, и зашаркали подошвы матросских ботинок. По галерее кто-то бежал. Через несколько минут донесся гомон голосов и грохот ботинок, затем возобновился тихий успокаивающий гул динамо-машин. Жизнь базы вошла в привычную колею.

— Интересно, что это было? — спросил я, чувствуя, что любопытство вот-вот доконает меня.— Наверное, учебная тровога. Или ложная боевая.

Логан ничего не ответил, но я видел, что он чутко прислушивается. Я снова заговорил с ним, но тут же умолк, поняв, что это бесполезно. Я сидел на койке и смотрел, как мои часы, которые у меня не отняли, неторопливо отстукивают минуту за минутой. После половины пятого решетка открылась, и, прежде чем она снова с грохотом закрылась, я успел разглядеть глаза и нос какого-то человека. Послышался топот ботинок по камню, дверь камеры справа от нас открылась и захлопнулась. До меня доносился слабый гул голосов, но каменные стены были слишком толсты, чтобы разобрать, на каком языке говорят. С лязгом закрылась дверь следующей камеры, и ключ повернулся в замке. Затем закрылась дверь караулки, и снова воцарилась тишина.

Прошло еще четверть часа. Логан все заметнее волновался. Однажды он даже попытался походить взад-вперед по камере, как прежде я, но она была слишком мала для него, и он снова уселся на свою койку. Я уже начал подумывать, не бунт ли это. Такую возможность нельзя было исключать: счастливчиками этих матросов не назовешь. Я вспомнил об отплытии «У-41». Тогда положение спас командир. Против вероятности мятежа было лишь одно возражение: тот факт, что моральный дух за последнее время повысился — с тех пор, как разнесся слух, что предстоят какие-то большие дела. Моральный дух подрывает не столько страх, сколько бездействие. Теперь, когда немцы знали, что им предстоит, рассчитывать на бунт мне уже не приходилось.

Едва я успел придти к этому заключению, как послышался глухой взрыв, потрясший до основания даже нашу камеру. За первым почти сразу же последовал второй. И снова тишина. Мы невольно вскочили на ноги. «Неужто они уничтожают подлодки?» — пронеслось в голове. Но я знал, что это исключено. Если бы немцы взорвали две подлодки, взрывы были бы сильнее. И уж конечно это не склад боеприпасов. Эти взрывы звучали глухо, издалека. Может быть, кто-то обстрелял вход на базу с моря?

Дверь караулки открылась, послышались шаги, потом открылась дверь камеры слева от нас. Послышались голоса, затем камеру закрыли и заперли, а шаги снова вернулись к караулке. И опять тишина. Напряжение вконец измотало меня. Я заставил себя снова сесть на койку и изо всех сил пытался унять охватившее меня волнение. Но я не знал, куда девать руки.

Логан уже стоял у двери. Я взглянул на него. Он застыл, привалившись к двери громадным телом. На этот раз на лице его было оживленное выражение, и я сообразил, что он прислушивается. Я навострил уши, но ничего не услышал. Логан отошел к своей койке и прижал ухо к стене. Я последовал его примеру, но и на этот раз ничего не расслышал. Тогда я вернулся на койку. Я поймал себя на мысли, что гадаю, сколько еще нужно подобного напряжения, чтобы разум Логана отказал окончательно и он превратился в буйнопомешанного.

Я взял журнал и принялся читать какой-то рассказ, но сосредоточиться не мог. Логан по-прежнему маячил у стены, прислушиваясь. В конце концов я бросил журнал.

— Ты что-нибудь слышишь? — спросил я.

— Нет, а ты?

Разговор явно не получился. Я решил отказаться от попыток продолжить его, и в течение пяти минут голова моя была занята рассказом о человеке, который задал сумасшедшему, приникшему ухом к земле, тот же самый вопрос. В дверь постучали. Я поднял глаза. Оказывается, это Логан стоял у двери и выбивал на ней кулаком баранную дробь. В проходе послышались шаги, и он оборвал стук. Но как только дверь караулки закрылась, Логан застучал опять.

— Слушай, хочешь, я почитаю тебе рассказ? — предложил я и снова взял журнал. Он ничего не ответил. Протянув руку, Логан взял с тарелки, все еще лежавшей на его койке, ложку и принялся выстукивать ею по стальным прутьям решетки. Это раздражало меня.

— Иди и сядь,— сказал я. Он повернулся и с широкой улыбкой взглянул на меня.

— Как называется твоя газета?

— «Дейли рекордер»,— ответил я.— А что?

Но он снова принялся выстукивать, на этот раз медленнее. Затем остановился и, по-собачьи склонив голову набок, прислушался. Я нервничал. Лишь через два с лишним часа нам принесут ужин и я смогу вызвать доктора.

Внезапно Логан обернулся ко мне.

— Вот карандаш,— сказал он, вытащив из кармана робы огрызок карандаша и швырнув его мне.— Запиши на чем-нибудь: «Я п-р-и-ш-л-а... с-ю-д-а...— Он произносил слова по буквам, очень медленно, иногда с длинными промежутками между буквами, — с... пауза... т-р-и-м-я... пауза...— Он снова постучал ложкой по железной решетке, затем сказал: — 3-а-ч-е-р-к-н-у-т-ь... пауза... т-р-е-м-я... пауза... ш-а-х-т-е-р-а-м-и...»

Здесь необходимо сделать отступление, чтобы поведать о том, что выпало на долю Морин Уэстон, романистки, оказавшей столь значительное влияние на последующие события. Она весьма любезно предложила мне использовать свою историю целиком в том виде, в каком эта история изложена в ее книге «Донная приманка для смерти». Пользуясь предоставленной здесь возможностью, я хотел бы поблагодарить Морин Уэстон за эту любезность. Ее предложением я однако не воспользовался, поскольку мне представляется, что для нашего повествования больше подходят голые факты в том виде, в каком они изложены в ее переписке с Чарлзом Паттерсоном, редактором отдела новостей «Дейли рекордер», а также в газетных сообщениях, которые довершают общую картину. Хотел бы также заявить, что я весьма признателен руководству Скотланд-Ярда за любезно предоставленные в мое распоряжение копии ряда служебных документов.

Часть II ИСЧЕЗНОВЕНИЕ МОРИН УЭСТОН

Телеграмма редактора отдела новостей газеты «Дейли рекордер» к Морин Уэстон. «Морские бризы.», Сент-Моуз. Отправлена с Флитстрит в 12.25 4 сентября:

«Прочти статью в № 72 «Телеграф». Можешь ли ты разобраться с исчезновением Уолтера Крейга, сотрудника редакции «Рекордера»? Подробности можно узнать в Кэджуите. Паттерсон».

Нижеприведенная статья появилась в газете «Дейли телеграф» от 4 сентября (седьмая полоса, колонка 4) под жирным заголовком:

«Попытка высадки с подлодки «У». Субмарина, как полагают, потоплена торпедным катером, (наш соб. корр.).

Побережье Англии, 3 сентября. Сегодня вечером была предпринята дерзкая попытка высадить на берег людей с борта немецкой подлодки. Полагают, что целью операции была заброска в страну шпиона. Однако благодаря британской военной разведке о намерениях немцев было известно загодя, и военно-морское командование в Фалмуте оказалось начеку. Лодку поджидал британский торпедный катер. Всплыв на поверхность, лодка спустила на воду разборную шлюпку, которую катер пытался таранить, одновременно открыв огонь по подводной лодке. Субмарина ответила тем же, последовал ожесточенный бой. Протаранить шлюпку не удалось, и ее экипаж вновь укрылся на борту подлодки. Катер выпустил по субмарине торпеду, но попадание так и не было зарегистрировано. После этого субмарина погрузилась. Катер тут же на всех парах подошел к точке погружения, были сброшены глубинные бомбы. Первым взрывом на поверхность вынесло нефть, что позволяет надеяться на уничтожение подводной лодки.

Заявлено об исчезновении двух человек, наблюдавших за лодкой с берега. Первый из них — местный рыбак по фамилии Логан. Второй— широко известный театральный критик Уолтер Крейг».

Телеграмма от Морин Уэстон—Чарлзу Паттерсону, «Дейли рекордер». Отправлена из Сент-Моуз в 18.20 4 сентября:

«Согласна. 5 фунтов в день, задаток, издержки, гонорар. Морин».

Письмо Чарлза Паттерсона к Морин Уэстон, гостиница Кэджуита. Датировано 4 сентября:

«Дорогая Морин. Офицеры Скотланд-Ярда вчера утром расспрашивали меня об Уолтере Крейге. Похоже, нет никаких сомнений, что он и Логан исчезли. Кое-что в статье «Телеграф» не совсем верно. Во-первых, подлодка не пыталась никого высадить, а забирала человека, сошедшего на берег предыдущей ночью. Из разговора с сыщиками я понял, что Крейг встретил этого человека вскоре после его высадки, а потом заподозрил неладное. Береговая охрана как-то связана со всем этим делом. Именно ее начальник предупредил штаб ВМС в Фалмуте. Полагаю, что Крейг и этот парень, Логан, залегли на утесах и караулили немца. Полиция, похоже, считает, что обоих взяли в плен и забрали на борт подлодки. Возникают вопросы: зачем немец высаживался с подлодки? С кем встречался на берегу? С какой целью? Дело, должно быть, срочное, раз они пошли на такой риск.

Я пытался дозвониться до тебя, чтобы все растолковать, но не смог пробить междугородный. Послать кого-нибудь из редакции не решаюсь: в любую минуту может хлынуть поток новостей с фронта. Да и толку от здешних парней в таком деле не будет. Жду от тебя первоклассную шпионскую историю. Счастливой охоты и огромное спасибо за помощь. Искренне твой Чарлз Паттерсон».

Запись шифрованной телеграммы от инспектора сыскного отделения Фуллера к старшему инспектору Скотланд-Ярда Макглэйду. Отправлено из Кэджуита в 16.15 5 сентября. Телеграмма была расшифрована и послана со специальным курьером в МИ-5.

«Расследование ведет Морин Уэстон. Рост средний, брюнетка, пробор на левую сторону, волосы вьющиеся. Худощава, глаза карие, красит ногти. Привлекательна, молода. Приехала в гостиницу вчера около 19.00 на зеленом «хиллмане», номерной знак ФГИ-537. Встречалась с Морганом, теперь пешком направилась через утесы осматривать коттедж «Карильон». Держу связь, жду указаний. Фуллер».

Запись телеграммы от старшего инспектора Макглэйда к инспектору Фуллеру, полицейский участок Лизард-тауна, 5 сентября:

 «Морин Уэстон год назад работала репортером «Дейли рекордер», затем уволилась и уехала в Сент-Моуз. Теперь вновь работает для своей газеты. Редактора интересует местонахождение Уолтера Крейга. Не имею полномочий прервать ее поиски. Предлагаю вам помочь мне в этом и отбить у нее охоту к расследованию. Макглэйд».

Стенограмма телефонного разговора Морин Уэстон и Чарлза Паттерсона, 6 сентября:

 «...Мне показали место, где разборная шлюпка с подлодки пристала к берегу. Поговорила с пограничником, потом отправилась в «Карильон» — тот самый коттедж, который искал высадившийся с лодки человек. Но этот поход мало что мне дал. Кое-что, впрочем выяснила. Уолтер Крейг отправился на лов макрели вместе с рыбаком, прозванным в округе Большим Логаном. С рыбалки он вернулся мокрым до нитки. (Кстати, Большой Логан, похоже, примечательная личность: огромный, бородатый, суровый муж лет сорока обожает девчонок). Очевидно, Уолтера опрокинула в воду акула, напавшая на макрель которую он подцепил на крючок. Однако Логан, пораскинув мозгами, решил, что никакая это не акула, а подводная лодка! Потом, когда Уолтер пришел к нему в воскресенье и рассказал о незнакомце, которого накануне встретил на утесах по дороге домой и который только что высадился на берег с лодки, Логан всерьез заподозрил неладное, поскольку его собственная шлюпка была, очевидно, последней из причаливших к берегу в районе Кэджуита в тот день. Человек, встреченный Уолтером, спрашивал, как пройти к коттеджу «Карильон», что стоит на утесах над Черч-Коув. Чуть погодя Логан спросил у хозяина местного трактира, кому принадлежит «Карильон», после чего вместе с Уолтером спешно направился к начальнику береговой охраны. Из Моргана мне почти ничего не удалось вытянуть, хоть он и валлиец. Он лежит в постели, страдает от потрясения и, похоже, оплакивает свою долю. Видимо, подлодка чуть не потопила торпедный катер. Морган твердит, что ему, мол, запрещено говорить об этом деле. Не соблазнился даже возможностью увидеть свой портрет в газете. А сегодня утром ко мне явился какой-то мистер Фуллер. Похоже он знает все и обо мне, и о том, зачем я приехала в Кэджуит. Я начала подозревать его а когда он заявил, что работает в Скотланд-Ярде и вовсе решила, что резидент попался.. Однако выяснилось, что он и взаправду оттуда. Этот Фуллер даже помог мне кое в чем. Вот что я от него узнала.

Уолтер и Логан договорились ждать на утесах, а пограничник и еще два рыбака должны были залечь в шлюпке Логана за мысом. Однако по зрелом размышлении пограничник решил поставить в известность Фалмут, и командование ВМС отрядило на перехват подлодки торпедный катер. Бой проходил примерно так, как его описали в «Телеграф». Полагают, что подлодка повреждена, но нет никаких оснований считать ее уничтоженной. Фуллер сказал мне, что полиция обнаружила на склонах утесов над местом высадки следы борьбы. По их версии, Уолтер и Логан захвачены в плен. Сборную резиновую шлюпку подобрали дальше по берегу на следующий день. На ее борту краской были намалеваны знаки «У-34». В тот же вечер арестовали владельца коттеджа «Карильон». Зовут его Джордж Катнер, в «Карильоне» проживал более двух лет. Предполагаю, что Катнер часто наезжал в Лондон и другие большие города. Здесь о нем мало что знают. Местные жители считали его чужаком и относились как к обычному отпускнику. Все, кто родился за пределами округи, воспринимаются тут как иностранцы. Катнер был заядлым рыболовом, хотя редко рыбачил с лодки. Его неоднократно видели с удочкой на остроконечной косе, известной здесь под названием Окуневая Кормушка. Наружность его ничем не примечательна: лысый коротышка лет пятидесяти пяти, типичный директор банка на покое, каковым его и считали. Коттедж караулит полицейский, и я не могу дознаться, куда увезли Катнера. Более того, мой приятель Фуллер, похоже, считает, что сведений, которые он сообщил, с меня вполне довольно и лучше бы мне убраться восвояси. Возможно, так оно и есть. Возобновлю поиск, встретившись с агентами по продаже недвижимости, у которых Катнер приобрел «Карильон».

Не знаю, сможешь ли ты сделать из этого статью, но надеюсь со временем добыть что-нибудь с пылу с жару. Между прочим, звоню тебе в последний раз: два с половиной часа ждала, пока соединят. Впредь буду телеграфировать».

Вырезка из передовицы «Дейли рекордер» от 7 сентября:

«Сотрудник редакции раскрывает немецкого шпиона и становится первым британским военнопленным. Заключен на борт поврежденной подводной лодки.

Стараниями Уолтера Крейга, театрального критика газеты «Рекордер», был раскрыт первый с начала войны немецкий шпион. Смелые действия Крейга стоили ему свободы, а возможно, и жизни. Сейчас он захвачен в плен на борт немецкой подводной лодки «У», которая, как известно, была повреждена и, по всей вероятности, уничтожена.

Шпион, выдававший себя за отставного директора банка, жил в небольшой деревушке на побережье. Имена и адреса по понятным причинам не сообщаются. Его арест стал возможен благодаря расследованию, с блеском проведенному Уолтером Крейгом.

Газета послала одного из своих ведущих репортеров на место события с тем, чтобы он возобновил поиски там, где Уолтер Крейг был принужден прекратить их. Газета убеждена, что умелые действия Уолтера Крейга проложат путь к раскрытию целой сети германских шпионов в Англии. Пусть читатели не рассматривают это утверждение как проявление шпиономании. Ничего подобного. Однако глупо было бы предполагать, что Германия, готовившаяся к этой войне более пяти лет, не позаботилась о совершенной и действенной системе шпионажа в нашей стране, системе, создание которой было облегчено потоком беженцев, прибывающих к нам с тех самых пор, как нацизм развязал в Европе террор. Это не значит, что вы должны с подозрением относиться ко всем вашим соседям и в особенности к людям, носящим иностранные имена. Однако вы проявите мудрость, если не будете забывать, что ту информацию военного и гражданского характера, которую вы получаете по службе или из разговора с друзьями, не стоит обсуждать публично. Помните: у стен есть уши. В настоящее время газета ведет расследование, подтверждающее это предостережение».

Телеграмма Морин Уэстон Чарлзу Паттерсону. Отправлена из Фалмута 8 сентября:

 «Катнер в местной тюрьме. Заявляет, что его посещал командир подводной лодки. Катнер передал ему конверт с информацией неизвестного содержания. Твердит, будто был простым связником. Разговор с торговцами недвижимостью в Пензансе ничего не дал. М»

 Письмо Морин Уэстон к Чарлзу Паттерсону, отправлено из гостиницы Кэджуита, датировано 11 сентября:

«Милый Чарли! Человеку, получающему 5 фунтов в день, негоже, конечно, сомневаться в мудрости редактора, который продолжает платить ему эти деньги, но я должна признать, что твои расходы не окупаются. Вряд ли есть нужда говорить, что я стараюсь изо всех сил, однако труды мои пока ни к чему толковому не привели. Либо я плохой сыщик, либо Катнер действительно всего лишь связной. Против этого утверждения можно возразить лишь, что для рядового связника он был слишком уж тщательно закамуфлирован. Заночевала в Фалмуте, а в субботу утром получила ответ на телеграмму, отправленную накануне в глостерскую газету. Предполагается, что Катнер был директором банка именно в Глостере, и я запросила их обо всех подробностях: наружность, увлечения, поездки за рубеж (если выезжал) и нынешнее местонахождение. Внешнее описание до мелочей совпало с наружностью нашего Катнера. Увлекался он гольфом и бриджем (гандикап в гольфе равнялся четырем!). Вдовец. После выхода в отставку в 1936 предпринял обширный европейский круиз. Жил в «Карильоне».

Я снова зашла в местный полицейский участок, но меня оттуда выставили. На крыльце твой славный сыщик столкнулся с нашим другом Фуллером. Он ничуть не удивился, завидев меня, и честно признал, что полиция действует по его указке.  

Мои предположения (по счастью, я пишу детективы) таковы: настоящий Катнер исчез в Германии, а его личину принял тот господин что сидит нынче в местной тюрьме. Конечно, это звучит как отрывок из какой-нибудь моей книжки, но я уверена, что стоит мне только вытащить Катнера на площадку для гольфа, как я смогу доказать свою правоту. Среднестатистический немец не шибко интересуется гольфом, и сомневаюсь, чтобы этот человек смог отличить один конец клюшки от другого.

Я ринулась в Кэджуит, чтобы подхватить ниточку там. Но ничего не вышло. Катнера мало кто навещал. Полиция сняла охрану с коттеджа, и вчера я обыскала его. Ни следочка. Все, что представляло интерес, полицейские, должно быть, изъяли. Встретившись с Катнером в его фалмутской камере, я пришла к выводу, что этот коротышка очень скрытен. Выглядел он, как и подобает директору банка. Сомневаюсь, чтобы у него хоть раз в жизни был роман. Если он и резидент, то чертовски скучный, однако такие-то чаще всего и бывают шпионами.

Конечно, кое-что я выяснила, но это никогда не приведет ни к раскрытию всей сети немецкой разведки, ни даже к доказательству существования такой сети. И все же дело захватило меня, в связи с чем я хочу внести предложение: я буду продолжать следствие, и пусть газета платит мне только издержки. Зато если уж я набреду на нечто стоящее, тогда ты возобновишь выплату моего заработка и гонораров за все то, что можно будет напечатать. Твоя Морин Уэстон».

Письмо от Морин Уэстон к Чарлзу Паттерсону, отправлено из гостиницы. «Рыжий лев» в Редруте 12 сентября:

«Милый Чарли! Похоже, я до чего-то добралась, только бог знает, до чего именно. Завтра утром еду в Сент-Джаст, что возле мыса Лендс-Энд. Свое последнее письмо я писала в Кэджуите в субботу. Утром в понедельник съездила в Пензанс и еще раз поговорила с торговцами, которые продали Катнеру «Карильон». Это контора «Гриббл, Толуорт и Фикл». На сей раз я потребовала встречи со старшим партнером. Им оказался Фикл, остальные двое умерли! Похоже, полиция уже побывала у него, и шотландец начинает дрожать за свою репутацию. Все же он рассказал мне то очень немногое, что знал.

Катнер купил коттедж 2 февраля 1937 года, заплатив за него чеком на глостерский филиал банка, которым он верховодил. Прежде чем выбрать «Карильон», Катнер осмотрел множество других домов. Фиклу показалось, что покупатель ищет коттедж на самом берегу и почему-то обязательно в южном Корнуолле. Короче говоря, Катнер провел чуть ли не неделю в Пензансе, каждый день выезжая на такси осматривать дома. Запись в книге отеля «Уитшит» гласит, что он останавливался там с 27 января по 1 февраля 1937 года. Купчую Катнер просил отправить в гостиницу в Торки, где он жил с 4 декабря 1936 по 26 января 1937 года и со 2 по 28 февраля 1937 года, вплоть до своего переезда в «Карильон».

Портье в «Уитшите» еще помпит мистера Катнера, ибо тот дал ему на чай фальшивую бумажку в 10 шиллингов. Ты, конечно, скажешь, что резидент, тайком заброшенный из Германии, никогда не пошел бы на такое, что Катнер — лишь мелкий жулик, готовый даже на пособничество шпионам ради материального благополучия. Однако счет он оплатил чеком, и по чеку были получены деньги. В Торки Катнер тоже расплатился чеками. Я считаю, что фальшивая купюра попала к нему случайно. Счастливая для меня случайность: из-за  нее портье запомнил Джорджа Катнера. Тот носил коричневые башмаки, темно-серый костюм и имел золотые часы, которые то и дело доставал из кармана, чтобы взглянуть, который час. Когда Катнер жил в отеле, к нему приходил некто Робертсон — коренастый коротышка в очках без оправы, с отвислыми щеками и одышкой. Я зашла в контору Фикла и оттуда телеграфом послала этот словесный портрет в гостиницу Торки и инспектору Фуллеру в Фалмут. Ответ из Торки не заставил себя ждать: человеком, соответствующим данному описанию, оказался некто Нэйб Джонс. Фуллер не ответил ничего, и я отправилась к редактору местной газеты. В редакции никто ничего не знал ни о Джонсе, ни о Робертсоне, ни о других людях, подходящих под это описание. Вернулась к гостиничному портье, дала 10 шиллингов (настоящих, не забудь включить в издержки), и этот ценный человек, типичный потомок корнуоллских грабителей кораблей, выкопал из глубин далекого прошлого воспоминание о телефонном звонке. Робертсон звонил Катнеру, когда того не было дома, и просил передать, чтобы Катнер был в Редруте тем же вечером. Портье спросил, где и когда, на что Робертсон ответил «В 19.00, место ему известно».         

Я выгоняю машину и мчусь в Редрут. По дороге заскакиваю к торговцам узнать, нет ли ответа от Фуллера, и обнаруживаю, что инспектор лично ждет меня в конторе с целой кучей вопросов. Откуда я узнала о Робертсоне, кто его видел, как я получила описание и т. д. В свою очередь я тоже спросила, знает ли он, чей это словесный портрет. «Еще бы не знать,— отвечает Фуллер. — Я пытаюсь выследить этого человека с тех пор, как арестовали Катнера». Оказалось, что Робертсон несколько раз гостил в «Карильоне». Словом, Фуллер бросился вести следствие по моим следам, а я поехала в Редрут, и здесь все, что надо, само свалилось мне в руки. Издатель местной газеты внимательно выслушал меня и сказал:

— Судя по описанию, это Толстяк Уилсон, тот парень, что начал было разрабатывать шахту «Уил-Гарт», но с год назад уехал отсюда.

Потом он достал две подшивки, порылся в них минут десять и нашел фотографию, на которой был запечатлен низкорослый дядя в куртке и с широкой улыбкой на лунообразной физиономии. На голове у него фетровая шляпа, в кармане — цепочка от часов. Фото появилось в номере от 2 марта 1937 года, вскоре после его встреч с Катнером. А причина тому — основание Уилсоном маленькой частной горнорудной компании под названием «Корнуоллская береговая рудная компания Уилсона». 16 марта в той же газете появилось объявление о покупке оловянной шахты «Уил-Гарт», что возле Сент-Джаста. А еще через полтора года шахта закрылась. Однако похоже, что она имела солидную финансовую поддержку, поскольку о банкротстве и речи не было. Всем кредиторам заплатили сполна, и шахта до сих пор принадлежит этой теперь уже призрачной компании. Такова подноготная Толстяка Уилсона. Когда ты получишь это письмо, я отправлюсь в Сент-Джаст взглянуть на его шахту и поговорить с теми, кто в ней работал. Получила два старых номера с фото Уилсона. Одну вырезку послала своему другу, портье гостиницы, и попросила телеграфировать, узнает ли он в этом человеке Робертсона. Второе фото оставила себе для опознания. Сейчас пытаюсь выяснить биографию Толстяка. Местный издатель сегодня же вечером отведет меня в клуб шахтовладельцев, а ты пока отряди кого-нибудь в Бушхаус, пусть посмотрят, куда уходят корни этого Толстяка. Если повезет, телеграфируй мне на почтовое отделение Сент-Джаста. Твой Шерлок Уэстон».

Телеграмма Морин Уэстон к Чарлзу Паттерсону. Отправлена из Хэйла 13 сентября:

«Портье удостоверил личность. Джон Десмонд Уилсон, ранее известный как разработчик золотых жил и оловянных рудников в Малайе. Подробности письмом по приезде в Сент-Джаст. Морин».

Телеграмма Чарлза Паттерсона к Морин Уэстон. 13 сентября:

«Родился в 1904 в Дюссельдорфе. Натурализовался в Англии в 1922. Продолжай работу. Паттерсон».

Письмо Морин Уэстон к Чарлзу Паттерсону, отправлено из коттеджа «Кейпвью», принадлежащего миссис Дэвис, 14 сентября. Пендин, Корнуолл:

«Дорогой Чарли! Мне немного страшно Завтра утром твой специальный агент спускается в шахту, причем отнюдь не горит желанием делать это. Местечко тут жуткое. Никогда прежде не видела корнуоллских горняцких поселков. Оказывается, здесь они еще хуже, чем в Уэльсе. Неряшливые до ужаса но вид с побережья очень красочный. Сегодня море сияло аквамарином с белыми бурунами, разбивалось об утесы, совсем как Средиземное, разве что берег тут самый мрачный и зловещий из всех, что я видела в жизни. Ходила осматривать шахты, потом вернулась в Пендин порасспросить о тех, кто работал в «Уил-Гарт», и мне повезло. Остановилась я в маленьком коттедже на полпути между Пендином и Труиллардом, подальше от гнетущей атмосферы горняцкой деревни. По обе стороны от дороги — пустоши, усеянные грудами шлака, развалинами шахтерских домиков и рассыпавшимися трубами, которые служили когда-то для вентиляции шахт. Вот каков вид из окна моей спальни. Темнеет, пишу при свете керосиновой лампы. С моря пришел туман, и на маяке в Пендин-Уотч надрывается сирена. Питаюсь я тут на кухне вместе со всей семьей — отцом, матерью, семилетней дочуркой и эвакуированным мальчиком пяти лет. Из окна кухни видны поросшие вереском склоны, на вершинах которых маячат огромные пирамиды отвалов из глиняных карьеров. Ну, довольно местного колорита. Теперь об итогах моих трудов. Первым делом по приезде я отыскала шахту. Если ты посмотришь справочники, то увидишь, что «Уил-Гарт» расположена между шахтами «Боталлак» и «Левант». Обе сейчас закрыты. Мне удалось совершить довольно интересную прогулку. Вдоль утесов чуть ли не на полмили тянется заброшенная железнодорожная колея, от которой остался один рельс да старый деревянный спальный вагон. Возможно, это и не вагон вовсе, а коробка акведука. Как бы там ни было, эта штука, наверное, когда-то была частью «Уил-Гарт». Главный ствол шахты, кажется, расположен в ста футах от утесов, в глубине берега. Он опоясан высокой каменной стеной, довольно новой на вид. Я перелезла через нее и заглянула вниз. Отвесный ствол уходит футов на сто к старым штольням, слышен плеск падающей воды. Бр-р! Здешние утесы все изрезаны такими стволами, отгороженными только каменными барьерами. Некоторые стволы засыпаны, другие обвалились. Везде, куда ни глянь, ямы и кучи шлака. Возле шахты я подобрала несколько зеленоватых камешков с вкраплениями цвета золота.

В пабе здесь очень милый и умный хозяин. Заказав джин с лимоном, я вывалила на стойку свои камешки и спросила, не золото ли в них блестит. Оказалось, что не золото, а железный колчедан. Еще хозяин сказал мне, что на всю округу у них осталась только одна работающая шахта, «Гивор». Похоже, туда переехало уже все население деревушки. Хозяин узнал по фотографии Толстяка, а потом за пинтой пива рассказал мне всю подноготную шахты. «Уил-Гарт» здесь называют «мокрой шахтой». Ее расцвет пришелся на 1927—28 годы. Олово тогда стоило 240 фунтов за тонну, и в шахте разрабатывался трехфутовый пласт чистого металла. Доходы с «Уил-Гарт» в 1928 году составили что-то около 200 ООО фунтов на капитал в 60 ООО. Купили шахту за бесценок в 1925 году. Такая уж у здешних шахт особенность: то пусто, а то натыкаешься на пласт и сколачиваешь состояние. Судя по всему, этот пласт уходил в шельф, под морское дно, оттого шахту и называли «мокрой». В итоге — острые формы силикоза у рабочих. По словам владельца паба, ни один горняк не любил эту шахту.

В ноябре 1928 года выработка в шельфе обвалилась, и целая смена — тридцать два шахтера — погибла, попав в западню. Как я поняла, в истории горного дела в Корнуолле это была одна из самых тяжких катастроф. Следствие показало, что огромная подводная пещера, уходившая в скалу над галереями, которые вели к выработкам под дном моря, оказалась гораздо глубже, чем считали вначале. Разумеется, инженеры хорошо знали эту пещеру, но водолазы, посланные туда при строительстве, неверно определили глубину: их обманул слой нанесенного морем песка. На самом деле толщина перемычки составляла не 20 футов, а всего 3. Честно говоря, сомневаюсь, что инженеры приняли все меры предосторожности. Владельцы шахт обычно плюют на жизнь горняков, а тут еще новый покупатель «Уил-Гарт» не позаботился проверить, насколько безопасны эти галереи. Вот они и обвалились, когда Уилсон начал расширять их, чтобы проложить рельсы для вагонеток и повысить таким образом выдачу на-гора.

Возможно, ты удивляешься, с чего это я озабочена шахтой больше, чем Толстяком Уилсоном. Дело в том, что вчера в клубе владельцев шахт в Редруте зашел один разговор. Похоже, Толстяк кое для кого из членов клуба — притча во языцех. Все эти люди — горняки с многолетним стажем и знают, как разрабатывать шахту, что в ней искать и на что не обращать внимания, дабы не влететь в жуткие расходы. Они охотно рассказали, что когда Толстяк основал свою компанию и открыл «Уил-Гарт», цены на олово резко падали. Все сходились на том, что у компании не хватит капитала на разработку пластов в шельфе, о чем и было сказано Толстяку. Но Уилсон отмахнулся, заявив, что у него-де есть другая идея. Видимо, идея эта заключалась в разработке береговых пластов. Глупость, сказали Уилсону, этот пласт обнаружен в каких-нибудь двадцати футах от берега и на тридцать футов выше уровня моря. Но он начал открытую разработку с берега, на большом участке, в тщетной надежде обнаружить продолжение пласта. В клубе ему неоднократно говорили, что он выбросит деньги на ветер, если начнет искать другой конец жилы, но Толстяк по-прежнему твердил о какой-то осенившей его «идее». Он задумал рыть новый ствол в сотне футов от утесов, точно против пещеры. Потом Толстяк начал проходку новых галерей и докопался до пещеры, которая, судя по всему, врезалась в берег ярдов на двести. Потом он принялся резать полукруглую выработку и отводить от нее широкие штольни через каждые несколько ярдов, а еще позже пробил два длинных рукава по обоим концам главной галереи. Наконец он прорезал тоннели против тех, что открывались в пещеру, попытался разработать более высокий горизонт, полез было еще выше, но вылетел в трубу и прикрыл лавочку.

Ребята, с которыми я говорила, считают, что Уилсон истратил сумму, вчетверо превышавшую номинальный капитал компании. Он нанял на работу 40 человек и инженера, приезжавшего из Лондона и ни бельмеса не смыслившего в корнуоллских оловянных шахтах. По их мнению, Уилсон был малость чокнутым, а ты как думаешь?

Вот почему я так суечусь вокруг этой шахты. И еще меня интересует инженер из Лондона — долговязый тощий типчик в роговых очках, лысеющий, с шотландским (как здесь полагают) акцентом. Имя — Джесси Маклин. Может, найдешь что-нибудь о нем?

С Альфом Дэвисом меня познакомил хозяин паба. Дэвис — валлиец и при Маклине работал в «Уил-Гарт» мастером. На вопрос, можно ли осмотреть шахту, мне ответили, что она закрыта, по Альф Дэвис расскажет мне о ней все. Этот Дэвис — типичный низкорослый валлийский горняк, широкий в плечах, с мрачным и бурым от ветров лицом. Но при всей своей угрюмости он не чужд чувства юмора и даже иногда улыбается. Сегодня за чаем я его спросила, можно ли спуститься в шахту, на что Дэвис ответил: «Разумеется, но я боюсь за старые выработки, да и ходить там трудно, чертом клянусь!» Все же мы договорились, и со временем я дам тебе знать, чем это кончится. Я, должна признаться, понятия не имею о том, что рассчитываю там найти. Просто меня снедает любопытство. Твоя Морин».

Запись шифрованной телеграммы инспектора Фуллера к старшему инспектору Макглейду, отправленной из Пензанса 13 сентября:

«Пришлите, пожалуйста, все данные о Джоне Десмонде Уилсоне, владельце шахты. В апреле 1927 года основал Корнуоллскую береговую горнорудную компанию. Фуллер».

Письмо от Морин Уэстон к Чарлзу Паттерсону. Отправлено из Пензанса 14 сентября:

«Дорогой Чарли! К моему отчету от 13 сентября. Я осмотрела шахту, и, честное слово, ощущение было не из приятных. Ты и не представляешь, как там мрачно. Вода, тяжкий воздух. К тому же мой проводник явно почувствовал себя неуютно, когда мы добрались до нижних этажей. Даже испугался... Не столько, впрочем, испугался, сколько был обескуражена ведь в начале похода он был вполне уверен в себе. Шахта-то его родная. Однако в этих пустых галереях то и дело раздаются всякие странные звуки. Звон капель усиливается эхом, противно трещит старая крепь В глубине старых стволов видно призрачное бледное свечение, слышится стук падающих камней, звук шагов разносится по галереям а на нижних этажах приглушенно ревет водопад. Я обратила на все это внимание лишь после того, как почувствовала волнение Альфа. Тогда мне стало казаться, будто кто-то следит за нами, а иногда я воображала, что обваливается свод галереи.

Накануне вечером у меня был разговор с Альфом, и он сказал, что, во-первых, в шахту не спускались с 1937 года, во-вторых, главный ствол закупорен снизу, и, в-третьих, что идти предстоит по старым выработкам, а они ненадежны. Спуститься же туда можно только по старому стволу с помощью веревки. Запасшись канатом, фонарями и бутербродами, мы отправились в путь. Альф объяснил, что в стволы часто проваливается домашняя скотина, оттого над шахтами так много воронья и чаек. Я тут же представила, как стаи птиц будут кружить над нашими телами!

В шахту мы попали без особых трудностей, если не считать, что у меня ныли руки и было очень страшно. Альф включил фонарик, и мы двинулись по мокрому душному тоннелю, уходившему все круче и круче вниз. Казалось, мы исследуем какую-то длинную пещеру; стены были неровные, как и усеянный предательскими камнями пол. Местами встречались небольшие завалы, через которые приходилось перелезать. Этим выработкам, по словам Альфа, было не меньше двух столетий. Охотно верю! Однако мысль о том, что они простояли так долго и не обвалились, немного успокоила меня. На одном участке нам встретился огромный завал, пришлось лезть под него, отодвинув камень. Альф долго осматривал этот участок, но, когда я спросила, в чем дело, ответил лишь, что не понимает, какие причины могли вызвать тут обвал. Примерно через полчаса мы пробились к штольне. Свод стал выше, и можно было выпрямиться. Здесь находились более поздние выработки. Спина у меня ныла от боли, но идти теперь стало гораздо легче и безопаснее. Однако именно здесь я почувствовала себя неуютно. Пока мы продирались по опасным старым галереям, все предприятие казалось мне веселым приключением, но теперь я больше так не считала, и причиной тому, думается, был Альф. Я почувствовала, что он в растерянности. Альф напоминал человека, который заблудился, а между тем он должен был знать шахту, как собственный дом. Постепенно меня охватил страх. Это началось, когда мы добрались до гезенка, так Альф назвал сток. Вода, бегущая из старых галерей, устремлялась куда-то по недавно пробитому шурфу. Здесь она местами доходила нам до лодыжек. Гезенк круто убегал вниз, на следующий этаж, и был перегорожен стеной из камней, скрепленных цементом так, что вода продолжала течь по той штольне, где стояли мы. Альф тут же осветил эту искусственную преграду фонарем и осмотрел ее. Даже наклонился и ощупал цемент рукой. Потом мы захлюпали по воде дальше вдоль штольни и услышали гул падающего потока. Всплески были очень тихие. Внезапно штольня кончилась. Снизу с многофутовой глубины доносился плеск бьющейся о камни воды. Ни пола, ни потолка больше не было. Я невольно вцепилась в руку Альфа. Мы вернулись и спустились по гезенку на следующий этаж. Там мы свернули влево и дошли до квершлага (так называл это Альф). В конце квершлага свернули вправо. Тут мне вспомнились все эти жуткие истории о римских катакомбах, и я почувствовала, что начинаю бояться темноты. Казалось, тьма наваливается со всех сторон, норовит потушить наши фонари... Воздух был теплый, влажный и тяжелый, а у здешнего эха было неприятное свойство возвращать звук наших шагов, усиливая его в заброшенных галереях уже после того, как мы уходили из них.

Теперь Альф частенько останавливался и прислушивался, склонив голову набок. Его круглое суровое лицо было сосредоточено и имело угрюмый, замкнутый вид. Однажды я вскрикнула, испугавшись собственной тени на каменной стене впереди. Мне действительно было страшно, честное слово.

Мы спустились по другому гезенку, и Альф шепотом объявил, что самый низкий горизонт в этой части шахты достигнут. Потом мы подошли к обложенному кирпичом жерлу нового ствола и свернули в левую галерею, в которой была еще не сгнившая еловая крепь. Постепенно галерея уходила вниз и вправо. На полу еще лежали секции рельсов, а рев воды здесь звучал гораздо громче. Правда, Альф уверил меня, что мы все еще

находимся выше уровня моря, но все-таки нервы мои не выдерживали.

Чуть погодя галерея стала горизонтальной и разделилась на три ветви. Поколебавшись, Альф двинулся направо. Журчание воды усилилось. Тоннель тут имел семь футов в ширину и столько же в высоту, а местами был зацементирован, чтобы не дать доступа воде. Мы прошли поворот и внезапно наткнулись на страшный завал. Свод попросту рухнул, закупорив галерею огромными каменными глыбами. Альф пошарил лучом фонаря по обломкам, потом мы повернули и двинулись назад, к тому месту, где галерея разветвилась. Второй тоннель тоже был закупорен, и этот завал Альф изучал еще дольше, чем первый. Та же история повторилась и в третьем коридоре. Я подумала, что вся скала дала большую трещину, и поделилась этой догадкой с Альфом, но он только что-то буркнул, продолжая шуровать груду обломков, после чего принялся осматривать стены. Наконец я не выдержала и сказала:

— Все. Я выбираюсь отсюда.

— Хорошо, мисс,— Альф кивнул, но не тронулся с места, а продолжал стоять, склонив голову и прислушиваясь. Невольно и я напрягла слух. До меня доносился гул воды где-то за завалами и время от времени — скрип крепежных лесов.

— Да что случилось? — вскричала я, вцепившись в его руку.— Что вы выслушиваете? С тех пор, как мы покинули старые выработки, вам стало не по себе, я это чувствую. С шахтой что-то неладно? Мы заблудились, Да? За нами кто-то крадется, или что?

— Кто-то побывал здесь с тех пор, шахту закрыли,— ответил Альф.— Помните завал в старой выработке, сквозь который нам пришлось ползти?

Я кивнула.

— Этот завал — первое, что насторожило меня,— сказал он и пояснил, что свод рухнул не сам по себе.

— Возможно, завал устроили, чтобы в шахту никто не ходил,— продолжал Альф, а потом напомнил мне об искусственной плотине и трех закупоренных галереях. Взяв мою руку, он приложил ее к шершавой, словно закопченной, стене и сказал:

— Эти завалы имеют искусственное происхождение, скалу взрывали.— Он говорил возбужденно, в голосе его слышался певучий валлийский акцент.— Копоть — это след динамитной шашки. Кто-то закупорил недавние выработки. Зачем? — спросил Альф, поворачиваясь ко мне.— В самом деле, зачем? И почему вы вдруг решили спуститься в эту шахту?

Я объяснила, что подозреваю ее последнего владельца. Альф снова склонил голову набок.

— Мистер Уилсон был неприятным типом,— сказал он.— Но я никогда не думал, что он может оказаться бесчестным человеком.

Альф взял меня за руку и повел по галерее обратно.

— Завтра мы спустимся сюда с двумя моими приятелями,— проговорил он.— Думаю, нам удастся пробраться сквозь этот завал.

Вот так сейчас обстоят дела. Из шахты мы выбрались в начале второго. Я ужасно перепачкалась и устала до изнеможения. Но я рада, что не обманулась, и на шахту действительно стоило взглянуть. Теперь ясно, что там кто-то побывал и специально устроил четыре обвала. А вот обманулась ли я, когда испытала это неприятное ощущение, будто за нами следят? И что кроется по ту сторону трех больших завалов? Альф говорит, что отдаленный гул не похож на шум воды. Может быть, кто-то работает буром? Все это так сказочно, однако там, глубоко под землей, можно поверить во что угодно. Честное слово, я вовсе не мечтаю о том, чтобы завтрашний день наступил поскорее. Твой перепуганный сыщик Морин.

P. S. В качестве гостьи Альфа была в местном кабачке. Ребята тут в Пендине грубоватые, но очень дружелюбные. Познакомилась с дружками Альфа, которые завтра отправятся с нами в экспедицию. Один из них очень высок, второй приземист, и оба жутко суровые на вид. Они, как и Альф, сидят без работы. Оба раньше трудились в «Уил-Гарт», под началом Маклина.

Хочу рассказать тебе маленькую любопытную историю. Окрестные жители очень суеверны, и, в частности, тут поползли слухи о тех давно погибших в шахте горняках. Якобы покойникам не лежится на месте. Говорят, что темной ночью в море против «Уил-Гарт» можно видеть череп одного из шахтеров. Он качается на волнах рядом с тем местом, где их засыпало.

Услышав все это, один старик, сидевший в углу трактира, сказал, что, по словам его сына — владельца бара в Сент-Айвз, один из рыбаков возвращался поздним вечером с лова и подобрал по пути стеклянный поплавок от сети, который плясал на волнах и светился как маленькая луна. Скорее всего, он был покрыт фосфором. По дороге домой я спросила Альфа, что он думает об услышанном Он пожал плечами и ответил:

— Шахтеры — народ суеверный.

Ночь была темная, и я предложила:

— Пойдемте со мной на утесы. У меня в машине есть бинокль.

Альф согласился, и мы, захватив бинокль зашагали к скалам. Сначала я ничего не видела, а потом вдруг заметила бледный огонек. Альф тоже увидел его. Огонек был такой тусклый, что мы едва сумели его разглядеть. Но он, несомненно, существовал.

В Кейп-Корнуолл, я слышала, можно взять напрокат лодку. Завтра вечером, если я не слишком поздно вернусь из шахты, отправлюсь взглянуть на этот «череп горняка». Если, конечно, уговорю кого-нибудь плыть со мной вместе!

Весь обратный путь Альф молчал. То ли он тоже суеверен, то ли просто пытался до чего-то додуматься — не ведаю, но должна признаться, что и мне не больно весело. Сидя в редакции, легко напускать на себя деловой вид и высмеивать деревенские суеверия. Но здесь — совсем другое дело. Наверное, нынче ночью меня будут терзать кошмары. Сейчас пойду отправлю это длиннющее послание, а завтра напишу, как идут дела. Интересно, сколько времени потребуется нам, чтобы пробиться сквозь один из тех трех завалов? М.У.

Телеграмма Чарлза Паттерсона Морин Уэстон, отправленная с Флит-стрит 15 сентября в пятницу:

«Джесси Маклин, англичанин, работает директором горнорудного предприятия общенационального значения, выполняющего задание министерства энергетики. В полицейской картотеке не числится, порочащих материалов не обнаружено. Паттерсон».

Телеграмма Чарлза Паттерсона Морин Уэстон, отправленная с Флит-стрит 16 сентября:

«Немедленно сообщи о результатах предпринятых вчера действий. Паттерсон».

Телеграмма Чарлза Паттерсона Дэвисам, отправленная с Флит-стрит 16 сентября с оплаченным ответом:

«Пожалуйста, сообщите о местонахождении квартирующей у вас Морин Уэстон. Паттерсон».

Телеграмма миссис Альф Дэвис Чарлзу Паттерсону, отправленная из Пендина 16 сентября:

«Мисс Уэстон и мой муж вчера отправились в «Уил-Гарт» и не вернулись. Организована поисковая партия. Дэвис».

Запись шифрованной телеграммы инспектора Фуллера старшему инспектору Скотланд-Ярда Макглейду. отправленной из Пендина в субботу 16 сентября:

«Поступило заявление об исчезновении Морин Уэстон и трех местных шахтеров. Вчера они повторно спустились в шахту «Уил-Гарт». Убежден, что Уэстон сделала какое-то открытие. По сообщениям, шахта небезопасна. Местные жители боятся, что Уэстон и ее спутников засыпало. Спасательные команды обнаружили новый ствол. Прилагаются отчаянные усилия, чтобы расчистить завалы. Рекомендую задержать Джесси Артура Маклина, в прошлом инженера шахты «Уил-Гарт» и допросить его. Описание: высок, худощав, лысеющий брюнет, носит очки, шотландец. Кроме того, выясните местонахождение Уилсона и задержите его. Фуллер».

Запись телефонного разговора, состоявшегося 16 сентября между старшим инспектором Скотланд-Ярда Макглейдом и главным инспектором.

«Прошу задержать Джесси Артура Маклина, инженера, возглавляющего даттонский карьер, который снабжает топливом армию. Можете сделать это, сославшись на указ о чрезвычайных полномочиях военного времени. Пока не могу сказать об этом человеке ничего плохого».

Записка старшего инспектора Макглейда, адресованная полковнику Блэнку из МИ-5 и отправленная со специальным курьером в субботу 16 сентября:

«Для Вашего сведения прилагаю к настоящей записке копии ряда писем и телеграмм, отправленных некоей мисс Морин Уэстон Чарлзу Паттерсону, редактору отдела новостей газеты «Дейли рекордер». Возможно, эти материалы представляют для Вас интерес. Вы помните, что Уэстон по заданию газеты расследовала дело Уолтера Крейга, исчезнувшего во время инцидента с подводной лодкой. Я пытаюсь задержать упомянутого в ее письмах Маклина, работающего ныне в карьере, и прилагаю усилия к установлению теперешнего местонахождения Толстяка Уилсона.

Настоящая папка с корреспонденцией, полученной Паттерсоном от мисс Уэстон, была передана мне Паттерсоном сегодня днем после того, как он узнал, что девушка предприняла поход в шахту «Уил-Гарт» и не вернулась оттуда. Был бы рад узнать Ваше мнение об этих материалах. Ваш Макглейд».

Меморандум отдела военно-морской разведки Адмиралтейства полковнику МИ-5 Блэнку, отправленный со специальным курьером 16 сентября:

«Направляем Вам подробные рапорты о подводных лодках «У», замеченных в районе побережья Корнуолла. Рапорты получены от береговых патрулей ВМС и командования морской авиации. Они охватывают период с начала военных действий по настоящее время.

4 сентября: 51°12' с. ш., 5°48' з. д.; 6 сентября: 49°54' с. ш., 5°5' з. д.; 9 сентября: 49°51' с. ш, 3°36' з. д.; 10 сентября: 49°11' с. ш., 2°24' з. д.; 10 сентября: 51°8' с. ш., 5°21' з. д.; 13 сентября: 52°3' с. ш., 5°48' з. д.; 14 сентября: 50°17' с. ш., 5°54' з. д.; 15 сентября: 49°45' с. ш., 6°35' з. д.; 15 сентября: 50°25' с. ш., 5°З1' з. д.

Большинство замеченных лодок подверглось атаке с использованием авиационных и глубинных бомб, однако бесспорное уничтожение целей зарегистрировано лишь дважды».

Коммюнике, отправленное из Военного Министерства и Адмиралтейства в 9.30 вечера 16 сентября после телефонных переговоров:

«Военное  Министерство — командующему подразделением войск Его Величества, дислоцирующемся в Тририне, Корнуолл:

Немедленно отрядить две роты пехотинцев в Пендин. Одна рота должна охранять все выходы из шахты «Уил-Гарт». Если роты окажется недостаточно, отправьте дополнительно подразделения. Второй роте надлежит проникнуть внутрь шахты. Держать связь с инспектором Скотланд-Ярда Фуллером, который будет ждать Вашего прибытия в местной гостинице. Он предоставит в Ваше распоряжение проводников для передвижения по шахте и ознакомит с положением дел».

«Адмиралтейство — командирам эскадренных миноносцев ЕН-4 и ЕН-5, базирующихся на Ньюлин:

Немедленно следуйте в точку с координатами 50°23' северной широты и 5°43' западной долготы. Патрулировать западное побережье Корнуолла между мысами Боталлак-Хед и Пендин-Уотч».

Часть III ЛАВОЧКА ЗАКРЫВАЕТСЯ

Глава 1 ПЛАНЫ

Я почувствовал внезапное волнение, когда до меня дошло, чем занят Логан. Он переговаривался с кем-то «морзянкой». Я взглянул на то, что записал: «Я пришла сюда с тремя шахтерами. Вход в новые выработки закупорен обвалами. Расчистили малый завал и проникли на другую сторону, где нас встретили вооруженные немцы. Что здесь такое?»

— Кто это? — спросил я Логана.

Они задают тот же вопрос,— ответил он. —  Установив контакт, они первым делом заявили, что представляют «Дейли рекордер». Видно, кого-то отправили искать тебя.

Логан снова застучал по прутьям решетки, потом прислушался. Похоже, он вспомнил-таки азбуку Морзе.

— Спрашивают, здесь ли Крейг. Это Морин Уэстон. Господи, женщина! Выследила фиктивного владельца шахты. Мы в шахте, в четырех милях к северу от Сент-Джаста.

— Значит, ты был прав,— сказал я.— Эта база — в Корнуолле. Спроси, знает ли кто-нибудь, где она.

— Знают, — ответил Логан, послушав стук,— но немцы взорвали галереи в старых выработках, и все решат, что их просто засыпало. Есть ли у нас какие-нибудь соображения?

Вскоре принесли наш ужин, и разговор прекратился. Оставшись наедине с Логаном, я сказал:

— У нас мало времени. Только до субботнего вечера.

Он кивнул, набивая рот картофельным пюре и усмехаясь. Я пытливо взглянул на него.

— Ты помнишь, кто был владельцем «Карильона»?

— Ага. Его звали Катнером, точно?

— Оказывается, не так уж у тебя плохо с памятью,— сказал я.— Все вспомнил?

— Совершенно верно,— он кивнул, улыбнулся, и в его глазах вспыхнули огоньки, которых я не видел с тех пор, когда мы с ним были в Кэджуите. Я был поражен ловкостью, с которой он играл свою роль. Обмануть же меня — человека, в чьем обществе он находился непрерывно в течение почти двух недель! Я почувствовал внезапное облегчение

— Слава богу... Но почему ты не сказал мне, что притворяешься?

— Я хотел, но потом решил помолчать.

— Чего ради ты все это затеял?

— Чтобы не дать им информацию, за которой они охотились. А вот плоды моих занятий резьбой по дереву.— Логан залез под койку и осторожно потыкал ножом в ее самую дальнюю от двери ножку, на которой было вырезано его имя. Кусок дерева отвалился, и в вырезанном в ножке углублении я увидел ключ. Логан закрыл его деревяшкой и аккуратно забил ее на место. Если не искать тайник специально, наткнуться на него было практически невозможно.

— Что это за ключ? — спросил я.

— Ключ от нашей камеры.

— Как ты его раздобыл?

Он снова занялся пюре.

— Здесь четыре камеры в ряд. Замки все одинаковые. Помнишь матросов, которых посадили сюда остывать после бучи в прошлый понедельник? Стража тогда открывала все камеры одним ключом. Иногда охранники проявляют халатность, оставляя ключи в замках вместо того, чтобы сдать их в караулку. Заметив это, я принялся вырезать тайник. Поскольку я считался чокнутым, на мою резьбу махнули рукой. Спустя два дня мне удалось спереть ключ из замка соседней камеры. Его хватились только через пару часов, и нас обыскали в среду вечером, помнишь? Стража перевернула вверх дном всю камеру, но к тому времени ключ был надежно спрятан.

— Почему же они не поставили на камеры засовы?

— Охранники не доложили о потере ключа.

Я сел на кровать и задумался. Мы сделали шаг вперед, это несомненно. Теперь можно выбраться из камеры в любое время ночи, но что дальше? Склады тоже заперты, и у нас не было ключей от них, значит, добыть топливо и боеприпасы невозможно. Охранники делают обход каждый час. К тому же прибытие Морин и трех шахтеров усложняет дело: теперь уничтожение базы будет стоить жизни не только нам, но и им.

Та же мысль, похоже, пришла в голову и Большому Логану. Он сказал:

— Что это за Морин Уэстон? Как она на вид?

Я вспомнил те времена, когда она работала в штате «Рекордера», и ответил:

— Невысокая, смуглая, очень симпатичная. В ее жилах есть ирландская кровь, и для женщины она довольно храбрая. В твоем вкусе, — добавил я, вспомнив, что гигантам обычно нравятся миниатюрные женщины.

— Любопытно. А ведь я только что думал о том, как бы нам не убить ее, уничтожив эту базу.

— Интересно, каким образом можно сделать это и избежать гибели?

— Надо расправиться с охраной. Обходы совершают всего двое. Снять с них ключи, забраться в склад боеприпасов и поднять всю эту шарагу на воздух.

— Легко сказать... А если они объявят  тревогу?

— Все равно у нас будет порядочная фора.

— Нельзя полагаться на случай,— возразил я.— Мне пришла в голову мысль о шестидюймовых пушках на лодках. Ты знаешь, как ними обращаться? Кормовое орудие на «У-21» в исправности, а лодка стоит кормой к главной пещере. Одного выстрела достаточно, чтобы закупорить подводный грот, и лодки окажутся запертыми здесь. Не придется их уничтожать.

Он покачал головой.

— Нет, уничтожить их необходимо. Немцы могут взрывами пробить ход сквозь скалу.

А вывести лодки из строя можно только одним путем: подняв на воздух всю базу. Твой план имеет смысл только в том случае, если мы сами выберемся отсюда и сможем оповестить морское командование.

— Послушай! Вместе с Морин — трое шахтеров. Если удастся их освободить, мы сможем выстрелить из пушки и пробиться через выход из шахты, орудуя кирками.

Логан засмеялся.

— Знаешь, что такое обвал в корнуоллской оловянной шахте? — спросил он.— Рухнуло не меньше ста футов свода, выход закупорен огромными гранитными глыбами. Трое горняков с кирками! Ты понимаешь, что говоришь!

— На базе есть портативные буры,— немного растерявшись, сказал я.

— Да, есть,— Логан перестал улыбаться и умолк, поглаживая бороду.— Только вот беда: немцы ведь догадаются, куда мы пропали.

Обыскав базу, они бросятся в погоню, и у нас не останется ни единого шанса.

— Не уверен. Во-первых, у них будут дела поважнее, чем бегать за нами. А потом мы сможем обрушить галерею, ведущую к выходу, и отрезать им путь. Во-вторых, убрав стражу, мы сможем вооружиться за счет базы. А на выстрел из лодочного орудия нужна какая-то секунда, не больше.

— Ладно, будь по-твоему,— сказал Логан — Теперь надо связаться с этой Уэстон и выяснить, в какую часть базы она попала из галереи.

В этот миг пришел охранник за пустыми котелками.

— Ложитесь спать,— сказал он по-немецки, указывая на койки.— Ночью прибудут две лодки.— Охранник сунул мне под нос два пальца и повторил по-английски: — Лодки.

После ухода сторожа я передал эти сведения Логану.

— Слава богу, они приплывут сегодня. Значит, завтрашний вечер остается свободным. Если, конечно, «У-47» уйдет с базы сегодня, как намечено.

Связаться с Морин удалось только к десяти вечера. Движение в галерее не утихало, и поддерживать непрерывный разговор было невозможно. От того, что сумел выяснить Логан, мы совсем раскисли. Оказалось, что Морин попала на базу по галерее, которая сообщалась с нишей, выходившей прямо в караулку. Кроме того, в двухстах футах от базы галерея была закупорена наглухо. Это означало, что достать бур и проникнуть в шахту почти невозможно. Теперь я понял, что за шум слышался в галерее, понял, почему матросы бегают, снуют в караулку и обратно. Немцы готовились отразить атаку с той стороны. Предвидя, что шахтеры расчистят завалы в галереях, немцы, должно быть, установили там пулеметы. Однако суета не объясняла тихого настойчивого треска сварочных аппаратов и глухого гула механизмов: в это время суток на базе обычно воцарялся относительный покой, если не считать зуда динамо-машин и приглушенных голосов.

— Они форсируют ремонт «У-21»,— сказал я.

— Боюсь, что так,— согласился Логан.— А это значит, что лодки уйдут завтра вечером вместо воскресенья.

— Спроси у Морин, как часто она связывалась с Паттерсоном.

Вскоре пришел ответ.

— Паттерсон не знает, что в шахте укрыта база подлодок. Ему известно лишь, что Морин подозревала неладное и что она обнаружила завалы, которых не должно было быть и которые, судя по всему, устроены искусственно. Такие вот дела,— добавил Логан, возвращаясь на койку.

— Паттерсон не дурак,— заявил я.— Он горы свернет, но добьется, чтобы шахту вскрыли.

— Возможно, только кто будет этим заниматься? Расчистка большого завала стоит недешево и требует много времени. Кто будет платить за это? Уж никак не редакция!

— И все же, это наша единственная надежда. Если немцы выпустят лодки завтра вечером...       

В замке заскрежетал ключ, и вошел один из охранников. Первая из ожидаемых лодок прибыла на базу, и нас повели вниз, к докам. Минут пятнадцать мы ждали в промозглом третьем доке, и все это время из главной пещеры доносилось эхо неумолчного стрекота лебедки. На «У-47» прекратились все работы, и теперь она сможет покинуть базу не раньше воскресного вечера. Все механики суетились вокруг «У-21». Это укрепило мою уверенность в том, что флотилия должна быть готова к активным действиям завтра днем, то есть в субботу, а не вечером в воскресенье. Ходили слухи, что возвращающаяся лодка потопила «Атению». И что вторая подлодка уже ждет очереди на вход. Значит, через два часа на базе будет не меньше шести крупнейших немецких океанских подлодок «У» и баржа снабжения.

Я поделился этими мыслями с Логаном, но его ответ заглушил шум воды в доке, вдоль которого прокатилась мощная волна, захлестнувшая причал и основательно промочившая нам ноги. Вода в главной пещере забурлила, потом послышался стук металла о металл, сопровождаемый долгими приветственными криками. Первая из двух лодок прибыла.

Маленький дизельный буксирчик шумно засновал по главной пещере, и спустя несколько минут против дока № 3 показался нос подлодки. На причал бросили конец, который мы начали тянуть, передавая из рук в руки. Как только собрался весь персонал, раздалась команда «Взяли!», и мы, уперевшись каблуками в неровный каменный пол, рванули канат. Лодка медленно скользнула в док; выстроившиеся на палубе матросы баграми упирались в причал, чтобы борта не мялись от ударов о камень. Боевая рубка лодки почта доставала до свода пещеры.

Как только лодку пришвартовали, команда строем пошла размещаться на отдых. Обычно нас в таких случаях уводили обратно в камеру, но сегодня погнали в соседний, четвертый док, где стояла «У-21». Требовался народ чтобы снять с электрокара носовое шестидюймовое орудие, только что привезенное из литейной мастерской, и вновь водрузить его на палубе лодки. Ремонт пушки был окончен.

Пока мы надрывались, затаскивая орудие на место, произошел один пустячный случай, оказавший большое влияние на последующие события. Проводив своего друга, командира новоприбывшей «У-27», до его помещения, капитан «У-21» вернулся присмотреть за механиками. Он курил сигарету, что было грубым нарушением правил, однако никто не позаботился указать ему на это. Настал момент, когда все, кто суетился возле орудия, должны были подхватить его и не дать соскользнуть на корпус лодки. Капитан без раздумий присоединился к остальным. Это было похоже на свалку вокруг мяча в регби. Мы пригнули головы и стали толкать пушку каждый от себя, пока наконец станина не оторвалась от палубы и не скользнула в крепежные гнезда. Распрямив ноющую спину и переведя дух, я услышал, как кто-то сказал:

— Горелым несет...

Удушливая вонь тлеющей ветоши окутала нас, потом возле опоры деррик-крана что-то вспыхнуло. На несколько мгновений все замерли, будто в кинопроекторе остановилась пленка, потом один из механиков бросился к пламени и принялся затаптывать его подошвами. Прежде, чем помочь нам поставить орудие, командир лодки выбросил окурок. От него и занялась куча промасленной ветоши. На механике загорелась пропитанная маслом одежда, и командир лодки, сорвав с себя китель, обернул им пылающие ноги пострадавшего. Все, казалось, забыли о самом пожаре, который уже разгорался и ревел. Кое-кто отскочил подальше из-за жара: на причале вспыхнули лужи смазки. Потушив брюки механика, командир швырнул китель на огонь и затоптал его. Все закашлялись от густого дыма, кашлял и командир, гасивший огонь. Я видел капли испарины у него на лбу. Потом ноги его подкосились, командир упал. Один из механиков оттащил его подальше от чадящей ветоши, а двое других окончательно затушили пожар.

Послали за врачом, но командир уже пришел в себя, а все, кто стоял поблизости от огня, похоже, испытывали странные ощущения. Кто-то потерял сознание, но оправился, едва его уложили подальше от места пожара. Мне было трудно дышать, голова кружилась как при легком опьянении, даже Логан пожаловался, что ему как-то не по себе.

Начальник авральной команды приказал перейти в док № 1, чтобы встречать вторую лодку, но Логан бросился к механикам и стал помогать им крепить орудие на станину. Я последовал за ним. Мы оторвались от приставленных к нам сторожей и получили возможность оглядеться. Увы, даже готовые к использованию боеприпасы хранились под палубой, а получить доступ к бронированной тележке, на которой перевозили снаряды, не было никакой возможности.

Охранник снова разыскал нас и повел в первый док. Командир, бледный и задыхающийся, стоял на ногах, а врач говорил что-то об удушье. Авральная команда уже взялась за перлинь, и я увидел черный острый нос вползавшей в док лодки. Мы заняли свои места, и Логан спросил:

— Что это с ним было?

— Какое-то удушье,— ответил я.

— А почему мы тоже задыхались? В чем причина?

Я успел ответить, что в горящем мусоре, судя по всему, было какое-то отравляющее вещество, но тут наш разговор прервала команда. Как только лодка была закреплена в доке, авральный наряд распустили, а нас отвели обратно в камеру.

— Это твоя идея с орудием — чистая чепуха,— сказал Логан, когда нас заперли.

— Думаешь, мы не сумеем достать снаряд?

— Дело не только в этом. Там стоит охрана.

Я вспомнил, что каждую лодку днем и ночью сторожат двое часовых. Одного из них я видел на мостике, а второй стоял на носу. Я кивнул. Беда была не только в том, что отпадала идея с орудием. У нас осталось всего 24 часа на выработку и исполнение хоть какого-то плана. 24 часа, и все это время база будет напоминать улей, в котором кипит paбота. Положение не из приятных. Неудача стоила бы сотен жизней наших соотечественников-англичан. Кроме того, она была чревата серьезным ударом по престижу Британии и могла повлиять на весь ход войны, поскольку мнение нейтральных стран на ее начальных стадиях имеет для воюющих сторон очень большое значение. Я вдруг представил себе четыре громадных корабля нашей атлантической эскадры, как они идут по Каналу, тяжелые и гордые, а перископы лодок, прорвавшихся сквозь конвой из эсминцев, взрезают поверхность воды, и грохочут взрывы, которых никто не ждал, и наши корабли идут ко дну носом вперед... Нет, об этом лучше не думать. Необходимо что-то предпринять.

— Ну? — подал голос Логан. Я принялся стаскивать промокшие ботинки и носки.

— Похоже, придется совершить отчаянное нападение на часовых,— сказал я.

— Когда? Сегодня? — он снял рабочие штаны и полез под одеяло. В тоне его сквозила насмешка.— Нет уж, уволь меня, я лучше посплю.

— Но это последняя ночь! — воскликнул я.— Потом будет поздно.

— База кишит ремонтниками. Ты видел третий док после того, как мы пришвартовали последнюю лодку? Кладовщики уже тогда начали начинять лодку всякими припасами. На это уйдет вся ночь. Вода, провизия, боеприпасы и прочее. Кроме того, к завтрашнему полудню должна быть готова «У-21». Ты сам это сказал. И остальные лодки тоже. Придется выждать. Если мы сбежим из камеры сейчас, каждый встречный будет останавливать и гадать, куда мы идем. А днем, когда приносят чай, на нас никто и внимания не обратит. Подумают, что мы вызваны на авральные работы. Они ведь уже привыкли, что днем мы слоняемся по всей базе.

— Да, ты прав,— сказал я и, выключив свет, забрался в постель. Он действительно был прав, это ясно. Но с другой стороны, его правота означала, что действовать придется в самую последнюю минуту. Теперь, когда время начала операции было определено, все мое существо возмущалось и протестовало. Тяга к жизни в так называемом среднестатистическом человеческом существе необычайно сильна. Если б речь шла о том, чтобы предпринять какие-то действия мгновенно, я еще кое-как смирился бы с этим.

Наверное, я уже успел настроиться на драку нынешней ночью. Клянусь, что я мог бы спокойно выбраться из камеры и взорвать эту базу. Но планировать такое дело за 16 часов до его начала — в этом было нечто разжигающее в моей душе неистовый протест.

О сне не могло быть и речи. Я лежал в темноте и думал, думал, думал, пока наконец голова не пошла кругом от обилия самых разнообразных и одинаково бессмысленных планов. По мере того, как я уставал, планы эти все больше превращались в фантазии, окончательно теряя связь с реальностью. Я задумал пробить скалу, стреляя из шестидюймового орудия, как из пулемета, потом решил выбираться через грот в водолазном костюме, потом подумал о постройке заграждений, чтобы не погибнуть, когда база взлетит на воздух. Вспомнил даже о найденном мною пласте известняка и подумал, что в нем можно было бы пробурить ход к главному стволу, после чего, помнится, мне в голову пришла мысль поджечь кучу промасленного тряпья, чтобы удушить Фульке...

И вдруг, сам не знаю отчего, я проснулся, выявление причины ушло совсем немного времени. Все эти планы, которые я строил в полусне, крепко отпечатались в сознании, и вскоре до меня дошло, что мой мозг как-то связал пласт известняка с горящей ветошью.

Я потянулся к Большому Логану и растолкал его. Он проснулся мгновенно, я слышал, как он сел на кровати.

— Что случилось?!

— Слушай! — возбужденно заговорил я.— Знаешь, что происходит с известняком при нагревании? Он выделяет двуокись углерода.

— Ну, а нам-то что до этого?

— Неужели непонятно? Углекислый газ, вытесняя воздух, оказывает отравляющее действие. Вот что случилось с командиром «У-21» сегодня вечером. Вдоль четвертого дока тянется известковый пласт, уходящий в пещеру, где у них склады. Возле самых складов пласт становится мощнее, футов пять в ширину. На этом пласте и лежала куча горящей ветоши. От нагрева выделился углекислый газ, командир отрубился, и даже на нас немного подействовало. А теперь представь, что будет, если разжечь на этом известняке действительно сильный пожар!

— А потом попросить коммодора Тепе устроить возле этого костра слет бойскаутов,— с издевкой произнес Логан.

— Нет, я серьезно...

— Я знаю,— сказал он.— Ты лежишь и строишь немыслимые планы. Как бы и дело сделать, и самому уцелеть, верно?

Это было прямое обвиненне в трусости, и я возмутился — в основном потому, что оно оказалось в немалой степени справедливым.

— Я просто пытался выработать схеме которая оставляла бы нам шанс,— заявил я.А смерть мне не страшна.

— Ну а мне страшна,— ответил Логан, — Особенно если гибнешь ни за грош.

— Тогда придумай что-нибудь лучшее,— сказал я и отвернулся. Логан промолчал, и я, мало-помалу успокоившись, начал обдумывать свой план во всех подробностях. В этот миг Логан повернулся ко мне и спросил:

— Как именно действует углекислый газ? Он может убить человека?

— Он не то чтобы ядовитый,— ответил я.— Не как светильный газ, например. Просто двуокись углерода использует для своего образования атмосферный кислород. А ее действие ты сам сегодня видел. Сперва начинает кружиться голова, потом наступает потеря сознания. Если вынести человека на свежий воздух, он снова приходит в чувство. Однако при длительном воздействии можно и окочуриться.

Потом Логан принялся задавать мне те вопросы, которые я уже задавал себе сам: как устроить пожар, как уберечься от удушья самим, что делать с Морин и ее спутниками. Чем больше мы обсуждали этот план, тем явственнее убеждались в его неосуществимости. Чтобы защититься от удушья, нужен кислородный баллон. Где его взять? На базе их хватает, но где гарантия, что они окажутся под рукой в нужный момент? Как быть с четверкой пленников? Впрочем, тут Логан предложил рискнуть.

— В запертых камерах обморок может оказаться не таким уж глубоким,— сказал он.— Да и кислород у нас будет, оживем в случае чего.

Система вентиляции базы состояла из двух отверстий. Через первое, прорезанное в скале над гротом, поступал свежий воздух. Отработанный вытягивался через отдушину, пробитую в своде над верхними галереями. Таким образом углекислый газ, по утверждению Логана, должен был заполнить всю пещеру.

Вскоре я, признаться, пришел к выводу о непригодности схемы. Я устал и расстроился. Мы обсудили разные способы выведения из строя часовых у складов с боеприпасами в те минуты, когда их двери будут открыты, однако Логан почему-то все время возвращался к моему плану и продолжал расспрашивать меня о нём. Похоже, я совсем выбился из сил, потому что мои ответы становились все бессвязнее. Помню только, как часовой поднимал меня, тряся за плечо: часы показывали семь, и мой завтрак, состоявший из хлеба, овсянки и повидла, уже стоял на полу возле койки.

Глава 2 СРАЖЕНИЕ

Логан уже сидел на койке и уплетал свою овсянку. Как только за стражем закрылась дверь, я спросил:

— Ну, надумал что-нибудь?

Продолжая жевать, Логан мотнул головой

— Придется воспользоваться первой же возможностью, какая представится,— ответил он. О моем плане Логан молчал, и, откровенно говоря, я решил, что план этот никуда не годится: слишком уж много слабых мест было в нем. Я нервничал и испытывал гнетущее чувство. Ничего определенного мы не придумали, а между тем в ближайшие двенадцать часов предстоит как-то действовать.

Покончив с завтраком, Логан извлек из тайника ключ.

— Зачем он тебе? — спросил я, когда Логан сунул ключ в носок и принялся надевать не успевшие высохнуть со вчерашнего вечера ботинки.

— Может пригодиться,— ответил он.

Не успели мы поесть, как вернулся часовой. Однако вместо того, чтобы, как обычно, погнать нас на чистку гальюнов и на камбуз, немцы отвели нас прямо в доки и поставили на погрузку «У-54», которая со вчерашнего вечера лежала в первом доке. Это было многообещающее начало, если учесть, что первый док находился ближе всех к складам боеприпасов. Мы забирали грузы из кладовой № 1, прямо против дока. Приходилось пересекать главную галерею и углубляться в освещенный электричеством тоннель, укрепленный стальными плитами. Ворота кладовой были распахнуты, а ключ торчал в замке. Захлопнуть и запереть двери было делом нескольких секунд. Таким образом, можно отрезать интенданта и четверых матросов «У-54», работавших в кладовой. Опасность грозила со стороны двух часовых на самой лодке; наша охрана уже привыкла к нам и считала вполне безобидными созданиями:      ведь для немцев Логан по-прежнему оставался больным.

Один часовой стоял на мостике, второй — на носу. Кроме того, несколько человек опускали принесенные нами припасы в кормовой люк лодки. Даже если мы справимся с ними, все равно оставалась еще охрана у складов боеприпасов, в которые пропускали далеко не всех. Двое часовых стояли по обе стороны тоннеля, отходившего от доковой галереи против дока № 1. Бесполезно было и рыпаться. Логан тоже ничего не предпринимал, он не оживился даже после того, как к нам присоединились трое мужчин, одетых в такие же, как у нас, рабочие брюки. Их охраняли двое матросов и старшина. Скорее всего, это были горняки, спутники Морин Уэстон. Стража осложняла положение; в отличие от нас, новичков стерегли бдительно. И все-таки шахтеры были солидным подкреплением, особенно если учесть, что более мрачной и зловещей троицы я в жизни не видывал. Один из них — старший, судя по всему,— говорил с валлийским акцентом, двое других были корнуоллцами.

Я шепотом спросил Логана, готов ли он к действиям.

— Нет еще,— ответил он.

Вскоре нас послали в литейную мастерскую принести крышку люка боевой рубки. Работа в галерее и большинстве доков кипела, особенно в доках 3 и 4. «У-21» заправляли пресной водой из передвижной цистерны, а с тележки для боеприпасов краном поднимали торпеды. Механики возились с одним из пулеметов.

Прислушавшись к болтовне немцев, я выделил в ней две темы: предстоящая операций и присутствие на базе женщины. Насчет вчерашней тревоги не было сделано никаких объявлений, но, по слухам, она была связана с прибытием на базу новых пленников, в том числе и женщины. Морин уже успела стать предметом скабрезных историй и шуточек однако главное внимание уделялось предстоящему пиратскому налету на нашу эскадру.

Часов в 11, когда мы покончили с погрузкой припасов на кормовую палубу «У-54», нас с Логаном отправили сначала на чистку гальюнов, а потом — обратно в доки, где мы присоединились к трем другим пленникам, чтобы начать погрузку «У-21». Причал был завален самыми разнообразными припасами — жестянками с печеньем, консервами, кофе, коробками с маргарином и джемом и другой снедью. Трое шахтеров таскали все это с четвертого склада и бросали на причал возле кормового люка лодки. В кормовые отсеки грузили мины (лодка могла действовать и как минный заградитель), а на причал прикатили огромную цистерну с нефтью и бак с бензином.

Открыли кормовой люк, и несколько человек из команды, в том числе кок, спустились в лодку. Мы принесли узкие сходни, положили их на палубу и причал и принялись таскать ящики с дока на лодку, где их на канате опускали в люк. Был почти полдень — обед первой смены. Немцы обедали в 12 и в половине первого, чтобы не останавливать работы совсем. Я приметил, что Логан подошел к груде ящиков вместе с коротышкой-горняком и что-то сказал ему. После этого шахтеры перестали швырять ящики на причал как попало и начали городить из них нечто вроде баррикады. Поняв, что дело завертелось, я ускорил темпы и догнал Логана. Мы поставили наши ящики на палубу одновременно, и Логан прошептал:

— Будь наготове.

Через несколько минут из главной галереи донеслись команды. Я взглянул на часы. Полдень. По галерее шли матросы в белой униформе, в доках стало гораздо тише, поубавилось и снующих по галерее немцев. Двое наших надзирателей болтали возле груды ящиков, на лодке остался только один часовой, да и тот стоял на палубе за боевой рубкой. Второй спустился в лодку, потому что персонал базы складировал там боеприпасы. Тележка со снарядами стояла на причале, и матросы, положив еще одни сходни, таскали снаряды к носовому люку. Сейчас тележка стояла без присмотра: немцы отправились на обед, осталась только охрана шахтеров — старшина и два матроса. Я ходил по пятам за Логаном и чувствовал противную скованность. Наша стража увлеченно болтала. Логан поднял один из ящиков, потом поставил его на место и выпрямился. Впервые я по-настоящему увидел, какие у него громадные ручищи. Он вытянул их и схватил обоих охранников за глотки. Тело его напряглось, на руках набухли мускулы, и тут же оба сторожа, не успев даже пикнуть, улеглись на причал за баррикадой из ящиков.

— Надевай его форму,— велел мне Логан, указывая на того немца, что был поменьше ростом.

Я не стал мешкать. Жребий был брошен и пути назад не оставалось. Странное дело: теперь, когда надо было действовать, я совсем не волновался.

Логан заглянул за баррикаду, поднял ящик и понес его на лодку. Я лихорадочно натягивал форму охранника. Вернувшись, Логан крепко приложил головы обоих к каменному полу. Я боялся, что он раскроит им черепа но Логан, заметив в моем взгляде ужас, сказал:

— Ничего, все будет в порядке. Мы должны быть уверены, что они не очухаются раньше времени.

Переодеться было делом нескольких секунд. Логан еще раз огляделся, потом затащил раздетого охранника за ящики и сказал:

— Выйди на палубу и подзови сюда старшину шахтерской охраны. Его фамилия Каммель.

Я вышел из-за ящиков.

— Герр Каммель! Сюда! — Я кивнул ему. Старшина подбежал сразу же, и я отступил за ящики. Логан велел мне опуститься на колени, сделав вид, будто я рассматриваю лежавшего без чувств охранника. Я приподнял рукой голову немца.

Удара я не видел, но услыхал глухой стук и хруст кости. Меня чуть не выворотило, когда я поднял голову и увидел, как Логан укладывает старшину на причал, держа его за загривок, будто щенка. Рот немца был разинут, и челюсть, похоже, сломана.

Оставались двое матросов и часовой на палубе лодки за боевой рубкой. Я видел его правую руку и клок робы, торчащей из-за угла. Шахтеры только что вышли из кладовой и шагали в нашу сторону в сопровождении стражи.

— Что дальше? — спросил я Логана.

— Снимем конвойных,— ответил он и вытащил из кобуры старшины пистолет.— Как только они подойдут к ящикам, склонись над старшиной и позови их. Смотри, чтобы голос звучал встревоженно. Остальное—мое дело.

Я наклонился к старшине и приподнял его голову. Услышав, как шахтеры ставят ящики, я крикнул по-немецки:

— Старшине плохо! Помогите поднять его.

Посмотреть на матросов у меня не хватило духу. Я только прислушивался к топоту их ног по камню. На мне была матросская роба, и, следовательно, приказывать им я не мог. Момент был не из приятных.

— Что с ним?— с легким баварским акцентом спросил первый конвоир.

— Не знаю,— ответил я.— Бери его за ноги.

Краем глаза я заметил, как он наклонился. Второй конвоир остался стоять на месте.

— Подхватывай под руки,— велел я ему и начал расстегивать ворот старшины.— Готово?

Послышался тошнотворный звук удара металла о кость. Я выпрямился и направил револьвер на второго конвоира. Он был слишком удивлен, чтобы кричать. Разинув рот, парень смотрел то на меня, то на своего упавшего напарника. В следующий миг сильные руки вцепились ему в горло. Матрос обмяк и повалился на причал. Маленький косолапый шахтер стоял над бесчувственным телом. Все произошло в мгновение ока. На причале больше никого не было. Часовой на лодке по-прежнему стоял за боевой рубкой.

— Переодевайтесь, да поживее! — велел Логан горнякам,— А если кто-то из них очухается, вы знаете, что делать.

Он кивнул мне и поднял один из ящиков. Я двинулся следом за ним по сходням. Логан опустил ящик в люк и быстро пошел к носу. Серая округлая громада боевой рубки отделяла нас от последнего часового. Мы остановились возле кормовой пушки.

— Сделай вид, будто обнаружил какую-то неисправность,— зашептал Логан,— Держи лицо подальше от света.

Я кивнул и закричал:

— Часовой!

Послышался топот каблуков по металлу и клацанье винтовочного затвора. Матросы на лодках в отличие от наших сторожей были вооружены карабинами с примкнутыми штыками. Я ткнул пальцем в телескопический прицел орудия и сказал:

— Похоже, кто-то разладил эту штуку.

Мгновение спустя я уже подхватывал падающее тело. Мы уложили часового на палубе, и Логан бросился к трапу, ведущему на мостик лодки. Я побежал следом. Наверху он на мгновение замер. По галерее в конце дока кто-то шел. Я обернулся. Шахтеры натягивали форму. Взглянув на Логана, я с удивлением отметил, что он совершенно преобразился. Выражение его лица было целеустремленным и сосредоточенным, огромное тело, над которым прежде подтрунивали немецкие матросы, теперь казалось зловещим.

До сих пор не могу поверить, что один человек оказался способен бесшумно убрать четверых вооруженных матросов.

Логан переждал, пока пройдет моряк, потом взлетел на крышу боевой рубки и бросился в люк лодки. Я полез за ним. Мы пробежали через командный пункт и, держа пистолеты наготове, тихо двинулись вперед. За переборкой стоял последний часовой. Привалившись к пирамиде винтовок, он мычал что-то себе под нос. При звуке моих шагов часовой выпрямился. Похоже, решил, что я офицер.

— Дай-ка сюда винтовку,— сказал я ему по-немецки. Прежде чем часовой успел сообразить, что к чему, Логан уже направил на него револьвер, а винтовка перекочевала ко мне.

— Отведи его на корму,— велел мне Логан. Я отдал команду, и мы с часовым затопали в кладовую. Здесь офицер и трое матросов возились с ящиками, поступавшими вниз через люк. При нашем появлении они обернулись. Оружия у них не было.

— Скажи им, что я застрелю первого, кто пикнет,— произнес Логан. Я перевел.— Теперь вылезай и распорядись, чтобы всех охранников покидали в этот люк.

Я вскарабкался по трапу на палубу, дал шахтерам знак тащить охранников и побежал к часовому, лежавшему на корме у орудия. Опустив тела в лодку, мы задраили люк, и попавшие в западню немцы тут же попытались открыть его. Двое шахтеров бросились на причал за каким-нибудь грузом, чтобы придавить крышку. Самый здоровый из горняков встал на люк вместе со мной. Матросская роба была ему мала. Двое других вернулись, с трудом неся маленькую наковальню, одну из тех, что обязательно включаются в перечень оснащения каждой подлодки. Весила она несколько сот фунтов, вполне достаточно, чтобы прижать крышку.

Логана все не было, и я заволновался. Каждое мгновение док мог наполниться людьми, да и матросы в кладовой, должно быть, уже гадают, почему пленники больше не приходят за ящиками. Я поспешил к рубке, но тут из люка показалась голова Логана. Он тащил ручной пулемет и несколько дисков,

— Подкати тележку к орудию,— велел он мне.

— А снаряды? Они подойдут по калибру?

— Почем мне знать? Посмотри и увидишь.

Я махнул рукой парням на корме и перепрыгнул на причал. Похоже, кривоногий шахтер был далеко не дурак: он сразу понял мой замысел и вместе со здоровяком, помогавшим мне придавливать крышку люка, подтащил поближе сходни. Стальные колеса тележки громко стучали, когда я катил ее вдоль дока. Вдруг за моей спиной раздался окрик. Я оглянулся. В дверях склада стоял матрос.

— Куда вы подевали этих чертовых пленников? — заорал он. Какой-то проходивший по галерее офицер остановился узнать, что за шум. Я решил, что это конец.

— Лейтенант приказал сперва убрать с причала эти ящики, а уж потом нести новые! — крикнул я по-немецки.— И снаряды тоже!

Матрос поколебался и пожал плечами.

— Шевелитесь там,— проворчал  он.— Жрать пора.

Я возблагодарил бога за то, что выучил немецкий, и покатил тележку дальше, пока она не очутилась точно против орудия. Двое шахтеров уже перекинули сходни, и мы, схватив каждый по снаряду, побежали на палубу лодки. Большой Логан склонился над орудием, ствол медленно опускался. Логан наводил орудие на дальний конец главной пещеры. Когда я подбежал, он уже открыл казенник. Я вложил снаряд, он оказался нужного калибра.

— Ну вот,— сказал, выпрямляясь, Логан,— все в порядке, можно стрелять. Остается только дернуть вот этот шнур. Потом открываешь казенную часть, гильза вываливается, заряжаешь по новой и палишь опять.

Оба шахтера сложили снаряды у орудия.

— Вы умеете обращаться с пулеметом? — спросил Логан.

— Воевали в прошлую мировую,— ответил кривоногий. Впоследствии я узнал, что это был Альф Дэвис, бывший мастер шахты «Уил-Гарт».

— Хорошо.— Логан повернулся ко мне.— Принимай тут командование. В лодке полно карабинов, гранат и прочего оружия. Возьми все, что может пригодиться. Из орудия выстрелишь, только когда станет ясно, что док не удержать. Но выстрелить необходимо, понял? Я пошел за девушкой.

— Не дури, Логан, это гиблое дело.

— У меня есть ключ,— ответил он.— К тому же я все еще слыву дурачком. Думаю получится.

— Но зачем приводить ее сюда? Это же верная смерть.

— А вот тут-то ты и ошибаешься,— сказал он.— Я запер в машинном отделении трех механиков. Теперь нам надо только затопить док и выплыть отсюда на лодке кормой вперед. Прилив начался не больше часа назад. Если поторопиться, как раз успеваем. В главной пещере лодка погрузится и своим ходом попадет через грот в море. Какой-никакой, а все же шанс.

— Шанс, нечего сказать! — воскликнул я, подумав о мудреных механизмах, которыми была начинена подлодка.— Даже и не надейся!

— Ты можешь предложить другой выход? Не забывай: шахта закупорена.

Логан спрыгнул на причал, неспешно прошел вдоль всего дока и скрылся в галерее. Он был совершенно спокоен.

Я велел Альфу Дэвису стать за орудие, а сам вместе с шахтером покрупнее спустился в люк боевой рубки и пошел к минному погребу. Мне были нужны ручные гранаты. Мы взяли по четыре штуки, подхватили по паре карабинов и ящик патронов. Вытащив все это на палубу, мы уложили оружие и боеприпасы возле пушки. Я взглянул на часы. 12.25. Через пять минут первая смена придет с обеда. Пора бы Логану и вернуться. Правда, ему предстояло подняться на верхнюю галерею и, возможно, пережидать, если дверь в караулку открыта.

— Эй, часовой! — донеслось от торца дока,— Где эти ублюдки? Пусть идут и забирают ящики!

— Сейчас! — крикнул я, выглядывая из-за рубки.— Подберут эти коробки с причала и придут.

И тут у меня сердце ушло в пятки. Появился офицер, в котором я сразу узнал командира «У-21». Остановившись, он перебросился парой слов с матросом в дверях склада, матрос указал на груду ящиков и пожал плечами. Кивнув, командир зашагал вдоль дока.

— Спрячьтесь за орудием! — сказал я, оттаскивая пулемет и карабины с глаз подальше. Скрючившись за орудием, мы затаили дыхание.

Командир остановился возле сходней. Я видел его лицо сквозь просвет между орудием и станиной. Он был явно удивлен тем, что сходни лежат здесь. Наконец он ступил на борт и пошел к корме. Я поднял заряженный карабин, снял его с предохранителя... Мы влипли. Он наверняка увидит стоящую на люке наковальню. Выскользнув из укрытия, я поспешил за командиром. Он уже склонился над наковальней и пытался сдвинуть ее. Нас разделяло футов пятьдесят. Став на одно колено, я вскинул винтовку и сказал по-немецки:

— Руки за спину и не двигаться.

Командир резко обернулся, и рука его метнулась к кобуре. Что ж, он сам сделал выбор... Я спустил курок. Выстрел в этом замкнутом пространстве прозвучал оглушительно. Колени офицера подогнулись. Я не стал терять времени, проверяя, мертв ли он Когда я бегом возвращался к носу лодки, его тело с грохотом упало на палубу.

Дэвис стоял за пулеметом.

— Гранаты! — выпалил я, обращаясь ко второму шахтеру.— Отправляйся к третьему доку, я — к пятому. Надо закупорить галерею в двух местах.

Он мгновенно подхватил гранаты и спрыгнул на причал. Я бросил карабин, но пистолет по-прежнему висел на ремне у меня на шее. Мы помчались вдоль дока, по галерее уже бежали несколько человек. К счастью, это были матросы, не имевшие оружия. Я выстрелил, и они кинулись врассыпную, хотя я ни в кого не целился. В дверях склада тоже появились матросы. Безоружные, они были вынуждены отступить в тоннель. Мы почти достигли конца дока, я догнал шахтера, и в этот миг появился часовой из дока № 3. Смущенный нашей формой, он растерялся и не знал, что делать с винтовкой.

— Охраняй свой отсек! — завопил я по-немецки.— Это бунт!

Он послушался, но, когда мы добежали до галереи, трое часовых из соседнего дока уже выстроились в ряд, вскинув карабины.

— Черт с ними,— крикнул я своему товарищу.— Выдергивай кольцо и пусть получают, за чем пришли!

Я оставил его и бросился к пятому доку. Из складов и доков в галерею повалила толпа. Кажется, шахтер и я бросили гранаты одновременно, потому что удирали мы вместе. Пули свистели над головами, мы пригибались, когда свинец рикошетировал от стен.

А потом раздались два ужасающе громких взрыва, причал под нашими ногами содрогнулся, волна горячего воздуха швырнула нас на четвереньки. Я врезался физиономией в стену и, не успев поднять руку, чтобы защититься, расквасил нос. С жутким грохотом скала дала трещину, весь свод галереи между нашим и третьим доками обвалился. Я видел белые мундиры разбегавшихся матросов, но мгновение спустя их скрыла груда камня, едва различимая в клубах пыли.

Мой товарищ с трудом поднялся на ноги. Над его левым глазом зиял страшный порез. Пыль улеглась. Я видел, что галерея, ведущая к третьему доку, закупорена наглухо, но не мог разобрать, что было справа, возле дока № 5. Я снова бросился туда, держа наготове гранату. Взрывом разнесло большинство электролампочек, но даже в полутьме я смог разглядеть белый китель офицера, вышедшего из тоннеля, который вел к складу. Луч фонаря почти ослепил меня.

— Что стряслось? — спросил офицер, приняв меня за одного из часовых. Потом он разглядел у меня в руке гранату и закричал: — Что ты делаешь?!

Выбора не было. Я сорвал кольцо, метнул гранату в тоннель и отпрянул в сторону. Пуля из его револьвера пролетела возле самой головы, а секунду спустя я увидел вспышку и услыхал гром взрыва. По какой-то случайности фонарь офицера не погас. Еще мгновение я видел в тоннеле светлое пятнышко, потом свод рухнул, и все погрузилось во тьму.

Я достал из кармана аварийный фонарик,

который непременно есть у каждого часового и включил его. Все вокруг лежало в руинах. Торец дока превратился в груду раздробленных камней и щебня. Порода здесь состояла большей частью из известняка. За моей спиной на причале стояла цистерна с нефтью и бак с бензином. Какое-то время можно было не бояться нападения с этой стороны. Самую большую опасность представлял пятый док. Теперь весь персонал базы хлынет в доки 5, 6 и 7. Я прислушался. Осыпающийся камень не мог заглушить криков и гвалта, которые доносились от обращенных в сторону главной пещеры концов доков. Забравшись на обломки, я осмотрел при свете фонаря завал, отделявший нас от дока № 5. От пола до свода галереи — сплошная каменная стена, разобрать ее и атаковать нас немцы смогут не раньше, чем через несколько часов, даже если пустят в ход портативные буры.

Убедившись, что с тыла нас не возьмешь, я спустился с кучи камней и присоединился к здоровяку-шахтеру. Пытаясь вытереть заливавшую глаза кровь, он размазал ее по всему лицу.

— Пошли,— сказал я,— надо подтащить пулемет к корме лодки.

Мы бегом вернулись к сходням и вновь присоединились к Дэвису и второму шахтеру. Я быстро объяснил, что из орудия необходимо выстрелить, прежде чем нас задавят. Дэвиса я оставил у орудия. Потом вместе с верзилой-шахтером, которого звали Киван, мы подхватили пулемет и поволокли его на самую корму. Третий шахтер. Треворс, нес диски, карабин и несколько гранат.

Глава 3 СЮРПРИЗ ДЛЯ НЕМЦЕВ

Оставив Дэвиса управляться с орудием, я взобрался на мостик «У-21». Тут я включил лодочный прожектор и развернул его так, чтобы сияющий луч бил прямо за корму, заливая светом всю главную пещеру. Со стороны моря свод ее понижался и уходил под воду, казавшуюся маслянистой и черной при ярком освещении.

— Прицел верный? — спросил я.

— Полный порядок,— откликнулся Дэвис.

Я прижался к леерам мостика.

— Пли!

Дэвис рванул спусковой шнур, и тут же раздался страшный гром. Меня сбило с ног, я чувствовал, как днище лодки с ужасающим скрежетом скребет по голому камню сухого дока. В тот же миг свод грота озарился слепящей вспышкой, послышался взрыв, столь мощный в ограниченном пространстве пещеры, что все мое тело, казалось, оцепенело. Сильный порыв горячего ветра ударил мне в лицо, и в свете прожектора я увидел, как весь дальний конец пещеры с грохотом рушится. Зрелище было ужасное. Лишь теперь я по-настоящему оценил взрывную силу шестидюймового снаряда. Док, в котором лежала «У-21», был в полутора сотнях ярдов от места попадания, и несмотря на это, все вокруг меня дрожало и сотрясалось, а со свода сыпались большие камни, глухо бившие в палубу лодки. Потолок главной пещеры обвалился на протяжении по меньшей

мере тридцати ярдов, громадные валуны, падавшие в воду, подняли в бассейне высокую волну. Я крикнул парням, чтобы держались покрепче, но не думаю, что они слышали меня. Впрочем, горняки увидели валящуюся на нас стену воды. Высота ее достигала футов десяти, если не больше, верхушка была почти вровень с палубой. Внезапно очутившись на плаву, лодка вздыбилась, словно лошадь, я распластался на мостике боевой рубки и услышал, как прямо надо мной леерное ограждение ударилось о свод дока. Я ждал, что меня вот-вот раздавит в лепешку, но лодка, с силой врезавшись носом в торец дока, некоторое время с тошнотворным скрежетом терлась о причал. Вдруг она выровнялась, качка прекратилась. Теперь «У-21» была на плаву. Сквозь звон в ушах я услышал шум воды, стекавшей из дока через разбитые шлюзовые ворота, и кое-как поднялся на ноги. Вокруг была тьма кромешная, то и дело ее пронзали крики.

— Вы не ранены, мистер Крейг? — донеслось от орудия.

— Нет, как у вас? — не дожидаясь ответа, я заспешил вниз по трапу боевой рубки В дальнем конце дока что-то едва заметно светилось. Возможно, после взрывов несколько лампочек все же уцелело. На фоне этого света я едва различал черную массу орудия и несколько копошащихся вокруг него фигур. Вспомнив про фонарь, я вытащил его из кармана и включил. В луче света показались бледные лица троих горняков. Похоже, все были целы и невредимы. К счастью, волна не перехлестнула через палубу, пулемет, винтовки и патроны по-прежнему валялись возле орудия.

Вооружившись винтовками, мы отправились на корму, усеянную камнями и консервными банками. Один из пулеметов был зажат между лодкой и причалом, и мы вновь втащили его на палубу. Второй исчез с концами. Диски лежали там, где мы их оставили, а еще одну винтовку удалось снять с причала, куда ее выбросило. Мы наспех восстановили бруствер, хотя это оказалось нелегко: сходни разнесло в щепки, и ящики приходилось втягивать по округлым бортам лодки на веревке. Повозившись минут десять, мы все-таки закончили постройку заслона. Все гранаты скатились за борт, и я опять наведался в минный погреб лодки. Вытаскивая гранаты из держателей, я заметил спасательное снаряжение команды. Оно было почти такое же, как комплект Дэвиса, применяемый на британских подлодках. Под аппараты был выделен специальный стеллаж. Я взял один комплект, состоявший из маски, воздушной подушки с поясными ремнями, чтобы ее можно было приторочить к талии, и небольшого кислородного баллона. Это было как раз то, что нужно.

Выбежав на палубу, я увидел, что главная пещера ярко освещена: на лодке в доке № 6 включили прожектор. Теперь я понял, почему немцы так много кричали, пока в пещере было темно: на маслянистой воде, все еще покрытой зыбью, покачивались три разборные резиновые шлюпки. Две из них плавали днищем кверху.

— Когда мы пальнули из пушки, немцы как раз затеяли вылазку,— предположил я, кивнув на шлюпки и укладывая гранаты за баррикадой.

— Угу,— согласился Киван.— Теперь-то мы еще долго продержимся.

— Почему?

— Они уже не смогут вывести из доков подлодки. Чувствуете, как днище скребет по скале?

Да, Киван не ошибался. Вода все еще заполняла док, но уровень ее так упал с отливом, что лодка временами касалась днищем камня.

— Слава богу! — воскликнул я. Немцы упустили свой шанс, и самая страшная опасность — расстрел из орудия другой подлодки — отсрочена на десять часов. Я вспомнил о Логане и Морин. Что с ними?

Выстроив баррикаду, я оставил Дэвиса и Треворса держать под прицелом вход в док, а сам вместе с Киваном спрыгнул на причал. Возле стены мы нашли кирки и ломы, с помощью которых накануне ставили деррик-кран. Оттащив их в конец дока, к перегораживавшим галерею завалам, мы принялись долбить в куче обломков углубление. Карабины мы положили так, чтобы они были под рукой на случай, если выходящий в пещеру конец дока подвергнется штурму. Работать приходилось по большей части голыми руками. Мы все дальше углублялись в груду осколков, отшвыривая камни за спину. Задача, которую мы взялись решить, была под силу лишь гигантам, и я даже обрадовался тому, что двухнедельная тяжелая работа на базе укрепила мои мускулы. Однако Киван, который в течение долгого времени был безработным, трудился сейчас чуть ли не вдвое быстрее меня.

Прошло полчаса, и небольшое углубление, которое я планировал выбить в камне, начало обретать форму. Все же дело шло медленно. У меня болели руки и спина, в придачу мы оба непрестанно кашляли от набивавшейся в легкие каменной пыли.

Будто по команде, мы одновременно прекратили работу, чтобы перевести дух. Я взглянул на часы, стрелки показывали начало четвертого. Свод галереи в десятке футов над нами был неровный и, судя по виду, мог каждую секунду обвалиться. С трех сторон нас окружали растрескавшиеся пласты известняка, достигавшие по высоте свода пещеры. Мы принялись складывать обломки по ближней к концу дока стороне, чтобы соорудить нечто похожее на каменную емкость для жидкости. Вскоре ограда была равна человеческому росту. Я выглянул из-за нее. Свет прожектора по-прежнему заливал главную пещеру, оттеняя черный силуэт боевой рубки лодки. В конце дока виднелась наша баррикада. Дэвиса и Треворса видно не было: они лежали в тени ящиков.

Я нагнулся, чтобы возобновить работу, и тут заметил, что стоявший рядом Киван замер на месте и прислушался. Раздался стук осыпающегося камня, потом из-за обвала, отделявшего нас от пятого дока, послышались голоса, а чуть погодя — непохожий ни на какой другой звон металла о камень.

— Они пытаются расчистить завал,— сказал Киван.

— Сколько это может занять времени? — спросил я.

— Смотря какая толщина,— он взглянул на закупоривший галерею обвал.— Думаю, не меньше часа.

— Отлично! — воскликнул я.— Успеем закончить. Потом подождем, пока они не полезут: сквозняк нам только на руку.

Мы опять принялись за работу, но минут десять спустя пещера вдруг наполнилась треском пулеметных очередей, доносившихся со стороны открытого конца дока. Мигом перемахнув через воздвигаемый нами вал, мы схватили винтовки и со всех ног побежали по причалу.

Послышался глухой взрыв, и за кормой лодки взметнулся столб воды. Забравшись на палубу, я увидел, как над баррикадой приподнялась чья-то фигура, и мгновение спустя услышал гром; осколки камня посыпались в воду с потолка главной пещеры, в тот же миг погас прожектор.

Мы нырнули за ящики, держа винтовки навскидку.

— Что случилось? — выдохнул я.

— Они сколотили плот,— ответил Дэвис,— и посадили на него несколько человек под прикрытием ящиков. У них были винтовки, а один бросал гранаты. Треворс достал их гранатой и разнес плот в щепки.

— Отличная работа! — похвалил я.— Ты сможешь задержать их еще на полчаса, Треворс?

Он не ответил.

Я протянул руку, и она наткнулась на его лицо. Теплое и липкое, оно было вплотную прижато к ящику. Я включил фонарик, прикрывая его ладонями. Маленькое мускулистое тело Треворса скрючилось за пулеметом, затылок его покоился на выступавшем из ряда углу коробки, небритая синеватая челюсть отвалилась, куртка была насквозь пропитана кровью. Пуля угодила в горло. Нас осталось трое. Треворс встал, чтобы прицелиться поточнее, и пожертвовал жизнью, уничтожив плот. Но ведь этот плот не последний, будут еще и еще.

— Надо торопиться,— сказал я.— Киван, ты сможешь дорыть впадину в одиночку? Ее надо углубить еще по меньшей мере на три фута. Я останусь с Дэвисом и буду защищать крепость.

Я услышал, как Киван поднимается на ноги, и добавил:

— Крикни, когда сделаешь дело.

Отдав Кивану свой фонарь, я увидел на фоне светлого пятна контур его огромной фигуры, спешно удалявшейся по палубе к носу лодки.

А потом Дэвис, я и погибший Треворс с нами стали ждать следующего штурма. Три светлые точки отмечали входы в доки 5, 6 и 7. Вскоре фонари погасли один за другим, и доки слева от нас поглотила непроглядная тьма. Справа, в доках 1,2 и 3, все еще виднелись бледные огоньки. Внезапно кто-то закричал по-немецки:

— Эй, вы там, гасите огни!

Фонари в доках справа потухли, и мы погрузились в полную темноту. Казалось, она нависла над нами, как театральный занавес.

Мы не видели ничего, даже стоявших перед нами ящиков.

— Хотят попробовать напасть в темноте, — шепнул Дэвис.

— Придется искать их на слух,— ответил я.

— Чего ждать, пока Киван выроет впадину? Давай приступать!

— Какой смысл делать дело наполовину? Когда огонь наберет силу, добавлять горючее будет невозможно: не подойдешь.

Минуты текли медленно. Со временем мой слух привык к разнообразным звукам, раздававшимся в доках. Они сливались, и различать их было нелегко, но иногда я улавливал какую-нибудь команду, топот каблуков по камню или настырный стук осыпающейся породы со стороны пятого дока, где немцы расчищали завал.

Лежать и ждать бог знает чего было несладко. Плеск волн я то и дело путал со звуком, производимым плотовым веслом. Часто я ловил себя на том, что отчаянно молюсь за Кивана. Даст бог, он сумеет покончить с работой до начала штурма, хотя одному ему на это понадобится не меньше получаса. Я смотрел на светящийся циферблат своих часов. До чего же медленно тянутся минуты! Миновала четверть часа. Тьма была совершенно непроницаема. Двадцать минут... И тут послышался стук молотка.

— Строят новый плот,— прошептал Дэвис.

В конце нашего дока замигал фонарик.

Киван звал меня.

— Я скоро,— сказал я Дэвису и, прикрыв руками фонарь, взятый у Треворса, быстро пошел по палубе лодки, потом спрыгнул на причал и побежал. Киван встретил меня возле цистерны с нефтью.

— Они уже почти пробились! — сказал шахтер, но я и без этого отчетливо слышал стук расшвыриваемых камней.

— Ладно, давай закачивать нефть!

Мы подтащили тележку с цистерной к груде обломков. Киван перекинул в бассейн насадку брезентового шланга, а я бегом вернулся за баком с бензином. Пока я прилаживал шланг, Киван успел запустить насос. В луче фонаря блеснула стекавшая на камни сырая нефть. Со стороны пятого дока доносились голоса, дробный стук камней, и звуки эти не доставляли мне никакого удовольствия; немцы могли пробить завал каждую секунду.

Вскарабкавшись на бензобак, я принялся качать топливо насосом. Когда счетчик показал, что бак наполовину пуст, я отправился помогать Кивану, потому что в цистерне с нефтью оставалось не меньше трех четвертей содержимого. Но Киван, как оказалось, не нуждался в помощи. Тогда я огляделся, нашел кусок стальной трубы, ветошь, сделал факел и окунул его сначала в нефть, а потом в бензин. Стук камней становился все громче, и вскоре, заслышав приглушенные голоса, я понял, что немцы пробили в завале лаз.

Киван выпрямился. Цистерна с нефтью была пуста. Пошарив лучом фонаря по валу, я убедился, что он почти не пропускает жидкость. Чуть погодя я услышал, как кто-то кричит по-немецки. Похоже, они завидели свет. Киван взялся за насос бензобака, и топливо с плеском полилось в бассейн. Вскинув винтовку, я нацелил ее на тот участок завала, где, судя по всему, вскоре должны были появиться немцы.

В этот миг раздался треск пулемета, и я оглянулся. Неужели опять штурм? Света не было. Вслед за одинокой очередью вновь воцарилась тишина. Возможно, Дэвис палил с перепугу. Я едва различал звук его голоса. Горняк с кем-то разговаривал, скорее всего, с немцами в соседнем доке.

— Быстрее! — крикнул я Кивану.

— Почти готово,— ответил он.

Потом до меня долетело эхо голоса Дэвиса:

— Мистер Крейг! — звал   он.— Мистер Крейг!

В его зове явственно слышались тревожные нотки. Что-то случилось. Достав из кармана спички, я сунул их в ладонь Кивана.

— Подожги факел и брось его в бассейн, как только все будет готово. Ради бога, не жди, пока они прорвутся сюда!

— Будь спокоен.— Продолжая орудовать насосом, он взял у меня спички, а я во весь опор помчался к открытому концу дока, каблуки мои выбивали по палубе лодки глухую дробь.

— В чем дело? — воскликнул я, бросаясь за ящики.

— Они поймали мисс Уэстон и вашего друга Логана!

— Ну?

— Говорят, что они связаны по рукам и ногам. Их поставили на плот как живой щит для пулеметчика и собираются атаковать, если мы не сдадимся. Я упросил их подождать, чтобы посоветоваться с вами.

В этот миг вспыхнул прожектор в соседнем доке, и я все понял. Со стороны дока № 5 выплыл плот. Морин и Логан стояли на нем, скрючившись на коленях. Они были привязаны к плоту ремнями, а между ними торчало дуло пулемета. Попасть в пулеметчика, не задев кого-либо из них, не было ни малейшей возможности. Я видел, как Большой Логан напрягал мускулы, силясь освободиться от пут. На его высоком лбу блестела испарина, длинные каштановые космы слиплись и висели прямыми, как сосульки, прядями. Морин выглядела молодцом, но было видно, что поза, в которой ее держали, причиняет девушке страшные неудобства. Плот медленно приближался, подталкиваемый по меньшей мере двумя матросами, которые плыли сзади.

— Ну что, сдадитесь или вам плевать на жизнь ваших дружков? — Я узнал голос коммодора Тепе.

— Условия? — спросил я, стараясь потянуть время.

— Никаких условий! — отрезал он.

— Не дури, — произнес Логан. — Они тебя пристрелят.

Я видел, как за его спиной шевельнулась чья-то рука, и все тело Логана вздрогнуло от яростного укола штыком.

— Не уступай, Уолтер,— послышался голос Морин.— И не думай о нас. Они в любом случае нас пристрелят.

В этот миг позади меня в дальнем конце дока прогремел выстрел. Оглянувшись, я увидел, как долговязый Киван зашатался. У него в руке пылал факел, в свете которого я видел едва различимую фигуру немца, стоявшего над бассейном на высокой груде обломков. Потом рука Кивана взметнулась вверх, и факел, описав правильную дугу, упал в бассейн. Вспышка мгновенно озарила док. Воспламенился бензин, налитый на поверхность нефти, а потом, казалось, запылал весь дальний конец причала. Даже представить себе не могу, какая судьба постигла немцев, лезших к нам из пятого дока. Жар был испепеляющий, а пламя потянуло сквозняком прямо в лаз. Рев огня, похожий на свист шквального ветра, наполнил весь док, и в ярком свете я увидел Кивана. Он нетвердыми шагами тащился по причалу вслед за своей длинной тенью, которая то исчезала, то снова изломанным контуром появлялась на стене.

И тут пулеметчик на плоту открыл по нам пальбу.

— Беги! — крикнул я Дэвису. Он поколебался, скрючившись за ящиками, потом во весь опор помчался по палубе лодки. Стук его каблуков растаял в треске моего пулемета. Я метился в край плота, подальше от Морин и Логана. Моя стрельба отвлекла пулеметчика, и Дэвис благополучно скрылся в глубине дока, куда не долетали немецкие пули.

Мне тоже предстояло добежать до боевой рубки, и я заставил себя не думать об опасности, подстерегавшей меня на этом коротком пути. Присев на корточки, я резко оттолкнулся и во весь дух понесся по палубе. Пули засвистели слева от меня, за спиной не умолкал пулемет, и его треск повергал меня в ужас. Стрелок был готов к моему рывку, он успел перевести ствол на меня едва ли не раньше, чем я показался из-за укрытия.

После Морин рассказывала мне, что в этот миг я был обязан жизнью Логану. Ценой нечеловеческого усилия он сумел чуть подвинуться на плоту и локтем сбить прицел пулемета, однако сделал это уже после того, как ствол был направлен на меня: не успев пробежать и десяти шагов, я почувствовал сильный удар в левую руку и резкую боль. Последующие очереди ушли в «молоко», а спустя несколько секунд я уже был за пределами досягаемости, и пулеметчик не мог видеть меня.

Киван с трудом карабкался на палубу лодки. Правая рука у него не действовала. В неровном свете пожарища я видел, как на лбу шахтера блестит пот. Дэвис в нерешительности стоял у самого подножия боевой рубки.

— Лезь внутрь! — завопил я, и он змейкой взлетел по трапу. Подбежал на мгновение опередивший меня Киван. Я попытался ухватиться за поручни трапа, но вскрикнул от резкой боли в левой руке. Сломанная возле самой кисти, она сильно кровоточила. Опираясь на правую руку, я подтянулся вверх по трапу и быстро огляделся по сторонам с мостика рубки. В мрачном свете я едва различал угол плота, медленно подплывавшего к доку. С другой стороны неистово пылала смесь нефти и бензина в нашем импровизированном бассейне. В следующий миг я скатился в люк боевой рубки и закрыл его за собой, задраив изнутри.

Дэвис уже перевязывал плечо Кивана. Рана была большая, возле самой подмышки. Я быстро побежал в сторону кормы, к кладовой, и отодвинул переборку. Плененные нами немцы сидели на ящиках с припасами, но повскакали на ноги, едва открылась дверь. Наставив на них револьвер, я скомандовал по-немецки:

— Руки за голову!— И добавил, пятясь по коридору: — За мной!

Таким манером мы дошли до люка машинного отделения.

— Открывай! — велел я офицеру. Он оттянул рычаг и распахнул люк.

— Спускайтесь туда,— приказал я.— Все до одного!

Я заметил, что офицер колеблется, прикидывая свои шансы, и завопил:

— Живо!

Похоже, мой крик образумил его, и офицер полез в люк. Остальные последовали за ним. Прикрыв крышку, я надежно задраил ее и вернулся в кладовую. Когда я карабкался по трапу, моего слуха достиг звук вороватых шагов. Кто-то крадучись шел по палубе у меня над головой. Я крепче задраил люк, после чего отправился в нос лодки проверить тот люк, через который загружали боеприпасы. Когда я долез до него по трапу и задраил, то почувствовал, что вполне могу потерять сознание. Идя по коридору, я видел оставленный мною кровавый след.

В рубке управления Киван накидывал куртку на раненое плечо.

— Ну как, легче? — спросил я. Дэвис повернулся на голос.

— Силы небесные! — вскричал он.— Что с вами, мистер Крейг?

Я показал свою левую руку.

— Сумеешь наложить жгут?

— Чего ж не суметь-то? — он снял с меня китель, закатал рукав и перетянул предплечье над локтем полоской ткани, оторвав ее от своей рубахи.

— Шина тоже не помешала бы,— сказал Дэвис и разломил пополам толстую штурманскую линейку. Следующие пять минут я провел в жутких муках. Удар пули был настолько сильным, что кость выбило из сустава. Шину наложили на кровавое месиво из мышц и рваной кожи. Пока Дэвис вправлял кость, я терял сознание, должно быть, раза два.

— Ваше счастье, что я шахтер, мистер Крейг,— произнес Дэвис, стягивая шины полосками ткани.— Не всякий знает, как залатать сломанную руку или ногу, верно я говорю?

Я согласился, что не всякий, и присел на штурманский столик, поскольку ноги едва держали меня.

— Что будем делать дальше? — спросил Дэвис.

— Ждать,— ответил я,— ждать и молить бога, чтобы они не ворвались в лодку, прежде чем пламя как следует разогреет известняк. Больше ничего.

Мы просидели в рубке управления довольно долго, прислушиваясь к шагам над головой. Представляю себе растерянность немцев! Они, должно быть, не знали, что и думать. Какую-нибудь минуту назад мы держали док мертвой хваткой и вдруг ни с того ни с сего исчезли где-то в кишках подлодки. Наверное, плот теперь снует между нашим и пятым доками, доставляя к месту боя новые и новые подкрепления. А как с пожаром? Попытаются потушить? Даже если им удастся притащить в наш док пожарное снаряжение, это ничего не даст: пытаться гасить такой костер — гиблое дело.

— Давайте посмотрим, как у нас с кислородом,— сказал я. Мне заметно полегчало, но подлодка все больше и больше нагревалась. Страшный жар костра, наверное, уже раскалил докрасна обшивку носа. Если мы застрянем здесь надолго, лодка превратится в настоящую жаровню и станет смертельной западней.

Мы отыскали оборудование для подачи кислорода. Дэвис, похоже, знал, как с ним обращаться, но для меня аппаратура оказалась слишком сложной. На палубе продолжалась суетливая беготня. Сидеть в лодке было по-настоящему жутко. Каждое движение на палубах сопровождалось глухим стуком, иногда доносились приглушенные голоса. Воздух становился все тяжелее. Должно быть, снаружи просочилось немного углекислоты, которая выделялась из известняка под действием бушевавшего в бассейне пламени: люки становились полностью герметичными лишь при погружении, под давлением толщи забортной воды. Дэвис включил подачу кислорода. Я пошел в минный погреб и взял со стеллажа пять комплектов для эвакуации команды. К великому моему облегчению, кислородные баллоны были полны.

Вернувшись к своим, я услыхал со стороны боевой рубки глухое шипение, и мы отправились туда. На командном пункте шипение слышалось более явственно. Доносилось оно от люка.

— Судя по звуку, автоген,— сказал Дэвис.

— Боюсь, что так,— откликнулся я.— Оставайтесь поблизости, придется отбиваться.

Мы нашли для Кивана револьвер. Карабин мог пустить в ход только Дэвис. Задрав головы, мы уставились на люк. На стали засияла красная точка, в полумраке похожая на огонек сигареты, потом она разрослась и побелела. Мгновение спустя нам под ноги закапал расплавленный металл и показалось пламя резака. Ослепительно-белое, оно вгрызалось в металл медленно, но верно, и мы смотрели на него, будто завороженные. Это было чем-то сродни состязанию в скорости. Что победит, пламя или газ? Или огонь уже потушен? Судя по тому, как нагрелась лодка, вряд ли. Но я был слишком измучен, чтобы придавать значение чему бы то ни было, да и мысль притупилась настолько, что я уже почти не соображал и не мог быть уверен ни в чем.

Довольно большой участок люка тускло мерцал красным светом, белый разрез увеличивался, он уже приобрел форму сегмента, потом — полуокружности... Пламя медленно и неумолимо вгрызалось в металл.

— Что будем делать? — спросил Киван.— Драться или поднимать лапки?

И тут я заметил, что пламя резака замерло в одной точке. Добела раскаленная сталь слепила глаза, но постепенно остывала, краснея. Одновременно чернела и вся крышка люка. Шипение резака стихало и вскоре прекратилось совсем.

— Слава богу! — выдохнул я.— Слушайте!

Тишина была полная. Я прошел от кормы до носа лодки. На палубе над моей головой не раздавалось ни единого звука. Вернувшись в рубку управления, я сказал:

— Дэвис, пойдешь со мной выручать Логана и мисс Уэстон.

Киван помог нам натянуть маски аппаратов. Надув воздушные подушки, мы подключили кислородные баллоны, потом Дэвис надел рукавицы, отдраил крышку люка и поднял ее. Я тащил два свободных кислородных аппарата. В масках мы выбрались наружу. Пожар ревел, пламя красными сполохами озаряло стены дока. Мы быстро задраили люк, чтобы сберечь чистый воздух в лодке, при этом тело сварщика опрокинулось на спину. Это была страшная картина: потеряв сознание, немец ткнулся в пламя резака лицом, и теперь оно обгорело до неузнаваемости.

Палуба лодки являла собой удивительное зрелище: человек двадцать немцев валялись без чувств, застигнутые удушьем. Мы поспешили на корму, к которой были привязаны две разборные шлюпки, в одной из них на веслах сидел немец. Он выглядел ошарашенным, но не потерял сознание. Когда мы полезли в соседнюю, свободную, шлюпку, гребец упал и лишился чувств.

Я быстро оттолкнулся, а Дэвис резкими гребками погнал шлюпку вокруг скалы к пятому доку, где нашему взору открылась еще более поразительная картина. Весь док был усеян неподвижными телами в немецкой морской униформе. Казалось, что мы плывем по какому-то сказочному гроту мертвецов.

Я посмотрел на Дэвиса. Он ровными гребками увлекал шлюпку вперед и был похож в своей страшной маске на этакого Харона наших дней.

Привязав шлюпку к шлюзовым воротам пятого дока, Дэвис взобрался на причал и вскоре вернулся, волоча за собой бесчувственное тело Большого Логана. Я не думал, что смогу затащить его в шлюпку, которая неистово раскачивалась, грозя перевернуться. Все же мне удалось опустить его на днище. С изящной фигуркой Морин было проще. Спустя три минуты Дэвис уже греб обратно в четвертый док, а я надевал спасательные аппараты на Логана и Морин. Потом я развязал их путы, что оказалось довольно трудным делом, поскольку у меня действовала только одна рука. Едва начав дышать воздухом, насыщенным кислородом, Логан пришел в себя и первым делом попытался сорвать с лица маску, но мне удалось помешать ему. Когда мы вернулись в наш док, Логан уже настолько оклемался, что смог сам забраться на палубу лодки. Морин тоже пришла в сознание, но не смогла залезть на палубу без посторонней помощи.

Вернувшись в лодку, мы сняли маски. Киван уже заткнул разрез в крышке люка, и насыщенным кислородом воздухом лодки вполне можно было дышать, хотя здесь становилось все жарче и жарче. Я понимал, что долго нам тут не продержаться. Киван отыскал где-то флягу коньяку и протянул ее сначала Морин, потом Логану и наконец мне.

Хлебнув, Морин пришла в себя окончательно и задала обычный в таких случаях вопрос «Где я?». Я растолковал им, что произошло, и девушка неловко засмеялась.

— Вот уж не думала, что ты когда-нибудь спасешь мне жизнь, Уолтер,— проговорила она. Не зная, что ответить, я промолчал. Черная челка Морин упала ей на глаза, лицо покрыл румянец. Я заметил, что Логан так и ест ее глазами.

— Боюсь, тебе пришлось несладко,— сказал я, но Морин покачала головой.

— Не беда. Как только Дан увидел пожар, он сразу же объяснил мне твой замысел. Ты убаюкал нас со всеми удобствами,— она повернулась к Логану.— Правда ведь?

— Разве тебя зовут Дан? — спросил я. Логан усмехнулся.

— Да. Меня даже крестили,— ответил он.— А где Треворс?

— Погиб.

Мы помолчали.

Поскольку все полностью пришли в себя, я предложил выбираться из лодки. Надо было пробиться к выходу с базы, и мы надели кислородные аппараты, захватив про запас по одному на брата. На всякий случай взяли и баллон с кислородом, поскольку понятия не имели, на какое время рассчитаны баллончики в аппаратах. Потом я отрядил Кивана на корму с заданием придавить люк машинного отделения ящиками или какой-нибудь другой увесистой штуковиной и отдраить его. Я не хотел, чтобы немцы изжарились там словно в топке.

В конце пятого дока мы нашли портативный бур, с помощью которого немцы пытались пробиться сквозь пробку в галерее. Тут же оказались два кислородных баллона и несколько ломов. Все это мы уложили на тележку бура, прошли мимо доков 6 и 7 и закатили тележку на верхние галереи. Мы обходили бесчувственные тела, которые местами лежали так плотно, что их приходилось растаскивать, чтобы прокатить тележку.

Наконец мы добрались до хорошо знакомой нам караулки. Логан и Дэвис с карабинами шли впереди. Распахнув дверь, они вскинули оружие на тот случай, если в караулку не просочился газ, но здесь было пусто. Дэвис тут же подошел к противоположной стене и отодвинул в сторону стеллаж с винтовками. Секция бетонной стены скользнула по желобам, открыв черную нишу в камне. Мы топтались на месте и обменивались вопрошающими взглядами. Рискнуть и пойти через завалы? Можно застрять в шахте. Пришлось бы взрывать всю караулку: ведь мы не знали, сколько еще продлится пожар, а немцы, очнувшись от обморока, непременно бросятся за нами в погоню, чтобы не дать связаться с внешним миром. Я вспомнил, что говорил мне Логан о завалах в оловянных шахтах. Пробиться на поверхность не было почти никакой надежды. И все же только такая попытка давала нам шанс на спасение. Других не было.

Как только секция бетонной стены закрылась за нами, мы сняли маски. Воздух был влажным и тяжелым. Подсвечивая себе фонариком, мы зашагали по галерее. Перегруженная тележка с буром тряслась на неровном полу. Мы прошли пару сотен ярдов, когда наткнулись на первый завал, тот, сквозь который Морин и горняки пробивались на пути в глубь шахты. Девушка указала на кусок проволоки, убегавшей за большой валун. По всей видимости, она служила для сигнализации, вот почему немцы оказались настороже. Проделанный спутниками Морин лаз был слишком узок для тележки. Мы принялись спорить, расширять его или не надо. Я всей душой был за то, чтобы бросить тележку, поскольку вспомнил, что движок бура загрязняет воздух. В любом случае мы вполне могли вернуться за ним и после. Со мной согласились, и мы начали просовывать в лаз всякую всячину, которую успели захватить с базы — кислородные баллоны и кое-какую снедь. К концу этой процедуры я почувствовал полный упадок сил. Рука снова принялась кровоточить, и я чувствовал, как теплые капли падают мне в ладонь.

Мы перетащили свои пожитки, и Дэвис отправился к караулке, захватив с собой несколько гранат и наше общее пожелание удачи. Его шаги постепенно стихли в галерее, потом послышался скрежет отодвигаемой бетонной плиты, и мы напряглись в ожидании взрыва.

Спустя несколько секунд грянул глухой и страшный гром, от которого затряслась вся каменная галерея. Казалось, он пронзил нас насквозь. Взрывов было несколько, и прозвучали они как канонада, поэтому грохот и рев осыпающегося камня слышался довольно долго. Куски породы падали с потолка галереи на пол вокруг нас, и я чувствовал, как завал едва ощутимо дрожит.

Постепенно нас снова окутала тишина. Мы прислушались, но не смогли уловить ни единого звука. На наши крики Дэвис не отвечал.

— Пойду за ним,— заявил Логан.

— Нет, это сделаю я,— ответил я, трясясь от тошнотворного страха: я был убежден, что послал человека на смерть. Однако не успел я и шагу ступить, как Логан уже вскарабкался на завал, отодвинув в сторону несколько закупоривших лаз валунов. Спустя две или три минуты мы услышали, как Логан возвращается.

— Порядок,— крикнул он с той стороны завала.— Его просто оглушило булыжником.

Я испытал огромное облегчение. Вскоре в лазе показался и сам Дэвис. На голове у него виднелась большая ссадина, но в остальном все было нормально.

— Меня опрокинуло взрывной волной,— сообщил он.— А потом каменюга на голову свалился, чтоб ему!

— Я прошел дальше назад посмотреть, как там дела,— добавил Логан.— Галерея закупорена намертво в нескольких ярдах от караулки.

Значит, мы сожгли наши корабли и пути назад нет. Должно быть, это чувство охватило не только меня, но и остальных. Теперь нам осталось только идти вперед, пробиваясь сквозь завалы, какими бы мощными они ни были. Подхватив наши пожитки, кто сколько мог, мы двинулись по галерее. Она медленно поднималась, уходя влево, на пути то и дело попадались разбитые вагонетки и отрезки старых рельсов. Внезапно штольня стала шире, и мы вышли в главную галерею из ее правой ветви. Шедший впереди Логан оглянулся на Дэвиса.

— Основная штольня,— произнес валлиец.— Другие ветки наверняка закупорены завалами, да и ведут они, скорее всего, обратно к подлодкам, так что пробиваться бессмысленно.

Мы двинулись по главной галерее, но не успели пройти и сотни футов, как натолкнулись на глухую каменную пробку.

— Завал, который они устроили вчера,— сказал Дэвис.

— Похоже, бесполезно и пытаться,— уныло проговорила Морин.

— Это смотря какой он толщины,— ответил валлиец.

Сложив на пол вещи, мы взялись за работу. Морин пыталась уговорить нас с Киваном передохнуть, но я знал, как дорого время. У меня, как и у Кивана, действовала только одна рука, но это было все же лучше, чем ничего.

Дэвис орудовал киркой, а остальные набросились на завал с голыми руками и начали расталкивать отколотые глыбы, швыряя их за спину. Было начало пятого, но вскоре время потеряло для меня всякий смысл. Осталось лишь ощущение пыли, тяжести камня, пота на теле, напряжения мышц. У меня участился пульс, кровь опять прилила к ране. Время шло, а я понятия не имел, насколько глубоко мы успели пробиться в толщу обломков. Будто автомат, я отбрасывал за спину камни, которые падали сверху к моим ногам. Отдыхали по очереди, иногда выпивали по глотку воды и подкреплялись захваченной с базы снедью. Казалось, с тех пор, как мы взялись расчищать завал, минуло несколько дней.

В каком-то полусне я вдруг уловил голос Логана:

— Тс-с! Тихо! Слушайте!

Но я, как ни старался, не мог расслышать ничего, кроме ударов крови в барабанные перепонки. Мои друзья вдруг оживились и в каком-то неистовом возбуждении вновь бросились яростно разгребать завал. Я опять начал механически отбрасывать камни, потом уловил глухой звон кирки по ту сторону обвала, а еще немного погодя Морин, помнится, сказала:

— Порядок, Уолтер, к нам уже идут.

Похоже, в тот миг я упал без чувств. Помню только, что очнулся и сразу же ощутил на лице прохладное ласковое дуновение ночного ветерка. С тех пор, как я в последний раз дышал свежим воздухом, прошло две недели. Я глубоко вдохнул сладкий аромат трав и росших на скалах цветов, открыл глаза. Высоко над головой в бархатной ночи плыли звезды и огромная луна.

Я снова смежил веки и погрузился в сон.

Рапорт капитана Мэрчанта, отправленный в военное министерство командующим гарнизоном города Тририн:

«В 22.10 я прибыл в Пендин с двумя ротами солдат. Инспектор Фуллер ожидал меня в гостинице вместе с офицером контрразведки.

Последний информировал меня о том, чтo шахта «Уил-Гарт», возможно, имеет какое-то отношение к подводным лодкам «У», поскольку трое горняков и с ними женщина-журналист не вернулись из шахты, в которую ушли днем ранее.

В шахту можно было проникнуть тремя путями, и я выделил для охраны каждого входа по взводу солдат. Четвертый взвод я отрядил вести наблюдение за возвышавшимися над шахтой скалами, возложив командование всеми этими взводами на лейтенанта Майрса. Каждое подразделение получило проводника из числа местных шахтеров.

Возглавив вторую роту, я прошел к самому новому стволу шахты, расчищенному спасательной командой. Здесь инспектор Фуллер сообщил мне, что по его приказу с шахты «Уил-Гивор» доставлен комплект горнопроходческого оборудования и внизу на расчистке завала уже работают посменно тридцать шахтеров.

После этого мы спустились в ствол по веревочной лестнице, прошли несколько галерей и приблизились к завалу. Было 23 часа 30 минут. В 2 часа 20 минут ночи с противоположной стороны завала послышались какие-то звуки. Проделав лаз, мы обнаружили в галерее женщину и двух горняков, вместе с которыми она спускалась в шахту. С ними были еще два человека — Крейг и Логан, исчезнувшие после недавней высадки на берег в окрестностях Кэджуита командира немецкой подводной лодки. Спасенные сообщили нам об автономной базе подлодок, оснащенной семью доками и помещениями для персонала численностью более шестисот человек. Группе удалось вырваться с базы в основном благодаря простому, но верному решению: устроить пожар возле разрушенного пласта известняка и таким образом наполнить пещеру углекислым газом. Пленники вывели из строя весь личный состав базы. Освободившись, они закупорили галерею завалом. В 5 часов 40 минут утра мы расчистили проход к базе. Газ успел улетучиться, и многие немцы уже пришли в сознание, однако смогли оказать лишь слабое сопротивление. В 6.50 утра база целиком была в наших руках. Мы потеряли двух человек убитыми (сержант Уэлтер и рядовой Гейтс). Потери противника в перестрелке с нами составили четыре убитых и шесть раненых. Кроме того, еще сорок шесть немецких военнослужащих погибли от удушья и иных причин. Многие серьезно пострадали в результате действия газа. Завал в главной галерее помешал оказавшим сопротивление немцам проникнуть в склады боеприпасов и взорвать базу. Все же одна из подводных лодок была уничтожена гранатами.

Всего нами было захвачено пять полностью исправных океанских подлодок, и одна, как упоминалось выше, уничтожена. К нам в руки попало также судно, осуществлявшее снабжение лодок, и большое количество военного снаряжения. Общее число военнопленных составило 565 человек. Мэрчант».

После получения рапорта отдела МИ-5 (военной контрразведки) командование отсрочило планировавшийся налет на Киль из опасения, что сведения о плане этой операции могли быть переданы германскому командованию экипажем какой-нибудь подводной лодки.

Вслед за захватом базы участок моря в непосредственной близости от грота был густо заминирован, а светящийся поплавок закреплен на своем обычном месте. Эти меры позволили уничтожить еще четыре подлодки «У», экипажи которых не знали о захвате базы.

Перевод А. Шарова, В. Постникова

Оглавление

ЧАСТЬ 1 ИСЧЕЗНОВЕНИЕ УОЛТЕРА КРЭЙГА

  Глава 1 ПРЕРВАННЫЙ ОТПУСК

  Глава 2 ПОДОЗРЕНИЕ

  Глава 3 ГЕСТАПО

  Глава 4  БАЗА

Часть II ИСЧЕЗНОВЕНИЕ МОРИН УЭСТОН

Часть III ЛАВОЧКА ЗАКРЫВАЕТСЯ

  Глава 1 ПЛАНЫ

  Глава 2 СРАЖЕНИЕ

  Глава 3 СЮРПРИЗ ДЛЯ НЕМЦЕВ Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg