Томас Гуд «Где британская обходительность?»
Вступительная статья
Не sang The Song of the Shirt.
(Он пропел «Песню о рубашке».)
Надпись на памятнике ГудаТаким эпиграфом открывается обстоятельная статья М. Л. Михайлова «Юмор и поэзия в Англии. Томас Гуд». Статья появилась в журнале «Современник» в 1861 году.
Чуть ниже автор сообщает читателю, что «никто не брал еще на себя труд познакомить русскую публику с произведениями одного из самых блестящих английских юмористов, одного из самых благороднейших поэтов последнего времени». «Опыт перевода „Песни о рубашке“, напечатанный в прошлом году в „Современнике“, — добавляет автор, — кажется, единственное исключение».
Не без некоторого сожаления приходится констатировать, что с 1861 года мало что изменилось в российском «гудоведении» и Томас Гуд по-прежнему в нашем представлении остается автором «Песни о рубашке», которая опубликована была, надо сказать, в «Панче», журнале юмористическом, и, как оказалось, была обречена на грандиозный, небывалый успех. Таковой успех, по словам Михайлова, предрекла Томасу Гуду его жена: «Мистрис Гуд, запечатывая рукопись „Песни о рубашке“ для отсылки в редакцию, говорила мужу: „Вот увидишь — припомни мои слова, — успех будет необыкновенный; ты мало что писал лучше“. <…> „Песню о рубашке“ перепечатывали все газеты, начиная с „Times“… Ее тотчас же стали переводить на все языки и, разумеется, пародировать, она явилась даже отпечатанною на бумажных носовых платках».
В России во второй половине XIX века не было, казалось, ни одного видного литератора, который бы не упоминал, не вспоминал, не цитировал «Песню о рубашке». Ее переводили как сам М. Л. Михайлов, так и В. Д. Костомаров, Д. Д. Минаев, Д. Л. Михаловский, многочисленные переложения, подражания и сочинения «по мотивам» с известной регулярностью появлялись на страницах газет и журналов. М. Мусоргский под впечатлением «Песни» написал пьесу «Швея».
XX век также не остается равнодушным к творчеству Томаса Гуда. И хотя К. Бальмонт перевел «Прекрасную Инес», а И. Бунин — «Песню работника», но перевод именно «Песни о рубашке» Э. Багрицкого становится хрестоматийным и неизменно появляется в различных антологиях.
Михайлов, помещая свой этюд в «Современнике», где ему предстояло соседствовать с двумя стихотворениями Некрасова: «На Волге» и «Плач детей»[1], заостряет свое и читательское внимание на социальных мотивах поэзии Томаса Гуда, благодаря которым позднее по какой-то невероятной литературоведческой прихоти Томас Гуд оказался причислен к чартистской литературе.
Однако проницательность и несомненное переводческое и читательское чутье Михайлова позволяют ему увидеть и другую, может быть более важную, грань таланта Томаса Гуда. Михайлов не может не отметить чисто английскую страсть к каламбурам, «едва ли где выразившуюся в такой силе» как в «комических статейках» и «пьесах» Гуда; и, конечно же, не может не извлечь из-под их «шутовской и легкой одежды» «серьезность смысла»; обнаружить в них «живое, поучительное свидетельство, как близко один к другому лежат в натуре человека источники смеха и слез». Эта «серьезность смысла» под «шутовской и легкой одеждой», безусловно, роднит Томаса Гуда с Диккенсом, с которым он был знаком и сотрудничал[2].
Остается лишь сожалеть, что сам Михайлов, убежденный, что английская страсть к каламбурам, неистощимая игра словами и лингвистические фокусы делают стихи Гуда непереводимыми на другие языки, ограничился опытом перевода «Песни о рубашке» и еще 2–3-х стихотворений, так и не рискнув перевести что-нибудь из «комических пьес» Гуда. У него, судя по переводам, приведенным в статье, получилось бы.
Впрочем, вынуждены признать, что переводчику Томаса Гуда середины XIX века все-таки недоставало многих средств поэтического языка, освоенных русской поэзией гораздо позднее — серебряным, да и всем XX веком. Так что неудивительно, что только теперь переводчик может попытаться передать словесную игру Гуда, чьи эксперименты в области формы составят без труда, пожалуй, целую энциклопедию «Странностей и причуд в прозе и стихах». (Таково название одного из сборников Гуда.)
«Причуды и странности» Гуда довольно разнообразны.
Его баллады, будучи классическими по содержанию и должные, казалось бы, оказаться пронзительно-сентиментальными, изобилуют при этом неистощимой игрой словами, что, видимо, и создает одну из особенностей гудовского юмора — игры слов с оттенками того юмора, который позднее назовут «черным». Но «черный» юмор не мешает нам искренне сочувствовать несчастным персонажам, неизменно заканчивающим свою жизнь трагически.
«Эпикурианские размышления сентименталиста» и «Дым сигар» — стихи того же свойства и напоминают порой то Козьму Пруткова, то Сашу Черного.
Одно из своих стихотворений Гуд в забавном письме издателю объявляет опытом написания белого стиха в рифму, каждую строчку завершая тремя односложными рифмами, при этом строки между собой не рифмуя.
В другом его стихотворении рифмуются начальные стопы строк. «Мой подход, — пишет Гуд в ироничном письме тому же издателю[3], — будет иметь, по крайней мере, один положительный эффект — он изменит ложное представление нынешних потенциальных поэтов и поэтесс, что поэзия — это рифма… в конце… концов».
«Сонет к Воксхоллу» должен, по замыслу Гуда, передать фонетическими средствами звуковую картину пиротехнического представления в садах Воксхолла. В стихотворении «Где?», посвященном лондонскому декабрю (в оригинале, признаемся, ноябрю), Гуд использует столь запоминающуюся анафору, что много лет спустя в 1912 году Роберт Фрост вспомнит ее и опишет в письме своему корреспонденту «статистическую» картину того, что он обнаружил в Альбионе и что вызвало у него искреннее удивление. Вот несколько строк из этого письма:
Где британская холодность? (Да и нужна ли?)
Где манер недостаток?
Где москиты?
Где же мухи? (Чтобы было о чем поговорить.)
Где настоящее тепло? (Климат — как на судне посреди моря.)
Где американские новости? (Если не считать рождения детей в международных браках.)
Где же свет?[4]
На этом я остановлюсь, поскольку последний вопрос напомнил мне, что Том Гуд уже перечислил все «Где» вполне исчерпывающим образом в своем стихотворении. Попросите мисс Бёрд прочитать его Вам.
Так что Гуд пропел множество самых разных песен на самые разные лады, снискав у читателей и у своих коллег-литераторов заслуженное уважение.
Ричард Ле Гальен[5], английский поэт другого времени и другого толка, пишет об одном из изданий Гуда: «Три качества, столь редко сочетающиеся в одном человеке, сошлись в Томасе Гуде — дар поэта, остроумие и чистосердечие», а завершает свой обзор «благородными строками Лэндора»[6]:
Да, я завидовал — не скрою, Но сей порок отвергнут мною. Шутить пытался… — неудача. Явить сочувствие — тем паче. Ведь самым лучшим там и тут Был чуткий, остроумный Гуд.Михаил Матвеев
Сонет к Воксхоллу
Нанизан мною тоненький кусок Прозрачной ветчины[7]. Дождит? Едва ли! Как вдруг звонок — дин-дон! — три тыщи ног По гравию… Врозь, парами… Видали? Фонтанов брызги! Влажные вуали! Хенглер! Madame![8] В кругу повес — восторг! Мильоны искр в супругах Прингл[9] воззвали К Высокому, etc. (см. Бёрк [10]). Носы — ишь! — вверх! Вишь — в высоту ракета Взмывает, распускается — смотри! — И тают световые пузыри. Всё! Царство Тьмы! Померкли капли света. Шип фейерверков, гарь шутих. И мне Пора опять вернуться к ветчине.Где?
Где же ночь? Где же день? Где же свет? Где же тень? Где же утро и полдень? Закат и восход? Где клочок синевы? Где ступаете вы? Где же верх? Где же низ? Где вдали поворот? Где пути впереди? Где же месяц блуждает, попробуй найди! Где же шпили церквей? Где же лица знакомых и близких людей? Где британская обходительность? Где родная до боли действительность? Где же дальние страны? Где моря-океаны? Где пути сквозь туманы? Где же письма? Газеты? Где же вести из Нового Света? Где Гайд-парк? Где бомонд? Где тут граф? Где виконт? Где же бодрость, здоровье, уют и тепло? Где нам скрыться от вечных простуд и подагр? Где же пчелы? Где птицы? — В ответ, как назло, Даже дддддрожь не унять: г….г….г….где….-дека-брррррррр!Эпикурианские воспоминания сентименталиста
Я влюбился, мне кажется, ранней весной, Я не помню отрадней картины — Мне хотелось бараньей вкусить отбивной, А сезон был как раз для свинины. Или нет?.. В Рождество я увидел мисс Чейз! Да! У Морриса, помню, гостили, И меня тонкий профиль и тонкий филей с Превосходной индейкой пленили. Я сидел рядом с ней, мне завидовал зал, О! Насколько была она чуткой, Как смущалась, когда я ее угощал Черепаховым супом и уткой! И за ланчем в течение трех перемен Сердце вдребезги было разбито. Понял я, что попал в упоительный плен, Сразу после вина и бисквита. С рентным списком семью я ее посетил, Объяснив благородные цели, Я ей руку и сердце свое предложил И прекрасный набор карамели. И она под венцом мне ответила: да. Был обряд удивительно краток; Это было… не помню… да! точно… когда Все охотятся на куропаток. Мы отправились… к морю. О, дивные дни! На душе было радостно мне так! Я глядел на нее — мы сидели одни За огромной тарелкой креветок. Никогда не забыть мне тот радостный год, И поныне я благоговею; Цены выросли до небывалых высот, А горох шел почти за гинею. День счастливый спешил за безоблачным днем. Мы, по духу и в мыслях едины, Так во вкусах близки, так похожи во всем… Без ума были от буженины! Счастье вечным казалось. Внезапно беда. Смерть — представить не мог я, не скрою, Как все зыбко… я плакал… Я помню, тогда Скрылась кошка с моей камбалою. Помню, к осени где-то бедняжка слегла, На врачей я надеялся слабо; Кто-то счел бы чахотку причиною зла, Я же думал, а вдруг это крабы. Были тщетными все ухищренья врачей: Аппетит и румянец слабели, Силы таяли, и, что гораздо важней, Ей не в радость был ломтик форели. Луч надежды, казалось, еще не угас, Но судьба наносила удары: Искра жизни ее покидала, как раз Появлялись в то время омары. Смерть пришла, и, несчастнейшему из мужчин, Бередила мне душу утрата, Но печальней всего, что теперь я один Ел, что ели мы вместе когда-то. Но, когда я узрел Добродетели слуг, С черным крепом на их рединготах, Скорбь объяла меня… все рыдали вокруг. Дело было, мне кажется, в шпротах!Дым сигар
Кому-то нужно это, Кому-то — то… Кошмар! Мои желанья проще — Мне мил лишь дым сигар. Кому-то интересны Перипетии свар Меж вигами и тори — Мне мил лишь дым сигар. За голос мой дерутся Сэр Джон и мистер Марр. Они мне безразличны, Мне мил лишь дым сигар. Пусть кто-то вспоминает С тоскою Трафальгар. Я мирный обыватель — Мне мил лишь дым сигар. Я в «Глоб» взгляну едва ли, Я не читаю «Стар», Я «Пост» читаю редко — Мне мил лишь дым сигар. Нам пишут, что на биржу Обрушится удар, До биржи нет мне дела — Мне мил лишь дым сигар. Известным адвокатом Вчерашний стал школяр, Куда мне торопиться — Мне мил лишь дым сигар. О! Не честолюбив я! Труба и звук фанфар Мне равно безразличны — Мне мил лишь дым сигар. Мне чужды все кумиры, Среди пенат и лар Мне быть всего приятней — Мне мил лишь дым сигар. Что лавры полководца? В них для меня нет чар! Останусь рядовым я — Мне мил лишь дым сигар. Жизнь разные соблазны Нам преподносит в дар, Соблазны? Ну их к черту! Мне мил лишь дым сигар. Одних бросает в холод, Других бросает в жар, А я всегда спокоен — Мне мил лишь дым сигар. Огонь любви не может Разжечь во мне пожар Дымлю, но не сгораю — Мне мил лишь дым сигар. Уже на Нэнси Лоу Женился мистер Карр. Измена! Но… жить можно — Мне мил лишь дым сигар.Примечания
1
«Плач детей», к слову, — переложение стихотворения «The Cry of the Children» Элизабет Баррет Браунинг.
(обратно)2
Известно, к примеру, саркастическое, написанное на злобу дня «Угрожающее письмо Томасу Гуду от некоего почтенного старца» Чарльза Диккенса, которое Томас Гуд опубликовал в своем журнале «Hood’s Magazine and Comic Miscellany».
(обратно)3
Оба стихотворения были опубликованы в альманахе «Comic Annual», издаваемом Гудом. Так что издатель — это сам Томас Гуд, а авторство стихов и писем Гуд отдает вымышленным стихотворцам-экспериментаторам.
(обратно)4
Цитируется с незначительными купюрами.
(обратно)5
Ричард Ле Гальен (1866–1947) — английский поэт, близкий друг Уайльда, участвовал в издании «Желтой книги», член «Клуба рифмачей».
(обратно)6
Уолтер Сэвидж Лэндор (1775–1864) — английский писатель, поэт. Наибольшую известность получили его «Воображаемые беседы» — собрание прозаических диалогов между историческими персонажами.
(обратно)7
Сады Воксхолла славились подаваемой посетителям ветчиной. Она нарезалась столь тонко, что сквозь ломтики ее можно было читать газету. (Здесь и далее — прим. перев.).
(обратно)8
Мадам Сара Хенглер (1765–1845) — знаменитый пиротехник. В первой четверти XIX века устраивала фейерверки и иллюминации в саду Воксхолла. У Гуда есть еще одно стихотворение, посвященной мадам Хенглер.
(обратно)9
Трудно сказать, кого Гуд имел в виду. Супруги Прингл — возможно, персонажи одноактной комической интерлюдии «Мистер и миссис Прингл» Хоакина Телесфоро де Труэба-и-Козио. Хоакин Телесфоро де Труэба-и-Козио (1799–1835), испанец по происхождению, вырос в Лондоне и большую часть своих произведений писал на английском языке. Его трагикомедии пользовались успехом. С немалой долей вероятности можно предположить, что супруги Прингл — персонажи Популярной песенки «Мистер и миссис Прингл», чьи поступки никак не соответствуют берковскому пониманию Высокого.
(обратно)10
Эдмунд Бёрк (1729–1797) — английский государственный деятель, философ и мыслитель. Среди его работ есть «Философское исследование о происхождении наших идей возвышенного и прекрасного» (1757).
(обратно)
Комментарии к книге ««Где британская обходительность?»», Томас Гуд
Всего 0 комментариев