«Да, господин Премьер-министр»

Джонатан Линн, Энтони Джей Да, господин Премьер-министр Из дневника достопочтенного Джеймса Хэкера

В оформлении обложек и суперобложек книг «Да, господин министр» и «Да, господин Премьер-министр» использованы рисунки датского художника Херлуфа Бидструпа.

Памятка начинающему политику

Перелистываешь первые же страницы «Да, господин премьер-министр», продолжения выпущенного год назад тем же «РИМИСом» «Да, господин министр» (за это время в заглавии прибавилось всего одно, зато такое важное слово, а герой, министр правительства Ее Величества, Джеймс Хэкер поднялся на высшую ступень служебной лестницы) – и ощущаешь колючий ветер политической сатиры, давно уже забытой в наших издательско-читательских широтах.

В восемнадцатом веке, когда жанр этот был почтенным и не в пример более популярным, Свифт, или Дефо, или Стерн тоже рядились в скромные одежды «безымянных издателей», в чьи руки рукопись попала «совершенно случайно», «невесть откуда»…

Вот и весьма именитые авторы «политических мемуаров первого лица государства» Джонатан Линн, писатель, сценарист и кинорежиссер, лауреат премии Британской академии писателей, и Энтони Джей, тоже писатель, тоже сценарист, а еще педагог и художник, выдают себя за «скромных редакторов», что потрудились над изданием дневников великого человека в Оксфорде, в колледже его имени. Примечательна и дата завершения работы над дневниками – май 2024 года: времени, дескать, прошло немало, страсти улеглись, историческая перспектива задана, пришло время для «объективного» анализа.

Вместе с тем «редакторы» Хэкера, как в свое время и «издатели» Гулливера, Робинзона и Тристрама Шэнди, бьют не в бровь, а в глаз. Любой премьер, а не только английский, повторит слова нашего Николая I, который, посмотрев «Ревизора», с грустью признавался: «…а мне досталось больше всех». В Хэкере, его личности, ходе мыслей, его рассуждениях, обычаях и пристрастиях, его окружении себя узнает любой высокопоставленный государственный муж – если только высокое положение и свита не отучили его хоть иногда смотреть на себя в зеркало. Линну и Джею удалось то, что удается лишь очень талантливым писателям: Хэкер – одновременно и живой человек, британец до мозга костей, запомнившийся англичанам по популярнейшему телесериалу 80-х, и искусно, остроумно написанный, легко узнаваемый литературный персонаж, и – не в последнюю очередь – символ власти, олицетворение руководителя большой страны, делающий большую политику. А большая политика, дают нам понять Линн и Джей, нередко делается маленькими людьми.

От этой книги российский читатель получит, не сомневаюсь, немалое удовольствие – и не в последнюю очередь потому, что, прочитав «Да, господин премьер-министр», мы наверняка испытаем злорадное чувство: ведь английский государственный муж, оказывается, мало чем отличается от отечественного. Впечатление от сатиры Линна и Джея такое, что высоких государственных чиновников – английских, русских, финских, китайских – производят на одной фабрике с самыми незначительными модификациями. Вот его, государственного чиновника без национальности, «родовые» черты: двойной стандарт, умение идти на компромисс, а также суетность, подозрительность («Сэр Хамфри явно что-то замышляет…»), коварство в сочетании с примитивностью, повышенное самомнение в сочетании с «пониженной» осведомленностью («Что-что, а концентрироваться я умею…») и, конечно же, прискорбное несоответствие того, какими хэкеры рисуют себя и какими они рисуются тем, кто с ними работает.

Есть, кроме того, качества, которыми «компромиссная фигура» премьера должна обладать в обязательном порядке. Все, кто хочет сделать политическую карьеру, должен эти качества запомнить назубок, они – законы Паркинсона для политика. Вот он, закон Линна-Джея: политик обязан «быть покладистым, приятным в общении, не иметь твердых убеждений, не иметь никаких гениальных идей, не иметь желания что-нибудь менять, не иметь каких бы то ни было интеллектуальных пристрастий и, что самое главное, быть тем самым человеком, который способен не только прислушиваться к советам профессионалов, но и неукоснительно следовать им».

Вы обратили внимание, сколько «не» в этой длинной фразе? В политике, недвусмысленно следует из книги Линна и Джея, не иметь запоминающиеся черты лучше, чем иметь их. «Да, господин премьер-министр» – говорят подчиненные. «Нет, не стоит, не обязательно, посмотрим…» – постоянная реплика премьера.

Вы неприметны и готовы на компромисс? Вы чаще говорите «нет», чем «да»? Тогда вам не составит большого труда преодолеть любые препятствия на пути в большую политику.

А. Ливергант

От редакторов

Неожиданное вознесение Хэкера на пост Премьера, которое произойдет уже в конце первой главы, принесло издателям его мемуаров не меньше проблем, чем, возможно, его премьерство – самой Британии. Почему-то он был абсолютно уверен, что такого рода материалы должны наглядно отражать его пребывание во власти как череду непрерывных триумфов, хотя такая задача, скорее всего, была бы не по плечу даже куда более опытным мемуаристам. История, следует отметить, довольно сурово обходилась с Хэкером, когда он был премьер-министром, однако, как постепенно становится все более и более понятным из полной версии его собственного дневника, в этом можно усмотреть и некую справедливость, поскольку Хэкер, как автор, обходился с историей, пожалуй, еще более сурово. Ведь отнюдь не исключено, что премьерство неизбежно развивало в нем, как, впрочем, и во многих других тоже, чисто профессиональную привычку все дальше и дальше уходить от реальности и все меньше и меньше воспринимать реальные различия между конкретными фактами и игрой воображения. Когда Хэкер, сидя в удобном кресле с привычным бокалом шотландского виски в руке, наговаривал в портативный диктофон свою собственную версию минувшего дня, он как бы заново переживал свои «успехи» и (возможно, чисто подсознательно) давал совершенно иную трактовку своим поражениям.

Хотя мы весьма признательны за предоставленную нам честь расшифровывать и редактировать эти многокилометровые магнитофонные записи, нас, признаться, изрядно поразило то, как вольно Хэкер изменял окраску и переставлял местами реальные события прошлого, чтобы представить себя в более выгодном свете. Современному читателю это, конечно, может показаться удивительным, однако Хэкер на самом деле искренне полагал, что такая цель вполне достижима. Мы, само собой разумеется, не склонны утверждать, что любой политик способен намеренно изменять прошлые факты с целью исказить в свою пользу ход исторических событий, поэтому нам остается только предполагать наличие у Хэкера некоего врожденного дефекта мышления, нередко заставлявшего его задавать самому себе не вопрос «Что я сделал?», а вопрос «Каким должно быть самое впечатляющее объяснение моих поступков и действий, которые нельзя опровергнуть официально опубликованными фактами?».

Читатели политических мемуаров хорошо знают, что большая часть подобного рода творений являет собой образцы справедливости и точности, исполненные подкупающей искренности духа и даже не пытающиеся хоть как-нибудь оправдать прошлые ошибки. Политики обычно описывают своих коллег весьма тепло и нередко даже с определенным восхищением, которое сравнимо разве только со скромной недооценкой их собственного вклада в управление страной. Они редко претендуют или хотя бы предполагают, что каждая предложенная ими мера оказалась весьма успешной или что они категорически возражали против того или иного решения, которое привело к очередной политической катастрофе. Политики – это благородное поколение людей, которые своей преданностью и бескорыстным служением обществу сделали Британию тем, чем она является сегодня.

Одна из наименее приятных задач редакторов данного литературного жанра заключается в том, чтобы заставить честных политиков, пусть даже «через силу», исказить в своих дневниках некоторые факты, сделать их более противоречивыми, а иногда даже и злонамеренными, чтобы у издателя было больше шансов продать сериальные права на них, скажем, «Санди таймс».

Что же касается Хэкера, то с чего бы ему быть иным? Наиболее вероятным объяснением этому может быть то, что в результате неожиданного вознесения на самый верх политической пирамиды он стал смотреть на язык, так сказать, под другим углом. Вообще-то политики, как правило, простые и прямые люди. Привыкшие выражать свои мысли откровенно и без обиняков. Однако длительное и весьма тесное общение со всесильной государственной службой в лице сэра Хамфри Эплби, похоже, приучило Хэкера видеть язык не как окно в свой собственный разум, а наоборот, как шторку, плотно закрывающую его.

На диктовку своих воспоминаний Хэкер не жалел времени. Более того, не будет даже особым преувеличением сказать, что с этим процессом у него образовалось нечто вроде любовной связи. Ведь диктофон оказался единственным существом, которое охотно слушало его, не перебивая, не возражая и не осуждая. Причем не только слушало, но и с готовностью повторяло все его мысли и чаяния. Способность, которую премьер-министры обычно ценят превыше всего.

Таким образом, личные воспоминания Хэкера о периоде своего пребывания на Даунинг, 10 в качестве премьер-министра вряд ли можно было бы считать достаточно надежными и в каком-то смысле правдивыми, если бы не иные источники, по счастью, ставшие доступными для нас несколько позже. В наше распоряжение поступили многочисленные документы, любезно предоставленные нам после окончания срока действия Закона о государственной тайне работниками государственного архива, попечителями Фонда наследия сэра Хамфри Эплби и его вдовой, которым мы выражаем самую искреннюю признательность.

И, наконец, мы, как и раньше, в неменьшей степени благодарны сэру Бернарду Вули, бывшему главному личному секретарю Хэкера, ставшему затем главой государственной службы, который в очередной раз, не жалея сил и времени, вносил ценные уточнения и делился с нами поистине уникальными личными воспоминаниями. Вина же за возможные неточности и фактические ошибки целиком и полностью лежит только на нас.

Колледж Хэкера, Оксфорд

Май 2024 г.

Джонатан Линн

Энтони Джей

1 Партийные игры

6 декабря

Сэр Хамфри явно снова что-то замышляет. Во время нашей вчерашней встречи в министерстве административных дел (МАД – прим. пер.) он находился в каком-то странном состоянии и почему-то долго не мог понять суть моих проблем с этой чертовой «еврососиской». Это самый свежий пример идиотизма со стандартизацией, который мне приходится расхлебывать с нашими европейскими врагами. (Или «нашими европейскими партнерами», как Хэкер обычно называл их в своих публичных выступлениях. – Ред.)

Впрочем, об этом чуть позже. Ведь обычно сэр Хамфри отличается редким рвением, когда речь заходит о бюрократических баталиях, а вот в последнее время он почему-то проявляет необычную сдержанность. Значит, наверняка что-то замышляет. Надеюсь, достаточно скоро мне удастся хоть что-нибудь узнать. Иначе – жди беды!

Сегодня практически весь день прошел в обычных рутинных хлопотах. Хотя когда я утром просматривал документы из министерства обороны (МО – прим. пер.), в кабинет вдруг вошел Бернард. Причем без предупреждения и со словами:

– Извините, господин министр, что прерываю вас, но боюсь, у вас появились куда более срочные дела.

Я поинтересовался, какие.

– Ваши рождественские открытки, господин министр. Их уже нельзя больше откладывать.

Да, к сожалению, в этом он прав. Вовремя отправить рождественские поздравления действительно намного важнее, чем просмотреть документы МО. Если, конечно, ты не министр обороны…

(Хэкер, подобно многим политикам, с трудом видел различия между такими понятиями, как, скажем, «срочно» и «важно». Бернард, говоря о рождественских открытках, конечно же, имел в виду первое, в то время как Хэкер, скорее всего, понял это как последнее. Хотя, с другой стороны, нельзя исключать возможности и того, что, считая рождественские открытки «более важными», он был не так уж неправ. Поскольку он был простым членом Кабинета, его влияние на решение вопросов обороны было практически ничтожным, а значит, и степень важности присылаемых ему оттуда документов. – Ред.)

Бернард аккуратно, не торопясь выложил на длинный стол для совещаний несколько толстенных пачек наших (т.е. МАД – Ред.) фирменных поздравительных открыток, но все они были различных размеров. Почему? Нет, в этом явно крылся какой-то смысл. Но какой?

Заметив мой озадаченный взгляд, Бернард тут же объяснил.

– Тут все точно указано, господин министр. – Он медленно пошел вокруг стола, торжественно, будто на самом деле обходил строй почетного караула, указывая пальцем на каждую кипу. – Вот эти вы подписываете «Джим», эти – «Джим Хэкер», эти – «Джим и Энни», эти – «Энни и Джим Хэкер», эти – «С любовью от Энни и Джима», а вот эти миссис Хэкер должна написать сама, и вам надо только добавить внизу свою подпись.

Я обратил внимание на оставшиеся две стопки на дальнем конце стола, о которых он почему-то ничего не сказал.

– Ну а эти?

– Эти уже с готовым напечатанным текстом. И вашей факсимильной подписью. Поэтому вам, собственно говоря, ничего не надо делать, только убедиться в том, чтобы они не попали к тем, кому вы должны отправить открытки с вашей личной подписью. – Бернард улыбнулся и вежливо добавил: – Как я вам только что объяснил, господин министр: подписанные как «Джим», или «Джим Хэкер», или «Джим и Энни», или «Энни и Джим Хэкер»…

Да, но на самом краю стола высилась еще одна кипа, причем уже разделенная на несколько различных стопок.

– А что с этими? – удивленно спросил я.

Мой главный личный секретарь только пожал плечами.

– Как что? Это же поздравительные открытки для вашего избирательного округа. Их сегодня утром завезло сюда ваше доверенное лицо, сэр.

Господи, неужели их тоже делят на разные категории? Впрочем, в этом есть некий смысл: поскольку почта для избирателей считается не государственной, а политической, значит, от нашей госслужбы помощи ожидать не приходится, так как она по определению не имеет права участвовать в любой политической деятельности. По крайней мере, так они довольно ловко оправдывают свое нежелание что-либо делать…

Впрочем, Бернард, как ни странно, проявил редкую для государственного служащего готовность просветить меня в отношении рождественских открыток для моего избирательного округа.

– Вот эти вы подписываете «Джим», эти – «Джим Хэкер», эти – «Джим и Энни», а вон те – «С любовью, Энни и Джим»…

Да, понятно, естественно, понятно, но ведь на это уйдет практически весь день! Боже мой, какая скука…

Но оказывается, я даже не предполагал, что еще меня ожидает. Потому что мой главный личный секретарь вдруг достал из-под стола здоровенную дорожную сумку.

– А это, господин министр, еще до вашего приезда оставила здесь миссис Хэкер, – улыбаясь чуть ли не садистски, тихо прожурчал Бернард, – ваши личные поздравительные открытки. Но не беспокойтесь, это не займет слишком много времени. Их всего-то тысяча сто семьдесят две.

Я был потрясен. Всего-то тысяча сто семьдесят две!

– Да, и кроме того, господин министр, – как ни в чем не бывало, добавил он, – часть рождественских открыток вас ждет в штаб-квартире партии.

У меня противно засосало под ложечкой. Я совсем забыл об этом! Скорее всего, потому что в прошлом году не подписывал никаких партийных открыток. Да, но тогда я не был лидером партии, а в этом году меня выбрали, и теперь это моя прямая обязанность.

Что ж, надо так надо. Я тяжело вздохнул и начал подписывать. И скоро не без удивления обнаружил, что они двух типов: фирменные открытки МАД и фирменные открытки палаты общин. Почему? В чем тут смысл?

Бернард с готовностью объяснил.

– Смысл, господин министр, в том, что поздравительные открытки министерства подразумевают несколько более высокий статус получателя.

В общем-то, он прав. Открытку министерства может отправить только руководящий работник министерства, а открытку палаты общин практически любой депутат. Причем даже самый обычный «заднескамеечник»![1]

– Ну а почему тогда мы не посылаем их всем остальным? – поинтересовался я.

– Потому что они на десять пенсов дороже, господин министр.

– А те, которые их получат, не обидятся? Не подумают, что их, как бы это попроще сказать, «понизили»?

– Нет-нет, господин министр, не обидятся. Здесь давно все предусмотрено. Причем вплоть до самых мелочей. Для некоторых из них будет вполне достаточно, если под ними будет стоять подпись не «Джим Хэкер», а просто «Джим», или «Джим и Энни», а не «Джим и Энни Хэкер», и при этом добавите «с любовью», или вместо факсимиле подпишите это своей собственной рукой, или, скажем…

Я одним своим взглядом заставил его замолчать. Кроме того, там была одна открытка, которую мне ну никак не хотелось подписывать. Морису – комиссару ЕЭС по сельскохозяйственным вопросам в Брюсселе.

Господи, с каким удовольствием я бы вместо этого отправил ему уведомление об увольнении! Он даже ужаснее, чем все его коллеги – хуже и не придумаешь. Придурок, который все-таки умудрился протащить свой план стандартизации «еврососиски»! Значит, уже к концу следующего года нам придется сказать «до свидания» нашей старой доброй британской сосиске и, мягко говоря, «потреблять» всякое инородное дерьмо вроде европейской «салями» или немецкой «братвурст».

Вообще-то заставить нас не есть нашу британскую сосиску они, конечно, не могут, но зато вполне в состоянии заставить нас перестать называть ее британской сосиской. Теперь это будет что-то вроде «эмульсифицированной кишки, набитой требухой с высоким содержанием жира». И они хотят, чтобы мы это глотали! И хотя само по себе название вполне точно отражает ее содержание, особого желания ее съесть она ну никак не вызывает. Кроме того, она застревает на языке, а иногда даже отказывается пролезать в горло. Да, хлопот с ней не оберешься, это уж точно.

И тем не менее, неукоснительно выполнять правила ЕЭС, к сожалению, моя прямая обязанность. Не говоря уж о том, что если надеешься получить приличные скидки по ценам на нашу сельхозпродукцию, хочешь-не хочешь, приходится идти на компромисс. Ни ПМ[2], ни МИД[3] ничего против «еврососиски» не имеют, поскольку именно мне предстоит попытаться убедить британцев в том, что это хорошо. Что вполне может означать конец моей карьеры!

Бернард поинтересовался, что, собственно, ЕЭС имеет против нашей сосиски. Интересно, он что, даже не просматривает документы, которые сам же кладет в мой «красный кейс»?[4]

– Разве вы не читали вот этот отчет?

– Нет, господин министр, пробовал, но, увы, мне это оказалось не по силам.

Я тут же, не откладывая дело в долгий ящик, пробежал отчет глазами.

«… недостаток здорового питания. Средняя британская сосиска содержит:

32%… жира

6%… оболочки

20%… воды

5%… специй, консервантов и красителей

26%… мяса

26% мяса – это в основном хрящи, мясо со свиных голов, мясные обрезки, требуха и механически восстановленное мясо, отпаренное с костей».

Мне стало дурно. Ведь я только сегодня съел одну такую на завтрак!

Бернард тоже наклонился над этой страницей. Затем задумчиво произнес:

– Возможно, комиссар ЕЭС не так уж неправ, настаивая на ее запрещении.

Иногда мой главный личный секретарь совершенно не улавливает самого главного. Пришлось в очередной раз ему объяснить.

– Возможно, он и прав, но такое решение будет жутко непопулярным у избирателей.

Бернард мрачно кивнул. А я, чуть помолчав, со вздохом добавил:

– Что ж, похоже, нам придется стиснуть зубы и проглотить пилюлю.

(Мы специально оставляем путанные метафоры Хэкера без изменений, поскольку это позволяет лучше понять уровень мышления одного из наших великих национальных лидеров. – Ред.)

Бернард тактично напомнил, что отправить рождественскую открытку Морису все-таки надо. Мне сразу же пришла в голову, на мой взгляд, совсем неплохая идея поздравить его с требушиным Рождеством и сосисочным Новым годом, однако Бернарду удалось меня отговорить.

(Одна из причин, по которой членов правительства всячески стараются окружить практически непроницаемой завесой секретности, объясняется тем простым фактом, что иначе они стали бы всеобщим посмешищем в течение буквально нескольких дней, в крайнем случае, недель. Поэтому настоятельный совет Бернарда в данном случае был, безусловно, весьма мудрым. – Ред.)

Затем я спросил своего главного личного секретаря, какие рождественские подарки было бы уместно сделать работникам нашего секретариата.

Бернард ответил, что решать мне самому. Но при этом, после маленькой паузы, порекомендовал: бутылки «Шерри» для заместителей личных секретарей, большие коробки мятных шоколадных конфет «Палата общин» для секретарей по протоколу и рассылке и маленькие коробки таких же конфет для всех остальных.

– А как насчет моего главного личного секретаря? – думая совершенно о другом, рассеянно поинтересовался я.

– Вообще-то это я, сэр, – несколько удивленно ответил он.

Пришлось снова объяснить ему, что я знаю, кто он такой. И тем не менее, что все-таки подарить ему на Рождество?

– Вам совершенно необязательно мне что-либо дарить, господин министр.

– Знаю, знаю, конечно же, знаю, – с искренней теплотой сказал я. – Но все равно, мне бы очень хотелось…

Бернарда, похоже, это очень тронуло.

– О, господин министр…

– Ну и?

– Вообще-то все, что хотите, сэр.

Он явно не хотел признаваться. Да, но у меня-то не было ни малейшего представления, что ему хочется. Значит, надо попробовать подсказать.

– Например?

– Например, какой-нибудь сюрприз, – пожевав губами, сказал он. Мне это опять мало что говорило.

– Ну и какой именно сюрприз вам бы хотелось получить?

– Вообще-то традиционным сюрпризом у нас считается бутылка шампанского, сэр, – осторожно признался он.

Практически весь остаток дня я провел, подписывая эти чертовы поздравительные открытки. У меня был намечен разговор с Хамфри, но его пришлось отменить, поскольку у моего постоянного заместителя вдруг образовалась встреча с сэром Арнольдом Робинсоном (секретарь Кабинета министров – Ред.). Думаю, Бернард знает, в чем тут дело, так как его ответ на мой вполне обычный вопрос, не была ли их встреча посвящена чему-то, о чем мне, как министру, следовало бы знать, я получил один из его «достаточно откровенных, но не совсем прямых ответов»:

– Видите ли, сэр. Лично я уверен: если встреча посвящена чему-то, что вам следовало бы знать, если, конечно, предположить, что вы еще не знаете, то тогда, господин министр, вы все о ней узнаете, когда о ней все полностью узнает сам сэр Хамфри.

– Само собой разумеется, – автоматически ответил я. А затем добавил, как всегда, метафорически: – Да, но я не люблю неизвестности. Не люблю сидеть в темноте, не зная, чего ожидать…

– Видите ли, господин министр, честно говоря, сэр Хамфри, возможно, пока еще и сам понятия не имеет, чему будет посвящена эта беседа. Точно об этом может знать только сам сэр Арнольд. К тому же обычно они встречаются не только по вопросам нашего министерства.

Не знаю, не знаю… Может быть, Бернард и прав, хотя одно упоминание о сэре Арнольде всегда вызывает у меня нервную чесотку. Ведь в каком-то смысле секретарь Кабинета – самый могущественный человек в стране. Он – правая рука премьер-министра. Он полностью контролирует повестку заседаний Кабинета, доступ к ПМ…

(Встреча сэра Хамфри Эплби с самым могущественным человеком страны имела важное значение для будущего каждого из них: Хэкера, Эплби и Бернарда Вули. Запись о содержании той встречи нам удалось обнаружить в личных дневниках сэра Хамфри. – Ред.)

«Сегодня беседовал с АР[5]. На редкость поразительная, хотя и довольно нервозная встреча. СК[6] встретил меня проницательным орлиным взглядом.

– Хамфри, – негромко произнес он, похлопав меня по плечу. – Мне кажется, пришло время подумать о досрочной отставке…

Я был потрясен. С чего это, интересно, мне вдруг уходить в отставку? Неужели я что-нибудь сделал не так? Если да, то что? А он, как ни в чем не бывало, продолжал:

– Увы, Хамфри, мы все приходим и уходим, время не остановишь.

– Да, но это же… – начал было я, но он меня перебил.

– Понимаю, конечно же, понимаю, Хамфри, но, как вы и сами хорошо знаете, незаменимых людей у нас нет.

А может, стоит попробовать оправдаться, сказав ему, что, с другой стороны, все имеет свои пределы… Особенно когда приходится иметь дело с такими министрами, как Хэкер… Но Арнольд вдруг добавил:

– Нет-нет, даже не пытайтесь отговаривать меня, Хамфри. Это бесполезно. Жребий брошен. Сразу после Нового года я подаю в отставку. На шесть месяцев раньше…

Мне невольно пришла в голову мысль, что тридцать лет пребывания на госслужбе никогда не проходят даром – профессионализм автоматически возобладал над эмоциями, не дав им выплеснуться и, рано или поздно, привести к беде. Как у нас принято говорить: „Если от молчания есть хоть какой-то толк, то всегда лучше ничего не сказать, чем сказать что попало“.

Все это хорошо, конечно, просто замечательно, но с чего это Арнольд вдруг решил делиться со мной такими откровениями? Впрочем, его четкий и предельно ясный ответ не заставил себя ждать.

– Моим преемником, Хамфри, должен стать только тот, кто умеет быть твердым в отношениях с нашими политическими хозяевами!

Я с готовностью согласился. Причем вполне искренне и убежденно. Действительно, ну нельзя же все время потакать очевидным глупостям этих политических „гениев“! Добром это кончиться не может, какие сомнения? После чего мы быстро договорились, что преемник сэра Арнольда должен обладать способностью „мириться“ с подобными глупостями, но при этом оставаться тактичным, обходительным, учтивым и… покладистым. Но прежде всего – и это самое главное – он должен быть основательным! Лично мне кажется, я полностью соответствую всем этим качествам. Затем Арнольд, само собой разумеется, перешел к важнейшему вопросу о том, что его прямой обязанностью является дать рекомендацию премьер-министру относительно того, кто именно из постоянных заместителей наиболее всего подходит для этой роли[7].

После чего он перешел к сути вопроса. Заметил, что самое главное в его работе не находить ответы на проблемы, а создавать их.

– Нам нужен такой человек, который умеет формулировать ключевые вопросы. В нужное время и в нужном месте.

Вот оно! То самое, для чего сэр Арнольд меня и пригласил. Поскольку это произошло совершенно неожиданно, соображать надо было очень быстро. К счастью, я умею концентрироваться, поэтому ключевой вопрос моментально возник как бы сам собой.

Но преподнести его надо деликатно и ненавязчиво. Поэтому я для начала плавно сменил тему разговора, а затем поинтересовался, чем он собирается заняться после того, как уйдет в отставку.

Арнольд был в полном восторге. Даже поздравил меня с умением ставить нужные вопросы в нужное время. Одновременно дав понять, что для нужного человека всегда найдется возможность послужить стране (то есть пост или должность, которую можно было бы предложить сэру Арнольду – Ред.) и что его преемник в качестве секретаря Кабинета мог бы уговорить его принять таковое предложение (то есть „подмазать кого надо“ – Ред.).

Чуть позже выяснилось, что сэр Арнольд не пустил дело на самотек и уже имеет вполне определенные предложения стать председателем крупного банка „Бэнк оксидентал“ плюс директорство в „Бритиш петролеум“ и „Ай-би-эм“.

Я тактично перечислил еще несколько вариантов, в которых сэр Арнольд мог бы с честью и достоинством послужить своей стране. Среди них, например, такие должности как: президент попечительского совета Королевского оперного театра (вакансия, кстати, открывается в начале будущего года) или, скажем, ректор Оксфорда… В конечном итоге мы быстро договорились, что в качестве достойной альтернативы можно подумать также и о зампреде председателя Английского банка или главы Комиссии по безопасности. Равно как и о президенте ассоциации „Англо-Каррибы“, где Арнольд вполне мог бы принести пользу отечеству. Особенно в зимние месяцы…

В том, что любой по-настоящему стоящий преемник сэра Арнольда без особого труда сможет достойно и эффективно решать такого рода вопросы, нет и не может быть никаких сомнений. Судя по всему, мой позитивный подход к столь деликатной проблеме его вполне удовлетворил. Причем, что еще более приятно, целиком и полностью.

Однако на этом дело не закончилось. Оказалось, у сэра Арнольда есть и другие проблемы, которые тоже надо решать. И тоже позитивно. Его беспокоит возможность того, что некоторые советы, которые он в свое время давал премьер-министру, могут быть неправильно интерпретированы, если их начнут обсуждать. (Иными словами, будут правильно поняты. – Ред.) Естественно! Мы все (то есть любой из нас в госслужбе) постоянно думаем о том, что наши советы могут быть неправильно поняты. А если они станут достоянием общественности?

Похоже, больше всего сэра Арнольда беспокоят документы, в которых отражаются его вполне разумные и, более того, вполне приемлемые рекомендации премьер-министру применять войска в случае массовых манифестаций и забастовок. Понятно, что если вырвать их из того самого контекста (то есть в том самом правильном контексте – Ред.), такого рода информация могла бы ему сильно навредить. Кто бы сомневался…

Равно как и его предложение, правда, сделанное в далеком прошлом, ни в коем случае не вводить санкции против Родезии (как она тогда называлась), а вместо этого возобновить переговоры с Южной Африкой с целью вернуть себе там нашу военно-морскую базу. В стратегическом смысле это, безусловно, помогло бы решению вопроса с Фолклендами (Фолклендские острова – Ред.), но одновременно было бы крайне неудобным для реального кандидата на должность генсека Содружества. Думаю, мне удалось убедить Арнольда, что он вполне соответствует столь высокой должности.

Похоже, ему это очень понравилось, особенно когда я сказал, что, на мой взгляд, у правильно выбранного преемника не будет проблем с тем, чтобы для начала отложить этот компромат „в долгий ящик“.

Затем мы вернулись к главному вопросу – о досрочной отставке Арнольда (и, соответственно, его преемнике). Он сразу же выразил готовность поставить в списке претендентов мое имя под номером один. Хорошая новость, за которой сразу же последовала еще более хорошая – другого имени в этом списке просто не будет.

Когда я уже собирался уходить, чувствуя себя чуть ли не на „седьмом небе“, сэр Арнольд как бы мимоходом заметил, что он, собственно, уже принял предложение стать президентом Движения „За свободу информации“. Сначала я был просто поражен, но скоро понял всю мудрость этого решения.

Во-первых, Движения всегда крайне популярны у оппозиции, ну а то, что сегодня оппозиция, завтра – правительство. Кроме того, это даст ему прекрасную возможность публично бороться со злоупотреблениями свободой информации. То есть не давать огласки советам, которые давались нами премьер-министру и членам Кабинета. Мудро. Своевременно и мудро, ничего не скажешь…

На прощанье мы провозгласили тост за надежное правительство и свободу информации – естественно, там, где таковая допускается в национальных интересах».

(Продолжение дневника Хэкера. – Ред.)

9 декабря

День начался весьма неудачно. Из-за вдруг возникшей неопределенности в отношении будущего нашего достопочтенного сэра Хамфри. Причем, если бы не мои, как всегда, прозорливые действия, последствия могли бы быть просто чудовищными.

Он зашел ко мне утром (когда мы с Бернардом обсуждали график моих сегодняшних дел) и чуть ли не замогильным тоном сказал, что у него очень плохие новости. Собственно говоря, эта чертова неопределенность возникла, прежде всего и в основном, из-за его пристрастия говорить не на нормальном английском, а на какой-то канцелярской тарабарщине. Которую, кроме него и его коллег по государственной службе, никто толком не понимает.

Когда Хамфри ушел, я поинтересовался у Бернарда, что он, собственно, имел в виду, и услышал приблизительно следующее: «…наши взаимоотношения, которые, предположительно можно сказать, были не без некой взаимной полезности, а в некоторых случаях даже не без определенной выгоды, неотвратимо приближаются к точке расхождения и, значит, говоря проще и короче, к чему-то достойному искреннего сожаления, но, тем не менее, окончательному окончанию».

После обеда я попросил Хамфри зайти ко мне и перевести то, что он мне сказал утром, на нормальный английский язык. Желательно в одной короткой фразе.

Как ни странно, он тут же любезно согласился.

– Я покидаю вас…

Только и всего! Я был потрясен. Неужели он имеет в виду то, что мне показалось, что он имеет в виду?

– Увы, господин министр, – печально продолжил Хамфри, – рано или поздно всегда наступает время, когда приходится смириться с неизбежной судьбой, когда приходится уходить в мир иной…

– Уходить в мир иной? – перебил я его с ужасом и, в общем-то, не веря своим ушам.

– …на новые пастбища, – тем же самым мрачным, но, как мне показалось, уже куда более торжественным тоном продолжил он, – наверное, более зеленые, чтобы полностью отдать себя на служение тому, кто выше, чем любой из нас…

– Это ужасно.

Я немедленно выразил ему свое самое искреннее сочувствие. Он благодарно кивнул головой. Затем я спросил, знает ли об этом его жена. Хамфри ответил, что, скорее всего, подозревает. Я поинтересовался, когда ему сказали об этом.

– Сегодня после обеда, – коротко ответил он.

– Ну и сколько вам дали времени?

– Всего несколько недель, господин министр.

Чудовищно! Но по своему и трогательно. Храбрость, достойная уважения! Хотя…

– Хамфри! Вы настоящий образец для подражания. Такая храбрость, такой дух…

– Благодарю вас, господин министр, но, вообще-то, должен признаться, кое-что меня, конечно же, несколько беспокоит. Неизвестное всегда тревожит, но… у меня есть вера. А когда есть вера, то все обязательно свершится. Так или иначе.

Потрясающе. Просто невероятно. Меня переполняют самые искренние чувства. Даже не стыдно признаться, что на глазах появились слезы. Слава Богу, Хамфри этого не видел, потому что я успел вовремя прикрыть глаза носовым платком.

Впрочем, полагаю, он все-таки заметил мои чувства, поскольку тут же поинтересовался, в чем дело. Я, конечно, попытался объяснить ему, как мне жаль, что у каждого бывают свои взлеты и падения, но… но потом вдруг заметил, что Хамфри смотрит на меня, как на эмоционально неустойчивого человека. Может быть, даже как на психа.

– Только не надо воспринимать это так уж трагически, господин министр, – неожиданно чуть ли не умоляющим тоном попросил он. – Мы ведь все равно достаточно часто будем встречаться. По меньшей мере, раз в неделю…

Сначала мне показалось, что я ослышался, но его улыбка… Такая спокойная, такая уверенная… Что, интересно, это могло бы означать? Неужели я опять не так или не совсем так его понял?

– Я еще не успел сказать вам, куда ухожу, господин министр.

– Простите, не понял… Куда вы уходите?

– Меня назначили секретарем Кабинета.

Так оно и есть. Значит, я не только не так, а совсем не так его понял.

– Секретарем Кабинета?!

– Да. – Теперь он выглядел не менее озадачено, чем я. – А что, по-вашему, я имел в виду?

Что он имел в виду? Конечно же, я не мог вот так прямо сказать ему, что именно, по-моему, он имел в виду. Пришлось изворачиваться, так сказать, вылезать из-под коряги, как сейчас принято говорить. Честно говоря, так тяжело мне еще никогда не бывало.

Сэр Хамфри, в отличие от меня, далеко не такой сентиментальный, поэтому его сочувствия, в какой бы форме оно не выражалось, следовало избегать любой ценой.

– Простите, конечно, господин министр, – тихо прошелестел он, – но в качестве практически уже назначенного секретаря Кабинета я мог бы порекомендовать ПМ несколько снизить вашу нагрузку. Если, само собой разумеется, вы не возражаете.

Так мне и надо! Вот что значит искренне посочувствовать ему, вот что значит снова и снова наступать на одни и те же грабли! Нет-нет, такое больше не должно повториться.

Я поспешил заверить его, что очень даже возражаю, и что у меня все в порядке. И тут же поздравил его с повышением. Возможно, слишком многословно, но… без излишней лести. Не забыв, правда, заметить:

– А как же я теперь без вас?

– Без меня, господин министр, вам теперь, возможно, будет даже лучше, – с совсем необычными для него нотками искренности в голосе ответил он.

Я был почти готов с ним согласиться, причем не менее искренне, но вовремя остановился. На мой взгляд, это было бы несколько бестактно.

Мне также стало ясно, что после своего назначения Хамфри, когда придет время для очередных «перестановок», будет советовать ПМ, кого именно и куда «ставить» в Кабинете. Включая, естественно, и меня самого…

Поэтому у меня не было иного выбора, кроме как польстить ему еще больше, сказав, каким великолепным работником он был, какую блестящую работу он проделал, как я лично благодарен ему, как искренне признателен, ну и так далее и тому подобное. Ерунда, конечно, но это правда. К сожалению, чистая правда. О чем я ему тактично дал понять.

– Мы ведь прекрасно работали вместе, не правда ли?

– О лучшем министре я не мог и мечтать, господин министр, – довольно ответил он.

Что ж, отлично! Надеюсь, он так и думает. В принципе, Хамфри всегда трудно (если вообще возможно) понять, но на конкретной лжи мне его пока еще никогда не удавалось поймать.

(В личных дневниках сэра Хамфри Эплби эта беседа описывается несколько иначе. – Ред.)

«Я сказал министру, что „ухожу на иные, более зеленые пастбища и отдаю себя на служение тому, кто выше, чем любой из нас“. То есть премьер-министру. Грустно, конечно, но другого выхода, похоже, просто не было, иначе Хэкер возликовал бы от одной только мысли, что меня наконец-то освобождают от многолетней каторги служить под его началом.

Его реакция снова заставила меня задуматься – может, он на самом деле эмоционально несбалансирован? Он готов был расплакаться. Причем на самом деле. Невероятно! Что это, истерия? Или радость, или… Что? Что именно, мне до сих пор не совсем ясно.

Неужели сама мысль о расставании со мной настолько его расстроила, что ему потребовалось некоторое время, чтобы понять – меня переводят в Кабинет. Только и всего. Но затем, видимо, придя в себя, он задал на редкость нелепый вопрос: буду ли я делать премьер-министру то же, что делал ему? Скорее всего, он имел в виду „не ему, а для него“. (Лично нам так не кажется. – Ред.)

А потом, как бы спохватившись, начал торопливо лепетать, как он меня любит, каким я был великолепным помощником… Что правда, то правда, хотя мотивы его подхалимажа тоже вполне прозрачны.

Вообще-то, на комплимент принято отвечать комплиментом, во всяком случае, у нас. Но максимум, на что меня тогда хватило, это сказать, что о лучшем министре я не мог бы и мечтать. Хэкер чуть ли не подпрыгнул от радости. Потрясающе – он до сих пор верит всему, что я ему говорю!

Мы договорились, что о моем новом назначении я официально сообщу министерству в пятницу вечером, после чего мы сможем неофициально попрощаться и выпить по бокалу шампанского. Заодно и за Рождество тоже.

– Да, случай на редкость удачный, – радостно ответил Хэкер.

Кстати, он прав: для меня да, а вот для него – еще вопрос».

(Продолжение дневника Хэкера. – Ред.)

18 декабря

Конец недели оказался довольно драматичным. Все началось в пятницу вечером. В конце рабочего дня мы устроили у меня в кабинете небольшую рождественскую вечеринку, куда пригласили весь мой секретариат, всех помощников Хамфри, плюс Роя (моего шофера) и несколько посыльных и уборщиц. Сами понимаете, равноправие…

Я лично подарил им всем (кому что положено) конфеты или бутылки шерри, причем приняли они их хоть и с удовольствием, но совершенно без удивления. Мы выпили за наступающее Рождество, затем я в красивой и, должен отметить, на редкость удачной форме предложил тост за здоровье и благополучие сэра Хамфри. Тост, кстати, был принят с большим энтузиазмом, после чего сэр Хамфри искренне отблагодарил меня, и мы все разъехались по домам.

Вспоминает сэр Бернард Вули:

«Дневники Хэкера, мягко говоря, не совсем точно отражают события той рождественской вечеринки. Думаю, я помню их несколько лучше. Сначала, как всегда, царила некая неразбериха, мы все стояли вокруг стола с бокалами в руках и… ежились от холода, поскольку в связи с наступлением Рождества центральное отопление уже отключили. Сказать нам друг другу, собственно, было нечего, поэтому мы просто улыбались, пока не увидели, что господин министр все больше и больше напивается.

Он щедро подливал всем в бокалы, все время спрашивая, хорошо ли мы себя чувствуем.

Помню, как-то раз даже вслух поинтересовался, не подумывает ли сэр Хамфри о переходе в Кабинет министров. Хамфри от этого вопроса пришел в восторг, но тут же с улыбкой добавил, что в данный момент народ больше всего волнует запутанная проблема „еврососиски“.

– Ах да, та самая „евро-за-сись-ка“, – путаясь в слогах, пробормотал министр.

Сэр Хамфри не смог удержаться от маленькой шутки, что „еврозасиська“ это, наверное, не что иное, как новая секретная ракета НАТО. Тактического назначения.

– На самом деле? – спросил Хэкер, по-видимому, не совсем поняв шутку.

Что, естественно, еще больше усилило напряжение.

А затем настал момент, которого мы больше всего опасались – прощальная здравица Хэкера своему теперь уже экс-постоянному заместителю сэру Хамфри. В своих дневниках он описывает это как блестящий пример ораторского искусства, хотя на самом деле его малоразборчивая речь, скорее, может служить в качестве пособия по тому, как этого не надо делать. Не говоря уже о потрясающей склонности к самообману. Даже с точки зрения его собственных и весьма уникальных стандартов.

Начал он со слов: „Я бы хотел сказать буквально несколько слов…“ (что практически всегда означает последующий за этим поток словоизвержений), ну а потом долго и невнятно бормотал о том, насколько Рождество удобно для поздравлений, добрых пожеланий, особенно тем, кто ему верно служит, включая его личного секретаря, шофера, уборщицу, ну и так далее, и тому подобное… Впрочем, в самом конце речи у него, слава богу, хватило ума исправить слово „служит“ на „верно помогает“ – демократия превыше всего.

Он, очевидно, заметил наши удивленные взгляды, поскольку тут же поспешил оправдаться. В том же духе. Даже пожал плечами.

– Мы же все равны, разве нет? Мы же одна команда. Понимаете, команда! Ну… почти совсем как наш Кабинет. За исключением того, что мы все на одной и той же стороне. Никакого предательства, никакой элитарности, никаких утечек…

Видимо, интуитивно догадавшись, что своими словами он сам наносит удар в спину своим коллегам по Кабинету, и что среди собравшихся вполне могут быть так называемые „источники“ (добровольные или назначенные информаторы – Ред.), Хэкер торопливо добавил:

– Я, само собой разумеется, имел в виду теневой Кабинет, вы же сами понимаете. – Более того, он даже развил свою мысль дальше: – Нет-нет, политике здесь не место. Нам нужен мир и добрая воля. Даже по отношению к тем, кто нас бросает. Тогда, значит, так… давайте выпьем за Хамфри. – После чего, чуть ли не расплескивая виски, поднял свой бокал. И, естественно, не дожидаясь ответа, выпил. Со счастливой улыбкой.

Когда Хэкер наконец-то закончил, мы все облегченно вздохнули. Выпили по глотку, после чего сэр Хамфри коротко и, как всегда, вежливо поблагодарил нас за „напряженную работу и надежное сотрудничество“. Он также заметил, что ситуации, подобные данной, неизбежно порождают некую эмоциональную неопределенность, а может быть, даже и явную противоречивость восприятия, в силу чего лично он, хотя в какой-то степени и польщен причиной своего ухода на другую работу, тем не менее, не может не испытывать легкой горечи от самого факта такого расставания.

Но больше всего его печалит, чуть помолчав, добавил Хамфри, что он перестанет служить министру, равного которому пока еще не было в истории. Хэкер, похоже, принял эти слова как вполне искренний комплимент.

Мы все молча и с чувством сожаления согласились, что их абсолютно уникальное сотрудничество, увы, подошло к концу».

(Продолжение дневника Хэкера. – Ред.)

Свою службу безопасности я отпустил по домам раньше обычного, еще до той вечеринки. Вообще-то делать этого не следовало, но что делать? Время «доброй воли», ну и все такое… Ничего не поделаешь… Поэтому их не было рядом, когда дорожная полиция остановила меня. Честно говоря, даже не знаю почему, поскольку я ехал домой медленно и, как мне казалось, вполне безопасно. Более того, в моей памяти осталась картинка того, как меня обогнала на велосипеде какая-то пожилая дама, но ведь это только подтверждает мое желание ехать как можно безопаснее, разве нет? И причем здесь управление транспортным средством в нетрезвом состоянии? Кстати, а что такого плохого в нетрезвом состоянии? То есть, конечно, не в юридическом, а в моральном смысле. По-моему, опасно не когда ты в нетрезвом состоянии, а когда представляешь собой опасность. А я никогда из себя таковую не представляю!

Так или иначе, но неизвестно откуда вдруг с пронзительным воем сирены появилась «канарейка» с двумя полицейскими. Впрочем, проблема быстро разрешилась сама собой, как только я предъявил им свой «Серебряный жетон». (Объяснение см. ниже. – Ред.) Моя жена Энни, конечно, далеко не самый лучший водитель, но, боюсь, в данных обстоятельствах у меня не было иного выхода, кроме как уступить ей руль и позволить довезти меня домой.

(Официального полицейского протокола об этом досадном инциденте нам, к сожалению, найти не удалось, но зато, покопавшись в архивах МВД, мы были вознаграждены. Совершенно случайно мы наткнулись на служебную записку куратора этого министерства, в которой он частично цитирует тот самый злополучный протокол. Записку мы с удовольствием воспроизводим ниже. – Ред.)

«19 декабря

Уважаемый Ричард!

С сожалением сообщаем Вам, что достопочтенный Джеймс Хэкер, член парламента и министр МАД, в пятницу вечером был задержан полицейским патрулем в нетрезвом состоянии за рулем своей машины. Машина ехала на скорости не более пятнадцати километров в час, разило от него, как из пивной бочки, но поскольку он тут же предъявил им свой „Серебряный жетон“, мои патрульные не решились подвергнуть его проверке на „трубке“, что, конечно же, является серьезным нарушением, которое можно объяснить только их молодостью и относительной неопытностью. Требуемые воспитательные меры по отношению к ним будут приняты, не сомневайтесь.

Когда они остановили мистера Хэкера, тот сначала поприветствовал их словами: „Добрый вечер, джинстэбли, веселого вам Рождества“. А потом на вопрос, почему он едет так медленно, ответил: „Не хочу, чтобы меня больно ударила обочина“. Затем сидевшая рядом миссис Хэкер, которая, похоже, ничего не пила, попросила разрешить ей сесть за руль и довезти машину до дома.

Уважаемый Ричард, буду Вам очень признателен, если Вы доведете до сведения господина министра, что в случае повторения подобного инцидента ему следует ожидать самых серьезных последствий, от которых его вряд ли спасет даже „Серебряный жетон“. Я же, со своей стороны, приму все необходимые меры в отношении соответствующих сотрудников службы безопасности, несущих прямую ответственность за „защиту“ господина Хэкера, а также прослежу за тем, чтобы они поняли – в их прямые обязанности входит, помимо всего прочего, защита политиков от самих себя.

Искренне ваш (подпись)».

(Продолжение дневника Хэкера. – Ред.)

20 декабря

Вы даже представить себе не можете мое удивление, когда после заседания правительства Хамфри, в первый раз присутствовавший там в качестве секретаря Кабинета, задержал меня в приемной и спросил, «не найдется ли у меня пару минут заскочить к нему в кабинет для небольшого дружеского разговора».

Я поздравил его с, так сказать, «инаугурацией» и поинтересовался, каково ему было сидеть по правую руку от премьер-министра.

Полностью проигнорировав мой вполне искренний вопрос, Хамфри указал пальцем на стул (что, судя по всему, означало приглашение присесть) и, не поинтересовавшись моим самочувствием, даже не предложив бокал чего-нибудь, заявил, что хотел бы обсудить вопрос о некоем «дорожном инциденте».

Что ж, намек понятен. Он имеет в виду тот самый случай со мной в прошлую пятницу, когда мы с Энни возвращались домой.

– Ко мне тут поступило сообщение из МВД, – без каких либо предисловий начал он. – Конечно, это ваше личное дело…

Я тут же перебил его. Причем весьма решительным тоном.

– Вот именно!

Но Хамфри, не обращая внимания, продолжил:

– Руководство МВД выражает крайнее недовольство. Они считают, что министры всегда должны являть собой пример добропорядочности и законопослушания. Иначе утрачивается доверие народа к власти и органам, которые ее обеспечивают. Особенно если это сходит с рук их представителям. Даже если они там всего лишь временно…

Угроза, таившаяся в последней фразе, была более чем очевидна. Невероятно, просто невероятно. Всего два дня секретарь Кабинета, а уже начинает проявляться самое настоящее высокомерие!

– Хамфри, – не скрывая недоумения, спросил я, – вы что, серьезно собираетесь меня отчитывать, или как прикажете все это понимать?

Он тут же дал задний ход.

– Господи, ну как вам такое даже в голову могло прийти, господин министр. Я ведь всего лишь смиренный слуга членов нашего Кабинета. Обычный чиновник, не более того. И коллеги из МВД меня просто попросили проследить за тем, чтобы такое больше никогда не повторялось…

Прекрасно зная о своей неприкосновенности, я поинтересовался:

– Ну а для чего же тогда нам выдают «Серебряные жетоны»?

– Только для того, чтобы сотрудничать с органами правопорядка, беспрепятственно проходить или проезжать через полицейские кордоны, иметь право задавать вопросы сотрудникам службы безопасности и тому подобное. Но не для того, чтобы находиться за рулем в нетрезвом виде!

Я постарался встать выше этого.

– Послушайте, Хамфри, мне что, и дальше выслушивать ваши нотации? Даже не надейтесь. Этого я не потерплю даже от такого, как вы сами заметили, «смиренного» слуги членов нашего Кабинета. Я – министр Короны Ее Величества, не забывайте, пожалуйста!

– Естественно, господин министр, – «приятно» улыбнувшись, ответил он. – Если вы так желаете, я непременно проинформирую об этом инциденте и Корону. Не сомневайтесь, пожалуйста.

Нет, нет, нет! Вот этого я как раз и не желаю. Причем он это прекрасно понимает. Поэтому пришлось объяснять ему, что слова «Корона Ее Величества» употреблены исключительно в техническом смысле, но он опять не дал мне договорить, сказав, что он имел в виду проинформировать премьер-министра. Ничего не поделаешь, придется согласиться.

– Хорошо, хорошо, передайте вашим коллегам в МВД, что я все понял и больше такое не повторится.

Он вежливо поблагодарил меня за сотрудничество и понимание. Я поинтересовался, знает ли об этом сам министр внутренних дел. Ведь было бы довольно неудобно и в каком-то смысле даже унизительно «получить нагоняй» от коллеги по Кабинету.

– Нет-нет, господин министр, – моментально ответил он. – Данное сообщение поступило мне непосредственно от его постоянного заместителя.

Это другое дело.

– Значит, моему… (я чуть было не сказал врагу, но вовремя остановился) коллеге, то есть министру, совсем не обязательно быть… то есть знать об этом мелком инциденте?

Хамфри тут же догадался, что я имел в виду. Ведь мое отношение к Рею мало для кого было большим секретом.

– Полагаю, в данный момент министр вряд ли в состоянии воспользоваться таким случаем в своих целях, – с легкой ухмылкой сказал он.

Я поинтересовался, почему. И сразу же вспомнил: ведь Рея не было на заседании Кабинета! Интересно, почему? Хамфри, снова ухмыльнувшись, достал из ящика стола газету «Стэндард» и показал мне заголовок передовицы.

«МИНИСТРА ВНУТРЕННИХ ДЕЛ ОБВИНЯЮТ В ВОЖДЕНИИ МАШИНЫ В НЕТРЕЗВОМ ВИДЕ

В результате на редкость удивительных событий нашего министра внутренних дел обвиняют в вождении машины в…».

Отличная статья! Прекрасный материал… Короче говоря, суть ее состояла в следующем: министр внутренних дел (то есть Рей), инициировав кампанию «Не садись за руль в нетрезвом состоянии даже на Рождество!» и лично отдав приказ дорожной полиции не давать «никаких поблажек», был задержан в своей машине чуть ли не вдрызг пьяным! По дороге домой в своем собственном избирательном округе.

Все это, конечно, хорошо, но как он ухитрился оказаться в такой нелепой ситуации? И где, интересно, была его охрана?

– Полагаю, он отправил их домой. В качестве поощрения за хорошую работу и ввиду наступающего Рождества, – тактично ответил Хамфри, но добавил: – Вы же сами, господин министр, знаете, какими хитрыми умеют быть пьющие люди…

Далее выяснилось, что бедолаге Рею повезло куда меньше, чем мне – он столкнулся с трейлером, полным ядерных отходов. Мало того, отскочив после удара от «фуры», он врезался в машину, за рулем которой сидел редактор местной газеты. Что не давало возможности «замять» дело. Именно поэтому-то и последовала утечка. (Само собой разумеется, речь идет об информации, а не о ядерных отходах. – Ред.)

Все, похоже, Рею конец! Максимум к вечеру следующего дня его уже не будет в Кабинете. Я пристально посмотрел на Хамфри.

– Ну и что теперь с ним будет?

– Полагаю, поскольку он был пьян в дрезину, через некоторое время ему предложат другую дрезину… Которая, скорее всего, доставит его в палату лордов.

Остроумно, ничего не скажешь.

Вспоминает сэр Бернард Вули:

«Да, драматические события тех двух дней трудно забыть. Я заехал на лондонскую квартиру Хэкера, чтобы еще раз напомнить ему о званом обеде, на который мне положено было его сопровождать.

Министр задерживался на работе, а миссис Хэкер с серьезным видом подписывала рождественские открытки. Когда я вошел, она тут же попросила меня помочь ей наклеивать марки. Чтобы не сидеть просто так в ожидании прихода ее мужа.

Я вежливо отказался. Впрочем, тут же поторопился объяснить: не потому, что это, видите ли, ниже моего достоинства, а прежде всего в связи с тем, что эти поздравительные открытки, скорее всего, предназначены избирателям. Значит, это дело не государственное, а политическое, а нам, госслужащим, категорически запрещается принимать участие в политических акциях. Любого рода!

– Но ведь я всего-навсего прошу вас облизывать марки, чтобы наклеивать их на конверты, – жалобно попросила она.

Я терпеливо объяснил, что это все равно будет считаться лизанием не государственным, а политическим.

(На редкость аккуратная и, в каком-то смысле, даже чересчур педантичная манера высказывать свои мысли безусловно помогли Бернарду относительно быстро достичь самых вершин государственной службы. – Ред.)

Миссис Хэкер быстро нашла поистине гениальное решение проблемы.

– Ну а если мы предположим, что все открытки предназначены журналистам? – озорно подмигнув, спросила она.

– Да, конечно же, тогда все было бы в полном порядке, – подтвердил я.

– Вот и чудненько, они все предназначаются журналистам! – твердо заявила она, и мне ничего не оставалось, кроме как, не сомневаясь в ее словах, присесть на низенькую тахту, чтобы, дожидаясь министра, облизывать марки, убеждая самого себя в том, что „облизывание“ – это достаточно важная часть наших взаимоотношений с прессой. (Бернард Вули и миссис Хэкер, безусловно, были только рады, что им приходится облизывать всего лишь марки для почтовых конвертов. Для разнообразия, так сказать. – Ред.)

Заодно мы обсудили результаты последних опросов общественного мнения, опубликованные сегодня в утренних газетах. Судя по словам миссис Хэкер, самому министру они очень понравились. Похоже, „мелкое недоразумение“ с главой МВД не нанесло партии особого вреда. Несмотря даже на то, что он был первым заместителем председателя партии.

Во время нашего обсуждения, также совершенно случайно, возникла тема неизбежных перестановок в Кабинете. Миссис Хэкер серьезно беспокоило, что ее мужа могут „кинуть“ на Северную Ирландию, но мы быстро пришли к согласию, что ПМ не так уж сильно его недолюбливает. Многие из нас считают Ольстер тупиком политической карьеры, хотя на самом деле именно там всегда возможно закончить ее на самом пике славы. (Никакой игры слов со стороны сэра Бернарда, по нашему твердому убеждению, здесь не было. – Ред.)

Покончив с открытками, мы включили телевизор, чтобы посмотреть последние известия. Энни Хэкер, как и большинство жен министров, любит смотреть новости, поскольку это является лучшим способом скорее и более точно узнать, где и, главное, с кем ее муж находится в данное время.

Мы оба были буквально поражены, услышав официальное сообщение с Даунинг, 10: премьер-министр собирается уйти в отставку сразу же после наступления Нового года.

Было сказано, что ПМ, „не имея намерений служить новому составу парламента, покидает свой пост прежде всего и в основном для того, чтобы дать своему преемнику хороший старт на следующих выборах“. Исторический день!»

(Продолжение дневника Хэкера. – Ред.)

22 декабря

Когда я, наконец, добрался домой, Энни и Бернард все еще ждали меня там. Вполне возможно, из-за последних новостей об отставке премьер-министра. Они ждут, а я уже знаю – сегодня днем он созвал нас на экстренное заседание Кабинета и информировал о своем решении. Каковое могло бы любого из нас «выбросить на обочину»! Пусть даже метафорически!

Энни, естественно, первым делом поинтересовалась не моим здоровьем, а причинами такого решения ПМ. Хороший, кстати, вопрос. Мы все хотели бы это знать! Он наговорил и нам, и прессе массу всякой чепухи о хорошем старте для преемника на следующих выборах и так далее и тому подобное… Ну, а в чем же тогда логика? Ведь должна же она быть!

Кроме того, вокруг этого события витают чудовищные слухи: левые говорят, что ПМ – секретный агент ЦРУ, а правые, что он суперсекретный агент КГБ.

Мы с Бернардом обсудили эти сплетни. Естественно, за бокалом шотландского виски. Оказалось, он слышал кое-что еще.

– Господин министр, а вам известно, что в секретном сейфе на Даунинг, 10 хранятся южно-африканские бриллианты стоимостью более миллиона фунтов стерлингов? (Интересно, что аналогичные слухи циркулировали в Уайт-холле во время отставки ПМ Гарольда Вильсона. – Ред.) Впрочем, это всего лишь слухи.

– Это правда? – спросил я.

– Безусловно, – авторитетно подтвердил он.

Я был потрясен.

– И эти бриллианты действительно существуют? На Даунинг-10!

Бернард удивленно поднял брови.

– На самом деле? Невероятно!

– Но вы же сами только что сказали!

– Нет, господин министр, ничего такого я не говорил.

– Как не говорил? – Ну уж нет, просто так ему не отделаться. – Вы сказали, что ходят слухи. Я спросил, правда ли это, и вы ответили «безусловно». Разве не так?

– Да, так, но я имел в виду «безусловно, это только слухи».

– Нет, Бернард, не совсем так. Вы сказали, что сами слышали, что так оно и есть.

– Нет, господин министр, я сказал, что только слышал, что так оно и есть.

Тут Энни неожиданно перебила нас:

– Извините, ради Бога, что вмешиваюсь в столь животрепещущую дискуссию, но вы что, на самом деле верите в эту чепуху с бриллиантами?

Нет, конечно же, ни я, ни Бернард (как постепенно становится ясным из его упрямых аргументов) не верим. Это не невозможно, но поскольку официально это никогда не опровергалось, мы можем практически не принимать это во внимание. Ведь, как гласит одно из главных правил большой политики: «НИКОГДА НЕ ВЕРЬ НИЧЕМУ, ПОКА ЭТО НЕ БУДЕТ ОФИЦИАЛЬНО ОПРОВЕРГНУТО!»

Затем мы, уже куда более спокойно, обсудили возможные варианты развития событий. Всеобщих выборов, само собой разумеется, не будет, это ясно. У нашей партии безусловное влияние, и единственное, вокруг чего все закрутится – это достижение согласия по новой кандидатуре на пост премьер-министра.

Энни поинтересовалась, не хочу ли я им стать.

Честно говоря, я даже не думал об этом. Не до того как-то было… Им будет либо Эрик (Эрик Джеффрис, канцлер казначейства – Ред.), либо Дункан (Дункан Шорт, министр иностранных дел – Ред.). Я попытался объяснить Энни кое-какие азы нашего дела.

– Видишь ли, дорогая, так заведено, что вообще-то им должен был бы стать именно Рей, поскольку он является первым заместителем председателя партии, но так как ему из-за того прискорбного случая уже пришлось подать в отставку, то, зна…

Я прервал себя на полуслове. До меня вдруг дошло: вот, значит, почему ПМ уходит в отставку! По сути, он ведь ненавидел Рея. Который всегда был его наиболее естественным преемником. Поэтому-то он и не торопился с уходом. Чтобы его место не досталось Рею! А вот теперь совсем другое дело, теперь все в порядке.

(Премьер-министр, очевидно, решил последовать примеру Клемента Этли[8], который, несмотря ни на что, не уходил со своего поста ровно до тех пор, пока точно не убедился, что Герберт Моррисон, министр внутренних дел того периода, «вдруг выбыл из гонки». – Ред.)

Я, как можно проще, объяснил все это Энни и Бернарду. Последний был просто тронут тем фактом, что официальное заявление ПМ прессе оказалось чистой правдой.

– Значит, досрочная отставка нужна только для того, чтобы дать возможность для «раскрутки» нового лидера! – радостно воскликнул он.

– Особенно, когда нашего министра МВД в определенном смысле уже «раскрутили», – с невинным видом добавила Энни.

После чего мы, естественно, принялись обсуждать двух наиболее вероятных кандидатов. Сегодня днем они оба по очереди задержали меня сразу же после заседания Кабинета, причем буквально хватаясь за лацкан моего пиджака.

– Эрик предлагает мне поддержать его, – сказал я Энни и Бернарду. – А что, думаю, он вполне подойдет. Совсем не так уж плохо поработал канцлером казначейства, ну и все такое прочее… В принципе, я уже дал ему понять, что мои самые искренние симпатии на его стороне.

Энни удивленно на меня посмотрела.

– А как же Дункан?

Да, она права. Дункан тоже вполне реальный вариант.

– Слушай, а почему бы и нет? – Я даже слегка прищурил глаза. – Он ведь тоже совсем не плохо поработал в МИДе. Значит, вполне справится и с премьерством. Может, имеет смысл перенести мои самые искренние симпатии на его сторону?

– Значит, ты собираешься искренне поддерживать и Эрика, и Дункана? – поинтересовалась она.

Чудовищно! Чудовищно и невероятно! Какой же выбор мне прикажете сделать?

– И что теперь? – недоуменно спросил я. – Ведь если я поддержу Эрика, а Дункан узнает об этом, то… то тогда все, мне конец. А с другой стороны, если я поддержу Дункана, и Эрик узнает об этом, то… то тогда будет то же самое…

– Тогда не поддерживай ни того, ни другого, – пожав плечами, предложила Энни.

Господи, если бы все было так просто.

– Что ж, пусть будет, как будет.

Она все поняла. И даже спросила, кого все-таки я собираюсь поддержать. На что я ей решительно ответил:

– Я поддержу Эрика… Или Дункана?

23 декабря

Эрик, надо признать, не терял времени, чтобы успеть меня, так сказать, «обработать». Позвонил во время обеда и сообщил, что собирается заскочить «на рюмку чая». Если, конечно, я не возражаю.

Конечно же, нет. На самом деле он действительно прекрасный человек. Высокий, элегантный, с благородной сединой в волосах и вполне интеллигентными манерами… Вполне подходящий экземпляр для предложения электорату в качестве кандидата. Ведь они не знают и вряд ли когда-либо узнают о его обратной стороне – зловредности, подлости, чудовищной неврастеничности… Не успев перешагнуть порог моего кабинета, он тут же принялся обливать Дункана грязью.

– Он такой неискренний, любит всех сталкивать друг с другом лбами… Ничего хорошего от него ни партии, ни тем более стране не будет, – ну и все такое прочее.

Поскольку я еще не принял окончательного решения, то лихорадочно пытался найти верный путь, чтобы выйти из затруднительного положения. То есть не связать себя ни с одним из них конкретно. Даже заметил, что пока еще не вижу конкретного варианта открыто помочь Эрику, но он сам разъяснил свою позицию.

Его аргументы «за» и «против» были ясными и предельно откровенными: моя публичная поддержка его кандидатуры имеет принципиальное значение, потому что меня любят практически все. (Да, в каком-то смысле против этого трудно что-либо возразить). Он также подчеркнул, что у меня прекрасный публичный имидж и, кроме того, все считают меня абсолютно надежным.

Пришлось и ему объяснить мою проблему. Нет, конечно, я не поделился с ним своими переживаниями по поводу естественного опасения поставить не на ту лошадь. Ведь как председатель партии я просто обязан выглядеть беспристрастным. Говорил я вполне искренне и, думаю, убедительно, но при этом, слава богу, не проговорился, что на самом деле главная проблема для меня – это не ошибиться в выборе.

Эрик попытался сыграть на моей партийной лояльности. Напомнил, что мы оба принадлежим к крылу умеренных, что у нас практически одинаковые цели, и что если это место достанется Дункану, партию ждут тяжелые времена.

Старая и вполне ожидаемая песня. Но затем он сказал нечто совсем удивительное.

– Если все пройдет хорошо, Джим, то Дункана в МИДе больше не будет, это я гарантирую, и мне, само собой разумеется, потребуется новый министр иностранных дел. Надежный, лояльный ну и, конечно же, куда более основательный.

Намек более чем понятный. Он имеет в виду меня! Что ж, заманчиво, даже очень заманчиво! Но вместе с тем – и очень опасно: а вдруг он проиграет? Но ведь и отказываться от вероятных возможностей, по-моему, тоже глупо. Поэтому в заключение я сказал Эрику, что, оставаясь внешне полностью беспристрастным, безусловно, найду должные пути оказать ему всю необходимую поддержку. Само собой разумеется, абсолютно беспристрастно.

Думаю, в конечном итоге я все-таки буду поддерживать Эрика.

24 декабря

Вчера вечером ко мне заскочил Дункан. В мою лондонскую квартиру. Не знаю почему, но впечатление было такое, будто он уже кое-что прослышал о нашей беседе с Эриком.

Дункан совсем не то, что Эрик – тоже яркий, но не мелочный и не зловредный. Нет, он, скорее, прямолинейный и упрямый как бык! Ему я также попробовал прежде всего объяснить, что председатель партии должен быть совершенно беспристрастным или хотя бы выглядеть таковым, но он со свойственной ему бесцеремонностью даже не дал мне договорить.

– Председатель партии имеет куда больший вес, чем до того, как им стать. Нет реальных врагов. Пока.

Это что, угроза? Похоже, что да. Причем явная. Хотя не совсем понятно, кому и зачем…

После чего он стал, как всегда, напористо и многословно объяснять мне, какая катастрофа ждет всех нас, если Эрик, упаси господи, окажется на Даунинг-10. Я все время кивал, что, с одной стороны, можно было принять за знак согласия, а с другой, как простое подтверждение того, что я его внимательно слушаю.

Затем, точно также как и Эрик, он стал разыгрывать гамбит партийной лояльности. Оскалил зубы, как ему, видимо, казалось, в теплой и дружелюбной улыбке.

– Послушай, Джим, мы же на одной стороне, разве нет?

Я сказал «Да», поскольку простое «Да» вполне могло означать только то, что как коллеги по партии, мы чуть ли не автоматически должны быть на одной стороне. (Совсем не обязательно. – Ред.) Главное в нашем деле – это стараться не лгать. (На самом деле между понятиями «не лгать» и «не говорить правду» имеется принципиальное различие. Термин «правда» в политике означает любое заявление, которое нельзя официально и/или достаточно доказательно назвать «неправдой». – Ред.)

– Отлично, – довольным тоном произнес он. Но, боюсь, Дункан не совсем поверил в искренность моего «Да», так как сразу же добавил: – В моей победе мало кто сомневается, Джим, ты же сам знаешь. Равно как и то, что тех, кто меня предает, я никогда не прощаю. Ни-ког-да!

Да, в чем, в чем, а в деликатности и политическом такте Дункана не упрекнешь, это уж точно. Пришлось развести руками и сказать, что моя поддержка его кандидатуры, в любом случае, не может быть слишком явной.

– А ей и не надо быть слишком явной, – тут же ответил он. – Просто пусть все об этом знают, только и всего. Ну а после того, как я перееду на Даунинг-10, а Эрик… (тут он мстительно хихикнул), а Эрик в Северную Ирландию, кто, по-твоему, может стать следующим канцлером казначейства?

Еще одна привлекательная вакансия! Причем предлагается она именно мне. Хотя без угрозы не обошлось и здесь.

– Если, конечно, тебе самому не захочется отправиться в Северную Ирландию…

Наверное, мне все-таки следует поддержать Дункана. Мало ли что…

(Во время рождественских каникул ничего, естественно, не происходило. Хэкер, как и следовало ожидать, прекрасно отдохнул и даже «не работал на вечность», то есть практически ничего не надиктовывал для своих собственных мемуаров. Впрочем, две кассеты мы получили, но поскольку сделаны они были в праздничный период, там все было настолько невнятно и малопонятно, что мы тактично решили отнести это на счет технических неполадок в диктофоне.

В самом начале нового года сэр Хамфри Эплби встретился с сэром Арнольдом Робинсоном за ланчем в клубе «Атенеум».[9] Содержание их беседы нам посчастливилось обнаружить в личных дневниках сэра Эплби. – Ред.)

«Это была моя первая встреча с Арнольдом после того, как он неожиданно для всех подал в отставку и взвалил на свои плечи иные, куда более обременительные заботы. Я спросил его, как идут дела с движением „За свободу информации“. На что он просто ответил:

– Извини, Джим, но об этом я пока не имею права говорить.

Что ж, вполне резонно. Затем Арнольд поинтересовался, кто, на мой взгляд, будет новым премьер-министром: наш замечательный канцлер казначейства или наш выдающийся министр иностранных дел? (Как нетрудно заметить, сэр Хамфри прибегал к иронии даже в своих собственных дневниках. – Ред.) Смешно, но факт. Именно это я и хотел обсудить с Арнольдом. Кому, по его мнению, можно доверить Даунинг-10!

Ему не кажется подходящим ни тот, ни другой. Думаю, он совершенно прав. Выбор на самом деле достаточно сложный, почти как если выбирать: кого из двух маньяков назначить главврачом сумасшедшего дома?

Мы без лишних слов пришли к соглашению, что и тот, и другой быстро станут для нас головной болью. Они оба интервенционалисты и, значит, тут же начнут пытаться управлять страной по своим собственным понятиям.

Арнольд спросил меня, есть ли у нас союзники. (Слово „союзники“ на нашем политическом жаргоне означает тех, кто может помочь нам найти третьего, иначе говоря, более приемлемого кандидата на Даунинг-10. – Ред.) Да, конечно же, есть. Например, наш „главный кнут“. (Главный организатор парламентской фракции. Он следит за соблюдением партийной дисциплины, обеспечивает поддержку своей партии и присутствие членов фракции на заседаниях парламента. – Ред.) Его, кстати, тоже весьма беспокоит возможность того, что „не совсем верно выбранный претендент спровоцирует антагонизм оппонентов, что может привести к расколу партии“. Вот так. Ни больше, ни меньше. Что ж, вполне реальные опасения.

Результатом всего этого мог бы стать долгий период нестабильности и „преобразований“. (Две вещи, которые госслужба готова избегать любой ценой. – Ред.) Значит, надо искать компромиссного кандидата! Который устраивает всех. Иного выхода, похоже, у нас просто нет.

Мы также быстро согласились, что такой кандидат должен в обязательном порядке обладать следующими качествами: быть покладистым, приятным в общении, не иметь твердых убеждений, не иметь никаких „гениальных“ идей, не иметь желания что-либо менять, не иметь каких-либо интеллектуальных приверженностей и, что самое главное, быть тем самым человеком, который способен не только прислушиваться к советам профессионалов, но и неукоснительно следовать им. (То есть отдать управление страной в руки „мандаринов“[10]. – Ред.)

Единственным, кто, похоже, обладал всеми этими качествами, как ни странно, был… Хэкер! Хотя, честно говоря, даже сама мысль представить его премьер-министром просто смехотворна. Не говоря уж о том, что претворить это в жизнь, боюсь, практически невозможно.

Тем не менее, имело смысл не сбрасывать этот вариант со счетов по целому ряду причин. Во-первых, большинство членов Кабинета, без сомнения, будут только рады иметь не очень жесткого лидера. Что же касается двух упомянутых серьезных претендентов, то, по мнению Арнольда, их можно будет уговорить сойти с дистанции. Добровольно!

Для этого достаточно заглянуть в досье „МИ-5“[11]. Лично мне как-то не приходило в голову интересоваться ими, а вот Арнольд настоятельно советует время от времени затребовать такие досье, ну хотя бы на членов Кабинета, и просматривать их. Скучно не покажется. (Поскольку секретарь Кабинета в силу своих обязанностей должен находиться в центре всех операций, связанных с безопасностью страны, в его личном офисе имеется несколько комнат, до потолка заваленных такого рода сверхсекретной информацией. – Ред.)

Чуть позже к нам присоединился Бернард Вули. На чашку кофе. И принес несколько отчетов МАД на утверждение. Мы сначала пожелали друг другу счастливого Нового года, после чего обсудили с ним нашу главную проблему.

Услышав мой вполне невинный вопрос о том, что он думает, если его нынешний хозяин станет следующим премьер-министром, Бернард сначала был просто потрясен. Первые несколько минут даже не мог понять, о чем идет речь. И все время спрашивал: я что, на самом деле имел в виду мистера Хэкера? Его министра?

АР поинтересовался, не хочет ли БВ этим сказать, что Джим Хэкер не годится на пост ПМ. Не получив достаточно аргументированного ответа, мы, естественно, объяснили ему, что по общему мнению именно в этом варианте имеется немало преимуществ. Преимуществ для Британии. (Под этим сэр Хамфри, очевидно, подразумевал „преимуществ для государственной службы“. Стоит также отметить, что хотя утверждение АР относительно того, что „по общему мнению, именно в этом варианте имеется немало преимуществ“, на данный момент, скорее всего, было явным преувеличением, тем не менее, уже на следующее утро оно могло стать вполне реальным. – Ред.)

Мы завершили нашу встречу, дав Бернарду четкий и недвусмысленный совет, чего Хэкеру, если, конечно, он сам хочет „быть на коне“, ни при каких обстоятельствах не надо делать. Короче говоря, БВ должен проследить за тем, чтобы в течение ближайших нескольких недель его министр не делал никаких резких движений, избегал любых решительных заявлений, конфликтов и, лучше всего, вообще бы ничего не делал…

По мнению Бернарда, с чем, с чем, а уж с этим не будет никаких проблем: Хэкер в любом случае не станет ничего предпринимать».

(Продолжение дневника Хэкера. – Ред.)

2 января

Сегодня вечером в МИДе была небольшая «пирушка». Для наших европейских друзей. Таких бы друзей да…

Там я познакомился с одним функционером из ЕЭС по фамилии Краут, который выглядел настолько настоящим тевтонцем, что я даже спросил его, откуда он.

– Только что из Брюсселя, – вежливо улыбнувшись, ответил он.

– Значит, вы из Бельгии? – удивленно поинтересовался я.

– Да, вы правы, Брюссель действительно находится в Бельгии, – с готовностью подтвердил он.

Действительно тевтонец, ничего не скажешь!

Тут мне на помощь пришел Бернард.

– Думаю, господин министр имеет в виду, бельгиец вы или нет.

Функционер помотал головой и улыбнулся.

– Нет, я немец.

– А кто вы в ЕЭС? – столь же любезно спросил я.

– Тоже немец.

Да, терпение и выдержка сродни таланту.

– Это само собой разумеется, – сказал я и бросил умоляющий взгляд на стоящего рядом Бернарда. Ну выручи же меня еще разок!

– Э-э-э… полагаю, господин министр хотел спросить, кем вы там работаете, сэр, – осторожно заметил Бернард.

– А, вот оно что, – снова оскалив зубы в улыбке, ответил Краут. – Я работаю там «шеф-дивизионом».

– Это что-то вроде помощника министра, – прошептал мне на ухо Бернард.

Я, тоже шепотом и тоже на ухо, поинтересовался, может ли наш немецкий друг помочь нам в вопросе о «еврососиске». Бернард согласно кивнул и спросил у немца, в чем конкретно заключается его работа.

Тот немедленно и с видимым удовольствием объяснил.

– Конкретно моя работа связана со стандартизацией сельскохозяйственной продукции. Я должен проследить за тем, чтобы европейские фермеры получали больше денег, чтобы производить больше еды.

Вот это да! А ведь мне казалось, мы в Европе производим слишком много еды. То есть наша проблема – это ее избыток! Что я не постеснялся ему сказать.

Немец со значительным видом кивнул.

– Слишком много еды, чтобы есть? Да!

Потрясающе.

– А для чего же еще еда? – с искренним недоумением спросил я.

– Видите ли, мы не производим еду для еды. Для нас еда – это оружие.

Ничего не понятно. Может, это просто потому, что он немец?

– Оружие? Вы имеете в виду… – Я лихорадочно пытался сформулировать правильный вопрос, но в голову, как назло, ничего не приходило. – Значит, вы имеете в виду… Нет, а что, собственно, вы имеете в виду?

Он удивленно на меня посмотрел.

– Как что? Еда – это всего лишь оружие. Зеленое оружие.

Зеленое оружие? Что это такое и, главное, зачем? Мы что, собираемся воевать с русскими едой? Сельхознемец начал терять терпение и даже несколько раздраженно объяснил мне, что русские здесь ни при чем. Они наши друзья, наши покупатели. А воюем мы с американцами!

С американцами? А русские, значит, наши друзья? Ну и как это прикажете понимать? Мое искреннее недоумение, равно как и просьба объяснить это чуть поподробнее, его явно обрадовали. Глазки заблестели, осанка стала горделивой, бровки полезли вверх… еще бы, что может быть лучше, чем говорить о своем любимом занятии? За которое к тому же совсем неплохо платят!

– Да, это война, господин министр. Торговая война. Используя продукты питания, мы можем весьма существенно расширить сферу своего влияния на страны третьего мира. Видели бы вы лицо Генри Киссинджера[12], когда мы пригрозили, учтите, всего лишь пригрозили, что будем продавать зерно Египту. – Он весело хихикнул. – Египет был нужен ему самому. Понимаете, если третий мир, так сказать, переключится с американской пшеницы на европейскую, то на следующих выборах президент США потеряет как минимум миллион голосов на Западе. Тем самым стандартизированная сельхозполитика в Европе дает нам громадный фактор влияния на Америку, вам понятно? Прошлая война – пушки, нынешняя война – масло!

– Это правильно, масло лучше, – игриво заметил я, но он, похоже, совсем не понял моего юмора. Поэтому пришлось спросить его еще раз, в чем конкретно состоит его роль в этой исторической пищевой войне.

– Проследить за тем, чтобы у фермеров было достаточно субсидий для производства всех возможных пищевых продуктов. У нас достаточно складов и подземных хранилищ, уже полных нашими «зелеными ракетами». – Мы стояли у стойки мини-бара, и он начал сгребать к себе бокалы, соломинки, салфетки, ложечки, а затем изображать из них наглядный театр боевых действий. – Вот смотрите: мы двигаем одну дивизию масла в Бангладеш, угрожаем Египту тремя бригадами пшеницы, но это… – с неподдельным триумфом в голосе воскликнул он. – Но все это всего лишь отвлекающий маневр! На самом деле у нас в полной боевой готовности еще шесть воздушно-десантных дивизий говядины, только и ждущих приказа выдвинуться в Китай. Ну а потом…

Он неожиданно замолчал, а потом вдруг почему-то громко расхохотался. Мы с Бернардом долго и озадаченно смотрели на него. После чего я все-таки поинтересовался, а в чем, собственно, юмор.

– Да, масло лучше! – Он снова захихикал, я бы даже сказал, захрюкал.

– Смешно. Очень смешно!

Бернард деликатно взял меня за локоть и, вежливо кивнув немцу головой, не привлекая излишнего внимания, отвел в сторонку, где представил некоему мосье Жану Пенгле, который тоже работал «шеф-дивизионом» ЕЭС в Брюсселе.

По-немецки я, само собой разумеется, не знаю ни слова, а вот по-французски можно попробовать. А почему бы и нет?

– Парле ву Франсе, месье Пенгле?

– В общем, да, – с ледяной вежливостью ответил он.

– Ну а чем вы там, в вашем ЕЭС, занимаетесь?

– Вообще-то, моя основная работа – это заниматься пищевыми излишками, – с тем же самым ледяным спокойствием ответил он.

– Вы имеете в виду экспорт или хранение?

Он даже несколько смутился.

– Нет-нет, месье, ни то, ни другое. Моя задача – платить фермерам за то, чтобы вся излишняя продукция была вовремя уничтожена.

Теперь в каком-то смысле смутился я сам.

– Уничтожена? Зачем?

– Как это зачем? – с типично галльским пренебрежением переспросил он. – Разве вам не известно, что Сообщество производит слишком много пищевых продуктов.

С трудом, но мне все-таки удалось сдержаться.

– Послушайте, прошу меня, конечно, извинить, но вон тот парень, ваш коллега, – я ткнул пальцем в сторону нашего улыбчивого немецкого друга, – платит фермерам именно за то, чтобы они производили излишки пищевых продуктов! Кстати, он называет их «зеленое оружие».

– Да, естественно. Он делает очень нужную работу. И делает это очень хорошо. Еда – это оружие. Сильное оружие…

Господи, да в чем же тут смысл?

– Ну тогда зачем же вы платите своим фермерам за уничтожение продуктов?

С точки зрения нашего французского друга, здесь нет никакого противоречия.

– Любое оружие надо делать слегка устаревшим. Тогда можно спокойно платить людям, чтобы они производили новое. Только и всего.

– А что, разве нельзя просто продолжать его складировать? Только и всего.

– Нет-нет, месье, утилизировать еду намного дешевле, чем складировать, перерабатывать в жидкое состояние, а иногда даже просто обезвоживать.

– Или переправлять ее в другие части света? – с невинным видом заметил Бернард.

– Вот именно, – охотно подтвердил наш французский друг.

Вон оно что! Постепенно, так сказать, «зеркальный подход к проблеме» начинал в общем проясняться.

– Значит, вы не можете продавать еду по рыночной стоимости, потому что тогда цена упадет, и ваши фермеры получат меньше денег, так ведь?

Француз был просто в восторге от того, что суть вопроса я наконец-то понял.

– Вот именно! – довольно улыбнувшись, сказал он.

Но я все-таки решил довести дело до конца. До логического конца.

– То есть вы хотите сказать, что наш немецкий друг платит вашим французским фермерам, чтобы они производили слишком много еды, а вы платите тем же самым французским фермерам, чтобы они эти излишки уничтожали!

– Вот именно, – снова ухмыльнувшись, подтвердил он.

Впрочем, одно темное пятно все-таки осталось.

– Ну а почему бы вам, в таком случае, не платить фермерам, чтобы они просто ничего не делали и вообще не выращивали еду? – вполне искренне предложил я. – Так ведь было бы куда разумнее, разве нет?

Наш французский друг явно обиделся.

– Мистер Хэкер, – чуть ли не высокомерно ответил он. – Французские фермеры никогда не хотели и не хотят, чтобы им платили за ничегонеделание. Благотворительность нам не нужна!

(Откровенная ксенофобия Хэкера явно просматривается в приведенных выше диалогах. Его совершенно неприемлемое желание видеть всех не в человеческом, а прежде всего в национальном стереотипе, то есть не как людей, а только как французов или только как немцев, можно считать как его личной слабостью, так и политической силой. Чуть ниже мы увидим, как это стало его козырной картой в самый критический момент карьерного взлета, когда, образно говоря, ему пришлось влезать на самый верх густо намазанного жиром столба[13]. – Ред.)

3 января

Добрался до министерства только чуть ли не в самом конце рабочего дня. И хотя дел было по горло, сконцентрироваться на самом главном я так и не смог. Почему-то вдруг захлестнуло чувство полнейшей бессмысленности всего, что мы делаем. Как в ЕЭС, так и у себя в стране…

Я долго сидел за своим письменным столом. Размышляя, раздумывая, пытаясь понять, что, собственно, вокруг меня происходит. Но потом, минут через пять, вдруг осознал, что рядом со столом стоит мой главный личный секретарь. Мимикой и жестами всячески пытаясь привлечь мое внимание.

Я бросил на него мрачный взгляд.

– Зачем все это, Бернард? Что мы делаем? Кому все это надо? В чем смысл всего этого?

От моего прямого вопроса он на какую-то долю секунды даже как бы растерялся.

– Вообще-то теология не совсем моя область, господин министр.

И что теперь? Снова и снова объяснять ему мои проблемы?

– Причем здесь теология, Бернард? Я имел в виду то, как выбрасываются на ветер ресурсы. Платить фермерам с одной стороны, чтобы они производили огромные количества еды, а, с другой стороны, чтобы они, как у тех принято говорить, ее «утилизировали»! Не говоря уж о совсем не бедных зарплатах многих тысяч бюрократов, которые только и делают, что пишут, пишут, пишут, а затем запускают между собой по кругу все эти бумаги. Вас не смущает бессмыслица этого процесса?

– Вообще-то нет, господин министр, – несколько озадаченно ответил он. – Я ведь на государственной службе.

– Да, ну а если все попросту бессмысленно? Ведь лично я пришел в большую политику с одной единственной целью: сделать жизнь наших людей хоть чуть-чуть более счастливой!

– Но, господин министр, они и так уже чуть-чуть более счастливы. – Похоже, он пытался меня чуть-чуть приободрить. Не знаю, зачем, но точно пытался. – Ведь люди, занятые делом, наверняка чувствуют себя намного более счастливыми чем те, кому абсолютно нечего делать, разве нет?

– Даже если они делают абсолютно бесполезную работу?

– Конечно. Возьмем, к примеру, ваш личный секретариат. Им всем куда лучше, когда Вы здесь и они заняты делом.

Я не совсем понял смысл его фразы и, нахмурившись, заметил, что работа в моем секретариате, наверное, имеет некий конкретный смысл.

Бернард вроде как бы не совсем согласился.

– И да, и нет, господин министр. Большая часть вашего личного персонала с утра до ночи занята написанием черновиков заявлений, которые вы никогда не делаете; речей, которые вы никогда не произносите; пресс-релизов, которые никто не публикует, которые никто никогда не читает и которых, откровенно говоря, никто просто не замечает.

Да, некий смысл в его замечании, конечно же, был. Что расстроило меня еще больше. Поэтому я тут же спросил его, не имеет ли он в виду, что моя работа также бессмысленна, как у всех этих функционеров ЕЭС.

Он сразу же и весьма категорично отверг даже саму возможность такого обвинения.

– Да упаси Бог, господин министр! Как вы могли об этом подумать? Вы ведь пришли в большую политику с единственной целью сделать людей хоть чуть-чуть более счастливыми. В принципе, именно этим вы и занимаетесь. Например, в нашем секретариате все вас очень любят… Равно как и в других местах, – поспешил он добавить.

Покончив с этим, мы приступили к обсуждению вопроса о кандидатах на премьерское кресло. Точнее, о крысиной гонке за этот сомнительный приз.

– А знаете, Бернард, я уже побеседовал на эту тему и с Эриком, и с Дунканом. И, по-моему, обещал поддержать первого.

– Вот как? – не без интереса заметил он.

– Но потом, – чуть подумав, продолжил я, – мне, кажется, пришлось пообещать поддержать также и Дункана.

Мой главный личный секретарь бросил на меня явно одобрительный взгляд.

– Правильное решение, господин министр. И, что еще важнее, весьма сбалансированное.

Приятно, конечно, слышать такое, но главного он, похоже, все-таки не понял. Поэтому пришлось доходчиво объяснить ему, что выполнить свое обещание и тому, и другому одновременно просто невозможно физически. Не говоря уж о моральной стороне вопроса.

Как ни странно, но с его точки зрения никакой проблемы вообще не было.

– Господин министр, вы ведь давали чисто политические обещания, так ведь? – Я согласно кивнул. – Ну тогда их следует рассматривать как предвыборные обещания, не более того. Народ это понимает. Так что нечего и беспокоиться.

В этом он, скорее всего, абсолютно прав. Но тут есть другая проблема. К сожалению, я толком не помню, а обещали ли мне что-нибудь взамен сами Эрик и Дункан? Не будет ли это выглядеть несколько… как бы это сказать, не совсем адекватно?

Впрочем, по мнению Бернарда, если они ничего конкретного мне не обещали, то никакой сделки ни с тем, ни с другим не было и, значит, беспокоиться, собственно, не о чем. Возможно, он прав, но… но мне в любом случае придется сделать выбор. Причем главное здесь – верно угадать победителя, иначе моя ошибка может нарушить существующий баланс сил.

– Поэтому основной вопрос, Бернард, сейчас заключается в том, чтобы решить, кем мне лучше стать: министром иностранных дел или канцлером казначейства?

Должен признаться, его однозначный ответ меня искренне удивил.

– Ни тем, ни другим, господин министр.

– Ни тем, ни другим? Как это?!

– Потому что и то, и другое иначе как политическим самоубийством не назовешь.

Сначала мне показалось, что в подобного рода вопросах мой главный личный секретарь либо несколько наивен, либо, может быть, даже несколько глуповат. Ведь речь идет о двух из трех самых высших постов в Кабинете министров! Пришлось деликатно напомнить ему, что, являясь всего лишь государственным служащим, то есть в конечном итоге простым чиновником, он вообще-то и не должен разбираться в тонкостях нашей политической жизни.

Он изобразил искреннее раскаяние и вежливо, но коротко извинился. А я продолжил. Тоже вежливо и коротко.

– Чтобы достичь успеха в политике, Бернард, надо всегда быть в центре внимания. Если ты канцлер казначейства Великобритании, то всегда на виду. А это очень даже хорошо для голосов избирателей. Ну теперь-то вы, надеюсь, понимаете?

Оказалось, да, понимает. В каком-то смысле, возможно, даже лучше, чем я сам. Я несколько пожалел, что говорил с ним таким покровительственным тоном, но, надеюсь, он тогда этого не заметил.

– Наш канцлер казначейства, господин министр, это мистер «Отрави людям жизнь», – спокойно, даже как-то равнодушно заметил он. – Неизбежное повышение налогов, скажем на пиво и сигареты, действует на электорат, как правило, очень плохо. – Здесь, кстати, Бернард совершенно прав. – И, кроме того, господин министр, вам когда-нибудь приходило в голову задуматься, каково это работать с постоянными заместителями канцлера казначейства? Думаю, что не очень ошибусь, предположив, обратите внимание, только предположив, что время от времени у вас появлялось смутное ощущение, что, будучи вашим постоянным заместителем, сэр Хамфри, скажем, далеко не всегда выкладывал все карты на стол.

Да, наши старые добрые британские недомолвки… Которые каждый понимает, как ему хочется… Я, тем не менее, счел нужным заметить, что в конечном итоге все обычно делалось так, как хотелось бы мне! (В данном случае вполне явно проявилась способность искренне верить в свои фантазии, что является неотъемлемым качеством любого профессионального политика. – Ред.) Затем Бернард вежливо поинтересовался, нет ли у меня случайно каких-либо опасений относительно того, как иметь дело с функционерами из Минфина.

Сначала мне хотелось просто отмахнуться от этого, но тут я вовремя вспомнил: я же не экономист! Значит, им легко будет водить меня за нос. Кроме того, мне вдруг пришла в голову вполне здравая мысль, что реальный эффект от любой новой экономической политики начнет проявляться не раньше, чем года через два. Если не позже. А на практике это означает, что в течение первых двух лет мне фактически придется платить за ошибки моих предшественников. Причем никто даже не понимает, что когда в экономике нелады, то с этим ничего, буквально ничего не поделаешь. Особенно если твоя экономика контролируется американской экономикой, над которой у тебя, как у министра Короны, нет никакого контроля.

Бернард выразил полное согласие со мной, но при этом не преминул добавить, что в ближайшее время, судя по вполне надежным слухам, от Америки следует ожидать серьезнейших потрясений.

Так, кажется следующим канцлером казначейства мне становиться не следует.

– По-вашему, если согласиться, выкрутиться не удастся? – с досадой спросил я.

– Фактически нет, господин министр. Если, конечно, вас не сделают министром иностранных дел… В качестве, так сказать, наказания…

В качестве наказания? Нет, непонятно. Как это, в качестве наказания?

– Все очень просто, господин министр. Дело в том, что быть главой МИДа еще хуже.

Неужели он на самом деле это имеет в виду? Бернард, как оказалось, совсем не так прост, и к его мнению иногда следует прислушиваться. Может, он хотел тонко намекнуть, что в иностранных делах практически не завоевываются голоса избирателей?

– Дело не только в голосах, господин министр. Видите ли, правительство вынуждено быть добреньким к иностранцам, а электорат хочет, чтобы оно их ненавидело. В частности, вашим избирателям не нравится, когда вы оказываете помощь слаборазвитым странам, в то время как Мидлендс[14] страдает от жесточайшей безработицы.

Мидлендс? Но ведь это же мой избирательный округ! (Тот факт, что Бернард Вули привел именно этот пример, вряд ли можно считать простым совпадением. – Ред.) Да, тут есть над чем подумать. Действительно, а так ли уж мне нужен наш МИД? Ведь в любом случае придется болтаться по миру. И в то время, как коллеги по Кабинету будут старательно обустраивать страну, безработные будут с завистью смотреть по телевизору, как я ем устриц на дипломатических приемах. И в это же самое время в моем избирательном округе будут продолжать закрываться больницы!

Что же касается мировой политики, то и здесь, в конечном итоге, МИД имеет к ней довольно косвенное отношение. Реальной власти у нас все равно нет, мы не более чем нечто вроде американской ракетной базы, только и всего.

А Бернард, равнодушно пожав плечами, добавил, что ПМ будет отправлять своего министра иностранных дел решать проблемные вопросы, а в престижные заграничные вояжи будет ездить сам. Чтобы купаться там в лучах славы. И пожинать политические дивиденды. Лично!

Ну уж чего-чего, а нового здесь ничего нет. Так всегда было и будет. То же самое можно сказать и о канцлере казначейства. Все уверены, что те, кто отвечает за финансы, всегда проигрывают выборы, а премьеры, наоборот, их всегда выигрывают. Так оно на самом деле и есть.

– Значит, мне что, придется выбирать между Сциллой и Харибдой?[15] – спросил я Бернарда.

У него в глазах промелькнула какая-то странная искорка.

– В общем и целом да, господин министр. Если только, конечно… короче говоря, всегда есть и другой выбор.

Другой выбор? Интересно, какой?

– Выбрать что-нибудь посередине.

– Нет-нет, Бернард. Вы имеете в виду министерство внутренних дел? Так не пойдет. Отвечать за все хулиганство, побеги из тюрем, грабежи и расовые побоища? Большое человеческое спасибо, но нет. Ни за что на свете!

– Нет-нет, господин министр, надо стать тем, кто получает признательность избирателей и все соответствующие выгоды.

Сначала я не совсем понял, что он имеет в виду, но потом до меня дошло – премьер-министр! Вот это да! Похоже, Бернард заботится обо мне даже больше, чем я сам о себе… О таком я и мечтать не мог, но теперь, когда он предположил это, так сказать, уже в практическом плане, выбросить это из головы будет очень и очень трудно.

Я скромно поинтересовался, серьезны ли его слова. Он, не раздумывая, кивнул головой. И сразу же добавил:

– А почему бы и нет, господин министр? Мы рассмотрели все остальные альтернативы и теперь, исходя из логики возможных событий, должны двигаться в одном оставшемся направлении.

Все это, конечно, хорошо, но главный вопрос все-таки был в том, что я по горло увяз в этой чертовой «еврососиске». Впрочем, если бы эту проблему можно было как-либо решить… Кто знает, что знает…

Вполне искренне поблагодарив своего главного личного секретаря, я заметил, что его советы были крайне полезны, но теперь мне требуется некоторое время подумать и принять решение о моем возможном участии в этих крысиных гонках за власть.

Бернард немедленно ответил, что поскольку он не более чем рядовой государственный служащий, то не ему принимать решения, но при этом тут же посоветовал мне попросить моего парламентского заместителя поприсутствовать вместо меня на приеме в Гилд-холле[16]. Судя по имеющейся информации, там ожидается некая акция уличного протеста против действующего правительства. Поэтому, по его мнению, мне не следовало бы сейчас появляться в публичном месте в противоречивом контексте общественных противоречий. Или скандалов, если так кому-то будет угодно.

Он абсолютно прав. И я, естественно, решил последовать его совету. Правда, не преминул заметить, что он все больше и больше становится похожим на сэра Хамфри.

– Благодарю вас, для меня это настоящий комплимент, господин министр, – ответил он.

(Пока Бернард Вули, действуя строго по инструкциям сэра Хамфри, так сказать, «сеял в голове Хэкера семена политических амбиций относительно столь желанного премьерства», сам Хамфри тоже не терял времени даром. Он позвонил Джефри Пирсону, «Главному кнуту», и пригласил его на конфиденциальный разговор в своем кабинете. Записей об этом разговоре мы в личных дневниках сэра Хамфри, к сожалению, не нашли, – скорее всего, из-за его политической деликатности, а возможно, и из соображений безопасности, – зато Джефри Пирсон, будучи не государственным служащим, а «чистым политиком», подобными угрызениями совести не страдал, поэтому достаточно детально изложил упомянутую беседу в своих мемуарах. – Ред.)

«Был звонок от сэра Хамфри Эплби, секретаря Кабинета. Его интересовало мое мнение о возможных кандидатах на пост ПМ.

Лично он считает, что последствия могут быть самые печальные: если Даунинг-10 достанется Эрику, то неизбежный раскол в партии произойдет где-то месяца через три; если же Дункану, то не позже, чем через три недели.

А затем последовала просто ошеломительная информация – оказывается, у нашей службы безопасности имеются вопросы и к тому, и к другому. Я попытался было расспросить его о деталях, но сэр Хамфри категорически отказался их сообщать. Единственный, с кем он мог бы поделиться этим в отсутствие ПМ[17], поскольку вопрос носил прежде всего политический характер, был председатель партии. (То есть Джим Хэкер. – Ред.)

Он пригласил Хэкера на беседу. В моем присутствии. Кроме того, он попросил меня предложить наиболее вероятного кандидата. На мой взгляд, таких могло быть, как минимум, полдюжины. Если не больше.

Высказанная им вслух идея сделать Джима Хэкера премьер-министром сначала показалась мне просто смехотворной, но… Ну а чем он хуже других? В конце концов, кто вообще способен делать эту работу как надо? Точно никто этого не знает…

В заключение сэр Хамфри откровенно намекнул, что у нас бывали и куда менее достойные премьер-министры, но конкретно никаких имен не назвал. Интересно, кого он имел в виду?»

(Детально изучив массу архивных материалов, мы пришли к выводу, что сэр Хамфри, скорее всего, имел в виду маркиза Бута[18]. – Ред.)

(Продолжение дневника Хэкера. – Ред.)

4 января

Получил приглашение сэра Хамфри встретиться и поговорить. Срочно и в его кабинете! К моему удивлению, там был и Джефри Пирсон, наш «Главный кнут». Крупный, величавого вида мужчина с вечно моргающими глазками, которые за толстыми стеклами его очков в массивной оправе практически нельзя было разглядеть. Плюс большая лысая голова, отражающая свет люстры настолько ярко, что невольно думалось о темных очках.

Хамфри был сама любезность.

– Как мило, господин министр, что вы нашли время зайти. Мне нужна ваша помощь.

– А что, сами управлять страной вы уже не можете? – пошутил я.

Его это не рассмешило. Скорее, наоборот.

– Можем, но, боюсь, дело приняло слишком серьезный оборот.

Я тут же стал не слишком, но вполне серьезным. С секретарем Кабинета не шутят. Даже если он твой бывший подчиненный…

– Вот как? Ну и что же это за дело?

– Выбор. По мнению ПМ, у нас нет иного выбора, кроме как призвать вас, так сказать, под свои знамена, Джим.

Меня? Под свои знамена? Да… Значит, дело действительно принимает слишком серьезный оборот. Я молча кивнул. Ожидая, что последует дальше. А дальше последовало нечто чрезвычайно странное.

(Причины, почему-то помешавшие Хэкеру сразу понять суть столь важного и касающегося лично его вопроса, должным образом и языком излагаются в докладной записке сэра Хамфри, которую тот направил ПМ сразу же после встречи с Джимом Хэкером. – Ред.)

«Я должным образом проинформировал мистера Хэкера о наличии некоторых пунктов конфиденциальной информации, которые в теории вопроса могут быть интерпретированы вполне невинным образом, однако в случае попадания в руки „недружественных элементов“ могут также содержать неоднозначные оттенки, а значит, и потенциальную, то есть более чем высокую угрозу безопасности».

Джефри Пирсон терпеливо объяснил, что Хамфри имеет в виду безопасность.

– Безопасность? – озадаченно повторил я. – При чем здесь безопасность? Что, собственно, он имеет в виду?

– Секреты, – невозмутимо ответил он.

Секреты? Что такое безопасность, известно всем, но секреты? От кого? От меня?

– Этого мне, слава богу, не положено знать, – чуть понизив голос, сказал Джефри. – Секреты есть секреты.

Я повернулся к Хамфри для разъяснений. Как ни странно, но он (возможно, в качестве редкого исключения) без лишних слов объяснил мне, что поскольку в отсутствие премьер-министра я автоматически замещаю его по всем партийным вопросам, ему очень хотелось бы, чтобы я ознакомился с частью «спецдосье на нашего канцлера казначейства». Конечно, не полностью, поскольку у него нет на это права, а только частично. Только с теми разделами, которые имеют самое непосредственное отношение к нашему делу.

И тут же показал мне некие документы, честно говоря, просто потрясающие документы на Эрика, включая доклады от наших спецслужб, запись беседы с его личным водителем и даже конфиденциальную записку от самого ПМ.

Кстати, мне здесь тоже не стоит вдаваться в детали. Информация, на самом деле – чистый динамит, и если она попадет в руки не тех людей, то вполне можно ожидать катастрофы. Как минимум, для Эрика. Достаточно сказать, что лично мне он никогда не казался ни сексуальным маньяком, ни «грязным старикашкой». Да и вообще, откуда у такого трудоголика находится время на подобного рода проказы, о которых я только что прочитал в его досье?!

Сэр Хамфри с готовностью мне все разъяснил:

– Как показывает мой жизненный опыт, господин министр, люди, высоко активные в одной области жизнедеятельности, обычно не менее активны и в других.

– Вообще-то, мне бы хотелось лично убедиться, при чем здесь… – я невольно запнулся, чтобы придумать достаточно точную и приемлемую фразу.

Но он тут же, причем, на мой взгляд, вполне уместно ее дополнил:

– Полагаю, сейчас это, как у нас принято говорить, называется «бег трусцой по горизонтали», господин министр.

Я ненавязчиво ответил, что точно такой же «бег трусцой по горизонтали» имел место совсем недавно, но даже самое тщательное внутреннее расследование так и не смогло доказать виновности Эрика в нарушении безопасности.

Хамфри, как ни странно, с готовностью согласился.

– Да, именно поэтому ПМ и решил сделать его канцлером казначейства. Особенно учитывая югославку, нескольких южных африканок, не говоря уж о… той самой «сомнительной» даме из Аргентины. Которая, кстати, являлась не более чем прикрытием.

Господи, это еще более туманно. Прикрытие? Кого, чего?… Если занятия всех этих «дам» всего лишь прикрытие, то тогда практически невозможно представить, чем же они на самом деле занимались!

Похоже, сэр Хамфри тоже не мог себе этого даже представить. Ведь и министерству обороны, и МИДу их министры, попросту говоря, «не по зубам». А уж если Эрик станет премьер-министром, то… то автоматически возглавит и все службы национальной безопасности! Как верховный главнокомандующий… Вот откуда такая обеспокоенность старины Хамфри. Да, об этом и подумать было страшновато.

– Значит, вы хотите сказать… им должен стать Дункан?

Сэр Хамфри сначала несколько поколебался, а затем вынул из ящика своего письменного стола еще одну папку с грифом «Совершенно секретно».

– Именно об этом я и хотел бы с вами поговорить, – осторожно начал он, протягивая мне ту самую совершенно секретную папку. – Это досье на министра иностранных дел, господин министр.

Боже ты мой, еще одна гора грязного компромата! От спецотдела, от отдела по нарушениям, от службы внутренних расследований, от налоговой инспекции, от службы валютного мониторинга Лондонского банка, ну и так далее, и тому подобное.

Даже самый беглый просмотр этого досье занял массу времени. Интересно, какая его часть имеет законную силу. С формальной точки зрения.

На что сэр Хамфри рассудительно заметил:

– С формальной точки зрения, возможно… Но, в любом случае, возможность стать канцлером казначейства ему, увы, с самого начала была и будет закрыта.

Неизвестно почему, но мне вдруг стало немного не по себе. Неужели такое же досье у секретаря Кабинета имеется и на меня? (Само собой разумеется! – Ред.) Да, но что? На чем меня-то можно было подловить? (Чистая правда. Личная жизнь Хэкера была на редкость скучна. – Ред.) Я спросил Хамфри, как им удалось раскопать столько «деликатной» информации о финансовых делах Дункана.

Он, как и ожидалось, ловко уклонился от ответа.

– Никак, господин министр. Просто те, кому положено, выяснили то, что положено, только и всего.

Полагаю, как и в случае с «сомнительной дамой»…

Скорее всего, за всем этим стоит известный суперсекретный отдел контрразведки «МИ-5». Хотя, по мнению сэра Хамфри, такового вообще не существует.

– Официально мы этого никогда не признавали, не признаем и не будем признавать, господин министр. И даже если бы он существовал, чего, само собой разумеется, просто не может быть, то мы бы его называли не «МИ-5», а «ДИ-5». Либо как-нибудь иначе. Впрочем, раз он, так или иначе, вообще не существует, то и придумывать можно только на всякий случай. В чем нет особой необходимости. Во всяком случае, пока… И, скорее всего, никогда не возникнет.

Конечно же, я не поверил ни одному его слову. «МИ-5» существует и действует! (В этом Хэкер был, безусловно, прав. Сэр Хамфри Эплби «сливал» ему самую обычную официальную «дезу», только и всего. – Ред.)

Честно говоря, я был искренне поражен всем увиденным и услышанным. Особенно в отношении моих коллег Эрика и Дункана. Даже не поленился поделиться своими впечатлениями с нашим «Главным кнутом».

– Джефри, это же просто потрясающе, разве нет?

Вид у него был агрессивно-раздраженный. Совсем как у его сверкающей головы.

– Не знаю, – рявкнул он. – Лично я этого не видел!

Я извинился и снова повернулся к секретарю Кабинета.

– Послушайте, Хамфри, мне совершенно не хотелось бы, чтобы вы считали меня… э-э-э… не совсем адекватным, но…

– Забудьте об этом даже думать, господин министр.

По-моему, он не совсем вошел в тему. Тогда я продолжил. Причем весьма настоятельно.

– Хорошо, а что тогда здесь делает наш «Главный кнут», если ему вообще не разрешено видеть эти совершенно секретные досье?

Как ни странно, но ответ прозвучал не от секретаря Кабинета, а от самого Джефри.

– Мы, то есть партия, не можем допустить, чтобы такого рода скандалы выливались наружу. Ни в коем случае! Именно поэтому, если любой из этих двоих вдруг возглавит правительство, и стране, и партии будет только хуже. А оказаться в дурацком положении нам ни к чему. Совсем ни к чему!

В отличие от Эрика. Хотя вслух я этого, естественно, не произнес. Сказал только, что ситуация на самом деле очень серьезная.

– Да, очень серьезная, – охотно согласился Джефри.

– Даже более чем серьезная, – с готовностью подтвердил сэр Хамфри.

Мы задумчиво посмотрели друг на друга.

– Ну и что конкретно может случиться, если один из них все-таки будет избран премьером? – осторожно поинтересовался я.

– Нечто очень серьезное, – мрачным тоном ответил сэр Хамфри.

Джефри согласно закивал своей сияющей лысой головой.

– Очень серьезное, это уж точно.

– Что ж, предельно ясно, – сказал я и стал ждать ответа.

– Надо думать, будут серьезнейшие последствия, – почему-то понизив голос, предположил «Главный кнут».

Сэр Хамфри тоже кивнул головой.

– Очень серьезные, – с выражением подчеркнул он.

– В высшей степени серьезные, – добавил Джефри. Очевидно, чтобы до конца прояснить ситуацию.

– Более того, – с совершенно серьезным видом заметил сэр Хамфри. – С вашего позволения, я бы даже осмелился сказать, вряд ли какие-либо вообще могут быть более серьезными.

Какое-то время мы сидели, молча глядя друг на друга. Неизвестно почему, но никто не хотел ничего говорить. Тогда я решил взять инициативу в свои руки и подвести кое-какие итоги.

– Итак, полагаю, мы все пришли к единому выводу: ситуация очень серьезная, так ведь?

Они оба согласно кивнули головой.

Оставалось только решить, что делать дальше. Впрочем, у Джефри был практически готовый ответ.

– Надо найти другую кандидатуру. Причем как можно быстрее.

– Вообще-то «Главный кнут» хотел сказать, нет ли у вас, господин министр, каких-либо конкретных предложений, – вроде бы равнодушно пробормотал сэр Хамфри.

– Поскольку вы председатель нашей партии, – с готовностью пояснил Джефри.

У меня в ушах тут же снова зазвучали слова Бернарда. А действительно – почему бы не попытаться стать Номером один? Стать тем, кто купается в лучах славы, получает признательность избирателей и все сопутствующие этому выгоды! Но предложить самого себя прямо сейчас было бы довольно неосмотрительно. А вдруг они подумают, что я страдаю манией величия? Поэтому, изобразив на редкость умно-задумчивый вид, я как можно многозначительней протянул:

– Это далеко не так просто, вы же сами понимаете. Мы же ищем будущего премьер-министра. Достойного, надежного…

– Гибкого, – добавил сэр Хамфри.

– Да, конечно же, гибкого и… вполне нормального, – заметил я, имея в виду не вполне нормальные пристрастия Эрика и явно давая понять, что меня в этом вряд ли можно хоть как-либо заподозрить.

– Кроме того, – с выражением напомнил нам Джефри, очевидно вовремя вспомнив, что он никто иной, как наш «Главный кнут», – нам нужен такой ПМ, который будет приемлем для обоих крыльев нашей партии, и левого, и правого.

– И который умеет не только прислушиваться к мудрым советам, господин министр, но и следовать им, – улыбнувшись, произнес в заключение сэр Хамфри.

После чего секретарь Кабинета и наш «Главный кнут» долго молча смотрели на меня. Чуть ли не ласково. Ожидая моих предложений. Конкретных предложений! Но поскольку мне по-прежнему никак не хотелось предлагать самого себя, – а вдруг я не так понял их более чем откровенные намеки? – я тоже молча сидел и ждал.

Джефри не выдержал первым.

– Джим, а вам никогда не приходило в голову, что на этом посту могли бы оказаться и вы?

Я, как только мог, попробовал изобразить на своем лице крайнее удивление.

– Я? На этом посту? Вы, наверное, шутите…

– А почему бы и нет? – с доброй улыбкой поинтересовался секретарь Кабинета.

– Господин министр, неужели вам не хотелось бы стать нашим премьер-министром? – спросил Джефри. Причем прямо и без обиняков.

Нет-нет, надо постараться быть поскромнее, во всяком случае, так выглядеть, подумал я и сказал, что лично мне, конечно же, очень даже хотелось бы, но у меня нет полной уверенности, что я смогу оправдать столь высокое доверие.

Реакция Хамфри на мои слова была немедленной и в общем-то несколько странной.

– Думаю, это далеко не самое мудрое решение. Как ты считаешь, Джефри? – повернувшись к «Главному кнуту», спросил он.

В данном случае я был просто вынужден попросить сэра Хамфри объяснить, что, собственно, он имеет в виду. На что он, как ни странно, тут же ответил. С той же самой доброй улыбкой.

– Господин министр, полагаю, вы еще просто не успели ощутить, что у вас давно уже уровень премьер-министра. Причем идеального премьер-министра!

Пришлось решительно возразить ему: в чем, в чем, а в этом сомнений быть не может! Как таковых… Скромность скромностью, но относительно своих способностей идеально соответствовать этому уровню у меня нет и не может быть никаких сомнений!

Но тут в разговор снова вмешался Джефри. Который, разводя руками, заметил, что, к сожалению, в каждой бочке может быть ложка дегтя.

– Джим, не обижайся, пожалуйста, но в данном случае в каком-то смысле ты, как бы это попроще сказать, не совсем «из наших». Что-то вроде аутсайдера. И значит… Сам понимаешь… Если, конечно, не сумеешь организовать видимость пары-тройки или хотя бы одной публичной акции успешной деятельности. Причем в ближайшие несколько дней…

– Но поскольку я только вступаю в предвыборную гонку, то, для начала, может лучше просто проинформировать об этом широкую общественность? Что я готов взвалить на себя бремя ответственности. Только и всего. Кроме того…

– Думаю, совсем наоборот, – перебил меня Джефри. – Будет намного лучше дать широкой общественности понять, что ты сам не очень хочешь этого!

Неужели этого будет достаточно? Но и секретарь Кабинета, и наш «Главный кнут» в один голос заверили меня, что, во-первых, этого будет на самом деле вполне достаточно, а во-вторых, что у них вполне достаточно возможностей должным образом все это обеспечить. Все, кому положено, будут точно знать: действительно я этого не очень-то и хочу! Более того, Джефри предложил лично возглавить мою избирательную компанию. И если кому-нибудь захочется поинтересоваться, то мне надлежит всего лишь терпеливо повторять, что у меня нет амбиций в данном направлении. Только и всего.

Ну а если кто-либо попытается спровоцировать меня, спросив, готов ли я снять свою кандидатуру, то, как мне посоветовал сэр Хамфри, на это всегда имеется простой и, в общем-то, вполне приемлемый ответ: «…хотя человек может и не стремиться к столь высокой должности, но, тем не менее, он искренне стремится отдать всего себя на служение своей стране, особенно если его сумели убедить в целесообразности такого поступка, равно как и в его исключительной значимости, то в таком случае этот человек может, даже переступив через свое нежелание, принять данное предложение и согласиться взвалить на себя тяжкое бремя ответственности за дальнейшие судьбы страны». Помню, тогда я тут же записал все это. Слово в слово. Как сейчас помню.

Затем мы, наконец-то, приступили к обсуждению вопроса о выборах. Честно говоря, я был уверен, что речь пойдет о трех кандидатах, их сравнительных преимуществах, недостатках, ну и так далее, и тому подобное. Оказалось, «Главный кнут» думает совершенно иначе. Нет, ему нужны безальтернативные и только безальтернативные выборы! Единство всегда хорошо действует на общественное мнение. Особенно единство в рядах правящей партии! Пусть даже не совсем однозначное…

Хотя в бочке меда бывает не одна, а целых две ложки дегтя. А именно, Эрик и Дункан! Ну и что с ними теперь делать? Я вдруг вспомнил про секретные досье. Наверное, их можно мирно уговорить (или, скорее, убедить) снять свои кандидатуры. Я спросил Джефри (как возможного руководителя моей избирательной кампании), планирует ли он переговорить с ними на эту тему.

– Надо бы, но, к сожалению, лично я не могу этого делать, – жестко ответил он. – Ведь, как вам известно, содержимое этих досье мне не известно.

Тогда я задал тот же самый вопрос Хамфри.

– К моему глубочайшему сожалению, нет, господин министр. Это же чисто внутрипартийное дело. Сами понимаете…

Вот тут до меня наконец-то дошел весь ужас моего положения: они хотят, чтобы никто иной, как я сам вынудил Эрика и Дункана добровольно выбыть из предвыборной гонки! Хотят, чтобы я, именно я лично сказал одному, что он жулик, а другому – что он извращенец. Вот так. Ни больше, ни меньше… Я, естественно, категорически отказался.

Но Хамфри сказал, что мне совершенно необязательно все это излагать. Во всяком случае, не так многословно.

– Просто дайте им понять, что вам кое-что известно. Полагаю, им этого вполне хватит…

Но ведь это же бессмысленно.

– Они просто скажут, что это не мое собачье дело! Что мне не стоит совать свой длинный нос в чужие дела! Даже если они дурно пахнут…

Я хотел было развить свою мысль, но Джефри перебил меня.

– В таком случае, Джим, ты заявишь, что если они не откажутся, то прямой обязанностью председателя партии будет позаботиться о том, чтобы данная информация своевременно поступила к тем, кому следует о ней знать. Например, руководителю исполкома партии, определенным государственным деятелям, прессе. Возможно даже, и Короне. Кроме того, ты скажешь каждому из них, что ни у того, ни у другого нет иного выбора, кроме как снять свои кандидатуры и поддержать того, кто сможет их реально защитить.

Невероятно! Наш «Главный кнут» предлагает мне их защищать? То есть фактически покрывать их неправедные делишки?

Как ни странно, но секретарь Кабинета был полностью с ним согласен, сказав, что до тех пор, пока это не затрагивает вопросов национальной безопасности, их личная жизнь на самом деле никого не касается.

Нет, боюсь, такие разговоры совсем не для меня. Политический шантаж никогда не был моей сильной стороной. О чем я с сожалением попытался сообщить им. Но сэр Хамфри не хотел даже слушать, категорически заявив, что поскольку я уже знаю об их «проделках», у меня, собственно говоря, нет иного выбора.

– Да, но поскольку, кроме вас, никому пока не известно, что мне это уже известно, я предпочитаю обо всем этом просто-напросто забыть, – решительно возразил я.

Лучше было мне этого не говорить. Потому что Хамфри тут же равнодушным тоном произнес поистине страшные слова:

– С вашей стороны это был бы очень смелый поступок, господин министр.

У меня даже мурашки пробежали по коже. Смелый поступок? Но я совершенно не хочу совершать ничего смелого! Такие поступки обычно ни к чему хорошему не приводят. Разве что к краху карьеры.

А секретарь Кабинета, как ни в чем ни бывало, продолжил:

– Ведь если потом что-нибудь случится, и станет известным, что вы знали эту информацию, но почему-то предпочли ее скрыть, то…

Чудовищно!

– Постойте, постойте, – перебил я его. – Неужели вы имеете в виду, что в таком случае «сольете» ее кому надо?

Но Хамфри даже и не подумал отвечать на мой прямой вопрос. А вместо этого, многозначительно пожав плечами, заявил:

– Это будет восприниматься, как покрывательство своих дружков. Увы, нет более великого деяния на свете, чем ради друзей пожертвовать собственной карьерой!

– Хамфри, вы что, пытаетесь мне угрожать?

– Ну что вы, господин министр. Совсем наоборот. Я искренне пытаюсь вам помочь.

Джефри промокнул салфеткой свой вспотевший лоб и блестящую голову.

– Понимаешь, Джим, наш премьер-министр должен обладать по меньшей мере еще одним качеством… Инстинктом киллера.

В этом он прав, ничего не скажешь. Инстинкт киллера – это сила! Интересно, а я им обладаю? Ладно, мы еще посмотрим. Зато теперь, когда мне все известно про Эрика и Дункана, у меня, похоже, нет иного выбора, кроме как нанести им достойный удар… сзади!

Или спереди?…

О Господи!

5 января

Решил позвонить Дункану утром из своей лондонской квартиры. Сказал ему, что нам надо срочно обсудить кое-какие важные вопросы предстоящей гонки за место премьера. На его предложение сделать это по телефону ответил категорическим отказом, поскольку это в любом случае не телефонный разговор. Зато всячески старался говорить как можно более бодрым голосом. Пусть думает, что у меня для него хорошие новости.

Он быстро отменил кое-какие деловые встречи и сразу же после обеда появился у меня на квартире. Я налил ему и себе виски (ему на два пальца, себе на четыре), и мы сели за маленький столик у камина. Энни и Люси (дочь Хэкера – Ред.) я еще раньше попросил постараться нас не беспокоить.

Дункан выглядел необычно оживленным. И почему-то даже веселым. Первое, что он сделал, это поднял бокал и предложил тост.

– Значит, за Номер 10, так ведь?

– Спасибо, – автоматически поблагодарил я. Очевидно, думая совсем о другом.

Он бросил на меня странный взгляд. Я коротко извинился, допил свой бокал и снова его наполнил. Также на четыре пальца.

– В чем дело, Джим? – подозрительно спросил он.

– Понимаешь, Дункан, у меня, как бы это попроще сказать… в общем, появилась некая проблема.

– Ты что, отказываешься меня поддержать?

Вот черт! Наш разговор начинал выходить из-под моего контроля. Я сделал большой глоток из своего бокала и, глубоко вздохнув, сказал ему, что в моем распоряжении оказалась некая информация. Серьезная… очень серьезная информация. Имеющая самое непосредственное отношение к его личным финансовым операциям.

Естественно, он сделал вид, будто не понимает, как это, собственно, следует понимать. Тогда я сначала напомнил ему о крахе компаний «Континенталь» и «Дженерал», а когда он, пожав плечами, сказал, что это не более чем результат «случайного стечения обстоятельств», упомянул о несколько странных переводах фондов не совсем понятным компаниям.

– А что в этом странного? – спросил он.

Я тоже пожал плечами.

– С технической точки зрения, конечно же, ничего. А вот если взглянуть на это в сочетании с вполне аналогичным случаем с известными акциями офшора…

Я намеренно не закончил фразу. Пусть как бы повисит в воздухе. Так скорее дойдет.

Дункан нервно сглотнул.

– Откуда у тебя это?

Но я, само собой разумеется, ничего не ответил. Только постарался довести до его сведения: если он не снимет свою кандидатуру, я буду просто вынужден поделиться имеющейся у меня информацией с некоторыми коллегами по партии, с налоговым управлением, отделом по борьбе с финансовыми нарушениями, ну и так далее, и тому подобное…

– Вообще-то, если у тебя там, как ты утверждаешь, все честно и чисто, в чем лично я совершенно не сомневаюсь, то тогда нечего и огород городить, – невинно заметил я, хотя тут же продолжил: – Но дело в том, что обо всем этом должны знать и американцы. Равно как и Корона Ее Величества…

Он медленно допил свой бокал. Очевидно, оттягивая время, чтобы подумать.

– Там не было ничего незаконного или предосудительного.

Не самое убедительное отрицание собственной вины.

– Тем лучше, – радостно заметил я. – Если ты так считаешь, значит, можно спокойно говорить обо всем этом. С чистой совестью и открыто. Со всеми, кому это может показаться интересным. Сделать это, так сказать, достоянием общественности.

Тут Дункан явно запаниковал.

– Минутку, минутку, – чуть ли не истерически воскликнул он. – Джим, неужели ты не понимаешь? Ведь любые финансовые дела можно интерпретировать и в ту, и в другую сторону! Как палку, которую можно взять с любого конца. Сам знаешь: закон что дышло, куда повернешь, туда и вышло.

Я отпил из своего бокала и терпеливо подождал. Впрочем, совсем не долго. Оказалось, что стать премьером Дункану, по большому счету, не очень-то и хотелось. Лично для него МИД куда как лучше. Во всех отношениях! А Номер 10 ему был нужен только для того, чтобы не пустить туда Эрика.

– И главное, Джим, я ни за что на свете не буду поддерживать Эрика! – с пафосом закончил он свою страстную тираду.

После чего я намекнул ему, что Эрику, скорее всего, в любом случае придется снять свою кандидатуру.

– Ну а как насчет того, чтобы поддержать кого-нибудь другого?

– Кого? – удивленно спросил Дункан.

– С этим нет никаких проблем: просто надо найти того, кто умеет и готов по достоинству оценить способности своих верных друзей, кто приложит все свои силы, чтобы один из них оставался министром иностранных дел. То есть человек, готовый «забыть» и о «Континенте», и о «Дженерал», человек, которому можно доверять, ну и все такое прочее. Короче говоря, старый и верный друг.

На какой-то момент мне вдруг показалось, что тут я несколько переигрываю. Во-первых, я, конечно же, старый знакомый Дункана, но вряд ли его старый и верный друг, а во-вторых, он совсем не из тех, кто способен хоть кому-либо доверять. Вообще никому!

Последовало долгое молчание, когда мы тупо смотрели друг на друга, а потом стало видно, что до него постепенно начинает доходить смысл нашего разговора.

– Ты что, имеешь в виду… себя?

Я, как мог, изобразил самое искреннее удивление.

– Себя? С чего это? Да у меня никогда не было и не может быть никаких амбиций в этом направлении.

– Нет, ты имеешь в виду себя, – прошептал он.

Естественно. Кому, как не ему, знать правила игры!

А может, во мне на самом деле сидит тот самый пресловутый «инстинкт киллера»?

6 января

Сегодня мне удалось избавиться еще от одного коллеги и соперника. Оказывается, это совсем не так трудно, как представлялось.

Мы встретились с Эриком «за рюмкой чая» в баре палаты общин. На этот раз я не стал ждать и сразу же взял быка за рога. У киллеров это называется почувствовать вкус крови. Правду говорят: трудно убить только в первый раз. Потом становится все легче и легче…

Поэтому я ему практически сразу же дал понять, правда, в общих словах, что у меня есть некая информация. Касающаяся лично его. Он сильно побледнел и залпом выпил свой бокал с виски. Я тут же предложил ему еще. Он благодарно кивнул головой.

– Да, Джим, конечно… Спасибо. Только побольше, пожалуйста. Пальцев на шесть… Думаю, сейчас мне это совсем не помешает.

С чем, с чем, а уж с этим проблемы не было. После чего я тактично поинтересовался, понимает ли он… так сказать, всю серьезность своего положения.

Эрик мрачно ответил, что не только понимает, а, к сожалению, понимает слишком хорошо.

– Значит, поддерживать меня ты теперь не будешь, так ведь?

– Да.

– Извини, Джим, не совсем понял: да «да» или да «нет»?

– Да, Эрик, – сказал я и торопливо добавил: – Да, я конечно же поддержу тебя. Но только не на пост ПМ.

– Но ты же сам обещал!

Боже мой, неужели он не видит, что все изменилось? Причем изменилось принципиально! Я как можно терпеливей объяснил ему, что мое обещание поддержать его было дано мной до информации о той самой «сомнительной даме» из Аргентины. Ну и всех остальных…

– Послушай, Эрик, как у председателя нашей партии, у меня, естественно, есть определенные обязательства. Которые не подлежат обсуждению. Поэтому если бы ты стал ПМ, а потом все это вдруг всплыло наружу, это, поверь, стало бы самой настоящей катастрофой для партии. А может быть, даже и для страны! – Тут до меня дошло, что в моих словах мог прозвучать совершенно ненужный намек, поэтому я тут же торопливо добавил: – То есть я имел в виду, что совсем не обязательно буду сообщать детали твоей личной жизни Короне Ее Величества. Хотя…

– Не надо, я снимусь, Джим, – растерянно пробормотал он.

Давно бы так. Если бы он научился сниматься чуть раньше, то не оказался бы в такой ж… ну, скажем, в таком положении, как сейчас. Впрочем, я честно попытался успокоить его, заверив, что больше об этом никому говорить не буду. Никому!

Он с мерзкой гримасой на лице сердечно меня поблагодарил и злобно прошипел:

– Значит, теперь Даунинг-10 достанется этому ублюдку Дункану?

– Вряд ли, – успокоил я его. В отличие от него, с милой улыбкой на лице. – Лично я постараюсь этого не допустить.

– Вряд ли? Постараюсь этого не допустить? Как все это понимать? Если не он, то тогда кто?!

Я поднял свой бокал, улыбнулся и предложил выпить за успех нашего дела.

Похоже, до него постепенно начало доходить. Поскольку нижняя челюсть буквально отвалилась

– Ты что, имеешь в виду… себя?

Я снова изобразил на своем лице самое искреннее удивление.

– Себя? Да что ты! Ведь наши дети уже подходят к возрасту, когда нам с Энни пора подумать о том, чтобы уделять друг другу побольше времени.

Он все прекрасно понял. И, удивленно покачивая головой, почти прошептал:

– Нет-нет, Джим, ты имеешь в виду именно себя.

Да, это на самом деле становится все более и более забавным!

9 января

События развиваются на редкость стремительно. Эрик и Дункан уже не участвуют в гонке, но об этом пока еще толком никто не знает, кроме меня, сэра Хамфри и, естественно, моего главного личного секретаря Бернарда. Впрочем, остается еще одна маленькая проблема: хотя оба моих друга добровольно снялись с дистанции, я-то на нее еще не заявлен! Для этого от меня требуют какой-то эффектной, впечатляющей публичной акции. Чтобы партия мной гордилась и в самый решающий момент проголосовала, как надо. Чтобы остальные возможные кандидаты даже и не подумали выставляться…

Кроме того, нерешенной была также и моя главная проблема – эта чертова еврососиска! Ну и что с ней теперь делать? Вопрос на редкость щекотливый. Интересно, можно ли из него извлечь для себя выгоду? Особенно в данной ситуации.

Вообще-то, один важный шаг в этом направлении мы уже сделали. Во многом, должен признаться, благодаря помощи старины Хамфри.

Как мне стало известно, вчера в Лондоне проездом был Морис, тот самый сельхозкомиссар ЕЭС, который со своей дурацкой «еврососиской» надолго стал моей головной болью. И благодаря отложенному вылету самолета даже нашел время встретиться с секретарем Кабинета.

Правда, меня тоже пригласили поприсутствовать на этом почему-то срочном совещании, которое происходило в кабинете Хамфри. Причем настолько срочном, что я чуть не опоздал и прибыл всего за несколько минут до появления там Мориса, не имея ни малейшего понятия, ни чему оно посвящено, ни тому, что, собственно, требуется от меня. Зато секретарь Кабинета успел прошептать мне на ухо, что он надеется уговорить Мориса положительно решить нашу маленькую проблему с «еврососиской», что весь разговор будет вести он сам, и что от меня требуется только поддерживать его, и только когда он сам попросит об этом.

Морис вошел в кабинет и, увидев меня, почему-то сразу же засиял, как новый шиллинг.

– Джим, какой приятный сюрприз! И чему же я обязан такому удовольствию?

Я, конечно, не знал, что на это ответить, однако Хамфри тут же пришел мне на помощь.

Усадив нас за столик для переговоров, он прежде всего сообщил Морису, что это я попросил его устроить нашу совместную встречу, чтобы уладить одну небольшую проблему. В общем-то, это была не совсем настоящая ложь, а скорее, не совсем настоящая правда, поскольку одно из неписанных правил нашего правительства заключается в том, что когда в голову государственных служащих приходит хорошая идея, то заслуга приписывается министру. И это справедливо. Раз нас обвиняют за все их ошибки, неужели мы не заслуживаем похвалы за их хорошие идеи? Даже если такое случается совсем не часто!

Я согласно кивнул и подтвердил, что да, у нас возникла небольшая проблема. Морис сказал, что он готов оказать любую помощь.

– Суть проблемы заключается в том, – мягким тоном продолжил Хамфри, – что ЕЭС становится у нас весьма и весьма непопулярным. – Он повернулся ко мне. – Разве нет, господин министр?

Ну с чем, с чем, а с этим никаких проблем.

– Да, – не раздумывая, подтвердил я.

– Возможно. И вы, само собой разумеется, хотели бы реанимировать любовь и уважение британцев к нашему Союзу? – поинтересовался Морис.

– Да! – позабыв о предупреждении, первым ответил я.

– Нет, – твердо возразил сэр Хамфри.

Поняв свой невольный промах, я торопливо повторил:

– Да-да, конечно же нет!

А про себя твердо решил не произносить больше ни слова, пока не станет ясным, что именно хотелось бы услышать от меня секретарю Кабинета.

Впрочем, Хамфри, как ни в чем не бывало, продолжил:

– Проблема, собственно, заключается в том, что, по мнению господина министра, если мы станем на сторону тех, кто выступает против ЕЭС, то получим куда больше голосов, чем в случае, если будем пытаться его защищать.

Тут он бросил на меня выразительный взгляд. Я с нескрываемым удовольствием согласился. Тем более, что так оно и было на самом деле! Однако очень странным показались те удивление и даже страх, которые наша завуалированная и в общем-то довольно незначительная угроза вызвала у Мориса. С чего бы? Вряд ли для него это было чем-то новым.

– Но… но ведь ваше правительство приняло на себя твердые обязательства оказывать нам всяческую помощь и поддержку! – чуть ли не выкрикнул он, сверля меня горящими глазами. – Разве нет?

Я не знал, что отвечать, так как не уверен, чего конкретно ожидает от меня секретарь Кабинета. Но тот, как и раньше, снова пришел мне на выручку.

– Насколько мне известно мнение господина министра, обязательства нашего правительства ограничиваются концепцией Союза и соответствующего договора.

– Да, договора! – уверенно подтвердил я.

– Но они не включают в себя обязательства, связанные с определенными институтами власти… Или с их практической деятельностью. Или даже с деятельностью отдельных министров… Кажется, вы буквально несколько минут назад приводили мне конкретный пример, господин министр, не так ли? – Он выразительно на меня посмотрел, но, очевидно, заметив явную панику в моем взгляде, тут же добавил: – Связанный с производством еды… Неужели не помните?

Вот оно что! Теперь понятно.

– Конечно же, помню. – Я, слегка прищурившись, бросил на Мориса пронзительный взгляд. – Видите ли, недавно мне совершенно случайно довелось узнать, что один из ваших функционеров тратит все свое время только на то, чтобы платить фермерам хорошие деньги за производство как можно большего количества пищи, а его коллега, сидящий буквально в соседнем кабинете, тратит все свое время только на то, чтобы платить хорошие деньги тем же самым людям, чтобы они эту еду уничтожали!

Моя совершенно правдивая констатация абсолютно реального факта, похоже, еще больше разъярила Мориса.

– Это неправда!

Мы с сэром Хамфри оба были искренне удивлены. Столь откровенное отрицание очевидных фактов? Ведь они стали нам известны из, так сказать, первых уст.

– Действительно неправда? – поинтересовался Хамфри.

– Да, неправда, – подтвердил Морис, правда, как-то слишком охотно. – Его коллега не сидит «буквально в соседнем кабинете». И даже не на том самом этаже!

– Что ж, вполне возможно, – столь же охотно согласился Хамфри.

– Но у господина министра имеются сотни аналогичных примеров достаточно бессмысленной деятельности функционеров ЕЭС.

– Да, сотни, – повторил я, честно говоря, изо всех сил пытаясь припомнить хотя бы еще один…

– Да, вот еще что, Морис. Господин министр уже подумывает о том, что некоему члену Кабинета следовало бы начать сообщать о них британскому народу.

Вот теперь Морис, похоже, рассердился по-настоящему.

– Но это же недопустимо! – воскликнул он. – До такого не опустились бы даже итальянцы!

Прекрасно, подумал я и решил нанести ему убийственный удар.

– Но ведь итальянцев не заставляют называть «салями» «эмульсифицированной кишкой, набитой требухой с высоким содержанием жира».

Итак, карты выложены на стол. Интересно, примет ли Морис столь «крутую» подачу? Да, судя по всему, наживку сельхозкомиссар ЕЭС все-таки заглотил. Вместе с крючком! (Путанные метафоры Хэкера в очередной раз помогают нам понять интеллектуальный уровень одного из наших великих политических деятелей. – Ред.)

– Ну и что вы хотите предложить? – тщательно подбирая слова, поинтересовался Морис. – Мы ведь в любом случае обязаны проводить политику гармонизации, разве нет? Против чего, собственно, вы возражаете?

Против чего я возражаю? Понятия не имею. Наверное, все дело в названии: что вообще можно считать сосиской, если ее нельзя называть «сосиской»? А мы, британцы, должны иметь право называть ее «сосиской», только и всего…

Впрочем, Хамфри, оказывается, предусмотрел и это.

– Главное в политике – это правильно все представить, – назидательно произнес он. – Кто нам мешает называть нашу сосиску, скажем, «Британская сосиска»?

Прекрасная мысль! Просто отличная, ничего не скажешь. Морис тоже представил себе, как это будет звучать на языках ЕЭС, даже попробовал это озвучить и, похоже, вполне одобрил.

– М-м-м… да. Что ж, думаю, это вполне можно рекомендовать нашей Комиссии.

Не только можно, но и нужно. Отказываться от такого предложения было бы совсем неразумно.

На этом встреча закончилась. Мы пришли к единодушному соглашению, что ЕЭС все-таки на редкость правильная организация. На прощанье я даже расцеловал сельхозкомиссара в обе щеки.

После его ухода Хамфри и Бернард предложили мне провести пресс-конференцию для западноевропейских журналистов и сообщить им, что я наконец-то решил проблему «еврососиски».

В этом, конечно, есть определенный смысл, но у меня появилась идея получше. Ведь уже решенные проблемы никогда не «делают» новостей. Не говоря уж о том, что для прессы хорошая новость – это плохая новость.

Так зачем же мне подставляться? Удачно решенная проблема с «еврососиской» не поднимет мой рейтинг – народ о ней ничего даже не знает, поэтому им вообще нет никакого дела, решил я ее или нет. Нет, завтра я преподнесу журналистам настоящий сюрприз – поделюсь плохими новостями о какой-нибудь катастрофической проблеме. Не сомневаюсь, им это понравится. А еще через несколько дней, когда сообщу о ее триумфальном разрешении, сразу же стану героем!

10 января

Сегодня утром провел неофициальную встречу с европейскими корреспондентами.

Нет, лоббизм, на самом деле, на редкость полезный, если не сказать бесценный, инструмент власти. Газетные писаки всегда хотят первыми получить любые сенсационные новости, но при этом умудряются с крайней настороженностью принимать то, чем мы готовы с ними поделиться. Собравшись с духом, я, не скрывая удовольствия, проинформировал их о назревающем скандале с Брюсселем. А поскольку они в любом случае рано или поздно об этом узнали бы, пообещал рассказать им все, что знаю. Прямо сейчас. Не откладывая этот «горячий» материал на потом. Они тут же клюнули на приманку!

– В соответствии с новыми правилами ЕЭС, господа журналисты, Брюссель твердо намерен упразднить нашу британскую сосиску.

Услышав это, Бернард явно забеспокоился и тут же подсунул мне записку, напоминая, что ЕЭС планирует не упразднить британскую сосиску, а всего лишь запретить нам называть ее сосиской.

Я бросил на него неодобрительный взгляд. Бернард ничего не понимает в политике. (Зато прекрасно понимает различие между правдой и ложью. – Ред.)

Закончив свое выступление, я предложил им задавать вопросы. Первый был на ту же тему:

– Господин министр, что конкретно вы имели в виду под словом упразднить?

– Под словом упразднить я имел в виду привести ее в соответствие с требуемыми стандартами на законных основаниях, – не раздумывая, ответил я. – В свиных сосисках должно быть не меньше семидесяти пяти процентов постной свинины. Равно как и в говяжьих.

Кто-то из газеты «Сан» поинтересовался, должно ли быть не менее семидесяти пяти процентов постной свинины и в говяжьих сосисках тоже. Типичный парламентский лоббист. Если бы он был единственным участником конкурса на сообразительность, то все равно занял бы только третье место.

Я терпеливо объяснил: настойчивое требование, чтобы сосиски в обязательном порядке содержали не менее семидесяти пяти процентов постного мяса, автоматически переведет их в категорию дорогих товаров. Соответственно, последствия для среднего обывателя не вызывают сомнений.

Затем один из них спросил, когда это решение будет официально обнародовано.

– В течение следующего месяца, – ответил я. И коварно добавил, что на данном этапе ЕЭС наверняка будет всячески отрицать это. Скорее всего, они будут изо всех сил стараться убедить британскую прессу, что сейчас речь идет всего лишь об изменении названия сосиски, только и всего.

В самом конце пресс-конференции мне задали вопрос о том, что со всем этим намерено делать наше правительство. Я изобразил на своем лице патетическое отчаяние, беспомощно развел руками и сказал, что не имею ни малейшего понятия, что проблема весьма серьезная и что не в моих правилах делать вид, будто мне известен ответ, но я по каким-то причинам не хочу его сообщать прессе.

После чего я отправил их всех в холл приемной, где мой пресс-атташе и его аппарат должны были хорошенько угостить уважаемых журналистов различными напитками и прочими вкусными вещами. Когда они наконец-то ушли, меня вдруг остановил Бернард. Причем на редкость настойчиво.

– Господин министр, вы отдаете себе отчет, что пресса завтра же опубликует то, что не является правдой?

Я притворно ужаснулся.

– На самом деле? А знаете, Бернард, в это просто трудно поверить!

12 января

Как я и ожидал, все прошло, как по нотам. Последние два дня история с «упразднением» британской сосиски была на первых страницах почти всех утренних газет. И вызвала крупный политический переполох – большинство комментаторов и экспертов сходились в одном: с обезглавленной партией и правительством проблема сосиски может привести к серьезнейшему политическому кризису!

Очень много также пишут и говорят об абсолютной неясности с преемником. И практически во всех статьях и разговорах в течение последней недели непременно мелькало имя Джефри. Кем только его не называли: и «неофициальным представителем», и «хорошо информированным источником», и «щупальцами партии», и «источником, близким к руководству партии», и даже «выразителем общественного мнения»… Его «следы» просматриваются практически во всех эпизодах. По мнению прессы, это означает только одно – партию все больше и больше беспокоит тот факт, что оба наиболее вероятных кандидата представляют ее два диаметрально противоположных крыла. Причем крайне радикальных!

Должен признаться, я тоже подлил немного масла в огонь. Чтобы вынудить и Эрика, и Дункана побыстрее снять свои кандидатуры в пользу… некоего компромиссного претендента. К сожалению, у этих газетных писак, с которыми я совсем недавно так откровенно и вполне по-дружески беседовал, не хватило ума, чтобы догадаться – я и есть тот самый компромиссный претендент… Вместо этого они несли какую-то чушь. Мол, ни один из возможных кандидатов пока еще не вызывает особых симпатий избирателей и, значит, вряд ли имеет сколько-нибудь серьезные шансы на победу. Поразительно, но этим журналистам приходится все буквально разжевывать. Более того, они не только не способны делать должные выводы, но даже правильно меня процитировать! На самом деле я ведь имел в виду совсем не «компромиссный», а всего лишь «умеренный»!

На завтрашний вечер назначено мое публичное выступление в Ист-Бирмингеме. (Избирательный округ Хэкера. – Ред.) Мы позаботились, чтобы оно было должным образом освещено в большой прессе. Включая даже такие телеканалы как «Би-би-си ньюс» и «Ай-ти-эн». Бернард спросил, с чего бы им проявлять такой интерес к рутинным проблемам нашего правительства.

Я ничего не ответил. Хотя уверен, он совсем не удивится, услышав, что в моем выступлении будут также затронуты и совершенно иные темы.

(Выступление Хэкера в его избирательном округе действительно вызвало большой резонанс не только в прессе, но также на радио и телевидении. «Источники, близкие к министру» еще до его выступления дали всем понять, что оно будет носить важный политический характер, что ясно и недвусмысленно намекало: Хэкер претендует на абсолютное лидерство в партии! Многое тогда зависело от того, как его речь будет воспринята как избирателями, так и, само собой разумеется, СМИ. Как ни странно, но все прошло точно так, как хотел и надеялся сам Хэкер. – Ред.)

13 января

Меня не покидает ощущение, что сегодня вечером я полностью добился своего и, значит, теперь Даунинг-10 – только вопрос времени. Кроме того, сегодня пятница, тринадцатое января, а число 13 всегда было для меня счастливым. (Но совсем не обязательно для Объединенного королевства. – Ред.)

Моя речь сопровождалась взрывами аплодисментов, которые иногда длились чуть ли не целую минуту, а в самом конце превратились в бурную овацию. Думаю, благодаря последней части моего выступления.

(Оригинальный текст этого выступления был утерян, поэтому воспроизвести его полностью мы, к сожалению, не имеем возможности, однако благодаря записи передачи девятичасовых новостей «Би-би-си» нам все-таки удалось восстановить его заключительную часть. – Ред.)

«Прилагаемый ниже транскрипт был сделан с записи передачи, а не с оригинала, в силу чего „Би-би-си“ не может гарантировать его абсолютную точность.

Передача: 13 января

ДЕВЯТИЧАСОВЫЕ НОВОСТИ

ДОСТОПОЧТЕННЫЙ ДЖЕЙМС ХЭКЕР, член парламента:

Я, как и все вы, самый обычный европеец. Я верю в Европу, верю в европейский идеал! Мы никогда не допустим повторения кровавой бойни двух последних мировых войн. Никогда и ни за что! Европа была и должна оставаться Европой…

Но это совсем не означает, что мы обязаны с рабской покорностью следовать любой директиве какого-либо брюссельского бюрократа, которому нравится хоть немного побыть эдаким бонапартиком. Британия, слава богу, пока еще суверенная нация и… мы все гордимся этим! (АПЛОДИСМЕНТЫ)

Наше правительство сделало достаточно уступок сельхозкомиссару ЕЭС. И когда я говорю „комиссар“, то употребляю это слово не случайно, а намеренно. Более чем намеренно! Мы уже выпили целое винное озеро, проглотили масляные горы, терпеливо смотрели, как наши французские „друзья“ зверски избивают британских шоферов только за то, что они перевозят туда британскую парную телятину.

Мы кланялись и расшаркивались, снимали перед ними шляпу и подставляли вторую щеку, но теперь… теперь я со всей решительностью заявляю: хватит, надоело! (ДОЛГИЕ И ПРОДОЛЖИТЕЛЬНЫЕ АПЛОДИСМЕНТЫ)

Европейцы зашли слишком далеко. Теперь они угрожают даже нашей старой доброй сосиске. Хотят ее стандартизировать, то есть заставить британский народ есть немецкий братвурст и прочую инородную требуху, в которой нет ни чеснока, ни жира, и которая ЦЕЛИКОМ И ПОЛНОСТЬЮ ПРОТИВОРЕЧИТ британскому образу жизни… (ГРОМКИЕ ВОЗГЛАСЫ: „Точно, точно! Так оно и есть! Врежь им, Джим!“)

Вы хотите на завтрак есть салями вместо нашего традиционного яйца и бекона? Лично я – нет. И не буду! (ВЗРЫВ АПЛОДИСМЕНТОВ)

Да, им удалось переделать наши пинты в литры, наши ярды в метры, наши мили в километры, но мы никогда не допустим, чтобы они убили нашу британскую сосиску! (АПЛОДИСМЕНТЫ И ОДОБРИТЕЛЬНЫЕ ВЫКРИКИ ИЗ ЗАЛА)

Во всяком случае до тех пор, пока я здесь с вами. (БУРНЫЕ АПЛОДИСМЕНТЫ)

Говоря словами Мартина Лютера: „На том стою, иного быть не может!“»

(Буквально на следующий день Хэкер дал интервью известному телеведущему Людовику Кеннеди, и нам посчастливилось получить его полную запись в редакции канала «Би-би-си». – Ред.)

«Прилагаемый ниже транскрипт был сделан с записи передачи, а не с оригинала, в силу чего „Би-би-си“ не может гарантировать его абсолютную точность.

Передача: 14 января

КЕННЕДИ: Сильная речь, мистер Хэкер.

ХЭКЕР: Что ж, я говорил о том, что меня сильно волнует. Более того, иногда у меня появляются сомнения: осознаете ли вы, люди СМИ, насколько сильно народ Британии озабочен судьбами нашей страны и нашего образа жизни? Мы патриоты и гордимся этим!

КЕННЕДИ: Значит, вы не согласны с политикой правительства в отношении ЕЭС?

ХЭКЕР: Нет-нет, сэр Людовик, то есть, простите, мистер Кеннеди, наоборот, согласен. Политика нашего правительства меня полностью устраивает. Она никогда не предусматривала запрета на британскую сосиску. Поскольку наши сосиски не только вкусные, но и на редкость питательные.

КЕННЕДИ: Да, но Брюссель категорически отрицает, что у них есть какие-либо намерения запретить британскую сосиску.

ХЭКЕР: Естественно, отрицают. И естественно, категорически. А что еще им остается делать? Сила британского общественного мнения им, слава богу, прекрасно известна. Причем, должен заметить, далеко не понаслышке…

КЕННЕДИ: Господин министр, ваша сильная, простите за невольный повтор, в общем-то очень сильная речь получила весьма положительные отклики в наших СМИ и на самом деле заслуживает самого сильного одобрения. Но скажите: не была ли она вроде как приурочена к некоему значимому событию?

ХЭКЕР: Что, собственно, вы имеете в виду?

КЕННЕДИ: Только то, что ваша партия активно занимается поисками нового лидера. И в данном контексте ваше имя, мистер Хэкер, упоминается далеко не одним человеком.

ХЭКЕР: Да, далеко не одним, целиком и полностью с вами согласен. Но я тут совершенно ни при чем. В этом смысле, поверьте, у меня нет ровно никаких амбиций.

КЕННЕДИ: Вы имеете в виду, что не хотите слишком частого упоминания вашего имени в связи с этими событиями?

ХЭКЕР: Видите ли, Людо… Всё, что я когда-либо хотел в этой жизни, это верой и правдой служить своей стране. Только и всего. Никакие должности, даже самые высокие, меня никогда не волновали и не волнуют. Но если моим коллегам удастся убедить меня в том, что наибольшую пользу Британии я принесу, находясь на Даунинг-10, то я, скорее всего, соглашусь взвалить на себя это тяжелое бремя ответственности, несмотря даже на свои личные устремления. Какими бы они ни были…

КЕННЕДИ: Значит, поскольку вы сами не участвуете в этой гонке, то тогда позвольте поинтересоваться, за кого лично вы намерены голосовать.

ХЭКЕР: Ну, пока еще, безусловно, слишком рано делать какие-то выводы. Зато настало время заявить во весь голос – пора подумать об оздоровлении нации! Пора искать то, с чем мы согласны, а не то, с чем мы категорически не согласны. Нам надо научиться видеть в наших оппонентах хорошее, а не выискивать в них плохое! Ведь в каждом из нас есть хоть что-нибудь хорошее, разве нет, Людо?

КЕННЕДИ: За исключением французов.

ХЭКЕР: Да-да, конечно же, за исключением фран… Нет-нет, Людо, даже во французах».

(Продолжение дневника Хэкера. – Ред.)

18 января

Все последние несколько дней ничего не хотелось делать. Даже начитывать на магнитофон свои собственные мемуары. А вот сейчас совсем другое дело – все получилось! Победа, победа… Моя победа!

Теперь можно спокойно и членораздельно восстановить события этой чертовой кампании за Даунинг-10.

Сегодня, как и положено, состоялось ежегодное заседание комитета. То есть специального комитета по выборам кандидатов на высшие руководящие посты. После ошеломляющего успеха моего выступления в Ист-Бирмингеме, который, само собой разумеется, сделал меня лидером в выборной гонке, и Эрик, и Дункан сняли свои кандидатуры. Теперь, конечно же, у них нет иного выбора, кроме как поддерживать меня и только меня одного… Тот факт, что я припер их к стенке, лично меня совсем не удивляет. А вот всех остальных удивляет, да еще как!

На повестке дня был всего один вопрос: имеет ли смысл парламентской фракции нашей партии выдвигать еще одного кандидата, кроме меня? Если «да», то нам в любом случае придется проводить выборы, если же «нет», то можно обойтись и без них.

Утром позвонил и Эрику, и Дункану, чтобы еще раз убедиться в том, насколько твердо они намерены меня поддержать. И тот, и другой отвечали достаточно двусмысленно. Значит, вполне можно ожидать, что сняв свои кандидатуры, они не захотят поддержать кого-нибудь еще. В таком случае я, скорее всего, стану ПМ. Но предвыборная агония продлится еще две-три недели, а в течение этого времени может произойти все, что угодно. Кто знает?! Ведь в политике одна неделя – всего лишь «долгое время», а вот три – уже целая вечность.

Я зашел в кабинет Хамфри, и во время всего ланча мы вместе с ним терпеливо ждали звонка. Господи, неужели телефон никогда не зазвонит? На письменном столе Хамфри стояли два аппарата, поэтому я, устав ждать, естественно, поинтересовался, какой из них должен зазвонить.

– Скорее всего, вон тот, – равнодушно ответил он, ткнув пальцем в левый. Затем, чуть подумав, добавил: – Или вон тот. – Он ткнул пальцем в другой. – Вообще-то, любой…

Ладно, не хочет говорить, не надо. Значит, придется просто сидеть и ждать… Но когда буквально через несколько минут зазвонил аппарат внутренней связи, я подпрыгнул чуть ли не на три метра вверх. И сразу же в кабинет вошел Бернард.

– Господин министр, – поздоровавшись, почтительно обратился он ко мне. – Нам только что позвонили от Короны Ее Величества.

– Из дворца?

– Они связываются со всеми возможными кандидатами на предмет встречи в пять часов во дворце. Полагаю, хотят прощупать, насколько можно рассчитывать на их лояльность в случае избрания. Вы найдете время пойти на эту встречу?

Я кивком головы подтвердил, что конечно же найду.

После чего мы сели и снова стали ждать. Тут я неожиданно для самого себя сделал Бернарду поистине щедрое предложение, о котором, похоже, уже начинаю сожалеть – стать главным личным секретарем ПМ.

Его ответ, как всегда, прозвучал весьма двусмысленно.

– О, господин министр! Боже мой! Разве такое возможно?

Но при этом он улыбнулся и даже слегка покраснел.

Довольный этим ответом, я повернулся к Хамфри и поинтересовался его мнением.

– Слово премьер-министра всегда закон, – кратко и однозначно ответил он. С каменным лицом…

В чем, в чем, а в этом он совершенно прав. Наверное, я несколько поторопился. Боюсь, Бернард еще не вполне готов к этому. Прежде всего потому, что слишком уж наивен. Хотя… хотя со временем, надеюсь, как-нибудь научится. И к тому же он ко мне весьма лоялен и никогда не плетет против меня никаких интриг.

(Называя Бернарда «наивным» в данном контексте, господин министр наглядно демонстрирует свое потрясающее недопонимание самой сущности лояльности: лояльности Бернарда Вули в отношении своего политического господина министра Хэкера и лояльности в отношении его хозяина на государственной службе сэра Хамфри Эплби. – Ред.)

В этот самый момент зазвонил телефон. Я тут же схватил трубку… Ничего… Полное молчание… Хамфри неторопливо снял трубку другого аппарата.

– Слушаю, – сказал он. – Да… да… Да, он здесь… Да, сейчас передам…

И положил трубку. Я выразительно посмотрел на него. Это обо мне? На самом деле? Все срослось? Неужели я все-таки вскарабкался на самый верх этого балаганного, смазанного жиром столба?!

– Да, господин… премьер-министр, – ответил сэр Хамфри, глядя на меня с явным уважением.

2 Великий почин

23 января

Последние несколько дней были на редкость впечатляющими. Я побывал на приеме во дворце, как мне кажется, в очередной раз должным образом подтвердив свою лояльность Короне Ее Величества, и уже на следующее утро переехал на Даунинг-10. Из мемуаров предыдущих премьер-министров мне было известно, что, согласно вековой традиции, когда ПМ въезжает в Уайт-холл впервые, весь персонал выстраивается вдоль парадной лестницы, восторженно аплодируя своему новому хозяину. Интересно, почему они не приветствовали аплодисментами меня? (Этот «обряд посвящения» неукоснительно соблюдается, только если новый премьер-министр победил на всеобщих выборах. – Ред.) Надеюсь, это не следует воспринимать, как дурное предзнаменование…

Весь переезд занял где-то около двух дней. Апартаменты ПМ располагаются в высшей части Уайт-холла. Топография этого величественного здания весьма запутанна, поэтому не заблудиться в нем вряд ли возможно. Снаружи оно выглядит, как обычное здание григорианского стиля. Относительно небольших размеров, довольно серое и невзрачное, но внутри… это нечто заслуживающее внимания. Внутри это в каком-то смысле даже мини-дворец!

Во многом такое впечатление создается потому, что на самом деле весь комплекс состоит не из одного, а из двух соединенных друг с другом зданий (в Номере 11 проживает канцлер казначейства); оба здания соединены единой системой коридоров, лестничных проходов и внутренних двориков. Одно из них пятиэтажное, а в другом шесть этажей, и в его задней части имеются большие и по-королевски роскошные залы. Очевидно, чтобы доставить королевское удовольствие моим высокопоставленным подданным. (Похоже, время от времени Хэкер на самом деле страдал чем-то вроде мании величия. – Ред.)

Впрочем, вполне вероятная возможность заблудиться в коридорах этого дворца даже сегодня, на пятый день моего пребывания в качестве ПМ, показалась просто мелочью по сравнению с тем, что мне пришлось испытать, когда меня привели в «спецотдел» под «спецэтажом» МО (министерство обороны – Ред.).

Внешне там все выглядело так, как и следовало ожидать: развешенные по стенам детальные карты всех пяти континентов; не обязательно симпатичные девушки, прилежно сидящие у мониторов; серьезные офицеры в штатском, сидящие за письменными столами… Экскурсию проводил сам сэр Джефри Говард, начальник Генерального штаба – высокий, щеголеватый генерал моложавого вида с песочного цвета волосами, мохнатыми бровями и отрывистым командным голосом. Сэр Хамфри и мой главный личный секретарь Бернард, само собой разумеется, были рядом. То есть прямо за мной.

Мой первый вопрос, естественно, касался «горячей линии».

– С кем именно, господин премьер-министр? – несколько озадаченно спросил генерал.

– Как с кем? С русскими, конечно.

– А-а-а, с ними… Это на Даунинг-стрит, сэр.

На Даунинг-10? Я с осуждением посмотрел на своего главного личного секретаря. Тогда почему же мне, премьер-министру, этого не показали? На лице Бернарда появилось выражение крайнего удивления. Судя по всему, ему тоже не показали. Ладно, проехали. Поточнее выясним потом.

– Значит, в случае чрезвычайных обстоятельств я смогу немедленно связаться с советским президентом? – продолжил я.

– Э-э-э… Теоретически, да, – осторожно ответил генерал Говард.

– Это что, означает «нет»?

– В каком-то смысле да, господин премьер-министр. Во всяком случае, так мы говорим журналистам. Хотя один раз нам все-таки удалось выйти на связь с Кремлем. Но только не дальше кремлевского коммутатора…

– Вы хотите сказать, оператор не смог соединить вас с кем надо? Интересно, почему?

– В общем-то, мы пытались найти ответ на этот простой вопрос, но нам так и не удалось. Кремлевский оператор на другом конце провода практически не говорил по-английски.

– А как часто вы пытались повторить подобную операцию? Ну хотя бы с целью проверки, насколько эффективно работает столь важная система.

Мой вроде бы простой вопрос сильно его озадачил. Проверять эту систему? Зачем? Похоже, такое ему и в голову никогда не приходило. Тут в наш разговор деликатно вмешался сэр Хамфри.

– Видите ли, господин премьер-министр, они стараются не очень-то злоупотреблять подобными проверками. Чтобы не сеять никому не нужную панику, так сказать, на другом конце… Особенно если речь идет в контексте ядерного оружия.

Что ж, предельно понятно и ясно. Тут никаких вопросов.

Поняв это, генерал, не теряя времени на излишние объяснения, подвел меня к телексному аппарату.

– А вот это, господин премьер-министр, и есть то самое! – со значением произнес он.

– То самое? – толком ничего не поняв, переспросил я.

– Да, то самое.

– Прекрасно, – бодро сказал я, но тут же понял, что совершенно не понимаю, что, собственно, он имеет в виду. – Э-э-э… а что это, собственно, такое? – вроде бы равнодушно, но с понимающим видом поинтересовался я.

– Это спусковой крючок, господин премьер-министр, – наклонившись ко мне, тихо пояснил сэр Хамфри.

У меня даже мурашки побежали по коже.

– Спусковой крючок?

– Да, господин премьер-министр. Только… ядерный. Та самая ядерная кнопка.

– Вот это? – Невероятно. Я долго с удивлением смотрел на самый обычный телексный аппарат. – Ну и что здесь такого? Это и есть тот самый спусковой крючок?

– Да, тот самый, господин премьер-министр. – Генерал, похоже, прочувствовал важность моего вопроса. – Только в определенном смысле. Видите ли, это вроде бы самая обычная телексная связь с «Нортвуд», специальной субмариной флота Ее Королевского Величества. Через него вы посылаете туда закодированный сигнал, а «Нортвуд» должным образом подтверждает аутентичность этого сигнала.

– Чтобы не было ни малейших сомнений в том, откуда он поступил, – снова пояснил сэр Хамфри.

– Получив нужное подтверждение и определив конкретную цель, «Нортвуд» пересылает команду одной из наших субмарин «Поларис», где, собственно, и нажмут ту самую настоящую «кнопку».

Господи, как же все это просто – я отдаю приказ, они его выполняют! Только и всего? Нет-нет, тут должно быть что-нибудь еще…

– Так они и сделают? Вот так просто? Только и всего?

– Да, сэр, только и всего, – не скрывая гордости, подтвердил генерал Говард.

– Сразу же, как только я отдам приказ?

– Да, сэр, сразу же, как только вы отдадите приказ.

– И что, никто не будет возражать?

Мой простой вопрос, похоже, его буквально шокировал.

– Как это возражать? Но это нонсенс! Господин премьер-министр, это же просто немыслимо! Наши офицеры выполняют приказы, а не обсуждают их. Иначе и быть не может…

– Ну а если мы в этот момент будем отмечать, скажем, ваш день рождения, и мне невольно придется оказаться, так сказать, не совсем в трезвом состоянии? – шутливо спросил я.

На что секретарь Кабинета с необычной для него серьезностью ответил:

– Вообще-то было бы лучше, если бы вы в таком состоянии не оказались. Даже невольно!

– Само собой, нет… ну а если у меня, допустим, вдруг возьмет и «поедет крыша»? Именно в этот момент…

– Полагаю, члены Кабинета смогут это заметить. Это не так уж и трудно, господин премьер-министр.

Хамфри явно хотел меня обнадежить. Само по себе такое желание, конечно, заслуживает похвалы, но у меня возникают большие сомнения, что мои коллеги будут в состоянии это заметить. Ведь по меньшей мере у половины из них самих если уже не «поехала крыша», то, выражаясь более корректно, произошел «сдвиг по фазе».

– Ну а предположим, я сначала отдал приказ нажать на «кнопку», а потом вдруг взял и передумал?

– Ничего страшного, господин премьер-министр, – хихикнув, ответил генерал. – Никто ведь об этом никогда не узнает.

Я тоже попытался хихикнуть, но почему-то не смог и вместо этого спросил, сколько у нас всего ядерных ракет. Генерал довольно улыбнулся.

– У нас? У нас четыре субмарины «Поларис», на каждой из них шестнадцать ракет. С тремя боеголовками на каждой.

Умение складывать и вычитать в уме никогда не было моей сильной стороной, а доставать свой карманный калькулятор было бы в тот момент не совсем желательно… То есть совсем нежелательно. Хорошо, что Бернард, заметив мои колебания, тут же догадался подсказать.

– Сто девяносто две, господин премьер-министр.

Значит, ему все-таки сказали!

Сто девяносто две ядерные ракеты! Господи, подумать даже страшно. А тут еще Хамфри, как бы мимоходом, добавил, что каждая из них раз в пять мощнее бомбы, сброшенной на Хиросиму. И принимать решение придется ПМ, то есть мне? Все молча смотрели на меня. Генерал – с сочувствием и даже пониманием.

– Я понимаю вас, господин премьер-министр, – мягко сказал он. – Всего сто девяносто две. Да, маловато, конечно…

Да, но это совсем не то, о чем я думал. Сто девяносто две ядерные ракеты – лично для меня вполне достаточно. Даже более чем достаточно. Генерал, естественно, не согласился.

– Извините, конечно, господин премьер-министр, – слегка прищурившись, возразил он, – но в нашем деле более чем достаточно никогда не бывает. Особенно если не забывать о нацеленных на Британию тысяче двухстах советских ракетах для нанесения мгновенного ответного удара.

Тысяча двести? Может, пренебрежительно отмахнуться? Сделать вид, мол, плевать нам на это. Мы их одной левой… Да, так и надо делать.

– Ну и что из этого? Британии всегда приходилось сражаться с превосходящими силами противника, разве нет? Достаточно вспомнить хотя бы Битву за Британию[19]. И мы всегда мужественно…

Я понял, что несу сущую чепуху, еще даже не закончив фразу. О каком мужестве можно говорить, если речь пойдет о ядерной войне?!

Однако генерал Говард понял это по-своему. Увидел в этом удобную возможность замолвить словечко в пользу «трайдентов». И тут же, не теряя времени, заметил, что чем скорее мы примем их на вооружение, тем больше повысим свою боеспособность. А значит, и репутацию в качестве мировой державы. Потому что…

– Ничего страшного, – перебил я его. – Слава богу, у нас хватает и обычных вооружений.

Генерал скептически хмыкнул.

– Господин премьер-министр, наши обычные вооруженные силы смогут сдерживать русских от силы семьдесят два часа, не более.

– Не более?

– Не более.

Отвечая на этот вопрос, генерал Говард почему-то встал по стойке смирно. Смотреть на это было просто забавно. Стоять по стойке смирно в гражданском костюме? Кстати, я только тогда обратил внимание на то, что моя, так сказать, «свита» полностью состоит из военных, хотя никто из них не был в военной форме. Если, конечно, не считать формой одинаковые костюмы в полоску…

Но костюмы костюмами, бог с ними, в конце концов, а вот информация, с которой меня только что ознакомили, или, скорее, возможные последствия, это серьезно. Более чем серьезно!

– Значит, в случае нападения русских мне придется моментально принимать решение, так?

Снисходительно улыбнувшись, генерал покачал головой.

– Нет-нет, господин премьер-министр, совсем не моментально. У вас будет что-то около двенадцати часов.

Двенадцать часов? Но для меня это и есть моментально! Я спросил, не следует ли нам что-нибудь сделать, чтобы хоть как-то исправить положение.

– Да, конечно же следует, – с готовностью согласился он. – Но, к сожалению, все последние тридцать лет политики твердили нам, военным, что обычные вооруженные силы не в состоянии сделать это.

Сэр Хамфри, стоявший за моей спиной, молча кивнул, как бы подтверждая это. И сразу же подтвердил это словесно.

– Дело в том, господин премьер-министр, что обычные вооруженные силы стоят жутко дорого. Куда дешевле просто нажать на «кнопку».

24 января

Сегодня чуть ли не всю ночь не мог заснуть. Вчерашний визит в МО весьма радикально изменил мое представление о способности нашей Британии защищаться от агрессии. А приведенные цифры просто ошеломили.

«Семьдесят два часа… всего семьдесят два часа…», даже не осознавая, как лунатик, пробормотал я, когда мы с Бернардом обсуждали тему предстоящих переговоров.

– Семьдесят два часа? Господин премьер-министр, вы на самом деле имеете в виду семьдесят два часа? – удивленно спросил он. – Но, боюсь, это слишком много даже для Верховного комиссара Новой Зеландии.

Это что, профессиональный юмор госслужащего? У них так принято шутить? Неужели не ясно, что я имею в виду время, в течение которого НАТО сможет сдерживать русских? Я, в каком-то смысле тоже шутливо, поинтересовался, не могли бы мы попытаться уговорить американцев (естественно, исключительно в качестве ответной меры) усилить их собственные обычные вооруженные силы.

По мнению моего главного личного секретаря, это все равно ничего не решит.

– Американские солдаты в Германии настолько обкурены, что нередко толком не знают, зачем они там вообще и на чьей они, собственно, стороне. Например, во время последних маневров НАТО американские офицеры рассредоточились и вместо полигонов предпочли рощи и ложбины, где куда как более приятно устраивать пикники с рядовыми и сержантами противоположного пола…

Я поинтересовался, как с этим обстоит дело у других натовских подразделений. Он ответил, что с этими все в порядке. Правда, только по будним дням.

Как это только по будним дням? А нельзя ли поточнее?

– На выходные голландцы, датчане и бельгийцы, как правило, уезжают домой.

Чудовищно, просто чудовищно! Другого слова просто не придумаешь. Такого мне еще никогда не приходилось слышать.

– Значит, если русские решат напасть на нас, то нам бы очень хотелось, чтобы они сделали это между понедельником и пятницей? Только так, и никак не в выходные!

Он одобрительно кивнул головой.

(Вообще-то, даже если бы силы Варшавского договора вдруг решили вторгнуться между понедельником и пятницей, НАТО это вряд ли помогло бы, поскольку ее армейские казармы настолько далеки от передовых позиций, что русские в любом случае оказались бы там намного раньше. – Ред.)

– И что, все об этом уже знают? – удивленно спросил я.

Под «всеми», само собой разумеется, имелись в виду русские. Бернард понимающе улыбнулся. Если об этом знает главный личный секретарь ПМ (то есть Бернард Вули – Ред.), то же самое, естественно, знают и русские.

– Как правило, большая часть информации о натовской обороне поступает сначала в московский кремль, а уж потом к нам на Даунинг-10. Правда, практически сразу же, – с довольным видом добавил он.

– Значит, в конечном итоге все сводится к «трайдентам»?

Бернард согласно кивнул.

– Да, господин премьер-министр. Если сводится, и когда…

– Если сводится, и когда, – задумчиво пробормотал я. – Ну и как это прикажете понимать?

Заметив мое недоумение, Бернард с готовностью пришел мне на помощь.

– Если это сработает.

Если сработает? Кто? Зачем? Кому все это надо?

– Вообще-то, господин премьер-министр, когда на вооружение поступают новые виды ракет, то боеголовки к ним не всегда соответствуют стандарту. Речь, само собой разумеется, идет о микронах, но… Вы же сами понимаете. Такое у нас уже было с «поларисами» и «крылатыми ракетами». Вот, смотрите. – Он пролистал несколько страниц досье. Которое уже лежало на столе прямо перед ним! Странно, что я даже не обратил на это внимание. Что ж, предусмотрительно. Даже очень предусмотрительно!

– «Неполадки с электропроводкой, с микрочипами, с частотными колебаниями от спутника, ну и так далее, и тому подобное…». Скорее всего, чего-то подобного следует ожидать и от «трайдентов».

– Ну и что нам теперь делать? Подать на производителей в суд?

Бернард, печально покачав головой, объяснил, что это в любом случае невозможно, поскольку мы не можем «выносить сор из ядерной избы». Слишком велик риск. Да, в этом он, конечно же, прав. На все сто процентов. Соображения безопасности превыше всего. И производители прекрасно это знают.

– Ну а если просто сменить производителей?

– Мы давно это делаем, только толку от этого все равно никакого. Вся проблема в том, что остальные производители тоже знают об этом. – Он тяжело вздохнул. – Наверное, именно поэтому та чертова ракета, слава богу, не ядерная, грохнулась прямо на игровом поле гольф-клуба «Сэндвич».

Сначала мне показалось, я просто ослышался. Боевая ракета грохнулась на игровое поле гольф-клуба? Неужели такое возможно? Тогда почему об этом не сообщали наши доблестные СМИ? Ни газеты, ни радио, ни, наконец, телевидение!

– Потому что мы сразу же нашли удобное «прикрытие». Поэтому на следующее утро члены клуба с некоторым удивлением, но, заметьте, не более того, обнаружили новую лунку на седьмом прогоне.

Не знаю, чего бояться больше – такого рода «прикрытий» или грохающихся не там, где надо, ракет? Бернард попытался меня успокоить. Оказывается, технические сбои происходят только с новыми типами торпед. Все остальные – то есть те, которые были произведены во время второй мировой войны – работают как надо, приземляются где надо и не доставляют особых хлопот.

Но они же сорокалетней давности! И почему, интересно, они работают лучше, чем наши суперсовременные? Ответ Бернарда был настолько очевидным, что не вызывал никаких сомнений. Вообще-то мне следовало бы догадаться и самому: во время войны ракеты вольно или невольно проходили многократные практические испытания и соответствующие доработки. Сейчас все иначе – мы просто не можем должным образом тестировать современное ядерное оружие из-за того, что в мирное время это слишком дорого, а соответствующей войны пока еще не было. Только и всего!

Тут мне невольно пришла в голову мысль, что совсем неплохо было бы порасспросить и про прочие военные секреты. А вдруг там тоже свои скрытые угрозы, опасные и для страны, и для ПМ! Поэтому я тут же поинтересовался у своего главного личного секретаря, чего еще я не знаю об обороноспособности Великобритании.

Бернард недоуменно пожал плечами.

– Не знаю, господин премьер-министр. Откуда мне знать, чего именно вы не знаете?

Никакой намеренной дерзости в его словах, похоже, не было, так как он сразу же дал мне полезный совет – переговорить на интересующую меня тему со старшим научным консультантом Кабинета. Вполне возможно, он видит эту проблему несколько иначе, чем военные в МО.

Не желая откладывать столь важное дело в долгий ящик, я попросил Бернарда немедленно пригласить его ко мне.

– Само собой разумеется, господин премьер-министр, но лучше не сейчас, а после работы, так сказать, «за рюмкой чая», – посоветовал он. – Лучше, чтобы сэр Хамфри ничего не знал об этом. Иначе он может очень расстроиться. Поскольку не считает старшего научного консультанта одним из нас.

Я не поленился заглянуть в «Кто есть кто». Оказалось, старшим консультантом Кабинета служит профессор Исаак Розенблюм, который был на нашей стороне в битве при Арленде[20] и даже был награжден Его Величеством «За храбрость». Ну и как же такому человеку можно не верить? Неужели сэр Хамфри стал таким подозрительным?

– Боюсь, с его австрийским акцентом ему вообще мало кто верит. – заметил Бернард. – И к тому же он вряд ли учился в Оксфорде или Кембридже. Или хотя бы в ЛШЭ (Лондонская школа экономики – Ред.).

Надеюсь, это всего лишь одна из дежурных шуточек моего главного личного секретаря.

25 января

Сегодня вечером, естественно, после работы, я пригласил профессора Исаака Розенблюма к себе домой. Как говорят, на «рюмку чая». После чего у меня чуть не «поехала крыша». Ведь в политике редко когда удается познакомиться и побеседовать с действительно интеллектуальным человеком! В свое время я сам читал лекции в политехническом училище, но даже там, в научной среде, не так уж часто встречал интеллектуалов. (Хэкер, похоже, вполне искренне считал преподавание в политехническом училище убедительным подтверждением своей принадлежности к академическому миру. – Ред.) Таковые, разумеется, встречаются и в политике, и в науке, хотя, честно говоря, и там и там их совсем немного. Но политики откровенно стыдятся в этом признаваться, а ученые по этому поводу почему-то мало беспокоятся.

Итак, профессор Исаак Розенблюм, старший научный консультант Кабинета. Низенький, жилистый человечек. Где-то за семьдесят. Но на редкость активный, с горящими глазами, и, главное, мозг по-прежнему как стальная мышеловка!

В какой-то момент я почувствовал себя абитуриентом, который готовится к встрече с безжалостным, неподкупным профессором на вступительном экзамене в самый престижный университет страны.

Зато потом… потом у меня вдруг появилось ощущение, что наша беседа будет иметь решающее значение для будущего моего, моего правительства и, может, даже для всей моей страны! Значит, грядут неизбежные перемены… (Джеймс Хэкер настолько возбудился, что, надиктовывая свои воспоминания, совершенно забыл о государственной службе. Которая была, есть и всегда будет! – Ред.)

Он пришел где-то после восьми, когда Хамфри уже давно ушел. Нашу службу безопасности Бернард предупредил, чтобы его провели через задний ход. Не дай бог эти чертовы журналисты пронюхают о его приходе…

Розенблюм сразу же начал разговор с вопроса, верю ли я в так называемую теорию «ядерного сдерживания».

– Да, верю, – не раздумывая ответил я.

– Интересно, почему? – поинтересовался он.

Не зная, что, собственно, сказать, я просто ответил, что мы все верим в теорию ядерного сдерживания.

– Интересно, почему? – терпеливо повторил он.

– Ну… ну потому, что это сдерживает.

– От чего? И главное – кого?

Честно говоря, лично мне никогда еще не приходилось иметь дело с людьми, которые умеют так коротко и емко, я бы сказал, даже слишком емко выражать свои мысли. И, тем не менее, к чему он клонит?

– Что, собственно, вы имеете в виду? – спросил я.

– Как что? – искренне удивился он. А затем попытался выразиться чуть подробнее и яснее. – Кого это должно сдерживать?

Не знаю, как ему, но мне все предельно ясно – естественно, русских! Чтобы они даже и не мечтали нападать на нас!

– Интересно, почему?

Он явно сомневался в том, что политика сдерживания способна удержать русских от нападения на нас. Пришлось уточнить.

– Потому что они будут знать: если они только попробуют, я нажму на кнопку, – твердо сказал я.

– На самом деле нажмете? – не скрывая некоторого нажима в голосе, спросил он.

– А что, вы думаете, не надо?

– Так вы на самом деле нажмете?

– Да, конечно же… В качестве самой крайней меры. – Я снова подумал. – По меньшей мере, думаю, что нажму. Да нет же, обязательно нажму! А как иначе?

– Простите, господин премьер-министр, но когда именно, по-вашему, можно применить эту самую крайнюю меру?

Как когда? Это же очевидно.

– Когда русские вторгнутся в Западную Европу.

Профессор Розенблюм снисходительно улыбнулся.

– Но тогда у вас будет всего только двенадцать часов, чтобы лично принять решение об этой, так сказать, самой крайней мере. Разве нет?

Неужели он прав? Но это же… Безумие какое-то!

Старший научный консультант Кабинета бросил на меня критический взгляд.

– Пожалуй, вам не следует так волноваться. С чего бы русским вот так взять и захотеть аннексировать всю Европу? Зачем? Им это не удалось сделать даже с маленьким Афганистаном. – Он многозначительно покачал головой. – Нет, если они что и задумают сделать, то это почти наверняка будет хорошо известная «тактика салями».

(«Тактика салями» – это на самом деле хорошо известный тактический прием, когда добычу отрезают кусочек за кусочком. То есть не всю Европу сразу, а постепенно. Сначала один регион, потом другой, потом третий, ну и так далее… Причем сначала, как правило, будет не захват территории как таковой, а публичные угрозы, мелкие нарушения границы, неизвестно откуда взявшиеся блокпосты на дорогах… – Ред.)

Розенблюм вдруг встал. Внимательным взглядом обвел мою гостиную. Затем, не выпуская из руки бокал с апельсиновым соком, с важным видом продолжил рассуждать на тему об оборонных проблемах. Прежде всего, упомянул об уличных беспорядках в Западном Берлине, о неизвестно каким образом возникших пожарах и неожиданно прибывших из Восточного Берлина пожарных бригадах, которые тут же пришли на помощь. Невзирая даже на государственную границу! Затем он остановился, бросил на меня пристальный взгляд и спросил, хватит ли у меня мужества нажать на кнопку в таких обстоятельствах.

– Конечно же нет!

Довольно кивнув, Розенблюм поинтересовался, нажму ли я на кнопку, если вместе с пожарными туда также прибудет и полицейский наряд. Я снова отрицательно покачал головой. Не начинать же ядерную войну из-за незначительного пограничного инцидента.

На лице старшего научного консультанта появилась кривая улыбка.

– Ну а если вместе с полицейскими восточные немцы пришлют военных? Для начала совсем немного, но потом еще и еще… Только для того, чтобы помочь прекратить беспорядки, не более того. А затем на смену им придут русские войска. В таком случае вы готовы нажать на кнопку?

Русские войска в Западном Берлине? Готов ли я в таком случае начать ядерную войну? Нет, нет, это же нелепость. Конечно же нет!

– Правильно, – с неожиданной готовностью согласился старший консультант. И тут же продолжил: – А что делать, если русских «попросят» не уходить? Чтобы, скажем, помочь гражданской администрации. И на всякий случай закрыть дороги. Равно как и международный аэропорт Темплхоф, тем самым отрезав Западный Берлин от внешнего мира. (Западный Берлин был всего лишь крохотным островком ФРГ внутри Германской демократической республики. «Демократической» в данном случае означает «коммунистической», не более того. – Ред.)

Так нажму ли я кнопку в этом случае? Не знаю. Мне надо подумать, мне нужно время…

– В вашем распоряжении всего двенадцать часов, господин премьер-министр. Или, по-вашему, целых двенадцать часов?

Двенадцать часов! Сначала я чуть было не запаниковал, но вовремя вспомнил, что все это не более, чем теоретические догадки. И напомнил ему об этом.

Он пожал плечами.

– Вы ведь премьер-министр. Причем не вчера, а сегодня. Телефонный звонок из штаб-квартиры НАТО может прозвучать в любую минуту.

Вы не поверите, но он… действительно прозвучал! Тут же! Я застыл на месте. Как завороженный. Бернард торопливо подбежал к письменному столу и снял трубку.

– Да? Приемная премьер-министра. Мы вас слушаем. Да-да, секундочку. – Прикрыв трубку рукой, он повернулся ко мне. – Это из штаб-квартиры НАТО, господин премьер-министр. Будете говорить?

Господи, неужели кошмарные сны воплощаются в реальность?! Неужели этот чертов научный консультант, пусть даже и старший, все-таки накаркал?

Слава богу, мой главный личный секретарь снова выручил меня, пояснив:

– Они спрашивают, не хотите ли вы выступить на ежегодном собрании НАТО в апреле.

Вообще-то я хотел, но теперь уже не был в этом уверен. Не уверен ни в чем! Поэтому не мог ничего ответить. Мой верный Бернард Вули коротко ответил за меня «да» и положил трубку.

– Прекрасно, – с довольным видом продолжил профессор Розенблюм. – Теперь давайте рассмотрим сценарий номер два. В ходе запланированных маневров русская армия «совершенно случайно» пересекает границы Западной Германии… В данном случае вы прибегнете к вашей самой крайней мере?

– Пожалуй, нет, – подумав, ответил я.

Крайняя мера тут, вроде бы, ни при чем. Во всяком случае, пока…

– Ладно, – с еще более довольным видом продолжил профессор. – Тогда сценарий номер три. Предположим, русские так или иначе уже вторглись в Западную Германию, в Бельгию, Голландию и Францию. Предположим, их танки и солдаты уже подошли к Ла-Маншу. Предположим, они намерены вторгнуться в Англию. Это станет для вас тем «крайним случаем»?

Я испытал крайнюю степень затруднения.

– Нет, наверное, все еще нет, – сказал я медленно.

– Интересно, почему? – не скрывая язвительности, поинтересовался он. – Почему нет?

А действительно, почему нет? В голове была сплошная каша. Я изо всех сил пытался разобраться, что к чему, но, честно признаюсь, как ни старался, так и не смог. Поэтому не совсем внятно пробормотал:

– Потому что… потому что мы готовы вступить в войну только для того, чтобы защитить самих себя. А разве можно защитить самих себя, совершая откровенное самоубийство?

– Так когда же для вас наступает «крайний случай»? – с ухмылкой спросил профессор. – Когда русские на Пикадилли? У Центрального вокзала? В Букингемском дворце? Когда именно? – Затем сел и с довольным видом откинулся на спинку кресла у камина.

Я долго смотрел на него, тщетно пытаясь сосредоточиться.

– Ну… если вы имеете в виду, что концепция ядерного сдерживания не имеет смысла, то… Кстати, профессор, не это ли именно вы имеете в виду?

Он покачал головой.

– Нет-нет, вот этого, заметьте, я не говорил. Если либо у русских, либо у американцев есть бомба, то и другая сторона должна ее иметь. Вот почему у нас должен быть свой «поларис». Так сказать, на всякий случай…

Что он хочет этим сказать? Что, собственно, предлагает?

– Отмените «трайденты», господин премьер-министр. Потратьте эти пятнадцать миллиардов на обычные вооружения. Поскольку вы в любом случае не нажмете на кнопку. Разве нет?

– Почему бы и нет? – осторожно спросил я. – А если у меня не будет другого выбора?

Он тяжело вздохнул.

– Увы, это мы уже проходили. Но пока еще никто и никогда не ставил нас в ситуацию, когда у нас не было выбора. Не забывайте: если они что и задумают, то, скорее всего, прибегнут к тактике «салями». Только так, господин премьер-министр. И никак иначе.

– Хорошо. Допустим, мы отменим эти пятнадцать миллиардов фунтов на «трайденты». И на что мы их потратим? На пушки и танки?

– Нет-нет. Мы потратим их на ГТ. – И, заметив на моем лице следы непонимания, с энтузиазмом пояснил: – Горячие технологии. Умные ракеты, умеющие сами находить цель, инфракрасные лучи и тому подобные навороты. Но находиться они должны будут на вооружении обычной армии. Но при этом, учтите, не только и не столько обычной, сколько мощной и сильной.

Вдохновение – это поистине великая сила. До меня вдруг дошло, что надо делать. Когда на тебя снисходит вдохновение, то «щелк!» – и все сразу становится на свои места. До нелепости просто, но на редкость эффективно. Значит так: прежде всего мы отменяем «трайденты» и не покупаем «крылатые ракеты», после чего вводим призыв на военную службу, который решит наши проблемы не только с созданием мощной и сильной армии, а значит, и с повышением обороноспособности страны, но и с угрожающе растущей безработицей. Потрясающе! Я поделился своей находкой с Бернардом, но тот почему-то заметно нахмурился.

– Господин премьер-министр, а вам не кажется, что призыв может оказаться довольно смелым решением?

Вот тут он не прав. Совсем не прав! Военный призыв был бы «смелым решением» в ситуации полной занятости, но сейчас… сейчас он прежде всего даст молодым людям возможность найти себе достойное применение, делать хоть что-нибудь полезное. И для себя, и для страны. Не говоря уж о жизненном опыте, приобретенных навыках, профессиях, ну и всем прочем. Многих из них армия заставит даже научиться читать! Ведь неграмотным оттуда пока еще никто не ушел.

Назовем же мы все это не службой в армии, а «Национальной службой» – пусть каждый британец знает, что молодые люди служат на благо нашего общества и всей нации в целом.

Великолепная идея, дающая колоссальный шанс для политического развития Британии и ее народа! Более того, я знаю, как все это назвать – Великий почин! Мой великий почин! Великий почин Джима Хэкера! Я уже сделал черновые наброски своего выступления в палате общин, где прозвучат основные мотивы концепции: «…в истории нашего великого островного государства время от времени возникают моменты, когда должен появиться хотя бы один человек, которому всевышний доверил вывести свой народ из долины теней на солнечную поляну мира и процветания…».

Интересно, почему эта мысль никогда не приходила ко мне раньше? (Одной из причин этого, возможно, является тот простой факт, что Хэкер и профессор Розенблюм встретились в первый раз. – Ред.)

26 января

Думаю, нет, просто уверен, что настало время перемен. И я тот самый человек, которому выпало претворить их в жизнь. (Побыв в должности ПМ всего лишь неделю, Джим Хэкер, похоже, уже возомнил себя чуть ли не небожителем. То есть, как это частенько случается, начал утрачивать связь с реальностью. – Ред.)

Почти все утро провел на заседании комитета Кабинета, назначая оставшихся членов моего правительства и младших министров[21]. Затем поднялся наверх немного перекусить.

Но, к моему глубочайшему удивлению, на столе ничего не было. А моя жена Энни уже застегивала плащ. Причем была явно не в самом лучшем настроении. На мой вполне невинный вопрос, куда это она собирается, она напомнила мне, что опаздывает на заседание ее благотворительного комитета.

Тогда я спросил, могу ли я рассчитывать на самый простой омлет. Всего из двух яиц. Или хотя бы на что-либо еще… Она, не отворачиваясь от зеркала, ответила, что яйца в холодильнике.

Невероятно! Моя жена хочет, чтобы я сам себе делал омлет! Нет-нет, не принимайте меня за шовиниста или даже антифеминиста. Упаси господь! Но ведь я премьер-министр, и у меня по горло других забот. Не менее важных… Кроме того, мне с этической точки зрения просто не положено обедать вместе с моими подчиненными в нашем служебном буфете.

Что ж, ее позиция в принципе мне вполне ясна. Мы ведь еще раньше договорились, что она будет продолжать свою благотворительную деятельность, даже когда я стану ПМ и нам придется переехать на Даунинг-10, несмотря на все связанные с этим неудобства. Похоже, теперь я начинаю понимать почему. Здесь нет и не может быть личной жизни. Вообще никакой! Например, когда мы с Энни, в общем-то вполне мирно, обсуждали проблему омлета, раздался вдруг стук в дверь и в гостиную, не дожидаясь приглашения, решительно вошла молодая, совсем не симпатичная женщина – курьер МИДа, с «зеленым кейсом» в руках. (Специальный чемоданчик зеленого цвета, в котором перевозят важные государственные документы министерства иностранных дел. – Ред.)

– Вам срочные материалы из МИДа, господин премьер-министр, – извинившись, сказала она. – Пожалуйста, примите и распишитесь.

Энни выразительно развела руками.

– Вот видишь? Видишь, каково это жить в стеклянном аквариуме? У меня должно, понимаешь, должно быть право ходить куда я хочу и жить своей собственной жизнью. А здесь? Стоит мне только захотеть выйти, чтобы купить сигареты, как приходится проходить через несколько десятков журналистов, телевизионщиков с камерами, посыльных, секьюрити в штатском у дверей. Не говоря уж о зеваках на улице. О какой личной жизни тут можно говорить? Оказывается, у меня на нее нет никакого права!

Я неуверенно заметил, что в случае необходимости всегда можно воспользоваться черным ходом.

– Какая разница, через которую дверь выходить? – рассерженно возразила она. – Личной жизни у нас нет даже здесь, в нашей квартире. Например, сегодня – звонок президента из Белого дома в два часа ночи. На целых сорок минут!

– Да, но в Вашингтоне было уже девять утра, – заметил я, думаю, не совсем умно.

Звонок был, конечно, важный, напрямую связанный с моей предстоящей встречей с американским президентом. Правда, сразу за этим в нашу спальню ворвались два охранника с громадными служебными собаками – они получили анонимный сигнал о возможном теракте и хотели немедленно принять соответствующие меры. То есть проверить помещение на предмет наличия взрывного устройства.

Помню, Энни тогда бросила на меня выразительный взгляд.

– По-твоему, это и называется «личная жизнь»?

По-моему, она не совсем права: ведь куда лучше перетерпеть неудобства с поисками бомбы, чем разлететься от нее на клочки, разве нет? А так называемой «личной жизнью» можно насладиться, просто погуляв… ну, скажем, в нашем внутреннем садике. Там вообще никогда никого не бывает. Идеальное место для того, чтобы отдохнуть душой…

– Джим, это я уже пробовала. И гуляла, и ходила. Или, если хочешь, наоборот, ходила и гуляла, – с явным вызовом выкрикнула она. – И за мной наблюдало человек шестьдесят, не меньше. Из кустов, из окон Номера десять, Номера одиннадцать, Номера двенадцать и даже из офиса Кабинета министров! Совсем как в тюремном дворике для прогулок, когда на тебя глазеют как собратья по заключению, так и псы-охранники. И при всем этом, обрати внимание, за нашу, с позволения сказать, «личную жизнь» платят не они, а мы сами! Хотя все должно было бы быть наоборот – именно они должны платить за то, что мы здесь живем.

Должен признаться, в каком-то смысле она права. Мне всегда казалось, что за особые заслуги перед отечеством таких как я можно было бы и освободить от квартплаты. Ведь они же не просто живут там вместе с семьей, но и работают… (Тем, кто не имеет прямого отношения к политике, трудно понять, что, взваливая на себя бремя ответственности за судьбы страны, человек совершает нечто вроде «самопожертвования». Хотя многие другие не менее искренне удивляются: с чего это Хэкер вообразил, что, придя к власти, он может не платить за квартиру? – Ред.)

Когда ищейки с полицейскими поводырями наконец-то ушли, кстати, ничего не найдя, я сказал Энни:

– Послушай, и все-таки жить здесь совсем не так уж и плохо. По крайней мере, район здесь достаточно тихий…

Говорить это было на редкость глупо, поскольку не успел я закончить фразу, как на улице загремел духовой оркестр, сопровождавший традиционный парад конных королевских гвардейцев. Во всю силу и прямо под нашим окном!

Взгляд, которым Энни одарила меня, был, мягко говоря, более чем выразительным.

– Это происходит с семи утра, Джим! – рявкнула она.

Да, это на самом деле парад королевских конных гвардейцев. И на самом деле традиционный. И им, само собой разумеется, надо где-то тренироваться. И мне, конечно же, крупно повезло, потому что мой рабочий день в любом случае начинается еще до семи утра.

Я, как мог, попытался ее успокоить.

– Энни, дорогая, ну будь ты хоть чуть-чуть более разумной. Служение обществу всегда предполагает… э-э-э… определенные жертвы.

– Определенные жертвы? Отлично. В таком случае, я жертвую своим сном, а ты своим обедом!

И с видом оскорбленной добродетели удалилась. Я выбежал за ней.

– Энни, Энни, а что ты ела на обед?

– Половину датского бутерброда!

Весь кипя от гнева, я вернулся в квартиру. Но второй половины нигде не нашел. В холодильнике, конечно, были яйца, но не готовить же их премьер-министру самому! Поэтому я мрачно спустился вниз, бесцельно пошатался по коридорам, зашел к себе в кабинет. Постоял у окна, голодным взглядом следя за тем, как духовой оркестр конных гвардейцев с британским упорством репетирует этот чертов традиционный парад, оставил в приемной записку Бернарду с настоятельной просьбой зайти ко мне сразу же после того, как он вернется с обеда…

Ровно через сорок пять минут мой главный личный секретарь с очень довольным и, главное, очень сытым видом, постучавшись, вошел в мой кабинет. Первым делом я поинтересовался, хорошо ли он пообедал.

– Да, как всегда, сэр, – несколько удивленно ответил он.

– И где вы сегодня обедали?

– Как всегда, в нашей столовой.

– Обед, как всегда, из трех блюд?

– Естественно.

– С вином?

– Да, как всегда, бокал «бордо», но… – Он на секунду запнулся, явно пытаясь понять, к чему, собственно, я клоню. – Вообще-то… если вас это так интересует, господин премьер-министр, то извольте: классический индийский суп с острыми приправами, телячья отбивная с картофелем «соте» и…

– Нет-нет, Бернард, не интересует, не волнуйтесь… Скорее наоборот! Скажите, а вас не интересует, что сегодня ел на обед ваш премьер-министр, то есть я, Джеймс Хэкер?

Явно почувствовав, что я чем-то расстроен, но не будучи полностью уверен, чем именно, Бернард сочувственно поинтересовался:

– Э-э-э… может, вам самому интересно поделиться?

– Да, интересно, – неожиданно для самого себя рявкнул я. – Так вот, к вашему сведению, ничего. Ни-че-го!

– Господин премьер-министр, вы что, сели на диету?

Я насколько возможно кратко объяснил, что диета здесь ни при чем, а затем выразил искреннее удивление тем фактом, что у нас на Даунинг-10 есть все условия, чтобы кормить Бернарда Вули, всех личных секретарей, помощников, наших оранжерейных дам[22] и даже курьеров, но… только не премьера, то есть меня. А ведь жить здесь, черт побери, приходится не им, а именно мне!

Бернард вежливо поинтересовался, не могла бы готовить для меня миссис Хэкер. Ведь все условия для этого имеются. Я напомнил ему, что у миссис Хэкер есть своя работа. В ответ он предложил мне нанять личного повара. А что, совсем неплохая идея, но… но только на первый взгляд – оказывается, ему придется платить. Из своего собственного кармана. Где-то около восьми-десяти тысяч в год. А этого я, увы, позволить себе не могу. Тогда мой главный личный секретарь посоветовал мне переговорить на эту тему с секретарем Кабинета. На мой вполне естественный вопрос, почему бы это не сделать ему самому, он, с искренним сожалением пожав плечами, ответил, что не в его привычках вести переговоры, если он сам «не в силах изменить систему».

Честно говоря, такая беспомощность начала меня раздражать. Я махнул рукой и молча отвернулся к окну.

Через некоторое время Бернард осторожно кашлянул.

– Э-э-э… секретарь Кабинета в любом случае будет здесь с минуту на минуту, господин премьер-министр. Так что, пока у нас есть немного времени, может, продолжим заниматься делами королевства?

– Чтобы заниматься делами королевства, нужно нормально питаться, – моментально отреагировал я. – Мне нужен повар!

Бернард пообещал вплотную заняться этим вопросом и через интерком попросил секретаря пригласить в кабинет нашего пресс-атташе Малькольма Уоррена. Крупный, простоватого вида йоркширец, профессиональный государственный служащий, но с пониманием того, что, собственно, происходит в реальном мире. Хотя Малькольм был человеком моего предшественника, я не стал от него избавляться, ценя его железную хватку в общении с парламентскими журналистами и вообще всей пиаровской братией Уайт-холла.

Я попросил его быть как можно короче, так как у меня назначена встреча с секретарем Кабинета. Причем начаться она может в любой момент.

– Само собой разумеется, господин премьер-министр. У меня, собственно, всего два маленьких вопроса. Первое и самое главное: нам нужно обсудить ваше первое выступление по телевидению в качестве премьер-министра.

Мое первое выступление по телевидению? Да, это действительно настолько важный вопрос, что я попросил его на день-другой отложить обсуждение, чтобы у нас было больше времени обговорить массу серьезных деталей.

Второе, что он хотел со мной обсудить, это предстоящий официальный визит в Вашингтон. Конечно же, это намного менее важно, чем мое первое официальное выступление по телевидению, кто бы спорил…

Впрочем, как оказалось, здесь присутствовал совершенно неожиданный для меня аспект. В Вашингтон меня хочет сопровождать целая толпа телевизионщиков и журналистов! Но это же очень хорошо.

– Да, конечно же, хорошо, господин премьер-министр, – с готовностью согласился Малькольм. – Но… очень дорого.

Пришлось терпеливо объяснить ему, что такой случай просто грех было бы упускать. Представляете? Премьер-министр Великобритании стоит вместе с президентом Соединенных Штатов на лужайке Белого дома! Национальные гимны, фотографии двух мировых лидеров! Он поведает всему миру о наших тесных и чуть ли не братских отношениях, о нашем единстве и готовности решительнейшим образом отстаивать человеческие ценности. Возможно, даже не забудет упомянуть о моем личном вкладе и высокой гражданской позиции. Поэтому важно, чтобы все это максимально широко освещалось и у нас в Британии. Гласность такого рода невозможно переоценить. Это жизненно важно для Британии. (Хэкер имеет в виду – жизненно важно для него. – Ред.) Жизненно важно для нашего престижа. (Его престижа. – Ред.)

– Да-да, конечно же, – довольно улыбнувшись, подтвердил Малькольм. – Жизненно важно. Особенно для успеха нашей политики. У нас не должно быть секретов от прессы, когда речь идет об успехах нашей страны.

Он прав. Тысячу раз прав! Мы должны, нет, просто обязаны быть предельно открытыми перед своими избирателями. Особенно в освещении достижений моего правительства. Мне надо выглядеть абсолютно честным перед своим народом! Британцы имеют право досконально знать о каждом успехе своего правительства…

Я также подсказал Малькольму, на мой взгляд, совсем неплохую тему для прессы. Сообщил ему, что не далее как сегодня мне пришлось самому готовить себе обед. И, как бы ненароком, поинтересовался, известно ли ему об этом. Оказалось нет, не известно. Поэтому пришлось также подробно рассказать, что у нас нет ни повара, ни домохозяйки, ни даже официанта, что моя жена Энни тоже очень устает от своей работы, а мы пока не можем позволить себе нанять их… Короче говоря, похоже на то, что скоро мне, премьер-министру великой державы, вполне возможно, придется самому мыть тарелки и стирать свои носки!

Малькольм, похоже, не сразу понял, что именно я имею в виду. Поэтому осторожно заметил, что для прессы такого рода информация вряд ли представит большой интерес. Я намекнул, что можно красиво преподать это под названием типа: «Джим Хэкер не небожитель! Ему прекрасно известны проблемы простых людей, поскольку он сам является одним из них. Самый простой британец, только и всего». Что-то вроде того…

Пресс-атташе попросил разрешения немного подумать. А затем сказал:

– Идея, конечно, хорошая, господин премьер-министр, но стоит ли представлять вас одним из них, то есть «самым простым британцем»? Даже если на самом деле так оно и есть.

Сначала мне показалось, будто я не совсем понял, что именно он имел в виду, но затем, после очередной паузы, последовало разъяснение.

– Я хотел сказать, что такого рода реклама может быть весьма контрпродуктивной, господин премьер-министр. Думаю, вы помните случай, когда на Джимми Картера[23] напал кролик.

Да, смутно припоминаю. На фотографиях, опубликованных во всех ведущих газетах, он действительно выглядел довольно глуповато. Возможно, искренне полагал, что снимки его обычной утренней пробежки вокруг лужайки Белого дома укрепят его имидж «самого простого американца», но на самом деле испуганный вид президента сослужил ему плохую службу – он потерял немало голосов, и, значит, пребывать в Белом доме ему оставалось совсем немного. А что, может, Малькольм не так уж и неправ? Осторожность в такого рода вещах никому пока еще не мешала…

Когда наш пресс-атташе, вежливо откланявшись, наконец-то ушел, Бернард практически сразу же ввел в кабинет нашего секретаря Кабинета. Я извинился за задержку, сказав, что был занят обдумыванием некоторых очень важных вопросов.

– Очень хорошо, – одобрительно заметил он.

– Вы же понимаете, я работаю премьер-министром всего неделю, причем…

– Причем, с вашего позволения, совсем неплохим премьер-министром, – перебил он меня.

Что ж, приятно слышать. Особенно когда одобрение исходит от таких твердолобых, как наш секретарь Кабинета. Я сказал ему, что не напрашиваюсь на комплименты, но дела на самом деле пока идут хорошо, и его объективная оценка моих усилий меня только радует.

Впрочем, мы сразу же обнаружили нашу первую ошибку. Нет, ошибку скорее не нашу, а их! Первую, но, похоже, достаточно серьезную. Я, вроде бы мимоходом, заметил, что хорошо, когда имеешь возможность награждать бывших союзников. И добавил, думаю, весьма кстати:

– Интересно, а Рон Джоунс доволен, что его сделали пэром?

– Естественно, – почему-то равнодушным тоном ответил Бернард. – Даже сказал, что все члены будут просто в восторге.

Члены? Какие члены? При чем здесь члены?

– Члены его профсоюза, господин премьер-министр. Национальной федерации…

До меня вдруг дошло. Это же чудовищно.

– Господи, кто угодно, только не он! – Я же имел в виду нашего заднескамеечника Рона Джоунса, а не того Рона Джоунса!

Бернард удивленно поднял брови.

– На самом деле?

По-моему, на редкость неадекватный ответ.

Мы сидели, молча глядя друг на друга. Да, обратного пути, похоже, уже нет. Мой главный личный секретарь попытался хоть как-то сгладить впечатление.

– Вообще-то, он был очень доволен, господин премьер-министр.

Еще бы! Доволен и очень, не сомневаюсь, очень удивлен. Я спросил у Хамфри, можем ли мы что-нибудь сделать для нашего Рона Джоунса. Например, сделать пэром его тоже.

По мнению секретаря Кабинета, вряд ли.

– При всем уважении к вам, господин премьер-министр, мы не можем посылать в верхнюю палату двух лордов Ронов Джоунсов. Это может выглядеть так, будто мы наладили нечто вроде серийного производства пэров.

Но ведь я ему обещал! Ну хоть что-нибудь… Какое-то время мы молча сидели, почесывая затылки. Затем у Хамфри, похоже, появилась идея. Поскольку у нашего Рона, судя по всему, нет ни малейшего интереса к телевидению – кажется, у него нет даже цветного телевизора, – мы сделаем его директором «Би-би-си»!

После чего мы перешли к куда более важным проблемам. Я объяснил секретарю Кабинета, что нам с Энни требуется личный повар. Он, очевидно, не совсем поняв сути вопроса, предложил дать объявление в газету. Пришлось терпеливо разъяснить, что нам нужен не простой повар, а правительственный повар. Который одновременно будет и домоправителем.

Хамфри, как, впрочем, я и ожидал после разговора с Бернардом, не очень-то горел желанием помочь. Сказал, что нанять правительственного повара и заодно домоправителя будет крайне трудно, поскольку Номер 10 – частная собственность, которая является всего лишь зданием правительства Ее Королевского Величества. Вот так: ни больше, ни меньше!

– Да, но там живет премьер-министр правительства Ее Королевского Величества, – резонно возразил я. – Причем вместе с семьей. Которые, как и все люди, вынуждены завтракать, обедать, а иногда даже и ужинать, разве нет? И почему, интересно, они не имеют права иметь правительственного повара?

– Нет-нет, господин премьер-министр, боюсь, это невозможно, – почему-то категорически заявил Хамфри.

Но это же нелепо. Секретарь Кабинета убеждает меня, что я имею полное право взорвать весь мир, но не могу требовать, чтобы мне и моей семье приготовили яичницу!

Будучи логиком по природе, я все-таки попытался выяснить причины этой несуразицы. Откуда у нее, так сказать, растут ноги.

– Ну а предположим, я приглашу на обед германского посла?

– Это совершенно другое дело, – с готовностью ответил Хамфри. – Официальное мероприятие, гостеприимство на правительственном уровне и так далее. Мы с превеликим удовольствием обеспечим стандартный обед, включающий пять блюд, три сорта французского вина и два – шотландского виски. Никаких проблем…

Значит, тем самым он хочет сказать, что обед германского посла – это государственное дело, а обед британского премьера – нет? Причем, конечно же, не только германского, а и всех остальных послов.

Поэтому я тут же попросил главного личного секретаря организовать мои встречи за обедом с германским послом в понедельник, с французским послом во вторник и с американским послом в среду. А затем, вспомнив о наших обязательствах перед Содружеством наций, вполне официальным тоном добавил, что в четверг мне предстоит обедать на Даунинг-10 с Верховным комиссаром Новой Зеландии.

– Кстати, Бернард, сколько у нас стран-членов ООН?

Естественно, ответ у него был, как говорят, на кончике языка.

– На данный момент сто пятьдесят восемь, господин премьер-министр.

– Отлично. – Я радостно посмотрел на секретаря Кабинета. – Теперь мы с женой обеспечены нормальными обедами как минимум на шесть месяцев. Ну а когда они закончатся… Когда они закончатся, пойдем по второму кругу…

Бернард с озабоченным видом перелистывал мой деловой ежедневник.

– Но, господин премьер-министр, у вас нет столько свободного времени, чтобы каждый день встречаться с послами. У вас должны быть и другие деловые обеды.

– Отлично, – довольно сказал я. – Тем лучше. С послами ведь можно обедать и в свободное время. Разве нет?

А вот Хамфри с озабоченным видом заметил, что у МИДа может быть иная точка зрения. (Так оно и есть. Как было принято говорить в госслужбе: «Один обед ПМ с послом нередко сводит к нулю два года терпеливой работы всего дипломатического корпуса». Поэтому МИД вряд ли с пониманием отнесется к столь частым обедам. – Ред.)

Мнение бюрократов из МИДа в данном случае мне, в общем-то, не очень важно. Намного важнее другое – почему, интересно, никого не интересует, сыты или голодны премьер-министр великой державы и его семья?! А ведь именно ему время от времени приходится принимать судьбоносные решения.

Впрочем, Хамфри смотрит на это совсем по-другому. Хотя вполне понятно почему – он ведь тоже обедает в «столовке» Кабинета министров. Так делается уже два с половиной века, многозначительно добавил он.

– Это можно считать убедительным аргументом? – как мне кажется, весьма иронично поинтересовался я.

– Вот именно. Уже два с половиной века. Более того…

Тут его совершенно неожиданно перебил Бернард.

– Э-э-э… при всем уважении к вам, сэр Хамфри, – без особого почтения начал он, но затем со свойственной ему настырностью и педантичностью продолжил: – Это вряд ли можно считать убедительным аргументом уже два с половиной века, поскольку полвека тому назад он был убедительным только целых два века, век тому назад только полтора века, а два века…

Хамфри бросил на него такой убедительный взгляд, что он моментально остановился. Хотя его формальная логика была по-своему безупречна и, как всегда, не имела никакого отношения к делу.

Я тут же использовал возникшую паузу, чтобы отвлечь гнев секретаря Кабинета от моего верного главного личного секретаря.

– Хамфри, простите, но вы меня не убедили. Мне нужен повар, и я хотел бы настоятельно просить вас организовать его оплату.

Всесильный секретарь Кабинета повернулся ко мне. С каменным лицом.

– В таком случае, позвольте мне настоятельно попросить вас посмотреть на вашу настоятельную просьбу с другой стороны. Как вам понравится, если пресса во весь голос объявит, что вашим самым первым шагом в качестве премьер-министра стало повышение своей собственной зарплаты ни много ни мало, а на целых восемь-десять тысяч фунтов стерлингов в год?

Вот это да! Такое мне даже в голову не приходило. Хотя не совсем понятно, а зачем, собственно, им говорить об этом? Это же наше внутреннее дело…

Хамфри, похоже, прочитал мои мысли.

– Кстати, мы в любом случае обязаны им это сказать. Другого выхода просто нет. Заработная плата и расходы премьер-министра должны быть абсолютно прозрачными. Таков неписанный закон.

– И что, нет никакого варианта как-то… ну, скажем, обойти это? – с надеждой спросил я. – Совсем никакой?

– Увы, господин премьер-министр. Открытое правительство, сами понимаете. Свобода информации. Мы должны всегда предельно честно и открыто сообщать прессе все, что они… могут узнать и без нас… Из, так сказать, других источников.

Нет, все равно не могу поверить. Никак не могу поверить, что нет способа решить столь маленькую проблему! Но раз секретарь Кабинета настаивает, причем весьма категорично, что эта проблема стала практически неразрешима с того дня, как Номер 10 стал официальной резиденцией первого ПМ, то есть два с половиной века тому назад, значит, так оно и будет. Во всяком случае, с точки зрения нашей государственной службы. Поняв мои сомнения, Хамфри переменил тему.

– Кстати, господин премьер-министр, до моего прихода вы, кажется, кое-что обдумывали. Это так?

– Да, обдумывал, вы правы. Мы все пришли к соглашению, что начало моего премьерства было достаточно успешным. Поэтому я невольно задал себе важный вопрос: что надо делать, чтобы успех нам сопутствовал и далее?

Хамфри одобрительно посмотрел на меня.

– Прекрасно. А вы, случайно, не рассматривали… как реальную возможность для продолжения успеха… так сказать, профессионально ничего не делать?

Ничего не делать? Нелепость какая-то. Но я сдержался. Секретарь Кабинета никогда просто так ничего не говорит.

– Нет, Хамфри, премьер-министр должен проявлять решимость и твердость.

– Да, безусловно, – с готовностью согласился он. – Ну а как насчет твердой решимости ничего не делать, господин премьер-министр?

– Нет. – Теперь можно было позволить себе снисходительно улыбнуться. Ведь за рулем государственной машины был я. – Нет, нет и еще раз нет! Но твердым я буду, не сомневайтесь.

– Прекрасно, – сказал сэр Хамфри.

– И решительным, – продолжил я.

– Само собой разумеется, – подтвердил сэр Хамфри.

– И самое главное – быть лидером!

– Лидером? Да, это здорово. И, конечно же, это самое главное.

– А поскольку премьер-министр сейчас я, значит, у меня есть и власть, и право делать это, разве нет?

– Кто бы позволил себе сомневаться в этом, господин премьер-министр? Вы наш законно избранный лидер, и мы, ваши верные подданные, покорно последуем за вами, куда бы вы нас ни повели…

Ну, раз так, то мне, очевидно, следует прежде всего посвятить его в главные моменты моей новой политики. Моего великого почина.

– Я принял решение отменить «трайдент», потратить высвободившиеся пятнадцать миллиардов фунтов на обычные войска и новейшие технологии, а также восстановить военный призыв, тем самым решив самые болезненные проблемы с нашей обороной, платежным балансом, системой образования и безработицей. Так сказать, одним махом.

От изумления у него чуть не отвалилась челюсть. Я бросил вопросительный взгляд на Бернарда, который с явным интересом смотрел на своего прежнего шефа.

Мы оба терпеливо ждали ответа Хамфри. Однако ответа так и не последовало. Во всяком случае, сразу. У секретаря Кабинета был такой вид, будто его только что укусила бешеная собака. Я дал ему пару минут, чтобы прийти в себя, но затем, устав ждать, развел руками и попросил его сказать хоть что-нибудь.

– Хоть что-нибудь?… Э-э-э… Видите ли, господин премьер-министр… Кстати, а кто именно подсказал вам эту, с позволения сказать, идею?

Не очень-то тактичный вопрос. Пришлось напомнить ему, что до его прихода я долго думал.

– Вам этого нельзя делать! Ни в коем случае! – категорически заявил он. Как ножом отрезал.

Сначала мне показалось, Хамфри имеет в виду, что я не могу думать. Или не должен… Но он, тяжело вздохнув, уже куда более спокойным тоном пояснил, что считает мой великий почин и недопустимо революционной, и, главное, абсолютно беспрецедентной новацией.

Итак, маски сброшены! Значит, война? Значит, всесильная госслужба в его лице намерена воспрепятствовать моему великому почину? Ну уж нет, кому-кому, а не ему решать это!

Впрочем, у секретаря Кабинета на этот счет было иное мнение. Лично он уверен – именно ему.

– Господин премьер-министр, простите, но, боюсь, не в ваших силах вот так одним махом реорганизовать всю оборонную систему королевства, – буквально отчеканил он. – Не говоря уж обо всем остальном.

Мой ответ был не менее решительным и простым:

– Премьер-министр здесь пока еще я один!

Кроме того, он ведь, кажется, обещал следовать за мной, куда бы я его ни повел, разве нет? Причем сразу же согласился с тем, что я должен быть не только решительным, но и твердым лидером, должен уверенно вести за собой весь народ. Так против чего же он, собственно, возражает?

(Скорее всего, сэр Хамфри имел в виду, что Хэкер должен быть решительным, только если принимаемые им решения были одобрены самим сэром Хамфри. То же самое относилось и к лидерству – только если таковое осуществляется в правильном, то есть «одобренном» направлении. – Ред.)

– И к тому же, за мной законная власть, – чуть подумав, добавил я.

Это ему явно не понравилось.

– Да, само собой разумеется, господин премьер-министр, но только строго в рамках закона и конституции, равно как и с учетом административного прецедента, бюджетной прозрачности и правил Кабинета министров. Писаных и неписаных! Кстати, вы поинтересовались мнением своих коллег по Кабинету? Что они думают по этому поводу…

– Я сам назначаю членов Кабинета, – со значением ответил я.

Хамфри холодно улыбнулся. Даже не скрывая явной иронии.

– Уверен, вам вряд ли захочется самому переназначать их, господин премьер-министр.

Весьма забавно. Так он обычно любил говорить, когда покровительственно поучал меня. Но я даже не улыбнулся. Даже ничего не сказал. Просто терпеливо ждал, когда он догадается, что иного выхода у него просто нет и что ему все равно придется капитулировать. К моему глубочайшему удивлению, однако, секретарь Кабинета тоже продолжал хранить молчание.

– Почему вы так упорно молчите, Хамфри? – не выдержал я.

– Вы дали мне слишком серьезный повод для молчания, господин премьер-министр. Даже для очень упорного…

– Неужели хотите сказать, что, по вашему мнению, «трайдент» отменять не следует?

– Не мне судить, господин премьер-министр.

Иного ответа от него нельзя было и ждать. И правильно. Он ведь всего лишь государственный служащий, не более того.

– Прекрасно, – великодушно согласился я. – Полагаю, мы, как всегда, договорились?

Как ни странно, оказалось, не совсем. Потому что он, слегка нахмурившись, сказал:

– В принципе да, но поскольку вас интересует мое мнение, то…

– Естественно, интересует. В принципе. И что из этого следует? Так в чем же состоит это ваше мнение?

– Только в том, что нам нужен «трайдент».

Лично я не вижу в этом особого смысла. Хамфри, думаю, вполне искренне пытаясь воззвать к моему здравому смыслу, спросил, нет ли у меня намерения потратить государственные деньги на «крылатые ракеты».

Я ответил, что отныне Соединенное королевство не должно иметь намерений тратить государственные деньги на закупку любых ядерных вооружений. Вообще никаких!

Он даже побледнел.

– Простите, господин премьер-министр, но… вы, случайно, не приверженец одностороннего разоружения?

При чем здесь одностороннее разоружение? У нас ведь остаются «поларисы», и мы совсем не собираемся от них избавляться.

Секретарь Кабинета с явным облегчением вздохнул – по крайней мере, безопасности страны не будет нанесен смертельный удар. И тем не менее, счел необходимым заметить, что в современных условиях «поларисы» уже недостаточно эффективны, что это устаревшая, в каком-то смысле уже допотопная система, а вот «трайденты» – просто супер. Во всяком случае, на данный момент времени – намного большая скорость, намного больше боеголовок, независимое самонаведение на цель, ну и так далее, и тому подобное… Их русские практически не смогут перехватить. А вот «поларисы» – смогут. Создав соответствующую многоуровневую систему ядерной защиты.

– Когда?

– В стратегическом смысле в любое время, господин премьер-министр. Начиная с сегодняшнего дня…

Уклончивый ответ можно увидеть, как минимум, за пятьдесят шагов. (Это уж точно. Тем более что Хэкер и сам был специалистом в подобного рода ответах. – Ред.) Тогда я спросил его, когда конкретно этого можно ожидать.

– Ну… скажем, к две тысячи двадцатому году. – Я только улыбнулся. – Впрочем, это может случиться намного раньше, чем можно ожидать, – торопливо добавил он.

– Хотите сказать, такая система противоядерной защиты будет способна перехватить все наши сто девяносто два «полариса»?

– Нет, нет, конечно же, не все, господин премьер-министр. Хотя… как минимум, девяносто семь процентов.

Я достал из ящика карманный калькулятор и проделал несколько простых вычислений.

– Значит, пять «поларисов» все-таки будут в состоянии прорваться через систему защиты, так ведь?

Хамфри расплылся в широкой улыбке.

– Вот именно! Всего лишь пять.

– Что ж, вполне достаточно, – тоже улыбнувшись, ответил я. – Достаточно, чтобы стереть с лица земли Москву, Ленинград и Минск.

– Да, конечно. – Он как-то странно ухмыльнулся. – Но, увы, только и всего…

Интересно, правильно ли я его понял?

– По-моему, этого вполне достаточно, чтобы заставить русских подумать и остановиться, разве не так?

Но похоже, любовь сэра Хамфри к «трайдентам» не знает границ.

– Господин премьер-министр, неужели вы не видите? Ведь имея «трайденты», мы могли бы стереть с лица земли всю Восточную Европу! В прямом и переносном смысле.

Да, но зачем ее стирать?! Лично мне это совершенно не нужно. О чем я ему сразу же и сказал. Глядя прямо в глаза. Секретарь Кабинета нетерпеливо кивнул. Конечно же нет! Ему показалось, будто я ничего не понимаю.

– Это станет мощным сдерживающим фактором, господин премьер-министр, только и всего.

– Возможно, но это же самый обычный блеф, не более того. Кроме того, я вряд ли решусь прибегнуть к такой мере.

– Но они ведь не знают, что вы вряд ли к ней прибегнете, не так ли?

– А если все-таки догадаются?

– Да, пожалуй, – был вынужден согласиться он. – Возможно, они и догадаются. Но абсолютно уверены не будут. Это исключено.

В этом он прав. А им и не надо быть абсолютно уверенными. Вполне достаточно просто знать, что я вряд ли сделаю это.

– Правильно, – снова согласился он. – Но даже если они, возможно, знают, что вы вряд ли сделаете это, то все равно у них не будет абсолютной уверенности в том, что вы не прибегнете к этому.

Все это время мой главный личный секретарь усердно делал пометки в своем специальном блокноте. Как же удачно, что он практически в совершенстве владеет искусством стенографии. Поэтому уже в конце рабочего дня я получил полную запись нашей беседы.

Впрочем, Хамфри достаточно умен, чтобы вовремя понять – его аргументы насчет так называемого «фактора сдерживания» не производят должного впечатления. Соответственно, он предпринял еще одну попытку убедить меня не отказываться от «трайдентов». На этот раз при помощи банальной лести и попытки сыграть на моем тщеславии. С чего бы, интересно, ему надеяться, что такой, с позволения сказать, «примитив» поможет ему добиться желаемого?

– Послушайте, господин премьер-министр, в принципе, все это сводится к одной простой истине. Постарайтесь ее понять. Вы – премьер-министр, премьер-министр Великобритании! Неужели вам не хочется, чтобы наша великая страна имела все самое лучшее?

Как это не хочется? Конечно же хочется!

– Прекрасно. – Он довольно улыбнулся. – Тогда, господин премьер-министр, давайте представим себе некую ситуацию. Допустим, вы заходите на некую элитную выставку ядерных ракет. Вам, не сомневаюсь, тут же захочется купить «трайдент». А что – красивый, элегантный, короче говоря, самый лучший. А Британии нужно только самое лучшее, не так ли? Ведь в мире ядерных вооружений «трайдент» – это практически то же самое, что костюм, пошитый на Савиль-Роуд, Ролс-Ройс «Корниге», бутылка «Шато-лафит» урожая 1945 года. Предложение, от которого, так сказать, невозможно отказаться. Как от покупки чего-нибудь в «Хэрродс»[24].

– За одним маленьким исключением: оно стоит пятнадцать миллиардов фунтов, при этом не очень-то нам и нужно, – выдержав должную паузу, спокойно возразил я.

Хамфри печально покачал головой. Наверное, счел, что я чего-то недопонял.

– То же самое, господин премьер-министр, можно сказать в отношении практически любой покупки, которую совершаешь в «Хэрродс», – заметил он.

Что ж, в каком-то смысле это вполне разумно…

30 января

Официальный прием на Даунинг-10. С шести тридцати до восьми. Мой первый прием в качестве премьер-министра. Хотя многие из гостей еще не успели отойти от прощания с предыдущим режимом… Я их, конечно, прекрасно понимаю, но поскольку мы все-таки члены одной и той же партии, на данный момент это не имело особого значения.

Вообще-то меня это совершенно не интересовало. Особенно после на редкость долгого и утомительного рабочего дня. Но, как это часто случается, в ход событий вмешалось нечто совершенно неожиданное. Произошло это во время случайного разговора на том самом приеме. Среди приглашенных был генерал Говард, который всего неделю тому назад водил меня по, так сказать, секретным «закромам» МО. Во время приема я отвел его в сторону и негромко сказал, что хотел бы передать ему, возможно, не совсем приятную информацию.

– Говорите прямо, господин премьер-министр, не стесняйтесь. Даже самое худшее, – ответил он, горделиво выпятив подбородок.

Что я, естественно, и сделал. Как, собственно, он и просил. Сказал ему, что, хотя для соответствующих служб это будет серьезным ударом, а для избирателей крайне непопулярным шагом, я, тем не менее, твердо намерен отменить «трайденты» и направить освободившиеся деньги на иные, но не менее важные нужды.

В ответ он пробормотал что-то не совсем вразумительное. Тогда я попросил его не слишком спешить с выводами, не возражать и, главное, не… Тут я остановился, поскольку до меня дошло, что я, похоже, не совсем разобрал, что, собственно, он сказал.

– Простите, генерал, что вы сказали? – на всякий случай переспросил я.

– Отличное решение, господин премьер-министр, – не задумываясь, ответил он. Как всегда, коротко и предельно точно.

Не будучи полностью уверен, что понял его правильно, я снова переспросил:

– Вы хотите сказать, что вы «за»? За отмену «трайдентов»?

– Естественно.

Ну и дела! Второй раз всего за одну неделю мои обоснованные и, как мне казалось, вполне разумные представления об обороноспособности страны перевернулись с ног на голову!

Какое-то время я стоял, молча глядя на этого представительного, почти двухметрового гиганта, рыжеволосого, с нависшими бровями. Наконец пришел в себя.

– А почему?

– Потому что нам они не нужны, – коротко ответил он. – Пустая трата денег. Никому не нужная. Вообще никому.

Невероятно! Один из высших армейских офицеров страны соглашается со мной, что «трайденты» – это пустая трата денег. Причем никому не нужная! Я сказал ему, что зато твердо намерен сохранить «поларисы», американские военные базы и усилить наши обычные войска.

– Вы совершенно правы, господин премьер-министр.

Интересно, он что, такой податливый? Или оригинальничает…

– И что, такого же мнения придерживается весь наш генеральный штаб? – многозначительно поинтересовался я.

Он отрицательно покачал головой.

– Никак нет, господин премьер-министр. ВМФ очень хотели бы получить «трайденты». Они ведь запускаются с их подлодок. Без них адмиралы потеряли бы все свое значение.

– Значит, они будут против?

– Само собой разумеется. Моряки всегда против. Они ведь чуть не помогли нам проиграть вторую мировую, возражая против морских конвоев.

– Ну а ВВС? – с надеждой спросил я.

– Да как вам сказать? А знаете, лучше спросить их самих. Особенно если вас интересует мнение ангарных техников. Хотя, боюсь, они все равно предпочтут «трайденты». Но только если те будут запускаться не с субмарин, а с воздуха. Как, скажем, «Эксосет».

В голове неожиданно «кликнуло», и до меня вдруг дошло: с чего бы это разным видам вооруженных сил одинаково смотреть на одно и то же? А действительно, с чего бы? С чего бы им иметь общую точку зрения?

Генерал попытался, надеюсь, вполне искренне, объяснить логику мышления военных летчиков.

– Они хотят, чтобы ракеты запускались с их самолетов, господин премьер-министр. Им хочется парить там, в высоте и сбрасывать бомбы или ракеты на здания, на людей… Но вся беда в том, что этого-то они и не умеют грамотно делать. Прикажи им нанести ракетный удар по Москве, и совсем не факт, что они смогут ее найти. Более того, даже если все-таки найдут, то, скорее всего, промахнутся.

Итак, проблема предельно ясна. Как провести мой великий почин через МО, если за него готова выступить только армия? Я довел это до сведения генерала, но у него, оказывается, уже имелось готовое решение.

– Как вам, полагаю, известно, господин премьер-министр, должность министра обороны скоро станет вакантной. В принципе, она должна принадлежать ВМФ. Их очередь, ничего не поделаешь. Но решение принимать вам. И если вы назначите солдата…

Он намеренно и вполне выразительно не закончил предложение, хотя кем именно станет этот «солдат», лично мне было понятно. Значит, если я назначу его, то на моей стороне будет министр обороны. Не уверен, что этого будет достаточно, и как отреагирует на это ВМФ, но подумать об этом, думаю, стоит. Определенно стоит!

(На том приеме сэр Хамфри Эплби тоже нашел время перемолвиться парой слов с генералом Говардом. Однако их разговор, в отличие от беседы с премьер-министром, в каком-то смысле изменил вероятный ход событий. – Ред.)

«Генерал выглядел необычно довольным после своей короткой беседы с ПМ, за которой я наблюдал, стоя с бокалом виски совсем неподалеку. Когда мы, совершенно случайно, оказались наедине и смогли поговорить, он прежде всего выразил явное удовольствие от встречи с премьер-министром, у которого есть хоть немного здравого смысла.

Я поинтересовался, какой именно стране повезло иметь такого ПМ. Мне, конечно же, было понятно, что он имеет в виду Хэкера, но на всякий случай я все-таки переспросил, о чем конкретно они говорили. Оказывается, всего только об отказе от „трайдентов“, а совсем не о возвращении военного призыва. Когда же я перечислил ему возможные последствия, он, как и следовало ожидать, пришел в ужас.

Военный призыв нужен Хэкеру, чтобы хоть как-то облегчить проблему занятости и таким образом добавить себе голоса избирателей. Генералам же такой призыв не нужен и никогда не был нужен! Они вполне искренне гордятся профессионализмом и элитностью своей армии. Крепкой, дисциплинированной, возможно даже, лучшей в мире. Генштаб категорически против призванных на военную службу нечесаных панков, обкуренных наркоманов и безработных дебилов, короче говоря, четверти миллиона никчемных хулиганов, способных разве что чистить картошку на кухне гарнизонного штрафбата. Генералы категорически не хотят, чтобы призыв превратил их элитную армию в обычную.

Их также очень беспокоит новый закон о „равных возможностях“. Американцам прекрасно известно, что натовские командиры никогда толком не знают, кого к ним пришлют на службу – мужчин или женщин, пока те не прибудут к месту назначения. Причем не всегда даже по прибытии…

Учитывая, увы, вполне реальную возможность возврата военного призыва, генерал Говард явно предпочитал „трайденты“. Несмотря даже на все их очевидные недостатки. Поэтому настоятельно попросил меня употребить все влияние, чтобы „остановить“ премьер-министра.

Я терпеливо объяснил, что „остановить“ премьер-министров практически невозможно. К нашему глубочайшему сожалению. Но зато их можно „притормозить“. Причем фактически до нуля! Более того, большинство новых ПМ готовы пойти на это уже через несколько месяцев.

Прежде всего, как мне кажется, надо деликатно переговорить с американским послом. Генерал Говард, не раздумывая, согласился с моим предложением».

31 января

Сегодня новости и хорошие, и плохие. Плохие, как всегда, были первыми.

В ходе моей утренней встречи с секретарем Кабинета Бернардом и пресс-атташе Кабинета Малькольмом мы, само собой разумеется, затронули вопрос о конкретных деталях моего предстоящего визита в Соединенные Штаты. В задачу Малькольма входит обеспечить для корреспондентов «Би-би-си» и «Ай-ти-эн» не просто хорошие, а очень хорошие места на лужайке Белого дома. Откуда они смогут сделать крупные снимки – меня вместе с президентом.

Включая, естественно, фотографии начала второго дня переговоров и сцены прощания, где он обнимает меня за плечи. Совсем как в прошлом году с западногерманским канцлером.

Но когда я попросил Малькольма как можно быстрее утрясти все эти вопросы с нашим посольством в Вашингтоне, он, почему-то пожав плечами, сказал, что с этим наверняка будут проблемы.

Ну а для чего тогда вообще все эти посольства? Нелепость какая-то: как только требуется сделать что-либо действительно важное для Британии (то есть для Хэкера – Ред.), они тут же, как нарочно, придумывают проблемы. Просто вредители какие-то!

И дело совсем не в том, что я преследую какие-то свои собственные политические интересы, хочу выглядеть более важным в глазах избирателей или что-нибудь в этом роде. Нет, это важно прежде всего для Британии! Важно, чтобы весь мир видел ее как равного партнера Соединенных Штатов, только и всего.

Хамфри почему-то не захотел продолжать обсуждение этого, на мой взгляд, совсем немаловажного вопроса, а предложил заняться текущими проблемами. И буквально сунул мне под нос листок с повесткой дня ближайшего заседания Кабинета. Интересно, почему?

Совсем не обязательно быть Эркюлем Пуаро, чтобы сразу же заметить: да, над ней явно поработали. Причем весьма основательно. Например, убрали вопрос об отмене «трайдентов»! Я попросил Хамфри объясниться. Ведь это именно его, секретаря Кабинета, обязанность составлять повестку.

– Конечно же, мы собирались обсудить вопрос о «трайдентах», господин премьер-министр, кто бы возражал. Но затем мне пришла в голову, как мне кажется, вполне здравая мысль, что, может, лучше отложить его на потом. Более детально его изучим, подумаем о возможных последствиях, подготовим требуемую документацию, скоординируем наши усилия с соответствующими ведомствами, постараемся предусмотреть непредвиденные обстоятельства. Не стоит забывать – речь ведь идет о безопасности королевства!

Господи, неужели ему на самом деле кажется, что мне можно задурить голову такими дешевыми приемчиками?!

– Конечно же нет, господин премьер-министр, – с невинным видом возразил он. – Просто Кабинет должен проанализировать все возможные факторы, только и всего.

Я ухмыльнулся.

– Все возможные? Это что-то новое.

Его это почему-то не развеселило.

– По-настоящему государственные решения требуют времени, господин премьер-министр.

Лично мне, честно говоря, было не совсем понятно, к чему он, собственно, клонит. «Откладывание дела на потом» – старейший трюк в мире. К тому же всем прекрасно известно – чем дольше откладываешь, тем труднее начать! Истина, не требующая возражений…

А затем последовала плохая новость. Взрыв бомбы, иначе не назовешь. Похоже, Хамфри удалось узнать от американского посла – неофициально, само собой разумеется, – что наша отмена «трайдентов» совсем не обрадует Соединенные Штаты. Если, конечно, мы не попросим поставить нам какую-нибудь другую из их ядерных боеголовок.

Сначала я был против. Категорически против! Потому что обязан думать прежде всего о Британии. Но они выдвинули по меньшей мере два существенных соображения. Первое – им нужны надежные партнерские отношения, так как нести бремя ядерной защиты в одиночку, честно говоря, трудновато. Что ж, по-своему, это вполне разумно, но поскольку у нас все-таки остаются «поларисы», то… Впрочем, второе куда как более серьезно – потеря миллиардов долларов в бизнесе и, как минимум, десятков тысяч рабочих мест в американской аэрокосмической промышленности.

Но главное, тем не менее, заключается в следующем: что конкретно мне удастся сделать с противостоянием наших союзников моему великому почину? Я твердо заявил Хамфри, что не имею намерений изменять свою политику. Американцам, увы, придется с этим примириться. У них просто нет иного выбора!

– Как вам угодно, господин премьер-министр, – спокойно ответил он. С вежливым полупоклоном. Но затем продолжил: – Вообще-то мне казалось, что если бы нам удалось не затрагивать проблему с «трайдентами» до вашего возвращения из Америки, это в любом случае помогло бы нам избежать определенных, мягко говоря, неудобств.

Я довольно резко возразил ему:

– Знаете, Хамфри, если такие проблемы возникнут, мне лучше всего обсудить их с американским президентом непосредственно во время нашей личной встречи.

В ответ секретарь Кабинета печально покачал головой.

– В этом-то все и дело, господин премьер-министр. По протоколу, который ни в коем случае нельзя нарушать, повестка вашей личной встречи с президентом Соединенных Штатов должна быть полностью согласована заранее. Ведь беседовать вы будете, надеюсь, не только о личных делах, не так ли?

– А почему бы и нет?

– Почему бы и нет? Хороший вопрос, господин премьер-министр. Дело в том, что… как бы это попроще сказать… Не исключено, что вам просто не о чем будет говорить. А если ваши планы насчет «трайдентов» станут известны американцам раньше времени, то, как мне представляется, произойдут некоторые изменения и в повестке.

– Интересно, какие?

– Вас будет принимать не президент, а вице-президент.

Его слова буквально ошеломили меня. Не президент, а вице-президент? Неужели такое возможно? Я не поверил своим ушам. Может, он шутит? Оказалось, нет. Совсем не шутит…

Но это же нелепо. Просто смехотворно! Более того, похоже на оскорбление. Великой нации! Даже премьер-министра какой-то ср… Ботсваны встречал сам президент США! (Правда, тогда Ботсвана не имела возможности отменить госзаказ на покупку «трайдентов». – Ред.)

Хамфри постарался объяснить ситуацию как можно тактичнее.

– Не сомневаюсь, они проведут это по, так сказать, «мягкому» варианту, господин премьер-министр. Придумают что-нибудь вроде внезапной зубной боли, как было с Никитой Хрущевым. Или катара верхних дыхательных путей, как было с ливанским премьером, или сильного ушиба во время утренней пробежки. Или случайно проспал, как было с…

Он ведь прекрасно понимал, что главная цель моего визита в Соединенные Штаты заключалась в том, чтобы весь мир увидел меня вместе с президентом США. На лужайке Белого дома и внутри него. Я поинтересовался, какой у меня есть выбор.

– В общем-то, никакого, господин премьер-министр – коротко ответил секретарь Кабинета. А затем добавил, что если я хочу, чтобы меня принимал сам президент, то для начала должен забыть об отмене «трайдентов». Хотя бы на время…

Удар ниже пояса. И решать это надо было как можно скорее и желательно напрямую. Лучше всего в ходе моего официального визита. Более удобная возможность представится не скоро. Так что… пусть будет как будет, а там посмотрим.

Впрочем, оставалась еще одна не менее важная проблема: поднимать ли мне вопрос с «трайдентами» в Кабинете или не поднимать. Сэр Хамфри посоветовал мне не торопить события и подождать до возвращения. На случай утечки информации. Возможно, он и прав. Кто-то ведь уже «слил» эту конфиденциальную информацию американскому послу! Вот только кто?

– Послушайте, Хамфри, разве новому ПМ не следует прежде всего показать всем, что он уже за штурвалом, что кое-чего уже добился и что у него твердая рука?

И вот тут секретарь Кабинета преподнес мне по-настоящему хорошую новость. Судя по всему, я все-таки добился того, чего не имел ни один из моих предшественников. За все два с половиной века! Вы не поверите, но ни много ни мало, а… личного повара! Причем, так сказать, за счет заведения. Который будет готовить для нас с Энни, когда нам захочется и когда нам надо. За исключением, конечно, выходных и праздников.

Вот это здорово! Почти как запись в книге рекордов Гиннеса. Значит, я правильно начал и так же буду продолжать. Я – настоящий лидер, и пусть госслужба даже не сомневается в этом! Теперь на Даунинг-10 новые веяния и твердая рука. Только так и никак иначе!

Да, в отношении «трайдентов» моя политика останется прежней. Равно как и мои намерения. Со временем, конечно, посмотрим, но пока… лично я не вижу ничего плохого в том, чтобы отложить решение вопроса до моего возвращения из Америки. Соответственно, я дал Хамфри твердое указание исключить вопрос о «трайдентах» из повестки завтрашнего заседания Кабинета.

– Да, господин премьер-министр. Само собой разумеется, господин премьер-министр, – с готовностью согласился секретарь Кабинета.

3 Обращение ПМ к народу

6 февраля

События сегодняшнего дня вспоминаются, честно говоря, с большим трудом. Мы прилетели из Америки вчера поздно вечером, но когда я рано утром пришел на работу, чтобы переговорить с секретарем Кабинета, оказалось, что мог бы и не торопиться – сэр Хамфри еще не пришел и, судя по всему, сегодня вряд ли появится. Бернард сказал, что особых новостей, равно как и запланированных встреч, пока еще нет. Поэтому мы ограничились обсуждением реакции прессы на мой американский визит и поздравили друг друга с его явным успехом.

Вспоминает сэр Бернард Вули:

«Да, действительно, воспоминания премьер-министра о его возвращении из Соединенных Штатов были несколько туманными. Возможно, из-за разницы в часовых поясах. Во всяком случае, выглядел он, так сказать, „на редкость усталым“.

Бледный, с красными глазами, ПМ пошатываясь спустился по лестнице вниз из своей квартиры и прежде всего заявил, что, как ни странно, толком не помнит, что собственно президент сказал ему там, в Белом доме. Вообще-то совсем не удивительно, поскольку президент тоже был „на редкость усталым“ и вряд ли говорил что-либо, достойное запоминания.

Затем Хэкер, часто и протяжно зевая, попросил срочно пригласить к нему сэра Хамфри Эплби, который, в отличие от ПМ, выглядел „на редкость свежим“. (Потому, наверное, что не принимал участия в вашингтонском визите премьер-министра. – Ред.) Видимо, понимая, что выглядит „не совсем свежим“, Хэкер прежде всего выразил сожаление, что государственным мужам (так политики обычно любят называть сами себя – Ред.) приходится тратить так много времени, разъезжая по всему миру и ведя важные государственные переговоры, что от усталости рано или поздно становятся чем-то вроде „зомби“. А это совсем не безопасно для решения глобальных вопросов, которые могут иметь самое серьезное значение для будущего человечества.

Сэр Хамфри терпеливо объяснил, что именно поэтому глобальные переговоры практически всегда готовятся и, главное, решаются заранее, причем смиренными государственными служащими. Такими, скажем, как секретарь Кабинета. Не доверять же такое „зомбированным“ ПМ! Это ведь было бы крайне неразумно, разве нет?

По счастью, Хэкер даже не заметил этого замечания сэра Хамфри, поскольку просто плавно кивал головой в ответ, похоже, даже не слушая, что ему говорят. Возможно, даже не совсем понимая, что сэр Хамфри уже перед ним.

Мы попробовали разбудить премьер-министра, и нам это вроде бы удалось. Он приоткрыл глаза, протерев их, привстал и сказал:

– А, это вы, Хамфри… Доброе утро…

К сожалению, он так и не вспомнил, зачем, собственно, ему пришло в голову срочно вызвать секретаря Кабинета, ибо он тут же уснул, так ничего и не объяснив мне. Я прикрыл его пледом и тоже ушел.

После обеда ПМ позвонил мне в приемную и попросил зайти, чтобы вместе просмотреть срочные материалы, которые, как ему казалось, наверняка накопились за время его отсутствия.

Мне пришлось объяснить ему, что премьер-министру нет особой необходимости заниматься так называемой „накопилкой“, поскольку у него – в отличие от общепризнанного мнения – есть все вообще, а не конкретное собственное министерство.

Следовательно, и забот меньше. Значит, нечего и голову ломать…

Вообще-то это правильно. Все, что каждый день пишут в газетах о том, как много приходится работать премьер-министрам, не более чем миф, весьма усердно продвигаемый нашими регулярно меняющимися пресс-атташе. Вот главные дела, которыми ежедневно предстоит заниматься премьер-министру:

1. Председательствовать на заседаниях Кабинета. (Два с половиной часа в неделю.)

2. Председательствовать на заседаниях двух или трех специальных комитетов Кабинета. (Четыре часа в неделю.)

3. Отвечать на вопросы в Палате общин. (Полчаса в неделю.)

4. Аудиенция у королевы. Максимум один час (если, конечно, ей не надоест раньше).

Все вместе это составляет восемь часов в неделю. Кроме этого, премьер-министр должен просматривать все текущие деловые бумаги, протоколы совещаний, официальные запросы, срочные телеграммы МИДа, и так далее, и тому подобное. Кстати, секретариат старательно заботится о том, чтобы ПМ как можно чаще перемещался с места на место, пожимал руки важным людям, красиво улыбался, говорил разные умные слова… Но несмотря на огромное количество самых разных вещей, которых ожидают от премьер-министра, равно как и то, что он теоретически может сделать, есть еще больше того, что ему приходится делать. Ведь в конце концов премьер-министр и есть главный хозяин!

(Вообще-то, о принципе „ничегонеделания“, принятом на вооружение одним из президентов Соединенных Штатов в середине восьмидесятых годов, можно говорить сколько угодно, однако в данном случае вопрос следовало бы поставить иначе: делал ли Хэкер это сознательно или предпочитал засыпать, чтобы этого не делать? – Ред.)

Поскольку срочной „текучки“ на рабочем столе не было, премьер-министр занялся просмотром газетных вырезок о его недавнем визите в Америку. Последние три дня, когда он был в Вашингтоне, его показывали практически во всех теленовостях и к тому же по всем каналам, включая элитную программу „Панорама“. Больше всего ПМ понравилась подборка, подготовленная Малькольмом Уорреном, нашим пресс-атташе: 1269 газетных и журнальных ссылок плюс 31 фотография. Не говоря уж о шестнадцати радиорепортажах. Так сказать, „с места событий“.

Я спросил ПМ, доволен ли он своим вашингтонским визитом. Хэкер не совсем понял вопрос, хотя, на мой взгляд, он получил все, что хотел – прежде всего рекламу.

Мои вопросы были вызваны возможными соглашениями с американцами. Хотя лично у меня сложилось впечатление, что на этом фронте нам пока похвастаться нечем. И, похоже, вряд ли будет чем…»

(Позже, в тот же самый день, Бернард Вули встретился с сэром Хамфри Эплби в его рабочем кабинете. Нам повезло найти подробности их беседы в личных дневниках сэра Хамфри. – Ред.)

«Секретарь Кабинета принес мне детальный отчет о визите ПМ в Вашингтон и еще раз подтвердил, что премьер-министр на самом деле даже не упомянул президенту о своем великом почине. Лично мне, должен признаться, это принесло большое облегчение.

Тем не менее, нам предстояло решить одну серьезную проблему. Под словом „нам“ я имел в виду всех нас, то есть Кабинет, Казначейство, МИД, МО, ну и все прочее, только рангом поменьше. ПМ по-прежнему хочет упразднить „трайденты“ и „крылатые ракеты“, но сохранить „поларисы“ и возвратить военный призыв. Чтобы у Британии была большая и сильная обычная армия.

БВ, как и положено главному личному секретарю, предпочел поддержать своего премьер-министра и аргументировано заявил, что экономия денег налогоплательщиков, уменьшение безработицы и усиление обороноспособности – вполне достойная цель. Что ж, он заслужил пятерку за лояльность, но… меньше чем двойку за здравый смысл!

Похоже, Бернард искренне верит в то, что основная цель нашей оборонной политики заключается в защите Британии. А это, в современном контексте, просто невозможно. И, значит, основная цель нашей оборонной политики должна заключаться в том, чтобы заставить людей поверить: Британия будет надежно защищена!

Некоторые из защитников политики сдерживания верят в это, но предполагают, что главная цель нашей оборонной политики – заставить русских поверить в нашу защищенность. Что, конечно же, является полнейшим абсурдом. Наша главная цель – это заставить поверить в такую защищенность британцев. Русские и без нас прекрасно знают, что это совсем не так…

Соответственно, наша оборонная политика должна производить впечатление, прежде всего и в основном, на самых обычных, по большей части полуграмотных британских граждан, которые каждый день входят и выходят из своих домов, автобусов, баров и пивных, фабрик и заводов, и… даже из здания Кабинета министров. Мы просто обязаны заставить их почувствовать себя в безопасности!

Но БВ и ПМ пытаются найти путь получше, что, само собой разумеется, достойно самой высшей похвалы. Хотя слово „получше“ само по себе обычно предполагает изменения, то есть является, на мой взгляд, понятием весьма нежелательным, а может быть, даже и очень опасным.

Сейчас у нас пока еще, слава богу, есть волшебная палочка под названием „трайдент“. Стоит она, ни много ни мало, целых пятнадцать миллиардов фунтов, и значит, должна быть просто потрясающей. В прямом и переносном смыслах. Нам надо только подписать чек, и мы все сможем облегченно вздохнуть. Но если члены правительства начнут говорить об этом, они рано или поздно начнут думать об этом. А затем начнут понимать неизбежные проблемы, связанные с этим, реально увидят в них нечто большее. В результате – волнения в обществе.

После того, как я доходчиво объяснил эти потенциальные опасности Бернарду Вули, он, как и положено, быстро их понял и тут же поднял вопрос о предстоящем телеобращении ПМ к народу. Его явно беспокоило, что сразу же после его обсуждения в Кабинете и палате общин наш премьер наверняка захочет объявить о своем „великом почине“ публично. Тем самым выводя дискуссию за рамки коридоров власти и сделав ее фактически общенациональной! Что стало бы плохим прецедентом. Ни в коем случае нельзя открывать такого рода дискуссию до того, как правительство придет к соглашению по данному вопросу. Иначе последствия могут стать просто непредсказуемыми. И даже необратимыми!

По мнению Бернарда, премьер-министр, судя по всему, уже принял решение. И если это так, значит, надо заставить его перерешить. Я поручил ему проследить за этим.

БВ выразил сомнение, что сможет выполнить мое поручение. Заметил, что ПМ это ПМ и в качестве такового обладает определенными правами и полномочиями.

Да, права премьер-министра, само собой разумеется, безусловны и весьма обширны. Ему предоставляется собственная машина с личным водителем, неплохой дом в центре Лондона, загородная резиденция, практически бесконечная реклама во всех СМИ и пожизненная пенсия. Что еще может хотеть ПМ?

– Думаю, он хочет управлять Британией, – ответил Бернард.

А вот этого ни в коем случае нельзя допускать! Не тот уровень компетентности».

7 февраля

Сегодня я чувствую себя намного лучше и наконец-то переговорил с Хамфри, с которым после своего возвращения из Америки, как ни странно, пока еще не виделся. Встреча с ним оказалась на редкость приятной и по-своему даже плодотворной.

Прежде всего мы пригласили нашего пресс-атташе Малькольма, чтобы обсудить детали моего первого обращения к народу. Причем выяснилось немало интересных вопросов и проблем, о которых я, будучи простым членом Кабинета, даже и не подозревал.

Он начал с вопроса о том, в какой форме мы хотели бы проводить обращение. Как обычное интервью или прямо «на камеру»? Не сразу поняв различие, я просто сказал «да».

– Нет-нет, господин премьер-министр, вместе нельзя. Либо то, либо другое, – покачав головой, объяснил он. – Иного не дано.

Тогда я предложил обычное интервью. Так, наверное, будет полегче. Однако Малькольм тут же поинтересовался, кого я предпочитаю в качестве интервьюера: Робина Дея, Брайена Уолдена, Терри Вогана или Джимми Янга? (Хорошо известные тележурналисты во время премьерства Джима Хэкера, но сейчас, к сожалению, почти совсем забытые. – Ред.)

– Многое зависит от того, господин премьер-министр, кем вы хотите выглядеть: мыслителем, властелином, другом простых людей или просто хорошим, нет, очень хорошим парнем? Так сказать, своим!

– Вообще-то и тем, и другим, и третьим, – не совсем уверенно сказал я, но он почему-то неправильно меня понял, потому что, недоуменно пожав плечами, заметил, что одновременно все они взять у меня интервью, увы, просто не смогут.

Да, но мне совершенно не нужны все они одновременно… То есть мне нужны не они сами, а все эти качества! И если они будут должным образом продемонстрированы народу, то никаких проблем не будет.

Малькольм понимающе кивнул головой.

– Да, создание имиджа политического деятеля во многом зависит от выбора интервьюера, – многозначительно заметил он. – На что именно, господин премьер-министр, вам хотелось бы сделать упор?

Я, как мне казалось, высказал вполне логичное предположение, что раз меня надо прежде всего представлять мыслителем, то честь брать у меня интервью, думаю, принадлежит Брайену Уолдену. Оказалось, Малькольм придерживался иного мнения.

– К сожалению, Брайен слишком много знает, господин премьер-министр. Не забывайте, когда-то он ведь и сам был членом палаты общин.

– Ну и чем это плохо?

– Только тем, что если вы не ответите на его вопрос, он повторит его. И так будет снова и снова. А после третьего раза Брайен заявит в открытом эфире, что вы почему-то так и не ответили на его вопрос, хотя он задавал его целых три раза.

Что ж, немного подумав, я пришел к выводу: да, наверное, Брайен Уолден – действительно не самый оптимальный вариант. Может, лучше представлять меня не столько мыслителем, сколько властелином? Тогда почетное право на интервью надо предоставить Робину Дею…

По мнению Малькольма, в таком случае мне придется взять инициативу в свои руки. Самым решительным образом. Без компромиссов. Что с Робином совсем не просто. Но если этого не сделать, премьер-министром на экране, скорее всего, будет выглядеть он, а не я.

БВ тактично заметил, что с Робином Деем вообще-то немного попроще, поскольку у него уже есть рыцарское звание. Так-то оно так, но, пожалуй, лучше не рисковать.

– А может, мне лучше побыть просто очень хорошим парнем? – предложил я.

– Значит, Воган, – коротко ответил Малькольм. – Но вам придется с ним спорить. В жестком режиме. Иногда даже в очень жестком, господин премьер-министр.

В очень жестком режиме? Что это значит?

– Это значит, что вы должны быть сообразительным, – пояснил Бернард. – Время от времени даже очень сообразительным.

Ну, с этим проблемы не будет. Чего-чего, а сообразительности мне не занимать. Но Малькольм и Бернард почему-то выглядели озабоченными. Очень озабоченными. С чего бы это?

– Видите ли, господин премьер-министр, дело в том, что ему нравится грубо шутить. Вплоть до оскорбительных замечаний.

Невероятно.

– Даже в отношении премьер-министра?

– Вообще-то, он готов оскорбить любого. Если, конечно, сочтет для себя нужным.

– Ну а если ему тоже предложить рыцарство? – подал я идею.

БВ удивленно поднял брови.

– Сэр Теренс Воган? Нет, нет… Вряд ли, господин премьер-министр…

Ничего не поделаешь, пришлось согласиться. Рыцарство для него, само собой, многовато. Хотя… Если ему удастся обойтись без оскорблений, то кто знает, может и стоит попробовать?

Бернарду моя идея, похоже, не очень понравилась.

– Да, но он… Господин премьер-министр, он ведь ирландец! А они, как мне кажется, не совсем правильно воспринимают наши почести. Во всяком случае, в торфяных болотах, откуда он родом. Особенно рыцарство королевства Ее Величества.

В каком-то смысле он, может, и прав. Значит, остается всего один выбор: надо выбирать Джимми Янга.

– Да, но с ним тоже могут возникнуть проблемы, – слегка улыбнувшись, заметил Малькольм. – Рано или поздно он наверняка затащит вас в обсуждение проблем финансовой отчетности, ДТП, потребительской корзины, ну и тому подобной, с позволения сказать, «бытовухи».

Бернард с готовностью согласился.

– Джимми, конечно, ужасно обаятельный парень, но в политическом смысле выглядит, увы, легковесом. К тому же работает только на радио.

К этому времени мне уже полностью разонравилась сама идея с интервью, и я окончательно решил выступать прямо на камеру. Тогда, по крайней мере, ход событий буду определять я сам, а не все эти неудавшиеся депутаты или самоуверенные клоуны.

Малькольм предложил, чтобы мое выступление носило партийно-политический характер. Но это же нелепо! Это же чистейшая агитка! Причем на редкость занудная. Во всяком случае, на мой взгляд. Нет, это должно быть обращением премьер-министра к своему народу!

– Да, но в таком случае это будет правительственным выступлением, и тогда лидер оппозиции будет иметь право на немедленный ответ, – заметил Бернард.

Абсурд какой-то. Ответ на что? На то, что премьер-министр желает обратиться к своему народу?

Однако, по мнению моего главного личного секретаря, с конституционной точки зрения лидеру оппозиции такое право должно быть предоставлено. Я, нахмурившись, поинтересовался, на чьей он стороне.

– Ни на чьей. Я просто пытаюсь думать на два шага вперед, господин премьер-министр, – уклончиво ответил он. – Лидерам оппозиции всегда хочется иметь право на ответ…

Но у меня нет ни малейшего желания снова становиться лидером оппозиции. Во всяком случае, в ближайшем будущем. Однако определенный смысл в его словах, видимо, есть. Значит, придется уступить. Я сказал Бернарду, что мое выступление будет носить партийно-политический характер.

– Но вы же сами говорили, что это чистейшая агитка. Причем на редкость занудная.

Мне все это начинало несколько надоедать.

– Но ведь я, кажется, не говорил, что лично я буду на редкость занудливым, разве нет? – Последовало молчание. – А что, кстати, об этом думаете лично вы, Бернард? – Он снова ничего не ответил.

Тут в разговор вмешался Малькольм. Спросил, часто ли мне приходилось выступать в прямом эфире. Я отрицательно покачал головой. Тогда он предложил провести одну или даже две репетиции. Что ж, совсем неплохая идея!

Затем наш пресс-атташе задал мне последний вопрос:

– Господин премьер-министр, а о чем вы, собственно, собираетесь говорить в своем обращении?

На какой-то момент я, честно говоря, даже растерялся. Как это о чем? Обо мне, конечно! Он, надо отдать ему должное, сразу же уловил суть проблемы, но, тем не менее, предложил прояснить одну небольшую деталь: что именно я собираюсь сказать и какие именно политические цели должны стать приоритетными? Я терпеливо объяснил, что все будет, как всегда: вместе пойдем вперед к лучшему будущему; вместе потуже затянем пояса; сплочение нации; будем вместе зализывать раны; ну и тому подобная партийно-политическая шелуха…

В принципе, его это вполне устроило, но он, тем не менее, настоятельно попросил меня уточнить, на чем я намерен поставить особенное ударение. Но я же точно выразился: в каком-то смысле потуже затянем пояса; в определенном смысле будем вместе зализывать раны… По-моему, яснее некуда.

А Малькольм продолжал давить на меня. Требовал, чтобы я сказал хоть что-нибудь по-настоящему новое. Честно говоря, о по-настоящему новом я никогда и не думал. Но затем до меня вдруг дошло: господи, это же просто уникальная возможность поведать нации о моем великом почине! Я тут же сказал нашему пресс-атташе, что передам ему текст своего выступления в должное время. А он в ответ сказал, что, как только я передам ему тот самый текст, он также в должное время найдет нужного продюсера для нашей телепередачи и организует должные репетиции. В принципе, все это выглядит вполне многообещающе. А почему бы и нет.

8 февраля

Сегодня трудная встреча с самого утра. С секретарем Кабинета. По его настоятельной просьбе. Причем как можно раньше. Поэтому не успел я войти в свой кабинет, как он тут же там появился. Очевидно, ждал меня у нижних ступеней лестницы.

– А, Хамфри, вы уже здесь? Доброе утро.

– Да. Полагаю, вы хотели бы обсудить ваше телеобращение.

Его неподдельный интерес к этому событию меня несколько озадачил.

– Неужели это так срочно? – удивился я.

– Совершенно не срочно, – возразил он. – Можно даже сказать, что не очень-то и важно.

Мне совсем не понравилось, что секретарь Кабинета называет мое первое телеобращение к народу «не очень-то и важным». Он, очевидно, заметил выражение моего лица, поскольку торопливо добавил, что имел в виду совсем другое: «конечно же, это ужасно важно, но никак не повод для кризиса или даже серьезного беспокойства».

Из его слов стало ясно – Хамфри беспокоит не само выступление как таковое, а, скорее, мой великий почин. Ему совсем не хочется, чтобы я упоминал о нем в открытом эфире.

– Если вас интересует мое мнение, господин премьер-министр, то, на мой взгляд, это ошибка, – сухо заметил он.

– Что, политика? – переспросил я.

– Нет-нет, не сама политика, а официальное объявление о ней по телевидению. Это слишком преждевременно и рискованно…

– Значит, вы все-таки одобряете саму политику?

Хамфри понял, что оказался в ловушке. Не мог же секретарь Кабинета выразить несогласие одновременно и с политикой ПМ, и с его выступлением по телевидению! Государственным служащим просто не положено одобрять или осуждать решения премьер-министра. Он явно заколебался. Я молча ждал. Впрочем, совсем недолго. Поскольку буквально через несколько секунд Хамфри нашел нужные слова.

– Э-э-э… вообще-то лично мне эта политика представляется… м-м-м… ну, скажем, достаточно интересной, вполне креативной и, главное, продуктивной. То есть, на редкость продуктивной. В каком-то смысле даже живительной. Новый взгляд на старые проблемы, смелый вызов всем основам государственного мышления… Как минимум, за последние тридцать лет.

Что ж, смысл более чем понятен. Смелый вызов всем основам государственного мышления может бросить разве что полный идиот! Поэтому я дал ему еще одну возможность высказать свое мнение. Только более конкретно.

– Значит, вы все-таки не одобряете мою новую политику?

Он, как всегда, был не очень-то откровенен.

– Это совсем не так, господин премьер-министр. Просто надо принять во внимание возможные последствия, отклики, обратную реакцию, эффект отторжения… Требуется время, чтобы проверить информацию. Изучить варианты. Проанализировать аргументы. Исследовать тенденции. Провести должные консультации. Подвести итоги…

В ответ я любезно помог ему, сказав, что поскольку это прямая обязанность секретаря Кабинета, пусть он всем этим и занимается. Ну а я тем временем объявлю народу о своей новой политике.

– Ни в коем случае! – воскликнул он. – Это невозможно! Во всяком случае, пока…

Интересно, почему? Но четкого объяснения он, как всегда, не дал.

– Ну хотя бы потому, что мы должны… нет, просто обязаны сначала поставить в известность об этом наших американских союзников.

Все, хватит! Меня это уже начало раздражать. Всего неделю тому назад, за день до моего отъезда в Америку, он сам настоятельно посоветовал мне ничего не говорить им, а теперь, оказывается, все наоборот. Как же так? Как прикажете все это понимать?

– Видите ли, господин премьер-министр, – необычно медленно протянул он, видимо, старательно подбирая выражения. – Конечно же, вы правы. Да, именно так, но это имело место до вашего визита, и момент тогда был не совсем подходящий.

– А сразу же после моего возвращения вдруг оказался подходящим. Интересно, с чего бы это? – не скрывая откровенной иронии, спросил я.

Однако секретарь Кабинета, похоже, и не думал сдаваться.

– А с того, что подобного рода явления всегда чреваты самыми серьезными, если не сказать угрожающими, последствиями. На их решение обычно уходит, по меньшей мере, несколько месяцев терпеливой дипломатической работы. Деликатные вопросы требуют деликатного подхода, господин премьер-министр. Это азы государственного управления, – назидательно закончил он.

Что ж, похоже, пора ему напомнить, кто здесь хозяин.

– Скажите, Хамфри, кому, по-вашему, принадлежит последнее слово в управлении страной? Кабинету министров Великобритании или президенту Соединенных Штатов?

Слегка нахмурившись, он откинулся на спинку стула, положил ногу на ногу, подумал.

– А знаете, это весьма и весьма любопытный вопрос, господин премьер-министр. Мы нередко его обсуждаем. Причем, как правило, должен заметить, с большим интересом.

– И к какому выводу обычно приходите?

– Да как вам сказать, – тут же ответил он и снова ненадолго замолчал. Затем так же неторопливо продолжил: – К сожалению, должен признать, что в определенной степени меня можно считать еретиком. Лично мне кажется, Кабинету министров, но в этом вопросе я, увы, практически всегда остаюсь в меньшинстве.

Я с довольной улыбкой сообщил ему, что у меня тоже есть для него кое-что новое – отныне он уже в большинстве!

– Да, но ведь во время вашей поездки в Америку с президентом у вас все было хорошо. Даже очень хорошо! – с искренним удивлением сказал он.

Да, тут Хамфри совершенно прав. Именно так оно и было. Вообще-то, в самом начале наших переговоров я зачитал ему краткое резюме своего официального заявления для прессы, а он мне свое. После чего мы оба решили, что будет намного проще обменяться ими и потом полностью зачитать их. Лично друг другу. И… заняться перемыванием косточек наших друзей французов. Превосходно!

А вот сейчас медовый месяц, похоже, подходит к концу. Я в самых решительных выражениях заявил Хамфри, что отныне политика Британии будет направлена только на интересы британцев и никого другого. Не говоря уж об американцах.

Но секретарь Кабинета с этим не менее решительно не согласился.

– Господин премьер-министр, вы действительно уверены, что сможете провести ваши гениальные реформы без одобрения американцев? – поинтересовался он.

От таких возражений я предпочел просто отмахнуться, сказав ему, что мы начнем отстаивать независимость Британии при помощи моего великого почина.

– Что ж, неплохо, совсем неплохо, – ответил он, но почему-то без особого энтузиазма. – И, тем не менее, являясь секретарем Кабинета, я просто обязан выступать в защиту конституционных интересов этого Кабинета.

Поистине нелепый аргумент! Пришлось ему напомнить, что членов Кабинета назначает не секретарь, а премьер-министр. Это мое правительство!

– При всем уважении к вам, господин премьер-министр, должен заметить, что это правительство Ее Величества.

Ну нет, это уже слишком, его надо поставить на место. Причем немедленно!

– При всем уважении к вам, Хамфри, – не скрывая иронии, ответил я, – мы обсудим этот вопрос на заседании комитета Кабинета по проблемам внешней и оборонной политики, а затем представим его Кабинету. С большинством его членов я уже переговорил, так сказать, в частном порядке. По их мнению, мой новый почин станет настоящим вкладом в укрепление обороноспособности нашей страны, нисколько не сомневаюсь, будет очень популярным в массах. (То есть прибавит голосов. – Ред.)

Да, мои слова его, похоже, не на шутку рассердили. Потому что он ледяным тоном сказал:

– При самом большом уважении к вам, господин премьер-министр, до Кабинета, как вам, надеюсь, известно, этот вопрос сначала должен быть озвучен в палате общин. Вы ведь, полагаю, все еще один из ее членов, разве нет?

С чего бы напоминать об этом мне, члену парламента? Если это намек, то, интересно, на что? Поэтому пришлось еще раз поставить его на место.

– При самом большом уважении к вам, Хамфри, я тем не менее твердо намерен объявить о моем великом почине не далее как в сегодняшнем вечернем телеобращении к народу. А до того, само собой разумеется, сообщу о нем палате общин.

– Извините, господин премьер-министр, но даже при самом допустимом уважении к вам…

– Ну хватит, – перебил я его. – Хватит этого высокомерия госслужбы! Иначе… Вы можете пожалеть о своих словах, сэр Хамфри. Не боитесь?

10 февраля

Сегодня мы, наконец-то, приступили к репетициям моего эпохального телеобращения. На редкость трудный и, в каком-то смысле, даже несколько неуютный день.

Меня посадили за репортерский столик и попросили говорить прямо на камеру. Телесуфлер поставили где-то чуть справа от меня. Поэтому, чтобы прочитать текст, приходилось время от времени слегка косить глазами.

Начало было, надо признать, не совсем удачным. Я произнес несколько привычных расхожих фраз типа «давайте прямо скажем: мы не можем позволить себе платить больше, чем зарабатываем, нам никто ничего не должен, надо быть готовыми приносить жертвы», ну и так далее, и тому подобное. Клише за клише. Короче говоря, глупость за глупостью…

Я прервал свое выступление и категорически потребовал, чтобы мне сказали, кто автор всей этой чуши. Бернард несколько смущенно ответил, что, насколько ему известно, автором являюсь я сам. Невероятно, но факт: да, оказывается, это было мое давнее выступление, написанное лично мною, в самом начале моей политической карьеры.

Ну и что? Мало ли что! Но ведь репетировать надо не с тем, что было, а с тем, что предстоит, разве нет?

Однако мой главный личный секретарь стоял на своем, упрямо настаивая на том, что это всего лишь репетиция, которую надо делать, как положено. Не говоря уж о конфиденциальности информации в отношении моего великого почина, отмены «трайдентов», возвращения военного призыва и всего прочего…

Не совсем поняв, почему Бернард так упорствует и в чем, собственно, проблема, поскольку у всех в студии имелся требуемый допуск, я в категорическом тоне потребовал, чтобы на телесуфлер вывели реальный текст моего обращения. И заодно поинтересовался у нашего консультанта Годфри Эссекса – очень приятный парень, высокий, худощавый, седоватый, в очках и «бабочке», бывший продюсер «Би-би-си», – как у меня получается. На его взгляд, совсем неплохо. Можно продолжать так и дальше.

Но одна задачка все-таки оставалась. Как оказалось несколько позже, далеко не последняя: Годфри спросил, буду ли я зачитывать свое обращение в очках.

– А вы как считаете? – спросил я.

– Решать вам, господин премьер-министр, – осторожно ответил он. – В очках вы будете выглядеть властным и решительным, без них – честным и открытым. Выбирайте.

Выбирать-то я выберу, это само собой. Но что?

– Вообще-то мне хотелось бы выглядеть властным и честным, – сказал я Годфри.

– Одновременно это невозможно, – не задумываясь, ответил он. – Тут либо то, либо другое.

– Ну а, предположим, – я на пару секунд задумался, – предположим, во время своего выступления я буду их то надевать, то снимать?

– Тогда вы будете выглядеть нерешительным.

Нерешительным? Нет, нет, чего-чего, а этого нам не надо. Я снова задумался, взвешивая все за и против.

– А что если монокль? – предложил Бернард.

Приняв это за одну из его не совсем удачных шуточек, я сказал, что решение вопроса об очках или монокле я приму попозже, за несколько минут до телепередачи.

Телесуфлер наконец-то «зарядили» новым текстом, и репетиция началась. Годфри, Бернард Вули и Фиона – очаровательная гримерша – сгрудились вокруг монитора, внимательно наблюдая за каждым моим движением. Довольно странное ощущение – будто я экзотическое насекомое, которое рассматривают под микроскопом.

Сам текст мне понравился. Особенно его начало: «„Трайденты“ – слишком дорогое удовольствие. Отказавшись от них, мы сэкономим миллиарды долларов и сможем направить их на решение важнейших социальных проблем Британии…».

Я начал его произносить, но тут Годфри перебил меня. Сказал, что все это очень хорошо, но при этом явно имел в виду что-то другое. Бернард тоже попытался вмешаться, но я выразительным жестом попросил его подождать.

По мнению Годфри, я слишком далеко наклоняюсь вперед, что может произвести впечатление, будто это дешевый рекламный клип, в котором премьер-министр пытается уговорить сограждан купить какой-то на редкость дорогой страховой полис.

Я покорно попытался принять несколько различных поз, наклоняясь то вперед, то назад, то из стороны в сторону, но Годфри все равно ни одну из них не одобрил. Бернард и Малькольм, которые все это время о чем-то шептались в углу студии, предложили мне несколько иную версию текста: «В поисках наиболее оптимального решения мы, само собой разумеется, будем внимательнейшим образом рассматривать широкий круг вариантов государственных расходов на оборону».

– Бернард! – возмущенно воскликнул я. – Это же ни о чем не говорит!

– Благодарю вас, господин премьер-министр.

Похоже, он чего-то недопонял. Пришлось повторить еще раз:

– Бернард, в этом ведь нет никакого смысла.

– Вы очень добры, господин премьер-министр, – слегка покраснев от удовольствия, ответил он.

– Нет-нет, Бернард, боюсь, вы меня не так поняли. Ваш вариант мне не нравится. Просто совсем не нравится!

Мой главный личный секретарь, не скрывая удивления, просмотрел текст еще раз. Чтобы увидеть, где его можно еще усилить.

– Тогда как насчет: мы рассмотрим их в самое ближайшее время?

Увидев мои сердито нахмуренные брови, он слегка занервничал, но сдавать позиции, похоже, не собирался.

– Господин премьер-министр, нам на самом деле кажется, что ваше выступление надо слегка смягчить.

Я вопросительно посмотрел на Малькольма. Он тут же, не ожидая подтверждения, предложил свой вариант: «Программа „трайдент“ обернется для вас тяжелым налоговым бременем. Пятнадцать миллиардов – это немалые деньги, поэтому мы самым тщательным образом проанализируем, насколько этот проект стоит таких денег».

Это, безусловно, несколько размывало содержательную часть моего выступления, но я решил пойти на компромисс. Политика есть политика, ничего не поделаешь. Но все-таки спросил у Годфри, следует ли упоминать конкретные цифры.

– Да, конечно же, – не задумываясь, ответил он. – Практически никто их не понимает и не запоминает. Есть, конечно, и такие, кто все-таки понимает или запоминает, но им в любом случае просто не верят. Зато будет создаваться впечатление, что вы полностью владеете ситуацией. К тому же не забывайте: люди ведь не знают, что вы не говорите, а всего лишь считываете текст с телесуфлера.

Хорошая мысль. Он также посоветовал мне читать чуть-чуть побыстрее. Да, так оно и есть, но темп диктую не я, а телесуфлер.

– Не совсем, господин премьер-министр, – успокоил меня он. – Телесуфлер настроен на скорость вашей речи. Автоматически. Вы говорите быстро, он тоже. Вы замедляете темп, он тоже. Никаких проблем.

Я решил проверить и медленно, очень медленно произнес: «„Трай…ден…ты“ – слиш…ком до…ро…гое удо…воль…ствие». И тут же практически скороговоркой: «Программа-„трайдент“-обернется-для-вас-тяжелым-налоговым-бременем. Пятнадцать-миллиардов-это» И тут же снова очень медленно продолжил «не…ма…лые день…ги». И, представляете, сработало! Что ж, отлично. На самом деле звучит так, как будто я не читаю готовый текст, а говорю его собственными словами.

Впрочем, Годфри отметил еще одну незначительную деталь в этой фразе.

– Господин премьер-министр, а стоит ли говорить «тяжелым налоговым бременем для вас»? Звучит так, будто вы не один из нас. Правитель снисходит до разговора со своими кроткими подданными. Они и мы.

Они и мы? Что ж, еще одна неплохая мысль. Совсем неплохая. Действительно, лучше сказать налоговым бременем для нас. Я ведь тоже плачу налоги. Точно так же, как и они!

Но Бернарда по-прежнему беспокоило то, что эта часть моего выступления, по его мнению, чересчур прямолинейна и, более того, даже слишком откровенна. Ну и что? Тоже мне проблема…

Однако он, перебив меня, напомнил, что от «трайдентов» зависит огромное количество рабочих мест для наших британцев. Поэтому без предварительных консультаций и согласований с озвучиванием этого проекта лучше пока не торопиться.

Вообще-то, возможно, он и прав. Тем более, что Малькольм практически сразу же предложил новый вариант: Наше правительство намерено самым тщательным образом и, главное, конкретно проанализировать все расходы на оборону с целью достижения не менее высокого уровня обороноспособности страны, но при существенно меньшем уровне расходов.

Лично мне этот вариант понравился. Хотя, по мнению Годфри, фраза несколько длинновата и ее можно выразить двумя короткими предложениями.

– Господин премьер-министр, как показывает наш опыт, если фраза состоит из более чем двух строк, то когда ее договаривают до конца, слушатели чаще всего забывают ее начало. Иногда включая и того, кто ее произносит.

Так мы и сделали. Разбили ее на два коротких предложения.

А Годфри по-прежнему беспокоила моя поза за столиком. Покачивая головой, он сказал, что я снова начал слишком наклоняться вперед.

– Так делают, когда хотят выглядеть откровенными, – объяснил я ему.

– Дело в том, господин премьер-министр, – возразил он, – что в таком случае вы выглядите как человек, который хочет выглядеть откровенным. А вот если вы откинетесь назад, то будете выглядеть спокойным и уверенным в себе. Настоящим лидером, у которого все под контролем.

Хорошо, лидером так лидером. Я послушно откинулся назад.

– Нет-нет, не так сильно, – поправил меня Годфри. – А то у вас будет такой вид, будто вы съели что-то не то.

А вот этого нам совсем не надо! Я немедленно выпрямился, невольно подумав, как же тогда выглядеть откровенным, если нельзя наклоняться вперед…

Впрочем, у Годфри на это имелся готовый ответ.

– Нет проблемы. Мы специально отметим в тексте те места, где вам хотелось бы выглядеть откровенным. Жирным шрифтом. И тогда вы слегка нахмуриваетесь и произносите слова чуть помедленнее. Только и всего.

Ладно, пусть будет так. Надеюсь, хуже от этого не будет.

Затем мы перешли к урокам актерского мастерства. Прежде всего, он сказал, что у меня слишком каменное лицо. Такого мне еще никто и никогда не говорил! Ну и как прикажете это понимать?

Годфри, не скрывая удовольствия, объяснил, что во время публичного выступления все нормальные люди обычно мотают головой, шевелят бровями, надувают щеки, ну и так далее, и тому подобное. Боюсь, они точно хотят сделать из меня зомби.

Мои искренние попытки работать мышцами лица «как надо» вызвали отчетливые смешки в дальнем конце студии, где работали техники, визажисты и уборщики. По мнению Годфри, на этот раз я просто несколько перестарался. Ничего страшного…

Но моего главного личного секретаря по-прежнему продолжала беспокоить та самая фраза: Наше правительство намерено самым тщательным образом и, главное, конкретно проанализировать все расходы на оборону. Он считает, это все-таки слишком откровенно.

– Непосредственное упоминание о сокращении военных расходов может вызвать сильное беспокойство в таких местах как, скажем, Девенпорт, Портсмут, Розит, Альдершот и Бристоль, господин премьер-министр. О возможных политических последствиях этого, полагаю, вы и сами догадываетесь.

Ах, вот оно в чем дело. До меня наконец-то дошло: ведь все эти города – маргинальные избирательные округа! Я попросил его подумать над более приемлемой трактовкой, и мы перешли к следующему эпизоду моего выступления.

Он звучал приблизительно так: Скорее всего, вам придется услышать много самой настоящей чепухи со стороны оппозиции, подобной тому, что мы, дескать, выбрасываем государственные деньги на ветер, продаемся американцам… Вот что я скажу вам в ответ на это. Вспомните их дела, когда они были у власти! Только представьте себе, какой ущерб они принесли нашей стране!

Как ни странно, решительное возражение на этот раз последовало не от Бернарда, а от Годфри.

– С вашего позволения, господин премьер-министр, не стоит трогать оппозицию. Во всяком случае, так агрессивно. Знаете, как у нас говорят: Не бей лежачего, он ведь может и встать…

Ничего себе ответ! Хотя, надо признать, именно такие штучки наша партия и любит.

А Годфри продолжил:

– Не волнуйтесь, господин премьер-министр, партия проголосует за вас в любом случае. А резкие нападки на оппозицию только оттолкнут колеблющихся избирателей, которые наверняка увидят в этом только «гроздья неправедного гнева и плоды мелкого интриганства».

Если он прав, делать этого, само собой разумеется, ни в коем случае не надо. Годфри также посоветовал мне избегать любых упоминаний о критических замечаниях, которые когда-либо делались в мой адрес. Действительно, а с какой это стати делать им бесплатную рекламу? Да, но как же в таком случае быть с оппозицией? Что про них говорить? Его ответ оказался, по-моему, очень правильным и на редкость простым.

– Лучше вообще ничего, господин премьер-министр. Все, что говорите, должно производить впечатление тепла и дружелюбия. Вы, конечно, должны выглядеть властным, но и достаточно любящим тоже. Отцом нации. И постарайтесь говорить чуть более низким и глубоким голосом. Мы считаем, так будет выглядеть намного убедительней.

Чуть более глубоким голосом? Интересно, как это можно сделать, чтобы не звучало фальшиво! Бернард, слегка усмехнувшись, порекомендовал мне взять несколько частных уроков у кого-нибудь из королевского шекспировского театра, который, как известно, славится великолепной постановкой речи.

Ладно, уговорили. Я максимально возможным глубоким голосом начал зачитывать следующий параграф: Они разбазарили наши золотовалютные резервы… они довели до ручки нашу экспортную политику,… они способствовали заключению целого ряда позорных соглашений… Тут до меня дошло, что в моем реальном выступлении эту по-настоящему сильную фразу тоже придется выкинуть. Какая жалость!

Пошептавшись с Малькольмом, бывший продюсер «Би-би-си» предложил внести в текст чуть более оптимистическую нотку относительно меня и будущего. А что, он действительно прав. Особенно в отношении меня. Кто бы спорил? Всегда куда лучше говорить о светлом будущем, чем о печальном прошлом, правда же? Мы хотим построить светлое будущее для наших детей! Мы хотим построить мирную и процветающую Британию! Британию с высоко поднятой головой! Особенно среди других членов Содружества наций…

Совсем неплохо. Я поинтересовался, откуда они эту фразу взяли. Оказалось, из последнего выступления лидера оппозиции. Естественно, нам придется ее, так сказать, несколько «осовременить».

Годфри почему-то решил снова вернуться к вопросу о моем внешнем облике. На этот раз о моей одежде.

– Что на вас будет одето, господин премьер-министр? – спросил он.

– А что вы предлагаете?

– Темный костюм наводит на мысли о традиционных ценностях.

– Хорошо, пусть будет черный, – сказал я.

– Хотя, с другой стороны, светлый воспринимается скорее как деловой.

Господи! Еще одна дилемма. Как же мне все-таки выглядеть: традиционным или деловым? Лучше, конечно, и тем и другим.

– А нельзя ли светловатый костюм с темноватой жилеткой? – спросил я.

– Нет-нет, господин премьер-министр, тогда у вас могут возникнуть проблемы с идентификацией личности. Вообще-то можно, конечно, попробовать и твидовый костюм. Он будет предполагать основательность простых британцев. Окружающая среда, образ жизни, ну и так далее, и тому подобное…

Да, в общем-то совсем не плохо, однако у Годфри, как оказалось, имелись и другие варианты. Например, спортивный пиджак, в котором владыка будет выглядеть более неформальным и, значит, более доступным. Так сказать, более одним из них.

Я объяснил Годфри, что обладаю практически всеми этими качествами. Как сейчас принято говорить, «все в одном флаконе». И очень хотел бы, чтобы все их увидели.

Он, довольно кивнув, сказал, что окончательное решение можно принять чуть попозже, и дал мне еще несколько полезных советов.

– Если у вас, как вы полагаете, «все в одном флаконе», господин премьер-министр, то в таком случае надо специально выделить что-нибудь, чего там нет. Иначе люди могут подумать, что это совсем не так. Или не совсем так. Что, собственно, одно и тоже. Поэтому лучше всего подойдет темный костюм на фоне дубовой мебели и толстых книг в солидном кожаном переплете. Но если в своем выступлении вы не собираетесь сказать чего-либо нового, то вам, скорее всего, нужен светлый современный костюм с абстрактной расцветкой.

Фиона отвела Годфри в сторонку, наверное, чтобы пошептаться насчет моего макияжа. Интересно, зачем? Честно говоря, вообще-то хорошо, когда о тебе так заботятся, суетятся, вытирают пот, подкрашивают веки, но… До меня донеслись отдельные фразы их разговора, которые для моего слуха явно не предназначались.

– Годфри, вас не смущают его седые волосы? Может, лучше их подкрасить?

– Думаю, нет. И так сойдет. Он ведь не мальчик.

– А его залысины?

– Какие еще залысины? – не удержался я, давая понять, что все прекрасно слышу.

Годфри круто обернулся.

– Она имеет в виду ваш высокий лоб, господин премьер-министр.

Фиона согласно кивнула головой.

– Что ж, в таком случае пусть так оно и будет.

Их следующее предложение тоже вряд ли можно было назвать приятным, но ведь Годфри предупреждал меня, когда соглашался на эту работу, что ему придется быть предельно честным и искренним со мной, иначе от него будет мало толку. Они оба внимательно посмотрели сначала на меня, затем на мое лицо в мониторе, затем снова на меня.

– М-м-м, слушай, Фиона. А можно что-нибудь сделать с его глазами? Скажем, чуть-чуть их расширить. Чтобы они не выглядели такими узко посаженными…

– Нет проблем. Кроме того, по-моему, стоит слегка осветлить мешки под глазами и затемнить бледноту щек. Как ты считаешь? – Годфри согласно кивнул головой. – Больше всего проблем, боюсь, будет с его носом.

– С моим носом? Проблемы? – снова не выдержал я.

Годфри тут же заверил меня, что с моим носом никаких проблем нет. Как с таковым… Проблема всего лишь в освещении. Картину портит какая-то непонятная тень.

Мне все это начинало порядком надоедать, и я напомнил им, что надо не заниматься моим носом, а репетировать. Но Годфри, как бы не обращая на меня внимания, спросил Фиону, есть ли у нее что-нибудь еще. Правда, предварительно заверив меня, что все это делается исключительно в моих интересах: чем лучше я буду выглядеть на телеэкране, тем больше у меня будет шансов победить на следующих выборах. В этом он прав, ничего не скажешь.

– Ну и, конечно, надо что-то делать с зубами, – сказала Фиона и повернулась ко мне. – Не могли бы вы улыбнуться, господин премьер-министр? – попросила она. – Как можно шире, пожалуйста.

Я улыбнулся. Они мрачно посмотрели на меня. Затем Годфри, печально вздохнув, протянул:

– Да… – и подошел к моему письменному столу. – Простите, господин премьер-министр, но мы думаем, вам надо немного поработать с нашим дантистом.

– Поработать с дантистом? Для чего?

– Для того, чтобы чуть выправить зубы, только и всего. Люди, то есть избиратели, всегда обращают на это внимание. Вспомните, например, чудесное превращение Гарольда Вильсона (премьер-министр Великобритании в периоды 1964-1970 и 1974-1976, лейборист – Ред.), без которого он вряд ли бы выиграл выборы.

Мы наконец-то продолжили нормальную репетицию. Я откинулся назад, но не слишком далеко. Говорил, по-моему, достаточно глубоким голосом, стараясь всячески изменять темп речи, изо всех сил шевелил мышцами лица и бровями:

– Мы, само собой разумеется, рассмотрим самый широкий диапазон мнений по всему диапазону государственных расходов… – а затем подумал, а с чего, собственно, я начал?

Ужасно, просто ужасно! Я спросил Бернарда, не ходим ли мы по некоему замкнутому кругу.

– Да, господин премьер-министр, ходим, – с готовностью согласился он. – Но ведь это же наиболее удобный, наиболее приемлемый путь…

– И наиболее бессмысленный, – перебил я его.

Он удивленно поднял брови.

– Простите, господин премьер-министр, но, на мой взгляд, не такой уж бессмысленный. Скорее, разумно-уклончивый…

Не совсем поняв, что такое разумно-уклончивый, я попросил Годфри высказать свое мнение.

Он, само собой разумеется, отказался его высказать. За что, кстати, я его совсем не виню, это не его проблема.

– Решать это вам и только вам, господин премьер-министр, – даже не улыбнувшись, ответил он. Тем самым, как у нас принято говорить, «перекинул мяч на мою сторону». – Просто если это именно то, что вы хотите сказать, я бы предложил самый модерновый костюм. На самом модерновом фоне с суперэнергичными ярко-желтыми обоями и круто-абстрактными рисунками. Чтобы хоть как-то скомпенсировать отсутствие чего-либо нового в вашей программной речи.

Я сказал, что всегда могу вернуться к ее первоначальному варианту.

Он одобрительно кивнул головой.

– В таком случае вам нужен темный костюм в полосочку на сером фоне. И что-то вроде дубовых обоев.

А вот Бернарда мое предложение вернуться к первоначальному варианту, похоже, явно расстроило. Потому что он тут же с кислой миной попросил меня подумать и, если возможно, пересмотреть это, с его точки зрения, не совсем «своевременное» решение.

Значит, пора с предельной четкостью определить свою позицию. И для моего главного личного секретаря, и для всех присутствующих вообще.

– Послушайте, поскольку это мое первое обращение к нации в качестве премьер-министра, оно должно быть посвящено какому-нибудь жизненно важному вопросу. Нельзя ведь вот так просто выйти в эфир и нести всякую несущественную чепуху, правда ведь? Моя речь должна иметь смысл! Должна иметь последствия! Должна всем запомниться!

Бернард целиком и полностью согласился (что, впрочем, вряд ли), но вежливо поинтересовался, не мог ли бы я посвятить ее чему-нибудь, так сказать, менее противоречивому.

Я терпеливо объяснил, что так называемые «менее противоречивые темы» обычно производят намного меньшее впечатление, чем… более противоречивые.

– Господин премьер-министр, а вы уверены, что так называемые «менее противоречивые темы» не производят большего впечатления? – почему-то поинтересовался он.

– Например, какие? – не скрывая интереса, поинтересовался я.

– Ну, скажем, специальные средства в качестве туалета для домашних животных. – Он что, серьезно? – Мощный удар по тем, кто позволяет своим питомцам гадить на наших улицах. А еще можно обрушиться на злостных нарушителей дорожного движения. Или пьяниц. Или выступить в защиту «зеленых», то есть защитников окружающей среды. Или… В общем-то, таких тем сколько угодно, господин премьер-министр.

Годфри поднял еще один, слава богу, последний вопрос. Музыкальная заставка: Бах – свежие идеи, Стравинский – ничего нового. Ну и что лучше?

Я предложил Годфри найти что-нибудь у наших родных британских композиторов. Что лучше бы отражало мой патриотический образ. Ему это явно понравилось.

– Тогда, может, Элгар?

– Да, но только не «Земля надежды и славы». Ни в коем случае!

– Тогда как насчет «Загадки века»? – предложил Бернард. – Ведь…

Я одним взглядом заставил его замолчать.

(Ровно через три дня Бернард Вули направил сэру Хамфри Эплби служебную записку, касающуюся содержания телеобращения Хэкера к народу. Приводим ее оригинал ниже. – Ред.)

«13 февраля

Сэр Хамфри!

Боюсь, телеобращение ПМ не выглядит многообещающим. Наш премьер-министр почему-то предпочел темный костюм в полосочку и дубовые обои. Практически это означает, что он намеревается говорить в прямом эфире о чем-то новом и, возможно, даже радикальном. Отсюда и желание выглядеть традиционным, обычным, вселяющим уверенность в простых людей.

Догадываюсь, что это может вызвать у вас определенную озабоченность, но он, похоже, твердо намерен именно так и поступить.

С уважением, Б.В.».

(На следующий день Бернард Вули получил ответ. – Ред.)

«14 февраля

Бернард!

Намерение нашего премьер-министра затронуть тему „великого почина“ в своем телеобращении к народу не может не вызывать самой серьезной обеспокоенности.

Сам по себе этот факт, конечно, не имеет особого значения. Ничто не происходит только из-за того, что премьеры намерены с чем-то к кому-то обратиться. Невилл Чемберлен[25], например, тоже обратился к народу, торжественно заявив, что „принес им мир“. Что из этого вышло, миру известно. Именно этого, как мы искренне надеялись, вам удастся избежать. Почему же это все-таки произошло?

Прошу разъяснений.

X.Э.».

(Ответ Бернарда Вули, само собой разумеется, последовал незамедлительно. – Ред.)

«14 февраля

Сэр Хамфри!

Самое простое объяснение состоит в том, что, по мнению премьер-министра, его „великий почин“ прибавит ему голоса избирателей.

Партия уже провела опрос общественного мнения, и, судя по всему, избиратели „за“ возврат военного призыва.

Б.В.».

Вспоминает сэр Бернард Вули:

«Да, я хорошо помню те служебные записки. Хамфри Эплби действительно был весьма недоволен тем, что мне так и не удалось отговорить Хэкера от его „великого почина“. Хотя, честно говоря, я старался, как мог.

Хамфри попросил меня срочно заскочить к нему, „чтобы, так сказать, обсудить ситуацию“: больше всего его интересовали результаты партийного опроса общественного мнения, которые, на мой взгляд, во многом и стали причиной неуспеха в попытке переубедить нашего премьер-министра.

Его решение оказалось на редкость простым: провести еще один опрос, который покажет, что избиратели против военного призыва.

Тогда я был все еще достаточно наивен. Не понимал даже, как избиратели могут быть одновременно „за“ и „против“. Впрочем, старина Хамфри довольно быстро разъяснил суть вопроса.

Оказывается, весь секрет заключается в том, что когда к усредненному обывателю подходит молодая привлекательная девушка с опросной анкетой и задает серию нужных вопросов, этому усредненному обывателю невольно хочется не выглядеть дураком, а произвести на нее хорошее впечатление. Ей, этой молодой привлекательной девушке, само собой разумеется, надо, чтобы этот самый усредненный обыватель дал ей те самые нужные ответы.

Сэр Хамфри тут же на мне самом продемонстрировал, как работает эта система:

– Мистер Вули, скажите, вас, конечно же, беспокоит рост преступности в среде подростков?

– Да, конечно же беспокоит, – ответил я.

– Вам не кажется, что в наших общеобразовательных школах сильно хромает дисциплина и недостаточно требовательности?

– Естественно, кажется.

– Как вы считаете: молодым людям нужен порядок и сильный лидер?

– Да, нужен.

– Как вы думаете, хотят ли они добиться в жизни чего-нибудь большего?

– Да, хотят.

– Значит, как нам кажется, вы за военный призыв?

– Да, само собой разумеется.

Вольно или невольно, но на все эти вопросы я, так или иначе, ответил „да“. А что еще можно сказать, чтобы не выглядеть недотепой? А в итоге публикуется только последний вопрос и только последний ответ.

Самые популярные опросы, конечно, до такого не опускаются или, во всяком случае, стараются не опускаться, но их, в общем-то, совсем немного. Наверное, именно поэтому Хамфри предложил провести новый опрос, но не партийный, а целенаправленный – для министерства обороны. Что мы, соответственно, и сделали. Причем часть ключевых вопросов придумал он сам:

– Мистер Вули, вас тревожит угроза войны?

– Да, конечно, – вполне честно ответил я.

– А рост вооружений?

– Естественно.

– Вы видите опасность в том, чтобы давать молодым людям оружие и учить их убивать?

– Да.

– Считаете ли вы неправильным вынуждать людей брать в руки оружие против их воли?

– Да.

– Готовы ли вы возражать против введения обязательного военного призыва?

И я ответил „да“, прежде чем сам осознал это, представляете?

Хамфри был просто в восторге.

– Вот видите, Бернард, вы и есть тот самый настоящий усредненный британец, – довольно сказал он.

У него на редкость творческое мышление, поэтому быть рядом с ним лично мне всегда доставляло и доставляет истинное удовольствие.

Например, он тут же предложил кое-что еще. А именно, чтобы премьер-министр сделал свое обращение не через три-четыре недели, как планировалось, а через ближайшие одиннадцать дней.

– А что если премьер откажется? – спросил я.

Оказывается, секретарь Кабинета предусмотрел и это. Он тут же посоветовал мне сказать Хэкеру, что мне стало известно о намерении оппозиции выступить со своим политическим заявлением ровно через одиннадцать дней. Так что премьер-министру лучше первым сделать свое обращение. Иначе он будет вторым, что, конечно же, нежелательно.

Интересно, так ли это на самом деле, подумал я и попросил Хамфри сказать мне, так ли это на самом деле.

– Да, так, – коротко ответил он. И с легкой улыбкой добавил: – Если вы подождете с этим хотя бы до утра…

Причина этого незамысловатого маневра была весьма проста – „обойти“ Хэкера. Если убедить его сделать свое „историческое“ телеобращение к народу не позже, чем через одиннадцать дней, то он не сможет объявить о так называемом „великом почине“, поскольку больше одного заседания комитета по обороне за столь короткий период ему вряд ли удастся собрать, а этого явно недостаточно для того, чтобы окончательно выяснить с коллегами по Кабинету свои отношения по этому вопросу.

Кстати, первоначально его коллеги были, в общем и целом, согласны с основными положениями его новой политики. Но только в личном и политическом плане, а никак не в официальном!

Что же касается остальных министров, их точка зрения зависела от конкретных рекомендаций, которые они получат от соответствующего источника (то есть от секретаря Кабинета – Ред.)».

(В Уайтхолле все заседания протоколировались. Все без исключения. Не только правительственные, но даже простые, как принято говорить, «рабочие». Каждое заседание должно быть полностью зафиксировано на бумаге. Стенографировались также абсолютно все принимаемые решения и конкретные способы их исполнения. Это делалось прежде всего в целях сохранения преемственности политики последующих правительств. Впрочем, одно из них обычно проводилось без должного стенографического отчета – неформальная встреча постоянных заместителей министров, которая еженедельно проводилась в офисе секретаря Кабинета по средам, ровно за день до заседания Кабинета. И называлось оно всегда одинаково: «Ознакомление с повесткой дня».

К счастью для историков, сэр Хамфри все-таки делал собственные записи о некоторых из них. Вроде бы только для самого себя. И действительно, в течение всей его жизни никто не имел возможности ознакомиться с ними. Но теперь леди Эплби любезно предоставила их в наше полное распоряжение. Включая запись той самой неформальной встречи в среду 15 февраля. – Ред.)

«Беседа оказалась весьма полезной. Присутствовали Дик, Норман, Джил и Дэвид. (Сэр Ричард Уортон, постоянный заместитель министра иностранных дел; сэр Норман Копит, постоянный заместитель министра обороны; сэр Джил Бретертон, постоянный заместитель министра образования и науки; и сэр Дэвид Смит, постоянный заместитель министра занятости. – Ред.)

Мы в непринужденной обстановке обсудили так называемый „великий почин“ нашего премьер-министра и единодушно пришли к выводу, что его идея отказаться от „трайдентов“ и крылатых ракет, заменив их военным призывом, сильно попахивает и откровенной новизной, и на редкость необычной креативностью. (Эти два определения наглядно показывают всю глубину враждебности и даже презрения, с которой высшие руководители государственной службы встретили амбициозные попытки Хэкера проводить свою государственную политику. – Ред.)

Все также согласились, что, будучи лояльными постоянными заместителями, мы просто обязаны делать все возможное для разумной государственной политики и ее практического осуществления.

Вместе с тем, однако, нам всем показалось, что наши политические господа не до конца подумали о возможных последствиях. В силу чего мы обсудили эти последствия в деталях, чтобы своевременно предупредить о них, когда ПМ поднимет вопрос об этом завтра на заседании Кабинета министров.

По мнению Дика, у МИДа неизбежно возникнут определенные вопросы. Ведь американцы просто не потерпят таких перемен. Нет-нет, дело совсем не в том, что они определяют политику Великобритании – Упаси господи! – Но на самом деле, мы же все знаем, что, когда речь идет о любых креативных инновациях, всегда имеет смысл посоветоваться с Вашингтоном. В последний раз мы этим пренебрегли, и результаты, как оказалось, были довольно печальны. (Суэцкий кризис 1956 года. – Ред.)

Я предупредил Дика, что поскольку ПМ, вполне возможно, не очень в курсе деталей этого кризиса, то он, скорее всего, даже не обратит на него внимания. Более того, ему совсем не захочется выглядеть так, будто он раболепствует перед американцами.

Тогда Дик, согласно кивнув, поднял еще один вопрос: отказ от „трайдентов“ в самом начале премьерства может быть воспринят, как слабость. Как потакание Советам. Как недостаток воли и решимости. Мы все согласились, что именно это и должно лечь в основу точки зрения МИДа. Наш премьер-министр обожает восторгаться проявлениями воли и решимости, но… только глядя на это со стороны. Так сказать, на безопасном расстоянии. Я поинтересовался, высказывает ли он точку зрения своего министра. Дик заверил меня, что так оно и будет не позднее завтрашнего дня.

Больше всего „новая политика“ ПМ беспокоит Нормана, поскольку она непосредственно касается министерства обороны. Его министр оказался в довольно затруднительном положении. Проблема заключается в том, что мнения армии, ВМС и ВВС в этом вопросе, к сожалению, не всегда, так сказать, совпадают. Они, само собой разумеется, едины в главном, но им не с кем спорить о своих воинственных намерениях, кроме как только друг с другом. Впрочем, у них есть и то, что их безусловно объединяет – они все категорически против обязательной воинской повинности! Ничего не имея против британской молодежи вообще, они, тем не менее, совсем не хотят, чтобы их элитные, высокопрофессиональные подразделения „разбавлялись“ всякими там недоумками, обкуренными панками и прочим уличным сбродом. Британские офицеры считаются лучшими в НАТО!

Я заметил Норману, что ПМ может не принять противостояние трех родов войск друг другу как достаточно убедительный аргумент.

Он ответил, что примет, только для этого аргумент должен быть предельно простым: „трайденты“ сейчас – это самое лучшее, а Британия всегда должна иметь только самое лучшее. Против этого не будет возражать даже сам министр обороны. Он парень довольно простой и охотно последует этому совету. Надо только его к этому достаточно аккуратно подвести.

Затем мы обсудили вопросы, связанные с министерством образования и науки (МОН – Ред.). По мнению Джила, и у МОН военный призыв может вызвать большие проблемы. Наша образовательная система добилась потрясающих успехов в подготовке социально интегрированных и более чем созидательных молодых юношей, которые великолепно владеют… техникой самовыражения. Нет сомнения, МОН вполне может гордиться этим – первоклассная работа, ничего не скажешь. И вместе с тем Джил считает, что всеобщая воинская повинность наглядно продемонстрирует тот самый печальный факт, что многие из выпускников наших школ фактически не умеют ни читать, ни писать, ни даже производить простейшие арифметические действия. Поэтому национальный союз учителей (НСУ – Ред.) наверняка будет категорически возражать против военного призыва.

Более того, существует, хотя и отдаленная, но в каком-то смысле вполне реальная возможность того, что военные ведомства подомнут под себя большинство государственных колледжей. Якобы для специализированных учебных целей. Мы все согласились с тем, что такое откровенное вмешательство произведет шокирующий эффект.

Да, всеобщий военный призыв не имеет и не может иметь прямого отношения к сфере образования и науки. Это факт, который трудно оспорить. Но НСУ может наложить неформальное вето на решение министра, тем самым сделав его жизнь практически невыносимой. Начнутся массовые акции протеста, появятся публикации в самых различных СМИ, ну и так далее, и тому подобное…

Я спросил Джила, какой совет он собирается дать своему политическому господину. Его ответ прозвучал несколько странно: „Хотя всеобщий военный призыв в строгом смысле слова трудно причислить к сфере образования, он, тем не менее, вполне может способствовать обучению молодых людей различным полезным вещам. Значит, выступать против него вроде как не совсем логично, и вряд ли многие из нас готовы пойти на такое“.

Норман тактично поинтересовался, нельзя ли отложить рассмотрение этого вопроса на более позднее время, поскольку времени на его обдумывание осталось слишком мало, а торопить события – всегда чревато никому не нужными последствиями.

– А может, поставить под вопрос компетентность того, кто выдвинул эту никому не нужную идею? Скажем, профессора Розенблюма, – предложил я.

Джил был в восторге. Точность расчетов профессора, конечно же, можно поставить под сомнение, а значит, и компетентность Розенблюма в данной области. Это и станет точкой зрения его министра. Кстати, Джил вовремя припомнил, что, насколько ему известно, уже на подходе некий документ, вполне аргументировано оспаривающий саму суть научных воззрений профессора Розенблюма. Он будет готов не позже чем завтра утром. (Государственные служащие подобного рода технологию применяют в соответствии с одним из принципов футбола: „играй не в мяч, а в игрока“. – Ред.)

Этот документ будет подготовлен (в данном случае сэр Хамфри, судя по всему, намеренно оговорился, ему следовало бы сказать „уже подготовлен“. – Ред.) одним из профессоров, которого не назначили на пост главного научного консультанта. Причем дело здесь совсем не в зависти, нет, просто он всегда был абсолютно уверен, что назначение на эту ответственную должность его коллеги Розенблюма принесет не столько пользы, сколько вреда.

По нашему единодушному мнению, знакомить с этим документом профессора Розенблюма не имеет смысла – зачем оскорблять его чувства? Джил доведет его содержание до сведения своего министра в виде личного совета.

(Когда играешь по правилу „играй не в мяч, а в игрока“, крайне важно, чтобы человек, с которым вы так поступаете, даже не догадывался об этом. – Ред.)

Затем мы обсудили не менее важные вопросы занятости или, точнее говоря, безработицы. С одной стороны, существенным элементом новой схемы, конечно, следует считать так называемую „альтернативную службу“, когда молодых людей можно привлекать к общественно полезным работам, но с другой, это, без сомнения, вызовет серьезные проблемы с профсоюзами. Стоит только отдать рабочие места не членам профсоюза, и ты переступаешь опасную черту. Не успеешь послать пару молодых альтернативников три раза в неделю прибирать в домах престарелых, как все каменщики, штукатуры, маляры, сантехники, электрики, столяры и плотники, которые искренне считают, что правительство лишает их работы и зарплаты, поднимут такой шум, что мало не покажется…

Да, общество от этого, скорее всего, не выиграет. Хотя остается большая вероятность того, что ПМ будет настаивать на том, что если молодые парни будут честно зарабатывать на жизнь, а пожилые будут ими довольны, то ничего плохого не произойдет. Подобного рода аргумент, естественно, является сильным упрощением, но нашего премьера такие упрощения никогда особенно не волновали. Он их просто не замечал.

Дэвид предложил поистине великолепную идею. Его министр занятости практически наверняка не будет возражать, что безработные молодые люди не имеют должной подготовки, не приспособлены к жизни и в высшей степени недисциплинированны. Но они представляют собой всего лишь проблему, а никак не угрозу! В силу чего всеобщий военный призыв неизбежно приведет к тому, что со временем на улицы Британии будет выпущена целая армия молодых сильных людей, профессионально обученных в основном убивать.

Единодушно признав, что это ответственный и дальновидный подход, мы порекомендовали Дэвиду проследить за тем, чтобы завтра его министр обязательно поднял этот вопрос на заседании Кабинета.

В заключение мы все пришли к соглашению, что никто из нас даже и не думает выступать против новой политики премьер-министра, которую мы все считаем поистине новаторской и по-настоящему креативной. Единственно против чего мы все возражаем, это против излишней поспешности в столь важных делах».

(Продолжение дневника Хэкера. – Ред.)

16 февраля

Сегодня днем состоялось заседание комитета Кабинета, но мои коллеги почему-то отреагировали на мой «великий почин» совсем не так, как я ожидал.

В повестке дня этот вопрос стоял одним из последних. Я сообщил, что собираюсь объявить о нем в своем телеобращении к народу в пятницу, и если комитет его одобрит, то представлю мой «великий почин» сначала Кабинету – утром в четверг, а уже днем – палате общин.

Последовало необычно долгое молчание, которое я, как обычно, принял за молчаливое согласие и уже был готов перейти к следующему пункту, когда совершенно неожиданно слово попросил Дункан (Дункан Шорт, министр иностранных дел – Ред.).

– Господин премьер-министр, у меня есть превосходная идея, – начал он.

Я довольно кивнул головой.

– Что ж, отлично. Излагайте.

– Боюсь, с «великим почином» нужно повременить. Все, конечно, прекрасно, но дело в том, что… отказ от «трайдентов» в самом начале вашего премьерства может быть воспринят Советами как признак слабости.

Хамфри невнятно, но, похоже, намеренно хмыкнул, задумчиво кивнул головой и молча повернулся ко мне с вопросительным выражением лица.

Я даже несколько растерялся. Ведь когда мы с Дунканом говорили «тет-а-тет», он был полностью «за».

– Послушайте, вы ведь, кажется, полностью одобряете мой «новый почин», разве нет? Наши надежные обычные вооруженные силы, помимо всего прочего, позволят нам значительно усилить НАТО…

Дункан понимающе кивнул, но, похоже, не совсем согласился.

– Да, само собой разумеется, господин премьер-министр, но… но это может выглядеть, как отсутствие решимости и политической воли, может быть воспринято, как желание ублажить противника.

Я сказал Дункану, что приму во внимание его «особую точку зрения», хотя это мнение всего одного члена комитета.

Боюсь, я поторопился, потому что сразу за ним слова попросил Поль (Поль Сидгвиг, министр обороны – Ред.).

– Вообще-то эта мысль мне тоже кажется вполне разумной, господин премьер-министр. Действительно, на данный момент «трайденты» – это лучшее, а Британия всегда должна иметь только самое лучшее…

– Но, Поль, – удивленно перебил я его. – Мне казалось, вы хотели избавиться от «трайдентов». «Бессмысленная трата государственных средств, выбрасывание денег на ветер…» – это ведь ваши слова, разве нет?

– Да, мои, – почему-то смущенно ответил он. – Я на самом деле придерживался такого мнения, но теперь, боюсь, не очень уверен. Мне тут совсем недавно довелось ознакомиться с кое-какими бумагами, и там некоторые вещи трактуются не совсем так, как мне представлялось. – Я холодно посмотрел на него. – Вообще-то, лично мне кажется, что вряд ли стоит объявлять об этом раньше времени, только и всего, господин премьер-министр.

– Я тоже против преждевременных заявлений, господин премьер-министр, – неожиданно заявил Патрик (Патрик Снодграсс, министр образования и науки – Ред.).

– Интересно, почему? – спросил я.

– Потому что весь этот план основан на цифрах профессора Розенблюма. А его, насколько мне известно, подозревают в научной некомпетентности. Кстати, совсем недавно я получил некий весьма авторитетный документ, в котором серьезнейшему сомнению подвергается сама суть всех его аргументов, и к тому же…

– Но послушайте, Патрик, – перебил я его с нарастающим беспокойством. – Вы же сами были полностью согласны с тем, что всеобщая воинская повинность поможет нам решить не только проблему занятости молодых людей, но и заметно усилить обороноспособность наших вооруженных сил, разве нет?

Вместо Патрика совершенно неожиданно ответил Дадли (Дадли Беллинг, министр занятости – Ред.):

– Да, совершенно верно, господин премьер-министр, но, знаете, после этого до меня вдруг дошло: ведь тем самым мы создадим целую армию тренированных и дисциплинированных молодых людей, которые через два года службы снова окажутся на улице. Без работы, зато хорошо обученные убивать… Просто идеальный материал для организованной преступности.

Я недоуменно посмотрел на него.

– Так вы что, тоже против?

– Нет, господин премьер-министр, я только против чересчур поспешных решений. Мне кажется, нам нужно немного подождать, поглубже разобраться в деталях…

Странно все это. Ведь всего неделю назад они были полностью согласны, что моя новая политика принесет нам много голосов. Что ж, похоже, надо серьезно подумать.

В заключение Хамфри пообещал лично оформить протокол нашего заседания, чтобы, так сказать, оставить двери открытыми. Огромная помощь, ничего не скажешь.

20 февраля

Сегодня утром получил от Поля из МО данные их последнего опроса – 73% высказались против обязательного военного призыва. Странно, ведь наш партийный опрос показал, что 64% населения за него! И как это прикажете понимать?

А ближе к полудню принесли стенограмму того самого заседания комитета Кабинета.

Пункт 7: «Великий почин»

В принципе, члены комитета Кабинета полностью согласны с тем, что новая политика ПМ, безусловно, заслуживает всяческого одобрения. Однако в виду некоторых высказанных сомнений было принято решение: после тщательного рассмотрения вопроса комитет считает, что, несмотря на безусловное одобрение предлагаемой новой политики в принципе и полное понимание того, что некоторые из ее принципов имеют достаточно принципиальный характер, а определенные соображения настолько неординарны и практически настолько тонко сбалансированы, что не могут не заслуживать самого глубокого изучения, с учетом высокой важности базовых аргументов в принципе было предложено считать наиболее разумной и приемлемой практикой ее дальнейшее, более детальное рассмотрение, включая, само собой разумеется, требуемые согласования с соответствующими ведомствами с целью подготовки и предложения более всеобъемлющего и масштабного предложения, при этом делая упор на очевидно менее противоречивые аспекты проблемы и обращая особое внимание на преемственность нового предложения в соответствии с существующими принципами, которые должны быть должным образом представлены сначала на рассмотрение парламента, а затем, если, конечно, потребуется, на публичное обсуждение в СМИ и, если, конечно, потребуется, в соответствующих опросах общественного мнения, когда для такового общественного мнения будет создан достаточно подготовленный общественный климат, чтобы адекватно рассмотреть как сам подход к должному рассмотрению, так и сам принцип принципиальных аргументов для принятия сбалансированного решения.

(Продолжение дневника Хэкера. – Ред.)

Перечитал эту стенограмму несколько раз подряд. Похоже, комитет Кабинета не хочет, чтобы в своем телеобращении к народу я даже упоминал о «великом почине».

У меня нет ни малейшего намерения отказываться от моего «великого почина», но, судя по всему, за него предстоит драться. И еще как драться!

Я немедленно проинформировал Бернарда, что для своего телеобращения предпочитаю светлый костюм, современную обстановку, экстремально-желтые обои, несколько абстрактных картин на стенах и, само собой разумеется, Стравинского.

4 Ключ

27 февраля

Первым, кто пришел ко мне в кабинет сегодня утром, была Дороти Уэйнрайт, мой главный политический советник. Весьма привлекательная блондинка лет сорока, стройная, элегантная, деловитая и на редкость прагматичная.

Хотя я говорю «мой» главный политический советник, это вряд ли соответствует действительности, поскольку она занимала этот пост при моем предшественнике, и мне не советовали ее менять. Но сэр Хамфри Эплби откровенно дал понять, что толку от нее мало. Ну нет, мне нужны, очень нужны люди, которые не зависят напрямую от секретаря Кабинета. Однако с тех пор, как я предложил ей остаться, ее нигде не было видно. Каково же было мое удивление, когда я увидел ее сегодня утром, причем вызвано оно было не столько тем, что она вошла в мой кабинет без стука и приглашения, сколько обращением к премьер-министру, то есть ко мне.

– Послушайте, Джим, если я не нужна вам как политический советник, лучше так и скажите, – свойственным ей отрывистым тоном вместо приветствия отчеканила она.

Поразительно! А зачем же тогда я предложил ей остаться? Ведь она была по сути единственной, которой удалось удержать моего предшественника от утраты контакта с реальным миром. Неужели у нее сложилось ложное впечатление, что ее собираются лишить персонального кабинета и отправить на «чердак».

– Мой кабинет всегда находился рядом с вашим, разве не так?

Это что, риторический вопрос, или он требует ответа?

– Да, – на всякий случай осторожно ответил я.

– Значит, это вы распорядились перевести меня на «чердак» в другое крыло здания: три этажа выше, вдоль по коридору, две ступеньки вниз, за угол, четвертая дверь справа? Рядом с фотокопировальной лабораторией!

Для меня это новость. А кстати, где она пропадала?

– Вообще-то мне казалось, что вы в отпуске или что-то в этом роде. – Честно говоря, я был настолько занят все это время, что даже не заметил ее отсутствия. (Что вряд ли следует считать причинно связанным. – Ред.)

– Может и была, – резко ответила она. – Но когда через неделю вернулась, то увидела, что мой кабинет превратили в приемную для членов Кабинета, министров и прочих визитеров, а все мои вещи были перенесены туда, на «чердак». Хамфри сказал, что это было сделано по вашему прямому распоряжению. Ну и как прикажете все это понимать?

Как это понимать? Неужели я на самом деле давал такое распоряжение? Нет-нет, вряд ли. И тут я вспомнил. Да, давал! Не прямое, конечно, а, так сказать, в своем роде.

– Видите ли, Дороти, Хамфри действительно приносил мне на утверждение план, как он тогда сказал, более эффективного использования офисных помещений, ну и…

Она покачала головой. С явным осуждением.

– Неужели вы до сих пор не поняли, что госслужба вот уже три года пытается выгнать меня из этого кабинета. Любыми средствами!

Откуда мне знать?

– А почему?

– Потому что топографически этот кабинет занимает ключевое, стратегическое положение во всем нашем здании.

Я пожал плечами.

– Не вижу здесь никакой разницы. Вы же все равно в Номере 10.

– Не более того, – поджав губы, ответила она.

– Вы получаете все необходимую документацию.

– Да, получаю. Кое-какую, – признала она.

– Вы можете сколько угодно говорить по телефону.

– Только когда коммутатор мне это позволяет.

Мне показалось, что у нее приступ самой обычной женской неврастении, о чем я ей честно и откровенно сказал. В ответ Дороти почему-то начала объяснять мне разницу между Албанией и Кубой. Первая, по ее мнению, практически не имеет никакого влияния на политику Соединенных Штатов, а вторая имеет, причем достаточно сильное. Почему? Да потому что Албания далеко, а Куба рядом! Номер 10, по ее мнению, тоже что-то вроде зарубежья, где степень влияния напрямую зависит от расстояния.

– А меня, главного политического советника премьер-министра, взяли и отселили на самую обочину политической жизни! – раздраженно воскликнула она.

– Но вы не в Албании, – заметил я.

– Нет, на «чердаке»! Вот, смотрите! – и мой главный политический советник начала двигать все, что находилось на моем письменном столе. – Перед вами схематический план Номера 10. Эта папка – кабинет, в котором мы с вами сейчас находимся. Там, за дверью, – она приложила первую попавшуюся книгу к одной из сторон папки, – ваша комната для отдыха. Эта линейка – коридор. Этот коридор, – Дороти схватила нож для резки бумаги и положила его вдоль папки и книги, – идет от вашего кабинета к закрытой светло-зеленой двери, за которой находится кабинет секретаря Кабинета, которым будет вот это пресс-папье. Эта кофейная чашка будет лестницей к вашему кабинету, это блюдце – мужской туалет, а вот это – мой кабинет, то есть было моим кабинетом, – она поставила пепельницу рядом с папкой, изображавшей рабочий кабинет ПМ.

– Итак, мой письменный стол стоял прямо напротив входной двери, которая практически всегда была открыта. И что, по-вашему, мне было там видно?

– Ну, наверное, вам было видно, как кто-либо входил или выходил из моего кабинета или из кабинета секретаря Кабинета, или поднимался или спускался по лестнице, – медленно и осторожно ответил я.

Последовала многозначительная пауза, затем Дороти подняла блюдце и снова поставила его на место.

– Кроме того, я сидела напротив мужского туалета. Мне просто положено находиться против этого туалета.

Я поинтересовался, не стоит ли ей обратиться к доктору, но, похоже, чего-то недопонял.

– Мужского туалета, Джим, – напомнила она мне. – И поскольку практически все члены Кабинета – мужчины, то мне удавалось услышать почти все, о чем они говорили, входя туда. Тем самым я имела прекрасную возможность информировать вашего предшественника о всех их недостатках и слабостях.

– А его это интересовало? – удивленно спросил я.

– Когда они готовили против него очередную интригу или даже заговор, то, естественно, да!

Потрясающе! Теперь понятно, почему Хамфри превратил ее кабинет в приемную, а саму Дороти сослал на чердак.

Я вызвал Бернарда, который практически немедленно вошел через двойные белые двери своего кабинета и сказал:

– Послушайте, Бернард, я хочу, чтобы вы вернули Дороти в ее кабинет.

– Вы хотите сказать, отправить ее туда? – он ткнул пальцем в потолок.

– Нет, я хочу сказать, отправить ее в нашу приемную рядом с моим кабинетом.

– Вы хотите сказать, до того, как она вернется в свой кабинет? – озадаченно спросил он.

– Нет, Бернард, я хочу сказать – в нашу приемную, которая раньше была ее кабинетом и которая снова будет ее кабинетом, – терпеливо объяснил я своему главному личному секретарю.

– Ну а как же тогда быть с приемной?

Все еще сохраняя спокойствие, я попросил его напрячься, внимательно слушать и смотреть на движения моих губ.

– При-ем-ная сно-ва станет ка-би-не-том Дороти Уэйнрайт!

Он вроде бы понял, но почему-то продолжал спорить.

– Да, конечно же, господин премьер-министр, но ожидание…

Потеряв терпение, я рявкнул:

– Нет, нет, никаких ожиданий, Бернард, немедленно!

И все равно до него, похоже, не все дошло. Потому что он продолжал упрямо стоять на своем.

– Да, я понимаю, господин премьер-министр, немедленно, никаких ожиданий, но если нет приемной, то где же люди будут ждать, пока их пригласят пройти?

Ах, вот что он, оказывается, имеет в виду… Наша короткая перепалка была не более чем небольшим недоразумением, только и всего. Хотя его вопрос, честно говоря, был не самым умным.

– В здании полно комнат, где можно ждать, – назидательно заметил я. – Например, все залы для приемов, которыми редко кто пользуется, вот этот холл, – я ткнул пальцем на свой письменный стол.

– Где-где? – недоуменно переспросил Бернард.

– Вот тут. Между пепельницей, чашкой и блюдцем, видите?

Он удивленно посмотрел сначала на письменный стол, затем снова на меня.

– Между кофейной чашкой и блюдцем?…

Иногда мой главный личный секретарь такой тупой! Не может понять с первого раза.

– Блюдце – это мужской туалет, Бернард. Проснитесь!

Иногда мне даже приходит в голову странная мысль: а соответствует ли он своей должности?

Вспоминает сэр Бернард Вули:

«Я, само собой разумеется, незамедлительно выполнил указание своего премьер-министра. Ведь лично у меня не имелось никаких корыстных намерений. На перемещении миссис Дороти Уэйнрайт с ее стратегической позиции напротив мужского туалета на „чердак“ настоял никто иной, как секретарь Кабинета сэр Хамфри.

На следующий день он сам позвонил мне и потребовал объяснений. Я сказал ему, что объяснять, собственно, нечего – какой-то пустяковый, самый обычный рутинный вопрос, не заслуживающий особого внимания.

Буквально через час от него пришла записка, написанная его собственной рукой».

«28 февраля

Бернард, объяснению подлежит все. Мы несколько лет безуспешно пытались выселить эту невыносимую женщину из ее стратегического офиса, а теперь, когда нам это почти удалось, вы превращаете нашу настоящую победу в пиррову победу! Тот факт, что этого потребовал ПМ, ничего не означает. Не стоит потакать каждому капризу премьер-министра. Ваша задача – доходчиво объяснить ему, что далеко не все его желания соответствуют его собственным интересам, хотя большинство из них таковыми являются.

Проследить за тем, чтобы ПМ не запутался в понятиях, наша прямая обязанность. Политики – довольно простые люди. Они предпочитают простые решения и четкие наставления. Им не свойственны ни сомнения, ни противоречия. А эта женщина заставляет его сомневаться во всем, что мы ему говорим.

X.Э.

P.S. Пожалуйста, уничтожьте эту записку сразу же после прочтения».

(К счастью для историков, сэр Бернард Вули, неизвестно почему, не выполнил настоятельную просьбу сэра Хамфри немедленно уничтожить эту записку. – Ред.)

Вспоминает сэр Бернард Вули:

«Но я ее, конечно же, не уничтожил, поскольку счел своим долгом встать на защиту интересов ПМ. Предчувствуя это, сэр Хамфри немедленно заскочил ко мне в офис, чтобы, так сказать, продолжить разговор… Похоже, ему явно не понравился мой, с его точки зрения, слишком независимый подход.

Я прямо сказал ему, что Хэкеру миссис Уэйнрайт явно понравилась, но этот аргумент, похоже, его не убедил. „Самсону тоже нравилась Далила“, коротко заметил он. К счастью, в кабинете, кроме нас, никого не было, так как Хамфри предусмотрительно зашел ко мне в самом конце рабочего дня, поэтому я мог не стесняться в определениях. Прежде всего сказал ему, что, на мой взгляд, Дороти не представляет серьезной опасности хотя бы потому, что не очень много знает. Мы всегда старались держать ее как можно дальше от наиболее важных и деликатных документов.

Секретаря Кабинета моя точка зрения явно не устроила. Он тут же напомнил мне, правда, вполне корректно, что главная обязанность государственного аппарата заключается в обеспечении надежного правления Британией, в то время как единственная обязанность миссис Уэйнрайт – обеспечить переизбрание Хэкера на следующий срок.

Лично мне казалось, что если Хэкеру удастся править Британией, принимая популярные решения, он практически наверняка будет переизбран. В этом-то, собственно, и состояла суть наших разногласий с секретарем Кабинета. Он до конца своих дней упорно настаивал на том, что популярные решения и правильные решения не только не одно и тоже, а наоборот – вряд ли вообще хоть в чем-нибудь совпадают. По его глубочайшему убеждению, если бы Хэкер принимал нужные или „правильные“ решения, он бы с треском провалился на выборах. Поэтому каждый раз, когда мы будем подводить ПМ к правильному решению, Дороти неизбежно будет предупреждать его о потенциальной потере голосов. Тем самым практически сводя нашу работу на нет.

Короче говоря, основной тезис сэра Хамфри Эплби заключался в следующем: политике не место в работе правительства, в силу чего Дороти Уэйнрайт самое место не рядом с кабинетом ПМ, а на „чердаке“!

Он не успел закончить свою последнюю фразу, как двойные двери позади него вдруг открылись, и из кабинета ПМ вышла… Дороти Уэйнрайт. Собственной персоной. Вот уж поистине: „Вспомни о черте, и он тут же появится“. Впрочем, сэр Хамфри справился с этой весьма неожиданной ситуацией. Со свойственным ему апломбом.

– О, это вы! Добрый вечер, госпожа главный политический советник, – произнес он, оборачиваясь к ней. – Какая приятная встреча…

На нее это не произвело ровно никакого впечатления.

– Привет, Хамфри. Ждете, когда вас пригласят к ПМ?

– Увы, жду, само собой разумеется.

– А почему не в приемной?

Ответить ему было нечего. Мне этот маленький диалог показался весьма забавным, но я, как всегда, должен был скрыть свое удовольствие.

Чтобы достойно выйти из неудобного положения, секретарь Кабинета повернулся ко мне и проинформировал, что не далее как вчера в Номере 10 был обнаружен „чужак“. Причем этим „чужаком“ оказался член избиркома округа Хэкера, которому удалось проникнуть сюда без положенного спецпропуска.

На мой взгляд, Хамфри просто валял дурака. Все охранники прекрасно знали этого человека в лицо. Никакой опасности он не представлял. Тем не менее, секретарь Кабинета напомнил мне – скорее, в несколько унизительной манере отчитал, как школьника, – что в мои прямые обязанности входит обеспечение того, чтобы любой визитер, подходящий к воротам Номера 10, имел либо спецпропуск, либо соответствующее официальное приглашение.

Какое-то время миссис Уэйнрайт молча слушала наши препирания, но затем, когда я собирался высказать свои соображения, она меня перебила:

– Бернард, извините, что вмешиваюсь в вашу высокоинтеллектуальную беседу, но господин премьер-министр настоятельно попросил меня сделать все необходимые приготовления для возврата в мой старый кабинет.

И что теперь делать? Хамфри в упор смотрел на меня пронизывающим взглядом, явно ожидая моего решительного отказа. Но как отказать, если просьба исходит лично от самого ПМ?!

Я, конечно, попытался уклониться от прямого ответа, сказав ей, что сначала должен заняться требованием секретаря Кабинета навести порядок со спецпропусками, но она просто отмахнулась. Сказала, что требование Хамфри может подождать. Он тут же возразил, что не может, поскольку речь идет о вопросах безопасности.

– Нет, может! – категорически заявила она.

Сэр Хамфри молча повернулся к ней спиной и вошел в кабинет премьер-министра…

Должен заметить, что за все годы моего пребывания в Уайтхолле мне никогда не приходилось видеть столь откровенной грубости в отношениях между сэром Хамфри и миссис Уэйнрайт. Интересно, это следствие ее прямолинейности? Хамфри, конечно же, ее недолюбливал, но если вначале у него не было для этого особых оснований, то, в конечном итоге, они у него, безусловно, появились».

(Продолжение дневника Хэкера. – Ред.)

28 февраля

Сегодня после очередной встречи с Дороти я начитывал на диктофон обычные деловые письма. Миссис Уэйнрайт была очень раздражена тем, что ее до сих пор не вернули в ее старый офис. Хотя, с чего бы? Ведь мое распоряжение было отдано только вчера! В Уайтхолле так быстро важные дела не делаются. Но по ее твердому убеждению, госслужба намеренно чинит ей преграды…

Не успела она уйти, как до меня донеслись громкие голоса из приемной. И тут же в моем кабинете появился сэр Хамфри.

– Господин премьер-министр, до меня дошли слухи, что у вас появились сомнения относительно наших планов реорганизации, это так? – пристально глядя мне в глаза, спросил он.

– Нет, – твердо ответил я. – Просто я решил вернуть Дороти в ее прежний офис.

– Боюсь, это, увы, невозможно.

– С чего бы это? – поинтересовался я и демонстративно включил свой диктофон, показывая тем самым, что не намерен заниматься глупостями, что у меня нет времени и что я твердо решил продолжить начитку своих деловых материалов.

– Господин премьер-министр, ведь речь идет о реорганизации, ключевым моментом которой является удаление этой дамы от стратегического пункта информации.

– Причем здесь стратегический пункт? Это же всего лишь приемная!

– Нет, не только. – Он подошел к моему письменному столу. – Прежде всего, это жизненно важное место.

– Ждать можно и в нашем холле, – сказал я, не осознавая, что мой магнитофон уже включен. – Или, например, в зале для приемов.

– Кто-то, возможно, и может, – сухо ответил Хамфри. – Но некоторым необходимо ждать в таком месте, где другие не могут видеть тех некоторых, которые ждут там. Те, которые приходят раньше других, должны ждать там, где они не могут видеть тех, которые пришли позже них, но были приглашены к ПМ раньше них. Кроме того, те, которые пришли снаружи, должны находиться там, где они не могут видеть тех, кто пришел изнутри, чтобы сообщить вам, с какой именно целью эти снаружи пришли на прием. А те, которые пришли в то время, когда вы заняты с другими, и которым не следует знать, что вы с этими другими заняты в настоящее время, должны находиться в определенном месте до тех пор, пока не уйдут те, о визите которых им не следует знать…

Запомнить всю эту галиматью, конечно, было невозможно, хотя суть его путанной тирады была предельно ясна.

– Вы хотите сказать, что пока я здесь спокойно занимаюсь текущими делами, там, за дверями моего кабинета, происходит весь этот фарс Уайтхолла? («Фарс Уайтхолла» был расхожим термином, используемым для описания целого ряда вполне аналогичных фарсов, вполне реально имевших место в театре Уайтхолла. Ведь Уайтхолл было также названием улицы, соединявшей Даунинг-10 с Парламент-сквер, на которой располагались наиболее значимые министерства и департаменты правительства Великобритании. – Ред.)

– Понимаете, господин премьер-министр, Номер 10 – это нечто вроде железнодорожного узла. Он не может функционировать без должного набора депо, запасных путей, разъездов и точно выверенных расписаний. Кабинет миссис Уэйнрайт – один из таких жизненно важных разъездов.

– Вы что, намерены убрать ее с путей? – как мне казалось, не без иронии поинтересовался я.

– Да упаси господь, господин премьер-министр!

– И все-таки, Хамфри, по-вашему, она всем мешает? Только по-честному.

– Ни в коем случае. Милая, прекрасная женщина. Прямая, открытая, решительная…

Что ж, в словах секретаря Кабинета на самом деле время от времени проскальзывает некая романтическая поэзия. В чем, в чем, а в этом ему не откажешь.

– И тем не менее, помеха, не так ли? – настойчиво спросил я, не желая терять явного преимущества.

– Видите ли, – осторожно признал он. – Были случаи, когда ее критика нашей службы была, э-э-э, как бы это поточнее сказать, чересчур откровенной. А ее встречи с прессой были… э-э-э… потрясающе полными и исчерпывающими. Кроме того, ее требования в отношении информации и поддержки могли бы быть чуть менее агрессивными и настойчивыми. Моему персоналу, большая часть которого за последние три года благодаря этому пережила немало нервных срывов, пришлось пройти и через это.

– Да, но ее советы и рекомендации стоят того, разве нет? – напомнил я ему.

– Конечно же стоят, господин премьер-министр, – понимающе согласился Хамфри. – Вы их и будете получать. Только на бумаге. А какая, собственно, разница?

– А как о них будете узнавать все вы? – спросил я и тут же понял, что сам себя подставил, потому что он тут же поинтересовался, уж не собираюсь ли я держать такие вещи в секрете от секретаря Кабинета.

Ответить мне на это, естественно, было нечего, поэтому оставалось только еще раз повторить суть аргумента.

– Она хочет быть там, где происходят события.

– Господин премьер-министр, подумайте, пожалуйста, а справедливо ли это будет по отношению к ней самой?

Странный вопрос. К чему это он клонит? Впрочем, его разъяснение не заставило себя ждать.

– Кроме миссис Дороти Уэйнрайт, все остальные в этой части Номера 10 – абсолютно карьерные госслужащие. Лояльные. Преданные своему делу. Заслуживающие полного доверия и, главное, надежные. Их предусмотрительность и осторожность в решении самых щепетильных, самых деликатных, самых взрывоопасных государственных вопросов доказана десятилетиями. Если среди нас по тем или иным причинам окажется «госслужащий со стороны», то в случае любой утечки секретной информации подозрение, прежде всего, падет на нее. Для женщины, какой бы милой и привлекательной она ни была, это, поверьте, слишком тяжелое бремя.

Интересно, так ли это на самом деле? На первый взгляд, его аргументация выглядит вполне правдоподобно. Они, конечно же, постараются свалить все именно на нее. И тем не менее, я настойчиво повторил Хамфри, что ценность ее политических рекомендаций не вызывает ни малейших сомнений.

– Само собой разумеется, господин премьер-министр, никто и не спорит, но, – он выдержал многозначительную паузу, – но ведь для политических рекомендаций в вашем полном распоряжении весь Кабинет министров.

– Единственно, что они мне рекомендуют, причем с завидным постоянством, это давать деньги их собственным министерствам. Хамфри, мне нужен кто-нибудь, кто был бы на моей стороне!

Он мило улыбнулся.

– Но, во-первых, на вашей стороне, как вам прекрасно известно, лично я и, кроме того, весь аппарат. Шестьсот восемьдесят тысяч честных, лояльных и, главное, надежных профессионалов. По-моему, более чем достаточно.

Сильный аргумент, ничего не скажешь, но лучше в него не влезать. Надо твердо стоять на своем. Но теперь, боюсь, уже слишком поздно. Они втянули меня туда, откуда выбраться практически невозможно. Хотя попробовать стоит.

– Вы все даете мне одни и те же рекомендации, – с ноткой безнадежности сказал я.

– Но это же прекрасно, – с радостной готовностью подтвердил он. – Значит, все мы даем вам правильные рекомендации, разве нет? Поэтому, господин премьер-министр, давайте лучше вернемся к нашему первоначальному плану.

Я умею проигрывать. Поэтому молча кивнул головой.

Довольный Хамфри тут же постарался подсластить пилюлю комплиментом.

– Как же приятно иметь дело с решительным премьером, который всегда точно знает, что делает…

Я попросил Бернарда пригласить ко мне Дороти. Оказалось, она дожидалась в моей приемной и тут же вошла. Но секретарь Кабинета, несмотря на мой выразительный взгляд, и не думал выходить. Пришлось деликатно объяснить ему, что мне хотелось бы поговорить с моим политическим советником наедине.

Он только мило улыбнулся.

– Вы можете свободно говорить в моем присутствии. У нас ведь друг от друга нет секретов, правда ведь?

Дороти сразу же поняла, откуда ветер дует.

– Может, господин премьер-министр и может, а вот я нет! – тут же резко отреагировала она.

– А мне почему-то кажется, можете, – невозмутимо ответил Хамфри.

Иначе чем ужасной и крайне неудобной возникшую ситуацию назвать было просто невозможно. Причем, прежде всего, по моей вине – надо было более решительно возразить Хамфри! Дороти резко развернулась и стремительно пошла к двери, бросив через плечо моему главному личному секретарю:

– Бернард, надеюсь, вас не затруднит дать мне знать, когда господин премьер-министр будет свободен?

Я остановил ее, попросил немедленно вернуться и, повернувшись к секретарю Кабинета, предложил ему оставить нас одних.

Он даже не пошевелился.

– Да, естественно, господин премьер-министр. Если вы, конечно, считаете это на самом деле необходимым. Но, как мне представляется, вам с ней надо обменяться всего лишь несколькими фразами, а нам с вами – обсудить много срочных и по-настоящему важных вопросов.

Срочных? Важных? Каких это, кроме его упорного желания выселить миссис Уэйнрайт из офиса рядом с моим кабинетом? Пока я мучительно размышлял, какое решение все-таки принять, Дороти повернулась к секретарю Кабинета.

– Простите, Хамфри, – буравя его глазами, сказала она. – По-моему, я отчетливо слышала, как сам премьер-министр попросил вас оставить нас одних, я не ослышалась?

Я задумчиво продолжал молчать. Поняв, что другого выхода у него просто нет, Хамфри, раздраженно пожав плечами, повернулся и вышел из кабинета. Следуя моему выразительному взгляду, Бернард послушно последовал за ним.

Двери закрылись. Дороти уселась напротив меня. Ситуация была ей прекрасно известна, поэтому она сразу же перешла к сути дела.

– Знаете, господин премьер-министр, у него нет никакого права вести себя таким образом!

Пытаясь сохранить хорошую мину при плохой игре, я поинтересовался, что, собственно, она имеет в виду. Дороти с готовностью пояснила, что имеет в виду его привычку бесцеремонно входить и выходить из моего кабинета, не потрудившись даже попрощаться, и указывать мне, что я могу или не могу делать, включая трату времени на разговоры со своим главным политическим советником.

– Он секретарь Кабинета, – напомнил я ей.

– Вот именно, секретарь.

Теперь, похоже, надо было «спасать лицо» Хамфри.

– Он глава государственной службы…

Она криво усмехнулась.

– Знаете, просто смешно видеть, как люди, которые считаются кроткими государственными служащими, ведут себя совсем как надменные хозяева.

Теперь, похоже, надо было снова «спасать лицо». Только теперь самому себе.

– Что вы имеете в виду? Я здесь хозяин! – без излишнего апломба, но как можно серьезнее произнес я.

– Да, само собой разумеется, – с готовностью согласилась она.

Воодушевленный такой готовностью, я подтвердил свою готовность быть твердым и решительным и сказал ей, что готов поговорить об ее офисе и что фактически уже переменил свою точку зрения.

Дороти упрямо переспросила, насколько твердо и решительно. Это просто возмутительно! Я потребовал объяснений, что все это может значить. Она, столь же упрямо, ответила:

– Вы сами переменили свою точку зрения, или вам кто-нибудь помог?

– Нам нужна приемная, – прямо сказал ей я

Она спросила, почему.

– Видите ли, – начал я, но тут же понял, что вряд ли смогу вспомнить точное определение Хамфри. Но, тем не менее, попробовал. – Потому что если те, кто приходит, могут увидеть тех, о приходе которых они не знают, или если они увидят тех, которые пришли раньше и могут увидеть их самих, то… короче говоря, пароход государственной машины может сесть на мель. Вот так! Хотя…

Я внезапно остановился. Дороти в упор посмотрела на меня своими пронзительными голубыми глазами. Как бы оценивая.

– Скажите, вы сами все это придумали?

– Послушайте, ведь должна же быть справедливость! – воскликнул я, пытаясь хоть как-нибудь защититься. – Не может же премьер-министр заниматься каждой деталью. Мне, хочешь не хочешь, приходится полагаться на советы моих подчиненных, неужели не понятно?

– Да, вполне, – почему-то неожиданно легко признала она. Но при этом отметила, что мне совсем не следует так уж полагаться на советы и рекомендации только своих подчиненных. Особенно из госслужбы. По ее мнению, Хамфри пытается перекрыть все независимые каналы информации. И прежде всего ее! Потому что хочет быть единственным источником такой информации.

Звучит несколько забавно, хотя… У нее наверняка куда больше опыта в подковерных делах Номера 10, чем у меня, и к тому же она на моей стороне. По крайней мере, не на стороне Хамфри, что, кстати, совсем не одно и то же.

Да, но как, интересно, секретарь Кабинета может быть единственным источником информации, если весь Кабинет регулярно собирается каждый четверг? Не говоря уж о его бесчисленных комитетах и подкомитетах…

На этот вопрос мне легко ответить и самому – члены моего Кабинета практически всегда почему-то высказывают точку зрения своих постоянных заместителей. То есть на самом деле – аппарата! Такое же, кстати, нередко случалось и со мной. Потому что Хамфри неформально встречается с ними ровно за день до заседания Кабинета, предположительно для того, чтобы согласовать точки зрения соответствующих министров. Отсюда и все проблемы с моим «великим почином» – госслужба против! Да, но ведь у нас есть «Мозговой банк»! (Центр политического анализа. – Ред.) Я немедленно напомнил Дороти, что он работает только на премьер-министра, то есть на меня.

– «Мозговой банк»? Не удивлюсь, если Хамфри сначала «уговорит» их работать на него, – пожав плечами, скептически заметила она, – а затем потребует для них больше места в Номере 10.

– Причем тут Номер 10? – недоуменно спросил я. – Ведь «Мозговой банк» должен находиться в здании Кабинета (отдельное здание, примыкающее к Даунинг-10, войти в которое возможно только с улицы Уайтхолл – Ред.).

– Потому что им вдруг потребуется намного больше места, – мрачно предрекла Дороти. – Под этим предлогом ваш секретарь Кабинета будет методично отвоевывать метр за метром именно здесь, в Номере 10. Зачем? Затем, что это даст ему право считать вашу территорию своей! Равно как и весь Уайтхолл. А догадываетесь, что за этим последует? Он начнет медленно, но верно, так сказать, «убирать вас со своего пути».

Невероятно! Может, миссис Дороти Уэйнрайт слегка того?…

– Вы на самом деле предполагаете, что он сам хочет стать премьер-министром? – встревожено спросил я.

– Да нет, конечно же нет, – нетерпеливо ответила она. – Ему не нужны ни пост, ни ответственность. Ему нужна власть! Реальная власть! Поэтому, сделав себя фактически единственным источником правительственной информации и, соответственно, рекомендаций, он начнет настойчиво и вроде бы достаточно аргументировано отправлять вас в длительные зарубежные вояжи. А пока вас здесь не будет, ему придется принимать ряд важных решений, простите, рекомендовать их Кабинету, и тому придется фактически принимать их, поскольку физически вас здесь не будет. Равно как и членам Кабинета, потому что они, собственно, будут получать те же самые рекомендации от своих постоянных заместителей.

Чудовищный сценарий! В него даже трудно поверить. И тем не менее, нашего секретаря Кабинета надо несколько укоротить. На всякий случай. Значит, не далее как завтра же я верну Дороти в ее прежний кабинет.

1 марта

Сегодня я с самого утра проявил твердость и решительность. Какое восхитительное чувство!

Прежде всего, я вызвал к себе Дороти. Твердо и решительно сообщил ей, что снова передумал – ей вернут ее старый кабинет!

Затем поинтересовался ее мнением относительно Хамфри. Но только мнением, не более того. Мне было очень интересно узнать, не решится ли она порекомендовать мне просто взять и уволить его.

Мое предположение буквально повергло ее в ужас. Зато у нее тут же возникло другое предложение – не хотелось бы мне слегка подрезать ему крылышки? Более того, она знает, как это можно сделать. Будучи секретарем Кабинета, Хамфри одновременно является главой государственной службы, отвечающим за кадровые вопросы – назначения, перемещения и тому подобное, оплата и обеспечение которых находятся в руках сэра Фрэнка. Тем самым, две важнейшие функции госаппарата успешно разделены между сэром Хамфри и сэром Фрэнком. В полном соответствии с традиционным британским правилом – разделяй и властвуй. Предложение Дороти, кстати, потрясающе простое и более чем понятное, заключалось в следующем: отобрать у Хамфри половину его обязанностей и передать их сэру Фрэнку!

Правда, потенциальная опасность от такого шага оставалась – не сделает ли это сэра Фрэнка таким же всесильным, как Хамфри? А мне от этого будет лучше или хуже? Трудно сказать. Честно говоря, я его не слишком-то хорошо знаю. Но серьезно ввязываться во все это, думаю, пока не стоит. Достаточно слегка напугать секретаря Кабинета. Дать ему знать, что это может случиться. Чего, в каком-то смысле, своим последним решением я, как мне кажется, все-таки добился.

Я попросил пригласить ко мне секретаря Кабинета. Он вошел, когда Дороти еще не успела уйти. Прежде всего, я без всяких церемоний сообщил ему, что окончательно решил вернуть моему политическому советнику ее законный кабинет.

Он попытался было возражать, но мой выразительный жест заставил его замолчать. Тогда он сказал, что хотел бы переговорить со мной с глазу на глаз. Дороти, криво усмехнувшись, мстительно заметила, что он может свободно говорить в ее присутствии.

Такое в его планы явно не входило. Я спросил Хамфри, не собирается ли он оспаривать мое решение.

– Естественно, нет, господин премьер-министр. Как только это станет решением, – осторожно ответил он.

– Прекрасно, – довольно произнес я, закрывая тему. – Тогда давайте обсудим другие неотложные вопросы. – И кивком головы я попросил Дороти оставить нас одних. Они мило улыбнулась мне и с видом триумфатора направилась к двери.

А Хамфри, даже не дав мне возможности высказать свою угрозу передать часть его полномочий сэру Фрэнку, вдруг заявил такое, чему трудно было поверить. Во всяком случае, сразу.

– Прежде всего, господин премьер-министр, – начал он, как только за миссис Уэйнрайт закрылась дверь, – мне хотелось бы подумать о нашем «Мозговом банке».

Господи, неужели Дороти точно знала об этом? Или это была ее интуитивная догадка, основанная на ее хорошем знании нашего секретаря Кабинета? Так или иначе, но теперь все подозрения в том, что она, возможно, «слегка не в себе», в любом случае отпадают.

– А что, мой «Мозговой банк» уже не в состоянии сам за себя подумать? – как можно равнодушнее поинтересовался я.

– Честно говоря, господин премьер-министр, меня несколько беспокоят их методы передачи важнейшей государственной информации.

– С чего бы? – удивленно спросил я. – Они ведь, кажется, подчиняются лично мне!

– В оперативном плане – да. Но в административном – мне.

Поскольку Хамфри, похоже, усматривал во всем этом серьезную аномалию, мне надо было сделать вид, будто я не совсем понимаю, что он, собственно, имеет в виду.

– Так, понятно, значит, вы хотите, чтобы их переподчинили мне также и в административном плане?

Такой интерпретации своего предложения он явно не предвидел. Потому что с несвойственной ему торопливостью воскликнул:

– Нет-нет, ни в коем случае! Обременять вас административными функциями было бы большой ошибкой, господин премьер-министр. Нет, совсем наоборот. Мы хотели бы максимально облегчить ваше бремя, поэтому предлагаем передать нам также и оперативное управление «Мозговым банком».

Внутри у меня все кипело, но я постарался скрыть это.

– Значит, вы хотите сказать, что они должны направлять все свои отчеты не сразу премьер-министру, а сначала вам?

– В общем, да, но… только для предварительной проверки, требуемых уточнений, редактуры, ну и так далее, и тому подобного, – довольно улыбнувшись, ответил он и откинулся на спинку стула. Вроде как празднуя очередную победу. – Чтобы важнейшая информация поступала к вам, так сказать, в наиболее приемлемом виде.

Я улыбнулся своей самой неискренней улыбкой.

– Послушайте, Хамфри, с вашей стороны это, безусловно, очень мило. Что-то вроде щедрого дара. Но ведь тем самым вы возлагаете на себя непосильную ношу.

Он принял вид горделивого британца и даже слегка выпятил вперед подбородок.

– Кому-то же надо исполнять свой гражданский долг, господин премьер-министр.

Тут мне пришла в голову удачная мысль проверить теорию Дороти на практике.

– Да, само собой разумеется, – невинно сказал я, – но… как же тогда быть с офисными площадями?

Он довольно кивнул головой.

– Именно об этом мне тоже хотелось бы с вами поговорить. Мы, естественно, не сможем разместить весь требуемый дополнительный персонал на Даунинг-10, но, как мне кажется, нам удастся найти для них несколько свободных помещений здесь у вас, в Номере 10.

Ничего себе? Значит, она, черт побери, и в этом была права!

– Прямо здесь? – как можно более безразличным тоном спросил я.

– Да, здесь вполне можно найти подходящее помещение.

– Ну а зачем же, в таком случае, потребовалось отбирать у моего главного политического советника ее кабинет?

На какой-то момент он выглядел на редкость растерянным.

– Ну… видите ли… вообще-то, если она останется здесь, мы смогли бы разместить пару наших новых сотрудников в ее новом офисе. Ее старом офисе. То есть, ее старом новом офисе…

– Продолжайте, продолжайте, пожалуйста, – поощрил я его, ловко играя с ним, почти как кошка с мышкой…

– Значит, мы договорились? – с надеждой спросил он.

– Нет-нет, пока еще не совсем, – с милой улыбкой ответил я. – Хотя все это звучит весьма интересно. Кстати, у вас имеются иные, не менее интересные, предложения?

– Да, господин премьер-министр, конечно же, имеются. – Он передал мне какие-то бумаги. – Речь идет о некоторых зарубежных визитах. – Я чуть со стула не упал. – Вам следует рассмотреть их. В практическом плане. Ведь они имеют как политическое, так и государственное значение.

Итак, посмотрим, посмотрим: конференция НАТО, ассамблея ООН, переговоры в Гонконге о будущем колоний, очередное заседание Британского содружества наций в Оттаве, протокольные встречи в Москве и Пекине… Прекрасно. Еще одно подтверждение того, насколько хорошо Дороти знает саму систему и тех, кто управляет ею изнутри. Просто потрясающе!

Впрочем, Хамфри я сказал совсем другое.

– Если меня все это время не будет в стране, не прибавит ли это вам слишком много дополнительной работы?

– Господин премьер-министр, полагаю, лидеру великой державы не помешает лишний раз показать себя на мировой арене.

– Конечно же, не помешает, – с готовностью согласился я. – Но не за счет же секретаря Кабинета! Для начала надо, скажем, несколько уменьшить вашу нагрузку.

Он бросил на меня подозрительный взгляд. В высшей степени подозрительный.

– Ну что вы, господин премьер-министр, в этом нет никакой необходимости. Совершенно никакой, поверьте.

Я постарался как можно искреннее пролить «крокодиловы слезы».

– Как же нет, Хамфри? Есть, конечно же, есть. Я много об этом думал, поверьте. Вы все-таки пока еще и глава государственной службы, разве нет?

Его ответ был, как всегда, уклончивым:

– Да, но вопросами оплаты и материального обеспечения занимается казначейство.

– Зато вы занимаетесь кадрами, назначениями, ну и так далее, и тому подобное. Не многовато ли для одного человека?

Хамфри с пренебрежительным смешком отверг это предположение.

– Ну что вы, господин премьер-министр, нисколько. Практически это вообще не занимает времени. Мелочи, так сказать…

Меня это начинало искренне забавлять.

– Вы хотите сказать, что кадровые вопросы и назначения для шестисот восьмидесяти тысяч государственных служащих – это, так сказать, мелочи?

– Нет, конечно, но в данном случае мы имеем дело с так называемой «делегированной ответственностью», – осторожно ответил он.

– Ах, значит, с делегированной! – радостно воскликнул я. – Ну, в таком случае проблем с делегированием части ваших обязанностей казначейству, надеюсь, не будет?

– Господин премьер-министр, но это же невозможно! – не скрывая раздражения, воскликнул он. – У казначейства и так слишком много власти… э-э-э… извините, я имел в виду, работы.

– Видите ли, Хамфри, – без малейшего сожаления продолжил я, – когда вы занимаетесь кадрами и назначениями такой армады государственных служащих, а казначейство – их оплатой и обеспечением, то разделение функций, согласитесь, становится весьма расплывчатым. А это, на мой взгляд, никак нельзя считать удовлетворительным. Серьезная, знаете ли, получается аномалия. Вы так не считаете?

Хамфри, похоже, увидел в моих словах некую возможность. У него, кажется, даже загорелись глаза.

– Да, господин премьер-министр, считаю. Но ведь в таком случае и мы могли бы взять на себя все вопросы по оплате и обеспечению, почему бы и нет?

Хороший ход, ничего не скажешь. Я сочувственно покачал головой.

– Помимо всех остальных многочисленных забот? Нет-нет, Хамфри, такой жертвенности мы просто не можем допустить.

– Да нет в этом никакой жертвенности! – чуть ли не взмолился он. – С этим вообще нет никаких проблем!

Вот тут мой секретарь Кабинета полностью прав. Возможно, впервые за всю свою жизнь.

– Хамфри, вы слишком благородны, – покачав головой, сказал я. – Хотя мне также предельно ясно, что именно стоит за вашим предложением.

Он посмотрел на меня, словно затравленный хорек, которого только что выгнали из его теплой и уютной норы.

– На самом деле?

– Да. Вы пытаетесь принести себя в жертву, чтобы избавить своего премьер-министра от лишних хлопот, я не ошибся?

Мой вопрос поставил его в тупик. Он явно не знал, как сформулировать ответ таким образом, чтобы поставить в тупик меня.

– Э-э-э… да, – сначала пробубнил он. И тут же промычал: – М-м-м… нет. – А затем уже более членораздельно произнес: – Вообще-то никакой жертвы тут нет.

Устав от пустого препирательства, я твердо сказал ему «нет».

Однако ему этого было мало. Он хотел услышать конкретные ответы на свои другие предложения. В частности, в отношении нашего «Мозгового банка».

Мой ответ прозвучал приблизительно следующим образом:

– А знаете, Хамфри, чем больше я обо всем этом думаю, тем больше меня тревожит один забавный вопрос: не слишком ли много у вас на тарелке лакомых кусочков? Впрочем, не буду задерживать вас. Не сомневаюсь, у вас и так достаточно важной государственной работы в своем собственном офисе, разве нет?

Он, казалось, не поверил своим ушам. Его просят выйти! Видя его явное замешательство, я решил определить его положение несколько точнее.

– Можете идти, Хамфри. Если секретарь Кабинета понадобится здесь, в Номере 10, его вызовут, не сомневайтесь.

Он медленно встал. Чтобы поправить меня.

– Не если, а когда, господин премьер-министр.

– Да-да, вы правы. Само собой разумеется, когда, – вежливо извинился я. Он, пожав плечами, направился к двери, но… – Кстати, и если тоже, – зловредно добавил я ему вслед.

На секунду сэр Хамфри буквально застыл, затем, почему-то снова пожав плечами, медленно вышел. Оказавшись один, я тут же, пока Хамфри был еще в приемной, связался с Бернардом по интеркому и как можно громче, чтобы секретарь Кабинета тоже услышал, попросил вызвать ко мне сэра Фрэнка. Немедленно!

2 марта

Вчера сэр Фрэнк был очень занят, поэтому мы поговорили с ним по телефону.

– Слушай, Фрэнк, хотел бы узнать твое мнение. О нашем секретаре Кабинета. Как ты думаешь, не слишком ли много у него на тарелке лакомых кусочков?

Фрэнк, как и следовало ожидать, поспешил заверить меня в том, что Хамфри прекрасно справляется со своими обязанностями, что его потрясающие способности никогда не вызывали и не вызывают никаких сомнений, что у него нет необходимости особенно перенапрягаться и что у него все под контролем. Никаких проблем…

Терпеливо выслушав все это, я заметил, что поскольку секретарь Кабинета одновременно является и главой государственной службы, значит, несет на себе в каком-то смысле слишком тяжелое бремя, то… скажем, не мог бы сэр Фрэнк помочь своему давнему другу. Короче говоря, взять на себя часть его обязанностей. Так сказать, облегчить участь…

Полагаю, читателя не очень удивит тот факт, что после моих слов Фрэнк больше ни словом не обмолвился о «потрясающих способностях» Хамфри. Вместо этого просто заметил, что хотя подобного рода предложения требуют некоторого осмысления, в этом, безусловно, имеется большой смысл.

Я попросил его завтра же найти время и заскочить ко мне в Номер 10, а до этого подготовить служебную записку, в которой будут отображены его профессиональные соображения относительно реальной перегруженности секретаря Кабинета, и уже сегодня переслать мне, чтобы я имел возможность тщательно ее проанализировать.

Не позже чем через час его соображения были доставлены мне в Номер 10. Естественно, должным образом оформленные, как «конфиденциальная служебная записка» на имя премьер-министра.

Вот она:

«2 марта

Уважаемый господин премьер-министр!

Говоря, что ХЭ совсем не перегружен, я прежде всего имел в виду общие кумулятивные нагрузки, понимаемые, как правило, в глобальном смысле, а не в отношении определенных отдельных и в значительной мере аномальных профессиональных обязанностей, которые, логически говоря, не всегда созвучны или гармоничны всему широкому спектру тесно взаимоувязанных и, соответственно, неотделимых друг от друга функций, в силу чего, взятые вместе, таковые, безусловно, могут считаться чрезмерным и, вполне возможно, излишним бременем для того, кто исполняет свои обязанности, особенно в контексте сравнительно немасштабных преимуществ по-настоящему глобальных соображений.

Искренне ваш, Фрэнк».

Я внимательнейшим образом перечитал его записку несколько раз. Мой вывод: он вполне мог бы взять на себя определенную часть функций Хамфри.

3 марта

Сегодня ближе к полудню ко мне в Номер 10 приехал Фрэнк. Но наша встреча, к сожалению, так и не состоялась.

Когда мне доложили о его приезде, я проинструктировал Бернарда проследить за тем, чтобы нас никто не прерывал. Особенно секретарь Кабинета! Наша беседа требует полнейшей конфиденциальности.

– Само собой разумеется, господин премьер-министр, – с готовностью подтвердил он. – Сделаю все, что в моих силах.

– Боюсь, ваше «все, что в моих силах» может оказаться недостаточным, – мрачно предрек я. О, мои чертовы пророчества!

Еще до этого мне удалось переговорить с Дороти. Она напомнила мне, что по протоколу, прежде чем войти сюда, в Номер 10, сэр Хамфри должен позвонить из своего офиса на Даунинг-10 и предупредить о своем приходе.

Я вопросительно посмотрел на Бернарда. Он почему-то заколебался, но потом в свойственной ему уклончивой манере сказал:

– Наверное, так оно и есть, господин премьер-министр, но… только в теории. На практике это не более чем простая формальность.

– Что ж, тем лучше. Сэр Хамфри обожает формальности.

Мой главный личный секретарь, хотя и без особой охоты, однако все-таки согласился.

– Да, конечно же, господин премьер-министр, но, как у нас принято говорить, «здесь в большем почете нарушение правил, а не следование им».

Должен признаться, иногда все они, и Бернард, и Хамфри, сэр Фрэнк и все остальные из этого чертового аппарата, буквально выводят меня из себя. Ну почему, скажите на милость, им всегда надо говорить на своем «птичьем языке»? Почему никогда не высказывают свои мысли, если, конечно, они у них есть, просто и понятно, а всегда только вокруг да около, всегда так, что, кроме них, никому ничего не понятно?! Например, вся эта абракадабра насчет большого почета, когда нарушаются правила… Ну зачем им, скажите, так корежить и портить самый красивый язык в мире, язык Шекспира? (Хэкер, очевидно, даже не осознавал, что Бернард процитировал самого Шекспира: «Гамлет», действие 1, сцена 4. – Ред.)

Вспоминает сэр Бернард Вули:

«Тот день стал для меня поворотным пунктом всей моей жизни и карьеры. До этого я даже и предположить не мог, что, став главным личным секретарем премьер-министра, смогу стать таким влиятельным и, главное, таким независимым от своего бывшего господина. Для меня это было настоящим открытием, лучом света в темном царстве, прямой дорогой к славе и высокому положению!

Тогда, проводив сэра Фрэнка в кабинет премьер-министра, я вернулся в свой кабинет и тут же набрал номер телефона секретаря Кабинета.

– Сэр Хамфри?

И тут же услышал его громкий отчетливый голос:

– Да?

– Сэр Хамфри? – повторил я.

– Да, – снова произнес он, и тут до меня вдруг дошло, почему его голос звучал так громко и отчетливо: он стоял прямо позади меня, уже войдя в нашу приемную.

– Это Бернард, – тупо сказал я.

– Да уж вижу, – спокойно ответил он.

Я положил трубку. А потом, не менее тупо, добавил:

– Именно с вами я и хотел переговорить, сэр.

– Ну что ж, я здесь, вот и говорите. По-моему, так даже и лучше. Вы же этого хотели, Бернард?

– Да как вам сказать? Вообще-то, и да, и нет, сэр, – смущенно пробормотал я, имея в виду, что вообще-то всего лишь хотел с ним переговорить по некоторым текущим вопросам, поэтому и позвонил, а зачем же еще? В заключение я поставил его в известность, что ПМ настоятельно попросил меня напомнить ему, что было бы намного удобнее, если бы он звонил сюда из своего офиса, прежде чем неожиданно появляться у нас в Номере 10.

Сэр Хамфри с необычной для него готовностью заверил меня, что с этим нет никаких проблем.

– Да, но…

– Нет, Бернард, абсолютно никаких.

– Нет, да, сэр, – почему-то решительно возразил я.

Он пристально посмотрел на меня. А затем вдруг подчеркнуто спокойным тоном спросил, занят ли сейчас премьер-министр.

У меня не было иного выхода, кроме как сказать, что да, занят.

Хамфри поинтересовался, чем именно. Я как можно более уклончиво ответил, что он занят работой с важными документами. Знаете, в те далекие времена мне, честно говоря, приходилось опасаться гнева секретаря Кабинета.

– Ну что ж, если это только работа с важными документами, и ПМ там один, значит, к нему можно заскочить на пару-тройку минут и обсудить кое-что не менее важное.

Я был вынужден признать, что ПМ работает с важными документами не один.

Сэр Хамфри пристально посмотрел на меня. Судя по всему, ему было ясно: я не совсем искренен с ним, а может, даже попросту лгу!

– Вы хотите сказать, у него там с кем-то встреча? – Я молча кивнул. – С кем, Бернард? – своим самым противным тоном потребовал он ответа.

Нисколько не сомневаюсь, он и сам уже догадался. Это витало в воздухе последние два дня, и практически все в Номере 10 знали или догадывались об этом. Поэтому не успел я честно признать, что премьер-министр встречается с постоянным заместителем канцлера казначейства, как сэр Хамфри был уже в кабинете ПМ. Остановить его физически я при всем своем желании просто не смог бы – к сожалению, у меня не такая быстрая реакция».

(Продолжение дневника Хэкера. – Ред.)

Странно, но факт: не успел я перейти к главной части моего разговора с сэром Фрэнком Гордоном, как в кабинет ворвался (другого слова не придумаешь) сэр Хамфри. Я вежливо, насколько это было возможно при данных обстоятельствах, поинтересовался, что ему, собственно, надо. Он сказал, что, собственно, хотел убедиться, не нужна ли господину премьер-министру его помощь. Я, в свою очередь, поинтересовался, не предупредил ли его мой главный личный секретарь о том, что у меня важная встреча. Бернард, стоя в дверях, отчаянно закивал головой. Хамфри честно признал, что был предупрежден.

– Ну и в чем тогда дело?

Сказать ему явно было нечего. Глава государственной службы меня просто-напросто проверял. Интересно, на что?

– Дело в том, что поскольку вы встречаетесь с одним из моих профессиональных коллег, я подумал… О, привет, Фрэнк. Может, и я смогу чем-нибудь помочь? – Он от всей души улыбнулся Фрэнку, который, как, во всяком случае, мне показалось, вряд ли улыбнулся ему в ответ. Максимум – изобразил некое подобие улыбки.

– Ясно-ясно, Хамфри. Спасибо, конечно, но, думаю, ваша помощь вряд ли потребуется, – как можно доброжелательнее ответил я и стал нетерпеливо ждать, когда он наконец-то откланяется и уйдет. Сэр Хамфри даже и не подумал.

– Благодарю вас, – более чем отчетливо повторил я.

– Благодарю вас, господин премьер-министр, – более чем отчетливо повторил он, но, тем не менее, не сделал ни шага. Просто продолжал стоять у двери, терпеливо ожидая, когда мы попытаемся лишить его кое-каких полномочий.

– Послушайте, Хамфри, – сказал я с возрастающим раздражением. – До вас еще не дошло, что у нас конфиденциальная встреча?

– Ах, да, конечно же, – с готовностью согласился он. – Надо закрыть дверь?

– Да, уж будьте любезны, – как можно тактичнее попросил я его. И только представьте мое изумление, когда секретарь Кабинета, довольно улыбнувшись, повернулся и закрыл дверь… изнутри!

– Нет-нет, Хамфри, с другой стороны, пожалуйста.

– Могу я узнать, почему, господин премьер-министр? – рассерженно, более того, с вызовом поинтересовался он.

Фрэнк тоже занервничал. Резко встал из-за стола, явно намереваясь уйти. Я выразительным жестом попросил его сесть, а сэра Хамфри – нас оставить.

Секретарь Кабинета предпочел изобразить из себя эдакого «деревенского простачка», но не уйти.

– В каком смысле слова вы имеете в виду оставить? – с невинным видом спросил он.

Пришлось приказать ему выйти. То же самое, кстати, касалось и сэра Фрэнка. Я был настолько рассержен и расстроен подобным поворотом событий, что в такой обстановке дальнейшее обсуждение столь важных вопросов вряд ли имело какой-либо смысл.

Мой главный личный секретарь Бернард Вули все это время усердно прятался за дверью.

– Не прячьтесь, немедленно идите сюда, – крикнул я ему.

Теперь мы были одни.

– Бернард, почему вы позволили Хамфри войти в кабинет? – требовательно спросил я. – По-моему, я однозначно распорядился не допускать этого, разве нет?

Он беспомощно пожал плечами.

– Мне не удалось остановить его, господин премьер-министр.

– Интересно, почему?

– Он… видите ли, он крупнее меня.

– В таком случае, – с мрачной решимостью сказал я, – его надо изолировать. В пределах Даунинг-10.

– Каким, интересно, образом? – вежливо поинтересовался он.

Господи, это же предельно просто.

– Заприте соединительные двери, только и всего.

– Но у него есть свои ключи…

– Так отберите их у него!

Бернард, похоже, не поверил своим собственным ушам.

– Отобрать ключи у него? У секретаря Кабинета?

– Да, заприте двери и отберите у него ключ! – повторил я.

– В таком случае, вам лучше самому попробовать отобрать у него ключи, господин премьер-министр, – с неожиданной решимостью возразил Бернард.

Признаться, с такой дерзостью и неповиновением со стороны моего главного личного секретаря мне пока еще не приходилось встречаться.

– Что-что? – невольно воскликнул я.

Бернард сделал глубокий вздох, задержал его и наконец-то разродился:

– Извините, господин премьер-министр, но вряд ли это в моих силах.

Мой главный личный секретарь в высшей степени академичен и, безусловно, высокообразован, но настолько натаскан государственной службой делать только то и только как «положено», и не более того, что иногда не способен, как у нас говорят, даже увидеть деревья в лесу.

– Бернард, я же дал вам все необходимые инструкции и полномочия, а вы… Как такое могло случиться?

– Но он… Господин премьер-министр, я не знаю, как это случилось, но… он будет вне себя от ярости!

Я изобразил нечто вроде дружеской улыбки. Бернард улыбнулся мне в ответ. Правда, затем его улыбка увяла, и он нервно облизнул губы. Ему все еще не хватало смелости.

– Решать вам, Бернард, – мягко поощрил я его.

– Да, но…

– Свобода, Бернард, свобода действий, свобода принятия решений.

– Да, но…

– Не забывайте, я предоставляю вам далеко не шуточные полномочия, – напомнил я ему.

– Да, но…

– Только вы и никто другой будете иметь свободный доступ к премьер-министру, – коварно пообещал я. И выразительно посмотрел на него.

Но даже это, похоже, не совсем убедило моего главного личного секретаря.

– Но… но… – Он почему-то никак не мог сформулировать свои возражения. Весь его мир каким-то странным образом переворачивался вверх ногами. Прямо у него на глазах!

– «Но мне никаких но…», Бернард. Это Шекспир. – Пора им показать, что и у меня с образованием все в полном порядке.

Но, как оказалось, образование, особенно когда с ним все в полном порядке, довольно опасная штука. Мой главный личный секретарь тут же ухватился за возможность затащить меня в совершенно бессмысленную, чисто академическую и не имеющую никакого отношения к нашему разговору полемику.

– Нет-нет, господин премьер-министр, «Но мне никаких но…» – это широко известная цитата из девятнадцатого века, где-то около 1820 года. Впервые эту фразу использовала в одной из своих «дамских» новелл, кажется, Сюзанна Сентиливр, известная писательница тех времен, однако популярность она приобрела, насколько мне известно, только после того, как Вальтер Скотт упомянул ее в своем всемирно известном романе «Антиквар».

Я, с трудом сдерживая раздражение, как можно вежливее поблагодарил Бернарда и поинтересовался, не могли бы мы вернуться к теме нашего разговора. Он сделал вид, будто меня не понял – думаю, намеренно, – чтобы как можно скорее прекратить разговор о доступе сэра Хамфри в кабинет премьер-министра. То есть в мой кабинет.

– Да, само собой разумеется, господин премьер-министр, но… видите ли, все дело в том, что, ради бога, простите меня, но, боюсь, вы путаете миссис Сентиливр со старым Капулетти в «Ромео и Джульетта», действие III, сцена V, когда он сказал: «Не благодарите меня, если не за что благодарить, и не заставляйте меня гордиться, если гордиться нечем».

Я снова поблагодарил Бернарда и попросил его передать это сэру Хамфри.

Он тупо посмотрел на меня.

– Передать что?

– «Не заставляйте меня гордиться, если гордиться нечем, сэр Хамфри».

– Да, конечно же, господин премьер-министр, – покорно ответил Бернард. Хотя назвать его вид счастливым было бы весьма затруднительным. – Но… дело в том, что есть одна маленькая проблема. Если мне предстоит отобрать у него ключ, то придется объяснить и причину. Какую?

Мое терпение почти лопнуло. Да, он прирожденный аппаратчик. Один из тех, кто умеет видеть только проблемы. Но ведь у каждой проблемы есть решение, разве нет?

– Вы же профессионал, Бернард. Так найдите причину! – рявкнул я. – Неужели так трудно?

Услышав слово «профессионал», он тут же пошел на попятную.

– Да, само собой разумеется, господин премьер-министр. Благодарю вас, господин премьер-министр.

Я бросил на него довольный взгляд поверх моих узких профессорских очков.

– Не благодарите меня, если не за что благодарить, Бернард.

(Через два года после описываемых событий мемуары Дороти Уэйнрайт под названием «Большое ухо премьер-министра» стали самым настоящим бестселлером. В приведенном ниже отрывке мы узнаем ее точку зрения на то, что произошло позже, когда Бернард Вули попытался воспользоваться полномочиями, которые «милостиво» предоставил ему Хэкер. – Ред.)

«Я буквально физически предвкушала свое немедленное возвращение в „родной“ офис, когда до меня вдруг донесся громкий возбужденный голос Бернарда, исходивший из его кабинета с противоположной стороны приемной.

– Я же сказал нет, сэр Хамфри, – прокричал он, а затем повторил это еще раз. Только чуть тише.

Поскольку меня это по-настоящему заинтриговало, я не поленилась пойти туда и увидела, что Бернард разговаривает по телефону. С багровым лицом и необычным для него взволнованным видом.

– Сэр, я же сказал вам нет, неужели не понятно? – кричал он в трубку, когда я вошла. – Премьер-министр специально предупредил меня, что сейчас он крайне занят.

Очевидно, сэр Хамфри попросил его о встрече лично с ним, потому что Бернард после небольшой паузы отчетливо сказал:

– Я тоже крайне занят.

На какое-то время на линии, похоже, возникли какие-то помехи, но затем Бернард вдруг встал во весь своей рост, полных сто семьдесят восемь сантиметров, сделал глубокий вздох и подчеркнуто твердо сказал:

– Нет, сэр Хамфри, простите, но вы не можете туда пройти. У вас нет должного разрешения.

– Какие разрешения, Бернард? Я буду там в любом случае! Неужели непонятно? – прокричал Хамфри так, что было слышно даже мне, и с треском грохнул трубку на рычаг.

Бернард медленно опустился на свой стул. Судя по его внешнему виду, он был то ли наполовину довольный, то ли наполовину испуганный. Во всяком случае, посмотрел на меня с идиотской улыбкой на лице и задумчиво произнес:

– А знаете, секретарь Кабинета не поверил своим собственным ушам!

– И что он сказал?

– Что будет там в любом случае.

– Скажите, вы на самом деле уверены, что этого не произойдет? – с вполне искренним сочувствием спросила я.

Бернард откинулся на спинку стула.

– Да, думаю, да, не будет. Я уже поручил нашей службе безопасности отобрать у него ключ.

Именно в этот момент дверь открылась и в кабинет ворвался сэр Хамфри. Буквально ворвался! Таким откровенно разгневанным, признаться, я секретаря Кабинета еще никогда не видела. У него, как иногда говорят, „шел пар из ушей“.

Бернард вскочил, как ужаленный.

– О, мой бог!

– Нет, Бернард, – сердито поправил его Хамфри. – Это всего лишь ваш начальник.

(В техническом смысле, возможно, так оно и было, поскольку сэр Хамфри являлся главой государственной службы. Однако с тех пор, как Бернард Вули переехал в Номер 10, он фактически перестал быть подчиненным сэра Хамфри. Теперь, когда он стал главным личным секретарем премьер-министра, у него было не меньше власти и влияния, чем у секретаря Кабинета – отсюда и весь сыр-бор. – Ред.)

– Как вам удалось пройти через стальную дверь? – удивленно произнес Бернард.

– Куда подевался мой ключ? – требовательно спросил сэр Хамфри.

– Значит, у вас есть запасной! – догадался Бернард.

– Где мой ключ? – прорычал Хамфри.

Бернард собрал всю свою волю в кулак.

– Его приказал мне забрать премьер-министр.

Мне почему-то захотелось прийти на помощь своему коллеге, поэтому я согласно кивнула головой и добавила:

– Да, именно так оно и было.

Сэр Хамфри злобно повернулся ко мне.

– Не могли бы вы не совать нос в чужие дела, любезнейшая? К вам это не имеет ни малейшего отношения. – Он снова повернулся к Бернарду. – У премьер-министра нет никакого права лишать меня моего ключа.

– Это его дом.

– Это государственное учреждение.

К моему удовольствию, Бернард не испугался и даже не потерял самообладания.

– Полагаю, премьер-министр может сам решать, кого пригласить в свой дом, а кого нет. Я ведь, например, не даю своей теще ключи от моего дома.

Я с трудом удержалась от громкого смеха. Только слегка улыбнулась. От подобного сравнения лицо сэра Хамфри побагровело от гнева.

– Я вам не теща премьер-министра!

Но Бернард ничего ему не ответил. Впрочем, ему не было особой нужды что-либо говорить. Поэтому он просто стоял и молчал. Не дождавшись ответа, Хамфри отошел к окну и сделал несколько глубоких вдохов и выдохов, чтобы прийти в себя и немного успокоиться. Затем снова повернулся к нам. С коварной усмешкой на лице.

– Послушайте, Бернард, стоит ли нам ссориться из-за таких мелочей? Нам с вами вместе работать еще годы и годы. Не забывайте: премьер-министры приходят и уходят, а вот ваша карьера целиком и полностью зависит от тех, кто обладает реальной властью снимать и назначать, повышать в должности или же понижать.

– Давайте лучше вернемся к теме, – резко перебила его я. Сэр Хамфри бросил на меня испепеляющий взгляд. О, если бы взгляды могли убивать!

Бернард, надо отдать ему должное, тут же вернулся к теме нашего разговора, сказав:

– Я продолжаю настаивать на том, чтобы вы сказали мне, как сюда вошли.

Сэр Хамфри немедленно поджал губы, что на хорошо знакомом всем в Уайтхолле языке означало – мои уста закрыты.

– Значит, у вас есть свой собственный ключ, – обвиняющее произнес Бернард. – Хотите уверить меня, что собственного ключа у вас нет?

Хамфри чуть скривил рот в надменной улыбке.

– Я не говорю вам, что его у меня нет, я просто не говорю вам, что он у меня есть.

Бернард протянул свою руку.

– Передайте его мне!

Несколько мгновений сэр Хамфри пристально смотрел на Бернарда, затем круто развернулся и вышел из кабинета. Бернард, тяжело дыша, медленно опустился на стул. Чтобы хоть как-нибудь его поддержать, я с одобрением в голосе сказала ему, что у него все очень здорово получилось, что он вел себя молодцом.

Он молча кивнул. Затем снял трубку одного из своих телефонов, позвонил в службу безопасности, попросил их немедленно сменить замки на двери, соединяющей офис Хамфри с Номером 10, и принести все ключи лично ему».

(Позже, в тот же самый день, 3 марта, в офисе сэра Хамфри Эплби состоялась обычная еженедельная встреча постоянных заместителей. А недавно нам посчастливилось найти в личных записках сэра Фрэнка Гордона весьма интересную бумагу, описывающую обмен мнениями о том, что, собственно, происходило на той встрече. – Ред.)

«Перед моим уходом из Номера 10 Хамфри, встретив меня в коридоре, поинтересовался, как прошла моя беседа с ПМ. Я не стал говорить ему, что его бесцеремонное вмешательство чуть все не испортило. Сказал только, что все прошло очень хорошо.

Он спросил меня, обсуждали ли мы какой-либо определенный предмет. Я спросил его, какой именно определенный предмет его интересует. Он спросил меня, поднимал ли ПМ вопрос о каких-либо назначениях в аппарате или намекал на возможное перераспределение обязанностей. Поскольку ПМ практически ничего не обсуждал, я только дал Хамфри понять, что поскольку мы обсудили довольно широкий круг вопросов, где-нибудь подобное, может быть, и проскочило.

Как ни странно, но больше всего его интересовало, пришли ли мы с ПМ к какому-нибудь заключению. Думаю, что-то его явно тревожит. Поэтому я ограничился тем сообщением, что обе стороны приводили свои аргументы, которые, само собой, иногда несколько отличались друг от друга, хотя лично мне, судя по всему, беспокоиться не о чем».

(Продолжение дневника Хэкера. – Ред.)

6 марта

Мой план полностью сработал. Наконец-то Хамфри поставили на место! Как я предлагал Дороти всего день или два назад, ему давно пора подрезать крылышки. (От внимательного читателя не ускользнет тот факт, что где-то в самом начале этого раздела Хэкер признавал, что предложение «подрезать Эплби крылышки» исходило не от него, а от Дороти Уэйнрайт. – Ред.)

Бернард сменил замки на двери, соединяющей офис Хамфри с Номером 10, и теперь, чтобы попасть сюда, Хамфри будет просто вынужден испрашивать официальное разрешение. Более того, когда сегодня утром Хамфри позвонил, чтобы испросить такое разрешение, мой главный личный секретарь ему… от-ка-зал!

Вскоре после этого Бернард и Дороти услышали громкий стук в дверь, сопровождаемый не менее громкими криками:

– Откройте дверь! Немедленно откройте дверь!

Не получив никакого ответа, Хамфри выбежал из своего офиса через парадный вход на улицу Уайтхолл, завернул за угол, торопливо поднялся по Даунинг-стрит и, запыхавшись, подошел ко входу в Номер 10. Но стоявшие у двери двое полицейских категорически отказались его пропустить, потому что у него не было ни положенной гостевой карточки с приглашением, ни специального пропуска в Номер 10, а только пропуск в собственный офис.

Следуя строгим инструкциям, полученным им от самого Хамфри, на прошлой неделе Бернард ввел новые правила безопасности: теперь ни один человек не мог пройти в Номер 10, не имея при себе указанных выше карточки или пропуска. Или хотя бы если не был внесен в список для приглашенных.

Полисмены, конечно же, прекрасно знали секретаря Кабинета в лицо, поэтому один из них тут же позвонил наверх, чтобы получить необходимое разрешение, однако к тому времени и Бернард, и Дороти уже ушли в мой кабинет для беседы со мной.

Хамфри, очевидно, вернулся в свой офис, выпрыгнул через окно во внутренний садик Номера 10, пробежал через лужайку и цветочные клумбы и, словно вор-домушник, вскарабкался по стене на балкон моего кабинета.

Естественно, что я узнал обо всем этом, только когда через стеклянные двери балкона увидел взлохмаченную голову Хамфри. Я улыбнулся и приветственно помахал ему рукой. Он лихорадочно схватился за дверную ручку, энергично ее дернул, пытаясь открыть, и… нас всех моментально оглушил вой сирен. Буквально через несколько секунд в мой кабинет ворвалась целая орава полицейских в форме и с собаками, а также детективов в штатском.

Мы все закричали, что с нами все в полном порядке, что нас не надо защищать от секретаря Кабинета, каким бы разгневанным или обиженным он ни казался, что…

После чего сирены были сразу же выключены, а охрана покинула кабинет.

Сэр Хамфри подошел ко мне и вручил письмо, написанное его собственной рукой.

– Что это, Хамфри? – удивленно спросил я.

Но он был не в состоянии выговорить хоть слово: только молча стоял, сердито пыхтел, с трудом сдерживая слезы, пытаясь не потерять лица и сохранить достоинство. Единственно, что ему удалось сделать, это выразительно ткнуть пальцем на свое послание. Я внимательно его прочитал.

«Уважаемый господин премьер-министр!

Считаю необходимым в самых сильных выражениях выразить свои категорические возражения против введения новых правил, которые накладывают серьезнейшие и по-своему недопустимые ограничения на перемещения старших членов иерархии. Кроме того, в случае, если данные возмутительные и унизительные новации будут увековечены, следует неизбежно ожидать прогрессирующего ухудшения важнейших каналов коммуникации, результатом чего станет организационная атрофия и административный паралич, которые сделают практически невозможным логически последовательное и должным образом скоординированное функционирование правительства Ее Величества на территории Великобритании и Северной Ирландии.

Ваш верный и покорный слуга,

Хамфри Эплби».

Я внимательно его прочитал. Потом еще раз перечитал. Затем поднял глаза на Хамфри.

– Вы хотите сказать, что потеряли свой ключ?

– Господин премьер-министр, – с отчаянием в голосе произнес он. – Я вынужден настаивать на том, чтобы мне дали новый.

Мне стыдно признаться в этом, но меня забавляла возможность снова поиграть с ним, словно кошка с мышкой.

– В должное время, Хамфри, – ответил я. – При соответствующих обстоятельствах. Когда созреют требуемые условия. Ну а пока нам надо принять другое решение. Куда более срочное. О кабинете Дороти.

– Вот именно! – охотно подтвердила она.

Хамфри попытался в свойственной ему манере отмахнуться, но я не доставил ему такого удовольствия.

– Нет-нет, Хамфри, этот вопрос должен быть решен немедленно. В ту или другую сторону. Впрочем, равно как и с вашим ключом…

По его мгновенно напрягшемуся лицу было видно, что до него все дошло. Пока он мучительно боролся сам с собой, я попробовал дать ему возможность «спасти лицо».

– А знаете, мне бы очень хотелось услышать вашу личную точку зрения на все это. В каком-то смысле она имеет ключевое значение. Как вы считаете?

Он как бы глубоко задумался, якобы в поисках взвешенного решения и достойного компромисса. Затем медленно произнес:

– Знаете, господин премьер-министр, при здравом размышлении, мне тоже кажется, что… миссис Уэйнрайт на самом деле нужно сидеть где-то рядом с вашим кабинетом.

Слава богу, все наконец-то образовалось. Мы все вздохнули с облегчением.

– Значит, возвращаем ее на старое место? – спросил я. Он согласно кивнул. – Немедленно? Прямо сейчас? – Он снова кивнул.

Я попросил Бернарда дать ему новый ключ, поблагодарил за помощь и взаимопонимание и позволил им всем идти заниматься своими делами.

В тот же день, только несколько позже, Бернард сообщил мне, что звонил сэр Хамфри и просил разрешения поговорить со мной с глазу на глаз.

– Конечно же! Пусть приходит, – довольный, разрешил я.

Бернард великодушно пригласил его. Хамфри вошел в кабинет с куда большей степенью уважительности, чем раньше, и сразу же вежливо поинтересовался, решена ли другая проблема.

Другая проблема? Ума не приложу, что он, собственно, имеет в виду… Он прочистил горло.

– Могу я… э-э-э… спросить, кто будет главой государственной службы?

– Возможно, вы, – сказал я. Он расплылся в улыбке. – Или, возможно, сэр Фрэнк, – добавил я. Его улыбку будто стерли с лица. – Или, возможно, вы продолжите делить эти обязанности между собой. Как и раньше. Но, что бы не случилось, это будет мое решение, так ведь, Хамфри?

– Да, господин премьер-министр, – покорно ответил он; теперь передо мной стоял куда более печальный, но и более мудрый человек!

5 Настоящее партнерство

9 марта

Сегодня я, слегка пошатываясь от усталости, поднялся по лестнице в нашу квартиру, чтобы перекусить. К счастью, Энни оказалась дома. Она бросила на меня всего один взгляд и сразу же поняла, что заседание Кабинета прошло из рук вон плохо.

– Есть у нас что-нибудь для смывания крови с ковров? – спросил я, с глубоким вздохом опускаясь в свое кресло с яркой ситцевой обивкой.

– Чьей крови? – поинтересовалась Энни, доставая графинчик.

– Всех и каждого.

Она спросила, налить ли мне порцию виски или двойную. Я предпочел тройную.

Главной причиной моей внезапной депрессии послужил отчет казначейства, который нам прислали только сегодня утром. Финансовый кризис оказался куда хуже, чем кто-либо из нас мог предположить. Никто не заметил, даже не почувствовал его наступления – меньше всего лично я – кроме одного человека: моего предшественника, последнего премьер-министра. Ничего удивительного, что он так неожиданно подал в отставку!

Энни это совсем не удивило.

– Я всегда удивлялась, с чего бы ему подавать в отставку, освободив место человеку, который старше его. Странно, не правда ли?

– Я совсем не старше его, – с обидой заметил я.

– О, вот как? – Она бросила на меня сочувственный взгляд. – Может, ты просто так выглядишь…

Я выгляжу так только сейчас, это уж точно! От свалившихся проблем у меня просто пухнет голова: прежде всего, что мне делать с необходимыми бюджетными урезаниями в расходной части? Далеко не все члены моего Кабинета будут готовы на них пойти. Наоборот, у большинства из них в голове амбициозные планы развития. Тем более, что в свое время я сам попросил их об этом.

До нас донеслись звуки медленных, тяжелых, каких-то безжизненных шагов на лестнице, и в гостиную вошел мой главный личный секретарь. Энни предложила ему виски.

– Тройной, пожалуйста, – уныло попросил он.

Энни сочувственно кивнула, но мудро предпочла промолчать.

– Бернард, – обратился я к нему, – почему Хамфри не предупредил меня о приближении кризиса?

Он сел на низенькую тахту и отпил из своего бокала.

– Вряд ли сэр Хамфри что-нибудь понимает в экономике, господин премьер-министр, у него ведь чисто классическое образование, сами знаете.

– Ну а сэр Фрэнк? Разве он не глава казначейства?

Бернард отрицательно покачал головой.

– Боюсь, он разбирается в экономике еще хуже, господин премьер-министр. Он ведь экономист.

Энни присоединилась к нашей беседе с бокалом вина в руке.

– Джим, если на страну надвигается кризис, то неужели члены Кабинета не понимают простой истины – надо урезать расходы?

– Нет, они прекрасно понимают, что расходы надо урезать, но… у других, не у них.

– Но это же чистейшей воды эгоизм, – заметила она, делая глоток из своего бокала.

Моя жена почему-то все еще считает, что Кабинет – это единая команда. На деле же все совсем наоборот. Члены Кабинета постоянно конкурируют друг с другом и то и дело строят различные козни. А популярность легче всего завоевать, тратя деньги. Государственные деньги! Они делают членов Кабинета популярными у министерств, партии, парламента, прессы, в то время как сокращение расходов неизбежно ведет к падению их популярности. Энни не поняла, зачем Бернард попытался, как он выразился, «популярно ей все объяснить», но, так или иначе, делал он это настолько многословно и в свойственной ему на редкость путанной манере, долго и нудно говоря о каких-то шляпах, что понять его мысль оказалось просто невозможно.

Вспоминает сэр Бернард Вули:

«На самом деле мое объяснение было предельно четким и ясным. Насколько мне помнится, по мнению миссис Хэкер, люди будут только рады, если расходы будут сокращены, хотя бы потому, что все они являются налогоплательщиками. Я терпеливо объяснил ей, что все дело в шляпах. Избиратель, который носит свою шляпу избирателя, всегда жутко рад, когда правительство платит за что-то, поскольку он искренне считает, что все это бесплатно! Он не осознает, что когда на нем шляпа налогоплательщика, он платит за все, что получает в своей шляпе избирателя. А члены Кабинета, которые носят свои шляпы министров, постоянно соперничают сами с собой, потому что, нося также шляпы членов Кабинета, они обязаны вынимать экономические успехи из шляпы и одновременно позволять налогоплательщику, на котором его шляпа избирателя, считать, что правительство тратит чьи-то другие деньги, а если нет, то свои, и поэтому им приходится стараться держать все это под своими шляпами».

(Продолжение дневника Хэкера. – Ред.)

Энни спросила меня:

– Послушай, Джим, ты поощрял все эти планы увеличения расходов, потому что тебе нужна популярность?

Единственным возможным ответом было «и да, и нет». Конечно же, мне нужна популярность, что в этом плохого? Только так можно быть избранным. Кроме того, популярность составляет одну из неотъемлемых основ демократии. Но мне также казалось, что нам это вполне по плечу. Тогда я не знал, и никто меня даже не предупредил о надвигающихся проблемах с инфляцией, финансовым кризисом и низкой производительностью труда.

Энни поинтересовалась, что я собираюсь со всем этим делать.

– Ты уже отдал требуемые распоряжения? – спросила она.

– Я не могу отдавать распоряжения, Энни, – жалобно ответил я.

Ей это было непонятно.

– Он всего лишь премьер-министр, миссис Хэкер, – объяснил Бернард. – У него нет даже своего министерства.

Энни всегда вполне искренне считала и, насколько мне известно, считает и сейчас, что премьер-министр полностью управляет ситуацией. Это явное заблуждение. Лидер может вести за собой других только по общему согласию.

– Так кто же тогда управляет ситуацией, если не ты? – озадаченно спросила она.

Ее вопрос, в свою очередь, озадачил меня. Потому что ответа на него, собственно, нет. Я немного подумал.

– Вообще-то никто…

Энни, похоже, была еще больше озадачена.

– А это что, хорошо?

– Должно быть, – безнадежно пробормотал я. – Это же одна из неотъемлемых основ демократии.

– Это сделало Британию тем, чем она является сегодня, – с искренним убеждением добавил Бернард.

Энни попробовала осмыслить все, что услышала.

– Значит, страной управляет Кабинет, а не ты…

Она совершенно все не так поняла.

– Нет, конечно же, нет! – воскликнул я. – Вспомни, Энни! Ведь не я управлял ситуацией, когда был простым министром, разве нет?

– Нет, – согласилась она. – Хотя мне казалось, именно ты.

Моя жена, подобно прессе и другим СМИ, все время цепляется к слову «управлять». Хотя все дело в том, что в правительстве ни у кого нет власти управлять! Многие имеют власть остановить что-либо, но почти ни у кого нет власти сделать хоть что-либо. У нас система управления с мотором газонокосилки и тормозами «Роллс-Ройса»!

На публике, само собой разумеется, я такого никогда не скажу. Мой электорат примет это за пораженчество. Хотя, на мой взгляд, совсем нет! Это истина! И я твердо намерен за нее сражаться. (Нам с трудом верится, что Хэкер хотел заставить своих читателей поверить в то, что он собирался сражаться за истину. – Ред.)

Затем мы затронули тему возможных последствий надвигающейся финансовой неразберихи. Завтра ко мне явится делегация заднескамеечников палаты общин – они хотели бы узнать, как обстоят дела с обещанным мной повышением зарплаты. Естественно, мне придется сообщить им, что теперь мол, сами понимаете, это, к сожалению, вряд ли возможно. Они будут в бешенстве. И наверняка заявят:

1. Что я не должен отказываться от обещания.

2. Что они получают оскорбительно низкие зарплаты.

3. Что меня это совершенно не волнует, потому что я сам получаю пятьдесят тысяч фунтов в год.

4. Что дело не в деньгах, это вопрос принципа.

5. Что они требуют прибавки не для себя лично.

6. Что тем самым я наношу удар по самим основам парламентской демократии.

Откуда мне известно, что они будут говорить именно это? Очень просто – именно это в свое время говорил я сам, когда тоже был заднескамеечником.

Единственный возможный ответ в таких случаях – придумать что-нибудь достаточно правдоподобное:

1. Что я глубоко и искренне им сочувствую – чего я, конечно же, не делаю.

2. Что они, безусловно, заслуживают прибавки – что, безусловно, совсем не так!

3. Что я сделаю это своим приоритетом номер один, как только нам удастся преодолеть нынешний финансовый кризис – чего даже и не подумаю делать!

4. Что если члены парламента сначала голосуют за несоразмерно большое повышение уровня своих собственных выплат, а затем говорят, что на повышение заработных плат всем нет денег, чести парламенту это не добавляет – если не сказать наоборот!

Умолчать надо будет только об одном: когда кто-либо говорит «дело не в деньгах, это вопрос принципа», они, как правило, хотят сказать, что дело именно в деньгах!

Я объяснил все это своей жене. К моему удивлению, она стала на их сторону.

– Но ведь членам парламента действительно серьезно недоплачивают, разве нет?

Поразительно! Недоплачивают? Серьезно недоплачивают? Пришлось объяснить Энни, что членство в парламенте – это не более чем шикарно субсидированное удовлетворение собственного эго. Это работа, не требующая ни квалификации, ни профессионализма, ни результативности, ни даже обязательных рабочих часов, но которая при этом предоставляет комфортабельный кабинет, телефон и дотированное питание целой толпе чванливых краснобаев и надутых бездельников, которые вдруг обнаруживают, что многие воспринимают их серьезно только потому, что они могут ставить буквы ЧП после своих имен. Как можно говорить о каких-то недоплатах, когда на каждое свободное место претендуют, по меньшей мере, около двухсот кандидатов? Их было бы не меньше двадцати, даже если бы им пришлось за такую работу платить самим!

– Но ведь всего лет пять тому назад ты сам был заднескамеечником, – не без язвительности заметила моя жена.

Пришлось объяснить ей, что я был исключением. Считался одним из лучших, поэтому-то и сумел подняться на самую вершину.

Энни поинтересовалась, уверен ли я, что мои ответы смогут заставить их замолчать.

Вряд ли. Но и им никогда не заткнуть мне рот.

– Впрочем, выбора в любом случае нет, – сказал я, слегка пожав плечами. – Страна просто не примет повышения зарплаты депутатам, когда мы урезаем таковую медсестрам и учителям.

– Медсестрам и учителям? – обеспокоенным тоном повторила Энни. – Но это ведь куда как более серьезно, разве нет?

Иногда мне кажется, что моя жена никогда не научится разбираться в нашей политической кухне.

– Нет, Энни, – устало сказал я, – намного менее серьезно. Медсестры и учителя не могут голосовать против меня до следующих выборов, а заднескамеечники могут проголосовать против меня сегодня в десять часов вечера.

10 марта

Как я и предполагал, встреча с моими заднескамеечниками прошла очень бурно. Они сказали все, что, по-моему, и должны были сказать. Я сказал все, что, в соответствии со своим собственным предсказанием, и должен был сказать, а они посоветовали мне не забывать, что если я потеряю поддержку своих собственных заднескамеечников, то больше вообще ничего никому не смогу сказать.

Позже я вызвал к себе секретаря кабинета и укоризненно сказал ему, что если бы меня заблаговременно предупредили, накал этой встречи наверняка можно было бы несколько смягчить.

Он согласился, что да, отсутствие заблаговременного предупреждения, безусловно, достойно сожаления.

Что означало: он не понял сути вопроса.

– Это ведь ваша прямая обязанность, Хамфри, – намеренно подчеркнул я. – Вы секретарь Кабинета и должны позаботиться о том, чтобы нужные бумаги рассылались заблаговременно.

Он виновато опустил голову.

– Увы, господин премьер-министр, но у нас всегда серьезные проблемы с рассылкой документов до того, как они написаны.

Да, но если нужные документы не были написаны, то тогда почему они не были написаны? Я бросил на Хамфри сердитый взгляд.

– Ведь казначейство наверняка знало о наступающем кризисе, разве нет?

– Господин премьер-министр, – ответил Хамфри, пожав плечами. – Я не постоянный заместитель канцлера казначейства, вы же знаете. Вам лучше спросить об этом самого сэра Фрэнка.

– Ну и какого ответа, интересно, от него можно ждать? – спросил я. – Как вы считаете? Вы лично…

Хамфри снова пожал плечами.

– Смиренному смертному, подобно мне, не пристало даже догадываться о сложных и возвышенных побуждениях небожителей. Хотя, говоря в более общем плане, полагаю, сэр Фрэнк считает: если казначейство знает, что что-то надо сделать, то у Кабинета не должно быть слишком много времени, чтобы подумать об этом.

Это привело меня в бешенство.

– Но это же возмутительно!

– Да, – согласился он с сочувственной улыбкой. – Такой подход называется у нас «политикой казначейства».

– Ну а предположим, у Кабинета возникают такие вопросы, на которые требуются ответы?

– Мне кажется, точка зрения сэра Фрэнка заключается в том, что в редких случаях, когда казначейство понимает такие вопросы, Кабинет не понимает ответы, – как можно более осторожно произнес секретарь Кабинета.

Его слова возмутили меня еще больше.

– Ну а вы, Хамфри, вы тоже разделяете его точку зрения?

– Я, господин премьер-министр? – с искренним изумлением воскликнул он. – Я всего лишь пытаюсь честно выполнять желания моего премьер-министра и Кабинета.

Ну раз так, я немедленно выразил свое сильное желание, чтобы в будущем все должные бумаги и документы рассылались, по меньшей мере, за сорок восемь часов до заседания Кабинета. И настоятельно попросил его передать мои слова сэру Фрэнку.

Хамфри заверил меня, что сделает это с превеликим удовольствием, для чего попросит встречи с ним незамедлительно. И, откланявшись, торопливо вышел из кабинета.

Его высокопарная абракадабра не ускользнула от моего внимания и не ввела в заблуждение. Он явно считает, что Фрэнк становится слишком самонадеянным. Или… до сих пор беспокоится насчет моей недвусмысленной угрозы назначить Фрэнка главой государственной службы. Конечно же, опасается! Причем еще как! Вот почему он с такой готовностью хочет преподнести ему горькую пилюлю. Во всяком случае, сейчас.

А может, стоит избавить его от переживаний? Ну а если продолжать держать их обоих в подвешенном состоянии? Интересно, я что-нибудь от этого приобретаю? Да, безусловно – обеспокоенного и лояльного секретаря Кабинета!

(Позже в тот же день сэр Хамфри Эплби встретился с сэром Фрэнком Гордоном, постоянным заместителем канцлера казначейства. В клубе «Риформ»[26]. Сэр Хамфри сделал довольно подробные записи об этой встрече в своем личном дневнике. – Ред.)

«Мы с Фрэнком обсудили случай с запоздалой рассылкой казначейством некоторых документов для заседания Кабинета и короткой информационной записки, касающейся экономического кризиса. Фрэнк выразил определенную надежду, что я объяснил ПМ, что запаздывание информации было вызвано неожиданными изменениями в американской политике в отношении процентных ставок. Я заверил Фрэнка, что защищал его более чем достойно, не оставив у премьер-министра ни малейших сомнений в реальной причине произошедшего досадного инцидента.

Фрэнка мой ответ привел в восторг. Оказывается, он не такой проницательный, как могло показаться. Он был весьма заинтересован, чтобы в такое время мы не утратили доброй воли ПМ. Учитывая финансовый кризис, нам в любом случае придется прибегнуть к той или иной форме сокращения государственных расходов на заработную плату. К сожалению, членам парламента отказывают в повышении содержания именно в тот момент, когда Фрэнк должен внести предложение об увеличении давно планируемого повышения заработной платы государственным служащим.

Да, ситуация явно неловкая. Естественно, никто из нас не заинтересован в повышении заработной платы лично для себя. Постоянные заместители меньше всего думают о деньгах. Зачем? Любой из нас может сделать себе состояние – стоит только уйти в промышленность. Но… деньги есть деньги, а служба есть служба.

Вместе с тем, однако, мы с Фрэнком полностью едины в том, что должны постараться сделать все возможное для наших младших коллег.

По иронии судьбы, попытки помочь им неизбежно включают в себя повышение наших собственных зарплат – к которому мы, само собой разумеется, совершенно не стремимся, – в результате чего нас совершенно несправедливо будут упрекать в том, что мы, дескать, прежде всего заботимся о своих собственных интересах, попросту говоря, хотим набить карманы. Увы, это еще один крест, который нам суждено нести…

(Данный отрывок из личного дневника сэра Хамфри представляется в высшей степени интригующим. Верил ли он сам в то, что, добиваясь значительного повышения заработной платы для государственного аппарата, в результате которого он и сэр Фрэнк получат самые большие прибавки, он исходил из альтруистических побуждений? Или он просто был слишком осторожным, когда писал это в своем личном дневнике, на случай, если этот дневник по тем или иным причинам „пропадет“ и будет предан гласности. – Ред.)

Я настоятельно попросил Фрэнка ускорить решение нашего предложения о повышении заработной платы госслужащим. Главное, чтобы оно прошло до ограничения таковой. Ясно также, что это должно произойти за день до очередного заседания Кабинета в следующий четверг вечером. Если министрам дать два дня на обсуждение этого вопроса с заднескамеечниками и своими политическими советниками, от них можно ожидать самых неожиданных возражений.

Фрэнка беспокоило, что мы будем дергать Кабинет, который функционирует всего две недели. Я заверил его, что другой альтернативы на данный момент просто нет.

Затем Фрэнк предложил, чтобы эта инициатива исходила от нас обоих. Его желание вполне объяснимо – количество увеличивает степень надежности. Хотя он дал и свои собственные объяснения: по его мнению, мы оба одновременно являемся чем-то вроде совместных глав государственной службы.

Надо ли говорить, что такую точку зрения я принять никак не мог. Главой госслужбы, де-юре, является секретарь Кабинета, и только он один. Ни о чем таком совместном не может быть и речи! Фрэнк же предпочитает думать, что раз он отвечает за финансовые аспекты, а я за административные, значит, мы оба, де-факто – равноправные главы государственной службы.

Ему явно очень хотелось продолжить обсуждение этого вопроса дальше, однако я постарался избежать этого, заявив, что, на мой взгляд, мне надлежит стоять в стороне, проявляя максимальную беспристрастность в отношении вопроса о зарплатах работников госаппарата. Я сказал ему, что если ПМ перестанет мне верить, это будет фатальным ударом для всей нашей госслужбы. (Равно как и для самого сэра Хамфри, что он, по всей вероятности, тоже прекрасно осознавал. – Ред.)

Поэтому я сказал Фрэнку, что будет намного лучше, если наше предложение внесет именно он, и выразил полную готовность присоединиться к нему, как только для этого наступит должное время.

Затем Фрэнк поднял еще одну проблему, на этот раз, как мне показалось, весьма своевременную – ему не хотелось бы, чтобы решение по нашему предложению принимал Кабинет.

В конечном итоге мы пришли к соглашению, что вопрос, как обычно, должен быть отправлен на рассмотрение соответствующего независимого, то есть беспристрастного, комитета.

Основной вопрос заключался в том, кто будет его председателем. Мы оба согласились с тем, что им должен быть Арнольд, хотя Кабинет вряд ли одобрит кандидатуру бывшего госслужащего высшего ранга в качестве беспристрастного председателя комитета для решения вопроса о повышении зарплаты государственным служащим.

Я предложил профессора Уэлша. По мнению Фрэнка – во всяком случае, так о нем говорят – это просто глупый старый хрыч. Что ж, пусть будет так. Но Уэлш уже обращался ко мне с просьбой пристроить его в качестве председателя комитета по университетским грантам, поэтому нисколько не сомневаюсь: он с готовностью поймет, что от него требуется.

Фрэнк согласился с тем, что профессор Уэлш – это действительно отличный выбор».

(Продолжение дневника Хэкера. – Ред.)

15 марта

Прошло всего пять дней с тех пор, как я проинструктировал Хамфри следить за тем, чтобы ни один документ не поступал в Кабинет позже, чем за два дня до соответствующего заседания. В тот же самый день мы также приняли решение, что повышение зарплаты на членов Парламента не распространяется и что казначейство должно как минимум наполовину сократить наши бюджетные расходы.

И что же я нахожу сегодня на своем письменном столе? Предложение о повышении заработной платы государственному аппарату!

Хамфри, на мой взгляд, довольно безрассудно объяснил это тем, что поскольку предстоящие сокращения неизбежно повлекут за собой значительное увеличение дополнительной работы для госслужащих, последние, безусловно, заслуживают определенного повышения своей зарплаты.

Это же смехотворно! Если не сказать больше… Даже если в его аргументах и есть определенный смысл, как он смеет пытаться провести это через Кабинет не далее как завтра? Ведь я категорически потребовал, чтобы все документы предоставлялись Кабинету как минимум за сорок восемь часов до рассмотрения!

Секретарь Кабинета признать свою вину решительно отказался.

– Простите, господин премьер-министр, но я не могу говорить за сэра Фрэнка. Он же…

– Вот и говорите за себя, – резко осадил я его. – Вы же секретарь Кабинета. А также глава государственной службы.

– На самом деле? – Хамфри иронически улыбнулся. – Как приятно слышать…

– На данный момент времени, – со значением произнес я.

Якобы пропустив мои слова мимо ушей, Хамфри заявил чуть ли не официальным тоном:

– Как секретарь Кабинета, я целиком и полностью согласен с необходимостью сокращения бюджетных расходов, но как глава госслужбы именно я несу ответственность за реальные проблемы, которые неизбежно возникнут в административном плане, если предлагаемое повышение зарплаты работникам госслужбы не будет принято достаточно быстро. Вопрос весьма сложный, поскольку на мне ведь две шляпы.

– По-моему, это должно быть крайне неудобно? – иронически заметил я.

– Если у тебя при этом два ума, то нисколько, господин премьер-министр, – невозмутимо возразил Хамфри.

– Или два лица, – добавил Бернард и тут же пожалел об этом.

Потому что я тут же предложил:

– В таком случае, может, мне следует освободить вас от одной из шляп, а, Хамфри?

Он пришел в ужас.

– Нет-нет, господин премьер-министр, меня полностью устраивает и то, и другое.

– Лица? – удивленно поинтересовался я.

– Нет-нет, шляпы!

– Но, по-моему, вы сами только что сказали, что у вас серьезные проблемы, разве нет?

– Всего одна, господин премьер-министр. Крайне низкое состояние духа, что неизбежно ведет к угрозе забастовок. Представьте себе последствия забастовки, например, компьютерщиков в сфере социальных услуг! Более того, мы уже испытываем затруднения с наймом новых кадров.

Для меня это что-то новое.

– Я думал, у вас десять кандидатов на одно вакантное место.

– Да, десять, – неохотно признал он. – Но у абсолютного большинства этих претендентов очень низкий уровень, а с тем, который нужен, встречаются крайне редко. Почти у всех – класс второй степени.

Смехотворный интеллектуальный снобизм!

– У меня, кстати, третьей, – заметил я.

Хамфри явно заколебался, видимо, осознавая, что сказал что-то не совсем тактичное. Бернард поспешил ему на выручку.

– Для премьер-министров третья – это вполне нормально, а сэр Хамфри имеет в виду госслужащих.

Но секретарь Кабинета упрямо стоял на своем.

– В случае отказа сотрудничать профсоюзы государственной службы фактически парализуют всю работу правительства. Исходя из предположения, конечно, что до этого таковое сотрудничество было достаточно активным. К тому же профсоюз высших госслужащих насчитывает огромное количество членов.

– Включая вас? – поинтересовался я.

Хамфри поспешил заверить меня, что хотя он, безусловно, член этого профсоюза, наше плодотворное сотрудничество, в любом случае, останется таким же, как и всегда.

То есть, мягко говоря, именно то, что мне далеко не всегда нравится.

Я еще раз повторил ему, что не смог бы получить согласия Кабинета, даже если бы сам хотел этого. На фоне неминуемого «бунта» заднескамеечников, вызванного предстоящими бюджетными сокращениями, члены парламента никогда не одобрят повышение зарплаты служащим госаппарата. И Кабинету не остается ничего иного, кроме как тоже решительно возражать против этого.

Моментально поняв суть проблемы, Хамфри предложил просто попросить Кабинет в принципе дать свое предварительное согласие на рассмотрение этого вопроса. Тогда для его более детального рассмотрения можно создать специальную группу беспристрастных экспертов.

Что ж, похоже, это вполне разумный компромисс. Единственно, что вызвало у меня легкое недоумение, – это предложение Хамфри назначить председателем экспертного комитета профессора Уэлша. Говорят, он ведь просто-напросто глупый старый хрыч.

(На следующий день Кабинет на самом деле согласился рассмотреть этот вопрос. Но только в принципе, не связывая себя никакими обязательствами. До тех пор, пока не будут выработаны конкретные детали. Что и было спешно сделано, поэтому уже на одиннадцатый день сэр Фрэнк направил сэру Хамфри Эплби соответствующее письмо. В нем сэр Фрэнк, излагая суть вопроса в письменном виде, был несколько менее осторожен, чем сэр Хамфри. Нам удалось самим обнаружить это личное, написанное от руки письмо в архивах Кабинета (см. ниже). Предположительно, сэр Хамфри постарался сохранить его, чтобы в случае необходимости использовать в своей борьбе с сэром Фрэнком за полный контроль над госслужбой. Хэкеру письмо, естественно, так и не показали, но из него наглядно видно, каким образом готовились требования о повышении заработной платы государственным служащим в конце двадцатого века. – Ред.)

«27 марта

Дорогой Хамфри!

Прилагаю к сему письму все необходимые рабочие бумаги. Уверен, Ты согласишься, что наибольшую прибавку заслуживают старшие руководители госслужбы, поскольку именно на их плечи приходится наибольшее бремя ответственности за успешную деятельность правительства Ее Величества.

Эта категория включает в себя постоянных заместителей министров, главных личных секретарей, заместителей постоянных заместителей, просто личных секретарей и, само собой разумеется, двух высших руководителей госслужбы (то есть секретарь Кабинета и постоянный заместитель канцлера казначейства – Ред.), что в процентном отношении составит около 43%. Увы!

Прилагаемые бумаги не подлежат разглашению. Поскольку таковые, как правило, направляются в отдел „Q“, то члены Кабинета вряд ли найдут время их запрашивать и, тем более, читать. Краткое изложение сути вопроса на одной странице для Кабинета приблизительно такое же, как в последний раз. Оно озаглавлено: „Сравнимые виды работ в промышленности“ и также прилагается.

Ты, без сомнения, заметишь, что сравнительная шкала заработных плат основана на данных о директорах „Би-пи“ и „Ай-би-эм“. Полагаю, они ничем не рискуют, поскольку в полном соответствии с нашей обычной практикой мы ссылаемся не на конкретные имена, а на „типичные промышленные фирмы“.

Затем мы для сравнения приводим наши новые примеры повышения заработной платы на другом конце шкалы, т.е. на самом низком уровне.

Например, повышение з/п в неделю:

3.50 ф.ст. – для рассыльного;

4.20 ф.ст. – для регистратора;

8.20 ф.ст. – для научного консультанта.

Для высшего руководящего уровня (то есть для сэра Фрэнка и сэра Хамфри – Ред.) указанное повышение составит 25 000 ф.ст. в год. Упоминать об этом в кратком изложении вряд ли имеет смысл. Во-первых, члены Кабинета могут подсчитать все это сами, если, конечно, захотят, и во-вторых, это относится только к указанным выше двум высшим должностям. Ну а если это все-таки вызовет определенную критику, что ж, как уже упоминалось ранее, нам придется нести еще один тяжкий крест.

Искренне твой,

Ф.Г.».

(Сэр Хамфри практически немедленно прислал тщательно сформулированный ответ. – Ред.)

«27 марта

Дорогой Франк!

Рад был познакомиться с твоими предложениями в отношении повышения заработной платы государственным служащим. Искренне признателен за то, что держишь меня в курсе дела.

Не менее искренне благодарен за то, что не посвятил меня во все ненужные детали. С моей стороны было бы в высшей мере бестактным знать полную картину, поскольку заработная плата целиком и полностью в твоей компетенции. Не считаешь ли ты нужным нам самим выйти с инициативой отложить повышение заработной платы определенной категории госслужащих? И ты почему-то ничего не упомянул о пенсиях.

Ты уверен, что Кабинет не захочет рассмотреть эти предложения более детально, чем они изложены в кратком изложении?

Искренне твой,

X.Э.».

(Сэр Фрэнк незамедлительно ответил сэру Хамфри. – Ред.)

«Дорогой Хамфри!

Если в ходе обсуждения будет поднят вопрос о повышении наших зарплат, мы, безусловно, можем сами предложить не делать этого в данное время. Получим все несколько позже, когда вся эта суета утихнет.

Да, о пенсиях я действительно даже не упоминал. Считаю это пока несвоевременным по причинам инфляционной индексации, которая неизменно вызывает некую враждебность со стороны окружающих и настолько запутывает простые понятия, что пенсии становятся чем-то вроде мало кому понятного придатка.

Лично я не вижу причин, по которым Кабинету вдруг захотелось бы влезать в детали. Министры делают то, что говорят им их советники, а на кого именно распространяется их лояльность, нам всем хорошо известно.

Фрэнк».

(Ответ сэра Хамфри сэру Фрэнку. – Ред.)

«28 марта

Дорогой Фрэнк!

Я внесу этот вопрос в повестку дня последним, непосредственно перед обедом, так что на его обсуждение останется не более пяти минут.

Поэтому все должно пройти гладко, если, конечно, этому не помешает педантичная дотошность профессора Уэлша.

Как всегда твой,

X.Э.».

(Продолжение дневника Хэкера. – Ред.)

29 марта

Сегодня утром у меня был в высшей степени интересный телефонный разговор с моим главным политическим советником Дороти Уэйнрайт. Я еще вчера попросил ее поработать с бумагой насчет требований госслужбы о повышении заработной платы. Она хотела сообщить мне ответ.

– Ну и каков же ваш ответ? – спросил я.

– Не столько ответ, сколько целый ряд серьезных вопросов, – сказала она. – Нет-нет, не к вам, господин премьер-министр. К секретарю вашего Кабинета, сэру Хамфри. Данные требования преследуют исключительно его собственные интересы. Кроме того, они весьма неуместны и вызывают немало серьезных вопросов, на которые нет ответа. Но прошу вас, отнеситесь к моим вопросам как в высшей степени конфиденциальным, иначе вам ни за что не удастся поймать Хамфри за руку. Соответственно, я не могу говорить о них сейчас, но завтра передам их вам обязательно.

(К счастью для сэра Хамфри, этот телефонный разговор полностью слышал Бернард Вули в своем кабинете. Нет, он, конечно же, не подслушивал. Просто в прямые обязанности главного личного секретаря входит прослушивание всех входящих и исходящих звонков премьер-министра, чтобы иметь возможность составить для ПМ памятную записку, а также ограждать его от возможных не совсем точных интерпретаций его слов. В данном случае Дороти Уэйнрайт допустила тактическую ошибку, не позвонив по личному телефону ПМ или, что было бы лучше всего, не поговорив с ним лично.

В равной мере верно также и то, что Бернард Вули не имел права разглашать полученную таким образом конфиденциальную информацию. В принципе, конечно, можно было бы считать, что он неукоснительно следовал этому правилу, однако, как явствует из личного дневника сэра Хамфри, дело обстояло не совсем так. Бернард Вули не всегда неукоснительно соблюдал это правило. Впрочем, не следует забывать, что, подобно всем личным секретарям, ему вольно или невольно приходилось соблюдать лояльность двум господам. – Ред.)

«Когда я после небольшого делового разговора с ПМ вышел из его кабинета, меня вдруг остановил Бернард. Причем с весьма озабоченным видом. Он сообщил мне о неких подвижках. Точнее говоря, о подвижках, непосредственно связанных с вопросом, по поводу которого, как рассчитывала наша госслужба, не должно быть никаких подвижек.

Я удержался от ремарки, что государственный аппарат всегда рассчитывает на отсутствие подвижек во всех без исключения вопросах.

Похоже, БВ почему-то не может или просто не хочет изъясняться в своей обычной ясной и четкой манере. В частности, он заявил мне, что указанные подвижки непосредственно связаны с предметом, который в обычном случае целиком и полностью находится под контролем госаппарата, но в данном случае указанные подвижки, как ни странно, получили определенное развитие. Я сказал ему, что он говорит загадками. В ответ БВ меня искренне поблагодарил.

Как ни странно, мне потребовалось несколько секунд, чтобы понять, в чем, собственно, дело – „его губы были запечатаны“, и он весьма иносказательно ссылался на памятную записку, которую ему пришлось делать в отношении конфиденциального телефонного разговора ПМ с одним из своих наиболее доверенных политических советников.

Я спросил его, так ли это на самом деле? Он молча кивнул.

Тогда я попросил его назвать имя этого доверенного советника. БВ ответил, что разглашать имена не имеет права. Большая помощь!

Я задал ему несколько наводящих вопросов, пытаясь выяснить, шла ли речь о надвигающемся финансовом кризисе или о новой ядерной стратегии ПМ. Бернард уклончиво намекнул, что речь шла о чем-то куда более важном, чем и то, и другое.

Сразу же догадавшись, что он, очевидно, имеет в виду требование госслужбы о повышении заработной платы, я прямо спросил его об этом, однако он отказался и подтвердить, и опровергнуть это. Что ж, так оно и должно быть.

Я попросил Бернарда дать мне дружеский совет. Он с готовностью посоветовал мне тщательно проанализировать создавшуюся ситуацию, возможно, даже временно заняв нейтральную позицию, держа ушки на макушке, прикрывая возможный отход и не забывая следить за тылом. С его стороны это, конечно, было очень мило, но его предостережению я внял.

В ответ на мою искреннюю признательность он торопливо сказал, что ничего мне не говорил. Я, само собой разумеется, согласился, что поступить иначе с его стороны было бы недостойно».

(Продолжение дневника Хэкера. – Ред.)

30 марта

Сегодня с утра встречался с Дороти. Она передала мне на одном листке краткое изложение требований госслужбы о повышении зарплаты, и на другом листке – свой список моих отличнейших вопросов к сэру Хамфри. Больше всего меня устраивало то, что Дороти поделилась со мной всеми этими соображениями абсолютно конфиденциально – прежде всего, потому что я узнал о Хамфри кое-что весьма важное: он не всегда на стороне государственной службы! Теперь я был готов задать ему настоящую трепку.

Когда он вошел, я первым делом вручил ему достаточно пухлую папку с материалами о повышении зарплаты служащим госаппарата. Скорее всего, она будет отправлена в отдел «Q». Слава богу, у Дороти хватает терпения перерабатывать даже такое. Причем достаточно быстро!

Затем я поинтересовался, что он обо всем этом думает. По его мнению, материалов слишком много, чтобы вот так сразу делать какие-либо выводы. Тогда я попросил его прочитать великолепное краткое изложение всего на одной странице.

Он быстро пробежал глазами листок, затем перевел взгляд на меня и заметил, что я ставлю его в весьма затруднительное положение.

Что ж, видимо, пора браться за него по-настоящему.

– Послушайте, Хамфри, мне вполне понятна ваша обязанность соблюдать лояльность к своим коллегам по госслужбе, но ведь вы должны быть еще более лояльным по отношению к Кабинету и его политике.

– Согласен, – неожиданно легко согласился он.

Его ответ, честно говоря, привел меня в некоторое замешательство.

– Вы что, согласны?

– Да, согласен.

Нет-нет, тут что-то не так.

– Вы хотите сказать, что со мной согласны?

– Да, согласен, – твердо сказал он.

Не будучи полностью уверен в том, что Хамфри не хочет запутать меня какой-то непонятной мне игрой слов, я попытался точно выяснить, что конкретно он имеет в виду.

– Скажите, с кем именно вы согласны?

– Как с кем? С вами, господин премьер-министр.

Но мне этого было мало. Я хотел быть абсолютно уверен.

– Это точно? Не с сэром Фрэнком?

– Нет, – не задумываясь, ответил он.

– Значит… значит, вы вообще не собираетесь со мной спорить? – подытожил я.

Он пожал плечами.

– Конечно же нет. – И добавил: – На случай, если я не совсем ясно выразился, господин премьер-министр, позвольте повторить это еще раз. Я согласен с вами.

Чуть не онемев от искреннего изумления, я попросил его высказать свое мнение о предмете нашего обсуждения, то есть о предложении повысить заработную плату госслужащим.

Его пространный ответ не заставил себя ждать и прозвучал приблизительно следующим образом.

– Само по себе, оно не является чрезмерным, господин премьер-министр, однако, на фоне серьезных финансовых затруднений более общего плана осуществлять его на практике было бы и не разумным, и не соответствующим национальным интересам Британии. Мне не хотелось бы критиковать своих коллег, но, по-моему, сэру Фрэнку, который, без сомнения, исходил из самых лучших побуждений, следовало бы поставить интересы страны выше более узких клановых интересов госаппарата. Их требование о повышении собственной заработной платы вызывает самые серьезные вопросы.

Забавно – он употребил ту же самую фразу! Я сказал ему, что тоже приготовил несколько серьезных вопросов. И передал ему перечень Дороти.

Он быстро пробежал перечень глазами.

– Хорошие вопросы, господин премьер-министр. Интересно, откуда они у вас?

– Откуда? – несколько озадаченно переспросил я. – Ну… просто сами пришли в голову…

Он снова бросил взгляд на листок.

– Да, очень хорошие вопросы.

Поскольку именно так я… то есть мы с Дороти, и думали, я спросил Хамфри, что нам с этими очень хорошими вопросами теперь делать.

– Что делать? – удивленно повторил он. – Задавать.

Вообще-то мне казалось, в каком-то смысле я уже задаю их, однако ему казалось, что задавать эти вопросы следует не ему, а сэру Фрэнку.

– Думаю, вам следует пригласить его сюда и обсудить их, – посоветовал он. – У него должны быть на них ответы. Да, конечно же, они у него есть. В конце концов, это его работа.

А ведь он прав. Я попросил его связаться с Бернардом, чтобы тот, как можно быстрее, пригласил ко мне сэра Фрэнка. А Хамфри я поблагодарил за объективность и, главное, беспристрастность, проявленную им в данном вопросе. Ведь ни для кого не секрет, что если это предложение пройдет, то секретарь Кабинета тоже получит добавку. Причем, похоже, совсем немалую…

Хамфри поблагодарил меня, но тут же заметил, что для него самая большая награда – это осознание полезности своего служения обществу. Уверен, он говорил чистую правду. Поскольку то же самое, безусловно, является высшей наградой и для меня.

Когда за ним закрылась дверь, я пригласил к себе Бернарда и попросил объяснить мне, как, интересно, госслужащие могут бороться за условия коллективных соглашений, одним из важнейших вопросов которых является заработная плата, если все они члены одного и того же профсоюза. Вести переговоры с самими собой?

Его ответ был вполне предсказуем. Он тут же сказал, что с этим не бывает никаких проблем, поскольку на них две шляпы.

– Все это, конечно, хорошо, – сказал я. – Ну а как быть в случае забастовки?

– Да, определенные неудобства, конечно же, здесь есть, – согласился Бернард. – Но секретарь нашего профсоюза является членом Совета профсоюзов государственной службы, который, например, готовил прошлую забастовку… и одновременно принимал должные меры по срыву таковой.

Я поинтересовался, чем все это закончилось. По словам Бернарда, ему все удалось наилучшим образом.

Интересно, каким это образом?

– Ему, очевидно, были известны планы другой стороны, – сказал я.

– Какой другой стороны? – удивленно спросил Бернард.

– Обеих других сторон, – как мне показалось, вполне логично ответил я. – Той стороны, на стороне которой он не был в тот момент, когда он был на стороне той, другой, стороны.

Моему главному личному секретарю это не показалось проблемой.

– Да, но он никогда не раскрывал планов другой стороны.

– Кому? – растерянно спросил я.

– Своей собственной стороне.

– Какой собственной стороне?

– Той стороне, на стороне которой он был в тот момент, когда не был на стороне другой стороны, – терпеливо объяснил Бернард

Я честно попытался нащупать здесь хоть какую-то логику.

– Да, но даже если он никогда не раскрывал планы другой стороны своей собственной стороне, он всегда точно знал планы другой стороны, хотя бы потому, что был также и на той, другой, стороне!

Бернард на секунду задумался. Затем уверенно констатировал:

– Значит, он никогда не раскрывал самому себе то, что уже и без того знал.

– Неужели такое возможно?

– Вполне, господин премьер-министр, – невозмутимо пояснил мне мой главный личный секретарь. – Просто он являл собой образец благоразумия, только и всего.

Лично для меня он, скорее, являлся образцом институциональной шизофрении. Впрочем, оставался еще один принципиально важный вопрос, на который надо было обязательно получить членораздельный ответ.

– Бернард, когда возникает естественный конфликт интересов, на чьей стороне выступает государственный аппарат?

– На той, которая побеждает, господин премьер-министр, – не задумываясь ответил он. И одарил меня улыбкой победителя.

(Обстоятельства, вынудившие сэра Хамфри выступить против предложения сэра Фрэнка о немедленном повышении заработной платы государственным служащим, поставили его в сложное положение. Если вначале он мог себе позволить выглядеть перед ПМ достаточно уверенно, то теперь, когда ПМ уже помогли найти несколько ключевых вопросов, и данные предложения были фактически обречены, лучше всего было явным образом дистанцироваться от них. Однако необходимо было найти способ спасти эти предложения от провала – частично потому, что это укрепило бы его положение в глазах коллег по госслужбе, а частично потому, что ему самому лишние деньги не помешают. Причем сделать это надо так, чтобы в целом еще и восстановить свое влияние на ПМ.

Соответственно, он решил посоветоваться со своим знаменитым предшественником, сэром Арнольдом Робинсоном. Одним из многочисленных постов, которые сэр Арнольд согласился принять после своей отставки, стало президентство в движении «За свободу информации». Как ни странно, но сэр Арнольд не сообщил об описанных выше событиях ни прессе, ни даже своим коллегам по движению. Более того, его личные записи увидели свет только относительно недавно, когда в соответствии с его завещанием эти записи были извлечены из специального сейфа банка. Ровно через тридцать лет после его смерти. – Ред.)

«Мы встретились за обедом в клубе „Атенеум“. Хамфри был заметно обеспокоен тем, что не смог должным образом поддержать предложения Фрэнка. Огорчительно, конечно, но ведь вряд ли стоит поддерживать предложения, которые явно обречены на провал.

Эта весьма энергичная женщина Дороти Уэйнрайт подготовила для Хэкера перечень убийственных вопросов плюс предложение, чтобы политики перестали позволять нам самим решать вопросы о нашей собственной оплате, передав их в ведение специального комитета парламента. Чудовищное извращение действительности! Следующим шагом была бы попытка политиков заменить собой государственных служащих. Якобы на основании их некомпетентности, что могло стать своего рода началом конца.

Да, некоторые государственные служащие, без сомнения, некомпетентны, однако не настолько, чтобы политики смогли это заметить. Куда лучше было бы наоборот – чтобы госслужащие заменили политиков по причине их некомпетентности, хотя такое, к сожалению, невозможно, поскольку в результате Палата общин окажется без депутатов, а страна без Кабинета, что будет означать конец демократии и начало ответственного правительства.

Судя по всему, Фрэнк предложил вполне приемлемую формулу – сравнительную шкалу зарплат в промышленности. Однако требуемое им повышение составляет ни много ни мало, а целых 43%. Я посоветовал им сделать следующее:

1. Поскольку практически все государственные служащие работают в Лондоне, необходимо значительно повысить так называемые „столичные доплаты“, которые считаются расходами и, следовательно, не учитываются в процентных расчетах.

2. Ввести специальное выпускное пособие для тех, кому присвоены классы первой и второй степеней.

3. Удвоить размер выплат за безупречную службу, которые получают все без исключения. Таковые считаются бонусами и, следовательно, не являются повышениями заработной платы.

4. Пункты 1–3 снижают размер повышения зарплаты до 18% для высших категорий. Далее: таковые следует исчислять с 1973 г., который был высшей точкой процентных повышений (не доходов – Ред.), до окончания периода требуемых повышений, а не до его начала.

Практическое применение всех вышеуказанных четырех предложений снизит процентное повышение где-то до 6%. Что, на мой взгляд, по-прежнему слишком много. Поэтому единственным выходом остается формальное сокращение численности самого госаппарата, в результате чего существенное повышение зарплаты на индивидуальном уровне приведет к снижению таковой в общем выражении.

Вся проблема в том, что реальные сокращения государственной службы будут означать фактический конец цивилизации. Во всяком случае, в нашем понимании мира. Впрочем, разумный ответ напрашивается сам собой: надо перестать называть некоторые категории служащих „государственными служащими“, только и всего.

Например: стоит только превратить все музеи в независимые тресты или фонды, и тогда весь их персонал автоматически перестает считаться служащими госаппарата. Все они останутся теми же самыми людьми, выполняющими ту же самую работу, оплачиваемую теми же самыми государственными грантами. Но поскольку гранты, равно как пособия или бонусы, не учитываются в зарплатной статистике, это будет выглядеть как сокращение, причем серьезное сокращение. Если, конечно, никому не придет в голову вникнуть в этот вопрос более детально[27].

Остается всего лишь одна проблема – создать необходимое количество таких фондов или трестов. Впрочем, делать это совсем не обязательно. Достаточно не более чем запланировать их на ближайшие два года, чтобы они были отражены в соответствующей статистике. И если они по той или иной причине так и не будут созданы, винить в этом потом будет фактически некого.

Эплби чуть не захлебнулся в выражениях благодарности. На что я скромно ответил, что всегда рад оказать дружескую помощь. (Особенно, как мы не без оснований подозреваем, учитывая приближение дня раздачи наград по поводу годовщины рождения Ее Величества королевы. Так уже в июне сэр Арнольд стал кавалером ордена Бани[28]. – Ред.)

Я также предложил обсудить этот вопрос и с Фрэнком Гордоном в казначействе, однако Хамфри был категорически против. Похоже, у Фрэнка сейчас слишком много проблем, но он почему-то ничего мне о них не говорил. (Скорее всего потому, что сэр Фрэнк сам о них еще ничего не знал. – Ред.)

В заключение я посоветовал Эплби провести еще одну важную реформу.

Члены парламента, как правило, весьма предвзято относятся к вопросам заработной платы государственных служащих, поэтому любые попытки провести предложения о ее повышении через палату общин встречают ожесточенное сопротивление депутатов. Однако если связать их собственные зарплаты с зарплатами госслужащих соответствующих рангов, то тогда каждый раз, когда они голосуют за очередное повышение зарплаты госслужбе, они автоматически голосуют за повышение своей собственной заработной платы. Аналогичным образом можно связать так же и индексирование их пенсий, что избавило бы нас от многих неприятных моментов.

Этого не делалось, когда я был секретарем Кабинета, потому что предшественник Хэкера опасался слишком частых инфляционных повышений государственных расходов. Я искренне надеюсь, что члены парламента не будут столь эгоистичны, и хотя политики всегда отличались неуемной жадностью, мы, государственная служба, должны стать выше этого и не судить всех по нашим собственным стандартам».

(Продолжение дневника Хэкера. – Ред.)

3 апреля

Сегодня провел на редкость интересную встречу. Присутствовали: сэр Хамфри, Бернард, сэр Фрэнк и Дороти Уэйнрайт. Да, и конечно же, я сам. Что Хамфри лояльный и бескорыстный работник, мне уже понятно. А вот Фрэнк пока вызывает определенные сомнения.

Именно он открыл совещание, заявив, что заработная плата госслужащих упала значительно ниже сравнимых величин в промышленности. Когда же я поинтересовался, какие именно сравнительные величины имеются в виду, он постарался избежать прямого ответа. То есть фактически отмахнулся, с авторитетным видом заметив, что это довольно сложная формула, весьма успешно применявшаяся вот уже несколько лет подряд.

Но оказалось, отмахнуться от меня не так-то просто. Я показал ему несколько конкретных цифр.

– Вот, взгляните-ка. Постоянный заместитель уже получает свыше сорока пяти тысяч в год, а секретарь Кабинета и постоянный заместитель канцлера казначейства – свыше пятидесяти одной тысячи.

Фрэнк снова попытался увильнуть.

– Возможно, вы и правы, – невнятно пробормотал он с неким подобием улыбки.

Это же курам на смех! Ему что, неизвестно, сколько он получает? Или, может быть, случайно слегка подзабыл?

Я повернулся к секретарю Кабинета, сидевшему за столом справа от меня, и попросил высказать свое мнение.

Он был, как всегда, предельно осторожен. И правильно.

– Простите, господин премьер-министр, – с ноткой формальности произнес он, – но мне об этом судить не положено. Я тут лицо заинтересованное. К тому же, за оплату госслужащих отвечает постоянный заместитель канцлера казначейства. Разве нет, Фрэнк?

Прекрасно! По крайней мере, у Хамфри хватило честности открыто признаться в наличии у него личного интереса. Следующей слово взяла Дороти, сидевшая слева от меня.

– Могу я задать вопрос, господин премьер-министр? – спросила она. Я молча кивнул. Она пристально посмотрела на Фрэнка, сидевшего прямо напротив нее. – Скажите, сэр Фрэнк, какие отчисления вы делаете на случай непредвиденного развития событий?

Постоянный заместитель канцлера казначейства был потрясен. Такого вопроса он явно не ожидал, поскольку ему никогда еще не приходилось на него отвечать.

Видя его замешательство, Дороти пояснила свою мысль:

– Ведь руководители высшего ранга в промышленности могут быть уволены. Или потерять работу в результате слияний, или по причине краха их компаний. Ваша же работа, судя по всему, гарантирована со всех сторон и на все сто процентов.

Он снова попытался уклониться от прямого ответа.

– Ну, у нас тоже случаются зигзаги и крутые повороты.

– Интересно, какие? – ледяным тоном поинтересовалась Дороти.

По словам Фрэнка, хотя высшие руководители государственной службы, возможно, и имеют гарантированную работу, но им приходится практически постоянно перерабатывать и испытывать огромное напряжение.

– А в промышленности разве картина иная? – иронически спросила Дороти. Затем бросила на меня многозначительный взгляд и добавила: – Не говоря уж о том, что им приходится принимать решения и выполнять их.

Ее язвительные слова вызвали у Фрэнка яростную вспышку гнева. Даже пухлые щеки заметно побагровели.

– То же самое приходится делать и государственным служащим! – раздраженно парировал он.

– На самом деле? – с откровенной ухмылкой спросила Дороти. – Лично мне всегда казалось, что принимать решения – это удел министров…

– Равно как и нести ответственность, – непроизвольно добавил я.

Фрэнк был в явной растерянности: не знал, отвечать ли на все эти риторические вопросы или лучше не стоит?

– Да, но… видите ли… Конечно же, решения принимают министры, – наконец-то признал он. – Но ведь решать, как конкретно их выполнять, приходится не кому-то иному, а именно нам, государственным служащим!

Тут Дороти нанесла ему нокаутирующий «удар прямо в челюсть», невинно заметив:

– Как секретарше, которая сама решает, в каком формате напечатать деловое письмо шефа?

– Да, – сначала согласился Фрэнк, но тут же передумал. – Нет, конечно же, нет… Мне кажется, сэр Хамфри лучше всех понимает, что, собственно, я имею в виду.

Секретарь Кабинета поднял глаза от пустого листка бумаги, на который он, не произнося ни слова, все это время пристально смотрел.

– Решать тебе, Фрэнк, – медленно протянул он. – Заработная плата работникам госаппарата – это ведь твоя епархия, разве нет?

Дороти передала мне коротенькую записку, в которой было написано: «Как насчет служебного элемента?»

Я бросил на Фрэнка ледяной взгляд.

– Ну а как насчет служебного элемента?

– Служебного элемента? – недоумевающее переспросил он. – Что вы имеете в виду под служебным элементом?

Действительно, а что, собственно, я имею в виду? Или, точнее, что имеет в виду Дороти? Я вроде бы непроизвольно повернулся к ней и жестом показал, что разрешаю ей ответить вместо меня.

– Служебный элемент имеет немаловажное значение для высших категорий государственной службы, поскольку он напрямую связан с почетными наградами, – поняв мой намек, немедленно отреагировала она. – рыцарскими званиями, орденами, медалями…

– В какой-то степени, – осторожно поправил ее Фрэнк.

Дороти снова повернулась ко мне.

– Поэтому, господин премьер-министр, не логичнее ли было бы сравнивать государственных служащих не с промышленными набобами, а, скорее, с руководителями благотворительных организаций? Насколько мне известно, – она вытащила из кипы какую-то бумажку, – да, в настоящее время они получают где-то около семнадцати тысяч.

– Интересное предложение, – не сдержав улыбки, заметил я.

Еще какое интересное! Фрэнк был в состоянии, близком к панике. Хамфри выглядел не намного лучше.

– Не думаю… Но ведь так мы никогда не наберем нужных работников! – возразил Фрэнк голосом, почти на пол-октавы выше обычного. – Моральное состояние государственных служащих упадет до нуля… Не сомневаюсь, секретарь Кабинета полностью со мной согласен.

Но секретарь Кабинета хранил полное достоинства молчание. Я бросил на него вопрошающий взгляд.

– Итак, Хамфри?

– Видите ли, господин премьер-министр, делами оплаты государственных служащих занимается непосредственно постоянный заместитель канцлера казначейства. Поэтому… Фрэнк, по-моему, премьер-министр имеет право получить ответ на свой прямой вопрос.

Фрэнк был просто в шоке. Это было видно невооруженным глазом. Хотя он и попытался выдавить из себя некое подобие улыбки…

Затем мы перешли к следующему пункту в перечне Дороти – индексации пенсий, но не успел я его озвучить, как сэр Фрэнк тут же отмел его в сторону, как не имеющий никакого отношения к делу.

– Договоренности об этом были полностью достигнуты еще несколько лет тому назад.

– Но они имеют значительную ценность, – заметил я.

– Ценность – да. Но довольно скромную, – возразил он.

Я выдернул ту самую бумажку из кипы, которую Дороти специально приготовила для сегодняшнего заседания.

– Вот оценочная стоимость выкупа пенсии постоянного заместителя. Шестьсот пятьдесят тысяч фунтов стерлингов!

Фрэнк снова улыбнулся. На этот раз, скорее, иронически.

– Но это же абсурд!

– А во сколько, интересно, оцениваете ее вы? – спросила Дороти.

Фрэнк был настолько возбужден происходящим, что в запале не удержался от глупости назвать конкретную сумму.

– Где-то около ста тысяч, господин премьер-министр.

Да, такой возможностью грех не воспользоваться.

– В таком случае, Фрэнк, позвольте мне сделать вам предложение, от которого, как принято говорить, нельзя отказаться, – почти торжественно начал я. – Правительство готово выкупить вашу пенсию, равно как и любого государственного служащего, который согласится ее продать, в полном соответствии с вашей оценкой. Мы заплатим вам сто тысяч наличными в обмен за ваши пенсионные права. Договорились?

Фрэнк в этот момент выглядел так, что невольно приходило в голову хорошо известное среди госслужащих сравнение с образом «обезглавленного цыпленка».

– Нет-нет, я имел в виду… то есть я сказал первое, что пришло мне в голову… на самом деле такие расчеты никогда не производились… Во всяком случае, лично мною…

Дороти с олимпийским спокойствием победителя пустила в него очередную стрелу. Естественно, в самую десятку.

– Сумму «650 000 фунтов стерлингов» нам любезно предоставило соответствующее страховое пенсионное общество.

– Возможно, но когда подписывалось соглашение, я абсолютно уверен, сумма была уже совсем иная, – растерянно пролепетал Фрэнк.

Оказывается, у безжалостной Дороти в запасе была еще одна не менее гениальная идея.

– Хорошо. Тогда как насчет использования индексированных пенсий в качестве альтернативы почестям и наградам? Пусть каждый госслужащий сам выбирает форму вознаграждения своего благородного труда: почести или наличные деньги.

– Но это же нелепость, самый натуральный абсурд! – чуть ли не завизжал сэр Фрэнк.

– Интересно, почему? – искренне удивилась Дороти.

Признаться, мне тоже было весьма интересно услышать ответ на этот простой вопрос. Сидевший справа от меня Хамфри молчал, будто набрал в рот воды. Очень, очень необычное для него состояние. Даже Бернард, и тот заметно побледнел. Мне же все это доставляло искреннее удовольствие.

Сэру Фрэнку ничего не оставалось, кроме как попытаться защитить то, что защитить было невозможно.

– Да, но такой выбор поставил бы… э-э-э… поставил бы нас… э-э-э… то есть их в немыслимое положение. То есть, я хочу сказать, как быть тем, кто уже имеет почести и награды?

У Дороти, как и следовало ожидать, имелся на это готовый ответ.

– Очень просто. У них есть логичный выбор: либо отказаться от почестей и наград, либо отказаться от своих индексированных пенсий. – Она слегка наклонилась вперед и одарила секретаря Кабинета обнадеживающей улыбкой. – А что думаете об этом вы, сэр Хамфри? Или, может быть, вы предпочтете, чтобы вас называли мистер Эплби?

Хамфри все это, похоже, нисколько не забавляло. Он явно ожидал от сэра Фрэнка намного большего – ведь под вопрос ставились и его собственная зарплата, и награды! Поэтому он как можно рассудительней сказал, что, по его мнению, сэр Фрэнк достаточно детально занимался этим вопросом.

– Вряд ли достаточно детально, – заметил я. – Послушайте, Фрэнк, а разве вам лично это требование о повышении не сулит, мягко говоря, совсем неплохие доходы?

Сэр Фрэнк чуть не захлебнулся от негодования.

– Господин премьер-министр, дело совсем не в этом, – чуть не плача сказал он. Что предположительно означает «да».

– Значит, лично вы сочтете за честь отказаться от предлагаемого повышения? – ледяным тоном спросила его Дороти.

Фрэнк, казалось, потерял дар речи. А Дороти, не дожидаясь, пока он придет в себя, повернулась к Хамфри.

– Не сомневаюсь, секретарь Кабинета тоже, так ведь, сэр Хамфри?

Мне, конечно, было его искренне жалко: надо же оказаться в такой нелепой ситуации! Он же, запинаясь и спотыкаясь, начал лепетать что-то о прецедентах, о потребностях госслужбы в целом, о долгосрочных интересах… Затем его вдруг как бы осенило.

– Да! – воскликнул он. Причем уверенно и твердо. – Да, сочту за честь отказаться от этого повышения, если и только если правительство будет убеждено, что высшие руководители должны получать меньше своих подчиненных, и что Кабинет распространит этот принцип на себя самих и своих младших министров.

Таких намерений у меня, естественно, никогда не было, да и не могло быть. Да и в любом случае, зачем мне загонять в угол Хамфри, который в данном вопросе проявил лояльность и фактически выступил на моей стороне? Поэтому я поблагодарил присутствующих и разрешил им всем, кроме Хамфри, с которым хотел переговорить, так сказать, в частном порядке, считать себя свободными.

Меня интересовало личное мнение секретаря Кабинета, не слишком ли мы круто обошлись с Фрэнком.

– Наоборот, господин премьер-министр, – решительно возразил он. – Ему пришлось отвечать на вопросы в высшей степени правильные и исключительно по существу дела. Хотя, признаться, быть не совсем лояльным по отношению к своим коллегам не соответствует ни моему духу, ни моим принципам.

Сразу видно, что он никогда не был членом Кабинета министров.

5 апреля

Сегодня наконец-то снова проявился Хамфри. Оказывается, он был очень занят подготовкой нового и намного более скромного предложения о повышении заработной платы госслужащим и горит желанием объяснить, что к чему.

– Видите ли, господин премьер-министр, – войдя в кабинет, с порога заявил он мне. – Собственно говоря, я всегда считал требования казначейства чрезмерными и не отвечающими стратегическим интересам страны. Особенно в период всеобщей финансовой напряженности. Они прекрасны для государственных служащих, кто ж будет спорить, однако совсем не то, что может рекомендовать секретарь Кабинета, исходящий из высших интересов Британии. Именно поэтому мы не позволяем постоянному заместителю канцлера казначейства стать главой государственной службы!

Что ж, намек более чем прозрачен.

Затем он познакомил меня с заметно более скромным предложением, которое предполагает повышение заработной платы госслужащим на 11 с чем-то процентов в течение двух лет, то есть в среднем чуть меньше 6% в год.

Это же совсем другое дело! Такое не грех и одобрить. Хотя Хамфри меня об этом даже не просил. Добавил только, что низшие категории государственных служащих должны пройти надлежащие процедуры, а требования Ассоциации следует рассмотреть особо, быстро и с соблюдением полной конфиденциальности.

Причина данной просьбы заключается в том, что Хамфри опасается, как бы его схема не привела к обратным результатам. Ведь большинство ее членов могут потребовать намного большего. Уверен, он прав – Фрэнк не должен это видеть, именно поэтому Хамфри хочет, чтобы об этом не знала ни одна душа. Даже политические советники…

Лично меня все это полностью устраивает (если, конечно, ему удастся убедить своих коллег согласиться на столь небольшое повышение – какие-то 6%). Хамфри утверждает, что с этим не будет проблем, если я гарантирую свою помощь и поддержку в вопросе конфиденциальности. Конечно же гарантирую, в таком вопросе разве можно мелочиться?

Оставалась всего одна, но весьма существенная проблема – парламент! Заднескамеечники буквально сатанеют, когда госслужащим повышают зарплату. Впрочем, у Хамфри и на этот случай имелось вполне приемлемое решение. На мой взгляд, просто великолепное решение! Включающее масштабную реформу, которая ни у кого не вызовет никаких возражений. (Под словами «ни у кого» Хэкер, само собой разумеется, имел в виду не британскую общественность, а палату общин – Вестминстер и государственную службу – Уайтхолл. – Ред.)

– Господин премьер-министр, если «привязать» заработную плату членов парламента к соответствующим рангам государственных служащих, то тогда им не придется голосовать против повышения своей собственной зарплаты. Каждый раз, когда ее повышают госслужащим, повышают и им тоже. Автоматически! А если то же самое проделать и с индексацией их пенсий, то будет еще лучше.

– Естественно, будет, – не раздумывая, согласился я. – Великолепно, просто великолепно! Благодарю вас. – В каком-то смысле сейчас сэра Хамфри вполне можно было бы назвать источником здравого смысла и истинного бескорыстия. – Хамфри, как вы считаете, к какому рангу госслужащих следовало бы «привязать», например, заднескамеечников?

– На мой взгляд, к старшему консультанту.

– Да, но не слишком ли это для них мало? – удивленно спросил я.

– Дело в том, господин премьер-министр, что заднескамеечники и сами не очень-то велики, – ответил он, и в его глазах промелькнул какой-то хитрый огонек.

– Ну а к чему «привязывать» членов Кабинета?

– Может, к главным личным секретарям постоянных заместителей? – предложил он.

– А премьер-министра?

– Премьер-министра? – Хамфри ненадолго задумался. – Ну, поскольку в настоящее время вы получаете даже меньше меня, то… то, мне кажется, вас лучше всего «привязать» к рангу постоянного заместителя. Кроме того, вы, как и я сам, можете иметь индексированную пенсию. Которую можно исчислять не на основе лет, проведенных вами на посту премьер-министра, а как если бы вы выполняли эту работу всю свою жизнь, и данная сумма стала бы вашим выходным пособием при уходе в отставку.

Что ж, вполне приемлемое предложение, ничего не скажешь. Я искренне поблагодарил его.

– Не стоит благодарности, – отмахнулся он. – Это же самое обычное партнерство, не более того.

– Безусловно, – согласился я. – Самое настоящее партнерство!

– Да, господин премьер-министр.

Какой же он все-таки замечательный человек. Во всяком случае, в душе.

6 Победа ради демократии

10 апреля

Сегодня вечером у нас в Номере 10 была дружеская вечеринка. Среди множества гостей оказался и американский посол – очень высокий, дородный и на редкость приветливый парень с бокалом «перье» в руках, который поймал меня в желтой зале с колоннами и прижал к одной из них.

У меня не оставалось иного выхода, кроме как бодрым тоном поинтересоваться, как там у них дела в Белом доме.

Его ответ трудно принять за угрозу, и тем не менее…

– Ходят слухи о планах отменить «трайденты», а также о хорошо известной вам продуктовой войне… э-э-э… дружеском соперничестве со стороны наших европейских друзей, которое может взорвать весь наш североатлантический союз!

Мимо нас проходила одна из наших милых дам среднего возраста в белом фартучке, держа в руках элегантный серебряный поднос с наполненными бокалами. Я взял себе «скотч», американский посол, со свойственной им всем категоричностью, отказался.

– Конечно, это всего лишь слухи, – продолжил он и, помолчав, добавил: – Лично мне трудно поверить, что британское правительство способно решиться на отмену «трайдентов», но на вас, как нам известно, оказывается давление…

Вообще-то это давление с целью отмены «трайдентов» исходило в основном от меня. Хотя я тоже не очень-то кривил душой, когда смело заявил, что давление – неизбежная часть любого дела. Разве нет?

– Возможно, и да, но вот Белый дом специально попросил меня передать вам, так сказать, в неофициальном порядке, что все это может создать определенные проблемы. Американские оборонные отрасли, как вам, очевидно, известно, являются одними из крупнейших спонсоров вашего партийного фонда.

Вот именно нечто подобное и предсказывал Хамфри. Ничего нового.

– На самом деле? – спросил я, как будто для меня это была новость.

Посол придвинулся ко мне еще ближе, почти вплотную. Не сомневаюсь, хотел придать нашей беседе большую конфиденциальность, но на самом деле выглядело это скорее угрожающе. Тем более, что он не сказал, а чуть ли не прошептал мне на ухо:

– Имейте в виду, Белый дом пойдет на многое, чтобы не допустить этой отмены. На очень многое!

Та же самая милая дама снова дала мне возможность сделать паузу и подумать – проходила мимо с серебряным подносиком, на этот раз с набором крошечных канапе. Я взял два – один с копченым лососем и один со спаржей. Затем, попробовав оба, довольно произнес:

– Восхитительно, ну просто восхитительно!

И жестом предложил послу тоже присоединяться. Он снова молча покачал головой.

– Можете передать Белому дому, что довели до моего сведения суть вопроса, – как можно увереннее сказал я.

– Неофициально? – Он бросил на меня вопросительный взгляд. Затем, видимо, приняв мое молчание за согласие, хотя в это время я как раз прожевывал последний кусок канапе, продолжил: – Прекрасно. Но дело в том, что у нашего госдепа и Пентагона есть и иные, не менее серьезные проблемы.

– Интересно, какие?

И чем это мне удалось так раздосадовать американцев? Ума не приложу…

Посол сначала сделал глоток «перье» из своего бокала, а затем со значительным видом спросил:

– Какие? Скажите, вам что-нибудь известно о так называемой проблеме Восточного Йемена?

Честно говоря, никогда о такой даже не слышал. Но уверенно заявил, что конечно же известно. Большая проблема…

Мой ответ, похоже, вызвал у посла большое удивление.

– Надеюсь, не в данный момент, господин премьер-министр?

– Конечно же не в данный, – торопливо согласился я. – Но потенциально вполне…

– Точно! – Эта тема его явно интересовала. – И, само собой разумеется, вы в курсе вопроса об острове Святого Георгия?

Еще одно место, о котором я никогда ничего не слышал.

– Остров Святого Георгия? – переспросил я, сделав вид, будто знаю, но не тороплюсь раскрывать свои карты.

Судя по всему, ввести американского посла в заблуждение мне не удалось.

– Это часть вашего британского Содружества, – с довольной улыбкой объяснил он.

– Ах, тот остров Святого Георгия! – воскликнул я, как если бы все вокруг знали, что их было по меньшей мере два. – И в чем же там дело?

– Видите ли, – с озабоченным видом начал посол. – Не исключено, что коммунисты могут попытаться его захватить…

А вот это уже серьезно!

– На самом деле? – приняв не менее озабоченный вид, спросил я. – Что ж, придется срочно переговорить с нашим министром иностранных дел.

– Думаете, поможет?

Откуда мне знать? Во-первых, я понятия не имел, что именно для этого требуется, и во-вторых, разговоры с Дунканом все равно никогда ни к чему не приводили. Поэтому я постарался, грубо говоря, увильнуть от прямого ответа.

– Ну, не сам по себе разговор, конечно, но…

– Белый дом, – перебил меня посол, – Белый дом обеспокоен тем, что ваш МИД может не проявить достаточной твердости. Что он будет просто сидеть и, так сказать, созерцать. По нашему мнению, в нем полным-полно «розовых» и даже предателей.

Его слова вызвали у меня невольную улыбку.

– Они там у вас читают слишком много бульварных газет… Вернее, детективных историй. – Моя ошибка. Прямо по Фрейду…

– То же самое говорил им и я, – со вздохом согласился посол. – Но в Пентагоне мне ответили, что им приходится читать слишком много секретов НАТО в русских досье. Господин премьер-министр, Белый дом будет весьма огорчен, если «красным» удастся прибрать к рукам такую стратегически важную военно-морскую базу, как на Святом Георгии. – Вот оно, значит, в чем дело! В стратегически важной военно-морской базе!

– Поговаривают даже о возможном введении тарифов на импорт британских автомашин, – продолжил он. – Короче говоря, больше никаких «ягуаров» на территории США.

Он все-таки на самом деле мне угрожает! Причем перебить его оказалось невозможным.

– Лично я, само собой разумеется, против, но… но кто я такой по сравнению с ними? Кроме того, Белый дом вполне может захотеть обложить налогом американские инвестиции в британскую экономику. Кто знает? Что неизбежно скажется на вашем фунте стерлингов. Не в сторону укрепления, как вы понимаете. Также уже ходят слухи о возможном демонтаже нашего суперсекретного радарного центра в Четленхэме, а вместо него будет срочно усовершенствован наш подслушивающий пост в Испании. В результате чего Британия может лишиться престижных «президентских визитов» в Европу.

Последняя угроза была не только унизительной, впрочем, как и все предыдущие, но, похоже, пахла явной катастрофой (поскольку была бы унизительной лично для Хэкера – Ред.). Я буквально остолбенел. Был не в состоянии произнести ни слова.

– Вместе с тем, однако, – продолжал посол, возможно, неверно приняв мое упорное молчание за признак некой контругрозы (Хэкер всегда славился своим умением принимать желаемое за действительное – Ред.), – как я уже говорил, лично я никогда не хотел и не собираюсь рекомендовать такого рода репрессалии против нашего верного друга и старого союзника.

О ком это он?

– Кого вы имеете в виду? – озадаченно спросил я.

– Как кого? Вас, конечно, господин премьер-министр.

Мне вдруг захотелось срочно переговорить с кем-то из двухсот других гостей, но посол решительно взял меня за руку.

– Да, кстати, насколько мне известно, ваш человек в ООН не собирается поддерживать резолюцию арабов, осуждающую Израиль. Если это на самом деле так, то Белый дом хватит удар. Не забывайте: свобода и демократия превыше всего!

Кто ж будет возражать? Естественно, свобода и демократия превыше всего. Так считает или должен считать любой здравомыслящий человек. Но какое отношение ко всему этому будет иметь резолюция ООН? Этого точно не знает никто! Впрочем, беседа с американским послом оставила у меня тревожный осадок. Надо срочно переговорить с Дунканом. Завтра же.

11 апреля

Ночь провел почти без сна, и виной всему этот чертов разговор с этим чертовым американским послом. Сегодня утром первым делом поделился своими опасениями с Бернардом. Попросил его объяснить, что это еще за большая проблема у нас с Восточным Йеменом. Сначала он только хмыкнул, но затем пообещал, что попытается выяснить. Я также сообщил ему об обеспокоенности Белого дома в отношении острова Святого Георгия и о том, что США не ожидают от нашего МИД никакой практической помощи, так как, по их мнению, в нем «полным полно розовых и даже предателей».

– Это не так! – возмущенно возразил Бернард. – Во всяком случае, не полным полно.

Мой главный личный секретарь снова пообещал договориться с министром иностранных дел сегодня же во второй половине дня.

– Пусть он сам разберется со всем этим. В конце концов, они же на нашей стороне.

– Кто они? – недоуменно спросил я.

– Как кто? Американцы, конечно, – удивленно подняв брови, ответил Бернард.

– Ах, эти… Мне почему-то показалось, вы имели в виду наш МИД.

(Поскольку в силу определенных обстоятельств в тот день министр иностранных дел Дункан Шорт не смог встретиться с ПМ, эта встреча была перенесена на следующее утро. Такими «определенными обстоятельствами» стал тот факт, что сразу же после получения настоятельной просьбы главного личного секретаря ПМ о срочной встрече, во второй половине того же дня состоялась другая, не менее срочная встреча между сэром Ричардом Уортоном, новым постоянным заместителем министра иностранных дел, и сэром Хамфри Эплби. Краткое изложение их беседы нам посчастливилось обнаружить среди личных записей сэра Хамфри. – Ред.)

«Дик Уортон из МИДа пришел ко мне в офис, чтобы, как он выразился, срочно переговорить об очень важной проблеме. Он выглядел на редкость обеспокоенным. Интересно, почему. Ведь, как лично мне казалось, Дункан буквально „ест из его рук“.

Впрочем, Дик сразу же развеял мои сомнения, подтвердив, что его министр действительно полностью приручен и что вся проблема в том, что ПМ, похоже, перестает полностью доверять рекомендациям Дункана. Более того, не исключено, что Хэкер начинает ставить под вопрос даже саму внешнюю политику МИДа.

По мнению Дика, если Кабинет начнет проводить свою собственную внешнюю политику, это приведет к полнейшему абсурду. Страна не может иметь две внешние политики!

Действительно, к глубочайшему сожалению, наш ПМ находится под сильным влиянием Белого дома. За исключением вопроса о „трайдентах“, в котором ему следовало бы с ними скорее соглашаться, чем противостоять.

Дик также сообщил мне о двух надвигающихся проблемах, в решении которых ПМ не помешало бы определенное наставничество.

1. Остров Святого Георгия. Прежде всего, Дику пришлось напомнить мне, где он, собственно, расположен. Оказалось, это один из тех маленьких островков в Индийском океане, которые остались в составе Британского содружества даже после получения ими независимости. Для него характерна демократическая форма правления. Регулярно проводятся свободные выборы, но в горах по-прежнему господствуют отряды красных партизан, которые, судя по сообщениям, постоянно планируют перевороты марксистского толка.

В общем-то, время от времени такое случается, ничего особенного, но на этот раз, по словам Дика, партизаны ожидают помощи от Восточного Йемена или, если называть вещи своими именами, народно-демократической республики Восточного Йемена. Хотя… Если говорить еще точнее, все народно-демократические республики по сути являются не более, чем коммунистическими диктатурами.

Этим партизанам оказывают поддержку Советы и Ливия. Что же касается нашего МИДа, он намерен оставаться в стороне, потому что:

(а) если мы влезем в эту кашу, то неизбежно растревожим множество приграничных африканских государств;

(б) в данный момент времени нам не стоит вызывать антагонизм Советов;

(в) мы только что заключили крупный контракт на строительство нового аэропорта и портовых сооружений на острове Святого Георгия;

(г) нам, в общем-то, все равно, кто победит: демократы или марксисты. Особого значения это для нас не имеет.

Потенциальные проблемы с ПМ: он вполне может впасть в патриотический раж а ля Черчилль. Даже ни с того ни с сего затеять какую-нибудь глупейшую кампанию в защиту демократии. С него станется…

Решение МИДа: премьер-министру следует объяснить, что, как только мы влезем во внутренние склоки других стран, нам придется ходить по тонкому льду. Очень тонкому льду. Судя по всему, это, наконец-то, дошло даже до нашего министра иностранных дел. Слава Богу…

2. Буквально на прошлой неделе израильтяне совершили вооруженное нападение на Ливан. Акция проводилась в отместку за произведенный накануне Организацией Освобождения Палестины (ООП) взрыв бомбы в Тель-Авиве.

Арабы выдвинули в ООН резолюцию с гневным осуждением Израиля. Естественно, мы будем голосовать на стороне арабов. Хотя, по твердому убеждению ПМ, нам следует воздержаться. Его аргументация, предоставленная министру иностранных дел, хотя и вызывает немало вопросов и сомнений, состоит приблизительно в следующем:

(а) на этот раз ООП начала первой;

(б) виноваты обе стороны;

(в) не следует забывать об интересах американцев;

(г) могут пострадать мировые святыни.

Потенциальные проблемы с ПМ: ему, как и всем обитателям Номера 10, очень хочется играть заметную роль на мировой арене. Однако людей, играющих роли на сцене, обычно называют актерами, и все, что от них требуется, это выглядеть достаточно правдоподобно, быть трезвыми и в правильном порядке произносить фразы, данные им режиссером. Те же, кто пытается произносить свои собственные, обычно долго там не задерживаются.

Решение МИДа: ПМ пора понять, что его главная роль во внешних отношениях ограничивается выражением максимального радушия и гостеприимства, а также присутствием на торжественных церемониях».

(Продолжение дневника Хэкера. – Ред.)

12 апреля

Моя вчерашняя встреча с Дунканом была загадочным образом перенесена на сегодня. На этот раз он явился ко мне на Даунинг-10 с самого утра.

Первым делом я сообщил ему, что позапрошлым вечером имел неофициальную беседу с американским послом.

– Интересно, о чем? – почему-то нервно спросил он.

Я откинулся на спинку стула и бросил на него пристальный взгляд.

– Дункан, что вам известно об острове Святого Георгия?

Его глаза забегали из стороны в сторону.

– А вам, господин премьер-министр?

Не знаю, известно ли ему что-нибудь существенное или он, как и я, не собирался раскрывать карты. Во всяком случае, раньше времени…

– Вы же министр иностранных дел, не я! – не скрывая несколько нарочитого возмущения, осадил его я. – Как по-вашему, существует ли там реальная угроза коммунистического переворота?

Дункан по-прежнему выглядел, словно загнанный кролик.

– Он что, так и сказал?

– Нет, но открытым текстом намекнул. – ответил я и стал ждать ответа Дункана.

На этот раз он, похоже, решил занять твердую позицию.

– Нет, – категорически заявил он. – Такой угрозы не существует. Вообще!

– Вы уверены?

Мне нужны были абсолютные заверения. В конечном итоге я, конечно же, получил их, однако уверенней себя почему-то не почувствовал.

– Конечно. Иначе мои сотрудники поставили бы меня в известность, господин премьер-министр.

– А вы уверены, что они обо всем ставят вас в известность? – не без сарказма поинтересовался я.

– Да, обо всем, что, по их мнению, мне следует знать.

– Именно этого я и опасался, Дункан. А вот Белый дом этот вопрос очень и очень беспокоит, и сейчас совсем не время их раздражать.

– Но у нас все под контролем, господин премьер-министр, можете не сомневаться, – довольно уверенно заявил он.

– Чемберлен тоже не сомневался, что Гитлер у него под контролем, – напомнил я Дункану. – А Иден был уверен, что Насер под полным контролем у него.

Дункан тут же встал на защиту своего МИДа. Причем весьма воинственно, поскольку искренне полагал, что атака – лучший способ обороны.

– Не хотите ли вы сказать, что МИД не знает, что делает?

– Нет-нет, – осторожно ответил я, стараясь ненароком его не обидеть. – Я хочу сказать, МИД может не давать нам знать, что он делает.

По мнению Дункана, подобное обвинение просто абсурдно.

– Лично я получаю исчерпывающие ответы на любой вопрос, который я задаю.

– А как насчет ответов на вопросы, которые вы не задаете? – поинтересовался я.

– Таких как?…

– Таких как насчет острова Святого Георгия, например.

Он пожал плечами.

– Ну… таких я обычно не задаю.

– Так задайте, пожалуйста, – попросил я. – Хотя бы лично для меня. Ну как, договорились?

Можно подумать, он сделает это лично для меня! Он ведь никогда не простит меня. (Хотя бы за то, что Хэкер стал премьер-министром! – Ред.) Несмотря на твердое обещание сделать это лично для меня, выглядел Дункан так, будто ему совсем не хотелось спрашивать своих коллег о ситуации на острове Святого Георгия. Впрочем, он тут же счел своим долгом предостеречь меня.

– Только не забывайте, господин премьер-министр, как только мы влезем во внутренние склоки других стран, нам придется ходить по тонкому льду. Очень тонкому льду.

Покончив, как мне казалось, с этой проблемой, я перешел к другому вопросу, который в неофициальной беседе со мной поднял американский посол. Правда ли, спросил я Дункана, что сегодня вечером в ООН мы собираемся голосовать против Израиля?

– Естественно, – не раздумывая, ответил он слегка удивленным тоном.

– Интересно, почему?

– Они бомбили ООП.

– Да, но ООП бомбила Израиль.

– Да, но Израиль сбросил больше бомб, чем ООП.

– Но ООП была первой.

Он хотел что-то ответить, но мне все это уже начинало надоедать, поэтому я остановил его.

– Лично мне кажется, что, в любом случае, в равной степени виноваты обе стороны.

– Это не соответствует моему представлению, – решительно возразил Дункан.

Так или иначе, но я окончательно устал от всех этих «за» и «против». Мне нужны простые и неопровержимые факты.

– В этом вопросе американцы оказывают на меня сильное давление. Я хочу, чтобы во время сегодняшнего голосования мы воздержались.

Дункан нахмурился.

– Вряд ли мы сможем пойти на это. МИД этого не допустит.

Я потерял терпение.

– Интересно, кто здесь для чего: они, чтобы выполнять наши инструкции, или мы, чтобы выполнять их?

– Стоит ли задавать такие вопросы, – парировал Дункан.

Судя по всему, это один из тех вопросов, которые он задает себе все время.

14 апреля

Прошло уже целых два дня, а от Дункана никакого ответа. Меня это начало раздражать. После обеда я срочно пригласил к себе Хамфри, чтобы обсудить с ним некоторые вопросы нашей внешней политики. Чего мы с ним, признаться, давно не делали.

Мы сидели у камина в моем кабинете и пили кофе. Никакой повестки дня не было, я просто хотел поговорить на разные темы. Хотя пару полезных уроков из нашей беседы я, тем не менее, извлек.

– Внешняя политика – на редкость сложное дело, Хамфри, вы не находите? – начал я.

– Безусловно, господин премьер-министр. – Он взял с тарелки шоколадный бисквит. – Именно поэтому мы оставляем ее целиком и полностью на усмотрение МИДа.

Я тут же учуял в этом что-то подозрительное!

– Значит… значит, они знают, что делают? – как бы ненароком поинтересовался я.

Он довольно усмехнулся.

– Если не знают они, то тогда кто?

Это не ответ. Во всяком случае, на мой вопрос. Тогда я заметил, что меня беспокоит проблема с американцами. Но для Хамфри, похоже, такой проблемы вообще не существовало.

– Что ж, американцы всегда беспокоили и беспокоят всех нас, – ответил он. И откровенно равнодушно усмехнулся.

Честно говоря, меня не могут не беспокоить антиамериканские настроения, медленно, но неуклонно зреющие в определенных, весьма влиятельных, кругах Лондона – прежде всего в Уайтхолле. И Хамфри вряд ли удастся так легко избавить меня от этого гнетущего беспокойства. Он ведь прекрасно знает, что если я хочу добиться отмены огромного оборонного заказа на «трайденты», мне, хочешь не хочешь, придется мириться с этим беспокойством. По меньшей мере, в ближайшие несколько месяцев.

Конечно же, мне прекрасно известно, что именно секретарь Кабинета может мне предложить не отменять «трайденты»! Он достаточно часто и вполне недвусмысленно излагал свою точку зрения, и, более того, у меня есть определенные подозрения, что Хамфри делает все возможное, чтобы не допустить реализации моих намерений в этом немаловажном вопросе. Возможно, именно с этим связано и его откровенное нежелание помогать мне с новой американской проблемой.

Тем не менее, я по-прежнему полон решимости отменить «трайденты». И значит, мне надо самым тщательным образом проследить за тем, чтобы мы, упаси господь, никоим образом не разочаровали американцев. Ни намеренно, ни по воле обстоятельств!

Поэтому я сразу же перешел к делу.

– Кстати, американский посол упоминал об острове Святого Георгия, – как бы невзначай заметил я.

Секретарь Кабинета изобразил искреннее удивление.

– На самом деле?

– Хамфри, скажите честно… Вам известно, что именно происходит в той части света?

– В какой именно части света, господин премьер-министр? – поинтересовался он, глядя на меня своими невинными голубенькими глазками.

Черт его побери, неужели он догадывается, что я просто не знаю, где конкретно все это происходит?

И тем не менее, я по-прежнему не хотел признаваться в этом.

– В той! – упрямо ответил я. – В той самой, где находится остров Святого Георгия.

– Это в какой?

Пришлось пойти дальше.

– Хамфри, если вы не знаете где, советую вам взглянуть на карту.

– Да нет же, господин премьер-министр, я знаю.

– Прекрасно. Значит, мы оба знаем, – примирительно сказал я. Хотя полной уверенности, что он мне поверил, у меня не было. Но, как мне кажется, я в какой-то мере компенсировал это, сообщив ему, что американцы опасаются захвата острова марксистскими группировками. Странно, но его это ничуть не удивило. Неужели ему уже все известно?

– Они считают, с этим надо что-то сделать, – продолжил я. Секретарь Кабинета только хихикнул и печально покачал головой.

– Тут нет ничего смешного, Хамфри, – с упреком произнес я.

– Само собой разумеется, господин премьер-министр. Скорее, больше трогательного.

Господи, иногда он говорит с таким чувством превосходства, что мне хочется свернуть ему шею!

– Ничего смешного! – не скрывая раздражения, повторил я.

Улыбка моментально слетела с его лица.

– Конечно же, ничего, господин премьер-министр! – с подчеркнутой готовностью согласился он.

– Это одна из стран Британского Содружества. Причем с демократической формой правления.

– Да, конечно, господин премьер-министр, но как только мы влезем во внутренние склоки других стран, нам придется ходить по тонкому льду. Очень тонкому льду.

Наконец-то он проговорился, и теперь у меня были исчерпывающие доказательства того, что наша беседа не стала для него сюрпризом. Ведь то же самое сказал мне наш министр иностранных дел. Слово в слово!

Что ж, значит, пора переходить к проблеме с Израилем. Мое мнение заключалось в следующем: виноваты в равной степени обе стороны, трагическая ситуация на Ближнем Востоке – прямой результат определенного исторического развития, следовательно, с моральной точки зрения, мы не вправе осуждать никакую из сторон, следовательно, не осуждаем ни ту, ни другую.

Хамфри, естественно, не согласился, что не стало для меня большим сюрпризом.

– В общем-то, это прежде всего вопрос о поддержании добрых отношений с арабами, господин премьер-министр. Сила ислама, нефтяные поставки… Сами понимаете…

Я, как мог, постарался его убедить.

– Хамфри, неужели вам непонятно? Ведь речь идет о праведном и неправедном!

Мои проникновенные слова его заметно потрясли.

– Только, ради всего святого, постарайтесь не допустить, чтобы это дошло до ушей нашего МИДа, господин премьер-министр, – с неожиданной агрессивностью посоветовал он.

У меня вдруг возникло непреодолимое желание преподать ему урок истории. И прежде всего напомнить, что мы, британцы, являемся знаменосцами демократии. Что мы не даем погаснуть факелу свободы. Что нашей прямой обязанностью, нет, скорее, даже нашим святым долгом является оказывать всемерное сопротивление агрессорам и тиранам, всеми доступными способами обеспечивая закон, порядок и непререкаемое главенство справедливости. Мы – избранные хранители цивилизации! (Видимо, это и был один из приступов «а ля Черчилль», которых сэр Хамфри Эплби всегда так опасался. – Ред.)

Как ни странно, но Хамфри со мной согласился. Целиком и полностью! Еще бы! А куда ему деваться? Более того, он предложил некий компромисс: если я буду настаивать на беспристрастном подходе, МИД может согласиться на то, чтобы мы воздержались при голосовании по израильскому вопросу, но только при условии, что мы дадим согласие на выступление нашего представителя в ООН с резкой критикой сионизма.

Лично мне такое предложение не очень понравилось.

– А почему бы нам вместо этого не выступить в защиту мира, гармонии и доброй воли?

– Да, но это выглядело бы в высшей степени необычным! – возразил Хамфри, удивленно подняв брови. – ООН традиционно является общепринятым форумом для выражения международной ненависти.

Невероятно! Неужели ему это кажется нормальным? Если да, то, очевидно, исходя из предположений, что возможность выражать ненависть в контролируемой обстановке позволяет «выпускать пар» и, соответственно, делает ненужными агрессию и войну. Но поскольку уже сейчас каждый день в разных частях света бушуют что-то около шестидесяти-семидесяти войн между государствами – членами ООН, лично мне по-прежнему кажется, что поощрять ненависть – не самое продуктивное занятие.

Впрочем, секретарь Кабинета, похоже, и не думал менять свой подход к вопросу о защите демократии на Святом Георгии. Не поленился даже отпустить пару колкостей относительно «развевающихся знамен и горящих факелов», а затем довольно категорично заявил, что защиту демократии нельзя считать приоритетом, если она наносит вред интересам Британии, раздражая тех, кого мы хотели бы видеть среди своих друзей.

Его откровенность вызвала у меня что-то вроде шока. Ведь точно так же Чемберлен – и, соответственно, наш МИД – «умиротворял», то есть ублажал Гитлера!

Более того, к моему глубочайшему изумлению, Хамфри стал на защиту таких, с позволения сказать, умиротворителей или, точнее сказать, ублажателей.

– Они были абсолютно правы. Чего, собственно, мы достигли через шесть лет кровавой бойни? Бросили Европу в объятия коммунистической диктатуры вместо фашистской диктатуры! Только и всего! Ценой миллионов человеческих жизней и колоссальной разрухи! Вот что нередко происходит, когда не прислушиваются к мнению нашего МИДа.

Думаю, это одна из наиболее шокирующих вещей, которые Хамфри когда-либо осмеливался мне говорить. Во всяком случае, таким открытым текстом. И хотя, в каком-то смысле, может, он и прав, такое бросает тень на все, что нам дорого.

Я решил бросить ему вызов.

– Хамфри, значит, вы хотите сказать, что Британия не должна выступать на стороне закона и справедливости?

– Нет-нет, господин премьер-министр, конечно же, должна! – с чувством произнес он. – Просто нам не следует допускать, чтобы это оказывало негативное воздействие на нашу внешнюю политику, только и всего.

Да, наш секретарь Кабинета абсолютно аморален. Увы, это факт.

– Хамфри, мы должны всегда, понимаете, всегда выступать в защиту слабых против сильных. Это наш святой долг!

– На самом деле? – не скрывая ехидства, спросил он. – Тогда почему же мы не посылаем наших солдат в Афганистан воевать против русских агрессоров?

Но это же удар ниже пояса! Так нечестно… Поэтому я счел ниже своего достоинства ему отвечать. К сожалению, русские пока еще слишком сильны. Но поскольку ценность моей аргументации оставалась непоколебимой, я дал указание Хамфри незамедлительно отправить демократически избранному премьер-министру острова Святого Георгия заверения, что Британия решительно выступает на его стороне.

От удивления Хамфри даже встал со стула.

– Может, вы хотите сначала обсудить этот вопрос с министром иностранных дел?

– Да, конечно же, он будет поставлен в известность. Если именно это вы имеете в виду, – холодно ответил я и жестом показал ему, что он может идти. Куда хочет…

После чего сразу же вызвал Бернарда и смущенно – другого выхода все равно не было, – попросил показать мне, где, собственно, находится этот чертов остров Святого Георгия.

К моему нескрываемому удовольствию и, честно говоря, облегчению оказалось, что он тоже ничего не знает об этом.

– Э-э-э… – сначала промямлил он, а затем, как я и ожидал, предложил: – Может, попробуем найти его на глобусе? Насколько мне известно, один из них имеется в вашем секретариате.

Мы торопливо спустились вниз по спиральной лестнице, стены вдоль которой были украшены фотографиями бывших премьер-министров, и вошли в секретариат. Там суетились несколько мелких клерков, но не было ни одного из моих личных секретарей, слава богу, кроме Люка, моего личного секретаря по иностранным делам. Высокий подтянутый блондин, абсолютно арийского типа. Его вполне можно было бы назвать весьма привлекательным, если бы не его откровенно высокомерный вид и покровительственные манеры, что совсем не подходит молодому человеку, которому еще нет сорока.

Когда мы вошли, он тут же встал. Как всегда, в безупречном, идеально отглаженном двубортном пиджаке из серой фланели. Я пожелал ему доброго дня. Он ответил мне тем же.

Мы с Бернардом направились прямо к большому глобусу, стоявшему в углу, и там мой главный личный секретарь, не особенно раздумывая, ткнул пальцем в крошечное пятнышко недалеко от Персидского залива, в самой середине Аравийского моря, составляющего часть Индийского океана.

– Для Запада Персидский залив – это нечто вроде дороги жизни, – почти торжественно произнес Бернард. – А теперь, господин премьер-министр, взгляните, пожалуйста, вот сюда, – продолжил он, указывая на большой земляной массив, лежавший к северу от Аравийского моря. – Это Афганистан, контролируемый в данное время Советами. Ну а если Советам вдруг удастся захватить и Пакистан…

– Это им вряд ли удастся сделать, – неожиданно тихим, спокойным голосом перебил его Люк. Повернув голову, я не без некоторого удивления увидел, что он стоит рядом с нами у глобуса. Прямо за моей спиной.

– Но если им все-таки это удастся, – упрямо продолжил Бернард, тыкая пальцем в Пакистан, расположенный на побережье к югу от Афганистана и к северу от Аравийского моря, – то тогда под контролем Советов окажется и Персидский залив, и Аравийское море, и практически весь Индийский океан. А коммунистам, надо заметить, всегда очень хотелось иметь то, что они называют «морской порт в теплых водах».

Люк одарил Бернарда покровительственной улыбкой.

– Никакого риска. На оккупацию Пакистана они не решатся. К тому же, вот тут базируется американский военно-морской флот. – Он ткнул пальцем в Индийский океан. – На постоянной основе.

Я снова повернулся к Люку и попросил его объяснить мне, с чего бы это американцев так волнует остров Святого Георгия. Из-за угрозы партизан, которых поддерживают Ливия и Советы?

По мнению Люка, нам не следует забывать, что в случае нашего вмешательства немало приграничных стран, которые граничат также и с Индийским океаном, – он привлек мое внимание к Восточно-Африканскому побережью, – могут почувствовать себя смертельно обиженными.

– Они что, так симпатизируют коммунистическим партизанам? – спросил я.

– Им проще не обращать на них внимания, – невозмутимо ответил Люк. – Кроме того, они сами начинали как коммунистические группировки. Так что можно смело утверждать, что население Святого Георгия поддерживает партизан.

– И кто же это так смело утверждает?

– Партизаны, – коротко ответил Бернард.

По мнению Люка, поскольку с указанными прибрежными африканскими странами нас связывают значительные объемы торговли, нам ни в коем случае не следует их хоть как-либо огорчать. А на мой законный вопрос, не следует ли нам защищать свободу и демократию на острове Святого Георгия, он, с трудом удержавшись от ироничного смешка, вежливо объяснил, что все далеко не так просто, и что с точки зрения МИДа нам лучше всего вообще ничего не делать. Но ведь наш МИД всегда рекомендует нам ничего не делать. Это их практически неизменная точка зрения на все мыслимые и немыслимые международные проблемы.

А у Люка хватило бестактности прочитать мне коротенькую лекцию о мирном сосуществовании! Сказал, что американцы тоже вполне способны быть чересчур агрессивными. Естественно. Кто ж этого не знает? Кроме того, он счел возможным привести точку зрения постоянного заместителя министра, что прямой противоположностью мирного сосуществования является воинственное сосуществование. Старая, как мир, политика умиротворения нашего МИДа.

Тут, к моему глубочайшему удивлению, Бернард вдруг заявил, что хотел бы срочно переговорить со мной о наших внутренних делах. Я попросил его немного подождать, однако он начал как-то странно кивать и, похоже, даже подмигивать. Сначала мне показалось, что у него, по каким-то причинам, начался нервный тик, но потом обратил внимание, что раз он стоит спиной к Люку, значит, скорее всего, хочет переговорить со мной с глазу на глаз.

Мы вышли в комнату для отдыха, и Бернард плотно закрыл за нами дверь.

– Мне совсем не хотелось бы выглядеть нелояльным по отношению к коллегам, господин премьер-министр, – чуть ли не шепотом начал он, – но мне… видите ли, мне… совсем не хотелось бы говорить об этом в присутствии Люка.

– Люка? А почему бы и нет?

– Из соображений безопасности, господин премьер-министр, – снова прошептал Бернард.

Я был потрясен.

– Ведь Люк ваш коллега. Один из моих личных секретарей! Неужели наша секретная служба могла его прошляпить?

– Нет-нет, господин премьер-министр, – торопливо поправил меня Бернард. – Дело совсем не в той безопасности. Просто… он ведь работает на наш МИД…

Вот открытие так открытие! Лично мне всегда казалось, что Люк работает на меня, а тут оказывается, он не только мой человек в МИДе, но и их человек в Номере 10. Иными словами, подсадная утка!

Что ж, такое бывает, это тоже понятно. Однако возможные последствия не могут не вызывать самых серьезных опасений. Хотя случившееся лишь подтвердило то, что я сам давно подозревал.

– Послушайте, Бернард, – тоже шепотом сказал я, на всякий случай на цыпочках отходя подальше от двери. – Уж не хотите ли вы сказать, что наш МИД что-то от меня скрывает?

– Да, – без колебаний ответил он.

– Что именно?

– Не знаю, господин премьер-министр, – промямлил он. – Они скрывают это и от меня тоже.

– Тогда откуда вы знаете?

Бернард заметно смутился.

– Я не знаю.

– Но вы же сами сказали, что знаете, – раздраженно воскликнул я.

– Нет, господин премьер-министр, я сказал, что не знаю.

Что за чушь, черт побери, он несет?

– Бернард, вы сами только что сказали, что они от меня что-то скрывают. Так откуда вы, интересно, это знаете, если вы НИЧЕГО НЕ ЗНАЕТЕ?

– Господин премьер-министр, – с мольбой в голосе произнес он. – Я не знаю, что именно они скрывают, но зато точно знаю, что МИД всегда все скрывает. Все и ото всех! Для них это самая обычная практика.

Однако мне в любом случае нужен был более конкретный ответ.

– Ну а кто в таком случае может знать?

Бернард на секунду задумался, а затем наглядно продемонстрировал мне все преимущества своего образования и профессиональной подготовки.

– Господин премьер-министр, позвольте мне, так сказать, несколько прояснить вопрос. Вы спрашиваете, кто может знать то, чего не знаю я, чего не знаете вы, зато МИД знает. Что они знают, что скрывают от вас, чего вы не знаете, а они знают, поэтому все, что мы все знаем, это то нечто, чего мы не знаем, однако хотим узнать. Но мы не знаем, что именно, потому что мы не знаем. – Я молча смотрел на него, слегка открыв рот. – Это то, что вы хотели узнать, господин премьер-министр? – вежливо поинтересовался он.

Я сделал глубокий вдох. А что еще мне оставалось делать? Либо так, либо схватить его за лацканы пиджака и вытрясти из него душу. Затем, чуть успокоившись, я спросил:

– Бернард, вы позволите мне самому, так сказать, несколько прояснить этот вопрос? Кто знает секреты МИДа, помимо самого МИДа?

– Ну, это легко, – не задумываясь, ответил мой главный личный секретарь. – Только Кремль.

(Бернард Вули направил записки как сэру Хамфри Эплби, так и сэру Ричарду Уортону с просьбой о встрече для обсуждения вопроса об острове Святого Георгия. По счастью, сэр Бернард Вули сохранил ответ Уортона, впоследствии любезно предоставленный в наше полное распоряжение. – Ред.)

«13 апреля

Дорогой Бернард!

С превеликим удовольствием приду завтра на нашу встречу. Эта возня на Святом Георгии начинает уже несколько надоедать.

Исходя из вашей собственной базовой информации, думаю, мы сами допустили серьезную ошибку двадцать лет назад, когда предоставили им независимость.

Конечно же, со всеми этими ветрами перемен их независимость была, попросту говоря, неизбежна. Но при этом нам следовало бы разделить остров, как мы с успехом делали в Индии, на Кипре и в Палестине, когда предоставляли независимость нашим колониям. Поэтому мне, честно говоря, до сих пор не совсем понятно, почему мы не сделали то же самое и на этот раз.

По категорическому утверждению некоторых, политика раздела территорий всегда приводила к гражданским войнам. Совершенно верно. Так было и в Индии, и на Кипре, и в Палестине, и даже в Ирландии. Но для Британии это было совсем не плохо, так как вместо того, чтобы бороться против нас, они воевали друг с другом, и у нас не было практической необходимости проводить там какую-либо особую политику.

Впрочем, снявши голову, по волосам не плачут. Что сделано, то сделано. До встречи завтра в 3 дня.

Дик».

(На следующий день сразу после обеда Бернард Вули провел встречу с двумя самыми коварными мандаринами Уайтхолла. В ходе их откровенной беседы Бернард наконец-то имел возможность понять, как, собственно, работает британский МИД. К счастью для историков, сэр Хамфри Эплби сделал довольно подробную запись этой интереснейшей беседы, которую мы впоследствии обнаружили среди его личных бумаг. Таким образом, непосвященный читатель тоже имеет возможность лучше понять подход британского МИДа к решению международных проблем, начиная с 1930-х и далее. – Ред.)

«Присутствовал на встрече, проведенной по просьбе БВ, предварительно переговорив в частном порядке с Диком Уортоном. Мы оба решили, что БВ следует посвятить во все детали рабочих методов нашего МИДа.

Поскольку формально встреча была посвящена ситуации, связанной с островом Святого Георгия, первым высказался БВ. По его мнению, основная проблема заключалась в том, что ПМ до сих пор остается в полном неведении. Дик ответил ему, что это очень хорошо, после чего мы все стали убеждать его смотреть на это не как на проблему, а, скорее, как на прекрасную возможность.

Смысл данного подхода дошел до БВ не сразу, поскольку он спросил, есть ли что-нибудь еще, чего ПМ еще не знает – поистине абсурдный вопрос! Иногда Бернард меня удивляет и даже заставляет задуматься… Затем он поинтересовался, есть ли что-нибудь важное, чего ПМ не знает о Святом Георгии, и Дик, достаточно логично, объяснил ему, что если ПМ очень захочет узнать то, чего он не знает, ему следует обратиться за соответствующими разъяснениями к министру иностранных дел. В таком случае, единственно, что должен сделать МИД, это проследить за тем, чтобы их министр также ничего не знал об этом.

Скоро мы подошли к сути проблемы БВ. У него почему-то сложилось ложное представление, что ПМ на самом деле должен знать все, что происходит…

Основополагающее правило надежного и безопасного ведения иностранных дел заключается прежде всего в том, чтобы не позволять политикам влезать в дипломатию. Это очень и очень опасно. Ведь если главная цель дипломатии – дожить до следующего столетия, то главная цель политики – дожить до ближайших выборов в пятницу.

Сейчас в мире насчитывается 157 независимых государств. Наш МИД все о них знает, потому что имел с ними дело годы и годы. Что же касается членов парламента, то вряд ли хоть кто-либо из них сможет показать на карте, где находится даже остров Уайт[29].

Поскольку Бернард почему-то был готов встать на защиту членов парламента – мол, не могут же они быть настолько невежественными, – Дик предложил ему небольшой экспресс-тест:

1. Где находится Верхняя Вольта?

2. Какой город является столицей Чада?

3. На каком языке говорят в Мали?

4. Кто в настоящее время является президентом Перу?

5. Как называется государственная религия Камеруна?

Бернард успешно решил ноль процентов, поэтому Дик позволил себе шутливо заметить, что БВ имеет все шансы быть избранным в палату общин.

Проблема БВ прежде всего в том, что он слишком много и слишком тщательно изучал вопросы конституциональной истории или, в крайнем случае, воспринимал их слишком близко к сердцу. Например, он частенько вполне искренне пытался доказать, на мой взгляд, не очень убедительно, что в демократическом обществе люди должны иметь возможность обсуждать происходящие события.

Мы охотно согласились с тем, что обсуждение этого вопроса с ПМ имеет важное значение. Значит, продолжал настаивать Бернард, ПМ должны быть предоставлены все необходимые факты. В этом-то и кроется его самое большое заблуждение!

БВ необходимо отчетливо осознать, по меньшей мере, следующие аргументы:

(а) факты усложняют понимание;

(б) людям не нужны факты;

(в) все, что хочет знать пресса, люди и их избранные представители, – это КТО – ХОРОШИЕ ПАРНИ и КТО – ПЛОХИЕ ПАРНИ;

(г) к сожалению, интересы Британии нередко вынуждают нас иметь дело с людьми, которых общественность считает ПЛОХИМИ ПАРНЯМИ;

(д) иногда интересы Британии означают, что мы не можем помочь ХОРОШИМ ПАРНЯМ;

(е) таким образом, любое обсуждение проблем не должно выходить за пределы нашего МИДа, в результате чего вырабатывается единая политика, которой и должен эффективно и неукоснительно следовать любой министр иностранных дел.

БВ также беспокоило то, что МИД всегда представляет одну согласованную точку зрения, не имеющую ни каких-либо вариантов, ни аргументированных альтернатив.

На практике никаких проблем с этим нет и не может быть, поскольку в случае необходимости МИД пересматривает вопрос и предлагает то же самое решение. Если же министр потребует вариантов, то МИД с удовольствием представит ему целых три, два из которых (при внимательном рассмотрении) будут совершенно идентичными, а третий окажется полностью неприемлемым (таким как, скажем, бомбардировка Варшавы или вторжение во Францию).

Время от времени используется еще один, так сказать, дополнительный вариант: министру предлагается выработать свою собственную политику. Когда же она будет готова, МИД без особого труда докажет ему, что она неизбежно приведет к III мировой войне. Возможно, в течение ближайших 48 часов.

Саму идею Бернард, похоже, полностью понял, но, тем не менее, хотел продолжить обсуждение, пытаясь посмотреть на это глазами политиков, что с его стороны совершенно правомерно, так как в данный момент он является главным личным секретарем ПМ. По его мнению, министров больше всего заботит эффект воздействия, оказываемого проводимой политикой на общественное мнение внутри страны, в чем они, следует отдать им должное, достаточно профессиональны. А система МИДа, как правило, не позволяет им это делать.

Он совершенно прав. В своей деятельности МИД действительно исходит из глобальных понятий. Его беспокоит то, что лучше всего для планеты, в то время как большинство министров беспокоит, что завтра скажет главный редактор газеты „Дейли мейл“.

МИДу и в голову не придет задумываться над вопросом: может ли внешняя политика делаться недорослями типа редакторов с Флит-стрит, заднескамеечниками палаты общин или даже членами Кабинета. Задача МИДа – принять правильное решение, а уж потом пусть этим занимаются другие.

Бернарда очень интересовал вопрос, что будет с министром, если он не согласится с рекомендациями МИДа даже после того, как ему будут представлены все требуемые варианты. Пришлось объяснить ему, что мы живем в свободной стране, и что в таком случае министр иностранных дел всегда может подать в отставку.

Затем наша беседа неожиданно приняла совершенно иной оборот. Нам принесли срочную телеграмму. Дик внимательно ее прочитал и чуть ли не торжественно сообщил нам, что Восточный Йемен готовится к вторжению на остров Святого Георгия с целью оказания поддержки марксистским группировкам.

По мнению БВ, это плохие новости, а по нашему – и да, и нет. На самом деле они довольно плохие для правительства Святого Георгия, но определенно хорошие для партизан.

Больше всего БВ почему-то волновал вопрос о том, хорошая ли это новость для жителей острова. Боюсь, он слишком долго пробыл личным секретарем – начинает реагировать на события совсем как политик…

Дик высказал предложение, с которым я, естественно, согласился, что помочь островитянам мы, к сожалению, ничем не сможем. Если они к нам обратятся, мы, само собой разумеется, окажем им всю возможную поддержку, за исключением помощи. Если же ПМ будет настаивать на оказании помощи, то тогда в ход пойдет обычная четырехэтапная стратегия, традиционно используемая при возникновении практически любой кризисной ситуации:

Первый этап: Мы говорим, что вряд ли что-нибудь случится.

Второй этап: Мы говорим, что, возможно, что-нибудь и случится, но нам не следует ничего делать.

Третий этап: Мы говорим, что, возможно, нам и следовало бы что-нибудь сделать, но сделать мы ничего не можем.

Четвертый этап: Мы говорим, что, возможно, мы и могли бы что-нибудь сделать, но теперь уже слишком поздно».

(Продолжение дневника Хэкера. – Ред.)

19 апреля

Сегодня произошло несколько поистине драматических событий. Думаю, мне удалось добиться по-настоящему триумфального успеха.

Все пришло в движение сразу после обеда, когда этот несносный Люк принес мне папку с самыми свежими телеграммами МИДа.

Бернарда рядом не было – он оставил мне записку, что ушел на встречу с сэром Хамфри.

Я прочитал первую телеграмму. В ней сообщалось о передвижениях войск в Восточном Йемене. Я вопросительно посмотрел на Люка. Он ответил, что не видит в этом ничего серьезного.

– Да, но американский посол говорил что-то о Восточном Йемене еще на прошлой неделе!

– На самом деле? – со своей отвратительной улыбочкой превосходства спросил Люк. – Удивительно, что он об этом слышал.

Я попросил Люка объяснить мне, чем могут быть вызваны перемещения войск в Восточном Йемене. По его мнению, они могут готовиться к проведению одного из их постоянных рейдов на Западный Йемен.

– Имеются ли какие-либо основания для нашего беспокойства?

– Абсолютно никаких, господин премьер-министр, – заверил он меня.

Я откинулся на спинку стула. Помолчал, подумал. Затем сказал:

– Кстати, американский посол упоминал также и об острове Святого Георгия.

– На самом деле? – снова переспросил Люк. – Да, для американца он определенно образованный человек.

– Там что, какие-нибудь проблемы?

– Ровным счетом никаких, господин премьер-министр. Обычные местные склоки, не более того.

Что-то он от меня точно скрывал, но я, к сожалению, не знал что. Хотя главное было не в том, чтобы найти правильный ответ, а, скорее, в том, чтобы найти правильный вопрос. А я не знал, какой именно вопрос мне следует задать, чтобы вынудить Люка сказать мне, что МИД так упорно от меня старается скрыть. Значит, надо пытаться.

– По-моему, американский посол был весьма обеспокоен возможностью коммунистического переворота, – как бы мимоходом заметил я.

– Знаете, господин премьер-министр, им всегда что-то кажется, – с улыбкой ответил Люк.

На этом вопрос, похоже, был закрыт, и мне не оставалось ничего иного, кроме как взять следующую телеграмму, но… то, что в ней содержалось, мне явно не понравилось: вчера вечером мы проголосовали против Израиля! Я протянул телеграмму Люку. У него она не вызвала никаких эмоций.

– Послушайте, Люк, я ведь, кажется, дал предельно четкие инструкции воздержаться, разве нет?

– По-моему, нет, господин премьер-министр, – ответил он. Со своей обычной улыбочкой.

– Нет, да! – раздраженно возразил я. – Если мне не изменяет память, я недвусмысленно высказал нашему министру иностранных дел свои категорические пожелания при голосовании по антиизраильской резолюции не принимать ничью сторону!

– Совершенно верно, – неожиданно легко согласился Люк. – Наш министр иностранных дел полностью принял во внимание ваши категорические пожелания, господин премьер-министр.

Я рассерженно вскочил на ноги.

– Тогда почему же он ничего не сделал?

– При всем уважении к вам, господин премьер-министр, – со значением произнес он тоном, в котором не слышалось никакого уважения, – кое-что он все-таки сделал. Спросил у нашего посланника в ООН, имеет ли нам смысл воздержаться при голосовании.

– Что ему тот ответил?

– Сказал, что не имеет.

Чудовищно! Невероятно! Неужели наш МИД считает, что может вот так просто игнорировать пожелания премьер-министра?!

Люк тут же поспешил возразить, что все совсем не так. Он твердо убежден: при принятии любого решения МИД полностью принимает во внимание все, абсолютно все мои пожелания. Но события, увы, иногда развиваются слишком стремительно.

– Вчера поздно ночью в наших взаимоотношениях с арабами неожиданно появились некоторые важные обстоятельства, о которых вы еще не знали, когда высказывали свои пожелания. А вовремя известить вас о них, к сожалению, было невозможно.

Чушь какая-то!

– Как это невозможно? У меня ведь есть телефон!

– Они не сочли это достаточно важным, чтобы будить вас в три часа ночи.

– Это было более чем важным! – заорал я на этого высокомерного сноба. – Белому дому это очень, очень не понравится!

Мой взрыв возмущения, казалось, не вызвал у Люка никаких эмоций.

– Мы, конечно, можем устроить так, чтобы вам звонили перед каждым голосованием, господин премьер-министр, – совершенно равнодушным тоном произнес он. – Вся проблема в том, что таких бывает и два, и три, и даже четыре за ночь…

Он ровным счетом ничего не понял. Или понял все ровно наоборот. У меня нет никакой необходимости выражать свои личные пожелания в отношении всех решений ООН, но когда я их все-таки выражаю, то вполне естественно ожидаю, что они будут выполнены!

Впрочем, обсуждать допущенные ошибки сейчас уже не имеет особого смысла. Надо думать о будущем.

– Ну и что можно сделать, чтобы исправить эту чудовищную оплошность? – спросил я.

– Ничего, господин премьер-министр, – коротко ответил он. – Это вызвало бы крайне нежелательную реакцию. Государственную политику, как только о ней официально объявили, уже нельзя повернуть вспять.

Что ж, в этом он, скорее всего, прав. Но тем больше оснований не декларировать государственную политику, которая еще не была одобрена премьер-министром!

Тут мне в голову неожиданно пришла идея – прекрасная идея! Которая, как мне казалось, сможет изменить ход истории. Тогда я даже не осознавал, куда она может привести.

– Послушайте, Люк, – обратился я к нему. – Мне бы хотелось переговорить с израильским послом.

Он покачал головой.

– Думаю, не стоит, господин премьер-министр.

Не может быть!! Я не поверил своим ушам. Да за кого он себя принимает?! Не без труда придя в себя, я чуть ли не по слогам повторил, что желаю встретиться с израильским послом. Невероятно, но Люк стоял на своем. И тоже повторил, что, по его мнению, этого не стоит делать.

Я приложил палец к своим губам.

– Люк, вы что, не слышите мои слова? Или я говорю недостаточно отчетливо? Тогда следите за моими губами. Как можно внимательней. Я – ХОЧУ – ПЕРЕГОВОРИТЬ – С…

Вот теперь-то до него, похоже, все-таки дошло, что я совершенно не намерен шутить. И кому только пришло в голову утверждать, что все эти мидовские красавцы на редкость сообразительны? С элитным образованием – да! Но не более того.

Люк тут же и совсем иным тоном заявил, что раз мне так хочется, то, конечно же, само собой разумеется! В тот момент я почувствовал себя маленьким ребенком, которому вдруг вернули его самую любимую игрушку.

– Господин премьер-министр, я немедленно свяжусь с нашим министром и сэром Ричардом, а затем позвоню израильскому послу.

– Все это, конечно, хорошо, но мне не нужен ни тот, ни другой, – решительно возразил я, наслаждаясь жалким видом этого мидовского хлыща. – Мне нужен только посол и никто другой.

Похоже, моя решимость заставила его нервничать.

– Господин премьер-министр, вы вынуждаете меня напомнить, что встречаться с ним наедине, без обязательного присутствия господина министра иностранных дел, было бы в высшей степени против правил.

– Интересно, почему? О чем, по-вашему, я собираюсь говорить с израильским послом?

Видимо, почуяв ловушку, он молча заморгал глазами. Затем все-таки решился.

– Ну… скорее всего, о том самом голосовании в ООН.

– На самом деле? Но ведь это было бы в высшей степени против правил!

– О… – Это было единственное, что он смог из себя выдавить, поняв, что все-таки угодил в ловушку.

Теперь настала моя очередь прочитать ему небольшую лекцию о том, что в рамках правил, а что против правил. Это было очень забавно.

– Нет-нет, Люк, вы все поняли не так. Речь пойдет совсем о другом. Просто моя дочь Люси хотела бы провести свои летние каникулы в израильском кибуце[30]. Или, поскольку она студентка Эссекского университета и живет там в студенческом общежитии, в каком-нибудь другом кибуце.

– Ясно, господин премьер-министр, – мрачно протянул Люк.

Затем я не отказал себе в удовольствии объяснить ему, что поскольку мы с израильским послом вместе учились в Лондонской экономической школе, моя жена Энни предложила пригласить его к нам домой на ужин и заодно обсудить там вариант с кибуцем для Люси.

– Ясно, господин премьер-министр, – тупо повторил Люк.

Я улыбнулся. Без малейшего намека на юмор. Скорее, просто показал ему зубы, только и всего.

– Полагаю, в этом нет ничего плохого?

– М-м-м… пожалуй, нет, – неохотно согласился он.

А я, не знаю почему, решил подсыпать соли на рану.

– Кстати, чтобы помочь выбрать для моей Люси кибуц, кто нам нужен: министр иностранных дел или сэр Ричард?

– М-м-м… ни тот, ни другой, – уже совсем жалким голосом произнес он, фактически полностью признавая поражение.

Я дал ему указание договориться о встрече с послом в шесть часов вечера и отпустил.

Итак, первый раунд за мной. Теперь дело было за моим израильским другом Дэвидом Билу. Надеюсь, он поможет мне найти достойный способ заставить наш МИД изменить свой подход к решению арабо-израильских проблем.

Однако следующий раунд чисто выиграть мне не удалось, зато выяснилось нечто куда более важное.

Дэвид, как и договорились, пришел точно в шесть, и мы сразу же поднялись наверх в гостиную. Со свойственной ему невозмутимостью приняв мои извинения насчет голосования в ООН, он поспешил меня успокоить, сказав, что им, израильтянам, к этому не привыкать и что такое происходит с ними с завидным постоянством.

Я заверил его, что дал своим людям четкие указания при голосовании не принимать ничью сторону, то есть воздержаться. Видимо, полностью мне поверив, он согласно кивнул головой.

– Ни для кого не секрет, что в британском МИДе четкие указания премьер-министра превращаются сначала в запрос министра иностранных дел, затем в рекомендацию госсекретаря, а затем в совет соответствующему послу. Если, конечно, до этого доходит дело…

Он говорил на таком безупречном английском, что я был просто поражен. И только потом вспомнил, что он, собственно, самый обычный англичанин, который в свое время эмигрировал в Палестину, как раз перед тем, как она стала Израилем.

Полный самой искренней благодарности за то, что мои извинения были приняты с такой учтивостью, я встал, чтобы подлить ему еще немного шотландского виски, а затем обсудить возможные пути решения этой проблемы. Но не успел. Потому что он совершенно неожиданно преподнес мне первый неприятный сюрприз своим вопросом.

– Послушайте, Джим, а что вы собираетесь делать с островом Святого Георгия?

Я медленно повернулся к нему.

– Вам что, тоже известно об этом?

Он недоуменно пожал плечами.

– Естественно.

Я поставил бутылку виски на кофейный столик и сел.

– Но ведь это не такая уж серьезная проблема, разве нет?

Дэвид был настолько потрясен, что его брови доползли чуть ли не до середины лба.

– Не такая уж серьезная? Значит, ваша информация куда лучше, чем моя.

– С чего бы это? – удивленно спросил я. – Моя получена от нашего МИДа.

Он сделал глоток из своего бокала.

– По данным израильской разведки, Восточный Йемен планирует вторжение на Святой Георгий в ближайшие несколько дней.

Вот, значит, оно как! И мне ничего не сказали?

По словам Дэвида, наш МИД договорился с Восточным Йеменом, что Британия активно выступит в поддержку Святого Георгия, но делать ничего не будет. Йеменцы же в свою очередь обещали после захвата острова сохранить британский контракт на строительство там нового аэропорта.

Но это оказалось только началом. Судя по всему, израильский посол в Вашингтоне сообщил Дэвиду о планах американцев оказать всемерную поддержку ныне действующему правительству Святого Георгия. Вооруженными силами! На самом острове! Они намерены послать туда воздушно-десантную дивизию, поддерживать которую будет… Седьмой флот!

Вооруженное вторжение американцев в страну Содружества с целью защиты свободы и демократии? Большего унижения для Британии трудно себе даже представить! Дворец объявит самый настоящий траур…

– Но почему американцы ничего мне об этом не сказали? – спросил я Дэвида. Мне казалось, он ничего не знал. Нет, оказалось, знал.

– Они тебе не доверяют, – сочувственно улыбнувшись, объяснил он.

Вот это новость, так новость.

– Интересно, почему?

– Потому что ты доверяешь вашему МИДу.

Что ж, их вполне можно понять. Даже винить особенно не за что. Но зато Дэвид, очевидно, пытаясь хоть как-то смягчить гнетущее впечатление от его слов, тут же дал мне поистине бесценный совет.

– Послушай, Джим, у вас, кажется, имеется батальон ВДВ в Германии, который находится в полной боевой готовности, но в данный момент не планируется его участие в военных учениях НАТО.

– Откуда тебе это известно? – удивился я.

– Известно, – коротко ответил он. Причем весьма уверенно. – И если ты незамедлительно отправишь его на Святой Георгий, то практически наверняка отпугнешь восточных йеменцев. Они просто не осмелятся на вторжение. Хотя, конечно, не израильскому послу давать советы премьер-министру Британии. – И его глаза хитро сверкнули.

– Который, само собой разумеется, никогда не последует такому совету, – широко улыбнувшись, ответил я, торопливо направляясь к телефону, чтобы немедленно ему последовать.

Сняв трубку, я попросил девушку на коммутаторе соединить меня сначала с министром иностранных дел, а потом с министром обороны. Именно в таком порядке.

Ожидая, пока их найдут, я напряженно думал, пытаясь понять, почему же МИД в этом вопросе не подстраховался. Обычно они никогда не забывают это делать. Нет-нет, надо повнимательнее посмотреть корреспонденцию. Держа трубку у уха, я покопался в принесенном спецкейсе и на самом его дне действительно обнаружил одну очень толстую папку – «Северный район Индийского океана: ситуативный отчет», – которую явно не успел просмотреть. 128 страниц! Ничего себе… И тем не менее, с ней надо ознакомиться. Сегодня же!

В трубке наконец-то зазвучал голос Дункана. Я довел до его сведения свое настойчивое желание получить от президента Святого Георгия официальное обращение к Британии с просьбой направить на остров батальон ВДВ с визитом доброй воли. Пусть это будет считаться демонстрацией дружеских отношений.

У него не было никаких возражений. Естественно, не было – он ведь вряд ли понимает, что, собственно, происходит. Заметил только, что для визита доброй воли восемьсот вооруженных до зубов десантников – это многовато. Я ответил, что доброй воли много не бывает.

Его голос почти сразу же сменил в трубке голос Поля (Поль Сидгвик, министр обороны – Ред.). Поразительно! Просто поразительно, насколько быстро система умеет находить любого из нас. Лично меня, говоря откровенно, это не может не воодушевлять…

Я сообщил ему, что, насколько мне известно, в Германии расквартирован наш батальон ВДВ. Он находится в полной боевой готовности, и я намерен срочно отправить его на Святой Георгий. Поль почему-то слегка замялся, а затем вдруг не без явного удивления поинтересовался, откуда мне известно, что «в боевой готовности». Наглец! Забыл, с кем разговаривает?

– Известно, и все тут! – коротко отрубил я.

Тогда, тяжело вздохнув, он спросил, а где, собственно, этот Святой Георгий. Поразительное невежество!

– Где-то между Африкой и Индией, – объяснил я и посоветовал ему на всякий случай свериться с картой. Хотя ему-то какое дело, где этот чертов остров? Не все ли равно?

Но на этом дело не закончилось. Поль также выразил сомнение в том, что это будет простым визитом доброй воли, однако я терпеливо заверил его в полнейшей искренности наших намерений и проинструктировал его незамедлительно отдать приказ поднять батальон в воздух не позднее, чем через шесть часов.

Кроме того, я дал ему указание сообщить прессе, что это самый обычный, так сказать, рутинный визит вежливости. Правда, повторяя мое указание, Поль переделал его в «неожиданный рутинный визит», однако меня это нисколько не смутило. Неожиданный так неожиданный. Никакой разницы. Главное, что рутинный! Ему также почему-то очень хотелось знать, как все это объяснять журналистам и общественности. Я посоветовал сказать, что официальное приглашение было сделано еще неделю назад, но военные учения НАТО помешали нам вовремя его выполнить. Зато сейчас, когда наши десантники пока не нужны в Германии, их можно спокойно отправить на остров Святого Георгия. С визитом доброй воли…

Как ни странно, но Поль вдруг вздумал возражать (это премьер-министру-то!), что все совсем не так. Я раздраженно заметил, что никто, кроме нас, не знает, что все не так, и к тому же, заявления в прессе не делаются «под присягой». Я еще раз напомнил ему, что батальон должен взлететь не позже полуночи, иначе… И бросил трубку на рычаг.

Сейчас, когда я начитываю минувшие события на диктофон, уже час ночи. Десантники действительно вылетели еще до полуночи – я не поленился проверить все лично. Чувствую себя полным энергии и сил, усталости нет и в помине, настроение по-настоящему боевое…

Я от всей души поблагодарил Дэвида Билу за его поистине бесценный совет. Мои немедленные и решительные действия произвели на него, как он сам выразился, «неизгладимое впечатление».

– Джим, теперь ты не только отпугнешь воинственных йеменцев, но и нагонишь страху на свой МИД, – с довольной улыбкой заметил он, выходя от меня через боковую дверь.

Он прав, тысячу раз прав! Я сам с огромным нетерпением жду, что будет дальше. Наше министерство иностранных дел – это самый настоящий рассадник трусости и нерешительности!

20 апреля

Победа! Полная и безоговорочная победа. Я был настолько возбужден, что, несмотря на усталость, долго не мог уснуть. Тем не менее, сегодня с раннего утра уже был у себя в офисе. Я просматривал последнюю почту, когда дверь неожиданно открылась и в кабинет вошел Хамфри.

Очевидно, МИДу не потребовалось много времени, чтобы сообщить секретарю Кабинета о происходящем, поскольку он сразу же отправился ко мне.

– Если не ошибаюсь, – произнес он голосом, в котором безошибочно угадывалась враждебность, – наш германский батальон ВДВ уже в воздухе.

– А где же еще ему быть? – с откровенной ухмылкой произнес я. И даже пожал плечами.

Секретарь Кабинета холодно посмотрел на меня.

– И кажется, взял курс на остров Святого Георгия?

– Совершенно верно, – охотно подтвердил я. – Должен там приземлиться где-то часа через два.

Моя простая и откровенная манера разговора, похоже, его нисколько не успокоила.

– Не слишком ли все это неожиданно, господин премьер-министр? – недовольно поморщившись, спросил он.

Я согласно кивнул.

– Да, неожиданно. Но не слишком. Просто мне вдруг захотелось проявить хоть немного доброй воли, Хамфри. Знаете, иногда так хочется сделать что-нибудь в этом духе.

– Чего никак не скажешь о нашем МИДе, господин премьер-министр. Во всяком случае, сегодня утром.

– На самом деле? – с невинным видом спросил я. – Интересно, почему?

– Визит «доброй воли» до зубов вооруженного батальона ВДВ в государство со столь нестабильной политической обстановкой может рассматриваться как в высшей степени провокационный. Подобного рода ситуация чревата взрывом.

Я же ухватился за его слово «взрыв».

– Но, Хамфри, вы же сами, причем совсем недавно, уверяли меня, что там нет никаких проблем, так ведь?

Обреченно вздохнув, он все-таки попытался выбраться из угла, в который сам себя загнал.

– Да. То есть нет. Никаких проблем. Но ситуация, тем не менее, взрывоопасна… Потенциально. Любое передвижение войск…

– Да будет вам, Хамфри. Мы чуть ли не каждую неделю передвигаем наши войска вокруг нашей Солсберийской равнины. По-вашему, это что, тоже потенциально взрывоопасно?

В наш разговор неожиданно вмешался Бернард. Думаю, искренне желая помочь секретарю Кабинета «спасти лицо».

– На Солсберийской равнине осталось много неразорвавшихся снарядов. Еще с войны, господин премьер-министр.

Я поблагодарил его за ценный вклад и вполне вежливо попросил Хамфри как можно точнее объяснить мне, что, собственно, могло так обеспокоить наш МИД. В тот момент меня больше всего интересовано, как он все это будет аргументировать.

– Видите ли, господин премьер-министр, это очень чувствительная часть земного шара, – осторожно начал он.

– Но меня неоднократно заверяли в ее абсолютной стабильности.

– Да-да, естественно, в стабильности. – Его глаза вдруг сузились до китайских щелок. Он понял, что снова загнал себя в угол. – Но, к сожалению, очень нестабильной стабильности. Поэтому…

Ему не дал договорить Люк, который в этот момент, постучав, вошел в кабинет со свежей корреспонденцией из МИДа. Его тонкие губы были настолько плотно сжаты, что создавалось впечатление, будто их практически не было. Я открыл кейс, заглянул внутрь, с наигранным удивлением произнес:

– Ого! Как много! – и выразительным взглядом попросил у Люка разъяснений.

– Да-да, конечно же, – неожиданно тонким голоском пропищал он. – Э-э-э… дело в том, что этот довольно необычный визит на Святой Георгий, судя по всему, вызвал массу довольно необычных волнений… (На языке МИДа словосочетание «довольно необычный» означало «безответственный и дурацкий». – Ред.)

Новости в первой телеграмме можно было считать более чем хорошими: Восточный Йемен отводит свои войска назад, на базу.

– Значит, они все-таки решили не вторгаться на остров? – спросил я Люка. Он с мрачным видом кивнул. Я ведь знал, что он знает, а он знал, что я знаю, что он знает, что я знаю.

В следующей телеграмме Белый дом выражал искренний восторг по поводу нашего своевременного решения нанести этот визит доброй воли. Я показал ее секретарю Кабинета. И, ткнув пальцем в соответствующий параграф, добавил:

– Как видите, если нам вдруг понадобится подкрепление, у них наготове целая дивизия ВДВ.

– Подкрепление чего? – явно вызывающим тоном спросил он.

Меня его агрессивность совершенно не смутила.

– Подкрепление чего? Доброй воли, Хамфри, доброй, – с милой улыбкой пояснил я.

– Господин премьер-министр, могу я поинтересоваться, кто автор этой, с позволения сказать, авантюры? – видимо, не сдержавшись, дерзко спросил он.

– Конечно же, можете, – не повышая голоса, ответил я. – Ее автор… Люк.

Не зная, верить ли этому или нет, Хамфри повернулся к моему личному секретарю, лицо которого на глазах приобрело какой-то непонятный бледно-серый цвет.

– Кто, я? – с ужасом переспросил Люк.

Я достал толстенную папку, озаглавленную «Северный район Индийского океана: ситуативный отчет» на 128 страницах и не без удовольствия сунул ему под нос.

– Кажется, именно вы готовили этот превосходный отчет, который иначе как шедевром не назовешь, не так ли?

Люк полностью растерялся и сначала даже не знал, что сказать, но потом несколько пришел в себя и пролепетал что-то вроде:

– Да, в общем-то, я, но в нем содержалась конкретная рекомендация, что нам не следует ничего делать.

Я чуть ли не заговорщически ему улыбнулся, сказав, что меня не обманешь и что я не хуже других умею читать между строк.

– Например, из коротенького абзаца на странице 107 (который он, не сомневаюсь, вставил специально, чтобы вроде как незаметно себя подстраховать) вполне очевидно явствует, что остров Святого Георгия нуждается в срочной поддержке. Лично мне намек был полностью понятен, поэтому, как вы, очевидно, помните, я отдал вам должное, искренне поблагодарил и тут же попросил министра иностранных дел передать сэру Ричарду Уортону, что именно благодаря вашему своевременному предупреждению и завертелась вся эта военная карусель с батальоном ВДВ. Так что идея фактически была целиком и полностью ваша, Люк, за что мы вам все искренне признательны.

Мой личный секретарь был в таком отчаянии и настолько сильно хотел защитить себя, или хотя бы попытаться, что даже и не подумал возложить всю вину на израильского посла, которого больше чем кого-либо можно было подозревать в совете подобного рода.

– Нет-нет, это не я! – взмолился он. – И вы, господин премьер-министр, вы не отдавали мне должное!

– Ну будет вам, будет, – своим самым отеческим тоном произнес я. – Более того, вы, безусловно, заслуживаете награды. – Я сделал многозначительную паузу, затем торжественно продолжил: – Вы направляетесь послом в одно очень важное посольство. Причем незамедлительно!

– Ка… какое именно? – прошептал Люк, ожидая худшего.

– Тель-Авивское, – не скрывая удовольствия, ответил я.

– Бог ты мой! – простонал мой личный секретарь. – Нет! Нет, господин премьер-министр, умоляю вас! Не отправляйте меня в Израиль! Это же конец всей моей карьеры…

– Ерунда, – небрежно отмахнулся я, впрочем, прекрасно понимая, что для него это назначение – конец всему. – Это же честь для вас. Повышение по службе…

Люк все-таки попытался хоть как-нибудь себя спасти.

– Да, но как же израильтяне? Вы их очень, очень огорчите. Они никогда не примут меня за своего! Ведь им прекрасно известно, что я на стороне арабов!

Я не произнес ни звука в ответ, позволив красноречивому молчанию говорить за себя. Мы все молча глядели на Люка, и в наступившей гробовой тишине я отчетливо услышал, как тикают дедушкины настенные часы.

– Нет, не то чтобы я имел в виду… – неуверенно начал было он, затем, даже не договорив фразы, замолчал.

И мой главный личный секретарь, и секретарь Кабинета оба стыдливо отвели глаза в сторону. Они никогда не любили присутствовать на похоронах карьеры одного из своих коллег.

Вместо них Люку ответил я сам.

– А мне казалось, вы должны быть на нашей стороне.

Люк не произнес ни слова.

– Да, и в любом случае, – улыбнувшись, подвел я итог, – нам в Тель-Авиве нужен именно такой человек, как вы, чтобы доходчиво разъяснить израильтянам, почему мы в ООН всегда голосуем против них. Разве нет, Хамфри?

Секретарь Кабинета бросил на меня понимающий взгляд. Он умел понимать, когда игра проиграна. И смиренно произнес:

– Да, господин премьер-министр.

7 Дымовая завеса

(Где-то месяца через три с половиной после того, как Хэкер стал премьер-министром, ему пришлось вплотную столкнуться со своим первым правительственным кризисом, и то, как он сумел его преодолеть, стало наглядным свидетельством его возрастающего политического искусства. Этот кризис включал в себя много достаточно сложных аспектов – борьбу за спасение своего «великого почина», угрожающе увеличивающиеся утечки из Кабинета, угроза отставки по меньшей мере одного, а возможно, даже двух младших министров, использование мощного табачного лобби в попытке переиграть казначейство и добиться снижения налогов, чтобы получить краткосрочные, но вполне весомые электоральные преимущества.

Причины кризиса достаточно ясно просматриваются из записи разговора между секретарем Кабинета сэром Хамфри Эплби и постоянным заместителем канцлера казначейства сэром Фрэнком Гордоном, который имел место во время их встречи в мае сего года. В личном дневнике сэра Хамфри никаких ссылок на эту встречу не оказалось, однако запись той самой встречи нам посчастливилось обнаружить в архивных материалах сэра Фрэнка. – Ред.)

«Понедельник

Обедал с Эплби в клубе „Риформ“. Он заметно обеспокоен тем, что наш новый ПМ, похоже, твердо намерен сократить либо налоги, либо государственные расходы.

Этого следует всячески избегать. Ведь политики как дети – им нельзя давать то, что они хотят, ибо это будет только поощрять их требовать все большего и большего…

Эплби ни в коем случае не следовало бы допускать, чтобы эта инициатива дошла даже до неформального обсуждения. Не говоря уж о стадии формального предложения.

(Сэру Гордону можно было особенно не волноваться, поскольку после стадий „неформального обсуждения“ и „формального предложения“ у госслужбы имелось еще девять предварительных этапов. Ниже приводятся все одиннадцать:

1. Неформальное обсуждение

2. Формальное предложение

3. Предварительное изучение

4. Документирование обсуждения

5. Более детальное изучение

6. Уточненное предложение

7. Политика

8. Стратегия

9. Распространение плана осуществления предложения

10. Уточненный план предложения

11. Утверждение Кабинетом

Любому достаточно компетентному государственному служащему не составляло особого труда проследить за тем, чтобы нежелательное предложение не достигло этапа 11. Во всяком случае, до следующих всеобщих выборов. – Ред.)

Хамфри, на мой взгляд, неоправданно спокоен в отношении данного вопроса. Возможное снижение налогов напрямую зависит от неуемных фантазий в отношении отказа от „трайдентов“ и перехода к обязательному военному призыву с целью создания мощных обычных вооруженных сил. Наша армия никогда не согласится с этим, поскольку, как бы сильно генералы не недолюбливали „трайденты“, военный призыв они не любят еще больше. Точнее сказать, ненавидят…

Мои сотрудники просто в ужасе. По казначейству уже начали распространяться предвестники паники. Выбросить на ветер полтора миллиарда фунтов? Это же сумасшествие!

(Хэкер же доказывал, что поскольку речь идет о деньгах налогоплательщиков, то в случае соответствующего сокращения налогов казначейство просто не будет их у британцев забирать, только и всего. При этом казначейство никогда так не считало. – Ред.)

Я напомнил Хамфри, что сэр Арнольд (Арнольд Робинсон, предыдущий секретарь Кабинета – прим. пер.) ни за что в жизни не допустил бы, чтобы подобное стало предложением. Эплби заметил – на мой взгляд, вполне резонно, – что во времена Арнольда на Даунинг-10 не было нынешнего хозяина.

Поскольку сэра Хамфри Эплби можно считать своего рода новичком на данном посту, я счел необходимым дать ему несколько полезных советов.

(1) Вся система зависит от предположения, что он может эффективно контролировать ПМ, а я могу эффективно контролировать канцлера казначейства.

(2) Чтобы указанный контроль достаточно эффективно осуществлялся, между ними должно существовать определенное недоверие друг к другу.

(3) Было бы еще лучше, если бы они враждовали друг с другом.

(4) Сокращение налогов неизбежно их объединит, так как это приносит политикам дополнительные голоса.

(5) Их объединяют даже предложения о сокращении налогов, поскольку они заранее дали обещания избирателям.

Впрочем, Эплби излучал полнейшую уверенность. В каком-то смысле, можно сказать, даже самоуверенность. Заявил, что ПМ и канцлер ухитрятся враждовать и без их помощи. По его мнению, Эрик (Эрик Джефрис, канцлер казначейства – прим. пер.) никогда не простит Джиму Хэкеру победу над ним в борьбе за Номер 10, а Джим, в свою очередь, никогда больше не сможет доверять Эрику – ведь вряд ли можно доверять тому, кого ты только что обманул.

Я, тем не менее, предпринял определенные меры, чтобы Эрик активно выступил против любого сокращения налогов. Использовал вариант банальной приманки, то есть сказал ему, что нам нужны деньги на больницы, школы и пожилых людей…

(В казначействе этот прием был хорошо известен под условным названием „жертва искусственной почки“ и считался практически беспроигрышным. Его использование стимулировалось явно подразумеваемым предположением, что победитель войдет в историю как „заботливый канцлер“. – Ред.)

Эплби по-прежнему находился под впечатлением, что я неоправданно много внимания уделяю сокращению налогов. Причем на какие-то полтора миллиарда фунтов. Да, сама по себе эта сумма не является слишком большой. Но, как отмечают некоторые из наших коллег на высшем уровне, вся проблема заключается в том, что он (Эплби) не контролирует ситуацию. Данное сокращение было представлено слишком уж быстро! Соответственно, суть вопроса заключается в следующем: в состоянии ли Хамфри достойно продолжать традиции сэра Арнольда – традиции железного кулака в бархатной перчатке? Ведь день, когда политикам будет позволено управлять страной, можно будет смело назвать черным днем Британии».

(Полагая, что его обеспокоенность намеками и скрытыми угрозами сэра Фрэнка была не напрасна, сэр Хамфри Эплби счел нужным, помимо прочего, должным образом отразить их в своих личных записях. – Ред.)

«Фрэнк был заметно обеспокоен предложенным Хэкером сокращением налогов. Что ж, это довольно серьезно, согласен, но будь я на его месте, то куда больше бы тревожился за состояние экономики и низкую производительность труда. Сам Фрэнк, конечно же, мало чем может помочь. Наш британский рабочий традиционно ленив и чаще всего хочет получить что-нибудь за ничего. Не говоря уж о том, что мало кто из рабочих готов честно работать за положенную зарплату.

После обеда отправился в Палату Лордов. По делам Кабинета, разумеется. В качестве гостя Джеральда Бэрона, председателя Британской табачной группы. По-моему, его можно смело считать, как минимум, благотворителем национального масштаба. А раз так, то почему бы не попросить Джеральда взять под свою опеку Королевский оперный театр? Джеральд совсем не возражал, хотя и не преминул заметить, что несколько позже в Палату может также заглянуть наш министр спорта. Чтобы „выкручивать руки“ по поручению Уимблдона, мотоклуба „Брэндс хэтч“ или какого-нибудь национального турнира по бильярду… Не знаю даже, что бы мы все без БТГ делали?

Вскоре я обратил внимание на отсутствие доктора Питера Торна, нашего министра здравоохранения. Что было для него довольно необычно. Неужели антитабачному лобби все-таки удалось перетащить его на свою сторону? Джеральд почему-то вдруг тоже поинтересовался, насколько сильно влияние доктора Торна в Уайтхолле. Мне удалось без особых проблем убедить его, что поскольку Торн не более, чем простой министр, его влияние просто-напросто ничтожно. Если о таковом вообще можно говорить».

(Продолжение дневника Хэкера. – Ред.)

3 мая

Встречался с Хамфри по вопросу отчета, который он прислал мне в связи с отменой «трайдентов» и восстановлением всеобщей воинской повинности. На редкость нудный, очень толстый и совершенно нечитабельный отчет.

А вот Хамфри, естественно, был им очень доволен.

– Да, но, к сожалению, нам трудно собрать все необходимые для этого бумаги, – туманно заметил он. – А бумаг нам требуется много. Мы просто не имеем права делать какие-либо официальные заявления без тщательного изучения и анализа каждого отдельного факта или соображения. – Знакомая тактика оттяжек и проволочек.

– Зря стараетесь, Хамфри, так или иначе, но это все равно будет сделано, – твердо заявил я ему.

– О да, господин премьер-министр. – Его да означало нет! Кому, как не мне, это знать. – Само собой разумеется. В должное время, при соответствующих обстоятельствах, после тщательного анализа и проверки, когда…

– Нет, Хамфри, – перебил я его. – В этом столетии. Даже при этом парламенте!

Он печально покачал головой.

– При этом парламенте? Не уверен, совсем не уверен, что это было бы достаточно плодотворным, господин премьер-министр. Увы, для этого еще не настало время, поэтому все может оказаться напрасной тратой усилий и, что еще важнее, денег налогоплательщиков.

Возможно, его сомнения являются отражением удивительного упрямства, с которым мне все время приходится сталкиваться со стороны Эрика? Из отчета наглядно видно, что в случае успешной реализации моего плана мы получим полтора миллиарда фунтов, которые можно будет использовать в целях сокращения налогов. А вот канцлер – категорически против. Нелепо, но факт – политик готов пожертвовать такой возможностью завоевать популярность у своих избирателей! Единственным объяснением этому, по мнению Хамфри, может служить то, что Эрик получает рекомендации от казначейства, которое попросту не понимает, как и, главное, зачем возвращать деньги…

Но хотя мне, со своей стороны, тоже было нелегко их понять, я все-таки счел необходимым объяснить, что это деньги совсем не казначейства, а самих налогоплательщиков.

– Да, совершенно верно, это одна из точек зрения, – с неожиданной готовностью признал Хамфри. – Хотя казначейство предпочитает придерживаться совершенно иной. Особенно когда они могут наложить на эти деньги свою лапу.

– Но если им не нужны деньги… – начал было я.

Он перебил меня. С озадаченным видом.

– Простите, господин премьер-министр?

– Если им не нужны деньги, – снова повторил я, – то…

Но секретарь Кабинета снова не дал мне договорить.

– Налогообложение – это не совсем то, что требуется, – почти высокопарно произнес он. – Казначейство сначала недостаточно точно рассчитывает, что ему требуется, затем думает, как добрать нужные деньги, а затем, получив все, что возможно, прикидывает, как их лучше всего потратить. Если государство начнет вдруг возвращать деньги только потому, что они нам якобы не очень нужны, мы тем самым начнем нарушать наши вековые традиции. И что тогда будет, допустим, с Британскими военно-морскими силами?

Честно говоря, я не видел здесь никакой связи.

– Они будут там, где им и положено.

Впрочем, секретарь Кабинета тут же все объяснил. Причем весьма доходчиво. Поскольку у Британии имеется всего четыре крупных боевых корабля, нам требуется всего четыре обычных адмирала и один адмирал флота. Но пока еще в наличии у нас имеется целых шестьдесят адмиралов. И каким бы соблазнительным ни казалось вот так взять и избавиться от пятидесяти шести из них, в результате этого нам придется пропорционально сокращать множество служащих под их началом офицеров, причем сокращать их до тех пор, пока в ВМФ Британии практически никого не останется.

Его слова не более чем отвлекающий маневр, это понятно. Хамфри вынуждает меня ходить по замкнутому кругу. Короче говоря: казначейство – это наиболее влиятельное подразделение правительства, потому что контролирует все денежные потоки. Каждый раз, когда мы забираем у него деньги, мы отбираем у него часть власти. Поэтому оно изо всех сил сопротивляется. Единственный способ заставить казначейство согласиться на сокращение налогов – заставить согласиться с этим самого канцлера. Но канцлер не согласится до тех пор, пока с этим не согласится казначейство. А как заставить пойти на это казначейство? Только заставив пойти на это канцлера. А как заставить пойти на это канцлера? Только заставив пойти на это казначейство!

Хамфри предложил мне попробовать убедить канцлера оказать мне реальную поддержку. Он ведь мой коллега по Кабинету. Но в этом-то, собственно, и кроется вся нелепость ситуации – мне необходимо просить милости от того, кто должен по определению быть на моей стороне!

И что мы имеем в результате? Абсолютный тупик. Да, боюсь, обо всем этом мне придется подумать. Причем самым серьезнейшим образом…

10 мая

Сегодня я, наконец-то, нашел способ добиться сокращения налогов. И реальная помощь мне будет оказана, казалось бы, самым неподходящим для этого человеком – нашим министром здравоохранения! Причем он сам даже не подозревает, что будет мне помогать. Ну а я, естественно, совершенно не собираюсь открывать ему на это глаза. Во всяком случае пока.

Вот как все это происходило. Доктор Питер Торн подготовил для меня специальную служебную записку, посвященную сигаретам, влиянию табачного лобби, его всесилию, ну и так далее, и тому подобное, и попросил меня о встрече. К сожалению, я не имел возможности ознакомиться с ней до его прихода, поэтому когда он поинтересовался моим мнением, мне не оставалось ничего другого, кроме как предложить ему резюмировать ее содержание. Своими собственными словами.

– Но это и есть мои собственные слова, – недоуменно пробормотал он, указывая на записку.

Бернард, как всегда, тут же пришел мне на помощь. И, как всегда, весьма ловко.

– У господина премьер-министра нередко создается впечатление, что краткий словесный пересказ значительно эффективнее проясняет наиболее яркие и важные положения действительно важного вопроса.

– Вот именно, наиболее важные положения, – выразительно повторил я. – Любого важного вопроса.

Трюк, конечно, сработал, но его пересказ меня буквально шокировал: по его мнению, правительство должно предпринять самые активные усилия, чтобы… искоренить курение! Вот его план из четырех пунктов.

1. Полный запрет на все виды спонсорской поддержки производителям сигарет.

2. Полный запрет на все виды рекламы сигарет, включая даже пункты продажи сигарет.

3. Выделение пятидесяти миллионов фунтов на комплекс антитабачных мероприятий.

4. Прогрессивное повышение налогов на табачные изделия до тех пор, пока пачка сигарет не будет стоить столько же, сколько бутылка шотландского виски.

Радикально, весьма радикально, ничего не скажешь. По его утверждению, это поможет сократить курение как минимум на восемьдесят процентов. Может быть, даже на девяносто, в результате чего табачные компании будут де факто очень скоро вытеснены из сферы бизнеса.

Готового ответа на столь радикальные предложения у меня, само собой разумеется, не было. Конечно, если бы я прочитал его записку еще до встречи, то… Да разве на все найдешь время? Но дело было весьма серьезное, и мне совсем не следовало его разочаровывать. Поэтому я в принципе с ним согласился: с курением надо заканчивать. Окончательно и бесповоротно. Что мы, безусловно, и сделаем, естественно, в должное время и когда для этого созреют требуемые условия. Говоря все это, я краем глаза заметил, как Бернард одобрительно кивает головой. Похоже, я постепенно овладеваю, как выясняется, весьма полезной техникой госслужбы уходить от прямых ответов.

Но доктор Торн, похоже, прекрасно меня понял, потому что, покачав головой, прямо спросил.

– Хотите сказать, «забудь об этом»?

Я, как мог, заверил его, что совершенно не это имел в виду. Причем на самом деле совсем не это! Или, по крайней мере, не совсем это! Но ведь надо оставаться реалистом. При любых условиях. Поэтому я философски заметил:

– Мы же родились не вчера, правда же?

– Нет, – поджав губы, согласился он, но не менее философски добавил: – Пока и не вчера умерли.

– Что вы имеете в виду? – спросил я.

– Не далее как вчера раньше времени умерли триста человек. Предположительно, в результате курения. По той же самой причине в год умирает по меньшей мере сто тысяч человек. Только это я и имею в виду!

Я попытался показать Питеру всю нереалистичность его соображений – попади это предложение на рассмотрение Кабинета, канцлер и казначейство тут же приведут конкретные цифры, наглядно показывающие, что курение дает нашему государственному бюджету по меньшей мере четыре миллиарда фунтов в год, без которых, боюсь, здравоохранению Британии просто-напросто не обойтись.

Но Питер не унимался.

– Мои соображения более чем реалистичны, – с пафосом заявил он. – Да, одними финансовыми аргументами казначейство не пробьешь, это факт, но… но ведь есть еще и моральные!

И тут мне в голову пришла великолепная идея. Моя великолепная идея, как можно победить казначейство! С помощью доктора Питера Торна, но… без его ведома. Причем не по вопросу курения, а по вопросу столь нужных мне налоговых сокращений.

Но тут надо быть очень аккуратным. Понимая это, я не пообещал Торну, что окажу ему всю необходимую помощь. Во всяком случае, не обещал это прямо. Просто сказал ему, что принял его план и что смогу, нет, постараюсь это сделать. Даже как бы мимоходом заметил, что еще раз перечитаю его записку. На всякий случай сделав на еще раз особый акцент.

Он, конечно, попытался «дожать» меня, то есть заручиться реальной поддержкой, но я объяснил ему, что для публичной поддержки еще не пришло время, не созрели должные условия.

– Поймите, в моем положении просто нельзя принимать чью-либо сторону. Особенно на предварительной стадии. Я должен выступать в роли абсолютно беспристрастного судьи, убедить которого могут только безукоризненные доводы одной из сторон.

– Да, в этом, безусловно, есть определенный смысл, господин премьер-министр, – признал он.

Как можно быть таким легковерным? Не понимаю… Это может быть очень опасным. Или, наоборот, очень полезным. Если, конечно, правильно к этому подойти.

– Итак, давайте подведем некоторые итоги, – предложил я в завершении нашего плодотворного разговора. – Только, само собой разумеется, «без протокола». Так вот, лично мне очень бы хотелось видеть дальнейшее развитие вашего проекта. Энергичное, по-настоящему динамичное развитие! Поэтому мы ожидаем от вас целого ряда соответствующих публичных заявлений и выступлений. На эту и, естественно, другие сопутствующие темы.

На лице Бернарда появилось встревоженное выражение, а вот глаза доктора Торна буквально засияли от радости, и он тут же принялся занудливо и многословно благодарить меня за реальную поддержку. В ответ я тоже коротко поблагодарил его за столь профессионально подготовленную «сигаретную» записку. (Очевидно, доктор Торн все-таки понял, что премьер-министр имел в виду его служебную записку, посвященную вопросу о курении и сигаретах. – Ред.)

Первое, что Бернард спросил меня после ухода доктора Торна, это можно ли считать мои обещания серьезными. По его словам, все последние годы считалось желательным не поощрять любые антитабачные выпады со стороны британских министров, равно как и не публиковать и не распространять таковые, если они все-таки допускались. Я поинтересовался, имеются ли на этот счет какие-нибудь письменные директивы. Бернард с достоинством ответил, что это было бы не по правилам и что все, как это и принято, делается на основе джентльменского соглашения.

Я поручил своему главному личному секретарю проследить за тем, чтобы антитабачные речи доктора Торна своевременно публиковались и должным образом распространялись. Особенно важно, чтобы обо всем этом узнали в казначействе. Причем как можно скорее!

Не имея ни малейшего понятия о моем плане, Бернард, естественно, поинтересовался, надеюсь ли я выиграть предстоящую битву.

Я бодро улыбнулся.

– Какие-то выигрываются, Бернард, какие-то проигрываются. Эту я наверняка проиграю.

Теперь он был полностью озадачен.

– Да, но тогда зачем…

– Потому что когда я проиграю, им придется дать мне что-нибудь взамен. Скажем, если бы вы были казначейством, то от чего предпочли бы отказаться: от полутора миллиардов фунтов в виде налоговых поступлений или от четырех миллиардов фунтов в виде поступлений от табачных продаж?

Бернард широко улыбнулся.

– От налоговых поступлений?

Я одобрительно кивнул.

– А это, как вам известно, именно то, что мне и нужно.

На его лице появилось выражение искреннего восхищения и… уважения.

– Значит, вы собираетесь использовать сигареты в качестве дымовой завесы?

– Вот именно, Бернард, – довольно произнес я и широко улыбнулся.

11 мая

Сегодня утром ко мне пришел Хамфри. Впервые за последние два дня. Вид у него был заметно напряженный. Значит, Бернард здорово постарался и проследил за тем, чтобы все, кому положено, узнали о новом проекте доктора Торна.

– Господин премьер-министр, – почему-то с совсем не свойственной ему неуверенностью начал он. – Скажите, у вас была, так сказать, интересная беседа с доктором Торном.

– Да. Мы обсуждали его предложение покончить с курением.

Сэр Хамфри иронично ухмыльнулся.

– Ну и как он, скажите на милость, собирается этого добиться? Уж не при помощи ли массового гипноза?

Я тоже улыбнулся, но только, скорее, невозмутимо, и откинулся на спинку стула.

– Нет, при помощи вознесения цен до самого неба при одновременном запрете на все виды рекламы табачной продукции, включая места ее продажи.

Секретарь Кабинета снова многозначительно ухмыльнулся, но ничего не сказал.

– Кстати, Хамфри, – столь же невозмутимо продолжил я, – вам не кажется, что моральная позиция доктора Торна в столь важном вопросе заслуживает самого глубокого уважения?

Да, чувства превосходства Хамфри не занимать.

– Моральная? Возможно, и заслуживает. Равно как и упрека в глупости. Ведь никто в здравом уме и разуме не подумает даже ее рассматривать.

– Но ведь ваш премьер-министр рассматривает, разве нет? – по-прежнему улыбаясь, спросил я.

– Да, да, конечно же, – без малейших колебаний ответил он, но покровительственная ухмылка тут же слетела с его лица. Будто ее стерли мокрой тряпкой. – Поймите меня правильно, господин премьер-министр, конечно же, следует рассматривать все предложения, которые поступают от членов вашего правительства, но… не поддерживать. Этого не будет делать ни один здравомыслящий человек!

– Но ведь ваш премьер-министр поддерживает, разве нет?

– Совершенно верно, господин премьер-министр.

Просто поразительно: Хамфри меняет свои точки зрения настолько стремительно, что иногда даже не успеваешь замечать, с какой легкостью он «переворачивает» каждую произнесенную им фразу буквально наоборот.

Тем не менее, я попробовал дать ему шанс стать на мою сторону.

– Значит, вы тоже готовы его поддержать?

– Поддержать? Поддержать это? – Он сделал глубокий вздох. – Конечно же, поддерживаю! Горячо и от всего сердца! Это же поистине потрясающий, на редкость оригинальный, полный воображения и трогательной романтики подход к одной из серьезнейших проблем человечества…

Как я и не сомневался, он целиком и полностью против!

– Единственная проблема, господин премьер-министр, – как ни в чем ни бывало продолжил он, – заключается в том, что против такого рода политики имеется немало очень сильных аргументов.

– Равно как и за нее, – возразил я.

– О, безусловно! – Он скептически пожал плечами. – Но среди тех, кто против, будут и такие, которые сочтут своим долгом напомнить, что табачные налоги являются одним из основных источников государственных доходов.

– Зато среди тех, кто за, будут и такие, которые сочтут своим гражданским долгом напомнить, что табак является одной из главных причин смертности от целого ряда, как сейчас принято говорить, летальных заболеваний[31].

Хамфри согласно кивнул.

– Да, конечно же, кто спорит… Это ужасно. Если это действительно так. Поскольку, насколько мне известно, прямая причинно-следственная связь с курением пока еще никем не доказана, так ведь?

– А статистика? – возразил я. – С ней-то ведь не поспоришь!

Он удивленно поднял брови.

– Статистика? Статистикой, господин премьер-министр, можно доказать все, что угодно.

– Даже правду, Хамфри, – многозначительно заметил я.

– Да-а, это не исключено, – протянул он, впрочем, без особого энтузиазма. Поскольку тут же не менее многозначительно добавил: – Но и четыре миллиарда фунтов в год, согласитесь, сумма весьма существенная. Во всяком случае, так наверняка будут говорить они. – Под «они» Хамфри, само собой разумеется, имел в виду казначейство.

В ответ я сказал, что сто тысяч неоправданных смертей в год – как минимум – не менее существенная цифра. Это же нечто вроде чудовищной эпидемии! Хамфри, равнодушно пожав плечами, согласился, и тогда я решил нанести ему нокаутирующий удар.

– Жертвы курения обходятся нашему Минздраву в целое состояние, поэтому казначейство должно быть просто счастливо, если нам удастся положить этому конец.

Это была моя тактическая ошибка, позволившая Хамфри тут же перейти в нападение.

– Боюсь, здесь вы не совсем правы, господин премьер-министр.

Как это не совсем прав?

– Заболевания, связанные с курением, – заметил я, ссылаясь на данные записки доктора Торна, лежавшей на столе прямо передо мной, – обходятся Минздраву Британии в 165 миллионов фунтов в год!

Однако казначейство и их друзья из табачного лобби, судя по всему, тоже совсем неплохо подготовили сэра Хамфри, поскольку он, не задумываясь, ответил:

– Да, мы тоже внимательнейшим образом изучили финансовую подоплеку этого непростого вопроса. И пришли к простому выводу: если бы указанные сто тысяч человек в год доживали до пожилого возраста, они бы стоили нам намного больше в виде пенсий и различных социальных выплат, чем в виде медицинского обслуживания. Соответственно, с чисто финансовой точки зрения для казначейства, безусловно, куда лучше, если они будут продолжать умирать нынешними темпами.

Его слова вызвали у меня что-то вроде шока. За столько лет в политике мне приходилось быть свидетелем многих шокирующих вещей, но его цинизм просто удручает… (Интересное наблюдение: Хэкера шокировало циничное желание поощрять опасное для здоровья сограждан курение, но при этом он не испытывал ничего подобного, используя курение, как удобный способ добиться от казначейства согласия на сокращение налогов. У него, естественно, не было ни малейшего желания – во всяком случае, не больше чем у сэра Хамфри – последовать совету доктора Торна, однако он смог на какое-то время убедить себя, что поступает менее лицемерно, чем секретарь Кабинета. Собственно, техника подобного самообмана органически присуща всем без исключения великим политическим лидерам. Именно благодаря этому качеству Хэкеру не составляло особого труда так легко оперировать моральными аргументами в споре с сэром Хамфри. – Ред.)

– Послушайте, Хамфри, – со вздохом продолжил я. – Когда в 1833 году эпидемия холеры унесла жизни 30 000 человек, у нас появился закон о здравоохранении. Когда в 1952 году промышленный смог убил 2500 человек, у нас появился закон о защите окружающей среды. Когда из-за того или иного медицинского наркотика умирают пятьдесят или шестьдесят человек, мы немедленно запрещаем его продажу, несмотря даже на то, что он приносит много полезного многим другим пациентам. А вот сигареты убивают сто тысяч человек в год, и что же мы имеем?

– Четыре миллиарда фунтов в год, – немедленно ответил он. – Плюс около 25 000 рабочих мест в табачной промышленности, весьма выгодный экспорт сигарет, который существенно улучшает торговый баланс Британии, не говоря уж как минимум о 250 000 рабочих мест, так или иначе связанных с табачным бизнесом – реклама, упаковка, транспорт…

Я не дал ему договорить.

– Да, но эти цифры не более чем догадки.

– Нет-нет, господин премьер-министр, это не догадки, а официальная статистика нашего правительства. – Он увидел мою ироническую усмешку и торопливо добавил: – Точнее говоря, это реальные факты. С которыми, уверяю вас, трудно спорить.

– Хамфри, уж не хотите ли вы сказать, что ваша статистика – это факты, а мои факты – не более, чем статистика?

Секретарь Кабинета, видимо, решил, что настало время прибегнуть к еще одной «маленькой лжи».

– Господин премьер-министр, поймите, лично я на вашей стороне. И не более чем знакомлю вас с аргументами, с которыми вам, скорее всего, простите за невольную тавтологию, очень скоро придется познакомиться.

Я поблагодарил его, сказал, что рад был узнать, что он полностью на моей стороне. И на этом, как мне казалось, наша беседа должна была закончиться, но нет! Оказывается, мой секретарь Кабинета просто горел желанием ознакомить меня со всеми аргументами, с которыми, как ему кажется, мне в любом случае придется иметь дело.

– Они также обязательно отметят, господин премьер-министр, что табачная индустрия является крупнейшим спонсором национального спорта. Спорт делает счастливыми миллионы британцев, а вы хотите их этого лишить! Вы только представьте себе, в каком положении окажутся спортивные программы «Би-би-си», если сигаретные компании не будут иметь возможности рекламировать на них свою продукцию! (Здесь Эплби допустил явную оговорку. «Би-би-си» вплоть до конца 1980-х упорно вводила страну в заблуждение, утверждая, что не допускает рекламу на свои каналы. Очевидно, секретарь Кабинета имел в виду следующее: в каком положении окажутся спортивные программы, если сигаретные компании не будут иметь возможности «спонсировать» спортивные события, которые показываются по каналам «Би-би-си». – Ред.)

Я снова напомнил ему, что мы обсуждаем вопрос о 100 000 смертей, происходящих в нашей стране каждый год. Из года в год! Хамфри и не подумал возражать.

– Да, конечно же, господин премьер-министр, но… на перенаселенном острове! На котором в любом случае и без того не хватает рабочих мест. Следовательно, выгоды от курения значительно перевешивают возможные негативные последствия: сигареты оплачивают более трети всего бюджета британского здравоохранения! Благодаря тем курящим, которые отдают свои жизни за своих друзей, мы имеем возможность спасать намного больше других человеческих жизней. По сути, курильщики – это наши национальные благодетели.

– Пока они живы, – мрачно напомнил я ему.

– Да, пока они живы, – согласился Хамфри. – А когда умирают, то экономят немало денег для остальных. А на смену им практически непрерывно приходят все новые и новые… К тому же никакой прямой причинно-следственной связи здесь, как я уже отмечал, пока еще никто не доказал.

Вся эта чушь собачья об отсутствии прямой причинно-следственной связи, честно говоря, начинала меня уже раздражать, поэтому я счел нужным и своевременным привести Хамфри авторитетное высказывание Главного врача государственной службы здравоохранения США:

«…Курение сигарет является основной причиной смертности в нашем обществе, которой вполне можно избежать, а также считается наиболее важной проблемой здравоохранения нашего времени».

В ответ Хамфри лишь пренебрежительно усмехнулся.

– В их обществе, может, и является. Но не стоит забывать, господин премьер-министр, что американцы просто обожают преувеличивать все возможное и невозможное. Да благослови Господь их чистые детские души!

Он также настоятельно рекомендовал мне постараться не совершать необдуманных поступков, сохранять твердую уверенность и быть очень осторожным при принятии решений.

Бернард перебил нас – пять минут до заседания комитета Кабинета, а затем ланч в палате общин, где со мной очень хочет переговорить наш министр спорта.

Да, новости действительно распространяются со скоростью света. Я бросил на секретаря Кабинета укоризненный взгляд.

– От кого они могли узнать обо всем этом?

Хамфри и Бернард посмотрели друг на друга. Затем на меня. Но при этом никто из них не произнес ни слова.

Пришлось произнести мне.

– Он ведь часть табачного лобби!

Эплби сделал вид, будто впервые слышит.

– Член вашего правительства?

Но для секретаря Кабинета это как-то мелковато. Что у министра спорта в табачном лобби свои, причем немаловажные, интересы, ни для кого не новость – все это спонсорство, ну и так далее… Более того, именно этот конкретный министр спорта (Лесли Поттс, член парламента. – Ред.) представляет интересы избирателей одного из округов Ноттингема, где проживают тысячи и тысячи работников табачной отрасли.

Я попросил Бернарда передать министру, что в его распоряжении будет десять минут в 2.30.

– С удовольствием передам, господин премьер-министр.

– А я не с удовольствием, Бернард, но, тем не менее, встречусь.

Лесли Поттс достался мне от предыдущей администрации. На редкость несимпатичный, непривлекательный образец человекообразного существа: низенький, крайне худой, с выпученными глазами, которые, очевидно, благодаря чудовищно толстым линзам его очков в массивной роговой оправе, создавали невольное впечатление еще большей выпученности, чем было предназначено матушкой-природой. Непрерывно кашляет, сморкается, препротивно сопит, курит сигареты одну за другой, поэтому его пальцы покрыты вечным слоем желтого никотина, и, словно древний вулкан, практически безостановочно посыпает все вокруг себя сигаретным пеплом. Картину дополняют его неопрятные, вечно сальные волосы, кривые желтые зубы и застоялый запах закрытого купе железнодорожного вагона второго класса для курящих. Можно только предполагать, что, назначая его на пост министра спорта, мой предшественник позволил себе проявить не совсем свойственное ему тонкое чувство юмора.

– Не возражаете, если я буду курить? – первым делом поинтересовался он. Противным скрипучим голосом.

Я отрицательно покачал головой, и у него во рту, откуда-то изнутри полусжатой ладони правой руки, мгновенно появилась уже зажженная сигарета. Он сделал глубокую затяжку, громко и натужно прокашлялся и спросил меня, верны ли слухи, будто я твердо намерен осуществить крупномасштабное наступление на табачную индустрию.

Мой ответ был и правдивым, и… не имеющим прямого отношения к его вопросу.

– Лично мне об этих слухах ничего не известно.

– На самом деле? – усомнился Лесли.

– Сейчас этот вопрос находится на рассмотрении министра здравоохранения, но конкретное решение, насколько мне известно, пока не принято.

– Дыма без огня не бывает, – многозначительно заметил Лесли.

Кому, как не ему, знать!

– Не волнуйтесь, с вами обязательно проконсультируются, – произнес я своим самым консультативным тоном. – Как министр спорта вы, не сомневаюсь, имеете в данном вопросе личный интерес.

– Плевать мне на ваш спорт! В моем избирательном округе более 4000 работников табачной сферы, вот о ком надо думать!.. Ну и как насчет моего округа?

– Ну и как насчет ваших легких? – вопросом на вопрос ответил я.

– С моими легкими все в порядке, – сердито огрызнулся Лесли.

– Он же дышит не через округ, – вполголоса заметил Бернард.

– Что вы сказали? – хрипло переспросил его министр спорта.

– О, – смутился Бернард. – Ваш округ. Понятно. Простите. Мне…

Стараясь не рассмеяться, я жестом заставил его замолчать и снова повернулся к Лесли.

– Мне известно, конечно, что в вашем округе имеется большая табачная фабрика, но ведь надо уметь смотреть на вещи шире.

– Дело совсем не в моем округе, – резко ответил он. – Немало таких маргинальных округов имеется также в Бристоле, Ноттингеме, Глазго, Базильдоне и Северной Ирландии. Там также хватает табачных фабрик. Не советовал бы также забывать о многочисленных пивоваренных городках, которыми владеют в основном производители сигарет.

– Да, со счетов их сбрасывать, конечно, не стоит, – неохотно согласился я. – Но ведь если надо сделать что-то более важное для всей страны, не считаете ли вы, что это следует делать в любом случае, невзирая даже на существенные, но, так сказать, все-таки частные интересы избирателей?

– Конечно же, правительство должно делать то, что положено, – не возражал Лесли Поттс. – Но только если при этом оно не ущемляет законных интересов маргинальных избирательных округов! Все, абсолютно все должно иметь разумный предел…

Я заверил его, что никакое решение еще не принято. Причем совсем не то решение, которого он, судя по всему, боится. Нет, лично мне требуется нечто совершенно иное! Однако Лесли не унимался, несколько истерически заявив, что ради блага нашей партии мне ни в коем случае не следует даже пытаться выступать против курения.

Мне никогда не нравилось, когда младшие министры моего правительства пытались учить меня, что следует и чего не следует делать! Особенно на фоне их зловонного дыхания и дыма дешевых сигарет. О чем я не преминул ему сказать.

– Простите, – извинился он, разгоняя рукой окутывавшие его сизые клубы вонючего дыма.

– Кстати, – поинтересовался я. – Если мне не изменяет память, вы являлись платным консультантом Британской табачной группы, это так?

Он царственно выпрямился во весь свой 155-сантиметровый рост и с непонятным пафосом ответил:

– Тот факт, что БТГ выплатила мне небольшой творческий гонорар, не имело и не может иметь к делу никакого отношения! – Я изо всех сил постарался сохранить беспристрастное выражение лица. – Это очень, очень щедрая корпорация, полностью осознающая свою ответственность перед обществом. Вы только посмотрите, какие деньги они вливают в развитие нашего спорта! И вы хотите лишить их возможности делать благое для Британии дело? Перекрыть этот мощный поток?

Ну все, с меня хватит! Выслушивать эту чушь у меня просто нет ни сил, ни желания.

– Лесли, они дают деньги только для того, чтобы продавать все больше и больше сигарет…

– Нет-нет, – упрямо возразил он. – Они делают это, искренне желая послужить обществу.

Я пожал плечами.

– Что ж, прекрасно. В таком случае они вполне могут продолжать служить обществу. Давая ему деньги… ну, скажем, анонимно.

– Анонимно? – Переспросил он и несколько замялся. Затем пришел в себя. – Ну… конечно же, могут. Они будут просто счастливы это делать, но, само собой разумеется, при условии, если им позволят рекламировать тот факт, что они делают это анонимно. Никаких проблем. – Он одну за другой сделал три глубокие затяжки. – Кстати, Джим, это правда, что Питер Торн также собирается заменить предостережение Минздрава на сигаретных пачках?

Мне не очень хотелось отвечать, поэтому я повернулся за помощью к Бернарду. Но он, похоже, по-прежнему не воспринимал нашу беседу достаточно серьезно, потому что с самым серьезным видом произнес:

– Если не ошибаюсь, доктор Торн предлагает что-то вроде: Смерть от рака может нанести серьезный вред вашему здоровью.

Его невинное, полушутливое замечание вызвало у Лесли Поттса острую вспышку благородного гнева.

– Это неправда! – вскричал он. – Все совсем не так! Да верит ли он сам в это?! В общем-то, я и сам начинаю верить в то, что нам надо что-то делать в отношении проблемы курения и здоровья. Но… только когда для этого созреют требуемые условия…

– Вот что я хочу тебе сказать, Лесли, – обратился я к нему. – Если мы не будем ничего делать, то уже через десять лет будем иметь миллион преждевременно умерших сограждан. Как минимум!

– Наверное, да, что-то около того, – не раздумывая, согласился Лесли. – Но они будут распределены равномерно, а не только в маргинальных избирательных округах. Кроме того, Джим, ведь никто еще не предоставил достаточно убедительных доказательств наличия прямой причинно-следственной связи между курением и…

Остаток фразы мне не удалось расслышать, поскольку он буквально утонул в звуках удушливого кашля Лесли. Впрочем, неважно. Полагаю, суть и без того была понятна.

(Тем временем между сэром Хамфри Эплби и постоянным заместителем канцлера казначейства сэром Фрэнком Гордоном происходила интенсивная переписка. Копии их писем друг другу сохранились в архивах Кабинета министров и казначейства. Поскольку дискуссия велась в письменном виде, оба джентльмена старались быть предельно аккуратными в выражении своих мнений в отношении политики правительства. Об их истинных точках зрения лучше всего судить, читая между строк. – Ред.)

«15 мая

Дорогой Фрэнк!

Мы оба, безусловно, согласны с тем, что в идеальном мире курению не должно быть места. У нас также не имеется сколько-нибудь существенных разногласий относительно того, что помогать ПМ в достижении поставленных им целей – наш прямой долг. Вместе с тем, однако, мы, само собой разумеется, должны помочь ему понять, что мы пока еще не в идеальном мире и что с его стороны, возможно, было бы мудрым несколько пересмотреть не свои цели, а, скорее, их приоритетность.

К сожалению, наш ПМ сильно подвержен воздействию различных несерьезных групп давления, например таких, как Королевский терапевтический колледж. Этим энтузиастам, видите ли, очень хочется, чтобы наше правительство имело четкую политику в отношении курения.

К сожалению, все это не более, чем благие пожелания. Мир живет совсем иначе. Всем, кто не в правительстве, почему-то нужна твердая политическая линия правительства по всем без исключения вопросам. Нам же, кто в правительстве, наоборот – это совершенно не нужно. Включая, осмелюсь высказать предположение, нашего ПМ, когда он начнет полностью понимать все связанные с этим риски и провалы.

В то время, как фанатики антитабачного лобби видят всю проблему исключительно в черно-белом цвете – борьба против преждевременной смерти, здоровье нации и так далее, и тому подобное, – мы прекрасно знаем, что вопрос этот намного сложнее, чем кажется.

Уверен, ты согласен со мной, что во всем нужен определенный баланс. Например, министр здравоохранения может быть активным противником курения, а министру спорта очень нужны табачные компании…

Конечно же, все было бы намного проще, если бы правительство работало как одна команда. Но поскольку на деле оно являет собой нечто вроде свободной конфедерации воюющих племен, искать для них общую платформу интересов – наша прямая задача.

С нетерпением жду твоих соображений.

X.Э.».

(Ответ был получен уже на следующий день. – Ред.)

«16 мая

Дорогой Хамфри!

Министр здравоохранения хочет, чтобы проблема курения решалась при помощи супервысоких налогов, однако канцлер вряд ли позволит мне слишком уж их поднимать – его, естественно беспокоит собственная популярность среди соответствующего электората.

Я вынужден согласиться с ним, хотя и по совсем иным причинам. Инфляционный эффект от подобного повышения налогов на табачную продукцию может оказаться более чем значительным.

Вместе с тем, следует признать наличие во всем этом некоего морального принципа. Мы в казначействе полностью понимаем и искренне разделяем гражданскую позицию нашего премьер-министра. Равно как и его приверженность моральным принципам.

Но когда речь идет о четырех миллиардах фунтов государственного дохода, мы невольно вынуждены с предельной серьезностью подходить к вопросу о том, насколько глубоко можем позволить себе эгоистичную роскошь потакания моральным принципам.

Как ты, очевидно, помнишь, меня тогда весьма обеспокоило предложенное сокращение налогов на полтора миллиарда фунтов. Но лишиться четырех миллиардов фунтов? Это же катастрофа!

Предлагаю срочно испросить мнения и совета Ноэля. Эти письма для него я уже скопировал.

Фрэнк».

(Копии этих писем были направлены постоянному заместителю министра здравоохранения сэру Ноэлю Уиттингтону. Через два дня приведенное ниже письмо сэра Ноэля было отправлено сэру Фрэнку, а его копия – сэру Хамфри. – Ред.)

«18 мая

Дорогой Фрэнк!

Потенциальное повышение налогов на сигареты чревато самыми серьезными последствиями.

1. И дело здесь не только в потере серьезных финансовых поступлений, но и в никому не нужных проверках. Если мы, образно говоря, „прихватим“ табачные компании, те в свою очередь натравят на нас целую армию людей, которые займутся проверкой всего, абсолютно всего, что мы делаем. А потом публично обвинят нас в каждой мелочи: неточные факты, противоречивая аргументация, путанная статистика, ну и так далее, и тому подобное. Конечно, считается, что наша работа должна делаться так, чтобы выдерживать любые проверки. Что, в принципе, абсолютно правильно. Парламентские проверки, журналистские проверки, все это можно только приветствовать. Но только не профессиональные проверки, ибо они будут отнимать у нас столько времени, что нам будет просто некогда работать. Поэтому проводить их совершенно не в интересах общества.

2. Каждый раз, когда мы будем принимать приглашения на ланчи или бесплатные билеты в королевскую оперу, Уимблдон и тому подобное, табачные компании будут ставить нас в неудобное положение, делая это достоянием общественности.

3. В каком положении окажется наше искусство без спонсорской помощи табачных магнатов? Оно окажется в полной зависимости от более чем скромных милостей Совета по делам искусств!

4. И самое главное – здесь я имею в виду прежде всего министерство здравоохранения – мы должны напомнить ПМ, что речь идет о моральном аспекте всей нашей профессиональной деятельности: правительство должно быть полностью беспристрастным! Нам ни в коем случае не следует отдавать предпочтение ни сигаретам, ни здоровью. Это особенно актуально для нашего министерства здравоохранения и социального страхования. Ведь на нас возложена двойная обязанность. Если мы лишимся табачных поступлений, то трудно себе даже представить, что будет с теми лишними 100 000 британцами в год, которые останутся живы и будут претендовать на получение пенсий и иных социальных доплат!

Значит, мы, как и всегда ранее, должны поддерживать разумный баланс. Нам нужна здоровая нация, но нам также нужна здоровая табачная индустрия.

На нас лежит святая обязанность всегда помнить о справедливости: с одной стороны, табачное спонсорство поощряет людей курить, но, с другой стороны, спонсорство спорта стимулирует их занятия физкультурой.

На мой взгляд, наш Минздрав и так слишком глубоко увяз в этой антитабачной проблеме. Мы уже тратим на нее треть рабочего времени помощников министра и половину – его заместителей. Не многовато ли для свободного общества?

Короче говоря, вот мои предложения:

(1) Прежде всего Хамфри Эплби следует устроить встречу ПМ с нужными табачниками – пусть он сам увидит, какие они на самом деле отличные парни и как близко к сердцу они принимают проблемы здоровья нации. Что плохого, например, можно сказать о Британской табачной группе? По-моему, абсолютно ничего: один из наших экс-постоянных заместителей – член ее Совета директоров, и к тому же предполагается, что им может понадобиться еще один. В должное время, конечно, и при определенных обстоятельствах.

(2) Полагаю, мы могли бы также поднять некоторые вопросы о нашем младшем министре докторе Питере Торне. Он, без сомнения, прекрасно образован, обладает отличным воображением, но… не обладает достаточным опытом и умением беспристрастно относиться к масштабным проблемам. Он отличный врач, но не более того. Поэтому, сам того не замечая, пристрастно подходит к вопросам более широкого плана. Его главный и основной „пунктик“ – это продлевать людям жизнь. Очевидно, насмотревшись в своей профессиональной жизни на то, как умирают пациенты, он уже не в состоянии смотреть на вещи объективно и беспристрастно, что является существенным недостатком для принятия хладнокровных и взвешенных решений.

С нетерпением жду ваших заключений. Полагаю жизненно важным, чтобы сэр Хамфри незамедлительно приступил к выполнению требуемых шагов.

Ноэль».

(Внимательно ознакомившись с этой корреспонденцией, сэр Хамфри сделал в своем личном дневнике следующую запись. – Ред.)

«Четверг 18 мая

В самом начале следующей недели мне предстоит встреча с ПМ, поэтому необходимо срочно выработать линию поведения по известному табачному делу.

Полагаю, ключ к этому следует искать в совершенно, кстати, справедливом замечании Ноэля о свободном обществе. В котором люди должны иметь право на свободные решения, а правительство не должно быть нянькой. Государство-опекун нам не нужно!

Единственный серьезный недостаток такого подхода заключается в том, что он допускает аргументацию в пользу легализации продажи марихуаны, кокаина, мышьяка и гелигнита[32].

Поэтому предлагаю следующее. Когда Хэкер возглавлял министерство административных дел, он, в качестве гостя БТГ, нередко сопровождал меня не только в Королевскую оперу и балет, но также на теннисные турниры в Уимблдоне, клуб „Лордз“ и прочие элитные места.

Правда, на „Спящей красавице“ можно было подумать, что он пробуется на главную роль. Искусство, как таковое, его совершенно не интересует, поэтому спонсорство во имя спасения национального искусства от Совета по делам искусств вряд ли можно рассматривать в качестве подходящей аргументации. Во время практически всего балета Хэкер сидел молча, если не считать его периодических всхрапываний. Когда на Вагнере в Ковент Гарден начался IV акт, он поинтересовался, почему они играют после окончания спектакля. А V акт назвал „издевательством над временем зрителей“. Абсолютный примитивизм!

Впрочем, я несколько отклонился. Похоже, наш ПМ тоже грешен в получении подарков от БТГ стоимостью в несколько сотен, если не тысяч, фунтов. Если такое вдруг просочится в прессу, что было бы просто ужасно, ему это, поверьте, может доставить немало неприятных минут».

(Сэр Хамфри явно переоценил силу своей угрозы. Во время указанной встречи несколько дней спустя Хэкер справился с ней с легкостью, которая заставила удивиться самого секретаря Кабинета. – Ред.)

Вспоминает сэр Бернард Вули:

«Утром 22 мая премьер-министр был в приподнятом настроении. Сообщил, что все идет очень хорошо и что ему удалось обратить казначейство в бегство. Равно как и самого канцлера.

Я осторожно поинтересовался, так ли все это хорошо. Ведь, в конечном итоге, канцлер – член его собственного правительства.

– Конечно же, хорошо, – не задумываясь, ответил он. – Его давно пора поставить на место. И научить уважать партнеров.

Я спросил, что, собственно, он имеет в виду под „научить уважать партнеров“. ПМ объяснил, что уважать партнеров означает выполнять его команды!

– Это то, что означает партнерство, когда ты премьер-министр, – назидательным тоном произнес он.

Это невольно напомнило мне коротенький отрывок из знаменитой детской сказки Льюиса Кэрролла „Алиса в Зазеркалье“[33].

– Ведь еще совсем недавно наш канцлер сам хотел стать премьером, помните? Причем был основным претендентом. А я его перехитрил! – Такое разве забудешь?! От восторга ПМ чуть ли не сплясал джигу. Прямо перед окнами своего кабинета. А потом продолжил: – Перехитрю и на этот раз, не сомневайтесь! Ему прекрасно известно: если он потеряет 4 миллиарда фунтов табачных поступлений, то ему придется либо повышать как минимум на ту же сумму ряд других налогов, что неизбежно сделает его крайне непопулярным среди избирателей, либо сократить на 4 миллиарда фунтов государственные расходы, что сделает его еще более непопулярным среди членов Кабинета. Они и так все в ужасе от последних инициатив доктора Питера Торна – потеря голосов курильщиков, потеря табачных поступлений, потеря рабочих мест… – это же просто великолепно! Поэтому я намерен оказывать поддержку доктору Торну до тех пор, пока казначейство не прекратит ставить мне палки в колеса. То есть пока не перестанет мешать мне совершить то, чего я добиваюсь – сократить подоходные налоги на полтора миллиарда фунтов».

(Продолжение дневника Хэкера. – Ред.)

22 мая

Совсем неплохая встреча с Хамфри. Он начал с того, что показал мне какой-то листок бумаги с обычной абракадаброй, которую нормальному человеку ни за что не понять. Всегда хороший знак, как я сейчас понимаю. Поэтому ни мистифицировать, ни вводить меня в заблуждение ему больше не удастся. Такие, с позволения сказать, трюки я воспринимаю теперь как показатель его собственной неуверенности в себе, не более того. (Признак растущего понимания и административного мастерства Хэкера. – Ред.)

(В упомянутом листке излагались комментарии сэра Хамфри на предложение доктора Питера Торна, представленное на рассмотрение министерству здравоохранения. – Ред.)

«Невзирая на тот факт, что данное предложение предположительно должно охватывать определенные сопутствующие выгоды, имеющие маргинальную и периферийную релевантность, имеется также соображение безусловно высшего порядка, включающее в себя и подтверждающее ваше личное соучастие в совершении должностного преступления, имеющего своим прямым последствием то, что позор и бесчестие, как результат ваших давних связей и развлечений могут окончательно и непоправимо подорвать ваше нынешнее положение, результатом чего неизбежно станут публичные разоблачения и соответствующие обвинения, откреститься от которых практически не представляется возможным».

Я попросил Хамфри коротко изложить суть вопроса. Одним предложением.

Он на секунду задумался, затем действительно коротко сказал:

– На ваших руках следы никотина, господин премьер-министр.

Сначала я даже не понял, что он, собственно, имеет в виду? Я же не курящий! А затем догадался, что Хамфри говорит не буквально, а, скорее, фигурально. Заметив мой недоумевающий взгляд, он сочувственным голосом, хотя и не без видимого удовольствия, пояснил:

– Здесь имеется в виду все то гостеприимство, которое вам оказывалось за счет БТГ. Шампанское, приемы, роскошные ланчи в самых дорогих ресторанах, лучшие места на элитных спортивных и культурных мероприятиях…

Судя по всему, он думает, что табачные компании готовы «слить» эту якобы компрометирующую информацию прессе, если мне удастся провести свой антитабачный проект.

А что в ней, собственно, компрометирующего? Я, например, неоднократно выпивал на приемах «а ля фуршет» в советском посольстве, но это ведь не делает меня шпионом! Если это самое лучшее, на что Хамфри способен, пытаясь меня остановить, то, боюсь, мне просто придется дать «зеленый свет» предложению доктора Торна. Да, похоже, мой секретарь Кабинета теряет былую хватку – с более слабой угрозой мне, честно говоря, давно уже не приходилось встречаться.

Хамфри, очевидно, и сам это понял, поскольку вдруг замолчал.

– Что-нибудь еще? – вежливо спросил я, искренне надеясь, что он приберег кое-что поумнее.

– Да, господин премьер-министр. – Он не собирался так просто сдаваться, однако уверенности у него заметно поубавилось. – Мне настоятельно дали понять, что поскольку курение не является политическим вопросом, правительству не следует принимать чью-либо сторону.

– То есть надо быть беспристрастным?

– Вот именно, – благодарно подтвердил он.

– Вы хотите сказать, – с невинным видом поинтересовался я, – проявлять такую же беспристрастность, как при выборе между пожарной машиной и пожаром?

Хамфри торопливо перешел к следующей теме – он ведь всегда славился умением вовремя понимать, когда проигрывает.

– Дело в том, господин премьер-министр, что имеется намного более серьезное возражение. Большое количество людей, видных людей, весьма влиятельных людей считают, что в случае принятия предложения доктора Торна будет нанесен губительный удар по самому понятию свободы выбора.

Я поинтересовался, почему. Секретарь Кабинета начал было многословно, но совсем неубедительно разглагольствовать о том, какую опасность для свободы выбора представляют собой введение карательного налогообложения и запрет на рекламу продукта, который сам по себе является абсолютно законным. Однако я не дал ему договорить, категорически заявив, что все это не более чем сплошная демагогия и чушь! Никто не говорит о запрете на курение, как таковое. Я также поинтересовался, следует ли считать ударом по свободе любое повышение налогов…

От прямого ответа он, как всегда, попытался уклониться.

– Ну… это зависит от того, насколько велико повышение налогов.

Забавный ответ. Что ж, попробую развить его, с позволения сказать, аргументацию.

– Значит, повышение на двадцать пенсов можно считать ударом по свободе?

– Господин премьер-министр… – запротестовал он.

Но я не стал выслушивать его надуманных возражений, а продолжил свой нажим.

– Ну а двадцать пять пенсов? Тридцать? Тридцать один пенс? Может ли это считаться наступлением на свободу только потому, что наносится заметный ущерб вашему благосостоянию?

А что, по-моему, ничего! Хотя Хамфри даже не улыбнулся. Только мрачно заметил, что это очень остроумно.

В конце концов мы согласились, что рекламирование является существенным только при наличии свободного выбора, поскольку свободный выбор зависит от наличия полной информации. Таким образом, рекламирование должно осуществляться в интересах обеих сторон процесса. Значит, если табачные компании тратят по меньшей мере 100 миллионов фунтов на рекламу и продвижение своей продукции, то не должны ли они платить такую же сумму на доведение до сведения общественности аргументов против курения? Такой справедливый подход, уверен, найдет полное понимание у всех тех видных и влиятельных людей, которые, как утверждает Хамфри, выступают в защиту свободы выбора.

– Господин премьер-министр, – процедил он сквозь стиснутые зубы. – Боюсь, мне придется еще раз напомнить вам, что принятие этого предложения вызовет весьма серьезные осложнения. Я предвижу возникновение непредвиденных проблем…

– Таких как?… – спросил я.

Мой совершенно невинный вопрос вызвал у Хамфри приступ острого раздражения.

– Если бы я мог их предвидеть, они не были бы непредвиденными! – резко ответил он.

– Но вы сами только что сказали, что уже предвидите их, – бодрым тоном напомнил я ему.

Поняв, что его загнали в угол, секретарь Кабинета предпринял последнюю отчаянную попытку спасти положение.

– Господин премьер-министр, ну а как, в таком случае, насчет создания соответствующего независимого комитета? Скажем, парламентского… или королевской комиссии?

Тут я задал ему вопрос, который очень хотел задать еще несколько дней назад и только ждал подходящего случая.

– Послушайте, Хамфри, а почему вы так радеете за табачную промышленность?

Как я и ожидал, он предпочел этот вопрос проигнорировать, вместо ответа продолжив:

– А может, комитет казначейства? В качестве первой инстанции…

А вот, наконец, пришел и мой черед.

– Даже не говорите мне о казначействе, Хамфри! Ведь они делают все наоборот. В частности, возражают против моего, казалось бы, логического намерения включить сокращение налогов на полтора миллиарда фунтов в мою новую оборонную стратегию. – Я демонстративно вздохнул, подумал, не переигрываю ли в смысле драматизма, и продолжил: – Конечно, если бы казначейство проявило определенную гибкость, то…

Хамфри, как и ожидалось, тут же все понял. И с просветленным от радости лицом торопливо забормотал.

– Да-да, конечно же… э-э-э… Вряд ли они уже приняли окончательное решение по тому, другому вопросу.

Я изобразил на своем лице самое искреннее удивление.

– На самом деле?

– Естественно, нет, господин премьер-министр. Ведь гибкость в таких вопросах – это самое главное. При желании они вполне смогли бы найти приемлемый вариант, нисколько не сомневаюсь.

– Думаете, смогли бы? – недоверчиво переспросил я.

– Безусловно, – уже совершенно другим тоном произнес Хамфри, быстро приспосабливаясь к своему новому статусу переговорщика. – Единственным камнем преткновения здесь может стать то, что в случае принятия антитабачного предложения казначейство будет слишком занято проведением его в жизнь и у руководства просто не останется времени на какие-либо иные сокращения.

Теперь мы говорили на одном, понятном только нам языке.

– Видите ли, Хамфри, – со значением заметил я. – Дело в том, что в смысле приоритетности интересы табачных компаний не идут ни в какое сравнение с интересами национальной обороны.

Теперь Хамфри точно знал, на какую именно сделку я готов согласиться. И ее условия – quid pro quo[34] – были для него вполне приемлемы, это было видно невооруженным глазом. Оставалось только согласовать их с казначейством…

23 мая

Сегодня узнал о первом, хотя и относительно небольшом осложнении.

Ко мне довольно неожиданно явился Питер Торн.

– У меня потрясающее известие, господин премьер-министр, – начал он, едва переступив порог моего кабинета в палате общин. – Нас полностью поддерживают Британская медицинская ассоциация, Королевский педиатрический колледж и по меньшей мере восемь других высших научных и медицинских колледжей Великобритании!

От такой потрясающей новости у меня сердце ушло в пятки. Так быстро? Нет, такого стремительного прогресса не ожидал даже я! Пришлось объяснить ему, что хотя сама по себе новость, конечно же, преотличная, провести его предложение в жизнь немедленно все равно не удастся.

– Да-да, конечно же не удастся, это понятно, – неожиданно быстро согласился он. – Надо только, чтобы в течение ближайших трех месяцев о его поддержке сначала официально объявили как о правительственной политике, а затем в течение года включили в Белую книгу[35]. Так что времени у нас хоть отбавляй!

Его энтузиазм просто трогателен. Честно говоря, мне даже жаль, что его проекту суждено пойти под нож. Особенно после того, как его обсуждение с секретарем Кабинета было настолько триумфальным, что я сам почти поверил в него. Стараясь, по возможности, не подать виду, я сказал ему, что у меня назревают серьезные проблемы с казначейством. Он тут же догадался, откуда ветер дует. И главное, куда…

Его глаза сузились.

– Не думаю, что это что-нибудь, о чем вы не знали заранее, так ведь?

– Все не так просто, как вы думаете, Питер…

Он сделал глубокий вдох. Как будто собирался прыгнуть в ледяную прорубь. А затем… затем последовала угроза. Реальная угроза!

– Послушай, Джим, и поверь – это серьезно. Единственное по-настоящему важное и стоящее, что можно сделать в политике. Если ты проволынишь мое предложение, мне придется подать в отставку. И рассказать всем, почему!

Я попросил его успокоиться, но он истерическим тоном заверил меня, что уже полностью спокоен.

– Джим, перечисленные мной влиятельные медицинские и исследовательские организации не меньше меня заинтересованы в этом. Возможно, мне не следовало бы говорить им о твоей поддержке, но теперь они полны решимости заявить на всю страну, что табачные компании на тебя надавили и ты капитулировал.

Значит, он тоже все продумал заранее! Поэтому почти не удивился моей новой позиции в этом вопросе. Возможно, даже в каком-то смысле ее ожидал.

Я просто не знал, что делать или хотя бы что ему ответить. Слава богу, меня спас звонок. Телефонный звонок.

Бернард снял трубку, послушал, коротко попросил секунду подождать и повернулся ко мне.

– Простите, господин премьер-министр, сэр Хамфри хотел бы срочно переговорить с вами. Буквально несколько минут…

Я пожал плечами и попросил доктора Торна немного подождать снаружи. Хамфри буквально ворвался в кабинет, весь сияя от добрых новостей: оказывается, он уже успел побывать в казначействе и – о сюрприз! – они готовы пойти мне навстречу в вопросе о снижении подоходных налогов. Само собой разумеется, при условии, что им больше не придется тратить столько времени на антитабачную кампанию.

Я вкратце рассказал ему о возникшем осложнении – доктор Торн пригрозил мне своей отставкой, при которой все британское медицинское сообщество будет публично обвинять меня в позорном капитулянтстве перед табачными баронами страны.

Эта новость Хамфри явно обеспокоила, но… совсем ненадолго, поскольку у него тут же появилась блестящая идея. Одна из тех, которые делают его незаменимым, несмотря на все причиняемые им лично мне неудобства, а порой даже головную боль.

– Господин премьер-министр, у вас ведь, кажется, все еще открыта правительственная вакансия в казначействе, так?

Гениально! Просто гениально, ничего не скажешь. Для Питера Торна это будет несказанное повышение. Причем на редкость стремительное. Но почему бы и нет? Для такого способного министра? Да, да и еще раз да!

Мы тут же пригласили его к нам присоединиться.

– Питер, – почти торжественным тоном обратился я к нему. – Знаешь, мне только что пришло в голову, что у нас в казначействе еще не заполнена вакансия. Мы долго ломали голову, кого бы рекомендовать, а тут твой гениальный проект… Который, признаюсь, произвел на всех нас просто неизгладимое впечатление. Ну, вот мы и подумали…

Он бросил на меня подозрительный взгляд. Неудивительно – на его месте любой поступил бы точно также.

– Вы что, собираетесь от меня избавиться?

– Ни в коем случае, Питер. Совсем наоборот.

Доктор Торн явно заколебался. Такой соблазн…

– Да, но это… это же такой шаг наверх…

– Но заслуженный, – отеческим голосом промурлыкал я. – Целиком и полностью заслуженный!

Однако сомнения, похоже, все-таки не отпускали Питера. Во всяком случае, не до конца.

– Надеюсь, это не предполагает, что я должен поставить крест на моем антитабачном проекте? – медленно и со значением спросил он.

– Питер, позволь мне быть с тобой до конца откровенным. Провести твой законопроект в любом случае было бы… будет… – Надеюсь, я вовремя сумел исправить свою ошибку, и он не заметил мою случайную оговорку, – …будет очень трудно провести через все необходимые инстанции. Причем ключевым из них является казначейство. Камень преткновения именно оно, а совсем не министерство здравоохранения. Такие процедуры обычно требуют много, очень много времени, но теперь, когда ты сам будешь там, внутри, то есть в самой системе и сможешь быстрее понять, за какие веревочки надо дергать, тебе удастся значительно ускорить весь этот процесс и, может даже, довести его до стадии юридического утверждения. Поверь мне. – Мои слова звучали настолько убедительно, что я сам чуть в них не поверил.

К счастью, Питер проглотил наживку, не заставив себя долго ждать.

– Значит, мои предложения остаются в силе? – нерешительно спросил он, и желание услышать «да!» огромными буквами было написано у него на лице.

– Естественно, да, – поспешил я его успокоить. Причем мои слова можно было не считать ложью, поскольку существует возможность того, что мне придется повторить их в другом контексте. В должное время. При иных обстоятельствах…

Его колебания продлились не больше секунды.

– Согласен, – торопливо проговорил он. – Я принимаю предложение и искренне вас благодарю за оказанную честь.

Мы торжественно пожали друг другу руки, и доктор Торн, весь сияя от счастья, вышел, нет, буквально выпорхнул из моего кабинета. Все-таки какое это великое дело быть премьер-министром – ты можешь делать людей такими счастливыми, позволить им так гордиться своими великими достижениями!

24 мая

Перевод Питера Торна в казначейство породил другую вакансию – министра здравоохранения. Но нам нужен только такой министр, который не будет расстраивать табачное лобби. И такой кандидат быстро нашелся.

Сегодня утром первым делом попросил пригласить ко мне Лесли Поттса. Он не заставил себя ждать и буквально через несколько минут вошел в мой кабинет, как обычно, окруженный зловонной аурой, отравляющей окружающую среду, сжимая кончиками желтых от никотина узловатых пальцев все еще дымящуюся сигарету.

Тем не менее, я приветствовал его с вполне искренним радушием:

– Заходите, дружище, заходите, – и без дальнейших предисловий перешел сразу к делу. – Скажите, Лесли, вам не хотелось бы стать министром здравоохранения?

Мое неожиданное предложение вызвало у него искреннее и нескрываемое удивление.

– Мне?

Я молча кивнул головой.

Сначала он зашелся в долгом и натужном кашле, от которого даже мне, похоже, стало несколько лучше. Затем, наконец, медленно произнес, глядя на меня с нескрываемым подозрением, очевидно, пытаясь догадаться, чего от меня можно ожидать.

– Да, это очень лестное предложение.

– Но вполне заслуженное, – как можно добродушнее произнес я.

Он задумался, но, судя по всему, так и не нашел каких-либо явных признаков возможной ловушки.

– Ну конечно же, отказываться от такого было бы глупо. Благодарю вас, господин премьер-министр.

Я тут же попросил пригласить сэра Хамфри, и когда он почти немедленно появился, торжественно представил ему нашего нового министра здравоохранения. Секретарь Кабинета прикинулся приятно удивленным, хотя это назначение изначально было его собственной идеей.

Пока мы обменивались положенными в таких случаях любезностями, Лесли, очевидно, показалось, что ловушка все-таки есть, потому что он своим противным голосом вдруг проскрипел:

– Минутку, минутку! Если эта работа предполагает наскоки на табачную индустрию, она мне не нужна!

Заверить его в обратном мне не составило особого труда.

– Ну что вы, Лесли! Мы все в правительстве должны быть прежде всего реалистами. Наоборот, мы хотим, чтобы вы сотрудничали с табачниками как можно плотнее: они прекрасные, заботливые парни и потрясающие предприниматели, искренне желающие помочь своей стране и своим согражданам. Я хочу, чтобы вы работали с ними, а не против них! Ну так как, по рукам?

Лесли Поттс довольно улыбнулся, но когда попытался что-то сказать в ответ, то неожиданно снова сильно закашлялся, от натуги весь стал бордовым, и понять его невразумительное бормотание оказалось просто невозможным.

Поэтому я повернулся к Хамфри.

– Что он сказал?

– Полагаю, – бодрым голосом помог мне секретарь Кабинета, – он сказал да, господин премьер-министр.

8 Пенсионный гамбит

5 июня

Закончив всю работу (за исключением «красных кейсов»[36]) к шести вечера, мы с Бернардом удобно уселись перед телевизором смотреть вечерние новости… Ничего нового. Хотя наши средства массовой информации буквально из кожи вон лезут, чтобы «раскрутить» историю молодой британской медсестры по имени Фиона Мак-Грегор, которую задержали в Кумране, одном из крошечных государств Персидского залива, якобы за хранение бутылки шотландского виски.

Ее приговорили к десяти годам заключения и сорока ударам плети, но приговор не может быть приведен в исполнение до тех пор, пока он не будет «подтвержден», что бы это ни означало.

По телевизору показали, как мать девушки и член парламента от их избирательного округа (Стюарт Гордон, один из наших заднескамеечников) пытаются вручить петицию в кумранском посольстве. Которую там в конечном итоге так и не приняли.

В заключение зачитали официальную ноту МИДа, в которой говорилось, что наш министр иностранных дел описал данный инцидент как «достойный сожаления», но добавил, что никаких специальных шагов в этом отношении предпринимать пока не планируется.

Затем диктор заговорил о дальнейшем ослаблении фунта, я выключил телевизор и попросил пригласить ко мне секретаря Кабинета. Когда он вошел, я сказал ему, что ситуация с медсестрой вызывает у меня опасения – симпатии британской общественности, похоже, явно на ее стороне.

Он кивнул головой, соглашаясь.

– Ну и что посоветуете делать? – спросил я.

– Не сомневаюсь, наш министр иностранных дел даст вам куда более квалифицированный совет, – равнодушно ответил он.

– Он советует мне ничего не делать!

– Ему лучше знать.

Обычное противодействие со стороны МИДа. Сколько же это будет продолжаться?!

– Если мы ничего не будем делать, то будем выглядеть бездушными, – объяснил я. – А также слабыми. Правительство не должно выглядеть и бездушным, и слабым одновременно! – Я повернулся к своему главному личному секретарю. – А вы что обо всем это думаете, Бернард?

От неожиданности он даже вскочил со стула.

– Может, попробовать выглядеть бездушными и слабыми не одновременно, а по очереди?

Я проигнорировал его довольно плоскую остроту и еще раз повторил секретарю Кабинета, что нам что-то надо делать. А поскольку мне совсем недавно пришлось, так сказать, «наказывать» и самого сэра Хамфри, и его приятеля Дика Уортона, постоянного заместителя министра иностранных дел, можно было надеяться, что на этот раз их сопротивление будет не таким упорным.

Увы, мои надежды пока не очень-то оправдывались. Хамфри вежливо сообщил мне, что, по мнению министра иностранных дел, никаких шагов нам предпринимать не стоит. Естественно! МИДу и его функционерам совершенно неинтересно знать, чего хочет наш электорат!

Затем секретарь Кабинета довел до моего сведения официальную аргументацию.

– Кумранцы – добрые друзья Британии. Они только что заключили с нами крупный оборонный контракт и регулярно сообщают нам о намерениях Советов в Ираке. В случае нашей просьбы они готовы даже саботировать соглашения ОПЕК. Нет-нет, мы никак не можем позволить себе их огорчать. Во всяком случае, в настоящее время.

– Все это мне известно и без вас, Хамфри, – устало заметил я. Иногда он разговаривает со мной так, будто принимает меня за полного идиота. – Но ведь речь идет о британской подданной! Которую ожидает варварское наказание за тривиальный проступок в иностранной стране. Для чего же там тогда наш МИД, если не защищать граждан Британии?

Секретарь Кабинета покачал головой и печально улыбнулся.

– Они там, чтобы защищать интересы Британии.

– Не в ее интересах быть выпоротой, – настаивал я.

– Не в наших интересах пытаться предотвратить это, – с неожиданной твердостью заявил он.

Такая точка зрения для меня никогда не была и не будет приемлемой! Я возражал против нее и раньше, возражаю и сейчас. (Британский МИД совершенно не возражал против того, чтобы Хэкер постоянно отказывался принимать их точку зрения, поскольку это, судя по всему, позволяло ему выплеснуть свои накопившиеся эмоции, но только до тех пор, пока ПМ не пытался заставить их внести какие-либо изменения в предлагаемую МИДом политику. – Ред.) Хамфри упорно доказывал, что это не более чем один из тех маленьких пожаров, когда несколько кустов загораются в открытом поле, а через пару дней сами по себе затухают. Главное здесь – не подливать в них горючее. Жесткие заявления, акции, ультиматумы, санкции – все это только усугубит ситуацию. Именно поэтому наш МИД настоятельно рекомендует мне отстраниться и ничего не делать.

Хотя сам МИД, по утверждению секретаря Кабинета, что-то все-таки делает. Например, не позже чем завтра мы намерены направить кумранцам довольно резкую ноту протеста.

– А почему мы не можем сделать это сегодня? – спросил я.

– Потому что мы еще не получили их согласия, – объяснил он. – Как раз сейчас ведутся приватные переговоры с их послом. Как только они одобрят наши формулировки, мы немедленно вручим им наш протест. И тогда, – Хамфри самодовольно ухмыльнулся, – тогда можно смело считать, что мы сделали все возможное.

Интересный подход к выражению протеста, ничего не скажешь. Чисто дипломатический и только для «внутреннего потребления». Его не назовешь даже беззубым. И Хамфри считает это вполне достаточной акцией в защиту той бедной девушки?

– Если следовать логике нашего МИДа, то Понтий Пилат тоже сделал все возможное!

К моему искреннему удивлению, секретарь Кабинета целиком и полностью со мной согласился.

– Да, из Понтия Пилата, безусловно, вышел бы превосходный министр иностранных дел. Недопустимо рисковать интересами нации из-за наивной сентиментальности в отношении справедливости. Это глупо и непродуктивно. Если бы мы исходили из моральных принципов в каждом конкретном случае несправедливости или допущенных жестокостей, то никогда бы не смогли передать Гонконг китайцам или привести Мугабе к власти в Зимбабве. Именно слепое следование требованиям морали и расстроило планы британского МИДа тихо и без лишнего шума передать Фолькленды Аргентине – с тех пор они больше не хотят даже слышать о так называемом «подходе с моральных позиций».

Я тяжело вздохнул. Возможно, он и прав. Во всяком случае, с чисто практической точки зрения. Похоже, мы действительно не в состоянии что-либо сделать.

– И все-таки, это бездушно, очень бездушно, – мрачно заметил я.

Хамфри наклонился ко мне и ободряющим тоном сказал:

– Лучше быть бездушным, чем бездумным, господин премьер-министр. Вся история человечества являет собой блестящий пример триумфа бездушия над бездумием.

Он выиграл и знал об этом. Мы все немного помолчали, затем секретарь Кабинета встал и попросил разрешения покинуть нас, поскольку у него важная деловая встреча. Когда он был уже у дверей, я заметил ему вслед, что МИДу никогда не удастся заставить Кабинет согласиться с этой политикой.

Он резко повернулся.

– Британский МИД никогда и не ожидает, чтобы Кабинет соглашался с каким-либо из его политических решений. Именно поэтому он никогда полностью их не разъясняет. Все, что ему надо, – это чтобы Кабинет должным образом следовал решениям после того, как они были приняты.

И, молча поклонившись, вышел.

Я угрюмо посмотрел на своего главного личного секретаря.

– Бернард, скажите, в нашей общественной жизни имеются ли такие люди, которых можно было бы считать таким же бесхребетными, как функционеры британского МИДа?

Бернард искренне удивился.

– Но их никак нельзя считать бесхребетными, господин премьер-министр! Наоборот, ничегонеделание всегда требует немалой силы воли, а иногда даже мужества.

Надо же, такого мне еще никогда не доводилось слышать.

– На самом деле? – спросил я.

– Да, господин премьер-министр. Именно поэтому многие считают вас по-настоящему сильным лидером.

Интересно, это комплимент или оскорбление? Судя по всему, Бернард был сам не очень уверен, потому что торопливо добавил:

– То есть, они имеют в виду вашу способность противостоять давлению. – После чего уже более спокойным тоном напомнил, что мне пора начать готовиться к предстоящему вечернему приему.

Я попросил его кратко перечислить наиболее важных гостей. Таковыми оказались представители синода Англиканской церкви. В приходе Бери Сент-Эдмундс образовалась вакансия, и мне предстоит сделать выбор между двумя кандидатами, которых они собираются представить на утверждение. И хотя, по существующей традиции, на выбор должны представляться два имени, они, само собой разумеется, постараются сделать все возможное, чтобы мой выбор, упаси господь, не выпал не на того кандидата. Пришлось спросить у Бернарда, как мне узнать, кого выбирать.

– По аналогии с тем, как выбирают в государственном аппарате, господин премьер-министр. Как в известном карточном фокусе: «Выберите любую карту», предлагают тебе, и ты всегда выбираешь именно ту, которую фокусник заставляет тебя взять.

Смело! Услышать такое от госслужащего? Очень смело! Поэтому я задал ему еще один вопрос.

– А что если я ее не возьму?

Он снисходительно улыбнулся.

– Возьмете.

Еще посмотрим, подумал я про себя.

– И кто же эти «церковные карты», которые они собираются мне предложить, Бернард?

– Когда имеешь дело с церковью, господин премьер-министр, – усмехнулся он, – то вам обычно предлагают сделать выбор между валетом и королевой.

(В тот вечер сэр Хамфри имел важную деловую встречу, которая проходила за «высоким столом»[37] в столовой его оксфордской альма-матер Бейли-колледж. Там, во время поистине королевского обеда, разговор о предстоящем уходе сэра Хамфри на заслуженную пенсию неожиданно пересекся с вопросом о предстоящем выборе премьер-министром приемлемой кандидатуры на освободившуюся вакансию епископа. Содержание последовавшей за этим беседы, которую сэр Хамфри должным образом отразил в своих личных записях, само собой разумеется, осталось неизвестным для Хэкера. – Ред.)

«Обед был, как всегда, выше всяких похвал: кларет был лучше еды, портвейн лучше кларета, а беседа лучше портвейна.

Серьезный, обстоятельный разговор, как всегда, начался, когда мы дошли до портвейна и грецких орехов. После традиционного обмена любезностями, когда Мастер[38] поблагодарил меня за то, что я не поленился прийти отобедать с ними, а я в ответ сказал, что мне всегда доставляет истинное удовольствие отобедать со старыми друзьями, Мастер перешел к главному. Сообщил мне, что в недалеком будущем собирается оставить свой пост, лет эдак через пять-шесть, то есть приблизительно в то же время, когда и мне будет пора уходить с государственной службы. Поскольку такие совпадения редко бывают случайными, я обратил особое внимание на его следующую ремарку:

– Мы с казначеем считаем, что именно вы могли бы быть тем, кто сменит меня в качестве Мастера Бейли-колледж. – Что ж, прекрасные слова, лучше не скажешь…

Впрочем, скоро стало ясно, что без препятствия здесь не обойтись. Камнем преткновения был декан. Не совсем охотно, но и не увиливая, Мастер довел до моего сведения, что декан меня недолюбливает.

Меня это удивило – с чего бы ему меня недолюбливать, если я никогда не делал ничего, за что он должен быть мне благодарным?

Впрочем, факт есть факт, и от него никуда не денешься. По мнению казначея, декан считает меня слишком умным. Вообще-то, более логичным было бы предположить, что в Оксфорде определение „умный“ следует принимать как комплимент.

К тому же, декан считает меня слишком самоуверенным. Это я тоже узнал от казначея, которому наша беседа почему-то доставляла искреннее удовольствие.

Видимо, казначей догадался, что мне не очень-то нравится его, так сказать, прямота, так как он тут же поспешил добавить, что, по его мнению, это не имеет особого значения. Мне показалось, он имеет в виду, что не имеет значения то, что считает декан, но оказалось, не имеет значения то, что я слишком самоуверен.

А он продолжал и продолжал. В том смысле, что для подобной самоуверенности у меня есть все основания. Например, если бы у него было 75 000 фунтов в год, рыцарство, индексированная пенсия и куча бездарных политиков, на которых можно валить все свои ошибки, он тоже не отказался бы побыть слишком самоуверенным.

Весьма поучительное наблюдение. Значит, в корне личной неприязни декана ко мне и уверенности казначея в моей самоуверенности лежит не более чем самая вульгарная зависть. Другого объяснения этому нет. Еще один крест, но я постараюсь нести его уверенно и с достоинством.

К словам казначея Мастер добавил, что декан ненавидит интриги и недолюбливает политиков. На какую-то страшную секунду мне даже показалось, что он причисляет к политикам и меня! Поэтому, решив, что мы и без того уделили слишком много времени обсуждению их искаженного представления о моей персоне, я попросил поподробнее рассказать мне о декане.

Казначей, не ожидая повторного предложения, торопливо поведал, что декана мучают чуть ли не параноидальные страхи, будто они с Мастером плетут интриги за его спиной. Именно поэтому они решили обсудить этот вопрос со мной, пока он отсутствует. Основных причин две: во-первых, они никогда не занимались и не собираются заниматься интригами и, во-вторых, меня можно сделать Мастером Бейли-колледж, только если им удастся свалить декана!

Да, это проблема. Декану очень нравится его работа. Все, что ему приходится делать на своей пожизненной должности, это присутствовать на факультете четыре часа в неделю, давать одну лекцию и пару консультаций. Его единственными увлечениями, говорят, были крикет и паровые машины. Ему никогда не надо было читать новые монографии или обдумывать новые идеи, поэтому считаться профессором Оксфорда было для него все, о чем он мог только мечтать. Так с чего бы это ему хотеть расстаться с такой должностью?!

В заключение Мастер и казначей сказали, что поскольку убрать его из Бейли может только епархия, они подумали о приходе Бери Сент-Эдмундс. Там как раз открылась вакансия на должность епископа.

Приход Бери Сент-Эдмундс? Что ж, заманчивое местечко. Одно из старейших, с представительством в палате лордов. Декану, не сомневаюсь, оно понравится. К тому же, насколько мне известно, вращаться в аристократических кругах – его самая большая слабость.

К сожалению, я совсем не уверен, что смогу хоть чем-нибудь ему с этим помочь. Боюсь, уже поздно. Кроме того, как мне говорили, Церковь ищет такого кандидата, который смог бы поддерживать стабильный баланс между теми, кто верит в Бога, и теми, кто не верит.

Для многих людей, включая Мастера и казначея, стало настоящим сюрпризом узнать, что таких неверующих немало и в самой Церкви. И даже среди большинства епископов.

К тому же Церковь уже сделала свой выбор – каноник Майк Стэнфорд! Теоретически предлагать кандидата должен премьер-министр, то есть Хэкер, однако на практике Церковь всегда выдвигает двух кандидатов: одного своего и одного абсолютно непроходного, чтобы у ПМ фактически не было выбора.

Впрочем, все это не менее серьезно и лично для меня. Особенно для моего будущего, поскольку других вакантных приходов в ближайшее время, похоже, не предвидится. Ведь епископы не выходят на заслуженный отдых так часто, как следовало бы. У них нет обязательной отставки в шестьдесят, а живут они, как правило, до глубокой старости – Господь явно не желает, чтобы они поскорее присоединялись к Нему…[39]

И тогда мне пришла в голову одна идея, которая вселяла определенную надежду: найти для декана способ ярко и достаточно масштабно послужить обществу. Он ведь специалист по восточным учениям и, как известно, обожает арабов. В таком случае, почему бы Мастеру не предложить ему такой путь в епископство: отправиться в Кумран со специальной миссией по оказанию помощи и поддержки Фионе Мак-Грегор, той самой несчастной медсестре?

Если его миссия провалится, он все равно возвысится, поскольку сделал все возможное; если же преуспеет, то вернется настоящим героем! А если не вернется вообще, то вряд ли кто-нибудь по нему будет особенно скучать…

Думаю, идея всем очень понравилась, потому что такая ситуация выглядит беспроигрышной.

Хотя лично я туда бы ни за что не поехал. Ужасная страна. Они отрубают людям руки за воровство, забрасывают камнями женщин, когда они совершают прелюбодеяние. В отличие от Британии, где женщины совершают прелюбодеяние, когда их забрасывают мужья.

Когда он вернется, у него, возможно, даже будет недоставать обеих рук…».

(Продолжение дневника Хэкера. – Ред.)

6 июня

Встречался также с Питером Хардингом, секретарем по назначениям. Ему около шестидесяти – основательный, уверенный в себе… Похоже, вполне надежный.

Лично я немного волновался, так как мне пока еще никогда не приходилось назначать епископов. (То есть рекомендовать монарху кандидата на назначение. – Ред.)

Кандидатур было две. Первая из них – каноник Майк Стэнфорд. Скорее всего, Майкл, хотя все почему-то называют его просто Майк. Странно, но когда я был маленьким, никому и в голову не пришло бы называть епископов «Майк». Может, это потому, что он часто выступает по радио?

По словам Питера, Майк – убежденный модернист. Для меня это что-то новое.

– Это специальный теологический термин, господин премьер-министр, – объяснил мне Питер. – Они считают, что некоторые из описываемых в Библии событий в буквальном смысле слова не соответствуют действительности и являют собой не более чем метафоры, легенды или мифы. Их, скорее, интересуют стоящие за всем этим духовные и философские истины.

Я попытался пересказать это своими словами, чтобы убедиться в том, что правильно понял смысл.

– Вы хотите сказать, он не считает, что Бог сотворил мир за семь дней, что Ева была сделана из ребра Адама, ну и тому подобное?

Мои слова привели Питера в полный восторг.

– Именно так, – с готовностью согласился он. По его мнению, мне также следовало бы знать, что Майк Стэнфорд учился в университете Винчестера, Нью-колледже и Оксфорде, и что в списке кандидатов он стоит первым. – И к тому же, – многозначительно подняв вверх указательный палец, добавил Питер, – у него в высшей степени удобная жена.

– Удобная в том смысле, что предана и обладает массой добродетелей? – уточнил я.

Питер искренне удивился.

– Нет-нет, господин премьер-министр. Удобная в том смысле, что она дочь графа Дорчестерского!

Теперь настала моя очередь удивляться. Ну и что тут такого особенного?

– Хорошо, а кто следующий в списке? – спросил я.

– Следующий? – Питер почему-то слегка замялся. – Второй в списке… доктор Поль Гарви, – медленно протянул он.

Я, естественно, ждал продолжения, но Питер почему-то молчал.

– Ну и? – попробовал я ему подсказать.

– Ну и… он замечательный человек…

– Но?…

Питер тяжело вздохнул, затем посмотрел мне прямо в глаза.

– Выбирать, конечно же, вам и только вам, господин премьер-министр, но есть все основания подозревать, что он весьма склонен к отделению церкви от государства.

– Ах, вот оно как! – я понимающе кивнул и тут же, к своему стыду, понял, что далеко не уверен, что понял, и попросил его прояснить мне хоть какие-нибудь детали. Чтобы как можно яснее представлять себе суть вопроса…

– Суть вопроса? Это просто. По убеждению так называемых «отделенцев», англиканская церковь не должна быть частью государства. Ее следует отделить от него, как, скажем, методистов или католиков. Они считают, что простые люди рассматривают государственную церковь не как оплот веры, а, скорее, как нечто вроде клуба для представителей правящего класса.

И снова замолчал. Пришлось снова спросить его, в чем, собственно, дело. Правда, уже более настойчивым тоном.

– Решение, конечно же, ваше, господин премьер-министр, но… боюсь, Ее Величество будет несколько удивлена, если вы попросите назначить епископом человека, считающего, что ее следует вынудить нарушить свой королевский обет всемерно защищать и оберегать церковь.

Справедливо, ничего не скажешь. Но тогда почему его вообще включили в список кандидатов? Питер довольно уклончиво объяснил, что Гарви пока еще не совсем полноправный член союза сторонников отделения. Он просто так думает. И высказывается. Вот в результате всех этих разговоров и обсуждений всплыло его имя… Да, вот еще что. Определенные сомнения вызывает состояние его здоровья. К тому же он толстеет…

Мне было ясно одно: кто-то его явно старается опорочить! Иначе его имя никогда бы не оказалось в списке. Хотя выбором это в любом случае не назовешь!

– Значит, вы хотите сказать, мне предстоит выбирать между каноником Стэнфордом и каноником Стэнфордом?

– Нет-нет, – вкрадчиво возразил он. – Решение ваше и только ваше. Но в данном случае, на мой взгляд, довольно простое. – Лицо его при этом оставалось абсолютно бесстрастным. – Господин премьер-министр, комиссия по назначениям предлагает вам на выбор две кандидатуры и…

– Скажите, Питер, выборы были свободными? – перебил я его.

Он бросил на меня осуждающий взгляд.

– Свободных выборов в таких случаях просто не может быть, господин премьер-министр. Епископы рассматриваются как неотъемлемая часть апостольской преемственности.

Не будучи одним из тех, кто регулярно ходит в церковь, я потребовал объяснений.

– Все очень просто. Это воля Бога. Когда Иуда Искариот подмочил свою репутацию и его надо было кем-то заменить, решение было доверено Святому Духу.

– Да, но как люди узнавали о Его решении? – недоуменно поинтересовался я.

– Бросали жребий, – невозмутимо ответил Питер.

– Тогда почему бы нам не доверить решение Святому Духу и на этот раз? – как мне кажется, вполне резонно спросил я.

Питер и Бернард посмотрели друг на друга. Мое предложение явно не проходило.

– Наверное потому, что никто не может быть до конца уверенным, что Святой Дух правильно поймет, какими качествами должен обладать хороший епископ англиканской церкви, господин премьер-министр, – попытался объяснить мой главный личный секретарь.

Я поинтересовался, каким именно образом этот «выбор» материализовался. Секретарь по назначениям загадочно ответил, что при помощи специальных опросов и исследований.

– Питер, – я понимающе улыбнулся. – Когда я был студентом, то любил играть в покер. И уж «заряженную колоду», поверьте, сумею отличить с первого взгляда…

Бернард неожиданно встал и, напомнив мне о назначенной встрече с секретарем Кабинета, предложил перенести беседу с господином секретарем по назначениям на завтра. Питер благодарно улыбнулся и оставил нас.

Когда Хамфри вошел, я первым делом налил нам по бокалу шотландского виски – как-никак почти конец рабочего дня. Деликатно оставляя нас одних, чтобы собрать необходимые данные о «послужном списке» Майка Стэнфорда, Бернард успел шепнуть мне на ухо, что назначение Майка могло бы оказаться чем-то вроде гола в собственные ворота.

Мы с Хамфри стоя выпили, пожелав друг другу доброго здоровья, и удобно устроились в глубоких кожаных креслах. Я спросил его, как, собственно, следует понимать слово «модернист».

Не совсем меня поняв, он переспросил, кого конкретно я имею в виду – композитора Шостаковича или художника Марселя Дукампа? Я пояснил, что имею в виду каноника Майка Стэнфорда.

Как и следовало ожидать, ответ секретаря Кабинета последовал тут же.

– В англиканской церкви слово «модернист» обозначает «неверующий».

– Атеист? – удивился я.

– Не совсем, господин премьер-министр. Атеист-церковник не смог бы получать за работу свое законное вознаграждение. Поэтому, когда они перестают верить в бога, то начинают называть себя модернистами.

Я был потрясен.

– Как же англиканская церковь может рекомендовать атеиста на пост епископа? Да еще в такой приход, как Бери Сент-Эдмундс!

Хамфри поудобнее скрестил ноги и мило улыбнулся.

– Может, и очень просто. Ведь англиканская церковь не столько религиозная, сколько социальная организация.

Для меня это что-то новое… Впрочем, я родом из не очень-то «социальной» среды.

– Да-да, социальная, – довольным тоном продолжил Хамфри. – Неотъемлемая часть социальной структуры нашего общества. Епископами назначаются те, кто умеют красиво говорить нужные вещи и правильно держать нож с вилкой. Тем самым вызывая у прихожан законное почтение.

Так вот, значит, что имел в виду Питер, говоря, что у Стэнфорда «в высшей степени удобная жена»!

– Неужели нет какого-нибудь более подходящего кандидата? – поинтересовался я.

По мнению Хамфри, на данный момент вряд ли. Видимо, потому что в последнее время появились две-три более привлекательные вакансии.

– Что же может быть более привлекательным, чем должность епископа, – невольно спросил я.

– Как что? – искренне удивился Хамфри. – Например, декан Виндзора. Или, скажем, декан Вестминстера… Поскольку обладатели этих высоких должностей получают возможность быть на короткой ноге с особами королевской крови.

Что ж, немного яснее.

– Значит, быть епископом – это просто вопрос статуса? – подытожил я. – А также возможность наряжаться в сутану и епископские гетры…

Хамфри одобрительно кивнул.

– Совершенно верно, господин премьер-министр. Хотя гетры сейчас одевают только в случае значительных религиозных событий… Например, для королевских приемов на открытом воздухе.

– Кстати, а почему сутаны и гетры сейчас, похоже, вышли из моды? – поинтересовался я.

– Потому что Церковь старается выглядеть более значимой, – ответил Хамфри.

– В глазах Бога?

– Конечно же нет, господин премьер-министр. Я имел в виду в социологическом смысле.

Короче говоря, идеальный кандидат, с точки зрения Церкви, являет собой нечто среднее между светским львом и социалистом.

Нас прервал приход Бернарда, который принес мне часть «послужного списка» Майка Стэнфорда. И часть эта действительно оказалась весьма поучительной: после окончания теологического колледжа он стал простым священником при епископе шеффилдском, затем получил повышение на должность епархиального советника по вопросам этнических сообществ и социальной ответственности. Организовывал конференции по проблемам межконфессиональных отношений, взаимодействия между христианами и марксистами, а также между христианами и женщинами «Гринэм-коммон» (частично феминистский, частично лесбийский лагерь пацифистски-марксистски настроенных женщин, незаконно разбитый у ворот военно-воздушной базы близ Ньюбери, графство Беркшир, где размещались американские крылатые ракеты. Только женщинам и детям было разрешено принимать участие в этой протестной акции, направленной против ядерных ракет, Соединенных Штатов и мужчин. Возможно, кстати, и в обратном порядке… Ракеты рассматривались в качестве фаллического символа. По мнению фрейдистов, для этого типа женщин характерен острый синдром явной зависти к пенису. Выражение любой формы поддержки женщинам «Гринем-коммон», даже весьма ограниченной, считалось «прогрессивным подходом». – Ред.) После чего Стэнфорд сначала стал священником Эссекского университета, затем вице-ректором теологического колледжа, ну а теперь он секретарь комитета по разоружению при Британском совете церквей.

В его curriculum vitae[40] был только один серьезный пробел.

– А простым викарием в приходе он когда-нибудь служил? – любопытства ради поинтересовался я.

Бернарда мой вопрос явно удивил.

– Нет, господин премьер-министр, священнослужители, которые хотят стать епископами, обычно избегают конкретной работы с паствой.

– Честолюбец, – заметил Хамфри.

– Как и Икар, – с загадочным видом произнес мой главный личный секретарь.

– Так или иначе, но политический смутьян нам ни к чему. Особенно в столь чувствительной области, как религия, – подвел я черту.

Бернард понимающе кивнул.

– Каким упрямцем был тот глупый грек, кто сына своего учил искусству летать как птица!

Я недовольно потребовал, чтобы он прекратил морочить мне голову греческими премудростями.

(Хэкер ошибался. Бернард Вули процитировал ему пьесу Шекспира «Генри VI», часть III. – Ред.)

Секретарь Кабинета отреагировал на мое решение осторожным одобрением. Сказал, что, выступая в качестве епископа и члена палаты лордов, Стэнфорд добавил бы нам всем немало лишней головной боли и проблем.

– Он совсем не тот человек, на которого можно рассчитывать, – добавил я. – От этих епископов вообще мало проку. Все, на что они способны, это постоянно выклянчивать у меня деньги на благотворительность. Но ведь нельзя же решать проблемы, каждый раз выбрасывая на это кучу денег! Особенно денег наших налогоплательщиков. Нет, нашей стране куда нужнее высокий дух моральной ответственности и больше надежды на себя и только на себя одного…

А Хамфри с понимающей улыбкой заметил:

– До чего же забавно наблюдать, как политики в наши дни все чаще говорят о морали, а епископы – о политике.

Что ж, в общем и целом он прав. К тому же Бернард привел нам еще один впечатляющий эпизод из карьеры Стэнфорда. Оказывается, в свое время он предложил возвести новую церковь в южной части Лондона, строительный проект которой предусматривал специальные помещения для приготовления апельсинового сока, «планирования семьи» и организации демонстраций, но никакого зала для Святого причастия. Впрочем, справедливости ради, следует добавить, что для этого вполне можно было использовать один из залов так называемого «двойного назначения».

– Да-да, конечно же, – многозначительно подтвердил Хамфри. – Ведь руководство Церковью находится в руках истинных теологов.

– Ну и что, интересно, это может означать? – спросил я.

– Видите ли, – с готовностью объяснил он, – теология – это отличное средство помогать агностикам оставаться в лоне церкви.

– Возможно, я несколько наивен, но… – начал было я, однако Хамфри не дал мне договорить.

– Господин премьер-министр, что вы! Никогда о себе не говорите так. Иначе…

Глупая лесть! Неужели ему было трудно употребить что-нибудь вроде ложной скромности! Конечно же, я совсем не считаю себя наивным! Я жестом заставил его замолчать и продолжил:

– Мне кажется, Церковью должны управлять простые, чистые, искренне верящие в Бога люди, а не приземленные политиканы, для которых главное – их собственная карьера.

– Да, само собой разумеется, хотя здесь можно возразить, что, по их глубочайшему убеждению, чем большего они добьются, тем больше смогут сделать для общества, – по-отечески улыбнувшись, парировал секретарь Кабинета. При этом даже не повысив голос.

– Все это не более чем лицемерное словоблудие, Хамфри.

Он пожал плечами.

– Собственно, вы хотели того же самого, когда добивались Номера 10, разве не так, господин премьер-министр?

Тут до меня дошло: а ведь он прав, тысячу раз прав! И тем не менее, этого Стэнфорда я все равно не хочу.

Хамфри терпеливо объяснил мне, что, конечно же, можно пойти самым простым путем – взять и отвергнуть обоих кандидатов. Хотя… прецедент получился бы поистине беспрецедентный, и в соответствующих кругах вряд ли вызвал бы одобрение.

– Даже если один из предложенных кандидатов хочет убрать из церкви Бога, а второй – убрать из нее королеву?

– Королева неотделима от англиканской церкви, господин премьер-министр. Она ее естественная составная часть.

– На самом деле? А Бог?

– Лично мне кажется, он, что называется, предмет выбора. Добровольного выбора! – ответил мой постоянный заместитель, допивая свой бокал с виски.

9 июня

Произошел интересный поворот событий в кумранском деле Фионы Мак-Грегор, той самой несчастной медсестры. Последние несколько дней от МИДа не было практически никаких известий. Что совсем неудивительно, поскольку наш МИД существует вовсе не для того, чтобы что-то делать, а в основном для того, чтобы объяснять, почему этого не следует делать!

За ужином я попытался было как можно популярнее растолковать это своей жене Энни, но она никак не хотела понять саму идею. Все время перебивала меня какими-то детскими, не имеющими прямого отношения к делу вопросами вроде: «Неужели им нет до этого дела?»

– Нет, – коротко ответил я.

Однако она, похоже, не поняла ответа и снова спросила:

– Но разве это не ужасно?

Конечно же, это ужасно! И наносит правительству непоправимый ущерб. Однако, несмотря на это, все эти мидовцы только пожимают плечами и тупо повторяют, что нам ни в коем случае не следует огорчать кумранцев.

– Наши функционеры просто не желают видеть ничего, что выходит за рамки их собственных эгоистических интересов, – не скрывая раздражения, констатировал я.

– Как же ей, наверное, тяжело, – сочувственно сказала Энни.

– Кому? – недоуменно спросил я, потом понял, что моя жена имеет в виду ту самую медсестру, и поспешил добавить: – Да, естественно, нелегко.

Энни холодно посмотрела на меня.

– Судя по всему, о ее судьбе ты волнуешься не больше, чем твой МИД, Джим.

Не думаю, что это так уж справедливо. Впрочем, по мнению моей жены, если МИД больше всего беспокоит его популярность среди арабов, то меня больше всего беспокоит моя собственная популярность среди британского электората. Но это не совсем так! Хотя если в какой-то части это и так, то что тут плохого? Я являюсь законно избранным представителем народа и, значит, просто обязан всемерно заботиться о том, чтобы мой электорат был доволен, разве нет?

К нам в квартиру, хотя и постучавшись, вошел Бернард. Ну надо же! Нельзя даже спокойно поужинать со своей собственной женой! Обязательно кто-нибудь ворвется и испортит аппетит! Мой главный личный секретарь был в пальто и явно собирался домой.

Он вежливо извинился, но сказал, что это важно и срочно.

– Только что позвонили из МИДа, господин премьер-министр. Епископ банбурийский и Церковное общество миссионеров только что объявили о направлении в Кумран декана Бейли-колледж с миссией милосердия. Оказать всю требуемую поддержку Фионе Мак-Грегор, той самой несчастной медсестре.

Что ж, отличная новость, ничего не скажешь. Не совсем понятно, правда, почему они направляют туда именно оксфордского профессора. По мнению Бернарда, потому что он верит в арабов.

– Узнать о том, что один из высших чинов англиканской церкви хоть во что-то верит, конечно же, приятно, – заметил я и, чуть подумав, спросил: – А вам не кажется, что эта миссия практически безнадежна?

– Надеюсь, нет, – ответил Бернард. – Поскольку, являясь истинным христианином, он одновременно великолепно знает и любит ислам. Так что, по сути, это может стать прямым контактом веры с верой.

Я довольно улыбнулся, попросил своего главного личного секретаря передать МИДу, что полностью поддерживаю данную поездку, и… Но Бернард, к моему глубочайшему удивлению, яростно затряс головой.

– Нет-нет, господин премьер-министр, наоборот, МИД очень хочет, чтобы вы ее немедленно отменили! Они просто вне себя от бешенства. Утверждают, что это совершенно бесполезный жест, который только нанесет вред нашим отношениям с дружественным государством.

Ну нет, это уж слишком! С чего бы мне ее отменять? Ведь сама идея весьма продуктивна. Ведь при любом исходе все будет выглядеть так, будто мы искренне беспокоимся о судьбе попавшей в беду британской подданной и, кто знает, может даже, спасем ее! Бернарда я отправил домой сразу же после того, как он напомнил мне, что Ламбетский дворец (лондонская резиденция архиепископов Кентерберийских. – Ред.) настаивает на скорейшем принятии решения насчет вакансии в Бери Сент-Эдмундс.

Видимо, ничего не поняв, Энни попросила меня объяснить, что, собственно, происходит.

– Мне надо решить, кого назначить епископом.

Она громко расхохоталась.

– Тебе? Но это же нелепо!

Интересно, что здесь смешного? Меня, конечно, религиозным не назовешь, однако вера здесь совершенно ни при чем! Я – премьер-министр, и этим все сказано. Но поскольку моя жена упорно не хотела понимать, почему религия не имеет ничего общего с епископами, пришлось терпеливо объяснить ей, что они не более, чем самые обычные менеджеры, только в маскарадных облачениях.

Я даже показал ей кое-какие бумаги из красного кейса: англиканская Церковь является владелицей свыше 172 тысяч акров земли, нескольких тысяч арендных единиц собственности и инвестиций на общую сумму приблизительно в 1.6 миллиардов фунтов стерлингов, включая сельскохозяйственную, промышленную, коммерческую и жилую собственность, а также обширные лесные угодья. Поэтому на самом деле идеальный епископ являлся чем-то вроде корпоративного управляющего высшего звена – смесью банкира, менеджера и агента по недвижимости.

Особого впечатления на мою жену это почему-то не произвело.

– Поскольку я из тех, кто ходит в церковь, – сказала она, – то предпочла бы, чтобы ты, Джим, выбрал все-таки человека божьего.

– Послушай, Энни, один из тех, кого мне предложили, полон желания превратить англиканскую Церковь в некое религиозное движение.

Она кивнула головой.

– Понятно.

– А другой, которого мне пытаются навязать, кто бы ты думала? Модернист!

Поскольку Энни была верующей, она прекрасно знала, что это означает.

– Хочешь сказать, он марксист или атеист?

– И тот и другой! Причем если атеист – еще куда ни шло, то марксист для меня – сплошная головная боль. Особенно когда он начнет произносить свои речи в палате лордов.

– Неужели ты не можешь его отвергнуть? – поинтересовалась Энни. – Решение ведь твое и только твое.

– Лично мне очень хотелось бы, но… такое решение будет выглядеть как чисто политическое.

Энни, похоже, чего-то недопоняла.

– А разве ты сам только что не утверждал, что церковь и есть политика?

Я с трудом сдержался.

– Да, но это не должно выглядеть как политика!

Она ненадолго задумалась.

– Тогда почему бы тебе не отказать ему по религиозным мотивам?

Поскольку теперь я не совсем понимал, что она имеет в виду, Энни начала терпеливо задавать мне наводящие вопросы.

– Как ты считаешь, он верит в рай или ад?

Наивный вопрос.

– Конечно же, нет.

– А в непорочное зачатие?

– Вряд ли.

– Воскрешение?

– Не думаю. – До меня постепенно начинала доходить вся гениальность ее идеи.

А она с улыбкой спросила:

– Разве этого мало?

Моя жена просто великолепна! Простой здравый смысл, а как здорово все придумано! Ведь теперь я смогу сделать то, что предлагал мне Хамфри – потребовать других кандидатов, не рискуя, что это будет выглядеть, как дискриминация по политическим мотивам… Великолепно!

– Знаешь, мне нужен кандидат, который смог бы ладить со всеми и каждым, – сказал я Энни.

– То есть он не должен иметь никаких убеждений?

Конечно, звучит это несколько цинично, но… она права. Впрочем, есть и одно условие: было бы просто отлично, если бы он тяготел к христианству. Особого вреда от этого не будет, зато у меня появится что-то вроде своего, ручного христианина.

(На следующий же день, сопровождаемый громкой шумихой в прессе, достопочтенный Кристофер Смит, декан Бейли-колледж, отправился с широко разрекламированной миссией милосердия в Кумран. По прибытии туда он на целых три дня неожиданно пропал из вида, а затем столь же неожиданно объявился вновь с сенсационным заявлением, что ему удалось добиться освобождения Фионы Мак-Грегор, той самой молодой британской медсестры, которая находилась там в тюрьме и которой грозило суровое и позорное наказание. Их триумфальное возвращение в Англию ожидалось уже на следующий день. Для Британии это стало благой вестью – особенно учитывая тот печальный факт, что фунт стерлингов снова заметно пошатнулся. Постоянный заместитель министра иностранных дел сэр Ричард Уортон сделал в своем личном дневнике соответствующую запись, которую мы относительно недавно обнаружили в архиве МИДа в папке под грифом «Строго конфиденциально». – Ред.)

«Понедельник 12 июня

Меня глубоко потрясли сегодняшние новости. Это катастрофа! Кому, интересно, могла прийти в голову столь нелепая идея послать этого не в меру настырного пастыря в Кумран?

Ведь ситуация там была под полным нашим контролем. Мы опубликовали должный протест, эту бедолагу-медсестру после порки, не привлекая излишнего внимания, отправили бы в какую-нибудь кумранскую тюрьму, и через пару недель пресса об этом благополучно забыла бы.

А что мы получили в результате? Ничего, кроме серьезнейшего ущерба нашему МИДу! А ведь у нас уже было почти готово соглашение на установку в Кумране пункта электронного слежения, предоставляемого нам в обмен за обещание замять дело с этой медсестрой. А теперь мы лишились нашей главной козырной карты в переговорах…

Единственным положительным результатом этой истории стало то, что от меня наконец-то отвязалась эта ужасная женщина, ее мать, которая все это время непрерывно мне звонила, писала и бесконечно жаловалась прессе, что мы ничего не делаем для освобождения ее дочери. И пресса, как это ни невероятно, всегда принимала ее сторону! Открытым текстом упрекая нас в недостатке патриотизма. Но это же откровенная нелепость! Контакты и налаживание добрососедских отношений с другими странами и есть наша основная работа. Да, о нашем МИДе говорили много неприятного, но пока еще никто и никогда не обвинял нас в недостатке патриотизма!

Неужели наши газетчики настолько несведущи в делах МИДа? Невероятно!

Помимо всего прочего, нас ждут проблемы с ПМ. Ведь это мы настойчиво пытались отговорить его от этой затеи! Теперь у него будут все основания обвинять нас в некомпетентности, в том, что мы были абсолютно неправы, убеждая Кабинет в невозможности освобождения медсестры. Он ошибается, мы были правы – если бы Кабинет предоставил заниматься всем этим нам, то есть МИДу, это на самом деле было бы практически невозможно».

(На следующий день сэр Ричард получил записку от сэра Хамфри Эплби. – Ред.)

«13 июня

Дорогой Дик!

По-моему, у нашего МИДа назревает проблема с нашим общественным имиджем.

В прессе вот-вот появятся убийственные заголовки, что Церковь добивается успеха там, где МИД терпит провал за провалом. Не говоря уж о том, что с них станется откопать все старые газетные вырезки о роллс-ройсах послов, посольских комплексах стоимостью по меньшей мере в пять миллионов фунтов, плате за обучение наших детей в Итоне, которая фактически субсидируется за счет британских налогоплательщиков… И что они от всего этого получают?

Жду конкретных предложений.

X.Э.»

Вспоминает сэр Бернард Вули:

«Меня вызвали на срочное совещание с Хамфри вскоре после успешного освобождения той медсестры из кумранской тюрьмы.

Ему было прекрасно известно, что МИД возражал против миссии милосердия декана Бейли-колледж, равно как и то, что мне об этом было известно тоже.

Однако в целях предотвращения враждебных нападок прессы, смакующих пассивную роль МИДа в данном деле, сэр Ричард Уортон предложил, чтобы МИД сообщил газетчикам, будто инициатива направить эту миссию милосердия в Кумран принадлежит Хэкеру. Наш ПМ вряд ли откажется от такой чести (а если даже вдруг и откажется по причине, что это было не так, то все равно большого вреда не будет).

А затем, специально для воскресных газет, МИД организует утечку, будто именно они предложили ПМ провести эту акцию, когда поняли, что обычные дипломатические каналы не работают. Таким образом, никто не будет виноват, и все с удовольствием пожнут положенные лавры.

Что ж, план вполне разумный, но, безусловно, нуждается в помощи главного личного секретаря премьер-министра, то есть в моей. На что я дал свое согласие без малейших колебаний».

(После этого совещания с Бернардом Вули сэру Хамфри Эплби позвонил Мастер Бейли-колледж. В своем дневнике сэр Хамфри лишь мельком упомянул о своей встрече с Вули, зато куда более подробно описал упомянутый телефонный разговор и последующую беседу с секретарем по назначениям Питером Хардингом. – Ред.)

«Вторник 13 июня

2.30 Вполне успешная встреча с БВ о планах МИДа в отношении прессы.

2.45 Телефонный звонок от Мастера Бейли-колледж. Он искренне рад, что приятное известие о благополучном освобождении Фионы Мак-Грегор может помочь нашему другу в повышении по службе.

Я довел до его сведения, что нам совсем не обязательно дожидаться следующей вакансии на должность епископа. Битва за Бери Сент-Эдмундс еще не закончена. В мои намерения входит включить декана в список в качестве дополнительного кандидата.

3.00 Питер Хардинг пришел ко мне, чтобы обсудить вопрос о Бери Сент-Эдмундс. Королевская комиссия по назначениям приступает к работе уже завтра.

Я сообщил ему, что теперь, когда ПМ счел возможным не настаивать на том, чтобы епископы обязательно верили в воскрешение, мы должны представить ему дополнительный выбор.

Питер тут же предложил кандидата – Стефена Соумса. Хотя и с явным сожалением, поскольку они берегли Соумса для прихода в небольшом городке Труро. (Труро – это глухая провинция, которая для англиканской Церкви то же самое, что центр регистрации велосипедов для государственной службы. – Ред.)

Этот Соумс вот уже несколько лет ждет не дождется своей очереди на епископство. И своими непрерывными причитаниями о служении Господу надоел всем, дальше некуда. Церковь с превеликим удовольствием избавилась бы от него, но… раз ПМ вдруг приспичило иметь по-настоящему набожного епископа, то лучшего кандидата не придумаешь.

Я сказал Питеру, что осталась еще одна небольшая „загвоздка“ – ПМ требует, чтобы ему представили двух кандидатов. И хотя он сам еще не знает, что для приличия ему надо два имени, до него это дойдет, как только ему это должным образом разъяснят. В конце концов, было бы только правильным, если премьер-министр будет чувствовать, что именно он, а не кто-либо другой делает нужный выбор, разве нет?

Значит, Питеру необходимо срочно изыскать еще одного кандидата. Я посоветовал ему найти кого-нибудь достаточно благовидного, но… неприемлемого. Секретарь по назначениям озабоченно задумался. Времени на это у него осталось совсем немного – не позже завтрашнего утра.

Желая хоть как-то облегчить ему далеко не простую задачу, я предложил декана Бейли-колледж. По мнению Питера, он был, к сожалению, неприемлемой кандидатурой даже для включения в список по причине его непомерного тщеславия и безнадежной некомпетентности.

Пришлось объяснить ему, что ПМ не считает глупым назначать на ответственные посты тщеславных и некомпетентных людей. Достаточно посмотреть на наш Кабинет… Кроме того, не следует забывать – за последние несколько дней о декане все писали и говорили так много хорошего, что второго кандидата лучше него трудно сыскать.

Тут я почувствовал, что мои вполне искренние слова насторожили Питера. Похоже, теперь его серьезно беспокоила реальная возможность того, что декан как раз получит этот пост!

Впрочем, кажется, мне вполне удалось „пригладить его взъерошенные перышки“, сказав, что премьер-министра устроит только истинный христианин. А когда я добавил, что декан, как известно, по-настоящему верит только в ислам, крикет и паровые машины, наш секретарь по назначениям явно успокоился и уже без особых возражений согласился внести его в дополнительный список.

Боюсь, мне придется еще раз „приглаживать его взъерошенные перышки“, когда Хэкер остановит свой выбор именно на декане. Впрочем, завтра будет завтра…»

(Продолжение дневника Хэкера. – Ред.)

14 июня

Заголовки утренних газет – это самый настоящий триумф. Мой триумф!

Вчера в вечерних теленовостях мои заслуги в этом деле признавались, как говорят, по полной программе, хотя я, честно говоря, не знаю почему. Наверное, потому, что без моего непосредственного участия ничего бы в любом случае не вышло. В конце концов, кто как не я не дал МИДу возможности отменить эту благословенную миссию милосердия, разве нет?

И все-таки что-то здесь не так. Ведь обычно за признание твоих заслуг в любом добром деле приходится драться не на жизнь, а на смерть, а тут мне просто преподнесли славу на блюдечке! Несмотря даже на то, что моя роль в общем-то была, так сказать, скорее косвенной.

Впрочем, какой смысл что-либо менять, когда все уже прозвучало на всю страну. Полностью и в исключительно выгодном для меня свете! Теперь если уж что и делать, так это воздать хвалу Господу…

Сегодня утром первым делом провел последнее совещание по вопросу о кандидатах на вакантную должность епископа. Дворец уже не скрывает своего нетерпения получить от меня требуемые рекомендации. Как можно скорее! Тем не менее, когда Хамфри и Бернард вошли в мой кабинет, я прежде всего поинтересовался их мнением по поводу того, что пресс-служба МИДа предпочла отдать все лавры за столь удачное вызволение Фионы из плена премьер-министру, то есть мне.

По мнению Хамфри, они никак не могли рассчитывать на эти лавры, потому что возражали против самой миссии милосердия. Но зато теперь все это выглядит не как достижение Церкви, а как достижение правительства!

Наверное, так оно и есть. Во всяком случае, это полностью подтверждают первые строки редакционной колонки «Дейли телеграф»:

«Созидательная дипломатия

Премьер-министр заслуживает самой высокой похвалы за то, что не дал себя сковать оковами ортодоксальной дипломатии…»

Затем мы перешли к главному вопросу – о новом епископе Бери Сент-Эдмундс. Лично я вначале склонялся к кандидатуре Стефена Соумса. Кстати, Питеру он нравился тоже. А вот декан, хотя и очень хорошо проявил себя в кумранской миссии, славится излишней эксцентричностью. Некоторые даже считают его чокнутым. Однако, когда я поинтересовался мнением секретаря Кабинета, его ответ серьезно меня напугал.

– Уверен, Соумс – это именно тот выбор, которого ждет от вас Корона, господин премьер-министр.

Весьма зловещее предостережение, ничего не скажешь. Питер тоже обратил на это внимание. Я спросил у Хамфри, в чем, собственно, проблема с Соумсом.

– Да вроде бы ничего особенного, если, конечно, не считать слухов, что он нечто вроде фанатика, – коротко ответил секретарь Кабинета.

Интересно, что на их языке может означать слово «фанатик», невольно подумал я и наугад спросил:

– Вы хотите сказать, он верит в Бога?

– Нет, господин премьер-министр, просто он очень, как бы это попроще сказать, слишком религиозен, – попытался помочь мне Бернард.

– Но ведь для епископа это вполне нормально, разве нет? – упрямо продолжал я.

– М-м-м… и да и нет, господин премьер-министр, – осторожно начал Хамфри. – Он, например, склонен поднимать вопросы, которые правительство, чаще всего, не хотело бы поднимать. Кроме того, Соумс резко и постоянно выступает против абортов, контрацепции для подростков, полового образования, порнографии, «легких» разводов и ненормативной лексики на телевидении.

Впечатляющий перечень. Это уже не шутки. Мне совершенно не нужны церковные крикуны, бросающие фарисейские вызовы моему правительству по этим и тому подобным проблемам.

Все это было бы не так уж и плохо, если бы у нас была достаточно четкая политика по этим, да и по всем остальным вопросам. Вот только речь чаще всего идет о тех вопросах, по которым правительство всячески избегает иметь любую политику. Наша политика – это отсутствие политики!

Я изложил это секретарю Кабинета.

– Вполне, – согласился он. – Соумс решительно против вашей политики «никакой политики», господин премьер-министр.

В наш разговор неожиданно вмешался мой главный личный секретарь. Видимо, желая внести большую ясность.

– Он будет требовать, чтобы вы отменили аборты, контрацепцию для подростков, половое образование…

– Благодарю вас, Бернард, – перебил я его. – Суть вопроса мне вполне понятна.

Оказалось, это еще не все.

– Соумс также против гонений и притеснений в Африке, – добавил Хамфри.

– Ну и что? А разве мы нет?

– Да, мы тоже, – согласился секретарь Кабинета. – Но Соумс против независимо от того, кто это практикует: черные правительства или белые. Значит, он расист! (Столь забавный поворот в логике, возможно, объясняется тем фактом, что раньше, когда Хэкер находился еще в оппозиции, он обычно читал «Гардиан». – Ред.)

Я был в полной растерянности. Ну и как мне теперь быть? Хамфри сочувственно пробормотал, что поскольку Соумса пока еще не сняли с гонки, можно остановить свой выбор и на нем. Если мне, конечно, этого так уж хочется… Естественно, мне не хочется! Но кого же мне тогда выбрать из двух других кандидатов?

Пришлось снова вернуться к декану Бейли-колледж. И снова перечислять все аргументы против него.

– Нет-нет, это совсем не то, что надо. Говорят, он очень ленив, непомерно тщеславен и… совершенно не интересуется христианством.

– Да, не интересуется, – согласился Хамфри и тут же возразил: – Но зато и не против! По-моему, из него мог бы получиться вполне приемлемый британский епископ: крикет, паровые машины и… полнейшее равнодушие к теологии. А теология, должен заметить, может причинить серьезный ущерб вере.

Не говоря уж о главном препятствии – его абсолютной профессиональной непригодности! Ему никогда не приходилось заниматься настоящей церковной деятельностью, поскольку всю свою сознательную жизнь он провел в Оксфорде. Хотя, с другой стороны, он показал себя с самой лучшей стороны в кумранской миссии, поэтому его назначение было бы весьма благоприятно встречено избирателями…

Но тут секретарь Кабинета, как говорят, «достал скелет из шкафа».

– Простите, господин премьер-министр, но у нас, кажется, образовалась небольшая проблема. Дело в том, что декан собирается объявить прессе, будто идея кумранской миссии милосердия принадлежит совсем не вам, господин премьер-министр. У него сохранилось соответствующее письмо от епископа Банбурийского, датированное еще до того, как вы проявили практический интерес к этому делу.

Ужасные новости! Которые могут поставить меня в крайне нелепое положение. Теперь все может выглядеть так, как если бы я пытался присвоить себе заслугу за то, чего на самом деле не совершал! У меня перед глазами уже стояли крупные заголовки ведущих газет:

ПРЕМЬЕР-МИНИСТР ПРИСВАИВАЕТ СЕБЕ НЕЗАСЛУЖЕННЫЕ ЛАВРЫ!

Или:

ДЖИМ ТУТ СОВЕРШЕННО НИ ПРИ ЧЕМ!

Значит, все сводится к тому, чтобы не допустить этих убийственных откровений декана? Судя по информации, имеющейся у Хамфри, его крайне раздражает публичная недооценка его роли в столь успешной кумранской миссии. Или роли Церкви. И вообще!

На первый взгляд ответ казался вполне простым. Я попросил Бернарда пригласить декана сегодня вечером ко мне на «рюмку чая». А заодно и нескольких фотокорреспондентов. Думаю, пара моих хороших снимков вместе с деканом не помешает…

Однако Хамфри со свойственным ему сарказмом тут же зарезал эту идею на корню. Сказал, что пока я рассматриваю двух кандидатов на столь высокий пост, как епископство, принимать одного из них в домашней обстановке было бы, на его взгляд, по меньшей мере весьма неуместным.

Наверное, он прав. Но ведь надо же хоть что-нибудь делать! Нельзя же допустить, чтобы он нес всякую чушь перед прессой!

Впрочем, тут у секретаря Кабинета, слава богу, промелькнула неожиданная идея. Возможно, совсем не плохая.

– Вот если бы вы уже назначили его на этот пост, господин премьер-министр, то тогда…

Да! Чем больше я думал над всем этим, тем больше мне казалось, что декан вполне мог бы оказаться совсем неплохим епископом Бери Сент-Эдмундс. В конце концов, он не такой уж и размазня, прекрасно проявил себя в Кумране.

– Ну а что касается эксцентричности, – многозначительно заметил я своему главному личному секретарю, – то ее можно считать и достоинством: достаточно лишь назвать ее индивидуальностью, и все станет на свои места.

Бернард с готовностью согласился.

– Это ведь одно из тех самых неоднозначных определений, не так ли? «У меня независимое мышление, ты эксцентрик, у него сдвиг по фазе». Что-то вроде этого?

Мы обсудили это в деталях и пришли к единодушному выводу, что в палате лордов нам нужен человек, который хорошо разбирается в арабском мире. И в крикете. И, само собой разумеется, в паровых машинах. Поэтому после зрелого размышления я принял твердое решение остановить свой выбор на достопочтенном Кристофере Смите, декане Бейли-колледж. После чего попросил Бернарда доставить мою официальную рекомендацию во дворец. Незамедлительно! Кроме того, я выразил свое настоятельное желание: (а) чтобы данное назначение было объявлено еще до обеда, (б) чтобы декана информировали об этом немедленно и (в) чтобы сегодня вечером, не позже шести, он был у меня с дружеским визитом. Вместе с парой фотокорреспондентов.

Итак, все разрешилось к всеобщему удовлетворению. Надвигавшийся кризис был благополучно предотвращен, у нас появился новый епископ Бери Сент-Эдмундс, британская медсестра успешно освобождена из этой ужасной кумранской тюрьмы, и все лавры заслуженно достались премьер-министру, то есть вашему покорному слуге!

Хамфри был тоже в высшей степени доволен. Не поленился даже одобрительно заметить, что назначение декана на епископство было настоящим актом мудрости. Государственной мудрости. Вообще-то секретарь Кабинета был настолько доволен, что у меня невольно возникло подозрение – с чего бы это?

Мне вдруг вспомнилось, что Бейли – это ведь альма-матер Хамфри!

Вот почему ему было так много известно о декане. Поэтому я поинтересовался, уж нет ли здесь варианта «теплых местечек для своих парней».

Он возмущенно отверг саму возможность такого варианта.

– Наоборот, господин премьер-министр, мы с ним вряд ли даже знакомы. Более того, насколько мне известно, он меня недолюбливает. Можете сами его об этом спросить. Кстати, мне он тоже не очень-то нравится.

– Значит, вы от этого назначения ничего не выигрываете?

– Каким бы, интересно, образом, господин премьер-министр?

Откуда мне знать, каким? Но не слишком ли много мелких совпадений? Нет, все-таки надо проверить. Поэтому, когда мы с новым епископом позировали перед фотографом на фоне весело потрескивающего камина, я шепотом спросил у него, как он относится к сэру Хамфри Эплби.

– Честно говоря, терпеть его не могу, – тоже шепотом произнес он. – По-моему, он слишком самодоволен.

Значит, Хамфри сказал мне чистую правду. Я очень, очень признателен ему за добрый и, главное, непредвзятый совет в лучших традициях нашей государственной службы.

9 Один из нас

20 июня

Абсолютно сенсационный час вопросов и ответов ПМ в палате общин! Члены парламента яростно атаковали меня со всех сторон, больше всего интересуясь тем, как я контролирую расходы на оборону, но мне все-таки удалось успешно отбить все их нападки.

Поэтому сразу же после окончания рабочего дня я поспешил наверх, в свою квартиру, чтобы успеть посмотреть вечерние новости. Энни уже сидела перед телевизором, и я первым делом спросил ее, главная ли это тема.

Она пожала плечами.

– Нет, об этом ничего не говорили.

– Вполне типично для «Би-би-си», – недовольно поморщившись, заметил я.

– Это не «Би-би-си».

– Значит, вполне типично для «Ай-ти-ви».

– Это «Четвертый канал», Джим.

– Ах, четвертый… – Я тяжело вздохнул. – Ну, от этих иного трудно и ожидать.

Я все-таки досмотрел остаток новостей, которые были практически полностью посвящены судьбе Бенджи, старой английской овчарки, которая каким-то образом умудрилась пролезть под проволокой ограждения и оказаться на артиллерийском полигоне министерства обороны в районе Солсберийской равнины.

По словам диктора, Бенджи принадлежит восьмилетней девочке-сироте по имени Линда Флетчер, которая потеряла обоих родителей в автокатастрофе. В живых тогда остались только она сама и собака.

Полигон, на котором затерялась Бенджи, буквально нашпигован неразорвавшимися минами и снарядами, и ходить по нему смертельно опасно. Через него проходит только одна «чистая» дорога, но Бенджи от нее, судя по всему, далеко. В репортаже то и дело мелькали многочисленные знаки: «Проход запрещен», «Опасность!» – и снимки собаки, которая то и дело останавливалась, садилась и тревожно оглядывалась вокруг, а также фото заплаканной девочки в окружении родственников – она в отчаянии смотрела через проволочную изгородь, а они, как могли, старались ее утешить.

В заключение репортажа показали, как представители МО выражают свои искренние сожаления, но говорят, что помочь собаке можно, только если она сама вернется к изгороди… Короче говоря, либо Бенджи умрет с голода, либо ее в клочья разорвет миной.

На этом выпуск новостей закончился. Невероятно! Ни слова обо мне или моем сегодняшнем триумфе в палате общин. Ничего вообще! Я спросил Энни, не могла ли она пропустить это.

– Я смотрела все от начала и до конца, – ответила она, выходя на кухню, чтобы приготовить ужин. – Но ведь сам знаешь: когда смотришь новости, то невольно пропускаешь самые занудные куски.

– И на том спасибо, – обиженно произнес я и налил себе виски. На целых три пальца…

Видимо, заметив мое состояние, Энни извиняющимся тоном поспешила добавить:

– Нет-нет, к тебе это не относится, дорогой. Для меня ты совсем не зануда… Даже если все остальные считают иначе. – Конечно же, она имеет в виду не меня лично, а, скорее, политиков вообще.

Все равно, это несправедливо: вместо того, чтобы как можно подробнее показать британским избирателям по-настоящему значительное событие, только что произошедшее в палате общин, они кормят их сопливой историей о какой-то никому не известной маленькой девочке и ее заблудившейся собаке!

(Хэкер рассматривал политические дебаты в палате общин, как по-настоящему значительное событие, а вот Четвертый канал, похоже, считал их не более чем очередным рекламным шоу с участием заштатных парламентских горлопанов. – Ред.)

– Лично мне передача об осиротевшей девочке и ее собаке показалась очень интересной, – заметила Энни, нарезая помидоры для салата.

– Возможно, но в любом случае она совершенно пустая и не имеет особого значения, – заметил я, выковыривая из ванночки кусочки льда для своего виски.

– Джим, а с чего ты взял, что ответы на вопросы в палате общин имеют большее значение? – неожиданно поинтересовалась она.

– С того, что вся передача была посвящена именно мне, – со свойственной мне скромностью ответил я. – Как-никак, а я все-таки премьер-министр великой державы. Неужели, по-твоему, это не должно впечатлять наши СМИ?

– Хватит и того, что это впечатляет тебя одного! – почему-то скептически ухмыльнувшись, сказала моя жена.

Не понимаю, откуда у моей жены такое пренебрежительное отношение к действительно важному событию. Я попытался объяснить ей, что все это совсем не пустяки.

– Послушай, Энни, на самый представительный форум страны выносится судьбоносный вопрос о будущем обороноспособности Британии, и что же телевизионщики предлагают зрителям? Сладенький сиропчик типа «Лэсси, вернись домой!».

– Ну и что же вам удалось решить на этом самом представительном форуме страны?

Иногда моя жена задает на редкость нелепые вопросы. Что значит, удалось решить? Мы ничего и не пытались решить. Кто же доверит решение столь важных вопросов депутатам парламента?! Вся важность этих дебатов в том, что победителем из них вышел я! И думаю, наши СМИ просто обязаны адекватно освещать такого рода события. Мои избиратели должны знать своих героев. (После пяти месяцев пребывания в Номере 10 у Хэкера, похоже, начал развиваться явный комплекс библейского пророка Моисея. – Ред.) Я несколько раздраженно объяснил Энни, что журналисты живут в своем собственном, далеком от реальности мире, и предложил закончить разговор на эту тему.

Но Энни почему-то очень хотелось его продолжить.

– А вот мне кажется, что девочка, потерявшая свою любимую собаку, куда более реальна, чем толпа взрослых-переростков, с детским восторгом обменивающихся взаимными оскорблениями, – заявила она. – По-моему, армия просто обязана сделать все возможное, чтобы спасти эту собаку!

Глупее не придумаешь! Тратить тысячи и тысячи фунтов на спецоперацию по спасению какой-то престарелой собаки, когда точно такую же можно совершенно бесплатно взять в Лондонском приюте для бездомных животных? Детвора теряет своих собак и кошек чуть ли не каждый день. И что, армия должна их всех спасать? Все это не более, чем самая банальная сентиментальная дребедень.

Энни возразила, что я просто не понимаю естественных чувств простых людей.

– Вообще-то я и сам тот самый простой человек, – с чувством превосходства заметил я.

– Интересно, с чего бы это?

На мне же лежит ответственность за контроль над расходованием государственных средств, неужели это так трудно понять?

– Энни, пойми, я не могу тратить деньги налогоплательщиков только для того, чтобы купить себе немного дешевой популярности!

– Но если популярность купить так легко, – язвительно спросила она, нанося удар ниже пояса, – то чем же тогда объяснить твой низкий рейтинг в общественных опросах?

По ее мнению, спасение собаки будет стоить каждому налогоплательщику всего какую-то жалкую долю пенса, не говоря уж о том, что ради такого благородного дела они с удовольствием пойдут на это.

– В цивилизованном обществе надо уметь быть способным совершать поступки, которые не определяются только экономическими соображениями, – с неожиданным для нее пафосом добавила она.

Я предложил ей написать об этом докладную записку и направить ее в казначейство. Правда, там не очень-то любят шутки подобного рода.

23 июня

За свою долгую жизнь в большой политике мне приходилось видеть немало взлетов, падений и весьма неожиданных сюрпризов, но сегодня… с таким сюрпризом, как сегодня, боюсь, мне встречаться еще никогда не приходилось.

Ко мне пришел сэр Джефри Гастингс, директор «МИ-5»[41]. Высокий человек с внешностью сенбернара, шаркающей походкой, печальными, вечно усталыми карими глазами и массивной, слегка отвисшей челюстью.

Бернард ввел его в кабинет, и я, поздоровавшись, пригласил сэра Джефри присесть. Он бросил выразительный взгляд на Бернарда. Я объяснил, что мой главный личный секретарь всегда присутствует на всех моих встречах.

– Только не в этот раз, господин премьер-министр, – мягко, но твердо заявил он.

Чуть подумав, я вдруг вспомнил, что на самом деле Бернард не всегда присутствует на моих встречах, и кивком головы попросил его оставить нас одних. Когда он вышел, я обратил внимание, что мне не дали никаких материалов, касающихся этой встречи. Заметив мое недоумение, Гастингс сказал, что это было сделано по его личному распоряжению. Поскольку наш разговор, судя по всему, носил настолько секретный характер, что предназначался только для нас одних. Иными словами, никаких записей делать нельзя. Невероятно! Это в Уайтхолле, где все протоколируется? Все без исключения!

Теперь я уже буквально сгорал от нетерпения. Которое, должен признаться, через несколько минут было с лихвой вознаграждено.

– Мы только что получили некую информацию, – тихим журчащим голосом начал он.

Честно говоря, такое начало меня несколько озадачило.

– А разве это не то, для чего вы, собственно, существуете?

Он утвердительно кивнул головой.

– Вы знаете сэра Джона Хальстеда? – Я тоже кивнул. Хотя мы с ним лично никогда не были знакомы, в Британии все знают, что в шестидесятых именно он возглавлял «МИ-5». – Так вот, в прошлом месяце сэр Хальстед умер, оставив нам в наследство свой личный архив. Мы начали его изучать и знаете что обнаружили? Что в пятидесятых и шестидесятых он регулярно передавал Москве секретнейшие государственные материалы!

Сначала я не поверил своим ушам. Глава «МИ-5» – русский агент? Невероятно!

Джефри Гастингсу, похоже, самому было неудобно говорить мне такое. Ничего удивительного…

– А зачем, интересно, Хальстеду было оставлять свой архив «МИ-5»? – спросил я.

– В своем завещании он определяет это, как неизбежный результат угрызений совести, хотя лично мне кажется, что это, скорее, э-э-э… нечто вроде посмертного злорадства. Лишний раз тыкнуть нас носом в… Короче говоря, показать всем и прежде всего нам, что он ушел непобежденным. Чудовищный удар!

– Еще какой чудовищный, – тяжелые мешки под глазами Джефри отвисли чуть ли не до середины щек…

– И сколько всего ему удалось передать русским? – обеспокоенно спросил я.

– Это не имеет особого значения, – не задумываясь, ответил Джефри. – Достаточно вспомнить Филби, Берджесса, Маклина, Бланта и Кернкросса[42], да и сколько еще точно таких же, которые десятилетиями продавали им наши секреты, так что случай с Хальстедом ничего не изменит.

– Тогда в чем же, собственно говоря, проблема? Если речь не идет о государственных тайнах, то к чему тогда весь этот сыр-бор?

Как же я ошибался! Сэр Джефри Гастингс бросил на меня печальный взгляд. Более трагического лица мне давно не приходилось видеть.

– Все дело в том, – глубоко меланхоличным голосом объяснил он, – что Хальстед… один из нас!

– Один из нас?

Очевидно, заметив, что значимость этих слов до меня, видимо, не дошла, а если и дошла, то не полностью, Джефри, чуть подумав, добавил:

– Он ведь попал в «МИ-5» прямо из Оксфорда. Провел всю свою сознательную жизнь на государственной службе. Так что теперь, если это просочится наружу, все те из нас, кто невольно оказался в сфере нашей деятельности благодаря его протекции или вовлечению, или кто много лет был знаком с ним, навсегда окажутся под унизительным колпаком подозрений…

Вот тут вся серьезность создавшегося положения дошла до меня более чем полностью.

– Понятно, – многозначительно протянул я, пристально глядя на него, как бы обвиняюще вопрошая. – Но ведь вы, полагаю, не русский агент, так? – Он бросил на меня такой ледяной взгляд, что я тут же поспешил заверить его в обратном. – Не обращайте внимания, это всего лишь шутка, не более. Но… вы же на самом деле не… – Поскольку он продолжал хранить упорное молчание, я понял: даже если мне удастся вытащить из него хоть какой-либо ответ, полной ясности все равно не будет. Поэтому я снова повторил, что лично его никто не собирается считать русским агентом, но при этом также добавил, что чувства ответственности и долга вынуждают меня сделать этот прискорбный факт достоянием гласности. Как бы это ни было неприятно.

Он настоятельно попросил меня не делать этого. Сославшись на серьезнейшие последствия, связанные с нашей национальной безопасностью. Интересно, какие? Ведь, по его собственным словам, сама по себе эта информация не является важной. Однако Гастингс продолжал упорно настаивать на том, что хранить от врага в секрете, что мы не умеем хранить секреты, – это наша святая обязанность.

– Какой же это секрет, раз о нем и без нас знают все, кому не лень? – задал я риторический вопрос. – Вы же сами только что упомянули о Филби, Берджессе, Маклине, Бланте и Кернкроссе, разве нет? Разве они давным-давно не поведали обо всем этом всему миру?

Но, как оказалось, под врагами Джефри имел в виду совсем не русских, а… прессу. Нашу собственную прессу!

– Когда в семидесятых мы проводили специальное внутреннее расследование по Джону Хальстеду, наши СМИ ухитрились раздуть из этого самый настоящий скандал. Припоминаете?

– Довольно смутно, – честно признался я.

– Тогда пресса позволяла себе огромное количество совершенно безответственных заявлений, ни на чем не основанных догадок и вводящих в заблуждение выводов, – с нескрываемой горечью в голосе напомнил мне Джефри.

– Вы хотите сказать, они намекали на то, что Хальстед был шпионом?

– Да.

– Но ведь он на самом деле был шпионом!

Джефри нетерпеливо дернул головой.

– Да, но им-то это было неизвестно! Они вели себя на редкость нагло и безответственно. Просто кое-какие из их нелепейших догадок оказались довольно точны, только и всего. В любом случае, проведенное расследование сняло с него все подозрения. Полностью и окончательно. Выдало ему, так сказать, чистую медицинскую карту. Впрочем, от их чересчур пристального внимания все-таки ускользнули некоторые вполне очевидные вопросы и ответы. Так что… невольно вызывает сомнение…

Он произнес это настолько многозначительно, что у меня тоже появились невольные сомнения. Догадаться мне не удалось, поэтому пришлось попросить разъяснений.

– Сомнений насчет тех, кто с такой легкостью выдал ему эту чистую медицинскую карту. Не были ли они…

– Вы имеете в виду, простодушными? – спросил я и тут же понял, что сказал глупость. – О Господи! Неужели?… То есть, вы хотите сказать, тоже шпионами? – Он молча кивнул и беспомощно пожал плечами. – А кто возглавлял расследование? – поинтересовался я.

– Старый лорд Макивер. Но он практически все время болел.

– Болел? Чем именно?

– Чем именно? М-м-м… Скорее всего, это можно назвать возрастным слабоумием. Поэтому фактически оно проводилось под руководством исполнительного секретаря.

– Ну и кто был этим исполнительным секретарем?

Джефри Гастингс бросил на меня горестный взгляд, нервно посмотрел по сторонам и почему-то извиняющимся тоном произнес:

– Кажется, сэр Хамфри Эплби.

– Значит, у вас есть все основания полагать, что он тоже работал на русских?

– Теоретически – да, господин премьер-министр, но… но такое весьма маловероятно. В конце концов, он же один из нас!

– Равно как и Джон Хальстед, – напомнил я ему.

Отрицать очевидное он, естественно, и не подумал.

– В общем-то… да. – Но затем добавил, что других доказательств не нашли. Во всяком случае, против Хамфри.

Я попытался собраться с мыслями.

– Кстати, а не мог он пытаться покрыть одного из нас… нет, одного из них… то есть, одного из вас?

По мнению Джефри, вероятность этого, конечно же, существовала. Правда, весьма отдаленная. Лично он в лояльности Хамфри нисколько не сомневается, и если уж его в чем-то и можно обвинить, то только в чудовищной некомпетентности.

Неужели этого мало? Ведь речь идет о национальной безопасности! Я попросил Гастингса посоветовать мне, как поступить с Хамфри.

– Решать вам, господин премьер-министр. Мы еще не просмотрели все материалы. Вы могли бы, например, начать специальное расследование по деятельности сэра Хамфри. Если, конечно, хотите.

А что, по-моему, совсем неплохой вариант. Хотя при более детальном обсуждении этой перспективы оказалось, что Джефри имел в виду нечто иное.

– Только не на данном этапе, господин премьер-министр. Это может повлечь за собой нежелательные утечки. Новые домыслы и безответственные заявления прессы нам сейчас совсем ни к чему.

– Даже если они совершенно случайно окажутся точными? – не без сарказма заметил я.

– Особенно если они окажутся точными, – охотно согласился Джефри. – Нет ничего хуже, чем точные, но безответственные, а иногда и крайне нелепые догадки наших журналистов. Что же касается сэра Хамфри, вы вполне можете предоставить ему временный отпуск, так сказать, «для приведения в порядок своего загородного садика», пока мы не закончим с оставшимися бумагами Хальстеда.

Мысль привлекательная, что и говорить. И, главное, здравая. Но… Хамфри, несмотря на все его недостатки, выполняет, причем иногда весьма успешно, довольно много важных функций. И, кроме того, он, как-никак, секретарь Кабинета! Нет-нет, пусть работает. Во всяком случае, до тех пор, пока его лояльность не будет поставлена под самые серьезные сомнения.

Джефри Гастингс только пожал плечами и протянул мне папку, на которой крупными буквами было написано: «СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО. ТОЛЬКО ДЛЯ ПРЕМЬЕР-МИНИСТРА», и сказал, что я в любой момент могу предъявить сэру Хамфри содержащиеся в ней свидетельства и потребовать объяснений.

Допрашивать Хамфри? Ну нет, увольте.

– Джефри, если у вас против него нет по-настоящему серьезных подозрений, то, может, нам лучше забыть обо всем этом? – предложил я.

– Что ж, решение, как всегда, за вами, господин премьер-министр, – погребальным тоном пробормотал он. – Хотя, с другой стороны, если вы сейчас ничего не сделаете, а впоследствии вдруг выяснится, что сэр Хамфри… был… одним из них, то… все это может быть совсем неправильно понято. Не говоря уж о том, что, являясь секретарем Кабинета, он отвечает за координацию всех наших секретных служб. То есть от него нет секретов…

Мне не оставалось ничего иного, кроме как согласиться. Джефри поднялся со стула, разгладил свой мешковатый серый костюм в полоску и как бы в заключение сказал:

– Лично мне довольно трудно поверить в то, что один из нас был одним из них. Но если бы двое из нас были бы одним из них… – Он понял, что это логически невозможно и торопливо попытался исправиться: – Двумя из них, то тогда все из нас могли бы… могли бы…

Он сам себя загнал в угол и, безнадежно махнув рукой, направился к выходу.

– Значит, все из них? – бодро спросил я, провожая его до двери. – Благодарю вас, Джефри, вы мне сообщили очень много полезного.

26 июня

В пятницу у меня не было времени поговорить с Хамфри – практически весь день был занят встречами, переговорами, срочной бумажной работой, но сегодня утром такая возможность мне наконец-то представилась. Тем более, что мы с ним договорились о ней накануне.

Она была посвящена вопросу о предлагаемом мной сокращении оборонных расходов, поэтому я решил сначала провести встречу в соответствии с планом, а затем побеседовать с Хамфри в частном порядке.

Все последнее время я прилагал немало усилий, чтобы хоть как-то оптимизировать наш оборонный бюджет. Но когда мне вроде бы удалось найти довольно простой способ сэкономить три миллиона фунтов, бонзы из МО заявили, что это не может быть сделано. И секретарь Кабинета их, конечно же, полностью поддерживает, уверяя меня, что любая экономия на обороне чревата самыми серьезными последствиями.

Самое забавное заключается в том, что одновременно они предлагают закрыть стомильную прибрежную полосу наших радарных станций. И я знаю, зачем и почему! Это действительно опасно, и, значит, я никогда на это не соглашусь! Зато мое предложение никому ничем не грозит: надо всего лишь начать использовать резервные запасы клубничного джема, накопленные в течение последних сорока трех лет, и на какое-то время перестать делать новые.

Но Хамфри почему-то никак не хотел понимать очевидного.

– Насколько мне известно, господин премьер-министр, у армии нет клубничного джема. Его весь отдают нашему доблестному ВМФ.

Он прав. Но зато у армии есть семидесятидвухлетний запас мясных консервов. А у ВВС, хотя и нет клубничных озер и консервных гор, зато есть пятидесятишестилетний резерв тушеных бобов. Именно эту простую мысль я и пытаюсь, к сожалению, безуспешно, довести до секретаря Кабинета и нашего МО: пусть армия и ВВС едят клубничный джем ВМС, ВМС и ВВС – армейские мясные консервы, а армия и ВМФ – тушеные бобы ВВС. Тогда, если то же самое будет делаться и в отношении других продуктовых излишков, мы легко сможем экономить, по меньшей мере, три миллиона фунтов в год в течение ближайших четырех лет. И, по-моему, вряд ли обороноспособность страны будет поставлена под угрозу, если солдаты будут есть клубничный джем военных моряков, а те – тушеные бобы летчиков!

Неожиданно для меня, у Бернарда появилось возражение.

– Тушеные бобы ВВС складированы в Восточной Англии, армейские мясные консервы – в Альдершоте, а клубничный джем моряков – недалеко от Розита. Поэтому перемещение, скажем, бобов из…

Я не дал ему договорить.

– Послушайте, Бернард, как вы считаете: если для наших вооруженных сил представляет проблему переместить из одного места Британии в другое несколько ящиков тушеных бобов, то смогут ли они перехватить управляемые ракеты?

Мой вопрос Бернарда явно озадачил.

– Но мы же не собираемся перехватывать ракеты тушеными бобами, так ведь? Для этого у нас есть специальные удлиненные штуки, которые…

Я жестом приказал ему замолчать. Тут Хамфри, хотя и неохотно, но все-таки согласился, что переместить их в принципе, конечно же, можно, однако все это далеко не так просто.

– Административные издержки вполне могут перевесить возможные выгоды, господин премьер-министр, – пожав плечами, резюмировал он.

Но ведь никто эти административные издержки никогда не подсчитывал! Почему? Да потому что нет нужды – они и без того прекрасно знают, что если захотят, то всегда смогут сделать так, чтобы эти издержки перевесили любые возможные выгоды.

Когда встреча уже подходила к концу, в кабинет, постучавшись, вошел наш посыльный – принес результаты последних общественных опросов. Плохие новости. Рейтинг опустился еще на три пункта. Нет, не правительства, а мой личный!

Что же я делаю не так? Хамфри считает, это лишний раз доказывает, что я все делаю именно так, как надо, поскольку почти все вроде бы правильные с точки зрения политической популярности действия, по его твердому убеждению, обычно заканчиваются управленческими катастрофами.

Неужели все это из-за моих неудачных попыток добиться сокращений оборонных расходов? Нет, вряд ли. В британских супермаркетах и пивных барах такие вопросы не обсуждаются. Да и в центральной прессе главная тема сейчас – эта чертова шавка, которая умудрилась потеряться на артиллерийском полигоне! Может, мне лучше на время забыть об оборонной политике и переключиться на что-то более актуальное? Например, на меры по спасению той собаки…

Наше совещание по основному вопросу подошло к концу. Правда, с нулевым результатом. Оставалось только переговорить с Хамфри с глазу на глаз. Насчет того самого деликатного дела… Поэтому я сказал своему главному личному секретарю, что нам с секретарем Кабинета надо обсудить несколько секретных вопросов, связанных с безопасностью, и кивнул в сторону двери.

– Вас не затруднит, Бернард?

Он послушно подошел к двери и… внезапно распахнул ее настежь! Затем внимательно осмотрел все вокруг, видимо, чтобы убедиться, что никто не подслушивает. Поняв, что он меня не так понял, я попросил его оставить нас одних.

Вид у него при этом был весьма подавленный, и нетрудно понять, почему: два раза в течение всего одного дня его просят покинуть помещение! Но, боюсь, ни у Джефри Гастингса, ни у меня не было иного выбора – не сообщать же ему, что сэр Хамфри, секретарь Кабинета, подозревается в серьезнейшем государственном преступлении!

После того, как Бернард вышел, мы минуты две молчали, так как я не знал, с чего начать разговор. Хамфри ждал, не проявляя никаких признаков нетерпения.

– Хамфри, – наконец-то решился я. – Нам надо кое о чем поговорить. О чем-то очень секретном.

И снова замолчал. Секретарь Кабинета сочувственно наклонился ко мне.

– Господин премьер-министр, может, мне лучше выйти? – предложил он. – Так вам будет легче говорить.

– Это очень, очень серьезно, поверьте, – повторил я.

На его лице тоже появилось серьезное выражение.

– Очень серьезно и очень секретно?

Я утвердительно кивнул.

– Скажите, Хамфри, имя сэр Джон Хальстед вам что-нибудь говорит?

– Само собой разумеется, господин премьер-министр. Он умер не далее, как три недели назад. А десять лет назад был объектом специального расследования, связанного с утечкой секретной информации, проводить которое, собственно, пришлось вашему покорному слуге, поскольку старый лорд Макивер, к сожалению, впал в слабоумие.

Я поинтересовался, нашел ли он тогда что-либо компрометирующее.

– Естественно, нет, – ответил он и довольно усмехнулся.

– Почему естественно нет? – спросил я.

– Ну, прежде всего, Джон Хальстед был одним из нас. Мы не один год были с ним добрыми друзьями. Во-вторых, вся эта скандальная история была неимоверно раздута нашей падкой до сенсаций прессой. И в-третьих, главная задача всех внутренних расследований, связанных с вопросами безопасности, – это постараться не найти никаких доказательств.

– Даже если под угрозой находится безопасность королевства?

Он рассмеялся. Искренним смехом.

– Господин премьер-министр, когда возникает реальная угроза национальной безопасности, к делу подключают Специальный отдел. Внутренние расследования правительства нужны только для того, чтобы заткнуть рот прессе. Их единственная цель – дать премьер-министру возможность встать перед парламентом и с чистой совестью сказать: «Мы провели полномасштабное расследование и не нашли никаких доказательств, подтверждающих указанные обвинения».

– Ну а, предположим, что-нибудь подозрительное все-таки обнаружится?

– Господин премьер-министр, подозрительным может считаться все, практически все, что происходит с нашим правительством. Например, тот факт, что вы попросили вашего главного личного секретаря оставить нас одних для секретной беседы, вполне может рассматриваться, как подозрительный.

Сначала меня это, признаться, удивило, но потом я понял: он абсолютно прав! Тем более, что, по мнению Хамфри, все дело было не более чем «пустышкой», ловко использованной писаками с Флит-стрит для смакования очередной скандальной сенсации.

Его поведение было настолько самоуверенным, что мне невольно представилось, как глупо он себя почувствует, когда узнает то, что известно мне. Что ж, посмотрим.

– Скажите, а случайно нет такой возможности, что сэр Джон Хальстед все-таки передавал какую-либо секретную информацию Москве? – осторожно начал я.

– Нет, это невозможно, – категорически возразил он. – Вне всякого сомнения!

– И вы готовы под этим утверждением подписаться? Даже ценой своей репутации?

– Без малейших колебаний.

Что ж, по-моему, пора наносить решающий удар.

– Знаете, Хамфри, боюсь, мне все-таки придется вам сказать, что сэр Хальстед шпионил в пользу Москвы, причем далеко не один год…

Секретарь Кабинета явно растерялся. Но ненадолго. Потому что тут же вызывающе произнес:

– Не верю! Кто мог предположить такое?

Я сочувственно ему улыбнулся.

– Кто?… Он сам. Оставил нам весь свой личный архив вместе с чистосердечным признанием. «МИ-5» полностью все подтверждает.

Хамфри лишился дара речи. Почти в буквальном смысле. Таким я своего секретаря Кабинета еще никогда не видел. И, признаюсь, мне это доставило искреннее удовольствие. Затем он что-то бессвязно залепетал, пытаясь произнести хоть что-нибудь внятное, и, наконец, сказал:

– Но… Господи ты боже мой… То есть, я хочу сказать, он ведь был…

– Один из нас? – с готовностью помог я ему.

– Ну конечно же… – Он начал понемногу приходить в себя. – Да, но это, безусловно, вызывает множество вопросов…

– Безусловно, вызывает, – охотно согласился я с ним. – Поэтому вот вам первый из них. Почему, интересно, вы не задали ему этих самых вопросов? И почему, скажите на милость, ваше расследование так быстро и, главное, так легко его полностью оправдало?

До него наконец-то дошло: мои вопросы касаются прежде всего лично его!

– Вы хотите сказать… Неужели… – снова растерянно залепетал он и смертельно побледнел.

Я заметил ему, что все это выглядит на редкость подозрительным, и заодно поинтересовался, почему он не провел расследование, как положено. Ведь, судя по данным секретного досье, того самого совершенно секретного досье, в распоряжении Хамфри были все свидетельства на удивление долгого пребывания Хальстеда в Югославии. А вскоре после его возвращения оттуда несколько наших агентов из «МИ-5», работавших за железным занавесом, почему-то были сразу же арестованы и бесследно исчезли.

Кроме того, в деле также фигурировала одна не совсем обычная переводчица, с которой сэр Хальстед проводил очень много времени. Я попросил Хамфри рассказать мне, что ему удалось про нее выяснить.

– Она оказалась русским агентом, и мы знали об этом. Русскими агентами являлись почти все югославские переводчики. Если, конечно, они не работали на ЦРУ.

– И вы даже не удосужились проследить ее дальнейшую судьбу?

– У меня было полно куда более важных дел!

Я обвиняюще посмотрел на него.

– Через три месяца после тех событий она переехала в Англию и поселилась в Оксфорде, всего в ста пятидесяти ярдах от дома сэра Джона Хальстеда. Они были добрыми соседями все последующие одиннадцать лет.

Хамфри был полностью деморализован. Хотя сдаваться, судя по всему, не собирался.

– Но за всем же не уследишь, все не проверишь, сами понимаете… К тому же, никогда не известно, что именно может стать известным. Ну а если вдруг возникают очень серьезные подозрения, то следует… то лучше всего…

Он почему-то запнулся, но я помог ему закончить предложение.

– Провести соответствующее внутреннее расследование. Вы, кажется, это имели в виду?

Короче говоря, вся защита Хамфри сводилась к тому, что сэр Хальстед дал ему свое слово. Слово джентльмена. А слово джентльмена проверке не подлежит. Особенно если вы вместе учились в Оксфорде!

Я поинтересовался, проверял ли он Энтони Бланта.

– Но это же совершенно иное дело, – возразил он. – Ведь Блант закончил Кембридж!

Терпеливо выслушав все его не совсем внятные оправдания, я счел необходимым довести до его сведения, что данная проблема затрагивает не только покойного сэра Джона Хальстеда, но и ныне действующего секретаря Кабинета.

Мои слова повергли его в ужас.

– Но вы же не думаете… Вы просто не можете думать… То есть… Я же совершенно не говорю по-русски. Ни единого слова!

– И тем не менее, вы должны признать, – прервал я его, – что все это выглядит, по меньшей мере, как некомпетентность или даже сговор. В любом случае…

Я намеренно оставил предложение незаконченным, поскольку его подтекст был и без того предельно ясен. Сэр Хамфри выглядел полностью убитым.

– Сговор? Господин премьер-министр, я даю вам слово, что ни о каком сговоре не может быть и речи.

– Слово джентльмена? – не скрывая иронии, переспросил я.

– Естественно. Слово оксфордского джентльмена! – торопливо поправился он.

Лично меня это не очень устраивало, поэтому я как бы мимоходом поинтересовался, как поживает его любимый цветочный садик.

Он немного расслабился и даже начал с увлечением рассказывать мне о своих великолепных розах, но потом до него дошел весь скрытый смысл моего вроде бы невинного вопроса.

– Нет-нет, господин премьер-министр, все что угодно, только не отпуск по уходу за садиком, заклинаю вас! – взмолился он.

– А почему бы и нет?

– Потому что речь идет о моей репутации.

– Мне кажется, вы уже поставили ее под сомнение своими категорическими заверениями в невиновности сэра Джона Хальстеда, не так ли?

Затем я предупредил его, что мне придется много и серьезно думать о своих дальнейших действиях. Например, о необходимости встретиться с предыдущим секретарем Кабинета сэром Арнольдом Робинсоном, послушать, что он скажет о том, как следует проводить подобные внутренние расследования в отношении секретаря Кабинета. В заключение я настоятельно порекомендовал сэру Хамфри ни в коем случае не обсуждать этот вопрос с Арнольдом до тех пор, пока я сам не переговорю с ним.

Он всячески заверил меня, что даже не подумает об этом.

(Что заставило Хэкера предупредить сэра Хамфри о том, что он намерен обсудить этот вопрос с сэром Арнольдом? Почему он поверил его заверениям, что тот сам не переговорит с сэром Арнольдом первым? Эти вопросы до сих пор остаются для историков чем-то вроде вечной загадки. Достаточно сказать, что сэр Хамфри встретился с сэром Арнольдом буквально в тот же вечер за дружеским ужином в клубе «Атенеум». Подробную запись их беседы нам посчастливилось отыскать в личном архиве сэра Арнольда. – Ред.)

«Встретился с Эплби в нашем клубе. Он был необычно возбужден и обеспокоен. Причины своего чуть ли не панического настроения он раскрыл мне уже после первой рюмки бренди. Очевидно, премьер-министр и Джефри Гастингс из „МИ-5“ думают, что Хамфри тоже может быть русским шпионом, поскольку именно он в свое время снял с Хальстеда все подозрения, а тот сейчас почему-то во всем признался.

Хамфри попросил меня дать ему совет. Я ответил ему, что все зависит от того, являлся ли он вражеским агентом на самом деле или нет. Мои сомнения, похоже, его здорово шокировали, но я объяснил ему, что надо всегда смотреть на вещи шире и с открытыми глазами.

Хамфри выдвинул в свою пользу несколько довольно сильных аргументов.

1. Он не из Кембриджа.

2. Он семейный человек.

3. Он один из нас.

4. Он провел на государственной службе всю свою сознательную жизнь.

5. В отличие от Джона Хальстеда, он никогда не верил в такие понятия, как Дело с большой буквы. Более того, по его собственному признанию, он вообще никогда ни во что не верил.

6. В отличие от Хальстеда, у него никогда не было собственных идей – особенно оригинальных идей.

Все эти аргументы можно считать довольно убедительными, но не окончательными.

Вместе с тем, однако, вопрос о том, является ли сэр Хамфри Эплби на самом деле шпионом или нет, в краткосрочном плане не имеет особого значения. В силу чего я полностью с ним согласен в одном: мы должны проследить за тем, чтобы это ни в коем случае не стало достоянием гласности.

Конечно, теперь, когда я являюсь президентом Движения „За свободу информации“, мне значительно легче предотвратить утечку информации в прессу. Да, предоставление секретных сведений русским – это серьезно. Но не менее серьезно предоставление таковой кому бы то ни было! Собственно говоря, предоставлять информацию даже Кабинету может быть делом куда более серьезным, чем передавать ее Москве.

Ключевым здесь можно считать то, что скандал подобного рода может серьезнейшим образом ослабить авторитет нашей госслужбы. Это, в свою очередь, неизбежно приведет к тому, что они, политики, как и в Америке, обязательно захотят назначать своих партийных бонз заместителями или даже постоянными заместителями министров. А потом высшие должности в госаппарате постепенно заполнятся людьми, которые будут послушно исполнять все то, о чем их попросят политики. Это чудовищно! Нет таких секретов, переданных Москве, которые смогли бы причинить хоть одну десятую того ущерба Британии, какой неизбежно следует ожидать, если ею будут управлять так, как того захочет Кабинет. Соответственно, Хамфри ни в коем случае нельзя признаваться, даже если он полностью виноват. Я ему так и сказал.

Он упорно продолжал стоять на своем, мол, ему совершенно не в чем признаваться. Так это или не так, не так уж и важно. Но сейчас ему необходимо всячески отрицать свою вину. Так сказать, в интересах дела. Что я ему и порекомендовал.

Он меня пространно поблагодарил. Я повторил, что исходил исключительно из интересов Британии. Не более того. Правда, если он не виновен в шпионаже, то уж в некомпетентности виновен несомненно.

Впрочем, признать свою очевидную вину в некомпетентности он тоже отказывается. Причем счел необходимым напомнить мне, что именно я назначил его тогда исполнительным секретарем внутреннего расследования по делу Хальстеда. Более того, высказал предположение, что я весьма прозрачно намекнул ему о нежелательности обнаружения каких-либо прямых свидетельств виновности Хальстеда.

Естественно, я категорически опроверг это – у него нет никаких письменных доказательств! Нет и не может быть, поскольку я всегда тщательно заботился об этом. Кроме, само собой разумеется, стандартного меморандума, который в подобных случаях я рассылаю всем без исключения, напоминая о необходимости не упускать ни единой мелочи, не „благоговеть“ перед чинами и титулами, следовать духу и букве закона и добиваться правды, какой бы неприятной она ни казалась.

К тому же копия того меморандума имеется в архивах Кабинета, поэтому возможное устное обвинение Хамфри фактически не может иметь юридической силы.

Тем не менее, я попросил его дать мне требуемые заверения, что мы больше ничего не услышим о моей якобы причастности ко всей этой крайне досадной истории. Затем мы вернулись к вопросу его некомпетентности. Я сказал ему, что хотя мы оба, возможно, знаем, что он сделал именно то, чего от него ожидали, объяснить это политикам будет довольно трудно.

Он спросил меня, обязательно ли политикам об этом знать. Мы оба согласились, что этого, по возможности, следует всячески избегать. Но оставалась главная опасность – наш премьер-министр, который может захотеть делиться всем этим с любым, кого встретит.

Этого Хамфри ни в коем случае не должен допустить! ПМ вполне может сообщить обо всем этом Кабинету, а те, в свою очередь, могут захотеть отстранить Хамфри от должности секретаря Кабинета и даже лишить председательства в комиссии по военным захоронениям!

Хамфри, видно, никогда, не рассматривал такие поистине ужасные последствия. А следовало бы! Честно говоря, мне все равно, что случится с ним лично. Им вполне можно пожертвовать, чего я не стал от него скрывать. Ему это, конечно же, очень не понравилось, однако, увы, так оно и есть.

И, тем не менее, хотя потеря самого Хамфри – отнюдь не самая большая потеря, мы не можем допустить, чтобы политики считали, будто высших государственных служащих можно вот так просто снимать с должности за некомпетентность! Тогда нам всем придется ходить по тонкому льду. Мы можем потерять десятки наших парней. Возможно, сотни. Даже тысячи!

Поэтому я посоветовал Эплби постараться, хорошо постараться и в ближайшие же несколько дней сделать себя настолько ценным в глазах премьер-министра, чтобы тому никак не захотелось бы с ним расставаться. Затем мы обсудили, что сейчас является для ПМ главным, и пришли к единодушному выводу: конечно же, популярность, что для наших политиков является главным всегда и в любое время.

Самая свежая и актуальная, на наш взгляд, тема сейчас – это спасение собаки, заблудившейся на артиллерийском полигоне в районе Солсбери. Я посоветовал Хамфри максимально эффективно использовать представившуюся возможность».

(В личном дневнике сэра Хамфри содержится лишь краткая ссылка на содержание вышеприведенной беседы. Возможно, ему просто не хотелось лишний раз афишировать тот факт, что сэр Арнольд считал его «расходным материалом». Это, возможно, задевало сэра Хамфри куда больше, чем предположение, что он мог быть шпионом. Зато он значительно более подробно отразил свою встречу с постоянным заместителем МО сэром Норманом Копытом, во время которой сделал предложение, явно основанное на совете сэра Арнольда Робинсона. – Ред.)

«Вчера встречался с Арнольдом в нашем клубе „Атенеум“. Он дал мне пару довольно ценных советов, как помочь ПМ повысить его рейтинг до конца этой недели.

По мнению Арнольда, единственное, что ему следовало бы сделать в этом отношении, – это заняться спасением той самой заблудившейся собаки, о которой сейчас взахлеб пишет вся наша пресса. Неужели он считает, что мне следует посоветовать премьер-министру проползти по артиллерийскому полигону с миноискателем в одной руке и пакетом „Чаппи“ в другой?

Сегодня ко мне заскочил Норман Копит. Ему очень хотелось узнать, как его министр выкручивался на заседании Кабинета.

(Являясь секретарем Кабинета, сэр Хамфри Эплби присутствовал на всех его заседаниях, в то время как все остальные постоянные заместители – только если их специально для этого приглашали. – Ред.)

Я передал ему, что, несмотря на недовольство членов Кабинета, его министр все-таки отказался пойти на сокращение оборонных расходов. Норман был очень доволен.

Взамен я попросил его оказать мне небольшую услугу в одном очень деликатном вопросе. Он предположил, что речь пойдет о крылатых ракетах или химическом оружии, поэтому весьма удивился, узнав, что меня интересует всего лишь судьба собаки, заблудившейся на артиллерийском полигоне в Солсбери.

Норман уверен, с этим не будет никаких проблем, поскольку все под контролем: собака сдохнет с голода где-то к концу недели, и армия устроит ей трогательные похороны сразу же за воротами полигона. У него даже готов сценарий, включая фотосъемку часовых, почетного караула и командира полигона, утешающего плачущую девочку-сироту. Корреспонденты будут просто в восторге, и уже на следующий день эти снимки появятся во всех воскресных газетах.

Внимательно выслушав его, я предложил попытаться спасти собаку.

Реакция Нормана была более чем бурной – он чуть не свалился со стула. Затем, чуть успокоившись, заявил, что это было бы слишком опасно и потребовало бы по меньшей мере:

(а) роту саперов с миноискателями;

(б) отделение военных ветеринаров с усыпляющими дротиками;

(в) вертолет (или, возможно, два вертолета) со специальным подъемным оборудованием;

(г) счет на сотни тысяч долларов.

И все это ради собаки, подобную которой за пятерку можно приобрести в местном зоомагазине?!

Поскольку мне все это было хорошо известно и без него, я продолжал настаивать на своей просьбе. Спросил Нормана, есть ли какие-либо шансы спасти собаку. Хотя бы теоретические. Ответ Нормана не заставил себя ждать – теоретически можно сделать все, что угодно. Если есть деньги! Но… в данном случае, это практически невозможно – его министр никогда не согласится выбросить сотни тысяч долларов на спасение какой-то собаки… Да еще на виду у всей мировой прессы!

Но Норман видел только саму проблему. Я же перевернул ее и предложил ему реальную возможность: а что если премьер-министр лично санкционирует эту операцию по спасению? По своей собственной инициативе. Тогда ведь ему будет куда труднее настаивать на сокращении оборонных расходов, разве нет?

Норман немного помолчал, видимо, обдумывая услышанное, затем широко улыбнулся. Да, похоже, мой план полностью удался. Я кратко перечислил ему требуемые условия:

1. Хэкер не должен знать реальной стоимости операции до того, как она будет успешно закончена.

2. Подготовку к операции следует начать немедленно и максимально скрытно.

3. Вся заслуга за нее должна принадлежать Номеру 10 и лично ПМ.

Полное и безоговорочное согласие Нормана не заставило себя ждать».

(Продолжение дневника Хэкера. – Ред.)

27 июня

Сегодня, впервые после своей отставки, к нам в Номер 10 вернулся сэр Арнольд Робинсон. Хотел конфиденциально побеседовать со мной о Хамфри. Очевидно, он уже побывал в «МИ-5», потому что сразу же сказал мне, что считает это дело весьма неудачным. Я пошел еще дальше и назвал его катастрофическим. Впрочем, Арнольд тут же назвал это сильным преувеличением.

– Все что угодно, только не катастрофическое, господин премьер-министр. Поскольку оно никогда не выйдет наружу.

– Вы хотите сказать, что некоторые вещи становятся катастрофическими, только если о них становится известно? – поинтересовался я.

– Естественно.

Возможно, он и прав. Когда дело не становится известным, оно считается просто затруднительным, а не катастрофическим. (Если бы секретарь Кабинета оказался шпионом, это считалось бы весьма затруднительным политическим делом. – Ред.)

К счастью, оно на самом деле оказалось не катастрофическим, так как появились новые убедительные свидетельства. Совершенно кстати сэр Арнольд захватил с собой одно из конкретных доказательств того, что сэр Хамфри не был шпионом.

– В «МИ-5» буквально только что обнаружили вот этот документ. Среди личных бумаг Хальстеда.

Он протянул мне листок. Я прочитал его со смешанными чувствами, которые трудно вот так сразу объяснить: облегчение, радость и, может быть даже, веселье.

«28 октября

Очередная встреча с этим самодовольным тупицей Эплби. Снова обвел его вокруг пальца. Он даже не догадался. И не задавал по-настоящему серьезных вопросов. Судя по всему, не удосужился даже прочитать отчет „МИ-5“. У него в голове столько опилок, что пустить ему пыль в глаза – просто детская игра».

Большего удовольствия мне пока еще не доставляло чтение никакого иного документа.

Логично предполагая, что мое искреннее удовольствие было вызвано самим фактом оправдания секретаря Кабинета, Арнольд хотел забрать у меня свой листок, но я настоятельно попросил его подождать. Тогда Арнольд, пожав плечами, предложил считать дело закрытым, поскольку, по его мнению, расследовать, собственно, больше было нечего. Хотя, по моему мнению, вопрос о некомпетентности все еще оставался.

– Господин премьер-министр, мы все совершаем ошибки, – не совсем уверенно пробормотал он.

– Да, но не такого масштаба! – решительно возразил я. – Вам не кажется, что мне стоит его уволить?

Такую возможность Арнольд не счел нужным даже обсуждать.

– Вряд ли, господин премьер-министр, – коротко заметил он.

– Почему вряд ли? – поинтересовался я. – Хотите сказать, что госслужащих нельзя увольнять? Никогда и ни при каких обстоятельствах?

Бывший секретарь Кабинета ненадолго задумался. Затем осторожно ответил:

– Если они заслуживают этого, то да, безусловно можно. Иногда даже нужно! В принципе. Но… не на практике.

А почему это, интересно, в принципе можно и даже нужно, а на практике нельзя? Он охотно объяснил, что прежде чем Хамфри уволить, необходимо провести внутреннее расследование. А все расследования о некомпетентности государственных служащих неизбежно возвращают нас к ошибкам, совершенным в прошлом самими министрами. Впрочем, если мне так этого хочется, он готов лично возглавить соответствующую беспристрастную комиссию.

Что ж, это меняет дело. Поскольку руководителем Хамфри в течение нескольких последних лет был не кто-либо, а именно я, то, вовремя вспомнив известную мудрость, что благоразумие есть высшая доблесть мужества, искренне поблагодарил сэра Арнольда за его «вклад в дело справедливости», распрощался с ним и попросил пригласить ко мне Хамфри.

Как только он вошел, я первым делом облегчил ему душу, сообщив, что с него сняты все подозрения в шпионаже. Хамфри, само собой разумеется, был очень рад и попросил объяснить, чему он этим обязан.

– Некоей записи сэра Джона Хальстеда.

– С его стороны это очень любезно, – произнес Хамфри.

Мне все это начинало доставлять явное удовольствие.

– На самом деле? – не скрывая иронии, спросил я. – Мне почему-то сразу показалось, что вам это понравится.

– Господин премьер-министр, а можно на этот документ посмотреть?

– Конечно же можно. Хотя лучше всего его послушать. – И я начал медленно, с выражением его зачитывать.

«28 октября. Очередная встреча с этим самодовольным тупицей Эплби. Снова обвел его вокруг пальца…».

Хамфри заметно покраснел.

– Так, ясно. Благодарю вас, господин премьер-министр, – и он протянул руку к документу.

– Нет-нет, подождите, Хамфри, это еще не все. Дальше приводятся еще более сильные доводы в вашу пользу. Например:

«Он даже не догадался. И не задавал по-настоящему серьезных вопросов. Судя по всему, не удосужился даже прочитать отчет „МИ-5“… У него в голове столько опилок, что пустить ему пыль в глаза – просто детская игра».

Я поднял глаза на Хамфри и улыбнулся.

– Ну разве это не прекрасно? Полагаю, теперь у вас есть все основания быть на седьмом небе от счастья.

Он нервно прищурил глаза. От возмущения у него даже чуть заметно затряслись губы.

– Я всегда говорил, что Джон Хальстед никогда не умел разбираться в людях, – прорычал он.

Я изобразил на лице явную обеспокоенность.

– Вы хотите сказать… этим словам не следует верить? Неужели он лжет?!

Поняв, что сам себя загоняет в угол, Хамфри был просто вынужден признать неизбежное. То есть что в словах Хальстеда нет ни капли лжи. Хотя продолжал настаивать, что у него просто не хватило ума, чтобы понять тонкую технику допроса, которую применял к нему Хамфри. Так называемый бесконфликтный подход…

Я понимающе кивнул.

– Значит, вы просто убаюкивали его бдительность?

– И да и нет, – осторожно согласился Хамфри, видимо, усмотрев в моих словах скрытый подвох. И поспешно добавил: – Впрочем, как я понимаю, теперь все это позади, так ведь?

– Вы имеете в виду обвинение в сговоре? Да, само собой разумеется, – сказал я и, хотя Хамфри облегченно вздохнул, продолжил: – Правда, остается еще вопрос о некомпетентности…

Он нервно облизал свои губы.

– Господин премьер-министр, ради всего святого…

– Хамфри, – отеческим тоном произнес я. – Скажите, вот вы, лично вы потерпели бы подобную некомпетентность от того, кто с вами и на вас работает?

– Но ведь это было так давно! – взмолился он. – Мы все тогда работали в обстановке огромного стресса. Кроме того, мне одновременно приходилось выполнять немало других, не менее обременительных обязанностей…

– По-моему, у вас немало других, не менее обременительных обязанностей и сейчас, – с угрозой напомнил я ему.

Очевидно, осознав значение моих слов, Хамфри тут же попытался исправить положение. Кстати, когда его припирают к стенке, он становится на редкость покладистым и нередко весьма полезным человеком.

– Господин премьер-министр, – уже совершенно другим тоном обратился он ко мне. – В последнее время я много думал о том, как можно повысить ваш рейтинг популярности…

Его неожиданное предложение меня, конечно же, сразу заинтересовало, и я с нетерпением стал ждать продолжения.

– Сильному правительству всегда требуется популярный премьер-министр!

Безусловно! И что дальше?

– Мне кажется, вам следует срочно сделать что-нибудь по-настоящему популярное.

Его прописные истины начали меня несколько утомлять.

– Конечно же, следует. Но что именно?

Впрочем, то, что он предложил, оказалось совсем не тем, чего я ожидал.

– Мне кажется, господин премьер-министр, вам следует лично инициировать и возглавить операцию по спасению той бедной собачки, которая заблудилась на артиллерийском полигоне в Солсбери. Более популярного хода сейчас, полагаю, не придумать.

Сначала все это мне показалось, мягко говоря, несерьезным.

– Популярный-то популярный, но ведь, наверное, жутко дорогой?

– А может, и нет, – уклончиво ответил Хамфри и уже заметно более настойчиво продолжил, что время не ждет. – Решение необходимо принять незамедлительно, сегодня же утром, до того, как бедняжка Бенджи успеет подохнуть с голода. – Заметив мои колебания, он воззвал к моей эмоциональной струне: – Бывают случаи, когда надо больше прислушиваться к своему сердцу. Даже премьер-министру…

Он, черт побери, прав! Я отбросил в сторону все колебания и дал ему «добро». Он, не теряя времени, тут же попросил связать его по телефону с сэром Норманом и сказал мне, что на свой страх и риск уже отдал распоряжение армии быть в состоянии трехчасовой готовности, и теперь военные ждут только моего подтверждения.

Прекрасно. Вот это оперативность! Оставалось уточнить еще одну незначительную проблему.

– Хамфри, надеюсь, речь не идет о покупке дешевой популярности?

– Ни в коем случае, господин премьер-министр, – с подчеркнутой уверенностью начал заверять меня Хамфри, но тут его соединили с МО. – Норман? – спросил он в трубку и, видимо, получив утвердительный ответ, отрывисто приказал: – Лэсси!

Судя по всему, это было кодовое слово для начала операции «Лэсси, вернись домой».

28 июня

Сегодня Бенджи все-таки спасли, и, значит, завтра рейтинг моей популярности должен резко подскочить вверх!

Я наблюдал все это в шестичасовых новостях. Должен признаться, на редкость увлекательное зрелище. Особенно когда ощущаешь себя чем-то вроде главнокомандующего серьезной боевой операцией или даже Маргарет Тэтчер во время короткой, но победоносной войны на Фольклендах… Да, стране, безусловно, нужны сильные, решительные и волевые лидеры типа меня!

Операция началась на полигоне в Солсбери рано утром. Четыре отделения саперов с миноискателями отправились с разных сторон по направлению к месту, где пропавшую собаку видели в последний раз. Когда ее обнаружили, военный ветеринар выстрелил в нее дротиками со снотворным. Мы все видели, как Бенджи сначала как бы споткнулась на ровном месте, а потом, потеряв сознание, рухнула на землю.

Затем туда подлетел вертолет ВВС, спасатели опустили люльку, не наступая на опасную землю, подобрали спящую Бенджи и доставили ее прямо к воротам, где она наконец-то воссоединилась с рыдавшей от радости сиротой Линдой, которая уже и не надеялась снова увидеть собаку живой и невредимой. Реальные плоды моей мудрости и человеческой доброты настолько меня тронули, что я чуть ли не прослезился. В чем совершенно не стыжусь признаться.

Энни была просто в восторге – она ведь еще не знала, что спасением собаки Британия была обязана мне и только мне одному. Когда мы в последний раз с ней говорили об этом, я пренебрежительно заметил, что это было бы пустой тратой государственных средств и денег.

Ее милое личико буквально светилось от радости за ту бедную девочку-сироту. Я сказал ей, что серьезно подумал над ее словами и пришел к выводу: «Забота – это прямой долг правительства».

– Забота о голосах? – невинно переспросила она.

Ее ироническое замечание меня, признаться, несколько расстроило.

– Это несправедливо, Энни. Я думал о той маленькой девочке и о том, как много Бенджи для нее значит. В конечном итоге, люди… то есть каждый отдельный человек имеет значение… даже для статей балансового отчета. Конечно, за подобное использование армии и ВВС кое-кто будет меня критиковать, но мне это все равно. Для благого дела иногда нужно иметь решимость поставить на карту даже собственную популярность!

Мои слова настолько понравились мне самому, что я решил запомнить их, чтобы использовать при ответах на вопросы в палате общин. Завтра в шестнадцать ноль-ноль.

Они также чуть ли не до слез растрогали Энни. Она меня вполне искренне поцеловала и сказала, что кто-кто, а она меня за это критиковать и не подумает.

– Теперь я, кажется, начинаю понимать, что иногда быть премьер-министром совсем неплохо. Впервые с тех пор, как мы переехали на Даунинг-10…

29 июня

С самого утра великолепная пресса! Даже лучше, чем можно было ожидать.

Я показал заголовки газет Хамфри. Ему они тоже очень понравились. Даже передовицы были доброжелательными:

«Сегодня Британия с удивлением и радостью обнаружила, что на Даунинг-10 бьется настоящее человеческое сердце!»

А вот реакция Бернарда, как и следовало ожидать, оказалась весьма уклончивой.

– Вообще-то, внутри Номера 10 бьется семьдесят четыре настоящих человеческих сердца, – пожав плечами, произнес он. Но при этом широко улыбался.

Произошла незначительная тактическая накладочка. Я сказал Хамфри, что был полностью прав, говоря о своем врожденном инстинкте практически безошибочно чувствовать, чего хотят люди. Это, безусловно, совершенно верно, хотя в данном случае именно он предложил провести операцию по спасению собаки, поэтому, когда он деликатно напомнил мне об этом, я, само собой разумеется, отдал ему должное.

Поскольку секретарь Кабинета сыграл в повышении моего личного рейтинга не последнюю роль, я охотно оказал ему небольшую любезность, о которой он меня попросил – закрыть вопрос о его некомпетентности в деле о Хальстеде. А почему бы и нет? Реального вреда ведь нанесено не было…

Затем мы перешли к повестке заседания Кабинета. Естественно, после того, как посмаковали еще несколько наиболее ярких газетных статей. Некоторые цитаты из них просто великолепны! Например, та девочка-сирота Линда сказала: «Теперь мой голос принадлежит только мистеру Хэкеру». А каналы «Би-би-си» и «Ай-ти-ви» сообщили о целом потоке телефонных звонков, одобряющих мое решение спасти Бенджи. А вот взять интервью у лидера оппозиции газете «Таймс» не удалось по причине его недоступности. Естественно! Иного не следовало и ожидать. Ему ведь пришлось бы публично выбирать: поддержать меня или выступить против, то есть фактически высказать сожаление о состоявшемся спасении бедной собаки. Да, тут я, похоже, переиграл его вчистую!

Когда мы, наконец, приступили к самой повестке, Хамфри совершенно неожиданно предложил отложить рассмотрение третьего вопроса повестки – сокращение оборонных расходов. Передать его на рассмотрение специального комитета Кабинета по внешней политике и обороне. Зачем? Какой смысл? Мне нужно решение Кабинета, а не расплывчатый отчет на шестидесяти страницах, который поступит не сейчас, а не раньше, чем через девять месяцев!

Но тут секретарь Кабинета преподнес мне сюрприз, да еще какой. Как будто у меня перед лицом взорвалась бомба! Оказывается, спасение Бенджи обошлось нам ни много ни мало, а в целых 310 тысяч фунтов! Но это же невозможно! Увы, оказалось, вполне возможно. Во всяком случае, это наглядно подтверждала статистика МО, подготовленная, как уверил меня Хамфри, исключительно на основе реальных данных.

– Хамфри, – в ужасе пробормотал я, – надо ведь что-нибудь сделать!

– Вернуть собаку назад? – попробовал пошутить Бернард. Как всегда некстати.

И тем не менее, несмотря даже на шокирующие цифры, меня не оставляло ощущение правильности моего решения. Да, оно обошлось в 310 тысяч фунтов, но зато обеспечило мне поддержку общества. (Более точным было бы сказать, что он купил поддержку большей части британского общества. За общественные деньги. – Ред.)

Впрочем, вскоре до меня дошел весь ужас моего положения. Скорее, правда, не дошел, а был донесен до меня секретарем Кабинета.

– Вообще-то вам совсем не обязательно этот вопрос откладывать, господин премьер-министр. Но такое решение можно было бы смело называть на редкость мужественным.

У меня тревожно заколотилось сердце.

– Мужественным? Но почему обязательно мужественным?

– Потому что в случае принятия решения о сокращении оборонных расходов реальная стоимость спасения несчастной собаки обязательно просочится в прессу.

– Не может быть! – слабо возразил я, прекрасно понимая, что именно так оно и будет.

Хамфри печально покачал головой и сочувственно улыбнулся.

– Да, не может. При условии, конечно, что вы, господин премьер-министр, полностью доверяете конфиденциальности и лояльности высших офицеров нашего МО.

Что за нелепое предположение! Доверять лояльности МО? Исключено. Они все текут хуже дырявого решета!

Мало того, секретарь Кабинета не упустил возможности еще и посыпать соль на мою кровоточащую рану:

– Кричащие заголовки можно представить себе даже сейчас. Например: «ПМ СПАСАЕТ ДВОРОВУЮ СОБАКУ ЗА СЧЕТ БРИТАНСКИХ ВВС».

Я попытался «проиграть в уме» создавшуюся непростую ситуацию. Итак, все мои поистине титанические усилия, направленные на сокращение оборонных расходов, перечеркнуты одним единственным эмоциональным поступком? Моим проявлением доброй воли и человечности? Увы, похоже, что так…

Заметив мое состояние, Хамфри утешительным тоном прожурчал:

– Эта более чем деликатная информация, само собой разумеется, может стать достоянием общественность, только если… – И он бросил на меня выразительный взгляд.

Не знаю почему, но у меня вдруг невольно мелькнула мысль: а уж не было ли все это подстроено нарочно? Не уговорил ли меня Хамфри пойти на этот якобы «весьма популярный шаг» только для того, чтобы отложить в долгий ящик решение вопроса о сокращении оборонных расходов?

Нет-нет, это невозможно. Во-первых, мой секретарь Кабинета недостаточно для этого умен, а во-вторых, не посмеет же он делать такое по отношению ко мне!

Он просто открытым текстом сообщает мне, что если я не «закрою» вопрос о сокращении оборонных расходов, кое-кто в МО тут же организует нужную утечку информации. Что ж, тут Хамфри прав. На все сто процентов. Упустить такую возможность шантажировать ПМ? Вот это точно невозможно…

– Премьер-министру негоже унижаться до уступок шантажистам! – твердо заявил я.

– Искренне надеюсь, нет, – согласился Хамфри и замолк. Явно чего-то ожидая.

И дождался. Внимательно «прокрутив» все еще раз, я понял, что у меня фактически нет иного выбора.

– Хотя, с другой стороны, – осторожно произнес я, изобразив свою самую лучшую мину при плохой игре, – нельзя же все время сокращать оборонные расходы. Военный бюджет не резиновый. И к тому же, оборона Британии – это главнейшая задача любого правительства, разве нет? Ведь непредвиденные осложнения могут возникнуть в любой день: Корея, Фолкленды, Бенджи…

– Да, Бенджи! – хором повторили секретарь Кабинета и мой главный личный секретарь.

Что ж, пора подвести итоги.

– А знаете, возможно, данное решение было несколько преждевременным, – честно признал я и поставил Хамфри в известность, что, тщательно взвесив все обстоятельства, пришел к твердому убеждению: пункт 3 повестки заседания Кабинета, безусловно, требует доработки, в силу чего поручаю секретарю Кабинета передать его на рассмотрение соответствующего комитета.

По уважительному выражению лица Хамфри было ясно – на этот раз я принял правильное решение.

– Да, кстати, Хамфри, передайте им, что особой спешки не требуется, ладно?

– Да, господин премьер-министр.

10 Человек за бортом

2 июля

Дадли Беллинг, наш министр занятости, видимо, совсем не зря провел время на Уимблдонском турнире, поскольку сразу же после его окончания заявился ко мне с довольно странным, мягко говоря, предложением.

Короче говоря, он предлагает передислоцировать значительную часть наших вооруженных сил на север Англии. На это его сподвигло осознание того факта, что только 20 тысяч из 420 000 британских военнослужащих расквартированы собственно на севере страны. Почти все остальные почему-то здесь, на юге: ВМС – в Портсмуте и Плимуте, ВВС – в Бедфорде и Восточной Англии, то есть чуть севернее Лондона, а армия – в Алдершоте. На практике это означает чуть ли не полное отсутствие британских войск к северу от залива Уош. И тем не менее – здесь-то, судя по всему, и кроется суть проблемы, – практически вся наша безработица сконцентрирована именно на нашей северной территории! (См. карту ниже. – Ред.)

Причем сам по себе военный персонал Дадли совершенно не волнует. Тем более, что многие из них сами с севера. Нет, по его убеждению, если мы переместим туда хотя бы двести-триста тысяч военнослужащих с юга, то тем самым создадим множество рабочих мест для гражданских: клерки, поставщики, строители, транспортное обслуживание… Реальные возможности огромны, поистине безграничны. Триста тысяч дополнительных конвертов с заработной платой, которые будут тратиться в местных торговых точках! Только представьте себе!

В общем-то, никакого сколько-нибудь серьезного аргумента против этого не было, ну а если наша доблестная госслужба попробует что-нибудь придумать, то со мной этот номер не пройдет. (Предположение, скорее всего, весьма самонадеянное. – Ред.) Больше недооценивать меня им не придется. Их трюки для меня больше не новость.

(После восьми месяцев пребывания на Даунинг-10 Хэкер, безусловно, намного яснее представлял себе, чего можно ожидать от государственного аппарата в случае любой попытки хоть как-то изменить существующее положение вещей. И все-таки в данном случае, явно переоценив свои возможности, он так и не сумел вовремя обнаружить лазейку, которую невольно оставил для тех, кто был категорически не согласен с его новым планом. Читатели, впервые познакомившиеся с Хэкером на страницах этой книги, могут воспринять его подход, как вполне разумный, умеренный и порой даже гибкий, однако те, кто хоть немного знаком с перипетиями его предыдущей карьеры, быстро поймут, что в случае необходимости сэр Хамфри Эплби способен буквально из воздуха создать любые требуемые аргументы. К сожалению, Хэкер просто забыл, что имеет дело с магом политических искусств.

Как только указанное предложение министра занятости стало известно обитателям Уайтхолла, в МО было созвано срочное совещание. Как видно из официальной стенограммы, план был полностью одобрен за исключением нескольких незначительных оговорок в отношении определенных периферийных деталей практического претворения данного предложения в жизнь. Однако личные записи сэра Хамфри, обнаруженные сравнительно недавно в его архиве, свидетельствуют скорее об обратном. – Ред.)

«Сегодня утром присутствовал на совещании в Министерстве обороны с Норманом (постоянным заместителем министра обороны – прим. пер.) и Джефри (сэром Джефри Говардом, начальником Генерального штаба МО – прим. пер.).

Джефри немного опоздал. Не очень-то по-армейски, подумал я, однако он тут же оправдался тем, что последнее предложение министра занятости буквально разбередило все МО.

Будучи на своем посту человеком относительно новым, Норман воспринимает все происходящее слишком серьезно. Я попытался было объяснить ему, что, с точки зрения премьер-министра, план этот достаточно разумен и по-своему даже вполне логичен, однако Норман упрямо отказывался рассматривать этот план с точки зрения премьер-министра. Даже не без горечи заметил, что поскольку это чертово предложение исходит от министерства занятости, то к вопросам армии и обороны оно не должно иметь ни малейшего отношения. Поскольку это было не совсем так, мне пришлось поправить его: указанный план исходит от постоянного заместителя министра занятости, следовательно, само по себе министерство не имеет с ним ничего общего.

Более того, поскольку в данном случае между этими двумя министерствами, как это часто бывает, вполне можно было ожидать чего-то вроде „гражданской войны“, я счел нужным отметить, что вся работа по подготовке указанного предложения велась политическими советниками министра занятости.

(Обратите внимание: будучи на редкость предусмотрительным человеком, сэр Хамфри не утверждал, что предложение исходило от политических советников министра занятости, а всего лишь отметил это. Главное для него было не солгать, даже если для этого не обязательно говорить правду. Его знаменитый предшественник сэр Арнольд Робинсон однажды весьма иронически описал подобный прием, как „бережливое отношение к правде“. – Ред.)

Я посоветовал Норману сохранять спокойствие, так как мы имеем дело всего лишь с предложением о частичной передислокации, а не с вторжением русских. В ответ он сказал: „Вторжение русских обеспокоило бы меня куда меньше – к этому МО давно готово“.

Мы все были более чем удивлены, услышав такое, поэтому ему пришлось пояснить свое, мягко говоря, неожиданное заявление. Оказывается, в МО точно знают, что им надлежит делать для отражения возможного вторжения русских. Меня это удивило еще больше, и я искренне полюбопытствовал, действительно ли мы сможем его отразить. Конечно же нет, подтвердил Норман, но, по крайней мере, МО давно уже не приходится ломать над этим голову.

Номинально выступать в защиту аргументов по предложению министерства занятости входило в мои прямые обязанности, так как его публично поддержал премьер-министр, поэтому мне пришлось еще раз повторить: хотя в вооруженных силах немало служащих с севера, их в данный момент никак нельзя назвать безработными. А план министра занятости предназначен для того, чтобы помочь тем, кто не имеет работы именно в настоящее время.

По мнению Нормана, мы и сейчас немало для этого делаем. Например, многие военнослужащие с севера пошли в армию только потому, что были безработными, и тем самым для себя совсем неплохо решили эту проблему. К сожалению, этот, на мой взгляд, весьма приемлемый аргумент с ПМ вряд ли пройдет, поскольку его прежде всего интересуют рабочие места на севере, а почти все те, кто вступил в армию на севере, сейчас тратят свои законные деньги на юге, где они сейчас расквартированы.

Норман тут же возразил, что логически это неизбежно, так как на севере тратить их, собственно, не на что и негде.

Затем к нашему обсуждению присоединился сэр Джефри Говард. Причем сразу же весьма агрессивно – категорически потребовал положить данное безответственное предложение „под сукно“! Нельзя же все время вот так запросто перемещать туда-сюда сотни тысяч людей. Причем не просто людей, а вооруженных людей!

Надо же? А мне всегда казалось, что именно это мы постоянно делаем с нашими армиями. Нет, на мой взгляд, аргумент в любом случае довольно слабый. Хотя… при более внимательном рассмотрении стало ясным, что это возражение было направлено в основном против постоянного характера подобного рода перемещений. Что ж, вполне логично.

Более того, после непродолжительного обмена мнениями он согласился с тем, что некоторые категории военнослужащих все-таки можно перевести на север Британии на постоянной основе. Таких как, скажем, рядовых или даже определенную часть младшего офицерского состава. Но только не старших офицеров! Не можем же мы потребовать, чтобы они жили на севере! Со своими семьями…

Я попросил его предоставить нам основные причины. Он сделал это с готовностью и видимым удовольствием:

1. Их жены будут категорически против.

2. Там нет школ. (Школы там, конечно, были, но сэр Джефри, возможно, имел в виду отсутствие соответствующих школ. – Ред.)

3. На севере нет магазинов „Хэрродз“[43].

4. Там нет также Уимблдона.

5. Равно как и Эскота[44].

6. Или Хейнленской регаты.

7. Не говоря уж об офицерских клубах армии, ВМС или ВВС.

Короче говоря, по его убеждению, нормальная цивилизация на севере фактически недоступна. И если в годы войны такие жертвы еще хоть как-то объяснимы, то в мирное время они неизбежно приведут к резкому падению морального духа.

Довольно скоро эта полемика начала мне надоедать. Тем более, что во второй половине дня этот вопрос будет обсуждаться на заседании Кабинета, и там потребуются более серьезные аргументы, чем отсутствие элитных клубов для старших офицеров или удаленность Уимблдона и Эскота. Каким бы болезненным таковое ни было в самом деле!

Я настоятельно попросил Джефри привести какие-либо объективные возражения против данного плана. Он продолжал настаивать, что более объективные причины просто трудно придумать. С трудом удержавшись от того, чтобы не показать ему, как все это называется в словаре, я поинтересовался, имеются ли у него возражения стратегического характера.

Конечно же, имеются, с готовностью подтвердил он. Причем не одно, а сразу несколько. Я попросил его их перечислить. Оказалось, Джефри не может этого сделать. Он заявил, что у него еще не было времени их должным образом сформулировать, однако они, безусловно, имеются, поскольку при желании стратегические аргументы можно найти против чего угодно. В чем, в чем, а в этом он, пожалуй, не так уж неправ…

Поэтому, когда Норман и Джефри все-таки найдут время подобрать какие-нибудь стратегические аргументы, надо проследить за тем, чтобы они стали совершенно секретными. Так в любом случае обычно делается со всеми вопросами, имеющими хоть какое-либо отношение к обороне. Поставим на них гриф – „Только для премьер-министра“, что автоматически сделает их недоступными для любой внешней экспертизы, только и всего.

Тем не менее, этих стратегических аргументов может оказаться недостаточно, чтобы убедить ПМ отказаться от плана министра занятости. Поэтому, я предложил для большей безопасности играть не в мяч, а в игрока. Этот прием практически всегда эффективен, и игроком в данном случае совершенно заслуженно станет… наш министр занятости, которому в голову вдруг пришла эта поистине нелепая идея!

Соответственно мы разработали схему, целью которой было пробудить у ПМ чувство мнительности и подозрительности. Этим страдают все премьеры, ну а наш в особенности. Убедить Хэкера в том, что министр занятости интригует против него, не составит особого труда.

Джефри спросил меня, правда ли это. Солдаты, как правило, на редкость простодушны. Вопрос ведь не в том, готовится ли такой заговор (которого, насколько мне известно, и в помине не существует), а в том, можно ли убедить премьер-министра в его существовании.

Генерал также поинтересовался, нельзя ли заодно полностью от него избавиться. Подумав вначале, что он имеет в виду ПМ, я разъяснил ему, что в этом не было бы никакого смысла – это после того, как мы потратили столько времени и усилий, чтобы его приручить?! Но затем до меня дошло, что Джефри имеет в виду не Хэкера, а министра занятости. Ибо он очень опасный человек: если мы снимем его с занятости, его могут перебросить на промышленность, и тогда он может попытаться продать наши ВВС, или приватизировать армию, или даже поставить на прикол все наши ВМС.

Учитывая присутствие на совещании одного или двух младших функционеров МО, а значит, и угрозу возникновения „фактора понтинга“, (См. прим. ред. ниже.) я выразил нечто вроде крайнего неодобрения ремарки генерала, что смиренные государственные служащие могут даже в мыслях позволить себе сместить члена Кабинета правительства Ее Величества! Пришлось им всем тактично объяснить, что подобное не подлежит даже обсуждению, и что смещать министров Короны может только сам премьер-министр и больше никто!

Вместе с тем, однако, любой ПМ будет просто вынужден рассмотреть возможность такой радикальной меры, если у него вдруг возникнут подозрения в лояльности того или иного члена своего Кабинета. И поскольку заподозрить нашего министра занятости в подготовке заговора против ПМ способен лишь по-настоящему мнительный человек, у нас появляется вполне реальный шанс…

Прежде чем закончить совещание, мы проследили за тем, чтобы стенограмма адекватно отражала нашу горячую поддержку предложения министра занятости переместить значительную часть британских вооруженных сил на север Англии и Шотландии».

(Замечание сэра Хамфри об излишней «болтливости» младших чинов отражает растущую обеспокоенность в отношении вопросов, непосредственно связанных с проблемой свободы информации. В свое время некий помощник министра по имени Понтинг стал одним из тех мелких функционеров, кто позволил себе вольность «поделиться» некоей информацией с членами парламента и некоторыми иными совершенно несведущими лицами. Якобы в интересах общества. Что отнюдь не соответствовало действительности. С тех пор термин «эффект понтинга» стал нарицательной противоположностью таких понятий, как лояльность и благоразумие.

На следующий день после указанного секретного совещания в МО предложение министра занятости обсуждалось в соответствующем комитете Кабинета. – Ред.)

(Продолжение дневника Хэкера. – Ред.)

4 июля

С утра на заседании комитета Кабинета обсуждали предложение Дадли, нашего министра занятости, в ходе которого мне – как, впрочем, и следовало ожидать, – пришлось столкнуться со скрытым противодействием. Практически со всех сторон. Присутствовали также сэр Хамфри, Поль (сэр Поль Сидгвик, министр обороны – прим. пер.), само собой разумеется, мой главный личный секретарь и несколько других членов комитета.

Прежде всего Дадли поинтересовался отношением членов комитета к его предложению.

Сначала выступил Поль. Он был первым, кому по должности положено возражать.

– Господин премьер-министр, – слегка прокашлявшись, начал он. – Я, как и многие другие, прекрасно понимаю, что на первый взгляд представленный нам план выглядит так, будто он целиком и полностью направлен исключительно на улучшение ситуации с занятостью в так называемых депрессивных районах Британии. Но поскольку его практическое претворение напрямую связано с перемещением большинства наших воинских подразделений и, значит, окажет на МО не меньшее воздействие, чем на министерство занятости, мне требуется определенное время для более детального и разностороннего рассмотрения всех его аспектов.

Я вопросительно посмотрел на всех присутствующих – никаких признаков желания высказаться. Пришлось слегка подтолкнуть их к этому.

– Итак, ваши мнения, соображения, коллеги? Только, пожалуйста, побыстрее.

На их лицах – и Брайена (Брайен Смитсон, министр по вопросам окружающей среды – прим. пер.), и Эрика (Эрик Джефрис, канцлер казначейства – прим. пер.), и Нила (Нил Хитчкок, министр транспорта – прим. пер.), – как будто по заказу, появилось выражение сомнения. Затем Эрик неуверенно протянул:

– Я, конечно, в этом не очень-то разбираюсь, но… но выглядит все это почти как переворот…

Увы, он прав и в одном, и в другом.

– Удовольствие довольно дорогое, – пробормотал Эрик. А Нил лишь осторожно заметил, что это очень смелый шаг.

Ну что ж, как говорят, хорошенького понемножку. Теперь моя очередь получать удовольствие.

– Хотел бы особо отметить, что лично я целиком и полностью за это предложение, – почти торжественно провозгласил я.

– И я тоже, – не раздумывая, согласился Джефри (Джефри Пиклз, министр торговли и промышленности – прим. пер.).

А Эрик и Нил оба тут же чуть ли не в один голос заявили, что план просто замечательный и любые возражения против него лишены здравого смысла.

Иногда долго находиться в окружении «подпевал» становится утомительным и даже раздражает, хотя в целом это, безусловно, имеет и определенные положительные стороны. В частности, поскольку я и без того почти всегда полностью прав в вопросах правительственной стратегии, их мгновенное согласие со мной экономит немало государственного и моего собственного времени.

Повернувшись к министру обороны, я снисходительно улыбнулся.

– Итак, Поль, вы составляете меньшинство в один голос.

Но он, похоже, не собирался сдаваться. Во всяком случае, без боя. Это не может не вызывать уважения, хотя выиграть этот бой у него, само собой разумеется, не было ни малейших шансов.

– И тем не менее, господин премьер-министр, – с мрачной решительностью заявил он, – так как вооруженные силы Британии находятся в сфере моей личной ответственности, этот вопрос не может быть решен до тех пор, пока я не проведу свой собственный анализ всех сопутствующих факторов. Ведь речь идет об обороноспособности страны, не забывайте! После чего мы встретимся еще раз и обсудим его более целенаправленно и детально. Не жалея на это ни времени, ни усилий…

Что ж, вполне разумно. Я согласился более подробно обсудить данный план на нашем следующем заседании, скажем, недели через две, а затем сразу же передать его на утверждение Кабинета.

Остальные члены комитета тоже не возражали:

– Само собой! Конечно же! – дружно зашумели они.

А Дадли даже счел нужным добавить:

– Господин премьер-министр, могу я настоятельно попросить, чтобы в стенограмме было должным образом отражено: все члены комитета выразили единодушное согласие с моим предложением! За исключением лишь одного из них.

Я согласно кивнул. А вот Поль, однако, возразил.

– Этот, с вашего позволения, лишь один из них, является главой министерства, которое в случае положительного решения вопроса, возможно, подвергнется реорганизации. Что неизбежно поставит нас перед очень большой и сложной проблемой.

Его упрямство начало меня утомлять.

– Могу я попросить нашего министра обороны не забывать, что решение любой, даже самой сложной, проблемы открывает также и новые широкие возможности?

– Господин премьер-министр, – неожиданно вмешался секретарь Кабинета. – Мне кажется, министр обороны опасается, что данный план может привести к созданию определенных неразрешимых возможностей.

Его ремарка вызвала у всех взрыв громкого смеха.

– Очень остроумно, Хамфри, – тоже изобразив некое подобие улыбки, заметил я. – Но, боюсь, не очень…

Объявив заседание закрытым, я отпустил всех, а сам остался, чтобы поближе ознакомиться с деталями предложения Дадли. К сожалению, у меня не было времени прочитать их до нашей встречи.

– Э-э-э… простите, господин премьер-министр. – Я поднял глаза. К моему удивлению, секретарь Кабинета, оказывается, не вышел со всеми остальными. Очевидно, чтобы переговорить со мной с глазу на глаз.

– Слушаю вас, Хамфри…

Вспоминает сэр Бернард Вули:

«Нет-нет, все происходило не совсем так. Я хорошо помню, как все это было, так как впоследствии частенько пересказывал это своим друзьям, как забавную историю. На самом деле все происходило следующим образом. Сэр Хамфри действительно произнес:

– Э-э-э… простите, господин премьер-министр.

Но дальше воспоминания Хэкера не соответствуют действительности.

– О, вы все еще здесь, Хамфри? – отозвался он, продолжая читать.

– Да, здесь, – ответил тот. – Мне хотелось бы обменяться с вами мнениями о предложении министра занятости.

Хэкер был настолько поглощен чтением каких-то бумаг, что, не отрывая глаз, механически произнес:

– Потрясающий план, просто потрясающий, не правда ли?

Секретарь Кабинета его мнения, похоже, не разделял.

– Видите ли… Боюсь, руководству МО он не доставил особого удовольствия.

– Отлично! – механически ответил Хэкер и только потом удивленно переспросил: – Что-что? – Судя по всему, он ничего не услышал.

Хамфри раздраженно поморщился.

– Господин премьер-министр, вы можете уделить мне немного вашего внимания?

– Конечно же, могу. Я как раз кое-что читаю об этом…

– Господин премьер-министр, землетрясение в Хейлзмире, – чуть более громким тоном произнес секретарь Кабинета, видимо, с целью проверки.

– Очень хорошо, – довольно пробормотал Хэкер. Затем до него, очевидно, что-то стало доходить, поскольку он наконец-то перестал читать и даже поднял голову. Прекрасно понимая, что мысли ПМ по-прежнему витают совсем в другом мире, сэр Хамфри кратко и с необычной для секретаря Кабинета ясностью речи повторил, что руководству МО этот план не доставил особого удовольствия».

(Продолжение дневника Хэкера. – Ред.)

Хамфри продолжал настойчиво бубнить о том, насколько сильно руководителей МО не устраивает этот план. Естественно, не устраивает! Чего же еще от них ожидать? Неужели их жены когда-либо согласятся оказаться в такой дали от Уимблдона и тем более Хэрродса?!

– Нет-нет, господин премьер-министр, вы к ним несправедливы, – тактично возразил сэр Хамфри. – Их личные чувства не имеют к этому ни малейшего отношения. Они руководствуются исключительно стратегическими соображениями, уверяю вас.

– На самом деле? – Я откинулся на спинку стула и усмехнулся с ощущением явного превосходства. Нет, на этот раз ввести меня в заблуждение ему не удалось. И, надеюсь, больше никогда не удастся. Поэтому я, уже не скрывая сарказма, сказал: – Стратегическими, говорите? Понятно. Раз нашим ВМС нужен глубоководный порт, он обязательно должен быть в Бате, в тридцати милях от берега моря. Ну а поскольку в задачу наших доблестных морских пехотинцев входит защита Норвегии, где еще им находиться, кроме как в Плимуте! Бронетанковые испытания проводятся в Шотландии? Прекрасно – значит, подразделения инженерно-технического обеспечения, само собой разумеется, лучше всего расположить не где-нибудь, а в южном графстве Суррей!

– Да, но все это не более чем отдельные, изолированные примеры, – попытался возразить Хамфри. Правда, на мой взгляд, не очень убедительно.

– Возможно, – охотно согласился я. – Правда, вот в этом документе приводится еще около семисот таких отдельных примеров! – И я торжествующе помахал папкой с документами прямо перед его заносчивым патрицианским носом.

Он устремил на меня немигающий взгляд своих пронзительных бледно-голубых глаз, и я почему-то заколебался. (А нам всем хорошо известно, что происходит с тем, кто вдруг заколебался. – Ред.)

– Почему вы возражаете против этого, Хамфри? – поинтересовался я прежде всего потому, что искренне хотел это понять.

– Кто, я? Господин премьер-министр, лично я ровным счетом ничего против этого не имею, уверяю вас. Просто хотел бы вооружить вас правильными вопросами, только и всего. Скажем, вопросами стоимости.

Похоже, он совершенно не понял самого главного.

– Да ведь в этом-то и заключается вся прелесть нашего плана, Хамфри. Он делает деньги! Мы продаем все эти дорогущие здания МО на юге и приобретаем вместо них намного более дешевые на севере. Не говоря уж о сотнях тысяч акров бесценных земельных участков, которые тоже подлежат продаже.

– Значит, вы полагаете, наш министр занятости поступает мудро?

– Более чем. Он отличный парень.

К моему удивлению, Хамфри даже и не подумал возражать.

– О, я целиком и полностью с вами согласен, господин премьер-министр. Он просто великолепен! Умен! Прекрасно сложен! Крепкие ноги, крепкие локти! Выдающийся политический деятель, нет сомнений!

Вообще-то таким уж хорошим лично мне он никогда не казался. Более того, чтобы его так расхваливал наш секретарь Кабинета? Именно это сомнение я и высказал Хамфри.

– Но вы же сами только что назвали его отличным парнем, господин премьер-министр, разве нет?

– Да, назвал, – признался я.

– Безусловно, – подтвердил Хамфри. – Причем он на редкость популярен.

Для меня это было чем-то новым.

– На самом деле?

– Да, это ни для кого не секрет.

– Но не настолько же популярен?

Вопреки моим ожиданиям, Хамфри утвердительно закивал головой и даже высоко поднял вверх брови, как бы сам поражаясь размером популярности Дадли.

– Вот именно настолько, господин премьер-министр. В Уайтхолле… И даже, если не ошибаюсь, среди членов парламентской фракции…

А что, наверное, он прав. Дадли действительно пользуется заметной популярностью в парламенте.

– И, как говорят, среди рядовых избирателей тоже, – добавил Хамфри.

– На самом деле так говорят?

Он кивнул. Интересно, кто ему такие вещи говорит?

– Кроме того, похоже, у него есть приверженцы и в Кабинете.

Приверженцы в Кабинете? Этого еще не хватало! Такое просто недопустимо! Приверженцы в Кабинете могут быть только у меня!

– Хамфри, расскажите-ка мне об этом поподробней. – Меня разбирало искреннее любопытство. – Присаживайтесь, пожалуйста.

Хамфри сел напротив меня, но большого желания делиться со мной ценной информацией не проявлял.

– Вообще-то говорить особенно не о чем. Просто о нем все чаще поговаривают как о следующем премьер-министре, только и всего.

Только и всего? Ничего себе!

– Как вы сказали? Что вы имеете в виду?

– Я имею в виду, когда вы решите подать в отставку, господин премьер-министр. Не более того, – осторожно ответил секретарь Кабинета.

– Но у меня нет ни каких-либо намерений, ни малейших оснований подавать в отставку. Я ведь только что вступил в эту должность!

– Вот именно, – загадочно подтвердил секретарь Кабинета.

Интересно, что именно он хочет этим сказать?

– Кстати, а откуда, собственно, все эти разговоры о следующем премьер-министре?

– Уверен, все это не более чем предположения, так сказать, общего характера, господин премьер-министр, – как бы нехотя протянул он.

Ему-то легко быть уверенным. А мне?

– Хамфри, скажите прямо. Вы на самом деле полагаете, что он может претендовать на мое место?

По его реакции было видно: он боится проговориться.

– Даже если и может, господин премьер-министр, то неужели у вас есть основания сомневаться в его лояльности? Он ведь не пытается создать команду своих приверженцев, разве нет?

– Разве нет?

– Полагаете, пытается?

Я ненадолго задумался.

– Да, но он не жалеет времени на поездки по стране, где выступает и выступает перед избирателями…

– Только в качестве лояльного министра Кабинета. – Интересно, с чего это Хамфри его так ревностно защищает? – Не сомневаюсь, он отдает вам дань уважения во всех выступлениях.

Мы посмотрели друг на друга. С одним и тем же вопросом в глазах.

– Думаете, во всех?

Мне никогда даже в голову не приходило проверять слова моих подчиненных, но на этот раз я попросил Бернарда принести мне копии шести последних выступлений Дадли. Немедленно!

Мы молча ждали, и мне вдруг вспомнилось (раз уж мы заговорили об этом), что Дадли также проводит немало времени, «убалтывая» наших заднескамеечников в буфете палаты общин.

Я поделился своим подозрением с Хамфри. Он попытался меня успокоить:

– Кажется, вы сами рекомендовали министрам больше общаться со своими парламентскими коллегами по партии.

В общем-то, да…

– Но он ведь приглашает их и на обеды!

– Вот как? – Секретарь Кабинета заметно помрачнел. – На самом деле?

– Да, на самом деле, – столь же мрачно подтвердил я. – Честно говоря, меня это начинает беспокоить.

Тут вернулся Бернард и сообщил, что звонили из министерства занятости. Они смогут переслать нам копии выступлений Дадли только к концу дня или завтра утром. Ладно, ничего страшного. Прочитаю попозже. К тому же, мне повезло с секретарем Кабинета, одним из тех немногих, кто не боится сказать мне правду, даже если она не совсем приятна.

5 июля

Ночью долго не мог уснуть. Активность нашего министра занятости не дает мне покоя. Даже поделился своими опасениями с Энни, но она только отмахнулась, сонно заметив, что все это ерунда. Откуда ей-то знать?

Сегодня утром первым делом просмотрел тексты последних шести выступлений Дадли. Как я и подозревал, ни о какой дани уважения лично мне в них не было и намека. По большому счету, конечно…

Я срочно вызвал Хамфри. Ему, как и мне, трудно было поверить в то, что Дадли не сказал обо мне практически ничего по-настоящему стоящего. Мои слова его явно озадачили.

– Но ведь он же наверняка, убежден, наверняка говорил о том, что новый премьер-министр дает Британии новые надежды, разве нет? Помните, то самое обращение к народу, кажется, Рассвет нового века, которое вы приказали своему партийному штабу распространить среди всех членов парламента и во всех избирательных округах?

Я отрицательно покачал головой.

– Нет, ни слова.

– Это странно. На самом деле странно…

– Это более чем странно, – добавил я. – Это подозрительно. Очень подозрительно, вы не находите?

– Возможно, но даже если это и так, господин премьер-министр, то все равно он вряд ли готовит против вас заговор.

Лично я в этом не был уверен. Особенно теперь…

– Думаете, нет?

– А разве да?

– Откуда мне знать, да или нет?

Хамфри задумчиво потер подбородок.

– Впрочем, вы можете легко это узнать.

– Интересно, как?

– О таких вещах обязан знать «Главный кнут»[45].

Хамфри, как всегда, прав. Как это мне самому не пришло в голову? Я тут же дал Бернарду указание немедленно связать меня с «Главным кнутом». Нам повезло – он оказался в своем офисе, и я попросил его бросить все дела и срочно прибыть в Номер 10.

Вспоминает сэр Бернард Вули:

«В мои прямые обязанности входило лично встретить „Главного кнута“ и проводить его в кабинет ПМ. Поэтому, как только сэр Хамфри вышел, я поспешил вслед за ним, так как мне очень хотелось узнать детали явно назревающего заговора.

Я догнал секретаря Кабинета в приемной, откуда можно было также краешком глаза следить за входной дверью Номера 10.

– Сэр Хамфри, простите, но то, что мне довелось сейчас услышать, не может меня не беспокоить.

Он бросил на меня несколько озадаченный взгляд и поинтересовался, что именно. Свое любопытство я объяснил ощущением, будто мне почему-то приходится ходить с завязанными глазами. Заговор Кабинета против премьер-министра? Такое даже во сне присниться не может.

– На самом деле? – спросил он, высоко подняв брови. – Как интересно.

– Вы сами сказали об этом.

– Я ничего не говорил, Бернард. Вообще ничего, – произнес он.

Прокрутив в голове все назад, я понял, что он действительно ничего подобного не говорил. Тогда… тогда что же такого он говорил? Ведь что-то он все-таки говорил? Даже если это было, как он утверждает, вообще ничего! А если даже и не говорил, то тогда почему?

Научившись у Хэкера докапываться во всем до конца, я решил задать секретарю Кабинета прямой вопрос. Поскольку ни для кого не было секретом, что сэр Хамфри, хоть и крайне редко, но иногда все-таки давал прямые ответы на прямые вопросы.

– Значит… Вы хотите сказать… Скажите, вы знаете о существовании такого заговора?

– Нет.

Это что, следует понимать как прямой ответ? Нет, я решил выяснить все до конца и сформулировал свой вопрос еще точнее.

– Нет, что такого заговора нет, или нет, что он есть?

– Да, – с обезоруживающей готовностью ответил он.

Что ж, надо попробовать зайти с другой стороны.

– Сэр Хамфри, – осторожно начал я. – Скажите, а что, собственно, наш министр занятости натворил?

– Натворил? Ничего. Пока ничего, Бернард. И мы должны позаботиться, чтобы так продолжалось и дальше.

Мне стало ясно, что он имеет в виду тот самый план, а не заговор. Или отсутствие такового. А затем меня вдруг осенило. Тогда, в кабинете Хэкера, меня искренне поразило: с чего бы это секретарю Кабинета так открыто и настойчиво намекать на растущую популярность министра занятости? Теперь понятно – он играл в игрока, а не в мяч…

Значит, мне надо играть в мяч!

– Простите, сэр, а вы сами считаете план нашего министра занятости хорошим?

– Для кого?

– Для страны.

– Возможно. Но это совершенно не относится к делу.

– Почему?

Хамфри раздраженно хмыкнул.

– Послушайте, Бернард, когда вы уйдете с нынешнего поста, куда вы намерены направить свои стопы?

Посчитав это одной из его дежурных угроз, я честно, но уклончиво ответил, что пока не знаю.

– Тогда как бы вы отнеслись к перспективе стать, скажем, заместителем министра обороны по тылу?

Его предложение, признаюсь, меня и озадачило, и удивило. Зам. министра – это довольно высокий пост. С практически гарантированным рыцарством в конце карьеры. Их имена заносятся в крупнейшие справочники „Кто есть кто“ и так далее, и тому подобное… Если бы Хамфри на самом деле хотел меня припугнуть, он бы, скорее всего, предложил мне комиссию по военным захоронениям или центр регистрации велосипедов в Суонси. Таким образом, если он мне не угрожал, то тогда куда клонил? Мне не оставалось ничего иного, кроме как молча ждать развития событий.

– А исполнять свои новые почетные обязанности вы могли бы, например, в Сандерленде. Или, допустим, в Берике. Или в Лоссиенмуте…

Он все-таки угрожал мне! Поэтому я тут же нашел несколько наиболее уязвимых мест в плане министра занятости – не уезжать же мне из Лондона в какие-то захолустные городишки где-то на севере!

Что же касается Лоссиенмута, я даже толком не понял, что это такое.

– Это что, населенный пункт?

– А по-вашему?

– Диетическая пища для собак.

Хамфри ухмыльнулся. Угрожающе и многозначительно одновременно.

– Если министр занятости добьется своего, вам, не исключено, придется самому года три-четыре посидеть на такой диете. Вам ясно?

Да, ясно. Полностью.

Мне также стало ясно, что такой план вряд ли может быть хорошим для страны. Ибо никакой план не может одновременно быть хорошим для страны и плохим для государственной службы – эти понятия терминологически несовместимы. И тем не менее, кое-что для меня оставалось непонятным. Почему, например, Хамфри предложил послать за „Главным кнутом“, чтобы тот подтвердил наличие заговора, которого, собственно, никогда не существовало?

Мы по-прежнему стояли в самом центре приемной Номера 10, довольно людном месте. Сэр Хамфри внимательно осмотрелся вокруг, проверяя, не может ли кто нас подслушать. А затем, понизив голос, поведал мне нечто, чего мне никогда раньше не удавалось толком понять.

– „Главному кнуту“ в любом случае придется лавировать. Он не осмелится категорически опровергнуть наличие заговора против премьер-министра. На всякий случай – а вдруг таковой все-таки существует? И даже если „Главный кнут“ вообще ничего не слышал, он будет вынужден говорить, что у него имеются определенные подозрения. Чтобы хоть как-то прикрыть самого себя. Он также непременно добавит, что достаточно твердых доказательств у него пока еще нет, и твердо пообещает как можно скорее разузнать все детали.

Как раз в этот момент в приемную на всех парах влетел сам „Главный кнут“, Джефри Пирсон, и стремительно направился прямо к нам. Я выразительным взглядом дал понять сэру Хамфри о его приходе, тот резко повернулся и подчеркнуто тепло приветствовал его:

– О, господин „Главный кнут“, доброе утро.

– Доброе утро, господин секретарь Кабинета. Доброе утро, Бернард.

Я попросил Пирсона немного подождать в моем личном офисе, поскольку нам с сэром Хамфри надо было согласовать свои действия.

Хамфри настоятельно попросил меня присутствовать на встрече – что я сделал бы в любом случае, – и потом проинформировать его обо всем, что на ней будет сказано – чего я, кстати, делать не обязан.

– Простите, сэр, но я не уверен, что это следует делать. Разговор может носить вполне конфиденциальный характер.

Хамфри резко возразил:

– Не забывайте, Бернард, речь идет об обороне королевства и стабильности правительства Ее Величества!

– Но, насколько мне известно, вам необходимо знать только то, что конкретно необходимо, но не…

– Бернард, – нетерпеливо перебил он меня. – Мне необходимо знать все! Как иначе я смогу определить, необходимо ли мне это знать или нет?

Надо же, я никогда об этом даже не думал. Раньше мне всегда казалось, что то, что секретарю Кабинета надо или не надо знать, должны решать другие. Поэтому я решил выяснить этот вопрос поточнее.

– Таким образом, если я правильно вас понял, это означает, что вам необходимо знать то, что вам, возможно, нет необходимости знать. Значит, вам необходимо это знать не потому, что вам необходимо это знать, а потому, что вам необходимо это знать, чтобы определить, необходимо ли вам это знать или нет.

– Да, – коротко подтвердил Хамфри.

Наконец-то по-настоящему прямой ответ. В заключение он поблагодарил меня за ценную помощь в прояснении ситуации».

(Продолжение дневника Хэкера. – Ред.)

Наш «Главный кнут» Джефри Пирсон появился у меня в кабинете через десять минут. Он был, как всегда, весьма уклончив, однако в ходе нашей беседы довольно недвусмысленно подтвердил наличие скрытой борьбы за лидерство, которую вели либо сам Дадли, либо кто-то иной, прикрываясь Дадли. Но поскольку достаточно убедительных доказательств этого у него еще не было, он пока не в состоянии предпринять решительные меры, чтобы положить этому конец.

Я решил проявить свойственное мне великодушие. В конце концов, в Кабинете должны быть честолюбивые министры, они нужны там. Конечно, только до тех пор, пока они не начинают проявлять слишком много честолюбия.

Я искренне признателен Хамфри за то, что он счел нужным привлечь к этому мое внимание. Он действительно хороший человек и вполне лояльный государственный служащий.

(Джефри Пирсон описывает эту встречу несколько иначе. Мы позволили себе перепечатать этот отрывок из его мемуаров, не без юмора озаглавленных: «Выпей и увидишь, что будет дальше». – Ред.)

«Совершенно неожиданно позвонили из Номера 10 – меня вызывал к себе Хэкер. Причины столь срочного вызова его главный личный секретарь Бернард Вули объяснить мне по телефону категорически отказался.

Я, естественно, первым делом подумал, что допустил какой-то промах, который расстроил ПМ, поэтому вошел в его кабинет, стараясь соблюдать максимальную осторожность. Тем более, что Бернард последовал прямо за мной.

Яркое утреннее солнце освещало большую часть комнаты, однако Хэкер – непонятно, то ли случайно, то ли специально – сидел в тени.

– Как идут дела, „Главный кнут?“ Есть что-нибудь новенькое?

Скрывать мне было особенно нечего, поэтому я спокойно ответил, что в принципе все в порядке, и, чуть помолчав, в свою очередь спросил, чем конкретно вызван его интерес.

– Хотите сказать, что ничего не заметили?

Значит, как ожидается, я должен был что-то заметить. Но что? Что именно ускользнуло от моего внимания? Нет, ничего определенного мне в голову не приходило… Может, он имеет в виду небольшой разброд среди наших заднескамесчников? Но небольшой разброд в их рядах – это постоянное явление. Обычно не привлекающее особого внимания. Хотя, если небольшой разброд становится очень большим, это меняет дело…

– Послушайте, Джефри, вы уверены, что ничего от меня не скрываете? – как бы мимоходом спросил меня премьер-министр.

Я лихорадочно перерыл все в памяти. Он нетерпеливо подсказал:

– Заговор? Борьба за лидерство?

Заговор? Борьба за лидерство? Ничего подобного мне еще не доводилось слышать, но и признаться в этом было опасно, ибо у Хэкера явно имелись некие подозрения. Может даже, он располагал конкретными доказательствами. Поэтому, чтобы играть наверняка, я решил избегать прямых ответов и сказал ему, что ничего определенного в этом отношении у меня пока нет.

– Ну а подозрения? Неужели у вас нет никаких подозрений?

Сказать, что нет, я не мог. Конечно же, были. Подозрения всегда должны быть. Того или иного характера…

– Иметь подозрения – это часть моей работы, – осторожно ответил я.

– Так, может, вы поделитесь ими со мной?

Делиться чем-либо с нашим ПМ было чревато непредсказуемыми последствиями, поэтому я с предельной искренностью в голосе ответил:

– Джим, с моей стороны было бы в высшей степени некорректно делиться всеми своими подозрениями. Если только для этого нет самых серьезных и вполне определенных оснований.

– Но вам же известно, кого я имею в виду?

Не имея об этом ни малейшего понятия, я, тем не менее, ответил, что, возможно, смогу догадаться.

Хэкер по-прежнему оставался в тени, поэтому выражения его глаз я не мог видеть. Немного помолчав, он тяжело вздохнул и наконец прямо спросил:

– И как далеко все это зашло?

Главное, что у меня не было ни малейших намеков на личность возможного претендента. Хотя одно было известно точно – дело еще не зашло достаточно далеко, иначе мне почти наверняка было бы об этом известно. По крайней мере, мне казалось, что почти наверняка.

А Хэкер нетерпеливо ждал подтверждений.

– Полагаю, не дальше, чем до самой начальной стадии, – ответил я. Причем пока еще предельно честно.

– Вы не думаете, что вам следовало бы с ним переговорить? – поинтересовался премьер-министр. – Известить его, что я все знаю. Честно говоря, мне хотелось бы не терять члена своего Кабинета, а просто поставить его на место.

Интересно, как можно переговорить с кем-то, пока не узнаешь, кто он такой?

– А может, сначала лучше вам самому переговорить с ним? – осторожно предложил я.

Он покачал головой.

– Нет, не сейчас. Пока еще рано.

Я молча ждал.

– Кто еще участвует в этом?

Вот он, мой шанс. Наконец-то!

– Помимо?…

– Помимо Дадли, конечно! – раздраженно выпалил Хэкер.

Дадли!.. Дадли?… Невероятно!. Дадли!

– Ах, помимо Дадли. Ну, это меняет дело. Правда, об этом еще несколько рано говорить…

Премьер-министр резко встал и посмотрел на меня поверх своих узеньких профессорских очков. Он выглядел похудевшим, усталым и натянутым. Новая должность явно сказывается на нем. А ведь он стал ПМ всего несколько месяцев назад!

– Джефри, я не намерен рисковать.

Поняв, что шутить он явно не намерен, я, попрощавшись, вышел из его кабинета, вернулся к себе и немедленно поручил своим подчиненным срочно выяснить все требуемые детали этого сложного вопроса, придав ему главный приоритет. В конце концов, если такой заговор и существует, то мне следует знать о нем как можно быстрее и как можно больше».

(Джефри Пирсону, естественно, очень хотелось бы, чтобы заговор – если, конечно, таковой существовал, – был пресечен в корне. Если же это по тем или иным причинам оказалось бы невозможным, то хотя бы узнать о нем как можно раньше, чтобы, пока не поздно, успеть переметнуться на другую сторону. – Ред.)

(Через два дня сэр Арнольд Робинсон, предшественник сэра Хамфри Эплби на посту секретаря Кабинета, получил от него записку. Мы обнаружили ее в архивах движения «За свободу информации», председателем которого являлся никто иной, как сам сэр Арнольд. – Ред.)

«6 июля

Дорогой Арнольд!

Полагаю, ты от своих источников уже в курсе предложения министра занятости переместить значительную часть наших вооруженных сил на север страны. Есть три причины того, что ПМ поддерживает этот план:

1. Это сократит уровень безработицы.

2. Это будет выглядеть так, как будто он сокращает уровень безработицы.

3. В крайнем случае, это будет выглядеть так, как будто он старается сократить уровень безработицы.

На самом деле ПМ лишь старается выглядеть так, будто он старается сократить уровень безработицы. И все это только потому, что он боится, что это будет выглядеть так, будто он старается выглядеть так, будто он старается сократить уровень безработицы.

Как ни странно, но наш ПМ вдруг начал подозревать, что данный план может означать начало активной фазы борьбы за лидерство со стороны министра занятости.

Довольно нелепые фантазии, конечно, но, как известно, чем выше положение, тем выше уровень политической паранойи. Тем не менее, не подлежит сомнению: поскольку в национальных интересах, чтобы данный план не получил дальнейшего развития, необходимо подпитывать паранойю ПМ и дальше (соответственно, заметно уменьшая шансы министра занятости на выживание в Кабинете), чему, безусловно, заметно помогла бы случайная утечка в прессе, открыто намекающая на то, что этот фантастически великолепный план блокируется самим премьер-министром.

Мы все должны искренне надеяться, что таковой утечки не произойдет. Какие соображения будут на этот счет?

Всегда твой, Хамфри».

(Ответ сэра Арнольда Робинсона пришел в самом начале следующей неделе. – Ред.)

«9 июля

Дорогой Хамфри!

Благодарю за своевременное предупреждение. Одним из практически неизбежных результатов предлагаемой утечки наверняка станет „человек за бортом“.

Однако мне пока еще не совсем ясно, каким именно образом такая утечка может произойти. Секретарь Кабинета, само собой разумеется, никоим образом не должен быть в ней замешан. И хотя доводить определенные факты до сведения общественности является профессиональной обязанностью президента движения „За свободу информации“ (то есть моей), лично мне, честно говоря, трудно себе представить, как бывший секретарь Кабинета (то есть я) смог бы передать столь конфиденциальную информацию прессе.

Всегда твой, Арнольд».

(Ответ сэру Арнольду был доставлен с нарочным на следующий день. – Ред.)

«10 июля

Дорогой Арнольд!

Мне и в голову никогда бы не пришло предлагать бывшему секретарю Кабинета передавать прессе какую-либо конфиденциальную информацию. Я имел в виду конфиденциальную дезинформацию, не более того.

Всегда твой, Хамфри».

(Ответ сэра Арнольда был четким и предельно кратким. – Ред.)

«10 июля

Дорогой Хамфри!

Буду счастлив оказать услугу.

Всегда твой, Арнольд».

(Продолжение дневника Хэкера. – Ред.)

11 июля

Нисколько не сомневаюсь, что за моей спиной ведется какая-то нечестная игра. Подлый предательский заговор, который я ни при каких условиях не намерен терпеть.

Совсем недавно встречался с нашим «Главным кнутом». Он утверждает, что хотя серьезных оснований у него пока нет, определенные подозрения все-таки имеются. Сообщить, какие именно, он отказался – пока не выяснит что-нибудь по-настоящему основательное. Я рассматриваю это, как явное подтверждение моих опасений.

Сегодня снова обсуждал этот вопрос с Хамфри. Он выразил заметное удивление тем, что Дадли плетет против меня заговор.

– Мне казалось, все члены вашего Кабинета вполне лояльны, – пожав плечами, заметил он.

Доверчивость и порой даже наивность Хамфри меня иногда просто поражают! Лояльны? Как же мало людей, которые умеют по-настоящему понимать, что слово «лояльный» означает, когда его произносит секретарь Кабинета. На деле оно означает не более того, что его страх потерять свою работу сильнее, чем надежда отнять у меня мою.

– Значит, – с широко раскрытыми глазами спросил Хамфри, – вы на самом деле полагаете, что министр занятости метит на ваше кресло?

– Да, – подтвердил я и откинулся на спинку стула. – И смотрите, что я в этом кресле получаю!

Видимо, не поняв моей шутки, Хамфри всего лишь удивленно заметил, что лояльность является ключевым требованием коллективной ответственности.

Неужели ему до сих пор не ясно, что так называемая коллективная ответственность уже вышла из моды? Ее суть составляет только тот простой факт, что когда нам удается сделать что-нибудь популярное, остальные тут же спешат организовать «утечку», что это была их идея, а когда мы допускаем ошибку, они организуют «утечку», что эта идея не нравилась им с самого начала. Наша страна, увы, управляется на основе принципа коллективной безответственности!

– Кстати, когда-то вы ведь и сами были одним из членов Кабинета, господин премьер-министр, – почему-то напомнил мне Хамфри.

– Это совсем другое дело. Тогда я проявлял абсолютную лояльность.

– Хотите сказать, ваш страх потерять работу был сильнее, чем…

– Нет-нет, Хамфри, – торопливо перебил я его. – Моя лояльность была абсолютно искренней.

Секретарь Кабинета поинтересовался, почему мои коллеги так стремятся сесть в кресло премьер-министра.

В принципе объясняется это на редкость просто: ПМ – единственный член Кабинета, которого нельзя завтра же отправить в Северную Ирландию.

– Пусть даже и так, – заметил он. – Мне все равно с трудом верится в то, что министр занятости на самом деле плетет против вас заговор.

– Но это же очевидно! – воскликнул я и спросил его, какие еще доказательства ему требуются.

Хамфри на секунду задумался. А затем, на мой взгляд, как-то не совсем уверенно произнес:

– Ну, полагаю, теперь нам следует ожидать соответствующей «утечки» конфиденциальной информации об этом предложении, не так ли?

Возражать против этого было бы просто бессмысленно.

– Конечно же, следует! Меня, честно говоря, искренне удивляет, почему этого до сих пор не произошло…

– Так вот, если таковая «утечка» будет представлена, как личный план министра занятости, то тогда, согласен, это лишь подтвердит ваши самые худшие подозрения. Но мне все-таки кажется, он будет представлен общественности, как план вашего правительства.

Тут Хамфри прав, ничего не скажешь. Что ж, как говорится, поживем – увидим…

12 июля

Вот она, цена веры секретаря Кабинета в лояльность Дадли! В вечернем выпуске «Стэндард» наконец-то появилась долгожданная «утечка». Она-то и стала конкретным доказательством того, что этот неверный нахал метил на мое место!

«ЧЕТВЕРГ. 12 ИЮЛЯ

Питер Киркстон

ХЭКЕР БЬЕТ ПО БЕЗРАБОТНЫМ!

Как сообщают наши ИСТОЧНИКИ в Уайтхолле, созидательная инициатива министра занятости Дадли Беллинга, направленная на радикальное сокращение уровня безработицы в экономически отсталых районах страны, неожиданно натолкнулась на упорное сопротивление со стороны премьер-министра…»

Как он смеет? Да как он только посмел? Это же возмутительно! Это переходит все границы!

Газету показал мне сам Хамфри. Я, не скрывая гневного раздражения, рассказал ему, как все это время поддерживал Дадли, как, не жалея ни сил, ни времени, боролся за его чертово предложение, как, наконец, лично помог ему занять его первый в жизни министерский пост и относился к нему, как любящий отец… И вот его сыновья благодарность, вот что я получаю взамен!

Хамфри сочувственно кивнул.

– Да, больнее укуса змеи может быть только неблагодарность коллеги по Кабинету.

Что тут возразишь? Ничего, ровным счетом ничего.

– Это все зависть, – сказал я. – Дадли пожирает его собственная зависть.

– Один из семи смертных грехов Дадли, – попытался скаламбурить Бернард, очевидно, чтобы несколько разрядить атмосферу. Я выразительным взглядом заставил его замолчать.

Хамфри, как всегда полный самых невероятных идей, предложил начать с подготовки проекта прошения об отставке. Естественно, министра занятости.

Возможно, это было бы самым лучшим выходом, но в нем, к сожалению, имелось несколько явных недостатков. Дадли, само собой разумеется, будет отрицать, что именно он организовал «утечку», тем самым лишив меня оснований требовать его добровольной отставки. А если я все-таки его уволю, то последствия окажутся еще хуже: на задних скамьях палаты общин он будет еще опасней, чем в Кабинете, поскольку уволенным министрам нет необходимости хотя бы изображать свою лояльность!

– Значит, вы собираетесь защищать этот план и дальше? – невинно поинтересовался Хамфри.

Увы, теперь эта возможность для меня, боюсь, тоже закрыта. Раз пресса открыто обвиняет меня в блокировании этого плана, защищать его было бы, по меньшей мере, бессмысленно – иначе все могут подумать, будто я потерпел сокрушительное поражение. От простого министра Кабинета! Нет, к сожалению, план придется похоронить. А ведь он на редкость хороший… Во всяком случае, мне кажется, так придется поступить…

Я рассказал о своих затруднениях секретарю Кабинета.

– Господин премьер-министр, неужели вы готовы проявить нерешительность? – не скрывая удивления, спросил он.

– Нет-нет, ни в коем случае, – попытался я его переубедить. Но, похоже, безуспешно. – Да, готов, – признал я, но тут же подумал: а с чего бы это мне проявлять нерешительность? – и твердо заявил: – Нет! – и снова заколебался, вспомнив, что только что уже фактически ответил на этот вопрос. – Не знаю, – уже совсем слабым голосом протянул я и закрыл лицо руками.

Меня буквально захлестнуло чувство отчаяния и бессмысленности существования. Измена, предательство того, кого ты искренне считал своим… Ну и как прикажете с этим жить?

Видя мое состояние, Хамфри с готовностью предложил свою помощь. Интересно, как, подумал я, но он тут же достал пачку листков из папки, лежавшей у него на коленях.

– С технической точки зрения, мне, конечно же, не следовало бы вам это показывать. – начало для моего секретаря Кабинета, признаться, довольно необычное.

– Интересно, почему? По-моему, я все еще премьер-министр, разве нет?

– Да, господин премьер-министр, – согласился он. – Именно поэтому мне и не следовало бы этого делать. Это проект некого внутреннего документа нашего МО. С грифом «Совершенно секретно». Министру обороны его еще не показывали. – Он протянул мне эти листки. – Тут, как вы сами сможете убедиться, высказываются серьезнейшие возражения против предлагаемого плана министра занятости. Ознакомьтесь с ними…

Да, с этим стоило ознакомиться. На редкость интересный материал из трех частей. В части 1 констатировалось (с соответствующим документальным подтверждением), что многие из принадлежащих армии «ценных» зданий не подлежат продаже: некоторые занесены в государственный реестр архитектурных памятников и находятся под охраной местных органов власти, некоторые находятся под строгим контролем строительно-плановых органов, некоторые не соответствуют нормам и правилам противопожарной безопасности, принятым для частного сектора. Вместе взятое, все это делало стоимость предлагаемого перемещения практически неприемлемой.

Часть 2 наглядно демонстрировала, что предлагаемое перемещение неизбежно приведет к резкому увеличению безработицы как в целом ряде наших графств, так и в Восточной Англии. Причем новых рабочих мест на севере будет создано намного меньше, чем их будет потеряно на юге.

И, наконец, часть 3 – ее я просматривал уже лежа в постели, – состояла из множества страниц, в которых приводились детальные возражения в плане армейской стратегии…

Думаю, завтра же надо будет расспросить секретаря Кабинета обо всем этом поподробнее.

13 июля

Сегодня с утра первым делом вызвал к себе Хамфри и задал ему ряд конкретных вопросов об этом совершенно секретном внутреннем документе МО. В частности:

– Скажите, в этом документе все предельно честно и точно?

Его ответ прозвучал довольно уклончиво. Дескать, понимать по-разному можно все, буквально все. Зато если внимательно прочитать заключение этого документа, то невольно бросится в глаза, что все перечисленные в нем возражения были известны министру занятости еще до того, как он предложил свой план. Хамфри также дополнил свое высказывание еще одним весьма выразительным штрихом: вся эта «грандиозная» затея, возможно, напрямую связана с тем фактом, что Дадли представляет нью-кэслский избирательный округ!

Да, мне это тоже бросилось в глаза. (В таком случае, представляется несколько странным, что Хэкер не счел нужным хотя бы упомянуть об этом. – Ред.)

Моя реакция, как всегда, была немедленной.

– Общественность имеет право знать об этом.

Секретарь Кабинета отрицательно покачал головой.

– Документ имеет гриф «Совершенно секретно». – Я выжидающе посмотрел на него. – Хотя, с другой стороны, – после небольшой паузы продолжил он, – от высших военных функционеров можно ожидать чего угодно. И не в последнюю очередь несдержанности и даже неблагоразумия.

– Да, несдержанности, – охотно подтвердил я.

– Из-за чего крайне щепетильная информация легко может оказаться в распоряжении какого-нибудь безответственного журналиста.

– На самом деле? – с надеждой спросил я. – Интересно, одного или даже нескольких?

По мнению Хамфри, такая возможность отнюдь не исключена.

Однако я тут же ясно дал понять, что мне ни в коем случае нельзя быть замешанным в подобного рода делах. Они оба, и секретарь Кабинета, и мой главный личный секретарь, выразили единодушное возражение против какого-либо участия премьер-министра в организации подобного рода «утечек».

Мы также быстро пришли к соглашению, что дальнейшее обсуждение данного плана следует отложить до более благоприятного момента в будущем (то есть практически его похоронить – Ред.), а до этого времени сэр Хамфри постарается навести должный порядок в «политической канализации».

После того, как он ушел, Бернард, которому иногда так не хватает тонкости восприятия, повернулся ко мне.

– Когда именно нам следует ожидать «утечку»? – деловито спросил он, доставая блокнот.

Его, казалось бы, простой вопрос вызвал у меня чуть ли не шок.

– Я что, просил устроить «утечку»?

– Ну… не так явно, но… – Он бросил на меня затравленный взгляд. – Нет, господин премьер-министр, не просили.

– Естественно, нет, – жестко произнес я. – Такое мне не могло даже прийти в голову! Время от времени я, конечно, устраиваю конфиденциальные брифинги для журналистов, но не более того.

Бернард понимающе улыбнулся.

– Это что, еще один из так называемых неправильных глаголов? Я устраиваю конфиденциальный брифинг, ты организуешь утечку, его обвиняют в нарушении части 2а закона о государственной тайне…

18 июля

Все шло как по нотам… до сегодняшнего дня. Не далее, чем позавчера, в нескольких газетах появились материалы со ссылкой на надежные, но не назвавшие себя источники, которые, казалось бы, ставили на пресловутом плане Дадли жирный крест.

В них вполне доказательно приводились все наиболее важные аргументы, откровенно направленные против реализации указанного плана министра занятости:

(а) МО практически не сможет достаточно выгодно продать большую часть своих «дорогостоящих» зданий, расположенных в лондонском округе;

(б) реальные страхи перед огромным ростом безработицы на юге Британии, весьма неадекватно покрываемым созданием новых рабочих мест на севере;

(в) достаточно важные соображения военного и стратегического характера…

Причем по меньшей мере в двух из вышеприведенных пунктов содержались напоминания читателям, что один из избирательных округов северо-востока страны представлен в парламенте самим министром занятости.

Все это, само собой разумеется, тут же подхватили и растиражировали теленовости. (В 1980-х телеканалы практически никогда – или во всяком случае, крайне редко – не производили новости сами. – Ред.)

Но сегодня нарыв вскрылся. Я пришел в ужас, увидев в «Гардиан» первую полосу.

«Дадли Беллинг предполагает наличие заговора

МИНИСТР ЗАНЯТОСТИ ОТРИЦАЕТ ОРГАНИЗАЦИЮ УТЕЧКИ!

Дэвид Toy

Вчера министр занятости Дадли Беллинг отверг обвинение в организации утечки деталей своего плана, в котором сообщалось о том, что правительство рассматривает возможность перемещения части вооруженных сил в отсталые районы с высоким уровнем безработицы.

По утверждению господина Беллинга, его план уже получил одобрение членов Кабинета, включая самого премьер-министра, Джима Хэкера, однако данная прискорбная утечка вызвала цепную реакцию других утечек, которые нанесли значительный ущерб как его репутации, так и проводимой им политике. Вчера вечером, выступая перед журналистами, он, не скрывая гнева, потребовал проведения публичного расследования…»

День начался с заседания комитета Кабинета. Ожидавшие меня Хамфри и Бернард пожелали мне доброго утра. Я сердито ответил им, что лично для меня утро далеко не такое уж доброе.

Оказывается, им все уже было известно – газеты они тоже читают, причем достаточно регулярно.

– Дадли заявил прессе о новой утечке, – сказал я.

– Это ужасно, – сказал сэр Хамфри.

– Он утверждает, что не имеет к ней никакого отношения и что кто-то явно пытается причинить ему вред.

– Это ужасно.

– Он настаивает на проведении публичного расследования!

– Ужасно! – снова промурлыкал секретарь Кабинета, но на этот раз, похоже, по-настоящему. Бернард же, напротив, был странно молчалив.

– Можно подумать, ему все известно, – с досадой продолжал я. – Будто он не знает, что публичные расследования никогда не ведут к раскрытию настоящего источника.

– Да, но зато он известен нам, господин премьер-министр, – неожиданно вмешался Бернард. – Строго между нами. Вы сами попросили нас…

Я более чем красноречивым взглядом заставил его замолчать.

– Бернард, надеюсь, вы не имеете в виду, что заслуга в организации этой, так сказать, утечки принадлежит именно мне?

Мой главный личный секретарь явно заколебался.

– Да, но… то есть… нет-нет, я все вспомнил! Простите…

Но мне надо было быть уверенным.

– Что именно вы вспомнили, Бернард?

– Э-э-э… Все, что вы хотите, господин премьер-министр.

– Что я хочу? Я хочу показать общественности, что в моем Кабинете нет разногласий.

– Но они есть! – упрямо возразил Бернард. – И об этом все знают.

– В таком случае я не хочу их приумножать!

– Господин премьер-министр, если вы приумножите разногласия, вы вернетесь туда, откуда начали. – Смысл его высказывания мне был совершенно неясен. А он, как ни в чем ни бывало, продолжал: – Если вы сначала разделите четыре на два и получите два, а затем умножите на два, то снова получите четыре. Если только не захотите умножить это на какое-нибудь другое число, но в таком случае…

– Благодарю вас, Бернард, – тоскливо прошептал я. Нет, для этой работы мой главный личный секретарь, боюсь, мыслит слишком буквально. А у нас уже нет времени. Члены комитета вот-вот появятся, а нам надо, как минимум, успеть выработать общую стратегию поведения. Я торопливо высказал им некоторые из моих соображений.

– Хамфри, мне надо, чтобы министр занятости остался в моем кабинете! Равно как и Поль, наш министр обороны. Значит, этому скандалу надо положить конец. Как можно быстрее. Мы не должны допустить, чтобы создалось впечатление, будто Дадли Беллинг сумел меня переиграть. Это слишком рискованно. Короче говоря, этому скандальному проекту надо положить конец. Немедленно!

Хамфри целых полминуты задумчиво смотрел на носки своих безукоризненно начищенных туфель, а затем, почему-то вздохнув, наконец предложил свой план.

– Предлагаю вам добиться согласия членов комитета на следующие три пункта:

во-первых, на признание коллегиальности решения комитета;

во-вторых, на введение так называемого периода моратория, что автоматически предполагает прекращение каких-либо публичных дискуссий; и,

в-третьих, на предварительное одобрение аппаратом Кабинета всех выступлений и заявлений в прессе на данную тему.

Лично мне этот план очень понравился, поскольку в нем все было ясно, и я сразу же его понял. Однако когда заседание комитета началось, Дадли Беллинг сразу же выступил с резкими возражениями против повестки.

– Простите, господин премьер-министр… у меня вопрос по ведению… В повестке нет моего плана перемещения части наших вооруженных сил. Почему?

– Потому что все эти неизвестно откуда появившиеся «утечки» и скандальная шумиха в прессе создают впечатление, будто у нас в Кабинете имеются серьезные разногласия.

– Да, но они действительно имеются, – возразил Дадли.

Поразительно, но иногда наш министр занятости умеет не видеть очевидное.

– Именно поэтому общественность не должна даже догадываться об этом, – терпеливо объяснил я и добавил, что в силу исключительной сложности и запутанности вопроса принял решение отложить его рассмотрение на более поздний срок.

– Но, господин премьер-министр, как это прикажете понимать? – с искренним недоумением произнес Беллинг. – Вы же сами всегда выступали в поддержку моего предложения.

Столь категоричных заявлений в свой адрес я не мог допустить ни со стороны министра занятости, ни со стороны кого-либо еще. Даже если на самом деле так оно и было.

– Нет, не выступал! – твердо сказал я.

Может, мне и следовало бы признать, что когда-то я выступал, а сейчас передумал, но простой отказ всегда надежней. Исключает возможные толкования…

Дадли Беллинг смотрел на меня так, как будто я лгал. (Что, кстати, полностью соответствовало действительности. – Ред.)

– Нет, выступали, – упрямо повторил он. – Равно как и все остальные члены Кабинета, за исключением министра обороны.

– Нет, не выступали! – твердо заявил я, понимая, что тем самым окончательно отрезаю себе путь к отступлению.

– Нет, выступали, – стоял на своем Беллинг. – Более того, вы настаивали на дальнейшем обсуждении.

Да, это была чистая правда. Я совсем растерялся, не зная толком, как возразить, когда в наш разговор неожиданно вмешался секретарь Кабинета. Не помню точно, что именно он тогда сказал, но его интерпретация содержания протокола того заседания, на которое, очевидно, ссылался министр занятости, безусловно, помогла мне «спасти лицо».

После чего мы благополучно перешли к плану Хамфри из трех пунктов. Я не знаю и даже толком не понимаю, как все это вышло, но компромиссный вариант с министром занятости совершенно неожиданно для меня превратился в форму ультиматума. В результате которого я услышал, как сам говорю Дадли, что он должен внимательно обдумать свое положение. (В переводе на нормальный язык это означало: соглашайся или уходи в отставку. – Ред.)

Боюсь, мы его все-таки потеряем. До сих пор не могу понять, как такое могло случиться. Сэр Хамфри тоже выглядит несколько растерянным…

Вспоминает сэр Бернард Вули:

«Встреча закончилась полным триумфом сэра Хамфри. Ему самому очень хотелось убрать министра занятости из Кабинета, поскольку в этом, на его взгляд, заключалась единственная реальная возможность спасти тысячи старших офицеров и функционеров МО от кошмарной ссылки на „сибирский“ север Бирмингема.

В отличие от Хэкера, секретаря Кабинета результаты совещания совершенно не смутили, ибо все прошло в точном соответствии с его планом. Наблюдая за ним как бы со стороны, я, тем не менее, искренне восхищался как его продуманной до мелочей концепцией, так и ее поистине блистательным исполнением.

Предлагая свой план из трех пунктов, сэр Хамфри уже тогда, до совещания, прекрасно знал, что это будет не компромисс, а, скорее, coup de grace[46]. Заявление Хэкера, что ему все было ясно и что он сразу же этот план понял, было по меньшей мере опрометчивым: во-первых, если бы он на самом деле его понял, то сразу же увидел бы все возможные последствия и немедленно отказался бы от него; во-вторых, он находился в таком невнятном состоянии, что не смог толком вспомнить, о чем там, собственно, шла речь.

– Ваш план, Хамфри, напомните мне суть этого плана, – лихорадочно прошептал он, когда члены комитета уже входили в кабинет.

– Вы попросите их, господин премьер-министр, согласиться с тремя, всего тремя пунктами. Во-первых, с признанием коллегиальности решения комитета; во-вторых, с введением так называемого периода моратория, что автоматически предполагает прекращение каких-либо публичных дискуссий; в-третьих, с предварительным одобрением аппаратом Кабинета всех выступлений и заявлений в прессе на данную тему.

– Превосходно, – довольно пробормотал тогда Хэкер. – Это именно то, что нам надо. Пункт первый, они должны перестать суетиться и… э-э-э… никаких дальнейших дискуссий и… Кстати, какой второй?… коллективность решений и… Извините, Хамфри, я, кажется, не все запомнил…

Он действительно был в настолько „разобранном“ состоянии, что не мог членораздельно говорить. Видя это, секретарь Кабинета предложил ему записать все три пункта на бумаге и во время заседания просто зачитывать. Хэкер, не раздумывая, с благодарностью согласился.

Но не успело заседание начаться, как Дадли Беллинг резко возразил против повестки и первым делом напомнил премьер-министру, что тот всячески поддерживал его предложение и обещал более детально обсудить его именно на этом заседании.

Через несколько минут Хэкер уже „висел на канатах“ и фактически готов был капитулировать, но тут, к его счастью, в дело неожиданно вмешался сэр Хамфри.

– Нет, такого обещания не было, – сказал он, как всегда, достаточно вольно обращаясь с истиной. – И господин премьер-министр всячески не поддерживал данное предложение. Иначе это было бы должным образом отражено в соответствующем протоколе. Но этого там нет!

– Нет? – растерянно пролепетал Дадли. И лихорадочно пробежал глазами протокол нашего предыдущего заседания, с точностью которого все тогда согласились, одобрительно кивнув головой. Да, со стороны господина Беллинга было непредусмотрительно, весьма непредусмотрительно подписывать данный протокол, не удосужившись даже внимательно его просмотреть.

Наконец, закончив чтение, он поднял голову и гневно спросил:

– Сэр Хамфри, почему, интересно, ни моя просьба о дальнейшем обсуждении этого вопроса, ни ответ господина премьер-министра не были занесены в протокол?

Но к такому вопросу секретарь Кабинета был полностью готов. И поскольку его ответ, безусловно, мог бы стать одним из классических уроков ведения переговоров с противником, я помню его в мельчайших деталях.

– Хотя указанный протокол на самом деле является вполне официальным отражением размышлений членов комитета Кабинета на данную тему, в равной мере не подлежит сомнению, что любая преднамеренная попытка предельно всесторонне и, главное, адекватно представить каждую отдельную точку зрения и различные дополнения к ней неизбежно потребовала бы неоправданного усложнения и слишком утомительного расширения столь важного документа.

ПМ тупо уставился на него. Все члены комитета тоже. Позже министр иностранных дел сказал мне, что в тот момент он предпочел бы оказаться на заседании в ООН, где, по крайней мере, смог бы воспользоваться преимуществами синхронного перевода. Для большинства людей слова Хамфри были бы предельно ясными, но политики – это, увы, как правило, простые души…

Затем Хэкер с надеждой в голосе спросил:

– Полагаю, это означает, что вы просто не припоминаете всех деталей нашего обсуждения?

Ответ сэра Хамфри иначе, чем мастерским, назвать нельзя.

– Отличительной характеристикой обсуждений и решений любого комитета является тот факт, что каждый из его членов прекрасно их помнит и что таковые воспоминания каждого из его членов, как правило, разительно отличаются от воспоминаний любого иного из его членов. Соответственно, мы должны исходить из того, что официальными решениями считаются те, которые были официально зарегистрированы в соответствующих протоколах соответствующими официальными лицами, из чего со своеобразной неизбежностью следует, что официально принятым считается только решение, должным образом зарегистрированное в соответствующем протоколе, в то время как то, которое не было официально зарегистрировано в соответствующем протоколе, не считается официально принятым, даже если один или более членов такового комитета искренне полагают, что точно помнят, как оно принималось. – Настоящим же шедевром логической констатации этого очевидного факта стало его на редкость лапидарное по форме и безукоризненно точное по сути заключение. – Соответственно, оно не является таковым, если не было таковым.

Последовала еще одна довольно долгая пауза. Затем Дадли Беллинг, не скрывая возмущения, прошипел:

– Это надувательство! Самое настоящее надувательство…

– Этому пора положить конец! – ни с того ни с сего вставил Хэкер.

– Вот именно, пора! – рявкнул Дадли, хотя, как мне показалось, они оба вкладывали в эту простую фразу диаметрально противоположный смысл.

Воспользовавшись представившейся возможностью, Хэкер призвал всех присутствующих вернуться к сути вопроса.

– Я тут подготовил план из трех пунктов, с которым предлагаю вам согласиться, – начал он. – Пункт первый… э-э-э… В чем, вы сказали, то есть, извините, я сказал, состоит пункт первый, Хамфри?

Секретарь Кабинета молча раскрыл свой узенький кейс для документов, стоявший рядом с его стулом, вынул из него рукописный план и подтолкнул листок по полированному столу в направлении премьер-министра.

– Благодарю вас, – произнес Хэкер и торопливо прочитал: – Итак, пункт первый: все без исключения соглашаются с коллегиальными решениями, Дадли?

– В принципе, у меня нет возражений, – осторожно ответил он. – Как именно они определяются?

Правильный человек. Знает, какие вопросы следует задавать.

– Их определяю я! – не глядя на него, заметил премьер-министр. – Пункт два: мы должны ввести определенный период моратория на обсуждение всех вопросов, так или иначе связанных с вопросом перемещения наших вооруженных сил. И, наконец, пункт три…

Он вдруг запнулся. Мы все замерли в ожидании. А он наклонился к Хамфри и как можно тише пробормотал, что не может разобрать, что написано в пункте три.

– Предварительное очищение, чего?

– Предварительное одобрение всех выступлений, – прошептал секретарь Кабинета.

– Ах да, – довольно громко произнес ПМ. – Так вот, в будущем все выступления и заявления в прессе на данную тему должны в обязательном порядке получать предварительное одобрение аппарата Кабинета.

На первый взгляд, пункт три выглядел как вполне разумный способ оградить членов Кабинета от возможности публично делать откровенно противоречивые заявления, которые иногда ставят в крайне неудобное положение как их самих, так и правительство Ее Величества. Более того, он содержал еще одно немаловажное достоинство – возлагал на сэра Хамфри ответственность за полный контроль над всеми без исключения формами общения Уайтхолла с прессой.

Этот маленький, но на самом деле достаточно важный нюанс не ускользнул от подозрительного внимания министра занятости.

– Меня никак не устраивает пункт два, – заявил он. – Мы не можем вводить мораторий на обсуждение того, что не обсуждалось только потому, что некоторые официальные лица отказались или просто не удосужились внести в официальный протокол мое требование провести более детальное обсуждение, хотя на это было получено ваше личное согласие, господин премьер-министр. Что же касается третьего пункта, то для меня в принципе не приемлем тот факт, что все мои публичные выступления должны получать его предварительное одобрение. – Он кивком головы показал на секретаря Кабинета, не удосужившись даже назвать его по имени или должности. И, как бы в заключение, добавил: – У меня нет ни малейших сомнений, что он не одобрит практически все, что я захочу сказать народу.

Хэкеру не оставалось ничего, кроме как поставить вопрос ребром.

– Это мое решение, и я вынужден настоятельно попросить вас принять его.

– Я категорически отказываюсь, – непримиримо воскликнул Беллинг.

– Вот как? – несколько растерянно пробормотал Хэкер и бросил умоляющий взгляд на Хамфри. Тот что-то прошептал ему на ухо, после чего Джим печально кивнул и повернулся к министру занятости.

– В таком случае, Дадли, – почти патетически произнес он, – мне придется попросить вас обдумать свое положение.

Все присутствующие поняли, что карьере Дадли Беллинга пришел конец».

(Продолжение дневника Хэкера. – Ред.)

19 июля

Утром сидел в своем Кабинете, надеясь на лучшее, но ожидая самого худшего, когда, постучав, вошел мой главный личный секретарь. С весьма мрачным выражением лица.

– У меня для вас новости, господин премьер-министр.

Я вопросительно посмотрел на него, нетерпеливо ожидая продолжения.

– С каких новостей начать? С плохих? – наконец произнес он.

– Хотите сказать, у вас есть плохие новости и хорошие новости, Бернард? – чуть воспрянув духом, спросил я.

– Увы, господин премьер-министр… К сожалению, есть плохие новости и очень плохие новости…

Что ж, все это было вполне предсказуемо. Дадли Беллинг подал в отставку. Прислал обычное прошение, правда, намного более лаконичное, чем можно было ожидать. Бернард протянул мне его на подпись и сообщил, что Хамфри и его пресс-секретариат готовят текст моего официального заявления для прессы.

Мне надо было срочно переговорить с Хамфри, и я попросил Бернарда немедленно пригласить его ко мне. Он послушно кивнул, но перед уходом успел сообщить мне очень плохую новость: Дадли выступил на ступеньках министерства занятости с прощальной речью, в которой открыто обвинил меня в диктаторских замашках в стиле правления.

Вначале мрачный вид Бернарда показался мне вполне оправданным, однако потом я понял, что, возможно, все далеко не так уж плохо. Обвинение моего бывшего коллеги, скорее всего, принесет мне больше пользы, чем вреда. Ведь людям нравится, когда у них сильный лидер, разве нет? Этим соображением я не преминул поделиться с Бернардом.

Он сразу все понял.

– Да-да, конечно же. Более того, они наверняка будут рады.

– Нет, не будут! – коротко возразил я.

– Да, конечно же, не будут, – не колеблясь, согласился он.

В этот момент в кабинете появился Хамфри. Я, не тратя лишних слов, напомнил ему, что эта отставка совершенно не входила в мои намерения и что теперь – увы, слишком поздно, – становится все более очевидным, что спровоцировал ее именно предложенный им план из трех пунктов.

Однако у секретаря Кабинета имелись для меня и другие, не менее удивительные новости. Согласившись, что его план в каком-то смысле стал «последней каплей», он, впрочем, тут же добавил:

– Насколько я понимаю, господин премьер-министр, наш министр занятости в любом случае собирался подавать в отставку…

– Собирался? Подавать в отставку? – Поразительно! – Но почему? Когда?

– Месяца через два. В день принятия осеннего бюджета. На том основании, что принятый бюджет лишает его реальной возможности эффективно бороться с безработицей.

Я был потрясен. Да, отставка, связанная с принятием осеннего бюджета, ударила бы по мне куда сильнее. И сделала бы опального Дадли Беллинга недопустимо популярным! Вообще-то чем больше я обо всем этом думаю, тем больше мне кажется, что с неожиданно возникшей кризисной ситуацией мне удалось справиться совсем неплохо. Если не сказать – блестяще! Ведь не сам Дадли подал в отставку в связи с важным политическим событием, а лично премьер-министр вынудил его сделать это по причине незначительного административного недоразумения. Причем ни избиратели, ни наши заднескамеечники даже и не подумают оказать ему поддержку по той простой причине, что никто из них толком не поймет, что, собственно, заставило его принять такое решение.

Я рассказал все это Хамфри, который с готовностью согласился, что мои действия в данном вопросе достойны самой высокой похвалы.

(Самое забавное было в том, что Джим Хэкер не удосужился хотя бы поинтересоваться тем, откуда у сэра Хамфри вдруг появилась информация о намерении министра занятости довольно скоро подать в отставку. Очевидно, это позволяло ПМ искренне считать произошедшее не своим поражением, а, скорее, триумфальной победой.

В отличие от него, Бернард Вули обратил на это внимание – слишком уж удобной и своевременной оказалась эта информация, и серьезно задумался над ее вероятным источником.

Позднее, в тот же самый день, он частным образом переговорил об этом с сэром Хамфри, который должным образом отразил их разговор в своих личных дневниках. – Ред.)

«Четверг 19 июля

БВ попросил меня поподробнее рассказать ему о слухах в отношении предполагаемой отставки ДБ в связи с принятием осеннего бюджета.

Оказывается, ему ничего не было известно о каких-либо намерениях министра занятости подавать в отставку по причинам осеннего бюджета. Мне не было известно об этом также.

Он с удивленным видом поинтересовался, так ли это на самом деле, и я попытался, как мог, разъяснить ему суть вопроса. Прежде всего, я никогда не заявлял, что это правда. Моими словами тогда, как мне помнится, были: насколько я понимаю… В этом случае всегда остается возможность того, что я что-то понял не так или, по крайней мере, не совсем так.

Бернард попробовал поймать меня на слове:

– Значит, на самом деле вы не уверены, что это правда?

Да, не уверен. Равно как и в том, что это не правда. Скорее всего, это могло бы быть правдой.

Бернард заметил, что правдой могло бы быть все, что угодно. Я поздравил его с тем, что он наконец-то понял всю суть вопроса. Увы, боюсь, я несколько поторопился, поскольку Бернард, похоже, все еще не до конца понял, почему я сказал ПМ, что Дадли Беллинг ушел бы в отставку в любом случае. Лично мне ответ тогда казался вполне очевидным: чтобы ПМ чувствовал себя лучше!

В заключение нашего короткого разговора Бернард выразил сожаление в связи с предстоящим уходом из Кабинета нашего министра занятости. Да, конечно же, жаль! Но иного способа остановить его чудовищный план, полагаю, просто не было».

(Продолжение дневника Хэкера. – Ред.)

20 июля

Сегодня мне в голову неожиданно пришла великолепная идея!

Я сидел в кабинете, в очередной раз просматривая свое пресс-коммюнике, которое должно выйти в ответ на крайне раздраженное выступление Дадли Беллинга и представить меня как сильного, уверенного, мудрого и по-настоящему заботливого государственного деятеля.

Один из абзацев текста, подготовленного нашим пресс-атташе Малькольмом Уорреном, пришлось переделать, и теперь он звучал приблизительно следующим образом:

«…предложенный им план находился в стадии детального изучения, в ходе которого выяснилась опасность, что его реальная стоимость окажется намного выше того, что ожидалось, не гарантируя при этом адекватного выполнения поставленных целей в важнейшей области снижения уровня безработицы. Поэтому столь внезапная, собственно, ничем особым не мотивированная отставка нашего министра занятости лично меня одновременно и глубоко озадачивает, и искренне печалит».

Мы с Хамфри пили утренний кофе и с удовольствием смотрели в окно: прекрасная погода, ласковое солнце, великолепный парад королевских конных гвардейцев на плацу прямо под нами… Тем не менее, меня все еще немного печалила потеря в общем-то совсем неплохого коллеги и, самое главное, отличного плана, плана, который на самом деле мог бы помочь нам снизить уровень безработицы. И тут меня вдруг осенило!

– Хамфри, – подчеркнуто спокойным тоном обратился я к секретарю Кабинета. – А ведь теперь, когда министра занятости уже больше нет, нам ничто не мешает вернуться к его плану, вам не кажется?

Вначале ему, похоже, так не казалось. Равно как и моему главному личному секретарю, поскольку на их лицах одновременно отразилось выражение крайнего недоумения и ужаса. Полагаю, их неприятно поразило, что на самом деле великолепная мысль пришла не им первым, а мне!

– Неужели вы не видите? – терпеливо начал я им объяснять. – Мы же можем приступить к его практической реализации. Причем теперь это будет выглядеть не как моя слабость, а, скорее, как проявление твердости и решительности.

– Да, но весь смысл заключался в том… – начал было Хамфри и тут же остановился. Вид у него был на редкость смущенный.

– Заключался в чем? – бросив на него пристальный взгляд, поинтересовался я. – Надеюсь, не в том, чтобы похоронить план перемещения, так ведь?

– Нет! Конечно же, нет, весь смысл заключался в том… в том, чтобы укрепить ваш авторитет!

– Вот именно! – сказал я.

Наконец-то до него дошло. Иногда не сразу, но рано или поздно до него всегда доходит.

Итак, все разрешилось как нельзя лучше. Вернув тот самый план, я смогу самым убедительным образом доказать всем, что никогда не был против него. И к тому же это наглядно продемонстрирует всему миру полную бессмысленность демонстративной отставки Дадли. Не говоря уж о том, что избавившись от этого предателя, я недвусмысленно дам понять всем остальным, что становиться мне поперек пути – дело бесперспективное и весьма опасное.

– Внесите вопрос о перемещении части наших вооруженных сил в повестку следующего заседания Кабинета, – попросил я Хамфри твердым и уверенным тоном человека, не терпящего никаких возражений!

– Да, господин премьер-министр, – ответил он, задумчиво глядя на меня…

11 Государственные тайны

27 июля

Прошла всего неделя с тех пор, как мне пришлось уволить Дадли Беллинга, человека, которого я считал старым другом и доверенным соратником. Трудно даже представить, какую горечь и боль мне пришлось испытать, когда сэр Хамфри открыл мне глаза на моего «верного друга». На то, что он плел против меня заговор!

Всего неделя, а передо мной уже новая и не менее серьезная угроза, причем на этот раз оттуда, откуда я ее меньше всего ожидал: мой предшественник, бывший премьер-министр, представил последнюю главу своих мемуаров в аппарат секретаря Кабинета для получения разрешения на опубликование, и эту публикацию надо во что бы то ни стало предотвратить!

В самом начале утреннего заседания комитета Кабинета к нам присоединился сэр Робин Эванс – заместитель генерального прокурора, пара младших чиновников из его департамента, сэр Хамфри и Бернард, мой главный личный секретарь.

(Заместитель генерального прокурора был одним из двух высших представителей органов правосудия в правительстве. Вторым был сам генеральный прокурор. Сэр Робин был известен своим пристрастием к буквально казуистическому толкованию поступков своих политических коллег, за что и получил от них вполне заслуженное прозвище «святоша Эванс». – Ред.)

Сегодня его определения, впрочем, как и всегда, были предельно точными и не вызывающими ни малейших сомнений.

– Как вам хорошо известно, коллеги, мы уже одобрили главы с первой по седьмую. Глава восемь лично у меня также не вызывает никаких сомнений, поэтому…

– Позвольте, позвольте, – перебил я его. – А вот лично мне кажется, в ней содержатся некоторые в высшей степени сомнительные положения.

– Такие как?… – не скрывая удивления, спросил Робин.

Поскольку я накануне весь вечер и даже часть ночи провел, снова и снова перечитывая эту чертову главу, мне не пришлось ничего вспоминать – ответ был у меня под рукой.

– Такие как, например, на странице двести одиннадцать, – и я подвинул эту страницу через полированный стол Робину.

Он пробежал глазами выделенный мной отрывок и холодно посмотрел на меня поверх своих узеньких очков в позолоченной оправе.

– Тут говорится только о том, что на заседаниях Кабинета министр административных дел всячески поддерживал предложение о расширении селлафилдской ядерной электростанции, но публично выступал против него.

Неужели он не способен увидеть суть проблемы?!

– Но ведь речь там идет обо мне! Я был тем самым министром!

– Но, господин премьер-министр, речь ведь не идет об утечке, связанной с безопасностью…

– Речь идет о том, что это неправда! – с негодованием в голосе произнес я.

– Да нет, документация вполне впечатляющая, – бесстрастно возразил он. («Вполне впечатляющая» на языке Уайтхолла означала «неопровержимая». – Ред.)

Его ледяные голубенькие глазки, казалось, поблескивали в предвкушении чего-то необычайно забавного. Хотя лично мне все это забавным отнюдь не казалось.

– При всем уважении к вам, господин премьер-министр, – как ни в чем ни бывало, продолжил Робин, – если здесь содержится некое клеветническое заявление против вас, то это предмет судебного расследования после публикации соответствующего материала, но никак не решения о степени отношения к вопросам государственной безопасности до того. Так что…

Я снова решительно перебил его:

– Но аналогичные проблемы имеются не только там! На двести двадцать четвертой странице вы найдете совершенно абсурдное заявление, обвиняющее меня в том, что я, дескать, наложил вето на известный проект модернизации химического завода только из-за совершенно необоснованного страха перед возможными протестами прессы. Не говоря уж о недопустимо оскорбительном отрывке, специально посвященном моей особе, на странице двести тридцать первой.

Хамфри воспользовался последовавшей паузой, чтобы зачитать этот пассаж вслух, в чем не было никакой необходимости.

«…Хэкера интересовали не столько принципы, сколько голоса избирателей. Его пугали любые, даже чисто гипотетические всплески падения популярности. Он заметно повысил средний возраст своего Кабинета и одновременно не менее заметно понизил средний интеллектуальный уровень его членов».

– Благодарю вас, сэр Хамфри, но мы все это читали, – саркастически заметил я. Хотя мое явное смущение, как мне показалось, почему-то доставляло присутствующим определенное удовольствие…

Выждав, пока легкий шум за столом (то есть легкие смешки. – Ред.) утихнет, Робин продолжил:

– Господин премьер-министр, как вы, надеюсь, заметили, в мои намерения никоим образом не входит ни поддерживать бывшего премьер-министра, ни осуждать его. Просто все эти вопросы не имеют отношения к утечкам секретной информации, только и всего. Кстати, как вы помните, некоторые материалы из пятой главы появились в прессе без нашей санкции, однако мы не предприняли никаких шагов…

Он опять совершенно не понял суть дела. Пришлось в очередной раз объяснить:

– В главе пять приводились очень хорошие отзывы о моем триумфе в связи с кумранским контрактом. Равно как и о моих рекомендациях в отношении компьютерной безопасности.

– Но, господин премьер-министр, в ней также содержалось немало конфиденциальных материалов, – упрямо возразил Робин. – А вы даже и не подумали потребовать официального расследования этой, с позволения сказать, утечки.

Все, как по команде, повернулись ко мне. Неужели им известно?

– Но ведь устроить утечку этой главы мог кто угодно, – пожав плечами, заметил я, стараясь, чтобы мои слова звучали как можно более нейтрально.

– Кто угодно! – многозначительно подтвердил секретарь Кабинета.

Считая вопрос с пятой главой благополучно улаженным, я решил привлечь внимание к самому началу рукописи.

– Вы только посмотрите на заголовок вот этой главы!

Хамфри зачитал его вслух:

– Два лица Джима Хэкера!

– Но ведь это, кажется, нельзя считать государственной тайной, разве нет? – невинно поинтересовался мой главный личный секретарь, очевидно, пытаясь меня поддержать, и даже хотел продолжить, но я выразительным взглядом заставил его замолчать и, переходя в наступление, решительно заявил:

– Простите, но, по-моему, там есть материалы, безусловно относящиеся к вопросам безопасности. Селлафилд – это ядерное предприятие!

Заместитель генерального прокурора покачал головой.

– Но наш министр энергетики, который непосредственно отвечает за Селлафилд, лично знакомился с этой главой и не увидел там ничего проблематичного.

Конечно же, не нашел. Ведь он там представляется как самый способный и деятельный министр Кабинета! Что само по себе можно считать попыткой бросить тень на премьер-министра. О чем я не преминул заметить Робину, однако тот, в свойственной ему казуистической манере, заявил, что не видит в этом сколь-либо законных оснований для подобного обвинения.

Все, хватит! Их упрямое нежелание понимать очевидное вконец меня утомило, и я категорическим тоном сказал:

– Давайте внесем во все это ясность. Мы, кажется, имеем право отказать в разрешении на публикацию того или иного материала, разве нет?

Робин согласно кивнул.

– Да, имеем. Однако если наше решение будет проигнорировано и таковой материал будет так или иначе опубликован, то опротестовать это через суд, с юридической точки зрения, у нас практически нет никаких шансов.

Это удар. Самый настоящий удар! В тот момент у меня не было иного выбора, кроме как предложить обратиться к издателям. (То есть оказать на них давление. – Ред.)

– На каких, интересно, основаниях? – поинтересовался заместитель генерального прокурора.

– На основании защиты национальных интересов, – коротко ответил я.

Он попытался было снова возразить, однако я и на этот раз не дал ему договорить.

– Послушайте, неужели вам до сих пор не ясно, что это возмутительная, непристойная, мерзкая и в высшей степени оскорбительная пачкотня? Она откровенно противоречит национальным интересам Британии и подрывает доверие к законно избранному лидеру нации. Публиковать эту главу просто недопустимо!

Все молча потупили взоры. Никто из них не сказал «да» или «нет», но они все точно знали, что надо делать.

(Последующие события развивались на редкость стремительно. Буквально через неделю лондонская газета «Дейли пост» в своем утреннем выпуске достаточно подробно сообщила читателям о том, что действующий премьер-министр пытался запретить к публикации одну из глав мемуаров своего предшественника. При этом почти буквально воспроизводя пассажи, против которых Хэкер больше всего возражал.

На следующее утро, практически сразу же после появления этой статьи, в офисе главного личного секретаря ПМ состоялось срочное совещание, на котором присутствовали сам Бернард Вули, секретарь Кабинета сэр Хамфри Эплби и пресс-атташе Номера 10 Малькольм Уоррен. Запись этой встречи нам посчастливилось найти в личных дневниках сэра Эплби. – Ред.)

«Пятница 3 августа

БВ, МУ и я специально собрались, чтобы обсудить ту самую статью в „Дейли пост“. Мы понимали, что даже если ПМ еще не прочитал выжимки из нее в своем ежедневном обзоре прессы, то наверняка уже услышал о ней в утренних теленовостях, которые он всегда смотрит во время завтрака. БВ заметил, что он тоже уже ее видел и что ведущий, судя по всему, съел Хэкера на завтрак.

Мы все отнеслись к этому, как к некоему не лишенному забавности, но довольно мелкому неудобству, которому не следует придавать особого значения. Единственная проблема, исключая моральные неудобства Хэкера (что вообще не могло считаться проблемой), заключалась в том, что в данной утечке не только содержались конкретные выдержки из указанной главы мемуаров, но и указывалось на то, что Хэкер всячески старался ее „закрыть“. А это могло означать только одно – эту утечку организовал тот, кто присутствовал на том самом заседании.

Оказалось, что в связи со всем этим у Малькольма тоже появились проблемы: половина британских журналистов сидела в офисе пресс-атташе, с растущим нетерпением ожидая его брифинга о реакции Хэкера, а другая буквально обрывала все телефоны, чтобы узнать то же самое. Не говоря уж об истерических требованиях крупнейших иностранных газетных агентств (таких как „Ле Монд“, „Вашингтон пост“, „Всемирная женская мода“ и так далее, и так далее) дать эксклюзивное и исчерпывающее интервью их корреспондентам».

(Продолжение дневника Хэкера. – Ред.)

3 августа

Хамфри, Бернард и Малькольм вошли в кабинет строем и с таким видом, будто ко мне явилась похоронная процессия. Печальные лица. Опущенные глаза…

– Ну? – сердито и требовательно спросил я.

В ответ последовало не совсем понятное молчание.

– Ну? – еще более требовательно спросил я.

Они пристально уставились на носки своих безукоризненно начищенных туфель.

– Ну скажите же хоть что-нибудь! – почти выкрикнул я.

После очередной, но, слава богу, уже не такой длительной паузы Бернард все-таки соизволил не совсем внятно пробормотать:

– Доброе утро, господин премьер-министр.

– Доброе утро, – хором поддержали его остальные, явно благодарные моему главному личному секретарю за то, что ему удалось найти что-то достаточно нейтральное для начала неприятного разговора.

Я постучал пальцем по лежавшей на столе «Дейли пост».

– А вот это вы читали?

Вместо ответа они тут же достали из-за спин свои экземпляры.

– Надеюсь, вам всем понятно, что это такое? – спросил я, тыча пальцем в статью.

– Да, конечно же, господин премьер-министр, это утренняя газета «Дейли пост», – с готовностью ответил Бернард.

– Утренняя газета? Нет, это катастрофа! Вот что это такое!

Сэр Хамфри негромко прочистил горло.

– При всем уважении к вам, господин премьер-министр…

Я прервал его.

– При полном отсутствии уважения, Хамфри. Уважения к личной жизни! Уважения к безопасности! Уважения к национальным интересам. И даже уважения к законно избранному лидеру нации! Это просто недопустимо! И кто, позвольте поинтересоваться, автор этой непозволительной утечки?

Очередное молчание. Я терпеливо ждал. Затем последовал, как всегда уклончивый и неопределенный, ответ сэра Хамфри:

– Кто же это может знать, господин премьер-министр?

– Кто может? Вы, Хамфри! Вы можете и должны мне сказать… иначе… Я хочу выяснить это. Немедленно! Это явно кто-то из тех, кто присутствовал на том заседании, и мне надо знать, кто.

Секретарь Кабинета согласно кивнул.

– Я немедленно создам комиссию по расследованию причин утечки.

– Мне не нужна никакая комиссия по расследованию! – потеряв самообладание, выкрикнул я. – Вы что, плохо меня расслышали? Я хочу знать, кто это сделал!

(Эмоциональная вспышка Хэкера объяснялась его пониманием того, что подобные комиссии по расследованию создаются, как правило, совсем не для того, чтобы найти виновных или причины утечек. В тех редких случаях, когда требуется на самом деле обнаружить источник, следует обращаться к помощи Специального отдела. – Ред.)

– Господин премьер-министр, – необычно мягким тоном обратился ко мне Хамфри, явно пытаясь меня успокоить. – Когда происходит утечка такого уровня, мы обычно не очень-то стремимся найти виновника. А вдруг им окажется один из ваших коллег по Кабинету?

К счастью, на этот раз меня это меньше всего беспокоило, поскольку на заседании присутствовали всего два члена Кабинета – заместитель генерального прокурора и я. Он этого сделать не мог, так как ничего от этого не выигрывал, да и вообще эти законники крайне редко прибегают к утечкам. Что же касается меня, то мне, само собой разумеется, было точно известно, что это не я. Тогда это был кто-то из присутствовавших там чиновников. Значит, мы должны найти его и подать на него в суд! О своем решении я тут же сообщил секретарю Кабинета. Кроме того…

Тут меня нетерпеливо перебил Малькольм:

– Простите, господин премьер-министр, но мне на самом деле надо срочно сделать заявление для прессы. Они все давно уже ждут меня в офисе. Не говоря уж о четырех интервью для телеканалов и одиннадцати для радио.

Я только развел руками. И не без горечи, как бы размышляя, по-своему жалобно пробормотал:

– Прекрасно! Просто прекрасно, ничего не скажешь. Я всю прошлую неделю пытался выйти в эфир, чтобы рассказать британцам о том, каких успехов мне удалось добиться на переговорах с Советами в области разрядки напряженности, но им, видите ли, это не казалось актуальным. А тут такая мелочь, и они набрасываются на нее, словно изголодавшиеся вампиры! Всей ненасытной сворой… Послушайте, Малькольм, неужели наша пресса перестала верить в Британию? (Обычный риторический вопрос. – Ред.) Почему их интересуют только катастрофы и чужое грязное белье? И почему, интересно, так упорно не желают писать о наших успехах?

Пресс-атташе задумчиво пожевал губами.

– Каких именно?

Действительно, каких? Я тоже задумался.

– Ну, таких как… – но, слава богу, ненадолго. – Ну, таких как, скажем, успех моих переговоров с русскими о разрядке…

– Да, конечно же, – с готовностью согласился он. – Но, видите ли, мы видим готовность Кремля и постоянно слышим от них множество благих пожеланий, однако ничего более-менее реального пока не имеем, так ведь?

– Все еще будет, Малькольм, будет. Должно быть! Такие дела требуют осмотрительности и терпения, сами понимаете.

Он бросил нетерпеливый взгляд на часы.

– Простите, господин премьер-министр, но меня уже ждут. И меня, и комментарии насчет этого обвинения.

Он прав. Мы должны, нет, просто обязаны что-то им сказать. Я посоветовал ему говорить якобы неофициально, так сказать, «не для публикации», ссылаясь на некие «близкие к премьер-министру» источники, и постараться не сообщить им ничего, что имело бы хоть какое-либо практическое отношение к делу.

Пресс-атташе быстрыми, неуловимыми движениями открыл блокнот, приготовил карандаш…

Я слегка откашлялся.

– Прежде всего, объясните им, что слова моего предшественника обо мне – это не более, чем набор лживых заявлений. Далее…

Бернард перебил меня:

– Простите, господин премьер-министр, но… м-м-м… включая такие, как «его пугали любые всплески»… ну и так далее и тому подобные?

– Естественно, – ответил я, не понимая, в чем, собственно, проблема.

– Да, но это всего лишь частное мнение автора, – настойчиво продолжал Бернард. – Не можем же мы называть лжецом того, кто не более чем выражает свое собственное мнение.

Хотя лично мне было не совсем понятно, почему бы и нет, я милостиво видоизменил свое определение.

– Хорошо, пусть набором лживых заявлений будут аргументы за селлафилдский проект в Кабинете, а в публичных выступлениях – против.

– М-м-м… – Судя по всему, у моего главного личного секретаря образовалась еще одна проблема. Мои глаза неодобрительно сузились. – Единственная загвоздка здесь, что в определенном смысле все это правда, разве нет, господин премьер-министр?

– Заткнитесь, Бернард! – коротко прервал я его.

Увы, этого оказалось недостаточно для него.

– Но тогда как мы сможем называть это лживыми заявлениями? – с непонятной решительностью спросил он.

Откуда мне знать? Зато, слава богу, знал Малькольм. Он уже торопливо писал в свой блокнот журналистский вариант сказанного, но на правильном языке:

– …Конкретные воспоминания господина премьер-министра о неких предыдущих событиях значительно отличаются от тех, которые приводил его предшественник…

Его слова моего главного личного секретаря явно успокоили.

– Это же другое дело, – довольно произнес он и, закинув ногу за ногу, откинулся на спинку викторианского стула.

– Тогда доведите до их сведения, – посоветовал я Малькольму, – что протокол того заседания Кабинета, само собой разумеется, меня целиком и полностью оправдывает, но при этом, к сожалению, его содержание попадает под правила известного «Закона о секретности», то есть не подлежит оглашению по меньшей мере еще 28 лет. Что делает мемуары моего предшественника в высшей степени несправедливыми и совершенно не отвечающими фактическому содержанию событий.

Малькольм мгновенно взял все это на карандаш. Его умение и скорость стенографирования достойны самой высшей похвалы. Как же иногда удобно иметь бывшего журналиста в качестве пресс-атташе! Браконьер тут же становится егерем!

– А как насчет клеветнических замечаний, дискредитирующих лично вас? – поинтересовался он, закончив фразу.

– Дискредитирующих лично его, – подчеркнул я. – Объясните им, что этот старый дурак пытается переписать историю, чтобы его премьерство не выглядело таким катастрофичным, каким оно было на самом деле. И не забудьте прозрачно намекнуть: он медленно, но верно впадает в старческий маразм.

– Тогда, может, так? – Малькольм пожевал тупой конец карандаша. – Время и неизбежная удаленность от официально зарегистрированных событий, очевидно, помутили его память.

Что ж, по-моему, совсем неплохо.

– А как насчет маразма?

– Не больший, чем следовало бы ожидать от человека его возраста, господин премьер-министр.

– Думаете, этого достаточно? – спросил я их всех.

По мнению пресс-атташе, вполне достаточно для опровержения сути этой злополучной главы.

– Ну, а как насчет обвинения в попытке запрета на публикацию? – спросил он.

– Назовите это тоже набором лживых заявлений.

Малькольм довольно улыбнулся.

– Искаженный отчет о вполне рутинном заседании. Ни о каком запрете вопрос там даже не ставился.

Не услышав возражений ни от секретаря Кабинета, ни от своего главного личного секретаря, я сказал пресс-атташе, что никаких интервью на данную тему давать не намерен, но зато разрешаю ему прибегнуть к прямому цитированию. Что-то вроде: «Незначительный вопрос, не имеющий национального значения. Типичный случай тривиализации политических событий средствами массовых коммуникаций».

– Кого назначить автором этой цитаты? Лично вас, господин премьер-министр?

– Конечно же нет! – Господи, как же мне надоело объяснять очевидное. – Припишите это… ну, скажем, близкому коллеге по Кабинету.

Малькольм, откланявшись, торопливо ушел, а мы продолжили обсуждение кризиса, и, как мне показалось, они восприняли его слишком уж легко. Лично мне это представлялось почти катастрофой, а по мнению секретаря Кабинета – все это не так уж серьезно.

– Не так уж серьезно? – Я не поверил своим ушам. – Говорить британскому народу, что им не следует доверять слову их собственного премьер-министра, не так уж серьезно?

Мои слова, казалось, не произвели на Хамфри ни малейшего впечатления.

– Они все равно этому не поверят, – спокойным, чуть ли не равнодушным тоном заверил он меня. И я готов был ему поверить, когда в разговор вдруг вмешался Бернард.

– Нет, почему же? Вполне могут и поверить. Иначе, логически говоря, им не следовало бы доверять слову их собственного экс премьер-министра!

Сэр Хамфри вежливо поблагодарил Бернарда. (Другими словами, секретарь Кабинета вполне красноречиво дал ему понять, что тот сказал более чем достаточно. – Ред.)

Мне почему-то показалось, что в случае выбора между моим словом и словом моего предшественника британцы предпочтут верить мне. Кому-кому, а ему они в любом случае никогда не верили, это уж точно. Как же им повезло, что мне все-таки удалось вернуть в политическую жизнь Британии хоть чуточку честности! (Способность Хэкера к самообману, как и у большинства политиков, являлась одной из наиболее существенных составляющих его успешной карьеры. Если, конечно, принимать его фразу «хоть чуточку честности» за чистую монету. – Ред.)

Разобравшись с вопросом «лживых заявлений», мы перешли к следующей проблеме.

– А теперь давайте подумаем, как нам пригвоздить эту чертову утечку, – предложил я. (Мы, где возможно, специально сохраняем путаные метафоры Хэкера, искренне полагая, что они помогут нам лучше понять умственный настрой этого великого политического лидера. Зато его главный личный секретарь Бернард Вули оказался неспособным оставлять их без внимания. – Ред.)

– Простите за невольный педантизм, господин премьер-министр, – заметил он, – но если вы пригвоздите эту, как вы выразились, чертову утечку, то неизбежно образуете новую.

Впрочем, заметив мой гневный взгляд, он тут же замолчал.

– Мне нужен преступник, – непреклонно сказал я.

– Да, господин премьер-министр, – не споря, согласился Хамфри.

– Причем мне нужен осужденный преступник!

Секретарь Кабинета озадаченно поднял брови.

– Господин премьер-министр, мы, конечно, можем постараться найти преступника. Можем даже передать его в руки правосудия, однако, в соответствии с нашей политической системой, в определенных случаях, как вам должно быть прекрасно известно, правительство не в состоянии гарантировать юридическое осуждение такого преступника.

Естественно, мне все это прекрасно известно. Но ведь на самом-то деле такое уже делалось. И не раз!

– Как насчет приватной встречи с судьей за «рюмкой чая»? – предложил я.

– Исключено! – категорически возразил Хамфри. И если он хотел, как нередко бывало и раньше, изобразить из себя паиньку-мальчика, то сейчас это ему явно не удалось. – Оказать давление на британского судью? Простите, господин премьер-министр, но это просто немыслимо!

За кого, интересно, он меня принимает? Кому, простите за просторечное выражение, пытается «запудрить мозги»?

– Хорошо, пусть будет немыслимо, но каким тогда образом вы все-таки обеспечите требуемое осуждение?

– Очень простым, – не задумываясь, ответил секретарь Кабинета. – Найдем судью, на которого не надо оказывать никакого давления.

Вот как? Честно говоря, такое мне даже не приходило в голову. Конечно же, это достаточно просто, если знаешь как.

– Достаточно в приватном порядке переговорить с лордом-канцлером[47] и найти судью, который будет на стороне правительства, – объяснил Хамфри.

– И который недолюбливает «Дейли пост»? – спросил я.

– Они все недолюбливают «Дейли пост». Нет, господин премьер-министр, нам нужен судья, который надеется, что его назначат лордом-судьей по апелляциям. И тогда пусть правосудие само творит свой беспристрастный и праведный суд.

Я, естественно, поинтересовался, всегда ли это срабатывает.

– Нет, не всегда, – ответил Хамфри. – Иногда они стараются настолько рьяно, что присяжные из чистой кровожадности оправдывают подсудимых.

– Значит, такой судья должен к тому же обладать и определенной долей здравого смысла? – рассуждая логически, предположил я.

Секретарь Кабинета согласно кивнул. Да, похоже, все далеко не так просто, как он предполагает.

6 августа

Встречался за обедом с Дереком Бернхэмом, главным редактором «Дейли пост», шотландцем с волосами песочного цвета, неопределенного среднего возраста и перхотью, буквально рассыпанной по вороту и лацканам его пиджака. Удовольствие, признаться, весьма относительное, но… никуда не денешься. Как-никак, но он ведь представляет четвертую власть, хотя мне и пришлось, выражаясь метафорически, сидеть с зажатым прищепкой носом.

Мы обедали в небольшой столовой Номера 10. Это обшитая панелями комната, что-то вроде буфетной перед большой парадной столовой, примыкающая к украшенной колоннами зале впечатляющего желтого цвета. Иногда я перекусываю там вместе с Бернардом и другими не очень важными официальными лицами, когда Энни нет дома, и мне, собственно, незачем подниматься наверх в свою квартиру. Не обедать же одному…

– Итак, что же, по-вашему, мне следует поведать моим читателям? – прямо спросил он, когда нам принесли томатный суп.

– В общем-то, ничего… Ничего, о чем следовало бы просить, – осторожно ответил я, не забыв «надеть на лицо» соответствующую видимость обаятельности. – Я всего лишь пытаюсь передать вам свое восприятие неких произошедших событий. Кстати, достаточно важных.

Дерек изобразил на редкость озадаченный вид.

– Но, надеюсь, не настолько же важных, так ведь, господин премьер-министр?

Интересно, понравилось бы ему увидеть в газетах кучу лживых утверждений про самого себя?

(Хэкер, очевидно, забыл, что про него в газетах была написана правда и что иногда правда может быть куда более болезненной, чем любая ложь. – Ред.)

– Так в чем же, собственно, проблема? – настойчиво повторил Дерек.

– А в том, что у меня нет двух лиц, и мне никогда даже в голову не приходило пытаться запретить ту злополучную главу!

Он усмехнулся.

– Вы разрешите мне вас процитировать?

Я в четких и недвусмысленных выражениях не разрешил ему приводить мои слова о том, что у меня нет двух лиц.

– Что ж, нет так нет, – равнодушно заметил он, не без удовольствия прихлебывая свой суп. – Но, Джим, мне на самом деле не очень-то понятна причина столь бурных переживаний. Да, особо лестной эту главу не назовешь, но ведь это не более чем часть нашей обычной политической свары, разве нет?

Не оспаривая его утверждения, я, тем не менее, отметил, что уважающая себя газета не должна печатать подобную пачкотню. Вместо ответа он всего лишь неопределенно хмыкнул. Тогда я прямо спросил его, почему он это сделал.

– Потому что благодаря этому мы смогли продать на сто тысяч экземпляров больше, только и всего.

– Но неужели вы даже не заметили, насколько разрушительны эти обвинения? – не скрывая возмущения, воскликнул я, не заметив, как сам себя заманил в ловушку.

Он довольно ухмыльнулся.

– В этом-то все и дело. В вашем распоряжении оказываются некие разрушительные для вас обвинения, публикацию которых вам необходимо одобрить, и вы будете уверять меня, что даже не пытались их «замолчать»?

– Конечно же не пытался!

– Почему?

– Мы живем в свободной стране, Дерек! – с достоинством произнес я. – И до тех пор, пока я нахожусь в Номере 10, свобода слова в ней будет надежно защищена!

Однако он продолжал упрямо стоять на своем.

– Ну, а если эти обвинения очень разрушительны?

– Нет, они разрушительны, но не настолько! – раздраженно возразил я.

Дерек откинулся на спинку стула и улыбнулся. Если, конечно, его оскал можно назвать улыбкой.

– Прекрасно. Тогда к чему же, скажите, вся эта суета?

Поняв, что угодить и вашим, и нашим вряд ли удастся, я попробовал зайти с другой стороны: меня беспокоит не столько ущерб, причиненный лично мне, сколько политический ущерб, наносимый Британии.

Поскольку ему, судя по всему, было совершенно непонятно, каким именно образом может пострадать Британия, пришлось терпеливо и доходчиво объяснить, что любая попытка подорвать авторитет политического руководства страны наносит непоправимый ущерб нации в глазах иностранцев. Фунт стерлингов, ну и тому подобное…

Его это явно не устроило, так как на мою просьбу отозвать материал о попытке ПМ запретить публикацию восьмой главы этой чертовой книги Дерек ответил, что не может.

«Не хотел бы» еще можно было бы хоть как-то понять, а вот «не могу» меня никак не устраивало.

– Вы ведь главный редактор, не так ли?

Он взял из хлебницы булочку, и Бернард тут же передал ему масло.

– Господин премьер-министр, главный редактор газеты – это не генерал, который командует армией. Скорее, он что-то вроде директора цирка: может вводить правила, но не может указывать акробатам, куда и как им прыгать. Или, скажем, не дать наезднице упасть с мчащейся лошади…

Что ж, раз убеждение не сработало, придется попробовать давление.

– Знаете, Дерек, – вкрадчивым тоном начал я, подливая в его бокал бургундского, – подталкивание нас к печальному выводу, что вам нельзя доверять, ни к чему хорошему не приведет. Мы искренне хотим сотрудничать с прессой, но вы сами делаете это крайне трудным для нас.

Однако Дерек оказался не таким уж слабым. Он поднес бокал к носу, вдохнул аромат дорогого вина, слегка покачал его внутри бокала, чтобы оно «подышало», и посмотрел мне прямо в глаза.

– Знаете, господин премьер-министр, подталкивание нас к выводу, что вы настроены к нам враждебно, ни к чему хорошему не приведет. Мы искренне хотим сотрудничать с Номером 10, но если война, то…

Я не дал ему договорить. Заверил, что никто из нас не хочет войны, что ни к чему хорошему она не приведет.

– Я всего лишь собирался предложить… мне казалось… можно ведь использовать эксклюзивные интервью, специальные фотосессии…

– Если мы пойдем на попятную? – резко спросил он.

– Нет, если вы напечатаете правду, – поправил я его.

Дерек громко вздохнул.

– Джим, я не могу отказаться от своего варианта до тех пор, пока не получу надежных свидетельств обратного.

Надежные свидетельства обратного? Откуда же мне их взять? (Возможно, потому, что обратное не было правдой. – Ред.)

– Каких, например? – на всякий случай спросил я.

– Я имею в виду протоколы того заседания.

– Не вижу, почему бы и нет, – ответил я и повернулся к своему главному личному секретарю. – Бернард, в тех протоколах содержится моя точка зрения на проблему, не так ли?

Он пробормотал что-то нечленораздельное вроде:

– Видите ли… э-э-э… я… м-м-м… в общем, но…

– Понятно, – перебил я его. – Дерек, не беспокойтесь, вы сможете их увидеть.

Мой главный личный секретарь побагровел, и казалось, его вот-вот хватит апоплексический удар.

– Но, господин премьер-министр…

Я успокоил его.

– Да-да, знаю, обычно они носят конфиденциальный характер, но данный случай не совсем обычный.

Однако, как оказалось, главного редактора не устраивало только увидеть эти протоколы.

– Надеюсь, их можно будет опубликовать?

– Надеюсь, но поговорим об этом позже. – Дело в том, что я сам их еще не видел, поэтому попросил Бернарда показать их мне сразу же после обеда.

(Столь явное замешательство главного личного секретаря ПМ объяснялось двумя причинами, причем какая именно из них вызывала у него наибольшие опасения, остается только догадываться. Первая, безусловно, заключалась в грубейшем нарушении закона о государственных тайнах: абсолютно беспрецедентной была сама мысль показать протоколы заседания комитета Кабинета прессе! И даже если подобное нарушение закона было бы допущено по прямому указанию премьер-министра (что, кстати, совершенно не обязательно легализует нарушение), то оставалась дополнительная проблема: Хэкер поклялся предать суду того, кто устроил «утечку» информации о содержании обсуждения злосчастной восьмой главы на заседании комитета Кабинета, что несомненно являлось существенно меньшей государственной тайной, чем протокол заседания Кабинета.

Впрочем, Бернарда Вули больше всего беспокоила еще одна проблема, которой он поделился в беседе с сэром Хамфри Эплби сразу же после обеда ПМ с Дереком Бернхэмом. В личных записях сэра Хамфри содержался достаточно полный отчет об этой беседе, в котором он со свойственной ему проницательностью также изложил свои взгляды на политические мемуары вообще и необходимость соблюдения секретности в отношении правительственных материалов в частности. – Ред.)

«БВ вошел в мой кабинет в состоянии крайнего возбуждения. Из его довольно сбивчивых слов стало ясно, что по заверениям, данным премьер-министром прессе, протоколы заседания комитета Кабинета подтверждают его версию, будто бы он не предпринимал никаких попыток запретить к публикации материалы восьмой главы мемуаров его предшественника.

Однако, как сообщил мне Бернард, указанные протоколы еще даже не написаны! Это, на мой взгляд, значительно упрощало проблему – ему оставалось только сесть и написать их.

БВ мой простой совет не устроил, так как, судя по его воспоминаниям, премьер-министр на самом деле пытался не допустить публикацию этой главы. Более того, выразил искреннее удивление, увидев мое удивление по поводу его воспоминаний.

Пришлось объяснить ему, что мои воспоминания не имеют никакого значения. Если в протоколах не упоминается, что он пытался запретить этот материал, значит, он и не пытался.

БВ еще более возбужденно возразил, что искажать протоколы заседаний Кабинета ниже его достоинства, что он хочет жить с чистой совестью. Я невольно задумался, когда это он, интересно, успел приобрести вкус к роскоши и как ему удалось оказаться с этим при правительстве.

Совесть – это категория для политиков. Мы же не более чем скромные функционеры, обязанные воплощать в жизнь распоряжения и желания наших демократически избранных представителей. Как, скажите, мы можем делать что-нибудь не так, если так было приказано теми, кто на законных основаниях представляет наш народ?

Но Бернард, как оказалось, моих взглядов совсем не разделял.

– Человек не может быть сам по себе, как остров, – произнес он.

Я целиком и полностью с ним согласился и даже добавил:

– Поэтому никогда не спрашивай, по ком звонит колокол. Он звонит по тебе[48].

Тем не менее, он робко попросил меня дать ему совет и высказать свое мнение. Я рекомендовал ему поразмыслить над следующими соображениями:

1. Протоколы не отражают всего, о чем говорится на заседании.

2. Участники нередко меняют свое мнение прямо в ходе заседания.

3. В силу своего избирательного характера протоколы никогда не являются точным и полным отражением обсуждения.

4. Таким образом, то, что говорится во время заседания, являет собой не более чем подборку составляющих для протокола.

5. В задачу секретаря заседания входит выбрать из хаотического набора как правило „сырых“ идей конечную версию, представляющую точку зрения ПМ, которая впоследствии будет должным образом запротоколирована.

Несколько позже Бернард снова пришел ко мне, по-прежнему пребывая в сильном смущении. Он внимательно поразмыслил над моими соображениями и сравнил вопрос о составляющих для протокола с кулинарным процессом. Весьма опасная аналогия. Надо стараться всемерно избегать использования прилагательного „кулинарный“ в отношении как книг, так и протоколов заседаний.

В связи с этим снова возник вопрос правды (или истины, какой бы таковая ни была) и крайне ошибочного представления Бернарда о том, что протоколы могут отражать истинную суть событий и обсуждений.

Я предложил ему взглянуть на все это с иной точки зрения и, как можно терпеливее и яснее, объяснил следующие несколько пунктов.

1. Цель протоколов не состоит в регистрации событий.

2. Их главная цель – защищать людей.

3. Никогда не стоит записывать сказанное премьер-министром, если оно не соответствует тому, что он, возможно, имел в виду, особенно когда это противоречит его публичным высказываниям на данную тему.

4. Короче говоря, протоколы заседаний Кабинета должны носить конструктивный характер. Их главная и основная задача – улучшать сказанное, предельно тактично преподносить материал и оптимально его структурировать.

5. Моральной проблемы, как таковой, не существует. Секретарь заседаний – это не более чем служащий премьер-министра.

Иными словами, протокол заседания являет собой просто краткую запись для последующей интерпретации высказываний, мнений и намерений.

Затем мы перешли к вопросу о самом заседании. Что, собственно, там произошло? По мнению заместителя генерального прокурора, каких-либо правовых оснований для запрета восьмой главы не имелось. Премьер-министр, в свою очередь, согласился с тем, что правовых оснований для этого не имелось (выделено нами – Ред.). Именно это и следует внести в соответствующий протокол.

Это не ложь, это полностью соответствует действительности и, значит, может быть с чистой совестью внесено в протоколы. Судя по всему, БВ ушел вполне успокоенным.

Эти две встречи с Бернардом, посвященные в основном „буре в стакане воды“, подсказали мне несколько фундаментальных соображений о ее возможном происхождении.

То, что наиболее реальной причиной всей этой возни является непреодолимое желание министров и премьер-министров публиковать свои гениальные мемуары, не вызывает особых сомнений.

Когда в те далекие 50-е я впервые поступил на государственную службу, любой достаточно умный и сообразительный человек еще мог пытаться отстаивать тезис, что политика – это вполне честное и по-своему даже почетное занятие. Министры не раскрывали содержания заседаний Кабинета, „утечки“ в прессу считались нарушением доверия, то есть моральным преступлением, а не обычным инструментом управления. И если министерство по тем или иным причинам не справлялось со своими обязанностями, то министру не оставалось ничего иного, кроме как подать в отставку.

Государственные же служащие, в свою очередь, свято соблюдали принцип анонимности и традиции благоразумного молчания, которые надежно скрывали от остальной части населения тот факт, что, по сути, именно они управляли страной.

Соответственно, мемуары и личные дневники премьер-министров, по моему глубочайшему убеждению, достойны самого сильного осуждения. Непосвященные могут, конечно, получать удовольствие и искренне верить, что великие мира сего поверяют им самые сокровенные тайны, когда читают чудовищно откровенные исповеди о том, как на самом деле принимаются якобы судьбоносные решения (или, что бывает намного чаще, не принимаются). Для многих политиков характерен некий „оживленный“ стиль изложения, которым со временем овладевают те из них, у кого не хватает либо мыслительной основательности, либо достаточно развитого интеллектуального аппарата, чтобы адекватно передать свои глубокие помыслы, то есть тех качеств и умений, которые были бы способны делать их творения менее пригодными для чтения, но зато куда более правдоподобными.

Даже если мы оставим в стороне крайне низкий уровень литературных достоинств большинства таких мемуаров, то главное, тем не менее, остается: публиковать откровения подобного рода не следует ни при каких условиях!

В этих воспоминаниях старая добрая картина отношений ответственного господина и его верного слуги обычно искаженно представляется в виде действий хитрых бюрократов, которые всеми правдами и неправдами стремятся манипулировать честными и невинными политиками. И хотя последние прекрасно понимают, что это не более чем нелепая пародия на действительность, остается опасность того, что немало простых неискушенных душ могут наивно подумать, что во всем этом есть и определенная доля истины.

Процесс разложения начался с публикации дневников Кроссмана. Ведь стоит только одному министру раскрыть тайны Кабинета, как остальные тут же стремятся „не отстать“ от него. Что, как правило, сводится прежде всего и в основном к попыткам представить себя исключительно в наилучшем свете.

Когда читаешь, как реальные события одного и того же периода описываются различными министрами одного и того же правительства (причем, судя по их собственным откровениям, все они без исключения совершали достойные поступки и принимали безошибочные решения), становится практически невозможным понять, на кого, собственно, возлагать ответственность за десятилетия беспрецедентного и неизменного политического убожества.

Соответственно, единственным наиболее доступным козлом отпущения должен был, с логической неизбежностью, быть сделан как вы думаете кто? Конечно же государственный служащий! Это привело к огорчительным, достойным всяческого сожаления изменениям в общественном мнении, в результате чего столь необходимая роль госслужбы в повышении уровня благоразумия и основательности принимаемых решений, консультировании своих политических господ по наиболее актуальным и деликатным вопросам, анализе прецедентов, подготовке наиболее оптимальных вариантов и предостережении министров о наиболее вероятных последствиях их политических инициатив стала восприниматься не как попытка направить узкие политические интересы на благо страны, а, скорее, как врожденное стремление противодействовать всему прогрессивному и разумному. Конечно, всегда можно возразить, что прячась за завесой секретности, мы просто-напросто преследуем узкие ведомственные интересы государственной службы, тем самым нанося явный ущерб очевидным преимуществам политики „открытого правительства“. Парадоксально, но на деле это далеко не так.

Когда в 60-х мне впервые довелось присутствовать на заседании Кабинета в качестве одного из личных секретарей ПМ, членов Кабинета откровенно раздражало смертельно скучное рутинное обсуждение вопросов заранее подготовленной повестки, и они то и дело прерывали его всплесками забавных и, как правило, не имевших прямого отношения к делу замечаний, которые частенько вызывали противоречивые комментарии и даже ссоры. Теперь, когда я через двадцать с лишним лет вернулся сюда уже в качестве секретаря Кабинета, все его члены мирно сидят за столом, старательно делают записи для последующих мемуаров и выступают только для того, чтобы остальные записали его слова для своих собственных воспоминаний.

Для государственной службы это оказалось явлением на редкость положительным по одной простой причине: успешное продвижение в сторону „открытого правительства“ практически всегда ведет к заметному повышению уровня секретности. Ибо, как только какой-либо орган (парламент, местный совет, Кабинет министров) становится открытым для представителей общественности, те тут же начинают использовать его не для обсуждения по-настоящему важных государственных проблем, а для публичного изложения своих собственных воззрений. Реальные же дебаты происходят тогда в небольших и куда менее формальных группах.

В правительстве такие небольшие группы нередко включали в себя одного или более старших государственных служащих, благодаря которым во многих обсуждаемых предложениях уже на той стадии появлялись элементы здравомыслия и практической применимости. Таким образом, движение к более открытому правительству неизбежно повышало уровень закрытости и, соответственно, качество принятия решений в высших эшелонах власти.

И вот сейчас это снова ставится под угрозу на редкость глупым и фактически беспрецедентным желанием Хэкера показать протоколы заседания комитета Кабинета редактору некоей газеты с соответствующим риском, нет, скорее, уверенностью в их последующей публикации. И только благодаря нашему с Бернардом присутствию на том самом заседании возможный ущерб может быть сведен к минимуму. Именно для этого ему надо изложить указанные протоколы в том виде, в котором я настоятельно попросил Бернарда их изложить».

(Опасения Бернарда Вули в отношении беспрецедентной передачи написанных им протоколов прессе получили полное подтверждение – они были-таки опубликованы в той самой газете «Дейли пост». – Ред.)

«Понедельник 13 августа

ОПУБЛИКОВАННЫЙ ПРОТОКОЛ ЗАСЕДАНИЯ КОМИТЕТА КАБИНЕТА – ЭКСКЛЮЗИВНО

По мнению заместителя генерального прокурора, для запрета на публикацию главы 8 нет юридических оснований, и премьер-министр был вынужден с этим согласиться.

КРАТКАЯ ССЫЛКА ПОДТВЕРЖДАЕТ ЗАЯВЛЕНИЕ ХЭКЕРА

От нашего политического обозревателя

„Дейли пост“ впервые за последнее время и с разрешения ПМ публикует выдержку из протокола секретного заседания комитета Кабинета, из которого становится ясным…»

Вспоминает сэр Бернард Вули:

«В силу сложившихся обстоятельств мне пришлось лишиться своего покрова анонимности. Я впервые в жизни стал публичной фигурой. На мой взгляд, это самое худшее, что может случиться с государственным служащим. Не считая, конечно, неожиданного отпуска „для ухода за садиком“.

Это, само собой разумеется, предполагало, что мне надо было отвечать на неизбежные вопросы представителей прессы. Вопросы, на которые я, как госслужащий, не мог отвечать ни прямо, ни уклончиво.

В то злосчастное утро написанные мной протоколы появились в „Дейли пост“ как раз, когда я шел на работу, где меня и поймали вездесущие журналисты. Боюсь, мои ответы вряд ли можно считать образцовыми, что, несомненно, видно из ставших уже доступными архивов Даунинг-10».

«Б. Вули заявляет, что премьер-министр ставит себя выше закона.

Закон о государственных тайнах для Хэкера не писан!

От нашего ведущего политического обозревателя.

Сегодня главный личный секретарь премьер-министра Бернард Вули признал, что закон о гостайнах существует для кого угодно, кроме самого ПМ.

Его ответы проливают свет на некоторые весьма интересные аспекты неписаных правил британской политической жизни!»

(Суть всех газетных публикаций на эту тему была приблизительно одинаковой. Полный телетекст данной беседы нам удалось найти в записях шестичасовых новостей того дня, каковой мы с удовольствием приводим практически полностью ниже. – Ред.)

«Данная копия была сделана с магнитофонной записи, а не перепечатана с оригинала передачи, в силу чего „Би-Би-Си“ не может ручаться за ее абсолютную точность

Программа: „Вечерние новости“

Дата: 14 августа

Передача: Камера крупным планом на Бернарда Вули у входа в Номер 10 на Даунинг-стрит

Кейт Адам: Господин Вули, не смогли бы вы уделить нам минутку, чтобы поговорить о встрече Джима Хэкера с заместителем генерального прокурора, содержание которой было опубликовано в сегодняшнем номере „Дейли пост“?

Бернард Вули: Послушайте, я спешу на работу.

Адам: Всего несколько вопросов.

Вули: Простите, но я не уполномочен делать какие-либо комментарии.

Адам: Но вы согласны с тем, что все это выглядит довольно подозрительным?

Вули: Что именно?

Адам: Насколько известно, премьер-министр предложил протоколы к публикации еще в прошлый четверг. Почему же на это ушло так много времени?

Вули: Ну, очевидно, потому что они не были…

(ОН НЕОЖИДАННО ЗАМОЛКАЕТ, БЕСПОКОЙНО ОГЛЯДЫВАЕТСЯ ПО СТОРОНАМ)

Адам: Не были одобрены? Не были одобрены для публикации? Но разве премьер-министр фактически не одобрил их еще в прошлый четверг?

Вули: Да, но… Видите ли, существует ведь и закон о государственных тайнах, разве нет?

Адам: Именно это нам всем и хотелось бы понять, господин Вули. Как они могут быть одобрены для публикации, если на них распространяется закон о государственных тайнах?

Вули: Премьер-министр может одобрить все, что угодно.

Адам: То есть вы хотите сказать, что для премьер-министра закон о государственной тайне не писан?

Вули: М-м-м… нет.

Адам: Нет – нет или нет – да?

Вули: Да.

Адам: Значит, когда вопрос касается закона о государственных тайнах, наш премьер-министр ставит себя выше закона?

Вули: Теоретически нет.

Адам: А практически?

Вули: Без комментариев.

(Кейт Адам, в камеру)

Адам: Итак, главный личный секретарь Джима Хэкера, судя по всему, хотел нам сказать, что премьер-министр предпочитает устанавливать свои собственные правила. Обсуждать содержание пресловутых протоколов он решительно отказался, хотя не менее категорично опроверг слухи о том, что причиной столь длительной задержки с их публикацией было умение ПМ печатать только двумя пальцами».

(Одним из результатов последнего замечания Кейт Адам стала жалоба Номера 10 председателю Совета управляющих Би-би-си, в ответ на которую корпорация энергично опровергла саму возможность того, что данное замечание следует рассматривать как признак предубежденного отношения к правительству. – Ред.)

(Продолжение дневника Хэкера. – Ред.)

14 августа

Сегодня утром Бернард сообщил мне, что ему пришлось дать нечто вроде интервью представителям «Би-би-си». Мне это, само собой разумеется, не понравилось. Беседовать с прессой совсем не его дело!

Он, в порядке оправдания, объяснил, что не хотел этого делать, но его обманным путем буквально вынудили говорить.

Я, естественно, поинтересовался, что именно он им сказал.

– М-м-м… собственно, ничего.

Такой ответ не делал ему чести. Ведь если он на самом деле ничего не сказал, то зачем тогда признаваться в этом? К тому же его глаза явно виновато бегали по сторонам.

– Ну, и в чем проблема? – строго спросил я.

– Видите ли, – как бы сомневаясь, произнес он. – Они спрашивали меня о… вас.

Обо мне? Ничего удивительного.

– И что именно их интересовало?

– Вы и закон о государственных тайнах, господин премьер-министр. Они спросили меня, распространяются ли положения этого закона и на вас тоже. (Когда Хэкер делал эту запись в своем дневнике, он еще не видел ни последний выпуск теленовостей, ни утренние газеты. Эта беседа с Бернардом Вули происходила сразу же после описанного интервью. – Ред.)

– Конечно же, распространяются, – подтвердил я.

– Да, конечно же, распространяются, – с готовностью согласился Бернард.

Я ожидал продолжения, но вместо него последовало долгое молчание. Он просто затравлено смотрел на меня. Пришлось его подтолкнуть.

– Итак?

– Э-э-э… Дело в том, что… В общем, все это можно понять не так или не совсем так, как имелось в виду…

– Как это прикажете понимать? – не скрывая угрожающих ноток, спросил я.

– Видите ли, господин премьер-министр, вспоминая, что я сказал, и что вы сказали, и что я сказал, что вы сказали, и что они могут сказать, что я сказал, что вы сказали, или что они могли бы подумать, что я сказал, что подумал, что вы подумали, или они могли бы сказать, что я сказал, что я подумал, что вы сказали, что я подумал…

Его воображение явно иссякло, и он снова замолчал. Я мрачно попросил его продолжать.

Мой главный личный секретарь сделал глубокий вздох. Как будто собирался прыгнуть с моста в реку.

– Кажется, я сказал, что вы считаете себя выше закона.

Его признание меня буквально ошеломило.

– Вы так сказали?!

– Непроизвольно, господин премьер-министр, просто так случилось… Мне искренне жаль… Но они все спрашивали, спрашивали…

Невероятно! Неужели такое возможно?

– Послушайте, Бернард, с чего это вы вдруг решили, что если вам задают вопросы, вы обязаны на них отвечать? – не скрывая искреннего любопытства, спросил я.

Он умоляюще простонал, что не знает. Я тоже. В это было просто трудно поверить. Ему ведь никогда не приходило в голову отвечать на мои вопросы только потому, что я их задавал!

– Скажите, Бернард: почему вы, проведя большую часть своей сознательной жизни на государственной службе, где практически вся карьера зависит от умения уходить от ответов на вопросы, вдруг решили нарушить это святое правило именно сегодня? Причем решились отвечать кому – прессе? У вас что, ни с того, ни с сего поехала крыша?

Он жалобно, чуть ли не плача, попросил меня не кричать на него. Потом как можно убедительней заверил меня, что больше никогда, ни за что на свете, не ответит ни на один вопрос…

Сделав вид, что столь искренние заверения меня несколько успокоили, я попросил моего главного личного секретаря немедленно пригласить сюда секретаря Кабинета. И пока мы его ждали, я, чтобы не терять времени, изложил Бернарду восемь своих вариантов, как решать проблему с трудными вопросами:

1. Поставить под сомнение сам вопрос: «Но это же нелепо! Чем, интересно, вы можете оправдать использование таких слов, как ставить себя над законом?»

2. Поставить под сомнение самого спрашивающего: «А сколько лет провели в правительстве лично вы?»

3. Похвалить вопрос: «Вы задали очень хороший вопрос. Мне бы хотелось поблагодарить вас и ответить на него, задав свой».

4. Разгрузить вопрос. Большинство вопросов обычно заранее загружены. В них полно предположений, таких как, например: «Многие считают, что вы ставите себя превыше закона». На подобного рода вопросы имеется по меньшей мере два возможных ответа:

а) «Назовите хотя бы десятерых, кто так считает».

б) «В стране с 56 миллионным населением всегда можно найти несколько человек, которые готовы сказать что угодно, независимо от того, насколько это нелепо, наивно и не имеет ни малейшего отношения к данному вопросу».

5. Изобразить все, как некое театральное действие. Этот подход работает только в случаях телеинтервью в живом эфире. «Знаете, я пришел к выводу, что мне не следует соглашаться с вашим вариантом ответа, который вы предложили мне до программы. Настоящий ответ должен звучать…»

6. Использовать фактор времени. Большинство интервьюеров сильно ограничены временем, особенно когда работают в живом эфире. В таких случаях отвечайте им: «Это очень интересный вопрос, и мне бы хотелось ответить на него поподробней. Особенно существенными мне представляются следующие девять пунктов…» Интервьюер наверняка попросит вас ограничиться хотя бы двумя. Тогда вы резонно возразите: «Нет-нет, столь важный вопрос не терпит поверхностных ответов, и если на него нельзя ответить должным образом, то лучше не отвечать совсем».

7. Сослаться на секретность: «На этот вопрос можно ответить намного полнее, но тогда пришлось бы упоминать некоторые конфиденциальные аспекты. Не сомневаюсь, вам бы не хотелось ставить меня в подобное положение. Поэтому, боюсь, что смогу ответить на ваш вопрос только через неделю или две».

8. Прибегнуть к известной технике бессмысленного многословия: достаточно долго говорите обо всем и ни о чем, и тогда все забудут сам вопрос, в силу чего никто не сможет точно сказать, ответили вы на него или нет.

Бернард внимательно выслушал все мои наставления, как иметь дело с чересчур любопытными журналистами, которые любят совать свой длинный нос в чужие дела. Когда в кабинет наконец-то вошел секретарь Кабинета, я как раз резюмировал сказанное: если сказать нечего, то ничего и не надо говорить, хотя лучше иметь что сказать, и сказать это независимо от того, о чем они спросили. Если один и тот же вопрос снова повторяют, то надо просто сказать: «Это не тот вопрос» или «Мне кажется, более важный вопрос – это…». После чего начинаете говорить о том, что вам требуется. Легче легкого!

Поздоровавшись с Хамфри, я первым делом поинтересовался, как идут дела с расследованием утечки. Он в свойственной ему манере ответил весьма уклончиво.

– Будем надеяться, колеса скоро закрутятся, господин премьер-министр.

– Мы ждали этого еще неделю тому назад, – с упреком сказал я и требовательно добавил, что хочу, чтобы это было сделано с особой тщательностью. И немедленно!

– С особой тщательностью? – озадаченно спросил Хамфри.

– Да, и немедленно.

– Немедленно? – еще более озадаченно переспросил он.

– Да, немедленно, – подтвердил я.

Тут до него, похоже, дошло.

– Ах, вон оно как… То есть вы на самом деле хотите этого?

Я, нахмурившись, попросил его внимательно следить за моими губами.

– Да… я… на… са-мом… де-ле… хо-чу… что-бы… вы… сде-ла-ли… это… немедленно!

Вид у секретаря Кабинета оставался озадаченным, но возражать он не стал.

– Если вы это серьезно, господин премьер-министр, я, само собой разумеется, организую самое настоящее расследование… даже в высшей степени объективное, если вы на самом деле этого хотите. Более того, приглашу для этого самого трудолюбивого инспектора из Спецотдела.

Покончив с расследованием утечки, мы перешли к обсуждению вопроса о необходимости улучшения наших отношений с прессой, которые заметно пошатнулись после того, как мой главный личный секретарь взял на себя смелость заявить журналистам, что премьер-министр ставит себя выше закона. Особенно когда дело касается государственных тайн.

Хамфри был глубоко потрясен и не скрывал этого. Бернард виновато опустил голову.

– Да, вам есть чего стыдиться, Бернард, – упрекнул я его, чтобы дать сильнее почувствовать вину, а затем попросил Хамфри поточнее разъяснить мне наши конституционные права и обязанности в данной сфере. Он обещал передать мне письменную копию некоего документа сразу же после обеда.

(Сэр Хамфри сдержал свое слово и прислал Хэкеру требуемую пояснительную записку. Мы с удовольствием приводим ее ниже. – Ред.)

«14 августа

В определенном смысле Бернард, в общем, был прав. Вкратце ваш вопрос заключается в следующем: в чем разница между нарушением закона о государственных тайнах, с одной стороны, и неформальным, не имеющим прямого отношения к данному вопросу брифингом, проводимым старшим должностным лицом, с другой?

Первое нарушение является уголовным преступлением, в то время как второе – брифинг – крайне необходимо для того, чтобы колеса продолжали крутиться.

Имеется ли между ними достаточно реальное различие? Или это не более чем вопрос удобства и трактования? И можно ли считать нарушением данного закона неформальный брифинг, проводимый старшим должностным лицом по прямому поручению премьер-министра?

В данном случае можно доказательно спорить, что таковое действие не является нарушением, если оно было совершено по прямому поручению премьер-министра. Что, собственно, и составляет позицию Бернарда Вули.

В ваших интересах, господин премьер-министр, также аргументировать, что статус всенародно избранного премьер-министра дает вам полное право решать, какие именно сведения раскрывать или нет в интересах страны. На основании всего этого вы можете смело утверждать, что злополучная утечка, организованная неким должностным лицом после вашей встречи с заместителем генерального прокурора, на самом деле является нарушением указанного закона о государственных тайнах.

Это, в свою очередь, неизбежно порождает несколько интересных конституционных „загвоздок“.

1. Что если данное должностное лицо было официально уполномочено?

2. Что если данное должностное лицо было уполномочено неофициально?

3. Что если вы, господин премьер-министр, официально осудите какое-либо нарушение данного закона, но неофициально одобрите его? Что логически сделает данное нарушение неофициально официальным, но официально неофициальным. Искренне надеюсь, вам это поможет.

X.Э.».

(Продолжение дневников Хэкера. – Ред.)

15 августа

Мы снова собрались вместе. (Тавтология всегда была сильной литературной особенностью Хэкера, поэтому мы старались сохранять ее везде, где это представлялось возможным. – Ред.) Все уже видели интервью с Бернардом во вчерашних вечерних новостях. Он вошел в подъезд Номера 10 в темных очках и меховой шапке – совсем как новая «звезда», тщетно пытающаяся проскользнуть на работу неузнанной.

Появление на Даунинг-стрит незнакомца в массивных черных очках и натянутой на лоб бобровой шапке чуть ли не в самый жаркий день в году, естественно, не могло не привлечь особого внимания журналистов.

Я прежде всего поблагодарил Хамфри за его весьма полезный меморандум – по-моему, что-то вроде «невинной лжи», – после чего мы перешли к обсуждению не менее важного вопроса, а именно, как максимально минимизировать ущерб, понесенный нами в течение минувшей недели. Я предложил снова пригласить на ланч какого-нибудь редактора с Флит-стрит – на этот раз не столько деловой, сколько дружеский, однако, по мнению присоединившегося к нам Малькольма Уоррена, ни от кого из них никакого дружеского расположения в данной ситуации ожидать не приходится.

– Может, предложить кому-нибудь из них рыцарство? – спросил я его. – Скоро ведь предстоит новогодняя раздача подарков…

Он скептически пожал плечами.

– Раздача подарков, особенно в виде рыцарства, – это палка о двух концах, способная работать как на вас, так и против. Весь вопрос в том, сможете ли вы контролировать тех, кого одарили, после того, как сделали им такой королевский подарок!

– Лично мне всегда казалось, что любой редактор должен испытывать чувство искренней признательности за такое, – недоуменно произнес я.

Малькольм покачал головой.

– Видите ли, став обладателем такой почести, он может захотеть делать и говорить все, что пожелает. Терять-то ему уже нечего…

Понятно. О какой благодарности можно говорить после награды? Особенно в политике, где обычная человеческая благодарность – это не более чем нетерпеливое ожидание предстоящих благодеяний.

По мнению пресс-атташе, нам следует не подмазывать прессу, а отвлекать ее внимание.

– Например, подкинуть интересный сюжет.

– Какой, например? – спросил я.

– Такой как, скажем, объявление войны, – чуть ли не весело предложил он. – Что-нибудь в этом роде.

– Объявление войны? – Я не был уверен, что правильно его расслышал.

– Это всего лишь пример, как можно всерьез и надолго отвлечь их внимание, господин премьер-министр.

– Совсем маленькой войны, – добавил Бернард.

Сначала мне показалось, что они просто шутят, но тут в разговор вступил секретарь Кабинета.

– Простите, но, на мой взгляд, даже маленькая война – это уж слишком… А вот найти повод и выслать семьдесят шесть советских дипломатов – это совсем другое дело. В прошлом такое являлось обычной практикой, когда нам, по тем или иным причинам, было необходимо, чтобы пресса потеряла всякий интерес к любым другим делам.

Я, конечно же, был в шоке и не раздумывая отверг это чудовищное предложение, однако Мальколм упрямо продолжал настаивать на своем.

– Вы только представьте себе газетные заголовки, господин премьер-министр: «ПРАВИТЕЛЬСТВО РАЗГРОМИЛО КРАСНОЕ ШПИОНСКОЕ ГНЕЗДО!» Очень патриотично и воспринимается электоратом практически на ура.

Секретарь Кабинета согласно кивнул.

– Да, это должна быть история, которую никто не смог бы опровергнуть…

– И которой поверят, даже если все будут ее отрицать, – почти торжествующе подвел черту наш пресс-атташе.

– «ШОФЕРОМ СОВЕТСКОГО ПОСЛА БЫЛ ГЕНЕРАЛ-МАЙОР КГБ!», – мечтательно произнес секретарь Кабинета…

Но ведь все это нелепые бредни, которые следует выбросить из головы. Раз и навсегда! Я столько месяцев работал ради этой чертовой разрядки напряженности, и что, все коту под хвост?

Мой категорический запрет, похоже, их расстроил. Интересно, почему? Я повернулся к своему главному личному секретарю и, не скрывая иронии, спросил:

– А что скажете вы, Бернард? Вас ведь, кажется, не надо учить, как иметь дело с газетчиками.

Он заметно покраснел.

– Ну… может, какая-нибудь история, связанная с королевской семьей?

Не поняв, в каком смысле это следует понимать, я попросил его выразиться яснее.

– Например, какая?

– Ну, такая как, например, обручение… беременность… развод…

– И вы можете это устроить?

Такого сюжетного поворота он явно не ожидал.

– Э-э-э… видите ли, господин премьер-министр… нет-нет, мне…

Хамфри, видно, все это порядком надоело, потому что он, перебив Бернарда, решительно заявил:

– Я могу. Как насчет: «ГЛАВНЫЙ ЛИЧНЫЙ СЕКРЕТАРЬ ПМ В ОЧЕРЕДИ ЗА ПОСОБИЕМ ДЛЯ БЕЗРАБОТНЫХ»!

(Пять дней спустя расследование утечки наконец-то дало определенные результаты, и жертва была найдена. Ею оказался пресс-секретарь министерства энергетики, присутствовавший на той самой встрече с заместителем генерального прокурора. Найти его было не трудно, поскольку: (а) подозреваемых было очень мало и (б) он сразу же во всем признался. В тот же день главный личный секретарь ПМ и секретарь Кабинета получили копии выводов комиссии. Бернард, очевидно, сразу же связался с сэром Хамфри Эплби, чтобы получить должные инструкции, поскольку ему буквально на следующий день пришла от него записка следующего содержания. – Ред.)

«20 августа

Дорогой Бернард!

Да, с этими выводами я ознакомлен. Ситуация весьма непростая в силу отсутствия прецедента, когда бы расследование утечки приводило к обнаружению реального источника.

И хотя жертва всего лишь пресс-атташе одного из министерств, журналисты, безусловно, назовут его высшим должностным лицом хотя бы потому, что он работает в Уайтхолле.

Впрочем, думаю, мы сможем его спасти.

X.Э.».

(Ответ от Бернарда Вули)

«20 августа

Дорогой Хамфри!

Как его можно спасти? Это сделал именно он, нет сомнений.

Бернард».

(Ответ от сэра Хамфри)

«21 августа

Дорогой Бернард!

Сомнения будут!

X.Э.».

(Продолжение дневника Хэкера. – Ред.)

21 августа

Труднейшее обсуждение казалось бы очевидного вопроса. Но с помощью своих способных и верных помощников мне все-таки удалось найти выход из казалось бы безвыходного положения.

Вчера вечером ознакомился с выводами комиссии по расследованию той самой утечки. Наконец-то виновник найден! Им оказался пресс-атташе министерства энергетики. Доказательства не вызывали ни малейших сомнений. Впрочем, их никто и не собирался опровергать.

Когда мы все собрались на обычное утреннее заседание, я первым делом потребовал немедленно уволить виновного и предать его суду по обвинению в нарушении раздела 2 закона о государственных тайнах.

Однако секретарь Кабинета был куда более осторожен.

– Не думаю, что это следует делать, господин премьер-министр, – неожиданно возразил он.

Решив по-дружески «подшутить» над ним, я не без сарказма спросил:

– Думаете, не стоит? Уж не потому ли, что он государственный служащий?

Моя шутка его, похоже, совсем не развеселила.

– Конечно же, нет, господин премьер-министр, – совершенно серьезно ответил он. – Только потому, что это не в ваших интересах.

– Хотите сказать, не в моих интересах наказывать тех, кто подрывает основы нашего правления? – ледяным тоном заметил я и хотел продолжить, но меня, как всегда некстати, прервал Бернард.

– Простите, господин премьер-министр, но основы подорвать нельзя, поскольку они держат все здание, и если под них… – увидев мой гневный взгляд, он умолк так же неожиданно, как и начал.

Судя по всему, Хамфри не поленился заранее посоветоваться с заместителем генерального прокурора, ибо тут же довел до моего сведения, что, по мнению последнего, у обвинения нет никаких шансов, так как вопросы национальной безопасности в данном случае никоим образом не затрагиваются.

Я возразил, что меня совершенно не волнует, есть ли у обвинения шансы или нет. И, подумав, добавил:

– Пусть это станет наглядным примером для остальных.

Но секретарь Кабинета, как ни в чем ни бывало, продолжал. Можно подумать, мое мнение его не касается!

– Он также считает, что если мы решим предъявлять официальное обвинение, то сначала необходимо обратиться в специальный отдел для проведения аналогичного расследования более ранней утечки из главы пять.

Нет-нет, это уж слишком! Да и к чему? Утечка из пятой главы – это же совершенно другое дело! Она ведь абсолютно безвредна!

Хамфри придерживался иного мнения.

– Заместитель генерального прокурора настаивает на том, что безвредными следует считать либо обе утечки, либо ни одну из них, – заявил он и с невинным видом добавил: – Так как, господин премьер-министр, будем просить спецотдел провести расследование утечки из пятой главы?

А ведь ему прекрасно известно, кому именно была выгодна эта утечка! Ну не подвергать же себя угрозе быть обвиненным в нарушении раздела 2? Поэтому я, задумчиво почесав кончик носа, сказал:

– А знаете, Хамфри, по-моему, заместитель генерального прокурора в общем-то прав. Поэтому бог с ним, с этим судебным преследованием. Просто увольте этого пресс-атташе, и дело с концом.

Но секретарь Кабинета печально покачал головой.

– Это не так легко, господин премьер-министр. У нас имеются определенные свидетельства, что он действовал не по своей собственной инициативе.

– В каком это смысле?

– В таком, что он исполнял пожелания своего министра.

Я был в ужасе и потребовал исчерпывающих объяснений. Оказывается, эта утечка понадобилась совсем не для того, чтобы досадить лично мне. Просто министр энергетики пришел в восторг от того, что бывший премьер-министр назвал его самым способным членом его Кабинета, и открытым текстом намекнул своему пресс-атташе о своем желании видеть эту похвалу в прессе. Причем немедленно, поскольку если Номер 10 на всю главу наложит запрет, то об этих лестных словах никто никогда не узнает.

На мой вопрос, уверен ли он в этом, Хамфри утвердительно кивнул.

– Да, абсолютно уверен в том, что именно таким будет объяснение пресс-атташе, когда дело о его несправедливом увольнении будет рассматриваться судом по трудовым спорам. Не сомневаюсь, он будет настаивать на том, что добросовестно выполнял, как ему показалось, достаточно прозрачно выраженные пожелания своего министра.

Но ведь это какая-то нелепость! Мы нашли утечку, нашли виновника, но ни судить его, ни даже уволить, увы, не можем…

Впрочем, Хамфри с готовностью предложил альтернативное решение.

– Господин премьер-министр, если вам так уж надо кого-нибудь уволить, то единственным кандидатом для этого, боюсь, является министр энергетики. Он один отвечает за все в своем министерстве.

– Министра энергетики? – чуть не плача, простонал я. – Мы уже потеряли одного члена Кабинета. Не далее как в прошлом месяце. Нельзя же увольнять их так часто!

Секретарь Кабинета и не думал возражать.

– Да, конечно же, нельзя, – охотно согласился он. – Потерю одного министра еще можно объяснить неудачным стечением обстоятельств, но двоих подряд? Это уже может выглядеть, как халатность. Более того, поскольку сам министр энергетики эту утечку не организовывал и категорически отрицает, что просил кого-либо это делать, он вполне может подать на нас в суд за несправедливое увольнение. Со всеми вытекающими последствиями…

Как же теперь спасать свою шею? Особенно сейчас, когда пресса все настойчивее требует публичной огласки результатов расследования по этой чертовой утечке. Хамфри предложил выпустить соответствующее пресс-коммюнике, проект которого уже подготовил наш пресс-секретарь, но, боюсь, толку от этого будет мало. Обычные избитые и, как правило, ничего не значащие фразы типа: «нарушения коммуникационных связей… неадекватное восприятие… старались следовать презумпции доверия… будет решаться на основе внутренних процедур…».

– Жалкая попытка обеления, – с вздохом отметил я. – Причем далеко не самая удачная.

– Скорее, осерения, – поправил меня Бернард.

Секретарь Кабинета с нами не согласился.

– Нет, это ни обеление, ни осерение. Это равное распределение вины.

Только этого мне еще не хватало! Чтобы все выглядело так, будто я на самом деле пытался запретить восьмую главу? (На самом деле, именно так оно и было. – Ред.) Ни за что на свете!

Хамфри задумчиво почесал подбородок. Затем осторожно, как бы нерешительно предложил:

– А может… может, имеет смысл «запустить» нашу историю, но… но окутать ее туманом?

Я сразу же понял, что он имеет в виду.

– Вы имеете в виду…

Он кивнул.

Кабинет погрузился в глубокое молчание. Значимое молчание. Всем было ясно – иного выхода просто нет. Затем, как и ожидалось, Хамфри перешел к деталям.

– Я давно собирался сказать вам, господин премьер-министр… К нам поступила весьма тревожная информация из МИДа. О фактах шпионажа со стороны советского посольства и торговой делегации.

– Не может быть! – с неподдельным ужасом воскликнул я.

– И тем не менее, боюсь, дело обстоит именно так. Имеются конкретные свидетельства против целого ряда дипломатических работников.

– Сколько? – нетерпеливо спросил я.

– Семьдесят шесть, господин премьер-министр.

Лично меня это почему-то не удивило.

– Знаете, Хамфри, по-моему, настало время для более твердых действий. Ведь речь идет о безопасности королевства.

– Совершенно верно.

Итак, решено.

– Выдворите их! – приказал я. – И не старайтесь делать из этого секрета. Сегодня же информируйте об этом прессу. Одновременно с нашим официальным сообщением о результатах расследования утечки…

– Да, господин премьер-министр, – послушно ответил секретарь Кабинета. И, чуть подумав, совершенно иным тоном добавил: – Хорошая мысль.

Мы работаем как самая настоящая команда, теперь это очевидно!

12 Дипломатический инцидент

3 сентября

Сегодняшний день, годовщина начала Второй мировой войны[49], стал датой, когда произошло несколько необычайных, но вполне уместных событий, и случилось немало настоящих неожиданностей, вместе с тем оказался днем, который однажды станет почитаться великим днем, днем, когда над всей Британией начало всходить солнце новой эры!

(Время от времени Хэкером овладевали приступы необъяснимого пристрастия к, так сказать, витиеватой прозе. Как правило, бессмысленной. В лучшем случае – несущественной. Но неизбежно отражающей поистине черчиллианское стремление занять значимое и существенное место в исторических трудах, в коем ему последовавшие поколения, увы, отказали. – Ред.)

Главной темой нашего обычного утреннего заседания с Хамфри и Бернардом, кстати, первого после моего краткого летнего отпуска, была неоправданно долгая задержка с тоннелем под Ла-Маншем[50]. Меня, само собой разумеется, прежде всего волновала проблема торжественной церемонии, посвященной официальному началу работ, но по каким-то, пока еще не совсем ясным для меня, причинам МИД в очередной раз использует тактику оттяжек и проволочек.

Хотя секретарь Кабинета не видел особых оснований для спешки. Равно как и мой главный личный секретарь (они говорят, что еще не подписаны отдельные разделы соответствующего соглашения).

Типичная мидовская летаргия. Я недовольно нахмурился.

– Сколько же можно тянуть? Давно пора начать!

Сама церемония обещает быть поистине грандиозной – открытие новых больших ворот и закладка первого камня в основание, которую совершит достопочтенный Джеймс Хэкер, премьер-министр Великобритании… Затем я произнесу речь об историческом звене, соединяющем две великие суверенные державы. Пресса будет просто захлебываться от восторга. И тот факт, что наш МИД еще не все согласовал с французами, не является достаточной причиной для того, чтобы откладывать столь важный проект в тот самый момент, когда мой рейтинг в публичных опросах далеко не на подъеме!

Поэтому я сообщил секретарю Кабинета свое решение: мне необходимо как можно быстрее провести встречу на высшем уровне с французским президентом и разобраться во всем самому.

Хамфри, казалось, был потрясен.

– Мне даже в голову не могло прийти, что вы рассматриваете такой радикальный подход, – сказал он, не побоявшись даже прибегнуть к одному из самых уничижительных эпитетов своего лексикона.

– Что ж, зато теперь может…

Ему тут же захотелось подорвать мою уверенность в собственных силах.

– Господин премьер-министр, вы на самом деле уверены, что сможете сами, без требуемой профессиональной помощи, заключить это соглашение с французами?

А почему бы и нет? Что тут такого сложного?

– Да, уверен… Кстати, у нас остается много нерешенных вопросов. Я имею в виду, принципиальных вопросов.

– Да, хватает, – пожав плечами, ответил он. – И немалая часть из них непосредственно связана с проблемами суверенитета. Например: где, по-вашему, должна пролегать граница?

Граница? Как где? Там где положено, конечно. Между Британией и Францией. (Эта запись в дневнике Хэкера вполне наглядно демонстрирует некоторые его способности. Равно как и напоминает известную максиму: если бы Господу было угодно, чтобы политики могли думать, он дал бы им мозги. – Ред.) Тем не менее, суть проблемы мне была не совсем ясна.

– А что с ней не так? Где бы она сейчас ни пролегала…

– Вы имеете в виду ту самую «трехмильную зону»? – поинтересовался Хамфри. – То есть кому будет принадлежать середина туннеля?

Я действительно имел в виду ту самую «трехмильную зону», но никак не середину туннеля. Мне это и в голову не приходило!

(Естественно. Тогда в голову Хэкера приходили только возможные отзывы прессы о его персональном участии в торжественной церемонии открытия. – Ред.)

– Видите ли, господин премьер-министр, – терпеливо объяснил мне секретарь Кабинета. – В соответствии с британским подходом, каждой из сторон должна принадлежать половина, но если следовать вашей логике, то тогда, как утверждает наш МИД, большая часть туннеля отходит под административную юрисдикцию… очевидно, ООН? Или, может, ЕЭС?

Да, слава богу, хоть в этом МИД оказался прав – разделить туннель посредине было бы полностью справедливым.

– Но, господин премьер-министр, французы отнюдь не считают это таким уж справедливым. По их мнению, англо-французская граница должна быть установлена у Дувра, – снова объяснил мне Хамфри. А затем с непонятной улыбочкой добавил: – Вы, полагаю, не возражали бы против того, чтобы уступить французам пятьдесят процентов?

Руководствуясь интересами справедливости, я сказал Хамфри, что против пятидесяти процентов у меня не может быть возражений.

Секретарь Кабинета с довольным видом потер ладони.

– Да, но потребовав для начала сто процентов, французы, как всегда, будут яростно торговаться и в конечном итоге согласятся не менее, чем на семьдесят пять процентов.

Коварный подход. К тому же объясняющий и непонятную улыбочку, и на редкость довольный вид секретаря Кабинета. Глупец, он думает, что ему удалось меня подловить. Да ведь никто не застрахован от ошибок! (Ненамеренно честное признание. – Ред.)

– Конечно же, – с трудом сдерживаясь, ответил я ему, – туннель надо разделить посередине. Тем самым половина туннеля остается под нашей юрисдикцией, а половина отходит французам. Это же абсолютно логично, разве нет?

– А под чьей юрисдикцией будут поезда?

Честно говоря, я об этом не думал. А Хамфри, который явно заранее подготовился к этому, буквально забросал меня на редкость раздражающими, незначительными, иногда просто мелочными придирками.

– Господин премьер-министр, если какое-либо преступление совершается во французском поезде, который находится уже в британском секторе, то, как по-вашему, в чьей юрисдикции это деяние будет находиться – в британской или во французской?

– В британской, конечно, – не раздумывая, ответил я. Он молча смотрел на меня. С самодовольной ухмылочкой, искривившей его тонкие губы. – Нет-нет, во французской, конечно, – вовремя поправился я. – Нет, по-моему, все-таки в британской…

А Хамфри по-прежнему тянул резину, продолжая и продолжая задавать свои провокационные вопросы.

– Скажите, если внутри французского сектора из британского поезда выбрасывается какое-либо тело, то под чьей юрисдикцией это следует рассматривать?

– Французской? – попробовал я угадать. Никакого ответа. Тогда я попытался зайти с другой стороны. – Нет, британской… нет-нет… м-м-м…

– Ну, а если британский грузовик загружается на французский поезд в британском секторе, – безжалостно продолжал он, – то чьей считать юрисдикцию в таком случае?

К этому времени я уже окончательно запутался. (Как и раньше. – Ред.). Равно как и Бернард. Потому что, не скрывая интереса, он спросил:

– А нельзя ли разделить уголовную юрисдикцию на две ветви? Скажем, внутреннюю и внешнюю…

Хамфри его просто проигнорировал.

– Как вы думаете, господин премьер-министр, стоит ли нам установить посредине туннеля пограничный пост или нет?

– Да, стоит, – автоматически ответил я. Он, не мигая, смотрел на меня, и мной снова овладела неуверенность. – Нет, наверное, не стоит…

– А может, имеет смысл установить таможенные и иммиграционные посты на одном из концов туннеля?

Постепенно до меня начало доходить, насколько сложным и запутанным все это оказывалось на самом деле.

– Нет, – нерешительно ответил я, но затем, подумав, все-таки сказал: – Да.

– Или лучше на обоих?

Поскольку возможности и варианты решения казались бесконечными, я счел за лучшее согласиться.

– Да.

Сэр Хамфри открыто намекнул на мою нерешительность. Так оно и есть.

– Но ведь все эти вопросы, как я уже отмечал, должны решаться юристами в ходе соответствующих переговоров.

– Совершенно верно, господин премьер-министр, – подтвердил он. – Но мне показалось, вы сказали, что хотели бы решать все эти вопросы сами. Или я что-то не так понял?

– Да, не так, – раздраженно сказал я. – У меня нет ни малейшего желания копаться в безнадежно запутанных юридических хитросплетениях международного права. Мое дело – это базовые политические вопросы.

– Вот как, – произнес секретарь Кабинета, изобразив на лице нарочитое удивление. – Значит, суверенитет уже не является вопросом политическим? Надо же, как интересно.

Неужели ему нравится так зло шутить? Он ведь прекрасно знает, что я имел в виду!

(Иначе чем чересчур оптимистичным назвать это утверждение Хэкера было просто нельзя. Сэр Хамфри вряд ли даже догадывался, что премьер-министр имел в виду. Даже мы, после столь долгих лет внимательнейшего изучения его более чем откровенных дневников, до сих пор точно не знаем, что он тогда имел в виду. – Ред.)

Более того, он и не думал заканчивать свой неуместно дерзкий перекрестный допрос.

– Полагаю, господин премьер-министр, вы согласны с тем, что данный туннель должен строиться с использованием самых современных технологий?

– Естественно!

– Прекрасно. Значит, тем самым вы фактически согласились с тем, что девяносто процентов всех контрактов будут отданы французским компаниям. Кстати, вы хотите, чтобы надписи делались сначала на французском, и только потом на английском?

– Нет! – твердо заявил я.

– А французы хотят.

– Нет, мы не согласны.

– Тогда мы не сможем провести торжественную церемонию до тех пор, пока не согласимся.

Чуть подумав, я предложил компромисс:

– А почему бы нам не делать надписи на английском первыми на нашем конце, а на французском – на их?

– А как насчет поездов?

Меня все это начинало просто бесить.

– Ради бога, Хамфри, ну какое это может иметь значение?

Он равнодушно пожал плечами.

– Для французов может… Далее. Как быть с меню? На английском или на французском?

– А что, разве их нельзя просто менять местами посередине?

Секретарь Кабинета печально покачал головой.

– Увы, французы будут непоколебимы. Именно поэтому название британского авиалайнера «конкорд» пишется на французский манер – с буквой «е» на конце[51]. Конечно, если вы захотите уступить французам по всем этим пунктам, соглашение с ними могло бы быть подписано немедленно… Или, – он пожал плечами, – вы можете позволить МИДу сделать все, на что они способны.

Все, на что они способны? Похоже, секретарь Кабинета и сам не очень-то верил в их способность достойно представить нашу сторону в этом соглашении.

Хамфри тут же полностью подтвердил мои опасения.

– Боюсь, они тоже мало что смогут сделать, но все-таки у них, надеюсь, это выйдет лучше, чем вышло бы у вас, господин премьер-министр.

В общем-то он прав. И тем не менее, в этом не было никакого здравого смысла.

– Послушайте, Хамфри, – спросил я, – неужели в отношениях с французами нам никогда не удается настоять на своем?

– Нет, удается. Иногда.

– И когда такое было в последний раз?

– В 1815 году. В битве при Ватерлоо, господин премьер-министр.

Пока я, напрягая свою энциклопедическую память и исторические познания, пытался вспомнить, так ли это на самом деле, сэр Хамфри придумал для меня очередной каверзный вопрос.

– А что если террористы «угонят» поезд? И будут угрожать, что взорвут его вместе с туннелем…

Чудовищное предположение! Впрочем, почему предположение?

– Господи, – воскликнул я, – так не лучше ли передать французам юрисдикцию над всем этим проектом. Целиком и полностью! Тогда им самим придется ломать голову.

Сэр Хамфри довольно усмехнулся и покровительственно произнес:

– Вот видите, господин премьер-министр? Если бы переговоры вели вы сами, то уступили бы французам по всем пунктам. Без исключения! К тому же, французы, я в этом практически не сомневаюсь, тайно готовят какой-нибудь коварный план, о котором пока нам ничего не известно. Полагаю, вы догадывались об этом, господин премьер-министр?

И хотя его неприкрытый сарказм был недопустим, мне пришлось признать, что эти переговоры с французами не для меня. С любой другой нацией – да. С ними – никогда! И кроме того… (Господи, почему же мне не пришло это в голову раньше?). Кроме того, мое неучастие будет мне более выгодным.

– Хамфри, если эти переговоры связаны с унизительными уступками, мне бы хотелось, чтобы их вел наш министр иностранных дел.

– А вот это мудро, очень мудро, господин премьер-министр, – одобрительно пробормотал секретарь Кабинета, и, не теряя времени, перешел к другому неприятному делу, которое вызывало у меня сильнейшее раздражение все последнее время. – Не могли бы мы теперь обсудить уже всем порядком надоевший вопрос о мемуарах вашего предшественника?

Мало нам было проблем с его восьмой главой, так он уже приступил к написанию последней – той самой, в которой описывается его отставка и мое возвышение на премьерство. Для чего ему необходим доступ к определенным правительственным документам…

Я спросил, не могли бы мы найти хоть какой-нибудь способ остановить эти чертовы мемуары, пока они окончательно не испортили мою репутацию. Хамфри печально покачал головой.

– Мемуары, увы, это профессиональная опасность. – И он глубоко и шумно вздохнул. Будто вспоминал былое.

С чего бы это ему вздыхать? Ведь четвертовать собирались не его, а меня! Причем самым удручающим было не то, что мой предшественник писал про меня, а сам факт предательства. Ведь до того, как мы прочли первые восемь глав этой книги, я искренне считал его своим другом!

Например, в черновике, который нам доставили сегодня утром, он называл меня… двуличным!

– Это совсем не так, – заявил мой главный личный секретарь, когда я показал ему текст.

Мне, признаться, было приятно услышать его слова.

– И непростительно опрометчиво, – продолжил Бернард. Я с удивлением посмотрел на него. – Опрометчиво?

– И совсем не так, – с подчеркнутым выражением повторил он.

– Как ему не стыдно писать обо мне такую ложь? – риторически спросил я.

– Какую ложь? – спросил Бернард, но потом добавил: – Ах да, понятно…

Иногда мой главный личный секретарь на редкость несообразителен. С чего это он мог подумать, что я собираюсь сменить тему? Оказалось, подумал.

Интересный вопрос: почему бывший премьер-министр счел нужным написать всю эту грязную стряпню? Просто потому, что рассчитывает тем самым увеличить тираж своей книги? Думаю, нет. Некоторые люди лгут не столько потому, что этого требуют их интересы, сколько потому, что это заложено в их натуре.

– Мой предшественник – это подлый, вероломный, мстительный мерзавец, – заявил я Бернарду. – И если ему мало уже имеющихся почестей, королевских комиссий и прочих «теплых местечек», и он рассчитывает на какие-нибудь еще, то, боюсь, его ждет горькое разочарование! Ни миллиграмма официального признания! Во всяком случае, пока я здесь и…

Но тут мою совершенно справедливую вспышку гнева перебил звонок телефона. Бернард снял трубку.

– Да? Послушайте, это важно, потому что… Что? Не может быть! Боже мой! Умер по прибытии? Так, понятно.

Он медленно и необычно торжественно опустил телефонную трубку.

– Плохие новости, Бернард? – поинтересовался я.

– И да и нет, – осторожно ответил он и после многозначительной паузы торжественно объявил: – Только что от сердечного приступа скоропостижно скончался ваш предшественник, бывший премьер-министр Великобритании и Северной Ирландии.

– Какая трагедия! – немедленно отреагировал я. Кому, как не мне, знать, что и как произносить в подобных случаях.

– Да, трагедия, – в унисон поддержали меня Хамфри и Бернард.

– Великий человек, – сказал я. Для протокола.

– Великий человек, – повторили они хором.

– Нам его будет очень не хватать, – грустно покачав головой, сказал я. (В конце-концов, кому-то ведь его на самом деле будет не хватать.)

На противоположной стороне стола тоже грустно покачали головами.

– Нам его будет очень не хватать…

– Равно как и его мемуаров, – добавил я.

– Которые теперь вряд ли когда-нибудь увидят свет, – с видимым сожалением констатировал Бернард.

– Увы! – вздохнул Хамфри.

– Увы! – Я развел руками.

Видимо, поняв, что этого достаточно, мой главный личный секретарь сменил тему.

– Господин премьер-министр, в свое время… ну, еще тогда, до… кончины, он выражал надежду, что его похоронят с достойными почестями. Однако, учитывая ваше желание не оказывать ему больше никаких почестей…

Бернард снова ошибся. Похороны были той самой почестью, которую мне было вдвойне приятно оказать. Я сказал ему, что он совершенно не так меня понял.

– Не сомневаюсь, на похоронах пожелает присутствовать немало людей, Бернард. Причем каких людей!

– Чтобы отдать ему дань уважения, господин премьер-министр?

– Естественно.

Это, безусловно, была одна причина. Вторая же… чтобы собственными глазами убедиться в его кончине.

(Такого рода похороны нередко становятся самой лучшей формой встреч на высшем уровне. Специально собравшись вместе по вполне определенной причине, государственные деятели, политики и дипломаты имеют прекрасную возможность для неформального общения друг с другом во время приемов, в церквях, на кладбищах, в ходе которого они могут добиваться несравненно более значимых результатов, чем на многих официальных «семерках», «восьмерках», «десятках»… Вот почему Хэкер, не раздумывая, согласился на пышные государственные похороны своего не очень оплакиваемого предшественника. – Ред.)

4 сентября

Список согласившихся принять участие в траурной церемонии впечатляет. Среди них семь премьер-министров стран Британского Содружества, вице-президент США, российский министр иностранных дел и шесть премьер-министров западноевропейских стран – просто замечательно. И я хозяин! Среди великих мира сего! В центре мировой сцены! Неся свою печаль со стойкостью и подобающим достоинством. Такая благородная скорбь утраты отлично воспринимается избирателями. Особенно когда разделяешь ее вместе с другими мировыми лидерами. Удивительная это штука – смерть. Неизбежная и, главное, бесспорная…

Впрочем, в этом списке был один любопытный пробел – французский премьер-министр. Я спросил об этом Бернарда и Хамфри, когда мы все собрались обсудить важные детали предстоящей траурной процедуры.

– Наверное, именно для этого французский посол и хочет завтра встретиться с вами, – объяснил Хамфри.

Я согласился, хотя в тот момент, признаюсь, меня куда больше интересовало конкретное расположение телекамер на месте событий.

– Проследите, чтобы камеры равномерно расставили следующим образом: у выхода из Номера 10, вдоль всего маршрута движения, у Вестминстерского аббатства, внутри него и еще одну так, чтобы она была направлена прямо на церковную скамью, на которой должен сидеть я.

Хамфри с сомнением покачал головой.

– Да, но для этого придется поставить камеру прямо на кафедру.

– И что?

– Для архиепископа останется слишком мало места.

– И откуда он тогда будет читать свою проповедь?

– Думаю, с кафедры.

Похоже, проблема несколько сложнее, чем мне казалось.

– Ну и где тогда будет стоять моя камера?

Секретарь Кабинета ненадолго задумался.

– Ну, скажем, на алтаре. Но он тоже может понадобиться архиепископу…

Значит, на этот раз ему придется обойтись без него. (Очевидно, архиепископу просто не собирались говорить, что это будет не религиозная церемония, а трансляция партийно-политического митинга. – Ред.)

5 сентября

Сегодня встречался с французским послом. Все оказалось хуже, чем я предполагал.

Но сначала ко мне зашел Бернард.

– Французский посол уже в пути, господин премьер-министр. И мне известно, какую новость он вам намерен сообщить: французский премьер-министр не приедет, вместо него будет президент.

– Президент? – радостно переспросил я. – Но ведь это же прекрасно!

– Увы, господин премьер-министр, это ужасно!

Секретарь Кабинета, похоже, тоже уже был в курсе, поэтому поспешил к нам присоединиться. Причем выглядел он необычно обеспокоенным.

Интересно, почему? Лично я не видел никакой проблемы. Во всяком случае, пока. Наверное, потому что у меня было не так много практического опыта общения с французами. Заметив это, мой главный личный секретарь попытался мне объяснить.

– Три года тому назад, когда королева была с официальным визитом во Франции, она подарила президенту щенка Лабрадора. И вот теперь он везет с собой одного из щенков того щенка, чтобы сделать ей ответный подарок.

Хамфри откинулся на спинку стула.

– Это ужасно! Значит, это правда?

– Боюсь, что да, сэр Хамфри, – замогильным тоном подтвердил Бернард.

– Так я и знал, – с обреченным вздохом произнес секретарь Кабинета. – Знал, что французы наверняка приготовят какую-нибудь каверзу.

Мне по-прежнему было совершенно непонятно, почему они оба так обеспокоены.

– Что тут особенного? По-моему, всего лишь милый дружеский жест, только и всего.

– Милый-то милый, – Хамфри кисло улыбнулся. – Но вряд ли дружеский.

– Почему?

– Потому что Ее Величеству придется от него отказаться. А это неизбежно повлечет за собой… последствия!

Вся проблема заключалась в карантине. Ведь собаку нельзя просто вот так взять и ввезти! Значит, этому королевскому «лабрадорчику» придется провести как минимум шесть месяцев в карантине.

В принципе, никакой трагедии в этом я не видел.

– Уверен, французы это поймут.

– Конечно же, поймут, господин премьер-министр. В частном порядке. Но понять это официально они откажутся. Именно поэтому французы и заготовили такой подарок.

Он прав. В этом-то вся проблема и заключается. Французы намеренно создают некий дипломатический инцидент, чтобы в конечном итоге сделать все по-своему в вопросе суверенитета над туннелем. Я поделился своим открытием с Хамфри и Бернардом и, убедившись, что они оба по достоинству оценили мою проницательность, немедленно послал за Питером Гасконом, моим новым личным секретарем по иностранным делам.

– Что будем делать? – спросил я его.

– Не знаю, господин премьер-министр, – печально протянул он. Видимо, уже слышал последние новости, которые, похоже, повергли его в состояние самой настоящей депрессии.

Такого ответа я от него никак не ждал. Госслужба всегда что-нибудь придумывает, всегда говорит, что следовало бы сделать.

– Но вы ведь мой личный секретарь по иностранным делам, – напомнил я ему. – И мы вправе ожидать от вас позитивных предложений.

– Простите, господин премьер-министр, но за карантин отвечаем не мы, а МВД.

По-моему, он просто пытается переложить на других ответственность. Или щенка… Пришлось послать за Грэхемом Френчем, моим личным секретарем по внутренним делам. Пока мы ждали его, я попросил Питера подумать: нельзя ли сделать так, чтобы французы сами нашли повод не делать этот подарок.

– Нет, господин премьер-министр, мы уже перепробовали все возможное, – с искренним отчаянием ответил он. – Чего только не предлагали: портрет щенка в полный рост, бронзовый бюст, фарфоровую статуэтку… Безуспешно!

– А вы не пробовали предложить им его набить? – спросил я.

В разговор неожиданно вмешался секретарь Кабинета.

– Нет ничего желаннее для нас, чем набить… Ах, вы имеете в виду таксидермию? Практически исключено.

В кабинет торопливо, даже не постучавшись, вошел Грэхем.

– Послушайте, – без лишних предисловий обратился я к нему. – Не могли бы вы попросить своих приятелей в МВД найти хоть какой-нибудь способ обойти правила карантина?

Его ответ меня, признаюсь, озадачил.

– Боюсь, это не подлежит обсуждению, господин премьер-министр.

Так открыто противоречить премьер-министру? Я попросил его объясниться.

– Простите, господин премьер-министр, но, во-первых, – он нервно сглотнул, – мы строжайшим образом следим за неукоснительным выполнением всех положений как британскими гражданами, так и иностранными подданными. Без каких-либо исключений! А во-вторых… во-вторых, закон о карантинной службе подписан Ее Величеством. Она не может быть единственной, кому позволено нарушать ее собственные законы! Это было бы неверно с этической точки зрения, недопустимо по причинам медицинского характера и… не подлежит обсуждению.

В это время зазвонил интерком – прибыл французский посол. События развивались слишком стремительно, и замедлить их движение было уже невозможно хотя бы потому, что похороны состоятся не далее как через три дня.

Поэтому пока посол, ожидая приглашения войти, ненадолго задержался в приемной, я еще раз напомнил всем собравшимся, что нам просто необходимо найти выход из положения. А затем велел Питеру немедленно вернуться в МИД и попросить кого положено срочно переговорить с МВД. То же самое предстояло сделать и Грэхему в МВД. Оба должны были держать постоянную связь с Бернардом, а тот, в свою очередь – с Дворцом. В задачу секретаря Кабинета входило проконсультироваться с нашими юристами на предмет нахождения легальных лазеек (услышав это предложение, они все дружно замотали головами), а также отвечать за координацию всего этого дела.

– Какого этого дела? – озадаченно поинтересовался Хамфри.

– Любого дела, которое мы придумаем, чтобы свести на нет французские козни, – объяснил я.

– Ах, этого дела… Конечно же, господин премьер-министр. Я немедленно распоряжусь устроить в моем офисе штаб по решению этой задачи.

Неужели ни у кого, кроме меня, не возникает ничего конкретного? Я спросил у Хамфри, есть ли у него какие-либо предложения? Он, не раздумывая, предложил не заставлять господина посла ждать слишком долго. Что ж, не совсем по теме, но верно. Я распорядился пригласить его и заодно попросил секретаря Кабинета остаться. Так сказать, для поддержки…

– Мне понадобятся какие-нибудь материалы? – поинтересовался он, недовольно поморщившись при мысли о предстоящей конфронтации.

– Только губка и полотенце, – мрачно ответил я и хотел добавить кое-что еще, но тут дверь открылась и в кабинет вошел французский посол. Небольшого роста, худощавый, чертовски обаятельный…

– Господин премьер-министр! Как же мило с вашей стороны уделить мне ваше драгоценное время, – на практически безупречном английском обратился он ко мне.

Я не менее любезно ответил, что мне тоже очень приятно видеть столь высокого гостя.

Впрочем, он тут же перешел к делу.

– Насколько мне известно, вам хотелось бы как можно скорее подписать соглашение по ламаншскому туннелю, это так, господин премьер-министр?

– Да. Как можно скорее, – начал было я, но, уловив краем глаза, как Хамфри медленно, почти неуловимо покачивает головой, явно призывая меня к осторожности, тут же дал задний ход. – Хотя, с другой стороны, особых причин для спешки пока не имеется. – Уверен, посол ничего не заметил.

Более того, он буквально горел желанием оказать посильную помощь.

– Да, особых нет. Но все равно, было бы совсем неплохо, если бы нам удалось достигнуть некоторых согласованных решений, как вы считаете?

– Неплохо? – Я бросил взгляд на Хамфри. Он пожат плечами. – Да, неплохо, – согласился я. – Никаких вопросов.

– Кроме того, – продолжал посол, – по мнению моего правительства, чтобы полнее использовать преимущества предстоящих похорон… кстати, примите мои искренние соболезнования, трагическая потеря…

– Да-да, трагическая! – скорбно повторил я.

– …преимущества предстоящих похорон, где вы с нашим президентом могли бы обменяться парой слов…

– Само собой разумеется, – нетерпеливо перебил я его. – Но надо принять во внимание тот факт, что мне, как хозяину приема придется уделять внимание большому количеству высокопоставленных гостей, и я не уверен…

Посол изобразил обиженный вид.

– Вы что, не желаете говорить с нашим президентом?

– Естественно, желаю! – Я обнадеживающе улыбнулся. – Конечно же, желаю, хотя, сами понимаете… – Полностью осознавая опасность оказаться вольно или невольно вовлеченным в прямые переговоры с французами, особенно после той беседы с Хамфри пару дней назад, я постарался дать понять, что переговоры, как таковые, не являются для меня приоритетными.

Такого рода высокомерие ему было вполне понятно, но и уступать он, похоже, не собирался.

– Господин премьер-министр, вам не кажется, что маленькие ссоры между друзьями лучше всего улаживать простым человеческим разговором, так сказать, лицом к лицу?

– Между друзьями – да, – не задумываясь, ответил я. Хамфри слегка побледнел.

Посол был по-прежнему невозмутим.

– Думаю, наш президент может почувствовать обиду. Не лично за себя, конечно, а за Францию. За намеренное пренебрежение к ней.

Я, как мог, заверил его превосходное превосходительство, что у нас нет ни малейшего намерения пренебрегать Францией и что лично я рассматриваю французов, как настоящих друзей.

Его, видимо, это полностью удовлетворило, и я надеялся, что он тут же раскланяется и уйдет. Но не тут-то было. Оказывается, у него имелась своя «повестка дня», поэтому нам пришлось перейти к пункту два.

Его очень беспокоил вопрос обеспечения безопасности французского посольства в ходе визита президента. Интересно, почему? Я бросил быстрый взгляд в сторону секретаря Кабинета – есть ли причины для столь неожиданного беспокойства? Похоже, нет, никаких. По выражению лица Хамфри было ясно, что это не более, чем очередная уловка коварных французов. Мы дружно заверили господина посла, что у нашего МВД все, абсолютно все под контролем.

Послу нашего заверения оказалось мало.

– Мое правительство настаивает на том, чтобы к охране нашего посольства были допущены и французские полицейские, – официальным тоном заявил он.

Хамфри почему-то сощурил глаза и усердно заиграл мышцами лица. Очевидно, посылал мне какие-то сигналы. Весь его вид, казалось, красноречиво говорил мне: «Не соглашайтесь, ни в коем случае не соглашайтесь!». Поэтому я довел до сведения французского посла, что удовлетворить данное требование невозможно.

Он изобразил нечто вроде искреннего негодования.

– Но, надеюсь, не абсолютно же невозможно?!

Я решил не обороняться, а перейти в наступление.

– Не хотите ли вы этим сказать, что не доверяете британской полиции?

– Мое правительство не допускает каких-либо высказываний в адрес британской полиции, – осторожно ответил он. – Но господину президенту было бы спокойнее, если бы он знал, что его охраняют французские полицейские.

Заметив, что секретарю Кабинета буквально не терпится задать ему хорошую трепку, я спустил его с поводка, а сам с облегчением откинулся на спинку стула.

– Проблема, ваше превосходительство, заключается в том, что в Лондоне насчитывается семьдесят три иностранных посольства, – вкрадчиво начал Хамфри, каким-то неуловимым образом заставляя слово «превосходительство» звучать, как оскорбление. Или почти как оскорбление. – И все они, несомненно, захотели бы иметь своих собственных полицейских, большинство из которых будут вооружены пистолетами и автоматами. Правительство Ее Величества совсем не уверено, что это сделает Лондон более безопасным местом.

Иронию посол, конечно, заметил, однако отказ принял со свойственной французам дипломатической грацией.

– Правительство моей страны будет весьма разочаровано, – ледяным тоном произнес он, но тут же, любезно улыбнувшись, продолжил уже совсем другим тоном: – Ну а теперь мы можем перейти к вопросу более приятного свойства. Наш президент привезет с собой маленький подарок, который собирается подарить Ее Величеству.

Я с трудом изобразил некое подобие улыбки.

– Как мило.

– Маленький щенок, – объяснил он. В чем не было никакой необходимости. Ему ведь наверняка было известно, что нам и без него это было прекрасно известно! – Он из помета того самого Лабрадора, которого Ее Величество милостиво подарила мсье президенту во время ее государственного визита во Францию.

Я молча ждал. Не выражая ни радости, ни благодарности. Поэтому ему пришлось продолжить.

– Тогда, надеюсь, вы не откажетесь поделиться с нами процедурными деталями церемонии вручения этого дара доброй воли?

– Ваше превосходительство, – со вздохом сказал я. – Все это, конечно, очень мило, по своему даже трогательно, но… Видите ли, этот подарок может быть вручен только через шесть месяцев. Таковы наши строгие карантинные правила.

Он, естественно, ничего не хотел понимать. Заявил, что это просто нелепо, и напомнил мне, что королева подарила собаку во время своего государственного визита.

Я терпеливо объяснил ему, что мы были бы счастливы, если бы президент смог сделать то же самое. Но, увы, закон есть закон!

– Скажите, – заметно менее приятным тоном спросил он, – ведь ваши законы наверняка направлены на то, чтобы исключить только инфицированных животных, так?

– Да, так.

– Тогда, надеюсь, вы не хотите сказать, что президент Франции может подарить королеве Англии заразного щенка?

– Конечно же нет.

– Значит, вопрос решен?

– Нет, не решен, – твердо возразил я. – И мы вынуждены попросить вас предложить господину президенту найти другой подарок.

Сначала его превосходительство демонстративно официальным тоном довел до моего сведения, что это не подлежит обсуждению. Но затем, как бы сомневаясь, произнес:

– Вообще-то, если бы мсье президент был один… – Он пожал плечами. – Дело в том, что так решила жена господина президента, наша первая леди. И отговорить ее…

Ловкий ход, ничего не скажешь. Ведь теперь, если я скажу «нет», то фактически нанесу оскорбление леди. Первой леди!

Пришлось пообещать ему, что мы постараемся сделать все возможное. Но это вполне может оказаться невозможным. (На языке дипломатии это было самой жесткой формой отказа. – Ред.)

Посол медленно поднялся со стула.

– Господин премьер-министр, полагаю, нет надобности говорить вам о масштабах обиды, которую будет испытывать мое правительство, если Ее Величество будет вынуждено отказаться принять подарок в обмен на тот, который президент в свое время принял от Нее. Боюсь, это будет единодушно воспринято как оскорбление и национальное, и личное. Нашему президенту и его жене!

Ну все, хватит! Сколько можно слушать эту чепуху? Я тоже встал.

– Ваше превосходительство, не затруднитесь, пожалуйста, посоветовать господину президенту, чтобы он не брал с собой эту сучку. Вообще!

Секретарь Кабинета тяжело задышал. Посол смертельно побледнел. А до меня вдруг дошла вся двусмысленность моих слов.

– Нет-нет, щенка! – торопливо поправился я. – Конечно же, маленького лабрадора…

Наконец-то спокойный вечер с Энни у себя в квартире над кабинетом. Нам надо было обсудить ее приготовления к предстоящей церемонии похорон. Она поинтересовалась, почему нам всем так надо перекладывать подготовку многих визитов на хрупкие плечи своих жен. Я со вздохом сказал, что так настоятельно рекомендует наш МИД – это заставляет их приложить усилия. Они могут побыть со своими мужьями, а мужья – при деле.

– Только на самих похоронах, – заметила Энни.

Я терпеливо объяснил ей, что она не понимает самой сути похорон: там делают политику. Это рабочие похороны. Например, когда несколько месяцев тому назад мы все присутствовали на похоронах в Норвегии, то переговоры в отеле с немцами и французами о сельхозквотах ЕЭС оказались настолько интенсивными, что мы чуть не пропустили поминальную службу в соборе.

Энни это показалось забавным.

– И никто даже не заметил?

– Мы успели туда до окончания службы. Сослались на службу безопасности. В наши дни ее можно винить в чем угодно. Ничего при этом не опасаясь.

Собственно говоря, эти похороны явятся даром, ниспосланным богом. В буквальном смысле слова! Намного лучше, чем встреча в верхах, потому что никто ничего не знает заранее. В частности, общественность не ожидает, что их лидеры вернутся с похорон, размахивая соглашением о запрещении ядерных испытаний или о снижении квот на сельхозпродукцию. Поэтому там мы можем вести серьезные переговоры, в то время как «встречи в верхах» – это всего лишь красочные публичные представления, в ходе которых пресса никогда не освещает политиков в их истинном, то есть созидательном свете. Цель журналистики – искать проблемы, в то время как цель дипломатии – находить решения.

Энни спросила, придет ли на эти похороны хоть кто-нибудь только для того, чтобы отдать дань уважения другу. Я только рассмеялся. Если бы туда пришли только его друзья, то полупустой оказалась бы даже церковная ризница. Не говоря уж о Вестминстерском аббатстве. Нет-нет, своей смертью мой прославленный предшественник, безусловно, принес миру больше блага, чем за всю свою жизнь.

Она поинтересовалась, известно ли, как будет проводиться служба. Моя старая добрая Энни – она искренне верующая, ходит в церковь и ей не все равно… Пришлось ее несколько разочаровать, сказав, что там будет много музыки и что больше мне ничего не известно.

– Очень мило, – осуждающе произнесла она.

– Да, когда играет орган, мы можем спокойно обсуждать важные вопросы. Хотя, к сожалению, нам часто приходится прерываться на декламацию кусков из священного писания и молитвы.

Начиная понимать, что я имею в виду, Энни улыбнулась.

– А во время проповеди?

– Проповедь дает прекрасную возможность компенсировать свой недосып из-за разницы часовых поясов после перелета.

Честно говоря, эти похороны пришлись как нельзя кстати. Ведь помимо быстрого и безболезненного решения относительно небольшой проблемы с этими чертовыми мемуарами, они помогут мне заметно повысить свой рейтинг – еще бы, красоваться во всех серьезных СМИ в окружении лидеров мировых держав, – и приблизить к разрешению ряд технических, но не менее важных разногласий между НАТО и Варшавским пактом. Не говоря уж о прекрасной возможности завести новых друзей в Третьем мире.

Но тут Энни задала совершенно неожиданный вопрос:

– Джим, объясни мне, пожалуйста: если мы – это «первый» мир, а бедные страны – «третий», то кто же тогда «второй»?

– Хороший вопрос, – одобрительно кивнув, заметил я. – Вообще-то мне еще никогда не приходилось слышать, как кто-нибудь признавал, что принадлежит ко «второму» миру. Мы думаем, что это советский блок, они думают, что это мы, но поскольку никто этот вопрос не поднимает, то нет и никакой проблемы. Дипломатия, Энни, дипломатия!

Кроме того, с Ближнего Востока снова поступают тревожные, если не сказать зловещие сигналы. Не сомневаюсь, если бы мне удалось найти время, то я наверняка бы сумел примирить воюющие стороны, убедил бы их жить в мире и согласии. Хотя, если нам не удастся решить наиболее острые проблемы в ближайшие три дня, то остается только надеяться на смерть какого-нибудь важного деятеля в ближайшие три месяца.

6 сентября

Наконец-то поступили предложения насчет того, как разрешать кризис с этим чертовым щенком. Из МВД и МИДа. Одно глупее другого.

(Первый пришел от сэра Ричарда Уортона, постоянного заместителя министра внутренних дел. Приводим ее ниже. – Ред.)

«6 сентября

Дорогой Бернард!

Мы можем рекомендовать два возможных подхода к решению данной проблемы:

1. Провести через парламент специальный законодательный акт, уполномочивающий данного конкретного щенка оставаться на территории Объединенного королевства. Указанный законодательный акт может уполномочить кого угодно на все что угодно.

2. Можно переоборудовать весь Букингемский дворец в карантинную зону для данного щенка, тем самым соблюдая полное соответствие если не духу, то хоть букве закона.

Будем ждать ваших сообщений о реакции премьер-министра.

Р.У.».

(Продолжение дневника Хэкера. – Ред.)

Оба пункта предложений МВД иначе чем полным идиотизмом не назовешь. Специальный законодательный акт действительно может уполномочить кого угодно на все что угодно… вплоть до того, что уполномочить меня на проигрыш следующих выборов.

Идея с карантинной зоной в Букингемском дворце оставляет без ответа один весьма важный вопрос – как быть с остальными собаками королевы?

А вот наши доблестные дипломаты перещеголяли даже МВД. Практически сразу же мне принесли записку из МИДа.

«6 сентября

Дорогой Питер!

Можем предложить лишь один технический способ обойти эту проблему: условно сделать Букингемский дворец продолжением французского посольства. Тогда щенок будет по-прежнему оставаться на иностранной территории.

С нетерпением ждем реакции

Ричард».

(Продолжение дневника Хэкера. – Ред.)

Он получил мою реакцию! Я заявил им всем, что они, как всегда, блестяще продемонстрировали свою слабость, нерешительность и тупость перед лицом серьезнейшей опасности. И напомнил, что в данный момент я веду труднейшую борьбу за юрисдикцию над ламаншским туннелем. Так каким же образом, по их мнению, я должен продемонстрировать независимость Букингемского дворца?

Наша государственная служба обычно на редкость сообразительна и высокомерна. Особенно министерство иностранных дел! Жизнь становится очень простой, когда имеешь такое множество прецедентов, которым можно, не задумываясь, следовать. Но поставь мидовцев перед лицом нового кризиса, на который они, как в компьютере, не были запрограммированы, – и их мозги перестают работать в результате короткого замыкания.

(Высшим чинам МИДа, конечно же, было очень горько выслушивать обидные слова об их слабости, нерешительности и тупости. Еще обиднее был тот факт, что говорились они, по их мнению, таким же слабым, нерешительным и тупым Хэкером. Самым же обидным для них было то, что Хэкер был прав. – Ред.)

А тем временем Номер 10 весь день находился в состоянии лихорадочного напряжения. Все телефоны в моей приемной буквально раскалились.

Мой главный личный секретарь, надо признать, проявил себя с самой лучшей стороны – не забыл позвонить во дворец и убедиться, что о предложении сделать этот подарок Ее Величество не извещали (во всяком случае, официально), поэтому ее нельзя будет обвинить в том, что она отказалась его принять.

Но даже Бернард был в полном замешательстве относительно того, что же делать с этим чертовым щенком.

– Может, попросить нашего посла в Париже «убрать» этого щенка физически? Подсунуть ему отраву, позаимствовать у болгар наконечник для зонта… (Намек на известное убийство Георгия Маркова, болгарского диссидента, работавшего на Би-би-си, которого в 1978 году укололи отравленным наконечником для зонта на остановке автобуса в Лондоне. – Ред.)

Но это же самая настоящая шпионская операция! Причем с самыми неприятными последствиями, если общественности вдруг станет о ней известно. Британский избиратель может так или иначе примириться с растущей безработицей, растущими налогами, растущей инфляцией, падающим фунтом, падающим биржевым курсом, но… он никогда, ни за что на свете не перевыберет меня, если мое имя будет каким-либо, пусть даже самым косвенным, образом связываться с уходом из жизни щенка Лабрадора, которого отправили на встречу с Создателем при весьма загадочных обстоятельствах. Британцы слишком хорошо знают и ценят свои приоритеты!

Итак, хотя проблема оставалась по-прежнему нерешенной, остальные приготовления, тем не менее, шли полным ходом. В частности, мы уже назначили переводчиков для различных встреч. Включая даже переводчиков для моей встречи с американским вице-президентом. Впрочем, полагаю, это обычная ошибка машинистки. (Никакой ошибки. Ведь англичане, проявляя своеобразную душевную щедрость, считают американцев своими. В результате идея об «особенных отношениях» между этими нациями приводит к мысли, что американцы не более многоязычные, чем англичане. – Ред.)

Премьер-министры прилетают не далее как завтра, а, по словам Бернарда, духовой оркестр королевской морской пехоты буквально сходит с ума – музыканты должны успеть выучить все национальные гимны! С каким же облегчением мы узнали, что аргентинцы сообщили об отмене своего визита. Облегчением не от их поражения на Фольклендах, а потому что аргентинский национальный гимн состоит из трех частей и длится целых шесть минут[52].

Не менее проблематичной оказалась предложенная нам схема рассаживания гостей в Вестминстерском аббатстве, которую мне предстояло утвердить. Невероятно, но ее сделали в алфавитном порядке, в результате чего Иран и Ирак сидели бы рядом друг с другом, Израиль и Иордания – на одной скамье. Так ведь недолго и Третью мировую войну спровоцировать.

Когда мой главный личный секретарь наконец-то дозвонился до аббатства, ему ответили: их предложение исходило из понимания, что поскольку все эти представители из одной и той же части мира, это, возможно, поможет им ощущать себя, как дома. Бернарду пришлось терпеливо объяснить им, что соседство и близость совсем не одно и то же.

Кто-то, точно не помню кто, заметил, что присутствие на той же скамье Ирландии может способствовать улучшению ситуации. В ответ я заметил, что Ирландия никогда ничего не улучшала. Во всяком случае, для нас. Никогда!

Питер, мой личный секретарь по международным вопросам, зашел в кабинет, чтобы ознакомить меня с рядом, так сказать, неоднозначных вопросов, с которыми нам, вполне возможно, придется столкнуться. Бернард, само собой разумеется, тоже присутствовал.

– По словам испанского посла, – сообщил Питер, – его министр иностранных дел захочет сказать пару слов о единстве наций. А итальянцы – о европейском идеале.

Чувствуя в этих словах какой-то скрытый смысл, я попросил Питера перевести их на нормальный язык.

Он согласно кивнул.

– Испанцы хотят вернуть себе Гибралтар, а итальянцы хотят расширить винные озера ЕЭС. Кроме того, – продолжал он, – новозеландцы требуют проведения специальной встречи лидеров стран Содружества для обсуждения поддержки Британией якобы расистского южноафриканского режима.

На мой вопрос, почему они снова поднимают этот вопрос, последовало объяснение, что для этого имеются две возможные причины: либо это из-за их недовольства квотами ЕЭС на масло, которые исключают новозеландские молочные продукты, либо это публичное проявление чувства собственной вины, вызванное крутым и неожиданным изменением их позиции в вопросе о ядерной политике.

Питер предложил организовать королевский визит в Новую Зеландию. Лучше всего послать туда саму королеву. Если, конечно, это возможно. Отличная мысль, хотя может привести лишь к затягиванию решения проблемы и вряд ли поможет мне избежать нынешних затруднений, если только обещание такого визита не подвигнет их забыть о своей угрозе. К тому же Питер предупредил меня о том, что нам в любом случае следует ожидать серьезных неприятностей со стороны Южной Африки.

– Проблемы с правами человека? – спросил я.

– Нет, они пытаются увеличить поставки грейпфрута.

Затем меня начали учить протокольным, или правильным формам обращения. Из них следовало, что киприотского архиепископа следует называть не «Ваше Восхищенство», а «Ваше Великолепство», и что когда папский посланник говорит «Мы желаем помыть руки», это означает, что его застали врасплох…

Тут Бернарда неожиданно позвали к телефону – срочный звонок из дворца. Мы все затаили дыхание. Так слышала ли Королева о щенке и если да, то как отреагировала?

Слава богу, нет: дворцу известно только о какой-то проблеме с красными коврами в международном аэропорту Хитроу (она действительно была, но, насколько мне известно, ее уже решили). Однако Ее Величество обеспокоена тем, что президент Кот-д'Ивуар желает наградить ее каким-то слоном.

Ну, это уж слишком!

– Бернард, Питер, ради всего святого! – не сдержавшись, закричал я. – Мы просто не выдержим еще одно животное! Тем более слона! Весь Уайтхолл, МИД, МВД, секретариат Кабинета министров и министерство здравоохранения уже чуть ли не целую неделю занимаются одним только щенком. Правительство почти полностью парализовано. Хватит, никаких слонов!

К счастью, я ошибся. Кот-д'Ивуар собирается послать не живого слона, а всего лишь медаль. Единственная проблема заключается в том, что вручение этой награды должно сопровождаться слюнявым поцелуем…

Впрочем, пусть этим занимается сам МИД.

7 сентября

Завтра похороны моего знаменитого предшественника. А сегодня нам все-таки удалось «дожать» французов. Даже не знаю, какое из этих событий мне доставляет более глубокое чувство удовлетворения.

Хотя началось все далеко не так благополучно.

Утром мой главный личный секретарь вошел в кабинет с двумя папками в руках – одна толщиной в три сантиметра, другая в девять.

– Это еще что такое, Бернард? – недоуменно спросил я.

Он ткнул пальцем в тонкую.

– Это материалы по ламаншскому туннелю, господин премьер-министр.

– Нет-нет, Бернард, вон та, толстая.

– Ах, эта. – Он выглядел несчастным. – Это материал на щенка.

– Ну и как далеко мы с ним продвинулись?

– Сегодня утром он весил уже больше полутора фунтов.

– Щенок?

– Нет, материал, господин премьер-министр, – совершенно серьезно ответил он.

Мы уже информировали французов, что, как это ни прискорбно, по прибытии щенка в Англию служба безопасности заберет его и поместит в карантинное отделение в Хитроу, однако ответа так и не получили. Кроме того, чтобы хоть как-то подсластить пилюлю, наш МИД поставил их в известность, что поскольку аэропорт Хитроу находится где-то между Букингемским дворцом и Виндзорским замком, Ее Величество вполне сможет навещать своего «лабрадорчика» по дороге туда или обратно.

Главным для нас сейчас было попробовать понять – какие меры французы могут счесть необходимым и возможным предпринять против нас после столь вызывающего демарша? Не исключено даже, что они предадут всю эту историю гласности, если мы не уступим им с ламаншским туннелем. О возможных последствиях страшно даже подумать!

Хуже того, мы оказались совершенно не готовы к дальнейшему развитию событий.

В кабинет неожиданно ворвался Хамфри. При этом весьма бесцеремонно.

– Господин премьер-министр! – вместо приветствия, тяжело дыша, воскликнул он. – У меня срочные новости…

– Хорошие? – Надежда, увы, умирает последней.

– И да… и нет. – Он, как всегда, был осторожен. – Полиция только что обнаружила взрывное устройство на территории французского посольства.

Я был потрясен.

– И кто его туда заложил?

– Пока не знаем. Мотив имелся у многих.

– Для начала, у нас, – заметил Бернард. Совершенно некстати.

– И все-таки, думаю, совсем неплохо, что мы вовремя нашли его. – Я всегда во всем стараюсь сначала видеть только позитивное. Тем более что это, очевидно, была хорошая часть новости секретаря Кабинета.

Увы, вторая часть не заставила себя ждать.

– Другая новость еще хуже. Французский президент не прилетает на похороны.

Ну и что тут такого? Лично для меня это известие было скорее еще более приятным. Таким оно и оставалось, даже когда Хамфри сказал, что президент, тем не менее, все-таки прибудет на похороны, но тайно и автомашиной. Самолет был только отвлекающим маневром, одной из мер безопасности.

– Совсем неплохая идея, – равнодушно сказал я, пожав плечами. Нам-то какая разница?

– Нет, господин премьер-министр, это просто великолепная идея! – сквозь сжатые губы процедил Хамфри. – Теперь он сможет привезти сюда этого чертова щенка в машине!

Он прав. Неужели мы ничего не можем сделать?

– Господин премьер-министр, вы готовы отдать распоряжение остановить и обыскать машину президента, который по вашему личному приглашению едет сюда на похороны? Вы готовы пойти на нарушение дипломатического иммунитета и обыскать дипломатический багаж? То есть его дорожную сумку.

Я был в замешательстве.

– Щенков в сумку не кладут.

– Это будет сумка для собачьего корма, – вставил Бернард.

– Ну а предположим, что мы все-таки обыщем его машину и найдем щенка? – Я прокручивал в голове все возможные варианты. – Иначе говоря, выпустим джина из бутылки.

– Или выпустим щенка из сумки, – позволил себе сомнительный каламбур Бернард.

– Ну а допустим, что мы ошиблись? – язвительно спросил Хамфри. – Допустим, его там просто нет? И что тогда?

Он снова прав. Так рисковать не стоит. Нарушить дипломатический иммунитет? Это было бы катастрофой.

– Но, – продолжал Хамфри, этот вечный «адвокат дьявола», – если на самом деле этот щенок в машине, и его ввезут во французское посольство, он окажется на французской территории. Здесь, в самом центре Лондона!

– Как дамоклов меч нависая над нашими головами, – мрачно заметил я.

– Останется только надеяться на то, что он достаточно воспитан, – философски добавил Бернард.

Вспоминает сэр Бернард Вули:

«В тот вечер мы давали дипломатический прием в Номере 10. Было много забавного и смешного, чаще всего ненамеренного.

Моя роль, само собой разумеется, заключалась в том, чтобы гости премьер-министра чувствовали себя „как дома“. Особенно французы. Помню, мне пришлось представлять миссис Хэкер некоему мсье Беринжеру из ЮНЕСКО. Чувствовал он себя прекрасно и даже сообщил нам, что похороны, на его взгляд, были просто отличными. Последние, на которых ему довелось присутствовать, были похороны Андропова – там было ужасно скучно и мрачно.

К нам подошел наш комиссар полиции, и я объяснил ему, что мсье Беринжер находится в Лондоне в качестве дипломатического представителя ЮНЕСКО.

– Ах, да, – кивнул комиссар, с понимающим видом поглаживая свои белесые усики. – Небольшая, но чертовски миленькая страна».

(Продолжение дневника Хэкера. – Ред.)

«Звездный» прием у нас, в Номере 10 – и ваш покорный слуга вчистую переиграл французов! Хотя, честно говоря, должен признать, что своей победой я обязан триумфальному голу, который французы забили в свои собственные ворота.

Всем было очень весело, никто даже и не думал печалиться по поводу предстоящих похорон. Американский вице-президент пришел вооруженный новой польской шуткой, которой с ним поделился Громыко[53].

– Вы слышали новую польскую шутку? Ярузельский![54] – И он начал хохотать. Долго и громко…

Вице-президент хотел срочно переговорить со мной о военных базах НАТО в Германии, но поскольку сделать это на приеме было трудно, если не сказать – невозможно, то мы договорились обсудить их завтра в аббатстве. После чего он растворился в толпе, думаю, в надежде найти кого-нибудь из неприсоединившихся стран, кто готов с ним поговорить и выслушать «новую польскую шутку». (Определение «неприсоединившаяся страна» в данном случае относится к той стране, которая не присоединилась к Соединенным Штатам. – Ред.)

Русские тоже были в ударе. Советский посол присел рядом с сэром Хамфри на изящной низенькой софе в Белой гостевой зале и предался воспоминаниям о моем предшественнике.

– Знаете, господа, смерть экс-премьер-министра – всегда очень печальное событие.

– Очень, очень печальное, – согласно пробормотал Хамфри и с удовольствием отпил из бокала свое любимое белое вино.

– Но Британия от этого ничего не потеряла, – продолжал русский. – А знаете, в чем была его беда?

Хороший вопрос. Лично мне было совсем нетрудно перечислить целый ряд его бед, не надо было даже особенно думать, но я предпочел сначала дождаться советской точки зрения.

– У него много было здесь, – посол показал на свою голову, – много здесь, – он приложил руку к своему сердцу, – но ничего здесь! – громогласно воскликнул он и схватил секретаря Кабинета за… интимное место.

Хамфри громко заверещал, вскочил на ноги и уронил свой бокал. А русский посол при виде этого буквально зашелся от смеха.

Я тоже расхохотался, причем так сильно, что чуть не задохнулся, и был вынужден выйти из залы. Между прочим, русский посол был не так уж неправ…

Какое-то время секретаря Кабинета нигде не было видно. Иначе говоря, он был заметен своим отсутствием. Наверное, либо где-нибудь в уединенном месте восстанавливает собственное достоинство, либо пытается смыть винные пятна со своих брюк. Я его искал, так как мне нужны были его совет и поддержка при предстоящем разговоре с французским президентом, о котором я совсем не мечтал, но который нельзя было больше откладывать.

Затем Бернард и комиссар полиции (кстати, совершенно несовместимая пара), стараясь не привлекать ничьего внимания, увели меня от гостей и торопливо провели в мой кабинет для важного и приватного, как они объяснили, разговора. Там нас уже ждал Хамфри.

– Ну и в чем, собственно, дело? – недовольно поинтересовался я.

Первым, как ни странно, ответил комиссар.

– Бомба в саду французского посольства была заложена французской полицией.

Сначала мне показалось, что он просто неудачно пошутил. Оказалось, совсем нет.

– Они хотели проверить, нельзя ли нас подловить. Чтобы доказать неэффективность нашей системы безопасности.

Самая хорошая новость за последние несколько месяцев! Мне показали досье с доказательствами: в номере их отеля нашли соответствующий детонатор, к тому же они полностью признали свою вину.

Я был вне себя от радости. Еще бы! Французские полицейские тайно ввозят взрывчатку в Объединенное королевство! Именно такой возможности мне и не хватало. Я попросил Хамфри дать мне пару минут самому поговорить с президентом и вмешаться, как только я нажму секретную кнопку, специально вмонтированную в мой стол как раз для таких случаев.

Когда мсье Президента ввели в мой кабинет, я прежде всего извинился за то, что оторвал его от гостей, а затем сказал, что пригласил его обсудить проблему туннеля. Он возразил и выразил настойчивое желание сначала поговорить о другом.

– Прежде всего, господин премьер-министр, мне бы хотелось урегулировать глупое недоразумение. О маленьком щенке, которого я собираюсь завтра презентовать Ее Величеству в качестве ответного подарка.

Значит, им все-таки удалось провести его сюда контрабандой!

– Мсье президент, – максимально твердым тоном произнес я. – Прошу меня извинить, но поймите меня правильно. Я не могу просить королеву нарушить закон!

Он мило улыбнулся.

– Помилуй бог! Я совершенно не хочу, чтобы королева нарушала закон. Я всего лишь прошу господина премьер-министра постараться его обойти.

Я еще раз извинился, на этот раз формально, и снова сказал нет. На его лице появилось выражение великолепного, но обиженного достоинства.

– Господин премьер-министр, если французский народ когда-либо узнает об этом «отказе», они примут его за национальное оскорбление, за пощечину всей нации!

Как будто в том, что они узнают, могут быть какие-либо сомнения! Лично мне кажется, что французы (в отличие от британцев) обладают несравненно большим чувством здравого смысла, чем их лидеры, и не будут делать неверных выводов.

После чего мы наконец-то вернулись к проблеме туннеля. Причем президент сразу же попытался воспользоваться преимуществом, которое, как ему казалось, должно помочь выиграть битву.

– Что касается туннеля, господин премьер-министр, – многозначительно начал он, – то вы ставите меня в крайне трудное положение. Французский народ никогда не смирится с еще одной пощечиной! А вы отвергаете наше более чем разумное предложение распространить французскую юрисдикцию до, но не включая, Дувра. Кроме того, остается еще один важный вопрос: какой язык должен быть первым в надписях?

Я подошел к своему письменному столу, якобы для того, чтобы взять листок бумаги и ручку, незаметно опустил свою руку под крышку и нажал на секретную кнопку. Хамфри медлил самым возмутительным образом.

– Э-э-э… по-моему, будет вполне справедливым, если на одной половине надписей первым будет французский, а на другой – английский, разве нет?

– Справедливым, да, но не логичным.

– А что, логика имеет такое значение? – поинтересовался я.

– А что, карантин имеет такое значение? – в свою очередь поинтересовался он.

– Конечно же имеет, – решительно заявил я. – Британия – единственная европейская страна, где не было случаев бешенства.

В кабинет, не постучавшись, влетел Хамфри. В руках у него была толстая папка.

– Мсье президент, ради бога, простите меня… Господин премьер-министр, мне кажется, вы должны ознакомиться вот с этим документом. Это срочно. – И он протянул мне тоненькое досье.

Я сел за стол, открыл досье. Затем, пробежав глазами первый абзац, воскликнул:

– Не может быть! – и бросил на мсье президента осуждающий взгляд. Он, естественно, не имея понятия о чем идет речь, бросил на меня удивленный взгляд. Я же продолжил читать, намеренно держа его в напряжении. Затем поднялся и бросил на него обвиняющий взгляд.

– Мсье президент, боюсь, мне потребуются ваши разъяснения. Вот, ознакомьтесь, пожалуйста. – И я протянул ему досье, полное конкретных доказательств о намерении французов организовать террористическую акцию со взрывом. Он внимательно прочитал текст, но лицо его оставалось совершенно бесстрастным.

– Надеюсь, мне не придется объяснять всю серьезность подобного действия? – заявил я, искренне надеясь, что придется.

К сожалению, все-таки не пришлось. Он медленно поднял голову.

– Господин премьер-министр, я глубоко сожалею об этом в высшей степени печальном инциденте и должен просить вас поверить, что лично мне ничего об этом не было известно.

Возможно, и не было, но снимать его с крючка я не собирался. Во всяком случае, пока. Точно так же на моем месте, несомненно, поступил бы и он.

– Это является очевидной попыткой наших гостей обмануть правительство Ее Величества. Кроме того, это включает в себя серьезное нарушение закона, выразившееся в тайном, несанкционированном ввозе в Соединенное королевство взрывчатых веществ.

– Господин премьер-министр, для вас, очевидно, не секрет, что французское правительство никогда не знает, чем занимается французская служба безопасности, – вполне резонно заявил он.

– Вы хотите сказать, что не несете ответственности за их деяния?

Оказывается, это совсем не то, что он хотел сказать. Отрицать свою ответственность было бы просто нелепо.

– Нет, конечно, но… если эти свидетельства достоверны, то вынужден просить вас принять мое глубочайшее сожаление.

Достоверность была без труда подтверждена, но затем секретарь Кабинета нанес ему нокаутирующий удар.

– Простите, мсье президент, но это ставит господина премьер-министра в очень сложное положение в отношении вопроса о ламаншском туннеле.

– Да, когда новости об этом взрывном устройстве появятся в прессе, британцы вряд ли согласятся на какие-либо уступки, – подтвердил я.

– Они будут вынуждены все время думать, достаточно ли безопасно через него проезжать! – достаточно внятно пробурчал Хамфри.

– А вдруг там будет полным полно официальных французских бомб, – для надежности добавил я.

Мы с мсье президентом внимательно посмотрели друг на друга. Он продолжал молчать. Очевидно, ожидая продолжения. Теперь мяч был на моей стороне.

– Хотя, – для видимости немного подумав, предложил я, – в интересах англо-французской дружбы мы, конечно, могли бы забыть о преступлении ваших сотрудников безопасности.

Он тут же предложил мне готовый компромисс, так сказать, встретиться на полпути. В буквальном смысле слова!

– Что ж, полагаю, мы… мы могли бы найти общий язык в отношении суверенитета. Каждой стороне – по полпути в туннеле.

Секретарь Кабинета демонстративно записал это.

Довольно кивнув, я сказал:

– Нам бы хотелось, чтобы в половине соответствующих надписей английский язык был первым. А также, что еще важнее, чтобы торжественная церемония открытия состоялась через два месяца. Сначала в Дувре, затем в Кале.

– По-моему, идея просто превосходна, – произнес президент, широко улыбнувшись. – Лучшего выражения тепла и взаимодоверия между нашими двумя странами и не придумать.

Мы все обменялись дружескими рукопожатиями.

– Хамфри, подготовьте проект коммюнике и покажите его нам во время похорон, – распорядился я. – И проследите за тем, чтобы пресса ничего не узнала о взрывном устройстве. Равно как и о щенке Лабрадора. Ведь если туда попадет одно из этих происшествий, – я бросил на президента многозначительный взгляд, – то за ним наверняка выплывет и другое, не так ли?

– Да, господин премьер-министр, – согласился он и даже позволил себе изобразить некое подобие приветливой улыбки.

Теперь благодаря этому коммюнике и счастливой случайности этот день стал весьма успешным и по-настоящему удачным днем!

13 Конфликт интересов

1 октября

Чтение утренних газет не вызвало у меня ничего, кроме тихой депрессии. О чем я и не преминул пожаловаться своему главному личному секретарю, когда он после завтрака зашел ко мне в кабинет.

– Они все утверждают, что с тех пор, как я стал премьер-министром, практически ничего не изменилось.

– Этим можно только гордиться, господин премьер-министр, – одобрительно заметил он.

Конечно, можно считать это и комплиментом, но только с точки зрения государственного служащего.

– Сегодня успел просмотреть целых девять лондонских газет, и в восьми из них обо мне ни одного доброго слова!

– Значит, девятая наверное лучше? – утвердительно спросил Бернард, видимо, неверно истолковав подтекст моего утверждения.

– Девятая еще хуже! – Я горестно покачал головой. – В ней обо мне нет даже упоминания. Ни единого слова! (Для политиков дурная слава обычно намного предпочтительней, чем забвение. – Ред.)

Практически все газеты без исключения, в той или иной форме, называют меня балаболом. Увидев это, Бернард был поражен не меньше моего. (Честность, являясь несомненно существенной профессиональной чертой успешного личного секретаря, время от времени все-таки должна подвергаться испытанию несвободой выражения мысли. – Ред.)

– Это просто невероятно! По мнению прессы, все мое руководство – это одна только риторика и ничего больше: я говорю, говорю, говорю, а конкретных дел как не было, так и нет. Но это же неправда! Во всех своих публичных выступлениях я неоднократно подчеркивал, что у нас уже проведено множество реформ по совершенствованию коммуникаций внутриправительственных связей, что мы обещаем кардинально изменить вектор развития, внести в него принципиально новые элементы, представить целиком и полностью иную философию управления и глубинные подвижки во всем социальном и политическом климате нашей страны.

Бернард согласно кивнул.

– Ну и что, собственно, происходит? – невинно спросил он.

– Как что? Конечно же, ничего! Во всяком случае, пока… Столь масштабные перемены требуют времени. Рим тоже построился не в один день.

На самом же деле этот последний взрыв поистине абсурдной критики спровоцирован не более чем идиотским слухом об очередном крупном скандале в Сити.

Поэтому, когда к нам присоединился секретарь Кабинета, я сообщил ему о своем твердом решении достойно ответить на критику прессы.

– Они требуют немедленных действий в отношении скандалов. Что ж, они их получат!

Мое сообщение Хамфри явно заинтересовало.

– Интересно, какие, господин премьер-министр?

– Назначу кого-нибудь, – ответил я и был искренне рад, что он не спросил меня, кого именно и для чего, поскольку мне самому еще ничего не было ясно. Более того, в этом мне практически наверняка понадобится его квалифицированная помощь.

Вместо этого он задал мне вопрос, которого я никак не ожидал.

– Господин премьер-министр, когда вы приняли это важное решение?

– Сегодня утром, – не скрывая чувства гордости, ответил я. – Во время чтения утренних газет.

– А когда вы впервые подумали об этом? – Похоже, он собирался устроить мне учтивый, но, тем не менее, перекрестный допрос.

– Сегодня утром, – медленно протянул я, внезапно осознав, что подобная поспешность невольно заставляла меня выглядеть несколько глуповатым. – Во время чтения утренних газет.

– И как долго, позвольте спросить, вы взвешивали все «за» и «против»?

Господи, мой секретарь Кабинета изо всех сил пытается заставить меня почувствовать, что это решение было явно поспешным.

– Недолго, – вызывающим тоном ответил я. – Я решил быть решительным!

Очевидно, ему стало ясно, что мое решение, хотя и несколько поспешное, по сути было правильным, поскольку он тут же сменил тему. (Примечательный пример способности опытного политика искренне верить в то, во что он хотел верить, или в то, в чем он нуждался. – Ред.)

Бернард попытался меня утешить.

– Господин премьер-министр, по-моему, вы слишком близко к сердцу принимаете то, о чем узнаете из газет.

Я снисходительно улыбнулся. Как же мало он еще знает.

– Бернард! Высказывание такого рода может позволить себе только государственный служащий. Я вынужден считаться и с прессой, и с тем, что они пишут. Особенно накануне нашей партийной конференции. Сами по себе эти слухи о последнем скандале в Сити никуда не денутся.

Но Хамфри был, как всегда, непреклонен.

– Давайте не беспокоиться об этом, пока не появится нечто более конкретное, чем слухи… Господин премьер-министр, позвольте мне ознакомить вас с повесткой заседания кабинета.

Что-что, а это интересовало меня меньше всего.

– Ради всего святого, Хамфри! Газеты куда более важны. Особенно сейчас!

– При всем уважении к вам, господин премьер-министр, – дерзко возразил Хамфри, явно рассерженный моим отказом ознакомиться с его глупой повесткой, – отнюдь не более. Единственный путь понять, что пишут газеты, – это никогда не забывать, что их главная задача всячески потворствовать предрассудкам своих читателей.

Секретарь Кабинета просто ничего не знает о газетах. Он – всего лишь государственный служащий, а я политик и, значит, знаю о них практически все. Просто обязан знать. Они способны либо сделать меня, либо сломать. Мне также точно известно, кто что читает. «Таймс» читают те, кто управляет страной. «Дейли миррор» те, кто думает, что управляют страной. «Гардиан» читают люди, которые считают, что именно они должны управлять страной. «Морнинг стар» (бывшее издание коммунистической партии Британии. – Ред.) читают те, кто уверен, что Британией должна управлять какая-нибудь другая страна. «Индепендент» читают люди, которые не знают, кто именно управляет страной, но уверены, что делают они это совсем не так. «Дейли мейл» обычно читают жены тех, кто управляет страной. «Файненшл таймс» – люди, которые владеют страной. «Дейли экспресс» читают люди, которые полагают, что страна должна управляться так же, как она управлялась всегда. «Дейли телеграф» – те, кто до сих пор думают, что это по-прежнему их страна. А читателей «Сан» совершенно не интересует, кто именно управляет страной, лишь бы у нее были достаточно большие сиськи.

(Тексты этих, по-своему, критических замечаний в адрес лондонских газет были обнаружены в Номере 10 на Даунинг-стрит практически сразу же после окончательного ухода Хэкера. – Ред.)

(Вскоре после приведенной выше беседы сэр Хамфри Эплби встретился с сэром Десмондом Глейзбруком, чтобы вместе пообедать у «Уиллера» на Фостер-лейн. Этот ресторанчик удобно расположен в тени собора Св. Павла и известен широким расстоянием между столиками, каждый из которых находится в отделанной деревом кабине. Соответственно, здесь можно было относительно спокойно беседовать на деликатные темы, в силу чего со временем этот ресторанчик стал излюбленным местом для любителей пива из Сити.

Сэр Десмонд был старинным приятелем сэра Хамфри и в то время являлся председателем банка «Бартлетс», одного из центральных банков для деловых людей. – Ред.)

«Среда 3 октября

Встречался с Д. у „Уиллера“. Заказал рыбу по-дуврски и пару бутылок „Поли Фюссе“, любимого вина Десмонда. Пригласил его, чтобы в спокойной обстановке обсудить дело банка „Филипс Беренсон“. К моему удивлению, Десмонд тоже собирался поговорить об этом. Он даже заметил, что подобные вещи выставляют нас не в самом приятном свете. Столь откровенного признания чудовищных подделок и краж со стороны его друзей из Сити лично мне от сэра Десмонда, признаться, слышать еще не доводилось.

Все, о чем прессе удалось пока узнать, – это о каком-то инвестиционном банке, который сделал „плохие инвестиции“. Впрочем, он тут же весьма прозрачно намекнул, что это всего лишь верхушка айсберга. Они нарушили не только неписанные правила инсайдерской[55] торговли, о которых все сейчас знают, хотя пока еще боятся открыто признаться в этом, но и основополагающий закон Сити! (Если вы некомпетентны, то должны быть честным, если вы бесчестны, то должны быть умным. Объясняется это тем, что если вы честны, то парни соберутся и помогут вам, даже если вы допустили грубейший ляп при осуществлении какой-либо сделки. И наоборот, если вы бесчестны, то до тех пор, пока вам удается приносить солидную прибыль, никто не будет задавать вам никаких вопросов. Идеальные работники Сити должны быть и честными, и умными, хотя таких, честно говоря, находится совсем немного. – Ред.)

Я попытался узнать, не нарушал ли банк „Филипс Беренсон“ закон. Глейзбрук был, как всегда, уклончив и только заметил, что не стал бы называть это именно так. Лично мне эти слова сказали практически все.

Затем я задал ему несколько специальных вопросов:

1) Переводило ли руководство „Филипс Беренсон“ деньги акционеров в свои собственные компании?

2) Занимались ли они налоговым мошенничеством?

3) Имели ли место переводы капитала в компании Лихтенштейна?

4) Насколько велики масштабы взяточничества?

Ответы Десмонда звучали еще более уклончиво, хотя и были предельно ясны из подтекста. Отвечая на вопрос 1, он честно признал, что это действительно случалось, но эти деньги вполне могли быть даны в долг с последующим возвратом. Впрочем, подобные возвраты пока еще не делались. Отвечая на вопрос 2, он согласился с тем, что „Филипс Беренсон“ использовал их собственную интерпретацию предписаний казначейства. По его мнению, кто-то ведь должен их интерпретировать, тем более что собственная интерпретация казначейства далека от совершенства.

Что касается пункта 3, то указанные переводы капитала действительно имели место, но… „в относительно незначительных количествах“. И пункт 4 – ему на самом деле известно о неизвестных авансовых комиссионных официальным лицам иностранных правительств. (Принятое в Сити кодовое название для взяток. – Ред.)

И что же, интересно, разбудило спящую собаку? Банку „Филипс Беренсон“ грозит банкротство. Именно в такие моменты начинает иметь значение, нарушали ли они законы или нет. Теперь вся эта история, скорее всего, выплывет наружу.

По убеждению Десмонда, это дело необходимо замять. Меня это, признаться, весьма удивило. Оказывается, у него там свой интерес. До сегодняшнего дня я даже и не подозревал, что на гигантский „центральный“ банк способно хоть как-то повлиять банкротство незначительного инвестиционного банка. Оказывается, „Бартлетс“ оказывал поддержку „Филипс Беренсон“ с размахом. По словам Глейзбрука, они „увязли“ в нем ни много ни мало, а на целых 400 миллионов фунтов.

В ходе беседы постепенно выяснилось, что в основе всей этой истории с продолжением лежали деньги богатых арабов. Они вложили их в „Бартлетс“ под 11%, и было бы глупо не одолжить эти деньги кому-нибудь под 14%. Проблема заключалась лишь в том, что среди этих „кому-нибудь“ было совсем немного таких, на кого можно было бы рассчитывать в смысле выплат под 14%.

Таким образом, одолжив деньги под 14% людям, которые, как оказалось, не в состоянии платить, „Бартлетс“ продолжал вкладывать в них все больше и больше денег, чтобы помочь их кредиторам удержаться на плаву. И, тем не менее, они все ниже и ниже опускались на дно.

Почему „Бартлетс“ (или Десмонд) не знали, что эти люди мошенники? Почему они не навели соответствующие справки? Задним умом их, конечно, легко понять: в Сити подобного рода расспросы просто не приняты. Все они казались вполне приличными парнями, поэтому к ним полностью относилось Правило приличного парня: приличные парни не проверяют приличных парней, чтобы убедиться в их приличности. К тому же, в этом не было совершенно никакого смысла: если они приличны, то это пустая трата времени, а если нет, то это становится ясным, когда в любом случае уже поздно.

В таком случае придется делать выбор:

(а) либо вы махнете на них рукой и потеряете все свои деньги,

(б) либо не делаете никаких волн и тем самым становитесь невольным соучастником преступления.

Поэтому – и мне полностью понятно, почему, – Десмонд Глейзбрук выбрал третий путь: а именно, продолжал делать вид, будто ему обо всем этом ничего не известно, тем самым давая возможность своему Совету директоров выйти из этой прискорбной истории достойными уважения людьми, которые стали жертвой бесстыдного обмана со стороны кучки прожженных мошенников. В конечном итоге приличные парни Сити поймут это правильно. Никто ведь из них, собственно, не возражает против того, чтобы кто-то был мошенником. Вот против чего они возражают, так это когда люди узнают, что кто-то мошенник. А еще хуже, когда люди узнают, что, оказывается, люди знали, что кто-то мошенник.

Но это, в свою очередь, поднимает вполне законный вопрос. Эта ошибка стоила „Бартлетс“ 400 миллионов фунтов, так стоит ли незнание таких денег?

По мнению Глейзбрука, безусловно стоит. Незнание – это прежде всего безопасность, по меньшей мере, безопасность в смысле закона. Тем более что это не личные деньги членов Совета директоров банка!

Затем мы, отбросив в сторону различные мелочи, перешли к обсуждению возможных решений этой противоречивой проблемы. Глейзбрук считает, что есть только один ответ: „Филипс Беренсон“ должен быть спасен Английским банком! Но… тихо, без какой-либо огласки. Тем самым мы сохраним все внутри семьи, а „Бартлетс“ сможет вернуть свои деньги.

Впрочем, в этом гладком сценарии имелась одна крошечная закавыка: „Бартлетс“ будет получать свои деньги не от официальных кредиторов, а из кармана налогоплательщиков. Но и это не является каким-то непреодолимым препятствием, поскольку все будет зависеть от нового председателя Английского банка, который пока еще не назначен. К сожалению, по-прежнему остается большая вероятность того, что ПМ назначит некоего Александра Джеймсона.

В Сити чуть ли не все категорически против Джеймсона. Основная причина – он слишком честен. Само по себе это, конечно, ровным счетом ничего не значит и не воспринимается как нечто фатальное, поскольку можно быть честным и при этом весьма преуспевать. Однако Джейсон идет еще дальше и совершает единственное непростительное в Сити преступление – он морализирует (то есть практически пытается положить конец бесчестности в других. – Ред.) и даже проводит периодические рейды по выявлению и искоренению подобных случаев. Но ведь, как совершенно справедливо отмечает Десмонд Глейзбрук, мир так работать просто не может!

Мы в Уайтхолле на себе испытали всю силу его вмешательства и морализирования. Он подготовил, честно говоря, „далеко не самый лучший“ отчет о разбазаривании денег и неэффективности работы госаппарата, включивший в себя 209 практических рекомендаций для проведения реформы. Специальному комитету потребовалось восемнадцать месяцев тяжелого труда, чтобы свести их количество к трем.

Десмонд хочет, чтобы Джеймсона остановили. Я целиком и полностью с ним согласен. Однако это будет нелегко. Предложение кандидата на пост председателя Английского банка является прерогативой казначейства. Но и допустить, чтобы он стоял у нас на пути, мы тоже не можем, поскольку дело не только в том, что придется испытать на себе банку „Филипс Беренсон“, если Джеймсон будет назначен. Он начнет свои любительские расследования в духе „а ля Шерлок Холмс“. Тогда неизбежно начнут всплывать самые различные непредсказуемые „мелочи“. Например, он может совершенно случайно раскрыть крупнейший скандал. Последует коллапс доверия. Фунт стерлингов может просто рухнуть на самое дно…

Конечно, для всех нас было бы куда лучше, если бы мы смогли взять и избавиться от всех этих негативных явлений, кто спорит! Но это не более чем наивный оптимизм. Несбыточная мечта. Журавль в небе. А вот тот факт, что Сити приносит Британии 6 миллиардов фунтов в год, – это реальность. Так стоит ли убивать курицу, которая несет золотые яйца? Убивать только потому, что несколько парней, не советуясь со своими акционерами, делают несколько одолжений нескольким другим парням, которые к тому же оказываются их добрыми друзьями.

Положить такому конец было бы правильно. Но не разумно. Последствия могут оказаться слишком разрушительными. Время для этого еще не пришло».

(Продолжение дневника Хэкера. – Ред.)

5 октября

Наша партийная конференция уже практически на носу. Последние два дня совместно с Дороти Уэйнрайт, моим главным политическим советником, работаю над своей речью, в которой явно чего-то не хватает.

Дороти начала было объяснять, что это всего лишь первый вариант, но я тут же прервал ее. Проблема не в этом, а в том, что в ней нет ровным счетом никакого позитива. Я указал ей на это, она пожала плечами.

– Ничего не удалось найти.

Слабо! Слабо и невнятно. Найти можно всегда. Если, конечно, знаешь, что искать. И даже если такого позитива все-таки нет, значит, надо сделать так, чтобы негатив выглядел позитивом.

Например, всегда можно сказать пару добрых слов о здравоохранении. Упомянуть заботу о пожилых, женщинах, детях… Что-то вроде этого. Короче говоря, всячески подчеркнуть, что здоровая нация – это наша главная цель!

– Стоит уплаченных денег? – предложила Дороти.

– Нет-нет, такое говорить нельзя, – возразил я. – Про заоблачные цены у нас известно даже ребенку.

Тогда она, не задумываясь, предложила другой вариант.

– Мы тратим больше денег, чем когда-либо ранее, чтобы сделать нашу систему здравоохранения самой лучшей в мире.

– Прекрасно! Это то, что надо.

Следующим был вопрос об обороне. В мои планы входило доложить членам конференции о сокращении оборонных расходов, однако заставить МО пойти на это мне, увы, пока еще не удалось. Слава богу, у Дороти уже была готова иная версия. Да, следует признать, она схватывает все на лету.

– Наше правительство не допустит, чтобы безопасность страны была поставлена под угрозу из-за мелочного и совершенно неприемлемого крохоборства. – Великолепно! (Конечно же, Хэкер вряд ли бы поставил нацию под угрозу, объединив, скажем, три музыкальные школы вооруженных сил, хотя определенный смысл в этом, честно говоря, был. Зачем, например, иметь три отдельных музыкальных колледжа для армии, ВВС и флота? Насколько нам известно, специального военно-морского способа играть на фаготе пока еще не изобрели. – Ред.)

Покончив с этим, мы занялись ЕЭС. Сложная, по-настоящему запутанная проблема. Я не могу допустить никаких нападок на них, потому что для меня крайне важно получить соглашение о сокращении квот. Иначе все эти чертовы европейцы снова объединятся против меня.

– Нужно продемонстрировать самую искреннюю приверженность нашим друзьям в Европе, при этом оставаясь твердыми и последовательными в нашей непоколебимой решимости добиваться справедливого решения для Британии, – подсказала мне Дороти. Она просто великолепна!

Наконец дошла очередь до экономики, моей самой большой головной боли. Тут, как ни крути, вообще ничего хорошего. Одна только мысль о необходимости публично изображать хорошую мину при плохой игре приводила меня в отчаяние.

Дороти со свойственным ей оптимизмом постаралась меня утешить.

– Что-нибудь да найдем, господин премьер-министр.

Я спросил ее, следует ли ожидать очередных плохих новостей во время проведения нашей партийной конференции.

– Зачем спрашивать меня? Кажется, не мне, а вам на стол кладут секретные документы казначейства.

– Речь совсем не об этом, Дороти. – Я тяжело вздохнул. – Речь об этом чертовом банке «Филипс Беренсон».

– Ах, вот оно что, – совершенно нейтральным тоном произнесла она, ухитряясь при этом выглядеть такой же свеженькой и обаятельной, как всегда – изящная, невозмутимая и мудрая блондинка. Один ее вид невольно заставляет меня искренне сожалеть, что в детстве у меня не было нянюшки.

– Ну и какие мысли у вас все это вызывает? – спросил я, усилием воли отогнав от себя неожиданное наваждение.

– Никаких, кроме подозрения.

– Интересно, почему?

– Потому что… – Она на секунду задумалась. – На это меня наводят заявления председателя лондонской биржи, председателя ассоциации клиринговых банков и председателя Английского банка.

Ее слова меня весьма озадачили.

– Но ведь, кажется, никто из них пока не делал никаких заявлений.

Дороти улыбнулась.

– Вот как раз это и вызывает у меня подозрения. Если бы за этими слухами ничего не стояло, ни один из них не упустил бы столь удобной возможности тут же об этом заявить. Причем как можно публичнее!

Проницательное, очень мудрое наблюдение, ничего не скажешь. Конечно же, она права – что-то в этом, безусловно, есть.

– Вы можете найти об этом что-нибудь еще?

– Попробую, – коротко пообещала она.

Все это так несправедливо! Связанные с Сити скандалы всегда выставляют правительство не в самом лучшем свете, но ведь ко мне это не имеет никакого, ни малейшего отношения! И тем не менее, если эта в высшей степени сомнительная история всплывет во время нашей партийной конференции, то под ударом может оказаться не чей-нибудь, а прежде всего мой престиж!

Чтобы максимально минимизировать возможный ущерб, если таковой будет иметь место, Дороти посоветовала мне объявить о проведении широкомасштабной проверки сложившейся практики должностных преступлений. В принципе, идея совсем не плохая, но все-таки несколько сыроватая и, скажем, не совсем адекватная.

И тут до меня дошло, что именно можно сделать. Нужно объявить о назначении нового председателя Английского банка.

– Если мне удастся найти хорошую кандидатуру, то это произведет впечатление, будто с подобного рода незаконной практикой мы больше не собираемся мириться.

На лице у Дороти неожиданно появилось выражение легкого смущения.

– Вы… вы собираетесь назначить действительно хорошего человека?

Как ни странно, но мой главный политический советник, похоже, не уловила саму суть моего подхода.

Я яростно закивал, встал со стула, возбужденно зашагал по кабинету.

– Да! Кого-нибудь по-настоящему честного, решительного и неподкупного! Человека, который не пожалеет ни времени, ни усилий, чтобы добиться своего.

Теперь легкое смущение на ее лице превратилось в явное недоумение.

– Но это же нарушает незыблемые каноны и традиции, – заметила она и поинтересовалась, не имею ли я виду Александра Джеймсона.

Она не глупа, совсем не глупа. Впрочем, окончательного решения я еще не принял. Да и особой нужды в этом пока нет. Как это назначение воспримут в Сити, мне было прекрасно известно, но… если окажется, что с «Филипс Беренсон» все в порядке, то необходимость в этом сама собой отпадет.

– Если! – коротко, но выразительно хмыкнула Дороти.

После чего мы продолжили работу над моим выступлением. Снова вернулись к экономике, на которой прервались, чтобы обсудить описанную выше проблему. Эта чертова экономика! Что о ней можно сказать на партийной конференции? Лично мне ничего в голову не приходило. То есть если бы я унаследовал этот бардак от другой партии, то смог бы винить во всем их одних. По крайней мере, в течение ближайших трех лет. А как мне прикажете сказать своей партии, что мой покойный, никем не оплакиваемый предшественник умудрился завести страну на необитаемые острова, а затем покинул нас, прихватив с собой весла?

Дороти, естественно, попыталась мне помочь.

– Вы могли бы сказать: Мы рука об руку прошли через трудные времена.

Я даже не удостоил столь патетическое предложение ответом. Только бросил на нее недовольный взгляд. Она попробовала другой вариант.

– С серьезнейшими проблемами сейчас приходится сталкиваться всему индустриальному миру.

Я покачал головой.

– Америке и Японии не приходится.

– Ладно, – согласилась она. – Тогда как насчет: С серьезнейшими проблемами сейчас приходится сталкиваться всем европейским странам?

Лучше этого придумать нам ничего не удалось, хотя, честно говоря, этим не поднимешь ни партийного духа, ни настроения рядовых членов.

Дороти попросила меня дать ей чуть больше информации.

– Кстати, как у нас с промышленным производством?

– Падает!

– Такими же темпами, как и в прошлом году?

– Нет.

– Великолепно! Тогда: Нам удалось сдержать темпы падения промышленного производства.

Что ж, неплохо. Совсем неплохо. Дороти снова ненадолго задумалась.

– А безработица? Она снижается?

– Не очень.

– А вот это не подойдет? Мы сделаем наступление на безработицу нашим главным приоритетом!

Тоже неплохо.

– Как у нас обстоят дела с заработной платой?

– Растет, но не слишком быстрыми темпами, – признал я.

– Мы не можем себе позволить платить больше, чем зарабатываем. Мир нам ничего не должен.

Правильно, конечно, но совсем не вдохновляет. Звучит почти как пасхальная речь Джимми Картера[56]. Наставлений и поучений никто не любит, особенно если они исходят от политиков. Интересно, а нельзя ли обратить этот пассаж против прожорливых профсоюзов и бесхребетных менеджеров высшего звена, тем самым отводя удар от меня и честно перекладывая вину на тех, кто ее по праву заслужил?

Дороти предложила более гибкую, как она выразилась, дипломатическую формулировку.

– Обе стороны промышленности, и трудовая, и менеджерская, должны стремиться работать вместе в мире и согласии ради будущего Британии.

Оставался только еще один важный аспект, о котором надо было обязательно упомянуть – непомерно высокие процентные ставки. Ведь если бы они хоть чуть-чуть упали до конференции, это могло бы реально помочь мне спасти лицо. Боюсь, такого подарка мне, судя по всему, не дождаться. Мы час за часом думали об этом, однако так и не смогли найти хоть что-нибудь стоящее или, по крайней мере, позитивное в области процентных ставок, о чем можно было бы с уверенностью говорить своим коллегам по партии.

В конце концов, устав ловить черную кошку в темной комнате, мы махнули на эти чертовы ставки рукой и обсудили концовку моего выступления. Поскольку вся картина в целом предвещала явный провал, то наиболее логичным было бы закончить ее размахиванием национальным флагом. Поэтому в заключение я решил сказать несколько фраз банальнейшей чепухи об уникальной роли Британии на мировой арене и о той великой судьбе, которая ее ожидает.

Дороти также порекомендовала мне пообещать, что я не пожалею ни усилий, ни времени, чтобы построить процветающее общество для наших детей и для детей наших детей. Что ж, по крайней мере, в отношении времени это обещание будет честным. Будущее всегда требует времени.

Вспоминает сэр Бернард Вули:

«Свое выступление на предстоящей партийной конференции премьер-министр готовил, само собой разумеется, не один. Тем более, что перед ним стояла реальная проблема, причем далеко не маловажная: чтобы поднять моральный дух верных партийцев, необходимо обязательно иметь „хорошие вести“.

Во время нашей встречи он дал мне понять, что планирует назначить Александра Джеймсона председателем Английского банка. Я, в свою очередь, довел это до сведения сэра Хамфри Эплби. Должен честно признаться, что в данном случае я проявил определенную наивность, поскольку воспринял это, как хорошую новость.

Впрочем, сэр Хамфри быстро избавил меня от подобного рода иллюзий.

– Это ужасная новость! – Он настолько возбудился, что выскочил из-за своего письменного стола и сердито зашагал по кабинету, время от времени останавливаясь перед занавешенным ажурной пуленепробиваемой гардиной окном, чтобы взглянуть на красочный парад королевских конных гвардейцев.

Сначала опасность такого назначения мне, в общем-то, была не совсем ясна, однако я предпочел положиться на мудрость сэра Хамфри. Или на его намного более полный объем существенной информации по данному вопросу. Поэтому я спросил его, не собирается ли он попробовать изменить точку зрения премьер-министра.

Он резко обернулся, посмотрел мне прямо в глаза и с характерной для него ясностью выражения мыслей отчеканил:

– Нет, Бернард, я собираюсь изменить точку зрения премьер-министра.

Мне стало искренне интересно, как именно он собирается это сделать. Джеймсон (во всяком случае, насколько мне известно) являл собой вполне достойный выбор, и наш ПМ, похоже, уже его сделал в надежде, что это назначение и окажется тем самым „хорошим известием“, которое должно пафосно прозвучать на их партийном сборище в Блэкпуле.

По мнению сэра Хамфри, нацеленность ПМ на Джеймсона вряд ли следует считать серьезным препятствием. Наоборот, он рассматривает это, скорее, как определенное преимущество.

– Джеймсон станет моей отправной точкой, – пояснил он. – Когда требуется заронить сомнение в том, что данный выбор является идеальным (т.е. обхаять. – Ред.), начинать надо с выражения абсолютного одобрения. Одна из главных задач этого – что мне стало ясным чуть позже, – заключается в том, чтобы никто никогда от вас не слышал (и даже не видел) каких-либо слов неодобрения в адрес данного кандидата. Вы должны всегда выглядеть его самым искренним другом. Ведь, – как довольно образно и доходчиво объяснил Хамфри, – чтобы ударить человека ножом в спину, нужно сначала за нее зайти.

Самым интересным в вопросе о поддержке кандидатуры Джеймсона было то, что его стоило поддерживать. Он действительно был хорош: абсолютно честный и при этом на редкость эффективный. О чем сэр Хамфри и собирался как можно скорее заявить Хэкеру. Вот почему его тактика, честно говоря, сначала сбила меня с толку. Этими сомнениями я с ним и поделился. И зря. Мне следовало бы проявить хоть немного терпения, потому что вскоре сэр Хамфри сам все расставил по полочкам.

– Этап 1: выразите абсолютную поддержку.

– Этап 2: перечислите все его качества, безусловно, достойные похвалы, особо выделив те из них, которые делают его практически непригодным для исполнения данной работы.

– Этап 3: продолжайте превозносить эти очевидные достоинства, пока они не станут своей прямой противоположностью – добродетельными пороками.

– Этап 4: упоминайте о его отрицательных качествах исключительно в контексте понимания и прощения.

Самым простым из них можно было смело считать этап 3 – сверхупрощение! Например, приклеиваете требуемой жертве ярлык. Если умному человеку приклеить, скажем, ярлык „мистер Умник“, то лучше от этого ему не станет, это уж точно. Странно, но факт.

В частности, до сэра Хамфри дошли слухи, что Джеймсон регулярно ходит в церковь. Да, ходит, подтвердил я и добавил, что некогда он даже был мирским проповедником.

Лицо Хамфри засветилось от радости. Приятно посмотреть.

– Великолепная, просто великолепная новость! В борьбе против него нам это тоже пригодится.

Я попросил пояснить, каким именно образом. Сэр Хамфри повернулся ко мне, заговорщицки ухмыльнулся и заговорил так, как будто перед ним сам премьер-министр.

– Обаятельнейший человек. Ни единого врага во всем мире… Но ведь ему придется иметь дело с самыми отъявленными жуликами лондонского Сити! Хватит ли у него душевных сил?

Весьма изобретательно, ничего не скажешь. И все-таки меня не оставляли сомнения, что это просто так не пройдет. Поскольку этот Джеймсон, как известно, отнюдь не барышня с кисейными платочками, а, скорее, крутой администратор.

Впрочем, Хамфри это, судя по всему, нисколько не беспокоило.

– В таком случае мы перейдем к этапу 4 и будем твердить, что он слишком крут. Например: „…очевидно, не имеет особого значения, что он отказался проходить военную службу по религиозно-этическим мотивам. Ведь в его истинном патриотизме пока еще никто не выражал открытых сомнений“. Или, скажем: „Мне казалось, в банкротстве той компании его обвиняли не совсем справедливо…“ Что-нибудь в этом роде.

Мне стало ясным, что в планы сэра Хамфри входит не хоронить его, а, наоборот, захваливать. Раньше мне, признаться, даже в голову не могло прийти, какую смертельную опасность способно таить в себе восхваление. По мнению Хамфри, тот же самый принцип вполне применим к личной жизни тех, кого по тем или иным причинам представляется невозможным запачкать безмерным восхвалением их профессиональной жизни. Все, что требуется сделать, это всего лишь намекнуть на некое (причем неважно, какое именно) обстоятельство, которое не так просто опровергнуть. Но даже если это оказывается возможным, вы ведь фактически никогда этого не утверждали, вы всего лишь намекнули на это.

Лучше всего намекать на латентный, то есть гипотетически возможный скандал. Например:

1. В случае отсутствия жены – гомосексуальность.

2. В случае наличия жены – адюльтер, предпочтительней с дамой, которая выше каких-либо подозрений: скажем, из королевской семьи или известной телеведущей.

3. В случае удачной семейной жизни – пуританство или алкоголизм. Или, допустим, тщательно скрываемое лечение у психиатра.

Возможности такого подхода практически безграничны. Самую, казалось бы, успешную и неуязвимую карьеру можно заставить пошатнуться, восторженно отзываясь о парне как о незаменимом стимуляторе новых идей, фантастически эффективном катализаторе, чрезвычайно изобретательном менеджере. Что же касается метода сверхупрощения, то с ним тоже никаких проблем. Делается это приблизительно в следующей последовательности:

1. Возьмите за основу чью-либо точку зрения – скажем, человека, который убежден, что образовательные гранды и субсидии должны проходить не через местные органы образования, а через самих родителей.

2. Упростите ее до абсурдности – „Он свято верит в полностью бесплатное образование для всех без исключения“.

3. Честно признайте, что некогда в этом имелся определенный смысл. „Но впоследствии стало предельно ясным, что данную проблему вполне можно решить куда менее радикальными средствами“.

4. Добавляйте этот ярлык к нему каждый раз, когда произносится его имя. „Ах, да, тот самый непримиримый приверженец бесплатного образования…“.

В тот день я узнал немало того, что впоследствии смог сам эффективно применять по мере своего успешного восхождения вверх по лестнице государственной службы. Более того, не побоюсь даже признаться, что своим триумфальным возвышением на пост главы государственной службы я тоже в немалой степени обязан методам и подходам, которыми в то памятное утро столь щедро поделился со мной сэр Хамфри Эплби».

(Продолжение дневника Хэкера. – Ред.)

8 октября

Дороти принесла мне новый вариант моего выступления на нашей партийной конференции. Конечно, он заметно лучше всех прежних, однако все равно не очень-то вдохновляющий. Кроме того, меня по-прежнему тревожит скандальная проблема с банком «Филипс Беренсон» и связанные с этим последствия.

Однако во время нашей обычной утренней встречи (с Хамфри и, само собой разумеется, моим главным личным секретарем Бернардом) секретарь Кабинета почему-то со мной не согласился.

– Уверен, все далеко не так серьезно. – Приблизительно так прозвучала его равнодушная оценка серьезнейшей проблемы.

А вот у Дороти эти слова вызвали такую же реакцию, как красная тряпка у быка. Впрочем, она на Хамфри всегда только так и реагирует, но я до сих пор не могу для себя решить: их бесконечные раздоры – это в высшей степени созидательный спор или просто-напросто банальная склока? Так или иначе, но мои позиции защищает именно Дороти, и это факт, который трудно оспорить. Вот и сейчас:

– Уверена, все очень серьезно, Хамфри! – резко возразила она и, подумав, многозначительно добавила: – Если не сказать больше…

– Нет-нет, миледи, все совсем не так, – нарочито покровительственным тоном протянул секретарь Кабинета. – Просто этот банк переуступил свои долги одному крупному заемщику, только и всего.

– Нет, не только! У некоторых из директоров банка «Филипс Беренсон», как вам, очевидно, известно, несколько запятнанная репутация.

Он холодно посмотрел на нее.

– И вы можете это доказать?

– Нет, не могу, – честно признала она. – Скорее, это мой внутренний голос.

Сэр Хамфри весело хихикнул и повернулся ко мне.

– Господин премьер-министр, по-моему, мы погружаемся в недоступный для нас мир тончайших женских интуиций, вам не кажется?

Побелев от гнева, Дороти встала, оправила свою узкую черную юбку, после чего коротко заявила:

– Посмотрим! – и решительно направилась к двери.

– Это уж как бог даст, – пробурчал ей вслед секретарь Кабинета и самодовольно ухмыльнулся.

Интересно, откуда у него такая самоуверенность? Впрочем, сейчас это не так уж и важно. Мое твердое намерение назначить Александра Джеймсона новым председателем Английского банка куда важнее. Чем я, не откладывая дела в долгий ящик, не без явного удовольствия и поделился с секретарем Кабинета.

Его реакция оказалась просто непредсказуемой. Я ожидал всего чего угодно, но не такого искреннего энтузиазма!

– Ах, этот мирской проповедник! Да, милейшей, знаете, души человек!

Мирской проповедник? Это что, прозвище? Я спросил Хамфри, и его ответ, признаться, меня несколько удивил.

– А как же иначе его назвать, господин премьер-министр? Проповедник он и есть проповедник.

Ну и что? Какое это может иметь отношение к нашему делу? Хотя лично я, честно говоря, всегда с большим сомнением относился к фанатикам любого толка. Особенно религиозного… Впрочем, в наше время необходимо уметь терпимо относиться к тому, что кто-то ревностно верит в своего бога, каким бы неприемлемым это ни казалось остальным. Поэтому я снова вернулся к главному вопросу.

– И все-таки, Хамфри, как по-вашему, он хорош?

– Именно хорош! – с готовностью согласился секретарь Кабинета. – По-настоящему хороший человек, ничего не скажешь. Например, проделал невероятно хорошую работу в Управлении по регулированию лова белой рыбы.

Управление по регулированию лова белой рыбы? Далеко не самое важное учреждение. Может, потому, что ему требуется слишком много времени на проповедование?

– А где он, собственно, проповедует? – на всякий случай поинтересовался я.

Хамфри пожал плечами.

– Наверное, в церкви, господин премьер-министр, где же еще? Он ужасно набожен. И, кстати, исключительно честен. Причем со всеми без исключения…

Мой выбор секретарю Кабинета явно нравился, хотя… хотя что-то в его искреннем энтузиазме меня все-таки слегка смущало.

– А разве плохо быть честным со всеми? – спросил я. В конце концов, мне предстояло назначить человека специально для того, чтобы помочь нам по возможности без особых потерь «подчистить» столь неожиданно возникшую ситуацию.

– Конечно же, неплохо, – однозначно подтвердил Хамфри. – Совсем неплохо! Ведь натолкнись он, причем неважно, специально или случайно, на какой-либо скандал, даже здесь, в Номере 10, то не задумываясь поделится этим со всем миром.

– Вы хотите сказать, что он не умеет держать язык за зубами?

Хамфри неловко поежился.

– Знаете, это такое уничижительное выражение, господин премьер-министр. – Он глубоко вздохнул. – Лично мне предпочтительнее определить его как честного до одержимости.

Меня это, честно говоря, начинало беспокоить. Конечно же, честность – это качество, достойное самого искреннего уважения, кто бы спорил. Но ведь всему есть место и время. И мера! Здесь, в Номере 10, через нас проходят судьбы страны, судьбы людей и множество прочих не менее деликатных вещей.

– И все-таки, Хамфри, скажите, только честно и беспристрастно: это тот человек, который способен навести порядок в Сити?

– Безусловно, – не задумываясь, ответил секретарь Кабинета. – Особенно, если вам нужен святой. Некоторые, правда, считают, что он не живет в реальном мире, что пуританство для него даже больше, чем сам Господь!

Да, похоже, от этого Джеймсона можно ждать сюрпризов. Которые нам, кстати, совершенно ни к чему. Я категорически заявил Хамфри, что хотел бы точно знать все за и против. Все до единого! Ему не оставалось ничего другого, кроме как продолжить. Хотя и без особого желания…

– Ну, прежде всего необходимо признать вполне очевидный факт: этот Джеймсон настолько честен, что, возможно, просто не поймет некоторых маленьких хитростей Сити. Так что, в принципе, им ничего не стоит обвести его вокруг пальца. Впрочем, как и многих других. Поэтому вряд ли об этом стоит так уж беспокоиться.

Он, должно быть, один из многочисленных друзей секретаря Кабинета. Как это не стоит беспокоиться, если его обведут вокруг пальца? Конечно же стоит! Неужели могут обвести? Джеймсона? Честно говоря, в такое трудно поверить. Ведь ни глупым, ни слабым его не назовешь.

– Говорят, он в высшей степени умен и очень тверд, это так? – спросил я Хамфри.

Он тут же согласился.

– Очень тверд, господин премьер-министр, очень! Иногда его уподобляют даже аятолле. Остается, правда, один вопрос: стоит ли рисковать, создавая нового Самсона[57], который за раз может снести и всю постройку?

Да, определенный риск во всем этом, конечно же, был. Я задумался. А Хамфри, видимо, неправильно истолковав мое молчание, все расхваливал и расхваливал своего приятеля Джеймсона, пока мне это не начало действовать на нервы.

– …Его трудно назвать лицеприятным, он не знает препятствий, не боится задеть чьи-либо чувства, когда это потребуется… И, само собой разумеется, он все любит делать открыто, любит делиться всем с прессой…

Прервав этот бесконечный поток восхвалений, я коротко поинтересовался у Хамфри, может ли он сказать об этом Александре Джеймсоне хоть что-нибудь еще.

– Что-нибудь еще? Вряд ли, господин премьер-министр. Мы не настолько хорошо знакомы. Хотя… до меня дошли некие слухи… – Он вдруг явно заколебался и замолчал.

– Ну и? – сгорая от нетерпения, переспросил я.

Но его обычное благоразумие снова возобладало.

– Нет-нет, ничего… Да и… в любом случае, уверен, это никогда не выйдет наружу.

– Что? Что именно никогда не выйдет наружу?

– Ничего. Говорю же вам, ничего, господин премьер-министр.

Если он хотел меня успокоить, то ему это явно не удалось. Теперь я уже совсем не уверен, что смогу прислушаться к рекомендациям сэра Хамфри. Какими бы восторженными они не были. Как же мало секретарь Кабинета меня понимает!

(Поскольку новости в Уайтхолле обычно распространяются почти со скоростью света, до сэра Фрэнка Гордона, постоянного заместителя канцлера казначейства, очень скоро дошел слух, что сэр Хамфри усердно «топит» Александра Джеймсона. В сложившейся ситуации секретарь Кабинета и постоянный заместитель канцлера казначейства руководствовались диаметрально противоположными точками зрения, конфликтными интересами и различного рода опасениями.

Буквально на следующий день сэр Хамфри получил подчеркнуто дружеское послание от сэра Фрэнка, которое мы полностью приводим ниже. – Ред.)

«8 октября

Дорогой Хамфри!

Не сомневаюсь, вам уже стало известно, что в качестве нового председателя Английского банка казначейство очень хотело бы видеть именно Александра Джеймсона.

Мы убеждены, что центральному банку Британии давно пора иметь во главе человека, которого все считают и интеллигентным, и компетентным. И хотя такое сочетание станет в каком-то смысле новинкой, попробовать это, безусловно, имеет смысл.

Казначейству пришлось пережить уже достаточное количество весьма неприятных скандалов, непосредственно связанных с Сити, и нашему канцлеру, честно говоря, надоело защищать то, что защитить невозможно.

Более того, честный финансовый сектор, как нам кажется, вряд ли способен причинить существенный ущерб национальным интересам. Сити давно уже превратился в огромную кучу дерьма, которую нам необходимо расчистить. Джеймсон – наш человек!

Искренне ваш,

Фрэнк».

(Поскольку сэр Хамфри, видимо, не очень торопился с ответом, сэр Фрэнк получил его лишь через несколько дней. – Ред.)

«12 октября

Дорогой Фрэнк!

Благодарю за последнее письмо. Читать твои послания мне всегда доставляет искреннее удовольствие.

Меня весьма позабавили твои курьезные ремарки в отношении кандидатуры нового председателя Английского банка. Лондонский Сити, естественно, давно пора чистить. Не сомневаюсь, это в интересах и самого канцлера казначейства.

Уверен, ты согласен: интересы страны для нас – прежде всего! И хотя в долгосрочном плане честный финансовый сектор, безусловно, вряд ли способен нанести сколько-нибудь ощутимый ущерб национальным интересам Британии, он, тем не менее, вполне может привести к образованию ряда досадных, никому из нас не нужных краткосрочных проблем.

Любое расследование дел в Сити неизбежно приведет к подрыву доверия, к падению фунта, индекса акций, а с ними – и к падению правительства.

На наш взгляд, это вряд ли было бы в интересах как вашего канцлера, так и нашего премьер-министра. Что же касается твоего образного сравнения Сити с кучей дерьма, которую необходимо вычистить как можно скорее, то вполне уместно поинтересоваться, что же останется после того, как ее вычистят? Ничего! Ровным счетом ничего, если не считать того, что сами чистильщики окажутся с ног до головы в дерьме. Только и всего.

Искренне ваш,

Хамфри Э.».

(Враждебность сэра Фрэнка к Английскому банку была вполне типична для всего высшего руководства казначейства. Причем одним из ее ключевых факторов являлась самая банальная зависть – должностные лица Банка получали намного больше, чем государственные служащие! Кроме того, работники банка питались в специальном закрытом ресторане с отменной кухней. Практически бесплатно! Для казначейства, с другой стороны, более характерна определенная интеллектуальная строгость и четкость финансового контроля, в силу чего они нередко смотрят на своих банковских коллег с легким пренебрежением, так сказать, «сверху вниз», а их элитные подразделения, в отличие от верхнего эшелона МИДа, относят себя к «меритократам», сливкам интеллектуального сообщества.

Сэр Фрэнк и не думал отмахиваться от этого дела. И хотя его ответа мы нигде не нашли, таковой, безусловно, имел место, о чем явно свидетельствует необычно сильная фразеология ответного послания сэра Хамфри, которое мы полностью приводим ниже. – Ред.)

«16 октября

Дорогой Фрэнк!

Я совершенно не склонен рассматривать возникшее неудобство, как свою личную проблему. Как вам, очевидно, известно, 60% непогашенных задолженностей „Филипс Беренсон“ приходятся всего на трех иностранцев с сомнительной репутацией. Осуществлять официальный надзор над его деятельностью был уполномочен Английский банк, однако вскоре указанный надзор превратился в самый банальный фарс. Вот почему банку необходимо найти какое-нибудь „прикрытие“, чтобы постараться скрыть тот очевидный факт, что назначенные им управляющие не более чем кучка жалких дилетантов.

Мне, конечно, вполне понятно ваше искреннее желание как можно скорее „подчистить“ создавшуюся ситуацию, но при этом не следует забывать и о всех возможных последствиях. Да, Английский банк официально уполномочен осуществлять надзор за деятельностью „Филипс Беренсон“, но ведь и казначейство, в свою очередь, также официально уполномочено осуществлять надзор за деятельностью Английского банка!

Таким образом, в случае проведения указанной „подчистки“, каковая несомненно станет публичным делом, наш канцлер может посчитать, что конечная ответственность за все это возлагается именно на него и, значит, на этот раз ему на самом деле придется защищать то, что защитить невозможно.

Чтобы остаться в живых, разворошив осиное гнездо, канцлеру потребовалась бы значительная поддержка со стороны ПМ, однако последний, как ни странно, совсем не горит желанием вставать на защиту того, что защитить невозможно.

Собственно говоря, единственное, чем канцлер мог бы уговорить премьер-министра прийти ему на выручку – это убедить его, что его (канцлера) подвели собственные постоянные заместители.

Советую хорошенько об этом подумать, Фрэнк.

Ваш

Хамфри Эплби».

(Нешуточная угроза сэра Хамфри возымела действие: казначейство прекратило настаивать на «подчистке», и, соответственно, шансы Джеймсона стать председателем Английского банка фактически упали до нуля. Сэр Хамфри, действуя, как ему тогда казалось, исключительно в интересах Хэкера, добился готовности сэра Фрэнка, если потребуется, в любой момент выступить против кандидатуры Джеймсона. Сам ПМ в детали описанной выше интриги посвящен, само собой разумеется, не был. – Ред.)

(Продолжение дневника Хэкера. – Ред.)

17 октября

Сегодня прямо с утра мы с Дороти Уэйнрайт и Бернардом Вули обсуждали специальную записку по банку «Филипс Беренсон», которую мне доставили вчера вечером.

Да, мой главный политический советник была совершенно права – это просто ужасно! Сплошные несоответствия и нарушения! Честно говоря, в чем между ними разница, мне не совсем понятно, однако в случае с «Филипс Беренсон» последних слишком много даже для обычного коммерческого банка. («Несоответствие» означает наличие преступления, которое нельзя доказать; «нарушение» означает наличие преступления, которое можно доказать. – Ред.)

Похоже, в нашем распоряжении оказался в высшей степени конфиденциальный аудиторский отчет. Даже более, чем просто конфиденциальный, – его еще никто не видел! (В Уайт-холле определение «конфиденциальный» обычно означает, что это видели все. – Ред.)

Я поинтересовался у Дороти, как это к нам попало.

– Старший партнер их аудиторской компании – один из моих друзей.

– Только друзей или?…

Она загадочно усмехнулась.

– Не только, господин премьер-министр. Полагаю, ему очень хотелось бы увидеть свое имя в перечне новогодних почестей и наград.

Что ж, вполне законное желание. Я спросил у нее, как мы все это оформим. В каком разделе?…

Больше всего во всем этом деле меня удивлял тот факт, что в этом замешан столь крупный и солидный банк, как «Бартлетс».

А вот Дороти это, похоже, совсем не удивило.

– Разве вы не знаете, кто его председатель? Сам сэр Десмонд Глейзбрук!

– Вы хотите сказать, он тоже мошенник? – изумленно спросил я.

– Нет-нет, конечно же нет, – со вздохом произнесла Дороти. – Он всего лишь жалкий фигляр.

В принципе она, безусловно, права. Мне тоже приходилось иметь с ним дело.

– Нетрудно догадаться, почему именно его назначили председателем, – безжалостно продолжила мой главный политический советник. – От него никто никогда не слышал сколько-нибудь оригинальных идей, он медленно говорит, и поскольку мало что толком понимает, то практически всегда готов согласиться с любой чепухой, которую ему с важным видом хотят навязать. Все вместе это почему-то заставляет многих вполне искренне считать его надежным.

Возможно, так оно и есть, но проблема в том, что меня уже попросили проконсультироваться с ним относительно назначения нового управляющего Английского банка. Вообще-то консультироваться с кем-либо мне совершенно незачем – я уже принял решение, и мой выбор в любом случае падет только на Джеймсона. Что бы ни говорили о его религиозных пристрастиях. В данной ситуации, кроме него, вряд ли кто способен по-настоящему вычистить Сити. Так, как этого хочется нам! И, кроме того…

Тут Дороти перебила ход моих мыслей.

– Боюсь, вам придется услышать, что сэр Десмонд категорически против кандидатуры Джеймсона, господин премьер-министр.

– А у меня есть выбор? После всего этого? – риторически спросил я, выразительно постукивая пальцами по лежащему на моем письменном столе аудиторскому отчету.

Она понимающе закивала головой.

– Нет, конечно… Если все это вылезет наружу…

– Что-нибудь обязательно вылезет, иначе и не бывает!

Дороти скептически хмыкнула.

– Если дело дойдет до суда, то вылезет все, абсолютно все, господин премьер-министр. Впрочем, если Английский банк вовремя выправит положение, самое худшее, возможно, останется, так сказать, «внутри семьи». Во всяком случае, процветающее взяточничество и хищения. А также имена конкретных директоров, предусмотрительно переадресовавших страховые взносы в свои собственные частные компании в Лихтенштейне как раз накануне крушения соответствующего страхового бизнеса.

Вначале мне было не совсем ясно, что именно она порекомендовала мне сделать. Причем весьма настоятельно.

– Господин премьер-министр, вам просто необходимо назначить Джеймсона. Немедленно! Тогда лично вы будете защищены, даже если все это вылезет наружу до того, как он приступит к практической зачистке. Кроме того, это назначение вполне может стать той самой хорошей новостью, которую можно с успехом преподнести на вашей партийной конференции.

(Забавно: в данном случае мы сталкиваемся с довольно редким явлением, когда и Дороти Уэйнрайт, и сэр Хамфри оба делали все возможное, чтобы защитить Хэкера, и, тем не менее, давали ему прямо противоположные рекомендации. Главный политический советник ПМ исходила из тактических соображений и настаивала на немедленном назначении Джеймсона, в то время как секретарь Кабинета стремился любой ценой избежать утраты доверия к экономике, что неизбежно потребовало бы принятия безотлагательных мер по «радикальному исправлению ситуации в Сити». Дороти, в свою очередь, искренне полагала, что, прежде чем повышать доверие, необходимо сначала его понизить.

Тем временем кризис продолжал медленно, но неотвратимо созревать, хотя пресса, опасаясь быть привлеченной к суду за «клеветнические измышления в адрес действующего правительства», пока еще ничего о нем не писала и даже не упоминала. Два дня спустя, не дожидаясь специального приглашения, сэр Десмонд Глейзбрук сам нанес визит в Номер 10. – Ред.)

(Продолжение дневника Хэкера. – Ред.)

19 октября

Мы с Дороти в очередной раз обсуждали мучительный вопрос о новом председателе Английского банка, когда неожиданно зажужжал зуммер интеркома.

– Кто тот счастливчик, которого Десмонд Глейзбрук собирается рекомендовать мне? – громко спросил я.

– Сэр Десмонд Глейзбрук, – торжественным голосом объявил Бернард, сидевший рядом с аппаратом.

Дороти согласно кивнула головой.

– Вы совершенно правы, Бернард.

– В чем? – он недоуменно посмотрел на нее.

Его смущение было вполне понятно – он всего лишь сообщил нам о прибытии сэра Десмонда. А вот Дороти, похоже, совсем не шутила, имея в виду, что Глейзбрук намерен рекомендовать на этот пост самого себя.

– Собственно говоря, кто больше всех заинтересован в том, чтобы все это замять? – пожав плечами, риторически заметила она.

Да, в этом есть смысл. Я сделал глубокий вдох и попросил Бернарда пригласить гостя войти. Он тут же ответил, что сэр Десмонд в сопровождении сэра Хамфри уже идет сюда.

Пока мы ждали, я успел спросить у Дороти, известно ли сэру Хамфри и сэру Десмонду содержание данного аудиторского отчета.

– Да, – ответила она и предостерегающе подняла указательный палец. – Но они не должны знать, что вы тоже знаете. Иначе вам придется награждать старшего партнера по меньшей мере титулом графа!

Одного взгляда на Десмонда хватило бы, чтобы понять, почему он пользуется таким успехом в Сити – высокий, безукоризненно элегантный, густые, обильно посеребренные сединой волосы, тяжелые веки а ля Гарольд Макмиллан и под стать им свисающие усы… Короче говоря, идеальный набросок британского джентльмена со всем полагающимся ему набором. Полнейшее отсутствие даже намека на профессионализм или приверженность хоть к чему-либо, абсолютно нулевая интеллектуальная любознательность. Он медленно, со значением опустил свое полное достоинства тело в стоящее недалеко от письменного стола кресло, обитое игривыми цветастым ситчиком, и бросил на меня изумленно-озадаченный взгляд.

Я решил обойтись без ненужных предисловий.

– Спасибо, что нашли время ко мне заскочить, сэр Десмонд. Как вам, очевидно, известно, мне необходимо назначить нового управляющего Английским банком, и я готов выслушать ваши рекомендации.

– Да-да, согласен. Конечно же, его необходимо назначить. Без управляющего банк как без рук, – уверенно подтвердил он.

Видимо, заметив, что уверенность сэра Десмонда направлена не в ту сторону, Хамфри поспешил ему на помощь.

– Полагаю, в целом у господина премьер-министра в отношении этого уже нет никаких сомнений. Остается только решить, кого именно?

– Ах, кого именно, – понимающе повторил Десмонд. И хотя лучик света явно добрался до его серого вещества, ему требовалось еще немного времени, чтобы полученная информация дошла до него целиком. – Да, это непросто, – продолжил он. – Совсем непросто. Надо ведь выбрать, кого именно, не так ли? Значит, этот кто-то должен быть именно тем, кому парни могли бы доверять.

– Да, само собой разумеется, доверять, – согласился я и тут же добавил, что нам нужен человек по-настоящему умный и интеллигентный. Честный. Решительный и энергичный!

Десмонд почему-то занервничал.

– Минутку, минутку! – воскликнул он.

– В чем дело? Вы что, не согласны?

Он ненадолго задумался.

– Как сказать, господин премьер-министр, как сказать… Идея, конечно, замечательная, но не уверен, что такому парню смогут доверять другие парни.

В наш разговор вмешалась Дороти.

– Полагаю, сейчас господина премьер-министра больше всего беспокоят проблемы, связанные с возможными финансовыми скандалами. А вас, сэр Десмонд, эти скандалы не беспокоят?

– Естественно, беспокоят! Никому из нас они не нужны. Но если найти такого парня, которому доверяют другие парни, то можно быть уверенным, он позаботится о том, чтобы другие парни не были замешаны ни в каких скандалах.

– То есть, попросту говоря, их замнет? – не скрывая иронии, поинтересовался мой главный политический советник. Она, похоже, никогда не упускала возможности задать язвительный или, что случалось намного чаще, провокационный вопрос.

Десмонд был шокирован.

– Ни в коем случае! Малейший намек на подозрение тут же вызовет полномасштабное расследование. Нашего парня пригласят на деловой ланч и прямо спросят, обосновано ли данное подозрение, и если да, то насколько…

– А если он ответит, что нет? – поинтересовался я.

– Тогда придется поверить ему на слово. На этом всегда стоял, стоит и, надеюсь, будет стоять наш лондонский Сити.

А может, не стоит, а рушится? Мой следующий вопрос к нему касался ситуации с банком «Филипс Беренсон».

– Что вам об этом известно?

– А вам? – явно осторожничая, вопросом на вопрос ответил он.

– Только то, о чем писалось в газетах, – прямо ответил я.

– Ах, вон как. – Он с облегчением вздохнул. – Там возникли некоторые проблемы, только и всего. Не тем парням одолжили кое-какие деньги. Такое с каждым может случиться.

– И больше ничего?

– Насколько мне известно, ничего. – Он вроде бы равнодушно пожал плечами, очевидно, стараясь подчеркнуть незначительность столь мелкого и, на его взгляд, вполне обыденного события.

Но Дороти его ответ, судя по всему, не удовлетворил, потому что она прямо и требовательно спросила:

– И вы готовы дать слово, что дела обстоят именно так?

Он заколебался. Дать слово – это серьезно. Парни из Сити, даже такие тупоголовые, как сэр Десмонд, прекрасно знают, что в их мире с собственной репутацией не шутят. А что еще у них есть?

– Хорошо, я наведу справки, раз вам так уж хочется.

Но от моего главного политического советника просто так не отделаешься.

– Скажите, в последнее время до вас, случайно, не доходили какие-нибудь тревожные слухи? – спросила она.

– Естественно, доходили. Куда же без них? – заметно более спокойным тоном ответил он.

– Только слухи, – подчеркнуто спокойно продолжила Дороти. – Например, о хищениях. Взяточничестве. Злоупотреблениях. Торговле инсайдерской информацией…

Десмонд обеспокоенно заморгал глазами. И даже, насколько это было в его силах, доброжелательно улыбнулся.

– Ну будет вам, уважаемая, будет. К чему столь грозные слова?

Но на моего главного политического советника его обаяние, похоже, совершенно не распространялось.

– Хотите сказать, все это неправда? – не скрывая иронии, поинтересовалась она.

– На все можно смотреть по-разному, – с предельной искренностью заметил Десмонд, не обращая внимания на то, что его ответ не имел ничего общего с заданным ему вопросом.

– Ну и как, интересно, по-разному можно смотреть, скажем, на хищение? – не скрывая любопытства, спросила Дороти.

– Нет, конечно же, если кого-то поймали за руку, то с этим, само собой разумеется, надо что-нибудь делать.

– Серьезно с ним поговорить? – с сарказмом спросил я.

Да, с нормальным юмором у сэра Десмонда явные нелады. Потому что он, даже не усмехнувшись, ответил:

– Естественно! Хотя обычно в таких случаях речь идет о парне, который на небольшой срок, так сказать, «позаимствовал» некую сумму со счета своей компании и не совсем удачно ее инвестировал. Ну, знаете, вроде как молодая и еще неопытная скаковая лошадь спотыкается на первом препятствии. С кем не бывает? Что-то вроде этого…

Я понял, что мы переливали из пустого в порожнее. Дороти была совершенно права – Глейзбрук был бы категорически против моего намерения назначить Джеймсона. Поэтому я поставил вопрос прямо: кто, по его мнению, должен возглавить Английский банк?

– Видите ли, господин премьер-министр, как я уже говорил, все это далеко не так просто… У нас не так уж много парней, которым можно доверять. Не мне, конечно, говорить, но если кого и спрашивать, предполагая, что его считают… то есть, он прекрасно справляется со своей нынешней работой, но если достаточно сильно настаивать, особенно учитывая его долг перед коллегами и… народом, то…

Окончательно поняв, куда именно он клонит, я решительно прервал его бессмысленное словоизвержение и недвусмысленно заявил, что имею в виду… Александра Джеймсона.

– Ах, вон оно как, – помрачнев, протянул он.

Интересно, неужели он на самом деле считал, что ему можно доверить управление Английским банком? Иногда меня искренне поражает практически безграничная способность к самообману, которую я нередко замечаю у своих коллег. (Но, само собой разумеется, никогда у самого себя. – Ред.)

– Что вы можете о нем сказать? – спросил я.

Весьма сомнительная похвала Десмонда прозвучала, скорее, как проклятье:

– Он неплохой бухгалтер.

– Честный?

– Увы.

– Энергичный?

– Боюсь, слишком.

– Значит, вы готовы его порекомендовать?

– Нет! – Что ж, и вполне очевидно, и совсем не удивительно: чего иного следует ожидать от человека, для которого слово «энергичный» равнозначно осуждению. – А знаете, господин премьер-министр, наш лондонский Сити на редкость необычное местечко. Ведь стоит там сделать достоянием общественности один, всего один самый маленький скандальчик, и можно смело считать, что вы открыли всю банку с тараканами. То есть можно ли не разбудить спящую собаку, если выпустить у нее под носом мяукающую кошку? Пригласите туда «новую метлу», и если не будете достаточно осторожны, то очень скоро с удивлением убедитесь, что вместе с грязной водой выплеснули и самого младенца. Смените лошадей на переправе, и сами не заметите, как тут же окажетесь на середине бурлящего потока без руля и ветрил…

– И что тогда? – перебил я его.

– Что тогда? – он с нескрываемым удовольствием посмотрел на меня. – Тогда начнется самая настоящая заваруха! Тогда никому мало не покажется! Это все равно, что забить гол в собственные ворота…

Так, намек ясен: не будите спящую собаку, не открывайте банку с тараканами… Все по справедливости, все должно идти своим чередом, ну и так далее, и тому подобное.

(Современному читателю, конечно, может показаться интересным, почему это сэру Десмонду Глейзбруку, который и без того достиг головокружительных высот, являясь председателем такого крупного и респектабельного банка, как «Бартлетс», вдруг так захотелось стать во главе Английского банка. Впрочем, объяснение достаточно просто: управляющий Английским банком, хотя и получает меньшее вознаграждение, тем не менее, считается высшим должностным лицом Сити, с изначально присущим ему самым высоким статусом, влиянием, внешними атрибутами и даже определенной реальной властью. В традиционной привлекательности самой Треднидл-Стрит[58] кроется нечто романтическое, таинственное и… непостижимое. Более того, руководство центральным банком Британии нередко может рассматриваться не как средство для еще большего обогащения самого себя, а, скорее, как служение народу, стране! Тем самым можно обеспечить себе «членство» в перечне Великих и Славных, коих по завершении карьеры ждут не менее великие и славные почести и награды в виде титулов, званий и «теплых местечек»: таких как «королевские комиссии», «специальные комиссии», «независимые комиссии», фонды «в защиту…», фонды «против…» ну и так далее, и тому подобное… – Ред.)

24 октября

В тот вечер я сидел в гардеробной комнате концертного зала Зимние сады в Блэкпуле, где буквально через полчаса должна была начаться наша ежегодная партийная конференция. И хотя на входной двери гордо красовалась полинявшая и довольно обшарпанная серебряная звезда, лично я себя «звездой» совершенно не чувствовал. Скорее, человеком, который от отчаяния готов бросить все к чертовой матери. Даже то, к чему стремился всю свою жизнь!

К зданию нас, в сопровождении, казалось всех полицейских констеблей Ланкашира, провели по ветреной и промозглой набережной, а у входа среди встречающих не было практически никого, кроме нескольких десятков поеживающихся от пронизывающего ветра репортеров и фотографов. Их всех интересовал только один, на мой взгляд, довольно-таки глупый вопрос – следует ли ожидать от моего выступления чего-нибудь по-настоящему стоящего и если да, то чего именно?

А может, им уже известно, что сказать мне, собственно, нечего? Тогда все просто ужасно. Через полчаса мое выступление, а я по-прежнему бессмысленно перебираю странички своего текста и все больше и больше понимаю (как будто это не было ясно и раньше), что в нем практически нет никакого смысла.

В принципе, это, конечно, не имело большого значения, поскольку, благодаря предусмотрительности Дороти, бурные, продолжительные аплодисменты мне были обеспечены в любом случае. На три с половиной минуты! Это если речь не понравится. Все равно это на целых тридцать секунд дольше, чем было у моего неоплаканного предшественника в прошлом году.

Впрочем, овации, громкие приветственные выкрики – все это чисто показное и проходящее. В новостях их покажут лишь мельком и без должных комментариев. Затем с экрана прозвучат несколько моих ничего не значащих фраз и жидкие аплодисменты, а в заключение политический обозреватель с кислой миной отметит, что «ничего существенного в своем программном выступлении господин премьер-министр ни партии, ни народу, к сожалению, так и не предложил».

– Мне нужно, понимаете, нужно предложить хоть что-нибудь позитивное! – не скрывая отчаяния, заявил я Дороти, пока симпатичная девушка с телевидения старательно загримировывала мешки у меня под глазами.

По нахмуренному лицу моего главного политического советника было видно, что ничего особенного ей в голову тоже не приходило.

– Учитывая нынешнее состояние нашей экономики, оно само, наверное, и есть единственное, о чем можно говорить, не опасаясь обвинений в неоправданном оптимизме, – помолчав, заметила она. – Если, конечно, вам не захочется дать своим партийным коллегам понять, что нынешний отлив вот-вот сменится приливом.

– Для этого пока нет никаких показаний, – жалобно протянул я.

– А нам и не нужны никакие показания. Вы же на партийной конференции, а не в Старом Бейли[59]. Все что вам нужно – это убежденность!

Убежденность – это, конечно, хорошо, вот только где ее взять? На пустом-то месте!

Мою мрачную меланхолию не развеяла даже озабоченная голова Бернарда, внезапно просунувшаяся в проем двери.

– Господин премьер-министр, – почему-то громким шепотом произнес он. – Там внизу сэр Хамфри и верховный комиссар Буранды. Они хотели бы срочно с вами переговорить. Вы их примете?

Зачем и о чем, было совершенно непонятно, но немного времени еще оставалось, да и хуже от разговора с ними уже не будет. Пока мы ждали, Дороти, как бы размышляя вслух, протянула:

– Безработица достигла ужасных размеров, процентные ставки превысили все мыслимые и немыслимые уровни, инвестиции практически замерли на мертвой точке… И что со всем этим прикажете делать?

Ровным счетом ничего! Увеличить инвестиции нельзя, не снизив процентные ставки. А как их снизить? Этого пока не знает никто. Ведь имеется серьезная аргументация как за то, чтобы их повысить, так и за то, чтобы их понизить. Причем и в том, и в другом есть определенный смысл. Дороти, например, была за их снижение в интересах социальной справедливости, хотя социальная справедливость, собственно говоря, это не более чем один из синонимов инфляции.

– Неужели вы не можете надавить на канцлера, чтобы он надавил на казначейство, потребовав, чтобы оно надавило на Английский банк, заставив его надавить на соответствующие банки? – неожиданно предложила она. В принципе, конечно же, мог бы, но… только не за те двадцать минут, которые оставались до моего выступления. Поэтому единственное, что мне оставалось, это все-таки объявить о своем решении назначить сельского проповедника, мистера Чистюлю, Александра Джеймсона председателем Английского банка. И всем сердцем надеяться на появление в завтрашних газетах заголовков вроде: «ХЭКЕР ТВЕРДО НАМЕРЕН ПОЛОЖИТЬ КОНЕЦ БЕЗОБРАЗИЯМ В СИТИ!»

(Решимость Хэкера публично объявить о новом назначении являлась прямым результатом того, что у логиков государственной службы называется «типичным силлогизмом политиков»:

Шаг один: Надо что-то делать.

Шаг два: Вот это что-то.

Шаг три: Значит, надо делать это.

Рассуждая логически, это сродни многим другим не менее знаменитым силлогизмам, таким как:

Шаг один: У всех собак четыре ноги.

Шаг два: У моей кошки четыре ноги.

Шаг три: Значит, моя кошка – это собака.

Указанный типичный силлогизм политиков стал безусловной причиной многих катаклизмов, выпавших на долю Соединенного королевства в двадцатом веке, включая, само собой разумеется, позорное «мюнхенское соглашение» и хорошо известную «Суэцкую авантюру». – Ред.)

В остальном все было, в принципе, ясно. Кроме одного: прекрасно зная, что мне вот-вот предстоит сделать, возможно, самое важное выступление после моего возвышения до Номера 10, секретарь Кабинета почему-то выбрал именно этот момент, чтобы представить мне верховного комиссара Буранды. Интересно, почему?

Впрочем, скоро это перестало быть загадкой. Не успели они присесть, как сэр Хамфри, не дожидаясь особого приглашения, сразу же перешел к сути вопроса.

– Господин премьер-министр, Верховный комиссар весьма обеспокоен слухами о вашем намерении поставить во главе Английского банка Александра Джеймсона, поскольку он практически неизбежно отдаст распоряжение начать расследование состояния дел в банке «Филипс Беренсон».

Конечно же, отдаст, но причем тут Буранда? Им-то какое до всего этого дело? Тем не менее, я счел необходимым прояснить свою позицию.

– Дело в том, что «Филипс Беренсон» – это жуликоватый банк, который одолжил более шестидесяти процентов своих денег трем иностранным клиентам с весьма сомнительной репутацией.

– Двумя из этих трех, как вы выразились, иностранных клиентов являются президент Буранды и председатель государственной корпорации «Буранда энтерпрайз», – не повышая голоса, уточнил Верховный комиссар.

Да, мой верный сэр Хамфри Эплби, вот уж удружил, так удружил! Теперь мне не оставалось ничего другого, кроме как с задумчивым видом протянуть что-то вроде:

– Вон оно как…

Верховный комиссар тоже не стал ходить вокруг да около.

– Господин премьер-министр, – прямо заявил он. – Если вы предпримете попытки дискредитировать указанные займы, то у президента Буранды не останется иного выбора, кроме как считать это враждебным и расистским шагом.

– Расистским? – я не поверил своим ушам.

– Да, расистским, – уверенно подтвердил Верховный комиссар Буранды. Похоже, на этот счет у него тоже не было ни малейших сомнений.

– Да, но я… Мне и в голову не приходило дискредитировать вашего президента как такового… Я всего лишь хотел сказать, что…

Бернард, как всегда, тут же пришел мне на помощь.

– Что у него сомнительная репутация, господин премьер-министр.

Я взглядом заставил его замолчать.

– Более того, – продолжал неугомонный бурандиец. – Не следует забывать, что любая расистская нападка на нашего президента неизбежно вызовет солидарность и поддержку всех остальных африканских государств.

– То есть у стран Британского Содружества, – неизвестно для чего напомнил мне секретарь Кабинета.

– Мы официально выдвинем предложение исключить Британию из членов Содружества, и тогда наш президент будет просто вынужден отменить государственный визит Ее Величества, запланированный на середину следующего месяца. После чего Буранда немедленно распродаст все имеющиеся в ее распоряжении ценные бумаги британского правительства.

Я повернулся к Хамфри и прошептал:

– Это может вызвать падение фунта?

Он мрачно кивнул и снова повернулся к Верховному комиссару.

– Что-нибудь еще?

– А что, разве этого недостаточно? – раздраженно воскликнул я. Но поскольку времени выяснять отношения у меня больше не было, то пришлось искренне поблагодарить бурандийского дипломата за столь свое временный визит и пообещать уделить его словам самое большое внимание.

После того, как он вышел, я, не скрывая своего возмущения, обратился к Хамфри, которого жестом попросил задержаться.

– Как вы смели поставить меня в такое положение?

– Это не я, господин премьер-министр, это Буранда, – упрямо возразил он. – Кроме того, имеется еще одна весомая причина, по которой лучше не открывать банку с тараканами. Это клуб Содружества!

Его слова вызвали у меня еще большую ярость.

– Президент Буранды мошенник, и в клубе нашего Содружества ему нечего делать! Его надо срочно забаллотировать!

– Но он ведь уже забаллотирован, разве нет? – с улыбкой заметил Бернард. И почувствовав, что я готов его придушить, тут же торопливо добавил: – Простите.

Большего чувства гнева мне еще никогда не приходилось испытывать.

– Послушайте, Хамфри, к чему вы клоните? Никак не могу понять! И почему, кстати, вам так хочется, чтобы я закрыл глаза на безобразия, творящиеся в Сити? В чем, скажите, тут ваш личный интерес?

Его ответ прозвучал как нечто среднее между абсолютным отчаянием и подкупающей искренностью.

– Ни в чем, господин премьер-министр. Абсолютно ни в чем, уверяю вас. У меня нет и не может быть никаких личных мотивов. Я просто пытаюсь спасти вас от самого себя, только и всего. Поверьте, я на вашей стороне.

– Но почему мы должны этому верить? – скептически заметила Дороти, которая этому совершенно не верила.

– Потому что на этот раз все именно так и обстоит! – с неожиданной для него страстностью воскликнул секретарь Кабинета. Мы вопросительно переглянулись. – То есть, на этот раз я особенно на вашей стороне!

Моему терпению наступил конец. Так или иначе, но мне все равно надо пообещать своим партийным коллегам хоть что-нибудь действительно хорошее. А в голову ничего, кроме объявления о назначении сельского проповедника председателем Английского банка, как назло, не приходило…

– Господин премьер-министр, а что если объявить о снижении процентных ставок? – неожиданно предложил Хамфри.

Я чуть было не потребовал, чтобы он не валял дурака, как вдруг по выражению его лица увидел, что у него на самом деле имеется какое-то реальное предложение. И даже догадался, какое, но… но не понимал, как его можно было бы практически реализовать.

– Джеймсон никогда не согласится на снижение процентных ставок по политическим причинам.

– Зато согласится Десмонд Глейзбрук, – чуть улыбнувшись, сказал Хамфри. – Сделайте управляющим Английским банком его, и уже завтра утром он заметно понизит процентные ставки банка «Бартлетс». Кстати, можете смело сообщать об этом в своем выступлении.

– Откуда такая уверенность?

– От него самого. Он тоже здесь, и теперь его согласие целиком и полностью зависит от вас и только от вас, господин премьер-министр.

Я буквально разрывался на части, искренне не понимая, что было бы более правильным. (Наоборот, Хэкер прекрасно понимал – самым правильным для страны было бы назначить Джеймсона. Скорее всего, он имел в виду, что назначение Глейзбрука было бы правильным для него самого или для его партии. В своей практической деятельности политики, нередко вполне искренне, руководствуются заблуждением: если это правильно лично для меня, значит, это правильно и для моей страны. – Ред.) Ведь сэр Десмонд редкостный дурак! Изъясняется одними только клише. Причем может говорить ими до второго пришествия…

Явное неодобрение на лице моего главного политического советника можно было заметить невооруженным взглядом. Направленное, естественно, против секретаря Кабинета.

– Судя по всему, готовите тепленькие местечки для своих парней? – обвиняющим тоном заметила она.

Видимо, не в состоянии отрицать очевидное, Хамфри только пожал плечами. Хотя не преминул отметить, что объявление о снижении процентных ставок наверняка значительно повысит шансы на успех моего выступления.

– А разве снижение процентных ставок не ведет к повышению цен? – удивленно подняв брови, поинтересовалась Дороти.

Конечно же, ведет, она права, хотя сейчас, честно говоря, меня это волновало куда меньше, чем долгая, продолжительная инфляция. (Полагаем, Хэкер хотел сказать «овация», однако после некоторого размышления мы решили все-таки не исправлять эту очевидную и, вместе с тем, на наш взгляд, весьма показательную оговорку. – Ред.)

– Значит, вы не хотите, чтобы во главе Сити стоял честный человек, – не скрывая разочарования, заявила Дороти.

Но подобное обвинение совершенно неверно! Строго говоря, Десмонда Глейзбрука нельзя считать не честным человеком. Иногда ему просто не хватает сообразительности понять, когда он поступает честно, а когда не совсем, только и всего. Поэтому, прежде чем выйти на сцену, чтобы произнести свою речь, мне оставалось назидательно заявить, что без доброй воли со стороны лондонского Сити правительство не должно и не может нормально работать на благо своей страны. Разве нет?

– Да, господин премьер-министр, – с готовностью согласился секретарь Кабинета.

– Соответственно, было бы крайне неразумно причинять им ненужные огорчения, разве нет?

– Конечно же неразумно, господин премьер-министр.

– Дороти, – решительно подытожил я. – Срочно внесите в текст моего выступления параграф о снижении процентных ставок. Хамфри, немедленно пригласите сюда сэра Десмонда.

– Да, господин премьер-министр, – хором ответили они, и уже через две минуты Глейзбрук официально получил новое назначение.

Меня вовсю показывали по телевидению, и делегаты приветствовали мое заявление бурными продолжительными аплодисментами. Которые длились шесть с половиной минут…

Наглядное доказательство того, что я в очередной раз принял правильное решение!

14 Власть народу!

29 октября

Сегодня утром меня ожидало очередное телеинтервью. К которому я, честно говоря, не очень-то и стремился. Они, как всегда, хотели порасспросить меня о том, что плохого произошло за последнее время, поскольку другое их никогда не интересует. К тому же темой сегодняшнего «допроса» являлись ставшие перманентными провалы в системе местного самоуправления – область, где и сам глава правительства практически ничего не в состоянии сделать!

– В Уайт-холле и даже в парламенте чуть ли не каждый, независимо от партийной принадлежности, согласен с тем, что большинство наших местных советов управляются кучкой коррумпированных самодуров, которые считают себя умнее других, – сказал я, обращаясь к Бернарду.

Мой главный личный секретарь ничего не возразил. Только сухо заметил, что такой самодур может быть всего лишь менее умным, чем другие. Но хотя он ненавидит высказываться по любому вопросу, который представляется ему даже отдаленно противоречивым, на этот раз я настоятельно попросил его отойти от этого правила и поделиться своим мнением.

– Они являются демократически избранными представителями, – осторожно произнес он.

– Все зависит от того, как определять демократию, – поправил я его. – В местных выборах принимает участие не более двадцати пяти процентов избирателей. Сами выборы при этом обычно рассматривают, прежде всего, как опросы о популярности политических лидеров в Вестминстере.

Но переубедить Бернарда в такого рода вопросах обычно либо крайне трудно, либо вообще невозможно.

– И, тем не менее, они остаются законными представителями, – упрямо возразил он.

– Да, но кого они представляют? Как правило, люди и понятия не имеют, кого, собственно, они выбрали их представлять. А члены этих советов, прекрасно зная, что никто толком не знает ни их самих, ни чем конкретно они занимаются, целых четыре полностью бесконтрольных года тратят на ублажение своего собственного «я». За государственный счет! Направо и налево расшвыривая трудовые денежки налогоплательщиков на такую мало кому нужную чепуху как, скажем, «безболезненная интеграция лесбиянок в нормальную жизнь общества» или «повышение уровня раскрываемости краж домашних животных». Они наносят непоправимый ущерб школьному образованию, способствуют росту нищеты в беднейших городских кварталах, деморализуют полицию и все остальные правоохранительные органы, а винят во всем этом именно нас!

– Не нас, а вас, господин премьер-министр, – педантично поправил меня Бернард.

– Вот именно! – согласился я. – Меня!

– И вы все это скажете?

– По-моему, я только что это сказал! Неужели не слышали?

Мой главный личный секретарь поспешил объяснить, что имел в виду, скажу ли я это по телевидению. Конечно же нет! Как ему такое могло прийти в голову? Какому же политику, интересно, захочется, чтобы его сочли нетерпимым?

(Примечательно, что сам себя Хэкер нетерпимым отнюдь не считал. Ему очень хотелось как можно больше всем нравиться, поэтому местные органы власти неизбежно доставляли ему больше всего проблем, поскольку не способствовали росту его популярности. – Ред.)

На премьер-министра, то есть на меня, возлагается ответственность за все, что происходит в стране, а тут председатель совета лондонского района Хаундсворт, эта чертова женщина по имени Агнесс Мурхаус, ни с того ни с сего грозит прекратить финансирование местных полицейских сил. Более того, даже лишить их права пользоваться муниципальной собственностью! И если ее вовремя не остановить, это будет означать, что правительство фактически отдало управление страной местным советам…

Оказывается, мой главный личный секретарь не поленился найти соответствующий законодательный статут, поскольку тут же решительно заявил, что это невозможно.

– В соответствии с разделом 5 действующего закона от 1964 года местные советы обязаны обеспечивать адекватное и эффективное функционирование полицейских сил.

Я уже ознакомился с последним интервью, которое миссис Мурхаус дала газете «Гардиан», поэтому позволил себе роскошь на какое-то время побыть, что называется, адвокатом дьявола.

– Она утверждает, что до тех пор, пока пятьдесят процентов полицейских не будут черными, от их работы не следует ожидать ни адекватности, ни эффективности.

– Да, но сможет ли она это доказать, вот в чем вопрос, – с сомнением произнес Бернард.

Кто знает, кто знает? Во всяком случае, на данный момент стопроцентно белые полицейские силы ее территории считаются наиболее неэффективными и наименее адекватными во всей стране. Во многом поэтому многие здесь боятся, что в случае судебного разбирательства ей без особого труда удастся доказать свою правоту.

(На следующее утро Хэкер по неизвестной причине срочно вызвал сэра Хамфри Эплби, чтобы обсудить вопрос о районе Хаундсворт. – Ред.)

30 октября

– Послушайте, Хамфри, – начал я. – С этой Агнесс Мурхаус надо что-то делать, это же ясно. Ее район стал для нас чуть ли не запретной зоной!

Секретарь Кабинета многозначительно кивнул головой.

– Безусловно, господин премьер-министр.

– Ну и… что дальше? – нетерпеливо спросил я. – Что нам со всем этим теперь делать?

Он, прищурившись, посмотрел на лепной потолок и с задумчивым видом пригладил волосы на затылке.

– Может, стоит попробовать направить в ее адрес достаточно резкое письмо?

На мой взгляд, далеко не самое удачное предложение. Она просто-напросто отправит в наш адрес ответное письмо. Причем наверняка в еще более резкой форме. И не забудет разослать его копии во все газеты, на радио и телевидение…

– А что если попробовать привлечь ее внимание к правовым аспектам? – поинтересовался мой главный личный секретарь. Правда, не совсем уверенно.

Такая же ерунда, как и предложение секретаря Кабинета: она ведь юрист, и кому, как не ей, уметь обходить любые законы?

По правде говоря, оба – и Хамфри, и Бернард, – выглядели весьма растерянными. Они просто не понимают людей, которые не играют по правилам. Им даже трудно себе представить, что письмо, составленное в сильных выражениях, может не произвести должного впечатления. Разве так может быть?

Все это время Хамфри задумчиво водил карандашом в своем блокноте. Затем вдруг поднял голову. Как будто его озарила гениальная идея.

– А почему бы просто не перестать обращать на нее внимание?! Как будто ее вообще не существует.

Я пристально посмотрел на него.

– И выслушивать от всех и каждого, что премьер-министр добровольно передал управление страной в руки воинствующих фанатиков? Нет-нет, Хамфри, с ней надо обязательно встретиться лично и переговорить. Не забыв при этом особо подчеркнуть возможные последствия, связанные с вопросами безопасности. – Я сделал многозначительную паузу, но последняя часть фразы до него, похоже, еще не дошла.

– Вы имеете в виду кого-нибудь из правоохранительных органов? – озадаченно спросил он.

– Исключено, Хамфри. Конфронтация политического характера нам ни к чему. Этим кем-нибудь должен быть госслужащий достаточно высокого ранга. – Очередная многозначительная пауза снова не увенчалась успехом. – Который также имел бы самое непосредственное отношение к вопросам безопасности, – устав ждать, открыто намекнул я.

Наконец-то дошло!

– Нет-нет, господин премьер-министр! Все что угодно, только не это! – В его восклицании прозвучало столько искреннего отчаяния, что я невольно ему посочувствовал. – Путь этим занимается Скотленд-ярд. Или МВД, «МИ-5», «Особый отдел»… В крайнем случае, лорд-канцлер, министерство окружающей среды…

– Или министерство белой рыбы?

– Да, или министерство белой рыбы, – механически повторил он и только затем понял, что стал жертвой невинной шутки. – Главное, чтобы не я! Это… это просто несправедливо!

– Главное, Хамфри, вы и есть тот самый государственный служащий высокого ранга, который координирует деятельность всех наших служб безопасности, – терпеливо объяснил я ему.

– Да, но…

– А может, нам стоит доверить эту ответственную работу кому-нибудь другому? Как вы считаете?

Угроза прозвучала настолько недвусмысленно, что секретарь Кабинета даже счел возможным дать прервать себя на полуслове.

Я сочувственно улыбнулся.

– Значит, договорились? Разговор на спокойных тонах, джентльменское соглашение…

Сэр Хамфри бросил на меня мрачный взгляд.

– Но она не джентльмен. И даже не леди!

– Ничего страшного. Не сомневаюсь, вам удастся найти с ней общий язык.

Его брови подскочили чуть ли не до верхней кромки лба.

– Найти с ней общий язык? – Секретарю Кабинета было, похоже, легче умереть, чем признать такую возможность, Что ж, честно говоря, с ним трудно не согласиться.

(Достаточно подробное описание его столь трудной и неприятной встречи с Агнессой Мурхаус нам повезло обнаружить в личном дневнике сэра Хамфри. – Ред.)

«Среда 31 октября

По просьбе премьер-министра я сегодня встретился с главой совета Хаундсворта.

К моему крайнему удивлению, эта Агнесс Мурхаус оказалась спокойной и весьма приятной дамой, типичной представительницей среднего класса с прекрасными манерами и, следует признать, совсем неплохим воспитанием. Тем более странным выглядело ее откровенно враждебное отношение к нам.

Она, само собой разумеется, не отказалась от предложенного чая, но выразила явное неудовольствие моим в общем-то чисто протокольным вопросом о том, как мне ее следует называть – мисс или миссис? Вместо ответа она в довольно резкой форме спросила, какое мне дело до ее семейного положения.

Конечно же никакого! Ни дела, ни малейшего интереса. После чего она милостиво разрешила мне называть ее Агнесс (чего мне, честно говоря, совершенно не хотелось делать) и в свою очередь поинтересовалась, как ей меня называть. Я, насколько мог сдержанно, дал ей понять, что сэр Хамфри было бы вполне достаточно.

Но поскольку в данном конкретном случае мне претила любая фамильярность, я начал содержательную часть нашей беседы, обратившись к ней не по имени „Агнесс“, как она предлагала, а со словами „сударыня“, что в наших кругах являлось вполне привычным и не содержало никакого намека на скрытую иронию подобного обращения. Равно как и на возможную снисходительность. Тем не менее, наша милая Агнесс тут же в недвусмысленных выражениях порекомендовала мне оставить „дешевый политес“, поскольку не в ее привычках выслушивать „всякое сексистское дерьмо“, в какой бы форме оно не преподносилось!

Но хотя данный эпизод лишний раз подтвердил мои изначальные опасения, что на взаимопонимание в переговорах со столь непредсказуемой особой рассчитывать не приходится, вопрос-то решать все равно надо. И для начала преодолеть совершенно бессмысленную проблему, как обращаться друг к другу. Понимая это, я поспешил перейти к сути дела: нам необходимо стремиться к взаимопониманию. По принципиальным вопросам между нами нет особых разногласий. У нее, безусловно, есть свое собственное понимание того, как следует управлять Британией, однако мы, не сомневаюсь, едины в одном – нашему обществу требуются по-настоящему крепкие основы закона и порядка!

– Только наполовину, – заявила она.

– Только наполовину? – удивленно переспросил я.

– Да, вы едины, а я нет.

Очень достойное начало и, можно даже сказать, остроумное замечание, но вряд ли это следует считать серьезным ответом.

Короче говоря, ее аргументация в основном исходит из того, что наша политическая система, как она устроена в настоящее время, якобы преднамеренно злоупотребляет своей властью исключительно с целью сохранения своих элитных привилегий. Непосредственным результатом чего и являются многие страдания всех этих бездомных, безработных, престарелых…

Более того, она, похоже, была уверена (и откуда только у нее такое абсурдное представление?), будто я давным-давно утратил реальную связь с простыми людьми и, значит, не имею понятия о том, как и чем живет британский народ. Пришлось терпеливо объяснять, что я полностью в курсе дела о положении малоимущих слоев населения, что мне по долгу службы приходится просматривать всю необходимую прессу, сводки, статистику и соответствующие официальные отчеты. В ответ она забросала меня кучей совершенно посторонних вопросов. Не имеющих прямого отношения к сути дела. Таких как, например: Сколько стоит полфунта маргарина? Когда именно открываются учреждения социальной защиты? В каких районах Лондона имеются благотворительные пункты бесплатного питания? Ну и так далее, и тому подобное…

Откуда же, интересно, мне такие вещи знать? Да и зачем?… Она же почему-то была убеждена: знай я правильные ответы, мое мнение о власть имущих было бы совсем иным.

Абсолютно вздорное представление! Мы все были бы только счастливы, если бы нищета вот так взяла бы да и пропала, мы все вполне искренне сочувствуем тем, кто хуже обустроен, но у нас просто нет ресурсов, чтобы обеспечить высокий уровень жизни буквально для всех. Вообще-то в экономическом смысле слова само понятие „равенство“ являет собой не более чем мираж, так как всегда найдутся те, кому лучше, чем тебе.

К моему изумлению, она вдруг вскочила со стула и зашагала по кабинету, оглядываясь вокруг, вслух оценивая все, что попадалось ей на глаза… Как будто погожим воскресным днем прогуливалась по Портобелло-Роуд[60]. Даже поинтересовалась, принадлежит ли мне мой собственный письменный стол. А также портреты на стенах и фарфор в секретере. Прекрасно понимая, что все это не моя личная, а государственная собственность, она, неизвестно почему, сочла необходимым подчеркнуть, что за содержимое моего кабинета можно было бы получить, как минимум, около „восьмидесяти штук“.

– Вполне хватило бы на содержание двадцати неполных семей в течение целого года, – многозначительно заметила она.

Восемьдесят штук! По-моему, это сильное преувеличение, но даже если допустить, что так оно и есть, то с экономической точки зрения подобные оценки иначе чем безграмотными просто не назовешь. Я пытался было объяснить ей, что в долгосрочном плане „обездоливание“ имущих не ведет к созданию дополнительных благ для бедных, скорее, наоборот, когда она вдруг спросила меня о моей зарплате. Я категорически отказался обсуждать с ней свои доходы, но, оказывается, Агнесс предусмотрительно навела соответствующие справки. Боже, где же уважение к личности, к личной жизни? Неужели не осталось ничего святого?!

Мало того, у нее хватило дерзости предложить мне добровольно сократить свои доходы до ста фунтов в неделю, а остальные 75 тысяч в год отдать тем, кому они намного нужнее. Я еще раз попробовал объяснить ей, что моя зарплата – неотъемлемая часть сложной экономической структуры, но она снова не пожелала ничего слышать. Пообещала только, что когда придет к власти (упаси, конечно, Господь!), то первым делом упростит эту нелепую структуру. Вот так, ни больше, ни меньше…

Учитывая деликатность своей миссии, я был готов молча проглотить пилюлю, однако эта треклятая женщина зашла слишком далеко! Высказала нелепейшее предположение, будто мое служение Британии направлено также и на получение мною личных выгод.

Впрочем, хотя мисс Мурхаус, похоже, основательно подготовилась к нашей встрече (во всяком случае, в смысле моих доходов), я тоже не сидел сложа руки и, в свою очередь, задал ей несколько вопросов. В частности: Каким, интересно, образом и насколько запрет на „откровенно сексистские“, по ее мнению, календари в офисе Совета помогли решению проблемы нищеты?

Ее ответ был в высшей степени показательным:

– Сексизм – это одна из форм антиженского колониализма, – не задумываясь, отчеканила она. А ведь куда более правильным было бы назвать эти календари непристойными. Впрочем, сейчас слово „непристойный“ чаще употребляется в отношении войны, финансового мошенничества или иных форм человеческого поведения, которые в принципе могут быть не совсем правильными, но уж никак не непристойными.

Послушать Агнесс, так колониализм – это мерзкое чудовище. По определению. И доказывает это самим фактом своего существования. Причем достаточно связать это слово, скажем, с сексистскими календарями, и больше ничего не надо доказывать. Поэтому пришлось спросить ее, можно ли считать антиженский колониализм достаточным основанием для поощрения и поддержки советом Хаундсворта усыновления детей незамужними работающими лесбиянками.

– Безусловно, – не раздумывая, подтвердила она. – Я против любых предрассудков. Даже если они проявляются в экзотических формах. И всегда возражала против того, чтобы дети воспитывались в атмосфере предвзятости в плане сексуальной ориентации.

Тогда я поинтересовался, чему больше помогает проводимая ей политика запрета на продажу инкубаторских яиц в их округе – борьбе против гетеросексуальных предрассудков, борьбе за права женщин или борьбе с бедностью?

Ее ответ:

– У животных тоже есть права. – Может, это колониализм против цыплят, но я не сдержал усмешки. Чем вызвал у нее бурю эмоций. – Жизнь цыплят за инкубаторской решеткой нельзя назвать жизнью! Вот вам, например, хотелось бы провести всю свою жизнь в заточении, лишенным возможности дышать свежим воздухом, расправлять крылышки, бегать по зеленой травке? Хотелось бы быть помещенным в тесную клетку вместе с шестью сотнями других безмозглых, противно пищащих и воняющих существ?

Естественно, нет. Наверное, поэтому мне никогда не нравился наш парламент. Впрочем, главное в данном случае заключалось в том, что инкубаторские курицы способны производить яиц и намного больше, и намного дешевле, то есть обеспечивать едой нуждающихся, о своей любви к которым она так любит повторять.

Но Агнесс, судя по всему, не собиралась признавать даже очевидное.

– Цена страданий, причиняемых цыплятам, непомерно высока, – упрямо заявила она.

Самое интересное заключалось в том, что в каком-то смысле я был с ней даже согласен: лично я предпочитаю покупать яйца, снесенные обычными курами, хотя они и намного дороже, поскольку, в отличие от многих других, вполне могу себе это позволить. Наверное, заботой о животном мире и следовало объяснять развернутую ею кампанию против воровства домашних кошек. Впрочем, сделай я справедливое замечание, что куда разумнее было потратить эти деньги на нуждающихся, Агнесс, не сомневаюсь, ответила бы, что они и без того тратятся на нуждающихся… кошек и котов.

После чего она сердито поинтересовалась, что я имею против наших бессловесных друзей. Судя по выражению ее лица, мой ответ – ничего, поскольку у меня хватает друзей из местного самоуправления – похоже, не доставил ей ни малейшего удовольствия.

После долгих и, увы, совершенно бессмысленных препирательств мы, наконец-то, прекратили обмениваться пустыми фразами и перешли к сути дела – ее желанию лишить полицейские силы должного финансирования и права пользоваться недвижимостью местного совета, уволить главного констебля и объявить несколько участков округа „закрытой зоной“.

Я не без некоторой язвительности поинтересовался, верит ли она в колониализм против преступников, однако моя вполне невинная шутка снова осталась без внимания. По твердому убеждению Агнесс, люди становятся преступниками исключительно из-за несправедливого отношения к ним со стороны общества. Впрочем, эта в общем-то добродушная теория не учитывает ни фактор наследственности, ни довольно многочисленных привилегированных и весьма состоятельных преступников, к которым общество всегда относилось на редкость хорошо.

Она также считает всех полицейских в своем округе либо совершенно бездушными служаками, либо откровенными расистами. Кого-то из них наверняка можно назвать первыми, а кого-то вторыми, но, тем не менее, наличие адекватных правоохранительных органов – в наших общих интересах. Не говоря уж об интересах тех простых людей, которым выпало жить в наиболее криминогенных городских районах.

Но и это ее не устроило. Более того, она и не подумала скрывать, что ее совершенно не волнует, подвергаются ли эти несчастные опасности быть ограбленными, изнасилованными или даже стать жертвами террористических взрывов.

Я попытался было объяснить ей, что подобное отношение может привести к низвержению всей нашей системы управления, всего нашего образа жизни.

– Вашего, – с непонятной улыбкой поправила меня Агнесс. – Вашего, а не их…

Говоря иначе, наша радетельница за бедных и угнетенных была бы только счастлива отменить наш парламент, суды, монархию… короче говоря, все! Я даже предложил ей коробок спичек, чтобы для начала поджечь мой офис, но она все с той же загадочной улыбкой отказалась.

– Но почему? – удивленно спросил я.

– Мне он еще может понадобиться, – ответила она».

(Продолжение дневника Хэкера. – Ред.)

3 ноября

Вечером сидел наверху в своем любимом кресле, просматривая срочные бумаги, и искренне надеялся, что мне удастся побыть одному, однако мои мечты так и остались мечтами. Энни вернулась из Бирмингема[61] раньше, чем обычно.

Я рассказал ей про встречу, которую по моей просьбе Хамфри провел с этой невыносимой Агнесс Мурхаус. Энни искренне удивилась.

– Звучит совсем как забавный социальный эксперимент, – коротко заметила она.

По словам Хамфри, встреча прошла на редкость хорошо, хотя, как мне показалось, на эту тему ему не очень-то хотелось особенно распространяться. Кроме того, Бернард по секрету сообщил мне, что сразу же после ее ухода секретарь Кабинета чуть ли не подряд выпил четыре рюмки виски. Почти неразбавленного!

Энни, в свою очередь, тоже поделилась со мной своими обидами на муниципалитет нашего избирательного округа.

– Они отменили рождественскую вечеринку для престарелых, ты представляешь?

– Нет, не представляю. Но это же нелепо! А по отношению к избирателям просто жестоко. И в чем там дело?

– В новых соглашениях об оплате сверхурочных. Причем винят во всем только одного тебя. Говорят, если бы ты дал им нужные деньги, не пришлось бы отменять эту вечеринку.

Вот! Вот именно с таким мне все время приходится иметь дело. Любая глупость, любой недосмотр в самом захудалом муниципалитете Британии – и винят в этом меня! Даже если я к этому не имел и, главное, не мог иметь ни малейшего отношения. Надо как можно скорее попросить Дороти, моего главного политического советника, представить мне свои соображения по оптимизации контроля за деятельностью органов местного самоуправления. Завтра же!

6 ноября

Встреча с Дороти оказалась на редкость полезной. Оказывается, ей было что порассказать мне о местном самоуправлении. У меня даже сложилось впечатление, будто она вот уже несколько месяцев интересуется этим вопросом, очевидно, не сомневаясь, что рано или поздно этим придется заняться и мне.

– Короче говоря, господин премьер-министр, – начала она. – существует нечто вроде джентльменского соглашения, в соответствии с которым чиновники обязуются молчать о некомпетентности политиков до тех пор, пока политики не начнут оправдывать свои ошибки бездельем чиновников.

Ну надо же, совсем как у нас в Номере 10… Я спросил у нее, можно ли с этим что-либо поделать.

– Вам на самом деле хочется это узнать?

Ее вопрос меня удивил.

– Естественно, хочется.

– Здесь мы имеем дело с типичной ситуацией типа «они» и «мы». В данном случае «мы» – это местные власти.

Я ничего не понял. Что, собственно, она имеет в виду: «мы» – это народ или «мы» – это правительство?

– В контексте демократического правления это должно означать практически одно и то же.

В теории все это, наверное, очень даже хорошо, но на практике, как нам всем хорошо известно, такого в общем-то никогда не бывает. Оказывается, Дороти имела в виду, что «мы» – это народ.

– Местные власти должны работать для нас, должны быть частью нас… но они таковыми, увы, себя не считают. Они работают для «них». Для их собственного удобства, для их собственного блага.

Что-что, а это мне известно и без нее. Это всем известно. Неизвестно только, что с этим делать! Бороться с ними?

– Нет, – решительно возразила Дороти. – Не бороться, а обратить их в нас…

Ничего толком не поняв, я попросил ее привести конкретный пример.

– Пример? Ладно… Предположим, вам надо сорвать какой-либо крупный правительственный проект. Что бы вы стали делать?

– Ну, это совсем просто, – с улыбкой ответил я. – Стал бы государственным служащим.

Она рассмеялась.

– Нет, серьезно. Если бы вы были самым обычным человеком.

– Честно говоря, сейчас мне уже трудно даже вспомнить, как все это было, – признался я.

Дороти слегка удивилась, но попросила меня представить себе, что я самый обычный человек, хотя и это оказалось делом не менее трудным. Тогда она решила попробовать с другого конца.

– Допустим, вы хотите заблокировать некий проект по расширению дорог. Или строительство нового аэропорта рядом с вашим домом. Какие бы вы предприняли действия?

А какие, интересно, действия можно в таких случаях предпринять?

– Может, написать своему депутату в парламент? – неуверенно предложил я.

Моя неуклюжая попытка угадать ответ вызвала у нее явный приступ скепсиса.

– Думаете, что это сработает?

– Конечно же, нет, – признал я, поскольку ничего подобного мне никогда раньше в голову не приходило и, скорее всего, не могло прийти.

– Но ведь это именно так любят поступать, как вы их называете, обычные люди, они же необразованны и глупы. (Хэкер наверняка не задумывался над возможными последствиями этой ремарки лично для него: причинно-следственной связью между глупостью электората и его собственным избранием. – Ред.)

В принципе мой главный политический советник старалась свести наш спор к следующей схеме: обычные люди объединяются в группу, чтобы бороться против официальных проектов, которые не отвечают их интересам. Эта группа представляет местное население. Местные же власти, с другой стороны, представляют не местное население как таковое, а всего лишь политические партии!

После чего она сочла необходимым сделать некоторые уточнения.

– Когда данному местному сообществу действительно небезразличен тот или иной вопрос, оно прежде всего создает комитет, в обязанности членов которого входит сбор мнений населения. Они останавливают людей на улицах, в супермаркетах, у их собственных домов; они организуют массовую поддержку, сбор необходимых средств, ну и так далее, и тому подобное… А теперь скажите: чем, по-вашему, такой комитет отличается от местного совета?

– Они приличные, вполне благоразумные люди, – осторожно ответил я.

– Что еще?

– Ну, они знают людей, которых представляют…

– Совершенно верно, господин премьер-министр. Поэтому и делают именно то, чего хотят люди, выбравшие их. А деньги, которые они собирают, отличаются от коммунальных налогов тем, что тратятся на то, на что, по мнению самих людей, они и должны тратиться. Спросите, почему? Да потому, что это их деньги! В то время как местные советы готовы выбрасывать деньги на ветер хотя бы потому, что тратят не свои, а чужие деньги.

Тут она совершенно права, ничего не скажешь. Например, обычные люди в моем родном округе были бы только счастливы, если бы их старики могли погулять на своей рождественской вечеринке, однако наш местный совет, скорее, потратит деньги на новое административное здание мэрии или на комиссию по расследованию тех или иных обстоятельств на Багамских островах.

– Ваша точка зрения мне предельно ясна, – уверенно заявил я. – Отменить местные советы и отдать все под контроль центрального правительства. (Хэкер все понял с точностью до наоборот. На подобного рода решение мог бы претендовать разве только секретарь Кабинета сэр Хамфри. – Ред.)

Впрочем, намерения самой Дороти Уэйнрайт были даже более радикальны.

– Весь смысл нового подхода заключается в том, чтобы забрать власть у бездушной муниципальной машины и передать ее в руки самых обычных людей. Сделать ее действительно прозрачной и подотчетной! – И она протянула мне свежий выпуск «Обзора политических событий», ткнув пальцем в статью некоего профессора Мариотта. Предлагаемый им план заключался в следующем:

1. Образовать городские поселения – избирательные микрорайоны, состоящие приблизительно из 200 семей каждый.

2. Образовать советы поселений – каждый совет избирается напрямую соответствующими 200 семьями.

3. Выделить бюджет для каждого такого совета – тысячу фунтов стерлингов в год из коммунальных или местных налогов, которые они смогут тратить только на свои маленькие «анклавчики» – пара улочек, несколько отдельно стоящих домов…

4. Председатель городского поселения автоматически становится членом совета административного района города – то есть в каждом из таких районов будет насчитываться 500–600 таких советников. Совсем как в парламенте.

5. Избирать для каждого из административных районов собственный исполком – то есть каждый орган местной власти должен иметь свой парламент и свой Кабинет.

Все это выглядело довольно привлекательно, хотя вариант с избранием «Кабинета» и «парламента», честно говоря, меня не очень-то прельщал.

Ведь он неизбежно вел бы к нелепой крайности и созданию весьма опасного прецедента. Правда, Дороти продолжала настаивать, что это стало бы достойным ответом на проблему местного самоуправления.

– Тогда каждый советник будет лично соприкасаться с теми, кто за него проголосовал, – заявила она.

Что ж, определенный смысл в этом, безусловно, есть. Кому, интересно, захотелось бы голосовать за Агнесс Мурхаус, хотя бы раз встретившись с ней? (Не исключено, что очень даже многим. – Ред.) А ожидаемые последствия могут стать просто потрясающими! Вполне сравнимыми с эпохальным законом о реформе избирательной системы 1832 года. Все эти местные советы, членство в которых на ближайшие четыре года определяет кучка людей из нескольких мало кому известных местных партий, давным-давно насквозь прогнили.

Если я смогу это осуществить, то стану Великим реформатором и оставлю достойный след в истории политической жизни Британии! И начинать лучше всего прямо сейчас. У меня уже есть на эту тему несколько интересных соображений, которые я решил сначала опробовать на своем главном политическом советнике.

– Сила Британии не в советах и комитетах, а в храбрых сердцах и несгибаемой воле настоящих мужчин…

Дороти не дала мне договорить.

– У женщин тоже есть право голоса.

– Да, и настоящих женщин… То есть настоящих людей… народа… – Почувствовав, что это прозвучало не совсем так, я поспешно перефразировал свою мысль: – Истинных представителей нашей островной расы. На их широких и мудрых плечах…

Она снова перебила меня:

– Плечи не могут быть мудрыми, господин премьер-министр.

Я кивком головы поблагодарил ее и продолжал:

– На их широких плечах и мудрых сердцах… головах, в их сильных сердцах и мудрых головах наша судьба. Мы должны научиться доверять их простой мудрой силе, должны вернуть власть простому народу! – Она громко зааплодировала.

– Дороти, – торжественно произнес я. – Я горжусь тем, что стану тем самым человеком, который подарит эту совершенно новую систему нашей стране! Как, по-вашему, мы ее назовем?

– Демократия, – просто сказала она, и ее голубые глаза засверкали.

Вспоминает сэр Бернард Вули:

«Парадоксально, но факт: Уайт-холл, в каком-то смысле самая секретная четверть мили во всем мире, на деле как самое настоящее решето. Поэтому очень скоро узнав о том, что Дороти Уэйнрайт по собственной инициативе порекомендовала премьер-министру некие идеи профессора Мариотта, сэр Хамфри Эплби тут же пригласил меня зайти к нему в кабинет после работы на „рюмку чая“.

Хотя к тому времени содержание упомянутой статьи профессора Мариотта в принципе мне тоже было известно, возможные последствия этой теории в более широком плане до меня, должен признаться, дошли тогда не сразу. Скорее всего, по причинам моей относительной незрелости по сравнению с многоопытным стариной Хамфри. Поэтому, когда он затронул этот вопрос, я высказался в том духе, что наша система местного самоуправления давно нуждается в реформировании.

По выражению его лица было видно, что мне не следовало бы выражаться столь определенно. То есть надо было постараться сохранить интригу. Я, само собой разумеется, тут же попытался исправить ошибочное впечатление, сказав, что само по себе реформирование местного самоуправления особых возражений у меня пока не вызывает. Но поскольку выражение его лица оставалось неизменным, я счел необходимым добавить, что вообще-то, как мне кажется, против подобного рода реформы вполне могут иметься и весьма убедительные аргументы. Я был искренне признателен ему за то, что он не попросил меня уточнить эти убедительные аргументы, потому что, честно говоря, не имел о таковых ни малейшего понятия. Боже, каким же все-таки дураком я тогда был!

Хамфри, как и следовало ожидать, заранее продумал все в свойственной ему манере не упускать никаких мелочей. Как только мы создадим по-настоящему демократическую систему местного самоуправления, объяснил он, они на этом не остановятся. Будут требовать все больше и больше власти, в которой политики наверняка побоятся им отказать.

Неизбежный результат – региональное правительство! От которого ничего хорошего ждать не приходится. Во всяком случае, так вам сказал бы любой, кто работает в Уайт-холле. Позвольте привести вам простой пример: допустим, где-то в Ноттингеме имеется свободная земля, на практическое использование которой претендуют два конкурирующих субъекта. Скажем, некий госпиталь и аэропорт. Тогда наш modus operandi будет состоять в том, чтобы прежде всего создать соответствующий межведомственный комитет. Именно таким образом мы всегда поступали, а значит, именно так должны поступать и в будущем.

Членам данного комитета потребуется по меньшей мере несколько месяцев напряженной работы, чтобы скоординировать и учесть интересы всех заинтересованных сторон: министерства здравоохранения, министерства образования, министерства транспорта, казначейства, управления по охране окружающей среды и так далее, и тому подобное… Нам придется рассматривать сотни отчетов, проводить множество совещаний, вносить предложения, обсуждать их и должным образом пересматривать, отвечать на различные запросы, соглашаться с ними или отвергать… В общем-то, совершенно обычная вещь.

Хотите знать, почему все это делается? Да просто потому, что в конечном итоге все это обычно приводит к принятию зрелого и ответственного решения. А вот если бы этим пришлось заниматься региональному правительству, то они решали бы все сами у себя в Ноттингеме. Может быть, всего за три-четыре встречи. Как такое возможно? По одной простой причине – они любители!

Вы, конечно, можете возразить – как и я во время того самого разговора с Хамфри, – что поскольку это их город, то и право на это принадлежит именно им. Это было бы большой ошибкой по следующим трем причинам:

Во-первых: Откуда им знать, что следует делать, а что нет?

Во-вторых: У Уайт-холла осталось бы так мало работы, что министры вполне смогли бы справляться с ней и без нашей помощи. И, следовательно, намного меньше власти осталось бы у нас, служащих государственного аппарата.

В-третьих: Хотя само по себе уменьшение власти госслужбы не имеет особого значения – лично мне властолюбие всегда несколько претило (здесь вполне уместно было бы напомнить читателю, что на заслуженную пенсию сэр Бернард ушел, будучи главой государственной службы. – Ред.), – неизбежным следствием такового уменьшения власти было бы ее неоправданное увеличение в руках совсем не тех, неправильных людей.

После объяснений сэра Хамфри я сразу же осознал ошибочность своего подхода. В самой верхней части перечня таких неправильных, но наделенных властью, людей в основном политики всех мастей – как местного, так и национального масштаба.

Сначала мне показалось, что я нашел слабое звено в его аргументации: поскольку политики назначались на такие места по воле самых обычных обывателей, мне было не совсем понятно, как там вообще могли оказаться не те люди. Ведь при демократии вся власть должна принадлежать избирателям, разве нет?

Тут сэр Хамфри меня поправил. Причем вовремя и по существу.

– Мы с вами в британской демократии, Бернард, а это совсем другое дело. Британская демократия признает необходимость четкой системы, которая должна защищать наиболее важные вещи, такие как, например, искусство, природа, закон, университеты, и следить за тем, чтобы они не оказались в руках варваров. И то, и другое! Мы и есть эта система.

Конечно же он прав. Тысячу раз прав! Мы, государственная служба, способствуем развитию цивилизованной меритократии, обеспечиваем гладкое, бесперебойное функционирование правительственной машины, лишь время от времени нарушаемое общими выборами. Мы с 1832 года настойчиво и последовательно отлучаем избирателей от практического участия в государственном управлении и сейчас уже дошли до такого положения, когда они голосуют не чаще одного раза в пять лет, только чтобы определить, какой шайке политических клоунов доверить очередную попытку помешать эффективной деятельности нашей системы.

Чем больше доводов приводил мне сэр Хамфри, тем больше вспыхивало мое лицо от смущения и тем чаще мне приходилось стыдливо опускать голову.

– Неужели вам хотелось бы, чтобы наш Озерный край превратили в гигантский кемпинг для автотуристов? – обвиняющим тоном вопрошал он. – Или сделали из Королевской оперы центр по проведению лотерей, а из Королевского национального театра – оптовый склад для продажи антикварных изделий?

– Вообще-то он так и выглядит, – заметил я, но моя вполне невинная ремарка, похоже, серьезно затронула его чувства.

– Вообще-то, чтобы подобного никто никогда не посмел говорить, архитектор получил от нас рыцарство! – Я досадливо прикусил губу. – А может, предпочитаете, чтобы „Радио-три“ передавало дешевую поп-музыку двадцать четыре часа в сутки? А что бы, интересно, вы почувствовали, если бы по телевидению перестали показывать культурные программы?

– Не знаю, сэр. Лично я никогда их не смотрю.

– Я тоже, – согласился со мной Хамфри. – Но для меня крайне важно знать, что их там показывают!

Наша в высшей степени поучительная встреча закончилась, но кое-что для меня по-прежнему оставалось неясным. Ведь, насколько мне было известно, Джим Хэкер и до своего избрания премьер-министром и после этого неоднократно заявлял о своем твердом намерении заняться реформированием государственной службы.

Поскольку он был должным образом избран и, значит, в полном соответствии с демократическими принципами назначен премьер-министром, я считал, что, независимо от того, надо ли нам было реформировать местное самоуправление или нет, мы были просто обязаны реформировать государственную службу. И если реформа местного самоуправления неизбежно вела к региональному правительству и, значит, к реформе госслужбы, то оказать в этом посильную помощь, наверное, наш святой долг.

Соответственно, я собрался с духом и изложил вышеуказанные соображения в письме сэру Хамфри. Позже он поведал мне, что порвал его в клочья. Думаю, это было сделано из чувства доброты и понимания того, что попади мое письмо в официальное досье, у меня не осталось бы ни малейшего шанса хоть когда-либо достичь головокружительных высот постоянного заместителя. Я буду вечно признателен ему за его благородство и дальновидность.

Но зато я сохранил рукописный ответ сэра Хамфри (рукописный, чтобы в офисе не было его копии. – Ред.), который вы, если пожелаете, можете полностью или частично опубликовать».

(Мы, естественно, с благодарностью приняли любезное предложение сэра Бернарда и полностью приводим это редкое личное послание секретаря Кабинета ниже. – Ред.)

«12 Ноября

Дорогой Бернард!

Заявления нашего премьер-министра о своих намерениях что-либо реформировать не имеют ни малейшего отношения к государственной службе, поскольку его высказывания совершенно не означают, что он на самом деле этого хочет.

Вы, конечно, можете спросить, чего же он хочет на самом деле. Более совершенную Британию? Да. Более хорошую погоду? Да, и ее тоже. Но что же тогда составляет главную цель всех политиков, что становится их навязчивой идеей, не давая им покоя ни ночью, ни днем? Ответ крайне прост – популярность! Популярность, слава, реклама, их лица по телевизору, голоса на радио, фотоснимки в газетах. А почему? Нет, совсем не потому, что это их согревает. Ведь согревает же их дорогое шампанское, однако оно, тем не менее, не становится их навязчивой идеей…

Нет, популярность становится для них жизненной необходимостью прежде всего потому, что им страстно хочется, чтобы их переизбирали снова и снова! Власть – это слава и великолепие, значимость в глазах общества и своих собственных, личные шоферы и возможность в любое время давать интервью самому Терри Вогану. Оппозиция же – это бессилие и незначительность, это когда на светских раутах вас спрашивают, знаете ли вы, кто такой сэр Робин Дей.

Таким образом, фактически единственная задача любого правительства – быть в очередной раз переизбранным. А поскольку в избирательных округах из 60 000 жителей с правом голоса люди практически лишены возможности знать своих представителей в лицо, им приходится принимать решение на основе того, как им это преподносится по радио, телевидению и в газетах. Соответственно, они без особых возражений проголосуют за любого придурка, которого в качестве своего кандидата выберет несколько десятков бонз из местной политической партии.

Короче говоря, фактически политики не представляют своих избирателей, и вся их работа сводится к тому, чтобы изображать кипучую общественную деятельность, представлять себя в ореоле славы и непрерывно растущей популярности.

Исходя из сказанного, мы должны прежде всего спросить: что ИМЕННО политики хотят от государственной службы?

1. Реклама. Они хотят максимального освещения в СМИ всех хороших дел, которые они сотворили (или думают, что сотворили). Именно для этого у нас в Уайт-холле трудится свыше тысячи пресс-атташе, а мы, в свою очередь, помогаем им готовить программные выступления, аналитические статьи и организовывать специальные фотосъемки.

2. Секретность. Им нужна максимальная секретность в отношении всего, что могло бы быть использовано против них самих. Во многом именно для этого в свое время был принят Закон о государственной тайне. Этим же объясняется и наше неуемное стремление засекречивать чуть ли не каждый документ – от технических спецификаций „трайдента“ до процедуры чаепития при дворе Ее Величества

3. Информация. Они хотят, чтобы мы увековечивали миф об их якобы демократическом избрании. Вот почему в наши обязанности входит помощь им в подготовке сценариев для различного рода шарад, типа парламентских слушаний. Мы также пишем служебные и аналитические записки для Кабинета, чтобы ПМ мог своевременно информировать своих коллег о тех событиях, которые они, возможно, пропустили в прессе и/или иных СМИ.

4. Правительство. Без нас они просто не в состоянии управлять страной. Это наиважнейшая задача из всех возможных, однако у политиков нет для этого ни образования, ни квалификации, ни практического опыта. Равно как и интереса к этому многотрудному и весьма утомительному занятию.

5. Видимость. Мы нужны им для поддержания видимости, будто они сами принимают все решения, а мы всего лишь выполняем их распоряжения. В силу чего они снимают с наших плеч множество утомительных обязанностей, таких, скажем, как:

(а) официальные банкеты;

(б) торжественное открытие памятников;

(в) запуск новых проектов;

(г) прием иностранных делегаций и т.д., и т.п.

Таким образом, особого желания реформировать государственную службу у политиков объективно нет и не может быть. В соответствии с нашей современной политической системой мы делаем именно то, что эта система от нас и требует. Мы делаем все, что им нужно, причем делаем это, должен заметить, просто великолепно.

Отсюда неизбежно следует – с той неумолимой последовательностью, с какой день сменяет ночь, – что если премьер-министру на самом деле захочется реформировать государственную службу, ему придется сначала реформировать саму политическую систему.

Но разве такое возможно? Ведь именно эта система и сделала его таким, какой он есть. Кто же в здравом разуме будет откидывать лестницу, по которой забрался наверх! Особенно если продолжаешь на ней стоять…

Тот факт, что он предложил это много лет тому назад, когда еще был в оппозиции, легко объясним. Оппозиция всегда горит желанием изменить систему, которая не допускает их к власти. Но только до тех пор, пока ей самой не удается эту власть получить. И вот тогда они делают все возможное, чтобы оставить эту систему, как она есть. Например, никому из действующего института государственной власти никогда и в голову не приходило изменить электоральную систему в пользу пропорционального представительства. И хотя любая оппозиция громогласно обещает отменить закон о гостайне, но как только придет к власти, – все. Ни одно правительство до сих пор этого не сделало.

И самое главное, Бернард, не забывайте: обеспечивать правильный взгляд премьер-министра на ход событий – наша прямая задача. Причем это не только в его собственных интересах. Кроме того, в этом мы не одни. На нашей стороне, как вы сами сможете убедиться, и сам профессор Мариотт, и даже Агнесс Мурхаус.

Всегда ваш,

X.Э.».

(Бернард Вули весьма бережно отнесся к этому посланию, со временем ставшим для него одним из символов веры, на основе которой он искренне помогал министрам и, само собой разумеется, премьер-министрам лучше понимать их истинное предназначение.

Пока он долго и мучительно размышлял над заключительным параграфом этого послания, не совсем понимая, как в данной ситуации профессор Мариотт и Агнесс Мурхаус могли бы стать их союзниками, сэр Хамфри снова встретился с последней, о чем тоже сделал соответствующую запись в своем личном дневнике. – Ред.)

«Вторник 13 ноября

Сегодня еще раз встретился с мисс Мурхаус. При этом заранее твердо решил быть с ней предельно вежливым и учтивым, ни в коем случае не позволяя себе сорваться и выйти из образа. Поэтому когда в ответ на мою признательность за то, что она сочла возможным найти время на встречу со мной, она, не стесняясь в выражениях, поправила меня – „то есть напрасно потратить время“, – я не поддался искушению ответить ей тем же.

Вместо этого я прямо и открыто сообщил ей, что премьер-министр весьма обеспокоен ее отношением к полиции и даже намерен предложить масштабную реформу системы местного самоуправления. В частности:

(а) создание института представителей улицы;

(б) образование избирательных микрорайонов, состоящих из приблизительно 200 семей;

(в) выбор кандидатов в органы местной власти всем электоратом.

Затем я передал ей весь план с деталями. Бегло пробежав его глазами, она, естественно, пришла в ужас.

– Он же подрывает саму основу нашей демократической системы!

– Иными словами, ваши избиратели не согласны с вашей политикой? – уточнил я.

– Как это не согласны? – возмутилась мисс Мурхаус. – Они были бы полностью согласны, если бы только смогли понять, что за этим может последовать. Но обычные избиратели всего лишь простые люди и не в состоянии ни достаточно четко сформулировать свои насущные потребности, ни адекватно проанализировать реальные проблемы. У них нет нужной подготовки. Откуда им знать, что для них хорошо, а что плохо? Им нужен грамотный и достойный их поводырь. Который точно знает, куда вести свою паству.

– А вам не кажется, что людям такое лидерство может, как бы это помягче выразиться, не совсем понравиться?

Она на секунду задумалась, но затем решительно заявила:

– Просто люди не всегда понимают, что им требуется.

– Да, с вами трудно не согласиться, – с легкой улыбкой подтвердил я и, заметив на ее лице искреннее удивление, терпеливо объяснил, что государственная служба всегда проводила политику такого ненавязчивого руководства и что именно поэтому была в состоянии сохранять и упрочивать свое лидирующее положение. Да, мы сделали нашу страну тем, чем она стала сейчас, но… голосовать за нас никто никогда не будет.

Таким образом, мы поняли, что у нас много общего. Мы оба, Агнесс и я, хорошо знаем, что правильно для нашей страны. По нашему обоюдному убеждению, главное – это, во-первых, чтобы управлением занималась небольшая группа подготовленных для этого людей, которая позволяла бы остальным каждые несколько лет проводить общие выборы, и, во-вторых, чтобы избиратели как можно меньше знали тех, за кого голосуют, и значит, меньше набирались бы от них глупых, а иногда и весьма опасных идей.

В этот момент мисс Мурхаус вдруг обнаружила понимание, которое она, естественно, приписывала своему интеллекту, хотя на самом деле к этому ее все это время расчетливо и тактично подводил ваш покорный слуга.

– Хамфри? – многозначительным тоном обратилась она ко мне.

– Да, Агнесс? – Наш разговор принимал все более и более доверительный характер.

– А знаете, у меня такое предчувствие, что это может закончиться катастрофой и для вас тоже.

Я как можно доходчивей объяснил, что поскольку советы микрорайонов неизбежно привели бы к региональному правительству, надо во что бы то ни стало остановить премьер-министра.

Она удивленно заморгала глазами – очевидно, ей впервые пришла в голову здравая мысль, что остановить ПМ и в моих интересах тоже, но для этого мне потребуется ее помощь.

Я попросил ее предоставить мне письменные заверения в том, что преследования полицейских Хаундсворта будут немедленно прекращены, и она, теперь уже не раздумывая, обещала написать соответствующее письмо, гарантирующее, что правоохранительные органы не будут обязаны применять „более демократические процедуры“ в своей каждодневной работе.

Наша встреча завершилась самым дружеским образом. На прощанье она сказала, что в моем лице революция потеряла верного и незаменимого бойца. Я, в свою очередь, заметил, что в ее лице государственная служба тоже потеряла верного и незаменимого руководителя. На том мы и расстались. Искренне довольные друг другом».

(Продолжение дневника Хэкера. – Ред.)

14 ноября

Оказывается, на сегодня у меня была запланирована встреча с профессором Мариоттом, о которой я даже не догадывался. Очевидно, инициативу проявил секретарь Кабинета.

– Наверное, он считает, что разговор с профессором поможет вам лучше понять его проект, господин премьер-министр, – предположил мой главный личный секретарь.

Однако Дороти тут же заметила, что у Хамфри наверняка имеются скрытые мотивы.

– Почему? – спросил я.

– Иных мотивов у сэра Хамфри не бывает, – просто ответила она.

– На самом деле? – Я повернулся к Бернарду. – Тогда как, по-вашему, он относится к этим реформам?

Его ответ прозвучал весьма туманно.

– Ну, думаю… то есть, нет, уверен, что если… если это то, что вам бы хотелось, то… э-э-э… то тогда, сэр Хамфри, скорее всего…

– Категорически против? Ладно. Попросите его зайти сюда в любом случае. Вместе с профессором Мариоттом.

Когда Хамфри вошел, всем первым делом бросилось в глаза, что Мариотта с ним не было.

– А где же ваш профессор? – не скрывая удивления, спросил я.

– В вашей приемной, господин премьер-министр, – с готовностью объяснил он. – Пригласить?

– Чуть попозже, Хамфри. Сначала скажите, пожалуйста, каково ваше мнение об этом проекте реформирования местного самоуправления.

– Мое мнение? Полагаю, это великолепный способ внедрить по-настоящему демократический элемент в систему управления Британией.

Интересно, что он имеет в виду?

– Хотите сказать, вы «за»?

– Он этого не говорил, – ответила вместо него Дороти.

Хамфри не обратил на ее слова никакого внимания. Как будто моего главного политического советника здесь просто не было.

– Господин премьер-министр, если вы действительно хотите иметь полностью демократическую систему правления, можете смело рассчитывать на мою безусловную поддержку… Кстати, разрешите пригласить профессора Мариотта?

Профессор оказался высоким, вполне симпатичным парнем, который от смущения все время поправлял свой галстук-бабочку. Мы пожали друг другу руки, обменялись обычными в таких случаях банальными любезностями, а затем секретарь Кабинета наконец-то перешел к делу.

– Профессор подготовил к публикации продолжение известной вам статьи. Причем еще более интересное.

Я попросил рассказать мне об этом несколько поподробнее.

– Да-да, – поощрил его Хамфри, – расскажите господину премьер-министру о выгодах, которые ваш новый подход сулит парламенту.

Эта просьба профессора очень обрадовала.

– Понимаете, в соответствии с моей новой схемой каждый микрорайон будет иметь пятьсот уличных представителей, и член парламента от соответствующего избирательного округа сможет регулярно общаться с ними всеми в одном большом зале.

– Это поможет им лучше друг друга узнать, – с готовностью добавил Хамфри.

– Вот именно! – Профессор Мариотт довольно закивал головой. – А затем они смогут рассказать о нем людям со своей улицы. Так сказать, из уст в уста. Более надежной репутации для члена парламента и не придумаешь!

Лично мне все это казалось довольно интересным, зато Дороти отнеслась к этому весьма прохладно.

– А в чем, скажите, будет заключаться роль партий? – с милой улыбкой поинтересовалась она.

Глаза Мариотта даже засветились от радости.

– Да в том-то все и дело, что ни в чем! – с энтузиазмом воскликнул он. – Партийные организации останутся как бы в стороне, тем самым делая членов парламента совершенно независимым звеном.

Я пришел в ужас, а он, как ни в чем ни бывало, продолжал:

– Видите ли, если они лично известны всем избирателям округа или хотя бы их соответствующим представителям, то тогда ни переизбрание, ни непереизбрание депутатов уже не будет зависеть от партийной поддержки. Все будет зависеть только от мнения самих избирателей, от того, удовлетворены ли они работой своих членов парламента или нет.

Увидев выражение моего лица, Хамфри ободряюще улыбнулся и дополнил, что если это воплотится в реальность, то тогда, перестав зависеть от партийной машины, депутаты вполне могут проголосовать даже против своей собственной правительственной партии, и им ничего за это не будет.

– Вот именно! – охотно подтвердил профессор. – И поскольку нужда в «официальных» кандидатах сама собой отпадет, результаты выборов или, что еще важнее, перевыборов будут зависеть не от имиджа партийного лидера, а от репутации каждого отдельного депутата. Практически это будет означать конец бездушной партийной машины. Конец власти партийных «кнутов»!

Звучало все это, конечно, красиво и современно, но сможет ли столь необычная система работать? И если да, то как? Лично мне это было не совсем понятно. Вернее, совсем непонятно.

– Ну а как… как, интересно, правительство сможет провести важное для страны, но непопулярное для населения решение, если у него нет возможности кое-кому выкрутить руки? Даже для блага нации! И как тогда прикажете обеспечивать требуемое большинство?

Простой и предельно ясный ответ Мариотта не заставил себя ждать.

– А никак! И это самое главное. При новой системе приказным порядком большинство не обеспечить, его можно будет только заслужить! Как, например, в 1832, когда округ депутата составлял не более 1200 избирателей, и закон можно было принять только при наличии большинства голосов в парламенте. А его члены голосовали «за», только если их избиратели тоже были «за». Теперь с вашей помощью наш парламент снова станет по-настоящему демократическим.

Я не верил своим ушам. Могло ли кому-либо в здравом разуме прийти в голову обратиться к премьер-министру Британии с подобного рода предложением? Разве что какому-нибудь ученому, у которого давно поехала крыша… Ладно, с этим все ясно! Пусть возвращается туда, откуда пришел. В свой сказочный мир счастливых грез и заумных сновидений.

– Хорошо, профессор, – прервал я его восторженное словоблудие. – Мы искренне вам признательны. Увлекательно, очень увлекательно, ничего не скажешь. – Я встал и крепко пожал ему руку.

Он был не менее искренне удивлен. Настолько, что на его высоком лысеющем лбу появились жирные капельки пота.

– О, э-э-э… благодарю вас, господин премьер-министр, благодарю, – растерянно промямлил он, и прежде чем ему удалось прийти в себя и продолжить свою ахинею, Бернард вежливо, но решительно проводил его к выходу из моего кабинета.

Не успела за ним с мягким стуком закрыться тяжелая дверь, как с милой улыбкой Хамфри произнес:

– Ну разве это не замечательно, господин премьер-министр? Настоящая демократия, поздравляю вас! – Он сложил руки вместе и почему-то радостно потер ладошки.

Я, не обращая внимания ни на его непонятное ликование, ни на него самого, повернулся к Дороти.

– Он что, не шутит? Такое действительно возможно?

– Увы, господин премьер-министр. – Она сочувственно пожала плечами. – Боюсь, что да, вполне возможно.

У меня все поплыло перед глазами. Члены парламента будут голосовать, как им хочется? Но это же недопустимо!

– Совершенно верно, господин премьер-министр, точно также было после принятия в 1832 году закона о реформах, – невозмутимо подтвердил секретарь Кабинета.

Тем не менее, я попытался объяснить ему (как будто ему об этом не было известно!), что вся наша система зависит от того, что наши депутаты голосуют именно так, как того требует премьер-министр.

– Если же произойдет непоправимое, им придется следовать воле своих избирателей!

– Или велению своей совести, – охотно добавил Хамфри.

– Вот именно! – подтвердил я, невольно подражая этому чертову профессору. И повернулся к своему главному политическому советнику. – Дороти, вся эта схема абсолютно неприемлема.

В ответ она спросила, как в таком случае быть с проблемой Агнесс Мурхаус и ее отношением к местной полиции. Я несколько замялся, не зная, что сказать, однако, к моему глубочайшему удивлению и, надо честно признаться, к радости и огромному облегчению, оказалось, что у Хамфри уже имелось вполне приемлемое решение этой досадной проблемы.

– Мне пришлось с ней встретиться еще раз, господин премьер-министр, и мы обо всем договорились. Вот, ознакомьтесь, пожалуйста. Здесь все изложено достаточно просто и с предельной полнотой.

И он протянул мне листок с текстом меморандума.

(По счастью, упомянутый меморандум был найден буквально рядом с магнитофонной кассетой, на которую начитывалась эта глава, поэтому мы с удовольствием воспроизводим его ниже. – Ред.)

«14 ноября

В ходе определенных неформальных обсуждений, включавших в себя полный и откровенный обмен мнениями, приведших к ряду предложений, которые после взвешенного анализа оказались достаточно продуктивными, ведя к позитивному пониманию того, что в определенных обстоятельствах альтернативная стратегия действий способна претерпевать некоторые опосредствованные модификации, которые так или иначе способствуют переоценке первоначальных вероятностных различий, тем самым указывая путь к сотрудничеству и, соответственно, достижению возможных компромиссных решений, которые, в случае обоюдной готовности к взаимоприемлемым уступкам и наличия достаточно благоприятного психологического климата, вполне могли бы результироваться в виде разумной возможности для достижения более или менее удовлетворительного решения обсуждаемого вопроса.

X.Э.».

(Продолжение дневника Хэкера. – Ред.)

Я долго, как завороженный, смотрел на этот листок. Затем затравлено посмотрел на секретаря Кабинета.

– Простите, не могли бы вы пересказать мне его содержание? Хотя бы вкратце.

– Вкратце? – удивленно переспросил он и ненадолго задумался. Даже нахмурил брови. – Если вкратце, то… Мы договорились.

Он договорился? Договорился с Агнесс Мурхаус? Невероятно. Невероятно и потрясающе! В это, конечно, трудно поверить, но…

– И как же все-таки вам это удалось?

Сэр Хамфри застенчиво улыбнулся.

– Видите ли, господин премьер-министр, наша старая добрая система имеет не только минусы, но и свои плюсы.

Я откинулся на спинку стула. Что ж, кризис, похоже, миновал. Теперь можно и расслабиться.

– Конечно же имеет, кто же спорит, – не скрывая облегчения, согласился я. Тем более, что больше у меня вопросов не оказалось.

Зато оказались у него.

– Так… как насчет плана профессора Мариотта, господин премьер-министр? – Впрочем, суть моего ответа была ему предельно ясна.

– Лично мне кажется, что для демократии тотального масштаба наша страна еще не совсем готова. А вам? – Он печально покачал головой. – Может, в следующем столетии?

– В следующем столетии вы, возможно, все еще будете премьер-министром, – напомнила мне Дороти.

Я пожал плечами.

– Что ж, тогда через столетие?

– Да, господин премьер-министр, – согласился Хамфри. Не скрывая своего удовольствия.

Собственно, довольны были мы все трое – секретарь Кабинета, мой главный политический советник и, само собой разумеется, я сам. Наконец-то снова друзья!

15 Запутанный клубок

(Через день после того, как ПМ, Дороти Уэйнрайт и сэр Хамфри согласились отложить демократию до 22 века, Хэкеру в соответствии с принятой процедурой предстояло отвечать на вопросы в палате общин. Причем спрашивать его можно было практически обо всем, не извещая об этом заранее. Ни в письменном, ни в устном виде. В частности, первым вопросом, скорее всего, будет что-нибудь относительно формальное, вроде: «Не сочтет ли господин премьер-министр возможным перечислить деловые встречи, назначенные им на сегодняшний день?» Остальные вопросы могут быть о чем угодно. Например: «Найдется ли у господина премьер-министра время на рассмотрение вопроса о растущих процентных ставках?» Или: «Найдется ли у господина премьер-министра время на рассмотрение шокирующего намерения миссис Агнесс Мурхаус закрыть некоторые районы лондонского Хаундсворта для местных полицейских сил?» Или: «Найдется ли у господина премьер-министра время на рассмотрение скандальной ситуации, когда 25% государственных почестей достаются менее чем 1% населения, причем большая часть их получателей по странному стечению обстоятельств находится в правительстве?»

Стратегию и тактику ответов ПМ может выбирать по собственному усмотрению – быть честным или бесчестным, приводить правильную статистику или вываливать на депутатов горы бессмысленных цифр, защищаться или самому атаковать, льстить им или отделываться шутками. Впрочем, последнее наиболее опасно и не очень рекомендуется к употреблению.

Хэкер, подобно всем премьер-министрам, всегда очень тщательно готовился к таким событиям и перед каждым из них обычно встречался с Бернардом Вули и своим специальным парламентским помощником в кабинете ПМ в палате общин, куда они приходили с кучей протоколов заседаний, где фиксировались все вопросы, которые тот или иной депутат устно задавал премьер-министру ранее, и, главное, какие ответы он на них получал.

ПМ также обязан отвечать на любой вопрос, касающийся политики правительства. Впрочем, если подобного рода вопрос требовал фактологического ответа, то таковой мог быть сделан позже, причем в письменной форме.

Кроме того, напряженное состояние ожидания можно в какой-то мере смягчить, «предвосхитив» некоторые из вопросов. Поскольку они по очереди исходят от противоположных сторон Палаты, тот или иной честолюбивый заднескамеечник от правительственной партии, естественно, ожидая заслуженного вознаграждения, вполне может либо заранее проинформировать ПМ о своей лояльности – «Всегда к вашим услугам, господин премьер-министр!», – либо даже напрямую предложить свои услуги – «Хотите, я задам вам нужный вопрос, господин премьер-министр?».

И тем не менее, премьер-министру, как правило, приходилось быть готовым к тому, что по меньшей мере две трети вопросов будут носить, мягко говоря, недоброжелательный характер. Причем наиболее неудобные из них чаще всего задавались именно от правительственной стороны – от разочарованных, недовольных и жаждущих отмщения заднескамеечников-ветеранов, о которых либо «забыли», и они не получили долгожданного повышения, либо их по тем или иным причинам просто сместили с должности.

Таким образом, одним из результатов вроде бы невинного «времени запросов» в палате общин вполне могло стать неожиданное появление торнадо на, казалось бы, безоблачном голубом небосклоне. – Ред.)

Вспоминает сэр Бернард Вули:

«Однажды, когда Джиму Хэкеру задали вопрос, не прослушивает ли он телефонные разговоры членов парламента, он ответил следующим образом: „Как бы высоко я ни ценил и ни уважал мнение этой палаты, у меня, должен признаться, нет ни малейшего желания выслушивать словесные потоки ее достопочтенных членов больше, чем это требуется по долгу службы“. Что не могло не вызвать в палате громкий взрыв смеха.

Когда я вернулся в Номер 10, сэр Хамфри задержал меня у самого входа в приемную премьер-министра и поинтересовался, как прошли „вопросы-ответы“ в палате.

– Довольно весело, – ответил я. – Сегодня наш ПМ был явно на коне.

– В самом деле? И кто, интересно, так считает?

– Он сам. – Вообще-то я хотел пошутить. На самом деле, его ответ на вопрос о прослушивании телефонов членов парламента произвел на всех неизгладимое впечатление.

Оказалось, на всех, кроме Хамфри. Более того, мои слова его настолько обеспокоили, что я даже начал опасаться, уж не кроется ли за всем этим нечто большее, чем могло бы показаться на первый взгляд. Прежде всего, он довольно резко отчитал меня за то, что этот вопрос оказался вне сферы его внимания – будучи секретарем Кабинета, сэр Хамфри отвечал за координацию всех служб безопасности. Я ответил, что это было непредвиденное дополнение, однако он тут же возразил, что, с его точки зрения, это было вполне предвиденное непредвиденное дополнение.

Из необычно возбужденного поведения сэра Хамфри стало ясно, что, несмотря на шутливое отрицание ПМ своей причастности к санкционированию официального прослушивания телефонов членов парламента, в его ответе прозвучала далеко не вся правда!

Лично мне глубоко шокирующей казалась сама мысль о том, что премьер-министр способен преднамеренно солгать палате общин. В нее было трудно, если вообще возможно, поверить, однако из подмышки секретаря Кабинета многозначительно торчала толстая папка, в которой, по его заверению, имелось достаточно дискредитирующей информации. Включая записи телефонных разговоров…

Помню, тогда Хамфри потребовал немедленной встречи с Хэкером. Я попробовал было перенести ее на чуть более поздний срок – зачем лишать премьер-министра удовольствия наслаждаться собственным успехом? Однако, по убеждению секретаря Кабинета, у ПМ подобных удовольствий намного больше, чем он того заслуживает, поэтому откладывать разговор с ним было бы и неразумно, и несправедливо. Мне ничего не оставалось делать, как подчиниться».

(Продолжение дневника Хэкера. – Ред.)

15 ноября

Удачный день! Я был в великолепной форме и прекрасно отвечал на вопросы в палате общин. Поэтому совсем не удивился, когда в середине дня ко мне в кабинет неожиданно зашел секретарь Кабинета.

– Господин премьер-министр, мне хотелось бы поговорить о ваших сегодняшних вопросах и ответах.

– Благодарю вас, – с уместной в данном случае скромностью ответил я. – С удовольствием принимаю ваши поздравления, Хамфри. По-моему, сегодня я был на высоте, разве нет, Бернард?

– Ваши ответы, господин премьер-министр, уверен, будут не скоро забыты, – без малейших колебаний подтвердил мой главный личный секретарь.

Хамфри попытался было заговорить, но я ему не позволил. И зря! Ведь один его хмурый вид не сулил ничего хорошего. Но я не обратил на это внимания и, как дурак, продолжал упиваться своим безусловным триумфом.

– Хамфри, не хотите послушать, как все это было? – Он молча кивнул. – Так вот, вначале меня попросили объяснить палате причины острой нехватки тюремного персонала. Мой ответ, поверьте, был просто бесподобен: «Позвольте мне адресовать достопочтенного члена к выступлению, которое я сделал в этой палате не далее как 26 апреля сего года».

– И он что, вспомнил? – мрачно спросил Хамфри.

– Конечно же нет! Равно как и я сам… Но зато какой восхитительный отвлекающий ход! Поскольку он так и не вспомнил, что я тогда говорил, мы перешли к вопросу о безработице и о том, манипулирует ли министерство занятости статистикой.

Бернард меня поправил:

– Очевидно, вы имеете в виду «периодически реструктурирует базу получения соответствующих статистических данных, не привлекая к этому внимания общественности»!

– Совершенно верно, манипулирует статистикой, – согласился я.

Секретарь Кабинета, как ни странно, тоже проявил к этому заметный интерес.

– Конечно же манипулирует! – заметил он.

Я пожал плечами.

– Да-да, мне это известно. А знаете, что я ответил? Сказал, что не нашел никаких существенных признаков данного факта.

– Наверное, потому что не искали, – пробормотал Бернард.

– Или потому, что мы их вам не показали, – добавил Хамфри.

– Да-да, мне говорили. Спасибо. Отличная работа… Так вот, затем мы сразу же перешли к проблеме утилизации ядерных отходов, в отношении которых наше министерство энергетики лелеет грандиозные планы. Целью вопроса было вынудить меня признать, что мнения членов Кабинета на этот счет разделились.

– Так оно и есть! – подтвердил секретарь Кабинета.

– Я знаю, что так оно и есть, – подтвердил я, – поэтому так и сказал: «Мой Кабинет принял единодушное решение».

Хамфри снисходительно усмехнулся.

– Только потому, что вы пригрозили уволить любого, кто позволит себе не согласиться.

В общем-то, он прав, но зато это заставило их принять единодушное решение! Да и к тому же, к этому времени наши заднескамеечники уже дружно аплодировали буквально каждому моему слову.

– Затем последовал вопрос о том, почему, несмотря на огромные затраты, произведенные нами на создание новой противоракетной ракеты, она была снята с производства как устаревшая ровно за день до того, как первая из них сошла с заводских стапелей.

– Ну и как вы вышли из положения? – поинтересовался Хамфри.

– Это был мастерский ход. Никак! Мой ответ был гениален до невероятного: «Избранная нами политика оказалась не такой эффективной, как можно было надеяться, поэтому мы и получили, что получили».

У Хамфри чуть не отвалилась челюсть. Услышать такое признание? Да еще от премьер-министра?! Очевидно, с таким ему встречаться еще не приходилось. Но ведь сам по себе ответ-то, надо признать, был просто блестящим! Он, образно говоря, одним ударом выбил у них почву из-под ног. Благодаря эффекту неожиданности, абсолютно честный ответ всегда дает явное преимущество. Особенно в палате общин, где его редко кто ожидает…

Мой главный личный секретарь тоже внес свою лепту:

– Сэр Хамфри, этот ответ имел и свое продолжение. Господина премьер-министра тут же спросили, когда он намерен потребовать отставки ответственного за это министра.

Ну, с этим все было еще проще. Почти как забить гол в пустые ворота.

– Я потребую его отставки, когда он допустит ошибку, которая будет очевидной в то самое время, а не, так сказать, «задним числом». – Мои сторонники в палате вскочили на ноги, захлопали в ладоши, замахали руками, громко закричали, приветствуя меня… Да, это был незабываемый день!

К сожалению, он оказался незабываемым и по другим причинам. Конечно же. Хотя бы по тому, с каким похоронным видом сэр Хамфри столь неожиданно появился в моем кабинете, мне следовало бы самому догадаться: это вызвано не завистью к тому, что я добился этого триумфального успеха без его помощи, а чем-то совсем другим.

– Насколько мне известно, господин премьер-министр, один из вопросов касался прослушивания телефонных разговоров некоего члена парламента, – как бы мимоходом заметил он.

– Глупейший вопрос, – нахмурившись, ответил я. – С чего бы нам, скажите, прослушивать Хью Галифакса? Он же член моей собственной команды! Кому только такая чушь могла прийти в голову?! – Потом до меня, конечно, дошло, что этот ответ прозвучал несколько неубедительно, однако для конкретных подозрений у меня тогда, честно говоря, не было никаких оснований. Правда, Хамфри несколько раз пытался меня прервать, но я ничего не хотел слушать. Да и как я мог знать то, чего, собственно, никогда не знал?

(Из сборника официальных отчетов о заседаниях английского парламента. – Ред.)

Устные ответы

15 НОЯБРЯ

81.

Г-н Тайлер спросил премьер-министра, не сочтет ли он возможным перечислить все официальные встречи, назначенные им на четверг 15 ноября.

Премьер-министр (г-н Джеймс Хэкер): Сегодня утром я уже встречался со своими коллегами по Кабинету, а после выполнения своих обязанностей здесь, в палате, у меня состоится еще несколько деловых встреч.

Г-н Тайлер: Известно ли господину премьер-министру о позорной нехватке тюремного персонала, вызванного бездумной политикой высших чиновников МВД?

Премьер-министр: Позвольте мне переадресовать достопочтенного джентльмена к выступлению, которое я сделал в этой палате не далее как 26 апреля сего года.

82.

Сэр Фред Бродхерст спросил премьер-министра, не сочтет ли он возможным перечислить все официальные встречи, назначенные им на четверг 15 ноября.

Премьер-министр: Позвольте мне переадресовать достопочтенного джентльмена к ответу, который я дал не далее, как несколько минут тому назад.

Сэр Фред Бродхерст: Готов ли господин премьер-министр дать мне заверения в том, что министерство занятости при формировании статистических отчетов по безработице периодически не реструктурирует базу получения данных, не привлекая к этому внимания общественности?

Премьер-министр: Я с удовольствием заверяю достопочтенного джентльмена в том, что лично я не нашел никаких существенных признаков данного факта.

83.

Миссис Хаксли спросила премьер-министра, не сочтет ли он возможным перечислить все официальные встречи, назначенные им на четверг 15 ноября.

Премьер-министр: Позвольте мне переадресовать достопочтенную леди к ответу, который я дал не далее, как несколько минут тому назад.

Миссис Хаксли: Может ли господин премьер-министр подтвердить, что мнения членов Кабинета в отношении утилизации ядерных отходов разделились?

Премьер-министр: Нет, это совсем не так. В данном вопросе мой Кабинет принял единодушное решение. (Возгласы в зале: «Правильно, так оно и есть…»)

84.

Г-н Элгроу спросил премьер-министра, не сочтет ли он возможным перечислить все официальные встречи, назначенные им на четверг 15 ноября.

Премьер-министр: Позвольте мне переадресовать достопочтенного джентльмена к ответу, который я дал не далее, как несколько минут тому назад.

Г-н Элгроу: Не поделится ли господин премьер-министр своими соображениями, почему, несмотря на огромные затраты, произведенные нами на создание новой противоракетной ракеты, она была снята с производства, как устаревшая, ровно за день до того, как первая из них сошла с заводских стапелей?

Премьер-министр: Избранная нами политика оказалась не такой эффективной, как можно было надеяться, (пауза) поэтому мы и получили, что получили (смех в зале).

Лидер оппозиции (г-н Джордж Хедли): В таком случае, когда господин премьер-министр намерен потребовать отставки ответственного за это министра?

Премьер-министр: Достопочтенному джентльмену должно быть хорошо известно, что я потребую его отставки, когда он допустит ошибку, которая будет очевидной тогда, когда он ее допустил, а не, так сказать, «задним числом». (Многие достопочтенные члены вскакивают и громко аплодируют…)

Спикер: Порядок! Порядок!

Председатель: По вопросу ведения, мистер спикер…

Спикер: По вопросу ведения в обычном порядке.

85.

Г-н Джил спросил премьер-министра, не сочтет ли он возможным перечислить все официальные встречи, назначенные им на четверг 15 ноября.

Премьер-министр: Позвольте мне переадресовать достопочтенного джентльмена к ответу, который я дал не далее, как несколько минут тому назад.

Г-н Джил: Готов ли господин премьер-министр дать уважаемой палате заверения в том, что правительство не прослушивает и никогда не прослушивало телефонные разговоры ее достопочтенных членов?

Премьер-министр: Как бы высоко я не ценил и не уважал мнение уважаемой палаты, у меня, должен признаться, нет ни малейшего желания выслушивать словесные потоки ее достопочтенных членов больше, чем это требуется по долгу службы (смех в зале).

Лидер оппозиции: Господин премьер-министр, следует ли это понимать как заверение в том, что телефон достопочтенного депутата от Ливерпуля (м-р Галифакс) не (пауза) не ставился на…

– Ну подумайте сами! – сказал я, отметая все аргументы секретаря Кабинета, выражаясь метафорически. – С какой стати нам прослушивать депутатов? Этих занудливых, невежественных и напыщенных пустозвонов! Будь моя воля, я вообще бы их не слушал! Да и кто такой этот Хью? Всего лишь один из них! Да и что такого ему могло быть известно?

Кстати, в каком-то смысле это мое представление об аде. Именно так Господь Бог наказал бы меня, будь я виновен в самых отвратительных грехах – заставил бы меня сидеть и слушать записи телефонных разговоров членов нашего парламента.

Лично мне, признаюсь, это весьма понравилось, а вот Хамфри, похоже, наоборот.

– Значит, вы отрицали сам факт прослушивания телефона господина Галифакса, так?

– Да, категорически, – подтвердил я. – Единственный вопрос, на который я сегодня смело мог дать предельно простой, четкий, откровенный и… честный ответ.

После чего секретарь Кабинета наконец-то получил возможность разразиться многословными и напыщенными тирадами, смысл большей части которых, как я ни старался, честно говоря, до меня так и не дошел.

(К счастью, сэр Хамфри счел возможным сделать соответствующую запись об этом в своем личном дневнике. – Ред.)

«Четверг 15 ноября

Я постарался объяснить премьер-министру, что хотя этот ответ, безусловно, можно считать предельно простым, четким и даже откровенным, применить к нему последний эпитет (честный. – Ред.) и несправедливо, и не совсем правомерно, поскольку точная корреляция между передаваемой им информацией и имевшими место фактами в той степени, в которой таковые могут быть определены и продемонстрированы, неизбежно ведет к возникновению серьезных эпистемологических проблем, накладывающих на логические и семантические ресурсы английского языка более тяжелое бремя, чем от них можно было бы требовать, исходя из разумно приемлемых ожиданий».

(Продолжение дневника Хэкера. – Ред.)

Секретарь Кабинета явно пытался подсластить пилюлю. Сделать ее как бы менее болезненной, более приемлемой или что-то в этом роде. И тем не менее, мне пришлось попросить его перевести это на нормальный английский.

Чтобы ответить, ему почему-то сначала пришлось собраться с духом. Какое-то время он смотрел себе под ноги, затем на потолок, в окно… потом посмотрел мне в глаза.

– Вы солгали, господин премьер-министр.

Я не поверил своим ушам.

– Солгал?

– Да, солгали, – повторил он.

– Что вы хотите этим сказать? – До меня просто не доходило, что он имеет в виду.

– Господин премьер-министр, я хочу сказать… – он запнулся, явно пытаясь найти способ, как бы помягче выразить свою мысль. – Хочу сказать… вы… солгали!

Мне по-прежнему не было ясно, что он, собственно, имеет в виду, поэтому я молча смотрел на него. Тогда он попробовал еще раз.

– Видите ли… э-э-э… Довести до сознания политика это, конечно, трудно, но… Вы не сказали правду, господин премьер-министр.

Неужели он имеет в виду, что мы на самом деле прослушиваем Хью Галифакса? – спросил я сам себя. Но поскольку ответа не знал, то спросил об этом его.

Он кивнул.

– Да, прослушивали.

– Прослушивали? – Я был просто в ужасе. – И когда же мы это прекратили?

Хамфри бросил взгляд на свои наручные часы.

– Ровно семнадцать минут тому назад.

Но ведь это же несправедливо! Подвергать сомнению мою честность таким образом?

– Чем-чем, а ложью это никак не назовешь, – жалобно возразил я.

– Понятно. – Секретарь Кабинета чуть наклонил голову влево и посмотрел мне прямо в глаза. Совсем как умная собака «колли», которой страсть как хочется научиться хоть чему-нибудь новому. – Господин премьер-министр, что же тогда, по-вашему, можно назвать противоположностью правды?

– У меня не было намерения. Я не хотел их обманывать. Поверьте, мне бы и в голову никогда не пришло вводить в заблуждение членов палаты намеренно!

(В порыве благородного негодования Хэкер явно забыл, что совсем недавно он с гордостью заявлял, что в тот самый день несколько раз так или иначе ввел в заблуждение достопочтенных членов палаты, отвечая на их вопросы. Впрочем, можно с большой долей уверенности считать, что из-за страха перед возможными последствиями Хэкер на самом деле никогда не вводил членов палаты в заблуждение. Во всяком случае, преднамеренно. И действительно: по причинам, не вполне понятным современному историку, преднамеренный обман, судя по всему, считался тягчайшим проступком, который палата общин никогда никому не прощала, какими бы тривиальными ни были его последствия по сравнению с куда более серьезным ущербом, постоянно наносимым нашими политиками. – Ред.)

Однако Хамфри не унимался.

– И тем не менее, господин премьер-министр, вы сказали им неправду!

– Но это не моя вина! Откуда мне было знать, что его прослушивают?

Бернард осторожно кашлянул. Видимо, чтобы привлечь мое внимание.

– Простите, господин премьер-министр, – с сочувственным видом начал он, когда я, услышав его призывный кашель, повернул к нему голову. – Сказать, что вы не знали, в данном случае недостаточно. Предполагается, что вы обязаны были знать, поскольку конечная ответственность за все возлагается на вас и только на вас одного.

– Тогда почему, черт побери, никто мне ничего не сказал? – возмущенно воскликнул я.

Бернард бросил отчаянный взгляд на Хамфри. Они оба были явно смущены.

– Потому… потому что министр внутренних дел, возможно, не счел это достаточно необходимым, – не совсем внятно пробормотал, наконец, секретарь Кабинета.

– Почему?

– Наверное, ему подсказали, что вам это знать совсем не обязательно.

Необязательно? Это же смехотворно!

– Ну уж нет, знать такие вещи мне архиобязательно! И как мне прикажете это понимать?

Бернард добросовестно попытался объяснить мне все это на тарабарском языке нашей госслужбы. Боюсь, он слишком много времени проводит в обществе секретаря Кабинета. Поскольку лично я из его абракадабры ровным счетом ничего не понял.

Вспоминает сэр Бернард Вули:

«Тогда я вкратце объяснил следующее: поскольку сам факт, что Хэкеру нужно было это знать, не был известен в то время, когда надо было бы знать то, что все знают сейчас, в силу чего те, кому было доверено советовать и информировать министра внутренних дел, возможно, чувствовали, что информация, необходимая ему, чтобы решить, стоит ли информировать высшее руководство или нет, была на тот момент неизвестна, и поэтому никто не мог знать о необходимости такого информирования.

Лично мне тогда казалось, что это объяснение было предельно ясным и понятным. Увы, мне, но не Хэкеру! Возможно, он был просто не в состоянии воспринять все это из-за состояния крайнего замешательства…»

(Продолжение дневника Хэкера. – Ред.)

Поскольку без перевода тут в любом случае было не обойтись, мне, хочешь не хочешь, пришлось обратиться за помощью к Хамфри. Каковую он, не скрывая удовольствия, с готовностью оказал.

– Возможно, министр внутренних дел тоже об этом не знал. Кроме того, мы логически предполагали, что если вам зададут такой вопрос, вы будете уклоняться от прямого ответа, или заявите, что не в курсе дела, или пообещаете в этом более детально разобраться… Мы ведь не знали, и даже не могли знать, что вы, господин премьер-министр, решитесь на такой поистине новаторский шаг, как дать конкретный ответ на заданный вам конкретный вопрос!

Его точка зрения мне была полностью ясна. Но поскольку до этого я четыре раза уклонялся от прямых ответов, заявлял, что не в курсе дела, и обещал разобраться, мне надо было прямо ответить хотя бы на один вопрос. Причем этот казался наиболее безопасным.

– Да, но не могли же мы знать, что вы решите на него ответить, – сочувственно заметил Хамфри. – И что в палате вы будете публично отрицать любые факты прослушивания членов парламента.

– Естественно, будешь, когда не знаешь, а тебя об этом спрашивают.

Секретарь Кабинета пожал плечами.

– Естественно, мы тоже не знали, что вас спросят, раз вы не знали.

Идиотский аргумент, ничего не скажешь. Я, как мог, объяснил, что меня были просто обязаны спросить, раз я не знал, что меня спросят. Похоже, он снова ничего не понял. Иногда старина Хамфри на удивление медленно соображает. Кому-то очень повезло, что он на госслужбе, а не в политике…

Он по-прежнему продолжал оправдывать то, что не имело никакого оправдания. К тому же совершенно недопустимым тоном.

– Господин премьер-министр, предполагалось, что этого вам лучше не знать. Ведь господин Галифакс – член вашей команды, поэтому было решено не сеять ненужных подозрений. В ваших собственных интересах. Мы говорим вам, когда вам необходимо знать.

– Необходимо когда? – не скрывая язвительности, поинтересовался я.

– Когда? Когда… э-э-э… например, прямо сейчас, потому что вы только что не признали существования некоего факта.

– А не лучше ли мне было знать об этом до того, как я не признал существования этого факта?

У секретаря Кабинета на этот счет было иное мнение:

– Наоборот, господин премьер-министр, знай вы об этом до того, как не признали, то никогда бы этого не признали!

– Но мне надо было знать! – сердито воскликнул я.

– Это еще не критерий, господин премьер-министр. – Хамфри, как всегда, упрямо старался доказать, что никогда не бывает неправ. – Мы не говорим вам о прослушке, когда вам надо знать, мы говорим вам, только когда вы знаете, что вам надо знать.

– Или когда вам надо знать, что вам надо знать, – заметил мой главный личный секретарь.

– Или когда мы знаем, что вам надо знать, – уточнил секретарь Кабинета.

– Понимаете, господин премьер-министр, вам надо знать, что иногда вам не надо знать, – добавил Бернард.

– Хватит! – закричал я. Они оба, вздрогнув от неожиданности, с удивлением посмотрели на меня. – Почему? – Я ткнул пальцем в сторону Хамфри. – Почему вы решили, что мне не надо знать?

– Я не решал, – обиженно ответил он.

– Тогда кто?

– Никто, господин премьер-министр.

Господи, сумасшедший дом какой-то!

– Тогда почему я не знал?

– Потому что никто не решил вам сказать, – с готовностью объяснил Хамфри.

– Но это же, черт побери, практически одно и то же!

– Нет-нет, господин премьер-министр, это совсем не одно и то же, – подчеркнуто спокойным голосом, каким психиатры обычно разговаривают с буйными душевнобольными пациентами, поправил меня Хамфри. – Решить сокрыть от вас информацию для любого официального лица означает взвалить на себя тяжелое бремя ответственности, а вот решить не раскрывать вам таковую информацию – это совсем другое дело. Самое обычное дело.

Я категорически заявил Хамфри, что мне надо знать все, абсолютно все.

– Все, господин премьер-министр?

– Все!

– Что ж, все так все. – Он заглянул в какое-то досье. – Итак: расход канцелярских принадлежностей в секретариате Кабинета министров на этой неделе составил четыре полных коробки скрепок второго размера, 600 пачек печатной бумаги стандартного размера, девяносто шесть фломастеров…

Он что, нарочно?

– Важнее этого дел, конечно, нет!

– И кому, в таком случае, надлежит решать, что важно, а что нет? – с невинным видом поинтересовался Хамфри.

– Мне, – ответил я и тут же понял, что в результате снова получу очередной перечень канцтоваров или что-нибудь в этом роде. – Нет, вам, – поправил я себя и тут же понял, что тем самым опять загоняю себя в ловушку. И поскольку нормального ответа, похоже, не было, я сердито попросил его как можно проще объяснить, чем можно достаточно разумно оправдать эту весьма досадную оплошность.

– Вашими собственными словами в палате общин, господин премьер-министр, – спокойно ответил он. – «Мы получили, что получили».

Хотя подражание можно смело считать высшей формой лести, в данном случае я предпочел бы обойтись без нее.

– «Мы получили, что получили» вряд ли можно считать достаточным оправданием того, что премьер-министра публично посадили в лужу!

– Я ведь всего лишь смиренный государственный служащий, рядовой чиновник, – как ни в чем ни бывало, продолжал этот далеко не смиренный служащий и далеко не рядовой чиновник. – Это было решение министра внутренних дел.

Вон оно как! Что ж, мог бы догадаться и сам. Он всегда меня недолюбливал.

– Хамфри, вы можете предложить мне хоть какую-нибудь причину, по которой я мог бы предложить ему подать в отставку?

– При всем уважении к вам, господин премьер-министр, – не без нотки дерзости начал он, – возможно, вам не следовало бы предлагать ему подавать в отставку до тех пор, пока он не допустит ошибку, которая будет очевидной тогда, когда он ее допустил, а не, так сказать, «задним числом». Не говоря уж о проблеме, которая возникла в результате вашей собственной ошибки, когда вы попытались опровергнуть неопровержимое. Причем публично!

Его прямота настолько граничила с откровенным нахальством, что я чуть было не лишился дара речи. А секретарь Кабинета продолжал свои фарисейские нравоучения. Причем с таким видом, будто имел на это моральное право.

– Вам не следовало бы отрицать то, о чем вы не были своевременно информированы.

Я не поверил своим ушам.

– Но ведь это ваша вина! Вы только что сами признались в утаивании от меня важной информации. От премьер-министра!

– Ни в коем случае, господин премьер-министр, – категорически возразил он. – Система работает без сбоев, но только до тех пор, пока премьер-министр говорит государственной службе все, что он собирается сказать, до того, как он это уже сказал. Однако если он опрометчиво говорит что-либо, предварительно не согласовав это со своими помощниками, то винить надо только самого себя. Ни одно публичное заявление не должно делаться без предварительного одобрения компетентных советников. При всем уважении к вам, господин премьер-министр, считаю необходимым напомнить, что осмотрительность и благоразумие пока еще никому и никогда не мешали.

Такого откровенно нравоучительного напоминания мне, честно говоря, слышать еще никогда не приходилось.

– Да, но я ведь не знал. Не знал, что в этом есть что-то, не подлежащее огласке.

– У правительства, господин премьер-министр, всегда есть что-то, не подлежащее огласке.

Внезапно мне в голову пришел необычный, но, кажется, вполне уместный вопрос. И почему только я раньше не подумал о нем?

– Но послушайте, Хамфри, а для чего мы вообще прослушивали Хью Галифакса? Он что, регулярно разговаривал с кем-то из русского посольства?

Секретарь Кабинета пожал плечами.

– Нет, из французского. Что намного серьезнее.

– Как это?

– Русские и без этого знают, чем мы занимаемся, – охотно пояснил Бернард.

Но ведь французы наши союзники, как бы мы о них ни думали… А чем мы занимаемся, в любом случае не секрет!

(Нам представляется уместным напомнить читателю, что британский МИД делит национальные государства на две группы: те, кого они любят, и те, кого ненавидят.

Любимчики:

(а) арабы

(б) немцы

(в) американцы

Те, кого они ненавидят:

(а) русские

(б) израильтяне

(в) французы

Больше всего им не по душе французы, вот почему общение с ними, с точки зрения МИДа, prima facie[62] рассматривается как нечто вроде измены родине. – Ред.)

– Кто это санкционировал? – спросил я. – Кто конкретно санкционировал эту прослушку?

– Наш МИД. Как я только что сказал.

Только что он этого не сказал! К тому же, мне никогда даже в голову не приходило, что МИД может санкционировать прослушивание телефонных разговоров. Впрочем, думаю, вполне может, поскольку у него на контроле «МИ-6»[63], но… только неофициально, так как официально «МИ-6» не существует. Наверное, в данном случае официальные официальные лица МИДа неофициально уполномочили на это неофициальных официальных лиц «МИ-6».

Тут Хамфри неожиданно, но однозначно дал понять, что считает разговор на эту тему законченным.

– Господин премьер-министр, чем меньше слов, тем лучше, вы согласны?

– С чем? – смущенно переспросил я.

– Со всем.

(Желанию сэра Хамфри раз и навсегда «закрыть» эту тему, увы, не суждено было сбыться, поскольку вскоре в его адрес поступило письмо от председателя специального подкомитета палаты общин, в котором ему предлагалось явиться на очередное заседание, посвященное обсуждению упомянутого вопроса. Сэр Хамфри переслал это письмо ПМ, сопроводив его запиской, в которой просил его совета в отношении дальнейшей линии поведения. Ниже мы с удовольствием воспроизводим ответ, который Джим Хэкер незамедлительно направил секретарю Кабинета. – Ред.)

«21 ноября

Дорогой Хамфри!

Игнорировать приглашение комитета палаты общин было бы весьма неразумно. Следовательно, вы должны сообщить им все, что должны (то есть все, что данный комитет мог узнать из других источников. – Ред.). Не сомневаюсь, вы найдете, что им сказать.

Искренне ваш,

Джим».

Вспоминает сэр Бернард Вули:

«Сэр Хамфри вызвал меня к себе в кабинет и показал ответное письмо премьер-министра, в котором, само собой разумеется, не содержалось никакого ответа. Больше всего секретаря Кабинета беспокоило то, как лояльному государственному служащему надлежит отвечать, если кому-то из членов комитета вдруг придет в голову поинтересоваться – причем вероятность такого вопроса очень высока, – санкционировал ли премьер-министр прослушивание телефонных разговоров какого-либо члена парламента.

Я предложил ему сказать, что это вопрос не к нему, а, скорее, к самому премьер-министру, министру внутренних дел или МИДу…

– Или департаменту технического обслуживания телекоммуникаций, – иронически добавил секретарь Кабинета.

Заметив, что мой вариант его совершенно не удовлетворил, я посоветовал ему прибегнуть к нашей обычной уловке: „в данном случае речь идет о вопросах, связанных с безопасностью, поэтому я не имею возможности что-либо раскрывать, подтверждать или отрицать…“.

Хамфри тяжело вздохнул.

– Бернард, вы полагаете, я всего этого не знаю?

Естественно, знает, кто бы в этом сомневался. Поэтому-то он сразу же от этого и отказался. Объяснил, что тут кроется опасная ловушка: если ему удастся уклониться от ответа на вопрос о том, санкционировал ли премьер-министр прослушивание телефонных разговоров члена парламента, то вдогонку ему практически неизбежно последует что-нибудь вроде: „А почему мы не услышали от вас столь же ясного и прямого ответа, какой нам дал господин премьер-министр вчера?“

Тогда я предложил ему сказать, что ПМ знает обо всем этом больше, чем он.

– Но ведь они сразу же поймут, что я лгу, – возразил Хамфри. Совершенно верно, с этим не поспоришь.

Сейчас мне стыдно в этом признаваться, но в тот момент, искренне желая помочь своему старшему коллеге по государственной службе, я даже предложил секретарю Кабинета просто-напросто отрицать это. Как это сделал Хэкер.

Впрочем, у Хамфри, надо отдать ему должное, мои слова вызвали откровенное возмущение.

– Иначе говоря, Бернард, предлагаете мне солгать!

Я пожал плечами.

– Да! Но… доказать это практически невозможно.

Сэр Хамфри, похоже, даже расстроился.

– Значит, правдой является все, в отношении чего нельзя доказать обратного? – Он осуждающе покачал головой. – Вы рассуждаете совсем как политик, Бернард.

Безусловно. И, тем не менее, при этом должен заметить: будь Хамфри уверен, что его заявление нельзя опровергнуть, он, нисколько не сомневаюсь, тоже рассуждал бы совсем как политик и категорически отвергал бы сам факт телефонной прослушки. Мое предложение оказалось неудачным не потому, что было неудачным, а потому, что было потенциально опасным.

Впрочем, после демонстративно укоризненного взгляда, так сказать, старшего по званию, мне уже больше не хотелось делать каких-нибудь предложений.

В этот момент у него на столе неожиданно зазвонил телефон – „Би-би-си“, но не по поводу истории с прослушкой. Оказывается, они хотели взять у старины Хамфри интервью для документальной передачи о структуре правительства на „Радио 3“. Нашли у кого! Но, как ни странно, ему это настолько понравилось, что он, представьте себе, охотно согласился! Теперь настала моя очередь, мягко говоря, изумляться. Глава государственной службы готов дать публичное интервью? Неужели возможно даже такое?

Я счел себя обязанным напомнить ему о возможной опасности подобного шага.

– Они ведь наверняка захотят услышать от вас целый ряд вполне конкретных вещей.

Он слегка усмехнулся.

– Для радио это вполне обычно.

Странный, уклончивый и заведомо неискренний ответ. Кому, как не ему, знать, что любые публичные интервью, не говоря уж о выступлениях по радио, противоречат всем традициям госслужбы! Ведь можно совершенно случайно оговориться и сказать что-нибудь по-настоящему интересное. Или даже противоречивое. Что еще хуже…

Но времена меняются, и госслужащие, похоже, перестают скрывать свои слабости. Как подтвердил сам Хамфри, „вносить требуемые исправления в послужной список – это его долг“. Хотя бы время от времени. Хотя лично мне было не совсем понятно, какие исправления он имел в виду.

– Это не для самого себя! – объяснил Хамфри. – У меня нет ни малейшего желания изображать из себя знаменитость. Мне не свойственно низменное тщеславие. Хотя, с другой стороны, так можно стать слишком уж безликим.

Да, но, как меня всегда учили, включая, кстати, его самого, мы, госслужащие, должны быть безликими, это наша работа и наша обязанность!

– По радио лиц не показывают, Бернард.

Откровенно говоря, эта откровенная буффонада начала меня утомлять. Неужели он может поддаться столь банальному искушению и принять участие в публичной дискуссии по радио? Так или иначе, но я счел своим долгом предостеречь его от столь опрометчивого поступка и напомнил:

– Но вы же сами меня учили: анонимность, служение, благоразумие!

Несколько смутившись, он налил себе бокал хереса (очевидно, было уже после 18.00. – Ред.).

– Бернард, они сказали, что если я не соглашусь, это сделает Арнольд[64].

– Может, так было бы намного лучше, – заметил я.

Брови Хамфри стремительно взлетели вверх. Нет-нет, дело было совсем не в желании надерзить старшему. Просто сэр Арнольд был в отставке и многого уже не знал. Особенно в отношении текущих событий. Более того, он являлся президентом движения „За свободу информации“, и, значит, способствовать открытости правительства было его прямой задачей… если, конечно, это не противоречило национальным интересам!

Хамфри так и не смог избавиться от своеобразного чувства ревности к Арнольду, поэтому невольно стремился к публичному признанию самого себя и своих заслуг. Хотя ему, наверное, проще было бы умереть, чем сознаться в этом. Его неудачная попытка оправдаться до сих пор звучит у меня в ушах:

– Видите ли, Бернард, что касается лично меня, то, конечно же, я не хотел давать этого интервью. Но чувство долга, профессионального долга, обязывает не допустить, чтобы Арнольда незаслуженно считали образцом высшего государственного служащего!

Я заметил, что для этого интервью ему понадобится разрешение премьер-министра. Он тут же забеспокоился, но я не без явного удовольствия поспешил добавить, что, на мой взгляд, с ПМ особых проблем, скорее всего, не будет, поскольку канал „Радио 3“ все равно никто не слушает».

(В те годы положение постоянных заместителей в каком-то смысле было даже обидным. И не удивительно: элитная группа поистине блестящих людей, занимавших свыше сорока наиболее могущественных и высокооплачиваемых постов в иерархии британской власти, осыпаемых всеми возможными почестями и наградами, тем не менее, нередко заслуживали самого искреннего сочувствия, поскольку, с одной стороны, в силу сложившейся традиции, а с другой, в интересах их же собственной безопасности, они оставались практически совершенно безвестными. Более того, для большинства британцев «постоянный заместитель» являлся не более чем некой противоположностью «временно исполняющего обязанности», чем-то вроде старшего министерского клерка. Возможно, именно по этой причине сэр Хамфри был не в силах удержаться от соблазна выступить по радио и тем самым хоть как-то ублажить свое безутешное «эго». – Ред.)

(Продолжение дневника Хэкера. – Ред.)

26 ноября

Сегодня утром ко мне в кабинет неожиданно и с весьма обеспокоенным видом заскочил Хамфри. Сначала я даже испугался. Случилось что-нибудь ужасное? Но потом вспомнил, что сегодня знаменательный для него день – его публичное интервью на «Радио 3»!

Я от всей души посоветовал Хамфри не волноваться, хотя секретарь Кабинета тут же заявил, что у него нет никаких причин беспокоиться.

– Кому как не мне уметь выходить из сложнейших ситуаций, – уверенно заявил он.

– Да, конечно, – согласился я. – Но когда выступаешь по радио, ни в коем случае нельзя звучать чересчур уклончиво или даже противоречиво. Они тут же все это вырезают из эфира. Им требуется что-нибудь реальное!

– Что-нибудь реальное? – недоуменно переспросил он.

– Да, что-нибудь простое и достаточно интересное.

Кончики его пальцев слегка задрожали.

– Простое и достаточно интересное? – Он нервно облизнул почему-то вдруг пересохшие губы. – Ну, а… э-э-э… если тебе кто-нибудь помогает… если вопросы носят, скажем, агрессивный характер?

Я объяснил, что к агрессивным вопросам вполне применимы правила боулинга: если удар не совсем точен, то можно рассчитывать на собственную инерционную силу шара.

– Учтите, чем агрессивнее вопросы, тем лучше. Тем самым они невольно привлекают слушателей на вашу сторону.

– Но отвечать-то на них все равно приходится!

– Кто это вам сказал? – с искренним удивлением спросил я. – Не отвечали же вы на мои вопросы!

Он досадливо поморщился.

– Это совсем другое дело, господин премьер-министр. Мне могут задать вопрос, который потребует осмысленного ответа.

Я пристально на него посмотрел. Затем задал ему, как мне казалось, риторический вопрос:

– Послушайте, Хамфри, а зачем, собственно, вам это интервью нужно? Очевидно, чтобы разъяснить точку зрения государственной службы. Значит, вам надлежит поступать так же, как я: сами что-нибудь предлагайте, и сами же отвечайте. Просто задайте сами себе любой вопрос, на который вы хотели бы ответить, только и всего.

– Честно и бесстрашно, – добавил мой главный личный секретарь, который явно сделал правильные выводы из уроков, преподанных ему мной несколько месяцев назад.

– Ну а если вы предпочитаете еще более надежный вариант, то сначала скажите: «Вообще-то это два отдельных вопроса», – а затем задайте себе эти два вопроса и ответьте на них. Честно и бесстрашно.

Секретарь Кабинета вытер носовым платком свои вспотевшие ладошки и нервно заметил:

– Их ведущий упомянул, что, судя по предварительным опросам, многим слушателям хотелось бы услышать, почему в моих руках сконцентрировано так много власти.

– Многим слушателям? – Я с трудом попытался удержаться от улыбки. – Мало кто из избирателей вряд ли даже слышал о вас, Хамфри.

Мое совершенно справедливое замечание его явно не вдохновило.

– Может, они имели в виду многих слушателей канала «Радио 3»? – предположил Бернард.

– Нет, Бернард, это терминологическая путаница, – возразил я. – Но если этот вопрос все-таки прозвучит в эфире, то каким, по-вашему, должен быть ответ?

– Назовите хотя бы шесть из них, господин премьер-министр, – не задумываясь, ответил мой главный личный секретарь.

Что ж, неплохой, совсем неплохой ученик. Я одобрительно закивал головой.

– Точно! Тут-то вы его и поймали! Потому что больше двух ему никогда не придет в голову.

На лице секретаря Кабинета наконец-то появилось нечто вроде улыбки. Впервые за все это время.

– Понятно, господин премьер-министр, понятно. – Он повернулся к Бернарду. – Интересно, а откуда вам это известно?

– В свое время, после моего… э-э-э… не совсем удачного общения с репортерами (помните, когда я в конце августа неосторожно оговорился, что в вопросах сохранения гостайны наш ПМ «выше закона»?), мне преподали несколько весьма полезных уроков.

– Ах, вон оно как, – глубокомысленно заметил Хамфри и снова повернулся ко мне. – Господин премьер-министр, у вас случайно не найдется парочки полезных советов и для меня?

Я вопросительно посмотрел на своего главного личного секретаря.

– Да-да, конечно же, – с готовностью согласился он. – Для начала придеритесь к любому слову и поставьте его под сомнение. Ну, допустим: «Нередко? И как прикажете понимать это ваше нередко?». Или подвергните сомнению компетентность самого интервьюера: «Судя по всему, вы не очень знакомы с соответствующими материалами Белой книги». Или, что еще проще, ответьте вопросом на вопрос: «А знаете, это очень хороший вопрос. Но позвольте и мне в свою очередь спросить вас: когда лично вы в последний раз бывали в Центре по регистрации автотранспорта в Свонси?». Ну, а уж если дела пойдут совсем плохо, всегда можно сослаться на соображения, связанные с безопасностью, и не отвечать на каверзный вопрос.

– Что ж, неплохо, Бернард, совсем неплохо, – похвалил я его. – Далеко пойдете…

Тут Хамфри в голову пришла еще одна, причем, похоже, совершенно другая мысль.

– Кстати, господин премьер-министр, боюсь, мне скоро придется предстать перед членами комитета палаты, чтобы ответить на их вопросы в отношении предполагаемого прослушивания известного вам депутата Хью Галифакса.

Да, мне это было уже известно. От Бернарда.

– Вам там придется просто подтвердить то, что я тогда сказал в палате.

Он изобразил полное непонимание.

– То есть солгать?

Я пожал плечами.

– Никто все равно не узнает.

– Какую же запутанную паутину мы плетем, о боже!

Как же велеречиво-запутанны его слова! Иногда, чтобы понять, надо сначала все это расплести.

– Да будет вам, Хамфри! – одернул я его. – Не все же так плохо!

На его лице появилось выражение обиженного мальчика из церковного хора: «Почему это я, а не он?»

– Простите, господин премьер-министр, но секретарю Кабинета не пристало лгать.

– Но, Хамфри! – Я с ужасом понял, что в моем тоне превалируют умоляющие нотки. – Поймите, если секретарь Кабинета не подтвердит мои слова, то все будет выглядеть так, будто лжет премьер-министр. То есть я!

Он молча поджал губы. И, похоже, собирался молчать и дальше, поскольку не считал происходящее своей проблемой. Я вышел из себя.

– Хамфри! Не забывайте о чувстве долга!

– О чувстве долга перед истиной, господин премьер-министр, – высокопарно заметил он. – Перед истиной и только перед ней одной!

Я вскочил со стула и раздраженно зашагал по кабинету.

– Но… – Однако нужные слова, как назло, выскочили из головы. – Но… вы не можете вот так просто прийти туда и… и сдать меня всей этой чертовой прессе и оппозиции! Причем в ситуации, когда лично я, собственно, ни в чем не виноват. Хамфри, вы должны быть на моей стороне. Нет-нет, вы просто обязаны!

Он упорно продолжал молчать, всячески избегая смотреть в мою сторону. Затем все-таки не выдержал:

– Господин премьер-министр, надеюсь, вы понимаете, что это далеко не так просто, как может показаться.

Совершенно неприемлемая реакция на серьезнейшую проблему! Ничего не поделаешь, пришлось призвать секретаря Кабинета к порядку.

– Хамфри, вы вынуждаете меня приказать вам официально подтвердить там все то, что я сказал членам палаты.

– Очень хорошо, господин премьер-министр, – не моргнув глазом, вместо ответа дерзко заявил он. – Я официально заявлю им, что вы приказали мне официально подтвердить все то, что сказали членам палаты.

Но ведь это же совсем не то, что я имел в виду!

– Хамфри, я приказываю вам не говорить им, что я вам приказал.

Он был неумолим.

– Тогда мне придется сказать им, что вы приказали мне не говорить им, что вы мне приказали…

Я бросил на него испепеляющий взгляд. Он его будто не заметил. Сохранял свое обычное ледяное величие.

– Простите, господин премьер-министр, но оказаться замешанным в недостойном сокрытии истины мне, как секретарю Кабинета Ее Величества, совсем не к лицу.

Вероломный и подлый мерзавец!

(Из Номера 10 на Даунинг-стрит сэр Хамфри сразу же направился в Дом радиовещания, где дал свое первое в жизни радиоинтервью. Его единственную копию нам посчастливилось найти не в самом «Би-би-си», а в личном архиве сэра Хамфри Эплби. – Ред.)

Сэр Хамфри: Хотя система управления Британии неизбежно требует наличия определенного элемента взаимной ответственности между законодателями, с одной стороны, и управленцами, с другой, точное распределение обязанностей от причины к следствию или от промежуточной стадии к конечному исполнению в любом достаточно конкретном примере инвариантно настолько сложно и неоднозначно, что, в конечном итоге, становится бессмысленным, если не сказать безответственным.

(Судя по всему, сэр Хамфри так и не смог выразить свою мысль ни просто, ни достаточно интересно, как, в общем-то весьма разумно, советовал ему Хэкер. – Ред.)

Интервьюер: Благодарю вас. И все-таки, не могли бы вы рассказать несколько поточнее или хотя бы дать достаточно конкретный пример того, насколько государственная служба принимает на себя ответственность за существующий уровень безработицы?

Сэр Хамфри: Безработицы? Так вот, собственно говоря, безработица – это единое определение, неправомерно применяемое средствами массовых коммуникаций в отношении широкого спектра самых различных социально-экономических явлений, политически наиболее значимым проявлением которого, безусловно, можно считать…

Интервьюер (перебивает): И все-таки, если уж быть более точным, то в какой степени…

Сэр Хамфри: Простите… безусловно, можно с уверенностью считать, что частотность соответствующих обращений, еженедельно регистрируемых в общенациональном центре занятости, в настоящее время выше того, что традиционно принято считать исторически приемлемым уровнем. Однако даже само выделение составляющих причин, не говоря уж об определении степени ответственности за таковые, является задачей настолько сложной и по-своему в высшей степени тонкой, что ее вряд ли можно втиснуть в довольно узкие рамки такой популярной радиопрограммы, как, например, ваша.

(Замечание сэра Хамфри, что данную программу канала «Радио 3» можно считать популярной, предполагает его знакомство с соответствующей рейтинговой статистикой. Впрочем, он вполне мог использовать термин «популярный», подразумевая, что слушатели этого канала не принадлежат к высшим эшелонам государственной службы. Но, с другой стороны, если эта передача является популярной, то какую же программу следует тогда считать непопулярной? – Ред.)

Интервьюер: Сэр Хамфри Эплби, большое вам спасибо.

(Интервью, судя по всему, уже закончилось, однако микрофон продолжал работать, и нам удалось также услышать явно скучающий, но вполне вежливый голос режиссера. – Ред.)

Режиссер (по студийному интеркому): Благодарю вас, сэр Хамфри. Это было просто превосходно.

Сэр Хамфри: Надеюсь, все было в порядке?

Интервьюер: Да, но не могли бы вы добавить что-нибудь еще? Ну хотя бы про безработицу…

Сэр Хамфри: Что, например?

Интервьюер: Например, правду.

(Сэр Хамфри смеется.)

Интервьюер: Что тут смешного?

Сэр Хамфри: Ничего, если, конечно, не считать того, что правду о безработице вам все равно никто не скажет.

Интервьюер: Интересно, почему?

Сэр Хамфри: Потому что, как известно, ее можно буквально за несколько недель сократить чуть ли не наполовину.

Интервьюер: И каким же это образом?

Сэр Хамфри: Самым простым. Прекратить социальные выплаты любому заявителю, который отказывается от двух предложенных мест работы. Причем если на севере у нас безработица вполне реальная, то на юге Англии полным-полно бездельников и добровольных нахлебников. Среди них немало выпускников колледжей, живущих на пособие по безработице и жилищные доплаты плюс побочные доходы наличными, о которых они, само собой разумеется, никуда не сообщают.

Интервьюер: Вы имеете в виду незаконную подработку на стороне?

Сэр Хамфри: Нет, я имею в виду самое обычное мошенничество. Чтобы считаться состоятельным, достаточно иметь постоянную работу и получать где-то около 200 фунтов в неделю. У нас тысячи и тысячи свободных вакансий, но согласись безработный мести улицы или мыть посуду в местном кафетерии, его тут же выкинут из списка на получение пособия по безработице раньше, чем его успеют обозвать «паразитом». В принципе, наша страна может позволить себе иметь столько безработных, скольким она готова оплачивать их социальное обеспечение. А у политиков не хватает духа хотя бы попытаться исправить это положение.

Интервьюер: Жаль, что вы этого не сказали раньше.

Сэр Хамфри: Нисколько не сомневаюсь, что жаль…

(Здесь запись полностью заканчивается, но за ней следуют связанные с этим воспоминания сэра Бернарда Вули. – Ред.)

Вспоминает сэр Бернард Вули:

«На следующий день сэр Хамфри попросил меня зайти к нему с кассетным магнитофоном, чтобы вместе прослушать запись, любезно присланную ему режиссером студии „Радио 3“. Он с трудом сдерживал нетерпение, поскольку искренне считал свое интервью глубокомысленным, динамичным, живым и на редкость интересным, хотя и выдержанным в свойственном ему сдержанном, неброском стиле.

Я заблаговременно позаимствовал „бум-бокс“[65] у девушек из канцелярии Номера 10.

К кассете была приложена сопроводительная записка. (Прилагаем ее ниже. – Ред.)

„27 ноября

Уважаемый сэр Хамфри!

Направляю вам копию неофициальной части вашего радиоинтервью. Нам она показалась особенно интересной.

Искренне ваш, (подпись) Кроуфорд Джеймс (Продюсер)“.

Эта записка сразу же вызвала у меня определенные подозрения по ряду причин. Во-первых, она показалась мне не совсем искренней. Что он, в частности, имел в виду под „особенно интересной“? И, во-вторых, я всегда испытывал инстинктивное недоверие к людям, которые считают нужным менять свои христианские имена и фамилии местами. Однако, услышав мое удивление по поводу того, что его интервью можно называть „интересным“, сэр Хамфри искренне обиделся, хотя лично мне было не совсем понятно, почему – ведь в его намерения, которых он, кстати, никогда не скрывал, всегда входило толком ничего не говорить вообще!

Если раньше я, честно говоря, сомневался в его способности ничего не сказать, эта записка преподнесла мне безусловный сюрприз. Да еще какой! Ибо когда мы включили „бум-бокс“, оттуда до меня донесся голос, ужасно похожий на голос секретаря Кабинета: „…правду о безработице вам все равно никто не скажет“.

„Интересно, почему?“ – последовал вопрос.

„Потому что, как известно, ее можно буквально за несколько недель сократить чуть ли не наполовину“, – снова прозвучал его голос.

Я с ужасом посмотрел на сэра Хамфри. На него было жалко смотреть. Он выглядел, как затравленный зверь.

„И каким же это образом?“ – неумолимо продолжала магнитофонная запись.

„Самым простым. Прекратить социальные выплаты любому заявителю, который отказывается от двух предложенных мест работы“…

Хамфри резко подался вперед к столу, протянул руку, наугад ткнул пальцем в какую-то клавишу. Видимо, хотел выключить магнитофон, но по ошибке надавил на „быструю перемотку вперед“. Его измененный до неузнаваемости голос быстро-быстро заверещал что-то, совсем как мультяшный Микки Маус, а когда он, наконец, отпустил клавишу, мы оба к своему ужасу отчетливо услышали те самые роковые слова: „а у политиков не хватает духа хотя бы попытаться исправить это положение“.

Я тоже слегка наклонился и выключил этот чертов „бум-бокс“. Долгое время мы молча смотрели друг на друга… Затем, не выдержав, я тихо спросил:

– Сэр Хамфри, это ведь были вы?

– Увы, Бернард, – печально подтвердил он.

– Не Майк Ярвуд?[66]

На его осунувшемся лице появился робкий лучик надежды.

– Думаете, можно попробовать сказать, что это он?

Я мрачно покачал головой.

– Вряд ли. Доказать обратное, полагаю, не составит особого труда.

Хотя мне с трудом верилось, что сэр Хамфри на самом деле мог произнести такую крамолу, я все-таки поинтересовался, следует ли нам ожидать чего-нибудь еще. Он, потупив глаза, кивнул.

– В том же духе?

Он снова молча кивнул. Похоже, вообще не мог говорить. Пришлось терпеливо подождать, пока к нему вернется голос. Голос надломленного человека.

– Даже хуже. Кажется, я что-то сказал о паразитах…

Невероятно! Всякое, конечно, может случиться, но позволить себе такое! Он непривычным для него жалостливым тоном объяснил, что само интервью уже закончилось – во всяком случае, ему так казалось! – и что они просто беседовали. Так сказать, неофициально.

– Возможно… но ваша, так сказать, беседа была записана на пленку, – заметил я.

Внезапно с отчаянным воплем „Боже ты мой!“ сэр Хамфри звонко хлопнул себя ладошкой по лбу и вскочил со стула.

– Господи, до меня только что дошло: это же шантаж! Чистейшей воды шантаж! Вот, смотрите сами. – Он схватил записку и сунул ее в мою руку.

Я снова перечитал этот зловещий документ. Да, это действительно было похоже на шантаж. Судя по всему, мои подозрения оказались не напрасны.

Хамфри тупо глядел куда-то в стену… мимо меня: ввалившиеся глаза, сбившийся в сторону галстук, растрепанные волосы, как будто его в 3.41 утра неожиданно разбудил призрак Стэнли Болдуина[67].

– Чего им от меня надо? – жалобно простонал он.

А действительно, чего? Интересно, чего „Би-би-си“ может хотеть от секретаря Кабинета? Чего они вообще могут хотеть от кого-либо? Да, похоже, это одна из тех вечных мистерий двадцатого века, которые никогда не находят своего разрешения. Особенно за столь короткий срок и особенно людьми вроде меня.

Я даже попытался посмотреть на проблему глазами политика, что для тех, кто всю свою сознательную жизнь провел в системе государственной службы, всегда трудно, если вообще возможно. Неужели у „Би-би-си“ появились какие-то проблемы с лицензией, которые надо срочно уладить? Или это не более чем личный шантаж радиоканала, чтобы заставить секретаря Кабинета „приструнить“ режиссера программы?

Хамфри „ломался“ прямо у меня на глазах. Он медленно опустился в глубокое кожаное кресло, наклонился вперед, обхватил голову руками – жалкое, надо сказать, зрелище – и, чуть ли не рыдая, прошептал:

– Неужели ему не известно, что богатым меня никак не назовешь?

Очевидно, готовясь к передаче, ее режиссер просто не удосужился прочитать, что сэр Хамфри прозябает в Хейлзмирс в крайней бедности, живя на жалкие 75 тысяч фунтов в год!

– И что мне посоветуете теперь делать? – не скрывая ужаса в голосе, продолжал секретарь Кабинета.

– Для начала, сэр, в будущем почаще держите язык за зубами, – посоветовал я ему.

– Не в будущем, а сейчас! – рявкнул он.

Единственно, что ему можно было бы посоветовать делать сейчас, это ждать и надеяться. Ждать их требований и надеяться, что они еще не успели разослать копии этой злосчастной кассеты во все крупнейшие газеты страны. У меня перед глазами уже стояли жуткие заголовки, от которых сразу же становилось нехорошо: СЕКРЕТАРЬ КАБИНЕТА НАЗЫВАЕТ БЕЗРАБОТНЫХ ПАРАЗИТАМИ или У ПОЛИТИКОВ НЕ ХВАТАЕТ ДУХА, ЗАЯВЛЯЕТ СЭР ХАМФРИ.

Когда же я поделился своими умозрительными догадками с Хамфри, он, заметно содрогнувшись, умоляющим тоном попросил меня никому об этом не говорить и даже не намекать. Никому!

Лично мне было совсем не трудно „не распространять эти слухи“ (по крайней мере, в Уайт-холле), и хотя, честно говоря, я мог бы жить с этого не один месяц, однако, поскольку настоятельная просьба Хамфри насчет „никому“ практически наверняка включала в себя и премьер-министра, я был вынужден заметить, что мой долг по отношению к „хозяину“ превыше всего остального.

Хамфри попытался было показать, кто в доме хозяин. Встал со стула, вытянулся, как генерал на плацу.

– Бернард, я вам приказываю!

– Очень хорошо, сэр Хамфри, – пожав плечами, согласился я. – Но тогда мне придется сказать ему, что вы приказали мне ничего ему не говорить.

Поняв, что попал в свою собственную ловушку, он неохотно признал поражение, снова сел, откинулся на спинку кресла и, тоскливо глядя в потолок, спросил, что ему теперь делать.

И хотя сэр Хамфри не обращался лично ко мне, я, тем не менее, счел возможным предложить ему единственное, что на тот момент казалось мне достаточно приемлемым – сделать заявление для прессы с выражением искреннего сочувствия положению безработных. Ведь, собственно говоря, теперь он и сам может в любой момент пополнить их неисчислимые ряды…»

(Продолжение дневника Хэкера. – Ред.)

28 ноября

Я сидел в собственном кабинете, погруженный в какие-то важные мысли, когда ход моих размышлений вдруг перебил Бернард.

– Простите, господин премьер-министр, но поскольку вы, судя по всему, в данный момент ничем не заняты, мне показалось, мы могли бы кое-что обсудить, тем более что…

– В общем-то, занят, – перебил я, бросив на него неодобрительный взгляд. – Думаю, ставить ли Кабинет в известность о том неприятном инциденте с прослушкой члена парламента. Как вы считаете: сказать им, что я сказал палате, или сказать им правду?

Ответ моего главного личного секретаря последовал практически немедленно и, что самое интересное, без малейших колебаний.

– Господин премьер-министр, позвольте мне предложить вам следующее: почему бы вам не попробовать вести себя по отношению к членам Кабинета точно так же, как вы бы хотели, чтобы они вели себя по отношению к вам?!

– Да-да, вы абсолютно правы, надо сказать им только то, что я сказал палате. И ничего больше, – не скрывая удовольствия, согласился я и, снова склонившись над кипой бумаг на письменном столе, собирался приступить к внимательному чтению 84-страничного документа о возможных заменах нашей противоракетной ракеты другими, более эффективными и, главное, более дешевыми версиями, когда услышал негромкое, но выразительное покашливание моего главного личного секретаря. Оказывается, он по-прежнему стоял рядом, явно горя желанием поведать мне что-то важное.

– У вас ко мне какое-нибудь дело, Бернард?

– Да, господин премьер-министр, дело, о котором вам следует знать.

Я тут же насторожился.

– Следует знать?

Последовавшие за этим объяснения произвели на меня практически такое же впечатление, как если бы их вообще не было. Почему, ну почему, как только речь заходит о деле, которое «следует знать», они оба, и Бернард, и Хамфри, вдруг становятся патологически неспособными сколько-либо ясно выразить свои мысли? Предпочитая вместо этого наводить столько словесного тумана, что невольно создавалось впечатление, будто бывает только туман и ничего больше.

Вспоминает сэр Бернард Вули:

«Естественно, у меня не было ни малейшего намерения выражать свои мысли сколь-либо уклончиво, хотя ситуация, надо признаться, была довольно напряженной. Собственно, все, что я тогда сказал, заключалось в том, что Хэкеру следовало знать, особенно поскольку сэр Хамфри специально попросил меня не особенно распространяться о специфических особенностях данного особого случая. Кроме того, я напомнил Хэкеру, что ему (Хэкеру) должно быть прекрасно известно об особом отношении сэра Хамфри к тому, что ему (Хэкеру) следует знать самому и что ему следовало знать по мнению сэра Хамфри.

Лично мне тогда казалось, я объяснил все это предельно ясно».

(Продолжение дневника Хэкера. – Ред.)

Судя по всему, мой главный личный секретарь имел в виду ту самую радиопередачу с участием сэра Хамфри.

– Ну и как она, Бернард? Очень скучная?

– Вначале да, господин премьер-министр, но затем… затем несколько оживилась. По мере того, как сэр Хамфри становился все менее и менее осмотрительным.

Я не поверил своим ушам.

– Хамфри? Менее осмотрительным? В прямом эфире? Не может быть!

– Видите ли, ему показалось, что интервью уже закончилось и они просто беседуют. Так сказать, неофициально. Ну а пленка продолжала крутиться…

У меня появилось неприятное ощущение. А сердце буквально ушло в пятки.

– И он попался на эту старую, как мир, уловку?

Бернард молча кивнул.

– Господи, неужели он до сих пор не знает, что открытый микрофон всегда работает?

Бернард попытался встать на сторону своего начальника по государственной службе.

– Вряд ли ему достаточно часто приходилось иметь дело с микрофоном, господин премьер-министр. Особенно в радио– или телестудии.

– Вы уверены? А выглядит так, будто он, наоборот, занимался этим слишком часто… Вы слышали эту пленку?

– Да, копию.

– И что он там говорит?

– Что-то о возможности хоть завтра сократить безработицу вдвое, но у политиков на это не хватает духа.

Эта слова повергли меня в такой ужас, что я даже не рассердился. Просто сидел и молча смотрел на своего главного личного секретаря.

Бернард снова попытался оправдать секретаря Кабинета.

– Он ведь не знал, что их разговор, причем совершенно частного характера, тоже записывается.

У меня в голове вихрем проносились возможные чудовищные последствия этой, мягко говоря, глупейшей выходки, иначе не назовешь. Если «Би-би-си» сохранила оригинал пленки – что, по мнению Бернарда, вероятнее всего, поскольку Хамфри получил ее копию, – значит, уже завтра можно ожидать появления этого материала во всех газетах. Хотя сам он особого беспокойства почему-то не проявлял. Заметил только, что сэра Хамфри куда больше волновала угроза шантажа.

Угроза шантажа? Это еще что такое?

– В сопроводительном письме сообщалось, что с получателем скоро свяжутся…

– Бернард! – как можно более решительным тоном заявил я. – Вы должны что-нибудь предпринять.

– Уже, господин премьер-министр… То есть, уже предпринял.

Честно говоря, меня это не очень-то удивило. Все это время он был настолько спокоен, что я практически не сомневался – так или иначе, но у него все под контролем.

– В свое время мы с этим режиссером вместе учились в Оксфорде. Когда я позвонил на «Би-би-си», он напомнил мне об этом. Лично я его не очень-то и помню, но у нас быстро нашлись общие друзья, а у него, кроме того, сохранились достаточно яркие воспоминания об одном из моих выступлений на профсоюзном митинге, где я страстно и красноречиво говорил в защиту незыблемости нашего status quo. Именно он и был тем самым ненавязчивым человечком, который «догадался» записать неофициальную часть интервью секретаря Кабинета. Но поскольку, как выяснилось позже, у него не было никаких намерений использовать эту пленку, мне удалось ее получить без особых уговоров.

И мой главный личный секретарь, слегка улыбнувшись, достал из бокового кармана своего пиджака магнитофонную кассету.

– Это оригинал? – Бернард молча кивнул. – Ну, а как насчет других копий? – Он отрицательно покачал головой. – Скажите, а Хамфри знает, что она у вас? – Бернард снова покачал головой. По моему лицу медленно расползлась довольная улыбка. По его лицу тоже.

– Господин премьер-министр, может, вы считаете, ему нужно сказать? – с невинным видом спросил он.

– А зачем? – не менее невинно поинтересовался я.

– Ну… – Бернард, все еще улыбаясь, пожал плечами. – Наверное, он тоже захочет знать.

– Конечно же захочет. Но… но, как вы считаете, следует ли ему знать?

– Э-э-э… – протянул Бернард, и в его глазах промелькнули искорки. Он немного подумал, затем продолжил (я точно помню это, так как попросил его повторить сказанное еще раз): – Понятно, господин премьер-министр, вы хотите сказать, кому-то следует знать, но если вы уже знаете, то сэру Хамфри уже не следует этого знать, зато вам следует знать, что сэр Хамфри этого не знает, и ему не следует знать, что вы знаете, что ему не следует этого знать?

Я долго и пристально смотрел на своего главного личного секретаря, не переставая удивляться бессмысленности обучения такому важному предмету, как логика. Затем, поблагодарив его, искренне признался:

– А знаете, Бернард, яснее не удалось бы выразить мысль даже мне самому.

Он, слегка поклонившись, спросил, не хочу ли я прослушать эту злосчастную запись. Естественно, хочу, и даже очень! Но… тут у меня появилась идея получше.

– Бернард, по-моему, это интервью заслуживает большего внимания, разве нет? И более широкой аудитории. Включая сэра Хамфри. Кстати, вас не затруднит попросить его присоединиться к нам? Прямо сейчас…

Повторять свою просьбу дважды мне не пришлось, так как он тут же поспешил к интеркому.

– Передайте, пожалуйста, сэру Хамфри, что господин премьер-министр просит его зайти… Срочно!

Бернард положил трубку и с сияющим видом выскочил из кабинета, чтобы принести магнитофон. Вернувшись, он первым делом напомнил, что наш разговор носил, так сказать, доверительный характер. Мог бы и не предупреждать – уж что-что, а доверительность для меня всегда была превыше всего!

Его улыбка почему-то стала еще шире. Иначе говоря, расползлась от уха до уха. Я же, наоборот, попытался придать своему лицу как можно более строгое выражение.

– Бернард, учтите, шутками тут и не пахнет!

– Да, господин премьер-министр, – понимающе подтвердил он, хотя кончики его губ продолжали предательски подрагивать.

Нас перебил стук в дверь, и в ее открывшемся проеме появилась голова сэра Хамфри.

– Вы хотели меня видеть, господин премьер-министр?

– А, это вы… Входите, Хамфри, входите… Что скажете? Как прошло ваше интервью?

В чем, в чем, а в умении не сдаваться ему не откажешь.

– Вы имеете в виду мое радиоинтервью? Прекрасно. Просто прекрасно.

– Прекрасно? Что ж, хорошо, очень хорошо, – по-дружески пробурчал я. – Кстати, вы хорошо помните, о чем вы в нем говорили?

Оказалось, помнит, но весьма смутно и в общих чертах.

– В общем-то, ничего особенного, – неторопливо протянул он. – Кажется, отметил некоторые сложности в распределении ответственности между политиками и государственными служащими, не более того.

– Надеюсь, вы были достаточно сдержанны в выражениях?

Он громко прочистил горло.

– А почему вы спрашиваете об этом?

– Так были или не были?

Последовала легкая пауза, затем короткий ответ:

– Да.

– Да, были или да, не были?

– Да.

– Хамфри!

Он почему-то вспылил.

– Но вы же сами хотели, чтобы я был сдержанным в выражениях, разве нет?

– Да, хотел.

– Так чего же вам еще?

– Так, ясно. Что ж, тогда все в порядке, – многозначительно протянул я и бросил на него один из своих самых пристальных, самых угрожающих взглядов.

– Дело в том, что мне только что прислали из «Би-би-си» пленку с записью вашего интервью! – Секретарь Кабинета заметно вздрогнул. Я многозначительно кивнул головой в сторону магнитофона, стоящего на низеньком столике слева у окна.

Он нахмурился.

– Пленку? Какую пленку?

– Обычную. Самую обычную магнитофонную пленку, Хамфри. С записью вашего интервью. По-моему, вместе нам ее будет слушать куда интереснее. – И я решительно направился к столику.

– Нет! – Он вскочил со стула. – Нет-нет, ни в коем случае!

Я медленно повернулся к нему и, старательно изображая искреннее удивление, спросил:

– Интересно, почему это нет?

– Потому что это… это совсем неинтересно.

Я невольно хихикнул.

– Хамфри, вы не находите, что в своей скромности и самоуничижении вы заходите слишком далеко? Совсем неинтересно? Публичное высказывание секретаря Кабинета министров о правительстве Ее Величества?

Его глаза беспокойно забегали.

– Нет-нет, не совсем интересно.

– Значит, вы хотите сказать, что были даже слишком сдержанны? – предположил я.

Хамфри промолчал. Он знал, что я знаю. И я знал, что он знает, что я знаю. Равно как и Бернард, который знал, что я знаю, что он знает, что я знаю… (Очевидно, Хэкер слишком много времени провел с Бернардом Вули. – Ред.) Поэтому я, несмотря на его возражения, включил запись.

Должен честно признаться, даже меня искренне смутили поистине поразительные высказывания, которые мне пришлось тогда услышать. Сэр Хамфри, публично утверждающий что никто не говорит правду, что безработицу можно хоть завтра сократить по меньшей мере в два раза, что у нас слишком много бездельников и паразитов…

Я выключил магнитофон. И бросил на него выразительный взгляд.

Никогда в жизни мне еще не приходилось видеть более горестного лица, чем в тот момент у секретаря Кабинета и главы государственной службы. Он молча смотрел на меня, не находя слов оправдания. Даже для самого себя! Пришлось терпеливо подождать. Наконец он нашел в себе силы маловнятно пробормотать:

– Господин премьер-министр, мне ужасно жаль… Я даже понятия не имел… Мне ничего не сказали, не предупредили… Понимаете, мы ведь уже закончили интервью, ну и…

Я не дал ему договорить. Или, вернее сказать, добормотать.

– Хамфри! Это безответственность! Иначе не назовешь.

– Нет, – робко возразил сэр Хамфри.

– Да, – согласился Бернард.

– В таком случае, давайте послушаем дальше, – предложил я.

– Нет, не надо, – уныло попросил Хамфри, но мой главный личный секретарь уже включил магнитофон, и рядом с нами зазвучал бодрый, чуть ли не веселый голос секретаря Кабинета: «В принципе, наша страна может позволить себе иметь столько безработных, скольким она готова оплачивать их социальное обеспечение. А у политиков не хватает духа хотя бы попытаться исправить это положение».

Запись закончилась. В кабинете воцарилась мертвая тишина. Неужели секретарь Кабинета мог быть настолько глупым, чтобы публично делать такие заявления? Невероятно!

– Как вы только могли сказать такое? – наконец спросил я.

– Мы… я… это был Майк Ярвуд, – сдавленным голосом объяснил он.

– На самом деле?

– Нет, – тут же ответил Бернард.

Я медленно отошел от стола к окну, бросил беглый взгляд на ноябрьское небо, плотно обложенное низкими свинцовыми облаками, и как бы размышляя вслух, тихо, но внятно и отчетливо произнес:

– Не знаю. Просто не знаю, что теперь со всем этим делать… Что ж, надо будет посоветоваться…

– Посоветоваться? – обреченно прошептал сэр Хамфри.

– Да, посоветоваться, – повторил я таким тоном, будто по-садистски поворачивал нож в окровавленной ране. – Думаю, эту пленку следует проиграть членам Кабинета. Посмотреть, как они на нее отреагируют. Не сомневаюсь, это будет и поучительно, и интересно.

Он, казалось, был на грани того, чтобы умолять меня, стоя на коленях, но все, на что в конечном итоге оказался способен, это чуть слышно простонать «Ради бога…».

– А может, членам Тайного совета? – не обращая на него внимания, предположил я.

– Не надо, прошу вас…

– Или Ее Величеству? – безжалостно продолжал я.

– О боже, – сморщившись, как от зубной боли, прошептал он и рухнул на стул.

Я склонился над ним.

– Ну а предположим, все это попало в газеты? Представляете, какой урон вы могли бы этим нанести лично мне? А правительству?

Судя по всему, Хамфри до сих пор искренне допускал, что все это на самом деле попадет в прессу.

– Я признаю, что был неправ. Что я уже проверил все цифры и понял, что все совсем не так, – с трудом выдавил он из себя.

– Но все это именно так!

– А я могу заявить, что совсем не так. И никто не сможет доказать обратного. Во всяком случае, до сих пор никто даже не пытался.

Я изобразил на своем лице искреннее негодование.

– Значит, вы готовы отрицать правду? Публично?

– Да, господин премьер-министр. Но только ради вас!

Надо же, ради меня! Но у него нашлись и другие предложения.

– Кроме того, мы могли бы выпустить специальное разъяснение для прессы.

Я многозначительно кивнул в сторону магнитофона.

– По-моему, ваши взгляды предельно ясны и не требуют разъяснений.

– Господин премьер-министр, подобного рода разъяснения предназначены не для разъяснения явлений, а для того, чтобы отвести от вас возможные подозрения.

– Мне кажется, в данном случае даже такой чародей-волшебник, как вы, Хамфри, вряд ли сможет сотворить чудо, – со вздохом сказал я. – Но все равно, мне приятно, что ради меня вы готовы даже пойти на ложь. Я этого не забуду, поверьте… Впрочем, у меня для вас тоже есть кое-что… Бернард, передайте, пожалуйста, секретарю Кабинета кассету. Да-да, ту самую… Хамфри, это оригинал. В единственном экземпляре.

Ему потребовалось долгих несколько секунд, чтобы усвоить сказанное.

– Вы имеете в виду…

– Да, что других экземпляров просто нет в природе. Его изъяли у «Би-би-си».

– Каким образом? Кто?

Бернард бросил на меня отчаянный взгляд. Его широко раскрытые глаза, казалось, предостерегающе молили: «не забывайте, вы же мне обещали!» Напрасно беспокоился.

– Спецслужбами, – вздохнув, ответил я.

Мой главный личный секретарь издал едва заметный вздох облегчения.

– Значит… значит, теперь все в порядке? – с надеждой, но все еще заметно подавленно спросил Хамфри.

Мне совсем не хотелось вот так просто отпускать его с крючка. Не говоря уж о взаимовыгодной сделке, которую я собирался ему предложить.

– Да, в порядке, но все зависит от того, что вы под «все в порядке» имеете в виду.

– И никто ничего никогда не узнает?

Вот, значит, что он имеет в виду! Пока я раздумывал над его вопросом, Хамфри нервно ерзал на стуле.

– Наверное, это прежде всего зависит от того, сочту ли я нужным сказать им об этом, – наконец, ответил я. – Тут возможны два подхода: я мог бы либо просто отдать вам кассету, либо… попридержать ее до выяснения определенных моментов, связанных с соображениями безопасности, дисциплинарной этики, ну и тому подобным. Как вы сами понимаете, премьер-министр ни в коем случае не может использоваться в качестве прикрытия любого действия хоть сколько-нибудь сомнительного свойства.

Он, опустив голову, молчал, видимо, с болезненным нетерпением ожидая решения «высокого суда». В моем лице. Соответственно, выдержав должную паузу, я предложил ему сделку. Как бы нехотя, мимоходом…

– Да, вот еще что, Хамфри. Когда вы должны предстать перед членами комитета палаты?

– Завтра, господин премьер-министр.

– И вы уже приняли окончательное решение о том, что им скажете? О моем якобы официальном санкционировании прослушивания телефонов членов парламента.

– Да-да, конечно же. Я… э-э-э… – Он лихорадочно пытался сообразить, что нужно ответить, поскольку проблема его собственного радиоинтервью на какое-то время, видимо, полностью затмила все остальное. – Поверьте, я много, очень много над всем этим думал…

– И к каким же выводам пришли?

– Господин премьер-министр, серьезнейшим образом проанализировав все «за» и «против», я пришел к окончательному выводу, что в интересах национальной безопасности у меня нет иного выбора, кроме как целиком и полностью поддержать заявление, официально сделанное вами в палате общин.

– То есть официально сообщить уважаемым членам комитета, что телефон Хью Галифакса никогда не ставился на прослушку, так ведь? – подсказал я ему.

– Я скажу им, что у меня нет свидетельств того…

– Нет, нет и нет, Хамфри, – решительно перебил я его. – Вы скажете, что правительство никогда не давало официальной санкции на прослушивание телефона какого-либо члена парламента.

Он даже задержал дыхание. Затем покорно добавил:

– Да, конечно. И, кроме того, добавлю, что правительство вообще никогда не давало официальной санкции на какое-либо прослушивание телефонов членов парламента.

Я довольно улыбнулся, а сэр Хамфри чуть ли не обреченно прошептал:

– Ну а что будет, если рано или поздно правда так или иначе вылезет наружу?

Не знаю, как у секретаря Кабинета, а лично у меня с этим проблем не было.

– Тогда вам придется сказать, что никто вам этого не говорил. Потому что вам и не следовало об этом знать. Согласны?

Сэр Хамфри согласно кивнул. Я передал ему кассету.

– Значит, все решено?

– Да, господин премьер-министр, – невнятно пробурчал он и в искреннем порыве чувств прижал кассету к своему сердцу.

16 Покровитель искусств

3 декабря

– Вы что, на самом деле думаете… – не скрывая сомнений, начал Бернард, – То есть, я хочу сказать, может, было бы разумнее, если бы… ну, вы понимаете, глядя на все это, так сказать, задним числом… Короче говоря, может, это была ошибка?

– Да, Бернард, – сказал я.

Мы обсуждали церемонию вручения премии британского театра – совершенно бессмысленное сборище самовлюбленных светских бездельников, на которое премьер-министру просто не стоит тратить свое драгоценное время.

И тем не менее, нам с Малькольмом (пресс-атташе ПМ. – Ред.) и, само собой разумеется, моим главным личным секретарем Бернардом пришлось чуть ли не целый час потратить на поиски выхода из крайне досадного положения, в которое мы, похоже, сами себя и загнали.

Причем вся ирония ситуации заключалась в том, что мне было совершенно необязательно соглашаться на вручение этих никому не нужных наград. На этом настоял Малькольм! Хотя сейчас он, конечно же, все это полностью отрицает.

– При всем уважении к вам, господин премьер-министр, лично я вам этого не рекомендовал! Я всего лишь настоятельно подчеркнул, что церемония будет транслироваться по телевидению, и, значит, двенадцать миллионов телезрителей смогут увидеть вас в качестве почетного гостя. В атмосфере блеска, славы, изысканной демократичности. Окруженного звездами мирового театра и кино, которых так любят ваши избиратели…

– И вы называете это «я вам этого не рекомендовал»! – Невероятно! – Вы хоть понимаете, что ваше объяснение будет стоить мне, по меньшей мере, десять пунктов в рейтинге популярности?

Малькольм изобразил траурный вид. А вот до Бернарда, моего главного личного секретаря, дошло, похоже, далеко не все.

– А может, публично показываться вместе с актерами – не такая уж хорошая идея? – смущенно протянул он. – Ведь их работа – изображать из себя совсем не то, что есть на самом деле. И если все увидят, как вы вместе с ними сидите за одним столом, пьете шампанское, веселитесь, то вполне могут догадать…

Он вдруг замолк на полуслове. Могут догадаться? Я бросил на него вопросительный взгляд, в котором крылась явная угроза.

– Продолжайте, Бернард, продолжайте. Почему это вы ни с того ни с сего вдруг остановились?

– Э-э-э… собственно, я имел в виду не «догадаться», а… а, скорее, «заподозрить», то есть подумать, как вы развлекаетесь, то есть увидеть, что вы как бы изображаете из себя… Э-э-э… простите, господин премьер-министр, так о чем вы хотели поговорить с Малькольмом? – с жалким видом закончил он.

В принципе, подобного рода ситуация предельно ясна любому здравомыслящему человеку. Любому, кроме такого карьерного госслужащего, как Бернард Вули, моего главного личного секретаря, всю свою сознательную жизнь прожившего в уютной белой башне из слоновой кости. Ведь, как заверил меня Малькольм, предстоящее мероприятие не грозит нам никакими особыми осложнениями: политиков там вообще не будет, а актеры и в особенности актрисы обычно рады иметь дело с политиками, поскольку сами живут в мире гипертрофированной лести и лжи, причем некоторые из них даже разбрасываются ими с такой же легкостью, с которой их получают.

Впрочем, все у них, как всегда, оказалось совершенно непродуманным. Я обвиняюще постучал пальцем по лежащей передо мной папке.

– Ну а как насчет вот этого?

Малькольм заметно смутился.

– Простите, господин премьер-министр, но, принимая это приглашение, мы еще толком ничего не знали.

Ну что тут скажешь? Только то, что ему следовало бы знать! Что он должен был постараться узнать. За это ему, собственно, и платят.

– Вам же было известно о критике в адрес нашего правительства за недостаточное финансирование искусств?

Он пожал плечами.

– Все правительства постоянно критикуют за недостаточное финансирование искусств. Это стало уже почти расхожим местом…

Бернард тут же с ним согласился.

– Да-да, для журналистов это просто находка. Они обожают потакать актерам и режиссерам. Только так им удается поддерживать с ними приятельские отношения. Особенно после выхода в свет очередной разгромной рецензии на пьесу или ее театральную постановку.

– Но ведь вы знали… или вам, по крайней мере, следовало бы знать, к чему все это может привести! – настаивал я на своем.

Малькольм упрямо не соглашался.

– Нет, господин премьер-министр, мы на самом деле тогда еще не знали, да и не могли знать, насколько маленьким окажется грант Совета по развитию искусств. Откуда? Его только вчера утвердили!

Как ни странно, но он прав. И винить в этом, кроме самого себя, просто некого (хотя открытого признания от меня, конечно, никто не дождется). Именно я категорически настаивал на том, чтобы в этом деле не было никаких утечек. И вот снова наступил на те же грабли! Только вчера появились новости, что грант Национальному театру практически не будет увеличен. И тут же, будто по какому-то невероятному, чудовищному совпадению, оказывается, что председателем комитета по награждению театральными премиями назначен… Первый заместитель директора Национального театра. И – о ужас! – именно ему предстоит произносить вступительную речь, которая, само собой разумеется, будет изобиловать обличительными ремарками и саркастическими шуточками, представляющими премьер-министра, то есть меня, как воинствующего мещанина, чуждого любым проявлениям прекрасного. И все это в прямом эфире, перед лицом двенадцати миллионов телезрителей!

Бернард внес предложение:

– Господин премьер-министр, может, вам имеет смысл обратиться к министру по делам искусств и попросить его несколько увеличить размер гранта? Или, что было бы даже еще лучше, отправить его на процедуру вручения премий? Тогда во всем будут винить его самого. Собственно, для этого младшие министры и назначаются, не так ли?

На первый взгляд мысль казалась вполне стоящей, однако по некотором размышлении я понял, что она вряд ли сработает.

– Он будет во всем винить казначейство.

– Тогда вы можете переговорить с казначейством, – возразил Бернард.

В этом-то все и дело! Мы уже встречались с ними, и не раз. Последние шесть недель я только и делал, что убеждал их сократить расходы…

– И все-таки лучше послать туда младшего министра, – непонятно почему продолжал настаивать мой главный личный секретарь.

– Вы на самом деле так считаете? – Мне в это было даже трудно поверить. – Тогда как насчет газетных заголовков? Вроде: «ДЖИМ ХЭКЕР ТРУСЛИВО ПРЯЧЕТ ГОЛОВУ В ПЕСОК!», «ПРЕМЬЕР-МИНИСТР БОИТСЯ ВСТРЕТИТЬСЯ ЛИЦОМ К ЛИЦУ С ТЕАТРАЛЬНОЙ ОБЩЕСТВЕННОСТЬЮ!» Ну и так далее, и тому подобное…

– Они не осмелятся так говорить в случае возникновения кризисной ситуации.

Я повернулся к Малькольму.

– Нам что, грозит какой-то серьезный кризис?

– Вряд ли, господин премьер-министр.

Невероятно! Неужели мы дожили до того, что само отсутствие угрозы кризиса считается плохой новостью?

– Хорошо, у нас есть какой-нибудь отдаленный кризис, который можно было бы, так сказать, несколько приблизить? – Они оба, и Малькольм, и Бернард, покачали головой, не забыв при этом надеть на лица соответствующее выражение обреченности.

Тогда я попробовал подойти к этому с позитивной стороны.

– Скажите, какой именно кризис смог бы послужить достаточным оправданием для отмены мероприятия?

– Да практически любой, господин премьер-министр, – с готовностью отозвался Бернард. – Резкое падение фунта стерлинга, небольшая война в Южной Атлантике, пожар на атомной электростанции…

Я не дал ему договорить.

– Бернард, вряд ли любой из них будет способствовать улучшению моего имиджа.

– Да, вряд ли, но зато полностью оправдают ваше отсутствие на мероприятии. – Увы, похоже, мой главный личный секретарь полностью забывает о нашей главной задаче: если уж не улучшить мой имидж, то хотя бы не дать ему упасть еще ниже!

Но, оказывается, и на него время от времени снисходит вдохновение.

– Я знаю, господин премьер-министр, знаю! Например, смерть коллеги по Кабинету.

– Да, это было бы вполне кстати! Скажите, а у нас есть что-нибудь на подходе? – поинтересовался я, стараясь выглядеть не слишком заинтересованным.

– Нет, пока еще нет, – бодро ответил Бернард, искренне радуясь тому, что вот так просто решил вроде бы простенькую проблему. Простенькую для него. – Зато это в любом случае послужит достойным оправданием вашего отсутствия, не нанося при этом ущерба вашему имиджу.

Малькольм с готовностью согласился.

– Он, конечно, прав, но… но, согласитесь, трудно ожидать, что это произойдет в тот самый день. – Он немного помолчал, затем мрачно добавил: – По крайней мере, не благодаря счастливой случайности…

Он на что-то намекает? Искренне надеюсь, нет. Хотя иного выбора у меня, боюсь, просто не было. Во всяком случае, не за столь короткий срок.

– Нет, и все-таки мне надо там быть! – твердо заявил я. – Постараюсь выглядеть как можно решительней. В истинно британском духе. Ничего не поделаешь. Как у нас говорят, закуси губу и пой!

– Вообще-то петь с закушенной губой по меньшей мере трудно, поскольку… – Малькольм для большей наглядности продемонстрировал это на себе. – Видите? Закушенная губа не растягивается горизонтально…

Я готов был его ударить и ударил бы, если бы не «звук гонга», то есть телефонного звонка. Сэр Хамфри просил разрешения зайти, чтобы обсудить повестку очередного заседания Кабинета. Причем, как всегда, сверхважно и архисрочно.

– А, Хамфри, заходите, заходите, рад вас видеть, – не скрывая удовольствия, приветствовал я его, когда он появился в дверях. – Бог с ней, с повесткой, мне нужна ваша помощь в куда более серьезном деле.

– Значит, все-таки нужна, – довольно произнес он, однако, увидев неодобрительный блеск в моих глазах, тут же торопливо поправился: – На самом деле нужна? – Причем я совершенно не был уверен, спрашивает он или утверждает?

– Как вам, наверное, известно, мне предстоит выступить на званом обеде. В связи с присуждением театральных премий. Так вот, мне кажется, с этим могут быть серьезные проблемы.

– Ничего удивительного, господин премьер-министр, ваши выступления всегда вызывают самые серьезные проблемы. Собственно говоря…

Господи, ну почему госслужащие так любят покровительственные нотки?

– Нет-нет, Хамфри, вы меня не так поняли. Не мое выступление, а сам факт моего выступления.

– На самом деле? Интересно, почему?

Я, как можно безразличнее, постарался объяснить:

– Потому что оно будет делаться в присутствии враждебно настроенных, самовлюбленных, самоуверенных, недалеких околотеатральных любителей покрасоваться на публике и выпить на халяву!

– Вы имеете в виду членов палаты общин?

Пришлось не менее терпеливо еще раз объяснить, на этот раз как можно лаконичнее, что я имел в виду ежегодную церемонию присуждения театральных наград в Дорчестере. На которой я должен буду присутствовать в качестве почетного гостя, хотя на самом деле ничего почетного в этом нет, поскольку особых почестей там не оказывают.

Секретарь Кабинета тут же все понял.

– То есть вы имеете в виду церемонию присуждения гранта Совета по делам искусств? Да, тут я вас, господин премьер-министр, полностью понимаю. Реально повлиять на Первого заместителя директора Национального театра, мягко говоря, затруднительно. Кому, как не мне, это знать? В каком-то смысле я ведь, можно сказать, один из них, как никак, а член совета управляющих…

Надо же, мне это даже в голову не приходило. Хотя… наверное, это даже к лучшему.

– Ну и что посоветуете делать? – спросил я его. – Как заставить театральную общественность почувствовать, что я тоже один из них?

– Да, но вам ведь вряд ли захочется, чтобы вас там воспринимали, как одного из враждебно настроенных, самовлюбленных, самоуверенных, недалеких околотеатральных любителей покрасоваться на публике и выпить на халяву, – язвительным тоном протянул секретарь Кабинета.

– Хотя особых проблем с этим все равно бы не было, – вставил Бернард.

Очевидно, он имел в виду мои актерские способности. Вообще-то великие государственные деятели, как известно, всегда были великими актерами. Так или иначе, но церемония будет транслироваться в живом эфире, и мне ни к чему любые проявления враждебности. Даже самые незначительные.

Зато, по мнению Хамфри, они были неизбежны.

– При всем уважении к вам, господин премьер-министр, должен заметить, что входить в клетку со львами, лишив их обеденного мяса, было бы, по меньшей мере, неосмотрительно.

– И что вы в таком случае предлагаете?

– Добавьте им мяса. Увеличьте грант Совета по делам искусств. Подкиньте пару миллионов или что-то в этом роде…

– Пару миллионов? Фунтов стерлингов? Не слишком ли дорогим окажется обед?

Хамфри многозначительно усмехнулся.

– Это же Дорчестер!

Не самая лучшая рекомендация. Являясь одним из управляющих этой чертовой компании (Национального театра, а не шикарного отеля «Дорчестер». – Ред.), он, естественно, должен был иметь там личные интересы. Равно как и конфликт интересов! Ну, допустим, они хотят оказать им поддержку! Но ведь я, я-то ничего им не должен! Ни-че-го! А они продолжают ставить пьесы, направленные прямо против меня. Не прямые, но ведь все равно нападки! Например, поставили на Даунинг-10 «Комедию ошибок» Шекспира. А затем в «Ричарде II» одели короля в современную одежду, тем самым выставив его глупым и тщеславным предводителем нации, которого в конечном итоге свергли за абсолютную некомпетентность.

– И не пытайтесь этого отрицать, Хамфри, – остановил я его, заметив, что он собирается мне возразить. – Тут и дураку понятно, на кого они намекали!

– Господин премьер-министр, я всего лишь хотел заметить, что это было лучше, чем поставить «Макбет» в Номере 10.

Жалкое оправдание. Он боится открыто признать, что меня там просто ненавидят.

– Они поставили пьесу, чуть ли не полностью посвященную нападкам на нашу ядерную политику, – напомнил я ему. – Это же фарс!

– Что, политика?

– Пьеса, Хамфри, пьеса! – А ведь ему прекрасно известно, что именно я имел в виду. – Кстати, Хамфри, зачем они это сделали и почему вас это совершенно не обеспокоило?

– Потому что эта пьеса очень здоровая, господин премьер-министр.

– Здоровая? – Ничего не понятно. – При чем здесь…

– На политические пьесы сейчас практически никто не ходит. – Он откинулся на спинку стула, вальяжно закинул ногу за ногу. – Причем половина из тех, кто все-таки ходит, их не понимает. А половина из тех, кто хоть что-нибудь понимает, с ними, как правило, не согласны. Ну а семь оставшихся в любом случае проголосовали бы против правительства. Зато это, с одной стороны, дает людям возможность выпустить пар, а с другой – вам предстать перед ними в облике вполне демократичного государственного деятеля (причем с хорошим чувством юмора!), поскольку он, невзирая ни на что, субсидирует своих собственных критиков.

Мне было по-прежнему не совсем ясно, почему же все-таки в данном случае «за» перевешивают «против».

– Но если им так уж хочется ругать меня, пусть сами за себя и платят. Но из театральной кассы.

– Господин премьер-министр, – с довольным видом возразил Хамфри, – столько денег им никогда не заработать. По концентрации скучности и, соответственно, отсутствию интереса публики пьесы, критикующие правительство, уступают разве только…

– Только?…

– Пьесам, славословящим правительство.

Лично мне казалось, что они должны быть куда более интересными. И кроме того, почему театры считают возможным оскорблять премьер-министра и при этом рассчитывать на то, что он даст им больше денег? Впрочем, как объяснил Хамфри, для артистов это самое обычное дело.

– Скажете, неблагородно? Да, они приползают к правительству на коленях и грозят кулаками…

– И бьют меня по голове своей нищенской сумой.

– Простите, господин премьер-министр, но они не могут бить вас по голове, пока стоят на коленях, – с привычным для него пристрастием к педантизму поправил меня Бернард. – Либо вы сами должны встать на колени, либо у них должны быть необычно длинные руки. Но поскольку…

Я терпеливо ждал, молча слушая его обычную казуистическую абракадабру. Увы, это была часть той цены, которую мне время от времени приходилось платить за деловую эффективность своего главного личного секретаря. Как ни странно, но именно это навязчивое внимание к любого рода деталям и делает его, с одной стороны, чудовищно докучливым, а с другой – на редкость полезным. Когда он наконец-то закончил свою очередную тираду, я, кивнув ему головой, снова повернулся к Малькольму.

– Послушайте, а правда, что выделение денег на искусство практически не добавляет голосов избирателей?

– Само собой разумеется, господин премьер-министр, но если их не выделять, то… то жди чудовищной обратной рекламы…

Он прав, конечно. Хотя все это так несправедливо!

– Ну, не так уж несправедливо, господин премьер-министр, – рассудительно заметил секретарь Кабинета. Очевидно, имея в виду свои законные права собственника. – Ведь лоббисты от искусства являют собой основную часть образованного среднего класса. Это всего лишь один из немногих способов, которыми они могут вернуть себе хотя бы часть уплачиваемого ими подоходного налога. Скидки на кредиты по ипотеке, гранты на обучение детей, единовременные пенсионные выплаты и… дешевые, субсидированные правительством места в театре. Опера, балет, концерты… А надо ли их всего этого лишать?

– Хамфри, вы уклоняетесь от главной темы, – упрекнул я его.

– Ах, да, – согласно кивнул он. – Кстати, а в чем заключалась наша главная тема?

К сожалению, к тому времени у меня она тоже чуть ли не полностью выскочила из головы, поэтому Бернарду пришлось мне напомнить:

– Как не допустить, чтобы в своем воскресном выступлении Первый заместитель директора Национального театра допустил критику в адрес премьер-министра, то есть, в настоящее время, вас, господин премьер-министр.

– Да, так оно и есть! – Я резко повернулся к Хамфри. – И поскольку вы знаете его лично, то предлагаю вам с ним лично переговорить. Между делом напомните, что рыцарство, которого он со временем имеет законное право ожидать, целиком и полностью зависит от благосклонности премьер-министра.

Мое вполне разумное предложение Хамфри почему-то не вдохновило.

– Честно говоря, господин премьер-министр, проблема рыцарства, как он сам недавно признался мне, его совсем не интересует.

Глупо и даже странно слышать такое от секретаря Кабинета. Все они так отзываются о рыцарстве, но только до тех пор, пока эта заманчивая перспектива не оказывается на расстоянии вытянутой руки. Вот тогда они говорят и поступают совсем по-другому!

(Сэр Хамфри Эплби все-таки встретился с Саймоном Монком из Национального театра. За обедом в закрытом театральном Кафе, где их, во-первых, не увидят ненужные глаза, и, во-вторых, ценят, как настоящих гурманов. Некоторые детали их беседы приводятся в относительно недавно изданной и, кстати, весьма популярной автобиографии Саймона Монка под интригующим названием «Звук и ярость». – Ред.)

«Мы встретились за обедом в нашем закрытом театральном кафе. Сэр Хамфри Эплби заранее позвонил мне, попросив найти место, где нас никто не сможет подслушать. Естественно, я предложил наше кафе. Там нас будет просто некому подслушивать.

Сэр Хамфри сообщил мне о сильном недовольстве нашего ПМ пьесами, в которых он, по его мнению, подвергается незаслуженным нападкам. Я порекомендовал секретарю Кабинета, так сказать, в частном порядке передать Хэкеру, что пьес, в которых деятельность премьер-министра характеризуется с положительной стороны, к сожалению, никто пока не предлагает. Хамфри, слегка улыбнувшись, выразил сомнение, что это хоть как-то поможет разрешить ситуацию.

Поскольку Хэкер – профессиональный политик и должен честно играть по установленным правилам, подобного рода „негативные“ пьесы надо рассматривать как всего лишь один из неизбежных крестов, которые ему суждено нести на своих плечах. В чем ему, положа руку на сердце, следует отдать должное…

Впрочем, Хамфри это совершенно не волновало.

– Он может спокойно взваливать на себя любое количество крестов, – с лукавой усмешкой заметил он. – До тех пор, пока они ставятся в нужной части избирательного бюллетеня.

Вообще-то проблемы Хэкера отнюдь не мои проблемы. В данный момент меня куда больше интересует размер гранта, запрошенного Советом по делам искусств не далее как в прошлом году. Точнее говоря, речь идет о дополнительных тридцати миллионах, только и всего.

– Мой дорогой Саймон. – Сэр Хамфри загадочно покачал головой. – Не думаете же вы, что я могу раскрыть точную цифру заранее? Тем более Первому заместителю директора Национального театра!

Конечно же, никто и не ожидал от него ничего подобного. Во всяком случае, в таких деталях… Поэтому я взял со стола вазу с хлебными палочками и предложил:

– Вот, попробуйте, пожалуйста.

Хамфри неторопливо выбрал три штуки и почему-то протянул их мне.

Я пришел в ужас.

– Только три?

Невероятно!

– Кажется, это совершенно новая диета. – Секретарь Кабинета мрачно кивнул головой, как бы подтверждая важность сказанного. – Говорят, три хлебные палочки – это абсолютный максимум.

– Брутто или нетто? – поинтересовался я.

– Нетто.

Следующий вопрос был просто неизбежен, хотя ответ на него мне, признаться, слышать совершенно не хотелось.

– Ну, и сколько же, в конечном итоге, получит наш Национальный театр?

Сэр Хамфри с подчеркнутой торжественностью отломил приблизительно четверть от одной из хлебных палочек.

– Только четверть? Но это же катастрофа! Что можно сделать за четверть миллиона?!

(Следует отметить, что в данном случае четверть миллиона фунтов стерлингов означала не всю сумму, как таковую, а всего лишь прибавку в размере этой самой суммы. – Ред.)

– Саймон, мне трудно себе даже представить, откуда у вас такая цифра, – с невинным видом перебил меня Хамфри. Вообще-то он любит такого рода игрушки…

Поэтому пришлось настоятельно попросить его о помощи. Ведь проблема совсем нешуточная. Четверть миллиона – это не только меньше того абсолютного минимума, который, как мы заявили прессе, требуется, чтобы предотвратить неминуемую катастрофу – это даже ниже реального минимума, остро необходимого для предотвращения неминуемой катастрофы.

Первая реакция сэра Хамфри, как и следовало ожидать, была демонстративно отрицательной.

– Хотя я и член Совета управляющих вашего театра, моя абсолютная лояльность распространяется прежде всего на правительство и самого премьер-министра, – горделиво заявил он. Впрочем, это тоже оказалось всего лишь очередной из обычных для него игрушек, поскольку он тут же продолжил: – Хотелось бы также особо отметить, что здесь я в основном представляю интересы ПМ. Так вот, определенные нюансы в данном вопросе могут поставить его в несколько неудобное положение. Соответственно, действуя, так сказать, от имени и по поручению, я просил бы вас рассмотреть их со всей надлежащей внимательностью.

Я с готовностью вытащил из внутреннего кармана свою специальную записную книжку. Похоже, все обстояло не так уж и плохо.

Он довольно улыбнулся.

– Как нам стало известно, вам доверена честь официально представить премьер-министра на торжественной церемонии по поводу присуждения театральных наград. Так вот, Номер 10 был бы очень признателен, если бы вы сочли возможным заблаговременно прислать нам текст вашего выступления.

– Для официального утверждения?

– Ну что вы?… Скорее, для разумно-сбалансированной информации. Господину премьер-министру совсем не хотелось бы, чтобы в вашем выступлении каким-либо образом подчеркивалась тема, скажем, скромного размера присуждаемого гранта. В частности, там не должно быть таких радикальных определений как, допустим: жалкий, нищенский, варварский, скупердяйский, убогий, ну и так далее, и тому подобное… – Я старательно записывал все это как можно точнее. Странно, но факт: секретари Кабинета по каким-то известным только им причинам предпочитали проговаривать наиболее важные пассажи как можно быстрее и как можно менее внятно. – Желательно было бы также выбросить оттуда любые ссылки на то, сколько выделяют на аналогичные цели правительства других стран.

Я попросил его уточнить цифры. Он тут же достал из кармана листок бумаги.

– Да, конечно же. Чтобы вы случайно их не упомянули.

– Случайно я их не упомяну, не беспокойтесь, – успокоил я его.

– И что самое главное, – резюмировал сэр Хамфри, – там не должно приводиться никаких, абсолютно никаких параллелей, во всяком случае, таково желание ПМ, между размером дополнительного финансирования, которое требуется вашему театру, и определенными суммами, которое наше правительство потратило в минувшем году на определенные проекты.

На этот раз он говорил даже более чем уклончиво, поэтому мне пришлось попросить его разъяснить мысль несколько поконкретней.

– Ну предположим, требуемая вами сумма составляет четыре миллиона. Только гипотетически, как сами понимаете, в виде примера, не более того. Тогда, как искренне надеется премьер-министр, вы, вполне возможно, не будете привлекать внимания к тому факту, что правительство не далее, как в прошлом году, потратило пять миллионов на приобретение радарного оборудования для суперсовременного истребителя, который к тому же совсем недавно списали. Или что министерство энергетики ухитрилось сделать запасы никому не нужных инвентарных ярлычков, как минимум, на ближайшую тысячу лет. Или что другое ведомство неизвестно для чего закупило несколько миллионов банок с витаминизированным напитком. Не говоря уж о миллиардах фунтов стерлингов, списанных за счет авиационной системы раннего оповещения „Нимрод“.

– Надо ли нам сделать что-нибудь еще? – механически спросил я, не поднимая глаз от блокнота.

– Нет-нет, это именно то, чего вам делать не надо! – лицемерно заметил он. – А вот что надо бы… так это организовать премьер-министру какую-нибудь награду. Естественно, по вашей части. И, само собой разумеется, заблаговременно известить его об этом. Чтобы получить согласие.

Да, задачка не из легких! Театральная награда для Хэкера? С какой, интересно, стати, какую именно и, главное, к чему? Единственно, что мне тогда приходило в голову, это присудить ему звание Мещанина года. Но ведь он даже не ходит в театр!

К моему искреннему удивлению, сэр Хамфри встал на его защиту. Причем весьма решительно.

– Не ходит, потому что не может. Боится дать лишний повод недоброжелателям из пишущей братии и карикатуристам. Например, он не смог пойти на „Месяц в деревне“, так как это способствовало бы появлению преждевременных и, значит, нежелательных слухов о предстоящих всеобщих выборах, не смог пойти на „Соперников“ из-за того, что на место ПМ претендует слишком много из его коллег по Кабинету, и уж никак не смог пойти на „Школу злословия“, опасаясь тем самым лишний раз напомнить электорату о том печальном факте, что его коллегу по Кабинету, министра по делам образования, застали в постели с директрисой частной школы, где обучалась его собственная дочь.

Бедный Хэкер. Мне стало почти жалко его.

– Ну а о „Враге народа“ Ибсена и говорить нечего… – Мог бы и не продолжать, все предельно ясно и без того. – Так вот, если бы вы могли дать ему какой-нибудь почетный, льстящий самолюбию титул, который приукрасил бы его имидж и добавил самоуважения, то…

Что конкретно, черт побери, он имел в виду? Лучший актер года? Месяца? Недели? Может, За лучшую роль по талантливому сокрытию закулисных трагедий? А что, почему бы и нет?

– Очень остроумно. – Хамфри довольно хихикнул. – Нет, скорее, более уместным было бы дать ему награду За лучшую комическую роль года.

Я осмелился пойти еще дальше.

– Тогда как насчет: За лучшую трагическую роль года?

– И то, и другое! – согласился сэр Хамфри, и мы расстались, обоюдно довольные друг другом».

(Продолжение дневника Хэкера. – Ред.)

4 декабря

Встречался с Ником Эверитом, нашим министром по делам искусств. Он был в том еще состоянии. Нервничал, запинался… Интересно, с чего бы? Может, он имел отношение к принятию решения о том самом гранте? Хотя, нет, конечно же, нет, Ник ведь всего лишь младший министр и, значит, не член Кабинета. Впрочем, мы живем в свободной стране, и в случае несогласия с решением он вполне мог бы подать в отставку! Так или иначе, но это было решение правительства, то есть коллективное, ну а поскольку он часть правительства, то обязан разделять ответственность независимо от того, принималось ли таковое решение с его согласия или без оного. В этом-то и состоит наша демократия.

– Джим, – чуть ли не трагическим тоном обратился он ко мне. – Боюсь, у нас возникнут серьезные проблемы, когда им официально объявят о смехотворном размере гранта.

– Тогда нам придется это как-то уладить. Иного выхода нет. Какие будут предложения?

Его честные глазки за толстыми стеклами в роговой оправе нервно забегали. Молодой, старательный, честолюбивый, к тому же завсегдатай элитарных глайндборгских фестивалей[68], которому меньше всего хотелось быть публично обвиненным в дешевом мещанстве.

– Мне кажется, нам следовало бы постараться найти дополнительную возможность увеличить сумму гранта. Хотя бы в пределах разумного…

Я напомнил ему, что мы все это уже проходили. Он покачал головой.

– Но тогда нам не надо было принимать во внимание фактор безработицы, Джим!

Господи, ну не могут же безработные актеры диктовать условия финансовой политики нашей страны! Какими бы знаменитыми и красноречивыми они ни были. Пусть лучше ищут себе работу в другом месте. Рядом с театром…

– Каким образом? Вне театра им просто нечего делать. Немало из них, причем очень хороших актеров, не имеют работы даже внутри театра.

А вот здесь он на все сто процентов неправ. По словам моей жены Энни, по меньшей мере половина водителей «минивэнов», к услугам которых ей время от времени приходится прибегать, – безработные актеры.

Как ни странно, но у Ника оказалось несколько иное объяснение.

– Видите ли, господин премьер-министр, по словам большинства самих водителей «минивэнов», они предпочитают называть себя безработными актерами, потому что это звучит куда более престижно, чем, скажем, безработными ночными работниками. Дело в том, что ночные работники не могут светиться. Иначе теряется смысл. Таким образом, если они водят «минивэны», значит, большую часть дня работают при дневном свете. А это полностью противоречит сути предыдущего определения.

Затем Ник еще раз перечислил все наиболее важные аргументы, которые казначейство уже успело вполне обоснованно отвергнуть.

– Театр способствует притоку туристов, которые несут в страну деньги, – с пафосом добавил он.

– Прекрасно, – с готовностью согласился я. – Вот пусть агентство по туризму его и субсидирует. Прямая обязанность.

– Но они отказываются, в том-то все и дело! Говорят, для привлечения туристов у них имеются пути и получше.

– Значит, они предлагают нам субсидировать пути похуже? Нет-нет, Ник, мы и так слишком много выбрасываем на ветер. В том числе и на искусство…

Он сначала мигнул, а потом затянул старую, как мир, песню об исключительной полезности театра в образовательном плане. Возможно, в каком-то смысле так оно и есть, но, с точки зрения здравого смысла, с какой, интересно, стати тратить государственные деньги, ни с того ни с сего одаривая людей, которые используют их для совершенно необразовательных целей в виде откровенных нападок на того, кто эти деньги дает, то есть на меня?!

– Нам ведь их все равно придется тратить, – многозначительно заметил Ник. – Хотя бы в виде скрытых субсидий на сохранение старых исторических зданий.

Старых зданий? Исторических? Ничего не понимаю! Каких?

– Как каких? – с готовностью объяснил он. – Все эти театры, художественные галереи, музеи и оперные театры… Они ведь внесены в список исторически ценных реликтов, и, значит, нам их придется содержать… Иначе они полностью теряют смысл. Поэтому нам, хочешь не хочешь, приходится закладывать расходы на центральное отопление, косметический ремонт и прочее в подобного рода гранты. А куда же еще? Зато в конечном итоге все это достаточно убедительно выглядит, так, будто мы делаем все возможное для поддержания искусства.

Убедительно наполовину. У меня есть более простое решение. Мы их продадим!

5 декабря

Этот чертов кризис с Советом по делам искусств становится просто невыносимым. Хуже, чем колючка в… Сегодня вечером у нас в Номере 10 состоялся неофициальный прием. Сотни две гостей, среди них, как водится, много театралов, которых обычно приглашают для, так сказать, повышения престижности, однако сегодняшнее мероприятие было организовано недели две тому назад, и знай мы тогда, что все получится совсем не так, как надо, конечно же, пригласили бы гостей поприличнее. Ну, скажем, несколько заднескамеечников из палаты общин, которые никогда не возникают по социальным вопросам и которых в любое время можно заполучить из ближайшего парламентского бара.

Вообще-то мне давно уже хотелось бы предложить, чтобы всех наших парламентариев проверяли на содержание алкоголя. Нет, не перед тем, как они будут садиться за руль, а перед каждым голосованием по принятию того или иного закона! Так стране, скорее всего, будет нанесен намного меньший ущерб. Выбор простой: «пьяный столб» или «пьяный закон», что хуже? По мне – все-таки второе…

Так или иначе, но в тот вечер нам пришлось мириться с театралами. Пусть даже трезвыми! Моя жена Энни, даже не догадывавшаяся о важности мероприятия, от души поблагодарила меня за человеческую заботу обо «всех этих милейших людях, которые посвятили свою жизнь служению прекрасному». Несмотря даже на их кажущуюся неважность.

Я терпеливо объяснил ей, что важности им, наоборот, не занимать. Причем не столько за голоса, которых настолько мало, что не имеет особого смысла их считать, сколько за их важность.

– Энни, у людей из «шоу-бизнеса» прямой выход на крупнейшие СМИ. Стоит тебе выпить пару пива в «Ист-эндерс», как всей журналистской братии тут же страстно захочется узнать твое мнение буквально обо всем на свете: о британской системе школьного образования, о нашем здравоохранении, о новых методах охраны правопорядка… вплоть до отдаленных перспектив европейской валютной системы. Они делают меня достоянием общественности куда больше, чем члены моего Кабинета!

Никакого смысла во всем этом, конечно же, нет, но издателям надо, чтобы их газеты раскупались обывателями, поэтому они с превеликим удовольствием напечатают на первой полосе любые полупьяные разглагольствования любой скандально известной личности на любую общественно важную тему, включая даже политику правительства. Ведь кто будет читать статью, скажем, с фотографией министра промышленности и торговли?

– Значит, пара-тройка бокалов хорошего виски на приемах в Номере 10 делают из всех этих актеров, актрис и прочих театральных деятелей ваших убежденных сторонников? – с невинным видом поинтересовалась Энни.

– Не всех, но кое-кого делают. Хотя, думаю, недостаточно убежденных. Поэтому мы каждый год устраиваем для них бесплатную раздачу почетных орденов и рыцарских званий. Пусть весь год ждут и надеются. Может, меньше будут пинать правительство в скандальных программах Терри Вогана.

(По воле судеб, Саймону Монку случилось быть одним из гостей того самого приема, и в его автобиографическом издании нам посчастливилось обнаружить запись приватной беседы с сэром Хамфри Эплби, который, как оказалось, с явным нетерпением ожидал его появления на самом верху шикарной винтовой лестницы Номера 10. – Ред.)

«Сэр Хамфри отвел меня в сторону, подальше от приемной залы и посторонних глаз, и тихим голосом, чуть ли не на ушко, как будто мы обсуждали детали предстоящего семейного пикника, сообщил мне о желании ПМ срочно со мной переговорить. По его словам, именно для этого меня сюда и пригласили – хотя само по себе приглашение было сделано мне несколько недель назад. Не говоря уж о том, что о такого рода публичных событиях обычно сообщается как минимум за несколько месяцев до того…

– Но разве не лучше было бы подождать до опубликования точной цифры? – спросил я, тогда даже не догадываясь о последствиях.

– Для чего? – удивленно спросил сэр Хамфри.

– Для того, чтобы в разговоре с премьером мне было от чего отталкиваться. Ведь без этого он мне все равно ничего не скажет.

– Естественно, ничего не скажет. А вам и не надо, чтобы он что-нибудь сказал. Вам надо, чтобы он что-нибудь сделал.

Я начал было возражать, но вовремя сообразил: что же я делаю? Мне ведь советует сэр Хамфри Эплби, секретарь Кабинета, самый умудренный придворный интриган Британии!

– Если вы будете ждать, – прошептал он мне на ухо, – эта цифра будет опубликована, и тогда все будут к ней крепко привязаны. Хотя бы для того, чтобы не „терять лицо“. Чтобы реально изменить решение правительства, надо сделать это не после, а до того, как о нем будет официально объявлено. В реальной политике так всегда было, есть, будет и должно быть!

Что ж, хороший принцип, ничего не скажешь. И тем не менее, я осмелился задать вопрос: „А как на практике? Применять не трудно?“

– Трудно, еще как трудно. – Сэр Хамфри пожал плечами. – Для этого государственная служба и существует.

– Чтобы изменять решения правительства? – спросил я, впрочем, тут же осознав всю наивность своего вопроса.

– Да, – улыбнулся сэр Хамфри. – Но только неправильные. Хотя таковыми в любом случае можно считать большинство из них.

Затем я спросил Хамфри, что, по его мнению, мне следует делать. Оказалось, очень просто: надо дать понять Хэкеру, причем как можно более однозначно, что маленький грант способен принести ему большое неудобство… Во всяком случае в ближайшее воскресенье на церемонии награждения…»

Вспоминает сэр Бернард Вули:

«Политиканство, политиканство и политиканство. Только так можно назвать то, что тогда происходило. Хамфри отвел в уголок Саймона Монка, а кучка актеров буквально затащила премьер-министра в другой… Хэкер изо всех сил пытался убедить комических трагиков, что искренне и всей душой любит театр. Судя по всему, без особого успеха.

– Вы действительно верите в британский театр, господин премьер-министр? – с вызовом заявила молоденькая актрисочка, сексуальные пристрастия которой говорили сами за себя не только метафорически, но и буквально.

– Естественно! А разве может быть иначе?

– Почему?

Хэкер произнес что-то вроде «Э-э-э… видите ли… театр – это одно из величайших достояний Британии!»

– Вы, конечно же, имеете в виду Шекспира? – попытался подсказать ему до невозможности набриолиненный пожилой трагик.

– Вот-вот, именно его. – Хэкер благодарно кивнул. – Кого же другого?

– И кого же? – слащаво улыбнулся старикашка. Я видел его в какой-то рекламе, кажется, что-то связанное с памперсами. Впрочем…

– И кого же? – продолжая глупо улыбаться, повторил Хэкер. – Шекспира, конечно же… Ну и Шеридана, Оскара Уайлда. Бернарда Шоу, наконец… Да и вообще всех великих английских сценаристов.

– Они все были ирландцами, – мрачно заметила агрессивная молодая актриска с явными признаками несбыточных желаний.

Хэкер попытался успокоить ее доброй улыбкой. Скорее всего, напрасно.

– Да-да, естественно, но, знаете, ирландцы, англичане – в те далекие времена это было практически одно и то же, разве нет?

– Бернард Шоу умер где-то в 1950-х, – ненавязчиво напомнил ему худощавый молодой человек, все это время настолько внимательно изучавший гравюры, висевшие на стенах, что говоря это, даже не соизволил взглянуть на премьер-министра.

– Да-да, простите, – почему-то извинился Хэкер.

Крупная актриса с красивой улыбкой, низким грудным голосом – неизбежным результатом каждодневного возлияния дешевого виски в течение последних тридцати лет – и формами, слишком пышными даже для ее вполне консервативного одеяния, спросила, часто ли господин премьер-министр ходит в театр.

Хэкер сначала прохмыкал что-то невнятное, потом все-таки произнес:

– Да, само собой разумеется, конечно же, очень хотелось бы, но… сами понимаете, в моем положении…

– Господин премьер-министр, а вам не кажется, что это следовало бы делать почаще? – снова возник пожилой трагик. – Сами же говорили: это одно из величайших достояний Британии!

Объяснение Хэкера было, на первый взгляд, не очень-то вразумительным.

– Да-да, вы правы, но зато это делает наш министр по делам искусств. Хотя бы по долгу службы…

– Интересно, почему? – поинтересовался набриолиненный трагик.

– Потому что премьер-министр не может делать все сам. Ему, хочешь не хочешь, приходится перепоручать часть своей работы другим. Кому нечего делать…

Актриса со слишком крупными для ее платья формами заметно обиделась.

– Вы считаете, ходить в театр – это работа?

– Да… то есть нет… – нерешительно сказал Хэкер. – Но, поймите, премьер-министру нельзя, ну никак нельзя посягать на сферу деятельности другого министра.

– Значит, он не может заболеть, прежде чем должным образом не согласует это с министром здравоохранения? – язвительно поинтересовался скептик.

– Значит, не может, – согласился Хэкер и только потом, поняв, что сказал совсем не то, что хотел, с досадой добавил: – А может, и может.

Худенький молодой человек, стоявший на левом краю группы, повернулся и спросил, ходил ли ПМ в театр, когда был в оппозиции. Хэкер начал было объяснять, что даже тогда это было за пределами „сферы его непосредственных обязанностей“, но моложавый не дал ему договорить.

– Значит, ваши убедительные слова про веру в театр можно понимать как веру в бога? Вы на самом деле верите в то, что он существует?

Хэкер категорически отверг и это. Хотя лично мне показалось, куда мудрее было бы признать истину, а не сопротивляться очевидному.

Следующий вопрос последовал от молоденькой актриски, у которой на лице было разлито куда больше презрения, чем косметики:

– Господин премьер-министр, на какую пьесу вы ходили в последний раз?

– Ходил? – переспросил ПМ с таким видом, как если бы все дни просиживал дома, почитывая театральные пьески. – В последний раз? – снова повторил он, но на этот раз вполне сознательно, чтобы выиграть время. – Э-э-э… Скорее всего, на „Гамлета“.

– Чьего?

– Шекспировского, – уверенно ответил премьер-министр.

– Нет-нет, я имел в виду, чьего Гамлета? – назойливо переспросил худенький молодой человек, стоявший на левом краю группы. – Кто его тогда играл? Генри Ирвинг?

– Вот-вот, кажется, именно так его тогда и звали.

Театральная братия начала удивленно переглядываться – им было совершенно непонятно, как это премьер-министр Британии не только не знает, но даже не догадывается о том, что происходит в их храмах культуры и искусства!

Краешком глаза заметив, как сэр Хамфри освободил себя от Саймона Монка, я тоже освободился от Хэкера и актеров, чтобы наконец-то поговорить с секретарем Кабинета с глазу на глаз.

Первым делом я, как можно деликатнее, обратил его внимание на то, что наш ПМ чувствует себя, вроде бы, не совсем в своей тарелке.

– А ему и не требуется, – коротко ответил сэр Хамфри. – Коктейльные приемы на Даунинг-10 всего лишь одна из не самых приятных обязанностей.

– Но ему задают вопросы!

– И что в этом странного?

– Да то, что они не были заранее согласованы, и значит, премьер-министра должным образом не проинструктировали!

Секретарь Кабинета пожал плечами.

– Это же в любом случае вне рамок официального протокола. Значит, не имеет особого значения.

Я объяснил, что в таком случае большинство присутствующих могут принять ПМ за человека с мышлением обывателя.

– Боже упаси! – тихо воскликнул Хамфри. И чуть заметно усмехнулся.

– Может, имеет смысл попытаться его выручить? – предложил я. Сэр Хамфри молча кивнул головой.

По пути к уголку, где актерская братия мучила Хэкера своими бестактными вопросами, нам пришлось пройти мимо Энни, жены премьер-министра, которая, с уже почти пустым бокалом в руке, весело беседовала с низеньким, щеголевато одетым музыкантом. Его совсем недавно пригласили на должность главного дирижера одного из пяти лондонских симфонических оркестров.

– А знаете, проблема верности верхнего тона меня тоже интересует, – говорила она. – Моего мужа, например, можно смело считать мужем высокой верности.

– Это же прекрасно, – уверенно ответил ей дирижер, который славился совсем обратным.

– В своем роде, конечно, в своем… – она заговорщицки понизила голос. – Высокой верности, но… низкого тона.

Дирижер, явно находивший ее весьма привлекательной, даже растерялся.

– Вы имеете в виду что-то вроде „Бэнг энд Олафсен“?[69]

Миссис Хэкер понимающе кивнула.

– Точно не знаю, но как Олафсен в любом случае».

(Продолжение дневника Хэкера. – Ред.)

С актерской братией у меня все происходило как нельзя лучше. Честно говоря, по части театра я не очень-то разбирался, но, уверен, они этого даже не заметили – слишком уж заняты собственной персоной!

Всех, конечно же, прежде всего интересовала сумма гранта, на выяснение размеров которой, собственно, и были направлены все их вопросы. Но поскольку лоббированием личных и, тем более, корпоративных интересов меня удивить трудно, если вообще возможно, я просто напомнил им о многочисленных и не менее жизненно важных претензиях на государственный кошелек.

Для групп давления вообще характерно выставлять все свои чисто эгоистические пожелания в таком категорическом виде, как будто, если им не заплатят, общество тут же рухнет! Школьные учителя, например, требуют повышения своей заработной платы исключительно в интересах повышения уровня образования. И даже когда они выходят на забастовку, то их лидеры утверждают, что делают это ради безопасности учеников, которых они вынуждены отправлять по домам. Шахтеры, если им можно верить, бастуют, чтобы старики могли покупать уголь дешевле. Медики – от врачей до санитаров и водителей скорой помощи, – закрывают больницы для того, чтобы услугами системы здравоохранения смогли воспользоваться те несчастные, кому не удается сделать это в промежутках между акциями протеста.

Так и эти милые клоуны, – которые постоянно нуждаются в аплодисментах и признании тысячных толп безвестных поклонников и поэтому все время что-то изображают из себя, одеваясь, раздеваясь, переодеваясь, чтобы понравиться публике – тоже предъявляют свои требования на гранты и субсидии под предлогом общественного интереса (как правило, ссылаясь на образование)!

Поэтому я как можно спокойнее объяснил им, что деньги куда больше нужны обществу не для неизвестно кого и чего вообще, а для реальных приоритетных проектов. Не говоря уж о больницах, банках крови, искусственных почках…

– Танках и ракетах, на которые вы предпочитаете тратить наши деньги, – вставила совсем молоденькая актриска.

– Атомных бомбах, – с понимающим видом добавила другая.

Совершенно верно. Но ведь вряд ли можно защитить страну от русских постановкой, скажем, «Генри V»! О чем я им доступным языком и сказал. Юмора они явно не поняли. Слава богу, совершенно случайно оказавшийся рядом Хамфри помог мне избавиться от этих приятных, но уж чересчур назойливых деятелей искусств.

– Это не светский раут, а чуть ли не нашествие варваров, – не без горечи пожаловался я.

Секретарь Кабинета заметил, что их всех очень беспокоит состояние нашего искусства. Тут он не прав, ну совершенно не прав. Состояние беспокоит не всех, а только этих – нация об этом даже не думает! Если бы думали, то тратили бы на искусство свои собственные деньги. С какой, интересно, стати правительству выделять государственные средства на удовольствия других?

– Это не принято считать удовольствиями! – возразил Хамфри (глубоко в душе он наверняка самый настоящий кальвинист[70]). – Все дело в том, что на всех нас лежит святая обязанность обеспечивать преемственность нашего наследия. Особенно картинам, которые вряд ли кто захочет видеть, музыке, которую вряд ли кто захочет слушать, театральным постановкам, на которые вряд ли кто захочет ходить. Но мы не имеем права дать им умереть только потому, что они мало кого интересуют.

– Интересно, почему? – с любопытством спросил я.

– Потому что это как наша англиканская церковь, господин премьер-министр. Люди в нее не очень-то ходят, но им намного спокойнее от осознания того, что она есть. То же самое и с искусством. Пока оно существует, можно намного уверенней ощущать себя частью цивилизованного мира.

По-своему все это, может, и не так плохо, но с политической точки зрения крайне неразумно и, на мой взгляд, даже нереалистично.

– Ведь искусство не приносит практически никаких голосов. Поэтому оно мало кого и интересует.

Но сэр Хамфри в свойственной ему манере упрямо отказывался принять мою точку зрения.

– Совет по исследованиям социальных аспектов современного общества тоже мало кого интересует. Равно как и комитет по маркетингу молочных продуктов или комиссия по решению конфликтов о бюджетной принадлежности дантистов. Или консультативный подкомитет по вопросам наиболее оптимального разведения морских ресурсов… А правительство все продолжает и продолжает выделять им деньги. Государственные средства!

– И что, они не делают ничего полезного?

– Естественно, нет. Они вообще ничего не делают.

Я недоуменно пожал плечами.

– Ну… если так, то тогда давайте их отменим. Прямо сейчас или?…

Теперь растерялся секретарь Кабинета. Такого поворота событий он явно не ожидал.

– Нет-нет, господин премьер-министр, ни в коем случае! Это символы. Их субсидируют не за работу. Им выдают субсидии, чтобы все видели, что они есть, что о них помнят, заботятся… В принципе, большая часть государственных расходов направлена прежде всего и в основном на те самые символы. И Совет по делам искусств, господин премьер-министр, всего лишь один из них.

И что в этом хорошего? Ничего! По крайней мере, на мой взгляд. Он тут же предложил мне переговорить с заместителем директора Национального театра, который, по счастливой случайности, оказался приглашенным на сегодняшнюю вечеринку. Мне совершенно не хотелось снова отбиваться от гениальных недоумков от искусства, но Хамфри успокоил меня, сказав, что уже провел предварительную беседу с известным мне Саймоном Монком и тот выразил готовность внести требуемые коррективы в свою речь на церемонии присуждения театральных премий.

– С вашей стороны это было весьма предусмотрительно, – поблагодарил я его.

– Не стоит благодарности. Впрочем, у вас, господин премьер-министр, когда вы с ним переговорите, получится, возможно, даже еще лучше.

Значит, в конечном итоге Хамфри толком ничего не добился. Значит, все-таки придется лично встречаться с этим театральным деятелем и терпеть его бесконечные рассуждения об исключительной важности искусства. В конечном итоге ведущие только к одному…

Впрочем, вначале он повел себя на редкость вежливо, тактично и даже как-то расслабленно. Невысокого роста, поджарый, начинающий лысеть, без аккуратной интеллигентской бородки, которую мы так привыкли видеть в газетах, вообще-то его вполне можно было бы принять даже за начинающего политика.

Я тоже не очень-то напрягался.

– Итак, вы будете представлять меня на церемонии, так?

– Так, – ответил он и замолчал.

Мы вежливо улыбнулись друг другу. Мне стало ясно: если я тоже буду молчать, то зачем надо было начинать? Поэтому я спросил:

– Вы уже решили, о чем будете говорить?

– В общих чертах да, но все будет зависеть…

– От… э-э-э… чего?

– От нашего гранта, разумеется. Вернее, от его размера.

Предупрежден – вооружен! Как раз о размере он, похоже, даже не догадывается. (Равно как ПМ даже не догадывался о содержании разговора сэра Хамфри в ресторане Национального театра насчет «хлебных палочек». – Ред.) Я довел до его сведения, что окончательное решение по этому вопросу пока еще не принято.

Он понимающе кивнул.

– Да-да, само собой разумеется. Но если бы размер оказался достаточно щедрым, мне было бы куда легче найти достойные аргументы в пользу разумности приоритетов этого правительства. Включая, естественно, веру в наследие Британии, веру в ее традиционные идеалы, ну и так далее, и тому подобное.

Я намекнул, что только о чем-то вроде этого и надо говорить. Хотя сначала надо убедить в этом министра по делам искусств. Что совсем не просто.

– Надеюсь, вы не собираетесь делать это политическим вопросом?

– Лично я – нет. Но ведь есть и другие. От которых просто так не отмахнуться. Каста, клан, семья, называйте, как хотите. – Он молодец! Изложил все правильно, и как надо. А потом дополнил: – Мои коллеги по цеху вполне оправданно ожидают, что я донесу до правительства их ожидания.

Ну а как же насчет денег на школы, больницы, на искусственные почки? Он согласился с проблемой, но предложил решить ее, выставив правительство в шутливой форме.

Не самая хорошая идея. С нападками в виде сатиры иметь дело еще труднее. Не могу же я позволить, чтобы меня показали стране, как «плохого парня» или, что еще хуже, как человека, у которого «не хватает чувства юмора». Такого британские избиратели никому и никогда не простят! Особенно действующему лидеру нации.

(На следующее утро премьер-министр получил от Саймона Монка письмо, в котором трудно было не заметить открытой угрозы. – Ред.)

«6 декабря

Уважаемый мистер Хэкер!

Прилагаю к сему черновой набросок части моего выступления. Думаю, он вас позабавит. К тому же это очень неплохой сюжет для юмористической телепередачи. Искренне надеюсь, что мне все-таки не придется ничего этого говорить – не хотелось бы доставлять вам неприятных мгновений. Но и вы, надеюсь, понимаете: если грант не будет значительно увеличен, то Национальный театр рухнет, оставив после себя только громадное пустое здание, которое станет позорным символом варварства британского правительства.

Искренне ваш,

Саймон Монк».

«Уважаемые дамы и господа!

Думаю, вам будет интересно услышать о том, как наше правительство умеет использовать наши деньги. Те самые деньги, которых ему якобы так не хватает на сохранение наследия нации – искусство! Особенно театральное!

Известно ли вам, например, что за один только прошедший год Лондонский административный округ потратил свыше миллиона фунтов стерлингов на оплату номеров в мотелях для бездомных семей? И это тогда, когда на наши с вами деньги бессмысленно пустуют чуть ли не 4000 муниципальных зданий!

А как насчет 100 фунтов в неделю на администратора по педикюру для малоимущих? Или как один из городков королевства до сих пор имеет в штате четырех зажигателей газовых ламп, через восемь лет после того, как с улиц города сняли последнюю газовую лампу. Это еще четверть миллиона фунтов!

Не говоря уже о 730 фунтах, которые Совет потратил на прополку двух квадратных ярдов кустарников во дворике. И о расходах на новый комплекс правительственных офисов, предназначенный к снесению всего за три недели до завершения строительства.

И наконец, вы в курсе дела, где практически все местные органы власти чаще всего проводят свои регулярные конференции по вопросам снижения государственных расходов? В кафе „Рояль“! Одном из самых элитных и дорогих заведений в самом центре Лондона, на Регент-стрит!»

(Продолжение дневника Хэкера. – Ред.)

6 декабря

Сегодня с утра получил пренеприятнейшее письмо от этого чертова Монка. Там не только множество примеров злоупотреблений наших местных властей, но и прямые угрозы: если я не увеличу размер гранта, НТ[71] закроется, и тогда наши доблестные СМИ с превеликим удовольствием разорвут меня на клочки. Это будет катастрофа!

Я сразу же вызвал Дороти, своего главного политического советника. По ее мнению, телезрители по определению не способны увидеть разницы между финансовыми злоупотреблениями на местном и национальном уровнях – хотя то и другое разбазаривается за их счет. Значит, они легко согласятся с убийственным аргументом Монка, что грошовая экономия на искусстве – это не более чем жалкая попытка правительства хоть как-то оправдать свою собственную некомпетентность.

Наверное, она права: Национальный театр собирается ответить своим блефом на мой.

– А в чем состоит ваш блеф? – спросила она.

– Мой? Я собираюсь ответить на их блеф.

– А в чем состоит их блеф?

– Их блеф в том, что они думают, будто я блефую, в то время как…

– В то время как вы на самом деле блефуете! – чуть ли не радостно воскликнула она.

Тут я понял, что толком пока еще не понял, кто, собственно, кого «блефует». Хотя, по мнению Дороти, это было очевидно. (Игра в жмурки? Или, может, в салки… – Ред.)

Бернард, как и положено главному личному секретарю, тут же предложил разъяснить ситуацию. Грамотно, связно и слитно говорил минут шесть или семь, но так ничего и не объяснил. Поскольку мой кассетный магнитофон стоял на письменном столе, так как я собирался надиктовать несколько отрывков из своих мемуаров, а также пару чисто личных писем, я попросил его повторить то же самое в микрофон.

– Господин премьер-министр, – сказал он, – вы считаете, что Национальный театр считает, что вы блефуете, а Национальный театр в свою очередь считает, что вы считаете, что они блефуют, в то время как ваш блеф состоит в том, чтобы руководство Национального театра поверило в то, что вы блефуете, хотя вы не блефуете, или вы блефуете, чтобы заставить их подумать, что вы не блефуете. А их блеф – попробовать убедить вас, что они блефуют, поскольку на самом деле совсем не блефуют.

Я вежливо поблагодарил его, и мы вернулись к нормальной части нашего обсуждения. Дороти спросила, чего мне, собственно, надо: то есть готов ли я рискнуть закрытием театра, если не увеличу размер гранта?

– Вообще-то я уже объявил о своих намерениях. Во всяком случае, как мне кажется… Ну не повторять же их из раза в раз? Или надо?

– Надо. До тех пор, пока вы сами точно не поймете, чего хотите, господин премьер-министр, – снова вмешался Бернард.

– Да, но ведь ситуация не терпит отлагательства. Иначе, если я ничего не буду делать, она превратится в банановую кожуру.

– Простите, господин премьер-министр, но ситуация не может превратиться в кожуру. Даже в банановую. Даже если вы ничего не будете делать. Она в любом случае останется просто ситуацией.

Время от времени у меня возникает вопрос: понимает ли мой главный личный секретарь, как часто он подходит к самому краю пропасти?

7 декабря

Дороти принесла мне хороший план действий. Нет, не просто хороший, а гениальный план!

Короче говоря, она рекомендует ответить на их блеф нашим – продать здание Национального театра! Вест-энд, в самом центре Лондона, с видом на собор Святого Павла, на «Биг Бен»[72]… Место надо продать правильному застройщику. Тем более что, по имеющейся информации, сейчас его рыночная цена составляет как минимум 35 миллионов фунтов. Эти деньги можно вложить в доверительное владение Фонда по делам искусств. На условиях 10 процентов годовых, что будет приносить порядка трех с половиной миллионов в год.

Вот на эти 3.5 миллиона и можно будет содержать Национальный театр. То есть не сам по себе театр, который к тому времени уже будет продан, а застройщика, который его купит. В этом-то все и дело! По мнению Дороти, эти деньги лучше направить на реальное производство. Ведь Саймон Монк не далее чем на прошлой неделе категорически утверждал, что правительственный грант должен расходоваться целесообразно – «театр – это вам не кирпичи и глина, а авторы, режиссеры и актеры!»

Вопрос: ну и где все эти авторы, режиссеры и актеры будут себя проявлять? Ответ: в Лондоне хватает театров. Не говоря уж о стране. Национальный театр может без проблем и на любой срок арендовать любой из них. Как это делают остальные.

Схема практически идеальна. Тогда театр сможет даже делать турне по стране и стать по-настоящему культурным достоянием страны. А не точкой по обслуживанию кучки привилегированных лондонцев и толпы иностранных туристов. Таким образом, искусство получит намного больше денег, не лишая при этом правительство заслуженных тридцати миллионов, которые потом могут быть выгодно реинвестированы в развитие национального театра в целом.

Я был в восторге.

– Теперь никто не сможет назвать меня мещанином!

Она довольно улыбнулась.

– Конечно же нет, господин премьер-министр. Никто из них вас не знает…

9 декабря

Вечер торжественной церемонии присуждения театральных премий. Мы с Энни, как и положено, прибыли туда в полном параде. Я был готов сражаться до последнего. И, само собой разумеется, победить. Премьер-министр должен быть только чемпионом, и никем иным!

Зная, что среди тех, кто меня будет слушать, немало опытных мастеров слова, я даже не поленился прорепетировать свое выступление перед зеркалом. А Дороти, в свою очередь, посоветовала увеличить амплитуду движений.

– Если жестикулировать руками только от локтя, то будете производить впечатление армянского торговца коврами.

В общем-то лично мне не кажется, что быть похожим на армянского торговца коврами хуже, чем быть похожим на актера. Но поскольку в данный момент я рассматриваю себя прежде всего как государственного деятеля, то и жестикуляция должна быть соответствующей. Мощные, решительные движения, но… всегда предваряющие значимую фразу! Если их поменять местами, жесты выглядят слабыми, робкими и неубедительными. Так, во всяком случае, считает моя жена Энни, и я ей верю.

Ну и, конечно же, оставалось уладить одно маленькое дело – перед выступлением переговорить с мистером Монком. Если все пройдет как надо, мне не придется говорить ничего лишнего или, что было бы еще хуже, противоречивого. Я никогда не забуду совет, который в свое время дал мне один мудрый член палаты лордов: «Если хотите стать членом Кабинета, учитесь говорить. Если хотите остаться в Кабинете, научитесь держать рот на замке».

В небольшом холле перед залой для торжественных приемов Хамфри подвел ко мне Саймона Монка, до которого, судя по всему, уже дошли новости о гранте. Я встретил его широкой улыбкой и искренним рукопожатием. Но ответной улыбки не получил.

– Плохие новости, господин премьер-министр, очень плохие, – мрачно произнес он. – В смысле гранта.

– Плохие новости? Да не может быть! – глядя ему прямо в глаза, невинно возразил я. – Его же, кажется, увеличили, разве нет?

– Да, но, мягко говоря, недостаточно!

– Зато вполне достаточно для того, чтобы вам не поднимать вопрос о закрытии театра.

– Боюсь, вряд ли, господин премьер-министр. – Вид у него был хмурый, но решительный.

– Напрасно, напрасно. – Я многозначительно помолчал, затем продолжил: – Потому что уже в следующем году мы сможем сделать для вас кое-что по-настоящему стоящее. Вы помните свою жалобу на то, что три миллиона фунтов из вашего гранта уходят на содержание здания театра?

– Да?

– Так вот, у меня есть план, который поможет вам избавиться от этой тяжкой необходимости

Саймон расцвел прямо на глазах.

– На самом деле? Это было бы просто замечательно.

– Да-да, так оно и будет… Более того, это поможет нам сделать Национальный театр действительно национальным!

Он тут же насторожился.

– В каком это смысле?

– В том, что мы собираемся его продавать, – с удовольствием пояснил я.

Это известие сразило Саймона наповал. Он стоял с отвисшей челюстью и смотрел на меня, как на Аттилу Завоевателя[73]. Особенно после того, как он услышал мой план сэкономить три миллиона на содержание здания. Затем к нему все-таки вернулся голос.

– Господин премьер-министр! Но это же невозможно…

– Нет-нет, это отнюдь не невозможно, а совсем наоборот, то есть легко! – заверил я его. – К вашему сведению, нам уже поступило фантастическое предложение на этот участок.

К нашему разговору присоединился сэр Хамфри, который, судя по выражению его лица, был ошеломлен не меньше Саймона Монка. Он ведь был уверен, что я поддамся на блеф с закрытием театра.

– Но господин премьер-министр… Национальный театр должен иметь свой собственный дом!

Я пожал плечами.

– А он и будет. В виде отделений в любом месте страны. Например, в Брикстоне. Или Токстете. Или, скажем, в Мидлсбро.

Саймон нервно залопотал что-то про театральные сцены, гримерки, костюмерные мастерские, декорации…

– Берите их в аренду, – посоветовал я. – Как и все остальные. Ставьте свои постановки где хотите, в самых престижных районах Лондона, в «Вест-Энд», «Олд-Вик»… И, естественно, в провинциальных театрах. Станьте снова бродячими актерами, а не государственными служащими. Разве не вы сами совсем недавно с пафосом утверждали, что «театр – это вам не кирпичи и глина, а авторы, режиссеры и актеры»?

И пока он бессильно «висел на канатах», я нанес ему нокаутирующий удар – предложил второй план Дороти Уэйнрайт, с которым она ознакомила меня не далее, как сегодня утром. Если кому-либо придет в голову пожаловаться, что Национальному театру необходим постоянный дом и никак иначе, мы можем без особых проблем переименовать все региональные театры Великобритании в национальные. Например, театр «Хей-маркет» в Лестере станет Национальным театром в Лестере; «Стоики» будут считаться Национальным театром в Шеффилде, «Граждане» – Национальным театром в Глазго, ну и так далее, и тому подобное…

– Таким образом, лично вы, – объяснил я Саймону, – будете управлять лондонским отделением Национального театра. Только и всего.

Затем я напомнил ему, что все они управляются абсолютно одинаково – режиссеры и ведущие администраторы назначаются местными советами попечителей, финансируются в основном за счет различных грантов Совета по делам искусств, местных органов самоуправления и кассовых поступлений. Соответственно, с чего бы это лондонскому отделению претендовать на неоправданно высокие привилегии? Зато теперь мы сможем эффективно использовать полученные 35 миллионов, или 3 миллиона годового дохода от процентов на оказание посильной помощи всем отделениям Национального театра!

– В театральной среде такое решение будет наверняка встречено с огромным одобрением, вам не кажется?

Хамфри, который с этой частью плана не успел ознакомиться, на какое-то время буквально лишился дара речи. Потом, глубоко вздохнув, сумел только не совсем внятно пробормотать:

– Но господин премьер-министр, это же… это же варварство!

– Варварство тратить деньги не на здания, а на актеров, режиссеров и писателей?

– Да! – возмущенно воскликнул он, но затем, осознав, что говорит, скороговоркой добавил: – Нет-нет, конечно же нет!

Я красноречивым жестом его успокоил. И в заключение довел до их сведения, что все сказанное – всего лишь один из возможных вариантов. Который легко можно пересмотреть. Все зависит…

– От чего? – Саймон наконец-то обрел дар речи.

– Давайте сменим тему беседы, – предложил я и одарил его милостивым взглядом. – Кстати, вы уже решили, о чем будете говорить в своем приветственном выступлении?

На его лбу выступили крупные бусинки пота.

– Еще не совсем, – трагическим шепотом протянул он, прекрасно понимая, что проиграл.

Пришлось проявить милосердие и протянуть руку помощи почти сдавшемуся противнику.

– Видите ли, Саймон, при обдумывании создавшейся ситуации у меня невольно создалось впечатление, что примеры неэффективного использования государственных средств совсем не смешны. Впрочем, решать вам и только вам одному. – Я сделал паузу. Не спуская с него глаз. Он ответил мне злобным взглядом. – Мне кажется, вы все правильно поняли, – закончил я и, слегка кивнув им обоим, отошел к стоявшей неподалеку Энни.

Так или иначе, но победа, судя по всему, была на моей стороне. Хотя полная ясность, в какую сторону все повернется, настанет только в самый последний момент.

Торжественный обед состоял, как всегда, из «резиновой курицы»[74], ну и всего остального, тоже весьма стандартного. Я произнес первый приветственный тост, курильщикам разрешили курить, время пробежало незаметно, и вскоре настала пора вручения наград и премий. Ведущий густым, хорошо поставленным профессиональным баритоном представил собравшимся Саймона Монка: «Господин премьер-министр, госпожа Хэкер, уважаемые гости, прошу внимания. Разрешите предоставить слово Первому заместителю директора Национального театра Великобритании мистеру Саймону Монку».

Когда он встал, его встретили не бурными, но достаточно теплыми аплодисментами.

– Дамы и господа, очевидно, вы уже прочитали в утренних газетах о гранте Совета по делам искусств нашему театру. Но его размер меня, как, не сомневаюсь, и вас, очень и очень расстраивает.

По зале пронесся ропот одобрения. С разных сторон послышались даже тихие выкрики «правильно, правильно!». Саймон Монк остановился и посмотрел в мою сторону. Я ответил ему многозначительным взглядом. На его щеках появились маленькие красные пятнышки гнева, глаза снова уставились в текст речи.

– Конечно, нам всем очень хотелось бы, чтобы денег было побольше, однако… Британия переживает трудные времена, которые требуют от всех нас понимания и максимального напряжения. Приходится думать не только о себе, но и о стране, ее нуждах, на которые тоже требуются дотации из государственного кошелька… Например, на образование, здравоохранение, искусственные почки…

Я согласно кивнул. По залу пронесся очередной ропот, но на этот раз явного неодобрения. Наконец-то стало ясно: Саймон Монк сдался. Сдался окончательно и бесповоротно! Более того, он быстрым движением выдернул из текста своего выступления два листа и вроде бы небрежно засунул их в боковой карман пиджака. Что ж, красиво, ничего не скажешь. Очевидно, он все-таки не забыл старый как мир афоризм: Никогда не говори, когда сердишься, ибо иначе произнесешь свою самую лучшую речь, о которой будешь жалеть всю оставшуюся жизнь!

Выступление Саймона оказалось на редкость коротким, и его суть сводилась к следующему:

«Полагаю, нам следует радоваться самому факту, что размер гранта хоть немного, но все-таки был увеличен. И значит, еще не все потеряно в будущем. Хотел бы также выразить искреннюю признательность господину премьер-министру, нашему почетному гостю, чье личное вмешательство сделало это увеличение возможным».

Я наградил его одобрительной улыбкой. Поскольку телекамеры были направлены прямо на меня.

– Дамы и господа, – продолжил Саймон, поднимая бокал, – с удовольствием передаю слово нашему почетному гостю, господину премьер-министру, искреннему покровителю искусств.

И он сел под жидкие аплодисменты всех тех, кого его слова явно не устроили. Они, само собой разумеется, мало что знали, но я, как мог, компенсировал это, произнеся короткую и предельно впечатляющую речь. Прежде всего демонстративно показав ему, что я тоже изымаю соответствующие страницы из моего выступления. А потом прошептал на ухо сэру Хамфри:

– Отличная речь, вы не находите?

У секретаря Кабинета был такой же сердитый вид, как и у всех остальных театралов. Тем не менее, он счел возможным процедить сквозь сжатые губы:

– Да, господин премьер-министр.

Хотя, собственно говоря, в глубине души старина Хамфри всегда был одним из них, из театралов.

17 Национальная система образования

11 декабря

От искусств к образованию – настоящему образованию! У партии образовались серьезные проблемы с местными властями и… нашей образовательной системой.

Впрочем, сегодняшний день оказался весьма забавным и по иным причинам. Прежде чем приступить к мелким каждодневным проблемам, связанным с ситуацией в отношении британских школ, мне пришлось провести чуть ли не весь день, так сказать, «на мировой арене», по-государственному решая вопросы, которые могут оказать существенное воздействие на будущее всего человечества.

Вскоре после Рождества мне предстоит официальная поездка в США, которая, не сомневаюсь, заметно повысит мой рейтинг в опросах общественного мнения. Кроме того, мне бы хотелось нанести краткий визит в Москву, дня на два-три, не больше. Пусть собственными глазами избиратели увидят, что я тот самый лидер, который стремится принести им мир!

Конечно, не факт, что мне удастся сделать это в ближайшем будущем – для этого потребуются какие-нибудь внеочередные «рабочие похороны», но для имиджа это в любом случае было бы просто отлично.

Поэтому сегодня утром я первым делом еще раз просмотрел текст своего выступления в ООН, которое мне предстоит сделать во время пребывания в Нью-Йорке. А что? На мой взгляд, вполне удачно. Целиком и полностью основано на хартии ООН! Наш МИД прислал мне копию текста с приложением. Первая фраза в нем звучала следующим образом:

«МЫ, ОБЪЕДИНЕННЫЕ НАЦИИ, РЕШИЛИ:

спасти последующие поколения от страха мировой войны, которая вот уже дважды в жизни нашего поколения приносила людям неисчислимые беды и страдания. А также:

восстановить доверие к незыблемости фундаментальных прав человека, к достоинству и величию личности, к равным правам мужчин и женщин, к равноправию больших и малых народов. Равно как:

создать условия, при которых будут полностью соблюдены справедливость и уважение обязательств, возникающих в результате соглашений, договоров и иных источников международного права. А также:

всячески содействовать социальному прогрессу и повышению уровня жизни населения Земли,

В ЦЕЛЯХ ЧЕГО МЫ ТВЕРДО НАМЕРЕНЫ:

всячески и всемерно утверждать чувство терпимости, жить, как добрые соседи, в мире друг с другом;

объединять наши усилия в целях поддержания мира и безопасности, совместно стремясь к повсеместному воплощению принципов и методов, исключающих практическое применение вооруженных сил для решения конфликтов;

максимально эффективно использовать международные механизмы для всемерного продвижения экономического и социального процветания всех народов;

ПРОЯВЛЯТЬ РЕШИМОСТЬ И ПОЛИТИЧЕСКУЮ ВОЛЮ ДЛЯ ДОСТИЖЕНИЯ ВСЕХ ЭТИХ ЦЕЛЕЙ».

Первый вариант моего выступления акцентировал внимание на абсолютной вере британцев в мир, свободу и справедливость. В нем также подчеркивалась невозможность справедливости, когда в тюрьмах большинства государств-членов ООН томятся узники совести; невозможность свободы, когда в большинстве этих стран однопартийное правительство (идея в принципе вполне привлекательная, если, конечно, вы сами возглавляете то самое однопартийное правительство); и практическая невозможность достичь мира во всем мире, когда чуть ли не все вокруг слепо голосуют не за вас, а за кого угодно… (Интересно отметить, что Хэкер, несмотря даже на столь долгое пребывание в правительстве, в душе оставался в каком-то смысле моралистом. Хотя при этом, судя по всему, не очень-то стремился претворять свои вполне христианские взгляды в практику повседневной жизни. – Ред.)

МИД не имел возможности внимательно изучить вариант моего выступления – они получили его только в субботу, – но сразу же его отвергли. Дик Уортон (постоянный заместитель министра иностранных дел. – Ред.) позвонил мне и сказал, что мне ни в коем случае не стоит все это говорить.

– Потому что это неправильно? – спросил я.

– Нет, потому что это правильно, – ответил он.

Я сказал ему, что не хотел бы снова и снова повторять избитые клише (фраза «повторять избитые клише» сама по себе избитое клише. – Ред.). А затем настойчиво повторил, что мне надо хоть что-нибудь сказать о мире и свободе. Дик Уортон возразил, что если уж мне это так надо, то в ООН можно говорить о мире, но не о свободе – это вызывает слишком противоречивые чувства. Я возразил, что противоречить в публичных выступлениях это совсем не страшно. Противоречивость ведет к сенсационным заголовкам газет!

После обеда я готовился к ответам на вопросы в палате общин. По мнению моего парламентского секретаря, наиболее коварных вопросов, скорее всего, следует ожидать от антиядерных лоббистов. О слухах, которые, похоже, в последнее время все чаще и чаще появляются в прессе, насчет последних американских ракет. Наверное, из-за навязчивого страха советского проникновения туда, где производятся микрочипы для большинства наших самых секретных управляемых ракет.

– Скажите, в данном случае речь идет о Калифорнии? – спросил я Бернарда.

– Нет, о Тайване, господин премьер-министр, – удивленно пожав плечами, ответил он.

Я был потрясен.

– О Тайване?

Бернард кивнул.

– Да, кажется, мы заплатили за пятнадцать миллионов несовершенных микрочипов.

– Что имеется в виду под «несовершенными»? – осторожно спросил я.

Он пожал плечами.

– Никто точно не знает, господин премьер-министр. Мы не осмеливаемся спросить. Может, ракеты просто откажутся взлетать. А может, взорвутся прямо в лицо тем, кто нажмет на кнопку…

– Господи! – в ужасе прошептал я. А затем поинтересовался, может ли случиться что-нибудь еще. Бернард снова пожал плечами.

– Кто знает… Может, сработает эффект бумеранга. Они обогнут земной шар и вернутся туда, откуда их выпустили.

Я молча смотрел на него, пытаясь представить себе возможные последствия этого кошмара.

– Наверное, лучше всего было бы постараться избежать сколь-либо полного и откровенного освещения этого вопроса? – предположил мой главный личный секретарь.

Наш пресс-атташе Малькольм Уоррен, которого Бернард счел необходимым пригласить на обсуждение, лихорадочно закивал головой. Очевидно, выражая полное согласие.

Мне вдруг в голову пришла мысль, причем мысль куда более ужасная, чем даже вероятность того, что ракеты могут бумерангом ударить по нам же. Во рту стало сухо, по спине пробежали противные мурашки.

– А когда мы их закупили? – оцепенело прошептал я.

Впрочем, видимо, догадавшись о моем состоянии, Бернард тут же постарался меня успокоить.

– Еще до того, как вы стали премьер-министром, господин премьер-министр. Так что не о чем особенно беспокоиться.

Слава тебе господи! Значит, это не моя вина и не мне отвечать. Хотя… отвечать все равно придется – ведь теперь мне уже все известно! А «не о чем особенно беспокоиться» – это весьма забавная манера говорить о крылатых ракетах, которые могут тебя же и поразить.

– Не о чем особенно беспокоиться? – переспросил я.

– Нет. Я имею в виду, не о чем беспокоиться в личном плане, – объяснил он. А затем задумчиво добавил: – Если, конечно, они не ударят бумерангом по Уайт-холлу.

– Да вряд ли попадут, – пробормотал Малькольм. Юмор, надо сказать, мрачноватый!

Я спросил, кто несет ответственность.

– Министерство обороны, господин премьер-министр, – с готовностью ответил мой главный личный секретарь. – И Пентагон. Главная проблема, похоже, заключается в неспособности управлять оборонными отраслями.

– Главная проблема, скорее всего, заключается в неспособности управлять крылатыми ракетами, – возразил ему Малькольм.

Я поправил их обоих.

– Нет, главная проблема, судя по всему, заключается в неспособности генералов творчески подходить к принятию серьезных решений.

– Может, имеет смысл не касаться этого вопроса? – предложил наш пресс-атташе.

В случае, если парламентский час вопросов и ответов пройдет гладко, я, как всегда, тут же поблагодарю всех за внимание и уеду из палаты к себе на Даунинг-10.

Тут к нам присоединились председатель партии и Джефри Пирсон, наш «Главный кнут». Я приказал Бернарду остаться и послушать.

Он почему-то не хотел оставаться и слушать.

– Разве это не чисто партийный вопрос, господин премьер-министр? Встреча с председателем партии и «Главным кнутом»…

– Это также и правительственный вопрос, – твердо сказал я ему. – Он касается нашей политики в области образования.

Мой главный личный секретарь неисправимый педант. Любитель цепляться к мелочам.

– Правительства? Или партии?

– Это одно и то же, Бернард! – Его упорное нежелание видеть очевидное начинало действовать мне на нервы.

В наш разговор совсем некстати вмешался председатель партии Нил. Тучный мужчина с заметной одышкой.

– При всем уважении к вам, господин премьер-министр, это не совсем одно и то же.

– Именно поэтому нам и надо с вами переговорить, – поддержал его Джефри.

Бернард снова попытался выскользнуть из кабинета.

– Судя по всему, это будет чисто партийный вопрос, поэтому, с вашего позволения…

– Сядьте! – скомандовал я ему. Он тут же сел. Без малейших возражений. Вообще-то, мой главный личный секретарь, следует признать, на редкость послушен и великолепно вышколен. – Бернард, вы способны вывести из себя даже святого. Останьтесь!

Он остался. Я повернулся к Нилу и Джефри.

– Так что за проблема?

– Образование, – кратко ответил Нил.

Его лаконичность почему-то вызвала у меня чувство раздражения.

– Что, черт побери, я могу с этим сделать?

– Вы премьер-министр, – также кратко заявил Джефри.

Мне это и без него известно. Ну и что? Премьер-министры не имеют прямого контроля над образованием. Я не могу следить за учебными планами, экзаменами, не могу назначать школьных директоров – вообще ничего! А избиратели считают меня ответственным за все, что получается не так.

– Вы обладаете влиянием, – продолжал настаивать Нил.

– Которым, должен заметить, я уже по горло сыт! Мне казалось, что когда я стану премьер-министром, у меня будет власть. А что вместо этого? Влияние! Чертово влияние и больше ничего! У меня нет власти ни над полицией, ни над процентными ставками, Европейским судом, директивами ЕЭС, британскими судами, НАТО, падающим фунтов стерлингов… Над чем же у меня есть власть? Что я реально могу сделать?

Нил пробуравил меня своими глазками-бусинками.

– Вы можете реально привести нас к поражению на следующих выборах.

– Что вы и сделаете, – подтвердил Джефри. – Если мы не решим проблему с образованием.

Интересно, они специально переоценивают серьезность этого вопроса или все-таки нет? Что ж, послушаем…

– Избиратели, – начал председатель партии, вытирая капельки пота со лба, – недовольны крайне низким уровнем начального образования, не развивающим в детях состязательного духа, не дающим им фундаментальных знаний, столь необходимых для нормальной жизни в современном конкурентном обществе и, кроме того…

– Все понятно, вы имеете в виду чтение, письмо и арифметику, – перебил я его.

Он мрачно кивнул.

– Да, детям рассказывают о марксизме, сексизме, пацифизме, феминизме, расизме, гетеросексизме…

– Все дело в этих измах, – вставил Бернард. – Они ведут к схизмам.

По-моему, он старался вынудить меня указать ему на дверь. Не дождется!

Поскольку лично мне о гетеросексизме никогда не приходилось слышать, Нил объяснил, что это идея научить детей не иметь иррациональных предубеждений в пользу гетеросексуальности.

– Да, нечто подобное уже случалось и раньше, – заметил я. – Но суть проблемы вполне ясна. Предрассудки нам не нужны.

Нил буквально взорвался.

– Предрассудки? – чуть ли не заорал он. – По-вашему, учить детей быть нормальными – это предрассудки? – Его лицо окрасилось каким-то необычным розовато-лиловым цветом, казалось, его вот-вот хватит сердечный удар. Честно говоря, меня это совершенно не трогало – мне вполне хватило его предположения, что я могу проиграть следующие выборы. Он председатель нашей партии, но единственное, что доставляет ему удовольствие, это постоянно меня шпынять! Если мне и придется оставить мой пост, то это будет только после следующих выборов, а вот ему, возможно, остается подождать, пока я не решу произвести очередную кадровую перестановку!

Он явно хотел продолжить свои напыщенные разглагольствования о «нормальном и ненормальном», но я жестом прервал его.

– Нил, все зависит от того, как определять «нормальное». Конечно же, лично я ничего не имею против гомосексуальных учителей как таковых. Равно как и против сексуального образования. Так что успокойся, пожалуйста.

В общем-то он попытался. Даже сделал глубокий вдох.

– Я тоже ничего не имею против обучения ребят фактам жизни в школе. Но не технике гомосексуальной любви! И не технике гетеросексуальной любви, раз уж на то пошло.

– И где же тогда им этому учиться? – с любопытством спросил я.

– За навесами для велосипедов, – убежденно ответил Нил. – В свое время мы все так делали.

Это уже что-то новенькое. В таком свете он еще никогда не представал.

– Вы тоже? – с искренним интересом спросил я.

А вот Джефри, нашего «Главного кнута», пубертатный период Нила, похоже, нисколько не интересовал.

– При чем здесь техника любви? В некоторых наших школах предпочитают обучать не столько английскому, сколько хинди!

Это было еще хуже. Наверное, даже хорошо, что у меня нет власти над образованием. Я, конечно же, целиком и полностью согласен, что в Англии английский язык важнее хинди, но… заявить об этом во всеуслышание никогда не смогу. Иначе меня тут же обвинят в расизме. Не далее как на прошлой неделе, во время приема делегации Совета по делам этнических меньшинств, я посмотрел на часы в то время, когда выступала чернокожая женщина. И меня тут же обвинили в расистской жестикуляции. Мало того – в сексистской расистской жестикуляции! Хотя я сделал это только потому, что было до смерти скучно…

В общем, их проблема понятна, но только в общем, потому что мне по-прежнему не было ясно, чем им можно помочь, поэтому я попросил их говорить поконкретней.

– Заставьте Патрика (Патрик Снодграсс – министр образования и науки. – прим. пер.) надавить на его министерство.

– Это невозможно, вы же сами понимаете. Они его полностью приручили.

– Тогда увольте его.

– Нет, я не могу допустить еще одно потрясение Кабинета. Во всяком случае, пока…

– В таком случае пригласите жену лидера оппозиции в Номер 10, – посоветовал председатель партии.

– Для чего? – озадаченно спросил я. – Что ей там делать?

Лицо Нила стало немного менее кирпично-красным, но не менее мрачно-зловещим.

– Для проверки соответствия ковров и гардин.

(Хэкер обратился за советом к сэру Хамфри Эплби, искренне полагая, что тот верит в совершенство ради совершенства. Однако у секретаря Кабинета, оказывается, имелись свои собственные скрытые намерения, о чем он впоследствии поведал в своем личном дневнике. – Ред.)

«Среда 12 декабря

Ко мне в частном порядке обратился БВ и сообщил, что у премьер-министра возникли проблемы с образованием. Лично мне об этом было давно известно, но с этим, полагаю, уже ничего не поделаешь. Особенно сейчас, когда он, не имея никакого образования, оказался в Номере 10.

Впрочем, я ошибался. ПМ беспокоило не его собственное образование (или отсутствие такового) – об этом можно было бы только мечтать, – а система школьного образования. Хотя, на мой взгляд, с этим, полагаю, тоже уже ничего не поделаешь.

По словам Бернарда, премьер-министр боится, что школьное образование будет стоить ему следующих выборов. Такое, безусловно, возможно, однако, на мой взгляд, куда худшая судьба может выпасть на долю нашей страны.

Более того, беспокоиться, собственно, особенно не о чем. Наша общеобразовательная система делает все то, чего желает большинство родителей. Она старается уберечь детей от беды, пока их родители заняты делом. Во всяком случае, многих из них.

Следует признать, что эта система, как справедливо отметил Бернард, не развивает их ум и не готовит к трудовой жизни. Но ведь далеко не все местные власти были бы рады, если бы дело обстояло не так, а иначе.

Когда Бернард решил привести цитату из доклада председателя партии, в которой говорилось о развале нашей общеобразовательной системы, я сделал ему язвительное замечание и холодно попрощался. Он явно попал под влияние нашего врага – Дороти Уэйнрайт, главного политического советника ПМ, чтобы быть точнее. Я не намерен терпеть, чтобы Бернард Вули, стоя у меня в кабинете, заявлял, что поскольку государственная общеобразовательная школа является своего рода экспериментом, то ее следовало бы признать действующей. Еще бы не так!.. Лишь бы ни в коем случае не признавать недействующей.

Общеобразовательная система вводилась совсем не для повышения образовательных стандартов, а в основном для того, чтобы избавиться от классовых различий. Хотя у всех почему-то создалось совершенно неверное впечатление, будто делалось это, чтобы избавиться от классовых различий среди детей.

Ведь никто в министерстве образования и науки о детях никогда даже не упоминает. И никогда не упоминал. Государственные общеобразовательные школы были введены для того, чтобы избавиться от классовых различий среди учителей. И прежде всего для того, чтобы повысить жизненный уровень учителей, а совсем не образовательный уровень детей. Равно как и для того, чтобы поднять зарплату членов НПУ (Национальный профсоюз учителей. – прим. пер.), работающих в обычных начальных и средних школах, до уровня их соперников в Национальной ассоциации директоров школ, которые раньше работали в гимназиях.

Когда у власти находится лейбористское правительство, официальным лозунгом министерства образования является: общеобразовательные школы упраздняют классовую систему, а когда консерваторы, то министерство заявляет, что общеобразовательные школы – это наиболее дешевый способ обеспечить массовое образование. Таким образом, министерство образования придерживается точки зрения, что селективное образование либо ведет к социальному расслоению (в случае лейбористов), либо непомерно дорого (в случае консерваторов).

В интересах государственной службы – всемерно сохранять и поддерживать уже установившийся status quo. Который позволяет и правительству, и министерству образования в целом иметь хорошие отношения с НПУ. К тому же, он никак не затрагивает лично нас, поскольку мы даем образование нашим детям независимо (то есть в частных школах. – Ред.).

БВ продолжал упрямо настаивать, что правительству нужны перемены. Иногда он становится невыносимо непонятливым. А вот профсоюзам учителей перемены не нужны. И в то время, как с любым правительством нам приходится мириться четыре, в крайнем случае пять лет, профсоюзы учителей здесь навечно.

Более того, Вули, похоже, находится под ложным впечатлением того, что подталкивать профсоюзы к принятию политики правительства – это наша прямая обязанность. Именно в этом фундаментальном смысле враги заманили его в свои сети и промыли мозги. Миссис Уэйнрайт может искренне верить в то, что этот курс в интересах правительства – возможно даже, что ей удалось убедить в этом премьер-министра, – но она ошибается! Основная задача государственной службы – это гармония и последовательность, примирение и преемственность. Цели, достойные похвалы, и вряд ли кому придет в голову усомниться в этом. И поскольку правительства постоянно меняют свою политику, а профсоюзы – никогда, здравый смысл подсказывает: именно правительства необходимо подстраивать под политику профсоюзов, а не наоборот. Для этого и существует министерство образования и науки – делать так, чтобы правительство принимало политику профсоюзов учителей.

К сожалению, все эти разумные и понятные аргументы не рассеяли сомнений Бернарда Вули. Он снова и снова повторял, что его политический хозяин глубоко озабочен тем фактом, что на него возложена ответственность за то, чего он не в силах изменить.

Естественно, озабочен. Я называю это ответственностью без власти – прерогатива евнуха во все века».

(Продолжение дневника Хэкера. – Ред.)

13 декабря

Сразу же после завтрака, в ходе обычной рабочей встречи Хамфри первым делом поднял вопрос об образовании.

– Насколько я понимаю, господин премьер-министр, вас беспокоит проблема местных школьных властей, это так?

– Нет, – не задумываясь, ответил я. – Меня куда больше беспокоит наше министерство образования и науки.

Он был явно удивлен.

– Да, но, насколько мне известно, МОН прекрасно справляется со своими обязанностями.

Нет! Ну не может же быть, чтобы секретарь Кабинета верил в это. Этому никто не может верить!

– Я не верю, что вы верите в это, – уверенно заявил я.

– Не верите?

– Простите, нет. – Мое заявление его, похоже, оскорбило. Очевидно, я ненамеренно назвал его лжецом. Пусть даже и так, но уступать я все равно не собирался. – Вы что, не верите, что я не верю, что вы верите в это?

Его ответ был, как всегда, категоричен и экспрессивен:

– Я верю, что вы не верите, что я верю в это, но при этом считаю необходимым настоятельно попросить вас верить, что хотя вы не верите, что я верю в это, я, тем не менее, верю в это.

У меня было ощущение, что с этим придется согласиться. Особенно учитывая то, что мне потребовалось по меньшей мере несколько минут, чтобы разобраться в том, что, собственно, он имел в виду. Потом я продолжил.

– Хорошо, пусть будет так, но посмотрите, что в стране происходит с образованием!

Дороти предусмотрительно вооружила меня реальными вопросами из школьных экзаменационных тестов. Например: Что бы вы предпочли – атомные бомбы или благотворительность? Или вопрос по математике – в школе даже математика становится все более и более политизированной: Если содержание ядерных сил для защиты Британии стоит 5 миллиардов в год, а спасение от голодной смерти одного африканского ребенка – 75 фунтов в год, то сколько, по-вашему, африканских детей можно спасти, отказавшись от пресловутого «ядерного зонтика»?

На второй вопрос Хамфри ответил практически немедленно:

– Это несложно. Нисколько. МО потратит все это на обычные вооружения. Вопрос, собственно, заключается в том, чтобы разделить пять миллиардов фунтов на семьдесят пять фунтов.

– Но не будете же вы отрицать, что ребят в школе не учат даже простейшей арифметике?

– Нет, не буду, – осторожно ответил он. – Но местные школьные власти наверняка возразят, что это и не требуется, поскольку все они имеют карманные калькуляторы.

– Но ведь им надо знать, как это делается, – напомнил я ему. – В свое время нас всех учили элементарной арифметике, разве нет?

Вместо нормального ответа Хамфри буквально засыпал меня целой кучей вопросов. Причем на редкость глупых, не имеющих никакого отношению к делу и явно нацеленных на то, чтобы доказать мне – строгое академическое образование не имеет ценности! И это говорит Хамфри? Сэр Хамфри Эплби? Невероятно. Ведь у кого, как не у него, самое традиционное, самое строгое академическое образование!? Так или иначе, но я развеял его дымовую завесу, ибо ничем другим назвать это было просто нельзя.

Вспоминает сэр Бернард Вули:

«Эту часть воспоминаний Хэкера я прочел не без искреннего изумления. Вопросы, на которые он ссылался, никак нельзя было назвать ни глупыми, ни тем более не относящимися к делу.

Когда премьер-министр заявил, что „в свое время всех нас учили элементарной арифметике“, сэр Хамфри тут же предложил ему разделить три тысячи девятьсот пятьдесят семь на семьдесят три.

Хэкер немного помялся, а затем промямлил, что для этого ему потребуется листок бумаги и карандаш. Я с готовностью предложил ему и то, и другое, однако он, само собой разумеется, досадливо от них отмахнулся, заметив, что сразу после школы он наверняка умел делать подобные исчисления без особого труда.

– А сейчас вы бы, конечно, предпочли калькулятор? – поинтересовался Хамфри. Укол был болезненным и безупречно точным. Впрочем, Хэкер все равно категорически отказывался соглашаться с совершенно верными постулатами сэра Хамфри. Вместо этого он перевел разговор на другую тему и раздраженно заметил, что сейчас вряд ли найдется человек, который знал бы латынь.

– Tempora mutantur, etnos mutamurin illis, – с выражением произнес Хамфри. Как будто его специально об этом попросили.

Возникла невольная пауза, во время которой Хэкер молча и тупо смотрел на него, видимо, не в состоянии произнести ни слова. А затем, затем ему снова пришлось поставить себя в унизительное положение, попросив помочь ему с переводом.

– Времена меняются, и мы меняемся с ними, – помог я.

– Вот именно, – сказал премьер-министр таким тоном, как если бы это изречение целиком и полностью подтверждало его точку зрения, хотя на самом деле любому дураку было ясно, что все было с точностью до наоборот.

А сэр Хамфри, будто нарочно, тут же процитировал еще одно:

– Si tacuisses, philosophus mansisses.

Премьер-министр сразу же насторожился. И подозрительно спросил, что значит это. Сэр Хамфри, не скрывая удовольствия, перевел:

– Если бы вы не открывали рта, вас можно было бы принять за умного. (На самом деле более точный перевод этого изречения был бы: „Если бы ты молчал, сошел бы за философа“. – Ред.)

Хэкера, казалось, вот-вот хватит апоплексический удар. Прямо здесь и сейчас. Поэтому Хамфри торопливо добавил:

– Не вы, господин премьер-министр, не вы. Это ведь всего-навсего перевод.

Несколько успокоившись, ПМ раздраженно отчитал Хамфри за отрицание ценности академического образования, на что сэр Хамфри ответил, на мой взгляд, довольно оскорбительно, что не видит в нем никакого практического смысла, поскольку даже он, секретарь Кабинета, не может использовать его в своих разговорах с премьер-министром Великобритании.

У меня нет ни малейших сомнений, что сэр Хамфри с его высокомерием и решимостью победить в споре ради самого спора забыл о своих главных целях. Провоцируя и унижая премьер-министра, он добился только того, что теперь Хэкер ни за что не отступится от своих намерений».

(Продолжение дневника Хэкера. – Ред.)

Хамфри категорически отказывался признавать катастрофическое состояние нашей системы школьного образования. Даже когда я сказал ему, что из детей делают ниспровергателей, учат их подрывной чепухе. В классах полностью отсутствует дисциплина…

Он упрямо не желал смотреть правде в лицо. Предпочитая отделываться дешевыми замечаниями, вроде: «Если в классах полностью отсутствует дисциплина, они даже не поймут, что их учат подрывной чепухе. И, значит, ничему такому не научатся. К тому же ни один уважающий себя ребенок в любом случае не верит ни одному обращенному к нему слову учителя».

Честно говоря, его якобы шутливые ответы мне уже порядком надоели.

– Предполагается, что мы должны готовить наших детей к трудовой жизни, а они три четверти учебного времени умирают от скуки.

– Лично мне всегда казалось, что умение неподвижно скучать три четверти рабочего времени – прекрасная подготовка к трудовой жизни, – был его, на мой взгляд, довольно дерзкий ответ.

– Хамфри, – твердо сказал я, – мы специально подняли возраст школьных выпускников до шестнадцати лет, чтобы у них была возможность большему научиться. А они получают все меньше и меньше знаний…

Как ни странно, но его ответ прозвучал вполне серьезно:

– Мы поднимали выпускной возраст совсем не для того, чтобы дать им возможность большему научиться. Мы поднимали его, чтобы подростков не было на рынке труда, чтобы не дать подскочить статистике безработицы.

В принципе он, конечно, прав, но мне все равно не хотелось влезать во все это, поэтому я предпочел вернуться к прежнему вопросу. В очередной раз спросил его, уж не собирается ли он уверять меня в том, что с нашей системой школьного образования все в порядке.

– Конечно, нет, господин премьер-министр. Это же всего лишь шутка и всегда было шуткой. И до тех пор, пока школьное образование остается в руках членов местных советов, оно так и будет оставаться не более чем шуткой. Причем учтите: половина из них, в любом случае, ваши личные враги, а вторая половина такие друзья, которые вынуждают вас предпочитать ваших врагов.

Мне наконец-то стала ясна его исходная точка зрения в нашем споре. Хамфри полагает, что до тех пор, пока школьное образование будет оставаться в руках этих клоунов из городских советов, оно никогда не станет лучше. При этом он совершенно справедливо – надо отдать ему должное – заметил, что мы никогда и ни за что на свете не доверим им любой мало-мальски важный вопрос. Скажем, такой, как национальная оборона – если мы, допустим, раздали бы по 100 миллионов фунтов каждому Совету, чтобы они сами себя защищали, то не позже чем через три недели у нас отпала бы необходимость беспокоиться о русских, так как в стране разразилась бы гражданская война.

По мнению Хамфри, именно так мы и поступили со школьным образованием, поскольку его никто не считает таким же серьезным, как оборона.

Да, гражданскую оборону действительно никто не воспринимает всерьез, именно поэтому-то ее и передали на усмотрение местных Советов. А вот что касается школьного образования, то лично я принимаю его весьма и весьма серьезно – оно вполне может стоить мне победы на следующих выборах!

– Ах, вон оно что! – Секретарь Кабинета усмехнулся. С выражением явного превосходства на лице. – А я-то наивно полагал, что вас прежде всего волнует будущее наших детей.

Естественно, волнует. Не вижу в этом никакого противоречия. Ведь рано или поздно все они достигают восемнадцати лет и становятся избирателями.

Оказалось, у секретаря Кабинета имелся на редкость простой рецепт для решения проблемы школьного образования – централизация!

– Заберите у местных Советов ответственность и передайте ее министерству образования и науки. Тогда вам с этим, может быть, и удастся что-нибудь сделать.

Я неуверенно пожал плечами.

– Хамфри, вы действительно думаете, что мне удастся? Взяться за почти невозможное дело и взять быка за рога…

Неожиданно в наш разговор вмешался Бернард. Впервые за все это время.

– Простите господин премьер-министр, но нельзя одновременно взяться за дело и взять быка за рога.

И это все, что мой главный личный секретарь смог привнести в обсуждение столь важного вопроса? Весь его вклад? Невероятно! Буквально онемев, я просто сидел и таращил на него глаза. Очевидно, подумав, что я не совсем так его понял, он торопливо начал объяснять, что, собственно, имел в виду.

– Господин премьер-министр, я хотел сказать, что в принципе сделать это, конечно, можно, но у вас всего две руки, поэтому если вы возьметесь за дело одной рукой, то вам придется брать быка за рога другой, чего вы не сможете сделать, так как у быка два рога. А брать быка за один рог довольно опасно, потому что…

Ко мне наконец-то вернулся голос.

– Бернард! – строго произнес я. И он остановился. Надеюсь, мой главный личный секретарь просто-напросто чересчур увлекся. Ох уж эта его педантичная любовь к мельчайшим деталям. Конечно, это не всегда так уж плохо, но все-таки меру знать надо.

Я сказал Хамфри, что он дал мне пищу для размышлений.

– В таком случае, желаю вам приятного аппетита, господин премьер-министр, – самодовольно улыбнувшись, ответил он.

14 декабря

Завтра отправляюсь в короткую предрождественскую поездку на северо-запад. Дороти подготовила для меня специальную программу на уровне премьер-министра, куда включила ряд официальных визитов на социально значимые объекты – промышленные предприятия, больницы…

– Завоевывать голоса в маргинальных избирательных округах, – шутливо заметил я Бернарду.

– Нет, господин премьер-министр, – почему-то возразил он.

Честно говоря, до меня не сразу дошло, что, собственно, он имеет в виду.

– Поскольку вместе с вами едет ваш главный личный секретарь, то есть я, это следует считать визитом на уровне правительства, – осторожно объяснил он. – Но если ваш визит включает в себя предвыборную агитацию в «маргиналах», его следует считать чисто партийным мероприятием, и тогда я не смогу вас сопровождать, а казначейство, что еще более существенно, не должно его оплачивать.

Оказывается, его безграничный педантизм тоже может быть полезным! Дороти немедленно объявила – очевидно, для протокола, – что поездка на северо-запад – это чисто правительственный визит, а тот факт, что все остановки по чистой случайности приходятся на маргинальные округа, является не более чем самым банальным совпадением. Бернард был полностью удовлетворен.

Меня же по-прежнему больше всего беспокоили проблемы школьного образования. Я спросил Дороти, что с этим можно сделать. Как можно быстрее!

– Вы имеете в виду сделать или сделать вид, что сделать? – поинтересовалась она.

Глупый вопрос.

– Естественно, сделать вид. Сделать что-либо я все равно не смогу.

Дороти немного подумала, затем предложила мне выступить по телевидению на любую тему, связанную с чем-нибудь хорошим и, главное, успешным в нашем школьном образовании.

Мне доставило искреннее удовольствие узнать, что и такое, оказывается, у нас тоже может быть! Дороти вытащила из своего портфеля и передала мне листок бумаги, озаглавленный: «Производственное предприятие при школе Святой Маргариты». По мнению моего главного политического советника, мне обязательно надо включить «Святую Маргариту» в программу моего правительственного визита на северо-запад. Не сомневаюсь, это будет совсем нетрудно сделать.

Эта школа, объяснила она, создала свое собственное промышленно-торговое предприятие, где ученики производят разделочные доски, пресс-папье, деревянные хлебницы для тостов и т.д., и т.п., а затем проводят требуемый маркетинг рынка и продают. Более того, на уроках математики они обсуждают и просчитывают весь деловой цикл своей продукции. В этот процесс вовлечены и местные бизнесмены. Практическую помощь им также оказывают многие родители.

Звучит просто великолепно. И, что самое главное, нашему МОНу это ровным счетом ничего не стоит – их производственное предприятие не только полностью себя окупает, но и приносит школе прибыль!

Все это, конечно, очень хорошо, но ведь не может же все быть таким уж безоблачным. Я поинтересовался, имеются ли какие-нибудь сведения об отрицательных явлениях, связанных с этой чудесной школой. Ну, скажем, что детям там прививают нездоровую жадность к деньгам. Или что-нибудь еще в том же духе. Но нет, по словам Дороти, почти все честно заработанные деньги они отдают на местную благотворительность.

Да, эту школу надо посетить. Всенепременно! Я попросил Дороти предусмотреть на нее достаточно времени, чтобы телевизионщики имели возможность осветить эту встречу как можно полнее. Кроме того, я дал ей указание подготовить мне текст для короткого двадцатисекундного выступления в теленовостях.

– Все это, надеюсь, поможет нам отвоевать еще несколько мест в палате общин, – резюмировал я в самом конце.

Бернард тут же нервно заерзал на своем стуле. Затем, громко прочистив горло, напомнил:

– Простите, господин премьер-министр, но…

Что ж, в общем мой главный личный секретарь прав. Надо срочно менять фразеологию, ничего не поделаешь.

– Собственно, я имел в виду, что это даст толчок тем, кто в Британии несет наибольшую ответственность за школьное образование.

– Само собой разумеется, господин премьер-министр, – с понимающей улыбкой согласился он.

(Предрождественская поездка Хэкера на северо-запад прошла с огромным успехом, а его визит в школу «Святой Маргариты» в городе Виднее широко и достаточно пышно освещался и в прессе, и на центральном телевидении. Сама пленка его короткого выступления, к сожалению, оказалась утерянной, однако транскрипт записи, к счастью, сохранился. Ниже мы воспроизводим его с любезного разрешения Независимой компании теленовостей. – Ред.)

Независимая компания теленовостей

Прилагаемый транскрипт напечатан с живой записи, а не скопирован с оригинального текста, поэтому, учитывая возможные ошибки при расшифровке, мы не ручаемся за его абсолютную точность.

«СЕГОДНЯ В 10»

Передача 17 декабря

Тема:

ДИКТОР (за кадром): И наконец: сегодня утром в ходе своей предрождественской поездки на северо-запад премьер-министр посетил школу «Святой Маргариты» в небольшом британском городке Виднее.

СНИМКИ ДЖИМА ХЭКЕРА В ОКРУЖЕНИИ МНОГОЧИСЛЕННЫХ ТЕЛЕРЕПОРТЕРОВ И ЖУРНАЛИСТОВ, ВХОДЯЩИХ В СТОЛЯРНУЮ МАСТЕРСКУЮ ШКОЛЫ, ГДЕ МАЛЬЧИКИ И ДЕВОЧКИ В ОПРЯТНОЙ ШКОЛЬНОЙ ФОРМЕ СОСРЕДОТОЧЕННО РАБОТАЮТ ЗА ВЕРСТАКАМИ.

ДИКТОР (за кадром): Эта школа создала свое собственное небольшое производство, где дети изготавливают целый ряд самых различных деревянных изделий для продажи в местной общине. Весь деловой цикл, то есть маркетинг и торговлю, они просчитывают и практически осуществляют исключительно собственными силами.

ПЕРЕХОД КАМЕРЫ: ДЖИМ ХЭКЕР РЯДОМ С ГРУППОЙ ШКОЛЬНИКОВ, НАБЛЮДАЯ, КАК ОНИ УПАКОВЫВАЮТ ГОТОВЫЕ ТОВАРЫ В КОРОБКИ, НАКЛЕИВАЮТ НА НИХ ЯРЛЫЧКИ И УКЛАДЫВАЮТ ИХ В ШТАБЕЛЯ.

ДИКТОР (за кадром): Кроме того, они используют практический опыт, который получают от работы на своем предприятии, как основу для школьных занятий по математике и бизнесу.

ПЕРЕХОД КАМЕРЫ: ОБЩИЙ ПЛАН – ШКОЛЬНЫЙ ЗАЛ. ПРЕМЬЕР-МИНИСТР ХЭКЕР НА СЦЕНЕ, СТАРШЕКЛАСНИЦА ВРУЧАЕТ ЕМУ ТАБУРЕТ НА ТРЕХ НОЖКАХ. ОНИ ОБМЕНИВАЮТСЯ РУКОПОЖАТИЕМ. ЯРКИЕ ВСПЫШКИ ФОТОАППАРАТОВ.

ДИКТОР (за кадром): Вы только что видели, как премьер-министру торжественно вручили образец школьной продукции.

ПЕРЕХОД КАМЕРЫ: СРЕДНЕ-КРУПНЫЙ ПЛАН ПРЕМЬЕР-МИНИСТРА, ОБРАЩАЮЩЕГОСЯ К СОБРАВШИМСЯ ШКОЛЬНИКАМ И УЧИТЕЛЯМ.

ХЭКЕР: Прежде всего, мне хотелось бы от всего сердца поздравить всех вас с успешной работой, отменной дисциплиной и успехами вашего предприятия. Вы показали достойный пример британскому образованию, коему должны следовать и другие школы. Нам нужны такие школы. Что касается лично меня, то я постараюсь сохранить ваш драгоценный подарок, ибо ни один премьер-министр не захочет терять место, которое ему досталось стать дорогой ценой.

ПЕРЕХОД КАМЕРЫ: ШИРОКИЙ ПЛАН ПРИСУТСТВУЮЩИХ В ШКОЛЬНОМ ЗАЛЕ. СМЕХ И АППЛОДИСМЕНТЫ.

ПЕРЕХОД КАМЕРЫ: СХОДЯЩИЙ СО СЦЕНЫ ПРЕМЬЕР-МИНИСТР УЛЫБАЕТСЯ И ПРИВЕТЛИВО МАШЕТ РУКОЙ.

(Продолжение дневника Хэкера. – Ред.)

17 декабря

Вечером с удовольствием просмотрел запись своего визита в Виднее в теленовостях канала «Сегодня в 10». Вместе со мной ее смотрели Энни и Дороти, которая осталась у нас на ужин. Мы все согласились, что визит прошел на редкость хорошо, особенно моя шутка в самом конце моего маленького выступления в школе после получения подарка в виде трехногой табуретки.

Вообще-то, как почему-то заявила Дороти, это была ее шутка. Довольно мелочно с ее стороны. Если под «ее шуткой» она имела в виду, что думала об этом, тогда, конечно, она права, но… Впрочем, это не имеет никакого отношения к делу. Во всяком случае, прямого.

Освещение моего турне на этом канале намного лучше, чем, скажем, на «Би-би-си». Там мое турне было названо не как «Премьер-министр совершает предрождественскую поездку по северо-западу», а как «Джим Хэкер наведывается в маргинальные избирательные округа».

Обе эти версии, безусловно, соответствуют действительности, но одна из них, на мой взгляд, наглядно доказывает, что «Би-би-си» относится ко мне необъективно, более того, явно предвзято. Я попытался объяснить это Энни, которая, судя по всему, не учитывала очевидного.

– Почему они не должны излагать реальные факты? – спросила она.

– Должны, но не все, – ответил я. – Кроме того, в посещении маргинальных избирательных округов нет ничего такого, а они чуть ли не открыто намекают, что есть.

Энни по-прежнему не видела в этом ничего особенного.

– Ты хочешь сказать, можно сообщать большинство фактов, но не факты большинству?

Вот такие заумные аргументы вызывают у меня законное чувство злости! Все дело в том, что это всего лишь часть общей картины. Точно так же «Би-би-си» поступало со мной и раньше. Например, в девятичасовых новостях, когда они сообщили о наших разногласиях с французами:

«…по заявлению мистера Хэкера, указанное действие было вполне допустимым, в то время как французское правительство утверждало, что оно являло собой нарушение договора».

– А разве это не так?

Я с трудом сдержался.

– Конечно же так! Но из их слов можно сделать вывод, будто во всем виноват один только я.

– Французы именно так и думают.

– Дело, черт побери, совсем не в этом! – чуть ли не прокричал я. – Ведь они вполне могли сказать что-нибудь вроде: «…по заявлению месье Дюбуа, указанное действие являло собой нарушение договора, хотя британское правительство утверждало, что оно было вполне допустимым». Тогда это воспринималось бы так – причем совершенно справедливо, – будто мы все вместе ставим некоего зазнавшегося лягушатника на место! Но они этого не говорят! Нет, им нужен я! Именно меня-то они и хотят достать!

Но Энни, судя по всему, совершенно не волновало явно выраженное предубеждение «Би-би-си» против меня, их ненависть, нетерпимость и коррупционность.

– Но ведь то, что они сказали, все равно остается правдой, – упрямо возразила она.

От бессильной ярости и раздражения мои челюсти крепко сжались сами собой. Сквозь стиснутые зубы я прорычал:

– То, что они сказали, все равно остается, мягко говоря, отвратительным предубеждением! Остальное верно тоже!

Мне совершенно не хотелось терять достоинство, малодушно поддавшись вспышке гнева в присутствии Дороти, которая, правда, сохраняла абсолютное спокойствие. Хотя ей это было совершенно несвойственно. Я сделал несколько глубоких вдохов и выдохов подряд, а затем, успокоившись, неторопливо подошел к столику с напитками и налил себе щедрую порцию скотча.

Энни, в отличие от меня, спокойствия не теряла.

– Послушай, Джим, меня совершенно не интересует твоя паранойя. Меня интересует школа, та самая школа.

Дороти, довольная тем, что ей не пришлось принимать ничью сторону, с явным облегчением вздохнула и присоединилась к нашему разговору.

– Да, должно быть, это совсем неплохое место, раз родители стоят в очереди, чтобы записать туда своих детей.

– И как же жалко, что далеко не все могут туда попасть, – заметила Энни, разливая нам кофе. – Джим, почему нельзя взять туда побольше детей?

– Не хватает мест, – коротко объяснил я.

Дороти поправила меня:

– Вообще-то мест хватает, Джим. Учеников в школе становится все меньше и меньше.

В каком-то смысле она, конечно, права.

– Но ведь тогда придется, так сказать, «отнимать хлеб» у других школ.

Энни подняла голову.

– Ну и что в этом плохого?

– Только то, что в таком случае другие школы столкнутся с растущей нехваткой учеников, и им будет грозить закрытие.

– Но это же просто здорово! – воскликнула Энни. – Тогда «Святая Маргарита» сможет забрать себе их здания.

Я попытался доступным языком объяснить ей, что так делать нельзя, что это было бы несправедливо…

– По отношению к кому?

– По отношению к учителям в школах, которые пришлось бы закрыть.

– Да, но хороших с удовольствием возьмут в обычные общеобразовательные школы. Их там явно не хватает.

– А как быть с плохими? Разве по отношению к ним это было бы справедливо?

– Ну а как тогда насчет справедливости по отношению к детям? – Энни даже чуть привстала со своего стула. – Или рабочие места для плохих учителей намного важнее?

Я отхлебнул кофе и поставил ноги на кожаную скамеечку.

– Не совсем так, Энни. А кому, интересно, судить, кто хороший, а кто плохой? Нет-нет, так не пойдет.

– Почему же нет?

Ни одна из множества возможных причин мне почему-то в голову не приходила, хотя я был абсолютно уверен, что она есть. Тут, к моему глубочайшему удивлению, тот же самый вопрос задала Дороти:

– Кстати, а почему бы и нет?

Это положило меня на обе лопатки, и я к своему глубочайшему удивлению понял, что оказался в тупике. Из которого не очень-то был виден выход.

А Дороти невозмутимо продолжила:

– Ну а, представим, школы – это то же самое, что и врачи, – произнесла она, беря из стоявшей на столике вазочки мятную шоколадную конфету. – Ведь в соответствии с правилами системы национального здравоохранения можно выбирать себе любого врача, так?

Я согласно кивнул.

– А врачам платят за каждого пациента, так? – Я снова кивнул. Она задумчиво нахмурилась. – Тогда почему бы нам не сделать то же самое и со школами? Создадим точно такую же систему национального образования. Родители выбирают любую школу, которую хотят, а школа получает плату за каждого ученика.

– Это вызовет бурный протест, – заметил я.

– Со стороны родителей? – спросила Дороти, прекрасно зная ответ.

– Нет, со стороны министерства образования.

– Ясно. – И она понимающе улыбнулась. А затем задала еще один вопрос, на который тоже прекрасно знала ответ: – Ну а у кого больше голосов, у родителей или у МОНа?

Собственно, дело было совсем не в этом. И она знала это!

– Не забывайте, МОН не допустит этого, – напомнил я ей.

Тут мой главный политический советник совершенно неожиданно предложила нечто настолько революционное, настолько радикальное и крутое, что я застыл, как парализованный.

– Прекрасно, – сказала она. – Избавьтесь от них!

Мне потребовалось по меньшей мере несколько секунд, прежде чем я осознал, что она имеет в виду, в течение которых я тупо смотрел на нее, просто хлопая глазами. Избавиться от министерства образования и науки? Разве такое возможно?

– Избавьтесь от них, – не меняя интонации, повторила она. – Упраздните! Отмените!

Я настоятельно попросил ее выразиться поточнее.

– Ликвидируйте их. Искорените. Уничтожьте.

До меня, кажется, постепенно начало доходить, к чему она клонит. Тем не менее, я снова попросил ее объяснить мне суть ее столь неординарного предложения.

Дороти несколько смутилась.

– Э-э-э… Даже не знаю, как иначе… Хорошо, скажем, так… – Она несколько секунд поколебалась, очевидно, тщательно подбирая слова. Затем уже не так быстро и азартно сказала: – Суть моего предложения заключается в том, чтобы вы от них избавились.

– Избавился от них? – тупо повторил я.

Она кивком головы подтвердила, что именно это и имела в виду.

– Это невозможно, – прошептал я.

– Почему? – спросила она. – Собственно, чем они там занимаются?

И тут меня будто осенило – а ведь это на самом деле возможно! Причем без особых проблем. Все необходимое нужно отдать местным властям – они прекрасно с этим справятся. Мы создадим Национальный совет школьных инспекторов, а оставшиеся функции МОНа передадим министерству окружающей среды. А этого прирученного придурка Патрика можно отправить в палату лордов.

– Черт меня побери! – восторженно прошептал я. – Да, но что скажет Хамфри?

Дороти улыбнулась своей самой очаровательной улыбкой.

– Все, что угодно. Причем я очень хотела бы присутствовать, когда вы сообщите ему об этом.

– Чтобы стать свидетелем смертельного конфликта между волей политической и волей административной?

Она задумчиво откинулась на спинку стула.

– Скорее, смертельного конфликта между политической волей и административным «не буду».

18 декабря

Сегодня утром первым делом вызвал к себе секретаря Кабинета. Дороти пришла еще раньше. Я изо всех сил старался скрыть свое возбуждение, когда как бы мимоходом заметил, что хотел бы обсудить с ним одну новую идею.

Обычно слово «новый» сразу же настораживает Хамфри – ему немедленно начинает мерещиться очередная каверза или по-настоящему серьезная проблема, – однако на этот раз он почему-то воспринял его на редкость спокойно и даже весело хихикнул, когда я сообщил ему, что наконец-то понял, как надо реформировать нашу систему образования.

– Хамфри, я собираюсь разрешить родителям забирать своих детей из школы. И отдавать их учиться в любую другую школу, какую они только пожелают.

Его это, похоже, нисколько не тронуло.

– Вы имеете в виду, после подачи официального заявления, тщательного рассмотрения, судебных слушаний, соответствующих апелляционных процедур?

Теперь настала моя очередь весело захихикать.

– Нет-нет, Хамфри. Вы меня не поняли. Они смогут просто забрать их. В любое удобное для них время.

– Простите, господин премьер-министр, но я вас действительно не понимаю…

Дороти, со свойственной ей точностью выражений, дополнила мою мысль:

– Правительство, сэр Хамфри, намерено разрешить родителям самим выбирать, в какую школу отдавать своих детей.

Тут до него, видимо, дошло, что мы совсем не шутим, потому что он, заметно побагровев, чуть ли не закричал:

– Господин премьер-министр, вы это серьезно?!

Я с довольным видом кивнул.

– Совершенно серьезно.

– Но это же абсурдно!

– Интересно, почему? – язвительно поинтересовалась Дороти.

Он не обратил на нее никакого внимания.

– Родителям ни в коем случае нельзя позволять самим выбирать школы. Откуда, скажите, им знать, какие из них хорошие, а какие нет?

Я бросил на него оценивающий взгляд.

– А в какой школе учились вы, Хамфри?

– Винчестер.

– Школа была хорошей?

– Не просто хорошей, а великолепной.

– И кто ее для вас выбирал?

– Мои родители, конечно. – Я только усмехнулся. – Господин премьер-министр, это же совсем другое дело. Мои родители были на редкость проницательными людьми, умевшими отличить хорошее от плохого. Но нельзя же ожидать, что такими же способностями обладают и обычные люди, что они будут точно знать, куда именно отдать своих детей.

Очевидный снобизм и просто кричащая элитарность сэра Хамфри чуть не вывели Дороти из себя.

– Интересно, это почему же? – сквозь зубы процедила она.

Он равнодушно пожал плечами. Лично ему ответ был очевиден.

– Откуда им знать?

Но и у Дороти, которая сама была матерью, с ответом тоже не было никаких проблем.

– Им-то прекрасно известно, умеют ли их дети читать, писать и складывать числа. Им прекрасно известно, довольны ли их соседи школой. Им прекрасно известно, хорошо ли их дети сдали экзамен или нет…

Хамфри снова ее проигнорировал. Подчеркнуто намеренно.

– Экзамены – это далеко не все, господин премьер-министр.

Дороти встала, обошла вокруг стола и села рядом со мной, так что теперь секретарь Кабинета не имел возможности избегать прямого взгляда моего главного политического советника.

– Совершенно верно, Хамфри… и если родители не хотят, чтобы их дети получали академическое образование, то они смогут отдать их в обычные общеобразовательные школы. В любое удобное для них время.

Было заметно, что, с точки зрения Хамфри, мы с Дороти говорили на китайском языке. Причем не просто китайском, а на древнекитайском. Он нас попросту не понимал. Снова и снова возбужденно повторял нам одно и то же. Иначе говоря, настойчиво пытался объяснить свою личную позицию.

– Родители не имеют необходимой квалификации, чтобы сделать грамотный выбор. Учителя же самые настоящие профессионалы. Собственно говоря, родителям вообще нельзя доверять воспитание детей, у них нет для этого должной подготовки. Мы ведь не позволяем неподготовленным учителям учить! В идеальном мире такая же непогрешимая логика должна относиться и к родителям…

Тут ко мне впервые с ошеломляющей ясностью пришло осознание того, насколько разительно мечта Хамфри об идеальном мире отличается от моей.

– Вы хотите сказать, – медленно и подчеркнуто спокойно произнес я, – что родителям следует запретить иметь детей до тех пор, пока они не пройдут соответствующую подготовку?

Он глубоко вздохнул. Не скрывая досады. Очевидно, что-то понял не так.

– Нет-нет, проблема совсем не в том, чтобы иметь детей. Этому их всех в свое время учили. Уроки полового образования давно уже стали самым обычным школьным предметом.

– Понятно, – пробормотал я и повернулся к своему главному политическому советнику, которая широко открытыми глазами с удивлением смотрела на самого старшего в стране государственного служащего и одновременно ярого поборника тоталитарного общества по типу Оруэлла.

– Тогда, может, нам стоит расширить эту программу полового образования? Например, включить в нее экзамены. Письменные или практические. Или, что было бы даже еще лучше, и то, и другое. После чего они получат соответствующие лицензии и смогут иметь детей.

Хамфри даже не улыбнулся. Вместо этого бросил на меня осуждающий взгляд.

– Не вижу в этом ничего забавного, господин премьер-министр. Все достаточно серьезно. Родители неподготовлены не рожать детей, а воспитывать их! Вот почему они не имеют и не могут иметь ни малейшего понятия о том, какую школу для них выбирать, вот почему ничего толкового у них из этого не выйдет, да и не может выйти!

Дороти чуть наклонилась вперед, чтобы поймать его взгляд.

– Ну как же тогда, по-вашему, работает здравоохранение? Ведь семейного врача выбирают себе люди, не имеющие никакой медицинской подготовки!

– Ну, – несколько смущенно протянул Хамфри, явно пытаясь протянуть время. Затем, видимо, все-таки придя в себя, решительно заявил: – Да, но это же совсем другое дело. – Таким тоном, как будто бы сказал что-то действительно существенное.

– Почему? – спросила Дороти.

– Видите ли, врачи… то есть пациенты – это же не родители, вы же понимаете.

– На самом деле? – Похоже, Дороти открыто насмехалась. – С чего вы это взяли?

– Я имел в виду другое! – уже не скрывая раздражения, ответил он. – Да и в любом случае, лично мне кажется, позволять людям выбирать себе врачей самим – тоже далеко не самая хорошая мысль. Слишком хлопотно и заведомо бесперспективно. На мой взгляд, куда как лучше было бы семейных врачей назначать. Так было бы и логичней, и, согласитесь, намного справедливее. Я имею в виду, в социальном плане. Тогда можно было бы сократить количество пациентов на каждого врача, и у всех появились бы равные возможности пользоваться услугами также и плохого врача.

Больше всего меня искренне поразила концепция «справедливости» нашего секретаря Кабинета и, соответственно, всей государственной службы Британии, которую он возглавляет и, значит, в известном смысле олицетворяет.

А Хамфри, даже не дожидаясь ответа, продолжал. Правда, уже совсем другим тоном. Уверенным, эмоционально насыщенным, убежденным.

– Впрочем, мы, кажется, обсуждаем не здравоохранение, а школьное образование, не так ли? И при всем уважении к вам, господин премьер-министр, по-моему, вам следовало хотя бы догадываться, как к этому, надо сказать, довольно смелому предложению отнесется наше МОН.

Это был язык войны! Язык готовых к залпу орудий, язык сверкающих сабель и ятаганов! Столь оскорбительных и откровенно угрожающих выражений от секретаря Кабинета мне, честно говоря, еще никогда не приходилось слышать!

Тем не менее, я всячески старался сохранять спокойствие.

– То есть вы полагаете, они его заблокируют?

– То есть я полагаю, – сквозь зубы процедил он, – они с предельной серьезностью его рассмотрят, но при этом будут категорически настаивать на максимально тщательном изучении всех предложений, так или иначе связанных с его реализацией и бюджетными ограничениями, прежде чем произвести некий консультативный документ для его не менее тщательного рассмотрения всеми заинтересованными органами в целях получения требуемых отзывов и рекомендаций, которые затем будет необходимо включить в краткую служебную записку для соответствующих рабочих групп, которые в свою очередь подготовят серию отдельных материалов для создания более широкоформатного документа, уже более конкретно определяющего, следует ли передавать данное предложение на следующий этап рассмотрения или все-таки нет.

Короче говоря, они его заблокируют. Впрочем, с этим у нас проблем не будет. Никаких! Поскольку решение уже принято.

– Что ж, тогда нам придется упразднить МОН, – как бы небрежно заметил я.

Судя по всему, ему показалось, он не расслышал.

– Простите?

– Мы его уп-разд-ним, – отчетливо и не скрывая удовольствия повторил я.

– Упраздним? МОН? – Похоже, смысл этих, в общем-то, совсем нехитрых слов до него просто-напросто не доходил.

– А почему бы и нет? – Видно, моему главному политическому советнику снова захотелось услышать, есть ли на то какие-либо конкретные причины.

– Почему бы и нет?! – чуть ли не завизжал он. – Почему бы и нет? Упразднить образование и науку? Вы хоть понимаете, что это будет значить? Конец цивилизации, вот что это будет значить! Во всяком случае, в нашем понимании…

Я с осуждением покачал головой. Секретарю Кабинета Ее Величества такая истеричность совсем не к лицу.

– Нет-нет, мы упраздним только само министерство. Образование и наука, во всяком случае, в нашем понимании, останутся и, не сомневаюсь, будут процветать и далее.

– Без министерства? – Он с нескрываемым ужасом смотрел на нас, как на самых настоящих сумасшедших. Затем категорически заявил: – Это невозможно! – Тоном, не допускающим возражений.

Как ни странно, но Дороти, похоже, стало его даже немного жалко.

– Хамфри, все эти ваши министерства и департаменты не более, чем надгробные памятники. Министерство промышленности, например, напоминает нам о месте захоронения нашей промышленности, министерство занятости – о месте захоронения занятости, департамент окружающей среды – о том же в отношении окружающей среды, ну а наше МОН довольно точно показывает, где именно похоронили британское школьное образование.

Секретарь Кабинета молча стоял, будто бы под пристальными взглядами готов и вандалов. Сказать ему явно было нечего. Пришлось мне самому попросить его объяснить, а зачем, собственно, нам так уж необходимо это МОН. Чем конкретно оно занимается? Каковы его функции и задачи?

Для начала Хамфри постарался успокоиться. Хотя бы внешне. Затем, как мог, попытался объяснить:

– Мне… Даже не знаю, с чего начать, – начал он. – Ну… оно утверждает ориентиры, централизованно распределяет деньги местным органам школьного образования и комитету по университетским грантам и стипендиям, устанавливает требуемые стандарты…

Когда источник иссяк, я в свою очередь задал ему целую серию вполне конкретных вопросов. Которые, естественно, требовали вполне конкретного ответа. Например:

– Готовит ли МОН учебные планы?

– Нет, но…

– Назначает ли оно или смещает директоров школ?

– Нет, но…

– Занимается ли оно содержанием и ремонтом школьных зданий и помещений?

– Нет, но…

– Проводит ли оно какие-либо экзамены с соответствующей оценкой знаний?

– Нет, но…

– Занимается ли оно подбором детей?

– Нет, но…

– В таком случае объясните мне, пожалуйста, каким образом наш министр образования влияет на то, как моя дочь учится в своей школе?

Для Хамфри ответ был очевиден:

– Он распределяет шестьдесят пять процентов всех ассигнований!

Вот, значит, в чем дело! Значит, все так и есть. Дороти многозначительно усмехнулась и продолжила перекрестный допрос.

– А почему эти деньги нельзя передавать школам непосредственно из казначейства? – первым делом поинтересовалась она. – Равно как и комитету по университетским грантам… Неужели так уж необходимо содержать две тысячи госслужащих только для того, чтобы два раза в год перемещать деньги из пункта А в пункт Б?

Хамфри замотал головой и чуть не в отчаянии выкрикнул:

– Кроме того, МОН готовит для образования законодательную базу!

Что он имеет в виду? Какую такую законодательную базу? Насколько мне известно, если там что и требуется сделать, так с этим вполне успешно справится наш департамент окружающей среды. Который вполне успешно делает это и для других министерств и местных органов.

Видимо, исчерпав все имеющиеся у него ресурсы, секретарь Кабинета решил дать нам последний, так сказать, арьергардный бой. Хотя бы для того, чтобы не потерять лицо.

– Господин премьер-министр, надеюсь, вы все-таки понимаете, что это, мягко говоря, несерьезно! Кто же тогда будет готовить прогнозные оценки учебных планов и структур преподавательского состава, просчитывать вариативность школьных популяций, количественную плотность учащихся для городских и сельских районов? Кто будет денно и нощно следить за тем, чтобы все делалось как следует?

– Сейчас тоже все делается далеко не так, как следует, Хамфри, – заметил я. – Давайте попробуем на этот раз обойтись без бюрократических вывертов и посмотрим, как будет лучше.

– Да, но кто тогда будет готовить планы на будущее?

Я рассмеялся. Нет-нет, не рассмеялся, а, скорее, расхохотался. Впервые так громко и от души с тех пор, как стал премьер-министром. На глазах даже выступили слезы.

– Вы хотите сказать, – наконец-то слегка отдышавшись, с трудом выговорил я, – вы хотите сказать, что в сегодняшней Британии образование являет собой именно то, что в свое время запланировало наше министерство образования и науки?

– Да, конечно же, – не задумываясь, ответил Хамфри, но затем, видимо, осознав, что сказал явную глупость, тут же сам себя поправил: – Нет-нет, конечно же, нет!

Дороти, судя по всему, все это начало надоедать. Она резко встала.

– Две тысячи пятьсот частных школ решают подобные проблемы планирования практически каждый день, – коротко прокомментировала она. – Они просто адекватно реагируют на меняющиеся обстоятельства, только и всего. Спрос и предложение. Легко.

Я решил дать Хамфри последний шанс. И тоже встал.

– Скажите, а чем-нибудь еще МОН занимается?

Пока он напряженно вспоминал, его голубенькие глазки нервно бегали туда-сюда, туда-сюда…

– М-м-м… э-э-э… м-м-м…

– Прекрасно, – подытожил за него я. – Все понятно. Нам оно совершенно не нужно, верно? Quid erat demonstrandum[75].

(В своей книге с интригующим названием «Ухо премьер-министра» Дороти Уэйнрайт предпринимает интересную попытку объяснить неоднозначное отношение сэра Хамфри к системе государственного школьного образования. Эта книга давно поступила в продажу, но мы, тем не менее, сочли полезным привести здесь небольшой отрывок из нее. – Ред.)

«Патерналистское отношение сэра Хамфри Эплби к образованию, возможно, не было таким уж циничным. Судя по всему, он искренне верил в то, что максимальная централизация может стать ключом к решению всех проблем страны. Вполне возможно, он рассматривал гособразование прежде всего как достаточно эффективный способ уберечь детей от нежелательного воздействия их полуобразованных малограмотных родителей. Которые, без сомнения, в свою очередь рассматривают школу как место, где можно спокойно оставлять своих детей, пока они находятся на работе. Короче говоря, он был твердо убежден: людям из Уайт-холла лучше знать! Ибо в основе этого страстного и бесконечного спора о сути и формах образования лежала вековая клановая вражда между теми, кто из Уайт-холла, и теми, кто из Вестминстера.

И дело совсем не в том, что сэр Хамфри возражал против предоставления родителям так называемого „права голоса в управлении школой“. Нет-нет, все эти вездесущие активисты и даже чересчур настырные члены родительских комитетов его совершенно не волновали, поскольку до тех пор, пока они в принципе не могли забирать своих детей из школы, даже если она им сильно не нравилась, их можно было просто-напросто игнорировать. Ну а если какой-нибудь недовольный родитель по тем или иным причинам не пускал своего ребенка в школу, к нему тут же являлся инспектор местных органов народного образования и практически моментально „улаживал“ проблему, угрожая привлечь такого горе-родителя к судебной ответственности.

В конечном итоге, больше всего от сложившейся системы выигрывал относительно процветающий средний класс, тот самый средний класс, который получил львиную долю всех выгод от „государства всеобщего благосостояния“ не только в области образования, но также жилья, медицинского обслуживания, различных социальных выплат и так далее, и тому подобное. Все эти „социальные выгоды“ неизбежно доставались прежде всего более образованным людям, которые умели грамотно требовать и получать положенное, которые имели возможность селиться в более благоустроенных районах, где и врачи поквалифицированнее, и школы получше, которые умели добиваться налоговых льгот по закладным, и которые предпочитали получать наибольшее эстетическое удовольствие от субсидированных видов искусства.

Впрочем, неизменно верным сэр Хамфри Эплби оставался своему единственному искреннему убеждению, которое сформировалось у него в результате более чем тридцатилетнего пребывания на государственной службе: чем больше у него контроля, тем лучше он может делать порученное ему дело. Все плохое, что происходило с нашим обществом, по его мнению являлось наглядным свидетельством, более того – прямым доказательством недостаточности властных полномочий! И, как ни прискорбно, в этом поистине несгибаемом заблуждении он счастливо пребывал вплоть до дня смерти в доме для престарелых душевнобольных Св. Димпны».

(В последней записи этого года, сделанной сэром Хамфри в своем личном дневнике, описывается встреча с сэром Арнольдом Робинсоном, его предшественником на посту секретаря Кабинета, в элитном клубе «Атенеум», их традиционном месте встреч. – Ред.)

«Вторник 18 декабря

Встречался с Арнольдом за обедом в нашем старом добром „Атенеуме“. Рассказал ему о нашем поистине ужасном разговоре с Хэкером, который имел место не далее как сегодня утром. Он, как и я, считает такое просто немыслимым. Более того – недопустимым! Как только они начнут упразднять целые министерства, рухнут сами основы цивилизации. Он, безусловно, прав. Варвары уже у ворот. Это прямой возврат к мраку средневековья…

Я поинтересовался, предлагалось ли что-то подобное во время его пребывания на посту секретаря Кабинета. Естественно, нет! Арнольд не очень охотно, но все-таки мирился со слияниями министерств, но ведь это же совсем другое дело: слияние позволяет не только сохранять практически весь действующий персонал, но и даже увеличивать его за счет координирующих управленцев высшего звена.

Он без малейших колебаний согласился со мной, что ликвидацию МОН нельзя допускать ни в коем случае. А затем поинтересовался, не пробовал ли я для начала дискредитировать того, кто внес столь взрывоопасное предложение.

Увы, в данном случае это, к сожалению, невозможно. Прямым виновником данной провокации – иначе просто не назовешь – является эта ужасная женщина Дороти Уэйнрайт, хотя Хэкер изо всех сил делает вид, будто все это его собственная идея.

У Арнольда тут же нашлась еще парочка довольно банальных, но вполне рабочих подходов:

1. Дискредитировать факты, на которых базируется „идея“ Хэкера.

Невозможно! Идея носит политический характер, поэтому в ней по определению не может быть никаких фактов.

2. „Поиграть“ цифрами.

Никаких цифр там тоже нет.

Я спросил Арнольда, что он обо всем этом думает на самом деле. Он, даже не стесняясь, перегнулся через левый подлокотник своего кожаного кресла, видимо, чтобы убедиться, не может ли нас кто-либо подслушать, затем наклонился почти вплотную ко мне и шепотом сделал поистине шокирующее признание: по его мнению, в принципе – это совсем не плохая идея.

Лично мне такое даже в голову не могло придти. В лучшем случае, у меня время от времени возникал забавный вопрос: может, имеет смысл с этой идеей немного поиграть? Поэкспериментировать и посмотреть, нельзя ли из всего этого извлечь что-нибудь действительно полезное для британских детей?

Впрочем, поскольку такое в намерения Арнольда явно не входило, он, заметив мои колебания, попытался меня приободрить:

– Да бог с ними, с британскими детьми, Хамфри! Лучше подумайте, что станет с нашими коллегами из министерства образования…

Я немедленно извинился за свой невольный промах. Очевидно, он был вызван огромным перенапряжением сил в последние несколько дней.

Дело в том, что единственно, кому данный план может понравиться, это родители и их дети. Все остальные, то есть те, кто действительно имеет значение, наверняка будут категорически против. А именно:

(а) профсоюзы учителей;

(б) местные отделы народного образования;

(в) учительская пресса;

(г) министерство образования и науки.

Для начала мы решили применить стратегию временного сдерживания:

1. Профсоюзы будут, как могут, расшатывать систему школьного образования – в этом на них можно смело рассчитывать, – а их лидеры, в свою очередь, выступят по телевидению с заявлением, что в этом прежде всего виновато наше правительство;

2. Местные органы народного образования выступят с угрозой повернуть политические партии избирательного округа против правительства;

3. МОН должно намеренно затягивать каждый шаг, предпринимаемый в рамках данного процесса, и устраивать всевозможные „утечки“, которые будут ставить правительство в крайне неудобное положение. С этим, само собой разумеется, весьма эффективно может помочь Арнольд через свое движение „За свободу информации“;

4. Журналисты, работающие по тематике школьного образования, будут публиковать любые глупости, которые мы будем им постоянно подкидывать.

Покончив со стратегией, мы слегка расслабились и заказали еще по бокалу брэнди. Впрочем, оставался всего один маленький вопросик: мы еще не решили, какой именно должна быть наша аргументация? Арнольд предложил заявить, что предложенный новаторский план ведет к разрушению всей образовательной системы. Но здесь нас подстерегала серьезная опасность – все и без того прекрасно знают, что эта система уже разрушена! Поэтому мы решили сказать (под этим сэр Арнольд, само собой разумеется, подразумевал „скажет пресса“. – Ред.), что беспардонное вмешательство правительства во многом и без того способствует дальнейшему разрушению нашей школьной образовательной системы, и что данный план лишь только еще больше усугубит этот процесс.

Лично у меня все это особого оптимизма не вызывало – неужели может сработать? Хотя Арнольд заверил меня, что раньше такое всегда срабатывало и всегда без осечек. Он, наверное, прав, просто на этот раз политическое давление намного сильнее.

Поскольку полностью устраивавшего нас ответа мы так и не нашли, Арнольд посоветовал мне как можно скорее найти политический инструмент, которым лучше всего пользоваться в предстоящей схватке. Это, безусловно, в национальных интересах, несмотря даже на то, что мне так или иначе все равно придется вступать в конфликт с политикой правительства.

– Политика правительства всегда в конфликте с национальными интересами, – задумчиво протянул Арнольд. – И наша прямая обязанность – проследить за тем, чтобы последние всегда и во всем торжествовали. В конечном итоге, правительства все равно искренне нам за это признательны. Когда начинают по-настоящему понимать суть происходящего.

Возможно, он и прав, но у меня пока еще нет готового политического инструмента воздействия, и у него, судя по всему, тоже. К тому же это моя работа, поэтому я просто обязан доказать, что вполне заслуженно занимаю столь высокий пост, который мне доверили страна и народ».

(На этот раз удача явно была на стороне сэра Хамфри. Просто произошло одно из тех маловероятных событий, которые, увы, нередко изменяют даже весь ход истории. Когда на следующее утро секретарь Кабинета необычно тяжелой походкой прибыл в Уайт-холл, с мрачным взглядом и… полнейшим отсутствием какого-либо плана действий, его там уже с нетерпением поджидал Бернард Вули… – Ред.)

Вспоминает сэр Бернард Вули:

«Я ожидал сэра Хамфри Эплби в его уютном, отделанном темным дубом кабинете. Меня попросил об этом сам ПМ, поскольку хотел срочно с ним переговорить.

Поздоровавшись, Хамфри первым делом поинтересовался, какая будет повестка.

– Самая что ни на есть простая, – улыбнувшись, ответил я, – упразднение МОН.

Он мрачно заметил, что это Бог знает что! Я, естественно, не возражал.

По дороге к кабинету ПМ я попросил его дать мне совет по поводу того, что, на мой взгляд, было конечно же срочной, но не такой уж и важной проблемой.

Суть ее заключалась в следующем: у школы „Святой Маргариты“ в Виднесе, той самой школы с производственным бизнесом, которую премьер-министр посетил на прошлой неделе, возникли некие проблемы с законом.

Как только что стало известно, из производственной мастерской клуба, где подростки трудятся в рамках правительственной программы „Молодежное творчество“, пропала древесина. Причем, скорее всего, древесину украли выпускники школы „Святой Маргариты“. Которые работали там не далее, как в прошлом году!

Реакция Хамфри меня, признаться, искренне удивила. Он резко остановился посреди длинного темного коридора, бросил на меня пристальный взгляд, а затем одарил улыбкой, которую иначе как экстатической не назовешь. И почему-то умиротворенным тоном прожурчал:

– Но это же просто чудовищно!

Я передал ему папку с соответствующими бумагами, поступившими в МОН из министерства занятости. Поскольку факт кражи был обнаружен не на производстве, а в школе, они толком не знали, кому, собственно, надлежит возбуждать дело.

Ничего не поделаешь, пришлось извиниться за то, что побеспокоил секретаря Кабинета по столь пустячному поводу. В тот момент я даже не подозревал, сколь значимыми будут последствия моей маленькой просьбы, хотя не более чем через пять минут стало ясно – я фактически помог сбросить атомную бомбу на гениальную реформу Хэкера в области национального образования!»

(Продолжение дневника Хэкера. – Ред.)

19 декабря

День грусти и печали. Потому что именно в этот день мне пришлось навсегда распрощаться с самой великой и самой многообещающей реформой последнего десятилетия! И дело совсем не в том, что МОН наиболее значимое министерство Уайт-холла. Нет-нет, конечно же нет, но лично для меня оно стало воплощением махровой бюрократии в ее чистейшем и наиболее концентрированном виде – абсолютно никому не нужное ведомство, которое не только «шагает не в ногу», но и самим своим существованием создает досадные преграды на пути прогрессивных реформ.

Обычная утренняя «летучка» началась вовремя и проходила достаточно гладко. Не обещая особых проблем. На повестке был всего один вопрос: упразднение министерства образования и науки.

Мне сразу же бросилось в глаза, что секретарь Кабинета при этом был в куда лучшем настроении, чем следовало бы от него ожидать.

– Если он всего один, значит, это не вопрос, а «пункт», – слегка скривив рот, поправил он меня, присаживаясь напротив.

Мой верный главный личный секретарь поспешил прийти мне на помощь.

– Наверное, господин премьер-министр решил не отклоняться от принятых им правил, – рассудительно заметил он. Тоже мне, помог!..

Так или иначе, но в этот день я все равно ощущал в себе готовность проявлять ко всему крайнюю терпимость и даже милосердие.

– Ваши попытки «набрать очки» в споре со мной меня, признаться, нисколько не трогают, – произнес я. – Тем более, что битву за свой драгоценный МОН вы уже проиграли. Окончательно и бесповоротно!

– Да, господин премьер-министр, МОН будет крайне огорчен, – равнодушно пожав плечами, ответил Хамфри неожиданно спокойным тоном. Что, естественно, не могло не вызвать у меня смутных опасений.

– А какое, скажите, это может иметь значение, раз оно фактически уже прекратило свое существование? – на всякий случай поинтересовался я.

Хотя Хамфри вроде бы дал мне неплохую возможность вовремя отступить и тем самым спасти лицо, но при этом скрыл самую важную информацию, обладателем которой, судя по всему, стал совершенно случайно. Я, конечно, догадывался, что он прячет в рукаве какой-то туз, вот только не знал, козырной или нет…

Впрочем, пока что мы занимались тем, что в боксе называется «спаррингом», или, иначе говоря, переливали из пустого в порожнее. Например, он заявил, что сам процесс упразднения займет по меньшей мере год или даже два, причем сражаться все это время они будут не на жизнь, а на смерть.

Ну и что, интересно, они могут мне сделать? Секретарь Кабинета тут же принял загадочный вид.

– Это, поверьте, просто ужасное министерство, господин премьер-министр, – туманно намекнул он.

– Ужасное? Что ж, в таком случае мне придется быть еще более ужасным премьер-министром!

– Да-да, само собой разумеется, – с подозрительной легкостью согласился он. – Но, боюсь, вам все равно потребуется их помощь и сотрудничество.

Тогда все это показалось мне на редкость забавным. Сотрудничество правительства с МОН? Сама мысль об этом звучит полнейшим абсурдом! Но пока я, покачивая головой, беззвучно смеялся над ней, топор палача упал…

– Пре-крас-но, – угрожающе протянул Хамфри. Без какого-либо намека на улыбку на лице. – Раз вы не хотите соглашаться на сотрудничество, мне придется дать им отмашку приступить к казни.

Сначала мне показалось, что я чего-то не расслышал. Или не совсем так расслышал.

– Казни? Какой казни? Чьей казни? – Что он, собственно, имеет в виду? Я бросил выразительный взгляд на Бернарда, но тот молча сидел, пристально разглядывая шнурки своих начищенных до блеска черных туфель. У меня не оставалось иного выхода, кроме как спросить самого Хамфри, что, собственно, он имеет в виду.

Секретарь Кабинета снова улыбнулся, хотя теперь у меня уже не оставалось сомнений – жди беды!

– Видите ли, господин премьер-министр, в принципе дело, как говорят, яйца выеденного не стоит, но… Короче говоря, та самая школа с торгово-производственным предприятием, которую вы недавно посетили и где дали столь широко разрекламированное телеинтервью… – Он сделал еще одну слишком затянувшуюся паузу. Не сомневаюсь, чтобы заставить меня понервничать.

– Ну и? – нетерпеливо подтолкнул я его.

– Показала достойный пример британскому образованию, – не скрывая удовольствия, процитировал он фразу из моего выступления.

– Ну и?! – еще более нетерпеливо потребовал я, чувствуя, как по моей спине поползли отвратительные мурашки. Мурашки страха!

– Коему должны следовать и другие школы…

Он что, издевается надо мной? Я громко хлопнул ладонью по столу.

– Хамфри! Ну что вы тянете кота за хвост? Заканчивайте же, наконец.

– Как скажете, господин премьер-министр. – Он довольно кивнул головой. – Дело в том, что доходы этой школе поступали от… краж.

Еще более непонятно.

– Вы имеете в виду кражи? Какие кражи?

– Я имею в виду изъятие товарных предметов без предварительного уведомления их владельцев или без согласия таковых с заведомым намерением навсегда лишить их права обладания таковыми. – И он в очередной раз приятно улыбнулся. – Кроме того…

– Да будет вам, Хамфри, – раздраженно перебил я его. – Значение слова «кража» мне прекрасно известно и без вас. Скажите лучше, что под этим вы имеете в виду?

Короче говоря, все сводилось к следующему: трехногая табуретка, которую мне подарили во время той самой встречи, была изготовлена из краденной древесины! Ее своровали со склада местного отделения национальной программы «Народное творчество» два прошлогодних выпускника школы «Святой Маргариты».

Парочка мелких воришек, вполголоса заметил Бернард, безуспешно пытаясь хоть как-нибудь разрядить сгущающуюся атмосферу нашего обсуждения.

«Народное творчество» собирается подавать в суд, хотя министерство образования и науки еще может их остановить, компенсировав украденную древесину, и полностью замять дело.

Однако, по словам Хамфри, МОН придерживается иной точки зрения. Сюрприз! Сюрприз!

Я попытался все это несколько смягчить. Сказал, что МОН, само собой разумеется, надо вернуть древесину и предать этот досадный инцидент забвению. Это их прямая обязанность! Особенно после того, как миллионы телезрители слышали мои искренние слова о том, что эта школа должна служить образцом для подражания…

– Чем-то вроде образца, – язвительно уточнил секретарь Кабинета.

– Но для таких школ это совсем нетипичное явление, – настаивал я. Его губы растянулись в откровенно издевательской ухмылке. – Что ж, в недостатке предприимчивости их не упрекнешь, это уж точно.

– Хамфри, до суда это дело дойти не должно, – приказным тоном заявил я. – Ни в коем случае!

От удивления его брови залезли вверх даже выше обычного.

– Господин премьер-министр, это ваше распоряжение? – Я молча кивнул. Он глубоко вздохнул, бросил на меня сочувственный взгляд и нарочито медленно протянул. – Ладно, будем надеяться, наш МОН не допустит утечки того факта, что вы тем самым фактически покрываете воров…

Это же шантаж, чистейшей воды шантаж! Пришлось срочно менять позицию.

– Боюсь, вы меня не так поняли, Хамфри. Это никак нельзя считать моим указанием. Просто скажите им, что передавать дело в суд не надо, только и всего.

Хамфри задумался, но затем с серьезным видом сказал:

– Да, но без их помощи и сотрудничества сделать это будет крайне трудно. Если вообще возможно.

Шах и мат! Гейм, сет и матч! «Сделали», как мальчика! Перед моими глазами уже стояли кричащие заголовки: «ПРЕМЬЕР-МИНИСТР ПРЕСТУПНОГО МИРА», «ПРЕДПРИИМЧИВЫЕ УЧЕНИКИ ДЖИМА!» и так далее, и тому подобное.

Увы, похоже, настала моя очередь просить и умолять.

– Хамфри, поймите, вы должны уговорить их остановиться!

Но он был неумолим. Даже с показным сочувствием – правда, еще неизвестно, по отношению к кому – медленно протянул:

– Видите ли, господин премьер-министр, трудно, очень трудно уговаривать людей сотрудничать, когда над ними, как топор палача, висит смертный приговор.

Мне оставалось только попытаться прибегнуть ко лжи. Пусть даже открытой.

– Смертный приговор?

– Вот именно, смертный. Мне казалось, вы твердо решили упразднить наш МОН, разве нет?

– Упразднить наш МОН? Ах, это! – Я громко расхохотался. – Нет-нет, Хамфри, это было всего-навсего предположение. Причем, одно из многих. Да и говорил я об этом, скорее, в шутку. Хамфри, неужели вы до сих пор не научились понимать шуток?

– Вы уверены, господин премьер-министр?

– Естественно, уверен! Я всегда уверен, когда шучу…

Мне почему-то казалось, что тем самым я оставил для себя возможную лазейку. Так сказать, на всякий случай. Однако секретарь Кабинета тут же ее разгадал.

– А вы уверены, что не собираетесь упразднять МОН?

– Да.

– Тогда могу я считать ваш ответ заверением, господин премьер-министр?

Я сделал глубокий вдох, задержал дыхание, затем шумно выдохнул и тихо ответил:

– Да.

Мой гениальный план на глазах превращался в пыль. Впрочем, как и многие из планов. Внезапно я с поразительной ясностью увидел то, с чем никогда не сталкивался раньше – даже если бы мне удалось одержать ту или иную частную политическую победу, или провести какие либо реформы, или даже хотя бы выразить искреннюю признательность за несколько крошек, любезно брошенных мне с барского стола, к сколь-либо фундаментальным переменам это все равно не приведет! Никогда и ни за что…

Мне было грустно, зато секретарь Кабинета, наоборот, выглядел как «новый шиллинг», весь сиял и искрился от нескрываемой радости.

– Господин премьер-министр? Господин премьер-министр? С вами все в порядке?

Я тупо посмотрел на него невидящим взором.

– Да, все…

– Вы уверены? Отлично. Тогда, может, продолжим с повесткой?

– Повесткой! – Я устало улыбнулся. Боевой дух, увы, вышел из меня. Целиком и полностью. Как воздух из проколотой шины. – Нет, Хамфри, у нас больше нет никакой повестки… Объявляю заседание закрытым. Вы согласны?

– Да, господин премьер-министр. – Он одарил меня сочувственной улыбкой. Ибо увидел, что я наконец-то все понял.

Примечания

1

Рядовой член парламента – (прим. пер.).

(обратно)

2

Премьер-министр – (прим. пер.).

(обратно)

3

Министерство иностранных дел – (прим. пер.).

(обратно)

4

Кейсы красного цвета с замком-шифром предназначены для переноски важных и секретных государственных документов – (прим. пер.).

(обратно)

5

Сэр Арнольд Робинсон – (прим. ред.).

(обратно)

6

Секретарь Кабинета, он же АР – (прим. ред.).

(обратно)

7

В принципе, такую рекомендацию должен давать небольшой комитет, включающий в себя постоянного заместителя канцлера казначейства и главу государственной службы, а на практике ПМ, скорее всего, последует личному совету сэра Арнольда, особенно если последний заверит премьер-министра, что коллеги целиком и полностью его поддерживают – (прим. ред.).

(обратно)

8

Премьер-министр Великобритании (1945-1951). Сформировал лейбористское правительство, организовал систему медицинского страхования, сделал все возможное и даже невозможное для предоставления независимости сначала Индии (1947), а затем и Бирме (1948).

(обратно)

9

Элитный лондонский клуб преимущественно для ученых и писателей. Основан в 1824 г. Буквально означает «храм Афины» – (прим. пер.).

(обратно)

10

«Мандаринами» в Великобритании называют высших государственных чиновников – (прим. пер.).

(обратно)

11

Служба национальной безопасности (контрразведка) Великобритании – (прим. пер.).

(обратно)

12

Бывший Госсекретарь США (прим. пер.).

(обратно)

13

Балаганный аттракцион: надо добраться до самого верха столба, обильно намазанного жиром, чтобы получить приз – (прим. пер.).

(обратно)

14

Центральные графства Великобритании – (прим. пер.).

(обратно)

15

В греческой мифологии два чудовища, жившие по обеим сторонам узкого пролива и губившие проплывающих между ними мореходов; в реальной жизни, как правило, означает «подвергаться опасности и с той, и с другой стороны» – (прим. пер.).

(обратно)

16

Здание ратуши лондонского Сити; известно огромным банкетным залом, в котором устраиваются официальные приемы в особо торжественных случаях; там имеются также картинная галерея и библиотека – (прим. пер.).

(обратно)

17

Объявив о своей отставке, премьер-министр тут же отправился в длительный заграничный вояж. Официально с «визитом доброй воли», а на самом деле чтобы «установить нужные контакты и подзаработать немного денег публичными лекциями и политическими консультациями» – (прим. ред.).

(обратно)

18

Джон Стюарт, маркиз Бут (1713–1792) – шотландский аристократ, первый министр Шотландии в составе Великобритании, менее года бывший британским премьер-министром (май 1762 г. – апрель 1763 г.). Имя используется как нарицательное, свидетельствующее о крайней непопулярности – (прим. пер.).

(обратно)

19

Решающее воздушное сражение над Лондоном 15 сентября 1940 года – (прим. пер.).

(обратно)

20

Город в восточной части Голландии, где в сентябре 1944 г. британские ВВС потерпели сокрушительное поражение – (прим. пер.).

(обратно)

21

Парламентский заместитель министра – (прим. пер.).

(обратно)

22

Высококлассные девушки из секретариата Кабинета – секретарши, машинистки и т.д., работающие в полуподвальной зале, дверь из которой выходит во внутренний садик – (прим. пер.).

(обратно)

23

Джимми Картер – 39-й Президент США. (1977–1981 гт.) – (прим. пер.).

(обратно)

24

Один из самых фешенебельных и дорогих универсальных магазинов Лондона – (прим. пер.).

(обратно)

25

Н.Чемберлен (1869–1940), премьер-министр Великобритании в 1937–1940; консерватор. С 1922 г. многократно входил в правительство. Сторонник политики умиротворения фашистских держав; подписан Мюнхенское соглашение 1938 года. В обстановке военных неудач Великобритании вышел в отставку (май 1940) – (прим. пер.).

(обратно)

26

«Риформ» – Лондонский клуб, членами которого являются высшие государственные чиновники, политические деятели, видные журналисты. Основан в 1832 г. – (прим. пер.).

(обратно)

27

Подобная тактика была применена в 1980-х годах, в результате чего британская общественность искренне поверила, что численность государственной службы составляла не более 680 000, т.е. являлась наименьшей за все последние годы – (прим. пер.).

(обратно)

28

Один из высших орденов Британии. Учрежден королем Георгом I в 1725 г. Кавалер этого ордена получает дворянское звание «рыцарь» – (прим. пер.).

(обратно)

29

Остров в проливе Ла Манш, расположенный недалеко от английского побережья. Популярный курорт и известный яхт-клуб – (прим. пер.).

(обратно)

30

Вид коллективного сельскохозяйственного предприятия в Израиле – (прим. пер.).

(обратно)

31

Рак легких, горла, желудка, поджелудочной железы, желчного пузыря и почки; эмфизема и хронический бронхит; коронарные заболевания; параличи и инсульты; перинатальная смертность. Кроме того, около 10 000 пожаров в год, зарегистрированных в период 1980-х, были вызваны неосторожным обращением с сигаретами и стали причиной почти 250 смертельных исходов в год.

(обратно)

32

Гелигнит – мощное взрывчатое вещество – (прим. пер.).

(обратно)

33

– Когда я произношу слово, – сказал Шалтай-болтай довольно презрительным тоном, – оно означает только то, для чего я его использую… Ни больше, ни меньше.

– Вопрос только в том, – ответила ему Алиса, – удастся ли тебе использовать слова так, чтобы они могли означать так много различных вещей.

– Вопрос только в том, – ответил ей Шалтай-болтай, – которое из них главнее… только и всего.

(обратно)

34

Услуга за услугу – (прим. пер.).

(обратно)

35

Официальный правительственный документ, представляемый палате общин. В виде «белых книг» публикуются тексты международных договоров и соглашений, участницей которых является Великобритания, доклады королевских комиссий или специальных комитетов министерств по каким-либо конкретным вопросам и т.п. – (прим. пер.).

(обратно)

36

Кейсы красного цвета с замком-шифром предназначены для переноски важных и секретных государственных документов – (прим. пер.).

(обратно)

37

Стол на небольшом возвышении в столовой колледжа или университета для профессоров и членов Совета – (прим. пер.).

(обратно)

38

Титул главы некоторых колледжей в Оксфордском и Кембриджском университетах – (прим. пер.).

(обратно)

39

«Те, кого любит Бог, умирают молодыми» – высказывание Менандра, древнегреческого драматурга.

(обратно)

40

В профессиональной биографии – (прим. пер.).

(обратно)

41

Секретная служба армейской контрразведки – (прим. пер.).

(обратно)

42

Группа советских разведчиков-нелегалов, которых теперь называют «кембриджской пятеркой». Во главе группы был легендарный Ким Филби, а в «пятерку» входили Гай Берджесс, Дональд Маклин, Энтони Блант и Джон Кернкросс – (прим. пер.).

(обратно)

43

Один из самых фешенебельных и дорогих универсальных магазинов Лондона – (прим. пер.).

(обратно)

44

Место ежегодных скачек близ Виндзора – (прим. пер.).

(обратно)

45

Парламентский партийный организатор, в функции которого входит следить за партийной дисциплиной в парламентской фракции, обеспечивать присутствие членов своей партии на заседаниях парламента и их участие в голосовании.

(обратно)

46

«удар на вылет» – (прим. пер.).

(обратно)

47

Верховный судья Англии – (прим. пер.).

(обратно)

48

Хемингуэй «По ком звонит колокол» – (прим. ред.).

(обратно)

49

Вторая мировая война началась 1 сентября – (прим. пер.).

(обратно)

50

Проект строительства тоннеля под проливом Ла-Манш, соединяющего Дувр с Кале (1980-е гг.).

(обратно)

51

Concorde – (прим. пер.).

(обратно)

52

На самом деле он длится около четырех минут (в зависимости от скорости, с которой его играют), а более короткая версия – всего минуту сорок восемь секунд. Небезынтересно отметить, что данную информацию Хэкер получил от антиаргентинского лобби в МИДе.

(обратно)

53

Министр иностранных дел СССР.

(обратно)

54

Марионеточный премьер-министр, а затем президент Польши.

(обратно)

55

Инсайдерская торговля – сделки, незаконно заключаемые должностными лицами, директорами, крупными акционерами или другими лицами на основе конфиденциальной внутренней информации, позволяющей им получать сверхприбыль от покупки или продажи акций – (прим. пер.).

(обратно)

56

Джимми Картер был 39-м президентом Соединенных Штатов Америки в 1977–1981 гг. – (прим. пер.).

(обратно)

57

Самсон – герой ветхозаветных преданий, наделенный невиданной физической силой. На закате своей карьеры он вышиб из-под крыши храма филистимлян колонны-подпорки, что и привело не только к его смерти, но и к гибели всех находившихся там – (прим. пер.).

(обратно)

58

Улица в лондонском Сити, на которой находится ряд крупных банков, в т.ч. Английский банк – (прим. пер.).

(обратно)

59

Центральный уголовный суд в Лондоне – (прим. пер.).

(обратно)

60

Уличный рынок в Лондоне, известный своими антикварными лавками – (прим. пер.).

(обратно)

61

Избирательный округ Хэкера.

(обратно)

62

Сразу, с первого взгляда (лат.) – (прим. пер.).

(обратно)

63

Секретная разведывательная служба – (прим. пер.).

(обратно)

64

Сэр Арнольд Робинсон, предшественник сэра Хамфри на посту секретаря Кабинета.

(обратно)

65

Мощный стереомагнитофон, под который поют и танцуют молодые люди на улицах и вечеринках – (прим. пер.).

(обратно)

66

Популярный английский пародист 80-х – (прим. пер.).

(обратно)

67

Стэнли Болдуин – Премьер-министр Британии в периоды 1923-1929 гг. и 1935-1937 гг. – (прим. пер.).

(обратно)

68

Ежегодный оперный фестиваль в имении близ г. Льюиса, графство Суссекс, принадлежащем основателю таких фестивалей с 1934 г. известному меценату Дж. Кристи – (прим. пер.).

(обратно)

69

Известная когда-то фирма по производству видео– и аудиотехники – (прим. пер.).

(обратно)

70

Кальвинизм – направление протестантизма, основано Ж. Кальвином. Для кальвинизма особенно характерны: признание только Священного Писания, исключительное значение доктрины предопределения (исходящая от Божьей воли предустановленность жизни человека, его спасения или осуждения; успех в профессиональной деятельности служит подтверждением его избранности), отрицание необходимости помощи духовенства в спасении людей, упрощение церковной обрядности (во время богослужения не звучит протяжная духовная музыка, не возжигаются свечи, в церквах отсутствуют настенные изображения) – (прим. пер.).

(обратно)

71

Национальный театр – (прим. пер.).

(обратно)

72

Биг Бен – это огромные часы, установленные на башне Святого Стефана Вестминстерского дворца, где заседают обе палаты британского парламента – (прим. пер.).

(обратно)

73

Аттила Завоеватель – вождь гуннов. Гунны считали Аттилу сверхъестественной личностью, обладателем меча бога войны, дарующего непобедимость. Для христиан V в. Аттила являлся «бичом Божьим», наказанием за грехи язычников-римлян, и в западной традиции утвердилось представление о нем как о самом страшном враге европейской цивилизации – (прим. пер.).

(обратно)

74

Неизменный атрибут официальных приемов и обедов – жареная курица, которая с учетом большого количества участников готовится заранее и к обеду только разогревается, отчего становится «резиновой» – (прим. пер.).

(обратно)

75

Что и требовалось доказать (лат.) – (прим. пер.).

(обратно)

Оглавление

.

Памятка начинающему политику

От редакторов

1 . Партийные игры

2 . Великий почин

3 . Обращение ПМ к народу

4 . Ключ

5 . Настоящее партнерство

6 . Победа ради демократии

7 . Дымовая завеса

8 . Пенсионный гамбит

9 . Один из нас

10 . Человек за бортом

11 . Государственные тайны

12 . Дипломатический инцидент

13 . Конфликт интересов

14 . Власть народу!

15 . Запутанный клубок

16 . Покровитель искусств

17 . Национальная система образования . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Реклама на сайте