«Его звали Кеша»

Штуковский снимал показания осциллографа, когда дверь открылась и на пороге появился шеф с каким-то молодым человеком.

— Вот, Борис Борисович,— сказал шеф, дуя в седеющие усы,— привел вам подмогу. Прошу любить и жаловать.

Молодой человек был небольшого роста, с очками на носу и любопытными глазками. Он протянул Штуковскому руку:

— Очень, очень рад, Борис Борисович! Всегда хотел работать только с вами! Меня зовут Кеша. Знаете, у меня просто руки чешутся, так хочу трудиться! У вас бывает такое чувство?

— Бывает,— ответил Штуковский.

— Вот видите! Мы уже начинаем находить общий язык. Знаете, однажды в Венеции родились близнецы, у которых все было разное, э язык общий! — И Кеша заливисто рассмеялся.— У моей бабушки тоже были близнецы. Тройняшки. Одного назвали Антоном — в честь Чехова, другого Львом — в честь Толстого, а третьего Шуркой — в честь Пушкина. Шурка — это девочка. Впоследствии она стала моей матерью.

— Понятно,— сказал Штуковский.— Давайте работать.

— Давайте,— согласился Кеша, закатывая рукава.— Знаете, по работоспособности я в деда. Он служил в екатеринославской уездной больнице и лечил прыщи на лице гимнастикой. Удивительной души был человек! Его звали Модестом.

— В честь Мусоргского? — спросил Штуковский.

— Нет, Табачникова,— ответил Кеша.

Штуковский вытер со лба холодный пот и тупо посмотрел на экран осциллографа.

— Кеша,— сказал он,— мне необходимо отлучиться.

— И я с вами! — обрадовался молодой человек, опуская закатанные рукава. Они спустились в столовую.

— Выпьем чаю,— предложил Штуковский.

— Выпьем,— кивнул головой Кеша.— Знаете, заваривать чай — это большое искусство. Вот в Туле, например, вместо чая заваривают капустные листья. И делают это не в чайниках, а в обыкновенных кастрюлях. Но самое удивительное, что этот напиток у них называется «щи».

Штуковский тихо покачнулся, упал на пол и... умер.

...Все плакали. Катафалк с его телом ехал по улицам города. Впереди медленно переставлял ноги шеф, вытирая мокрые от слез усы. Рядом с ним шел Кеша.

— Как это ужасно! — сказал он.— Борис Борисович был исключительной души человек! Жил, работал, и вдруг — гроб, похоронный марш... Вам нравится траурный марш Шопена?

— Да,— ответил шеф.