«Пасха»

ПАСХА

…Это мы с женой на Пасху красили яйца. Куриные. Ну, конечно, шутили, где конкретно чьи. Выпили, я грю, мол, на Пасху каждая женщина ждет чуда, и чудо к вечеру домой приползает. А она грит, ты тока попробуй, приползи. Я и ответить не успел, как по телеку показали чудо: прямо во время крестного хода кто-то из правительства на незажженную свечу дунул, и та загорелась, от перегара.

Жена грит: ой, беги скорее в церковь яйца святить. Я и пошел. А там народу - негде упасть яблоку. Потому что кругом одни яйца. И все их в руках держат. А я же умный, я их на пол положил, и сам сел рядом, ноги скрестил. Сижу в церкви, разговоры слушаю. Мужик какой-то грит: щас яйца освятим, и куры грипповать перестанут, а то петух совсем сдурел, прокричал в два часа ночи, а я, старый дурак, поверил и пошел ночью на работу, как путана.

Женщина грит: да енти путаны живут лучше нас, вон соседска дочка днем на работе дает две нормы, а вечером идет на панель и там дает три.

Старичок грит: а вам завидно, небось, не спится, так считайте вслух перед сном баранов, потому как они - начальство.

Молодой человек грит: «А я утром токо к жене, а она грит, иди к Богу. Кто, грит, рано встает, тому Бог дает».

Девушка парню грит: «А хочешь, я тебя при всех в церкви поцелую?» Он грит: нет, твой поцелуй у меня во рту, как старушка, вяжет.

А я сижу и просто удивляюсь, о чем люди в храме думают? Думать надо о высоком, о деньгах. И тут батюшка идет, кисточкой во все стороны брызгает, как в огороде, на сельскохозяйственных вредителей. Доходит батюшка до меня и спрашивает, где яйца. Я грю: «Вы на них ногой наступили». Он аж перекрестился, и не до пупа, а ниже. Господи, грит, прости мою душу грешную. Господь, грю, может, простит, а мне же ущерб - сто баксов. Правда, грю, седня надо всех прощать, Христос же воскрес воистину, а истина в вине - выпьем? Он подумал. грит, нам, слугам Божьим, пить не на что. Я грю, вам пить не на что, а почему водочкой пахнет? Он грит, люди нам руки целуют, вот руки и пахнут. А ты, грит, почему в церкви сидишь в сатанинской позе, ногами крестишься, языком богохульствуешь, когда с тобой полномочный представитель Бога в Сибирском военном округе разговаривает? Я вскочил, грю, батюшка, а что же мне делать, меня жена домой без яиц не примет. Ну, он и сжалился, дал мне деревянное расписное яйцо, грит, как народ станет яйцами биться, ты всех побьешь.

И тут грянули колокола, и народ полез друг на друга целоваться. Я тоже похристосовал, приобнял каку-то молодуху, ущипнул. И тут глядь - летит на меня наказанье Божье, старая карга, а впереди нее вставная челюсть, щелкунчик. Схватила она меня за обе щеки и засосала своим ртом, вантузом. У меня лицо, как у таксы, вытянулось и губы до пояса отвисли. Настроение, конечно, сразу упало, и пошел я домой.

А там уже пир горой и старинная русская забава: яйцами - по яйцам. Я всех побил, причем вдребезги, а кума Федьку так тюкнул, что его же яйцо ему - между глаз, желток на уши, а скорлупа в носу застряла. Тогда Федька вытряхивает свое яйцо из уха, а мое берет в руки, а оно - деревянное! Он грит: ну, братка, я таких братьев на карусели вертел, чтоб летели, как сопля, дальше. Смерть, грит, Кащея была в яйце, потому как его дверью прищемили. И мне этой моей деревяшкой по лбу ка-ак даст! Я аж сознание потерял. Но выпил. Пришел в себя, слышу, уже поминают усопших, то есть, меня под столом. Ну, и застольные песни поют, мол, вот кто-то с горочки спустился, на яйцах, а на чем еще?

Ну, и пошли мы по нашему обычаю на кладбище, поминать. А там темно, как у негра в ухе, а у нас в руках яйца, и луна по ним серпом, и тут в кустах жаркий женский шепот: «Ты меня любишь?» И мужской голос: «А кого ж тут еще любить, окромя тебя?» Она грит, мол, я так сразу не могу, мне надо к человеку привыкнуть. Он грит: к человеку привыкнуть, а я кто - собака? Ну, а нам с Федькой особо слушать эти разговоры некогда, помянули, оставили на могилке стопку. И тут Федька вспомнил, как в прошлом годе чужие стопки с могил выпивал, пока не нарвался. На ацетон. Видать, кто памятник протирал, тот ацетон и оставил. Так Федькина жена потом полгода его перегаром лак с ногтей сымала.

А как пришли домой, снова выпили. И начались танцы под баян, то исть, под баян пьяных складывали. Баба Фрося меня на танец потащила, а сама жердь высокая, мою голову подмышку сунула и ржет, как лошадь, пока я ей не дал каплю никотина... Молодежь оттопырилась, расщеперилась, и пошла старинная русская забава - стягивание скатерти зубами с противоположных концов стола. А я смотрю: Федька с моей женой уже танцуют без музыки, и у них губы, как пельмени, слиплись. Я грю: вы что делаете, паскуды, ироды, поцелуй на Пасху должен быть братским, а у вас в рифму, на букву «Б». Жена стоит, грудь вздымается, как колесо от КамАЗа. Грит: а ты сам напился Я грю: я-то напился. А для чего люди перед Пасхой постятся? Чтобы на Пасху сразу развезло.

И тут ударили колокола вечерним малинным звоном. И благостно как-то на душе стало, и заныла, и полетела прочь она, и сердце екнуло, и печень забилась, и почки затрепыхались, и колыхнулся желудок: за что же мы так мучаемся, за что страдаем каждый праздник? А за то, отвечает им душа, что только через страданья идет к нам благодать Божья. Вот тут до меня и дошло. Так вот почему наши люди самые на свете духовные. Ибо все мы - великомученики.

(с) Григорий Кофман