«Киватель»

Пэлем Гринвел Вудхауз КИВАТЕЛЬ

Когда в кинотеатре «Сладостные грезы» пошел новый фильм «Мой малыш», у нас начались бурные споры. Четыре зрителя явились в «Привал рыболова» после первого же сеанса, и разговор, естественно, обратился к малолетним звездам.

— Я так думаю, — сказал Ром, — это все карлики.

— Да, говорят, — поддержал его Виски-с-Содовой, — на каждой студии есть специальный человек, который ездит по циркам. Найдет хорошего карлика — хапц! — и в Голливуд.

Почти непроизвольно мы обернулись к мистеру Маллинеру, как-то чувствуя, что этот кладезь премудрости даст окончательный ответ. Ответил он не сразу, сперва отхлебнул горячего виски с лимоном.

— Проблема эта, — сказал» он в конце концов, — волнует умы с тех самых пор, как малолетние полипы вошли в моду. Одни полагают, что ребенок не может быть таким противным, другие — что приличный карлик так низко не опустится. Но кто сказал, что карлики приличны? Сложный вопрос…

— Возьмем хоть сегодняшнего… — сказал Ром. — Этого Джонни Бингли. Чтоб мне треснуть, если ему восемь лет!

— В данном случае, — признал мистер Маллинер, — интуиция вас не подвела. Джонни пошел пятый десяток. Я точно это знаю, так как он играл важную роль в судьбе одного из Маллинеров.

— Ваш родственник — тоже карлик?

— Нет. Он — киватель.

— Кто-кто?

Мистер Маллинер улыбнулся.

— Нелегко объяснить мирянину тонкости кинопроизводства. В общих чертах, киватель — вроде поддакивателя, но ниже рангом. Поддакиватель сидит на совещаниях и говорит «Да». Ему вторят второй поддакиватель и третий, иначе — младший. А уж после них вступают в дело киватели. Есть и неприкасаемые, так называемые «запасные киватели», но их я касаться не буду. Мой дальний родственник Уилмот был кивателем в самом чистом виде. Конечно, он хотел подняться выше, особенно — когда влюбился в Мейбл Поттер, секретаршу Шнелленхамера, возглавлявшего корпорацию «Перфекто-Зиззбаум».

Огромную разницу в их положении смягчала любовь к птицам. Уилмот вырос на ферме, Мейбл начинала творческий путь, изображая птичье пение.

Общность интересов обнаружилась в то утро, когда, проходя мимо съемочной площадки, Уилмот услышал взволнованный голос своей богини.

— Конечно, это не мое дело, — говорила она, — но я просто потрясена…

— Ладно, ладно, — успокаивал ее режиссер.

— …что вы м н е объясняете про кукушек! Я куковала по всей Америке. Не говоря о гастролях в Англии, Австралии и…

— Я знаю, — вставил режиссер.

— …Южной Америке. Подождите, съезжу домой, привезу вам рецензии из…

— Знаю, знаю, знаю.

Мейбл выскочила с площадки, и Уилмот обратился к ней с почтительным умилением:

— В чем дело, мисс Поттер? Не могу ли я чем-нибудь помочь?

Мейбл тряслась от рыданий.

— Нет, вы послушайте! — вскричала она. — Они меня попросили озвучить кукушку, а этот неуч говорит, я неправильно произношу!

— Какая подлость!

— По его мнению, кукушка выговаривает «Ку-ку». Нет, вы представляете? Да всякий знает, что это «У-ку»!

— Естественно! Одно «к», два «у».

— Как будто у нее что-то с н’бом.

— Или с горлом.

— Ъ-ку, ъ-ку. Вот так.

— Именно.

Прелестная Мейбл с интересом поглядела на него.

— Вы их хорошо знаете.

— Я вырос на ферме.

— Меня просто мутит от этих режиссеров!

— И меня, — поддержал ее Уилмот и решился: — Мисс Поттер, а не зайти ли нам в буфет?

Она охотно согласилась. Так началась их дружба. Каждый день, улучив минутку, они сидели в буфете или на ступеньках какого-нибудь дворца. Уилмот смотрел на нее, а она, нежно сияя, как всякий творец в минуты творчества, выводила песню иволги или более грубой птицы «африканский канюк». Иногда, напрягая горло, она куковала «Ъ-ку, ъ-ку».

Однако на вопрос, согласна ли она стать его женой, она ответила: «Нет».

— Ты мне нравишься, — продолжала она. — Может быть, я тебя люблю. Но я не выйду замуж за холуя.

— За кого?

— За холуя. За раба. За пеона. Ну, что это — кивать Шнелленхамеру! Поддакиватель, и то противно, а уж киватель… По привычке Уилмот кивнул.

— Я горда, — продолжала Мейбл. — Я не довольствуюсь малым. Тот, за кого я выйду, должен быть царем среди людей… ну, хотя бы директором картины. Чем выйти за кивателя, я лучше умру в канаве.

Тут бы заметить, что при голливудском климате в канаве особенно не умрешь, но Уилмот вместо этого взвыл, как дикий селезень, и начал с ней спорить. Ничего не вышло.

— Останемся друзьями, — подытожила беседу она и, бросив «Ъ-ку», скрылась.

Человеку в такой ситуации остается один выбор — или уехать на Запад и начать там новую жизнь, или топить горе в вине. Уилмот и так был на Западе, а потому все больше склонялся ко второму варианту.

Как все Маллинеры, родственник мой практически не пил. Если бы любовные дела были в порядке, он удовольствовался бы пломбиром или молоком с солодом, но сейчас требовалось что-то другое.

Он знал, что на Голливудском бульваре есть место, откуда, если ты постучишься дважды и засвистишь «О ты, моя страна», выглянет усатая физиономия. Она скажет: «Да», ты ответишь «Мир и дружба», после чего тебе откроют путь к погибели. Поскольку это ему и требовалось, Уилмот часа через полтора сидел за столиком и чувствовал себя намного лучше.

Трудно сказать, когда он заметил, что напротив сидит еще кто-то. Во всяком случае, подняв в очередной раз бокал, он встретил чистый взгляд истинного Фаунтлероя, а точнее — того самого Джонни Бингли, которого вы, господа, сегодня видели.

Удивился он не очень сильно. На этом этапе человек не удивится и слону в костюме для гольфа. Но заинтересовался и сказал: «Здрасьте».

— Здрассь, — отвечало дитя, подкладывая льда в бокал. — Не говорите Шнелленхамеру, у меня в контракте особый пункт.

— Кому не говорить?

— Шнелленхамеру.

— Как пишется?

— Не знаю.

— И я не знаю, — признался Уилмот. — Но сказать — не скажу.

— Что?

— Да вот это.

— Кому?

— Ну, ему.

— А чего не скажете?

— Забыл.

Они помолчали; каждый думал о своем.

— Вы не Джонни Бингли? — поинтересовался Уилмот.

— Кто?

— Вы.

— Что?

— Бог его знает.

— Так чего надо?

— Моя фамилия Маллинер. Да. Маллинер. И все.

Собеседник то сплывался, то расплывался. В конце концов, его дело. Хочешь — расплывайся. Главное — сердце, я так считаю.

Мысли эти побудили сказать:

— А вы хороший парень.

— И вы.

— Значит, оба?

— Ну!

— Один и один — два, — уточнил скрупулезный Уилмот.

— Точно.

— Два, — повторил мой родственник, загибая пальцы, а кого? Дже-нет-ле-ме-на. Вот! Хорошие люди, джен-те-леме-ны. Один и один. Нет, два и два. Это вроде четыре? А нас двое… Ладно, не в том суть. Бингли, мне худо.

— Ну!

— Худо. Ду-ша бол-лит. Ик! В общем, душа болит.

— А чего такое?

Уилмот решил открыться замечательному ребенку.

— В общем, так…

— Как?

— Ну, вот так.

— А чего?

— Я ж говорю. Она мне от-ка-за-ла. Замуж за меня не выйдет.

— За кого?

— За меня.

— Не выйдет?

— Нет!

— Ну, дела, — сказал чудо-ребенок.

— Да уж…

— Ну, положеньице! Я так думаю, вам худо.

— Точно. Хуже некуда, — признался Уилмот, тихо плача. — Что делать?

Джонни поразмыслил.

— Вот что, — сказал он. — Подальше есть еще одно местечко. Пошли туда.

— Пошли, — согласился Уилмот. — И в Санта-Монику.

— Это потом. Сперва — в местечко, потом — в Монику. Увидим новые лица…

— Уж этого там хватает.

— Значит, пошли.

Наутро, в 11.00 мистер Шнелленхамер ворвался в большом волнении к своему компаньону, мистеру Левицкому.

— Знаете что? — сказал он.

— Нет. А что?

— Приходил Джонни Бингли.

— Если хочет прибавки, сошлитесь на депрессию.

— Прибавки! Да ему и этого много!

— Кому, Джонни? Кумиру американских матерей? А как же улыбка сквозь слезы?

— Если эти матери узнают, что он карлик, да еще не первой молодости…

— Кроме нас с вами, не знает никто.

— Да? Вчера он надрался с одним моим кивателем. Говорит, вроде бы не признался, но между тем моментом, когда их вышвырнули от Майка, до того, как он тыкнул вилкой лакея, у него выпадение памяти.

— Какой это киватель?

— Маллинер.

— Если он скажет газетчикам, Джонни конец! А у нас контракт еще на две картины, 250 тысяч каждая.

— Вот именно!

— Что нам делать?

— Если б я знал!

Мистер Левицкий подумал.

— Надо выяснить, что известно Маллинеру.

— Но спросить нельзя!

— Мы за ним последим. Какой он?

— Идеальный киватель. Тихий. Вежливый. Как это, на «п»…

— Поганый?

— Предупредительный. Тихий, вежливый, пунктуальный, предупредительный.

— Ну, тогда все просто! Если он будет… ну, наглый или хамоватый, мы и поймем: «Знает!»

— А дальше что?

— Подкупим. И как следует, мелочиться некогда. Мистер Шнелленхамер вцепился в собственные волосы.

— Хорошо, — сказал он, когда боль утихла. — Да, другого пути нет. Скоро у меня совещание. Он там будет.

— Значит, следим за ним, как рысь.

— Кто?

— Рысь. Дикая кошка. Очень любит следить.

— Да? Ну ладно. Я думал, рысь — это что-то такое, у лошади.

Страхи несчастных магнатов обоснованы не были. Если мой родственник и слышал роковую тайну, он ее забыл. Входя в кабинет шефа, помнил он только о том, что при любом движении голова у него треснет.

Однако м-р Шнелленхамер тронул за рукав м-ра Левицкого.

— Видели?

— Что?

— Его. Трясется, как одержимый.

— Да?

— Еще бы.

Действительно, Уилмот вздрогнул, но лишь потому, что шеф оказался абсолютно желтым. Он и сам по себе не поражал красотой, а теперь, тускло-шафрановый и не очень четкий, произвел такое впечатление, что родственник мой задрожал, как соленая улитка.

Мистер Левицкий вдумчиво глядел на него.

— Не нравится он мне.

— Мне тоже, — поддержал его мистер Шнелленхамер.

— Смотрите, закрывает лицо руками.

— Видимо, знает все.

— Да, наверное. Что ж, начнем. Когда придет время кивать, он себя и выдаст.

Уилмот очень любил такие совещания. Делать почти ничего не надо, люди интересные. Но сегодня тут собралось одиннадцать самых нудных сценаристов, да и вообще с той самой поры, как он утром взял льда из холодильника, его томила какая-то меланхолия. Будь он героем русского романа, он бы пошел в амбар и повесился. А так — сидел очень прямо и смотрел перед собой.

Многим он напомнил бы хорошего, многодневного утопленника; но мистер Шнелленхамер видел в нем леопарда перед прыжком, о чем и сообщил компаньону.

— Простите, — осведомилась Мейбл, сидевшая с ним рядом, — как вы сказали, «Лео Пард»? Это новый актер?

— Нет-нет, — спохватился шеф. — Частный вопрос, не для стенограммы. На чем мы остановились?

— Кэбот Деленси сидит на айсберге. Перед его взором проплывают картины былого.

— Какие?

— Вы не сказали.

— Ну, вот и выясним, — сказал шеф. — Что там у него проплывает?

Молодой человек в очках, который вообще-то мечтал открыть магазинчик, предположил, что Деленси украшает витрину пупсами и фестонами.

— При чем тут пупсы? — рассердился шеф.

Автор проекта полагал, что они способствуют торговле.

— Чушь! — воскликнул мистер Шнелленхамер. — Он миллионер, а не торговец.

Пожилой субъект предложил воспоминания об игре в поло.

— Ерунда, — сказал шеф, — Какое поло? Мы должны иметь в виду обычных, скромных жителей Среднего Запада. Верно я говорю?

— Да, — сказал Первый Поддакиватель.

— Да, — сказал Второй.

— Да, — сказал и Третий.

Киватели кивнули. Уилмоту показалось при этом, что в шею ему вонзили раскаленный щуп. М-р Левицкий дернул за рукав м-ра Шнелленхамера.

— Видели, какой взгляд?

— Да. Мрачный. Злобный. Значит, следим.

Совещание продолжалось. Все что-нибудь да предложили, но решил проблему сам шеф.

— Придумал, — сообщил он. — Сидит он на этом айсберге и вспоминает поло. Колоссальная сцена! Ясное дело, спорт. Верно я говорю?

— Да.

— Да.

— Да.

Уилмот поспешил кивнуть и удивился, что голова еще держится.

Этот тихий, вежливый, предупредительный кивок успокоил шефа. Он вздохнул с облегчением. Он расцвел. Он начал ясно и громко:

— Итак, одно видение — поло. Нужно второе, в лирическом ключе. Что-нибудь связанное с женщинами. Романтическая нота.

Молодой человек в очках предложил показать, как Деленси продает красивой барышне индейские вышивки бисером, и глаза их встречаются; но где?

Мистер Шнелленхамер стукнул по столу.

— Какие вышивки? Что он, приказчик? Глаза — да, встречаются, но где? В старом саду. Жужжат пчелы, воркуют горлинки, шелестит листва. Ти-хо! Весна, ясно? Красота, ясно? Трава… э… зеленеет. Почки… э-э…

— Краснеют? — подсказал мистер Левицкий.

— С чего им краснеть? Ну, почки…

— Варятся? — проснулся один сценарист.

— Простите, — заметила секретарша, — почки не варят, а тушат.

— Это не те!

— Да-да, конечно, — огорчилась Мейбл. — Тут совсем запутаешься. Почки, птички…

— Будут и птички, — радостно пообещал шеф. — Какие хотите. Особенно кукушка. Такой комический штришок. Значит, сад, он, она, объятие (помните о цензорах!), и вдруг мы слышим «Ку-ку! Ку-ку!» Так?

— Да.

— Да.

— Да.

Киватели готовились кивнуть, когда раздался чистый девичий голос:

— Простите, мистер Шнелленхамер, не так.

Воцарилось мертвое молчание. Одиннадцать сценаристов застыли, не веря своим двадцати двум ушам. Мистер Шнелленхамер едва не задохнулся. Такого с ним не бывало.

— Что-вы-сказали? — выговорил он.

Мейбл смотрела на него, как Жанна д'Арк — на инквизиторов.

— Кукушка, — объяснила она, — произносит не «Ку-ку», а «У-ку». Особый звук, между «ъ» и «у».

Сценаристы затрепетали. Многие чуть не плакали. И то — такая слабая, такая юная…

Мистер Шнелленхамер, уже ничуть не радостный, громко дышал носом. Наконец он произнес:

— Вы уволены.

Мейбл вспыхнула.

— Это нечестно! — сказала она. — Это несправедливо! Я же признала, что напутала с почками. А кукушки… Да я выступала с этим номером от Орегана до Мэна! Кого-кого, а их я знаю. Не верите — вон мистер Маллинер, он вырос на ферме. Мистер Маллинер, что они произносят?

Уилмот вскочил, глаза его сияли. Да, был миг слабости, он любил Мейбл отчаянно и безумно, но чеки подписывал шеф. Самая мысль о том, что кассир станет не золотым прииском, а просто дядькой с моржовыми усами, едва не привела к предательству. Но это ушло. Глядя на нее, он обрел былую силу.

— Ъ-ку! — вскричал он. — Какие «Ку-ку»? Нет, какие еще «Ку-Ку»? Ясное, четкое «Ъ». Я понимаю, это обычная ошибка, если «кукушка» — значит, так она и говорит. Но нет! Она говорит «Ъ-КУ».

Раздался странный звук. Это Мейбл, разрезая воздух, кинулась в его объятия.

— О, Уилмот! — рыдала она.

Глядя поверх ее волос на магната, родственник мой с удивлением увидел, что тот, вместе с компаньоном, выгоняет всех из комнаты. Сценаристы текли в коридор пенящимся потоком. Вскоре остались только шефы и влюбленные. Мистер Левицкий запирал дверь. Мистер Шнелленхамер направлялся к Уилмоту, заискивающе улыбаясь.

— Ну-ну, — говорил он, равно как и мистер Левицкий. — Я вас понял. Знающему человеку очень тяжелы такие ошибки. Я вижу, вы преданы нашей корпорации.

— И я это вижу, — поддержал мистер Левицкий.

— Вы не способны ей повредить, вам дороги ее интересы.

— Очень дороги! (Левицкий).

— И небольшие тайны, хе-хе?

— Конечно. Тем более теперь, когда он войдет в правление.

— В правление? — удивился мистер Шнелленхамер.

— В правление. Присвоим вне очереди звание… ну, скажем, в ранге зятя.

Мистер Шнелленхамер немного помолчал.

— Верно, — сказал он после недолгой борьбы. — Я прикажу там, пусть составят контракт.

— Вы согласны, Маллинер? — поинтересовался мистер Левицкий. — Вас устраивает эта работа?

Уилмот собрался с силами. Голова трещала, он ничего не понимал — но Мейбл приникала к его груди.

— Д-д… — начал он, и слова ему отказали. Он кивнул.