«Гнездо времени»

Александр Дорофеев

Гнездо времени

Повесть в новеллах

ОТ АВТОРА

Кто знает, что это за штука - время? Откуда оно течет и куда вливается? Время притягивает, и время отторгает - это точно!

Прожив сорок четыре года из отпущенного мне времени, я вдруг ощутил, что оно легонько, но уже подталкивает меня к неизведанной бездне.

Хочется сбежать от угрожающего времени. Улететь, уехать, уплыть... Да черта с два!

Перемещаешься в пространстве, а время твое, твой срок - за твоей спиной, дышит в ухо, кладет лапу на плечо. Жутковато!

Гнездо времени - вот что нужно отыскать. Может, хоть в гнезде своем время не так сурово, не так беспощадно. Может, хоть там есть случай с ним сговориться.

ФЕЛЬДМАРШАЛЫ И ЛЕЙТЕНАНТЫ

С Петей Фетюковым познакомился я на высоте десяти тысяч метров, в самолете "Аэрофлота", который дул прямым рейсом на побережье Карибского моря, в Канкун.

Петя был непоседлив: каждую минуту менял положение кресла, то и дело баловался с откидным столиком, залез пальцем в пепельницу, перенажимал все кнопки над головой и долго выкручивал суставчик вентилятора.

Я опасался, что он вот-вот катапультируется или каким-нибудь образом приоткроет иллюминатор.

Время от времени он, как утренний петух, всхлопывал согнутыми в локтях руками, будто помогал самолету набирать высоту.

В конце концов Петя не выдержал и, быстренько зыркнув мне в глаза, спросил: "Ну, ты как?!"

Вопрос застал меня врасплох. Я вдруг задумался: как я, на самом-то деле?

- А я в порядке! - продолжил он без паузы. - Годом я очень доволен. Очень. Теперь-то и погулять! Погулять на Карибах! - И он опять всхлопнул своими крылышками, невысоко приподнявшись, как мне показалось, над креслом. - Эх, ма! Десять минут - полет нормальный!

Затем он стремительно ознакомился с правилами эвакуации, заглянул под сиденье, понюхал гигиенический пакет и внезапно заснул, сидя по стойке "смирно". "Бастурма", - отчетливо выговаривал он во сне.

Уже над Шенноном Петя весело проснулся. Ах, друзья, как мне нравится зал ожидания в этом аэропорту! Особенно в предрассветный час. Или же глубокой ночью. Что-то таинственное, на грани потустороннего витает в этих стенах. Таким в минуты оптимизма я представляю себе чистилище: мягкий, неопределенный свет, тихие, невесть откуда доносящиеся голоса, чуть заметное движение во "фришопах". И вдруг натыкаешься на знакомые лица. Еще несколько часов назад, в "Шереметьеве", они были нервны, возбуждены. Сейчас на них покой и умиротворенность свершенной судьбы. Значительность и мудрость всепонимания мерещатся мне в каждом шеннонском лице. Особенно хорош бармен! Он, как апостол Петр, движением руки приоткрывает дверь в заоблачные сферы.

В шеннонском баре мы и столкнулись с Петей вновь - уже как давние друзья. Он успел обследовать все закоулки здешнего чистилища и был сражен туалетом.

- Слушай, - хлопал он меня по плечу. - Хоть спи, хоть сри, хоть умывайся!

- А ты-то что сделал? - спросил я напрямик.

- Ох! - растерялся на миг Петя, - А я ведь и позабыл, что хотел. Да ладно, уж лучше в нашем самолете.

Вот так невероятно быстро у нас с Петей и установились самые доверительные отношения. Чистилище сближает. Сходя по трапу в аэропорту Канкуна, мы сговорились встретиться часа через три у его отеля.

Пришлось ожидать довольно долго. Но, прямо скажем, я не замечал времени.

Если уж я говорил о Шенноне, как о чистилище, то надо быть последовательным и признать, что отель "Мелия" в Канкуне - это рай в параисо.

Параисо, что тоже, как известно, означает в переводе с испанского "рай", было вокруг. Нежное Карибское море, белый песок, кокосовые пальмы, девушки, уста которых готовы молвить слово "хай". Отель "Мелия" был райской эссенцией, крепкой настойкой, валящей с ног. Описывать его подробно - все равно что пытаться пересказать прозой Гимн Советского Союза или "Капитал" Маркса. Все так величественно! Все так просто! Это поэзия. "На воздушном океане, без руля и без ветрил", - пришло мне в голову.

Тут были водопады и озера, джунгли и прерии, попугаи и ящеры, хижины и дворцы, дерево и мрамор, плотность и зыбкость.

И вот именно из этой зыбкости возник передо мной довольно плотный Петя Фетюков. Он как-то приосанился, лицо его отяжелело, и глаза глядели по-кутузовски.

- Немного задержался, - молвил он. - Были некоторые проблемы с ключом.

- Потерял, что ли?

- Да нет! Тут, понимаешь, как на военном стратегическом объекте сплошная электроника. Не ключ, а карточка с дырками! Голову сломал, пока разобрался. Знаю, что нужно в щелку совать, а в какую, спрашивается, каким концом? Нет, все же далеко они шагнули, - заключил Петя сумрачно. - Щелочки, дырочки, кнопочки! Не знаешь, как в умывальнике воду пустить... Что ни говори, а за державу обидно!

Впрочем, карибский бриз быстро развеял Петину потрясенность. Сидя на пляже, он шнырял озорными глазками по сторонам, оглядывая северо-южно-центрально-американских, европейских и азиатских девушек. Видно было, что Петя совсем не прочь "попасти своих свиней", как говорил благославенной памяти Николай Лесков. Можно было представить этих похрюкивающих, помахивающих скрюченными хвостиками свинок. Вот они рыщут по гигантскому подковообразному пляжу, тычась рылами именно туда, куда указывает горячее Петино воображение. Прямо на глазах из более-менее цивилизованных свиней превращаются они в лесных кабанчиков, заросших серо-бурой щетиной. Один подбегает ко мне, толкает в бок и спрашивает Петиным голосом:

- А у тебя-то как отельчик? Сколько звезд?

- Четыре, - сказал я, с трудом очухиваясь от пляжной дремы.

- Ну, не так плохо, - покровительственно заметил Петя, - Четыре звезды - уже, значит, капитан!

- А ты как бы в генералы вышел?

- Не знаю, не знаю, - задумался Петя, оглядывая отель "Мелия". - "Гран туризм" - это, пожалуй, на маршала тянет.

Когда я выходил из Петиного отеля, направляясь в свой четырехзвездочный, заметил на стене золотую мемориальную доску, которая сообщала, что пару лет назад тут отдыхала чета испанских монархов.

Признаюсь, я решил утаить эти сведения от Пети. Иначе бы он смотрел на меня, как фельдмаршал на лейтенанта.

"Черт побери, - горестно размышлял я об условных чинах. - Никогда мне не выйти даже в простые генералы".

Странная эта штука - жизненный успех! Очертания его расплывчаты, как дорога, раскаленная солнцем.

Впрочем, можно жить и с четырьмя звездами. Да и с одной даже! Главное, чтобы звезда, как говорится, была заветною.

Кстати, еще немного о звездах. Поздним вечером, выйдя на балкон, я увидел созвездие Ориона. И, знаете, даже суровый Орион появляется над Карибским морем, лежа на боку, - у него здесь как бы свой небесный пляж. Одной рукой подпер голову, в другой - рюмка золотой текилы.

Вот так, пожалуй, и надо жить, не задумываясь, сколько у тебя звезд и какого они размера.

ТРИПТИХИЗМ

Накупив десятка два шляп, Педро, то есть Петя Фетюков, временно успокоился.

- Еще мне завтра обещали шапочку тореадора с рогами. Но ты погляди, сколько здесь всевозможных сандалий, никогда не видал столько фасонов!

Действительно, как шляпами, так и сандалиями Канкун был переполнен. От роскошных торговых центров, напоминавших то ли бисквитные торты, то ли океанские пароходы, до маленьких пальмовых лоточков на пляже - все было забито шляпами и сандалиями. Пожалуй, только ювелирных изделий было чуть побольше.

- А ты начинай коллекционировать, - брякнул я ни с того ни с сего, Уверен, никому это в голову не приходило. Будешь, Педро, так сказать, сандалофилистом.

Педро призадумался, а на другое утро мне и говорит:

- Всю ночь снились сандалии. Но и шляпы тоже! Не могу я им так вот запросто изменить. Пожалуй, буду коллекционировать параллельно - и шляпы, и сандалии.

- Классная идея, - поддержал я. - И очень символично. "С головы до ног" - вот название твоей коллекции. Да ты, Педро, ею мир покоришь.

У Пети, кажется, перехватило дыхание от широты поставленной задачи. Видно было, что он совсем не против покорения мира.

- А какого размера сандалии собирать?

- Размер не важен, - сурово сказал я. - Важна идея! И мне кажется, она еще не доработана, чего-то в ней не хватает.

- А на мой взгляд все о'кей, - заупрямился Петя, - С головы до ног! защищал он идею, уже ставшую его собственностью.

- Не так-то просто! Шляпы, сандалии - хорошо. Но неполно. Нет третьего члена. Того, что посередке.

Эти мои слова привели Петю в замешательство. Он как-то напрягся:

- Ну ты, брат, не перебарщивай, не перегибай палку-то. Не буду я никогда этого собирать - того, что посередине. На это и без меня коллекционеров хватает!

- Не думаю, - возразил я. - Ты можешь быть единственным в мире коллекционером - триптихистом.

Петя поморщился:

- Это еще что такое? Чего-то мне напоминает с врачами связанное!

- Педро, триптихизм - великая идея! Шляпы, сандалии. И ... ?

- Чего "и"?! - начал раздражаться Петя.

- И плавки! Будешь собирать пляжные гарнитуры. В этом направлении есть большие пробелы. Заложи, Педро, краеугольный камень!

Петя оживился:

- А ведь ты прав, амиго. Это может стать целью жизни. Верно, верно шляпы, плавки и сандалии. Триптихизм! Солидно и научно. Ты сам подумай, брат, - рассуждал он, - ведь кто-то должен вложить лепту в нашу русскую культуру. Хватит уже деградировать! Пора подымать ее кто чем может. Я триптихизмом подопру. Верно?

С этим было трудно не согласиться.

МЕСТЬ КУКУЛЬКАНА

Мы с Петей мирно прогуливались по бульвару Кукулькан - единственный дороге, которая двумя мостами соединяет остров Канкун с полуостровом Юкатан.

После массовой закупки сандалий и плавок Петя был довольно угрюм, подсчитывал, во что ему станет "триптихизм" как подпорка отечественной культуры.

- Что это еще за фигов "Кукулькан"? - спросил он грубо.

- Педро, я бы на твоем месте был осторожнее в словах!

- А что такое? Чего я сказал-то? - встрепенулся Петя, озираясь кругом.

- Да уж, прости, сказал - обидел древнего бога майя, крылатого змея Кукулькана. А ему, знаешь, в былые-то времена сколько человеческих жертв приносили! Вырывали на алтаре сердце - и поминай, как звали!

У Пети вдруг потекло из носа. Он жалобно шмыгнул:

- Чего делать-то будем?

- Ей Богу, не знаю, - развел я руками. - Если учесть, что Канкун на языке майя значит "Гнездо змея", то плохи твои дела. Древние боги мстительны, а майские - особенно.

- Да ладно тебе шутковать-то, - неуверенно улыбнулся Петя.

- Какие шутки, Педро? Вон у тебя уже из носа течет. Глядь - и диаррея тут как тут...

Петя вдруг несмотря на первичную курортную красномордость заметно сбледнул, как говорят в народе.

- Типун тебе на язык!

- Типун-то дело преходящее, - мягко ответил я. - А вот с диарреей попрыгаешь - весь отдых насмарку пойдет.

- Погоди, погоди! - засуетился Петя, подтирая нос. - Я всегда помнил, а прямо сию минуту позабыл - на каком месте диаррея-то вскакивает? Обычно-то?

- Обыкновенно в животе, а потом ниже идет...

Петя всплеснул руками:

- Елки-палки, это понос, что ли? А то я невесть чего подумал: диаррея! Хотя тоже мало радости, - погрустнел он.

- Ладно, Педро, спокойно. Говорят, есть спасение от мести Кукулькана. Именно здесь, в Гнезде змея, в Канкуне, надо сперва опуститься на дно морское, а потом подняться в небеса. Только тогда Кукулькан отстанет.

- Нет, на это я не согласен! - заявил Петя. - Что же это значит искупаться, и в самолет, до дому?! Пусть меня лучше здесь пронесет.

- Не надо жертвоприношений, - сказал я, - Дело куда проще и забавней. Есть подводная лодка "Атлантис" и вертолет-геликоптер. Опустимся, поднимемся! Чего все землю-то топтать?

Так мы и поступили. На легком катере добрались до подводной лодки, стоявшей наготове неподалеку от коралловых рифов. Когда мы с Петей спустились в чрево подлодки и команда задраила люк, наступила неловкая тишина. Пассажиры, сидя на длинных диванах вдоль иллюминаторов, вяло улыбались друг другу - мол, ничего, может, обойдется... Вдруг в подлодке раздалось громкое шипение, а в прозрачной воде за окошками побежали гурьбой крупные пузыри. Петя перекрестился и придавлено вздохнул: "Авось, пронесет".

О, как же богат и велик русский язык! Как дивно сочетается с душою русской! Одно лишь незатейливое слово порою так встряхнет россиянина, что он уже в единый присест готов и жизнь пройти, и поле пережить. А там - будь что будет за этим полем: хоть черт, хоть ангел. "Все лишь бредни, черри-брэнди, ангел мой".

И в замкнутом пространстве, окруженные англо-саксами и галлами, почти на самом дне Карибского моря, мы с Петей обнялись и грянули "Подмосковные вечера". Петя солировал. Его голос, подобно тропическому урагану, быстро набирал мощь и, кажется, уже вырывался за пределы подлодки, глуша мелкую рыбешку и зазевавшихся аквалангистов. Когда Петя выводил "Все, что на сердце у меня", лодка глухо легла на грунт. И тогда мы поняли, что нам подпевают все пассажиры.

Потом очевидцы рассказывали, как образовалась внезапно при полном штиле загадочная музыкальная волна и, поднимая рой креветок, закручиваясь девятым валом, понеслась к берегам Кубы. А на всех диапазонах радиоприемников Карибского бассейна звучало, оттеснив мамбу, самбу и румбу: "Что ж ты, милая, смотришь искоса?"

Когда песня наконец стихла, к нашей субмарине устремились буквально все обитатели коралловых рифов. Тут были королевские крабы, чернильные кальмары и морские звезды. Лангусты стройной шеренгой маршировали мимо окон, и Петя отдавал им честь. Подкатывались морские ежи, стелились по песку камбалы, стесняясь своей плосковатости. Подплывали рыбка-шут и французский ангел, за ними рыба-сержант и рыба-ножик, наждачная рыба, бешеная блондинка и рыба-собачьи зубы. Это был парад всех родов войск. Заключали его рыбки-бабочки - желтые, полосатые и четырехглазые. Еще проковылял морской таракан, да он уже был не в счет, как отставной прапорщик, - наша лодка, выпустив тучу пузырей, спешила на поверхность.

- Может, Кукулькану и этого хватит? - спросил Петя с надеждой.

- Да нет, Педро, без облаков никак не обойтись.

У одного из отелей на холме со срезанной вершиной растопыривал пропеллер маленький геликоптер.

Если субмарина все же внушала некоторое доверие своими габаритами, толщиной люка и относительно небольшой глубиной погружения, то эта "вертушка" на холме казалась предательски легковесной - какая-то пластмассовая фитюлька.

Утомленный подводным миром и "Подмосковными вечерами", Петя обреченно втиснулся на заднее сиденье. Он крепко-накрепко пристегнулся ремнем и внимательно оглядывал дверные запоры. В глазах его была тоска потерянной собаки.

- А через пять дней моя Олюшка прилетает, - сказал он ни к селу, ни к городу.

- Встретим, - бодро ответил я, хотя Петин настрой действовал угнетающе.

Да и вертолетчик не добавлял оптимизма. Он суетливо перебирал рычажки на пульте и поглядывал на нас с немым вопросом во взоре, будто ожидая, что мы с Петей подскажем, куда сперва нажимать.

На горизонте морском заклубились синеватые облака. Они быстро восходили к зениту, рассекая небеса, набирая багровую, древесно- волокнистую тяжесть.

- Бамонос йа! Поехали!

Вертолетчик внимательно поглядел мне в глаза.

- Может быть, турбуленсия, - сказал он и включил пропеллер.

- У меня уж давно турбуленсия, - отозвался Петя.

Вертолет клюнул носом, приподнял хвост и этак бочком-бочком, как подраненная сорока, скользнул меж отелей к морю.

Пока мы с Петей прилаживали на голове наушники для переговоров, море улетело далеко вниз, а в приоткрытые окна задувал поднебесный ветер, в котором, казалось, угадывалось уже дыхание бездонной космической пропасти.

Море вдруг раскрылось под ногами, как огромная устрица. Оно стало как бы понятнее - его заливы, течения, отмели, косы, рифы и сами цвета: от сине-черного через зеленый к прозрачно-бирюзовому. Было очевидно, что Карибское море - довольно веселый персонаж. В нем струились и спиралеобразно вихрились жизненные токи. Более того, я понял, что оно связано с воздухом. Вроде была четкая грань между морем и небом, но сквозь нее тут и там проникали почти неразличимые восходящие и нисходящие потоки энергии.

- Тоже мне открытие, - буркнул Петя в мои наушники. - Я это с пятого класса помню: коловращение воды в природе. Ты лучше погляди - наша подлодка опять на дно залегла!

Действительно, "Атлантис" белел сквозь прозрачную воду, и я даже углядел рядом с ним знакомую бешеную блондинку. Ей было грустно без нас с Петей.

Да и отставной прапорщик - морской таракан - пригорюнился, как сирота, на камушке.

Сердце мое сжалось от какой-то неясной любви ко всем униженным и обездоленным. Хотелось облобызать вертолетчика и всплакнуть на Петиной груди. Еле совладав с собою, я поднял глаза и узрел древний восточный знак, символ вселенной.

Туча вогнутой черной каплей закрыла полнеба, разделив весь мир на "инь" и "янь". Она придавила, сплющила солнце, но лучи его все же пробивались, и казалось, что это сияющая голова гигантского змея, украшенная золотыми перьями, глядит с заоблачной высоты на землю, на остров Канкун, на вертолет, где затаились мы с Петей. Пернатая голова строго склонялась над нами.

- Педро! - воскликнул я, тыча пальцем в окно и почти вываливаясь из геликоптера. - Педро! Кукулькан!

- Не ори - не дома. И дома не ори! - сказал Петя нравоучительно.

- Да правда же, Кукулькан! - не унимался я.

Туча подвинулась, и пернатая голова змея проявилась еще отчетливей. Его тело зеленоватым клубящимся жгутом извивалось над морем, а хвост уходил в тихие воды лагуны Ничупте. Вот оно - гнездо Кукулькана! Гигантская спираль простиралась от земли до солнца, и я понял вдруг, что пернатый змей Кукулькан, бог майя - бог времени! А под нами покоилось Гнездо времени море, острова, лагуны, сельва! Отсюда растекается время по миру. У меня закружилась голова, а перед глазами галопировали столетия.

Вперемешку я видел: шхуны под черными парусами и папирусные лодки, строительство пирамид и конные отряды конкистадоров, игру в каучуковый мяч и яркие росписи храмов, воздвигаемые и умирающие города, поглощаемые сельвой...

Братцы, я прикоснулся к хвосту Кукулькана! И время более не отторгало меня, оно пело в моих вертолетных наушниках, как сладкоголосые сирены. Это немного напоминало "Подмосковные вечера", только было еще глубже, задушевней и лиричней.

Я сидел и улыбался, как дурак на электрическом стуле.

- Турбуленсия! - пробилось ко мне любимое слово нашего пилота.

Вертолет, как на деревенской дороге, изрядно потряхивало. Но я-то понимал, что это ухабы времени.

Вскоре мы прочно встали полозьями на плоский холм и вылезли из вертолета.

- Все, Педро, ты свободен - Кукулькан не будет мстить!

- Да ладно тебе, - буркнул Петя. - А что значит - "портате бьен"?

- По-испански "веди себя хорошо". Откуда ты это взял? - поинтересовался я.

- Да, понимаешь, всю дорогу в наушниках кто-то бубнил загробным голосом: Педро, портате бьен! Думал, ты шутишь. Или пилот балуется. Так нет же - вы помалкивали... Чертовщина какая-то.

ПАТРИОТИЗМ И КРОКОДИЛЫ

Я лег спать на балконе. Звезды и облака проплывали надо мной. Влажное и теплое время обволакивало меня. Конечно, таким оно и должно быть в своем родовом гнезде. Мягким, как вылупившийся цыпленок.

Я заснул и ощущал струящееся время - оно текло по носу, капало в ухо, голова моя совершенно промокла от его шалостей. Отворив глаза, я понял, что это тропический ливень. Мокрый, как цуцик, лежал я в Гнезде времени, пропитываясь его секундами, минутами, бесконечностью.

О, Кукулькан! Пернатый ослепительный змей, бог мгновений, дай мне согласия с быстротекущим временем, дай понимания и веры!

Ливень миновал, и вновь выглянул из-за облаков возлежащий Орион. Мы чокнулись золотой текилой, и до восхода солнца я спал первым сном ребенка, только что вошедшего в этот странный мир.

Время поехало дальше, когда зазвонил телефон.

- Собирайся, - сказал Петя, - сегодня у нас встреча с крокодилами.

Выйдя из отеля, я увидал Петю в открытом джипе, который чем-то напоминал наши трактора времен первых пятилеток. Нет, конечно, джип был роскошен, удобен и все такое, но, черт знает почему, я-таки вспомнил о тракторах. Это вообще необъяснимо, однако, из песни, как говорится, не выкинешь.

- Откуда тракторишко-то? - спросил я.

- Да вот - взял напрокат. Плавали, летали, пора порулить. - Петя сидел гордо, с засученными рукавами, в каком-то немыслимом серебристом шлеме, на котором было начертано по-испански: "Всегда верен!"

- Как тебе головной уборчик? Хай класс! Я как узнал, что на нем написано, сразу, не торгуясь, и взял - у охранника военно-морской базы. Олюшу мою порадую!

И тут-то меня осенило, отчего в голову лезли наши трактора. Джип не имел к ним никакого отношения! Все дело было в Пете. Именно он, несмотря на шлем и прочие современные прелести, отчаянно напоминал тракториста из одноименного знаменитого фильма. Если бы наших ребят в те далекие времена награждали за ударный труд путевками на Карибское море, они бы выглядели, вероятно, так же, как Петя в джипе.

- Ну рванули! - сказал он. - Время бежит. А мне еще надо бы договориться - чучело крокодила взять. Говорят, нельзя. Мол, крокодил под охраной. Да мы-то с тобой знаем: где нельзя, там, значит, можно.

Петя, кажется, сам поразился этой народной мудрости и некоторое время рулил молча.

Маленький и худенький служитель крокодиловой фермы встретил нас с повышенной любовью. Может, из-за серебристого шлема он принял Петю за генерала местных вооруженных сил. Во всяком случае, обращаясь к Пете, служитель каждый раз ласково заглядывал в глаза и приговаривал: "Ми хенераль, пасале, пор фавор" ("Мой генерал, проходите, пожалуйста").

Петя достойно принимал почести. Он дружески похлопывал служителя по загривку и зычным голосом приказывал:

- Ну-ка, ну-ка, вот этого крокодилишку вытащи из угла. Держи, держи его за хвост, а то кадр смажется.

Служителю то и дело приходилось залезать в крокодильи загоны. Он был, надо признать, ловок и отважен, покуда мы ошивались возле молодняка. Думаю, у него имелся тонкий расчет - чтобы Петя именно тут истратил всю свою пленку. Так оно и случилось, когда мы добрались до крокодилов-подростков. Эти уже щелкали зубами с такой силой, что в ушах стоял звон. А хвостами срубали мелкий бамбук. Служитель с облегчением вздохнул. Он не предполагал, что у Пети в запасе еще две катушки.

- Давай, давай, амиго! - привычно распорядился Петя. - Вон того зубастенького волоки на свет божий!

- Меня зовут Хуан, - вдруг представился служитель.

- Очень приятно, - сказал Петя. - Валяй, Хуан, тащи зубастенького!

- У меня есть жена, бабушка и семеро детей, - продолжил Хуан, тихо удаляясь от загона.

- Во дает Хуанито! - поразился Петя. - Семеро козлят! Да еще и бабушка. Небось, из крокодильего рациона подкармливает.

- Ми хенераль, - задумчиво молвил Хуан, стоя в тени пальмы, - кто будет кормить моих козлят и мою бабушку, когда меня самого сожрут кокодрилос? Если вы берете это на себя, ми хенераль, я готов постоять за честь мексиканского флага.

Петя не ожидал такого поворота. Он несколько растерялся и как бы поубавился в чине, стащив с головы серебряный шлем.

- Погоди, Хуан! К чему нам подвиги в мирное время?

Но Хуан вдруг заартачился. Он перекинул ногу в крокодилий загон и, слегка балансируя, охрипшим, но героическим голосом произнес:

- Мы, мексиканцы, любим нашу прекрасную и дорогую отчизну. Мы всегда будем бороться за счастье и независимость Мексики!

- Во шпарит! - вытаращил глаза Петя. - Давно такого не слыхал!

- Оно и понятно, - вздохнул я. - У нас патриотизм пошатнулся, а у них в полной силе.

Хуан тем временем гордо оглядывал нас, сидя на загородке, подобно национальному гербу Мексики - орлу со змеей в когтях.

Картина была впечатляющая. Даже крокодилы присмирели в своем загоне.

- Послушай, Хуанито! - ласково сказал Петя, залезая в карман. - Причем тут независимость Мексики? Ты честно заработал десять песо - слезай потихоньку на нашу сторону.

- Си, ми хенераль! Почему нет? - отозвался Хуан. - Порке но?

Живо пряча зеленоватую бумажку с изображением пышноусого национального героя Эмилиано Сапаты, он приговаривал:

- Пойдемте, пойдемте, друзья. Впереди еще много интересного.

- Нет сомнений, - кивнул Петя, напяливая шлем.

По мере нашего продвижения крокодилы из забавной мелочи превращались в какие-то невероятные серо-зеленые колоды. Иные лежали с открытыми пастями, в которых уместилась бы дюжина Петиных шлемов.

- Бывают проблемы с питанием, - сказал Хуан, загадочно поглядывая на Петю. Но тот, видно, решил вести себя осторожнее и не задавал лишних вопросов. Так мы и не узнали, каким образом разрешаются эти проблемы.

В одном из последних загонов посреди подсохшего бассейна лежали морда к морде два, с позволения сказать, крокодила. Более всего эти рептилии напоминали подлодку "Атлантис". Если бы на их боках были иллюминаторы, оттуда вполне могли бы выглядывать мы с Петей, да и Хуан впридачу.

- Это наша гордость, - сказал он так, будто вновь зашла речь о любимой отчизне. - Слева - Куатемок. Справа - Эрендира. Они муж и жена.

- Крепкие ребята, - согласился Петя. - Из Куатемока чучело выйдет зашибительское! А из Эрендиры - пальтишко бы пошить для Олюшки!

- Педро, - удивился я, - какой же размер у твоей жены?

- Спокойно, приятель, сам увидишь. Да и вообще - не в размерах дело, а в качестве.

Петя просунул руку сквозь прутья загородки:

- Ты погляди на этих крокодилов! Лежат, как неоструганные бревна. А Олюнчик-то мой ни минуты на месте не сидит - все по хозяйству, все для дома. Точь-в-точь Екатерина Великая.

Эта историческая параллель как-то задела меня за живое:

- Почему же Екатерина Великая?

- Может, и не Екатерина, - уклончиво ответил Петя. - Но - великая!

Спорить тут, конечно, было глупо и не о чем. Все равно как если бы я начал препираться с Куатемоком относительно его Эрендиры.

- Ми хенераль, - подал голос Хуан, приоткрывая металлическую дверь загона. - Еще десять песо - и вы можете подойти к ним поближе...

- Погоди, погоди, кому я должен десять песо? - растерялся Петя.

- Нет, нет, ми хенераль, - терпеливо втолковывал Хуан. - Если вы не хотите подойти поближе к Эрендире, вы никому ничего не должны. Но я заметил, ми хенераль, что она вам понравилась...

- Спору нет! Так,значит, я подхожу к ней и даю десять песо? Не мало будет?

- Ах, ми хенераль! - понимающе захихикал Хуан. - Какая хорошая шутка!

- Какие к едрене фене шутки?! - взбеленился вдруг Петя. - У нас тоже патриотизма навалом! Мы державу не посрамим! - И он начал подталкивать меня к двери загона.

Притормаживая, как только мог, цепляясь за прутья ограды, я пытался успокоить Петю:

- Что ты, что ты, Педрюша! Зачем бисер метать перед крокодилами?

- Не в том дело! - ярился Петя. - Он думает, мы побоимся этой Эрендиры! А мне и на Куатемока начхать! Плевать я хотел на ихних крокодилов вообще! Пойдем! - И он отважно шагнул в загон, таща и меня за рукав.

Как только мы проникли в их владения, крокодилы, будто магнитные стрелки, разом обернулись к нам, приоткрыв пасти. Куатемок даже слегка подался вперед, отодвинув Эрендиру. В их движениях обнаружились неожиданная легкость и стремительность. На кривых коротких лапах, приземистые, они напоминали две гоночные машины с низкой посадкой на старте скоростного заезда. До этой милой супружеской пары оставалось метров двадцать. Я отпрянул назад, к дверце, а Петя, еще не остывший от патриотизма, орал, замахиваясь серебристым шлемом:

- Что, хари, скалитесь? Русских не видали? Я вам покажу Кузькину мать! Я вам рыла-то начищу!

Куатемок с Эрендирой щурились на Петю, как бы прикидывая, всерьез он все это или так...

- Точно говорю - начищу! - уверял Петя, не предпринимая, впрочем, никаких действий.

Ситуация смахивала на затянувшийся политический конфликт, на холодную войну. Обругав крокодилов, выпустив, как говорится, националистический угар, Петя начал ретироваться. Но тут его перехватил Хуан.

- Ми хенераль, - приобнял он Петю за плечи. - Вы храбры, как леон! Я не видал таких храбрых хенералей!

- Да будет тебе, - смягчился Петя, - в России есть и похрабрее. Взять мою Олю "с приветом" - она бы уже давно Эрендире шмаль сотворила.

- Но вы могли подойти и поближе, ми хенераль, - заговорщически подмигнул Хуан. - Сказать вам крокодилий секрет? Всего десять песо!

Петя любил секреты и не стал торговаться: еще один Эмилиано Сапата юркнул в карман Хуана.

- Дело в том, - начал тот голосом стукача, - что крокодилы - спринтеры! Обыкновенный крокодил способен на один мощный бросок - метров в десять длиной. А сначала он подкрадывается...

В этот миг я заметил, что Куатемок с Эрендирой выполняют как раз начальную стадию операции - полегоньку, вперевалку они приближались на свои законные десять метров. Их морды ничего особенного не выражали - никакой заинтересованности. Так, нечто отвлеченное - мол, семейная прогулка, не более того. И все же по глазам Эрендиры я понял: она выбрала Петю, а Куатемок хотел казнить Хуана, продавшего государственную тайну мексиканских крокодилов.

В их подкрадывании было что-то гипнотическое. Так, видно, надвигается судьба. Я совершенно обалдел, как сурок пред очами кобры. Не верилось, что прямо сейчас какая-то Эрендира сожрет моего соотечественника и приятеля Петю!

А до финального броска осталось-то не более трех метров. Глаза крокодилов горели нездоровым огнем. Их хвосты, как метрономы, вели обратный счет: 9,8,7...

Очнувшись от столбняка на счастливой для меня цифре 5, я отчаянно завопил и поволок Петю из загона. Я мог спасти только одного, и выбор мой был ясен. Прощай, Хуан! Жаль тебя, хотя ты и предатель...

Скрежеща, захлопнулась за нами дверь, и стало очень тихо. Я понял, что Куатемок заглотил худенького Хуана целиком, не делясь с Эрендирой. Теперь они вполне невинно лежали у загородки. Кровожадные твари! Я бы голыми руками задушил Куатемока! И тут мне в голову явились ровным строем семеро козлят и бабушка. О, бедные! Мы совсем позабыли о них.

- Ничего, ничего, - тяжело вздохнул я, - усыновим пополам.

- А бабушка кому? - с подозрением спросил Петя.

- Педро, - сказал я жестко, - я только что спас тебе жизнь! Не надо благодарностей! Просто удочери бабушку Хуана. Это будет справедливо и благородно!

- Дети, конечно, дело святое, - пробурчал Петя, - но на кой ляд, спрашивается, нужна мексиканская бабушка, когда у меня есть две русских.

Я только развел руками и тут же ощутил, как правую мою кисть кто-то дружески пожимает.

Перед нами стоял невредимый Хуан, разве что еще более худенький, чем прежде. Мы обняли его. Петя особенно старался, радуясь, судя по всему, за бабушку.

- Как же ты, Хуанито?! - восклицали мы. - Уж думали - все! Каким чудом?

- Амигос, только десять песо, и чудо будет перед вами!

Чувствуя некоторую вину, я протянул Хуану очередного Сапату.

Он подошел к двери из металлических прутьев, расстояние между которыми не превышало ширины ладони. Поза его была несколько картинной, как у акробата перед сальто-мортале. Он шумно выдохнул, взмахнул руками и вдруг без видимых усилий проник сквозь дверные прутья - сначала туда, потом обратно.

Мы не понимали, что происходит.

- Пустяки! - улыбнулся Хуанито, - Я могу пролезть в такую щелку, куда и таракан не сунется. Это древний секрет майя. Ему тысячи лет. Мало кто его хранит. И почти никто не умеет им пользоваться.

Я вспомнил тут же старинную легенду. Когда племя воинов-толтеков примерно в тысячном году нашей эры напало на города майя, происходили странные вещи. Толтеки входили в город, где только что кипела жизнь, и обнаруживали: он пуст. Искали потайные, подземные ходы, заглядывали в колодцы, растаскивали тяжелые каменные стены - все напрасно, все тщетно. Ну хорошо - исчезли так исчезли! Да нет! То и дело толтекские воины замечали краем глаза постороннее движение, слышали краем уха потусторонний шелест. Время от времени на них падали камни, они получали тычки да подзатыльники. Тихий ужас! Толтеки убирались восвояси, бранясь на чем свет стоит. А через пару минут город был полон жителями, и старцы - священники майя благодарили в уцелевших храмах своих богов. Такова легенда.

Но год назад чилийский ученый-физик Мигель-Анхель Гамбоа доказал на пальцах, что древние майа знали, как из наших обычных трех измерений переходить в два, отбрасывая одно куда подальше. Некоторые, по мнению ученого, так и не возвращались.

- Это чистая правда, - кивнул Хуан. - На прошлой неделе мы с женой поскандалили, она перешла в два измерения и не хочет обратно. Устала, говорит, от этой тройной жизни.

Мирно беседуя, замученные крокодилами, мы шли другой дорогой - мимо обезьянника. Одна обезьяна, следуя за нами, настойчиво совала через проволочную сетку длинный полосатый хвост.

- Чего она хочет-то? - спросил Петя. - Небось, десять песо?

- Педро, Педро, - укорил я его. - Внимание дороже денег.

- Это для кого как, - сказал Петя, но все же взял дружески протянутый хвост, подержал в кулаке.

Обезьяна замерла от восторга, потом сказала: "Вах, вах!" и послала Пете воздушный поцелуй.

- Это я запомню на всю оставшуюся жизнь, - растроганно сказал Петя. Кстати, Хуан, бабушка твоя тоже по измерениям шастает?

- Помаленьку, ми хенераль!

- Ну и как там вообще-то житуха?

- Терпимо, - сказал Хуан. - Конечно, плосковато, тесновато. И с питанием - не очень. Приходится всякие листики глодать, укроп да петрушку...

- Не сладко, брат, не сладко, - покачал Петя головой.

И, пока он так качал головой, мы поровнялись с отдельно взятой обезьянкой, прикованной длинной цепью к голому поваленному дереву. Уж не знаю, что примерещилось этой обезьяне, но, совершив немыслимый прыжок, она очутилась на Петиной голове, свободной в это время от шлема.

Петя замер, растопырив руки. Он, кажется, решил, что ему сию минуту отвинтят башку, оборвут уши и откусят нос.

Но обезьяна с неизбывной нежностью возложила свои черные худенькие ручки на Петино чело. Так оглаживала его оттопыренные уши, так внимательно заглядывала в его выпученные глаза! Она не обращала внимания на остального Петю. Ей была важна и любезна отдельно взятая голова. Не было сомнений именно эту голову обезьяна приняла за какого-то безмерно любимого родственника, совершенно случайно оказавшегося на Петиной шее.

Когда Петя поднял руку, намереваясь удалить обезьяну, та угрожающе рыкнула. Она защищала Петину голову от его же рук, ног, груди и живота. Возможно, она была права...

Нашептав что-то голове на ухо, обезьяна так же внезапно спрыгнула, и мы еще долго видели ее, одиноко сидящую с опущенными руками на голом поваленном дереве.

Петя был потрясен.

- Сегодняшний день - переломный в моей жизни, - сказал он, шмыгая носом и утирая глаза.

От приголубленной и обласканной Петиной головы исходило, помимо обезьяньего духа, какое-то голубиное свечение.

Думаю, что эта черная мексиканская обезьянка открыла Пете, как модно сейчас говорить, кое-какие чакры, откуда в скором времени поперло такое, чего ранее никак нельзя было ожидать.

Мы простились с Хуаном, и он ловко ушел в два измерения на свидание с женой, унеся в кармане три бумажки, на каждой по Сапате.

ОСТРОВ ЛАСТОЧЕК

Острова притягивают. Тайна витает над ними. Сокровища мерещатся под каждым островным валуном.

Есть даже такое понятие - островная культура. Имеется в виду, что островитяне - всегда немножко как бы набекрень, отличаются от жителей материков и континентов. Пожалуй, у них есть некий "комплекс Робинзона" все хотят устроить на свой манер. В этом смысле Россия - типичный остров. Таинственный остров сокровищ, где можно встретить лилипутов и великанов, Миклухо-маклаев и людоедов с ногой Кука в зубах.

Признаться, я давно ощущал себя островитянином и, временно проживая на североамериканском континенте, был явно не в своей тарелке.

Остров Ласточек - вот куда меня тянет последние годы. Священный остров древних майя - Ах-Косумель-Петен. В незапамятные времена майские девки плыли на этот остров поклониться богине плодородия Икс-Чель. Тут они закапывали маленьких кукол, молили богиню, чтобы та послала им детей. И, как души будущих майчиков, ласточки сновали над их головами, задевая порою крылом. А уж если ласточка тронула крылом - ясно, ожидай потомства!

Не считая нас с Петей, на острове Косумель побывало в свое время много великих людей. В 1519 году здесь отдыхал в одном из первых отелей великий конкистадор Эрнан Кортес. Он от души погулял по острову, разрушив большинство храмов майя. Правда, надо отдать ему должное, Эрнан построил взамен одну небольшую церковь, возле которой вскоре появился аэропорт, существующий и в наши дни.

В XVII веке остров облюбовали карибские пираты. Они организовали тут что-то вроде дома отдыха для ветеранов пиратского движения. Бывали здесь знаменитые морские разбойники Жан Лаффит и Генри Морган, который учредил ресторан своего имени, процветающий по сию пору.

Поминая Моргана добрым словом, посиживали мы с Петей в этом ресторане. По стенам висели пиратские пистолеты, сабли, ножи и ружья. Неподалеку от нашего столика дымился фитиль заряженной пушечки.

- Сейчас шарахнет! - сказал я.

- Сначала мы шарахнем! - поднял Петя кружку, полную ямайского рома.

И он был прав - пушечка пропускала, а мы нет. В голове уже шумел прибой, и черные паруса застили взор.

- По морям и океа-а-а-нам злая нас ведет судьба! - грянул вдруг Петя. Бродим мы по разны-ы-ы-м стра-а-а-нам и нигде не вьем гнезда!

Мне вдруг до слез захотелось собственного гнезда - маленький белый домик на берегу острова Ласточек...

Даже у времени есть гнездо, а у меня - шиш с маслом!

- Не плачь, - говорил Петя, - не плачь! Я тебя усыновлю. Вместе с бабушкой Хуана!

- Спасибо, друг! - не унимался я. - Но мне нужно собственное, персональное гнездо. Тогда бы я высидел чего-нибудь дельное.

Подошли марьячис в черных камзолах с золотыми позументами и в сомбреро, которые напоминали гнезда королевских орлов.

- Беса, ме, беса ме муучьо! - затянули они трехголосо. - Комо фуэ эста ноче пор ультима-а-а бес.

- Бе-э-э-саме! - поддали мы с Петей жару.

Мы, как Лаффит с Морганом, уставшие от морских походов, отдыхали теперь душой. В руках Пети откуда ни возьмись объявились кремниевые пистолеты. Взведя курки, он потребовал у официанта удовлетворения. И тот быстро притащил еще две пинты темного ямайского рому.

- Хама-а-а-йка! Хама-а-а-йка! - голосил Петя, вразрез марьячис, скрывая таким образом пробудившуюся икоту.

В конце концов, изнуренные вокалом, обливаясь ямайским потом, мы решили покинуть палубу.

Петя почему-то долго выпрашивал у растерянного официанта шестивесельный ялик.

- Море штормит, - говорил он со всей возможной убедительностью. - Нам вплавь нельзя! Подать мне ялик, вашу мать!

Добравшись кое-как до выхода, мы обнаружили на обширном подносе отрубленную кисть пиратской руки. Она была бесчеловечно утыкана дюжиной деревянных стрелок-зубочисток.

Петя всхлипнул и принялся, как говорится, лобызать эту бедную руку. Причем предательские зубочистки искололи ему весь нос.

- Опомнись, Педро! - отпихивал я его от лобзаний.

- Ну еще разок, - упрашивал Петя, вытаскивая из носа зубочистки. - Еще один последний поцелуйчик! Уно бесито мас! Ультимо!

- Педро, у этой длани другое назначение. Она собирает чаевые.

- Я ей все отдам! - сказал Петя с надрывом. - Бедная, бедная ручка! Бедные пальчики, держите десять песиков. - И он вложил меж большим и указательным зеленого Сапату.

На дворе и впрямь штормило, и мы смогли добраться лишь до окраинной скамейки на опушке центрального парка культуры и отдыха острова Косумель. На этой скамейке мы вышли в открытое море, и волны убаюкали нас, перенеся из привычных трех измерений в какое-то неизведанное.

Очнувшись, я обнаружил, что по мне ползает зверушка. Это был техон, местный вариант барсука. Но если наши барсуки в силу разных причин довольно нервны и озлоблены, то техон, напротив, мил и беспредельно любезен. Глядя мне прямо в глаза и задушевно улыбаясь, техон вытащил из моего кармана старую морскую галету и попробовал на зуб.

Вообще-то он выглядел легкомысленным лоботрясом и недоучкой. Я строго покачал головой, чем до безумия развеселил техона. Покатываясь со смеху, он упал на землю, воздев к небу лапы и пышный беличий хвост. Потом техон обратил внимание на спящего Петю и, видно, передразнивая меня, тоже укоризненно покачал головой.

- Поехали с нами в Канкун, - предложил я.

Но у островитян собственная гордость. Техон махнул хвостом и, зажав под мышкой галету, чинно удалился в глубины парка. А я уж размечтался, что мы станем друзьями и он будет посиживать на моей голове, открывая время от времени, как краники, мои замученные ромом чакры. Увы! Грустно и одиноко в этом мире - без техона на голове.

Я растолкал Петю. Он некоторое время бормотал по инерции какую-то пиратскую чепуху.

- Поднять бом-бом-шпринцель! Шпанкоганы, на абордаж!

- Петя, Педро, - тормошил я его, - у тебя где чакры находятся?

- Хрен их знает, - хрипловато отвечал Петя, - Погляди в правом кармане.

Вскоре он окончательно проснулся и подпрыгнул на скамейке.

- Поехали на руины. У меня там дело есть!

Когда мы добрались до местных руин под названием "Сан Хервасио", то поняли, что Эрнан Кортес был серьезным малым - крушил от души. Впрочем, Петя, окинув беглым взором обломки древней цивилизации, сказал коротко: "Подходящее место!"

Он вспугнул чету игуан и принялся копать норку под огромным камнем. Я не на шутку перепугался. Стоял на почтительном расстоянии, глядя, как Петя, подобно фокстерьеру, быстро углубляется в островной грунт.

- Педро, что происходит?

Он не отвечал, стремительно уходя под землю. Я подошел ближе.

- Петя! - Но до слуха моего донеслось лишь глухое ворчание. Именно так рычит фокстерьер, вцепившись мертвой хваткой в лисью морду.

Я понял, что промедление смерти подобно, и, ухватив Петю за задние ноги, выволок из норы.

- Чего-то я закопался, - обалдело сказал он, присаживаясь на камень, хотел небольшую ямку, да увлекся...

- А ямка-то зачем?

- Сейчас увидишь, - смущенно ответил Петя и достал из кармана глиняную куколку. Запеленав ее носовым платком, уложил в подкаменную яму и засыпал землей, старательно разровняв поверхность. С минуту, опустив голову на грудь, он постоял у камня, и губы его беззвучно шевелились.

Затем он поднял на меня прозрачные, как воды Карибского моря, глаза.

- Не смейся, пожалуйста. Это же древний обычай - богиня плодородия и все такое прочее! Вот и думаю: может, родится чего-нибудь, - Петя внезапно залился румянцем и потупился. - Ну я имею в виду - какая-нибудь дельная мысль в голове. К примеру, как Россию обустроить.

Над Петиной, пока еще свободной от бремени, головой носились ласточки. Они, конечно, многое повидали, эти косумельские ласточки. Но сегодня в их полете сквозила полная растерянность. Одна чуть не врезалась Пете в лоб. Парочка, что помоложе, потеряла сознание и теперь лежала кверху лапками на руинах.

- Все образуется, Педро, - сказал я ласково. - Если ты очень хочешь, обязательно родишь.

Смеркалось, когда мы покинули "Сан Хервасио". Петя был весел и полон лучших предзнаменований.

- С выпивкой завяжу. Курить брошу, - рассуждал он. - Потерплю! Главное, чтобы мысль родилась здоровая! Правда ведь?

А я уже завидовал Пете. Как ни крути, а у него есть теперь надежда. И даже кое-какая вера в богиню Икс-Чель.

Мне тоже хотелось верить, что "в тихой гавани все корабли, что на чужбине уставшие люди светлую радость себе обрели". "Так пел ее голос, летящий в купол..."

Боже, только слово властно над временем. Оно было в самом начале. И будет, может, едва различимое, в самом конце. Боже, если есть слово, которое именно я должен высказать в этой жизни, дай мне сил произнести его!

В двадцати милях от нас с Петей горели огни на побережье полуострова Юкатан. По правую руку был невидимый отсюда Канкун, Гнездо Змея, гнездо времени.

А здесь, на Косумели, оставалась отрубленная рука, держащая меж пальцев Сапату, приятель техон с галетой под мышкой и глиняная куколка, обернутая носовым платком.

Я с интересом поглядывал на Петину голову, пока мы шли от острова к полуострову на барке "Святая Гвадалупана" - нет ли уже признаков? Петя подремывал. И кто знает, что этим поздним карибским часом зарождалось в его голове.

- Макароны! - вдруг молвил он сквозь дрему.

ПЯТОЕ СОЛНЦЕ

Странные были эти ребята - майя. Как говорится, себе на уме. Некоторые, посмекалистей, без особых усилий превращались в ягуаров, орлов или крокодилов. Я, конечно, не могу за это поручиться, но известно - всякое бывало в истории.

Особенно хорошо майя разбирались в астрономии. Задолго до наших дней, примерно пять тысяч лет назад, а может, и все десять, майя точно знали, что на солнце есть пятна, которые здорово влияют на земную жизнь.

Чуть на солнце непорядок, наша бедная планета буквально сходит с рельсов: начинаются потопы, извержения вулканов, землетрясения и прочие неприятности.

Если верить древним майя, уже имели место четыре всемирных катастрофы, которые сгубили немало жизней и даже целые цивилизации. Четыре раза солнце выкидывало невероятные фортеля. И, что грустно, - близится, по предсказаниям майя, пятый.

Время Первого солнца длилось 4008 лет. Это была эпоха Воды. Правила тогда богиня Чалчиутлик. Жили в ту пору гиганты, питавшиеся исключительно кукурузой. Дело кончилось грандиозным потопом, и люди превратились в рыб. Только одна пара - Нене и Тата - спаслись, укрывшись на огромном старом дереве.

Наступила эра Воздуха и бога ветра Эекатля. Второе солнце светило на два года дольше первого - 4010 лет. В те времена люди питались в основном дикими фруктами. Кто знает, что не понравилось богу ветра Эекатлю, но он устраивал такие ураганища, что жизнь стала нестерпимой и люди превратились в обезьян. Уцелела опять-таки одна пара - естественно, мужчина и женщина.

Взошло Третье солнце, которое продержалось 4081 год. Это было время огня и бога Тонатью. Как ни странно, все эти четыре с небольшим тысячи лет тогдашнее население продолжало поглощать фрукты, изредка позволяя на десерт немного орехов. Этому потрясающему гастрономическому постоянству до сих пор нет разумного объяснения. Так или иначе, но все, как уже можно было предположить, погибло в огне.

И наступила пора Четвертого солнца, растянувшейся на 5026 лет. Правил тогда бог дождя и небесного огня Тлалок. Кстати, супруг богини Чалчиутлик. Чем питался народ в то время, майя умалчивают. Известно только, что все, за редким исключением, погибли от голода и кровавого дождя. Некоторым повезло они превратились в птиц.

В общем, история длинная и безотрадная!

Пятое солнце, по расчетам майя, взошло 12 августа 3114 года до Рождества Христова. И по сию пору оно нас согревает. Ему уже ни много, ни мало - 5110 лет. За эти годы чем только народ не питался! Надо признать, много было всякой дряни поглощено, включая спиртные напитки типа "бормотухи". Майя предсказали, что нашему Пятому солнцу подойдет конец 22 декабря 2012 года.

Если уж предков, сидевших тысячелетиями на фруктовой диете, сдувало с лица Земли, то что же с нами-то грешными будет?

Вообще, надо признать, задумываясь о тысячелетиях, я ощущаю вялость, расслабленность в организме, будто смотрю вниз с пятнадцатого, к примеру, этажа. Это уже не Гнездо времени. Это пропасть! Бездна! И сколько же нам-то выпадает на долю из этой пропасти, из этого глубочайшего колодца?

Если представить небоскреб в миллион этажей и с миллионом подъездов, то наше окошко и не отыскать, - черт его знает, где оно светится, какие там занавески, есть ли фикус на подоконнике...

Впрочем, чего скулить? Светится где-то - и слава Богу!

Одно жалко - Пятому солнцу, с которым мы уже как-то свыклись, сроднились, осталось всего-то ничего.

Предсказывают, конечно, много ужасного. Извержения вулканов, затопление американских берегов, зверское похолодание в Европе.

Есть предположение, что со дна океана поднимется в конце-то концов Атлантида, которую, кстати, некоторые ученые увязывают непосредственно с древней цивилизацией майя.

Говорят, когда Атлантида тонула, а было это вроде бы двенадцать с половиной тысяч лет назад, кое-кто из атлантов благополучно переправился на полуостров Юкатан. Они-то и обучили майя разным наукам типа строительства пирамид и астрономии. К тому же атланты привезли с собой сундук, наполненный откровениями их мудрецов, и аккуратненько закопали, чтобы не слишком отягощать знаниями майские головы.

Вот-вот уж Атлантида поднимется вновь на свет Божий, а сундучок атлантов так и не отыскали.

И это меня, приверженца поговорки "все тайное становится явным", искренне огорчает. Я даже забываю о скором конце Пятого солнца, а все думаю об атлантическом сундучке. Не припрятан ли он в Гнезде времени, в Канкуне? А может, в прекрасном городе Тулуме, возведенном когда-то майя на самом берегу Карибского моря?

Как раз в Тулум и ехали мы с Петей по дороге, проложенной в сельве.

Время от времени из кустов выскакивали муравьеды и долго махали нам вслед длинными носами. Броненосец, как торпеда, пронесся перед джипом. Парочка мексиканцев бросились под колеса, предлагая кукурузные лепешки.

Петя вел осторожно, напевая песню про Пятое солнце:

- Раз, два, три, четыре, пять

Вышло солнце погулять!

На седьмом куплете, который абсолютно ничем не отличался от первого, я вмешался:

- Педро, давай-ка сочиним гимн Пятого солнца.

- Легко! - прищурился Петя. - Пятое солнце светит мне в глаз. Не дай Бог, взорвется, как мощный фугас!

"Вот что значат открытые чакры, - подумал я. - Рифма так и прет. А у меня - полный затор ".

- Пятое солнце встает из-за туч...-продолжал Петя.

- Ну Педро! Это известно - про сургуч...

- Ни фига подобного! Влюбленное сердце, как пламенный луч!

- Сильно, - сказал я.

Петя прибавил газу и выдал еще одну строфу:

- Пятое солнце, не брось нас в беде.

Я буду тобой любоваться везде.

У меня просто челюсть отвисла.

- Могу дальше, - сказал Петя. - Пятое солнце, прощай навсегда. Я тоже погасну, как гаснет звезда!

Он победоносно глядел на меня: вот, мол, тебе гимн, получи!

- А ты заметил скорость?

- В каком смысле? - не понял я.

- Восемь строчек за километр! - радовался Петя, - Не каждый поэт потянет, верно?

- Разве что Лебедев-Кумач, - предположил я вяло.

Петя же все более возбуждался.

- Решим простую задачу. Еду со скоростью сто километров в час. За один километр выдаю восемь строк. Вопрос: сколько будет за час?

- Сколько? - напрягся я.

- Восемьсот, балда! Восемьсот строк. Это тебе почти "Евгений Онегин"! За час! Могу бабки делать! - Петя едва вписался в поворот. - У меня приятель есть - бестселлеры издает. Так ему и отдам. По доллару за строчку.

- Чего ты все о деньгах, когда скоро солнце медным тазом накроется?

- Так вот и надо быть готовым, - сказал Петя рассудительно. - Все денег стоит! Место в бомбоубежище купить, провиантом запастись. Если куда подальше мотать - значит, на дорогу! Кто знает, может, самолет придется фрахтовать. А мне уж тогда шестьдесят будет, особо не попрыгаешь.

Петя задумался, чего-то, кажется, подсчитывая в уме.

- Напишу миллион строк. При моей скорострельности на это уйдет всего три месяца. Могу и поднажать. Назову книжку "Пятое солнце", и, считай, "лимон" в кармане. Чем не бизнес?

Мы свернули налево и подъезжали к городу Тулум. По обеим сторонам дороги стояли бесконечные торговые ряды. В деревянных сарайчиках продавали тканые коврики, малахитовые, ониксовые, базальтовые скульптуры, серебряные и коралловые украшения, акульи клыки и целые челюсти. Здесь же жарили такосы, варили барбакоа и посоле (разновидности мясного и кукурузного супов). Вблизи жаровен мирно лежали в пыли собаки. Они были худы, но ленивы. Мальчишки сновали туда-сюда на велосипедах. Пели марьячис, и надрывалась музыка-ранчера, современный деревенский фольклор.

Все это напоминало ярмарочную суету небольшого городка, но к Тулуму не имело отношения. Древний город майя стоял за стеной - тих, пустынен и как-то прозрачен.

Петя пошлялся по торговым рядам и, вернувшись, сказал с большим оптимизмом:

- Знаешь ли , бабки на всем делать можно. Даже на солнце! И ты не больно-то переживай за него. Если богатые люди Земли соберутся вместе, подумают да скинутся, солнце будет бархатным. Еще пять тысяч лет. Это я тебе точно говорю!

ОНИКСОВЫЙ СТОЛИК

К Пете приехала жена Оля.

Это ожидалось давно. Но, как все давно ожидаемое, случилось внезапно.

Вдруг средь бела дня приземлился большой самолет, летевший из Москвы через всю Европу и Атлантику, и оттуда вылезла Оля.

Она была из той редкой породы русских женщин, для которых останавливать коня на скаку - детские шалости. Оля могла бы, не слишком напрягаясь, остановить тяжелый самосвал на скорости сто двадцать километров в час. Если бы, конечно, она в этом самосвале сидела.

Петя был прав - в жене его присутствовала некая великость. Она знала, чего хочет, и шла к этому прямой дорогой.

Все заумные термины - сангвиник, холерик, экстраверт, интроверт - не имели к ней отношения. Ее характер и образ поведения можно было определить одним устоявшимся и чрезвычайно емким понятием - ударник комтруда.

Это понятие давно уже превзошло жесткие социально-временные рамки. При любом режиме, в любой исторический период, в любой стране мира Оля смогла бы кое-чего достичь. От поста министра культуры до хозяйки приличного ресторана, от места в сенате до директорства в крупном банке. От и до - этот диапазон ее возможностей был необычайно широк и поддавался одному определению - великость! Будь Оля даже крепостной, она неминуемо получила бы вольную. А в худшем случае управляла всеми делами в помещичьей усадьбе.

Для встречи Петя нахлобучил знаменитый шлем "Всегда верен!", но большого эффекта не достиг.

- Знаете, - обратилась ко мне Оля, как к интеллектуальному собрату, мой муж с детских лет имел слабость к ночным горшкам - любил на голову одеть. Думаю, это скрытые фрейдистские комплексы.

Петя поглядел на меня грустными глазами работяги-хорошиста, которого выперли из класса за чужую проделку.

- Мамочка, ну при чем тут горшки?

- Конечно, Фетюков, при чем тут горшки, - с убивающей иронией сказала Оля и кивнула мне, приглашая в союзники. - Горшки, образно говоря, твое призвание. Сколько ты за свою жизнь горшков побил?

Петя окончательно смешался и чуть не заехал в кювет.

- Я не понимаю, мамуля, чего ты все о горшках? Может, тебя в самолете растрясло, оттого и в голове язвительность?

- Суди не выше сапога, - ледяным голосом отрезала Оля, - как писал Александр Сергеевич Пушкин!

Петя глубоко вздохнул, поглядев на свои сандалии. Я не мог допустить такого внезапного и полного растаптывания моего приятеля.

- Простите, Оля, - нагло сказал я, - но это Осип Мандельштам в письме к Иосифу Сталину. У Пушкина, насколько я знаю, совсем другие строки: "Скажи-ка, тетя, ведь недаром..." И еще припоминаю: "На солнечной поляночке, дугою выгнув бровь..." и так далее.

Оля побледнела и отвернулась в сторону дикой сельвы.

- Ты с Олей не спорь, - примирительно сказал Петя. - Она школу с красным дипломом... Если говорит - Пушкин, так оно и есть.

Оставшуюся до отеля дорогу мы мирно беседовали о погоде, о ценах на разных континентах. Прощаясь со мною до вечера, Петя шепнул:

- Ты, знаешь, не зови меня больше Педро. А то моя опять чего-нибудь отчебучит, про комплексы.

Вот так скоропостижно расстался я с Педро. В памяти сохранился его танец на тулумской пирамиде. Теперь я понимаю, что этой неистовой пляской в честь Пятого солнца Петя прощался с Педро, который, конечно, не укладывался ни в какие семейные отношения, тем более с ударником комтруда и обладателем красного диплома.

Хотя к вечеру, отдохнув, Оля стала немного помягче и лиричней. Воздух Карибского моря действует на самые что ни на есть крепкие орешки.

Мы отправились погулять в торговый центр "Кукулькан". Если уж выдерживать до конца образ змея, то это был гигантский удав, анаконда, заглотившая несметное число промтоваров, народных поделок, драгоценностей разного пошиба, а также выпивки и закуски.

Я не силен в быстрой цифровой оценке действительности, но, возможно, тысяча магазинов и ресторанов разместилась в этом зеркально-мраморном змеином брюхе.

Мы шли чинно, всем своим видом показывая, что не постоим, как говорится, за ценой, если вещь будет стоющая.

- Послушайте, мальчики, - нервно сказала Оля, - тут все очень дешево! По московским меркам - так просто даром!

Этот факт ее как-то раздражал. Она еще не поняла, какую позицию должна занять по отношению к здешним ценам. Все ли так, как видится с первого взгляда, или есть какой-то подвох.

А Петю неотвратимо тянуло к "триптихизму" - шляпам, сандалиям и плавкам. Это крепко-накрепко засело в нем, еще со счастливых времен Педро. Всяческими уловками он пытался затащить Олю - примерить какую-нибудь шляпку.

- Взгляни-ка, мамочка! - указывал он мизинцем, как бы строя "козу", на соломенную шляпу с черной тульей и красными полями. - Не правда ли, прелесть?

- Прелесть, - откликалась Оля с мягким скептицизмом. - Говна пирога! В такой только на коммунистическую демонстрацию - поминки по совдепии справлять.

Петя заискивающе улыбался:

- Мамуля, ты бы поаккуратнее выражалась. Тут русские на каждом шагу.

- И что? - повышала она голос. - Совков наших стесняться? Ты меня удивляешь, Петр!

- И меня тоже, - поддакнул я.

- А чем же это, простите, он вас удивляет? - насторожилась Оля.

- А он меня всем удивляет!

- Как это? - напугался Петя.

- Да так, - махнул я рукой. - Удивляешь - и все тут!

- Не будьте голословны, - напирала Оля, - Приведите, пожалуйста, пример!

- Издалека придется. Пожалуй, не доведу!

- По-моему, вы опять валяете дурака! - заметила Оля с обидой.

- Верно, - согласился я. - Валяю понемногу.

Петя дико заржал на русском языке, вспугнув парочку канадских украинцев. А Оля вдруг потупилась и сказала с застенчивой улыбкой:

- А зря вы так. У меня сегодня, между прочим, день рождения.

- Она всегда такая нервная на свой день рождения, - подхватил Петя. Это от расположения звезд.

- Излишние подробности никого не интересуют. Понимаешь, Фетюков? посуровела опять Оля.

- Да о чем вы, друзья? День рождения в Канкуне, в Гнезде времени - это же подарок судьбы! Давайте побольше целенаправленности - сейчас же выберем подарок, а затем - ресторан.

- Мамуля, шляпку! А? - с последней надеждой воскликнул Петя.

Но Оля уже была у входа в ювелирный магазин под названием "Пять солнц". Потом она, конечно, жалела о своем выборе. Да что делать?! Вероятно, все то же расположение звезд выкинуло на ее день рождения такую шутку. А все начиналось так изящно!

У дверей нас приветствовал джентльмен во фраке:

- Сеньора, сеньоры! Рады вашему визиту!

- Может, он обознался, - предположил Петя. - Как ты думаешь, мамочка?

- Не мели чепуху! - огрызнулась Оля и поплыла величаво меж стеклянных прилавков, заполненных излишествами жизни.

Меня же в этом ослепительно-сияющем магазине сразу привлекла как бы посторонняя тут стойка бара, на которую я и указал Пете.

- Гляди, как она одинока в этом пространстве. Мне жалко ее до слез.

- Мамуля, - сказал Петя, - ты здесь смотри, а мы - вон в том уголке...

Сбитая с толку сиянием сапфиров, изумрудов и прочих яхонтов, Оля проморгала этот незамысловатый маневр, и мы с Петей удалились в "уголок".

За стойкой не было ни души, но, как только мы присели, возник джентльмен, встретивший нас у входа:

- Кабальерос! Что предпочитаете?

- Вискаря, что ли, трахнем? - спросил Петя.

И мы взяли по "виски деречо", то есть безо льда и содовой.

- Мало, гады, капают, - сказал Петя, превращаясь потихоньку в Педро. А дерут, небось, три шкуры. Почем тут, интересно?

- Еще по рюмке, а потом выясним.

- Не знаю даже, стоит ли? - он поискал глазами Олю, но та была абсолютно занята выбором подарка...

- Ладно, только по одной. Ресторан впереди!

Мы выпили и попросили счет.

- Простите, кабальерос! - улыбнулся персонаж во фраке. - Дом угощает! Мы не хотим, чтобы вы скучали, пока сеньора выбирает украшения. Еще виски?

Это был удар точно "поддых", в солнечное сплетение. Петя открыл рот, но вздохнуть не мог.

- Погоди, - вымолвил он в конце концов. - Это не шутка?

- Педро, - сказал я, - в таких магазинах не шутят.

- Минуточку! - Петя в мгновение ока возник рядом с Олей и горячо зашептал: - Мамочка, мамуленька, деточка моя, ты не торопись, выбирай внимательно, не жалей времени, а мы уж подождем тебя, посидим в уголочке, поскучаем.

Оля опять не заметила ничего преступного, и Петя, возвратившись, молодцевато оседлал мягкий табурет.

- Что тут самое дорогое?

- Думаю, французский коньяк, - предположил я. - Только стоит ли мешать?

- Однако, когда угощают, стоит! - веско заметил Петя.

Коньяк нас не особенно восхитил. Мы вернулись к виски "Джонни уокер", заказав сначала красную, потом черную и, наконец, голубую этикетки.

- В общем-то, один шиш, - сказал Петя. Он уже не оглядывался на Олю. Глаза его, немного расходящиеся по сторонам, тщетно пытались удержать одному ему ведомую очередность бутылок.

- Что у нас теперь идет? - спрашивал он поминутно. - "Чивас ригал", "Буканам", "Бифитер"? Или ореховый ликер?

Джентльмен во фраке проявлял к нам большой интерес.

- Кабальерос, откуда вы с визитом?

- Мы с визитом из России, - отвечали мы гордо. - Наливай!

Некоторое время он еще пытался продолжать этнографические исследования.

- У вас там круглый год зима? Очень холодно?

- Не то слово, - говорил Петя. - Полный отпад!

Джентльмен кое-чего не понимал, но в принципе ему было крайне любопытно почерпнуть новые сведения о великой стране бывшего социализма.

- Слушай, выпей с нами, - сказал я. - Тебе будет яснее. Иначе потемки!

Мало помалу этот милый парень отбросил фрачный лоск и, как говорится, глушил напропалую. Выяснилось, что звать его Хесус, или в просторечии Чучо.

- О, кей! - восклицал он. - На очереди чинзано!

- Спокуха, Чучо! - возражал Петя. - Сейчас идет бренди "Дон Педро". И вообще имей совесть - наливай по-человечески!

- Как это? - живо заинтересовался Чучо.

- Да так это - лей в стакан до краю!

Чучо наливал, но еще пытался поддерживать осмысленную беседу.

- А как вам жилось при тоталитаризме?

- Жилось, - отвечал Петя сурово, с видом здорово настрадавшегося. Русский народ все выдержит! Наливай!

Чучо, пожалуй, уже смекнул, что русский народ в нашем лице выдержит многое. Он даже пытался припрятывать некоторые заветные бутылки под стойку.

- Ты не прав, Чучито, - отечески наставлял Петя. - Угощаешь, так не жмись!

- Ребята, - всхлипнул Чучо, - меня уволят.

Петя потрепал его по щеке:

- Эка невидаль! Мы тебя усыновим! Как сына полка...

Вообще-то время в гнезде своем имеет странные свойства. Оно явно относительно! То сжимается до неизмеримых величин, то растягивается беспредельно. В нашем случае оно, конечно, здорово ужалось. Глазом не успели моргнуть, как услыхали Олин голос:

- Петр, плати!

Петя, поперхнувшись красным вином "Христова кровь", кое-как сполз с табурета.

- Ке паса, ми амор? - удивился он по-испански. - За что платить?

- Я выбрала гарнитур - кольцо и серьги.

- Ах, ми амор! - раскинул Петя руки. - Ты еще не знаешь - здесь все даром!

- Надо же, какая свинья, - тихо сказала Оля. - Плати, барбос.

- Все гратис! Даром! - упорствовал Петя. - Здесь угощают! Бери - и носи на здоровье.

- Ошизел! - резюмировала Оля, мило улыбнувшись Чучо.

- Сеньора! - сказал он, падая головой на стойку бара. - Все гратис!

- Это сумасшедший дом! - говорила Оля, таща нас к выходу. - Не нужны мне никакие гарнитуры - только бы в полицию не угодить.

- Друзья! - кричал нам вслед Чучо. - Вернитесь, еще кое-что осталось!

Столик мы купили за углом. Как только я увидел его, понял, что он создан для Оли. Он был каменный, но напоминал Пятое солнце. В глубинах ониксовой столешницы был целый мир. Там что-то поблескивало, перетекало, пульсировало, струилось и заворачивалось спиралью. Это было окаменевшее время.

- Оникс повышает сопротивляемость организма, - наукообразно заметил продавец.

- У моей мамули сопротивляемость - дай Бог каждому, - брякнул Петя, но осекся, глянув на Олю.

Было очевидно, что столик тронул ее душу. Энергия оникса проникла до таких глубин, которых не смогли достичь рубины и бриллианты. Такое, поверьте, бывает в жизни.

- Я буду пить за ним свой утренний кофе, - сказала Оля.

- Мамуля, а мне разочек дашь попить? - подлизывался Петя.

- Барбосам место под столом, - заметила Оля беззлобно. - Неси аккуратненько!

Петя, подобно атланту, взвалил ониксовый стол на плечи. Оля страховала сбоку. А я шел позади, имея в виду подхватить в случае чего набравшегося атланта.

- Стол есть, - сказал он. - Пора и пожрать!

И в этом был, конечно, глубокий смысл.

Мне не хотелось, чтобы читатель думал, будто речь здесь идет о русских забулдыгах. Это не так. Как говорится, не генеральный момент во взаимоотношениях с действительностью. Но когда эта действительность, эта реальная жизнь чрезмерно отягощает, хочется разделить ее тяготы, по меньшей мере на троих. Случается! Простите - случается.

ПОК-ЧУК И ПРОЧЕЕ СВИНСТВО

В ресторане "Мой старик" было чрезвычайно уютно. Что-то откуда-то свисало, где-то журчало, мягко освещало и даже порхало над нашими головами.

Первое, что нам подали, - это небольшие пуховые подушки.

- Чтобы отдыхали ваши уважаемые ноги, - сказал официант с полупоклоном.

Мы скинули сандалии и возложили ноги.

- Нет, братцы, моя голова уважаемей ног, - сказал Петя, пристраивая подушку на столе.

- Простите, это вы говорите на португальском? - спросил официант.

- Вообще-то на русском, - ответил Петя. - Только, когда мы поддавши, он звучит, как португальский.

- Так вы русские? - приятно поразился официант. - А знаете, как меня зовут? Ленин Иван!

- Елки-палки! - Петя тяжело привстал и запел вышедший из употребления, но до боли родной гимн.

Ленин Иван выслушал его с большим почтением.

- Я принесу вам лучшую еду полуострова Юкатан! - сказал он, смахивая счастливые слезы.

Исполнив гимн, Петя разом ослаб и задремал, устроив уважаемую свою голову на пуховой подушке.

- Ну вот какое свинство! - сказала Оля довольно, впрочем, дружелюбно. Будите его, будите, а то храпеть начнет.

Я потрепал Петино ухо, приговаривая:

- Не спи, не спи. Не предавайся сну!

- Ты вечности заложник, у времени в плену! - с выражением добавила Оля.

- Кстати, о времени, - сказал я. - Понимаю, что это не слишком деликатно, но меж друзей возможно. Сколько вам стукнуло?

- Двадцать девять, - мило улыбнулась Оля. - Конечно, если считать по венерианскому календарю - 584 дня в году.

- А по календарю майя тебе, мамочка, семьдесят! - приоткрыл глаз Петя. - У них в году двести шестьдесят дней.

- Спасибо, Петр! - кивнула Оля. - Ты уж меня тогда называй бабушкой, а не мамочкой!

- А вообще-то здорово эти майя устроились, - продолжал Петя. - В месяце двадцать дней! Значит, получка-то куда как быстрее подходит. И набирается восемнадцать за год. Да еще, при хорошем раскладе, может быть девятнадцатая!

- Чего-то у тебя, Педро, с арифметикой фигово, - заметил я.

- Разве? - удивился Петя.

- Педро?! - четко отреагировала Оля. - Это что же за Педро такой? Педро, Педро, принеси ведро!

И она расхохоталась венерианским смехом.

Петя поглядел на меня укоризненно:

- Я тебя предупреждал. Горшки уже были, теперь ведра пошли!

Все-таки что-то волшебное происходит порой в этом мире. Не успели мы развить тему ведра, как оно приблизилось к нашему столу - об руку с Лениным Иваном. То есть он притащил ведерко с шампанским.

- Выпьем, друзья, за вождей и поводырей, - сказал я, наполняя бокалы.

- Это в каком смысле? - спросила Оля.

- Это без смысла, но за вас!

Мы выпили шампанского, и я неожиданно ощутил, что некоторые мои чакры приоткрылись, заструилось что-то слегка рифмованное, слегка ритмическое.

- О женщина! О Афродита! - воскликнул я, окончательно пробудив Петю. В душе ее сокрыт небесный дар! И даже в сердце зверского бандита любовный нанесет она удар! Всегда гляжу на женщину с любовью - мне трудно оторвать от ней глаза. Клянусь я в том мужскою кровью.

- Ну ты, брат, даешь дрозда! - заметил Петя.

- Молчи, Петр, молчи! - томно сказала Оля. - Это поэзия! - И глаза ее затуманились легкой слезой.

- Навряд ли муж за ссыльную женою пойдет терпеть лишения в Сибирь, несло меня дальше. - Мужчина не пожертвует собою, хотя жена - его духовный поводырь!

- Слушай, Петр, что писали умные люди! - кивала Оля. - Это, кажется, Некрасов?

- Что-то в этом роде, - скромно сказал я. - Да, женщина возвышенной любовью спасет заблудший этот мир. Клянусь я в том мужскою кровью!

- Спасибо, спасибо. Это лучший подарок на мой день рождения! приговаривала Оля. - Выпьем, друг мой, на брудершафт!

И только мы свершили это, как зазвучали барабаны типа там-тамов.

В ресторан ввалилась группа полуголых мужиков с перьями на голове и дико размалеванными физиономиями.

- Похоже, грабить будут, - равнодушно предположил Петя.

Но это были мирные индейцы. Они исполняли танец "Смерть оленя". В наличии имелись: охотник с луком, олень с чрезвычайно ветвистыми рогами и, очевидно, силы природы в количестве пяти парней с факелами и барабанами.

Олень, конечно, тоже был не прав! Без видимых причин остервенело набрасывался на охотника, норовя поддеть рогами.

Охотника было искренне жаль. В конце концов он сделал символический жест, обозначавший - ну ты меня достал, падло! - и засандалил оленю меж глаз пару стрел.

Тут и началась кульминация танца! Силы природы ухнули в барабаны и пригасили факелы - олень агонизировал. Это длилось минут пятнадцать, настолько живучим оказалось парнокопытное.

Мы уж думали, что олень совсем подох, да не тут-то было - опять подскакивал. Охотник с сокрушенным видом невольного палача стоял неподалеку, и олень все тщился добраться до него! Хоть копытом вдарить напоследок! В общем, образ оленя нам не показался слишком привлекательным. Когда он, побившись в последних судорогах, отбросил, как говорится, копыта, Петя горестно вздохнул:

- Эх, ребята, оленятинки бы сейчас!

Но нам принесли в основном свинину. Ленин Иван, расставляя блюда, пояснял их содержание.

- Это "салбутес" - жареные кукурузные лепешки с индюшатиной, луком и авокадо. Бульон "пучеро" - свинина, курятина, морковь, тыква, чайоте, картошка, кусочки банана, кинза, редиска и апельсин...

- Запоминай, мамочка, - сказал Петя. - В Москве сварганишь.

- Пойо пибиль! - продолжал Ленин Иван с видом конферансье, представляющего звезд эстрады. - Запеченные в банановых листьях кусочки курятины с чесноком, перцем и апельсином. И, наконец, "Пок-чук" - жареная свинина в апельсиновом маринаде, под луковым соусом. Сейчас принесу свинину вареную с фасолью и соус "моле" - шоколад, перец и миллион трав. Наслаждайтесь, друзья!

- С чего начнем? - растерянно спросил Петя. - С этого, что ли, Чука с Геком?

- Да тебе все едино, - пошутила Оля. - Лишь бы брюхо набить!

- Не обижай, мамочка! - говорил Петя, приступая к набиванию брюха. - Я очень даже разбираюсь в разных кухнях. Пицца, к примеру, гамбургер, хот-дог, пельмени в пачках. А как, бывало, почую шоколад с перцем, так весь трясусь. Я, мамуля, если по большому счету, гурман!

- Петр, не смеши! - вдруг как-то странно хрюкнула Оля. - Ты можешь мне сказать, что сейчас ешь - свинину или курятину?

- Мамочка, это не играет значения! - хрюкнул и Петя. - Главное, чтобы вкусно и питательно.

- Думаю, мы едим свинину, - предположил я, тоже немного подхрюкивая.

Вскоре мы нахрюкались вдоволь. И сидели, прямо скажем, с отупевшими свиными рылами. За исключением, конечно, Оли.

- Что будем на десерт? - поинтересовалась она.

Я открыл меню такой толщины, что оно напоминало скрижали завета, полученные когда-то Моисеем.

Первое попавшееся на глаза как-то удивило, и я прочитал для смеха.

- Французский коньяк столетней выдержки. Пятьсот долларов за рюмку!

Петя опять захрюкал, а Оля сказала с некоторым вызовом:

- Вообще-то я не против. Будет что вспомнить!

- Ну уж, мамочка, это дудки! - подпрыгнул Петя. - На пятьсот долларов можно месяц не просыхать. Доживешь до ста лет, куплю тебе бутылку соответствующей выдержки. А пока пей, чего попроще!

Оля внезапно обернулась ко мне:

- Купите даме всего одну рюмку столетнего коньяка!

- Мы, кажется, уже на "ты", - сказал я оторопело.

- Тем более, - согласилась Оля. - Так купишь или нет?

Я оказался в труднейшем положении. На этот прямой вопрос надо было отвечать однозначно. Но что? Я бегло взглянул на Петю - он отвел глаза, будто бы изучая лианы, свисавшие с потолка. Пауза затягивалась, а в голову не приходил достойный ответ.

Обычно в таких душещипательных местах повествование прерывается и видишь мелкий хвостик: " Продолжение в следующем номере". Или же внезапно начинается землетрясение.

Я тупо перебирал всяческие варианты, как гимназист, начисто позабывший, что следует за строкой "Мороз и солнце, день чудесный..." Не мог же я попросту сказать: "Шиш тебе, Оля!" Это явно не укладывалось в мой образ. Впрочем, почему бы и не сказать - хрен с ним, с образом.

Чувствуя себя препаршиво, я выдавил:

- Кажется, у меня нет при себе нужной суммы.

Но Оля играла в быстрые шахматы.

- Ничего, - улыбнулась она. - Петр даст взаймы!

Это был сильный, но чуть-чуть неточный ход. Он подключал Петю, который, как было заметно, хотел остаться вне игры, простым зрителем.

- Я не дам ему денег, - сказал Петя угрюмо. - Мы знакомы всего неделю чего доброго не отдаст!

- Он напишет расписку, - предложила Оля. - Или оставит чего-нибудь в залог...

- Ни расписок, ни залогов! - сказал я в отчаянии. - Мне не нужны эти деньги! Расплачусь кредитной картой.

Оля положила руку на мое плечо.

- Видишь, всегда можно найти выход - было бы желание! Кстати, мне не нравится столетний коньяк. Не хочу!

- Нет! Теперь выпьешь! - сказал я жестко, отбрасывая Олину руку и подзывая Ленина Ивана: - Ванюша, принеси этой стерве столетнего коньяку!

Казалось, его хватил легкий удар.

- О, простите, простите, но столетний коньяк кончился, - сказал он с таким видом, будто только что самолично допил бутылку. - Может быть, вас устроит пятидесятилетний?

- Нет, это барахло мы не пьем, - стремительно отреагировал я. - Нету ли портвейна? "Три семерки" или "Агдам".

Это добило Ленина Ивана. Он сокрушенно покачал головой, чувствуя, что предает свое русское имя.

- Тогда три кофе! - распорядился я.

- Столетней выдержки, - конечно же, добавила Оля.

ХЕЛЛУИН В ЧИЛИ-ВИЛИ

В быстрых карибских сумерках чернело перед нами огромное дерево. Его крона терялась в небесах. Иначе, как древом, его невозможно было назвать. Вероятно, на нем спасались от потопа Нене и Тата.

Ветви древа простирались по сторонам на многие метры. Оно было старым, это древо. И оно было голым.

А на ветвях его сидело множество громадных птиц. Казалось, это плоды древа. Длинные хвосты падали долу. Птицы были белы и недвижны. Но вдруг, внезапно, то одна, то другая пронзительно кричали загробно-металлическими голосами. Наверное, в этот самый миг где-нибудь на Земле отлетала грешная душа человеческая в лучшие, надеюсь, миры.

Дрожь пробирала от этих криков, от этой неподвижности, от белизны и оголенности. Я вспомнил сирен, сгубивших приятелей Одиссея.

- Что это? - спросила Оля, бледнея и крепко цепляясь за Петю.

- Есть древо жизни, а это, судя по всему, древо смерти, - произнес я зловеще.

- Ну тебя, - сказала неуверенно Оля. - Пойдемте отсюда!

- От древа смерти не уйти, - изрек я, и, как бы подтверждая это, гаркнули пронзительно птицы. Было похоже, что само древо кричит подземельным, корневым голосом. А после воплей наступила умопомрачительная тишина.

Можно было услыхать, как поскрипывают перья длинных птичьих хвостов.

Но за этим поскрипыванием угадывалось и другое, потяжелее, повесомей чьи-то шаги.

Кто-то черный и кривоватый возник из-за древа. А может быть, вышел из него? Дух древа?!

- Оля, - сказал он, приблизившись.

- Откуда он знает мое имя? - скороговоркой шепнула Оля, приседая и прячась за нас с Петей.

- Меня зовут дон Альфонсо, - сказал кривоватый дух. - Я стерегу паво реаль. Красивые птицы и дорого стоят.

- Оля, - поздоровался я, - привет! Никогда не видел белых паво реаль.

- А кто они такие? - спросила, ободряясь, Оля.

- Королевские индюки, или павлины!

- Они могут спать только на ветках деревьев, - пояснял дон Альфонсо. Те, что с хвостами покороче, - самки.

Под руководством дона Альфонсо мы обошли вокруг дерева. Оно уже не казалось таким зловещим. А индюки, хоть и королевские, оставались индюками. Дрыхли себе на ветках и вскрикивали спросонок...

Завершив экскурсию, дон Альфонсо ухмыльнулся.

- Хотите поглядеть на других павлинов? Тут, в парке, кабаре Чили-Вили! Я провожу.

- Да, пойдемте поближе к жизни! - сказал долго молчавший Петя.- Пойдем, мамочка, сегодня последний день в Канкуне - поглядим под конец кабаре.

Дон Альфонсо провел нас среди подростковых, но уже мохнатых пальм, шептавших что-то под вечерним ветром, и мы оказались у дверей кабаре. Высоко над нами, почти рядом с созвездием Льва, горели буквы "Чили-Вили".

Простившись с доном Альфонсо, мы прошли внутрь.

Странный потусторонний свет, который, вероятно, можно увидеть в конце посмертного коридора, озарял большой зал.

Среди столов возвышались круглые островки с металлическими столбами посередине. Какие-то длинные черные ящики стояли вдоль стен, и Оля с ужасом произнесла:

- Это же гробы!!!

Когда глаза попривыкли к полумраку, мы увидали торчащие тут и там кресты, под которыми белели горки разнокалиберных черепов.

- Е-мое! - охнул Петя, подаваясь к выходу.

В это время к нам подгреб небольшой скелет женского пола.

- Добро пожаловать! Бьенвенидос! Сегодня у нас Хеллуин - День мертвых! Где вам будет удобнее присесть?

Петя с Олей уже присели на пороге - их трудно было поднять. В конце концов мы перекочевали за стол у одного из круглых островков.

Уже знакомый нам скелет при ближайшем рассмотрении оказался милой девушкой. На ней было чрезвычайно мало одежды, а на всем свободном пространстве белой светящейся краской нарисован костяк.

Эффект был сильный. Петя с Олей молча, затравленно озирались по сторонам.

- Ребята, - сказал я, - нам повезло! Это же народный праздник - День мертвых. По всей Мексике его справляют. Продают шоколадные черепа и скелеты - леденцы. Веселятся от души!

Петя нервно дергал головой.

- Да уж! Тебе, мамочка, весело?

- Не дергайся, Петр! Что ты, как скелет на ниточке? - сказала Оля. Конечно, нам повезло - надо все увидеть своими глазами...

Олины глаза были широко раскрыты. Они явно сомневались, так ли уж необходимо видеть

в с е.

Где-то ударило полночь. И в тот же миг отворились гробы. Медленно, потрясывая саванами, выбирались из них покойники. Действительно, они здорово напоминали белых павлинов с относительно короткими хвостами. Строго говоря, это были все, как на подбор, самки, покойники женского рода. В некотором танце они стремились к островкам, и вот каждая заняла свой.

На ближайший к нам остров взобралась довольно веселая покойница. Она подмигнула и, разметав длинные черные волосы, сделала пируэт вокруг металлического столба. Ее саван взлетел, как купол парашюта, и стало очевидно, что под ним ничего нету. То есть было кое-что - абсолютно голое, как у каждой нормальной покойницы, тело. Причем тело весьма живое и бодрое.

- Однако, - сказала Оля, взглянув на Петю.

- Ты, мамочка, сама говорила: надо все увидеть своими глазами, заметил Петя, не отрывая взора от покойницы.

Она меж тем, кружась вокруг столба, медленно, но неуклонно освобождалась от савана. На прочих островах происходило аналогичное действо, которое символизировало, конечно, победу жизни над смертью.

- Ты прав - нам здорово повезло, - возбуждался Петя. - Какой мощный праздник - День мертвых!

- Элементарный стриптиз, - презрительно сказала Оля. - Надо называть вещи своими именами.

- Я не соглашусь с тобой, мамуля, - вкрадчиво ответил Петя. - Это театр! Не Чехов, конечно, но мысль заложена.

- Куда она заложена? - взорвалась Оля. - Между ног, что ли?

Бывшие покойницы тем временем скинули саваны и отплясывали яростный победный танец. Они потрясали всем, что имело право и могло трястись. Они принимали разные, как принято говорить, рискованные позы, откровенно показывая, чего и где у них заложено.

- Знаете, это слишком, - вспыхнула Оля. - Бесовство! Здесь нет эстетики!

- Это спорно! - сказал я.

- Вот именно - порно! - не расслышала Оля.

- Я хотел сказать, что эстетика - вещь относительная. В разные времена у нее разные критерии. И нельзя быть у нее в рабстве.

- Верно, верно! - поддакнул Петя, бегло озираясь по сторонам. Освобождайся-ка, мамочка, от рабства. Гляди, как свободны эти девушки.

- Ладно, Петр, - угрожающе сказала Оля, - с тобой мы еще поговорим о рабстве. А с вами, - и она сверкнула на меня глазами, - я снова перехожу на "вы". Не ожидала от вас такого мужланства.

- Простите, Оля, - сказал я примирительно. - Я и сам не ожидал, что мужланство попрет! Черт его знает, чего оно поперло?!

- Вот видите, - смягчилась Оля. - Вы поймите, я же не какая-нибудь там темная овца. Я не против обнаженной натуры, секса и прочего...

- А что это прочее? - заинтересовался Петя.

- Заткнись, Петр! - отрезала Оля. - Но эти танцы у позорного столба! Это слишком! Вы согласны?

- Ну, в общем..., - неопределенно сказал я, разглядывая беснующихся островитянок. На мой взгляд они были достаточно эстетичны.

- Вы знаете, я бы и сама могла так сплясать, - доверительно сказала Оля. - То есть, конечно, не так разнузданно и дико, а, как бы точнее выразиться, - задушевно, поэтично.

Петя открыл рот.

- Ну, мамуля, ты даешь шороху! Танец маленьких голых лебедей? Это уж точно будет стриптиз и порно.

- Ты скотина! - рявкнула Оля. - Я с тобою завтра же развожусь, Фетюков!

- Завтра не выйдет - мы в самолете будем.

- Ну хоть признай, что ты скотина, - как-то жалобно попросила Оля.

- Признаю, мамочка, - быстро согласился Петя. - Я скотина!

Оля вздохнула и покачала головой. Было видно, что она здорово утомилась в компании мужлана и скотины.

- Вообще-то я вас понимаю: девки хоть куда! Пусть прыгают, пока могут. Не воруют - и то хорошо.

Она грустно глядела куда-то меж крестов и гробов.

- Время наше быстро уходит. И остается только об эстетике рассуждать.

- Ладно тебе, Оль, - сказал Петя ласково. - Ты у меня лучше всех этих стриптизов. Ей-богу!

- Спасибо, Петруня! - расцвела Оля. - Можешь сказать красиво, когда захочешь!

И они нежно обнялись. Да, понял я, стриптиз все-таки сближает. Есть в нем здоровое жизненное начало - гимн чему-то, победа чего-то над чем-то!

- Не хочется уезжать отсюда, - сказала Оля.

- Так в чем дело? Посидим еще, мамочка!

- Я говорю вообще - о Канкуне. Здесь приятно. Время движется и не движется, - нараспев произнесла Оля.

- Очень точно сказано, - заметил я. - Забудьте, ребята, обо всем на свете и свейте тут гнездо. Это, поверьте, ценная мысль!

ДА ЗДРАВСТВУЕТ ШЕСТОЕ СОЛНЦЕ!

Как же быстро ко всему привыкаешь!

Бывало, проведешь неделю в больнице, в инфекционном отделении, и уже чувствуешь себя, несмотря на отдельные тяготы, как дома. Грустно расставаться с заразными больными, с палатой, с санитарками, с обедами, развозимыми на тележках, на которых впоследствии транспортируют безвременно почивших. Думаю, и они в свою очередь так же быстро привыкают к загробной жизни - дней за сорок!

Чего уж говорить о Пете с Олей, о крокодилах и голых собачках - я так свыкся с ними!

Более того - что уж совсем глупо и опасно, - привык писать. Три шариковые ручки отдали концы в процессе моего, с позволения сказать, сочинительства. Записывая телефоны приятелей и прочие отрывочные сведения, они прожили бы намного дольше. Но это судьба!

Хотелось бы, конечно, верить, что их гибель не напрасна... Да, впрочем, о каких пустяках я говорю, когда на горизонте - гибель Пятого солнца! Не будем его укорять. Оно довольно прилично светило более пяти тысяч лет кряду.

Но что же с нами станется? На какое дерево влезать? Куда ни шло, если мы превратимся в птиц! Вот только бы не в павлинов.

Так или иначе, а все мы, грешные, еще вернемся в этот мир, который можно кое-как описать, но понять, простите, немыслимо.

Посидим на берегу изменившего очертания Карибского моря. Погреемся под Шестым солнцем в Гнезде времени, где обитает бессмертный и пернатый змей Кукулькан.

Вива сексто соль!