«Из неопубликованного 1970-1995»

Раковина

Кубиков нашел под кустом морскую раковину. Здоровая, как дыня, только с рогульками, как мина.

«Ух ты!» — подумал Кубиков, повертел раковину в руках и приложил к уху. Где-то писали, будто бы из раковины слышен шум моря.

«Ух ты!» — действительно, в ухе плескалось далекое море.

Кубиков рассмеялся и, приладив раковину к уху, пошел дальше.

Шум моря стал затихать.

— Не туда иду, что ли? — он потоптался на месте и повернул в обратную сторону, забыв, зачем шел.

Море из раковины впадало в ухо. Шум нарастал. Послышались чайки. Кубиков никогда не видел моря, да и слышал его только по радио полгода назад. Поэтому инстинктивно ускорил шаги, будто впрямь мог выйти к морю, хотя здесь его отродясь не было. Да что там моря, речки толковой не было, даже ручья. Степь кругом, в степи засуха.

А в раковине уже пенились волны, в гальке шебуршился прибой. В ухе стало свежо, на губах солоно.

Кубиков зажмурился:

— Ух ты, ух ты! Как настоящее! Во раковину нашел! Или у меня такие уши морские! — весь в предвкушении настоящего моря, Кубиков, зажмурившись, шагал по степи, прижав к уху раковину, не замечая, что ноги лижет настоящий прибой.

Вода дошла до колен. Кубиков ойкнул, когда прохлада стиснула тело в области таза и то, что было в тазу.

В раковине сквозь крики чаек донесся ну натурально человеческий голос: «Заходить за красные буи запрещено!»

Кубиков, не открывая глаз, восхитился: «Во, раковина! Как взаправду! Рассказать — не поверят!»

Кубиков с трудом продвигался, толкая животом тяжелую воду, которая скоро накрыла его с головой. Стало нечем дышать, вода лезла внутрь.

— Ух ты! — подумал Кубиков. — Один к одному, тону! Ай да раковина! Сдохнуть можно!

И утонул.

Когда Кубикова вытащили на берег, губы его были сведены улыбкой человека, мечта которого сбылась.

Стакан воды

Думал: умру, так и не повидав заграницы. Нет, умру, повидав.

В Швецию съездил. Ничего не посмотрел, по распродажам ходил, торговался, чтобы на сто долларов, которые были, побольше купить барахла.

Мороженого не лизнул, в автобус не сел, в туалет не сходил, на стриптиз с мужиками не пошел, скрепя сердце. Потом они рассказали, показали — вспотел так, будто сам посетил.

Себе ничего не купил, жене — жвачку. Все — доченьке.

Вернулся, жена на стену полезла, где и сидит пятый день: «Дурак старый! Сколько нам осталось! Так и умрем босыми, голыми! Умные барахла с распродажи привозят мешками, оденутся, да еще продадут, предыдущую жизнь оправдав! Говорят, на улице там баки стоят „Армии спасения“. Шведы туда все, что не надо, скидывают.

А что им не надо — нам только давай! Соседка ночь в баке просидела с фонариком — оделась как куколка, да еще напродавала, купила автомобиль! Я ж тебе адрес бака дала! А ты все соплюхе!»

Что с жены взять? Дура. Я знаю, что делаю. Видели бы, как дочка тряслась, щебетала, когда в тряпье копошилась. Я смотрю не на день вперед. Дальше. «Кому спасибо за все?» — «Тебе, папочка родненький!» Родненький! А до того грубила как отчиму. Знает: по нашим меркам, если человек на тебя до копейки валюту потратил — ты в неоплатном долгу! Говорю дочке: «Теперь стакан воды поднесешь отцу, когда помирать буду?» Отвечает: «Папочка, подносить буду до тех пор пока не умрешь!» Во как! Но на всякий случай расписочку взял. «Обязуюсь на сто долларов носить воду, по курсу, и так далее». А на сотню долларов, представляете, сколько воды! Так что, умирая, напьюсь всласть!

На живца

Он мне, главное, говорит: что ж ты за мужик, если один на один с ними не справишься?!

Объясняю, не один на один, а один на двоих… Причем что выяснилось, в журнале, это не столько он, сколько она. Самец комариный, как пишут, не кусается, только делает вид, кровопийства в нем нет, а вот самочка, комариха, та до крови сама не своя. Пишут, мол, ей необходимо напиться, она мать, ей выродков кормить грудью, поскольку пока жива, вечно беременна и в положении.

Каждую ночь работаю донором и на глазах таю!

Казалось бы, центр города, двенадцатый этаж! На лифте не каждый поднимется, а эти гнусавки месяц со мной живут бок о бок, я их кормилец, хочу того или нет.

Ночи не было, чтоб они мне с кем-нибудь изменили! Откуда порода такая вылупилась? Есть же нормальные комары. Сел на тебя, клюв воткнул, ты его сверху хлоп — мокрое место! А эти две вурдалачки, не иначе, мичуринские! Их не поймать. Свет не выключаю, лежу голый, жду когда приземлятся. Сели. Я для маскировки храплю, глаза суживаю и только за спиной пальцы в кулак сжал! Фить!

Улетели! У них глаза везде! Или каким местом они чувствуют?! Бьешь — мимо! К утру на себе живого места нет, весь в синяках, а эти стаканами кровушку пьют, зудят пьяными голосами!

За три недели крови моей на двоих, считай, литр нацедили! Еле ноги волочу, а эти толстые, розовые, как в санатории.

Напился — уйди! Нет! Каждую ночь банкет устраивают, будто слаще меня в мире нету!

Откуда я знаю, что это одни и те же?!

Да по писку их различаю, и на морду за ночь насмотришься так — этих двух из тысячи комаров с закрытыми глазами опознаю!

Один мужик говорил: есть устройство французское, в розетку втыкнул, оно ультразвук издает, что на комарином означает: «Атас!» — и насекомые в панике разбегаются по соседям. Он где-то достал, включил — так к нему со всего города комары слетелись! Полный аншлаг! То ли наше напряжение с французским не совпадает, то ли наш комар французскую команду неправильно понимает, а переводчика нет, комар французский к устройству не прилагается.

И вот тут Николай, друг мой, и говорит: «Возьми ты их на живца».

— Это в каком таком смысле, на живца? — Я не понял.

Он говорит: «Положи на ночь кого-нибудь рядом. Тогда рукам больше свободы, и запросто перебьешь всех комаров на чужом теле! Я для этого дела девушку пригласил на ночь. Кладешь ее рядом. А комар на свежую кровь сам не свой!

Слетелись! И я всю банду переколотил! От этой девицы к утру мокрое место осталось! Пригласи ты бабу к себе — одним махом и ночь весело проведешь и от комариков избавишься. Рекомендую.»

Вот такое предложение поступило.

Честно говоря, я до женского полу не шибко охотник, но тут выбирать не приходится: еще пару ночей без сна и откину коньки. Кое-как уговорил старшего экономиста Сбруеву Светлану Павловну на кофе якобы с коньяком. Она женщина не из симпатичных, редкий мужик на нее клюнет. Фигура необъятная, зато внутри кровищи! Привел я ее. Выпили, покурили, потом она сказала, что в такую ночь без провожатых одной идти страшно. Я ей говорю: «А вас провожать никто и не собирался. Оставайтесь до утра, я вас в обиду не дам.» Она кокетничает: «Видите ли, на улице на беззащитную женщину напасть могут, а где гарантия, что на меня тут нападут, если останусь?!»

Я ей дал слово, что ни в одной подворотне с ней не случится того, что начнется сейчас тут! И налетел как сексуальный маньяк. Светлана Павловна отбивалась недолго, счастливая от того, что хоть кого-то привела в возбуждение. А я как представлю всю ее обнаженной с сидящими на высокой груди комарами, аж трясусь!

Только к оргии приступили — мои тут как тут, тоже участвуют. Начали с меня, причем, не во время, в смысле, в то время, когда не вовремя. Я взвыл, а Светлана Павловна вообразила, что это она такое ощущение предоставила и загордилась совсем. Я разубеждать не стал. Удовлетворенная Светлана Павловна расхрапелась с улыбочкой на устах. Я свет зажег. Простынку с нее стянул, как при открытии памятника. Смотрю на тело ее с вожделением! Жду когда комарики с ней в экстазе сольются! Долго кружили, видно прикидывали, с чего начать.

Приземлились посреди физиономии Светланы Павловны. А там есть где разгуляться!

Комарики туда-сюда потопали, один от губ оторваться не смог, второй на носу расположился. Светлана Павловна во сне чему-то там улыбается, небось, снится ей, что это не комары, а я по ней ползаю. А у комаров просто слюни текут!

И такая ненависть поднялась к этим кровопийцам! Встал в боксерскую стойку, изо всех сил левой и правой как звездану! От комаров мокрое место осталось! Я на радостьях подпрыгнул, но не один, а вместе со Светланой Павловной. Которая спросонья ногой поддых въехала. Я сложился напополам. А она кулаками молотит, вопит: «За доставленное удовольствие другие валютой расплачиваются!» Еле-еле отбился, объяснил, что это я берег ее сон, комаров отгонял. Она сразу успокоилась: «Не пойму только, вы с такой силой меня любите или комаров ненавидите?»

Словом, помирились, даже второй раз полюбовно сошлись, хотя целовать в губы ее, на которых комара уложил — дело нелегкое. В один поцелуй не уложишься. Но за то, что она от комаров избавила, я, как честный человек, готов на все.

И, знаете, с той ночи ни одного комара! Сплю, как убитый! И Светлана Павловна не в обиде. Я мужикам рассказал, каким успехом у комаров она пользуется. У нее отбоя нет от предложений. Женщина прямо расцвела. Я даже пригласил ее просто так, посидеть вдвоем, по-человечески. Она глазом сверкнула: «А комары у вас есть?» — «Да что вы, Светлана Павловна, без никаких комаров!» — «Тогда не приду, без комаров мужчины вялые.»

Вот так-то. И комары у нас странные, и женщины непростые!

Оазис

Во дворе вдоль дома прямо под окнами тянулся газончик. Три метра на десять, не больше. Это не ботанический сад, но в городской пыли, ругани, считайте, оазис. Травка росла, две березки вставали на цыпочки солнышко посмотреть, плюс лопух, ромашки, да еще крыжовника куст! Глаз городской по зеленому изголодался, а тут смотри, нюхай, вплоть до крыжовника — жуй!

Естественно, собак там выгуливали. А где еще? Псина годами живет в помещении, пусть хоть нужду справит на лоне природы! Помочиться на воле — согласитесь, праздник. Словом, на газон и собак, и кошек, и детей, и взрослых тянуло, потому что оазис. Микроклимат особый — у газона ни скандалов, ни драк никаких.

Тут жилец новый въехал, окошки на втором этаже аккурат над газончиком. Как он под собой эту мирную картину увидел, забрызгал слюной: «Собак не потерплю!

Гадют под окнами! Не имеют права, поскольку я участник войны!..»

Ему народ возражает: «Не горячитесь, уважаемый! Они, действительно, гадят под окнами, но с наружной стороны окон, а не с внутренней! Окошко закройте, будем гадить раздельно!»

Дед пуще синеет: «Милицию вызову!»

Вызвал.

Она приехала и сказала: «Старый хрыч прав. Какая ни есть зеленая зона. Собачий выгул запрещен исключительно. Ведите к речке, хоть весь берег уделайте, а при людях типун на язык!»

Ага! До той речки чесать километра три!

Сержант говорит: «Вот и чешите!»

Ему снова: «Товарищ сержант! Будьте человеком! Поставьте себя на место собаки.

На такой марш-бросок ее мочевой пузырь не рассчитан!»

Милиционер аж подпрыгнул: «А как мы в армии с полной выкладкой по жаре в сапогах марш-бросок, это по-человечески?!»

— Да кто ж сравнивает! Собаке с полной выкладкой в сапогах по жаре ни в жизнь не добежать, чтоб пописать! Куда ей с вами тягаться! Но поймите специфику собачьего организма. Ей даже генерал не объяснит, что согласно закону надо три километра бежать, чтобы задрать одну несчастную ногу. У нее инстинкт, как у вас: увидели военного, рука сама к козырьку, отдать честь. И собака. Увидела куст — лапа к козырьку.

Сержант говорит: «Если честно, мне-то плевать! Но старик всех доведет до могилы, хотя сам двадцать лет при смерти, как огурчик.»

Вот так.

Пытались смельчаки на газон прорваться с собаками ночью. Но старик начеку, в окне машет шашкой, рот пенится. Как в такой обстановке собачке оправиться?

И что в результате? Конечно, до реки никто не дошел. А выгуливали тайком, где попало: по подворотням, по дворикам. Конечно, не всем нравится. Особенно, когда в новых туфлях в темноте. Да еще с дамой! Но тут надо выяснить: во что вляпался? В собачье или в человечье? Сейчас не стесняются. А внешне не отличишь. Питаемся одинаково.

То ли дело газон! Все растворялось, усваивалось и, казалось бы, гадость, но путем обмена веществ превращалось в крыжовник! Я пробовал!

Но не в том дело, а вот в чем изумление! Раньше под окнами деда цвело, созревало, к концу июля крыжовник аж лопался. А тут как собак выгнали, чахнуть стало. Трава полегла. Вместо ягод у крыжовника колючки набухли.

Дед в панике. Оказывается, он баночки подготовил, варенье крыжовенное на зиму закатать. На-ко выкуси колючки, дедуля! Он каким-то составом газон поливал, химическим прыскал. В результате, гусеницы развелись. Старик хоть и выжил заслуженно из ума, но смекнул: наверно было что-то в том, что собаки нужду в газон оправляли. Раз при них все росло, цвело, пахло. Пробовал дед собак заменить собой лично. Не стесняясь ходит под куст, под березки. И что в результате мелиорации? Кроты завелись. Роют землю, не иначе, задумали метро.

Старика свезли в госпиталь: жадность сердце сдавила, весь на удобрения вышел.

Как его увезли, народ с собаками объявился. Лай, визг, разговоры. И вы не поверите, за неделю зелень выпрямилась, ромашки принарядились, на крыжовнике ягоды выскочили. Гусеницы исчезли, кроты эмигрировали! Значит, то, что собаки, задрав ногу, выделывали, было естественно!

Вывод какой? Простите за выражение, но иначе не высказать: когда насрано от души, оно всегда во благо! А если со зла, хоть гору наложи, все равно вред.

Врачи

Тут за углом доктор поселился — к нему не попасть! Сумасшедшие платят деньги, ночью записываются. Вплоть до драки на костылях. Лечит неизлечимое!

Каждому слово скажет ласковое, пошутит, заговорит. У него есть лекарство ото всего. Причем, что интересно, одно и то же. Каждому выписывает по таблетке три раза в день принимать регулярно до смерти. И дает упаковку на тридцать штук. Всем до смерти хватает. Причем запивать, исключительно водочкой.

Кто от такой щадящей медицины откажется? И больной с песней переходит с этого света на тот, не почувствовав разницы.

Есть, правда, еще один врач. Старый профессор: сорок книг написал, чего-то там лауреат. Ну все знает! С чем ни придешь, он вместо того, чтобы успокоить, головой качает, языком цокает, на часы смотрит и говорит, сколько вам осталось с точностью до минуты. Мол, медицина бессильна, вам осталось пять дней тринадцать минут. И ошибается. Пациент через день отдает богу душу, опровергая диагноз.

Либо профессор предложит курс лечения года на полтора. Причем неукоснительно: того нельзя, сего нежелательно, об этом забудьте… Так проще умереть в хорошей компании, чем жить в муках. И кто к такому доктору сунется? Диагност чертов!

Естественно, к нему никого. Даже бесплатно!

Кому интересно знать о своей неизлечимой болезни?! Не говори, чем я болен, скажи, чем я здоров! Наври то, что человеку хочется. За это никаких денег не жалко! А правду знать — дураков нет! Чем меньше врач знает, тем охотнее к нему люди идут. И это логично.

Последнее фото

В воскресенье Николай Николаевич с дочкой, зятем и внучкой гулял по городу, восхищаясь товарами на витринах и ужасаясь их ценам. Пятилетняя внучка Даша без устали тыкала пальчиком и голосила «купи, купи, купи…» Ребенок еще не знал арифметики, не умел делить желание на возможности без остатка.

Остановились около фотоателье. За стеклом на глянцевых фотографиях застыли нарядные лица. И тут вдруг дед заявил:

— Снимусь на фотокарточку для могилки!

— Папа, что за бред такой? — удивилась его дочь Таня. — Чего вас в могилу ни с того ни с сего потянуло?

— Уж больно фото красивые, — сказал Николай Николаевич. — Скоро помирать, а дома ни одной приличной фотокарточки нету! Одна качественная, где я в Сочи на пляже играю в футбол в 1971 году. Так я там в трусах, на памятник вроде неловко. А хочется остаться в памяти у людей симпатичным. Сегодня, вроде, я ничего.

— Да кто ж это заблаговременно фотографию для того света готовит? — ухмыльнулся зять, разглядывая в витрине снимок ладной брюнетки с остановившимся взглядом.

— Все-таки, Митя, ты дурак, хоть и лысый, — незлобно сказал Николай Николаевич. — Ну зачем мне на могильной плите фотография, где я уже мертвый в гробу?! Я-то умру, а люди по кладбищу гулять будут, зачем мне глядеть на них синим покойником? Человека заботит как он выглядит и после смерти! Доживешь до моих лет — поймешь!

— Николай Николаевич, вы меня извините! — распалился зять. — Да, у вас была пара инфарктов, кто считает! Но вы у нас окружены такой заботой и вниманием, комар не проскочит! И ваши намеки на кладбище неуместны! Мы вас оттуда оттаскиваем, а вы рветесь! Пока живы, берите от жизни все, что возможно!

Идемте, я вас на карусели покатаю! На том свете будет, что вспомнить!

— Желаю фотографироваться и все! — старик затопал ногами.

— Ну если это ваше последнее желание, черт с вами, папа!

Родственники вошли в фотоателье.

— Прошу! — фотограф сделал улыбочку. — На паспорт? На права? Для души дружным семейством желаете?

— Мне бы на могильную плиту! Если можно, посимпатичнее!

— Ради бога! Будете как живой! Присаживайтесь!

— И я с дедой! — обрадовалась внучка.

Таня схватила дочку за ногу:

— Слезь с деда! Он фотографируется для кладбища!

— Хочу с дедой для кладбища! — захныкала внучка.

— Тебе еще рано. Вырасти, состарься, тогда другой разговор!

— А пусть с внучкой! — Николай Николаевич прижал девочку к себе. — В земле лежать будет легче, зная, что ты не один!

— Николай Николаевич, вы знаете, как мы вас любим, но если я вас правильно понял, помирать вы собрались один. Или нас с собой приглашаете за компанию? — зять нервно размял сигарету.

— У нас не курят! — предупредил фотограф. — Решайте, как вас снимать?

Всколькиром?

— А давайте все вместе?! — улыбнулся старик. — Таня, Петя, присаживайтесь!

Уважьте старика!

Таня скрипнула зубами:

— Папа, дай вам бог здоровья, но куда ж вы нас в могилу с собой тянете? Люди придут на кладбище, увидят на фотографии нас вместе, решат: погибли в авиакатастрофе, начнут звонить, выражать соболезнования. Придется оправдываться, почему до сих пор живые. Вернитесь с того света на этот!

— Желаю вместе на кладбище! — старик побледнел, схватился за сердце. — Или откажу в завещании, все отдам Нинке!

— Тань! Брось связываться. Не видишь — человек из ума выжил! Отдаст все твоей сестре, точно попадем на кладбище! Не отказывай покойнику, грех!

— Хорошо! — Таня с грохотом поставила рядом два стула. — Только из любви к вам! Хотя лучше бы вам с Нинкой сняться, она фотогиничнее.

Таня достала из сумочки зеркальце, с ненавистью уставилась на себя.

— Хоть бы предупредил заранее! Черт знает, на кого похожа! Люди придут на кладбище, увидят, как я выгляжу, что они скажут?! Решат: здесь похоронена эта старая мымра!

— Мымра и есть! — Петя начал затирать пятна на брюках. — Сколько раз говорил — постирай брюки! Посмотри, на кого я похож! В таком виде не то что на кладбище, в туалет войти стыдно!

— Товарищи! — скомандовал фотограф. — Приготовились!

— А что такое «мымра»? — спросила внучка. — Если мама мымра, то папа — мымр?

Петр шлепнул дочку по попе, она заплакала.

— Не смей бить ребенка, старый мымр! — крикнула Таня. — Это ты меня такой сделал. Ничего! Пусть люди увидят, кто довел меня до этого состояния. Снимайте, товарищ, этого преступника!

— Если бы не ты… — начал Петя, но рев дочки перекрыл слова.

— Снимаю! — крикнул фотограф. — Улыбочку! Отлично! Все свободны!

Через три недели Николай Николаевич, действительно, скончался. Его похоронили и, согласно последней воле, на гранитной плите под стеклом вставили фотографию.

На ней Николай Николаевич радостно улыбался, внучка плакала, а родители сидели с перекошенными лицами.

Однажды у могилы остановились двое отбившихся от родителей ребятишек. Один сказал: «Смотри, дедушка веселый, а остальные все грустные. Кто из них умер?»

— Не видишь, что ли? Тот кто умер, тот и радуется. А этим еще долго мучиться, вот они и расстроились.

Причуды

У каждого должны быть свои причуды. Какая кому по карману. Я не миллионер, но причуды имею. Перед сном прошу жену чесать за ухом. Поначалу ломалась, кобенилась: насмотрелся, мол, порнографии! Я пригрозил: «Кормлю, одеваю — чеши, будь любезна!» Полгода чешет, уже не надо напоминать. И засыпаю в момент.

Жена говорит: «Чего ты во сне улыбаешься? Кто тебе снится?» Я отмахиваюсь. Не скажешь ведь ей, что снится мне, будто не жена рядом, а кошка о ноги трется, мурлыкает и до того становится хорошо. Ну, правда, просыпаешься, — никакой кошки, кругом одна жена. Зато когда засыпаю, сибирская кошка со мной до утра. Я спросонья: «Кис-кис…» А жена думает, что я со сна по-английски «кис ми», мол, «целуй меня». И с поцелуями лезет. А потом во сне кошка ревнует, царапается.

Так и живем.

Аристократ

Раньше человека из общества узнать было просто: заговорил по-французски и все с ним ясно. Сегодня значительно сложней, но тем не менее отличить можно. Хорошее воспитание отличается даже по запаху.

Вот Сергей Петрович Вострецов интеллигент в пятом колене. Считайте, аристократ. Так оно и чувствуется.

Извините, в гостях человек может зайти в туалет и это естественно. И потом закономерно, пардон, легкий запах, если у хозяев нет в наличии освежителя воздуха.

В результате один человек портит настроение целой компании. Гости и хозяева подозрительно глядят друг на друга, окольным путем выясняя, кто автор. Намеки, обиды. Вечер испорчен. По сути из-за ерунды!

Не ходить в гостях в туалет, терпеть до дому? Тогда зачем ходить в гости?!

Сергей Петрович Вострецов — дело другое. Тут тонкость чувствуется, дабы не обеспокоить других. Что и есть аристократизм подлинный, а не мнимый.

У Вострецова всегда с собой в кармане изящный флакончик из Франции, дезодорант с великолепным ароматом жасмина.

Когда Сергей Петрович зашел в туалет, то для гостей никаких неприятностей, наоборот, через минуту на все помещение изысканный аромат жасмина. И все знают: в туалет сходил Сергей Петрович. Даже, кто сам факт не видел, по запаху чувствуют — Вострецов! Иногда до нюансов доходит. Когда воздух не совсем должным образом приятен для публики, ну там подгорело или накурено, хозяйка отзывает Сергея Петровича в сторону и просит его сходить в туалет, дабы сменить аромат в гостиной. И он не откажет. Вот это и есть тонкость хороших манер.

Когда в туалет сходил один человек, а всем облегчение. Хорошее воспитание — оно чувствуется. Как и наоборот. Однажды Сергей Петрович, действительно, зачастил в туалет, запах жасмина над гостиной раз за разом струился. Так один из гостей, не буду называть фамилию, при всех огорошил: «Сергей Петрович, судя по убойному аромату жасмина, уж не понос ли у вас, дорогой?» Вот вам бестактность!

А Вострецов, что значит аристократ! Ни слова на хамство не ответил, в туалет — пулей. Чтоб опять сделать людям приятное. Да разве этим тонкостям молодежь научишь? У истинного аристократа запах жасмина в крови.

От греха подальше

Очумел народ! Толком объяснить ничего не могут!

Встречал девушку на платформе «Сестрорецк». Ветку сирени сломал по дороге. Точно в 22.40 подходит электричка. Я с цветами, а из вагона вылетают трое орлов и, ни слова не говоря, давай мутузить. Да так, слова не вставишь.

Стоянка — минута, и точно по расписанию бить кончили, вскочили в тамбур, орут: «Передай Серому, с ним будет то же самое!»

Электрички след простыл. Какому Серому?

Неделю пролежал, пока зажило, а сам думаю: «Не в сумасшедшем доме живем, может, что-то важное, а Серый не в курсе.»

Когда зарубцевалось, пошел встречать свою девушку. Ветку сирени выломал, стою на платформе, жду. А вдруг, думаю, ветка сирени — условный знак. У кого ветка, того бить? От греха подальше сирень выбросил. 22.40. Электричка. Опять три орла вылетают. Снова отделали за милую душу!

«Передай Серому, с ним тоже самое будет!» А мне и спросить нечем, какому Серому? Без зубов не поговоришь!

Две недели пластом. Как быть, думаю? Надо искать Серого, пока жив.

Поспрашивал соседей. Оказывается, есть такой банбит по имени Серый. Школьная, 42.

Звоню. Открывает мужик. Ну точно Серый! Говорю: «Вы товарищ Серый будете?»

«Ну я. Какие вопросы?»

— Вглядитесь в меня внимательно. Учтите, с вами то же самое будет.

Серый оскалился: «Угрожаешь, сука?» И в одиночку отметелил так, тем и не снилось!

Я когда дышать начал, шепчу: «Зря вы распоясались! Ребята из электрички просили передать, я передал.»

— Какие ребята, покажи!

Я говорю: «Показать смогу недели через две!»

Договорились.

Через две недели Серый за мной заехал на «мерседесе». Доехали до платформы, я, чтобы накладок не было, ветку сирени вручил Серому. Электричка ровно в 22.40.

Из вагона, как кукушечки из часов, выскакивают три орла, но я крикнуть успел: «Серый левей!»

Серый пиджак скинул: «Ну, пацаны, какие претензии?»

Орлы крылья сложили, говорят: «А нам другой Серый нужен. Прости, что потревожили, братан! Этот тип чего-то напутал…»

Слово за слово, помирились они. А дружба, как известно, скрепляется кровью.

Вчетвером из меня отбивную сделали!

На мое счастье ОМОН проезжал. И могу вам сказать: «Пока есть ОМОН, можете спать спокойно.» Вмиг раскидали всех, а мне врезали так, что на вторые сутки я понял: до того меня толком не били, а по попке любя шлепали.

До сих пор перед глазами искры, будто в мозгу вечный бенгальский огонь. Как говорится, праздник, который всегда с тобой. Но я выводы сделал. Теперь меня спросят на улице: который час? Я ноги в руки и бежать. От греха подальше.

Таблеточка

Лекарство привезли из Голландии — фантастика! Нет болезни, от которой бы не помогло! В продаже у нас такого нет. И не будет. Засекретят. А иначе вся медицина свободна. Таблетку принял и живешь заново! Да хоть топором — принял натощак, срослось!

Но дали всего три таблетки! Тут важно не продешевить, на ерунду не потратить! Поэтому: живот болит, голова трещит — я терплю. Таблеточки на крайний случай.

Тут напился, с утра голова — мина замедленного действия: качнулся — взрыв.

Мозг в отказе, рука сама таблетку нашарила и сдуру в рот. Через пять минут как огурчик! Во, таблеточка! А с другой стороны, что ж я наделал! С бодуна использовал, а раком заражусь, где взять таблетку, когда на всю оставшуюся жизнь их две! Выложил обе на подоконник, пересчитываю. Тут телефон. Я к нему.

Алло! Алло! И вижу: воробей хап таблетку и деру! Чуть не вывалился в окно.

Отдай, сволочь! А он расчирикался, гордый такой. На голубя налетел, с ног сшиб, в небо взмыл. Гляжу: к журавлиной стае пристроился, крыльями машет и вот уже впереди летит вожаком, журавли за ним клином. А ведь на его месте мог быть я!

Вот такая таблеточка! Осталась последняя. Запрятал так — с собаками не найдете! Чего только не было, а я не притронулся. Берегу на черный день. Пять лет его жду, не дождусь.

Одно только гложет. А вдруг у таблетки срок действия кончится? Пойти к врачам проверить? Дураков нет! Как жить без надежды? Всем хреново, но у меня-то в отличие от всех — таблеточка!

Сметана

Нервы ни к черту. Как у всех. Чуть что не так, а не так все — хочется убить.

Но когда телевизором запустил в машину соседа — он ночью бибикнул — понял: допрыгаюсь!

Лег к другу в больницу. Уколы, таблетки, массаж — и, знаете, размяк.

Клубок нервов размотали, маслом смазали, ни на что не реагируют.

Сосед по палате час в носу ковыряет — мне хоть бы что!

Вернулся домой — другой человек.

Дети сначала по углам жались, потом подошли.

Жена и та, наконец, рискнула одним одеялом накрыться.

Но у меня-то нервы смазаны, а у других нет.

Нелеченная жена три дня держалась. А в субботу утром из магазина принес хлеба, булки, сметану. И вдруг жену прорвало: «Когда ремонт будем делать, скоро потолок рухнет?! Мужик ты или не мужик?!»

Я говорю: «Оленька, это мелочи жизни. Посмотри, на деревьях почки набухли!»

Она снова: «Когда Николай долг отдаст? Второй месяц пошел! Мужик ты или не мужик?!»

Я зубы стиснул и говорю: «Оленька! Повторяю! На деревьях почки набухли!»

Жена орет: «Сосед третью машину меняет, а у тебя самоката никогда не будет! Ты не мужик!»

Чувствую, нервы натягиваются, как струны гитары, а жена колки крутит, крутит.

Слышу, зазвенело внутри.

Кричу: «Оля, скройся с глаз долой! Убью — пожалеешь!»

Ни в какую!

— Посмотри, в чем хожу десять лет! Стыдуха! Ты не мужик!

— Ах не мужик?! — И банку сметаны об пол хрясь! Как граната рванула. Обои в сметане, пол в осколках. Жена контужена, глаза круглые, рот настежь. И тишина.

С утра в магазин. Вернулся, банку сметаны в руках держу:

— Доброе утро, дорогая!

Только она рот открыла, я банку сметаны об пол хрясь!

И тишина.

Каждое утро приношу по банке сметаны. Об пол — и тишина.

Так что у кого с нервами нелады, лучшее средство — сметанка. Баночку натощак об пол. И тишина.

Ромео Степанович

Извините, дело интимного свойства, но как товарищ по полу, вы должны понять. Я люблю свою жену. Просто схожу с ума. Потому что поверьте, ни к кому так не тянет, как к ней. Нет, к другим тоже тянет, но разве сравнишь, как тянет к ней!

Я сравнивал.

Вы знаете, как изменю ей с кем-нибудь, тут же становлюсь себе противен! Говоришь себе: как ты мог! Мчишься по улице, на восьмой этаж без лифта на последнем дыхании, скорей заключить женушку в объятия. А когда заключил, на большее нету сил, что, согласитесь, естественно, я же не лошадь!

Поэтому никаких вольностей себе с ней не позволяю, смотрю с немым обожанием.

И что любопытно: чем больше ей изменю, тем сильнее к ней тянет. Прямо пропорциональная зависимость. Какой-то закон Ньютона: развратные действия равны противодействию — кажется так. Просто не могу представить, как бы жил без нее!

Каждое лето в отпуск отправляю на месяц, не меньше, чтобы отдохнула от меня по-настоящему, она ведь, бедняжка, так устает: дом, работа, стирка, готовка.

Пока она там отдыхает, я в поте лица вытворяю такое, вы не представляете, какая грязь здесь творится. Зачем я это устраиваю? Я же сказал: из любви к ней! С единственной целью, чтобы при ней этого не было! Чтобы не делать ей больно!

Зато как я ее после этого жду! Приезжает — вся квартира в цветах! Шампанское!

Коньяк! Чего только не остается! Шоколад везде! На столе, на полу, под кроватью! Она на шею кидается, а меня слезы душат: знала бы ласточка, что тут творилось! День ползаю перед ней на коленях, целую пыль у нее под ногами, кстати, пыли полно. Тьфу! Чистая моя, непорочная: ведь она ни с кем, поверьте, я знаю, ни с кем! Ждет меня как полная дура… А я вместо того, чтобы с ней до гроба, я с этими… ну вы знаете! Ни стыда, ни совести! Без имени, без отчества, им же все равно с кем! Как так можно?! Причем, восемнадцать-двадцать лет, телячий возраст, в голове ветер. Ну, кожа гладкая, грудь колесом, но Достоевского не читали! Я им говорю: вам надо учиться, овладевать смежными специальностями, думать о будущем — они хохочут! Бестолочь! Надо бы поговорить с их родителями, да все некогда!

Конечно, после всего этого тянет поговорить с культурным человеком, с ангелом моим единственным! И вы не поверите — не спит! В шесть утра читает, меня, подонка, ждет! Я ей как-то стихи написал. Целиком не помню, но есть такие слова: «Я помню чудное мгновенье, передо мной явилась ты, как мимолетное виденье, а я подонок, я скотина, убей, зарежь или прости!» Вылитый Пушкин, согласитесь! Кто из нынешних мужей своим женам такие стихи напишет?! Другая бы за такие строки… А она говорит: «Почему ты не исполняешь супружеские обязанности?!»

Здрасьте! Ну при чем здесь это?! Я ей стихи о любви, а она о каких-то обязанностях! Любовь и обязанности — две вещи несовместные!

Сколько раз, потеряв ключи, лез к ней через балкон, жизнью рискуя! Кто из мужей по ночам на балкон к женам лезет?! Все норовят в дверь, как попроще. В наш век романтики редкость! Моя живет почти как Джульетта с Ромео! Ну как ей объяснить, что она со мной счастлива!

Почему-то нервная стала, плохо выглядит. Я за нее очень переживаю. Что с ней происходит, ума не приложу. Вы не могли бы посмотреть ее, доктор?

Не понравится — уйду

На шестой весне пенсионной жизни, взвесив все за и против, Вениамин Петрович Бунин решил жениться. Пора!

На влюбиться не было ни времени, ни сил — просто нужен был приличный человек женского пола, умеющий готовить, стирать, слушать и, в случае чего, вызвать скорую. Желательно, чтобы невеста имела пристойную пенсию. А если она еще при этом не будет уродиной — большое спасибо!

Но где найти такую незамысловатую женщину? На улице же не пристанешь. В газету объявление не дашь: мухлюют, что получше — своим.

Родные и близкие, узнав о желании Бунина, обещали помочь. Сказали, что в городе полно непристроенных женщин, мечтающих связаться узами брака с крепеньким пенсионером еще на ходу и при пенсии. Еще отбоя не будет.

Уже назавтра звонили и обещали познакомить с одной.

Вениамин Петрович оделся как для торжественных случаев: теплое финское белье, в прошлом бельгийский костюм с голубым переливом, белая рубашка без верхней пуговицы, прикрытая галстуком в клетку, велюровая шляпа. На антресолях коробки сильно помяли шляпу, отчего она стала по форме ковбойской. Направляясь на свидание в этой шляпе, цокая по асфальту подковками туфель, Бунин чувствовал себя ковбоем, скачущим на свидание с красоткой.

В садике его представили Вере Павловне. Она оказалась пуда на полтора больше того, что обещали Вениамину Петровичу, но в таком возрасте кто считает?! Лишь бы человек был хороший: умел готовить, стирать и слушать. Вера Павловна когда-то была интересной женщиной и не скрывала этого, наоборот, аккуратно помечала косметикой то, что когда-то в косметике не нуждалось.

Она подала руку для поцелуя. Вениамин Петрович не спеша целовал пальцы, разглядывая камни и оправу кольца. Некоторое время вокруг возбужденно галдела стайка пенсионеров, потом как по команде они стали прощаться, подмигивая кто как мог.

Бунин взял Веру Павловну под руку, и они стали прогуливаться. Шли мелким расслабленным шагом людей, которым спешить некуда да и незачем. С непривычки Вениамин Петрович смущался, казалось, все на них смотрят: она такая большая, а он такой небольшой. Но как было сказано выше, лицо Веры Павловны бережно хранило следы былой красоты, и Бунин решил, что прохожие думают: «Этот хорошо сохранившийся мужчина в молодости завоевал сердце когда-то необыкновенно красивой женщины! Вот уж верно был Дон-Жуан!»

Вениамин Петрович довел Веру Павловну до парадной и стал прощаться, поскольку со школьной скамьи помнил: в первый же вечер входить в дом девушки непозволительно. Но Вера Павловна, властно взяв за локоть, предложила зайти на чашку чая.

Невеста жила на пятом этаже без лифта, поэтому пока отдуваясь на каждой площадке добрались до квартиры, Вера Павловна успела вкратце рассказать биографию, в которой фигурировало около четырех мужей, и все военные. Первый был адъютантом то ли у Буденного, то ли у Кутузова.

Квартирка была однокомнатная, тесноватая, но обставленная добротно, на стенах мужественно блестело оружие: сабли, пистолеты, кинжалы. На тумбочке стоял пузатый аквариум с рыбками неизвестной породы размерами превосходившими тех, что Бунин видел в продовольственных магазинах. «Значит, любит животных,» — отметил он.

Вера Павловна пошла на кухню хлопотать над ужином, продолжая разворачивать панораму своей богатой военными событиями жизни.

Вениамин Петрович разглядывал помещение, в котором предстояло жить, поскольку считал, если вошел в квартиру, то как честный человек должен жениться. В целом ему тут нравилось, а из кухни еще пахло чем-то страшно съедобным, и есть хотелось как никогда, а вернее, как всегда.

Вера Павловна внесла на подносе ужин. Дымилась жареная с луком картошка. На тарелке в зеленом горошке разлеглась ветчина. Легкие пончики! Пироги!

Бледнорозовый, но отчаянный хрен! Что-то еще, но желудочный сок туманил глаза и Вениамин Петрович уже плохо видел.

— Вера Павловна! — ахнул Бунин, смахнув слезу. — Вы собираетесь все это съесть за ночь?

— Нет. Пополам! Теперь у нас все будет пополам, — сказала Вера Павловна, накладывая на тарелку картошку, туда же салат, кусок ветчины, горошка, кучку хрена, который тут же вцепился в глаза и нос Бунькина.

— Но на ночь же! — простонал Вениамин Петрович, густо намазывая масло на свежий хлеб. — Вы не думаете о желудке!

— Что о нем думать! Пусть лучше обо мне кто-нибудь подумает! — Вера Павловна разлила из графинчика водку и зажгла папиросу: — Ну, за знакомство!

— Вера Павловна! В нашем возрасте пить и курить — это уже, простите, ни в какие ворота! — Бунин хотел что-то добавить, но Вера Павловна чокнулась, выпила и так расхрустелась огурчиком, что Вениамин Петрович не выдержал — забытым движением опрокинул рюмочку в рот и накинулся на еду так, что Вера Павловна перестала жевать и, подперев голову, нежно уставилась на него.

— Кушай, Веня, только жуй хорошенько! Ишь как изголодался! Сколько же лет не обедал-то?

Бунин пробурчал что-то, продолжая жевать, испытывая жуткое удовольствие от того, что ест много, ест вкусно, хотя на ночь такие оргии устраивать нельзя!

Нельзя! Но до чего вкусно то, что нельзя!

Наполовину опустошив поднос, Вениамин Петрович пришел в себя и отвалился от стола:

— Вы меня убиваете, Вера! Это ужасно!

— Это прекрасно! — поправила Вера Павловна. — Как ты замечательно ешь!

Много. Быстро. Точь-в-точь первый муж, который был адъютантом!

Бунин покашливанием старался перекрыть икоту, с ненавистью глядя на булочку с кремом, которую нельзя было не съесть, но и есть уже не было сил.

— Веня, а детей у тебя, случайно, никаких нет? — спросила Вера Павловна.

— Нет никаких детей, слава Богу! А то бы тянули из меня последнее! — Бунин злобно проглотил булочку.

— Плохо, Веня, ох плохо! Если бы из меня кто-нибудь что-то тянул, все б отдала! — Вера Павловна глубоко затянулась папиросой, закашлялась. — Пуговки у тебя разными нитками пришиты, Веня. Весь ты аккуратный, но неухоженный. Давай пиджак.

Вениамин Петрович снял пиджак, прижал правую руку к телу, потому что на рубашке под мышкой светилась дыра, но не слишком заметная, поэтому он откладывал зашивать. Без пиджака и от выпитого Бунькин почувствовал себя мужчиной. Да еще на стенах воинственно блестели сабли и пистолеты. Захотелось крикнуть ура и броситься на Веру Павловну. Вместо этого он сказал:

— Вера, нам, очевидно, придется сочиться… счестья законным браком…

— Что значит «очевидно»?! Только законный! Хватит! Я уже не девочка! Было тут два таких ухажера! Поматросили и бросили! Я женщина серьезная, у меня все мужья были не ниже капитана, так что все официальным путем. Без фокусов чтобы!

— Ты меня перебила! Естественно, если браком, то законным! Мне по-другому не подходит! Но если и суждено стать мужем и женой, я бы хотел оговорить некоторые, так сказать, условия совместного проживания.

— Ну-ну! — Вера Павловна откусила нитку, которой пришивала пуговицу.

— Во-первых, Верочка, попрошу у нас не курить!

— Здрасьте! Я начала курить, когда тебя еще на свете не было!

— А теперь потерпи до тех пор, пока меня снова на свете не будет! Пойми, Веруня, — Бунин почувствовал, как опять жует что-то вкусное, — ты не читала, как никотин западает некурящему прямо в душу? А я у тебя некурящий! Чем курить, лучше гулять по воздуху! Я покажу тебе упражнения йоговской гимнастики и ты похудеешь в два дня! В два дня ты себя не узнаешь!

— Нет, Венечка, это ты себя не узнаешь, если вздумаешь тут казарму устраивать!

Поверь, у меня было четверо мужей, это хорошая школа. Я знаю теперь, как жить.

Я все поняла. Не надо лезть друг другу в душу!

— Но если не лезть, зачем жениться, объясни тогда?! — Бунин отхлебнул компот.

— Зачем? Какой это союз двух любящих сердец, когда столько сахара в компот кладете!

— Ну хорошо, Веня. Ты мне нравишься, у тебя незлые глаза, хороший аппетит! На тебя приятно готовить. Ты мне напоминаешь одного моего мужа, но неважно… Я знаю, у тебя приличная пенсия, так что в сумме ты как мужчина имеешь право требовать.

— Конечно, имею, как мужчина! — Вениамин Петрович выпятил грудь.

— Я буду курить на лестнице и меньше, — согласилась Вера Павловна. — Действительно, живем один раз и тот заканчивается. Может, ты прав. Но мой второй муж, полковник в отставке, никогда не попрекал папиросой!

— Учти, Вера, я твой последний муж, подумай хорошенько!

— А третий муж, майор бронетанковых войск, мыл полы!

— Но я, как известно, не майор! Тем более бронетанковых войск! Так что, извини, но пол по твоей части!

Вера Павловна схватила со стены саблю, рубанула воздух и закричала:

— Будешь мыть пол, будешь! А я о тебе заботиться стану! Заштопаю всего, вымою, отутюжу, откормлю — ты у меня станешь майором! — она грохнула саблю на стол, между вилкой и ложкой. — Давай, Веня, прикинем по-хорошему на что будем жить.

Сложим пенсии в кучку.

Сначала Бунин обиженно молчал, косясь на саблю, но когда будущая супруга начала бездарно складывать, вычитать, делить, он вмешался. Они разгорячились, то соприкасаясь головами, то вскакивая и кружа по комнате. Бунин кричал, что не потерпит у себя в доме этот старый шкаф, эту развалюху, хоть она и служила Кутузову. Надо купить стенку, сейчас в каждом приличном доме есть стенка…

Вера Павловна усаживала его на место, совала в рот кусок пирога с капустой и говорила, что шкаф вместительный, а стенка — это молодым. Лучше купить цветной телевизор, чтобы на старости лет увидеть все в цвете…

Незаметно стемнело. Вениамин Петрович спохватился лишь в первом часу.

— До завтра, дорогая, — он направился к вешалке за шляпой.

— Куда?! — Вера Павловна ловким маневром перекрыла дорогу. — Останься!

— Нет, нет, нет! — Бунин покраснел и надел шляпу задом наперед, отчего стал похож на ковбоя, сидящего на лошади задом. — Не в моих правилах оставаться у женщины в первый же вечер! Руку поцеловать могу!

— Руку целуй себе сам! Уже не вечер, а ночь. И дождь идет. Оставайся, — Вера Павловна сняла с него шляпу, потом пиджак. — Да не бойся, не трону! Я лягу там, а ты на диване. Иди, почисть зубы перед сном, помойся и бай-бай! Полотенце твое висит. Ну, не ломайся!

Идти с полным желудком в дождь не хотелось. Поэтому поломавшись для приличия, Бунин остался. Пошел в туалет, почистил зубы, ополоснул лицо. Когда вернулся в комнату, ему было постелено. Вера Павловна уже лежала на кушетке, небрежно прикрывшись одеялом.

— А мой капитан третьего ранга перед сном раздевал меня собственноручно, — вздохнула Вера Павловна. — Спокойной ночи, Веня. Будем спать.

Вениамин Петрович погасил свет, сам себя раздел и лег на хрустящую простыню.

Утром он проснулся свежим и отдохнувшим, желудок не беспокоил. Вера уже хлопотала на кухне. Вениамин Петрович подкрался к ней сзади, долго выбирал место, по которому бы ее шлепнуть и решил, что уместно коснуться плеча.

— Ап! Вот и я, товарищ генерал! Как спалось?

— А вот хамить не надо! — зло ответила Вера Павловна. — Я думала, ты честный человек! Чего ж не предупредил, что храпишь?!

Бунин побледнел:

— Возможно, я и храплю, но будучи в поездах дальнего следования, домах отдыха и в санаториях, я спал с разными людьми — никогда жалоб не было! Тем более многие мужчины, особенно богатыри, испокон веков храпели по-богатырски! Неужели твой майор бронетанковых войск…

— Ты Василия не трогай! — Вера Павловна двинулась на Бунина с кухонным ножом.

— Василий никогда себе такого не позволял в присутствии женщин! Так что, если желаете вступить со мной в брак, будем менять мою квартиру и вашу на двухкомнатную, чтобы вы храпели отдельно!

— Вряд ли мне подойдет ваш вариант! — рассердился Вениамин Петрович. — Вы тут курите, пьете, наедаетесь на ночь, меня скармливаете и еще «не храпи», «не ходи»! Нет! За ужин большое спасибо, но на всю оставшуюся жизнь я себя связывать с вами не намерен! Неизвестно, сколько осталось!

— Такому как вы осталось немного! Тоже мне, подарочек! Да вы, наверное, и в армии-то не служили! Сачок! — Вера Павловна ножом рубанула репчатый лук.

— Я не привык скандалить с женщинами, Вера Павловна, я выше этого! Прощайте!

Ухожу, кухонная вы баба!

— Дуй, дуй! — Вера Павловна двинулась в прихожую, не выпуская из рук ножа.

Вениамин Петрович нахлобучил шляпу, хотел презрительно оглянуться, но не успел и вылетел из квартиры…

Получив боевое крещение, Бунин стремительно шел по улице и думал: «На кой черт это надо! Зарежут на старости лет и вся любовь! Да пошли они к черту! Один не проживу, что ли?..

Через неделю ему позвонили и сказали: есть человек. Сначала он наотрез отказался, но когда услышал, что это бывшая санитарка и двадцать пять лет отработала в популярной больнице, он согласился взглянуть. Тем более у нее двухкомнатная.

— Ты же ничего не теряешь, — сказали ему, — не понравится, ушел и все!

— Не понравится, все и ушел! — бормотал он, направляясь по указанному адресу.

— Будет выпендриваться, тут же уйду! Надо еще проверить, что она за санитар такой, небось, шприц в руках не держала…Дом был кирпичный, очевидно, кооперативный, недалеко от универсама, через дорогу парк.

Дверь открыла худющая женщина с лицом, вызвавшим у Вениамина Петровича неприятные ассоциации, но с чем — непонятно.

— Здравствуйте, — сказал Бунин, сняв шляпу, — вы по поводу замужества?

— Я, — прошептала хозяйка. — Проходите, пожалуйста!

Глазки у нее были незначительные, а под стеклами очков терялись вовсе. С лица свисал увесистый нос, узкая прорезь рта. Вот и все. „Кого она напоминает?“ — мучился Вениамин Петрович, одновременно оглядывая прихожую, коридор, комнату.

Чистота была стерильная да и пахло по-больничному тревожно, как перед уколом.

Осмотрев обе комнаты, Бунин вышел на балкон, который лежал на ветках березы, остался доволен и вернулся в большую комнату.

Женщина назвалась Ириной Сергеевной и села на стул, положив узкие руки на такие же узкие колени. Помолчали.

„То, что балкон, это хорошо, — подумал Вениамин Петрович. — Зимой можно одеться потеплей: и воздухом дышишь и никуда ходить не надо. Комнаты две, так что каждый храпит, как хочет! Лекарствами пахнет, заболел — не надо по аптекам мотаться. А то, что не очень красивая, так мы уже не в том возрасте, чтоб смотреть друг на друга. Но чего ж она все молчит да молчит? Пошла бы ужин сготовила, надо проверить, как у нее получается.“

Бунин уставился на бородавку неподалеку от носа хозяйки. Он понимал, что неприлично вот так в упор смотреть на физический недостаток, но почему-то не было сил отвести глаза и посмотреть на что-либо другое.

— Пенсия моя вам известна? — брякнул он ни с того ни с сего.

— Да, я слышала, большое спасибо, — отозвалась Ирина Сергеевна.

— Ну раз известна, тогда, может, чай попьем с чем-нибудь?

— С удовольствием, — ответила Ирина Сергеевна и вышла на кухню.

„М-да, однако, болтушка! Тишина, как в морге. Но потолки высокие, солнечная сторона и хамства с ее стороны не будет, никаких бронетанковых войск. Но страшна! На кого же похожа, ведь похожа на кого-то! С такой выйдешь под руку в парк, подумают, Бабу Ягу подцепил! Даже не знаю, как быть… А с другой стороны, персональная медсестра. Если что, воды подаст и уколом обеспечит, лекарства на любой вкус! А то, что не очень интересная внешне…“

Тут Ирина Сергеевна внесла поднос с чаем, и опять Бунина пронзило страшное ощущение: на кого похожа, Господи!

К чаю были сухари ванильные и бутерброды с измученным загнутым сыром.

„Так, — отметил Бунин, — готовить не умеем. Не то что Вера Павловна!“

В тишине хрустели сухарями, пили чай. Еда застревала в горле Вениамина Петровича.

— Чего ж это мы все молчим да молчим, нам что — поговорить не о чем?

— Я молчаливая. Знаете, такая работа, всякого насмотришься за день, говорить неохота!

— О мужьях бы рассказали, — Вениамин Петрович кивнул на шесть фотографий под стеклом, где Ирина Сергеевна была снята в обнимку с веселыми мужчинами.

— Это не мужья, — Ирина Сергеевна отломила сухарик, — это больные, которых я выходила. Вот они со мной и снялись. На память.

Вениамин Петрович посмотрел на бывшую медсестру с уважением:

— Ну, как жить будем? Какие мысли, пожелания, предложения?

— Мне все равно, как скажете, так и будем.

— Нет, так дело не пойдет, — обиделся Бунькин. — Мне нужна жена говорящая, а то я не знаю даже! Что же вы делать-то умеете? Готовите не по первому разряду, если честно. А это не плюс.

— Извините. Я больше банки, уколы, перевязки. Хотите, горчичники поставлю?

— Сейчас?!

— Знаете, как я ставлю горчичники, банки? Ко мне все больные просились! Хоть на спину, можно?

— Нельзя! — рассердился Бунин, нервно вытер рот салфеткой и почувствовал жжение. — Ирина Сергеевна, вместо салфеток вы горчичник подсунули! Склероз?!

— Извините, — Ирина Сергеевна вскочила и заметалась по комнате.

— А лекарства напутаете? Введете в спешке что-то не то?! Вы ж убить меня можете! Вы понимаете, чем это пахнет!

Ирина Сергеевна дрожащими руками положила стопку бумажных салфеток.

Вениамин Петрович еще немного подулся и спросил:

— Лекарства дефицитные, с печатями, без, достанем?

— Сколько вам надо, ради Бога! Вы у меня без лекарств не останетесь! Я вас вылечу!

— Я, тьфу-тьфу, здоров!

— Заболеете, — тихо, но с уверенностью произнесла Ирина Сергеевна.

— Ну вот еще, — Бунин вздрогнул, — делать мне больше нечего! — И закашлялся.

— Давайте погляжу горлышко, — Ирина Сергеевна достала ложечку, — скажите „а“.

— Почему это я должен говорить „а“?

— Скажите, пожалуйста, „а“.

Вениамин Петрович открыл рот и рявкнул „А-а-аррр!“

— Какое у вас красивое горло! — восхитилась Ирина Сергеевна. — Я ни у кого не видела такого красивого горла! Зев чистый! Миндалинки прелесть!

Бунькин смутился. Еще никогда не делали комплимент его горлу:

— Так что у меня там?

— Ничего! У вас замечательное горло! Но кашель есть. Банки я бы поставила.

— Но после банок на улицу нельзя выходить!

— Нельзя, — тихо сказала Ирина Сергеевна, опустив глаза.

— Нет, не пойдет! — Вениамин Петрович направился к выходу.

„Хочет, чтоб ночевать с ней остался, — подумал он. — Вот женщины пошли! Не выйдет, дорогая! Я стреляный воробей!“

Он надел ковбойскую шляпу и протянул Ирине Сергеевне руку.

— Всего доброго. Очень приятно было познакомиться!

— Да, но как…

Ему стало жаль ее, страшненькую, худую, брошенную даже больными.

— Не расстраивайтесь! Адрес ваш у меня есть. Я окончательно не решил. Может быть, остановлюсь на вас. До свидания…Проходя мимо кинотеатра, Бунин наконец вспомнил, кого напоминало ему лицо Ирины Сергеевны — барона Мюнхаузена из мультфильма! Такой же нацеленный в землю нос, узкие губы! Барон Мюнхаузен! Можно жить с бароном Мюнхаузеном? Но с другой стороны: дома тишина, заболеешь — уход! Не заболеешь — опять же уход, для профилактики. Вера Павловна скорее зарежет и бросит в тылу врага, а эта санитарка вытащит на себе с того света!.. Но готовит, конечно, не так как Вера!

Булочки с кремом!.. Тьфу! Перед сном такая обжираловка!.. А дома, кроме пельменей, ничего…

Ну как быть?

Дома Бунин взял чистый лист бумаги, разделил его на две части, слева написал „Вера Павловна“, справа — „Ирина Сергеевна“ и столбиком выписал достоинства и недостатки каждой. Потом начал складывать столбиком. Тут позвонил телефон:

— Это 245-54-62?

— Да.

— Это вы хотите жениться, но храпите при этом?

— Ну я.

— Записывайте адрес: Разъезжая, 25, квартира 16. Лидия Михайловна.

Двухкомнатная квартира в центре, все удобства, дача в Луге. Она недавно развелась, так что торопитесь, охотников полно. Завтра у нее день рождения, приходите обязательно с цветами. Будут спрашивать, кто вы такой, скажите от Григория Алексеевича. Ни пуха, ни пера!

— К черту! — машинально ответил Бунин и положил трубку.

„Надо посмотреть! Вдруг подойдет? И дача в Луге. Это вариант… Поглядим, поглядим, а то загремишь за первую встречную, потом мучайся. А не понравится — уйду.“

Направляясь на смотрины, Бунин хотел купить гвоздики, уж больно хороши были. Но дорого. Чего тратиться, а вдруг впустую?! Для начала достаточно хризантем. И недорого, и цвет сиреневый, а это что-то означает.

Дверь открыла роскошная женщина, на вид значительно моложе Вениамина Петровича.

— Вы к кому, папаша?

Вениамин Петрович смутился от такого великолепия и решил, что не туда попал, вряд ли эта интересная дама ищет мужей.

— Извините, я, наверное, ошибся! Мне к Лидии Михайловне.

— Это я. Вы от Григория Алексеевича?

— Да. Бунин Вениамин Петрович. Холост.

— Ах, какие прелестные цветы! — Лидия Михайловна прижала букетик к груди. — Мой любимый цвет — вечерних сумерек! Проходите! — хозяйка пропустила его в прихожую, коснувшись грудью плеча.

Бунин отметил: „Грудь великовата! Ставим минус.“

Он повесил ковбойскую шляпу, снял туфли, надел тапочки, чтобы не пачкать паркет, и вошел в гостиную.

Да, обстановочка была будь здоров! Не то что у генеральши. И пахло приятней, чем у санитарки. Тут были настоящие вещи. Вениамин Петрович не понимал в антиквариате, но почувствовал: кругом большие деньги. На стене висели две картины, сколько стоило нарисованное он понятия не имел, но судя по золоченым рамам, в такую оправу ерунду не вставят.

Книг было без счета! В новеньких незапятнанных переплетах, они стояли ровными рядами, как на параде. Стол ломился от вкусных вещей, непонятно где купленных.

Чувствовалось, у хозяйки неплохие связи, но сама готовить не любит. Поэтому Бунин сначала мысленно поставил плюс, но, подумав, добавил минус. Они друг друга взаимно уничтожили.

Гости, шесть пожилых мужчин в возрасте, смотрели друг на друга подозрительно, ели много и молча. Без сомнения это были соперники. „Старье!“ — подумал Бунин и принялся за еду, наверстывая упущенное. „Женюсь — не женюсь, а поесть надо, пока эти хамы все не сожрали!“ Наевшись, кавалеры начали друг перед другом выпендриваться. Один порол какую-то чушь, намекая на связи с большими артистами, называя их небрежно Владька, Генка, Алка. Получалось, что он родной брат то ли Розенбаума, то ли Боярского. Второй, пришептывая и хитро улыбаясь, завел разговор о политике, вдохновенно рисуя мрачную картину того, что нас ждет. Третий, заикаясь, читал свои мерзкие стишки. Четвертый, бывший циркач, сделал стойку на голове и упал ногами на стол. Пятый схватил гитару и начал играть, а шестой сразу запел. „Они что, в паре будут жениться?“ — удивился Вениамин Петрович. Наконец, Лидии Михайловне надоели эти показательные выступления, она включила магнитофон и потащила Бунина танцевать.

Он неуклюже начал перебирать ногами, забыв, как это делается. Неожиданно для себя поймал ритм и задергался вполне даже прилично. Завершив танцевальную композицию сложным элементом падения на колени, Бунин, тяжело дыша, усадил партнершу на диван. Спину приятно щекотали завистливые взгляды гостей. Бунин разошелся, выпил шампанского, вспомнил несколько восточных тостов, показал пару фокусов. Лидия Михайловна хлопала в ладоши. Вениамин Петрович понял: его шансы растут.

Гости начали прощаться. Лидия Михайловна проводила всех до дверей, по дороге шепнув Бунину, чтобы он задержался.

— Ну вот, мы, наконец, одни, — сказала Лидия Михайловна, переставляя принесенные Буниным хризантемы из одной хрустальной вазы в другую. Погасив огромную люстру, включила торшер, и все стало розовым. На колени Лидии Михайловны прыгнул сиамский кот с красными глазами алкоголика, и они замурлыкали:

— Про вас говорят, вы — Дон-Жуан!

— Врут!!! — испугался Вениамин Петрович.

— Нет, нет! Разбиватель женских сердец! Для вас очаровать слабую женщину — пустяки!

— Ложь! — отрезал Бунин. — Клевета!

— Не скромничайте! Вы к каждой находите подход! Мне подарили сиреневые хризантемы — мой любимый цвет!

— Я не знал! — оправдывался Вениамин Петрович.

— У меня и халат такого же цвета. Хотите надену?

— Не надо! Простудитесь!

— Никогда! Кровь у меня горячая! — Лидия Михайловна вышла в другую комнату, оставив дверь открытой.

Бунин внимательно оглядел комнату. Мебель старинная, но удобная, потолки высокие, воздуха много. Копейки, судя по всему, считать не придется. Здесь хотелось жить.

Лидия Михайловна в сиреневом халате села напротив Бунина, закинув ногу на ногу.

Халат распахнулся, обнажив ногу до того места, покуда нога была хороша.

— Итак, я вас слушаю, Веня. Вы верите в любовь с первого взгляда?

— В каком смысле? — осторожно спросил Бунин.

— Ну вот вы увидели меня и почувствовали — это то, что нужно, и без меня вам жизни нет.

— Почувствовал. Но при соблюдении определенных условий. Хотелось бы задать ряд вопросов, чтоб потом не было недоразумений. Вы извините, пустая формальность, — он достал записную книжку. — Курите, пьете?

— Не курю, пью слегка, по настроению.

Вениамин Петрович поставил галочку.

— Готовить постное умеете?

— В общем да, но у меня человек в магазине, так что хорошие продукты всегда будут и возиться не надо.

— М-да, — Бунин поставил вопросительный знак. — Жилплощадь ваша мне по душе.

Район хороший. Горячая вода регулярно или когда как?

— Регулярно.

— Ставим галочку. Ну, личные сбережения, конечно, имеются?

— Вы же видите! — Лидия Михайловна обиженно поджала губы.

— Виноват, пошутил. И у меня на черный день накопилось. Если сложим…

— Получится славный черный денек! — Лидия Михайловна захлопала в ладоши, отчего халат разошелся, но она не стала поправлять, ободряюще улыбаясь Бунину.

Вениамин Петрович попробовал отвести глаза от вполне приличных коленей, но не мог, точно также как от бородавки Ирины Сергеевны. Вроде и смотреть неудобно, но и глаз не отвести.

— Ну что сказать про себя, — он скромно потупил глаза, чтобы не видеть ноги невесты. — Как честный человек скажу правду. Я храплю.

— Знаю, птенчик мой, знаю. Храпите на здоровье, я сама этим балуюсь.

— Вы тоже храпите? — обрадовался Вениамин Петрович.

— Слегка, — Лидия Михайловна кокетливо повела плечами. — К тому же многие мои мужья похрапывали, я привыкла. Даже соскучилась по этому.

— Прекрасно! — Бунькин поставил жирную галочку. — Я сразу почувствовал в вас что-то родное!

— Когда свадьбу сыграем и кого позовем?

— Сначала узнаем друг друга поближе, а там глядишь…

— Ах! Узнаем друг друга поближе! Мне кажется, я знала тебя всю жизнь! — Лидия Михайловна пересела в кресло и ее рука обвилась вокруг шеи Бунина.

— Я имею в виду, надо сверить наши привычки! Что-то совпадает, а что-то нет.

Уберите руку. Давайте начистоту. Вы сколько сахара кладете в чай?

— Три ложки, дорогой, три ложки! — Лидия Михайловна положила голову Бунькину на плечо.

— А я две! — Вениамин Петрович высвободился. — Вы будете по привычке сыпать три, а я люблю две! Скандал! Развод!

— Буду класть две. Могу вообще не класть, — пальцы Лидии Михайловны поползли по лицу Бунина. Вениамин Петрович что-то хотел спросить про форточки, но тут губы Лидии Михайловны коснулись его шеи. Бунин выронил записную книжку, забыто обхватил будущую супругу, и та прижалась так, что Бунину стало страшно. Он вскочил и, задыхаясь, сказал:

— На сегодня достаточно. Дадим нашим чувствам окрепнуть. Я пошел.

— Как пошел?! Куда это ты пойдешь из дому? Венечка, оставайся! Не пущу! — Лидия Михайловна встала в дверях. — Только через мой труп!

Бунин попробовал протиснуться, не тут-то было!

— Лидия Михайловна, вы странная! Другие меня провожали с хлебом и солью, а вы предлагаете через ваш очаровательный труп! Позвольте уж мне пройти!

— Хоть один поцелуй!

— Где один, там второй! Я не привык целоваться в первый же вечер! К тому же в нашем возрасте не надо этим злоупотреблять!

— Нет, нет! Наоборот! Будем злоупотреблять! Сколько нам еще осталось! — Лидия Михайловна попыталась схватить Бунина, но тот увернулся.

— Если выпустите — поцелую, — Вениамин Петрович решил схитрить.

— Ладно. Только по-честному! — Лидия Михайловна набрала воздуха и впилась таким поцелуем, будто всю жизнь томилась в монастыре. Бунькин стал постукивать по спине, наступил на ногу, наконец, начал сжимать ее шею, только тогда она оторвалась от его губ.

— Ах! — вздохнула Лидия Михайловна, — какая сладость!

Бунин привалился к стене, хватая ртом воздух: „Воды! Воды!“ Лидия Михайловна принесла бокал шампанского: „За наше счастье!“ Очухавшись, Вениамин Петрович поспешно надел ковбойскую шляпу и попытался открыть замок.

— На себя и влево, — направляла Лидия Михайловна, поглаживая его спину. — Какой ты крепенький! Так я могу надеяться?

— Сразу ответ дать не могу, — Бунин злился, не справляясь с антикварным замком с ручкой в виде рассвирипевшего льва. — И замок у вас плохо открывается! Надо все взвесить. Женитьба — серьезный шаг. Это вам не развод.

— Пусти, — Лидия Михайловна одним движением распахнула дверь. — Тут дело привычки. Научишься открывать в момент.

— Всего доброго, — Бунин быстро захлопнул за собой дверь…Он медленно шел по улице, глубоко вдыхая осенний воздух.

— Надо же! С виду приличная женщина, а вцепилась, как пиявка! Целоваться лезет, как ненормальная! Женишься, а потом занимайся любовью — нашла дурака! Я не мальчик! Пару раз поцеловаться — инфаркт!

Чем дальше он уходил от дома Лидии Михайловны, тем спокойнее билось сердце, входя в свой неторопливый размеренный ритм.

— Но женщина, конечно, высокого класса! С такой пройти по улице или по театру — все ахнут! А может меня так заколотило с непривычки? Если постепенно, может, втянусь? Но приготовление пищи недолюбливает! Все из магазина, а с моим желудком на покупном долго не протянешь! И случись не дай Бог что — искусственного дыхания от нее не дождешься! Не то что Ирина Сергеевна! Любую инъекцию — пожалуйста, и все по-матерински, без поцелуев. С таким медперсоналом жить и жить!.. Выходит, одними сухарями питаться? Доведет до истощения, а потом витаминами колоть будет! В обед три укола, на ужин два! Вот такое меню!.. Вера Павловна, бронетанковая женщина, где твои булочки с кремом!..

Измученный сравнениями, Бунин добрел до дома.

Подымаясь по лестнице, он бормотал:

— Тут торопиться не стоит! Жил один и не умер! Станет худо, сам скорую вызову!

Пельмени поел и сыт. Телевизор есть, кот Игнат есть, плюс полная свобода! Не надо ни с кем целоваться, наоборот, храпишь в свое удовольствие!

Он открыл дверь, прошел на кухню, поставил чай, налил обезумевшему от голода коту молока, включил телевизор, в котором что-то начало мелькать, и сел за стол. Долго сидел, подперев седую голову руками. Встал, поморщившись от боли в пояснице, взял лист бумаги, карандаш и начал составлять картотеку невест.

Замерзнув, Бунин потрогал батареи — еще не топили. Он надел синий свитер с дырками на локтях и налил чаю.

От неожиданного звонка его передернуло. Бунин спросил через дверь:

— Кто там?

Стальной голос ответил:

— Открывайте! Свои!

Вениамин Петрович открыл. Отодвинув его, вошла женщина неопределенного возраста.

— Снимайте! — она повернулась к Бунину спиной, высвобождаясь из пальто.

Войдя в комнату, дама по-хозяйски огляделась, провела пальцем по буфету и покачала головой:

— Грязно живете, Бунин! Здравствуйте. Я — Олеся! — женщина протянула руку.

— Добрый вечер! А вы по какому вопросу собственно… — спросил Вениамин Петрович.

Олеся отхлебнула из стакана чай:

— Плохо завариваете. Гвоздь в стену вбейте…

— Зачем?!

— Я сказала: вбейте гвоздь! Молоток на телевизоре.

— Вы из милиции? — Бунин нашел гвоздь и с пяти ударов вогнал его в стену, отбив себе пальцы. — Больше ничего не надо вбивать?!

Олеся села на диван и покачала головой:

— Жестковато. Храпите?

— Конечно! — рассердился Вениамин Петрович.

— Придется отвыкать. Ну что, небось, одному плохо?

Бунин нерешительно пожал плечами.

— Будет в два раза лучше! Так и быть, я остаюсь — Олеся откинулась на спинку дивана и протянула вперед ногу в коричневом сапоге:

— Сними сапоги и переключи телевизор на другую программу! Сейчас увидишь, как надо заваривать чай!

Вениамин Петрович вздохнул, опустился на колени и взялся руками за сапог.

Ковбой

Два года назад были на гастролях в Финляндии. Командировочных, сам знаешь, хватало два раза в день сводить девушку в туалет. Но при этом и погуляли, да еще и ценных подарков на родину привезли. У нас, как ты знаешь, дураков нет — купить дорогую хорошую вещь, но одну. Нам барахла давай, подешевле, но чтоб много!

Я, как говорится, не настолько богат, чтоб быть бедным. Пошел в универмаг и на все деньги купил вот этот магнитофончик — плеер, размером с пачку сигарет, но ты звук выслушай! А-а?! Регулировочка! Тембр: от бархата до нождачной бумаги! Согласись, ощущение, вежливо говоря, супер! А мощность какая?

Если до упора, уши трещат по швам! Оглох? То-то же! Я говорю, супервещь!

Осталось марочек ровно на кассету магнитофонную. Я выбрал: „лав сонгс“ — песни любви! Попал в десятку! Послушай! Здесь собраны любовные шлягеры разных лет, причем, в определенной последовательности, не иначе составлял сексолог. От робких вздохов, через поцелуи взасос до, судя по фонограмме, группенсекса на стадионе с омоновцами. Под рукопашный бой девиц рвут на части к их великому удовольствию. Впечатляет, да? И так музыка сексолизует, что первый раз, наслушавшись, чуть холодильником не овладел!

И тут я смекнул, головушка-то вот она, на месте: а что если этой эротической увертюрой дать по ушам особе женского пола! Как ее нежный организм откликнется на звучащую оргию?

Затащил в номер гримершу, в постель повалил, наушники на уши набросил — и штепсель в розетку! Ух она шипела, царапалась, а потом затихла, зрачки расширились, порозовела. Царапается, но уже по-другому. На третьей песне задышала неровно. На четвертой мелодии с ней можно было делать все, что захочешь! Зажмурилась, чтоб меня не видеть и шепчет жарко: „Все снимай, только наушники не снимай!“

Я, как честный человек, так и сделал. И вижу — ей хорошо! Глаза закатила к макушке, в ушах голос страстный и чудится ей, что это не я, а сам Майкл Джексон ее обрабатывает.

Вот такая аппаратурка! Супервещь! С тех пор я без плеера ни шагу. Любая баба моя! Главное, накинуть наушники. За эти годы натренировался, накидываю на любую с закрытыми глазами. И штепсель с розетку! Веришь, нет — на четвертой песне делаю с ней, что хочу!

Я тут кошку поймал, наушники к ушам привязал — и та размурлыкалась, будто приняла стакан валерьянки с сибирским котом.

Что, что? Сколько их было за эти два года? Кошек, что ли? А, дам? Погоди, чтобы не соврать, сейчас посчитаем. За два года тут, брат, и сбиться можно…

Мурманск… второй этаж… пляж… отделение милиции… так, так… ага… итого. За два года, если я никого не забыл, за два года по самым скромным подсчетам было… три бабы, минимум! Честное слово!

Правда, еще одна врач сорвалась. Свет вырубился, магнитофон отключился, она как меня перед собой увидела — в крик и бежать. А без музыки в одиночку я не тяну.

Зато с этой штуковиной — любая моя. Накидываю наушники, как ковбой лассо на скаку — на любую кошку, собаку, коня, без разницы!

Зверь

Как тебе песик? Не смотри — неказистый, лапы разные — зверь! Что ты! Хоть вешай на грудь череп с косточками — „не подходи, убьет!“ Погладить? Жить надоело?

Ну что, звереныш, нравится дядя? Видал, хвостом завилял — нравишься ему, нога твоя левая. Да не бойся, видишь, морда в наморднике. Иначе, твой до гроба! До твоего гроба. В горло вцепится, и висит, пока другое горло не подсунешь! Что ты! Скотина редкостная! Кто посмотрел косо, шагнул резко, икнул без предупреждения — все, покойник!

„Шварцнегер“, ко мне! Сидеть! Видишь, лег.

Стоять! Место!.. Ушел. Во, характер. Чтоб по евоному было!

Видал палец! Нет его, верно! „Шварцнегера“ натаскивал, „апорт“ разучивали. Зато научил. То ли тигры у него в роду были, то ли бензопила.

А ногу видал? Стой, не падай! Пять швов наложили, до кости дошел! Команду „фас“ репетировали! Теперь скажи „фас“, тут же ногу несет! Это я еще штаны не снимаю!

Ты бы ахнул!

Где брат, где брат… Отрабатывали охоту на медведя, где брат…

Что? Где ухо? Зайди с другой стороны — будет тебе ухо! Во прыгучесть, да? С угла комнаты рванул, на ухе повис, чего-то в „Новостях“ ему не понравилось…

Да брось ты, вторым ухом слышу все что надо. А то, чего не надо, не слышу.

Знают его тут, все знают — видишь, шарахаются! Грузовичок развернулся, другой дорогой поехал. Транспорт вообще не ходит. Шалунишка. Я его и кормлю в наморднике, а ты как думал! Специальный намордник на физиономию свою надеваю, а то он когда жрет, родного отца схавает!

Конечно, с ним страшно! А с другой стороны, без него сегодня на улицу не выходи, загрызут!

Пропажа

Лучше бы он долг не отдавал! Вместо нормальных рублей всучил доллары. Зеленая до тошноты бумажка с цифрой десять! А я эту валюту отродясь в руках не держал.

Слышал много, по телевизору в сводках МВД видел, но чтоб в кармане, бог миловал.

Куда припрятать? С рублями рядом в бумажнике не положишь — невежливо, валюта все-таки. Да еще в магазине перепутаешь с тыщей, обе зеленые, сдачу рублями дадут, дома хватишься — инфаркт без вопросов. Прятать надо, а где? В туалет, где заначку храню — там рискованно! Влажность большая, доллар, он нежный, отсыреть может. Запихать в стул под обивку, кто туда сунется! А домашние сдуру заерзают задницей? Протрут напрочь!

Три ночи не сплю, в кулаке валюту зажал, руку забинтовал по локоть, мол, порезался, а у самого в мозгу вертится: куда, куда, куда?! На пятый день не выдержал, с горя напился. Поллитра приговорил к высшей мере. Утром проснулся, голова ясная, не болит. Меня сразу насторожило: чего это мне вдруг ни с того ни с сего хорошо? К обеду вспомнил! Я ж вчера, наконец, доллары спрятал! Фу, гора с плеч! А куда я их вчера спьяну сунул-то? Черт! То что спрятал, помню отлично, а вот куда — провал!

Руки трясутся, испарина, все подряд дома щупаю, где вы мои зелененькие?! Все перерыл: обивку с мебели посрывал, подкладку одежды спорол, стены простукал, пол разобрал — нету! На кухне крупу перебрал — кроме жучка никого! Яйца перебил — желток, белок — все! Значит, из своих кто-то выкрал!

Прижал в углу женушку, начал издалека: „Узнаю, что ты взяла доллары, убью, сволочь!“ Плачет, божится: всего в жизни повидала, но долларов — никогда!

Дочку взял на внезапность, ночью подушкой накрыл: „Где валюта, фарцовщица старая?!“ Отбивается, слезы льет, в прихожую сбегала, копилку принесла: „Вот папочка, все что есть, десять гульденов!“ Это что за деньги придурковатые, „гульдены“? Доллары где?!

Мои бабы ревут, крестятся, мол, не мы! А кто, спрашивается?

Смотрю вокруг, все подозрительно! Сосед „мальборо“ курит, в „вольву“ садится, мне улыбается. Ворюга! На мои деньги куплено, но улик нет! Котяра на лестнице лапу лижет, мурлыкает, усы в сметане по локоть. На какие деньги кутил?

Кис-кис-кис! Ага, попался! Колись, где валюта?! Взвыл, сукин сын, извернулся и деру! За границу рванул, не иначе! С такими-то деньгами, хоть в Париже сметаны нальют!

Опять ночами не сплю, сердце ноет, обидно до слез! Лучше бы я эти доллары пропил! Или на глазах у соседей от десятидолларовой бумажки „беломор“ прикурил, чтоб от зависти их кондратий хватил! Да на худой конец бабке убогой дал милостыню, чтобы она, увидев валюту, гикнулась разом! Такую сумму и никакого тебе удовольствия! Главное, не было бы этих чертовых долларов, так и не мучался бы! А потерял, горе такое, будто не десять долларов, а сто!

Жить неохота, пальцы папироску закурить не в состоянии, руки трясутся заодно с коробком. Или стол так качается? Я ж под ножку бумажку подкладывал… вот она… Мама родная! Десять долларов! Значит, я тогда спьяну под стол подложил, чтобы его не шатало!

Вот они родимые, сладкие! Господи! До чего ж приятно найти то, что потеряно!

Причем, что интересно. Нашел десять, а радости на тысячу минимум! Смотрите, что получается. Когда десять потерял, горя было на сто. А нашел — счастья на тысячу! Простой расчет показывает: тысяча минус сто — девятьсот долларов, считай, заработал на ровном месте!

С такими-то деньгами можно и выпить! Ну я себя угостил. Проснулся, голова ясная, не болит. Сунулся в карман, долларов нету. Опять спьяну куда-то засунул!

Вот беда!

А с другой стороны, сколько радости будет, когда найду! А то жизнь скучная, должны быть какие-то праздники.

Часики

Не были в Африке? Рекомендую. Я из турпоездки вернулся недавно. Жили в номере с мужиком из Москвы. С виду оползень, а на деле шустрый, как электровеник.

Покупал все в два раза дешевле, чем остальные. А где — не говорит! Улыбается, рукой отмашку дает, мол, бежать бесполезно, я последнее взял. Естественно, его дружно возненавидели.

И тут, буквально, два дня до отъезда, когда денег все меньше, а желаний все больше, сосед вваливается, еле дышит, а морда довольная, не иначе опять задарма чего-то ценного отхватил.

„Во!“ — говорит, — часики почти золотые, да еще ходят. Одновременно стрелки компасом служат, в полночь похоронный марш наигрывают! Сколько, думаешь, отдал?»

Я-то понимаю, взял задешево, но чтоб ему больно сделалось, думаю, опущу его.

Такие часы полсотни долларов всяко тянут, а он, гад, сторговался за двадцать пять.

— Десять долларов, — говорю, — красная цена за этот компас на кладбище!

Сосед хохочет, аж похорошел:

— Пять долларов!

— Где?!

Сразу скис, но признался: «На базаре, во втором ряду третья лавка за коврами. Я последние взял!»

Пулей туда.

Базар. Второй ряд, третья лавка налево. Только не третья, а четвертая и не за коврами, а за обувью. Внутри африканец, улыбается, лицо как солнечное затмение, и лопочет по-ихнему, мол, я к вашим услугам.

Часов на прилавке нет. Припрятал. Ну я базарные правила знаю. Никогда не показывай, что тебе надо то, что надо. Сначала шляпу примерил. Кольцо в ноздрю вдел. Долго смотрелся в зеркало. Африканец глаза к потолку завел, мол, идет вам необычайно. Только после этого я себя по лбу хлопнул: мол, вспомнил, часы нужны!

А как ему объяснить, наши языки не соприкасаются.

Я руку к уху приложил и говорю без акцента: «Тик-так!»

Хозяин улыбнулся, кивнул и выносит затычки для ушей огромные, не иначе из баобаба.

Не понял, чудак! Элементарной логикой не владеет!

Я ему снова. На руку показываю, потом пальцем в воздухе черчу циферблат, и чтоб понятнее было, язык высунул, круги делаю, мол, стрелки бегут.

Вроде дошло. Подмигнув, вышел, вернулся, языком крутит, подмигивает и сует порножурнал!

Ну как нерусский, честное слово! Бестолочь! Часы! Часы нужны! Правой рукой как бы рогульку кручу, мол, завожу часы и как заору: тр-тр-тр-трррр! В смысле, будильник, часы! Ежу понятно!

Сообразил. Перестал улыбаться, побледнел: был черный, стал фиолетовый. Дверь на щеколду закрыл, нагнулся, из-под прилавка автомат вытаскивает и «тр-тр-тр-трррр» делает!

Чуть не убил его из этого автомата! Чувствую, часы за пять долларов не видать!

В сердцах постучал кулаком по лбу и по прилавку: бум-бум, мол, балда ты туземная!

Он согласился, кивнул, из-под прилавка ведро вытаскивает. А там полно часов!

Выходит, бум-бум, по-ихнему, часы! Ух ты! Детские, мужские, женские, на любой вкус, и одна пара под золото, с компасом, точь-в-точь как у соседа. Я, как положено, морду скривил, мол, часы так себе. На руке взвесил — тяжелые. К глазам поднес, мол, цифирки мелкие. Компас мог бы Юг и поюжнее показывать.

Опять сморщился и показываю пять пальцев, мол, беру за пять долларов!

Африканец аж присел и показывает две руки, мол, десять! И тут вижу: мама родная! На одной руке не пять пальцев, а шесть! Выходит, часы стоят одиннадцать! С такими ручонками не пропадешь!

Какой идиот купит за одиннадцать, когда сосед взял за пять. Ладно, думаю, потягаемся. Я на часы плюю, в ведро бросаю. Хозяин достает, протирает. Я плюю, он растирает до блеска. Он одиннадцать тычет, я ему пять. И вы знаете, сдался!

Смотрю, один палец скинул. То есть, две руки растопырил, а там всего десять пальцев! Ну, думаю, раз слабину дал, цену собьем! Повернулся, дверью хлопнул, ушел! Через полчаса захожу — навстречу мне две руки, на одной пять пальцев, на второй три! Так, думаю, я тебе все пальцы на одной руке ампутирую! Ухожу, прихожу, ухожу, прихожу! Ага! Еще один палец скинул! Семь! И на глазах слезы!

То ли денег жалко, то ли без пальцев больно.

Пожалел я его, не садист ведь! Сунул десять долларов, часики свои из ведра выгребаю и весь в счастье ухожу.

Африканец за рукав тянет, протягивает ведро. Я говорю: «Да взял я часы, взял, вот они, спасибо!»

Не понимает, чудак! Ведро тычет, в грудь себя бьет. Тут до меня дошло: за десять долларов он ведро часов продал! Во, бизнесмен!

Наши ахнули, когда узнали почем ведро часов отхватил.

Соседа от зависти начало бананами рвать.

Приехал на родину и как король всем по часам! На себя же все не наденешь. Все поражены. «Такие деньги, такие деньги!» Я помалкиваю. Пусть думают, будто я в дельцы теневой экономики выбился. Так и подумали. Ограбили через три дня.

Обнесли вчистую, плюс по голове дали — не помню кто. Осталось одно ведро из-под часов. Как память об единственной в этой жизни удаче.

Верно говорят: рано или поздно за все расплатишься. В Африке на три пальца приподнимешься, на родине опустят с головой. С тех пор не торгуюсь. В оконцовке выигрыш равен пустому ведру.

Милостыня

На мизинце огромной статуи римского императора примостился лопоухий нищий.

Лежащая на земле шапка была полна монет. Денек выдался неплохой. Кидали часто, кидали щедро. Вот так бы да каждый день. В такой нищете можно жить!

Мимо шел голодранец в грязном плаще и шарфе, намотанном вокруг шеи.

Судя по запаху, шарф заменял ему одеяло и скатерть, и полотенце. Голодранец уставился на шапку, полную денег, и сглотнул слюну, словно в шапке благоухал наваристый суп.

— Подай, Христа ради!

Лопоухий прикрыл шапку телом:

— Я сам нищий!

— С такой-то шапкой! А у меня ничего нет совсем! — Голодранец распахнул плащ, под ним, действительно, не было ничего, даже тела.

— Отсыпь малость на пропитание! Раз в неделю жутко хочется есть!

— Дать чуток, что ли? — подумал лопоухий. — А то ведь подохнет, а на небесах ляпнет, мол, из-за меня! Зачем мне эти разговоры в раю?!

Лопоухий зачерпнул деньги, взвесил на руке, половину отсыпал и остаток царственным жестом вручил голодранцу.

Тот закрестился, закланялся и, пятясь задом, исчез.

Нищий улыбнулся:

— Первый раз в жизни дал милостыню! Дожил-таки!

Голодранец легкой рысью летел к забегаловке и на перекрестке сбил калеку на деревяшке с колесиками, который двигался, толкаясь кулаками об землю.

Голодранец выронил монеты, и те радостно запрыгали по камням, вызванивая желания.

Голодранец кинулся собирать деньги.

Обрубок с трудом вернулся в вертикальное положение и вытаращил глаза на эдакое богатство.

— Сволочь, подай, Христа ради!

Голодранец насупился:

— Не видишь, что ли, с кем разговариваешь?! Я такой же нищий, как ты! В кулаке все мои деньги.

Обрубок профессионально всхлипнул:

— А у меня в кулаке ничего нет! И ног у меня нет, а у тебя их вон сколько!

— Половинка прав! — вздохнул голодранец. — Я хоть и нищий, зато при руках, при ногах, а у бедняги всего половина. Я против него Аполлон Бельведерский.

— Держи! — голодранец протянул инвалиду пару монет и, закинув шарф за спину, господином зашагал дальше.

Обрубок расцеловал монетки, хохотнул и, мощно отталкиваясь от земли, помчался по улице.

На повороте калека чуть не сшиб чье-то туловище. Оно задумчиво шагало, засунув руки в карманы, натыкаясь на стены и на людей. Ощупав инвалида, туловище сказало:

— Подай, Христа ради, бедному туловищу, потерявшему голову от несчастной любви.

Калека завопил:

— Ты же не видишь, с кем разговариваешь! У меня ног нету, культяшки! Хорошо еще мужское достоинство не пострадало, одна радость в жизни осталась, правда, с трудом! И ты говоришь мне «подай»! Тьфу на тебя! Самому пару монет дали позабавиться с девушкой!

Туловище зарделось:

— О девушках могу только мечтать. Да и мечтать, если честно, нечем.

— Вот беда-то у человека, — смахнул слезу калека. — У меня нет каких-то двух ног, все остальное при мне! А эта бестолочь без головы, считай, все органы псу под хвост — погремушки!

— На! — инвалид вложил в руку туловища монету. — Погуляй за мой счет!

Туловище благодарно закивало и пошло куда глаза глядят, хотя глаз у него не было.

Калека вздохнул:

— Денег, конечно, жаль. На одну монету целую девушку не пригласишь. А с другой стороны, когда еще подашь милостыню! Сделал доброе дело — зачтется. Грехи замолил, теперь и погрешить можем всласть!

А туловище бредет, на всех натыкается.

На углу голова лежит, подаяние просит. Волосы русые, глаза голубые. Как такой симпатяге откажешь! Да еще горе у нее вон какое!

Кидают монеты, голова ртом ловит, за обе щеки запихивает. Довольная. Еще бы.

Полный рот денег!

И тут туловище ногой ка-ак голову поддаст! Голова покатилась, деньги сыпятся, крик. Туловище споткнулось, по земле шарит руками, монетки хватает и по карманам, по карманам. Без головы, а соображает!

Голова деньгами плюется:

— Что ты сукино туловище делаешь, а?!

А оно знай зудит:

— Подайте, Христа ради, бедному туловищу, потерявшему голову от несчастной любви!

Голова аж поперхнулась деньгами:

— Это ты-то несчастное?! Кто ж тогда я! У тебя руки, ноги, задница, прочие органы и тебе плохо?!

Туловище захныкало:

— Но без головы я же не знаю, как этим пользоваться. Хожу под себя, а под кого же еще?! Могу пойти куда хочу, а куда я хочу?! Любая баба моя, но не знаю какая!

Голова от злости завертелась волчком:

— Но ты все можешь, а мне нечем! Ходить под себя и то не могу! Бабу вижу, хочу, знаю как, а как?! Пинка дать под задницу не могу! Ни задницы у меня, ни пинка! А ты еще ноешь: «Подайте, Христа ради!» Побойся бога! Счастливчик!

А туловище свое гнет:

— Подайте, подайте…

Голова задумалась:

— Сплюну-ка пару монет. Пусть подавится. Верно говорят: помоги ближнему! Раз кому-то помог, значит, ему хуже чем тебе. Выходит, тебе чем ему лучше! За то, что кому-то хуже чем тебе, последнее отдать можно!

Голова сплюнула деньги, покатилась по земле, по камням, набивая шишки, радуясь жизни и улыбаясь во весь рот. Потому что пока у тебя есть рот, не улыбаться им глупо. Эх, научиться бы ценить то, что у тебя есть, пока оно есть, а не потом, когда нету!

Охрана

Одни воруют, потому что хотят жить лучше, другие воруют оттого, что просто хотят жить. Сегодня, засучив рукава, тащат все: от варенья, до банки из-под варенья, которую можно продать.

А у меня дачка не бог весть какая, но если разобрать по кирпичику — сумма! Пять лет строил, недоедал. Так что, это все без боя отдать?

Летом-то дежурили с ружьями, а зимой, когда никого не будет? Естественно, на охране народ чокнулся.

Кто во что горазд: колючая проволока на заборе, волчьи ямы, замки, запоры, капканы, мигалки, ревуны. К сентябрю линия Майергейма получилась! Мне повезло: сосед, Михалыч, мужик смекалистый, он и себе и нам напридумывал всякого. Ток пустил по проволоке, причем, какое-то там реле с прерывателем, все время потрескивает, и в ночи видно, как по проволоке искра мечется в поисках жертвы.

Жуть!

Не скажу где, а то вы с места сорветесь, достал Михалыч взрывчатку, туалет заминировали и подходы к дому. На окнах секретки — если кто решетку взломает, за раму схватится, там крохотные иголочки, а на кончике — яд! Так что, милости просим! Ну а кто замок выломает, в дверь войдет — его ждет сюрприз. Планочку заветную не отвел, только дверь распахнул, тут гарпун на пружине сквозь тебя — фить! Так что, извини, по второму разу не сунешься. Словом, к зиме подготовились. Один только Петрович, старый лентяй, со своей хибарой, как бельмо на глазу: ни решеток, ни замков, дверь на одной сопле держится.

На зиму уезжали спокойные. Только смертник, камикадзе с голодухи сунется.

По первому снегу в ноябре решили проверить. Подъезжаем и чуем неладное.

На снегу следы, вещи раскиданы. Кинулись по домам. С горя о предосторожности позабыли. Тимофеич на своей же проволоке сгорел, за искру ухватился. Митрюхины на родном минном поле подорвались. Сигналова в волчью яму ухнула, а там волк неделю без пищи!

Я к своей избе подбегаю. Окна выбиты. Обнесли! Влетел на крыльцо, про гарпун-то забыл, дверь на себя дернул. Мама родная! Как он просвистел под мышкой и кроме соседа никого не задел — загадка!

Бог ты мой, внутри что делалось! Все вверх дном, будто искали чего-то. Но на первый взгляд вроде все здесь, учитывая, что в принципе, брать-то нечего.

Считай, последнее в охрану вбухали.

Смотрю: на столе записочка ножом приколота: «Что же ты, сука, столько нагородил, будто внутри все из золота, а ни хрена нету! Сволочь нищая!»

Обнесли всех в садоводстве.

Один дом не пострадал. У Петровича, как была дверь на сопле, на той сопле и болтается. А он, ненавистный, хохочет: «Хочешь жить в безопасности — позаботься об охране соседа!»

Вишенки

Одному богу известно, сколько эта вишня порожняком простояла. Выскочит летом, десятка два ягод как прыщи, без бинокля и не видать. А в этом году словно очнулась: ягодами усыпалась от и до.

Жара, ягода светом-теплом наливается, на глазах краснеет, как девушка, будто при ней кто-то матом, честное слово. Я прикинул: ведра три будет минимум, а максимум — всю зиму варенье ложками ешь. Картошка с вареньем — как-нибудь до весны дотяну. Смотрю на вишню-кормилицу, не нарадуюсь. Но не я один. Дрозды уголовные на юг пролетали, сверху ягоды засекли, вниз попадали. Мол, чего переть в Африку, если тут все накрыто! Но неспелую клевать не хотят. На проводах расселись, как в ресторане, ждут, когда блюдо поспеет! Я посчитал: дроздов на проводах тридцать штук. Банда! Хоть в милицию звони. И начались бои местного значения. Только дрозды на вишню спикируют — я из дома с топором. Они из листьев фырш-фырш! Я в дом — дрозды на вишню, я за топор — они на провода!

Я с каменюгами! С третьей попытки попал! Никогда не думал, что дрозды матерятся. Оказалось, соседу лапу предпоследнюю перебил. Дрозды от хохота чуть с проводов не попадали. А я в армии служил подрывником. Решил — взорву на фиг!

Черт с ней, с вишней, с женой, с дачей, но дроздов окаянных положу как врагов народа!

Тут сосед присоветовал: старинное средство — пугало. Сам бы оформился, да перед соседями стыдно. Из досок сбил крест, нацепил китель деда в чине полковника, с жены юбку из крепдешина содрал, вместо головы пригвоздил тыкву, глаза — перегоревшие лампы, в левую руку швабру, в правую — лом. На конкурсе пугал мое бы первое место заняло! Бабки замертво падали, а дроздам хоть бы хны!

Под мышками у полковника внаглую вжик-вжик! А каждый вжик — ягодка!

Сосед сказал: птица, в виду того, что мозг в клюв ушел, шарахается от всего блестящего и шумливого, типа фольги. Приволок коробку с елочными игрушками, на ветках развесил мишуру, дождик, шары серебристые, внизу Деда Мороза определил, словом, не вишня — новогодняя елка образовалась. Сосед с бодуна приперся с шампанским и в валенках. Дрозды опешили, головами мотают — какой Новый Год, когда вокруг июль, жара сумасшедшая. Чирикают, совещаются: пока снег не выпал, надо срочно устроить налет. А я мимо иду, но все слышу.

Ну как быть? Собрать сейчас — кисловатая. Подождать до утра — дрозды все пожрут, быть варенью из косточек. Либо сегодня все мое, либо завтра дроздово.

Измучился, как Ленин перед взятием Зимнего. Сегодня рано, завтра — кукиш! А-а!

Живем один раз, и тот еле-еле. Приволок ведро и давай рвать! Красную, розовую, даже зеленую. Ух и рожи, вы бы видели, у дроздов! Глаза на лбу, клюв нараспашку! Ради одного этого стоило все сорвать к чертовой матери!

Четыре ведра получилось и кружечка. Жена варенье сварила, по баночкам закатала.

Не поверите, шестьдесят банок вышло! Правда, сахару маловато, нестандартные крышки, воздух прошел, вспучило. Словом, варенье бродить начало. В голову шибает и прямо в желудок. Много не съешь, за столом долго не усидишь! Зато витамины! Рысцой в туалет, сядешь и до чего хорошо становится на душе: дроздам клюв утер! Все нам досталось!

Дырки

Вы меня извините, но когда сыр швейцарский лежит, я понимаю, за такие деньги килограмм никто не возьмет, но сто грамм, чтобы освежить в памяти, могу позволить в кои-то веки.

Я слюну проглотила и говорю: «Мне, пожалуйста, сто грамм, если можно без дырок.»

Продавщица, наглая такая, заявляет: «Это настоящий швейцарский сыр, он без дырочек не бывает!»

Я ей говорю: «Видите ли, дорогая, я на свои кровные желаю ровно сто грамм, чтобы забыться, вспомнить молодость. Поэтому прошу, в виде исключения, сыр целиком».

А она, наглая такая, шипит: «Что ж я вам его лобзиком выпиливать буду?»

Вышла заведующая. И не разобравшись, накинулась: «Выходит, вам только сыр, а кому же я дырки от сыра продам?»

«А это, — говорю, — ваши проблемы. Одни просят мясо с косточкой, другие без — и дают без разговоров».

Заведующая говорит: «Ради бога! Если хотите сыр с косточкой, я принесу, а можно без косточки, как пожелаете, но без дырок сыр швейцарский в природе не произрастает!»

Я говорю: «Не дадите, объявлю прямо тут голодовку и, даю слова, подохну к утру!»

Чертыхнулись, отрезали. Правда, три дырки всучили. Две большие и маленькую — одну.

Пришла домой, нарезала тоненько-тоненько, ровно двести пятьдесят пять кусочков вышло плюс корочка, и с булочкой, маслицем, чаем индийским!

Вкуснятина! Думала, растяну на неделю. Гляжу: к часу ночи сыр кончился! Съела до крошечки, и знаете! Сыра нет, а запах остался. Три дня ем булку голую, а запах — будто с сыром! Не иначе дырки пахнут! Дуреха! Брала бы дырок побольше, глядишь, месяц как сыр в масле каталась за те же деньги!

Нет, швейцарцы не дураки, что в сыр дырки кладут!

Родинка

Алло! Да, Коля у телефона! Света? Какая еще Света в восемь утра в понедельник?!

Из Москвы? Ах, Света из Москвы? Прости, Светулик, не узнал. Приехала-таки! На три дня? Отлично! Что у ребят нового? Николай Петрович все трусцой бегает?

Добегался? Посадили?! За что? Спекуляцию? Чем? Он же микробиолог! Микробами, что ли, спекулировал? Машинами?..

Так, Светулик, вы простите, ради бога, но с каким Светуликом я говорю?

Из какой Москвы? Отдыхали вместе на юге? На каком юге? В Алуште? Свету…

Светлана Павловна, что ли? Голубчик мой! А я голову ломаю, что за Светулик ненормальный звонит в восемь утра в понедельник! Я тут без вас извелся совсем!

Что новенького, ягодка моя? Старшим инженером стали?! Ну вы даете! Были простым поваром и стали старшим инженером?! Здорово вас повысили однако… Никогда не были поваром? А поварихой? А подруги повара у вас не было?.. Ну дома-то варите?

Ну вот: дома все повара, и я повар, а вы, значит, не повар…

Светлана Павловна, а помните, как здорово было там, где мы с вами были? А что помните? Конкретно, если не секрет. Ну, кто был, где был и был ли вообще? Не можете забыть, как в катере на экскурсию… Вы не можете забыть, а я никак не могу вспомнить.

Светлана Павловна, поймите меня правильно, я безумно рад звонку, но с кем, черт побери, я разговариваю, если вы вовсе не повар! Вы меня ни с кем не путаете?

Жаль.

Значит, вы утверждаете, что мы… Где? В Крыму. Год какой? Прошлый. Месяц?

Июль. В чем вы были? В красном купальнике? Спинка открытая? Светка, ты, что ли?

Тьфу! Чего ж ты с утра разыгрываешь?! Светланой Павловной какой-то прикинулась!

Светка, ты откуда приехала? Из Москвы? Да я все про тебя знаю: на три дня из Москвы, и как я просил, сразу звонишь! Ай да Светка, взяла и на три дня из Москвы фить!.. А как же ты из Москвы фить, когда живешь в Свердловске?

Так… Светла… Свету… гражданочка, а как, кстати, ваш мальчик поживает?

Хореографическое закончила? Балериной стал? Способный мальчишка… А вы же говорили, что он… она в суворовском училище… То есть, а у кого же муж водолазом?.. В смысле, водолаз мужем работает?

Све… Све… только без слез! Чтоб я забыл такую даму как вы! Да я вас как живую помню! Прическа у тебя… у вас… все такая же? Под мальчика, да? Ну я и хотел сказать: коса до пояса… Так и стоит перед глазами женщина с косой… А глаза, небось, все такие же синющие… Как угольки? Красные, что ли?! Что время делает, а?!

Но родинка… Погодите, родинка-то моя любимая на плече осталась? На бедре? Как вас жизнь скрутила, господи! Светлана, утрите ваши слезы. И вообще, простите, какому Коле вы звоните?! Николаеву?! Это я. А приехали откуда? Из Москвы. Да знаю я все, знаю! Из Москвы приперлись на три дня и как я просил, сразу звоните в восемь утра! Ух, ягодка моя сладкая! Что же мне с тобой делать?

Так. Светлана, последний вопрос на засыпку! Светлана, вы уверены, что вас Светланой зовут? Уверены! Плохо дело… Значит так. Жду тебя… вас… в семь у метро «Владимирская». Узнаю ли я вас? Разве такое забудешь! Да, на всякий случай скажите, в чем будете? В юбочке? Мгу. Ну, тогда я в пиджачке. Целую в щечку! Щечка хоть у вас осталась на месте? Слава богу!..Фу, никакая она не Света, а Люся! А точнее — Овечкина Вероника Константиновна, умерла в марте этого года. Но раз позвонила — помнит.

Злопамятная, однако…

Семейка

Супруги Карпухины дружно зевали у телевизора, поглаживая белую пуделиху по кличке Шалава, которая, нагулявшись, наевшись, разлеглась на диване, дурея от прикосновения любящих рук.

Пальцы супругов повстречались в кудряшках шерсти, но, задумавшись о своем, они не сразу сообразили, что гладят не пуделиху, а пальцы друг друга.

Карпухины разом вздрогнули, очнулись и уставились друг на друга. Вадим наклонился к жене и, стиснув зубы, сделал громкий чмок в шею. Лида взъерошила редкие волосы на голове мужа, положила руку ему на колено. Оба тоскливо посмотрели в сторону спальни.

«Придется заняться любовью, — подумал Вадим. — Пишут, без этого у женщин характер портится, баба стервенеет».

«Бедняга! — вздохнула Лида. — Месяц без женщины. Говорят, мужики на стену лезут от воздержания. А мой пока по полу ходит.»

— Пошли, дорогой, в кроватку! — Лида, вздохнув, направилась в ванную.

Вадим на кухне почистил зубы, лег в постель и зевнул так, что скрипнула челюсть: «Завтра день сумасшедший! Выспаться бы! Ну ничего, зато потом месяц свободен!» Он высморкался:

— Иди ко мне, королева! Я весь дрожу!

Лида медленно скинула халатик и, обнаженная, легла в постель.

«Фигурка у нее до сих пор ничего. Обидно, такая баба и уже десять лет как моя!»

Вадим привычно просунул левую руку под Лидину шею, правой начал искать крошечную грудь. Лида шаловливо прикусила зубами ухо супруга. Где-то она прочла, что «это их возбуждает». Из уха торчали жесткие волоски. «Раньше у него волос в ухе не было. А теперь их тут больше, чем на голове. Растут как на дрожжах. Значит, чего-то в ухе такое есть, чего нет в голове…»

Вадим наконец нашарил грудь жены: «Надо же так побелить потолки! Месяц прошел, уже сыпется!»

Лида губами прижалась к губам мужа и они слились в поцелуе. «Боже! — думала Лида. — Где взять денег на новые сапоги, этот идиот приносит копейки!» Она в сердцах прикусила губу мужа, он застонал.

«Черт! Как завтра быть с Милюковым? Платить за него в ресторане или пополам? Не заплатить — обидится, заплатить — оскорбится. Как бы так оскорбить, чтобы он не обиделся… сволочь такая.» Вадим сжал супругу, что-то в ней хрустнуло.

— Сумасшедший! — шепнула Лида. — Не торопись.

Тут вошла пуделиха и прыгнула на кровать.

— А ну кыш отсюда! — рявкнул Вадим, мгновенно переключившись с жены на собаку.

— Что у нее во рту? — Лида села на кровати. — Шалава, ко мне!

Вадим выхватил тряпку из пасти:

— Лифчик твой! Собака тащит то, что плохо лежит!

— Дай сюда! — жена взяла лифчик. — Бессовестная собака! Накажу!

— Накажи ее, накажи! Всыпь ей, Лидушка, сейчас же! — бормотал Вадим, кутаясь в одеяло. — Вечно эта собака припрется не вовремя. Такое настроение сбила, правда, Лид? — Вадим сладко, с хрустом, зевнул, будто раскусил кусок сахару.

— А чей это лифчик? — спросила жена.

— Честное слово, не мой, — засыпая, буркнул Вадим.

— Проснись! Чей это лифчик, я тебя спрашиваю?! — Лида пнула мужа ногой.

— Психопатка! Отстань от меня со своими лифчиками! — Вадим сел на кровати.

— Это не мой! — отчеканила Лида.

— А чей? — заводясь, заорал Вадим. — Я хожу без лифчика! Грудь пока сама держится!

— На твоем месте я бы язык прикусила! Посмотри на размер! — Лида прикрыла миниатюрные прелести простыней.

Вадим понял: сон отменяется. Он с ненавистью переводил взгляд с лифчика на лицо супруги и обратно, как бы сопоставляя размер бюстгалтера и размером физиономии жены:

— Да, это не твой! Тебе до него расти и расти! Это шестой размер, если не двадцать шестой! — глаза Вадима вспыхнули.

— Как ты мог! И, главное, с кем! Где ты нашел эту корову-рекордистку?

— Погоди ты! — Вадим протер глаза. — По-моему, за десять лет я кроме верности ни в чем не был замечен. Так что напрасно ты машешь этим гамаком! Я с ним и рядом не лежал!

Лида носилась по комнате:

— Спасибо собаке, глаза мне открыла!

«Ничего не понимаю, — думал Вадим. — Ведь каждый раз проверяю все, до волоса на подушке! Уксусом пол поливаю, только бы духи не унюхала, а тут такая улика!

Уличища! Не иначе Наташка подсунула. Решила отомстить! Неужели у нее такой бюст! Во скрытная баба!»

Лида продолжала маршировать, выкрикивая лозунги про свою чистоту и про мужнину грязь.

— Прекрати мелькать! — крикнул Вадим. — Сядь! Что ты мелешь! При чем тут я?

Вспомни, может, кто из подруг забыл?

— Из чьих подруг? Из твоих?

— Погоди! Ты вчера белье гладила? Вот свой лифчик и разгладила!

— Я гладила утюгом, а не танком!

— А может, ты купила на вырост?

— Дурак! Никогда у меня такого не будет, не надейся! Я ей глаза выцарапаю!

— Какая связь между лифчиком и глазами? — Вадим нервно закурил. — «Может, Света? В темноте размер не зафиксируешь. Нет, но такое я бы запомнил навеки!

Черт бы их всех подрал! Голову теряют — не помнят, в чем пришли! Шалавы!»

— Я спрашиваю, кто у тебя здесь был?

— Погоди! Водопроводчик! Вчера был водопроводчик!

— Не идиотничай! Он был в кепке, без лифчика!

— Откуда ты знаешь, ты его раздевала?

— Я никогда никого не раздевала, в отличие от других! И, главное, спутался бы с тонкой, изысканной женщиной — нет! Отбил жену бегемота! Это твой вкус!

Теперь понятно, почему вместо филармонии тебя тянет в цирк! Между нами ничего общего!

Лида, упав лицом в подушку, зарыдала.

— Лидочка, ну это же глупость! Шалава откуда-то приволокла этот чудовищный лифчик, может, с улицы? Женщин с таким бюстом не существует в природе. Ну что ты из пальца скандал высасываешь? Ты же умница, — он покрыл поцелуями шею и плечи жены.

Лида, всхлипывая, прижалась к мужу:

— Ладно, мир. Но что бы подумал ты, если бы Шалава притащила чужие кальсоны?

Оба засмеялись, радуясь, что скандал позади.

Тут снова вошла Шалава, держа в зубах тряпку…

— А вот и кальсоны… — еле выговорила Лида и зашлась смехом.

Вадим, задыхаясь от хохота, нагнулся и вырвал из пасти материю.

— Носок! У-у, воришка! Допрыгаешься.

— Выбрось его! — Лида прильнула к мужу всем телом.

Вадим оттолкнул жену.

— Погоди! Чей это носок?!

— Ну не мой же!

— Посмотри на размер! — Вадим приложил носок к своей ступне. Носок был раза в два больше. Теперь уже Вадим забегал по комнате, принюхиваясь к носку, словно пытался найти владельца по запаху.

— Кто у тебя был в этом носке?

— Вчера был водопроводчик! — прошептала Лида и покраснела.

— Это мы уже слышали! Интересно, что ж это за засор в ванной был, если человек раздевается догола и ныряет!

— Какая чушь! — Лида прижала ладони ко лбу. — Какая чушь!

«Неужели Сергей? — думала она. — Нет! Интеллигентный мужчина, переводчик, всегда уходит по-английски, в носках. Михаил? Бывший разведчик. Пароли до сих пор помнит. Никаких улик не оставит. Для маскировки, скорее, чужое возьмет.

Привычка с войны…»

Вадим сел на корточки перед пуделихой:

— Это надо же нас так опозорить!

Шалава кивнула.

Вадим кое-как оделся и выскочил на лестницу, комкая в кармане бюстгалтер. «Всех обойду, кому подойдет лифчик, ту и убью!»

Лида отревелась, оделась, накрасилась.

«Поеду к Семену. Не могу оставаться в этом дурдоме, — она сунула носок в сумочку. — Он работает в уголовном розыске, по носку найдет всего мужика.

Хотелось бы взглянуть…»

Расстроенная Лида ушла, забыв запереть дверь.

Шалава выбежала на балкон, нежно тявкнула. Сидевший напротив дома барбос восторженно гавкнул и метнулся в парадную. Взлетев на третий этаж, проскользнул в приоткрытую дверь. Шалава лежала на кровати Карпухиных, кокетливо свесив язык. Пес взвизгнул от радости, прыгнул в постель и прижался к Шалаве. Она лизнула его морду, барбоса забила сладкая дрожь.

В это время наверху затопали, закричали: «Где мои носки?! Сколько раз говорил, не вешай на балкон, ветром сносит! Единственные носки! Еще и лифчик?

Поздравляю! Мало того, что есть нечего, так теперь еще и не в чем!» Потолок задрожал.

Барбос, испугавшись, залез под кровать. Там долго ворчал и, наконец, вылез серый от пыли, держа в зубах что-то рыжее. Глаза его налились кровью. Нос злобно сморщился, пес зарычал негромко, но страшно. Шалава зажмурилась: «Черт!

Вчера заходил Рекс! Идиот старый линяет. Но он брюнет, а этот рыжий… Кто же тут был и у кого?»

Ну и семейка!

Пруха

В кошельке ни копейки. Десять долларов. Ни то, ни се. А напротив казино «Фортуна». Дай, думаю, поставлю! По теории вероятности каждому раз в жизни обязано повезти. Тем более все сходится: с детства не везло ни в карты, ни в любви, ни в работе, даже во сне не везло! Неудачи поднакопились, чтоб выйти в ноль Фортуна даст шанс. Эйнштейн изобрел теорию, должен кто-то подтвердить, что старик не ошибся в своей вероятности.

Вхожу. Огляделся. И поставил на пять. Сколько раз собака кусала. Бац!

Пятьдесят долларов компенсация! Я эти пятьдесят на восемь. Сколько раз обещали зарплату повысить. Бац! Сто пятьдесят снял! Ставлю на семь! Девять раз жене изменял, но два раза не до конца! Триста!

Народ магнитом ко мне потянуло. Лица сосредоточенные, как у пенсионера на унитазе, хотят разгадать, по какой системе я ставлю. И промахиваются. Как у Эйнштейна, у меня своя теория. Ставь не просто так, а со смыслом. Ставлю на красное! Почему? Потому что у меня майка красная! Пожалуйста! Восемьсот долларов! Чем не теория.

Пошла пруха! На что ни поставлю — мое! Под стол пять долларов уронил, поднял — десять. За полчаса набрал пять тысяч долларов!

— Всего доброго! — говорю. — Спасибо за доставленное удовольствие.

И к выходу.

А там два молодых человека короткошерстных, чтобы лоб подчеркнуть. Берут меня под руки, чуть не плачут:

— На кого ж вы нас покидаете. Поиграйте еще!

— Дела, — говорю, — обещал еще в два казино зайти!

— Сделайте одолжение, — говорят. — Выиграйте у нас пару тысяч!

Ну, не обижать ребят, тем более у них пальцы как клещи!

Вернулся к столу.

Ребята говорят: «Поставьте на циферку „три“ все что есть — не пожалеете!»

Я говорю: «На „три“ не могу, по моей теории с этой цифрой ничего не связано. Из уважение к вам могу поставить на цифру „четыре“. У меня в холодильнике осталось четыре яйца.»

Фишки на «четыре» ставлю, они двигают на «три» и руки мне за спину, да так стол качнули при этом, — стрелочка обломилась, на «три» рухнула, как ребята советовали. Они так на крупье глянули — он в обморок. И уже другой молодой человек отсчитал дрожащими губами десять тысяч долларов.

Народ ликует, будто я за всех отомстил.

Деньги в полиэтиленовый мешок и к дверям. Молодые люди за мной: «Никто от нас с такими деньгами еще не уходил!»

Я говорю: «Значит, я буду первым.»

Они за пиджак: «Публика просит!» — и волокут к столу. Чудные ребята, я же их разорю. Пруха пошла, бесполезно бороться! Я говорю: «Только учтите, в этот раз на „три“ ставить не буду!»

Они сквозь зубы: «Ставьте хоть на „четыре“, раз уж у вас в холодильнике четыре яйца!»

— Верно! Но по теории вероятности дважды на одну и ту же цифру нельзя! Ставлю на двадцать одно!

— Не иначе у вас столько пельменей осталось!

— А откуда вы знаете?

— По глазам видно.

И тут пять мужиков вцепились в стол. Стрелка вертится, а мужики трясутся со столом типа эпилептиков. Я хотел сказать: «Так нечестно», — но, смотрю, качнули в разные стороны, стрелка дернулась и встала на 21. Они стол на попа!

Стрелка ни с места — заклинило. Ребята в сердцах стол перевернули, погас свет.

Но публика в темноте завопила: «Было двадцать одно!»

Короче, напихал мешок долларов. На улицу вывели: «С такой суммой вы домой не дойдете!» И с этими словами вломили за милую душу. Очнулся. Долларов нет, нос во рту, левым глазом в упор вижу ухо, но друг друга не узнаем.

Что вам сказать? Никогда я не выигрывал столько денег! И никогда меня так крепко не били! По теории Эйнштейна все сходится. Повезло не тогда, когда выиграл, а если с выигрышем еще и ноги удалось унести. А я замешкался, в теорию вероятности не вписался. Жаль Эйнштейна не было рядом, взял бы в долю, когда лупили. А может, старик прав? Денег нет, зато не убили! Выходит, пруха моя продолжается.

Подмышка

А все Константин! В бане мылись, он мою спину трет и вдруг слышу: «Едешь в отпуск на Кипр, там люди со всего света голышом съедутся. Надо соответствовать международным стандартам.»

— А чем это я не соответствую? Вроде сзади и спереди как у людей.

Константин спину трет, зубами скрипит от напряжения:

— У тебя под мышками заросли. А на Западе мужики бреют подмышки под ноль.

Тогда она элегантно смотрится и запросто можешь знакомиться с дамами прямо на пляже.

Ну я побрился наголо. Руку поднял, смотрю в зеркало… Мама родная! Срамота!

Как вам объяснить… Я уже не мальчик, мужчина в возрасте, кожа под мышкой складками. За волосами-то было не видно, а сбрил, оказалась там… почти женская нагота. Один к одному, правда, под мышкой. Как на картине художника Пикассо.

Ну, думаю, раз во всем мире так принято, пусть любуются.

Прилетели на остров ласковый Кипр. Позавтракали и на пляж. Народу тьма и как хотят, так и загорают. Многие девицы без лифчика вовсе, титечки туда-сюда мечутся и что любопытно: пока они в лифчике, интригует, что ж там внутри! А когда душа нараспашку, интерес гаснет, смотришь на грудь тупо, как на коленку, никакого воодушевления.

Почти у всех подмышки выбриты. Но почему-то на меня озираются. Я сам чувствую: неприлично! Руку задрал, подмышка обнажается, будто трусы с тебя сдернули, а там ты женщина. Двуполым себя ощущаю. Мало того! С бабами говорю нормально, басом, а с мужиками тянет тенором! Ну беда!

Руку стараюсь не подымать, прижал плотно. Но не будешь весь отпуск строевым шагом ходить! Ни зевнуть, ни потянуться.

Забинтовал оба плеча — жарко. В рубашке по пляжу — глупо. Ждать, пока волосы отрастут — состаришься!

Пошел в магазин, купил парик женский, мужских не было. Причем стоит как пять кружек пива! В гостинице пару кудряшек срезал, прокипятил от холеры и клеем из тюбика присовокупил. Хорошенькая подмышечка вышла!

Иду по пляжу, как король. Знаю, все что надо, прикрыто! Правда, после купания волосы локонами пошли да цвет изменился: я блондин, а под мышкой шатенка болтается. Но, главное, срамоту прикрыл! Хоть и с женскими волосами под мышкой, но чувствую себя стопроцентным мужчиной.

Ныряю, плаваю, даже в волейбол поиграл, а там как вы знаете, подмышка у всех на виду. Резаки такие гасил — публика ахала.

И тут настроение сбили. Подходят двое, судя по плавкам — соотечественники и говорят: «Слышь, друг, извини, у тебя сзади на плавках дырка!»

Откуда?! Зашел в раздевалку, снял. Дырочка крохотная. Но когда надеваешь, материя тянется и дырка получается будь здоров! Вот на что люди глазели!

Фу! Гора с плеч! Я-то переживал, что подмышка женская! А попа, слава богу, нормальная, как у мужиков во всем цивилизованном мире.

Возвращение шавки

Кривоногая шавка толком не ела два дня. Опустевшие кишки громыхали при каждом движении.

«До чего народ пошел жадный! — думала шавка. — Помойки, и те пусты! А где же пособие бездомным по безработице? Никакого тебе гуманизму, ни косточки! Пару дней подожду и сдохну, пожалуй!»

Шавка наткнулась на высоченный забор. Не забор, а сплошная стена китайская!

«Ничего себе! Что же там лопать должны, коли так всерьез отгорожено?! Не иначе кости в сметане!» — шавку затопило внутри желудочным соком.

— Не может такого быть, чтоб забор без конца и без края! — шавка трусила вдоль досок. — Без дырочки не бывает!

И, действительно, увидела лаз. Крохотный. То ли крот прорыл, то ли уж скользил.

Но чем сильней голод, тем в меньшую дырку пролезешь. Шавка выдавила себя на ту сторону. Огляделась и забыла про все посреди неземной красоты.

«Сукой буду, Париж!»

Как и многие, она не бывала в Париже, но больше сравнить было не с чем.

Каждый кустик подстрижен как в парикмахерской. Пахло чем-то ни разу не нюханным. Ни окурка тебе, ни осколка! До того красота, лапа по нужде ну просто не поднимается!

Шавка притаилась в кустах. Люди явно не местные! Бесподобно одеты, пахучие, мытые! И совсем непонятная речь! Абсолютно без мата. Что говорят — не поймешь!

Да никак иностранцы?! Не иначе в посольство прорвалась. А вдруг за границу протиснулась… Охренеть можно!

С господами гуляли собаки. Тоже, не какие-нибудь! Выходит, если за псиной следить, кормить, стричь, расчесывать, породу толком не определишь! Меня разок накормить до отвала, расчесать, блох выкусать, тоже какой-нибудь булькерман-пинчер получится!

И у хозяев и у собак шаг был легкий, в глазах вместо злобы одно баловство.

Шавка зажмурилась, заскулила: «Живут, собаки! То, что забором отгородились, умно. Такое увидишь, вернешься на родину, на первой березе повесишься!»

Шавка вздохнула, и в ноздри вошел дивный запах. Запах вел влево. Шавка за ним сквозь кусты по-пластунски. На поляне стоял сказочный стол. Графины, бутылки, в сверкающих мисках навалом еды. Причем, что подозрительно: еда была и никого рядом не было! Ясно дело: отрава! Но как приготовлено!

Капли слюны застучали об гравий. «Живем один раз! Наемся от пуза, умру, зато будет что вспомнить! Ну, с Богом!»

Сердце ушло к себе в пятки, что, как известно, повышает прыгучесть.

Разбег! Толчок! Хрясь!

Шавка приземлилась в салате с креветками, оттуда в лосося. В момент было выжрано все, что накрыли на двенадцать персон. Жаль, не успела понять, что ж она ела! Остался паштет из куриной печенки, который лез уже из ушей. Но уйти, не доев, тем более когда тебя не приглашали?! У нас так не принято! Шавка нырнула в печенку, но тут поднялась тошнота.

— Вырвать такое?! Не дождутся! — шавка стиснула зубы, как на допросе, и отключилась. Пища сдавила мозг.

Очнулась на круглой лужайке. По краям три скульптуры из мрамора — выбирай любую! Шавка пристроилась к серьезному мужику, который сидел, подперев рукой подбородок. «Что значит, культура! — шавочка прослезилась, — помочиться — у них специальная статуя! Все продумано! Все!»

Закончив дела, шавка ощутила, что счастлива! Счастье — это когда желудок полный, а мочевой пузырь пустой!

Мимо прошла дама в меховом полушубке, в бриллиантах, в сверкающих туфельках на крошечных ножках. Рядом на поводке вертелась белая пуделиха, похожая на хозяйку.

Пуделиха была острижена ровно по пояс. Спереди полушубочек, попа голая, на хвосте пушистый помпон. А на морде челка убрана с глаз долой и заколота брошью с дорогими каменьями. Черные, как паскуды, глаза горели блудливым огнем. На лапах, рехнуться! На лапах коготки перламутровым крашены лаком!

Шавка задохнулась от зависти:

— Проститутка! А кто еще такую роскошь позволит?! Одних камушков в брошке на кастрюлю сосисок, не меньше! Небось трахает не какой-нибудь хмырь, а все разные! И расписана лет на пять вперед! Потому что порода! А тебе на всю жизнь приговором безногий Полкан…

Кто-то бросил в урну окурок, но промахнулся. Шавка втянула пахучий дымок. «Да, это не „Беломор“!» Шавка пригасила охнарик и сунула за ухо. Вдруг рявкнули странное слово «Апорт!» (не «аборт», а почему-то «апорт»). Промчались собаки и тут же вернулись, держа в зубах по обструганной палочке. Шавка благодушно мотнула башкой: «Не забыть бы, как они говорят „апорт“, в смысле вроде нашего „дай“. Придумают же! Мне, пожалуйста, „апорт шашлычка“! Умора!»

Вдруг взвыл женский голос: «Кто поднял ногу на статую Мыслителя?!» С другой стороны заорал злой мужик: «Кто стол изгадил? Убью!»

Шавочка сжалась: «Кранты! Банкет кончился — принесли счет! Выходит, счастье — это заминка между несчастьями.» Она заметалась, припоминая, где в заборе дыра.

Слева крикнули: «Фас!»

«Первый раз в жизни наелась, но, чую, переварить не дадут!» Сзади рычали, хрипели, будто нагонял изголодавшийся паровоз. Шавка не думала, что может так быстро бежать. Оказывается, скорость зависит от того, кто бежит следом! Чьи-то зубы сдернули шерсть со спины, чудом не отхватили пол-уха.

Шавка нырнула в кусты, лбом в забор и, о счастье, попала в дырку, в десятку!

К вечеру полуживая шавочка добралась до своей подворотни. Родной запах кислой капусты, бензина и курева окончательно привел ее в чувство.

«Там за забором все есть, но чужое, здесь ни хрена, зато все вокруг твое!» — шавка смахнула слезу.

Дворовые собаки валялись в пыли. Увидев шавку, дворняги привстали.

— Что с тобой? — испугалась Хромая. — Глаз заплыл! Весь зад ободрали!

— Заплати, чтоб тебе его так ободрали! — огрызнулась шавка. — В Европе сейчас самый писк — зад стриженый наголо! Сексопыльно! Я тут была в одном месте. Проездом. Доложу вам, вот собаки живут! Из хрусталя жрут паштеты в сметане! Кости сплевывают! Лапы наманикюрены до колен! Все с голой попой! Иначе на улицу не выходи — засмеют! А ты говоришь — зад ободрали! Тайга подзаборная! О чем с вами говорить! — шавка достала из уха окурок. — Полкан, огоньку!

Полкан чиркнул спичкой, табачок разгорался, обдало иностранным дымком.

— Надо же, чего только курют! — вздохнула Хромая.

— Слышь, дай потянуть! — вякнул Полкан.

Шавка подпрыгнула:

— Что за слова! «Дай потянуть!» Охренел, что ли? В Европе вместо «дай» говорят «слышь ты, апорт», понятно?! Апорт!

— Ну ты, дай… — начал Полкан, но поправился. — Пожалуйста, апортье мне потянуть!

— Другой разговор! — шавка кинула остаток окурка.

Полкан затянулся, глаза блаженно полезли на лоб.

— М-да! Это вам не Париж! — шавка тоскливо обвела оставшимся зрячим глазом свой двор, сплюнула выбитый зуб и отвернулась.

— Подумаешь, — вякнул Полкан, — у нас еще все впереди.

И вместе со всеми уставился на ободранный по последнему слову зад шавки с восхищением, словно перед ним было окно в Европу.

Знание — сила

— Мужики, летим вечером в сауну! — сказал комарик приятелям.

— Это где же такое? — спросил старый комар.

— Да хорошего лету час! Погреемся, свежей кровушки тяпнем! Полетели!

А сауна, действительно, замечательная. Тепло, тела молодые распаренные, хоботок в кожу входит легко, кровь горячая. С мороза ну просто кайф!

— Вон баба молодая томится! — пискнул молодой. — Смотрите: кровь с молоком!

Угощаю! Кровь мне, молоко вам!

Напились комары до поросячьего визга, жалом в тело не попадают, промахиваются.

Старого комара разморило, крылышки кинул, осоловел:

— Мужики, а сколько тут градусов? При какой температуре гуляем?

Молодой комар боком взлетел к потному градуснику:

— Фу! Сто шесть! Я же говорил: отличная банька!

— Как сто шесть?! — встрепенулся старый комар. — Я сам читал: при температуре выше ста комар гибнет! — он попытался взлететь, но подергался и затих.

Молодой комар спросил у второго:

— А чего старый гикнулся?

— Он читал: если больше ста градусов — комар дохнет! Выходит, он все сделал правильно, по науке!

— А ты про такое читал?

— Нет.

— Слава богу, неграмотные!

Так что знание — страшная сила, незнание — божий дар!

Печень Прометея

Каждое утро с гор спускался огромный орел и клевал печень прикованного к скале Прометея. Изо дня в день. Из века в век. Сначала было мучительно больно. Но постепенно боль притупилась. Тяжело первые сто лет, а потом не обращаешь внимания, пусть что хотят, то и делают с печенью. Прометей дремал, редко вскрикивая.

Однажды солнце поднялось в зенит, а орла все еще не было. Прометей проснулся оттого, что его не клевали. Он разлепил глаза и зажмурился от яркого света. Когда глаза привыкли к солнцу, он наклонил голову и посмотрел на свою истерзанную печень.

— Боже, моя печень! — закричал Прометей и впервые заплакал. Печени не было.

Печень кончилась. Так вот почему не прилетел орел! Прометей, как личность, больше не был ему интересен.

Общий язык

Видал псину? Глаз не сводит. Команду ждет. Двухгодовалым взял. А собаке два года, в пересчете на человечий, четырнадцать лет. Погоди, дверь закрою, при нем не хочу, не простит. Ну вот… Чему его учили хозяева, не знаю, но достался мне чистый мерзавец. Такого и гестапо не обломает. После двух месяцев драк, скандалов и поножевщины я его раскусил. Смысл его жизни, призвание — делать назло! Хочешь, чтобы он сделал то, что тебе надо, дай команду как делать не надо! Во, слышь, за дверью скребется, подслушивает, сукин сын! Счас его позову.

— Пошел вон! Слышь? Башкой бьется, хочет войти. Потому что «пошел вон» значит «иди сюда»! Пошел вон! Сейчас или дверь разнесет или там в окно выбросится, в это окно впрыгнет!

Ну, что я тебе говорил! А ведь живет на пятом этаже! Когда назло — силы утраиваются!

«Не смей приносить газету!» Пожалуйста! Еще раз так заваришь кофе, убью!

Ну, как тебе кофе? Не по-турецки, а по-собачьи! Ум, помноженный на вредность — эффект потрясающий. Но формулируй четко наоборот. Программу даешь как компьютеру. Все равно выходит-то по-моему. Но ему главное, что он мне насолил!

И оба довольны.

Когда ухожу из дома, дверь можно не запирать. Говорю ему: «Если взломают дверь, это гости, подай тапочки, поиграй!» Все! Разорвет!

А чтобы самому попасть в дом, что надо сказать в замочную скважину? «Свои»?

Ребенок. Да он тебя расчленит. «Свой». Я вот что говорю как пароль: «Слышь ты, гад, только рявкни! Воры пришли, хозяина резать будем!» Открываю дверь — ножик выносит, хвостом виляет.

Так что, с любой живностью общий язык найти можно.

А ты с бабой своей поладить не можешь!

Глаза

Они глаз не могли оторвать друг от друга. Для них не существовало ни деревьев, ни солнца, ни травы — весь мир сосредоточился в зрачках.

Словно завороженные, сидели они друг против друга час, два, три… Они не знали сколько. Время остановилось.

Первым не выдержал кролик. Как каратист крикнул «и-ех!» и пулей влетел в раскрытую пасть удава.

Свет

Как можно так жить?! Темень! Глушь! Вы же ничего не видите! Хватит! Лично я улетаю! Туда, где жизнь! Туда, где свет!

И мотылек полетел на мерцающее за ветвями пламя свечи.

Долг

Паук целыми днями ткал паутину. «Брось, старик, отдохни! Сегодня же воскресенье!» — говорили ему.

— Не могу! — не оборачиваясь, отвечал паук. — Ведь я не для себя — для мух!

В небе

Высоко в небе парил орел, сжимая в когтях человеческую фигурку.

— Пусти меня! Пусти! — стонал человек.

Орел сжалился и разжал когти.

Фанера

Дедуля был старенький, но попивающий. Врачи запретили, но умудрялся и как ребенок шел на всякие хитрости.

Пришли в гости. Накрыли на кухне, пироги, чай, а он по квартире ходит, принюхивается и видит в буфете графинчик с прозрачным. Либо водка, либо того интереснее — спирт. Выпить хочется, а не угощают.

Дед по комнате ходит и как бывший краснодеревщик по мебели пальцем щелкает и бормочет: «Дуб или фанера? Или ясень-таки?» И под этот стук графинчик достает, озирается, а свободной рукой по буфету стучит для маскировки исправно: «Дуб?

Или фанера? Нет, вроде дуб.»

Из горла как хватанул глоточек. И задохся.

А на кухне слышим: «Фу ты! Фанера! А я думал: дуб! Ух, фанера крепкая! Хоть бы предупредили!»

Старение

Все можно пережить, кроме старости. Глядя на желтеющее отражение в зеркале, переживаешь, психуешь. А психуя, стареешь. Старея, психуешь. Замкнутый круг превращается в прямоугольник, а тот в свою очередь, в гроб. Хотя, казалось бы, старость — это естественно! Согласитесь: ребенок, появившись на свет, тотчас начинает стареть, держась за родительский пальчик, делает первые шажки по дороге на кладбище. Разве не так? Беда в том, что старость, как любая болезнь, вечно не во время.

Рассмотрим симптомы. Как обычно, взлетел без лифта на девятый этаж — вдруг ноженьки раз, и подкосились. На банкете привычно тяпнул фужер — очнулся в больнице! Племянника пять раз вверх подбросил, четыре раза поймал. В глазах потемнело, в мозгу молния! Хотите того или нет — началось знакомство с внутренними органами. Оказывается, они у вас есть! При ближайшем знакомстве, почки, печень, сердце, желудок — препротивные органы!

Недавно мог любую раздеть, если не руками — глазами троих разом, запросто! А тут на тебе — глаза выше коленок нет сил поднять, даже мини-юбочку не осилить.

Невольно начинаете обходить зеркала. По латыни диагноз — зеркалобоязнь. Вчера еще после ночи с женщиной — на щеках румянец! И вдруг по утренним складкам лица можно вычислить то, что вам снилось. С каждым днем кожи становится все больше и больше. Или вас все меньше и меньше.

Как же бороться с неожиданной старостью? Люди пытаются натянуть кожу, стянув попку и личико, вставить новые зубы, глаза, волосы, сесть на диету, во всем себе отказать. В итоге продлевают мучения старости, а финал, царствие вам небесное, одинаковый.

А если готовиться к старости загодя? Чтобы она не застала врасплох? Чем раньше начнете стареть, тем процесс безболезненней.

Дамы и господа! Старейте заблаговременно!

Конечно, тяжело с утра задыхаться, когда тебе тридцать пять! А вы постепенно.

Работайте над собой, работайте! Прошли метров сто, к стеночке прислонились, задышали глубоко и неровно. Уже через месяц собьете дыхание, овладеете в совершенстве одышкой. Настройтесь на философский старческий лад: зачем бежать, когда можно идти? Лучше чем идти только стоять. А постояв, почему бы не лечь?

Из физики помните? Любое тело стремится занять устойчивое положение — лечь пластом.

Следите за походкой — тяните ножку, шаркайте, господа! Поначалу, правда, звук мерзкий, но постепенно привыкните, вслушайтесь: ш-ш-ш… Чем не морской прибой?

Кто никуда не спешит, тот никогда не опоздает.

Старикам нельзя есть соленого, сладкого, вкусного. А чем больше нельзя, тем сильней хочется. Селедочка с луком снится как ананас в сметане. Но врач сказал вам: нельзя! Мало того, что организм на голодном пайке, так еще от злости желчь вырабатывается, бьет ключом! Отчего старики желчные? Оттого, что ничего нельзя, а хочется! По нашей методике надо от всего отказаться заранее, пусть врачи локти кусают — им отнять у вас нечего!

Дамы и господа! Не хочется бередить, но когда мужчина после пятидесяти внезапно заглохнет в постели — это горе, поверьте, не одного человека. Причем, согласитесь, конфуз. Вчера еще вытворял чудеса, а тут фальстарт за фальстартом!

Кое-кто из настоящих мужчин к утру вешался. Если вы человек предусмотрительный, не разумно ли завязать с этим делом заблаговременно? Нет, не в пять лет, а, скажем, в тридцать! Лишите ли вы при этом себя удовольствия? Безусловно. Но зато не грозит боль утраты. Взвесьте все за и против! Что хуже: известись, потеряв, или не тужить, не имея?!

Морщинки! О, эти первые ласточки старости, прочертят лицо, никакой крем и массаж их не скроет. Особенно переживают дамы. Было наливное яблочко, стало печеное. Морщитесь загодя. Щурьтесь, кривитесь, жмурьтесь на все подряд. Благо жизнь наша для этого только и создана.

Короче, кто мудр с ранних лет, живет не сегодняшним днем, а в упор смотрит в будущее, тот старости не боится. Потирая ручки, он ее ждет. Гарантирую, в пятьдесят у вас будут те же болезни, как у тех, кто ни в чем себе не отказывал.

Но зато у них все неприятности впереди, а у вас они сзади. Окружающие будут думать, что вам где-то под семьдесят, а вам всего сорок пять! Ловко вы их обманули! Поверьте: жизнь пройдет безболезненно, вы даже ее не почувствуете!

Фонограмма

— Простите, кого хороните?

— И не говорите! Сергея Дубинина! Художник. Сорок пять лет и вдруг ни с того, ни с сего — бац! Такое горе!

— Примите соболезнования. Простите, я могу обратиться с просьбой?

— Сейчас? Тут?

— Вы не поняли. Плачьте, убивайтесь, ни в чем себе не отказывайте! Нам бы подснять несколько крупных планов и звук.

— Не понял…

— Я корреспондент телевидения. Вот удостоверение. Левее от нас… Не оборачивайтесь. Хоронят Кувалдышева из мэрии, ну вы знаете…

— А при чем тут мы?

— Вечером по ЦТ репортаж с похорон. Человек столько сделал для города, но много официальных лиц, поэтому ни воплей, ни слез. Сухо, не по-людски.

— Так чем могу помочь?

— Надо показать, что для города это большая потеря, понимаете? А когда зрители видят — у гроба убиваются, всем ясно — хороший человек. Если нет — член Политбюро. Поэтому я бы хотел в похороны Кувалдышева вставить несколько крупных планов ваших похорон, вон у вас что творится! Конец света!

— Не понял. Плачем мы, а в гробу тот. Кто из них умер?

— Оба! Но телезрители увидят, как люди переживают потерю Кувалдышева.

— То есть, в гробу наш Сережа, а мы рыдаем, потому что умер Кувалдышев?

— Да нет, вы своим потом объясните. На экране будет несколько кадров, где вы не можете пережить потерю Кувалдышева. А на самом деле вы плачете как будто над своим горем.

— Что значит, «как будто»?

— Оговорился. Я же не прошу вас отойти от своего гроба, подойти к соседнему!

Просто несколько крупных планов. Слушайте, это, наверно, вдова. Третий раз в обморок лицом в грязь. Великолепно! Такой кадр пропадает!

— Слушайте, вы в своем уме! Мы что, плакальщики, рыдать на чужих похоронах?!

Все знают, что мы хороним Сережу, и вдруг вечером по телевизору вдова увидит, что, оказывается, она хоронила не мужа, а Кувалдышева!

— Согласитесь, лучше рыдать на похоронах чужого мужа, чем своего.

— Но умер-то ее муж!

— И слава Богу! Я прошу только об одном — дайте подснять крупно ваше горе! Вы же не прикидываетесь?

— Нет.

— Все честно: вы плачете, вас снимают.

— Но вы хотите, чтобы мы рыдали над Кувалдышевым!

— Мне на него вообще плевать! Но меня просили показать, какое горе!

— Ну так и снимайте их горе.

— Разве это горе? Лица официальные, как на собрании. Вы бы хотели, чтобы над вашим гробом стояли с такими физиономиями?

— Я не умер!

— Конечно. Когда видишь такие постные рожи, умирать не хочется! Так мы договорились?

— Отстаньте! Задурили голову. На душе было так тяжело, теперь черте что!

Никаких крупных планов! Кувалдышев там, мы тут. У каждого своя компания!

— Вон у вас женщина ревет белугой! Какой звук! Кто она?

— Мать покойного!

— Ах как она… Ладно, иду вам навстречу. Запишем только звук. Лица их, звук ваш. По звуку никто не узнает, кто над кем рыдал. Давайте прикреплю микрофон.

Бегите, а то у ваших слезы кончатся!

— Какой вы… Ничего святого!

— Работа такая.

— …А когда репортаж?

— Сегодня где-то в 22.45 по второй программе.

— Выходит, все увидят, как хоронят его, а звук на самом деле наш.

— Опять! Никто не узнает!

— Обидно. Все-таки звук — это память. На поминках поставили бы кассету и будто Сережа с нами.

— Ради Бога! Кассету я дам!

— А как докажешь, что плакали именно мы? Я не могу сейчас подойти к родным и сказать: плачьте за двоих, нас записывают для чужих похорон!

— Да, это бестактно.

— Слушайте, у вас в конце титры будут: ну там оператор, режиссер, редактор, звукорежиссер…

— Конечно.

— Чтобы все было честно, дайте в конце наши фамилии, сейчас запишу. Только не вздумайте писать: плакали такие-то… Просто напишите: съемочная группа благодарит таких-то. А я своим объясню, что это мы и есть.

— Как скажете.

— Вот список.

— Учтите, дубля не будет. Сами понимаете, второй раз хоронить никто никого не будет. Поэтому убивайтесь с полной отдачей, как будто видите его в последний раз.

— Не беспокойтесь! Такого горя вы еще не видели! Серегу так любили, второй раз хоронить не придется.

Старость

— Люсенька, мы вчера вместе в такси ехали после презентации, я к вам не приставал?

— Да вы что, Сергей Палыч, как можно!

— Анекдоты пошлые не рассказывал?

— Ничего подобного! Только о литературе говорили.

— И при этом не хватал вас за разные места ваши?

— Да за кого вы меня принимаете?!

— И не предлагал выйти на травку, поиграть в табун лошадей, при этом не ржал по-лошадиному разве?

— Сергей Палыч, да вы ничего не помните, наверное, были пьяны.

— Был пьян и не приставал?

— Ничем!

— Раньше за мной такого не замечалось! Значит, состарился…

Привязанности

Звери живут стаями, люди семьями. Кто завел себе жену, деток, кто рыбок, собачек. А все от страха. «Стану помирать, кто стакан воды подаст?» Рыбка, что ли? Но привыкают. Привязывается живое к живому незримыми нитями.

Нет, кто спорит, бессловесная тварь лучше твари словесной. Никогда поперек не скажет. Ее и ногой пнуть можно в сердцах.

А когда настроение хорошее, после еды, за ухом почесал — и кошке приятно, и руки вытер.

Отчего живность, повизгивая, на шею бросается? Жрать хочет. Вот основа привязанности: все хотят жрать. Кто дал пожрать, тот и любимый. И у людей тоже.

Малыш всосал любовь к родителям с молоком матери. Всосал молоко и с ним любовь.

Любовь — чувство благодарности за кормежку. Говорят, по Фрейду все через секс, а я говорю: все по Павлову через жратву. А после привязанность. После еды. Но привязанность — палка о двух концах. К тебе привязаны, и сам ты привязался. По Павлову у собаки при виде ученого с колбасой слюна выделяется. А у того ученого с колбасой при виде слюней собаки на глазах выделяются слезы умиления. Слезы и слюни висят по обе стороны привязанности.

А раз привязался ты сам, считай, влип. Терять больно. Чужой, ради Бога! А когда своя жена, сын, собака, рыбешка — жалко. Столько за долгие годы скормлено — и все, никакой отдачи.

Что с людьми делается! Сосед слег с инфарктом. А потерял-то всего-навсего таксу! Сотрудница пережила вуалехвостку на два дня. Невидимая миру нить. Когда умирают те, к кому привык, что-то обрывается внутри вместе с таксой.

Меньше потерь — меньше печалей.

Терять друзей, говорят, большое горе. А у кого нет друзей? Мысль улавливаете?

Чужое горе становится своей радостью!

Если честно, люблю ходить на похороны к незнакомым людям. Грех, конечно, но уж больно приятно! Все в слезах, убиваются, а тебе хоть бы что!

А дети? Как говорится, у-тю-тю! Сколько это «у-тю-тю» выпьет крови, пока на ноги станет. А встанет, допьет остальное. Наследники. Конечно, наследники, если родителей в гроб вгоняют.

Возьмем жен. Нет, плюсы есть, кто спорит? На сторону ходить не надо, случайные связи, как говорится, прямо тут на дому. И еда, и постирана. Есть с кого спросить за свою глупость. Удобно. Но потерять жену — такое горе!

Соответственно, не иметь жену — такая радость!

Вы спросите: «кто же пойдет за вашим гробом?» А этого я не увижу, поэтому, извините, плевать.

А за вами родные, близкие, собаки, рыбки и все в слезах. Плач, рев, лай. Но и вы этот реквием не услышите.

Верно, Сигизмунд? Куда подевался? Таракан у меня тут один. Неуловимый мститель.

Сколько раз тапком бил — все промахиваюсь. Представляете, какой должен быть глазомер, чтобы в день по сто раз промахнуться? Пусть живет…

Уж не к соседям ли перешел? У них свой есть!

Ничего, Сигизмунд, вернешься, куда денешься: сколько лет вместе. Интересно, кто за чьим гробом пойдет?

Сигизмунд, накажу! Ты меня знаешь…

Собачьи радости

Марго, добродушная псина черной шерсти с белой полосой вдоль спины жила у Бунькиных пять лет.

Щенка в ту лютую зиму всучил Юре окоченевший мужик, который трусил рядом с Бунькиным и, клацая зубами, как азбукой Морзе, передавал информацию: «Это уникальная порода „бенгальский тигролов“. Их нет даже в Бенгалии, чудом остался один. Отдам с учетом обледенения организма за три тыщи рублей, иначе при вас дам дуба вместе с собакой. Не берите грех на душу.»

Бунькин прибавил шагу:

— То, что «бенгальский» — допустим. А чем докажете, что тигролов?

— Полоса на спине чем не тигровая! А тихий, это с холоду, отогреется — зверь!

Клыки, как у слона бивни! Рвет в клочья танк. За три тысячи, ну!

Крохотный тигролов за пазухой тихо скулил, роняя льдинками слезы.

Мужик бубнил:

— При нем ни замков, ни дверей! Заменяет ОМОН!

Двухмесячный омоновец горестно взвыл и протянул лапку. Бунькин сдался.

Бенгальский тигролов оказался женского пола. Назвали Марго. Малышка ходила по нужде строго в одно место: на ковер, даже когда его замывали и вешали. Ела Марго все подряд, но на сладкое оставляла обувь. Однако Бунькины прощали ей все и мчались с работы домой, где их ждали, но как! При встрече хозяев ее буквально разрывало от счастья. Вынести мусорное ведро — три минуты туда и обратно, а у Маргоши истерика, будто вернулся после амнистии.

Словом, купите собаку и поймете, для чего живете на свете.

Что касается замены дверей и замков на собаку, тут были вопросы. Когда звонили в дверь, Маргоша разражалась чудовищным лаем, чтобы не сомневались: в доме «бенгальский тигролов». Но только вошли — все, ты гость! Маргоша, виляя хвостом, волокла тапки.

Возможно, Маргоша была незаменима при охоте на тигра. Но проверить не представлялось возможности. Тем более настали нелегкие перестроечные времена.

Маргоша вместе с хозяевами плавно перешла с деликатесов: молока, мяса, сыра — на макароны, капусту, хлеб. Однажды удрала, но вечером вернулась с куском мяса.

— Кормилица наша! — Бунькины тискали собаку. — Может, и правда тигролов?!

Но такая добыча была большой редкостью.

Юра, сознавая, что главный добытчик в доме не Маргоша, а он, ломал голову, где и как заработать?! Правда, было два варианта с виду простых, но увы, непосильных. В рэкетиры Юра не проходил по мягкости сердца и мускулов, а Ира стеснялась идти на панель. Других способов заработать на жизнь никто не знал.

Перед сном Юра, как обычно, выгуливал Маргошу в садике напротив дома. Волоча на поводке горбатого хозяина, неподалеку рыскал чудовищный пес, одной масти с Марго, только белая полоса не вдоль спины, а поперек. Можно было подумать, что животные произошли от одних родителей, только зачаты в перпендикулярных позах.

Собаки возбужденно обнюхивались, тыча носами в интимные места. Очевидно, так проще узнать, с кем ты имеешь дело. У людей глаза — зеркало души, у собак — наоборот.

Владелец пса внимательно поглядел на Маргошу:

— Погодите! У нас с вами одна порода! Морда, окрас! Сука?

— Она.

— Боже мой! Однополчане! Где вы были все эти годы! — горбатый раздул ноздри, обнюхивая Бунькина.

— Вы спутали. У меня «бенгальский тигролов».

— Сами вы бенгальский тигролов! Вылитый «доберман-мореход». Хотите сделаем бизнес?

— Хочу!

Горбатый схватил Юру за рукав:

— Сейчас за хорошую сторожевую, да еще какой ни у кого нет, можно снять тыщу долларов!

— Да ну?

— Точно! Наладим производство щенков…

Тут пес, заметив пьяного, рявкнул. Рык был устрашающим. Пьяный протрезвел, отдал честь и строевым шагом двинулся в обратную сторону.

— Хотите, скажу Колумбу «фас»? — предложил горбатый.

— Не надо! — Бунькин побледнел. — Неужели Маргоша доберман-мореход? Мухи не обидит!

— Не беда! У Колумба такие гены — с болонкой скрести, получится людоед!

Маргоша вертелась перед Колумбом как последняя шлюха, строила глазки и попки.

Колумба трясло от возбуждения.

Горбатый закурил:

— Настоящий мужик. С бабами ласков, к врагам беспощаден. И добросовестный. Три щенка настругаем, минимум! Одного за работу мне, вам остальные! Считайте, три тысячи долларов на ровном месте. Плюс удовольствие вашим и нашим. Пардон, когда у вас течка?

— Примерно через неделю.

— Отлично!

Колумб прислушался и кивнул.

Собачья свадьба вылилась в эротическую трагикомедию. Но это отдельная история.

Колумб и Горбатый, содрав за половой акт последние пятьсот долларов, больше не появлялись.

До родов оставалось два месяца. Маргоша подолгу сидела у окна, будто ждала суженого.

Юра подкармливал собаку разными вкусностями. То кусочек сыру притащит, то колбасной кожуры принесет. Он нежно гладил Маргошу, задумчиво щупая собачий живот.

— Ищешь блох? — спросила Ира.

— Прикидываю, сколько щенков поместится. Если расположить с умом… десять тысяч долларов в пузо влезет запросто.

— Кроме твоих щенков в животе у собаки внутренности. Вычти их.

В ночь на шестое июля Маргоша заскулила и приползла к Бунькиным.

— Ира, к тебе пришли! — набросив куртку, Юра кинулся к двери.

Через полчаса Юра вернулся с веткой сирени, как молодой отец в роддом за наследником.

— Сколько? — крикнул с порога.

— Один!

— Давай еще, давай, милая!

К утру набралось четыре щенка, но Маргоша еще стонала и тужилась.

— Четыре по тысяче долларов, одна Горбатому, три тысячи нам! Собака рожает два раза в год. Четыре тысячи долларов плюс четыре — восемь! А если постараться, по пять щенков — десять тысяч долларов!.. А если рожать ежемесячно… — Бунькин богател на глазах. Ввалившиеся глаза сверкали как доллары.

Маргоша поднатужилась и родила пятого щенка. Несмотря на кусок колбасы, рожать кого-то еще Маргоша наотрез отказалась. Время шло, щенки открыли глаза, обросли мягкой шерсткой и каждый день устраивали бесплатный цирк, хотя вовсе не бесплатный, потому что все пятеро непрерывно хотели жрать. Чем крупнее становились щенки, тем просторнее становилось в квартире.

У Иры начало дергаться левое веко.

Маргоша, поняв, что щенки выросли, заботилась о них меньше. Однажды убежала и не вернулась.

Прошло два месяца. Пришла пора продавать.

Бунькин развесил объявления, но звонков не было. Правда, в воскресенье позвонил какой-то заика, но, услышав от Юры, что щенок стоит полторы тысячи долларов, перестал заикаться, матюгнулся и бросил трубку.

— Как полторы! — У Иры задергался второй глаз. — Это щенок, а не дойная корова!

— Учитывая, что «доберман-мореходов» в природе практически нет! Кто понимает, тот денег не пожалеет!

— А кто понимает, кто? Один идиот позвонил и того спугнул!

Неделю телефон молчал. Юра начал нервничать, чуя недоброе.

Он орал на жену, когда та куда-то звонила: «Не занимай телефон! Люди дозвониться не могут!»

Через две недели Юра скинул тысячу долларов и приписал: «доберман-мореход (людоед)». Последовало семь звонков. Людям импонировал «людоед», но смущала необычность породы. Всем хотелось иметь дома убийцу попроще.

Бунькин кричал в трубку:

— Их папа Колумб! Эта собака открыла Америку! Если бы не она, ничего бы не было бы: ни Америки, ни Клинтона, ни тебя! Козел!

Юра бодрился, но мысль о том, что опять влип, червяком копошилась в мозгу, доводя до мигрени.

Головную боль снимали только ни о чем не подозревавшие щенки. С одной стороны, забавы щенков хоть на время заслоняли сумрак реальности, а с другой стороны, пять непроданных щенков, разоривших семью, напоминали о тщетности попыток выжить в этой стране. Юра то с любовью гладил щенков, то пинал с ненавистью.

У Ирины помимо век начала дергаться еще и щека.

Бунькин по вечерам стал уходить со щенком за пазухой и предлагал прохожим собаку, мгновенно снижая цену, переходя с долларов на рубли, опускаясь до символических цифр. Собиралась толпа. И дети и взрослые тянули руки к симпатяге, на лицах проступало человеческое, но вздохнув, прохожие отходили.

Еще один рот в доме никто себе позволить не мог.

Первый щенок, однако, принес полмиллиона рублей. На рынке дерганый парень предлагал желающим урвать счастье в наперстки. Старинная забава, ловкость рук и сплошное мошенничество. Бунькин завороженно смотрел, как парень у всех на глазах оббирает людей за их деньги.

— Мужик, рискни, по глазам вижу, везучий. Ставлю пятьдесят тысяч, угадаешь — твои.

Юра знал, что обманут, но деньги были очень нужны. Он зажмурился и угадал.

Угадал и второй раз, и третий. Через пять минут карманы были набиты деньгами.

Тут парень сказал:

— Ставим по полмиллиона! Угадаешь — твое! Не угадаешь — извини!

Бунькин собрал волю в кулак, сосредоточился и не угадал.

— Извини.

— Держи, — Бунькин протянул щенка, — «доберман-мореход». Продавал по миллиону. Сдачи не надо!

Пока наперсточник тупо смотрел на щенка, Бунькин смылся.

Дома Юра вывалил мятые деньги на стол:

— Одного пристроил!

Иринины щеки впервые за последнее время порозовели.

Второго щенка Бунькин всучил ночью в парадной под угрозой ножа пьяному за сто тысяч. Больше у мужика не было.

Третьего Юра подкинул в открытое окно на минуту оставленной «вольвы».

Осталась пара щенков. Придурок и Жулик. Первый все время чему-то радовался как ненормальный, второй таскал то, что плохо лежит.

Ирина молча ела геркулесовую кашу из одной миски с доберманами и сразу ложилась спать.

У нее дергалось все, кроме ног.

Бунькин устроил засаду возле детского сада. Обросший Юра спускал собаку, и дети, клюнувшие на щенка, с ревом валились на землю, требуя купить! Родители, ругаясь, волокли ребятишек в сторону.

Только одна миловидная женщина не смогла отказать дочке, сунула ей щенка: «Не будешь есть кашу, выгоню обоих!»

— А деньги?! — возмутился Бунькин.

Миловидная сплюнула: «Скажи спасибо, что взяли, ведь пошел бы топить, бандитская рожа!»

Дома Юра нашел лежащую пластом Иру. Она смотрела в потолок и почему-то не дергалась.

— Ты живая? — спросил Бунькин.

Ирина не отвечала.

— Раз не разговаривает, значит живая!

Юра тоскливо обвел глазами ободранную, обосранную щенками квартиру, лежащую трупом жену, глянул на жуткое отражение в зеркале и, перекрестившись, пошел к речке.

Юра вылил в консервную банку пакет молока, скормил Жулику шоколодку, поцеловал и швырнул в воду.

Бунькин упал лицом в песок, чувствуя себя убийцей. Через минуту что-то ткнулось в голову. Мокрый Жулик, отряхиваясь, сыпал песком в глаза.

Бунькин прижал щенка к груди, поцеловал и, зажмурившись, швырнул в реку подальше.

На этот раз силенок Жулику не хватило. Поняв крохотным мозгом, что это не игра, он взвыл детским голосом, что означало одно — «помогите!». Сработал инстинкт.

Не раздумывая Юра бросился в воду и вытащил полуживого щенка. Тот икал, закатывал глазки, цепко хватая Юру лапками, не веря, что спаситель хотел утопить.

Бунькин плакал скупыми слезами, Жулик слизывал горячим язычком слезы с небритой щеки.

И тут послышался жалостный вой. В воде барахталась чужая собака, взывая о помощи. И опять в Бунькине сработал чудом не угасший инстинкт, он полетел в воду за вторым псом. Это был кокер-спаниель, судя по дорогому ошейнику, из хорошей семьи.

В это же самое время Ира, лежавшая дома пластом, вдруг вскочила. Долгожданная тишина резанула слух. Она оглядела пустую без щенков комнату и зарыдала.

— Он утопил Жулика! Зверь!

Тут распахнулась дверь, вошел мокрый Юра. Ира с ходу влепила мужу пощечину: «Убийца!»

Бунькин отшатнулся, щенки грохнулись на пол.

Ира схватила Жулика и расцеловала.

— А это кто?

Юра прочитал на ошейнике «Арамис» и получил вторую пощечину.

— Псарню устраиваешь!

Юра выругался:

— Топишь — плохо, спасаешь — еще хуже! Пятерых кормили, а тут всего два!

Посчитай выгоду!

Вечером, похлебав из одной миски, уселись все четверо у телевизора.

Дикторша читала по бумаге: «Передаем объявления. Пропал кокер-спаниель по кличке Арамис. Просьба вернуть за вознаграждение. Телефон 365-47-21».

Бунькин умудрился, подпрыгнув, схватить карандаш, чмокнуть в щеку жену и при этом записать телефон на обоях.

Юра набрал номер, откашлялся: «Вы потеряли собаку по имени Арамис? Хотите получить за вознаграждение? А сколько… Сколько я хочу? — Бунькин задохнулся.

Откуда он знал, сколько он хочет? — Три… тысячи… долларов!»

В трубке вздохнули. Юра хотел выпалить: «В смысле три тысячи рублей!», но мужской голос произнес: «Совсем оборзели. В девять у метро „Маяковская“!

Через час Юра ворвался в дом:

— Ирка! Три тысячи долларов за одну собаку! Бизнес есть бизнес!

И Бунькины отправились в круиз вокруг себя! Наелись, напились, приоделись всласть! Ира перестала дергаться, похорошела. Они ходили взявшись за руки и без причины смеялись. Прохожие говорили с завистью: „Гляньте! Рэкетир с проституткой!“

Но в понедельник около часу дня доллары кончились.

Два дня Юра молча курил оставшиеся дорогие сигареты. На третий день оделся и ушел с мешком.

Вернулся за полночь еле живой и вывалил из мешка двух псов. Они без устали лаяли, кидались на дверь.

— У кого ты их взял? — испугалась Ира.

— Завтра по телевизору узнаем, у кого.

Но по телевизору накиких объявлений о пропаже собак не было. И на следующий вечер. И всю неделю.

За это время Бунькин приволок еще пять собак. Итого в доме их было восемь, с хозяевами — десять. От лая Ира оглохла. Плюс к тому всех надо было кормить и выгуливать.

— Скоты, — психовал Бунькин. — Пропала любимая собака, а им хоть бы хны! Не люди — звери!

У Иры опять начал дергаться левый глаз. Юра чувствовал, она скоро сляжет, скорей всего, навсегда. Он всячески избегал в разговоре резких выражений типа: бизнес, выгода, прибыль, деньги… Сам кормил и выводил псов на улицу. Соседи шушукались: „Без спроса собачью гостиницу устроили!“

В воскресенье вечером в дверь позвонили. Озверевший Бунькин матерясь про себя, распахнул дверь.

Дама в роскошной шубе с таксой в руках улыбнулась: „Мне сказали, у вас гостиница для собак! Я на неделю еду в Париж. Возьмите Лизоньку, только учтите, ест мясо парное, спит под одеялом и с соской. Пятьсот долларов хватит?“

Юра кивнул, вернее, у него чуть не отвалилась башка.

— Завтра зайдет подруга, жена дипломата, у них сенбернар. На две недели.

Собака сложная, так что заплатит дороже. До свидания!

Бунькин уставился на доллары, как эскимос на Коран. Собаки сбились в кучу вокруг таксы и сплетничали.

Юра очнулся и кинулся трясти полуживую супругу:

— Что я говорил! Собачий бизнес — это настояший бизнес! Оказывается, все рассчитал правильно! Открываем гостиницу „Собачья радость Бунькиных“! Псина не человек, за нее никаких денег не жалко!

Собаки дружно задрали хвосты, судя по всему, предложение было принято единогласно.

Средство от тараканов

Торговец орет:

— Лучшее средство от тараканов! Голландский порошек „Индекстайм“!

Уничтожает тараканов и прочую нечисть в радиусе двадцати метров! К утру горы трупов! Если у вас нет тараканов, купите „Индекстайм“ и у вас никогда их не будет!»

— Скажите, на самом деле надежное средство?

— Надежно, как смерть! За три дня сорок пять покупателей — и ни один с претензиями больше не появлялся!

Одиночество

Старый одинокий волк, прокашлявшись, завыл на Луну. Дотого жалостно прозвучало, что сам волк уронил слезу и она, жгучая, продырявила снег. От одиночества завыл он пуще прежнего, сердце сжалось. Чем тоскливее выл, тем сильнее болела душа. А чем больше страдала душа, тем тоскливее выл. До того довылся, бедняга, встал в горле ком, ни туда, ни сюда. Не вздохнуть и не взвыть, хотя хочется.

И тут вдали чей-то вой. Рванул старый на звук.

Что вы думаете? Сидит на поляне молодой, еще толком не стреляный волк и воет себе на Луну. Причем воет, сопляк, неверно, зато от чистого сердца. Хотел старый волк проучить наглеца, да заслушался. У молодого одинокого волка тоже, видать, накипело. Душу старому растревожил, он подсел к молодому и взвыл о своем. До чего слаженно получилось, вы не поверите! Старый волк взял низко басом, молодой взвился тенором. Жаль, вы не слышали. Словно два Паганини на Луну воют.

В морозной ночи далеко звук разносится. Тут еще один одинокий волк подоспел. За ним следом еще. И еще…

К полуночи на поляне до сотни одиноких волков собралось, кругом сели и без дирижера, но строго в гармонии завели волчью песнь.

Представляете: один волк на Луну воет — мурашки по коже обеспечены, а тут почти сто! Перемножьте мурашки — жуткая цифра получится! А волки дуреют, завывают по-черному, в полную пасть. Симфония «Вой минор»!

Хотя в душе всем обидно, если по-честному. Казалось каждому: одинок я, как никто, и вой мой единственный, неповторимый. Оттого и одинок, что второго такого на земле не сыскать, чем, тоскуя, гордился. И тут на тебе — сто штук и вой у всех практически одинаковый. Ощущение, будто ограбили, индивидуальность средь бела дня сперли. А с другой стороны, одному разве воется так, как в хорошей компании?!

Почему мужики в одиночку напиваются в хлам, а как за столом сойдутся, сразу петь и заслушаешься!

Когда воешь один, лишь тоска навевается, жалеешь себя, жалеешь, пока не возненавидишь себя окончательно. Тьфу!

К тому же в одиночку свои неприятности — в лучшем случае довоешься до размера беды. Каждому хочется разделить свое горе, а чтобы хватило на всех, тут нужна катастрофа! Тем более все скулят о своем и ты уже там не поместишься. Вот отчего повсеместно воют, воют, а облегчения нету.

Предположим, один ты в дерьме. Конечно обидно, но мелко. Ну а как все вокруг в том же самом?! Согласитесь, уже трагедия, другой жанр. Когда все в дерьме, оно сплачивает и возвышает. Ощущение сопричастности.

Короче, волки выли не переставая, отводя душу свою и наводя ужас на окружающих.

Танковая колонна прошла, они ноль внимания. Поначалу население в страхе тряслось, а потом успокоилось: пока воют, не загрызут. Пасть занята. И если вслушаешься, что-то до боли знакомое, хоть по-волчьи, а понятно без слов. И местные жители подхватили мелодию. Ничто, оказывается, так не сближает, как одиночество.

Если доведется, послушайте как поет стая одиноких волков. Подвойте и вам станет лучше.

Одно горе на всех

— Дедушка! Тепло, солнышко, а вы плачете в такую погоду! Что случилось?

— Мне намедни семьдесят пять стукнуло, помирать надо, и тут вспомнил: ни разу в жизни толком не плакал! Времени не было! Выходит, так и помру, не плакамши! А люди говорят: поплачешь — легче делается! Вот я и плачу вторые сутки без перерыва за все, что было!

— И как плачется?

— Не говори, милая! До чего ж оно сладко-то! И я, дурак старый, в этом всю жизнь себе отказывал! Уж чего-чего, а слез можно было позволить в волюшку! Ты не поверишь: душа слезами отмывается, дышать легче! Плакал бы раньше каждый день понемножку, так, может, сейчас и пятидесяти еще не было! Обидно до слез!

— Дедушка, можно я с вами поплачу! Уж больно заразительно вы это делаете! Я не буду мешать, я тихонечко.

— Вот те раз! Такая молодая и плачет! Тебе-то что плакать, вся жизнь впереди!

— Оттого и плачу! Как подумаю, что с нами будет, дурно делается! (Всхлипывает.)

— Господи! Такая молодая и плачет! Да что ж это за жизнь! (Рыдают вдвоем.)

Останавливается прохожий.

— Что случилось?

— Видишь, люди плачут. Горе у нас. Ступай себе.

— А почему это я не могу посочувствовать чужому горю! Извините! Как раз полчаса делать нечего, так хоть поплачу с людьми, а то всю жизнь один как перст! Ни выпить не с кем, ни всплакнуть! Сирота я, сиротинушка! (Плачут втроем.)

Останавливается экскурсионный автобус. Кто-то спрашивает: «Что это у вас люди на улицах плачут?»

Экскурсовод объясняет: «Руководство города пошло навстречу гражданам. Выделило участок в центре города. Теперь каждый может плакать тут о чем угодно! Это любимое место отдыха горожан».

— А нам можно с ними?

— Пожалуйста! Это входит в стоимость экскурсии! (Весь автобус выходит на улицу и начинает рыдать.)

Двое подвыпивших мужиков, обнявшись, размазывают слезы.

— Ну что ты плачешь! Прекрати!

— А сам чего плачешь! Ты плачешь, и я плачу за друга! Как тебя зовут?

— Как же мне не плакать, от меня жена ушла!

— Тьфу! От тебя ушла, ко мне пришла, я же не плачу! А вчера двести тысяч потерял. Такое горе, а я держусь. (Всхлипывает.)

— Сравнил двести тысяч и мою жену! Ты ж ее не видел! Красавица!

— А ты мои двести тысяч видел? И молчи! (Прохожие останавливаются у плачущей группы людей.)

— Ух ты! Смотри, сколько народу рыдает! Может, трубу прорвало с неприятностями?

— Коль, глянь, что делается! Как народ убивается! Может, Ленин второй раз умер?

— Галина Степановна, вы послушайте, как у них получается! Прямо хор Пятницкого! Мужики басом! Бабы сопраном! А три пацана в соплях тенором выдают!

— Прекратите хлопать! Вы не в филармонии!

— Дайте человеку ногу поставить! Мозоль у меня, сил больше нету, хоть плачь!

— Ну ты, дяденька, даешь! У людей горе, дом, говорят, рухнул, а ты туда же со своими мозолями лезешь! Совесть есть?

— Я же не знал! Все! Плачу за ваш дом!

— Не обманываешь?

— Чтоб мне провалиться! Надо же, какое горе! Дом рухнул и прямо на любимую мозоль! (Рыдает.)

Старичок со слезящимися от времени глазками доковылял до плачущей толпы.

— Товарищи! Позвольте присоединиться! Жена умерла, а вы так хорошо плачете, будто мы все скорбим о ней. Жене будет приятно!

— С какой стати мы должны плакать о твоей жене! Нам что, плакать не о чем?

Когда умерла?

— Пять лет назад!

— А ну, дед, чеши отсюда! Не примазывайся к чужому горю. Она пять лет назад умерла и он тут вспомнил! Перейди через дорогу, там плачь о своей жене отдельно. Внимание! Все, у кого умерли жены, идите отсюда! Вам на ту сторону!

Старичок топчется на месте:

— Но хотелось бы вместе. Если горе разделить, то на каждого приходится меньше…

— Я тебе сказал: дуй отсюда!

— Оставь деда в покое! Дед, рыдай, рви волосы, ни в чем себе не отказывай! А ну, мужики, взвоем так, чтобы чертям тошно стало! Дед! Будешь нашим завывалой!

Три, четыре!..

— Я сказал, уберите деда! Счас по башке дам — обрыдаешься, я гарантирую!

— Отстань от деда! А то он на твоих похоронах плакать будет!

— Чего это вы воете, а глаза сухие?! На халяву, да?

— Эй! Почему в мой платочек сморкаетесь?

— А надо, как тот мужчина, в пиджак товарища?

— Бумажник украли! Держи его!

— Ах ты гад!

— Помогите! (Крик, плач, шум.)

— Что там случилось?

— Не видите, что ли — люди горе не поделили…

Завтрак на траве

На окраине немецкого города Дюссельдорфа лагерь для прибывших из России эмигрантов. Это комфортабельные вагончики, отдельная квартирка на колесах со всеми удобствами, только не едет.

Тут наши немцы из Казахстана, евреи из разных мест, но, в основном, люди прочих национальностей, которые правдами и неправдами выправили документы, что они якобы чистокровные немцы или евреи, и рванули в Германию в надежде на лучшую жизнь, наивно думая, что счастье понятие географическое.

Время такое: одни уезжают из России, другие остаются, причем те, кто уехал, считают себя умнее тех, кто остался. И наоборот. Дай Бог, чтобы все оказались умнее.

Раньше сюда приезжали из России богатые, за все платили, а теперь наоборот: приехал, за что тебе же доплачивают пособие. Чем плохо? Курорт. Баден-Баден.

Единственный минус — надо учить немецкий язык.

Вчера новая партия из России приехала. Решили это дело отметить, как у нас принято.

Трое армян из Казахстана, с документами, что они чистокровные немцы, выставили ящик армянского коньяка. Причем настоящего! Не на продажу, а для себя. Вкус райский, тянет грецким орехом, мягонький и чем больше пьешь, тем умнее делаешься. Протрезвел — все как рукой, дурак дураком, а пока в тебе коньяк бродит — заслушаешься.

Цыгане из Махачкалы, естественно, немцы, где-то умыкнули барана, а может, протащили через таможню с собой. Чеченец — по документам приобский баварец — тут же пырнул барана ножом, содрал шкуру. Узбеки из Ташкента, косящие под евреев, тушу барана разрезали, чего-то заскворчало, запахло пловом до невозможности. Грузин с немецкой фамилией Енукидзер шашлык замариновал. В итоге над лагерем такой запах сгустился, перелетные птицы от головокружения кувыркались, юг с пловом путая.

Люди слюной истекли. Наконец, в восемь вечера все было готово. Расположились рядом в лесу, то ли в парке, у немцем же не поймешь: порядок как на плацу, все деревца в линеечку, кусты стрижены под полубокс, травка равнение на юг держит, о мусоре можно только мечтать. Красиво, но уж чересчур чисто, не по-людски!

Ясное дело, костерок развели, баранину на шампуры насадили, над углем вертят, поливают вином, уксусом, лук, помидоры, зелень… Все перечислить — слюны не хватит.

И, наконец, коньяк по бумажным стаканчикам выплеснули. Ну, с богом! Чокнулись!

Выпили! Ах! Закусили! М-м-м-м… Хороша страна Германия, не хуже России.

Кто ж знал, что там в этой Германии каждый кустик чей-то и без разрешения бесплатно не везде ступить можно. А ломать ветки, костры жечь в зеленой зоне — уголовное преступление, хуже чем изнасилование. Или лучше.

И тут, как говорится, откуда ни возьмись, полицейский патруль собственной персоной. Они как этот «завтрак на траве» увидели, чуть не гробанулись в кювет.

Чтобы такой дебош в наглую на виду у всех?! Не иначе пьяные наркоманы в последней стадии, когда мозги заволокло окончательно.

Полицейские автоматы навскидку, окружили банду, орут: «Хенде хох!», в смысле, «руки вверх — пристрелим к чертовой матери!» Наши товарищи в недоумении: «Что собственно произошло? Какие претензии? Мы кого-нибудь из местного населения обижаем? Или высказались неуважительно в адрес вашего бундестага? Сидим, никого не трогаем, присоединяйтесь к нашему шалашу». И одна дама из Одессы, кровь с молоком, причем, того и другого много, отодвигается, приглашая немцев присесть, а земля под ней теплая-теплая.

Один где стоял, там и сел рядом с дамой, два других трясут автоматами, но от злобы пальцы свело, на крючок не нажать!

Армяне обиделись. Что же получается? Зовут к себе узников совести, страдающих от режима! Мы пошли им навстречу, приехали, и такой вот прием? Мы и обратно можем уехать! Хотите выпить, так и скажите! И подносят полицейским по коньячку.

Те автоматы наизготовку, но пригубили чуть-чуть, для анализа. А коньячище настоящий, без дураков, грецким орехом тянет, мягонький, и чем больше пьешь, тем умнее делаешься. Полицейские чувствуют, дело серьезное. Оружие отложили, рядом с одесситкой присели. Еще по стаканчику. А вот позвольте предложить улики: плова и шашлычку. Полицейские помягчели. Во-первых, все вкусно, люди знали, что делали. Во-вторых, бесплатно. А у них все считают, пфенинг к пфенингу, на шесть гостей — пять бутербродов, а вот так, да еще на халяву — не каждый год. Поэтому вкусно вдвойне. Уже выпили за канцлера Коля! Ура! С одесситкой на брудершафт в очередь, за товарища Ельцина! Раскраснелись, говорят громко, перебивают друг друга, потому что от коньяка ум расширяется.

Часа через два выпили за товарища Вильгельма Телля и постреляли из автоматов по яблочку, стоящему на фуражке полицейского. Но никто не попал даже в полицейского. Все пули ушли в молоко, точнее в цистерну, которая молоко везла.

Как в сказке: молочные реки, шашлычные берега!

Сели снова к огню, и веселая немка Оксана Ивановна из ямало-ненецкого округа на чудном украинском языке запела «Дивлюсь я на небо». Полицейские подхватили «тай думку гадаю», и дальше все национальности хором «чому я ни сокил, чому ни литаю».

Такого в Германии еще не было. К утру народ подтянулся. И местные жители, и наши войска, которые свернули на огонек по дороге на родину.

Короче, что я вам скажу. Там где кончается коньяк и плов, начинается межнациональная рознь. А когда всем хватает плова и коньяка — там межнациональная близь. Поэтому позвольте тост. За плов во всем мире!

Вегетарианство

Тигр подошел ко льву и откашлялся:

— Слушай, Лев, что за слухи по лесу ходят, будто ты в вегетарианцы подался. Юмор, что ли?

Лев сплюнул зеленую жвачку травы:

— Сам ты юмор. Отныне употребляю в пищу исключительно травы и плоды растений.

Тигр присел:

— А как же без мяса, Лев?! Всю жизнь и деды и прадеды… И вдруг — трава?

Предки в земле перевернутся!

— Не скажи! — Лев ухватил губами пучок травы и захрумкал. — В траве полно витаминов! Тьфу! А в мясе… В мясе их мало. В мясе что? Кровища, жирок, печеночка, косточки… Тяжелая пища — мясо! Может, оттого и жрали всех без разбора, что витаминов в мозгу не хватало. Овощи, фрукты — вот чем надо питаться. Угощайся. Это банан.

Тигра стошнило.

— Лев, но как же без мяса?! Нет, овощи как гарнир, я понимаю, всегда можно выплюнуть, но вчистую!

— Ох, ты не прав. Скоро помирать, на том свете предстанешь перед Богом, скажешь: я хищник, всю жизнь ближних драл, кушал. Боженька скривится, ручкой вправо сделает: «Прошу в ад.» И в котел бултых. Понял? А меня спросят: «Ты кто такой?» — «Вегетарианец!» — «Вам налево. В рай.» Понял? И вот там в раю ангелом будешь жрать всех подряд. Надо о загробной жизни подумать. Грехи пора замаливать.

— Чем их замаливать? Травой, что ли?

— А почему нет? И грехи отпустят. Я прикинул. Примерно тонна травы замаливает одну антилопу. Вот такое покаяние. Лично мне осталось сорок пять тонн. Сколько можно жрать друг друга! Сегодня наиболее передовые хищники становятся травоядными. Ты послушай, что вокруг говорят: «До чего эти хищники довели джунгли! Сколько зверья невинного погрызли!»

— Как невинного?! — вскочил Тигр. — Чем невинного, если жрать хочется?!

— Погоди ты! — перебил Лев. — Зачем нам эти разговоры? Никто не здоровается.

Стороной норовят. Видал: зайцы по лесу с транспорантами носятся, пищат: «Мы такие же звери, как и хищники! Все виды и подвиды равны!» Чувствуешь, куда гнут?

— Да я эти подвиды… — Тигр лязгнул зубами.

— Ты не прав, — Лев покачал головой и зашептал на ухо. — Слушай меня.

Переходи в вегетарианцы. Не пожалеешь. Нас уже много. Есть такая партия — вегетарианская. Вегетарианец — и нет вопросов. Ты экологически чист.

— Лев, а чего у тебя губы красные, если трава зеленая?

— Осокой порезался, — облизнувшись, сказал Лев. — Осока острая, колючки разные. А губы нежные, понял? — Лев в упор посмотрел на Тигра.

— А это что? — Тигр лапой выкатил из кустов кость. — Задняя… Левая…

Зебра!.. Молодая двухлетка! Угадал?

— Видишь ли, дело в том, что когда ешь траву, в ней что только не попадается: кузнечик, кролик, жираф. Трава тут густая. Может, кого и заденешь нечаянно.

Нечаянно! А это другой разговор. Понял, что такое вегетарианство?

— Дошло! — Тигр хватанул травы и спросил с набитым ртом: — Ну? Теперь я такой же вегетарианец, как ты?

— Только жуй тщательно, мало ли что в траве попадется, — Лев посмотрел Тигру прямо в глаза. — Запомни: никогда не делай нарочно того, что можно сделать нечаянно!

Соловьиная песня

Соловей раскачивался на ветке, насвистывал что-то из классики. Прохожие слушали и на ходу улыбались.

Неподалеку от соловья трудилась гусеница. В поте лица жрала лист за листом без перерыва.

Соловей покосился на гусеницу и подумал:

— Одни живут, чтобы петь, другие живут, чтобы жрать! Я для людей, она для себя!

Соловей защелкал, засвистал, но, увы, в этот раз верхнее «до» не взял, не дотянулся. «Си» взял, а на «до» не хватило.

— М-да! Чего-то не то! — соловей уставился на гусеницу. Жирная, розовая, она тупо жевала листву, будто боялась, что кончатся листья.

— Дура, тут хватит на детей, внуков и правнуков!

Соловей набрал воздуха, взял три первые ноты, но опять не дотянул верхнее «до»!

Огорченный, он подхватил клювом гусеницу и проглотил.

Гусеница была превосходной!

Соловей откашлялся, выдал трель, взял легко верхнее «до» чистым звуком. Люди внизу остановились, захлопали.

Соловей раскланялся и подумал:

— Даже те, кто живет, чтобы петь, должны жрать, чтобы петь.

Он снова защелкал, засвистал под аплодисменты. Жаль, гусеница этого не слышала, потому что пусть небольшая доля в успехе соловья, безусловно, принадлежала ей.

Верно говорят: «искусство требует жертв!» В смысле, хотите соловьиного пения — дайте гусениц!

Смерть Пушкина

Лет десять назад у нас на студии снимали кино о Пушкине, об Александре Сергеевиче, царство ему небесное. Тогда государство денег кидало кучу, снимали с размахом, как говорится, не жалея картечи, не считая солдат, да и съемочной группе трофеев перепадало. У меня до сих пор в гараже мортира стоит в отличном состоянии с ядрами. Если что, пару дней продержусь. А я был-то помощником оператора. Представляешь, у начальства сколько золотых ядер осело. Сейчас в смету паршивая лошадь не влезет целиком.

Ну так вот, в те добрые старые времена снимали, значит, про Александра Сергеевича, про то, как сразила его завидущая пуля Дантеса и, соответственно, закатилось солнце русской поэзии. На это широкоформатное убийство государство отвалило денег немерено. По тем ценам хватило бы перехоронить весь Союз советских писателей дважды.

Снимали эпизод у дома Пушкина, что на Мойке. Выходит артист на балкон и говорит: «Пушкин помер!» А народ внизу дружно убивается, узнав об его гибели.

Повторяю, денег отвалили столько, что статистов набрали тьму, вся набережная запружена. Будто не Пушкин, а Сталин помер. Тогда статисту платили вроде бы пять рублей в день, а это денежки были! Тогда за пять рублей вся страна с удовольствием бы прошла мимо гроба, не поинтересовавшись, кто там! Тысячи под три было народу, плюс любопытные, их гоняют, а они, естественно, просачиваются в кадр. А всех надо одеть под девятнадцатый век. Не годится, чтобы народ, узнав о гибели Пушкина, убивался в джинсах, в дубленочках. Ну, приодели. Цилиндры, накидки, меха, кареты. Нет, красиво! Александру Сергеевичу его похороны точно бы понравились.

О чем говорю? Снимается сцена, как люди с нетерпением ждут последних известий: помер поэт или до сих пор нет? Кульминация. Он же не сразу богу душу отдал, а потрепал людям нервы. Туда — сюда, туда — сюда, душа маялась. Снимал режиссер Игорь Станиславович. Талантливый, но когда съемка — зверь. И укусить мог. Да!

Одному актеру ухо левое откусил. Правда, потом извинился, но когда съемка — береги уши! Вот он в мегафон и гавкает: «Приготовились! Дубль 16402!» Он еще не договорил, народ хором как зарыдает! Когда Пушкин умер, по нему не так, думаю, убивались! Что значит деньги, сразу сострадание просыпается!

Одна дама в соболях на асфальт гикнулась, ножками сучит, пена изо рта, как из огнетушителя. То ли эпилепсия, то ли тянет на эпизодическую роль, потому как с деньгами худо.

Режиссер орет: «Стоп! Стоп! Прекратить истерику! Ни копейки не заплачу! Вам же еще не сказали, что Пушкин умер! Вы надеетесь, что он жив! Пока актер на балкон не выскочил, не сказал: „Пушкин умер!“ — ни одна сволочь не ревет! А вот когда рукой махну, слезами залейтесь!»

Народ мысль понял. Слезу скупую смахивают, но ручей берегут под кончину.

Вроде все шло неплохо, но тут режиссер в камеру глянул и как заорет: «Битюгов!

Битюгов, твою мать!» Я думал, Александр Сергеевич в гробу перевернулся.

А Битюгов, он кто? Директор картины. Жуковатый тип, но спец. Мог все. За ночь дворец построит, колонну танков пригонит, поле брани украсит телами погибших. И себя не обидит. Уже в те годы у него дачка была, где можно было снять все семь чудес света, включая бассейн с русалками восемнадцати лет без хвоста. Но режиссера побаивался: знал, сгоряча и ухо откусит. Игорь Станиславович снова: «Битюгов!» Причем на Мойке акустика дивная. Он орет: «Битюгов!» А эхо отвечает: «Твою мать!» Такой эффект стереофонический.

Короче, Битюгов прискакал. Режиссер орет: «Глянь в объектив, вредитель!» Тот сощурился до китайца, смотрит: «Хорошо выстроен кадр! Впечатляющий!» Игорь Станиславович зубами лязгает, к уху примеривается: «Еще как впечатляющий. В кадре смерти Пушкина в девятнадцатом веке напротив японское консульство, „тойоты“ стоят! Он что, в Японии умер?!»

Во, юмор! На Мойке-то напротив дома Пушкина открыли японское консульство.

Японский флаг развевается, машины и, естественно, японцы в кадре. На фоне карет, цилиндров и прочего русского средневековья! Глазеют как туристы на старинную русскую забаву «Похороны Пушкина».

Режиссер вопит: «Битюгов! Японцев из кадра вон!» А с ним не поспоришь, если уши дороги, и у тебя их всего два. Битюгов с ребятами к японскому консульству рысью! Одна группа машины оттаскивает, вторая ворвалась внутрь. Требует у консула сорвать японский флаг к чертовой матери, пока уши не откусили!

Консул японский пробует вежливо выяснить, что случилось, почему нужно рвать добрососедские русско-японские отношения, позвольте позвоню в Токио, узнать, что произошло!

Битюгов слюной брызгает, уши трет: «Японцы не должны принимать участия в похоронах Пушкина! Вас тогда не было!» И дает команду сорвать японский флаг на фиг!

Консул белеет: «Это вероломное нападение на Японию без объявления войны! Курилы не отдаете, так еще на консульство нападаете! Вы за это ответите перед мировым сообществом!»

А что такое для Битюгова мировое сообщество, когда режиссер вот-вот ухо откусит!

Короче, заперли японцев в комнате, флаг сорвали, тойоты перетащили. И все это за две минуты.

Игорь Станиславович в объектив глянул: «Отлично! Снимаем! Кадр 16403! Мотор!»

Вышел на балкон артист, не помню фамилию, лысый, от чистого сердца объявил: так, мол, и так, товарищи, не расстраивайтесь, Александр Сергеевич только что приказал долго жить!

Режиссер махнул ручкой, народ, согласно договоренности, залился слезами по черному. Та баба опять на асфальт и давай пену пускать. Эпизод сняли, народ зареванный пошел за деньгами, а баба все об асфальт ножками бьет. Ее крупным планом, а уже потом в больницу на «скорой».

Сколько стоил эпизод с такой толпой — говорить не буду. Сегодня на эту сумму целое кино сняли бы с банкетом впридачу!

Самое смешное то, что при монтаже этот эпизод в картину вообще не вошел.

Выкинули. Просто актер выходит на балкон, говорит: «Пушкин умер», и возвращается в комнату, где убиваются родные и близкие.

Вот так-то. А сколько потом объяснялись с японцами на высшем уровне! Сколько голов полетело с ушами вместе. Вот такое кино! Думаю, японцы Александра Сергеевича никогда не забудут и нам его гибели не простят.

Жулье

— Почем стакан воды?

— Сорок рублей!

— Ничего себе! Но хоть вода чистая?

— Как слеза первокурсницы, потерявшей невинность!

— Тогда два стакана! Слушайте, что же вы делаете?! Вода разбавленная! Это вы другим будете врать, «она чистая»! Что я, воду не пил! Разбавленная вода! Ну жулье, уже воду разбавляют!

— А что делать? Инфляция, рекет, налоги, как жить? Вот и приходится! Но я еще по-божески разбавляю. Вон мужик напротив продает воду, к нему толпа, так у него водой вообще не пахнет!

Грязь

Русским языком сказал: плюнь ты на эту уборку! Пять лет ничего не мыли и еще столько же проживем в любви и согласии!

Нет, ей, видите ли, вдруг стало противно: «Окна немытые, ничего не видать, пыль, тараканы по углам, пауки.»

— Тебе что до пауков? — говорю. — Ты же не муха!

Ну, женщину, если заклинило, не переубедишь!

Окна каким-то составом вылизала до блеска. Ну и что в результате? Когда глаза к свету привыкли, огляделись. Мама родная! Жили-то, оказывается, в хлеву! Друг друга при свете увидели — вздрогнули! Ну и рожа! Пять лет, оказывается, прожил с бабой Ягой! И у нее мысли аналогичные, на меня глядя, а иначе с чего в обморок грохнулась?

Естественно, разошлись.

Все ее дела! Я говорил: не мой окна! Плюнь!

Форд

— Видел бы какую машину мне пригнали из Гамбурга! «Форд-Гренада»!

— Поздравляю!

— Формы потрясающие! Бордовенькая! Блестит, пахнет духами! Педальки, кнопочки, фары кокетничают, гудок — полонез Огинского! Была бы она не машиной — женился!

— Ты ведь женат.

— Оттого и продаю, жена ревнует. И можешь себе представить — не берут! Такую красавицу за семьсот долларов не берут!

— Погоди! Семьсот — это дешево!

— Это же дешево, это подарок! «Форд-Гренада» за шестьсот долларов, извини меня!

— Да за такие деньги…

— Вот именно! Пятьсот! Это же не деньги! Тьфу!

— Почему не берут?!

— Придурки! Единственный недостаток — ну не едет она! Как вкопанная год стоит во дворе. Но как стоит! Королева! Хочешь, за сто долларов подарю?

Глоточек

Да ты что вы куда вы совсем вы! Полную рюмочку! Я же не пью. Нет, нет, нет, уговаривать бесполезно!.. Ради юбиляра глоточек. Ну разве что в честь юбиляра.

Только глоточек!

Фу!

Куда, куда наливаете! Я все вижу. Опять полная! Неужели непонятно: не пью! Да, все пьют, а я вот не пью! Принципиально! За родителей? Где они? Умерли? Другой разговор. Глоточек обязан.

Фу!

Что вы себе позволяете? Не себе, а мне, что вы мне себе позволяете! Это не рюмка, она стопка! Сто грамм! Причем до краев! За кого? За родителей я уже…

За детишек? Тоже умерли? Нет. Слава богу! Ваше здоровье! Глоточек.

Фу!

А вот это уже не стопка, это граненый стакан! Двести пятьдесят чистыми! Тем более и за родителей, и за детей уже… Кто остался? Шурин? Умер? Нет? За вас!

Царство вам небесное! Глоточек!

Фу!

Здрасьте! Это, если мне не изменяет память, фужер! Триста грамм! За хозяйку? Я не алкоголик, чтобы пить за хозяйку! Глоточек. Два никогда! Один!

Фу!

Достаточно! Хорош. А я говорю «хорош». Пять глотков — норма! Сколько, говорите, набежало итого? Литр! Ничего себе! Пять глотков и вышло литр! Глотка маленькая. Один всего глоток входит.

С чем это там бочку катят? С пивом? Разойдись. Запью. Будьте любезны сюда бочечку. Глоточек…

Три стадии возраста

Первая стадия. Всю ночь гуляешь, пьешь, черти что делаешь и утром по тебе ничего не видно.

Вторая стадия. Всю ночь гуляешь, пьешь, черти чем занимаешься и утром по тебе все это видно.

Третья стадия. Всю ночь спишь, не гуляешь, не пьешь, ничем вообще не занимаешься! А утром у тебя такой вид, будто ты всю ночь гулял, пил, черт знает чем занимался!

Я не хотел

Валя, ну ты странная, честное слово! Какая любовь, опомнись, Валентина! Что я тебе такого сделал?

Да, бесплатно подвез. Было дело, докатил до дому. Так мне ж по дороге было!

Цветы подарил? Здрасьте! В машине кто-то оставил, хотел выбросить веник, а тут ты! И тебе приятно, и в машине чисто! Ах, там ромашечка была, ты ее пощипала и вышло «люблю»?! Валь, если лбом упереться, и на кактусе колючки сойдутся!

Обнял ласково? Чем это, интересно узнать? Правой рукой? Ну, закрываючи дверь машины, мог нечаянно задеть, мог! Но все культурно, никакой ласки, я помню! А ты аж задохнулась? Да у тебя астма, Валь! К врачу сходи — и вся любовь!

Какой вечер в ресторане никогда не забудешь? Валь, тебя что — в ресторан никогда не водили? Положил тебе кусочек получше? Ты за кого меня принимаешь, Валь? Мне жареного нельзя, вот и стряхнул, чтобы не пропадало! Клянусь, никакой заботы в том не было!

Что-что? Э, нет! Не я тебя, а ты меня повела к подруге. Ключи у тебя были!

Сразу в прихожей целовать начал? Естественно! А как иначе, Валь, когда времени в обрез, да еще белье из прачечной обещал жене взять! А я человек слова, Валь!

У нас с тобой на все про все было час пятнадцать минут! А с тобой еще поговорить надо! Это час долой! Тут не то что в прихожей, в лифте начнешь целоваться!

Чего, чего я сказал?.. «Лучик мой светлый»?.. Нет, ну мог ляпнуть, мог! Тем более наливка, помнишь, домашняя — градусов ноль, но три кружечки…

Как, как? «Люблю..?» Это я такое сказал вслух? Ну точно наливка! Говорила жена: «Не пей, Костик!» А что собственно тут такого? Все говорят. Если незнакомая женщина, конечно. Ах, ты пятнадцать лет этого слова ждала? И ни одна сволочь не могла тебе этого сказать!.. Ну, народ!..

Валь, и мне с тобой хорошо было! Недели вполне достаточно, поверь мне! А ты решила с мужем разводиться, потому что за пятнадцать лет он такой красивой жизни тебе не устраивал? Скотина! Но это не повод бросаться на шею первому встречному, Валь! Где ж твоя девичья гордость?

А что тебе со мной так хорошо было, извини, не хотел! Я не Дон Жуан. Ничему такому не обученный, а все равно, смотри, как тебя на ерунде скрутило!

Я рад за тебя, Валентина. Но нельзя свое счастье строить на несчастье других.

Во-от, не подумала ты о близком нам человеке, о моей жене! Должно у человека быть что-то святое, согласись, Валь!

Заповеди

Хочется, чтобы все было хорошо, особенно, когда все плохо. А почему плохо-то?

Может, бог карает? Грешим ежедневно, а у боженьки на каждого персональное дело заведено. Нагрешил — распишись в получении неприятности.

А совершали бы благодеяния не разгибаясь — другой разговор! Как в Библии сказано? «Не греши, Жора, и воздастся!» Причем, воздастся сторицей! В смысле, втройне! Почему не попробовать, расценки-то божеские!

Вот они, заповеди: «Не укради!» Сильно сказано! Как не украсть, когда народ с измальства этим кормится! Сам слышал: младенец грудной соску проглотил, узнав, что чужая. Как удержаться, когда все вокруг стырено, слямзино, в лучшем случае сперто! У боженьки волосы дыбом от этой картины.

Ну зубы стиснул, руки связал — и ни-ни… Хотя вот оно само тут… и там… и никого нет… казалось бы, сам бог велел… Эх!..

Нет! Как в Библии сказано: «Не воруй, Жора, и тебе воздастся сторицей». Значит, как? Все то, что я не украл, да на три помножить… Посчитал — есть смысл!

И вы не поверите, лотерейный билет проверяю — машина! Честное слово! Боженька все видит! Ну, машина не целиком, номер сошелся весь, а серия чуть левей…

Значит, Жора, на верном пути!

Раз такое дело, думаю: осилю-ка еще одну заповедь! Дотяну до машины. Так, что там в Библии… «Не убий!» Это в наше-то время убийственное! Но ради святого дела терплю! Месяц никого пальцем не тронул, хотя, если по совести, человек пять бы убил! Остальных повесил! Сукины дети, понимаешь, они мне… Молчу, молчу… И в мыслях нельзя согрешить!

Не убий, так не убий… Воздастся сторицей! В смысле я-то их не убью, а воздастся ребятам сторицей, супу грибного съедят, умрут семьями… Ха-ха-ха!

Боженька все видит, за мучеников отомстит. В чем плюс святого образа жизни: сам ничего не делаешь, наподобие ангела, а с врагами боженька разберется, козью морду сделает! От святости под лопатками зачесалось, то ли ангельские крылья полезли, то ли в баню давно не ходил. Словом, проверяю табличку лотерейную, внутри трепыхается и клокочет. Сейчас как воздастся! Если ты ничего не украл, никого не убил в наше время — тут сторицей набегает такое… Так и есть! Снова машина! Вы не поверите! Мало того, что номер весь, еще и серия! Одна цифра в десятку, вторая почти! То есть, считай, машину выиграл! Ну без руля! Осилю еще пару заповедей и газуй!

Так, что тут у них… «Не возлежай жену ближнего своего»… Не понял. А, не воз-же-лай! Сурово, но отступать некуда!

Тут как раз соседка мужа в отпуск отправила и давай строить глазки, коленки и прочее… Тут и камень бы возлежал, а я — нет! Зубы сжал, глаза зажмурил, колени свел — не возлежаю и все! Сгинь! Как вам не стыдно, говорю, только муж выехал, а вы голышом по квартире совращаете молодежь!

А она мне, ну до чего сексуальная баба! Губами алыми выдает: «Наглец!

Подглядываете!» Я ей говорю: «Нечего такие скважины бурить, даже ребенок на цыпочках может вас в голом виде застать!» А она мне в ответ чуть ли не матом!

Ну дочего сексуальная баба! Орет, а у самой грудь под платьем так и барахтается! Но не возлежал!..

Кстати, к ней племянница из Ростова приехала на мою голову! Ну скажу вам, хоть я и ангел, но от Ростова не ожидал… Как молодежь одевается — знаете. Юбчонка едва талию прикрывает! И внаглую по лестнице вверх, а я снизу смотрю на это безобразие… Эх, таких надо ставить к стенке и… С трудом не возлежал. Ну ничего, ничего! Машину за муки свои получу, и уж там воздастся сторицей! И соседка, и племянница ее, и бухгалтерша Милочка… А иначе за что терплю?!

Боженька, разве не прав я?

И вот она, табличка долгожданная! Я даже не три, как обычно, один билет приобрел, чего тратиться, обязано сойтись и так! Шутка ли, человек в наше время по всем заповедям проживает, от святости светится, ну как такому машину не дать, верно, боженька? Жоре не откажи, сохрани веру в нем…

Проверяю: не поверите! Глаза тру — ни одна цифирка не сошлась! Никаким местом!

Не понял! Боженька, что ж это получается? И тут надувалово? Я, как дурак, три месяца пост блюду, а мне дуля! Сторицей?! Короче, боженька, делаю официальное заявление! Если в течение троих суток (сверим часы), в три сутки, если ни фига не воздашь, я за себя не ручаюсь! Воздам себе сам! Что не украл, не убил, не возлежал — да сторицей! Раз добродетели псу под хвост, возьму грех на душу!

Лучше на том свете пять лет отсижу в котле строгого режима, хоть будет что вспомнить! Господи, помилуй!

Ведро

Утром в субботу Руковяткин на старой «пятерке» рванул на юг к морю в отпуск.

Третьи сутки в пути давали о себе знать, нос тянуло к рулю, но нестерпимое желание нырнуть в Черное море сон отгоняло. Оставалось езды часа три. Воздух, пропитанный морем, стал малосольным, женщины за стеклом становились все шоколаднее, безумно хотелось всех съесть.

«Два миллиона не так уж много по сегодняшним меркам, но с умом и на такую сумму расслабишься до потери пульса!»

Руковяткин, тиская руль, бормотал с нежной угрозой:

— Держись, бабоньки! Михаил Руковяткин устроит на две недели солнечное затмение!..

На крутом вираже «жигули» чуть не кувырнулись с обрыва. Руковяткин с трудом удержал взмыленный автомобиль.

— Спокойней, Михаил, не спеши! Доехать надо живым, а не мертвым. Ни одна не уйдет! Брать буду живыми!

Природа была полна сексуальных символов: гора волновала как женская грудь, кипарисы торчали с мужской откровенностью. Сквозь горы мерещился пляж, там лениво ворочались женские тела, как в кино стада морских котиков.

Руковяткин год по-черному вкалывал, копил на две недели заветных у моря. Там успеть нахапать впечатлений, намариновать их, насушить и потом, зимой, в голод и холод вприкуску с чаем по памяти лакомиться кусочками, и так протянуть год.

Куда еще честный человек может одеться прилично, кроме как летом на пляж?!

Михаил прикупил заграничные тапочки, плавки, очки с обалденными стеклами — и вот вам вылитый голый Рокфеллер, если кто понимает.

У моря под солнцем жарятся мысли у всех одинаковые. Желания совпадают, времени в обрез, оттого южные романы легки, торопливы. И проблемы эти вовсе не сексуальные, а наоборот: просто необходимо продуть охреневшие за год мозги. А для этого испокон веку способ один. Задача ясна?

— Ясна! — вслух ответил Руковяткин и отдал сам себе честь.

Постепенно темнело. Вдруг посреди дороги за поворотом выросли три мужика.

Тормоза завизжали. Руковяткин, матерясь, выскочил из машины:

— Идиоты! Жить надоело?!

— Кому? — весело спросил парень с забинтованной головой.

Руковяткин оглянулся. За спиной еще двое. Итого пятеро. Михаил, холодея, вспомнил рассказы о том, что творится на южных дорогах, где убивают, грабят, отбирают машины. Заросший детина прохрипел:

— Друг, купи ведро!

Руковяткин сначала не понял, хотя на всякий случай вспотел:

— А с чем, я извиняюсь, ведерочко будет? С вишней, с клубничкой?

— Ведро с дыркой! Держи!

Руковяткин брезгливо вертел в руках старую рухлядь, лихорадочно соображая: «Раз продают впятером, значит, недешево! Неужто все деньги придется вбухать в ведро?!»

— Ведро-то не очень. Без дырочки нет?

— Извини, без дырочки кончились. Зато и просим за него не два, а один.

Стриженый поднес к носу Руковяткина указательный палец. Палец был размером с кулак Михаила.

— Сколько?! — прошептал Руковяткин, сожалея, что не глухонемой.

— Миллион, — сказал бородатый. — А дешевле не купишь. Бери, не пожалеешь.

Один торговался, так его ножиком в пузо! А у тебя пузо красивое, — он нежно провел ножом по животу Михаила.

— За дырявое можно бы скинуть! — отчаянно тянул время Руковяткин.

Забинтованный внимательно посмотрел сквозь ведро в небо:

— Зато через него звезды видать! А сквозь целое фиг звезды увидишь! Гони миллион!

Мимо промчалась машина, но Руковяткин даже рта открыть не успел. «Если не кутить, то и на миллион погулять можно, если при этом живой.»

Михаил сунул руку в карман куртки и ужаснулся: там же два миллиона кучкой!

Вытащить все — отберут!

Он дрожащими пальцами наугад отсчитал половину и вытащил деньги. Стриженный пересчитал:

— Полтора! За полтора ведра, что ли?..

Бандиты заржали.

Руковяткин протянул руку:

— Извините, ошибся!

— Ерунда! Держи персик впридачу, и мы в расчете.

Парни скрылись в кустах.

Руковяткин проглотил персик с косточкой, изо всех сил пнул ведро, оно громыхая полетело с обрыва.

«Сволочи! Год всухомятку ради нескольких дней в Черном море! Нет, нашли, гады! Пятьсот тысяч на юге — нырнуть в море и вынырнуть! Суки! Зато через дырку в ведре на звезды смогу пялиться! Ведь предлагали ребята в дорогу гранаты! Рванул бы в клочья! Пусть вместе с ними! Лучше умереть смертью храбрых, чем гнить жизнью нищих!»

Руковяткин завел машину, мотор взвыл, «жигули» рванули вперед. «Брошусь с обрыва к чертовой матери! Нет. Высоко. Не дай бог разобьешься! Вернуться назад?

Море-то вот оно, рядом. Море без женщин все равно что бассейн без воды. А, может, кто влюбится?.. Разве сегодня на полмиллиона настоящую любовь встретишь?

Не те времена!.. А наплести, как все было? Мол, налетели, ограбили, еле всех раскидал!» — «А сколько их было?» — «Я не считал, но по трупам — двенадцать!» — «А сколько вас?» — «Нас — один»… И она в слезах восхищения.

Бабы любят отчаянных. Не забыть в кустах поваляться, мордуленцию в кровь разодрать. Ведь в каждой женщине дремлет мать. Она мне как мать, а я ее…

Точно! И накормит, и приласкает, и еще счастлива будет рядом с таким вот орлом!..А может, боженька ведром знаки мне делает? Взрослый мужик, а все кузнечиком прыг да прыг… «Женись, Михаил, подобру-поздорову, женись!..»

Свет фар вынул из тьмы женскую фигуру, ослепила молодая нога. Руковяткин притормозил. Такая нога остановила бы бронепоезд.

— Желаете подвезти? — гостеприимно произнесла незнакомка.

У Руковяткина перехватило дыхание, будто в зобу застрял персик. Нога тянула ведра на полтора валютой!

Михаил распахнул дверь машины, но тут же захлопнул: «Стоп! Ишь раскатал губу. А если снова ведро! То с дыркой, это с бабой!»

Руковяткин зорко огляделся вокруг. Кроме сумасшедших ног да трех кустиков, никого! Значит, есть бог на свете!

Выйдя из машины, Руковяткин, облизнувшись, спросил:

— Неужели такую красавицу никто не подвез на край света? Мадам, прошу!

Незнакомка сделала полшага вперед и охнула, надломившись. Михаил подскочил, свел дрожащие руки на талии и тут, упершись глазами в асфальт, увидел шесть ног мужских, ориентировочно сорок шестого размера. Руковяткин с трудом поднял тяжелые как гири глаза. Рядом с девушкой стояли три парня. Двое с ножами, один с пистолетом.

— Дело пахнет ведром! — старея, подумал Михаил и почему-то спросил: — Скажите, вода в море есть?

— Утром была, — ответил пузатый, жонглируя ножиком.

— Слышь, друг, купи ведро! Последнее, по дешевке отдам! — сказал тот, что был с пистолетом.

Руковяткин взвыл:

— Братцы-сволочи! Где же вы раньше были! Уже покупал!

— Купил — предъяви! — приказал третий пропитым голосом.

Руковяткин в сердцах саданул кулаком по машине:

— Выбросил! Но, честное слово, купил! Простому человеку в один год два ведра не поднять!

— Твои проблемы. Без ведра на юге опасно. Два лимона — и все море твое!

— Товарищи! — Руковяткин чревовещал, потому что губы не шевелились, а звук шел. — Нету двух лимонов! Обыщите! Я за то отдал полтора! Я же не знал, что у вас антикварные ведра! Не иначе ведро работы самого Фаберже!

— Ведро — люкс! Из Эрмитажа! — пропитой достал из кошелки ведро. Сплющенное, без ручки, ведро сильно воняло.

— Видал-миндал! Складное! — Мужик играючи развел края ведра в стороны и так же легко сложил.

— А где ведровая ручка? Нет ручки! Нет! — скулил Михаил, вдыхая вонь из ведра, понимая, что нюхает это не в первый раз и, увы, не в последний!

— Вообще ведер нету, а они с ручкой требуют! Обнаглели к ночи совсем! — встряла бывшая хромая девица с отвратительными ногами.

— Гони два лимона и разойдемся живыми по-хорошему, — бандит с пистолетом прицелился.

— Все, что осталось! Пятьсот! — Руковяткин выхватил последние деньги.

Толстяк пересчитал и поморщился:

— Недостача в полтора лимона. Пахнет расстрелом. У тебя шорты есть?

— Вам нужны шорты! Господи! Что ж вы сразу-то не сказали?!

Руковяткин рванулся к машине, его крутанули обратно:

— Шорты есть — не замерзнешь! Снимай джинсы, куртку, кроссовки. И тело подышит, и, глядишь, недостачу покроешь! Совесть будет чиста!

— Звери! Раздели! Ограбили! — шептал Руковяткин, сдирая джинсы вместе с трусами.

— Постеснялись бы при даме! — сказала девица, с любопытством глядя на голого Руковяткина.

— Прикройся, бесстыдник! — пропитой швырнул Михаилу ведро, вещи запихал в сумку, и мерзкая четверка растворилась в ночи.

Руковяткин стоял голышом на дороге, прижимая к груди ведро. «Столько ведер одному человеку! Боженька, ты не прав! Вернусь на работу, спросят: „А что, Мишенька, привез с юга?“ Я скажу: „Вот складное ведерко достал!“» — Руковяткин диким голосом взвыл, изо всех сил метнул ведро в ночь и заплакал. Потом долго искал его в потемках, царапаясь о кусты, бормоча: «Мало ли в третий раз с ведром сунутся! Боженька, как сдуреет, говорят, любит троицу!»

Михаил нашел ведро по запаху, бережно завернул в тряпочку, сунул в багажник, сел голым за руль, босой ногой выжал газ.

«Подведем итоги, подобьем бабки, которых нет, плюс одежды нет. Зато есть ведро, не простое, а, сволочь, складное! В итоге разврат вычеркиваем, юг отменяется. В задачке спрашивается, как вернуться домой, пока жив? А ведь там у окна, если отодвинуть шкаф, на полу образуется солнечное пятно метр на метр. Ползая по полу за солнцем, через час — черный! В тазик воду налил, бензина капнул — Черное море! Фиг кто отличит по загару, где отдыхал: на юге или за шкафом! Кстати, в окошке напротив блондинка томится — глаз не оторвать! Через бинокль никакая болезнь не страшна! А у моря заразу подцепить, как найти ракушку! Господи! Дома курорт, а я рванул к морю! Это боженька ведром знаки делает: „Миша, дуй до дома, до хаты“».

Руковяткин развернул машину и покатил назад к дому, подальше от Черного моря.

Свет фар выхватил на обочине ведро и рядом старуху.

Руковяткин затормозил:

— Ну не может совпасть, чтоб третий раз на ведре грабанули! Что им с голого взять? Скажут: «Купи ведро!» А я им свое в рыло р-раз!

Михаил не спеша вылез из «жигулей» и подумал: как легко на душе, когда за душой ничего нет. Ни ограбить тебя, ни убить! Что с голого взять? Не кастрируют же?

— Продаешь ведро, бабуля?

— Ага, сыночек, купи! — в темноте старуха не разглядела, что человек перед ней голый.

— А почем, милая?

— Да уж поздно, отдам за двадцать пять. Бери, клубничка сухая, три часа назад собирала.

Руковяткин кинул в рот ягоду.

Только тут старуха заметила, что на мужчине ничего нет. Она нацепила очки, наклонилась, всмотрелась в забытые очертания и, наконец, опознав, завопила:

— Караул, помогите!

Таская клубнику горстями, Михаил бормотал с полным ртом:

— Кричи громче, бабуля! Ни в чем себе не отказывай! Где эти сукины дети?! Ехал человек в отпуск к морю, и с чем приехал, с чем?! — Руковяткин, заводясь, наступал на старуху, которая, окаменев, смотрела на то, с чем голый Руковяткин приехал на море. Опомнившись, бабуля бросилась прочь.

Михаил, давясь, жрал клубнику: «Вкуснятина! А могли укокошить! Дважды остаться живым и всего за два миллиона! Да я на этом деле тысячу долларов считай, заработал! Да еще клубнички наелся задаром! Ай да Миша, ай да сукин сын! Всех уделал!»

Наевшись, Руковяткин весело пнул ведро. Клубника бросилась в рассыпную. Михаил подскользнулся, чертыхаясь, встал с головы до пят окровавленный ягодой, сжимая в руках ненавистное ведро.

Белая «девятка», крутясь на клубнике, остановилась буквально в пяти сантиметрах. Из машины выскочил лысый дяденька и бухнулся на колени:

— Только без рук! Сам, все сам! Куплю ведро, не уговаривайте, куплю сам!

Руковяткин инстинктивно спрятал ведро за спину.

— Мое ведро!

— Тысяча долларов! Не губите! Жена, дети, любовница! Пересчитайте!

Михаил пересчитал. Ровно тысяча сто долларов.

Он протянул дядьке ведро.

Тот схватил и уже из машины крикнул:

— Запишите номер! 36–45 МН! Передайте своим! Ведро куплено!

Руковяткин листал новенькие купюры и его лицо в кровоподтеках клубники разглаживалось.

Наутро голый Михаил стоял в кустах у дороги. Мятые ведра лежали у ног, как снаряды. Ежась от холода, Руковяткин шептал:

— Пять ведер — и Черное море мое!

Катастрофа

Стюардесса объявляет по трансляции:

— Товарищи пассажиры! Наш самолет потерял управление и падает в море!

До катастрофы остается две с половиной минуты, просьба всем надеть спасательные пояса и оставаться на местах. Давайте проведем катастрофу организованно, без паники. Желающим будут предложены прохладительные напитки.

В салоне начинается нечто невообразимое.

Загорелый мужчина срывает с себя пиджак и кричит соседке:

— Анна Павловна, раздевайтесь!

Женщина вздыхает:

— Зачем? Все равно я не умею плавать.

— Анна Павловна, раздевайтесь! Стюардесса предупредила: у нас осталось на все про все две с половиной минуты! — Мужчина остался в одних трусах и рвет одежду на соседке.

— Сергей Тимофеевич, вы напрасно обо мне беспокоитесь! Я утону.

— Раздевайтесь! Перед смертью последнюю радость получим! Если успеем.

Соседка краснеет, не спеша расстегивает кофточку, потом застегивает:

— Как? Прямо тут?

— Тут, тут! Или вы предпочитаете под водой?

— А если узнает ваша жена?

— Она уже никогда ничего не узнает! Снимай чертову кофту, кому сказал!

— Не кричите! — Женщина перестает раздеваться. — А вдруг мы не разобьемся?

— Все будет хорошо! Разобьемся!

— Все вы так говорите! Сначала надо привыкнуть друг к другу, а уже потом…

Мужчина топает ногами:

— Сначала потом! Привыкать будем на том свете, всю жизнь!

Женщина, глядя в зеркало, красит губы:

— Нет, я так не могу! За кого вы меня принимаете? Хоть бы сказали, что любите меня! Не можете без меня жить! Ну? Можете или не можете?

— Тьфу, черт! Не могу без тебя жить ровно минуту! Ты часы видишь?!

— Ваши отстают. Сейчас без четверти.

— Господи! И зачем я с тобой связался! Вон роскошная блондинка лежит в обмороке, но я уже не добегу! Посмотри, что люди вокруг делают! Пьют!

Раздеваются! Целуются! Берегут каждую секунду! Одни мы с тобой…

— И правда! Что делается! А те в проходе, что вытворяют! А до того сидели такие серьезные, как террористы! Неужели для того, чтобы люди почувствовали себя свободно, непременно надо попасть в авиакатастрофу? Ну ладно, милый. Так и быть. Поцелуй меня в шейку!

— Сама себя целуй! Поздно!

— Сколько у нас еще времени?

— Девять секунд!

— Маловато! Успеем! Иди ко мне, дурачок! И запомни на всю оставшуюся жизнь: приличная женщина так сразу не может!

И тут самолет ударяется обо что-то твердое, бежит по земле и останавливается.

Полуодетые, растрепанные пассажиры замерли. Стюардесса объявляет: «Наш самолет произвел вынужденную посадку. С чем вас и поздравляю!»

Женщина вздыхает: «А говорили „разобьемся“! Обманщик!»

Мужчина чертыхается: «Вот так всегда! Опять не успел!»

Главком

Отслужив за границей, генерал вышел в отставку и вернулся на родину. Родина была небольшая, вечнозеленая, мирная.

Явился генерал на прием к королю, преклонил колени и сказал:

— Ваше величество, я к вашим услугам.

— Ну вот и славно! — обрадовался король. — Я наслышен о ваших подвигах. Чем бы вы могли заняться у нас в королевстве?

— Я главком! — сказал генерал. — Могу командовать армией.

— А вот армии-то у нас и нет! — расхохотался король. — Мы же нейтральные.

Тьфу-тьфу! Лет, поди, сто! А хотите возглавить министерство полезных ископаемых? Говорят, у нас чего только нет, если поискать хорошенько!

— Я могу искать только врага.

— Ну а министерство учета, статистики…

— Я привык считать только убитых и раненых, ваше величество.

— Но у нас нет убитых и раненых! — перекрестился король.

— Прискорбно! — вздохнул генерал. — Но я хочу приносить пользу родине. Ваше величество, создайте армию, а я ее возглавлю, и будете спать спокойно!

— Мой друг! Думаю, ни один король не спит так спокойно, как я.

— Будете спать в полной безопасности!

— Генерал, уверяю вас, я и так в безопасности. Никто не угрожает. Люди спокойно ходят куда хотят, даже границы у нас, по-моему, нету.

Генерал вскочил:

— А что же тогда охраняют пограничники?!

— Нету никаких пограничников! Ведь границы-то нет! Ловко придумано, правда?

Генерал побледнел:

— Ваше величество подвергает себя смертельной опасности!

— Успокойтесь, — король потрепал генерала по плечу, — я понимаю, вы боевой офицер, устали. Что вам нужно для отдыха?

— Только одно, — генерал щелкнул каблуками, — армия!

— Мой друг, поймите, я не могу ради одного человека создать целую армию. Так и быть. Выделю вам заместителя.

Так в королевстве появился главком с заместителем. Вот, собственно, и вся армия.

На первом же заседании военного совета было решено вернуть стране исторические границы. Сменяя друг друга ночью и днем главком со своим заместителем устанавливали пограничные столбы. А для этого надо срубить дерево, обтесать, выкрасить, вбить в землю… И хоть государство на первый взгляд небольшое, но когда по периметру через каждые сто метров по столбику, понимаешь, какая огромная страна, черт бы ее побрал! Полгода ушло на этот беспримерный подвиг!

Раньше люди ходили туда-сюда, понятия не имея, где находятся. Теперь, миновав пограничные столбики, ощущали, что вернулись с чужбины домой. То есть народ, наконец, обрел чувство Родины.

Однако население дотого бестолковое, никакой благодарности. Наоборот, всячески потешались над генералом и заместителем. Два человека укрепляли границы державы, полгода беззаветно рубили деревья, сажали столбы, а народ в это время слагал про них анекдоты!

Только страна отхохоталась, как внезапно была потрясена военным заговором.

Поскольку армия состояла из двух человек, подозрения генерала пали на заместителя. За измену Родине в уважающем себя государстве положен расстрел! Но не нашлось патронов! Заменили расстрел на каторгу. И каторги в королевстве не оказалось!

Генерал пришел в ужас: «Как может существовать государство без каторги?!» Но тут заместитель переслал письмо королю, в котором убедительно доказал, что не он, а главком — военный преступник! Поскольку без боя отдал врагу пядь земли, а именно Бенферское болото, мотивируя невозможностью якобы вбить в трясину столбы. А ведь это исконно наше болото!

Генерал выступил с опровержением: он-то как раз дал приказ застолбить Бенферское болото, а заместитель ослушался, мотивируя тем, что провалился в болото по пояс. Тем самым оскорбив болото в лице короля, намекнув, что ему все по пояс и ниже!

Заместитель ответил доносом.

Король хотел выгнать вон из страны обоих, но военные помирились и поклялись королю забыть о раздорах, когда родина в опасности.

— В какой такой опасности? — удивился король.

— Успокойтесь, ваше величество! Пока мы с вами, можете спать спокойно!

— Я и без вас сплю спокойно! — взорвался король.

Неутомимый главком раздобыл в музее старинную пушку и несколько ядер. Конечно, смешно в ХХ веке лупить ядрами из мортиры, ну а что делать?! Ровно в шесть утра на опушке начинались учения. Генерал рявкал: «Огонь!» Заместитель подносил фитиль, гремел выстрел, потом оба матерясь собирали в лесу уцелевшие ядра. Ядер было всего восемь, три закатились, осталось пять. Каждое на вес золота, поскольку, согласитесь, пять ядер для защиты всего королевства не густо.

А народ… Ну что с него взять, народ он и есть народ. Сбегались с детьми поглазеть на учения. Дети шастали по лесу в поисках ядер, хотя генерал орал в мегафон: «Убрать детей из акватории учений к такой-то матери! Не сметь таскать ядра!» Но как всегда хочешь как лучше, а выходит, как хуже. В королевство хлынули туристы. Было две достопримечательности, стало три: храм двенадцатого века, самое синее озеро в мире плюс показательные маневры восемнадцатого века.

Генерал хрипел в мегафон: «Всем лечь! Воздух!» А народ валился на землю от хохота.

Пропахшие порохом, в пыли и копоти явились вояки ко двору.

— Молодцы! — похвалил король. — Число туристов растет!

— Ваше величество, — сказал генерал, — народ смеется над вами!

— Да нет же, над вашей мортирой.

— Раз в вашей армии такая мортира, это смешная армия смешной страны, которой правит смешной король! Народ образно смеется над вами в лице мортиры!

— Над мортирой в вашем лице! — уточнил заместитель.

— Глупости! — король нахмурился. — Что вы хотите?

— Только танк поднимет престиж государства! Хотя бы один! И будете спать спокойно!

— Я и так сплю спокойно! — заорал король.

— Ваше величество, очевидно, никогда не спало с танком.

— Не спал с танком и не желаю! Оставьте меня в покое! — у короля задергалось веко.

— Вы отвечаете за своих подданых, мы отвечаем за вас! Один танк и вы спасены!

Через неделю по дорогам страны громыхал новенький танк. Благодаря старым связям генерал достал кучу боеприпасов. Каждое утро проводились стрельбы. Целились в яблочко. А год выдался урожайным на яблоки. Во что стрелять было. Скоро в королевстве не осталось ни одного яблока, ни одной яблони. То есть, стрельбы выявили высокую боевую готовность армии. На танке уже было не стыдно объехать границы дозором. Королевство-то небольшое — танк за день успевал несколько раз протарахтеть вдоль границ, отчего соседям казалось, что танков много. На всякий случай они выставили пограничников. Как говорится, если висит заряженное ружье, оно когда-нибудь стрельнет, а уж танку сам бог велел!

И тут кстати в реке утонули двое.

Сияющий главком ворвался в покои короля. Тот завопил:

— Я сплю спокойно!

— Ваше величество, есть жертвы! А жертвы — это к войне. Примета такая!

— Мне говорили, кто-то утонул.

— Не кто-то, а двое. В приграничной реке. Возможно, их подбили с подводной лодки! Не хочу вас пугать, но отечество в опасности.

Король рухнул в постель.

Генерал собрал народ на площади:

— Сограждане! Я как чувствовал год назад! Отечество в опасности! Защитим жен, детей, стариков! Здоровых мужчин прошу взять оружие!

Тут уже не до смеха. Хотя оружие взяли не все. Кое-кто не осознал нависшей угрозы. Но буквально через два дня все оружие было разобрано, потому что когда сосед с ружьем, а ты нет, на душе неспокойно.

Генерал и его заместитель обучали народ владению оружием. Пальба шла с утра до вечера. Соответственно, приграничные государства тоже объявили мобилизацию.

Стреляли везде.

Вооруженный с головы до пят генерал вошел к королю. Тот лежал в постели и дышал слабо-слабо.

— Ваше величество! — гаркнул генерал. — Народ к отражению агрессии готов!

Король дернулся и затих.

— Можете спать спокойно! — генерал повернулся кругом и чеканным шагом вышел из дворца.

Вооруженный народ на площади, разбившись повзводно, ждал команды.

Так что был бы генерал, а уж армия как-нибудь образуется!

Приятного отдыха!

Отправляясь в отпуск, не забудьте о мерах предосторожности, это увеличит вероятность вернуться живым.

Уезжая, сообщите родным и близким адрес пункта прибытия. Попрощайтесь на всякий случай с соседями, раздайте долги, наденьте все чистое, напишите завещание.

Железная дорога — быстрый и удобный вид транспорта, но помните, что среди попутчиков могут оказаться преступники.

Куда спрятать деньги? В карманы, в кошелек — все равно что самому вручить наличность грабителю. Есть надежные варианты. Можно зашить деньги в подкладку одежды, причем частями и в разных местах. У вора не хватит терпения два часа вспарывать вашу подкладку, он рассвирепеет, проломит вам голову, зато почти вся сумма останется вам.

Другой вариант: все деньги вложить в полиэтиленовый пакет, на огне сплавить концы, чтобы в пакетик не проникла слюна. Пакет запихивается в рот, прижимается к щеке. Сидите и помалкивайте. В крайнем случае, если воры доберутся до рта, пакет можно проглотить, тем самым сохранив деньги на случай крайней нужды.

Наивные женщины, как в старые добрые времена, прячут деньги в бюстгалтер. Ни в коем случае! Сегодня это место, с которого начинается грабеж.

Некоторые сексуальные мужчины предпочитают прятать деньги в трусах, что негигиенично, зато вы все время чувствуете себя при деньгах.

Организуйте в купе круглосуточное дежурство. Часовой должен сидеть за столиком не сводя глаз с двери, для маскировки держа в руках стакан чая или бутылочку с зажигательной смесью.

Дверь купе по возможности держите закрытой. Прежде чем открыть, спросите: «Кто там?» Если ответят: «Проводница», попросите просунуть в щель документы. Скажут: «Водопроводчик», — стреляйте!

Ни на секунду не оставляйте вещи без присмотра. Даже в туалет рекомендуем ходить с чемоданом. Ежели чемодан настолько велик, что в туалете помещается либо он, либо вы, придется оставить чемодан в купе, но тогда, находясь в туалете, примите такую позу, чтобы одним глазом видеть купе с вещами, а вторым глазом — все остальное. Неудобства окупятся.

Оказавшись в одном купе, люди, естественно, знакомятся. Ни в коем случае не называйте свое настоящее имя, фамилию, адрес. Придумайте себе легенду.

Например: я, Иванов Петр Петрович, безработный, бездомный, шесть раз грабили, поэтому денег при себе нет, пятый год болен проказой. При этом чешитесь.

Бандиты брезгливы, поэтому отдельное купе вам обеспечено.

Принесенный проводницей чай незаметно вылейте под стол, в нем может оказаться снотворное.

Запоминайте лица попутчиков, это может пригодиться при расследовании преступления. Хорошо, когда у пассажиров есть характерные приметы: шрамы, увечья, физические недостатки. Если их нет, увечье всегда можно нанести.

Скажем, прижмите как бы нечаянно пассажиру палец в дверях. А лучше голову — вот вам и характерная примета!

Помните, лучший вид защиты от бандита — нападение на него. В тамбуре у вас могут попросить закурить. Не теряйтесь! Левую руку суньте в карман за спичками, правой проведите удар фалангами пальцев в горло неизвестного. Если он нанесет ответный удар — вы не ошиблись, перед вами профессиональный преступник. Если он упадет замертво, значит, это был обыкновенный пассажир.

На станциях у поездов идет бойкая торговля овощами и фруктами. Кто знает, из чего они сделаны! Купите то, что хочется, но сразу не ешьте. Наверняка в вагоне будут пассажиры с детьми. Угостите их. Детишки всегда лопают не подумавши. Если с детками в течение двух часов ничего не случится — приступайте к еде.

Если на свою беду вы привлекательная женщина с хорошей фигурой, ждите насильников! Ваши физические достоинства, в данном случае — недостатки, тем не менее можно скрыть. Швейное объединение «Щит» на заказ по фигуре шьет мешковатые закрытые платья из отталкивающей ткани. Это поможет избежать группового изнасилования.

Подобранная не по размеру обувь сделает вашу походку идиотской. Опытные косметологи по борьбе с организованной преступностью проведут несложную пластическую операцию — в результате вас родная мать не узнает!

И вот, предположим, вы живым выйдете из поезда. До места отдыха вам предложат добраться на такси. Ни в коем случае не садитесь в машину один. Это может закончиться трагически. Не менее опасно ехать в такси с незнакомыми попутчиками. Пешком пробираться по неведомой местности тоже рискованно.

Дождитесь колонны арестантов в сопровождении конвоя. Пристройтесь к группе и под конвоем с песней двигайтесь к месту отдыха.

По окончании отпуска не вздумайте вернуться домой свежим и отдохнувшим. Народ и так раздражен, поэтому не дразните зверя. Постарайтесь на пляже сгореть так, чтобы кожа висела клочьями. Возвращайтесь измученным, грязным, больным.

Рассказывая о проведенном отдыхе, придумайте побольше ужасов: мол, избили, ограбили, отравили. Это расположит к вам окружающих. Хотя, с другой стороны, может, вам и не придется ничего придумывать. Сегодня главное — вернуться живым!

Желаем приятного отдыха!

Гармония

Я сбился с дороги и к утру въехал в город, которого на карте вроде бы не было.

Странный город. На улицах старики, женщины, дети. Мужчин ни одного. Я спросил деда:

— А где мужики?

— Как где? В тюрьме.

— Не понял.

— Не местный, что ли?

— Не местный.

— Оно и видно. В девять утра мужики, кто на машине, кто на велосипеде, кто пешком — в тюрьму. Боже упаси опоздать. Ровно в девять тюрьма закрывается.

Мы со стариком шли по неприбранной улице и вдруг за красивой решеткой, обтянутой проволокой, открылся дивный архитектурный комплекс.

— Вот и тюрьма, — с гордостью сказал дед. — Правда, красиво?

— Да это целый город со всеми удобствами! Лужайки, бассейн, фонтаны!

— А то! — старик сплюнул. — О чем вопят на свободе, возможно только в тюрьме. Попробуй-ка брось там окурок! Бросил? Вон из тюрьмы! И вот ты на свободе, когда все нормальные люди в тюрьме. Позор! А за решеткой все условия для раскрытия творческой личности. Ничего не отвлекает. Никаких соблазнов. Как говорится: твори, выдумывай, пробуй, бандитская рожа! Народ-то талантливый!

Видите, что может человек, если его посадить в тюрьму.

— И этих замечательных людей годами держат в заключении?

— Если безвылазно сидишь в тюрьме, звереешь, — дед вздохнул, — станешь профессиональным преступником, по себе знаю. Сейчас, слава богу, сообразили.

Ровно в 21.00, когда звонит колокол, все выходят из тюрьмы на свободу. И так каждый день. Вы никогда в тюрьме не сидели?

— Пока нет, — сказал я.

— Ну, еще молодой. Все впереди. Вам незнакомо чувство заключенного, когда он выходит за ворота на волю! Вот радости-то! Тут к ночи такое начинается!

— Праздник? — спросил я.

— Не приведи господь! Просто не верится, что эти распоясавшиеся скоты час назад были примерными арестантами. Так уж человек устроен. Ночь свободы — жуткое дело! Крики, смех, плач, драки, вплоть до убийства доходит! Да.

Восемь-десять трупов вынь да положь!

— Кошмар! — меня передернуло.

— А то! В тюрьме никто ни грамма! Иначе расстрел! А на свободе вино на каждом углу. Залейся. Выйти на свободу и не отметить дураков нет. Хотите стаканчик?

— Нет, нет…

— А я пропущу, — старик открыл водопроводный кран, налил красного вина, залпом выпил и зарумянился. — Вот. Ночью пьют до беспамятства. Будто в последний раз. Вот и выходит, что на свободе в человеке просыпается все худшее, а в тюрьме все лучшее.

— И сколько эта Варфоломеевская ночь длится?

— А сколько она может длиться, когда ровно в девять утра все должны быть в тюрьме?

— Погодите. Так что, убийцы остаются на свободе?

— Нет. Убийцы остаются в тюрьме. В девять ноль-ноль, я же говорю, все в тюрьму! А раз все, значит, среди арестантов наверняка окажутся и убийцы. Так что ни одно преступление не остается безнаказанным. А сидят все, начиная с шестнадцати лет и кончая шестьюдесятью шестью. Сами понимаете, пятьдесят лет — срок, достаточный для наказания с одной стороны и раскаяния — с другой.

— Погодите! — я споткнулся. — А как же невиновные? Они тоже в тюрьме?

— А то! Ясное дело, в тюряге.

— Получается, сидят ни за что?

— Почему? Отсидел ты, допустим, лет десять ни про что ни за что, значит, имеешь полное моральное право совершить преступление. Раз ты за него отсидел.

Логично?

— Ну а жертвы-то, жертвы?! Тех, кого не убили, но пытались убить. Они, если я правильно понял, тоже в тюрьме!

— А то! Все продумано. Во-первых, жертва знает: тот, кто над ней надругался, понесет наказание. Да вот он, сидит рядом. Попался, голубчик! К тому же смотрите: сегодня я жертва, ты преступник, а вечером выйдем из тюрьмы, возможно, наоборот.

— Странная, однако, логика.

— Зато логика. И о женщинах позаботились. Их же тянет к кому? К тому мужику, который способен на поступок. А коли сел в тюрьму, наверное, что-нибудь совершил. Как бабы вечером ждут своих из тюрьмы! Это надо видеть! Каждый раз на шею кидаются, будто в последний раз. Опять мудро. Что главное для любви?

Разлука. Чувства остреют. Пожалуйста, ежедневно разлука. Представляете эту безумную ночь, когда знаешь: утром в тюрьму! Трахаются самозабвенно, как в первый раз.

— Так где у вас лучше: в тюрьме или снаружи? Куда народ тянется?

— Судите сами. По сравнению с тем, что творится в городе ночью, в тюрьме благодать. Там под охраной кто тебя тронет! Это на свободе черт знает что и нету управы. Так человек устроен: свобода для него это шанс сесть в тюрьму. И глупо им не воспользоваться.

— Так выходит, полжизни в тюрьме?

— Полжизни на воле. Режим: утром в тюрьму, день отсидел, вечером вышел, ночь на свободе, утром в тюрьму. Замкнутый цикл, естественный, как все в природе.

Сбылась мечта всех народов: свобода, равенство, тюрьма, братство!

Мы попрощались. Очевидно, я сбился с пути и попал в город будущего.

Кошки-мышки

Самолетик в ночи попыхивал огоньком сигаретки. Над землей что-то шуршало, попискивало.

— Наши полетели! — сказала полевая мышь дочке.

— «Наши» — это кто?

— Как кто? Летучие мыши! — гордо произнесла полевая мышь.

— Разве мыши летают? — удивилась мышка.

— Когда сильно мечтаешь, оно неприменно произойдет.

Наутро мышка села у норки и давай изо всех сил мечтать, как она полетит. Мимо шла кошка. У нее тоже была мечта: пожрать. И ее мечта сбылась.

Сбылась ли при этом мечта мышки? Трудно сказать. Оттого, что мечты у всех разные, нередко происходят трагедии. Одни мечтатели гибнут в результате того, что сбываются мечты других.

Позвольте дать совет: прежде чем мечтать, посмотрите по сторонам. Убедитесь, что поблизости никто не мечтает. А иначе мечты сбудутся, но не уверен, что ваши.

Советы

— Как ты думаешь, дорогой, свитер брать с собой?

— Бери.

— Тебе хорошо говорить «бери»! А я в нем на юге запарюсь!

— Не бери.

— Днем-то жара, а вечером прохладно! Без свитера как пить дать простужусь и умру.

— Бери.

— Что ты заладил «бери, не бери»! Ага! Тебе плевать — жена умрет или нет?!

Хочешь от меня избавиться! Убийца!

— Солнышко, делай, как тебе удобно!

— Боже мой! Такую мелочь не можешь решить самостоятельно: брать жене свитер или не брать!

— Бери, черт возьми!

— Пожалуй, ты прав. Чего таскать с собой лишнее, верно? Не возьму. Что б я без твоих советов делала!

Подопытный кролик

Я работаю в лаборатории номер шесть института экспериментальной мидицины подопытным кроликом. Вторая клетка налево. Назвали Кешей. Полгода мы бьемся над каким-то лекарством. Они на мне ставят опыты, ищут вакцину от своих болезней, чтобы я сдох, а они долго жили! Ну-ну! Это мы еще поглядим.

Они думают, если я кролик, то я не вижу, что она там пишет.

«Объект Кеша проявляет признаки беспокойства, очевидно, превышена доза вакцины.»

А что бы проявляла ты, если в тебя засадить то, чего в меня влили! Я не знаю, отчего меня колют! Возможно, от СПИДа. Так вы заразите сначала! Или уже, а я не почувствовал!

«Объект агрессивен. Норовит откусить палец».

И буду норовить! Угораздило же родиться на свет травоядным. Ты жуешь травку, в это время жуют тебя! А называется — эксперимент!

Когда работаешь подопытным кроликом, можно ли сохранить достоинство? Можно!

Они тебя лечат, а ты сопротивляйся и не лечись. Они ждут последствий, а ты не показывай! Все равно, что вводить лекарство в пельмень и ждать его реакции.

«Объект отказывается принимать пищу, хотя вакцина должна повышать аппетит».

Дура крашеная! Да я при тебе и на морковочку глаз не скошу. Зато на ночь под опилками три кочерыжки заныканы. Похрустим тайком всласть!

А по их расчетам я должен днем жрать все, что ни попадя. Не совпало! Вижу — опешили, репу чешут. Так и запишем: «Профессор отказывается от пищи, подавлен».

Чего она там пишет? Почерк ужасный.

«Частый обильный стул, несмотря на отсутствие аппетита. Вывод: неадекватная реакция на вакцину.»

Думайте, профессор, думайте! А стулом обильным я вас обеспечу. Как ассистентку увижу — стул тут как тут. Слабительная ты моя.

«На самку не реагирует. Не исключено побочное действие вакцины. Вывод: чем меньше потенция, тем чаще стул.»

М-гу. Как я вас! Так я на свету и расслабился! А вот ночью с крольчихой по кличке «Лолита» такое откалываем, вам и не снилось! Вакцина, между нами, убойная! Не знаю, отчего задумана, но потенция так и прет! Только бы врачи не пронюхали, на себе не опробовали! Это грозит спасением человечества! Не допущу!

Зубы стиснул, днем на крольчиху внимания ноль. Напряжение регулярно сбрасываю через стул.

Я вам честно скажу, единственная радость подопытного: побочные действия препарата. Ты их на своей шкуре испытываешь первым. Случается, первым и последним, но иногда кайф! На воле с крольчихами такого отродясь не было!

Кстати, узнал от чего их вакцина! Они думают: против туберкулеза!

О, кто к нам пришел! Профессор бороду чешет, морщится. Карл Маркс лысый! Ну, как вам мои результаты? Не ожидал! Озадачил подопытный опытного. Запомни, старик: теория на практике дает сильно побочные результаты.

Ой! Что такое? Током бьют! Не договаривались! Нарушаете права человека! Ну, профессор, ответишь на Нюрнбергском процессе за все!

«Повышенная возбудимость, мечется по клетке, хочет на волю».

А ты бы под напряжение дрыхла? Насчет «на волю» — дураков нет! Только силой!

Током ударили — и морковочку. Током — морковочку! Такую пытку вытерпеть можно. А на воле током бьют и никакой морковочки!

Согласитесь, все мы подопытные кролики у Господа Бога!

Да, унизительно! Кто спорит! Но у подопытных свой шанс: терпи, но искази результаты эксперимента до неузнаваемости! Вы на мне свои опыты, а я на вас свои результаты проверю! Отброшу человечество на сто лет назад к чертовой матери, чем и горжусь!

Это кажется только, что от нас, подопытных, ничего не зависит! Посмотрите вокруг, на результаты эксперимента! Приятно сознавать, что и ты внес свой вклад в эту кашу!

Позвольте представиться, господа: подопытный кролик Иннокентий!

Слон в небе

Стадо слонов купалось в реке. Плескались, фыркали, поливали друг друга из хоботов. Маленький слоник, как все дети счастливый от брызг и близости старших, любовался сквозь капли на солнышко и вдруг увидел парящего в небе слона.

Слоненок зажмурился: «Наверное, я перегрелся». Разлепил глаза: в небе кружил слон. Взмахивая огромными ушами как крыльями, он кружил среди ласточек.

— Смотрите! — завопил малыш. — Там в небе слон!

— Не обращай внимания, — сказала слониха, — слон больной. Что-то с гормонами. Уши увеличены. На бегу машет ушами, его поднимает в воздух.

Приходится бедняге лететь. Дирижабль несчастный!

— Ух, здорово! Дирижабль-журавль! — слоник вздохнул. — Везет некоторым!

К вечеру слон стал снижаться. Гул заложил уши, деревья согнулись, земля ухнула.

Это слон приземлился. Он лежал матерясь, огромные уши вздрагивали и дымились.

Слоник приблизился и спросил:

— Простите, дядя слон! Вы прямо как птица летаете. Здорово, правда!

Слон разлепил глаза:

— Дитя малое! Чему завидуешь?

— Ну как же! Вы — слон, а летаете! Еще немного и станете дирижаблем!

— Все идет к тому, — вздохнул слон. — Что ж тут хорошего?

— Как это! Как это! А радость полета?

— Радость полета ерунда по сравнению с кошмаром посадки! Отбил почки, печень, сердце, желудок!

Слон хотел устало пошевелить хоботом, но не смог.

Когда слоник вернулся к слонихе, хобот его был завязан узлом, что говорило о сильной задумчивости.

— Ну, сынок, видел летчика? — сказала слониха. — Поэтому люби и знай свое место!

Фаворит

Кровать досталась от деда с финтифлюшками разными. Может, сама императрица спала с фаворитами. Кровать бешеных денег стоит, а я сплю бесплатно, как фаворит, правда, без императрицы полгода…

Короче, древесный жучок в ней завелся. Не в императрице, в кровати ее, в смысле, в моей. Смотрю: в изголовье дырочка, вот такусенькая. А по ночам чуть ли не в голове: «шур-шур-шур!» Нашелся ценитель редкостной древесины, дорвался до памятника старины, гад! Сутками вкалывает, боится: вдруг кровать кончится.

Чудак! Там и ему и внукам грызть не перегрызть. Под шуршанье жучка засыпаю, хотя мысли в мозгу и по ночам шебуршатся: деньги, картошка, обои, ограбили…

Никак на одном не сосредоточиться. Голова пухнет, с утра шляпа не налезает. А тут еще жучок в изголовье.

Привык. Господи, к чему только не привыкал, как мы все. Тут месяц током било в трамвае от поручня. Пару дней пассажиры повскрикивали, а потом перестали.

Привыкли. Теперь, если током не бьет, вздрагивают.

Не об этом речь. Короче. Завтракаю, слышу, что-то шуршит. А до кровати два метра. Вышел на кухню — шуршит! Воду спустил в туалете — шуршит! Да никак в голове?! Кинулся к зеркалу: мать честная! Над левым ухом отверстие! Жучок увлекся, из кровати в башку перелез! Неужели мозг от древесины не отличить, хотя бы по вкусу!

Думал, рехнусь! Больно же! Срочно, к врачу! Удалить, пока вглубь меня не ушел!.. Ага!.. Они и жука не найдут и мозги раскурочат навеки! Притерплюсь.

Почему бы и нет. Слава богу, жучок не таракан! Таракана я бы не выдержал.

Хотя… А жучок, ну что он там нагрызет? К тому же мысли-то дрянь, он и подавится! Такое только человек выдержит.

День прошел, неделя — чувствую, умом пора трогаться! Мозги чешутся! Жуткое ощущение. А как почесать? Это же не лысину — глубже! Ну, погоди! С разбегу головой в стену хрясь! Хрясь! Хрясь! Два часа без сознания. Не я — жучок.

Потому что круги перед глазами и в башке тишина. А-а, не нравится! Ух, я его мутузил! Чуть башку не раскроил! Думаете, жучок копыта откинул? Через день слышу: лапами в башке шевелит! Шур-шур-шур!

Если не психовать, под него засыпаешь. Убаюкивает. Шур-шур-шур… Колыбельная получается. Арина Родионовна в черепе завелась!.. «То как зверь она завоет, то заплачет, как дитя…»

О жучке когда думаешь, прочее забываешь. В зеркало смотрю — взгляд стал осмысленным, не как у людей: зрачок с белком перемешанный. Ну, глаза немного на лбу. Что есть, то есть. Слежу, куда он полез, родимый. Жучок прошлое выгрыз, принялся за будущее. Мозг устал, ему облегчение.

Если вдуматься, что такого ценного жучок в голове погрызть может? Или какие мысли бывали красивые, благородные? Или гениальное промелькнуло? Я бы почувствовал. Что ж там свалено? Стыдно, кому сказать, о чем думаем! Разве это мысли? Страх, злоба, паника! Хочется подумать о чем-то хорошем! А как? Под ружьем — не получится! В башке, не к столу будет сказано, копошение, как в уборной опарыши… Вонь почему? Наши мысли воняют! Хорошие мысли хорошо пахнут.

Хорошего человека видно по запаху. Хотя невиноватые мы. У кого жучок, у других вплоть до клопов в мозгу.

Тут, кстати, с дамой познакомился. Из хорошей семьи. Ей комар залетел в правое полушарие. Она с ним о других бедах забыла. Говорит, будто на скрипочке кто-то зудит. И правда, сидишь рядом с ней, как в филармонии. У меня жучок, у нее комар. Все основания для создания здоровой семьи.

И вдруг просыпаюсь во вторник — тишина. Ни шур-шур! Глянул в зеркало — справа над ухом вторая дырочка! Уполз, гад! Одного бросил!

И снова опять. Мысли врассыпную, ни черта не сходится. Глаза в одной точке никак не собрать!.. Два батона, бензин, в ухе стреляет или на улице…

Как жить без жучка в голове? Я же не выдержу! Умом тронусь! Одна надежда — кровать подо мной та же… Может, какой жучок забредет на императрицу, в смысле, на огонек! Будет у меня фаворитом. Тс-с! Кто-то скребется? Это ко мне…

Попутчик

Я возвращался из Минска в Москву. Купированный вагон на четверых, но пассажиров двое: я и молодой человек довольно интересной наружности. Мужчина и женщина в одном купе, сами понимаете, ситуация двусмысленная. Всякое может случиться. Тем более, я женщина вполне интересная, хотя в возрасте, который мне пусть только попробуют дать!

Сидим, помалкиваем. Когда стемнело, я сказала, что буду ложиться. Он вышел. Я переоделась в спортивный костюм, надушилась, легла.

Парень вошел, в темноте, очевидно, разделся и полез на свою полку сверху, хотя напротив место свободно. Я не девочка, понимаю, сейчас начнет грубо приставать.

Пилочку для ногтей взяла для отпора.

Действительно, через пять минут молодой человек свалился в проход. Извинился, полез обратно и тут же рухнул опять. Так, думаю, началось! Примеривается, хочет как бы нечаянно упасть на меня и познакомиться.

Две попытки мимо, но третья уж наверняка! Я под одеялом вся сжалась. Ночь, дверь закрыта и периодически мимо пролетает молодой человек. Это может кончиться чем угодно!

Бац! Третий раз загремел. И опять мимо! Я спрашиваю: «Вы без конца падаете мимо меня на пол! Пьяный, что ли?»

Он говорит: «Извините, мадам, слегка выпимши. Больше это не повторится». И на верхнюю полку.

Ну я-то знаю: пьяный мужик опаснее трезвого. Для них нет ничего святого! Лежу, сердце колотится: ничего себе, думаю, приключение на старости лет! Мне это надо?

Короче, за ночь он падал двадцать пять раз! Я глаз не сомкнула. Представляете мое состояние! Ведь он мог упасть на беззащитную женщину молодым своим телом и куда бы я делась?! А он всю ночь мимо, мимо! Что делает алкоголь! Ни за что больше с пьяным в одном купе не поеду!

Осень

Предпочитаю естественное. Крашеных женщин за женщин не признаю. Про искусственные цветы не говорю — разорвал бы! Да, стоят вечно, но в природе ничего вечного быть не должно! Побойтесь Бога! Все течет, все изменяется. Или уже нет? Стемнело — ложись. Солнце встало — подъем. А не встало — спи дальше. Имеешь право. Согласно закону природы.

И старость естественна, не надо бояться. Родился — скажи «спасибо».

Умер — скажи «до свидания». Почему паника? Пластические операции, замена органов… Дожили до преклонных лет — поздравляю! Да, пришло время кряхтеть и дрябнуть. Этим и занимайтесь. Не иди против природы, с кем связываешься?

Вот я волосы терять начал. Значит, осень. Опадают листья и волосы. Пушкин стихи написал: «Люблю я пышное природы увяданье…» Это про нас, старичков. Волосы падают, а я собираю. В коробочку. Все до одного. И в коробочку. Там все шесть тыщ семьсот двадцать пять. Промыты, просушены. В хозяйстве все пригодится. А там, глядишь, зубки посыпались. Можно вставить золотые, фарфоровые, да хоть молочные. Заплати. Ну и что? Поперек старой физиономии ослепительная улыбка, как фотовспышка, высветит морщины, отеки, мешки. А зубов нет — улыбнулся, и никто тебя не заметил.

Да и денег тех нет. Зарабатывая на починку внешности здоровья угробишь настолько, насколько починишь. То на то и выходит. Старейте в ногу со временем.

Это красиво, потому что естественно. Зубы выпадают, а я их в мешочек. Эх, что мы с ними ели когда-то! Слежу за зубами, а как же! Утром и вечером вынимаю из мешочка, тру зубным порошком, потом одеколончиком, замшей — как новенькие!

Раз в год устраиваю загул! Спросите: зачем? В природе смерч налетел и затихло.

Потому что всем нужна встряска.

Надеваю единственный лучший костюм. Покупаю вина. Из коробочки волосы на череп наклею. Все шесть тысяч семьсот двадцать пять. Эти заросли причешу. Зубки вставлю. Улыбнусь себе ими. «Альбуцид» капну в глаз, и он тут же осоколел.

Смотрю в зеркало: интересный пожилой еще юноша! Приглашу подружку ровесницу! По такому случаю и она марафет наведет, все что положено женщине себе вставит!

Вино, цветы, музыка! Ах, какой вечер! В танце своими собственными руками берешься за женскую, судя по скрипу корсета, талию, и цепь замыкается. Бьет, как в юности, током. И дальше шпаришь по памяти наизусть и, знаете, ничто не забыто! Наутро, конечно, внутри катастрофа. Все органы дают о себе знать. Как перекличка на построении. Но после смерча в природе последствия. Зато есть что вспомнить! Зубки обратно в мешочек, волоски пучками в коробочку. До прекрасного смерча, вдруг доживу, через год!

Дамы, если кто знает толк в натуральных мужчинах — звоните! Договоримся о смерче на следующий год…

Обещаю быть непредсказуемым…

Мужики (виды и подвиды)

«Попугайчик»

Мужчина беспокойный и сексуальный. Скорее сексуально обеспокоенный. В самый неподходящий момент спрашивает у женщины, «хорошо ли ей с ним». Она, захваченная страстью, шепчет: «Хорошо, хорошо». Его это не устраивает.

Переспрашивает: «Хорошо, как ни с кем?» Женщина бормочет, не сбиваясь с ритма: «Так, как ни с кем, так, как ни с кем!»

Однако он продолжает интересоваться: «Не обманываешь? Правда, так хорошо, как ни с кем хорошо не было? Или хорошо так, как с кем? Или ни с кем?» Короче, доводит партнершу до истерики, пока она не заорет: «Плохо с тобой, плохо так, как ни с кем!» Вот тут он, испытав оргазм, успокаивается и шепчет: «Так я и знал!»

Кстати, есть точно такой же тип женщин-попугайчиков. Они добивается положительного ответа «да, хорошо» столько раз, пока он не перейдет в истерически-отрицательный. Не исключено, что они вступают в интимные отношения для того, чтобы убедиться, что хуже, чем с ними, ни с кем быть не может.

Хороши с постели два попугайчика. Он и она. Сквозь поцелуи страстно пытают друг друга: насколько с ними нехорошо? Убедившись, что соперников у них в мире нет, получают полное взаимное удовлетворение.

«Творец»

Художники кисти, пера, актеры, служители муз.

Женщина под рукой нужна в роли музы, поскольку творцу кровь из носу необходимо вдохновение. Оно возникает в результате сильных эмоций, для возникновения которых можно использовать любовь с ее восторгами, муками, воплями. Большой писатель в зависимости от сцены, которая ему необходима в романе — лирическая или драматическая — либо устраивает ночь любви, либо закатывает скандал, чтобы вызвать в себе соответствующее состояние. Истинная муза сносит все, от побоев до крайних извращений, чувствуя себя как бы соавтором создаваемого произведения.

Нет большего хама в любви, чем большой художник. Он может сочинять в момент интимной близости. Вскрикнув от страсти, внезапно срывается с кровати — и пулей к столу, записать мысль, при этом сопит, испытывая оргазм, а вернувшись в постель, обессиленный, засыпает с чистой совестью, позабыв про неудовлетворенную музу.

Если ваш спутник по жизни ни с того ни с сего рыдает, бьет посуду, непотребно ругается, бегает за вами с топором — не принимайте близко к сердцу: идет творческий процесс.

Если он, брызгая слюной, заявляет, что вас ненавидит, вы ему испортили жизнь — не реагируйте, это вранье, просто он оттачивает слог. Но если он хорош в постели — не обольщайтесь, возможно, в этот момент он мысленно спит с героиней своего романа.

Кто спорит, жить с ним противно. Но с художником кто-то должен быть рядом. Жить он вам не даст, зато увековечит. Уйдете из жизни, войдете в историю вместе с ним.

«Аполлон»

Мифологически красив. Никаких изъянов снаружи, гладкий, как морская галька.

Знает, что хорош, и приглашает всех полюбоваться собой, как произведением искусства. Словно вы пришли в Эрмитаж. Вернее, Эрмитаж пришел к вам. Не сомневается, что женщина, лаская его прелести, получает неземное наслаждение, поэтому в постели не мешает любить себя, лежит бревном, на котором написано: «Что хотите, то со мной и делайте, раз уж вам так повезло».

Ум отсутствует за ненадобностью. Его с лихвой заменяют мускулы. К тому же от ума, как известно, мысли, морщины, прочие дефекты, а так кожа гладкая, что на попке, что на лице!

Летом на пляже появляется из моря в сверкающих каплях воды, сохнет в лучах солнца и девичьих глаз, балдея от себя вместе с народом. Знает, что на его фоне любят фотографироваться. Поэтому периодически застывает, подняв красивую ногу.

Вызывая у собак восхищение.

К самой симпатичной женщине относится снисходительно, потому что все равно у него грудь шире, а шея крепче.

Умные женщины с хорошим вкусом частенько приглашают «Аполлона» в гости и ставят в углу рядом с напольной вазой. Получается замечательная икебана.

«Революционер»

Человек талантливый, но его дар расположен не тем концом, все направлено на разрушение того, что есть, ради того, что будет, что бы там ни было. Его волнует процесс, а не результат, поэтому в постели как и в жизни думает только о себе.

Секс для него сродни борьбе за счастье народа. Это последний и решительный бой.

То, как он овладевает женщиной, чем-то напоминает взятие Бастилии.

В постели неистов, не иначе мстит за гибель соратников. Если крикнул: «Родина или смерть!» — значит, грядет оргазм.

Стремится любой ценой заставить вас получить удовольствие. Разнообразен в любовных утехах, поскольку и тут идет своим путем, все не как у людей. Причем, это не разврат, а поиск нестандартного решения. Если человечеству известны 926 позиций, он вам предложит 927-ую. Из которой без посторонней помощи не выпутаться.

От жещины ему главным образом нужно знать, пойдет ли она за ним в Сибирь.

Поскольку уверен: без Сибири не обойдется.

Если вы разумная жещина, пойдите за ним в Сибирь, причем, постарайтесь сделать это как можно раньше. Людям спокойнее, когда он в Сибире. Пожалуйста, принесите сябя в жертву, и вам зачтется. Иначе он принесет в жертву страну.

«Мученик»

В первую же ночь вываливает на партнершу всю свою автобиографию, где череду неприятностей и обид прерывают лишь катастрофы. Не успокоится, пока не разжалобит и не доведет женщину до слез, что является необходимым условием близости. Или в слезах, или никогда!

Женщины отдаются ему из сострадания, он возбуждает в них материнские чувства, не хочется отлучать его от груди. Во время близости он стонет и всхлипывает. Не обращайте внимания. Это он о своем, о девичьем.

Привыкает мгновенно, разрыва не переживет. Его надо готовить к этому заранее.

То есть начиная с первого дня знакомства. В противном случае наложит на себя руки, а поскольку толком ничего не умеет, накладывать на себя руки может годами, при этом сведет в могилу скорее вас, чем себя. Если милосердие вам не чуждо, помогите ему наложить на себя руки, сделайте доброе дело. Тем более он ведь не сомневается, что плохо кончит. А иначе он не кончит никогда.

«Буйвол»

Мужские достоинства сведены к одному, но к какому! Гордится своей достопримечательностью, считает ее народным достоянием. Гарантирует качество и количество, поскольку профессионал, и секс для него — дело чести.

Выражение «встал в позу» для него имеет буквальное значение. Нет позы, в которую бы он не встал, не лег, не сел.

Если не вылезать из постели, с ним удивительно. Вне постели с ним скучно. Он знает свое слабое место и поэтому всех тянет в постель, где провел свои лучшие годы.

Забавно смотреть на него в зоопарке. Подолгу стоит у клетки со слоном, разглядывая могучее животное со всех сторон, при этом выражение лица довольно скептическое: «ну-ну». Пожав плечами, отходит, подмигнув слонихе. Та ему отвечает.

Старость для него равносильна смерти. Поскольку, перестав функционировать как мужчина, он становится никем. Жизнь теряет смысл. Уныло смотрит на свои достопримечательности, как на доспехи, напоминающие о прошлых баталиях. А повесить на стену, увы, нельзя. Остается одно — умереть. Надеюсь, вы понимаете, что бы он хотел видеть на своей могиле в виде памятника.

«Альпинист»

Обветренный суровый мужчина. Близости с женщиной предпочитает близость с природой. Целиком отдается лазанью по горам, плаванию вокруг света, прыжкам с парашюта. Это восхищает женщину в мужчине. А он держится от них подальше. Но по Фрейду вытекает обратное. Альпинист стремится уйти от женщины в горы, потому что на самом деле его тянет к ней. Эти мужественные люди в душе робкие как дети, им легче на лыжах дойти до Северного полюса и обратно, чем подойти к женщине. Оттого и лезут по отвесной скале, чтобы снять напряжение.

Как пользоваться ледорубом — он знает, как женской талией — нет.

Если в палатку на склоне горы подложить предварительно раздетую женщину, которая овладеет им, не снимая штормовки, больше в горы он не пойдет. Из палатки его не выманишь и камнепадом.

Опытные женщины в поисках настоящего мужчины отправляются в горы, где они еще водятся в отрогах горных хребтов и расщелинах. Но помните: эти редкие особи пугливы и осторожны. Знают женские повадки. Стремглав, ломая кусты, убегают при виде обнаженного женского тела.

Аппетит на свежем воздухе у них превосходный. Поэтому приманка — кусок мяса, можно сырого.

Держитесь подветренной стороны. Запах духов чуют на расстоянии. Только внезапное нападение и мертвая хватка позволит вам овладеть таким экземпляром.

Парашютиста лучше брать на лету.

Поверьте, такой добыче позавидует любая женщина.

«Отелло»

Одни женятся из-за любви, другие из ревности. Это наполняет жизнь смыслом. Пока ревную, я живу. Отелло плевать, что она живет с ним. Лишь бы не с другими.

Перехватывает ее взгляды, требует объяснений по каждому. Сличает отпечатки пальцев на ее теле со своими. И, боже упаси, не совпасть!

Соседи за стеной все время слышат стоны, скрежет зубов, затрудненность дыхания, после чего девичьи слезы. Впечатление, будто за стеной каждую ночь кто-то теряет невинность. А на самом деле Отелло выясняет, верна или не верна.

Убедившись, что как и прежде верна, удовлетворенный падает в постель, считая свои супружеские обязанности выполненными.

Супруге Отелло надо всегда иметь алиби. Где была? Когда? Кто подтвердит. Хорошо иметь при себе фотографии и телефоны свидетелей. Высший кайф для Отелло в извращении: унизить, избить, а потом до утра валяться в ногах, вымаливая прощение. Примирение приравнивается к половому акту, на большее нету сил.

Причем удовлетворены оба. Она тем, что отстал. Отелло потому, что, слава Богу, она опять никому не досталась.

«Сержант»

В постели строг и подтянут. С ним хорошо слабой женщине, которая любит повиноваться. Все четко и по команде: «Налево! Направо! Равняйсь! Целую!

Кругом! Стоять! Вольно!»

Да, нет шарма, романтики, зато каждый день в одно время. И без выкрутасов!

Правда, с годами команды становятся все короче.

Это тот редкий случай, когда чем выше звание, тем скромнее возможности. Другими словами, генеральша во сне видит сержанта.

Соавторы

А. Ширвиндту

Этой истории почти двадцать лет.

Если сегодня перед Шурой не устоит ни одна уважающая себя женщина, то тогда перед ним не мог устоять и ни один мужчина. Я в том числе.

Мы были немного знакомы, и вдруг во время гастролей Театра сатиры в Ленинграде звонит Александр Анатольевич и говорит: «Приходи, есть разговор!» Я обалдел.

Звонок Ширвиндта уже делал меня знаменитым.

Я влетел в гостиницу «Октябрьская». Шура сидел в кресле с трубкой, по-моему, в халате и сказал дословно следующее: «Хватит заниматься херней, пора писать пьесу!»

Сказано было доброжелательным тоном, но мне инстинктивно захотелось щелкнуть каблуками, рявкнуть: «Служу Советскому Союзу!» и броситься писать пьесу. Раз сам Ширвиндт сказал: «Пора писать пьесу» — значит, никаких сомнений в том, что я ее напишу, у меня не возникло.

Вдохновение, внушенное Шурой, распирало. Я вывел на бумаге магическое слово «пьеса». И началось торжество искусства над разумом. Никогда в жизни мне не писалось так легко.

Прелесть пьесы, в отличие от рассказа, в том, что она готова вместить ваш жизненный опыт целиком. А двадцать лет назад опыт у меня еще был. Вдохновение, помноженное на отсутствие мастерства — колоссальная движущая сила. И, поверьте, никаких мук, одно творчество. Сто страниц было позади, а я еще не поделился и пятой частью жизненного опыта.

С трудом оторвавшись от пьесы на 126 странице, я позвонил Шуре, сказал: «Все готово, отправляю почтой».

Само собой — ценная бандероль, заказная, трижды завернутая, вся в клее и сургуче. Не дай Бог пропадет! Ведь гениальное крадут в первую очередь.

Через неделю пришел ответ от Шуры. В письме он мягко журил, предлагал продолжить сотрудничество и просил, если можно, сократить наполовину. Сам Ширвиндт просит сократить!

Я размахивал письмом перед друзьями с гордостью ворошиловского стрелка, награжденного буденовской саблей.

И снова бессонные ночи. Измучившись, я с трудом ужал материал со 126 страниц до 140.

Позвонил Шуре, доложил, что окончательный вариант готов.

Он сказал: «Приезжай!»

Приехал в Москву. Дом на набережной. Музей-квартира Ширвиндта. Я с восхищением наблюдал как он, добродушно матерясь, отбивается от телефонных звонков, родных, близких, домашних животных. Простой, как все великие.

Мы сели в «Ниву», кажется, темно-вишневого цвета.

— Куда едем?

— Увидишь.

Да какая мне разница! Волшебник Шура вез меня туда, где произойдет мгновенное превращение малоизвестного сатирика в крупного драматурга.

Машина летела. Снег слепил, как будущая слава.

Красная Пахра. Дача Зиновия Гердта. Ввалился весь в снегу Дед Мороз Эльдар Рязанов. За ним другие замечательные люди, которых и в отдельности-то вблизи за всю жизнь не увидишь, а тут сразу.

Я понял: все пришли на читку моей пьесы.

Стол был домашний, обильный. В большом выборе спиртные напитки.

Жена Зиновия Ефимовича спросила, что я буду пить.

Как драматург, я выбрал «Мартини», который видел в первый раз в жизни.

— Белое? Розовое? Драй? Экстра драй?

Естественно, экстра драй!

— С чем? Тоник? Сок? Лед?

— Чистый!

От волнения я ничего не ел, а только глотал жутко сухой «Мартини».

Я никогда ни до ни после не видел за одним столом столько великолепных рассказчиков. Это был словесный джемсейшен. Я бы запомнил вечер на всю жизнь, если бы не проклятый «Мартини», который с тех пор видеть не могу.

Просыпался я долго. Вошел вечно свежий Шура и сказал:

— Вставай, опохмелимся и перекусим.

Я дрожащими руками достал пьесу.

Мы сели за стол.

Шура спросил:

— Что нового в Питере? Чем живет богема?

Я ответил.

Пора было возвращаться в Москву.

По дороге Шура, не выпуская изо рта трубки, сказал: «Если тебя не утомило наше сотрудничество, работу над пьесой продолжим. Мы на верном пути.»

Ночью в «Стреле» я пытался осмыслить прошедшие сутки.

С одной стороны, никто моей пьесой не заинтересовался.

Но с другой стороны, ведь никто и не сказал «прекрати!» Более того, Шура произнес волшебное слово «продолжим!»

И тут почему-то меня начал мучить вопрос об авторских.

Я слышал: за пьесу полагаются авторские, то есть деньги. А поскольку пьеса пойдет сразу во всех театрах, то сумма набегала нешуточная. Как делить авторские с Шурой? С одной стороны, вкалывал я, а с другой стороны, вдохновлял меня он. Как поделить вознаграждение, чтобы его не обидеть?

Это была кошмарная ночь. Как все ленинградцы, я страдал синдромом хорошего воспитания. Сочетание щепетильности и боязни остаться в дураках. Эти два понятия тесно сплелись в диагнозе «интеллигентность», которой гордимся из последних сил, поскольку больше нечем. Если поставить рядом ленинградца и москвича, невооруженным глазом видна интеллигентность одного и потому сразу тянет к другому.

Извертевшись на верхней полке, к утру я принял максимально интеллигентное решение: поделить по-братски. Шуре — 47 %, себе — 53 %. Почему взял себе больше? Прости, Шура. Жена ждала ребенка. А на те гонорары, которые я получал в «Литературке» за фразы, можно было в лучшем случае вскормить лилипута. Жена моя Лариса женщина красивая, статная, и на лилипута надежд не было никаких.

Короче, разделив авторские, я продолжил работу над пьесой. Периодически звонил Шуре, получал ободряющие советы и строчил дальше. Пьеса уже не помещалась в квартире.

Если бы я жил рядом с Шурой в Москве, он бы своей уверенностью во мне сделал из меня неплохого драматурга. Но я живу в Петербурге. Расстояние в восемьсот километров ослабляет силу обаяния даже такого человека, как Шура.

Через полтора года титанического труда я пьесу забросил. Надо было кормить семью. Сжечь пьесу, по примеру Гоголя, мне не хватило таланта. Хотя ею можно было топить целую зиму.

Я никогда не забуду того, что Шура поленился сделать из меня драматурга. За что сохраню чувство благодарности к нему на всю оставшуюся жизнь.

Оглавление

Раковина

Стакан воды

На живца

Оазис

Врачи

Последнее фото

Причуды

Аристократ

От греха подальше

Таблеточка

Сметана

Ромео Степанович

Не понравится — уйду

Ковбой

Зверь

Пропажа

Часики

Милостыня

Охрана

Вишенки

Дырки

Родинка

Семейка

Пруха

Подмышка

Возвращение шавки

Знание — сила

Печень Прометея

Общий язык

Глаза

Свет

Долг

В небе

Фанера

Старение

Фонограмма

Старость

Привязанности

Собачьи радости

Средство от тараканов

Одиночество

Одно горе на всех

Завтрак на траве

Вегетарианство

Соловьиная песня

Смерть Пушкина

Жулье

Грязь

Форд

Глоточек

Три стадии возраста

Я не хотел

Заповеди

Ведро

Катастрофа

Главком

Приятного отдыха!

Гармония

Кошки-мышки

Советы

Подопытный кролик

Слон в небе

Фаворит

Попутчик

Осень

Мужики (виды и подвиды)

Соавторы