«Идолопоклонники»

Варвара Карбовская Идолопоклонники

– Павлик!.. То есть, простите, конечно – Павел Назарыч, но это все равно. Ах, боже мой, какое счастье, это сама судьба!

Павел Назарыч отгибает бобровый воротник, смотрит с высоты своего внушительного роста на пожилую маленькую женщину в потрепанной беличьей шубке с пролысинами на боках и на рукавах, в чепце, сшитом из клетчатого кашне, и вдруг вспоминает:

– Ми…

Нет, Милочкой ее назвать неудобно и просто даже невозможно, а отчество он позабыл. Но она радостно смеется и кивает головой в клетчатом чепце.

– Вспомнили? Милочка Бутакова. Ну, если хотите – Людмила Ивановна, но это тоже все равно. Неужели мы не виделись целых двадцать пять лет, бог мой!..

– В самом деле, двадцать пять лет, – повторяет Павел Назарыч и улыбается, чтоб не показать, что он вовсе не рад этой встрече.

Действительно, четверть века тому назад была Милочка Бутакова, были субботники, воскресники, строили школу, разгружали баржи с дровами… Ездили за Волгу, жгли костры, купались, даже… ну, даже, предположим, целовались. Но – и все, и только. И сейчас положительно нечему уж так особенно радоваться. Потом он женился на Любе, а Милочка вышла замуж за Петю Колотилина. О! Вот и тема для воспоминаний, если уж так необходимо что-то вспоминать при встрече. Чудесный был парень Петя Колотилин. Когда-то вместе учились на рабфаке, дружили, пели на два голоса «Сме-ело, товарищи, в но-огу». Хорошо выходило.

«И у меня действительно так и получилось, иду в ногу с веком, – одобрительно и ласково думает о себе Павел Назарыч, – а вот Петька, видимо, поотстал, ничего что-то о нем не слышно». И ему уже искренне хочется узнать про забытого товарища своих молодых лет.

– Как Петя, жив, здоров?

– Ах, если бы Петя был жив, все было бы совершенно иначе, – вздыхает Милочка.

– Когда же он?… – Павлу Назарычу не хочется произносить слово «умер».

– В сорок первом, под Орлом.

Теперь ему становится совестно и не по себе. Ведь вот, хотел поскорей отделаться от этой ненужной Милочки, а тут, может быть, большое человеческое горе и нужно проявить участие и даже чем-то помочь… Но Милочка, еще раз вздохнув, опять улыбается, и даже кокетливо, как в молодости, но вместо ямочек на щеках по ее лицу разбегаются бесчисленные морщинки.

– У меня ведь сын! Радость, гордость, вся моя жизнь! Правда, он не похож на Петю, весь в меня. Но ведь когда-то и я была… вы помните?

Она заглядывает Павлу Назарычу в глаза, и ему уже не хочется проявлять участия, и он жалеет, что не задержался в министерстве лишние пять минут, тогда бы не произошла эта встреча.

– Я об вас все-все знаю, – лепечет Милочка. – Читала вашу статью о воспитании молодого поколения… Чудесно! Я так и сказала сыну: «Котик! – его зовут Константин. С автором этой великолепной статьи мы были когда-то большими-большими друзьями. Он такой же, как твой отец, прекрасной души человек! Совсем еще мальчиком участвовал в гражданской войне, потом учился, работал всю жизнь не покладая рук, и вот теперь имеет имя, пользуется всеобщим уважением». У вас в статье, Павел Назарыч, так изумительно сказано о том, какой должна быть наша молодежь, о честности, о любви к труду, о морали и вообще…

«Что это она мне так льстит», – думает Павел Назарыч, но все-таки ему приятно. Многие хвалят его статью. Да ведь и то сказать: он писал искренне, с увлечением. Когда писал, мысленно представлял свою дочь Катю. Правда, последнее время Катя живет в Ленинграде у тетки и он ее давно не видел, но она именно такая: честная, трудолюбивая, чистая. Он любит свою Катю.

– Славный у вас сынишка?

– Сынишка! – Милочка заливается счастливым смехом. – Сынишке уже двадцать лет! Ах, надо, чтоб вы на него посмотрели. Я – мать, но скажу прямо: красавец! Девушки от него без ума, только и звонят: «Попросите Котика! Можно Котика к телефону…» Но…

Она кладет свою руку в дырявой перчатке на рукав Павла Назарыча. Они идут по бульвару, порошит снежок. Павел Назарыч сам не знает, куда они идут и долго ли так будут идти, а спросить неловко.

– Но ему, бедному, так не везет! В институт не попал. – Милочка говорит с раздражением: – Сами понимаете, не так-то легко без протекции!

Павел Назарыч хмурится. Ведь он же сам писал, что молодежь должна честно трудиться, учиться, не приучаться к иждивенчеству. Неужели эта старая Милочка не понимает?

– Ему уже двадцать лет, почему же только теперь в институт? – сдержанно спрашивает он.

– По болезни, он такой нервный. И скажу больше: из-за косности, черствости и даже корысти некоторых педагогов, да, да, да! Были такие в школе, уж я натерпелась! Два года продержали Котика в четвертом классе, два года в шестом, хотели заткнуть его в ремесленное, но я буквально всем горло перегрызла! Теперь хочу, чтоб он в августе опять держал в институт, а пока мальчику нужно отдохнуть, набраться сил. Пускай поживет на курорте, а там, со свежей головой – за учебу. Друг мой!..

Она уже обеими руками держит Павла Назарыча за рукав и семенит рядом с ним, а Павел Назарыч думает, что, если встретится кто-нибудь из знакомых, ему будет неудобно.

– Друг мой, почему я сказала, что это сам… – она хотела сказать «бог», но передумала, – сама судьба послала вас? Я бы, конечно, никогда к вам не обратилась, из гордости, из скромности, думайте, как хотите. Но сейчас это судьба! Вы не откажете мне в память Пети. Поверьте, мне трудно говорить об этом, но я только что шла и думала: к кому обратиться? И вдруг – вы!.. Понимаете, у меня есть две тысячи, но мне необходимо еще тысячу рублей… Я постараюсь вам отдать очень-очень скоро! Но вы войдите в мое положение: я же не могу отправить мальчика без копейки! А тут было столько расходов, я сделала ему два костюма. – Она смеется деланно веселым смехом и грозит пальцем в рваной перчатке: – Ведь вы, мужчины, тоже страшные модники, да, да, да! Выдумали новый фасон брюк – покороче, поуже, с широкими манжетами, длинные пиджаки. Я не хочу, чтобы мальчик был хуже других! Потом купила ему летнее пальто… Но я отдам, я очень скоро отдам, я набрала массу сверхурочной работы, я ведь машинистка, и квалифицированная!..

Павел Назарыч мельком взглядывает на ее лысую шубку, резиновые расшлепанные боты, на усталое, блеклое лицо и отмечает с удовольствием и даже некоторым творческим тщеславием, что Милочка – живая иллюстрация к его статье, которая называется: «Идолопоклонники». Вот и Милочка, удовлетворяя свои эгоистически-страстные чувства, создала себе кумира из своего сына, молится на него, приносит ему жертвы и, по сути дела, калечит мальчишку. И ему хочется втолковать этой глупой, старой Милочке, что она хоть и читала его статью, но не извлекла для себя морали. Ему даже хочется сказать ей что-нибудь этакое суровое, чтоб до нее дошло; в этом вопросе он не-по-ко-лебим!

– Людмила Ивановна, я… нет, я не отказываюсь, я могу дать, но скажите, почему он не помогает вам, не работает?

Милочка подымает на него удивленные, когда-то очень красивые глаза.

– Но я совершенно не хочу, чтоб Котик с детских лет работал. Друг мой, ведь вы же сами и работали всю жизнь, и на войне были, и все затем, чтобы нашим детям жилось хорошо! Я ни в чем, ни в чем не отказываю моему Котику! Он – моя жизнь, мое счастье, мое сокровище! Значит, вы можете дать, да? Ну, спасибо, спасибо вам, мой родной…

Она трясет его руку обеими руками и, чтобы показать, что с этим разговором покончено, спрашивает:

– А как Любочка?

Ему еще что-то хотелось спросить об этом двадцатилетнем Котике, которого он ясно представляет себе лодырем, иждивенцем, франтом, или, как теперь называют, стилягой, – в общем, той самой разновидностью молодых людей, которую он не переваривает. Но ее вопрос застает Павла Назарыча врасплох.

– Люба умерла три года тому назад.

– Ах! – Милочка всплескивает руками и шепчет: – А я-то не знала…

Павел Назарыч думает с неприязнью: «А если бы ты знала, что бы ты предприняла?»

– Бедный, как вы нуждались в горячем дружеском слове участия! И вы теперь вдвоем с дочкой?

– Нет, Катя в Ленинграде, у тетки. Она учится, – сдержанно говорит Павел Назарыч и, чтобы все стало ясно, добавляет: – Я недавно женился.

– Аххх… – На этот раз ему кажется, что в голосе Милочки звучит разочарование. Для того чтобы она не задавала назойливых вопросов: кто жена, какая, где работает, сколько ей лет, – в особенности, сколько ей лет, – Павел Назарыч смотрит на часы и говорит:

– Простите меня, Людмила Ивановна, но мне к четырем на совещание. Деньги у меня, по счастью, с собой. Ну, полноте, какие там расписки, когда сможете, тогда и отдадите. – Он удерживает ее руку. – И все же мой вам совет на прощание: не делайте из вашего Котика кумира, не портите его. Наш молодой человек должен трудиться, развивать все свои способности, только тогда он будет настоящим человеком. Моей Кате двадцать два года, она кончает институт, прекрасная девушка, и я горжусь ею. Искренне хочу, чтобы и сын Петра Колотилина был таким же.

– Да, да, спасибо, – лепечет Милочка. Деньги у нее в руках, и ей так хочется поскорее домой.

…Вечером Павел Назарыч рассказывает жене о неприятной встрече.

– Петя Колотилин был такой чудесный парень, как сейчас его помню. Жаль его, очень жаль. Да и Милочка была славная, нормальная девушка, а теперь какая-то психопатка, влюбленная в своего сына. А этот Котик, по-видимому, изрядная дрянь, как говорится – ни с чем пирожок. Да еще вдобавок черствый эгоист. К счастью, таких экземпляров немного среди нашей молодежи.

– И ты… ты дал ей тысячу рублей?

– Она отдаст, я уверен.

– Отдаст! Лучше бы я себе платье заказала за тысячу рублей!

– Кошечка моя, но ведь у тебя и так полный шкаф…

– А тебе жалко, да? Уже начал считать мои тряпки? Копейки считаешь? Вот назло, назло тебе, возьму и пойду работать!

– Детка, не говори так, не огорчай меня. Я совсем не хочу, чтобы ты в свои двадцать три года торчала где-нибудь в канцелярии, в лаборатории, портила свои нервы, свое здоровье…

– Ага! А ты в свои пятьдесят два года не понимаешь, что у молодой женщины могут быть свои запросы, свои интересы, капризы, наконец!

– Кисонька, ну скажи, ну, чего тебе хочется? Я завтра же возьму с книжки. Сколько – две, три тысячи?

– Три. И с этой старой вороны не забудь получить тысячу.

– Ну и все. И договорились. Только никогда не упрекай меня, что я не понимаю твоих интересов, не дорожу твоей молодостью. Мне это больно. Ведь ты для меня – вся моя жизнь, мое счастье, мое маленькое божество!

Павел Назарыч в порыве захватившего его чувства хочет опуститься на ковер к ногам своего божества, но вовремя спохватывается, что левая подагрическая коленка непременно хрустнет на всю комнату. И еще невольно вспоминает:

«Божество… кумир… кого это он только что поучал – не сотвори себе кумира? Ах, да, Милочку… нелепая аналогия! Эта, ушибленная жизнью, поеденная молью, никому не нужная Милочка создала себе культ, чтоб с головой уйти в него, спрятаться от жизни. Что же тут общего с ним?! С человеком, который как раз наоборот – на виду, с человеком, чей авторитет… чьи научные статьи… который в конце-то концов имеет право лично для себя…»

Павел Назарыч не успевает придать мыслям желаемую стройность. «Божество» сбрасывает туфельку и точеной ножкой пинает его в коленку.

– О чем задумался? Жалко трех тысяч, да?

– Для тебя? Для тебя мне всей моей жизни не жалко! – И Павел Назарыч, громко хрустнув, опускается на колени перед своим божеством.