«Последний факир России»

Михаил Николаевич Долгополов Последний факир России

…Передо мной сидит человек в серой, старинного покроя куртке, с длинными седыми волосами и большой окладистой бородой, человек удивительной судьбы. Его карие глаза смотрят из-под нависших бровей молодо и уверенно.

Весь облик моего собеседника, не по годам бодрого и живого, стройного и пластичного, располагает к себе с первого взгляда и вызывает чувство глубокого уважения. Это — последний факир России, представитель профессии чрезвычайно редкой даже в дореволюционное время.

В начале нашего века на ярмарках и балаганах, а потом в провинциальных цирках России, в столицах Германии, Австрии и Польши, во многих городах Ближнего Востока вплоть до 30-х годов выступал «загадочный и таинственный факир и дервиш Димитриус Лон-го». Его имя гремело, о гастролях Лон-го извещали красочные афиши, и публика валом валила на его представления.

За свою нелёгкую работу, давшуюся ему ценой длительных тренировок, настойчивости и силы воли, он получал огромные гонорары. Но пришли другие времена. Изменились требования, предъявляемые к цирковому искусству. Устрашающие, мрачные «опыты» факиров вытеснили с манежа полные иронии, лёгкости и ловкости трюки иллюзионистов.

На афишах мой собеседник именовался «Димитриус Лон-го», а в жизни его зовут Дмитрием Ивановичем Лонго. Ему за восемьдесят, он пенсионер, живёт в Москве со своими старыми друзьями — партнёром по работе в цирке столетним попугаем Ара, собачкой Джолли и голосистым петухом Петенькой. И только старые афиши да немногочисленные, случайно уцелевшие фотографии рассказывают о тех страшных трюках и фокусах, которые когда-то демонстрировал Лон-го в дореволюционных цирках.

…В цирке полумрак. Выход на манеж и боковые проходы завешаны красивыми гобеленами, шёлковыми восточными тканями. В центре арены, устланной персидскими коврами, стоит высокая, метров в пять, лестница-стремянка постепенно суживающаяся кверху. Лучи прожектора, выхватывающие то один, то другой уголок амфитеатра, заполненного публикой, как бы случайно скользя, на мгновение фиксируют внимание на стремянке, и тогда её ступеньки начинают сверкать холодным металлическим блеском. Оркестр тихо играет восточную мелодию. Всё это создаёт напряжённую атмосферу таинственности, предвкушения чего-то интересного и необычного.

Сегодня в цирке выступает знаменитый факир Димитриус Лон-го, чьи загадочные, порой прямо-таки необъяснимые опыты и трюки вызывают в городе массу разговоров и толков. Подогреваемые умело организованной рекламой, зрители стремятся попасть на цирковое представление, несмотря на повышенные цены. Ведь факир даёт всего несколько гастролей.

Внезапно приятная мелодия в оркестре обрывается. Раздаются глухие, всё убыстряющиеся удары барабанов. Нарастая, они создают ощущение тревоги, невольно возбуждая и без того уже взвинченных зрителей. Но вот барабаны смолкают, наступает томительная тишина ожидания. Проходят две, три долгие минуты. Лучи прожекторов высвечивают занавес из гобеленов. Он раздвигается, и в сопровождении ассистентов на манеж медленно и величественно выходит факир Лон-го. Выше среднего роста, с чёрными длинными волосами, ниспадающими на плечи и подчёркивающими матовый цвет его красивого лица, он выглядит действительно загадочным и таинственным. На голове факира ослепительно белая чалма, он одет в роскошный, расшитый золотой тесьмой восточный халат, ноги обуты в туфли с загнутыми кверху носами, на которых сверкают фальшивые бриллианты.

Факир подходит к лестнице, и в цирке дают полный свет. Зрители видят, что ступеньки — это персидские и турецкие сабли, вставленные вместо перекладин и повёрнутые своими остро отточенными лезвиями вверх. Лон-го раскланивается, поднося руку к сердцу и лбу. Публика приветствует его продолжительными аплодисментами. Факир снимает халат и туфли, засучивает шаровары, обнажая ноги до колец. Ассистенты помогают ему надеть тяжёлую железную кольчугу «байдану» и иранский шлем — шишак с наконечником. Энергичным рывком Лон-го выдёргивает из лестницы одну из сабель и, словно бритвой, разрезает ею на куски лист бумаги. Затем так же демонстрирует остроту других клинков. Жестом факир приглашает зрителей удостовериться в том, что все сабли-«перекладины» остро отточены. Подростки перепрыгивают через барьер манежа и устремляются к лестнице. Ассистенты подают им сабли, и один неосторожный, но наиболее дотошный и любопытный юнец ранит себе палец…

Последние приготовления к восхождению на лестницу. На остриё шлема ставится зажжённая керосиновая лампа, сбоку, через плечо, факиру навешивают колчан со стрелами. Лон-го берёт в руки изогнутый лук с туго натянутой тетивой. Артисту завязывают глаза плотной шерстяной тканью. Из-под купола цирка на двух толстых шнурах униформисты опускают обруч, затянутый бумагой с изображением дракона. Оркестр исполняет вальс. Под его аккомпанемент факир, переступая босыми ногами с одной сабли-перекладины на другую, не спеша поднимается вверх. Две ассистентки медленно раскачивают стремянку из стороны в сторону, усложняя и без того трудное и рискованное восхождение.

С замиранием сердца зрители следят, как легко, сохраняя баланс, будто по простой деревянной лестнице, поднимается человек по этой необычной стремянке. Достигнута последняя «ступенька», Лон-го ставит на неё ногу и достаёт из колчана стрелу. В её наконечнике спрятан металликум — горючая смесь. Поднеся наконечник к губам, будто совершая обряд, Лон-го слюной смачивает смесь, и она вспыхивает. С завязанными глазами факир целится в заклеенный бумагой обруч с изображением дракона и спускает стрелу с тетивы. Точно в цель! Стрела поджигает бумагу, она вспыхивает и мгновенно сгорает, оставляя лишь остов обруча.

Под аплодисменты и крики зрителей факир медленно опускается по острым перекладинам. Ассистенты снимают с него шишак с водружённой на нём лампой, помогают освободиться от кольчуги, снимают с глаз повязку. Аплодисменты разгораются с новой силой, и молодой красивый артист раскланивается со зрителями.

Затем Лон-го удаляется за кулисы, чтобы быстро „переодеться и подготовиться к следующему номеру. Гремит оркестр, в публике громко переговариваются, делясь впечатлениями от только что виденного номера. В это время униформисты выносят на арену три большие жестяные печки-жаровни, раздувают древесный уголь, сыплют его на узкий, метра три длиною, противень. Ассистенты разравнивают эту «дорожку», вспыхивающую недобрыми синевато-фиолетовыми огоньками.

Оркестр смолкает, и в зале наступает тишина: на манеж быстрым шагом выходит Лон-го. Внимательно осмотрев горящие угли на железной «дорожке», он снимает туфли и не спеша, босыми ногами идёт по углям. Раз, другой, третий… Закончив «прогулку», факир садится в кресло и показывает ноги. И снова любопытные зрители чуть ли не на ощупь (ведь «русский глазам не верит!»), проверяют, целы ли ступени факира, не обгорели ли они. Но на них никаких следов ожога.

Едва заканчивается эта «проверка», униформисты готовят всё необходимое для показа новых «чудес». Наэлектризованный зал гудит, с ещё большим интересом и волнением ждёт показа других факирских трюков. Ведь в афише обещано, что факир Лон-го будет откусывать зубами кусок раскалённой железной пластинки, возьмёт в рот расплавленное олово, ляжет на доску, утыканную гвоздями, и покажет ещё много других невероятных фокусов…

Дмитрий Иванович Лонго родился в городе Джульфе, недалеко от персидской границы, в семье антиквара. Его дед и прадед тоже были антикварами. Отец частенько говорил, что и старший сын должен будет унаследовать его профессию. Может быть, так бы оно и было. Но семью постигло большое несчастье: умерла мать. Отец, обременённый пятью детьми, вскоре женился на молодой женщине.

Мачеха оказалась на редкость жестоким человеком. Она с каким-то особенным удовольствием и изощрённостью мучила и избивала своих двух пасынков и трёх падчериц. Но особенно невзлюбила наиболее непокорного и ершистого Митю. Ему доставалось больше всего. Слабовольный отец, человек в летах, всякий раз буквально вырывал из рук разъярённой женщины истязаемых детей. Но он не в силах был обуздать молодую жену. По делам торговли и обмена с иностранными антикварами он на долгое время уезжал в Персию и другие страны Ближнего Востока. И тогда для садистки мачехи наступало раздолье…

Больше всех был измучен побоями и унижениями Митя. Он не мог дольше терпеть… Как-то ночью, простившись с братом и сёстрами, Митя удрал к своему деду в Тифлис. Домик деда находился в старой части города, поблизости от знаменитого Авлабарского базара. В конце прошлого столетия здесь жили мелкие ремесленники и торговцы, в глиняных хибарках ютилась беднота.

Дед занимался скупкой и продажей старинных изделий, он хорошо рисовал, умел ловко и тонко подделывать «под Восток» старые гравюры и миниатюры.

Суровый на вид, но душевный дед жалел внука. Чтобы парнишка не болтался без дела, он отдал его в ученье в медресе, школу при мечети. Здесь старый мулла заставлял детей наизусть заучивать целые главы Корана и читать их нараспев. Если ученики сбивались, забыв хоть одну строку, мулла лупил их по пяткам камышовой палкой. Эта премудрость была неинтересна Мите. С гораздо большим увлечением он со своим дружком Жорой, таким же, как и он, полусиротой, читал приключенческие романы Жюля Верна, Майна Рида, Луи Буссенара, завидуя жизни пиратов и разбойников.

Умный и одарённый от природы мальчик с удовольствием помогал деду в его реставрационных работах. Он научился растирать и разводить краски, стал рисовать. Чтобы ещё больше приохотить мальчика к этой работе, дед подбрасывал ему пятаки и гривенники за наиболее удачно проданные впоследствии вещи.

Отец Мити, скучая по старшему сыну, слал в Тифлис письма, требуя возвращения мальчика в Джульфу. Письма становились всё более настойчивыми и категорическими, в них на головы деда и внука сыпались тысячи проклятий. Они сопровождались угрозами обратиться к полиции, которая водворит Митю обратно в Джульфу. Перспектива снова попасть в руки к садистке мачехе была малопривлекательной.

Мальчик скопил несколько рублей, заработанных у деда. Кое-какие гроши накопил и Жора. Ребята решили бежать из Тифлиса. Вскорости из Джульфы должен был приехать отец Мити.

Начались скитания. И вот мальчики в Батуми. Тщетно пытались они устроиться юнгами на какое-нибудь судно, чтобы отправиться в заморские страны. Маленьких и щупленьких беглецов матросы бранью и насмешками гнали от пирса. Накопленные деньги почти все ушли на еду, а тут в ночлежке какой-то оборванец украл у ребят последние гроши. Голодные, они выпрашивали кусок хлеба на базаре, и торговки, принимая их за воришек, прогоняли от своих лотков.

Немолодой профессионал-нищий, сжалившись над мальчиками, помог им ночью пробраться на пароход, отправлявшийся в Одессу. Забравшись в спасательные лодки, боясь, что их обнаружат, голодные, томимые жаждой ребята несколько суток плыли по морю и наконец, полуживые, высадились в Одессе.

Большой шумный порт встретил ребят более приветливо. Рыбаки накормили и пригрели юных путешественников. Добродушно посмеиваясь над ними, они разработали свой план действий. Через несколько дней в Константинополь должен был отправиться пароход, зафрахтованный мусульманами, совершавшими паломничество к гробу Магомета. Сердобольные рыбаки сговорились с грузчиками, и те обещали тёмной ночью переправить в трюм парохода наших «пассажиров» в корзинах с углём. Снабдив их двумя буханками хлеба и сушёной рыбой, добрые одесситы пожелали мальчишкам счастливого плавания.

В первые дни оно проходило благополучно. Но потом их обнаружили кочегары. Отлупив морских «зайцев» — не выбрасывать же ребят в море, — кочегары стали подкармливать Митю и его приятеля. Так они попали в Константинополь.

Бродя по городу, голодные мальчики оказались на базаре. Там около маленького циркового балагана измученные, черномазые оборванцы услышали русскую речь. Не веря ушам своим, они вбежали в балаган, хозяином которого оказался русский, бывший цирковой артист. Замешанный в беспорядках, политически «неблагонадёжный», он вынужден был бежать из России, спасаясь от полиции. После скитания по белу свету циркач женился на русской девушке и обосновался в Турции. Сколотив небольшую труппу из таких же бедняков артистов, он давал в балагане представления. Артисты приютили ребят, а они, как могли, выполняли всю чёрную работу.

В константинопольском балагане Митя впервые близко познал полную труда и лишений жизнь бродячих цирковых артистов. Хозяин в течение нескольких месяцев занимался с ребятами, обучая их акробатическим упражнениям. Они уже научились делать стойку, кульбиты, участвовали в клоунских антре. Скоро Митя и Жора должны были выступить в программе с самостоятельным номером. Но, однажды ночью турецкая полиция, видимо, державшая на подозрении русского эмигранта, ворвалась в балаган и произвела тщательный обыск. Наверно, у неё к этому были свои основания. За время жизни в балагане мальчики видели, как к хозяину несколько раз приходили какие-то люди и он с особыми предосторожностями шептался с ними в укромных уголках. Парни, всей душой боготворившие своего учителя и благодетеля, и виду не подали, что они что-то знают.

Турецкие полицейские во время обыска, не обнаружив ничего крамольного, натолкнулись на ребят, не имевших никаких документов. Тогда, чтобы сорвать свою злость, они, несмотря на просьбы хозяина балагана и его жены, отвели мальчишек в русское консульство. Выслушав сбивчивый рассказ ребят об их приключениях, консул приказал одеть и обуть мальчишек, купить им билеты на пароход и под присмотром помощника капитана отправил их на родину. И вот они снова в Одессе, на руках у них билеты в Тифлис. Но Мите удалось удрать из одесского порта, и он всеми правдами и неправдами добрался до Москвы.

И снова начались дни голодных скитаний и попрошайничества. Как-то раз в ночлежке на Хитровом рынке Митя случайно оказался на нарах рядом с больным человеком, метавшимся в бреду. На незнакомом певучем языке он звал кого-то на помощь, коверкая русские и иностранные слова.

Митя побежал в аптеку и со слезами на глазах рассказал провизору о больном незнакомце. Выдав мальчику порошки, аптекарь посоветовал хорошенько укутать иностранца и утром прийти снова. На другой день, выслушав «диагноз» Мити, аптекарь дал в долг новое лекарство. Через два дня больному стало легче.

Это был итальянский музыкант и фокусник Лионелли, когда-то дававший свои концерты в столице. Потом спился и, опускаясь всё ниже и ниже, попал на самое дно Москвы — Хитров рынок… Лионелли летом ходил по московским дворам, играл на арфе и показывал фокусы, а вечерами давал свои представления в трактирах, получая рюмку водки и закуску. С приближением осени бродячий артист покидал Москву, уходя в тёплые края — в Крым и на Кавказ, — и перебивался там до следующего лета. Но на этот раз у старика начался длительный запой, и он, не успев выбраться из Москвы до наступления холодной погоды, простудился, схватил воспаление лёгких. Хозяин ночлежки, хорошо знавший честного музыканта, всегда с ним щедро рассчитывавшегося, не прогнал больного на улицу, на мороз. Больше того, он даже дал Мите целковый, и мальчик, выпрашивая в трактирах куски хлеба, выходил итальянца.

Поражённый душевностью и заботами бездомного парнишки, истратившего на его лечение последние гроши, одинокий старик всей душой полюбил и привязался к мальчику. Он стал обучать его разным фокусам, развивал его физически. Теперь они вдвоём ходили по дворам и давали свои нехитрые представления.

— Это всё не то, не то, — твердил Лионелли на ломаном русском языке. — Ты есть способный мальшик. Я научу тебя замечательным таинственным вещам, которые в России никто не знает. Ты будешь большой артист. Лионелли по-царски отблагодарит свой спаситель…

Расплатившись с хозяином ночлежки, итальянец выкупил у ростовщика свою старенькую арфу, приобрёл кое-какой нехитрый реквизит и с наступлением тёплых дней отправился с Митей в дальний путь, на юг России. По дороге они подобрали бродячего пса. Лионелли научил его ходить на задних лапах и с шапкой в зубах собирать «тринкгельд» (награду) за выступления.

Старый музыкант знал множество произведений итальянских и русских композиторов, хорошо играл на арфе. За годы жизни в России он полюбил и выучил также массу русских и украинских народных песен. Лионелли играл и пел их с большой душой. Эти песни открывали ему двери любой деревенской хаты, любого дома в рабочем посёлке. Особенно хорошо подрабатывал Лионелли в зажиточных казачьих станицах на Дону и в хуторах на Украине. Но вот беда — наступал очередной запой, и старый музыкант пропивал всё до последней нитки, оставаясь в жалких лохмотьях. Он плакал, умоляя Митю достать хоть маленький шкалик… Когда запой проходил, итальянец клялся, что это в последний раз, навсегда обещая бросить пить и начать обучать мальчика разным фокусам.

Крестьяне, бывало, недоверчиво встречали оборванцев артистов. Но когда в ловких руках старика пяток куриных яиц на глазах у восхищённых зрителей превращался в цыплят или фокусник «вынимал» из только что испечённого ароматного хлеба настоящие копейки или дарил деревенским красавицам дешёвые бусы, извлекаемые из носа какого-нибудь верзилы, — положение моментально менялось. Артистов наперебой приглашали в богатые избы, кормили и поили, просили остаться до будущего воскресенья и поиграть на арфе во время свадьбы.

Так бродили они из села в село, ездили по железной дороге в пустых товарных вагонах, на ступеньках цистерн, иногда их подвозили крестьяне на подводах. Та радость, которую музыкант доставлял простому люду, и куски хлеба, получаемые за «художественное обслуживание» деревни и рабочих посёлков, удовлетворяли Лионелли и Митю.

В заплечном мешке старик носил удлинённой формы ящичек из тонкой белой жести, запиравшийся на ключ. Он открывал его иногда и, достав две шпаги оцинкованного железа, густо покрытые полудой, тщательно протирал их чистой шерстяной тряпкой. Любуясь блеском шпаг в лучах солнца, Лионелли многозначительно подмигивал своему юному спутнику и ничего не говорил. Тупые, отшлифованные лезвия длиной в шестьдесят и шириной в два сантиметра завершались медной ручкой.

Однажды в тёплый летний день бродячие артисты сделали привал на опушке леса. Усевшись в тени под раскидистым деревом, старик достал из мешка свой заветный ящичек со шпагами. Вынул одну из футляра и приблизив к сердцу, Лионелли торжественно, словно давая клятву, сказал:

— Это будет твой верный кусок хлеба на весь жизнь. Ты сильный мальшик, можешь трудно работать, тренировать горло. Только нишего не бойся. Сначала больно, потом — легко!

Тут же он развернул аккуратно завёрнутые в бумагу длинные гусиные перья. Взяв перо в руки, он приказал Мите пошире открыть рот и стал щекотать ему горло. От прикосновения пера мальчик давился, исходил слюной, пытался вырваться из крепких рук учителя. Но старый шпагоглотатель был настойчив и упорно повторял неприятнейшие процедуры.

— Глюпый, — приговаривал он, — не понимаешь своего счастье… Терпи…

Мучительные тренировки повторялись теперь по пять-шесть раз ежедневно в течение полугода. И лишь после того, как Митя привык к такой процедуре и перестал болезненно реагировать на неё, старик приступил к следующей стадии подготовки. Он вытачивал ножиком узкую деревянную пластинку, густо смазывал её гусиным жиром и осторожно вводил в пищевод мальчика. Затем, опять-таки предварительно пощекотав горло Мити гусиным пером, Лионелли вводил в него уже более широкую пластину, вылепленную из воска и парафина. И только потом, расширив пищевод и приучив его не реагировать на раздражения, старик начал обучать Митю шпагоглотанию.

Вынув шпагу из футляра, Лионелли согревал её, сильно протирая шерстяной тряпкой. Тёплая, она легче заглатывалась, без боли углубляясь по самую ручку. Но это были лишь тренировки, развивавшие определённые навыки для исполнения факирского трюка.

Одна из тренировок едва не закончилась печально для учителя и его ученика. Дело было на Украине, под Александровкой. Наступила щедрая золотая осень, и в этом селе через несколько дней должна была открыться ярмарка. Лионелли заранее сходил в Александровку, чтобы разузнать, нельзя ли получить ему и Мите работу в одном из сооружаемых там балаганов. Выяснилось, что фокусников и шпагоглотателей на ярмарке нет, и хозяева «зрелищных предприятий» буквально уцепились за Лионелли. Выторговав подходящие условия, старик в приподнятом настроении торопился к Мите, чтобы ещё дня три порепетировать с ним и наконец дать ему «дебют» на ярмарке.

В глухом лесу, среди вековых дубов, Лионелли расположился с учеником и начал репетицию. Митя послушно раскрывал рот, и старик засовывал ему шпагу. Эту операцию он проводил много раз и наконец предложил мальчику отдохнуть, чтобы через часок-другой продолжить репетиции. После перерыва занятия возобновились. Учитель и ученик не подозревали, что пастух и подпасок, отойдя от стада коров, потихоньку спрятались за деревьями и с ужасом наблюдали, как «разбойник закалывает мальчишку».

Здоровенный мужик отправил подпаска в деревню за подмогой, а сам, выбежав на лужайку, вырвал у фокусника шпагу и, размахивая ею, приказал ему сесть под дерево и не двигаться. Сопротивление было бессмысленно. Вскоре появилась толпа крестьян, вооружённая вилами и дубинами.

— Режут, убивают мальчишку! Сам видел, как этот изверг протыкал его! — вопил пастух, подзадоривая толпу.

— А может, это конокрады? — высказал предположение старый крестьянин.

— Что ты! Видно, бродячие комедианты. Вон и музыка с ними, — указывая на арфу, пастух отвёл страшное для бродяг обвинение.

— Комедианты, комедианты! — услышав знакомое слово, стал оправдываться Лионелли, закрывая лицо и голову от сыпавшихся на него ударов.

Итальянец едва держался на ногах. Упади он на землю его бы затоптали, забили до смерти. И тут за него вступился седой как лунь старик.

— Отведём их к уряднику. Пусть разберётся! — решили крестьяне.

Лионелли связали руки, а Митю пустили вперёд, предупредив, чтобы он не вздумал убегать. Кто-то из крестьян подхватил на плечи арфу, и артисты, сопровождаемые ватагой мужиков и мальчишек, были доставлены к уряднику. Перебивая друг друга, мужики стали рассказывать ему, как старый чёрт чуть не зарезал мальчонку.

Полицейский страж строго допросил Лионелли. Выдав Митю за своего сына, артист, чтобы наглядно доказать, как обстояло дело, предложил показать свой трюк. Толпа гудела от негодования: кто-то уже пустил слух, что мальчишка зарезан.

Урядник согласился и приказал развязать руки итальянцу. К этому времени у дома полицейского собралась огромная толпа, крестьяне не могли успокоиться.

Чтобы все зрители лучше видели, как мальчик будет глотать шпагу, Лионелли с разрешения урядника позвал Митю на крыльцо. На этой импровизированной сценической площадке и состоялось первое публичное выступление Мити. Итальянец достал из футляра шпагу и передал уряднику. Тот внимательно осмотрел её — не складывается ли она, зачем-то проверил на зуб. Одобрительно покачивая головой, вернул шпагу артисту. Вынув из кармана шерстяную тряпку, Лионелли тщательно протёр клинок, чтобы получше согреть его.

— Не волнуйся, мой мальшик, — шепнул он Мите. — Спокойно работай! Иначе нам будет очень плохо…

Сознавая всю ответственность своего выступления перед возбуждённой толпой, паренёк пошире раскрыл рот, Лионелли привычным театральным жестом, показав шпагу толпе, легко всунул её в горло мальчику по самую рукоятку. Урядник и крестьяне ахнули, застыв от удивления. Вытащив шпагу, Лионелли снова показал её «почтеннейшей публике» и стал раскланиваться вместе с мальчиком.

Зрители стояли в молчании. Никогда они не видели подобного зрелища и просто не знали, как на него реагировать. Тогда старый итальянец, чтобы закрепить эффект, произведённый этим трюком, вытерев шпагу, снова засунул её в горло Мити.

— Ваше превосходительство, — почтительно произнёс Лионелли, вытащив шпагу и обратившись к уряднику, — это трюк старого факира. А теперь его делает мой сын Митенька. Зачем мне его резать?

Урядник рассмеялся. Стали смеяться и крестьяне, пришедшие в себя после необычного представления. Итальянец попросил передать ему арфу, уселся на скамейке и, взяв инструмент, провёл пальцами по струнам. Полилась чудесная мелодия. Исполнив несколько произведений, Лионелли встал и с достоинством объявил:

— Концерт окончен!

— Эх вы! Дурни! — закричал урядник на мужиков. — Да это же артисты! Кого привели? Милости просим ко мне отобедать, — любезно пригласил он Лионелли и Митю к себе в дом.

После сытного обеда артистов уложили спать. На другой день, обласканные, с полными сумками различной снеди, они простились с урядником и отправились в Александровку. Надо было торопиться к открытию ярмарки.

Лионелли подрядился показывать фокусы в самом большом балагане. Оберегая мальчика, ещё только-только начавшего овладевать искусством шпагоглотания, итальянец разрешал ему исполнять этот трюк не больше трёх-четырёх раз в день. Сам же он, дорвавшись до хорошо оплачиваемой работы, выступал по десять и по пятнадцать раз в день — столько, сколько требовали условия «ангажемента», заключённого с хозяином балагана.

Наблюдательный и пытливый мальчик, помогая старому артисту во время его работы, настолько изучил её за время скитаний с Лионелли, что уже и сам мог исполнять многие фокусы. А трюк с глотанием шпаг он делал так легко и артистично, что приводил в восторг не только зрителей, заполнявших балаган, но и самого строгого судью — своего учителя.

Подзаработав на ярмарке в Александровке немного денег и приодевшись к наступавшей зиме, наши артисты пешком отправились в Киев.

Снова полуголодная, полунищая жизнь. Гроши, заработанные в балаганах на ярмарках, быстро таяли. Старому и больному Лионелли уже трудно было ходить пешком. Он потерял былую лёгкость и профессиональную быстроту рук, необходимую при показе фокусов. И Митя всё чаще подряжался сам на работу и кормил старика на свой скудный заработок. Видя безысходную нужду итальянца, живодёры балаганщики платили мальчику жалкие копейки.

Так бродили они года три из села в село. Попадая в города, артисты старались продержаться в них подольше. Здесь по вечерам можно выступать в трактирах перед пьяными посетителями, подбирать куски хлеба и получать объедки со столов таких же бедняков, как и они сами.

Однажды в каком-то уездном городке, расположившись спать на голодный желудок, Лионелли стал рассказывать Мите о красотах родной Италии, которую он покинул в поисках счастья.

— Как хорошо бы сейчас зайти в маленькую тратторию, что трактир по-вашему, попросить две порции спагетти с сыром.

Вспоминая родину, итальянец с горькой иронией говорил о тех унижениях и оскорблениях, которым он подвергался и здесь, на чужбине.

— Ничего я не заработал себе на старость. И сейчас голодный валяюсь в холодном сарае, вместо того чтобы отдыхать в тёплой постели. Но в тебя я верю, Митенька. Ты станешь артистом. Только работай, трудись… Спасибо тебе, что ты не оставляешь старика!

Вскоре Лионелли заснул. Утром Митя тихонько встал и, захватив свой скромный реквизит, побежал на базар. Он показывал фокусы торговкам и, покорив их сердца своим галантным обхождением и комплиментами, получил в награду краюху хлеба и кусок сала. Радостный, он бежал к своему учителю, чтобы накормить его. Но старый артист не подавал признаков жизни. В мечтах о своей родной Италии он заснул и тихо умер во сне.

Митя остался один — без близких, без учителя, с которым он сроднился за несколько лет бродяжничества. Парень уже хорошо знал и умел показывать много фокусов, был неплохим акробатом и шпагоглотателем. Ему исполнилось четырнадцать лет. Для него начиналась новая трудная жизнь.

В конце XIX — начале XX века по всей России, из города в город, из села в село на ярмарки и престольные церковные праздники бродили группы акробатов, гимнастов, жонглёров и фокусников. Испытывая жесточайшую конкуренцию, всецело завися от прихоти алчных и жадных хозяев балаганов и маленьких цирков, эти артисты влачили самое жалкое существование. Странствуя по России, Митя хлебнул немало горя. За тарелку похлёбки и кусок хлеба он выполнял в балаганах самую грязную работу, лишь изредка удостаиваясь чести выступить в качестве фокусника и акробата.

Где только не побывал он за эти годы, где только не искал счастья. Юг России, Средняя Азия, Крым, Кавказ — все тёплые края вдоль и поперёк были исхожены молодым артистом.

Как-то раз в компании с такими же, как и он, бродячими артистами он попал в Нижний Новгород. Всё здесь жило предстоящим всероссийским торжищем, на которое съезжались богатейшие русские купцы, представители крупнейших фирм Персии, Индии, Китая. На пароходах и баржах по Волге, по железной дороге сюда свозились горы разных товаров. Для ублажения купцов и прочего торгового люда в Нижний Новгород прибыли театральные труппы, кафешантаны со своими русскими и заморскими «дивами», хоры, оркестры. Работал один из лучших по тем временам русский цирк братьев Никитиных, открывалось десятка полтора балаганов, всякого рода паноптикумов и прочих «зрелищных» предприятий.

Дмитрий показывал фокусы и глотал шпаги в балаганах Вуккерта, Иванова, Филатова. За работу он получал от хозяев гроши, его попрекали каждым куском хлеба, щедро награждая при этом тумаками и пощёчинами. И когда ярмарка закрылась, балаганщики, погрузив своё имущество, также снялись с места. Юный фокусник снова оказался на улице, снова стал бездомным бродягой.

Дмитрию Лон-го пришлось выступать в балаганах Саратова, Царицына, Астрахани. И всюду те же нечеловеческие условия эксплуатации мироедами хозяйчиками, выжимавшими всю душу из "несчастных артистов.

На следующий год, добравшись до Нижнего Новгорода, Лон-го устроился на работу в один из балаганов. Туда случайно зашёл самый богатый балаганщик ярмарки, обрусевший немец Германн. Этот «миллионщик», как называли его завистники конкуренты, хозяева различных «заведений», был главным воротилой на ярмарке, он цепко держал в своих алчных руках всю актёрскую голытьбу. Перед ярмаркой он подбирал себе «труппу».

Германн владел двенадцатью каруселями, приносившими ему большой доход, музеем из трёхсот восковых фигур, которые он выписал из Парижа от знаменитых муляжистов. Ему принадлежало также солидно построенное деревянное здание с «кабинетами женской и мужской красоты», в которых, с благословения полиции, демонстрировались пикантные представления. За вход в эти кабинеты брали по тридцать копеек, цену по тем временам исключительно высокую. Германн был также хозяином и самого большого балагана с раусом.

В этом балагане не только давались дивертисменты, но даже ставились пантомимы «Белый генерал» («Взятие Плевны»), «Ведьма с Лысой горы» и другие, в которых порой участвовало более ста человек.

Солидный доход приносил Германну и паноптикум. У его входа стояло несколько добротно выполненных фигур — итальянский мальчик в широкополой шляпе, коротких брючках и курточке держал в руках шарманку. Когда в щёлку опускали пятак, мальчик начинал вертеть ручку шарманки, раздавались звуки мелодичной музыки. Наподалеку от мальчика красовалась фигура русской боярышни в душегрее и кокошнике. И здесь пятак приводил механизм в движение, и «красавица» начинала приплясывать. Вблизи от боярышни, у стенки, стоял французский барабанщик в красном мундире. И он, когда за пятак срабатывал механизм, барабанил, привлекая толпы зевак, также доверчиво опускавших свои гроши в автоматы.

В паноптикуме кроме сборища всяких уродов — женщин с усами и бородами, девушек со змеиными хвостами и прочими чудищами — находился «музей» восковых фигур. Особенно привлекательна была «спящая красавица», покоившаяся в одном из гротов. Там стоял саркофаг, прикованный к камню массивными цепями. В гробу лежала красавица в одеянии, усыпанном «драгоценностями». Грудь красавицы мерно поднималась, кукла «дышала». Вокруг гроба были расставлены семь гномов с фонариками в руках, застывших в отчаянии. Соответствующее освещение, таинственное оформление грота и самой «красавицы» создавали полное впечатление, что она жива и ждёт не дождётся принца, который пробудит её поцелуем. В другом гроте, представлявшем собой тропический лес, чудовище-горилла похищала красивую блондинку. По соседству была ещё одна «живая» картинка, приводившаяся в движение механизмом (опять-таки за пятак): большая змея, подняв голову, подползала к царице Клеопатре и жалила её…

Было и множество других развлечений, автоматов и живых картин, превосходно сработанных спившимися талантливыми горемыками техниками и художниками.

Осмотр паноптикума и музея восковых фигур стоил двадцать копеек; это давало Германцу огромный доход.

Зрелищные предприятия на нижегородской ярмарке открывались в десять часов утра. Представления давались до позднего вечера. Недели за две до торжественного открытия ярмарки балаганщики сооружали свои балаганы, паноптикумы, ставили карусели, подбирали артистов. В большинстве своём это были в прошлом неплохие акробаты, гимнасты, гармонисты, горькие пьяницы, забулдыги, опустившиеся на дно жизни. Они приходили к Германну в лохмотьях и опорках, он выкупал у ростовщиков их реквизит и инструменты. Балаганщик писал записку своему брату, торговавшему в Нижнем на базаре всяким тряпьём, и тот выдавал артисту старенький костюм, рубаху, обувь. «Артист» пропивал это своё снаряжение и дня через два снова появлялся у Германна. Повторялась та же процедура с запиской к брату-торговцу. Но на этот раз «артиста» запирали в одном из закулисных помещений балагана, чтобы он снова не запил. Стоимость платья и аванс за работу в два-три рубля деньгами Германн записывал в свою толстенную книгу, многозначительно цедя сквозь зубы:

— Ты у меня «в заборе». Помни.

А записывал он сумму такую, какая ему взбредёт в голову. «Быть в заборе» означало «быть в долгу как в шёлку». Артисты это знали, но ничего не могли поделать. Работали, не получая ни копейки, за одни харчи. Когда кончались ярмарочные представления, Германн вызывал артистов для расчёта. Это были страшные минуты. Выплачивал он гроши, жаловаться на него было некому. Хозяева дружили с полицейскими, их поили и кормили, давали взятки. Неграмотный, беззащитный, а часто и беспаспортный артист пропивал полученные деньги и опускался ещё ниже.

Дмитрию Лон-го удалось устроиться в балагане Германна в качестве фокусника и шпагоглотателя. Перед началом очередного представления все его участники выходили на раус — своеобразный балкон перед балаганом. Стараясь перекричать шумную толпу, звуки шарманок и гармоник, остроумный дед-зазывала на все лады приглашал публику побывать в балагане. Пересыпая свою речь скороговорками, солёными шутками и прибаутками, дед обещал зрителям показать всяческие чудеса. Тут же, на раусе, артисты демонстрировали фрагменты из своих номеров, завлекая публику. Укротительница змей высоко над головой поднимала извивавшегося удава; жонглёры бросали вверх и ловили палочки и кольца; в руках Лон-го появлялись и исчезали разноцветные шарики и платочки. Группа из семи гимнастов показывала пирамиды, разные трюки. Здесь же хористы драли глотки, распевая народные песни.

Представления в балагане шли непрерывно двадцать-тридцать раз в день, по мере того, как заполнялся зал. Вход в балаган, вмещающий до пятисот человек, стоил двадцать копеек, и хозяин, зарабатывая огромные деньги, был заинтересован в наибольшем количестве «сеансов». А артисты от усталости буквально падали. Чтобы поддержать их, жена Германна три-четыре раза в день кормила участников представления хлебом, колбасой, каждому подносила стакан водки.

Узнав, что Дмитрий хорошо рисует и грамотен, хозяин помимо выступлений заставлял его писать афиши, подкрашивать и ремонтировать куклы в музее восковых фигур, лакировать лошадей и разные украшения на каруселях. Поздним вечером Дмитрий должен был останавливать механизмы автоматов, а по утрам заводить их. В обязанности молодого артиста входило также будить в шесть часов утра усталых, так и не отдохнувших за ночь участников представления. Он должен был убирать все помещения балагана и выносить из него кучи мусора. Такая каторжная работа выматывала все силы, на отдых, на сон оставалось четыре-пять часов в сутки. Усталые, измученные артисты грызлись между собой, срывая злость на молодом артисте, били его и издевались над ним. И всё же делать было нечего. Стиснув зубы, Митя терпел, продолжая работу. Он дал себе слово, что «выбьется в люди», станет большим артистом.

Шли годы. Дмитрия Лон-го уже знали и другие хозяева балаганов — Злобин, Дротянкин, Поспелов, Филатов, Вуккерт, Иванов. Видя, что с каждой ярмаркой Митя работает всё лучше и лучше, а количество фокусов у него становится всё большим и разнообразным, его заранее стали приглашать на предстоящие ярмарки. А вслед за балаганщиками он начал получать приглашения и от владельцев цирков — Никитиных, Чинизелли, Саламонского, Киссо. Платили ему немного, но выступления в цирках уже означали для артиста переход в иную, более высокую по квалификации категорию.

Приветливого и обаятельного парня артисты очень любили. Некоторые из них в знак благодарности за разные услуги старались помочь юноше и в часы особого расположения показывали ему свои заветные фокусы и делились секретом их исполнения. В дореволюционном русском цирке это было редкостью. Из-за большой конкуренции старые артисты раскрывали свои секреты только детям или ближайшим родственникам.

Так, работая в Бухаре с приехавшим туда цирком Юматова, Лон-го встретился с шейхом Бен-Али. У старого факира случилось несчастье: жулики украли у него два больших чемодана, в которых находилось всё имущество бродячего артиста. В поисках воров Лон-го остался со стариком Бен-Али, рассчитывая на то, что жулики начнут торговать ворованным после отъезда цирка. Предположения молодого артиста оправдались. Через несколько дней после окончания гастролей юматовской труппы на базаре в Бухаре стали продаваться халаты и другие вещи, украденные у факира. Лон-го удалось выследить жуликов и припугнуть их при помощи околоточного. Воры вернули старику почти всё его имущество.

Растроганный факир знал, что Лон-го из-за него не уехал из Бухары и остался без ангажемента. Тогда старик предложил юноше переехать к нему на квартиру. В благодарность Бен-Али начал обучать Лон-го разным иллюзиям и факирским трюкам. Дервиш научил его ходить босыми ногами по горящим углям, насыпанным на железный противень. А чтобы ноги не были чувствительны к огню, заставлял держать их в тазу в специальном растворе, состоявшем из квасцов и вяжущих масел. Конечно, несмотря на секрет, при показе этого трюка от артиста требовалась большая сила воли, сноровка и быстрота.

Бен-Али научил Лон-го заглатывать три разноцветных шарика — красный, чёрный и белый — и показывать зрителям любой из них. Этому помогали «зарубки», сделанные на шариках. Митя чувствовал их языком и безошибочно «выдавал на-гора» требуемое публикой. Заглатывались и разноцветные шёлковые платочки, отмеченные тончайшими узелками, легко распознаваемыми языком.

Шпагоглотателю Лон-го, у которого был расширенный пищевод, ничего не стоило научиться выпивать несколько литров воды и даже керосина с бензином и выпускать эту жидкость струёй в специально подставленный стеклянный сосуд. Пить керосин с бензином было противно. Но законы старого цирка, стремившегося потакать низменным вкусам отсталых зрителей, требовали от артистов самых необычных, порой изуверских трюков.

Прикрывая лицо мокрым полотенцем, чтобы не обжечь губы и брови, старый факир Бен-Али учил Лон-го стремительно выпускать изо рта струю керосина, направляя её на палку, обмотанную паклей. Создавалось полное впечатление, что огненная струя бьёт фонтаном. Также не очень «вкусным» было и заглатывание золотых рыбок и даже крошечных лягушек, которых потом вместе со струёй воды Лон-го научился выпускать изо рта. Этот трюк назывался «человек-аквариум».

Но этого мало. В течение нескольких месяцев, проведённых в Бухаре вместе с Бен-Али, молодой артист научился и другим факирским трюкам. Так, на манеж выносили раскалённую печку и ставили её в центре. Хорошенькие ассистентки, наряжённые в восточные костюмы, опахалами из павлиньих перьев раздували огонь в жаровне и плавили на нём олово. Деревянной русской ложкой Лон-го, словно борщ, зачерпывал олово и как бы случайно проливал несколько капель на мокрый поднос. Капли металла шипели и пузырились. Артист, подойдя к первому ряду партера, чтобы публика могла убедиться, что трюк исполняется без обмана, подносил ложку ко рту и на секунду капал раскалённое олово себе в рот. Секрет трюка состоял в том, что перед его показом факир незаметно для зрителей вставлял за зубы крошечную ванночку, куда и попадал раскалённый металл.

Однажды в Ташкенте какой-то подвыпивший и подозрительно настроенный субъект усиленно придирался к факиру и пытался разоблачить Лон-го, пользовавшегося большим успехом. Этот зритель стал кричать на весь зал, что фокус — не что иное, как шарлатанство и нахальный обман. Он потребовал повторения трюка. Возбуждённая публика загудела, затопала, поддерживая скептика, Лон-го пришлось повторить опыт с раскалённым металлом. Но зритель всё же не унимался, утверждая, что артист якобы проводит незаметную подмену металла воском. Он требовал, чтобы факир вылил несколько капель олова на его, зрителя, ладонь. Лон-го трудно было отговорить разбушевавшегося скептика от его дурацкой просьбы. Но на этом уже настаивал весь цирк. Делать было нечего, предупреждения не подействовали, и Лон-го капнул металл на руку настойчивому зрителю. С диким воплем тот убежал с арены, проклиная и артиста и всю публику. На другой день хозяину цирка пришлось дать солидную взятку полицейскому приставу, чтобы замять этот неприятный инцидент.

Примерно таким же способом исполнялся и трюк с откусыванием от раскалённой железной пластинки заранее подпиленного небольшого кусочка. Факир раскрывал рот, и пластинка попадала на острый маленький гребешок, также незаметно вставленный в зубы. Тут важно было не обжечь губы.

Старый Бен-Али щедро делился с Митей всеми своими секретами. Он показал ему, как демонстрировать «опыты анестезии» — прокалывать в разных местах иглами щёки и надбровье, находя для этого всегда одни и те же участки тела с наименьшей сетью кровеносных сосудов. Прокалывая щёки большим крючком, Лон-го оттягивал их вниз и к каждому крючку подвешивал десятифунтовые гири!

Он проделывал и другие факирские трюки, рекламируемые в афишах «зверствами инквизиции»: голыми ногами прыгал на битом стекле, ложился спиной на доску, утыканную гвоздями. В первом случае факир заранее подбирал и складывал в специальный мешок такие осколки бутылок, острые края которых предварительно стирались. Высыпанные из мешка на лист фанеры и подсвечиваемые прожекторами, стёкла переливались в свете огней и являли собой устрашающее зрелище, когда человек становился на них ногами и даже приплясывал… И ложе из гвоздей, острия которых были искусно затуплены, тоже не доставляло особой радости исполнителю. Но когда худой, поджарый Лон-го ложился на них, то на каждый из этих гвоздей приходилась ничтожная часть веса тела. Правда, было больно, но не настолько, чтобы нельзя было терпеть одну-две минуты.

Все эти «чудеса» окутывались таинственностью, специально подобранная музыка и освещение, нарочитая медлительность в подготовке трюка и мгновенность его исполнения, тонкая, продуманная театрализация — всё было рассчитано на то, чтобы усилить «волшебные чары» и могущество факира. Этому способствовали и особая обстановка на манеже, и выразительная пластика всех движений артиста, и десятки поддельных золотых медалей, внушительно красовавшихся на халате. Этими наградами факир якобы был удостоен при дворах различных восточных властителей. И не случайно Лон-го на широковещательных афишах именовался «факиром при дворе шаха персидского, эмира бухарского, хана кокандского, эмира афганского, несравненным доктором магических наук, выдающимся спиритом».

Все эти «титулы», сногсшибательная реклама и, конечно, артистизм, мастерство и ловкость Лон-го способствовали тому, что цирки провинции наперебой приглашали популярного «доктора магии». Выступления «загадочного и таинственного факира» пробуждали нездоровый интерес зрителей, заполнявших провинциальные цирки России и столиц Ближнего Востока, и деньги текли в кассы дельцов.

Но когда всё же порой не было сборов и приходилось выручать хозяина и голодных артистов, не получавших жалованья, то за повышенный гонорар Лон-го демонстрировал свой самый жуткий трюк. По этому случаю в городе расклеивались специальные афиши, и билеты раскупались в течение нескольких часов.

Такие представления обставлялись с особой помпезностью. После большого и разнообразного репертуара, состоявшего из многих факирских трюков, Лон-го показывал свой «коронный», редко исполняемый номер. Перед его демонстрацией на манеж выходил шпрехшталмейстер и в наступившей тишине чётко, театрально-приподнято объявлял: «Факир в могиле».

Во дворе летнего цирка днём вырывали яму метра полтора глубиной и в метр ширины. Вечером, после окончания представления, все зрители выходили во двор и плотным кольцом становились вокруг «могилы», ожидая «погребения». Афиши, украшенные черепом с двумя перекрещенными костями, обещали небывалую сенсацию — чудо знаменитого индийского факира. Под звуки мрачной похоронной музыки целая процессия выходила во двор. Лон-го ложился около своей «могилы», и три ассистента надевали на него халат, обматывая потом белой тканью. Факира осторожно опускали в яму и засыпали землёй. Наиболее рьяные и «требовательные» зрители пытались даже ногами утрамбовать могилу, которую уже и так, правда, больше для вида, утаптывали униформисты. Приглашался врач, из публики выбирались наблюдатели. Они засекали время и ждали тридцать-сорок минут, пока Лон-го не дёрнет бечёвку, давая знать, чтобы его откапывали…

Как же исполнялся этот трюк? Всегда предпочтение отдавалось чернозёмной почве. И когда копали яму, старались вынимать землю большими пластами и комьями. За день они немного подсыхали и затвердевали. Униформисты  укладывали комья, оставляя между ними просветы. И когда вечером заваливали землёй «заживо погребённого» факира, комья земли ложились неплотно, оставляя небольшой приток воздуха. Конечно, от Лон-го требовалась длительная тренировка, исключительная сила воли, самообладание для выполнения этого страшного и жестокого опыта. Обычно перед закапыванием Лон-го брал в рот небольшой боб и сосал его, стараясь сосредоточить всё своё внимание и силу для выполнения такого трюка. По сигналу, поданному из могилы, Лон-го быстро откапывали, и он, сохраняя внешне независимый вид, напрягал последние усилия, чтобы раскланяться перед публикой. Его уводили за кулисы, и артист отлёживался два-три дня.

Лет шестьдесят назад в Екатеринославе (ныне Днепропетровск) Лон-го с успехом показал несколько раз этот жуткий трюк. И, как всегда, отправился отдыхать после неимоверного напряжения. Неожиданно к нему в гардеробную вошёл знакомый борец. Он заявил, что внимательно наблюдал за всей процедурой «погребения» и в ближайшие дни думает повторить её. Дмитрий Иванович стал отговаривать коллегу от подобного эксперимента, советуя ему сначала хорошенько потренироваться и лишь потом попробовать исполнить этот страшный опыт.

Через неделю Лон-го уехал из Екатеринослава. Чемпионат борьбы не делал сборов, артисты голодали. Тогда хозяин договорился с борцом о показе аттракциона «Факир в могиле». Но, не зная всех тонкостей и хитростей его исполнения, которые обычно применял Лон-го, борец едва не погиб. «Горе-артист» предупредил своего ассистента, что возьмёт с собой в могилу тонкую, чёрную, под цвет земли, резиновую трубку и, когда его засыпят, будет дышать через неё. Так наивный борец думал пролежать в могиле минут сорок и перекрыть рекорд длительности пребывания под землёй. Были заключены даже пари. Но трубку придавили пласты земли, воздух не поступал в могилу. Борец не подавал никаких сигналов, и хозяин цирка уже торжествовал. И лишь перепуганный ассистент, с тревогой следивший по часам за изуверским опытом, настоял, чтобы через тридцать пять минут начали откапывать неудачливого, новоявленного «факира». Еле живого, почти задохшегося, его вытащили из могилы и с большим трудом, при помощи врачей, вернули к жизни… Правда, хозяин выплатил обещанную повышенную сумму за исполнение этого действительно смертельно опасного трюка, из-за которого несчастный чуть-чуть не поплатился жизнью…

В 1911 году Лон-го гастролировал в Тифлисе в цирке Гамсахурдия. Артист к тому времени обзавёлся превосходным реквизитом, расшитыми панно и богатыми халатами, различными факирскими аксессуарами. Всё его представление было обставлено необычайно пышно и эффектно. И Лон-го преподносил свои трюки с необходимым по тем временам налётом загадочности и таинственности.

На одно из представлений приехал известный в странах Ближнего Востока персидский импресарио и владелец цирков Шамбей. В Тегеране он слышал о том, что в Тифлисе выступает замечательный чародей-факир, показывающий множество труднейших трюков.

Религиозный фанатизм, культивировавшийся в то время на Ближнем Востоке среди невежественного, тёмного и забитого населения, особенно разжигался шахами, эмирами, шейхами, восточными князьками и правителями. И предприимчивый цирковой делец выискивал такие номера, которые при умелой рекламе могли дать большой доход. Исчерпав «кадры» факиров и волшебников в Персии, импресарио решил побывать в Тифлисе и посмотреть работу Лон-го, чтобы удостовериться в правдивости дошедших до него слухов.

Хозяин Тифлисского цирка Гамсахурдия предупредил Лон-го о приезде богатого импресарио, посоветовав показать ему весь арсенал факирских трюков. Ловкость, с которой работал молодой Лан-го, и его порой страшные опыты понравились восточному дельцу. Гамсахурдия, издали наблюдая за Шамбеем, видел, какими горящими от возбуждения глазами хозяин Тегеранского цирка следил за Лон-го.

— Клюнуло! — решил опытный в таких делах Гамсахурдия. — Надо предупредить Митю, чтобы он не продешевил контракт.

И когда после представления Шамбей похвалил Лон-го довольно сдержанно, Гамсахурдия понял, что это лишь уловка хитрого хозяина. Поэтому грузин побежал за кулисы и сказал Лон-го:

— Заломи цену подороже! Он восхищён твоей работой. Для Востока ты — клад! Чем трюки таинственнее и страшнее, тем они ценятся дороже! Не прогадай!

В тот же вечер после представления в духане состоялась встреча Шамбея и Лон-го. Перс торговался. Но «чародей и волшебник» понимал, что он нужен этому восточному дельцу, и заломил огромный по тем временам гонорар в сто золотых туманов за выступление. Сделка состоялась, и вскоре Лон-го приехал в Персию.

Гастроли «российского дервиша и факира» в Тегеране проходили с колоссальным успехом. Представления давались под открытым небом на импровизированном манеже — большой дворовой площадке, с четырёх сторон огороженной квадратом невысоких домов. Публика сидела на прямо на земле на циновках и коврах. Для особо почётных посетителей было установлено несколько рядов кресел. Твёрдых цен на билеты не было. Жена хозяина стояла у входа, ведущего во двор, и назначала плату, одним взглядом оценивая «платёжеспособность» зрителя. Если знатный купец платил за вход один туман, то идущий вслед за ним богатый коммерсант, чтобы перещеголять первого, демонстративно выкладывал два, а то и три тумана за билет.

На «манеж» Лон-го выходил в старинном халате дервиша и колпаке, держа в руке длинный посох. По требованию Шамбея гастролёр придавал своим выступлениям сгущённую мистическую окраску, гораздо большую, чем на представлениях в цирках России. Персидские зрители — мелкие ремесленники и богатые крестьяне, в большинстве своём тёмные, суеверные, религиозно-фанатичные и в то же время наивно-простодушные, воспринимали «чудеса» Лон-го как проявление его необычайной волшебной силы и могущества. Поэтому они охали и ахали, причмокивали губами и молитвенно воздевали руки к небу, когда видели, как у чародея сами по себе загорались свечи или как он спокойно и деловито прохаживается по огненной дорожке из горящих углей…

Но особенно неизгладимое впечатление на зрителей производили опыты Лон-го с ядовитыми змеями. В дни юности на постоялом дворе в одном из кишлаков Туркмении Лон-го укусила гадюка. К счастью, она оказалась не ядовитой. Но врач, к которому обратился молодой артист, установил его природный иммунитет и невосприимчивость к змеиному яду. И с тех пор Лон-го ввёл в свой обширный репертуар и демонстрацию ядовитых змей.

Лон-го рассказал об этом Шамбею, и тот немедленно решил обыграть это драгоценное на Востоке качество своего гастролёра. В афишах появились строки, приглашавшие зрителей приносить с собой в цирк ядовитых гюрз. «Российский дервиш, бесстрашный повелитель змей будет демонстрировать свою волшебную силу против смертельного яда гюрз». Показ этих опытов в Тегеране производил потрясающее впечатление, и молва о необыкновенных свойствах и чудесах Лон-го распространилась далеко за пределы Персии.

Предприимчивый импресарио возил Лон-го по большим городам Персии, а затем организовал его гастроли в Турции, Египте и Сирии. И в этих странах Ближнего Востока выступления факира и чародея Лон-го проходили с колоссальным успехом, а Шамбей наживал огромные деньги…

Прошло много-много лет. После голодной и нищей жизни счастье улыбнулось Дмитрию Ивановичу Лон-го.

Сбылись предсказания старого итальянского фокусника и музыканта Лионелли, который первым дал «путёвку в жизнь» бездомному мальчику — будущему факиру Мите Лон-го. Он стал большим артистом, мастером иллюзионного жанра.

Лон-го вернулся на родину с Ближнего Востока в самом начале первой мировой войны. После Октябрьской революции Лон-го отказался демонстрировать многие факирские трюки и перестроил свой номер, сохранив в нём лишь иллюзии и фокусы. Выступал он перед красноармейцами, рабочими и крестьянами.

Имя Лон-го в последний раз стояло на афише более четырёх десятилетий назад. Последний факир России ушёл на пенсию. Иногда он помогает молодым артистам в создании иллюзионных номеров, придумывает для них и конструирует оригинальную аппаратуру. Благо, у него огромный запас всякого рода фокусов, которые и сейчас по своей сложности и интересу заставляют зрителей немало подумать над разгадкой и расшифровкой цирковых «чудес».