«Дипломатическое развязывание русско-японской войны 1904-1905 годов»

Б.А. Романов

Дипломатическое развязывание русско-японской войны 1904-1905 гг.

I

Когда 20 июля 1903 г.+1 Курино, японский посланник в Петербурге, передал гр. Ламодорфу, министру иностранных дел России, свою "вербальную ноту" с предложением "войти в рассмотрение положения дел на Дальнем Востоке, где встречаются их, России и Японии, интересы", - выступление это было полностью согласовано с британским кабинетом. Еще 3 июля Гаяси - японский посол в Лондоне - обратился к маркизу Лэнсдоуну с сообщением, что "следя с пристальным вниманием за развитием дел в Маньчжурии", японское правительство решило отказаться от "позиции бдительной сдержанности", так как "последнее выступление (в апреле 1903 г. - Б.Р.) России с требованием от Китая новых условий, консолидирующих ее власть в Маньчжурии", "заставляет его думать, что Россия оставила намерение... уйти из Маньчжурии", что "неограниченная постоянная оккупация Маньчжурии Россией создает положение, чрезвычайно пагубное для интересов, защита которых являлась целью при заключении англо-японского союза", и что "пришло время изменить политику".

Изложив условия соглашения с Россией, Гаяси указал, что их отклонение поведет к ответственности России за результаты, каковы бы они ни были. Лэнсдоун, конечно, полюбопытствовал, "какие шаги Япония предпримет, если Россия не обратит внимания на ее представления?" Гаяси ответил незнанием. Лэнсдоун указал тогда на "крайнюю важность" соглашения с США относительно их действий в этом вопросе. Гаяси промолчал, а затем предложил английскому правительству "полный и свободный обмен взглядов относительно общих интересов обеих держав" и, со своей стороны, спросил о шагах, какие предполагает предпринять Англия для защиты своих интересов. На последнее, в свою очередь, не ответил Лэнсдоун. Он обещал передать весь вопрос на обсуждение британского кабинета.

Пребывание в Лондоне министра Делькассэ с президентом Французской республики, как раз в эти дни ведших переговоры о заключении англо-французской "entente", несколько задержало английский ответ на японское предложение, и обмен меморандумами по всей форме последовал (13 и 16 июля), когда окончено было с французами. Британский кабинет одобрил японские условия с тем, что "японское правительство будет держать английское правительство полностью в курсе переговоров с Россией", и с тем чтобы переговоры шли в полном согласии с англо-японским союзным договором. Япония со своей стороны потребовала "строгой секретности" переговоров и отвергла какое-либо участие США, а японский министр иностранных дел Комура, кроме того, подчеркнул еще, что желает вести переговоры "непосредственно с Россией" и что "всякая отсрочка в этом деле будет только провоцировать войну" ("они хотят действовать одни и, так как их интересы более животрепещущи, чем наши, и так как они подготовлены идти дальше, я думаю, что они правы", - добавлял от себя Макдональд, английский посол в Токио +2).

Даже из этих скупых (только теперь и пущенных в публикацию) дипломатических формулировок видно, что дело предпринималось в расчете развязать войну под предлогом затяжки дипломатических переговоров противной стороной. Да Комура и сам признавался, что "лично он не думает, чтобы русские имели в виду вести переговоры", а Макдональд считал, что "твердость в ведении дела с Россией скорее привела бы к мирному соглашению, чем политика чрезмерного соглашательства", и именно потому воздержался сказать это Комуре, чтобы "избежать всего, что могло хотя бы в малейшей степени иметь вид подстрекательства к поспешному образу действий", - дело, которое английская дипломатия предпочитала возложить на свою прессу. Именно в этой связи осторожный в своих дипломатических письмах Макдональд упомянул, что Ито "очень хочет соглашения с Россией во что бы то ни стало" и что Ито "утверждал, что нынешние затруднения японского правительства и действия России в Маньчжурии и на границе Кореи являются прямым следствием англо-японского союза" +3. Макдональд отражал здесь только общую позицию английской дипломатии: поглубже спрятать пружину, которую она, очевидно, хотела до конца держать в своих руках. Выступление лорда Кренборна по адресу России (11 июля в палате с заявлением, что Англия не против соглашения с Россией) было предпринято в момент, когда благословение Лондона японцам еще не было дано и должно было иметь вид акта, исходившего из дружественной царизму французской инициативы, проявленной Делькассэ в бытность его в Лондоне. На деле это было выступление, параллельное японскому, прикрывавшее Лондон от упреков, которых так боялся Макдональд.

Итак, в самом своем зародыше японское выступление открывало дискуссию не на тему о корейских делах и интересах "местного значения", как свысока говорили о них в Лондоне в 1901 г., а на тему о маньчжурских интересах широкого международного характера. И 12 августа Курино вручил Ламсдорфу проект соглашения не только о Корее, но и 1) о поддержании "начала равного благоприятства для торговли и промышленности всех наций в Китайской и Корейской империях"; 2) о прокладке японской железной дороги из Кореи через КВЖД на соединение с Шанхайгуаньской линией на Пекин и 3) о признании лишь "специальных интересов России в железнодорожных предприятиях в Маньчжурии" +4. При этом японская дипломатия двинулась в поход, как видим, одновременно и согласованно с английской в момент такой внутренней разоруженности правительственного аппарата царизма и такого угрожающего для царизма положения на внутреннем фронте, что дипломатически разыграть тут войну для японской стороны было бы не так уж трудно.

Что это было действительно так, показала уже через два дня - 14 августа дипломатия "триумвирата" +5. В этот день на совещании их было только трое (Безобразов не приехал). Решено было "не придерживаться буквального смысла договора 26 марта", при эвакуации в дальнейшем не выводить войска из Маньчжурии, а только уводить их в полосу отчуждения КВЖД (это теперь они и называли эвакуацией), продолжать занятие Хунчуня (у самой корейской границы!) и обещать Китаю эвакуацию непридорожных пунктов "в течение годичного срока", т.е. к 14 августа 1904 г. (!). Все это обусловливалось следующими обязательствами со стороны Китая: 1) не уступать иностранцам возвращаемых территорий (то же, что в апреле); 2) допустить военные русские посты по Сунгари и Амуру; 3) то же на тракте Цицикар - Благовещенск; 4) исключить Маньчжурию из ведения иностранцев (то же, что в апреле) и 5) оградить торговые интересы КВЖД +6. Это был крайний предел, до которого готовы были идти все трое, приспосабливаясь к "новому курсу", на который переходил царь с безобразовцами. Но это была уже и лебединая песня "триумвирата". В эти дни Николай уже утешал Безобразова, что он может "считать Витте очень кратковременным деятелем", и 29 августа, наконец, освободился от него, передвинув его на пост председателя комитета министров, т.е., в сущности, в глубокий резерв, подальше от всякого дела +7.

12 августа, в самый день получения японской ноты, адмирал Алексеев был назначен наместником царя на Дальнем Востоке с резиденцией в Порт-Артуре: его задачей было объединить под своим руководством работу всех ведомств на Дальнем Востоке, и ему дано было право дипломатических сношений от имени царя. Это был встречный ход "нового курса" в ответ на маньчжурское острие японского предложения, предпринятый втайне от "триумвирата" не без участия Плеве. Это была еще одна внутриаппаратная победа "нового курса". Хватив исподтишка по голове ведущее трио своих министров, Николай полагал, что тут-то он и "забирает силу". Министры узнали об указе из "Правительственного Вестника". Куропаткин заговорил с царем о "доверии" и просил отставки. Ламсдорф этого вопроса открыто не возбуждал, как обещал англичанам полтора года назад, но еще и через месяц имел "меланхолический", "изменившийся в лице" вид и признавался французскому дипломату, что "предпочитает", чтобы "судьбы Маньчжурии находились в руках другого", когда дело пошло о нарушении подписанного им договора об эвакуации. Даже Плеве несколько спустя (в ноябре) объяснял Куропаткину, что Николай "был крайне недоволен противодействием ему министров", что "нельзя ему резко противоречить", что теперь "влияние попало в нехорошие руки и прежде всего в руки людей несведущих" - "все дело в том, что в Маньчжурии собирались устроить особое государство" (т.е. государство Витте) +8.

Учреждение наместничества, казалось, говорило о том, что Россия располагается в Маньчжурии всерьез и надолго. Германская пресса приветствовала этот шаг, как "триумф ловкой, настойчивой и молчаливой русской дипломатии на Дальнем Востоке" и "как решительное подчинение Маньчжурии царем" - "коварный маневр" со стороны германской дипломатии, как думали во Франции, цель которого "обострить положение и вызвать протесты" +9.

По существу это была игра в большие куклы: никаких самостоятельных сношений Алексеев не вел, так как боялся и шагу сделать без Петербурга. В столице был несколько позднее учрежден "особый комитет по делам Дальнего Востока", куда успели назначить Плеве вице-председателем при царе-председателе, а все собрание представлял один Безобразов. Абаза с Матюниным управляли канцелярией. Заседаний, понятно, не было ни одного. Абаза вел переписку с Алексеевым, передавая и истолковывая тому распоряжения царя. Параллельно действовал обычный министерский аппарат, и формально японский посланник Курино сносился только с Ламсдорфом; но в решительных случаях ответы последнего задерживались, когда Николаю приходило вдруг в голову запросить Алексеева. Ламсдорф в Петербурге боялся, как бы чего не натворил Алексеев, напыщенное и глупое существо, представивший проект штаба наместника на сумму в 412 тыс. рублей и в составе 80 генералов (по одному генералу на батальон, даже не на полк!) +10. Алексеев в Порт-Артуре в свою очередь вечно охал и ахал, как бы не "сдурили" петербургские "чиновничьи души", - сам считая себя воякой +11.

Безобразов к дипломатической части прямого отношения не имел и занимался "экономической политикой", извлекая ее, по привычке, из "здравого смысла". Но так как Николай без наместника тут предпринимать ничего не хотел (под влиянием известий о полном крахе корейско-маньчжурских лесных операций Балашова), то Безобразову оставалось попытаться внушать свои "идеи" Алексееву по телеграфу через специально командированное в Порт-Артур лицо (генерала Вогака). Однако последнему это решительно не удавалось потому, что Алексеев уклонялся от экономических вопросов по "некомпетентности" +12. Сам Николай в начале сентября собрался за границу, в родственный Дармштадт, в Висбаден на свидание с Вильгельмом и в Рим, и взял с собою Ламсдорфа, который фактически и вел всю деловую переписку с Алексеевым, а тот с послами в Токио, Пекине и Сеуле. Царю казалось, что это "упрощает дело" и вовсе не устраняет "ответственности" Ламсдорфа +13. Ламсдорф, побывав еще и в Париже, вернулся в Петербург в конце октября, но оказался отрезанным на целый месяц от царя, который задержался на пути в Скерневицах и в Петербурге появился только в конце ноября" +14. Как видим, во всем этом был свой стиль в работе.

Чего, собственно, хотел Николай в Маньчжурии, Алексеев толком не понимал, как и никто другой. Основную директиву продиктовал (25 сентября) от имени царя Ламсдорф: "Принять меры, чтобы войны не было". Комедия с четвертым приступом к Китаю с требованиями, намеченными "триумвиратом" 14 августа, затянулась до 6 сентября, и китайцы, по совету держав, ответили традиционным отказом. Переговоры с Китаем о гарантиях и эвакуации были прерваны (3 октября) на этот раз уже окончательно +15. Тогда только обратились к переговорам с Японией.

II

В дни, когда Гаяси в Лондоне начал переговоры о проекте соглашения с Россией по маньчжурским делам, французский представитель сообщал из Токио в Париж, что японские "арсеналы не проявляют какой-либо специальной активности, за исключением, впрочем, постройки транспортных средств. Японские военные и моряки открыто считают себя совершенно готовыми к быстрой мобилизации и считают бесполезным принимать особые меры предосторожности" +16 . Это же было известно к моменту начала русско-японских переговоров и в Петербурге. Из донесений морского, военного и финансового агентов в Японии там знали, что с апреля по июль в Японии были проведены проверочные и учебные мобилизации "почти во всех частях армии" и во флоте, что все лето вооруженные силы Японии держались "в напряженном состоянии боевой готовности" и что "такой серьезной всесторонней подготовки на случай близкой войны не было и не наблюдалось" за все последние годы; наконец, что "два главных источника благосостояния страны, шелк и рис, одинаково обеспечены в текущем году в размерах, уже давно небывалых" +17.

Пока в России безобразовщина проделывала свою работу по разложению аппарата в столице и на далекой периферии, переманивая там к себе не только "всех подозрительных людей" из Русско-Китайского банка, но и удалых карьеристов из военного ведомства (вроде полковника Мадритова или военного комиссара Квецинского, самочинно занявшего Мукден в октябре 1903 г. после его эвакуации), - в Японии принимались меры к консолидации политического аппарата и "общественного мнения" ввиду предстоящих решительных действий.

К моменту своего лондонского выступления кабинет Кацуры пережил и успел изжить длительный парламентский "кризис" в связи со своими предвоенными бюджетными проектами и провел-таки их, уступив парламентским самураям только в вопросе о повышении поземельного налога. Это не значило, конечно, что парламент был против войны: в частности, наиболее "парламентарная" из парламентских партий, группа Окумы, была наиболее горячей сторонницей "активной" внешней политики, а в дипломатических донесениях из Токио за годы перед войной красной нитью проходит припев о сдерживающей позиции правительства и агрессивном давлении на него со стороны "возбужденного" "общественного мнения". Самое лондонское выступление Гаяси предпринято было после обсуждения его в Токио под председательством микадо в расширенном "тайном совете" в составе кабинета, высших государственных сановников, членов императорского дома и всех "старейших государственных людей" (т.е. Генро), в том числе Ито, Иноуэ и Мацукаты, не входивших в правящую группу маршала Ямагаты и считавшихся оппозиционерами умеренного, пацифистского оттенка. Это имело целью "показать", как объяснили англичанам, что "решение обратиться к России непосредственно" было "очевидно серьезным желанием не только императора и его правительства, но и представителей всех, кто пользуется влиянием в этой стране" +18.

Истолкованное французами как возвращение к участию в делах высшей политики, приглашение упомянутых трех государственных деятелей в "правительственные совещания" производило впечатление залога мирного поворота в японской политике, чего-то вроде тоже "нового курса" +19. На деле это было лишь способом парализовать возможный центр оппозиции привлечением к активной ответственности за предпринимаемую дипломатическую кампанию и войну.

Уже и до того Ито нельзя было считать стопроцентным пацифистом; теперь же за ним числилось политическое выступление, которое воинствующие милитаристы могли расценить только как воду на их мельницу. Это - его речь в марте 1903 г. на партийном собрании Сэйюкай, справедливо давшая "много пищи для тревожных слухов". В этой речи Ито, между прочим, сказал: "Мировые дела представляют крупные перемены за каждое десятилетие. Великая Сибирская железная дорога, соединяющая Крайний Восток с Крайним Западом, уже почти закончена, и разделявшее их расстояние может быть пройдено теперь в какие-нибудь две недели. Не следует забывать, что подобное сокращение расстояний требует от нас самого серьезного внимания с точки зрения национальной безопасности. Последнее улучшение в путях сообщения производит полную революцию в относительном положении народов. Приведу пример: десять лет тому назад ни одна западная держава не могла и подумать о посылке на Дальний Восток стотысячной армии. Но с тех пор условия так изменились, что стало возможно в какие-нибудь два-три месяца перебросить сюда армию даже в несколько сот тысяч человек. Конечно, все нации желают мира. Но как бы то ни было, ни одна из них не рискнет забыть, что буря может разразиться каждую минуту. Вот что отнимает у меня покой и днем и ночью, и вот почему я не упускаю ни одного случая напомнить моим согражданам о необходимости единения и доброго согласия" +20.

Еще в 1902 г., давая свое согласие на заключение англо-японского союза, Ито заявил в Лондоне, что "рано или поздно необходимо будет положить предел русскому вторжению (encroachments) в Маньчжурию, если не штыком, так какими-нибудь иными средствами". Как ни ворчал он теперь по поводу того, что виною "настоящих осложнений является этот союз, он, очевидно, в обычной для него сдержанной форме признавал теперь своевременным приступить к действиям именно по поводу маньчжурских дел и протягивал руку милитаристам, не дожидаясь никаких "новых" петербургских курсов и отсчитывая сроки не хуже самого Ямагаты. Не будь Ито, возможно, кабинет Кацуры открыл бы войну не в феврале 1904 г., а раньше. Но в январе Гаяси мог уже смело заявить в Лондоне, что "была одно время в Японии мирная партия - теперь ее не существует. Ито и Иноуэ, которые одно время считались русофилами и сторонниками мира, отложили всякую надежду на мир". И это было не по каким-нибудь корейским, а только по маньчжурскому пункту японских условий, которому японское правительство тогда придало ультимативный характер +21.

Японские милитаристы, приступая к переговорам с Россией, прекрасно, как и англичане, отдавали себе отчет "в серьезном различии мнений в русских правящих сферах" и учитывали это в своих дипломатических расчетах +22. Пока в России торжествовал "новый курс", они могли рассчитывать на бесплодность переговоров по маньчжурскому вопросу, и дело сводилось лишь к тому, чтобы свалить на противника ответственность за разрыв этих переговоров. Главные же дипломатические усилия для этого должны были быть направлены на Лондон. Там и работал с необыкновенной энергией все тот же Гаяси, фанатический сторонник войны. Французский посол в Лондоне, наблюдавший Гаяси за этой работой, так описал ее непосредственно после начала войны: "Позиция Гаяси была совсем иная, нежели его коллег в Париже, Берлине и Петербурге. Очень умный, очень тщеславный, склонный брать на себя инициативу, что позволяло ему его личное положение в Японии, где он был помощником статс-секретаря, - он был сторонником войны, не скрывал этого, и будет признан одним из главных ее виновников. Его целью было привлечь симпатии английского общественного мнения к его стране и вызвать вражду к России; он рассчитывал этим способом не только воздействовать на английский кабинет, но также укрепить и ободрить военную партию в Токио, вызывая в Англии проявления сочувствия к делу японцев... Гаяси не довольствовался изучением течений общественного мнения, он их провоцировал и до известной степени направлял. В своих пространных интервью, которые он давал журналистам, он охотно распространялся на тему о трудностях, создаваемых Россией, об обязательствах, часто ею нарушаемых, о положении, созданном для японцев в Маньчжурии, о силе армии и флота Японии, о плане будущих операций. Он утверждал, что война вероятна, неизбежна, если только московитское правительство не отступит полностью; он предсказывал ее на 10 февраля, он доходил до того, что предсказывал непрерывные атаки японского флота на Порт-Артур. Все его разговоры велись под знаком доверительности и пересыпались замечаниями, иногда грубыми, в которых он не щадил ни русских, ни англичан, ни своих коллег по Парижу и Петербургу. Они не предназначались для опубликования, и их тон, усугубляемый еще плохим английским языком Гаяси, был таков, что ни один журналист не опубликовал бы их под его именем, иначе он опроверг бы их. Но слова эти разглашались в редакциях, клубах и конторах Сити; им придавали мало значения по причине их резкости и частого повторения; они служили, однако, поводом к многочисленным газетным статьям, где текстуально воспроизводились разговоры японского посла... В Токио сторонники войны могли опираться на лондонские газеты в подтверждение симпатий Англии; в Петербурге видели в этих же газетах выражение единодушного мнения англичан и английского правительства, толкающего Японию на войну" +23.

Люди, подобные Гаяси, не нужны были ни в Париже, ни в Петербурге. Там, наоборот, нужны были люди, не форсирующие событий, умеющие приспособляться к слабостям своих партнеров, пустить, когда надо, то тот, то другой оптимистический слушок, чтобы усыпить бдительность в отношении истинных намерений токийского правительства. В Петербурге, например, были убеждены, что Курино спит и видит из посланника превратиться в посла и потому приложит все усилия к мирному разрешению конфликта. А ему тем временем удалось, как увидим дальше, использовать петербургский развал для такого, чреватого результатами, глубокого зондажа, о каком он, вероятно, и сам не мечтал. В Париже Мотоно водил за нос Делькассэ, выдвигая то один, то другой спорный, но якобы легко разрешимый пункт, - когда Гаяси в Лондоне уже заявил, что решено воевать. А на деле это был прием, которым ловко в нужный момент затянули переговоры, направили противника на ложный след и избежали посредничества. В Вашингтоне же, учитывая личное участие Т. Рузвельта во внешней политике США и не довольствуясь работой японского посла Такахиры, токийское правительство прикомандировало к Рузвельту барона Канеко, его товарища по университету, который развивал президенту перспективы работы "американского капитала в союзе с японскими знаниями и искусством на Азиатском материке", снабжая его книжками о Японии и развлекая рассказами о "бушидо", кодексе морали и чести истого самурая +24.

Все это не могло идти ни в какое сравнение, например, с русским послом в Лондоне Бенкендорфом, "очень приятным в общении", баловнем английского королевского двора, не понимавшим, что "ни двор, ни высшее общество - это еще не Англия", вовсе не разбиравшимся "в крупных интересах, которые в Лондоне являются пружиной политики" и "досадовавшим, что ничего не видит и ничего не знает". Бенкендорф ничего не мог выудить из Лэнсдоуна, а тот, как думал Камбон, находил Бенкендорфа "слишком неинтересным, чтобы дать себе труд разговаривать с ним". Между тем Лэнсдоун и так был известен тем, что не шел навстречу людям первый, и надо было "несколько насесть" на него, чтобы добиться от него откровенности. Не лучше в своем роде был и граф Кассини совсем не приемлемый для демократического Вашингтона дипломат старинной салонной школы, которого Вильгельм II, например, ставил на одну доску с Кишиневским погромом для объяснения резко отрицательной по отношению к России позиции правительства США в русско-японском конфликте. Что же касается русского посла в Париже Урусова, то поразительно отсутствие хотя бы единого упоминания о нем во всей обширной дипломатической переписке Делькассэ с Петербургом и Лондоном по дальневосточным делам перед войной - здесь было просто пустое место, если не считать сообщения вернувшегося в ноябре 1903 г. из Гааги министра юстиции Муравьева о том, что "Урусов только гоняется за кокотками" +25.

Таким образом, к началу переговоров на стороне Японии были все преимущества не только в военном, но и в политическом и дипломатическом отношении. Помимо того, с самого же начала, еще в Лондоне, Япония сделала заявку на спешность - иначе война. То же самое она заявила и в Петербурге. Курино, передавая проект соглашения 12 августа Ламсдорфу, "прибавил, что чем долее будет откладываться заключение соглашения, тем все труднее будет, так как положение дел на Дальнем Востоке теперь более осложняется" и "просил Ламсдорфа ускорить дело елико возможно". Это было направлено прямо против "нового курса" царя, который заведомо все делал с "последовательной постепенностью". На это в полушутливой форме Ламсдорф и указал Курино немного спустя: "Как вы знаете, русский способ ведения дел не очень-то здесь быстр". Просить ускорить - это значило то же, что сказать: подписывайте, пока вы не только не готовы защищаться, но и пока вы не послали всех тех сил, какие только что решили послать на место спора +26. Это означало: о Маньчжурии будете договариваться с нами, а не с Китаем, или сначала с нами, а потом уже с Китаем. А это было и по старому курсу, сторонники которого, как упоминалось, через два дня (14 августа) сформулировали (для Китая) новые условия и новые сроки эвакуации Маньчжурии. Для данного момента в японских предложениях, в их корейской части, заключен был и еще один удар по "новому курсу". Под него попадала безобразовская лесная концессия на Ялу, еще не успевшая тогда прогореть и надоесть Николаю (когда этой же осенью для ее эксплуатации потребовались еще миллионы сверх уже просаженных двух миллионов, когда поддерживать ее отказался даже Алексеев и ее готовы были подбросить Русско-Китайскому банку) +27.

Руководители "нового курса", однако, сразу же согласились на переговоры, и Ламсдорф обещал "тщательно рассмотреть" японский проект. Разумеется, это не остановило начатого усиления дальневосточных войск и пополнения флота, и оно продолжалось параллельно с переговорами до самого последнего дня. Но темпы переброски войск определялись объективными условиями: по справке на 20 октября 1903 г., с весны численность войск на Дальнем Востоке увеличилась со 109500 до 127 тысяч, а через три месяца предвиделась в 150 тысяч (т.е. примерно 7 тысяч в месяц). При всем том и в военном и в морском министерстве в Петербурге теперь "утверждали, что приняты все меры предосторожности, какие в их силах, чтобы встретить нападение Японии" +28. При таких условиях о том, чтобы напасть самим, у русского правительства и речи быть не могло. Поэтому мотив спешности, проводимый японской дипломатией и дальше, оставался объективно неоправданным.

Японский флот, проводивший почти непрерывное учебное плавание в корейских водах, был источником несколько раз возникавших слухов о предпринимаемой японцами высадке в Корее или о занятии того или иного пункта на ее берегу. Дополнительную пищу для этих слухов давала деятельность японской дипломатии в Корее. Японцы требовали там то аннулирования безобразовской концессии, то выдачи им аналогичной концессии по соседству, то, издавна знакомыми корейскому правительству приемами устрашения, добивались заключения договора о протекторате и довели дело до того, что корейское правительство начало переговоры через Францию об объявлении "нейтралитета" Кореи. На этом и застигло Корею объявление войны. Мысль о японском десанте и открытой оккупации Японией Кореи была твердо усвоена русской дипломатией после телеграммы Николая Алексееву (от 25 сентября) о том, чтобы "принять все меры, чтобы войны не было". Телеграмма эта была ответом на первый же слух о том, что "японцы приступают к активным действиям" и "японский флот уже прибывает к корейским берегам у Мазампо", слух, который вызвал воинственную вспышку у Алексеева, предложившего царю теперь же "оказать противодействие открытой силой на море", "немедленно мобилизовать войска Квантунской области и Маньчжурии" и "объявить всю Маньчжурию на военном положении". И в дальнейшем возможная оккупация японцами Кореи расценивалась в Петербурге как акт, "развязывавший" России руки в Маньчжурии, эвакуация которой была приостановлена 3 октября в связи с разрывом русско-китайских переговоров +29.

Японская же дипломатия, разгадав желание противника, твердо стояла на том, что "не пошлет ни бригады, ни батальона, ни одной души в Корею" (заявление Комуры Арману в октябре), что, впрочем, не мешало японскому штабу засылать в корейские порты съестные припасы, снаряжение и "многочисленных солдат в штатском", которые "маленькими партиями" направлялись в Сеул +30.

Такова была атмосфера, в которой протекали начатые 12 августа переговоры. Впереди было 26 сентября, день окончательной эвакуации Маньчжурии по договору 26 марта 1902 г., и близились переговоры с Китаем о новых гарантиях. Японское предложение клином врезалось в русско-китайские переговоры. Это был медовый месяц Алексеева, вместе с наместничеством впервые вполне правоверно усвоившего "новый курс", не терпящий "уступок". Это вообще была кульминационная точка в размахе безобразовщины, выбросившей (не в пример Ито в Токио) Витте из аппарата. Однако первый месяц ушел на совсем по существу не нужные для русской стороны переговоры в Петербурге и переписку Курино с Комурой по двум предварительным вопросам, выдвинутым японской стороной. Комура домогался, чтобы японские предложения были "приняты за основу" переговоров. Ламсдорф разъяснил, что он имеет "40-летний опыт в министерстве иностранных дел" и что "не в обычае принимать предложение одной державы за единственное основание переговоров", надо подождать "русских встречных предложений". Он сразу предупредил Курино, что переговоры будут происходить в Токио, так как это ближе к наместнику. Комура настаивал на Петербурге, так как это будет скорее, и только 28 августа (10 сентября), посоветовавшись с англичанами, дал, наконец, свое согласие на переговоры в Токио. Виновниками задержки (этот первый месяц), вопреки обычному взгляду, были таким образом не русские, а японцы +31.

Макдональд, английский посол в Токио, игравший там ту же (правда, хорошо скрытую) роль, что Гаяси в Лондоне, тотчас дал знать в Лондон, что "различие интересов" в русском правительстве явится "камнем преткновения" в "миролюбивых" попытках Японии и что, по его мнению, "хорошо было бы оказать давление на русское правительство, чтобы оно унифицировало эти интересы и трактовало Японию более серьезно, иначе гнев народа может оказаться слишком сильным испытанием для несомненно мирных намерений ее правительства" +32. В момент отъезда Николая с Ламсдорфом за границу (в конце сентября) Алексееву и Розену в Токио были уже даны инструкции о встречных предложениях, но даже во французском посольстве в Петербурге за 15 дней до срока эвакуации была "полная неизвестность относительно решения, какое примет Николай на этот счет". "Уже несколько недель дальневосточный отдел министерства был без работы", из Пекина и Токио не поступало ни одной телеграммы, и Ламсдорф был в абсолютном неведении о положении вещей. Бутирон из его намеков мог понять только, что эвакуации не будет и что Алексеев должен теперь найти какой-то "дипломатический выход" (это то, что говорил раньше Бомпар: "Маньчжурия есть и останется русским владением"). И тем не менее Ламсдорф на прощание повторил ему свою давнюю песню: "Все зависит от позиции Алексеева в отношении Кореи. Ступит он ногой на эту усеянную ловушками территорию - и отсюда может выйти война" +33.

Такой же "корейской" концепции конфликта держался всегда и русский посланник в Токио барон Розен, сменивший там Извольского в начале 1903 г., не как представитель тогда еще не существовавшего "нового курса", а как знаток Японии (в 90-х гг. он был там посланником и успел завязать широкие связи) и провозвестник согласительной политики. Выработанные им вместе с Алексеевым в Порт-Артуре (24 сентября - 2 октября) "встречные предложения", как и надо было ждать, совершенно обходили маньчжурский вопрос. И "основа" дальнейших переговоров представилась в следующем виде:

ЯПОНСКИЙ ПРОЕКТ ОТ 12 АВГУСТА

1. Взаимное обязательство уважать независимость и территориальную неприкосновенность Китайской и Корейской империй и поддерживать начало равного благоприятства для торговли и промышленности всех наций в этих странах.

2. Обоюдное признание преобладающих интересов Японии в Корее и специальных интересов России в железнодорожных предприятиях в Маньчжурии и права Японии принимать в Корее и права России принимать в Маньчжурии такие меры, какие могут оказаться необходимыми для охраны их соответственных выше определенных интересов, подчиненных, однако, постановлениям 1-й статьи настоящего соглашения.

3. Взаимное обязательство со стороны России и Японии не препятствовать развитию таких промышленных и торговых действий, соответственно: Японии - в Корее, а России - в Маньчжурии, которые не противоречат постановлению 1-й статьи настоящего соглашения. Дополнительное обязательство со стороны России не мешать могущему быть продолжению Корейской железной дороги в Южную Маньчжурию на соединение с Восточно-Китайскою и Шанхайгуань-Нючжуанской линиями.

4. Взаимное обязательство, что в случае необходимости для Японии послать войска в Корею, а для России - в Маньчжурию, с целью охраны ли интересов, упомянутых в статье 2-й настоящего соглашения, или подавления восстания или беспорядков, рассчитанных на создание международных осложнений, отправленные таким образом войска не будут ни в каком случае превосходить число действительно потребное и затем будут отозваны, как только выполнят свое назначение.

5. Признание со стороны России исключительного права Японии подавать советы и помощь Корее в интересах реформ и хорошего управления, включая сюда и необходимую военную помощь.

6. Настоящее соглашение должно заменить все прежние соглашения между Россией и Японией относительно Кореи.

РУССКИЙ ПРОЕКТ ОТ 5 ОКТЯБРЯ

1. Взаимное обязательство уважать независимость и территориальную неприкосновенность Корейской империи.

2. Признание Россией преобладающих интересов Японии в Корее и права Японии подавать советы и помощь Корее, в видах улучшения гражданского управления Империи, без нарушения постановлений статьи 1-й.

3. Обязательство со стороны России не мешать торговым и промышленным предприятиям Японии в Корее и не противодействовать никаким мерам, принимаемым с целью их охраны, пока эти меры не нарушают постановлений статьи 1-й.

4. Признание права Японии посылать для той же цели войска в Корею, с ведома России, - однако число их не должно превосходить действительно потребного, - и с обязательством для Японии отзывать эти войска, как скоро они выполнят свое назначение.

5. Взаимное обязательство не пользоваться никакой частью корейской территории для стратегических целей и не предпринимать на берегах Кореи никаких военных работ, могущих угрожать свободе плавания в Корейском проливе

6. Взаимное обязательство считать часть территории Кореи, лежащую к северу от 39-й параллели, нейтральной полосою, в которую ни одна из договаривающихся сторон не должна вводить войск.

7. Признание Японией Маньчжурии и ее побережья во всех отношениях вне сферы ее интересов.

8. Настоящее соглашение должно заменить все прежние соглашения между Россией и Японией относительно Кореи +34.

Как видно из подчеркнутых нами разноречий обоих проектов, русская сторона совершенно исключала Маньчжурию из сферы интересов Японии и предлагала соглашение только в отношении Кореи, где допускала ставший уже традицией временный ввод японских войск только с ведома России и не допускала образования плацдарма против России. Широкая зона, по исчислению японцев - в 200 миль, оставлялась нейтральной. Пункты о "стратегических целях" (первая часть ст. 5) и о "зоне" (ст. 6) и стали в дальнейшей дискуссии предметом спора - в корейской плоскости. Японская сторона, сразу сконструировавшая договор как корейско-маньчжурский, в Маньчжурии признавала только "железнодорожные интересы" России (и всяческие свои интересы в Корее), требовала "открытых дверей" (не только для торговли, как соглашалась Россия в своих декларациях Японии, Англии и США от 11 июля 1903 г., но и для промышленности всех наций) и собственной железной дороги из Кореи в Пекин; что же касается Кореи, Япония всецело хотела закрепить за собой создание корейской армии. В дальнейшем по маньчжурской линии спор свелся к "территориальной неприкосновенности" и "открытым дверям" в Маньчжурии, когда, наконец, русская сторона приняла этот спор.

12-дневная дискуссия Комуры и Розена в Токио, после ряда примериваний и изменений японских поправок, выяснила, что по корейским пунктам Розен готов принять японские поправки ad referendum (для доклада своему правительству). Зато по ст. 7 русского проекта - об исключении Маньчжурии из сферы интересов Японии - стороны "ни к какому соглашению прийти не могли". "Вопрос Маньчжурии касается исключительно России и Китая" - на этом твердо стоял Розен. Но в дни дискуссии, когда но договору срок оккупации Маньчжурии истек, Япония и США подписали с Китаем торговые договоры, по которым Китай "открывал" для их торговли несколько "портов" в Маньчжурии. И Комура мог настаивать уже на том, что "Япония обладает в Маньчжурии трактатными правами и торговыми интересами и должна получить от России обеспечение" их сохранности +35.

Свои поправки в этом смысле, как и весь ход дискуссии, Комура передал, разумеется, в Лондон на заключение (22 октября). Приспособляясь к структуре русского проекта, Комура предложил заменить одиозную русскую статью 7 тремя новыми и перенести туда китайские требования из первых статей, видоизменив и смягчив их следующим образом:

7. Обязательство России уважать суверенитет и территориальную неприкосновенность Китая в Маньчжурии и не вступаться в торговую свободу Японии там.

8. Признание Японией русских специальных интересов в Маньчжурии (не только железнодорожных. - Б.Р.) и право России принимать меры, какие могут быть необходимы для защиты этих интересов, поскольку они не нарушают ст. 7.

9. Взаимное обязательство не препятствовать соединению Корейской и Восточно-Китайской железных дорог, если они, возможно, дойдут до Ялу (речь о Японской железной дороге по Маньчжурии отпадала. - Б.Р.).

В Лондоне должны были внутренне ахнуть: японцы выговаривают себе возможность допустить дальнейшую оккупацию Маньчжурии для защиты "этих (специальных. - Б.Р.) интересов" России, если Россия откроет Маньчжурию только для японской торговли! Лондон ответил (26 октября) не без яду: "Нам кажется излишним, ввиду уже данного Россией обязательства (т.е. декларации 11 июля 1903 г. - Б.Р.), требовать от нее подтверждения ее намерения уважать неприкосновенность Китая и торговую свободу Японии в Маньчжурии". А далее, спасая себя, предложил выбросить статью 7 в японской редакции и вместо нее добавить в ст. 8 после слов "этих интересов" - то, что только что было объявлено излишним, повернув это в свою пользу: "Поскольку эти меры не нарушают обязательства России уважать независимость и территориальную неприкосновенность Китая и трактатные права других держав (не одной Японии! Б.Р.) в отношении к свободе торгового оборота". Из Токио тотчас же (27 октября) ответили, как бы забыв свою собственную ст. 7, лишь бы поставить Лэнсдоуна в трудное положение: "Россия не согласится (на такое дополнение ст. 8. - Б.Р.), ибо русский посол не раз во время переговоров заявлял, что Россия никогда не вступит в договорное обязательство с одной или всеми державами о поддержании неприкосновенности Китая или уважении трактатных прав или торговых интересов этих держав в Китае. Она сделает декларацию по этому предмету, но не войдет ни в какое соглашение". Так как Япония, с другой стороны, "никогда не согласится на п. 7 русского проекта", то "отсюда видно, что мало надежды на благоприятный исход переговоров". Иными словами: нам придется воевать за нашу ст. 7, хотите ли вы, чтобы мы воевали за трактатные права "всех держав" (по вашей ст. 8)? Или вас удовлетворит односторонняя русская декларация, без договорного обязательства? В Лондоне, очевидно, не были готовы связать себя в этом пункте, и Лэнсдоун забил отбой, сообщив (28 октября) в Токио "на усмотрение" правительства: 1) "исключение русской ст. 7" и 2) следующее изменение, вместо только что предложенной японской ст. 8: "поскольку эти меры не нарушают японских трактатных прав или свободы торговли в Маньчжурии". Иными словами: будь по-вашему и воюйте, если хотите, за ваши интересы, а мы пока ни при чем (т.е., может быть, удовлетворимся и одной декларацией) +36.

"Бесконечно малое" дипломатическое потрясение, пережитое Лэнсдоуном в дни 22 - 26 октября, нисколько не удивило бы, например, германского посла в Лондоне, если бы переговоры не были покрыты строжайшей тайной, потому что за "бесконечно малым" стояли большие факты. Бернсторф и без того видел, что в Лондоне, "несмотря на все опровержения японского посольства, растет мысль о конфликте в Восточной Азии. Англия в данный момент так мало хочет войны, как только можно себе представить. Все вздыхают под все еще давящей финансовой тяжестью трансваальской войны (а она обошлась Англии в 242 млн фунтов. - Б.Р. +37), военное руководство дискредитировано и явно впавшее в состояние распада правительство не пользуется доверием" +38. Камбон, французский посол в Лондоне, рассуждал так же: "...финансовый мир боится (в случае войны. - Б.Р.) форменного краха. В Англии нет наличных денег, и она уже давно держится в финансовом отношении только благодаря помощи Франции и Германии, особенно Франции. События на Дальнем Востоке наверняка произведут такое действие на парижский и берлинский рынки, которое повлечет сокращение французской и немецкой денежной массы в Англии, и Сити с подлинным ужасом взирает на эту перспективу". Впоследствии (в дни Гульского инцидента в октябре 1904 г.) Камбон не постеснялся посоветовать Лэнсдоуну спросить финансовых принципалов Сити о последствиях охлаждения в отношениях с Францией и в глаза ему сказал, что "трансваальские дела еще не ликвидированы, что отлив французских капиталов повлечет за собой для Англии финансовую катастрофу, какой не бывало" +39.

А германский посол в Петербурге Альвенслебен в эти же октябрьские дни "из самого осведомленного финансового источника был заверен, будто Англия в Токио определенно заявила, что Япония ни в коем случае не может рассчитывать на финансовую поддержку Англии" +40. Наконец, пока французский министр финансов Рувье не проговорился своему итальянскому коллеге Луццатти, что французские союзнические обязательства по отношению к России простираются только на конфликт в европейских водах, в Лондоне не знали об этом точно, и Камбон советовал "не рассеивать этой благодетельной неизвестности" +41. Между тем англо-французское тесное сближение зашло очень далеко и стало теперь осью европейской политики Англии.

Отчасти этим и объясняется, можно думать, что Лэнсдоун, давая свой ответ на токийский вызов, теперь же, 26 октября, обратился к посредничеству французов, чтобы снова вызвать Ламсдорфа на разговор, не удавшийся летом этого года. Но поманить русских перспективой соглашения с Англией хотя бы только по вопросу о Маньчжурии не значило ли одновременно развязать им в известной мере руки относительно Японии? Мы не знаем документально, дал ли Лэнсдоун Комуре совет адресоваться к Делькассэ или последний сам вызвал японского посла Мотоно на откровенность, но к приезду в Париж Ламсдорфа (28 октября), временно оставившего царя в Дармштадте, Мотоно имел уже инструкции Комуры, и Делькассэ оказался в самом фокусе англо-русско-японских переговоров.

Что в англо-японских отношениях не так-то уж все гладко, улавливали теперь и в Берлине. Там были убеждены, что "Япония хочет провести переговоры с Россией без английского вмешательства" (это было неверно), так как она понимает, что "Англия теперь больше склоняется к новообретенному французскому другу, чем к союзнице", что воевать с Россией "пришел теперь последний момент", а "позже английский союз может стать совсем иллюзорным" +42. Как раз в тот день, когда Комура дал инструкции Мотоно обратиться к Делькассэ (29 октября), Макдональд потратил много труда на то, чтобы вызвать в Токио японского министра на откровенность и в результате своих выспрашиваний "извлечь" из него следующее пессимистическое признание: он "не думает, что будет война, потому что русские не готовы и не хотят воевать", он "думает, что Россия в конце концов дает обязательство уважать суверенитет и территориальную неприкосновенность Китая в Маньчжурии, которое до известной степени предупредит аннексию ее, хотя Россия не ослабит своей власти, какой пользуется теперь" и "будет продолжать консолидировать свое положение в Маньчжурии"; по мнению Комуры, "японцы не могут этого предотвратить, переговоры же, если приведут к успешному завершению (в чем Комура, по-видимому, очень мало сомневается), позволят японцам консолидировать свое положение в Корее" +43. Признание это Комура просил "держать в абсолютном секрете". Это было мрачное признание, что противник дипломатически выйдет из-под удара, но тогда и Маньчжурии никому не видать; обратиться в Париж - значило для Японии идти именно на это.

На первом месте в Париже оказалась, конечно, Англия. Лэнсдоун просил Делькассэ устроить так, чтобы русские только "заговорили" в Лондоне и дали хоть "какие-нибудь объяснения своих действий" на Дальнем Востоке, которыми ему можно было бы "воспользоваться" при объяснении с китайцами и японцами, требующими вмешательства Англии. А затем, соглашаясь с Камбоном, Лэнсдоун совсем неожиданно прибавил: "Мы тоже хотим поддержания status quo (в Корее), ибо мы не заинтересованы видеть японцев на обоих берегах Корейского пролива", - и создал этим у французского посла впечатление, что Англия "примирилась бы с русской оккупацией в Маньчжурии", будь у нее "какой-нибудь правдоподобный довод для предъявления своим союзникам". Когда на другой день Ламсдорфу сообщили о такой установке Лэнсдоуна и посоветовали "быть немножко откровеннее" в "разговорах" с Лондоном, Ламсдорф охотно обещал дать соответствующие инструкции Бенкендорфу; зато о японцах он уже выразился так: "...пусть они не забывают, что на севере Кореи есть русские интересы - и все может устроиться": когда "у японцев присоединится к этому впечатление, что они изолированы, благоразумие возьмет верх" +44.

Так был понят демарш Лэнсдоуна Ламсдорфом (который, конечно, не знал, что, когда все уже совершилось, Лэнсдоун поспешил подчеркнуть, однако, что Делькассэ тут оказал услугу "лично ему", а не кабинету): можно попытаться "изолировать" Японию в дальнейших токийских переговорах! Но и то, что теперь же сообщил в Париже Мотоно, гнало ветер в тот же парус: "затруднения" у Японии с Россией в части Кореи уже устранены (признание Россией "экономических интересов Японии, отказ Японии от укрепления корейских берегов"); что же касается Маньчжурии, то Япония просит только обязательства "в будущем не наносить ущерба торговым трактатным правам Японии". Если дело только в этом, Ламсдорф обещал тотчас же доложить царю. И Делькассэ мог констатировать у него "действительное желание мирным путем покончить разногласие с Японией" +45.

Все аранжировано было в Париже так, как будто "новый курс" даже и не оспаривался ни в Лондоне, ни в Токио. Но теперь и самый "новый курс" как-то расползался по швам. Николай был совсем разлучен с безобразовской шайкой; балашовские лесные операции на Ялу явственно пришли к финансовому краху; посланный к Алексееву самим Безобразовым генерал Вогак и тот констатировал полный развал дела; Алексеев никак не соглашался выполнить требование Безобразова о "передаче" КВЖД, Русско-Китайского банка и его предприятий компании Безобразова, очевидно понимая, что эта авантюра затеяна в отсутствие Николая самим Безобразовым. В результате Ламсдорф в Париже производил впечатление человека, который "все еще способен оказывать полезное влияние на царя". Сам же Ламсдорф впоследствии рассказывал, что именно после Дармштадта "царь не относился с прежней горячностью к делам Дальнего Востока" и на замечание, что "вопрос о войне и мире может уйти из его рук", Николай ответил Ламсдорфу: "Тогда надо повесить Безобразова" +46.

С Николаем, однако, приходилось "serier les questions" (решать вопросы не сразу, а в очередь). На первом месте и тут оказалась Англия. Инструкция Бенкендорфу была дана Ламсдорфом лично теперь же в Париже, и тот (после трехмесячного отсутствия в такое время!) явился к Лэнсдоуну 7 ноября, "готовый приступить к совместному изучению вопросов, интересующих обе стороны", но он "держался общих мест, и пока мы ничего не уточнили" (жаловался Лэнсдоун 11 ноября). Бенкендорф, не знавший даже о вторичной оккупации Мукдена, мог только сослаться на "особливое" положение, созданное наместничеством. Но "как же мы можем прийти к удовлетворительному соглашению с министерством иностранных дел, внутри которого работают два самостоятельных и, может быть, враждующих влияния?" - спросил Лэнсдоун. Бенкендорф спохватился и "многозначительно сказал, что, по его мнению, это уже пройденная фаза". Разговоры все же продолжались, и в течение месяца "по разным вопросам, стоящим между Россией и Англией", полностью успел изложить свою точку зрения Лэнсдоун, а 22 декабря между Ламсдорфом и английским послом в Петербурге Ч. Скоттом было установлено, что теперь очередь будет за Россией. Но так как Бенкендорф предполагал приехать в Петербург за подробными инструкциями только к новому году, то Скотт напомнил Ламсдорфу, что английский парламент соберется 2 февраля 1904 г. Таким образом, английские переговоры на первых порах пошли было параллельно с японскими, но вскоре затем, скрестившись с ними, продолжались уже как необходимая составная часть переговоров с Японией, а не как средство ее изоляции +47.

Дискуссия в Токио должна была возобновиться на другой день после парижских бесед, так как японский ответ на русские предложения был дан 30 октября. Но Розен заявил, что содержание ответа "превышает данные ему инструкции", и ограничился передачей его текста своему правительству. Японцы вновь требовали признания "неприкосновенности" Китая и своих трактатных прав в Маньчжурии (ст. 1 и 9); в Корее они приняли "зону" в 50 км от корейско-маньчжурской границы в обе стороны и отвергли первую часть ст. 5 русского проекта о "неиспользовании" Кореи "в стратегических целях". Для Розена камнем преткновения был по-прежнему маньчжурский вопрос.

Японские предложения были пересланы в Дармштадт, когда Ламсдорф только что направил Николая в английский фарватер. Затем Николай (4 - 5 ноября) попал в объятия Вильгельма в Висбадене, где "новый курс" и безобразовщина вообще почитались лучшим средством развязать войну и где было сделано все, чтобы подновить у Николая впечатление, что "Вильгельм так был дружески расположен ко мне и к России, как никогда". Из Висбадена Ламсдорф двинулся в Петербург, а царь - в Скерневицы, где и прожил месяц, недосягаемый для своих министров в связи с болезнью жены (до 5 декабря). Японские предложения были возвращены Николаем на рассмотрение Алексеева и Розена, и дело совсем выскользнуло из рук Ламсдорфа. На все запросы из Токио он мог только отвечать, что "пока Китай все еще настаивает на своем отказе" от переговоров о "гарантиях", "Россия не может прийти ни к какому соглашению с третьей державой о Маньчжурии", что русский ответ "обсуждается", что царица больна и т.п. Одновременно Алексеев, видимо, решил еще раз понудить Китай к переговорам, и через посредство того же Делькассэ на китайское правительство было оказано соответствующее давление в Пекине, результатом которого было возрождение и в Париже надежды на "возобновление переговоров с Китаем". Англо-французские рычаги, как видим, каждый по-своему, поднимали шансы "нового курса", - и по приезде в Петербург Николай дал распоряжение "продолжить переговоры" в Токио на основе предложений, средактированных Алексеевым. А они снова касались только Кореи, и уступка была сделана лишь относительно соединения железных дорог и выпущена ст. 7 о незаинтересованности Японии в Маньчжурии. Это хотя и являлось уступкой, но далеко еще не было тем, что как будто наметилось у Ламсдорфа в Париже.

Англия толкнула Японию в октябре в Париж, сама получив Николая в Лондон, где машина завертелась, и Бенкендорф мог слушать Лэнсдоуна, сам не входя пока ни в какие объяснения со своей стороны. Париж дал Японии 40 дней дипломатически бесплодной оттяжки. Переговоры описали круг, и все начиналось опять сначала. Лондон чувствовал себя теперь крепче в Париже, Токио - крепче в Лондоне.

Накануне предъявления Розеном в Токио русского ответа (12 декабря) Лэнсдоун, ссылаясь на пущенный агентством Рейтер слух о заходе четырех русских военных судов в Чемульпо, заявил Камбону, что "английское общественное мнение может сделать для нас крайне трудным остаться пассивными, если Россия найдет предлог напасть на Японию и попытается уничтожить ее", хотя "строго говоря, мы вправе оставаться нейтральными". Иными словами, как Франции угодно, а Англия не остановится в случае чего перед войной.

Лэнсдоун просил Делькассэ умиротворяюще подействовать в Петербурге, "в то время как сам он будет действовать так же в Токио" и в дальнейшем "следить внимательно за ходом событий" с той же целью. Что якобы возможное "нападение" России притянуто было здесь за волосы, ясно уже из того, что далее Лэнсдоун больше жаловался на то, что "русские не ответили японцам немедленно", что "дали открыться сессии японского парламента", а между тем "японцы удовлетворились бы одной декларацией относительно уважения трактатных прав в Китае": инструментом войны здесь оказывался опять-таки японский парламент +48. Да и Курино в Петербурге теперь имел вид человека, "старающегося рекомендовать в Токио мирное решение". "Алармистские же телеграммы из английского источника, - по оценке французского посла в Петербурге, - производили впечатление предпринятой в Лондоне кампании с целью вызвать войну, благодаря которой предпринятая англичанами под шумок Тибетская экспедиция могла бы протекать без особой оглядки на Россию" +49.

Натянув таким образом вожжи в Париже, Лэнсдоун теперь же ослабил их в Токио. Комура сообщил в Лондон текст русского ответа 14 декабря. Отметив уступки со стороны русских, он выдвинул свои поправки в отношении Кореи и подчеркнул, что "неупоминание о Маньчжурии" и отказ признать "трактатные права Японии" делают в его глазах русский ответ "в высшей степени неудовлетворительным". Из Лондона последовал ответ (18 декабря), полностью одобрявший все поправки Японии, но на этот раз было добавлено: "Можно было бы преодолеть затруднение с Маньчжурией добавкой статьи, в которой Япония признавала бы специальные интересы России в этой провинции, при условии формального признания Россией трактатных прав Японии и других держав" +50. Вставка последних двух слов означала: теперь мы с вами.

Японцы задержали свой ответ на 10 дней, в течение которых Розен оставался "в полном неведении об истинных намерениях Японии", а "позиция Макдональда, по отзыву французского посла, - снова стала подозрительной". Делькассэ, правда, спешил успокоить Ламсдорфа, что "из хорошего источника ему известно, что усилия Японии заключить заем в Лондоне потерпели неудачу", однако же петербургская биржа ответила на "тревогу в прессе" "чем-то вроде паники" еще до получения японского ответа, но когда он был уже решен в Токио +51. 21 декабря японский ответ был отправлен, и 23 декабря Курино, передавая его, пригрозил Ламсдорфу, что "возникли бы серьезные затруднения и даже осложнения, если бы нам не удалось прийти к соглашению". В самом ответе Япония требовала "ввести" в соглашение "все те области Дальнего Востока, где встречаются интересы двух империй" и "пересмотреть свое положение в этом деле" +52.

Это не был еще ультиматум, но практически в Лондоне и Токио готовы были к войне. Офицеры Ирландского корпуса получили приказ немедленно ехать в Индию, резервисты флота должны были сообщить в Лондонское адмиралтейство свои адреса, английская фирма Гиббса закупала чилийские и аргентинские броненосцы для японского правительства +53. И в Петербурге наступил момент, давно предсказанный Витте: Николай "поджал хвост и отступил" 28 декабря, заявив на совещании министров (в отсутствие Безобразова), что "война невозможна" и что следует включить в договор статью и о Маньчжурии. Теперь и здесь тоже потребовалось не более 10 дней, и 6 января Розен представил в Токио русский ответ: если Япония согласится восстановить в корейских статьях неиспользование Кореи "в стратегических целях" и "нейтральную зону", в соглашение будет включено, что Россия в Маньчжурии "не будет чинить препятствий Японии и другим державам в пользовании правами и преимуществами, приобретенными ими в силу существующих договоров с Китаем, за исключением устройства сеттльментов" +54.

Не зная еще этого решения Николая, Комура (29 декабря) обрисовал французскому послу в Токио "положение, как крайне серьезное, но не безнадежное", а накануне телеграфом просил у Делькассэ дружественного воздействия. Однако Арман вынес впечатление из разговора, что Комура "слишком уж рассчитывает на разногласия и борьбу вокруг царя и Алексеева, которые, по его мнению, задержат решительный ответ" +55.

Расчет Комуры не оправдался - задержки в Петербурге на этот раз не произошло. Но и "затруднение с Маньчжурией", снимавшееся, казалось бы, русской уступкой, в виде той "добавки", которую рекомендовала сама же Англия, не отпало.

Японская дипломатия теперь лихорадочно заработала на разрыв переговоров с царизмом.

III

Русская уступка 6 января, по-видимому, была некоторой неожиданностью для японской и английской дипломатии.

Про себя японцы свои контрпредложения 23 декабря уже считали "жестким минимумом, какой они могут принять": "Если Россия откажется пересмотреть свои предыдущие контрпредложения, Япония без сомнения прибегнет к энергичным мерам", и Гаяси 30 декабря по поручению Комуры, как описывал Лэнсдоун, "пожелал узнать, могут ли они ожидать нашей поддержки и в каком направлении". Лэнсдоун сразу "понял, что желательно указание, как будем мы действовать при обстоятельствах, когда налицо не будет "casus foederis" (т.е. если нападут не русские, а японцы. - Б.Р.), и спросил, что за "энергичные меры имеются в виду и какой поддержки хочет Япония". Гаяси не ожидал такой открытой постановки вопроса о неспровоцированной Россией войне и сослался на отсутствие у него инструкций. В качестве же своего личного мнения он указал на "благожелательный нейтралитет", "облегчение в снабжении углем", "транзит через колонии" и "денежный заем". Об одном только займе Лэнсдоун отозвался, что "тут есть серьезные трудности", но и то обещал "посоветоваться со своими коллегами". "Не имеет ли в виду Япония дипломатическую поддержку или посредничество этой страны?" - спросил Лэнсдоун. - Нет, - отвечал Гаяси, - "они теперь всецело заняты военными приготовлениями" +56.

На другой день на вопрос американского посла, установили ли японцы "срок ответа", Лэнсдоун ответил, что он "убежден", что в случае "слишком длительной задержки ответа" японцы "прибегнут к активным мерам".

5 января Гаяси вновь явился к Лэнсдоуну, чтобы "предупредить всякие недоразумения относительно позиции японского правительства в вопросе о посредничестве": оно даст России только "выиграть время, чтобы усилиться на Дальнем Востоке" , поэтому в случае посредничества Япония "вынуждена будет изменить свои условия и добиваться дополнительных гарантий... в дополнение к тем, какие она имела в виду первоначально". Возвращаясь к займу, Гаяси повторил просьбу японского правительства, аргументируя тем, что война "может затянуться на два-три года", что Япония "на собственные сбережения может воевать только год, а с повышением налогов и выпуском бумажных денег сможет протянуть борьбу еще на 6 месяцев, и тогда ее ресурсы будут исчерпаны" +57. Так как еще раньше (21 декабря) Гаяси дал Лэнсдоуну точную картину соотношения вооруженных сил Японии и России и она говорила в пользу Японии, то у Лэнсдоуна не могло оставаться сомнений, что Япония может воевать и одна +58. Наконец, еще в день передачи Розеном русского ответа, 6 января, Гаяси в третий раз затронул финансовый вопрос: не потому ли Англия отказывает в деньгах, что это неудобно ей "политически" "накануне возможной войны" (т.е. этот отказ не предрешает вопроса в дальнейшем)? Лэнсдоун ответил утвердительно и добавил, что и в парламенте это может натолкнуться на трудности: "Мы с удовлетворением рассмотрели его сообщение, что у Японии есть средства для ведения войны в первый год войны", "так что отказ в немедленной помощи ни в малейшей степени не повредит Японии в начальных, и может быть, наиболее важных стадиях кампании" +59. Это, конечно, означало, что Англия обещает заем только после открытия военных действий и в зависимости от того, как пойдут дела. Как видим, в Лондоне все было подготовлено и обсуждено еще до получения в Токио русского ответа с маньчжурской "статьей".

Что дело в Лондоне было сколочено так крепко, - не сразу дало себя знать в Париже и Петербурге. Ламсдорф поспешил обратиться с декларацией ко всем державам (8 января), что "Россия ни в какой мере не имеет намерения мешать державам пользоваться, в пределах существующих договоров, правами и выгодами, приобретенными в силу этих договоров" +60. Обратился он и к французскому посредничеству - с целью привлечь Лэнсдоуна к передаче "добрых советов" Японии (12 января), а самого Делькассэ просил ознакомиться с текстами японских и русских предложений и высказаться по их существу. Но только Делькассэ успел обратиться к Лэнсдоуну (13 января), а заодно и к Мотоно (который сам обратился к нему за содействием еще 29 декабря), в уверенности, что в Токио "несомненно захотят узнать его мнение до того, как ответить на русские предложения", - как 13 января, минуя парижскую болтовню Мотоно, последовал уже и японский ответ +61. На сей раз по существу это был ультиматум.

Русское предложение от 6 января ставило вопрос условно: если признаете в Корее "неиспользование" ее территории "в стратегических целях" и "зону" уступаем "трактатные права" (без сеттльментов) в Маньчжурии. Японцы теперь категорически отвергали всякую условность: не признаем первого, требуем вовсе устранить вторую, а в Маньчжурии, кроме "трактатных прав", требуем признания "неприкосновенности Китая и Маньчжурии" и "сеттльментов" там же. К этому "заключению" японское правительство пришло "окончательно", "надеется на скорый ответ" и считает, что "дальнейшее промедление" "будет крайне неблагоприятно для обеих стран". Это значило (на языке Витте): вы "поджали хвост" и "отступили" в одном пункте, задержавшись в другом - извольте "отступить" теперь по всей линии, не меняя позы и незамедлительно +62.

Американцы, как мы видели, еще и в прошлый раз поинтересовались, указали ли тогда японцы срок для ответа. Теперь и Лэнсдоун спросил Гаяси (14 января, принимая его сообщение об уже свершившемся факте и о том, что Япония "примет меры для защиты своих интересов, если ответ не будет дан в разумный срок"): что они разумеют под "разумным сроком"? Гаяси ответил: "В крайнем случае будет дано около двух недель". Но только об этом и спросил Лэнсдоун +63. Только это и надо было знать в Лондоне в виду неизбежно предстоявшего дипломатического турнира с Парижем и Петербургом.

За истекшую до ультиматума неделю (6 - 13 января) ни Лондон, ни Вашингтон нисколько уже не заботили Гаяси. Но для дипломатии войны в эту неделю предметом заботы оставались еще Берлин и само Токио. В Токио "русофильская" группа Ито, приобщенная к "правительственным совещаниям", играла в них роль хотя и лояльной, но все же оппозиции. В Берлине послом был ее заложник, сын Ито, на которого Вильгельм 11 жаловался, что он "погрузился в полное молчание" +64. Между тем, до Гаяси дошел слух, будто Розен, передавая свой ответ Комуре, "намекнул, что в случае войны Россия может рассчитывать на поддержку Германии". Гаяси теперь (8 января) просил своего германского конфидента в Лондоне Экардштейна устроить так, чтобы германский посол в Токио "сделал там заявление о германском нейтралитете": "нынешний японский кабинет хочет войны, ибо иначе Япония упустит последний случай", а Комура опасается, что Берлин "неверно информирован о положении вещей" (сыном Ито). Намеки Розена "могли бы ослабить положение воинственного японского кабинета" +65. Берлин, разумеется, не надо было упрашивать, и уже 12 января Гаяси похвалялся тому же Экардштейну, что "после официальных заявлений Германии и США о строгом нейтралитете, а США даже о благожелательном нейтралитете, японское правительство ускорило елико возможно свои военные приготовления, и в течение 2 недель, весьма вероятно, более 100 000 войска будет расположено в Корее" +66. Значит, Берлин не подвел и мгновенно поддержал "воинственный" токийский кабинет. Оставалось - Токио. Но для Токио из Лондона Гаяси ничего больше сделать не мог: никакие лондонские аргументы не были действительны для группы Ито, именно в Лондоне видевшего главную пружину войны. Для Токио в эту же неделю (6 - 13 января) поработал в Петербурге Курино.

Не знаем, сам ли Курино искал свидания с Безобразовым, или тот по своей собственной инициативе влетел в японское посольство в Петербурге, не знаем также, что именно наболтал он там об истинной "политике русского правительства", но это было несомненно что-нибудь в стиле теории "концессии на Ялу" как "заслоне" против японцев, сказанное в защиту русского пункта о "нейтральной зоне": так поняли его в Токио +67. Это был "корейский" аргумент, которым можно было бы воздействовать на Ито как на представителя корейской малой программы. Но в данный момент этого было уже мало: "вокруг царя и Алексеева" шла ведь борьба, и русский ответ от 6 января давал знать, что "военная партия потерпела поражение" и что дипломатический рычаг перешел в руки Ламсдорфа. Обращаться к Ламсдорфу Курино было совершенно бесполезно: из этого многоопытного старого дипломата ничего острого и возбуждающего для внутреннего употребления в Токио не извлечешь. И Курино 11 января обратился за глубокие кулисы - к Витте за "частным интервью". Тот согласился - и оказалось, что это была истинная находка.

Витте заговорил с Курино как "простой наблюдатель", ибо "оба министра (он и Ламсдорф) полностью побеждены". "С этой точки зрения он может сказать, что вопрос сейчас в борьбе силы и упорства между обеими нациями. Он не придает никакой реальной или практической цены писаным, или устным заверениям и договорам. Заверения самого торжественного свойства были даны Россией. С тех пор обстоятельства переменились, а с переменой обстоятельств изменилась также и политика России. Это есть закон и это всегда будет законом. Вопрос не в том, что Россия или любая другая держава обязана делать по существующим обязательствам, а в том, что каждая держава может делать сообразно с силой, какой может располагать эта держава в данный момент. Теперь Япония не может до конца соперничать с Россией ни в отношении военных, ни морских, ни в отношении финансовых ресурсов. Предстоящее состязание будет благоприятно для России. Было бы неумно Японии верить в договоры или обязательства, которые будут связывать только на то время, пока баланс сил остается одинаковым. Когда Россия достигнет точки, где ее силы будут превосходить силы Японии, она приступит к защите своих собственных интересов сообразно с ее собственными идеями. Поэтому не очень-то выгодно Японии располагаться в Корее под предложенной защитой договоров. Япония должна удовольствоваться границей, которой Россия не может переступить, - это море. Что касается ее коммерческих интересов, они будут столь же хорошо или дурно обеспечены, как и ее интересы, какие у нее есть во Владивостоке и Сибири, где живет и благоденствует много японцев" (курсив мой. - Б.Р.).

Английский посол, получивший этот "меморандум об интервью с Витте" от Курино и пославший его в Лондон дипломатической вализой, нашел его "очень интересным" и обратил "специальное внимание" Лэнсдоуна на "открытые высказывания Витте о полезности договорных обязательств". Нечего и говорить, с каким торжеством могли предъявить такой документ (который Курино несомненно передал в Токио тотчас же телеграфом) Ямагата или Кацура в совете Генро, и невозможно себе представить, что тут мог еще возразить Ито. По существу тут не было ничего нового ни для кого, и, может быть, даже для Ито. Но в данную минуту этот сенсационный, разоблачительный для "мирной" "партии Витте" документ тактически должен был до конца разоружить токийскую оппозицию. Во всяком случае, японский ультиматум 13 января, последовавший через 2 дня после откровений Витте, свидетельствовал, что "воинственный японский кабинет" полностью завладел "положением" +68.

Японский ультиматум в виде "вербальной ноты" был составлен в "вежливой" форме и "примирительном духе" и, разумеется, не содержал указания на срок. О сроке знали (и молчали) в Лондоне, Берлине, Вашингтоне. Ни Петербург, ни Париж не сделали и попытки узнать. Делькассэ развил бурную энергию для выработки согласительной формулы, и Ламсдорф просил его изобретать формулировки то для одного, то для другого пункта, обсужденных ими по существу. Ламсдорф забросил свою переписку с Порт-Артуром и Токио и ориентировался только на Париж ("Париж это все"), который казался ему самой надежной связью и с Лондоном и с Токио. Роль Гаяси в Лондоне свелась теперь к бдительной охране своих дипломатических завоеваний от какого-либо вмешательства или посредничества; роль Курино в Петербурге - к официальным запросам, когда же будет ответ и к регистрации в петербургском дипломатическом кругу в "примирительном" духе то оптимистических, то пессимистических своих настроений.

Главная роль перешла к Мотоно в Париже. В эти оставшиеся до развязки две недели он охотно обсуждал в обнадеживавшем Делькассэ духе всяческие варианты, выдвигавшиеся для изменения ("окончательных"!) японских условий, как материал для посреднического выступления третьих держав, а к 27 января кончил тем, что заявил Делькассэ, что "Япония ни в коей мере не расположена принять посредничество", оставив, однако, противников под впечатлением, что непосредственная дальнейшая дискуссия с Токио еще возможна +69. Запутываясь в дипломатической паутине парижских переговоров, чтобы как-нибудь позолотить вторую пилюлю для Николая, и "сознавая все ухудшение, какое причиняют кризису длительные отсрочки", Ламсдорф не предполагал проявлять "спешку, по примеру Комуры", считая "необходимым" знать результат "бесед" и "оценки" самого Делькассэ (16 января); Ламсдорф "мог сформулировать свой ответ" только тогда, когда Делькассэ ему скажет, "в какой мере достоверно, что японское правительство готово войти в соглашение" (18 января), когда он, Ламсдорф, узнает, что Мотоно "действительно говорит от имени своего правительства" (20 января). Он все ждал (22 января), "не считает ли Делькассэ уместным, не произнося, конечно, громких слов, вызвать токийский кабинет на какие-нибудь инструкции, уполномочивающие Мотоно сообщить ему намерения японского правительства" +70. Что Мотоно, наконец, отказался от посредничества (27 января), тоже так и не было сообщено Ламсдорфу. Теперь, когда материал для составления русского ответа уже накопился, - оставалось получить согласие Николая и затем "послать его" Делькассэ и "совместно изучить его редакцию" (24 января). На смену Мотоно Делькассэ, ведший параллельно разговоры и в Лондоне, подставил теперь Ламсдорфу Лэнсдоуна: "в подходящий момент он (Делькассэ) снова будет действовать на Лэнсдоуна, чтобы его вмешательство в Токио активно работало в пользу мира, когдарусский ответ дойдет до японского правительства" (25 января) +71. Пока говорил Мотоно (а что он говорил по точной указке из Токио, уверены были оба, Делькассэ и Ламсдорф) , две недели, день за днем, таяли незаметно. Но говорил и Лэнсдоун - и это создавало новые паузы.

Главное - маньчжурский вопрос, решил Делькассэ, принимаясь за дело с Мотоно. А всего вопросов три: сеттльменты, неприкосновенность Китая, зона в Корее. Мотоно согласился. Делькассэ напал на сеттльменты: "...если не решено бесповоротно воевать", их надо отбросить. "Этот вопрос не стоит конфликта", согласился Мотоно и обещал "подумать". То же и с "неприкосновенностью" Китая: можно ее выбросить - предложил Мотоно - вместе с неприкосновенностью Кореи, можно и сохранить и то и другое. "Уменьшайте нейтральную зону в Корее", посоветовал Делькассэ в Петербурге (15 января) +72. На другой день Мотоно, "подумав", сказал, что на сеттльменты в Маньчжурии имеют право по договорам с Китаем от 8 октября 1903 г., ратифицированным и опубликованным только 14 января 1904 г., Япония и США. "Япония не станет настаивать на этой привилегии одна", - заявил Мотоно (а в Париже уже известно, что США пока не будут поднимать разговора с Китаем о сеттльментах). Таким образом, вопрос о сеттльментах благополучно отпал (да и Курино в Петербурге высказался, что Япония "кончит тем, что уступит в этом пункте"). Нельзя ли о "неприкосновенности" Китая "упомянуть" где-нибудь во "вводной части" (preambule) договора? - предложил Делькассэ в Петербург (16 января) +73 . Но Маньчжурия - это не только Токио, но и Лондон. Делькассэ обратился и в Лондон (16 января).

Лэнсдоун очутился между двух огней. Гаяси мгновенно узнал о плане Делькассэ, и не успел еще заговорить Камбон, как Гаяси явился в английское министерство иностранных дел с напоминанием, что в отношении посредничества позиция Японии "ничуть не изменилась": "...переговоры об этом потребуют времени", а "отсрочка" "будет только к выгоде России" (16 января). Одновременно и Ламсдорф, в разговоре с Ч. Скоттом, "недвусмысленно намекнул, что лично он хочет посредничества", и просил "помочь мирному разрешению конфликта": "царь испытывает отвращение к мысли о войне и сделает разумные уступки, чтобы ее избежать" (15 января). Когда Камбон (18 января) заговорил с ним о Маньчжурии, Лэнсдоун был под впечатлением допроса, учиненного им (15 января +74 Бенкендорфу по поводу русской декларации от 8 января о признании трактатных прав в Маньчжурии: там было сказано, что Россия заявляет это "не предрешая условий, которые в будущем определят природу ее отношений с Маньчжурией". Значит ли это, что в случае русского "протектората" или даже "аннексии" Маньчжурии Россия не будет считать себя связанной этим обещанием? Бенкендорф, перепробовав несколько формулировок этого пункта, который звучал разно в английском и французском переводе и неточно передавал русский текст, кончил заверением, что "лично он" считает это обязательство безусловным: "пока суверенитет Китая существует, договорные права держав остаются в силе, но нет и речи о том, чтобы покончить с суверенитетом Китая". У Эдуарда VII тогда осталось впечатление, что "объяснение Бенкендорфа в высшей степени неудовлетворительно". Теперь Лэнсдоун прямо заявил Камбону, что он "не может советовать Японии отказаться от справедливых требований, интересующих всех и Англию в том числе": "во всех китайских портах необходимо устройство специальных кварталов для иностранцев", и указал на двусмысленность самой русской декларации от 8 января. Выходило: то, что уже улаживается в Токио (сеттльменты), встречает препятствие в Лондоне. И более того: Лэнсдоун указал, что "если вопрос о сеттльментах будет устранен с пути, два остальные пункта о нейтральной зоне в Корее и неприкосновенности Китая - не могут представить непреодолимого затруднения" +75. Лондон давал надежду, что условия японцев не "окончательны", пусть только Россия признает принцип "открытых дверей" во всей полноте.

Так как теперь же Делькассэ стало известно, что Ламсдорф не считает "нейтральную зону абсолютно необходимой" и ищет только аргументов, чтобы исключить этот пункт, а Мотоно подсказывает аргумент очень удобный - как же-де быть с охраной той японской железной дороги в Корее, которая пройдет до самой границы на Ялу через зону? - то в отношении Кореи дело можно было считать улаженным, тем более что и о пункте о "неиспользовании Кореи в стратегических целях", исключения которого требовала Япония 13 января, Мотоно теперь (17 января) выразился "текстуально": "В конце концов у меня такое впечатление, что по этому пункту оба правительства смогут договориться непосредственно"+76. Таким образом, забота о Корее у Делькассэ отпадала целиком. Оставалась Маньчжурия.

К концу первой недели парижских переговоров Делькассэ удалось нащупать выход из маньчжурского тупика. Лондон затормозил дело, настаивая на "сеттльментах". Теперь (21 января) у Делькассэ было уже "ясное" заявление Мотоно, что "его правительство отказывается требовать их учреждения". Лондон говорил, что пункт о "неприкосновенности" Китая не есть непреодолимое затруднение. Теперь и Мотоно снижал тон и толковал только о том, что это вопрос "главным образом самолюбия": "Японское правительство, перед лицом страны, дорожит получить, пусть хотя бы вне статей договора, формулу, пусть общую, даже хоть что-нибудь неопределенное, но хоть что-нибудь". А Лэнсдоун теперь же (21 января) отказался от скептицизма в отношении "неудовлетворительных" объяснений Бенкендорфа по поводу двусмысленной оговорки в декларации 8 января об "открытых дверях" и признал их "удовлетворительными" (и в Синей книге вместо "не предрешая условий" впоследствии появилась фраза: "независимо от того" и т.д.) +77. С другой стороны - Ламсдорф готов был дать новое "подчеркнутое" заявление о соблюдении трактатных прав в Маньчжурии, но считал "очень стеснительным какой-либо намек на неприкосновенность Китая" в момент, когда с Китаем переговоры еще не закончены (17 января), а Делькассэ успел (19 января) предложить выпустить "торжественную декларацию", которая разрешила бы маньчжурский вопрос снятием двусмысленной оговорки и, удовлетворив Лондон, лишила бы Японию его поддержки, а тогда договор мог бы ограничиться одной Кореей, но уже без всякой нейтральной зоны. Таким образом, теперь, казалось, нужно было только изобрести такую формулу, которая удовлетворила бы всех и которую Ламсдорф мог бы протащить в Петербурге у царя. Ламсдорф опасался, что "торжественную декларацию" ему будет труднее провести, чем "какую-либо неопределенную (vague) формулу, соответствующую идее о неприкосновенности Китая, но не обещающую ее" в самом договоре. Он просил Делькассэ (22 января) "ответить желаниям Японии" посредством какого-нибудь "редакционного ухищрения" +78. Ему казалось, что "почва для дискуссии расчищается все больше и больше", и он настаивал на "быстром" указании относительно "характера полномочий" Мотоно и на "необходимости действовать быстро".

А на деле оказалось, что, достаточно завлекши противника, Мотоно теперь стал пятиться назад. Четыре часа подряд просидел Делькассэ с ним 23 января и узнал, что, во-первых, Мотоно не может дать "более полных сведений", чем данные им раньше; во-вторых, впечатление его от пункта "о неиспользовании Кореи в стратегических целях" "менее благоприятно, чем раньше": "...отказываясь от влияния своего в Маньчжурии", Япония считает "вопросом своего самолюбия" не ограничивать себя в Корее; в-третьих, что "лично" "он не думает, чтобы его правительство настолько держалось за уничтожение пункта о "стратегических целях", чтобы сделать из него conditio sine qua non соглашения". Главное же, Мотоно "не скрыл, что его кредит ограничен", хотя и просил: "...если вы что-нибудь получите из России, сообщите мне, я буду поступать так же" +79. В результате из всех объяснений, возражений и формулировок Делькассэ в беседах с Мотоно за истекшие 10 дней в Токио были в курсе всей дипломатической работы противника; а о том, что происходило между Токио и Лондоном в этом отношении, ровно ничего не узнали ни в Париже, ни в Петербурге.

При таких условиях Ламсдорф перешел к составлению проекта ответа на ультиматум. Руководствуясь всем тем, что говорил Мотоно, он исходил теперь из трех положений: вопрос о "формуле" по Маньчжурии "решается" вводом в соглашение заявления, аналогичного общей декларации от 8 января; исключение статьи о зоне явится "в последний момент" "ценой сохранения" пункта о "стратегических целях"; этот последний надлежит и возможно, как явствовало из слов Мотоно, удержать именно этой ценой" +80.

Что дело уже не так безнадежно, показал Делькассэ и зондаж в Лондоне. 24 января Лэнсдоун встретил Камбона выражением радости по поводу "возвращения Ламсдорфа к руководству дипломатическими делами Дальнего Востока", что это "улучшит положение", хоть он и "не уверен, что Япония, которая чувствует себя готовой и произвела большие расходы, не окажется требовательной". России надо отступиться от "зоны" и "сеттльментов"; хотя все декларации России о "неприкосновенности" Китая "удовлетворительны", но Япония "вероятно" потребует "двустороннего акта". Ясно, что напоминание об уже снятых с дискуссии самой Японией "сеттльментах" было той ценой, которую Лэнсдоун ставил французам за возможное примиряющее участие Англии. А так как в отношении зоны уже решено было уступить японцам, Делькассэ оставалось использовать "добрые услуги" Лондона в вопросе о "неприкосновенности" Китая +81. Лэнсдоун не только ни намека не сделал на двухнедельный срок, а еще указал и пункт, на который Англия и Япония смотрят различно. Но когда Камбон (27 января) обратился к Лэнсдоуну с прямым предложением втроем - Англия, США, Франция - предложить в Токио эти "добрые услуги и умеряющий совет", Лэнсдоун ушел в скорлупу: ему нужно знать "характер ответа, который пошлет Россия на японскую ноту" +82.

А "характер ответа" в Петербурге назначен был к обсуждению на совещании 28 января. Накануне Николай принял германского посла и имел с ним долгую беседу ("впервые на немецком языке", что тут же злорадно и отметил Вильгельм). Николай жаловался на "вероломную" политику Англии одинаково в отношении России и Германии и, в ответ на реплику посла, что "отсюда видно, где находятся подлинные друзья", заметил, что "познаются они в серьезные времена": "Вот если бы мы держались заодно втроем (т.е. с Францией. - Б.Р.), это была бы великая гарантия". Это был более чем прозрачный намек. Но из Берлина на этот намек не последовало никакого отклика. В совещании 28 января Николай не участвовал, а потом принимал участников его для доклада, каждого поодиночке. Прошла программа Ламсдорфа, составленная по рецепту парижских переговоров: статья о нейтральной зоне была исключена вовсе (вопреки возражениям Абазы), статья о признании трактатных прав "Японии наравне с прочими державами" в Китае включена (очевидно, в угоду Лондону) без оговорки о "сеттльментах", а статья 5 о "неиспользовании Кореи в стратегических целях" включена полностью (как согласовано было у Делькассэ с Мотоно в Париже) +83.

Не зная еще "характера русского ответа", Лэнсдоун 29 января имел беседу с Гаяси по двум пунктам. Она носила характер последней проверки сил. Японцы в ультиматуме от 13 января требовали признания "только" "территориальной неприкосновенности Китая", между тем как применительно к Корее говорилось о "независимости и территориальной неприкосновенности"; то же было выражено и относительно Китая в японском проекте от 3 ноября 1903 г.: не требует ли теперь Япония "чего-то меньшего"? Гаяси, оказывается, не обратил внимания на этот пункт, но не придает этому значения: и одна "неприкосновенность" исключает уже как аннексию, так и протекторат. Во-вторых, как отнеслась бы Япония к "усилиям держав найти решение, приемлемое для обеих сторон без ущерба для достоинства"? Не дожидаясь ответа Гаяси, Лэнсдоун сам напомнил о 1895 годе и прибавил, что Японии, как он вполне понимает, "ничего не остается, как настаивать на буквальном удовлетворении ее требований хотя бы ценой войны". Гаяси оставалось только подтвердить: "двустороннее соглашение" о Маньчжурии и никаких "деклараций", только "полное принятие японских предложений может предотвратить войну", "нет больше мирной партии в Японии!" +84 Лэнсдоун был теперь хорошо подготовлен к возможному повторному обращению из Парижа: он бессилен сделать тут что-нибудь! "На всякий случай" теперь же (30 января) Лэнсдоун подвинтил и еще один винтик: он предупредил Ч. Скотта, что "нам, конечно, невозможно позволить хоть одному судну Черноморского флота принять участие в военных операциях", так как это будет "катастрофично для Англии и России".

Тем временем, 23 января, когда в Париже Мотоно вдруг сжался в объяснениях с Делькассэ и когда, заведомо для Токио, только и могла начаться работа Ламсдорфа "вокруг царя и Алексеева" - из Токио через посредство Курино началась бомбардировка Ламсдорфа запросами, когда же будет дан русский ответ. В течение шести дней, пока шли выработка его текста и сношения с Алексеевым, Курино ставил Ламсдорфу этот вопрос четыре раза. Последний раз он был поставлен 1 февраля, через три дня после совещания министров, когда текст ответа еще не был утвержден Николаем. Текст ответа был утвержден 2 февраля и отправлен на другой день в двух экземплярах телеграфом в Токио непосредственно и через Порт-Артур. 4 февраля об отправке ответа извещен был официально и Курино. Тогда навстречу русскому ответу, не дожидаясь его, 5 февраля Комура телеграфировал Курино "прекратить настоящие бессодержательные переговоры", "ввиду промедлений, остающихся большей частью необъяснимыми", и прервать дипломатические сношения с царским правительством. Телеграмма Розену от 3 февраля была задержана на японском телеграфе в Нагасаки и доставлена Розену в Токио только 7 февраля - после разрыва +85.

А 9 февраля японский флот совершил свое ночное разбойничье нападение на Порт-Артурском рейде.

Россия проявила свою готовность к войне полной военной неготовностью. Флот был потерян. Война открывала дорогу к пределу территорий Китая и Дальнего Востока. США в лице Теодора Рузвельта приготовились к роли великой державы.

* * *

Какова же была роль Лондона в эти последние дни? Уверенный теперь, что только "буквальное" удовлетворение японских требований и только "двустороннее соглашение о Маньчжурии" может предотвратить войну, Лэнсдоун 3 февраля, когда ответ только что был отправлен, сидел и "ждал по-прежнему русского ответа, чтобы определить свою позицию". В таком положении и застал его Камбон, явившийся в этот день выразить надежду, что Лэнсдоун будет "действовать быстро и энергично" "в примиряющем смысле", как было заявлено в тронной речи Эдуарда VII еще 3 января. Камбон готовился встретить у Лэнсдоуна "закрытую дверь". Оказалось, ничуть. "Я понимаю, - сказал Лэнсдоун, - что Россия отказывается договариваться с одной Японией о неприкосновенности Китая. Это вопрос, касающийся прежде всего Китая и потом уже держав, имеющих интересы на Дальнем Востоке (можно было подумать, что говорит не Лэнсдоун, а сам Ламсдорф!). Если бы Россия сделала всем державам приемлемую декларацию, Япония, мне кажется, должна была бы удовлетвориться". - "Достаточно ли будет вам сообщения русского ответа?" - попробовал сократить процедуру Камбон. "Да, если русская нота будет сообщена нам официально и будет содержать удовлетворительные заявления, мы будем действовать, чтобы заставить ее принять". Камбон счел, что "не должен идти дальше этого, ибо, слишком уточняя, рискуешь закрыть притворяющуюся дверь" - и не спросил, что надо понимать под "удовлетворительными" заявлениями. Камбону уже и то "было важно, что английское правительство не поддерживает претензии Японии одной договориться с Россией о неприкосновенности Китая посредством двустороннего акта" +86. Это же был первоначальный проект Делькассэ - односторонней "торжественной декларации"!

5 февраля явился к Лэнсдоуну Гаяси и "строго конфиденциально" предупредил, что "завтра японское правительство произведет мобилизацию"; хотя "русский ответ еще не дошел до него (not yet reashed them, т.е. в Токио знали, что ответ уже пошел), правительство предвидит, что он будет неудовлетворителен". Лэнсдоун тотчас же обратился в Вашингтон: война, "очевидно, неизбежна", Делькассэ хочет "согласованного выступления Франции, США и Англии", "мы можем навлечь на себя вечную вражду Японии, если станем на ее пути и лишим ее счастливого случая, который она, очевидно, решила использовать. Если она упустит свой шанс теперь, она может пострадать за это в будущем". Впрочем, он надеялся на полное совпадение "точки зрения" Вашингтона и Лондона. На следующий день, 6 февраля, Лэнсдоун дал Гаяси уже письменное формальное обязательство "приложить все усилия, чтобы предупредить вступление в войну других держав" и не допустить "в данный момент" какого-либо посредничества третьих держав. Итальянскому министру иностранных дел Титтони справедливо казалось, что "от воли английского правительства зависит изменить непримиримость Японии и отвратить войну", что "слабость Форин Оффис, не сумевшего занять ясную позицию, много будет здесь значить". Со своей стороны французский посол в Риме Баррер отмечал, что "высказывания его английского коллеги по этому предмету изобличают недостаток чувства ответственности" +87. А на деле, как видно, и здесь был свой стиль в работе.

В ту самую "приотворенную" Лэнсдоуном 3 февраля дверь, в которую постучался и просунул голову Камбон, попытался пройти по его следам 7 февраля Бенкендорф. Лэнсдоун понял: "Россия, очевидно, будет рада выпутаться в последний момент", - и предложил "договор между Россией и Китаем, который другие державы могли бы по приглашению России и Китая официально принять к сведению". "А вы посоветуете Японии принять такое предложение?" - спросил Бенкендорф. Лэнсдоун "притворил дверь": он должен "посоветоваться с коллегами" и "боится, что может быть уже поздно, если бы Россия и хотела".

Прежде чем обратиться к "коллегам", Лэнсдоун в тот же вечер обратился к Гаяси. Тот был как скала: "Японское правительство не может потерпеть дальнейшей отсрочки", да и "китайцы так не заслуживают доверия, что он (Гаяси) испытывает отвращение к мысли о каком-либо договоре, основанном на соглашении с ними". Гаяси прибавил, что "даже если после открытия военных действий Россия придет с предложением договора, он очень сомневается, чтобы можно было сдержать воинственный дух его соотечественников". Что завтра, 8 февраля, британский кабинет будет обсуждать русское предложение о русско-китайском договоре, Гаяси был осведомлен Лэнсдоуном тут же, вечером 7 февраля. Это могло бы только ускорить начало военных действий. Но и без того эскадра Того уже двигалась в направлении к Порт-Артуру, когда британский кабинет вынес решение о невозможности какого-либо вмешательства, о чем категорически и сообщил Лэнсдоун в ледяном тоне Бенкендорфу 8 февраля +88.

Лэнсдоун, конечно, обыграл своего французского коллегу. Узнав по горячим следам, поздно вечером 7 февраля от Бенкендорфа, что ни о какой "декларации", "к его удивлению", Лэнсдоун больше и речи не поднимал, а заговорил о таком русско-китайском "договоре", от которого на Камбона пахнуло громоздким "конгрессом держав", Камбон "совсем рано утром" 8 февраля "появился" на квартире Лэнсдоуна, "заставил его разбудить" и потребовал объяснений. При этом Камбон "вышел совершенно из роли", и, в результате, "произошла бурная сцена". Объяснение Лэнсдоуна свелось к тому, "что в его словах (о декларации) несомненно заключалась некоторая неясность (confusion)", но "что в его мыслях... простые заверения России никогда не представлялись удовлетворительными". Идея "торжественной декларации", за которую только что ухватился было Камбон, оказалась мыльным пузырем.

Это, разумеется, не помешало обоим, не расходясь, договориться приложить в дальнейшем все усилия, чтобы "локализовать" русско-японский конфликт (т.е. продолжать работу по выработке текста англо-французской entente) +89.

О том, чтобы дипломатически связать войну, не приходилось и думать: она была уже фактом.

ПРИМЕЧАНИЯ.

+1 Все даты даются по новому стилю.

+2 British documents in the origine of the War II. N237, 238, 239, 240.

+3 Там же. N 246.

+4 Японская белая книга (Маньчжурия и Корея. СПб., 1905). С. 170, 172, 177; моя "Россия в Маньчжурии". С. 426 - 427. Л., 1928.

+5 Т.е. Витте, Ламсдорфа и Куропаткина.

+6 Россия в Маньчжурии. С. 440 - 441.

+7 Русско-японская война. Изд. Центрархива. С. 157.

+8 Красный архив. II. С. 48, 49, 54, 58, 83, 98; Documentes diplomatiques francais III. N 442.

+9 Documentes diplomatiques. III. N 402.

+10 Красный архив. II. С. 98.

+11 Красный архив. XLI - XLII. Дневник Плансона, С. 157 и сл.

+12 Россия в Маньчжурии. С. 454 - 458.

+13 British documets. II. P. 213. N 244 - телеграмма английского посла в Петербурге Лэнсдоуну от 27 августа 1903 г.: "Видел вчера гр. Ламсдорфа. Его совещания с Императором, по-видимому, вполне удовлетворили его в том отношении, что действительно" намерение Императора состоит не в том, чтобы урезать ответственность министра ин. дел за политику на Дальнем Востоке, а в том, чтобы упростить дело созданием одного агента для ведения ее там, устранив вмешательство других ведомств. Слова Императора, по Ламсдорфу, имели такой смысл: "Высшая власть остается за мной, а в отношении к внешней политике вы и я неразделимы".

+14 Красный архив. II. С. 75, 76, 79, 85; Японская белая книга. N 27, 28, 29.

+15 Россия в Маньчжурии. С. 430,442, 448; Алексеев предъявил Китаю пять требований, из них три повторяли то, что решено было еще 14 августа "триумвиратом" (см. выше), причем опущено было требование об "исключении Северного Китая из ведения иностранцев" // Красный архив. II. С. 83: Плеве говорил Куропаткину (20 ноября 1903 г.), что и ему "неизвестно, куда же мы идем"; Documentes diplomatiques. III. N 206: в январе 1904 г. Франция по просьбе Ламсдорфа побуждала Китай возобновить переговоры, но получила ответ, что это возможно только после эвакуации Маньчжурии.

+16 Documentes diplomatiques III. N339 - депеша Армана из Токио от 8/VII 1903 г.

+17 Россия в Маньчжурии. С. 441 - 442.

+18 Documentes diplomatiques III. N 339 - депеша Армана из Токио от 8/VII 1903 г., British documents. II. N 248 - письмо Макдональда из Токио от 1/Х 1903 г.

+19 Documents diplomatiques. III. N 369 - депеша Бомпара от 24/VII 1903 г.

+20 Россия в Маньчжурии. С. 480 - 481. Прим. - донесение русского финансового агента в Японии Распопова от 21/III 1903 г.

+21 British documents. II. N120 - Лэнсдоун Макдональду о свидании с Ито в Лондоне 7/1 1902 г.; N284 - то же о беседе с Гаяси 29/1 1904 г.

+22 Еще в мае 1903 г. Комура говорил о том Макдональду (British documents. II. N 248); ср. Documents diplomatiques. IV. N 29 - депеша Армана из Токио от 21/Х 1903 г.

+23 Documents diplomatiques. IV. N 293 - депеша Камбона из Лондона от 19/11 1904 г.

+24 Dennet. Roosevelt and the Russo-Japanese War. P. 35. N.-Y., 1925; British documents. II. N 281. Приложение.

+25 Дневник Куропаткина // Красный архив. II. С. 83; Documents diplomatiques. III. N 393 - депеша Камбона от 6/VIII 1903 г. Die grosse Politik. 19/1. N 5953.

+26 Японская белая книга. N 6, 11 (Маньчжурия и Корея. С. 177, 180. Изд. Особ. ком. Дальнего Востока. СПб., 1904).

+27 Россия в Маньчжурии. С. 450 и сл. Дело совсем развалилось к концу октября.

+28 Documents diplomatiques. IV. N25 - донесение французского военного атташе Мулена от 20/Х 1903 г.; там же, N33 - депеша Бутирона из Петербурга от 23/Х 1903 г.; ему говорили то же в обоих министерствах ("приняли все меры и думаем, что готовы ко всякой случайности, и ждем"). В Порт-Артуре в данный момент на 90 судовых единиц было шесть броненосцев 1 -го ранга, к которым через шесть недель должно было прибавиться еще два; у японцев их было уже восемь и "более сильных", да у англичан их было четыре. В те же дни у французского посланника в Токио Армана (там же, N47 - депеша от 29/Х 1903 г.) были сведения, что при не готовом еще Порт-Артуре русские сухопутные силы не превышают 110 тыс. чел. на 200 тыс. японских войск, готовых к отправке; флот же, по тоннажу почти равный японскому, уступал ему в средствах снабжения и снаряжения.

+29 Documents diplomatiques. III. N 448 - донесения военного атташе Мулена от 30/1Х и З/Х 1903 г.; там же, IV, N 29 - депеша Армана из Токио от 21/Х 1903 г.; там же, N66 - депеша Бутирона из Петербурга от 7/Х1 1903 г.; там же, N85 то же от 14/Х1 1903 г.; там же, N 156 - депеша Фонтенэй из Сеула от 6/1 1904 г.; там же, N 226 - то же от 30/1 1904 г.; там же, N 235 - то же от 2/11 1904 г.; Дневник Куропаткина // Красный архив. II. С. 77, 78, 93; Русско-японская война. С. 51. Изд. Центрархива, 1925.

+30 Documents diplomatiques. IV. N 29, 156.

+31 Японская белая книга. N 7 - 14 (Маньчжурия и Корея. С. 177 - 187).

+32 British documents. II. N 248 - письмо Макдональда Лэнсдоуну из Токио от 1/Х 1903 г.

+33 Японская белая книга. N.15 - телеграмма Курино Комуре от 9/1Х 1903 г.; Documents diplomatiques. III. N 442 - депеша Бутирона от 25/1Х 1903 г.

+34 Японская белая книга. N 3, 16, 17.

+35 Там же. N19,20 - телеграммы Комуры Курино от 16 и 22/Х 1903 г. British documents. II. N 249 - телеграмма Макдональда из Токио от 22/Х 1903 г.

+36 British documents. II. N251 - телеграмма Лэнсдоуна в Токио от 26/Х 1903 г.; там же, N252 - телеграмма Макдональда из Токио от 27/Х; там же, N 253 - телеграмма Лэнсдоуна в Токио от 28/Х.

+37 Die grosse Politik. 19/II. С. 355 (из Vanity Fair от 17/ХI 1904 г.).

+38 Там же. 19/1. N 5925 - донесение Бернсторфа Бюлову из Лондона от 12/Х 1903 г.

+39 Documents diplomatiques. IV. N 246 - депеша Камбона из Лондона от 8/11 1904 г.;тамже,У,N398 - телеграмма Камбона из Лондона от 28/Х 1904 г.

+40 Die grosse Politik. 19/1. N 5929 - донесение Альвенслебена Бюлову из Петербурга от 20/Х 1903 г.

+41 Там же. N 5936 - Бюлов Вильгельму II, 12/1 1904 г.; Documents diplomatiques. IV. N246 - депеша Камбона из Лондона от 8/11 1904 г.

+42 Die grosse Politik. 19/1. N 5929 и 5925 (12и 20/Х).

+43 British documents. II. N254 - письмо от Макдональда из Токио от 29/Х 1903 г.

+44 Там же. N 257 - Лэнсдоун Монсону в Париж 4/Х1 1903 г.; Documents diplomatiques. IV. N 44 - депеша Камбона из Лондона 27/Х 1903 г. и N45 записка департамента в Париже 28/Х.

+45 Там же. N 56 - телеграмма Делькассэ Бутирону 4/Х1 1903 г. В эти-то октябрьские дни Николай из Дармштадта "послал через Ламсдорфа Алексееву цука за излишне воинственный пыл" и "несколько раз говорил, что он войны не хочет и не допустит" (Дневник Куропаткина // Красный архив. II. С. 87). В Берлине "сообщение", что адм. Алексеев возбудил подозрение у царя, будто он работает на войну, и был поэтому приведен в спокойное состояние лаконической телеграммой: "Я не хочу войны": явилось из русских высоких кругов 24 октября (Die grosse Politik. 19/1. N 5926 - телеграмма Бюлова в Токио 25/X 1903 г.).

+46 Россия в Маньчжурии. С. 450 - 459; British documents. II. N 257, 4/Х1 1903 г.; Дневник Куропаткина // Красный архив. II. С. 94.

+47 British documents. II. N258 - Лэнсдоун Спринг-Райсу в Петербург 7/Х1 1903 г. и N 262 - донесение Ч.Скотта Лэнсдоуну из Петербурга 22/Х11 1903 г.

+48 Японская белая книга. N 22 - 34; Die grosse Politik. 19/1. N 5244; Дневник Куропаткина // Красный архив. II. С. 93, 94 (Вильгельм "все спрашивает, цел ли еще Безобразов"); Documents diplomatiques. IV. N103 телеграмма Бутирона из Петербурга от 25/Х1 1903 г. иN118 - телеграмма Делькассэ Бомпару от 8/Х11 1903 г.

+49 British documents. II. N 259 - Лэнсдоун Монсоу в Париж II/XII 1903 г.; Documents diplomatiques. IV. N121 - депеша Камбона из Лондона от 11/Х11 1903 г.

+50 Documents diplomatiques. IV. N 127 - телеграмма Бомпара от 18/Х11 1903 г.

+51 British documents. II. N260, 261.

+52 Documents diplomatiques. IV. N130 - телеграмма Армана из Токио от 20/Х11 1903 г.; там же, N 133 - телеграмма Делькассэ от 21/Х11 1903 г.; British documents. II. телеграмма Ч.Скотта из Петербурга 22/Х11 1903 г. ("вчера тревожные сообщения прессы и т.д.").

+53 Японская белая книга. N 35, 36 - телеграммы Комуры и Курино от 21 и 23/Х11 1903 г. (Маньчжурия и Корея. С. 210 - 212). Японские поправки в отношении Кореи в основном сводились опять к устранению первой части ст. 5 русского проекта о неиспользовании Кореи "в стратегических целях" и целиком всей ст. 6 о "зоне".

+54 Documents diplomatiques. IV. N147 - депеша Камбона от 29/Х11 1903 г. и N 150 - телеграмма Баррера из Рима от 3/11904 г. о том, что сообщения из Токио предвещают "близкий разрыв".

+55 Дневник Куропаткина // Красный архив. II. С. 95; Японская белая книга. N 38 (С. 215 русского изд.).

+56 Documents diplomatiques, IV. N 146 - телеграмма Армана из Токио от 29/XII 1903 г.; ср. NN 155 и 157 - телеграммы Делькассэ Бомпару от 6/1 и Бомпара Делькассэ 7/1 1904 г. Мотоно напирал на вопрос о корейской "нейтральной зоне" и сделал вид, что соглашается с Делькассэ о невозможности для России "договариваться с Японией о Маньчжурии".

+57 British documents. II. N 265 - телеграмма Лэнсдоуна Макдональду от 30/Х11 1903 г.

+58 Там же. N 268 - телеграмма Лэнсдоуна Макдональду от 5/1 1904 г.

+59 Die grosse Polotik. 19/1. N 5945, где приведен меморандум ГаясиЛэнсдоуну от 21/XII, сообщенный Гаяси Экардштейну: "число броненосцев и крейсеров почти одинаково, но японские корабли, почти все английской постройки, гораздо лучше, чем русские. Россия посылает с максимальной быстротой суда на Дальний Восток, и в Токио известно, что в течение 2 месяцев по крайней мере пять или шесть броненосцев и еще один дивизион миноносцев прибудут в Порт-Артур. Согласно сведениям разведывательного департамента военного министерства в Токио, у России теперь 240 тысяч человек к востоку от Байкала, около 95 тысяч из них в Маньчжурии, около 30 тысяч в Порт-Артуре, несколько тысяч во Владивостоке, остальные заняты на охране Сибирской железной дороги. У Японии теперь в полной готовности 230 тысяч хорошо обученных солдат и может быть в случае необходимости призвано по крайней мере еще 240 тысяч резерва".

+60 British documents. II. N 269 - Лэнсдоун Макдональду от 6/1 1904 г.

+61 Documents diplomatiques. IV. N 163; здесь текст несколько отличается от опубликованного в английской Синей Книге. N 162 (Маньчжурия и Корея. С. 165).

+62 Там же. NN 169, 171 - телеграммы Бомпара от 12/1 1904 г. и N172 телеграмма Делькассэ Бомпару от 13/11904 г.

+63 Японская белая книга. N 39 - телеграмма Комуры Курино от 13/1 1904 г.

+64 British documents. II. N 275 - письмо Лэнсдоуна Макдональду от 14/1 1904 г.

+65 Die grosse Politik. 19/1. N 5931 - пометка Вильгельма на телеграмме Меттерниха из Лондона от 8/1 1904 г.

+66 Там же.

+67 Dennett. Ук. соч. С. 27. Примеч.

+68 Documents diplomatiques. IV. N British documents. II. N 269 - письмо Лэнсдоуна Макдональду от 6/1 1904 г.

+69 British documents. II. N281 - письмо Ч.Скотта из Петербурга от 20/1 1904 г. с приложением "меморандума" Курино от 12/1; известил Курино Ч.Скотта о свидании с Витте 11 января; можно думать, что свидание состоялось или 11 или 10/1. Скотт не переслал меморандума телеграфом потому, что Витте поставил Курино условием не пользоваться телеграфом, так как "секретный кабинет почти всегда может дешифрировать телеграммы иностранных представителей" и "он, Витте, может попасть в беду (get into trouble), если станет известно, что он дал сообщение японскому посольству". Курино, составивший свой меморандум, судя по дате, по просьбе английского посла после устного рассказа, не посмел бы в эти считанные дни ограничиться передачей своего разговора с Витте в Токио только дипломатической почтой, на что потребовалось бы не менее двух недель, а то и больше. В Лондон почта шла 5 дней (20 - 25 января). Именно теперь, после ультиматума, Экардштейн в Лондоне узнал из "достоверного источника", что Ито и Иноуэ покинули "своюколеблющуюсяпозицию" (DiegrossePolilik. 19/1.N5945. 17/1).

+70 Documents diplomatiques. IV. N 220 - телеграмма Делькассэ Баррсру в Рим от 27/1 1904 г.; там же. N 172, 13/1 1904 г., N 181 15/1, N 186 16/L N 190 17/1, N 21/1, N 208 23/1 - беседы с Мотоно.

+71 Там же. N 187, 194, 202, 207.

+72 Там же. N 220 - телеграмма Делькассэ Барреру от 27/1 1904 г.; N210 телеграмма Бомпара от 24/1 1904 г.; N215 - телеграмма Делькассэ Бомпару от 25/11904 г.

+73 Тамже.N 181 - телеграммаДелькассэБомпаруот15/11904г.

+74 Там же. N 186, то же 16/1 1904 г.; телеграмма Бутирона из Петербурга от 16 января; там же, с. 262, примеч.; Die grosse Politik. 19/1. N 5945 записка Экардштейна от 17/1 1904 г.

+75 Documents diplomatiques. IV. N 278 - телеграмма Лэнсдоуна Макдональду от 16/1 1904 г.; N 279 - то же от 17/1; N 276 - телеграмма Лэнсдоуна Ч.Скотту в Петербург от 15/1 1904 г., N 280 - то же от 19/1; Documents diplomatiques. IV. N 195 - телеграмма Камбона Делькассэ из Лондона от 18/11904 г.

+76 Documents diplomatiques. IV. N187 - телеграмма Бомпара Делькассэ из Петербурга от 16/1; N190 - телеграмма Делькассэ Бомпару от 17/1.

+77 Там же. N 203 - телеграмма Делькассэ Бомпару от 21/1; N 203 - то же, 21/1; Английская Синяя книга (China. N 2. 1904), N 162 (Маньчжурия и Корея. С. 165), меморандум Бенкендорфа от 8/1: "...independemment des conditions que dans l'avenir determineront definitivement la nature des rapports la Manchourie..." Ср. текст декларации в Documents diplomatiques. IV. N 163: "Sans prejuger l'avenir quant a l'etablissement definitif de sa situation a l'egard de cette province". Английский текст (British documents. II, N 276): "Without prejudice to the conditions which would determine in the future the nature of her relations with Manchuria..."

+78 Documents diplomatiques. IV. N191 - телеграмма Бомпара от 17/1: N197 телеграмма Делькассэ Бомпару от 19/1; N 202 - телеграмма Бомпара от 20/1; N 207 - то же от 22/1 1904 г.

+79 Documents dipiomatiques. IV. N 208 - телеграмма Делькассэ Бомпару от 23/1 1904 г.

+80 Там же. N210 - телеграмма Бомпара от 24/1 1904 г.

+81 Там же. N211 - телеграмма Камбона из Лондона от 21/1; N 215 телеграмма Делькассэ Бомпару от 25/1 1904 г.

+82 British documents. II. N 283 - письмо Лэнсдоуна Монсону в Париж от 27/1 1904 г.

+83 Die grosse Politik. 19/1. N 5953 - телеграмма Альвенслебена из Петербурга от 27/1 1904 г.; Дневник Куропаткина (Красный архив. II. С. 103).

+84 British documents. II. N284 - письмо Лэнсдоуна Макдональду 29/1 и N 285 - телеграмма Лэнсдоуна Ч.Скотту от 30/1 1904 г.

+85 Японская белая книга. NN 40 - 47 (Маньчжурия и Корея. С. 218 - 225); Дневник Куропаткина (Красный архив. II. С. 106); Малиновая книга. N 34. С. 46; Русско-японская война. С. 51; Обзор сношений с Японией по корейским делам с 1895 г. Изд. Мин. ин. дел. СПб., 1906. С. 32 - 33, 82 - 86.

+86 Documents diplomatiques. IV. N 239 - телеграмма Камбона от 4/11 1904 г.

+87 British documents. II. N 289 - письмо Лэнодоуна Макдональду от 5/11 1904 г.; N 288 - письмо Лэнсдоуна Дюрану в Вашингтон от 5/11 1904 г.; N 291 письмо Лэнсдоуна Гаяси от 6/11 1904 г.; Documents diplomatiques. IV. N 229 телеграмма Баррера из Рима от 31/1 1904 г.

+88 British documents. II. N 293 - телеграмма Лэнсдоуна Макдональду от 7/11 1904 г.; N 294 - письмо Лэнсдоуна Макдональду от 7/11; N 295 - письмо Лэнсдоуна Ч.Скотту в Петербург от 8/11 1904 г.

+89 Documents diplomatiques. IV. N 246 - депеша КамбонаДелькассэ из Лондона от 8/111 904 г.; Die grosse Politik. 19/1. N 5959 - телеграмма Экардштейна Швабаху из Лондона от 10/111904 г.