«Одиночество. Пути преодоления: в Церкви, семье и обществе»

Одиночество. Пути преодоления: в Церкви, семье и обществе (fb2) - Одиночество. Пути преодоления: в Церкви, семье и обществе 799K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - игумен Нектарий Морозов

Игумен Нектарий (Морозов). Одиночество. Пути преодоления: в Церкви, семье и обществе

Допущено к распространению Издательским советом Русской Православной Церкви

ИС Р18-804-0116

С чего начинается одиночество?

Одиночество природное и социальное

Чувство одиночества для человека в его состоянии после грехопадения совершенно естественно. А связано оно, как ни странно, с одним из самых лучших, самых замечательных человеческих качеств — с уникальностью человеческой личности. При всей нашей схожести и подобии друг другу каждый из нас неповторим, и нет в целом мире второго такого же человека, который понимал и принимал бы нас решительно во всем — в любой момент нашей жизни, во всех наших переживаниях, в глубине нашего страдания или же, наоборот, в полноте нашей радости. Понимание и принятие нас другим человеком всегда ограниченно — с этого, пожалуй, и стоит начать разговор об одиночестве.

Очень важно различать то одиночество, которое для человека «природно», естественно и которое имеет благой исход, если человек обращается к Богу, и одиночество социальное, когда человек не просто где-то в глубинах своего бытия чувствует себя одиноким, а когда он в этой жизни реально один. Такие люди — не отшельники, не затворники, но живут они словно в каком-то вакууме, потому что у них ни с кем не устраиваются взаимоотношения. Не то что какого-то глубокого понимания — вообще никакого понимания нет. При этом человек может иметь и семью, и родственников, и даже постоянно находиться среди людей, но никакой близости, единства с другими людьми он не чувствует.

Для нашего времени это практически обыденность: люди могут работать в одном кабинете, жить в одной квартире и даже спать в одной спальне — и быть при этом друг другу совершенно чужими. Позволю себе утверждать, что единственная причина этого — зацикленность человека на себе самом (что, впрочем, нередко усугубляется такой же зацикленностью и эгоизмом окружающих). Других причин нет. Мне как священнику доводится общаться с самыми разными людьми, и могу сказать, что для человека, обращенного на других людей, открытого другим людям, нет никаких препятствий к тому, чтобы дружить, любить, быть частью какой-то общности: ни бедность, ни неуспешность в жизни, ни инвалидность, ни что-либо иное не помеха. Мы видим, как даже люди бездомные, встречаясь, бывают по-настоящему рады увидеться, как они оказываются способными на взаимовыручку, так что порой даже они от одиночества социального не страдают. Мы видим людей, которые приходят в храм, пережив тяжелейшее горе или страдая от опасного заболевания, и они тоже с кем-то дружат — и радуются, и смеются, и утешаются. Итак, причина социального одиночества всегда заключена в самом человеке.

Такое одиночество, происходящее от отсутствия сердечных и глубоких отношений с людьми, богоугодным никак не назовешь. Ведь даже в подвиге аскетическом, когда человек удаляется в пустыню ради молитвы и пребывания с Богом, святые отцы советовали всегда себя испытывать. Почему ты бежишь от людей? Ты их не любишь? Такое бегство незаконно. Они тебя искушают, и ты хочешь избавиться от поводов ко греху? И в этом случае бежать нельзя, потому что твои страсти от этого не исчезнут, а только глубже спрячутся в тебе. Уходить от мира и каких бы то ни было взаимоотношений в нем может только тот, кто любит людей, но чувствует, что его жизнь уже должен наполнять только один Господь. Пока человек не достиг этой очень высокой меры, он должен учиться жить с себе подобными. И тот, чье одиночество имеет в своей основе неприятие других людей, не избавится от него, пока не осознает, что это состояние по сути своей греховно, носит патологический характер, а в конце концов и гибельно.

Жизненные обстоятельства?

Но очень часто люди искренне убеждены, что они одиноки исключительно из-за сложившихся обстоятельств, то есть причина — не в них самих. Какие же обстоятельства обычно называют и что можно сказать в ответ?

Как-то один неглупый человек задал мне прямо удивительный вопрос: «Меня, человека с высшим образованием, с определенными интеллектуальными потребностями, жизнь на долгие годы забросила в глубинку, в социальные низы. И конечно, я был там одинок, выброшен из жизни и общения. А что, нужно было с местными торговками общий язык находить?»

Прежде всего, я бы вообще не стал делить людей таким образом: «верхи», «середняки», «низы»… Среди тех, кого этот человек называет «низами», и в «глубинке», и даже в самых настоящих трущобах можно встретить самых разных людей: и интеллектуально развитых, и развитых душевно, а порою и духовно. И можно хотя бы попытаться найти тех, с кем возникнет взаимопонимание и с кем в конечном итоге можно сойтись, подружиться. А если найти общий язык не удается решительно ни с кем, проблему стоит искать в первую очередь в себе самом. Да, бывает, что человек опускается в несвойственную ему среду; чаще всего — пережив какое-то потрясение: потерю работы, крах карьеры, ухудшение здоровья, уход близкого человека. Но причина-то не в том, что человек потерял, и не в том, где он в результате оказался, а в том, каким он после этого стал. Замкнувшимся, ожесточившимся, сломленным, разочарованным… Потому-то он и одинок.

Конечно, нельзя утверждать, что среда не играет во взаимоотношениях людей вообще никакой роли. Но эта роль сводится лишь к тому, что она, среда, на человека как-то воздействует. А вот поддаваться ее воздействию или не поддаваться, человек выбирает сам. Люди и в концлагерях дружили и любили, а на войне и жизнь друг за друга отдают. Нет такой среды, которая исключала бы возможность дружбы. Здесь вспоминается замечательная книга «Неугасимая лампада» Бориса Ширяева — рассказы о заключенных на Соловках. Любого из них могли застрелить просто так, развлечения ради; они голодали, болели, каждый день смотрели в лицо смерти. И с каким же удивительным чувством читаешь, как они, несмотря ни на что, вместе праздновали Рождество и Пасху, ставили спектакли, радовались, учились. А ведь это абсолютно разные люди: по возрасту, социальному положению в прошлом, по культурному уровню, по вере. Но они находили то, что их объединяло, потому что без этого человеку трудно оставаться человеком.

А в то же время людям вполне успешным, обеспеченным, добившимся высокого статуса обычно труднее дружить, чем кому бы то ни было. На своем пути к успеху они то и дело видят, что «Боливар не вынесет двоих»: либо ты кого-то с этого «Боливара» скинешь, либо, без малейших сомнений, скинут тебя. И это постепенно убивает в человеке способность любить, жертвовать, открываться, радоваться чужой радости. Бывают исключения, но именно среди солидных, известных, состоявшихся людей мне больше всего встречалось одиноких и несчастных. Они легко готовы допустить, что человек, с которым вроде бы и завязались дружеские отношения и которому, может быть, хочется открыться, назавтра сделает какую-то подлость. Вот почему люди, которые вскарабкались на высокие ступени социальной лестницы, очень дорожат теми, кого знали еще в юности, в детстве.

Такая связь, если она есть, бывает очень трогательной и крепкой, но это большая редкость, потому что человек на пути к успеху чаще всего умудряется растерять людей, которые его когда-то любили. И даже потенциального супруга в подобных кругах подчас проверяют, нанимая частного детектива, чтобы выяснить его настоящее отношение к себе.

Более того: такой человек иногда готов обратиться к Богу, но уже и Ему не может поверить до конца. Слишком подобен он евангельскому богачу, который не отступает от своего, даже когда слышит: безумный! в сию же ночь душу твою возьмут у тебя; кому же достанется то, что ты заготовил? (Лк. 12: 20). Бывает даже, когда человек, понимая сердцем, что Бог есть, намеренно не открывает Евангелие и не читает его. Он понимает, что когда он это прочтет, то уже не сможет оправдываться незнанием. И человек предпочитает «спрятаться» от Бога или, может быть, время от времени «на всякий случай» помогать Церкви, но Евангелие положить на самую дальнюю полку. И конечно, такой человек будет тотально одинок — и духовно, и душевно.

Еще одна проблема, которая также часто заставляет людей чувствовать свое одиночество, — это безуспешный поиск спутника жизни. Общаясь с такими людьми, как-то вникая в их жизнь, раз за разом слышишь жалобы, что у них ни с кем не возникает отношений, ведущих к браку, что они к кому-то делают шаги, а от них отстраняются. И тут невольно замечаешь одну закономерность. Ты встречаешь такого человека, видишь его глаза, и в них сразу читается все — и сама неустроенность его личной жизни, и то, что вокруг нее вращаются все его переживания, помышления и поступки. Он не может просто поговорить с понравившимся человеком, не рассматривая его как потенциального жениха или невесту. Он входит в комнату — и у него на лбу крупно написано: «хочу замуж» или «хочу жениться». И понятно, что люди, видя такую надпись, от него бегут. Ведь одно дело, когда человек хочет любить и быть любимым, но при этом у него есть и некая своя жизнь, и другое дело — когда это его желание носит маниакальный характер, когда возникает ощущение, что человек хочет тебя использовать. Он не чувствует самого тебя — он хочет достичь своей цели через тебя. И бывает очень сложно объяснить ему (чаще все-таки ей), что ни к чему здесь эта болезненность, этот надрыв, что если в таком состоянии жить, то вообще все вокруг разбегутся.

И это не только устроения личной жизни касается. Просто приходит человек, ты на него смотришь, а у него на том же самом лбу начертано: «Проблема». А то и вовсе: «Я ваша проблема». Практически наверняка он скажет, что одинок, ни в ком не находит взаимности, сочувствия, понимания. И начинаешь ему объяснять: «Научитесь не быть для людей проблемой, попробуйте заниматься своими проблемами сами — и обстоятельства начнут меняться». А человек на это: «Так, значит, и здесь, в Церкви, никому ни до кого нет дела? Значит, нету любви в этом мире?! Какие же вы христиане?»

Однажды я высказал нечто подобное одной интеллигентной женщине. Она меня спрашивает в ответ:

— Вы священник?

— Да.

— Христианин?

— Да.

— А ваша паства, прихожане, они тоже христиане?

— Да.

— Так вот, в Библии сказано, что нужно носить тяготы друг друга. Вы почему мои тяготы не принимаете?

— Подождите, — говорю, — но ведь это сказано каждому из нас, это взаимно, а вовсе не карт-бланш вам одной, чтобы прийти со своими тяготами и заставить их носить.

— Нет, — возражает она, — если вы не несете мои тяготы, то вы не христиане.

И эта логика непробиваема. Конечно, такой человек будет одинок, но совет тут только один: ни в коем случае не следует убеждать себя в том, что таковы обстоятельства или люди. Что-то исправить и изменить в своей жизни может только тот, кто видит причины в себе. И как правило, когда мы сами начинаем меняться, наши отношения с окружающими сдвигаются с мертвой точки.

«Мне люди, в сущности, не нужны»

До сих пор, говоря о социальном одиночестве, мы имели в виду, что человек от него страдает. Но бывает и иначе. Есть, например, у меня знакомый — верующий, начитанный, живущий христианской жизнью, убежденный, что ничем иным по-настоящему и не следует жить. Но я давно замечал, что его общение с людьми не складывается: между ним и окружающими словно пролегает полоса отчуждения. И я его спросил: «Может быть, вы сами как-то не очень стремитесь к людям, чуждаетесь их, и от этого ваша беда?» А он мне говорит: «Да, мне люди, в сущности, не нужны».

Для верующего человека это фраза, на мой взгляд, страшная. Если христианин говорит, что люди ему не нужны, у меня в голове не укладывается: а как он вообще в принципе понимает христианство? Как он понимает молитву «Отче наш»? Как понимает слова первосвященнической молитвы Христа: да будут все едино? Что он думает об отношении Бога к человеку? Ведь все, касающееся в этой жизни нас, касается и Бога — начиная с того, что Он поддерживает нас в состоянии бытия, и кончая совершенными мелочами житейскими. Более того, Господь приходит на землю и проживает здесь, на земле, человеческую жизнь, и опять-таки вся эта жизнь посвящена людям. О чем это говорит? О том, что для Бога человек бесконечно важен. О том, что для Бога человек — хотя это и немного странно прозвучит — интересен. Интересен, несмотря на то, что Он о человеке абсолютно все знает. Так как же тогда люди могут быть не нужны и не интересны нам?

Когда человеку другие люди важны, когда он интересуется ими и понимает, что ничего важнее и интереснее человека нет, он оказывается в этом подобным Богу и оказывается рядом с Богом, чувствует Его близость. И наоборот: чем ближе человек к Богу, чем сильнее стремится к Нему, чем дальше продвинулся на пути христианского совершенства, тем ближе, дороже, любимее становятся для него люди, тем глубже ощущает он свою связь с ними. Об этом говорили и писали многие святые отцы. У преподобного аввы Дорофея есть даже такая схема: Господь — в центре круга, и от этого центра к людям расходятся радиусы, как лучи. Чем ближе каждый из нас к центру, тем меньше и то расстояние, та внутренняя дистанция, которая нас с другими людьми разделяет. Это норма христианской жизни, и если происходит как-то иначе, если мы становимся вроде бы более усердными христианами, но расстояние между нами и окружающими при этом растет, значит, что-то идет не так в нашей внутренней жизни.

И по-другому можно посмотреть: если наши отношения с людьми нас отдаляют от Бога, значит, мы опять же как-то не так себя ведем, и перспектива этих отношений — распад. Если же отношение к какому-то человеку в нас вызывает движение к Богу, то мы идем по пути созидания, и эта взаимосвязь от каких-то внешних причин не разрушится.

Да и вообще неверно, что «люди не нужны»! Абсолютно самодостаточен только Господь, и Ему одному люди нужны только в силу Его любви. А у человека, которому якобы никто не нужен, практически все, чем он пользуется в жизни, является результатом труда других людей. То есть люди на самом деле и такому человеку нужны, но он сводит эту нужность до чисто потребительской.

Чувствовать что-то, откликаться на что-то — потребность человека, заложенная в его природе, и вся наша жизнь — стремление эту потребность реализовать. Думаю, здесь уместно сравнение с физическим устроением человека: когда в его организме есть какая-то патология, он, организм, концентрирует все силы, чтобы с ней справиться. Отсутствие потребности в других людях — серьезнейшая патология душевного, духовного характера. И если человек эту мысль глубоко усвоит, то его ум, сердце, воля тоже мобилизуются, и он начнет преодолевать свое состояние.

Бывает и несколько иначе: человек говорит, что любит своих близких — одного или нескольких человек, а больше ни в ком не нуждается. Однако то, что человек называет в подобных случаях любовью, обычно не является любовью как таковой. Дело в том, что любовь — это не чувство, как многие считают, а качество человека, или, если говорить языком христианства, добродетель. Если человек смелый, он будет смелым в любой ситуации, смиренный — в самых разных обстоятельствах и с разными людьми будет смиренным, а любящий, соответственно, любящим. Когда же к узкому кругу людей — любовь, а к остальным — неприязнь или безразличие, это скорее некая зависимость, эгоистическая потребность.

Для нас, христиан, очень важно, обращаясь к Богу, говорить не только «я», но и «мы». Старец Паисий Святогорец, когда его спрашивали, как молиться Иисусовой молитвой, советовал часть дня молиться словами «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного», а какое-то время — «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас грешных», чтобы не забывать о других людях и о том, что они также нуждаются в милости Божией. А когда мы молимся о ком-то — например, «Господи, помилуй Димитрия», он советовал прибавлять: «И всех остальных Димитриев». Ведь на самом деле чем больше людей мы в свое сердце помещаем, тем наше сердце больше, глубже и сильнее становится.

Дать человеку то, что он хочет

Быть с кем-то друзьями — не то же самое, что иметь товарищей, приятельствовать с кем-то. Когда Господь говорит, что пет больше той любви, как если кто положит душу свою за други своя (Ин. 15: 13), Он совершенно четко определяет, в чем выражается дружба. Друг — это тот, за кого ты готов если не умереть, то, по крайней мере, чем-то очень важным пожертвовать. В идеале же, конечно, и жизнь отдать. А иначе это приятельские отношения — вы просто с человеком общаетесь, и вам это взаимно приятно. Или вы товарищи — «по партии», по роду деятельности, по интересам. Или вы можете быть партнерами, которые объединились для взаимовыгодных целей. Сегодня и супругов в браке порой называют партнерами, но уподоблять отношения внутрисемейные деловым — не что иное, как безумие. То есть значение слова «дружба» очень конкретно, и если в сознании человека оно размыто, ему очень трудно бывает разобраться со своим одиночеством.

Жизнь человека без подлинной дружбы не может быть полноценной, нормальной, идет ли речь о детстве, юности, зрелости или старости. Разница внутреннего устроения людей здесь может проявляться, на мой взгляд, только в том, что у кого-то будет за всю жизнь один-два друга, а у кого-то значительно больше. Но и близкие друзья, которые друг друга любят, нередко переживают разочарования. Человеку, не знающему Бога, трудно бывает объяснить, что при всей нашей любви к друзьям нельзя ожидать от них того, что может дать только один Господь. Большинству из нас хочется порой, чтобы нас не просто любили, а заботились бы, как о детях, носили на руках. Но даже такой самоотверженный друг не сможет стать для нас тем, кем является мать для младенца. А тем более Тем, Кто, по слову Писания, заботится о нас несравненно больше, чем мать (см.: Не. 49: 15). И чем большей близости и заботы ожидает человек от друзей, тем больнее ему будет видеть их неспособность к такому подвигу, тем острее будет он чувствовать себя одиноким.

Если человек не смог нам помочь, не явился вовремя, чтобы нас утешить, не нашел в себе сил, чтобы нас в чем-то понять и принять, это не означает, что он нас предал. Ему самому могло быть трудно в этот момент, он сам мог нуждаться в помощи, мучиться какими-то своими проблемами и страстями. Мера дружбы — человеческая мера, и если мы будем это понимать, это убережет нас от многих разочарований.

Вообще, удивительная вещь: чем смиреннее человек, тем менее он бывает одинок. Ведь большинство людей страдает от того, что их, по их мнению, любят недостаточно. Можно пытаться заставить людей полюбить себя, что на самом деле совершенно неосуществимо. А можно понять, что другие люди точно так же ищут любви, и решиться дать эту любовь им. Вокруг человека, добивающегося, чтобы его любили, может возникнуть круг людей, которые его боятся, ему льстят, с ним мучаются, но круга любящих не возникнет. Сам Господь наш, смиренный и кроткий, не заставляет людей любить Себя, и если человек говорит: «А я заставлю», — это та самая гордость, которой, по слову апостольскому, Бог противится (Иак. 4: 6). А смиренный человек, которому Бог, по тому же слову, дает благодать, даже если его не любят так, как он хотел бы, от этого не страдает, потому что понимает свое несовершенство и не пытается насиловать чужую волю, а сам по мере сил старается стать любящим. А что из этого получается, являет нам Христос: Он ни в ком не ищет любви к Себе, ни от кого ее не требует, Он любит Сам — и люди откликаются на Его любовь своей любовью. Так же и человеку, который решается этим путем за Христом последовать, встречается зачастую не один, не два, а гораздо больше людей, которые на его любовь откликаются и становятся близкими.

Решившись любить, стать любящим, важно не забывать: наша любовь к человеку заключается в том, чтобы сделать для него не то, что мы хотим, а что хочет он. И если этот человек не хочет нашего присутствия в своей жизни, наша любовь к нему должна выразиться в том, что мы его оставляем в покое и не навязываем себя ни под каким предлогом. В христианском мировоззрении нет понятия «бомбардировка любовью», которое есть в некоторых сектах. Христианин — это человек, который старается другого человека не захватить, не «победить любовью», а понять и адекватно ответить на его потребности.

Иногда приходит человек и говорит: «Я пытаюсь потребности другого человека слышать, пытаюсь быть нужным, подстраиваюсь-подстраиваюсь, а никак не получается». Но кто сказал, что нужно подстраиваться? Когда человек подстраивается, он делает что-то ему несвойственное, искусственное, а дружба и любовь ничего искусственного от человека не требуют. Если мы видим в себе какие-то недостатки или страсти, мешающие нам общаться с людьми, то с ними нужно бороться — но не затем, чтобы подстроиться под кого-то, а чтобы быть с Богом. И под Бога мы тоже не подстраиваемся — мы реально хотим измениться к лучшему ради Того, Кто нас любит. И только когда мы по-настоящему меняемся, а не просто подкручиваем в себе какие-то настройки, мы становимся к Нему ближе, уподобляемся Ему.

Конечно, если речь идет о супруге, о других близких и родных людях, порой бывает нужно уступить. Ты куда-то идешь в выходные, куда сам не хочешь, а хочет другой — идешь ради него. Он на чем-то в быту настаивает — и ты не споришь, а делаешь это ради него, чтобы он не расстраивался. Но это — люди близкие, с которыми у нас есть что-то общее и очень для обоих важное, которые нас понимают. Близкий и любящий человек не будет принимать бесконечные односторонние уступки — он что-то постарается дать в ответ. А если мы постоянно делаем то, что хочет другой, и только на этих условиях наши отношения продолжаются, то это не дружба и тем более не отношения будущих супругов.

С человеком, с которым мы только начинаем сближаться, не надо делать вид, что мы постоянно хотим того же, чего и он, если на самом деле это не так. Он сделает из этого ложные выводы, а потом все равно станет ясно, что вы очень разные люди, а может быть, даже и чуждые друг другу. Мы можем сделать для этого человека то, что он хочет, раз, другой, третий, мы можем его любить христианской любовью, как любим многих других людей, но друзьями мы можем назвать лишь тех, с кем нас действительно что-то сроднило. А вступить в брак можем только с одним человеком за всю свою жизнь — настолько нам близким, настолько с нами единодушным, что и в нашей любви к нему, и в его любви к нам не будет никаких сомнений.

Впрочем, даже при вполне взаимных отношениях бывают моменты непонимания, связанные, например, с тем, что человек не ощутил, какая потребность в этот момент для другого более важна. Помню из нашей семейной жизни уже очень давний такой эпизод: дедушка лежит тяжело больной, а мама в комнате моет полы. И он ей говорит: «Ты сядь, посиди со мной». Она отвечает: «Ну как же я сяду, и ты тут с грязным полом лежать будешь?» А он опять ее просит: «Посиди со мной, мне не важно, какой у нас пол, мне важно, чтобы ты со мной побыла». И конечно, в подобной ситуации нужно оставить свое и дать человеку то, чего он хочет в этот момент. То же самое касается, к примеру, подарков: сын хотел велосипед, а отец дарит ему радиоуправляемый вертолет, потому что ему тоже интересно его запустить. Или жена на 23 февраля дарит мужу соковыжималку…

Итак, в чем же причины одиночества? Практически всегда — или в требовании от других чего-то, чего они не готовы им дать; или, наоборот, в навязывании того, что им не нужно, или же в какой-то внутренней лжи. Если человек от этих внутренних установок — требования, навязывания, искусственности — избавляется, то и его отношения с окружающими начинают меняться.

«А я хотел, чтобы они со мной играли…»

Среди окружающих нас людей встречаются и совершенно психологически нормальные, и имеющие некоторые психологические проблемы, и те, у кого эти проблемы уже практически граничат с душевной болезнью. И безусловно, строить взаимоотношения с ними нужно по-разному. И человеку, переживающему одиночество, тоже важно постараться увидеть, нет ли у него самого проблем в поведении, которые людей отталкивают. Это вполне достижимо, когда у человека есть привычка к анализу прожитого дня, крайне необходимая христианину и для подготовки к исповеди, и просто чтобы куда-то в своей жизни двигаться, а не плыть по течению в неизвестном — а точнее, в печально известном — направлении.

Но гораздо чаще человеку кажется: с ним-то «все так», это у окружающих явные душевные изъяны. Как-то в течение многих лет мне доводилось наблюдать одну мою знакомую. Есть у нее такая особенность: куда ни придет, ее везде поначалу принимают очень хорошо — человек она живой, обаятельный. Все с радостью начинают с ней общаться. Но проходит какое-то время — и общаться с ней перестают. Хотя никому она зла не делает, и на первый взгляд это даже необъяснимо. Она сама понимает это однозначно: люди не умеют любить, и я никому не нужна. Но я ее уже давно знаю, и понял, что здесь у нее каждый раз происходит одно и то же. Когда она появляется где-то впервые, ей очень хочется всем понравиться, и в этом своем желании она буквально превосходит саму себя. А потом… Потом становится такой, какая она есть. То у нее нет настроения, то она всецело поглощена своими делами — и тут уже совершенно не замечает людей. Приходя, ни с кем не здоровается, люди ей навстречу улыбаются, а она проходит мимо. И окружающие, уважая ее выбор, просто перестают искать с ней общения. А она считает, что это они не хотят общаться. И идет искать других людей, потому что эти какие-то «не те». И все повторяется. Так человек проживает всю жизнь.

Или еще — из телефонного общения. «Батюшка, я что-то не так сделала?» Читаю это неожиданное смс и просто не понимаю, в чем дело. Следом: «Простите меня, я Вас очень прошу, простите!» Через несколько минут: «Я подумала и поняла, батюшка, что я это заслужила». Чуть позже: «Я исправлюсь.

Я понимаю, что Вы не хотите мне отвечать, но все же…» А я, конечно, не только не обижался, но никак и в толк взять не могу, с чего человек все это пишет. Мой рабочий день нередко занимает 12–14 часов — это и послушание настоятеля храма, и руководство епархиальным информационно-издательским отделом, и деятельность военно-патриотического клуба «Патриот», и общение с людьми, которые к священнику приходят… Все, с кем мы работаем, об этом знают. И если я даже и к вечеру не смог ответить на звонок, поскольку ни минуты свободной, ни сил не было, большинство это воспринимает с пониманием. Но кто-то готов звонить пять раз, десять раз, пока я не брошу все свои дела, чтобы поговорить. А кто-то умудряется написать десять-пятнадцать сообщений, которые мне приходится читать за рулем, поскольку они без конца звенят, и из которых я понимаю, что ничего срочного у человека нет, но он, пока я не мог ответить, уже успел обидеться, потом сочинить себе какую-то вину, из-за которой я, по его мнению, с ним не общаюсь, осознать, что он это заслужил, попросить у меня прощения, потом опять обидеться — и продолжает требовать у меня уже на все это ответа. А потом еще в личном разговоре горько сетует, что наши взаимоотношения не сложились, что я не воспринимаю его как внутренне близкого человека. Но с чего близость-то начинается…

Порой очень показательно бывает, как кто-нибудь общается, допустим, с кошкой. Один подзовет ее, погладит, за ухом почешет — и кошка мурлычет уже, примостилась у него на коленях и не уходит.

А другой берет эту несчастную кошку и как-то так начинает ей пытаться сделать приятно, что она от него бежит. И вроде бы никак он не злодействовал — за хвост не тянул, в глаз не тыкал. Но неумение вызвать положительный отклик при общении даже на таком уровне сказывается. И это уже, безусловно, болезнь души. И у детей некоторых душа бывает уже таким образом повреждена — ребенок, желая привлечь к себе внимание, делает другому такое, что тот только плачет и убегает. Я видел как-то мальчика, который самосвалом ударил сверстника по голове — так, что нанес травму. Его спрашивают: «Ты зачем мальчику голову разбил? Что он тебе сделал?» — «А я хотел, чтобы они со мной играли…»

Или вот юноша хочет познакомиться с девушкой, но избирает способ не то что неподходящий, а прямо оскорбительный. В школе он, чтобы привлечь внимание девочки, дергал ее за косу или давал пинка, так что она в сугроб летела. И теперь он другого способа не знает, делает, по сути, то же, разве что без пинков. Делает ей непристойное предложение, например. Он что, плохо к ней относится? Нет, это просто единственный шаг к общению, который ему приходит в голову.

Или бывает, что человек как какую-то мантру повторяет во всех разговорах: «Я одинок, я одинок, одинок…» Это тоже явный признак духовной болезни. Как правило, этот человек на самом деле хочет быть одиноким. Ему нравится от этого страдать, нравится себя и других этим мучить. Он какое-то ненормальное наслаждение находит в том, чтобы других в своем одиночестве убеждать и упрекать. И конечно, не стоит становиться участником этой игры. А суть такого состояния — патологический замкнутый круг гордости. Она всегда присутствует, когда человек что-то всему миру упорно доказывает. И результат этого доказывания, как правило, противоположный.

Очень важно время от времени себя спрашивать: «А мне самому было бы хорошо, если бы рядом со мной был такой человек, как я?» И помнить: на самом деле люди всегда ищут тех, с кем хорошо. Тех, от кого могут почерпнуть утешение, радость, помощь. Если ты становишься таким, то и люди придут, и будут рядом. Обязательно.

Одиночество в семье

Брак не с Небес

Тему одиночества в семье, наверное, надо начать с того, что нередко семьи сегодня складываются совершенно случайным образом. Поговорка, гласящая, что браки заключаются на Небесах, с духовной точки зрения ошибочна — браки заключают люди, и заключают порой и неразумно, и безответственно. Неразумно — значит, друг друга по-настоящему не узнав, не поняв, вместе с тем не поняв и самих себя и в себе не разобравшись. И порой рядом живут два человека, у которых на поверку — практически ничего общего. Они могут впоследствии оба прийти в Церковь, или, может, кто-то один из них, но это ничего не изменит в ощущении одиночества в семье, если они глубоко не изменятся сами и не двинутся навстречу друг другу.

Когда в браке оказываются два чужих человека, совершенно разных, то с годами они, конечно, могут сблизиться, но, скорее всего, будут все больше друг от друга отдаляться. И я не могу сказать, что нужно всегда пытаться сохранять такую семью — бывает, что ни к чему хорошему это все равно не приводит. Несмотря на общий кров, общих детей, общие хлопоты и заботы, с чужим человеком очень трудно жить рядом. Трудно делить одно пространство: один тянет в свою сторону, другой — в свою, а когда подрастает ребенок, он в третью сторону начинает тянуть. И это состояние «лебедь, рак и щука» изматывает всех: люди друг от друга очень сильно устают, все раздражены, все друг другу в тягость, и, естественно, одиночество здесь расцветает самым пышным цветом. Такие люди, говоря со священником, каждый раз жалуются на это одиночество, плачут от него, ищут выхода, но не находят.

Почему, даже придя к Богу, начав жить церковной жизнью, человек зачастую нисколько не избавляется от этих проблем? Ведь с принятием христианства должно меняться отношение человека к людям, к самому себе, должна развиваться способность понимать по крайней мере своего супруга. Но всегда ли, переступив порог храма, человек становится христианином в подлинном смысле? Апостол Павел заповедует самих себя испытывать, исследовать в вере — действительно ли мы верим (см.: 2 Кор. 13: 5). Мы знаем из Евангелия, что вера двигает горами (см.: Мф. 17: 20). И прежде всего, под ними подразумеваются горы человеческих сердец. Конечно же и наше собственное сердце представляет собой огромную гору — гордыни, самости, самолюбия, и если наша вера эту гору двигает, значит, это действительно вера. Но в реальности зачастую видим совсем другое.

Есть ситуации прямо патологические. Например, человек, начавший посещать храм, жить церковной жизнью, советуется со священником — говорить ли об этом «второй половине». Бывает, что люди живут в браке пять, десять, пятнадцать лет и не знают, как их супруг относится к Церкви. Или, наоборот, знают, но именно поэтому, начитавшись про «искушения от домашних», решают, что лучше и не говорить об этом, и что это оправданно.

В такой ситуации нужно вернуться к некой исходной точке: а что вообще предполагает, чего требует существование семьи? На этот вопрос можно ответить двумя емкими словами: общую жизнь. Если этой общей жизни нет, то, по сути, и невозможно говорить о семье, она не состоялась. И тогда вопрос «говорить ли мужу, что я была сегодня не у подруги, а в храме?» уже не важен на фоне всего остального. А если общая жизнь, внутреннее единство хоть в какой-то степени есть, то и вопрос такой не встает, ибо совершенно естественно, что люди в семье должны друг о друге все знать. Не «агентурные данные» — кто куда пошел, с кем встретился, о чем говорил. Это как раз не обязательно. Знать — означает разделять друг с другом все важное. Если люди живут действительно вместе, им даже в мелочах не придет в голову отделяться: ты купил что-то вкусное — и этим делишься, тебе посоветовали фильм интересный — и ты приглашаешь другого его посмотреть. А уж то, что имеет отношение ко всей нашей жизни — и временной, и вечной, тем более невозможно держать при себе.

Как-то говорили с одним человеком об этом, и он воскликнул: «Батюшка, но вы говорите сейчас об идеальной семье!» Нет, я говорю о неидеальной семье. Семей, в которых нет супружеских проблем, очень мало, но и семей, где муж и жена совершенно чужие, — думаю, вряд ли таких большинство. Мне все-таки немало встречается супругов, которые при всех имеющихся трудностях относятся друг к другу как к родным и близким, переживают друг за друга, помогают друг другу. В них присутствует самое главное — то, ради чего семья живет и ради чего ее нужно сохранять. Но и в таких семьях человек, пришедший к вере, может быть временами одинок. Об этом и хотелось бы поговорить дальше.

Перерасти себя — перерасти боль

Даже в семье, где люди достаточно близки, один из супругов, придя к вере, может не найти понимания супруга. Или даже они могут прийти в Церковь вместе, но по-разному будут веру воспринимать: один будет связывать ее с обретением какого-то внешнего благополучия, а другой захочет отдать Богу свое сердце. Собственно говоря, когда мы в Священном Писании читаем, что во времена антихриста будут двое на одной постели: один возьмется, а другой оставится (Лк. 17: 34), — это ведь именно о семьях.

Но и в семьях, где оба супруга верующие — вместе ходят в храм, исповедуются, ездят в паломничества, читают духовную литературу, — тоже может существовать проблема внутреннего одиночества. Случается, что женятся и замуж выходят по принципу «главное, чтобы был верующий», не задумываясь, что посещение храма, чтение святых отцов и тому подобное хоть и являются признаками наличия религиозной жизни у человека, но еще не раскрывают всего происходящего в его душе. Действительно ли этот человек приближается к Богу или стоит на одном месте, а может, и удаляется? Мы не можем этого понять просто из того, что человек регулярно посещает службы, соблюдает посты и цитирует в разговоре святоотеческую литературу. Тем более это не гарантия того, что он будет хорошим мужем и отцом (или она — женой и матерью). Если же человек действительно Бога любит и к Богу стремится, то он и окружающих с любовью принимает в свое сердце, насколько это в принципе возможно. Узнавая потенциального супруга или супругу, на это и нужно обратить большее внимание, чем на внешнюю воцерковленность.

Но бывает и другое: человек, став верующим и церковным, решает, что общение с неверующим супругом или супругой лишено смысла. Более того, сегодня есть духовники, которые без всякого сомнения советуют: «Раз он неверующий, разводись и ищи верующего». Это не редкость, это достаточно типичный совет, хотя он явно противоречит словам апостола Павла: если какой брат имеет жену неверующую, и она согласна жить с ним, то не должен оставлять ее; и жена, которая имеет мужа неверующего, и он согласен жить с нею, не должна оставлять его (1 Кор. 7: 12–13).

Я знаю немало супружеских пар, которые вследствие такого рода благословений действительно расставались — и у обоих супругов от этого совершенно ломалась жизнь, потому что сам-то их брак был не случайным, он не был ошибкой в жизни этих людей. Ошибкой было то, что человек, встретив Христа, Который является самым главным Учителем любви, вдруг потерял способность любить. Он и раньше наверняка видел какие-то недостатки своего супруга, но любви это не убивало. А принцип «он должен быть верующим, как и я» завладел его душой настолько, что он решился эту любовь в себе убить. Нужно исходить не из принципа, нужно исходить из любви. Из любви, которая есть, и из долга любви христианской, которая должна быть.

Каждый из нас должен стараться приобрести своих близких для той жизни, которая нам открылась. Но не посредством ультиматумов — «если ты не со мной, то дальше я без тебя», не посредством насилия над личностью — только посредством терпения, принятия этого человека и любви к нему. И, наверное, выход из одиночества здесь в том, чтобы понять: хотя и не принимает твоей веры любимый человек, но ты не одинок, ты в данном случае находишься рядом с Богом. И твои отношения с супругом — уже не только твое личное дело, но твое общее дело с Богом. Господь никому не желает погибели, Он хочет, чтобы все люди спаслись и пришли в разум истины. И естественно, что в отношении близкого тебе человека у Бога такое же желание, как у тебя, и такова Его благая воля. А значит, ты должен над этим трудиться вместе с Богом и через это свое одиночество преодолевать. И учиться воспринимать это не как трагедию, но как трудность, как часть того креста, который каждый христианин в земной жизни несет.

Будем помнить, что одиночество, происходящее от непонимания близких, — это то одиночество, которое испытывал в земной жизни и Сам Господь. Вот Он говорит Своим ученикам, что восходит в Иерусалим, и будет предан в руки грешников, и будет убит, — а они в этот момент начинают спрашивать, кто будет больше в Царствии Его и кто сядет по левую руку, а кто по правую (см.: Мк. 10: 32–44). Они любили Его, но были еще не в состоянии понять многих истин, о которых Он говорил, и неверно толковали Его слова. Что-то подобное происходит в семье, когда наши слова и поступки, основанные на нашей вере, остаются непонятными нашим близким.

В то же время далеко не всегда поступки, исходящие как будто бы из веры, оказываются правильными. Но есть вещи очевидные: к примеру, кто-то причинил зло семье, нанес материальный или моральный ущерб. Для верующего члена этой семьи будет естественно не воздавать злом за зло, не пытаться, например, «задействовать связи», чтобы отомстить обидчику, не злословить его. А родные говорят: «Как так можно? Ты с ума сошел?!» — осуждают, ожесточаются. И из этого одиночества, как часто кажется изнутри, нет никакого исхода.

Но исход есть: и это одиночество, и это непонимание уйдет, когда все мы перейдем туда, где ни одиночества, ни непонимания не будет. Когда Господь говорит Своим ученикам: в тот день вы не спросите Меня ни о чем (Ин. 16: 23), Он говорит в том числе и об этом. В той полноте бытия, в той радости бытия уже ничего от одиночества не останется.

Не по инструкциям

В своем воцерковлении человек не должен идти по пути готовых форм, заданных инструкций: вот сейчас я заполняю эту форму, потом перейду на другой жизненный этап и буду заполнять следующую. Вокруг нас — живая, совершенно естественная жизнь. Мы узнали о том, что есть Христос и есть Его слово — Евангелие. Мы начинаем Евангелие читать, и эта книга меняет наше отношение к жизни, и тогда мы начинаем менять ее и меняться сами. Вот это и есть христианство. А Церковь, ее правила, каноны и традиции — это то, что нам помогает измениться и научиться жить со Христом — начать жизнь с Богом уже здесь, на земле. Они и важны, и в то же время второстепенны. Главное — как меняется твоя душа. И нужно понимать, что порою надо предпочесть конкретного живого человека правилу, традиции и даже нормам христианского благочестия.

В одном из патериков описан такой случай: идут монахи по пустыне из своей обители в другую на праздник, а следом идет игумен. В какой-то момент игумен видит лежащего у дороги немощного человека, который просит о помощи. Игумен спрашивает: «А как же, тут недавно проходили монахи, разве они не помогли?» — «Нет, — отвечает тот, — они сказали, что очень торопятся на праздник, им нельзя опоздать на службу». Тогда наместник монастыря взвалил его на спину и потащил на себе. И странное дело: по мере того, как он шел, каждый его шаг становился все легче и легче, и в какой-то момент ноша просто исчезла. Он обернулся в недоумении и увидел, что на дороге стоит Христос. Тогда этот подвижник упал к его ногам со словами: «Господи, помилуй моих учеников за то, что они так с Тобой поступили».

То есть подлинная христианская жизнь — всегда глубокое сочувствие к нуждам ближних. Но очень часто об этом забывают, пытаясь пройти этапы воцерковления как уровни в компьютерной игре. Забывают, в том числе, и в отношении собственной семьи. Почему так происходит? Потому что человек выбирает то, что проще. А проще оказывается формально исполнить положенное по Уставу, чем меняться, чем учиться любить, чем отказываться от своего и давать место чужому.

Человек решается вступить в брак, но не решается при этом другого человека в свою жизнь впустить и в жизнь другого войти — он остается на дистанции. И естественно, что когда супруги не стремятся стать единым целым, им кажется несовершенным, мешающим друг в друге буквально все. А уже под это подгоняется благочестивое обоснование: все это якобы сбивает с пути воцерковления, не дает жить полноценной христианской жизнью. Раньше муж придирался к жене за крошки, не сметенные со стола, а теперь за то, что она в постный день забылась и добавила сливочное масло в картофельное пюре. И если раньше он боролся за чистоту стола, то теперь за соблюдение церковного Устава и чистоту духовную.

Честно говоря, когда речь идет о супружеской жизни, мне не очень нравятся слова «компромисс», «взаимные уступки», потому что если любви нет, то любые уступки напрасны. И все-таки… Если, скажем, супругу не нравится, что верующий супруг постится, нужно постараться сделать свой пост максимально незаметным. И уж конечно, недопустимо «постить» свою нецерковную «вторую половину» практически насильно. Нельзя попрекать человека тем, что он не ходит в храм, что живет «по-мирски». Да и сами мы ради близких можем иногда пропустить воскресную службу и куда-то, допустим, вместе поехать. Можем не превращать дом в иконостас, ограничившись несколькими небольшими иконами. Можем приготовить скоромную пищу во время поста, чтобы день рождения или другой праздник в их глазах не превращать «в поминки». И может быть, даже эту трапезу в какой-то минимальной мере разделить. Многое допустимо ради мира в семье… Но когда от нас требуют, чтобы мы в принципе отказались от церковной жизни и жизни христианской, то это, конечно, недопустимо.

Самые тяжелые ситуации складываются, когда близкий человек — будь то супруга или, например, пожилая мама — пытается противопоставить наше стремление к Церкви и родственный долг, ответственность. Как только взрослые сын или дочь, быть может, уже со своей семьей, собираются в храм — маме плохо, она лежит «с давлением», с обидой отвернувшись к стенке или, наоборот, уговаривая остаться с ней. Оставлять ее в таком состоянии и уходить? Забегать в храм только после работы, тайно, в будни, чтобы она не переживала, что сына или дочь «оболванили попы»? Возмущаться симуляцией? Кстати, человек может и не симулировать: если он привык любой ценой добиваться своего, а тут не получается, то не просто будет изображать гипертонический криз — у него он действительно случится. И здесь для христианина важны мудрость и твердость, чтобы, с одной стороны, не поддаться манипулятору, так как этим мы помогаем ему разрушать себя самого, а с другой стороны, не поступить с близким человеком слишком жестко, как с террористом, захватившим заложника.

Прежде всего, когда нам создают подобные трудности, не нужно ощущать себя зависимым. Ругань, конфликты — это проявления нашей зависимости, слабости. Да, если мы увидим, что человеку действительно очень плохо и надо «скорую помощь» вызвать, посидеть у его постели — мы останемся с ним. Но это не должно стать законом. В какой-то момент мы поймем: все равно надо идти. У священнослужителей есть правило, которое в какой-то степени, по аналогии, можно применить и здесь. Если священник начал служить литургию, произнес начальный возглас и вдруг ему сообщают, что нужно срочно причастить умирающего, а другого священника для этого нет, он должен оставить службу и идти напутствовать человека, отходящего ко Господу. Но если это известие пришло, когда совершается или совершился великий вход, священник уже не может прервать служение — он должен помолиться об умирающем и оставить его на милость Божию, а после службы идти причащать, если тот еще жив. И в жизни нашей тоже есть определенная граница: здесь нужно оставить богослужение и послужить человеку, а здесь нужно предпочесть самое главное дело в нашей жизни. В житейских ситуациях ее труднее определить, чем в описанном случае, но любовь и опыт помогают это сделать.

Усвоив общие принципы жизни в семье, где есть и верующие и неверующие, человек вступает далее на поприще познания и себя, и близких. Ни в коем случае не стоит считать своих домашних досадным препятствием в церковной жизни, а тем более врагами. И тогда Господь подскажет нам, быть может, удивительные и парадоксальные способы совмещения несовместимого. И мы сможем явить неверующим близким свою любовь и сохранить в сердце те лучшие чувства, которые между нами взаимны.

О глубине и скуке

Одна из самых тяжелых проблем, если не сказать трагедий, с которой люди, страдая от одиночества, тоже приходят к священнику, — супружеские измены.

Когда ведешь беседы на эту тему, то зачастую становится понятно: это случилось, прежде всего, не потому, что люди друг друга разлюбили, не потому, что один другому делал что-то плохое, и не потому, что кто-то из них «встретил настоящую любовь». А случилось это потому, что тот, кто изменил, прежде перестал видеть глубину — и в жизни как таковой, и в своем супруге. А может быть, и не видел ее — всегда скользил по поверхности, и какое-то время этой поверхностности хватало, а потом стало не хватать, и человек попытался эту нехватку восполнить в соответствии с представлениями, которые он усвоил, почерпнул в своем окружении.

«Батюшка, понимаете, мы с женой прожили десять лет, и наши отношения себя исчерпали…» Но дело в том, что отношения, если они есть, не могут себя исчерпать — так устроено Богом, чтобы любящие люди познавали друг друга бесконечно и от этого их любовь, даже проходя испытания, становилась крепче. Глубина человеческого сердца бездонна, и бывает очень скорбно, когда оказывается, что близкие человеку люди в нее даже не заглядывали. Можно вступить в брак по глупости, по ошибке и оказаться рядом с совершенно чужим человеком, я об этом уже говорил. Но полюбить другого человека, воспринять его как чудо, вступить в брак по взаимному чувству, а через некоторое время решить, что не осталось больше в этом человеке ничего интересного — катастрофическое заблуждение. В человеческом сердце Сам Бог помещается, а тебе в нем узко, тесно и скучно? Так это твое внутреннее убожество, а не его, твоя собственная внутренняя скучность и теснота. Выйди за ее пределы, пойми, кто ты сам и что такое вообще человек, — и ты перестанешь скучать с тем человеком, который рядом. С одной стороны, любовь открывает новые глубины, но, с другой стороны, именно открытие новых глубин в человеке питает любовь.

Конечно, семейный быт бывает полон неурядиц, и одно дело — открывать для себя глубину другого человека в романтический период отношений, а другое — размышлять об этом, когда изо дня в день повторяется одно и то же: тебе надо на работу собираться, а там кто-то в ванной закрылся! Но если уж мы увидели когда-то этого другого человека как удивительное творение Божие, то нужно понять, что и все дальнейшее развивается по уникальному Божиему замыслу. И в этот замысел всматриваться, о раскрытии нам этого замысла молиться — это как раз то, что помогает нам вновь начать видеть глубину.

Допустим, человек говорит, что полюбил другую (или полюбила другого). Всегда нужно разобраться: ты любишь действительно того другого человека или же ты любишь самого себя в этом человеке? Тебе этот человек нужен потому, что ты рядом с ним радуешься, потому что тебе доставляет удовольствие общение с ним, потому что он поддерживает тебя? Если так, то это не любовь — это в лучшем случае нечто отдаленно ее напоминающее. А о любви апостол Павел говорил, что она пе ищет своего (1 Кор. 13: 50). И это совершенно другое чувство.

Расскажу об одном случае — схематично, как о некой модели. Жена изменила мужу, он об этом узнал. Пара была внешне вполне благополучная, в браке жили уже долго, жену я знал как человека порядочного, совестливого, и оскорбленность мужа можно себе представить. Жена каялась перед Богом, как могла просила прощения у супруга, но он твердил: «Она меня предала, никогда не прощу». Когда я попросил жену рассказать о причинах, почему это все-таки произошло, она ответила: «Я не знаю, на меня напала такая тоска, такое одиночество, такая боль…» Но что в семье, в их отношениях, привело ее в такое состояние, подтолкнуло к такому поступку, она не смогла назвать, и от этого было еще больше жаль ее мужа, который так сильно все это переживал. Мы с ним продолжали общаться, и вдруг случайно в разговоре выяснилось, что когда-то, задолго до этого, он ей изменил сам. Он это считал делом давно минувших дней, жена об этом не узнала, и он решил, что правильным для сохранения семьи будет об этом просто забыть.

Но дело в том, что измену, прелюбодеяние «просто забыть» и просто скрыть не получится. Есть духовный уровень отношений, и на нем отражается любая неправда. Жена ничего не узнала, но узнала ее душа, и она посреди внешнего благополучия ощутила одиночество, боль, стала мучиться и страдать. И эта боль в конце концов лишила ее сил и толкнула на измену.

Я говорю это к тому, что одиночества и тоски на пустом месте в семье практически не бывает. И если нет к тому видимых причин — значит, скорее всего, есть невидимые. Не нужно от этого отмахиваться, как бывает иногда, нужно, еще раз скажу, всматриваться в глубину друг друга, нужно искать, осваивать ту глубину отношений, которую дает человеческому сердцу жизнь христианская. И конечно, мы очень ошибаемся, когда забываем, что другой человек все чувствует. Да что там человек — собака, которую решили отдать и которая не понимает в человеческих разговорах ни единого слова, начинает тревожиться, заглядывать в глаза хозяевам или, наоборот, куда-то прячется и отказывается от еды. А уж что ощущает человек, когда самый близкий ему лжет, — и подумать страшно.

А между тем сколько случаев, когда человек на исповеди признается, что жене регулярно изменяет, но при этом в семье его все устраивает и уходить он не собирается! Порою это на словах чуть не в добродетель превращается. «Да, я грешен, но я же семью не бросаю, остаюсь мужем, отцом». — «А вы понимаете, что живой человек, с вами под одним кровом находящийся, от этого чувствует пустоту, холод, что это разрушает вашу жизнь?» И опять: «Ну, я понимаю, что это такая моя нехорошая и греховная слабость, но какое отношение это имеет к браку?» И это уже не просто отрицание глубины, это отрицание вообще другого человека. А насколько извращаются здесь понятия, можно увидеть на примере вышеописанной ситуации: когда при этом, в свою очередь, изменяет другой супруг, он оказывается непрощаемым подлецом.

Хотя бывает и еще иначе: «Ну изменит она мне тоже — и что? У нас семья, у нас же дети, в конце концов». Или даже: «А она знает. И не воспринимает как измену — понимает, что у нас семья, дети…»

И это говорят люди, не где-то на улице встреченные, неверующие и не читавшие Евангелия, — это говорят люди, находящиеся в процессе воцерковления. Вот где глубины и дебри!..

А выйти из дебрей бывает порой достаточно просто. Нужно задать себе такой, может быть, на чей-то взгляд, наивный, но недвусмысленно обозначенный в Евангелии вопрос: «А что, если другой поступит со мной так, как я поступаю с ним?» Только отвечать на него нужно честно: «Смогу ли я принять как должное, если он вот так же ранит мои чувства? Может быть, это случится в другой ситуации, может быть, когда я уже и думать забуду об этой проблеме…» Конечно, мы живем в мире, где люди могут рассуждать как угодно, где практически любые воззрения можно принять как норму, но о себе — о том, чего бы он хотел и не хотел для самого себя, — человек обычно рассуждает достаточно трезво. И это как раз то, что может помочь поставить все на свои места.

«Ты меня любишь?»

Говоря об одиночестве в семье, нужно обязательно сказать, что одиночество — буквальное, физическое — бывает человеку в какие-то моменты решительно необходимо. Не важно, есть ли у него близкие люди и насколько он дорожит ими. Не случайно о Господе сказано, что Он уходил в пустынные места и молился (Лк. 5: 16). Уходил от многолюдной суеты, от той толпы, которая была постоянно вокруг Него. Совершенно ясно, что Он не тяготился этими людьми, Он Сам шел к ним, ради них — и ради всех нас — Он и явился на землю. Но вместе с тем Господь Своим примером показывает, что естественно для человека уклоняться на некоторое время от общения — человеку нужно время, чтобы побыть наедине с собой и наедине с Богом. Это даже нельзя назвать временем отдыха, потому что именно так человеку свойственно принимать наиболее важные решения, обдумывать все самое трудное, скорбное в своей жизни. И непонимание окружающими этой потребности в одиночестве бывает очень болезненно.

У митрополита Антония Сурожского есть такой пример. Человек может порой молиться Богу в таком опустошенном, внутренне истощенном состоянии, что даже не способен ощущать своей любви к Нему. Но его слова о любви к Богу будут правдой, потому что эта любовь в его душе есть: пусть он и не может проявить ее сейчас, об этом свидетельствует его жизнь. И то же самое, добавлю, может происходить и в семье. Приходит человек домой усталый, вымотанный, а там любимая жена, любимые дети. Но он не может с ними общаться, единственное его желание — побыть одному. Жена его спрашивает: «Ты меня любишь?» Он говорит: «Да». — «А почему я этого не вижу?» А потому что в нем и физические, и душевные силы истощены — он понимает, что любит, но не в состоянии в данный момент эту любовь проявить, в нем самой жизни чуть-чуть осталось.

Вот отсутствие взаимопонимания в таких ситуациях, по моему опыту общения с людьми, сегодня просто тотально. И чаще всего это касается людей некоторых определенных профессий. Работа в полиции, служба в армии, командировки в горячие точки — словом, все, что связано со стрессом, ненормированным рабочим днем, с перегрузкой впечатлениями, которые в сознание обычного человека не укладываются. Когда человек живет такой жизнью, непонимание близких воспринимается гораздо острее, поскольку его силы постоянно напряжены. А его супруга в это время сидит дома и жалуется кому-то по телефону: «Его опять нет. И чем только он там занимается! Так невозможно жить…» Причем чаще всего это сопряжено с тем, что она живет на те деньги, которые муж домой приносит, потому что любит ее и ощущает ответственность за семью. И при этом ей, конечно, хотелось бы, чтобы ее саму, если в дом, допустим, кто-то начнет ломиться, полиция защитила в любое время дня и ночи и чтобы «скорая» выезжала круглосуточно и приезжала быстро. Но не хочется, чтобы этим занимался ее муж.

Как-то мы говорили с немолодым уже человеком, отдавшим много лет службе в силовых структурах. Они прожили с женой больше двадцати лет, вырастили дочь. И вдруг он мне говорит: «А я однажды решил застрелиться, но не смог нажать на курок». Оказалось, что мысль эта пришла к нему, когда сделалось понятно, что жизнь уперлась в тупик: с женой они давно уже стали чужими людьми, дочку он очень любил, но она выросла, и они жили уже, по сути, разной жизнью. И он вдруг осознал, что его вообще ничего в этой жизни не держит. Но когда пистолет был уже приставлен к виску, он вдруг увидел перед собой лицо командира. «И хочу нажать на курок, а он стоит передо мной, как наяву, — и не могу». А надо сказать, что командир у этого человека был верующий — со своеобразной церковностью, своеобразной христианской жизнью, но, безусловно, христианин, и христианин очень искренний. Каждый раз, попадая в какой-нибудь храм или монастырь, он подавал записки о здравии всех своих сотрудников, заказывал молебны и молился о них сам. И в ситуации, когда ничто уже не могло перевесить в душе моего собеседника мрак одиночества, эта молитва командира вдруг оказалась на другой чаше весов. И перевесила — чувство ответственности, стыда перед своим командиром этого человека удержало.

К чему я об этом говорю? К тому, что когда человек испытывает одиночество там, где его не должно было быть, Господь непременно посылает людей, которые становятся для него родными и близкими, хотя к тому вроде и нет оснований. И нужно уметь это разглядеть, не отвращаться, когда ты хотел в своей жизни одного, у тебя это не получилось, но тебе взамен дают другое. Если ты способен это другое принять как дар и благодарить Бога, ты уже не будешь так нуждаться в том, чего ты лишился.

У аввы Дорофея есть замечательные слова, которые, как мне кажется, можно и нужно вспоминать в скорбных ситуациях, связанных с непониманием близких. Он говорит, что, если тебе в монастыре не хватает какой-то вещи или какой-то пищи, ты можешь об этом попросить. Но если тебе ничего не дадут, не скорби, потому что если ты это примешь со смирением, то Сам Христос станет для тебя и вместо этой вещи, и вместо этой пищи, и вместо всего остального. И не только всем этим станет, но даст тебе несравненно больше — Самого Себя. А это гораздо больше и друзей, и крова, и понимания супруга, и чего-либо еще.

Безусловно, приходится порой видеть, что человек просто очень устал — ему хочется жить со своим супругом или супругой на равных, а он постоянно сталкивается с тем, что рядом с ним не взрослый, а ребенок — капризный, своевольный, малодушный. И когда нужно, чтобы кто-то встал с тобой плечом к плечу, этот «кто-то» оказывается не плечом к плечу, а у тебя на ручках. И кто-то с годами, в испытаниях, все-таки взрослеет, а кого-то «второй половине» приходится поддерживать и воспитывать всю жизнь. Это тяжело, но этот вопрос нужно было решать до брака: придется ли тебе этого человека на ручках носить или за ручку с ним ходить, или вы сможете друг друга нести по очереди? Если ты к чему-то не готов, то и не делай такого выбора, а если выбрал, то эту ношу надо мужественно нести.

Одна у колыбели

Зачастую женское одиночество понимается как отсутствие спутника жизни — девушка ходит в храм, молится о вступлении в брак, и ей кажется, что в том желанном будущем, с мужем и детьми, уже никакого одиночества быть не может. Но вот создается семья, рождается ребенок, а может быть, и еще один — и женщина, приходя в храм, говорит, что так тяжко, физически и душевно, ей не было еще никогда. Муж целыми днями на работе, у него там свой круг общения, какие-то события, более или менее яркие, с мыслями о которых он приходит домой, а у жены в декрете радости и тревоги совершенно другие. Все, чем она могла свободно заниматься до того, как стала мамой, — храм, работа, учеба, путешествия, общественная жизнь, — вытесняется из ее новой повседневности житейскими обстоятельствами. Нехватка сил, материальных средств, времени на себя, беспокойство о здоровье детей порождают у молодой мамы чувство покинутости, ненужности, обиды на мужа, и все это порой приводит к разрушению брака, так что женщина остается уже совершенно одна — с одним или несколькими маленькими детьми. Можно ли остановить этот маховик, когда он только еще начинает раскручиваться?

Прежде всего, я не могу согласиться, что рождение ребенка полностью исключает женщину из общественной жизни. Скорее оно ограничивает эту жизнь в той или иной степени, и можно постараться сделать эти ограничения минимальными, а можно плыть по течению и постепенно исключить себя из нее совсем. К примеру, кто-то считает, что наличие младенца в семье практически на годы лишает женщину возможности полноценно посещать храм. Но у нас в приходе немало женщин, которые, родив ребенка, появляются в храме спустя кратчайшее время и с ребенком на груди, в слинге, посещают богослужения. Детей постарше — от двух лет — мамы оставляют в детской комнате храма с дежурными волонтерами и спокойно молятся на литургии. То же самое и с работой: знаю среди наших прихожанок немало мам, которые работают удаленно или со свободным графиком, в том числе те, кто родил двоих, троих, четверых детей и ни из церковной, ни из общественной жизни никогда не выпадал.

Я не хочу сказать, что это единственная норма и тем более что женщина, как в идеалах социалистического общества, должна чуть ли не сразу после родов вновь стремиться к производственным успехам. Я только говорю, что в принципе возможность сохранить все значимые сферы жизни, деятельности, общения у женщины есть, и ни в коем случае нельзя смотреть на свое материнство с позиции обреченности.

Но бывают ситуации, когда состояние здоровья, болезни детей, домашние обстоятельства действительно так наваливаются на женщину после родов, что она в храме если и бывает, то крайне редко. Да и вообще из дома почти не выходит. И здесь как раз проявляется то, каковы реальные взаимоотношения в этой семье. Иногда супруге кажется, что ее муж очень изменился именно с рождением ребенка — и в уходе за ним не участвует, и ее трудности перестал замечать. Но на самом деле здесь обязательно присутствует что-то, чего она не разглядела в своем избраннике до брака и не хотела замечать в браке. По моему глубокому убеждению, отношения между людьми не могут испортиться только из-за того, что они стали отцом и матерью. Родительство, как лакмусовая бумажка, лишь проявляет то, что в сердце у одного из них и что у другого.

Не будем рассматривать ситуации, когда муж считает, что рождение и воспитание детей — это женское дело и конкретно личное дело его супруги. Но и в случаях, когда мужчина старается облегчить женщине уход за младенцем, заботится о ней, дело тоже доходит порой и до женских слез, и до скандалов. Отнюдь не всегда это непонимание разрешается, но есть некоторые общие моменты, о которых хотелось бы сказать.

Прежде всего необходимо сказать об убеждении, с которым часто приходится сталкиваться: в православной семье должно быть много детей, и рождаться они должны как можно чаще — иначе это семья, которая не выполняет в полной мере своего христианского предназначения. Конечно, это представление искаженное, причем, по моим наблюдениям, оно почти всегда исходит от мужчин — практически ни одной женщины, которая говорила бы, что православный брак — это как минимум трое детей, мне не встречалось.

Конечно, в Священном Писании мы читаем, что жена спасается через чадородие (ср.: 1 Тим. 2:15), но ведь не сказано, что чадородие это должно представлять собой непрерывный изматывающий процесс. И это обязательно нужно иметь в виду супругам, особенно мужу, если они хотят сохранить гармоничный брак. На эту тему, безусловно, нужно говорить и до венчания, и не стесняться обсуждать ее на всем протяжении семейной жизни. Иначе возникают уже и крайние ситуации — женщина приходит в храм и говорит, что ждет третьего, четвертого, а то и пятого ребенка, причем все предыдущие рождались путем кесарева сечения, и новая беременность просто угрожает ее жизни. «А что же муж?» — спрашиваю. «Муж считает, что нужно иметь столько детей, сколько Бог даст». И здесь приходится порой и в медицинских вопросах помогать, чтобы ей с помощью специалистов нормально перенести беременность, и с мужем основательно беседовать.

И вот что еще нередко упускают из виду, но что обязательно нужно учитывать и мужу и жене: в период ожидания ребенка, кормления младенца грудью эмоциональная восприимчивость женщины меняется. В такой период то и дело приходит на беседу какая-нибудь пара постоянных прихожан, которые «муху» обычных бытовых разногласий умудрились вырастить в такого «слона», что чуть ли не до развода дошло. Разговариваешь с ними — и такое чувство, что беременны оба: никак не найти логики в суждениях ни того, ни другого. И эти взаимные обиды, это «сжигание мостов» даже потом уже, когда ребенок подрастает, трудно бывает изжить до конца. А между тем таких последствий можно было избежать, если бы супруги взяли на себя совсем небольшой труд: почитать, что происходит с женщиной в период беременности, во время родов, после родов или во время гормональных сбоев, какие психологические состояния у нее возникают, вплоть до ощущения, словно наступает «конец света» и конец всей ее семейной жизни. Может быть, это и не поможет такие обиды предотвратить, но, по крайней мере, женщина будет иметь альтернативный вариант: подумать о том, что ее мысли не совсем адекватны.

Неплохо, если бы и мужчины помнили об особенностях женской психофизиологии и делали на это скидку — понимали, что обидные слова надо просто перетерпеть, где-то простить, где-то согласиться и утешить, а не думать каждый раз, что все зашло в тупик. Конечно, какая-то размолвка может иметь под собой и объективную основу, но лучше все-таки вернуться к ее обсуждению позже, когда эмоции улягутся, пройдет первая волна усталости от родов и множества новых обязанностей по уходу за новорожденным.

Кажется на первый взгляд, что это обычные советы по этике и психологии семейной жизни. Но относиться к ним на самом деле можно по-разному. Ведь, безусловно, есть здесь и духовная основа: необходимость бороться с мрачными, деструктивными мыслями и подозрениями.

В беседах с молодыми людьми, которые близки друг другу, задумываются о семейной жизни, почти всегда так или иначе обсуждается вопрос близости до брака. И тут люди начинают говорить, что воздержание невозможно по массе причин, что «все так живут» и прочее-прочее. И каждый раз священнику приходится объяснять: «Поймите, что если ваши отношения начинаются с физической близости, то до венчания вы просто не сможете узнать друг друга по-настоящему глубоко». И дело здесь даже не в моральном запрете как таковом, просто физическая близость, если она есть, — это нечто настолько сильное, что она начинает собою все компенсировать и на ней все выстраивается, а все остальное ложится уже на нее, как на некий фундамент, и люди перестают понимать, как они реально друг к другу относятся.

Говоришь этим молодым людям: «Поймите, будут в вашей будущей супружеской жизни периоды, когда женщина может болеть, женщина может родить, и этих отношений какое-то — возможно, длительное — время все равно не будет. И что будет тогда, если вы привыкли от всех своих разногласий и непониманий „прятаться“ в постели?» Также и те ситуации, когда женщины, родив одного или нескольких детей, к сожалению, теряют привлекательность, когда этих женщин начинает терзать страсть ревности — в подавляющем большинстве результат неправильного развития отношений до брака.

Помочь тут советом бывает достаточно сложно. Во-первых, сама женщина, наверное, должна все-таки стремиться скорее вернуться в форму во всех отношениях — насколько это возможно. Кому-то это дается легко, кому-то сложно, кому-то, как ни бьются, практически не дается, но тем не менее эта установка очень важна. Муж же, в свою очередь, должен понимать, что рождение ребенка — это труд, причем тот труд, на который он сам не способен, и женщина в данном случае несет некие издержки за них обоих. Так что он просто обязан ей помочь вернуться в нормальное состояние, предоставив ей для этого, во-первых, время, когда она может куда-то отлучиться без малыша, во-вторых, возможность консультироваться у грамотных специалистов, а в-третьих, финансовые средства. Некоторые мужья почему-то думают, что их «вклад» в восстановление формы жены должен заключаться, так сказать, в моральном стимулировании: «Эх ты, посмотри на себя, на кого ты похожа!» Но эта позиция столь очевидно тупиковая, что ее даже обсуждать не стоит. Конечно, не в этом заключается помощь, но в том, чтобы предоставлять недостающие ресурсы, поддерживать, утешать, когда что-то не получается, и тогда все постепенно пойдет на лад. Но это опять-таки возможно только в том случае, когда у женщины есть встречная установка, потому что иначе можно поддерживать и утешать ее сколько угодно, но во благо ей это не будет.

Как ни удивительно, но возникает у иных и такой вопрос: а зачем вообще социализировать жену? Некоторые верующие мужчины уверены, что домашний очаг — единственное предназначение настоящей православной хозяйки дома и выходить куда-то в свет ей вовсе не обязательно. И как же трудно бывает убедить такого человека, что с женой не только можно, но и нужно вместе выезжать на природу, ходить в театры, музеи, поддерживать какие-то ее увлечения, хобби, а как-нибудь даже отправить ее на отдых без детей. В этом случае у меня есть один очень простой аргумент: практически у всех женщин, которые неотлучно и ничем более не занимаясь просидели дома с детьми четыре, пять, шесть лет, я вижу в какой-то степени измененное состояние сознания. То есть женщина не просто десоциализируется, она в каком-то смысле асоциализируется вообще, и ее близким становится с ней трудно, и в первую очередь самому мужу. То есть я призываю его пересмотреть свои представления не только ради нее, не только ради детей, но и в том числе ради самого себя.

Я не считаю, что в своем внутреннем одиночестве, в своих супружеских проблемах муж и жена должны до последнего пытаться договориться друг с другом наедине. Порой бывает просто необходимо вовремя пригласить какого-то третьего человека — это может быть либо хороший, опытный священник, либо компетентный, профессиональный психолог. Почему? Потому что какие бы разумные доводы ни приводила мужу жена (или наоборот), говоря о своем одиночестве, в какие бы слова ни облекала свои искренние чувства, ему все же может казаться, что это некий каприз, раздражительность, короче — женские эмоции. А священник или специалист-психолог пойдет другим путем: он объяснит им, как каждый из них в этой ситуации может поступить, в том числе и в своих собственных интересах.

И все-таки нередко, несмотря даже на какие-то обоюдные усилия, семья распадается, происходит развод. И на самом деле, когда мужчина бросает женщину с ребенком — это не просто один из аспектов одиночества в семье, это вообще одно из тяжелейших испытаний, которое с человеком может случиться. Это один из тех случаев, о которых и можно, и нужно говорить как о предательстве.

Как женщине это преодолевать? Во-первых, нужно понимать, что есть ребенок, на котором в этот момент должны сосредоточиться жизнь, долг и ответственность матери. И все то, что мешает растить своего ребенка, любить своего ребенка, нужно из своей жизни в этот момент исключить. Эта внутренняя цельность помогает со всем справиться. Нужно напомнить себе о том, что самый великий дар, который существует, — это дар нашего бытия. А женщина, когда рождает ребенка, становится, безусловно, участницей появления новой жизни и хранительницей этого дара. Это такое высочайшее предназначение, что женщина в нем и может найти, и находит для себя утешение. И это утешение не ложное, не выдуманное, это утешение реальное.

Безусловно, я не говорю, что ребенок заменяет мужа, это совершенно не так. Но любовь к ребенку и воспитание ребенка способны наполнить все пространство жизни женщины. Мужчине гораздо сложнее найти в этом для себя подобное утешение, хотя такое встречается в жизни некоторых одиноких отцов. Но для женщины это нечто совершенно естественное, что дает ей силы. И она с помощью этого должна из своего тяжелого состояния выйти, она должна оказаться совершенно жизнеспособной, чтобы не только растить ребенка, но и с мужем, может быть, впоследствии восстановить отношения либо каким-то образом дальше строить свою семейную жизнь. То есть все, что она будет замечать как признаки саморазрушения от пережитого стресса, должно тут же пресекаться. Может быть, покажется, что это сложно, но на самом деле здесь естественные принципы самосохранения должны сработать.

И опять-таки, говоря о проблеме одиночества в семье, мы должны понимать исходно, что потенциально, увы, нас может предать любой человек, даже самый родной. Это не означает ни в коем случае, что нужно постоянно этого ждать. Нужно просто помнить: не предаст только Бог. А все остальное быть готовым пережить. Это может стать потрясением, но это не должно поколебать все основы жизни человека. Так бывает, когда в фундамент нашей жизни заложено понимание, что существует Господь, и мы у Него есть, и Он действительно у нас есть, а все остальное — то ли да, то ли нет. Вся окружающая жизнь постоянно убеждает нас в зыбкости абсолютно всего земного. Ведь муж может не только уйти из семьи, он может умереть, может оказаться прикованным к одру болезни на долгие годы или на всю жизнь. И поэтому если человек строит не на том основании и его упование связано не с надеждой на Бога и на Его присутствие в нашей жизни, а с надеждой на присутствие в его жизни любимых людей, то это упование обязательно в какой-то момент окажется ложным. В этом и проявляются слова пророка Иеремии: проклят человек, который надеется па человека (Иер. 17: 5). Это реальность, и об этом обязательно нужно знать каждому, тем паче верующему.

Бывает иногда, что женщине удается себя внутренне собрать, сосредоточиться, но в то же время в житейском плане у нее острое желание на кого-то опереться. И из этого нередко возникают разные ситуации, которые возникать не должны. Например, зачастую она становится фактически содержанкой того или иного мужчины, хотя, по сути, ищет себе не мужа и тем более не возможности жить в блуде — она ищет просто, на кого бы опереться в жизни. А платить за это приходится блудной связью, материальной и психологической зависимостью.

Что на это можно сказать? Помню, в годы моего детства вышел фильм по повести Джеймса Олдриджа «Последний дюйм» про мальчика, который должен был взлететь на самолете и на нем своего раненого отца довезти до больницы. И который знал, что он может надеяться только на себя. И в фильме звучала песня: «Какое мне дело до всех до вас, а вам до меня?» Безусловно, не такое должно быть настроение у верующего человека, не такое у него должно быть отношение ко всем остальным людям. Но в то же время мы должны понимать, что если остальным людям до нас нет дела, то, значит, так тому и быть. Наша жизнь — это область нашей собственной ответственности. Может показаться, что мы предлагаем человеку очень жестокое к себе отношение, но нет, на самом деле это отношение очень милосердное. Это отношение очень бережное, потому что оно позволяет сохраниться от самых разрушительных, самых страшных разочарований. Как только ты забыл о реальности, она тебе о себе напомнит. Если ты забыл о силе земного притяжения, тебе придется о ней вспомнить, когда ты споткнешься и твое лицо соприкоснется с землей. И это для лица всегда бывает тяжело и неприятно. Поэтому нужно помнить, что мы живем в падшем мире, где человек одинок. И мы не должны делать из этого трагедию, не должны превращать это в какое-то вселенского масштаба горе.

Что касается матерей-одиночек, в храме их много. На земле вообще много женщин, которые растят своих детей без мужчин — у кого-то мужья ушли, у кого-то погибли, у кого-то с ними еще что-то произошло. И среди них немало тех, кто с этим справляется самым достойным образом; некоторые справляются не очень удачно, но и им многое удается. А есть те, что без конца ходят и говорят: «Батюшка, ну как так жить? Это же просто невозможно!» И говоришь: «Ну как же невозможно? Посмотри, вот человек живет, вот женщина приходит постоянно с сыном, и сын у нее совершенно замечательный — и живут как-то, с Божией помощью. А самое главное — если невозможно, то что? Не жить?» Если Господь попустил человеку в таком положении оказаться, то, безусловно, видя веру и усилия, Он пошлет помощь. Он обязательно поможет, если ты про Него помнишь, а не бьешься в истерике.

Есть у Омара Хайяма очень верные, мне кажется, строки: «Ты лучше голодай, чем что попало есть, и лучше будь один, чем вместе с кем попало». Под «с кем попало» христианин не должен понимать каких-то людей «второго сорта», у христианина таковых вообще не должно быть. Имеется в виду просто тот человек, с которым мы совершенно разные и находимся рядом не потому, что мы его любим, а потому, что просто хотим быть рядом хоть с кем-то. И действительно, в таком случае лучше быть одному.

Бывает, конечно, что люди поняли это уже в браке, но и тогда важно, чтобы такое понимание было. Ведь если человек не осознает, почему ему плохо, он никогда не сможет в этом состоянии разобраться. А если человек понял, что он сделал ошибку и сам в этой ошибке виноват, это дает ему уже очень много: возможность осознанно молиться. Сказать: «Господи, я сам все сделал не так, я сам в это состояние свою жизнь привел. Мне некого обвинить: ни вторую половину свою, которая не стала второй половиной, ни Тебя тем более, Господи. В этом виноват только я. Но я хочу, невзирая на это, жить так, как Тебе угодно, и жить жизнью полноценной, жизнью счастливой. Господи, в этом мне помоги!» И тогда Господь какие-то пути человеку подскажет.

Человек может научиться любить и может все-таки полюбить того, кто рядом. Другое дело, что тот, кто рядом, может со своей стороны сделать все, чтобы из этого ничего не вышло. Но и в таком случае нужно постараться, по крайней мере, не ненавидеть этого человека, не тяготиться им и не быть озлобленным. А дальше — стандартного выхода из этой ситуации нет. Есть воля Божия о частных случаях, частных ситуациях, и познаем мы ее зачастую, как говорил преподобный Варсонофий Великий, из самих обстоятельств жизни. И порой тот узел, который человек никак не может развязать, оказывается перерубленным откуда-то извне. Но это только один вариант того, что может быть. А у Бога такое количество способов изменить нашу жизнь, что не надо пытаться что-либо предугадывать. Весь вопрос заключается в нас самих — в том, насколько мы Богу открыты, насколько мы разрешения своего одиночества ищем в Нем и насколько Ему не сопротивляемся.

Дом, где не звучит детский смех

Любой священник — в беседах, на исповеди — сталкивается с людьми, у которых нет детей: и с молодыми семьями, которые еще надеются обзавестись потомством, и с супружескими парами, у которых, очевидно, по естественным законам детей уже не будет. И это особенный вид одиночества, о котором стоит сказать отдельно.

Для людей, которые вступают в брак и хотят, чтобы у них были дети, но дети не рождаются, скорбеть и страдать об этом совершенно естественно. Порой бесчадие причиняет боль не только мужу и жене — мне не раз доводилось встречаться с несостоявшимися дедушками и бабушками, которые приходят в храм и молятся, и плачут, и никак не могут принять того, что у них нет внуков. И в то же время, наоборот, приходилось видеть, какая большая радость входила в жизнь целой семьи, когда долгожданный наследник по молитвам ко Господу наконец-то появлялся на свет. Сам Господь говорит в Евангелии о том, что рождение ребенка — огромное утешение, поскольку женщина, когда рождает, терпит скорбь, но когда родит, уже не помнит скорби от радости, ибо родился человек в мир (ср.: Ин. 16: 21).

Но в то же время в Новом Завете подчеркивается, что если Господь кому-то не дает детей, это не надо воспринимать как наказание, как свидетельство отвержения, как проклятие Божие. Это нужно воспринимать как попущение Божие и как волю Божию о себе. Мы не можем знать, в чем конкретно заключается причина такого изволения Божия о нас, временное это изволение или постоянное, но мы должны помнить, что смысл жизни человека заключается все-таки не в том, чтобы обязательно оставить после себя потомство. Смысл его жизни заключается собственно в его жизни, а все остальное — как распорядится Господь. И безусловно, верующий человек не должен из-за бездетности свою жизнь разрушать, не должен из-за этого считать, что она несправедлива и бессмысленна.

По поводу бездетности и одиночества… Порой эти слова употребляют даже как синонимы. Говорят «она одинокая», подразумевая: «у нее нет детей». Однако сам факт наличия или отсутствия детей с одиночеством никак не связан. Есть родители, у которых несколько детей, и они совершенно одиноки, а есть люди, которым Господь детей не дал, но болезненного чувства одиночества как такового у них нет. Все-таки суть здесь в самом человеке, его устроении, его характере.

Порой бездетной женщине советуют перенаправить свою энергию желания стать матерью на что-то другое: карьеру, путешествия, общение, хобби. В этом есть и некая правда, и коварная ошибка. Ошибка возникает, когда человек говорит: «Раз Бог не дал мне детей — значит, я буду жить для себя». Дело в том, что для верующего человека очень важно воспринимать все обстоятельства жизни как некое послушание, данное от Бога. А послушание — это всегда труд, возделывание своей души и утеснение себя. И если человек точно так же — разумно — отнесется и к своей бездетности, Господь подскажет ему, в чем тогда его послушание должно заключаться, как ему жить и куда применить свои силы.

А в чем в этих советах рациональное зерно? В том, что от скорби бесчадия избавляет человека не только любовь к Богу, но и любовь к людям, и любовь к миру. Мы все читали в Новом Завете, что человек не должен любить ни мира, ни того, что в мире (см.: 1 Ин. 2: 15). Но нужно помнить, в каком смысле говорит это Иоанн Богослов: не любить мир как совокупность страстей и грехов, как источник чувственных благ, вожделенных для падшей человеческой натуры. Но мир как Вселенную, сотворенную Богом, мир, прекрасный даже после нашего грехопадения, любить обязательно нужно, а также и относиться к нему с интересом. Мир — это и небо, и земля, и природа, и все их удивительное устроение могло родиться только у одного Художника — у Самого Творца. А каждый из нас одновременно и часть этого мира, и тот, кто может весь его в себя вместить. И когда человек относится к Богу, к людям, к миру таким образом, он перестает ощущать свою бездетность как постоянно саднящую рану.

Как известно, Церковь в большинстве случаев не дает благословения ни на зачатие в пробирке, ни на суррогатное материнство. А еще бывает, что у женщины, так и не встретившей любимого человека, появляется желание «родить ребенка для себя». И она приходит взять на это благословение у батюшки. И очень огорчается, получив отказ: «Как же так! Ведь ребенок — это по сути своей благо?»

Действительно, появление на свет ребенка — благо. Плохо бывает другое: при каких обстоятельствах он появился — вне брака или просто от не любящих друг друга людей. Если люди поженились, ребенок родился, а семья распалась — это, конечно, беда, но люди первоначально этого не планировали. И тут священник действительно скажет: «Да, развод — и горе, и грех, но есть ребенок — то светлое, что в результате осталось». Но совсем другое дело, когда человек все это заранее планирует. То есть ты осознанно вступишь в отношения однозначно греховные, чтобы от этого мужчины, который тебе не нужен и которого ты рассматриваешь как, прямо скажем, самца, «произвести потомство». Такое унижение человеческого достоинства до животного уровня не хочется даже обсуждать. Но, кроме того, это еще и полное недоверие Промыслу Божию, это попытка пробраться через черный ход, когда парадный закрыт. Но нельзя проникнуть в райский сад, отодрав доску в заборе. Бывает, что женщина, решившись на такой греховный шаг, оказывается потом в тяжелой жизненной ситуации, которая заставляет ее пожалеть об исполнении своего намерения.

Порой священники противопоставляют два пути: рождение ребенка вне брака как однозначно неугодное Богу и усыновление как однозначно угодное. «Ты одинока, хочешь ребенка? Так в чем проблема? Вон сколько детей в детских домах — иди и бери любого». Мне доводилось встречаться с женщинами, неспособными и себя-то в полной мере обеспечить, но убежденными, что должны усыновить ребенка — или «чтобы искупить грехи», или поскольку «сироту пристроить — что храм построить». Нет, ни в коем случае нельзя брать на себя такой подвиг, надеясь стяжать этим некую заслугу.

Я убежден, что путь приемного родительства — далеко не для всех. И здесь бывает даже трудно что-то объяснить логически. Одной из таких потенциальных мам — может быть, даже во всех отношениях благополучной — я могу сказать: «Знаете, я бы не посоветовал вам этого делать, потому что вы с этим не справитесь, это для меня достаточно очевидно». Другой женщине могу сказать после подробного разговора: «Я не знаю, если вы считаете, что вы в силах, то делайте». А третью — просто без лишних слов благословить. Но в любом случае прежде даже, чем такое намерение созреет, нужно основательно разобраться в своих мотивах, чтобы не обмануться и не обмануть потом взятого на воспитание ребенка.

Здесь нельзя исходить из каких-то поверхностных, общих соображений. Например: «У меня ребенку все равно будет лучше, чем в детском доме». Да, возможно, что лучше, но ему должно быть не лучше, чем там, — не лучше, чем в детском доме, чем на улице, чем в концлагере… Ему должно быть у тебя в доме хорошо. И если ты берешь его, то обязан понимать, что он должен стать твоим в большей даже степени, чем стал бы твой собственный ребенок. С ним надо быть необычайно бережным, потому что не только он для тебя не свой по плоти, но и ты для него не свой, но ты большой и сам на своих ногах стоишь, а он от тебя зависит. И безусловно, с какими бы испытаниями ты отныне ни столкнулся, он никогда не должен увидеть на твоем лице даже тень сожаления о том, что ты его взял. А неожиданности могут быть самые разные, потому что ты не знаешь, что было у ребенка в прошлом, не знаешь, как правило, его родителей и родственников и не можешь предугадать, что всплывет в его жизни, здоровье, характере в тот или иной момент.

Еще раз скажу: в этом вопросе все зависит от конкретного человека, от конкретной семьи, а не от общих соображений. У меня есть знакомая семейная пара, где много лет назад произошла трагедия: погиб единственный и любимый ребенок. Собственно под влиянием этого и муж, и жена пришли по-настоящему в Церковь. И через некоторое время они удочерили девочку с очень тяжелым заболеванием. Казалось бы, после такого горя брать на себя еще такой крест… Но как раз они оказались к этому готовы, и это действительно стало наполнением их жизни и полностью ее изменило.

Но только ни в коем случае не говорите даже самому себе: «Мне нужно взять ребенка, чтобы избавиться от одиночества». Чтобы не было одиноко после работы по вечерам, можно взять из приюта собаку или завести попугая. А ребенка нужно усыновлять или удочерять ради служения этому ребенку, а не ради себя самого. Иначе ожидания окажутся обманутыми, а воспитание этого ребенка превратится в крест, нести который будет очень тяжело, потому что ты сам дерзостно и безрассудно его на себя взвалил.

В православных СМИ, в церковной проповеди много говорится и пишется сегодня — и совершенно верно — о ценности семьи, о благословенности семейной жизни, о родительском счастье. Но с чем угодно полезным и нужным можно порой переборщить. И в некоторых храмах бывает такое: священник буквально в каждой воскресной проповеди говорит о семейной жизни, о том, как высоко назначение матери-христианки, о том, как прекрасна женщина во время беременности, о том, как хорошо, когда в семье детей много и они с малых лет приучаются делиться друг с другом… И у людей, у которых детей нет, а может быть, и вообще нет семьи, появляются сомнения, доходящие до уныния: а им-то как тогда спасаться? Может быть, они, если к подвигу монашескому не имеют тяги, а семейной жизни не сложилось, вообще к христианской жизни малопригодны?

Как-то один веселый литературный герой, вырывая украденный с грядки огурец из рук невеселого героя, назидательно сказал: «Не делайте из еды культа!» После чего огурец съел сам. Вот и здесь можно было бы сказать: «Не делайте культа из семьи». Ничто на земле не является безусловной ценностью, кроме сотворенного Богом человека и тех отношений, которые между человеком и Богом возможны.

Есть различные образы существования и бытия, которые по Промыслу Божию устраиваются для конкретных людей. Мы видим в истории Церкви примеры, когда человек не становился монахом, но и не вел семейную жизнь, и это бывало не по стечению обстоятельств, а вследствие осознанного выбора. И люди эти — разные: то святой праведный Василий Блаженный или святой Прокопий Устюжский, а то философ Григорий Сковорода или адмирал Федор Ушаков. Кто может сказать, что их жизнь была не угодна Богу? А сколько случаев бывает, когда полюбил один человек другого, а этот человек умер, вступить в брак они не успели. И не хочет тот из них, кто продолжает свою земную жизнь, никого другого себе в супруги. Разве его жизнь может быть этим противна Богу, неполноценна? Разве нужно убеждать его создавать семью и рожать наследников, потому что «так спасительнее»? Я уверен, что конечно же нет. Даже если человек любил и был предан любимым, а теперь, пережив это предательство, ни с кем не хочет связывать свою жизнь, я считаю, что это вполне может быть оправданно. Может быть, у него еще возникнет желание с кем-то создать семью, но вполне возможно, что и нет.

Конечно, почти каждый человек, не имеющий детей в зрелом возрасте, испытывает явный или неявный социальный прессинг — в виде взглядов, в виде не очень тактичных, а порою и вовсе бестактных вопросов, в виде разговоров за спиной. Но здесь мы можем вспомнить, что и праведных Захария и Елисавету, и праведных Иоакима и Анну тоже наверняка преследовали вопросами: «А где у вас дети? Почему у вас детей нет?» И не только вопросы были, но наверняка и осуждающие слова, и усмешки, потому что как же — раз люди бесчадны, значит, отвержены Богом. Но и эти праведные супруги оставались людьми не только чистыми в ветхозаветном понимании, они оставались и хорошими, светлыми людьми, добрыми, любящими. То есть ни тяжесть бездетности, ни вопросы, ни осуждения и насмешки — ничто их не разрушило, ничто их не изменило к худшему. Наверное, эти примеры очень важно почаще вспоминать.

О «стакане воды»

Одна из важнейших тем в разговоре об одиночестве — это, безусловно, одиночество в старости. Многие люди уже заранее задумываются о старости: кто-то рисует себе картины благополучия в окружении детей и внуков — радужные и порою не основанные на реальности, кто-то, наоборот, преклонного возраста боится и представляет себе все в черном свете. А есть другая категория людей — те, кто о старости не думает вообще, предпочитая жить так, словно она никогда не наступит.

Однако ни тем, ни другим, ни третьим в большинстве случаев не приходит в голову мысль, что старость — это то, к чему человек обязательно должен определенным образом готовиться. Я говорю о подготовке не в житейском смысле — денежных накоплениях и тому подобном, а о том, что старость должна наступать для человека как пора подведения итогов жизни, как закономерный результат этой жизни, в достижение которого вложен труд, в том числе и труд духовный. Так бывает, когда человек живет с чувством ответственности за тот дар жизни, который он от Бога получил, и для него ничего не наступает совершенно случайно.

В старости с особой силой проявляется все, что есть в человеке: все его страсти, все его слабости, все его пороки. И порой человек оказывается тогда по-настоящему одиноким еще и потому, что просто никому не хочется рядом с ним находиться. Он ведет себя так, что пребывание рядом становится пыткой даже для самых близких людей, не говоря уж о более широком круге знакомых. Поэтому нужно помнить, что те греховные склонности, которые мы раз за разом себе прощаем, оправдываем, на которые мы постепенно закрываем глаза, проявятся с годами — а точнее, когда наша земная жизнь будет уже близка к концу — во всей своей уродливости и со всей своей властью. И когда мы встречаем в жизни крайне тяжелых в общении престарелых людей, надо постараться не осуждать их, а усвоить эти примеры и прилагать усилия, чтобы с помощью Божией подобного в своей жизни избежать.

Но самое страшное, если в старости человек окажется тяжелым не только для окружающих, которые разбегутся и оставят его одного. Человек в старости, если он не будет к ней готовиться, может оказаться невыносим для себя самого. Помочь такому человеку бывает уже очень трудно, подчас невозможно, потому что он самого себя терпеть не может, а в то же время всецело замкнут именно на себя, на свое «эго». И тем, кто до такого состояния еще не дошел, но заметно к нему движется, можно опять-таки сказать: внимайте себе, испытывайте себя, хорошо ли рядом с вами людям и хорошо ли рядом с вами вам самим? И если нам с самими собой плохо, то и окружающим с нами вряд ли хорошо, нужно честно себе в этом признаться и предпринять усилия по исправлению своей жизни.

Бывает, конечно, что одиночество в старости возникает не по вине человека, а вследствие трагической гибели близких, например. Но и к такому одиночеству можно относиться по-разному. Кто-то будет сетовать на несчастную судьбу, чувствовать себя обделенным и брошенным. Кто-то отнесется к этому стоически, мужественно, так сказать, стиснув зубы. А кто-то воспримет это по-христиански, продолжая любить Бога и людей. И конечно, когда-то ему взгрустнется, в какие-то моменты ему будет тяжело, но тем не менее душа его будет всегда иметь утешение.

Мне как священнику приходится видеть ситуации, когда человек бывает в старости не просто одинок, не просто некому подать ему стакан воды, а ему, условно говоря, специально не подадут этот стакан, чтобы ускорить его уход в мир иной. Не всегда доходит до крайностей, но когда престарелый человек абсолютно не нужен своим домашним и, если бы не квартира, которую он еще никому не отписал, его бы полностью игнорировали и бросили — такое встречается нередко. И часто эта бабушка или этот дедушка винят внуков: мол, прагматичные они, как все их поколение. Но воспитали-то внуков собственные дети этих людей… Кто в них вложил эту расчетливость, бесчеловечность, холодность, не научил любить? Кажется, винить в такой ситуации себя самого — значит лишь усугублять ту скорбь, которая и без того постоянно сердцем владеет. Но на самом деле это не так. Когда ты понимаешь, что сам виноват в том, как складывается теперь твоя старость, у тебя есть возможность вздохнуть и сказать Богу: «Господи, прости меня за то, что я неправильно воспитал своих детей». И Господь такому сокрушенному человеку так или иначе подаст облегчение. Если же человек будет считать, что мир несправедлив — что он-то все делал хорошо и правильно и детей воспитывал как нужно, а они ему ответили черной неблагодарностью, — тогда, конечно, эта тяжесть будет еще тяжелее.

Как-то раз знакомая рассказала мне, что однажды увидела на улице старушку, которая в буквальном смысле — по снегу и льду — ползла на четвереньках из продуктового магазина. Она помогла ей добраться до подъезда, и выяснилось, что для бабушки это обычный способ передвижения — ее и в магазине этом уже знают. Помню подавленное состояние этой моей знакомой: заметно было, что она словно встретилась лицом к лицу со страхами по поводу собственного будущего. И она меня спрашивала: «Как же так? Как такое вообще возможно? И как принять то, что и с тобой это когда-то может случиться?»

Такое действительно возможно — так же, как, например, и существование бездомных людей, которые живут в подвалах и на свалках. Но это опять же не рок, не судьба, это результат определенного процесса, к которому человека ведет его собственный выбор. Слишком упрощенно было бы считать, что человек лишился жилья и работы, оказался на улице — и он автоматически становится бомжом. Есть немало людей, с кем подобное случилось, и они скитались какое-то время, но их не затянула эта жизнь на улице, от которой люди уже практически не возвращаются к нормальному существованию, потому что полностью меняется их сознание. Так же и здесь: прежде чем человек решает для себя ползти по городу, полному людей, по грязи и слякоти, на четвереньках, в нем происходит определенный процесс. И нужно думать, наверное, не о том, как нам подобное положение принять, если с нами такое когда-то случится, а о том, как нам в такое состояние не прийти. А этот вопрос решается не в каком-то отдаленном будущем — он решается и сейчас. В том числе и тем, как мы реагируем, когда видим такую бабушку. Тем людям, которые просто смотрели, как она мимо них ползет куда-то на четвереньках, тоже, вполне возможно, придется когда-то передвигаться так же. И кто-то из них при этом будет вспоминать о ней, а кто-то не будет, потому что и тогда их не проймет и не прошибет. И дело здесь не в каком-то мистическом возмездии и проклятии, а в том, что, если людям не приходит в голову хоть что-то сделать для человека в таком положении, значит, они не совсем люди и, значит, уже одиноки и уже «на четвереньках», просто в их жизни это пока не проявилось.

Еще одна частая, можно сказать, массовая ситуация, с которой приходится сталкиваться. Дети вырастают и уезжают искать лучшей жизни: кто-то из села в город, кто-то из города в столицу. А мама, вырастившая этих детей, остается одна, зачастую в бедности, зачастую без надежды на опеку в старости, потому что там, в городе или в столице, сын или дочь борются за место под солнцем — много работают, тесно живут и не смогут взять ее к себе.

Нередко такие бабушки, совсем состарившись, становятся подопечными волонтеров храма. Или просто в храм приходят за утешением: вроде все в жизни сложилось — сын, дочь вышли в люди, в городе устроились, хорошо живут, но как же тяжело одной! И вроде бы у многих так…

Но то, что так — у многих, не опровергает, а лишь подтверждает ненормальность этой ситуации. И нельзя все списывать на финансовые обстоятельства, на необходимость выживать. Пример — народы Кавказа, где молодежь тоже уезжает из глубинки, чтобы как-то устроиться, но практически не бывает, чтобы престарелые родители при этом остались покинутыми и нуждались в помощи и уходе. Либо в родительском доме остается кто-то из детей, а те, кто на заработках, обеспечивают их в меру сил, либо стариков забирают в город, даже если в квартире при этом яблоку негде упасть. Это вопрос приоритетов. И вопрос о том, что сами родители дали ребенку, когда он был мал и нуждался в помощи и внимании.

В традиционных семьях, о которых я сказал, детей могут воспитывать строго, они могут по местным традициям не допускаться со взрослыми за стол до какого-то возраста, но практически все они знают: случись с ними что-то — и папа за них убьет, а мама за них умрет. У нас же довольно часто ребенок сыт, одет, но брошен — с ним все происходит как бы само по себе. Про одинокую маму с ребенком говорят: «женщина с прицепом», и сами мамы нередко так и воспринимают своего ребенка — как прицеп, как нечто, что где-то позади них болтается и что они за собой тащат. Удивительно ли, что «прицеп» отцепляется при первой же возможности и уезжает далеко и надолго? Так что все дело в системе взаимоотношений. Если люди друг друга любят, они никогда не оставят друг друга в нужде, и для них ни тесная квартира не будет преградой, ни переезд за пять тысяч километров, ни что-то еще.

Бывает, правда, и так, что сын или дочь и согласны бы взять пожилую маму или отца в свою семью, но не могут, потому что он или она негативно относятся к зятю, невестке и настроены их семью разрушить. И супруги в этом случае, безусловно, имеют право защищать свой брак. Здесь пожилому человеку, который жалуется, что сын или дочь его бросили, «предали», стоит, наверное, вспомнить известных стрекозу и муравья: если ты жил как хотел, ставил свои желания и мнения превыше всего, то и последствия принимай соответствующие. И пока человек жив, пока остается еще какое-то время, он может задуматься об этом, понять, что делал не так.

Даже если он уже ничего в этой ситуации не сможет исправить, он сможет исправить хотя бы свое отношение. А это для Бога в нас очень важно.

Бывает, что человек боится не столько одиночества в старости, сколько одиночества в крайней немощи, в предсмертном уже состоянии. Будут рядом любящие близкие или нет? Очень многим свойственно думать, что если нет — они окажутся в аду на земле. Но на самом деле любой человек, даже окруженный заботой и любовью близких, должен понимать, что обстоятельства его ухода из этого мира непредсказуемы. Они откроются только тогда, когда настанут эти последние месяцы, дни, часы. И никто не может знать, что тогда будет с нами, что мы будем чувствовать, окажется ли кто-то рядом и будем ли мы нуждаться в этом. Но мы должны твердо знать, что, когда это время наступит, очень многое будет зависеть от нас самих: от того, как мы прожили свою жизнь и что выкристаллизовалось в нас как самое главное.

Мне памятны в этом смысле два различных примера. Я видел, как доживала свои последние дни очень пожилая женщина, которую я хорошо знал. Ей было далеко за девяносто, и практически до последних месяцев жизни она заботилась о себе сама. Жила строго, размеренно, поддерживая в квартире идеальный порядок. Когда она не смогла больше вставать, ей наняли сиделку. И все свои последние дни эта тяжело больная женщина больше всего страдала не от того, что умирает, а от того, что может только лежать и смотреть, что делает сиделка, от того, что чужой человек находится в ее квартире и она не может ежеминутно следить за ним и руководить им.

А другой пример — это последние годы жизни архимандрита Кирилла (Павлова), которого мне доводилось посещать, когда он уже был прикован к постели. В то время как он в какие-то короткие моменты приходил в себя, плавясь от температуры, задыхаясь от душившей его мокроты, не имея возможности пошевелить парализованными конечностями, его взгляд обращался к тем, кто ухаживал за ним, он спрашивал, как они себя чувствуют, не тяжело ли им, молился о них. И надо хорошо усвоить: это только кажется, что к такому расположению души прийти достаточно легко. На самом деле это плод многолетней подвижнической жизни, и прежде всего — плод смирения. Помню, как в ответ на сочувствие людей его состоянию отец Кирилл неизменно удивлялся: «А что еще я, грешный, заслужил?»

Немало глубоко верующих людей умирало и умирает в полном одиночестве. Это в том числе очень многие святые, которых подчас некому было даже похоронить или похороненные в безвестных могилах — как, например, немалая часть новомучеников Российских. Но я убежден, что эти люди, покидая земную юдоль, думали прежде всего о чем-то другом — не о своем одиночестве. Благодарили Бога за прожитую жизнь, просили у Него прощения за то, что было в этой жизни не так, молили о Его милости в судный час ко всем, чающим жизни будущего века. А вот ропота и обиды не было, они наполняют только тех, кто болезненно любит себя. Эта готовность потерпеть в конце своего земного существования скорбь, понести внутренний труд, чтобы еще хоть немного очиститься, как очищается золото в раскаленном горниле, и приблизиться к Бог — очень важный момент нашей веры. Для человека вся его жизнь должна быть восхождением, и если он так воспринимает ее изо дня в день, то на смертном одре он будет совершать последние, самые трудные шаги к вершине. И старость, болезнь, сама близость смерти станут для него лишь ступенями. И — предвестниками Встречи.

Одиночество в обществе

О социальных связях верующего человека

Было бы очень странно, если бы, говоря о жизни христианина, мы не затрагивали вопросы существования верующего человека в социуме. Оно необходимо и неизбежно, поскольку человек не может иначе зарабатывать на пропитание, растить и учить детей, но вместе с тем оно обязательно должно быть и внутренней потребностью.

Социум в широком смысле — это страна, это народ, а у каждого народа есть своя определенная судьба, своя история. И безусловно, все, что касается этого народа в целом, будет касаться и отдельно взятого человека, в том числе верующего. Это прямая взаимосвязь: болезни одного, другого, третьего человека составляют в целом болезнь общества, а болезни общества, в свою очередь, так или иначе сказываются на конкретном человеке. И христианину ни в коем случае нельзя думать, что он является в этом смысле каким-то особым существом и пребывает в каком-то отдельном мире. Можно, конечно, вспомнить слова преподобного Макария Египетского: «У христиан свой мир, свой образ жизни, и ум, и слово, и деятельность свои…» — но это не означает, что мы живем в какой-то другой реальности, нежели остальные люди. Наша инаковость не означает обособленности: мы должны осознавать наше огромное внутреннее единство, ибо все мы одной природы и всех нас сотворил Господь. Мы не просто исторически имеем общих предков и потому являемся братьями и сестрами. Мы все являемся единым целым. Как сказано в Книге Бытия, Господь сотворил человека, а не людей (см.: Быт. 2: 7). Получается, что все мы вместе как бы и есть этот человек.

Социум в более узком, частном смысле — это не только круг друзей и знакомых, учебный или рабочий коллектив. Это и жители нашего дома, и пациенты в больнице или поликлинике, и пассажиры автобуса. Нет такого разделения: вот здесь — социум, а здесь — просто случайное собрание людей, поэтому мне все равно. В каких бы ситуациях, с кем бы рядом мы ни оказались, все это части единого мира людей, в котором действуют общие, единые законы отношений.

Да, наше современное общество тяжело больно. Кто-то считает самой серьезной его болезнью неосмысленность существования, кто-то — глубокую развращенность, но вернее всего, на мой взгляд, характеризуют его сегодняшнее состояние слова «человек человеку бревно», как выразился в свое время А.М. Ремизов. И это на самом деле едва ли не страшнее, чем «человек человеку волк»: тотальное равнодушие — хуже всего, за ним какая-то зияющая пустота.

В чем причина этой болезни и на чем может быть основана ее «терапия»? В наших воскресных беседах в храме мы часто поднимаем тему равнодушия. И наши прихожане говорят: человеку нет дела до других чаще всего тогда, когда он не понимает, что ему делать с самим собой. Действительно, для полноценного бытия человека необходима эта «триада»: быть в общении с Богом, в общении с другими людьми и в общении с самим собой. Если что-то из этого выпадает, нарушается и остальное.

У преподобного Марка Подвижника есть такое творение — «Советы ума своей душе». И по большому счету, в каждом человеке должно происходить некое внутреннее собеседование ума и души. Каждый из нас должен постоянно находиться в состоянии самоназидания. Свою душу нужно воспитывать так же, как мы воспитываем ребенка: когда-то отругать, когда-то утешить, когда-то что-то объяснить, — и не надо думать, что это ведет к раздвоению личности, это нормальная внутренняя работа. Если мы научимся должным образом чувствовать себя самих, то постепенно станем чувствовать и других людей. То есть один из шагов к тому, чтобы не быть «бревном», заключается в том, чтобы с христианской, с человеческой точки зрения понять себя самого, разобраться в самом себе.

Но чаще всего жить глубоко, серьезно люди… боятся. Боятся зачастую неосознанно, инстинктивно: порой говоришь с человеком и видишь, что он избегает основополагающих жизненных вопросов — о жизни и смерти, вере, предназначении, смысле, жертве, любви — так же, как относится к открытому огню и оголенным электрическим проводам. И поэтому точно так же он привык не заглядывать в глубину другого человека. А в таком случае отношения между людьми складываются — иначе не скажешь — на основе условных рефлексов: приятно о чем-то поболтать — поболтали, приятно вечером выпить по бокалу вина — выпили, что приятно — тем и займутся. Таких «социальных связей» может быть десятки, сотни, и все это может не предполагать абсолютно никакой душевной близости.

И вот среди всего этого — христианин… Человек, который, с одной стороны, имеет недостатки, присущие и его современникам, а с другой — все же больше привык заглядывать внутрь себя, стремиться к жизни серьезной, глубокой и настоящей. Безусловно, человека верующего это состояние общества, его окружающего, травмирует. Ведь придя в Церковь сознательно, каждый из нас решает для себя: есть в жизни то, что он должен оставить за определенной чертой. А в социуме, в котором мы находимся, все это является допустимым, начиная с нецензурной брани и заканчивая половой распущенностью. И человеку верующему очень сложно это выдерживать. Но и бежать из социума нельзя, такое бегство граничит с патологией и ничем хорошим, как правило, не оборачивается. Поэтому если кто-то утверждает, что православным нужно селиться где-нибудь в Дивееве, или вообще ехать куда-нибудь в глушь, в некий «мужеско-женский» монастырь (такое сегодня встречается!), или хотя бы, оставив светскую работу, трудиться в храме, потому что иначе очень трудно спастись, необходимо четко понимать, что мысль эта не здравая и не христианская. Работа в храме, послушание в монастыре, жизнь в глубинке при какой-то обители никак не могут быть единственно возможным уделом для каждого верующего. Ничто не препятствует человеку реализоваться в светской сфере и таким образом приносить пользу людям. А бегство в «спасительные» места может привести не к спасению, а к погибели.

По сути, каждый из нас призван найти такую точку равновесия в себе самом, в которой мы будем чувствовать свою общность и внутреннее единство с окружающими людьми, любить их, не считать себя вправе их осуждать или воспринимать как «низший сорт», но при этом не будем пропитываться их грехами и пороками. Это то расположение, то внутреннее устроение, которое позволяет верующему человеку выстроить полноценные, здоровые, нормальные социальные связи.

Странненький, чудненький, христианин…

Почему же все-таки взаимоотношения православных христиан с обществом воспринимаются как специфическая проблема?

Здесь не стоит даже говорить, что причина порой в самом элементарном — в неопрятном или чудном внешнем виде. Дело не в одежде как таковой: нравится кому-то всегда, а не только в храме, носить платок и юбку «в пол» — почему бы не носить, но это не должно быть чем-то безвкусным, провоцирующим насмешки. Так же, как длинные волосы и длинная борода у мужчины сами по себе нейтральны, а вот в косматом и засаленном виде, в сочетании с немало повидавшей рубахой и намотанными на руку четками, они создают характерный образ, многим из нас, к сожалению, хорошо знакомый. Так же как и образы «ревностных прихожан», создающих себе подобие одежды монашеской.

Но даже если верующий человек внешне особо не отличается от прочих, в его поступках, словах отличие все равно проявится. Люди будут видеть, что он в обед ест другую пищу, чем они, потому что день постный. Будут видеть, что их ненормативная лексика ему неприятна. Будут видеть, что, когда они над кем-то смеются или кого-то злословят, он в этом не участвует, а то и отговаривает их от этого. И даже если это очень цельный, полноценный, сильный человек, он неизбежно хоть немного будет чувствовать себя «белой вороной». Это создает определенные сложности, но именно христианину легче их преодолеть. Если ты любишь людей и ощущаешь их своими братьями и сестрами, хотя бы они и не отвечали тем же, то все равно чувствуешь единство с ними, а самое главное — единство с Тем, Кто всех нас сотворил. Ты обретаешь возможность хотя бы в какой-то степени смотреть на них так, как смотрит Господь. Ты и тогда можешь ощущать одиночество фактическое, физическое — но не духовное и не душевное. А страшнее всего одиночество именно духовное и душевное, когда ты не знаешь, куда приткнуться, когда ищешь пятый угол, а этого пятого угла нет. А у христианина он есть.

Когда кто-то возмущенно говорит: «Христиан не должно воспринимать как маргиналов!» — на это хочется ответить: «Нет, это мы, христиане, должны жить так, чтобы нас не воспринимали как маргиналов». А нам — никто и ничего не должен, абсолютно. И путь к преодолению синдрома «белой вороны» на самом деле только один: стать настоящим человеком. Мужественным, доброжелательным, деятельным, готовым прийти на помощь… Тогда люди, даже ощущая, что мы в чем-то другие, что им с нами как-то вроде бы странно, что они в чем-то с нами не согласны, будут чувствовать, насколько мы им все-таки необходимы.

Порой православных читателей смущает выражение «общечеловеческие ценности». На некоем общемировом уровне о них сегодня говорить, пожалуй, трудно. Но на уровне обывательском, частном все мы прекрасно понимаем, о чем идет речь. Есть некая совокупность внутренних установок и характерных поступков, которая отличает приличного и порядочного человека от непорядочного и неприличного. И почему-то некоторые считают, что к людям православным это не относится, поскольку это категории светского мира, а христиане основывают свою жизнь на ценностях религиозных. Хотя на самом деле верующий во Христа, безусловно, обязан быть и человеком порядочным, и приличным, и вообще соответствующим высокому человеческому предназначению. В наше время человек представляет собой ценность очень значительную, так что никому — опять же из нормальных, с общечеловеческой точки зрения, людей — и в голову не придет к нему относиться как к какому-то «странненькому», «убогонькому».

А если уж говорить о действительно чудных и маргинальных людях, то они есть где угодно, не только в Церкви. Просто когда они не имеют никакой другой отличительной черты, их как-то не замечаешь, а как только оказывается, что этот человек к тому же верующий, его странность становится заметной. И возникает эта привычная ассоциация: странненький, чудненький, христианин. А из нее уже псевдологический вывод: все христиане — странненькие и чудненькие.

Не стоит забывать и о том, что в Церкви есть место всем. И если корпорация, государственная структура или какое-то другое сообщество может попросту отфильтровывать людей не совсем адекватных, то Господь не отвергает никого. Более того, как сказано у Апостола, немощное мира избрал Бог, чтобы посрамить сильное; и незнатное мира и уничиженное и ничего не значащее избрал Бог, чтобы посрамить значащее (1 Кор. 1: 27–28). Люди, которые считают себя сильными, умными, красивыми, успешными, зачастую думают, что могут обойтись без Бога — или всю свою жизнь, или пока что-то в этой жизни не случится. А те, кто себя таковыми не ощущает, слабые, ищущие помощи, немощные и чудненькие люди действительно больше к Церкви тянутся. Но совершенно неверно считать таковыми всех христиан, а верным будет радоваться, что и эти скитальцы по жизни, никак не находящие в ней места, оказываются не потеряны для Бога.

Однако хотелось бы вернуться к тому, что долг христианина, его прямая обязанность — не превратить исповедание своей веры ни во что странное и чудное. Бывает, что человек, считающий себя православным, совершенно превратно понимает Священное Писание, его восприятие может быть бессердечным, формальным, корыстным и приводить в результате к совершенно абсурдным вещам, совершенно ложным религиозным идеям. Потому и происходит так, что вера передается из уст в уста, поэтому и есть Церковь, в которой сохраняется не просто традиция, а живая жизнь христианская. И человек именно в Церкви должен находить образ этой жизни, чтобы ей следовать.

Одно из распространенных заблуждений в трактовке Евангелия — убежденность в том, что христиане должны быть гонимы, то есть изгоняемы из самых различных человеческих сообществ. В Евангелии не сказано, что христиане должны быть гонимы, там сказано: в мире будете иметь скорбь (Ин. 16: 33) и будете ненавидимы всеми за имя Мое (Мф. 10: 22). «Будете» не значит, что мы должны провоцировать это сами, как не означает и того, что это должно быть сию минуту, сейчас, всегда. Здесь есть указание на то, что это некая неизбежная составляющая жизни христианина, но как и в какой мере это будет проявляться в жизни каждого отдельного человека, сказать невозможно. И поэтому если ты сейчас не одинок и если ты сейчас не скорбен, то за это надо благодарить Бога, а ни в коем случае не искать самому причины стать гонимым и одиноким. У нас же зачастую считается, что если вокруг тебя хорошие люди и они не причиняют тебе скорбей, то что-то в твоей христианской жизни идет не так. Это абсурд, конечно.

Довольно часто — сейчас это вообще тенденция — человек, став, по его мнению, верующим, начинает активно, рьяно бороться с тем, что не соответствует евангельским заповедям. Это могут быть аборты, безнравственность, масоны — что угодно, реально существующее или отчасти вымышленное. Результат всегда один — перед таким борцом и обличителем постепенно закрываются все двери, «нужные» ему для дела люди отказывают во встречах, «заблудшие» не желают слушать увещеваний, а в соцсетях и на форумах его почему-то банят, так что иногда он успевает написать на прощание: А если кто не примет вас и не послушает слов ваших, то, выходя из дома или из города того, отрясите прах от йог ваших (Мф. 10: 14), а иногда нет.

Что может сказать об этом священник? Прежде всего, нужно понимать, за что именно тебя гонят. Перед тобой закрывают дверь только на основании того, что ты христианин, или потому, что ты не умеешь себя с людьми вести? Впрочем, обличителю кажется, что он-то ведет себя с людьми как раз правильно — «честно». Но можно говорить верное и вести себя при этом подобно безумцу, можно игнорировать собеседника, хамить, не оставляя ни малейшей возможности решить проблему позитивно, наладить диалог.

Вот активист борьбы с абортами попадает на встречу с главврачом больницы и начинает говорить ему, что подведомственное ему учреждение занимается убийством людей — имея в виду нерожденных детей, конечно. Вы бы на месте главврача стали с этим человеком вступать в диалог? Врачи, производящие аборты, действительно творят зло, кто-то из них этим тяготится, для кого-то это норма, поскольку у него иные представления об эмбрионе, — но ситуацию в любом случае невозможно изменить, настойчиво домогаясь их внимания и объявляя их убийцами. Вообще, человеку можно что-то проповедовать только тогда, когда он признает за тобой моральное право на это и только когда он хочет тебя слушать. А чтобы он этого захотел, его нужно убедить. Если человек увидит, что мы разумные, серьезные, глубокие люди и можем поделиться с ним чем-то, чего у него еще нет, но есть в нашем собственном опыте, тогда, может быть, это будет для него убедительно. И конечно, этому должно сопутствовать хорошее отношение: если человек видит, что его воспринимают как потенциального врага, он никаким словам внимать не будет. Причем, что важно, относиться хорошо нужно не ради того, чтобы достичь своей цели, не чтобы слова «сработали», а ради Христа.

Когда человек считает нечто злом и с этим борется, это само по себе не является добродетелью. Добродетель заключается в том, что человек имеет в своей душе и делает что-то хорошее. А в борьбе люди могут просто реализовывать свои страсти, как мы это и видим, например, в борьбе с разными оскорбительными выставками, фильмами, памятниками. Трудно не заметить, что подобные борцы очень схожи по своей психологии с теми, с кем борются, — содержание разное, а методы борьбы и там, и там основаны на оскорблении.

Дело в том, что человек в подлинном смысле слова — это верующий человек, потому что человек сотворен, чтобы быть с Богом, и только тогда он соответствует своему высшему предназначению. Но это же не дает нам оснований заявить всем неверующим: «Вы — недочеловеки». Это будет своего рода фашизм, только с христианской окраской, что еще страшнее. Христианин не имеет права так говорить с людьми. Он может думать о людях, пребывающих вне Бога, с состраданием, со скорбью, с внутренней болью, но не дай ему Бог, чтобы христианство стало для него поводом и основанием думать о себе лучше, чем о других. То есть человек пришел в Церковь и стал христианином для того, чтобы служить своим страстям. Может быть, это не было первоначальной его целью, произошла подмена цели, ведь враг всегда старается человека сначала отвратить от доброго намерения — от прихода в храм, от прихода ко Христу, а потом, если не вышло, старается извратить это намерение и дать человеку ложную цель. Так происходит нередко и так тоже формируется одиночество христианина в обществе — но ложного христианина и ложное одиночество.

О «белых воронятах»

С проблемой одиночества в социуме сталкиваются нередко и дети — в том числе дети тех родителей, которые ходят в храм и живут христианской жизнью. И родители порой приходят к священнику и спрашивают, менять ли школу, где их сына лупят одноклассники или над дочкой издеваются разными способами и называют ее «монашкой», или как быть, если возник серьезный конфликт, когда они ребенка не пустили с одноклассниками на какую-то дачу, или разрешать ли ему неограниченный доступ в интернет…

Вопросы разные, и в каждом из них проблема лежит намного глубже конкретной ситуации. Суть не в том, что этот ребенок ходит в церковь, его семья придерживается определенных нравственных норм, и он в итоге оказывается чего-то лишен. За всем этим стоит непонимание между ребенком и родителями, отсутствие той внутренней связи, которая никогда прерываться не должна, а часто и такая внутренняя жизнь родителей, из которой ребенок не может почерпнуть правильных представлений о жизни христианской.

В молитвах таинства Крещения крещаемый неоднократно называется воином Христа, Бога нашего. Не в том, естественно, смысле, что этот человек когда-нибудь станет рыцарем-крестоносцем, но в том, что христианин — это человек, который решился всю свою жизнь вести брань, брань против своих страстей, против врага рода человеческого, против тех соблазнов, которыми наполнен мир. И то, что человек изготавливается вести внутреннюю брань, должно формировать его психологию. Кто такой воин? Это человек, который ни от чего не бежит, не впадает в панику, а если ранен, то должен, залечив свои раны, вновь возвращаться в строй и сражаться. У него могут быть слабости, но он должен быть при этом сильным и свои слабости постоянно преодолевать. И поэтому когда в верующей семье растет ребенок, его нужно не просто вводить в жизнь церковную, но воспитывать сильным, мужественным, полноценным. Нельзя отрывать его от жизни и помещать в какую-то искусственную среду — он должен понимать, какой мир, какие люди его окружают, и при этом учиться не осуждать плохое, но понимать его природу и понимать, чем оно вредно. Нужно учить его разделять грех и грешника и дружить с теми детьми, которые находятся рядом, интересоваться ими, находить в них хорошее, ценить это хорошее.

Есть масса непредосудительных для христианина вещей, благодаря которым ребенок может завоевать уважение сверстников. К примеру, этот ребенок может больше всех подтягиваться на турнике, быстрее всех бегать, оказаться в какой-то ситуации способным за себя постоять или кого-то защитить. Подростки вовсе не обязательно считают лидером того, кто пьет пиво, курит, имеет дорогой телефон и ведет половую жизнь с двенадцати лет. И верующий, православный подросток вполне может стать тем, на кого равняются. Это не значит, что любого ребенка можно и нужно вырастить лидером. Но то, что ребенка, родившегося в православной семье, нужно учить самым разным вещам, которые потребны в этой жизни, совершенно однозначно. Да, человек подлинно духовный, приблизившийся к христианскому совершенству, не нуждается очень во многом, он способен сконцентрироваться на самом главном. Но таких людей — единицы, а человеку несовершенному нужны естественные способы для того, чтобы в этом мире существовать. Мы знаем, например, что некоторые святые не чувствовали ни холода, ни жары и круглый год ходили в одном ветхом рубище и босиком — и по раскаленному песку, и по снегу, и по камням. Но мы так не можем, нам нужна обувь, поэтому мы ее носим. И точно так же человек, современный христианин, должен быть снабжен всем тем, что потребно для этой жизни — не только в плане материальном, но и в плане умений, навыков. Безусловно, не нужно полагаться на это всецело, поскольку нашей опорой является Господь, но пользоваться этими ресурсами можно и нужно. И о том, чтобы ребенок получал полноценные, разносторонние возможности развития, верующие родители обязательно должны заботиться.

Но часто бывает иначе. Родители стремятся дать ребенку много, учат рисовать, петь, играть на скрипке, водят на уроки Закона Божия, ездят с ним в путешествия… Но быть сильным они его не учат. И он идет из школы со скрипкой, а у него одноклассники эту скрипку отнимают и бьют ею по голове. А родители ему дома говорят: «Терпи, ты же читал в Евангелии, что нужно подставить другую щеку».

Если вы отпускаете ребенка в школу, чтобы его там били сначала по левой щеке, потом по правой, потом по затылку, а ребенок не умеет дать сдачи и все это терпит, в этом нет никакой христианской добродетели. Христианская добродетель — это когда ты сам решаешь потерпеть что-то. А если в тебе внутри все кипит и ты готов был бы умертвить своего обидчика, но у тебя сил нет и смелости нет — это не добродетель, а мучительно переживаемая слабость.

Вообще, это тот случай, когда есть две взаимосвязанные вещи, и одна без другой приводит к последствиям катастрофическим. Нужно учить ребенка себя защищать и в то же время учить прощать врагов. Если пустить что-то одно на самотек, велика вероятность того, что у ребенка «перещелкнет в голове и он начнет отчаянно драться, как дрался когда-то в школе один мой знакомый. Он долгие годы, будучи ребенком слабеньким, из неблагополучной семьи, служил мишенью для насмешек и издевательств, но однажды дошел до крайней точки и бросился на своих обидчиков с такой яростью, что смог нанести им урон, и его с тех пор начали бояться. Свои проблемы в классе он решил, его перестали бить, но он вырос и остался таким же. Он всю жизнь пытается доказать окружающим, что он сильнее всех, порой очень грубыми способами. И это своеобразная зависимость, исходящая все из той же внутренней слабости, которая никуда не делась. Человек, который не умеет прощать, никогда не станет по-настоящему сильным — человек, который не стал сильным, не научится прощать. Такая вот взаимосвязь.

И еще: чтобы ребенок выбрался из ситуации травли в школе — утвердившись в христианских ценностях, а не возненавидев Церковь, которая учит подставлять другую щеку, — решающую роль играет готовность родителей принять эту ситуацию и пережить ее вместе с ребенком. В нашей саратовской реальности был случай, когда одноклассники увели девочку, лет тринадцати, куда-то за гаражи, избили ее, сняв издевательства на телефон, а потом принесли какую-то тряпку, помочились на нее, надели ей на голову и заставили ее в таком виде по школьному двору бегать. Такое можно себе представить только в местах лишения свободы, и то с трудом, но здесь это дети. Однако поразило меня другое: одна из одноклассниц рассказала маме этой девочки, что произошло, и мама на это сказала, что не может такого быть, дочка ей ничего не рассказывала. Что это, как не самая высшая форма одиночества и брошенности ребенка? Именно это, кстати, отчасти и объясняет, почему с этой девочкой такое случилось, а не с какой-то другой: одноклассники чувствовали, насколько она беззащитна, лишена опоры. И это же становится ключевым фактором того, что ребенок оказывается сломлен унижением, вплоть до того, что может наложить на себя руки.

С подростковыми самоубийствами, причем в семьях внешне благополучных, мне как священнику тоже приходится сталкиваться. Сталкиваться, увы, когда уже слишком поздно, когда приходят убитые горем родители и с невыразимой болью задают вопрос: «Батюшка, как же так?!»

Вспоминаю одну из таких историй. Полная, обеспеченная семья. Хорошая, доброжелательная девочка. Девочки больше нет на свете. «Батюшка, да у нас никогда конфликтов не было, мы даже голос на нее не повышали, она была такая хорошая!» — «А вы друг друга глубоко знали, понимали?» — спрашиваю у мамы. «Да, конечно, мы были совершенно родные, мы ее любили, она нас любила». Пауза. «А где с ней это произошло?» — «В каком-то подъезде». — «А как она там оказалась?» — «Не знаем». — «А с кем она там была?» — «С какими-то своими знакомыми». — «Она с ними общалась постоянно?» — «Да, вроде бы постоянно». — «А чем они интересовались?» — «Чем-то таким, точно не знаем, но чем-то мистическим».

И у меня в голове не укладывается, как люди могут искренне считать, что они любили свою дочь, были совершенно родными, но при этом не иметь представления, где она бывала, в каких таких подъездах и что это за сообщество людей, интересующихся мистическими вопросами, с которыми она общалась. А в итоге эти родители никогда теперь не получат ответа на вопрос, выбросилась их дочь из окна или ее выбросили. И почему это случилось, им тоже никто не скажет.

Теперь что касается условной «поездки на дачу с одноклассниками»… Здесь необходим здравый смысл. Если родители понимают, что ничего на этой даче хорошего не будет, и не только с точки зрения нравственной, но просто с точки зрения ОБЖ, конечно, отпускать туда ребенка не стоит. Но этот отказ не должен носить характер принципа: «Ты христианка, верующая, как тебе вообще такое в голову пришло!» — его нужно аргументировать.

Как к этому отнесется ребенок, можно ли избежать конфликта? Это зависит от того, каково содержание его жизни. Если ребенок вцепился в эту поездку и для него остаться дома — настоящая трагедия, из-за которой он готов все крушить и не общаться с родителями, значит, в его жизни нет того подлинного содержания, в свете которого этот маленький эпизод был бы всего лишь маленьким эпизодом. Если человек видит вокруг себя необъятный огромный мир, в котором есть Бог, любовь, красота, бесчисленное множество интересных людей, он никогда не устроит бурю из-за ерунды на постном масле. И наоборот: если в душе пустота, одиночество, непонимание с другими людьми, ребенок может и из дома уйти из-за того, что ему новую модель телефона не купили, и с крыши спрыгнуть из-за того, что девочка, которая ему нравится, на дискотеке общалась с другим. И это не характер, не капризы — дело в том, что в пустоте у человека формируются ложная сиюминутная цель, ложные задачи и ложное представление о счастье. И когда он этого сиюминутного в одно мгновение лишается, он чувствует, что потерпел крах всей своей жизни. И вот от этого ощущения ребенок может прекратить свою жизнь, еще не поняв даже толком, что это такое.

Получается, что ребенок, которого родители водят в храм, рассказывают ему о Боге, подлинное содержание жизни будет иметь, а ребенок из неверующей семьи не будет? Нет. Потому что мы не можем человеку предложить в качестве содержания его жизни веру во Христа. Вернее, предложить-то можем и даже должны, но мы не можем его этой верой обеспечить. Его душа должна для этого созреть. Бывает, что это происходит и в детстве, но очень часто человеку приходится свою веру выстрадать.

Поэтому я остерегаюсь говорить, что содержанием жизни ребенка в верующей семье является вера. Однако есть то, что родители наверняка могут ребенку привить, — это культура. Почему-то при слове «культура» многие представляют себе в первую очередь искусство — музеи, библиотеки, концертные залы. Но есть культура тела — гармоничное физическое развитие, есть культура чувств, есть культура человеческих отношений… В жизни ребенка должны с самого начала присутствовать ценность, интересность, глубина человека и всего сотворенного Богом мира. И если родители смогут ребенку показать этот мир как некое невероятное чудо и дать ему ключи и способы к постижению этого чуда, то у их ребенка будет содержание жизни. А потом в какой-то момент ребенок — в том числе неверующий, нецерковный — может вдруг остро ощутить, что прекрасное и чудесное в этом мире в то же время зыбко и хрупко, и сам он смертен, и близкие его смертны, и даже само существование этого мира конечно. И вот тогда в его сердце может по-настоящему войти мысль о Том, Кто создал и его, и людей, и весь этот мир бессмертным. Тогда человек приходит к Богу, и все, что составляло содержание его жизни, становится по-настоящему ценным, важным и прочным, потому что за всем этим теперь стоит Господь, все сотворивший и создавший.

Хорошо, а как дать ребенку культуру? Как спросила одна мама: «Ну вот он где-то там бегает по улице, что я должна предпринять, какие конкретные шаги?» Но если ребенок в обычном представлении родителей «где-то там бегает», то это, прямо скажем, беспризорный ребенок. И если родители его на улице нашли бегающего, привели домой и пытаются ему что-то растолковать, то результат сомнителен. И это всякий раз бывает непонятно и печально: вот мама вынашивает ребенка, ждет его рождения, с любовью думает о нем, вот она говорит с ним; вот приносит его в храм, прижимает к своей груди, и в ней в это время заключается для ребенка абсолютно все — весь мир… А спустя всего несколько лет она приходит к священнику и говорит о своем сыне или дочери практически как о чужом человеке, на которого она не имеет влияния и в поступках которого не может разобраться. Где эта связь, куда все делось?.. Да, ребенок повзрослел, но он же не стал жить в каком-то другом мире — границы его мира постепенно расширялись, и главным для него в этом мире по-прежнему была мама. Связь между родителями и ребенком сама никуда не девается, только мы сами можем ее разорвать, можем ребенка оттолкнуть, потерять.

А как не потерять? Распространенный совет: слушать и смотреть с ребенком, подростком все то, что его интересует в информационной среде. Думаю, все-таки не все, но знать, что ребенка увлекает, и обсуждать это с ним обязательно нужно. Только не надо говорить, что он не должен чего-то слушать, смотреть или делать потому, что этого нельзя, что это ужасно и что Господь за это накажет. Это несостоятельное объяснение. А состоятельное получается тогда, когда мы с самых первых лет жизни, как только ребенок начинает понимать речь, с ним обсуждаем самые разные вещи, из которых эта жизнь состоит. То есть мы с ним говорим обо всем: он что-то спрашивает, лепечет, а мы отвечаем. И когда придет время ему что-то сказать, ребенок нас тоже выслушает. И если он столкнется с чем-то для себя непонятным, он нас опять-таки об этом спросит. Потому что будет уверен: о чем бы он ни заговорил, что бы ни сказал родителям, это не вызовет ни гнева, ни осуждения, ни наказания. Это просто ваша общая жизнь, и вы вместе в ней разбираетесь.

Если есть такое доверие, если ребенок готов слушать, можно рассмотреть с ним стереотипы поведения его сверстников. «Вот сидит твой друг Вася сутками в интернете и смотрит дурацкие ролики — о каких-то “звездах”, о каких-то спортсменах. Но ты ведь понимаешь, что эти “звезды” и эти спортсмены, хотя и живут, может быть, суетно, и далеки от христианства, тем не менее стали успешными людьми. Они чего-то добились, потому что трудились, а не сидели в интернете двадцать четыре часа в сутки. А Вася, если так и дальше пойдет, ничего не добьется, всю жизнь будет сидеть и смотреть в экран. А ты сам-то как: хочешь чего-то добиться или хочешь всю жизнь сидеть и на что-то смотреть?»

В этом разговоре есть логика, и ребенок может понять, что Вася совершает ошибку, ему станет Васю жалко.

Тут есть такая вещь, которую человек должен понимать сам и которую обязательно должен донести до своего ребенка: большая часть успешных, чего-то серьезного добившихся людей — это люди, ломавшие стереотипы. И ребенка надо убедить, что можно развиваться и совершенствоваться, только когда ты стереотипам не следуешь слепо. Конечно, это не значит во что бы то ни стало ломать стереотипы, потому что есть среди них в общем-то и правильные. Но ни в коем случае не нужно воспринимать стереотип как безусловное руководство к действию. И тогда, отказываясь следовать каким-то частным человеческим установлениям, каким-то противоречащим христианскому образу жизни традициям, ребенок себя «белой вороной» ощущать не будет.

Есть такое расхожее выражение: «Нужно прививать ребенку христианские ценности». Да, но только не на словах. Не просто говорить ему: «Ты знаешь, вот это ценно, а это не ценно». Ему надо дать ощутить ценность чего-либо, пощупать ее. Начать с простейшего: вот, посмотри, что можно купить на сто рублей. А вот что — на тысячу. Это что касается денег, а есть дела, которые тоже имеют какую-то ценность. А есть занятия человека, и они тоже имеют ту или иную ценность, потому что вот это дело приводит к таким результатам, это к таким, а это ни к каким. И очень важно, чтобы ребенок все это понял изнутри — опытным образом.

Понятно, что значительная часть родителей, читающих все это, уже вырастили своих детей и совершили какие-то ошибки, и слова о том, как надо было поступать с самого начала, могут им оказаться уже бесполезными. Что же делать родителю, когда ребенок уже вырос и они оказались по разные стороны баррикад, и нет никакой внутренней связи — они уже отдельно друг от друга существуют? Тут только один путь: возвращаться назад и постараться воспринять это не как ошибку ребенка и его вину, а как свою ошибку и свою вину. И, соответственно, постараться стать для ребенка тем, кем ты и должен для него быть, сказать ему в том числе какие-то слова о своих ошибках и о том, что ты сделаешь все, чтобы их исправить. Можно сказать: «Понимаешь, я могу тебе вот это и это сейчас запретить, пока я старший, но потом ты станешь взрослым, и я не смогу тебе этого запрещать, не будет моей власти, и ты все равно сможешь это сделать. Да и сейчас можешь — обманом, как угодно. Но я сам приобрел большой опыт ошибок, и поверь мне, что в результате будет это и это, и потом понадобятся время, силы, чтобы из этого выкарабкаться. Да, я тебя тогда не брошу и тебе помогу, но очень прошу: постарайся эту ошибку не совершать. Я возвращаюсь сейчас в твою жизнь не как судья или каратель, а как помощник, который ничего тебе не навязывает, но, пользуясь более обширным опытом, может тебя от чего-то предостеречь и что-то подсказать».

Я думаю, это будет действенно.

Можно ли знакомиться на улице?

Об одиночестве в семье я уже говорил, здесь же хотелось бы поговорить о проблемах создания семьи.

Порой от кого-то из прихожан можно услышать, что жизнь его укладывается в простую схему: дом — работа — храм. Иногда удается выспаться в выходной, иногда, очень редко, встретиться со старыми друзьями, летом — отдохнуть на даче или съездить в паломничество, но практически вся жизнь проходит в движении по кругу будничных обязанностей. И для поиска «второй половинки» в такой жизни не оказывается ни обстоятельств, ни времени, ни даже гипотетических возможностей.

И складывается впечатление, что у людей, достаточно образованных, ответственных, стремящихся быть хорошими христианами, бывают подчас странные, примитивные представления, как устроить свою личную жизнь, и вообще — что такое в широком смысле личная жизнь человека. Господь говорит в Евангелии, что подобает и одно творить, и другого не оставлять (см.: Мф. 23: 23), то есть сочетать в жизни различные необходимые ее составляющие. Человека не только могут, но и должны интересовать и волновать самые различные вещи, начиная от мировых проблем и мировоззренческих вопросов и заканчивая чтением, спортом и другими увлечениями. Никто и никогда не говорил, что благочестие требует ограничить себя домом, храмом и работой. И совершенно естественно при этом, что человек глубокий и думающий будет искать и будет притягивать других людей — тоже глубоких, интересных, ищущих, и у него будет с ними складываться общение — в Церкви, вне Церкви, на пути к Церкви… И тогда вопрос «где» — где найти себе пару — особо не возникает. Люди есть и в храме, есть и на работе, люди в каких-то случаях приходят к нам домой; по улицам ходит огромное количество людей, и мы с этими людьми в каких-то ситуациях тоже общаемся. На остановке, в магазине, в аптеке, в поезде, в театре… У кого-то что-то упало — мы подняли, кто-то что-то спросил — мы ответили, мы в чем-то растерялись — нам помогли… Разве мало бывает ситуаций, когда мы с другими людьми таким образом соприкасаемся? И при этом порой завязывается общение, которое продолжается и дальше.

Зачастую молодые люди и девушки, которые приходят в храм, считают, что нельзя знакомиться на улице. А почему нельзя? Конечно, можно. Ведь совершенно не обязательно, чтобы кто-то кому-то сразу понравился, куда-то позвал, что-то предложил, и за один день у них все началось, закончилось, и говорить больше не о чем — разве что о борьбе с абортами. Ведь все может быть совершенно иначе. Приятен тебе человек — и ты с ним заговорил. Улыбнулся ему, сказал ему о том, какая хорошая погода — не потому, что тебе нужен повод с ним заговорить, а потому, что действительно на улице хорошо и ты этому радуешься. Или ты увидел, что человек грустный и печальный, и ты не потому подошел и с ним заговорил, что хочешь с кем-нибудь завязать романтическое знакомство, а потому, что ты действительно увидел его взгляд, его выражение лица, и тебе стало небезразлично, что с ним что-то происходит. А он, может быть, ждал целый год, пока с ним кто-то заговорит — просто так, без умысла, без намерения тут же его куда-то потащить, просто от неравнодушия. И с этого может начаться дружба между людьми.

А иногда человек не то что на улице, даже в храме ни с кем познакомиться не может — ему нужны для знакомства какие-то стерильные условия, потому что все остальное в его представлении — «нечистота». Опять-таки нечистота — это то, что присутствует или не присутствует в наших помыслах, намерениях и, соответственно, отражается на наших отношениях с людьми. Если мы настроены на то, что знакомства нас обогащают, расширяют наше сердце, которое, по слову архимандрита Емилиана Симонопетрского, становится тем более способным вместить Самого Бога, чем больше вмещает оно людей, — они будут и обогащать, и расширять. А если мы в каждом случае подозреваем, что человек сейчас нам скажет: «У меня есть хороший коньяк, пойдем выпьем и потом еще чем-нибудь займемся», люди будут в нас это чувствовать и будут нам это говорить.

Если у человека все сплетено с какими-то фобиями и комплексами, если он подойти к другому человеку совершенно не умеет, можно предложить ему для начала два простых правила. Первое — не быть дикарем. Любой вменяемый человек способен приобрести навыки нормального общения. Для этого нужен некий труд, но никаких сверхспособностей, никакого особого устроения души здесь не нужно.

Второе — не оправдывать свое неумение общаться с другими людьми своими принципами, убеждениями, верой. Все эти трудности никакого отношения не имеют к православию, к образу жизни христианской. Просто когда у человека есть какие-то психологические проблемы, они в любой среде будут получать свою окраску. Если человек верующий, они будут иметь религиозную окраску, если человек бандит, они будут иметь бандитскую окраску и так далее. Так получается, когда человек пытается найти не выход из своего неправильного состояния, а оправдание этого состояния в своем мировоззрении. И какие-то специфические оправдания, как правило, находит, погружаясь тем самым в еще большие заблуждения.

Христианин на приёме у психолога

Допустимо ли верующему, церковному человеку, перед которым стоит проблема одиночества, обращаться за помощью к психологу? Я считаю, что вполне допустимо, хотя не всегда это оправданно и не всегда результативно.

Безусловно, все, что нужно знать человеку о душе, ее внутренних закономерностях развития, ее возможностях, о способах преодоления различных душевных кризисов, содержится в Священном Писании и наследии святых отцов. Христианских подвижников можно в каком-то смысле назвать и выдающимися психологами: достаточно вспомнить преподобного Иоанна Лествичника, преподобного Паисия Святогорца, Оптинских старцев… Однако современный человек настолько сложен, раздроблен, склонен запутывать свою жизнь, что мысли святых отцов могут казаться ему далекими — ему необходим собеседник, который вел бы с ним диалог, учитывая его индивидуальные особенности, реалии времени, факторы среды. И таким собеседником как раз может быть психолог.

Я глубоко убежден, что изменить человека, преобразить его, вылечить все его немощи и недуги может только Божественная благодать. Но, чтобы благодать могла нас уврачевать, мы должны понять, в чем живем не так, и стремиться это исправить. А чтобы это стремление не было абстрактным и пустым, нужно представлять себе, какую внутреннюю работу нам предстоит совершить. И психолог бывает нужен именно на этом этапе: он может научить человека мыслить и поступать так, чтобы это не разрушало его, так относиться к людям, чтобы не вызывать постоянных конфликтов, так опираться на прошлый опыт, чтобы этот опыт помогал, а не пугал.

Психолог не является наставником в духовных вопросах — у него очень нужная, но четко ограниченная роль. Однако то, что человек поймет в результате бесед с психологом, может стать основой даже его подготовки к исповеди. Священник в течение одной службы исповедует и двадцать, и тридцать, и пятьдесят прихожан, и если человек приходит и толком даже не может выразить, в чем он кается, это бывает мучительно и для самого человека, и для священника, и для ожидающих своей очереди исповедаться.

А самое главное — человек ждет, что священник сейчас, как волшебник, что-то с ним сделает, и все мгновенно разложится по полочкам, не осознавая, что «сделать что-то» с собой должен прежде всего он сам.

Вот таким людям я бы обязательно советовал пойти к психологу. Во-первых, у психолога будет фиксированное время. Уже это помогает человеку сконцентрировать свои мысли. И если на исповеди он может говорить сбивчиво, запутанно и с бесконечными подробностями, считая, что священник обязан его слушать столько, сколько надо, и все понимать, то здесь он вынужден как-то структурировать и излагать суть дела, потому что сеанс закончится, он в очередной раз заплатит деньги, а толку никакого не будет. И второй момент: как ни странно, когда человек приходит к священнику и хочет, чтобы тот им занимался, он зачастую оказывается совершенно не готов слушать. Что бы священник ни говорил, это бывает сеянием не при дороге даже, не на камне, а сеянием вообще в пустоту, в бездну. Человек не готов откликаться, потому что ждет некой магической помощи. А с психологом человек может наконец-то понять, что волшебной палочки не существует: либо ты начинаешь взаимодействовать и что-то в себе пересматривать, либо курс заканчивается и ты уходишь ни с чем.

Есть по этому поводу анекдот: едут в поезде два попутчика. Один из них съел селедку, а голову оставил и завернул в салфетку. Второй его спрашивает: «А ты чего голову не ешь?» — «А голова — это самое ценное, там очень важные вещества содержатся, которые помогают человеку поумнеть». — «Да? А продай мне!» — «Три рубля». Попутчик покупает эту голову и через некоторое время восклицает: «Так вся селедка рубль стоит, ты что же, меня обманул?!» — «Вот видишь, уже действует!» Так же и после курса психологической помощи или платного психологического семинара человек порой «умнеет» — он начинает относиться к тому времени, которое на него кто-то тратит и которое он, в свою очередь, тоже тратит, с большей ответственностью. И это чаще всего становится отправной точкой в разрешении «неразрешимых» проблем.

Нужно ли искать именно православного психолога? Думаю, что нет — нужно идти к компетентному психологу, который может не быть православным, но с уважением относится к тому, что важно и принципиально для его клиента как христианина. Более того, я думаю, что и православный специалист высокого уровня не будет везде подчеркивать, что он именно православный и работает для воцерковленных людей. Вообще, за вывесками типа «православный мануальный терапевт», «православный литератор», «православный строитель» частенько скрывается стремление компенсировать «православностью» недостаток профессионального мастерства.

Конечно, прежде чем начать работу с психологом, необходимо выяснить, на какую систему, на какие методики он в своей деятельности опирается. Если он, к примеру, всю работу строит на том, что клиенту нужно преодолеть сексуальную фрустрацию, лично я сомневаюсь, что верующий церковный человек сможет какую-то пользу из общения с ним извлечь. Христианину не нужно копаться в подвалах своего подсознания, в своих инстинктах, его задача — на свою жизнь посмотреть сверху, всю ее увидеть, какая она есть. И психологическая помощь, которую верующий человек получает, должна быть этому стремлению созвучна.

Что касается одиночества, мне доводилось видеть, как люди в результате обращения к психологу не только его не преодолевали, но еще больше в нем утверждались. Говоришь с человеком и понимаешь, что его не научили выходить из своего одиночества в мир и быть с людьми, жить с людьми — его научили просто топором отрубать куски реальности, которые ему причиняют дискомфорт. «У вас конфликты с мамой? Это она вас подавляет, не ездите к ней и не общайтесь». «Непонимание с дочерью? Вы от этого страдаете, отселите ее куда-нибудь». «С вами перестала общаться лучшая подруга? Это у нее кризис, дистанцируйтесь от нее». Безусловно, бывают иногда ситуации, когда нужно дистанцироваться, и бывают крайние ситуации, когда нужно разъехаться. Но ведь все равно надо — совместно с психологом или самостоятельно — найти вариант, как с этим близким человеком быть дальше, чтобы его любить, а не забыть и тем более не ненавидеть. А человеку вместо этого предлагается мысль о приоритете собственного блага, собственных личностных прав, а тот гнойник, который есть в его душе, не вскрывается, а продолжает расти. Вроде бы имеет место некий анализ, но ничего, что могло бы повлиять на его жизнь, человек из этого не выносит. Конечно, польза такой психологической помощи очень сомнительна.

Есть психологические методики, которые учат воспринимать любое явление как достоинство, как плюс своей жизни — абсолютизируют «позитив». «Я одинок? Да, я одинок, мне никто не звонит и не пишет, мне не с кем даже поговорить, но раньше мне было от этого очень плохо, а теперь я с этим поработал, и мне хорошо». Кому-то это покажется утрированным, но подобные случаи встречаются, и священнику бывает очень сложно до такого человека что-то донести — он уже не воспринимает призыв родиться свыше, заключенный в Евангелии. Бывают иногда случаи, когда и впрямь приходится сказать: «Ты одинок? Ну что ж, тебе остается это только принять как данность». Но это, я считаю, помощь последнего рубежа. В патерике описан такой случай: преподобный Антоний Великий беседовал с двумя иноками, и на все его советы они отвечали: «Не можем». Любому священнику это, наверное, знакомо: что бы ты ни предлагал человеку, он либо находит это совершенно невозможным по обстоятельствам, либо не обретает в себе сил это исполнить. И тогда остается сделать то, что сделал преподобный Антоний: накормить этого человека, помолиться о нем и отпустить с миром. Так же, образно говоря, может поступить и психолог, но это действительно некая последняя черта. Если очевидно, что не удается ничего сдвинуть с мертвой точки, можно констатировать это как факт, но учить человека сживаться с чем-то в нем совершенно неправильным — это, на мой взгляд, наносить ему большой вред.

Бывает, что человек вообще не видит разницы между сеансом у психолога, откровенным разговором с кем-то из близких и звонком на телефон доверия. Вернее, видит, но считает, что цель во всех этих случаях одна: выговориться наконец тому, кто выслушает, вывернуть наизнанку душу, найти какой-то отклик на самые интимные свои переживания.

Безусловно, психолог — это не тот, кто должен согреть вас своим душевным теплом, не в этом его предназначение и не надо от него этого ожидать. Еще большая ошибка — считать, что для тех, кому не хватает эмоционального тепла и не с кем поговорить, существуют телефоны доверия. Цель телефона доверия совсем другая: он предназначен для людей в критических жизненных обстоятельствах — они оказались на улице, у них только что кто-то погиб, их затянули наркотики, они близки к самоубийству. В данном случае не важно, что человек говорит с кем-то неблизким и выговаривает, может быть, сплошным потоком все, что у него на душе. Когда человек тонет, не важно, кто его спасает, знакомый или незнакомый, и не важно, что тонущий может быть обнажен при этом. Главное — выбраться на берег. Еще раз скажу: телефон доверия — для тех, кто находится в крайнем, бедственном состоянии, это не вариант «поговорить с кем-то, а не грузить своими переживаниями подругу».

В самом деле, для человека, живущего пусть далекой от совершенства, но здравой духовной и душевной жизнью, очевидна необходимость соблюдать внутреннюю гигиену. И в этом смысле противоестественно не только выговариваться малознакомым людям — по большому счету, выговариваться, вываливать свои переживания и страсти, «все кишки», противоестественно вообще. У человека есть телесные потребности, которые он должен реализовывать, находясь один, и есть душевные потребности, которые он должен реализовывать тоже один, наедине с собой и с Богом. Есть то, о чем можно и нужно сказать на исповеди — раскаяться, переступить черту и никогда ни с кем об этом вне исповеди не говорить. Есть обстоятельства, которые можно обсудить во внебогослужебное время со священником. Есть внутренние состояния, с которыми следует обратиться к психологу или психотерапевту — опять же ради того, чтобы совершить некий совместный труд. Есть что-то, чем можно поделиться с близкими людьми. А есть то, что является аналогией нашего нижнего белья — не надо этого вообще предлагать людям. Это внутренняя распущенность, она человеку никогда не помогала и не поможет.

И конечно, увлеченность психологией не должна превращаться в излишний психологизм. Такое бывает: человек усваивает, что есть определенные психологические типы, соответствующие механизмы и стратегии поведения, и начинает ко всему подходить с этой меркой. Но нельзя в психологические категории заключить всю свою жизнь и свои отношения: перед тобой живой человек, близкий, родной, и на первом месте должна быть его неповторимость, твое отношение к нему, любовь. А еще бывает, что начитается человек про манипуляторов, и начинают ему видеться во всем попытки им манипулировать. И хочется сказать: «Постой, да, может, все-таки ты сам такой гордый и самолюбивый?» Другими словами, как человек способен Евангелие использовать во вред себе, так он порой и психологией себе вредит.

Если говорить, с чем довелось познакомиться в области психологии мне лично, я бы посоветовал верующему человеку, столкнувшемуся с проблемой одиночества, книги Виктора Франкла и его «логотерапию». Согласно его системе, главной жизненной потребностью человека является смысл. Смысл — это то, ради чего мы живем, и его нельзя сконструировать, изобрести, создать — его можно только обрести. Это обретение смысла позволило самому автору, потерявшему в концлагере всю семью — родителей, жену и брата, не только выжить, но и оказывать в страшных условиях психотерапевтическую помощь другим узникам, а впоследствии разработать методику, которой и по сей день пользуются реабилитационные центры по всему миру для лечения наркомании, алкоголизма и профилактики самоубийств.

Думаю, что человеку верующему, церковному не нужно стесняться обсуждать с духовником свое намерение пойти к психологу или результаты такого визита. Лично я бываю очень рад, когда вижу, что кому-то из прихожан или знакомых, решивших к психологу обратиться, это помогло прийти в нормальное состояние. Возможно, и священник сможет порекомендовать кого-то из специалистов в этой сфере. А может быть, он сам хотел бы познакомиться с хорошим психологом, чтобы наладить сотрудничество в рамках приходской жизни.

Одиночество в Сети

«Одиночество в Сети» — помимо того, что это название известного романа Януша Леона Вишневского, — одно из самых острых современных проявлений одиночества. Оно связано с тем, что люди, которые в жизни не находят единомышленников, близких людей, не находят понимания, пытаются решить эту проблему через интернет, но и там чаще всего решения не находят.

Что же побуждает людей искать общения в Сети часами, сутками, а порой неделями и месяцами?

Прежде всего, общаться в Сети «не так страшно». Можно вести диалоги не под своим именем. Но если есть у человека тяга к этому, то нужно обязательно разобраться почему. Прибегающий к анонимному общению одержим гордостью, ибо это означает, что в жизни, в общении реальном, он очень боится быть отвергнутым, непонятым, а причина этого, по сути, одна: человек слишком много о себе мнит. Но хотя, казалось бы, что разочарования в людях или их попытки уязвить при виртуальном общении действительно должны переноситься легче, на практике порой и здесь разыгрываются целые трагедии.

Поэтому прятаться в виртуальное общение от реального нет никакого смысла.

Еще одна причина, по которой предпочитают общаться в интернете, — нежелание вкладывать в процесс общения силы и труд. Это может быть незаметным, но дружба, взаимодействие с людьми — достаточно трудоемкий процесс: мы куда-то идем или едем, чтобы встретиться, мы воспринимаем эмоции и состояние друг друга, мы помогаем, если есть такая необходимость, — отправляемся куда-то с человеком, делаем что-то вместе с ним. Это другой уровень отдачи, моральных и физических затрат, но такое общение и получается качественно иным: оно личность человека и расширяет, и углубляет, и побуждает что-то преодолевать в себе. А в интернете все очень просто и быстро: человек параллельно общается с одним, другим, третьим человеком, переключаясь между ними одним кликом и никаких усилий, кроме нажатия кнопок, к этому общению не прилагая. И если человек общается в Сети больше, чем в жизни, он постепенно и в жизни начинает пытаться общаться так же, то есть избегая каких бы то ни было усилий и мгновенно переключаясь с одного человека на другого по минутному настроению. И даже когда он с каким-то собеседником, с которым провел много часов в переписке, наконец встретится в жизни, вполне вероятно, что это вскоре закончится расставанием. Собственно говоря, в упомянутом романе примерно это и произошло. Пока люди общались виртуально, им было хорошо, они были друг другом увлечены и при этом ровным счетом никак друг за друга не отвечали. А когда они перешли к реальному общению, оказалось, что у каждого из них есть целая жизнь с определенной областью ответственности, с различными делами и обстоятельствами. Все это их моментально разлучило друг с другом, и они остались такими же одинокими, какими и были.

Я не хочу сказать, что любое виртуальное общение — это суррогат. Я и сам использую социальные сети, мессенджеры, форумы — и для рабочего общения, и для личного, и для знакомства с новыми людьми, с которыми может сложиться сотрудничество. Используя возможности общения в интернете, можно решить множество разнообразных проблем. Но проблему человеческого одиночества Сеть не решает, а при определенном поведении человека может даже усугублять ее. И тот, кто пытается выкарабкаться из ямы в реальных отношениях с людьми посредством активности в чатах и на форумах, горько заблуждается: человек рискует провалиться в глубокий колодец, из которого уже, возможно, только во взаимодействии с психотерапевтом и с духовником можно будет выбраться на поверхность.

Что еще, кроме перечисленного, я бы отнес к факторам усугубления одиночества? Прежде всего, создание аккаунтов, в которых человек формирует о себе какую-то легенду. Причем речь идет даже не о тех случаях, когда блогосфера становится альтернативным образом существования с альтернативным «я» — это совсем уж горькая патология. Я имею в виду другое: человек может присутствовать в Сети под своими именем и фамилией, описывать реальные обстоятельства своей жизни, но при этом формировать такой образ себя, которого на самом деле нет. Кто-то делает и выкладывает такие фотографии, где он на себя реального не похож, кто-то снимает картины семейной идиллии, а на самом деле близок к разводу, кто-то пишет о несуществующем богатстве, снимаясь на фоне дорогих машин, или, наоборот, жалуется, представляя себя невинной жертвой ужасных обстоятельств и получая от этого удовлетворение. Конечно, такой человек будет одинок, потому что его жизнь наполнена ложью, которая не просто уводит его от реальности, но и лишает благодати Божией. Есть такая святоотеческая мысль: Господь не только дает нам Себя, но и возвращает нам самих себя, и человек действительно молится только тогда, когда предстает пред Богом самим собой, настоящим. А ложь, пусть даже виртуальная, в нем это его собственное, внутреннее затеняет и заслоняет.

Верю ли я в виртуальную дружбу? Безусловно, всякое бывает. И люди с разных континентов, которые никогда друг друга не видели, становятся очень близкими людьми. Мне довелось как-то крестить одну девушку, которая жила до крещения очень непростой жизнью, во многом нехорошей, а перемены в ее жизни начались после знакомства в Сети с человеком, живущим в далекой стране, который был тяжело болен и на тот момент, когда мы с ней об этом говорили, находился в коме. Так вышло, что он первый сказал ей о том, что живет она совершенно неправильно, и смог открыть ей на это глаза. Он говорил с ней о том, о чем она ни с кем не говорила, и после этого в ее жизни началась та перестройка, которая и привела ее в Церковь. Или другой случай: у нас была прихожанка, которая воспитывает дочку с редким генетическим заболеванием; муж ее оставил, все тяготы, связанные со здоровьем ребенка, она несла одна. Однажды она мне сказала, что случайно познакомилась на форуме с мужчиной, они разговорились, стали по-дружески общаться, и он пригласил ее в гости в Москву. Я, надо сказать, отнесся к этому скептически, но это действительно оказался очень хороший, порядочный человек; между ними возникло чувство, они поженились, он принял ее дочку, и не просто принял, а считает для себя честью воспитывать такого ребенка, который живет в болезни и страданиях.

Бывают такие случаи, но надо сознавать, что происходят они с людьми, которые и в реальности живут настоящей живой жизнью, не стремясь убежать в интернет от самих себя. Мне кажется, что одним из признаков настоящей дружбы, которая завязалась в интернете, является желание и стремление встретиться в жизни — и стремление деятельно участвовать в жизни друг друга. Тогда виртуальная дружба постепенно перерастает в реальную, в такую близость людей, которая уже может выдержать испытания.

На сегодняшний день в Сети немало сайтов интернет-знакомств. Есть среди них даже православные, где люди нацелены не на «встречи без обязательств», а именно на создание семьи. Казалось бы, это выход для одиноких верующих людей, но…

Лично я за всю бытность священником не встретил ни одной супружеской пары, в которой люди таким образом нашли бы друг друга и союз их был по-настоящему крепок. А вот людей, которые таким образом попадали в разные нехорошие истории, встречать доводилось не раз. И думаю, это совершенно закономерно. В реальной жизни Господь посылает нам человека в определенных обстоятельствах, эти обстоятельства развиваются, и развивается наше отношение к нему и его отношение к нам. А здесь — каталог, ты его открываешь и начинаешь листать. «Так, эта подходит? Нет, не очень. Эта подходит? Не подходит. Пожалуй, вот эту отложим, эту и ту». И дальше человек сравнивает отложенные кандидатуры, взвешивает «за» и «против». Что это такое, по сути? Самый настоящий рынок невест и женихов. Это попытка заменить действие Промысла Божия коммерческими технологиями. И ничего хорошего в этом, конечно, нет.

Предвижу возражения: Промысл Божий действует везде, почему бы и не на сайте знакомств? Разве исключена вероятность найти там человека, с которым вы потом проживете в любви всю жизнь? Вероятность не исключена нигде. Можно загреметь за решетку на пятнадцать суток и там встретить будущего мужа или жену. Но это не значит, что нужно регулярно хулиганить, чтобы туда попасть. Да, порой в идеальных условиях, когда все правильно, получается что-то плохое, а когда все шиворот-навыворот, иногда получается что-то хорошее. Но неизмеримо чаще хорошее получается из естественного и правильного. И потому я не советовал бы искать любимого человека ни в каталогах, ни на сайтах, ни пользуясь услугами свах. Мне в этом видится некий аналог экстракорпорального оплодотворения: люди хотят ребенка, а Господь не дает, и они делают одну неудачную подсадку эмбрионов, другую, третью… Но ведь Господь «не дает» не просто так. И не принимать это во внимание — значит не верить ни в Его мудрость, ни в Его благость. Стоит ли удивляться, что человек получает соответствующий результат…

Если человек надеется решить проблему своего одиночества в интернете, это говорит о том, что он живет неполноценной жизнью, и с кем бы он ни познакомился, он будет жить так же неполноценно. Он должен сначала из этой неполноценной жизни выйти в полноценную жизнь — через стремление стать таким, каким человека хочет видеть Господь. И тогда, если будет на то воля Божия, все и решится, и произойдет.

Один на один с бедой

Особенно остро человек сталкивается с проблемой одиночества, когда оказывается в беде. Вокруг него становится гораздо меньше людей, ведь готовых быть с ближним не только в радости, но и в горе всегда меньше. У человека не хватает сил справиться с навалившимися обстоятельствами, и он начинает ощущать себя брошенным, покинутым, в какой-то степени даже преданным.

Бывают и принципиально иные случаи, когда человек, попавший в беду, наоборот, сам отталкивает от себя окружающих. Порой он всех безосновательно считает виновниками или пособниками того, что с ним произошло. Это внутренняя истерика, которая зависит, конечно, и от стресса, но в основе ее лежат преувеличенная гордость и самолюбие. По сути, это привычка к тому, что легче становится, только когда находится, кого обвинить. Если мы замечаем такое за собой, пусть в самых невинных ситуациях, от этого нужно обязательно избавляться, иначе в большой беде мы можем оказаться совершенно одни — не потому, что к нам никто не подойдет, а потому, что мы сами никого не подпустим по собственной злой воле. Тем же, кого отталкивают, нужно просто иметь в виду, что в таком состоянии у человека все будут виноваты — и те, кто отошел, и те, кто пытается помочь, — в том, что помогают неправильно.

Бывает и так, что человек никого, кроме себя, не винит, но общаться с ним при этом совершенно невозможно, потому что он в любом утешении, в любом слове о чем-то хорошем видит напоминание о том, что у него-то, наоборот, все плохо. Приходишь к несчастному в больницу, говоришь ему с улыбкой: «Там такое солнышко на улице!» — а в ответ: «Ты что, издеваешься? Я уже месяц тут лежу, даже к окну не могу подойти, а ты мне про солнышко…» Или как-то мягче реагирует человек, но видно, что, о чем ему ни говори, он обязательно усмотрит в этом повод для уныния и обидится.

Но на самом-то деле ущербен только тот человек, который считает себя ущербным. Это чувство — совершенно субъективное, и окружающим оно передается только тогда, когда человек сам его им передает. А вот одиночество, которое в результате возникает, вполне объективно и реально. Чувство ущербности рождает в человеке зависть, а эта сила сродни ненависти — она ранит душу того, на кого направлена. И когда мы приходим к страдающему товарищу и понимаем, что он нам завидует, нам даже просто из чувства самосохранения не хочется это общение продолжать. Как христиане мы должны предложить помощь, позаботиться, но это не подразумевает обязанности терпеть и принимать все то, что человеку диктует зависть.

То есть тому, кто видит, что его не навещают, не посещают, покинули, нужно в первую очередь задуматься о своем отношении к дару жизни. Если ты действительно принимаешь жизнь как дар, то будешь радоваться любым проявлениям этой жизни: солнышку, которого ты не видишь, детям, которые у кого-то рождаются, а у тебя нет, какому-нибудь жучку, который заполз в твою комнату или в больничную палату. И конечно, ты будешь радоваться другому человеку. А мысль «мне дано меньше, чем другим» не содержит ничего доброго — ни смысла, ни радости. И более того, в ней заключено глубочайшее неуважение к себе самому и глубочайшее неуважение к Богу, потому что жизнь — это Сам Господь, который неизмеримо больше всего того, что мы считаем жизненными благами.

Но даже если у человека, попавшего в беду, есть верные, настоящие друзья, которые ему во всем помогают, и он принимает их помощь, одиночество все равно будет хоть отчасти присутствовать. Может ли кто-то почувствовать твою боль так же, как ты? Никто, только Господь. Люди могут буквально круглосуточно окружать страдающего своей заботой, поддерживать его на каждом шагу, и все равно в какие-то моменты он будет один в глубине своего страдания, и в эту глубину не сможет с ним спуститься никто. Но именно в этой глубине человек может встретить Бога и может познать Его так близко, как никогда не познал бы в обычной жизни, ибо местом встречи человеческой души с Богом является точка наивысшего страдания — крест.

Но все же одиночество в страдании, переживаемое рядом с любящими людьми, бывает уже не настолько болезненным, не настолько горьким, его уже легче перенести. Поэтому мыслью о том, что пережить трагедию человеку по-настоящему помогает только Господь, нельзя пользоваться как отговоркой — нужно приходить на помощь, нужно окружать ближнего теплом и заботой и нужно быть готовым все, что только для нас возможно, сделать.

Да и вообще, думаю, нужно сказать, что каждому из нас бывает просто необходимо в какие-то моменты претерпевать боль, испытания, оставаясь лишенным помощи. Ведь следование за Христом — это следование в том числе и на распятие, и пока человек не переживет какую-то свою личную, хотя бы совсем небольшую, Голгофу, он не поймет по-настоящему цену нашего следования за Христом и нашего спасения.

Мне памятны слова святителя Николая Сербского из его книги «Молитвы на озере». Он молится там, чтобы Господь отдалил от него друзей, говоря: «Я люблю их, но они отдаляют меня от Тебя, Господи, а враги мои приближают меня к Тебе». Конечно, далеко не каждому стоит молиться такой молитвой — не каждый готов к тому, что в итоге может произойти. Мы знаем, что святителя Николая Господь действительно на всю его дальнейшую жизнь отдалил и от друзей, и от родины — во время Второй мировой войны он оказался в концлагере Дахау, а после войны — в США, вынужденным эмигрантом. Там он написал книги, собравшие его выстраданный личный опыт и ставшие неотъемлемой частью духовного наследия сербского народа. Этот пример — пример святости — показывает нам, что одиночество в беде может стать и благословением для христианина, может быть очень плодотворным. И самое главное, оно может обратиться в свою противоположность — никакого одиночества уже не будет, потому что Бог будет с человеком всегда — вернее, человек в каждое мгновение будет ощущать Его присутствие в сердце.

Порою разговор с человеком, которого все в беде бросили и оставили, бывает очень тяжелым. Особенно когда это оказывается для него полной неожиданностью. Был круг знакомых, весьма приличных людей, достаточно большой круг общения — оглянулся, а рядом никого. Как жить дальше, как теперь, выкарабкавшись, возвращаться в привычную среду и вновь с этими людьми общаться, смотреть им в глаза?

Думаю, есть несколько составляющих этой проблемы, и с каждой из них нужно разбираться отдельно.

Во-первых, эта «неожиданность» случилась лишь потому, что жили мы очень поверхностно и так же относились к своим связям с окружающими. На самом деле в нашей жизни столько испытаний, что более-менее внимательно живущему человеку не нужно дожидаться больших потрясений, чтобы понять, как поведут себя окружающие в тяжелой ситуации. Повседневная жизнь достаточно ясно показывает нам это. Если же мы на эти указания закрывали глаза, если общались с людьми просто «из приятности», не задумываясь, обещают ли эти отношения взаимопонимание, взаимопомощь, есть ли в них какой-то жизненный фундамент, нам остается только укорить себя, а на этих людей не держать никакой обиды. Это не значит, что нужно их по-прежнему считать друзьями и отводить им в своей жизни то же самое место. Нужно поставить их на то место, на котором они, собственно, всегда и стояли, будучи нам приятелями, знакомыми, людьми неблизкими. И, освободившись от иллюзий, продолжать жить.

Во-вторых, в любой ситуации мы должны попытаться поставить себя на место другого. На самом деле люди часто приходят на исповедь и каются в том, что кому-то не помогли, и я во многих случаях вижу, что их вины как таковой в этом нет. «Я не смогла пойти в больницу ухаживать после операции за двоюродной сестрой». Не смогла почему? Или потому что было лень, или человек неприятен, или «она все время чего-то просит, а я ей, в конце концов, не должна», или дома у самой дочка лежала с температурой под сорок, или побоялась отпроситься с работы в разгар подготовки годового отчета. Все это совершенно разные причины. Человек, который нам не помог, не обязан нам об этих причинах отчитываться, но, если он действительно близок нам, мы наверняка будем хотя бы частично в курсе его обстоятельств. И тот риск, который потенциально понесет человек, помогая нам, всегда нужно ставить выше риска своего собственного. Мы просим у него взять для нас кредит на дорогое лекарство, потому что нам самим не дадут, а без препарата могут возникнуть осложнения. Да, но нужно вспомнить, что у него самого ипотека, его жене скоро рожать, и если мы не сможем своевременно отдать долг, вполне возможно, что он потеряет из-за нас жилье или вынужден будет устроиться на три работы и подорвет здоровье. Может быть, он и пойдет на такой риск, но совершенно не обязан это делать. А многие из нас видят только свою беду, и опасность тоже видят только в своей жизни. И прежде чем считать кого-то предателем, нужно хотя бы разобраться в том, что предательством на самом деле является, а что нет.

Есть, однако, и другая крайность: попавший в беду предпочитает остаться инвалидом, лишиться жилья, дождаться еще чего-то непоправимого, лишь бы не «идти с протянутой рукой». Просить ему стыдно, особенно о себе. Но это ложный стыд, от гордости, и путь здесь только один — его преодолевать.

И еще с одной прискорбной вещью сталкивается священник: порой человек, понимая, что опереться ему не на кого, буквально до исступления молится: «Лишь бы не было беды, лишь бы ничего со мной не случилось…» От такой молитвы никакой мир душевный родиться не может — наоборот, только страх. Нужно понимать, что скорбям надлежит приходить, и слава Богу, если хотя бы между этими скорбями удается полной грудью вздохнуть.

Есть и некий вариант этой молитвы: «Господи, пусть будут материальные лишения, пусть будет это и то, но только не вот это — этого я не переживу». Что можно тут сказать? Да, бывает так, что человек к чему-то готов, а к чему-то не готов. Апостол Петр был готов умереть за Христа, но оказался совершенно не готов к тому, что у него на глазах Христос будет схвачен и окажется в руках творящих неправедный суд. Именно это его внутренне надломило и побудило трижды от Христа отречься. Точно так же у каждого христианина могут быть особо трудные лично для него в жизни вещи, которые, как ему кажется, могут поколебать даже его веру. Совсем не обязательно, что Господь заставит человека переживать именно это самое трудное для него испытание. Но как раз наш страх зачастую и уготовляет нам это испытание, как бы копая в нашей душе яму: чем сильнее мы боимся, тем она шире и глубже и тем больше вероятность в нее упасть. У архимандрита Софрония (Сахарова) есть такая мысль: когда человек сам готов от чего-то отказаться, Господь чаще всего у него это не забирает, также и когда исполняется мужества, чтобы с чем-то смириться и что-то пережить, ему тоже порой переживать это не приходится. Мы, уповая на Господа, приближаемся к своему страху — и страх от нас бежит. И лучше уж быть застигнутым тем самым испытанием в этой борьбе, чем раздавленным этим страхом.

Христианская жизнь предполагает страдание не потому, что в человеке заложено стремление к страданию. Человек стремится не к страданию, напротив — к благобытию. Он хочет всегда пребывать в нем, и это совершенно естественно. Но при этом нет ни одной области человеческой жизни, где человек без боли, без скорби, без труда мог бы чего-то достичь.

Возьмем, допустим, спортсмена. Стремясь к победам, он будет испытывать боль, стресс, в какие-то моменты задыхаться от нагрузки, будет мучиться от бессонницы, которая станет следствием всего этого. Что, ему нравится над собой издеваться? Нет, просто он понимает, что иначе должной физической формы не достичь. И если говорить о христианской жизни, здесь тоже нечто вроде этого происходит, только все несоизмеримо серьезней и драматичней.

Продолжая сравнение со спортом, можно сказать, что у христианина бывают действительно важнейшие в жизни «состязания», когда происходит что-то, чего мы в высшей степени не хотим. И тогда мы должны собраться полностью, сконцентрировать все свои силы и весь свой христианский опыт, чтобы с навалившимися обстоятельствами и с нахлынувшей скорбью справиться. А силы эти крепнут, когда человек и в повседневной жизни, и в малых испытаниях научается примиряться с трудностями, научается видеть в них также и средства закалки души, подготовки к решающим схваткам. И такой «тренировочный процесс» должен продолжаться всю жизнь. Каждому человеку, если он трудится над собой, знаком этот опыт: вот меня охватила скорбь и уже, казалось бы, одолела, но вдруг оказалось, что она маленькая и слабая, а я большой и сильный — с помощью Божией я вырос, возвысился над ней. И я ощущаю, что вышел на простор, могу дышать полной грудью, могу радоваться. Так бывает, когда преодолеваешь себя. А когда не преодолеваешь, то становишься с каждым днем все меньше и меньше себя самого, и скорбь тебя в конце концов загоняет в какой-то тесный и темный угол и убивает.

Порой, конечно, человек все это понимает, но все равно живет кое-как — ну не хватает у него сил, воли, чтобы поступать как должно. Но момент «экзамена» в его христианской жизни все равно наступит. И кажется, что выхода нет, он к нему не готов, но тогда он может сказать себе: «Слава Богу, что со мной это произошло — я знал, что должно делать, но у меня никогда не хватало на это решимости и желания. А теперь час пробил, и я принимаю эту скорбь и уповаю на то, что ее перенесение хоть немного искупит лень и расслабленность всей моей жизни». Если вспоминать новомучеников, пострадавших в XX столетии, в жизнеописаниях некоторых из них прямо-таки красной нитью проходит эта мысль. Человек живет и всю жизнь страдает от того, что он не таков, каким должен был быть. И вдруг он понимает, что Господь протягивает ему Свою руку — через боль, через страдание и даже через смерть. И человек хватается за эту руку и бежит со всех ног туда, где его ждет Господь. Вот это и есть христианство. А есть иллюзия христианства, и часто то испытание, которое человек переживает в одиночестве, позволяет ему понять: все, что он мнил в себе христианством до этого момента было такой иллюзией.

В православной, церковной среде можно столкнуться со своеобразным, скажем так, отношением к человеку, которого постигло тяжелое испытание. Его наперебой поучают, что любое несчастье с человеком есть следствие его образа жизни, его греховности. Говорящие так видят в этом буквально некую миссию, на самом же деле это скорее отталкивает человека от Церкви.

Дело в том, что есть правда, которую можно сообщить человеку таким образом, что правды в этом не будет. Подобных примеров множество в нашей повседневности. Безусловно, все, что происходит в нашей жизни плохого, является следствием греха. Но имеем ли мы право на этом основании объявлять человеку в беде: «Ты виноват, потому что ты грешен»? Во-первых, это очень примитивное понимание природы беды: в каком-то смысле это верно, но в целом все гораздо сложнее. А во-вторых, это просто классический пример того, как в руку человека, ожидающего хлеба, влагается камень (см.: Мф. 7: 9-10). Господь в Евангелии дает понять, что ожидает от нас совершенно другого — сострадания и любви. Авва Дорофей говорит, что если Господь попустил какому-то городу гореть, это не значит, что Господь хочет, чтобы бы бегал и поджигал этот город. И если Господь попустил кому-то страдать, это не значит, что ты должен усугублять это страдание.

Бывает даже так: есть человек, которого священник знает и видит, что этот человек творит со своей жизнью. И священник говорит ему: «Понимаешь, то, что ты делаешь, приведет к страшному результату. Я не знаю, что с тобой случится — с тобой или с твоими близкими, однако то, как ты живешь, кончится большой бедой». Но когда с человеком действительно происходит то, о чем ты его предупреждал, первые твои слова должны быть словами утешения. Не надо здесь показывать свою «прозорливость»: «Вот, я тебе говорил!» Не это сейчас человеку нужно. А этот стереотип, к сожалению, многие усваивают с детства, от родителей, и потом своим детям передают: побежал куда-то в неположенное место ребенок, разбил себе голову, бежит назад к маме и папе и плачет, а мама и папа ему: «Вот, не надо было туда бегать! А ты не слушаешься!» А нужно сначала обнять, обработать рану, утереть его слезы, а потом уже, когда он успокоится, сказать: «Вот видишь, мы с тобой об этом говорили, именно это я тогда и имел в виду».

Со взрослыми бывает иногда, что человек не утешения ищет, а подтверждения несправедливости происшедшего: «За что Бог послал мне такое? Я ведь ни в чем не виноват, я ничего плохого не сделал».

Тогда можно как-то очень кротко и мягко сказать, что нет среди нас невиноватых и все мы в чем-то согрешили, так что не будем на Бога роптать, а лучше обдумаем то, что случилось. Главное — постараться объяснить это так, чтобы не вызвать у него боль и обиду в ответ, так, чтобы его поддержать, посочувствовать ему.

У христианского писателя Сергея Фуделя есть в одном из произведений замечательный эпизод, который я всегда вспоминаю, когда разговор касается человека, Церкви и беды. Он едет в метро, и вместе с ним в вагоне едет какая-то мама с дочкой, женщина держит девочку на руках. Мама смотрит в одну сторону, а девочка из-за ее плеча, соответственно, в другую. И вот девочка видит яркий, красный стоп-кран и начинает тянуться к нему рукой. Фудель улавливает это движение ее руки и хочет остановить ее. И в этот момент он видит другого человека, который тоже реагирует на это движение девочки, и встречается с этим человеком взглядом. И когда они друг на друга смотрят, между ними рождается удивительное ощущение единства. Такое же единство с другими во внимании, в оберегании, в служении обретает человек и в Церкви, в своей христианской жизни. И если человек так живет и так ощущает не только Церковь, но и все человечество, Богом сотворенное, он не будет испытывать одиночества ни в каких испытаниях.

Одиночество в Церкви

Найти свой приход

Поговорим, наконец, и о том, что человек может испытывать одиночество в том числе и находясь в храме, являясь членом Церкви. В чем причины этого, каковы они могут быть?

Проблема одиночества в Церкви тем более актуальна потому, что человек в Церкви одиноким быть не должен, но — бывает. Причины этого можно разделить на несколько категорий.

Прежде всего, одиночество в Церкви возникает по тем же причинам, что и вне ее. Все то, что можно сказать об одиночестве человека в жизни, обусловленном его характером, устроением, привычками, можно сказать и об определенных ситуациях в храме. То есть человек настолько тяжел в общении, что сам блокирует подходы к себе, а ему кажется, что эта общая жизнь его просто не принимает.

Бывает другое: люди регулярно ходят на богослужения и совершенно сознательно ни с кем в Церкви общаться не хотят. Об этом мы говорили подробно, рассматривая феномен людей, которым «люди, в сущности, не нужны».

А бывает иная ситуация: человек вроде бы жаждет включиться в приходскую жизнь, но только так, чтобы его в эту жизнь включили, а сам ничего для этого не хочет делать. И до него очень сложно достучаться, потому что, желая, чтобы с ним что-то такое делали, он не может объяснить этого «чего-то» не только окружающим, но и самому себе. Понятно, что он хочет заботы, участия, любви, но в чем это должно выражаться, чтобы его все устраивало, он не знает сам. Таких людей, к сожалению, немало, и они нередко из Церкви уходят, но не потому, что Церковь их отвергла, а потому, что они настолько глубоко эгоистичны, что даже не удосужились сформулировать свой внутренний запрос по отношению к людям.

А порой случается и так. Человек приходит в храм, ищет там общения и хочет сам участвовать в жизни прихода. Может быть, он даже читал Деяния апостолов и помнит, что у всех уверовавших во Христа некогда были единая душа, единое сердце и единая жизнь (см.: Деян. 4: 32). И он желает найти это в храме, но не находит. Это может быть потому, что настоятель совсем не заботится о том, чтобы люди в приходе друг друга узнавали, или потому, что прихожане не хотят брать на себя ответственность за приходскую жизнь даже в самой малой степени.

Ведь люди все-таки обычно ищут в храме большей близости, чем за его оградой. И если настоятель старается содействовать сближению прихожан, они очень быстро это улавливают, какая-то часть из них на это с благодарностью откликается — может быть, небольшая часть, но все же начинается процесс общения и взаимообогащения жизни друг друга.

Внимательный, заинтересованный человек никогда не будет одиноким в храме, где настоятель в проповедях говорит, например, что нужно замечать: вот видели вы постоянно кого-то на службе — и вдруг он пропал. Нужно обязательно выяснить, что с ним произошло — вдруг он в больнице, вдруг ему нужна помощь. А для этого необходимо хоть что-то друг о друге знать: понимать, кто с кем общается, обмениваться контактами. Стоит хотя бы с этого начать — и уже острого чувства одиночества не будет.

Нужно сказать и о том, что одиноким в храме бывает и священник. Прежде всего, потому, что если настоятель деятельно участвует в жизни прихожан, стремится жить с ними общей жизнью, то на него начинают обрушиваться такие ситуации, какие ему и во сне не снились. Все обращаются к нему, потому что больше не к кому. У меня был, например, случай, когда у нашей прихожанки потерялся ребенок в соседнем с Саратовом городе, и она позвонила мне, потому что не могла добиться, чтобы его искали. И мне пришлось вести переговоры с начальником полиции этого города, звонить в СМИ, чтобы они давали объявления. В конце концов, вышли кинологи с собаками, и одна из сотрудниц полиции этого ребенка нашла. Слава Богу! Но в абсолютном большинстве случаев священник может сдвинуть дело с мертвой точки, только если откликнется один, другой, третий человек из его прихожан. Если пастырь знает, к кому с какой просьбой может обратиться, — это одно; а если перед священником терпящий бедствие человек, нависшая проблема, а вокруг некое безвоздушное пространство — это совсем другое, и это очень тяжко.

Конечно, бывают ситуации, в которых тебе толком не поможет никто из прихожан, или они вообще не решаемы человеческими силами. Болеешь ты, например, и все никак не выздоровеешь, а в строящемся храме копятся проблемы и дела, которые без твоего прямого участия решить невозможно. И здесь оказывается самой важной не какая-либо физическая и техническая помощь, а просто отношение людей. Когда ты понимаешь, что ты им небезразличен, что они о тебе думают, что они о тебе молятся, становится уже гораздо легче. И точно так же любому человеку в Церкви бывает легче, когда он понимает, что собратья его по вере, хоть и не в силах на его ситуацию повлиять, помнят о нем и поминают в молитвах. И конечно, одна из наших общих задач — постараться именно такие отношения в Церкви созидать.

Что еще может мешать человеку полноценно войти в жизнь того прихода, где она есть? То, что я называю чувством «заполненной комнаты». Есть люди, которым трудно бывает войти в комнату, которая уже заполнена другими людьми — незнакомыми входящему, но уже познакомившимися между собой, о чем-то разговаривающими. Кажется, что вот есть они, и они уже все здесь, и уже едины — и есть я, и я еще не здесь, и значит, между нами есть какая-то принципиальная разница. И некоторые действительно по этой причине не решаются войти, хотя на самом деле, конечно, никакой принципиальной разницы нет, и уже через несколько минут этот человек будет воспринят следующим входящим как часть большинства. Ровно то же самое бывает и в Церкви: когда человек наконец набирается сил, мужества, чтобы переступить церковный порог, ему все равно кажется, что вот есть все — а есть он. И понять, что эти «все» — не замкнутый круг, а сообщество, где каждому приходящему найдется место, он может далеко не сразу.

Обычно я стараюсь помочь человеку преодолеть эту неловкость перед «всеми», когда он приходит на исповедь. У меня есть для этого нехитрый прием. Человек исповедался, мы с ним о чем-то поговорили. А дальше ему надо объяснить элементарные вещи: как подготовиться к Причастию — что читать, как поститься, когда прийти. И я подзываю кого-то из постоянных прихожан, стоящих рядом, и прошу этому человеку все объяснить. Не только да и не столько потому, что сзади стоит очередь на исповедь и священнику нужно экономить время, но чтобы у человека появился в храме хотя бы один знакомый, появился опыт общения с кем-то, помимо священника и продавца в церковной лавке. И дальше это общение может либо расширяться, либо остаться на том же уровне — это зависит уже от самого неофита.

Помню, в конце 80-х годов, когда я только начинал ходить в храм — это был храм Воскресения Словущего в Москве, — я как-то оказался на службе накануне Великого Четверга. Был вечер, огромное количество людей готовилось причащаться, храм был набит битком, люди стояли в пяти или семи очередях на исповедь. Я стоял и думал, что вот, все здесь живут какой-то особенной жизнью, а я к этой жизни еще, кроме церковных таинств, никак не причастен. И тут мне стало, ко всему прочему, плохо — от духоты и от сниженного уровня сахара в крови. Нужно было выйти на свежий воздух и нужно было что-нибудь съесть, но ни то, ни другое было совершенно невозможно: я стоял в плотной толпе, и если кто-то падал в обморок, то его выносили, передавая по рукам. Я стоял и ждал, что сейчас так же вынесут и меня. А какой-то человек, встретившись со мной взглядом, заметил мое состояние и спросил: «Тебе нехорошо?» — и куда-то стал пробираться сквозь гущу людей. Через несколько минут он принес мне кусок подсушенного хлеба; я его съел, и мне стало лучше. И этот кусок хлеба я помню до сих пор как великое свидетельство общения между людьми в Церкви, их включенности в жизнь друг друга.

А другой такой опыт был уже где-то в 1994–1995 годах, в Оптиной пустыни. Это тоже был Великий пост, Страстная седмица, я там в тот период жил и трудился на послушаниях. И помню, встал как-то утром, собрался выходить, и вдруг в мое сознание вошла мысль: «Ты не спасешься — погибнешь, и все твои родные и близкие тоже погибнут». Тогда я еще не знал, как можно бороться с подобными помыслами, и целый день прожил в таком состоянии, словно меня раздавили тяжелым прессом. Уже вечером, после молитвы, я в полном душевном и физическом изнеможении пошел к колодцу напиться. Там был кто-то еще из трудников, и он заметил, что со мной что-то происходит. Ему особо нечем было меня утешить, и он почему-то из-за пазухи вытащил опять-таки буханку хлеба и поделился со мной. Я съел часть этой буханки, запил колодезной водой, и мне вдруг стало гораздо легче.

А почему так было? Наверное, потому, что даже минимальное человеческое участие способно смягчить сердце утесненного тяготой человека, сломать в этом сердце преграду между ним и Богом и впустить в душу Божественное утешение.

Немаловажный момент заключается в том, что некоторая часть людей, ходящих в один и тот же храм, особенно если приход достаточно велик, все равно будет стремиться к какому-то общению. И если настоятель не уделяет этому никакого внимания, люди могут начать группироваться вокруг кого-то из мирян, обладающего достаточными лидерскими качествами. И со стороны это будет весьма похоже на приходскую жизнь: люди начнут общаться, пытаться вместе делать добрые дела, собираться, может быть, иногда у кого-то дома или устраивать вылазки на природу, делиться книгами и фильмами. Но, по сути, это как если бы священник молился в алтаре, а в это время прихожане в храме служили обедницу мирским чином, то есть такое чинопоследование, которым, при отсутствии в храме священника, в некоторых случаях заменяют литургию. И это совершенно нездоровая ситуация, которая не ведет ни к чему хорошему. До поры она может и не иметь негативных проявлений, но сообщество прихожан, которое не опирается на благословение настоятеля, не советуется с ним, — это назревающая опасность. Не важно, что люди «ничем плохим не занимаются» — это все равно нечто внецерковное в церковной среде. Например, в храм назначается новый настоятель, который начинает приходом заниматься и вдруг видит, что в нем существует какая-то параллельная жизнь, люди, которые уже привыкли «все без батюшки», и у них свои представления о том, как и что в этом приходе должно быть.

Это может привести к конфликту, может разрешиться миром, но в любом случае такому священнику придется все начинать с нуля. И лепить приходскую жизнь так, как дети лепят снежную бабу: сначала создать ядро буквально из нескольких человек — на этой основе будет в дальнейшем формироваться характер приходской общины. Это должны быть люди, единомысленные с настоятелем, понимающие, какие задачи он перед ними ставит. И когда эти люди со временем смогут на себя других людей «налеплять», из этого малого постепенно вырастет что-то большее. Это тот же принцип «снежного кома», по которому возникали когда-то и монастыри: существовала обитель из духовника и буквально нескольких его учеников, которых он воспитывал. Постепенно приходили новые послушники, и они попадали в определенную атмосферу, научались от тех, кто уже в этом монастыре возрос, правилам общежития — и все это было пронизано единой жизнью во Христе. Когда монастырь разрастался, кто-то из опытных братий с несколькими монахами по благословению уходил на новое место, и весь цикл повторялся. В идеале по такому же принципу в приходской атмосфере должны возрастать и все будущие пастыри — тогда они смогут впоследствии строить свои приходы правильно.

В реальности же священник, хоть и знает порой об этих принципах, впадает в большое заблуждение. Он просто собирает вокруг себя тех людей, которых более-менее знает, и начинает их считать своим приходом, а всех остальных — как бы неким внешним кругом. Он не настраивает «своих» прихожан, чтобы они, сами в церковной жизни возрастая, постепенно вовлекали в нее тех, кто пока еще только более-менее регулярно ходит в этот храм на богослужения. И тогда приход не развивается — более того, в нем начинаются различные нездоровые процессы. Если энергия людей не направляется на то, чтобы сделать атмосферу храма теплее для всех входящих в него, то она находит выход в другом направлении: начинается скрытая борьба, чтобы стать приближенным к батюшке, ревность и войны между приходскими «кланами». А если еще и священник теряется и не пресекает все это самым решительным образом, то это просто беда.

Что делать человеку, который, начав ходить в храм, исповедоваться и причащаться, ощущает в себе желание и возможность участвовать в приходской жизни, но не видит этих возможностей в реальности? Прежде всего, если есть возможность — походить по разным храмам, выбрать тот, что больше по душе, и в него уже ходить постоянно. И прежде всего нужно уловить атмосферу, которая ощущается в этом храме. Каковы особенности этого прихода, каковы там взаимоотношения людей со священником и между собой? Мне кажется совершенно естественным в первую очередь смотреть, есть ли там хоть в каком-то виде христианская любовь. Это и ощущается самым естественным образом — так же, как мы, погостив в каком-то доме, в какой-то семье, чувствуем, любят ли там люди друг друга или не любят.

Но бывает, что у человека такого выбора нет — он вынужден ходить только в один конкретный храм и какой-либо приходской жизни там не видит. Или же человек пришел в совершенно новый храм, только что открывшийся, где люди еще совсем не знают друг друга. И в том, и в другом случае мне кажется совершенно нормальным, если человек попросит священника уделить ему несколько минут во внебогослужебное время и простыми, естественными, краткими словами скажет о своем желании участвовать в жизни храма, спросит, в чем нужна помощь.

Только не надо закидывать священника инициативами… Такие «энтузиасты» появляются регулярно, с ходу объявляя: «Батюшка, в жизни храма не хватает того-то и того-то, еще давайте все делать так-то, а еще я бы хотел открыть здесь исторический клуб». А священник в это время думает, кто бы в храме после службы мог убраться — уборщица заболела или никто не идет на ту зарплату, которую храм способен предложить. И сегодня после службы попросил он с амвона кого-нибудь остаться, а все ушли домой. И вот стоит он посреди храма и собирается сам уже помыть, потому что нельзя же оставить храм в грязи, а человек подходит и спрашивает: «Почему у нас в храме нет обедов для малоимущих?» — а еще предлагает организовать исторический клуб… И остается только ответить: «Подождите, я сейчас полы помою, и организуем…»

Бывает еще, что человек пребывание в храме мыслит как полную погруженность в себя и поэтому ничего не замечает вокруг. Но погруженность в молитву на богослужении и постоянная погруженность в свои мысли внутри церковной ограды — это разные вещи. Второго хоть в рай помести — он и там будет погружен в свои мысли.

И еще одна вещь, которой человек порой не понимает и обижается: разным по численности приходам соответствуют разные формы приходской жизни. «Мне здесь так одиноко… Вот раньше я ходила в родном городке в храм, и мы там все вместе после службы в трапезной пили чай…» И как-то не осознает, что там был приход на тридцать человек, а здесь — большой городской храм, более трехсот постоянных прихожан. И в нем эффективно другое: большая, полноценная воскресная школа для детей и взрослых, любительский хор, издание приходской газеты. Но человек все это отвергает и продолжает тосковать по привычной форме общения.

В завершение скажу, что найти свой приход не означает найти приход идеальный, как и найти духовника не означает найти идеального для нас священника. Но в настоящем, живом приходе должна обязательно присутствовать готовность людей учиться: у прихожан — воспринимать то, чему учит их священник, у священника — научаться чему-то от прихожан, и у всех — готовность учиться у Церкви и следовать по пути, который указал нам Христос Спаситель.

О культуре общения, простоте и сложности

Мы уже обсуждали, какие внешние проявления верующего человека делают его маргиналом в «светской» среде. Теперь же затронем не менее больную тему, с которой сталкивается священник на приходе. Тема эта — культура общения прихожан друг с другом.

К сожалению, в наше время и школьное, и семейное воспитание в сфере культуры взаимоотношений сводится в основном к тому, что ребенка приучают говорить «здравствуйте» и «спасибо», уважительно обращаться к старшим и не ругаться нецензурными словами. Однако культура общения — нечто гораздо большее. Как донести до человека свое доброжелательное отношение? Какой вопрос будет уместным, а какой — бестактным? В чем разница в общении с людьми просто знакомыми и близкими? Об этих и многих других вопросах ребенок, а потом и взрослый человек порою даже не задумывается. И когда не только в семье или на работе, но и в общении с единомышленниками, прихожанами своего храма у него проявляются проблемы, ему бывает сложно отследить и понять, что же, собственно, не так.

В православной среде довольно распространена привычка ругать Запад, его «бездуховность», «неискренность» — дескать, люди там при встрече улыбаются друг другу, спрашивают «как дела?», но это все фальшь, на самом деле и человек-то им не очень приятен, и как у него дела, их ничуть не интересует. На мой взгляд, это совершенно несправедливо — так говорить о целых народах или даже об отдельных людях. Мы не знаем, что у этого человека сейчас на сердце: искренне ли он улыбается и проявляет участие или механически. Но одно мы знаем совершенно точно: нам самим гораздо приятней, когда нам улыбаются, чем когда встречают с каменным лицом. Когда с нами внятно и приветливо здороваются, когда прощаются при расставании, а не растворяются «по-английски». А между тем все эти элементарнейшие вещи в нашей церковной, приходской действительности весьма часто отсутствуют. Я уж не говорю о каких-то деловых моментах, с которыми сталкиваюсь как настоятель храма и главный редактор епархиальных изданий — поручаешь человеку работу и спустя некоторое время понимаешь: он ее не просто не сделал, а вообще исчез. От верующего христианина этого, безусловно, не ожидаешь. Человек, который хотя бы элементарному деловому этикету обучен, в любом случае позвонит, объяснит ситуацию, чтобы обсудить, как быть дальше.

За всем этим стоит одно: неумение или нежелание поступать с другим человеком так, как ты хотел бы, чтобы он поступал с тобой. Собственно говоря, вся культура общения, которая в мире существует, основана на этой заповеди Спасителя: не делай другому того, чего ты не желал бы, чтобы сделали тебе (см.: Мф. 7:12; Лк. 6: 31). И вроде бы верующий человек эту заповедь знает, понимает, то есть учиться культуре общения ему не нужно. Но практика являет иное.

Мне вспоминается давний случай, когда я был еще совсем, совсем молод. Тогда я по рассеянности частенько забывал или терял ключ от квартиры, так что возникала проблема туда попасть. И однажды мы с мамой вдвоем поздним вечером гуляли с собакой, и я в очередной раз обнаружил, что ключа нет. То ли я его оставил дома и захлопнул дверь, то ли выронил по дороге. Нам было совершенно некуда идти — в половине двенадцатого ночи, без денег и в сопровождении немецкой овчарки с грязными лапами. И мы позвонили в одну из соседских квартир, которую снимала англичанка. Знали мы ее, что называется, шапочно: она иногда ходила с нами в храм, хотя была англиканкой. Конечно, нам было неловко беспокоить малознакомого человека, но она встретила нас так приветливо, ничем не выдав ни удивления, ни смущения, что мы в итоге остались у нее ночевать. И что больше всего меня поразило: когда она открыла дверь и увидела нас на пороге, на ее лице была… улыбка. Да пускай это какой угодно навык, привитый формальным английским воспитанием, но тогда эта улыбка была нам очень и очень нужна. А на самом-то деле умение так реагировать на неожиданную и некомфортную ситуацию — вовсе не просто привычка, но результат работы над собой, воспитания эмоциональной выдержки. И я этот урок запомнил на всю дальнейшую жизнь.

Мы привыкли смотреть свысока на страны, где не развита православная традиция, на страны по сути языческие. Но я, к примеру, был в Японии — там детей с первых лет жизни учат, что хорошо, а что плохо в отношениях между людьми. И там, в отличие от нашей страны, можно спокойно, допустим, оставить на улице велосипед. И у всех буквально в инстинкте заложено, что друг другу надо уступать, и тебя никогда не сметет встречная толпа, и невозможно друг с другом столкнуться, пытаясь пройти в одну дверь, и нет на улицах автомобильных пробок, или, во всяком случае, они возникают не оттого, что кто-то лезет вперед и перекрывает дорогу. И я хочу противопоставить этому ситуацию даже не вообще в нашей стране, а в наших православных храмах.

Когда я принимаю исповедь, то периодически вижу, как ожидающие ее люди, вспоминающие свои грехи, готовящиеся каяться в них, умудряются поспорить, кто из них «стоял впереди». Или, например, я выхожу с Чашей и вижу, как кто-то из прихожан, затвердив схему «сначала причащаются дети, потом мужчины, а потом женщины», пытается кого-то с негодованием в эту схему впихнуть. Я вижу порой, проходя мимо церковной лавки, как опять-таки кто-то пытается протиснуться «только за свечами», и дело доходит до оскорблений и обид. Так нужно же понимать, что, делая подобные вещи, не следует удивляться, что мы оказываемся в каком-то вакууме, в том числе и среди единомышленников в храме.

Почему-то среди верующих людей распространено мнение, что стремиться быть приятным в общении — это человекоугодие. Но гораздо логичнее, на мой взгляд, посмотреть на это с другой стороны: а кто мы такие, чтобы доставлять людям неприятности в общении, считать это нормой? Ведь на самом деле это просто грех.

У Даниила Хармса в одном из рассказов есть такой эпизод: сидит женщина во дворе, у нее очень болит голова. И тут приходит какой-то человек, берет топор и начинает колоть дрова. Она к нему обращается: «Знаете, у меня очень болит голова, не могли бы вы сейчас не делать этого?» — «Конечно-конечно, могу не делать!» И снова: тюк! «Ну я же вас попросила, вы что, не поняли?» — «Конечно, понял, ни за что больше не буду». Тюк!.. И это продолжается дальше, в разных вариациях. Рассказ анекдотический, но ситуация на самом деле очень жизненная. Если кто-то нам говорит: «Ты не делай, пожалуйста, вот этого», то о какой бы мелочи речь ни шла, не надо пропускать это мимо ушей.

Встречи с людьми, которые Господь нам посылает, в том числе и в храме, должны становиться для нас школой того, как себя вести, чтобы с нами было хорошо. Иногда говорят, что об этом заботиться не нужно, поскольку христианин должен быть простым и бесхитростным, а всякие приятности — это, дескать, «человекоугодие». Но это очень странное понимание простоты. Христианская простота — это не любование своими «непосредственными» недостатками — «я такой», это не бесцеремонность — «ведь все мы братья и сестры», тем более не право требовать безвозмездной помощи от окружающих — «я же по-простому его попросил, по-христиански». Простой человек — это в первую очередь человек, который не создает сложностей на пустом месте, не накручивает себя и других и не умножает проблем, а, напротив, настроен на то, чтобы все проблемы, в том числе действительные и серьезные, спокойно и мирно разрешать.

Это накручивание сложностей — проблема столь же актуальная, как и мнимая простота. Чем ты «сложнее», тем сложнее с тобой людям, потому что они не знают, на какой козе к тебе подъехать — и на какой потом отъехать, когда ты уже предстанешь во всей своей мощи и широте со своими сложностями. Ты говоришь: «Здравствуйте!» — и «несложный» человек понимает, что его рады видеть и хотят, чтобы он был здоров. А сложного это застает врасплох, он начинает думать: «А зачем это он со мной поздоровался?» Бывает, что какие-то качества в человеке эту сложность как бы искупают, и можно научиться видеть в нем именно это хорошее, а к прочему приспособиться. Но вообще это тяжело, потому что ты не знаешь, как будут истолкованы в следующий момент твои слова или действия, и в конце концов просто устаешь постоянно отслеживать этот напряженный процесс, который в человеке идет. Неудивительно, что у кого-то нужных сил не находится и общение постепенно сворачивается.

Та же самая сложность мешает людям на приходе вступать в общение и в дружеские отношения между собой. «А если я сейчас заговорю, а он/она от меня отвернется и отойдет?» Подойди и заговори, и все увидишь: отойдет или не отойдет. Только так это и можно понять. Чудно бывает об этом говорить взрослым людям, но это действительно проблема: человек, вместо того чтобы действовать, слишком много беседует с собой по этому поводу — пока тот, с кем он хотел познакомиться, куда-то не уйдет. И находится, конечно, этому оправдание: «А как же духовное рассуждение? Вот я и рассуждаю…» Это характерная для нас, православных, черта: умудряться использовать Евангелие не для уврачевания, а для оправдания любой своей внутренней немощи. Мы вообще очень часто пытаемся использовать нечто данное нам для спасения если и не прямо для погибели, то, по крайней мере, для причинения себе вреда.

Или вот еще весьма типичный пример, когда простоту путают со сложностью. Знакомятся на приходе молодой человек и девушка. И вот встретились они два или три раза, сходили в кино, в театр, прогулялись однажды под руку, и в следующий раз, когда они встречаются, девушка вдруг говорит: «А у тебя серьезные намерения или нет?» Вполне возможно, что этот вопрос разрушит в принципе дальнейшие их отношения, потому что люди пока еще просто встречаются и что-то узнают друг о друге. Причем девушке может казаться, что она ведет себя как раз просто и «по-православному». Но это на самом деле не простота, а, наоборот, усложнение. Они же еще не перешли к каким-то более близким отношениям, они пока просто хорошие знакомые. И тогда зачем этот вопрос? То, что между ними может созреть, должно зреть постепенно, если же одна из сторон пытается этот процесс ускорить и как-то формализовать, то все нарушается и зачастую вскоре заканчивается.

А еще очень важно, приходя в храм, быть… просто человеком. Не надо ложного смирения, не надо навешивать на себя никаких ярлыков и сразу же рисовать себя собеседнику в черных красках — «неудачник», «великий грешник» и тому подобное. Пусть он сам составит о нас впечатление, пусть увидит нас так, как увидит именно он. А мы будем заботиться лишь о том, чтобы все, нами сказанное и сделанное другому человеку, было деликатным, бережным. И простым. Это тот фундамент, на котором отношения любых людей, в том числе и нас, своих по вере, зиждутся.

Близко или не очень? О дистанции в Церкви

Порою человек, начавший воцерковляться и ищущий в Церкви избавления от одиночества, жалуется: церковные люди общаются иначе, чем «светские» за пределами храма, — «держат дистанцию». И столько переживаний по этому поводу бывает, что о дистанции в Церкви стоит поговорить отдельно.

Я убежден, что общение между прихожанами одного храма непременно должно быть теплым, искренним, неформальным — и это не что-то второстепенное, но очень важная вещь, на которую нужно обращать внимание и настоятелю, и тем, кто более или менее давно в этот храм ходит. Образец таких взаимоотношений мы можем найти в повествовании о жизни ранней Церкви — в Деяниях, Посланиях апостольских: мы видим, что члены христианских общин в то время жили общей жизнью и не устанавливали между собой никаких преград. Но тождественные ли это понятия — преграда и дистанция? Отнюдь нет — преград быть не должно, а дистанция часто необходима.

«То есть нужно общаться друг с другом, как в девятнадцатом веке?» Бывает, что человек, пришедший искать в Церкви близости и тепла, оказывается готов обидеться на само слово «дистанция». Нет, я не считаю, что нам нужно пытаться воспроизводить в поведении этот век, который к тому же не был эпохой расцвета церковной жизни. Просто и близость, и тепло нужно опять-таки понимать правильно: мы не должны слишком сильно вторгаться в жизнь другого человека, общение, повторюсь, должно быть деликатным.

В чем же может и должна выражаться дистанция? Прежде всего, нужно понимать, что люди в храме не хотят сближаться на основе вещей праздных, пустых, уж я не говорю дурных. Поэтому возникает ощущение, что в нецерковной среде сблизиться с новыми знакомыми легче. И там действительно все бывает быстро и вроде бы просто: куда-то сходили, развлеклись, поболтали, пересказали какие-то сплетни, польстили друг другу — и люди моментально на этой почве срастаются. Я не хочу сказать, что только плохое сближает неверующих людей, и все же именно страсти очень часто скрепляют отношения. А человек церковный таким попыткам общения противится, пытается себя от этого блюсти. Но оказывается, сближаться на основе хорошего далеко не все умеют.

Некоторые спрашивают еще, почему люди в храме, в том числе и священник с прихожанами, зачастую говорят друг другу «вы»? Это, на мой взгляд, правильно, потому что тоже помогает избегать фамильярности, которая ни к чему хорошему не приводит. Если люди быстро сближаются сверх меры, то, когда выясняется, насколько они все же разные, они столь же стремительно расстаются, и расстаются зачастую не по-доброму. А «вы» предполагает безусловное уважение к собеседнику, и, так обращаясь к человеку, гораздо менее вероятно наговорить ему чего-то, о чем потом придется жалеть. Хотя я знал одного человека — руководителя до крайности темпераментного, горячего, который мог в порыве негодования сказать подчиненному: «Вы скотина!» — но все же это исключение из правил.

Само выражение «быть близко» нужно понимать как готовность прийти на помощь, готовность выслушать человека, готовность оставить свои дела и что-то сделать для него. Но это не значит влезать в душу другого человека с головой. Так погружаться в другого можно в том случае, когда это муж и жена, когда это твой ребенок, когда это очень близкие люди, которые в полном смысле слова живут одной жизнью. А иначе это ведет к большим искушениям и душевному расстройству.

Когда-то от владыки Лонгина — ныне митрополита Саратовского и Вольского — я услышал слова: «Нужно уметь быть и близко, и в то же время далеко». Тогда я еще не совсем понимал, что эти слова означают, но со временем, неся служение священника, стал понимать. Священник может с людьми дружить, но у него всегда будет определенная с людьми дистанция. Иначе просто нельзя, иначе ничего хорошего из его общения с прихожанами не получится. Правильные, должные взаимоотношения со священником разрушатся.

Задают и такие взаимосвязанные вопросы: «Если дружишь с человеком и он стал священником, можно ли ему исповедоваться?» и «Если исповедуешься священнику, можно ли с ним подружиться?». Надо сказать, что в отношении исповеди и родства традиция предусматривает только один запрет: жена священника не должна исповедоваться своему мужу. В том, что касается родственников, друзей, все зависит от конкретной ситуации. И я бы добавил: зависит от того, насколько тот, кто исповедуется, сам сможет дистанцироваться и исповедоваться Богу, а не священнику.

Ко мне как-то пришел на исповедь давний и близкий мой друг, который намного меня старше, притом наши отношения были далеко не всегда безоблачны. Для меня это был напряженный момент, но когда он исповедовался, я ощутил: он действительно понимает, что стоит перед Богом, и все наши прежние ссоры, конфликты совершенно оставлены в стороне. Конечно, такая исповедь вполне возможна, и ей не нужно полагать преград. Собственно говоря, так же и священники порою, являясь друзьями, могут друг другу исповедоваться — это обычная практика.

Но бывает иначе: человек не перед Богом кается, а вцепляется в самого священника, постоянно, и на исповеди, и не на исповеди, излагает ему свои мысли, жалуется на что-то. И священник вроде бы не может от этого уйти, но тем не менее уходить должен, потому что иначе он никому больше помочь не сможет, кроме одного-единственного человека, который захватывает все его время и внимание.

Еще следует сказать, что порой ошибкой в дистанции является вопрос: «Как вы пришли к Богу?» Не скажу, что его нельзя задавать, но у нас почему-то любят задавать его как-то походя. Или это корреспондент, едва начавший брать интервью, и ты еще толком не понимаешь, о чем вообще пойдет беседа; или это новый сослуживец, с которым только сегодня познакомились, или попутчик в поезде; меня однажды даже врач спросил, меряя мне давление: «Интересно, а вы как к Богу пришли?» — и тут же начал говорить о чем-то другом.

Сложилось, может быть, впечатление, что это способ поддержать непринужденную беседу, но на самом деле это глубочайший и серьезнейший вопрос, который задается в данном случае в совершенно неподобающий момент. И ты стоишь и думаешь, отвечать или не отвечать: с одной стороны, каждому, требующему у тебя отчета в твоем уповании, нужно, как говорит Апостол, дать ответ с кротостью и благоговением (1 Пет. 3: 15). А с другой стороны, говорить всерьез о том, как в твое сердце Господь вошел, в такой ситуации — значит ставить себя в положение нелепое и, что еще хуже, метать бисер… не будем уточнять, перед кем… Поэтому, задавая вопросы и стремясь узнать человека, мы должны представлять себе реставратора, который подходит к иконе. Самое главное — не навредить. Если же человек об этом не думает — и результат соответствующий получается.

Жизнь после ошибки

Порой одиночество в Церкви имеет для человека особую внутреннюю окраску: это одиночество после ошибки, одиночество в падении.

Понимание того, каким нужно быть в Церкви, в той или иной мере присутствует у всех, кто живет церковной жизнью. Но бывает, что в жизни человека происходит нечто разрушающее все его прежние представления о самом себе как христианине. Он совершает что-то тяжкое — настолько, что возвращаться в храм после этого ему невыносимо стыдно и больно. И он бежит из Церкви, отлучает себя от таинства Евхаристии — от общения со Христом, пропадает из поля зрения священника, перестает общаться с собратьями по вере. Хуже всего, что в таком измененном состоянии сознания человеку видится, что это его теперь все отвергают и отвергает Сам Господь. И убедить его в обратном он никому не предоставляет даже возможности.

Порой по прошествии какого-то времени человек в храм все же возвращается. И если его падение было явным для окружающих — это был, допустим, уход от законной жены к другой женщине, или тюремное заключение, или период пьянства, — вокруг него словно образуется вакуум. Вообще-то этому можно найти некое основание в жизни Церкви апостольской: если человек впадал в смертный грех или в череду смертных грехов, то он отлучался от Причастия и как бы исторгался из церковной среды — переходил в разряд кающихся, несущих епитимию и с надеждой ожидающих разрешения вновь участвовать в Евхаристии. Чувство отторгнутости, которое испытывали эти люди, служило исправлению их жизни — Церковь была для них всем, и воспоминание о горьком периоде, когда они оказались на время вне этой общей жизни, удерживало их в дальнейшем от самых закоренелых грехов.

Но сегодня редко кто принимает христианство так, как принимали его в ранней апостольской Церкви — всем умом, всем сердцем и всей жизнью. Гораздо чаще это некий долгий, постепенный путь уже после крещения. И для меня очевидно, что если сегодня человека, который впал в тяжкий грех и не может пока от него отстать, отделить от церковной общины и сказать ему: «Вот церковный порог, стой снаружи, посыпай голову пеплом и кайся», то в абсолютном большинстве случаев мы просто этого человека потеряем. И потому совершенно разумно поступает священник, который говорит падшему: «Ты сейчас не находишь в себе сил покаяться, не обретаешь в себе решимости жить должным образом, но ходи тем не менее в храм, живи церковной жизнью в той мере, в которой тебе удается. Не можешь причащаться — хотя бы исповедуйся, не можешь отстать от греха — хотя бы говори на исповеди об этом грехе и проси, чтобы Господь дал тебе силы измениться».

И точно так же священник должен призывать людей, которые в храме находятся, этого человека не оставлять. Да, он пал, но разве мы должны теперь меньше его любить? Господь ведь его любит не меньше, это только сам человек стал менее способным любовь Божию вмещать. И мы должны о нем заботиться, должны ему свою любовь являть — может быть, даже в большей степени, чем прежде. Но и сам человек должен помнить, что его, невзирая на падение, любит Господь, могут любить и люди, с которыми он был рядом. И не надо их стыдиться — нужно принимать их помощь. Человека заставляют бежать прочь его гордость и самолюбие, это они его делают одиноким, а не его падение, не его грех. Может быть, все, что с человеком случилось, Господь и попустил, чтобы он свою гордость преодолел, чтобы его самолюбие совершенно стерлось, уничтожилось в огне этого искушения. И начинать собирать себя нужно именно с мысли преподобного Иоанна Лествичника о том, что там, где совершилось падение, прежде водворилась гордость. Мы раскаиваемся в ней и восстанавливаем в себе главную цель нашей жизни — бытие с Богом, а затем начинаем устранять из своей жизни все то, что нам с Богом быть не дает. Мы осматриваем те руины, среди которых пребываем, находим то, что нас от Бога оттолкнуло, и шаг за шагом расчищаем свой путь, помня о том, что Богу каждый малый наш шаг дорог и что Он нас никогда не бросит со всем этим наедине.

Одиночество, сопряженное с чувством богооставленности, — страшная вещь, но если бы из него не было выхода, то после падения можно было бы совершенно спокойно наложить на себя руки и уйти из этой жизни. Но вся Церковь, все святые отцы, опираясь на свой опыт, призывают нас к совершенно противоположному — не отчаиваться, а обратиться всем сердцем к Тому, Кто может нас даже после смерти воскресить.

Однако в том и тяжесть этого одиночества, что человек само сердце свое ощущает омертвелым, пустым. Из житий мы знаем, что такое состояние переживали порой и святые подвижники. Что они делали, как с этим справлялись, мы можем увидеть, например, в жизнеописании святителя Нифонта Кипрского. Известно, что в юности он долго жил греховной жизнью, потом обратился ко Христу, покаялся, изменился, исправился, но после этого наступил в его жизни период совершенного внутреннего бесплодия и того, что называют окамененным нечувствием. В течение нескольких лет он просто не ощущал Бога в своей жизни — чувство душевной пустоты было такое, как будто Его нет. И в это время подходил к нему дьявол и говорил: «Какому Христу ты молишься? Нет никакого Христа, есть только я, поклонись мне». А будущий святитель раз за разом говорил: «Нет, есть Христос, и поклоняюсь Ему, а тебе не поклонюсь». И это мне кажется очень важным. Можно не чувствовать присутствия Бога, можно не ощущать в сердце никакой радости, но все равно знать при этом, что Господь есть и с Его помощью, по Его милости мы спасемся, если будем по-настоящему стремиться к спасению. И за это знание нужно держаться. Дело в том, что при грехопадении менее всего пострадал ум человека — меньше, чем воля и чувства. Поэтому ум хранит знание даже тогда, когда чувство присутствия Бога утрачено, а воля расслаблена или склоняется к отчаянию.

При помощи ума можно свое сердце укрощать, чтобы оно не металось туда, куда не должно. И поучиться этому стоит, как ни странно, у собаководов. Бывают иногда такие казусы: большая собака выгуливает хозяина, а не наоборот, то есть она мечется по каким-то следам, запахам, а хозяин, который не может ее пересилить, волочится за ней. Что с этим делает кинолог? Он берет поводок и, улучив момент, когда собака готова куда-то рвануть, резко его дергает. И после этого начинает дергать в разные стороны — туда, куда ему нужно, — и собака ему подчиняется. Приблизительно так же должен поступать и ум. Когда на человека наплывают чувства, а ум понимает, что так не надо, он может одернуть душу и после этого «тянуть» и «дергать» ее в направлении к благому. В какой-то момент душа сдается и следует туда, куда влечет ее ум. Если бы этого механизма не было, мы бы вообще все погибли, потому что в нашей жизни полным-полно моментов, когда мы сердцем увлекаемся к дурному, но головой все же понимаем, как надо поступать. И с чувством одиночества, оставленности Богом, фатальной «непрощенности» своих ошибок тоже можно так, прибегая к помощи ума, справляться. Хотя, конечно, справиться мы можем не сами по себе, а лишь по милости Божией, но непременно должно быть и наше усилие, чтобы Его благодать смогла явиться.

Особенное чувство одиночества в Церкви появляется у прихожан, когда падает и оставляет свое служение священник. Уход духовника бывает тяжело пережить, но нужно помнить, что именно в этот момент и обнаруживается, что для нас является в Церкви главным — люди или Господь. Мы должны помнить: тому, что все человеческое зыбко, все человеческое неверно, учит нас, по большому счету, вся церковная история. Но если для нас главное — Христос, то мы и это переживем.

Богооставленность

В предыдущем разделе мы затронули тему богооставленности. Но безусловно, об этом самом тяжелом, самом страшном виде одиночества необходимо говорить отдельно. А говоря о нем — прежде всего выражаться точнее. Речь должна идти не о богооставленности, но о чувстве богооставленности.

Сам Бог никогда никого не оставляет. У святителя Игнатия (Брянчанинова) есть даже такое утверждение: сама мысль о том, что кто-то может быть оставлен Богом, есть хула на Него. Господь бесконечно любит Свое создание, и Он ли его оставит?!

Забудет ли женщина грудное дитя свое, чтобы не пожалеть сына чрева своего? Но если бы и она забыла, то Я не забуду тебя: — вот что говорит Бог верующему в Него человеку (Ис. 49:15). Да и неверующему, по сути, тоже.

Потому что если бы Он совершенно оставил кого-то, то как бы этот «кто-то» еще жил, двигался, дышал? Ведь нет ни в ком из нас жизни, кроме той, что «вдунул в лице» наше (см.: Быт. 2: 7) и поддерживает в нас наш Творец и Промыслитель.

Итак, мы не можем быть оставлены Богом, но можем эту оставленность ощущать. Разумеется, по-разному ощущают ее люди неверующие и церковные. Первые страдают неосознанно, не понимая толком, отчего им так плохо, отчего душит их тоска; вторые же, напротив, вполне отдают себе отчет, почему жизнь стала пустой и унылой: ушло то чувство присутствия Господа, которое было для них важнее всего, без которого сама жизнь — и не жизнь вовсе.

Но в обоих случаях чувство богооставленности практически всегда имеет одну и ту же природу, одну и ту же причину: оно рождено не тем, что Бог оставил нас, от нас удалился, а тем, что мы Его оставили, удалились от Него.

Как порой поступает мать, видя, что ее ребенок во дворе заигрался, забыл обо всем и не слышит, что давно пора домой? Она поворачивается и уходит. И только тогда, лишившись ощущения материнского присутствия, ребенок начинает ее искать, плакать, звать. Несовершенный образ, как несовершенны и все образы, которыми мы пытаемся пояснить наши отношения с Богом, но отчасти он все же позволяет что-то понять.

Господь дает нам вкусить состояние богооставленности, которое есть некий начаток адских мучений, чтобы мы осознали, насколько далеко зашли в своем движении от Него, чтобы поняли и развернулись к Нему, и уподобились блудному сыну из притчи, который пропадал и нашелся (см.: Лк. 15:11–32). Правда, и этот образ точен не до конца: тот блудный сын лишь однажды уходит из дома и однажды возвращается в него, и отец тотчас устремляется ему навстречу. А мы постоянно то возвращаемся, то снова покидаем Отчий кров, уходим на страну далече, зная по опыту, что всегда будем вновь приняты Отцом. Но поэтому раз за разом возвращение дается нам все труднее и Отец уже не спешит сразу принимать нас, а дает нам хотя бы немного пострадать, чтобы мы научились ценить Его милость и любовь, отвергли бы свое преступное легкомыслие и начали наконец неотступно держаться за то, без чего нам погибель — за жизнь во Христе, единственную настоящую и вечную.

Потому-то «богооставленность» и длится подчас так долго, что мы успеваем по-настоящему измучиться и исстрадаться сердцем. А еще конечно же потому, что мы, пока не дошли до края, чаще всего и не задаемся всерьез вопросом: что же нам делать, чтобы из этого страшного состояния выйти? И продолжаем грешить.

Мне как священнику часто приходится говорить об этом с людьми. Приходится слышать, как кто-то сравнивает свои переживания с тем, что испытывал Христос на Голгофе. Сравнивает и искренне не понимает, о каких разных вещах идет речь — даже не столько в плане масштаба, сколько в плане различия самой их природы. То, что произошло на Голгофе, есть добровольная жертва, принесенная Единым, Кто имеет власть отдать Свою жизнь и паки принять ее (см.: Ии. 10: 18). И слова «Боже Мой! Боже Мой! Для чего Ты Меня оставил» (Мф. 27: 46), как бы ни толковали их самые благочестивые и мудрые толковники, так и останутся для нас в этом веке тайной. А то, что происходит с нами, есть дело иногда напрямую недоброй нашей воли или же, что чаще, нашего неразумия и нерадения.

Возникает состояние богооставленности и по другим причинам: нередко Господь дает человеку вкусить этого горького напоения, чтобы исцелить его гордыню. Человеку кажется, что он кто-то, что он что-то может, что он «сам идет по воде», как показалось это, видимо, в какой-то момент апостолу Петру, что его жизнь достойна похвалы, что он — настоящий христианин. Но вот отходит Господь в сторону, лишает Своей ощутимой поддержки, и тонет человек, подобно ученику Христову, в волнах уныния и отчаяния. Тонет, постигает свою немощь и смиряется. И, смирившись, снова обретает Того, Кто не дает погибнуть в этой пучине.

Бывает, что мы испытываем богооставленность и оттого, что поступаем с кем-то немилосердно, даже жестоко, и тогда Бог не являет милости нам — не творящим милости. Но и это проходит, когда смягчается наше сердце, когда начинаем мы испытывать сострадание. Особенно явно это бывает тогда, когда прощаешь обидчика — через силу, через боль, «через не могу». Пожалуй, именно в такие моменты ощущаешь присутствие Бога в своей жизни с особенной силой и понимаешь, как важна эта заповедь — прощать врагов, и кому больше пользы от исполнения ее — врагам или тебе.

Бывает, что мы совершаем какую-то ошибку, упорствуем в ней, и Господь оставляет нас, чтобы мы уразумели ее прежде, чем приблизимся к краю, и остановились. Вообще, чувство богооставленности, как правило, и есть следствие той или иной ошибки, и нужно искать ее, находить и исправлять. И не требовать при том, чтобы Бог сразу утешил и согрел наше сердце, но терпеливо и смиренно ждать Его милости. Терпеливо и смиренно — это самое главное…

Есть, видимо, и то, что является «богооставленностью совершенных» или же стремящихся к совершенству. Тогда не за какую-то вину, не за ошибку, не за гордость даже претерпевает человек подобное испытание. Господь попускает ему потерпеть еще и это, чтобы закалить его, сделать мужественнее, сильнее, чтобы он укрепился и утвердился в своей верности и преданности Ему. Описание подобных состояний мы находим в житиях святых, иногда — в их собственных творениях. Возможно, порой что-то подобное происходит и с кем-то из нас — в малой, скорее всего, степени…

В любом случае следует твердо помнить: Господь нас не оставляет, Он всегда рядом, мы бесконечно дороги Ему, бесконечно Им любимы. И верить в это необходимо особенно тогда, когда нам труднее всего, когда кажется, что нет уже сил, что не поддерживает, не помогает никто, когда враг пытается убедить, что и Богу нет до нас дела. Эта вера помогает выстоять, эта вера привлекает особую Божественную милость и в конце концов переходит в то безусловное доверие к Богу, которое становится нашей неразрывной связью с Ним, некой непрестанной молитвой, как говорил об этом преподобный Паисий Святогорец.

Наедине с Богом

Люди, от христианства далекие или только еще к Нему приближающиеся, нередко спрашивают меня как священника и монаха: «Почему Церковь благословляет такую форму жизни, как монашество, а тем более отшельничество?» Кто-то находит для себя ответ, и он постепенно укладывается у него в голове, а кто-то словно никак не может смириться: «Как же так? Ведь это совершенный уход от людей. Разве это может быть чем-то естественным и разве может быть благом?»

Если говорить о подвиге уединенной жизни, который мы видим в основном в житиях древних святых, и который является для нас наиболее ярким, абсолютным выражением монашества, нужно понимать, что суть его была не в уходе от людей, не в отказе от своей принадлежности к человечеству. В самом начале этой книги я говорил о том, что уходить в монастырь от мира, а тем более удаляться куда-то в глушь, в скит, если ты не любишь, не понимаешь людей и не можешь с ними ужиться, с духовной точки зрения противопоказано. То, что человек по сути своей удивителен, уникален и никто не может понять его до конца, кроме Того, Кто его сотворил, не означает, что одиночество может быть для кого-то самоцелью. К жизни, в которой уединение становится чем-то основным, вытесняющим постепенно все остальное, человек переходит тогда, когда молитва становится главным и всецелым наполнением его жизни. Все так же, как при подъеме на вершину горы: сначала, по широкой туристической тропе, идут значительные группы людей. На больших высотах тропа становится круче и уже, по ней уже не поднимешься без специальной подготовки — и путь продолжают одиночки. Кто-то из них добирается до заснеженных подступов к самой вершине — и там, в узкой расселине скалы, где человек может поместиться только в одиночку, душа человеческая может узреть Бога, как узрел Его пророк Моисей (см.: Исх. 33: 21–23). Но есть очень важный момент: весь этот подвиг восхождения становится бессмысленным, если ты забыл о тех, кто остался внизу, если ты не уносишь их к этой вершине в своем сердце.

Почему так? Потому что идеал монашеской, отшельнической жизни состоит в том же, в чем и идеал христианской жизни вообще — в последовании Христу. А разве мы видим в жизни Христа хотя бы один момент, когда Он не думал о людях, хотя и уединялся порой? Нет, не видим, и поэтому сказать, что возможен какой-то вид христианского подвига, при котором человек концентрируется только на себе самом, совершенно нельзя.

Возможно, кто-то возразит: ведь были такие монахи, как, например, преподобный Арсений Великий, который в течение всей своей подвижнической жизни держался данного ему свыше повеления: «Бегай людей и спасешься». Да, но если мы со вниманием прочтем житие этого святого, то увидим там такой эпизод. Как-то к преподобному Арсению пришли люди, которые хотели с ним увидеться и поговорить, он же не принял их и не передал им в напутствие ни единого слова. Они, очень огорчившись, ушли, но через какое-то время пришли еще раз и тогда смогли с ним побеседовать. Кто-то из них упрекнул подвижника: мол, ты в прошлый раз так с нами поступил — мы прошли долгий путь по пустыне, чтобы с тобой встретиться, и вернулись обратно ни с чем. «А по ночам вы где-то останавливались, спали?» — спросил преподобный. «Да, конечно». — «А я до тех пор, пока не получил извещение о том, что вы благополучно достигли своего дома, непрестанно молился о вас, не смыкая глаз». Мы не знаем, почему святой сначала отказал в общении своим гостям — вероятно, это были какие-то духовные обстоятельства. Но этот небольшой эпизод приоткрывает завесу и позволяет увидеть, какую ответственность за людей и любовь к ним имел этот суровый отшельник.

В затворе, вне общения с людьми, пребывали какое-то время и те святые, которые, как мы знаем, многие годы потом принимали страждущих и никому не отказывали в добром слове, совете, утешении, — преподобный Серафим Саровский, преподобный Паисий Святогорец. У старца Паисия как-то спросили: «Что делать, дабы ощутить молитву Иисусову в своем сердце? Может, как-то по-особому нужно дышать, как-то себя настраивать, какое-то полутемное помещение должно быть?» А он говорит: «Ты научись чужую боль чувствовать как свою, тогда почувствуешь и молитву в своем сердце». Ни для затворников, ни для пустынников, ни для безмолвников и столпников чужая боль не была чужой — она была их болью. Поэтому жизнь в уединении — это, скажем так, та мера, которая требует исключительного состояния сердца человека. И мы видим, что сейчас совсем уже не время отшельников и затворников, потому что не достигают люди этой меры, а взятый на себя сверх сил подвиг губит, а не спасает.

Для чего же современному христианину нужно одиночество? Очевидно, что для молитвы, для чтения, для размышления о том, что необходимо в своей жизни исправить. Но главное, чем должно быть это одиночество наполнено, на мой взгляд, — это некое возвратное принесение себя Богу. Человек, уединяясь, погружаясь в себя, сначала совершает движение к себе самому, находит себя самого в глубинах своего сердца и отдает в руки Божии, а Господь возвращает ему его самого таким, каким он был сотворен, то есть предельно настоящим.

И это то, ради чего к благому одиночеству — одиночеству наедине с Богом — непременно следует стремиться. Это, как ни парадоксально звучит, то одиночество, в котором любое одиночество растворяется. Ибо Христос Спаситель сходит во ад и выводит оттуда души человеческие, дабы никто и никогда уже не был один, но мы все пребывали с Ним.

Об авторе

Игумен Нектарий (Морозов) — постриженник Подворья Троице-Сергиевой Лавры в Москве, настоятель храма в честь святых первоверховных апостолов Петра и Павла г. Саратова.

Руководитель информационно-издательского отдела Саратовской епархии; главный редактор журнала «Православие и современность».

Родился в 1972 году в Москве. В начале девяностых поступил на факультет журналистики Московского государственного университета, одновременно с учебой работал в еженедельнике «Аргументы и факты», «Общей газете». В качестве журналиста неоднократно выезжал в командировки в различные «горячие точки» страны.

В 1996 году поступил в число братии Подворья Троице-Сергиевой Лавры в Москве. Там же в 1999 году принял монашеский постриг.

В 2000 году рукоположен в иеромонахи, через три года направлен на служение в Саратовскую епархию.

Игумен Нектарий — автор нескольких книг, постоянный автор публикаций в православных и светских СМИ. Ведет дневник в ЖЖ, записи в котором сочетают взгляд на актуальные события современности с глубокими наблюдениями в сфере духовной жизни.

Оглавление

С чего начинается одиночество?

  Одиночество природное и социальное

  Жизненные обстоятельства?

  «Мне люди, в сущности, не нужны»

  Дать человеку то, что он хочет

  «А я хотел, чтобы они со мной играли…»

Одиночество в семье

  Брак не с Небес

  Перерасти себя — перерасти боль

  Не по инструкциям

  О глубине и скуке

  «Ты меня любишь?»

  Одна у колыбели

  Дом, где не звучит детский смех

  О «стакане воды»

Одиночество в обществе

  О социальных связях верующего человека

  Странненький, чудненький, христианин…

  О «белых воронятах»

  Можно ли знакомиться на улице?

  Христианин на приёме у психолога

  Одиночество в Сети

  Один на один с бедой

Одиночество в Церкви

  Найти свой приход

  О культуре общения, простоте и сложности

  Близко или не очень? О дистанции в Церкви

  Жизнь после ошибки

  Богооставленность

  Наедине с Богом

Об авторе Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg