ЧИСТОТА СЕРДЦА И «НЕПСИС» НИЛА СОРСКОГО
В тех разрозненных писаниях, что остались в нашем распоряжении, Нил Сорский слишком усиленно (как это находит Г. Левитский[2]) настаивает на том, что духовная жизнь является битвой, внутренней войной, которую ведет всецелостность Бога. Это значит, что роль средств для достижения цели здесь словно бы преувеличивается; причина же в том, что без непрерывного и успешного использования этих средств в течение всей жизни монаха, невозможно, считает Нил, достичь финальной цели — спасения души, равно как цели ближайшей — единения с Богом через благодать и молитву. Это позволяет нам понять, почему в своих двух систематических трактатах о духовной жизни Нил особо выделяет одиночество, безмолвие, контроль над помыслами, покой или же исихию, бдительность или трезвение (непсис), достигаемые особенно через соблюдение «заповедей». Все эти средства призваны очистить душу, разум или сердце, что необходимо монаху для достижения единственно истинной богоподобной свободы сынов Божиих. Лишь эта чистота сердца может обеспечить любовь к Богу ради Него Самого. Таким образом, в духовности Нила можно выделить следующие составляющие: (1) одиночество и безмолвие; (2) изгнание помыслов (apostasis noimaton); (3) исихия; (4) непсис через соблюдение заповедей Бога.
1. Одиночество и безмолвие
Обращаясь с призывом к своим ученикам следовать за ним в практике одиночества и безмолвии, Нил упоминает Арсения Великого, в котором он видит пример совершенного исихаста (безмолвника[3], того, кто недоступен никакой суетности). Здесь он ссылается на авторитет Исаака Сирина: «Святой Исаак больше всех безмолвие похвалил и Арсения Великого совершенным безмолвником называет, [однако] и тот служителя и учеников имел. Также и Нил Синайский, и Даниил Скитский учеников имели, как о них повествуют писания, и многие иные; и повсюду во святых Писаниях находятся похвалы безмолвию с одним или с двумя».[4] Нил воспринимает от Арсения его любовь к одиночеству и безмолвию, но все же в сочетании с некоторым минимальным человеческим окружением, ибо «уединение (абсолютное, отшельническое — Прим. авт.) требует ангельской крепости».[5] Идеал Нила мы находим в известном рассказе, приводимом в Apophthegmata Patrum:[6] «Авва Арсений, еще находясь при царском дворе, молился Богу так: Господи! научи меня, как спастися? И был к нему глас: Арсений! бегай от людей, — и спасешься.
Удалившись в уединение, он опять молился Богу теми же словами, и услышал голос, говорящий ему: Арсений! бегай, молчи, пребывай в безмолвии; ибо в этом — корни безгрешности».
Такова простая программа, которую Нил повторяет множество раз:
Исаак хотящим истинно безмолвствовать и очищать в молитве ум говорит: «Удались от видения мира, и отсеки беседы, и не желай принимать по обычаю друзей в келлию свою, даже под благим предлогом, кроме тех одних, которые с тобой единонравны, и единовольны, и [твои] сотаинники; и бойся от бесед душевного смущения, которое обычно невольно действует и после того, как прекратится и пресечется общение внешнее. И это, — говорит он, — знаем по опыту. Ибо, когда прекратим таковые беседы, хотя бы и казались они хорошими, — тотчас по прекращении собеседований бываем душою в смущении; хотя бы и не хотели мы, они и невольно обращаются в нас, и с нами немалое время пребывают.[7]
Должно свершиться бегство из мира, из общества людей, в „пустыню“, которая у Нила в его патристической лексике обозначает обычно монашескую жизнь. В письме к старцу Герману он вспоминает свой собственный побег из мира, от всех мирских искушений ради того, чтобы посвятить себя целиком „жизни согласно Божественным писаниям“.[8] В письме к Гурию он говорит, что для того, чтобы отрезать себя от мира, монах должен отрезать себя от того, что особенно сильно привязывает его к миру; монах должен пожертвовать всеми своими привычками и полностью, необратимо отрезать себя от прошлого, ибо иначе в его душе вновь будут возникать прежние впечатления. Отделившись от мира, он должен иметь лишь одну цель, одно желание: стремление к нравственному совершенству.[9] Он советует Вассиану целиком удаляться от разговоров, от слушания и созерцания ненужных вещей, которые могут вызвать душевное нестроение. „Отдели себя ото всех, кто не живет согласно писаниям Отцов“.[10]
Отделенный от мира монах не получает необходимую чистоту сердца ipso facto — необходимо полное безмолвие сердца, и внешнее и внутреннее. „Чудные же эти делания, о которых сказали мы, непременно требуют … упражнения в одном [лишь] деле Божием и внимания [единственно к нему]… И Василий Великий говорит: „Начало чистоты души — безмолвие“. И Иоанн Лествичник сказал: „Дело безмолвия — беспопечительность о благословных и непозволительных вещах, и молитва без лености, и, третье, — делание сердца неокрадываемое““.[11]
Монах, таким образом, должен избегать всех необязательных внешних разговоров и даже тех бесед, которые Лествичник причисляет к „необходимым вещам“. Нил говорит об этом: „то, что благообразно происходит и кажется спасительным для души — беседы, ведь и те должно вести в подобающее время и в меру, с духовными и благоговейными отцами и братиями. Ибо если [и] их вести будем без охранения [себя], то во второе, [непозволительное], непременно и невольно впадем“.[12] Возбуждение души происходит от „вещей, неугодных Богу“. Следовательно, для поддержания внешнего и внутреннего безмолвия нам нужно „пребывать в заповедях Его … и внутренним человеком с Богом соединяясь“.[13]
Развивая тему внутреннего безмолвия, что вырастает из одиночества, отказа от всех необязательных разговоров, контроля над возбуждающими помыслами и образами, Нил делает важное предостережение: не следует изгонять из души внутреннее безмолвие и исихию, отвращаясь от Бога, присутствующего в душе, ради того, чтобы посредством пения возносить молитвы Богу за пределами души.
Когда же, благодатью Божией, усладится молитва и начнет действовать в сердце, — повелевает особенно прилежать ей. „Если, — сказал он, — видишь, что молитва действует в твоем сердце и не прекращает совершаться, никогда не оставляй ее и не вставай петь, если по смотрению [Божию сама] не оставит тебя. Потому что, оставив Бога внутри, станешь призывать Его извне, от высокого к нижнему приклоняясь, чем и молитву рассеешь, и ум смутишь, [нарушив] тишину его. Ибо безмолвие — по смыслу наименования его — в мире и тишине пребывание означает, ведь [и] Бог есть мир, смятения и вопля превысший … Мечтаний же зрительных и образов видений отнюдь не принимай никаких, да не будешь прельщен. Ведь парение мыслей бывает и [тогда], когда ум стоит в сердце и совершает молитву, ибо оно никому не подвластно, разве только совершенным в Духе Святом, достигшим непарительности о Христе Иисусе.[14]
2. Изгнание помыслов: Apostasis Noimaton
В достижении исихии аскетика Нила следует традиции, основанной Евагрием и продолженной синайскими отцами и другими учителями палестинского монашества. По этой традиции, для достижения истинного созерцания разум должен начать с изгнания всех помыслов, будь они добрыми или дурными.[15] «подобает во время молитвы подвизаться удерживать ум глухим и немым, как сказал Нил Синайский[16], и иметь сердце, говорит Исихий Иерусалимский[17], безмолвствующим от всякого помысла, хотя бы тот и вполне благим представлялся … За бесстрастными помыслами страстные последуют, как опытом познано было, и вход первых причиной [для входа] вторых бывает. И поскольку сказано, что, благим помыслам последуя, лукавые входят в нас, то подобает понуждать себя молчать мыслью и в отношении помыслов, кажущихся правыми».[18] Таким образом, процесс очищения внутреннего сосуда и поклонения Богу в духе и истине является сложной борьбой. Следует немедля отбрасывать первое же побуждение к помыслу. «Ибо … сопротивляющийся первому, то есть прилогу помысла, разом отрезает все последующее».[19]
Тем, кто прошел начальный этап борьбы с бесполезными помыслами (особенно с дурными, привлекая на помощь им противоположные), тем, кто находится в «продвижении» и в состоянии просвещения, не обязательно читать псалмы. «Этим не требуется пение псалмов, но — молчание, непрестанная молитва и созерцание. Ведь они соединены с Богом и нет им нужды отторгать ум свой от Него и ввергать в смущение. Ибо прелюбодействует ум таковых, если отступает от памяти Божией и за худшие дела усердно берется».[20] Последнее наставление, несомненно, отсылает к словам Симеона Нового Богослова: «В глазах Бога, видящего сердца наши, такие люди (монахи, что посвятили себя Богу, но ищут людских похвал — Прим. авт.) подобны тем, которые совершают прелюбодеяние. Ибо тот, кто жаждет страстно, чтобы жизнь его, имя и дела его были на языке у людей, свершает прелюбодеяние в глазах Бога, как свершали его древние жители Иудеи, согласно Давиду».[21] Применение понятия прелюбодеяния к монаху, который занят мыслями не о Боге (хотя и не обязательно нечистыми), восходит к учению Евагрия о полной поглощенности монаха одним лишь Богом, или другими словами, непрерывной молитвой.[22] Эта же мысль развивается далее Лествичником в его концепции «изгнания из ума помыслов»[23] или же, ближе к новозаветной лексике, amerimnia.[24] И у Евагрия, и у Лествичника, у других синайских исихастов и у Нила Сорского нужда в «истреблении всех помыслов» рождается всегда из всевластности любви к одному лишь Богу. Это аскетическое стремление изгнать из ума любую мысль, что могла бы увести человеческие способности познания и любви в сторону от их единственного предмета, Бога, пожалуй, может рассматриваться как негативное, но нельзя упускать из вида, что оно является необходимой предпосылкой определенного позитивного стремления. Человек изгоняет все заботы ради одной великой заботы, ради поиска совершенства или же любви и служения лишь одному Богу. Чтобы понять до конца учение Нила Сорского о необходимости изгнания из ума всех помыслов и забот, что могли бы помешать разуму в непрерывной молитве и соединении с Богом, следует обратиться к его учителю, Лествичнику. При описании 27-ой ступени, Лествичник определяет одиночество или исихию как отсутствие забот. «Небольшой волос беспокоит глаз; и малая забота уничтожает безмолвие: потому что безмолвие есть отложение помышлений и отречение даже от благовидных забот».[25] Отец Ириней Осэрр замечательно переводит эту последнюю фразу: «La grande affaire pour les hésychastes, c'est d'avoir a priori une parfaite indifférence pour toutes les choses humaines, si raisonnables qu'elles paraîssent».[26] [Важнейшее дело для исихаста — обрести априорное и совершенное безразличие ко всем мирским вещам, сколь бы разумными они ни казались (Фр.)]
Для Нила, равно как для Лествичника и для всей Евагрианской традиции, устранение всех помыслов, в особенности, тревог и забот (будь то грешных или необходимых или даже оправданных и похвальных), является результатом определенной степени безразличия или отстраненности, которые возникают в сердце монаха по отношению ко всему тварному. По всей вероятности, сильное влияние на него оказала Вторая ступень Лествицы, трактующая об отстраненности.
Человек, который действительно любит Господа, который приложил большие усилия для поиска грядущего Царства, который обеспокоился своей греховностью, который полностью сознает вечные муки и суд, который живет в страхе перед смертью, не будет любить, интересоваться или беспокоится о деньгах, вещах, родителях, мирской славе, друзьях, братьях, или чем-то еще земном. Но, избавившись от всех связей с земными вещами и уничтожив в себе все заботы, ненавидя даже собственную плоть и отрезав себя от всего, он последует за Христом без беспокойства или колебания, всегда взирая горе и ожидая помощи оттуда…[27]
В письме к Гурию Нил отвечает на его третий вопрос: в чем состоит истинное отречение от мира? Мы видим здесь весьма продуманное резюме Второй ступени Лествицы, составлявшей для Нила предмет долгих размышлений. Письмо дышит глубоко личной убежденностью в необходимости полного отстранения сердца от всех мирских созданий и полного предания себя на служение Богу. Монах, который оставил мир, должен также оставить все свои прежние привычки, все связи со своими прежними привязанностями. Он должен теперь сосредоточиться только на своем нравственном совершенстве. Он не должен взирать на братьев, выслушивать об их действиях, их секретах, так как это
…опустошит душу от всего доброго и установит в сердце твоем внутренний суд над всеми оплошностями ближнего твоего. Это приведет к тому, что перестанешь оплакивать собственные свои прегрешения… Не вступай в приятные дружеские беседы, какие обычны между мирскими людьми, что занимают себя нелепыми вопросами и заботами, как то о разных монашеских обычаях, о стяжании богатств и владений… Не нужно вмешиваться в таковое, с тем даже чтобы наставить и исправить; предоставь сие Богу, чья власть простирается и на это. [28]
Ничто так не может отогнать эту постоянную озабоченность, особенно вещами законными, каковы здоровье и пропитание, кров, одежда, — как глубокая вера в Божественное Провидение. Нил дает краткое, но весьма отчетливое наставление об этом в связи со средствами одоления помысла или греха печали.
Без Его воли ничего не может случиться с нами … все на пользу посылает нам Бог и для спасения душ наших; пусть в настоящее время и не кажется нам [это] полезным, но после откроется, что полезно так, как Бог устрояет, а не как мы хотим… посылает Он нам это по милости Своей, дабы мы, будучи испытаны в том и претерпев, были Им увенчаны. Ведь без искушений никогда никто увенчан не был. Потому подобает за все это воссылать Господу благодарение, как Подателю благ и Спасителю нашему.[29]
Чистота духа или сердца требует, согласно Нилу, «не только не иметь имуществ, но и не желать их приобретать».[30]
Таким образом, для Нила, как и для всех исихастов — его предшественников, разум изгоняет помыслы, добрые или дурные, когда в нем не только исчезнет страсть к предметам этих помыслов, но он будет всецело поглощен большею страстью, будет занят любовью лишь к единому Богу.
3. Исихия
Этот термин, означающий буквально «безмятежность, бестревожность», Нил переводит обычно как безмолвие, сохраняя для него всю полноту смысла, которая в него вкладывалась его предшественниками. [31] Это — общий термин, указывающий не столько на внешние действия, сколько на внутреннее состояние души, которое достигается путем аскетических трудов, особенно же при помощи одиночества, тишины и изгнания из сердца и разума не только всех мыслей, способных возмутить душу в ходе непрерывной молитвы, но и всех устремлений к кому и чему бы то ни было, кроме лишь Самого Бога. Это необходимое условие для непрерывной молитвы и подлинного соединения с Богом. Это смерть для мира и плоти, «воскресение души прежде тела»,[32] через созерцательную молитву. Осэрр очень хорошо говорит: «исихазм существует лишь для молитвы и через молитву».[33] Наставления Нила согласуются с этим.
Если же не можешь молиться в безмолвии сердца, без помыслов, но видишь их умножающимися в уме твоем, не малодушествуй об этом, но все же продолжай молиться. Блаженный Григорий Синаит, достоверно зная, что невозможно нам страстным победить лукавые помыслы, сказал, что никто из новоначальных не удержит ум и не отгонит помыслов, если [Сам] Бог не удержит его и помыслы не прогонит. Ибо удерживать ум и отгонять помыслы — [дело] сильных. Но и они не сами по себе отгоняют их, а с Богом подвизаются в брани против них, как облеченные благодатью и всем оружием Его …[34]
Таким образом, для Нила, равно как и для Евагрия, Лествичника и других ранних исихастов, исихия или апатия отличаются от апатии стоиков или же естественной атараксии, поскольку, созерцая Священное Писание, христианин никогда не забывает о реальной природе человека, в которой первородный грех, очищенный крещением, оставляет, тем не менее, свою печать на страстной природе. Эту печать нельзя полностью искоренить, но можно управлять ею. Христианин должен постоянно совершать усилие своей доброй воли, но всегда — под эгидой и с содействием Божией благодати. Нил весьма удачно характеризует суммарную роль всех подвижнических трудов в духовном устремлении к окончательной цели, стяжанию славы Божией:
… даст нам Бог…пребывать в делах благих сохраняемыми благодатью Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа, по молитвам Пречистой Владычицы нашей Богородицы и всех святых, в делании добродетелей просиявших. «Уразумеем же и то, что не ради исполнения больших правил, чтобы их исполнять, избираем мы места безмолвные», как сказал святой Исаак … но чтобы отступить от мятежей, и попечений неполезных, и прочего неугодного Богу и пребывать в заповедях Его …угодные Богу делания совершая: пение, молитву, чтение и поучение в духовном, рукоделие и исполнение какой-либо работы — и внутренним человеком с Богом соединяясь, сколько по силам, во благих делах славу да воссылаем Отцу, и Сыну, и Святому Духу — Единому в Троице Богу, ныне, и присно, и во веки веков. Аминь.[35]
Эта предельная зависимость от помощи Божией в том, чтобы при нашем собственном содействии достичь состояния безмятежного покоя, в сознании Нила всегда на первом плане. Когда монах достигает этого состояния, «когда ум стоит в сердце и совершает молитву»,[36] даже тогда возникает «парение мыслей», «ибо оно никому не подвластно, разве только совершенным в Духе Святом, достигшим непарительности о Христе Иисусе».[37]
Нил описывает некоторые божественные свойства дара исихии с тою же силой чувства и конкретностью деталей, какие свойственны Исааку, чьи слова здесь цитируются.
Молитвою же называют [это] отцы, поскольку от молитвы происходит и во время молитвы дается святым это неизреченное дарование, и как хотят, так и нарицают явление то, чтобы утвердить душевные помышления; имен же его точно никто не знает. Ведь когда душа подвигнется духовным действием к тому Божественному, через непостижимое соединение соделается подобной Божеству и просветится лучом высокого света в своих движениях и когда ум сподобится почувствовать будущее блаженство, то забывает он и себя, и все здешнее, и более не имеет движения ни к чему … Кипит же и из сердца непрестанно сладость некая и влечет неощутимо все существо человека от всего на время и время; и нападают на все тело услаждение некое и радость, каких язык плотский не может [и] выразить, пока все земное не вменит [человек] в пепел и сор в памятовании том. И когда, сказал он, найдет на человека та сладость, кипящая во всем теле его, то кажется в тот час ему, будто не иное что Небесное Царствие, как только это… Обретший радость о Боге не только на страдания внимания не обратит, но и на свою жизнь не оглянется. Ибо любовь Божия сладостнее жизни и познание Бога, от которого рождается любовь, сладостнее меда и сота.[38]
4. Бдительность и трезвение (непсис), и соблюдение заповедей
Описав это состояние безмятежного покоя как необходимое условие устойчивости молитвы, которое в молитве рождается и поддерживается через непрерывную молитву, Нил далее следует за патристической традицией его любимых Отцов, развивая свое учение о бдительности. Посредством бдительности разум поддерживает готовность в любой момент отразить любую угрозу внутреннему единению, достигнутому в душе через постоянную молитву, и всецело, немедленно соработничать с малейшим наитием Святого Духа в возведении души к вящему совершенству.
У ранних Отцов, которые писали об этом типе аскезы, мы находим скорее описания, нежели определения непсиса.[39] Тем автором, который писал о непсисе наиболее подробно и оказал в этой теме наибольшее влияние на Нила, является Исихий Синайский. При этом сам Нил ошибочно называет его Исихием Иерусалимским[40]. Определение, данное Исихием, является классическим:
Трезвение есть духовное художество, которое, если долго и с постоянным усердием проходить его, с Божиею помощию совершенно избавляет человека от страстных помыслов, и слов, и худых дел; дарует тому, кто его так проходит, верное познание Бога Непостижимого, сколько сие возможно для нас, и сокровенное разрешение сокровенных Божественных Таин; и есть творительница всякой заповеди Ветхого и Нового Завета и всякого блага будущего века подательница. — Само же оно есть собственно чистота сердца;… Христос ублажает ее, говоря: блаженни чисти сердцем: яко тии Бога узрят (Мф 5,8). … Трезвение, если оно постоянно пребывает в человеке, делается для него путеводительницею к правой и богоугодной жизни. Оно есть и лествица к созерцанию; оно же научает нс право править движениями троечастности души … и твердо хранить чувства, — и в причастнике своем каждодневно возращает четыре главные добродетели (т. е. мудрость, мужество, воздержание и справедливость).[41]
Цитирует Нил Исихия и далее, когда говорит о необходимости добродетели трезвения:
Блаженный Исихий Иерусалимский также говорит: «Как невозможно жить в этой жизни без еды и питья, так невозможно душе чего-либо духовного достигнуть без хранения ума, каковое называется трезвением, если кто и понуждает себя из страха мук, дабы не согрешать».[42]
На самой первой странице Устава Нил говорит об этом «трезвении», используя различные общие термины, находимые у Отцов. «Монашеский устав: из писаний Святых Отцов о „мысленном делании“: ради чего это нужно и как подобает стараться о том».[43]
Так звучит заглавие Устава, и мы можем судить по нему о той важности, какую Нил намеревается придать этой добродетели, столь основоположной для восточной духовности. После этого заглавия он пишет:
Многие из святых отцов о сердечном делании, блюдении помыслов и хранении ума сказали различными словами, как каждый из них научен был Божией благодатью, но одинаково по смыслу, восприняв прежде слово Самого Господа, сказавшего: От сердца исходят помышления злые и оскверняют человека (см. Мф. 15, 19–20), и научившего внутренность сосуда очищать (см. Мф. 23, 26), и произнесшего, что в духе и истине подобает поклоняться Отцу (см. Ин. 4, 24).[44]
На всем протяжении Устава и других трудов Нила мы постоянно встречаем два выражения: «мысленное делание» (или аналогичные выражения), а также «хранение заповедей Божиих» или «жизнь по заповедям Божиим». Рассуждая об этом «мысленном делании», он снова цитирует Исихия, и мы видим, что непсис Нила следует понимать в более широком значении из тех, в каких он употребляется у Исихия. В этом значении непсис синонимичен праксису Евагрия, ср.: «Делание есть духовный метод, очищающий страстную часть души».[45]
Блаженный Исихий Иерусалимский различает четыре способа в этом мысленном делании: или за прилогами наблюдать, или сердце иметь глубоко молчащим от всякого помысла и молиться, или Господа Иисуса Христа на помощь призывать, или память смертную иметь. «Все они, — сказал он, — лукавым помышлениям противодействуют», и к какому бы из них кто не обратился — все это трезвением, то есть мысленным деланием, называется. Рассмотрев же их все, каждый из нас подобающим ему образом да подвизается.[46]
Нередко Нил говорит об этом «мысленном делании» как о «духовном упражнении», «духовном действии», «молитве сердца или разума», «сдерживании разума внутри сердца, свободным от всякого воображения», «содержании разума в безмолвии». Но при этом он всегда имеет в виду одно и то же: «это жизнедающее упражнение» хранения разума в сердце, так чтобы ни единая мысль не могла бы захватить сердце незащищенным и, проникнув в него, умножать помыслы и отрывать душу от соединения с Богом. Это «наука наук и искусство искусств»,[47] которая подобно привратнику проверяет все мысли и пропускает только «друзей», задерживая всех прочих как «врагов».[48]
Если добродетель непсиса есть привратник, то осмотрительность и умеренность суть врата, в которые вход открыт лишь для богоугодных мыслей. Но какова же та норма, на основе которой нужно с умеренностью и осмотрительностью судить мысли, слова, деяния? Снова и снова Нил настаивает на соединении нашей воли с волей Бога, на стремлении делать одно только угодное Богу.
Поддерживать в жизни нашей должны мы то, чтобы всегда и во всем, во всяком начинании, душою и телом, словом, делом и помышлением пребывать в деле Божием, сколько по силе. «Ибо, как прежде, живя в миру, в суете его, всем умом и чувствами порабощены мы были греховному обольщению, — говорит блаженный Филофей, — так, опять же, подобает нам, к житию по Боге приступившим, всем умом и чувствами работать Богу Живому и Истинному, и Божией правде, и воле, и творить Его святые заповеди, и от всего неугодного Богу всячески удаляться, по Писанию, говорящему: Ко всем заповедям Твоим направлялся я и всякий путь неправды возненавидел.[49]
Дух трезвения и бдительности поддерживается жизнью в присутствии Бога и деланием всего возможного для славы Его.
Всегда же должно иметь ум во многом благоговении и утвержденным в надежде на Бога и все творить ко благоугождению Его, а не по тщеславию, не по человекоугодию, зная твердо, что Он всегда с нами, везде сущий и все исполняющий; поскольку насадивший ухо слышит все и создавший око (см. Пс. 93, 9) смотрит везде. И если случится беседа, — и ее [веди] по Боге … И при всем этом всегда пред очами иметь Бога, по сказанному Давидом: Всегда видел я пред собою Господа, ибо Он одесную меня есть; да не поколеблюсь.[50]
И вновь Нил четко указывает в качестве нормы для всяческого трезвения: „…во всякое время подобает нам испытывать себя тщательно, [свои] чувства и мысли, чтобы ради Бога было дело наше“.[51]
С такою же сжатостью, какая присуща определениям Отцов, Нил определяет свой непсис так: „мысленное же [делание], то есть ум иметь в благоговении и надежде на Бога и к любви Его прилежать“.[52] Задолго до этого Евагрий сделал свой праксис синонимом хранения заповедей Божиих; этот праксис был охраняем страхом Божиим и порождал любовь к Богу.[53] Чтобы понять, отчего Нил так настаивает на соблюдении заповедей Божиих и на обязательности этого соблюдения для достижения соединения с Богом, следует обратиться к Филофею Синайскому, который, в свою очередь, в значительной мере следовал Евагрию и Нилу Синайскому. Объясняя, почему диавол нападает на нас и ведет против нас мысленную битву, он пишет:
Чего ради и для чего воздвигается против нас это ратование и борьба? Того ради, да не будет исполняема нами воля Божия, о коей молимся, говоря: да будет в нас воля Твоя (Лк 11,2), то есть заповеди Божии. И если кто, установив ум свой от блуждания в совершенной трезвенности в Господе, станет тщательно наблюдать за их (врагов невидимых) вторжениями (в сердце), и соплетениями (схватками с трезвящимся умом), происходящими в мечтаниях фантазии, тот узнает это из опыта. Посему и Господь, цель Свою направляя против злобных демонов, и, как Бог, провидя их замыслы, в противность их цели постановил Свои заповеди, с угрозою нарушителям их.[54]
Нил, должно быть, предполагал, что этот текст знаком его читателям, или, по крайней мере, что эти доводы знакомы им. Ведь, несмотря на то, что необходимость жизни по заповедям Бога постоянно подчеркивается в его трудах, он никогда четко не определяет, что же он называет „заповедями“, и никогда не объясняет, почему блюдение заповедей влечет за собой исихию и возможность более глубокого соединения с Богом через созерцание. Он попросту указывает: „тех, кто горячо кается … кто с любовью многою и страхом ищет Господа, и на Того Единого взирает, и творит заповеди Его… всех милует Господь … да постараемся … сердце блюсти от лукавых помыслов, тем самым исполняя заповеди; и с хранением сердца да имеем всегда молитву“.[55] Задолго до этого Исихий определил непсис как соблюдение всех заповедей Ветхого и Нового Заветов. Сам по себе, он представляет собою чистоту сердца и есть то, что Христос называет блаженным: „блаженни чистии сердцем: яко тии Бога узрят (Мф 5,8). … Трезвение … делается путеводительницею к правой и богоугодной жизни“. [56]
Коль скоро Бог пришел на эту землю и говорил с нами, открывая Свою Божественную волю, то первый долг человека исполнять эту Волю столь совершенно, насколько это возможно. Именно поэтому духовность Нила является по преимуществу евангельской. Подчеркивая необходимость жизни согласно Отцам и Святым Писаниям (включая писания Отцов), он всегда обращается к одному и тому же доводу: надо следовать Отцам потому, что они жили по учению Христа всецело, во всей своей личной жизни, и писали подобно апостолам, будучи внушаемы Святым Духом. Но там, где Евагрий проводит четкое различие между выполнением заповедей Закона и оставлением их ради следования тому, к чему призывает более возвышенное „расположение, Им установленное“,[57] — Нил, следом за Филофеем и Исихием Синайскими, употребляет термин „заповеди“ в более общем значении, которое включает в себя выражение воли Божией, независимо от того, содержится ли оно в Ветхом и Новом Завете или в естественном законе или же в более тонко воспринимаемых внушениях Святого Духа, дающих узнать волю Божию на путях к высшему совершенству и святости.[58]
Для Нила, который следует Филофею, выполнение заповедей Бога является доказательством истинной любви к Богу. „Кто любит Меня, тот соблюдет слово Мое; и Отец Мой возлюбит его, и Мы придем к нему и обитель у него сотворим. Нелюбящий Меня не соблюдает слов Моих“.[59] Особый упор Нила на внутреннем исполнении заповедей Божиих и его позднейший вошедший в историю протест против „мертвого формализма“ его современников можно понять лишь в том случае, если мы поймем учение Филофея о „заповедях“. По Филофею, Бог наделил человеческую душу тремя силами, в современной психологической терминологии, влечениями гнева (сила раздражительная), похоти (сила пожелательная) и интеллекта (сила мыслительная[60]). Чтобы эти силы могли пребывать в полном „здоровье“ и достигать надлежащих целей, для которых их создал Бог, Он дает заповеди для каждой из них. Диавол, дабы разрушить это здоровье и отобрать душу от Бога, нападает на душу с искушениями, которые нарушают данные Богом заповеди.[61] Однако некоторые из заповедей касаются лишь внешних действий, такие как телесные деяния милосердия. Другие заповеди являются в большей мере внутренними, духовными; они более объемны, включая в себя многие внешние заповеди. По этой причине, выполнением внутренних заповедей обеспечивается выполнение также и всех внешних. Христос пришел, чтобы дать нам новый Декалог, восемь Блаженств, которые являются заповедями Бога для всех и которые собраны вокруг двух внутренних, духовных заповедей: заповеди Христа быть чистыми сердцем и быть кроткими сердцем. Все добродетели содержатся в этих двух, которые далее сжимаются в одну всеобъемлющую заповедь: „возлюби Бога всей душой своей, всем сердцем своим и со всею силой своей“.[62]
Как уже было сказано, Нил не развивает свое учение о заповедях с полной ясностью, однако это не ослабляет его настояний на том, что лишь в хранении заповедей Бога может заключаться истинное милосердие Божие. Главная добродетель состоит для него не столько в развитии кротости или чистоты сердца, сколько в усилиях сообразовать свою волю с волей Божией, всегда делая всё, что может быть угодно Богу.[63] Столь ясно виделось ему учение его Подателя Нового Закона, что любить Его значило для него творить Его волю. Поэтому на всем протяжении Устава Нила мы встречаем краткие фразы „храните заповеди“ или „живите по заповедям Его“, служащие краткими формулами пути совершенства. Его настояние на чтении, размышлении и изучении Священного Писания совместно с комментариями Святых Отцов указывает на важность, придаваемую им тому, чтобы знать каждую заповедь Христа. Его особый упор на непсис и на управление всеми помыслами для достижения непрерывной молитвы показывает его истовое желание познать волю Божию и всегда быть ведомым ею — волей, которая познается через тонкие внушения Святого Духа, направляющего очищенную душу.
[…………………………………………………………………………………….]
2. Подготовка к «вдохновенному созерцанию»
Освещение высших ступеней созерцания и мистических состояний у Нила является компиляцией, собранной из текстов трех его любимых авторов: Исаака Сирина, Симеона Нового Богослова и Григория Синаита. Нам остается гадать: Является ли отсутствие упоминаний у Нила о его собственном молитвенном опыте следствием того, что ему не были даны эти высшие молитвенные дары (как это предполагает И. Кологривов[64])? Или же в этом было его великое смирение, тот дух кеносиса, который он унаследовал от своих учителей исихазма, Отцов-пустынников и Синайских исихастов? Чем ближе они продвигались к Богу в созерцании и непрерываемом соединении, тем более они делались смиренными и самоуничижительными, тем менее они были расположены говорить о скрытых действиях благодати в своих душах. Но мы должны помнить и о том, какова была цель Нила при написании своего «Устава». Он повторяет множество раз, что излагает не свои собственные идеи, которым он не придает цены, а стремится передать то, что святые и Боговдохновенные Отцы писали о «мысленном делании».[65] Выбор указанных трех Отцов отличает учение Нила о высших ступенях созерцания, но также характеризует и тот его личный идеал, которого он чаял достичь по Божией благодати. Этих Отцов можно назвать «Докторами» исихастской мистики в ее наиболее зрелой форме, ибо они осуществили синтез интеллектуальной мистики Евагрия и сознательного сентиментализма Макария и Диадоха. В особенности Исаак почитался и продолжает почитаться на Востоке как великий учитель мистической молитвы.[66]
Нил дает краткое описание мистического созерцания из трудов Исаака, где прослеживается влияние интеллектуальной «наготы» Евагрия, и это влияние оказывается весьма продуктивным:
когда бывает им неизреченная та радость, то молитву от уст отсекает, ибо умолкают тогда, сказал, уста, и язык, и сердце — хранитель помыслов, и ум — кормчий чувств, и мысль — птица скоролетящая и бесстыдная; и более не имеет мысль ни молитвы, ни движения, ни власти над собою, но направляется силою иною, а не [сама] направляет, и в плену содержится в тот час, и бывает в непостижимых вещах, а где — не знает.[67]
Нил следует и далее за учением Исаака, продолжая описывать это созерцание, однако уже не как молитву, ибо молитва была оставлена ради высшего блага. Разум пребывает в экстазе, каким его описал св. Павел: «Не знаю — в теле, или вне тела: Бог знает».[68] Ни одному человеку не ведомо, как назвать это состояние, которое нельзя описать в наших человеческих понятиях.
Когда душа подвигнется духовным действием к тому Божественному, через непостижимое соединение соделается подобной Божеству и просветится лучом высокого света в своих движениях и когда ум сподобится почувствовать будущее блаженство… когда, сказал он [св. Исаак Сирин], найдет на человека та сладость, кипящая во всем теле его, то кажется в тот час ему, будто не иное что Небесное Царствие, как только это … [И как он тогда ощущает,] любовь Божия сладостнее жизни и познание Бога, от которого рождается любовь, сладостнее меда…[69]
Что мыслит душа, находясь в этом восхищении-соединении с Богом? Здесь Нил прибегает к помощи Симеона Нового Богослова, мастера мистических описаний. Процитируем классическое описание исихастской мистики:
Говорит Симеон Новый Богослов: «…Посреди келлии на ложе сидя, вижу свет, которого мир не имеет; внутрь себя вижу Творца мира, и беседую с Ним, и люблю Его, и вкушаю, питаясь сладко единым [бого]видением, и, соединившись с Ним, небеса превосхожу; и это знаю достоверно и истинно. Где же тогда тело, не знаю». И о Господе говоря, сказал: «Любит же меня Он, и в Себя Самого принимает меня, и в объятиях сокрывает, — на небесах будучи, Он и в сердце моем, здесь и там виден мне». И тотчас Господу, пред лицом Его, говорит: «Это, Владыка, показывает, что я равен ангелам, и делает меня лучшим их, ибо для них Ты по существу невидим, по природе же неприступен — мне же видим совершенно и с природой Твоей смешивается существо мое». Описывая это, [апостол] поведывает, что око не видело, и ухо не слышало, и на сердце плотское [это] не взошло[70]. И в том побывав, не только не хочет [человек] из келлии выйти, но и во рву, в земле выкопанном, хочет сокрыться, «чтобы там, — говорит [Симеон Новый Богослов], — наедине, вне всего мира, созерцать мне бессмертного Владыку моего и Создателя».[71]
Нил увещевает тех, кто не получил таких мистических даров, не падать духом, слыша о подобном возвышенном опыте великих мистиков. Тот факт, что мы их не получили, не должен нас заставлять падать духом, говорит Нил. Надо возложить все упования наши на Божию благодать и наполнить себя желанием большего единения с Богом, храня в разуме нашем словеса Священных Писаний и размышляя о них. Таким путем мы убедимся в нашем собственном падении, в нашем недостоинстве, в котором мы погрязли. Но он и предостерегает, что мы будем обречены, если забудем о высшем достоинстве наших душ и окажемся поглощены мирскими вещами. Многие думают, что этот путь созерцания ныне невозможен для душ, он впору был для святых древности, но сегодня его найти — невозможное дело.[72]
Нил очень настаивает, что монах должен соработничать с Божией благодатью, и благодать будет всегда присутствовать там, где есть послушная ей воля. Главным занятием монаха должно стать освобождение от сует мира сего, усилия к избавлению себя от страстей, неусыпное хранение сердца от дурных искушений и постоянное исполнение заповедей Божиих в той полноте, какую позволяет познание. Важнейшим средством для «стражи сердца» должна стать постоянная молитва. И когда Бог в Своих замыслах так решит, монаху, верному заповеди Божией постоянно молиться, будет по благодати дарован высший образ молитвы.
Но не так это, не так! Невозможно для тех, кто по собственной воле предается страстям, не хочет истинно покаяться и поревновать о деле Божием и любит этого мира неполезные попечения. А тех, кто горячо кается, — всех милует Господь, и благодетельствует, и прославляет — тех, кто с любовью многою и страхом ищет Господа, и на Того Единого взирает, и творит заповеди Его.[73]
ОЦЕНКА НИЛА КАК ИСИХАСТА
Как мы видели, цель Нила состоит в том, чтобы представить учение Отцов о «мысленном делании». Однако Нил крайне далек от того, чтобы быть простым составителем антологии, лишь собирающим сказанное на эту тему теми или другими учителями исихазма. Он обнаруживает подлинно синтезирующий ум, базирующийся на совершенном знании творений этих Отцов, и, что еще важней, питаемую из собственного внутреннего опыта личную убежденность в возможности и необходимости обрести все то, о чем он пишет. Итак, будучи убежден, что эти Отцы писали под особым водительством Святого Духа и что святые их жития суть лучшее удостоверение ценности их творений,[74] Нил ощущал ненужность выдвигать какую-то новую теорию помимо традиционного учения, дошедшего от Отцов. Смирение его также противилось любым подобным амбициям с его стороны. Следовательно, мы должны считать Нила исихастом, верным лучшей традиции данного типа духовности.
Необходимо отметить, что Нил был первым крупным автором-исихастом в России. Другие, как например, Досифей, архимандрит Киевский, и Афанасий Русин, задолго до Нила познали исихастскую аскезу и Иисусову молитву из своего пребывания на Афоне,[75] однако, как утверждает А. Орлов, «хорошо известно, что Нил более точно следует в своем Уставе традиции Византийских исихастов, что проявляется даже в деталях выражений».[76] Именно Нил переработал в форму систематического и синтезирующего трактата то, что в противном случае осталось бы разбросанным по всевозможным флорилегиям Отцов. За счет этого, он не только оставил в наследие русской духовности и монашеству основательный опыт аскетики, но с редкостной взвешенностью и проницательностью сумел объединить две ведущие линии духовности, влияние которых в его эпоху охватывало весь Византийский мир: духовность Евагрия и духовность Макария, Диадоха и Симеона Нового Богослова. Евагрий и его верные последователи, Исаак Сирин и Лествичник, выдвигали на первый план чистое интеллектуальное созерцание. Подвиг целиком направлялся на освобождение монаха от пут страстей, для достижения апатии, в которой душа могла бы вернуться к «изначальному состоянию» Адама прежде падения, а подвижник мог обрести и созерцать в душе своей Бога в чистоте, без каких бы то ни было образов и помыслов. Позиция последователей Макария сохраняла строгий аскетизм Евагрия с его сосредоточением на одиночестве и безмолвии, на изгнании из ума любых помыслов и стремлении к исихии, однако добавляла при этом элемент «сердечного ощущения». Тем местом, где разум созерцал Бога, делалось сердце. К внешней аскезе добавлялась внутренняя, состоящая в «плаче» при мыслях о смерти, Страшном Суде и содеянных грехах, и этот внутренний настрой сокрушения (пентос) надлежало сохранять, как средство очищения сердца от влияния страстей. Когда ум низводится во внутренние покои сердца, зрелый плод аскезы, или же практики, как называет ее Евагрий, обретается в непрестанном созерцании Бога в сердце. Это достигается посредством Иисусовой молитвы, которая здесь выступает и как средство для возращивания чистоты сердца, и как приуготовление к высшим ступеням созерцания.
Изложение Нила обнаруживает две его выдающиеся черты: точность в следовании ведущим Отцам-исихастам, которых он цитирует в изобилии, и чувство меры, пропорций. Это изложение движется с тем сочетанием сложности и единства, какое можно найти в великих произведениях симфонической музыки. Мы не найдем никаких резких, преувеличенных нот, которые привлекают к себе внимание, разрушая эффект гармонического единства. Нил никогда не забывает о цели всех внутренних борений, всей аскезы: о соединении с Богом. И любой шаг судится им в свете процесса достижения этой цели. Процесс все большего продвижения к соединению с Богом изображается им как непрестанная битва; бесценная душа, что способна на самое тесное соединение с Богом, подвергается постоянным атакам дьяволов. Сердце должно очищаться от всех страстных помыслов через одиночество, безмолвие, постоянную бдительность и трезвение (непсис), и через соблюдение заповедей Божиих. Помышления о смерти и Страшном Суде, дар слезный очищают душу, а непрестанное творение Иисусовой молитвы позволяет душе жить всегда в присутствии Бога. Если враги покорены и душа достигла соединения с Богом, в душе окончательно воцаряется Божия благодать, «ибо стояние в добродетелях зависит не от тебя, но есть [дело] благодати, носящей тебя на ладонях рук своих, соблюдающей от всего сопротивного».[77] Вместе с тем, он постоянно увещевает с неустанным усердием одолевать праздность и малодушие, поддерживать всегда жажду духовного продвижения и не упускать ничего из того, что усилие человека по благодати Божией способно сделать. Таким путем он выдерживает совершенное равновесие между соработничеством человека с Божией благодатью и принципиальной безвозмездностью даров благодати, которая проявляется не только в необычайных мистических явлениях, но и во всех обычных богоугодных деяниях повседневной жизни монаха.
В описании вспомогательных средств молитвы Нил дает взвешенные, сдержанные суждения, в особенности относительно дыхательной техники, но даже и относительно Иисусовой молитвы. Он никогда не привлекает особого внимания к этим средствам, у него нет таких фраз, которые мы слышим из уст Никифора Святогорца или Псевдо-Симеона: «Сядь в углу и делай, как я скажу тебе…»,[78] и за которыми следуют подробные механические инструкции. На первом плане у Нила — прочные аскетические основания, равно обязательные для всех; однако после ступеней очищения он, кажется, допускает немалую свободу в действиях благодати, в зависимости от личных особенностей аскета. Свою вторую главу о молитве как средстве борьбы с искушениями он заканчивает цитатой из Исихия Синаита о том, что для обуздания воображения можно сознательно ополчаться против нежелаемых помыслов, или же хранить сердце в безмолвии, свободным от всех образов, и молиться, или же призывать Имя Иисусово как оружие защиты, или, наконец, размышлять о смертном часе.[79] Нил заключает, что все эти методы хороши; все это и составляет то, о чем он учил, то есть «мысленное делание». «Рассмотрев же их все, каждый из нас подобающим ему образом да подвизается».[80] Мы видели, что он описывает Иисусову молитву как «заключающую в себе все блага, источник всех добродетелей», но он допускает использовать и другие методы, если они могут принести монаху бóльшую пользу. В одном случае даже в момент предельной усталости монаху особо рекомендуется повторять Иисусову молитву; в другом случае, когда разум блуждает, Нил говорит о необходимости перехода к чтению. «Когда ум твой рассеян, более молитвы прилежи чтению или рукоделию…».[81]
Таким образом, мы видим у Нила гибкость и свободу в выборе средств, которые лучше всего способны помочь монаху в достижении цели. Главный принцип его исихастской духовности, который мы приводили неоднократно и которым он заключает свой Устав, всегда ярко выделяется перед взором ученика, словно маяк, что обещает защиту и указывает путь к тому, как сохранять иерархию ценностей и соразмерять желанную цель и средства достижения цели. Нил кратко формулирует это так: «Угодные Богу делания совершая: пение, молитву, чтение и поучение в духовном, рукоделие и исполнение какой-либо работы — и внутренним человеком с Богом соединяясь, сколько по силам, во благих делах славу да воссылаем Отцу, и Сыну, и Святому Духу — Единому в Троице Богу, ныне, и присно, и во веки веков. Аминь».[82]
Сказанное нами о типе исихазма Нила, и, в первую очередь, о его точном следовании Синайским Отцам, позволяет уверенно утверждать, что Нил, как первый серьезный исихаст в России, перенес в Россию лучшее в исихастской традиции. Как было справедливо указано Фэри фон Лилиенфельд, Нила ни в каком смысле нельзя связывать с «паламитским» исихазмом, как это стремились делать многие «нео-исихасты» в России в девятнадцатом веке. Ср.: «So haben sich die russischen Neo-Palamiten des 19 und 20. Jahrhunderts auch immer auf die angeblich schon mit Nil Sorskij begonnene Tradition des Palamismus in Russland berufen! In einem gewissen Widerspruch zu diesem Bild Nils steht das Streben derselben Forscher, schon vor Nil die Wirkung des so verstandenen athonitischen 'Hesychasmus' in Russland aufzuspiiren»[83]. [Так русские нео-паламиты 19 и 20 века постоянно связывали себя с традицией паламизма в России, якобы восходящей уже к Нилу Сорскому! Этому образу Нила определенно противоречит стремление тех же исследователей проследить в России влияние так понимаемого афонского «исихазма» уже и прежде Нила. (Нем.)]
Перевод с англ. С.Хоружего, 2007
Примечания
1
Rev. George Maloney. Russian Hesychasm. The Spirituality of Nil Sorsky. The Hague 1973. Pp.110–124, 141–147.
(обратно)2
Левитский Г. «О нравоучении преподобного Нила Сорского», Христианское Чтение. 1895. Т. 2–3. С. 338–339.
(обратно)3
В оригинале по-русски (прим. ред.).
(обратно)4
Устав, с. 88–89 (363). [Автор цитирует «Устав» преп. Нила по первому научному изданию М.А.Боровковой-Майковой: Нила Сорского Предание и Устав. СПб., 1912. В соответствии с общим стилем своей книги, он переводит цитаты весьма современным языком; так что мы сочли наиболее адекватным давать эти цитаты в новом переводе на русский язык, сделанном в общине Ново-Тихвинского женского монастыря: Устав преподобного Нила Сорского // Ключ разумения. Русские подвижники благочестия о Молитве Иисусовой. М., 2003, 306–364. Страницы по этому изд. указываются в скобках после приводимых автором страниц по изд. 1912 г. Заметим также, что цитации автора весьма часто неточны, соединяя вместе части из разных мест «Устава». — Прим. ред.]. Cf. Лествичник, Scalae, PG 88, Gradus 27, 1112D. Также I. Hausherr. L'hésychasme. Étude de spiritualité // Or. Chr. Per. 1956. T.5. P. 25.
(обратно)5
Устав, с.88 (362).
(обратно)6
PG 65, de Abbate Arsenio (1–2), 88. [Рус. пер.: Достопамятные сказания о подвижничестве святых и блаженных Отцев. М..1846. С.15. Тройственное указание, услышанное Арсением, о. Дж. Мэлони приводит также по латыни: fuge, tace, quiesce. — Прим. Ред.]
(обратно)7
Устав, с. 82–83 (358). Исаак Сирин. Слово 23, ed. cit., p. 142.
(обратно)8
Письмо Герману [Подольному], fol. 105A. [РГБ, Отд. рукописей, Троицк.188, лист 104–108. Цитаты из неопубликованных текстов преп. Нила даются в обратном переводе с английского. Прим. ред.]
(обратно)9
Письмо Гурию [Тушину], fol. 101A-B. [РГБ, Отд. рукописей, Троицк.188, лист 99-103. Прим. ред.]
(обратно)10
Письмо Вассиану [Патрикееву], fol. 97A. [РГБ, Отд. рукописей, Троицк.188, лист 93–98. Прим. ред.]
(обратно)11
Устав, с. 81 (356–357. У автора цитирование не точно. — Прим. ред.). Cf. Лествичник, op. cit., Gradus 27 1108C-D. Василий Вел., PG 31, 136B-C.
(обратно)12
Ibid. (357). Cf. Исаак Сирин, PG 86A, 854C-D. Также Василий Вел., Reg. Fus. Tract., PG 31, 917 A.
(обратно)13
Устав, с. 90 (364).
(обратно)14
Ibid., с. 25–26 (317, 316).
(обратно)15
Нил (Евагрий), De Oratione, PG 79, (62) 1179C, (55) 1177D; Кассиан, Conferences IC, 3, ed. cit., pp. 41–43. Лествичник, op. cit., Gradus 28, 1136D. Исихий Синаит, PG 93, Centuria I, (5) 1481D, (14) 1485B, (21) 1487A, (44) 1496B; Centuria II, (3) 1512D, (61) 1532B, Григорий Синаит, PG 150, 1316, 1329, 1332.
(обратно)16
В действительности, это Евагрий, De Oratione, PG 79, (11), 1169C. [Рус. пер.: Стремись к тому, чтобы во время молитвы ум твой стал глухим и немым. Авва Евагрий. Слово о молитве // Он же. Творения. Пер. А.И.Сидорова. М., 1994, с.78. — Прим. ред.]. О проблеме Псевдо-Нила см. I. Hausherr, S. J. Les leçons d'un contemplatif. Le Traité de l’oraison d'Evagre le Pontique (Paris, 1960), Introduction, pp. 5–8. См. также M. Viller, op. cit., p. 94: «Le problème de Nil».
(обратно)17
Исихий, Centuria I, PG 93, (43) 1493D.
(обратно)18
Устав, с. 21 (313). Cf. Исихий, ibid., Centuria II,(61) l532B. [Рус. пер.: Преп. Исихий Иерусалимский. О трезвении и молитве, Гл. 163, 103 // Добротолюбие. Т.2. СТСЛ 1992. С. 193, 179.].
(обратно)19
Устав, с. 21 (313).
(обратно)20
Ibid., с. 27 (317–318).
(обратно)21
Симеон Новый Богослов. Capita Moralia, PG 120, (92) 653C.
(обратно)22
Евагрий, De Oratione, PG 79, (34) 1173D,(44) 1175D, (49) 1177B, (53) 1177D, (54) 1177D, (62) 1179C, (118) 1193B, (120) 1193B.
(обратно)23
Греческая формула «apothesis noimaton», которую Нил Сорский переводит как «молчаще от всякого помысла» используется здесь в цитате из Исихия Синаита: Centuria I, PG 93, 1485B. Исихий же, несомненно, цитирует Лествичника, op. cit., Gradus 27, 112A, который использует эту же формулу «apothesis noimaton». О. И. Осэрр истолковывает данную формулу, соотнося ее с «исихией». Ср. «L'hésychasme…», op. cit., p. 263.
(обратно)24
I. Hausherr, op. cit., p. 263.
(обратно)25
Gradus 27, 1112A. [Рус. пер.: Преп. Иоанн Лествичник. Лествица. 27, 51. Серг. Посад 1894. С.239.]
(обратно)26
I. Hausherr, op. cit., p. 269.
(обратно)27
Gradus 2, 653C.
(обратно)28
Письмо Гурию, fol. 101B.
(обратно)29
Устав, с. 50 (335,334,335). Cf. Филофей Синайский, Добротолюбие, op. cit., (20) с. 453.
(обратно)30
Устав, с. 47 (333).
(обратно)31
Cf. Макарий, PG 34, 905, 938 ff; Нил Синайский; De Malignis Cogitationibus, PG 79, cap. 3, 1204A-C; Кассиан, Conferences, I, ch. 6 и 7, pp. 83–85; IX, ch. 2, pp. 40–41; Лествичник, Gradus 29 (полностью), 1148B-1152C.
(обратно)32
Лествичник, Gradus 29, 1148C. [Рус. пер.: Преп. Иоанн Лествичник. Лествица 29,4. Цит. изд. С.255.]
(обратно)33
I. Hausherr. L'hésychasme…, op. cit., p. 270.
(обратно)34
Устав, с. 22 (314).
(обратно)35
Ibid., с. 90 (363, 364).
(обратно)36
Ibid., с. 25 (316).
(обратно)37
Ibid., с. 25 (316).
(обратно)38
Ibid., с. 28 (318–319. Цитата — коллаж из нескольких близких мест текста). Исаак Сирин, Слово 31, ed. cit., p. 197.
(обратно)39
Историю термина и различные патристические описания, относящиеся к нему см. в I. Hausherr, op.cit., pp. 273–279.
(обратно)40
Мы выше уже отмечали это (со ссылкой на M.Viller, S.J. La spiritualité des premiers siècles chrétiens. Paris, 1930, p.93). Исихий Иерусалимский умер в 432–433, а тот Исихий, которого цитирует Нил, жил очевидно после Лествичника (ум. ок. 649), поскольку он часто цитирует его и весьма от него зависит.
(обратно)41
Исихий, Centuria I, PG, 93, 1480D. [Рус. пер.: Преп. Исихий Иерусалимский. Цит. соч., 1. С.157.]
(обратно)42
Устав, с. 13 (308). Cf. Исихий, op. cit., Centuria II, 1513B (7).
(обратно)43
Устав, с. 11 (307).
(обратно)44
Ibid.
(обратно)45
Евагрий, Practica, PG 40, cap. 50, 1233B. [Рус. пер.: Авва Евагрий. Слово о духовном делании, или Монах, 78 // Творения аввы Евагрия. Пер. А.И.Сидорова. М., 1994. С.108.] О. Осэрр отмечает: «Concluons que le terme de nepsis a deux sens: un sens étroit, selon lequel il désigne cette partie de la praxis qui consiste en la surveillance des pensées dès leur première suggestion, et un sens large qui le fait synonyme de praxis. Il faut évidemment éviter de passer de l'un à l'autre», op. cit., p. 285. [Вывод тот, что термин непсис имеет два значения: узкое, согласно которому он обозначает часть праксис, состоящую в надзирании за помыслами, начиная с их раннего зарождения, и широкое, в котором он является синонимом праксис. Очевидно, следует избегать перескакивания от одного значения к другому. (Фр.)]
(обратно)46
Устав, с. 33 (322). Cf. Исихий, op. cit., 1485B-C.
(обратно)47
Исихий, Centuria II, op. cit., 1517B (19). [Рус. пер.: Преп. Исихий Иерусалимский. Цит. соч., 121. С.183.]
(обратно)48
Ibid., Centuria I, 1509B (96). Ср. также: Антоний, «О святой жизни», no. 20. Добротолюбие, т. I, с. 26.
(обратно)49
Устав, с. 36 (324–325); Пс. 118, 128. Филофей, Добротолюбие, т. II, с. 285, гл. 33.
(обратно)50
Устав, ibid. (325). Пс. 15, 8.
(обратно)51
Ibid., с. 55 (338).
(обратно)52
Ibid., с. 37 (325–326).
(обратно)53
Евагрий, Practica, PG 40, cap. 53, 1233C? Ср. также Исихий, Centuria I, 1480D-1481A (1). Исихий в этом вопросе следует за Евагрием и объединяет непсис с соблюдением всех заповедей Божиих в Ветхом и Новом Заветах.
(обратно)54
Филофей, Добротолюбие, op. cit., (7), с. 446. [Рус. пер.: Преп. Филофей Синайский. Сорок глав о трезвении. Гл.7. // Добротолюбие. Т.3. С.404.]
(обратно)55
Устав, с. 32 (321; в англ. тексте — вольная комбинация двух разных фраз «Устава»).
(обратно)56
Исихий, Centuria I, 1481A (1).
(обратно)57
Евагрий, Practica, PG 40, 1232C (42).
(обратно)58
Филофей, Добротолюбие, op. cit., (16–18), c. 449–452. Ср. его же De mandatis, PG 154, 731B ff, и особенно 735B-D (7), 739B (12), 742A-C. Хотя у Миня это сочинение помещено под именем Патриарха Филофея Константинопольского, Пьер Пуссен, впервые издавший этот трактат, настаивал, что он был написан неким Филофеем, который жил раньше, возможно в 6 в. Ср. PG 154, col. 717, no. 22. Сравнение трактата с текстами Филофея о трезвении, находимыми в греческом и русском Добротолюбиях, делает очевидным, что он является автором всех указанных текстов. Ср. также о «Заповедях» у Исихия: Centuria I, op. cit., 1505D (84); Centuria II, 1513D (10), 1516A (11), 1532C (62), 1540D-1514A (89).
(обратно)59
Ин 14, 23–24. Ср. Филофей, De mandatis, PG 154, 730B; также Устав, с. 37.
(обратно)60
Термины, данные курсивом, в оригинале — по-русски (Прим. ред.).
(обратно)61
Филофей, Добротолюбие, op. cit., (16–18), с. 450–452.
(обратно)62
Филофей, De Mandatis, op. cit., 73IB и далее.
(обратно)63
Устав, с. 55, 90 (338, 364).
(обратно)64
Essai sur la sainteté en Russie (Paris, 1953), p. 202. [Рус. пер.: Иеромонах Иоанн Кологривов. Очерки по истории русской святости. Изд. Жизнь с Богом. Брюссель. 1961. С. 182.]
(обратно)65
Устав, с. 14–15 (307 и особ. 309).
(обратно)66
Ср. M.Viller, op. cit., p. 139. См. также «Contemplation chez les Orientaux Chrétiens», в Dic., de Sp. Asc. et Myst., T. II, p. 1762–1911. Также M.Viller, H.Rahner. Aszese und Mystik in der Väterzeit (Freiburg i. Br., 1939), S. 161. [В ориг. ошибочно K.Rahner — Прим. ред.]
(обратно)67
Устав, с. 27 (318). Ср. Исаак, PG 86a, 873C-874B, 88 °C.
(обратно)68
2 Кор 12,3.
(обратно)69
Устав, с. 28 (318–319; цитирование у Мэлони здесь вновь очень вольное). Ср. Исаак, ibid., 864C-D. Также Симеон Новый Богослов в Добротолюбии, op. cit., стр. 52.
(обратно)70
См. 1 Кор 2,9. — Прим. ред.
(обратно)71
Устав, с. 28–29 (319). Симеон Новый Богослов, Divinorum amorum Liber, Hymn. 13, PG 120, 526C-D.
(обратно)72
Устав, стр. 31 (321). Как представляется, автор непосредственно цитирует Симеона, у которого читаем: «Кто не сподобился достигнуть в такую меру совершенства и проникнуть до таких благ, тот пусть винит себя одного, а не говорит в извинение, что это дело невозможно, или что бывает в нас совершенство, такое однакож, о котором мы и не знаем. Будучи удостоверяем Божественным Писанием, да ведает он, что дело сие возможно… но по причине неисполнения и нарушения заповедей Божиих всякий собственно сам себя лишает таких благ, соответственно своей неисправности». Преп. Симеон Новый Богослов. Деятельные и богословские главы, Гл.150 // Добротолюбие, т.5.С.49.
(обратно)73
Устав, с. 31 (321).
(обратно)74
Ср. указывавшиеся нами выше тексты об авторитетности Святых Отцов и важности их творений.
(обратно)75
А. Орлов, op. cit., с. 2–3.
(обратно)76
Ibid., с. 29.
(обратно)77
Устав, с. 35 (324).
(обратно)78
I. Hausherr. La Méthode d’oraison hésychaste // Orientalia Christiana 1927. 9:2 (36), pp. 164–165. Никифор, «De cordis custodia», PG 147, 963B-965A.
(обратно)79
Устав, с. 33 (322). Исихий Синаит, Centuria I, PG 93, 1485B-C.
(обратно)80
Idem.
(обратно)81
Idem.
(обратно)82
Ibid., с.90.
(обратно)83
F. v. Lilienfeld. Der athonitische Hesychasmus des 14. und 15. Jahrhunderts im Lichte der zeitgenössiscnen russischen Quellen // Jahrbuch für die Geschichte Osteuropas, 1958, Neufolge 6, 5:4. Pp. 438–439.
(обратно)
Комментарии к книге «Русский исихазм. Духовность Нила Сорского (фрагменты)», Джордж Мэлони
Всего 0 комментариев