«Это Б-о-г мой»

Герман Вук ЭТО Б-О-Г МОЙ

ПРОЛОГ

Случайный вопрос

Как-то холодным ноябрьским вечером один из моих друзей-евреев, по натуре скептик, очень далекий от веры и не соблюдающий никаких еврейских обрядов и к тому же, я должен добавить, превосходный человек, обладающий острым и пытливым умом, смущаясь, как бы невзначай, спросил меня:

— Послушай, тебе это, может быть, покажется странным, но не посоветуешь ли ты мне, что почитать о Хануке? Сыну моему неплохо бы узнать об иудаизме чуть-чуть больше, чем он знает. — Лукаво улыбнувшись, мой друг добавил: — Сам понимаешь, это не потому, что я вдруг поверил в Б-га, а просто для общего развития.

Очень и очень не часто случается, что литератор, будь он хоть плодовит-расплодовит, садится сочинять книгу, чтобы ответить на чей-то случайный вопрос; но в данном случае, боюсь, именно так и случилось, разумеется, книга эта давно уже созрела у меня в голове и просилась на бумагу; просьба моего друга лишь подтолкнула меня к решению этой задачи. Уже много лет мне хотелось написать о том, как я понимаю еврейскую веру.

Иудаизм всегда живо интересовал меня. Он — неотъемлемая часть моей жизни и жизни моей семьи. Мой старший сын, которому восемь лет, читает Танах на иврите, он знает все обычаи и законы еврейского народа. Так уж мы живем. Мне кажется, что, обладая некоторыми познаниями в иудаизме, я могу использовать свой скромный писательский дар для того, чтобы поделиться с читателем этими познаниями, не впадая в утомительные подробности и не докучая ему своими не всегда проверенными умозаключениями.

На свете очень много евреев, которые, хотя и не придерживаются религиозных догматов, хотели бы тем не менее побольше узнать о своей религии.

Среди неевреев также есть немало людей, которым было бы интересно почитать о том, что представляет собой вера евреев. Литературы на эту тему очень много, но все это очень трудная для понимания и очень «ученая» литература, и большая часть ее — не на английском языке, поэтому обыкновенный, неискушенный читатель в страхе и недоумении может отшатнуться от этого книжного изобилия, не зная, с чего начать. Этому-то читателю я и предлагаю свою книгу в качестве популярного начального пособия.

Разумеется, то, что одному человеку представляется минимальной популярной информацией, другому покажется океаном подробностей, в котором он может утонуть. Я старался придерживаться некоторой золотой середины. Если эту книгу доведется взять в руки серьезному ученому, то он, я надеюсь, не будет считать меня невеждой только потому, что очень о многом я в своей книге умолчал, и не подумает, что того, о чем я не пишу, я просто не знаю. Много времени при создании этой книги потратил я именно на то, чтобы сократить то, что я знаю. Я ставил перед собой задачу написать небольшую книгу о предмете, который охватывает чуть ли не всю человеческую историю, о котором написаны сотни книг, который связан с древнейшими проблемами человеческого существования и в то же время вызывает яростные споры в связи со злободневными событиями нашего времени. Такое начинание требовало самодисциплины и самоограничения.

Б-г

Какой смысл говорить о религии с человеком, который твердо убежден, что Б-га нет. Такого человека моя книга будет только раздражать, и ничего интересного она ему не скажет. Переубедить такого человека я не в силах, да и не собираюсь этого делать. Однако мне кажется, что агностицизм, если он превращается в догму, которая сама себе затыкает уши, сковывает человеческий разум ничуть не меньше, чем любое суеверие. Никто еще не привел исчерпывающих и неопровержимых доказательств существования Б-га. Наш мир был бы довольно курьезным творением, если бы Б-га можно было увидеть воочию так же, как в театре мы можем увидеть драматурга, который раскланивается перед публикой после премьеры своей пьесы. Сама вселенная, вся совокупность гармонично устроенных миров — вот что заставляет нас предполагать, что у всего этого великолепия должен быть создатель. Человеческая жизнь полна страданий и скорби, и она неизбежно заканчивается страшной смертью: по мнению атеистов, это опровергает мысль о существовании Б-га. По-моему, утверждать что-нибудь о Б-ге, то есть утверждать, что Он существует или что Он не существует, утверждать, что мы можем или не можем Его познать, — это значит блуждать в кромешной темноте.

Нередко утверждают, что вера в Б-га есть некое подобие костыля для людей слабых и полных страха. Столь же нелепо, на мой взгляд, полагать, что неверие в Б-га есть нечто вроде костыля для безнравственных и невежественных. Мне обычно стоит большого усилия не улыбаться, когда в моем присутствии человек, который в своем знакомстве с религией не пошел дальше, скажем, милой популярной книжки типа «Человек и его боги», с жаром начинает мне доказывать, что, дескать, хорошо, когда люди веруют в Б-га, если это приносит им утешение в жизни.

Вера — это не утешение для простых и немудреных людей (хотя она также и это к вящей ее славе); вера — это твердая интеллектуальная позиция, которой придерживались на протяжении многих веков лучшие умы человечества, каждый на свой лад. Мы живем в эпоху, когда атеизм уже сто лет как сделался модой. Эта мода порождает поток рационалистической литературы, который изливается на нас из клубов популярной книги, а также издательств, выпускающих книги в бумажных обложках. Однако уже одно то, что рационалистический взгляд на Б-га так популярен, могло вызвать у серьезного человека сомнение в истинности этого взгляда. Овцы остаются овцами: прыгают ли они через изгородь или сгрудились в загоне.

Серен Кьеркегор, который сто лет назад, казалось, пытался пробить кулаками каменную стену, поставлен теперь в авангард современной философской мысли. Глубоко религиозные книги Серена Кьеркегора, которые в его время никто не хотел читать, остались такими же, изменилось лишь направление, в котором движется авангард. Становится все более ясно, что, — если уж говорить о костылях, — Фрейд может быть костылем, Маркс может быть костылем, рационализм может быть костылем, а уж атеизм может быть просто парой железных протезов. Никто из нас не претендует на то, что у нас есть ответ на все вопросы. Однако в стране, где все дороги в рытвинах и ухабах, тот, кто твердо убежден, что он-то уж не хромает, в действительности и есть самый жалкий калека.

Я хотел бы в меру своих способностей высказать свое понимание еврейского Б-га. Надеюсь, что картина, которую я здесь нарисую, представит читателю Б-га таким, каким Его видели древние евреи. Я знаю, что способен описать повседневную жизнь нашей религии, однако рука моя дрогнет, когда я дойду до богословия. Я пишу для тех людей, которые, по крайней мере, готовы задуматься о существовании Б-га, не сковывая себя заранее заданными догмами, и которые хотели бы кое-что узнать о том, как Б-га понимают евреи.

Точка зрения автора

Автор книги об еврейской религии просто обязан стать на какую-то одну сторону баррикады. Сам предмет таков, что делает невозможным холодное и беспристрастное рассмотрение всех существующих точек зрения. Писать что-то об еврейской религии — это уже означает занять ту или иную позицию.

В том, что еврейский народ сумел выжить, видна рука провидения — в этом я глубоко убежден. Верю я также и в то, что ключом к тому, что мы выжили, был Закон Моисея. Многие евреи, твердо осознающие свою принадлежность к еврейскому народу, все же не согласятся с моей точкой зрения. Если моя книга сумеет привлечь к себе внимание, то она, безусловно, станет предметом споров. Моя задача не в том, чтобы высказать истину в последней инстанции, а в том, чтобы пробудить интерес к иудаизму. Те, кто станут публично спорить с моими воззрениями, — как бы яростно они на меня ни нападали, — будут служить той же самой цели.

Есть люди — их немало, и они отнюдь не дураки, — которые искренне полагают, что ассимиляция евреев есть единственное разумное решение еврейского вопроса. Автор этой книги стоит на другом полюсе. Я уверен в том, что наша судьба — жить, и выжить, и сохранить свою древнюю и вечно юную самобытность до того благословенного дня, когда Г-сподь будет един и имя Его будет едино на всей земле. Я полагаю, что уничтожение еврейской культуры и еврейской веры было бы неизмеримой трагедией.

Задача

Сегодня в Соединенных Штатах Америки евреи живут как свободные и равноправные граждане: того положения, которое они занимают, и тех благ, которыми они пользуются, они, пожалуй, не имели за всю свою долгую историю. В Израиле евреи ступают по своей земле как свободные люди, и этому зримому чуду до сих пор не перестают поражаться пытливые умы. А там, за железным занавесом, у евреев есть формальное социалистическое равенство, за которое они вынуждены были заплатить потерей своей культуры. Гигантские изменения в жизни общества, свидетелем которых человечество было в течение последнего столетия, способствовали тому, что стала гаснуть еврейская мысль, и евреи стали все хуже и хуже знать свои собственные духовные ценности.

Такое случалось и раньше, в эпохи бурных общественных потрясений. В книгах Эзры и Нехемии, родившихся в вавилонском плену, описано еврейское общество, которое, на первый взгляд, было ближе к духовному самоуничтожению, чем наше. К счастью, в тех странах, где мы свободны, уже видны ростки нашего возрождения — возрождения через познание своих духовных ценностей. Я питаю надежду, что моя книга также ее служит свою скромную службу и будет одним из многих простых орудий, которые помогут восстановить нашу культуру.

Небольшое отступление по поводу стиля: если где-нибудь в этой книге я позволю себе пошутить, то это отнюдь не будет означать, что в данном случае я менее серьезен. Злоупотреблять ученой терминологией для того, чтобы доказать, что речь идет о вещах весомых и важных, — это значит оказывать читателю медвежью услугу. Я решил изъясняться как можно проще и понятнее, и я положил немало труда, стремясь придать моей книге простоту и ясность.

<ЧАСТЬ ПЕРВАЯ>{1}

Глава первая КТО МЫ ТАКИЕ

Что говорит Тора

Еврейскому народу более трех тысяч лет. Археология давно уже проверила и подтвердила те сказания, которые наши деды принимали на веру. Многие мыслители пытались и до сих пор пытаются доказать, что наш народ, наша религия и наша культура сумели выжить и сохраниться благодаря тому, что существовали на то определенные исторические условия. Но возможно ли, что эти столь благоприятные исторические условия неизменно существовали три тысячелетия подряд? Сам факт, что евреи как народ сумели продержаться так долго, так же уникален в истории, как уникальна скорость света в физике. И этот факт требует объяснения.

Библия, которая для наших предков была источником исторических сведений, утверждает, что евреи происходят от месопотамского скитальца по имени Авраам, который давным-давно, на заре истории, явился со своими стадами и со своими шатрами в Ханаан, то есть в то место, которое мы теперь называем Израилем. У Авраама был сын Исаак, а у того — сын Иаков, то есть внук Авраама. Иаков, чтобы избежать голодной смерти, переселился со всеми своими чадами и домочадцами в Египет. Семейство Иакова, а затем его потомки процветали и плодились в скотоводческой провинции на севере Египта.

Египет в то время был красой и гордостью средиземноморской цивилизации — тогдашним Римом или тогдашней Америкой. В Египте процветали науки и искусства, которые обычно чахнут в годы войны. Архитектура и скульптура Египта той эпохи поражают воображение и в некоторых отношениях остаются непревзойденными до сих пор. Египет неизменно тиранически управлялся фараонами и жрецами. Египтяне, как и все народы тех времен, были идолопоклонниками. Их обряды были непристойны, их мифы по-детски наивны, своих богов они представляли в виде чудовищных полуживотных-полулюдей. Страх перед смертью и перед волшебством руководил поступками египтян.

Вместо того чтобы сделаться египетскими скотоводческими баронами, многочисленные потомки Иакова сохранили свою самобытность и стали чем-то вроде нации среди другой нации. От египтян эти люди отличались прежде всего своей религией. Согласно Торе, Авраам передал своим потомкам веру в некий незримый дух, в создателя вселенной, — создателя, который обещал колену авраамову славную жизнь в земле Израиля и историческую роль учителей человечества. Далее Тора рассказывает, что в Египте в ту пору было принято попавших туда иноземцев обращать в рабство. Однако среди потомков Авраама нашелся освободитель по имени Моисей, который чудесным — и в некоторых отношениях сверхъестественным — способом одержал триумфальную победу над фараоном, освободив своих порабощенных соплеменников и проведя их через пустыню к границам земли обетованной. Но величайший подвиг Моисея был не в этом.

На горе Синай, среди пустыни Моисей испытал — и ведомый им народ до некоторой степени испытал вместе с ним — мистическое откровение, которое изменило историю мира. Что это именно было за откровение на Синае, нам, возможно, никогда не дано узнать. Тора намекает на какие-то неясные явления природы, напоминающие извержение вулкана. Если это так, то это — единственный случай в истории, когда извержение вулкана способствовало появлению закона цивилизации. Когда израильтяне покинули окрестности Синая, дабы продолжать свое путешествие к обетованной земле, они были уже не диким племенем, которых объединяла только религия, — они стали народом, живущим по установлениям Закона, или Торы — Закона, который был вручен Моисею по слову Создателя.

Эта Тора содержала историю народа и его Закон. И завершалась она точным пророчеством будущего еврейского народа. Согласно этому пророчеству, после славного и долгого периода процветания на святой земле евреи будут развращены праздностью и богатством, вера в них ослабеет — та самая вера, которая как раз и сделала их народом,—и это приведет к политическому упадку, поражению на поле брани и национальному уничтожению. Тора предрекала, однако, что евреи не будут уничтожены полностью: остаток народа выживет в долгом и мучительном изгнании, пройдя через скитания и жестокие преследования, и, в конце концов, вернется в Израиль, дабы жить там по закону Моисея и быть светочем человечества.

Большинство актов этой трагедии сейчас уже стало достоянием не пророчества, а истории. Некоторые христиане полагают, что занавес опустился еще две тысячи лет тому назад. Мы же, евреи, верим — и в этом наше кредо, — что последние акты еще не сыграны.

Насколько все это истинно

В конце восемнадцатого и в начале девятнадцатого столетий, когда уважение к Библии докатилось до своего перигея и когда лучшие умы человечества делали все, чтобы сбросить с себя кандалы средневековых суеверий, — в эти годы широко распространилось мнение, что библейская история — это сказки старых баб, что Моисей — это вымышленный персонаж, вроде Аполлона, что никакого исхода из Египта и в помине не было, да и вообще все, что с этим связано, — это только красивая легенда. Но в это же самое время появилась наука, называемая археологией. По мере того как множились открытия в этой науке, все более возрождалось уважение к Библии, как к источнику сведений об античных временах. Этот процесс все еще продолжается. Широким кругам людей до сих пор не очень известно, до какой степени исторические факты, о которых сообщается в Танахе, подтверждаются научными открытиями. Модные писатели иногда еще склонны повторять домыслы, родившиеся в девятнадцатом веке; приливы такой моды отступают очень и очень медленно, оставляя за собой много довольно грязной тины. Но уже сейчас археологи поняли, что история восточносредиземноморской цивилизации изложена в Танахе удивительно точно.

Разумеется, Танах написан не холодным кабинетным языком. Со страниц его к нам обращаются страстные пророки. Они не занимались классификацией, упорядочением и отбором фактов, как это делает современный университетский профессор. И профессор помнит об этом, когда он читает Танах. Он не может просто отмахнуться от этого всеобъемлющего исторического документа. То, что Моисей жил и обучал законам, то, что потомки Авраама завоевали Ханаан, то, что еврейское государство достигло величия и потом пало, — все это уже не опровергает ни один серьезный ученый.

Когда мы читаем исторические хроники Греции и Рима — хроники, которые, по сути дела, и «выкапывать из земли» не пришлось, ибо с момента их создания они были в руках ученых, — то мы, можно сказать (по сравнению свременами Моисея), читаем если не вчерашнюю, то позавчерашнюю газету. Греки и римляне хорошо знали евреев, Моисеевы законы тоже были им знакомы, и они немало написали об этом. После того, как Рим пал, настали времена хаоса и смятения, и восстанавливать книги евреев стало куда труднее, чем при римских императорах. Однако как мы знаем, и в эти годы евреи жили и соблюдали свой закон.

Итак, короче говоря, все мы — израильтяне, потомки небольшого народа, который через Синайскую пустыню три тысячи лет тому назад пришел в Ханаан, вырвавшись из египетского плена под руководством освободителя и законодателя по имени Моисей. Нас называют евреями, и нашим духовным наследием является иудаизм, потому что в эпоху политического упадка нашего народа тем коленом, которое сумело сохраниться и выжить в изгнании, предреченном еще Торой, было колено Иуды.

Почти все ныне живущие евреи — это потомки глубоко верующих иудеев, которых отделяет от нас не более пяти поколений. В течение всей истории те израильтяне, которые переставали соблюдать Моисеев закон, неизбежно сливались с окружающими их народами и теряли свою самобытность в течение одного-двух столетий. За два тысячелетия от еврейского народа ушло огромное число его сынов. Те евреи, которые остались, — это в основном дети и внуки людей, которые сохранили свою веру, которые сумели не порвать связь, соединявшую их с отдаленными предками, и которые донесли до двадцатого столетия совокупность познаний, рожденных на заре человеческой цивилизации.

Прежде чем начать исследование этой веры, мы можем безусловно признать две вещи: во-первых, сумев выжить, евреи совершили великий подвиг человеческого духа; во-вторых, если только древнее духовное наследие является законным поводом для гордости, то евреи имеют все основания быть гордым народом.

Гордость

«Невозможно творца Понять до конца: Шальная идея — Избрать иудея», —

поется в уличной песенке, и многие христиане, — да и многие евреи, — выслушав ее, охотно сказали бы: «Аминь!» (как ни неприлично в наши дни критиковать национальные меньшинства).

Не успевают встретиться два нееврея, как они, едва познакомившись друг с другом настолько, чтобы каждый уверился, что его собеседник не является недоумком, именуемым антисемит, сразу же сходятся на том, что при всем либеральном отношении к национальному вопросу евреи — безусловно, люди нахрапистые, шумные, высокомерные, беспринципные в бизнесе, манеры у них вульгарные, и они настолько склонны к кумовству, что для христианского мира они действительно как кость в горле. Эти два нееврея сойдутся также и на том, что каждому из них приходилось встречать и совсем других евреев, и вот этих-то других евреев оба они и числят среди своих друзей. Разумеется, на свете много христиан, которые не унизятся до подобных рассуждений. Есть евреи, которые относятся к своему народу и к своей культуре даже хуже, чем христиане-антисемиты. Правда, эти евреи обычно не склонны делиться своим мнением друг с другом, чтобы не оскорбить собеседника.

Но давайте посмотрим, что он за птица — этот хорошо обеспеченный и культурный еврей с таким направлением мыслей. Чтобы облечь его в плоть и кровь, представим себе, что он, например, средний служащий или сотрудник юридической фирмы. Он окончил хороший колледж в одном из восточных штатов. Он живет в пригороде, в красивом и уютном домике, который стоит около 25 тысяч долларов (к тому времени, как моя книга выйдет в свет, инфляция поднимет цену этого домика до 30 тысяч, но это не так важно, главное — дать читателю общую идею). У этого человека — хорошая, со вкусом подобранная библиотека, где есть и классика и современная литература. Его стереофоническая аппаратура — самого высокого качества, и он без ума от Брамса. Он играет в гольф и в теннис, а во время отпуска занимается парусным спортом. Его дед был глубоко религиозным человеком, его родители — менее религиозными людьми, а сам он совершенно равнодушен к религии. Он с одинаковым удовольствием ест и бифштексы и свиные отбивные, и его нисколько не беспокоит то обстоятельство, что свинина — это свинина. Возможно, он все же иногда посещает синагогу, но только потому, что боится, как бы его дети без религиозного воспитания совсем не отбились от рук; или же, напротив, он доказывает своей супруге, что посещать храм, коль скоро он чужд религии, аморально и беспринципно. Это мягкий, добрый, великодушный и исключительно интеллигентный американец.

И вот мы видим, как после тяжелого трудового дня, проведенного в какой-нибудь конторе Рокфеллер-центра, этот человек шагает по Пятой авеню, наслаждаясь вечерней прохладой и не торопясь нырять в метро или хватать такси, чтобы мчаться на вокзал. Мимо него по улице проходят двое людей: пожилой и молодой. Они явно из тех, кто сумел чудом выжить в гетто или в концлагере, где сотни тысяч других людей были уничтожены Гитлером. Тот, кто постарше, носит бороду, у него вьющиеся пейсы, на нем поношенная шляпа с широкими полями, длинный черный сюртук и черный галстук, хотя погода стоит теплая. Тот, кто помоложе, чисто выбрит и одет в обыкновенный костюм, какой носит большинство американцев, и все-таки он выглядит на этой улице не меньшим чужаком, чем его собеседник. У его шляпы — слишком широкие поля, и носит он ее как-то странно, сдвинув на затылок. На нем двубортный пиджак — и это в наше-то время, когда ни один человек, хоть сколько-нибудь отдаленно следящий за модой, даже в гроб не ляжет в двубортном пиджаке (если только это не чудак-англичанин, чей двубортный пиджак представляет собой последний писк лондонской моды, а наш молодой человек — отнюдь не англичанин). У него помятые брюки, и они пузырятся на коленях. У него какой-то отсутствующий, блуждающий взгляд. Эти двое прохожих беседуют между собой на идиш и изрядно жестикулируют. И вот, когда эти два человека, которые, несомненно, евреи, проходят мимо нашего героя, все его существо возмущается. Он вопиет в душе (ибо громко вопить на улице неприлично): «Нет, я не один из вас! Если вы евреи, то я — не еврей!» И он чувствует себя особенно несчастным, ибо он знает, что даже если бы он затрубил в рог и прокричал это на весь свет, ничего бы не изменилось: он все-таки один из них.

Но, кстати, почему? Что у него общего с этими людьми, принадлежащими к племени, о котором он знает очень мало, а хотел бы знать еще меньше? В нем сохранились какие-то детские воспоминания об атмосфере в доме его деда, и эти двое прохожих неприятно напоминают ему о суровости и скуке, которые царили в доме его деда. Его дед и бабка барахтались в паутине запретов, которые не позволяли им жить так, как все. Они соблюдали курьезные обычаи, которые даже не могли толком объяснить. Ну не глупо ли, что они не могли в субботу чиркнуть спичкой или щелкнуть выключателем, что они постоянно остерегались нежелательных ингредиентов у себя в пище, что они не доверяли и противопоставляли себя тем людям, которые жили не так, как они, или верили в другого бога. Наш герой очень неохотно ходил в детстве в гости к деду; а когда он уходил от деда, то выходил на улицу с тем же чувством, которое испытывает человек, выпущенный из тюрьмы. И если есть что-нибудь в этом изменчивом мире, в чем он уверен, так это то, что у него нет и никогда не будет ничего общего с этим мрачным призраком умершей культуры.

Эти двое прохожих, которых он случайно ветре тип на Пятой авеню, оскорбляют его чувства не потому, что заставляют его чувствовать себя чуть-чуть чужаком в этом мире. Они оскорбляют его тем, что живут во второй половине двадцатого столетия, тем, что сохраняют свою мертвую культуру и демонстрируют ее ему, прогрессивному современному человеку, а также тем, что само их присутствие здесь, на Пятой авеню, есть доказательство его попыток похоронить какую-то часть своего наследия, хотя похоронить ее ему все равно не удастся. Они — его страшная тайна, которая постоянно напоминает ему о себе и не дает ему спокойно спать.

Возможно, наш герой слыхал, что есть в современном мире люди, которые действительно «правоверны»; часто это интеллигентные люди: врачи, адвокаты, бизнесмены и так далее. Может быть, он даже иногда встречал таких людей, и его поражало, что они, как ни странно, любят те жекниги, какие любит он, и ту же музыку, какую любит он, что они так же одеваются, как он, и ведут себя так же, как он, — и тем не менее они привержены ко всей этой чепухе: к кошеру, соблюдению шабата и прочим нелепостям. По его мнению, эти люди невыносимы, они просто психопаты, у которых «не все дома».

Попробуйте начать убеждать нашего героя гордиться тем, что он еврей, и он подымет вас на смех. Скажите ему, что он принадлежит к избранному народу, и он скинет пиджак и начнет засучивать рукава, чтобы дать вам хорошую взбучку, настолько глубоко вы задели принципы, в которые он, по его мнению, верит. Самый красноречивый писатель в мире не заставит его ни на йоту усомниться в своей правоте, за исключением разве одного обстоятельства.

Дело вот в чем. Глубоко в сердце и у критически настроенного христианина, и у еврея, отчужденного от своего еврейства, имеется нечто — я не могу сказать, что именно — может быть, чувство, или даже тень чувства, — имеется нечто, говорящее нам, что в евреях скрыто гораздо больше того, что видно на первый взгляд. В евреях скрыта какая-то тайна. Эта тайна заставляет само слово «еврей» звучать как-то иначе, чем название всех других национальностей. Именно из-за этой тайны многие читатели возьмут в руки эту книгу и прочтут ее от доски до доски, возможно, не соглашаясь со многим, что в ней сказано, но все же надеясь найти в ней хоть какой-то ключ к разгадке этой тайны. Этой тайной объясняется, почему евреи гордятся тем, что они потомки Авраама. Эта гордость все-таки существует, невзирая на горестную покорность и часто униженный облик еврея, в течение веков подвергавшегося гонениям, невзирая на отсутствие у евреев внешнего лоска, гордость, которая — хотя это уже крайность — выражается иногда хотя бы в серьгах и меховых шапках, — гордом вызове евреев миру, нацепившему на них желтые звезды гетто.

Тайна

Год или два тому назад в Израиле много спорили на тему: «Кого считать евреем?» Казалось бы, за тридцать пять веков своего существования евреи могли бы выработать подходящее определение того, что они собой представляют. Но спорщики вошли в такой раж, словно прежде никто никогда и не задумывался над этой проблемой.

Дискуссия эта была актуальной потому, что от нее зависел вопрос об израильском гражданстве. Эта страна родилась для того, чтобы служить убежищем для угнетенного и дискриминируемого еврейства, и один из основополагающих законов Израиля гласил, что любой еврей, если он того пожелает, имеет право в любой момент стать гражданином этого государства. Это неизбежно поставило вопрос: не сможет ли любой человек, который пожелает стать израильским гражданином, объявить себя евреем? Вообще, что такое «еврей»? Как обычно бывает, дискуссия потухла именно тогда, когда ажиотаж достиг особого накала и не обозначилось никакого решения вопроса. Кажется, правительство Израиля назначило комиссию, которой было поручено выработать соответствующее определение, то есть, как говорится, оно просто выбросило горячую картофелину, когда стало невмоготу ее держать. Может быть, к тому времени, как моя книга выйдет в свет, эта комиссия примет, ко всеобщему удовольствию, какое-то соломоново решение, однако я очень сомневаюсь в этом.

В Соединенных Штатах споры на подобные темы то и дело возникают в любой гостиной. Разные спорщики будут доказывать вам, как дважды два — четыре, что евреи — это раса, или нация, или религия, или секта, или образ мыслей. Но вряд ли когда-либо по этому вопросу будет достигнуто полное единство мнений; едины в этом вопросе только антисемиты, которые дружно считают, что евреи — это международные злые духи. Я могу рассказать, как определяет понятие еврея сам иудаизм. Но я делаю это абсолютно без всякой надежды на то, что моя версия окончательно решит вопрос, над которым уже так долго бьется столько светлых умов.

Любопытно отметить, что, как видно из нашей истории, у евреев есть некоторые особенности, которыми не может похвастаться — и на которые не претендует — ни один другой народ. Первая из этих особенностей заключается в том, что наш народ произошел от одной семьи. Народ, насчитывающий около двенадцати миллионов человек, произошел от одного человека — Авраама.

Вторая из этих особенностей заключается в том, что родство евреев устанавливается отнюдь не по крови, а по вере. Любой мужчина и любая женщина, которые решают, что им следует поклоняться Б-гу Авраама и жить по законам Моисеевым, могут стать членами нашего древнего братства. Это обстоятельство — хотя мы никогда не затевали крестовых походов во имя обращения иноверцев в нашу веру — позволило нашему народу увеличить свои ряды, и среди новообращенных некоторые стали нашими наиболее прославленными вождями и учеными мужами. В Писании также говорится о некоторых людях, которые стали евреями таким способом.

Правда, наш народ и потерял немало своих сынов в результате того, что они перешли в другую веру. Однако печать, накладываемая на человека еврейским происхождением, столь сильна, что еврей, принявший иную веру, все же остается в глазах мира только евреем, принявшим иную веру, и никем более. Таким образом, еврея определяет либо происхождение, либо вера. Такой вывод мы можем сделать из нашей истории и наших преданий.

Наша третья характерная особенность заключается в том, что наш народ возник до того, как он получил свою землю. Законы, ставшие основой нашего существования как нации, мы получили от Моисея в пустыне. Другие племена оформились и сплотились в нации прежде всего в связи с тем, что они жили рядом друг с другом, в одном месте. Евреи же — это люди, которых превратило в народ не единство места, а единство времени. Они возникли как нация не на какой-то одной определенной территории (ибо даже их праотец Авраам был скитальцем), а в некое определенное время — задолго до того, как они смогли назвать какую-то землю своей. Именно это, по-моему, помогло нам выжить в течение долгих веков, когда мы вовсе не имели своей земли. Святая Земля была не местом, откуда пошли евреи, а местом, куда они должны были прийти.

Но самое странное — это та цель, которую наше учение приписывает нашей истории и вообще нашему происхождению. Она явно сверхъестественна. В нашем учении говорится, что Создатель поставил перед еврейским народом задачу быть свидетелем Его нравственного закона на земле. Вот что означает крылатое определение «избранный народ». Наша история, как отражённая в Писании, так и позднейшая, — это в основном грустный отчет о том, как мы не сумели выполнить эту высокую миссию, и о катастрофе, которая постигла нас в наказание за то, что мы эту миссию не выполнили. Однако миссия осталась, ее еще можно выполнить, и поэтому мы живем. Вот чему учит наша вера.

«Избранный народ»

Однако это определение заставляет некоторых людей в современном мире поеживаться. Давайте рассмотрим это определение подробнее.

Вокруг нас живут целые группы «избранных людей», которые вызывают у всех зависть. Это, например, лощеный и чрезвычайно жизнеспособный правящий класс Великобритании. Это и международные баловни судьбы, у которых есть в изобилии деньги и власть, которые катаются на породистых лошадях, летают на собственных самолетах, плавают на собственных яхтах и проводят время в обществе очаровательных актрис. Это и так называемые «сильные мира сего», сидящие в правлениях наших гигантских корпораций и не любящие, чтобы их фотографировали. Это и члены правящих клик в коммунистических странах. И эти-то люди, которые волею рождения, обстоятельств или удачи «избраны» быть элитой, — эти люди примечательны, в частности, тем, что среди них почти нет евреев.

Есть другие группы «избранных», стоящие несколько ниже на общественной лестнице, — люди, «избранные» в искусствах, в промышленности, в спорте, в финансах, в великосветском обществе. Они живут в фешенебельных пригородах, останавливаются в роскошных отелях и состоят членами привилегированных клубов. Среди них уже можно найти и евреев, но они в меньшинстве.

В чем же состоит аспект «избранности» евреев? Не существует ли он только в их собственном воображении? Если это так, то они ничем не отличаются от очень многочисленных, разбросанных по свету групп людей — от разнокалиберных бэббитов из Зенита, Бостона, Москвы, Парижа, Буэнос-Айреса, то есть от тех несимпатичных людей, которые пребывают в блаженной вере, что их образ жизни — наилучший образ жизни и что они — наилучшие люди на земле. Сколько шуток уже было отпущено по поводу того, что провинциал любит преклоняться перед собственной провинциальностью! Если слова «избранный народ» означают только это, следовательно, евреи просто разделяют довольно широко распространенное заблуждение, и говорить тут больше не о чем.

Но ведь именно в священной Торе сотни раз евреи названы «избранным народом». Эта тема-тема «избранности» евреев — проходит красной нитью через все Священное Писание. В книге Бытия (12) Б-г говорит Аврааму, что Он сделает его потомство великим народом, в котором будут благословенны все земные колена. В книге Исхода (19) об евреях говорится, что они станут нацией жрецов и святым народом. В книге пророка Исайи (51) есть слова о том, что евреи станут светочем для других народов. Еще очень много цитат на эту тему можно найти в книге, которую большинство западных народов в том или ином смысле считают книгой, продиктованной самим Г-сподом Б-гом. Христианство приняло этот взгляд на евреев. Важным принципом христианской доктрины, как я ее понимаю, является то, что Иисус Христос расширил круг «избранных», дабы включить в него всех тех, кто верит в его Б-жественное происхождение и следует его учению. По этой причине принято христианами название церкви — «Новый Израиль». Христианство добавило к иудейскому учению один важный пункт; люди, которые не присоединятся к новой вере, рискуют ни мало ни много, как быть вечно проклятыми и без надежды на спасение.

Однако эта не очень-то гуманная идея — идея спасения только одной группы людей — никогда не была символом веры евреев, да и теперь им не является. Согласно учению иудаизма, праведное поведение есть единственный путь к вечному спасению, и этот путь открыт как евреям, так и неевреям.

Иудейская вера не претендует даже на то, что именно евреи «открыли» единобожие. Согласно первой книге Библии, поклонение единому Б-гу существовало и во времена Авраама. Таким было — и до наших дней остается — всеобщее этическое учение мыслящих людей. Наша традиция называет его законом детей Ноя, основывающимся на семи великих принципах:

• поклонение Б-гу;

• осуждение убийства;

• осуждение воровства;

• осуждение прелюбодеяния и разврата;

• осуждение поедания «частей тела живущего», то есть жестокости по отношению к животным;

• осуждение богохульства;

• справедливость, то есть учреждение судов, назначение судей и система равенства человека перед законом.

Народы и отдельные люди, которые живут в согласии с этими принципами, являются, согласно Талмуду, праведными народами и праведными людьми. Наша вера признает, что люди, не являющиеся иудеями, вполне могут достигать — и порой достигали — таких высот божественности, как немногие из смертных. У евреев нет никакого сомнения в том, что эти люди после смерти были удостоены вечного блаженства. Так, согласно нашим преданиям, одним из праведнейших людей на земле был Иов, а ведь он не был евреем.

В чем же «избранность» народа Израиля? Он остается, как гласит Тора, потомством авраамовым, призванным соблюдать особые законы и выполнять особую миссию на службе Г-спода Б-га. Эти законы — законы Торы, призванные спаять сынов и дочерей Израиля в единый народ. Миссия заключается в том, чтобы жить по закону Б-га, а отчасти в том, чтобы сохранять в мире наряду с национальным предназначением знание Б-га и любовь к Нему.

В течение поколений, начиная с Исхода, многие неевреи принимали на себя это бремя и обращались к иудейской вере. Тора рассказывает о тысячах людей, которые, вдохновленные Моисеем, приняли его закон и вышли вместе с народом Израиля из Египта. Иудаизм никогда не пытался спасать души людей путем обращения их в свою веру. Иудаизм учит, что спасение и вечное блаженство зависит от того, как ведет себя человек перед лицом Б-га, а не в том, соблюдает он или не соблюдает те или иные обряды, обязательные для колена авраамова. Быть евреем, соблюдающим весь еврейский ритуал, довольно трудно. Все это знают, и поэтому немногие стремятся принять иудаизм, хотя этот путь открыт для любого мужчины и любой женщины.

Вот в чем тайна евреев. Как говорит наше учение, — и это признает также и западная религия, — евреи являются наследниками великих традиций, перед евреями поставлена Б-гом великая историческая цель. Конечно, убежденному рационалисту трудно все это переварить, а рационалистов сейчас много, и среди них немало евреев — людей очень умных. И их тревожит вопрос: как случилось, что евреи сумели, несмотря на две тысячи лет преследований и гонений, выжить— и до сих пор живут?

Нельзя опровергать мысль о великой миссии евреев, ссылаясь на то, что существует на свете очень много обыкновенных евреев, которые проявляют отнюдь не самые благородные черты человеческого характера. Это абсолютно ничего не доказывает. Вооруженные силы Соединенных Штатов Америки должны защищать наше государство, и это великая и благородная миссия. Однако в нашей армии существуют пьяницы-матросы, солдафоны-полковники, пустомели-генералы и так далее, но разве это делает миссию и роль американской армии менее почетной? Разве это меняет тот факт, что наша армия должна выполнять и выполняет свою миссию? То, что отнюдь не все евреи достойны быть представителями великого народа, — это основная тема Иеремии и Исайи (так же как и основная тема болтунов в загородном клубе).

Для тех, кто верует, евреи — это загадочный народ, ибо такое вмешательство Б-га в повесть о жизни человечества, какое совершено в отношении евреев, нельзя объяснить с позиции чистого разума. И для тех, кто не верит, евреи — тоже загадочный народ, ибо по всем законам истории и общественной жизни они должны были уже много веков назад исчезнуть. Однако они живут.

Выжили? Чудо?

Светские мыслители вовсе не хотят признать себя беспомощными перед лицом этого странного факта, который они, разумеется, не могут не признать.

Историки и социологи, рассуждая о жизнестойкости нашего народа, исходят всегда из одного элемента нашей жизни, который отличает нас от других народов, — а именно из законов Моисея, В религиозном своде законов, по которому мы живем столь долго, современный мыслитель-рационалист находит некую систему установлении, которая сливает воедино образ мысли и образ действия и которая была гениально задумана и рассчитана таким образом, чтобы помочь маленькому народу, даже разбросанному среди других наций, продолжать жить одно тысячелетие за другим, несмотря на всевозможные трудности, под любым гнетом.

А еврейская национальная традиция рассматривает вопрос с противоположного конца. Согласно ей, наше выживание — это закон Б-га, закон, в котором воплощена Б-жья воля, и выжили мы только благодаря тому, что на то была милость Б-жья. Вся философская мысль нашего народа, объясняющая и исследующая иудаизм, основывается на этой концепции, приводит к ней и в ее русле развивается.

Рационалист предпочитает конструировать свою теорию иудаизма, исходя из ясных и явных фактов: необыкновенная жизнестойкость евреев, сила и влияние Торы, неоспоримость еврейского вклада в западную культуру. Он отвергает Б-га как реальный факт, но признает Его как творение человеческого воображения. Рационалист находит в еврейском законе связь с древним семитским законодательством, что, на его взгляд, служит свидетельством того, что время и место этого законодательства именно таковы, как утверждает наше учение. Он не отказывает еврейскому закону в мудрости, величии, глубокой нравственности и необыкновенной жизнеспособности, но отказывает во всем остальном.

Еврейская национальная традиция живет уже тридцать веков. В ней накопились опыт и мудрость многих поколений. Различие во впечатлении от толкования Торы ученым раввином и от рационалистического толкования иудаизма примерно такое же, как различие во впечатлении между оперой Моцарта и рецензией на эту оперу в газете. Скептик претендует на то, что его толкование современно, научно и соответствует объективной истине. Религиозный взгляд для него — это только наивная мечта, пусть даже очаровательная и неумирающая, но все же мечта. Арелигиозный мыслитель считает скептика всего-навсего неинформированным дилетантом. И в этом все дело.

Это непрекращающийся старый спор, и мы не решим его тем, что каждая из сторон построит еще один очень высокий забор из громких слов в защиту своей точки зрения. Давайте попробуем действовать по методу людей, которых считают героями современной мысли, — физиков. Они утверждают, что свет ведет себя таким образом, что в некоторых отношениях его можно интерпретировать только как действие волны, другие же свойства света дают основание ученым считать его потоком частиц. Казалось бы, возникает неразрешимая дилемма, но физики не отчаиваются:

современный здравый смысл — или бравый смысл — подсказывает им, что можно использовать сочетание волновой теории и теории частиц, чтобы прийти к истине, исходя из тех знаний, которые имеются в нашем распоряжении сейчас, оставляя окончательное суждение будущим поколениям.

Вот это-то можем сделать и мы. Я описываю и объясняю иудаизм для тех, кто хочет что-то о нем узнать, какова бы ни была причина их любознательности. Свет этой веры горел дольше, чем свет какой бы то ни было другой веры. И он до сих пор горит — свет религии, в которой заключен источник западной религии и даже источник этического гуманизма, склонного вообще отрицать саму религию. Этот свет озаряет наше исследование. Мы можем исследовать этот свет в комплексе, как его ни называй — волнами ли, частицами ли, или смесью того и другого.

Глава вторая СИМВОЛЫ

Что делает символ

Остановимся на символах и обрядах. Они представляют собой, если можно так выразиться, технические средства, при помощи которых выжили евреи, что так поражает воображение. Конечно, эти символы лишь средство, ведущее к некой цели — исторической миссии еврейства (если только вообще верить в такие миссии); кроме того, эти символы — интересный объект для социологического исследования. Но чем бы они ни были с них можно начать исследование иудаизма, чтобы, в конце концов, как можно глубже проникнуть в сущность религиозных видений Моисея.

Конечно, обрядовую символику изобрели не евреи — она есть в каждой культуре. Человеческая жизнь так коротка, так разнообразна и так сложна, что она истерлась бы без остатка — или вообще не существовала бы — без той системы символов и обрядов, которые изобрел еще Адам, отделивший себя от животных. В передаче другому лицу права собственности на нью-йоркский небоскреб не меньше сложности и символических действий, чем в коронации римского императора. Такие символы различны в различных видах деятельности, в различных странах, в различных культурах, в различные эпохи; но нет вида деятельности, нет страны, нет культуры, нет эпохи без своей символической стенографии.

Обряды и символы египетской религии, вавилонской финансовой системы, византийской юриспруденции давно канули в Лету, хотя люди все еще изучают их из любопытства или для того, чтобы они помогли им объяснить что-то в нашей современной жизни.

Символический язык иудаизма до сих пор живет, как он жил многие столетия назад, и до сих пор он определяет поведение миллионов людей. Это — иероглифическая система обозначения основных идей Торы для современной повседневной жизни. Еврей едва ли может придерживаться иудаизма без использования своей древней священной символики. Истинный символ — это не фантазия или пантомима, это сама действительность.

Источник еврейского символа

В Торе, наряду с общественными законами иудаизма, описаны также символы и обряды. Кодекс, относящийся к сельскому хозяйству, строительству, войне, правосудию, собственности, потерял практическое значение после крушения государства и изгнания. Религиозный кодекс выжил и сохраняется до наших дней.

В еврейской истории — как в библейские, так и в более поздние времена — были периоды, когда казалось, что религиозное законодательство умирает. Такой период переживаем мы сейчас, хотя огромные массы евреев все еще придерживаются иудейского закона. Наше время напоминает эпоху эллинистической анархии, когда Палестина была под властью греков. В течение некоторого времени великая и притягательная греческая культура, казалось, совершенно вытеснила еврейскую культуру, которая по сравнению с греческой представлялась устаревшей, наивной и не способной дать в будущем какие бы то ни было ценности. Почти все богачи и многие из наиболее образованных евреев отказывались от древних символов. Они говорили по-гречески, одевались, как греки, ели греческую пищу, строили греческие стадионы и подобно грекам нагишом состязались в беге; они преклонялись перед греческой философией и наукой, в которых, по их мнению, была единственная истина, и, в конце концов, даже молились, как греки. Но народ оставался верен иудаизму, и он выдвинул новых политических, финансовых и духовных вождей. Между прочим из этого народа вышли также Иисус из Назарета и его апостолы. Эллинизаторы исчезли. Очевидно, если не все, то многие из них прожили счастливую жизнь, но мы ничего об этом не знаем. Они не дали миру ни литературы, ни философии, ни преданий, ни традиций — ничего (Здесь нужно кое-что уточнить. Читатель может подумать, что я говорю о Филоне Александрийском, Иосифе Флавии и авторах апокрифов. Но под эллинизаторами я подразумеваю тех евреев, которые в той или иной степени отказались от иудаизма, а не тех, которые впитали чужую культуру и остались верны своей традиции. Ведь Филон и Иосиф были верующими евреями, соблюдавшими законы своего народа).

Символы синайского законодательства имеют некоторое сходство с символами других культур древних семитских народов. Это вполне естественно, учитывая, когда и где был дан Моисеев закон. Ведь с самого начала народ Израиля жил в соответствии с какими-то нормами. Он не мог бы вдруг воспринять совершенно несвязанную с его образом жизни культуру, как не могли все люди вдруг заговорить, скажем, по-английски. Моисеев закон учитывал отдельные элементы семитской жизни, облагородив их и претворив в схему жизни вечного народа, подобно тому как американская революция, взяв на вооружение принципы Локка и других современных ему философов, а также некоторые британские законы, сделала все это основой идеологии новой нации.

Поскольку мы коснулись параллели в еврейском и американском законах, следует обратить внимание на одно обстоятельство. Те, кто в течение многих веков искали пользу или находили удовольствие в травле евреев, каждый раз спрашивали: «Как могут евреи сохранять верность одновременно и своим религиозным законам и законам страны, где они живут? Чему они больше преданы?»

Ответ заключается в том, что, согласно еврейской доктрине, нет никакого раздвоения лояльности. Когда две тысячи лет назад пало еврейское государство и прекратило свое существование его гражданское законодательство, мудрецы Талмуда заранее разработали для евреев на будущие века пребывания в диаспоре правило: «дина демалхута дина» — «закон земли есть наш закон». Вакуум, образовавшийся после падения еврейского государства, заполняется государством, в котором живут евреи и которое дает им гражданский статус. Поэтому еврея, придерживающегося своих традиций, его религия и его гражданское самосознание обязывают соблюдать законы того места, где он живет, — французские законы, если он родился во Франции, израильские, если он родился в Израиле, американские, если он родился в США, и так далее. Если в каком-то государстве появляется закон, запрещающий евреям исповедовать свою веру, евреи борются против этого закона. Известно, что очень много евреев погибло в такой борьбе. Но это единственный пункт, который может стать источником конфликта. То же самое было бы, я думаю, и с христианами и с мусульманами, будь они поставлены в такие же условия.

Сила символа

Представим себе на минуту партию в бридж. Чтобы провести вечер, состязаясь в сообразительности, четыре человека делают вид, что карты имеют какую-то реальную ценность. Тот, кто проигрывает в состязании, наказывается потерей денег. Люди хватаются за сердце, когда неожиданно появляется туз, и смеются от радости, когда выясняется, что у противника нет нужной карты. Затем игра заканчивается, и карты снова становятся всего лишь цветными картинками. Даже в такой простой символике следует руководствоваться какими-то законами. Выходят книги по теории игры в бридж, существуют организации и ассоциации игроков в бридж, и игроки придерживаются неписаных правил поведения. Игрок имеет право просигнализировать своему партнеру, какие у него карты, но он может это сделать только определенным способом, который разрешен правилами игры. Если же игрока поймают на том, что он сигнализирует своему партнеру каким-то другим, запрещенным способом, ему уже больше никогда не дадут играть в этой компании, — более того, он может этим серьезно подпортить себе репутацию в обществе. Он дал свое молчаливое согласие подчиняться правилам игры в бридж и, следовательно, если он нарушает эта правила, он поступает бесчестно.

Гораздо серьезнее денежные символы. Практически они неизменны. Банковский чек — это только листок бумаги. Довольно несложно добыть такой листок бумаги и подделать на нем подпись владельца счета. Однако если вас на этом поймают, вас назовут жуликом, вы утратите свое доброе имя и на какое-то время лишитесь свободы. Вы всего лишь пытались добыть немного денег, то есть сделать то, что пытаются сделать все, Но вы пытались сделать это способом, нарушающим общепринятые правила ведения дел. Ваше преступление не в том, что вы пытались достать деньги путем манипуляции бумажными символами. Манипулируя бумажными символами, финансисты наживают целые состояния и делают это на законном основании. Некоторые люди говорят, что манипуляции финансистов практически ничуть не лучше любого жульничества. Но это не меняет существа дела: символические манипуляции финансистов не нарушают принятых в нашем обществе правил ведения дел, и поэтому они не наказуемы. Финансовые символы и обряды защищаются государством. Существует автоматическое всеобщее согласие народа принимать эти символы за то, что эти символы обозначают. Мы почти забываем, что долларовые бумажки, банковские чеки, акции и страховые полисы — это просто листки бумаги. Они представляются нам такими же реальными, солидными и истинными ценностями, как растительность или наши дети. И это действительно ценности, если власть, создавшая их, и люди, согласившиеся ими пользоваться, продолжают существовать.

Законы нашей религии, за нарушение которых полиция не карает, представляют собой органически цельную картину поведения для нашего сообщества в целом и для каждого индивидуума в отдельности. Наши символы и обряды касаются всего, что в жизни представляет интерес и важность: пищи, одежды, жилья, секса, речи и так далее. Еврею старой школы эти законы и обычаи были так же знакомы, как американцу законы и обычаи Соединенных Штатов. Эти законы и обычаи, известные еврею с детства, пронизывали всю его жизнь и казались самым обыкновенным делом, без которого он и жизни-то себе не представлял. Есть мацу и не касаться испеченного и дрожжах хлеба в Пасху было для него так же естественно, как для современного американца естественно держать деньги в банке и голосован на выборах (если вдуматься, последние два — очень курьезные обычаи!). Рационализация и анализ были делом лишь очень немногих мудрецов. Человек из народа не задумываясь выполнял все обряды, потому что он был так воспитан и потому что так вели себя все люди его народа.

Такого естественного иудаизма придерживаются и сейчас в Америке и в других странах западного мира некоторые евреи. Мы живем где-то в промежутке между двумя культурами — культурой нашей религии и культурой нашего окружения, что создает определенную психологическую напряженность. Этим мы напоминаем и другие еврейские сообщества, жившие в условиях относительной свободы: в Вавилоне, при либеральных режимах Греции и Рима, в некоторые периоды мусульманского правления в Средиземноморье. Жить в условиях напряженности не так удобно и спокойно. Но большинство достижении послебиблейской еврейской мысли возникло как раз в периоды напряженности. Вызов, который бросает нам среда, стимулирует и обогащает старую веру. Так было и, мы надеемся, так будет и впредь.

Сейчас перед нашим поколением стоит трудная задача — ответить на вызов двадцатого века. Слишком многие из нас должны начать с выяснения, что же представляет собой наша вера. Наши отцы, евреи старой школы, старались убедить нас, что этот странный комплекс законов и обрядов — не что иное, как руководство к естественному повседневному поведению. Им было обидно и больно, когда мы отказывались поверить им, и это нарушило связь между ними и нами.

Конформизм

Не так давно в одном модном загородном доме я принял участие в споре о религии. Обычно я стараюсь таких споров избегать, потому что они всегда заканчиваются тем, что я замолкаю, а мои собеседники с энтузиазмом объясняют мне, чем плох и в чем неправ иудаизм. Обычно доказательства сводятся к тому, что свинину есть вредно только в жарких странах, что религия — это дело этики, а не ритуала. Этот последний аргумент в споре, о котором в данном случае идет речь, было приятнее выслушивать, чем все остальные, ибо его привела очаровательная семнадцатилетняя девушка, студентка первого курса колледжа, и было приятно видеть, как она спорит.

Она изучала социологию и была напичкана такими терминами, как аномия, единонаправленность, аккультурация, историософия и тому подобными словами, способными вывихнуть человеку челюсть, но она употребляла их с атлетической легкостью. Из ее слов явствовало, что иудаизм сводится к ритуализму, а ритуализм — это конформизм, то есть соглашательство, а в нем-то — самое великое зло. К тому времени я уже достаточно много слышал о конформизме; девушка убеждала меня в том, что конформизм, в конце концов, лишает нас сомнений и поэтому является самым большим проклятием. Я рад, что разговор принял такое направление. Склонность к конформизму — очень реальное зло американской культуры, зло, ростки которого различил еще в прошлом веке Алексис де Токвиль и которое расцвело пышным цветом в наши дни. Конформизм представляет, может быть, самую большую угрозу сохранению евреев как народа в Соединенных Штатах.

Любопытно, что моя очаровательная просветительница, произносившая свою обличительную речь против конформизма, была одета строго, как епископ. Говорила она на жаргоне современных подростков, отточенном и заученном, как литания. Ее жесты, ее прическа, даже то, как у нее были накрашены губы и подведены брови, — все это полностью соответствовало моде. Ее родители, слушавшие ее с нескрываемым чувством гордости за дочь, были добродушные пожилые люди, вся жизнь которых протекала в железном следовании нормам, принятым у людей их круга, и с восхода до заката управлялась непререкаемыми правилами ритуала, которому подчиняется их класс общества.

Может быть, я слишком мелко плаваю? (Подумаешь, какие-то милые обыватели и бойкая недоучившаяся студентка!) Однако в высокоинтеллектуальных кругах мы сталкиваемся с тем же явлением. Я не раз слышал, как ученые и литераторы, люди строго критического склада ума, объясняли, что не могут принять религию из-за ее конформизма. Однако и эти люди были одеты и причесаны именно так, как одевается и причесывается большинство их коллег. Я разговаривал с такими людьми, ходил к ним в гости, выпивал с ними, — и я видел, что их идеи, их жесты, книги у них на полках, пластинки у них в дискотеках, пища и спиртные напитки у них на столе — все это столь же одинаково и стандартизовано, как и у евреев, скрупулезно соблюдающих все предписания своей религии. Если вы хотите увидеть самых твердокаменных и яростных ритуалистов нашего времени, побывайте у молодых нонконформистов в Гринвич-Вилледж в Нью-Йорке — они настолько похожи друг на друга по своим прическам, одежде, беседам и конвульсивной манере танцевать, что представляются какими-то современными дервишами.

Но все это неизбежно. В этом нет ничего дурного. Не может человеческая жизнь быть совершенно бесформенной. Единственные настоящие нонконформисты — это обитатели сумасшедших домов; единственные действительно свободные от общества души — это мертвецы. Мы живем в согласии с установленными нормами, мы идем вперед вместе с другими людьми. Мы не можем двинуть ни рукой, ни ногой, не придавая этим жестам значения, понятного другим людям, независимо от того, кто мы попрофессии и каково наше положение в обществе. И пока мы живем, мы все носим форму. Конформизм становится злом тогда, когда он искажает, сглаживает и уничтожает плодотворные начинания, полезные идеи, естественные индивидуальности; конформизм становится злом, когда он превращается в паровой каток. Однако человек не может не быть частью окружающего его общества, разве что он сбрасывает одежду и отправляется жить в пещеру, чтобы уже никогда больше не вернуться назад к людям.

Разумный человек мыслит, дабы найти правильный путь в жизни и идти по этому пути невзирая на то, идут ли по этому пути многие или немногие люди. Если еврей хочет жить в соответствии с требованиями своей религии и сделать ее частью своей жизни, он поступает вполне разумно. В таком-то обществе — особенно в наши дни — он может показаться невероятнейшим чудаком и нонконформистом; однако и это все меняется, да к тому же, какое это имеет значение? Значение имеет то, живет ли человек достойно, честно и мужественно, то есть так, чтобы сделать честь своим принципам и своему разуму.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ НЕМНОГО О ЗАПОВЕДЯХ

Глава третья ВЕРА

Бездействующие ныне законы

Энциклопедией иудаизма может служить Вавилонский Талмуд, который состоит из двенадцати внушительных томов, охватывающих почти все сферы человеческой жизни и деятельности. Некоторые своды законов, представляющие собой всего лишь извлечения из Талмуда, такие, как «Мишнэ Тора» Маймонида или «Шулхан арух» Иосифа Каро, — это тоже многотомные издания. Изучению их многие ученые посвящают всю жизнь. Разумеется, мы не смеем даже мечтать о том, чтобы в нашей книге охватить предмет в таком объеме.

Когда пало Иудейское государство и был разрушен Храм, утратили свое практическое значение и многие из наших законов, например, уголовное право или же установления, касающиеся сельского хозяйства и первосвященников. Все это отнюдь не означает, что евреи больше не изучают эти законы. В любой иешиве Соединенных Штатов или Израиля можно услышать страстные

споры о том, по какому ритуалу следует встречать новый месяц в Храме или каким образом нужно классифицировать по талмудическому закону четыре типа ущерба. Дух и смысл иудаизма столь тесно переплетены во всем тексте Талмуда, что серьезный исследователь должен изучить весь Талмуд как единое целое. Но обычно мы почти не сталкиваемся с очень многими чисто теоретическими требованиями иудейской веры. Мы коснемся только тех положений, которые связаны с нашей повседневной жизнью.

Традиционный иудаизм насчитывает 613 заповедей. Эта устрашающая цифра известна всем. Менее известно то, что большинство заповедей — это бездействующие ныне установления, касающиеся Храма, сельскохозяйственных и судебных дел. Дотошный формалист найдет, может быть, сотню заповедей, которые имеют отношение к современности. Еврея, который в своей повседневной жизни соблюдает дюжину-другую заповедей, можно, видимо, считать вполне ортодоксальным. Подумать только, это же капля в море: 24 заповеди из пугающего числа 613.

Все это совершенно не означает, — и я ни в коем случае этого не утверждаю, — что, усвоив несколько формальных положений, можно полностью приобщиться к иудаизму и тем самым выполнить все требования Моисеева закона, чтобы после этого уже со спокойной совестью погрузиться в водоворот современной жизни. Я лишь утверждаю, что приобщение к иудаизму отнюдь не требует (как это иной раз по ошибке считают) отказа от современности, не требует при соблюдении сложных и необычных обрядов забвения всех остальных человеческих обязанностей, не требует добровольного затворничества и отречения от жизни.

Заблуждение Виленского Гаона

Рассказывают, что как-то раз к магиду из города Дубно — знаменитому проповеднику восточноевропейского гетто — обратился прославленный мудрец, которого звали Виленский Гаон, и попросил сказать, в чем он, по мнению магида, заблуждается. Магид хотел уклониться от ответа, но Гаон настаивал, и тогда магид сказал:

— Ну что ж! Ты самый благочестивый человек нашего времени. Дни и ночи ты посвящаешь своей науке, ты отгородился от мира книжными полками, рассуждениями ученых мудрецов. Ты достиг вершин святости. Но как ты этого достиг? Пойди на рыночную площадь, Гаон, и побудь среди других евреев. Узнай их труд, их житейские тяготы, их развлечения. Иди в мир, услышь слова неверия и безбожия, которые слышат все остальные люди, и прими на себя те удары, которые принимают на себя они. Подвергни себя тем испытаниям, которым подвергается каждый еврей. И вот тогда-то мы увидим, останешься ли ты после этого Виленским Гаоном.

Говорят, что Гаон, услышав это, не выдержал, потерял самообладание и заплакал.

Зримая цель нашего Закона заключается в том, чтобы дать нам силы жить среди людей и сохранять в то же время высокую веру, не противопоставляя ее своим повседневным мыслям. Монах или лама уходят от мира, дабы сохранить ясность своего религиозного миросозерцания. Наша же вера учит нас оставаться в мире, посвятив свою жизнь Б-гу. Разумеется, это делает нашу жизнь более трудной и беспокойной. Мы никогда не можем подчиняться нашим сиюминутным порывам и всецело следовать моде Все наши светские стремления постоянно поверяются нашим Законом. Ветры доктрин и теорий дуют то туда, то сюда, преходящие причуды появляются и исчезают, и мы, даже будучи сами захвачены вихрями этих доктрин и прихотей, все же как бы наблюдаем за ними со спокойной иронией, позволяющей нам противостоять этой суете. Наши религиозные идеи постоянно сталкиваются с каждодневной житейской суетой и здравым смыслом. И чтобы противостоять этой суете, в Законе должно быть нечто устойчивое.

Суть иудаизма

У меня на столе лежит письмо моего друга-агностика, с которым я переписываюсь уже много лет. Он пишет:

«В чем суть принадлежности к еврейству: в том ли, чтобы отличаться от других людей своими привычками, или же в том, чтобы жить нравственной жизнью — нравственной в смысле отношения к людям? Я не верю, что серьезные проблемы общественной жизни на нашей перенаселенной планете можно в какой-то значительной степени решить, отказавшись есть омаров: это мелко и глупо».

Благочестивый читатель, возможно, со мной не согласится, но, по-моему, это сказано великолепно. Однажды, мне кажется, я сказал почти то же самое, только проще, о флотской службе. Недели через две после того как я был произведен в мичманы, мне было сделано замечание по поводу того, что я неправильно употребляю некоторые термины. Когда деспот-лейтенант ушел, я пожаловался своему товарищу по каюте:

— Как будто это поможет разбить японцев, если я назову лестницу трапом!

Но мне все-таки пришлось научиться называть лестницу трапом. Я прекрасно понимаю, что этим я ни на день не ускорил капитуляцию Японии. Но я совершенно уверен, что если я стал хорошим морским офицером, то это было отчасти и потому, что я научился правильно употреблять слова профессионального морского лексикона; и как бы ничтожен ни был мой вклад в дело победы над Японией, я сделал этот вклад именно в качестве морского офицера.

Может быть, именно потому, что флот так много значил в моей жизни, я привык сравнивать положение евреев среди остальных людей с положением моряков среди остальных американцев. Разве матросы и офицеры флота становятся меньше американцами потому, что они служат во флоте? У них есть свои особые задания, свои дисциплинарные нормы, своя форма одежды, свои довольно жесткие ограничения личной свободы. Они вознаграждены за это — по крайней мере так они сами считают — воинской славой и сознанием выполненного долга. Евреи не перестают быть частью человечества из-за того, что у них своя особая вера, хотя в чем-то они действительно не похожи на всех остальных людей. У них есть свои дисциплинарные нормы, свои ограничения личной свободы, и за это они и вознаграждены чем-то особым — так по крайней мере они сами считают.

Я помню: во время войны все смотрели на меня с восхищением как на этакого бравого морского волка. А когда война кончилась и я служил в резерве, люди, которых я встречал в поездах и самолетах, считали меня бедолагой, неудачником. Раз или два меня даже спросили: «За что это вас все еще оставили на службе?» И, мне кажется, тот же вопрос агностики задают еврею, соблюдающему предписания своей веры.

Я думаю, мы все еще «на службе», ибо мы верим в то, что Закон Моисея — от Б-га. Уверен, что именно Закон Моисея помог нашему народу сохраниться и противостоять ветру истории, который смел столько народов. Мы не отказались от великой надежды наших предков, веривших, что именно наш маленький народ каким-то образом — каким, никто из нас не может предвидеть, — каким-то образом зажжет когда-нибудь на земле факел вечного мира. Я не могу дать человечеству Мессию. Но, если позволит Провидение, в лице своих двух сыновей я дам миру двух сознательных евреев, и в них будет жить великая надежда, когда меня уже не будет на свете.

Таким образом, сам вопрос моего друга уже содержит в себе ответ. Ядро иудаизма — это праведное отношение к другим людям. Простите мне мое пристрастие к анекдотам, но я хочу рассказать еще один. В Талмуде говорится, что однажды к рабби Гилелю пришел один не-еврей и спросил его:

— Можешь ли ты объяснить мне сущность иудаизма, пока я стою на одной ноге?

До того как придти к Гилелю, этот нееврей задавал тот же вопрос Шамаю, коллеге Гилеля, и Шаммай прогнал его, сочтя этот вопрос наглостью. Гилель же со спокойной улыбкой ответил:

— Не делай другому того, чего не пожелаешь себе. В этом суть иудаизма. Все остальное — комментарии. Теперь можешь продолжать свои занятия.

И после этого разговора нееврей обратился в иудейскую веру.

Суть атомного реактора или яблока, или религии — это еще не весь реактор, не все яблоко, не вся религия. Мы принимаем мало решений, в которых была бы выражена вся суть вопроса. Жизнь наша полна тривиальных и суетных мелочей и механических повторений. Иудаизм не выпускает из виду и этой сферы жизни. В течение всего дня он связывает человека определенными обязательствами. Конечно, прав тот, кто утверждает, что как евреи, так и неевреи иногда принимают форму за суть. Отсюда возникает, с одной стороны, агностицизм, как реакция на педантичность религиозных предписаний, а с другой — ультраортодоксальное непризнание государства Израиль на том основании, что не все члены правительства этой страны — верующие люди. Но если о том или ином образе жизни будут судить лишь люди, которые этого образа жизни не понимают, то от любого образа жизни в их интерпретации не останется камня на камне.

Самоизоляция

Как мы можем сознательно изолировать себя? Мир вокруг нас — это место, где мы живем. Народы мира — наши братья перед Б-гом. Писание учит нас, что Б-г сотворил всех людей на земле — а не только израильтян — по Своему образу и подобию. Жертвы, принесенные как евреями, так и неевреями, горели на алтарях двух Храмов «Не таковы ли, как сыны ефиоплян, и вы для меня, сыны Израилевы? — восклицал от имени Творца пророк Амос. — Не я ли вывел Израиль из земли Египетской и филистимлян — из Кафтора?»

Мы видим то, о чем говорил нам пророк Моисей: если бы не Тора, мы были бы заурядным народом. Что можем мы противопоставить той мудрости и тому творческому духу, которые Б-г даровал другим племенам земли? Разве мы дали миру Сократа или Аристотеля, Шекспира или Сервантеса, Ньютона или Галилея, Баха или Бетховена, Микеланджело или Рембрандта, Диккенса или Толстого, Ганди или Линкольна? Но неужели мы не имеем права летать на самолетах только потому, что братья Райт не были евреями, или не должны пользоваться электрическим освещением потому, что в жилах Фарадея, Максвелла и Эдисона не было еврейской крови? Разве такое абсурдное извращение сути иудаизма не разлетается в прах при первом же прикосновении?

Наше место в мире — я уверен в этом — зависит от того, что мы дали человечеству. А дали мы ему Тору — возвещенный Моисеем Закон, каким должно быть поведение человека. Тора — это наша жизнь, и ею мы руководствуемся в нашей повседневности. И пока мы не даем этому факелу погаснуть, мы, как я понимаю, имеем право существовать как народ перед Б-гом и людьми.

Поняв это, мы приблизимся к правильному пониманию мира, как и наши отцы, через сочетание символики и обрядности. Тому, кто приходит к нам впервые, это сочетание представляется темным лабиринтом. Но войти в него мы обязаны. Чтобы добраться до сути вещей, нам следует изучить те печати, которыми иудаизм пометил жизнь, или, выражаясь словами Гилеля, комментарии к сути Торы.

Первая серия печатей относится ко времени <…>

Глава четвертая ШАБАТ

Начнем с крутого подъема

Логика побуждает нас начать с одного из наиболее характерных и разветвленных символов иудаизма — символа, который, к тому же, более всего противоречит общепринятым обычаям и общепринятому образу мыслей. Начать с этого символа — это то же, что, поднимаясь в гору, идти напрямик.

Закон о шабате изложен в одной из самых длинных глав Талмуда. На эту тему на древнееврейском языке написаны горы литературы. И в то же время мы знаем, что решающими здесь являются лишь немногие фразы: первая глава Бытия и четвертая заповедь Моисеева закона.

Суть Книги Бытия

Первая глава Книги Бытия пронизывает мрак античной мифологии лучом света — света, который до сих пор озаряет землю, так что нам теперь даже трудно себе представить, как ярок был этот свет, когда он засиял впервые. На весь мир прозвучали слова о том, что во Вселенной господствует естественный порядок, что она была создана одной силой и приведена в движение как огромная машина. Не было человекоподобных богов.

И животные не были богами, и боги не были животными. Не было бога солнца, бога луны, бога любви, бога моря или бога войны. Мир и человечество возникли не в результате грандиозных кровосмешений и содомии среди небесных чудовищ. Солнце, луна, ветер, море, горы, звезды, камни, деревья, растения, животные — все это часть природы, и нет в них никакого внутреннего волшебства. Мумбо-юмбо — суеверное заблуждение. Боги и жрецы, которые требовали, чтобы ради них убивали и сжигали детей, чтобы ради них у живых людей вырывали сердца, чтобы ради них совершались отвратительные оргии и приносились бесконечные жертвы, — все это бессмысленно, глупо, бесполезно и обречено. Кончились ночные кошмары детства человечества. Наступил день.

Библейский рассказ о возникновении мира избавил человечество от идолопоклонства. Потребовалось, впрочем, еще немало времени, чтобы эта теория восторжествовала; но, в конце концов, даже очаровательные греческие и римские боги и богини уступили поле битвы. Бытие — это разделительная черта между современным мышлением и первобытной интеллектуальной неразберихой. И я не вижу, чем можно было бы заменить Бытие в этом отношении.

Шабат в Книге Бытия

Наша задача — проследить историю шабата вплоть до источника, то есть до сотворения мира.

Кому не известно, что такое шабат? Это один день из семи, день, когда люди, во славу Создателя прекращают работу. Этот еврейский обряд принят всеми цивилизованными народами и стал непреложным законом почти во всех странах. График выпуска продукции в Соединенных Штатах Америки сообразуется с этим законом. Даже худшие тяготы войны не поколебали его. Привычка — вещь убедительная, и, может быть, именно поэтому ритм человеческой деятельности определяется этой очень удачно найденной пропорцией: шесть дней работы — один день отдыха. Несмотря на то, что на нашей планете с ее перепроизводством товаров появляется то тут, то там пятидневная рабочая неделя, мы все понимаем, что еще один дополнительный день или пол- дня отдыха — это роскошь, дивиденд предприятия, время, которое можно посвятить какой-то деятельности или науке, но отнюдь не то, что естественно и в порядке вещей.

Отдых — это только часть обряда, это, так сказать, негативная часть шабата. Седьмой день священ: он ознаменовывается изменениями в одежде, в пище, в том, что мы делаем, и в том, как мы молимся Творцу. У еврейской субботы есть свои параллели в культурах других народов. Кто не знает, что такое воскресный обед, воскресное платье, воскресный отдых, воскресная церковная служба? Если бы мы не жили в христианской стране, мы бы все равно знали о всех этих обычаях хотя бы из английских и американских романов, которые ярко живописуют воскресенье. Это не идиллия. Те, кому случалось бывать на Юге или в Бостоне, помнят, что в воскресенье там невозможно купить стакан виски; и эти люди отнюдь не склонны — по крайней мере в тот момент, когда они убедились, что им не удастся в воскресенье выпить, — эти люди отнюдь не склонны славить Творца за то, что Он выпустил декрет о святости выходного дня. Англичане до сих пор жалуются на то, что в воскресенье закрываются театры. Законы, которые существуют в англосаксонских странах еще с пуританских времен, причиняют людям массу неудобств, не дают им развлекаться, как им хочется, и во многом их ограничивают, к вящему их неудовольствию. Однако идея шабата все же столь сильна и в христианском мировоззрении, что законы эти изменяются крайне медленно, и скорее всего никогда не будут отменены.

Однако по сравнению с еврейской субботой даже самые суровые законы, касающиеся воскресенья, кажутся чересчур мягкими. Христиане, которые возражают против строгого соблюдения святости выходного дня, много раз указывали, что ограничения шабата — это чисто иудаистская форма, и поэтому христианам нет ни малейшей надобности подчиняться этим запретам, о которых говорится в Ветхом Завете. Пуритане, по их мнению, трактовали Ветхий Завет слишком серьезно и слишком буквально.

Богобоязненный еврей в субботу никуда не ездит, не стряпает, не пользуется механическим или электрическим оборудованием, не тратит денег, не курит, не пишет. Промышленная цивилизация в этот день для него умирает. Все технические достижения временно отменены. Молчит радио, погас экран телевизора. Бейсбол, футбол, гольф, театр, кабаре, автострада, карточный стол, вертел для жаркого — все это не для него. Еврейский шабат — это церемония, которая, если человек хочет выполнять ее неукоснительно и эффективно, предъявляет к нему крайне суровые требования. Еврей, который соблюдает субботу начиная с захода солнца в пятницу и до субботних сумерек, живет в своем собственном замкнутом мире.

Но ведь это может быть очень приятный мир. После того как я, наверное, до смерти напугал читателя суровостями шабата, я могу сказать, что шабат для верующего еврея — это ось его существования и источник его силы, бодрости и гордости. Почему это так? Позвольте мне объяснить.

Огромное различие между пуританским воскресеньем и гораздо более суровой по своим запретам еврейской субботой — это почти неощутимое, но чрезвычайно существенное различие в настроении. Наш шабат начинается благословением света и вина. Свет и вино — ключи к этому дню. В нашем соблюдении запретов есть своя торжественность, но главный эффект шабата — это расслабление, мир, радость и возвышенное настроение.

Лирическое отступление

Всем известна нервная, взвинченная атмосфера бродвейских театров. Даже во время войны накануне сражения я волновался меньше, чем перед генеральной репетицией. В пятницу во время последней репетиции атмосфера накаляется до того, что, кажется, полный провал уже совершенно неминуем. Иной раз мне казалось, что придерживаясь законов субботы в такой ситуации, я совершаю форменное предательство по отношению к своим коллегам. Но с течением времени я поднял, что в театре иначе и не бывает. Репетиционное напряжение может привести к полному провалу спектакля и к триумфальному успеху, но и в том и в другом случае — это обычное состояние закулисной жизни, а вопли отчаяния — самый нормальный тон. Поэтому я, хотя и скрепя сердце, все же уходил из театра в пятницу днем и возвращался туда в субботу вечером. И что же? Ничего трагичного за это время не происходило. Когда я возвращался в театр, я видел ту же суматоху и слышал те же вопли отчаяния. Одни мои пьесы имели успех, другие проваливались, но ни то, ни другое ни на йоту не было связано с тем, соблюдал я субботу или не соблюдал.

Представьте себе театр в пятницу днем: полупогашенные огни, неубранные чашки из-под кофе, раскиданные повсюду листы с текстом ролей, орущие рабочие сцены, замученный режиссер, рвущий на себе волосы продюсер, задерганные артисты, оглушительный треск пишущих машинок и густой табачный дым. И покинув этот бедлам, я возвращаюсь домой. Кажется, будто вернулся с войны. Жена и дети, о которых я, в ужасе думая о неизбежном грядущем провале, совсем было забыл, — жена и дети меня ждут; они с иголочки одеты и выглядят нарядно и привлекательно. Мы садимся за празднично накрытый стол, на нем — цветы и все, что положено в шабат: горящие свечи, румяные халы, фаршированная рыба, искристое вино в сверкающем дедовском хрустале. Я благословляю детей, как положено, и мы вместе негромко поем мелодичный субботний гимн. В беседе мы не касаемся театральной нервотрепки, которая чревата провалом моей пьесы. Мы с женой продолжаем разговор, который прервали, когда я уходил из дома. Шабат — это день, когда принято задавать вопросы, и мои сыновья спрашивают меня обо всем, что их интересует. На столе появляются Танах, энциклопедия, географический атлас. Мы говорим об иудаизме, и ребята задают довольно каверзные вопросы о Б-ге, и мы с женой отвечаем, как умеем. Для меня все это — словно возвращение в волшебный чертог покоя и мира.

Точно так же проходит и субботний день. Ребята чувствуют себя в синагоге как дома, им там нравится — им нравится даже то, что рядом с ними родители. В будни учеба, работа, а особенно мои репетиции и премьеры не дают нам возможности часто встречаться. В субботу мы всегда вместе, и они это знают. Они знают, что в этот день я не работаю, и у моей жены тоже нет никаких дел. Это их день. Это и мой день. Телефон не звонит. Я могу думать, читать, гулять или просто ничего не делать. Шабат — это оазис спокойствия. А когда наступает вечер, я снова окунаюсь в водоворот бродвейской театральной жизни. И часто именно после субботы я вношу в пьесу лучшие поправки (а такая литературная хирургия не прекращается до премьеры). Как-то в субботний вечер мой продюсер мне сказал:

— Не завидую вашей религии, но завидую вашему шабату.

Я так подробно описываю, как мы проводим субботу, потому что хочу, чтобы читатель понял, чем был этот день для наших предков. В такой счастливой группе людей, как американское еврейство, которое полностью наслаждается благами жизни и живет в очень беспокойном мире, переход от трудовой недели к шабату — это не просто переход от повседневной суматохи к мирному и приятному отдыху. В шабат наши предки славили Создателя, и к этому дню они приберегали самые нарядные одежды и самую изысканную пищу. У последнего бедняка были свечи на субботу, вино, хала, мясо и рыба. Если у него совсем уже не было денег, ему все это давали в синагоге. Ограничения субботы, которые плохо согласовываются с суматошной американской жизнью, были для наших отцов второй натурой, но они не мешали им на следующий день растворяться в будничной повседневности. Еврей на седьмой день старался ничего не делать точно так же, как некоторые джентльмены ежедневно. Конечно, законы шабата — это не светская традиция, а религиозные установления. Но человек так хорошо их знал, что они стали для него привычкой, нормой жизни, а вовсе не стеснительными самоограничениями, которым волей-неволей приходится подчиняться. Не требовалось никаких разговоров о какой-то важной цели, ради которой следует соблюдать законы субботы: сами они и были этой важной целью.

Еврей, соблюдая шабат в течение многих лет, вознаграждается, в конце концов, тем, ради чего, собственно говоря, и существует шабат. В современной жизни соблюдать субботу стало хлопотливее, чем раньше, а религиозного рвения в людях стало меньше. Жизнь сложна. И отказ от шабата, по-видимому, неизбежно становится точкой отсчета разрыва еврея с традицией. И наоборот, именно с соблюдения субботы начинается возвращение к иудаизму многих ассимилированных евреев. Мне кажется, что шабат — это действительно лучшая и наиболее естественная точка отсчета. Прежде всего потому, что шабат — это единственный символ иудаизма, который встречается в Десяти Заповедях.

Четвертая заповедь

На двух скрижалях перечислены семь запретительных заповедей — основа поведения человека в цивилизованном обществе: не идолопоклонствуй, не произноси имени Б-га напрасно, не убивай, не прелюбодействуй, не кради, не лжесвидетельствуй, не желай чужого. И там же содержатся три заповеди, указывающие, что человек должен делать: почитай лишь одного Б-га, почитай отца твоего и мать твою, соблюдай день субботний. Это все. Иногда мне казалось странным, что евреи гораздо больше тревожатся о ритуале Дня Искупления и своих праздников (возможно, даже Хануки), чем о соблюдении дня субботнего: ведь они каждый раз, входя в синагогу, сталкиваются с законом субботы, запечатленным на скрижали Святого Ковчега. Но, может быть, шабат просто кажется им настолько естественным, что они считают: тут и беспокоиться-то не о чем.

Этот символ — шабат — один из тысяч символов, составляющих структуру иудаизма, но приобретший особое значение и довлеющий над всеми обрядами и законами, сформулирован в Пятикнижии дважды: в Исходе и во Второзаконии; эти две формулировки шабата лежат в основе всех остальных заповедей Торы. Закон о субботе, по-моему, именно потому и занимает центральное место в теории иудаизма, что он является наилучшим воплощением значения этих двух важнейших частей Пятикнижия. Это — как бы вся Тора в миниатюре.

В Исходе говорится:

«Помни день субботний, чтобы святить его. Шесть дней работай и делай всякое дело твое. День же седьмой, суббота Г-споду, Б-гу твоему, не делай никакого дела ни ты, ни сын твой, ни дочь твоя, ни раб твой, ни рабыня твоя, ни скот твой, ни пришелец, который во вратах твоих. Ибо в шесть дней создал Г-сподь небо, землю, море и все, что в них, и почил в день седьмой, посему благословил Г-сподь день субботний и освятил его».

А во Второзаконии сказано:

«Соблюдай день субботний, чтобы святить его, как заповедал тебе Г-сподь, Б-г твой. Шесть дней работай и делай всякое дело твое. День же седьмой, суббота Г-споду, Б-гу твоему, не делай никакой работы, ни ты, ни сын твой, ни дочь твоя, ни раб твой, ни рабыня твоя, ни вол твой, ни осел твой, ни всякий скот твой, ни пришелец твой, который во вратах твоих, дабы отдохнул раб твой и рабыня твоя, как ты. И помни, что рабом был ты в земле Египетской, но Г-сподь, Б-г твой, вывел тебя оттуда рукою мощною и мышцею простертою, посему заповедал тебе Г-сподь, Б-г твой, установить день субботний».

Таким образом, шабат — это прежде всего способ самовыражения еврейского сообщества, неумирающий коллективный жест, приковывающий к себе внимание: люди прекращают работу, и начинается праздник. Каждый народ отмечает свой национальный праздник, день своего возникновения как нации прекращением работы и торжественными церемониями. Евреи, которые верят, что Вселенная была создана Б-гом, празднуют возникновение Вселенной и раз в неделю благодарят за это Создателя. То, что все человечество усвоило этот обычай, доказывает, возможно, что 6:1 — это наилучшая пропорция работы и отдыха.

Шабат — это еврейский национальный праздник, день, когда евреи отмечают свое возникновение как нации во время Исхода из Египта. Евреи чтут не только Б-га-Создателя, но и Б-га, который заботится о своих созданиях. Так мы понимаем значение Исхода из гошенского рабства.

Рабы не имеют права решать, когда им трудиться и когда отдыхать. Рабы — это говорящий скот, полностью подвластный воле своих хозяев. Рабы не владеют тем, что они создают. Они не распоряжаются своим временем. Свобода — это условие Адама, это свобода выбора, это возможность распоряжаться своим временем. Шабат для народа Израиля имеет особое значение, ибо народ Израиля превратился в нацию как раз во время своего пути из рабства к свободе.

Этот двойной смысл пронизывает символы иудейской религии: благодарное поклонение всемогущему Б-гу и празднование особой судьбы Израиля как свидетеля дел Б-жьих в истории человечества.

Ритуал шабата

Но шабат — это не только прекращение работы. Прекращение работы — это всего лишь начало соблюдения субботы. Чтобы соблюдать шабат полностью, необходимо ритуально воздерживаться от каких бы то ни было действий, даже требующих самых минимальных усилий, если эти действия хоть в ничтожной степени приводят к каким-то переменам, новшествам, улучшениям или если эти действия хоть отдаленно напоминают труд.

В Торе говорится, что в субботу запрещено, например, собирать сучья и зажигать огонь, то есть заниматься очень, казалось бы, легким делом, посильным для калеки, пятилетнего ребенка или девяностолетней бабки. Традиция, берущая начало еще в эпоху Моисея, насчитывает тридцать девять видов запрещенного в субботу труда. Эти виды труда касаются основных занятий человека: приготовления пищи, шитья одежды, постройки жилищ, производства товаров и торговой деятельности. Анализ этих тридцати девяти видов труда, произведенный в Талмуде, опутывает паутиной запретов почти все повседневные созидательные действия. Почему, например, нельзя в субботу зажечь спичку? Распространенное объяснение — что это хоть и не тяжелая, но все-таки работа — чрезвычайно неубедительно. Тяжелой работы мы стараемся избегать не только в шабат, но и в остальные дни недели. То, что в субботу мы не совершаем даже ничтожных усилий, например не зажигаем спичек, — это вопрос ритуала. Для многих людей ограничения шабата — это невыносимое бремя, другие же люди возражают против этих ограничений из принципа. Но для того, кто этим ограничениям подчинился, они становятся торжественной церемонией, вошедшей в плоть и кровь. Шабат — это не просто выходной день. Это — ритуальный обряд, который превращает каждые седьмые сутки в некий обособленный жизненный период, отличный от повседневности.

Цель религиозного символа и обряда, как и цель искусства, — открыть человеку истину. Возможно, именно благодаря этому сходству целей религии и искусства Джордж Сантаяна пришел к выводу, что религия — это, по сути дела, одно из эстетических открытий, наиболее возвышенный творческий идеал человечества. По-моему, Сантаяна неправ; мы не можем согласиться поставить на одну доску Моисея и Диккенса. Однако как религия, так и искусство, действительно, одинаково борются, только на разных фронтах, за то, чтобы соскоблить с чудес зримого мира ту коросту, в которую эти чудеса заковала сила привычки. Дерево — это шедевр красоты; однако большинству из нас нужны Сезанн или Коро, чтобы мы вспомнили о том, как прекрасно дерево. Шабат — это постоянное напоминание человеку о сотворении мира и о возникновении народа Израиля. И в этом его значение.

Преувеличением было бы считать, что шабат всегда достигает этой цели. Немногие гении еврейского народа испытывали в субботу то, что испытал в своем экстатическом озарении Моисей, которому открылось видение дней творения и грядущей судьбы Израиля. Однако обыкновенному человеку шабат снова и снова напоминает о том, что такие видения возможны. Семидневный цикл — это печать, которая глубоко врезана в жизнь еврея. Все, что предполагает сделать верующий еврей, — работа, путешествие, развлечения, даже перемена места жительства, — планируется с учетом субботы. Шабат, имеющий такую значимость и столь часто повторяющийся, накладывает свой отпечаток и на духовную жизнь и на интеллектуальную деятельность еврея. Кто соблюдает субботу, тот постоянно помнит о сотворении мира Создателем, об Исходе из Египта и о самобытности еврейского народа.

Я не делаю попытки охарактеризовать здесь все философские и литературные труды, которые рассказывают о значении шабата для еврейской мысли и художественного творчества. Литература эта слишком обширна, мистические откровения слишком многочисленны… Шабат — это невеста и первая брачная ночь, и поэтому каждую пятницу вечером верующие евреи читают возвышенную любовную лирику «Песни Песней»… Шабат —это печать договора человека с Б-гом о правилах творения… Шабат — это начало человеческого воплощения в Б-га… Шабат — это один из дней нашего периода мессианской эры, залог грядущего мира между человеком и Б-гом, человеком и природой, человеком и человеком… Эти мысли пронизывают всю литературу о шабате, всю литургию шабата и обычаи шабата. Читатель, если ему интересно, может сам познакомиться с этой литературой. Я старался объяснить три основные идеи: что суббота при всей суровости ее запретов, — это день, когда еврей испытывает возвышенное наслаждение; чтобы испытать это наслаждение, требуются определенные усилия, но игра стоит свеч; и что в нашей религии суббота — это краеугольный камень арки символики, арки, под которой мы проходим на пути к Истине. Но прежде чем перейти к другим вопросам, необходимо сделать два замечания, касающиеся этой обширной темы.

При чрезвычайных обстоятельствах — болезнь, спасение человека — все ограничения шабата отменяются. Если вера в единого Б-га — это первое в иудаизме, то второе — это здравый смысл. Что такое чрезвычайные обстоятельства? Опасность для жизни или здоровья человека — это чрезвычайное обстоятельство. Опасность срыва торговой сделки и, соответственно, потери нескольких тысяч долларов — это не чрезвычайное обстоятельство. Я знаю многих людей, которые со мной не согласятся, но таков Закон.

В 19-м веке, когда ученые-естествоиспытатели пришли к выводу, что Вселенная вечна и не имела начала, шабату, казалось, начали угрожать философские неприятности. В течение тысячелетий до этого еврейская концепция сотворения мира противостояла греческой концепции бесконечного времени, но из-за отсутствия каких-либо ясных доказательств все споры на эту тему оставались пустыми словопрениями. В настоящее время естественнонаучная концепция начинает отклоняться в другую сторону, и последние данные говорят за то, что Вселенная все-таки конечна в пространстве и времени. И вы и я, разумеется, хотели бы узнать: что же было до сотворения мира? И что находится за границами Вселенной? Ученые отвечают нам глубокомысленными улыбками и переводят разговор на другую тему. Точно так же поступал когда-то и мой дед, когда я в детстве задавал ему нелепые вопросы, а он не мог даже объяснить мне их нелепость, настолько плохо мы понимали друг друга.

Я помню мой самый абсурдный вопрос:

— Дедушка, а кто сделал Б-га?

Глава пятая ПРАЗДНИКИ ПРИРОДЫ

Концентрические круги года

Течение времени на земле можно изобразить в виде концентрических кругов: круг в центре— день, следующий, более широкий круг — неделя, еще один круг — время года, затем — год, и на каждом из этих концентрических кругов иудаизм оставил свою печать.

Есть три праздника, которые знаменуют переход к новому времени года: Песах весной, Шаву-от летом и Суккот осенью. В течение первого тысячелетия еврейской истории основным занятием народа было земледелие. Потому-то эти три священных дня отмечались символическими обрядами, связанными с земледелием. Века изгнания, когда евреи жили, главным образом, в городах Европы, не стерли этих символов сельской жизни, и евреи не забыли молитв, в которых народ Святой Земли просил Б-га ниспослать ему благоприятную для выращивания злаков и плодов погоду.

Эти три праздника — прославление изобилия природы. И подобно шабату, каждый из них — это еще и день, в который евреи отмечают определенное событие своей истории. Песах — годовщина Исхода из Египта, Шавуот — годовщина Откровения на горе Синай, когда евреям был дан Закон, в Суккот отмечается память о сорокалетнем блуждании в пустыне (название происходит от слова сукка — шатер, палатка).

Литургия всех трех праздников почти одинакова. Различие — в незначительных вариациях текста и в добавлении более поздней, средневековой поэзии. Но церемонии очень различны, и они-то придают каждому из этих праздников свое очарование и свой особый колорит.

Святые Дни, древние, как сам еврейский народ, — часть Моисеева закона. В эти дни, как и в субботу, прекращается работа. Ограничения и запреты в эти дни такие же, как и в шабат, но допускаются все же некоторые послабления, связанные, главным образом, с приготовлением трапез.

Еврейский календарь

В Танахе говорится, что евреи вышли из Египта в полночь при свете полной луны, в день весеннего полнолуния, на четырнадцатую ночь месяца Нисана, около 3200 лет тому назад. В эту ночь празднуется Песах, то есть Пасха.

Прежде всего возникает трудность исчисления времени: когда же все-таки следует праздновать Песах? Еврейский год, как и год мусульманский, состоит из двенадцати месяцев, по двадцать девять или по тридцать дней каждый. Солнечный год примерно на одиннадцать дней дольше лунного. Лунный календарь каждые три года отстает примерно на месяц от Григорианского календаря. Мусульмане празднуют свой Рамадан то зимой, то весной, то летом, то осенью. Но Моисеев закон указывает, что Пасха — это весенний праздник. День освобождения следует отмечать тогда, когда расцветает природа. В древности евреи разрешали эту проблему, вставляя в календарь через каждые несколько лет один дополнительный месяц. Позднее был создан постоянный календарь, в основу которого был положен девятнадцатилетний цикл с семью високосными годами. Этот календарь заслужил уважение современных астрономов. В течение почти двух тысяч лет Пасха всегда приходилась на весну и, по подсчетам, будет приходиться на весну в обозримом будущем.

В древности наступление каждого нового месяца возвещалось Верховным судом в Иерусалиме, когда на небе появлялся молодой месяц. Разумеется, сомнение вызывал тут только один вопрос: появится ли месяц через двадцать девять или через тридцать дней после последней новой луны? Как только объявлялось о наступлении нового месяца, во все концы Ближнего Востока отправлялись скороходы, дабы сообщить еврейским общинам даты Святых Дней. Однако были общины, которые жили в добром месяце пути от Иерусалима: у этих общин не было возможности вовремя узнать, в какой же именно день им следует праздновать Пасху. Чтобы не ошибиться, они на всякий случай праздновали ее дважды, в оба возможных дня. Кончилось это тем, что за пределами Израиля появился обычай праздновать один и тот же праздник два раза, два смежных дня. Сейчас, когда у евреев уже много веков есть постоянный календарь, когда в Иерусалим можно позвонить по телефону из Нью-Йорка или Токио, когда единственное сомнение относительно луны заключается только в том, кто первым на ней высадится — американцы или русские, евреи за пределами Израиля все еще празднуют свои праздники два раза. В таких вопросах мы, пожалуй, немного консервативны.

Пасха: Седер

Главного и наиболее живописного обряда — съедания пасхального ягненка — больше не существует. С падением Храма этот символ, как и многое другое в иудаизме, неосуществим.

Ягненка полагалось после полудня зарезать во дворе Храма и жарить целиком, а с наступлением ночи съедать на большом семейном торжестве. Толпы радостных паломников заполняли в Пасху Иерусалим. Жрецы Храма виртуозно передавали ягнят из рук в руки — необходимо было за несколько коротких послеполуденных часов (в течение которых полагалось этот обряд совершать) обеспечить пасхальными ягнятами весь Иерусалим и всех паломников.

В Храме жрецы и левиты приготовляли мясо особым способом, с соблюдением специальных предосторожностей, чтобы оно было чистым. Миряне приносили служителям Храма подношения благодарности и подношения искупления и сжигали некоторые куски мяса на большом жертвеннике. Моисей и пророки постоянно указывали, что Б-г не заинтересован в жертвоприношениях, за исключением тех случаев, когда жертвоприношение является символом освящения и очищения людей.

Пилигримы ели мясо ягненка, как предписано Торой, заедая его лепешками, приготовленными без дрожжей, и горькими травами. Хотя ритуал съедания ягненка ушел в далекое прошлое, современный иудаизм сохранил традицию праздновать Пасху как большое семейное торжество, и мы до сих пор в Пасху едим лепешки, приготовленные без дрожжей, и горькие травы. Закон требует, чтобы взрослые во время праздника рассказывали детям о том, как Б-г вывел евреев, возглавляемых Моисеем, из Египта; из года в год этот рассказ повторяется снова и снова, чтобы в евреях никогда не угасало воспоминание об их освобождении. Этот обычай живет уже три тысячелетия. Почти каждый еврейский ребенок, достигший восьмилетнего возраста, знает во всех подробностях историю Исхода и понимает, что это история его народа.

Талмуд, который вообще склонен систематизировать все, установил строгий порядок (по-еврейски — Седер) пасхальной церемонии. Со временем слово Седер стало в разговорном языке синонимом праздника Пасхи. Седер — это семейное торжество с участием гостей. За праздничным столом рассказывается об Исходе. Дети и взрослые произносят то, что им полагается произносить, все хором поют песни и декламируют стихи, каждое из блюд символизирует тот или иной эпизод истории освобождения евреев из египетского рабства. Сценарий этого обрядового праздника (Агада — рассказ) представляет собой небольшую иллюстрированную книжку на простом иврите, в которой изложена история Исхода с талмудическими комментариями. Это наиболее популярное произведение еврейской литургии переиздавалось несчетное количество раз. Агаду иллюстрировали лучшие еврейские художники. У фирм, которые изготовляют продукты питания для Пасхи, можно получить Агаду на любой вкус, от маленькой скромной книжки стоимостью в несколько центов до роскошного подарочного издания, которое стоит больше ста долларов. Сторонники осовременивая иудаизма то и дело пытаются с самыми лучшими намерениями сократить или заново отредактировать Агаду. Но большинство евреев и по сей день предпочитают старую редакцию. Они чувствуют, что хотя в наши дни Агада выглядит несколько архаично, но именно это и придает книге, пережившей двадцать веков, особую прелесть и особую ценность.

Маца

Трактат Талмуда, называющийся Песахим, начинается с изложения правил уничтожения квасного.

К началу Пасхи в доме не должно быть ни дрожжей, ни каких-либо продуктов, приготовленных на дрожжах. Раввины в этом вопросе установили столь строгие правила, что с ними могут сравниться только правила асептики в медицине. За неделю до праздника еврейские женщины, так же как и многие поколения их бабок и прабабок, делают у себя в доме тщательную уборку, заглядывая в чуланы и на чердаки, в карманы старой одежды, в самые темные углы шкафов и буфетов. Все металлические предметы кипятят в воде, чтобы их очистить, всю посуду, которой целый год пользовалась семья, запирают в шкаф и вместо нее достают особую, дорогую посуду, которую хранят специально для Пасхи.

Уничтожение квасного и употребление в пищу мацы — лепешек, испеченных из муки без дрожжей — это главные символы Пасхи. Все это накладывает заметный отпечаток на жизнь семьи. Дети, когда они вырастут, никогда не забудут, как они вместе с отцом в канун Пасхи обходили со свечами комнату за комнатой, разыскивая остатки квасного, чтобы их сжечь (иногда эти остатки квасного мать, которая уже давно очистила весь дом, специально подкладывает в несколько мест, чтобы отцу и детям было что найти). Исчезновение хлеба и появление на столе необычных сухих лепешек знаменует начало Пасхи. А то, что приходится на целую неделю отказаться от многих привычных продуктов, усиливает ощущение необычности этой недели.

Если бы значение пасхальной символики можно было до конца логически объяснить, как развязку детективного романа, символика утратила бы поэтическое очарование. Однако мы попытаемся все же высказать некоторые догадки о том, что именно, возможно, означает тот или иной символ. Мы видим, что переход от обыкновенного хлеба, который мы постоянно едим, к сухим лепешкам знаменует собой переход от рабства к свободе. В Пасху евреи отказываются от мягкого хлеба, приготовленного на дрожжах, и целую неделю едят плоскую жесткую мацу, испеченную из муки на воде. Агада называет мацу «хлебом бедняков, который отцы наши ели в Египте» во время первой Пасхи в ночь Исхода.

Хлеб свободы — сухой хлеб. Контраст между хлебом и мацой, возможно, символизирует контраст между изобильной нильской цивилизацией, которую евреи покинули, и безрадостной, бесплодной пустыней, куда они пришли, чтобы из сборища людей стать нацией. Как рассказывается в Танахе, евреи жаловались Моисею, что они не могут забыть о мясе, огурцах и луке, которыми их кормили надсмотрщики во владениях фараона Рамзеса. Конечно, там были в их жизни и неприятные моменты, например, когда их стегали кнутом. Но память об ударах кнута испарилась быстрее, чем в сухом воздухе пустыни зажили на спинах рубцы, а остались лишь воспоминания о сытости и безопасности.

Экономисты знают, что в отличие от того, что принято думать, рабы в действительности работают мало и не тяжело. Жизнь при рабовладельческой цивилизации течет вяло и неторопливо. Мы до сих пор сталкиваемся с рецидивами такого образа жизни на нашем американском Юге. Лиши человека его неотъемлемых гражданских прав — и он станет ленивым, тяжелым на подъем, неинициативным, хитрым и чрезвычайно изобретательным в искусстве отлынивания от работы и от какой-либо ответственности. Это — естественная человеческая реакция, и никакой кнут не сумеет ее изменить. Ее вообще ничто не сумеет изменить. Кнут может только подстегнуть раба, который случайно споткнулся, и заставить его двигаться по инерции тем же медлительным шагом, каким двигаются его собратья. Ничего больше кнут сделать не может. Раб, нищий и униженный, живет как рабочий скот, но жизнь раба не тяжела и для людей, лишенных гордости и достоинства, даже не так уж неприятна. То поколение евреев, которое Моисей увел в пустыню, в критические моменты снова и снова поддавалось отчаянию и панике, ибо оно было воспитано в рабстве, оно не вытравило из себя рабской психологии, трусости и привычки поклоняться идолам. Тем, кто ушел из египетского рабства, было суждено умереть в пустыне, и лишь новому поколению предстояло стать воистину свободными людьми, готовыми с оружием в руках защищать себя и свою веру, прежде чем евреи переправятся через Иордан.

Таким образом, приготовление хлеба на дрожжах становилось своеобразным символом разлагающего влияния рабской жизни. Но символ этот имеет и свои ответвления. Раввины обычно называют человеческие страсти «закваской в тесте». Закваска — это странное, всюду проникающее вещество, порождающее процесс брожения. Брожение — самая суть жизни. Брожение — вездесуще и бессмертно. Оно превращает муку в хлеб, виноград — в вино. В течение одной весенней недели, в пору расцвета природы, когда евреи празднуют день обретения своей независимости, они отказываются от дрожжей. Никто еще не дал исчерпывающего объяснения, что все это означает. Но все знают, что этот отказ от дрожжей имеет огромную власть над воображением народа Израиля.

В последние годы соблюдение пасхальных законов в Соединенных Штатах стало более популярным, чем прежде. Существует целая отрасль промышленности, которая изготовляет пасхальную пищу. Почти все продукты, которые обычно приготовляются или по крайней мере должны приготовляться на дрожжах, во время Пасхи появляются в «бездрожжевом» варианте. Во время Седера, когда евреи едят мацу и поют песни, — это символический жест в память о древнем предании. Сила Пасхи и ее реальное благо (независимо от того, что вы считаете благом: служить Б-гу или же жить, как подобает жить великому народу) заключается в том, чтобы соблюдать закон отказа от дрожжей, начиная с сумерек четырнадцатого дня месяца Нисана и кончая наступлением ночи двадцать второго дня. В первый и последний день Пасхи нельзя работать. В промежуточные дни, называемые праздничной неделей, люди работают как обычно.

Пятидесятница: Шавуот

В древности утром на второй день Пасхи евреи приносили в Храм меру (или омер) ячменя, чтобы совершить церемонию, прославляющую пробуждение земли, ее плодородие. Ячмень — рано произрастающий злак. Практически с этого омера ячменя каждый год начинается период жатвы. Плоды нового урожая в Палестине запрещалось употреблять в пищу до тех пор, пока не закончится обряд сбора ячменя. Пшеница в Палестине созревала примерно на семь недель позже. Иудаизм превратил этот промежуток времени в один из своих главных временных символов, называемый отсчетом дней омера. Начиная с того дня, когда мера ячменя приносилась в Храм, отсчитывалось семь полных недель. На пятидесятый день у еврейского народа начинался летний праздник — Шавуот. Иерусалим становился центром второго массового паломничества, и на этот раз паломники приносили в дар Храму первые плоды своих полей и садов.

Этим объясняется название праздника. Шавуот — на иврите множественное число от слова шавуа (неделя). Пятидесятница (по-гречески — пентекост) указывает на пятидесятый день.

Пятидесятница продолжается только один день (за пределами Израиля — два дня). В эпоху Храма этот праздник сопровождался обрядами, знаменующими жатву. В настоящее время помимо правил, касающихся обычной субботы, и правил соблюдения Святого Дня у праздника Шавуот нет никаких конкретных символов. Талмуд называет его ацерет, то есть день последнего собрания, намекая на то, что в этот день заканчиваются религиозные церемонии, начинающиеся в Пасху. Уход евреев из Египта был началом событий, связанных с Исходом; кульминацией было откровение на Синае.

Анализируя повествовательные главы Исхода, раввины установили, что откровение на Синае произошло ровно через пятьдесят дней после второго дня Пасхи, то есть именно в Шавуот. Поэтому летний праздник стал также днем, когда отмечается годовщина откровения на Синае. А с исчезновением обрядов, связанных со сбором урожая, это значение стало главным, и теперь Шавуот — это прежде всего день, когда мы празднуем дарование евреям Закона. Шавуот, в отличие от остальных праздников, мало упоминается в еврейских законах и в еврейском художественном творчестве. В Талмуде нет никакого особого трактата о празднике Шавуот. Указания, какими правилами следует руководствоваться, празднуя Шавуот, вкраплены среди описаний законов, касающихся земледелия и религии.

Древний обычай предписывает в этот день употреблять в пищу главным образом молочные продукты. Этот обычай способствовал появлению нескольких изысканных национальных еврейских блюд, которые часто нравятся людям, не любящим ничего другого, связанного с верой их предков. От тех древних времен, когда в праздник Шавуот паломники заполняли Иерусалим и когда принесенные ими овощи и фрукты складывались в Храме и на улицах города, идет обычай украшать в Шавуот синагоги и квартиры цветами и зелеными ветвями.

Период отсчета (или сефиры) Шавуот от Песах стал в диаспоре чем-то вроде периода национального траура. Традиция связывает это с эпидемией чумы, во время которой некогда погибли тысячи учеников рабби Акивы. Символы отсчета дней и ожидания навевали евреям рассеяния тревожные мысли, и пятьдесят дней от Песах до Шавуот были временем печали: религиозные евреи избегают что-либо праздновать, свадьбы откладываются до тридцать третьего дня, лаг б’омер, когда, по преданию, чума кончилась. На тридцать третий день, по традиции, не учатся еврейские школьники и студенты — вместо учения они в этот день организуют веселые игры и пикники.

Суккот, или праздник Кущей: осенний праздник

Вот мы снова под полной луной, луной осеннего равноденствия, в пятнадцатый день месяца Тишрей. Все, что подарила людям земля, уже хранится на складах. Плоды, злаки, вино, масло — все переливается желтым, зеленым, красным, оранжевым, золотистым цветом. Земледельцы древнего Израиля, подобно земледельцам всех эпох и народов, собираются на свой осенний праздник, чтобы поблагодарить природу за ее щедрость.

Полная луна озаряет своим светом всех мужчин, женщин и детей Палестины. Никто не остается дома. Закон Моисея гласит, что семь дней и семь ночей все евреи должны жить в шалашах, лишь частично прикрытых сверху зелеными ветвями, пальмовыми листьями или охапками травы. В этих непрочных жилищах семьи справляют праздник, поют, принимают гостей, едят, пьют и спят. Теплый климат Палестины позволяет им в эти дни жить так, как жили когда-то предки в пустыне в течение первых сорока лет своей независимости, до того как они завоевали Ханаан.

Суккот — это прежде всего праздник веселья и радости (в Талмуде он называется просто Праздником без всяких особых эпитетов). Для человека, живущего в богатом земледельческом краю и каждый год думающего о будущем урожае, обычай на неделю переселяться в шалаши — это сознательный отказ от привычного комфорта, не дающий еврею забыть, что изобилие и сытость — это еще не все в жизни. В сукка (шалаше) под ночным небом ветер и дождь в любой момент могут доставить много неприятностей. Луна, свет которой пробивается сквозь ветви, предупреждает об изменчивости судьбы. Звезды (а согласно Закону, они должны быть видны сквозь листву) напоминают о том, что даже рассвет человеческой жизни — это всего лишь искра в таинственном мраке. Моисей сказал, что израильтянам должно раз в год переселяться в шалаши, дабы они не забывали о том, как жили в пустыне их предки.

Когда евреи рассеялись по странам с холодным климатом, обычаи, касающиеся сукка, изменились. Есть набожные евреи, которые невзирая ни на что спят в шалашах, если только позволяет погода, но большинство в них только молится и ест.

В американской еврейской жизни, особенно с ростом общин в пригородах, сукка нередко возрождается во всем своем старинном очаровании. Во время праздника урожая жизнь в шалаше (или, если употреблять архаичное слово, в скинии) — это веселое и к тому же поучительное приключение для детей. Те, кто горюют, что у евреев нет, например, такого красивого символа, как рождественская елка, никогда, видимо, не задумывались, что такое шалаши Суккот, а вернее всего, часто даже и не слыхали о них.

Такой шалаш легко построить у себя во дворе. Можно купить готовый переносный шалаш — это избавит вас от лишней работы. Вам ведь нужны только три или четыре стены, несколько жердей для крыши и ветки, листья, трава, чтобы положить их на жерди. В шалаше должно быть достаточно места для стола и стульев. Сукка украшается цветами, фруктами, овощами и всем, чем угодно, — только бы это придало шалашу праздничный и нарядный вид. Дети бегают из шалаша в шалаш, играя в гангстеров и полицейских так же, как они, наверное, играли и тридцать веков назад на холмах Иудеи, когда их родители строили свои шалаши. Другие дети помогают своим родителям украшать шалаш или даже полностью берут на себя эту работу — ведь она доставляет им столько удовольствия. На столе громоздятся фрукты, цветы, тыквы, связки колосьев. Голые стены постепенно завешиваются желтыми, алыми, зелеными гроздьями.

Наступает ночь. Семья ужинает в шалаше при свете луны, на столе стоят свечи, в воздухе — аромат плодов. Старые праздничные песни и гимны звучат так необычно на свежем воздухе. Если холодно, то все тепло одеты. Но, во всяком случае, это идиллический обед под открытым небом, в полумраке шалаша. Иногда вдруг зарядит дождь, и тогда в шалаше начинается веселая суматоха. Очарование нарушенного однообразия налаженного быта, превращение знакомых и привычных занятий и дел в веселое приключение делает Суккот неделей сплошного пикника, одновременно исполненного высокой символики и доставляющего огромное удовольствие.

В большом городе доставить себе это удовольствие довольно трудно. Трапезы всей общиной в шалаше на крыше или во дворе синагоги — это, пожалуй, единственное, что многие горожане могут себе позволить. Но даже такое скромное торжество может дать яркое представление о том, каким приятным праздником может быть Суккот.

Пальмовая ветвь

Закон о Суккот гласит:

«И возьмешь ты плод приятного дерева, и пальмовые ветви, и толстые сучья, покрытые листвой, и прутья ивы, растущей над ручьем, и возрадуешься перед Г-сподом, Б-гом твоим».

Это не указание, как следует украшать комнату, это один из самых значительных символов иудаизма — обряд пальмовой ветви.

Этрог — это пахучий желтый плод, растущий в Палестине, похожий на лимон, но крупнее, с необычной коричневой шишечкой — остатком высохшей почти, которая никогда не отпадает полностью. Молящиеся берут в одну руку зеленую пальмовую ветвь, переплетенную в своем основании со свежей ивой и миртом, а в другую — желтый этрог и идут в праздничной синагогальной процессии, размахивая этим старинным палестинским символом урожая и распевая благодарственные псалмы. Прутья ивы и мирта нетрудно достать почти во всех странах; но пальма не растет в Копенгагене, а этрог — в Квебеке, и поэтому задолго до праздника Суккот их начинают транспортировать во все концы света. Когда наступает праздник, любой еврей, который хочет совершить обряд пальмовой ветви, обычно имеет возможность это сделать.

Как ни далеки мы в пространстве и времени от Палестины Давида и Соломона, вид пальмовых ветвей, которыми евреи размахивают под звук псалмов в американской синагоге, вызывает эхо далекого прошлого. Это эхо вызывает также процессия осанны, возглавляемая кантором, который несет Свиток Закона и за которым следуют евреи, несущие ветви и плоды. В древности иметь этрог и лулав (пальмовую ветвь) мог себе позволить только богатый человек. Конгрегация из своей казны покупала ветви и плоды, и евреи по очереди размахивали ими, читая молитвы. В наши дни в Соединенных Штатах и особенно в Израиле толпы людей, которые молятся в синагоге и размахивают пальмовыми ветвями, и запах этрога, распространяющийся в воздухе, делают обряд пальмовой ветви одним из самых красивых иудейских обрядов. Он производит огромное впечатление на детей.

Подобно Песах, Суккот продолжается целую неделю, но только в первый и последний день запрещена работа.

Шмини Ацерет: день восьмой

После Суккот наступает день восьмой, который в Танахе называется Ацерет. Это особый праздник, у него нет никаких символов вроде шалаша, пальмовых ветвей или плодов.

Этот день стал одним из самых веселых еврейских праздников. Чтение Торы завершается последней главой Второзакония и начинается снова с Бытия. Отсюда идет другое название этого праздника — Праздник Закона, или Симхат Тора. За пределами Израиля этот праздник отмечается в дополнительный девятый день.

Тому, кто бывал в этот праздник в синагоге, не надо рассказывать, как это выглядит. Тому, кто не бывал, никакие описания ничего не скажут. Церемонии бывают самые разные — от экстаза хасидов до обрядовых танцев и песен в элегантных синагогах Манхеттена. Но суть везде одна и та же: возбуждение, музыка, шутки, радость, веселье в пределах, установленных религией. Поющая процессия со всеми Священными Свитками семь раз обходит вокруг синагоги. В хвосте процессии — веселые, возбужденные дети размахивают флагами. Традиционные шутки, повторяемые из года в год, неизменно вызывают смех. Наиболее отличившимся евреям—тем, кто проявил себя в науках, благотворительности или делах на благо своей конгрегации, — воздаются праздничные почести и вручаются награды. После того как прочтены последние стихи Торы, так называемый Жених Закона произносит благословение, а затем сразу же вступает Жених Бытия, благословляющий первые строки Танаха: «В начале…», которые тут же подхватывает кантор. Словно порыв радости охватывает всю синагогу. Наконец, и сам раввин присоединяется к общему веселью и танцует со Священным Свитком в руке. Мой отец всегда был сдержанным, хмурым и торжественным, как патриарх; однако в этот день он совершенно преображался и пускался в пляс; даже когда ему было девяносто лет, он, имитируя танец, делал несколько неуверенных, заплетающихся шагов, сжимая в своих руках Тору, и на лице его было написано несказанное удовольствие.

Заключение: цикл праздников природы

Праздники природы сейчас даже в Израиле — это всего лишь традиция, воспоминание, обряд, символы того, чем они были когда-то. Многолюдные процессии, текшие по широким улицам Иерусалима, шумный город, нарядно украшенный и заполненный веселой толпой, великий Храм Б-га, жрецы Храма в белых одеждах, серебряные трубы, золотые ворота, огромные хоры, внушающая благоговение торжественность — обо всем этом мы знаем только из старых книг.

Но Моисеева Тора, указавшая нам, как праздновать наши праздники, каковы должны быть наши процессии, духовенство, обряды, предсказала, что слава наша пройдет, что народ в своем довольстве перестанет строго держаться своего Закона и своей Земли и рассеется в изгнании. Однако нам было предписано соблюдать праздники во все времена, во всех землях. Так мы и поступаем. За тысячи лет мы не утратили веры в то, что, когда Б-гу будет угодно. Он соберет наш народ на нашей Земле. И тогда возродятся наши древние праздники во всей их красоте и великолепии.

Тем не менее (как долго было это «тем не менее»!) Святые Дни, пусть отмечаемые и не столь торжественно, оставались оплотом еврейства в изгнании. В Израиле даже для неверующих они стали главными национальными праздниками. Пренебрегать ими значило бы пренебрегать теми плотинами, о которые разбился прилив забвения, и лишить себя удовольствия и поучительного опыта. Никакие описания не передадут, например, яркости такого зрелища, как процессия людей, размахивающих пальмовыми ветвями, или очищение дома от квасного. Можно прослушать сто лекций и прочесть сто книг об иудаизме и узнать и понять меньше, чем вы узнаете и поймете, решившись хотя бы год выполнять все обряды и испытать всю радость наших праздников.

Глава шестая ДНИ ТРЕПЕТА

Йом Кипур

Многие евреи, которые целый год не заглядывают в синагогу — евреи самых разнообразных взглядов: консерваторы, реформисты, ортодоксы, эстеты и не примыкающие ни к какому течению, — все они устремляются в Йом Кипур в синагогу. Для того чтобы иметь это право, они иной раз согласны довольно много заплатить — порой членский взнос в конгрегацию за целый год.

То, что так поступает масса людей, оказывает большое влияние на характер строительства синагог. Архитекторы проявляют чудеса изобретательности, создавая все новые и новые формы интерьеров, чтобы синагога могла вместить потоки стремящихся туда людей один раз в году и в то же время не выглядела убогой и жалкой во все остальные дни, когда кучка прихожан в почти пустом зале слушает одинокого рабби. Пока еще эта проблема не нашла своего идеального решения. Однако архитекторы не сдаются: для них это увлекательная и вечная математическая головоломка, такая же, как квадратура круга.

Американские евреи настолько убеждены в важности этого дня, что даже у гражданских властей он обрел нечто вроде официального признания. В городах, где живет много евреев, Йом Кипур практически стал легальным еврейским выходным днем. В этот день отсутствие школьников в классах и служащих на рабочих местах воспринимается как нечто само собой разумеющееся. До некоторой степени Йом Кипур соперничает в популярности с еврейским новым годом — Рош Гашана. Оба дня вместе составляют нечто вроде одного религиозного праздника, который длится десять дней — так называемые Дни Трепета. Талмуд называет период от Рош Гашана до кануна Йом Кипур Десятью Днями Искупления.

Что же это за гипнотический обряд, который до сих пор сплачивает евреев, не давая им забыть о своем еврействе, в то время как все другие связи ослабли или оборвались?

Описание Дней Трепета

Статут этих дней прост и короток. Он содержится в Книге Левит (23:24—32):

«Говори сынам Израилевым следующее: в седьмой месяц, в первый день месяца да будет у вас покой, трубное торжество, священное собрание.

Никакой работы не делайте, и приносите жертвы Г-споду.

И говорил Г-сподь Моисею так:

А в десятый день седьмого месяца сего — день искупления, священное собрание да будет у вас, и смиряйте себя постом, и приносите жертвы Г-споду.

И никакой работы не делайте в самый день сей, ибо это день искупления, чтобы искупить вас перед Г-сподом, Б-гом вашим.

А всякая душа, которая не смирит себя в самый день сей, истребится из народа своего.

И всякая душа, которая будет делать какую-нибудь работу в самый день сей, истреблю Я душу ту из среды народа Своего.

Никакой работы не делайте; это — устав вечный в роды ваши во всех поселениях ваших.

Это суббота покоя для вас, и смиряйте душу вашу; в девятый день месяца вечером: от вечера до вечера празднуйте покой ваш».

Еврейский месяц Тишрей — это время жатвы, которое обычно приходится на сентябрь и октябрь. Дни Трепета предшествуют празднику Суккот, который начинается в полнолуние. В Пятикнижии не объясняется, почему в первый день месяца Тишрей полагается трубить в рог; день этот назван не днем начала нового года, а первым днем седьмого месяца. Для того чтобы понять суть этой церемонии в том виде, в каком она сейчас существует, следует обратиться к другим источникам.

Йом Кипур в наши дни остался тем же, чем он должен быть по определению Торы: днем покаяния и добровольного аскетизма, днем «смирения души».

Церемония Искупления занимает всю шестнадцатую главу Книги Левит. Это был тот единственный день в году, когда Аарон вступил в суровое, безмолвное пространство, огражденное завесой, в западный придел святилища в пустыне — в «святая святых», в обитель Б-жественного Присутствия, в место, где в Святом Ковчеге под массивной золотой крышкой, украшенной изображениями двух херувимов, лежали разбитые остатки первых скрижалей и каменные скрижали, на которых был начертан Закон. В Талмуде описывается, как тот же внушающий трепет обряд был совершаем первосвященником в последние дни Второго Храма.

Что же делал в тот день первосвященник — и в святилище среди пустыни, и в обоих Храмах? Он искал прощения для себя, для всех священнослужителей и для всего народа Израиля — прощения за то, что был преступлен Закон. Когда церемония, длившаяся почти весь день, благополучно завершалась, весть о том из Храма распространялась по всему Иерусалиму, вызывая повсюду радость. Таким образом, в эпоху Храма Йом Кипур вызывал двойственные чувства: это был день священного трепета, исполненного величавой торжественности, и в то же время он заканчивался великим весельем.

От тех далеких времен нам в этот день остались лишь торжественность, аскетизм, чувство встречи лицом к лицу с Создателем, который вершит над нами Суд, и ощущение быстротечности времени и бренности нашей жизни, которая ускользает, как песок, стекающий между пальцами с нашей ладони. Закон гласит, что День Искупления должен вызывать в нас и радость. В этот день принято облачаться в белые одежды, которые символизируют нашу веру в то, что мы можем очиститься милостью Б-га. Но с тех пор как пал Иерусалим, в праздничных обрядах в Йом Кипур нет радости. Наш День Искупления — это день грустных, покаянных мелодий, склоненных голов и сокрушенных сердец. Всякий, кому доводилось слышать на закате, когда начинается этот Святой День, горестные звуки Кол Нидре, понимает, что молящиеся буквально и скрупулезно исполняют веления Закона, которому уже много тысяч лет, дабы «смирить свои души».

«Смирение души» требует воздержания от пяти вещей: от пищи и питья, от половой близости, от купания, от умащения тела маслами (старый восточный обычай, имевший важное гигиеническое значение) и от ношения кожаной обуви. Последние четыре запрета — траурные, их должен выполнять человек, недавно потерявший кого-то из своих близких и оплакивающий его. Пост — это Закон, установленный Торой. В наши дни почти все евреи, в которых еще сохранились хоть какие-то остатки религиозного чувства, воздерживаются от еды и питья все двадцать четыре часа, пока длится Йом Кипур.

Община обычно проводит целый день в синагоге. Литургия в Йом Кипур — это самая длинная литургия иудаизма. Во всех молитвах говорится о покаянии перед судом, об исправлении сделанных ошибок и искуплении грехов, — так же как в молитвах, возносимых в Рош Гашана, ибо день, когда раздается звук рога, — это один из актов трагедии суда и искупления. В молитвенниках оба дня объединяются как Дни Трепета — нечто вроде единой великой метафоры, проходящей красной нитью через несколько десятков стихотворений в прозе, гимнов, покаянных молитв.

Метафора Дней Трепета

Трубный звук разносится по всей Вселенной. Сонмы ангелов, слетающиеся к подножию Г-споднего трона, трепещут при этом звуке. Это Рош Гашана — День Суда. Пред оком Г-спода разворачиваются свитки судеб. В этих свитках рукою каждого человека записаны все его деяния за минувший год. Б-г прочитывает все эти записи и вершит суд, определяя судьбы каждого на грядущий год: кто умрет и кто будет жить, кто будет богат и кто будет беден, кто возвысится в мире и кто падет, кто будет жить в мире и кто претерпит лишения и горести.

Однако решение это, объявляемое в этот день при трубных звуках, еще не окончательное. Есть еще десять дней, в течение которых можно вспомнить все, что содеяно за минувший год, покаяться в дурных делах, совершить добрые поступки, дабы уравновесить свои грехи, обещать вести себя праведнее и в молитве положиться на милость Судьи. Йом Кипур — последний из десяти дней покаяния и просьбы о милосердии — это кульминация исповеди и раскаяния. Когда солнце скрывается за горизонтом, свитки судеб сворачиваются. Ежегодный суд заканчивается на закате с последним звуком рога.

Такова одна из центральных молитв Йом Кипура — Унессана Токеф (Признаем могущество). Унессана Токеф читается во время богослужения Мусаф, примерно в полдень, когда синагоги полны людей. Молящиеся поют ее хором. В синагогах, где есть кантор и хор, этот момент становится как бы символом и выражением Дней Трепета во всей их мощи и значимости.

В этом образе вся суть Рош Гашана и Йом Кипур. Трубный звук шофара — трубы, сделанной из рога барана, — это сигнал тревоги. Таким он был для племен Израиля в пустыне, когда на горизонте появлялся неприятель. Таким он был для войск Давида или Соломона в Святой Земле. Теперь же это сигнал тревоги, пробуждающий душу и призывающий ее приготовиться к суду. Загадочные слова «День Очищения», которыми Тора определяет первый день месяца Тишрей, становятся понятны: Б-г обозревает деяния человека за минувший год, человек вспоминает все, что он совершил, и с трепетом приносит покаяние, чтобы очиститься.

Такова литургическая метафора. В иудаизме метафизическое рассуждение отнюдь не формально: существуют разные доктрины, догмы и философские постулаты. Наша религия исходит из того, что Б-г существует и Тора является Его Законом — Законом, который дан нам Б-гом. В Талмуде немало противоречивых изречений мудрецов по богословским вопросам. Эти изречения исследуются и комментируются по-разному. Там, где противоречия касаются каких-то конкретных действий, выносится гахлата — решение, чтобы мы знали, как нам поступать. Что касается теологических абстракций, а также естественных наук, иудаизм не придерживается никаких догм и оставляет простор для дискуссий. Эта особенность нашей веры не раз приносила ей пользу.

Существует ли время как закрытый свиток Б-га? На этот вопрос никто не может ответить. Люди живут по часам и по календарю — это мы определенно знаем. У нас есть лишь один способ повлиять на будущее — это изучить уроки прошлого. В Талмуде сказано: «Тора глаголет языком людей». Иудаизм с самого начала понимал описание первых десяти дней месяца Тишрей, содержащееся в Торе, как установление ежегодного покаяния, суда и искупления, и эти десять дней до сих пор сохранили такое же значение в нашей религии.

Раскаяние

Само собой разумеется, что откладывать покаяние до Дня Искупления, дабы в этот день получить прощение за все свои грехи, — бесполезно и бессмысленно как с точки зрения Закона, так и с точки зрения здравого смысла. Если человек спокойно грешит весь год, рассчитывая в Йом Кипур получить прощение, то он просто дурак.

Искупление грехов в этот день — это процесс взаимоотношения человека с Создателем. Искупление зла, которое один человек причинил другому, как гласит Талмуд, начинается с того, что причинивший зло заглаживает свой грех, возмещая обиженному его потери. Только после этого он может рассчитывать на Всепрощение. Сама по себе молитва в День Искупления бессильна и перед Б-гом и перед людьми. Она не может, например, очистить от греха шофера, который сбил человека и скрылся, или соблазнителя чужой жены, который после покаяния намеревается снова отправиться к своей любовнице. Наши предки в течение десяти Дней Искупления старались отыскать всех, кому они, возможно, причинили какие-то неприятности, и попросить у них прощения. Они проходили иной раз большие расстояния, чтобы заплатить неуплаченные долги. Б-гобоязненный еврей и до сих пор так поступает.

Согласно установлениям нашей веры раскаяние обращено в будущее. Слово это на иврите — тшува — буквально означает возврат, возвращение. В иудаизме нет ничего похожего на армейский список замечаний, регистрирующий ошибки без всякой надежды на то, что они будут когда-либо вычеркнуты. Прошлое можно зачеркнуть только мольбой, обращенной к Б-гу, и возвращением к Б-жьему Закону. Это касается не только ежегодного покаяния в Йом Кипур, но и последнего часа жизни. Так учил меня мой дед.

Он жил в Бронксе и сдавал комнату жильцу, человеку менее образованному, чем он, но гораздо более суровому и даже яростному в своем благочестии. Однажды, когда дед учил меня законам покаяния, жилец этот неожиданно выскочил из своей комнаты.

— Как! — закричал он. — Безбожник пьет виски, ест свинину, всю жизнь распутничает, а потом перед смертью покается — и будет чист и невинен? И это в то время, как я всю жизнь посвятил Б-гу?

— Так здесь написано, — мягко ответил мой дед, указывая на книгу.

— Написано? Мало ли что написано! Есть книги — и книги!

И он с грохотом захлопнул дверь своей комнаты.

Казалось бы, наш жилец в своем праведном гневе рассуждал абсолютно логично. Однако впоследствии мой дед мне объяснил, что раскаяние само по себе еще не делает наше прошлое безгрешным. Такое раскаяние лишь превращает это прошлое в некое пустое место — в бесцельно и бессмысленно растраченные годы. По-настоящему человек лишь тогда достоин спасения, когда у него еще есть время, чтобы вписать в свою жизнь новые, более достойные страницы. Но коль скоро никто не знает, когда и где его настигнет смерть, то любой момент, когда человек осознает свою греховность, пригоден для того, чтобы покаяться, искупить свои проступки и начать новую жизнь.

Можно бесконечно рассуждать о всех этих загадках суда и искупления. Однако трагическая мощь и нравственная сила Дней Трепета остаются совершенно бесспорными. Мороз проходит по коже у людей, собравшихся в синагоге, когда раздается первый звук шофара. Их продирает дрожь, когда звуки шофара повторяются: то долгий — то короткий, то жалобный — то торжествующий. Этот звук, этот сигнал тревоги, не изменился за тысячелетия. Горн, сделанный из рога барана, издает звук, похожий на звук сирены воздушной тревоги, — и оба эти звука пробуждают в человеческом сердце сходные чувства.

Этот звук тревоги рождает в нас воспоминания о прошлом и тревогу за будущее.

Исповедь общины

Иудейская исповедь не предполагает какого-либо посредника. Иудейская исповедь — это исповедь всего молитвенного собрания, произносимая шепотом. Это единообразная исповедь общины, а не индивидуальное перечисление каждым собственных грехов. Алфавитный список грехов, по два на каждую букву, и завершающий раздел, перечисляющий религиозные нарушения, — это главная молитва литургии Искупления, которая повторяется много раз. Другой исповеди иудаизм не допускает.

Такая массовая молитва как раз и является исповедью. Все слова в молитве поставлены во множественном числе: мы, нас, наше и т. д. Такое использование одной из составных частей литургии в самый разгар Святого дня — не просто формальная риторика. Оно что-то означает. Человек сердцем осознает все свои грехи, когда произносит молитву, но он не свидетельствует против самого себя, не доверяет свои тайны никому. Его независимость вытекает из его сознания.

Но как ни парадоксально, эта самая исповедь, которая связывает каждого отдельного человека одной тайной с Б-гом, незримо связывает его также с людьми его общины. Все пророчества Израиля тяготеют к одной чрезвычайно простой и в то же время крайне сложной идее — а именно, что все израильтяне, живые и мертвые от синайских времен до наших дней, стоят в отношении к Б-гу как единый бессмертный человек.

Исповедь всего молитвенного собрания служит как бы олицетворением этой идеи в кульминационный момент Дня Искупления.

Бессмертный индивидуум

Сама по себе эта концепция не такая уж страшная, какой она кажется на первый взгляд. Наш мир полон коллективных индивидуумов. Например, один из таких индивидуумов — компания «Дженерал моторс», другой — Дания. В принципе компания «Дженерал моторс» не умирает, она завязывает связи с другими индивидуумами, она может совершать преступления, ее можно наказать. У Дании могут быть долги, хотя те датчане, которые одолжили и истратили эти деньги, уже давно мертвы. Будь это не так, не поступали бы в продажу датские акции и ценные бумаги. Существуют и другие гипотетические суперличности: Великобритания, Советская Россия, Франция.

Однако же бессмертный Израиль — это нечто иное, нечто большее. Законы Торы утверждают корпоративный Израиль в пространстве и времени. В этом отношении Законы Торы подобны любому другому национальному законодательству, которое подчиняет большое количество людей единой системе запретов и предписаний. Однако еврейская национальная идея уже с самого начала, с Синая, получает неожиданное продолжение. Параллели рушатся.

Читатель, конечно, помнит, что произошло. Моисей несколько раз поднимается на гору и спускается с горы, действуя как посредник между Б-гом и старейшинами своего народа, в результате чего возобновляется древний Б-жий союз (или договор) с Авраамом. Условия завета (или договора — так буквально следовало бы переводить это библейское слово из Танаха) заключаются в следующем: Б-г решил сделать потомков Авраама вечным народом, светочем наций, исходя из того, что они будут придерживаться монотеизма, которого придерживался их праотец Авраам, и следовать Закону Б-га. Теперь, когда потомки Авраама существуют как небольшая новая нация, Б-г спрашивает, желают ли они утвердить этот завет. Старейшины говорят от своего имени и от имени своих потомков. Они торжественно заявляют, что готовы следовать установлениям Торы. Таким образом, заключается договор, Б-г дает Своему народу Десять Заповедей и продолжает разъяснять ему остальные части Закона.

Евреи, приняв этот завет на Синае, создали бессмертный корпоративный индивидуум — новую нацию; эта новая нация не похожа ни на какую другую нацию. Евреи — необычный народ, который обязан соблюдать не только гражданский и уголовный кодекс, но и нравственные законы. Ни один другой народ не возвел в Закон любовь к Б-гу и соблюдение Его заповедей, не обязывался любить ближнего как самого себя, защищать вдов и сирот, одаривать бедняков пищей и одеждой и сохранять символы и обряды своих предков. Во всем мире эти требования обычно остаются в сфере этики и религии. Но мы приняли законодательство Б-га, которое все объемлет. Может быть, это нечеловечески трудная задача, но наших предков она не испугала.

Мы, граждане Соединенных Штатов Америки, платим долги, сделанные давно умершими членами Конгресса. Мы уважаем и соблюдаем договоры, подписанные покойными президентами, и иногда отдаем свои жизни за то, чтобы эти договоры продолжали соблюдаться. Мы подчиняемся конституции, написанной людьми, которые давно умерли. Таков порядок вещей. Но тем, кто незнаком с характером еврейского мировоззрения, кажется удивительным, что евреи воспринимают мораль и поклонение Б-гу как установления, имеющие такую же законную силу.

Мы читаем, что звук горна, сделанного из рога барана, звучал с горы Синай все время, когда были объявлены Десять Заповедей. Этому нет объяснения, как нет объяснения многим другим явлениям, сопровождавшим это событие. Яркая образность мышления еврейских пророков создает здесь единую ослепительную картину. То, что произошло на Синае, столь необыкновенно, что не укладывается ни в какое описание. Мир не мог ни постичь, ни забыть этого. Договор, провозглашенный некогда под звуки шофара, соблюдается по сей день. Бессмертный индивидуум, подписавший этот договор, до сих пор живет. В дни ежегодного Суда и Искупления этот индивидуум, согласно договору, обозревает свою жизнь за минувший год, бросает на весы свои деяния и исповедуется в своих грехах под звуки шофара. И так контракт между Б-гом и Израилем возобновляется на следующий год, как он возобновлялся уже несколько тысяч раз.

Время надежды

«Покаяние, молитва и добрые дела, — говорится в литургии, — могут отклонить тяжкий приговор».

Старик Омар выразил противоположный взгляд:

«Пишет Б-г наши судьбы незримым перстом; И ни мудростью всей, ни мольбой и постом Ты ни слова в строке изменить не сумеешь, Морем слез ты ни буквы не смоешь потом».

Пессимизм в наши дни в моде. Однако в самом модном пессимизме есть что-то, что ослабляет его воздействие на людей: может быть, это его определенная непоследовательность или же то обстоятельство, что проповедники пессимизма получают слишком уж много литературных премий и при получении этих премий, судя по фотографиям, имеют радостный вид. Люди, способные писать целые тома, полные блистательной безнадежности, на самом деле не так уж плохо, видимо, думают о мире, как утверждают.

Когда речь идет о повседневной действительности, иудаизм может быть столь же пессимистичен, как самый радостный лауреат литературной премии. Иов, Екклесиаст, некоторые отрывки из Талмуда выражают отчаяние и безнадежность с красноречием и художественной силой, превосходящими по смелости современную литературу. Однако глубокое убеждение еврея в том, что незримый Б-г существует, меняет картину в целом. Переживает ли мир плохие или хорошие дни, еврей всегда действует исходя из своей веры в Б-га. считая, что события не рождаются в результате слепой случайности, что люди могут сделать и самих себя и мир счастливее, если только они не станут повторять прежних ошибок, начнут творить добро и будут обращаться к Б-гуза советом и справедливым судом. Именно еврейский народ впервые высказал убеждение, что мир может быть изменен и улучшен, что человек способен управлять своей судьбой, что в неизменной и вечной Вселенной нет никаких капризных богов. Во всяком случае, идея положительного прогресса — чисто еврейская идея. Это убеждение — главный дар еврейской цивилизации после идеи Б-га Авраама — идеи, главным выводом из которой это убеждение и является.

Еврейский народ черпает свой оптимизм из идеи Вселенной. Бедствия, бедность, массовые убийства никогда не могли заставить евреев забыть о незримом Б-ге, явленном на Синае. Евреи верят не только в то, что Б-г существует, но и в то, что Он интересуется судьбой людей. Они верят, что Он хочет сделать людей лучше, чем они сейчас. Они верят, что Б-г дал им Закон для того, чтобы они с помощью этого Закона могли преобразовать мир, сделать его более совершенным. Это — твердая почва под ногами того, кто эту почву нашел. Если есть Б-г — есть надежда. Еврей направляет свои поступки, руководствуясь верой в Б-га, и поэтому еврея никогда не покидает надежда. Благодаря идее Б-га он и мог существовать так долго.

Если хотите, называйте это удачей. Но если надежда — это весна жизни и залог сохранения на земле, то, возможно, именно древняя мудрость его народа побуждает американского еврея соблюдать Дни Трепета вне зависимости от того, насколько скрупулезно он придерживается всех остальных запретов и предписаний иудаизма. Дух Йом Kunypa — это спора, из которой может снова вырасти растение нашей старинной религии. Это росток целого, и он бессмертен.

Глава седьмая ВТОРОСТЕПЕННЫЕ СВЯТЫЕ ДНИ

Пауза

Некоторые праздники мы называем второстепенными, это праздники, которые не связаны с Моисеевым законом, но напоминают нам о каких-то событиях, случившихся на закате библейских времен или даже после них.

Любопытно, что из самого блистательного периода нашей истории, длившегося семь веков, от завоевания Ханаана до персидского изгнания, — из золотой эпохи судей, царей, пророков, эпохи расцвета еврейского народа, Первого Храма, великих войн и побед, эпохи Самуила, Давида, Ио-эля, Соломона, эпохи, когда наш народ сложился политически, — из эпохи, которая любому другому народу дала бы его главные национальные праздники, — из этой эпохи еврейский народ не выбрал ни одного события, которое он счел бы достойным увековечить. В календаре еврейских знаменательных дат отмечены скитания в пустыне и далее — падение Иерусалима. Ни один праздник не напоминает евреям о долгих и славных веках их истории между этими двумя событиями.

Есть три святых дня, когда отмечаются события, произошедшие после эпохи Моисея, — это девятый день месяца Ав, Пурим и Ханука. Законы их соблюдения менее строги, чем законы соблюдения главных праздников.

Девятый день месяца Ав: Тиша б’Ав

Этот день можно было бы назвать «еврейский Пирл-Харбор». В девятый день месяца Ав 586 года до нашей эры вавилоняне ворвались в Храм Соломона и разграбили его. Шестьсот пятьдесят лет спустя, в тот же самый день, римляне разрушили Второй Храм. Это связало воедино два величайших несчастья нашего народа, которые остались незаживающей раной в памяти евреев.

Евреи отмечают девятый день месяца Ав постом и всеми самоограничениями, как Йом Kunyp, не прекращая работы. Некоторые евреи в течение первых девяти дней месяца Ав не едят мяса. Очень набожные люди надевают траурные одежды, перестают бриться, стричь волосы и три недели избегают вечеринок и празднеств, начиная с семнадцатого дня месяца Тамуз (когда войско Навуходоносора ворвалось в Иерусалим) и кончая девятым днем месяца Ав. В еврейском календаре есть еще несколько дней национальной трагедии, которые отмечаются постами, но ни в один из этих дней пост не длится столь долго и нет такой продолжительной литургии, как в девятый день месяца Ав.

Во время последней перед постом трапезы одно из блюд посыпается пеплом; часто этим блюдом бывает яйцо — символ глубокой печали и изменчивости судьбы. После заката солнца прихожане собираются в затемненной синагоге, ступая на цыпочках и разговаривая вполголоса, как разговаривают в доме, где лежит покойник. Люди не приветствуют друг друга, не пожимают друг другу руки, не улыбаются. После вечерней молитвы прихожане садятся на низкие скамеечки или на пол, посыпают головы пеплом и, держа в руках свечи или карманные фонарики, слушают горестную песнь о Иерусалиме из книги «Плач Иеремии». Они поют средневековые погребальные песни, так называемые кинот. Уходят они из синагоги так же бесшумно, как пришли, и не прощаясь расходятся по домам.

Во время утренней службы мужчины молятся без филактериев и талеса, как делается тогда, когда мертвый еще не похоронен. Филактерии и талес они надевают во время послеполуденной службы. Так поступают только в этот день. Подобно другим второстепенным святым дням, в девятый день месяца Ав на людей не налагается никаких запретов — ни на труд, ни на путешествия. Многие после молитвы продолжают заниматься своими делами, хотя наиболее ревностные и благочестивые весь день поста предаются размышлениям о Писании, подобно Иеремии или Иову.

Девятый день месяца Ав падает на июль или на август. Обычно в это время в городах гораздо меньше людей, чем в другое время года. Некоторые синагоги из-за отсутствия молящихся закрываются до Дня труда. Поэтому среди американских евреев до последнего времени этот праздник почти не отмечался. Сейчас, с ростом пригородных и загородных общин, в которых очень многие и во время отпуска остаются дома, этот праздник стал отмечаться шире. Литургия девятого дня месяца Ав много раз переиздавалась.

Существует довольно распространенное мнение, что с появлением на карте мира государства Израиль плач о падении Сиона сделался анахронизмом. Однако еврейский народ не страдает провалами в памяти. Маловероятно, что такие события, как падение Иерусалима и разрушение двух Храмов, можно забыть.

Пурим: праздник в честь Эсфири

Пурим — это еврейский праздник, который больше всего напоминает карнавал. Это еще один праздник, отмечаемый в полнолуние; он падает на четырнадцатый день месяца Адар — по григорианскому календарю обычно в феврале или в марте. Праздник посвящен памяти о событии, которое описывается в Книге Эсфири: знаменитое избавление персидских евреев от своего угнетателя Амана — Гитлера древней эпохи.

Лейтмотив праздника Пурим — обрядовое праздничное веселье. В этот день Талмуд разрешает правоверному еврею пить до тех пор, пока он не перестанет отличать фразу «Да здравствует Мордехай!» от фразы «Будь проклят Аман!» Надо отдать должное многим евреям, которые никаких других заветов еврейской веры не соблюдают: в этот день они стараются изо всех сил, чтобы выполнить наказ Талмуда. Даже самые убежденные трезвенники выпивают хотя бы символическую рюмку виски. В современном Израиле Пурим стал праздником, подобным карнавалу, при этом веселящиеся кричат: «Ад дло яда!» — слова из Талмуда, означающие: «Пока он не перестанет отличать…»

Накануне праздника Пурим начинается пост в честь Эсфири: пост этот продолжается от восхода солнца до заката. После заката солнца люди идут в синагогу. В Пурим в синагоге очень много детей. Пурим — это вечер для детей в Доме Б-га. Таким этот праздник был задуман, таким он всегда был, и таким он остался. В этот день дети ощущают свои права, и они этим пользуются. Они приходят в синагогу с флажками и трещотками, издающими невообразимый шум. После вечерней молитвы следует чтение Книги Эсфири. Начинается чтение серьезно и торжественно с благословения к чтению Свитка. Первые стихи произносятся нараспев, на особый мотив, принятый только в этот праздник. Дети заинтриговано ждут. Прочитывается первая глава, затем вторая, и наконец наступает момент, когда произносится долгожданная фраза: «После сего возвеличил царь Артаксеркс Амана, сына Амадафа…». Однако последних двух слов уже никто не слышит. Слово «Аман» вызывает свист, топот. Чтец терпеливо ждет. Шум постепенно стихает. Чтец продолжает читать и вскоре еще раз доходит до слова «Аман» Свист и топот повторяются снова. Чтение продолжается. Однако шум возобновляется все чаще. Детей это все более увлекает. В них говорит обычный инстинкт толпы; напряженная тишина во время чтения то и дело сменяется шумом при каждом повторении имени Амана. Есть в Книге Эсфири места, где имя Амана в каком-нибудь коротком абзаце встречается несколько раз. Крики и проклятия звучат, как пистолетные выстрелы. Наконец, терпение чтеца истощается: ведь невозможно читать, когда тебя каждую минуту прерывают. Он потрясает кулаками, обращаясь к детям, и бросает умоляющий взгляд на раввина. Дети, конечно, только этого и ждут: вызов принят! И до конца чтения идет безжалостная борьба между чтецом и детьми. Чтец пытается произносить имя Амана невнятно, скороговоркой, но это не помогает: несмотря ни на что, каждый раз оно вызывает крики. Наконец, отчаявшийся, сердитый, побежденный чтец, запинаясь, произносит последние стихи, и синагога снова оглашается неистовыми воплями. Несправедливо, конечно, что чтец как бы принимает на себя всю ненависть, которую вызывает Аман, но приблизительно так все это и происходит.

Так по традиции празднуется Пурим. Обычаи этот чрезвычайно живуч, и большинство американских еврейских конгрегаций, даже консервативных и реформистских, с ним хорошо знакомо. Все живые религии содержат веселые интермедии. У нас такая интермедия — Пурим.

В Пурим буйное веселье продолжается. По традиции в этот день даются мимические представления. Когда-то бродячие артисты с неизменным успехом исполняли в польских и русских деревнях пьесу об Эсфири и Амане. В наши дни дети в соответствующих костюмах и гриме разыгрывают историю Эсфири и Амана в школах. Юмор вторгается даже в уединенные кабинеты, где благочестивые евреи изучают Писание. «Тора Пурима» — это что-то вроде пародии на ученый трактат: в ней при помощи чисто талмудического метода доказывается «истинность» совершеннейших нелепостей. Эта причудливая логика доказывает несообразности по строгому талмудическому методу. В современных иешивах представления в Пурим превратились в пародийные импровизации с куплетами и музыкой. Никто из почтенных людей, ни одно почтенное учреждение не застраховано от насмешки. Деканы и раввины сами участвуют в этом буйном веселье, даже себе во вред. Пурим — это что-то вроде запасного клапана, который вместе с весельем и шутовством выпускает раздражение и нервное напряжение, накопившееся за год. Это — прекрасное время.

Но Пурим — это не только время развлечений. Пурим налагает на еврея четыре религиозные обязанности: прослушать чтение Мегилы (история Эсфири), раздать милостыню бедным, устроить веселую трапезу и сделать подарки соседям и друзьям. Последний обычай называется мишлоах манот (приношение даров): люди дарят друг другу еду и питье, которые в этот же день съедают и выпивают.

Наши предки придавали этому обычаю большое значение. Из дома в дом носили пищу, положенную на тарелки и завернутую в полотно. Следовало быть очень осторожным: стоило послать чересчур щепетильному родственнику не ту пищу или не то количество пищи, что нужно, — и он мог обидеться. Трапеза в Пурим — сеуда — начиналась в полдень и продолжалась целый день. Семья в окружении гостей начинала пить и закусывать, а потом, по мере подношений, съедала также мишлоах манот. Все двери были открыты, и гости бродили с одного пиршества на другое, из одного дома в другой. Не было среди евреев такого бедняка, которого не принимали бы с распростертыми объятиями, куда бы он ни пришел. В очень религиозных общинах этот обычай продолжает жить до сих пор. Возможно, в Соединенных Штатах его уже нельзя восстановить полностью, и это очень жаль. От нижнего Ист-Сайда в Нью-Йорке довольно далеко до фешенебельных пригородов. В нас давно уже нет того чувства еврейской общности, которое когда-то связывало жителей гетто. Мы уже не презираемое сообщество граждан второго сорта, за что мы благодарим Б-га. Но мы потеряли ощущение равенства и товарищества, которое свойственно униженным и оскорбленным.

Ханука: праздник огней

Случайный вопрос, заданный автору о Хануке, породил эту книгу. Однако не так уж случайно, что исследование иудаизма, появившееся в Соединенных Штатах в 1959 году, начинается с Хануки — последнего из наших праздников, последнего по времени своего возникновения и последнего по количеству предписанных в этот день ритуальных действий.

Ханука — единственный Святой день, увековечивающий событие, не описанное в Танахе, единственный день, в который отмечается память о войне. Этот праздник в большей степени, чем какой-либо другой, связывает древний иудаизм и наш современный мир. По времени своего возникновения этот праздник дальше всего отстоит от Моисеева откровения. Думая о прошлом, мы прежде всего приходим к Хануке — самой близкой календарной дате.

Ханука — это праздник в честь успешного восстания евреев в эпоху Второго Храма против греков-селевкидов, наследников сирийской части развалившейся империи Александра Македонского. Восьмой из селевкидских царей, Антиох Епифан, пытался обратить иудеев в греческую веру, ибо он разделял древнее как мир и до сих пор бытующее мнение, что религиозные представляют угрозу государству. Сначала он, казалось, преуспел было в своем намерении: в 168 году до нашей эры его воины даже установили идола в Иерусалимском Храме и заставили иудейских священников принести свинью в жертву греческому идолу во дворце Соломона.

Антиох издал указ, согласно которому во всей Палестине преподавание и чтение Танаха и обрезание мальчиков объявлялись уголовным преступлением, наказанием за которое была смертная казнь. Воинство Антиоха прошло через страну, устанавливая идолов во всех деревнях и заменяя иудейских священников вероотступниками. Вначале ошеломленное и напуганное население не оказывало сопротивления. Однако все изменилось, когда священник Мататиагу из семьи Хасмонеев отказался принести жертву идолу, воздвигнутому в его родном городе Модиине, и убил человека, который собирался вместо него зарезать жертвенную свинью. Пятеро сыновей Мататиагу спасли его от разъяренных воинов Антиоха, ушли в горы и подняли там восстание. За три года повстанцам удалось изгнать греков из всей Иудеи. Таким образом, героический поступок одного решительного человека, воспротивившегося злу, изменил течение событий: от удара, нанесенного Мататиагу, зависело, возможно, все будущее иудаизма.

Двадцать пятого дня месяца Кислее 165 года до нашей эры повстанцы, руководимые воином Иудой Маккавеем, сыном Мататиагу, вновь овладели Храмом, и в течение восьми дней в Храме продолжались церемонии очищения и нового освящения Слово Ханука как раз и означает освящение. В этот праздник отмечается память о тех восьми днях, в течение которых Храм был заново подготовлен для поклонения Б-гу. С тех пор службы в Храме проводились более двух столетий, пока в 70 году нашей эры римляне не захватили Иерусалим и не разрушили Дом Б-га, который до сих пор еще ожидает часа, когда его восстановят.

Ханука сегодня

Я описал так подробно события, память о которых отмечается во время праздника Ханука, потому что они, в отличие от событий, изложенных в Танахе, не являются составной частью западной культуры. За тысячу лет своего национального существования на палестинской земле евреи не раз изгоняли угнетателей и завоевывали независимость, однако восстание Маккавеев — война в защиту религиозной свободы — это единственная война, которая нашла свое отражение в обрядах нашей веры. Этот праздник выдержал испытание временем. Именно тогда, во время восстания Маккавеев, евреям суждено было в первый раз решить тот вопрос, который позже неоднократно вставал перед ними в течение последующих двух тысячелетий их существования:

может ли небольшой народ, живущий в окружении могущественного и обладающего высокой культурой народа, играть свою роль в общественной и культурной жизни страны и в то же время сохранять свое национальное своеобразие, свою культуру — или же он должен раствориться, ассимилироваться и идти тем путем, каким идет большинство его соседей? В двух великих мирах современности — в коммунистической империи, столь напоминающей античную военную диктатуру, и в терпимом, скептическом, свободном западном обществе — евреи снова должны ответить на тот же вопрос.

Позиция коммунистов по отношению к евреям та же, что и позиция Антиоха, хотя и выражается в менее грубых формах. Советская власть рассматривает нашу религию как варварский пережиток прошлого, который по своей мудрости и полезности не может сравниться с марксизмом. Воспитание детей в этом семитском суеверии не совместимо со здравым смыслом и с интересами социалистического государства. Поэтому государственная полиция всячески препятствует такому воспитанию — иногда она делает это обходным путем, а иногда и насильственно. Замените греческую религию марксизмом — и вы увидите, что евреи России в общем находятся в таком же положении, в каком находились их предки в Палестине в 168 году до новой эры, как бы ни отличалась великая греческая культура от культуры коммунистической.

Со стороны западного общества угроза евреям совсем иная, хотя эта угроза не менее серьезна. Исходный пункт тот же самый: евреи, сталкиваясь с лучшим образом жизни, вынуждены ради приобщения к нему жертвовать своей религией. Западная культура не действует методами принуждения и поэтому не вызывает сопротивления — она лишь зовет евреев идти по ее пути. Позиция американского правительства, соответствующая внутренним убеждениям большинства американских лидеров, заключается в том, что евреи имеют полное право — или даже должны — придерживаться веры своих отцов. Однако придерживаться веры своих отцов евреям мешает та сила инерции, которую еще Алексис де Токвиль в 19-м веке считал одной из главных слабостей демократического общества и которую он чрезвычайно удачно назвал «тиранией большинства». Стремление соперничать с соседями и быть «не хуже, чем Джонсы», желание вести себя так, как требуют общепринятые взгляды и привычки, страх быть не похожим на других — все это есть не что иное, как антиохово насилие в современных Соединенных Штатах. И то, что в древности не сумел сделать меч, в наши дни с успехом делает сила внушения.

Было бы очень приятно поверить в то, что именно сходство событий, увековеченных Ханукой, с положением евреев в современной Америке послужило причиной того, что интерес к этому празднику возрос. Однако этот интерес объясняется еще одной, причем совершенно очевидной причиной.

Этот второстепенный еврейский праздник случайно почти совпадает по времени с одним из важнейших христианских праздников — Рождеством. И это совпадение создало Хануку нового типа.

Прежняя Ханука была каким-то «полупраздником», который справляли в скучную и мрачную зимнюю пору, когда на улице была пороша или пронизывающая изморось, когда рано темнело и поздно светлело, когда серый сумеречный свет даже днем разгоняли лишь желтые пятна уличных фонарей. Отец семейства утром уходил на работу в будничном костюме. Дети торопились в школу, а после школы им нужно было успеть сделать уроки. В синагоге в этот день служба не была торжественной, не было чтения увлекательных библейских историй, красочных обрядов. Восемь вечеров подряд отец, придя с работы, собирал семью и напевал старинную молитву, которую напевают только в Хануку (так что дети на всю жизнь запоминали лишь скучные зимние сумерки, шипение парового радиатора да холодный ветер, швырявший в оконные стекла хлопья снега или струи дождя), затем отец ставил на подоконник восьмисвечную менору и зажигал на ней свечи: одну свечу в первый вечер, две — во второй, три — в третий и так далее, пока, наконец, в последнюю, восьмую ночь не зажигались все восемь свечей. Свечи, как и сам праздник, выглядели довольно жалко: тонкие, бледно-оранжевые, они оплывали и очень быстро сгорали, — разве можно сравнить их с субботними свечами, которые горят чуть ли не всю ночь?

Самым приятным был для детей первый вечер Хануку, потому что в этот день родители и бабушка с дедушкой дарили детям деньги — четверть доллара или полдоллара. Это было настоящее богатство, если только мать тут же не вытаскивала медную копилку и не заставляла детей опускать полученные монеты в ее отвратительную черную щель, которая поглощала половину радостей детства. И кроме того в эту ночь на столе появлялись латки — картофельные оладьи, испеченные в духовке.

В еврейских школах в Хануку устраивалось нечто напоминающее Пурим: ставили спектакль, изображающий битву между евреями и греками, и дети с восторгом надевали бумажные шлемы и вооружались картонными щитами и мечами. Учителя рассказывали школьникам о восстании Маккавеев и еще добавляли легенду о том, как в Храме чудесным образом целых восемь дней горела менора. Эта история очень мало кого трогала, потому что ее не было в Танахе и потому что в синагоге это не сулило никаких интересных обрядов, кроме нескольких дополнительных молитв. Иногда детям давали конфеты, изюм и орехи, а также волчки — дрейдлах, при помощи которых можно было либо выиграть еще втрое больше конфет, либо проиграть и то, что было. Примерно так в прошлом отмечалась Ханука. Конечно, это тоже было какое-то развлечение, повторявшееся из года в год, но разве этот праздник можно было сравнить с Суккот, Песах или еженедельным шабатом? И вскоре после Хануки великолепие рождественских универсальных магазинов, как девятый вал, смывало даже память о скромном еврейском празднике.

Новое поколение евреев, выросшее в Соединенных Штатах, чувствовало себя в декабре так, как чувствуют себя на темной вечерней улице дети, прижавшиеся носами к оконным стеклам дома, в котором сверкают огни и идет веселое празднество. А то, что у иудеев тоже есть свои веселые и красочные праздники (как мы, возможно, уже поняли), — это как-то забывалось. Большинство евреев второго поколения очень мало знало о своей вере. У христиан, считали они, есть в середине зимы великолепный праздник. А что есть у евреев? Некоторые еврейские семьи решили эту проблему довольно просто: они ставили дома елки, посылали друг другу рождественские подарки и пели за столом рождественские песни. Они делали это, по их словам, для того, чтобы их дети не чувствовали себя обделенными по сравнению с их сверстниками, и еще потому, что елка — это очень нарядное украшение, которое полностью соответствует времени года и не имеет никакого религиозного содержания.

В то же самое время в школах, где было много религиозных детей, отмечались два дня — Рождество и Ханука, что официально символизировало взаимную вежливость, дружбу и терпимость. Это, в свою очередь, пробудило у евреев новый интерес к Хануке. Даже те евреи, которые у себя дома праздновали Рождество (елка, остролист, песня «Родился иудейский царь» и так далее), находили вполне уместным ставить на подоконник менору и даже зажигать свечи. Этим решалась проблема: дети извлекали все возможное из обеих культурных традиций.

Конечно, все раввины — даже наиболее крайние реформисты — протестовали, говоря, что кроме развлечения детей, это ничего, по сути дела, не дает. Но речи с кафедры бессильны перед логикой вещей. Я был знаком с одним очень одаренным и крайне либеральным раввином из пригорода, который приходил в дома евреев и вел пропаганду против рождественской елки. В конце концов его вызвали в местный совет попечителей и строго предупредили, чтобы он ограничивался в своих проповедях религиозной тематикой и оставил в покое личную жизнь людей.

Здесь следует отметить один очень интересный момент: под давлением большинства человек может совершенно искренне поверить в то, что требования этого большинства соответствуют его личным внутренним желаниям. Еврей, который чувствует, что от него ускользает большая часть его духовного наследия, заменяясь усвоенными привычками, должен убедиться в том, что он действительно делает то, что ему надо, а не подчиняется волей-неволей нажиму окружающих его жизненных стандартов.

Возросшая популярность Хануки — это не случайность. Когда возникает интерес к какой-то части иудаизма — чем бы это ни объяснялось, — то неизбежно должен возникнуть интерес к иудаизму в целом. Весьма возможно, что сын моего скептически настроенного друга, выяснив, что такое Ханука, на этом не остановится. Именно в декабре американские евреи наиболее болезненно ощущают свою оторванность от религии и традиций.

Потому-то явно пустяковая проблема рождественской елки вызывает такие яростные споры. Затрагивать эту проблему — все равно что касаться обнаженной раны. Поэтому очень хорошо, что Ханука все-таки существует. Замена ханукальных денег ханукальными подарками не так уж существенна. Рассказ о Празднике огней, иллюстрируемый последними событиями, может быть очень ярким. Молодежи будет полезно узнать об испытаниях евреев в прошлом. Ханукальные подарки привлекают их внимание. Маленькие свечи возбуждают любопытство.

Ханукальные свечи положено зажигать на подоконнике, чтобы их могли видеть прохожие. Мудрецы называют этот обряд «Объявлением чуда». Как гласит легенда, Маккавеи, отвоевав Храм, нашли там лишь один кувшин масла, который можно было использовать в золотой меноре, ибо этот кувшин сохранился в опечатанном ларце первосвященника. Этого масла явно должно было хватить не более чем на день. Маккавеи знали, что потребуется дней восемь, чтобы получить ритуальное чистое масло. Однако они решили рискнуть и зажгли большую менору. И произошло чудо: масло горело все восемь дней.

В этом мидраше (на иврите — объяснение) отразилась, как в фокусе, история евреев. Вся наша история — это волшебная легенда о том, как нечто, что должно было служить всего один день, чудесным образом служило восемь дней, о том, как горела и не сгорала неопалимая купина, о том, как история нашего народа, которая, по логике событий, давно должна была бы прекратиться, продолжается до сих пор.

Глава восьмая МОЛИТВЫ, СИНАГОГА И ВЕРУЮЩИЕ

О молитве

У человека есть потребность прославлять Б-га, который сотворил все чудеса жизни, просить у Него избавления по возможности от жизненных тягот и бед и благодарить за блага, уже Им дарованные: здоровье, семью, работу. Разумеется, людям хочется молиться в том случае, если их не покинуло ощущение, что Б-г существует. В иудаизме молитва о даровании тех или иных жизненных благ — это всего лишь очень малая часть литургии. Самая большая часть литургии — это благодарность Б-гу и размышления о Священном Писании, которое в ясных и простых словах выразило основные великие принципы нашей религии. Цель ежедневной молитвы — обновление религиозного чувства. Молящийся выражает молитвой свою принадлежность к еврейству и упование на Б-га.

Что касается вопроса, приводит или не приводит молитва к каким-то практическим результатам, — кто может на это ответить? Контрольные эксперименты здесь невозможны. Можно часами изощряться в остротах и парадоксах по поводу поведения Б-га, — что они докажут? Начиная с 18-го века эти парадоксы интересуют, главным образом, студентов младших курсов. Гекльберри Финн попросил у Б-га послать ему удочку — и он свою удочку получил, но не получил крючков и поэтому отверг религию как источник материальной выгоды. Это прекрасная притча. Тем не менее, когда Моисей помолился, Мириам была излечена от проказы. А если бы Моисей не помолился, излечилась бы Мириам или нет? На этот вопрос никто не может ответить. Если вы фаталист, молитва для вас — пустой звук. Если вы верите в Б-га, молитва для вас — важное событие (не обязательно решающее событие — в противном случае мы всегда получали бы наши удочки вместе с крючками, стоило бы только захотеть, — но новый элемент в ситуации, такой же, как рождение ребенка).

Нет никакого сомнения, что в мире более чем достаточно лицемерия и ханжества, и нередко пустое словоблудие принимается за истинное благочестие. Если вежливому человеку доводится присутствовать при подобной церемонии, ему становится очень неловко (что касается меня, то, боюсь, моя вежливость оставляет желать лучшего). Иногда — или, вернее, слишком часто — я ловлю себя на том, что молюсь совершенно механически, не вникая в суть слов, которые произношу. Однако порой у меня возникает ощущение моей сопричастности с той Силой, которая соизволила даровать мне жизнь. Неискушенный читатель может посчитать эти мои откровения результатом самовнушения или скудоумия. Я, может быть, слишком много говорю о себе, но чтобы быть честным, строить лучше на чистом месте.

Религиозный еврей молится три раза в день — утром, днем и вечером. Молитвы эти различны в разное время дня и в разное время года. Некоторые основополагающие молитвы всегда остаются одинаковыми. Однако в Святые Дни литургия более пространна.

В синагоге

Даже у самого убежденного безбожника иной раз возникает религиозное настроение или фантазия, как бы он сам себя за это ни осуждал, подобно тому, как самый верный муж хоть иногда испытывает волнение в крови, встречаясь с хорошенькой девушкой. Это голос природы. Человеческое чувство — или, если угодно секуляристам, человеческая слабость, которая создала и тысячелетиями поддерживала религию, — есть в сердце каждого человека. И вот такой прилив религиозного чувства может заставить еврейского скептика зайти в синагогу посмотреть, что ему может дать вера его отцов.

В синагоге ему вручают молитвенник с хаотическим, по его мнению, набором текстов, снабженных переводом, длинные периоды которого кажутся ему лишь немногим понятнее, чем подлинник. Наш скептик начинает осматривать синагогу: одни углубились в молитву, другие рассеянно оглядываются, молящиеся повторяют что-то на иврите и сопровождают это ритмическими движениями, пока чтец продолжает говорить что-то нараспев. Время от времени все встают — непонятно почему — и начинают петь в унисон — неизвестно что (а если какие-то смутные детские воспоминания и возникают, в молитвеннике этот текст отсутствует). Наконец, наступает момент, когда из ковчега извлекается священный свиток, и этот свиток торжественно помещается на кафедре, при этом на серебряной крышке позванивают колокольчики. Чтение — на диковинный восточный манер — кажется совершенно бесконечным. Видно, что и другим прихожанам это тоже надоедает: они проявляют явное безразличие, начинают шептаться или даже дремать. Далее следует проповедь. Эта проповедь, особенно если раввин молод, — скорее всего конспективное изложение статей из либеральных газет и журналов за прошлую неделю с краткими комментариями и ссылками на Танах. И наш скептик покидает синагогу в твердом убеждении, что его религиозный порыв был вызван всего лишь преходящим и случайным приступом хандры и что если еврейский Б-г существует, то синагога — не то место, где можно устанавливать с ним контакт.

Возможно, впечатление будет иным, если он попадет в старомодную ортодоксальную синагогу, где раввин — седобородый старец, который говорит на языке идиш. В этом случае молящиеся покажутся более ревностными (хотя также порою склонными поболтать во время службы), а проповедь, если он еще не совсем забыл идиш, покажется ему глубокой, хотя и своеобразной по форме. И он уйдет из синагоги, сожалея о былых временах, ибо, разумеется, невозможно возродить идиш как язык общины или обучать ему детей, которые, вероятно, уже ходят в прогрессивную частную школу.

Все сказанное относится к посещению традиционной синагоги. В консервативных и реформистских синагогах, где совсем другие обычаи и обряды, можно увидеть лишь часть того, что есть в синагогах традиционных. Но если уж целое не производит впечатления, то часть наверняка не произведет.

Вечер в опере

Здесь уместно вспомнить первое посещение оперы. Читатель, возможно, посетил оперу в юности или в молодости, скорее всего под влиянием подруги. Не исключено также, что до этого он относился к опере весьма скептически и считал, что это скучное надувательство, пересаженное на американскую почву мертвое европейское искусство, которым снобы и пижоны восхищаются — или делают вид, что восхищаются — только потому, что ходить в оперу считается хорошим тоном среди европейской аристократии. Насколько мне известно, именно так думают об опере очень многие из моих читателей.

Однако тот, кто изменил свое мнение об опере, вспомнит, наверно, что случилось это отнюдь не после первого визита. В первое посещение опера, казалось, подтвердила его худшие опасения. В ложах дремлют жирные старики; их жены больше интересуются лицами и туалетами в ложах напротив, чем самим представлением; взбудораженные субъекты, по которым давно плачет парикмахерская, толпятся за оркестром и, приседая, изображают восторг; на сцене какая-то визгливая толстуха делает вид, что она застенчивая деревенская простушка, а низенький пузатый человек с короткими толстыми руками изображает заядлого сердцееда; хор стареющих размалеванных дам и джентльменов время от времени конвульсивно дергается (что, по их мнению, должно быть воспринято как актерская игра), в то время как оркестр тянет что-то слащавое и бесконечно тоскливое, — таково, по всей вероятности, первое впечатление от одного из бессмертнейших творений человеческого гения — оперы Моцарта «Дон Жуан».

Сэр Томас Бичем как-то сказал, что «Дон Жуан» Моцарта еще ни разу не нашел себе полноценного сценического воплощения, что еще ни разу не было одновременно ансамбля певцов, способных постигнуть суть замысла Моцарта, и аудитории, способной воспринять этот замысел. Среди певцов одного поколения не находится достаточно артистов, удовлетворяющих требованиям Моцарта. Люди, которые каждый вечер заполняют оперный театр, — это всего лишь люди: выдающиеся и обыкновенные, умные и глупые, податливые и неуступчивые; одного приобщила к опере его супруга, другой пришел сюда, чтобы продемонстрировать свою интеллигентность, третий — по привычке, четвертый — чтобы рассказать у себя в провинции, что такое нью-йоркская опера; а некоторые пришли потому, что Моцарт для них то же, что солнечный свет. И они готовы вынести все недостатки еще одного неважного спектакля ради отдельных лучей, сияющих сквозь тучи.

Подобно тому как и исполнители и публика обычно не поднимаются до Моцарта, точно так же раввин и его конгрегация не поднимаются до Моисея. Но это отнюдь не означает, что Закон Моисея не является тем возвышенным Законом, который чтит мир, или что формы общественного поклонения, которое этот Закон вызывает, не способны оказывать своего воздействия на людей. Несомненно, что синагога при всех человеческих слабостях ее служителей выполняет эту задачу. В каждой синагоге на каждой службе присутствуют люди, для которых произносимые слова и совершаемые церемонии — это источник силы и мудрости. Иногда в синагоге таких людей мало, иногда много, но обычно они есть. Беглый взгляд случайного посетителя не может проникнуть в мысли и сердца таких людей: как удачно выразился один любитель джаза, этот посетитель «не видит того, на что смотрит».

Синагога

Когда-то, более двух тысяч лет назад, синагога была своего рода народной школой вероучения. В классической синагогальной архитектуре всегда предусматривались письменные столы, расположенные там, где больше всего света. По мере того как синагога вместе с еврейством перемещалась в другие страны, столы эти постепенно исчезали, и в современных американских синагогах их либо вовсе нет, либо они превратились в чисто декоративный элемент. Понятно, что раньше раввин ходил между столами, за которыми сидели его ученики, поясняя им Закон.

Подобно нашей американской доктрине, гласящей, что все люди созданы равными, — доктрине, которая, хоть мы и считаем ее чересчур романтичной, все же остается нашим жизненным идеалом, — подобно этой доктрине социальная аксиома иудаизма заключается в том, что евреи должны изучать Закон, начиная с пяти лет. И это изучение Торы продолжается всю жизнь. Лучшие ученики становятся раввинами, то есть учителями, в буквальном переводе. Однако согласно правилам иудаизма, преподаванием раввин отнюдь не занимается, — напротив, он учится вместе со своими учениками. Кто-то очень точно сказал о знатоке Талмуда: «Он умеет учиться». Согласно теоретическим нормам, еврей обязан трудиться ровно столько, сколько необходимо, чтобы прокормить семью, а остальное время — посвящать изучению Закона. В лучшем случае эту норму соблюдает один процент. Тем не менее в качестве жизненного идеала эта концепция наложила отпечаток на наши учреждения и наши обычаи. Ею определяется, например, литургия и атмосфера в синагоге, ею определяется то, что мы в синагоге делаем и как мы это делаем. Самая суть синагогальной службы — это чтение Торы, разделенной на пятьдесят два отрывка, — чтение, которое проводится раз в неделю в течение всего года, так что за год мы имеем возможность обозреть и обсудить весь Закон.

После падения Первого Храма прекратились ежедневные великие богослужения в Иерусалиме. Однако еврейство, обладавшее волшебной способностью самовосстановления, создало новый религиозный институт. В синагогах, существовавших повсюду в Иудее и Вавилоне, было учреждено чтение молитвы, заменившей прежние храмовые церемонии. В ней также просили Б-га положить конец изгнанию и восстановить Храм. Школа превратилась в молитвенный дом. Характер массовой школы Закона сохранился, но установился твердый порядок служб.

Второй Храм возродил еврейскую жизнь в Палестине, но многие евреи остались в Вавилоне. И синагога сохранила свою роль центра поклонения Б-гу и законоучения. Когда римляне сравняли с землей Второй Храм, синагога сделалась цитаделью веры, местом, где собирались евреи, где они учили Закон и где они молились, — интеллектуальной цитаделью, а нередко, во время нападений врагов, также и цитаделью в прямом смысле этого слова.

В таком качестве синагога успешно пережила двадцать столетий. Естественно, что столь долгий период истории не мог не оставить на синагоге своих следов. В литургию входили все новые и новые молитвы и обряды. В простую службу вошли добавления из Танаха и Талмуда вместе с сочинениями раввинов позднейших веков. Копиисты и печатники считали, что было бы святотатством сокращать и выбрасывать что-либо, существовавшее ранее. Молитвенники становились все более пространными, иврит и формы молитв усложнялись (самый простой — древний иврит). В начале 19-го века утренняя праздничная служба могла бы продолжаться шесть-семь часов (если относиться ко всему этому материалу с подобающей серьезностью). Поэтому возникла привычка пробегать молитвы. В детстве меня удивляло, как это взрослым удается такой скороговоркой прочитывать труднейшие произведения средневековой поэзии. Я с нетерпением ждал того дня, когда и я настолько овладею ивритом, что тоже приобрету способность так концентрироваться на чтении. Теперь-то я знаю, что никто этой способностью не обладает.

За то время, которое отводится на обучение юношей ивриту, трудно научить их понимать основное ядро литургии. Сам механизм американского религиозного центра (кампании за вступление новых членов и за строительство новых зданий, заседания комитетов, мужские клубы, женские кружки, молодежные лиги и так далее) подавляет все. Молодой раввин, только что посвященный в духовный сан и полный талмудической мудрости, неожиданно попадает в водоворот, где все знатоки вероучения: и председатель синагоги, и руководительница женского кружка, и даже сочинитель романов, которому случалось порою заглядывать в Талмуд. Раввину указывают, чтобы он разъяснял людям последние известия или чтобы он их не разъяснял; его упрекают в том, что он в своих проповедях слишком заумен, и в том, что он приспосабливается к низкому уровню невзыскательных умов; ему говорят, что современный раввин призван быть лидером своей общины; от него требуют, чтобы он возглавил кампании за сбор средств, произносив пламенные речи, был душой общества, умел играть в карты и в то же самое время своим благочестием внушал уважение не меньше, чем его предшественники, приехавшие из Европы. И в этом вихре противоречивых наставлений и пожеланий раввин должен проводить свои дни и зарабатывать себе на хлеб. Просто удивительно, что до сих пор еще не перевелись люди, которые хотят стать раввинами, что постоянно растет число синагог. Причина тому — жизнеспособность иудаизма. И пока идет спор о форме, которую примет в будущем дерево, старое дерево выпускает все новые и новые побеги. Как говорят французы, «чем больше все меняется, тем больше все остается по-старому».

Религия и служба

В центре всех наших литургий — как обычной сорокаминутной утренней службы во вторник, так и двенадцатичасовой службы в Судный День — лежат две молитвы. Я назову их «Символом веры» и «Службой»: эти названия хорошо передают их сущность. Их синагогальные названия на иврите — «Шма» и «Шмоне Эсре», что в буквальном переводе означает «Слушай» и «Восемнадцать».

Вокруг этих двух ключевых молитв концентрируются отрывки из таких классических произведений еврейской литературы и еврейской религиозно-философской мысли как Тора, Книги Пророков, Псалмы, Талмуд. Ибо синагога, как и прежде, остается местом изучения Торы. Молящийся, который ежедневно читает молитвы, одновременно повторяет тем самым большую часть еврейского духовного наследия, выполняя при этом долг каждого еврея: постоянно учиться.

Две основные молитвы очень коротки. Молитва «Символ веры» может быть произнесена за несколько секунд, а «Служба» — за несколько минут.

«Шма» содержит один стих из Писания, который, возможно, все евреи в мире знают наизусть или по крайней мере часто слышали: «Слушай, Израиль, Г-сподь, Б-г наш, Г-сподь един» (Второзаконие, 6:4).

Верующий еврей каждый день произносит этот стих поутру и перед сном, сопровождая его тремя связанными с ним стихами Торы. У евреев —это первая фраза ребенка, и она должна быть последней фразой человека в жизни.

По этому поводу мне хочется рассказать об одном событии в моей жизни. Меня всегда удивляло: неужели действительно человек может в свой смертный час вспомнить и прочесть «Символ веры»? И вот однажды во время тайфуна в Тихом океане меня чуть не смыло с корабельной палубы; и я очень ясно помню, что в те короткие секунды, когда волна волокла меня в море, я подумал: «Не забыть бы прочесть „Шма“ перед тем, как пойти ко дну!» К счастью, я успел вовремя ухватиться за какой-то трос или поручень, что отсрочило тот час, когда мне суждено в последний раз прочесть эту молитву. И вот результат: в мире появилось еще несколько романов и пьес, без которых он мог бы отлично обойтись, и терпеливый читатель следит за ходом моих рассуждений. Я уверен, что есть два-три литературных критика, которые, дойдя до этих строк, пожалеют, что мне так и не довелось тогда прочесть в море «Шма», но тут уж я ничего не могу поделать: каждый человек держится, пока может.

«Служба» — это чрезвычайно древняя молитва из восемнадцати благословений. Девятнадцатое благословение было добавлено уже во времена Талмуда. В шабат и по праздникам читается лишь семь благословений, однако именно восемнадцать благословений составляют в глазах евреев канонический полный текст молитвы. Чтобы провести службу в соответствии с храмовыми традициями, существуют три формы «Шмоне Эсре»: утренняя, дневная и вечерняя.

Обязательно ли молиться на иврите?

Первый трактат Талмуда «Благословения» указывает, когда и как читать «Шма» и «Шмоне Эсре», а затем рассказывает о других молитвах. Древность «Символа веры» и «Службы» видна хотя бы из того, что Талмуд говорит о них как о чем-то само собой понятном.

В трактате «Берахот» содержатся указания, что следует благодарить Создателя за все блага мира, а также какие молитвы следует читать при получении плохих вестей. Но больше всего поражает современного читателя то, что Талмуд разрешает молиться по-английски — точнее говоря, на любом языке, которым владеет молящийся. Несмотря на традицию, которая отстаивает еврейскую литургию, мы молились во все времена на разных языках: по-гречески, по-арамейски, по-латыни, по-египетски, по-арабски, по-испански, по-французски, по-турецки, по-немецки, по-польски или по-русски. Однако же еврейские общины все же избирали для богослужения язык Писания. И в Соединенных Штатах, даже в реформистском и консервативном движениях, литургия становится с каждым годом все более еврейской.

В настоящее время есть печатные переводы еврейской литургии. В прежние времена, когда иврит был гораздо менее распространен, в каждой синагоге был специальный служитель, так называемый метургеман, или переводчик, который строчку за строчкой выкрикивал на местном языке текст Торы. В некоторых сефардийских молитвенниках и сейчас вы можете найти подстрочный испанский перевод молитв. И тем не менее наш народ продолжал молиться на иврите. Я думаю, так будет всегда. У языка есть свой дух. Некоторые слова переводятся хорошо и легко, другие непереводимы. Пьесы Мольера совершенны только по-французски. Не зная арабского языка, невозможно полностью понять Коран. Пушкин до сих пор принадлежит в основном русской культуре, хотя Толстого принял весь мир. Вообще говоря, легче всего переводятся произведения наименее типичные по своей национальной принадлежности.

Танах звучит выразительно и сильно на всех языках, однако ни для кого он не звучит так, как для евреев. Вторая скрижаль Десяти Заповедей в буквальном переводе с иврита звучит так: «Не убивай, не развратничай, не воруй, не лги, не желай ничьей жены, ничьего дома, ничьего скота, ничего из того, что он имеет…». По-английски это режет слух. В восприятии англичанина или американца религия есть нечто возвышенное и торжественное — это, так сказать, Кентерберийский собор, а не маленькая синагога. Поэтому приподнятое «не убий», «не укради» — гораздо вернее. Для еврея же религия — это нечто интимное, близкое, домашнее.

Наша литургия — по крайней мере ее классическая часть — написана таким же простым языком, как и Тора. Поэтому не существует адекватного перевода еврейского молитвенника. Англиканская библия — неисчерпаемый источник великолепных переводов псалмов и других отрывков из Писания. И все-таки в переводе с иврита на английский совершенно меняется стилистическая окраска. Переводчики используют лексику англиканской библии — все эти архаизмы, вроде «изрек», «сей», «по сему», «пребывает», «око» и тому подобное, — тон и настроение наших молитв почти совершенно исчезают. Иной раз люди жалуются, что когда они читают молитвы по-английски, им кажется, что они в христианской церкви. Это верная реакция. В этот момент они как бы приобщаются не к еврейской, а к английской культуре.

В то же самое время что-то лучше, чем ничего. Если бы молитва на современном языке способствовала тому, что еврейство становилось сильнее и лучше, то что бы там ни происходило со значением древнееврейских слов, ни один разумный человек не стал бы возражать против такой молитвы. Но опыт двадцати веков говорит, что переводы молитв — это первый шаг к забвению иврита. А забвение иврита всегда было первым шагом к забвению в конечном итоге еврейского Закона, еврейских обычаев и еврейских знаний, — первым шагом к забвению еврейских ценностей и к ассимиляции.

Дело в том, что в основе иудаизма лежит воспитание. Хотя бы небольшой круг евреев должен достичь очень высокого культурного уровня. Для того чтобы выжить, евреям часто было необходимо знать два-три языка. Все евреи должны были уметь читать и писать. И это приносило свои плоды.

Во время войны я провел немало служб на английском языке, и я читал молитвы на английском языке. Талмуд, безусловно, прав, советуя человеку молиться на том языке, которым он владеет, — это гораздо лучше, чем вообще отказаться от молитвы только из-за незнания иврита. И все-таки я даже мысли не допускаю, чтобы мои сыновья, как и все евреи с древних времен, не выучились святому языку. Иврит был достоин изучения еще и до того, как возникновение государства Израиль сделало его важным современным языком. В свое время Гете изучил иврит, чтобы читать и понимать Танах в оригинале. Так во все эпохи поступали многие просвещенные христиане. Мы изучаем иврит, чтобы точно знать, что говорит нам Тора и что мы имеем в виду, когда произносим молитвы. Выучить иврит нелегко. Но любой человек с нормальным умственным развитием может, если пожелает, за год вполне овладеть тем простым ивритом, на котором написана наша литургия.

Возглашающий молитвы

Один из молитвенного собрания должен возглашать молитвы. Он отделен от остальных прихожан только в течение одной службы, потом снова становится одним из них. Каждый человек, умеющий правильно читать на иврите вслух, может занять место на кафедре. По субботам и во время праздников возглашающим молитвы обычно избирается человек с хорошим голосом (например, кантор). Разумеется, такой человек должен отличаться благочестием. Отсюда возникает ошибочное убеждение, что кантор — это духовный сан. В действительности кантор — это еврей, который знает иврит и умеет петь.

Каждый еврей произносит одни и те же молитвы. Нет никаких предпочтений. И самый благочестивый раввин ничем не отличается во время молитвы от тринадцатилетнего мальчика.

Возглашающий молитвы вносит порядок, поет первую и последнюю строчки молитвы. Он повторяет вслух восемнадцать благословений, а молящиеся хором возглашают: «Аминь!» Это нетрудно. Многие неофиты, знающие иврит, уверенно занимают свое место на кафедре и возглашают молитвы. После того как такой неофит несколько раз посетил синагогу, он начинает понимать, что исказил нигун (мелодию), и ему становится не по себе. Но долгое время посещая синагогу, он встретит многих евреев, которые знают нигун не лучше его.

Очень важную роль играет в синагоге шамес. Он истинный глава синагоги, он знает нигун, в его ведении находится библиотека, молитвенники, талесы, он возглашает молитвы, если больше никого не находится, он следит за миньяном (кворумом) и читает Священные Свитки. Синагога может обойтись без раввина и без кантора, но без шамеса она обойтись не может — в крайнем случае кто-то из прихожан должен его заменить.

Различные направления

После того как римляне взяли Иерусалим и евреи рассеялись по свету, возникли две большие группы еврейства: ашкеназийские евреи северной и восточной Европы и сефардийские евреи Средиземноморья. Сефарды и ашкеназийцы произносили слова иврита по-разному. Их обычаи и их литургии приняли различные формы. Это различие существует и до сих пор. Например, иврит, на котором говорят в Израиле, — это сефардийский иврит, сефардийское произношение. Американскому еврею, привыкшему в Америке к ашкеназийскому ивриту, в Израиле приходится переучиваться.

В Нью-Йорке большая сефардийская конгрегация существует уже более трехсот лет. Основали ее первые испано-еврейские поселенцы в Новом Свете. В этой очаровательной испано-португальской синагоге, на 70-й улице к западу от Центрального парка, продолжает жить сефардийская литургия, которая по мелодии и обряду отличается от ашкеназийской, господствующей вокруг, и некоторые люди считают, что эта сефардийская литургия гораздо живописнее и производит более сильное впечатление. Многие прихожане носят старинные имена своих испанских предков, семьи которых прославлены в истории Соединенных Штатов.

Любопытно, что у евреев, разбросанных по всему миру, так долго живших в рассеянии и до недавнего времени мало общавшихся между собою, нет единого религиозного центра, — и при всем этом поражают не различия в обрядах евреев разных стран, а сходство этих обрядов. В Талмуде, написанном задолго до того, как сложились европейские нации, можно найти подробнейшие описания того, как следует произносить те молитвы, которые до сих пор евреи читают в Токио, Иоганнесбурге, Лондоне и Лос-Анджелесе. Американский или английский еврей, который зайдет в сефардийскую синагогу в Израиле, полную темнокожих йеменских евреев, сначала растеряется, но как только он заглянет в молитвенник, он сможет следить за службой и читать молитвы.

Правила приличия

Во время молитвы должна соблюдаться полная тишина, а болтать при произнесении таких молитв как «Шма» или «Шмоне Эсре» — особо серьезное нарушение. Однако в старину в восточноевропейских синагогах часто это правило соблюдалось не очень строго.

Бедность еврейского гетто вынуждала синагоги пополнять свой бюджет за счет продажи с аукциона субботних и праздничных почестей. Чтение Торы, открывание ковчега — за все это нужно было заплатить. Устраивались аукционы; правда, они были очень красочными и оживленными, но отнюдь не способствовали молитвенному настроению. Аукционы длились довольно долго. Более того, вошло в обычай, что каждый, кто должен был читать Тору (это называется алия), громогласно объявлял о своих благодеяниях. За каждое пожертвование филантроп удостаивался благословения шамеса. Этот обычай был выгоден для синагоги, ибо поощрял пожертвования, однако едва ли он порождал возвышенное настроение у прихожан.

Вместе с массами эмигрантов, хлынувших за океан, этот обычай перекочевал и в Америку. Он позволил многим бедным и малочисленным общинам не только выжить, но и построить величественные синагоги и общественные здания. Однако по мере того как еврейские общины становились богаче, этот обычай все чаще и чаще заменялся обычными сборами. Теперь от него сохранилась лишь оживленная, как при аукционе, атмосфера во время чтения Торы и уход из синагоги в это время случайных посетителей. И вновь утвердилось правило, требующее соблюдения абсолютной тишины.

И все-таки я с огромным удовольствием вспоминаю, как шамес торжественно, нараспев провозглашал: — Finif dollar um shiishi! (Пять долларов за третье чтение!)

И мне никогда не забыть исторического аукциона в одной из синагог Бронкса, который проводился лет сорок тому назад в Йом Кипур. На этом аукционе мой отец победил нескольких конкурентов, купив себе право читать Книгу Ионы (хотя и он и его конкуренты были всего лишь бедными иммигрантами). Один за другим соперники выбывали, по мере того как цена поднималась до ста, ста двадцати пяти и затем до невообразимой для нас суммы в двести долларов, которую отец неожиданно предложил. Я словно до сих пор слышу, как шамес ударяет ладонью по столу и дрожащим счастливым голосом провозглашает: — Zwei hunderd dollar um maftir lona! (Двести долларов за мафтир Иона!)

Мой отец сделал красивый жест. Дело в том, что его отец, шамес из Минска, в своей минской синагоге всегда имел привилегию читать именно Книгу Ионы. Мой отец хотел продолжить семейную традицию. И он ее продолжил. С тех пор в этой синагоге Бронкса больше никто не оспаривал у моего отца эту честь. И по сей день мой брат и я всегда, когда возможно, читаем Книгу Ионы в Йом Кипур. А нам доводилось это делать в местах, очень далеких от Чикаго, например на Окинаве или на Гавайских островах.

Теперь аукционы в синагогах прекратились. И это хорошо. Но они сыграли свою роль. Дети в таких синагогах поняли, какая это великая честь — получить разрешение прочесть в синагоге отрывок из Торы.

Некоторые трудности

Новичок в синагоге обычно чувствует себя неловко: он считает, что служба слишком затянута, и за ней трудно следить; люди, которые сразу же начинают чувствовать себя в синагоге, как дома, исключение.

Но если новичок начинает посещать синагогу регулярно, особенно если он хоть немного знает иврит, он очень скоро привыкает к обычаям и нравам, которые царят в Доме Молитвы. Затем, если он захочет, он овладеет молитвенной традицией и будет красиво и легко молиться в синагоге и дома.

Дело в том, что читать молитвы вовсе не так уж легко. Истинная молитва требует не меньшего (по крайней мере не меньшего) напряжения, чем деловой разговор или написание делового письма. Предполагается, что это — разговор со слушателем. Ребенку и новичку мешает то, что молитва ему незнакома. Благочестивому мешает то, что молитва ему слишком знакома. От всех людей — независимо от их образования и твердости в вере — требуются определенные умственные усилия, чтобы беседовать с Б-гом.

Поэтому — поскольку многие молитвы из-за несовершенства человеческой натуры не достигают цели — может возникнуть вопрос: не становится ли молитва, повторяемая три раза в день в раз навсегда установленных формах, пустой механической формальностью? Возможно, это было бы и так, не оставайся синагога всегда тем, чем она была по замыслу ее создателей: Школой. Научиться молиться можно только молясь или пытаясь молиться — другого пути нет. Естественное излияние сердца в трагические минуты на самом деле отнюдь не является, как считают романтики, молитвой в лучшем смысле этого слова. Те, кто это испытал, знают, что в такие минуты молитва просто превращается в стыдливое запинающееся бормотание. Иудаизм поощряет импровизированные молитвы, и некоторые из таких вдохновенных импровизаций были включены в литургию. Но основа основ обращения человека к Б-гу — как в повседневной жизни, так и в чрезвычайных обстоятельствах — это молитвы, записанные в литургии.

Ежедневная молитва — это выполненный долг, звено в цепи, связывающей нас с Авраамовым постижением Единого Б-га, — звено, которое мы добавляем, как Б-г добавляет новый день к времени. Молитва просто не может быть вполне формальной. Блик света в словах и мыслях еврейской литургии неизбежно западает хоть раз, хоть несколько раз в сознание молящегося, как бы ни были его мысли в этот момент заняты чем-то другим. По крайней мере он молится Б-гу, не забыл об этом — это уже хорошо.

Возможно, святые и воистину богобоязненные люди каждый день, творя молитву, полностью отдаются ей. Если это так, то они живут в озарении, неведомом обыкновенным людям. Для всякого другого верующего вознаграждение за ежедневные молитвы приходит в самые неожиданные минуты, иногда отделенные одна от другой годами, — и в эти минуты литургия вдруг озаряется, словно чудесным огнем. Такая минута может наступить после смерти близкого человека, или после рождения ребенка, или после неожиданного избавления от гибели, или в момент смертельной опасности. Эта минута наступает неожиданно. И тогда человек понимает, почему он молится всю жизнь.

Глава девятая ЗАКОНЫ, КАСАЮЩИЕСЯ ПИЩИ, ОДЕЖДЫ И ЖИЛИЩА

Деликатная тема

Еврейские законы о питании чрезвычайно отличны от того, что принято у всех народов, среди которых живут евреи. Это — довольно деликатная и грустная тема для обсуждения, ибо с несоблюдения этих законов начинается обычно отход еврея от своих национальных традиций. Тот, кто еврейским обычаям не следует, чаще всего с порога отвергает саму идею о том, чтобы подчинять свой рацион каким-то правилам и ограничениям. Тот же, кто скрупулезно соблюдает все предписания Закона (а чтобы питаться согласно Закону, необходимо приложить немало усилий и стараний), считает, что сам он заслуживает всяческих восхвалений, всех же «инакопитающихся» следует предать анафеме. Я не собираюсь вершить здесь суд скорый и праведный и решать, кто прав, а кто неправ. Я хочу лишь рассказать, в чем заключается сущность еврейских законов, связанных с приготовлением пищи и ее употреблением. Судить же и осуждать я предоставляю читателю, который волен исходить — как он хочет — из своей эмоциональной предвзятости или из соображений здравого смысла.

Здесь мы имеем дело с одной из тех особенностей, которыми отмечена вся повседневная жизнь еврея. Каждый человек, если только имеет такую возможность, совершает трапезу по несколько раз в день. Он может пренебрегать работой, развлечениями, молитвой, сексом, но редко забывает поесть. Все религии предусматривают молитву перед трапезой. Многие религии требуют больше, определяя, что именно человек должен есть и как он должен есть. Нередко подобные ограничения накладываются не на каждого верующего, а только на представителя особо выделенной группы среди приверженцев данной религии — например, на монаха, монахиню, священнослужителя, аскета или ламу. Еврейские установления и ограничения, связанные с потреблением пищи, носят сравнительно нестрогий характер, но зато распространяются на всех без исключения евреев.

Необходимость соблюдения этих законов Тора обосновывает весьма кратко: они нужны, «чтобы вы могли отличать священное от несвященного и нечистое от чистого» (Левит, 10:10). Как вы, читатель, возможно, помните, мой друг-агностик полагает, что нельзя предотвратить угрозу ядерной войны, отказавшись есть омаров. Я могу даже допустить, что в его словах есть определенная истина. Однако в той же мере мы не можем предотвратить угрозу ядерной войны тем, что женимся или строим дома, или рожаем детей, или выполняем свои повседневные обязанности. Нет, пожалуй, ни одного занятия — по крайней мере мне не приходит в голову ни одно занятие, — которое перед лицом всеобщего уничтожения в атомной катастрофе не показалось бы абсурдным и ненужным — кроме, может быть, поисков Б-га. Однако, если одна из величайших мировых религий ввела для своих приверженцев особые законы питания, имеющие какую-то конкретную цель, не грешно узнать нам — хотя бы на худой конец, что эти законы собой представляют.

Многое тут неясно и оставляет простор для догадок. Еврейские мудрецы высказывали об этих законах весьма разноречивые мнения. Мы можем впасть в глубокое заблуждение, если, например, заметив, что соблюдение такого-то закона приводит к таким-то и таким-то последствиям, сделаем вывод, что именно в достижении этих последствий заключается цель законов, данных народу Израиля в Синайской пустыне. Однако давайте посмотрим, что это за законы и как ими пользоваться.

Рацион

Еврей может питаться любой растительной пищей. Ограничения касаются только пищи животной. В Торе перечислены все физические признаки животных, мясо которых еврею можно есть.

Из животных, обитающих на суше, разрешается употреблять лишь тех, которые обладают обязательными двумя признаками: они едят растительную пищу и имеют раздвоенные копыта. В результате оказывается, что евреям разрешается есть мясо только травоядных животных и непригодной в пищу остается вся остальная земная фауна: хищные животные, грызуны, пресмыкающиеся, толстокожие, приматы, свинья и лошадь, то есть животные, большинство которых в те или иные эпохи употреблялись в пищу разными народами. В среде евреев, считающих себя просвещенными, бытует мнение, что запрет есть свинину был разумен лишь в странах с жарким климатом и в былые века, когда не было холодильников. Однако если вспомнить, на скольких еще животных наложен запрет, то становится очевидным, что этот аргумент не выдерживает критики. Нам нельзя есть свинину, но нам нельзя есть и мясо белого медведя. Климат тут совершенно не при чем. В основу запрета явно положены четкие формальные признаки; да по логике так оно и должно было быть. Если бы запрет на ту или иную пищу был всего лишь отражением мудрых диетических познаний опередившего свое время Моисея, человечество рано или поздно достигло бы этой мудрости, и тогда еврейские обычаи, касающиеся еды, растворились бы в соблюдаемых всеми тех же самых обычаях.

Из морских тварей евреи могут есть только тех, которые обладают плавниками и чешуей. Таким образом, нам заказаны столь популярные в Америке ракообразные: устрицы, креветки, омары, раки. Под запретом находятся и многие французские деликатесы: морские ежи, улитки, моллюски, лягушки, осьминоги и тому подобное. Некоторые пытаются обосновать эти ограничения тем, что, дескать, осьминоги и омары внушают омерзение, чего нельзя сказать о рыбах. Однако, на мой взгляд, это рассуждение напоминает довод о запрете на свинину в жарких странах. Я уверен, что для любителя осьминогов хорошо приготовленный осьминог представляет собою эстетически самое что ни на есть привлекательное зрелище — со всеми своими щупальцами и присосками. Нет никакого сомнения, что в рацион евреев входят многие вкуснейшие рыбы и не входят (как и в случае с животными) некоторые морские и пресноводные существа, которые у других народов считаются деликатесом.

Для птиц у евреев не предусмотрены ограничения по формальным признакам. В Торе перечислены птицы, которых евреи должны гнушаться — это хищные птицы или пожиратели падали (орел, гриф, коршун, ворон, страус, лебедь и так далее). По сути дела, евреи и неевреи едят одних и тех же птиц. Разница только в том, что у евреев имеется особый — кашерный — способ убоя птицы. Что касается насекомых, то для евреев все они — табу. Вообще-то в Америке насекомых в пищу почти не употребляют, хотя время от времени на приемах с коктейлями нам приходится отказываться от таких «лакомых кусочков», как покрытые шоколадом муравьи.

Правила кашерности

«Кашерность — чистота» — гласит реклама одной из крупнейших американских компаний по изготовлению кашерных продуктов.

Приятно видеть, как рекламные агентства изощряются ради прославления иудаизма; однако обычно эти агентства ориентируются на простые, неизощренные умы и ради красного словца готовы несколько пренебречь лингвистической точностью. На самом деле такое понимание слова «кашер» довольно далеко от истины. Слово «кашер» не встречается в Пятикнижии, оно возникло в древнееврейском языке в более позднюю эпоху. Пожалуй, наиболее близким к нему по значению является английское слово «fit» (пригодный, соответствующий). Впрочем, следует уточнить, что эта «пригодность», это «соответствие» носит сугубо ритуальный характер. Правда, пища, приготовленная согласно законам кашрута, действительно в высшей степени чиста и отвечает строжайшим санитарно-гигиеническим требованиям. Однако свинью можно вырастить в инкубаторе, кормить антибиотиками, ежедневно купать, а потом умертвить в антисептических условиях больничной операционной и стерилизовать труп ультрафиолетовыми лучами — и все-таки сделанные из такой свинины отбивные отнюдь не будут кашерными. Слово «нечистый» употребляется в Книге Левит не в повседневном и обыденном, а в чисто ритуальном значении. Поэтому в Торе говорится, например, о верблюде или о зайце: «нечист он для вас» — то есть понятия чистоты и нечистоты относятся здесь только к народу Израиля.

Принимая все это во внимание, фраза «кашерность — чистота» вполне допустима как утверждение некоего установленного факта. Существует общий запрет на употребление в пищу падали, которая согласно принятому определению, есть мясо животных, умерших от старости или болезни, убитых хищными зверьми и птицами или погибших насильственной смертью какого-либо иного рода. Даже в наши дни некашерность такого мяса имеет несомненное диетическое значение. В менее цивилизованные эпохи, чем наша, и в менее цивилизованных обществах; чем современный западный мир, запрет на употребление в пищу падали действительно делал — и делает — пищу евреев более чистой с санитарно-гигиенической точки зрения. Этот закон породил слово, которое евреи распространили на всякую «непригодную» пищу, — слово «трефное» (что буквально означает «оторванное»).

В Торе перечислены четыре основных правила приготовления пищи. Комментаторы Танаха нередко объясняли их с чисто рациональной точки зрения, считая, что они соответствуют требованиям гуманности и санитарии. Не совершая никакого насилия над логикой, можно признать, что эти правила преследуют как ту, так и другую цель. По крайней мере нарушение любого из четырех правил кашерного приготовления пищи делает пищу трефной и, следовательно, непригодной для употребления по еврейскому закону.

Первое правило — единственное в Танахе диетическое установление, распространяющееся не на одних лишь евреев, а на все человечество, — явно имеет в своей основе соображения гуманности. Оно запрещает есть плоть, отрезанную от живого существа, — «члены живого». Читатель, который, небось, с отвращением представляет себе подобную трапезу и думает, что такое едва ли где-нибудь возможно, незнаком, видимо, со способами убоя и употребления в пищу животных, которые сохранились и до сих пор у некоторых народов, оставшихся на почти первобытной стадии развития, — а иной раз и у народов, которых вовсе не считают первобытными.

Второе правило заключается в том, что евреям запрещено пить кровь — на том основании, что «душа всякого тела есть кровь его». Кровь довольно часто используется у разных народов для приготовления деликатесов — особенно соусов. Еврейский закон не только запрещает это, но даже мясо предписывает есть только тогда, когда из него вытекла вся кровь. Весьма широко распространено мнение, что из-за этого еврей не имеет возможности съесть хороший бифштекс. Я могу заверить своих читателей в противном: у нас дома, например, мы часто приготовляем в гриле отличные, сочные, среднепрожаренные бифштексы — иной раз к вящему изумлению наших гостей-евреев. После истечения крови в тканях мяса остается достаточно жидкости, чтобы оно превратилось в отличный бифштекс. Однако в Европе еврейские хозяйки действительно дожаривали бифштекс до того, что он становился серо-коричневым. И такой способ приготовления бифштексов перекочевал вместе с ними в Америку. Так называемый «еврейский бифштекс» — это бифштекс, дожаренный «до победного конца» (по стандартам американской кухни); однако это не значит, что евреи обязаны есть только такие бифштексы. Фермеры Запада часто приготовляют бифштексы «по-еврейски», прожаривая их насквозь. Это только дело вкуса.

Третье правило касается очень странного запрещения, повторенного в Торе трижды в одних и тех же словах: «Не вари козленка в молоке матери его!» Троекратное повторение этого правила внушило Маймониду мысль, что во времена Моисея обычай варить козленка в молоке его матери был весьма распространенным у идолопоклонников. Так это или не так, но коль скоро в Танахе соблюдению этого запрета явно придается столь важное значение, то уже с давних пор евреи полностью отделили друг от друга потребление мясных и молочных продуктов. Растительную или морскую пищу можно есть как вместе с мясными блюдами, так и вместе с молочными. В строго кашерных домах существует особая посуда для мясных и молочных продуктов. В израильской армии и на израильском флоте это разделение стало нормой.

Четвертое правило запрещает употреблять в пищу околопочечный жир, образующийся под диафрагмой, — «сальник, который на печени». Правила отделения этого жира от обычного, съедобного, очень сложны, и поэтому мясник, занимающийся приготовлением кашерного мяса, должен быть весьма знающим и искушенным в своем деле специалистом. Жир, запрещенный к употреблению в пищу, — это тот самый жир, который, согласно Книге Левит, можно сжигать на жертвеннике вместе со всесожжением.

Включенный в Книгу Бытия рассказ о поединке Яакова с таинственным незнакомцем послужил причиной для еще одного пищевого запрета — запрета на седалищный нерв бедра. Во время вышеупомянутого поединка незнакомец «повредил сустав бедра у Яакова», и Яаков ушел с поединка хромая. Этот рассказ обладает всеми свойствами мистического видения. Поединок с таинственным незнакомцем происходит накануне встречи Яакова с его братом Исавом после двадцатилетней разлуки; поединок продолжается всю ночь до зари; незнакомец одобряет стойкость Яакова в поединке и дает ему имя Израиль. «Ибо ты боролся с ангелом и с людьми и превозмог», — говорит он. «Посему, — заканчивается рассказ, — сыны Израилевы и доныне не едят сухой жилы, которая в суставе бедра, потому что тронул тот в суставе бедра Яакова жилу сухую».

На первый взгляд, не такой уж это стеснительный запрет, можно и не есть этого сухожилия! Однако в наши дни этот запрет стал для евреев причиной многих неудобств. Полное удаление седалищного нерва из задней части туши требует от мясника большого искусства, — это трудное и кропотливое дело. Проще —и гораздо дешевле— продать всю заднюю часть туши, предназначенной для кашерной пищи, мяснику-нееврею, приготовляющему некашерное мясо. И поэтому евреям, скрупулезно соблюдающим Закон, приходится отказываться от отличных кусков мяса. Это положение, впрочем, можно исправить, и оно наверняка будет исправлено, если на кашерное мясо возрастет спрос.

Убой скота

Запрет на употребление в пищу крови и живой плоти предопределил выработку жестких — и действительно священных — правил убоя скота. Есть лишь один разрешенный способ отнятия жизни у животного: быстрое, почти мгновенное перерезание сонной артерии на шее. Из артерии вырывается струя крови, сразу же прекращается питание мозга — и животное мгновенно теряет сознание. Дальнейшие подергивания животного — это чисто мышечные рефлексы, которых само животное уже не осознает, как человек, находящийся в состоянии комы. Так по крайней мере утверждают физиологи. После того как участились нападки на принятый у евреев способ убоя скота, были проведены научные исследования, которые показали, что из всех способов, какими человек может убить животное, этот способ представляется наиболее милосердным.

Наш Закон признает максимально безболезненный метод убоя скота непререкаемым правилом. Если хотя бы одно условие такого убоя нарушено, то мясо уже считается трефным, и нам запрещено его есть. Смертельное рассечение сонной артерии животного должно быть резким и мгновенным. Нельзя делать ни одного пилящего движения, не говоря уже о повторной попытке или каких-либо других движениях, которые могут причинить животному боль. Лезвие ножа должно быть ровным и острым, как бритва; малейшая зазубрина на ноже делает мясо трефным. В момент умерщвления животное должно находиться в неподвижности, чтобы нож попал точно в положенное место на шее. Этой работой занимаются опытные резники, которые подвергаются строгим квалификационным испытаниям, прежде чем они допускаются к своему делу, требующему недюжинного мастерства. За каждым движением экзаменующегося наблюдают столь же опытные инспекторы. Профессии резника и инспектора (первого на иврите называют шохет, второго — машгиах) существуют издревле. Часто они передаются по наследству детям, разумеется, после соответствующей подготовки.

Когда животное умерщвлено, машгиах обследует его тушу, чтобы установить, есть ли признаки болезни, по которым мясо считается некашерным. Эта процедура имеет безусловное санитарно-гигиеническое значение; важноотметить, что она существовала еще в глубокой древности: наши предки надолго опередили в этом вопросе свое время. Благодаря такой придирчивой скрупулезности в убое скота евреи в течение многих поколений поразительно мало страдали желудочно-кишечными заболеваниями. После того как мясо переходит от мясника к потребителю, оно подвергается дальнейшей обработке — из него выпускают остатки крови. Когда-то это была привилегия хозяйки дома, и матери передавали свой опыт дочерям. Однако в наши дни при массовой продаже кашерной пищи окончательная процедура выпуска крови производится еще до того, как мясо попадает в магазин, и оно продается уже полностью готовым к употреблению. Производитель берет на себя и ответственность за то, чтобы мясо абсолютно соответствовало раввинским стандартам и было проверено на все сомнительные симптомы.

Степени соблюдения правил кашерности

Когда-то все это было не так. Хозяйка дома сама производила окончательный осмотр мяса и особенно птицы. Если она покупала курицу, эту курицу убивали у нее на глазах; затем хозяйка приносила курицу домой, общипывала ее и тщательно осматривала, чтобы обнаружить, нет ли признаков болезни — признаков, известных ей с детства. В сомнительных случаях она обращалась за консультацией к своему раввину. У моего деда, который двадцать три года был раввином в Бронксе, предобеденные часы в пятницу были, помню, самыми занятыми в неделю. С утра к нему тянулся нескончаемый поток домохозяек;

у каждой из них была своя шеила (вопрос на религиозную тему) насчет кашерности только что умерщвленной птицы. Если в это утро дед садился со мной заниматься, наши занятия не очень-то продвигались.

Сейчас ответы на шеилот по поводу шабатных кур не занимают у раввинов много времени; гораздо больше времени раввину приходится уделять таким проблемам, как собирание разнообразных фондов, подготовка и произнесение увлекательных речей и проповедей, сочинение пропагандистских брошюр и так далее, и тому подобное. Новые времена — новые задачи. Люди старого закала косо глядят на все эти перемены и ехидно намекают, что нынешние раввины, дескать, — изрядные невежды. На самом деле студенты в ортодоксальных иешивах и сейчас, как прежде, трудятся в поте лица, получая обширные знания, и среди прочего сдают очень строгий экзамен по «приемке» кашерного мяса. Однако девятнадцати студентам из двадцати очень редко приходится применять полученные знания на практике. Да и где им их применять? Разве что они пойдут работать в фирму по изготовлению кашерных пищевых продуктов. Основная задача современного раввина заключается в том, чтобы наставлять свою общину в применении законов иудаизма — притом наставлять не какую-то узкую элиту, а всех ее членов, зачастую сбитых с толку и совершенно дезориентированных окружающей их жизнью. Я, со своей стороны, хотел бы, чтобы молодые раввины произносили речи, писали брошюры и собирали фонды гораздо лучше, чем они это делают, ибо в наши дни такого рода деятельность является их важнейшей обязанностью. Поэтому я пошел преподавать в университетскую иешиву и пытаюсь передать студентам мои скромные познания в области английского словоупотребления. Помню, как-то мой дед спросил меня: «Для чего нужно учить их английскому языку? Они же урожденные американцы, они знают английский». Это замечание хорошо показывает, как далеко ушло (к добру ли, к худу ли — другой вопрос) молодое поколение от старого.

В прежние времена в Европе б-гобоязненный человек либо сам для себя производил убой скота и приготовлял кашерное мясо, либо пристально наблюдал за работой шохета, с которым жил в одном местечке и о благочестии, опыте и мастерстве которого знал лично. В наши дни мы, живущие в Соединенных Штатах, полагаемся на гарантии именитых раввинов, удостоверяющих своими печатями, что животное, из которого изготовлено предлагаемое нам в пищу мясо, было умерщвлено, проинспектировано и обработано подобающим образом. Есть, впрочем, и такие благочестивые люди, которые не полагаются на раввинские гарантии. Контроль, осуществляемый над приготовлением кашерного мяса при его массовом промышленном производстве, кажется им слишком слабым и ненадежным, и они приходят в ужас при мысли о том, что существует хотя бы малейший риск съесть кусочек неправильно обработанного мяса (не говоря уже о мясе запрещенных к употреблению животных). Мой дед за все двадцать три года, которые он прожил в Соединенных Штатах, не съел ни грамма мяса. В шабат он ел курицу, умерщвленную и обработанную под его наблюдением, а в остальные дни питался растительной пищей. Он не требовал, впрочем, чтобы остальные члены семьи следовали его примеру. Он спокойно обедал в доме моей матери и в моем, только не прикасался к мясу. Однако даже этот фанатик кашрута был вынужден в какой-то мере все-таки полагаться на печати и гарантии. На бутылках с молоком и пачках масла, появлявшихся на столе у моего деда, стояли штампы раввинского пищевого надзора. Но мой дед, безусловно, лично не присутствовал при том, как доят коров и сбивают сливки, ибо это было вне пределов его возможностей.

Мой дед был настолько общительным и веселым человеком, что нам и в голову не приходило даже в мыслях назвать его аскетом, — а ведь он был аскетом и аскетом весьма суровым. Мало есть на свете людей, которые были бы способны в течение половины своей взрослой жизни отказываться от говядины и телятины по чисто ритуальным соображениям, как это делал мой дед. Наиболее благочестивые люди в наши дни едят мясо, помеченное словами «глаг кошер», — то есть получившее особые гарантии. Некоторые хасиды едят только консервированное мясо, снабженное печатью главного хасидского раввина. Когда таким хасидам случается ездить в другие города и страны, они берут с собой столько своих консервов, сколько по их расчетам необходимо до конца путешествия. Если же расчет оказывается неверен и запасы исчерпываются раньше времени, то они переходят на растительную пищу и не прикасаются к мясу до тех пор, пока не возвращаются домой. Они никогда не едят в общественных столовых, ресторанах и кафе. Таким образом, как мы видим, степень соблюдения правил кашерности может быть весьма различной и доходить до крайней высоты или, если хотите, левизны, достигая таких пределов строгости, педантизма или самоотречения, которые одним людям представляются каким-то нелепым чудачеством, а другим — всего-навсего минимальным соблюдением Закона.

При всех этих колебаниях в соблюдении правил кашерности самое важное, по-моему, заключается в том, чтобы избежать шовинистического искушения считать свои собственные привычки единственно правильными с точки зрения ортодоксального иудаизма и клеймить всякое уклонение от них в сторону большей строгости как фанатизм, а в сторону меньшей строгости — как нечто равноценное употреблению в пищу свинины. А в такое искушение впасть очень нетрудно ибо в наше время более не существует прежней стабильности и одинаковости в соблюдении законов о питании. Люди, которые едят свинину или креветок, или мясо скота, убитого с помощью электричества, совершенно явно не соблюдают законов Моисея. Те люди, которые никогда не едят и не пьют в ресторанах, безусловно, меньше рискуют случайно нарушить Закон, чем те, которые в рестораны ходят. Из-за нужд и запросов повседневной жизни строгое соблюдение запретов — дело весьма трудное и хлопотливое. Люди, соблюдающие запреты, следуют своей совести, полагаясь на гарантии раввинов, которым они доверяют. В целом они придерживаются одних и тех же правил, а колебания и вариации касаются лишь частных подробностей.

Зачем беспокоиться?

Нет смысла замалчивать то очевидное обстоятельство, что в наши дни соблюдение законов питания требует от всякого человека, не живущего отшельником, значительных усилий и жертв. На каждом шагу — в ресторане, в поезде, в самолете, в гостях — верующий еврей встречает людей, которые едят то, что ему есть запрещается. Для того, чтобы не отступить от законов питания, установленных иудейской религией, еврей должен обладать ясностью цели, силой воли и, разумеется, развитым чувством юмора: оно помогает ему выдерживать и достойно парировать многочисленные шутки, которые на него неизбежно сыплются в связи с тем, что он ест не то, что все.

Нашим предкам редко приходил в голову вопрос, который постоянно беспокоит нас, воспитанных в просвещенной современной Америке: для чего нужно придерживаться всех этих правил? Им было гораздо труднее — как физически, так и морально — съесть, например, кусок свинины или креветку, чем питаться по обычаю своего народа. Все эти правила и запреты были частью еврейского образа жизни, который установился издревле и которым евреи гордились; и в основе этой гордости лежало глубоко заложенное, неистребимое ощущение, что в Законе Моисеевом воистину выражена воля Провидения, провозглашенная еврейскому народу. Однако новое поколение американского еврейства, законно вглядываясь в свое прошлое, подвергает все еврейские обряды сомнению и критическому анализу. Это вызывает недовольство и даже возмущение у наших отцов и у раввинов, ибо и те и другие далеко не всегда могут ответить на вопросы, которыми сами они никогда не задавались.

В Европе, где ассимиляция евреев зашла довольно далеко, и в Советском Союзе, где соблюдение религиозных обрядов преследуется коммунистическими властями, очень многие евреи больше не соблюдают законов и правил, связанных с питанием: они делают это либо сознательно, по доброй воле, либо от равнодушия к древним обычаям, либо нехотя, подчиняясь принуждению, либо попросту по незнанию. Однако большинство живущих в мире евреев все еще в той или иной степени придерживается этих законов и правил. И есть еще немало евреев, которые следуют им со скрупулезной точностью. В Соединенных Штатах, после того как массовая ассимиляция, казалось, привела к почти полному отказу от традиций, в настоящее время свод установлении, касающихся еды, завоевывает среди евреев новое признание, и людей, эти установления соблюдающих, определенно становится больше. Отчасти это, безусловно, объясняется тем простым обстоятельством, что стало легче соблюдать правила кашрута. Производство кашерных продуктов превратилось в развитую и процветающую отрасль промышленности. Массовая продажа мороженного мяса и распространенность холодильников позволяет без забот хранить кашерную пищу дома в течение значительного времени. Кроме того, у части ранее ассимилированных евреев наблюдается тенденция к возвращению в лоно Моисеева Закона и к соблюдению его требований. На первый взгляд, эта тенденция противоречит общеизвестному социологическому закону, согласно которому меньшинство имеет склонность перенимать обычаи большинства. Однако законы общественного развития — это не астрономические законы. Люди могут приобретать новые знания и по своей воле изменять свое поведение, чего не могут планеты. В Соединенных Штатах Америки человек, который хочет быть «не хуже, чем Джонсы», не обязательно должен подражать конкретно тому, что Джонсы едят, — он может подражать и тому, как Джонсы себя ведут. Говоря в общем, Джонс — это человек, который следует обычаям своей веры и уважает других людей, придерживающихся иной веры и соблюдающих ее обычаи.

Представляется, что возрождение религиозности среди американского еврейства — это скорее социальная перемена, чем религиозная или интеллектуальная, подобно тому как наблюдавшийся ранее отход от религии также был прежде всего социальной переменой. Но тот, кто хочет, чтобы иудаизм выжил, приветствует любое возрождение религиозного чувства, на какой бы основе это возрождение ни совершалось. Возможно, это возрождение, начавшееся по чисто внешним, практическим и неидеологическим причинам, со временем наполнится истинно религиозным содержанием.

Никто не станет отрицать, что в настоящее время снабжение населения кашерными продуктами поставлено более чем удовлетворительно. Недоверие к печатям и гарантиям, ощущение недостаточности контроля с точки зрения установленных религиозных стандартов, различие мнений относительно кашерности или некашерности тех или иных сортов широко продаваемых продуктов, слухи и сплетни по поводу сомнительных моментов в этом вопросе (вместо установленных фактов) — это всего лишь типичные явления, характерные для переходного периода, когда происходят перемены от старого к новому. Люди, которые не соблюдают установлении иудейской религии, связанных с питанием, любят ехидно указывать на все эти несоответствия, несообразности и споры, однако такого рода рассуждения несерьезны. В целом наш древний еврейский рацион остается столь же ясно и четко определенным, каким он был во времена Моисея. Пределы потребления тех или иных дорогих и изысканных деликатесов устанавливаются не Законом, а материальным достатком и здравым смыслом каждого еврея. Если мы искренне хотим соблюдать правила кашерности, мы без большого труда можем это делать. Что же касается дальнейшего улучшения и расширения ассортимента продаваемых кашерных продуктов, то это зависит от каждой отдельно взятой общины: если есть в ней определенный спрос, то со стороны поставщиков будет и соответствующее предложение.

Вся пища, какую Тора не разрешает нам есть, — это пища, чистота которой сомнительна с санитарно-гигиенической точки зрения. В течение трех тысячелетий евреи жили без серьезных эпидемий, воздерживаясь от употребления в пищу змей, свинины, червей, ракообразных и черепах. Несмотря на то, что фраза «кашер означает чистый» лингвистически неверна, правила кашерности действительно преследуют своей целью потребление евреями максимально чистой пищи. Но самое важное в этих правилах заключается в том, что соблюдающие их люди в одном из своих важнейших повседневных действий придерживаются одного и того же образца, одного и того же ритуала—и придерживаются притом с древнейших времен, с тех пор, как этот ритуал был предписан нам на горе Синай. Как только человек, почувствовав голод, садится за стол, он через свои действия начинает ощущать себя кровно связанным со своим народом — со всеми остальными людьми, которые проделывают те же действия таким же точно образом, как и он. Конечно, еврей, который пускается в путешествие, испытывает от этого определенные неудобства, — и все же при этом он с особой силой ощущает, кто он есть и каковы его связи с родным домом. Нет ни малейшего сомнения в том, что законы питания оправдывают себя и являются не отжившими догмами, а действенными нормами современной жизни. Они — общественное орудие, позволяющее евреям оставаться живым и единым народом, и психологическое орудие, помогающее отдельным людям сохранить свою еврейскую сущность.

Вопрос только в том (и это — единственный вопрос, к нему в конечном итоге сводятся все споры), заслуживает ли иудаизм того, чтобы его сохранять, и есть ли другие практические способы его сохранить, помимо выполнения всех требований Закона.

Одежда

Правила, касающиеся одежды, весьма просты и относятся в основном к мужчинам. Общепринятое толкование еврейского Закона освобождает женщину от обязанностей подчиняться в одежде какому бы то ни было ритуалу, к ней предъявляется лишь требование, чтобы одежда не противоречила понятиям нравственности.

Во время утренней молитвы мужчины облекаются в четырехугольное молитвенное покрывало — талит. Важнейшей деталью талита являются прикрепленные к каждому из четырех углов его восемь нитей — цицит. Заповедь о цицит идет от Книги Чисел: «И будут нити у вас, чтобы вы, смотря на них, вспоминали все заповеди Б-га, и исполняли их, и не ходили вслед сердца вашего и очей ваших, которые влекут вас к блудодейству». Еврей, завернувшийся в талит, — универсальный символ человека, погруженного в молитву. Особо благочестивый еврей, помимо большого талита, надеваемого во время молитвы, в течение всего дня носит еще и нижнюю рубашку четырехугольной формы со свешивающимися из-под жилета нитями цицит — так называемый малый талит (талит катан). Кроме того, каждое утро мужчина накладывает филактерии — или тефиллин. Этот символ мы часто видим на картинах художников, изображающих евреев. Филактерии представляют собой две маленькие кожаные коробочки с присоединенными к ним ремнями. Этими ремнями коробочки прикрепляются к голове и к левому бицепсу. В коробочках находятся крохотные пергаментные свитки, на которых начертаны «Шма, Исраэль» и другие отрывки из Торы. «И навяжи их в знак на руку твою, — сказано в Торе, — и да будут они начертаны между глазами твоими». Люди, критикующие этот обычай, говорят, что не следует понимать слова из Торы буквально, что ритуал наложения филактерии, содержащих свитки Писания, нелеп. Но мы знаем, что зримое действие, внушающее нам конкретные образы, — это неотъемлемая часть еврейского ритуала. Накладывая филактерии, мы символически посвящаем Б-гу нашу руку и наш мозг. Нет более определенного признака принадлежности того или иного человека к еврейству, чем сотворение молитвы в наложенных филактериях. Потому-то филактерии и стали для художников самым простым и явным признаком верующего еврея. Наложение филактерии само по себе — важнейшая заповедь; и если эта заповедь воспринимается человеком серьезно и завладевает его воображением, то он несомненно станет немного лучше (при условии, конечно, что это не какой-то неисправимый грешник).

Одно из требований к одежде — требование, которое существует уже две тысячи лет, — заключается в том, что мужчина должен носить головной убор, особенно во время молитвы и ученых занятий. Форма головного убора никак не регламентируется, но в Талмуде указано, что еврей не может пройти с непокрытой головой более четырех шагов. Обычай покрывать голову — чуть ли не самый устойчивый из всех религиозных обычаев еврейства. Еврей с непокрытой головой во время молитвы или занятий — это аномалия. Лишь евреи реформисты отвергают этот обычай в принципе — точно так, как они отвергают талит, филактерии и многие другие символы и обряды, предписанные Моисеевым Законом. В разные эпохи и в разных странах у евреев были приняты — и сейчас приняты — различные типы головных уборов. Евреи в арабских и других странах Востока носят тюрбаны. Хасиды предпочитают широкие меховые шапки и круглые фетровые шляпы. Наши предки в Европе, находясь в помещении, носили ермолки — черные шапочки, прикрывавшие почти все волосы. В Соединенных Штатах евреи по традиции носят темную шапочку на затылке; у школьников, однако, эти шапочки зачастую бывают светлых тонов. В Израиле религиозные люди часто покрывают голову маленькой вязаной шапочкой — кипой, пришпиленной к волосам заколкой. В наши дни многие американские верующие евреи не надевают никакого головного убора, когда они находятся на работе или в местах общественных собраний, не носящих религиозного характера, но покрывают голову дома или в синагоге. Женщины в синагоге также, как правило, покрывают голову.

Жилище

Два стиха Торы, в которых предписывается прикладывать слова Писания к голове и к руке, требуют еще, чтобы слова Писания имелись также на двери нашего дома. Эти слова, начертанные на пергаменте, который закладывается в маленький продолговатый футляр и носит название мезуза. Футляр прикрепляется к дверному косяку. Наличие мезузы на двери дома или квартиры свидетельствует о том, что обитатели этого дома или квартиры принадлежат к иудейской вере и что их дом посвящен служению Б-гу.

Сейчас в Америке распространен обычай — особенно среди солдат-евреев и среди незамужних девушек — носить цепочку с мезузой на шее; для этого нет никакого основания в Законе или в обычаях наших предков. Однако солдатам мезуза на шее как амулет внушает некоторое спокойствие и уверенность, а для девушек служит зримым признаком верности своей религии.

Глава десятая РОЖДЕНИЕ И ДЕТСТВО. МУЖЧИНЫ И ЖЕНЩИНЫ

Обрезание

Вольтер с презрением говорил о том Б-ге, для которого имеет какое-то значение, обрезают ли Его приверженцы крайнюю плоть своим детям или нет. В ярких и язвительных высказываниях французского мыслителя в концентрированном виде было выражено скептическое отношение просветителей к религиозным обрядам. Спиноза — не менее яростный скептик, чем Вольтер, но далеко не столь остроумный (по правде говоря, начисто лишенный остроумия), — оставил нам на эту тему куда более глубокое суждение. «Этому признаку, — писал он, — я придаю столь важное значение, что, по моему убеждению, одного лишь наличия его было бы вполне достаточно, чтобы утвердить особое существование наделенных им людей в качестве отдельного народа».

После того как в течение многих веков обряд обрезания служил неиссякаемым источником шуток о евреях и издевок над ними, вдруг в недавнее время он был признан операцией, достойной всяческого уважения. Оказывается, этот обряд имеет немалое гигиеническое значение. По совету врачей образованные люди во всем мире обрезают своим детям крайнюю плоть.

Если бы Вольтер жил в наши дни, он, возможно, пошел бы в больницу и попросил сделать себе обрезание. И весьма возможно, что в течение одного или двух дней после операции он очень жалел бы, что его родители не сделали ему обрезание, когда он был еще младенцем в колыбели.

Однако для евреев в наши дни, как и в течение четырех прошлых тысячелетий, обрезание является отнюдь не просто полезной гигиенической операцией. Этот знак на плоти — древняя печать договора между Авраамом и Создателем. Благодаря ей еврей, если он обнажен, в течение всей своей жизни выглядит иначе, чем остальные люди. Сторонники концепции полного равенства всех народов любят утверждать, что в голом виде невозможно отличить нищего от короля. Но еврей, голый или мертвый, всегда отличим от нееврея. Да, действительно, в 20-м веке обрезание превратилось из смешного членовредительства в мудрую профилактическую меру, и поэтому критикам и хулителям иудаизма пришлось отказаться от соблазнительной привычки изощряться в шутках и прибаутках по поводу отсутствия у евреев крайней плоти. Между тем, сделанное недавно открытие полезности обрезания едва ли заслуживает большого удивления. Символы и обряды древней религии, выдержавшей проверку временем, — там, где эти символы и обряды касаются человеческого тела, — всегда несут в себе здоровую и разумную основу, иначе они отпугивали бы приверженцев этой религии и побуждали бы их к вероотступничеству. В течение многих веков евреи следовали Моисееву Закону и верили в него, и современная медицина признала это доверие более чем оправданным. Однако слава и величие иудаизма отнюдь не в том, что его предписания в наши дни получили одобрение медицины.

Мы производим нашим детям обрезание на восьмой день после рождения, как сделал Авраам со своим сыном Исааком, — за исключением тех случаев, когда ребенок рождается чересчур слабым и врачи советуют отложить обрезание на более поздний срок. Как правило, младенец на восьмой день после своего рождения легко переносит эту операцию, во время которой он обычно просто спит. Обрезание крайней плоти, произведенное искусным резником-моелом, чаще всего проходит для ребенка практически безболезненно, и рана заживает через несколько дней.

Этот ритуал мы называем словом брит (что на иврите означает договор). Когда обрезание производилось в домашних условиях, у всех на виду, оно всегда сопровождалось семейным праздником, на который собирались друзья и родственники — они вели между собой ученые разговоры, ели, пили и веселились. Каждый этап церемонии обставлялся как можно торжественнее, был ярок и запоминался надолго, а исполнение главных ролей в церемонии считалось честью, которая оказывалась родителями уважаемым родственникам или почетным гостям. Сейчас младенцы появляются на белый свет в тихих, окрашенных в холодные цвета и пропитанных запахом лекарств больничных палатах; этажом выше над такой палатой нередко лежат тяжело страдающие больные, а этажом ниже — труп только что умершего. Больничные правила запрещают в палатах какие-либо проявления веселья. Однако в больших городах в больницах, где бывает много рожениц-евреек, им иногда отводят особую палату где-нибудь на отшибе, в дальнем конце здания; эта палата называется палатой для брита. И оттуда, как и когда-то, доносится эхо древней радости.

На торжественной церемонии обрезания отец ребенка произносит специальное благословение:

«Благословен будь Ты, Г-сподь Б-г наш. Творец вселенной, освятивший нас заповедями Своими и повелевший нам приобщить мальчика сего к Союзу праотца нашего Авраама».

В идеале отец должен был бы сам и сделать обрезание своему сыну, как поступил праотец Авраам. Однако согласно общераспространенному обычаю родители поручают эту операцию искусному моелу. Моел, производящий за год сотни обрезаний, приобретает всвоем деле такую высокую квалификацию, которой могут позавидовать многие хирурги. Разумеется, он соблюдает все современные требования антисептики и санитарии.

Некоторые родители-евреи поручают эту операцию врачу: либо потому, что, по их мнению, так безопаснее для ребенка, либо потому, что им попросту все равно, кто обрезает их сына. Такая точка зрения ошибочна по многим причинам.

Во-первых, моел — это, как правило, вполне квалифицированный специалист своего дела; он обладает всеми современными медицинскими познаниями, требующимися для совершения обрезания, и на его мастерство определенно можно положиться. Лучший специалист на свете иногда допускает ошибки и промахи, и у самого искусного хирурга может порой дрогнуть рука. У родителей нет более надежной гарантии обеспечить безопасность операции, чем обратиться к квалифицированному и заслужившему доверие моелу.

Во-вторых, моел занимает место отца в произнесении благословения во время обряда обрезания — так было уже в течение тысячелетий. Предполагается, что он знаком с требованиями и у становления ми нашей веры и предан ей.

В-третьих (и это, возможно, важнее всего), еврейский обряд обрезания не тождествен рутинной операции, совершаемой в больничных условиях. В больнице могут произвести эту операцию безболезненно и по всем правилам медицинской науки, но с ритуальной точки зрения не совсем так, как требует иудейская вера.

Бар-мицва

Слова бар-мицва означают сын заповеди. С церемонии бар-мицвы начинается важный этап в жизни еврейского ребенка — его вступление в сознательную религиозную жизнь.

В своем романе «Марджори Морнингстар» я изобразил обряд бар-мицвы и постарался описать его тщательно и с любовью. Мне казалось, что я преуспел в своем намерении, но, к моему глубокому огорчению, некоторые из моих собратьев-евреев обрушились на меня с самыми яростными нападками. Они утверждали, что в моем изображении святой обряд стал выглядеть комично. Разумеется, в моем описании бар-мицвы были комические моменты, однако я уверен, что эти моменты не родились в воображении автора, а содержатся в самой структуре обряда, представляющего собой древний народный обычай.

Грустное впечатление оставляет народ, который в те или иные обычаи или события своей жизни не вкладывает определенной толики юмора. Из того, что мне известно по литературе, наиболее близким к американской бар-мицве обрядом представляется диккенсовское рождество. Ему предшествуют сложные сказочные приготовления, и оно сопровождается обильным чревоугодием и возлияниями; люди приходят на празднование целыми семьями, наружу выплескиваются бурные эмоции, и все это очень далеко от той торжественности, которая, казалось бы, подобает религиозной церемонии. Рождество в описании Диккенса брызжет весельем и радостью — так же, как наша бар-мицва. Мы, евреи, — народ от природы буйный и любящий повеселиться. В свободной Америке, где впервые за многие столетия мы пользуемся равноправием и равенством возможностей, мы превратили обряд бар-мицвы в роскошное празднество, которое его организаторам обычно влетает в копеечку. Я не вижу в этом ничего дурного. Американский праздник совершеннолетия — это нечто в том же роде. Если бы при всем этом наша бар-мицва сохранила в неприкосновенности и свое религиозное значение, все было бы в порядке. Моя сдержанность и мои сомнения по поводу церемонии бар-мицвы, устраиваемой в Америке, сродни сдержанности и сомнениям некоторых христианских священников по поводу праздника святок в том виде, в каком он сейчас используется прежде всего для увеличения доходов универсальных магазинов. Есть опасность, что поставленное на поток производство праздничных развлечений приведет к забвению исконного, изначального смысла праздника, который в результате превратится в красочный и многозвучный вихрь, бушующий вокруг абсолютно пустого центра. Сам же ритуал бар-мицвы — это волнующее и важное событие.

Образ жизни евреев, как и образ жизни всех других людей, требует, чтобы ребенка с малых лет наставляли. До тринадцати лет ребенок еще не настолько разумен, чтобы самостоятельно приходить к определенным выводам и теориям, и у него нет достаточной внутренней дисциплины, чтобы сознательно соблюдать определенные обряды. Когда ребенку исполняется тринадцать лет, его отец формально слагает с себя ответственность за то, чтобы направлять своего сына в его религиозных обязанностях. Мальчик становится в этом вопросе самостоятельным. Он начинает молиться, накладывая филактерии, и в ближайший шабат после своего дня рождения получает в синагоге право на алию: ему разрешается прочесть отрывок из Торы и произнести благословение над отрывком из еженедельного чтения, —то есть приобщиться к привилегиям взрослых. Это знаменует его новое положение в общине.

Наиболее почетным признаком его нового положения становится чтение мафтира — предусмотренного Законом еженедельного чтения отрывков из Книг Пророков. Давным-давно в европейских общинах возник обычай давать мафтир мальчику в первый шабат после его бар-мицвы. Этот обычай укоренился, и мы его до сих пор соблюдаем.

Но, разумеется, этот обычай возник тогда, когда все без исключения еврейские дети получали обязательное религиозное образование и обучались ивриту. Обыкновенному еврейскому мальчику в Европе прочесть мафтир со специфическим напевом было ничуть не труднее, чем нынешнему американскому тринадцатилетнему подростку прочесть вслух газету. Однако все это совершенно изменилось, когда огромная часть европейского еврейства переселилась за океан; в Америке как уровень, так и распространенность еврейского образования катастрофически упали. В нашей стране еврейский мальчик, который способен без труда прочесть вслух на иврите страницу из Книг Пророков, стал довольно редким исключением, а мальчик, способный с ходу перевести эту страницу или прочесть ее без долгой и изнурительной подготовки, — это уже просто уникум.

Однако обычай предоставлять мафтир мальчику после бар-мицвы не был забыт. И вот уже в течение двух поколений в Соединенных Штатах бесчисленных мальчиков, которые едва-едва, с грехом пополам знают еврейский алфавит, заставляют зубрить наизусть незнакомые слова и произносить их непонятно зачем нараспев. Для большинства таких мальчиков этот бессмысленный, ничего не дающий и докучный обычай стал единственным и конечным приобщением к иудаизму.

Это принесло огромный вред. Мальчики отлично видели всю нелепость того, что они делают (а ведь древние мудрецы были правы, возлагая на человека религиозную ответственность именно с тринадцати лет: в этом возрасте подростки прекрасно все понимают). И когда унылый педант-наставник, работающий за положенную мзду, заставляет мальчика весь год день за днем зубрить по вечерам непонятные псалмы на иврите, написанные латинскими буквами, то такой наставник, естественно, никогда не избежит острого языка своего подопечного, который прекрасно осознает, что его ради чистой показухи хотят выдать за того, кем он не является, — за хорошо обученного юного знатока Писания.

Когда сила обычая побуждает евреев притворяться, будто они достаточно искушены в еврействе, у какого родителя хватит смелости признаться, что его чадо в этом ничего не смыслит? Человеческая природа — штука упрямая; и у родителей, не давших сыну еврейского воспитания, есть только два выхода: либо устроить бар-мицву по всем правилам, либо не устраивать никакой. Уже давно раввинов заботит, что этот обряд устраивается не по внутренней потребности, а скорее по инерции. Однако раввины руководствуются правилом: «Лучше это, чем ничего». Но теперь печальные результаты такой страусовой политики становятся столь явными, что ими уже нельзя пренебрегать. Теперь входит в обиход новая процедура, которую вообще-то давно пора внедрить.

В наши дни люди, занимающиеся воспитанием юношества, берут совершение обряда в свои руки и стараются, чтобы подготовка к нему шла на пользу мальчику вместо того, чтобы, как бывало раньше, заставлять его покорно повторять затверженные догмы и азы. Поскольку и родители и сами дети рассматривают бар-мицву как некий акт посвящения, акт перехода от беззаботного детства к более зрелому возрасту, то раввины тоже начали, наконец, рассматриватьэтот обряд именно с такой точки зрения и требовать (как при всяком ином посвящении), чтобы посвящаемый обнаружил определенные познания, прежде чем ему будет вручено соответствующее свидетельство. Чтобы выявить у подростка эти познания, традиционного мафтира недостаточно. Мальчик должен подвергнуться серьезному экзамену по ивриту, классической еврейской литературе, законам иудейской веры и истории еврейства. Если он не может сдать такой экзамен, раввин не позволяет родителям занимать синагогу для выполнения пустой церемонии. Это чревато тем, что родители теперь знают: в возрасте восьми или по крайней мере девяти лет ребенку следует начать давать серьезное еврейское воспитание. Иудаизм нельзя вбить в ребенка в течение года; за это время можно лишь заставить его вызубрить кое-какие тексты.

Такое отношение к родителям и детям требует от раввина твердости, и он нуждается в поддержке попечительского совета. Однако теперь уже ясно, что это — единственный выход; в противном случае вся система еврейского воспитания обречена на гибель. И поэтому новые методы воспитания обретают сейчас права гражданства в еврейских общинах. Если они окончательно утвердятся, у нашей веры есть шансы на то, что будущее поколение будет — хотя бы в общих чертах — воспринимать ее в истинном свете. Иудаизм налагает иной раз на человека трудные обязанности, однако это — красочная и мощная религия, и в течение четырех тысяч лет она привлекала к себе приверженцев. Она вовсе не представляет собою ту напевную абракадабру, какой может показаться необученному подростку даже самая яркая и сильная глава из книги пророка Исайи.

В последнее время некоторые люди — в противовес экстравагантному характеру американской бар-мицвы — стали отказываться от организации шумного празднества; сбереженные в результате этого деньги они жертвуют на какое-либо благотворительное мероприятие, либо используют для того, чтобы позднее, когда мальчик подрастет, оплатить его поездку в Святую Землю. Такую экономию можно только приветствовать, однако я очень сомневаюсь, что она войдет в повседневный обычай. И к тому же, делу — время, потехе — час. Устроить подростку веселое празднество в столь важный день его жизни — это древняя традиция, которой едва ли многие найдут в себе силы воспротивиться. Всегда приятно наблюдать фейерверк, хотя он и гаснет слишком быстро для тех денег, которые на него истрачены.

Когда на праздновании бар-мицвы несколько ошалелый от обрушившихся на него событий дня подросток произносит наизусть затверженную речь (рудимент прежних ученых диспутов), начинающуюся словами «Сегодня я становлюсь мужчиной», он становится «мужчиной» лишь номинально, так как эти слова, разумеется, остаются всего лишь церемониальной метафорой, о чем свидетельствуют невысокий рост, румяные щеки и тонкий, ломающийся голос мальчика. Родители мальчика отнюдь не ждут от него, чтобы он тут же после бар-мицвы стал зарабатывать себе на хлеб насущный, или ложиться спать без приказания, или с воодушевлением выполнять школьные домашние задания, или читать «Уоол Стрит Джорнэл». Иудаизм просто предполагает, что в тринадцатилетнем возрасте подросток становится достаточно разумным и просвещенным, чтобы начать сознательно выполнять предписания еврейской веры. Заканчивается период умственной незрелости, и мальчик начинает нести традиционные религиозные обязанности, как всякий взрослый еврей.

Бат-мицва

Как иногда бывает с ураганными ветрами, вихревая круговерть американской бар-мицвы породила менее буйный вихрь, который называется бат-мицва. В защиту этого обряда привидится гот довод, что девочки по достижении определенного возраста должны, как и мальчики, принимать на себя определенные религиозные обязанности, и потому нет никаких причин не отмечать это событие столь же торжественно, сколь и бар-мицву мальчиков.

Легко понять, почему тысячелетиями родители не устраивали своим дочерям никакой бат-мицвы, а сейчас этот обычай возник и широко распространился. По традиции, задачу по поддержанию еврейского ритуала наша вера возложила главным образом на мужчин, однако женщинам она оставила важнейшую обязанность воспитания детей и поддержания в доме еврейской атмосферы (возможно, это был единственный способ сделать веру жизнеспособной). Поэтому в воспитании девочек больше внимания уделялось не столько овладению ими книжной ученостью, сколько привитию им нравственно-этических норм. Когда появился обряд бар-мицвы, он сперва был скромной синагогальной формальностью, а не тем семейным Четвертым июля, каким он стал теперь. Если бы какая-нибудь девочка вдруг потребовала, чтобы ради этой формальности ее стали обучать всей той мудрости, которой ее братьев обучают чуть не с пяти лет, люди сочли бы, что у этой девочки — «не все дома»; а родителей, решивших взвалить на свою дочь бремя учености, признали бы просто дураками. Однако времена изменились: религиозное обучение мальчиков перестало быть таким углубленным, как раньше, скромный обряд бар-мицвы превратился в шумное, веселое торжество, которое мальчик зарабатывает себе ценой зазубривания нескольких текстов (что и девочке вполне доступно), и никаких обязанностей ритуал этот на виновника торжества не налагает — наоборот, после бар-мицвы мальчик зачастую и вовсе перестает штудировать Писание и выполнять большинство религиозных обрядов. И тогда-то как девочки, так и их родители разумно рассудили, что нет никаких оснований не устраивать в семье и бат-мицву.

Трудность, правда, заключалась в том, чтобы придумать для девочек подобающую синагогальную церемонию, ибо с самого зарождения иудаизма ничего подобного у нас не было. Там, где нет традиции, на помощь пришла импровизация. Бат-мицва чаще всего обставляется как что-то вроде праздника окончания воскресной школы или по крайней мере ее первой ступени. В ортодоксальной синагоге никакая бат-мицва, разумеется, не справляется. А в синагогах других течений этот обряд отнюдь не достигает той торжественности и праздничной обстановки, какая свойственна бар-мицве. Да это и по самой сути вещей невозможно.

Мужчина и женщина

Обряд бат-мицвы — это одно из тех нововведений, которые в наши дни появились в двух основных отколовшихся от ортодоксального иудаизма движениях — консервативном и реформистском. К другим реформам, проведенным консерваторами и реформистами, относится, например, то, что в храме у них играет орган, что мужчины и женщины сидят там вперемешку и что часть молитв читается на английском языке. В реформистском храме перемены гораздо радикальнее, чем в консервативном. Так, реформисты даже во время молитвы не надевают головных уборов, не говоря уже о талите, и от традиционной службы в реформистском храме почти ничего не осталось.

Вполне естественно, что любой нормальный американец, находясь в общественном месте, предпочтет сидеть рядом со своей женой, а не отдельно от нее; и жене, само собой, тоже приятнее сидеть рядом с мужем. Так уж мы воспитаны. То, как ведет себя человек на людях по отношению к своей жене, — это далеко не малозначительная вещь. Потому-то консерваторы и реформисты поначалу привлекли к себе часть американского еврейства, что они видоизменили традиционную синагогу, приспособив ее ко вкусам и обычаям американцев. И другие реформы, которые провели консерваторы и реформисты, также обладали немалой притягательностью. Людям, не знающим иврита, скучно высиживать долгую службу, ведущуюся на непонятном языке. Католики привычны тихо сидеть во время мессы, которую слушают на латыни, но ведь они только слушают, у евреев же издревле принято молиться всем вместе. Большие общины, в которых мало кто знает иврит, потребовали и получили такую службу, в которой они могут принимать активное участие. Орган, разумеется, — звучный и красивый музыкальный инструмент, и его торжественные звуки пробуждают возвышенные мысли. Кроме того, если вы живете дальше, чем в пяти-шести кварталах от синагоги, то гораздо приятнее и удобнее приехать в субботу в своей машине, чем тащиться пешком, иной раз под дождем или снегом. Поэтому вполне понятно, что реформистские и консервативные храмы привлекли к себе стольких евреев. Скорее стоит удивиться тому, что все еще остались в Америке люди, которые ходят в ортодоксальную синагогу. Однако ортодоксальный иудаизм продолжает занимать прочные позиции, и в последнее время его приверженцев становится заметно больше. Очевидно, он обладает привлекательностью, несмотря на все те трудности и неудобства, которые приходится испытывать, следуя ему.

Ортодоксальные евреи возражают против любых нововведений и изменений в принципе, а помимо этого они подробно объясняют, почему им не нравятся те или иные конкретные реформы. Основной довод заключается в том, что цена, которую приходится платить за нововведения и изменения, хотя они и помогают привлекать людей в синагогу, слишком высока: еврей отдаляется от веры предков. Реформизм ортодоксы отвергают начисто как нечто решительно неприемлемое, поскольку доктрина реформистов отрицает Моисеев закон, а приверженность консервативному иудаизму, по мнению ортодоксов, неизбежно ведет к реформизму.

Запрет на музыкальные инструменты — такие как орган — связан с нашим древним обычаем оплакивать разрушение Храма. Там — в Храме — звучали музыкальные инструменты; но, изгнанные в Вавилон, евреи пели: «На вербах посреди его повесили мы наши арфы», ибо «как нам петь песнь Б-га на земле чужой?» Евреи поклялись снова играть на этих арфах только в залах Храма, когда он будет восстановлен. Это привело к развитию богатых традиций еврейской вокальной музыки.

Обычай сажать мужчин и женщин раздельно во время б-гослужения восходит ко временам Храма. Об этом обычае говорится в Талмуде; он был нужен для того, чтобы придать б-гослужению большую торжественность. Обычаю этому уже две тысячи лет, с расчетом на него строится даже само здание синагоги, и трудно себе представить синагогу, где мужчины и женщины сидели бы вместе. Сейчас этот обычай вызывает, пожалуй, наибольшее количество споров (мне почти совестно об этом писать, но факт есть факт). В этих спорах, как в фокусе, отражается столкновение между современными американскими нравами и древней еврейской традицией.

Ортодоксы утверждают, что мужчина не может молиться, сидя рядом с женщиной, ибо она возбуждает в нем сексуальное желание и отвлекает от молитвы. Противники ортодоксов утверждают, что этот обычай принижает женщину, подчеркивает ее неравенство мужчине. Как часто бывает во время горячих дебатов, обе стороны кружат вокруг да около, не затрагивая самую суть обсуждаемого вопроса. Я нисколько не сомневаюсь, что мужчина вполне способен со всем благочестием молиться, сидя рядом с женщиной, если им действительно владеет религиозное настроение. Я много раз видел людей, которые молились чрезвычайно нерадиво, хотя никаких женщин вокруг них не было. Аргумент о неравенстве женщины также не выдерживает критики. Всякий, кто читал Танах, знает, что семитский закон, который был общераспространенным до появления Торы, рассматривал женщину как имущество мужчины, и именно Моисей даровал женщинам определенную личную независимость и право владеть собственностью. Талмудический закон и последующие установления сделали женщин — наших матерей и бабушек — практически равными мужчинам, а в некоторых отношениях даже даровали им некоторые преимущества.

В вопросах, касающихся б-гослужения, еврейский закон ставит женщину в несколько привилегированное положение, о котором могли бы мечтать молодые студенты иешив. Женщине разрешена куда большая свобода, чем мужчине. Она освобождена от всех заповедей, предписывающих совершать какие-то действия в установленное время. Наш Закон не требует, чтобы мать бросила ребенка и стала накладывать филактерии или чтобы женщина, готовящаяся к религиозному празднику, отложила свои дела и, побуждаемая б-гоугодным рвением, отправилась в синагогу. Если у нее есть домашняя работница, как у некоторых американок, или если она, как делали наши матери, может высвободить от своих трудов час-другой свободного времени, она идет в синагогу. Но в религии, которая придает такое значение благочестию и которая столь насыщает время человека религиозными обязанностями, свобода женщины от обязательных молитв в установленное время представляется вполне естественной Я не могу себе вообразить, чтобы какие-то новые раввинские установления заставили женщину жить по расписанию.

Ортодоксы и их противники в этом вопросе исповедуют полярно противоположные точки зрения — и так оно и будет дальше — главным образом потому, что реформисты вовсе не обязаны молиться в какое-то определенное время, а у консерваторов это время далеко не столь четко определено, а молитва далеко не так обязательна, как у приверженцев ортодоксального иудаизма И мужчины и женщины, посещающие консервативный или реформистский храм, обычно склонны молиться раз или два в неделю; большая часть иудейской символики проходит мимо них. Свобода женщины от четкого расписания у них не имеет значения и не нуждается в особом подтверждении, ибо все они от этого расписания более или менее свободны. Если же семья начинает четко соблюдать все обряды, свобода женщины становится актуальной, и классические формы совершения религиозных обрядов снова приобретают новый смысл. И поэтому в новых «современных ортодоксальных синагогах», при всех их свободах и послаблениях, женщины и мужчины сидят порознь и молятся отдельно.

Глава одиннадцатая ЛЮБОВЬ И БРАК; НЕКОТОРЫЕ ДЕЛИКАТНЫЕ ОТКЛОНЕНИЯ

Секс

Примерно одну четверть Талмуда — а это толстенная книга — составляет раздел под названием «Женщины». Он состоит из семи больших трактатов, истолковывающих взаимоотношения между мужчиной и женщиной. Если в нашей скромной книге изложение этого животрепещущего вопроса занимает гораздо меньше места, чем в Талмуде, — всего одну короткую главу, — то отнюдь не потому, что секс интересует меня меньше, чем он интересовал наших предков, и не потому, что, будучи профессиональным романистом, я не хочу в свободное от основной работы время заниматься своим обычным делом, подобно тому как профессиональный шофер в свой выходной день не хочет сидеть за рулем. Еврейские обычаи, касающиеся брака и сексуальных вопросов, известны всем цивилизованным людям и не нуждаются в пространных комментариях. Талмуд подробно анализирует прецедентное право сексуальных отношений, а этот предмет воистину бесконечен потому-то раздел «Женщины» и занимает в Талмуде так много места.

С юридической точки зрения под словом «секс» подразумевается определенного рода взаимная договоренность между обеими сторонами — видимо, наиболее часто встречающаяся форма договоренности между двумя людьми. Эта договоренность может носить перманентный характер, и тогда ее принято именовать «браком»; или же это всего лишь временная сделка, рассчитанная на ограниченный период (как связь мужчины с проституткой или с женщиной легкого поведения); или же безмолвная договоренность, как в случае обыкновенной внебрачной связи, когда между мужчиной и женщиной заключается как бы некое взаимоудовлетворяющее соглашение об обмене плотскими ласками. Животные просто совокупляются; люди же должны заключить об этом какой-то уговор. Если отсутствует согласие более слабой стороны, закон называет такую связь преступлением и квалифицирует ее как изнасилование. Мужчина и женщина редко совершают половой акт таким образом, что в их отношения не может сунуть свой длинный нос закон, хотя покрытые цветами холмы, пустынные пляжи и зашторенные номера гостиниц кажутся на первый взгляд достаточно надежными убежищами. Правда, в подавляющем большинстве случаев дело не доходит до того, что половой акт становится предметом судебного разбирательства, но тем не менее он может быть юридически квалифицирован. Многочисленные доказательства тому мы можем обнаружить в неожиданных и вызывающих неловкость юридических описаниях дел и прецедентов, связанных с тем, что такие-то люди позволили себе предаться естественному человеческому наслаждению. Будь это не так, многие романисты, репортеры и юристы лишились бы куска хлеба. В семи трактатах Талмуда охватываются широкие пределы возможностей, существующих в этой сфере человеческих взаимоотношений, — сфере, которую юристы интерпретируют с самых разнообразных позиций.

Но, разумеется, рассматривать таким образом вопросы секса — значит смотреть на великую страсть человеческую холодным взором сухого педанта. У иудаизма есть свои Шекспиры и свои Ромео и Джульетты. Танах в своих исторических хрониках описывает плотскую любовь с сочувствием и со знанием дела, а в своих поэтических произведениях — с необыкновенной красотой и лирической силой. Яркость и живость образов великих героев Танаха в значительной степени объясняется тем, что эти люди были велики и в своих подвигах любви — подвигах, давно признанных и оцененных человечеством. У каждого поколения людей был свой Яаков, который любил свою Рахель и которому навязали Лею. Во многих изящных коттеджах современных богачей томятся от скуки новоявленные жены Потифара, которые страстно шепчут молодым красавчикам Иосифам: «Переспи со мной». И до сих пор время от времени тот или иной значительный деятель, увидев в ванне новую Вирсавию, теряет рассудок и предается прелюбодеянию, а потом терзается угрызениями совести.

Любовная страсть — это далеко не главная тема Писания, в котором говорится о многих куда более важных вещах. Но когда вспышка страсти становится причиной значительных событий, Танах рисует эту страсть, не стыдясь подробностей. В мое время в изданиях Танаха, предназначенных для школьников, такие отрывки — часто довольно длинные — приводились только на иврите, а спасительная колонка английского перевода оставалась девственно чистой. Но это лишь подстегивало наше мальчишеское любопытство, и в результате на таких страницах мы гораздо ревностнее изучали ивритский текст, что куда больше способствовало нашему усвоению иврита, нежели чтение сотен других страниц, снабженных английским переводом.

«Песнь песней» — это яркое поэтическое прославление плотской любви — пылкий гимн страсти; и необыкновенная откровенность «Песни песней» изрядно смущала многих ученых талмудистов. Но рабби Акива объяснил, что «Песнь песней» — это символическое изображение нерушимой связи между Б-гом и Израилем, вершина пророческой образности. Мнение рабби Акивы утвердилось. «Песнь песней» вошла в священный канон, и в течение уже многих столетий она восхищает своей ослепительно красочной образностью и яркой чувственностью, равно как и необыкновенной музыкальностью аллитераций на иврите (если бы английский текст хотя бы вполовину сумел передать их музыкальность, — это было бы переводческим чудом). Мерцающие и переливающиеся картины поэмы — таинственные и лишь намеком прочерченные — яркими блестками сверкают во всей еврейской синагогальной службе и пронизывают мидраши и каббалу.

Читателю может показаться, что трактовка рабби Акивы — это всего лишь пара теологических щипцов, которыми он хотел как-то ухватить докрасна раскаленные угли любовной поэзии. Даже будь это так, мир должен был бы испытывать к рабби Акиве глубокую благодарность за то, что он нашел способ сохранить «Песнь песней» в каноническом тексте бессмертного Танаха. Однако при любом достаточно углубленном изучении «Песни песней» бросается в глаза цепь аллегорий или, по крайней мере, довольно смущающих аллюзий, которые, как выразился рабби Акива. просто вопиют: «Растолкуй меня!» Просто трудно поверить, что «Песнь песней» — это не рапсодия, в которой кроется много смысловых слоев. Чтобы разгадать все эти слои скрытого смысла, уже в течение многих веков трудятся бесчисленные комментаторы; и нет сомнения, что эта работа еще очень далека от своего завершения.

Еврейские пророки пользовались сексуальными образами совсем другого рода — ослепительными, как молния, и мрачными, как смерть, доводя акивовскую символику до логического конца. Снова и снова пророки изображают Б-га как обманутого мужа, а народ Израиля — как тупую гулящую девку, которая стремится с кем угодно переспать под первым попавшимся тенистым деревом. Это шокирующее сравнение настолько часто встречается в книгах Ошеа, Иеремии и Иехезкиеля, что мысль рабби Акивы относительно «Песни песней» представляется — по поэтическому контрасту — почти неизбежно верной. Я не знаю такой светской поэзии, в которой жуткая оборотная сторона страсти была бы показана с такой леденящей душу силой и выразительностью. Пророки пользовались образами, связанными с плотским вожделением, отвращением, ревностью и яростью, как выразительными метафорами, когда делали свои великие и страшные прорицания гибели великого народа и прихода Избавителя. Пророки не стремились пускать словесные фейерверки для развлечения скучающих или создавать мрачную и прекрасную поэзию ради самой поэзии. Все их красноречие носило сугубо практический характер: они хотели, чтобы люди стали лучше. И хотя вот уже двадцать пять веков как пророки покоятся в земле, и мы не знаем даже, где они погребены, их страстные поэтические призывы до сих пор потрясают людей, затрагивая в их душах скрытые струны чувств. Один лишь беглый взгляд в Танах разбивает вдребезги довольно-таки распространенное мнение о том, что еврейское благочестие требует говорить о плотской любви ханжескими экивоками.

Что же касается Талмуда, то его авторы пишут о сексе с неприкрытой и иногда даже язвительной откровенностью, не чураясь иной раз и весьма смущающих подробностей, которые были в такой чести у греков, римлян и египтян — да и в наши дни начинают входить в моду. Откровенность, с которой такого рода темы трактуются в Танахе, заставила бы задуматься и самого Марселя Пруста, если бы он дал себе труд поглубже познакомиться с духовным наследием народа, к которому принадлежал.

Брак

На фоне всех причудливых узоров, которые изобретательное человечество выткало из яркой пряжи секса, традиционное еврейское отношение к этой сфере человеческой жизни может показаться наивным или, как сейчас принято выражаться, отсталым и старомодным. Иудаизм рассматривает секс как средство, связывающее друг с другом двух возлюбленных во имя жизни — во имя того, чтобы делить наслаждения, печали, труд и досуг и совместно воспитывать детей.

Самое важное здесь — и это трудно усвоить человеку западной культуры — то, что секс полностью принимается и одобряется. В описаниях брачных отношений еврейских пророков, святых и мирян, начиная от Авраама и Моисея, нет и намека на то, — что секс — это нечто греховное или постыдное. Ибо фраза из Книги Бытия «Плодитесь и размножайтесь» стала законом иудаизма. В Талмуде говорится, что на том свете человеку прежде всего будут заданы три вопроса: «Торговал ли ты честно? Оставил ли ты себе время для ученых занятий? Была ли у тебя семья?» Одинокая жизнь, согласно нашей вере, есть невезение, бездетный брак — великое несчастье, тогда как хорошая жена — это самая большая радость, на которую может надеяться мужчина.

Таким образом, иудаизм в самом корне подрубает присущее человеку Запада инстинктивное ощущение, что в половых отношениях таится нечто греховное. Такое ощущение — это остаточное отражение времен раннего христианства, которое боролось с язычеством и крушило мраморные стены храмов, воздвигнутых в честь Венеры, языческой богини любви. Западная культура достаточно восприняла от греческой и римской культуры, чтобы научиться у них преклоняться перед чувственной любовью; но христианство подавило этот порыв. В результате где-то в глубине души христианина гнездится какое-то подспудное ощущение греховности секса — ощущение, которому уже две тысячи лет. Еврейский взгляд на секс представляет собой нечто среднее между представлениями языческой античности и представлениями христианства. Евреи никогда не поклонялись человеческому телу. Но то, что для людей других культур было деянием постыдным, или смешным, или распутным, или физиологически необходимым, или поэтически романтичным, для евреев было одной из важнейших обязанностей, какую Б-г заповедал людям. И если эта обязанность, помимо всего прочего, не только нужна и полезна, но и доставляет человеку одно из самых высочайших наслаждений, то не удивительно, что наш народ всегда был убежден в благости Б-га.

Если же в сексе и скрывается что-то греховное, то, по мнению евреев, разве что в тех случаях, когда человек преступает законоположения. Нарушение принятых законоположений равносильно воровству. Нарушителя начинает мучить совесть. Однако это — именно индивидуальный грех данного человека, сам же секс как таковой нисколько не греховен, и в половом акте нет ничего постыдного. Впрочем, уже менестрели давным-давно заметили, что пристрастие к сексу ведет к нарушению принятых законов. У здорового человека позыв к совокуплению так же силен, как у обезьяны. Половой акт можно сохранить в секрете, он не оставляет после себя зримых следов преступления, как другие правонарушения, — взломанных замков, разбитых стекол, исчезнувших вещей. Более того, как говорят нам поэты, обилие случайных связей делает жизнь человека более интересной и волнующей, что неведомо однолюбам, и парад любовниц дает нам ту новизну, которую не в силах предложить одна любовница. Возможно, в мире было бы куда веселее жить, если бы люди, состоя в законном браке, в то же время свободно сходились со своими друзьями, соседями и случайно встреченными незнакомцами и незнакомками. Однако весь многовековой опыт истории показывает, что это — не тот путь, по которому должно идти человечество Стендаль с восхищением повествует о том, как один отец, находясь на смертном одре, обратился к своему сыну со следующим заветом: «Спи ее всеми красивыми женщинами, которые согласятся с тобой спать; и помни, что четыре процента прибыли — это хороший доход с вложенного капитала». Если сын последовал совету своего отца, он, возможно, прожил приятную жизнь и умер богачом; но при всем этом он, безусловно, не мог насладиться счастливым браком.

Для счастливого брака нужна не только добрая воля, но еще и удача. В Талмуде говорится, что создать по-настоящему счастливый брак для Г-спода не легче, чем заставить расступиться Красное море. Но даже враги евреев всегда отмечали прочность еврейских семей. Эта прочность семей, по моему глубокому убеждению, отчасти объясняется и тем, что половое наслаждение для евреев является основной и неотъемлемой принадлежностью брачной жизни, а не серией случайных эпизодов помимо нее.

Правила брачной жизни

В некоторых религиях практикуется в качестве главного искуса полный отказ от половой жизни. Ганди в своей автобиографии называет это словом «брахмачария» и прославляет такой искус, утверждая, что он духовно облагораживает человека. Римско-католическая и православная церкви требуют от определенных категорий своего духовенства принятия обета безбрачия. В иудаизме нет ничего, что напоминало бы подобный аскетизм. Некоторые несуровые ограничения, которые у нас существуют как в этой сфере жизни, так и во всех остальных, применяются ко всем без исключения приверженцам нашей веры.

Еврейская супружеская чета, следуя древнему правилу, перемежает периоды наслаждения периодами воздержания. В течение двенадцати дне (При условии, что менструация длится не более пяти дней. В противном случае к двенадцати дням добавляется еще такое число дней, которое равно числу дней менструации минус пять), после того как у женщины начинается менструация, муж и жена не спят вместе. По этой причине в домах евреев испокон веков — с тех самых пор, как возникла наша религия, — существуют две кровати. Главный практический результат такого обычая заключается в том, что муж и жена вступают в половые отношения как раз тогда, когда наиболее вероятна возможность зачатия. Для супругов, которые любят друг друга, разлучение представляет собою серьезное испытание — возможно, одно из немногих действительно трудных испытаний, какие налагает на еврея его религия. Некоторые медицинские светила утверждают, что такое чередование периодов наслаждения и периодов воздержания полезно для здоровья как мужа, так и жены. В одной книге о семейной жизни говорится даже, что такого рода отношения между супругами — это «единственный способ» сохранить в чистоте и первоначальной свежести любовь между людьми, состоящими в браке. Трудно сказать, насколько справедливы все эти мнения, но такое самоподчинение всегда было характерной чертой брака людей иудейской веры.

Период воздержания заканчивается тем, что жена погружается в воды специального ритуального бассейна, построенного по существующему с глубокой древности единому образцу. В течение многих веков такой бассейн (на иврите — миква} был обычным местом омовения женщины после периода воздержания. Этому обряду Талмуд придает такое решающее значение, что он советует обнищавшим общинам продать, если необходимо, здание своей синагоги или даже последний из своих священных свитков, но только во что бы то ни стало сохранить микву.

Почти полное исчезновение миквы; в Соединенных Штатах и начавшееся недавно постепенное возвращение к ней — это история американского иудаизма в миниатюре. Когда на рубеже 39-го и 20-го веков началось массовое переселение европейских евреев в Америку, они не нашли здесь ритуальных бассейнов; тогда наиболее благочестивые евреи, с трудом скопив какие-то жалкие гроши, начали строить себе миквы, которые были, естественно, весьма неказистыми. Но в то же время в любом квартале, который был хотя бы чуть-чуть благоустроеннее трущоб, в домах имелась канализация и стояли ванны — вещь, тогда еще почти неведомая беднякам в Европе, да и вообще в любом другом месте и в любую другую эпоху, кроме разве что древнего Рима, где в распоряжении зажиточных граждан были отлично оборудованные бани. Нелепо было тащиться куда-то и погружаться в тесную и запущенную микву ради соблюдения обряда очищения, когда дома было вдоволь воды и своя собственная, блистающая белым кафелем ванна.

Сразу же стали выдвигаться рациональные возражения против необходимости непременно окунаться в микву, и очень скоро эти возражения сделались столь же популярны, сколь и возражения против соблюдения законов кашерности. Утвердилось мнение, что миква имела важное значение лишь в былые дни и в жарких странах, где цель обряда заключалась в том, чтобы заставить женщину мыться хотя бы раз в месяц. Даже поверхностное ознакомление с историей обряда очищения не оставило бы от этого довода камня на камне, однако евреи мало знали о своем прошлом. Воздержание от купания иудаизм считает одним из признаков траура. Частое же купание — по возможности ежедневное — есть нормальное поведение. Обряд омовения в микве, который занимает меньше минуты, — это чисто символический обряд. Этот символ слишком ясен, чтобы его объяснять.

Но горе семантике в переходные периоды! Во времена короля Джеймса, когда создавался английский перевод Библии, единственным эпитетом для женщины, не общающейся со своим мужем, было слово «нечистая». В этом смысле весь народ Израиля «нечист» — и был «нечист» со времен разрушения Храма. Однако для этих концепций не было подходящего слова в Новом Свете. Молодых американок слово «нечистая» обижало; это обстоятельство, а также нехватка микв развили в евреях неприязнь к этому древнему обычаю. Раввины стали метать громы и молнии и объявлять неполноценными всех детей, чьи матери не окунаются в микву, но строптивым все это было нипочем. Все чаще и чаще в еврейских семьях микву полностью заменяла ванна. Поскольку и без того почти все женщины так или иначе раз в день принимали ванну или душ, это действие совершенно утратило свой ритуальный смысл и перестало ассоциироваться с еврейским Законом. А потом и весь обычай двенадцатидневного разлучения, завершаемого ярким обрядом омовения в микве, потерял свое значение и был в конце концов предан забвению в большинстве семей.

То, что этот обычай со временем снова стал входить в обиход, вызывает удивление у всех тех, кто плохо знает еврейскую историю и забыл, что река иудаизма нередко может течь в гору, а не только под гору. Во многих городах Соединенных Штатов в недавние годы были построены или сейчас строятся новые ритуальные бассейны, отделанные красивой керамикой, с «предбанниками», в которых имеются салоны красоты. В эти бассейны все еще ходит довольно мало женщин по сравнению с тем количеством женщин, которые в них не ходят. Но уже прошли те времена, когда миквы существовали для ублажения все время мелеющего ручейка иностранок или новых иммигранток. Те, кто сейчас ходит в микву, — это в основном молодые американки.

По мере того, как постепенно возрождается иудаизм — а это, несомненно, происходит, о чем свидетельствует многое, начиная от все увеличивающейся доли иврита в консервативных и реформистских службах и до появления новых синагог, растущих, как грибы, по всей стране, — одновременно, как мне кажется, все больше еврейских супружеских пар начинает соблюдать предписанную иудаизмом брачную дисциплину. Американские евреи перестали считать обряд омовения в микве нелепым чудачеством — и одна из причин этого кроется, по-моему, в сделанном ими для себя открытии, что христианская церемония крещения и погружения в купель целиком заимствована из нашего древнего обряда. Эта аналогия может помочь перекинуть мост между иудаизмом и западной цивилизацией. По крайней мере, от неприязни иммигрантского поколения к микве сейчас не осталось и следа, ее сменило в большинстве случаев равнодушие, в основе которого обычно — недостаточность познаний. Однако, как ни странно, эти познания не так-то легко приобрести. Секс стал в Америке излюбленной темой для шуток и анекдотов, и мы приучились уже с серьезным видом проглатывать общеобразовательные статьи о чисто механических сторонах секса, которые в изобилии публикуются сейчас в популярных журналах. Однако говорить о сексе естественно — это совсем другое дело.

Развод

Один из трактатов Талмуда носит название «Развод». Иудаизм рассматривает развод как страшное несчастье, которое, увы, неизбежно должно иногда постигать людей, чей брак не удался. Наш закон предпочитает все же не сковывать насильно неразрывной цепью двух не сошедшихся характерами и нередко ненавидящих друг друга супругов, а развести их; предусмотрен специальный порядок и церемония расторжения подобного рода брачных союзов.

Оснований, достаточных для развода, — хоть отбавляй, а сама процедура развода довольно проста. Раввинам строжайше предписывается отговаривать разводящихся, тянуть время, всячески откладывать рассмотрение бракоразводного дела и стараться предотвратить развод так долго, как только возможно. Закон требует, чтобы был назначен посредник между разводящимися, чтобы им дали какой-то дополнительный срок для обдумывания и чтобы суд сделал несколько настойчивых попыток их помирить. Однако если все эти меры исчерпаны, муж перед лицом раввинского суда вручает своей жене юридический документ, составленный по существующей с древних времен форме, — бракоразводное свидетельство; и брак на этом прекращается.

Эту церемонию не может заменить гражданский бракоразводный процесс. Еврейская супружеская пара остается связанной по религиозному закону до тех пор, пока муж не освободит свою жену согласно нашему обычаю. Раввинский суд может вынудить его к этому, если он по злой воле намеренно создает препятствия к разводу. Равным же образом раввинский суд может заставить жену принять бракоразводное свидетельство. Однако это — неприятные и сложные случаи. Как правило, еврейские супружеские пары разводятся по обоюдному соглашению.

Деликатные отклонения

Очерк о трактовке иудаизмом такого важного и обширного предмета, как любовь и брак, был бы неполон, если бы я не добавил ни слова об одной из удивительнейших особенностей нашего брачно-сексуального законодательства, запечатленного в Торе, — о запрещенных союзах.

Читатель, возможно, помнит так называемый «Отчет Кинси», опубликованный в Соединенных Штатах несколько лет тому назад.[1] Серьезное научное исследование стало бестселлером, к вящему изумлению солидного издателя, специализирующегося на выпуске пухлых медицинских трудов, расходящихся крохотными тиражами. Люди штурмовали книжные магазины. Издателю, к его огорчению, не осталось сделать ничего иного, как напечатать оба труда профессора Кинси под одной обложкой, выпустить эту книгу огромным тиражом и положить деньги на свой счет в банке. Я думаю, в лучшем случае один покупатель из тысячи прочел весь «Отчет Кинси» от корки до корки, или хотя бы половину, или хотя бы десятую часть его. Читатели продирались сквозь заумные научные рассуждения, сквозь непонятные графики, диаграммы и таблицы, выискивая — часто напрасно — жемчужные зерна интересных фактов. Главное, что они почерпнули из «Отчета Кинси» — это то, что нужен научный подход, дабы сделать секс неинтересным предметом.

Но газеты ликовали: наконец-то настал и на их улице праздник! Искушенные и дотошные журналисты, бойко владеющие пером, выкопали эти жемчужные зерна и преподнесли их читателям горяченькими, с пылу и с жару. Оказывается, в «Отчете Кинси» под семью запорами ученых выкладок скрывались открытия, которые хоть кого вгонят в холодный пот. Приведя в подтверждение своих выводов точные статистические данные, собранные в результате многочисленных конфиденциальных бесед с пациентами, профессор Кинси показал, что в Соединенных Штатах весьма широко распространены такие явления, как добрачные и внебрачные связи, прелюбодеяние, гомосексуализм, кровосмешение и скотоложество. Появившиеся в последние годы вызывающе смелые романы и пьесы подготовили читателей к новым откровениям — к тому, что незамужние девушки в нашей стране не все сплошь девственны и что некоторые женатые мужчины и замужние женщины время от времени ищут и находят, как выражается профессор Кинси, «выход» для своей сексуальной энергии где-то на стороне, а не в постелях своих законных жен и мужей. Однако, по-моему, что больше всего поразило обыкновенных американцев, так это прежде всего распространенность половых извращений и скотоложества.

Шум по поводу «Отчета Кинси» долго не утихал, и тогда, поняв, что это — не однодневная сенсация, возвысили свой голос священники и раввины: они обвинили профессора Кинси в том, что он клевещет на человеческий род и особенно на американцев, которые на самом деле по природе своей суть воплощение нравственности. Я не могу понять, как почтенные служители культов не сообразили, какое мощное оружие неожиданно попало им в руки. «Отчет Кинси» доказал — в той мере, в какой современный научный аппарат способен это доказать, — что в основе библейского сексуального кодекса лежат реальные особенности человеческой природы; он доказал, что содержавшиеся в Танахе запреты на совокупление мужчин с мужчинами, или братьев с сестрами, или людей со свиньями и овцами — это не запоздалая реакция на распутство бронзового века, но глубоко актуальные законы, направленные против правонарушений, которые повторяются и будут повторяться из века в век, подобно таким преступлениям, как кража или поджог.

По-моему, против «Отчета Кинси» священнослужителей настроило прежде всего то обстоятельство, что он был немедленно использован в своих целях агностиками. Как они стали сразу же утверждать, «Отчет Кинси» доказал, что сексуальные нормы и установления Библии — то есть нор мы не только иудаизма, но и христианства, — противоречат человеческой природе и, следовательно, должны быть отвергнуты как общественным мнением, так и юридическими инстанциями. Правда, профессор Кинси в своем труде настойчиво подчеркивал, что он лишь излагает собранные им и его сотрудниками факты и всячески воздерживается от нравственных оценок; но агностики отмахнулись от этого утверждения, заявив, что оно — всего лишь попытка профессора Кинси бросить кость разъяренной толпе узколобых обывателей. Указывалось, что определенное количество американцев — довольно значительное, хотя и находящееся в меньшинстве, — наслаждается гомосексуализмом. Если это делается тайно, то какой от этого ущерб обществу? Добрачные связи — вещь довольно распространенная; прелюбодеяние после брака — тоже. Так что приносит больше вреда: эти явно естественные, согласные с человеческой природой действия или же ощущение вины, внушенное пуританской библейской моралью? Ну, и так далее и тому подобное. В защиту такой точки зрения изливались потоки красноречия. Но и священникам и раввинам красноречия тоже было не занимать, и они неистово пригвождали Кинси к позорному столбу и подвергали сомнению всю его добротно собранную статистику.

Мне кажется, что люди, превозносившие «Отчет Кинси» как доказательство ложности нравственных норм Закона Моисеева, просто-напросто впали в старую, как мир, ошибку: они, не мудрствуя лукаво и не придумав ничего более умного или более глубокого, просто повторили тезис романтиков согласно которому природа — это суд последней инстанции для решения всех спорных вопросов; по их мнению, любые действия, совершаемые в результате естественного порыва, являются действиями искренними и, следовательно, благими, а все остальное — от лукавого. Однако в действительности многие более чем естественные порывы бывают весьма и весьма предосудительны. Например, некоторые психиатры утверждают, что почти в каждом из нас заложено от природы подспудное желание убить отца или мать. Естественным порывом является желание не трудиться, не мыться, думать лишь о самом себе и плевать на нужды других людей, грубить, совершать жестокости. Если вы со мной несогласны, понаблюдайте немного за играющими детьми или познакомьтесь с обычаями народов, находящихся на первобытной стадии развития. Образование, цивилизация и культура в большой степени заключаются в том, что побуждают человека идти наперекор природе. То же можно сказать и о религии и (коль скоро это здесь упоминалось) об агностическом гуманизме.

Своды законов любого рода едва ли вообще существовали бы, если бы некоторые люди под влиянием именно естественных порывов не были бы склонны действовать наперекор этим законам. Правила уличного движения существуют потому, что почти все мы одержимы естественным порывом ехать как можно быстрее и заставлять ругающихся пешеходов, если они не хотят попасть под машину, нестись через улицу сломя голову. Законы против воровства существуют потому, что человеку от природы свойственно желать взять деньги и ценные вещи там, где он их случайно видит, вместо того, чтобы тяжело работать ради денег и ради покупки этих вещей. Боюсь, я утомляю читателя перечислением азбучных истин, но, как ни странно, при обсуждении «Отчета Кинси» эти азбучные истины почему-то не были приняты во внимание.

Однако в основе закона лежат обычаи, принятые среди людей, а не наоборот. Мы все помним тот курьезный анекдот, который навечно вписан в нашу Конституцию в виде восемнадцатой и двадцать первой поправок.[2] Если бы нравственные установления Танаха были действительно ненужны и нелепы, здравый смысл человечества скоро отверг бы их и отменил в течение одного поколения, как произошло с «сухим законом». Однако на деле цивилизованное человечество сочло установления Танаха основой своего поведения (хотя они и не соответствуют тому, как ведут себя люди под влиянием естественных порывов) и придерживалось их в течение большей части своей истории.

Иногда в защиту сексуальных отклонений, описанных в «Отчете Кинси», выдвигается другой аргумент — столь же древний, как и аргумент «естественности» извращений, но гораздо более логичный. В основе этого аргумента лежит положение, согласно которому людям не может повредить то, о чем они не знают. Защитники такой точки зрения утверждают, что, например, тайное прелюбодеяние доставляет массу удовольствия его соучастникам и в то же время не наносит никакого ущерба обманутому мужу или обманутой жене, которые ни о чем не подозревают и потому спокойны. Я знал одного очень умного человека — моего собрата-романиста, который верил в этот тезис, как в аксиому Евклида. Более того, он был убежден, что в этот тезис свято верит и все остальное человечество. Он аргументировал тем, что нет на свете мужчины, который отказался бы переспать с женой своего лучшего друга, если бы мог быть абсолютно уверен, что его адюльтер не будет обнаружен. (С тех пор, как мы беседовали с ним на эту тему, он несколько раз женился и развелся; не знаю, придерживается ли он своей точки зрения до сих пор или нет.) Это правило он распространял также и на мужеложество. Сексуальные отношения между двумя гомосексуалистами, утверждал он, есть их сугубо личное дело, и полиции нечего совать в это свой нос. Мой друг-романист был человек неверующий. Возможно, если человек не верит в то, что существует Б-г, запретивший подобного рода деяния, совершаемые публично или тайно, то такого человека невозможно переубедить.

Если мой читатель втайне занимается совращением чужих жен или гомосексуализмом, мы можем оставить эту тему. Если же такие явления его возмущают, я хотел бы его спросить, какие он может выдвинуть против них рациональные возражения.

В ответ мой читатель, возможно, возразит, что прелюбодеяние влияет на характер человека — в худшую сторону, разумеется, что прелюбодей живет в постоянном страхе перед разоблачением и что обнаружившееся прелюбодеяние приводит к разрушению семьи. Все это, возможно, и так, но если прелюбодей не боится пойти на риск, то что его должно удерживать? Мой возмущенный читатель далее, наверно, скажет, что гомосексуализм — это бесполезная растрата средств воспроизведения рода человеческого и что такое извращение может распространиться и своим порочным влиянием развратить других людей. Но если бесполезная растрата собственных средств воспроизведения не волнует самих педерастов, то почему это должно волновать других людей? Более того, педерасты начисто отрицают порочность своих действий и утверждают, что гомосексуализм — высшая форма любви. Они называют высокопарной благоглупостью распространенное нынче снисходительное мнение, что гомосексуализм — это чаще всего не преступление, а всего лишь психическое расстройство, требующее лечения, как и всякая другая болезнь.

Греки и римляне считали еврейский запрет на мужеложество, равно как и строгие еврейские законы относительно брака, нелепыми и косными предрассудками. Если мы не хотим возвращаться (или идти вперед, смотря по точке зрения) к нравственным нормам Римской империи, если читатель инстинктивно считает, что еврейские и христианские нравственные нормы лучше соответствуют критериям разумной цивилизации, то я хотел бы попросить этого читателя попробовать отыскать основу современной западной морали где-нибудь вне сферы, обозреваемой Б-гом, — т. е. за пределами Библии и тех религий, в основе которых лежит Библия. Современная западная мораль — это либо, как сказал Ницше, затянувшаяся ошибка, основанная на вековечном заблуждении, либо один из великих даров иудаизма человеческому роду. Если мы не приемлем религиозного принципа, согласно которому сексуальные склонения суть зло, то где предел, который не позволит нашим западным нравственным нормам опуститься до уровня нравственных норм Рима и Византии?

Глава двенадцатая СМЕРТЬ

Загадка

У поэтов и философов бывает иногда привычка славословить смерть, и они написали на эту тему немало прекрасных и впечатляющих страниц. Однако, как мы не раз имели возможность убедиться, эти же самые поэты и философы делают все возможное, чтобы прожить как можно дольше. Седовласый литератор сидит у себя за письменным столом, завернувшись в теплую шаль, дабы уберечься от простуды, и пишет возвышенные стихи, в которых сообщает, что он с нетерпением ждет утешительницу-смерть, подобно тому как молодой любовник ждет возлюбленную. Всякий, кому доводилось видеть очень старых или очень больных людей, отлично знает, с каким упорством они цепляются за последнюю надежду — воистину, как утопающий хватается за соломинку. О смерти сказано очень много красивых слов: дескать, смерть придает жизни ценность и значимость; смерть — это непременное условие существования жизни; бессмертие было бы куда более страшным наказанием, чем сама смерть; смерть уравнивает простых смертных с королями и с величайшими гениями; умирая, мы возвращаемся в лоно матери-природы и приобщаемся к вечности вместе с камнями, скалами и деревьями… Но попробуйте сказать все это изможденному, измученному болезнью человеку, умирающему на больничной койке.

В Танахе можно, кажется, найти чуть ли не все темы, встречающиеся в классической философии и поэзии; но я не помню в Танахе ни одной фразы, в которой была бы сделана попытка приукрасить смерть.

Моисей говорит: «Во свидетели пред вами призываю небо и землю. Избери жизнь, дабы жил ты и потомство твое». В Книге Псалмов мы находим радостные гимны в честь жизни. Отсрочка смерти вызывает у псалмопевца чувство горячей благодарности Г-споду. Екклесиаст считает, что в бессмысленном мире, полном несправедливости, смерть — это последняя несправедливость. В Книге Иова есть иронический панегирик смерти; в этом панегирике всего в нескольких бесподобных строках обобщены все известные нам доводы в защиту смерти; и, однако, из этого панегирика яснее ясного, что Иов считает смерть величайшим несчастьем, у которого есть только одно достоинство: смерть кладет конец всем другим несчастьям.

Во всех содержащихся в Танахе рассуждениях о смерти нет никакого радостного предвкушения рая с его ангелами и сладкозвучными арфами и столь же мало страха перед адским огнем и дьяволами. Смерть — это зло, потому что с ней прекращается жизнь и гаснет свет, и еще потому, что она—неразрешимая загадка. Так всегда говорил людям их здравый смысл. Так же о смерти говорится и в Танахе.

Загробная жизнь

Естественно, возникает вопрос: как это возможно, что в мире, который создан всеблагим Б-гом, существует такое зло, как смерть. В попытках разрешить это противоречие было изведено столько чернил, что их, небось, хватило бы на то, чтобы заполнить, скажем. Каспийское море. Читатель, успокойтесь: я тоже не могу разрешить это противоречие и я не знаю человека, который мог бы хоть сколько-нибудь удовлетворительно его объяснить, — хотя я прочел на эту тему гораздо больше книг, чем следовало бы прочесть столь обычно жизнелюбивому, как я, человеку.

Вопрос можно сформулировать так: если существует добрый и справедливый Б-г, то как же может быть, что человеческая жизнь завершается столь страшным и несправедливым итогом, в котором не принимаются во внимание деяния человека и их последствия.

Именно в этом — основное зло смерти. Смерть беспорядочно и бездумно обрывает существование то одного, то другого из нас, оставляя вопросы неотвеченными, дела незавершенными, долги неоплаченными, добродетель невознагражденной и преступление ненаказанным. Если бы смерть подводила черту под сведенным балансом, если бы люди знали, что им неизбежно придет конец, — но придет тогда, когда того потребуют природа, логика и справедливость, — то вопрос о несправедливости смерти либо вообще не возникал бы, либо представлял собою лишь чисто философскую загадку, однако не доставлял бы людям тех мучительных терзаний, какие он доставляет теперь.

Один из наиболее напрашивающихся ответов (этот ответ пришел в голову людям сразу же, как только они начали мыслить, и он до сих пор не опровергнут) заключается в том, что период времени от рождения до смерти человека слишком короток, чтобы стать основой для исчерпывающего подведения итогов. Согласно догмам восточных религий, человеческая жизнь — это лишь одна из многих прожитых человеком жизней. Любая кажущаяся несправедливость в этой жизни уравновешивается кармой, то есть деяниями и итогами других воплощений человека, прошлых и будущих. Следовательно, человек должен нести ответ не только за свою теперешнюю жизнь, но и за все другие свои жизни — те, которые он прожил раньше, до того, как родился в своем нынешнем воплощении, и те, которые он еще проживет в своих будущих воплощениях. Иудаизм такую идею отвергает, хотя у каббалистов иногда возникает мысль о том, что возможен гилгул, то есть перевоплощение.

Иудаизм, равно как христианство и ислам, отвечает на вышеупомянутый вопрос иначе: он утверждает, что после того, как человек умирает на земле, его душа продолжает жить другой, загробной жизнью, которая длится неопределенно долго. Существует какой-то иной мир, куда мы попадаем после того, как покончим наши счеты с нашей нынешней жизнью; и в этом ином мире деяния человека получат справедливую оценку. Праведника ждет воздаяние за его добродетель. Некогда преуспевавшего грешника постигнет заслуженная кара. В священных книгах ислама довольно подробно описано, что представляет собою жизнь после смерти. А Данте Алигьери в «Божественной комедии» нарисовал потрясающую по выразительности картину загробного мира, как он представлялся христианам в средневековой Европе.

Еврейская доктрина загробного мира содержится главным образом в Талмуде и основана на текстах Священного Писания. Поскольку проблема жизни после смерти была основным пунктом разногласий между еврейскими мудрецами и саддукеями (существовавшая в те времена секта, во многом расходившаяся с ортодоксальным иудаизмом), эта проблема приобрела основополагающее значение. Характерно, что Талмуд не отвечает на вопросы о том, как выглядит загробный мир, что на самом деле означает воскресение из мертвых, где и как это происходит, во что требуется верить. Мы находим в Талмуде взгляды и мнения отдельных раввинов древности и рассуждения средневековых ученых, которые, развивая положения своих предшественников, придерживались при этом самых разных — часто прямо противоположных — точек зрения. Иудаизм очень точен и конкретен там, где он говорит о действиях. Доктрины же и абстрактные умозаключения носят иногда и не определенный характер. Поэтому я не могу здесь описать, как выглядит в представлении иудаизма загробный мир и как происходит воскресение из мертвых. Наша религия утверждает, что есть какой-то иной мир и что Б-г заботится о тех, кто спит в земле сырой. Больше мне нечего сказать читателю — разве что поведать свои собственные, личные мнения.

Даже в Талмуде идея загробной жизни выражена весьма туманно — посредством метафор, притч и иносказаний. Упоминаемая там Геенна (ад, в котором жарятся грешники в наказание за свою порочную жизнь) — это Гай-Хином, или долина Хином, небольшой овраг в Иерусалиме: когда-то идолопоклонники в этом овраге сжигали на алтаре тела своих детей, приносимых ими в жертву кровожадному Молоху. В наши дни вы можете увидеть эту самую Геенну с балкона своего номера в отеле «Царь Давид» — оттуда открывается отличный вид на Старый Иерусалим. Овраг этот, ясное дело, слишком уж мал, чтобы вместить хотя бы самый ничтожный процент даже всех нынешних грешников, не говоря уже о грешниках предыдущих поколений. Слово «рай» по-гречески звучало «парадейсос», а в греческий язык оно пришло из персидского, и означало оно «парк», или «сад». Еврейское ган эден (райский сад), или Эдем, — это таинственное место, где появился на свет Адам; Эдем был прекрасным, цветущим садом, в котором не существовало ни греха, ни труда, ни отравы, ни боли, ни смерти, а одни лишь деревья, цветы и живые существа в своем первозданном бессмертном совершенстве. Короче говоря, все это — не что иное, как притча. Мы не знаем, где находился этот райский сад, как он выглядел и на что именно намекает рассказанная о нем притча.

Объяснение зла

Мыслители всех религий отлично сознавали, что — в качестве причин существования зла — теория кары и воздаяния за пределами нашей земной жизни весьма и весьма уязвима, ибо никто из людей никогда не видел «мира иного». Мы можем принять на веру, что загробная жизнь — это несомненный факт. Но для большинства людей она не может быть таким же несомненным фактом, как, например, зеленая трава. Те, кто начисто отрицает загробную жизнь, издеваются: «Обещания загробной жизни, — говорят они, — это всего лишь утешения для бедняков: дескать, ешь мякину, трудись, гни спину, а потом сам Б-г поднесет тебе сладкий пирог».

Поэтому в религиозной философии возникла еще одна тенденция — попытка найти объяснение причине существования зла не вне человеческой жизни, а в ее пределах. Существует целый ряд теорий подобного рода. Вот, например, восемь из них:

1. Зло — это непременное условие существования свободы воли. Мир, лишенный возможных злых последствий, будет не миром людей, а миром заводных кукол.

2. Если вселенной вообще дано существовать со всеми своими силами, и переменами, и временными связями, в нашей вселенной все эти элементы наилучшим образом сбалансированы, и потому она есть «лучший из миров».

3. Зло, правильно понятое, — это не существующее явление, которое нужно как-то объяснять, но просто отсутствие возможного добра. Отрицая необходимость зла, мы тем самым выражаем пожелание, чтобы мир был неизменно совершенен, тогда как на самом деле мы живем в мире, лишь идущем к совершенству.

4. Жизнь предполагает изменения, она сама постоянно изменяется. Сравнение ранних и поздних условий существования порождает контраст между добром и злом. Однако прекращение изменений означало бы смерть, или несуществование.

5. Вселенная — со всем, что в ней находится, — сама по себе не является ни доброй, ни злой. Зло в мире есть результат сознательных действий человека, который поступает по своей свободной воле. Железо, не обладающее свободной волей, может одинаковым образом быть превращено как в плуг, так и в меч.

6. Добродетельный человек — это венец творения; однако в мире, в котором нет никаких трудностей, добродетельный человек просто невозможен.

7. Зло — это только то, что сам человек считает злом. Зло — это тень, отброшенная желанием. Надо лишь перестать желать преходящего — и зло исчезнет само собой.

8. Каждый порочный человек сделал в своей жизни хоть что-то хорошее. Каждый добродетельный человек хоть в чем-то да согрешил. В нашем мире каждому человеку воздается за меньшую часть совершенного им. Человек переходит в загробную жизнь с четким итогом грехов, заслуживающих наказания и добрых дел, достойных награды.

Я не собираюсь перечислять здесь все подобные теории, я только хотел привести пример, какого рода рассуждения на эту тему возможны. Богословы и философы — как иудейские, так и прочих религий — порой подкрепляли эти и другие схожие рассуждения весьма убедительными доводами, которые у меня нет ни времени, ни способностей опровергать. Возможно, именно многообразие подобных теорий свидетельствует о том, что нет какого-то одного решения проблемы, с которым мир готов был бы согласиться. Рабби Янай в книге «Поучения отцов» выразил все это, по-моему, очень ясно: «Причина процветания грешников и страдания праведников — вне нашей воли».

Существует и старая теория эпикурейцев. Человеческая жизнь именно такова, какой она нам представляется, — то есть это иррациональная смесь добра и зла. Мы не существовали ни в какой форме до своего рождения, и наше существование полностью прекратится с нашей смертью. Нет в природе никакого Б-га, которого можно было бы умолять о справедливости или хотя бы об установлении на земле разумного порядка.

Вся видимость упорядоченности вселенной — это только иллюзия, вековечное заблуждение человеческое. Проблемы зла не существует — не потому, что в мире нет зла, а потому что нет никакого благого Провидения, которое могло бы отчитываться за дела свои. Как сказал Стендаль, «Б-га извиняет лишь то, что его нет». Есть только случайно возникшая краткая жизнь человека на нашей зеленой земле. Все остальное — черный холодный хаос. И задавать вопросы тьме — это сущее ребячество.

И, наконец, есть Книга Иова, в которой с поразительной силой описаны страдания человека на земле и со столь же поразительной убежденностью выражена уверенность в вековечном существовании и могуществе Г-спода Б-га. И это противоречие никак в Книге Иова не разъяснено. Страдающий и мучающийся Иов задает вопросы и оказывается тверже в своей вере, чем его недалекие благочестивые друзья. Те люди, которые предлагали ему частичные ответы на вопрос о природе зла, порицаются б-жественным Голосом, звучащим из вихря. Загадка существования остается неразрешенной, и где-то в глубине этой загадки — в глубине человеческого сердца — кроется ощущение, что Б-г все-таки есть.

Разум современного человека готов жить со всеми этими дилеммами и не тратить слишком много энергии на их разрешение, А разум человека средних веков не мог успокоиться, если видел в своих доктринах хоть одно явное противоречие. Он бросался навстречу трудностям и находил какие-то ответь! — пусть слишком неубедительные, притянутые за уши, но все же ответы. В результате получалось нечто вроде спора с ребенком — спора, который ведется в понятных ребенку выражениях. Бенджамин Франклин рассказывает о том, как множество раз услышав с амвонов яростные филиппики против деизма, он в конце концов сам стал деистом. А Саадия Гаон еще тысячу лет тому назад предупреждал, что одной из главных причин атеизма является слабость и нелепость доводов, приводимых в защиту религии. Однако разжевывание и пережевывание старых парадоксов — «существование зла», «свободная воля», «вездесущие Б-жье» и так далее — продолжалось чуть ли не до наших дней.

Однако в наши дни умные люди стали куда менее самоуверенными — и это, на мой взгляд, объясняется распространением научных знаний. Почти любая область естественнонаучных исследований изобилует парадоксами. Два столетия назад люди все еще могли верить в то, что мир — это некий механизм и что усовершенствованные инструменты, созданные людьми, помогут им рано или поздно разобраться в этом механизме до последней гайки и понять, наконец, как он работает. В наши дни образованный человек так же не может в это верить, как он не может верить в то, что мир покоится на панцире гигантской черепахи. В некоторых отраслях созданы уже столь совершенные приборы, что дальше некуда. Но по мере того как приборы делаются все совершеннее и совершеннее, возникают все новые пределы ограничения. Знания накапливаются, а дилеммы, с которыми сталкивается человек, множатся и углубляются. Попытки разрешить все парадоксы и противоречия просто-напросто заведут науку в тупик. Сейчас наука делается на основе «рабочих принципов», «рабочих гипотез», «наиболее вероятных ответов» и так далее и тому подобное.

Идея жизни после смерти содержит многочисленные противоречия и трудности, по поводу которых в течение веков ломались копья в теологических дискуссиях и обыкновенных дилетантских спорах. Некоторые из наиболее патетических страниц средневековых философских трудов представляли собою попытки благочестивых авторов отмести все без исключения возражения. Эти авторы подробно описывали, как будет выглядеть тело воскрешенного человека, объясняли, на ком именно будет женат на том свете человек, который в своей земной жизни имел одну за другой трех жен, и так далее. Богословская литература иудаизма не раз указывала, что такого рода пустопорожние рассуждения бессмысленны и неумны.

— Человеческая личность, или «душа», — говорит рационалист, — это нечто вроде выхлопной трубы химической машины, называемой телом. Когда машина останавливается, выхлопы прекращаются. Вот и вся недолга.

«Рабочий принцип» иудаизма заключается в том, что для Б-га мертвецы вовсе не являются мертвецами, что машина — это всегда нечто большее, чем просто машина, и что когда машина прекращает работу, все-таки что-то остается. Мой дед любил рассуждать о поэтичном загробном мире из иудейской притчи — мире, в котором праведники наслаждаются вечным, непрекращающимся шабатом, едят рыбу левиафан и мясо легендарного быка пустыни и пьют необыкновенно вкусное вино из винограда, специально для этого пиршества выращенного в Эдеме. Когда моя мать упрашивала деда съесть кусок говядины или телятины, он отказывался и, посмеиваясь, говорил:

— Моя порция уже ожидает меня на том свете: это левиафан и бык.

А однажды он мне сказал:

— Разумеется, мы не можем быть полностью уверены, что загробный мир таки да существует… Но может быть… помни: может быть…

Ест ли сейчас мой дед левиафана и пьет ли он эдемское вино на том свете? Что бы мне ни говорили, я думаю, что да. Это мне кажется более вероятным, нежели мысль о том, что душа моего деда мертва для Г-спода.

Кадиш

Еврейская идея уважения к мертвым требует, чтобы погребение было совершено как можно скорее и наиболее простым, непритязательным способом; мертвого заворачивают в саван и кладут в деревянный гроб без дна — так, чтобы тело касалось земли. Друзьям и родственникам усопшего вменяется проводить его к месту последнего успокоения. После этого начинается период предписанного траура, который, чем ближе к концу срока, тем становится менее строгим. В течение первых семи дней траура — этот период называется шива — скорбящие, под свежим впечатлением своей потери, не выходят из дома; там они сидят на низких табуретах и принимают визиты соболезнующих. Выдержать это нелегко, но по крайней мере голова у них в это время чем-то занята и внимание отвлечено. Затем начинается тридцатидневный период, называемый шлошим (тридцать). Скорбящие снова начинают заниматься своими обычными делами, но избегают развлечений и продолжают творить определенные молитвы. Когда проходят эти тридцать дней, траур заканчивается, если только траур не по отцу или матери — в этом случае траур длится целый год.

Кадиш — это молитва в синагогальной службе, в которой не содержится непосредственных упоминаний о смерти или о трауре. Это старинный арамейский гимн, прославляющий святое имя Б-жье и призывающий к скорейшему наступлению царства Б-жьего. Сочиненный после разрушения Храма, он в еврейском молитвеннике передает стенания Иова; идея гимна — прославление Г-спода в момент самого глубокого страдания: «Хотя Он убивает меня, все же я верую в Него». Кадиш завершает каждую часть службы и попеременно произносится как ведущим службу, так и всеми собравшимися.

Несколько сот лет тому назад возник обычай поручать чтение последнего кадиша одному из тех, кто носит траур по усопшему: таким способом скорбящий, невзирая на постигшее его страшное несчастье, выражает свою непоколебимую веру в Б-га. Поскольку обычно на поминальной службе бывает не один, а несколько скорбящих, носящих траур по усопшему, возникает вопрос, кому именно прочесть последний кадиш. У раввинов разработана сложная система очередности, но сейчас ей редко кто следует: обычно все носящие траур читают последний кадиш хором. Следы прежней иерархии сохранились лишь в порядке избрания из скорбящих того, кто будет руководить традиционной ежедневной службой в тот или иной день после смерти оплакиваемого.

Из моего сухого изложения фактов читателю едва ли станет понятно, откуда берется такая гипнотическая сила еврейского обычая читать кадиш. С одной стороны, существует сама молитва. Это прекрасный дифирамб, написанный в четком ритме, очень звучный, с необыкновенно яркими аллитерациями; и хотя, может быть, не более чем один из пяти молящихся понимает слова, тем не менее молитва эта производит на всех очень сильное впечатление. Есть нечто эмоционально-волнующее в том, что молящийся произносит слова кадиша вместе с другими людьми, недавно потерявшими дорогого им человека. В древнем обычае читать кадиш заложено глубокое уважение к тем, кто покинул этот мир. Чтение кадиша приносит молящемуся инстинктивное облегчение и высвобождение от гнета скорби, как если бы в этот момент он протянул руку через реку смерти и коснулся руки усопшего, находящегося на том берегу. Я не пытаюсь доказать, что это — какое-то рациональное ощущение, но это — действительно сильное ощущение.

Однако, помимо всего прочего, по-моему, источник исключительной силы кадиша кроется во взаимоотношениях нашего поколения и поколения людей, которые уже умерли или находятся на пороге могилы. Скорбящего охватывает ощущение вины. Чувство вины живых перед мертвыми — это довольно распространенное чувство среди всех людей, но особенно сильно оно у евреев.

Большинство еврейских детей в Америке — по крайней мере до самого последнего времени — проявляло куда меньше благочестия, чем их родители. Однако даже если внешнее поведение человека уже никак не определяется требованиями религии и не согласуется с ними, в сердце человеческом религия удерживается гораздо дольше. Я бы сказал, что еврейская сущность почти неискоренима в сердце еврея. Пока живы родители, их неверующие дети знают, что религия в их семье поддерживается старшим поколением, и они более или менее спокойно ведут свою светскую жизнь. Но вот родители умирают. И дети оторопело смотрят на то, как свободно качается оборванный конец цепи поколений. Это — невеселое зрелище. И чтение кадиша, связывающее детей с усопшими родителями, — символическое восстановление древней цепи.

Именно с чтения кадиша нередко начинается частичное — а иногда и полное — возвращение к иудаизму. Но даже если этого и не происходит, то сама необходимость прочесть кадиш хотя бы приводит скорбящего в синагогу, дает ему возможность снова услышать слова на древнееврейском и звуки литургии, побуждает его хоть раз в день в течение срока траура предаться размышлениям. Мне доводилось слышать, как обычай читать кадиш критиковали за то, что он «превращает нашу веру в религию мертвых». По-моему, все обстоит как раз наоборот: если усопшие самим фактом своей смерти побуждают живых хоть в какой-то мере воскресить в себе нашу древнюю религию, значит, они умерли не напрасно. Ежедневное посещение синагоги с целью прочесть кадиш — это одна из наиболее благородных обязанностей, которую живой может выполнить по отношению к мертвому, и одна из наиболее важных.

Иногда люди недовольно спрашивают: «Почему для того, чтобы прочесть кадиш, нужно обязательно собирать миньян?» {миньян — это кворум из десяти человек, необходимый для совершения б-гослужения). Вышеприведенное описание обряда, по-моему, вполне объясняет, для чего тут нужен миньян. Кадиш — это не индивидуальная, а коллективная молитва. Слова ее рассчитаны на декламацию перед группой людей. Вполне допустимо молиться в одиночестве, и очень многие благочестивые люди время от времени так и делают; однако они никогда не читают в одиночестве коллективных молитв, одна из которых — кадиш. В годовщину (йор-цайт) смерти близкого человека те, кто его пережил, ежегодно читают по нему кадиш в течение всей своей жизни. Затем этот долг считается выполненным. Кадиш читает только второе, но не третье поколение.

Иудаизм строго ограничивает траур и чтение кадиша определенными периодами времени и традиционными обрядами. Излишнее усердие в скорби воспринимается как недостаточное доверие к Б-гу. Наша вера считает желательным и естественным, чтобы время исцеляло раны, нанесенные смертью. Хотя после траура по умершему ни один человек не остается таким, каким он был прежде, от него все же ожидают, что по окончании траура он вернется к своему прежнему, обычному для него существованию и ради непрекращающейся жизни сумеет превозмочь свою скорбь. Траурный наряд, снятый с себя скорбящим, можно будет надеть снова. Траур оставил свой след, но жизнь продолжается.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ ЗАКОН

Глава тринадцатая ЧЬЮ ВЛАСТЬ УТВЕРЖДАЕТ ЗАКОН

Я описал, как живут евреи, которые верят в Б-га и соблюдают установления Закона Моисеева.

Однако очень многие мыслящие евреи, люди с добрым сердцем и чистой совестью, не соблюдают этих установлении — главным образом в их обрядовой части. Некоторые из таких евреев просто не получили соответствующего воспитания и не знают еврейских традиций, другие же знают, но пренебрегают ими. Но возникает вопрос: чей закон эти люди нарушают? Чьей власти они не подчиняются? Кто сказал, что в наши дни человек, волею судьбы рожденный евреем, обязан совершать какие-то действия и воздерживаться от совершения каких-то других действий? И по какому праву кто бы то ни был может ему все это приказать?

И сразу же возникает еще один вопрос: что такое еврей, в чем сущность еврейства? На этот вопрос нельзя ответить одной или двумя фразами. Существуют законы еврейской жизни. Мы можем проследить их историю вплоть до самых истоков и понять, как и когда они были даны евреям. Но за нарушение этих законов никого не наказывают, не арестовывают и не судят. Соблюдать их или не соблюдать — это личное дело каждого данного индивидуума. И поэтому еврей должен сам для себя решать, будет он соблюдать их или не будет, — предполагая при этом, что он знает, какие это законы, когда и как они появились и чью власть они утверждают.

У нашего свода законов есть одно название — Тора (что означает «учение»). Это всеобъемлющее слово: в него включаются все религиозные законы и постановления вплоть до раввинского решения, принятого на прошлой неделе, и комментария, написанного вчера. Однако наша основная Тора, наш главный Закон, наша конституция и наш кодекс поведения — это Пятикнижие Моисеево. Итак, начнем с того, с чего начинается история еврейства — с пяти книг Моисея.

Глава четырнадцатая ТОРА

Танах

То, что Танах сохранился до наших дней, — это чудо. Он пережил века. В Танахе описаны времена столь далекие, что от них до наших дней не дошло ничего, кроме слов. Все остальные — материальные — следы тех времен превратились в прах, покрытый бесчисленными слоями более позднего праха. Археологи, ведущие свои раскопки под горячим солнцем пустыни, находят черепки, наскальные рисунки, обтесанные камни, могильники, иногда клочки свитков и нередко — останки руин, позволяющие предположить, что некогда в этих местах стояли довольно внушительные строения. Все остальное — это догадки и гипотезы. Если мы хотим узнать историю Израиля, мы не можем изучить ее по черепкам и могильникам. Мы можем только — к добру это или к худу — прочесть ее в Танахе.

Археологи восклицают:

— Да, да, именно так! Вот глиняная табличка, и она утверждает то, о чем говорится в Танахе.

Или:

— В этом кургане мы не сумели обнаружить ничего, что подтверждало бы рассказанное в Танахе.

Или:

— Эта наскальная надпись свидетельствует о существовании здесь древнего города, упомянутого в Танахе.

Моисей

Пока что не найдено никакого внешнего доказательства того, что существовал человек по имени Моисей. Может быть, мы бы чувствовали себя увереннее, если бы вдруг в один прекрасный день археологи продемонстрировали миру потрескавшийся камень древнеегипетской эпохи, на котором было бы начертано имя израильтянина Моше.

Но вообще-то — если вдуматься — какая, в конце концов, разница, найдут археологи такой камень или не найдут? Может статься, настанет время, когда ученые, роясь в египетском или месопотамском окаменевшем хламе, найдут какие-то обломки или осколки, по которым они восстановят совсем иной облик Моисея — не такой, каким мы его сейчас себе представляем. Но тем не менее Моисей живет в Танахе. А зримый облик Моисея воплощен в одно из величайших произведений искусства, стоящее в тенистом уголке скромной церкви в Риме, — в скульптуре Микеланджело «Моисей». Разве этого мало?

Я не обладаю гением Микеланджело и не буду рисовать облик Моисея. Но, обсуждая Тору, не плохо бы освежить в памяти некоторые факты, имеющие к Моисею отношение. Именно его руками были сокрушены боги в Египте, Месопотамии, Греции и Риме. На его плечах зиждятся христианство и ислам: обе эти религии без него немыслимы, и в обеих этих религиях он стал одним из почитаемых святых. Верующие не сомневаются, что Моисей действительно беседовал с Б-гом; по крайней мере, судя по библейским хроникам, он сумел повернуть колесо истории настолько круто, как если бы он действительно беседовал с Б-гом. Он исчез во тьме на горе и вернулся со скрижалями Закона. Сначала Израиль, а потом и половина подлунного мира приняли этот Закон как слово Б-жье. Моисей был народным героем самого что ни на есть нестандартного типа: восьмидесятилетний старец, скитавшийся по пустыне с женой и детьми. Б-г призвал его совершить трудное дело, и Моисей, будучи разумным человеком, пытался сначала отговориться, упросить Б-га избрать для этого дела кого-нибудь другого, более достойного. Однако, когда Моисей все-таки взялся за свой труд, ничто не могло ему помешать. Говорят, что когда человеку предстоит великое дело, оно поднимает его до себя. Моисей взялся за сверхчеловеческую задачу и вырос под стать этой задаче.

Казалось, сама природа трудится ему в помощь. Другие завоеватели и герои в звездные часы своей жизни словно бы становились повелителями благонастроенных к ним стихий. Когда человек обретает такую необычайную власть, мы говорим, что он «в сорочке родился», или что ему благоприятствует судьба, или что у него —счастливая звезда. Каким бы могуществом ни обладал Моисей, каков бы ни был источник его могущества, но этого могущества оказалось достаточно, чтобы завоевать для порабощенного народа свободу от жестокой военной диктатуры древнего мира.

Моисей описал Б-га. В западном мире по сей день нет иного Б-га, кроме Б-га Моисея. С тех пор как он впервые принес на землю свое понимание Б-га, не раз и не два яростным нападкам подвергались и этот его образ, и его концепции, и — чаще всего — те законы, которые Моисей провозгласил от имени Б-га: одни из этих законов распространились только на народ Израиля, призванный стать хранителем слова Б-жьего, другие же — на всех людей земли. Но Его законы живут и поныне. Больше, чем когда-либо, подвергаясь нападкам, они живут.

Тора Моисеева

Книга Моисея — это первые пять книг Танаха: Бытие, Исход, Левит, Числа и Второзаконие (у евреев они называются Брейшит, Шемот, Ваикра, Бамидбар, Дварим.)

Для евреев эти пять книг представляют собою одну книгу — Тору, сердце Священного Писания. Гора была дана народу Израиля на Синае, и до сих пор она остается Законом для потомков тех людей, которые были тогда с Моисеем на Синае.

На вопрос, кто установил эти законы, следует ответ: «Моисей». На вопрос, кто уполномочил его на это, следует ответ: «Мы верим, что на их создание Моисей был вдохновлен Провидением, и мы знаем, что он был избран народом Израиля для записи основополагающего законоучения, которое пережило тысячелетия и не утратило своего значения до наших дней». Когда произведение искусства не теряет с годами своего воздействия на людей, мы называем такое произведение вдохновенным. То, что Моисеев закон до сих пор живет, само по себе не доказывает его б-говдохновенности — ничто не может этого доказать, если сами слова Моисея не кажутся достаточным доказательством, — но непоколебимая жизненность этого Закона дает, по крайней мере, основания считать его одним из чудес истории.

Преклонение евреев перед Торой Моисеевой не знает себе ничего равного в многовековой истории человечества. Каждый может говорить о евреях все, что ему вздумается. Но того, что евреи веками жили одной книгой, и умирали за нее, и посвящали ей всю свою жизнь — они сами, и их дети, и дети их детей, — и одно поколение за другим принимало у своих отцов эстафету священного огня и в неприкосновенности передавало ее своим детям, как будто не было на свете ни быстротечного времени, ни крутых перемен, как будто новые события и свершения не изменяли изначальных обстоятельств и условий, как будто три тысячелетия составили всего только один легко обозримый промежуток времени, — этого никто не может отрицать.

Один беспристрастный наблюдатель как-то заметил, что преклонение перед Торой — это идолопоклонство евреев. Фраза меткая, но она — всего лишь полуправда. Лишенные какого бы то ни было зримого образа, которому можно было бы поклоняться, лишенные какого бы то ни было б-же-ственного посланца или пророка, на которого можно было бы излить свою любовь, взвалить свое бремя и возложить свои надежды, лишенные какого бы то ни было заступника или посредника между собой и Б-гом (ибо Моисей ушел в горы и там умер, и никто не знает, где он погребен, и ни один еврей никогда не молился Моисею и не призывал его перекинуть мост через пропасть, разделяющую людей и Б-га), лишенные всего, кроме слова Б-жьего, записанного на священном свитке, евреи отдали этому свитку всю преданность, всю любовь и все почитание, на какое способны люди.

Любому культурному человеку, перевалившему за двенадцать лет, случалось читать Тору — полностью или частично — или ему ее читали. Другие народы не преклоняются перед Торой так, как преклоняются перед ней евреи, но в той или иной мере и они преклоняются. Многие главы о законах, которые еврею представляются кладезем драгоценнейшей мудрости, на другого человека нагоняют сон, и он склонен пропускать эти главы при чтении. Две великие религии, возникшие на основе иудаизма, учат своих приверженцев, что для них законоположения Торы отменены. Но никто не отменял законоположений Торы для народа, заключившего Союз с Б-гом.

Освященность

Форму Торы можно назвать по меньшей мере необычной. Книга Бытия начинается с яркого описания сотворения вселенной. Затем следуют рассказы, полные волшебства: змей разговаривает, растущий на дереве плод способен дать человеку познание и бессмертие, люди живут по девятьсот лет. Кульминацией всех этих чудес становится всемирный потоп. Уцелеть удается только одному шестисотлетнему старику и его семье: во время этого гибельного потопа они плавают в огромном ковчеге, куда они погрузили еще и многочисленных животных, которые призваны после потопа снова заселить опустошенную землю. Когда же потоп заканчивается и проходит еще добрая тысяча лет, на страницах Торы появляются наконец обыкновенные люди — похожие на нас с вами, — и мы начинаем узнавать знакомые пейзажи. История еврейства начинается с рассказа об Аврааме — праотце нашего народа. Остальная часть книги Бытия — это описания приключений патриархов. В Книге Исхода излагается биография Моисея: мы читаем о том, как Моисей вывел народ Израиля из Египта, и о тех беспримерных событиях, которые произошли на Синае. Затем, как раз тогда, когда сюжет вроде бы разворачивается и становится особенно увлекательным, мы словно наталкиваемся на каменную стену: начинается изложение гражданских и уголовных законов, описывается сооружение скинии — брус за брусом и завеса за завесой, — а затем следует что-то вроде справочника для священнослужителей. В Книге Левит и в Книге Чисел то тут, то там снова разбросаны отдельные повествовательные отрывки, густо перемежаемые перечислениями разного рода законоположений, и ими же все заканчивается. Наконец, из Второзакония мы узнаем о прощальном обращении Моисея: эта длинная речь состоит частично из воспоминаний о прошлом, а частично из прорицаний, и завершается она кратким обзором основных законов иудаизма. Заканчивается Тора двенадцатью стихами, повествующими о кончине Законодателя.

Если вдуматься, это очень странная композиция для книги. В ней раздражающе смешаны два разнородных стиля. Недавно один издатель заработал кучу денег, выпустив книгу под названием «Библия, которую можно читать как произведение живой литературы». Издатель последовательно соединил между собою все повествовательные главы и выбросил все законоуложения. Книга Левит, насколько я помню, вся уместилась на половине страницы или что-то в этом роде, — но туда, в частности, вошел стих, который издателю показался достойным того, чтобы его увековечить: «Люби ближнего твоего, как самого себя» (Левит, 19:18).

Законоведы-талмудисты также часто задавались вопросом о форме книг Моисеевых, хотя и с позиций, прямо противоположных позиции вышеупомянутого издателя. Они спрашивали, почему включены в Тору повествовательные отрывки, которые разжижают содержащийся в ней свод законоуложений на потребу невзыскательного читателя. Великий экзегет из Франции рабби Шломо Ицхаки, он же Раши, в своем комментарии задает вопрос по поводу первого стиха Книги Бытия:

«Почему Тора не начинается там, где начинается ее законодательная часть, — то есть в середине Книги Исхода?» Ответ на этот вопрос прост. Связь народа Израиля со Святой Землей основывается на существовании Б-га. Не будь воли Б-га на то, чтобы Его народ завладел Ханааном, другие народы могли бы обвинить евреев в том, что они — просто-напросто обыкновенные захватчики. Тора должна была начать повествование с самого начала, с сотворения мира, дабы показать овладение землей Израильской в истинном свете. Древние евреи ничего не знали о греческих музах. Единственными объектами, достойными упоминания, были Б-г и человек, связанные между собою нравственным законом. Если в ходе размышлений и рассуждений на эту тему так получалось, что возникали эпос, поэзия и драма, люди тех времен не отдавали себе в этом отчета. Издатель, превративший Библию в «живую литературу», сохранил в своем издании историю Иосифа, но выбросил законы, касающиеся земледелия, ибо история Иосифа по греческим стандартам великолепна, а законы о земледелии — очень скучная материя. Евреи никогда не выбрасывали из Торы ни одного слова. Чертеж скинии и рассказ о том, как расступились воды Красного моря, имеют для них одинаково высокую ценность.

Я не утверждаю, что авторы библейских книг — или составители канона — не сознавали литературной мощи и величия этих книг. Существовало много рассказов, прорицаний, псалмов и философских трактатов, которые не дошли до наших дней. Нам известны некоторые названия этих произведений. Но те книги, которые до нас дошли, излучают внутреннюю притягательность, которая обеспечивает им всеобщее признание. Западный мир называет это свойство вдохновением. У евреев оно носит похожее название — освященность. Освященность — это событие, процесс, рука Г-спода, которая дотронулась до человека, сподобив его возвыситься над самим собою и стать орудием Провидения, кем бы ни был этот человек прежде — царем, пророком, законодателем или простым писцом.

Остальные части еврейского Писания

Я не собираюсь подробно описывать весь Танах. Книга эта охватывает тысячелетия человеческой истории. Империи, династии, боги возвышаются и низвергаются. Повествование следит за судьбами народа Израиля, задерживаясь на великих событиях, и дает картину человеческой природы, рассмотренной со всех сторон. Главный герой Танаха не имеет себе равных во всей мировой литературе: это — Б-г.

Согласно еврейской вере, книги Танаха, следующие за Торой, — это истолкование, освещение и продолжение Пятикнижия. Книги Моисеевы прорицают будущее Израиля. Остальные книги показывают, каким образом эти прорицания исполняются. Идет время, и торжества чередуются с бедами. Перед нами предстают люди, достигшие высот человеческого духа, — Самуил, Давид, Исайя, Иеремия, Иехезкиель и многие другие; их образы сверкают, как яркие звезды, — созвездие гигантов веры, до сих пор остающихся светочами мира. Эта тема звучит в заключительных словах Малахии, последнего из пророков: «Помните закон Моисея, раба Моего, который Я заповедал ему на Хореве для всего Израиля, равно как и правила и уставы».

Танах, изданный как «живая литература», — это трагический эпос с одним-единственным длинным сюжетом — рассказ о падении героя из-за его собственных слабостей. Этот герой — народ Израиля, народ, которому дана была судьба, слишком высокая для судьбы человеческой: стать носителем нового Б-жьего закона на земле. Слабости же людей этого народа сродни слабостям людей всех других народов: безумие, невежество, недостаток целеустремленности, нестойкость, слабодушие, отсутствие воображения, страсть к удовольствиям, любовь к удобствам, властолюбие, леность, праздность. Кульминацией трагедии становится падение ее героя — народа. В отличие от других эпических трагедий, эта трагедия не заканчивается смертью героя. Герой ее бессмертен, его ждет вечная жизнь, и ему предстоит в течение многих столетий мучиться и страдать и все время подниматься — и в конце концов подняться — до того, чтобы стать достойным своей великой судьбы, которой он не властен избежать. История этого героя начинается как история одного обыкновенного человека — богатого шейха по имени Яаков, который у брода через Иордан борется ночью с ангелом, в результате чего ангел дает Яакову новое имя и предрекает его судьбу. Кончает же герой тем, что становится бессмертным еврейским народом. Предвидение всего пути еврейского народа раскрывается в предсмертном обращении, которое произносит Моисей, прежде чем подняться в горы и там умереть. Моисей рассказал нам о нашей долгой грядущей истории, которая до сих пор еще не завершена, и предсказал, что у этой истории будет счастливый конец — спасение и освобождение, которого мы твердо надеемся дождаться.

Так что в нашем Танахе содержится очень много разных книг — целая библиотека, повествующая о великих днях древнего народа; и так уж получилось, что библиотека, которую мы называем Танахом, а христиане Библией, кажется одной книгой. Ибо у этой книги есть одна тема — раскрытие Б-жьего закона в повести о народе Израиля, и у этой книги есть один автор — дух Б-жий. Книги Царств — это история. Книга Иова — это драма. Книга Плач Иеремии — это панихида. Книга Псалмов — это антология стихов. И тем не менее включение в Танах всех этих разнородных книг не нарушает его единства, ибо дух у всех книг — один. Если хотите узнать, какой линии придерживались древнееврейские составители, прочтите книгу Бен-Сиры (то есть сына Сиры). Сгусток блестящей мудрости, эта книга, однако, не вошла в канон Древнееврейские мудрецы сочли, что они спокойно могут без нее обойтись; но она сохранилась в виде апокрифа, в греческом переводе.

Таким образом, еврейская литература вся представляет собою изложение нравственного Закона, рассматриваемого то с одной стороны, то с другой. Все включенные в Танах произведения, в какой бы форме они ни были написаны, служат в конечном итоге этой цели. Закон как таковой называется на иврите галаха (что значит «путь»). Вся же остальная литература есть иллюстрация к закону — агада (то есть «рассказ»).

Теория эволюции

Две мировые религии, более юные, чем иудаизм, — христианство и ислам — утверждают, что еврейский Танах (или, в христианской терминологии, библейский Ветхий Завет) представляет собою лишь пролог к их собственным священным книгам: христианскому Новому Завету и мусульманскому Корану. И христиане и мусульмане в прошлом не раз прилагали серьезные усилия к тому, чтобы обратить евреев в свою веру; иногда это делалось посредством убеждения, а иногда и насильственно. В наше время между этими тремя религиями царит относительный мир, поскольку их внимание устремлено на новую веру которая грозит поглотить все остальные, — на осмотрительное и коварное марксистско-ленинское вероучение, главной исповедью которого стала страшная фраза Фридриха Ницше: «Б-г умер».

Я некомпетентен рассуждать о христианстве или исламе. Неизменная позиция евреев может быть выражена следующим образом. Евреи не нашли в Магометовом Коране такого света идей, какого не было бы в их собственном Священном Писании. И они не сочли возможным молиться и поклоняться человеку — Иисусу из Назарета — как Верховному Существу. Таковы кардинальные разногласия, которые разделяют евреев с мусульманами и христианами. Но и в христианстве и в исламе есть мудрость и сила, которые и позволили им сыграть столь важную роль и занять столь почетное положение в истории человечества: отрицать эту мудрость и силу может разве что слепой.

Однако нелепо утверждать, что иудаизм — на своей собственной основе и со своими собственными священными книгами — не представляет собою целостной религии. Другим людям наша вера может казаться лишь коридором, ведущим в некую квартиру. Но у нас есть свой договор, свой Закон, своя вера и своя судьба — Моисееве видение начала и конца, — и в соответствии с этим, как нам это показано Б-гом, мы живем и умираем подобно тому, как жили и умирали наши предки.

Мысль о том, что иудаизм есть нечто вроде коридора, почти неизбежно приводит к идее, что в Танахе наблюдается постепенный подъем религиозной мудрости — от скромного начала при Моисее до взлета при Исайе, который все-таки не дошел еще до конечной истины, хотя и достиг ближних подступов к ней. Я понимаю, что такая концепция приверженцам других вероучений кажется весьма убедительной. Не вдаваясь в тонкости религиозных диспутов, я хотел бы указать на два или три момента, которые представляются мне совершенно поразительными. Наша еврейская традиция, так же как и все рассказанное в Танахе, не оставляет ни малейшего сомнения в том, что Учение Моисея — это не только основа иудаизма, но и его вершина. Все пророки говорят о том, что их цель — призвать народ Израиля соблюдать Моисеев закон, и никто не призывает дополнить, усовершенствовать или видоизменить этот Закон. Пророки описывают Б-га в свободных и гордых образах — так же, как это делал и Моисей. Их нападки на пустое, формальное приношение жертвы — это отзвуки предостережений Моисея против чисто механического соблюдения обрядов веры. Б-г пророков — это Б-г Моисея. Их Закон — это Закон Моисея. Вплоть до последнего затихающего крика пророка Малахии все, о чем говорит нам Танах, сводится к одному:

«„Помните Закон Моисея“, раба Моего».

Если бы в иудаизме происходила та эволюция, о которой говорилось выше, иудаизм был бы неотличим от любой другой религии, которая выжила и укрепилась. Великие религии рождаются тогда, когда на землю нисходит гении духа, который раскрывает перед людьми новый взгляд на мир и на Б-га. Гений духа уходит, но пока люди продолжают смотреть на мир и на Б-га так, как учил основатель их религии, эта религия продолжает жить. Христианство, развиваясь, не поднимается выше учения Иисуса Христа, и буддизм не поднимается над Буддой, и учение Конфуция — это не какое-то скромное начало, послужившее основой для более высокого и более мудрого конфуцианства. Да, во всех религиях происходили изменения: появлялись новые учителя, новые апостолы, история делала крутые повороты, с течением лет менялись формы и внешние признаки. От горы Елеонской в Иерусалиме до собора Святого Петра в Риме и до собора Святого Павла в Лондоне — долгий путь. Но было бы довольно смело со стороны христианина сказать, что это — путь наверх.

Никто сейчас уже не принимает всерьез примитивную теорию Вельхаузена, согласно которой иудаизм претерпел эволюцию от новообращенного язычника Моисея, поклонявшегося камням, до просвещенного Исайи, стоявшего уже на пороге христианства. Но до сих пор мы нет-нет да и встречаемся с общим взглядом на иудаизм как на религию, сформировавшуюся в процессе развития. Нам, евреям, такая точка зрения чужда. Она противоречит всему, что мы знаем о своем вероучении, и мы не находим ей никакого подтверждения во всей мировой истории.

С чем действительно правомерно было бы сравнить историю религии, так это с историей искусства, как тонко заметил Джордж Сантаяна. И в религии и в искусстве мы видим несколько недосягаемых вершин духа, а между ними — провалы долгих столетии. Если путь английской драматургии от Шекспира до Ноэла Кауарда — это подъем, и если можно назвать подъемом эволюцию скульптуры от Микеланджело до Эпштейна, а музыки — от Моцарта до Стравинского, тогда можно, пожалуй, утверждать и то, что иудаизм тоже развивался от Моисея до Малахии.

С текстом в руках

Великая Хартия Вольностей и Декларация Независимости лежат в музеях под стеклом; это — желтые, сморщенные, выцветшие листы пергамента. Однако и Великая Хартия Вольностей и Декларация Независимости живут своей настоящей жизнью не на этих пергаментах, но в характере общества и государственном строе Великобритании и Соединенных Штатов Америки. И этого уже невозможно изменить, даже если бы треснуло стекло, под него проникла бы влага и в течение одной ночи великие документы превратились бы в мокрую массу или крошево, где нельзя было бы уже различить ни одной буквы.

Каменные скрижали Моисея или Книга Второзакония, написанная, как говорят, Моисеем перед смертью, не лежат под стеклом в музее. Слишком много с тех пор прошло времени. Бульдозеры завоеваний снова и снова заравнивали землю над разрушенными храмами, музеями и хранилищами архивов еврейского народа. После того как две с половиной тысячи лет тому назад вавилоняне разрушили Иерусалим, там мало что осталось. А после того как шесть веков спустя Святой Город был стерт с лица земли Титом, в Иерусалиме не осталось вовсе ничего. То, что дошло до нас от Торы Моисеевой, — это очень, очень поздние копии: самым древним из них — меньше двух тысяч лет. Кроме того, в нашем распоряжении есть и копии Талмуда, в котором постоянно цитируется Тора, но эти копии — еще более поздние.

Когда еврейский ребенок в возрасте шести или семи лет начинает изучать Тору, она попадает к нему в руки в виде печатного издания, возможно выпущенного лишь за год до того, хотя текст этой Торы за долгие века оброс изобильными комментариями. По мере того как ребенок растет и набирается ума-разума, он заглядывает в комментарии все чаще и чаще. Но главная его задача — усвоить сам текст. Именно на этом тексте основывается весь современный еврейский Закон. Насколько же этот текст достоверен?

Ученые называют его «масоретическим текстом». Масоретами называли в первые века нашей эры еврейских писцов. В сделанных ими рукописных копиях были закреплены форма выражения и орфография Танаха, которые с тех пор не изменялись до наших дней. Никогда не затихали споры о том, насколько добросовестно масореты переписывали текст Танаха. Задавался вопрос:

был ли у них в руках подлинный текст древних источников, или же прежние писцы дополняли, изменяли и искажали текст, как им заблагорассудится? Мнения разделялись, кипели страсти, знатоки склонялись то к одной, то к другой точке зрения. Обнаружение рукописей Мертвого моря вызвало такой ажиотаж, в частности, и потому, что эти рукописи с достаточной убедительностью доказали достоверность масоретического текста книги пророка Исайи.

Если человек живет в соответствии с установлениями Торы, которую мы можем взять в руки и прочесть, то он живет по Закону Моисееву — в той мере, в какой это вообще возможно. Достоверность дошедшего до нас текста Торы подтверждена рядом внешних доказательств. Но ее несомненная укорененность в национальной еврейской традиции уходит назад, в глубину веков, — пока не теряется в дыму пылающего Первого Храма. Такая укорененность — особенно если вспомнить о глубокой приверженности евреев к своему Закону — это наилучшее доказательство достоверности того текста Торы, который мы читаем.

Глава пятнадцатая ТАЛМУД

Книги, снятые с полки

В отличие от Танаха, который стал неотъемлемой культурной ценностью для всего мира, Талмуд — это книга за семью печатями, и открывается она только тем, кто начинает изучать ее на заре своей жизни и с годами продвигается от одного тома к другому. Существуют переводы Талмуда на другие языки. Издание Сонсино на английском языке — великий научный подвиг — стало полезным пособием для американских студентов, которым оригинальный текст недоступен. Но, если вы в этом деле профан, попробуйте открыть любой из тридцати пяти пухлых томов английского издания — и, как бы вы яростно ни старались, вы придете в полное отчаяние, прочитав одну или две главы. Эта книга представится вам слишком насыщенной материалом, слишком необычной, слишком архаичной, слишком фрагментарной и перескакивающей с одного предмета на другой. Талмуд на тысячу лет моложе, чем самые поздние книги Танаха. А на первый взгляд он кажется на десять тысяч лет старше.

Сейчас, когда я пишу эти строки, на книжной полке напротив моего письменного стола стоит полное издание Талмуда — двадцать один том, каждый из них — около полутора футов высотой.

Это — новое американское воспроизведение замечательного издания вдовы и братьев Ромм, напечатанного в Вильнюсе (тогда относившемся к Польше) в конце 19-го века. Дальше, на другой полке, стоит подлинное вильнюсское издание Талмуда, уже довольно потрепанное. Оно принадлежало моему деду, который приехал в Америку из Советской России в 1928 году и привез свой Талмуд с собой. Он засадил меня тогда за изучение его и обещал завещать мне эти заветные тома после своей смерти. Он дожил до девяноста четырех лет. За два с чем-то года до его смерти я купил фотоофсетное издание, так как устал пользоваться сокращенным изданием малого формата с комментариями, напечатанными петитом. Мой дед в то время жил в Израиле в отменном здравии. Теперь, когда в моем распоряжении имеются два экземпляра вильнюсского издания Талмуда — одно новое, переснятое, отпечатанное на прекрасной белой бумаге, и другое подлинное, пожелтевшее, видавшее виды за долгие годы, что оно было в употреблении, — теперь я намереваюсь передать по наследству эти издания двум моим сыновьям.

Я наугад беру первый попавшийся под руку том нового издания. Машинально я беру эту тяжеленную книгу двумя руками, чтобы донести ее от полки до стола. Я открываю том, и страницы с красным обрезом ложатся почти плоско, с лишь легкой кривизной. Я смотрю на две неравной формы колонки основного текста на иврите, напечатанного жирным черным шрифтом; по краям этих колонок располагаются две более тонкие колонки, набранные более светлым шрифтом и окаймленные в свою очередь двумя еще более тонкими колонками, набранными петитом. В тексте нет ни знаков огласовки, ни знаков препинания. Колонки, набранные жирным шрифтом, — сам текст Талмуда. Более светлые и тонкие колонки — это комментарии, вариантные разночтения и ссылки. В конце трактата приводятся более подробные комментарии. Прочтя всего одну фразу из Талмуда, его исследователь может быть втянутым в спор, продолжающийся десять веков в дюжине стран.

Говорят, есть люди, которые освоили и изучили весь Талмуд и все — до последнего слова — комментарии к нему, когда бы то ни было и кем бы то ни было написанные (в одном лишь римском издании Талмуда приняло участие более ста комментаторов). Мне это представляется свыше сил человеческих. Но возможности нашего мозга совершенно поразительны — и кто знает, может быть, и есть люди, которые оказались способны на столь вроде бы невыполнимое предприятие.

Очевидно, читатель, я тебя слегка запугал, и ты начинаешь понимать тот ужас, который охватил меня, когда на четырнадцатом году моего земного существования в мою жизнь вошел дед.

«За работу!»

Я получил еврейское образование, которое в мое время и в том месте, где я жил (в Нью-Йорке в начале двадцатых годов), считалось несколько лучше среднего. Я мог довольно бегло читать и переводить повествовательные отрывки из Танаха. Я умел быстро читать молитвы. Моя бар-мицва была роскошным празднеством, в котором я удачно сыграл предназначенную мне главную роль. Я считал, что мое религиозное воспитание окончено.

Мой дед не успел пробыть в Америке и недели (разумеется, он жил в нашей квартире), когда он однажды подошел ко мне, и в руках у него был какой-то пухлый томина.

— За работу! — сказал он по-русски. Он усадил меня за стол, положил передо мною книгу, открыл ее и стал у меня за спиной. Я безнадежно смотрел на бессмысленные для меня колонки неогласованных согласных букв.

— Читай! — сказал дед.

Вспоминая и описывая эту сцену, я беру с полки именно тот том, который дал мне тогда дед, и открываю его на той самой странице. Прошло тридцать лет с тех пор, как я впервые стал ломать себе голову над этим текстом. Сейчас я могу прочесть его без большого труда, но продираться сквозь страницы Талмуда мне до сих пор нелегко, да никогда и не будет легко. Мне трудно поверить, что есть люди, которым это легко. Страница пожелтела — пожелтела куда больше, чем другие страницы этого старого тома. Потому ли, что я с месяц, а то и больше, мусолил эту одну страницу? По ней рассыпались бурые пятна — может быть, следы фруктового сока (не исключено, что, пробираясь сквозь лабиринты арамейских фраз, которые для меня были китайской грамотой, я одновременно лакомился мандарином). А может быть, это слезы? Я не знаю, остаются ли от слез на бумаге несходящие следы.

Когда мой дед сказал: «За работу», он не шутил. Это была-таки работа! Он дал мне для начала одно из наиболее заковыристых мест во всем Талмуде — диспут между Равой и Абайе по вопросу о том, кто является собственником найденной вещи (и я потом узнал, что талмудисты любят давать своим ученикам для начала именно этот отрывок). Талмуд, с присущей ему лаконичностью в изложении своих тем, выражает всю проблему в немногих словах. Моему деду понадобилась неделя, чтобы растолковать мне, что эти слова означают. Но он честно прогнал меня сквозь дюжину провокационных вопросов Абайе, в основе которых лежала дюжина аналогий с еврейским Законом, и через хитроумные возражения Равы, которому в конце концов пришлось все-таки сдаться. Весь диспут был изложен не на древнееврейском, а на арамейском языке. Я твердо помню, что я все же одолел диспут до конца, и последние слова отрывка все еще сохранились в моей памяти.

Ко всем моим заботам, мой дед не говорил по-английски. Идиш, который я немного знал, был американизированным жаргоном, и для деда это был почти другой язык. Как мы умудрялись общаться друг с другом, для меня до сих пор остается тайной. Но, оглядываясь на всю мою прошлую жизнь, я могу сказать, что никто не повлиял на мое интеллектуальное развитие больше, чем дед; а началось все с этой ужасной фразы, которая была моим постоянным кошмаром все годы моего отрочества:

— За работу!

Главным орудием моего деда в деле воспитания был Талмуд.

Что такое Талмуд

Начнем с того, что Талмуд — это не одна книга, а две; они носят названия «Мишна» и «Гемара», и в них изложен еврейский Закон. Мишна была записана примерно лет на триста раньше, чем Гемара. В обеих книгах Талмуда упоминаются многочисленные авторы — то есть мы знаем, кто именно высказал те или иные содержащиеся в них суждения. Но ни Мишна, ни Гемара не являются оригинальными, творческими произведениями литературы; каждая из них представляет собою свод законов, данных евреям за многие сотни лет до того, как были записаны Мишна и Гемара.

Мишна — это отчет о судебных решениях целой серии аналистов и судей — их называли таннаим (учителя) — на протяжении четырех сотен лет. В основе всех этих решений — свод законов Устного учения, полученного Моисеем на горе Синай одновременно с Письменным учением. Таннаим были последователями группы более ранних законоведов, Мужей Великого Собора, которые в свою очередь приняли эстафету у своих предшественников, те—у своих, и так далее, в глубь веков, вплоть до пророков. Период, когда жили и трудились таннаим, продолжался примерно четыреста лет: двести лет до нашей эры и потом еще двести лет нашей эры. Мишну (что значит «повторение») записал примерно в 200 году рабби Иегуда Анаси, известный палестинский мудрец и законодатель.

Нынешний иврит — это иврит Мишны. Разговорный иврит в современном Израиле, язык газет, радио о повседневных бесед, разумеется, подвергся сильному влиянию западноевропейских языков. Но, как мне рассказывал один популярный израильский романист, для него секрет хорошего современного стиля — это все еще стиль Мишны.

Хотя Мишна, казалось бы, не претендует ни на что иное, как только на то, чтобы быть юридическим трактатом, на самом деле ее содержание куда шире. Одним своим словом, одной фразой она порой магически воскрешает перед нами сцену, произошедшую во Втором Храме, или праздничный вечер на улице Иерусалима, нравы, обычаи, образ мыслей и одежду людей, умерших две тысячи лет тому назад.

В течение нескольких следующих веков вторая группа мудрецов — амораим (толкователи) — изучала Мишну, обсуждая ее строчку за строчкой; споры кипели в ученых собраниях, на площадях и в домах, дети опровергали отцов — и так поколение за поколением. Таким-то образом и создавался Талмуд. За четырьмя или пятью фразами Мишны, в которых выражена суть закона, следует страница — а то и двадцать страниц — комментариев, скрупулезного законоведческого анализа на иврите и на арамейском языке; этот анализ нередко перерастает в притчи, стихотворения, молитвы, исторические ссылки, научные рассуждения или застольные шутки. Это и есть Гемара (что значит «завершение»).

Год за годом амораим пылко дискутировали друг с другом, содержание споров передавалось из поколения в поколение, толкования наслаивались одно на другое и разрастались как снежный ком, с каждым следующим десятилетием налагая новое бремя на память знатоков Талмуда. Наконец, запомнить все это для большинства людей стало настолько же невозможно, насколько сейчас невозможно запомнить Британскую энциклопедию. В это время рушилась Римская империя, Средиземноморье раздиралось войнами, связи между евреями, жившими в разных краях, ослабли и грозили совсем прерваться, а это означало бы конец существования народа, изгнанного и разбросанного по свету. И тогда двое из последних толкователей Талмуда — Рав Аши и Равина — решили порвать с установленной традицией, согласно которой Гемара была неписаным сводом познаний. Они старательно записали все, что смогли, из трехвековых еврейских дебатов по поводу Танаха и по поводу Мишны. Таким образом они оформили тот самый Талмуд, за который четырнадцать веков спустя — тридцать лет тому назад — засадил меня мой дед.

Как выглядит Талмуд

Более чем какая-либо другая книга, Талмуд читается как расшифрованные стенографические заметки. Споры, разговоры следуют один за другим — страстные, многозначительные, лаконичные, запечатленные в четких ритмах, хорошо запоминаемых. Доминирует драматическая форма — то есть вся Гемара написана в виде диалогов.

Каждый диалог начинается с какой-то цитаты из Мишны. Но он не обязательно ограничивается этот цитатой. Фраза, слово, мысль, взятые из Мишны, дают повод к тому, чтобы поднять новую тему, и эта тема, да еще вдобавок с комментариями многочисленных толкователей за двести-триста лет, может охватывать чуть ли не полдюжины страниц. Таков характер устного изучения — предмет познается через беседы и дискуссии. По мере того как какие-то новые интересные мысли вдруг осеняют спорящих, они склонны неожиданно переключаться с предмета на предмет, вместо того чтобы строго придерживаться какого-то определенного, продуманного одним автором плана (как делает в наше время человек, пишущий книгу).

Мы почти зрительно воспринимаем картину, как два составителя Гемары втискивают в свою рукопись огромный материал, хранящийся в их памяти, записывают современные им притчи, пословицы, изречения, стараются не упустить — не дай Б-г! — хоть какой-то мелочи, какого-то обрывка известных им сведений и рассуждений на затронутую тему. Возможно, Рав Аши и Равина собирались в один прекрасный день скомпоновать и систематизировать записанный ими материал, придать ему стройную форму единого трактата. А может быть (по-моему, это более вероятно), им и в голову не приходило, что надо будет потом проделать такую работу. Сам труд по написанию Талмуда казался им составлением именно этого необходимого справочного пособия, которое призвано было сохранить мудрость иудаизма для будущих веков, даже если уровень образованности и учености у евреев упадет. А если при этом в главе о праздниках будут описаны также правила соблюдения траура или если предписания, касающиеся новогодних обрядов, прервутся астрономическими рассуждениями, то что с того? Впоследствии знатоки много раз приводили Талмуд «в порядок» и, каждый на свой лад, перекраивали его, систематизировали, делили на тематические разделы. Но никакое систематизированное издание никогда не смогло заменить для евреев хаотичного, сложного, глубокого* «болтливого» Талмуда: ему отдавали евреи свою любовь и преданность. И сейчас, когда после долгих веков нашей истории у нас накопилась богатейшая правоведческая литература, уже нет сомнений, что гравитационными центрами ее законодательных принципов остаются Мишна и Гемара — подобно тому, как первоосновы иудейской веры запечатлены в Танахе.

Талмуд потому-то и остался для нас живой книгой, а не библиотечной мумией, что он написан по воспоминаниям кипучей жизни. В нем мы ощущаем возбуждение людей, принимающих участие в судебном разбирательстве, живость случайно подслушанной беседы, пылкость спора, который человек вел у себя дома за обеденным столом. В Талмуде запечатлены страстные доводы и холодная логика спорщиков — умных и толковых людей, обсуждающих животрепещущие проблемы. То и дело в нем встречаются то яркие воспоминания путешественников, то рассуждения ученых и мудрецов, то описания парадоксальных судебных дел, то сказки, то смешные происшествия, то притчи, рассказываемые грамотеями в минуты отдыха от научных диспутов. И хотя все это вместе кажется хаотическим и несистематизированным, сама книга получилась чрезвычайно емкой. Каждое ее слово тщательно взвешивалось из поколения в поколение.

Таков, следовательно, общий характер Талмуда.

Тексты как самого Талмуда, так и комментариев несут на себе неизгладимую печать своего времени. Однако заковыристые законоведческие дебаты пережили века и дошли до нас, сохранив свою жизненность и актуальность для современного человека.

Агада Талмуда

В Талмуде нередко встречается агада (повествование): нравоучительная притча, басня, проповедь, наставление, фантазия, аллегория — порой тысячелетней давности. Для студента, совершенно осатаневшего от протискивания сквозь сложные разборы головоломных правовых проблем, эти то и дело встречающиеся куски «легкого Талмуда» — просто окна в мир далекого прошлого.

Враги иудаизма во все века занимались тем, что выхватывали из Талмуда странные, криминально звучащие отрывки и представляли их миру, говоря: «Вот вам истинная сущность этой мистической еврейской книги!» При помощи подобных методов можно не оставить камня на камне и от Танаха, и от Нового Завета, и от произведений Платона, Шекспира или Диккенса, и от высказываний американских президентов. Талмуд — это не только энциклопедия Закона, но и произведение народного творчества, это гимн, которым славили Б-га многие поколения людей, проведших свою жизнь в неустанных поисках Его. Эти поиски Б-га, поиски святого начала в обыкновенных проявлениях повседневной жизни, — великая единая тема Талмуда. Талмуд воскрешает перед нами далекий золотой век учености и разума и до наших дней остается животворной кровью иудейской религии. Результаты его влияния присутствуют в каждом из нас, даже в тех, кто этого не осознает. Он остается законом для всех нас.

Глава шестнадцатая ЕВРЕЙСКОЕ ОБЩЕЕ ПРАВО

Неписаные (устные) законы

Общее право — это законы, которыми руководствуется народ в своей повседневной жизни, это сохранившиеся в памяти народной решения судей прошлого и обычаи предков, запечатленные в ученых трудах и потому дошедшие до нас. Сэр Уильям Блэкстон[3] называет общее право латинским термином lex non scripta — «неписаный закон»; разумеется, со временем «неписаные» законы заносятся на бумагу и принимают форму свода правил, установлении и прецедентов.

Стержень и ядро общего закона — прецедент. С помощью прецедентов мы приобщаемся к делам бесчисленных людей, родившихся неведомо когда — иной раз сотни лет тому назад.

Иногда случается — как случилось в древние времена с еврейским народом, а в новейшую эпоху с народом Соединенных Штатов Америки, — что молодая нация обосновывает возникновение своего государства весьма кратким документом. В этом случае общее право предписывает народу руководствоваться в своей повседневной жизни прежде всего этим документом.

Молчаливое вето

Нет никакой армии или полицейских сил, которые бы принуждали людей подчиняться велениям Торы. Нет даже оформленной церкви, которая клеймила бы отступников и еретиков. Есть лишь сообщество верующих, организационно никак друг с другом не связанных.

Следовательно, внесению тех или иных поправок к Торе может помешать лишь одно препятствие — народное вето. Можно сказать, что это — медленно действующее вето. Многократно случалось, что «синклиты мудрейших» принимали такие постановления, которые впоследствии оказывались несостоятельными и не выдерживали испытания временем. Большая часть Талмуда состоит из характеристики таких отвергнутых практикой нововведений — с подробным изложением причин, по которым эти нововведения были отвергнуты. В иудаизме не раз возникали течения, которые бросали вызов традициям и объявляли, что собираются прокладывать новые пути в религии. Эти реформаторские течения предлагали евреям целые кодексы поправок: иногда эти поправки уничтожали прежние законы, а иногда смягчали их. Таковы были, например, движение саддукеев или караимов.[4] Реформаторы шли своим путем, жили в согласии со своими поправками и честили своих противников на чем свет стоит. Но на этом обычно дело кончалось. Новые сообщества, придерживавшиеся иудаизма в сильно модифицированной форме, привлекали к себе некоторых евреев, и какое-то время казалось, что дела таких сообществ идут в гору. Но тут срабатывало молчаливое вето. В тех случаях, когда поправки, вносимые лидерами новых сообществ, резко противоречили Торе, это неизменно приводило к тому, что евреи подобных сообществ в той или иной степени переставали быть евреями, сливались с окружающей средой, от ревизованной Торы почти ничего не оставалось — и вместе с ней от нового сообщества. Так что молчаливое вето всегда оказывалось наиболее надежным стражем еврейства. Обличения и анафемы всегда бессильны против ереси. Реформаторы спрашивают: «А чем наши доводы хуже ваших?» — и с не меньшим пылом начинают обличать и предавать анафеме своих ругателей.

Ясно, что невозможно, например, ввести закон, отменяющий шабат или разрешающий евреям есть все, что съедобно. Это было бы профанацией иудаизма. Тора есть Тора.

Талмудический метод

Древнее семитское общее право, восходящее еще ко временам Авраама и само собой подразумеваемое в Торе, не было доступно в письменной форме авторам Талмуда. Таблички и надписи на каменных плитах, извлекаемые при раскопках современными археологами, лежали в то время глубоко в земле. Талмудисты не могли снять с книжной полки протоколы судебных заседаний эпохи царя Давида или уголовный кодекс эпохи пророка Осии. Даже книги судебных прецедентов и правоведческие труды эпохи Гилеля — почти современника талмудистов — были им в основном недоступны. За все предыдущие эпохи — эпоху Моисея и скитаний в пустыне, эпоху Суден, эпоху Царей, эпоху Синедриона и Второго Храма — общее право расширилось и превратилось во всеобъемлющую систему тщательно оговоренных традиций. Однако это были устные традиции, не зафиксированные в каких-либо документах, и они с незапамятных времен передавались от поколения к поколению из уст в уста.

Когда авторы Талмуда решили записать общее право и тем донести его до потомства, в их распоряжении имелось три основных источника: во-первых, сама Тора; во-вторых, литература эпохи величия Израиля, существовавшая тогда в поздних еврейских копиях, и, в-третьих, собственная память талмудистов, хранившая огромное количество фактов, касающихся общего права.

Некоторые толкователи этого устного права обладали в современном им обществе огромным интеллектуальным и нравственным престижем. Таковы были рабби Иегуда Анаси, рабби Иоханан бен Закай, мудрецы из школы Гилеля и другие.

Излагая диспуты по поводу общего права — диспуты, в которых каждый из мудрецов отстаивал свою точку зрения, — Талмуд определял, что суждения победивших в диспуте суть основа Галахи (то есть Закона).

Таким образом, большая часть описываемых в Талмуде словесных поединков имеет целью определить, на чьи авторитеты следует опираться при вынесении тех или иных решений. Каждый спорщик стремился как можно логичнее доказать, что его точка зрения закономерно проистекает из взглядов самых авторитетных законоучителей. Если ему удавалось положить на лопатки своих оппонентов, его суждение становилось частью валахи. Такое постоянное выковывание единой правовой линии помогало евреям, жившим в изгнании и рассеянным по свету, оставаться единым народом и не разделиться на десятки мелких племен, у каждого из которых были бы свои — часто противоречащие друг другу — обычаи и законы.

Разумеется, на каждый вопрос, вызывавший споры, приходились десятки вопросов, не вызывавших никаких сомнений. Однако об этих несомненных вопросах Талмуд упоминает менее подробно: для его авторов, как и для всех правоведов в мире, важнее всего — определить пределы применимости законов и развязать гордиевы узлы юридических хитросплетений. Основное внимание Талмуд уделяет сложным и необычным судебным тяжбам, маловероятным чрезвычайным обстоятельствам, спорным решениям. Но это дает нам возможность воочию увидеть, сколь гибкой была еврейская юридическая практика, и перед нами встает картина недогматического иудаизма, который со времен пророков стремился не столько соблюсти внешнюю форму, сколько вникнуть в суть вещей.

Трудности Талмуда

Перед тем, кто изучает столь древний ученый труд, неизбежно возникают особые трудности. Принципы, которыми руководствуются авторы такого труда, выражены в терминах давно умершей цивилизации. Сами названия некоторых вещей и явлений вызывают сомнения. Мы просто-напросто плохо знаем арамейский язык, давным-давно вышедший из употребления. Самый старательный исследователь спотыкается и становится в тупик, когда он начинает блуждать в потемках по диковинному, призрачному миру Храма. Полномочия священнослужителей и левитов; порядок разнообразных жертвоприношений; постоянно меняющиеся правила чистоты вина, хлеба, рыбы, воды, металла, стекла, дерева, глины, кожи, ткани; время и порядок очистительных омовений — все это представляется такой же головоломно запутанной и непостижимой абракадаброй как американский свод правил взимания подоходного налога 1954 года, — но, вдобавок, сложность и непонятность Талмуда усугубляются еще и тем, что речь-то в нем идет не мало ни много как о порядках общества, уничтоженного в 70 году новой эры.

— А может быть, — скажет читатель, — проще всего было бы пропустить наиболее труднодоступные куски?

Увы, дорогой читатель, это невозможно. Устное ученое рассуждение течет свободно, как вода, то вперед, то назад, касаясь то одного, то другого предмета. Еще в незапамятные времена евреи прозвали свое общее право «талмудическим морем». Правовые принципы, которые нужны нам сегодня, могут всплыть в любой, самой неожиданной части Талмуда. Более того, исследователь Талмуда не просто выуживает из текста те решения, которые, по его мнению, актуальны для наших дней; нет, он воссоздает в своем собственном опыте те поиски священного, которые представляют собою спинной хребет Талмуда. Здание Храма в течение многих веков было капитолием еврейской религии. И серьезный исследователь, изучающий эпоху Храма, до сих пор рьяно вникает во все, даже мельчайшие подробности этой жизни, какие только удалось уберечь от всеистребляющей косы Времени.

Значит, в Талмуде есть логика. Формальная логика строга и точна, у нее — жесткие правила: a forteriori — от общего к частному — и так далее. Но некоторые из правоведческих принципов, особенно касающиеся включения прецедентов в писаные своды законов, могут поставить неискушенного читателя Талмуда в тупик. Я не раз по-дружески спорил со своим дедом о некоторых талмудических истолкованиях Торы. Только много лет спустя, я достаточно изучил общеюридическую логику, чтобы понять роль экзегезы во всех правовых системах.

Так, например, в Талмуде говорится, что «око за око» — это формула, имеющая принципиальное значение, и одно из условий юридической ответственности. Когда я со своим дедом изучал эту страницу Талмуда, я пришел в ярость. В то время я готов был идти в крестовый поход против еврейского Закона, потому что этот Закон не позволял мне посещать по субботам кино и вообще всячески отравлял мне жизнь. Варварский характер принципа «око за око» был для меня драгоценным доказательством того, что Моисеев закон безнадежно устарел. «Надо собрать побольше таких положений, — думалось мне, — и я не оставлю от Талмуда камня на камне». Но наряду с этим я обнаружил, чтоб Талмуде отрицается возможность нанесения увечий в порядке наказания за нанесенное увечье. Как указывал Талмуд, таким способом невозможно добиться, чтобы обидчик понес равный ущерб в смысле одинаковой потери трудоспособности и рабочего времени, необходимого для заработка, одинаковых расходов на лечение и одинаковых страданий. Такое наказание было бы чревато риском серьезного телесного повреждения или даже инфекции и смерти правонарушителя. И все это обнаружилось в диспуте об отказе от наказания путем членовредительства; а в начале диспута даже не принималось во внимание ничего, кроме денежного ущерба, потому что таков был четкий принцип общего права со времен Моисея.

Я не думаю, что разумные люди могут рассматривать отрубание рук и ног или выкалывание глаз как естественный или закономерный результат (на любой стадии) того закона, который пришел к нам вместе с Десятью Заповедями и который включал в себя требование любить своего ближнего, как самого себя. Формула «око за око» — подобно параграфу в Уставе Военно-морского флота США, в котором говорится, что часового, уснувшего на посту, можно расстрелять — это, разумеется, самый крайний случай. Во время войны мне не раз случалось застать часового, спавшего на посту, но ни один из этих часовых не был расстрелян; более того, я никогда не слышал о том, чтобы какого-нибудь моряка приговорили за это нарушение к смертной казни. Однако в Уставе написано именно так.

Этот lex talionis, как юристы называют принцип «око за око», давал древним судам солидную теоретическую базу для возмещения ущерба. Деньги служили справедливой компенсацией за то увечье, которое обидчик нанес потерпевшему. Авторы Талмуда даже нашли в Торе тексты, которые позволили подкрепить этот пункт авторитетом Священного Писания. Если бы Талмуд не таким образом охарактеризовал нам древнее общее право народа Израиля, если бы он вместо этого действительно обосновал юридические процедуры, ведущие к выкалыванию глаз преступникам, — тогда, на мой взгляд, у критиков иудаизма (а заодно и у разъяренных четырнадцатилетних мальчишек) появились бы действительно серьезные основания выступать против талмудических законов.

Тора изобилует описаниями всевозможных смертных казней. А затем мы переходим к общему праву и обнаруживаем, что, по сути дела, высшая форма наказания практически отменена всеми теми препятствиями, которые надо преодолеть, чтобы вынести человеку смертный приговор «Синедрион, который в течение семидесяти лет своего существования приговорил бы к смерти одного человека, был бы назван Кровавым Синедрионом», — говорится в Талмуде. Уйма свидетелей, которых необходимо представить, чтобы приговорить человека к смертной казни, особо строгие правила доказательства осведомленности преступника в тонкостях закона и преднамеренности преступления, ограничения в предъявлении улик, специальная усложненная процедура судебного голосования — все это вместе делает смертную казнь чисто теоретическим наказанием, почти никогда не применявшимся. Но все эти препятствия, мешавшие вынесению смертных приговоров, были положениями общего права, передававшимися от поколения к поколению ее времен седой древности.

В Синайской пустыне, в условиях военного положения, в общине, которая состояла из толпы только что освобожденных рабов, драконовские законы, грозившие смертной казнью за малую вину, были насущно необходимы людям для того, чтобы выжить. У каждого народа есть такие кодексы законов на случаи чрезвычайного положения, войны или катастрофы. Но наряду с этим суровым кодексом еврейское общее право из века в век передавало народу гарантии того, что страна не будет разукрашена сожженными, повешенными или расчлененными трупами преступников, — как это было в Греции и в Риме или даже в самых цивилизованных странах Европы всего полтора века тому назад. Распятые на крестах люди на дорогах Иудеи в период правления Понтия Пилата были жертвами римского военного правосудия в завоеванной и оккупированной провинции. Еврейский закон не допускает распятия на кресте. Но римляне сломили власть Еврейского государства и установили свою со своими смертными приговорами и своими палачами.

Одним словом, если вы попытаетесь понять или хотя бы представить себе еврейскую юриспруденцию в ее практическом применении на основании чтения Пятикнижия, то вы добьетесь примерно такого же успеха, как если бы вы попытались представить себе Соединенные Штаты в 1970 году на основании американской конституции, принятой в 1787 году. И в этом и в другом случае именно через общее право основополагающие документы вошли в нашу жизнь.

Но, конечно, после эпохи Талмуда еврейское общее право прошло очень длинный путь.

Глава семнадцатая ОТ ТАЛМУДА — К СОВРЕМЕННОСТИ

Великая перемена

В эпоху, последовавшую за распадом Римской империи, еврей стал скитальцем — Вечным Жидом; прервалась тысячелетняя традиция непрерывного обсуждения и обновления общего права. И теперь евреям уже приходилось заглядывать в книги, чтобы в них искать ответа на вопросы о том, каким законам полагается следовать, каких культурных обычаев придерживаться для сохранения общности жителей разрозненных общин, в каких словах искать живую истину древнему народу, который, согласно всем законам истории, давно должен был бы погибнуть.

На развалинах Рима возникли христианство и ислам, и войны между приверженцами этих двух религий развеяли евреев по свету, как ветер развеивает осенние листья. Вторжения захватчиков сменялись годами мира, добрые правители сменялись жестокими угнетателями, периоды спокойствия и терпимости к евреям сменялись периодами террора, погромов, массовых высылок или бегства из родных краев. Не будь Талмуда, который поддерживал в евреях их национальную гордость, сплоченность и способность противостоять своим гонителям, едва ли еврейство смогло бы сохраниться в своем бесконечно долгом хождении по мукам.

Эта эра безвременья породила законоведов двух толков.

Одни — так называемые савураим (рассудительные) — были последними редакторами Талмуда. Они привели в порядок то, что осталось им от древних заповедей, и Талмуд для них был скорее источником законоположений, чем хроникой ученых споров. Добротная надежность устной традиции стала уступать место хаотичности, столь свойственной этому смутному времени. К счастью. Талмуд всегда находился под рукой. Не существовало никакого другого, более доподлинно еврейского свода законов: ведь положения Талмуда были донесены от эпохи самого Моисея до находившихся на пороге гибели вавилонских академий и там приобрели свою писаную форму. Савураим лишь предстояло позаботиться о том, чтобы сохранить это бесценное наследие.

Правоведы другого толка — гаоним — были президентами университетов, руководителями двух основных вавилонских академий. У евреев никогда не было церковного главы вроде римского папы, однако ближе всего к этому по своему нравственному влиянию стоял гаонат (то есть синклит вавилонских гаоним), который просуществовал со времени завершения написания Талмуда до приблизительно 1000 года нееврейского летоисчисления. Согласно решениям и постановлениям гаоната, объяснявшего и применявшего на практике талмудическое право, строилась вся жизнь в еврейских общинах Европы и Азии. Катастрофа, постигшая еврейскую общину Вавилона, навек покончила с гаонатом. Так через три тысячи лет после Авраама еврейская религия ушла с Ближнего Востока — своей древней родины, — чтобы не возвращаться туда целых две тысячи лет, вплоть до наших дней. Центры еврейской учености переместились на запад — в Испанию и Францию.

А слово гаон сохранилось в языке, хотя и в несколько измененном значении: так стали уважительно величать старого еврея, известного большой ученостью и ясным умом. Я часто слышал, как про моего деда другие раввины говорили, что он — гаон; но сам себя он так никогда не называл. Среди верующих евреев очень старого и очень ученого человека нередко принято называть гаоном просто из вежливости. За минувшие века этот некогда высший титул претерпел серьезное семантическое изменение и порядком обесценился, подобно термину «доктор философии», Сейчас куда больше гаонов, чем было тысячу лет назад, но зато это уже далеко не столь почетное звание, каким оно считалось тогда.

«Первые» и Рамбам

Вот мы и подошли к недавнему прошлому еврейской истории — к ее современному периоду.

На первый взгляд — это несколько смело: начинать «современный» период истории евреев за шестьсот лет до рождения Шекспира, за пятьсот лет до открытия Америки, за двести или триста лет до того, как появился сам язык, на котором я пишу эту книгу. Однако, давайте подумаем. Соединенным Штатам сейчас (в 1959 году) сто восемьдесят три года. Разумно ли было бы назвать период американской истории после 1914 года недавним прошлым? По-моему, вполне. Применяя то же соотношение, недавнее прошлое евреев можно начать примерно с 1100 года — с той эпохи, в которую появились еврейские правоведы, названные «первыми» (на иврите — ришоним).

Почему этих людей, которые жили позже и талмудистов, и савураим, и гаонов, — почему их назвали «первыми»? Не знаю, кто придумал этот странный термин (об этом много спорят). Может статься, потому-то этот термин и сохранился, что он ясно показывает: именно с них, с ришоним, начинается наше новое время. Они — славнейшая когорта еврейских мудрецов. Чтобы рассказать о них подробно и в хронологическом порядке, потребовалась бы еще одна книга. Но среди «первых» был один, возвышавшийся над другими, — испанский еврей, который звался Рамбам.[5] Миру он известен как Маймонид.

На книжной полке против моего стола стоит знаменитый кодекс рабби Моше бен Маймона из Кордовы — пять увесистых томов в темно-бордовом переплете, почти таких же высоких, как тома Талмуда, хотя и не столь толстых. Это — дело жизни Рамбама, его труд «Мишна Тора» (правоведческое обозрение, или обозрение законов): Рамбам написал его в конце XII столетия.

Читая этот труд, мы переселяемся с Востока на Запад. Мы покидаем Святую Землю и оживленные дебаты ученых старцев, которые все еще находятся на своей земле или в соседнем Вавилоне, — старцев, в которых еще живы воспоминания об обычаях и законах их отцов, — старцев, которые еще и сами сохранили эти законы и обычаи, сохранили речь и дух семитических стран. Теперь мы в Европе. Рациональный тон, рассуждения насчет абстрактных принципов, методичность, упорядоченная структура.

Рамбам не был первым из «первых» (их деятельность началась лет за двести до него), но именно в его трудах стала впервые заметна происшедшая великая перемена. Альфази из Марокко подготовил смело отредактированное издание Талмуда, в котором он оставил все, что касается права, выбросив абстрактные дискуссии и все истории, притчи, рассуждения о науках и так далее. Раши уже написал свои ученые комментарии. Начали появляться сокращенные издания кодексов общего права. Цель у всех этих «первых» была одна: систематизировать и обобщить всю накопившуюся массу еврейской философско-правовой литературы, привести ее в соответствие с критическими стандартами Запада. Эту работу окончательно завершил Рамбам.

В его трудах европейская мысль еще не побеждает еврейскую, но, внедряя в иудаизм новые меры мышления, она раз и навсегда входит в нашу интеллектуальную традицию.

«Мишна Тора» — одно из наиболее дерзких литературных начинаний, какие я знаю. В предисловии Рамбам пишет об упадке учености, о нарушении связей между общинами, о путанице, возникающей из-за трудностей Талмуда и мудреных комментариев гаонов; и задачу своей работы Рамбам вкратце излагает в следующих словах:

И посему я, Моше бен Маймон из Испании, опоясал себе чресла и — положившись на Всевышнего, да благословен будь Он! — изучил все труды сии. И я вознамерился сам написать книгу, в коей разъяснить все, что льзя и что нельзя, что чисто и что нечисто, в согласии с другими законами Торы, — и все сие языком ясным и с краткости. И цель оного — дабы все общее право на устах у всякого из людей было, сомнений и споров не вызывая, и дабы не продолжалось так, что один мудрый за одно ратует, другой же — за другое. И в понятных словах, ведомых всем и недвусмысленных, тщусь я изложить всякие суждения, проистекающие из всех писаний и истолкований от времени рабби Иегуды Анаси до сего дня.

Именно это Маймонид и сделал. Он создал настоящую энциклопедию: взял труды сотен мудрецов за тысячу лет и, отбросив все малосущественное, обобщил их и изложил в виде единой книги. И он проделал эту работу, одновременно пользуя больных и будучи одним из лучших и наиболее занятых врачей мавританского мира, — в конце концов он занял высокое положение личного врача египетского султана.

Труд Рамбама начинается «Книгой знаний» — широким обзором средневековой науки. На первых же страницах мы читаем логическое рассуждение о сущности Б-га — и мы сразу же видим в Рамбаме мыслителя, который глубоко проник не только в Писание, но и в Аристотеля. Астрономические познания Рамбама почерпнуты в основном от Птолемея, а медицинские — от Галена и Гиппократа. В медицину он внес и свои собственные эмпирические открытия. Важно отметить, каким образом Рамбам считает необходимым построить свой труд. Талмуд начинался с вопроса: «Когда начинается вечером время чтения молитвы „Шма“?»

В своих четырнадцати книгах Рамбам возводит стройное строение — строение нового Талмуда, созданного на основе старого, — строение симметричное, упорядоченное, доступное и целостное. Подробное оглавление открывает невооруженному глазу все богатство Рамбамова труда, на страницах которого можно найти ответ на любой вопрос, касающийся права или обычаев иудаизма. Чтобы сделать это до Рамбама, читателю приходилось долго штудировать Талмуд и еще десятки трудов вавилонских гаонов. Рамбам проделал колоссальную работу, растолковав все без исключения пункты писаного и устного права.

Обещание, данное в предисловии, он полностью выполнил. Он пишет действительно ясно, доступно и лаконично. Его язык — это язык Мишны, отточенный и четкий. Чтобы читать Рамбама, достаточно весьма элементарного знания иврита. Однако, где бы читатель ни раскрыл труд Рамбама, с каждой страницы струится свет мудрости.

Дело по обвинению Рамбама

«Мишна Тора» распространилась среди евреев с такой же быстротой, с какой за тысячу лет до того распространился труд рабби Иегуды Анаси. Однако творение Рамбама сразу же вызвало бурю возражений среди ученых раввинов. «Как он осмелился, — говорили они, — наложить свои руки на Талмуд! Как он решился выносить суждения по теоретическим и практическим вопросам, с которыми иногда не могли справиться величайшие гаоны! Хочет ли он, чтобы народ Израиля полагался на его суждения как на окончательную, непререкаемую истину?!»

Во всем, что они говорили, была доля правды. Ведь нет более действенной клеветы, чем преувеличение слабостей и одновременное замалчивание достоинств. Рамбам впоследствии сам жалел, что не привел в своем труде скрупулезных, пункт за пунктом, ссылок на источники. Цель Рамбама как раз и заключалась в том, чтобы по возможности сократить дискуссионные моменты; для этого он изъял описания диспутов, в которых мнения сторон резко расходились, и суждения мудрецов, находившихся по тому или иному спорному вопросу в явном меньшинстве. Рамбам, должно быть, полагал, что сама полнота и общедоступность «Мишны Торы» есть уже достаточное оправдание ее появления. Все страницы, написанные Рамбамом, дышат его спокойной верой в силу собственного разума и полной убежденностью в том, что он может выполнить свою титаническую задачу.

Противники Рамбама стремились помешать ему занять в истории развития еврейской мысли то место, которое он заслуживал. Возможно, именно характерные достоинства и недостатки труда Рамбама, обращенные против него его противниками, подвели его. Как указывал сам Рамбам, он хотел дать евреям расшифрованный Талмуд, своеобразный настольный справочник по иудейскому праву. Но, по вечной иронии еврейской судьбы, не учитель, а только его ученики вошли в Землю Обетованную.

Моше бен Маймон остался на горе Нево. Никто не может отрицать, что именно он благополучно провел евреев через брод, ведший из мира древнего в мир современный. Расшифровщики Талмуда, появившиеся после него, не могли не следовать по его стопам: они заимствовали его литературную форму, его композицию и в значительной мере его мировоззрение — даже в тех случаях, когда они сами же яростно нападали на Рамбама за его «модернизм». После Рамбама не было пути назад — к хаотическому стилю времен гаоната. Труд Рамбама остается основой нашего нынешнего Закона и основным средством изучения Талмуда. Рамбам, несомненно, — величайший еврейский правовед со времен Талмуда до наших дней.

Отношение моего деда к Рамбаму было смесью восхищения и осторожности. Он хорошо знал «Мишну Тору», постоянно на нее ссылался, но при этом предупреждал меня, что некоторые из ее положений куда как спорны. Он говаривал, что изучение «Учителя заблудших» — основной книги Рамбама по метафизике — может сбить с толку того, кто не очень тверд в вере и не очень умен. Такой подход к Рамбаму, по-моему, напоминает отношение к нему благочестивых раввинов старой школы.

Рамбам на несколько веков опередил свое время — я в этом твердо уверен. У него было четкое и ясное кредо: иудаизм должен переосмысливать все человеческие познания, все достижения человеческого разума. В наши дни кредо Рамбама довлеет над любым сколько-нибудь серьезным еврейским философским трактатом.

«Шулхан арух»

Кто мог бы предсказать, что именно этой книге предстояло донести свет Синая до 20-го века?

С тех пор, как Иосиф Каро написал свой труд, и вплоть до наших дней не создано было ничего подобного. Иосиф Каро сделался еврейским Блэкстоном. Вот здесь, у меня на полке, рядом с томами Рамбама — вот они, восемь высоких томов книги «Шулхан арух» (что значит «накрытый стол»).

Иосиф Каро, родившийся через два с половиной столетия после Рамбама, был одним из его скромных последователей. В своем комментарии он защищает Рамбама от нападок хулителей. Он вступается также за другого правоведа, Тура, написавшего популярное изложение Закона в духе того «модернизма», начало которому положила «Мишна Тора». Комментарий Иосифа Каро к книге Тура — труд его жизни — был широким обзором еврейских правоведческих познаний; многие считают, что это — лучшее произведение такого рода во всей еврейской литературе. Названное «Дом Иосифа», оно значительно длиннее самой книги Тура.

Уже будучи стариком, Иосиф Каро решил, что было бы полезно сделать сокращенную редакцию «Дома Иосифа», которая могла бы стать неплохим пособием для дилетантов. И тогда он создал книгу, которая, как он выразился, оказалась столь короткой, простой и общедоступной, что любой неподготовленный читатель может заглядывать в нее раз в месяц и таким образом освежить в памяти основные положения Закона. Это и есть книга «Шулхан арух» — костяк всего раввинского обучения, — к которой постоянно обращается любой исследователь иудаизма, начиная с пятнадцатилетнего возраста и до самой своей смерти. «Шулхан арух», вместе с комментариями к нему и с хрониками позднейших судебных решений, представляет собою современный свод еврейского Закона, и на этот свод обычно ссылается еврей, когда он советуется с раввином по поводу того или иного постановления.

Конечно, тот толстый том, который сейчас стоит в книжном шкафу у любого раввина, — это уже не лапидарный труд, что был задуман и создан Иосифом Каро. На каждой странице современного издания книги «Шулхан арух» самому Иосифу Каро принадлежит иной раз всего две или три строки. Остальное — это пространные комментарии, накопившиеся и наслоившиеся на текст Иосифа Каро за долгие века (включая и комментарии, сделанные в наше время). Не раз и не два видел я снисходительную улыбку на лицах раввинов, когда в споре ссылался на текст книги «Шулхан арух». И не раз и не два я этим выдавал свое незнакомство с толкованиями ученых эрудитов, напечатанными петитом. Однако что ни говори, а слава создания книги «Шулхан арух» принадлежит Иосифу Каро. Его труд — это норма практической еврейской юриспруденции.

Почему же «Шулхан арух» приобрел такое значение? Почему Каро занял в истории еврейской мысли более высокое место, чем любой другой автор со времен Иегуды Анаси? Как личность и как мыслитель он явно уступает Рамбаму. Само имя Иосифа Каро не так уж и известно (я видел издания книги «Шулхан арух» без указания авторства). Книга «Шулхан арух» живет самостоятельной жизнью, подобно Талмуду. В некотором смысле, можно сказать, что если имя автора заслонено в сознании людей названием его книги, это свидетельствует о его величии.

Непритязательность книги «Шулхан арух» просто поразительна. Если Рамбам начинает свой труд с ответов на наиболее сложные и запутанные вопросы теологии, то Каро возвращается к стилю Талмуда и начинает свою книгу с того, что описывает, какие действия совершает благочестивый еврей, когда просыпается поутру. И так же он продолжает свой труд, пункт за пунктом, в основном следуя своим двум великим предшественникам и учителям — Рамбаму и Туру, — но оставляя в стороне всякое философствование, которое не имеет отношения к практическим поступкам. Часто Каро цитирует слова своих учителей — буквально, слово в слово; а композицию своей книги Каро явно заимствовал у Тура. «Шулхан арух» вовсе не блещет совершенством стиля, как «Мишна Тора»: Каро пишет кратко, отрывисто, отбрасывая все второстепенное и оставляя только голую суть вопросов. Однако он прост и понятен, как никакой другой автор, и умеет схватить самое важное.

Каро родился в Испании незадолго до того, как в 1492 году евреи были изгнаны оттуда. После долгих скитаний по Европе он поселился в городе Цфате, на севере Палестины, и прожил здесь до самой смерти — а умер он в возрасте восьмидесяти семи лет; до последнего дня своей жизни он писал, преподавал и занимался учеными исследованиями. Люди, склонные к мистике, могли бы сказать, что такой основополагающий труд, как «Шулхан арух», должен был появиться именно в Палестине, дабы исполнилось пророчество Писания, согласно которому Закон должен исходить от Сиона, и что в этом-то как раз и кроется секрет успеха начинания Иосифа Каро. В Талмуде говорится, что воздух Святой Земли делает человека мудрее. Действительно, в книге «Шулхан арух» ощущается что-то от голых каменистых холмов, широко раскинувшейся долины и кристально чистого воздуха Цфата. Подобно тому как Иосиф Каро вернулся на Святую Землю, так и его книга вернулась к простым законам Торы и Мишны. В «Доме Иосифа», написанном в Европе, Иосиф Каро перекопал горы аналитической учености диаспоры. А вернувшись в Палестину, он сократил все это и создал сжатый «Шулхан арух», который обеспечил его автору странное, почти анонимное бессмертие.

Закон в наши дни

Когда умер мой дед, в его законоведческой библиотеке числилось около четырехсот томов. Знатоки говорили мне, что это — бесценное собрание уникальнейших книг. Но самым ценным сокровищем моего деда были решения и мнения новейшего поколения еврейских правоведов — так называемых «последних», или (на иврите) ахароним.

«Последние» — это ученые, жившие в 17–20-ом веках, — такие как Виленский Гаон, Хаим Волошин, Акива Эгер, Хазон Иш, Хафец Хаим и многие, многие другие. Именно их перу принадлежат многие из тех комментариев, из-за которых так распухли тома книги «Шулхан арух». Кроме того, они опубликовали множество томов собственных правоведческих трудов. Работы «последних» обычно появлялись в виде скромных книжек небольшого формата, и они быстро исчезали с книжного рынка, оставаясь только в больших правоведческих библиотеках, в иешивах или в частных библиотеках, как библиотека моего деда. Раввины, которым в наши дни приходится принимать те или иные решения, именно в этих трудах ищут ответа на свои вопросы. Разумеется, все труды «последних» равняются и ориентируются на основополагающие труды иудаизма и на Талмуд. Но практические примеры, приводимые «последними», взяты из современной жизни, и эти примеры достаточно разнообразны, чтобы охватить почти все, что может в наше время случиться с евреем.

Мой дед вывез свою библиотеку из России в Соединенные Штаты, а из Соединенных Штатов — в Израиль, где он прожил остаток своей жизни. Сказать, что эта библиотека была его гордостью, — значит ничего не сказать. Она была его жизнью. Он был широко известен своими правоведческими познаниями и своей мудростью. Он часто заседал в раввинских судах, и молодые раввины обращались к нему за консультацией по трудным вопросам.

Когда мой дед принимал какое-нибудь решение, он говорил так, что в его голосе звучали все слова всех томов, стоявших у него на книжных полках, — начиная от самой Торы и кончая несколькими книгами, изданными в пятидесятые годы 20-го века. Он приходил к своим решениям после того, как долго обдумывал и взвешивал все обстоятельства дела и перебирал кучу книг, снимая их одну за другой с полки и нагромождая на своем письменном столе. Его изыскания охватывали и мнения ныне живущих авторитетов, и суждения «последних» законоведов Польши, Германии и Палестины, и труды итальянских, французских, марокканских, египетских и других «первых», умерших порой пятьсот или тысячу с лишним лет тому назад — и дальше, вплоть до Талмуда и его комментариев, написанных от талмудических времен и опять же до наших дней. Если мой дед, перерыв все эти залежи знаний, все же сомневался, он шел к другим мудрецам — таким же седобородым старцам, как он.

Мой дед был известен как макил — либеральный законовед. Где только возможно, он склонялся к разрешению, а не к запрещению, к оправданию, а не к обвинению. Он примирил многие супружеские пары, пришедшие к нему просить развода. И лишь в особо сложных случаях, когда муж и жена были буквально на ножах, он давал супругам развод. При всей своей репутации сторонника мягких и либеральных решений, в личной жизни он отличался крайней суровостью и требовательностью к себе. В этом не было никакого тщеславия, никакого желания пококетничать собственным аскетизмом. Если люди, посоветовавшись с раввином, поступают согласно его суждению, раввин перед Б-гом принимает на себя всю полноту ответственности за их действия. Но дед мой судил с любовью к людям и с ясным пониманием слабостей человеческой натуры. И не раз из гордости за члена своей семьи, а потому, что, по-моему, это было действительно так, я говорю, что мой дед был законоведом в лучших традициях еврейства — одним из тех людей, которые сумели через долгие века пронести Моисеев закон.

Взгляд в прошлое

Мой обзор еврейского права — обзор, который любому сведущему человеку неизбежно покажется примитивным, — заканчивается. Я не могу раздувать свои объяснения до бесконечности, и потому я сделал попытку как можно яснее довести до читателя один несомненный факт: иудаизм — это не просто переплетение очаровательных народных обычаев и обрядов, но стройная система практической юриспруденции.

Крупные современные специалисты в этой области являются большей частью деканами раввинских колледжей в Соединенных Штатах и в Израиле. Вместе со своим профессорско-преподавательским составом они ежегодно вручают дипломы многочисленным молодым раввинам. Выпускники должны сдать строгие и сложные экзамены по еврейскому праву — так называемые экзамены на семиху, экзаменационная сессия длится чрезвычайно долго и охватывает весь Талмуд и все основные своды законов, решения и постановления — от незапамятных времен до наших дней.

Интенсивная подготовка к экзаменам начинается уже с самого начала второй ступени средней школы. Она продолжается в колледже — с первого курса до последнего — и требует потом аспирантских занятий, необходимых современному раввину. Будущие раввины слушают лекции и посещают практические занятия по социологии, по языку, по технике речи, по совершению б-гослужений и так далее и тому подобное. Мне доводилось преподавать будущим раввинам английский литературный язык на аспирантском уровне. По-моему, студенты раввинских колледжей — это самые загруженные студенты в мире. Некоторые из них, увы, не справляются со своими задачами. Но есть среди них и высокоталантливые люди.

Эти юноши, сдающие экзамены по еврейскому Закону, — не просто раввины, но и доктора религиозного права. Они — знатоки и толкователи бесконечного количества статусов, кодексов и положений общего, уголовного и гражданского права, — трудов, написанных людьми сотен поколений, — самого древнего правоведения из всех, ныне существующих.

Римское право было, вероятно, высшим достижением гражданской юриспруденции — как по широте охвата, так и по своей способности обеспечить соблюдение общественного порядка и равенства граждан перед Законом. Но ведь римское право появилось уже тогда, когда Моисеев закон был достаточно древним; а исчезло оно за тысячу лет до того, как были созданы законы Соединенных Штатов Америки. А Моисеев закон был современником римского права и стал современником нынешних американских законов.

Мы задали три вопроса насчет еврейского Закона: что он собой представляет, откуда он идет и чью власть он утверждает?

Еврейский Закон — это свод права, пронесенный через множество поколений неисчислимыми мудрецами — от древних до наших современников вроде моего деда — мудрецами, которые, умирая, передавали Закон своим ученикам. Основателем Закона был величайший из мировых законодателей по имени Моисей, одаренный вдохновенным видением нравственного порядка перед ликом Б-га. Он дал новую конституцию необыкновенного народа-семейства, объединенного единой верой. Эта конституция — Тора. Наряду с общим правом, насчитывавшим более тысячи лет истории и запечатленным в Талмуде, а затем расширявшимся и видоизменявшимся в течение еще полутора тысяч лет, Тора дошла до наших дней.

Она — религиозный путеводитель для тех, кто утверждает свою принадлежность к созданному ею народу и кто приемлет Моисея как своего законодателя.

С падением Еврейского государства в 70 году Моисееве гражданское и уголовное право, согласно эдиктам еврейских правоведов, было заменено для евреев гражданскими и уголовными законами стран, в которых евреи жили. Эти законы обязывают евреев, кроме только тех случаев, когда они не разрешают евреям молиться своему Б-гу так, как велит их вера. Законы Моисея, касающиеся служения Б-гу, остаются для нас в силе. Чтобы заставить еврея соблюдать их, не предусмотрено никаких санкций и наказаний. Сейчас, как и в течение всех предыдущих веков, Закон Моисея имеет только нравственную власть:

и в этом также — его самобытность, его несхожесть с законами других верований.

Именно эта власть позволила выжить и сохраниться народу, называемому евреями, — народу, треть которого была в 20-м веке уничтожена гитлеровцами и который после этого насчитывает сейчас одиннадцать миллионов человек.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ СОВРЕМЕННОСТЬ

Глава восемнадцатая СОВРЕМЕННОСТЬ

Современный период истории иудаизма принято отсчитывать с 1800 года. Именно в это время в стены гетто ворвалось просвещение. Оно, как удар грома, потрясло еврейские общины и превратило их из однородных скоплений людей в кипящие клубки противоборствующих партий, какими эти общины остаются и по сей день. Для того чтобы рассказать об иудаизме после 1800 года, нужно либо создать эпопею вроде гомеровской «Илиады», либо быть кратким, как телеграмма.

Глава девятнадцатая ПЛОДЫ ПРОСВЕЩЕНИЯ

Евреи европейских гетто создали свою обособленную культуру, словно бы отгороженную от мировой культуры высоким частоколом. В основе этой культуры лежала религия, и языком этой культуры был преимущественно древнееврейский. В мрачное средневековье еврейское гетто было крошечным островком грамотности в море невежества, и еврейская ученость была намного выше, чем ученость общества за стенами гетто. И никто не пытался заниматься «просветительской» деятельностью среди евреев — ибо было слишком очевидно, что в окружающем мире нет ничего, в чем можно было бы еврея просветить.

Все это сразу же изменилось, когда в мире появились Галилей и Ньютон, Бэкон и Вольтер, Коперник и Декарт. За стенами гетто засияли сотни «ослепительных солнц». Первое, что предприняли вожди еврейства, — это постарались заделать все щели и не допускать в гетто никаких новых веяний. Можно спорить о том, была ли эта реакция наилучшей возможной. Но так уж случилось.

Легко представить себе, что думали и чувствовали еврейские старейшины. К влиянию культур окружающих народов на еврейскую культуру раввины относились с подозрением и неприязнью с давних пор. Им было известно, что даже в христианском мире новые идеи привели к упадку благочестия и к распространению безбожия. Раввины опасались, что в мире еврейства может произойти то же самое, и потому сразу же приняли меры предосторожности: стали делать вид и внушать другим, что этих новых идей и вовсе нет. Это был инстинктивный защитный рефлекс.

Когда немецкие и французские евреи поняли, что они могут действительно приобщиться к новой культуре, в Германии и Франции разразился неистовый бунт против раввинов, стремившихся закупорить стены гетто и не допускать туда новых идей. Рухнули перегородки запретов — и, получив равноправие, еврейская молодежь ринулась прочь из иешивы и устремилась в западную школу и западный университет. В иешиве студенты корпели над Талмудом, над книгой «Шулхан арух», над комментариями и сверхкомментариями, над циклопической громадой познаний, которая с каждым годом увеличивалась и углублялась. Какой был прок для них в накоплении всей этой схоластической умственности, заостренной на точильном камне талмудической логики, когда тут же, рядом, только руку протяни, их ждала новая, манящая и необременительная современная наука?

Германия — еще недавно страна наиболее устойчивых еврейских общин и оплот старой школы еврейской премудрости — сделалась центром отступничества. По всей стране бушевала эпидемия эллинизаторства. Образованные евреи отказывались от своей веры, от своей философии, даже от своих имен. Они становились агностиками или массами переходили в христианство. Или же они примыкали к новым религиозным течениям — отдаленным подобиям прежней веры: приверженцы этих течений стремились как можно меньше походить на ортодоксальных иудеев из традиционных синагог и как можно больше походить на учтивую паству просвещенных западных церквей.

В России и в Польше этот процесс проходил гораздо медленнее, и как ни парадоксально, но заслуга в этом принадлежала деспотическому царскому режиму, который ограничил право евреев получать образование и насильно держал их в черте оседлости. Однако и здесь сквозь стены гетто до молодежи, сидевшей в иешивах, доходили рассказы о том, что в мире распространяются новые науки. Эта молодежь добывала запретные книги, тайком проносила их в свои синагоги и жадно их читала, прикрыв фолиантами типа «Шулхан арух», дабы усыпить недреманую бдительность своих наставников, но вообще-то им было наплевать, даже если раввины, застигая их за книгами Расколы (то есть светского просвещения), честили их эпикурейцами, безбожниками и разрушителями Стены. Все эти старинные бранные слова, некогда столь ужасные, теперь воспринимались молодежью чуть ли не как почетные титулы. Между прочим, из этой молодежи вышли основатели современного сионизма. То, что сионизм возник на основе бунта против замкнувшейся в себе ортодоксальной раввинской учености, до сих пор явно ощущается в жизни Израиля.

Мы — почти современники этой бури, перевернувшей вверх дном всю жизнь европейского еврейства. Мы все еще ощущаем на себе последствия этой бури, мы все еще раскапываем развалины разрушенных ею строений под завывание ослабевшего, но не утихшего ветра. До сих пор не перевелись раввины старой школы, которые клянут современную науку за то, что она погубила иудейскую веру. И не перевелись еще седовласые бунтовщики, на которых один лишь вид раввина действует, как красный цвет — на быка. Но хотя и те и другие ратоборцы еще живы, они ведут лишь бумажные сражения давно закончившейся войны. История пронеслась мимо них, и вопрос о сохранении сущности еврейства решается теперь в новых — и притом более глубоких — терминах.

Глава двадцатая ОРТОДОКСАЛЬНЫЙ ИУДАИЗМ

«Надо было мне выучить английский»

В современном Иерусалиме живет крохотная секта упрямцев, именуемая нетурей карта — «стражи города». Эти люди полностью отрицают какие-либо перемены. Насчитывается их примерно пятьсот или шестьсот душ. Улицы небольшого квартала, в котором они живут, — это живая театральная декорация для спектакля из жизни европейского гетто: на площади, крытой брусчаткой, расставлены лотки мелочных торговцев; мальчишки в длинных черных лапсердаках и с пейсами гоняются за курами; женщины в шалях и париках идут, не поднимая глаз; из открытых окон доносятся голоса детей, хором переводящих Тору с древнееврейского на идиш. Жители этого квартала (как и их крайне немногочисленные собратья в Соединенных Штатах) убеждены, что они — единственные истинные евреи, оставшиеся на земле. Наиболее крайние из них бросают камнями в проезжающие мимо в субботу машины, устраивают беспорядки на стадионах, где юноши и девушки вместе занимаются спортом, помещают в американских газетах платные объявления, в которых поносят Израиль и называют его фашистским государством, и тому подобное.

Некоторые люди думают, что нетурей карта — это ортодоксальная иудейская группа. Однако приверженцы ортодоксального иудаизма больше других стесняются этой группы.

Члены нетурей карта делают все возможное, чтобы жить так, как будто последних двух столетий истории вовсе и не было. Однако если бы можно было еврея из европейского гетто 18-го века перенести на улицы, на которых живут члены нетурей карта, он все равно был бы поражен теми изменениями, которые там увидел бы, — изменениями, пришедшими в нашу жизнь вместе с телефонными кабелями и электрическим освещением. В конце концов невозможно жить, замкнувшись в какой-то капсуле времени. Существование — это цепь перемен. Упорно не признавать правительство Израиля — значит в определенном смысле признавать его; запрещать слушать радио — значит примениться к тому, что радио вошло в жизнь людей. Когда человек начинает приспосабливаться к обстоятельствам, это приспособление происходит по своим собственным законам. А время делает все остальное. Моисей проявил глубокую мудрость, когда указал, что в жизни есть только несколько вещей, которые всегда останутся неизменными. Все же остальное подвержено переменам. Моисей вовсе не старался заморозить еврейские обычаи на веки вечные.

Но в еврейской истории несколько раз бывали периоды, когда наш народ в течение весьма долгого времени жил и вел себя совершенно одинаково, так что именно такой образ жизни начинал казаться естественным, единственно возможным и, наконец, священным. В европейском гетто еврей, у которого кафтан был чуть короче, чем у остальных евреев, считался подозрительным субъектом, потому что он вел себя не так, как все. Язык Торы смешался с выразительным наречием, заимствованным у немцев; и одежда, в несколько переиначенном виде дошедшая от средневековой эпохи, стала частью нерушимого образа жизни евреев, называемого идишкайт. Различия между прочными законами нашей веры и обычаями нашего временного окружения как бы не замечались. Обнаружение этого различия стало болезненным открытием.

Мой дед старался жить точно так, как жили евреи черты оседлости в Восточной Европе. Он ходил в длинном черном лапсердаке и высоких черных сапогах, и фалды лапсердака доходили до верхушек голенищ. Идеальная округлость тульи его черной шляпы никогда не нарушалась вмятиной, принятой на Западе. Борода его не знала прикосновений парикмахера. Короче, он был, насколько его только хватало, ходячей копией типичного восточноевропейского еврея последних двух столетий. Но, само собой разумеется, мой дед не одевался и не разговаривал, и не вел себя так, как одевались, разговаривали и вели себя Иосиф Каро, или Рамбам, или Иегуда Анаси, или рабби бен Эзра. Он следовал нормам, которым следовали евреи, когда он появился на свет, — и по этим нормам он жил всю жизнь.

Никакой программы на будущее у него не было. Все будущее для него заключалось в Законе, и он придерживался обычаев, одежды и языка, которые были вокруг него в те дни, когда он мальчишкой впервые сел за книгу. Он поплатился за это тем, что его приход в Бронксе быстро; испарился, ибо молодежь хотела ходить к раввину, который говорил бы по-английски. Моему деду это было понятно, и он не чувствовал себя обиженным. Но ему не удалось привлечь к себе молодое поколение в своей собственной семье, и это его глубоко уязвило.

Когда мы с ним вместе ехали на такси в порт, где он должен был сесть на корабль, отплывавший в Израиль, этот глубокий старик, подводивший итог двадцати трем годам жизни в Америке и вступавший в последнее десятилетие своей активной жизни, неожиданно повернулся ко мне и сказал — это были его последние слова, которые я от него слышал в Америке:

— Надо было мне выучить английский. Но этот язык казался мне на слух таким грубым!

Кто такие ортодоксальные евреи?

Невозможно установить, сколько именно евреев действительно живет по религиозным законам. Невозможно проникнуть в то, как ведет себя человек в стенах собственного дома. А к тому же повсюду — полный разнобой мнений относительно того, что именно требует от нас Закон и что можно назвать б-гопослушанием. Как гласит английская пословица, прежде чем спорить, нужно договориться о терминах. Но слово «ортодоксальный» — очень нечеткий термин, и разные люди понимают его по-разному.

Евреи из нетурей каста скажут, наверно, что во всем мире ортодоксального иудаизма придерживается что-то около тысячи ста или тысячи двухсот человек. Ревностные последователи рабби из Сатмера увеличат эту цифру до пятнадцати или двадцати тысяч. Ни та, ни другая группа не признает достаточно ортодоксальными очень религиозных членов маленькой израильской политической партии Агудат Исраэль — не признает их за то, что те заседают в израильском парламенте. Членов всех трех групп журналисты нередко называют ультраортодоксами. Само собой, сами эти группы отвергли бы такой ярлык.

Среди основной массы ортодоксальных евреев — их, видимо, несколько миллионов — тоже нет единства мнений относительно того, как нужно верить и как соблюдать обряды. Существуют такие религиозные группы как мизрахи, современные ортодоксы, неоортодоксы, традиционалисты, сефарды, хасиды, неохасиды и так далее и тому подобное. Я сомневаюсь, что у читателя хватило бы терпения разбираться в различиях между всеми этими группами. Однако для них самих такие различия имеют огромное значение.

Тем не менее, при всей многочисленности подобных групп в основной массе ортодоксальных евреев не происходит полного и непоправимого раскола, ибо все группы и группировки еврейства тяготеют к одному и тому же магниту: Моисееву Закону. Происходит лишь бесполезная трата сил и энергии во внутренних спорах и распрях. На одни и те же, дублирующие друг друга начинания разных групп расходуется зря масса денег, когда фондов не хватает даже на основные необходимые мероприятия. Уравнение евреев в правах с неевреями, просветительство, эмиграция в Америку, сионизм, нацизм, основание государства Израиль — эти эпохальные события взвихрили и переворошили все еврейство. Между разными группами евреев возникли трения. Еще немало надо бы сделать, чтобы уладить все раздоры. Но внушительное количество евреев все-таки придерживается Закона. В Израиле таких, может быть, примерно половина — впрочем, выполняют они еврейские обряды в самой разной степени, а в других странах, наверно, около одной трети, Это, конечно, самые приблизительные догадки: точных цифр никто не знает. Людей, о которых идет речь, отличает большее или меньшее соблюдение основных законов иудейской веры, да еще то, что они дают своей молодежи сколько-нибудь серьезное религиозное образование.

Упадок традиционной учености

Однако в целом того религиозного образования, которое получали наши отцы (глубокое изучение Торы, Талмуда, многочисленных Правоведческих трудов и сводов законов и еще кое-что в придачу), нынешнее молодое поколение евреев почти никогда не получает. В сфере просвещения произошла такая революция, что сторонники как старого, так и нового находятся в полнейшей растерянности.

Вместе с волной еврейских иммигрантов, переселившихся в Америку из европейских гетто в начале 20-го века, приехали и люди большой талмудической учености. Борьба замкнулась в границах конфликта между старым и новым; стоял вопрос, кто победит: иешива или гаскала, еврейская или западная ученость. Законы новой родины евреев быстро разрешили этот спор. Дети были обязаны ходить в светскую школу — что они и делали. Религиозные занятия проводились теперь вечером и в воскресные дни. Это нанесло смертельный удар традиционному еврейскому обучению — хотя в течение целого поколения оно еще с грехом пополам кое-где продолжало цепляться за свои былые позиции.

Однако в какую жалкую пародию оно выродилось! Маленькие дети ходили в хедер, то есть школу, и там их наставлял меламед, то есть учитель. На всякого, кто знает, как все это выглядело, слова хедер и меламед навевают самые мрачные и горькие воспоминания. В меламеды нанимался обычно разве что бедолага-неудачник, который даже в Америке, где улицы вымощены золотом, не мог найти никакой прилично оплачиваемой работы. Чаще всего это был человек невежественный, но очень вспыльчивый и склонный к рукоприкладству. Классом служила обычно его собственная убогая квартира или задняя комната нищей синагоги. Какой разительный контраст со светлыми классами общественных школ и с уверенными, изящно одетыми, образованными учителями-американцами! Мало того: то, что дети учили в американской школе, отвечало требованиям окружающей жизни. А бормотанье меламеда было курьезным эхом неведомого умершего мира. Ну и меламед был, конечно, обречен. Он уступил место талмуд-торе — вечерней школе, где работали учителями молодые американцы и где были доски, мел, звонок, красивые учебники и систематизированная педагогика.

Раньше всего пострадали иешивы — высшие учебные заведения, готовившие раввинов. Иешивы сохранили прежние программы и продолжали учить своих студентов по старинке. А им противостоял богатый выбор блестящих учебных заведений западного типа — от средних школ до колледжей и университетов с аспирантурой, — и в них можно было заниматься любыми науками и искусствами, какие только душа пожелает. Набор в иешивы резко упал, они хирели и закрывались. В Америке происходило то же, что до этого происходило в Германии, когда там начался упадок иудаизма. Многим недальновидным евреям казалось, что они подходят наконец-то к цели, к которой еврейство шло блуждая три тысячи лет.

Но когда вроде бы все пропало, евреи всегда находят способ пройти через Красное море. Нескольким старым раввинам пришло в голову, что если американские законы предписывают всем детям получить светское западное образование, эти законы не указывают, где именно дети должны получить такое образование. Ведь существовали же в Америке частные школы. А что если и иешивам включить в свои программы то, что преподается в американских светских учебных заведениях? Можно таким образом составить расписание, чтобы студентам оставалось время и для изучения Талмуда, и для получения новых знаний. Раввины обратились к властям и заручились их поддержкой.

И вот, наконец, молодые учителя английского языка, географии, истории, высшей математики, естественных наук — люди вовсе не обязательно верующие и даже не обязательно евреи официально впервые за две тысячи лет — перешли порог иешивы. Никак не афишируемое личное начинание небольшой группы людей в нижнем Ист-Сайде города Нью-Йорка в двадцатые годы 20-го века ознаменовало необратимую перемену в истории еврейского народа. Восторжествовало, в конце концов, кредо Рамбама — через семь веков после его смерти. И эта перемена быстро привела к поразительным результатам.

Современное образование

В течение двадцати лет в Америке словно бы из ничего воздвиглась стройная пирамида нового еврейского образования. Откуда ни возьмись, появились детские сады, начальные школы, средние школы, колледжи и солидные университеты. Они не обладали никакой общегосударственной структурой и были слабо связаны между собой. Каждое учебное заведение существовало на свои фонды.

Основа начального обучения в Америке — это общие дневные школы первой ступени, или начальные школы. Здесь светское образование и еврейское религиозное образование слиты воедино. Арифметика, Танах, география, английский язык, иврит, геометрия и Мишна требуют от детей одинакового приготовления домашних заданий и выполнения контрольных работ, и все это одинаково включается в табель успеваемости. Вопрос, который отчаянно обсуждался и многих очень беспокоил лет двадцать назад, заключался в том, не исковеркает ли общая дневная школа детей на всю жизнь, так что они не смогут нормально жить в открытом американском обществе. Первые такие школы были плохо организованы, ими неумело руководили, и им постоянно не хватало денег. Однако всегда находились родители, которые шли на риск и записывали туда своих детей. Шли годы, и школы улучшались, и когда прошло лет двадцать, стало ясно, что игра стоила свеч.

Почти все выпускники еврейских общих дневных школ поступали в разного рода школы второй ступени — чаще всего в общие средние школы, — чтобы получить общее среднее образование. Оттуда они шли в колледжи. В большинстве своем они учились ничуть не хуже — а зачастую и лучше, — чем их сверстники-неевреи в общественных школах и колледжах. У еврейских учащихся было то преимущество, что их приучили к строгой дисциплине и к систематическим занятиям. Они получали аттестаты и дипломы с отличием и потом, в меру своих знаний и способностей, преуспевали на избранных ими поприщах. И у них вдобавок к общему светскому образованию было еще и еврейское образование, которого не хватало их сверстникам из общественных школ. В этом заключалась вся разница.

Верхушка пирамиды — иешиво-университет[6] — центр изучения иудаизма и одновременно всех современных естественных и точных наук и гуманитарных дисциплин. Иешиво-университет оперирует фондами в десятки миллионов долларов; у нее — десятки корпусов, разбросанных по всему городу Нью-Йорку: тут помещаются и подготовительные факультеты, и колледж наук и искусств, и иешива, и разнообразные лаборатории, и специализированные факультеты для аспирантов, и оборудованный по последнему слову науки и техники медицинский центр, и медицинский колледж имени Альберта Эйнштейна.

Новая система образования способствовала подъему так называемой современной американской ортодоксии — движению, которое лет двадцать тому назад было так же трудно себе представить, как сейчас трудно представить всеобщий мир на земле. Основателями и энтузиастами нового движения стали энергичные молодые евреи лет тридцати пяти или моложе, в основном — выпускники колледжей. Они объединялись в клубы, основывали синагоги, строили миквы, организовывали лекции и семинары, создавали общие дневные школы — и стали таким образом своего рода первооткрывателями. Это были стопроцентные американцы, и они вели себя как американцы. Может быть, именно потому, что они сознавали, каким парадоксом кажется на первый взгляд их деятельность, они придавали большое значение тому, чтобы одеваться по последней моде, быть в курсе новейших научных познаний и последних течений в литературе и искусстве и жить современной жизнью, пользуясь всеми техническими новинками, какими пользуется средний американец из пригорода. Построенные ими синагоги по своей архитектуре напоминали здания Фрэнка Ллойда Райта.[7] Женщины и мужчины в этих новых синагогах сидели порознь, но места для женщин были не хуже, чем места для мужчин. И тем не менее это движение не выработало последовательных, отчетливых форм. Новая американская ортодоксия — еще не завершенный эксперимент, но он распространяется. Основное Моисееве сообщество — со слабо связанной, но громадной сетью синагог и талмудических школ, разбросанных по всему миру, с бессчетными тысячами зданий старых и новых, грандиозных и крошечных — придерживается традиционных обрядов; однако живут и ведут себя прихожане так же, как и все люди на Западе, и проповеди читаются по-английски или по-французски, по-испански (то есть на языке страны, где живут евреи), хотя молитва звучит исключительно на древнееврейском.

В Израиле ортодоксальный иудаизм пронизывает всю жизнь страны. Имеются отдельные группы старых евреев, живущих по еврейским нормам, но говорящих на языке идиш. Есть ортодоксальные коммуны, торговые училища, экспериментальные фермы, существует сеть иешив, и недавно создан Университет имени Бар-Илана, взявший себе за образец иешиву-университет в Нью-Йорке. Среди ортодоксальных евреев есть моряки, генералы, инженеры, ученые, каменщики, эстрадные артисты, журналисты, министры и водители такси. Израильские города усеяны синагогами, как американские — церквами. В той мере, в какой иудаизм существует в Израиле, это — ортодоксальный иудаизм во многих своих вариациях. Разумеется, в Израиле много евреев-сефардов из стран Африки и Ближнего Востока: сефарды привносят в принятые еврейской диаспорой формы восточную экзотику.

Однако Израиль не является религиозной страной в том смысле, в каком религиозной страной является, например, Испания. Ведущие партии в Израиле — это социалистические партии. Культура свободна и носит довольно скептический характер. В последней главе я напишу несколько слов об этой удивительной стране евреев. Здесь же мне хотелось бы только отметить, что ортодоксальный иудаизм со всем характерным для него мальштремом противоборствующихмнений и чувств не без труда укрепляется в Израиле как религия, вполне совместимая с современным образом жизни, и своим изменчивым характером эта религия смущает как стариков, цепляющихся за прошлое, так и агностиков, упорно отрицающих Моисеев Закон.

Хасидизм

Среди ортодоксальных евреев особое место занимают хасиды. Несмотря на особо ревностное соблюдение предписаний Торы, только некоторые группы хасидов выступают сейчас против современного западного образования.

Хасидизм основан в большой мере на каббале. Основателем хасидского движения был Баал Шем Тов, родившийся в 1700 году в Польше. Человек обширных и глубоких познаний, Баал Шем Тов начал в иудаизме движение романтического возрождения. Он учил, что все евреи — от людей высокой учености до неграмотных — могут угодить Б-гу приношением своей любви и службой своего сердца. Баал Шем Тов провозгласил, что хасидские способы служения Б-гу — это веселье, радостное пение и пылкие молитвы в собрании всей общины под водительством любимого людьми Ребе — праведника-учителя, связывающего человечество с Б-гом и владеющего тайнами каббалы; и хасидизм стал быстро распространяться по европейским гетто. Он открыл дорогу к иудаизму очень многим людям, которых отталкивали сложные, загроможденные мелочными подробностями талмудические изыскания раввинов в иешивах.

Учение каббалы утверждает, что за пределами нашего мира существуют другие миры, что дух более реален, чем материя, что с помощью старинных священных изречений можно творить сверхъестественное. Для узников гетто, обреченных на нужду и бесправие, это учение было весьма привлекательным. Стать учеником и спутником Ребе — чудотворца, которому открыты истины каббалы и пути к надприродному, святого человека, в чьих словах таится волшебство и чьи мельчайшие жесты полны мудрости и красоты, — жить в близости к такому человеку означало покинуть этот темный, серый мир и проникнуть в мир сияния.

Истинная сила хасидизма заключалась в том, что во многих гетто Восточной Европы появились люди, наделенные достаточным даром, чтобы стать такими Ребе. Их изречения становились народными пословицами и поговорками — яркими, свежими, мудрыми, окрашенными новым цветом, заимствованным частью из земного, а частью из внеземного мира. Деяния этих Ребе уже при их жизни вошли в легенды, в предания, превратились в своеобразные еврейские жития святых. Имена Ребе слились с названиями их родных городов, как будто эти люди были графами или герцогами: Любавичский Ребе, Люблинский Ребе, Бердичевский Ребе. Они стали родоначальниками династий, и нередко, когда Ребе умирал, его положение в общине наследовал сын или зять.

В свои ранние годы хасидизм принял такие формы, которые смущали многих евреев. Их смущали у хасидов самозабвенная и восторженная манера, необычность одежды и поведения, некоторые изменения, вводимые в молитвы. Но смутительнее всего казалась теория, согласно которой изучение Закона менее угодно Б-гу, нежели простое рвение (это было искажение идеи Баал Шем Това, но искажение весьма популярное). И именно эта теория послужила поводом к раздорам, ибо она воспринималась как конец раввинского иудаизма. В течение двух веков хасидизм сумел охватить широкие слои еврейства, укрепиться и завоевать свое прочное место в нашей религии.

До сего дня некоторые особенно ревностные хасиды, куда бы они ни пошли, до мельчайших подробностей одеваются и ведут себя так, как одевались и вели себя евреи польского гетто в 18-ом веке: они носят длинные пейсы, меховые шляпы и так далее. Но все больше и больше хасидов, по мере того как они вживаются в современный деловой мир, принимают в той или иной мере обличье современного западного человека — хотя их преданность своему Ребе отнюдь от этого не уменьшается. Некоторые из этих Ребе до сих пор отвергают радио, телевидение и кино; и все они в той или иной мере подозрительно относятся к современному западному образованию. Наиболее многочисленная и влиятельная хасидская группа современности считает своим духовным вождем Любавичского Ребе, который живет в Бруклине. У хасидов этой группы — довольно либеральные традиции: их нынешний Ребе, например, окончил Сорбонну, в их школах используется современная учебная техника и современная методика преподавания, и они не только не чураются профессионального обучения, но подняли его на значительную высоту. Членом именно этой хасидской секты был мой дед. То, что он намеренно избегал носить современную западную одежду и отказывался изучать английский язык, было, наверно, следствием его хасидских пристрастий. Однако, с другой стороны, он всю свою жизнь посвятил ученым занятиям, и он никогда не возражал против того, чтобы мы получили самое лучшее образование, какое только возможно.

В Соединенных Штатах и в Израиле хасиды поселились не по своей воле — их погнал туда гитлеровский террор. Однако и на новых местах хасидское движение остается не только живым, но и привлекает многочисленных приверженцев.

Глава двадцать первая РАСКОЛ

Реформисты

Реформистский иудаизм впервые появился в Германии в начале 19-го века. Вскоре от него откололось самостоятельное движение — также реформистское, но несколько более умеренное, которое не сумело сколько-нибудь серьезно укрепиться в Германии, но перекочевало в Америку и прочно утвердилось здесь под названием «консервативный иудаизм». Эти два течения в иудаизме — реформистское и консервативное — являются сейчас в иудаизме основными религиозными течениями помимо ортодоксального.

Энергию реформистского течения — поначалу очень бурного — питали два основных источника: новое свободное просвещение и упорное сопротивление раввинов любым переменам. По мере того как тысячи евреев сквозь проломы в стенах гетто уходили в мир отступничества, некоторые еврейские раввины и старейшины все чаще задумывались о том, как бы сдержать этот поток. Наиболее простым решением вопроса казалось ослабление религиозных запретов и ограничений. Согласно этой точке зрения, нужно было сделать соблюдение законоположений иудаизма делом более легким и более привлекательным в соответствии со взглядами, господствующими в коренной немецкой среде. И невзирая на предостережения ортодоксов эти либеральные раввины и старейшины приступили к делу.

Первые реформы коснулись лишь отдельных сторон ритуала: было разрешено молиться по-немецки, в синагогах стал использоваться орган, ношение головного убора перестало считаться обязательным, раввин облачился в более модную и элегантную современную одежду. Однако эти нововведения лишь разожгли аппетит реформаторов. Последовала быстрая ревизия большинства законов, обрядов и обычаев. Из всех перемен выросло совершенно новое кредо. Суть иудаизма — это поклонение единому, общему для всех Б-гу. Все остальные элементы Моисеева закона суть лишь временная машинерия, важная в эпоху Моисея, но устаревшая и потерявшая всякое значение в наши дни. Следовательно, общее право, коль скоро оно зиждется на Торе, тоже безнадежно устарело. Исходя из таких посылок немецкое еврейство в течение жизни одного лишь поколения выработало довольно нетребовательную религию, освобождая еврея от всяких ритуальных неудобств, построившую для себя изящные современные храмы, ставшую подчеркнуто западной как по характеру, так и по языку. Ортодоксальные раввины яростно боролись с реформистами, осыпая их бранью. Поколебленная и поредевшая, ортодоксия сомкнула свои ряды и пошла в атаку. Но реформистское движение сумело устоять и набрать силу. Нам сейчас просто трудно себе представить, какое неистовое возбуждение бушевало в немецком еврействе в первые годы подъема реформизма. Казалось, недалек уже тот день, когда наступит пора трогательного братства евреев и христиан. Евреи-реформисты отказывались чуть ли не от всех отличительных обрядов и обычаев своей старой веры и перенимали нравы и эстетические нормы Запада. Они были совершенно уверены, что немцы немедленно двинутся им навстречу и протянут им руку дружбы, и тогда-то наступит вожделенный мир между религиями. Немецкие евреи, переселявшиеся в Соединенные Штаты, привозили с собой свою реформированную веру. В Америке-то она главным образом и обосновалась — и определила устойчивый образ жизни довольно значительного количества американских евреев. В Германии же реформистское течение было ликвидировано Гитлером.

Консерваторы опережают реформистов

В самом реформистском движении с самого начала были люди, несколько ошарашенные безудержным размахом перемен, которые, казалось, «вместе с водой выплескивали и ребенка». И многие крупные идеологи реформистского движения выступили против слишком решительного характера реформ. Они утверждали (предвосхищая идеи, общепринятые в современной социологии), что живая вера должна быть чем-то большим, нежели абстрактная идея, и что жизнь гораздо глубже логики. Сначала это была лишь крошечная встречная волна, которая не могла сдержать ликующего прилива безудержного реформизма. Но к нашим дням эта волна превратилась в мощный поток консервативного иудаизма, который значительно опередил реформистское течение.

Когда в 1930 году я недолгое время ходил в религиозную среднюю школу, ученики старших классов с огнем в глазах шептались о каком-то страшно завлекательном месте, которое они называли «семинарией имени Шехтера». Ходили слухи, что учиться в ней — значит флиртовать с Б-гоотступничеством. А с другой стороны, она давала возможность в конце концов получить заманчивое место раввина в богатом консервативном приходе. Для учеников, которые намеревались стать раввинами, это было немалое искушение, которое давало им пищу для серьезных Б-гоискательных размышлений.

Соломон Шехтер, отец американского консервативного движения в иудаизме, был человеком большой учености. Его взгляды сформировались под влиянием умеренных идеологов немецкого реформистского движения (отсюда и появилось название «консервативный»). По сей день семинария имени Шехтера остается высшим учебным заведением весьма консервативного толка, — а вовсе не тем блистательным сочетанием Монте-Карло и злачных мест Нью-Йорка, каким мы его себе представляли, когда учились в ортодоксальной религиозной школе. Студенты семинарии имени Шехтера соблюдают традиционные обряды, читают традиционные молитвы и получают очень серьезную традиционную подготовку в области еврейского Закона. Им также читается обширный курс истории религиозной критики — в этом Шехтер был особенно сведущий специалист.

В начале 20-го века, когда американское еврейство радикально изменилось, идеи Шехтера привлекли к себе многих адептов. Евреи, бежавшие от погромов и революций, бушевавших в Восточной Европе, — таких людей было, наверно, миллиона два, — только что прибыли из обособленных гетто. При всем своем опьянении жизнью в Новом Свете, многие из них вовсе не склонны были отказываться от атрибутов старой веры. Наоборот, они цеплялись за нее: она была каким-то знакомым островком в море неведомых диковинок.

И по мере того как эти люди привыкали к Америке и завоевывали себе в ней место под солнцем, укреплялась связь между старым и новым образом жизни. Эмигранты хотели держаться за свою старую веру, но они хотели также — не мытьем, так катаньем —освободиться от кандалов повседневной напряженности. Реформистский иудаизм был для них слишком чужд и слишком странен. Они не могли бы спокойно молиться на английском языке и с непокрытой головой. Раввин, который ел свинину и после шаббатной службы выкуривал сигару, был для них курьезной и даже шокирующей фигурой, как бы он ни был учен и красноречив. Им хотелось чего-то другого.

Ученики Соломона Шехтера в своих новых консервативных храмах предложили прихожанам много из того, чем пленяли их реформисты. У консерваторов мужчины и женщины сидели вперемежку, там играл орган, сокращенная литургия оживлялась английскими вставками, хотя сохранялись и некоторые знакомые старые молитвы на иврите. Молодые раввины — чисто выбритые и говорящие на хорошем английском языке — явно были людьми нового западного мира. Эмигранты, которых обстоятельства нередко заставляли нарушать законы субботы и есть запрещенную пищу, стыдились взирать на святой ковчег и встречать суровый взгляд раввина в традиционной ортодоксальной синагоге. В консервативном же храме они чувствовали себя куда свободнее. Там они скорее гордились тем, что они все-таки блюдут свой иудаизм, чем чувствовали себя виноватыми в том, что они нарушают установления Закона. И если в эти годы реформисты завоевали себе довольно мало новых сторонников, то массовое приобщение евреев к рядам последователей Соломона Шехтера за одно лишь десятилетие превратило консервативный иудаизм в движение, равное реформизму по числу своих приверженцев.

Если первое поколение нашло консервативный иудаизм достаточно привлекательным, то их дети тем более прилепились к нему душой. Еврейское образование они получили весьма скудное и отрывочное, и их привязанность к старой вере произрастала прежде всего из эмоций да из любви к родителям. Некоторые из этих молодых людей вполне созрели и для того, чтобы вступить в ряды реформистов, но пока были живы их родители, об этом не могло быть и речи, а консервативный иудаизм казался хорошим компромиссом. Когда же эти молодые люди после смерти своих родителей приходили в конце концов к реформистам (как многие делали и делают до сих пор), они неожиданно обнаруживали, что привыкли видеть в б-гослужении больше обрядности и чаще слышать иврит, чем то было принято в реформистском храме. Лидеры реформистов, исповедовавшие доктрину немецкого просветительства, не признавали власти Моисеева закона. Но и в реформистском движении существовала некоторое время тенденция к расширению обрядной символики и к более широкому использованию иврита — из чисто культурно-образовательных соображений.

Стирание граней

Так уж случилось, что грани между этими двумя направлениями — реформизмом и консерваторством — оказываются иногда довольно стертыми. В храмах, которые можно было бы условно назвать либерально-консервативными, б-гослужение может отличаться от чисто реформистского разве что тем, что мужчины надевают головные уборы и талесы и что в синагогальной службе несколько чаще звучит иврит. Доктор Маршалл Скляр в своей книге «Консервативный иудаизм» — яркой работе, написанной с явной симпатией к консервативному движению — свидетельствует, что соблюдение шабата, законов о потреблении пищи и других установлении становится у консерваторов все менее и менее строгим. Это приводит к тому, что консервативные евреи постепенно становятся все менее и менее отличимы от реформистских.

В защиту новшеств, заимствованных консерваторами у реформистского движения или введенных ими самими — таких, например, как разрешение ехать в шабат в храм на машине, — нередко говорится, что все это суть мелкие и несущественные изменения, призванные спасти веру. Консервативный раввин в субботу не курит. Он выполняет законы, касающиеся пищи, и следит за соблюдением их во время трапез, организуемых у него в храме. В своей личной жизни он блюдет традиционные обычаи и привычки. Таким образом, он уязвим для обвинений реформистов, утверждающих, что у консерваторов — двойные стандарты: одни — для раввинов, которые практически следуют нормам ортодоксального иудаизма, а другие — для мирян, ведущих себя практически как реформисты. Однако это не так:

теоретически в консервативном иудаизме установлены одни и те же правила поведения как для раввина, так и для мирянина. Трудность тут только в том, что поведение людей невозможно регламентировать. То, что мужчины молятся вместе с женщинами, что в храме играет орган, что можно ездить на машине и что служба значительно сокращена, — все это создает у мирянина ощущение, что он вообще освобожден от обязанности соблюдать законы ритуала. Поскольку в разных консервативных приходах приняты очень разные нормы, а единого общего закона у консерваторов нет, то бороться с таким ощущением чрезвычайно трудно.

Ортодоксия и неортодоксальные течения

Между неортодоксальными течениями, с одной стороны, и ортодоксальными, с другой, сейчас существует нечто вроде дипломатического мира. Анафемы, столь принятые в прошлом веке, давно отшумели. Однако, само собой, под прикрытием учтивого расшаркивания идет борьба за умы людей или, по крайней мере, за посещаемость синагог.

Едва ли в ближайшем будущем положение существенно изменится. Реформисты не могут признать над собою власть Моисеева закона — иначе они перестанут существовать как реформисты. Консерваторы не могут отказаться от своих новшеств — иначе они сольются с ортодоксами. У обоих этих движений есть общенациональные учреждения: синагоги, иешивы, воскресные школы, вечерние школы, и каждое движение может похвалиться большим количеством приверженцев. Когда и где бывало, чтобы какое-либо движение или направление пожелало самоликвидироваться?

Разве ортодоксы могут поставить под сомнение свою вассальную верность Закону и признать консервативные или реформистские импровизации? В 19-ом веке, казалось, был момент, когда это вот-вот должно было случиться. Но ортодоксальный иудаизм выжил и оправился от ударов, нанесенных ему раскольниками. Отдельные люди, конечно, все время продолжали отпадать от ортодоксии. Отпадение это шло каскадом: от ортодоксов — к консерваторам, а от консерваторов — к реформистам. Но от этого ни консервативное, ни реформистское движение не разбухли, как, на первый взгляд, они должны были разбухнуть, ибо бунт против ортодоксии нередко переходил в безразличие, а безразличие — в ассимиляцию и потерю еврейской сущности. И, как ни странно, река ортодоксального иудаизма тоже не обмелела. Новую силу ему придали беженцы из гитлеровской Германии — и с тех пор оно ширится ничуть не хуже других течений. Сколько можно сейчас судить, все три основных направления иудаизма — во всяком случае в Соединенных Штатах — будут сохраняться еще долгое время.

Отколовшиеся движения едва ли могут хотеть исчезновения ортодоксального иудаизма. Их существование более или менее зависит от основной массы последователей Моисеева Закона, которые переписывают священные свитки, изучают классиков иудаизма, соблюдают догматы веры в доведенных до крайностей формах и создают источник сил и обновления для менее требовательных течений. Великая слабость консервативного и реформистского иудаизма (по крайней мере мне так кажется) заключается в том, что они начинают клониться к упадку, если в них постоянно не вливается животворная новая кровь ортодоксального иудаизма.

В наши дни очень часто можно услышать, что оба эти движения были амортизаторами ударов, нанесенных иудаизму европейским просвещением, и что они сохранили для нашей древней веры многих евреев, которые в противном случае навсегда отпали бы от нее. Если, как верят ортодоксальные евреи, Моисеев закон — это решающая внутренняя сила, они должны незлобиво и терпимо относиться к раскольникам, особенно к наиболее мыслящим из них. Но это значило бы требовать от человеческой природы слишком многого. Когда в районе, где несколько десятков лет безраздельно властвовала синагога, открывается неортодоксальный храм, который привлекает к себе мужей и жен, желающих сидеть во время службы рядом друг с другом, — тогда, как правило, ортодоксы относятся к этому нововведению отнюдь не с философским спокойствием.

То, что в неортодоксальных храмах мужчины и женщины могут сидеть бок о бок, было очень выгодно для реформаторства. До сих пор это был их козырный туз в игре против ортодоксов, ибо такой порядок куда больше соответствует обычаям, принятым у подавляющего большинства американцев. Но для ортодоксов именно эта особенность синагогальной традиции стала самым громким боевым кличем. «Ладно, — говорят они, коль скоро здесь вы нас атакуете, так будем играть на вашем поле». Отделение мужчин от женщин во время б-гослужения стало теперь отличительным признаком ортодоксального молитвенного собрания. Может показаться, что это слишком уж мелкий вопрос для того, чтобы по нему так кардинально разделилось столь древнее и богатое идеями религиозное сообщество, как еврейское. Однако, идя на войну, никогда ведь нельзя знать заранее, какая крошечная деревушка у тебя на пути может оказаться твоим Аустерлицем и твоим Ватерлоо.

Сугубо личное замечание

Я постарался здесь как можно лучше обрисовать реформистское и консервативное движение и сделать это объективно и неискаженно. Но моя картина должна быть, наверно, в сознании читателя откорректирована фактом, ему достаточно ясным: мои личные симпатии принадлежат основному традиционному течению, и неортодоксальные движения я рассматриваю более или менее со стороны. Отдельные люди, принадлежащие к этим движениям, внесли неоценимый вклад в изучение иудаизма, предприняли героические усилия в спасении евреев, способствовали процветанию еврейства — и в Америке и в Израиле. Как же могут ошибаться люди, на счету у которых — такие заслуги? Дело не в том, что консерваторам и реформистам недостает ума и таланта — и, разумеется, не в том, что я осенен какой-то высшей мудростью, в которой им отказано; дело в мощных общественных силах, которые создали неортодоксальные движения. В истории любого народа случалось, что люди величайшего ума и неиссякаемой энергии, слава и гордость своих стран и всего мира, оказывались неправы в вопросах, имеющих непреходящее значение. Возможно, именно ортодоксы, а не их противники, шагают не в ногу со временем. История рассудит. Моя задача заключалась не в том, чтобы раскритиковать какое-либо сообщество евреев, а в том, чтобы разъяснить читателю, что представляют собою эти сообщества, — рассказать так, как я это понимаю.

Коль скоро дело касается филантропических мероприятий и деятельности по спасению людей, все американское еврейство работает сообща, невзирая на религиозные разногласия. Идет ли речь о том, чтобы помогать Израилю, или о том, чтобы строить больницы, или о том, чтобы осуществлять другие проекты в общине, — ортодоксы, консерваторы, реформисты засучивают рукава и принимаются за работу. Выдающиеся руководители часто выходят из рядов консерваторов или реформистов, или же из рядов весьма многочисленных людей, которые не молятся Б-гу. Крупные организации — такие, как известные своей энергией и своими достижениями «Бней-Брит» или «Гадасса», — вовсе не связаны с тем или другим религиозным направлением. Весьма показателен один второстепенный, но характерный момент, который подспудно указывает на взаимоуважение разных групп еврейской общины: даже тогда, когда в совместной работе над каким-нибудь проектом неверующих евреев больше, чем верующих, на их общих обедах и банкетах обычно бывает кашерная пища (хотя иногда это требует изрядных дополнительных расходов). Инстинкт, который подсказывает неверующим евреям вести себя таким образом, заслуживает самой высокой похвалы; однако никто не занимается пространными рассуждениями на эту тему.

Если бы иудаизм ограничивался благотворительной деятельностью, охраной здоровья, мероприятиями по спасению людей или работой по социальному вспомоществованию, все — или большинство — евреев были бы ортодоксами. Однако такие виды деятельности — это еще не вся Тора (хотя и большая часть ее). Ультраблагочестивые ортодоксы, видя, что представляет собою американское еврейство, зачастую впадают в отчаяние. Я же, со своей стороны, горжусь тем, что я — часть этого еврейства, перед которым, по-моему, открыто великое будущее.

Ассимиляция

Однажды, когда мне было семнадцать лет, один из евреев нашей общины сказал мне:

— Самое лучшее, что мы можем сделать, — это вступить в смешанные браки и исчезнуть как народ.

Это был первый случай, когда мне пришлось услышать лозунг ассимиляторов, провозглашаемый четко и ясно. Я оторопел, я застыл, словно окаменелый. Я взглянул на своего собеседника, пытаясь понять, серьезно он говорит или шутит. Он говорил серьезно. Ассимилятор всегда очень серьезен, хотя часто эти люди весьма туманно представляют себе состояние собственных мыслей.

Ассимиляторство — это наиболее многочисленное неортодоксальное движение в еврействе, и существует оно издавна: по сути дела, это самое древнее неортодоксальное движение. Внешне оно не кажется движением, ибо по самой природе своей оно не имеет ни организации, ни лидеров, ни храмов, ни школ, ни теоретических трудов, ни оформленной доктрины. Однако в те исторические периоды, когда еврейство пользуется свободой, как, например, в наше время, ассимиляторскими настроениями бывало и бывает охвачено до половины еврейства, а иной раз и больше половины.

Те, кто называют ассимиляторов перевертышами, малодушными слабаками, выкрестами, предателями, вероотступниками и другими браннымикличками, — это люди, неспособные мыслить и заменяющие руганью свое нежелание мыслить. На самом же деле удивительно скорее не то, что среди евреев есть ассимиляторы, а то, что еврейство не пошло целиком по пути ассимиляторства, дабы в какой-то из периодов относительной свободы и терпимости слиться с окружающим обществом и испариться. Как! Нам дают возможность сбросить с себя бремя остракизма и раствориться среди миллиардов других людей: гак неужели же мы с радостью не ухватимся за такую возможность? Ну какой прок — если вспомнить всю долгую и печальную историю евреев, — какой прок в том, чтобы упрямо отстаивать свою еврейскую сущность?

При всем этом ассимилятор редко излагает свое кредо хладнокровно, как сделал мой собеседник. И обычно он вовсе не составляет плана действий, ведущих к ассимиляции евреев. Он просто не мешает ассимиляции, позволяет ей произойти. Для этого он всего лишь перестает каким бы то ни было образом подчеркивать свое еврейство. Проходит три или четыре поколения — и семья перестает причислять себя к евреям: разве что кровожадные безумцы вроде гитлеровцев начинают раскапывать родословные в поисках нечистокровных бабушек и дедушек. Для того чтобы в свободном обществе оставаться евреем, требуется прилагать значительные усилия. Если такие усилия не прилагаются, еврейство тает и исчезает. Ассимиляторы, которые пытаются активно ускорить это исчезновение — тем, например, что они меняют свои имена и фамилии и отрицают свое еврейское происхождение, — это скорее исключение, чем правило.

Ассимиляция, подобно отморожению, начинается с периферийных участков. Общины, находящиеся в отдалении от крупных еврейских центров, почти всегда быстро отпадают от еврейства.

Первыми склонны ассимилироваться крайние общественные группы: самые бедные и самые богатые, высокообразованные и неграмотные, наиболее одаренные и безнадежно тупые. Невежество и неразумие способствуют упадку веры. Повинуясь чувству стадности, темные и серые люди отрываются от своего народа, перестают соблюдать обычаи и обряды и забывают о своем еврействе. Нищета и вечная погоня за хлебом насущным вытесняет из сознания человека мысли о духовных и национальных ценностях, и его принадлежность к еврейскому народу стирается. На другом же общественном полюсе богачи и интеллектуалы быстро входят в нееврейское общество. Они обнаруживают, что иудаизм становится для них препятствием на этом пути, и тогда они отказываются от иудаизма. Именно в средних слоях населения дольше всего сохраняется приверженность к национальным еврейским движениям — будь то сионизм, ортодоксальный иудаизм или неортодоксальные религиозные течения и секты.

Однако, в конце концов, и этих людей тоже захватывает ассимиляторство. Когда профессора и губернаторы, кинозвезды и миллионеры, писатели и юристы открыто отказываются от своих связей с еврейством и от своих древних обычаев (сейчас это происходит в Америке, а в разные эпохи происходило в Германии, Испании, Марокко, Риме и Вавилоне), то даже странно, что находятся еще хоть какие-то люди, которые сохраняют привязанность к еврейским национальным ценностям. Однако много ли, мало ли, но сколько-то таких людей остается, и после трудной борьбы еврейство со временем всегда обновляется — с тем, чтобы в следующий период свободы и терпимости произвести на свет новую волну красноречивых ассимиляторов. Слышны даже голоса, утверждающие, что в этом-то и есть истинная миссия евреев, секрет мессианского символа: евреи должны давать миру таких людей, как Святой Павел, Спиноза, Фрейд, Дизраэли. Заманчивая теория, не правда ли? Но у нее есть одно слабое место: ведь если бы ассимиляция действительно повсеместно победила в истории, то исчезла бы та питательная среда, которая производит подобных знаменитостей, и мир их больше не увидел бы.

Потеря еврейством таких светлых умов при каждой волне ассимиляции — явление неизбежное. Первыми распознавая растущий конфликт между старым и новым, эти люди раньше других приходят к выводу, что иудаизм устарел. Суть своего существования они видят в том, чтобы при новых порядках стать хозяевами жизни, получить признание своим способностям. Они создают климат, в котором ассимиляция становится сперва наиумнейшим, а затем и самым обычным образом действий. Простой человек слепо следует за ними, отнюдь не получая при этом таких же жизненных благ и вознаграждений, — следует просто потому, что при ослаблении общины всегда легче быть неевреем, чем евреем.

Любопытно отметить, что когда интеллектуальная элита отказывается от своего еврейства, с их стороны это вовсе не рассчитанный, тщательно продуманный акт. Некоторые из них уже рождаются в ассимилированных семьях и потому не имеют даже возможности познакомиться с иудаизмом. Если дома они и получают какое-то традиционное еврейское образование, оно быстро теряет для них свою значимость и уступает место интересу к какой-то другой сфере деятельности, в зависимости от личного призвания и таланта. В пятнадцать лет перед ними открывается широкий мир, и у них возникает такое умонастроение, которое навек отвращает их от сколько-нибудь серьезного изучения духовного наследия своего народа. Чрезвычайно редко среди людей, отпавших от еврейства, встречаются такие чудаки, каким был, например, Генрих Гейне, который с запозданием усомнился в правильности идеи ассимиляции, снова во всеуслышание признал себя евреем и отменил свой прежний вердикт. Да и такой редкий чудак обычно приходит к подобному решению лишь на склоне лет, когда и ему и его последователям уже слишком поздно возвращаться на круги своя.

Говорит ассимилятор

— Все, что вы здесь говорите, совершенно справедливо и в целом хорошо изложено. У меня вызывает уважение ваше глубокое знакомство с иудаизмом и ваша приверженность ему. В некотором смысле, я вам даже завидую — не вашей жизни, а вашим познаниям в иудейском Законе и вашему религиозному ощущению, хотя и сам Закон и религиозное ощущение кажутся мне чем-то очень странным. Но для меня лично вопрос решен, и возврата назад нет. Как вы знаете, я никогда не отрицал своего еврейского происхождения, и я горжусь своими предками — по вашим словам, весьма древними и заслуживающими всяческого почтения. Но должен с грустью признать, слова «миссия евреев» для меня ничего не значат. Для меня это — лишь любопытный факт истории развития человеческой мысли, не более.

— Я прекрасно осознаю, что мои дети, возможно, перестанут считать себя евреями, а уж внуки-то мои — наверняка. Рискуя вас обидеть, я должен сказать, что, по-моему, это — к их благу. Все мои способности, какими бы они ни были, не оградили меня от «пращей и стрел яростной судьбы», которые поражают в той или иной степени всех евреев. И, по-моему, стараться этого избежать — более чем разумно. Опять же, могу сказать: ко всем вам, блюдущим свое еврейство, я отношусь с уважением и изумленным восхищением. Возможно, ваше поведение вполне оправдано в глазах Б-га, в которого вы верите, а я — нет. Но мне, простите, все это кажется донкихотством:

с безумной и печально-смешной энергией вы цепляетесь за устарелый кодекс чести и обряжаетесь в заржавевшие доспехи, оставшиеся от умершего века. Если вы окажетесь правы и если действительно существует загробный мир, в котором мы встретимся и снова обменяемся нашими наблюдениями, то вы будете там надо мной смеяться — при условии, что души там вообще могут смеяться. Но я не думаю, что мне суждено когда-нибудь услышать, как вы надо мной смеетесь, ибо не могу же я изменить своих взглядов, которые мне представляются ясными и неизбежными, точно небо над головой.

— Вы хотите, чтобы я глубже изучил свое «духовное наследие»? Но не хотите ли вы также, чтобы я, кроме того, глубоко изучил магометанство, буддизм, католицизм, зороастризм? Но для этого же не хватит целой жизни! Иудаизм значит для меня столько же, сколько все эти философии. Для меня это всего лишь экспонаты в музее истории религий. У меня есть общее представление об иудаизме: Авраам, Моисей, единый Б-г, Исход, Тора, запрет на свинину и так далее. Нет, я не изучал Талмуда. Но я — человек, получивший современное образование. Если западный мир пренебрег специализированными учеными трудами еврейства и чтит только Библию, мне это кажется разумным. Может ли Рамбам сказать мне что-нибудь такое, чего не сказали Кант, Ницше или Уайтхед?[8] Если да, то почему никто в западном мире не «открыл» заново Рамбама? По-моему, он — что-то вроде еврейского Фомы Аквинского. А Фома Аквинский для меня — это преданье старины глубокой. От меня требуется, чтобы я знал все лучшее в новейших течениях современной мысли, — и, по-моему, я в целом это знаю. Не пойду же я в иешиву, чтобы там сидеть и зубрить среди мальчишек. Я — мужчина, мне надо работать, и я не ощущаю в своем умственном или культурном развитии каких-то интеллектуальных провалов, которые требовали бы, чтобы я таким решительным и мелодраматическим способом стал наверстывать упущенное.

Разумеется, для того чтобы изложить взгляды ассимиляторов, я специально избрал человека мыслящего и культурного. Я подтасовал бы карты, если бы выбрал для выражения таких взглядов того недалекого парня, который живет в пригороде Нью-Йорка в особняке, подделанном под стиль «тюдор», и который однажды, слегка картавя, сказал своему гостю — работнику фонда «Объединенный еврейский призыв»:

— Кто вам сказал, что я еврей? Пожалуйста, уходите отсюда и больше мне не досаждайте!

Или я мог бы выбрать ту девушку, которая пыталась опротестовать в суде завещание своего деда: согласно его последней воле, любой из его внуков, пожелавший вступить в брак с неевреем, терял право на свою долю дедушкиного наследства. Родители девушки не дали ей никакого еврейского воспитания. Она хотела заполучить своего жениха-нееврея и в то же время хотела заполучить акции и ценные бумаги своего деда, но отнюдь не его курьезную веру. Кажется, она выиграла процесс.

Все эти люди — как мои красноречивый собеседник или же другие, чьи действия не менее красноречивы, — все они потеряны для иудаизма, и делу конец; они отпали от иудаизма, пойдя по той дороге, которая привела к исчезновению куда большего числа евреев, чем даже гитлеровский террор. Конечно, как человеческие существа они остались живы и здоровы. Но для сражающейся армии практически все равно, убиты ли ее солдаты или же они дезертировали куда-нибудь в горы и там поспешно посбрасывали с себя мундиры.

Наша вера учит, что Б-г может воскресить иудаизм в еврее в его смертный час. Может быть, так и бывает, но обычно об ассимиляторах можно сказать, что еврейство погибло в них навсегда. Так случалось в истории со многими народами. Недостаток воспитания, недостаток воли, перемены в окружающей среде, преследования, возникновение новых интересов, интеллектуальное отчуждение — все это вполне может убить национальное самосознание.

Оправдывая себя, ассимиляторы почти всегда приводят последний довод — интеллектуальное отчуждение. Но чаще всего это —лишь слова, которые приходят на ум в последнюю очередь, а словам ведь предшествуют действия. Исключительно редко происходит то, что произошло со Спинозой — человеком, глубоко проникшим в иудаизм, но отвергнутым своими единоверцами.

Большинство людей отпадает от еврейства потому, что у них никогда не было возможности толком узнать, что такое еврейство. Талмуд называет этих — весьма многочисленных — людей «детьми, воспитанными в рабстве», таким образом снимая с них вину за отступничество. Среди этих «детей» в эпоху Талмуда были некоторые из самых преуспевающих людей Римской империи.

Колеблющиеся

Есть много евреев еще одного типа — их не меньше, чем ассимиляторов. Национальное сознание в них тоже ослаблено, но оно — живет. Они нередко говорят и действуют точно так же, как ассимиляторы. Обычно они не принадлежат ни к какому религиозному направлению и не соблюдают никаких обрядов. Во время застольных бесед они могут весьма красноречиво доказывать вред религии и нападать на сверхъестественного Б-га Моисеева. В то же время они не могут спокойно смириться с тем, что их собственная еврейская сущность хиреет. Мысль о том, что их дети могут полностью отпасть от еврейства, не дает им спать по ночам, хотя они сами не могут толком сказать, почему. Они почти стыдятся дремлющих в них еврейских инстинктов. Они — не ассимиляторы. Они — настоящие евреи, выбитые из колеи катаклизмами последних двух столетий. То, что в них сохраняется еврейская сущность и ощущение своей принадлежности к еврейству, это чудо. Эти люди не в меньшей степени, чем самые благочестивые ортодоксы, свидетельствуют своим примером о необыкновенной жизнеспособности духа Авраамова племени.

Глава двадцать вторая ИЗРАИЛЬ

Нынешняя кульминация

Как я уже говорил, Израиль — страна не религиозная в общепринятом смысле этого слова. Однако появление Израиля стало кульминацией развития еврейской религии. Если позволить себе дерзость думать да гадать о путях Г-сподних, то можно сказать, что еврейское просвещение — со всеми его страстями, спорами и бедами — нужно было только для того, чтобы возник Израиль.

Ибо именно просвещение создало Израиль — свидетельство нового торжества еврейского духа, олицетворение мечты шестидесяти поколений, страну евреев, год от года растущую и усиливающуюся и завоевывающую уважение мира. Еще сто лет тому назад создание еврейского государства казалось древней и несбыточной мечтой евреев из гетто, столь же далекой от осуществления, сколь надежда воочию увидеть Мессию. Сегодня — окруженное грозными врагами, отягощенное неимоверным ростом своего населения[9] — еврейское государство живет. Молодая армия молодой страны уничтожила в умах людей прежний стереотипный образ еврея — жалкого, униженного скитальца, который обречен вечно терпеть оскорбления и погромы и никогда не сумеет дать сдачи. За первые десять лет своего существования Израиль совершил деяния, которые не изгладятся из памяти людей.

После того как в 70 году новой эры Тит разрушил Иерусалим, все евреи — отцы, их дети, их внуки и так далее — всегда думали о Сионе так, как путешественник думает о покинутом доме. Бурные столетия не погасили донкихотову мечту рассеянного по миру небольшого народа — мечту о том, что когда-нибудь евреи вернутся на землю, дарованную им Б-гом. «На будущий год — в Иерусалиме!» — этот девиз сплачивал расчлененный народ единой для всех надеждой. Помню, когда в детстве я слышал, как эти слова провозглашались на пасхальных праздниках, я всегда про себя удивлялся, что взрослые предаются такому пустому, безосновательному фантазерству. И тем не менее я дожил до того дня, когда на древней земле евреев появилось еврейское государство.

Теперь, когда это чудо уже свершилось, мы даже и чудом-то его не называем: существование Израиля — для нас самая что ни на есть обыденная вещь, особенно если не очень в это вдумываться. Мы можем дотошно перечислить все исторические вехи, приведшие к созданию Израиля. Но для меня — и, я думаю, для большинства мыслящих людей — создание Израиля явилось одним из поразительнейших событий последних

столетий. Решение Организации Объединенных Наций о провозглашении государства Израиль было, на мой взгляд, более чем правильным решением — возможно, первым великим актом международного права, слабым розоватым свечением занимающегося рассвета всемирной справедливости.

Трагическая враждебность арабских государств к Израилю выходит за пределы моей нынешней темы. Арабским государствам насущно необходим в своем районе промышленный центр — такой, как Израиль, — а Израилю необходимо арабское сырье и торговля с арабским миром. Время сгладит противоречия между ними. Но, боюсь, до этого не доживет нынешнее поколение людей, из которых формируются грозные армии, стоящие на границах.

Как возник Израиль

Израиль невозможно понять, если не знать по крайней мере основных обстоятельств, приведших к его созданию.

Это стало возможным лишь после перемен, происшедших в мире в 19-ом веке. Уравнение евреев в правах, приобщение их к европейскому образованию и европейской культуре, появление среди евреев значительного среднего класса, а затем и рабочего класса — все это придало новых сил еврейским массам. Типографии, поезда, телеграф, дороги начали лучше связывать между собою разбросанные по Европе обособленные еврейские общины. Ненависть к евреям — бубонная чума того времени (которой предстояло в 20-ом веке убивать и евреев и христиан не хуже средневековой «черной смерти») — породила кризис, требовавший безотлагательных действий. В конце концов с появлением новой могучей техники можно было перевезти с места на место целый народ уже без всякой помощи небесной магии. В темные средние века еврейская мечта облекалась в такие символы, как крылья орлов и белые скакуны Мессии. Теперь их могли заменить поезд, пароход, несколько позднее — автомобиль и, наконец, самолет.

Однако сложившихся условий еще не достаточно для того, чтобы великое событие свершилось. Нужен еще и герой. Истинным основателем Израиля был один из необычнейших героев современной истории, столь же, казалось бы, неподходящий на роль героя, как Моисей или Наполеон. Это был человек по имени Теодор Герцль — свободомыслящий венский журналист в цилиндре и серых перчатках, завсегдатай аристократических променадов на бульварах, свой человек в салонах Парижа и Берлина, автор недолговечных пьес, романов, критических обзоров и брошюр. И почему-то не кому-нибудь другому, а именно ему явилось ослепительное как молния видение национального государства евреев. За несколько недель он написал брошюру «Еврейское государство» (Der Judenstaat) — подлинную декларацию независимости возрожденного народа. Эта небольшая книжка до сих пор вызывает слезы своим неумирающим пафосом, своими космополитическими заблуждениями, грандиозностью своего замысла, страстностью и непоколебимой верой в будущее — верой, достойной еврейских пророков. У современного Израиля — те же достоинства и те же слабости, что у этой книги.

Теодор Герцль умер через несколько лет после того, как он написал «Еврейское государство». К моменту своей смерти физически сломленный Герцль был вождем кучки мечтателей, отвергнутых еврейством, которое, кажется, было столь же далеко от веры в осуществление вековой мечты своего народа, как и в течение предыдущих двух тысячелетий, со времен Веспасиана. Но через сорок пять лет — то есть через время, равное рано прервавшейся жизни самого Герцля, — вожди нового еврейского государства перенесли останки Герцля из Вены в Святую Землю и погребли их на горе Герцля, на западной окраине Иерусалима.

Современные израильские лидеры

Когда Герцль писал книгу «Еврейское государство», он был совершенно несведущ в интеллектуальных течениях, существовавших тогда в еврейской мысли: он не знал, что идеи сионизма уже витают в воздухе черты оседлости Восточной Европы и что схожие мысли уже высказал одесский врач Лев Пинскер в брошюре «Автоэмансипация». Позднее Герцль признавался, что он не стал бы писать свою книгу, если бы был знаком с брошюрой Пинскера.

Движение «любящих Сион», возникшее под влиянием идей Пинскера, ставило своей целью немедленно избавить евреев от ига деспотического режима, уже запятнавшего себя погромами. Оно утверждало, что нужно сначала евреям переселиться в Палестину, а там уж еврейское государство как-нибудь возникнет само собой. «Любящие Сион» называли себя «практическими сионистами». Как только на политической арене появился Герцль, они стали его противниками, окрестив его движение «политическим сионизмом». Но именно этот «политический сионизм» в конце концов привлек на свою сторону несколько великих держав, которые поддержали создание в Палестине еврейского государства.

В наши дни этот раскол по чисто теоретическим вопросам кажется мелким и непонятным. Но тогда он чуть не убил сионистское движение в самом начале пути, и он убил Герцля. Теперь мы понимаем, что правы были обе стороны. Израиль нуждался и в людях, живущих на палестинской земле, и в резолюции Организации Объединенных Наций, которая, поддержанная Соединенными Штатами и Советским Союзом, помогла победить идее Герцля, давно уже лежавшего тогда в могиле. Раскол между Герцлем и сионистами Восточной Европы был одной из трагических ложных дилемм истории. Люди принимают разные стороны одной и той же правды, и они готовы убивать и быть убитыми ради торжества своей точки зрения. Проходит время — иногда всего несколько лет, — и оказывается, что обе противоборствующие стороны хотят одного и того же, что все они — солдаты одной и той же армии, по ошибке тузящие друг друга в темноте.

В течение тех немногих лет, что Герцлю еще оставалось прожить, он не покладая рук трудился ради достижения своей цели. Он метался по европейским столицам, он ловил коронованных особ и банкиров, стараясь заинтересовать их идеей создания еврейского государства. Он говорил с Ротшильдами, с германским кайзером, с министром иностранных дел Великобритании, с итальянским королем, с папой римским. Он сам записал в подробностях все эти удручающие беседы, которые ничего решительно не дали. Но если Герцлю не удалось привлечь на свою сторону сильных мира сего и денежных тузов, то он зажег огонь надежды в еврейском народе. Угнетенные евреи из черты оседлости всерьез называли его Мессией. Это было тем невероятнее, что Герцль был от них так далек.

Сионистские лидеры Восточной Европы оценили его усилия и признали лидером движения. Но в то же время они продолжали ратовать за массовое переселение евреев в Палестину, Герцль же противился этой политике, считая, что она создаст препятствия для мирового признания нового государства великими державами. Когда великий мечтатель приехал на Пятый сионистский конгресс с компромиссным планом создания еврейских поселений в Уганде, которая была тогда британской колонией, восточноевропейские сионисты резко выступили против Герцля. Это подорвало его влияние и разбило ему сердце. Через год он умер.

После смерти Герцля руководство сионистским движением захватили сионисты-социалисты Восточной Европы. Они же — или их последователи — верховодят сионистскими организациями по сей день.

Эти сионистские лидеры были выходцами из местечек черты оседлости; они прошли через хедеры и иешивы, получили западное образование и закалились в социалистическом подполье, боровшемся против русского царизма. В самой России этих идеалистов социалистического толка вскоре уничтожили железные чекисты Ленина. Именно социалистическими пристрастиями ранних сионистов объясняются, по-моему, странные старомодные идеи в израильской политике, столь отличающиеся от современных идей, блестяще осуществленных в сельском хозяйстве, в науке и в обороне страны. В кибуцах, научных институтах и вооруженных силах люди руководствуются прагматическими принципами, доказавшими свою жизнеспособность. А в журналистской полемике и парламентских дебатах девяти политических партий царит такой дух, что, кажется, на дворе еще 1905 год. Давид Бен-Гурион, премьер-министр Израиля, — был политический гений международного масштаба. Но, подобно другому политическому гению — Уинстону Черчиллю, Бен-Гурион в вопросах внутренней политики часто не мог удержаться от того, чтобы в новых условиях не впадать в устаревшую риторику эпохи своей юности.

Израильский парадокс

Так уж случилось, что государство Израиль — современное осуществление самой древней на земле религиозной идеи — было создано под влиянием концепций неверующего лидера руками людей, также в большинстве своем неверующих.

Разумеется, в первых рядах сионистов всегда были и религиозные люди. Как в Израиле, так и в диаспоре множество евреев, защищавших еврейское государство, соблюдало законоположения и обряды иудаизма. В израильском парламенте сидят представители религиозных партий. Да и сам сионизм вышел из религии, основывается на ней и был бы беспочвенной тратой крови, денег и труда, если бы его не освящала древняя традиция, которая была и остается его жизненной силой.

Все это верно; и, однако, Израиль тем не менее остается небольшой жизнеспособной светской страной, возникшей в результате вспышки национального чувства, — подобно многим другим молодым странам, изобильно возникающим в нашем столетии. Если Израиль — еще и нечто большее, то это случилось, так сказать, вопреки ему самому. Израиль не собирается давать миру Мессию. Он хочет мира, независимости и хорошей жизни для своих граждан. Сионизм в той форме, в какой он существует сейчас в Израиле, все же является продолжением религиозной традиции. В полном смысле религиозное государство не существовало и в древнем Израиле. Были в Израиле как религиозные, так и нерелигиозные цари; были военачальники, благорасположенные к верующим, и были военачальники, враждебные к верующим; часть народа следовала установлениям Моисеева закона, а часть не следовала. Давид был величайшим после Моисея героем, в котором причудливо смешались человек действия и человек веры. В книгах Писания он стоит особняком. В эпоху Второго Храма даже духовенство было заражено эллинизаторством. Туристы, которых в современном Израиле шокируют люди, курящие в шабат, плохо знают и Танах и еврейскую историю. Наша вера утверждает, что Израиль — это место, где когда-нибудь засияет свет Б-жий — свет, который озарит не только крошечную страну евреев, но и весь мир. Однако отсюда вовсе не следует, что Израиль (во всяком случае согласно положениям еврейской мысли) является страной, где это уже произошло.

В категориях еврейского Закона современный сионизм представляется движением, поставившим своей целью спасение людей от неминуемого уничтожения. С тех самых пор, как грекам пришла в голову блистательная идея всегда нападать на еврейскую армию в субботу (ибо они обнаружили, что в этот день евреи не сопротивляются и спокойно дают себя перерезать), наш Закон постановил, что все ритуальные запреты отменяются, когда возникает чрезвычайное положение и людям угрожает опасность. Нерелигиозные сионисты никогда и нигде не заявляли, что в своей деятельности они исходят из этого положения; но, по-моему, подспудно оно все-таки лежит в основе их действий.

Естественно, когда люди всю свою жизнь — с детства до седых волос — ведут какой-то определенный образ жизни, то даже существование, полное постоянных опасностей, начинает казаться им вполне нормальным и естественным. Люди действия, положившие начало Израилю, не раз становились мишенями яростного обстрела со стороны религиозных ортодоксов, то есть тех самых людей, которых они спасали от смерти; ортодоксы думали только о Законе, и им не нравилось, что сионисты действуют без оглядки на веру, не искушены в премудростях иудейской учености и не соблюдают обрядов и традиций. А светские сионисты, сталкиваясь с религиозными людьми, вели себя исходя из рационалистических соображений, которые внушали им презрение к религии.

Бен-Гурион не мог, подобно президенту Эйзенхауэру, отвечать всем еврейским партиям с доброжелательной терпимостью. В своих каждодневных решениях по управлению страной — там, где эти решения касались религии, — он вынужден был поступать так, как требовали раввины, либо отвергать их требования, либо соглашаться на компромисс. У главы Государства Израиль нет никакого четвертого пути. Бен-Гурион и его партия большей частью отвергали требования раввината, а иногда и принимали их. Нет сомнения, что в отдельных случаях эти закоренелые старые социалисты отказывались считаться с раввинатом лишь по причине своей застарелой неприязни к религии — неприязни, оставшейся от их мятежной юности. Однако гораздо чаще Бен-Гурион и другие руководители Израиля исходили из деловых соображений и принимали решения в зависимости от того, что, по их мнению, полезно для страны. И если в один прекрасный день из рядов религиозной партии поднимется новый Давид, который возьмет в свои руки управление страной, он окажется перед той же дилеммой. Стабилизация этого процесса займет немало времени, в течение которого будет еще немало споров и столкновений.

Современный социализм в Израиле представляется мне отнюдь не воинствующей и атакующей идеологией советско-китайского толка. Насколько я мог понять из своих разговоров с молодыми израильтянами, их взгляды обращены не на Восток, а на Запад. Им куда как больше по сердцу система свободного предпринимательства, существующая в Соединенных Штатах, чем муравейники Китая или мрачная уравниловка стран за железным занавесом. Дух Израиля полностью свободен, над ним не довлеют цензура и принудительная регламентация. Но что израильтяне могут поделать? Во время Второй мировой войны мы в Америке согласились на распределение ряда товаров по карточкам и на федеральный контроль над экономикой. Когда в стране чрезвычайное положение, это неизбежно. Израилю постоянно угрожает смертельная опасность со стороны воинственных соседей; и, боюсь, при жизни нашего поколения эта опасность не исчезнет. Если на каких-нибудь полгода израильский народ ослабит свою бдительность, арабские армии предадут огню Тель-Авив и Хайфу. И потому в стране, сохраняется социалистическая регламентация и социалистическая бюрократия. И просто чудо, что, несмотря на них, страна живет и развивается.

Всеми этими соображениями объясняется, по-моему, то обстоятельство, что многие глубоко верующие евреи в Израиле и в странах рассеяния поддерживают молодое государство, хотя многие его лидеры не соблюдают формальных религиозных установлении, а некоторые даже гордо провозглашают себя агностиками и атеистами. Люди доброй воли понимают, что сейчас выковывается новая судьба еврейства и что все израильтяне — кроме горстки экстремистов — трудятся ради того, чтобы еврейский народ выжил. И какие бы ни возникали яростные споры по поводу того, что именно необходимо предпринять в тот или иной конкретный момент, и как бы ни накалялись страсти из-за вопросов, связанных с религией и неверием, — цель у всех израильтян одна, и в минуту опасности весь народ встает плечом к плечу. Как выглядит Израиль

Когда я в сумерках из окна снижающегося самолета увидел огни аэропорта Лод, я испытал такое чувство возвышенного восторга, какого я, наверно, уже никогда в жизни не испытаю. Затем самолет приземлился, и я обнаружил, что нахожусь еще в одном аэропорту, таком же, как все остальные, с обычной сумятицей и надписями на многих языках, — если не считать того, что среди этих языков был язык, на котором я с детства читал Тору. У выхода, ожидая меня, стоял мой дед — стройный, как тополь, несмотря на свои девяносто лет, и одетый в свой обычный черный лапсердак и свою обычную черную шляпу с круглыми полями. Он обнял меня. Так встретила меня Святая Земля.

Сама земля, конечно, была покрыта асфальтом, но тем не менее я почувствовал, что по мне словно электрический ток пробежал. Это романтическое ощущение быстро исчезло, растворившись в суете получения багажа и проверки документов, в быстром обмене семейными новостями, в официальных представлениях — ибо я был членом американской делегации, приехавшей на празднование седьмой годовщины независимости Израиля; главой делегации был Меннен Уильямс, губернатор штата Мичиган, он привез в дар израильскому правительству копию Колокола Свободы. В вестибюле нас приветствовал представитель Министерства иностранных дел. Я ожидал увидеть убеленного сединами чиновника в строгом темном костюме. Но представитель министерства оказался юношей лет двадцати пяти в светлом костюме без галстука и с отложным воротничком поверх лацканов пиджака.

Мы сразу же должны были ехать в Иерусалим, чтобы принять участие в радиопередаче, транслировавшейся за границу. Поэтому я расстался со своим дедом, который отправился к себе домой в Тель-Авив, и вместе с остальными членами делегации проделал автомобильную поездку в Иерусалим — такую поездку, от которой волосы могут стать дыбом. Мне доводилось водить машины в Париже, в Мексике, в Риме, на Ривьере и по фривеям Лос-Анжелеса, и, по-моему, я знаю, что такое лихаческая езда. Но израильский водитель на загородной дороге — это вовсе не шофер, а летчик, который просто не может оторваться от земли, ибо у автомобиля нет крыльев, и все же неустанно пытается. Иногда по пути он проделывает мертвую петлю, наподобие той, что сделал Орвилл Райт во время своего последнего полета в Китти-Хок. Тогда, в 1955 году, на израильских дорогах было довольно мало машин. Сейчас израильские шоферы стали ездить помедленнее, но душой они все еще — в голубой высоте. Кстати, шофер Министерства иностранных дел, виртуозно везший нас в Иерусалим, был парнишкой лет девятнадцати.

Приехав в Иерусалим, мы обнаружили, что полиция перекрыла некоторые улицы для того, чтобы люди на них танцевали. Наверно, в первые десятилетия после создания Соединенных Штатов американцы так же плясали на улицах Вашингтона и Нью-Йорка. Теперь мы повзрослели и посолиднели, нам даже фейерверки кажутся делом опасным, и 4 июля[10] мы сидим на пикниках или лежим на пляже. Израильтяне нас на полтораста лет моложе, поэтому они танцуют на улицах.

Полицейские на перекрестках были сущие юнцы: я не видел ни одного старше тридцати. В толпе, танцующей под большой цифрой «7» на главной площади, добрую треть составляли люди в военной форме. Опять же это были в основном юноши и девушки. Наиболее сильное впечатление в Израиле в тот первый день, после встречи с дедом, произвела на меня именно необыкновенная молодость израильтян. Это впечатление так и не померкло. Иногда кажется, что Израиль — это страна сплошных детей и молодежи.

Конечно, это лишь иллюзия: как и везде, в Израиле хватает стариков.. Но в молодой стране, окруженной врагами, главное — это энергия, быстрота, современное обучение. И поэтому молодежь занимает ответственные посты, вы ее найдете всюду. Когда я вышел в море на небольшом израильском военном судне, я обнаружил, что командир флотилии — это человек, который в США по возрасту мог бы быть только мичманом. Но он делал свое дело умело и уверенно. И, как я потом узнал, в одной морской стычке в 1958 году он показал себя знающим и опытным офицером.

Израиль — необыкновенно красивая страна. Об этом редко пишут в путевых заметках, ибо все внимание пишущих устремлено на описание новшеств и противоречий. На севере поднимаются горы, напоминающие Швейцарию; в центре страны лежит прибрежная равнина вроде тех, что можно увидеть в южной Калифорнии; а сухой пустынный Негев с почвой красноватого цвета и фантастическое Мертвое море — это нечто вроде того, что мы ожидаем увидеть на Марсе. Каждый раз, как я приезжаю в Израиль, я нахожу все новые и новые пейзажи, которые меня очаровывают. Из городов Израиля мой самый любимый — Хайфа: это бурлящий работой, белый город, раскинувшийся по зеленым склонам вокруг пурпурного средиземноморского залива. После Хайфы мне больше всего нравится Иерусалим; описать его торжественную магию я просто не в силах, но год за годом меня будут влечь к себе его величественные древние холмы. И, наконец, совершенно волшебны загадочные холмы Галилеи, с которых раскрываются бескрайние дали долин и голубое озеро Кинерет; и все это создает иллюзию, что Израиль — самая большая страна на свете, а вовсе не одна из самых маленьких. Если бы Израиль не привлекал к себе паломников своими святыми местами, он, несомненно, сделался бы одним из излюбленных мест туризма хотя бы только благодаря своей изумительной природе.

Я не могу себе вообразить, как чувствуют себя в стране евреев люди других религий. Во время своей первой поездки в Израиль я немало поездил по стране вместе с епископом методистской церкви из Сан-Франциско. Он был в полном восторге, он не знал усталости, и после долгого дня, проведенного в осмотре достопримечательностей, он всегда готов был еще и вечером куда-нибудь пойти. Конечно, верующему христианину Израиль должен показаться необычайно интересной страной. Но то особое чувство, которое овладевает человеком, всю жизнь принадлежавшим к национальному меньшинству и вдруг оказавшимся в стране себе подобных, — необыкновенная перемена, которая изменяет даже нервные реакции, — такое чувство может, по-моему, возникнуть лишь у еврея диаспоры, приезжающего в Израиль. Урожденные израильтяне этого понять не могут. Это сродни тому ощущению, которое возникает у человека, когда он в первый раз влюбляется, или вдруг начинает понимать Шекспира, или узнает о том, что у него родился ребенок. Потом ощущение новизны совершившегося события проходит, и человек становится таким же, каким он был раньше, — и все же не совсем таким.

Израильтяне чуть не убивают вас своим радушием, гостеприимством и демонстративной гордостью за свою страну. Вам надо обязательно увидеть и поташный завод, и цементную фабрику, и конвейер по сборке автомобилей, и больницы, и кибуцы, и серные копи, и иешивы, и техникумы, и детские сады; да, конечно, вы должны увидеть все это, и еще многое другое, и единственно чем вы можете отговориться — так разве только тем, что через несколько часов вы улетаете. И каждый вечер вас будут приглашать в гости, а поутру, чуть свет, вас повезут в Эйлат или Сдом, или на северную границу. Моя жена как-то имела неосторожность сказать парню из Министерства иностранных дел, что назавтра она никуда не поедет и ничего не станет делать, просто вымоет волосы и будет весь день сидеть на солнце. Он был совершенно потрясен.

Израильтяне — очень душевный народ. В Израиле познаешь справедливость старой поговорки: все люди — братья. Даже споры и ссоры между израильтянами носят характер семейных сцен. Людей нельзя заставить воспринимать свое правительство так же серьезно, как это делают люди в других странах: в конце концов ведь это же дядюшка Давид или братец Моше! Такое отношение ведет иногда к невероятному панибратству. Но, с другой стороны, когда стране угрожает опасность, все сражаются как кровные братья.

Если, читатель, вам кажется, что я описываю идеальную страну чудес, то вы меня неправильно поняли. Редко где можно встретить таких скептиков и циников, как в Израиле. Ленивая мудрость Леванта не обошла и Святой Земли. И на израильскую жизнь наложили несомненный отпечаток также и века, прожитые евреями в гетто, ужасы нацистских лагерей смерти, увертки и зигзаги других стран, не очень торопившихся даже после гитлеровских зверств позволить евреям жить на клочке земли, которую они теперь считают родиной, неугасимая и бессмысленная злоба арабских лидеров, метания великих держав между голо сом справедливости и голосом нефти. И под напускной дерзостью израильтян скрывается оттенок горечи, которая проистекает от сознания, что страна позарез нуждается в иммиграции и деньгах евреев диаспоры, и нужда эта еще долго не исчезнет.

Израиль — это страна, в которой последние известия, сплетни желтых газет и бульварных журналов, субтитры кинофильмов, афиши, радиореклама, деловой жаргон и вся коммерческая подноготная современного общества пользуются языком Священного Писания. Напряжение слишком велико. Когда оно прорывается, оно прорывается в цинизме. В Израиле ощущается также тот тип цинизма, который особо присущ еще странам за железным занавесом, — результат того, что люди видят, как радужные социалистические лозунги претворяются в давящее бремя бюрократии, появление привилегированных клик и непробиваемую мощь Гистадрута, на словах опирающегося на народные массы.

Эти малоутопические черты израильской жизни — неотъемлемые особенности еврейского государства на одиннадцатом году его существования; и они скрываются под той розовой картиной, которая бросается в глаза маловнимательному туристу. И все же первое впечатление в целом справедливо. Ведь то, что видит глаз, действительно существует, — быстро развивающаяся страна жаркого солнца, озелененных древних пустынь, детей более многочисленных, чем яблоки в октябре, энергичной молодежи, занятой смелыми опытами, отважной молодой армии, новых университетов и фабрик, построенных на древних холмах, цветущих долин и шумных городов. В Тель-Авиве, кажется, чуть ли не на каждом углу — книжный магазин. Таких книгочеев, таких любителей кофе и таких говорунов, как в Израиле, можно найти разве что в Париже. Водитель такси любезно и умно растолковал мне, в чем недостатки моего романа «Бунт на „Кейне“», и сделал он это не хуже, чем американские рецензенты девять лет тому назад. Вы же понимаете, я был его брат, член его семьи, и он мог говорить свободно и нелицеприятно.

Эта маленькая страна, согласно прогнозам, может быть, сравнительно скоро будет кормить четыре миллиона евреев. Американские евреи, как евреи Вавилона во времена Второго Храма, станут явно более многочисленными. Но неизвестно, станут ли они, как вавилонские евреи, более умными. Израильские евреи обладают огромной жизненной силой. В наши дни в Израиле религиозный Закон стал объектом углубленного анализа и серьезного изучения: это естественно, ибо проверяется сама жизнь еврейства. И до того как придет Мессия, обе общины — израильская и американская — бесконечно важны для того, чтобы выжил еврейский народ.

ЭПИЛОГ

«Как вы сохраните свою еврейскую сущность?»

Когда я беседовал с Бен-Гурионом в его рабочем кабинете, этот отец-основатель Израиля, мудрый, крутой старик с пышной седой шевелюрой мечтателя и тяжелым подбородком генерала, сказал мне:

— Вам, американским евреям, выпало на долю жить так, как евреи еще никогда не жили. Вы у себя в стране — не пришельцы; или по крайней мере вы — такие же пришельцы, как и все остальные американцы: ведь Америка — страна иммигрантов. Вы — равноправные члены общества, и вас ждет завидное будущее. Но как вы сумеете сохранить свою еврейскую сущность?

Почти машинально я ответил:

— С помощью религии.

Старый социалист взглянул на меня искоса с загадочной улыбкой и положил руку на книгу в коричневом переплете.

— Я держу Танах у себя на письменном столе и еще в тумбочке у кровати. Израиль станет страной, построенной по заветам Танаха. Это я могу вам обещать. А что до религии… Тут всё — великая тайна.

Бен-Гурион пожал плечами, и в глазах у него появилось отрешенное и, как мне показалось, озабоченное выражение. Мы заговорили о чем-то другом.

В этом разговоре блеснул для меня луч света, который помог мне разобраться в своей собственной странной жизни.

Хотя я — ортодоксальный еврей, соблюдающий все обряды нашей веры, я никогда не притязал на непогрешимость в религиозных вопросах. Я всегда считал для себя невозможным присоединить свой голос к хору обличении, которые обрушиваются на головы реформистов, консерваторов и сионистов-атеистов; и во всех своих — может быть, даже чересчур многочисленных — публичных выступлениях я никогда не клеймил ассимиляторов. Мне близки слова Теннисона:

В сомненьи честном — больше веры, Чем в половине всех доктрин.

Возможно, мои друзья-евреи, когда я у них в гостях отказываюсь от приготовленной ими пищи, считают меня фанатиком; но я у них в гостях чувствую себя как дома. Я понял их сомнения, а вот они не сумели понять моей убежденности.

Еще в юности мне было суждено достичь того, о чем мечтают многие американцы: своими собственными усилиями я добился теплого места под солнцем, на меня лился поток долларов, у меня была роскошная квартира на верхнем этаже одного из нью-йоркских небоскребов, то и дело я совершал наезды в Голливуд, я вращался в обществе прекрасных женщин — и все это тогда, когда мне не стукнуло еще и двадцати четырех лет. Ничего выдающегося я не совершил: просто я писал текстовые заготовки для знаменитого радиофельетониста Фреда Аллена; но это было золотое дно. А я мечтал о чем-то большем — мечтал стать прославленным романистом или драматургом (как Ноэл Эрмен, герой моего романа «Марджори Морнингстар»), мечтал идти от успеха к успеху. Но, ведя довольно обычную благоустроенную жизнь автора-невидимки, работающего в бизнесе развлечении, и одновременно предаваясь довольно обычным юношеским грезам о славе, я в то же время чувствовал, как все это зыбко и эфемерно. Я не был ни пресыщенным, ни мятежным. Но в глубине души я сам не верил — не мог поверить, — что шумная популярность плюс случайные удовольствия добавят к моей жизни что-то весомое. Все это оставляло в стороне мою сущность. Люди, которые гонятся за удовольствиями, деньгами и успехом и не ставят перед собою никаких других целей, — это взаимозаменяемые шифры, только и всего. Удовольствия, деньги и успех оставляли в стороне моего деда — самого колоритного человека, какого я знал, — оставляли в стороне большинство серьезных книг, которые я прочел. И вот я снова взялся за книги — после того, как, окончив колледж, совсем было их забросил, чтобы бездумно погрузиться в мышиную возню погони за богатством. Не делая для себя никаких далеко идущих выводов, я по доброй воле избрал жизнь стороннего наблюдателя.

Я поставил все свое земное существование на одну карту: на ней значилось, что быть евреем — это не тривиальная случайность, чреватая кучей неудобств и неприятностей, но великое счастье моей жизни, и что лучший способ по-настоящему быть евреем — это быть им в традиционном, классическом смысле слова. Я совершил интеллектуальный прыжок, трамплином для которого послужили мои тогдашние чтения и размышления. В то время я был весь пропитан Вебленом, Ницше, Марксом, Шоу, Дьюи, Достоевским и так далее. И тем не менее я пошел на риск, сказав себе: «А вдруг я ошибаюсь?» И вот, идя на риск и ставя на одну карту свое сознательное существование, я неожиданно узнал об иудаизме такие вещи, которые нельзя узнать никаким другим способом. Не сделай я этого опыта, вера навек так бы и осталась для меня книгой за семью печатями — или, может быть, всего лишь сладостным воспоминанием о беспечном детстве. Есть немало вещей, которые можно узнать, только попытавшись их сделать.

Вот кое-что из того, что я тогда понял. Я понял, что можно соблюдать законы Моисея — и в то же время вести нормальную светскую жизнь. Да, иудаизм чинит нам в этом помехи — как интеллектуальные, так и практические, однако несмотря на все это он предлагает нам взамен радость, осмысленное существование и множество удовольствий. Для детей, родившихся евреями и получивших правильное религиозное образование, иудаизм, без сомнения, является источником интеллектуального здоровья и душевной силы. И, кроме того, я глубоко убежден, что только благодаря законам Моисея евреи сумели выжить и пережить долгие века страданий и гнета — независимо от того, имеет ли это для вас какое-либо значение или нет.

Говоря о детях, я хотел бы остановиться на этом вопросе чуть подробнее. Некоторые люди, я слышал, не хотят давать своим детям познания в иудаизме, объясняя свою позицию таким образом:

— Мы не хотим нашего ребенка ни к чему принуждать. Когда он вырастет, он сам решит, что ему нужно.

Однако то, что делают такие родители, — это ведь самое что ни на есть серьезное принуждение, которому они могут подвергнуть своего ребенка. Они принуждают его всю жизнь оправдывать собственное невежество. Какой взрослый человек пойдет и сядет в классе среди школьников изучать ивритский алфавит. Тору и еврейские обычаи? Нет ничего проще, чем отказаться от религиозного обучения, как отлично известно многим из моих читателей. Восполнять то, что упущено в детстве, — это все равно что карабкаться на Эверест. Подобным родителям должно было бы хоть изредка закрадываться в голову сомнение, и им следовало бы иной раз спросить себя:

— А вдруг я ошибаюсь? И если я действительно ошибаюсь, то не нелепо ли заранее цементировать в ребенке мой отказ от религии?

К тому моменту, когда я понял, что иудаизм мне нужен, он был уже мне преподан — как арифметика, как география, как многие познания, преподанные мне задолго до того времени, когда у меня возник интерес к этим познаниям или необходимость в них.

Позвольте мне высказать предположение, что слова «а вдруг я ошибаюсь» — это слова, которые, как воздух, нужны людям нашего века, — идет ли речь об иудаизме или о чем угодно другом. Вокруг нас кишат легковесные истины. Но где тяжелые сомнения? Повторять, как попка, агностические афоризмы последних двух столетий — это вовсе не значит сомневаться, это значит всего лишь повторять вызубренный школьный урок. Я ощущаю в себе способность сомневаться. Это — мое единственное интеллектуальное преимущество, помимо умения писать, обеспечивающего мне хлеб насущный. Когда мне было двадцать четыре года, я усомнился в том, что бизнес развлечений, которому на моих глазах многие одаренные люди слепо посвящали свою жизнь, преследует какие-то серьезные цели; по мне, это означало только еще больше денег, более грандиозные проекты, новые удовольствия, новые планы — и так до самой смерти. Зеленым юнцом, студентом колледжа я усомнился в правильности столь популярной тогда натуралистической теории — за пятнадцать лет до того, как экзистенциалисты, сделав то же самое, произвели в обществе такой фурор (и через сто лет после того, как серьезные философы в тиши своих кабинетов опровергли натуралистическое кредо). И я отказался от всего этого, дабы избрать то, что мне казалось истинным.

Высочайшее дозволение веровать

— Иудаизм как мудрость, как источник еврейской сущности, как средство, помогающее евреям выжить, — это я приемлю! — сказал мне один из моих добрых друзей-скептиков. — Откажись от сверхъестественного Б-га, и мы — единомышленники.

Его логика взята из книг. Он — неисправимый натуралист.

Натурализм зиждется на двух догмах: во-первых, природа есть единственная книга откровений, книга идеальной гармонии и идеального порядка, и надо лишь научиться эту книгу читать; во-вторых, эта книга возникла благодаря случайному стечению обстоятельств, ее никто не писал.

Если бы нашелся чудак, который взял бы экземпляр, скажем, «Истории Тома Джонса, найденыша» и стал бы утверждать, что эту книгу никто не писал, что она возникла, словно случайно выросший и принявший случайные формы лес, — такой чудак, наверно, столкнулся бы с некоторым недоверием к своей персоне. Но коль скоро вселенная — это куда более сложное, прекрасное и впечатляющее создание, чем «История Тома Джонса», то подобное же недоверие снова и снова приводило в разные эпохи к отказу от натуралистических доктрин, приписывающих сотворение природы случайным обстоятельствам. Этот довод — что в основе творения неизбежно был замысел — древен как мир. Его приводили еще с тех самых пор, как люди научились мыслить. Но не менее древен взгляд на природу как на нечто, возникшее в результате стечения случайных обстоятельств. И сколько стоит мир, столько длится спор между сторонниками этих теорий, хотя время от времени одна сторона погружается в задумчивое молчание.

Несомненно, именно натурализм, торжествовавший в течение последних двух столетий, породил современную науку со всеми ее победами и опасностями. Рациональное рассуждение, точный анализ, уверенность в том, что в основе разрозненных случайностей лежат четкие законы, замена религиозных объяснений углубленными раздумьями и тщательными экспериментами, решимость все на свете подвергать исследованию и ничего не принимать на веру — эти интеллектуальные принципы создали тот мир, в котором мы живем. Человечество не может от них отказаться и пойти назад — это было бы чистейшим безумием. Наука — главное орудие, с помощью которого мы способны покончить с нуждой и болезнями и предотвратить уничтожение природы. Конечно, открытие новых сил создает новые опасности — иной раз совершенно устрашающие. Но едва ли мы улучшим нашу жизнь и обеспечим себе безопасность, если откажемся пользоваться нашим обогатившимся разумом.

Но ведут ли научные открытия в конечном итоге к ниспровержению или к утверждению Б-га — это еще большой вопрос, который предстоит решать как ученым, так и философам. В отличие от религии, наука не ищет Г-сподних истин. Она, однако, с неколебимой верой ищет какую-то истину и какую-то гармонию во всем многообразии красок и звуков окружающего нас мира. И в этих поисках, невзирая на все свои парадоксы и нераскрытые тайны, она добилась поразительных успехов. Для некоторых глубоких и трезвых умов Б-г остается «гипотезой, в которой нет необходимости»; для других умов, не менее глубоких и трезвых, существование такой всепроникающей истины и гармонии — и прежде всего сама возможность истины — подразумевает существование кого-то, кто изрекает эту истину — то есть Б-га, который придал извечной ночи и хаосу завершенный вид и продолжает этот вид сохранять.

Однако довод, согласно которому в основе творения неизбежно лежал замысел, есть лишь формальное доказательство существования Б-га, и этот довод довольно редко приходится слышать с тех пор, как Юм и Кант опутали его логическими хитросплетениями. Все произошло строго по правилам философской игры. Мыслители доказали, что с точки зрения формальной логики довод о наличии замысла вовсе не подтверждает того, что это был замысел одного благого Творца или даже нескольких. Наличие замысла в создании вселенной, особенно учитывая, что она далеко не совершенна, может равным образом служить и вполне логичным доказательством того, во что верили язычники, то есть того, что мир был создан и доныне управляется множеством могущественных, но чудаковатых и нерадивых демонов. Кант блестяще проанализировал, каким образом разум накладывает отпечаток видимости замысла на вселенную, которую мы никогда не сможем увидеть и узнать такой, как она есть. Мыслительная деятельность подчиняется определенным категориям — так же, как и чувственный опыт. То, что мы считаем замыслом, — в определенной (но неведомо какой) степени творение нашего собственного разума. Мы никогда не постигнем «вещь в себе».

Кант все объяснил толково и убедительно, по крайней мере так воспринял его сочинения мир. Я не могу описать в одном коротком опровергающем абзаце, как воспринимает рассуждения Канта верующий человек. Внешняя схема примерно такова: религиозный мыслитель каким-то внутренним наитием ощущает во вселенной наличие великого замысла Б-жьего, и такого мыслителя нельзя разуверить самыми убедительными доводами. Это ощущение пронизывает книги Псалмов, Иова, Исайи, оно нередко возникает при чтении стихов великих поэтов, и в ту или иную минуту жизни оно появляется у большинства людей. И когда оно появляется, человек часто склонен задавать себе вопрос: «Верую я или нет?» Но такого ощущения еще недостаточно, чтобы, воодушевившись, схватить агностика за пуговицу и переубедить его разумными аргументами.

Безусловно, взгляд на вселенную как на исправно действующую машину столь же устарел, как и представление о том, что земля — плоская. Наличие в строении вселенной Б-жьего замысла. нельзя доказать логически. В новой экзистенциалистской философии подвизаются как мыслители глубоко верующие, так и завзятые атеисты. Возникла новая — интересная и крайне неустойчивая ситуация. Смущенный разум кричит: «Ничто полностью не истинно, и все дозволено!» И, по-моему, если чей-то крик возвышается над разноголосицей яростных споров, то этот крик исходит из университетских рощ.

И под словом «все» действительно подразумевается «все». Вы получите высочайшее интеллектуальное дозволение даже веровать в Б-га Моисеева — при условии, что ваша вера обусловлена «экзистенциальным выбором», а не является всего лишь эхом наивных суеверий вашего дедушки. Точно так же платье, которое выглядит, как платье моей бабушки, сшитое в 1925 году, может быть либо старой ветошью, найденной на чердаке, либо последним криком моды. Все зависит от подробностей стиля.

Б-г Моисеев

Сейчас Б-г Моисеев, каким его представляли себе наши предки, стал очень напоминать современного Б-га природы — единую созидающую и объединяющую силу, — с одной только разницей:

Моисей говорил, что мир был сотворен не слепым, все перемалывающим компьютером, но мыслящим Творцом, который питает интерес к людям, любит их и в моменты откровения высказывает свою волю по поводу дел людских. Это — не формальный спор; это — учение. Те, кто следуют за Моисеем, — иудеи, мусульмане, христиане — верят, что Создатель открыл Моисею истину на благо людей.

Каждому, кто прожил на свете лет двадцать, отлично известно, какие обвинения выдвигаются против Б-га Моисеева. Эти обвинения навеки обобщены в Книге Иова, которая, впрочем, не дала на них ответа. Земля вращается во всей своей красе и сообразно непреложному закону; Орион — величественное зрелище; лошадь — чудо созидательного мастерства. Однако умирают невинные дети, в мире полно стихийных и случайных (на первый взгляд) бедствий, и страдает праведный Иов. Чтобы быть твердым в своей вере, еврею нужно впитать в себя не только Моисея, но и Иова. Вольтер и все великие рационалисты взяли Иова на вооружение, чтобы сокрушить теологию, которая стала тюрьмой для любознательного разума. Но вот средневековая теология повержена — а учение Моисея живет. Вы можете не соглашаться с онтологическими доводами; вам кажется неубедительной мысль Рамбама о том, что зла в мире попросту нет. Но Тора существовала до Рамбама и пережила его.

Пределы познанию

Давайте обдумаем точку зрения Вольтера, согласно которой человечество столь немногочисленно и столь незаметно в бескрайней тьме пространства и времени, и столь недолго суждено ему копошиться на поверхности нашего крошечного земного шарика, что просто смешно было бы думать, будто Б-гу есть какое-то дело до людей. В основе этого образного довода лежит сравнение объемов. Но если вы подумаете о том, что объемы имеют значение лишь для нас, но не для Б-га — ибо имей они для него значение, он был бы всего лишь весьма объемистым существом, но отнюдь не вселенской силой, — то от вольтеровского аргумента ничего не останется. Конечно, мы недолговечны, и мир наш — крошечный. Но для Б-га, если он существует, звезда Альфа Орион ничуть не больше.

«Все создал Он хорошо и своевременно, — говорит Екклесиаст, — и дал им /постичь/ мир в их сердцах, однако не может человек постичь творимое Б-гом с начала и до конца». То, что люди сейчас смотрят в телескопы и в микроскопы, подтверждает эту мысль.

После того как в течение трех веков людям кружила голову свобода, дарованная Коперником, наука вдруг снова замкнула нас в «птоломееву темницу» — правда, более просторную, чем, раньше, — и на этот раз выбросила прочь ключи. Нам отсюда уже не выбраться. Мы знаем теперь, как наша сферическая темница выглядит: это — не догадки и гипотезы, а установленный факт, и любой человек с высшим образованием, если только он правильно возьмется за дело, сможет объяснить все это на двух страницах. Мы живем внутри небольшой кристаллической сферы. Радиус сферы ограничен скоростью света; а ведь она — всего лишь черепаший шаг применительно к тем расстояниям, которые нужно прошагать. Но тем не менее скорость света есть наивысшая возможная скорость: а помножьте-ка ее на срок человеческой жизни. Колумбовы путешествия на ракетах могут в конце концов помочь нам достичь ближайших звезд. Эти звезды — конец пути, прозрачная граница небес. А за ней, дальше, сфера за сферой, простираются угодья, тянущиеся на сотни миллионов световых лет.

Что там находится? Бесконечность, нагромождение случайностей, «природа» или Б-г Моисеев? Выбирайте сами. Вход свободный, и игра никогда не кончится.

Но непреступимые границы лежат не только за пределами нашего закрытого, круглого, хрустального неба. Такие же границы — повсюду вокруг нас. Их более чем достаточно даже в стакане воды — столько, что по сравнению с ним само мироздание может показаться детской игрушкой. Ученые говорят, что точность измерения не бесконечна: какая-то мелкая мера становится пределом, дальше которого точное измерение перестает существовать как возможный научный факт. Однако ведь и за этим пределом действуют какие-то силы, происходят какие-то процессы, совершаются какие-то перемены, о которых мы можем только догадываться. В своей множественности они подпадают под некие усреднения, которые мы называем законами. Но неумолимые удары наблюдаемых причин и следствий по мере продвижения все дальше и дальше теряют свое значение и остаются в памяти лишь как интересные, но ненужные подробности истории прошлого века, вроде решений правительства президента Гранта.

И над всем нависает тайна вида. Дарвин показал, каким образом виды изменяются и приспосабливаются. Но как возникает сам вид — в мертвой и в живой материи, — мы сказать не можем. А наиболее неразрешимая, наиболее всеобъемлющая загадка — это причина неизменности видов. «Земля же была безводна и пуста, и тьма над бездною…». Именно этого и следовало бы ожидать, если бы законом мира было стечение случайных обстоятельств. Что же произошло?

Парадокс существования никем не разрешен. Примите одну часть парадокса — и вы придете к догматам о природе как о сплетении случайностей. Примите другую систему — и (если вы еврей) в конце пути вас будет, возможно, ждать Законодатель. Он встретит вас с улыбкой и обнимет, как обнял бы мой дед.

— Где ты так задержался? — спросит он.

И вы сядете и начнете вместе изучать Тору.

«Это Б-г мой»

Но вы можете возразить:

— Будьте добры, оставьте меня в покое. Вам правится манипулировать словами и читать книжки, и это довело вас до того, что вы решили жить по Закону Моисееву. Что ж, на здоровье! Но я — человек занятой. Я как раз собираюсь переезжать в свой новый дом. Это очень красивый дом, но он влетел мне в копеечку, я по уши в долгах, и мне теперь придется больше работать. У меня растут сыновья и дочери, и я их очень люблю, хотя они, по-моему, немного глуповаты. Я бы непрочь дать им кое-какие познания в иудаизме, но я также непрочь дать им еще много, много всего, о чем, увы, не может быть и речи. Я, в общем, довольно счастлив, я доволен тем, что имею, я живу полной жизнью. Так что вы идите себе подобру-поздорову своей дорогой, а я пойду своей. Разумно?

Разумно. Еще одно слово, и я закончу свою книгу.

В нацистских лагерях смерти еврейские врачи, издатели, бизнесмены, музыканты, писатели, артисты — цвет немецкого еврейства — начинали вдруг читать Танах или даже изучать иврит. Почему? Они хотели, прежде чем на них опустится тьма, понять, кто они такие и почему им суждено погибнуть.

В тех Соединенных Штатах, в которых мы живем, не будет лагерей смерти. Конечно, история — это фантасмагория, и мало ли что может случиться! Однако прежде чем в Белом Доме воссядет какой-то новый Гитлер, придется уничтожить нашу нынешнюю цивилизацию. В Америке евреям грозит уничтожение совсем другого рода. Это — угроза приятно исчезнуть, уехав вдаль по широкой современной автостраде за рулем мощного, длинного автомобиля, в котором на заднем сиденье лежат клюшки для гольфа. «Мистер Абрамсон ушел из дому утром, плотно позавтракав, в полном здравии и хорошем настроении, и с тех пор его никто не видел. Уходя он сказал, что сыграет партию в гольф, а потом поедет к себе в контору». Разумеется, мистер Абрамсон не умрет. Когда рассеется амнезия, он станет мистером Адамсоном, и к нему приедут жена и дети, и все будет в порядке. Но еврейский вопрос в Соединенных Штатах будет решен.

Если бы так случилось — а я ни на минуту не верю, что так случится, — то было бы подобное решение по нутру всем американским евреям? И хотят ли Соединенные Штаты, чтобы в них исчезло колено Авраамово?

Гитлер был уникумом. Его попытка уничтожить евреев не была случайностью, не была она и безумной выходкой маньяка. Нет, это был венец его деятельности. Гитлер сам смотрел на себя как на апостола, призванного претворить в жизнь теорию пророка Фридриха Ницше, провозгласившего: «Б-г мертв!» Ницше еще в прошлом веке отлично понимал, к чему должны привести его идеи. Он предсказал — и в своем сознании пережил — ужасы нашего века. Может быть, именно то, что он первым их увидел, свело его с ума. Сейчас мы привыкли воспринимать такие вещи без особых эмоций: узнав о них, мы продолжаем преспокойно заниматься своими делами. То решение проблем, которое предвидел Ницше, было захватывающим и диким, как его безумные видения. Он провозгласил, что «смерть» еврейского Б-га (и, следовательно, христианства тоже) будет необходимым шагом, который должно сделать человечество, дабы достичь высшего существования — когда власть возьмет в свои руки сверхчеловек, не знающий Б-га. Ницше хотел под корень подрубить то, что он считал обреченным обществом и обреченной нравственностью. И он проделал эффектную и страшную работу.

Он проделал ее пером. А Гитлер претворил ницшеанские идеи в действия. Безумный политический дух, поднявшее бурю ничтожество, Гитлер двинулся по тропе, которую ему указал Ницше, — двинулся, пародируя и проституируя его идеи, топя их в крови, но следуя их общим контурам, подобно тому как тайфун следует контурам кривых атмосферного давления, нанесенным на барометрическую карту. Погибло шесть миллионов евреев. Такова была дань нигилизма своей собственной картине еврейского Б-га. В течение всей человеческой истории чудесное выживание евреев воспринималось как свидетельство того, что есть Б-г во вселенной. Если Б-га нет, то это можно доказать лишь одним способом: убить всех евреев — и тем запечатлеть в сердцах людей смерть еврейского Б-га. Это была логика безумия; но с его, Гитлера, позиций, трудно было бы найти более рациональный аргумент.

Гитлер исчез, оставив позади себя развалины, могилы, разрушенные крематории и обезумевших людей. Как он был крутящимся вихрем, так и исчез подобно крутящемуся вихрю, и даже могилы после него не осталось. Он не сумел убить всех евреев. Если мы —действительно свидетельство того, что Б-г жив, значит Б-г жив.

Но кто мы еще такие? Что означает наша долгая история? Есть ли в ней какой-нибудь смысл для пяти миллионов американских адамсонов, которые водят машины, смотрят телевизор, ведут честную жизнь и ничем не выдают своего славного и страшного происхождения, — и еще для трех миллионов израильских адамсонов, говорящих на иврите, тоже имеющих машины и телевизоры и не помнящих ни слов Исайи, ни синайских скрижалей? Ради этого ли наши предки в течение двух тысячелетий сносили удары судьбы и все-таки выжили?

Что до меня, то я верю: наша история не бессмысленна, а нигилизм — это всего лишь галлюцинация слабых. Б-г жив, и мы. Его народ, избраны жить Его именем и Его Законом — и дожить до того дня, когда Г-сподь будет един и имя Его едино. Либо мы — ничто, либо мы—люди, рассеянные по земле и назначенные судьбой достичь высот и глубин человеческого опыта. Мы живем. И мы живем в такую эпоху, когда мы можем вдохнуть воздух свободы и восстановить свои истощенные силы.

— Мы избраны, но для чего? — спросил меня капитан израильского лайнера, и на губах его зазмеилась горькая усмешка, выдававшая его прошлое (он был беженцем из нацистской Германии). — Избраны для того, чтобы страдать?

Да, и для этого тоже. Такова истина, которую мы знаем. Это было не то избрание, о котором попросил бы хоть один народ на земле (по крайней мере до сего дня никто пока не просил о подобном избрании). Евреи произошли от Авраама. Познание Б-га было у них в крови. На Синае они сказали «да», ибо ничего другого они и сказать не могли, — и начались для них века истории, в которых было больше тьмы, чем света, больше крови, чем зеленой листвы. Но эта история — их имя, их значение и их слава.

Бен-Гурион обладал всей мудростью величия, и память о нем будет жить, ибо он привел евреев к тому дню, когда они снова подняли свой флаг на своей земле. Ему не нужно было делать выбора между своим социализмом и Законом Моисеевым. Социальная справедливость — это закон Торы и великий клич пророков. В наш промышленный век забвение социальной справедливости противоречит практическому общему праву. И выше всех этих вопросов — столь же жгуче современная и волнующая нас, как они, —возвышается та религия, которая создала сионизм, воспитала Бен-Гуриона и стала жизнью, красотой и славой нашего народа. Кем бы мы были, как не ничтожнейшим из народов, если бы не наш Закон?

Я вовсе не пропагандирую здесь какой-либо один вид иудаизма. На всех его путях сейчас царит хаос и смятение — но Тора стоит. В сердцах большинства евреев гнездится инстинкт, побуждающий их сохранять в себе свое еврейство. Об этом инстинкте я и говорю, и его славлю. Несколько десятилетий тому назад многим людям казалось, что этого инстинкта нужно стыдиться. Это не было рациональным ощущением. Б-г был мертв. Но теперь —после того как безбожие взбесилось и сделало попытку всех нас убить — мы имеем право снова думать. И я говорю своим еврейским братьям: зов предков в наших сердцах — не создание воображения, и он не ведет нас прочь с верного пути. Это — зов нашего самого глубокого, самого истинного, самого лучшего «я». Глупец тот, кто его стыдится. В нем — наше бессмертие.

Наш старый Дом сотрясают великие перемены. Быстро умирает эпоха раввинов в черных лапсердаках — ученых аристократов гетто. Еще до того, как окончится 20-й век. Закон Моисея окажется в руках молодых людей, которые служат сейчас капелланами израильской армии и израильского флота или готовят докторские диссертации в американских университетах. Они — ничуть не менее религиозные люди, чем то поколение раввинов, которому они придут на смену; но они примут новые решения. Причудливая амальгама обычаев гетто и западных нравов, которой стала жизнь современных евреев, — это шаг на пути к новому упрочению Закона в твердых рамках. Путь будет долгим и трудным.

И мы пройдем по нему тем скорее, чем больше будет светлых умов среди следующих двух или трех поколений верующих евреев. Вот почему в этой книге я, рискуя наскучить читателю, снова и снова призывал давать еврейское образование детям — независимо от того, каких взглядов придерживаются их родители. Как борющийся народ нуждается в оружии, так наша вера нуждается сейчас в людях с ясным, критическим умом. Если такие люди будут устранены от дел веры из-за недостаточного религиозного образования, великое возрождение иудаизма потерпит крах.

Ибо уже начался широкий, всенародный референдум о судьбе иудаизма. Результаты его сформулируют те люди, которые следуют Закону, — люди, в чьих жизнях он сохраняется. Свое слово смогут сказать все евреи: ортодоксы, консерваторы, реформисты, агностики. Но главной силой будут суждения и дела тех мужчин и женщин, которые составляют сообщество, живущее по Закону Моисея.

Если я числю себя в этом сообществе, то не потому, что я блюду Закон безупречно, и не потому, что я не чувствую на себе тяжести тех ограничений, из-за которых столько людей примкнуло к неортодоксальным течениям или ассимилировалось. Я остаюсь в этом сообществе потому, что всем своим существом, всеми своими костями и мышцами чувствую: лишь Закон дал и даст возможность евреям выжить. И только поэтому я не пошел к консерваторам или к реформистам. Их доктрины предлагают приятный компромисс тем людям, которые ищут для себя более легкой жизни, чем жизнь по Закону, — или тем, которые не получили достаточного еврейского образования, но все же они хотят ощутить у себя на губах вкус иудаизма. Но еврейское образование молодежи губительно для этих доктрин. Они — доктрины на час. А Закон рассчитан на вечность. Сионизм без Моисея, по-моему, долго не продержится. Наш народ сумел сохранить себе жизнь, но остается вопрос: ради чего? Ответ на этот вопрос я нахожу только в Танахе — и, по-моему, невозможно найти более блистательный ответ.

Суть вопроса — это главная истина: в чем же все-таки сила еврейского народа? Еще сто лет — и вердикт будет вынесен. Но мы, которым не дано прожить сто лет, должны уже сегодня сделать свой выбор и действовать. Наши дети ждут от нас ответа: что им делать, куда им идти? Завтра нас не станет, и они будут семьей Авраамовой.

Моя рука опускается. Задача, которая требовала Эзры, нашла лишь мое слабое перо. Я сделал все, что в моих силах, чтобы рассказать своим братьям о том, как велик и благороден наш Закон, — столь же велик и благороден, сколь и в те дни, когда он был нам дан.

«Это Б-г мой, восхвалю красу Его; Он Б-г отца моего, превознесу Его».

ПОСЛЕСЛОВИЕ, написано в 1969 году

«Пепел и золото»

Прошло десять лет после того, как я написал книгу «Это Б-г мой». И вот я снова берусь за свое «слабое перо», чтобы написать несколько слов об этом десятилетии.

С тех пор, как в 70 году новой эры пал Иерусалим, еврейский народ не вступал в столь насыщенную событиями эпоху, как наша. За последние десять лет произошло знаменательное (я бы сказал, чудеснее) событие — Шестидневная война. Мы все ощущаем на себе последствия этой великой победы. Никто не знает, чем все это кончится. Но эта война оказала совершенно магическое воздействие на мировое еврейство.

В течение многих веков мы сумели выжить в изгнании, в рассеянии благодаря бесценному сокровищу народному — сокровищу, которое было темой книги «Это Б-г мой», — нашей вере. Со дня падения Иерусалима и вплоть до Французской революции — тысячу семьсот лет — нас всех объединяла верность Б-гу наших предков и мощной культурной традиции, ядром которой был Моисеев Закон. Эта традиция, запечатленная в Талмуде, была объединяющим центром, который сплачивал разбросанный по земле народ Израиля. Она сохраняла нам жизнь, сближала нас, отделенных друг от друга морями и континентами. После Французской революции постепенное ослабление и разрушение прежде незыблемых устоев подточило основы религии. Иудаизм не избежал общей участи. В 19-ом веке еврейская традиция была поколеблена и в большой степени утратила свою роль объединяющего центра всех евреев. Этот кризис нашего времени я описал в главе «Современность». Почти двести лет наш народ пытается решить вопрос, как жить дальше, ибо нет у него прежней единой основы существования.

И вот теперь, по-моему, мы ее нашли. После того как четверть века еврейство находилось в состоянии опасной неустойчивости и неуверенности, вызванной гитлеровскими зверствами, центром притяжения всего еврейского народа стало государство Израиль. Как мне представляется, евреи интуитивно пришли к постижению того, что Израиль — наше сердце и что Израиль должен жить. И в общенациональном порыве, после двух столетий раскола и разброда, из-за которых отчасти нас и постигла недавняя катастрофа, евреи теперь снова едины.

Уничтожив европейских евреев, нацисты до глубины души потрясли наш ни на кого не похожий, рассеянный по свету народ. Не будь этого, диаспора могла в течение двух или трех поколений зачахнуть и тихо угаснуть. Но теперь она будет жить. Провидение дало нам новое сердце, снова пересаженное туда, где оно билось в древности. Гром Шестидневной войны отозвался в сердце народа, и он снова воспрял и оправился от удара, нанесенного ему гитлеровской резней.

Но теперь, как и прежде, есть среди нас равнодушные и есть среди нас ассимилированные. На правом фланге наши антисионисты столь напуганы перспективой обвинения в «двойной преданности», что они все еще шумно отрекаются от Израиля и провозглашают себя чистыми французами, чистыми американцами или чистыми австралийцами еврейского происхождения. А на левом фланге крикливые кучки людей клеймят Израиль, называя его милитаристским агрессором; эти люди патологически глухи к повторяемым уже двадцать лет клятвам арабских лидеров, которые грозят уничтожить еврейское государство, обратить его в пепел. Правое меньшинство и левое меньшинство бегут в разных направлениях от живого центра нашего народа. И те и другие невелики числом, но зато не по числу горласты.

Но у нас — у всех остальных евреев — этот объединяющий центр находится в глубине сердца. Когда я писал книгу «Это Б-г мой», евреи все еще спотыкались в темноте, опустившейся на иудейскую веру, они все еще не пришли в себя после нацистской бойни. Сейчас мы уже не в темноте, и мы более не спотыкаемся. Мы смотрим на наших братьев в Израиле, ища у них поддержки и надежды, и большинство из нас молится Б-гу — по-разному, но молится, — прося Его осенить Своей благодатью Израиль, третье еврейское государство на Святой Земле.

Сионизм духовного центра

В этом смысле сионизм — некогда партийный клич в еврействе — за последние десять лет приобрел территориальный центр. Но это — не сионизм Герцля, призывавшего переселить в Палестину всех евреев мира (эта сионистская доктрина все еще живет, но не она сплачивает еврейство). Семьдесят лет тому назад великий противник Герцля — Ахад Гаам —предсказал, что еврейское государство станет духовным центром возродившейся диаспоры. За то, что его предложение было слишком умеренным, Ахад Гаам подвергся нападкам и поношениям со стороны более радикальных сионистов. А сейчас оказалось, что Ахад Гаам был пророком. Возвращение всех евреев в Святую Землю остается мессианским видением, однако Израиль уже стал нашим духовным центром. После Шестидневной войны иммиграция в Израиль увеличилась. Из одной только Америки в Израиль переезжает от тысячи до четырех тысяч человек в год. Молодежь, искатели приключений, вдохновленные — их всех притягивает золотой Иерусалим, как магнит. Однако пока иммиграция остается уделом избранных, а не массовым явлением.

Сионисты, при всех своих изгибах и загибах, сумели ухватить самую суть проблемы еврейского народа. Они предвидели резню в Европе и призвали европейских евреев искать спасения в Палестине. Политические деятели всех стран старались заглушить отчаянный призыв сионистов.

Когда небо уже потемнело и налетели первые порывы тайфуна, нерешительность и покорство удержали многих евреев в Европе. Немногие из них сумели, всем смертям назло, добраться до берегов Святой Земли и избежать гибели. В некотором смысле Израиль — это Варшавское гетто, восставшее вовремя и потому не уничтоженное. Сионизм сумел спасти остатки европейского еврейства, и в этом — его горькое историческое торжество.

Однако опасности, угрожающие еврейскому народу, все еще столь велики, что нам — даже самым неверующим из нас — остается надеяться лишь на новые чудеса. Окруженный врагами Израиль почти чудом выиграл три войны, в которых по всем законам истории он должен был бы погибнуть; однако его враги все еще вооружаются, на границах все еще вспыхивают схватки, и арабские лидеры все еще клянутся утопить еврейское государство в крови.

Советское еврейство страдает в культурном удушье: это — бескровная резня, в которой выживает тело, но еврей перестает быть евреем. Нынешние лидеры великого русского народа, одержимые странной, злобной манией, не разрешают трем миллионам советских евреев поставить памятник над Бабьим Яром, ходить в еврейские школы и читать еврейские книги и журналы — и в то же время они не дают эмигрировать в Израиль тем евреям, которые хотят остаться евреями. То, что евреи России, столь пострадавшие от нацистов, поставлены теперь перед такой жестокой дилеммой — это позор в глазах всего мира и пятно на чести русского народа. Все люди доброй воли надеются, что недалек тот день, когда этой вопиющей несправедливости будет положен конец. А между тем для безмолвного и беспомощного советского еврейства само существование Израиля остается немеркнущим маяком надежды.

Под защитой самого сильного на земле демократического государства американские евреи чувствуют себя в безопасности. Но постоянное давление, вынуждающее человека быть «таким, как все», медленно разъедает наше духовное наследие. И поэтому для нас Израиль тоже остается животворным источником культуры духа И — для верующих — веры.

Что дает нам вера

Ну, и что дает нам вера?

— Послушай, — сказал мне на пляже Файер-Айленда один мой знакомый, которого я встретил после десятилетнего перерыва (а за это время все опасности, о которых я здесь пишу, обострились, и за десять лет до нашей встречи я написал книгу «Это Б-г мой»). — Послушай, ты все еще верующий?

Сейчас — как и во всей своей книге — я утверждаю, что придерживался и придерживаюсь нашего Закона в годы могучих перемен, сотрясающих еврейство, в годы опасностей и чудес. Я вижу, что наш образ жизни меняется, как изменился он, когда мы ушли из Египта в пустыню, и когда после блужданий в пустыне зажили оседло под рукою Судей, и когда Судей сменили Цари, и когда пал первый Храм, и когда пал второй Храм, и когда мы на долгие века рассеялись по земле. Иудаизм очень устойчив, и в то же время он отлично умеет применяться к обстоятельствам. Какие новые формы он примет и какие новые учения возникнут в третьем еврейском государстве, какой глас Б-жий раздастся теперь из Иерусалима, я предсказать не могу. Но я верю, что и в новую эпоху нашей истории огненным столпом нашим остается Тора, как была она им и в прежние эпохи — в том числе и в эпохи такого же упадка веры, какой мы наблюдаем сейчас, и в эпохи куда более страшные и бурные.

В одном я уверен: появление нового объединяющего центра приведет к культурному возрождению. Некоторое время назад упадок дошел до предела. Для нового поколения выучить иврит или даже идиш уже не будет проблемой, если у человека нормальные умственные способности. Само по себе изучение иврита никоим образом не означает возврата к вере. Но если в диаспоре возродится иврит, как он возродился в Израиле, наши святые книги перестанут казаться евреям китайской грамотой. Мне трудно представить, что мессия придет в ближайшем будущем. Но я вижу своими глазами, как сплачивается рассеянный некогда народ, как он черпает из кладезя своей мудрости. А ведь главное богатство евреев сейчас, как и всегда, — это их духовное наследие.

Но на пути к Б-гу современная мысль и некоторые прискорбные свойства нашего времени воздвигли преграду не менее грозную, чем та, что стояла перед Иовом. Я хорошо это знаю. На некоторые трудные вопросы никогда нельзя будет дать иного ответа, чем тот, который дал страдающий Иов: «А я знаю. Искупитель мой жив»

Джамбатиста Вито, великий философ истории, считал, что еврейский народ — это исключение из закона неизбежного упадка народов. По мнению Вито, секрет живучести евреев — в том, что они обладают истинным словом Б-га: это не облегчает им страданий во время катаклизмов истории, но позволяет пережить их. И это Б-г мой.

Израиль был обителью Б-га в древние времена. Верующие верят, что избавление близко, и сколько бы времени ни прошло до его осуществления, историческая миссия евреев заключается уже не только в том, чтобы выжить, — как было почти две тысячи лет, — но и в том, чтобы трудиться ради восстановления Сиона, которому предстоит стать достойным обиталищем для Князя Мира.

Евреи — это что-то вроде народа-лоцмана. Весь мир как будто бы приближается ко дню страшного суда, когда люди — в том числе, может быть, уже родившиеся младенцы — вступят либо в золотой век, либо в век пепла. У нас. евреев, уже был свой век пепла — но мы выжили. Преодолевая все преграды и опасности, встававшие на нашем пути, мы достигли золотого Иерусалима, и мы отстраиваем его. Это — чудо истории, которое может вселить надежду во всех людей земли.

Вашингтон,

14 ноября 1969 года (4 кислева 5730 года)

ПОСЛЕСЛОВИЕ к русскому изданию

Я по происхождению русский еврей. Посетив в 1966 году Советский Союз в поисках материала для своего романа «Ветры войны», я провел два дня в Минске — городе, где родились мои отец и мать и где мой дед со стороны матери был раввином в одной из тамошних синагог, а отец моего отца состоял шамашем — служкой — в другой. Из некогда действовавших в Минске свыше ста синагог к 1966 году осталась одна — небольшое деревянное строение на окраине города. В ней я прочитал свои молитвы.

Общеизвестно, что советское правительство враждебно относится к проявлениям еврейского национального «я» по причинам слишком сложным, чтобы анализировать их здесь. Давид Бен-Гурион однажды сказал мне: «В истории ничто не постоянно». Евреи многим обязаны советскому народу и Красной Армии, которая сыграла первенствующую роль среди военных сил, сокрушивших омерзительную гитлеровскую империю, и в этой всемирной борьбе русский народ понес самые тяжелые потери. Миллионы евреев избежали гибели благодаря русской позиции: советское правительство, в отличие от некоторых других, приняло к себе евреев, искавших спасения на русской земле. Быстрое признание Израиля Советским Союзом в 1948 году было важнейшим дипломатическим успехом нового государства.

Россия — страна истерзанной истории и очень сложной культуры, где под поверхностью беспрестанно кипят и сталкиваются различные потоки. Ее литература рисует образ простого, великого и доброго сердцем народа, изувеченного столетиями несчастий и страданий. Ее правительства, как о том свидетельствует история, вели себя по отношению к евреям то отвратительно, то достаточно благопристойно, но все они были неизменно абсолютистскими. Мне трудно сказать, предстоит ли в будущем великий исход евреев из России или некое изменение политики, которое обеспечит им элементарное человеческое право на сохранение своей древней культуры и обычаев. В сознании нависшей угрозы бескровного народоубийства, при котором тела останутся жить, но еврейские души будут умирать я, как все мыслящие евреи, исполнен решимости бороться с этой угрозой до тех пор, пока она не минует.

Если эта моя книга обладает более или менее долговечными достоинствами, то, может, быть, Б-г даст, в свое время евреи будут свободно читать ее и на русской земле. Я писал для американских евреев, недостаточно сведущих в культуре своего народа. Странным образом, именно в нашей стране свободы, где евреи могут поступать, как им вздумается, пренебрежение к своему богатейшему наследию достигло чуть ли не чудовищных масштабов. Социологам нетрудно будет объяснить, почему так случилось, но, во всяком случае, теперь положение, как будто, меняется. Поскольку книга была задумана как несложное введение в иудаизм для тех, кто знает мало, но желает знать больше, быть может, она принесет определенную пользу моим братьям и сестрам, чьим родным языком является русский.

Вашингтон,

28 мархешвана 5737 (22 ноября 1976 года)

Герман Byк

ПРИМЕЧАНИЯ

Моя книга закончена. Эти примечания представляют собой развитие некоторых мыслей и рекомендации для дальнейшего чтения. Любознательный читатель, который уделит время этим беспорядочным примечаниям, найдет дополнительные разъяснения и, возможно, заинтересуется ими.

Эти примечания не делают беглый набросок о мировой религии компетентным обзором. Каждая глава книги рассматривает тему, которой посвящены многие миллионы слов в еврейской и мировой литературе.

Вполне вероятно, что небольшая книга об иудаизме невозможна вообще, и я не справился с задачей, которую поставил перед собой. Но кто бы ни взялся рассказать неподготовленному читателю о еврейской религии через краткое и беспристрастное повествование, непременно почувствует, что пропускает целые тома. Во всяком случае, таково было мое чувство.

Хотя для написания этой книги я провел обширное исследование, я не полагался на себя. Чтобы соблюсти техническую точность, я попросил выдающегося американского талмудиста просмотреть всю рукопись, главу за главой. Однако, зная, что исследователи склонны к противоречивым интерпретациям, я предложил законченную книгу трем другим высокообразованным раввинам. Отрывки, посвященные археологии и научной критике Библии, были просмотрены специалистами, которые работают в этих областях. Ссылки на классическую и современную философию были представлены на суд ученого, возглавляющего отделение философии одного из крупнейших университетов. Во всем, что касается технических деталей и фактического материала, книга была тщательно откорректирована специалистами. Только выражая точку зрения, я придерживался собственных идей.

Эта книга предлагает общий обзор еврейской религии и, естественно, может быть пособием лишь по наиболее общим вопросам. Я думаю, что нет надобности подчеркивать, что эта книга не претендует на решение спорных проблем иудаизма и его законов. По таким проблемам следует обратиться за консультацией к знатокам иудаизма.

Транслитерация ивритских слов в книге скорее популярная, нежели точная. Моей целью было найти такую транслитерацию, которая звучала бы приемлемо для англоязычного читателя и в то же время была бы достаточно близкой по звучанию к ивриту, который так или иначе не поддается совершенной транслитерации.

Готовя книгу к изданию, я перенес буквально сотни информационных деталей в примечания; впоследствии, редактируя примечания я выбросил их и оттуда. Включение этих деталей и интерпретаций в книгу привело бы в конечном счете к изданию многотомной конкорданции, а не краткого справочника. Я урезывал эти детали без конца с единой целью: предоставить читателю как можно более ясную обобщенную картину, отражающую гигантскую тему.

Я решил также не ссылаться на эти примечания в самом тексте книги. Я приветствую такие ссылки в технической литературе, но не в книге, которая предполагает непрерывное чтение.

Пролог

«Серен Кьеркегор… поставлен теперь в авангард современной философской мысли…»

Его популярность симптоматична. В отличие от многих новейших мыслителей, я не склонен отвергать традиционную философию, всю историю развития аналитической мысли от Платона и Аристотеля до Джеймса, Сантаяны и Уаитхэда, сколь ни захватывает дух у современного читателя от потока мысли Ницше и Кьеркегора.

Тот факт, что экзистенциализм наряду с Кьеркегором и Достоевским заново открывает «почетную» дорогу к религиозному сознанию, не вызывает во мне трепета. Это давно сделал Паскаль; как бы то ни было, дорога эта на самом деле никогда не была закрыта, разве что завалена грудой толстых книг. Я не верю, что путь современного человека в религию непременно проходит через болезненное отчаяние, хотя я и являюсь восторженным поклонником литературного великолепия некоторых авторов-экзистенциалистов.

Достаточно прочесть хотя бы «Страх и трепет», чтобы понять, о чем идет речь; или «Процесс» Кафки, ставший не только своеобразной проповедью новой мысли, но и одним из немногих оригинальных романов последних ста лет. А «Миф о Сизифе» и «Мятежник» Камю вообще дадут читателю возможность проникнуться если не буквой, то по крайней мере духом нашего времени.

Глава 1. Кто мы такие

«Еврейскому народу более трех тысяч лет…»

Из всей литературы, посвященной многовековой общей истории евреев, я незнаю ничего, что могло бы сравниться с колоссальным одиннадцатитомным трудом Генриха Греца. Это не значит, что я рекомендую его как достоверную или даже профессиональную историю. Грец был пылким, вдохновенным писателем, погруженным в свой мир, свободно выражающим собственные суждения и пристрастные оценки и допускающим порой поразительную вольность. Он вдохнул жизнь в историю, и если вы хотите получить живую картину какого-нибудь отрезка нашей трехтысячелетней истории, вам стоит начать с Греца. Затем, в зависимости от того, насколько глубоко вас интересует та или иная тема, вы можете узнать в библиотеках, что написано историками о соответствующем периоде.

Известно, что индуизм как традиция уходит в глубь истории не меньше — если не больше — иудаизма; существуют также китайские святые писания, датируемые более ранним сроком, чем Пятикнижие. Однако ни Индия, ни Китай, насколько мне известно, не представляют столь уникальную историю происхождения и выживания народа в условиях фантастической серии исторически неблагоприятных обстоятельств, которые при нормальном положении вещей должны были привести к полному исчезновению евреев. Хотя долговечность этого народа сама по себе достаточно удивительна, поражает и требует объяснения прежде всего его способность выжить вопреки безжалостным клыкам исторической логики.

«В то же самое время появилась наука, называемая археологией».

Мнение археологии

Вот что пишет в своей новой книге «Реки в пустыне» американский археолог Нельсон Глюк, в послужном списке которого — важные научные открытия:

«Можно с полной уверенностью утверждать, что ни одно археологическое открытие не противоречит Библии. Множество археологических находок недвусмысленно подтверждает достоверность как общей канвы событий, так и точных исторических деталей, описанных в Библии. Более того, правильная оценка библейских описаний часто приводила к удивительным открытиям. Эти описания составляют обширную мозаику почти неправдоподобной по своей точности библейской исторической памяти».

Некоторые ученые мужи критиковали Глюка из опасения, что подобное заявление оправдает возврат к фундаменталистскому чтению Библии и, возможно, заново возбудит интерес к Скоупсу. Вполне возможно, что фундаменталисты, которые некогда считали археологические исследования Библии и ее историчности богохульством, выглядят в наши дни наивными в своих нападках на результаты этих исследований. Но их позиция всегда была бессмысленной, и иудаизм никогда не разделял её. (См. по этому вопросу вступительную статью «Раввины и свобода интерпретации» в изданной Лео Юнгом книге «Стражи нашего наследия».)

Глюк — реформистский раввин, а реформисты не принимают безоговорочно вербальную непогрешимость Священного Писания. Заявление ученого соответствует тому логическому заключению, к которому пришел я, читая литературу по археологии. В этой литературе все еще есть серьезные пробелы. Так, например, датировка падения Иерихона, по мнению эксперта, с которым я консультировался, «затрудняет» его соотнесение с описанным в Библии событием; однако, как и во многих подобных случаях, эти исследования подвергаются в настоящее время тщательной ревизии. В целом возвращение к старой позиции, утверждающей, что Библия представляет собой собрание неисторических мифов и легенд, — научно немыслимо.

Библия есть — и всегда будет — прежде всего величественный религиозный документ, который частью раскрывает свою миссию через историческое повествование. Наука XX века выражает недвусмысленное мнение, что события, описанные в Библии, являются достоверными историческими фактами, насколько позволяют судить об этом исследования, построенные на изучении древних развалин и документов.

Глава 2. Символы

«Остановимся на символах и обрядах».

Тот, кто читал Торстэйна Веблена, легко догадается об истоках этой главы. Я с трудом представляю себе человека, не знакомого хотя бы с «Теорией свободного класса», и я настоятельно рекомендую её читателю, упустившему эту книгу из виду. Жаргон заклинателя и искусственные бакенбарды творческого стиля Веблена могут вызвать вначале отвращение, но впоследствии читатель поймет, что это всего лишь утонченная замысловатая шутка, с которой можно смириться. Я предлагал эту книгу своим аспирантам в качестве обязательного чтения и получал огромное удовольствие, когда видел, как пробуждается в них интерес к сатире.

«Демократия в Америке» Токвиля проделала ту же работу значительно раньше и в более прямолинейной форме. Я считаю, что эта книга должна входить в список рекомендованной литературы для тех, кто серьезно интересуется американской жизнью. Она прекрасно написана, но очень насыщена и читается трудно и долго.

«Конформизм… лишает вас сомнений и поэтому является самым большим проклятием…»

Тот, кто не читал «Одинокой толпы», не может судить о конформизме, и желательно, чтобы он заглянул в эту книжку как . можно скорее.

Писатели считают, что в поведении американца сегодня превалирует стремление к оригинальности. То, что делает в данный момент толпа, кажется бесцельным и бесформенным. То, что «общепринято», — свойственно людям, чьи традиционные или внутренние мотивы поведения разрушаются и кто не находит в себе интеллектуальной и моральной силы для создания своей собственной индивидуальной судьбы.

Они противопоставляют такому поведению сознательный самонаправленный выбор ценностей, основанный на зрелом, критическом рассудке. Возможно, это слишком строгое требование к людям, но это именно то, что они требуют. Моралисты и дидактики всех времен предъявляли людям подобные жесткие требования.

Естественно, они отнесут еврея, принимающего иудаизм безоговорочно и некритически, к «традиционно-мотивированному типу». Я не уверен, что при этом они даруют автономию еврею, который после глубокого проникновения в сущность иудаизма нашел в нем наиболее разумный для себя образ жизни.

Глава 4. Шабат

«Законы, которые существуют в англо-саксонских странах еще с пуританских времен…»

Ироническое замечание по поводу так называемых пуританских законов: там, где христианские общины строго придерживаются обрядов иудаистского происхождения, верующие евреи испытывают наибольшие неудобства. Они строго придерживаются еврейского шабата, но от них также требуют не работать в воскресенье. Еврейский торговец зарабатывает на жизнь только пять дней в неделю, а христианин — шесть. Со стороны еврея это существенная уступка, которая может стать разрушительной в наши дни. В штате Нью-Йорк, где живет больше евреев, чем в Израиле, юридическая сторона дела в этом вопросе не улажена. Общепринятый ответ на петиции, требующие уравнения прав, сводится к тому, что христиане составляют подавляющее большинство — и это действительно верно — и что, следовательно, евреи должны принять христианскую рабочую неделю, хотя такой вывод совсем не следует из количественного факта (так, по крайней мере, следует понимать американскую систему). Это довольно-таки сложная проблема, и, по-видимому, она будет усложняться еще больше по мере того, как тяга евреев к соблюдению своих законов будет расти.

«Чтобы соблюдать шабат полностью, необходимо ритуально воздерживаться от каких бы то ни было действий».

Щепетильное соблюдение шабата евреями, воспитанными в благочестии, доходит до того, что они не прикасаются к предметам повседневного обихода; они пользуются, например, всевозможными окольными средствами, приготовленными до прихода шабата, для обогрева и освещентя. Обычаи и ритуалы шабата сложны. Следует помнить, что сердцевина его — полное отдохновение и мистическая идея дня. Предписания и обычаи шабата — давно установленные средства для достижения этих целей. Человек, возвращающийся к иудаизму, начинает с какой-нибудь детали и со временем перестраивает свой шабат. Затем в один прекрасный день он обнаруживает, что шабат — это сама природа. Я всю жизнь общался с набожными людьми, и я не знал ни одного, чей шабат не отличался бы одной-двумя второстепенными деталями от других.

У моего деда была своя особая манера сворачивать талит.

«Эти мысли пронизывают всю литературу о шабате…»

Первоклассный американский ученый, который между тем довольно известный ортодоксальный талмудист, прочитал мою главу о шабате и заметил, что я упустил все наиболее важные моменты. Я думаю, что лучше процитировать его комментарии, нежели пытаться дополнить текст идеями, которые не приходили мне в голову.

«Шабат выражает четыре основные идеи. Во-первых, соблюдение предписаний этого дня выражает веру в акт Создания, и поэтому шабат есть подтверждение истинности нашего вероучения.

Во-вторых — что не менее важно — соблюдение предписаний шабата символизирует отрицание человеческой гордости: „Моя власть и сила рук моих создали все это“. Дело в том, что люди способны в лучшем случае на использование сил и субстанций, которые существуют в природе. Прекратить это использование раз в семь дней значит возвратить человеку его истинную человеческую перспективу; ничто другое не сделает это так, как шабат. И если современное общество в чем-либо отчаянно нуждается, так это в том, чтобы снова обрести смирение и перспективу.

В-третьих, воздержание от работы и от механических игр возвращает человека в лоно чисто человеческих жизненных ценностей — к человеческому разуму и семейным узам, заслоненным деловой суетой и деловыми играми будней.

Но драматичнее всего представлена в идее шабата парадоксальная текстура иудаизма, собранная в одном циклическом событии: баланс между аскетизмом и роскошью, торжественностью и удовольствием. Люди всегда пытались приклеить нашей религии ярлык воздержания от простого земного искушения. Иудаизм своей конкретизацией места и времени и своими строгими предписаниями во всем, что касается службы Б-гу, предлагает человеку совершенно уникальный жизненный баланс. Мы избегаем приклеивания каких бы то ни было ярлыков, таков и наш шабат. Это наслаждение лучшим, что есть в мире, и — одновременно — формальное воздержание от пользования им. Эта модель поведения пронизывает весь иудаизм».

Читатель вправе считать, что предлагаемая здесь цитата — лучшее, что есть в этой главе, — тут я бессилен. Если бы этот человек уже написал книгу об иудаизме, я бы никогда не взялся за такой труд. Но он слишком занят Талмудом и микроскопом.

Глава 5. Праздники природы

«В эти дни допускаются некоторые послабления…»

Основное послабление (по сравнению с ограничениями и запретами шабата) здесь в строгости запрета на работу. Нарушение предписаний шабата влекло за собой более строгое наказание. Некоторые же виды работ, связанные непосредственно с приготовлениями к празднеству — включая использование огня и перенос тяжестей — разрешены Торой.

«В древности евреи… вставляли в календарь дополнительный месяц… Об этом оповещал Верховный Суд в Иерусалиме…»

Можно было бы предположить, что високосный год объявлялся скорее царем, нежели Верховным Судом. Однако неписанный закон удерживал царя от какого бы то ни было участия, когда принималось решение о високосном годе. Считалось, что в этом вопросе царь — заинтересованная сторона. Его солдаты получали единовременное годовое жалование. В високосном году они служили тринадцать месяцев, но жалование выдавалось им с расчетом на двенадцать месяцев.

«В промежуточные дни, называемые праздничной неделей, люди работают как обычно…»

Что касается работы в эти промежуточные дни, то здесь действуют сложные предписания. Суть их в том, что работа не запрещена в тех случаях, когда ее прекращение может привести к убыткам. Поэтому в обычных условиях большинство людей занимается своими будничными делами. Строго набожные люди стараются избегать работы, насколько это возможно. Мой дед, переписчик Торы, не писал в праздники ни буквы.

«Древний обычай предписывает в этот день употреблять главным образом молочные продукты…»

Обычай есть молочное в пятидесятницу восходит к глубокой древности. Объяснения, которые я слышал, являются, по-видимому, не более как подтасовкой под действительность, например предположение, что способы убоя, предусмотренные Торой, не могли быть введены в практику в день получения Торы.

Этот обычай противоречит традиции есть в праздники мясо как общепринятый признак роскоши; однако среди верующих этот обычай универсален. Я знаю одного исключительно образованного еврея, который наскоро перекусывает в этот день молочным, произносит благословение, а после небольшого перерыва устраивает праздничный мясной ужин, соблюдая тем самым обе традиции. Вполне возможно, что я поступал бы так же, будь я все остальные дни года воздержан в пище, как он. Виленский Гаон,[11] великий авторитет польского еврейства новейшего времени, запретил в Шавуот украшать помещение цветами, потому что это напоминало церковную традицию в Польше; однако этот обычай возрождается в США и в Израиле.

«Такой шалаш легко построить у себя во дворе…»

Технические требования к сооружению сукки занимают многие страницы законодательного кодекса, а также большую часть трактата «Сукка» в Талмуде. Эти инструкции в основном перечисляют возможные ошибки при сооружении сукки. Проще всего научиться правильно строить сукку у своего раввина или по таким источникам, как легко читаемое и совершенно необходимое руководство Мейера Ваксмана «Иудаизм. Религия и этика».

Древняя традиция связывает сукку с облаком, свидетельствовавшим о покровительстве Б-га евреям в пустыне «…яркость такого зрелища, как процессия людей, размахивающих пальмовыми ветвями, или очищение дома от квасного…»

При рассмотрении символов, сопровождающих праздники природы, некоторым читателям трудно будет уйти от соблазна и не привлечь фрейдистские мотивы: квасное как семя, фаллические ассоциации пальмовой ветви и этрога, сукка как материнская утроба и т. д. Насколько мне известно, существуют где-то научные опусы, посвященные этим глубокомысленным идеям, но мне они ни разу не попадались под руку. Будучи, как каждый благоразумный человек в наши дни, большим почитателем Фрейда, я, однако, не совсем разделяю ортодоксальную фрейдистскую веру в его доктрину как некий универсальный знаменатель. Поэтому я не останавливаюсь на этих моментах. Другие могут выразить сожаление по поводу того, что я не останавливаюсь на сходстве между первобытными праздниками плодородия и еврейским ритуалом. Если бы мне позволил объем книги, я бы остановился на этом подробнее. Нет лучшего способа продемонстрировать причины того, почему выжил иудаизм, в то время как другие религии давно канули в лету.

Ритуальные формы праздников, связанных со сбором урожая, неизбежны; если бы древнееврейские символы нельзя было соотнести с символами, периодически повторяющимися в общечеловеческом опыте, иудаизм был бы религией какой-нибудь другой планеты. Однако древнееврейские символы все-таки решительно отличаются от остальных. В иудаизме нет ни магии, ни непристойностей, ни заклинания духов, ни надежды на управление природой посредством поэтических приемов и всевозможных магических формул. Тора не предлагает ничего в награду за размахивание пальмовой веткой, кроме чувства солидарности со всем народом Израиля и чувства радости поклонения Б-гу. Тот факт, что наши обряды восходят к Началу начал, по-моему, лишний раз доказывает их непреходящую силу как символов. Я не понимаю утверждения, что архаичность якобы стирает эти символы.

Насколько мне известно, труд Джеймса Фрейзера «Золотой кувшин: магия и религия» — наиболее яркое и интересное из всего написанного на сегодняшний день в этой области, хотя ученые считают взгляды автора несколько устаревшими. Мало кто берется осилить все двенадцать томов этого опуса, но его краткий обзор, подготовленный самим Фрейзером, выпущен отдельным однотомным изданием.

Глава 6. Дни трепета

«В этот день принято облачаться в белые одежды…»

По традиции, белые одежды в Йом Кипур заменяют траурные одеяния набожных евреев, тахрихим . Они символизируют очищение и скроены по образцу одежды, которую носили Аарон и его сыновья в святилище.

«…когда раздается первый звук шофара…»

Символика шофара сама по себе повод для обширной литературы. Легенда прямо соотносит его с самопожертвованием Ицхака и с подменой его бараном в последний момент перед жертвоприношением на горе Мориа. Самопожертвование Ицхака (акеда) пронизывает наши молитвы и представлено в них как выдающееся событие в нашей истории. На этом событии построена большая часть литургии Рош Гашана.

В некотором смысле странно, что датский экзистенциалист Кьеркегор разделяет старую еврейскую точку зрения на акеда. «Страх и трепет» очень напоминает рассуждения старого еврейского проповедника на эту тему.

«Однако же бессмертный Израиль — это нечто иное, нечто большее…»

Своим разделом о «бессмертном индивидуализме» я во многом обязан книге Генри Мейна «Древний закон», хотя эта превосходная книга рассматривает юриспруденцию Рима и мало что говорит нам о еврейской традиции.

«Пишет Б-г наши судьбы незримым перстом…»

Представляется довольно интересным сравнение знаменитого четверостишия Омара о пишущем персте с удивительными словами рабби Акивы в Талмуде:

«Он говорил, что все дано под залог, и сети расставлены на все живущее на земле. Лавка открыта, и купец дает в кредит, и долговая книга открыта, и пишет рука. И всякий, кто хочет взять в долг, приходит и берет. И сборщики делают ежедневно свой обычный обход и собирают с каждого, с его ведома или без. И есть у них основание. И приговор этот истинный; и все готово к трапезе».

Удивительный поворот в последнем предложении составляет разницу между иудаизмом и пессимизмом.

Глава 7. Второстепенные святые дни

«Праздник посвящен… знаменитому избавлению персидских евреев от своего угнетателя Амана».

Некоторые критики Библии выражают сомнение в достоверности фактов, описанных в Книге Эсфирь, как другие оспаривают существование Моисея и событий, описанных в Исходе. С годами, по мере того как археология дает библейским фактам очередное подтверждение, эти критические теории отмирают и на их место приходят новые.

Читатель найдет комментарии к общей критике Библии в примечаниях к главе 14.

Пурим, как и Исход, знаменует квазивоенную операцию; как и Пасха, он отмечается в новолуние. Одна из новолунних ночей была, по-видимому, выбрана Аманом для организованного уничтожения евреев, наподобие Варфоломеевской резни.

Во вторую мировую войну битвы на суше и на море планировались с учетом преимуществ, которые дает период новолуния; и если нас ожидает новая война, мы снова будем учитывать новолуние как фактор ведения боя.

Другой наш праздник, отмечаемый в новолуние — Суккот, праздник урожая.

Глава 8. Молитвы, синагога, верующие

«…невозможно возродить идиш как язык общины…»

Поскольку возрождение еврейской культуры в наши дни связано с современным ивритом, мне кажется сомнительным способность идиш как языка еврейской общины сохраниться в США. Постепенное вырождение некогда богатой прессы и великого театра на этом языке в Северной Америке трагично; однако это — неотвратимый процесс, истоки которого понятны каждому. Я считаю для себя большим счастьем, что я вырос и получил воспитание в период, когда эта культура еще была сильна. Это позволило мне освоить идиш без особых трудностей.

По своим качествам идиш — блестящий жаргон, выразительный и колоритный, образовавшийся на базе верхненемецкого диалекта, полный заимствований и языковых калек из других языков, насыщенный афоризмами, идиомами и парафразами из еврейских учений. Это разнообразие языковых слоев и источников придало идиш особую яркость. Говорящий на нем кажется поэтом или философом. В Израиле знают идиш больше половины людей старшего поколения. Для небольшой группы ультраортодоксальных евреев во всем мире идиш по-прежнему остается разговорным языком.

Было бы ошибкой предвещать гибель идиш в ближайшем будущем. По крайней мере один гениальный писатель — Шолом-Алейхем — писал свои шедевры на этом языке, не говоря уж о многих прекрасных авторах прошлого века, которые ненамного уступали ему в таланте. Такая литература сама по себе может успешно вести борьбу за сохранение языка.

Еще важнее — для людей, любящих обосновывать общественные процессы экономическими предпосылками, — тот факт, что идиш стал жаргоном обширных и постоянно растущих еврейских общин Центральной и Южной Америки. Здесь изучение языка и пресса на идиш сохраняют свою жизнеспособность. Я был умилен, когда увидел в Мексике четырехлетних детей из состоятельных и образованных семей, свободно говорящих на испанском и на идиш. В Буэнос-Айресе выходит на языке идиш солидный журнал по изучению словесности. Я думаю, что этот язык еще долго будет существовать, хотя вполне возможно, что его литературный зенит был в XIX веке.

Беда в том, что великий Шолом-Ллейхем, как и Мольер, в переводе на английский язык блекнет, и причины вполне понятны: юмор и поэзия менее всего переводимы с языка на язык. С другой стороны, такой прямолинейный автор, как Аш, прекрасно сохранился в переводе. Говорят, что Шолом-Алейхем сохраняет всю свою ценность в переводе на современный иврит. Я не читал этих переводов, но хочется верить, что это действительно так.

«Молитва… служба…»

Полные тексты «Шма» и «Шмоне-Эсре»

«Шма»

«Слушай, Израиль, Г-сподь Б-г наш — Г-сподь един!

(Благословенно Имя славного царствия Его вовек).

И возлюби Г-спода Б-га своего всем сердцем, всей душою и всем достоянием своим. И да будут эти слова, которые Я заповедую тебе ньве, в сердце твоем. И повторяй их детям своим, и беседуй о них, сидя в доме своем, идя дорогой, ложась и вставая. И навяжи их в знак на руку твою, и да будут они повязкою между глазами твоими, и напиши их на косяках дома твоего и на вратах твоих.

И если вы послушаетесь заповедей Моих, которые Я заповедую вам ныне, — любить Г-спода Б-га вашего и служить Ему всем сердцем вашим и всей душой вашей — дам дождь земле вашей во время, ранний и поздний, и соберешь хлеб свой, вино свое и масло свое; и дам траву на поле твоем для скота твоего, и будешь есть, и насытишься. Остерегайтесь, чтоб не соблазнилось сердце ваше и чтобы не уклонились, и не служили иным богам, и не поклонялись им; а то воспламенится гнев Г-спода на вас — и замкнет Он небо, и не будет дождя, земля не даст плодов своих, и вы скоро исчезнете с благодатной земли, которую Г-сподь дает вам. Храните же эти слова Мои в сердце вашем и в душе вашей; навяжите их во знамение на руку вашу, и да будут повязкою между глазами вашими. Поучайте им сыновей своих, говорите о них, когда сидите в доме своем, идете дорогою, ложитесь и встаете. И напишите их на косяках домов своих, и на вратах своих, чтобы продлились дни ваши и сыновей ваших на земле, которую Г-сподь клятвенно обещал отдать отцам вашим, — как дни неба на земле.

И сказал Г-сподь Моисею, говоря: Объяви сынам Израиля и скажи им, чтобы они сделали себе кисти на краях одежд своих, в роды свои. И пусть придают кисти, что на краю, голубую нить, и будет она у вас в кисти, чтобы, воззрев на нее, вы вспоминали все заповеди Г-сподни, и исполняли их, и не ходите вслед сердца и вслед очей ваших, которыми вы соблазняетесь. Дабы вы помнили и соблюдали все заповеди Мои, и будете святы Б-гу вашему. Я Г-сподь Б-г ваш. Который вывел вас из земли египетской, чтобы быть вам Б-гом. Я Г-сподь Б-г ваш!»

Эта молитва представляет собой компиляцию. Первый стих взят из Второзакония, 6:4. Второй — традиционный ответ, следующий за благословением. Первый и второй длинные абзацы взяты также из Второзакония (6:5-9 и 11:13-21), а третий — из Чисел (15:37-41).

«Шмоне — Эсре»

Вот полный текст восемнадцати благословений, которые читаются в ежедневной молитве:

1. Благословен Ты, Г-сподь Б-г наш, Б-г отцов наших, Б-г Авраама, Б-г Ицхака и Б-г Иакова, Б-г великий, сильный и страшный; Б-г всевышний, творящий благие милости; владеющий всем; Б-г помнит добродетели отцов и приведет их потомкам искупителя во имя Свое, с любовью. Ты Царь-пособитель, Спаситель и щит.

БЛАГОСЛОВЕН ТЫ, Г-СПОДЬ, ЩИТ АВРААМА.

2. Ты силен вечно. Владыка, воскрешающий мертвых Ты, велик в спасении.

Ты питаешь жизнь благом, великой милостью воскрешаешь мертвых, поддерживаешь падающих, исцеляешь больных, отпускаешь узников и сохраняешь верность Свою почивающим во прахе. Кто, как Ты, всемогущий Владыка? Кто подобен Тебе, о царь, который умерщвляет, и воскрешает, и приносит избавление? И верен Ты [обещанию] воскресить мертвых.

БЛАГОСЛОВЕН ТЫ, Г-СПОДЬ, ВОСКРЕШАЮЩИЙ МЕРТВЫХ.

3. Ты свят, имя Твое свято, и святые ежедневно славят Тебя. Сэла.

БЛАГОСЛОВЕН ТЫ, Г-СПОДЬ, Б-Г СВЯТОЙ.

4. Ты даешь человеку знание, учишь смертного постижению. Дай нам от Себя Мудрость, постижение и знание.

БЛАГОСЛОВЕН ТЫ, Г-СПОДЬ, ДАЮЩИЙ ЗНАНИЕ.

5. Возврати нас. Отец наш, к Своему Учению; приблизь нас. Царь наш, к служению Тебе; обрати нас к полному покаянию перед Тобой.

БЛАГОСЛОВЕН ТЫ, Г-СПОДЬ, ЖЕЛАЮЩИЙ ПОКАЯНИЯ.

6. Прости нас. Отец наш, ибо мы грешили; прости нас, Царь наш, ибо мы провинились; ибо милостив Ты и много прощаешь.

БЛАГОСЛОВЕН ТЫ, Г-СПОДЬ, МИЛОСЕРДНЫЙ И МНОГОПРОЩАЮЩИЙ

7. Воззри на нужду нашу, веди тяжбу нашу, искупи нас немедля, во имя Свое, ибо Ты сильный Избавитель.

БЛАГОСЛОВЕН ТЫ, Г-СПОДЬ, ИЗБАВИТЕЛЬ ИЗРАИЛЯ.

8. Лечи нас, Г-сподь, и мы будем излечены; спасай нас, и мы будем спасены; ибо Ты слава наша. Принеси полное исцеление ранам нашим. Ибо Ты, Б-г-Царь, — Исцелитель верный и милосердный.

БЛАГОСЛОВЕН ТЫ, Г-СПОДЬ, ИСЦЕЛЯЮЩИЙ БОЛЬНЫХ НАРОДА СВОЕГО ИЗРАИЛЯ.

9. Благослови на благо нам, Г-сподь, Б-г наш, этот год и весь урожай его; даруй благословение земле; насыти нас плодами ее; благослови нам этот год, как другие изобильные годы. Ибо Ты — Б-г добрый, и добро творящий, и благословляющий годы.

БЛАГОСЛОВЕН ТЫ, Г-СПОДЬ, БЛАГОСЛОВЛЯЮЩИЙ ГОДЫ.

10. Затруби в великий рог для свободы нашей; подними знамя собрания изгнанников наших; собери нас вместе с четырех концов земли в землю нашу.

БЛАГОСЛОВЕН ТЫ; Г-СПОДЬ, СОБИРАЮЩИЙ ЗАБЛУДШИХ НАРОДА СВОЕГО ИЗРАИЛЯ.

11. Верни судей наших, как прежде, советников наших, как в начале, избавь нас от печали и стона и царствуй над нами Ты сам, Г-сподь, с любовью и милосердием, со справедливостью и снисхождением.

БЛАГОСЛОВЕН ТЫ, Г-СПОДЬ, ЦАРЬ, ЛЮБЯЩИЙ ПРАВОСУДИЕ И МИЛОСЕРДИЕ.

На. Да не будет надежды у клеветников, и все отступники, и все злоумышленники да погибнут вскоре; и все враги народа Твоего да искоренятся; и царство нечестия вскоре искорени, и сокруши, и истощи, и смири — вскоре, в наши дни.

БЛАГОСЛОВЕН ТЫ, Г-СПОДЬ, СОКРУШАЮЩИЙ ВРАГОВ И СМИРЯЮЩИЙ ЗЛОУМЫШЛЕННИКОВ.

12. На праведных, благочестивых, старейшинах народа Твоего Израиля, оставшихся мудрецах его, праведных прозелитах и на нас да проявится милость Твоя, Г-сподь, Б-г наш. Дай награду благую всем, истинно полагающимся на имя Твое. Удели нам долю среди них вовеки, чтобы не были мы посрамлены, ибо на Тебя полагаемся.

БЛАГОСЛОВЕН ТЫ, Г-СПОДЬ, ОПОРА И НАДЕЖДА ПРАВЕДНЫХ.

13. И в Иерусалим, град Твой, с милостью вернись, и пребывай в нем, как Ты говорил. И трон Давида, слуги Твоего, воздвигни вскоре в нем. И отстрой его вскоре, в наши дни, навеки.

БЛАГОСЛОВЕН ТЫ, Г-СПОДЬ, ЗИЖДИТЕЛЬ ИЕРУСАЛИМА.

14. Росток Давида, раба Твоего, взрасти скоро; да возвысится рог его в спасении Твоем, ибо на спасение Твое уповаем весь день.

БЛАГОСЛОВЕН ТЫ, Г-СПОДЬ, ВЗРАЩИВАЮЩИЙ РОГ СПАСЕНИЯ.

15. Услышь голос наш, Г-сподь, Б-г наш! Отец милосердный, смилуйся над нами. И прими в милости и в благоволении молитву нашу, ибо Ты — Б-г, внемлющий молитвам и просьбам. Не отпусти нас, Царь наш, от себя ни с чем. Ибо Ты милостиво слышишь молитву любых уст.

БЛАГОСЛОВЕН ТЫ, Г-СПОДЬ, ВНЕМЛЮЩИЙ МОЛИТВАМ.

16. Благоволи, Г-сподь, Б-г наш, к народу Своему Израилю и к молитвам его; восстанови служение в храме Своем и молитву их прими с любовью и благоволением. Да будет Тебе всегда угодно служение Израиля, народа Твоего.

И да увидят глаза наши, как Ты милостиво возвратишься в Сион.

БЛАГОСЛОВЕН ТЫ, Г-СПОДЬ, ВОЗВРАЩАЮЩИЙ СВОЕ БЛАГОСЛОВЕНИЕ СИОНУ.

17. Мы благодарны Тебе, что Ты — Г-сподь, Б-г наш, Б-г отцов наших во веки веков, твердыня нашей жизни, щит нашего спасения Ты, из рода в род. Благодарим Тебя и возвестим о славе Твоей за нашу жизнь, вверенную руке Твоей, за наши души. Тобою хранимые, за ежедневные чудеса Твои среди нас, за знамения и благодеяния Твои во все времена, вечером, утром и в полдень. Ты всеблаг, ибо не истощаются твои милости; Ты милосерден, ибо не кончаются Твои благости. Вечно надеемся на Тебя.

За все это да будет благословляемо, и возвышено, и превозносимо имя Твое, о Царь наш, всегда во веки веков.

И все живущие благодарят Тебя и восхваляют великое Имя Твое вовек, ибо благ Ты, Б-г спасения нашего и помощи нашей, благий Б-г.

БЛАГОСЛОВЕН ТЫ, Г-СПОДЬ, ЧЬЕ ИМЯ — ДОБРЫЙ; ТЫ ДОСТОИН БЛАГОДАРЕНИЙ.

18. Даруй мир, благо, благословение, жизнь, милость, добро и милосердие нам и всему Израилю, народу Твоему. Благослови, Отец наш, всех нас до единого светом облика Своего, ибо в свете облика Своего преподал Ты нам, Г-сподь, Б-г наш. Тору жизни, любовь к добродетели и правде, благословение, милосердие, жизнь и мир. И приятно Провидению Твоему благословлять народ Твой Израиль миром Своим во всякое время и во всякий час.

БЛАГОСЛОВЕН ТЫ, Г-СПОДЬ, БЛАГОСЛОВЛЯЮЩИЙ НАРОД СВОЙ ИЗРАИЛЬ МИРОМ.

Вечернее чтение восемнадцати благословений по традиции необязательно, потому что в Храме вечерняя молитва не сопровождалась жертвоприношением. Но в наше время вечернее благословение составляет обязательную часть ежедневной молитвы.

Все переводы с иврита на английский, встречающиеся в этой книге, сделаны мною и ни в коем случае не претендуют на полную адекватность оригиналам. Я заменил все слова, звучащие на английском языке как античные, и, возможно, слишком часто пользовался простыми словами вместо торжественных16. Но тексты на иврите настолько непосредственны и разговорны, что я не нашел другого способа передать их истинный эффект.

В каждой из двух основных ветвей еврейской литургии, ашкеназской и сефардской, есть свои незначительные вариации в молитвенниках. Хасиды, относящиеся к ашкеназской ветви, имеют свои собственные молитвы, которые сочетают элементы обеих литургий и включают много отрьвков из книг каббалы.

Глава 9. Пища, одежда, жилище

«Из морских тварей евреи могут есть только тех, которые обладают плавниками и чешуей».

Ихтиология различает четыре типа рыбьей чешуи: циклоидная, гребневидная, пласоидная и ганоидная. Первые два типа рыб съедобны. Многие рыбы по строению своей чешуи относятся к третьему и четвертому типам (например, акула, угорь) и непригодны вообще для употребления в пищу. Компетентный ученый сообщил мне, что осетр тоже относится к этим последним, хотя я слышал, что непрофессионалы спорят по поводу осетра годами.

«Что касается насекомых, то для евреев все они — табу».

Библейские предписания разрешают есть в виде исключения некоторые виды кузнечиков и цикад. Кузнечики широко употреблялись в пищу на Ближнем Востоке в древние времена; это сохранилось и в наше время. Цикада поедает сельскохозяйственные культуры и содержит в себе много протеина и углеводов; таким образом, люди восполняют свой рацион этими насекомыми. Обычно их жарят или маринуют. В еврейских религиозных законах описание съедобных видов кузнечиков туманно, и поэтому они подлежат общему табу наряду с остальными насекомыми. Но в некоторых поселениях Ближнего Востока съедобных кузнечиков определяют по вполне точным отличительным признакам. Недавно я слышал о студенте медицинского факультета одного из университетов США, набожном ортодоксе-йемените, который принимал участие в лабораторных экспериментах над анатомированными цикадами. Он сказал своему преподавателю-еврею, что эти насекомые относятся к типу съедобных, и показал, в качестве отличительного признака на брюшко животного, где четко вырисовывалась буква ивритского алфавита «хэт». Для доказательства того, что они съедобны и кашерны (по крайней мере, с его точки зрения), он съел несколько цикад. Я спросил у своего знакомого, авторитета в раввинской литературе, приемлемо ли такое поведение. «Абсолютно приемлемо, — ответил тот, ссылаясь на Талмуд. — Он унаследовал традицию своих предков». Если бы я поймал кузнечика с буквой «хэт» на брюшке, в ряд ли он был бы для меня лакомым кусочком, поскольку я не унаследовал такую традицию. Я готов стойко перенести такое лишение.

«Кашерностъ — чистота».

Объяснение предписаний кашрута с точки зрения гигиены

В «Учителе заблудших» Маймонид почти во всех случаях объясняет предписания кашрута двумя основными причинами: здоровье и отмена языческих суеверий. Поразительно, что его рассуждения о запрещении пить кровь предвосхищают концепцию «Золотого кувшина» о магии язычников, вызванной сочувствием. Я думаю, что он былпервым, кто четко отметил важность законов Торы в борьбе с шаманством. Он цитирует два мнения Талмуда по этому вопросу. Первое мнение состоит в том, что можно установить рациональную основу этих законов. Второе основывается на их формальной символике как актов веры, посвящения и солидарности. Принимая за основу в большинстве своих рассуждении о предписаниях кашрута второе мнение, я не претендую (это было бы абсурдом) на дискуссию с Маймонидом. Я с готовностью признаю санитарные и гигиенические мотивы. Современная медицина ушла гораздо дальше, чем сам Маймонид, в обосновании его взглядов. Мы знаем, что смешение молочных и мясных продуктов представляет собой чуть ли не лабораторно идеальные условия для размножения бактерий, хотя в некоторых национальных кухнях такое смешение расценивается как деликатес. Известно, что приготовление и хранение таких деликатесов связано с особыми предосторожностями, во избежание отравления пищи. Мы также знаем, что блюда, приготовленные с кровью, не менее опасны. Мясо краба или омара серьезно соперничает с цыпленком в сметане в образовании птомаина (трупного яда). Только сейчас мы осознаем опасность насыщенных жиров, прототипом которых является нутряное сало. Относительная несваримость свинины в наше время научно обоснована. Маймонид пришел к аналогичному заключению эмпирическим путем.

Но хотя все это верно, я не могу не заметить, что для современного мышления все это кажется второстепенным. Маймонид был врачом и жил в те времена, когда нечистоплотность и чума были универсальными явлениями. Сравнивая аккуратность и строгую селективность еврейского рациона с запущенной и безразличной к грязи кухней, которую ему приходилось видеть кругом, он считал этот аспект законов Торы главным ключом к их пониманию.

Сегодня цивилизованные страны более или менее переняли элементарные санитарные правила еврейской кухни, хотя большинство неевреев едят кашерную птицу и мясные деликатесы еврейской кухни из-за полной уверенности в свежести продуктов и надежного надзора за их приготовлением.

Возрождение еврейской общины в индустриальном обществе, с его навязчивой тенденцией к конформизму, составляет основную проблему еврейства. В наши дни можно непосредственно наблюдать действие законов и предписаний как средств идентификации и дисциплины. Разные эпохи излучают разный свет. Обе талмудические точки зрения оказались справедливыми. В любом случае нарушение этих законов означает отключение одной из главных движущих сил иудаизма без какого-либо рационального мотива. Конечно, иногда соблюдение этих законов сопряжено с неудобствами, но вряд ли это большие неудобства, чем, скажем, неудобства, связанные с уплатой федерального подоходного налога. Человек выполняет некую обязанность для сохранения того, что представляется ему важным.

Тяжесть лишений, с которыми сопряжено соблюдение законов, почти полностью зависит от самонастроя. Роскошный стол можно накрыть и соблюдая еврейские законы, что известно каждому религиозному еврею.

Что касается вариаций в мелких деталях кашрута, то они практически бесконечны. Разрешения и запреты на такие детали меняются от раввина к раввину, хотя каждый, кто соблюдает Моисеев Закон, придерживается основных предписаний.

Мой рабби, крайне строгий учитель, однажды заметил, что наряду с основными предписаниями щепетильность в отношении мелочей отражает религиозное настроение. Мой дед считал для себя нормальным и предпочтительным отказываться от говядины на протяжении тридцати лет, чем есть мясо животного, при убое которого он не присутствовал лично. Однако мне он разрешал есть такое мясо. У нас были разные религиозные настроения. Читатель может судить сам — согласно религиозному настроению, которое он привносит в этот вопрос, — насколько мой дед был «превосходным», «экстравагантным», «благородным», «фантастическим».

Еврей, родившийся вне этих законов, без навыков в их соблюдении и без знаний иудаизма, может эффективнее всего восстановить свою идентичность — если он этого желает — через предписания кашрута. С этого он может начать непосредственно в день принятия решения. Отказавшись на первом этапе от явно запрещенной пищи, не вникая в детали, он почувствует некий контакт с иудаизмом. Оттолкнувшись от этого начинания, он может продолжить изучение иудаизма и перестройку своей жизни на основе его законов, по мере того как это позволяют обстоятельства.

«Во время утренней молитвы мужчины облачаются в четырехугольные молитвенные покрывала — талит».

Четырехугольное одеяние было общепринятым в древнем Израиле. В наше время, когда одежда изменилась, мы надеваем прямоугольное покрывало, чтобы выполнить заповедь, связанную с этой специфической формой одежды.

Существует библейский запрет на смешивание льна и шерсти при изготовлении одежды. Маймонид и здесь использует символику для искоренения практики «магии сочувствия»; жрецы-язычники носили одежду, изготовленную из смеси льна и шерсти как признак власти над царством растений и царством животных; в руках у них был жезл, сделанный из камня. Набожные евреи внимательно изучают новую одежду, включая нитки и подкладочный материал, чтобы убедиться, что в ней не смешаны льняная и шерстяная ткани.

Некоторые набожные замужние женщины ходят с покрытой головой, обычно в шляпках. «Шейтлз», или бабушкины парики, которые заменяют шляпки, эволюционировали в атрибут моды.

«Жилище».

Закон Торы обязывает строящего новый дом обшить его парапетами по периметру крыши: «…чтобы не навести тебе крови на дом твой, когда кто-нибудь упадет с него». Талмуд выводит из этого стиха закон надежности, дополняя его моральным комментарием. Падающий упадет, если такова воля Б-га, говорят раввины; но пусть твой дом не будет средством для исполнения приговора.

Глава 10. Рождение и детство. Мужчины и женщины

«Запрет на музыкальные инструменты, такие, как орган…»

Закон о запрещении органа вытекает из более общего закона о запрещении в святые дни средств, которые могут разрушить б-гослужение и которые требуют изменения традиционной формы б-гослужения. Воздержание в память о падении Храма является частью общей традиции. Эта память о разрушении Храма пронизывает всю еврейскую жизнь; даже на свадьбах звон разбитого стакана напоминает об этом; строя дом, набожные евреи оставляют некоторую часть незаконченной в знак павшего Дома Б-жьего, который еще не восстановлен.

Глава 11. Любовь и брак

«Если мой читатель втайне занимается совращением чужих жен или гомосексуализмом…»

Я не знаю более полного по своей информации изложения, касающегося изысканных половых вариаций, чем поразительный утонченный очерк Бертона к переводу «Арабских ночей». Этот очерк излечивает читателя от навязчивой идеи, будто современный порок — плод поисков новизны или даже плод изобретательности современного человека. Хаос половых отношений в Египте и Канаане, на который обрушивает свою критику библейский моральный кодекс, никогда не отмирал на Средиземноморском побережье. Наши писатели и драматурги сообщают, что этим отклонениям нашлось место и в сегодняшнем мире.

Глава 12. Смерть

«Даже в Талмуде идея загробной жизни выражена весьма туманно — посредством метафор».

Было бы сущей бессмыслицей пытаться расшифровать иудаистский загробный мир хотя бы уже потому, что никто точно не знает, что подразумевают притчи и иносказания, связанные с его описанием.

Однако целый ряд деталей обозначен в них довольно четко и заслуживает повторения. Наша традиция утверждает, что праведникам всех религий уготовано место на том свете; не существует идеи, что спасение ожидает только евреев. Нет и идеи вечного проклятия. Грешник, как утверждает, например, одно из мнений, отбывает свое наказание, каким бы оно ни было, не дольше одного года; нет еврейского учения, предполагающего бесконечное наказание.

Глава 14. Тора

«Никто сейчас уже не принимает всерьез примитивную теорию Вельхаузена…»

Большинство читателей среднеобразовательного уровня имеют, вероятно, очень смутное представление о гипотезе библейской теории, выдвинутой Графом-Вельхаузе-ном. Когда эта гипотеза вызывала доверие, её общим эффектом была дискредитация Ветхого Завета, в особенности Книг Моисея, которые были представлены скорее как случайное накопление очень поздних подтасовок, чем стройное аутентичное собрание древних документов. Я предлагаю здесь случайному читателю, у которого эта тема может вызвать любопытство, краткий обзор предыстории этой гипотезы, ее взлета и падения.

Талмуд полон обсуждений, цель которых — разобраться в трудных местах Библии. Бесконечные поздние комментарии Священного Писания заняты объяснением этих трудных мест. Иногда эти объяснения кажутся убедительными, иногда — натянутыми. Комментаторы не соглашаются друг с другом. Они смело бросают вызов толкованиям мудрецов Талмуда. Учащийся в конечном итоге должен сам для себя решить, каково его мнение по этим вопросам.

В XVII веке, когда теологи использовали Библию, чтобы преградить путь разуму и знанию, появившаяся в то время научная мысль пошла атакой на Библию же с целью самозащиты. Предметом ее атак были все те же спорные места. Насколько мне известно, общая теория современной критики Библии была впервые обоснована Спинозой в его «Теологическом и политическом трактате», хотя Спиноза многим обязан Гоббсу1. Взбунтовавшийся студент, изучавший Талмуд, Спиноза прекрасно знал спорные места в еврейском учении. Он владел острейшим умом и пером — во все времена.

Смысл идеи Спинозы состоит в том, что Библия в конечном счете — это литература, книга, ничем не отличающаяся от любой другой, хотя, возможно, величественнее большинства других книг. Она не была написана в черном или белом огне Б-гом, и она не неприкосновенна и не вечна. Все это — не более как метафора. Она была написана в разные времена человеческой рукой — чернилами на пергаменте. Поэтому она может быть предметом литературного анализа. Традиционные представления о написании Библии, ее строении не могут быть последним и единственным мнением. Это мнение может быть и неверным. С другой стороны, рациональное исследование текста Библии даст истинное представление о ее авторах и о достоверных фактах ее происхождения. Спиноза наметил все атрибуты того, что мы сегодня называем Высшей Критикой: вариации стиля, повторяющиеся отрывки, хронологические пробелы, странности в грамматике и словаре и т. д. Он основательно изучил великого ортодоксального комментатора Ибн-Эзру , использовал отмеченные им трудные для понимания места в Библии и выдвинул свои саркастические интерпретации этих мест.

Этот путь, открытый Спинозой в 1679 году, вначале причинял его последователям одни неприятности. Писания в духе Спинозы приводили к поношению, преследованию, изгнанию из общества и, возможно, к тюремному заключению и даже смерти. Но уже в пределах первых ста лет с того времени, когда Спиноза открыл путь критике Библии, Вольтер, круша все вокруг, проложил столбовую дорогу рациональному анализу. После Вольтера рациональный анализ Библии стал игрой каждого смертного — и началась настоящая гонка.

Впервые идея выяснения подлогов при написании Библии была предложена, насколько мне известно, немецким, теологом де-Веттэ, опубликовавшим в 1806 году едкую критику на Второзаконие. Но теория подлогов при составлении библейских документов всегда будет связана с именем другого немца, профессора истории Юлиуса Вельхаузена, который распространил сферу подлогов практически на всю Библию. В особенности Тора Моисея, утверждает Вельхаузен, представляет собой многослойную фальшивку от первого до последнего слова.

Вельхаузен не претендовал на оригинальность и отдал должное своим предшественникам. Общая идея теории Вельхаузена, выведенной большей частью своей из Астру-ка, де-Веттэ и Графа, состоит в том, что Ветхий Завет был подвергнут значительной доработке, подгонке и неудачной имитации священников-законодателей под руководством Эзры во времена второго Храма. Они пытались придать форму строгого канона существующим Священным Писаниям Израиля. В действительности же они проделали эту огромную работу с одной целью: обосновать свои собственные притязания к власти и деньгам. Они стремились увековечить простую ложь; что Моисей узаконил, а Соломон непосредственно привел в исполнение заповедь о централизованном богослужении в святилище: вначале в скинии, а затем в первом Храме. Вельхаузен утверждает, что скиния никогда не существовала. Описания в Левите, насыщенные архаизмами и деталями, — такой же подлог, как и псевдоантичные поэмы Четтертона и Оссиана.[12] Исторические описания централизованного б-гослужения в Храме Соломона — тоже всего лишь масса придуманных священнослужителями историй.

Эзра-Гасофер систематизировал в эпоху второго Храма Моисеев Закон и заложил основу религиозного и морального права. Перу Эзры принадлежит также ряд апокрифических трудов.

Отталкиваясь от этой предпосылки, Вельхаузен воздвигает новый эволюционистский взгляд на историю Израиля. Не было апокалипсиса на горе Синай. Моисей не был провозгласителем веры. Еврейская религия выросла из грубого антропоморфного политеизма. Моисей, если он существовал вообще, считал себя приверженцем местного бога грома или бога гор, возможно, реально существовавшего священного камня: «Он твердыня… праведны пути Его». Со временем, в Канаане, пророки трансформировали этот культ в более утонченную веру; но все их старания были безнадежно сведены на нет и извращены фальсификаторами.

Развивая эту новаторскую точку зрения, Вельхаузен опубликовал в 1875 году свое «Введение в историю древнего Израиля», панорамный труд, занимающий почти пятьсот страниц петита и включающий около пяти тысяч ссылок на текст Ветхого Завета. Он подверг подробному анализу все еврейские Священные Писания от первого слова Бытия до последнего слова Второзакония, излагая свои тезисы в форме главы и стиха Библии. Для целого поколения, если не больше, «Введение» представляло дисциплину, которая именовалась впоследствии «Критика Библии».

Я прочел «Введение» Вельхаузена и проверил в Ветхом Завете на иврите все ссылки, вполне возможно, что я буду последним человеком на земле, который когда-либо совершал подобную работу. Книга Вельхаузена стала музейным экспонатом, и даже от молодых исследователей Библии не требуется в наше время ее анализа. Но я считаю, что такая работа входит в мою обязанность перед читателем этой книги. Это необходимо для общей постановки вопроса. Я попытаюсь описать «Введение», которое было в свое время библией для неверующих.

Вельхаузен начинает с объявления величественной темы своего труда: фальсификаторы-священнослужители, несуществовавшая скиния, дутая доктрина б-гослужения. Затем он приступает к своей основной задаче: пересказ Библии по Вельхаузену. Метод Вельхаузена прост, но разработка им деталей этого метода — грандиозна. Любой отрывок Священного Писания, подтверждающий его тезис, или по крайней мере не противоречащий ему, аутентичен. Если же текст ему противоречит — стихи поддельны. Он обрушивается с резкой критикой на каждый стих, который не подтверждает его точку зрения. Он постоянно демонстрирует то грамматически неправильно построенное предложение, то внутреннюю непоследовательность, то грубый словарь, то отрывочность вместо последовательной истории. Нет такого отрывка, который он не смог бы оправдать или уничтожить. Если для этого ему необходимо просто изменить значение слова на иврите — он делает и это. Это называется «конъюнктурной правкой текста».

Начиная свою игру, Вельхаузен, отдает себе отчет в том, что ему не удастся обойти молчанием один навязчивый вопрос: как это сотни и сотни библейских стихов опровергают его теорию простыми словами? Вельхаузен отвечает на этот вызов Библии при помощи гипотетического образа Резонера-фальсификатора, своеобразного мастера подделки. Предвидя на двадцать три века вперед, этот человек (или эти люди) явно предвосхитил теорию Вельхаузена и внимательно просмотрел весь текст Священных Писаний, включив в них отрывки, призванные опровергнуть будущую теорию!

С изобретением Резонера-фальсификатора Вельхаузен одним махом расправился со всеми трудностями. Как инструмент противоречивой логики этот образ просто великолепен. Те разделы Библии, которые противоречат Вельхаузену, не просто лишаются своей подлинности, а становятся аргументами в его же пользу. Автор естественно не называет своего Резонера по имени. Он даже не персонифицирует его как одно лицо, а просто призывает его время от времени исполнить свой долг. Когда все остальное — грамматика, последовательность, вариации Имени Б-га или просто откровенная фальсификация значений слов в иврите — не помогает, Резонер приходит на помощь.

Странное привидение в одеянии священнослужителя действительно является ключом ко всему «Введению». Когда историк находит в веками сохранявшемся тексте десятки и сотни стихов, прямо противоречащих его излюбленной теории, и приходит к заключению, что такое положение вещей доказывает существование невидимой руки фальсификатора-провидца, — создается впечатление, что труд историка пересекает красную черту между серьезным историческим опусом и произведением изящной словесности, построенном на последовательной фантазии.

Сегодня можно лишь поражаться, как подобный труд смог — даже на несколько десятилетий — представлять целую серьезную область схоластики. Но история науки показывает, что любая смелая гипотеза может стать популярной, если наука не располагает достоверными фактами. В случае с трудом Вельхаузена основная причина его популярности, по-видимому, заключается в том, что в 1875 году эволюционистские идеи витали в воздухе. Битвы за и против учения Дарвина были еще в полном разгаре, но уже было ясно, кто выйдет победителем. Понятно, что теория, перенесшая идею эволюции в Ветхий Завет, излучала блеск и возбуждала умы читателей, даже если она и ставила Библию вниз головой. Работа Вельхаузена над документацией, какой бы откровенно пристрастной и искаженной она ни была, сколь бесконечно далеко ни была бы она от научной точности, покоряла абсолютным количеством мельчайших научных деталей. Толкование Библии под влиянием этого труда продолжалось — с постоянно растущей неуверенностью — до тридцатых годов нашего века. Незначительное влияние ее все еще чувствуется в массовой культуре, которая, впрочем, не имеет никакого отношения к научному мышлению. Серьезное изучение Библии несовместимо с таким толкованием.

Критика с трех сторон основательно обезоружила теорию подлогов. Первой обрушилась на эту теорию археология, которая начала давать ощутимые результаты в начале девяностых годов прошлого столетия. Описанное Вельхаузеном состояние древнееврейской культуры оказалось вздором, как только археология предложила факты взамен плодов пылкого воображения автора «Введения». Например, одной из важнейших предпосылок Вельхаузена было предположение, что искусство письма было неизвестно во времена Моисея. Археологи нашли целые склепы, доказывающие противоположное. Б-гослужение в Моисеевой скинии автор «Введения» относит к периоду гораздо более позднему, чем период Исхода. Археология обнаружила много параллелей в соседних культурах, датируемых тем же периодом; еврейский ритуал явно соответствует по времени этой далекой старине. Сама скиния была стержнем теории Вельхаузена. Он объявил скинию сущей выдумкой на том основании, что в древние времена она совершенно не подходила для жизни в пустыне. И здесь археология обнаружила факты, утверждающие прямо противоположное. (Подробно рассказывает об этом Олбрайт в книге «От каменного века к христианству».)

Если археология атаковала теорию Вельхаузена извне, то его собственные последователи подорвали ее изнутри, разъедая ее своими исследованиями. Продолжая анализировать Библию старыми методами, они стали обнаруживать все больше гипотетических документов в арсенале своего учителя. Наконец, около тридцати различных документов, издателей, авторов интерполяций были совершенно перепутаны Вельхаузеном. В одном стихе Торы последователи Вельхаузена находили факты, для доказательства которых учитель выдвигал полдюжины документов. Здесь уже самые восторженные почитатели теории Вельхаузена увидели, что она растворяется в абсурде.

Но отступать было поздно. По каждому вопросу адвокаты новых обвинительных документов делали то же, что и Вельхаузен, — и с теми же результатами. Аргументы, основанные на непоследовательности, стилевом разнообразии, вариациях Имени Б-га и странностях словаря, приводили к тому же абсурду.

И, наконец, последний удар по теории Вельхаузена и его последователей нанесли ученые, доказавшие, что литературный анализ вообще не является научно достоверным методом. Литературный стиль представляет собой явление аморфное, преходящее и в лучшем случае периодически повторяющееся и неоднородное. Рука Шекспира неизменно присутствует на страницах диккенсовских романов; Скотт писал целые главы по Марку Твэну; Спиноза полон Гоббса и Декарта; Шекспир был величайшим подражателем — и величайшим стилистом. На протяжении поколений люди, одержимые навязчивой идеей литературного анализа, доказывали, что произведения Шекспира написал кто угодно, только не сам Шекспир. Я думаю, что при помощи литературного анализа можно доказать, что я написал «Дэйвида Копперфильда» и «Прощай оружие!» Было бы неплохо, если бы этому доказательству сопутствовал еще и здравый смысл.

В тридцатые годы вся схема Вельхаузена от начала до конца была официально отвергнута новой школой грозных скандинавских критиков. Эта школа пользуется авторитетом и сегодня, современная критика сделала большой шаг вперед по пути, намеченному скандинавами. Представитель этой школы Ливан Энгель нанес «Введению» смертельный удар, проанализировав злостный призрак Вельхаузена, его Резонера-фальсификатора, и уничтожив его вежливым ученым лошадиным смехом. Энгель назвал его иронически interpretatio europeica moderna. Изучая хитросплетения воображаемых автором «Введения» интерполяторов, он обнаружил в них автопортрет европейского кабинетного ученого, упорно копающегося в Священном Писании, чтобы возвести гипотезу XIX века. Эти творческие муки кончаются ретроактивной проекцией своего собственного образа в V век до н. э. После Энгеля от теории Вельхаузена не осталось ничего.

Я не хочу, чтобы у читателя сложилось впечатление, будто Высшая Критика покорилась традиции и признала вербальную непогрешимость еврейского Священного Писания. В современной критике Библии появились новые нотки: скромность и откровенная неуверенность, покоящиеся, однако, на развалинах теории Вельхаузена. Новые критики Библии вышли из общего кошмара, во власти которого оказались эволюционисты после краха вельхаузеновской теории. Вряд ли они горят желанием попасть в очередной кошмар. Еще не вымерли седовласые поклонники «Введения», которые упорно отстаивают учение Вельхаузена. Человеку, посвятившему свою жизнь какой-нибудь теории и обучавшему этой теории молодых людей, трудно признать, что она безнадежно устарела. Однако современная критика Библии отказалась в основном от скомпрометировавшего себя метода литературного анализа.

Нынешняя критика предпочитает продвигаться медленно и осторожно, постепенно впитывая в себя обширные открытия археологии, изучая древние языки, подвергая сомнению новейшие догадки по крайней мере в той же степени, в какой она склонна подвергать сомнению старые традиции. Скандинавские ученые проявляют тенденцию к полному пренебрежению теориями, построенными на документах, и все больше склоняются к изучению многовековой устной традиции, которая представляется им более надежной. Понятие подделки в Священном Писании отвергнуто новыми критиками полностью. Использование вариаций Б-жественного Имени как ключа к поиску параллелей между различными документами подвергнуто мощной критике со стороны новейших исследователей Библии. Собственно, этот «ключ» и раньше не выдерживал никакой критики, потому что различные имена неизменно повторяются во всех «документах». Некогда предполагалось, что это — дело рук фальсификаторов, но эти деловитые призраки в общем-то давно испустили дух. Самоуверенность Вельхаузена канула в Лету, ничто уже не застраховано от критики — даже датировка Книги Второзакония.

При таком положении вещей трудно представить единодушное мнение по какому бы то ни было вопросу, но я попытаюсь это сделать.

Сегодня с полной уверенностью можно утверждать, что Тора по своему происхождению и содержанию принадлежит Моисею. Критики спорят лишь о том, как Моисеев Закон дошел до нас и насколько дошедший до нас текст верен оригиналу. Становится ясно, что изучение Библии критиками шло по двум основным направлениям: анализ текста и археологические изыскания. Анализ текста первичен. Не контролируемый свидетельствами извне, он дал волю фантазии и поэтому потерпел крах. Археология вернулась к традиции. При помощи фактов археологии и исследования древних языков критики надеются со временем воссоздать здравую картину написания всех книг Библии.

В распоряжении читателя, интересующегося этой темой, — масса книг. Если он может уделить чтению «Введения» время и энергию, стоит это сделать хотя бы из любопытства. Его следует читать с Библией в руках. Это поможет читателю непосредственно проследить за тем, как профессор состряпал свой опус. Без знания иврита невозможно различить вольность, с которой автор третирует древний язык, но подстановки и подтасовки, практикуемые Вельхаузеном, вполне очевидны и при сопоставлении ссылок автора с английским переводом Библии. Все, что опубликовано в последнее время в этой области, не может сравниться по полноте описания, современности и литературному великолепию с книгой У. Ф. Олбрайта «От каменного века к христианству». «Критика религии и философии» Вальтера Кауфмана убийственна для вельхаузеновских «фальсификаторов-идиотов», но она может вызвать большие неудобства у очень благочестивого читателя. Эти серьезные, зачастую довольно остроумные рассуждения нерелегиозного человека — лучшее из всего, что я читал в этой области после книг Бертрана Рассела.

Более объемное представление, включая подробный обзор скандинавской школы, может дать изданный Г. Г. Роули сборник «Ветхий Завет и современные исследования» (Оксфорд, 1951), отразивший работу симпозиума ведущих современных ученых. В симпозиуме принимал участие и Олбрайт. Здесь читатель найдет как выступления защитников и верных последователей Вельхаузена, так и радикальных новых критиков. Естественно, текст такого рода тяжеловесен, но основателен.

Помимо современных работ общего характера, существуют целые библиотеки Высшей Критики от Спинозы до наших дней. Заинтересовавшийся читатель может проследить за развитием той или иной мысли, касающейся этой темы, по своему выбору. «Высшая» критика, между прочим, означает попытку выяснить дату, авторство и документальное происхождение текста на основе его изучения; это отличает ее от «традиционной» критики, которая стремится обнаружить наиболее точный и достоверный вариант текста.

Глава 16. Талмуд

«Талмуд — это книга за семью печатями…»

Некоторые христианские исследователи, такие, как Дэнби, Мор, Герфорд, достигли блестящих знаний в Талмуде. Этот подвиг может оценить только еврей, изучавший Талмуд с детства. Помимо тяжеловесного, поразительно сжатого стиля. Талмуд насыщен аббревиатурами из устных учений. Некоторые отрывки самого Талмуда и почти все комментарии выглядят как колонки алгебраических формул: вереница начальных литер, сгруппированных в сбивающие с толку столбцы; не слова, а начальные буквы фраз, настолько знакомых, по мнению составителей, читателю, что издатель не нашел нужным напечатать их полностью. Специальных словарей для расшифровки этих сокращений не существует; собрать их воедино означало бы составить новый словарь языка иврит. Для того чтобы разобраться в этих зашифрованных фразах, сторонний читатель должен приступить к изучению еврейских устных учений. Я освоил большинство этих фраз через деда, но до сих пор меня приводят в смущение некоторые из них. Я не представляю себе, как справлялись с ними Дэнби, Мор и Герфорд; надо полагать, что они годами занимались с экспертами-талмудистами.

«Белые светлые и тонкие колонки — это комментарии».

Раши

Колонка, расположенная рядом с основным текстом вдоль внутренних полей страницы — это то, что позволяет изучать Талмуд людям, как я. Это комментарий Раши, французского еврея, жившего около тысячи лет назад.

Раши — великий исследователь иудаизма. Не будет преувеличением сказать, что он оживил Талмуд, превратив его из таинственного труда, понятного лишь посвященным, в предмет изучения всего еврейского народа. Он был блестящим мастером прозы — прозрачной, как родниковая вода, краткой, живой, точной; и как любую великую прозу, ее отличает сверх всего теплота, почти разговорность. Раши ведет вас по Талмуду за руку. Он полагает, что ваши познания в арамейском языке невелики, что ваш иврит, возможно, несовершенен, что вы недостаточно хорошо осведомлены в тонкостях общего Талмудического права и что вы не всегда понимаете приводимые в нем аргументы. Он никогда не становится в позу покровителя, никогда не щеголяет своей ученостью и не заинтересован в морализаторстве. Он хочет, чтобы вы знали, что такое Талмуд. Если вы изучаете Талмуд с Раши, вы всегда получите ответ на любой интересующий вас вопрос.

Колонка, расположенная вдоль внешних полей страницы, называется Тосафот — дополнения. Это второстепенные, но порой очень увлекательные технические детали к тексту, собранные на протяжении нескольких поколений школой аналитиков, среди которых много учеников и последователей Раши. Способность справиться с комментариями Тосафот отличает хорошего ученика Талмуда. Совсем мелкие колонки, расположенные вдоль всей страничной кромки, — это ссылки на стихи Торы или на законодательные кодексы; иногда они дают варианты и разночтения основного текста.

Почти все великие комментаторы известны по инициалам. Имя Раши, например, — сокращение полного имени рабби Шломо Ицхаки.

Раши написал также комментарии к Торе. Эти комментарии — такая же часть обязательного изучения для каждого еврейского мальчика, как и сам текст Книг Моисея. Каждый из них представляет собой компиляцию классических толкований Библии, переложенных на точный и четкий слог Раши, с некоторыми пояснениями сложных идиоматических оборотов, встречаемых в Торе. Однако работа Раши над Талмудом — иного порядка. Это превосходный логический анализ общего права. Серьезное изучение еврейской юриспруденции начинается с комментариев Раши к Талмуду. Эти комментарии сохранили свой статус авторитетных ссылок по сегодняшний день.

«… пробираясь сквозь лабиринты арамейских фраз…»

Арамейский язык, принадлежащий к семитской группе, был превалирующим языком в Месопотамии и Палестине с библейских времен. В книгах поздних пророков встречаются отрывки на арамейском. В талмудический период это был повседневный разговорный язык евреев. Святые книги были переведены на арамейский, и часть этих арамейских вариантов (торгу мим) вошла в литургию. Арамейский близок к ивриту, как, скажем, французский — к испанскому, или пожалуй, чуть ближе. Зная иврит, можно с горем пополам прочесть отрывок на арамейском и, заглядывая время от времени в словарь, получить общее представление о его содержании. Изучающие Талмуд осваивают этот язык, потому что весь текст Талмуда насыщен им. В наиболее трудных местах на помощь приходит Раши.

«Таков, следовательно, общий характер Талмуда…»

Предмет этой главы — Вавилонский Талмуд (или Талмуд Бавли). Существует также другой текст — Иерусалимский Талмуд, который даже в еврейских учениях остается уделом узкого круга специалистов. Его Гемара фрагментарна, и он написан на более сложном арамейском. Кроме того, его не обогатили блестящие комментаторы, которые на протяжении столетий исследовали лабиринты Вавилонского Талмуда. И все же Иерусалимский Талмуд помогает выяснить некоторые сложные и чересчур тяжеловесные места Бавли, и авторитеты иудаизма всех поколений пользовались обоими источниками для выяснения решающих вопросов права. Я бы сказал, что владение Иерусалимским Талмудом — это почти признак еврейского мудреца.

Вряд ли можно считать случайным факт, что общее право было выработано учреждениями диаспоры, а не школами маленькой общины, которая осталась в Святой Земле. Центр еврейской жизни сместился в диаспору, и сверхзадачей народа в изгнании стала задача сохранения нации. Это положение создалось в 70 году, когда римляне завоевали Иерусалим и древнееврейское государство, и продолжалось вплоть до создания нового государства Израиль в 1948 году. Впервые за два тысячелетия появилась Гемара («учение» — арам.) — Талмуд. Если нет специальной ссылки, под Гемарой подразумевается Вавилонский Талмуд. В народе Гемара ошибочно идентифицируется с ШАСом (сокращение «Шиша сидрей Мишна»), составляющим лишь часть Талмуда. возможность возродить Святую Землю как центр еврейской духовной жизни. Но большая часть евреев мира живет вне Израиля; конфронтация иудаизма диаспоры с быстро развивающейся новоизраильской школой — один из самых волнующих аспектов современной еврейской жизни.

Талмуд — не единственное наследие, дошедшее до нас из эпохи мудрецов. Иудаистский законодательный кодекс обогащен такими трудами, как Тосефта, Сифра, Сифри, Агада, Великий Мидраш. Современный авторитет в области еврейского права должен хорошо разбираться во всей этой литературе.

Глава 16. Еврейское общее право

«Таковы были, например, движения саддукеев и караимов».

Нам мало известно о саддукеях. Это религиозная секта талмудического периода, которая заимствовала, по-видимому, эллинистические элементы в своих богослужениях. Они составляли оппозицию талмудистам. Саддукеи давно бесследно исчезли. Пожалуй, все документальные свидетельства об этом движении сводятся к ссылкам в Талмуде, Новом Завете и в трудах Иосифа Флавия.

Караимы в еврейской истории представляют секту, которая отвергла общее право и основные атрибуты традиции, узаконенные Талмудом. Единственным законом, который они признавали, был Моисеев Закон. Движение караимов началось в VIII веке как политический протест против гаоната. Их центральный мотив — не чуждый современному слуху — заключался в том, что раввины навязали Закону Моисея свои рамки и что его учению не свойственны никакие ограничения. История этого движения суха, информативна и наводит уныние.

Тора как законодательный кодекс слишком сжата для того, чтобы охватить все детали права. Для соотнесения основного закона с обширным кругом проблем и деталей, возникающих в повседневной жизни, необходимо дополнить его общими правовыми комментариями. Попробуйте отвергнуть общий закон, пришедший к нам со времен пророков, — и вам придется «импровизировать» свой собственный общий закон. Это и сделали караимы. На протяжении нескольких поколений они руководствовались своим собственным кодексом — нечто вроде караимовского Талмуда, который в некоторых деталях был либеральнее, но в целом — намного строже, чем традиционный иудаизм. Это движение приняло поистине гротескную форму, пытаясь создать специальные законы с целью избежать повторения обрядов и обычаев основной традиции. Когда-то караизм обладал значительным весом в еврейской истории; это движение дало немало исследователей иудаизма. В наше время караимы фактически прекратили свое существование. В Малой Азии осталось буквально несколько семейств, скрупулезно сохраняющих караимовскую традицию; большинство из них переселилось в Израиль.

В серии монографий по иудаике Йельского университета есть превосходная книга о караизме — «Антология караимов». Название секты происходит от корня «кра», означающего «написанное слово Торы».

«Некоторые толкователи этого устного права обладали в современном им обществе огромным интеллектуальным и нравственным престижем».

Вряд ли какая-либо другая нация или религия знает в своей истории такую группу исследователей, как еврейские талмудисты, называемые хазал (аббревиатура ивритского «хахамейну зихронам ле’враха» — «наши мудрецы, да будет память о них благословенна»). Их высказывания, идеи, образ жизни сохранялись в еврейском сознании на протяжении многих веков. «Хазал говорили…», «Хазал решили…», «Как сказали Хазал…».

Они не были святыми, а обычными людьми с обычными повседневными заботами; некоторые из них служили в качестве прислуги и лишь немногие владели большими состояниями. Период нерушим отличался необычайной интеллектуальной свободой. Только три человеческих качества считались непреходящими ценностями и обеспечивали почетное положение в обществе: ученость, набожность, разум.

Эти человеческие качества сохранялись как ценности высшего порядка на протяжении многих веков замкнутой жизни в гетто. Вплоть до XX века у евреев было принято считать, что если дочь богатого купца вышла замуж за нищего, но блестящего эрудита, изучающего Тору, то она сделала великолепную партию и породнилась с элитой. В наше время эта система ценностей постепенно блекнет, хотя нельзя сказать с уверенностью, что она когда-нибудь исчезнет безвозвратно. Во всяком случае, склонность евреев к учению, находящая сегодня выражение в увлечении искусством и наукой, — отличительная черта нашего народа. Эту черту мы заимствовали у хазал.

Глава 17. От Талмуда к современности

Эта глава, вероятно, больше, чем любая другая, оскорбит чувства образованного читателя своими потрясающими пропусками и сокращениями. Какой смысл в обсуждении ришоним без упоминания рабейну Гершома Рамбана, Рашба и дюжины других светил; какой смысл в простом их перечислении вместе с ахроним в одной скудной главке и в поверхностном обзоре этой грандиозной плеяды мыслителей, заложивших основу современной юриспруденции; какой смысл в обзоре европейской средневековой поэзии и философии, некотором не нашлось места ни единому слову о Иегуде Галеви, Ибн-Гвиро-ле и мастерах литургии и в котором обойдены молчанием такие величественные фигуры, как Радак и Ибн-Эзра; какой смысл в том, чтобы упомянуть между прочим Виленского Гаона и не посвятить ему отдельную главу. Информативно ли такое повествование вообще?

Именно в этой главе я урезал тысячи и тысячи слов текста, над которым в свое время работал с большим удовольствием. Мне сказали — не без основания — что этот отрывок совершенно безнадежен: невозможно дать неподготовленному читателю даже самое поверхностное представление о сложной и многогранной правовой литературе, написанной за тысячу лет. Даже тот материал, который я оставил в этой главе, слишком академичен.

Если бы я мог вернуться к некоторым из этих опущенных отрывков, я бы остановился на Ибн-Эзре и Меири из Парпийона , которые помогли мне, как никто другой, разобраться в Раши. Если я удостоверюсь, что мой труд имеет какой-то смысл, я посвящу им отдельную книгу. Здесь же я попытался дать читателю только общее представление о еврейском праве. Обзор с «птичьего полета» дает возможность охватить большой участок поверхности, и в этом преимущество такого обзора. Однако это неизбежно приводит к упущению многих деталей.

«Гаоним были президентами университетов…»

Наиболее известный из гаоним — последний из этой плеяды — Саадия, сын Иосифа. Тот факт, что он родился в Египте, в некоем роде знаменует передвижение еврейского народа на запад. Приглашенный еще в молодом возрасте в Суру, одну из двух вавилонских духовных столиц, чтобы возглавить там гаонат, он вдохнул новую жизнь в мир диаспоры в тот решающий момент, когда еврейской мысли предстояло выдержать испытание перед бурно развивающейся западной культурой. Его труды, как вспышка заката, предвосхитили эру восхода современной мысли. Вопросы, волновавшие Саадию, волнуют наших современников. Его «Книга веры и разума» стала введением в грандиозную книгу, которую продолжают писать еврейские мыслители. По своему духу она принадлежит средневековью, но излучает мудрость и здравый смысл.

«Учитель заблудших».

Общее примечание Вторая великая книга Маймонида «Учитель заблудших» подлила масла в огонь оппозиции. Основная тема этого труда — то, что сейчас принято назьюать конфликтом между наукой и религией. Как бы подчеркивая актуальность книги, Маймонид написал ее на арабском, который был английским языком Средиземноморья той эпохи. Противопоставляя иудаизм аристотелевской и магометанской философии, он доказал неоспоримое превосходство нашей религии. Его доводы в пользу иудаизма сохранили свою силу и сегодня; видоизменилась лишь их форма благодаря новейшей терминологии. Проблематика этого труда Маймонида включает все важнейшие вопросы морали: добро и зло, свободная воля и рок, природа Б-га, трудные места Священного Писания, возможность апокалипсиса. Чтобы справиться с этой книгой, читатель должен быть хорошо начитан в греческой философии и иметь по крайней мере общее представление о магометанстве и христианстве. Принято считать, что Фома Аквинский , поздние схоласты-католики и магометанские философы многим обязаны Рамбаму. Раввины воспринимают этот труд как высшее достижение талмудистав спекулятивной метафизике, области, которая, впрочем, находится вне пределов иудаизма. По их мнению, это блестящее исследование, однако местами оно вызывает серьезную тревогу.

Мне трудно представить, что подумал бы мой дед, если бы узнал, что страшный «Учитель заблудших» можно приобрести меньше чем за два доллара в мягком переплете в переводе на английский язык, и что студенты американских колледжей, перелистав его за день-два, пишут по нему проникновенные сочинения. Мой дед всегда придерживался мнения, что Америка, по крайней мере ее еврейская часть, которую он хорошо знал, сошла с ума. Помимо «Учителя», Маймонид написал ряд других работ. Больше всего мне знакомы его комментарии к Мишне, написанные на арабском. Это поистине чудо ясного мышления и ясного стиля. Бессмысленно заниматься критикой талмудических трактатов, не прочитав предварительно комментарии Рамбама к Мишне. Эти комментарии выполняют огромную работу по систематизации содержания и структуры правовой проблематики и тем самым помогают сэкономить целые недели времени. Интересно отметить, что лучшие комментаторы, такие, как Рамбам, Раши, Ибн-Эзра, Маблим первоклассные писатели.

«Он вступается также за другого правоведа, Тура…»

Рабби Яакова бен Ашера называют Тур, потому что он разделил свой кодекс на четыре секции, каждая из которых составляет отделную колонку — тур. Четыре колонки символизируют четыре ряда драгоценных камней на нагрудном знаке верховного священнослужителя. Он жил в XIV веке в Германии. Иудаистика Германии составляет огромную библиотеку и отличается полнотой охваченного ею материала. Германское еврейство на протяжении веков было известно своей набожностью. Лишь с наступлением эмансипации, термин «доич» стал означать на идиш «западнический агностицизм».

«Подобно тому, как Иосиф Каро вернулся в Святую Землю, так и его книга вернулась к простым законам Торы и Мишны».

Живя в испанских, а позже в палестинских кругах, Каро написал свою работу, основываясь на сефардскои, или средиземноморской, традиции. К тому времени уже сформировалась вторая ветвь еврейских учений в диаспоре, ашкеназская, или германская, традиция, духовным центром которой были тевтонские еврейские общины. Само слово «ашкеназ» — это библейское название одного из отпрысков Ноя, которые после Потопа расселились по всему миру. Еврейская традиция всегда идентифицировала это колено с племенами, населявшими территорию современной Германии.

Многие авторы сообщают, что ашкеназские обычаи и б-гослужения более аскетичны и строги, чем обычаи и б-гослужения их южных соплеменников. Это напоминает общее различие между латинским и нордическим темпераментами и приводит к соблазну сделать вывод о влиянии климатических условий на мышление и право. Вряд ли серьезный анализ подтвердит такое упрощенное понимание национального характера, когда речь идет о еврейской литературе. В обеих традициях, ашкеназской и сефардской, есть свои элементы аскетизма и терпимости. Правовые кодексы таких южан, как Маймонид и Каро, могут показаться достаточно суровыми северянину с самым строгим вкусом. И все-таки для того, чтобы кодекс Каро ужился с учениями северян, в него были внесены поправки ашкеназского толка. Рамо выполнил эту работу в своем комментарии к книге «Шулхан арух» под названием «Скатерть». Это не критика Каро, а лишь вежливое возражение с ашкеназской позиции в тех местах, где две традиции расходятся в трактовке права. Сегодня эти комментарии включаются в каждое издание книги «Шулхан арух» в виде уточнений к тексту Каро. Таким образом, Рамо занял постоянное место в правоведении, хотя и не в качестве первоисточника, а дополнения к Каро.

«В законоведческой библиотеке моего деда…»

Сейчас книги моего деда составляют отдельную коллекцию в огромной библиотеке верховного раввина Израиля. Эта библиотека находится в Иерусалиме, в импозантном сооружении, носящем название «Гехал Шломо» («Дворец Соломона»). Естественно, эта коллекция включает все основные правовые кодексы и авторитетные комментарии к ним, а также труды видных специалистов в области еврейского права. Такие книги, как Талмуд, труды Рамбама, «Шулхан арух», переиздавались так часто, что стали вполне доступными. В коллекции моего деда, однако, есть десятки уникальных книг.

«Выпускники должны сдать строгие и сложные экзамены по еврейскому праву — так называемые экзамены на семиха».

Титул «рабби» является предметом серьезных разногласий между различными религиозными группами, даже внутри ортодоксального еврейства. Реформаторский иудаизм не признает непогрешимость Моисеева обряда или общего права. Не признает он также присвоения титула «рабби» посредством семиха. Студенты-реформисты изучают право как часть истории. Консервативный иудаизм также не требует семиха для присвоения титула «рабби»; они присваивают этот титул студентам богословских факультетов, которые проходят гораздо менее интенсивные экзамены, чем учителя и проповедники, и лишь некоторые студенты проходят семиха. Ортодоксальный же раввин должен пройти семиха в обязательном порядке. Помимо общих титулов, существуют также особые титулы, дающие более высокие ступени в различных специальных областях.

Глава 20. Ортодоксальный иудаизм

«Основа начального обучения в Америке — это общие дневные школы первой ступени, или начальные школы».

Дневные школы Некоторые критики американской системы образования утверждают, что дневные школы противоречат идее демократии: они разделяют детей по религиозному признаку. Еврейские родители, придерживающиеся этого мнения, выражают свой протест тем, что не записывают своих детей в эти школы. Я не намерен решить здесь эту проблему, однако некоторые ее моменты совершенно очевидны и однозначны. В новейшее время не найдено другого действенного способа сохранить Моисеев Закон, чем такая система образования. Старое сепаратистское образование давно стало историей. Талмуд-тора была всего лишь временной мерой, которая, однако, все еще дает неплохое начальное образование многим детям. Воскресные школы предлагают некую ориентацию, но изучение такой культурной традиции, как иудаизм, невозможно при двух-трех часах занятий в неделю. Совершенно очевидно, что это может быть либо вовсе ничем, либо каким-то новым видом образования и уж ни в коем случае не иудаизмом. Многим евреям глубокие познания в иудаизме кажутся излишней роскошью, и для них, естественно, дневные школы не представляют никакой ценности. Для ортодоксов же они становятся общепринятым образовательным учреждением.

Можно, конечно, утверждать, что система частных школ — это фактор сегрегации детей по тому или иному признаку. «Сегрегация» — слово бранное. «Селекция» же — слово вполне пристойное. Те или иные пристрастия человека можно выразить разными словами.

Иудаизм всегда был разносторонней и глубокой интеллектуальной дисциплиной. Дневная школа представляет собой попытку сохранить эту дисциплину в условиях современной жизни.

Глава 21. Раскол

«Эти два течения в иудаизме… являются сейчас основными религиозными течениями помимо ортодоксального».

Существуют и другие, более мелкие движения, подвергнувшие ревизии традиционный иудаизм, как, например, «Реконструкция» и «Еврейская наука.» Но они не составляют серьезной конкуренции консерваторам и реформистам, завоевавшим массы последователей в США и в некоторых общинах Европы и Африки. Вне Америки практически безраздельно господствует ортодоксальный иудаизм-Реконструкция подчеркивает социологический и культурный аспекты иудаизма. Это течение связано с идеями видного проповедника и писателя Мордехая Каплана. По своей форме реконструкторы мало чем отличаются от консерваторов. У Каплана был блестящий сподвижник, рабби Мильтон Стейнберг, который умер в очень молодом возрасте.

К сожалению, я не знаком с движением, именуемым «Еврейская наука». Его лидер — Тегила Лихтенштейн, вдова основоположника этого движения Морриса Лихтенштейна.

«Ортодоксальные раввины яростно боролись с реформистами».

Во время наивысшего расцвета реформизма в Германии просвещенные адвокаты ортодоксального иудаизма, такие, как Моше Мендельсон , Самсон Рафаэль Гирш , организовали сильную контратаку против реформизма. Сегодня мысли Гирша составляют важный аспект возрождения ортодоксального иудаизма. Его «Девятнадцать писем бен-Узиэля» до сих пор оказывают сильное воздействие на читателей.

Глава 22. Израиль

«После того как Тит разрушил Иерусалим, все евреи всегда думали о Сионе…»

Начало сионизму положил еще в доисторические времена Авраам, который покинул свой дом в Месопотамии и отправился в Палестину. Исход из Египта под предводительством Моисея был первым актом сионизма в народном масштабе. Все книги Ветхого Завета повествуют

о связи еврейского народа с Сионом, Святой Землей. Начиная учить Тору, в самом начале первого стиха Раши, ребенок читает о том, что повествование о Сотворении обосновывает моральное право евреев на Сион. Сион — это гора, возвышающаяся над древней столицей Святой Земли Иерусалимом. С библейских времен Сион символизирует мистическую Землю.

«Современный социализм в Израиле представляется мне отнюдь не воинствующей и атакующей идеологией».

В израильских сельскохозяйственных коммунах, восхитительных к и буи им, социалистический идеал живет, как ни в одной стране, за железным занавесом. «От каждого по способностям, каждому по потребностям» здесь не патетический лозунг, а закон повседневной жизни. Некоторые молодые люди покидают коммуны: жизнь здесь предъявляет слишком строгие требования к человеческой натуре. Но другие основывают новые коммуны, намеренно выбирая для поселения опасные районы вдоль границ, чтобы создать мощные военизированные пункты и превратить пограничную полосу в плодородные участки земли. Мне кажется, что истинный мотив этого идеалистического движения — инстинкт возрождения и защиты земли, а не абстракции социализма, хотя его лозунг — социализм. Существуют религиозные и нерелигиозные коммуны. Каждый гость Израиля непременно посещает кибуцим: это одно из израильских чудес.

Примечания

1

Имеются в виду работы «Сексуальное поведение мужчины» (1948) и «Сексуальное поведение женщины» (1953) профессора Альфреда Чарлза Кинси, директора Института сексуальных исследований при Индианском университете в США. (Примечание переводчика.)

(обратно)

2

Восемнадцатая поправка, принятая в 1919 году, запрещала изготовление, продажу и перевозку спиртных напитков на территории США; двадцать первая поправка, принятая в 1933 году, отменяла восемнадцатую (Примечание переводчика.)

(обратно)

3

Сэр Уильям Блэкстон (1723–1780) — знаменитый английский правовед; его труды стали основой обучения юристов в Великобритании и Соединенных Штатах Америки. (Примечание переводчика.)

(обратно)

4

Саддукеи — иудейская секта, существовавшая в течение примерно двух веков до разрушения Второго Храма (70 год новой эры); после разрушения Храма секта распалась. Движение караимов возникло в 8-ом веке в Персии. Караимы буквально следуют всем повелениям Танаха и отвергают Талмуд, Движение это отличается крайней аскетичностью, и его законы много строже законов ортодоксального иудаизма. (Примечание переводчика.)

(обратно)

5

Рамбам — сокращение от имени рабби Моше бен Маймон (то есть сын Маймона). Почти у каждого еврейского мудреца послеталмудической эпохи было сокращенное имя, которое ему давали его ученые собратья. (Примечание автора.)

(обратно)

6

Этот университет, находящийся в городе Нью-Йорке, — отнюдь не единственный солидный центр еврейского образования в США. Однако иешива-университет в Нью-Йорке — самое крупное из всех этих учебных заведений, там студенты получают высшее образование широкого профиля. Это было первое еврейское высшее учебное заведение, посвятившее себя как изучению иудаизма, так и всех современных наук и искусств. (Примечание переводчика.)

(обратно)

7

Фрэнк Ллойд Райт (1867–1959) — великий американский архитектор, создатель «органической архитектуры» — одного из новейших современных архитектурных стилей. (Примечание переводчика.)

(обратно)

8

Альфред Норт Уайтхед (1861–1947) — крупный английский математик и философ-метафизик, первым применивший математические методы к философии, создатель стройной метафизической теории и автор ряда основополагающих философских трудов («Наука и современный мир», «Процесс и действительность» и др.). (Примечание переводчика.)

(обратно)

9

За несколько лет, последовавших за созданием Государства Израиль в 1948 году, население страны выросло вдвое (прежде всего за счет массовой иммиграции) (Примечание переводчика.)

(обратно)

10

День Независимости США, главный праздник американцев. (Примечание переводчика.)

(обратно)

11

Элиагу бен Шломо Залман (1720–1797) — один из крупнейших авторитетов иудаизма, исследователь Талмуда, каббалы, Галахи и устных учений. Автор комментариев к Танаху («Адрат Элиагу»), Мишне, Тосефте, Иерусалимскому Талмуду, «Шулхан аруху» и др.

(обратно)

12

Томас Четтертон (1752-1770) и Джеймс Макферсон (1736-1796) — английские поэты. Последний известен под на-<…>

(обратно)

Комментарии

1

Знаками < > отмечены пропуски в тексте книги, выложенном на lib.ru.

(обратно)

Оглавление

ПРОЛОГ

  Случайный вопрос

  Б-г

  Точка зрения автора

  Задача

<ЧАСТЬ ПЕРВАЯ>{1}

  Глава первая КТО МЫ ТАКИЕ

    Что говорит Тора

    Насколько все это истинно

    Гордость

    Тайна

    «Избранный народ»

    Выжили? Чудо?

  Глава вторая СИМВОЛЫ

    Что делает символ

    Источник еврейского символа

    Сила символа

    Конформизм

ЧАСТЬ ВТОРАЯ НЕМНОГО О ЗАПОВЕДЯХ

  Глава третья ВЕРА

    Бездействующие ныне законы

    Заблуждение Виленского Гаона

    Суть иудаизма

    Самоизоляция

  Глава четвертая ШАБАТ

    Начнем с крутого подъема

    Суть Книги Бытия

    Шабат в Книге Бытия

    Лирическое отступление

    Четвертая заповедь

    Ритуал шабата

  Глава пятая ПРАЗДНИКИ ПРИРОДЫ

    Концентрические круги года

    Еврейский календарь

    Пасха: Седер

    Маца

    Пятидесятница: Шавуот

    Суккот, или праздник Кущей: осенний праздник

    Пальмовая ветвь

    Шмини Ацерет: день восьмой

    Заключение: цикл праздников природы

  Глава шестая ДНИ ТРЕПЕТА

    Йом Кипур

    Описание Дней Трепета

    Метафора Дней Трепета

    Раскаяние

    Исповедь общины

    Бессмертный индивидуум

    Время надежды

  Глава седьмая ВТОРОСТЕПЕННЫЕ СВЯТЫЕ ДНИ

    Пауза

    Девятый день месяца Ав: Тиша б’Ав

    Пурим: праздник в честь Эсфири

    Ханука: праздник огней

    Ханука сегодня

  Глава восьмая МОЛИТВЫ, СИНАГОГА И ВЕРУЮЩИЕ

    О молитве

    В синагоге

    Вечер в опере

    Синагога

    Религия и служба

    Обязательно ли молиться на иврите?

    Возглашающий молитвы

    Различные направления

    Правила приличия

    Некоторые трудности

  Глава девятая ЗАКОНЫ, КАСАЮЩИЕСЯ ПИЩИ, ОДЕЖДЫ И ЖИЛИЩА

    Деликатная тема

    Рацион

    Правила кашерности

    Убой скота

    Степени соблюдения правил кашерности

    Зачем беспокоиться?

    Одежда

    Жилище

  Глава десятая РОЖДЕНИЕ И ДЕТСТВО. МУЖЧИНЫ И ЖЕНЩИНЫ

    Обрезание

    Бар-мицва

    Бат-мицва

    Мужчина и женщина

  Глава одиннадцатая ЛЮБОВЬ И БРАК; НЕКОТОРЫЕ ДЕЛИКАТНЫЕ ОТКЛОНЕНИЯ

    Секс

    Брак

    Правила брачной жизни

    Развод

    Деликатные отклонения

  Глава двенадцатая СМЕРТЬ

    Загадка

    Загробная жизнь

    Объяснение зла

    Кадиш

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ ЗАКОН

  Глава тринадцатая ЧЬЮ ВЛАСТЬ УТВЕРЖДАЕТ ЗАКОН

  Глава четырнадцатая ТОРА

    Танах

    Моисей

    Тора Моисеева

    Освященность

    Остальные части еврейского Писания

    Теория эволюции

    С текстом в руках

  Глава пятнадцатая ТАЛМУД

    Книги, снятые с полки

    «За работу!»

    Что такое Талмуд

    Как выглядит Талмуд

    Агада Талмуда

  Глава шестнадцатая ЕВРЕЙСКОЕ ОБЩЕЕ ПРАВО

    Неписаные (устные) законы

    Молчаливое вето

    Талмудический метод

    Трудности Талмуда

  Глава семнадцатая ОТ ТАЛМУДА — К СОВРЕМЕННОСТИ

    Великая перемена

    «Первые» и Рамбам

    Дело по обвинению Рамбама

    «Шулхан арух»

    Закон в наши дни

    Взгляд в прошлое

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ СОВРЕМЕННОСТЬ

  Глава восемнадцатая СОВРЕМЕННОСТЬ

  Глава девятнадцатая ПЛОДЫ ПРОСВЕЩЕНИЯ

  Глава двадцатая ОРТОДОКСАЛЬНЫЙ ИУДАИЗМ

    «Надо было мне выучить английский»

    Кто такие ортодоксальные евреи?

    Упадок традиционной учености

    Современное образование

    Хасидизм

  Глава двадцать первая РАСКОЛ

    Реформисты

    Консерваторы опережают реформистов

    Стирание граней

    Ортодоксия и неортодоксальные течения

    Сугубо личное замечание

    Ассимиляция

    Говорит ассимилятор

    Колеблющиеся

  Глава двадцать вторая ИЗРАИЛЬ

    Нынешняя кульминация

    Как возник Израиль

    Современные израильские лидеры

    Израильский парадокс

ЭПИЛОГ

  «Как вы сохраните свою еврейскую сущность?»

  Высочайшее дозволение веровать

  Б-г Моисеев

  Пределы познанию

  «Это Б-г мой»

ПОСЛЕСЛОВИЕ, написано в 1969 году

  «Пепел и золото»

  Сионизм духовного центра

  Что дает нам вера

ПОСЛЕСЛОВИЕ к русскому изданию

ПРИМЕЧАНИЯ

  Пролог

  Глава 1. Кто мы такие

  Глава 2. Символы

  Глава 4. Шабат

  Глава 5. Праздники природы

  Глава 6. Дни трепета

  Глава 7. Второстепенные святые дни

  Глава 8. Молитвы, синагога, верующие

  Глава 9. Пища, одежда, жилище

  Глава 10. Рождение и детство. Мужчины и женщины

  Глава 11. Любовь и брак

  Глава 12. Смерть

  Глава 14. Тора

  Глава 16. Талмуд

  Глава 16. Еврейское общее право

  Глава 17. От Талмуда к современности

  Глава 20. Ортодоксальный иудаизм

  Глава 21. Раскол

  Глава 22. Израиль

1

Реклама на сайте