«Арабы в мировой истории. С доисламских времен до распада колониальной системы»

Арабы в мировой истории. С доисламских времен до распада колониальной системы (fb2) - Арабы в мировой истории. С доисламских времен до распада колониальной системы (пер. Татьяна Михайловна Шуликова) 2177K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Бернард Льюис

Бернард Льюис Арабы в мировой истории. С доисламских времен до распада колониальной системы

© Перевод на русский язык, ЗАО «Центрполиграф», 2017

© Художественное оформление, ЗАО «Центрполиграф», 2017

Введение

Что значит «араб»? Этническим терминам, как известно, трудно дать определение, и понятие «арабский» не входит в число самых простых. Одно из возможных определений можно сразу же отбросить в сторону. Арабы могут быть народом, это ничего не говорит об их гражданской принадлежности в юридическом смысле. Человек, называющий себя арабом, может по паспорту быть гражданином или подданным Саудовской Аравии, Йемена, Ирака, Кувейта, Сирии, Иордании, Судана, Ливии, Туниса, Алжира, Марокко или любого другого государства, которое идентифицирует себя как арабское. Некоторые из них – например, Саудовская Аравия, Объединенные Арабские Эмираты, Сирийская Арабская Республика и Египетская Арабская Республика – даже ввели слово «арабский» в официальное название своей страны. Их граждане, однако, не называются просто арабами. Есть арабские государства, больше того, целая Лига арабских государств; но нет ни одного арабского государства, в котором все граждане являются арабами.

Но если «арабскость» и не имеет юридического содержания, тем не менее она реальна. Гордость араба тем, что он араб, осознание уз, связывающих его с другими арабами в прошлом и настоящем, не становится из-за этого слабее. В таком случае не является ли объединяющим фактором язык: может быть, араб – это просто тот, для которого арабский – родной язык? Это простой и на первый взгляд удовлетворительный ответ, однако и он не без недостатков. Говорящий по-арабски еврей из Ирака или Йемена или арабоязычный христианин из Ливана или Египта – это араб? Задайте этот вопрос, и вы услышите разные ответы и от самих этих людей, и от их соседей-мусульман. А является ли арабом арабоязычный мусульманин из Египта? Многие считают себя таковыми, но не все, да и к тому же слово «араб» по-прежнему в разговорном языке в Египте и Ираке отличает бедуинов из окрестных пустынь от коренного крестьянского населения великих речных долин. В некоторых кругах употребляют неудобоваримое слово «арабофон», чтобы отличить тех, кто просто говорит на арабском языке, от настоящих арабов.

Арабские вожди, собравшиеся много лет назад, дали такое определение слову «араб»: «Тот, кто живет в нашей стране, говорит на нашем языке, вырос в нашей культуре и гордится нашей славой, – это один из нас». Можно сравнить с этими словами определение, данное западным специалистом, сэром Гамильтоном Гиббом: «Арабы – это все те, для кого центральным фактом истории является миссия Мухаммада и память об Арабской империи и кто, кроме того, дорожит арабским языком и его культурным наследием, как своим общим достоянием». Надо отметить, что оба определения не чисто лингвистические. Оба добавляют условие культуры, а одно и религии. Оба следует интерпретировать исторически, ибо лишь через историю народа, называемого арабским, мы можем надеяться понять смысл этого термина, начиная от его примитивного и ограниченного употребления в древности и заканчивая его широким, но расплывчатым современным значением. Как мы увидим, на протяжении этого длительного периода значение слова «араб» постоянно менялось, и, поскольку это изменение было медленным, сложным и широким, мы обнаружим, что этот термин можно использовать одновременно в разных смыслах и что едва ли когда-то было возможно дать стандартное общее определение его содержания.

Происхождение слова «араб» до сих пор неясно, хотя филологи и предлагали объяснения различной степени правдоподобия. По мнению некоторых, это слово происходит от семитского корня, означающего «запад», и когда-то жители Месопотамии называли им народы к западу от долины Евфрата. Эта этимология вызывает сомнения с чисто лингвистической точки зрения, кроме того, этим термином пользовались сами арабы, а народ едва ли будет называть себя словом, описывающим его географическое положение с точки зрения другого народа. Более плодотворными были попытки связать это слово с понятием кочевничества. Это делалось разными способами: соединением его с еврейским словом «арабха» – «темная земля», то есть степь, с «эреб» – «смешанный» на иврите, то есть неорганизованный, в отличие от организованных и упорядоченных оседлых общин, отвергаемых и презираемых кочевниками; с корнем «абхар» – «двигаться» или «передавать», – от которого, вероятно, происходит слово «иврит». Связь с кочевничеством подтверждается тем фактом, что сами арабы, по-видимому, издавна отличали этим словом бедуинов от арабоязычных жителей городов и деревень и фактически делают это до сих пор. Традиционная арабская этимология выводит слово из глагола со значением «выражать» или «излагать», но почти наверняка в действительности происходил обратный процесс. Аналогичная связь прослеживается между немецкими словами deuten – «объяснять народу» и deutsch – первоначально «принадлежащий к народу».

Самые ранние дошедшие до нас сведения об Аравии и арабах содержатся в главе 10 Бытия, где упоминаются названия многих народов и областей полуострова. Слово «араб», однако, не встречается в этом тексте, а впервые появляется в ассирийской надписи 853 года до н. э., в которой царь Салманасар III фиксирует победу ассирийских сил над заговором мятежных князьков; один из них именуется «ариби Гиндибу», который дал объединенной армии тысячу верблюдов. С того времени и до VI века до н. э. в ассирийских и вавилонских надписях появляются частые упоминания ариби, арабу и урби. В этих надписях фиксируется взимание дани с правителей ариби, как правило в виде верблюдов и предметов, которые указывают на их пустынное происхождение, а иногда говорится о военных походах в землю ариби. Некоторые из поздних надписей сопровождаются иллюстрациями ариби с их верблюдами. Эти походы на ариби были явно не завоевательными войнами, а карательными экспедициями, проводимыми с целью напомнить отбившимся от рук кочевникам об их обязанностях в качестве ассирийских вассалов. Их основной задачей была охрана ассирийских приграничных областей и линий сообщения. Ариби из надписей – кочевой народ, живущий на крайнем севере Аравии, вероятно в Сиро-Аравийской пустыне. Этот термин не включает в себя процветающую оседлую цивилизацию Юго-Западной Аравии, которая упоминается в ассирийских хрониках отдельно. Ариби можно отождествить с аравитянами из поздних книг Ветхого Завета. Около 530 года до н. э. термин «Арабая» начинает встречаться в персидских клинописных документах.

Самое раннее античное упоминание мы находим у Эсхила, который в «Прометее» упоминает Аравию как далекую землю, откуда приходят воины с остроконечными копьями. «Магос арабос», упомянутый в «Персах» в качестве одного из командующих войска Ксеркса, возможно, тоже араб. Именно в греческих произведениях мы впервые встречаем топоним Аравия (Арабия), образованный по аналогии с Италия и т. п. Геродот и вслед за ним большинство других греческих и латинских авторов распространяют термины «Аравия» и «арабы» на весь полуостров и всех его жителей, включая южных аравитян, и даже на восточную египетскую пустыню между Нилом и Красным морем. Таким образом, представляется, что это название в тот период охватывало все пустынные области Ближнего и Среднего Востока, населенные семитоязычными народами. Кроме того, именно в греческой литературе становится общеупотребимым и слово «сарацин». Оно впервые появляется в древних надписях, и, видимо, это название одного из пустынных племен на Синае. В греческой, римской и талмудической литературе оно используется для обозначения кочевников вообще, а в Византии и на средневековом Западе позднее стало применяться ко всем мусульманским народам.

У самих арабов слово «араб» впервые встречается в древних южноаравийских надписях, этих реликвиях процветающей цивилизации, созданной в Йемене южной ветвью арабских народов и уходящей в поздний дохристианский период и первые века христианства. В них «араб» означает бедуин, часто разбойник, и называют так кочевников, в отличие от оседлого населения. Первое упоминание на севере встречается в эпитафии из Намары начала IV века н. э., одной из старейших сохранившихся надписей на североарабском языке, который позже стал классическим арабским. Эта надпись, сделанная на арабском языке, но набатейским арамейским алфавитом, говорит о смерти и достижениях Имру аль-Кайса, «царя всех арабов», в таких формулировках, которые свидетельствуют о том, что их заявляемая верховная власть не распространялась далеко за пределы кочевников Северной и Центральной Аравии.

Лишь после возникновения ислама в начале VII века мы получаем какие-то реальные данные относительно употребления этого слова в Центральной и Северной Аравии. Для Мухаммада и его современников арабы были бедуинами пустыни, и в Коране этот термин используется исключительно в указанном смысле и никогда не применяется к жителям Мекки, Медины и других городов. В то же время язык этих городов и самого Корана называется арабским. Здесь мы уже находим зачаток идеи, распространившейся в последующие времена, что чистейшая форма арабского языка – та, на которой говорят бедуины, у которых оригинальный арабский образ жизни и речи сохранился вернее, чем у кого-либо другого.

Великие волны завоевания, последовавшие за смертью Мухаммада, и создание его преемниками халифата во главе новой исламской общины широко распространили имя арабов по всем трем материкам – Азии, Африке и Европе и обозначили им одну из важнейших вех в истории человеческой мысли и достижений. Арабоязычные народы Аравии, кочевые и оседлые, основали огромную империю, простиравшуюся от Центральной Азии по всему Ближнему Востоку до Северной Африки на берегах Атлантического океана. С исламом в качестве национальной религии и новой империей в качестве трофея арабы оказались среди огромного числа разнообразных народов, различающихся расой, языком и вероисповеданием, среди которых они сформировали правящее меньшинство завоевателей и господ. Этнические различия между племенами и общественные различия между горожанами и жителями пустынь на некоторое время стали менее значительными, нежели различия между владыками новой империи и разными народами, которых они завоевали. В течение этого первого периода истории ислама, когда он был религией арабов, а халифат – государством арабов, этим словом стали называть тех, кто говорил по-арабски, кто был полноправным членом арабской общины в силу своего происхождения и кто лично или через своих предков был выходцем из Аравии. Это слово отделяло их от массы персов, сирийцев, египтян и других народов, которые оказались под властью арабов вследствие их грандиозных завоеваний, а также использовалось в христианской Европе и других странах за пределами исламского мира для обозначения жителя новой империи. Первые классические арабские словари дают нам две формы слова – «араб» и «arāb» – и утверждают, что второе обозначает бедуина, а первое употребляется в более широком смысле, описанном выше. Это различие, если оно достоверное – а в старинных словарях многое существует исключительно в лексикографическом поле, – должно впервые появляться в этот период. До него мы не встречаем никаких признаков подобного употребления. И по всей видимости, оно сохранялось недолго.

Начиная с VIII века халифат постепенно превращается из Арабской в исламскую империю, в которой принадлежность к правящей верхушке определялась вероисповеданием, а не происхождением. Поскольку все большее число завоеванных народов обращалось в ислам, религия перестала быть национальным или племенным культом арабских завоевателей и приобрела универсальный характер, который сохранила и по сию пору. Развитие экономики и прекращение захватнических войн породило новый правящий класс администраторов и торговцев, неоднородный по этнической принадлежности и языку, который вытеснил арабскую военную аристократию, появившуюся в результате завоеваний. Это изменение нашло отражение в устройстве и составе правительства.

Арабский оставался единственным официальным языком и основным языком управления, торговли и культуры. Богатая и разнообразная цивилизация халифата, созданная людьми многих национальностей и вероисповеданий, была арабской по языку и в большой степени также и по тону. Использование прилагательного «арабский» для описания различных аспектов этой цивилизации часто вызывало сомнение на том основании, что вклад в «арабскую медицину», «арабскую философию» и т. д. со стороны имевших арабское происхождение был относительно невелик. Критиковалось даже использование слова «мусульманский», поскольку многие создатели этой культуры были христианами и иудеями, и поэтому был предложен термин «исламский» как обладающий культурной, а не чисто религиозной или национальной коннотацией. Однако подлинно арабские особенности цивилизации халифата больше, чем позволило бы предположить простое рассмотрение этнического происхождения отдельных его создателей, и использование термина «арабский» оправдано при условии четкого разграничения его культурных и национальных коннотаций. Другой важный момент – то, что сегодня в коллективном сознании арабов именно арабская цивилизация халифата в этом более широком смысле является их общим достоянием и формообразующим влиянием в культурной жизни.

В то же время этническое содержание слова «арабский» тоже менялось. Распространение ислама среди покоренных народов сопровождалось и распространением арабского языка. Этот процесс ускорился с переселением большого числа жителей Аравии в провинции, а с X века – с появлением нового правящего народа, турок-сельджуков, – различия между потомками арабских завоевателей и арабизованных туземцев потеряли былое значение. Почти во всех провинциях к западу от Ирана прежние местные языки вымерли и арабский стал главным разговорным языком. Начиная с поздних Аббасидов слово «араб» возвращается к своему исходному значению – бедуин или кочевник, становясь по сути социальным, а не этническим термином. Во многих западных хрониках Крестовых походов он применяется исключительно к бедуинам, в то время как массы мусульман Ближнего Востока называют сарацинами. Несомненно, именно в этом смысле Торквато Тассо говорит в XVI веке:

Арабы к ним другие примыкают: Кочевники без прочных очагов… Освобожденный Иерусалим.XVII. 21

Арабский историк XIV века Ибн Хальдун, сам горожанин арабского происхождения, широко использует это слово именно в этом смысле.

Основным критерием классификации был критерий вероисповедания. Разные религиозные меньшинства были организованы в религиозно-политические общины, каждая со своими собственными законами и вождями. Большинство принадлежало к умме, то есть мусульманской общине или народу. Ее члены считали себя в первую очередь мусульманами. Если требовалась дальнейшая классификация, она могла быть территориальной – египтяне, сирийцы, иракцы – или социальной – горожане, крестьяне, кочевники. Именно к этой последней и относился термин «араб». В нем сохранилось так мало от этнического смысла, что мы находим даже, как он порой применяется к неарабским кочевникам курдского или тюркского происхождения. В то время, когда господствующий общественный класс в умме был в основном турецким – как, например, на протяжении многих веков на Ближнем Востоке, – иногда мы находим, что термин «сыны арабов» или «дети арабов» (абна аль-араб или авлад аль-араб) применяется к арабоязычным горожанам и крестьянам, чтобы отличить их от турецкого правящего класса, с одной стороны, и от кочевников, то есть собственно арабов, с другой.

В разговорном арабском языке такое положение остается в основном неизменным до наших дней, хотя турок сменил другой господствующий класс. Однако среди интеллигенции арабоязычных стран произошло иное изменение с далекоидущими последствиями. Быстрый рост европейского влияния в этих областях принес с собой европейскую идею народа или нации как людей с общей родиной, языком, характером и политическими стремлениями. С XVI века Османская империя правила большинством арабоязычных народов Ближнего и Среднего Востока. Влияние национальной идеи на народ, претерпевающий бурные социальные перемены, вызванные наступлением западного империализма, породило первые зачатки арабского возрождения и национального движения, направленного на создание независимого государства или государств. Движение началось в Сирии, и его первые вожди, по-видимому, мыслили только в рамках этой страны. Вскоре оно распространилось на Ирак и в последующие годы наладило более тесные отношения с местными национально-освободительными движениями в Египте и даже в арабоязычных странах Северной Африки.

Для теоретиков арабской национальной независимости арабы являются нацией в европейском смысле этого слова, включающей в себя всех людей, находящихся в определенных границах, говорящих по-арабски и хранящих память о былом величии арабов. Есть разные мнения о том, где проходят эти границы. По представлениям одних, они включают в себя только арабоязычные страны Юго-Западной Азии. Другие прибавляют к ним Египет, хотя эта идея вступает в конфликт с мнением множества египтян, которые рассматривают свое стремление к независимости, или патриотизм, с египетской, а не арабской точки зрения. Многие включают туда весь арабский мир от Марокко до границ Ирана и Турции. Исходя из этой позиции общественные различия между оседлым населением и кочевниками утратили прежнее значение, несмотря на то что в разговорном языке словом «араб» по-прежнему называют бедуинов. Религиозные различия в обществе, в котором долго господствовали теократические принципы, отбросить не так легко. Хотя немногие из идеологов движения готовы это признать, многие арабы до сих пор исключают из своего числа тех, кто хоть и говорит по-арабски, но отказывается от веры арабов и тем самым от большей доли цивилизации, формированию которой она способствовала.

Итак, подведем итог: термин «араб» впервые встречается в IX веке до н. э. применительно к бедуинам северной Аравийской степи. Оседлые народы соседних стран употребляли его в этом смысле на протяжении нескольких столетий. Греки и римляне распространили его на весь полуостров, включая оседлых жителей оазисов и относительно развитую цивилизацию на юго-западе. В самой Аравии, по-видимому, он ограничивался кочевниками, хотя общий язык и оседлых и кочевых аравитян назывался арабским. После исламских завоеваний и в период Арабской империи этим термином отделяли завоевателей арабского происхождения от масс покоренных народов. Когда Арабское царство трансформировалось в космополитическую исламскую империю, он стал обозначать – скорее во внешнем, чем во внутреннем употреблении, – разнородную культуру этой империи, творимую людьми многих национальностей и религий, но выраженную на арабском языке и обусловленную арабскими вкусами и традициями. При слиянии арабских завоевателей и арабизации завоеванных и их общем подчинении другим правящим элементам он постепенно утратил свое этническое содержание и стал социальным термином, который применяется в основном к кочевникам, сохранившим изначальный арабский образ жизни и язык вернее, чем кто-либо другой. Арабоязычные народы оседлых стран, как правило, называют просто мусульманами, иногда «сыновьями арабов», чтобы отличить их от мусульман, говорящих на других языках. И хотя все эти разнообразные употребления сохранились в некоторых контекстах до наших дней, все большее значение приобретает новое, появившееся под влиянием Запада в течение XX века. Оно касается арабоязычных народов как нации или группы братских наций в современном смысле этого слова, связанных общей территорией, языком и культурой и общим стремлением к политической независимости и единству.

Гораздо более простая задача – рассмотреть, в какой степени «арабскость» распространена в настоящее время. Арабоязычные страны делятся на три группы: Юго-Западную Азию, Египет и Северную Африку. Самой крупной арабской территорией в первой группе является сам Аравийский полуостров. Большую его часть занимает Королевство Саудовская Аравия, где, несмотря на огромное богатство, накопленное за счет нефтяных доходов, по-прежнему существует патриархальная монархическая власть и население которой, за исключением крупных городов и зон промышленной застройки, в значительной степени остается сельским и кочевым. Республиканский переворот против монархии в соседнем Йемене в 1962 году положил начало гражданской войне, которая продолжалась до 1967 года. В том же году колония и протекторат Аден получил независимость в качестве Народной Республики Южного Йемена. После длительного периода соперничества два Йемена окончательно объединились. Остальная часть полуострова на юго-востоке и востоке состоит из ряда эмиратов, управляемых давно установленными династиями. К 1971 году страны Персидского залива тоже получили независимость и большинство из них вошло в Объединенные Арабские Эмираты.

К северу от Аравии лежат земли Плодородного полумесяца: до 1918 года провинции Османской империи, а ныне государства Ирак, Сирия, Ливан, Иордания и Израиль. Именно в этих странах процесс арабизации пошел дальше всего и сильнее всего укоренилось чувство арабской идентичности. К Арабской Азии в северо-восточной оконечности Африки примыкает Египет, самое густонаселенное, наиболее развитое и однородное из арабоязычных государств, с давней традицией политического стремления к независимости и самостоятельным политическим существованием в наше время. В феврале 1958 года к Египту присоединилась Сирия в Объединенной Арабской Республике, но вышла из нее в 1961 году. Египет какое-то время сохранял название ОАР, но затем изменил его на Арабская Республика Египет.

К западу от Египта на Африканском континенте бывшая итальянская колония Ливия стала независимой монархией в декабре 1951 года и революционной республикой в 1969 году. Тунис и Марокко были признаны независимыми в 1956 году, Алжир – в 1962 году после долгой и упорной борьбы. В большинстве этих стран смешанное население, в основном говорящее на арабском языке, с меньшинством, говорящем на берберском, особенно в Марокко. К югу от Египта и Северной Африки, на границе между арабской и Черной Африкой, располагается целый ряд государств со смешанным арабским и негритянским населением: Судан, получивший независимость в 1956 году, Чад – в 1960 году и Мавритания, ставшая независимой в том же году. Кроме того, отдельные арабские общины встречаются среди преимущественно черного населения дальше на юг, а также значительное арабское меньшинство проживает в Иране, Израиле и Турции. В последней четверти XX века довольно крупные арабские общины образовались за счет иммиграции в Западной Европе, особенно во Франции, а также в Северной Америке. Общее число говорящих на арабском языке в Азии и Африке обычно оценивается более чем в 200 миллионов, из которых более 55 миллионов живут в Египте и более 60 миллионов – в Северной Африке.

Эти страны имеют много общего. Все они находятся на границе пустыни и культивируемой земли и с древнейших времен до наших дней сталкивались с вечной проблемой вторгающихся кочевников. Две из важнейших стран, Египет и Ирак, находятся в орошаемых долинах крупных рек и с древнейших времен являются пересечениями торговых путей и централизованными государствами. Почти все они – аграрные страны с более или менее одинаковым общественным укладом и правящими классами, хотя внешние формы и даже социальные реалии меняются, по мере того как на всех их по отдельности влияет современный мир – в разное время, разными путями, с разной скоростью. Все, кроме самой Аравии, были приобретены арабами и исламом за счет великих завоеваний, и все они унаследовали одно и то же великое достояние: язык, религию и цивилизацию. Однако разговорный язык, как и религия, культура и общественные традиции, имеет множество местных различий. Давнее раздельное проживание и огромные расстояния способствовали тому, что у арабов в слиянии с различными местными культурами возникли активные локальные варианты общей традиции, иногда, как, например, в Египте, с глубоко укорененным ощущением местной национальной идентичности.

Среди покоренных народов тут и там были те, кто отказался от языка или религии завоевателей или и от того и от другого, сохранившись как мусульмане, но не арабы, например курды или берберы в Ираке и в Северной Африке; либо как говорящие по-арабски, но не мусульмане, например марониты и копты в Ливане и Египте. Новые секты возникли в самом исламе, иногда под воздействием ранее существовавших культов. Так, шииты и езиды появились в Ираке, друзы – в Сирии и Ливане, зейдиты и исмаилиты – в Йемене. Современная эпоха, воздействуя на арабские земли значительно отличающимися друг от друга процессами, принесла с собой новые факторы раздробленности, происходящие из разницы социальных уровней, а также различия региональных и династических интересов. Но современные события также усиливают и факторы единства: быстрый рост современных коммуникаций, благодаря чему разные части арабского мира могут наладить более тесные и более быстрые связи друг с другом, нежели когда-либо прежде; распространение образования и грамотности, которые придают больший размах объединительному влиянию общего письменного языка и памяти; и, что самое очевидное, новая солидарность в противостоянии иностранному господству и влиянию.

Нам остается рассмотреть в этих вводных заметках лишь одну последнюю проблему. Европеец, пишущий об исламской истории, вынужден действовать в рамках одного специфического ограничения. Пользуясь западным языком, он неизбежно употребляет западные термины. Но эти термины основаны на западных категориях осмысления и анализа, которые сами возникли на основе западной истории. Их применение к иному обществу, порожденному иными традициями и иным образом жизни, в лучшем случае может быть лишь аналогией и может приводить к неверному толкованию. Возьмем пример: такие пары слов, как «церковь» и «государство», «духовный» и «мирской», «клерикальный» и «светский», не имеют реальных аналогов в мусульманском узусе вплоть до Новейшего времени, когда они были созданы – либо заимствованы у арабских христиан – для передачи современных идей; выражаемые ими дихотомии были неизвестны средневековому мусульманскому обществу и не имели выражения в средневековом мусульманском сознании. Общность ислама была церковью и государством в одном лице, где оба становились неотличимы друг от друга; его правитель – халиф был одновременно и светским и религиозным главой. Опять же, термин «феодализм», строго говоря, относится к общественному устройству, которое существовало в Западной Европе между распадом Римской империи и началом нового порядка. Его применение к другим регионам и другим периодам, если только не дать им тщательнейшее определение в новом контексте, неизбежно создает впечатление, будто описываемый тип общества идентичен или по крайней мере похож на западноевропейский феодализм. Но нет двух совершенно одинаковых обществ, и, хотя общественный порядок в исламе в определенные периоды может проявлять целый ряд значительных сходств с западноевропейским феодализмом, это ни в коей мере не оправдывает их отождествления, которое подразумевается при неразборчивом использовании термина. Такие слова, как «религия», «государство», «суверенитет», «демократия», означают совершенно иные вещи в исламском контексте и, более того, отличаются по смыслу даже в разных частях Европы. Однако употребление таких слов неизбежно, если автор пишет на английском языке, да и, если уж на то пошло, на современных языках Ближнего Востока, находившихся более века под влиянием западного образа мышления и классификации. На следующих страницах их надлежит всегда понимать в их исламском контексте и не следует воспринимать как схожие с соответствующими западными институтами в большей степени, чем указано для конкретного случая.

Глава 1. Доисламская Аравия

Пророчество о пустыне приморской. – Как бури на юге носятся, идет он от пустыни, из земли страшной.

Ис., 21: 1

Аравийский полуостров образует огромный прямоугольник площадью более 3 миллионов квадратных километров. На севере он граничит с рядом областей, часто называемых Плодородным полумесяцем, – Месопотамией, Сирией и Палестиной – и окружающей их пустыней; на востоке и юге – с Персидским заливом и Индийским океаном; на западе – с Красным морем. Юго-западные районы Йемена представляют собой гористую местность с развитой системой ирригации, которая с давних пор способствовала развитию сельского хозяйства и процветающей и относительно передовой оседлой цивилизации. Остальная часть страны представляет собой безводные степи и пустыни, перемежаемые лишь редкими оазисами и пересекаемые немногими караванными и торговыми путями. Население в основном состояло из скотоводов и кочевников, которые существовали за счет своих стад и набегов на оазисы и соседние возделанные провинции.

На Аравийском полуострове есть пустыни разных видов. Самые значительные, по арабской классификации, – это Большой Нефуд, безбрежное море огромных песчаных барханов, которые образуют ландшафт с постоянно меняющимися чертами; Хамад с более твердой почвой, расположенный ближе к Сирии и Ираку; степной регион, где земля плотнее, и, когда время от времени выпадают дожди, он вдруг на короткое время покрывается растительностью; и, наконец, безбрежная и непроходимая песчаная пустыня на юго-востоке. Сообщение между этими районами было трудным и ограниченным, путешественникам в основном приходилось полагаться на вади[1], так что жители разных частей Аравии мало контактировали друг с другом. Центр и север полуострова арабы традиционно делят на три области. Первая из них – Тихама, это семитское слово означает «низменность» и применяется к песчаной наклонной равнине на побережье Красного моря. Затем, если двигаться на восток, это Хиджаз, то есть «преграда». Так первоначально называли только горную цепь, отделяющую прибрежную равнину от плато Неджд, но затем оно стало включать и большую часть самой прибрежной равнины. К востоку от Хиджаза лежит большая внутренняя возвышенность Неджд, большая часть которой состоит из пустыни Нефуд.

С давних времен Аравия была транзитной зоной между странами Средиземноморья и землями, находящимися дальше на восток, и ее история в большой степени зависела от превратностей сообщения между Востоком и Западом. Сообщение и на самом полуострове, и за его пределами зависело от его географических особенностей и в силу этого проходило по нескольким четко определенным линиям. Первая из них – маршрут через Хиджаз, идущий от портов Красного моря и внутренних пограничных аванпостов Палестины и Трансиордании вдоль внутренней стороны хребта на побережье Красного моря и далее в Йемен. В разное время это был караванный путь между империей Александра и его преемников на Ближнем Востоке и расположенными дальше странами Азии. Также это был маршрут Хиджазской железной дороги, построенной в первые годы XX века. Второй маршрут проходит через Вади-ад-Давасир от северо-восточной оконечности Йемена до Центральной Аравии, где соединяется с другим маршрутом – в Вади-Рум и идет в Южную Месопотамию. В древности это был основной путь сообщения между Йеменом и цивилизацией Ассирии и Вавилона. И наконец, Вади-Сирхан связывает Центральную Аравию с юго-восточной частью Сирии через оазисы Эль-Джауфа.

Пока мы не получим возможность раскопать историю Аравии, как мы раскопали историю Египта, Сирии и Месопотамии, ее первые века останутся для нас туманными, и исследователю придется с опаской прокладывать путь среди обломков полупостроенных и полуразрушенных гипотез, которые историк не может ни полностью достроить, ни окончательно сровнять с землей при таком скудном имеющемся у него арсенале фактов. Пожалуй, самая известная из них – это концепция Винклера-Каэтани, названная так по имени ее двух самых выдающихся сторонников. В соответствии с ней Аравия в древности была плодородной страной и первой родиной семитских народов. За тысячелетия она прошла через процесс устойчивого иссушения, оскуднения ресурсов и водных путей и расширения пустыни на счет возделанных земель. Снижение плодородности полуострова вместе с увеличением числа жителей привело к ряду кризисов перенаселения и вследствие этого к повторяющимся нашествиям семитских народов полуострова на соседние страны. Именно эти кризисы привели ассирийцев, арамейцев, хананеев (включая финикийцев и евреев) и, наконец, самих арабов в Плодородный полумесяц. Историческими арабами, таким образом, следует считать однородный остаток после тех великих вторжений, имевших место в древней истории.

Хотя до сих пор не проведено тщательное геологическое изучение Аравии, в поддержку этой теории все же открылись некоторые данные в виде высохших водных путей и других признаков прошлого плодородия. Однако нет никаких доказательств того, что этот процесс иссушения произошел уже после того, как на полуострове поселились люди, как и того, что оно происходило с достаточно высокой скоростью, чтобы оказывать непосредственное влияние на деятельность человека. Есть также некоторые филологические факты в пользу теории, а именно то, что арабский язык, хотя он и позже остальных семитских языков сформировался в качестве литературного и культурного инструмента, тем не менее во многих отношениях является старейшим из них по своей грамматической структуре и, следовательно, ближайшим к предполагаемому исходному протосемитскому языку. Итальянский ученый Игнацио Гвиди выдвинул альтернативную гипотезу, назвав родиной семитов Южную Месопотамию и отметив, что, хотя семитские языки имеют родственные слова со значением «река» и «море», у них нет родственных слов со значением «гора» или «холм». Другие ученые предлагали на эту роль Африку и Армению.

Национальная арабская традиция делит народ на две основные ветви: северную и южную. Это разделение отразилось в главе 10 Бытия, где приведены две родословные от Сима для народов Юго-Западной и Центральной и Северной Аравии, последний из которых ближе к евреям. Этнологический смысл этого разделения неизвестен и, возможно, останется таковым. Впервые в истории оно появляется в языковых и культурных терминах. Арабский язык юга Аравии отличается от языка севера, из которого в конечном счете развился классический арабский. Он использует иной алфавит, известный нам из надписей, связан с эфиопским языком и письменностью, возникшей у переселенцев из Южной Аравии, которые создали первые центры эфиопской цивилизации. Другое важное отличие заключается в том, что южные арабы были оседлыми.

Хронология древней истории южных арабов неясна. Одно из самых ранних царств, которые встречаются в хрониках, – это Саба или Сабейское царство, возможно тождественное библейскому Савскому, чья царица вступила в отношения с царем Соломоном. Сабейское царство могло существовать еще в X веке до н. э. Изредка оно упоминается уже с VIII века, а в VI веке есть сведения о нем как о развитом государстве. Около 750 года до н. э. один из сабейских царей построил знаменитую Марибскую плотину, которая долгое время управляла сельскохозяйственной жизнью царства. Сабейское царство поддерживало торговые связи с африканскими странами на противоположном побережье и, вероятно, с более далекими государствами. Сабеи, по всей видимости, широко осваивали Африку и основали царство Абиссиния, название которого происходит от слова «хабашат», которым называли юго-западных арабов. Эфиопия по-арабски до сих пор называется Хабаш.

После того как завоевания Александра Македонского наладили связи между средиземноморским миром и далеким Востоком, увеличение объема сведений в греческих источниках свидетельствует о растущем интересе к Южной Аравии. Египетские цари династии Птолемеев посылали корабли через Красное море для исследования арабского побережья и торговых путей в Индию. Их преемники на Ближнем Востоке сохранили этот интерес. К концу V века н. э. Сабейское царство уже находилось в состоянии значительного упадка. Мусульманские и христианские источники указывают, что оно попало под власть химьяритов, другой южной арабской народности. Последний из химьяритских царей Зу Нувас перешел в иудаизм. В отместку за преследование византийцами евреев он принял репрессивные меры против христианских переселенцев в Южной Аравии. Это, в свою очередь, привело к ответным шагам в Византии и в Эфиопии, к тому времени уже ставшей христианским государством, и предоставило последней повод и возможность сразу и отомстить за гонения на христиан, и завладеть ключом к торговле с Индией. Сабейскому царству пришел конец после успешного эфиопского вторжения при поддержке местных христиан. Эфиопское правление в Йемене продолжалось недолго. В 575 году н. э. персидское войско вторглось в страну и без особого труда покорило ее, превратив в сатрапию. Персидское правление тоже оказалось недолговечным, и ко времени мусульманских завоеваний от него почти не осталось следов.

Основу общества на юге Аравии составляло сельское хозяйство, и надписи, в которых часто упоминаются плотины, каналы, трудности с охраной границ и земельная собственность, указывают на высокую степень развития. Помимо зерновых культур южные аравийцы производили мирру, ладан и другие благовония и пряности. Они были главной статьей их экспорта, и в средиземноморских странах пряности из Южной Аравии, которые часто путали с прибывшими через нее из более далеких земель, создали ей почти легендарную репутацию богатой и процветающей страны: в античном мире ее называли Аравия Эвдемон или Аравия Феликс (Счастливая). Аравийские пряности оставили множество следов в западной литературе от «арабских сокровищ» у Горация до «всех благовоний Аравии» у Шекспира и «пряных берегов Аравии Блаженной» у Мильтона.

Политическая организация Южной Аравии была монархической, и власть, видимо, переходила от отца к сыну. Цари не считались божественными, как и везде на Востоке, и их полномочия, по крайней мере в определенные периоды, были ограничены советами знати, а на более позднем этапе своего рода феодализмом, когда местные аристократы управляли из своих замков вассалами и крестьянами.

Религия Южной Аравии была политеистической и в общих чертах, хотя и не в подробностях, схожа с религиями других древних семитских народов. Храмы были важными центрами общественной жизни и владели значительными богатствами, которые находились в распоряжении первосвященников. Сам урожай пряностей считался священным, и одну его треть оставляли для богов, то есть для жрецов и священнослужителей. Хотя в Южной Аравии была известна письменность и сохранилось много надписей, нет никаких признаков существования каких-либо книг или литературы.

Переходя от Южной к Центральной и Северной Аравии, мы обнаруживаем совсем иную историю, основанную на гораздо более скудных сведениях. Мы видели, что ассирийские, библейские и персидские источники время от времени упоминают кочевые народы центра и севера. Южные аравийцы, по всей видимости, тоже селились на севере, вероятно с целью торговли. Наши первые подробные сведения датируются периодом Античности, когда благодаря эллинистическому влиянию из Сирии и периодическому использованию западноаравийских торговых путей образовался ряд полуоседлых приграничных государств в Сирии и пустынных землях Северной Аравии.

Эти государства, хотя и арабские по происхождению, находились под сильным влиянием эллинизированной арамейской культуры, и обычно в их надписях использовался арамейский язык. Их арабский характер раскрывается лишь в собственных именах. Первым таким государством и, возможно, самым важным была Набатея, которая господствовала в период своего наибольшего могущества на территории от залива Акаба до Мертвого моря на севере, и в том числе на большей части Северного Хиджаза. Первый царь, известный из надписей, – это Арета (по-арабски Харита), который упоминается в 169 году до н. э. Его столица находилась в Петре, что в современной Иордании. Первые контакты Набатейского царства с Римом относятся к 65 году до н. э., когда Помпей побывал в Петре. Римляне установили дружественные отношения с этим аравийским царством, которое служило своего рода буфером между возделанными областями Римского Востока и неосвоенной пустыней. В 25–24 годах до н. э. Набатейское царство служило базой для экспедиции Элия Галла. Эта экспедиция, посланная Августом для завоевания Йемена, была единственной попыткой римлян проникнуть в Аравию. Ее побудительным мотивом был контроль за южными выходами торговых путей в Индию. Погрузившись на корабли в Набатейском порту на Красном море, Элий Галл сумел высадиться в Западной Аравии и проникнуть в глубь территории. Его поход, однако, закончился полным провалом и позорным уходом римлян.

Ближний Восток накануне распространения ислама

В I веке н. э. римско-набатейские отношения ухудшились, и в 105 году н. э. император Траян сделал Северную Набатею римской провинцией. Отметим попутно, что арабы римских пограничных провинций дали Римской империи по меньшей мере одного императора – Филиппа, который правил с 244 по 249 год н. э. В период сразу же после его смерти наблюдался подъем второго из арамеизованных арабских приграничных государств в Юго-Восточной Сирии. Это было знаменитое Пальмирское царство, основанное в Сиро-Аравийской пустыне, тоже в начальной точке западного торгового пути. Его первым правителем был Оденат (по-арабски Удайна), которого в 265 году н. э. император Галлиен признал царем в награду за помощь в войне против персов. После смерти Одената его преемницей стала вдова, знаменитая Зенобия (по-арабски Зейнаб), которая в течение некоторого времени претендовала на власть над большей частью Ближнего Востока и провозгласила цезарем Августом своего сына, называемого в классических источниках Афенодором – вероятно, греческая передача арабского имени Вабаллат. Император Аврелиан был в конце концов вынужден предпринять какие-то шаги и в 273 году н. э. завоевал Пальмиру, покорил царство и отправил Зенобию в Рим в золотых цепях для участия в триумфальном шествии.

Эти два государства, несмотря на краткий блеск их славы в римских летописях, оказались преходящими, не обладая прочностью и компактностью южных арабских царств и основываясь главным образом на кочевых и полукочевых народах. Своей важностью они были обязаны расположению на торговых путях, идущих из Рима через Западную Аравию дальше на восток, и своей функции буферных государств или пограничных княжеств-данников, оберегавших римлян от сложной и дорогостоящей необходимости поддерживать военную оборону на пустынных границах.

Меньше сведений сохранилось о двух арабских государствах, процветавших в эллинистический период в глубине полуострова. Это государства Лихьян и Самуд. Оба они известны в основном из надписей на собственном языке и, в случае последнего, из нескольких упоминаний в Коране. Оба, по всей видимости, некоторое время находились под набатейским владычеством и уже позже стали независимыми.

В 384 году н. э. произошло одно крупное событие: мирное соглашение, которое положило конец длинной серии войн между Римской и Персидской империями в III и IV веках. В течение длительного мира между двумя империями, продолжавшегося до 502 года н. э., местная и международная торговля вернулась на прямые пути – через Египет и Красное море и через долину Евфрата и Персидский залив. В мирное время эти пути были короче, безопаснее и дешевле, и ничто не вынуждало ни персов, ни византийцев искать и развивать альтернативные маршруты в далеких областях за пределами досягаемости их врагов. Западный аравийский торговый путь – всегда трудный и опасный – уже был не нужен и, видимо, заброшен.

Период между IV и VI веками – когда Аравия уже не представляла важности для Византийской и Персидской империй – был периодом упадка и деградации. На юго-западе, как мы уже видели, цивилизация Йемена угасла и попала под иноземное владычество. Утрата благосостояния и миграция южных племен на север в арабской национальной традиции свелись к единому ошеломительному эпизоду – слому Марибской плотины и последующему запустению. На севере некогда процветавшие пограничные государства оказались под прямым имперским правлением или вернулись к кочевой анархии. На большей части полуострова существовавшие на тот момент города пришли в упадок или исчезли вовсе, и вместо торговли и земледелия распространилось кочевничество.

Главной особенностью населения Центральной и Северной Аравии в этот важнейший период, непосредственно предшествующий подъему ислама, был бедуинский трайбализм. В бедуинском обществе социальной единицей является группа, а не индивид. Индивид имеет права и обязанности только в качестве члена своей группы. Группа сплачивается внешне в силу необходимой самозащиты от тягот и опасностей жизни в пустыне и внутренне кровными узами по мужской линии, которые являются основной социальной связью. Племя существует за счет животноводства и набегов на соседние местности и караваны, рискнувшие пересечь Аравию. В некотором роде именно благодаря ряду взаимных набегов товары из областей с оседлым населением проникают через племена, ближайшие к границам, в племена из внутренних районов. Племя обычно не допускает частной земельной собственности, но осуществляет коллективные права на пастбища, источники воды и т. д. Есть некоторые данные о том, что даже стада овец и коз иногда находились в коллективной собственности племени и только движимое имущество было предметом личной собственности.

Политическое устройство племени находилось в зачаточном состоянии. Его главой был сеид или шейх, избранный вождь, который редко был кем-то большим, нежели первым среди равных. Он скорее следовал за мнением племени, а не вел за собой. Он не мог ни взимать налоги, ни назначать наказания. Права и обязанности принадлежали отдельным семьям внутри племени, но никому снаружи. Функция «правительства» шейха состояла в арбитраже, а не в командовании. Он не обладал полномочиями принуждать, и само понятие власти, царского положения, публичного наказания и т. п. было ненавистно арабскому кочевому обществу. Шейх избирался старейшинами племени, как правило, из числа членов одной семьи, в каком-то смысле рода шейхов, называемого Ахль аль-Байт, «люди дома». Советы ему давало собрание старейшин – меджлис, состоящий из глав семей и представителей кланов племени. Меджлис был рупором общественного мнения. Видимо, существовали определенные различия между кланами – более знатными и остальными.

Жизнью племени управляли обычаи, сунна и традиции предков, которые были обязаны своим авторитетом уважению к прецеденту вообще и подчинялись только общественному мнению. Племенной меджлис был его внешним символом и единственным инструментом. Главным, что социально ограничивало господствовавшую анархию, был обычай кровной мести, возлагающий на родственников убитого обязанность отомстить убийце или его сородичу.

Религия кочевников представляла собой в некотором роде полидемонизм, родственный язычеству древних семитов. Существа, которым поклонялись, по своему происхождению были обитателями и покровителями отдельных мест, жили в деревьях, источниках и особенно в священных камнях. Были среди них некоторые божества и в обычном смысле, преодолевшие в своем могуществе границы чисто племенных культов. В число трех важнейших входили Манат, Аль-Узза и Аллат, последнее из которых упомянуто у Геродота. Эти трое подчинялись более высокому божеству, которого звали Аллах. В племенной религии не было настоящего священничества; кочевники, переселявшиеся с места на место, перевозили своих богов с собой в красном шатре, чем-то вроде ковчега завета у евреев, который сопровождал их в битвах. Их религия была не персональной, но общинной. В центре стояло племенное божество, которое обычно символизировал камень, а иногда и какой-либо иной предмет. Он хранился у рода шейха, который таким образом пользовался некоторым духовным престижем. Божество и культ были символом племени и единственным идеологическим выражением его чувства единства и сплоченности. Соблюдение племенного культа выражало политическую лояльность, отступничество было равно измене.

Единственным исключением из этого кочевого образа жизни были оазисы. Там небольшие оседлые общины сформировали зачаточную политическую организацию, и видное семейство оазиса обычно осуществляло в некотором роде царскую власть над его обитателями. Иногда правитель оазиса претендовал на некую неопределенную меру сюзеренитета над соседними племенами. А иногда один оазис получал власть над соседним оазисом и таким образом основывал эфемерную пустынную империю. Стоит упомянуть лишь одно подобное царство – Кинду, поскольку ее возникновение и расширение во многих смыслах предвосхитило последующее распространение ислама. Царство Кинда расцвело в конце V – начале VI века на севере Аравии. Могущественное вначале, даже простершееся на территории приграничных государств, оно рухнуло из-за отсутствия внутренней сплоченности, а также потому, что не смогло проникнуть за преграду, возведенную Византийской и Персидской империями, в то время гораздо более мощными, чем несколько десятков лет спустя, когда им пришлось столкнуться с наступлением ислама. Царство Кинда оставило более прочную память по себе в арабской поэзии. К VI веку арабские племена полуострова обладали стандартным, общим поэтическим языком и техникой, независимыми от племенных диалектов и объединяющими арабские племена в единой традиции и единой передаваемой изустно культуре. Этот общий язык и литература в большой степени были обязаны своим побудительным импульсом и развитием достижениям Кинды и памяти о ней как о первом великом совместном свершении центральных и северных племен. В течение VI века она достигла полной зрелости.

На заметно более продвинутой стадии общественного развития осевшие кочевники тут и там основывали города. Самым важным из них была Мекка, находившаяся в Хиджазе. В городе каждый клан имел собственный меджлис и собственный священный камень, но союз кланов, образующий город, нашел внешнее выражение в виде скопления камней в едином центральном святилище с общим символом. Здание в форме куба, известное под именем Кааба, было таким символом единства в Мекке, где совет – мала, набранный из клановых меджлисов, – сменил простой племенной меджлис. Здесь условный и согласованный характер власти шейха был ослаблен и до некоторой степени сменен своего рода олигархией правящих семейств.

Несмотря на упадок этого периода, Аравия все же не была полностью изолирована от цивилизованного мира, но скорее находилась на его периферии. Персидская и византийская культура, как материальная, так и этическая, проникала в нее разными путями, в основном связанными с трансаравийскими торговыми путями. Определенную важность имели иноземные колонии, обосновавшиеся на самом полуострове. Еврейские и христианские поселения появились в разных частях Аравии, те и другие распространяли арамейскую и эллинистическую культуру. Главным южноаравийским христианским центром был Наджран, где существовала относительно развитая политическая жизнь. Евреи или обращенные в иудаизм арабы жили в нескольких местах, в первую очередь в Ясрибе, который позднее переименовали в Медину. Это были в основном земледельцы и ремесленники. Их происхождение неясно, и относительно его выдвигалось множество разнообразных теорий.

Другим каналом проникновения были приграничные государства. Та же необходимость, которая заставила римлян поддержать подъем Набатейского и Пальмирского царств, побудила Византийскую и Персидскую империи допустить развитие арабских государств на границах Сирии и Ирака. Два – Гассан и Хира – были христианскими, первое монофизитского толка, а второе несторианского. Оба имели привкус арамейской и эллинистической культуры, который отчасти просочился во внутренние районы. Ранняя история Гассана неясна и известна только из арабских преданий. Нечто определенное начинается уже в 529 году н. э., когда филарх аль-Харис ибн Джабала (Арефа по-гречески) получил новые титулы от Юстиниана после его победы над арабскими вассалами Персии. Гассаниды жили в районе реки Ярмук, и византийцы не столько назначили их, сколько признали. На пороге возникновения ислама Ираклий прекратил выплачивать финансовую помощь, которую Византия оказывала Гассанидам, по соображениям экономии, так как страна была истощена войной с Персией, и мусульманские захватчики впоследствии нашли Гассанидское царство обиженным и неблагонадежным по отношению к Византии.

На границах Ирака, провинции, находящейся под персидским владычеством, лежало арабское княжество Хира, государство-вассал сасанидских императоров Персии, зависимое во времена их силы и самоуверенное во времена их слабости. Оно выполняло ту же функцию в империи Сасанидов, что и Гассанидское царство в Византийской империи. В Персидских войнах против Византии арабы Хиры обычно играли вспомогательную роль. Период их наибольшей независимости пришелся на правление Аль-Мунзира III, современника и врага гассанида Аль-Хариса. В арабской традиции Хира всегда расценивалась как неотъемлемая часть арабской общины, находившаяся в непосредственном контакте с остальной Аравией. Даже будучи вассалом персов, свою культуру она черпала в основном с Запада, из христианской и эллинистической цивилизации Сирии. Сначала языческая, она приняла христианство несторианского толка, которое исповедовали пленники. Правящая династия Лахмидов была уничтожена после восстания персидским императором Хосровом II, который в 602 году прислал персидского наместника править страной, чье население было в основном арабским. Хира оставалась персидским аванпостом до 633 года, когда ее захватили наступающие мусульманские силы.

Другим источником ограниченного иностранного влияния было прямое правление чужеземцев. Недолговечное эфиопское и персидское господство в Йемене, а также в персидской и византийской приграничных провинциях Северной Аравии было тем каналом, через которые арабы получили знания о более продвинутых методах ведения войны того времени. По нему же просочились и некоторые другие материальные и культурные влияния.

Реакция арабов на эти внешние раздражители проявилась по ряду направлений; в материальном смысле арабы приобрели оружие и научились его использовать, а также переняли принципы военной организации и стратегии. В приграничных провинциях на севере шло крупномасштабное обучение и материальное обеспечение арабских вспомогательных сил. Ткани, еда, вино и, вероятно, также письменность пришли к арабам таким же образом. В интеллектуальном смысле религии Ближнего Востока с их монотеистическими принципами и нравственными идеями позволили арабам приобщиться к культуре и литературе и создали основной фон для последующего успеха деятельности Мухаммада. Эта реакция в основном ограничивалась некоторыми областями, в частности оседлым населением Южной Аравии и Хиджаза.

Несмотря на масштаб и численное значение кочевников, именно оседлые элементы и особенно те, кто жил и трудился на трансаравийских торговых путях, в действительности сформировали историю Аравии. Последующее смещение этих путей определило перемены и перевороты в арабской истории. В 502 году н. э. длительный мир между Персидской и Византийской империями подошел к концу, и началась новая серия войн, которые продолжались вплоть до финального персидско-византийского столкновения в 603–628 годах. Как и мир, возобновление войны принесло перемены, имевшие далекоидущие последствия. Короткие и прямые маршруты между двумя империями стали недоступны, поскольку оба стремились полностью или хотя бы частично воспрепятствовать торговле соперника. Пути, лежащие за границами обеих империй, – через северные степи и южные моря и пустыни – приобрели новую коммерческую и стратегическую важность. Путь по Евфрату и Персидскому заливу, до той поры предпочитаемый купцами, путешествовавшими между Средиземным морем и далее на Восток, был затруднен из-за политических, военных и экономических преград, а также общей дезорганизации по причине постоянной враждебности. Египет тоже был в состоянии беспорядка и уже не мог служить альтернативным путем через долину Нила и Красное море. В силу этого торговля снова вернулась к трудному, но более спокойному маршруту из Сирии через Западную Аравию в Йемен, в чьи порты заходили индийские суда. Несмотря на попытки персов, византийцев и их эфиопских союзников получить контроль за этим путем, он оставался удобным и доступным. Пальмирское и Набатейское царства на севере, былое процветание которых было связано с аналогичным сочетанием причин, давно исчезли. И город Мекка воспользовался создавшейся возможностью.

Ранняя история Мекки неясна. Если, как предполагали некоторые, ее следует отождествлять с Макорабой, упомянутой у греческого географа Птолемея, то, вероятно, город основали для того, чтобы преградить торговый путь на север для южноаравийских пряностей. Она удачно расположена на пересечении линий сообщения на юг к Йемену, на север к Средиземному морю, на восток к Персидскому заливу, на запад к красноморскому порту Джидда и морскому пути в Африку. За некоторое время до возникновения ислама Мекку заняло североаравийское племя курайшитов, которое быстро превратилось в мощную торговую общину. Курайшитские купцы имели торговые соглашения с властями византийских, эфиопских и персидских приграничных областей и вели обширную торговлю. Два раза в год они отправляли большие караваны на север и юг. Это были совместные предприятия, организованные купеческими ассоциациями Мекки. Караваны поменьше выходили и в другое время года, а также есть некоторые данные о морской торговле с Африкой. В окрестностях Мекки устраивалось несколько ярмарок, самой важной из которых была ярмарка в Указе. Они были включены в экономическую жизнь Мекки и помогли распространить влияние и репутацию города среди окружающих кочевников. Население Мекки было разнообразным. Правящую верхушку, называемую внутренними курайшитами, составляла своего рода купеческая аристократия – караванщики и деловые люди, предприниматели и истинные хозяева транзитной торговли. После них шли так называемые внешние курайшиты, мелкие торговцы, поселившиеся в городе позднее и имевшие более скромный статус, и, наконец, «пролетариат» из иностранцев и бедуинов. За пределами Мекки были «арабы-курайшиты» – зависимые бедуинские племена.

Анри Ламменс описал правительство Мекки как торговую республику, управляемую синдикатом богатых купцов. Но эта фраза не должна вводить в заблуждение и внушать читателю мысль об организованных республиканских институтах западного образца. Курайшиты лишь незадолго до того оставили кочевую жизнь, и их идеалы все еще были идеалами кочевников – максимум свободы действий и минимум государственной власти. Та власть, которая существовала в городе, принадлежала мале, в своем роде городскому эквиваленту племенного меджлиса, состоявшему из представителей самых знатных купеческих семейств. То, как работало правительство Мекки, хорошо видно на примере борьбы против Мухаммада и затем конфликтов при его преемниках. Торговый опыт мекканских купцов сделал их способными на сотрудничество, организацию и дисциплину, которые редко встречались среди арабов, и позволил приобрести исключительную важность в управлении обширной империей, которая вскоре оказалась в их власти.

Именно в этой среде родился Мухаммад, пророк ислама.

Глава 2. Мухаммад и восход ислама

И так мы внушили тебе Коран арабский, чтобы увещевал ты мать поселений и тех, кто кругом нее, и увещал о дне собрания, в котором нет сомнения[2].

Коран, 42: 7

В сочинении о Мухаммаде и происхождении ислама Эрнест Ренан отмечает, что, в отличие от других религий, чья колыбель покрыта тайной, ислам родился при белом свете истории. «Его корни неглубоки, жизнь его основателя известна нам так же хорошо, как жизнь реформаторов XVI века». Говоря так, Ренан имел в виду изобилие биографического материала, предоставляемого сирой – мусульманским жизнеописанием пророка. Когда проблемы, связанные с правлением огромной империей, поставили арабов лицом к лицу с разнообразными трудностями, которых никогда не возникало при жизни пророка, был установлен принцип, что не только сам Коран, слово Бога, имеет авторитет в качестве руководства для поведения, но и все деяния и высказывания пророка на протяжении всей его жизни. Сведения об этих деяниях и высказываниях сохраняются в виде преданий (по-арабски хадисов), каждый отдельный хадис засвидетельствован цепочкой авторитетов в виде «я слышал от… кто слышал от… кто слышал от… кто слышал, как пророк сказал». В течение нескольких поколений после смерти пророка был накоплен богатый свод хадисов, охватывающих все аспекты жизни и мысли Мухаммада.

На первый взгляд хадисы с их тщательным перечислением авторитетов и возвращением в каждом случае к словам очевидца, казалось бы, являются вполне надежным источником. Однако тут есть свои трудности. Сбор и изучение хадисов начались лишь через несколько поколений после смерти пророка. В этот период возможности и мотивы для фальсификации были практически безграничны. В первую очередь, достаточно даже одного прошедшего времени и несовершенства человеческой памяти, чтобы поставить под сомнение достоверность информации, передаваемой изустно на протяжении более чем ста лет. Но существовали мотивы и для умышленного искажения. Период после смерти пророка был периодом интенсивного развития исламской общины. Целый ряд новых общественных, политических, правовых и религиозных тем и концепций пришли в ислам от покоренных народов, и многие идеи и решения, появившиеся в результате этого процесса, были задним числом вложены в уста пророка в сфабрикованных хадисах. Кроме того, это был период насильственных внутренних конфликтов между отдельными индивидами, семьями, фракциями и сектами внутри исламской общины. Все они не могли найти лучшего способа поддержать свои претензии, нежели предъявив хадис, который приписывается пророку и выражает подходящую точку зрения. Возьмем лишь один пример: сравнительное положение и важность мекканских родов при жизни пророка почти до неузнаваемости искажены в хадисной литературе соперниками их потомков в то время, когда эта литература записывалась.

Очень скоро сами мусульмане поняли, что многие хадисы – подделка, и разработали целую науку критики для отграничения подлинных хадисов от тех, которые сфабрикованы при помощи благочестивого или нечестивого обмана. Традиционная критика рассматривает исключительно цепочку авторитетов – отвергая некоторых рассказчиков из-за их предполагаемой пристрастности или потому, что они никогда не имели возможности узнать то, что, по их утверждениям, они передали в своих рассказах. Современные критики отмечают важные недостатки этого подхода. Во-первых, так же легко подделать цепочку авторитетов, как и предание. Во-вторых, отказ от рассказчиков только на основании того или иного мнения представляет собой всего лишь победу одного конкретного мнения над другими и его принятия в качестве стандарта для оценки остальных. Современная критика основывается на историко-психологическом анализе текста самих преданий. Тщательное изучение, произведенное Игнацем Гольдциером, и педантичная, а иногда и придирчивая критика Леоне Каэтани и Анри Ламменса показали, что ко всей литературе хадисов, в которую входит жизнеописание пророка, следует относиться с осторожностью и сдержанностью и взвешивать и проверять каждый отдельный хадис, прежде чем признавать его подлинным. В более позднее время исследования Йозефа Шахта и Робера Брюншвига показали, что многие предания, производящие впечатление исторических, на самом деле служат юридическим или доктринальным целям и потому сомнительны с исторической точки зрения.

Помимо сиры основным источником биографии пророка является Коран, Божье слово, как верят мусульмане, открытое Мухаммаду и переданное им народу Мекки и Медины в течение его жизни. На основании Корана и скудных данных из других источников складывается исторический портрет, который, хотя не является ни столь подробным, как в предании и у первых современных авторов, которые следовали за ним, ни столь туманным, как тот, который остался после критики радикальных авторов последнего времени, тем не менее может дать некоторое представление о его миссии в восприятии его последователей и о значении его жизненного пути с точки зрения историков.

Мало что известно о происхождении и первых годах жизни Мухаммада, и даже эти скупые сведения неуклонно истощались, по мере того как прогресс современной науки один за другим ставил под сомнение утверждения мусульманской традиции. Пророк, по всей видимости, родился в Мекке между 570 и 580 годами н. э. в бану хашим, уважаемом роде курайшитов, хотя и не входившем в число господствующей олигархии. Сам Мухаммад, как утверждают, воспитывался сиротой в бедности, вероятно, его дедом. Богатство и положение он приобрел, женившись на Хадидже, вдове богатого купца, которая была на несколько лет старше его. Эти события нашли отражение в стихах Корана: «Разве не нашел Он тебя сиротой – и приютил? И нашел тебя заблудшим – и направил на путь? И нашел тебя бедным и обогатил?» (93: 6–8). Вероятно, он сам занимался торговлей, хотя точно это неизвестно. Мекка была купеческим городом, и частое употребление коммерческих метафор и оборотов в Коране позволяет предположить некоторый опыт в торговле. К преданиям, которые рассказывают о торговых поездках в соседние страны, следует относиться настороженно. Определенно в учении Мухаммада мало что говорит о его знакомстве с ними.

Главный вопрос его духовного становления снова вызывает множество вопросов. Как утверждает сира, он был знаком и с евреями, и с христианами, и Коран явно связан с более ранними еврейскими и христианскими писаниями. Сами идеи единобожия и откровения, как и многие специфические случаи и фигуры, свидетельствуют об этой связи. С точки зрения мусульман, сходство между Кораном и предыдущими откровениями обусловлено их общим божественным источником, а различия объясняются искажением первых откровений их недостойными хранителями. Современные ученые на основании мусульманских версий библейских историй делают вывод, что первые мусульмане знакомились с Библией из вторых рук, по всей вероятности через еврейских и христианских торговцев и путешественников, рассказы которых были затронуты влиянием мидрашей и апокрифов. Предание говорит о некоторых людях, которые называются ханифами, язычниках из Мекки, которые были недовольны преобладающим в их народе идолопоклонством и искали более чистую форму религии, но при этом не желали принимать ни иудаизм, ни христианство. Вполне возможно, что именно среди них следует искать духовные истоки Мухаммада.

По преданию, Мухаммад впервые ощутил свое призвание, когда он уже близился к сорокалетию. Его первые проповеди мекканцы, по-видимому, считали безвредными и никак им не противились. Главы Корана, относящиеся к Мекке, в основном говорят о едином Боге, о нечестивости идолопоклонства и неотвратимости Божьего суда. Их заявленная цель состоит в том, чтобы дать арабам откровение на арабском языке, которого прежде удостоились другие народы на своих языках.

Сначала его поддержали немногие, в основном люди скромного положения. Среди первых новообращенных были его жена Хадиджа и двоюродный брат Али, который впоследствии стал четвертым халифом. По мере того как Мухаммад становился все напористее и открыто нападал на тогдашнюю религию Мекки, он и его сторонники вызывали все более жесткое противостояние со стороны господствующих элементов. Один европейский ученый XIX века попытался представить борьбу между первой мусульманской общиной и мекканской олигархией в качестве классового конфликта, в котором Мухаммад представлял непривилегированные классы и их негодование против правящей буржуазной олигархии. Хотя эта точка зрения преувеличивает один аспект проповеди Мухаммада и преуменьшает остальные, ее в некоторой степени поддерживают первые рассказы, свидетельствующие о том, что большая часть его сторонников происходила из бедных классов и что сопротивление мекканской иерархии имело экономические и социальные мотивы. В описаниях этого сопротивления повторяются две темы. Одна из них – страх, что устранение старой религии и статуса мекканского святилища лишило бы Мекку ее уникальной и выгодной позиции в качестве и религиозного, и делового центра. Другая – возражение против притязаний того, кто сам не принадлежал ни к одному из господствующих семейств.

Даже если у оппозиции были экономические причины, она выразилась политически, а не религиозно и в конце концов вынудила самого Мухаммада к политическим действиям. Последний период его пребывания в Мекке отмечен гонением на мусульман, которые хотя, возможно, и преувеличены в предании, но тем не менее были достаточно сильны, чтобы заставить группу обращенных бежать в Эфиопию. Однако, несмотря на гонения, ислам, как назвали веру Мухаммада, продолжал набирать все новых приверженцев. Среди самых видных были Абу Бакр, Умар, член рода бану ади, быстрота которого в принятии решений и действиях сыграла огромную роль для борющейся общины, и Усман, член дома Омейядов, одного из главных родов в Мекке, и единственный обращенный Мухаммадом из числа видных представителей правящей олигархии.

Невозможность добиться каких-либо существенных улучшений в отношении мекканцев и преодолеть их сопротивление заставила Мухаммада искать успеха в другом месте. После неудачной попытки в городе Таиф он принял приглашение от жителей Медины и перебрался туда.

Оазис Медина, в доисламские времена известный как Ясриб, находится примерно в 450 километрах к северу от Мекки. Он был заселен еще в глубокой древности, и его название упоминается и в греческих трудах по географии, и в древних арабских надписях. В какой-то момент его обитателями стали преимущественно приверженцы иудаизма, состоявшие, несомненно, из беженцев из Иудеи и обращенных в иудаизм арабов. Существовало три основных еврейских рода: бану курайза, бану надир и бану кайнука. Первые два из них, как говорят, занимались сельским хозяйством, а члены третьего были оружейниками и ювелирами. В неизвестный момент в оазисе обосновались два языческих арабских племени – бану аус и бану хазрадж. Сначала они были клиентами или протеже евреев, но в конце концов стали доминировать в городе и оазисе.

Переселение Мухаммада из Мекки в Медину – хиджра, как оно называется по-арабски, – стало поворотным пунктом. Курайшиты не сделали никаких серьезных попыток предотвратить его, и Мухаммад покинул город без спешки. Он не приказал, а предложил своим сторонникам уехать и сам оставался в Мекке до последнего, отчасти, безусловно, ради того, чтобы прибыть в Медину не одиноким и преследуемым изгнанником, а главой целой группы с определенным статусом. О том, почему и зачем жители Медины пригласили Мухаммада, говорят разное. Разумеется, им важна была его способность служить в качестве арбитра и регулировать внутренние споры. Помимо новой религии он принес им безопасность и определенную общественную дисциплину. В отличие от мекканцев мединцы не были кровно заинтересованы в язычестве и могли благосклонно принять религиозный аспект ислама при условии, что будут удовлетворены их политические и социальные потребности. Полное религиозное обращение мединцев произошло лишь намного позже. С первых дней среди них были разногласия относительно того, следует ли звать этого «чужака»-арбитра. Те, кто поддерживал Мухаммада, в традиции называются ансарами, помощниками, а те, кто выступал против него, получили нелицеприятное прозвище мунафикуны, то есть лицемеры. Религиозный аспект этих разногласий, несомненно, является обратной проекцией поздних историков.

Хиджре предшествовали длительные переговоры, и наконец она состоялась в 622 году н. э. – это первая удостоверенная дата исламской истории. Она ознаменовала собой поворотный момент жизненного пути Мухаммада и революции в исламе. В Мекке Мухаммад предстает как частное лицо, а в Медине – как главный мировой судья общины. В Мекке он был вынужден ограничиваться более или менее пассивной оппозицией к существующему порядку; в Медине же он стал управлять. В Мекке он проповедовал ислам; в Медине он получил возможность его практиковать. Эти перемены отразились как в повествовательной биографии, которая приобретает менее мифологический, более исторический характер, так и в Коране, который переходит от богословия к законодательству. Судьбоносное значение хиджры осознавали уже первые мусульмане, которые положили год, в который она произошла, в начало своего летосчисления.

Правление Мухаммада в Медине началось с серьезных трудностей. Его действительно преданные сторонники были малочисленны и состояли из мухаджиров, то есть сопровождавших его мекканцев, и мединских ансаров. Им пришлось столкнуться с активным сопротивлением мединских «лицемеров», которое, хотя в основном имело политический характер, тем не менее было внушительным, пока с новой верой их не примирили ощутимые преимущества, которые она впоследствии им принесла. Мухаммад, как представляется, надеялся найти теплый прием среди евреев, чья вера и писания, как он полагал, побудят их принять его притязания с большим сочувствием и пониманием. Чтобы привлечь их, он перенял ряд обычаев иудаизма, например пост Иом-кипур и молитву, обращенную к Иерусалиму. Евреи, однако, отвергли притязания языческого пророка и выступили против него именно на религиозном уровне, где он был наиболее уязвим. Их сопротивление потерпело неудачу по причине внутренней разобщенности и непопулярности среди мединцев в целом. Мухаммад, понимая, что не получит от них никакой поддержки, совсем отказался от перенятых у них обычаев и заменил Иерусалим Меккой, к которой следовало поворачиваться во время молитвы, и в целом придал более арабский характер своей религии.

Со своего прибытия в Медину он располагал достаточной политической силой, чтобы защитить себя и своих сторонников от насилия со стороны оппозиции, к какому прибегли курайшиты. Понимая, что религиозные доктрины, которые были его настоящей целью, нуждаются в политической поддержке, он стал действовать политически и за счет умелой дипломатии превратил свою политическую власть в религиозную. Арабский историк сохранил для нас ряд документов, в которых содержатся зачатки устава ранней мединской общины. По словам летописца, «Мухаммад написал и обнародовал послание среди мухаджиров и ансаров, в котором заключал согласие с иудеями и договор, подтверждающий, что они могут свободно исповедовать свою религию и владеть своим имуществом на определенных условиях». Документ не является договором в современном смысле этого слова, а скорее односторонней декларацией. Его цель была чисто практическая и административная, и в нем проявился осторожный, предусмотрительный характер дипломатии пророка. Он регулировал отношения между мекканскими иммигрантами и мединскими племенами, а также между ними обоими и евреями. Община, которую он создал, умма, была развитием доисламского города с несколькими важнейшими изменениями и стала первым шагом на пути к последующей исламской монархии. Она подтвердила племенное устройство и обычаи, при которых каждое племя сохраняло собственные обязательства и привилегии по отношению к посторонним. Но внутри уммы все эти права отменялись и все споры представляли на суд Мухаммада. Только курайшиты получили особое освобождение. Ни одна часть общины не имела права заключить отдельный мир с любой внешней группой, и нарушители уммы были поставлены вне закона.

Умма не вытеснила, а дополнила общественное устройство доисламской Аравии, и все ее идеи находились в структуре трайбализма. Она сохранила доисламские обычаи в вопросах собственности, брака и отношений между членами одного и того же племени. Интересно отметить, что эта первая конституция арабского пророка почти исключительно регулировала отношения членов общины между собой и с внешним миром.

Тем не менее произошли важные перемены, первая из которых заключалась в том, что вероисповедание заменило кровную принадлежность в качестве социальной связи. Уже в доисламском племени божество и культ были признаком национальности, а отступничество – внешним выражением измены. Следовательно, такая перемена означала подавление внутри уммы кровной мести и достижение большего внутреннего единства путем третейского суда. Не менее важной была новая концепция власти. Шейх уммы, то есть сам Мухаммад, был главой для тех, кто действительно был обращен, и не в рамках условных и договорных полномочий, которые скупо предоставлялись племенами и всегда могли быть отозваны, а по абсолютной религиозной прерогативе. Источник власти перешел от общественного мнения к Богу, который возложил ее на Мухаммада, как своего избранного апостола. Эта передача сформировала всю будущую историю мусульманского правления и мусульманской политической мысли.

Таким образом, умма имела двойственный характер. С одной стороны, это был политический организм, своего рода новое племя с Мухаммадом в роли шейха и с мусульманами и другими в качестве его членов. Но в то же время она имела в основном религиозное значение. Это была религиозная община, как сказали бы некоторые, теократия. Политические и религиозные цели никогда не различались во мнении Мухаммада или во мнении его или, если уж на то пошло, наших современников. Этот дуализм присущ мусульманскому обществу, зачатком которого была умма Мухаммада. В то время и в том месте это было неизбежно. В примитивной арабской общине религия могла выразиться только политически и иметь только политическую организацию, так как никакая иная форма была невозможна. С другой стороны, одна религия могла обеспечить государству сплоченность среди арабов, которым сама концепция политической власти казалась чуждой и отвратительной.

Иммигранты, экономически вырванные с корнем и не желавшие полностью зависеть от мединцев, обратились к единственной оставшейся у них профессии – оружейному делу. Возможность заняться им давало состояние войны между Мединой и Меккой. Набеги на торговые караваны считались естественным и законным военным действием. Походы против мекканских купцов служили двойной цели: во-первых, они помогали поддерживать блокаду города, которая сама по себе могла в конечном итоге заставить его покориться новой вере; во-вторых, они увеличили влияние, богатство и престиж уммы в Медине. В марте 624 года триста мусульман под предводительством Мухаммада застали врасплох мекканский караван при Бадре. Налетчики заполучили богатую добычу, и их победа отмечена в Коране как выражение божественного благоволения. Битва при Бадре способствовала стабилизации сообщества и положила начало откровению нового типа. Все чаще мединские откровения стали весьма отличаться от мекканских, трактуя практические проблемы управления и распределения добычи, в том числе взятых в плен и членов их семей. Победа дала возможность для реакции против евреев, а в конечном счете и против христиан, которых обвинили в том, что они фальсифицировали собственные священные писания, чтобы скрыть пророчества о пришествии Мухаммада. Сам ислам начал меняться. Мухаммад стал открыто проповедовать новое религиозное мироустройство с собой в качестве печати пророков. Новое послание стало более очевидно арабским, а после признания мекканской Каабы местом паломничества завоевание города стало религиозным долгом.

В марте 625 года курайшиты, реагируя на растущую опасность со стороны мединских налетов, отправили войска против Мухаммада и разгромили мусульман у горы Ухуд. Они чувствовали себя недостаточно сильными, чтобы продолжить поход на Медину, и вернулись в Мекку. Это не стало каким-то реальным провалом для мусульманской общины, и, как и после битвы при Бадре, Мухаммад атаковал и изгнал еще одно из еврейских племен. Курайшиты, однако, не отказались от борьбы. Весной 627 года мекканская армия примерно в 10 тысяч человек двинулась к Медине и осадила город. Простой хитрости – рытья рва вокруг, которое предложил, как говорит предание, обращенный из персов, – оказалось достаточно, чтобы преградить путь их осадным орудиям, и через сорок дней армия курайшитов отступила. За этой победой последовало уничтожение последнего оставшегося еврейского племени – бану курайза, которое обвинили в сношениях с мекканцами. Мужчин, как говорит сира, предали смерти, женщин и детей продали в рабство.

В начале весны 628 года Мухаммад почувствовал себя достаточно сильным, чтобы предпринять попытку нападения на Мекку. Однако по дороге стало ясно, что попытка преждевременна, и военную экспедицию преобразовали в мирное паломничество. Мусульманские вожди встретились с переговорщиками из Мекки в месте под названием Худайбия, на границе священной территории вокруг города, на которой, по доисламскому обучаю, в определенные периоды нельзя вести никаких военных действий. Переговоры закончились десятилетним перемирием, и мусульмане получили право совершить паломничество в Мекку в следующем году и остаться там на три дня. В более поздние времена договор в Худайбии служил в качестве пророческого прецедента, определяющего нормы шариата относительно перерыва в джихаде для переговоров и перемирия.

Некоторые более страстные мусульмане были отчасти недовольны этим на первый взгляд нерешительным результатом. Их мнение переломило нападение на еврейский оазис Хайбар. Победа мусульман в Хайбаре ознаменовала первое столкновение мусульманского государства с завоеванным немусульманским народом и легла в основу последующих взаимодействий аналогичного вида. Евреи сохранили свою землю, но выплатили дань размером 50 процентов. В следующем году Мухаммад с двумя сотнями сторонников отправился в паломничество в Мекку, где растущий авторитет и мощь новой веры принесли ему новую партию обращенных. Среди них были Амр ибн аль-Ас и Халид ибн аль-Валид, оба они сыграют важнейшую роль в последующих победах ислама. Наконец, в январе 630 года убийство мусульманина жителем Мекки из-за, как представляется, частных разногласий послужило казус белли для окончательного нападения и завоевания Мекки.

С захватом Мекки и покорением курайшитов исламской уммой миссия пророка при его жизни была практически завершена, и в последний оставшийся ему год жизни он, по всей видимости, не участвовал ни в каких военных действиях. Самой значительной особенностью последнего года была реакция кочевых племен на новую общину Медины. Договариваясь с племенами, Мухаммад услышал условия, категорически неблагоприятные для него. Система, которую он предложил им, была чужда племенам, она требовала отречения от их сильнейшей привязанности к личной независимости и от важной части давно установленного нравственного кодекса и традиций предков. Следует отдать дань государственным талантам пророка, так как он осознал и в значительной степени преодолел эти трудности. Действительная и конечная цель его преобразований, пожалуй, так и не была фактически достигнута, и даже по сей день ислам бедуинов вызывает некоторые подозрения у тех, кто в состоянии о нем судить.

Непосредственной и внешней целью дипломатии Мухаммада после хиджры было расширение его влияния в ущерб курайшитскому. Он добился этого тем, что избегал трений с племенными предрассудками и сосредоточился на военно-политических вопросах в своих коллективных отношениях с племенами, оставив религию личному обращению. Условия соглашений Мухаммада с племенами всегда были одними и теми же: племя соглашалось признать верховную власть Медины, не нападать на мусульман и их союзников, а также выплачивать закят, мусульманский религиозный налог. Некоторые племена также приняли мединских посланников. С отдаленными племенами Мухаммад договаривался на основе равенства, и племена сохраняли благосклонный и выжидательный нейтралитет.

После завоевания Мекки среди отдаленных племен возникло промусульманское движение частично либо целиком политического характера. Оно было свидетельством мощи и престижа уммы и приняло форму серии посольств, по собственной воле явившихся в Медину. Их в мусульманской истории называют вуфуд. Эти посольства предложили политическое подчинение, которое Мухаммад понимал как таковое, хотя он согласился на эту предложенную ими возможность ради религиозной пропаганды. Их договор имел политический характер и был заключен лично с правителем Медины, то есть, в соответствии с арабскими обычаями, он прекращал действовать в случае смерти этого правителя. Среди еще более отдаленных племен, оказавшихся под цивилизационным влиянием Сирии и Персии и слишком далеких, чтобы почувствовать силу мусульманского оружия и возмутиться им, оказались религиозные меньшинства. Именно из их числа, а не из числа обычных представителей племен и явились посланники вуфуд.

8 июня 632 года, как говорит традиционное жизнеописание, пророк умер после непродолжительной болезни. Он сумел достичь многого. Языческим народам Западной Аравии он принес новую религию, которая с ее монотеизмом и этическими доктринами стояла на несравнимо более высоком уровне, нежели смененное ею язычество. Он предоставил этой религии откровение, которое останется в веках и станет путеводной звездой для мыслей и поступков бесчисленных миллионов верующих. Но он сделал не только это; он создал общину и хорошо организованное и вооруженное государство, мощь и престиж которого превратили его в доминирующую силу в Аравии.

Каково же в таком случае окончательное значение жизненного пути арабского пророка? У традиционного мусульманина едва ли возникнет такой вопрос. Мухаммад был последним и величайшим из Божьих посланников, печатью пророков, который принес окончательное откровение слова Божьего для человечества. Его жизнь и успех были предопределены и неизбежны и не нуждаются в дополнительных объяснениях. Лишь благочестивая фантазия последующих поколений верующих облачила неясную фигуру пророка в богатую и красочную ткань легенд, сказок и чудес, не понимая, что за счет преуменьшения его подлинной человечности они лишают его одного из его самых привлекательных качеств.

На Западе тоже сложились свои легенды о Мухаммаде от нелепых ошибок и грубой лжи средневековой полемики и пасквилей до светской фигуры вольтеровского Магомета. Вначале нечто вроде демона или ложного бога, почитаемого вместе с Аполлионом и Термагантом в нечестивой троице, средневековый Махунд превратился на Западе в ересиарха, которому Данте отвел видное место в аду как «seminator di scandalo e di scisma»[3], и, наконец, после Реформации в хитрого и своекорыстного самозванца. Одна из легенд, широко распространенная на средневековом Западе, даже описывала Мухаммада как честолюбивого несостоявшегося римского кардинала, который, не добившись избрания римским папой, решил искать успеха в карьере лжепророка. Последние следы предрассудков западного богословия еще можно различить в работах некоторых современных ученых, прячущихся за зубчатыми сносками академического аппарата.

Современный историк не поверит с такой легкостью, что начало огромному и значительному движению положил своекорыстный самозванец. Его никогда не удовлетворит сверхъестественное объяснение, ссылающееся на чудесную помощь, будь то из божественного или дьявольского источника; скорее, как Гиббон, он будет «с приличествующей покорностью доискиваться, каковы на самом деле были не первичные, а вторичные причины быстрого роста» новой веры. Из того, что известно об обстоятельствах того времени, нам ясно, что действия, совершенные Мухаммадом или приписанные ему, послужили для оживления и направления в новые стороны потоков, уже существовавших среди арабов той эпохи. Тот факт, что за его смертью последовал новый всплеск активности, а не крах, показывает, что его жизненный путь был ответом на важнейшие политические, общественные и моральные потребности. Стремление к единству и расширению уже находило предварительное, неудачное выражение в недолговечном Киндском царстве. Необходимость в более развитой форме религии привела к распространению иудаизма, христианства и еще более значительному движению арабских ханифов. Даже при жизни пророка его сопровождало появление ряда лжепророков в других арабских племенах других частей полуострова, чья деятельность была частично подражанием, но частично и параллельным развитием.

Мухаммад пробудил и направил спавшие силы арабского национального возрождения и экспансии. Окончательное выполнение этих задач выпало на долю других.

Глава 3. Век завоеваний

Как ты видел… держава их воздвиглась благодаря вышнему призванию, а призвание распространилось благодаря общине, а община упрочилась благодаря пророчеству, а пророчество возобладало благодаря закону, а закон утвердился благодаря халифату, а халифат расцвел благодаря власти духовной и светской…

Абу Хайян ат-Таухиди. Книга услады и развлечения

В начале VII века Ближний и Средний Восток был разделен между двумя великими соперничающими империями – Византийской и Персидской. История региона с начала VI века в основном представляла собой хронику их борьбы. Византийская империя с ее великой столицей – Константинополем была греческой и христианской по культуре и религии и в значительной степени все еще римской по управлению. Главной опорой ее мощи было Анатолийское плоскогорье, где в то время жило смешанное население – преимущественно греки и в подавляющем большинстве христиане. На юге лежали сирийская и египетская провинции. Там византийской власти угрожало несколько опасностей. Население – в первой арамейское, во второй коптское – было чуждым грекам и по языку, и по культуре, хотя и в меньшей степени, и его возмущало византийское правление по причине непосильного бремени налогов, которые оно взимало с них, и по причине государственных гонений на монофизитов и другие церкви, расходившиеся в некоторых вопросах с православной верой империи. В Палестине евреи, которые поддерживали персов в недавней войне, подверглись еще худшим притеснениям от византийцев, чем неправославные христиане, и не испытывали особой привязанности к своим господам.

Персидская империя Сасанидов имеет некоторое общее сходство с Византией. Ядро этой империи тоже находилось на плоскогорье – Иранском, население которого говорило на индоевропейском языке. Иран правил семитской и религиозно нелояльной Иракской провинцией. Но культура Сасанидской Персии была иной. В действительности в стране с самого ее завоевания Александром Македонским преобладала сильная реакция против эллинистических традиций. Государственной религией был зороастризм. Внутренняя структура империи Сасанидов была гораздо менее устойчивой, чем структура Византии. В то время как Анатолия представляла собой надежный военно-экономический базис для Византийской империи, Персидская империя в конце VI века только что вышла из революционных сотрясений, в ходе которых прежнее квазифеодальное устройство рухнуло и его сменил военный деспотизм с опорой на наемную армию. Однако новый порядок был далеко не надежен, и в среде множества недовольных зародилась масса опасных ересей, которые угрожали религиозному и вследствие этого политическому единству империи.

Между 602 и 628 годами произошли последние войны между Персией и Византией. Они закончились победой византийцев, но оставили обе стороны истощенными и слабыми перед лицом неожиданной угрозы, которая вот-вот должна была нависнуть над ними со стороны Аравийской пустыни.

Смерть Мухаммада ввергла зарождающуюся мусульманскую общину в своего рода конституционный кризис. Пророк не оставил распоряжений насчет преемника, он даже не создал совета по образцу племенного меджлиса, который мог бы осуществлять управление во время переходного периода. Уникальный и исключительный характер власти, на которую он претендовал как единственный выразитель Божьей воли, не позволил бы ему при жизни выбрать в преемники соратника или продолжателя. Появившееся позднее предание о том, что пророк назвал преемником своего двоюродного брата Али, женившегося на его дочери Фатиме, принимают только шииты.

Концепция законного преемника была незнакома арабам той эпохи, и вполне вероятно, что, даже если бы Мухаммад оставил сына, последующий ход событий не был бы иным. Судьба Моисея подтверждает эту точку зрения. Арабский обычай, по которому шейхов избирали из одного и того же рода, видимо, не играл большой роли, да и в любом случае претензии тестей, как Абу Бакр, или зятьев, как Али, едва ли могли иметь силу как таковые в полигамном обществе. Арабы руководствовались только прецедентом – избранием нового племенного вождя. Мединцы выбрали его из племени хазрадж, таким образом непреднамеренно раскрыв поверхностный характер своего обращения в ислам.

На эту кризисную ситуацию отреагировали трое: Абу Бакр, Умар и Абу Убайда, которые быстрыми и решительными действиями сделали Абу Бакра правителем, сменившим пророка. На следующий же день мекканцы и ансары оказались перед свершившимся фактом, который они приняли, как видно, без особой охоты. Абу Бакр получил титул халифа, то есть наместника (пророка), который в европейских языках часто передают с буквой «к» – калиф, и его избрание ознаменовало возникновение великого исторического института – халифата. Избравшие его, возможно, даже не представляли себе, во что позднее разовьется этот пост. В то время они не пытались как-либо ограничить его обязанности или полномочия. Единственным условием назначения было обязательство сохранять в неприкосновенности наследие пророка.

С самого начала власть, которую осуществлял Абу Бакр, в некоторых важных отношениях отличалась от власти арабских племенных шейхов. Он был главой не просто общины, но религии. Он обладал исполнительной властью и армией, и, поскольку ситуация, которая сложилась после его восшествия, требовала политических и военных действий, он принял политическую и военную власть, которая со временем превратилась в неотъемлемый аспект поста халифа. Два года спустя, после смерти Абу Бакра, его преемником без особой оппозиции стал Умар.

Первая задача нового режима состояла в том, чтобы военными действиями противостоять движению среди племен, которое в предании известно как ридда. Это слово, означающее «вероотступничество», вероятно, представляет собой новое толкование событий с теологически окрашенной точки зрения более поздних историков. Отказ племен признать Абу Бакра преемником был в конечном счете не столько возвращением обращенных мусульман к прежнему язычеству, сколько простым и автоматическим прекращением политического договора по причине смерти одной из сторон. Племена, ближайшие к Медине, несомненно, были обращены, и их интересы так тесно переплелись с интересами уммы, что об их отдельной истории ничего не известно. Что же до остальных, то смерть Мухаммада автоматически разорвала их связи с Мединой, и стороны, согласно древнему обычаю, вернули себе свободу действий. Поскольку они не принимали участия в избрании Абу Бакра, они, по всей видимости, не считали себя обязанными подчиняться ему и сразу же прекратили выплату дани и отношения по договору. Чтобы восстановить гегемонию Медины, Абу Бакру пришлось заключать новые соглашения. И хотя некоторые из ближайших племен их приняли, дальние племена их отвергли, и Абу Бакр был вынужден военной силой подчинять эти племена, что было предпосылкой к их обращению в ислам.

Войны с вероотступниками начались как кампания по возвращению к вере и превратились в завоевательную войну, которая в конце концов увела арабов далеко за пределы Аравии. Два завоевания, во-первых, самой Аравии и, во-вторых, соседних провинций – Ирака, Сирии и Египта, были одновременными и взаимосвязанными, а не последовательными. Арабские племена, возможно, так и не были бы покорены, если бы завоевания на севере не предоставили привлекательного решения внутренних экономических проблем полуострова. Первые северные походы были всего лишь грабительскими налетами, а не завоеваниями. Они последовали только после того, как открылась слабость врага. С самого начала мединская власть была слаба и ограничивалась лишь самым общим руководством. При трудностях сообщения, существовавших в ту эпоху, командирам и правителям приходилось продумывать детали и брать на себя инициативу прямо на месте.

Рассказы о завоеваниях фрагментарны и часто противоречивы. На них так часто ссылались для установления норм закона, что некоторые ученые стали видеть в них не более чем собрание реальных или выдуманных юридических прецедентов, а не достоверный рассказ об исторических событиях. Однако их основная канва все же довольно ясна. Одной из ключевых фигур арабских завоеваний, изображаемых в традиционных повествованиях, был Халид ибн аль-Валид, главный полководец Абу Бакра. Выполнив приказ и восстановив статус-кво после смерти пророка, он сам принял решение, что делать дальше, и приступил к осуществлению планов по военной экспансии. Истинным началом арабских завоеваний, согласно этим повествованиям, была битва при Акрабе в 633 году, состоявшаяся в Восточном Неджде. Победа показала арабам, на что способна мединская власть и что было бы желательно ей подчиниться. После этого во все стороны разошлись новые экспедиции.

Между Мединой и Сирией находилось несколько полухристианских арабских племен, которые были определенной преградой для наступления из пустыни. В источниках они не упоминаются, хотя должны были сыграть какую-то роль, и можно только предполагать, что, когда император Ираклий прекратил выплачивать им помощь, которую они получали прежде от византийского правительства, это убедило их встать на сторону захватчиков. В 633 году Абу Бакр призвал добровольцев в поход на Сирию и отправил войска туда и в Палестину. Арабы разгромили небольшие силы византийцев в следующем году и совершили ряд мелких набегов в Южную Палестину, но отступили в пустыню, чтобы дождаться помощи из Медины, в то время как Ираклий мобилизовал армию. В этот момент из Ирака неожиданно прибыл Халид, пройдя вверх по Евфрату через Пальмиру, и появился перед Дамаском в апреле 634 года. Разграбив город, он отступил и присоединился к остальным войскам на юге. Византийцы тем временем подошли к Иерусалиму, но потерпели поражение от объединенных арабских сил в битве при Аджнадайне. После ряда дальнейших неудач, постигших византийцев, и шестимесячной блокады арабы захватили Дамаск. Они сразу же рассеялись по Палестине, а Халид тем временем двинулся на север. Между тем Ираклий подготовил мощную армию, состоявшую в основном из армян со вспомогательной конницей, набранной из арабских данников. Значительно превосходящие силы противника застали арабов врасплох, и они ушли из Дамаска и сосредоточились на реке Ярмук, где в июле 636 года нанесли сокрушительное поражение византийцам, что отдало в их руки всю Сирию и Палестину, за исключением двух укрепленных византийских твердынь – Кесарии и Иерусалима. После завоевания Сирии Халид был отозван и сменен Абу Убайдой – администратор сменил полководца. В 637 году Умар посетил Сирию и установил общие принципы управления.

Предложение о набеге в Ирак поступило от вождей арабских племен пограничных областей, которые, оказавшись зажатыми между мусульманами на юге и персами на севере, решили принять ислам и вместе с мусульманами напасть на персидские территории. В 633 году Халид совершил набег на Хиру с небольшим войском, набранным преимущественно из местных. Неожиданный успех убедил его предпринять новые попытки, которые закончились сокрушительным поражением арабов в 634 году в Битве у моста, где их разгромили персидские силы шахиншаха Йездигерда. Арабы вскоре подготовили новое наступление, и летом 637 года персидская армия, насчитывавшая около 20 тысяч человек, потерпела поражение от арабского войска значительно меньшей численности при Кадисии. После своей победы арабы захватили персидскую столицу Ктесифон, также известную как Аль-Мадаин, и заняли весь Ирак. Они легко победили наспех собранные персидские силы при Джалуле, и далее арабские армии стали продвигаться на север через Сирию и Ирак, чтобы встретиться в Месопотамии и завершить завоевание Плодородного полумесяца.

Согласно арабским преданиям, вторжение в Египет началось против воли халифа, как выражение недовольства со стороны Амра ибн аль-Аса, так как его обошли в Сирии. В Египте, как и в Сирии и Ираке, сложилась благоприятная ситуация. Копты, крайне недовольные греческим правлением, готовы были помочь захватчикам. 12 декабря 639 года Амр подошел к египетскому пограничному городу Эль-Аришу с йеменской конницей. Он с легкостью захватил Эль-Ариш и почувствовал, что может превратить набег в завоевание. После захвата Пелузия (ныне Фарама) он двинулся к византийской крепости Вавилон, близ нынешнего местоположения Каира, и с подкреплением из Медины легко разбил византийцев в июле 640 года. В следующем году сдался сам город, и у византийцев в Египте осталась только Александрия. После того года осады Амр и коптский патриарх заключили договор, по которому город сдался и византийский гарнизон ушел из него. Попытка греков отвоевать его с моря в 645 году достигла временного успеха, но была сорвана в следующем году.

Многие книги рассказывают историю о том, как после занятия арабами Александрии халиф приказал уничтожить огромную библиотеку, обосновывая это тем, что, если в книгах говорится то, что уже есть в Коране, они бесполезны, а если то, чего нет, они вредны. Критические исследования показали, что эта история совершенно необоснованна. Ни в одной из ранних летописей, даже христианских, ни словом не упоминается это предание, которое впервые возникает лишь в XIII веке, да и в любом случае огромная библиотека Серапеума уже погибла из-за внутренних раздоров, еще до нашествия арабов.

Арабское наступление на горные территории к северу и востоку от Плодородного полумесяца, населенные не семитоязычными народами, осуществлялось гораздо медленнее и гораздо труднее. На Иранском плоскогорье сопротивление не прекращалось в течение многих лет, и весь Хорасан в Восточном Иране был окончательно занят уже в правление Муавии. В Анатолии трудности оказались непреодолимыми, и по сей день предгорья Таврических гор отмечают северный предел земель, где говорят по-арабски.

Стратегия, которую арабы применяли в крупных завоевательных кампаниях, определялась использованием мощи пустыни, и ее принципы поразительно напоминают применение морской мощи современными империями. Арабы хорошо знали пустыню и легко передвигались в ней, в отличие от своих врагов. Они умели использовать ее в качестве средства коммуникации, для получения снабжения и подкреплений, а также для безопасного отступления в критической ситуации. Не случайно в каждой из завоеванных провинций арабы создавали опорные базы в городах на границе между пустыней и возделанной землей, используя имеющиеся города, например Дамаск, если они находились в подходящих местах, или при необходимости создавая новые, например Куфу и Басру в Ираке, Фустат в Египте, Кайраван в Тунисе. Эти гарнизонные города были гибралтарами и сингапурами древней Арабской империи. Там арабы расквартировывали свои войска, и города-гарнизоны на протяжении всей эпохи Омейядов оставались главными центрами арабского правления. Эти города – амсары, как их называли в арабской истории, – сыграли важную роль в создании и укреплении арабского влияния на завоеванных землях. Будучи меньшинством в провинции в целом, арабы составляли подавляющее число в амсарах, где арабский стал главным языком. Они служили рынками для сельскохозяйственной продукции из соседних районов, и через них арабский язык распространился по окружающей местности. Вскоре вокруг всех арабских гарнизонных городов образовались внешние районы ремесленников, лавочников, служащих и мастеровых из числа покоренных жителей, обеспечивавшие потребности арабских правителей и их армий. Переселению людей из сельской местности в эти города способствовало дискриминационное налогообложение земледельцев-немусульман и падение цен на сельскохозяйственную продукцию, которое должно было произойти в результате масштабного бесплатного распределения доходов в натуральной форме среди арабских завоевателей.

Первоначально великие завоевания были экспансией не ислама, но арабской нации, которую давление перенаселения на родном полуострове заставляло искать выход в соседних странах. Это одна из ряда миграций, снова и снова уводивших семитов в Плодородный полумесяц и дальше. Арабская экспансия была не столь внезапной, как может показаться на первый взгляд. В периоды, когда плотина, удерживавшая арабов на их полуострове, была слишком крепкой, чтобы прорваться, давление перенаселения частично облегчалось за счет постепенного проникновения арабских элементов в приграничные земли. В то время как большая часть населения обоих концов Плодородного полумесяца говорила на разных формах арамейского – семитского языка, родственного арабскому, но отличному от него, есть много данных в пользу проникновения арабов в VI и VII веках, в частности в бассейн реки Евфрат, Палестину и на юго-восток Сирии. В византийских городах Босра и Газа, если взять их для примера, проживала значительная доля арабов еще до завоевания, и нет никаких сомнений, что завоеватели нашли многих своих сородичей, которые уже обосновались в ближайших из завоеванных ими стран.

Первые авторы, и мусульманские, и христианские, придавали центральное значение религиозному аспекту завоеваний, и, возможно, некоторые современные ученые его недооценивают. Каэтани утверждал, что его значение заключается во временных психологических изменениях, происходивших у народа, непривычного к какой-либо дисциплине, желающего, чтобы его уговорили, но не чтобы им командовали. На какое-то время это придало им большую уверенность в себе и сделало их более податливыми для контроля. В завоевательных войнах религия была символом арабского единства и победы. Важность светского аспекта завоеваний отражена в их выдающихся деятелях – людях типа Халида и Амра, чей интерес к религии, как следует из летописей, был поверхностным и утилитарным. За несколькими исключениями, набожные индивиды играли лишь несущественную роль в создании Арабской империи.

Арабские историки последующих веков сообщили нам множество подробностей об администрации, созданной Умаром для новой империи. Однако, как выявила современная критика, а если говорить конкретнее, как следует из многих тогдашних административных документов, дошедших до нас с первого века ислама в египетских папирусах, в основном их история является проекцией в прошлое условий более поздней эпохи. Первыми халифами в этой связи двигали практические соображения; сами они не считали необходимым определять термины и функции или формулировать принципы, и при исследовании их деятельности следует основываться на простых фактах. Их политика в основном определялась интересами арабской мусульманской аристократии, возникшей в ходе завоеваний, и в большой степени формировалась поведением командиров и правителей. Во-первых, арабы сохранили персидский и византийский аппарат и административный персонал и даже прежние монеты. Вскоре после 640 года, как говорит арабская историографическая традиция, Умар, понимая необходимость новых мер, учредил систему, при которой вся империя перешла, так сказать, в доверительное управление мусульманской общины с халифом в качестве попечителя. У разных завоеванных провинций были разные законы и обычаи. Поскольку арабы переняли и в течение некоторого времени сохраняли прежние порядки, у них не существовало единого закона для всей исламской империи. Мусульманские традиции, включенные в трактаты о священном законе, проводили различие между теми провинциями, которые сдались безоговорочно, и теми, которые сдались на оговоренных условиях. Сирия и Египет сдались на условиях, и Умар был вынужден проявить уважение к местным обычаям. В Ираке, который сдался безоговорочно, у него была большая свобода действий.

Арабы занимали только государственные земли и земли врагов их правления. Другие землевладельцы, которые признавали новое правительство, сохраняли свои права собственности при условии уплаты определенных налогов. Конфискованные земли регистрировались и находились в ведении государства. Мусульманам разрешали покупать землю за пределами Аравии, и многие из них получили возможность арендовать государственную землю, что называлось катья (множественное число катай). Это могли быть сельскохозяйственные или мертвые земли, и во втором случае они обычно сопровождались государственной помощью в виде налоговых льгот. Умар нечасто делал подобные пожертвования, зато его преемники передали подданным много земли в собственность подобным образом. Мусульманские землевладельцы за пределами Аравии не выплачивали полного налога на землю, но после некоторых споров с них стали взимать гораздо меньший налог, называемый ушр, или десятина. Помимо небольшого религиозного налога на мусульман, все остальные налоги взимались с подданных-немусульман. К ним относятся джизья и харадж. Джизья упоминается в Коране, а харадж – нет. В последующие времена эти термины изменились и стали означать подушную подать с иноверцев и налог на землю. Однако при раннем халифате, хотя джизья, по-видимому, уже приобрела значение подушной подати, харадж все еще оставался общим термином для любого вида налога, им же называли коллективную дань, взимаемую арабами в качестве единовременной суммы от каждой области. Византийские и другие чиновники остались на своих местах, чтобы считать и собирать деньги, как прежде.

Завоеватели не вмешивались во внутреннее светское и религиозное управление покоренных народов, получивших статус зимми, то есть исповедующих дозволенные религии, разрешенные законом. Имеющиеся у нас данные, по-видимому, указывают, что переход от византийского к арабскому владычеству многие покоренные народы встретили с радостью и нашли новое бремя гораздо более легким, нежели прежнее, как в области взимания налогов, так и в других вопросах. Часть даже христианских жителей Сирии и Египта предпочитали господство ислама византийскому. В еврейском апокалиптическом сочинении раннего исламского периода ангел обращается к раввину-провидцу: «Не бойся, бен Йохай; Творец, благословен Он, попустил Царству Ишмаэля спасти вас от этого нечестия [то есть от Византии]… Святой, благословен Он, воздвигнет им Пророка по Своей воле и покорит землю для них, и они придут и восстановят ее». Можно сравнить с этим отрывком слова более позднего историка из сирийских христиан: «Поэтому Бог отмщения избавил нас от руки римлян при помощи арабов… Мы извлекли немало пользы, спасшись от жестокости римлян и их злейшей ненависти к нам». Народы завоеванных провинций не ограничились простым принятием нового режима, но иногда активно участвовали в его упрочении. В Палестине самаритяне, по преданию, так успешно помогали арабским захватчикам, что на какое-то время их освободили от нескольких налогов. Есть много и других упоминаний в старинных хрониках о содействии со стороны местных евреев и христиан.

Отождествление ислама с принадлежностью к арабской нации у самих арабов ясно следует из их отношения к новообращенным, которые начали толпами стекаться в ислам из завоеванных народов. Сама идея, что мусульманин может не быть арабом, была настолько неожиданной, что желающие могли принять новую веру, только став мавали, то есть перейдя под опеку того или иного арабского племени. Хотя мавали в теории были равны арабам и освобождены от большинства налогов, арабы считали их ниже себя в социальном смысле и долго старались не делить с ними поровну материальных выгод ислама. Самой важной из них было получение выплат и пенсий от дивана, органа, учрежденного Умаром для распределения доходов от завоеваний среди арабских воинов.

Эта система исходила из тождественности арабов и мусульман и поддержания религиозного престижа, посредством которого халиф осуществлял свою власть. Ее крах стал неизбежен, когда эти предпосылки оказались несостоятельными.

4 ноября 644 года халиф Умар был убит персидским рабом. Понимая опасность гражданской войны, угрожавшую исламу, на смертном одре он назначил шуру, то есть совет из наиболее вероятных кандидатов в преемники, и повелел им выбрать одного из них новым халифом. У нас имеются противоречивые отчеты о дальнейших событиях, но шура выбрала Усмана ибн Аффана, что стало сюрпризом для многих. Усман был известен как человек слабый, его даже подозревали в трусости. Его назначение представляло собой победу старой мекканской аристократии, которая, хотя и приняла все выгоды новой религии гораздо охотнее, чем когда-либо принимала ее пророка, по-прежнему презирала бывших изгоев общества, которые до тех пор доминировали в Медине. Несмотря на старания Абу Бакра и Умара кровно заинтересовать мекканцев в деле ислама, ставя их на высокие посты, как, например, когда Умар назначил Муавию правителем Сирии, аристократы по-прежнему питали недовольство и стремились вернуть себе главенствующее положение, которое считали своим по праву. Усман, как и Муавия, происходил из видного мекканского рода Омейядов и фактически был единственным представителем мекканской знати среди первых сподвижников пророка, обладавшим достаточным престижем, чтобы попасть в кандидаты. Его избрание стало одновременно и их победой, и возможностью, которую они не упустили. Усман вскоре попал под влияние главных мекканских семейств, и один за другим высокие посты империи отошли к их членам.

Слабость и кумовство Усмана обострили возмущение, которое уже какое-то время неявно бурлило среди арабских воинов. В мусульманской традиции взрыв, случившийся при его правлении, приписывается личным недостаткам Усмана. Но причины лежали гораздо глубже, и вина Усмана заключалась в том, что он не сумел их осознать, сдержать или исправить. Завоевательные войны, которые были главной темой арабской истории до смерти Умара, остановились после.

Переселение арабского народа в основном было завершено. Массы арабов обосновались в завоеванных областях, и движущая сила перенаселения на время иссякла. Кроме того, арабы столкнулись с новыми, не такими простыми преградами – высокогорьем и враждебным населением Ирана и Анатолии на востоке и севере и с морем на западе, и захватническая война стала трудным и медленным делом. Эта остановка дала племенам возможность обдумать до тех пор замалчиваемые проблемы, и вскоре центробежные силы кочевничества привели к краху администрации и общему взрыву. Оппозиционеры были различимы уже при Умаре и могли стать причиной его смерти. При слабом правлении Усмана они прорвались наружу. Бунт против него не носил ни религиозного, ни личного характера. Это был бунт кочевников против системы централизованного контроля, не против государства Усмана, а против государства вообще. У них сохранились кочевые, то есть конкретные и персональные, понятия о власти, согласно которым подчинение было добровольным приношением, которым удостаивают конкретную личность. Поскольку Усман не смог вдохновить их на это, они почувствовали себя вправе от него отказаться.

Хотя вооруженное нападение на Усмана происходило из Египта, настоящим центром оппозиции была сама Медина. Там Тальха и Зубайр, два недовольных мекканца, Амр, возмущенный тем, что в Египте его заменил ставленник Усмана, и Аиша, вдова пророка, образовали заговор против халифа и могли быть замешаны в событиях, которые привели к его убийству. Амр и Аиша, возможно понимая, к чему все идет, в решающий момент уехали из Медины, один в Беэр-Шеву, другая в Мекку. Роль Али неясна. Хотя он сам был очевидным кандидатом в преемники, которого обходили уже трижды, он, видимо, не несет прямой ответственности за убийство, хотя его бездействие и неспособность воспользоваться своим положением, чтобы его предотвратить, позднее вложили в руки врагов действенное оружие против него.

17 июня 656 года несколько мятежников из арабского войска в Египте, которые прибыли в Медину, чтобы выразить свое недовольство, вошли к халифу и нанесли ему смертельную рану. Убийство ознаменовало поворотный пункт в истории ислама. Расправа мятежников-мусульман над халифом породила зловещий прецедент и значительно ослабила религиозный и моральный престиж этого высокого звания в качестве связи, объединяющей ислам. С тех пор между правительством и племенами существовали только политические и финансовые узы. И те и другие вызывали раздражение.

Али почти сразу же назвали преемником в Медине, но даже врагам Усмана было не по себе от признания халифом того, кто, хоть и не был виновен лично, тем не менее в большой мере был обязан своим восхождением цареубийству. Другие, не испытывавшие любви к Усману, все равно не спешили признавать нового халифа. Быстро образовалась проусманская партия, которая стала требовать наказания для виновных. Али не смог удовлетворить эти требования и нажил себе немало новых врагов тем, что отменил многие назначения, сделанные покойным халифом. Сопротивление ему началось с того, что Аиша, Тальха и Зубайр, которые уехали в Мекку, стали требовать возмездия. Триумвират собрал силы, чтобы действовать против Али, и перебрался в Басру, где надеялся получить поддержку местных жителей.

В октябре 656 года Али выступил из Медины во главе своего войска. Это событие имело двойное значение. Во-первых, оно отметило утрату Мединой положения столицы исламской империи, ибо уже никогда правящий халиф не жил там. Во-вторых, впервые халиф возглавлял мусульманскую армию, чтобы вести гражданскую войну против собратьев-мусульман.

Али со своим войском отправился в Куфу, где после переговоров с «нейтральным» правителем Абу Мусой вошел в город под приветственные крики горожан. Оттуда он выступил на Басру и разгромил силы триумвирата в так называемой Битве верблюда, так как главное столкновение происходило буквально вокруг верблюда, на котором сидела Аиша, «мать правоверных». Битва закончилась победой Али. Тальха и Зубайр были убиты, а Аишу отослали обратно в Мекку.

После короткой оккупации Басры, где Али не удалось привлечь жителей на свою сторону, он вернулся в Куфу, которая и стала его столицей. Он сделался владыкой всей мусульманской империи, но, несмотря на, казалось бы, силу его положения, оно было ослаблено племенными раздорами и неподчинением его сторонников, а также конфликтующими советами благочестивых, которые составляли большую долю его приверженцев и постоянно ставили под сомнение авторитет Али, подвергая его угрозе. В Сирии сильную позицию сохранял Муавия. Он стоял во главе централизованной власти – единственной в исламе того времени, правя в единой и организованной провинции, располагая хорошо подготовленной армией, дисциплинированной и получившей опыт в пограничных войнах с византийцами. Его позиция была сильна и в моральном плане. Он имел бесспорные права на титул, так как его назначил Умар, а назначение подтвердил Усман, последний признанный всеми халиф. Требуя возмездия за смерть своего дяди Усмана, он действовал в соответствии с арабским обычаем, который поддерживал сам Коран. В предыдущих столкновениях между Али и его противниками Муавия благоразумно сохранял нейтралитет. Даже теперь он не предъявлял претензий на халифат, но просто заявил, что требует справедливости, чем тонко, но неизбежно поставил под сомнение право Али на халифат, обвинив его в нравственном проступке – оправдании цареубийства. Его поддержали находчивый и циничный Амр и объединенные силы сирийской армии.

Его первым открытым выступлением против Али был категорический отказ уступить место тому, кого Али прислал ему на смену. Вынужденный действовать, Али в конце концов вышел вместе с войском и встретился с сирийскими силами у разрушенного римского города Сиффин на берегах Евфрата в мае 657 года. Битве предшествовали, как часто бывало, переговоры, которые ни к чему не привели, в ходе которых Муавия потребовал выдать и покарать убийц Усмана и, возможно, отречения Али и созыва новой шуры для выборов халифа ислама. В конце концов воюющие стороны сошлись, и 26 июля силы Али возобладали над противником. Войско Муавии перед лицом поражения прибегло к уловке: воины подняли Коран на острия копий и стали выкрикивать «Пусть решает Аллах». Этот призыв к третейскому суду мог относиться лишь к вопросу цареубийства, так как они едва ли могли надеяться найти в Коране совет по проблеме халифата. Али разгадал хитроумный замысел, но влияние религиозной партии в собственном лагере вынудило его согласиться на перемирие. Было заключено соглашение, по которому обе стороны назначали арбитра, и оба вождя-соперника обязались подчиниться их вердикту. Муавия назначил своим представителем Амра – опытного и преданного ему переговорщика. Сторонники Али, истолковав функции арбитра в ином свете, заставили его воспользоваться услугами нейтрального Абу Мусы. Этой хитростью Муавия одержал моральную победу, в итоге низведя Али с положения халифа до положения претендента. Из-за суда у Али сразу же возникли и другие трудности. Группа его сторонников, недовольная этим шагом, взбунтовалась против него, и Али пришлось расправиться с ними в кровопролитном бою. Их назвали хариджитами (хаваридж), от арабского «выступившие» или «покинувшие», и они еще много раз оставят след в истории ислама.

В январе 659 года арбитры встретились в Азрухе. Арабские описания того, что последовало далее, безнадежно тенденциозны, но ясно одно: результат арбитража был неблагоприятен для Али и, вероятно, подразумевал его отречение. Он отверг вердикт, и положение вновь стало таким, каким было до Сиффина, за исключением того, что Али был еще более ослаблен отходом хариджитов и упадком боевого духа среди своих сторонников. В последующие месяцы он понес новые потери. Муавия сумел захватить Египет, таким образом лишив Али богатого источника финансов и снабжения, и продолжал безнаказанно совершать набеги и вылазки в Ирак, избегая серьезных сражений.

События последнего года жизни Али неясны. Возможно, он заключил перемирие с Муавией или подготавливал новую кампанию, но в январе 661 года его убил хариджит по имени ибн Мульджам. Его сын Хасан отказался от борьбы и передал свои права Муавии, которого провозгласили халифом в Сирии и вскоре приняли по всей империи.

Глава 4. Арабское царство

Салман (да будет доволен им Аллах) рассказал, что Умар спросил его: «Я царь или халиф?» Салман ответил: «Если ты обложил налогом земли мусульман в размере одного дирхема или больше или меньше того, а затем использовал это в незаконных целях, то тогда ты царь, а не халиф». И Умар заплакал.

Ат-Табари. История пророков и царей

После восшествия Муавии сложилась очень сложная ситуация. Управление империей было децентрализовано и находилось в беспорядке, и возрождение кочевой анархии и недисциплинированности, уже не сдерживаемое религиозными или моральными узами, привело к общей нестабильности и отсутствию единства. Чувство общей религиозной миссии, скреплявшее ранний халифат, было серьезно ослаблено убийством Усмана, последовавшей за ним гражданской войной и переносом столицы из Медины. Мекканская олигархия была побеждена и опорочена. Проблема Муавии состояла в том, чтобы найти новую основу для единства империи. Он ответил тем, что начал преобразование теоретической исламской теократии в арабскую монархию, основанную на главных арабских племенах.

Более поздние арабские историки, которые писали при династиях, сменивших Омейядов и заинтересованных в дискредитации свергнутого дома, отказали Муавии и его преемникам в титуле халифа. После халифата Али они говорят лишь о царстве (мульк) Муавии и остальных Омейядов, за единственным исключением благочестивого Умара II (717–720), которому одному они даруют титул халифа. А в остальном халифат возобновился лишь после восшествия на престол Аббаса в 750 году н. э. Хотя в этом обвинении в деисламизации есть зачаток истины, его не следует преувеличивать. Муавия и его преемники действительно все более делали акцент на политических и экономических аспектах управления, но религиозный аспект, хотя и поставленный на второе место, по-прежнему был очень важен. И Муавия умело использовал его в постоянных походах на византийцев, что позволило ему выступать в роли защитника ислама и вождя священной войны и в силу этого требовать и получать религиозную преданность от большинства арабов.

Возникла необходимость в централизации, чтобы Арабская империя смогла сохраниться, и этот процесс подразумевал целый ряд шагов. Первым из них был перенос столицы в Сирию, которая оставалась метрополией на протяжении всей эпохи Омейядов. А фактическая столица часто переезжала из города в город. Омейяды, вожди народа завоевателей, чей режим опирался на мощь пустыни, строили свои замки на границе между пустыней и безопасными территориями. Многие здания, возведенные ими и заброшенные, по-прежнему дают нам бесценные сведения об их политике и культуре. Муавия обосновался в Дамаске, центральное положение которого и древние культурные и административные традиции позволили создать правительство, способное контролировать отдаленные провинции.

Новые моральные узы, которые должны были сменить утраченные религиозные, выросли из верности арабского народа своему признанному правителю. Верховная власть Муавии по сути была арабской. Уже не религиозная, но еще не монархическая, она способствовала возобновлению и расширению полномочий доисламского сеида. Византийский летописец IX века Феофан называет Муавию не царем или императором, а protosymboulos, «первым советником сарацин». Это не следует считать неумелым описанием характера осуществляемой им власти. Основным инструментом его владычества над арабами была шура, совет шейхов, созываемый халифом или наместником провинций и имеющий как консультативные, так и исполнительные функции. С этими племенными советами были связаны вуфуд, посланники племен, которые вместе образовывали довольно свободную структуру, основанную главным образом на свободно выраженном согласии и лояльности арабов. Муавия редко отдавал приказы, но умел искусно действовать посредством убеждения и своих личных способностей и престижа. В провинциях его власть осуществлялась через назначенных наместников, важнейшим из которых был незаконнорожденный Зияд, прозванный «Зияд, сын своего отца», правитель Ирака, самой бурной и сложной из провинций, а также Востока.

Что касается администрации, то Омейядский халифат был не столько Арабским государством, сколько преемником Персидского и Византийского государства. Прежние административные механизмы с их аппаратом и заведенными порядками остались нетронутыми, и сам Муавия взял себе в главные секретари сирийского христианина. Упорядочение процесса перехода власти имело жизненно важное значение для стабилизации империи. Из исламской истории Муавии были доступны лишь прецеденты избрания и гражданской войны. Первый вариант был неосуществим, второй имел очевидные недостатки. Способ передачи власти по наследству тоже пока еще был чужд арабам, чтобы они приняли его с готовностью. Муавия с характерной для него дипломатичностью нашел компромисс, назначив преемником своего сына Язида. В этом процессе ясно проявились принципы его дипломатии среди племен. Решение приняли халиф и дамасская шура. Далее после совещаний с племенами они подтвердили его через своих посланцев и только потом обнародовали. Оппозицию удалось усмирить не столько силой, сколько убеждением и поощрением.

При правлении Муавии империя неуклонно расширялась. В Центральной Азии арабы взяли Герат, Кабул и Бухару. В Северной Африке они постепенно двигались на запад к Атлантическому океану. Война с Византией продолжалась без передышки, и быстрое развитие собственного флота дало арабам возможность одержать первую великую военно-морскую победу над византийцами в Битве мачт в 655 году, когда Муавия был пока еще наместником в Сирии. Важнейшим военным событием его правления был поход на Константинополь в 670 году. Хотя арабам удалось удерживаться в пункте южнее города в течение нескольких лет, кампания в конечном счете оказалась провальной и прекратилась после смерти Муавии. Войны с византийцами служили двум целям: усиливали религиозный престиж Муавии и делали арабскую сирийскую армию более обученной, дисциплинированной и опытной.

В 680 году Язид стал халифом без особого противостояния. Он был опытным и умелым правителем, в основном обладавшим талантами своего отца, и к нему последующие арабские историки тоже отнеслись без любви. Его главная неудача была обусловлена развитием событий в Ираке. Суровое правление Зияда и еще более суровое его сына Убайдуллы усугубило недовольство иракских арабов сирийским правительством и привело к возникновению движения, поддержавшего Хусейна, сына Али. В 680 году силы Омейядов расправились с Хусейном и небольшой группой его родственников и приверженцев в битве при Кербеле. Это событие не имело прямого политического значения, но его дальнейшие последствия были поистине колоссальны. Мученичество претендента, потомка Али, способствовало быстрому росту оппозиции к правлению Омейядов, в центре которой стояли притязания династии Алидов – потомков Али.

В 683 году Язид умер, оставив преемником своего юного сына Муавию II. Последовал период кризиса и неопределенности, в который впервые произошел крупномасштабный раздор между самими арабскими племенами. Муавия II скончался всего через полгода, после чего последовал период междуцарствия и разразилась вторая гражданская война в исламе. В Аравии Ибн аль-Зубайр, сын того Зубайра, который боролся против Али, выступил с собственными притязаниями на халифат, но упустил все возможности, которые могли быть у него, своим упрямым отказом покинуть Мекку и обосноваться в Сирии. В самой же Сирии разразился открытый конфликт между воинственными арабскими племенами, который окончился победой племен, стоявших за Омейядов, над их противниками в битве при Мардж-Рахите в 684 году. Халифом и правителем над Сирией и Египтом был провозглашен Марван (684–685), член другой ветви династии Омейядов. До своей смерти он успел назначить преемником своего сына Абдул-Малика (685–705), которому выпала задача восстановить единство империи и авторитет правительства и создать новый государственный организм взамен рушащегося режима Муавии I.

Вторая гражданская война оказалась более запутанной и опасной, чем первая. Тенденции к раздроблению приобрели большой размах и интенсивность одновременно с развитием новых факторов, которые принесли с собой новые задачи и новые трудности.

Не так уж много известно об экономической жизни эпохи Омейядов. Арабские источники появились позже и в основном лишь запутывают дело тем, что видят в прошлом события более позднего периода и почти единодушно предвзяты против династии Омейядов и всех ее свершений. Дать упорядоченное описание экономики при Омейядах вдвойне затруднительно по причине поступков самих Омейядов, которые действовали непредсказуемо, а часто неразумно и мало заботились о создании прецедента или системы.

Общественный уклад при Омейядах был основан на владычестве арабов, которые представляли собой не столько нацию, сколько наследственную общественную касту, в которую можно было попасть только по рождению. Они не платили податей со своих земель, но только личную религиозную десятину. Только их набирали в амсары, и они составляли большинство воинов, записанных в реестры дивана, которые получали ежемесячные и ежегодные пенсии и пособия деньгами и натурой как от добычи, взятой в завоеваниях, так и от доходов с захваченных провинций.

Еще до восхождения Омейядов арабы начали приобретать земли за пределами Аравийского полуострова. Со времен Муавии число таких арабских землевладельцев неуклонно росло. Земли приобретали двумя способами: через покупку у владельцев-неарабов и пожалование от арабского правительства. Новый арабский режим унаследовал обширные территории, подвластные византийскому и персидскому правительству. К ним прибавились поместья, оставленные крупными византийскими землевладельцами, бежавшими вместе с разгромленными имперскими войсками. Они вместе с пустынными и невозделанными землями образовали так называемые мават, то есть «мертвые земли», как называли их мусульманские правоведы. Чтобы обеспечить культивирование этих земель и сбор с них налогов, халифы начали отдавать их в аренду (катай) членам своих семей или другим видным и состоятельным арабам. Подобная практика была у византийцев и называлась эмфитевзис, она же фактически и легла в основу арабской практики. Арендаторы обязывались возделывать землю в рамках оговоренного срока, собирать и передавать налоги правительству. В отличие от землевладельцев и крестьян – неарабов, которые были обязаны в полной мере выплачивать налоги, унаследованные от прежнего режима, эти арабско-мусульманские землевладельцы платили только ушр, то есть десятину. Таких арендаторов становилось все больше, и в конце концов они приобрели обширные участки лучшей земли. Участки можно было покупать и продавать, и на практике они полностью перешли в частную собственность владельцев. Обычно они жили не в своих поместьях, а в амсарах или в столице, и землю их возделывали арендаторы из местных жителей или батраки-полурабы.

Число арабов, обосновавшихся в завоеванных провинциях, точно неизвестно, но, вероятно, они составляли меньшинство среди местного населения. Примерные оценки по Сирии и Палестине около конца первого века ислама варьируются в пределах четверти миллиона. Подавляющим их большинством были солдаты, чиновники и другие горожане или бедуины, и только в тех случаях, когда арабы переселялись туда еще в доисламский период, мы видим хоть сколько-нибудь значительное число арабских крестьян. Один египетский источник сообщает, что в конце эпохи Омейядов крестьян-арабов в Египте насчитывалось 3 тысячи. Многие правители из этой династии сами были крупными землевладельцами, и некоторые из них заботились о развитии своих поместий и уделяли им немало внимания. Ибн Амир, известный и успешный землевладелец, приписывает пророку такое изречение: «Тот, кто погибнет, защищая свое имущество, считается мучеником». Достоверность этого хадиса весьма сомнительна, однако он прекрасно показывает мировоззрение части арабов того времени.

Громадные состояния, накопленные некоторыми арабскими завоевателями, по всей видимости, появились не благодаря инвестициям или торговле, и даже купцы Мекки, за некоторыми исключениями, оставили свое прежнее призвание ради принадлежности к военной аристократии. Но сами халифы Омейядов и многие другие состоятельные люди жили в роскоши и в городах, и даже в пустыне и тратили огромные деньги на архитектуру, обстановку и ткани. Экономика того времени была, по крайней мере отчасти, монетарной. Солдаты и чиновники получали жалованье как деньгами, так и товарами. Налоги и подати собирали таким же образом. Дошедшие до нас в большом числе монеты раннего халифата подтверждают свидетельство историков, что чеканка монет, перенятая у персидской и византийской администрации, и дальше выпускала в свет достаточное количество золотых и серебряных денежных знаков, чтобы это стало возможным.

Крупные финансовые траты арабских господ империи способствовали росту нового общественного элемента – мавали (маула в единственном числе). Маула – это любой мусульманин, не являющийся по рождению полноправным членом какого-либо из арабских племен. Таким образом, мавали включали в себя персов, арамейцев, египтян, берберов и других обращенных в ислам неарабов, а также тех, кто говорил по-арабски и имел арабское происхождение, но по какой-то причине утратил или не смог получить полноправное членство в господствующей касте. Эта категория не включала в себя немусульман, называемых зимми, то есть приверженцев защищаемых законом религий, к которым мусульманское государство относилось терпимо взамен на согласие выплачивать повышенную ставку налогов и на определенное ограничение гражданских прав.

Мавали большими толпами стекались в арабские амсары, и в каждом из них быстро возникал внешний город из рабочих, ремесленников, лавочников, купцов и проч., обслуживавших нужды арабской аристократии. Как мусульмане теоретически они были равны арабам и претендовали на экономическое и общественное равенство с ними. Этого равенства арабская аристократия так и не уступила им в период царствования Омейядов. Хотя некоторым землевладельцам-мавали верной службой режиму все же удалось добиться того, чтобы налоги с них взимали в том же размере, что и с мусульман, большинство потерпело неудачу, и ко времени Абдул-Малика мусульманское правительство фактически стало противодействовать обращению мавали в ислам и вытеснять их из городов назад в их поля, чтобы восстановить упавшие доходы государства. Мавали действительно сражались бок о бок с арабами в армиях ислама, особенно в приграничном Хорасане и на дальнем западе. Однако они служили в пехоте, и их жалованье и доля в добыче была меньше, нежели у арабской конницы. Низкое общественное положение мавали со всей ясностью отражено в арабской литературе той эпохи. Брак, например, между чистокровной арабкой и маулой считался чудовищным мезальянсом, и один арабский автор задается вопросом, будут ли приемлемы подобные союзы даже среди блаженных в раю.

Число мавали быстро росло, и вскоре их стало больше, чем самих арабов. Их крупные общины в гарнизонных городах становились недовольным и опасным городским населением, которое все четче сознавало свою политическую значимость, культурное превосходство и растущую роль в военных операциях. В основном недовольство носило экономический характер. Вся структура Арабского государства была основана на том положении, что арабское меньшинство должно управлять большинством немусульман-налогоплательщиков. Экономическое уравнение мавали с арабами означало бы автоматическое сокращение доходов и увеличение расходов. Это могло привести только к полному краху.

Разница между завоевателями и мавали, хотя в какой-то степени она совпадала с этническими различиями между арабами и неарабами, также в значительной мере была экономической и общественной. Малоимущих арабов Ирака и Бахрейна, не учтенных диваном, причисляли к мавали, и они делили все их обиды. А многие из старого класса крупных персидских помещиков, более привычные к династическому и имперскому правительству, видимо, адаптировались к новым порядкам.

Недовольство мавали нашло религиозное выражение в движении так называемых шиитов (от слов «шиату Али», «приверженцы Али»). Шиизм зародился как чисто арабское и чисто политическое направление, сосредоточенное вокруг притязаний Али и его потомков на халифат. Когда Али перенес столицу в Куфу, а затем Омеяйды перенесли ее в Сирию, шииты получили поддержку местных иракцев. Настоящее развитие движения началось после мученичества в Кербеле, где, потерпев неудачу в качестве арабской партии, оно стало искать победы в качестве секты ислама. Пропагандисты шиитов с большим успехом обращались к недовольным, особенно к мавали, которых гораздо больше привлекала идея законного преемника по линии пророка, чем самих арабов. Шиизм стал, по сути, религиозным выражением оппозиции государству и установленному порядку, признание которого обозначало согласие с суннизмом, то есть господствующей доктриной ислама.

Эта оппозиция отнюдь не ограничивалась одними неарабами. В подверженных волнениям гарнизонных городах, особенно в Куфе, месте, где родился революционный шиизм, арабы играли важную и сначала главенствующую роль. Именно арабы принесли шиизм в Иран, где арабский гарнизонный город Кум, куфская колония, стал одним из главных оплотов шиитов. Оппозицию, выразителями которой стали шииты, некоторые интерпретировали как национальное восстание персов против арабов, другие – как социальный мятеж низших классов против арабской аристократии, созданной завоеваниями, вместе с ее вероучением, государством и истеблишментом.

Обе интерпретации упускают из виду быстро развивающийся новый общественный элемент, одновременно арабский и неарабский, привилегированный и дискриминируемый. Он состоял из полуарабов, сыновей арабского отца и неарабской матери, как правило рабыни. Они происходили из всех уровней арабского общества, в том числе – а может быть, и в первую очередь – из богатых и влиятельных семей и даже самой правящей династии. Не имеющие по арабскому племенному обычаю права на титул халифа, как и на большую часть других привилегий, они создали одну из самых опасных групп среди всех выступавших против существующего порядка.

Также и сторонники нового режима не были исключительно арабами. В бывших персидских, как и в бывших византийских провинциях бюрократия продолжала свою работу, обслуживая новых хозяев, как она обслуживала старых. Важные элементы сельской знати и аристократии, видимо, сохранили многие свои функции и привилегии. После обращения в ислам персидские высшие слои сменили зороастризм на мусульманский конформизм. Противники существующего порядка после завоевания и обращения сменили зороастризм на мусульманское инакомыслие.

Как можно было ожидать, мавали – персов и прочих – особенно привлекали самые крайние и бескомпромиссные формы шиизма, в который они привнесли многие новые религиозные идеи, почерпнутые из их прежнего опыта – христианского, еврейского и персидского. Пожалуй, самым важным из них была концепция Махди, что значит «следующий верным путем». Махди сначала виделся политическим вождем, но вскоре его образ превратился в нечто вроде мессии. Впервые это учение заметно проявилось в мятеже Аль-Мухтара, который в 685–687 годах возглавил восстание в Куфе во имя Мухаммада ибн аль-Ханафии, сына Али от другой жены, не Фатимы. Аль-Мухтар обращался в основном к мавали, и в этой связи любопытно отметить, что, согласно одному арабскому летописцу, арабы упрекали Аль-Мухтара в том, что он поднял на бунт «наших мавали, кои даны нам Богом как добыча вместе со всеми землями». После смерти Мухаммада ибн аль-Ханафии его последователи провозгласили, что он на самом деле не умер, но скрывается в горах близ Мекки и в свое время вернется в мир и установит на земле царство справедливости. Восстание аль-Мухтара было затоплено в крови, но мессианская концепция, которой он положил начало, твердо проросла в умах, и в оставшиеся годы Омейядского халифата многие претенденты из Алидов и псевдо-Алидов, как по линии Мухаммада ибн аль-Ханафии, так и по линии Фатимы, притязали на преданность мусульман как единственные законные правители ислама. Один за другим эти мессианские мятежники отправлялись вслед за своими предшественниками в эсхатологическое тайное убежище, и каждый своей жизнью и неудачей обогащал легенду о Махди какой-то новой подробностью. Вообще говоря, претенденты по линии Фатимы представляли умеренное крыло внутри шиизма и пользовались значительной поддержкой недовольных элементов в среде самих арабов. Линия Мухаммада ибн аль-Ханафии была связана с радикальным крылом как в вероучении, так и в практике и представляла скорее непосредственное возмущение со стороны мавали.

Омейяды, вынужденные лицом к лицу столкнуться с растущим недовольством своих подданных, ни в коей мере не могли рассчитывать на нераздельную поддержку самих арабов. Общее племенное чувство независимости, все еще сильное среди арабских кочевников и направленное не столько против Омейядов, сколько вообще против государства, нашло политическое и религиозное выражение в ряде движений. В Мекке и Медине те из набожных мусульман, которые так по-настоящему и не признали компромисс Муавии между принадлежностью к арабской нации и централизацией, сформировали теократическую оппозицию, которая делала упор на добровольном и религиозном аспектах патриархального халифата, провозглашенного ими идеалом. Их предвзятое и враждебное отношение к Омейядам окрасило всю раннеисламскую религиозную и историческую литературу, фундамент которой они закладывали в тот момент. Их сопротивление Омейядам редко принимало форму вооруженного мятежа, но постоянная пропаганда помогла подорвать авторитет центрального правительства.

Еще более опасным выражением желания отвергнуть централизованное государство и вернуться к доисламскому порядку с внешними атрибутами стало движение хариджитов. Это была группа сторонников Али, которые взбунтовались против произвольного соглашения в Сиффине и потребовали, чтобы вопрос решал Бог, иначе говоря, оружие. 12 тысяч человек, как рассказывают летописцы, покинули войско Али. Он уговорил их воссоединиться с ним на какое-то время, но около 4 тысяч вновь откололись от него, и Али был вынужден напасть и убить множество из них в битве при Нахраване в 658 году. Движение хариджитов сначала было чисто религиозным, но постепенно развилось в агрессивное и анархическое сопротивление, не признающее никакой власти, кроме власти халифа, которого они сами выбрали и которого могли отвергнуть в любой момент, как часто и делали. В двадцать лет после смерти Али несколько незначительных хариджитских бунтов произошло в Ираке, и их кульминацией стал мятеж после смерти Язида. Хариджиты были ослаблены внутренними раздорами и постоянным стремлением разбиваться на мелкие конфликтующие фракции. При Абдул-Малике они были разгромлены в Ираке и постепенно вытеснены в Иран. К началу VIII века были практически уничтожены. Они представляли доисламскую арабскую доктрину правительства по согласию и верховенство личного мнения в самой экстремальной форме.

Главной внутренней слабостью порядка Омейядов, из-за которой в конечном счете и произошло их падение, была непрерывная вражда среди самих арабских племен. Арабская национальная традиция делит племена на две основные группы: северную и южную, и у каждой подробнейшее генеалогическое древо показывает взаимосвязи между разными племенами внутри группы и их происхождение от общего предка. В доисламской Аравии тоже шли межплеменные войны, но они затрагивали соседние племена, часто родственные друг другу. Возникновение междоусобных войн между крупными союзами племен стало результатом завоеваний. В амсарах арабы селились по кварталам согласно своим племенам. Эти кварталы образовывали союзы из соперничающих фракций, но не по географическому принципу, а скорее как своего рода мозаику. Родословные арабских преданий, вероятно, вымышленны, но тем не менее играют важную историческую роль, так как они доминировали в жизни арабов во времена Омейядов. Первое неясное проявление междоусобицы между северным и южным «союзами» относится к периоду Муавии, после чего она начала стремительно развиваться, прорываясь открытым насилием каждый раз, когда ослабевал авторитет центрального правительства. Так случилось после смерти Язида, когда Кайс, один из глав северных племен, отказался признать его преемника и поддержал Ибн аз-Зубайра. Омейяды при поддержке южного племени кальб смогли разгромить их, одержав победу при Мардж-Рахите, но династия Омейядов утратила свой нейтралитет и погрузилась в трясину стычек. После Абдул-Малика халифы обычно опирались на ту или иную сторону, и сам титул халифа выродился в пост, на который кандидатов назначали стороны племенного конфликта. Высказывались предположения, что столь глубоко укорененная и незатухающая борьба должна была иметь более серьезные причины, нежели воображаемые генеалогии арабских преданий. Эти причины обнаружились в конфликте интересов между арабами, мигрировавшими на завоеванные территории еще до их завоевания – в основном арабами южного происхождения, и преимущественно северными арабами, которые пришли с исламскими армиями. Этот диагноз подкрепляется тем фактом, что южные племена были в основном более восприимчивы к шиитской пропаганде, что позволяет предположить некоторую общность их интересов с мавали.

Главной территорией конфликта во второй гражданской войне был Ирак, где присутствовали, и в активной форме, все эти факторы. Куфа, растущий, важный город, был главным центром и пережил ряд потрясений. Первые годы правления Абдул-Малик в основном занимался восстановлением порядка среди арабов, улаживанием дел династии и установлением мира на северной границе посредством соглашения с Византийской империей. К 690 году он уже был готов к действиям против мятежников, и в течение трех лет ему удалось добиться общего признания.

Теперь перед ним встала задача по созданию нового политического устройства. Найденный им ответ заключался в большей степени централизации и концентрации власти у правителя, а также в том, чтобы положить в ее основу военную мощь сирийской армии. Халифат Абдул-Малика не был автократией старого восточного типа, но скорее централизованной монархией, видоизмененной арабскими традициями и остаточными идеями теократии. В правление Абдул-Малика происходил процесс, известный арабским историкам как «устройство и подгонка». Прежние византийские и персидские системы управления, до тех пор сохранившиеся в нескольких провинциях, постепенно сменились новой арабской имперской системой с арабским в качестве официального языка администрации и делопроизводства. В 696 году началась чеканка арабских монет вместо использовавшихся до той поры имитаций византийских и персидских монет. Абдул-Малик и его советники также положили начало процессу фискального упорядочения, из которого его преемники выкристаллизовали новую и специфически исламскую систему налогообложения. Он оставил своему наследнику мирную и могущественную империю, обогащенную общественными сооружениями и преобразованиями, на которые были потрачены огромные усилия. Однако ему не удалось решить основных проблем, а лишь отодвинуть их.

Правление аль-Валида (705–715) во многом стало вершиной могущества Омейядов. Главным образом этот период интересен возобновлением процесса завоевания и расширения, который теперь распространился на три новые области. В Центральной Азии Кутейба ибн Муслим, ставленник Аль-Хаджжаджа, наместника Ирака при Абдул-Малике, первым твердо установил арабскую власть на землях за Амударьей, оккупировав Бухару и Самарканд и одержав громкие победы. Что касается юга, то арабские войска заняли индийскую провинцию Синд. Однако они не предприняли следующих шагов в связи с этим, и завоевание Индии мусульманами произошло уже гораздо позднее. Более значительным свершением стала высадка в Испании в 710 году, за которой быстро последовал захват большей части Пиренейского полуострова.

В правление Сулеймана (715–717) грандиозная, но безуспешная военная экспедиция отправилась на Константинополь. Это было последнее столь величественное наступление арабов. Его провал обернулся тяжелыми последствиями для власти Омейядов. Расходы на экипировку и снабжение экспедиции вызвали усиление налогового и финансового бремени, которое и без того уже стало причиной возникновения столь опасной оппозиции. Гибель сирийского флота и армии у стен Константинополя лишила режим главной материальной основы его могущества. В этот критический момент Сулейман на своем смертном одре назначил преемником благочестивого Умара ибн Абдул-Азиза, который больше любых других омейядских принцев годился на роль того, кто сможет добиться внутреннего примирения, а оно единственное могло спасти государство Омейядов.

Целью Умара было сохранить единство арабов и Арабской империи за счет умиротворения мавали. Он попытался сделать это посредством ряда фискальных мер, которые, хотя в конечном счете и потерпели крах, все же помогли преодолеть кризис. Источником главной стоявшей перед ним проблемы был тот факт, что массовое обращение зимми в ислам вместе с неуклонным увеличением количества арабских землевладельцев привело к росту числа людей, которые отказывались платить налоги выше установленных для мусульман. Чтобы устранить проблему, Аль-Хаджжадж решил вернуть мавали на их земли и потребовать полной выплаты всех налогов от всех землевладельцев-мусульман, что вызвало возмущение и озлобление и со всей очевидностью оказалось неосуществимым. Умар II попытался справиться с трудностями, приняв ряд мер, которые по-разному описываются в юридических и исторических источниках. Основным результатом стало то, что землевладельцы-мусульмане выплачивали только ушр, но не харадж – более высокий налог, но после 100 года хиджры (719 н. э.) никакие передачи земель, с которых уплачивалась дань, в руки мусульман уже не признавались. Таким образом, в силу юридической фикции[4] мусульмане могли только брать такую землю в аренду, но тогда им пришлось бы уплачивать с нее харадж. Чтобы умиротворить мавали, он позволил им беспрепятственно селиться в гарнизонных городах и освободил их от хараджа, а также от джизьи, которая к тому времени по смыслу уже становилась подушной податью, взимаемой с немусульман. Однако, за исключением приграничной провинции Хорасан, они все еще получали пониженное жалованье по сравнению с арабскими воинами. Для самих арабов он уравнял размер оплаты на сирийском уровне, который до той поры был выше, чем где бы то ни было, и назначил пенсии женам и детям солдат, участвующих в боевых действиях. Эти меры сопровождались более суровой политикой по отношению к зимми, и отныне они уже не могли занимать административные посты, на которых прежде служили в большом количестве, и подверглись более строгим общественным и финансовым ограничениям, налагаемым на них по закону.

Реформы, приписываемые Умару II, одновременно увеличили расходы и сократили доходы. Его отказ принимать зимми на административные должности привел к неразберихе и беспорядку, и в правление его преемников Язида II (720–724) и Хишама (724–743) была разработана новая система, остававшаяся в силе, за исключением нескольких изменений, в течение долгого времени после падения Омей ядов. Традиционно арабские историографы единодушно описывают Хишама как скупого и алчного правителя, заинтересованного прежде всего в сборе налогов. Доступные нам данные не позволяют утверждать что-либо уверенно о фискальной политике халифата в целом. Однако мы располагаем некоторыми сведениями о действиях администраторов в трех главных провинциях при Хишаме: Убайдуллы ибн аль-Хабхаба в Египте, Халида аль-Касри в Ираке и Насра ибн Сайяра в Хорасане, и на основании этих сведений мы можем воссоздать общую картину политики поздней эпохи Омейядов. Главной основой нового порядка была юридическая фикция, заключавшаяся в том, что харадж взимали не с землевладельца, а с земли. Начиная с того времени со всей земли, относившейся в разряд территорий, облагаемых хараджем, налог уплачивался в полной мере, независимо от вероисповедания или национальности ее владельца. С земли, облагаемой ушром еще со времен раннего халифата, продолжал уплачиваться налог по уменьшенной ставке, но прирастать она уже не могла. Вдобавок зимми платили джизью, подушную подать. Эффективная работа этой новой системы, которая в будущем станет канонической системой исламской юриспруденции, усиливалась за счет назначения отдельных финансовых надзирателей помимо наместников провинций, коим было поручено произвести обследование и перепись, которые и легли в основу новой оценки.

После смерти Хишама Арабское царство быстро пришло в упадок, приближаясь к своему краху. Яростное усиление племенных междоусобиц и активизация шиитской и хариджитской оппозиции зашли так далеко, что к 744 году авторитет центрального правительства стал оспариваться даже в Сирии, а в остальных местах им просто пренебрегали. Последний из Омейядов, халиф Марван II (744–750), был умным и способным правителем, но он появился слишком поздно, чтобы спасти династию.

Ее конец пришел со стороны группы, которая звала себя хашимитами. Абу Хашим, сына Мухаммада ибн аль-Ханафии, за которого сражался Мухтар, стоял во главе экстремистской шиитской секты, пользовавшейся поддержкой мавали. Когда он умер в 716 году, не оставив наследника мужского пола, с притязаниями на место его преемника выступил Мухаммад ибн Али ибн аль-Аббас, потомок дяди пророка. Секта признала Мухаммада, и таким образом он получил контроль над сетью ее эмиссаров. После его смерти в 743 году его сменил сын Ибрагим. Главный центр активности Аббасидов находился в Хорасане, где арабские переселенцы, в основном из Басры, обосновались около 670 года. Они принесли с собой межплеменные конфликты, которые развились и расширились в новых обстоятельствах. Арабы были незначительным меньшинством среди персидского населения, воинственным по темпераменту и недовольным своим общественно-экономическим положением, более низким, чем у коренных жителей.

Хашимитская пропаганда началась из Куфы около 718 года. Она активно обращалась к тем, кто верил, что потомки пророка – законные вожди ислама, и провозглашала новую эру справедливости. Сначала арабы обращались к арабам, но вскоре идеи хашимитов начали привлекать множество мавали и, видимо, особенно притягательными были для полуарабов. Миссионер по имении Хидаш проповедовал экстремистское учение и вначале добился некоторого успеха, но его схватили и казнили в 736 году. Мухаммад ибн Али ибн аль-Аббас отрекся от него и его идей и поручил руководить проповедью в Хорасане южному арабу по имени Сулейман ибн Касир, которому помогал совет двенадцати. Последовал период бездействия, в который Мухаммад умер и его преемником стал его сын Ибрагим, которого признали сторонники на востоке. В 745 году Ибрагим отправил в Хорасан Абу Муслима, одного из иракских мавали, в качестве своего доверительного агента и пропагандиста. Абу Муслим достиг значительного успеха среди арабского и персидского населения, включая даже сельскую знать. Несмотря на некоторые подозрения и неудовлетворенность со стороны умеренных шиитов, Абу Муслим был все же признан вождем. В 747 году начался организованный хашимитами путч, и в Хорасане взвились черные флаги Аббасидов. Черный часто становился цветом династии Аббасидов. По сути дела, черные знамена были попыткой соответствовать требованиям мессианских и эсхатологических пророчеств, которые во множестве циркулировали среди недовольных жителей Арабского царства. Другие мятежники еще до Аббасидов поднимали черные знамена. Но только победа потомков Аббаса сделала их символом новой правящей династии. В течение нескольких лет Аббасидов и в Византии, и даже в далеком Китае называли прозвищем «одетые в черное».

Конец истории рассказывать недолго. Конфликт между арабскими племенами в Хорасане помешал им оказать эффективное сопротивление новому движению, пока не стало слишком поздно. Как только армии Абу Муслима закрепились на востоке, они стремительно обрушились на запад, и последние силы Омейядов потерпели поражение в битве на реке Большой Заб. Династия Омейядов и Арабское царство прекратили свое существование. Вместо них халифом провозгласили Аббасида Абуль-Аббаса, который стал преемником своего брата Ибрагима в качестве вождя и получил прозвище ас-Саффах[5].

Глава 5. Исламская империя

Поистине, прекрасных лет Тогда был золотой расцвет — Дни славного Гаруна аль-Рашида. Альфред Теннисон. Воспоминания о «Тысяче и одной ночи»

Аббасиды пришли на место Омейядов во главе исламской общины, и это была не простая смена династии. Это была революция в истории ислама, важнейший переломный момент, подобный французской и русской революциям в истории Европы. Она стала результатом не дворцовых интриг или государственного переворота, но воздействия интенсивной и успешной революционной пропаганды и выразила недовольство населения предыдущим режимом, которое накапливалось в течение длительного времени. Как в большинстве революционных движений, в ней слилось множество различных интересов, сплоченных общим желанием устранить существующий порядок, но обреченных разбиться на конфликтующие группы, как только победа будет одержана. Одной из первых задач победивших Аббасидов был разгром разочарованного экстремистского крыла движения, которое и привело их к власти. Абу Муслима, главного архитектора революции, и нескольких его сподвижников казнили, а восстание их сторонников подавили.

Но какова была природа этой революции – кто были революционеры, к чему они стремились? Европейские ориенталисты XIX века, находившиеся под влиянием расовых теорий Гобино и национальных проблем Европы того времени, объясняли конфликт между Омейядами и Аббасидами, да и весь религиозный раскол раннего ислама, национальными противоречиями между персами и арабами. Некоторые из них даже видели в нем расовый конфликт между семитами Аравии и арийцами Ирана. Они видели в победе Аббасидов победу персов над арабами, которая установила под маскировкой подвергшегося персидскому влиянию ислама новую Иранскую империю на месте павшего Арабского царства. Этот взгляд находит некоторую поддержку и в арабских источниках: «Империя сынов Аббаса была персидской и хорасанской, империя сынов Марвана – омейядской и арабской», – говорит арабский автор IX века Аль-Джахиз. Однако последующие исследования показали, что, хотя этнический антагонизм и сыграл свою роль в брожениях, которые привели к краху Омейядов, он был не единственным и, вероятно, не главным фактором. Победители, хотя в их число действительно входило много персов, одержали победу не как персы и разгромили своих врагов не как арабов, и противостоявшие Омейядам силы объединяли множество арабов, особенно из среды тех растущих и важных элементов, которые не входили в признанную аристократию завоевателей. То же можно сказать и о многочисленных к тому времени полуарабах. Также и мавали не были исключительно персами. Среди них были иракцы, сирийцы, египтяне и даже арабы, которые не были полноправными членами племенной аристократии. Персидские землевладельцы-дехкане, как бывшие византийские чиновничьи элементы западных провинций, приспособились к режиму Омейядов и играли заметную роль в его функционировании. Именно они оценивали и собирали дань, требуемую арабами с каждой провинции, и, разумеется, не забывали при этом о себе.

Признание этих элементов заставило многих историков XX века, подобно их предшественникам, находившимся под влиянием главенствующих идей своего времени, увидеть в восшествии Аббасидов социально-экономическую революцию, причиной которой было недовольство непривилегированного городского населения и особенно купцов и ремесленников-мавали в городах, выросших вокруг основанных арабскими завоевателями гарнизонных центров.

Социальное и национальное недовольство, как и любое другое, внесло свой вклад в аббасидскую революцию, природу которой яснее всего можно увидеть в переменах, последовавших за ее триумфом. Самой непосредственной и видимой переменой был отказ от аристократического принципа происхождения. Патриархальные и омейядские халифы были сыновьями свободных арабских матерей и отцов. Сыновья рабынь, несмотря на все свои возможные таланты, не имели права претендовать на титул халифа, и подобное же клеймо социальной неполноценности применялось на всех уровнях общества. Перемена была быстрой, но не внезапной. Последний халиф Омейядов Марван II был сыном курдской рабыни. Первый халиф Аббасидов ас-Саффах (750–754) был сыном свободной арабки, и, как представляется, именно по этой причине его предпочли брату, сыну берберской рабыни. Однако после его смерти именно брат, вопреки определенному сопротивлению, стал преемником и халифом и получил почетный титул Аль-Мансур[6] (754–775). Третий халиф Аль-Махди (775–785) был сыном свободной арабки из южного племени, о которой говорили, что она происходит из рода древних царей Химьяра. Однако его преемники Аль-Хади (785–786) и знаменитый Харун ар-Рашид (786–809) были сыновьями рабыни неизвестного происхождения. Когда Харун умер, двое сыновей боролись за его наследство. Аль-Амин (809–813), проигравший, родился от аббасидской принцессы; Аль-Мамун (813–817), победивший, – от наложницы-персиянки. В последующий период большинство халифов из династии Аббасидов и дальнейших мусульманских правителей были сыновьями невольниц, почти всегда чужеземных, и подобное происхождение уже не было ни клеймом, ни препятствием.

Когда знатное происхождение и престиж племени потеряли былое значение, арабские племена, господствовавшие на омейядской политической сцене, ушли на задний план. При новом порядке успех и могущество зависели от благосклонности халифа, а халифы все чаще и чаще предпочитали людей скромного и даже иностранного происхождения. Мавали наконец-то обрели равенство, которого так долго добивались. Само название и статус мавали стали менее значимыми, как и разница между арабами, полуарабами и неарабами. Это изменение произошло не сразу, и какое-то время арабы сохраняли важные привилегии – как, например, фискальный статус арабской земли, повышенное жалованье в вооруженных силах и общественный престиж знатного происхождения по мужской линии, который продержался дольше всего. Однако к концу первой половины века с начала аббасидского правления все они, кроме последнего пункта, канули в Лету. Не принадлежность к арабской нации, а принадлежность к исламу стала символом идентичности новой правящей элиты из правительственных чиновников, солдат, землевладельцев, купцов и класса духовных лиц, который становился все более профессиональным.

Второй непосредственной и заметной переменой был перенос столицы из Сирии в Ирак, традиционный центр великих космополитических империй Ближнего и Среднего Востока. Аль-Саффах разместил свое правительство в небольшом городке Хашимия, который построил на восточном берегу Евфрата недалеко от Куфы и поселил там свою семью и телохранителей. Позднее он переселился в Анбар. Уже Аль-Мансур, во многих отношениях основатель нового режима, перенес столицу Аббасидов на постоянной основе в новый город на западном берегу Тигра недалеко от развалин старой столицы Сасанидов Ктесифона, камни которого были использованы при постройке нового города. Ее официальным названием было Мадинат-ас-Салям, Город мира, но больше она известна по имени персидской деревни, стоявшей прежде на этом месте, – Багдад.

Аль-Мансур выбрал этот участок по разумным практическим основаниям. Он основал город недалеко от судоходного канала, соединяющего Тигр и Евфрат и занимающего ключевое положение на пересечении путей со всех направлений и на дороге в Индию. Историк и географ IX века Аль-Якуби рассказывает, как Аль-Мансур остановился у деревни Багдад в своем путешествии и сказал: «Этот остров между Тигром на востоке и Евфратом на западе – рыночная площадь мира. Все корабли, идущие вверх по Тигру из Васита, Басры, Убуллы, Ахваза, Фарса, Омана, Ямамы, Бахрейна и дальних мест, здесь встают на якорь; товары, что везут на кораблях вниз по Тигру из Мосула, Дияр-Рабии, Адербадгана [Азербайджана] и Армении, а по Евфрату из Дияр-Мудара, Ракки, Сирии и пограничных болот, Египта и Северной Африки будут разгружать здесь. Этой дорогой пойдут люди из Джабала, Исфахана и Хорасана. Слава Аллаху, который сохранил его для меня и заставил всех, прежде видевших его, пренебречь им. Клянусь Аллахом, я его построю. Потом я буду жить в нем до конца дней моих, и мои потомки будут жить в нем после меня. Он станет самым процветающим городом в мире».

Центр Багдада формировал круглый город на территории диаметром примерно 3 километра, который образовывал нечто вроде цитадели, где находилась резиденция халифа и сановников и хорасанской гвардии, которую халифы привезли с собой с востока. За круглым городом быстро развивалась большая и многолюдная торговая столица.

Перенос столицы имел нешуточные последствия. Центр тяжести в политике сместился с Сирии, средиземноморской провинции, в Месопотамию, в богатую, орошаемую речную долину на пересечении множества торговых путей. Перенос символизировал переход от государства, образовавшегося на византийской основе, к ближневосточной империи традиционного образца, в которой старые восточные и персидские влияния стали играть все большую и большую роль.

Смена династий завершила процесс развития государственного устройства, которое уже началось при Омейядах. Из племенного шейха, управляющего по согласию арабских господствующих групп, которое они могли отозвать в любой момент, халиф теперь превратился в самодержца, претендующего на божественное происхождение своей власти, опирающего ее на регулярную армию и осуществлящего через штатную бюрократию. При дворе Аббасидов вожди арабских племен сменились иерархией вельмож, чиновников, а позднее и военных командиров. Новое достоинство халифа выражалось в иных титулах и в более замысловатом церемониале, который сложился под влиянием древнеиранских обычаев, сведения о которых становились известны через перешедших в ислам персидских писцов. Ранние халифы были арабами, обычными людьми, как все, и любой человек мог подойти к ним и обратиться по имени, но Аббасиды окружили себя пышностью и церемонностью роскошного иерархического двора, и приблизиться к ним можно было лишь через длинную вереницу придворных. В принципе халиф по-прежнему подчинялся шариату, священному закону мусульман. На практике же шариат мало ограничивал его власть, так как принуждение халифа к исполнению закона не имело иного механизма, кроме мятежа. Аббасидский халифат, таким образом, был автократией, основанной на военной силе и претендующей почти на божественные права. Аббасиды были сильнее Омейядов в том, что они не зависели от поддержки арабов и потому могли приказывать, а не убеждать. Вместе с тем они были слабее старых восточных деспотий, так как у них отсутствовала поддержка давно сложившейся феодальной касты и устоявшегося духовенства.

Администрация Аббасидов стала развитием администрации поздних Омейядов, и Аль-Мансур открыто признавал, что находится в долгу у омейядского халифа Хишама в том, что касается государственного устройства. Однако влияние прежнего персидского порядка Сасанидов становилось все сильнее, и правление Аббасидов в значительной степени состояло из сознательной имитации сасанидских обычаев, которые распространялись через персидских чиновников и сохранившуюся сасанидскую литературу. Аббасидская администрация уже не основывалась на этнических привилегиях и исключительности. Многочисленный класс ее писцов в значительной мере набирался из мавали и занимал высокое общественное положение. Он был сформирован в несколько диванов, своего рода министерств, например канцелярский диван, военный, диван печати, финансов, почты и тайного надзора и т. д. Руководил чиновничьими армиями, которыми были укомплектованы эти диваны, визирь. Этот пост был нововведением Аббасидов, возможно, персидского происхождения. Визирь был главой всего административного механизма и, как главный исполнительный руководитель при халифе, пользовался огромной властью. Одним из первых визирей был незадолго до того перешедший в ислам Халид аль-Бармаки, происходивший из Центральной Азии, и этот пост находился в руках у семейства Бармакидов, пока Харун ар-Рашид не сместил их в 803 году.

В провинциях власть осуществлялась совместно амиром (эмиром), или наместником-губернатором, и амилем, то есть финансовым надзирателем, оба они располагали собственным штатом чиновников и военных и пользовались некоторой автономией под общим наблюдением начальника почтовой службы, в чьи обязанности входило сообщать обо всем происходящем непосредственно багдадскому дивану почты и тайного надзора. Таким образом центральное правительство поддерживало некоторое разделение властей в управлении провинциями и могло – при условии сохранения системы – воспрепятствовать тенденциям к региональной автономии или выходу из состава государства.

В вооруженных силах арабское ополчение уже не играло важной роли, и арабам, за исключением солдат на регулярной военной службе, постепенно перестали выплачивать пенсии. Армия теперь состояла из войск на жалованье, либо регулярных на постоянной основе, либо добровольцев, набранных для конкретной кампании. Ядром ее была преданная хорасанская гвардия, главная опора нового режима. Некоторое время просуществовал особый арабский род войск, известный как араб ад-давла, «арабы династии», набираемый из арабов, верных новому режиму. Однако он вскоре потерял значение, и впоследствии армия во все большей степени состояла из прошедших специальную подготовку рабов, в основном среднеазиатского тюркского происхождения. Они назывались мамлюками, что буквально означает «принадлежащие», то есть рабы. Со временем это слово стало обозначать военных рабов, которых использовали многие мусульманские самодержцы, а для обозначения рабов, занятых физическим трудом и хозяйственными работами, пользовались другим словом – абд. Все чаще мамлюки были сначала тюркского, а затем африканского происхождения.

Аббасиды пришли к власти на гребне волны религиозного движения и стремились сохранить народную поддержку, подчеркивая религиозный аспект своей власти. Можно заметить среди ранних халифов династии настойчивое обхаживание религиозных вождей и законоведов, а также неуклонное, по крайней мере на людях, соблюдение религиозных норм. По словам более позднего арабского историка, «эта династия правила миром, сочетая религию и царскую власть. Наилучшие и самые благочестивые люди подчинялись им ради религии, а остальные – из страха». Религиозная организация заполнила пробел, оставленный разрушением арабского национального единства, и, словно цемент, связывала разнообразные этнические и социальные элементы населения. Акцент на религиозном характере общества и верховной власти часто приводил к обвинениям в лицемерии, и, как сказал один поэт: «Если б вернуть нам тиранию сынов Марвана, в ад бы отправить справедливость сынов Аббаса!»

У нас есть свидетельства значительных экономических изменений после прихода Аббасидов к власти. Империя располагала богатыми ресурсами. Пшеница, ячмень и рис, именно в этом порядке, были главными культурами, которые выращивали в речных долинах с системой ирригации, а финики и маслины занимали важное второе место. Сахар и хлопок, пришедшие из более восточных земель, широко культивировались на Ближнем Востоке, и арабы ввезли их с собой в Северную Африку и на завоеванные земли в Европе. Империя также не испытывала недостатка в металлах. Серебро добывали в восточных провинциях, особенно в Гиндукуше, где, как говорит источник X века, 10 тысяч рудокопов работали на частные добывающие предприятия. Золото привозили с запада, в основном из Нубии и Судана, медь – из соседнего Исфахана, где в IX веке с медного рудника платили налог в 5 тысяч дирхамов; железо – из Ирана, Центральной Азии и Сицилии. Драгоценные камни добывались во многих частях империи, а жемчуг – на богатых рыбных промыслах Персидского залива. Леса не хватало в западных провинциях, однако на востоке его было довольно много, и активная торговля с Индией приносила товары оттуда и дальних стран за ней.

Аббасиды активно занялись мелиорацией, расширяя сельскохозяйственные площади и осушая болота, и историки сообщают о высокой производительности. Есть некоторые данные в пользу того, что переход власти улучшил положение крестьянства, дав ему новые права и более справедливую систему налогового исчисления на основе процента от урожая вместо фиксированного тарифа, как раньше. Однако в технологическом уровне сельского хозяйства и других отраслей за период исламского правления произошло на удивление мало улучшений. Статус крестьян по-прежнему оставался очень низким, и со временем ситуация лишь усугубилась из-за спекуляций купцов и землевладельцев, а также после введения рабского труда в крупных хозяйствах, что ухудшило экономическое и общественное положение свободных рабочих. Мусульманские законы и обычаи, хотя и сохранили институт рабовладения, запрещали обращать в рабство свободных людей на исламских землях, будь то мусульмане или зимми. Следовательно, количество рабов можно было увеличить либо за счет рождения новых – так как дети рабов независимо от вероисповедания рождались рабами, – либо за счет ввоза рабов из соседних, немусульманских земель. В ранний период быстрое расширение исламских завоеваний поставляло огромное количество рабов; когда же границы более или менее стабилизировались, того числа рабов, которые поступали из внутренних источников, не хватало на удовлетворение потребностей общества. Поэтому рабов стали ввозить из-за границы, иногда в качестве дани, а чаще их покупали, и это в свою очередь привело к интенсификации набегов с целью захвата рабов и работорговли на границах ислама, в Европе, Азии и прежде всего в Африке.

Средневековая мусульманская энциклопедия разделяет ремесла и промыслы на две категории – первостепенные, то есть обеспечивающие основные потребности человека, и второстепенные, то есть производство предметов роскоши. Первые включали в себя еду, жилище и одежду. Именно последняя получила куда более высокое развитие, чем все остальные, в исламской империи. Важнейшей отраслью как по количеству занятых в ней людей, так и по объему произведенной продукции была текстильная, которая возникла при Омейядах и при новой власти быстро расширялась. Производились всевозможные товары как для местного потребления, так и на экспорт: штучные изделия, одежда, ковры, гобелены, обивочные ткани, подушки и т. п. Лен производили в основном в Египте, в трех главных центрах – Дамьетте, Тиннисе и Александрии, где копты играли главную роль. Хлопок первоначально ввозили из Индии, но вскоре стали выращивать в Восточном Иране, а затем он распространился на запад до самой Испании. Производство шелка государство унаследовало от Византии и Сасанидов, и центр его находился в иранских провинциях Горган и Систан. Ковры изготовлялись практически везде, но лучшими считались табаристанские и армянские. Частично эта отрасль находилась под государственным контролем, частично – в частных руках. Начиная с поздних Омейядов правительство держало мастерские и центры по производству тирдза – материалов, используемых для изготовления одежды правителей и церемониальных костюмов, которыми в качестве знака отличия награждали высоких сановников и полководцев. Обычно продукция была местного производства. Ремесленники имели право продавать ее только государственным чиновникам или частным предпринимателям, которые их финансировали. В некоторых случаях ремесленники получали жалованье, и у нас есть сведения о том, что в Египте IX века оплата составляла полдирхама в день.

Бумагу, как говорит предание, впервые начали изготавливать в Китае в 105 году до н. э. В 751 году н. э. арабы одержали победу над контингентом китайских войск восточнее Сырдарьи. Среди захваченных в плен оказались несколько китайских мастеров по изготовлению бумаги, которые и принесли свое ремесло в исламский мир. При Харуне ар-Рашиде бумага появилась в Ираке. Хотя ее применение быстро распространилось по всему исламскому миру и достигло к IX веку Египта, а к X – Испании, ее производство в течение некоторого времени ограничивалось восточными провинциями – теми, в которых она появилась впервые. Однако, как показывают имеющиеся у нас данные, начиная с X века бумага производилась в Ираке, Сирии, Египте и даже Аравии, а чуть позже появляются сведения о бумагоделательных предприятиях в Северной Африке и Испании. Известные центры бумажного производства находились в Самарканде, Багдаде, Дамаске, Тивериаде, Хаме, сирийском Триполи, Каире, марокканском Фесе и испанской Валенсии. Введение бумаги и быстрое распространение сначала ее применения, а затем и производства во многом повлияло на ближневосточное общество. Сделав возможным дешевое и быстрое производство книг, она стала причиной интеллектуального и культурного переворота, сравнимого, хотя и в меньшем масштабе, с переворотом, произошедшим на Западе после введения книгопечатания. Облегчив и, более того, способствуя ведению переписки и делопроизводства, бумага привнесла, с одной стороны, усложнение и большую изощренность в торговлю и банковское дело, а с другой стороны, в бюрократическое управление. Халиф Харун ар-Рашид, как рассказывают, отдавал приказ, чтобы бумагу использовали во всех государственных учреждениях, потому что, если что-то написано на бумаге, этого нельзя ни стереть, ни как-либо незаметно изменить.

Также империя производила керамику, металлические изделия, мыло и духи.

Ресурсы империи, а также жизненно важная транзитная торговля между Европой и Востоком создали предпосылки для активного коммерческого развития, чему способствовали установление внутреннего порядка и безопасности и мирные отношения с соседями вместо непрестанных завоевательных войн, которые вели Омейяды.

Объем торговли в исламской империи был огромен. Из портов Персидского залива – Сирафа, Басры и Убуллы – и, в меньшей степени, из Адена и портов Красного моря мусульманские купцы отправлялись в Индию, на Шри-Ланку, в Южную и Юго-Восточную Азию и Китай и привозили обратно шелка, пряности, ароматические вещества, древесину, олово и другие товары как для внутреннего потребления, так и для последующего экспорта. Альтернативные пути в Индию и Китай шли по суше через Центральную Азию. В одном источнике перечисляются товары, привезенные из Китая: ароматические вещества, шелковые изделия, глиняная посуда, бумага, тушь, павлины, быстрые лошади, седла, войлок, корица, чистый греческий ревень; из Византийской империи: золотая и серебряная утварь, золотые монеты, лекарства, парча, невольницы, безделушки, замки, инженеры по гидравлике, агрономы, резчики мрамора и евнухи; из Индии: тигры, пантеры, слоны, шкуры пантер, рубины, белый сандал, черное дерево и кокосы. Из мусульманских наставлений по мореходству, которые дошли до нас, ясно следует, что мусульманские штурманы чувствовали себя в восточных морях как дома, и арабские торговые компании появились в Китае еще в VIII веке.

В Скандинавии, особенно в Швеции, найдены десятки тысяч мусульманских монет с надписями от конца VII до начала XI века. Многие находки монет вдоль Волги подтверждают свидетельства литературных источников об активной торговле между исламской империей и Балтикой через Каспийское и Черное моря и Россию. Из этих стран арабы получали главным образом меха, кожи и янтарь. Географ конца X века Аль-Мукаддаси перечисляет товары, ввозимые через Волгу и Хорезм: «сабли, серые белки, горностаи, норки, лисы, бобровые шкурки, пятнистые зайцы, козьи шкуры, воск, стрелы, береста, меховые шапки, рыбий клей, рыбьи зубы, бобровая струя, янтарь, шагрень, мед, фундук, соколы, мечи, доспехи, дерево халандж, невольники-славяне, овцы и рогатый скот». Маловероятно, что арабы добрались до самой Скандинавии. Более вероятно, что они встречали северные народы в России, а волжские хазары и булгары служили посредниками. Важность арабской торговли с севером еще более подчеркивается тем фактом, что самые древние из известных нам шведские монеты основаны на весе дирхама, а также присутствием нескольких арабских слов в древнеисландской литературе.

Арабы вели активную сухопутную торговлю и с Африкой и в основном ввозили оттуда золото и рабов. Торговля с Западной Европой сначала прервалась из-за арабских завоеваний, но, как говорят некоторые источники, возобновилась благодаря евреям, которые стали связующим звеном между двумя враждующими мирами. В одном часто цитируемом отрывке из сочинения географа начала IX века Ибн Хордадбеха говорится о еврейских торговцах из Южной Франции, «…которые говорят по-арабски, по-персидски, по-румийски, по-франкски, по-андалузски, по-славянски. Они в самом деле путешествуют от востока до запада и от запада до востока по суше и по морю. Они доставляют с запада евнухов, невольниц и мальчиков-невольников, парчу, бобровые шкурки, соболий мех и другую пушнину и мечи. Они путешествуют из Фиранджи [Франции] по Западному [Средиземному] морю и высаживаются у Фарамы и доставляют свои товары по суше в Кулзум, между которыми двадцать пять фарсангов. Затем они совершают путешествие по восточному [Красному] морю из Кулзума в Джар и Джидду. Потом отправляются в Ас-Синд, Аль-Хинд и Ас-Син [Индию и Китай]. Вывозят из Ас-Сина мускус, алоэ, камфору, корицу и другие товары, обычные для этих краев, после чего возвращаются в Кулзум. Потом они доставляют их в Фараму и плывут по Западному морю. Иные поворачивают со своими товарами к Константинополю и продают их румийцам [грекам], а иногда они везут свои товары в земли Фиранджи и распродают их там. Иногда они везут свои товары из Фиранджи по Западному морю и высаживаются у Антакийи [Антиохии]. Потом они совершают по суше три перехода до Аль-Джабийи, откуда плывут по Евфрату до Багдада, а по Тигру до Убуллы. Из Убуллы они направляются в Оман, Ас-Синд и Ас-Син…»

Исламская империя и основные торговые пути

В то время как производство получало определенную поддержку со стороны государства, в основном по фискальным причинам, торговля не пользовалась таким благоволением, и даже в таких вопросах, как содержание дорог, государство, по всей видимости, делало очень мало, чтобы способствовать торговле. Купцы были вынуждены вести непрерывную борьбу с бюрократией, которая не оставляла их своими посягательствами. Экономические действия государства сначала ограничивались общим запретом на спекуляцию важнейшими продуктами питания – запретом, который проводился в жизнь не слишком эффективно, – и функцией мухтасиба, исламского чиновника, в чьи обязанности входило надзирать за рынками и обеспечивать хорошее качество материалов и изготовления, а также использование правильных весов. Позднее государство стало более непосредственно вмешиваться в торговлю, даже пытаться торговать и монополизировать определенные товары.

Рост крупной торговли и предпринимательства в IX веке привел к развитию банковского дела. Денежная система исламской империи с самого начала представляла собой биметаллизм, так как в восточных провинциях хождение имели персидские серебряный дирхам, а в западных – византийский золотой денарий (динар по-арабски). Это положение поддерживалось халифатом, и стандартный вес дирхама составлял 2,97 грамма, а динара – 4,25 грамма. Несмотря на многочисленные попытки стабилизировать относительную стоимость этих двух монет, они неизбежно колебались вместе с ценами на металлы, из которых изготовлялись, и саррафы, то есть менялы, стали неотъемлемой частью любого мусульманского рынка. В IX веке они превратились в крупных банкиров, которых, несомненно, поддерживали богатые купцы, желавшие вложить деньги с прибылью. Мы слышим о банках с головным офисом в Багдаде и филиалами в других городах империи и о сложной системе чеков, аккредитивов и т. д., которая сложилась таким образом, что можно было выдать чек в Багдаде, а наличные получить в Марокко. Как мы читаем, в Басре, главном центре процветающей восточной торговли, каждый купец имел банковский счет, и на базаре платили исключительно чеками и никогда наличными. В X веке мы уже видим столичные государственные банки, называвшиеся «Банкиры присутствия», которые ссужали правительству крупные суммы наличных на административные расходы под залог еще не собранных налогов. Из-за запрета на ростовщичество в исламе большинство банкиров были евреями и христианами. Однако встречались и банкиры-мусульмане, а некоторые школы мысли полагали, что умеренная процентная ставка не считается ростовщичеством.

Процветающая коммерция той эпохи нашла отражение в ее мысли и литературе, где мы находим образ справедливого купца в качестве идеального этического героя. Предание приписывает пророку слова о том, что «в Судный день честный и праведный купец будет рядом с мучениками за веру», «справедливый купец будет сидеть в сени Божь его престола в Судный день», «купцы – посланники мира и доверенные слуги Бога на земле». Один хадис даже излагает достаточно современную экономическую теорию: «Только Бог устанавливает цены». Халифу Умару I приписывают совсем уж невероятную цитату: «Нет такого места, где я охотнее бы отдал Богу душу, нежели на рынке, покупая и продавая для моих родных». Писатель Аль-Джахиз в сочинении под названием «Похвала купцам и осуждение чиновникам» замечает, что Аллах одобряет торговлю как род занятий, и это доказывается тем, что он выбрал своего пророка из торговой общины курайшитов. В литературе того времени встречаются портреты идеального честного купца и множество советов о том, как вкладывать деньги в коммерцию, в том числе такие наставления, как не вкладывать свои капиталы в вещи, которые пользуются небольшим спросом, например драгоценности, так как они требуются только богачам, или научные книги, в которых нуждаются только ученые, ведь они в любом случае малочисленны и бедны. Эта рекомендация, видимо, исходила от автора-теоретика, а не практика, поскольку в целом данные свидетельствуют о том, что как раз торговцы дорогостоящими предметами роскоши, такими как драгоценности и тонкие ткани, были самыми богатыми и самыми уважаемыми.

Все эти экономические перемены повлекли за собой соответствующие изменения в обществе и возникновение новых взаимоотношений между этническими и социальными компонентами населения. Арабская военная каста лишилась былого положения. Она утратила свои казенные выплаты и привилегии. С этого времени арабские летописцы лишь изредка упоминают о племенных междоусобицах у арабов. Это вовсе не означает, что их ярость утихла, ведь даже в конце XIX века потомки кайситов и кальбитов все еще враждовали друг с другом в Сирии. Это лишь означает, что арабская родовая аристократия утратила возможность вмешиваться в общественные дела и влиять на них и что ее распри и раздоры уже не играли никакой важной роли. С того времени арабские племена начали покидать амсары, некоторые возвращались к кочевому образу жизни, от которого они никогда полностью не отказывались, другие обустраивались на земле. Характер исламских городов изменился и из города-гарнизона, оставленного оккупационной армией в завоеванной провинции, превратился в место рынка и обмена, где купцы и ремесленники начали самостоятельно организовываться в гильдии для взаимопомощи и защиты.

Если арабы и потеряли свое главенствующее положение, им все же удалось сохранить определенные привилегии. Коран все-таки написан по-арабски, а ислам основан арабским пророком в Аравии. Если не все правительство, так хотя бы династия по-прежнему была арабской, по крайней мере по мужской линии, и гордилась своей принадлежностью к арабам. Арабский язык долго оставался единственным языком государства и культуры, а когда позднее персидский, турецкий и другие исламские языки стали теснить его в этих областях, он по-прежнему оставался языком богословия и права. Теоретическое превосходство арабов сохранялось, и оно привело к возникновению движения шуубитов в литературных и интеллектуальных кругах, поддерживавшего стремление неарабов к равенству.

Однако важные изменения претерпевал и сам смысл слова «арабский». С этой поры арабы уже не были закрытой наследственной кастой и стали народом, готовым вобрать в себя любого владеющего арабским языком мусульманина через процесс своего рода натурализации. Социальная эмансипация мавали приняла форму их полного признания арабами, и даже хорасанские преторианцы халифов претерпели полную арабизацию. Этому процессу в провинциях западнее Ирана способствовало расселение демобилизованных арабов за счет преобладания арабского языка в городах, а от городов и в окружающей их сельской местности. О развитии процесса свидетельствует первое совместное арабско-коптское восстание в Египте в 831 году. В конце концов даже христиане и евреи Ирака, Сирии, Египта и Северной Африки перешли на арабский язык, а само слово «араб» у арабов стало применяться только к кочевникам.

Вместо арабской аристократии империя получила новый высший класс – богатых и ученых, при этом первые часто обладали громадными состояниями в деньгах и собственности. Эти состояния создавались службой на высоких государственных постах, которые не только высоко оплачивались, но и предлагали неограниченные возможности для получения дополнительных доходов; торговлей и банковской деятельностью, спекуляцией, а также эксплуатацией земли, находящейся в собственности, или сбором налогов. Один источник приводит пример того, как юноша из высокопоставленной семьи вложил унаследованное им состояние в 40 тысяч динаров: тысяча пошла на восстановление обветшалого дома его отца; 7 тысяч на обстановку, одежду, рабынь и другие удобства; 2 тысячи он отдал надежному купцу, чтобы тот торговал в его интересах; 10 тысяч закопал в землю на черный день; а на оставшиеся 20 тысяч купил имение, на доходы от которого и жил.

Тут следует сказать кое-что о положении зимми – подданных империи, не исповедовавших ислам. Авторы-апологеты порой идеализируют предоставленный им статус, преувеличивая несомненную терпимость правительства мусульманских стран и превращая ее в предоставление зимми полного равенства. Это, конечно, современное утверждение, бессмысленное по отношению к древним временам, когда равные права для верующих и неверующих рассматривались бы не как заслуга, а как нарушение долга. Зимми охотно довольствовались меньшим. Они действительно были гражданами второго сорта, дискриминируемым и в финансовом, и в социальном отношении, а также в редких случаях подвергались открытому преследованию. Но по большому счету их положение было бесконечно выше, чем у общин, не принадлежавших к официальной церкви в Западной Европе того же периода. Они могли свободно исповедовать свою религию, пользовались обычными правами на собственность и очень часто служили на государственных должностях, хотя и редко занимали высшие посты. Их допускали в профессиональные гильдии ремесленников, и в некоторых они даже занимали главенствующее положение. Они редко бывали вынуждены идти на мученичество или отправляться в изгнание из-за своей веры.

Политическая раздробленность в IX и X вв.

Первые признаки упадка этой внушительной цивилизации проявились в структуре политического единства. Империя, построенная Аль-Мансуром, казалась достаточно прочной, несмотря на несколько мятежей, вплоть до царствования Харуна ар-Рашида (786–809), которое во многих отношениях знаменует апогей власти Аббасидов. Ранние Аббасиды сохраняли союз с иранским аристократическим крылом движения, приведшего их к власти, и знатный иранский дом Бармакидов через династию визирей играл ключевую роль в управлении империей. При жизни Харуна ар-Рашида произошли некие сотрясения неясного происхождения и обстоятельств, которые в итоге завершились падением дома Бармакидов и утратой им власти, богатства и самой жизни.

После смерти Харуна тлеющие конфликты прорвались открытой гражданской войной между его сыновьями Аль-Амином и Аль-Мамуном. Аль-Амин был силен в основном в столице и Ираке, Аль-Мамун – в Иране, и некоторые, основываясь на сомнительных данных, истолковывали эту гражданскую войну как национальный конфликт между арабами и персами, закончившийся победой вторых. Но с большей вероятностью это было продолжение социальных столкновений предшествующего периода в сочетании с не национальным, а региональным конфликтом между Ираном и Ираком. Аль-Мамун, которого поддерживали в основном восточные провинции, какое-то время обдумывал перенос столицы из Багдада в хорасанский Мерв. Эта угроза потерять магистральное положение города, да и сами средства к существованию сплотила народ Багдада в яростной защите Аль-Амина от посягательств. Аль-Мамун одержал победу, но мудро оставил Багдад столицей и узловым пунктом великих торговых путей.

После этого честолюбие иранских аристократов и региональные стремления находили выход в местных династиях. В 820 году персидский военачальник на службе у Аль-Мамуна по имени Тахир сумел добиться самостоятельности в Восточном Иране и стал основателем династии наместников, пост которых передавался по наследству в его роду. Другие иранские династии – Саффаридов в 867 году и Саманидов примерно в 892 – вскоре установились в других частях Ирана. Эти местные режимы отличались по характеру. Царство Тахиридов было делом рук честолюбивого полководца, который создал вотчину для самого себя, но в целом оставалось в рамках арабо-исламской цивилизации. Саффариды представляли подъем иранского народного движения, а с Саманидами старая иранская аристократия вернулась к политической власти и полному возвращению былых привилегий.

На западе политический слом начался еще раньше. Перенос столицы на восток привел к тому, что власть сначала потеряла интерес к западным провинциям, а в конечном счете и контроль над ними. Испания в 756 году, Марокко в 788 и Тунис в 800 стали в буквальном смысле независимыми под властью местных династий. Египет отпал в 868 году, когда наместник Ахмед ибн Тулун, тюркский раб, присланный из Багдада, сумел добиться независимости и быстро распространил свою власть и на Сирию. За падением Тулунидов последовало воцарение в Египте другой тюркской династии аналогичного происхождения.

Появление независимого центра в Египте, чья власть часто распространялась на Сирию, создало ничейную землю между Сирией и Ираком и позволило арабским племенам Сирийской пустыни и ее периферии вернуть себе самостоятельность, которую они потеряли после падения Омейядов. Время от времени им удавалось включить в подвластные территории заселенные области Сирии и Месопотамии, захватывая и удерживая города в периоды военной слабости или раздробленности и создавая недолговечные, хотя и блестящие бедуинские династии, как, например, род Хамданидов из Мосула и Алеппо в X веке. Вскоре под непосредственной властью халифа остался только Ирак, а в том, что касалось остальной части империи, ему пришлось довольствоваться редкой данью и номинальным признанием со стороны местных наследственных династий в виде упоминания халифа в пятничной молитве во время посещения мечети и в надписях на монетах.

Пока Багдад сохранял контроль над проходившими через него важнейшими торговыми путями, политический распад не мешал, а, кажется, даже в каком-то смысле помогал расширению экономической и культурной жизни. Но вскоре сложилась более опасная ситуация, авторитет халифа пошел на убыль даже в столице. Роскошь двора и избыточность бюрократии привела к финансовой неразберихе и нехватке денег, которые позже усугубились истощением или утратой источников драгоценных металлов, захваченных врагами.

Для решения этих проблем халифы отдали на откуп сбор государственных доходов, который в итоге перешел к местным правителям. Те обязывались передать оговоренную сумму центральному правительству и содержать местные вооруженные силы и чиновничество. Эти наместники-откупщики превратились в настоящих правителей империи, особенно когда были военачальниками. Со времени Аль-Мутасима (833–842) и Аль-Васика (842–847) халифы постепенно утрачивали контроль над командирами собственной армии и гвардией, которые часто обладали достаточной силой, чтобы назначать и смещать их по своему желанию. Эти командиры и гвардия все в большей степени состояли из тюркских мамлюков. В 935 году был учрежден пост амира аль-умара, то есть командующего над командующими, чтобы подчеркнуть главенство столичного командующего над остальными. Наконец в 945 году силы иранских Буидов, которые уже установились в западной части Ирана как почти независимая династия, вторглись в столицу и уничтожили последние остатки независимости халифа. С того момента халиф почти постоянно, за исключением редких перерывов, находился во власти сменявших друг друга дворцовых управителей, в основном иранских или тюркских, которые правили через вооруженные силы, находившиеся под их командованием. Халиф сохранял статус и почести верховного правителя ислама, нося гордый титул амир аль-муминин, повелитель правоверных, что символизировало его верховную власть над государством и религией. Однако реальной властью халиф уже не обладал, и, когда он вводил в должность того или иного обладателя исполнительных полномочий, например военачальника или губернатора провинции, это была не более чем формальность, признание решенного дела постфактум.

Глава 6. Восстание ислама

И в какой-то час я погружаюсь в движенье на одном из бульваров Багдада, где новый труд воспевают люди…

Артюр Рембо. Озарения

Быстрое экономическое развитие Ближнего и Среднего Востока в Средние века подвергло общественную структуру империи ряду опасных деформаций, чем создало многочисленные всплески недовольства и открытого мятежа против установленного порядка. Разнообразные по причинам и обстоятельствам, как и по составу своих приверженцев, они тем не менее имеют то сходство, что почти все нашли религиозное выражение. Всякий раз, когда неудовлетворенность или конфликт интересов создавали отдельную фракцию в исламе, ее учением была богословская доктрина, инструментом – секта, агентом – проповедник, а вождем, как правило, претендент на роль мессии или его представителя. Однако описывать эти социально мотивированные религиозные ереси как маскировку или прикрытие, за которыми интриганы скрывали свои реальные и материальные цели, чтобы ввести в заблуждение правоверных, – значит искажать историю. Исламское государство, возникшее из общины Мухаммада в Медине и развитое старинными монархиями Востока, поддержанными божественным авторитетом, было и в теории, и в представлениях народа теократией, в которой Бог был единственным источником власти и закона, а государь – Его наместником на земле. Вера была официальным кредо государства, культ – внешним и видимым символом его идентичности и единства, а принятие его, даже поверхностное, – свидетельством и залогом верности. Правоверность означала принятие установленного порядка, а ересь или вероотступничество – его критику или неприятие.

В устроенном таким образом обществе, где и в структуре управления, и в народном сознании и чувствах вера и государство были неразделимо сплетены, религии и религиозные споры играли ту же роль, которую политика играет в современном мире. Почти каждое движение, независимо от его мотивов, искало в религии не прикрытие, а необходимое и органическое выражение в общественном и социальном смысле стремлений и недовольств, которые им двигали. Были, конечно, исключения – дворцовые и военные перевороты во времена политической слабости, крестьянские восстания и городские бунты в периоды экономических трудностей. Но эти движения были спорадическими и по большей части неорганизованными, ограниченными временем, местом и обстоятельствами, в которых они непосредственно возникли, а зачастую представляли сугубо личную важность. Всякий раз, когда группа людей бросала организованный и уверенный вызов существующему порядку, он находил выражение в рамках религиозной секты так же естественно и неизбежно, как его современные аналоги – в рамках политической партии.

Сам Аббасидский халифат пришел к власти на волне такого движения, и почти с самого начала ему приходилось сталкиваться с угрозами подобного рода. В 752 году восстание в Сирии поддержало претензии свергнутой династии Омейядов, которой эта область надолго сохранила верность. Вскоре даже и это движение последовало общей тенденции развития, и проомейядская партия заговорила о мессианской фигуре из рода Омейядов, которая в должное время вернется в мир и установит царство справедливости. Шииты тоже вскоре выразили разочарование новым режимом, который сами помогли установить. Самозванец из потомков Али, прозванный Мухаммад Чистая Душа, организовал заговор и пытался провозгласить себя Махди в Иерусалиме. Потерпев неудачу в Палестине, он повторил попытку в Медине, но был разгромлен и убит в 762 году.

Куда более важным оказался ряд движений в Иране, связанных в происхождении с сектой, из которой вышли сами Аббасиды. Аббасидская революция произошла благодаря союзу элементов, выступивших против Омейядов, в том числе мусульманских диссидентов, как иранских, так и арабских, а также иранцев, как аристократов, так и простых людей. После успеха революции союз распался, и его составные элементы вернулись в прежнее состояние конфликта, усугубленное обидами и разочарованием. Абу Муслим, народный вождь, который в большей степени, нежели любой другой человек, обеспечил победу Аббасидов, был предан смерти вторым аббасидским халифом Аль-Мансуром. К другим вождям секты отнеслись подобным же образом. Халифы и дальше полагались на иранцев и особенно хорасанцев, то есть на смешанных арабо-иранских сторонников, но вместо Абу Муслима и ему подобных пришел аристократический род Бармакидов, который в правление нескольких халифов играл значительную роль в жизни столицы и обеспечивал правительству поддержку старых персидских правящих элит.

Негодование подвластного населения выразилось в ряде религиозных движений, возникших в разных частях Ирана и в основном пользовавшихся поддержкой крестьян. Эти движения в каком-то смысле были национальными: режим, которому они сопротивлялись, по имени и по форме был еще арабским, а их идеология имела иранские религиозные истоки. Однако их учение было зороастрийским. Ортодоксальные последователи прежней государственной религии Ирана, члены прежнего истеблишмента – помещики, чиновники и даже духовенство, видимо, не играли какой-либо особой роли в этих оппозиционных движениях, и лишь в правление Аль-Мамуна иранская знать начала свое собственное движение к независимости путем создания автономных княжеств в восточных провинциях. В религиозном смысле эти мятежники вдохновлялись скорее старыми иранскими ересями, которые в доисламский период были связаны с восстанием угнетенных классов против монархии Сасанидов. Самой крупной из них был маздакизм, названный по имени Маздака, революционера-общинника, который в VI веке едва не сверг империю Сасанидов. Хотя Сасанид Хосров Ануширван утопил в крови движение Маздака, крестьяне сохранили память о нем, и его учение сыграло свою роль в формировании религиозных движений, зародившихся в конце эпохи Омейядов и сохранявшихся при первых Аббасидах. Иранские мятежники также часто опирались на память об Абу Муслиме, утверждая, что они являются его наследниками и мстителями предавшим его халифам. Сначала эти движения были иранскими по убеждениям; позже они стали синкретическими, проповедуя смешанные маздакитские и радикальные шиитские идеи. Ортодоксальные зороастрийцы, по всей видимости, бездействовали.

Первым, чье имя осталось в хрониках, был Бихафарид, бывший зороастриец, который объявился в Нишапуре около 749 года, называя себя пророком. Мало что известно о его прежней жизни, за исключением того, что он провел несколько лет в Китае, где, возможно, торговал. Главное сопротивление ему исходило даже не от мусульман, безразлично отнесшихся к его движению, а от ортодоксальных зороастрийцев, в особенности духовенства, которое обратилось к Аббасидам за поддержкой против него и сыграли главную роль в его крахе, который последовал спустя два года.

Смерть Абу Муслима принесла перемены. Самые радикальные из его последователей организовали ряд крестьянских восстаний, иногда утверждая, что он на самом деле не умер, но бежал и вернется к своему народу. В 755 году Сонбад, бывший соратник Абу Муслима и, вероятно, маздакит, поднял мятеж. По всей видимости, он происходил из деревни близ Нишапура. Он быстро заручился значительной поддержкой среди крестьянства Западной Персии, в том числе зороастрийских и мусульманских еретиков. Его движение быстро распространилось, и сторонники захватили несколько городов. Арабские источники указывают их число в пределах от 90 до 100 тысяч. Вскоре их разгромила посланная Аль-Мансуром армия. Два года спустя аналогичное восстание возглавил другой бывший соратник Абу Муслима по прозвищу Исхак аль-Тюрк, так как его посылали проповедовать веру среди тюркских народов Центральной Азии. Он тоже был разгромлен. В 767 году Устад Сис возглавил восстание в Хорасане и некоторое время представлял серьезную угрозу безопасности империи.

Гораздо более опасным, нежели любое другое, было восстание Аль-Муканны («Закрытого покрывалом»), который, кстати говоря, фигурирует в эпизоде поэмы «Лалла-Рук» Томаса Мура. Этим прозвищем он был обязан своему обычаю закрывать лицо покрывалом, которое скрывало, по словам приверженцев, его сияние, а по словам противников, уродство. Аль-Муканна был иранским еретиком и работал в прачечной. Он начал проповедовать в Мерве, и его движение быстро распространилось по всему Хорасану и Средней Азии, где Бухара на некоторое время стала его оплотом. Здесь тоже можно увидеть признаки связи как с маздакизмом, так и с Абу Муслимом, и ортодоксальные источники никогда не забывают обвинить его в том, что он проповедовал и применял на практике общность имущества и женщин. Его движение продержалось дольше, чем у его предшественников, и он действовал в период с 776 по 789 год.

Но самым крупным из этих движений, куда серьезнее прочих, было движение Бабека (816–837), которое выделяется своим масштабом, продолжительностью, руководством и сплоченностью. Бабек был человеком выдающихся военных и политических талантов. Его секта – хуррамиты, как говорят, в основном состояла из крестьян; его современник Мазьяр, тоже бунтарь-хуррамит, «приказал крестьянам… нападать на помещиков и грабить их имущество». Существует ряд данных о том, что его поддерживали и дехкане, персидский помещичий класс, многие из которых к тому времени превратились практически в таких же крестьян и лишь гордо вспоминали о былой знатности. Центр движения находился в Адербадгане, о котором географ Якут аль-Хамави не без ехидства замечает, что он всегда был средоточием крамолы и раздоров. Из Адербадгана оно распространилось на юго-запад Персии, где к нему присоединились курдские и персидские элементы, на прикаспийские провинции на севере и на Армению на западе. В какой-то момент Бабек, по-видимому, объединился с византийским императором против общего врага. Его положение на северных торговых путях сделало его очень опасным противником. В течение семи лет его силы одерживали успех за успехом и победили четыре военачальников халифа аль-Мамуна, но после воцарения Аль-Мутасима в 833 году улучшение ситуации в империи позволило халифу действовать более решительно, оттеснить бабекидов в Адербадган и в конечном итоге сокрушить их.

Совсем иной характер имело восстание черных рабов, известных как зинджи, между 869 и 883 годами. Восстания рабов случались и раньше, и Абу Муслим даже привлекал рабов к своей борьбе, обещая им свободу. Исламское общество было и оставалось вплоть до современного периода рабовладельческим. Однако рабы не были, как в Римской империи, основой производства, которое опиралось главным образом на свободных или полусвободных крестьян и ремесленников. Рабов в большинстве случаев использовали для домашних работ или в армии и в этом случае называли мамлюками, и они образовывали фактически привилегированное военное сословие, которое со временем стало доминировать в государственных делах. Были, однако, и исключения. Физический труд рабов использовался рядом крупных предприятий: в рудниках, на флоте, при осушении болот и т. д. Рост класса купцов и предпринимателей, имевших в распоряжении крупные оборотные капиталы, привел к тому, что рабов стали в большом количестве покупать и использовать в сельском хозяйстве. Их сгоняли, часто тысячами, в поселения, принадлежащие одному помещику. Эти рабы в основном были черными, их доставляли из Восточной Африки, где захватывали, покупали или получали в виде дани с вассальных государств.

Таковы были рабы солончаков к востоку от Басры, где состоятельные люди этого города в беспрецедентном количестве использовали их для осушения солончаковых болот с целью подготовки почвы для сельского хозяйства и извлечения соли на продажу. Они работали бригадами от 500 до 5 тысяч человек; упоминается даже одна бригада из 15 тысяч. Они жили в чрезвычайно тяжелых условиях. Их труд был изнурительным и выматывающим, и они получали лишь скудное, недостаточное пропитание, состоявшее, согласно арабским источникам, из муки, манки и фиников. Многие из них недавно прибыли из Африки, практически не говорили по-арабски, и нам говорят, что их вождю приходилось обращаться к ним через переводчика. Он был иранцем по имени Али ибн Мухаммад, утверждал, что принадлежит к линии Алидов, и, возможно, имел арабское происхождение. После ряда неудачных попыток мятежа в разных местах, в том числе Басре, где он едва избежал захвата и тюремного заключения, Али отправился на солончаки в сентябре 869 года и начал проповедовать среди рабов. Он напомнил им, как рассказывает арабский историк Ат-Табари, о злом государстве, в котором они жили, и утверждал, что «Бог спасет их через него и что он желает поднять их положение и сделать их хозяевами рабов и богатства и жилищ». Неудивительно, что это было движение не за отмену рабства, которое было бы почти немыслимым в то время, а бунт рабов против невыносимых условий, стремление улучшить собственное положение. Али выполнил обещание, когда одержанные победы позволили ему отдать захваченных мусульман в рабы своим приверженцам.

Даже это движение иноземных рабов оказалось под достаточно сильным влиянием преобладающих идей исламского общества, чтобы найти религиозное выражение. Хотя вождь зинджей утверждал, что происходит от Али, он присоединился не к шиитам, а к секте хариджитов, анархистов-эгалитаристов, которые еще раньше провозглашали, что халифом должен быть наилучший человек независимо от его происхождения. В соответствии с хариджитским учением зинджи смотрели на всех остальных мусульман как на неверных, которых после взятия в плен продавали в рабство или предавали мечу.

Движение стремительно распространялось, к нему присоединялась одна бригада за другой, а затем, вероятно, и беглые рабы из городов и сел. Черные войска халифских армий, посланные против них, дезертировали и перешли на их сторону, обогатив их оружием, опытом и силой, в то время как перспектива добычи принесла им поддержку соседних племен бедуинов и арабов, живших на заболоченных землях. Как говорят источники, некоторые свободные крестьяне той местности тоже примкнули к вождю зинджей и помогали ему снабжением. Мало что говорит о поддержке со стороны недовольных свободных горожан, хотя источники и упоминают, что двое из помощников Али были мельником и продавцом лимонада.

Зинджи добились блестящих военные успехов. Одна за другой халифские армии терпели поражение, принося им новых рабов, добычу и особенно оружие. В октябре 869 года они напали на Басру, но не смогли захватить город. Контрнаступление жителей Басры тоже не удалось, и вскоре после этого зинджи построили себе новый столичный город Аль-Мухтара (Избранный), на осушенных солончаках. К сожалению, мы не располагаем никакими сведениями о системе их управления. 19 июня 870 года зинджи захватили и разграбили цветущий торговый порт Убуллу и значительно укрепили свои силы освобожденными рабами. Вскоре после они вошли на юго-запад Ирана, где захватили город Ахваз.

Восстание уже представляло серьезную угрозу для империи. Повстанцы контролировали важные районы на Южного Ирака и Юго-Западного Ирана, захватили несколько городов, напирали на Басру, второй по величине город в центральных провинциях, и угрожали юго-восточным линиям сообщения самой столицы. 7 сентября 871 года они захватили и разграбили Басру, но мудро оставили ее сразу же после этого. Тем временем они разгромили еще несколько халифских войск, а в 878 году захватили старый город-гарнизон Васит. К следующему году они уже совершали набеги в 27 километрах от Багдада. Это стало пиком их достижений. Активный и энергичный регент Аль-Муваффак, брат царствующего халифа, огромной ценой начал подготовку крупной экспедиционной армии. В феврале 881 года он отнял у зинджей все завоеванные ими области и загнал их в Аль-Мухтару. Их вождь отказался от заманчивого предложения помилования и государственного пенсиона, и после длительной осады 11 августа 883 года город не выдержал штурма. В ноябре голову Али привезли в Багдад на колу.

Эти восстания крестьян в Иране и рабов на юге Ирака, видимо, не оставили неизгладимого следа в истории ислама и не привели к радикальным переменам в структуре исламского общества. Они оставили за собой лишь глухой ропот и протест, которые находили выражение в периодически возникающих безуспешных народных движениях. Однако растущее недовольство простых людей империи выразилось в другом течении, гораздо более значительном и имевшем гораздо более далекоидущие последствия. Это было движение исмаилитов шиитской ветви ислама. Шиизм еще в начале своего существования превратился из арабской партии в мусульманскую секту и добился первого оглушительного успеха в воцарении Аббасидов. Эта победа положила конец значению претендентов-шиитов, потомков Мухаммада ибн аль-Ханафии. До той поры притязания Алидов были основаны на происхождении от Али, родственника пророка, а не от Фатимы, его дочери, так как, согласно понятиям того времени, родство с пророком по мужской линии было важнее, чем происхождение от него по женской. Но после того как их сородичи Аббасиды присвоили притязания Алидов, претенденты-шииты основывали свои претензии на прямом происхождении от пророка через его дочь Фатиму. Имамы, как их называли последователи, в их глазах единственные имели полные права на титул халифа. Но власть, на которую они притязали, была намного больше, чем власть Аббасидов. Шиитский имам был боговдохновенным религиозным понтификом, претендуя на непогрешимость и требуя беспрекословного подчинения.

После смерти имама Джафара в 765 году его последователи разделились на две группы, поддержавшие претензии его сыновей Мусы и Исмаила. Последователи первого признавали потомков Мусы до двенадцатого имама после Али. Он исчез при невыясненных обстоятельствах, и его возвращения ждут так называемые шииты-двунадесятники и по сей день. Шииты-двунадесятники в целом придерживались умеренного учения, не особенно отличавшегося от учения суннитов. Французский ученый Луи Массиньон назвал их скорее удачно, чем точно, «официальной оппозицией его величества» по отношению к аббасидским халифам.

Совсем другой была эволюция исмаилитов, которые унаследовали радикальную и насильственную политику прежнего движения. VIII и начало IX века можно назвать периодом инкубации, когда Исмаил, его сын Мухаммад и несколько преданных соратников создали структуру секты и ее идеи, распространяемые посредством пропаганды. Ее учение заметно отличалось от ортодоксального ислама и включало в себя многие идеи неоплатонизма и индийских мыслителей. Они появились благодаря доктрине тайного толкования, согласно которой каждый стих Корана имеет два значения, одно явное и буквальное, другое эзотерическое и известное только посвященным. Тайные доктрины секты, как сообщают некоторые источники, распространялись через своего рода масонскую иерархию степеней посвящения, на высшей из которых обращенному раскрывали учение во всей его полноте. Эта тайная организация помогла секте выжить и расцвести, вопреки бдительному надзору аббасидской полиции. Номинальным главой секты был имам, непогрешимый духовный вождь, потомок Али по линии Исмаила. В определенных обстоятельствах имам мог делегировать свои полномочия другому человеку через некую духовную аффилиацию. Тогда этот человек становился доверенным лицом или представителем имама, наделенным многими, если не всеми, полномочиями своего владыки.

В начале X века общественный кризис в империи почти достиг переломного момента. Разгромленные крестьяне и рабы по-прежнему таили свои обиды, а растущая концентрация капитала и труда создала многочисленный и неудовлетворенный городской пролетариат. В 920–921 годах финансовые операции визиря привели к хлебным бунтам в столице и отозвались беспорядками по всей империи. Отношение некоторых недовольных к ортодоксальной религии прекрасно видно в стихах поэта того периода:

Богом клянусь, не буду молиться, пока я разорен, Пускай ему молятся шейх Аль-Джалиль и Фаик… К чему мне молиться – где мои богатства, мой дом, Где мои лошади, упряжь, золоченые пояса? Если б я стал молиться, когда не имею, Ни пяди земли, я был бы тогда лицемером.

Учение исмаилитских пропагандистов легко привлекало все эти элементы. Сами исмаилиты не проливают света в своих сочинениях на социальные идеи секты, но из опровержений ортодоксальных богословов нам ясно, что угроза, которую они представляли существующему порядку, считалась в первую очередь общественной, чем религиозной. Богослов Аль-Багдади цитирует, по его утверждению, некий исмаилитский документ: «Истина всего этого состоит лишь в том, что их господин [Мухаммад] запретил им наслаждаться добром и внушил им страх перед Неким Тайным, которого невозможно познать. Это тот Бог, в чье существование они верят. Он передал им знания о существовании того, чего они никогда не увидят своими глазами, то есть о воскресении из мертвых, воздаянии, рае и аде. Так он вскоре подчинил их и сделал своими рабами при жизни и рабами своих отпрысков после смерти. Так он присвоил себе право пользоваться их состоянием, ибо он говорит: «Я не прошу у вас за это награды, а только любви к ближним» (Коран, 42: 23). Он имел дело с ними за наличные, а они имели дело с ним в кредит. Он требовал от них немедленно променять жизнь и имущество ради будущего обещания, которое никогда не исполнится».

Хотя это, скорее всего, не подлинный документ, все же он представляет ценность, так как показывает, как воспринималась эта угроза. Аль-Газали, один из главных теологов ислама, неоднократно замечает в своем опровержении «исмаилитских мерзостей», что главная опасность секты состоит в ее притягательности для простолюдинов.

Сначала эти секты действовали в основном в сельских районах и среди племен. Однако вскоре они приобрели значительное число сторонников среди городского населения. Ортодоксальные оппоненты исмаилитов и других подобных сект часто обвиняли их в том, что они практиковали общее владение имуществом и женщинами. Один арабский источник сохранил любопытный рассказ о деятельности миссионера в окрестностях Куфы примерно в середине IX века. Мы узнаем, что, обратив в свое учение обитателей нескольких деревень, он обложил их все время возраставшими сборами и налогами и в конце концов вменил им обязанность ульфы (общности). Эта обязанность состояла в том, что они должны были собрать все свои вещи в одном месте и пользоваться ими сообща, так чтобы ни у кого не осталось никакой личной собственности, которая могла бы дать ему преимущество перед другими. Он заверил их, что им не нужно владеть никакой собственностью, так как вся земля принадлежит им, и никому иному. «Это испытание, – сказал он им, – которым вы проверяетесь, чтобы мы знали, как вы будете поступать». Он побуждал их покупать и готовить оружие… Проповедники назначили в каждой деревне надежного человека, чтобы собрать все, чем владели деревенские жители, коров, овец, украшения, пропитание и т. д. Он одел голых и обеспечил все их потребности, не оставив среди них ни одного бедняка, ни одного нуждающегося или немощного. Каждый трудился с усердием над своей задачей, чтобы заслужить высокое отличие принесенной им пользой. Женщина приносила то, что заработала ткачеством, ребенок приносил свою оплату за то, что отпугивал птиц. Никто среди них не владел ничем, кроме своего меча и доспехов. Когда он установил такой порядок и когда все согласились его исполнять, он велел проповедникам собрать всех женщин в одну ночь, чтобы они смешивались без разбору со всеми мужчинами. Это, сказал он, истинно взаимная дружба и братство.

В исмаилитских источниках нет никаких данных в поддержку подобных обвинений, которые довольно часто встречаются в недружелюбных описаниях непопулярных и тайных сект исламского мира, да и всего остального.

Движение вышло на свет в самом начале X века. Между 901 и 906 годами банды связанной с ней группы карматов грабили Сирию, Палестину и Северную Месопотамию. Источники сохранили для нас текст проповеди, которая произносилась в Хомсе, когда они его занимали: «О Аллах, направь нас вместе с Халифом, Наследником, Ожидаемым, Махди, Владыкой Времен, Повелителем Правоверных. О Аллах, наполни землю правосудием и справедливостью и уничтожь его врагов. О Аллах, уничтожь его врагов».

Гораздо более значительным было движение карматов в провинции Бахрейн (сейчас Эль-Хаса) на аравийском побережье Персидского залива. Тамошняя почва уже была подготовлена для подрывных течений. Провинция была изолированной и труднодоступной, ее население – смешанным, туда же перебрались многие выжившие после восстания зинджей. В какой-то момент в начале X века миссионеры карматов стали доминирующей силой в провинции и изгнали представителей центрального правительства. К сожалению, до нас дошло очень мало сведений об установленном ими порядке. Своими знаниями мы обязаны главным образом сочинениям двух путешественников, побывавших в этих местах, которые оба симпатизировали исмаилитам. Первый, который отправился туда во второй половине X века, описывает государство карматов как своего рода олигархическую республику. Правитель был первым среди равных и управлял ими при помощи комитета своих ближайших сподвижников. Это описание подтверждается рассказом иранского исмаилита, который посетил Бахрейн в XI веке. Он обнаружил, что карматская республика по-прежнему процветает. По его словам, ее столицу Лахсу населяло более 20 тысяч жителей, способных носить оружие. Ими управлял совет из шести человек, соблюдая правосудие и справедливость, которые, давая аудиенцию, разговаривали с мягкостью и скромностью. Они не постились и не молились, и единственная мечеть, которая была там построена за частный счет, предназначалась для ортодоксальных мусульман-паломников. Не было там ни податей, ни десятин (более ранний путешественник, напротив, говорит о многих). Совет владел 30 тысячами черных рабов, которые возделывали землю. Если кто-то впадал в нужду или долги, ему помогали сообща. Любому ремесленнику, приезжавшему в Лахсу из иных земель, давали достаточно денег, чтобы обустроиться. Дома бедных ремонтировали за общественный счет, а на государственных мельницах зерно мололи бесплатно. Коммерческие сделки осуществлялись в символических денежных знаках, которые нельзя было вывозить. Описание обоих путешественников подтверждается хотя бы в одном найденными карматскими монетами, которые чеканились от имени комитета.

Другим местом, где преуспели исмаилиты, был Йемен, куда в 901 году прибыл их миссионер и вскоре приобрел власть. Из Йемена он отправил посланников в Индию и Северную Африку и, вероятно, в другие места тоже. Североафриканская миссия добилась блестящего успеха в Тунисе, и в 908 году исмаилиты посадили на трон имама Убайдаллаха как первого халифа Фатимидов. Фатимиды, таким образом, в некоторых отношениях последовали тактике самих Аббасидов, когда те пришли к власти. Они прибегли к тайно организованной пропаганде неортодоксальной секты, а свою решающую попытку прийти к власти совершили в одной из дальних провинций империи. Однако они отличались от Аббасидов в двух важных аспектах, пожалуй связанных друг с другом. В отличие от Аббасидов они не сумели приобрести власть над всем исламским миром. А еще, в отличие от них, Фатимиды оставались главами секты, которая привела их на вершину.

Первые три фатимидских халифа царствовали только в Северной Африке, где столкнулись с рядом трудностей. Основание государства и династии предъявляло иные требования к халифам, нежели к революционно-оппозиционной секте. С самого начала хватало непримиримых, которые обвиняли новых халифов в размывании и предательстве принципов исмаилизма. Впоследствии Фатимиды вступят в конфликт с бахрейнскими карматами по тем же причинам. После трех неудачных попыток новой династии расшириться на восток это все же удалось четвертому халифу Аль-Муиззу, который завоевал Египет в 969 году. Завоевание долго подготавливали тайные эмиссары и пропагандисты, подрывавшие сопротивление египтян. После завоевания Египта почти сразу же последовало столкновением с карматами, которые на тот момент представляли собой реальную опасность для нового режима. Позже они, по всей видимости, снова стали верными сторонниками Фатимидов.

Аль-Муиззу хорошо послужили два выдающихся человека. Одним из них был его военачальник Джаухар, мамлюк европейского происхождения – его называют то славянином, то греком, то сицилийцем, – который был истинным покорителем Египта. Именно он построил новый город Каир в качестве фатимидской столицы и большую мечеть Аль-Азхар в качестве средоточия их веры. Мечеть, перешедшая к суннитам века спустя, по сей день остается одним из главных центров исламской мысли и религиозной жизни. Другим великим слугой Аль-Муизза был Якуб ибн Киллис, перешедший в ислам еврей багдадского происхождения, который присоединился к Аль-Муиззу в Тунисе и помогал ему до, во время и после завоевания. Якуб ибн Киллис был финансовым гением, который организовал систему налогообложения и чиновничий аппарат, продержавшиеся почти на протяжении всего периода правления Фатимидов.

Фатимиды быстро распространили свою власть на Палестину, Сирию и Аравию и на какое-то время существенно превзошли по могуществу и влиянию суннитских халифов в Багдаде. Вершина эпохи Фатимидов в Египте приходится на правление халифа Аль-Мустансира (1036–1094), при котором Фатимидская империя включала в себя всю Северную Африку, Сицилию, Египет, Сирию и Западную Аравию. В 1056–1057 годах профатимидски настроенному военачальнику удалось захватить даже Багдад и во всеуслышание провозгласить верховную власть фатимидских халифов в аббасидской столице. Однако в следующем году его выгнали оттуда, и с тех пор власть Фатимидов постепенно пошла на убыль. Упадок впервые проявился в гражданской администрации и привел к подъему целого ряда военных диктаторов, которые захватывали власть в Каире, как их коллеги – в Багдаде уже в течение некоторого времени. Лишенные своей огромной власти и сведенные к положению бессильных марионеток аристократов и полководцев, часто суннитов, которые и были настоящими правителями империи, халифы Фатимидов постепенно утратил поддержку исмаилитов, и их режим окончательно упразднен Салах ад-Дином, который вернул Египет в лоно ортодоксального ислама.

Режим Фатимидов в Египте в своем зените отличался по ряду признаков от своих предшественников. На его вершине стоял непогрешимый имам, абсолютный монарх, обладающий властью по наследственному праву, которым наделила его божественная воля через принадлежность к богоизбранному семейству. У него было централизованное, иерархически устроенное правительство, разделенное на три ветви: религиозную, военную и бюрократическую. Две последние находились в ведении визиря, гражданского чиновника в подчинении у халифа. Религиозная власть состояла из иерархии миссионеров нескольких разрядов, подчинявшихся главному миссионеру, который был весьма влиятельной политической фигурой. Эта ветвь отвечала за высшие школы и пропагандистскую организацию секты исмаилитов. Пропагандистская ветвь управляла сетью эмиссаров во всех восточных провинциях, которые все еще номинально находились под властью аббасидского халифа в Багдаде.

Эффективность этой пропаганды проявлялась разными способами. Мятежи, вспыхивавшие неоднократно от Ирака до границ Индии, свидетельствовали о деятельности исмаилитских агентов, а интеллектуальная жизнь средневекового ислама отражает соблазнительную привлекательность исмаилизма для интеллигенции. Поэты Аль-Мутанабби (ум. 965) и Абуль-Ала аль-Маарри (ум. 1057), два из числа самых выдающихся в арабской литературе, находились под сильным влиянием исмаилитских идей. В Ираке группа, называемая «Басрийские братья чистоты», организовала сообщество энциклопедистов. Они опубликовали серию из пятидесяти одного послания, которые охватывали все отрасли знаний, признанных на тот момент, с сильным исмаилитским уклоном. Послания «братьев» читали от Индии до Испании, и они оказали определенное влияние на более поздних авторов. Их распространению способствовала организация полусекретных исследовательских групп под руководством членов братства.

Правление Фатимидов было также эпохой грандиозного коммерческого и промышленного расцвета. За исключением редких периодов голода по причине недостаточного разлива Нила или военных клик, эта эпоха отмечена процветанием. С самых первых дней правители Фатимидов осознавали важность торговли для благоденствия империи и расширения своего влияния. Якуб ибн Киллис положил начало коммерческому росту, который затем поддержали последующие правители. До Фатимидов внешняя торговля Египта были скудной и ограниченной. Фатимиды создали в Египте плантации и отрасли производства и начали большую экспортную торговлю египетскими товарами. Кроме того, они наладили коммерческие отношения по многим направлениям, особенно с Европой и Индией. На Западе, начиная с первых тунисских дней, они установили тесную связь с итальянскими городами-республиками, в частности с Амальфи, Пизой и Венецией. Между Египтом и Западом велась активная морская торговля, и египетские корабли и купцы доплывали до самой Испании. Двумя главными портами при Фатимидах были Александрия и сирийский Триполи, оба рынки мирового значения. Фатимидские флотилии контролировали Восточное Средиземноморье.

На Востоке Фатимиды наладили контакт с Индией, постепенно расширяя свою власть на юг по обоим берегам Красного моря. Им удалось сместить индийскую торговлю на Ближнем Востоке с Персидского залива на Красное море и особенно в свой великий порт Айзаб на суданском побережье. Также они торговали с Византией и суннитскими мусульманскими государствами. Везде, где проходил египетский купец, недалеко от него мы видим исмаилитского миссионера, и вскоре такое же брожение идей начинается среди мусульман Испании и Индии.

С упадком Фатимидского халифата в Египте связи между династией и сектой становились все слабее и в конечном итоге прервались. Фатимидский халифат продержался некоторое время в качестве марионеточной египетской династии, но в конце концов был упразднен, но в восточных землях халифата, попавших под власть турок-сельджуков, проповедь радикального исмаилизма получила новую жизнь.

Глава 7. Арабы в Европе

– Что это за замки? Такие высокие и сверкают!

– Одна – Альгамбра, сеньор, а другая – мечеть.

Роман об Абенамаре

Арабы доисламских времен были знакомы с морем. В течение многих столетий до возникновения ислама народы Южной Аравии строили корабли и активно бороздили воды Красного моря и Индийского океана. Но северные арабы, особенно арабы из Хиджаза, а также сирийского и иракского пограничья, были прежде всего сухопутным народом, малознакомым с морем и морской навигацией. И это одна из самых поразительных особенностей великих исламских завоеваний, что арабам удалось так быстро приспособиться к этому новому для них виду деятельности. Всего за несколько лет после оккупации сирийских и египетских берегов народ, запертый в аравийских пустынях без выхода к морю, при помощи местных корабелов и моряков построил и спустил на воду крупный военный флот, способный встретиться и победить в бою мощные и опытные военно-морские силы Византии и обеспечить халифату важную предпосылку его безопасности и расширения – морской контроль над Средиземноморьем.

Завоевание Сирии и Египта дало арабам власть над длинной полосой средиземноморского побережья с большим количеством портов и жителей-мореходов. Арабы, которые до той поры сталкивались только с византийскими армиями, теперь встретились и с их военно-морским флотом, когда Византия снова, хотя и ненадолго, заняла Александрию с моря в 645 году, они рано осознали важность морской мощи и быстро отреагировали на это. Честь создания мусульманского флота принадлежит в первую очередь халифу Муавии и наместнику Египта Абдаллаху ибн Саду ибн Абу Сарху. И в Александрии, и в портах сирийского побережья мусульмане оснастили и укомплектовали военные флоты, которые вскоре начали одерживать такие же яркие победы, как и победы мусульманских сухопутных армий. Первое крупное морское сражение произошло в 655 году, когда мусульманский флот из, как сообщается, двухсот кораблей нанес сокрушительное поражение превосходящему византийскому флоту у анатолийского побережья.

Когда Аббасиды перенесли столицу халифата из Сирии в Багдад, интерес центрального правительства к Средиземному морю ослабел, но независимые мусульманские правители Египта и Северной Африки долго сохраняли флоты, которые господствовали на Средиземном море от берега до берега. Египетские халифы Фатимиды, как говорят источники, в один период имели в своем распоряжении не менее 5 тысяч капитанов морских кораблей. В IX веке все больший объем торгового судоходства связывал порты мусульманских побережий Средиземного моря друг с другом и с христианскими портами на севере.

Первые враждебные действия только что созданных мусульманских флотов были направлены против византийских островов Кипр, Крит и Родос, которые представляли собой одну из основ византийской военно-морской мощи в восточной части Средиземного моря. Арабские историки говорят нам, что первые халифы не хотели давать позволения на военные экспедиции за море и Умар якобы запретил своим полководцам наступать на какое-либо место, «до которого я не могу доехать на своем верблюде». В 649 году халиф Усман без особой охоты разрешил Муавии осуществить первый набег на Кипр. За ним последовали короткие оккупации Родоса и Крита, и в эпоху Омейядов арабы смогли некоторое время удерживать полуостров Кизик в самом Мраморном море и использовать его в качестве военно-морской базы для комбинированных атак с моря и суши на имперский город Константинополь.

Оккупация восточных островов была, как правило, недолгой и временной. Гораздо более важным было нападение арабов на Сицилию. Первые налеты на этот остров были результатом инициативы Муавии и отправлялись с Ближнего Востока и из Ливии. Более поздние – не с Востока, а из Туниса, и им способствовала оккупация острова Пантеллерия около 700 года. Первые вполне определенные попытки завоевать его относятся уже к 740 году, когда Хабиб ибн Абу Убайда осадил Сиракузы и взял с них дань, но был вынужден отказаться от дальнейших действий и вернуться домой, чтобы подавить восстание берберов в Африке. После очередного рейда в 752–753 годах наступил период хрупкого мира, в который были подписаны ряд перемирий между византийскими властями острова и тогда уже независимыми мусульманскими правителями Туниса.

Реальное завоевание началось в 825 году. Византийский адмирал Евфимий, которому в империи грозило наказание за некую провинность, характер которой не совсем понятен, восстал против императора и захватил остров. Позже, потерпев поражение от имперских сил, он бежал в Тунис со своими кораблями и обратился за помощью к Зиядет-Аллаху, правителю Туниса из династии Аглабидов, призывая его выступить и захватить остров. Несмотря на колебания, тунисский эмир отправил флот из 70–100 судов, который совершил высадку в Мазаре в 827 году. После быстрого первоначального наступления захватчиков ждало несколько неудач, и из трудного положения их спасло только неожиданное появление банды наемников из Испании. После этого наступление продолжилось. В 831 году мусульмане заняли Палермо, который стал и оставался столицей острова на протяжении всего периода мусульманского владычества и служил основой для дальнейшей экспансии. Морская и сухопутная война между византийскими и мусульманскими силами продолжалась на острове и в материковой Италии до 895–896 годов, когда византийцы подписали мир, по которому фактически отказались от Сицилии. Мусульмане захватили Мессину около 843 года, Кастроджованни – в 859, а Сиракузы – в 878 году. В то же время они высадились и на материке, и в течение какого-то времени их гарнизоны стояли в Бари и Таранто. Мусульманские набеги угрожали Неаполю, Риму и даже северу Италии и вынудили одного из римских пап выплачивать дань в течение двух лет. Между 882 и 915 годами мусульманское военное поселение у Гарильяно совершило набег в Кампанию и южную часть Лацио. Возможно, он был отправлен и поддержан с Сицилии.

Сицилия при мусульманском правлении сначала была подвластна Тунису и политически и административно привязана к этой провинции. С падением Аглабидов и приходом к власти Фатимидов новые халифы стали владеть островом. Сначала губернаторы острова назначались непосредственно верховным правительством или, в чрезвычайном положении, избирались палермской знатью. С переездом Фатимидов в Египет в 972 году контроль центрального правительства ослабел, и власть исподволь стала передаваться по наследству по линии Аль-Хасана ибн Али аль-Кальби. Это наследственное правление Кальбитов продолжалась до 1040 года и ознаменовало пик мощи и влияния мусульман на острове. Путешественник X века Ибн Хаукаль нашел в одном Палермо триста мечетей – красноречивое свидетельство проникновения ислама. Более поздние авторы говорят о ярком расцвете арабской культуры и литературы, от которой, к сожалению, мало что сохранилось.

Причиной падения Кальбитов стала гражданская война между сицилийскими и североафриканскими мусульманами, которая положила конец единству острова. После короткого интервала, в который городом Палермо правил совет знати, а остальным островом – местные князья, норманны, которые между тем оккупировали Южную Италию, вторглись и захватили большую часть острова. В 1061 году Рожер I взял Мессину и к 1091-му удерживал всю Сицилию, за исключением мелких застав, где еще держались мусульмане. Под властью норманнов, которая продолжалась до 1194 года, значительная часть культурного городского населения мигрировала в Северную Африку и Египет.

Арабы на Сицилии применяли в основном те же принципы управления, что и в завоеванных землях Востока, и существенным образом изменили систему владения и распределения земли. То, что на острове сохранилось множество арабских топонимов, показывает интенсивность колонизации, а многие арабские слова в сицилийском диалекте свидетельствуют об интересе арабов к сельскому хозяйству. Арабы принесли на Сицилию апельсины, шелковицу, сахарный тростник, пальмы и хлопок. Они расширили посевные площади за счет тщательного полива, и по сей день многие фонтаны Сицилии и особенно Палермо носят легкоузнаваемые арабские названия. До нашего времени сохранились некоторые памятники арабского владычества, но от книг, написанных арабами на Сицилии, за несколькими исключениями, сохранились только фрагменты, если сохранились вообще. Произведения крупнейшего арабского поэта острова Ибн Хамдиса (ум. 1132) дошли до нас только в испанском и сирийском переводах. Причины этого следует искать частично в использовании недолговечных материалов, частично в переселении, последовавшем за Нормандским завоеванием, но прежде всего в деструктивных действиях самих завоевателей.

Однако норманны скоро приспособились к культуре, которую нашли на острове. Арабские и мусульманские элементы при дворе и в культуре норманнской Сицилии весьма многочисленны. Рожер II (1130–1154), прозванный Язычником из-за благосклонного отношения к мусульманам, использовал арабских военных и осадные орудия в своих кампаниях на юге Италии и арабских архитекторов – в строительстве зданий, благодаря чему возник новый, необычный сарацинско-норманнский стиль. Его великолепная коронационная мантия, сотканная в королевской мастерской в Палермо, несет на себе арабскую надпись в куфическом стиле и дату – 528 год хиджры (то есть 1133–1134 годы). Он сохранил даже арабский обычай поддерживать придворных поэтов как панегиристов. Впоследствии мусульманский составитель антологии сохранил для нас фрагменты арабских стихов, написанных в честь этого короля, и осудил их авторов за то, что они унизили себя восхвалением иноверцев: «Да окунет их Бог без промедления в самое жаркое пекло». Именно при дворе Рожера величайший из арабских географов Аль-Идриси, марокканец по происхождению, написал свой монументальный географический труд, которую посвятил норманнскому королю и назвал «Аль-Китаб ар-Руджжари» – «Книга Рожера». В 1185 году на острове побывал испанский мусульманский путешественник Ибн Джубайр. Он отмечает, что король (Вильгельм II, 1166–1189) умел читать и писать по-арабски. «Король весьма полагается на мусульман и доверяет им свои дела, даже самые важные, даже смотритель его кухни мусульманин, и у него есть несколько черных рабов во главе с одним из них… и [мусульманские]… визири и евнухи». Путешественник замечает, что даже христиане в Палермо выглядели и одевались как мусульмане и говорили по-арабски. Норманнские короли продолжали чеканить монеты с арабскими надписями и годом хиджры, сначала даже с мусульманскими формулировками. Многие хроники тоже велись на арабском языке, в том числе и придворные.

На более позднем этапе, при династии Гогенштауфенов, которая последовала за норманнами, латынь постепенно замещает арабский язык в официальном употреблении, и последний арабский документ на Сицилии датируется 1242 годом. Однако арабская культура по-прежнему сохранялась и процветала под властью Фридриха II (1215–1250), укрепленная его широкими связями с мусульманским Востоком. Даже при Манфреде (ум. 1266) все еще видны признаки арабского влияния, и в лагере Лючера, колонии сицилийских мусульман, основанной на материке при Фридрихе II, по-прежнему совершались пять молитв, положенных по исламскому канону. Но старая культура постепенно угасала, и в начале XIV века арабский язык уже не использовался на острове, а ислам исчез в результате эмиграции или вероотступничества.

Роль Сицилии в распространении мусульманской культуры в Европе в целом меньше, чем можно было бы ожидать. Ее главное достижение датируется царствованием Фридриха II, когда ряд переводчиков, христиан и евреев, перевели на латинский язык несколько арабских трактатов, как оригинальных, так и основанных на греческих трудах. Среди них был Теодор, астролог восточного происхождения, который перевел сочинения по гигиене и соколиной охоте, и знаменитый Михаил Скотт, шотландский или ирландский маг и астролог, который, изучив арабский язык и иврит в Испании, поступил на службу к Фридриху II на Сицилии и оставался там до смерти. Последним из сицилийских переводчиков был еврейский врач Фарадж ибн Салим, который перевел на латынь крупный медицинский труд Ар-Рази, называемого Разес на средневековом Западе, для анжуйского графа Карла I (ум. 1285).

Своих крупнейших и наиболее прочных европейских завоеваний арабы достигли на Пиренейском полуострове. В 710 году берберский вождь Тариф при попустительстве мятежного вестготского сановника по имени Юлиан возглавил набег через пролив в Тарифу, которая до сих пор носит его имя. Воодушевленный этим успехом, Тарик, бербер-вольноотпущенник Мусы ибн Нусайра, арабского правителя Северо-Западной Африки, подготовил большую экспедицию и весной 711 года – на предоставленных Юлианом кораблях – высадил около 7 тысяч человек в Гибралтаре (Джебел-Тарик, Гора Тарика). Оттуда он продвинулся в глубь страны, победил армию вестготов и захватил Кордову и Толедо. До сих пор в действиях с мусульманской стороны участвовали почти исключительно берберские силы, но в 712 году сам Муса ибн Нусайр прибыл с мощным арабским войском примерно в 10 тысяч человек и захватил Севилью и Мериду. Последовало стремительное наступление арабов, и к 718 году они уже заняли большую часть полуострова и дошли через Пиренеи до юга Франции, где их остановили франки под предводительством Карла Мартелла в битве при Пуатье 732 года, а также неудачная попытка удержать Нарбонну, что имело решающее влияние.

Испания накануне арабских завоеваний находилась в слабом и плачевном состоянии. «Из всего, чем она обладала когда-то, у нее осталось только имя», – говорит ранний летописец. С одной стороны, там существовал небольшой землевладельческий класс с огромными латифундиями, с другой стороны, огромная масса обездоленных крепостных и рабов и находящийся в полном упадке и деградации средний класс. Между селениями бродили разбойничьи шайки из беглых крепостных и рабов. В 616 году на полуострове началось активное преследование многочисленных евреев, добавив еще один элемент ко многим, которым было нечего терять и которые были готовы на любые перемены. Вестготская армия рассыпалась еще до арабского наступления. Первые победы арабов привели прогнившее государственное устройство вестготов к почти немедленному краху. Крепостные подняли мятеж, евреи восстали и присоединились к оккупантам, передав им город Толедо.

Новый режим был относительно терпимым, и некоторые испанские летописцы даже говорят, что он был предпочтительнее франкского правления на севере. Наибольшая польза, которую он принес стране, заключалась в ликвидации старого правящего класса дворянства и духовенства и распределении их земель, что создало новый класс мелких землевладельцев, благодаря которым в значительной степени и началось процветание сельского хозяйства в мусульманской Испании. Жизнь крепостных намного улучшилась, а многие горожане начали новую жизнь, перейдя в ислам.

После завоевания солдаты вторгшихся армий остались в Испании, где обосновались и вступили в брак. В VIII веке последовали новые волны иммиграции из Северной Африки и Востока, которые принесли на полуостров множество арабов и еще больше выходцев из Северной Африки. В 741 году у берберов хватило сил, чтобы организовать в Испании всеобщее восстание против арабов. Халиф прислал арабскую армию, в большой степени состоявшую из сирийцев, под командованием Балджа ибн Бишра, которая прибыла на место в 742 году после долгого и рискованного путешествия. Она вскоре разбила берберов и в награду получила средиземноморские побережья Испании. Новые поселенцы из Сирии осваивали страну по тому же плану, что и саму Сирию, и мужчинам каждого из сирийских джундов (военных округов) было выделено по одну испанскому региону: дамасский получил Эльвиру, иорданский – Малагу, палестинский – Сидонию, хомсский – Севилью, киннасринский – Хаэн. Армия Египта получила Бежу и Мурсию. Землевладельцы-арабы были обязаны по призыву правительства в арабской столице Кордове нести военную службу. В иных же случаях они, как предполагалось, жили на своих землях. Однако арабы не успели привыкнуть к сельскому хозяйству, а кроме того, владельцы поместий по большей части предпочитали селиться в главных городах регионов, где находились их земли, и жить на доходы, которые получали от испанских крепостных или издольщиков, возделывавших их землю. Они образовали новое городское население, арабскую военную касту, которая жила на доходы и называлась шами, то есть сирийцы, чтобы отличить их от прежних поселенцев, пришедших с первым вторжением.

Укрепление сирийского элемента в Испании в результате этих событий создало благоприятную атмосферу для Абд ар-Рахмана, аристократа из рода Омейядов, который бежал после свержения его династии на востоке. После некоторой подготовительной работы среди войск Балджа, многие в которых были прежде зависимыми от Омейядов, он высадился в Альмуньекаре в 755 году. Вскоре он одержал победу над эмиром, признавшим Аббасидов, и, захватив Кордову в 756 году, основал независимую династию Омейядов в Испании, которая продержится до 1031 года.

Первый век правления Омейядов в Испании был трудным периодом, когда эмиры Кордовы были заняты восстановлением мира в стране и боролись со скрытой и открытой подрывной деятельностью со стороны разных элементов населения. Арабы в основном жили в городах, как крупные вассалы военной аристократии джундов. Сильнее всего они были на юго-востоке и какое-то время представляли серьезную угрозу для власти правительства. Прекращение арабской иммиграции в IX веке и процесс слияния арабов и арабизированных жителей Испании, перешедших в ислам, постепенно ослабил влияние великих арабских семейств, которые ко времени поздних Омейядов уже перестали играть какую-либо существенную роль в государственных делах. Гораздо более многочисленными и активными были берберы, численность которых увеличивалась за счет постоянной иммиграции вплоть до конца XI века. В городах они составляли меньшинство и быстро ассимилировались. В основном это были жители горных районов Марокко и предпочитали селиться в горах, привлеченные сходным образом жизни, основанным на животноводстве и сельском хозяйстве, а также военными преимуществами знакомого типа местности. Наконец, были и сами испанцы, христиане, иудеи и обращенные в ислам. Законные немусульманские общины были более многочисленны и лучше организованы в Испании, чем где-либо еще в исламском мире. Правительство проводило в целом терпимую политику по отношению к ним, а те репрессии, какие все же имели место, в основном объяснялись политическими соображениями. Однако многие быстро перешли в ислам добровольно, а не по принуждению. Вскоре арабоязычные испанские мусульмане, свободные, вольноотпущенники и рабы, формировали основную часть населения. Даже те, кто остался верен старым религиям, в основном перешли на арабский язык. Уже в середине IX века Альваро, христианин из Кордовы, с сожалением замечает: «Многие из моих единоверцев читают стихи и повести арабов, изучают труды мусульманских богословов и философов, и не для того, чтобы опровергнуть их, а чтобы узнать, как правильнее и красивее выражаться на арабском языке. Где сегодня можно найти мирянина, который читал бы по-латыни комментарии на Священное Писание? Кто из них изучает Евангелия, Пророков, Апостолов? Все молодые талантливые христиане знают только язык и литературу арабов, с усердием читают и изучают арабские книги, громадной ценой создают из них большие библиотеки и во всеуслышание заявляют, что эта литература достойна восхищения. Среди тысяч из нас вряд ли найдется хоть один, кто умеет на сносной латыни написать письмо другу, зато несть числа тем, кто способен выражаться по-арабски и сочиняет стихи на этом языке искуснее самих арабов».

Примерно в то же время архиепископ Севильи счел необходимым перевести Библию и снабдить ее примечаниями на арабском языке, не ради миссионерских целей, а для своей собственной паствы. Многие христиане работали на государственной службе, и омейядские эмиры даже посылали епископов с важными дипломатическими миссиями. Для описания арабоязычных христиан и иудеев появился термин «мосараб», от арабского мустариб («сделанный арабом»). Термин «муваллад», что означает примерно «усыновленный», обозначал потомка перешедших в ислам неарабов.

Царствование Абд ар-Рахмана II (822–852) пришлось на относительно длительный период мира. Абд ар-Рахман перестроил кордовский эмират по аббасидской модели, ввел централизованную и бюрократическую администрацию и организовал аббасидский двор. Его отмечали как покровителя литературы, который привез с Востока множество книг и ученых, существенно укрепив культурные связи между испанским исламом и центрами исламской цивилизации на Востоке. Одной из наиболее заметных фигур среди них был Зирьяб, персидский музыкант, изгнанный от двора Харуна ар-Рашида завистью его учителя. Он нашел убежище при кордовском дворе. Зирьяб стал непререкаемым авторитетом вкуса и моды в испанской столице, ввел много новых и неизвестных там утонченностей восточной цивилизации, начиная от моды на восточную музыку до ношения тонких одежд и употребления в пищу спаржи.

При преемниках Абд ар-Рахмана угроза внутренних раздоров сошла на нет. Арабы, берберы и испанские мусульмане постепенно слились в однородное мусульманское население, которое гордилось независимой культурой и политикой, все более и более иберийской по своему мироощущению. Этому движению к политическому и культурному объединению во многом способствовал поворот событий в начале X века. Подъем Фатимидов в Северной Африке и создание еретического антихалифата во главе распространенного подрывного движения заставило эмира Абд ар-Рахмана III (921–961) возложить на себя титул халифа, тем самым провозгласив себя высшим религиозным, а также политическим главой мусульман Испании и разорвав последние узы подчинения с Востоком. С халифата Абд ар-Рахмана III начался апогей Омейядов. Его правление было периодом политической стабильности и внутреннего мира, когда центральное правительство сумело твердой рукой подчинить себе и арабских феодалов, и берберских горцев. Восточное влияние сошло на нет, и начала складываться самостоятельная испано-арабская цивилизация, в которой классическая арабская традиция оказалась под воздействием местной среды. В то же время власть сохраняла торговые связи с Востоком, а начало дипломатических отношений с Византией указывает на силу и престиж государства Омейядов. Аль-Хакам II (961–976), известный меценат, создавший библиотеку из многих тысяч томов, и особенно его визирь Аль-Мансур – или Альманзор – настоящий правитель страны, продолжили труд Абд ар-Рахмана по централизации правительства и объединению народа.

За смертью Аль-Мансура в правление Хишама (976–1008) последовал распад. Ослабление центрального руководства высвободило затаенное соперничество между двумя сторонами: «андалусской», то есть всем мусульманским населением Испании, и берберами, недавно переселившимися из Африки. В последовавшей интерлюдии гражданской войны и раздора роковую роль сыграла третья сторона, которую называли сакалибами (славянами). Этим словом сначала называли рабов восточноевропейского происхождения, а в итоге и всех рабов европейского происхождения на королевской службе. Многие из них были итальянцами или прибыли из еще непокоренных оплотов независимых христианских государств на севере. Их завезли еще в детском возрасте, и они были в основном мусульманами и говорили по-арабски. В середине IX века они приобретали все более важное значение как в армии, так и во дворце, и при Абд ар-Рахмане III их число, как сообщают источники, достигло 13 750 человек. Многие из них получили свободу и приобрели богатство и положение. Омейядские сановники использовали их для противодействия влиянию арабских вождей, назначая многих из них на высокие посты в правительстве и в командовании армией. Их неповиновение и конфликты с берберами способствовали свержению Омейядского халифата.

В первой половине XI века наступил период политической раздробленности, в который мусульманскую Испанию поделили между собой мелкие князьки берберского, славянского или андалусского происхождения. Эта политическая слабость привела к двойному вторжению в мусульманскую Испанию: христиан на севере при содействии франков и берберов на юге. В 1085 году волна христианской Реконкисты охватила город Толедо, утрата которого стала сокрушительным ударом для испанского ислама. Тем не менее, несмотря на политическую слабость и разобщенность страны, этот период раздробленности стал временем культурного расцвета. Многие мелкие дворы сделались центрами науки, философии и литературы, в то время как упадок халифата позволил возобновить активные отношения с Востоком, как экономические, так и культурные.

Раздробленность закончилась новым берберским вторжением из Африки. Юсуф ибн Ташфин, основатель династии Альморавидов, вступил в Испанию по зову самих андалусцев, чтобы ответить на христианскую угрозу. Победив христиан в 1086 году, он приступил к присоединению мелких эмиратов к своей Мавританской империи. Альморавиды, в свою очередь, уступили место новой Африканской династии Альмохадов, последователей фанатичной берберской секты. В то же время христиане продолжили отвоевывать землю. В 1195 году мусульмане одержали свою последнюю крупную победу при Аларкосе. В 1212 году поражение мусульман в Лас-Навас-де-Толосе положило начало ряду христианских наступлений, кульминацией которых стал захват Кордовы в 1236 году и Севильи в 1248. Царство Альморавидов распалось на новую серию мелких и недолговечных эмиратов. К концу XIII века христиане отвоевали весь полуостров, за исключением только города и провинции Гранада, где мусульманская династия правила еще в течение почти двух столетий. Именно там, на закате испанского ислама, возникла великолепная мечта Альгамбры, последнее и высшее выражение его творческого гения. 2 января 1492 года объединенные войска Кастилии и Арагона захватили Гранаду. За несколько лет посредством серии эдиктов и изгнаний удалось добиться выдворения всех нехристиан – сначала евреев, а затем мусульман – с полуострова. Арабский язык некоторое время еще сохранялся среди принудительно обращенных в христианство, но и они были высланы в начале XVII века по подозрению в том, что тайно практикуют ислам.

Испанский ислам в период своего зенита представлял собой гордое зрелище. Арабы во многом обогатили жизнь полуострова: в сельском хозяйстве они ввели научную ирригацию и ряд новых культур, в том числе цитрусовые, хлопок, сахарный тростник и рис. Из Испании и Португалии хлопок, сахар и способ их выращивания попал на острова Атлантического океана и в конечном счете в Новый Свет. Изменения, которые они произвели в системе землевладения, сыграли значительную роль в процветании сельского хозяйства в Испании при арабском владычестве. Они развили много отраслей производства: текстиля, керамики, бумаги, шелка и сахароварения, а также начали активную добычу золота, серебра и других металлов. Шерсть и шелк изготовлялись в Кордове, Малаге и Альмерии, керамика – в Малаге и Валенсии, вооружение – в Кордове и Толедо, кожа – в Кордове, ковры – в Баэсе и Кальсене, бумага – арабское заимствование с Дальнего Востока – в Шативе и Валенсии. Как и в других странах ислама, текстильные изделия были основой производства, и мы находим сведения о 13 тысячах ткачей в одной Кордове. Мусульманская Испания вела обширную внешнюю торговлю с Востоком, и торговый флот из андалусских портов развозил испанские товары по всему Средиземноморью. Главные рынки находились в Северной Африке, прежде всего в Египте, а также в Константинополе, где византийские купцы покупали товары и перепродавали их в Индию и Центральную Азию. Многие арабские слова, сохранившиеся в сельском хозяйстве и ремеслах, свидетельствуют о степени арабского влияния. Даже в политической жизни испанский язык до сих пор использует арабские термины в местном управлении и военной лексике, что говорит нам о том, как крепко укоренились арабские традиции. Христианский король XIV века, восстановивший севильский Алькасар, увековечил свой труд в надписи на арабском языке: «Слава Господу нашему, султану дону Педро». Монеты Реконкисты еще долго оставались арабскими по своему виду.

Испанский ислам внес важный вклад в каждую ветвь классической арабской традиции, к которой он и принадлежал, несмотря на свою отдаленность и местные особенности. Даже греческое наследие достигло испанских арабов через книги, ввезенные из восточных переводческих центров, в частности в правление Абд ар-Рахмана II, а не через местные источники. Местное влияние проявилось прежде всего в лирике, в которой испанские арабы создали новые формы, ранее неизвестные на мусульманском Востоке. Они оказали значительное воздействие на раннюю христианскую поэзию Испании и, возможно, также и на литературу других стран Западной Европы. Пожалуй, самым выдающимся творением испанского ислама были его искусство и архитектура, основанные в первую очередь на арабских и византийских образцах Ближнего Востока и развившиеся под местным влиянием в нечто новое, индивидуальное и оригинальное. Знаменитая кордовская мечеть, строительство которой началось при Абд ар-Рахмане I, ознаменовала возникновение нового испано-мавританского стиля, который впоследствии подарит нам такие шедевры, как башни Хиральда и Алькасар в Севилье и Альгамбра в Гранаде.

Долговременное влияние арабов на Испанию оказалось намного меньшим, чем, например, на Иран. В персидском языке почти вся терминология культурной и духовной жизни до сих пор арабская. В испанском же она происходит из латыни. Но даже многие сохранившиеся слова, относящиеся к материальной жизни, показывают, насколько Испания обязана арабам в экономических, социальных и до некоторой степени в политических вопросах. Также и в культуре арабское наследие нужно рассматривать как чрезвычайно важное для Испании, да и вообще для всей Западной Европы. Христиане многих стран мира приезжали в Испанию, чтобы учиться вместе с урожденными испанцами у арабоязычных мусульманских и еврейских учителей, и множество книг переведено с арабского языка на латынь. Большая часть наследия Древней Греции впервые стала известна на Западе в арабских переводах, сделанных в Испании. Первым крупным центром передачи культуры от ислама западному христианству стал Толедо, отвоеванный в 1085 году. Многие ученые мусульмане остались в городе и вскоре получили подкрепление в виде множества беженцев-евреев с мусульманского юга, оказавшегося под властью нетерпимых Альмохадов, развязавших жестокие религиозные гонения в мусульманской Испании и вынудивших многих евреев искать временное убежище в более либеральной атмосфере христианского Толедо. В XII и XIII веках, особенно в правление короля Кастилии и Леона Альфонсо Мудрого (1252–1284), переводческие школы Толедо подготовили большой корпус работ, включая «Органон» Аристотеля и многие сочинения Евклида, Птолемея, Галена и Гиппократа, обогащенных арабскими комментаторами и последователями. Переводчики, как правило, работали с местными жителями – билингвами, часто евреями, и привлекали как испанских, так и иноземных ученых. Среди них были Доминик Гундиссалин, обращенные евреи, такие как Иоанн Севильский и Педро Альфонсо, а из других стран итальянец Герард Кремонский, немец Герман Каринтийский и британцы Аделард Батский, Даниил из Морли и Михаил Скотт.

Арабы оставили свой след в Испании – в навыках испанского крестьянина и ремесленника, и словах, которыми он описывает их, в искусстве, архитектуре, музыке и литературе полуострова, а также в науке и философии средневекового Запада, которую они обогатили, передав ей наследие Античности, добросовестно сохраненное и преумноженное. Среди самих арабов память о мусульманской Испании сохранилась среди бежавших в Северную Африку, где их потомки до сих пор носят андалусские имена и хранят ключи от своих домов в Кордове и Севилье, которые висят на стенах в Марракеше и Касабланке. А в недавние времена гости Испании с Востока, как, например, египетский поэт Ахмед Шауки и сирийский ученый Мухаммад Курд Али, напомнили арабам Востока о великих свершениях их испанских собратьев и вернули памяти об испанском исламе достойное место в национальном сознании арабов.

Глава 8. Исламская цивилизация

На язык арабов переложены науки из всех стран мира; они украсились и стали приятны сердцам, а красоты языка от них распространились по артериям и венам.

Аль-Бируни. Фармакогнозия в медицине

В период величия арабских и исламских империй на Ближнем и Среднем Востоке выросла процветающая цивилизация, которую обычно называют арабской. Арабские захватчики не принесли ее в готовом виде из пустыни, но она возникла после завоеваний благодаря совместному труду многих народов: арабов, персов, египтян и др. Она не являлась даже чисто мусульманской, среди ее создателей было множество христиан, иудеев и зороастрийцев. Но главным средством ее выражения стал арабский язык, и в ней доминировал ислам и исламское мировоззрение. Именно эти две составляющие, язык и вера, были величайшими вкладами арабских завоевателей в новую, своеобразную цивилизацию, сложившуюся под их эгидой.

Арабский язык принадлежит к семитским языкам, и во многих отношениях он самый богатый из них. Доисламские жители Северной Аравии были примитивным народом, который вел суровую и простую жизнь, имел низкий уровень образования и формальной культуры и практически был лишен письменной традиции. Однако у него возникли поэтический язык и невероятно богатые поэтические традиции, поэзия со сложным и замысловатым размером, рифмой и стилем, классической точностью формы, которая стала образцом для большинства будущей арабской поэзии. С ее богатством страсти и образов и ограниченным набором тем она является истинным выражением жизни бедуинов, воспевающих вино, любовь, войну, охоту, грозные горы и пустыни, боевую доблесть соплеменников и подлость врагов. Как и следовало ожидать, это литература не абстракции или чистой мысли.

Завоевания сделали арабский языком империи, а вскоре и языком великой и разнообразной культуры. Он расширялся, отвечая на эти две потребности, отчасти за счет заимствования новых слов и выражений, но в основном благодаря внутреннему развитию, образуя новые слова из старых корней, придавая новые значения старым словам. В качестве примера, чтобы проиллюстрировать этот процесс, можно выбрать арабское слово, означающее «абсолютный», понятие, совершенно ненужное доисламским арабам. Это муджаррад, причастие страдательного залога от джаррада, что значит «оголить» или «обнажить», это слово обычно применяли к саранче, и оно связано со словами джардда, саранча, и джарида, лист. Язык, устроенный таким образом, обладал ярким, конкретным и живописным словарным составом, причем каждый термин глубоко уходил корнями в чисто арабское прошлое и традиции. Это позволяло идеям воздействовать на разум прямо и жестко через конкретные и знакомые слова, а также неограниченно проникать в глубокие слои сознания.

Арабский язык, обогащенный подобным образом, долгое время оставался единственным инструментом культуры после падения Арабского царства. С языком арабов пришла их поэзия в виде своего классического образца и мир встроенных в нее идей – конкретных, а не абстрактных, хотя часто тонких и аллюзивных; чаще риторических и декламационных, чем интимных и личных; речитативных и прерывистых, а не эпичных и медленных; литература, где воздействие слов и формы часто значило больше, чем передача идей.

Именно арабизация завоеванных провинций, а не их военное завоевание стало истинным чудом арабской экспансии. К XI веку арабский язык стал не только главным средством повседневного общения от Персии до Пиренейского полуострова, но и главным инструментом культуры, вытеснившим прежние языки, такие как коптский, арамейский, греческий и латынь. По мере распространения арабского языка различия между арабским завоевателем и арабизированным побежденным растворились, и, хотя все, кто говорил по-арабски и исповедовал ислам, ощущали принадлежность к единой общине, имя «арабы» снова стало применяться к кочевникам, которые и носили его изначально, или использовалось в качестве признака аристократического происхождения, не имея особого экономического или социального значения.

Даже за пределами обширных территорий, которые навсегда превратились в арабские, их язык оказал огромное влияние на языки других мусульманских народов. Мусульманские персидский и турецкий языки, а затем и урду, малайский и суахили – это были новые языки на основе арабской графики, включившие в себя запас арабских слов, настолько же огромный, как греческий и латинский элементы в английском языке, и охватывающий весь мир понятий и идей.

Сохранение и распространение арабского языка требовало чего-то большего, нежели сам язык, – большего, чем, например, дальнейшее употребление латыни на средневековом Западе. С языком пришли арабские вкусы и традиции в выборе и изложении темы. Весьма наглядно сопоставить стихи, написанные на арабском языке персами до XI века, с написанными на персидском языке в последующие века, когда в мусульманском Иране сложилась своя собственная независимая исламская культура. Персидская арабская поэзия во многих важных отношениях отличается от ранней поэзии самих арабов, но в основном соответствует арабским вкусам, и арабы до сих пор бережно хранят ее как часть своего наследия. Ей не хватает эпичности и субъективного лиризма поздней персидской поэзии.

Ислам – дитя Аравии и аравийского пророка – это не просто система верований и культа. Это также система устройства государства, общества, права, мысли и искусства – цивилизация с религией в качестве унифицирующего и в итоге доминирующего фактора. Начиная с хиджры ислам означал подчинение не только новой вере, но и общине – на практике это означало подчинение верховной власти Медины и пророка, а затем империи и халифа. Его кодексом был шариат, священный закон, разработанный законоведами на основе Корана и преданий о пророке. Шариат был не просто нормативным сводом законов, но и в своем общественно-политическом аспекте образцом поведения, идеалом, к которому должны стремиться отдельные люди и общество в целом. Ислам не признавал никакой законодательной власти, поскольку закон может исходить только от Бога через откровение, но обычное и гражданское законодательство, воля правителя неофициально сохранялись, изредка и ограниченно признаваемые законоведами. Богоданный шариат регулировал все стороны жизни, не только веры и культа, но и публичного, государственного и международного права, а также частного, уголовного и гражданского. Его идеальный характер ярче всего проявлялся в его государственном аспекте. Согласно шариату, главой общины является халиф, избранный наместник Бога с верховной властью во всех военных, гражданских и религиозных вопросах, обязанный хранить в неприкосновенности духовное и материальное наследие пророка. Халиф сам по себе не обладает никакой духовной властью. Он не мог ни изменить догматы, ни создать новые; его не поддерживал класс духовенства, а только полуклерикальный класс улемов, знатоков Божественного закона. На практике халиф превратился в марионетку военачальников и политических авантюристов, которые начиная с IX века и далее были настоящими правителями ислама. В XI веке рядом с халифом возникает султан в качестве верховного светского правителя, чьи полномочия законоведы признали неохотно и уже постфактум. В правоприменении мы видим тот же контраст. Наряду с кади, вершившими правосудие на основе священного закона, были и другие суды, которые, очевидно, предназначались для решения вопросов, не подпадающих под юрисдикцию кади, и для восстановления справедливости по собственному усмотрению.

Оба этих дара арабов, их язык и религия, конечно, с самых ранних времен подвергались внешним воздействиям. Заимствованные слова встречаются даже в доисламской поэзии и Коране и намного чаще в языке периода завоеваний. Административные термины из персидского и греческого, богословские и религиозные термины из иврита и сирийского, научные и философские термины из греческого показывают, какое огромное влияние древние цивилизации региона оказали на новую, зарождавшуюся цивилизацию. Исламское общество классического периода было сложным итогом развития, включившим в себя множество элементов разного происхождения: христианские, иудейские и зороастрийские идеи пророчества, законной религии, эсхатологии и мистики, сасанидские и византийские административные и имперские методы. Пожалуй, самым важным было влияние эллинизма, особенно в области науки, философии, искусства и архитектуры и даже в некоторой незначительной степени в литературе. Так велико было эллинистическое влияние, что ислам называли третьим наследником, наряду с греческим и латинским христианством, наследия Древней Греции. Но эллинизм ислама был поздним ближневосточным эллинизмом, овосточенным под арамейским и христианским влиянием, непрерывным продолжением поздней Античности, а не повторным открытием классических Афин, как это было на Западе.

Наивысшим достижением арабов, по их собственному мнению, и первым, если брать их в хронологическом порядке, была поэзия и союзное ей искусство риторики. Доисламская поэзия часто выполняла публичную и социальную функцию, поэт выступал как панегирист или сатирик, иногда и с политической ролью. При Омейядах устно передаваемая поэзия доисламской Аравии была кодифицирована и служила в качестве образца для дальнейшего развития. При Аббасидах арабская поэзия обогатилась за счет прихода многих неарабов, особенно персов, и первым из них, достигшим величия, был слепой гений Башшар ибн Бурд (ум. 784). Они на какое-то время открыли дорогу для новых тем и форм, одержав победу над доисламскими образцами в ожесточенной борьбе древнего с современным. Но даже этих новаторов ограничивала необходимость приспосабливаться к арабским вкусам правителей и господствующей элиты, и в конце концов они уступили перед триумфом неоклассицизма, самым выдающимся представителем которого был аль-Мутанабби (905–965), которого арабы считают своим величайшим поэтом.

Сам Коран является первым документом арабской прозаической литературы, который в первые века исламского правления способствовал развитию прозы и рифмованной прозы и был самым богатым произведением литературы. Величайшим мастером эссе, да и арабской прозы вообще был Амр ибн Бахр, прозванный Аль-Джахиз, «Пучеглазый» (ум. 869). Выходец из Басры и внук черного раба, он благодаря своей универсальности, оригинальности и обаянию занял уникальное место в арабской литературе. Наука и образование были религиозными по своему происхождению. Грамматика и лексикография возникли из необходимости толковать и объяснять Коран. В Медине пиетисты старой школы сосредоточились на религиозных науках – собственно толковании Корана, формулировке догматов и кодификации преданий. Последняя породила исламские школы юриспруденции и истории, возникшие из юридического и биографического материала преданий. Первая переросла в сложный свод законов в форме шариата. История, с точки зрения арабов, началась с биографии пророка и обогатилась кодификацией доисламских устных исторических преданий, а позднее примером летописцев при персидском дворе Сасанидов, с которым арабов познакомили новообращенные в ислам иранцы.

Для мусульман история, по крайней мере исламская, важна, так как она свидетельствует о Божьем замысле относительно человечества. Мусульмане вскоре уже производили многотомные исторические труды разнообразных видов: универсальные истории, местные истории, истории семейств, племен и учреждений. Самые ранние арабские исторические сочинения – не более чем источники, законспектированные предания, состоящие из рассказов очевидцев, каждый из которых вводится целой цепочкой авторитетов, передававших сведения друг другу. Из них развилась описательная и иногда толковательная история, которая достигла высшей точки в труде Ибн Хальдуна (1332–1406), величайшего историка арабов и, возможно, величайшего исторического мыслителя Средневековья.

Религиозная литература подверглась сильному христианскому и еврейскому влиянию, особенно в ранний период, и в нее вошло много апокрифического и талмудического материала. Собственно богословская литература появилась под влиянием сирийского христианства, а позже и греческой мысли. Греческое влияние имело основополагающее значение в философии и всех науках: математике, астрономии, географии, химии, физике, естествознании и медицине. Огромная работа по переводу греческих книг либо непосредственно с оригинала, либо с сирийского варианта привела к новому распространению образования в IX и X веках. Греческие школы сохранились в Александрии, Антиохии и других местах, а также в интеллектуальном центре в Гондишапуре, основанном несторианами, бежавшими из Византии в сасанидскую Персию.

Активизировалась переводческая деятельность при Омейядах, когда было переведено несколько греческих и коптских трудов по химии. При Умаре II Масарджавайх, еврей из Басры, перевел сирийские медицинские книги на арабский язык, заложив основы арабской медицинской науки. Переводчики, как правило, были христианами и евреями, в основном сирийскими. При Омейядах перевод носил спорадический и индивидуальный характер; при Аббасидах он был упорядочен и официально поощрялся. Важнейшим периодом стал IX век, особенно правление Аль-Мамуна (813–833), который создал школу переводчиков в Багдаде с библиотекой и штатными сотрудниками. Одним из самых известных переводчиков был Хунайн ибн Исхак (ок. 809–877), христианский врач из Гондишапура, который перевел корпус текстов Галена, афоризмы Гиппократа и много других работ. Другие переводчики работали с астрономией, физикой, математикой и другими предметами, переводя их с греческого на сирийский и все чаще на арабский. Халифы посылали ученых в разные места и даже в Византию на поиски рукописей.

Некоторые из этих первых переводчиков также стали авторами и собственных работ, которые, как правило, резюмировали и интерпретировали греческие оригиналы. Однако вскоре возникло поколение оригинальных мусульманских авторов, в основном иранцев, среди которых такие фигуры, как врач Ар-Рази (865–925), врач и философ Ибн Сина (Авиценна) (980–1037) и величайший из всех Аль-Бируни (973–1048), врач, астроном, математик, физик, химик, географ и историк, глубокий и оригинальный ученый, одна из величайших интеллектуальных фигур средневекового ислама. В медицине арабы, не тронув основных греческих теорий, обогатили их практическими наблюдениями и клиническим опытом. В математике, физике и химии их вклад оказался гораздо более весомым и оригинальным. Так называемые арабские цифры, система позиционной нумерации, включая использование нуля, была привезена из Индии. Однако именно на мусульманском Ближнем Востоке она вошла в основной корпус математической теории, откуда затем попала в Европу. Алгебра, геометрия и особенно тригонометрия были в основном арабскими изобретениями.

В философии безмерно важным было введение греческих идей. Сначала они вошли в их собственные концепции при Аль-Мамуне, когда переводы Аристотеля оказали влияние на всю философию и богословское мировоззрение ислама, а также на труды ряда оригинальных исламских мыслителей, в том числе таких выдающихся фигур, как Аль-Кинди (ум. ок. 850) – кстати говоря, единственный чистокровный араб среди них, аль-Фараби (ум. 950), Ибн Сина (ум. 1037) и Ибн Рушд (Аверроэс) (ум. 1198).

Обычно утверждают, что Восток, сохранив научное и философское наследие Древней Греции, тем не менее игнорировал литературное и эстетическое ее наследие, которое было известно лишь на Западе. Это не совсем верно. Арабы продолжили традиции греко-римского искусства и архитектуры, которые они опять-таки преобразовали в нечто яркое и необычное. Тенденции византийского искусства, склонного к абстрактному и формальному, были усилены в исламе, где запрет на наглядное изображение человека в конечном счете привел к появлению искусства стилизованных геометрических орнаментов.

Исламские искусства также очень многим обязаны иранскому и китайскому влиянию и участию. В декоративных искусствах и ремеслах мы яснее всего можем видеть эклектичность и самобытность исламской цивилизации. На стенах замков Омейядов в Сирии, в найденной в раскопках утвари и других предметах Ирака и Египта мы обнаруживаем, что арабы сначала заимствовали произведения искусства – и даже художников – у других цивилизаций, затем подражали им по отдельности и, наконец, сплавляли их в нечто новое, своеобразное и самовоспроизводящееся. Керамические находки IX века в Ираке, например, показывают, что бок о бок существовали и произведения византийских и сасанидских мастеров, ввезенные изделия из Китая, их местные имитации и нововведения, получившиеся в экспериментах с унаследованными и импортированными образцами. Одним из характерных достижений исламского искусства является знаменитая и прекрасная майолика, при владычестве мусульман распространившаяся из Ирана в Испанию. Таким же образом ремесленники исламской империи развили искусство обработки металла, дерева, камня, слоновой кости, стекла и прежде всего текстиля и ковроплетения, сначала заимствованием, затем подражанием и экспериментом, создав новые, индивидуальные и характерные стили, узнаваемые и отчетливо исламские.

Из древних же цивилизаций пришла и сама идея книги как предмета, скрепленного набора листов с заглавием, темой, введением и заключением, а позже с иллюстрациями и украшенными переплетами. Литературные сочинения на арабском языке изначально существовали только в пересказе и декламации, и очень долго устная речь была единственной признанной формой публикации. С резким увеличением разнообразия и размера литературных произведений появилась необходимость записывать тексты, и вскоре авторы уже набрасывали черновики, диктовали, нанимали переписчиков и в конце концов писали книги. Этому процессу в значительной мере способствовало распространение бумаги, ввезенной из Китая в VIII веке.

Принятие исламом греческого наследия привело к борьбе между научной рационалистической тенденцией нового знания, с одной стороны, и атомистическим и интуитивным аспектом исламской религиозной мысли – с другой.

В период этой борьбы мусульмане обеих школ создали богатую и разнообразную культуру, оставившую неизгладимый след в истории человечества. Борьба завершилась победой более чистой исламской точки зрения. Ислам, община, сложившаяся под влиянием религии, отверг ценности, оспаривавшие его фундаментальные постулаты, при этом приняв их плоды и даже развив их с помощью опыта и наблюдений.

Анализировать характер народов – бесплодное, хотя и приятное занятие, причем оно больше говорит об аналитике, чем об объекте его анализа. Народ слишком сложный, слишком разнородный организм, чтобы допускать возможность подробного статистического исследования, которое само по себе могло бы подтвердить любое серьезное научное утверждение. Еще большую трудность представляет исследование цивилизации, отдаленной от нас во времени и пространстве и известной главным образом по дошедшим до нас обрывкам ее литературы. Средневековая арабская литература почти полностью создана правящим меньшинством, чьи привилегии включали в себя искусство письма и финансовое покровительство. Остальные, обычные люди погружены в вечное молчание, за исключением немногих едва слышных отголосков. Но даже с этой оговоркой мы все же можем выделить некоторые характеристики, типичные если не для арабов, то по крайней мере для преобладающей цивилизации средневекового ислама в том виде, в каком он выражен в арабском искусстве и литературе.

Первая особенность, которая бросается в глаза, – это уникальная ассимилирующая сила арабской культуры, хотя порой ее ошибочно называют простым подражанием. Арабские завоевания впервые в истории объединили обширные земли, простирающиеся от границ Индии и Китая до подступов к Греции, Италии и Франции. В течение какого-то времени арабы благодаря военно-политической мощи, но в гораздо большей степени благодаря своему языку и религии объединяли в одном обществе две ранее конфликтовавшие культуры: тысячелетние и разнообразные средиземноморские традиции Греции, Рима, Израиля и Древнего Ближнего Востока и богатую цивилизацию Ирана со своим собственным образом жизни и мысли и плодотворными контактами с великими культурами далекого Востока. Из сосуществования многих народов, вероисповеданий и культур в пределах исламского общества родилась новая цивилизация, разнообразная по происхождению и создателям, но носившая во всех своих проявлениях характерный отпечаток арабского ислама.

Из этого разнообразия исламского общества возникает вторая черта, которая особенно бросается в глаза европейскому наблюдателю, – его сравнительная терпимость. В отличие от западных современников средневековый мусульманин редко нуждался в том, чтобы силой навязывать свою веру всем, кто находился у него в подчинении. Как и они, мусульманин прекрасно сознавал, что в положенное время иноверцы будут гореть в аду. Но в отличие от них он не видел смысла том, чтобы предвосхищать Божественный суд в этом мире. В большинстве случаев он довольствовался тем, что его вероисповедание занимало господствующее положение в обществе многих религий. Мусульмане налагали на иноверцев определенные социальные и правовые ограничения в знак своего главенства и оперативно напоминали о нем, если когда-нибудь кто-то забывался. А в остальном они предоставляли им религиозную, экономическую и интеллектуальную свободу и давали возможность внести заметный вклад в мусульманскую цивилизацию.

Как почти все другие цивилизации, средневековый ислам имел трансцендентальное убеждение в своем собственном превосходстве и самодостаточности в главном. Исторический взгляд ислама на пророчество, согласно которому проповедь Мухаммада была последним звеном в цепи откровений, в которой иудаизм и христианство являются более ранними звеньями, позволили мусульманам считать иудеев и христиан обладателями первых и несовершенных вариантов того, чем они одни обладали в законченном и совершенном виде. В отличие от христианства, которое распространялось на протяжении веков как религия униженных и обездоленных, прежде чем стать государственным вероисповеданием Римской империи, ислам еще при жизни своего основателя стал путеводным законом расширяющейся и победоносной общины. Огромные завоевания ислама в начале его становления оставили отпечаток в сознании верующих в виде их уверенности в Божественной милости, которая выразилась в могуществе и успехе в нашем мире единственной общины, жившей по этому богоданному закону. Мусульмане могли многому учиться у мудрых кафиров других конфессий, но окончательной проверкой истинности урока был шариат, освященный прямым откровением и подтвержденный победами его последователей.

Слово «атомистический» часто используется при описании образа мышления и мировоззрения, проявляющегося в некоторых аспектах арабской цивилизации, особенно на постклассических этапах ее истории. Под этим подразумевается тенденция рассматривать жизнь и вселенную как ряд статических, конкретных и разобщенных сущностей, слабо связанных механически или даже случайно обстоятельствами или разумом человека, но не имеющих органической взаимосвязи. Хотя эту тенденцию отнюдь нельзя назвать всеобщей, она во многом отразилась в жизни средневековых арабов. Они осознавали свое общество не как единое целое, состоящее из взаимосвязанных и взаимодействующих частей, а как объединение отдельных групп – религий, народов, классов, – скрепленных только землей внизу и правительством наверху. Их города были скоплениями кварталов, гильдий, кланов, родов, который лишь в редких случаях имели хоть какое-то понятие о корпоративной гражданской принадлежности. В отличие от ученых и философов, с одной стороны, и мистиков – с другой, обычный правоверный богослов, ученый или литератор выказывал подобное же отношение к знаниям. Разные дисциплины представляли собой не разные способы достижения одной и той же сути, объединяющие свои выводы в единое целое, а отдельные и автономные отрасли, каждая из которых содержит конечное число фрагментов знания, постепенное накопление которых и является образованием. Классическая арабская литература, лишенная эпоса и драмы, достигала воздействия благодаря отдельным наблюдениям и характеристикам, подробным и ярким, но фрагментарным, связанным лишь субъективными ассоциациями автора и читателя и редко когда доминирующим планом. Арабская поэма представляла собой множество отдельных и отделяемых линий, нанизанных, как жемчужины, прекрасные сами по себе и порой даже взаимозаменяемые. Арабская музыка – ладовая и ритмичная, ее развитие происходит за счет фантазии и вариации, но никогда не гармонии. Арабское искусство – в основном прикладное и декоративное – отличается педантичностью и совершенством деталей, а не композицией или перспективой. Историки и биографы, как беллетристы, излагали повествование в виде вереницы слабо связанных инцидентов. Даже отдельный человек иногда изображался в виде суммы атрибутов, которые, как заметил один современный писатель, часто перечисляются, словно описание примет в паспорте.

Это последнее подводит нас к другому моменту – безличности, даже коллективизму, который является повторяющейся особенностью арабской прозы. Яркий индивидуализм ранних арабов сохранился в полном расцвете только среди бедуинов, уступив место пассивному и даже анонимному отношению в городских центрах цивилизации. Книга часто представляется не индивидуальным и личным творением автора, а звеном в цепи передаваемых знаний, и автор скрывает свою личность за престижем авторитета и статуса предыдущих передатчиков. Даже поэзия, по сути выражение индивидуальности, часто носит публичный и социальный характер, а не личный и интимный. Этот коллективистский, а не гуманистический подход проявляется во многих аспектах исламской мысли и институтах, а ярче всего, возможно, в мусульманском идеале совершенного человека и совершенного государства как внешнего образца, которому все должны в теории соответствовать, подражая ему, а не развивая собственные индивидуальные внутренние возможности.

Атомистический взгляд на жизнь получил свое полное выражение в определенных системах догматического богословия, всеобщее признание которых в той или иной форме ознаменовало окончательную победу реакции над свободным духом размышления и исследования, который и позволил добиться столь великолепных достижений. Это богословие детерминистское, окказионалистское и авторитарное, требующее безоговорочного принятия Божественного закона и Откровения биля кейф – не спрашивая как. Оно отрицает все второстепенные причины и предпочитает называть даже бога Автором, а не Первопричиной. Нет ни неизбежных последствий, ни законов природы, ни причинно-следственной связи. Недостаток пищи не обязательно вызывает чувство голода, а просто обычно сопровождает его. Все исходит непосредственно из воли Бога, который установил определенные обычаи преемственности или сопутствования. Каждое событие в каждом атоме времени является результатом прямого и индивидуального акта творения.

Этот окончательный и сознательный отказ от любой причинно-следственной связи, когда-то общепринятой, положил конец свободе мысли и исследования как в философии, так и в естественных науках и сорвал многообещающее развитие арабской историографии. Он в полной мере отвечал на потребности исламского общества, в котором более свободная социально-экономическая жизнь великой коммерческой эпохи уступала место квазифеодальному порядку, который очень мало менялся в течение столетий. Старый конфликт понятий продолжал тлеть, но этому новому варианту ислама серьезный вызов не был брошен еще тысячу лет, вплоть до момента, когда влияние Запада в XIX и XX веках не поставило под угрозу всю традиционную структуру исламского общества и образа мышления.

Благодаря кажущемуся, но не реальному парадоксу одним из косвенных последствий этого влияния было повторное открытие великого классического наследия арабов, большая часть которого была заброшена, забыта или, того хуже, неправильно понята народами, его же и создавшими, и включение арабских достижений в общее наследие человечества.

Арабский язык – один из великих языков человеческой цивилизации и истории. Подобно ивриту, это язык откровения, Священного Писания, почитаемого сотнями миллионов верующих. Подобно греческому, это язык науки и философии, давший базовые тексты и даже понятийный аппарат целой цивилизации. Подобно латыни, он был языком закона и правительства и источником идей и лексики в этих областях; подобно французскому, стандартом вкуса и элегантности той же цивилизации. Подобно французскому и английскому, он был языком культуры и торговли, науки и политики, любви и войны. И даже сегодня, подобно английскому и испанскому, он является общим достоянием многих народов и связующей нитью культурного и интеллектуального родства, преодолевающей национальные, региональные и идеологические преграды.

Глава 9. Затмение арабов

И вот тебе грозится турок саблей, Татарин наступает на тебя! Кристофер Марло. Тамерлан Великий. Часть II

К XI веку в исламском мире стали проявляться многие признаки слабости. В первую очередь их можно проследить в политическом распаде, повлекшем утрату власти центральным правительством сначала в отдаленных провинциях, а затем и во всех, кроме самого Ирака, и, наконец, в превращении халифов в марионеток министров и военачальников. В 945 году упадок халифата усугубился. В том году Буиды, местная Иранская династия, вошли в Ирак и захватили столицу. В последующее столетие Буиды были настоящими правителями столицы, приняв титул царя царей, обозначающий законную верховную власть. Будучи шиитами, они тем не менее сохранили халифов Аббасидов в качестве послушных орудий и в качестве законного источника власти центрального правительства над провинциями. Пожалуй, немаловажно, что незадолго до прихода к власти первой умеренной шиитской династии двенадцатый имам секты удалился в эсхатологическое сокрытие. Буиды на некоторое время восстановили порядок и процветание в центральных провинциях. Однако признаков экономического упадка становилось все больше. Прибыльная торговля с Китаем сократилась и сошла на нет, отчасти из-за внутренней ситуации в самом Китае. Торговля с Русью и севером, видимо, уменьшилась и, возможно, прекратилась совсем в течение XI века, в то время как растущий дефицит драгоценных металлов еще больше подорвал уже слабеющую торговлю исламской империи.

Одной из основных причин экономического спада, несомненно, была невоздержанность и неорганизованность центра. Расточительные траты двора и раздутое чиновничество – порой в удвоенном количестве в свитах претендентов на власть – не обеспечивались никаким заметным технологическим прогрессом или эффективной разработкой ресурсов. В короткий срок недостаток наличных денег заставил правителей расплачиваться с высокопоставленными чиновниками и полководцами, отдавая им на откуп государственные доходы. Вскоре наместники провинций уже стали назначаться откупщиками в тех землях, которыми они и управляли, с обязанностью содержать местные военные силы и чиновничество и отправлять оговоренные суммы в центральную казну. Эти наместники немного погодя превратились практически в независимых правителей своих провинций, чисто номинально подчинявшихся халифу, функция которого свелась к предоставлению им официальных полномочий. Необходимость обеспечивать наместников и откупщиков нужной военной силой привела к тому, что на откуп стали назначать армейских офицеров, а это, в свою очередь, привело к упадку гражданского и чиновничьего правительства и замене его военными диктаторами, которые осуществляли власть через свою гвардию.

К XI веку слабость империи проявилась в серии почти одновременных нападений внутренних и внешних захватчиков со всех сторон. В Европе войска христиан продвигались по Испании и Сицилии, вырывая огромные территории из рук мусульман в волне Реконкисты, кульминацией которой стал приход крестоносцев на сам Ближний Восток в конце столетия. В Африке новое религиозное движение, охватившее берберов Южного Марокко и области Сенегала-Нигера, привело к созданию новой берберской империи, образованной путем завоевания большей части Северо-Западной Африки и тех частей Испании, которые еще оставалась под властью мусульман. Дальше на восток два крупных арабо-бедуинских племени – хиляль и сулайм – вырвались из Верхнего Египта, где жили до тех пор, и волной прокатились по Ливии и Тунису, сея хаос и разруху. К 1056–1057 годам они сумели разграбить древнюю тунисскую столицу Кайраван. Именно это вторжение, а не первое арабское вторжение VII века стало причиной опустошения Северной Африки. Арабский историк XIV века Ибн Хальдун, обдумывая разорение своей родины под ударами этих кочевнических нашествий, впервые, наверное, разработал философию истории с точки зрения циклического взаимодействия кочевников и оседлых жителей. Размышляя о вторжениях, он замечает: «В Северной Африке и Магрибе, захваченных бану хиляль и бану сулайм в начале V века мусульманской эры [в середине XI века н. э.] и опустошаемых ими в течение трехсот пятидесяти лет, до сих пор царят разруха и разгром. А ведь до той поры вся страна между Суданом и Средиземноморьем была центром процветающей цивилизации, о чем свидетельствуют развалины зданий и скульптур и руины городов и сел».

Из Центральной Азии явилась еще одна волна захватчиков, которая оказалась самой значительной по своим последствиям. Арабы впервые столкнулись с тюрками в Центральной Азии и в течение какого-то времени ввозили их на мусульманский Ближний Восток в качестве рабов, особенно тех, кого с раннего детства обучали для военных и административных целей и позже стали называть мамлюками, чтобы отличить от смирных рабов, использовавшихся на домашних и других работах. Время от времени мы находим тюркских рабов при ранних Аббасидах и даже Омейядах, но первым, кто стал широко использовать их, был Аль-Мутасим (833–842). Он собрал большой отряд тюркских военных рабов еще до прихода к власти, а позднее стал получать их во множестве в качестве ежегодной дани из восточных провинций. Старая хорасанская гвардия аббасидских халифов снова подверглась арабизации и слилась с местным населением. Иранская аристократия нашла выход политическим амбициям в виде независимых иранских династий, и потому халифам пришлось искать новую опору. Они нашли ее в тюрках-мамлюках с их тюрками-командирами, эмигрантами без местных, племенных, семейных, национальных или религиозных связей и потому преданных центральному правительству. С самого начала тюрки прославились своими превосходными военными качествами, причем особенно отличались, по-видимому, конные лучники и всадники с присущей кочевникам быстротой. С той поры халифы все больше полагались на тюркские войска и командиров в ущерб арабам и иранцам. Поступательная милитаризация режима усилила их мощь.

В XI веке тюрки входили в мир ислама, и не только в качестве захваченных или купленных рабов, но и за счет переселения целых племен свободных тюрков-кочевников, все еще организованных традиционным для них образом. Укрепление империи Сун в Китае после беспорядков междуцарствия отрезало путь для экспансии в Китай и заставило кочевников Центральной Азии обратиться к западному направлению. Эти захватчики принадлежали к племенам огузов и прославились под именем сельджуков, это название они получили по возглавлявшей их военной династии.

Сельджуки вошли на территорию халифата около 970 года и вскоре обратились в ислам. За короткое время они завоевали большую часть Ирана, а в 1055 году Тогрул-бек вступил в Багдад, разгромив Буидов и включив Ирак в сельджукское царство. Через несколько лет сельджуки вырвали Сирию и Палестину из рук местных правителей и пришедших в упадок Фатимидов и преуспели там, где арабы прежде потерпели неудачу, отвоевав у византийцев большую часть Анатолии, которая стала и осталась мусульманской и турецкой землей.

Сельджуки были мусульманами-суннитами, и многие расценили захват ими Багдада как освобождение от шиитов Буидов. Халифы остались номинальными правителями, но настоящими владыками империи, большая часть которой на тот момент была объединена под единой властью впервые с начала халифата, были великие султаны сельджуков, победивших и византийцев, и Фатимидов на западе.

Новые правители империи в администрации в основном полагались на иранцев и иранскую бюрократию. Одной из самых заметных фигур той эпохи был великий иранский министр Низам аль-Мульк, систематизировавший феодальные тенденции, которые уже были присущи практике откупа предшествующего периода. Случаи злоупотребления предыдущей эпохи стали правилом нового общественного и административного порядка, в основе которого лежала земля, а не деньги. Чиновникам предоставлялись земельные наделы. Взамен они обеспечивали содержание некоторого числа солдат. С наделами чиновники получали права не только на комиссию с собранных налогов, но и на сами доходы. Хотя иногда за счет узурпации они становились наследственными, в теории, да и в обычной практике они предоставлялись только на определенный срок и их всегда могли отобрать. Историк Имад ад-Дин, писавший в эпоху сельджуков, указывает, что это был единственный способ внушить беспокойным тюркским кочевникам и воинам заинтересованность в процветающем сельском хозяйстве, а также замечает: «По обычаю деньги собирали с земли и выплачивали их воинам, и ни у кого раньше не было наделов. Низам аль-Мульк увидел, что деньги не поступают по причине разрухи и что в доходе нет уверенности из-за беспорядка. Поэтому он разделил земли между воинами, отдав их им в наделы и сделав источником дохода. Им стало выгодно развивать землю, и к ней быстро вернулось процветание». В этих нескольких простых словах он описал длинный переход от денежной к феодальной экономике.

Общественные потрясения в такую эпоху перемен были неизбежны. Землевладельцы старого режима стали терять свою важность и вытесняться новыми, которые стали таковыми благодаря завоевателям. Найденные в Скандинавии монетные клады в определенной степени свидетельствуют об упадке торговли или, во всяком случае, международной торговли. В IX и X веках арабские и персидские монеты встречаются там очень часто и даже преобладают. В XI веке их становится намного меньше, а затем они и вовсе исчезают.

Главным оппозиционным движением в этот период вновь стали исмаилиты, только в новой измененной форме. В 1078 году Хасан ибн Саббах, вождь персидских исмаилитов, побывал в столице Фатимидов Каире. Там он вступил в конфликт с военачальником-деспотом, который фактически правил фатимидским царством от имени имама. После смерти фатимидского халифа Аль-Мустансира в 1094 году Хасан ибн Саббах и его приверженцы в Иране отказались признать преемника, выдвинутого военачальником, и разорвали связи с выхолощенной каирской организацией. Восточные исмаилиты тем временем объявили о своей верности Низару, старшему сыну Аль-Мустансира, которого обошли при назначении преемника, и вступили в новый период активной деятельности во владениях сельджуков. Последователи «Нового призыва», как назвали реформированный исмаилизм Хасана ибн Саббаха, известны под именем хашишинов или ассасинов, от арабского слова хашиши. Это оскорбительное прозвище, которое дали исмаилитам их соседи в Сирии, крестоносцы привезли в Европу. Современный смысл слова, который оно приобрело на Западе, происходит от политической тактики этой секты.

В 1090 году Хасан ибн Саббах завладел неприступной горной крепостью Аламут на севере Персии. Здесь, как и в аналогичных оплотах, созданных в Сирии в следующем веке, Старец Горы, как называли главу секты, командовал бандами своих преданных и фанатичных приверженцев, ведя кампанию террора и убийств против правителей и сановников ислама во имя таинственного скрытого имама. Эмиссары Старца осуществили серию дерзких убийств видных мусульманских деятелей и военачальников, в том числе и самого Низам аль-Мулька в 1092 году.

Западные летописцы Крестовых походов ярко живописуют страх, который ассасины внушали в Сирии и мусульманам, и крестоносцам, и именно благодаря этим описаниям их имя прославилось и вызывало ужас даже в Европе. Страх перед ассасинами исчез лишь после монгольских нашествий XIII века, после чего в исмаилизме наступил застой и он превратился в мелкую еретическую секту.

Экономическая перестройка эпохи ранних сельджуков происходила параллельно с аналогичной перестройкой религиозной жизни. В Багдаде и других городах были основаны религиозные школы – медресе, которые стали образцом для множества других, появившихся затем в мусульманском мире. Багдадская Низамия, названная так в честь основавшего ее великого министра, и ее аналоги были центрами ортодоксального ислама, а именно возрожденного традиционализма, который начал распространяться повсеместно, и его задача в значительной мере состояла в том, чтобы противостоять подрывному влиянию учения исмаилитов и интеллектуального радикализма предыдущего периода. Некоторое время там преподавал Аль-Газали (1059–1111), один из величайших мусульманских религиозных мыслителей. В его трудах содержатся опровержения как философии, так и ереси.

После смерти Низам аль-Мулька вернулась политическая раздробленность Ближнего и Среднего Востока. Сельджукская империя распалась на ряд небольших государств-преемников, которыми правили представители или чиновники Сельджукской династии. Именно в этот период ослабления в 1096 году на Ближний Восток прибыли крестоносцы.

В наши дни Крестовые походы часто изображаются как ранний опыт экспансионистского империализма – провозвестника современных европейских империй. Для людей того времени, как мусульман, так и христиан, это было не так. Когда крестоносцы прибыли в Иерусалим, едва прошло четыреста лет с тех пор, как этот город вместе с остальной частью Леванта и Северной Африки войска ислама вырвали из рук христианских правителей, а их жителей-христиан насильственно включили в новую мусульманскую империю. Крестовый поход был запоздалой реакцией на джихад, священную войну за ислам, а его цель состояла в том, чтобы с помощью войны вернуть то, что было потеряно в результате войны же: освободить святые для христиан места и снова открыть их для беспрепятственного паломничества.

Великие вторжения XI в.

Но в Крестовом походе, как и в джихаде, хватало материальных и практических соображений, и среди крестоносцев и тех, кто их сопровождал, было много людей, чьи цели были скорее мирскими, нежели духовными. Помимо защитников Гроба Господня среди них были торговцы из итальянских городов-республик, которые направлялись по установленным с Византией и Фатимидами торговым путям к источникам товаров, воинственные и честолюбивые бароны, младшие сыновья в поисках княжеств и грешники, желающие понести епитимью не без прибыли для себя, и все они сыграли свою роль в создании и обеспечении государств крестоносцев.

За первые тридцать лет мусульманский мир выказывал удивительное равнодушие к прибытию и завоеваниям крестоносцев и даже к потере Иерусалима. Разобщенность мусульман облегчала задачу захватчикам, которые быстро продвинулись по сирийскому побережью в Палестину, основав цепочку латинских феодальных княжеств в Антиохии, Эдессе, Триполи и Иерусалиме. Эти первые десятилетия были периодом колонизации и ассимиляции. Завоеватели и паломники обосновались в Сирии, переняли местное платье и обычаи, заключали смешанные браки с местными христианами. Фульхерий Шартрский, летописец 1-го Крестового похода, замечает: «Ныне мы, бывшие жителями Запада, стали жителями Востока. Кто был римлянином или франком, в этой земле стал галилеянином или палестинцем. Кто жил в Реймсе или Шартре, теперь житель Тира или Антиохии. Мы уже позабыли места, где родились. Почти все мы не знаем их и не слышим о них. Один уже владеет домом и хозяйством, то ли от отца или по наследству, другой взял в жены не соотечественницу, а сирийку, армянку или даже крещеную сарацинку… Тот, кто был чужаком, стал туземцем, кто был переселенцем, стал гражданином. Каждый день наши родственники и друзья следуют за нами, добровольно отказываясь от того, чем владеют на Западе. Тому, кто там был беден, здесь Бог дал богатство. У того, кто там владел несколькими грошами, здесь золотых монет без числа. Тому, кто не имел и деревни, здесь Бог дал целый город. Зачем же нам возвращаться на Запад, когда Восток так к нам благосклонен?»

С этим можно сравнить слова сирийца XII века Усамы ибн Мункыза: «Есть франки, которые давно обосновались в нашей стране и живут среди мусульман: они лучше тех, кто явился недавно».

Но даже в этот первый период успеха крестоносцы ограничивались в основном прибрежными равнинами и склонами, сохраняя тесную связь со Средиземноморьем и западным миром. В глубине страны, дальше на восток, в пустыне и Ираке, уже готовилась реакция. В 1127 году Имад ад-Дин Занги, сельджукский военачальник, захватил город Мосул и стал им править и в последующие годы постепенно создал как никогда мощное мусульманское государство в Северной Месопотамии и Сирии. Его деятельности на первых порах мешало соперничество других мусульманских государств, в частности Дамаска, правитель которого не погнушался заключить союз с латинским Иерусалимским королевством против общего врага. В 1147 году крестоносцы неблагоразумно нарушили союз, и Нур ад-Дин, сын и преемник Занги, сумел занять Дамаск в 1154 году, создав единое мусульманское государство в Сирии и впервые став по-настоящему грозным неприятелем для крестоносцев.

Теперь перед двумя сторонами стоял вопрос, кто станет контролировать Египет, где Фатимидский халифат на последней стадии разложения катился к своему окончательному краху. Ответ не заставил себя ждать. Курдский офицер по имени Салах ад-Дин, более известный на Западе как Саладин, отправился в Египет и служил там визирем у Фатимидов, представляя интересы Нур ад-Дина. В 1171 году Салах ад-Дин объявил о конце Фатимидского халифата. Он вернул упоминание аббасидских халифов Багдада в молитве и на монетах и зарекомендовал себя эффективным правителем Египта, неуверенно и неопределенно заявляя о верности Нур ад-Дину. Когда тот умер в 1174 году, оставив наследником несовершеннолетнего сына, Салах ад-Дин поглотил его сирийские владения, создав тем самым единую Сиро-Египетскую мусульманскую империю. В 1187 году он почувствовал себя достаточно сильным, чтобы напасть на крестоносцев. К моменту своей смерти в 1193 году он успел вновь захватить Иерусалим и изгнать их отовсюду, за исключением узкой прибрежной полосы с городами Акрой, Тиром, Триполи и Антиохией, которые они продолжали удерживать.

Объединенное Сиро-Египетское государство, созданное Салах ад-Дином, просуществовало недолго. При его преемниках Айюбидах Сирия снова распалась на ряд небольших государств, но Египет оставался мощной единой монархией, главной мусульманской державой на Ближнем Востоке и главным оплотом ислама в борьбе против Запада, который срывал неоднократные последующие попытки крестоносцев отвоевать Святую землю.

Важным и долговременным следствием войны с крестоносцами было опустошение и истребление палестинского побережья. Христианские державы в большинстве случаев сохраняли превосходство на море. При условии, что им удалось бы удержать хоть один плацдарм на побережье Палестины, куда они могли бы доставлять припасы и подкрепления из Европы, всегда существовала бы опасность, что они смогут собрать новый Крестовый поход и ударить в глубь страны в сторону Иерусалима. Чтобы предотвратить подобные попытки, мусульманские правители один за другим применяли к палестинскому берегу политику выжженной земли и таким образом успешно предотвратили всякое возобновление великой войны Средневековья. Последствия этой политики можно видеть даже при поздней Османской империи.

Больше всего в долгосрочной перспективе Крестовые походы сказались на торговле в регионе. Колонии западных купцов в левантийских портах преуспевали при власти крестоносцев. Они пережили мусульманскую Реконкисту и начали активную деятельность как по вывозу товаров, так и по ввозу. В 1174 году Салах ад-Дин в письме к багдадскому халифу оправдывал свою поддержку этой торговли. Венецианцы, генуэзцы и пизанцы, говорил он, привозят наилучшие товары с Запада, особенно оружие и вещи, потребные для войны. Это дает преимущество мусульманам и вредит христианам. Громогласное осуждение этой торговли церковью в Европе и декреты об отлучении тех, кто ею занимается, ничего не дали.

В то же время на Востоке собиралась новая и более опасная угроза для ислама. Далеко в Восточной Азии Чингисхан после ожесточенной внутренней войны объединил кочевые племена Монголии и отправил их в завоевательный поход, который по масштабу можно считать одним из самых поразительных в истории человечества. К 1220 году монголы завоевали весь Мавераннахр. В 1221 году Чингисхан пересек Амударью и вошел в Иран. После его смерти в 1227 году наступила пауза, а в середине века был подготовлен и осуществлен новый поход на Запад. Монгольский военачальник Хулагу пересек Амударью по приказу великого хана Монголии с целью завоевать все исламские земли вплоть до Египта. Его армии прокатились по Ирану, преодолев всякое сопротивление и разгромив даже исмаилитов, выдержавших все предыдущие атаки. В 1258 году Хулагу захватил Багдад, убил халифа и упразднил Аббасидский халифат. Уничтожение этого великого исторического института, который, даже находясь в упадке, оставался законным центром ислама и знаком его единства, ознаменовало конец целой эпохи в истории ислама. Тем не менее, возможно, потрясение оказалось в каком-то смысле не так велико, как это порой представляют. Халифы уже давно утратили почти всю реальную власть, и военные султаны как в столице, так и в провинциях начали присваивать себе не только полномочия, но и некоторые из прерогатив халифа. Монголы фактически лишь развеяли призрак уже мертвого к тому времени института.

В отличие от сельджуков монгольские завоеватели поначалу все еще придерживались своей старой религии и не проявляли никакого интереса к исламу, его преданиям и институтам. Разорение, которое они оставляли на завоеванных землях, сильно преувеличено. В основном оно имело чисто стратегическую цель и не было умышленным. Оно прекратилось с окончанием завоевательных походов, результатом которых и являлось, и в Иране при монгольском владычестве начался новый период экономического и культурного развития. Однако в Ираке непосредственными следствиями монгольского завоевания стали крах гражданского правительства и развал ирригационных сооружений, от которых зависело благоденствие страны, и все это усугубилось набегами бедуинских племен, как только контроль власти оседлого государства ослаб.

Еще более гибельным для процветания Ирака стало его включение в качестве отдаленной провинции в восточную империю, центр которой находился в Иране. С тех пор долина Тигра и Евфрата, отрезанная от средиземноморских провинций на западе границей стали и песка, оттесненная на востоке подъемом иранского центра, которому она подчинялась, уже не могла служить каналом для торговли между Востоком и Западом, которая сместилась на север и восток к Турции и Ирану и на запад к Египту и Красному морю, предоставив Ираку и павшему городу халифов столетиями прозябать в бедности и запустении.

Несмотря на несколько набегов в Сирию, непосредственное воздействие монгольского завоевания на арабский мир ограничивалось Ираком, который теперь оказался привязан к Монгольскому государству с центром в Иране. Сирия и Египет спаслись от монголов благодаря новой власти, выросшей из монархии Айюбидов. Несмотря на то что сами Айюбиды были курдами по происхождению, они установили режим сельджукского типа. Правящим элементом была военная аристократия тюркских преторианцев, которые часто были в состоянии управлять даже самим султаном.

В середине XIII века тюркские мамлюки в Каире находились в зените своего могущества, возник новый режим – мамлюкский султанат, который правил Египтом и Сирией до 1517 года. В 1260 году, по окончании периода смуты, наступившего после смерти последнего из Айюбидов, султаном стал тюрок-кипчак по имени Бейбарс. Его жизненный путь имеет много любопытных совпадений с биографией Салах ад-Дина. Он объединил мусульманскую Сирию и Египет в одно государство, на этот раз на более долгий срок. Он победил внешних врагов государства, отбив монгольских захватчиков с востока и раздавив крестоносцев в Сирии, за исключением их последних остатков. Кроме того, он разрушил оплоты ассасинов в Сирии. Его гениальной идеей было пригласить члена династии Аббасидов, чтобы принять титул халифа в Каире. Вереница аббасидских халифов в Каире была не более чем рядом придворных функционеров при мамлюкских султанах. Египетский историк Аль-Макризи (ум. 1442) замечает: «Тюрки-мамлюки посадили халифом человека, которому дали имя и звание халифа. У него не было никакой власти и никакого права выражать собственное мнение. Он проводил время с полководцами, великими военачальниками, чиновниками и судьями и посещал их, благодаря за пиры и праздники, на которые они его приглашали». Каирские халифы представляют заключительный этап упадка халифата.

Мамлюкское государство Бейбарса и его преемников было государством феодального типа, адаптированным сельджукским, которое привезли в Сирию и Египет Айюбиды. Чиновник или эмир вместо жалованья получал земельный надел на условии, что будет обеспечивать содержание определенного количества мамлюков-солдат, которое варьировалось от пяти до ста в соответствии с рангом. Обычно на их содержание уходило две трети доходов. Наделы не были наследственными, хотя многие пытались сделать их таковыми. Система была основана на постоянном выселении арабизированных потомков прежних мамлюков вновь прибывшими мамлюками, чем, безусловно, намеренно предотвращала формирование наследственной земельной аристократии. Мамлюкские офицеры получали надел пожизненно или на меньшей срок. Обычно они проживали не в своих имениях, а в Каире или главном городе региона, где находился надел. Они были заинтересованы в доходе, а не во владении. Таким образом, при этой системе не появилось ни замков, ни усадеб, ни сильных местных властей по западному типу. Не существовало никакой субинфеодации[7], и даже земельные наделы в Египте не были постоянными и периодически подвергались территориальному пересмотру.

Сами мамлюки были купленными рабами, получившими подготовку и образование в Египте. Составляя военную и правящую элиту, они разительно отличались от евнухов и домашних рабов, служивших во дворцах и домашних хозяйствах. Сначала это в основном были кипчаки с северных берегов Черного моря, позже среди них появились монгольские дезертиры и представители других народов, в основном черкесы, иногда попадались греки, курды и даже порой западноевропейцы. Но тюркский или черкесский оставался языком господствующего класса, многие члены которого, в том числе некоторые султаны, едва могли связать два слова по-арабски. Государство мамлюков, созданное Бейбарсом и его преемниками, основывалось на весьма замысловатой системе двойного управления – гражданского и военного, и обе части его контролировали военные офицеры мамлюков с персоналом из гражданских лиц. До 1383 года мамлюкские султаны сменяли друг друга по наследству. После этого султанатом управлял самый могущественный военачальник. После смерти султана его сын наследовал ему, становясь формальным главой государства на время междуцарствия, пока решался вопрос о том, кто станет реальным преемником.

В первый период мамлюкам угрожали христиане и монголы, и их наивысшим достижением стала защита исламской цивилизации Ближнего Востока от этих врагов. В XV веке возникла новая сила – Османская империя, выросшая, словно феникс, на обломках сельджукского султаната Анатолии. Отношения между двумя государствами сначала были дружелюбными, но конфликт возник, когда османы, уверенно обосновавшись в Европе, обратили свои взоры на Азию.

Торговля с Европой, особенно торговля между Европой и более восточной Азией через Ближний Восток, имела важнейшее значение для Египта и сама по себе, и с точки зрения доходов, получаемых с таможенных пошлин. В периоды силы правительство мамлюков защищало и поддерживало эту торговлю, которая принесла Египту благоденствие и новый расцвет искусства и литературы. Однако монгольская угроза, отраженная Бейбарсом, все же не была предотвращена. В 1400–1401 годах турецко-монгольские силы Тимура (Тамерлана) опустошили Сирию и разграбили Дамаск. Чума, саранча и хищнические набеги ничем не сдерживаемых бедуинов завершили работу ушедших монголов, и мамлюкскому султанату был нанесен такой удар по экономической и военной мощи, от которого он так никогда полностью и не оправился.

Кризисы XV века принесли новую бюджетно-налоговую политику, направленную на извлечение максимальной прибыли из транзитной торговли. Султан Барсбой (1422–1438) сначала поощрял индийских и даже китайских купцов, чтобы те доставляли свои товары в порты, находящиеся под египетским контролем, но затем решил, что было бы еще лучше захватить торговлю, чем облагать ее пошлинами. Он начал с того, что сделал королевской монополией сахар, а затем перец и другие товары. Эта политика, продолженная и его преемниками, привела к росту цен, ответным мерам со стороны иностранных государств и в конечном итоге к общему экономическому краху, из которого правительство могло выйти только за счет девальвации валюты и радикального налогообложения с применением насилия.

Историки той эпохи рисуют яркую картину растущей коррупции и неэффективности режима в его последние дни. Один историк, говоря о визирях, замечает: «Это были жестокосердные негодяи, изобретатели тысячи несправедливостей, заносчивые и самонадеянные. Они не прославились ни познаниями, ни набожностью. Они были бедствием своего века, с их губ всегда было готово сорваться беспричинное оскорбление. Их существование, проходящее исключительно в гонениях на современников, было позором рода человеческого». Когда султан Барсбой вызвал четырех главных кади Каира и попросил их санкционировать новые налоги сверх уже установленных священным законом, один из них якобы ответил: «Как можем мы разрешить отнимать деньги у мусульман, когда жена султана в день обрезания сына надела наряд стоимостью 30 тысяч динаров, и это было лишь одно платье и лишь одна из его женщин».

В 1498 году наступила окончательная катастрофа. 17 мая того же года португальский мореплаватель Васко да Гама высадился в Индии, прибыв туда по морю вокруг мыса Доброй Надежды. В августе 1499 года он вернулся в Лиссабон с грузом пряностей. Так он открыл новый маршрут из Европы на Восток, более дешевый и безопасный, чем старый. За его экспедицией вскоре последовали другие. Португальцы, а немного позже голландцы, французы и англичане начали напрямую торговать с Южной и Юго-Восточной Азией через морской путь вокруг южной оконечности Африки. Какое-то время торговля через Ближний Восток справлялась с этой конкуренцией; на протяжении XVI века она оставалась значительной, хотя и несколько сократилась. Смертельный удар по транзитной ближневосточной торговле был нанесен, когда торговые державы Западной Европы утвердились не только в качестве торговцев, но и правителей в Южной Азии и таким образом смогли контролировать торговлю с обеих сторон.

Сначала мамлюки, осознавая прямые следствия подобного развития событий, а также подталкиваемые к действиям своими венецианскими товарищами по несчастью, пострадавшими от этой перемены, пытались дипломатическим путем, а затем и военным отвратить португальскую угрозу. Их старания ни к чему не привели. Португальские корабли, строившиеся так, чтобы противостоять атлантическим штормам, превосходили мусульманские и по своей конструкции, и по вооружению, и по мореходному искусству экипажей. Вскоре они уже смогли победить египетские эскадры, систематически истреблять арабское торговое судоходство в Индийском океане и проникнуть даже в Персидский залив и Красное море. Это неравенство на море было лишь частью растущего технологического разрыва между исламским Ближним Востоком и восходящими державами Запада. В XVI веке, после завоевания османами арабских территорий и усиления активности европейской коммерции в Восточном Средиземноморье, левантийская торговля в некоторой степени возродилась, но осталась второстепенной. Арабский Ближний Восток оказался обойден. И лишь уже в XIX веке главные пути мировой торговли вернулись к нему.

В течение долгого века арабского затмения произошли три существенные перемены. Первой из них стало превращение исламского Ближнего Востока из коммерческой, монетарной экономики в такую, которая, несмотря на обширную внешнюю и транзитную торговлю, была по сути квазифеодальной, основанной на натуральном сельском хозяйстве. Второй – конец политической независимости оседлых арабов и арабоязычных народов и их замена тюрками. В огромных, но малонаселенных пустынях арабские племена сохранили независимость, которую вернули себе после заката Аббасидов, оказывая сопротивление неоднократным попытками установить контроль над ними и часто размывая границы своих территорий в долгой борьбе с властью. Также и в нескольких горных оплотах арабоязычные народы оставались под властью арабов. Но повсюду в городах и сельскохозяйственных долинах и равнинах Ирака, Сирии и Египта в течение тысячи лет люди, говорившие по-арабски, уже не управляли сами собою. Настолько глубоко укоренилось ощущение, что только тюрки по своей природе способны управлять народами, что в XIV веке мы видим случай, когда родившийся в Сирии мамлюкский секретарь обращался к арабам не на родном языке, а на турецком через переводчика, опасаясь потерять лицо, если будет говорить на презираемом языке покоренного народа. Уже в начале XIX века Бонапарт, вторгшись в Египет, безуспешно пытался назначать говоривших по-арабски египтян на руководящие должности и был вынужден прибегнуть к туркам, так как только они могли внушать покорность.

Третья перемена состояла в перенесении центра тяжести арабоязычного мира из Ирака в Египет. Дезорганизация и слабость Ирака и его отдаленность от Средиземного моря, с которого в будущем придут и купцы, и враги, сделали страну непригодной в качестве основной базы. Альтернативой Ираку был Египет, другой торговый путь и орошаемая долина одной реки, которая по самой своей природе требовала единого централизованного правительства, – единственное мощное централизованное государство на Арабском Востоке.

С мощью арабов ушла и слава. Правители, говорившие по-персидски и по-тюркски, унаследовавшие престолы арабов, покровительствовали поэтам, которые могли петь им хвалы на родных языках, в соответствии с их вкусами и традициями. Сначала персы, затем тюрки развили собственные независимые языки мусульманской культуры и вместе с политическим руководством взяли на себя культурное руководство над исламским миром. При владычестве сельджуков и монголов начался новый расцвет исламского искусства. И персидская, и турецкая литература, хотя и сильно окрашенная арабо-исламской традицией, породила самостоятельные и важные ветви. После периода сельджуков арабский язык в литературе ограничивался арабоязычными странами, за исключением небольшого числа богословских, юридических и научных трудов. Смещение центра тяжести арабского мира на запад придало большее значение Сирии и еще большее Египту, и они стали главными центрами арабской культуры.

Перемены в правительстве и обществе отразились и в интеллектуальной жизни. Пассивная зависимость от власти в общественной жизни нашла свою параллель в литературе, которая утратила жизненную силу и самостоятельность. Самая бросающаяся в глаза особенность того времени – увеличившийся акцент на форме у художников и на памяти у ученых. Но все же в нем встречались и великие фигуры – Аль-Газали (1059–1111), один из величайших мыслителей ислама, который попытался совместить новую схоластику с интуитивной и мистической религией суфиев; Аль-Харири (1054–1122), по сию пору считающийся арабоязычными народами высочайшим мастером литературной формы и элегантности; Якут (1179–1229), биограф, географ и историк; а в постмонгольскую эпоху – ряд историков или, правильнее сказать, исторических компиляторов, среди которых особняком стоит тунисец Ибн Хальдун (1332–1406) как величайший исторический гений ислама и первый, кто разработал философскую и социологическую концепцию истории.

Что характерно, правители военного мамлюкского общества, в отличие от своих энергичных соседей османов, презирали и отвергали новое оружие – огнестрельное, которое переняли лишь в очень малой степени и ограничили его использование небольшим корпусом презираемых и неквалифицированных черных рабов. Неудивительно, что их армии рассыпались под ударами османских пушкарей и мушкетеров. В 1517 году османы одержали окончательную победу над мамлюками, и Сирия с Египтом на четыреста лет вошли в состав Османской империи. Вскоре государства средиземноморского побережья Северной Африки вплоть до границы Марокко признали сюзеренитет Османов, и после того, как в 1534 году они отвоевали Ирак у Ирана, почти весь арабоязычный мир находился под властью Османской империи.

К востоку от Марокко оставалось лишь несколько мест, где арабоязычные народы сохранили хоть какую-то реальную независимость. В Аравии юго-западная провинция Йемена стала османским пашалыком в 1537 году, но в 1635 получила независимость. Арабские правители Мекки и Хиджаза – шерифы признали верховную власть Османов и подчинялись Каиру, а не Константинополю. Что касается остальных, то бедуины полуострова сохранили независимость в негостеприимных пустынях. В середине XVIII века среди них возникло мощное религиозное движение, в некотором роде похожее на ислам во время его становления. Богослов из Неджда по имени Мухаммад ибн Абд аль-Ваххаб (1703–1792) создал новую секту на основе жесткого антимистического пуританизма. Во имя чистого, нетронутого ислама первого века он осудил все последующие наслоения верований и ритуалов как суеверные «нововведения», чуждые истинному исламу. Он запретил поклонение святым людям и святым местам, даже преувеличенное почитание Мухаммада. Ту же пуританскую строгость он применял к религиозной и личной жизни. Обращение в ваххабитское учение эмира Неджда Мухаммада ибн Сауда дало секте военную и политическую направленность. Вскоре ваххабизм посредством завоевания распространился по большей части Центральной Аравии, отобрав священные города Мекку и Медину у шерифов, которые правили ими от имени Османов, и даже угрожали османским провинциям Сирии и Ираку. Ответные действия пришлись на 1818 год, когда вторжение турецко-египетской армии, посланной Мухаммедом Али, пашой Египта, сломило силу ваххабитской империи и вытеснило ваххабизм в Неджд, где он и зародился. Там секта сохранялась, хотя ее энергия поуменьшилась, пока она вновь не возродилась в качестве политического фактора в середине XIX века, а затем еще раз в XX веке.

В Ливане традиция независимости в горных районах существовала с давних времен, когда христиане-захватчики из Анатолии превратили вершины гор в христианский остров среди окружающего моря ислама. Полунезависимые местные династии, христианские, мусульманские и друзские, продолжали править горными районами при власти Османов, сохраняя долю самостоятельности, которая зависела от эффективности османского правительства. И наконец, на дальнем западе смешанная арабо-берберская империя Марокко сохранила свою независимость и продолжала развиваться своим собственным специфическим путем.

В остальном же подчинение арабов турецкому владычеству, начавшееся при халифе Аль-Мутасиме и укрепленное сельджуками и мамлюками, поддерживалось и османами. Те движения к независимости, какие возникали в арабских провинциях, чаще организовывались мятежными турецкими пашами, а не какими-либо местными вождями.

В Египте Османы сохранили режим мамлюков, наложив на него османского пашу и гарнизон. Однако система утратила свой военный характер и стала основываться на доходах, а не на военной службе. Большинство наделов перешли в ильтизам – откупную систему передачи государственных земель чиновникам и другим лицам для получения дохода без права наследования и распоряжения. Откупщики собирали ежегодные платежи с крестьян, не владевших землей. И откупщик (мультазим), и крестьянин платил налоги. Наследники мультазима могли унаследовать право на получение дохода. С ослаблением центрального управления местные беи захватили власть, и паша стал пассивным наблюдателем их сопернических распрей. Иногда им удавалось получить в свои руки полный контроль.

Османское завоевание Сирии привело там к еще большим изменениям. В начале XVII века страна была разделена на три османских пашалыка: Дамаск, Алеппо и Триполи, к которому в 1660 году добавился четвертый – Сайда. Каждым из них управлял паша, который покупал свою должность и пользовался большой степенью свободы действий в регионе, которая зависела от обстоятельств и его характера. Сами пашалыки были устроены по османскому образцу. Большая часть земли была разделена между владельцами наделов, в основном, но не исключительно, турками. Наделы были полунаследственными, и владельцы были обязаны вносить ежегодные выплаты и нести военную службу. Владельцы наделов имели право собирать налоги и осуществлять определенную феодальную власть над крестьянами. Многие ильтизамы из земель короны принадлежали вельможам в Константинополе. У пашей были огромные полномочия, увеличивавшиеся с расстоянием от столицы и слабостью правительства.

Сначала завоевание Османами было преимуществом, которое принесло с собой относительную безопасность и благоденствие после безрассудного кошмара позднего правления мамлюков. Документы в османских архивах свидетельствуют о заметном увеличении численности населения и благосостояния. Но в XVIII веке ослабление центральной власти османов привело к широкому распространению беспорядка и коррупции, анархии и застоя. В течение долгого периода правления чужаков, этого взаимно невыгодного объединения двух культур, каждая из которых поневоле участвовала в упадке другой, все же присутствовал дух восстания. Движение исмаилитов практически сошло на нет после монгольского нашествия, но его сменили другие течения. Даже при мамлюках случались спорадические мятежи арабоязычного населения Египта. Редкие движения за независимость при Османах, как правило, возникали благодаря действиям честолюбивых личностей, которые часто сами были представителями турецкой власти. Реальное народное сопротивление, по исламской традиции, нашло религиозное выражение, на этот раз в суфизме. Сначала он был чисто индивидуальным мистическим опытом, а затем превратился в общественное движение с огромным числом приверженцев среди низших социальных групп, организованное в братства дервишей, часто связанные с ремесленными гильдиями. Формально суфии не отрицали суннизм, как исмаилиты, и были политически пассивными. Некоторые из них скорее были даже сторонниками правительства и сохраняли тесные связи с его гражданской или военной ветвью. В религии они противопоставляли личную мистическую веру господствующему ортодоксальному трансцендентализму, на который им порой удавалось повлиять. Но суфийский мятеж посредством проникновения окончился такой же неудачей, как и вооруженный исмаилитский в свое время. Сопротивление переменам было слишком сильным. Реальным изменениям суждено было произойти от нового внешнего фактора, более мощного и гораздо более агрессивного, чем эллинистические импульсы, усилившие интеллектуальное брожение средневекового ислама.

Глава 10. Удар с Запада

Мой Икций, ты ль счастливой Аравии Сокровищ жаждешь, страшной войной грозишь Царям непокоренной Савы, Цепи куешь для ужасных мидян? Гораций. Оды. 29

Арабы контактировали с Западной Европой еще со времен первых завоеваний. В Испании, Португалии и Сицилии они правили западноевропейскими народами и поддерживали военные, дипломатические и торговые отношения с другими западноевропейскими государствами. Западноевропейские студенты обучались в их образовательных центрах. Крестоносцы принесли часть Западной Европы в самое сердце Арабского Востока. Но эти контакты, плодотворные для Запада, который многому научился у арабов, оказали на них лишь незначительное влияние. Для арабов эти отношения оставались внешними и поверхностными и мало сказались на арабском образе жизни и культуре. Географическая и историческая литература средневековых арабов отражает полное отсутствие интереса к Западной Европе, которую они считали погруженной во внешнюю тьму варварства, откуда освещенному солнцем миру ислама нечего было бояться и тем более учиться. «Северные народы, – говорит географ X века Аль-Масуди, – те, для которых солнце далеко от зенита… Холод и сырость преобладают в их краях, и снег и лед следуют друг за другом без конца. Им недостает теплого нрава; их тела велики, их нравы грубы, характер суров, разум вял, а языки тяжелы… Их религиозным убеждениям не хватает твердости… Те из них, кто дальше всего на севере, больше всего подвержены глупости, грубости и скотству». Кади Толедо XI века в трактате о народах, которые совершенствовали знания, перечисляет индийцев, персов, халдеев, греков, римлян (в том числе византийцев и восточных христиан), египтян, арабов и евреев. Среди остальных он выделяет китайцев и тюрков как «благородные народы», которые отличились в других областях, и презрительно отвергает остальные, называя их северными и южными варварами и относительно первых замечая: «У них толстые животы, бледная кожа, длинные и прямые волосы. Им не хватает остроты понимания и ясности разума, они обуяны невежеством и безрассудством, слепотой и глупостью». Уже в XIV веке не кто иной, как Ибн Хальдун, замечал с сомнением: «Недавно до нас дошли слухи, что в землях франков, то есть в стране Рума и его владениях на северном берегу Средиземного моря, процветают философские науки… и многие изучают их. Но бог знает, что творится в тех краях». Сначала такое отношение было оправданным, но опасно устарело, так как прогресс в Западной Европе не стоял на месте.

С начала XVI века начинают складываться новые отношения между исламом и Западом. Запад достиг больших технологических прорывов в военной и мирной области. Он обновился в эпоху Возрождения и Реформации и обогатился благодаря открытию и эксплуатации Нового Света. Распад феодального строя освободил торговлю и предпринимательство, которым консолидация централизованных национальных государств дала испытанные и надежные политические инструменты. С обоих концов Европы, на Пиренейском полуострове и в России, христианские народы смогли завершить долгую борьбу по отвоеванию земель и закончить века мусульманского владычества. Но борьба не закончилась с поражением мавров в Испании и татар в Московии. На обоих концах Европы торжествующие европейцы преследовали своих прежних господ до их родных земель и дальше – испанцы и португальцы в Африку, русские в Азию – и тем самым положили начало масштабному процессу европейской экспансии, которая в XX веке принудительно включила весь мир в экономическую, политическую и культурную сферу влияния Европы.

Европейская экспансия в начале XVI века была экспансией нового типа. Она началась с переговоров французов с османами с целью заключения союза против общего врага. Искусная дипломатия трансформировала этот союз в торговый пакт, дав определенные права и привилегии французским торговцам на османских территориях. Эти права были закреплены в так называемых Капитуляциях 1535 года, гарантировавших французским торговцам безопасность людей и имущества, свободу вероисповедания и т. д. Фактически это была частичная экстерриториальность. На первых порах это была не уступка, вырванная у слабой неевропейской державы, а почти снисходительный жест со стороны Османов – предоставление прав зимми в мусульманском обществе, расширенных по внутренней логике мусульманского закона на иноземцев-христиан, но – поскольку их присутствие было временным – без накладываемых на зимми ограничений.

Французы быстро проникали все глубже. Французские торговцы воспользовались открывшимися возможностями, чтобы распространить фактории и консульские миссии по Сирии и Египту. Затем последовали новые «капитуляции», с англичанами (1580), голландцами (1612) и другими державами. В XVII–XVIII веках европейская торговля постоянно расширялась и в портовых и других городах Сирии и Египта появились многочисленные торговые поселения под защитой своих консулов.

До XIX века военное, в отличие от коммерческого, наступление Европы на мусульманский мир Ближнего и Среднего Востока ограничивалось его северными границами, где Австрия и Россия упорно продвигались на Балканы и вдоль северного и восточного побережья Черного моря за счет османской территории. Арабские земли были затронуты коммерцией, в основном английскими, французскими и итальянскими торговцами, которые пришли туда покупать и продавать.

Все изменилось с оккупацией Египта в 1798 году генералом Бонапартом. Его экспедиция, первое вооруженное вторжение европейцев на Арабский Ближний Восток со времен Крестовых походов, положило начало новой эре. Мамлюкский режим Османов тут же рухнул, и французы оккупировали страну без особого труда. Оттуда их выгнали не египтяне и даже не османы, но их соперники-европейцы – британцы. Французское правление в Египте было коротким, но оказало на него глубочайшее влияние. Оно положило начало периоду прямой западной интервенции в арабский мир с огромными экономическими и социальными последствиями. Той легкостью, с которой французы одержали победу, они разрушили иллюзию непревзойденного превосходства исламского мира над неверными Запада и таким образом поставили его перед проблемой приспособления к новым отношениям.

Период безвластия, последовавший за уходом французов, закончился с появлением Мухаммеда Али, османского военного офицера балканского происхождения, который сумел стать практически независимым правителем Египта, а также ненадолго Аравии и Сирии, пока европейские державы снова не вытеснили его в Египет.

Старания Мухаммеда Али по достижению независимости и расширению были сорваны европейцами. Ему удалось лишь основать наследственное государство в Египте, автономной османской провинции, однако он развернул обширную программу реформ. Реформы носили военный характер, происходя из его стремления иметь новую армию европейского типа. Для достижения этой цели он инициировал ряд экономических и образовательных мер. В обеих областях он добился определенных успехов. Его проект индустриализации не дал результата, однако он начал разрушать квазифеодальные порядки Египта и Сирии, а также рационализировал и расширил сельское хозяйство. Что касается образования, он открыл новые школы с западными учителями, финансировал переводы западных книг, которые печатались в типографии, созданной для этой цели в Каире, и первым из многих стал посылать студентов учиться в Европу. При Мухаммеде Али и его преемниках в Египте расширялось хлопководство, что привело к установлению более тесных экономических связей с Западной Европой и особенно с Англией, основным рынком сбыта египетского хлопка. Благодаря распространению европейских языков и идей через образование внутри страны и миссии за рубежом традиционное мировоззрение подверглось воздействию новых идей.

Сам Мухаммед Али говорил по-турецки и был османом, а не арабом, он не думал об Арабской империи, объединяющей народ, с которым он не отождествлял себя, как и большинство турок его времени. Однако он действовал в арабских странах, которым дал некоторую политическую независимость, и собрал египетскую и сирийскую армию – и его сын (или пасынок) Ибрагим говорил по-арабски и мыслил об Арабской империи.

Сирия вернулась в Османскую империю после вывода войск Мухаммеда Али в 1840 году. Но распад старого порядка и замена его централизованным управлением продолжались под эгидой Османской империи. Османские реформы привели к усилению централизации. Провинции уже не раздавались военным пашам в пожалование, а стали административными районами, которыми управляли наемные чиновники центрального правительства. Землевладельцы, хотя и лишенные привилегий и полномочий по закону, все же сохранили общественное и экономическое превосходство и остались доминирующим классом в экономической и административной области.

В то же время европейская экономическая активность в странах Ближнего Востока вступила в новую фазу. В первую очередь европейцев заботила уже не торговля, а развитие и контроль над ресурсами и службами, в первую очередь сообщения, – контроль прямой по концессии либо косвенный за счет кредитов местным властям. С момента появления европейских империй в Азии западный путь в Индию, будь то для торговли или войны, шел по морю, вокруг мыса Доброй Надежды, а не через Ближний Восток. Но на протяжении всего этого периода были люди, которые думали о возвращении к старинным путям по суше и даже пытались, хоть и безуспешно, этого добиться. Экспедиция Бонапарта в Египет резко привлекла внимание к этой возможности. А изобретение парохода, который не зависел от непостоянных ветров в восточных морях, сделал ее реальностью.

Европейские суда, в основном плывущие из Индии, в течение многих веков время от времени проникали в Красное море и Персидский залив, благодаря чему товары из Индии оказывались на рынках Басры, Джидды, а иногда даже Суэца. С начала XIX века британские индийские компании наладили регулярные грузоперевозки до Басры и Суэца. Для их защиты британские индийские эскадры бороздили Аравийское море, подавляли арабских пиратов силой оружия и в то же время приобретали угольные порты и стратегические пункты. Ряд экспедиций из Бомбея против пиратов восточного и юго-восточного побережья Аравии завершился мирным договором 1820 года с шейхами стран Персидского залива, заложив основу британского политического превосходства в этом регионе, которое шаг за шагом укреплялось в последующее столетие. Удачно подвернувшиеся пираты султана Адена спровоцировали его захват и оккупацию в 1839 году, что обеспечило подходы к Красному морю. Со стороны Средиземного моря британская пароходная компания в 1836 году начала регулярные рейсы в Египет и Сирию, а за ней быстро последовали французские, австрийские, итальянские и другие компании.

Не задержалось надолго и соответствующее развитие сухопутных связей между двумя морями. В 1800 году на Арабском Востоке едва ли встречалась хоть одна дорога или колесное транспортное средство, все перевозки происходили в основном на вьючных и верховых животных или по внутренним водным путям. Европейский капитал и инженеры совершенно изменили ситуацию. В 1834 году британский офицер надзирал и за иракскими, и за египетскими путями, а с 1836 года британские пароходы стали регулярно ходить по рекам Ирака, связав Месопотамию с Басрой и Персидским заливом.

Но окончательный выбор пал не на Ирак, а на Египет. Британская Ост-Индская компания, а с 1840 года и Островная и восточная пароходная компания были первыми в этой области наряду с грузопассажирскими перевозками по суше между Александрией и Суэцем с использованием пароходов для передвижения по Нилу и внутренним каналам и колесных средств по недавно проложенным дорогам. В 1851 году паша Египта отдал Джорджу Стефенсону подряд на строительство первой египетской железной дороги. Линия Каир-Александрия была завершена в 1856 году, а линия Каир-Суэц – в следующем. Железнодорожный транспорт в Египте быстро развивался. К 1863 году было проложено уже 245 миль дорог, к 1882 году – больше тысячи, а к 1914 году – более 3 тысяч. Открытие Суэцкого канала после десятилетнего строительства 17 ноября 1869 года окончательно восстановило путь Египет-Красное море и утвердило ключевую позицию Египта.

В Арабской Азии, вдали от главных маршрутов, развитие сообщения шло медленнее и с запозданием. Оно происходило главным образом благодаря французским компаниям, построившим несколько дорог в центральной части Сирии, а между 1892 и 1911 годами – около 800 километров железной дороги в Сирии и Палестине, связав несколько основных городов. Турки способствовали строительству железной дороги в Хиджазе на паломническом пути из Дамаска в Медину, а к 1914 году Германия почти завершила строительство знаменитой Багдадской железной дороги через Алеппо и Мосул. Порты, мосты, каналы, телеграф и другие службы развивались параллельно, а с 1860-х годов европейские фирмы начали проводить воду, газ, создавать муниципальный транспорт, а также другие удобства в некоторых главных портовых и других городах.

Вторжение европейских империй в XIX и XX вв.

Но все это широкое строительство в основном касалось лишь транзита и оказало лишь ограниченное влияние на экономику стран, через которые он проходил. Когда главным связующим путем стали не египетские железные дороги, а Суэцкий канал в 1869 году, это на какое-то время еще больше снизило прямое воздействие на египетскую экономику. Еще меньший прогресс имел место в развитии капитальных ресурсов в арабских странах. Самым важным было расширение производства хлопка и сахара в Египте благодаря очень быстрому развитию систем ирригации с новым современным оборудованием и новым железнодорожным путям, дорогам и портам, то есть быстрому доступу к более обширным рынкам. Гражданская война в США и, как следствие, прекращение поставок хлопка-сырца из Америки на английские фабрики дало огромный толчок к развитию египетского производства и продаж, а также на время сделало богаче египетские деревни.

В XX веке произошли гораздо более серьезные перемены. Изобретение двигателя внутреннего сгорания прибавило к средствам передвижения самолеты, легковые автомобили и грузовики. Первые совершили революцию в транзитных путях, как в экономическом, так и в стратегическом смысле, а автомобили и грузовики покрыли весь Ближний Восток новой сетью внутренних коммуникаций, сделав возможным быстрый обмен людьми, товарами и идеями в доселе немыслимом масштабе. Лошадей, ослов и верблюдов сменили машины, автобусы и грузовики, и это больше, чем что бы то ни было другое, изменило весь облик арабского мира. Параллельно велась разработка нефтяных месторождений, и к тому моменту нефть стала важнейшим природным ресурсом Ближнего Востока для внешнего мира. Проработав несколько лет в Иране и Анатолии, нефтяные компании приступили к расширению своей деятельности на Ирак, как вдруг в 1914 году началась война. Полное развитие иракских нефтяных ресурсов пришлось отложить до наступления мира, когда в разных частях страны начали работать несколько компаний, в первое время в основном обслуживавших интересы британцев. Еще позднее началась эксплуатация нефтяных ресурсов Саудовской Аравии, где инициативу взяли на себя американцы. Нефтяные компании с их огромными сооружениями, на которых были массово заняты арабские рабочие, с трубопроводами и нефтеперерабатывающими заводами снова до неузнаваемости изменили как экономическую, так и стратегическую картину. В Египте прогресс индустриализации, даже находясь на ранней стадии, все же запустил процесс далекоидущих социальных изменений.

Проникновение европейской культуры на первых порах носило в основном религиозный характер и осуществлялось через христианские меньшинства. Ватикан с XVI века поддерживал контакты с ливанскими католиками-маронитами. Итальянские и французские монахи-капуцины и иезуиты действовали в Сирии, священники маронитов приезжали в Рим и Париж. Османские султаны долгое время запрещали книгопечатание на арабском и турецком языках. Первые печатные труды на Ближнем Востоке вышли на иврите, греческом и сирийском языках, на которых говорили местные евреи и христиане. Но арабские книги издавались в Италии и других странах Запада и распространялись на Ближнем Востоке. Первая турецкая типография, которая печатала книги арабским алфавитом, открылась в Стамбуле в 1729 году. Она выпускала в свет книги на арабском и персидском языках, а также на турецком. Бонапарт привез с собой в Каир печатные станки, чтобы издавать газеты и прокламации для читающих по-арабски и по-турецки. Первая мусульманская типография арабского мира была основана Мухаммедом Али в Египте. Между 1822 годом, когда она открылась, и 1842 свет увидели 243 книги, в основном учебники для учрежденных Мухаммедом Али новых школ и училищ. Показательно, что книг на турецком выходило больше, чем на арабском, и что почти все труды по военному и морскому делу, а также по математике и механике печатались на турецком языке.

В XIX веке усилилось религиозное соперничество великих держав за выгодную защиту святых мест и христианских меньшинств. Самыми активными миссионерами в арабском мире были французские иезуиты и американские протестанты, которые открывали школы и училища в Сирии. Они основали арабские типографии и печатали множество книг, возвращая арабам их же полузабытую классическую литературу и переводя для них некоторые источники западных знаний. Они подготовили новое поколение арабов, которые одновременно и четче сознавали свое арабское наследие, и находились под большим влиянием Запада.

Социальные последствия всех этих перемен оказались более сдержанными, чем можно было бы ожидать. Новый местный средний класс торговцев и интеллигенции в большой степени происходил из меньшинств, и по причине своего неуверенного положения и отчужденности от остального населения он не смог сыграть свою роль в полной мере. Однако этот новый класс говорил и писал по-арабски. Обученные в миссионерских школах сирийские христиане стали издавать газеты и журналы в Египте и Сирии и таким образом сумели достучаться до большего числа людей, которых все больше и больше затрагивали экономические и социальные изменения.

Именно в этот период зародился арабский национализм как движение к независимости. У него было смешанное происхождение. К растущему недовольству арабами турецким владычеством и острым недоверием к посягательствам чуждого Запада добавились европейская концепция национальности и возрождение арабского языка и культуры. Сильнее всего эти настроения были среди христиан, на которых меньше всего повлиял мусульманский идеал единства и больше всего – экономические перемены и западное культурное влияние. Христианин не мог поддерживать идею панисламизма, которая была современным политическим выражением старой мусульманской общины. Напротив, он искал новое выражение – национальное, а не религиозное – солидарности Востока против вторжения Запада. С точки зрения мусульман, эти две формы выражения фактически не отличались. Базовое чувство идентичности носило религиозный и социальный характер, цельное общество ислама иногда выражалось через призму национальности, а иногда религии как синонимичных и взаимозаменяемых понятий, обозначающих, по сути, одну ту же действительность.

Рост движения за независимость был ускорен тем, что сначала периферия арабского мира – Алжир при французах в 1830 году, Аден при англичанах в 1839 году – оказалась под прямым европейским контролем, а затем и само его сердце. В 1882 году англичане заняли Египет, находившийся в центре арабского мира. Оккупация привела к интенсивному развитию египетского национального движения, на этот раз местного, так как оно имело бесконечно более конкретные недовольства и задачи.

К тому времени национальное движение уже смогло выразиться политически – в политических объединениях, затем в партиях. Это ознаменовало еще одну важную перемену. Прежние религиозные формы общественного выражения не умерли. В Аравии ваххабитское движение возродилось в начале XX века, когда Абдул-Азиз ибн Абдуррахман Аль Сауд начал процесс расширения, в ходе которого преданные ему воины-ваххабиты прибавили большую часть Аравии к его вотчине Неджду. Он присоединил Эль-Хасу в 1913 году, Джебель-Шаммар – в 1921, Хиджаз – в 1924–1925, а в 1932 году провозгласил новое королевство Саудовская Аравия с ваххабизмом в качестве государственной религии. Но в большинстве арабских стран движение за национальную независимость имело политически организованное выражение на западный манер – до тех пор, пока после Второй мировой войны внезапный подъем воинственных религиозных братств не засвидетельствовал возвращение к старым принципам верности и единства.

Эта вестернизация общественной жизни в значительной степени была внешней и поверхностной. Права, которыми прежде обладали крупные землевладельцы и государственные чиновники, в отличие от крестьян, были по закону отменены или уменьшены, но фактические отношения между ними изменились мало, и знать по-прежнему обладала монополией на власть. Хотя мусульмане составляли существенную долю торговцев в городах и морских портах, расширение европейской торговли дало очевидное преимущество и так уже значительным немусульманским элементам. Они в силу простого факта своей непринадлежности к мусульманам были лишены возможности сыграть ту роль, которую играл подъем буржуазии в изменении политической структуры, чтобы подстроить ее под свои потребности. Окончательное слово по-прежнему оставалось за старыми правящими элементами – военными, чиновниками, религиозными иерархами и крупными землевладельцами. Они долго сохраняли все те же основные интересы и понятия, лишь медленно реагируя на модернизацию. Западноевропейский политический аппарат, состоящий из парламентов и выборов, партий и программ, газет и призывов к «общественному мнению» как источнику власти, был заимствован в готовом виде и наложился на фундамент общественной реальности, которой он пока еще не соответствовал. Отсюда и отчетливо религиозный характер тех движений, которым удалось выйти за пределы мелких клик. Попытка заменить старую мусульманскую солидарность и династическую верность, благодаря которым подавляющее большинство арабов оставались лояльными подданными османских султанов, неким модернизированным османским патриотизмом не удалась в арабских провинциях. Конституционная революция 1908 года получила лишь незначительную поддержку, но вызвала активное противодействие в этих провинциях, где большим уважением по-прежнему пользовался султан Абдул-Хамид II. Попытка заменить преданность исламу и османам турецким национализмом неизбежно вызвала националистическую реакцию среди арабов и других нетурецких жителей государства.

К войне 1914 года мусульманские чувства не ослабели. Большинство османских арабов по-прежнему были верны своему государю, который пользовался симпатией и в оккупированном британцами Египте. Однако бремя военных лет и действия союзных держав привели к быстрому развитию арабского национализма. В 1916 году британцам удалось организовать арабское восстание в Хиджазе, и в обмен на немедленную материальную помощь и несколько расплывчатое обещание независимости после войны, возможно намеренно столь неоднозначное, бедуинские вспомогательные войска помогли британской армии овладеть Сирией.

Мирное урегулирование не оправдало надежд арабов, но все же многое им дало. В Плодородном полумесяце, где союзные армии положили конец правлению османов, появились новые политические образования. Но желанная независимость была отложена на будущее, и Франция с Великобританий получили мандаты на эти земли. Британский мандат распространялся на восточную часть Плодородного полумесяца, названную Ираком. Западную часть полумесяца разделили между британским мандатом на юге и французским в центре и на севере. Подмандатные территории Франции в Сирии после нескольких экспериментов поделили на два государства, одно из которых назвали Ливаном, а другое сохранило название Сирия. Южный регион находился под британским мандатом и был назван Палестиной. Ее тоже разделили, восточную часть переименовали в Трансиорданию, а западная часть сохранила название Палестина.

Во время быстрого экономического и культурного развития в межвоенные годы арабы стали громче высказывать свое разочарование, которое выразилось в ряде активных движений за национальную независимость, все еще религиозно окрашенных, все еще обусловленных в своем руководстве и принципах прежним общественным порядком. Но, несмотря на это или, возможно, благодаря этому, они стали подлинно народными движениями, затронувшими все слои арабского мусульманского общества от образованного и политически сознательного меньшинства, давшего им вождей и идеологию, до неграмотного и несчастного крестьянства, которому они служили рупором для выражения неясных, смешанных обид и страхов перед лицом чужих, непонятных сил, перевернувших весь их образ жизни.

Борьба была ожесточенной и затяжной. Преследуя свои политические цели, сторонники национальной независимости в основном добились успеха. Когда в 1914 году началась война, не существовало ни одного суверенного, независимого арабского государства. Весь арабский мир был разделен – а иногда был предметом споров – между османской и западноевропейскими империями, которые обладали разной степенью власти или сюзеренитета над своими арабскими провинциями или колониями. В некоторых местах, слишком отдаленных и слишком бедных, чтобы вызывать политический интерес, племенные и местные правители сумели сохранить шаткую автономию, как на большей части Аравийского полуострова. В некоторых странах, в частности в Египте, Тунисе и Марокко, имперские власти сохранили местные династии для удобства управления. Другие государства, например Алжир, Ливия и страны Плодородного полумесяца, находились под прямым управлением чиновников, назначаемых в столице империи.

Когда в 1939 году началась Вторая мировая война, ситуация изменилась коренным образом. Ирак, Йемен, Саудовская Аравия, Египет были признаны суверенными, независимыми государствами и приняты в члены Лиги Наций. Сирия, Ливан и Иордания, по-прежнему подмандатные, все-таки получили собственное правительство и государственный аппарат и уже шли к суверенитету, достижение которого державы-мандатарии признавали конечной целью своих мандатов. Шейхи и эмиры Восточной и Южной Аравии сбросили иго османов и готовились сбросить и иго Британии.

С точки зрения сторонников независимости, все это было слишком мало и слишком поздно и в любом случае слишком далеко от обещаний Запада и ожиданий арабов. Французская и итальянская Северная Африка и британская Юго-Западная Аравия по-прежнему находились под пятой колониального господства, в то время как даже Ирак и Египет, номинально независимые государства, были связаны неравноправными договорами со своими бывшими имперскими хозяевами и вынуждены терпеть присутствие иностранных баз и войск. Мандаты на Сирию и Палестину оставались в силе, и ситуация в Палестине к западу от Иордана осложнилась появлением соперничающего национального движения евреев. Сионистские поселения появились там в конце XIX века. В 1917 году в Декларации Бальфура британское правительство официально пообещало поддержать политику создания «национального очага для еврейского народа» в Палестине, и это обещание было включено в мандат Лиги Наций на Палестину. Волна воинствующего антисемитизма в континентальной Европе и поток отчаявшихся беженцев, которые в период мировой депрессии не могли найти себе убежища, придали новую актуальность сионистскому идеалу Еврейского государства на древней еврейской родине и довели до кипения нарастающее недовольство арабов. Широкое вооруженное восстание арабов против мандатов началось в 1936 году и закончилось только с началом войны в 1939 году.

Вторая мировая война и ее последствия в той или иной мере принесли суверенитет почти всем остальным арабским странам. Уход Франции из Леванта ввел Сирию и Ливан в число независимых арабских государств, а в марте 1945 года после длительной подготовки была образована Лига арабских государств, в которую вошли Египет, Ирак, Сирия, Ливан, Саудовская Аравия, Йемен и Трансиордания, причем последняя, впоследствии названная Иорданией, стала суверенным государством в марте 1946 года. В некоторые регионы, в частности в Алжире и в меньшей степени в Адене, позднее переименованном в Южный Йемен, независимость пришла в результате ожесточенной и упорной борьбы. В других странах она стала итогом более или менее дружественных переговоров с уходящим сюзереном.

Два члена Лиги арабских государств – Сомали и Джибути – не являются арабскими по языку или национальной принадлежности, но были приняты в нее благодаря культурному и политическому сродству с арабским миром. Третий член – Организация Освобождения Палестины – была подлинно арабской, но не государством, так как не обладала никаким суверенитетом и территорией. 2 апреля 1947 года британское правительство информировало Организацию Объединенных Наций, ставшую преемником уже несуществующей Лиги Наций, что отказывается от мандата на Палестину в субботу 15 мая 1948 года и предоставляет ООН решать дальнейшую судьбу подмандатной территории. Индийская империя исчезла, значение ближневосточной нефти еще не было вполне оценено, поэтому ослабленной и обедневшей из-за войны Великобритании не было никакого смысла продолжать борьбу с этой неразрешимой проблемой. ООН после долгих и запутанных обсуждений и переговоров 29 ноября 1947 года приняла официальное решение о разделе подмандатной территории на три части: Еврейское государство, Арабское государство и город Иерусалим как отдельный субъект под международной юрисдикцией. ООН никак не оговорила исполнение этих решений и контроль за ним. Совсем скоро, 17 декабря, Совет Лиги арабских государств заявил, что будет силой препятствовать предлагаемому разделу Палестины. План ООН был принят еврейским руководством, которое, не дождавшись нескольких часов до окончания мандата по причине Шаббата, объявило о создании государства, названного Израилем. Его не признало ни палестинское руководство, ни арабские страны, которые начали войну, чтобы не допустить его реализации.

Сначала казалось маловероятным, что новорожденное Государство Израиль продержится еще долго после своего рождения. Однако за несколько недель военная ситуация резко изменилась, и к тому времени, когда ООН начала переговоры о перемирии, успели произойти некоторые важные изменения. Израильтяне удержали и даже улучшили свои позиции. Остальную часть подмандатной Палестины удерживали соседние арабские государства: сектор Газа – Египет, Западный берег и Восточный Иерусалим – Иордания, небольшой плацдарм на севере – Сирия. Иерусалим де-факто был разделен между Иорданией и Израилем, и план по созданию самостоятельного субъекта превратился в мертвую букву. В ходе боевых действий множество палестинских арабов, число которых оценивается Миссией по экономическому обследованию Ближнего Востока ООН и Ближневосточным агентством ООН для помощи палестинским беженцам и организации работ в 726 тысяч, бежали или были выселены из своих домов – на этот счет имеются противоречивые утверждения и свидетельства, однако представляется вероятным, что имело место и то и другое, но в разных населенных пунктах.

В этой путанице и неопределенности судьба палестинских беженцев не отличается от судьбы бесчисленных миллионов других беженцев, покинувших свои дома в Восточной Европе, в Индостане и других местах или насильно оттуда изгнанных, когда происходила жестокая перекройка мира после окончания Второй мировой войны. От всех прочих палестинские отличались тем, что не были ни репатриированы, ни переселены, а остались в качестве беженцев в лагерях. Единственным исключением была Иордания. Иорданцы официально присоединили удерживаемые территории к западу от реки Иордан и предложили гражданство всем палестинским арабам. Израильтяне сделали то же самое для большого числа евреев, бежавших или изгнанных из арабских стран.

Печальный парадокс заключается в том, что гуманитарные усилия ООН и ее агентств в целом лишь усугубили, а не исправили ситуацию. Миротворчество со стороны ООН могло положить конец боевым действиям, но не заключить мир и тем самым помешало наступить решающему исходу в пользу той или иной стороны. ООН финансировала и управляла лагерями беженцев в арабских странах, потратив на это огромные средства – в первые двадцать лет сумма достигла 700 миллионов долларов, из которых две трети предоставили Соединенные Штаты. Эти лагеря позволили беженцам выжить и избавили их и правительства заинтересованных стран от необходимости решать проблему репатриации или расселения. Многие сумели обустроить новую жизнь, но поколения спустя большинство этих людей и их потомков в арабских странах, за исключением Иордании, оставались беженцами без гражданства. Все это поразительно контрастирует с почти одновременным разделом Британской Индии, который закончился взаимным признанием и расселением в качестве граждан новых государств существенно большего числа беженцев.

Кроме того, произошли большие изменения – повлекшие за собой также конфликты и проблемы – в социальной, экономической и политической жизни арабских стран. Хотя они не принимали активного участия во Второй мировой войне, она все же глубоко их затронула. Пропагандисты союзников и стран оси обхаживали их всевозможными способами, какими только могли; армии союзников и оси жили и воевали на их земле, используя тысячи арабов в поставках, обслуживании и на других службах, обогатив одних и разрушив жизнь других. Экономические и общественные напряжения из-за войны вынуждали все большую часть населения задумываться о проблемах своей общественной жизни под таким углом, который прежде даже не приходил им в голову. Экономические изменения в результате индустриализации и войны, а также интеллектуальные последствия более широкого образования вызвали появление у масс новых интересов, новых идей и новых лидеров, недовольных чисто политическим освобождением, которое многие из них считали обманом и бросали вызов до сих пор не сломленному господству прежних правителей и вождей.

Власть Британии и Франции, которые некогда занимали доминирующие позиции в регионе, закончилась с распадом их империй; влияние нацистской Германии, когда-то столь опасное, сошло на нет с ее военным поражением. Однако происходила новая расстановка сил между сверхдержавами, которая опять-таки наполнила арабский мир столкновением противоречащих интересов и идеологий, принеся с собой новые опасности, как и новые и заманчивые возможности для получения быстрой политической выгоды.

Напряжения из-за быстрой модернизации, подпитываемой нефтью и движимой деньгами; угрозы, заговоры и льстивые речи региональных и внешних сил, из которых каждая преследовала собственные интересы; чувство унижения и разочарования из-за якобы неспособности арабских государств, несмотря на независимость, справиться даже с самыми мелкими врагами или решить даже самые простые задачи; накапливающаяся злость против самопровозглашенных инновационных режимов, экономические меры которых принесли лишь бедность, а политические – тиранию, чьи войска терпели поражение за границей и осуществляли репрессии дома, – все это вместе сформировало глубоко тревожное общество с разнообразными растущими недовольствами, в котором одни все более настоятельно искали виновных, а другие – спасителей.

С XIX века, когда арабские интеллектуалы впервые осознали относительную слабость и бедность своих стран по сравнению с остальным миром, они находили тому объяснения. Очень долго эти объяснения носили почти исключительно политический и военный характер и возлагали вину на иностранных оккупантов и господ. В соответствии с этой точкой зрения классическую исламскую цивилизацию разрушили монгольские завоеватели. Если бы она не потерпела столь несвоевременное поражение, то продолжила бы развиваться и достигать все новых высот. Монголы, уничтожив великую цивилизацию халифата, разрушили и опустошили арабские земли, так что те стали легкой добычей для турок-османов, чей гнет просуществовал с 1517 года до Первой мировой войны. И когда арабы, которым западные державы обещали свободу, попытались отстоять свою независимость, им вновь навязали иноземное правление, на этот раз Англии и Франции. И даже после вывода британских и французских имперских войск арабские земли остались на милость внешних держав и их местных марионеток и протеже.

Такие объяснения на первый взгляд кажутся достаточными и, несомненно, удовлетворительными. Монгольские захватчики действительно опустошили часть Ближнего Востока и уничтожили халифат. Турки действительно правили большей частью арабского мира в течение четырех столетий, а когда они ушли, их сменили не независимые арабские правители, а империалистические державы Запада. Однако последующие исторические исследования и осмысления показали, что здесь имели место и другие факторы, помимо политических и военных, и что даже политические и военные перемены не были столь простыми и односторонними, как это когда-то считалось. Классическая исламская цивилизация давно миновала свой расцвет к моменту монгольского нашествия в XIII веке и уже находилась на продвинутой стадии того, что большинство историков назвали бы упадком. Разрушения, которые принесли монголы, хотя и огромные, ограничивались, говоря об арабских землях, Ираком. Сирия была затронута лишь в минимальной степени, Египет и Северная Африка практически остались невредимы. А в тех странах, где правили монголы, в восточной части Ближнего Востока, они властвовали над новой эрой благоденствия и даже культурного расцвета, хотя в основном это выражалось на персидском, а не арабском языке. Османское завоевание арабских земель отнюдь не было покорением, а во многом освобождением от суровой власти последних мамлюкских султанов. Особенно в Сирии оно начало эпоху мира и изобилия. Дела в тех арабских странах, которые, как Марокко, избежали османского владычества, шли не лучше, чем в тех, которые его пережили.

Кроме того, нет никаких данных в пользу того, что арабские подданные османских султанов считали их чужеземными поработителями. Западные понятия национального сознания и самоопределения достигли Ближнего Востока лишь спустя столетия, и на протяжении большей части правления мусульманские подданные османских султанов принимали их, независимо от языка и этнического происхождения, как законных государей всеобщей исламской империи.

Период европейского доминирования в исторической перспективе был на удивление коротким, начавшись с центральных территорий после Первой мировой войны и закончившись после Второй мировой. Более того, процессы европейского влияния были сложнее и разнообразнее, нежели считалось вначале.

Господство турок над арабами и затем Европы над большой частью исламского мира, к которому принадлежали и арабы и сами турки, были частью большого процесса, длившегося на протяжении многих веков. Он начался еще в VII веке, когда наступательная мощь новой религии – ислама вела джихад против христианского мира от некогда христианских земель в Леванте и Северной Африке до Европейского континента. Дважды ислам едва не покорил Европу: через арабское нашествие в Испании и спустя несколько столетий османское наступление на Балканский полуостров. Между тем дальше на востоке другую попытку предприняли татары, исламизированные монголы и тюркские народы, захватившие Россию и установившие мусульманское владычество над Московией.

Со временем народы Пиренейского полуострова на одном конце Европы и России на другом смогли победить и изгнать своих бывших мусульманских хозяев. На обоих концах Европы отвоевание переросло в завоевание, а со временем – в мировое господство.

Важным вопросом для историка является не то, почему европейцы пытались господствовать над мусульманами – это на протяжении многих веков было обычным поведением для обеих сторон, – но почему им это удалось. И ответ на него можно искать как в европейской мощи, так и в мусульманской слабости.

Современная наука нашла объяснение в экономических переменах и, в частности, в упадке сельского хозяйства. Он сам по себе был в немалой степени следствием политических изменений. Сельское хозяйство обширных речных долин в экономике Ирака и Египта очень сильно зависело от искусственного орошения, а оно, в свою очередь, зависело от эффективности управления и поддержания общественного порядка. Когда монголы не сумели завоевать Египет и Сирию и обосновались в Иране, Ирак стал плохо управляемой пограничной провинцией. Это открыло брешь для разорительных набегов бедуинов, которые, в отличие от монголов, не ушли и не изменили своих привычек. Сельское хозяйство также пострадало от возросшей солености почвы из-за наносимой Тигром и Евфратом соли и постепенного ухудшения почвы в Ираке.

Важной отличительной чертой всего Ближнего Востока было отсутствие технического прогресса, особенно в сельском хозяйстве. До XIX века колесные транспортные средства встречались там редко; даже во времена османского величия в XVI веке количество водяных и ветряных мельниц, которые перечислялись в османских налоговых регистрах, пропорционально намного меньше, чем в Книге судного дня – английской переписи XI века. Социальные и политические условия в мусульманских деревнях исключали появление класса образованных фермеров-помещиков, подобных тем, кто внес столь большой вклад в технологическую революцию западного сельского хозяйства, особенно в XVII и XVIII веках.

Также существовала проблема конкуренции со стороны европейских государств. Они, приобретя тропические и субтропические колонии, смогли выращивать и экспортировать продукты, которые раньше играли существенную роль в экспорте товаров с Ближнего Востока на Запад и другие страны. Особое место среди них занимали сахар, кофе и хлопок, которые европейцы сначала посадили на островах в Атлантике, затем в Новом Свете и в итоге стали вывозить даже на сам Ближний Восток. Меркантилистская политика ориентированных на производителя европейских торговых государств, их более эффективное производство и более агрессивный маркетинг позволили им сначала проникнуть на рынки Ближнего Востока, а затем и доминировать на них. Это относится не только к сельскохозяйственной продукции, но и к промышленной, и, в частности, к производству текстиля, который когда-то был важной статьей экспорта с Ближнего Востока на Запад, но который теперь на Ближний Восток ввозили европейские коммерсанты, причем как внутреннюю продукцию, так и произведенную в их новых азиатских владениях и подконтрольных территориях.

Все это дало западным торговым компаниям преимущество, усиливающееся за счет их доступа к капиталу и кредитам в таком масштабе, который был абсолютно за пределами ресурсов и возможностей ближневосточных государств. Уже в Средние века ближневосточная торговля страдала от нехватки драгоценных металлов. В этом положение Ближнего Востока было не хуже, чем у христианской Европы, которая испытывала по меньшей мере такой же дефицит. Однако ситуация кардинально изменилась с открытием Америки, когда европейская торговля обогатилась благодаря золоту и серебру из Нового Света.

Западному торговому превосходству также способствовал целый ряд политических и военных факторов. Пожалуй, первостепенную важность имела утрата мусульманскими государствами военно-морской мощи как в Средиземном море, так и в Индийском океане, а также господство на море западных флотов с более крупными и крепкими кораблями, которые предназначались для того, чтобы выстоять в штормах Атлантического океана, и, следовательно, были более маневренными и способными нести гораздо больше вооружения. Хлипкие суда восточных держав не могли сравниться с португальскими, голландскими, французскими и английскими военными кораблями. Не простое присутствие Португалии и других западных стран в Индии и Юго-Восточной Азии решительно изменило условия торговли не в пользу Ближнего Востока. Есть свидетельства того, что торговля по-прежнему шла в довольно значительном масштабе еще на протяжении XVI века. Решающая перемена произошла, когда западноевропейские страны создали морские и даже военные базы на юге и юго-востоке Азии и таким образом получили возможность использовать не только экономическую мощь, но и вооруженные силы для доминирования в европейской торговле. Таким образом народы Ближнего Востока – турки, иранцы и арабы – попали в медленно смыкающиеся клещи: морские державы наступали из Западной Европы и Южной Азии, а Россия неумолимо продвигалась с севера.

Общественные институты и отношения, унаследованные от прежних времен и поддерживавшиеся все более жестко, препятствовали адаптации к меняющимся обстоятельствам и появлению новых политических и экономических институтов, которые бы облегчили эту адаптацию. Отношение к неверным, которое варьировалось от снисходительности в хорошие времена до враждебности и недоверия в плохие, мешало мусульманам учиться у них и даже понимать их в то время, когда именно Запад, а не, как то было раньше, исламский мир мог чему-то научить. Традиционное хозяйство, основанное на многоженстве, наложничестве и домашнем рабстве, было плохо приспособлено к процессам социально-культурной, а следовательно, и политической и экономической модернизации. Все эти факторы в совокупности ускорили и акцентировали растущее неравенство между исламским и западным миром, и не только в богатстве и могуществе, но, и даже в большей степени, в способности создавать материальные блага, добиваться власти и конструктивно ее применять.

Мощь Османской империи, которая даже во времена упадка была внушительной преградой, долгое время защищала арабский мир от наступления Европы и воздействия новой реальности.

Когда власть османов рухнула, Ближний Восток и Северная Африка прошли через несколько этапов. На первом Британская и Французская империи правили или доминировали почти надо всем арабском миром. В этот период возникали новые институты, высказывались новые идеи, подготовившие почву для второго этапа, ознаменовавшегося на этот раз формальной, юридической независимостью. И Великобритания, и Франция, держа в руках рычаги контроля, пытались защитить свои интересы путем подписания договоров с новыми независимыми государствами. Эти договоры не выполнили своей задачи – заполучить арабские страны в качестве союзников. В лучшем случае они смогли обеспечить вынужденные уступки арабских правительств, когда во время Второй мировой войны европейцы опирались на подавляющую военную силу. Когда эта сила ушла, союзы рухнули.

Арабские государства наконец обрели полный суверенитет и независимость, и все иностранные войска покинули их землю. Кроме того, некоторые из этих государств укрепились за счет огромных богатств, полученных от нефти. Но, как они быстро узнали, в регионе по-прежнему доминировали внешние силы – уже не классические колониальные державы Западной Европы, но две новые сверхдержавы: Советский Союз и Соединенные Штаты, которые встретились лицом к лицу на Ближнем Востоке, как и в других частях мира, где сталкивались их сферы влияния. Западные попытки организовать арабские государства Ближнего Востока в оборонительный союз с Западом оказались обречены на провал в силу внутренних недостатков и, более того, привели к свержению прозападных режимов.

Хронологическая таблица

До н. э.

853 – первое упоминание об арабах в надписи Салманасара III.

65 – Помпей приезжает в Петру – первый контакт Рима с Набатейским царством.

25–24 – экспедиция Элия Галла в Южную Аравию.

Н. э.

105–106 – падение Набатейского царства, часть которого становится римской провинцией.

Ок. 250 – подъем Пальмирского царства.

273 – Аврелиан подавляет Пальмиру.

288–328 – правление Имру аль-Кайса.

525 – падение Химьяра – эфиопы оккупируют Южную Аравию.

542 – слом Марибской плотины.

575 – персы оккупируют Южную Аравию, которая на несколько лет становится сатрапией.

602 – конец арабского княжества Хиры на иракско-аравийской границе.

622 – хиджра – бегство Мухаммада из Мекки в Медину, начало исламской эры.

624 – битва при Бадре.

625 – битва при Ухуде.

628 – Худайбийское перемирие.

630 – Мухаммад завоевывает Мекку.

632 – смерть Мухаммада. Абу Бакр становится первым халифом.

633–637 – арабы завоевывают Сирию и Ирак.

634 – Умар становится халифом.

635–636 – захват Дамаска.

637 – битва при Кадисии. Падение Ктесифона.

639–642 – завоевание Египта.

642–646 – захват Александрии.

644 – Усман становится халифом.

654–655 – Битва мачт – военно-морская победа над византийцами.

656 – убийство Усмана – начало первой гражданской войны в исламе.

657–659 – битва при Сиффине.

661 – убийство Али – основание династии Омейядов.

668–673 – первая осада Константинополя.

670 – основание Кайравана.

680 – расправа с Хусейном и Алидами при Кербеле.

683–689 – вторая гражданская война.

685–687 – мятеж Мухтара в Ираке – начало экстремистского шиизма.

691 – строительство Купола скалы в Иерусалиме.

696 – Абдул-Малик вводит арабские монеты в рамках административной реорганизации.

705–715 – строительство мечети Омейядов в Дамаске.

709–717 – строительство мечети Аль-Акса в Иерусалиме.

710 – мусульмане высаживаются в Испании.

717–718 – осада Константинополя.

728 – смерть Хасана аль-Басри.

732 – битва при Туре и Пуатье.

750 – падение Омейядов, приход к власти Аббасидов.

751 – арабы захватывают китайских бумагоделов в Центральной Азии; использование бумаги начинает распространяться на запад по всей исламской империи. Таласская битва – отступление китайцев.

756 – Абд ар-Рахман из династии Омейядов становится независимым эмиром Кордовы.

759 – арабы отступают от Нарбонны.

762–763 – основание Багдада Аль-Мансуром.

765 – смерть имама Джафара Ас-Садика.

788 – независимая династия Идрисидов в Марокко.

799–800 – независимая династия Аглабидов в Тунисе.

803 – Харун Ар-Рашид смещает Бармакидов.

809–813 – гражданская война Аль-Амина и Аль-Мамуна.

813–833 – правление Аль-Мамуна – развитие арабской науки и литературы.

825 – тунисские Аглабиды начинают завоевание Сицилии.

833–842 – правление Аль-Мутасима – начало тюркского господства.

836 – основание Самарры – строительство Кайраванской мечети.

867– подъем Саффаридов в Персии.

868 – Ахмед ибн Тулун, тюркский военачальник, становится основателем династии Тулунидов, правителей Египта, а затем Сирии.

869 – смерть Аль-Джахиза.

869–883 – мятеж чернокожих рабов в Южном Ираке.

877 – смерть Хунайна ибн Исхака, переводчика греческих трудов на арабский.

890 – первое появление карматов в Ираке.

901–906 – банды карматов хозяйничают в Сирии, Палестине, Месопотамии.

910 – основание Фатимидского халифата в Северной Африке.

923 – смерть Ат-Табари.

925 – смерть врача Ар-Рази (Разеса).

929 – кордовский эмир Абд Ар-Рахман III принимает титул халифа.

932 – персидская династия Буидов воцаряется в Западной Персии.

935 – создание поста амира аль-умара, главнокомандующего тюркской гвардией в столице и фактического правителя.

945 – Буиды занимают Багдад.

969 – Фатимиды завоевывают Египет и основывают Каир.

ок. 970 – сельджуки вступают на земли халифата с Востока.

1030 – Омейядский халифат в Испании раскалывается на мелкие эмираты.

1037 – смерть Ибн Сины (Авиценны).

1048 – смерть Аль-Бируни.

1055 – сельджуки берут Багдад.

1056–1057 – бану хиляль разграбляет Кайраван.

1061 – норманны занимают Мессину – начинается завоевание Сицилии.

1070–1080 – сельджуки оккупируют Сирию и Палестину.

1085 – христиане захватывают Толедо.

1086 – Альморавиды одерживают победу при Заллаке.

1090 – Хасан ибн Саббах захватывает Аламут.

1094 – смерть халифа Аль-Мустансира – раскол в исмаилитском движении – Хасан ибн Саббах возглавляет экстремистское крыло (ассасинов).

1096 – крестоносцы прибывают на Ближний Восток.

1099 – крестоносцы берут Иерусалим.

1111 – смерть Аль-Газали.

1127 – сельджукский командир Занги захватывает Мосул – начинается исламская реакция против крестоносцев.

1171 – Салах ад-Дин объявляет о конце Фатимидского халифата – основывает династию Айюбидов в Сирии и Египте.

1187 – битва при Хаттине. Салах ад-Дин одерживает победу над крестоносцами и занимает Иерусалим.

1220 – монголы завоевывают восточные территории халифата.

1236 – христиане захватывают Кордову.

1250 – Египтом правит женщина – Шаджар ад-Дурр.

1250–1260 – возникновение Мамлюкского султаната в Египте и Сирии после упадка Айюбидских государств.

1254 – Альфонсо X основывает латинско-арабскую школу в Севилье.

1258 – монголы под предводительством Хулагу захватывают Багдад. Конец халифата.

1260 – мамлюки одерживают победу над монголами при Айн-Джалуте в Палестине.

1291 – падение Акры.

1348 – строительство Ворот справедливости в Альгамбре, Гранада.

1400–1401 – Тимур опустошает Сирию.

1406 – смерть Ибн Хальдуна.

1492 – христиане захватывают Гранаду.

1498 – Васко да Гама плывет в Индию вокруг мыса Доброй Надежды.

1517 – османы завоевывают Сирию и Египет – гибель Мамлюкского султаната. Шериф Мекки признает власть османов.

1519 – власть османов распространяется на Северную Африку, за исключением Марокко.

1520 – мятеж Джанбирди аль-Газали в Сирии.

1524 – мятеж Ахмеда-паши в Египте.

1534 – первое османское завоевание Ирака.

1535 – первые капитуляции между османским султаном и Францией.

1631 – восстания в Египте, Йемене, Ливане.

1635 – казнь Фахр ад-Дина.

1639 – окончательное завоевание османами Ирака.

1658–1659 – Абаза Кара Хасан-паша поднимает мятеж в Алеппо.

1708 – Хусейн ибн Али становится беем и деем Туниса и основывает династию.

1710 – Ахмед Караманли, дей Триполи, основывает династию.

1775–1804 – Ахмед Аль-Джаззар – правитель Сайды.

1792 – смерть Мухаммада ибн Абд аль-Ваххаба, основателя ваххабитской секты в Аравии.

1798–1801 – французская оккупация Египта.

1805 – Мухаммед Али становится фактическим правителем Египта.

1809 – начала регулярного судоходства между Индией и Суэцем.

1820 – пакт между Великобританией и арабскими шейхами побережья Персидского залива – начало британского превосходства в регионе.

1820–1831 – Башир II Шихаб – эмир Ливана.

1822 – Мухаммед Али открывает типографию в Египте.

1830 – французы вторгаются в Алжир.

1831–1840 – египетская оккупация Сирии.

1836 – Великобритания открывает пароходное сообщение по иракским рекам.

– Великобритания начинает регулярные пароходные перевозки в Египет и Сирию.

1839 – британцы оккупируют Аден.

1851–1857 – строительство железной дороги Александрия-Каир-Суэц.

1855 – введение телеграфа.

1860 – беспорядки в Ливане.

1861 – появление автономного Ливана.

1869 – открытие Суэцкого канала.

1881 – Французы оккупируют Тунис.

1882 – британцы оккупируют Египет.

1901 – Ибн Сауд начинает восстанавливать саудовский эмират в Неджде.

1908 – младотурецкая революция. Открытие железной дороги в Хиджазе.

1911–1912 – Италия захватывает Триполитанию и Киренаику.

1914 – Великобритания захватывает Басру.

1916 – арабский мятеж в Хиджазе. Шериф Хусейн принимает титул короля.

1917 – британцы оккупируют Багдад и Иерусалим.

1918 – конец османского правления на арабских территориях.

1919 – независимость Йемена.

1920 – мандаты в Сирии (французский), Палестине и Ираке (британский).

1924–1925 – Ибн Сауд захватывает Хиджаз.

1932 – прекращение мандата в Ираке.

– Ибн Сауд провозглашает Королевство Саудовская Аравия.

1934 – Ибн Сауд одерживает победу над Йеменом в короткой войне. Мирный договор в Эт-Таифе. Официальное признание независимости Йемена. Италия основывает колонию Ливия, соединив Триполитанию и Киренаику.

1936 – англо-египетский договор, признающий независимость Египта.

1941 – свержение Рашида Али в Ираке – прекращение мандата в Сирии и Ливане, которые номинально стали независимыми республиками.

1945 – создание Лиги арабских государств.

Примечания

1

Вади – сухие русла рек и речные долины, заполняемые водой во время сильных ливней. (Здесь и далее примеч. пер.)

(обратно)

2

Цитаты из Корана даны в переводе И. Ю. Крачковского. Мать поселений – Мекка.

(обратно)

3

Сеятель скандала и раскола (ит.).

(обратно)

4

Юридическая фикция – правовой прием, при котором известный несуществующий факт признается существующим или наоборот.

(обратно)

5

«Кровопролитный», так как начал кампанию по истреблению всех возможных соперников.

(обратно)

6

«Победитель».

(обратно)

7

Субинфеодация – передача владельцем крупного феода частей земли в качестве феодов своим вассалам.

(обратно)

Оглавление

Введение

Глава 1. Доисламская Аравия

Глава 2. Мухаммад и восход ислама

Глава 3. Век завоеваний

Глава 4. Арабское царство

Глава 5. Исламская империя

Глава 6. Восстание ислама

Глава 7. Арабы в Европе

Глава 8. Исламская цивилизация

Глава 9. Затмение арабов

Глава 10. Удар с Запада

Хронологическая таблица Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg