«Уверенность веры»

Уверенность веры

Х.Бавинк

1. Потеря уверенности

Эпохи до и после Французской революции (1789) очень сильно отличаются друг от друга. Вызванные этим событием радикальные изменения, произошедшие в жизни и мышлении наций, нарушили последовательный ход истории. Нам очень сложно представить себе, о чем думали и как жили люди этого периода. Эти века были отмечены авторитетом и объективностью, тогда как в наши дни человек провозглашает свою свободу и отстаивает свои права в каждой сфере человеческой жизни.

По общему согласию, выбрав точкой отсчета веру, Реформация нанесла сокрушительный удар авторитету, прежде управлявшему всей жизнью. В Реформации верующий человек восстал против деспотической власти непогрешимой церкви и смело избавился от тягостного ига старых традиций. Тем не менее, согласно принципам Реформации, христиане остались связанными Божьим Словом, пришедшим к ним в Новом и Ветхом Завете. В протестантской церкви первоначально авторитет Слова был настолько непоколебимым, что люди редко сомневались в нем – даже в своих сердцах. Была и вера и уверенность. Никто не чувствовал потребности исследовать предельное основание веры, глубочайшие основы уверенности. Люди были убеждены в том, что они обладают истиной, и никто не ставил под сомнение писания, на которых основывалась вера. Когда религиозность полна жизни, вы не сомневаетесь в основаниях вашей надежды. Вы говорите с авторитетом, а не так, как это делали фарисеи.

Со второй половины 18 века ситуация стала постепенно изменяться. Человек начал действовать сам по себе. Он узнал о своих истинных или предполагаемых правах и медленно разорвал все узы, связывающие его с прошлым. Почувствовав неограниченную свободу, он освободил себя от всего, чтобы считалось священным в прошлом. Любая власть, требующая признания и послушания, сначала должна была ответить на основополагающий вопрос: по какому праву вы требуете моего послушания? Пробудилось критическое мышление, вызвавшее исследование оснований любой власти. Наивная, простая, детская вера почти что исчезла.

Сомнение стало болезнью нашего века, принеся с собой ряд нравственных проблем и неприятностей. В наше время многие люди принимают во внимание только то, что они могут видеть; они обожествляют материю, поклоняются мамоне и прославляют силу. Количество тех, кто все еще бесстрашно свидетельствует о своей вере с радостью и полной уверенностью, сравнительно невелико. Семьи, поколения, группы и классы отвернулись от всякой власти и порвали со своей верой. Даже среди тех, кто все еще называет себя верующими, сколько напыщенности и неестественности! Сколько верят "по привычке", из-за лени или в результате подавленности! Сколько там нездоровых попыток вернуть прошлое и сколько фальшивого консерватизма! Много шума и движения, но мало истинного духа, мало истинного энтузиазма, происходящего из непритворной, пламенной, искренней веры.

Прежде всего это относится к богословам. Они сомневаются и колеблются больше всех остальных. Они могут предложить множество вопросов, сомнений и критики. От них как ни от кого другого мы ожидаем единства взглядов, последовательности метода, уверенности веры, стремления предоставить отчет о своей надежде, но часто ждем всего этого напрасно.

Такой феномен касается не только ограниченного числа богословских школ; он затрагивает все группы, которые не прячут голову в песок, а участвуют в великой битве духов. Вопрос относительно обоснованности веры и основания уверенности доминирует во всем – не только в практической жизни, но и в университетах. Чем больше христианская вера будет уклоняться от обсуждения всевозможных вопросов, ограничивая свое содержание, и чем больше она будет посвящать себя строительству надежного основания, из которого можно выводить логически все остальное, тем больше она будет становиться внутренне слабой и разделенной. Тот, кто хочет сориентироваться в этой сфере, встречается с огромным множеством мнений и выборов.

Тем не менее, для веры и для жизни веры крайне важно внимательнейшим образом изучить основные принципы, потому что поднимающиеся здесь вопросы фундаментальны для каждого. Нет более важного вопроса, чем вопрос относительно основания нашей веры, достоверности нашего спасения, непоколебимости нашей надежды на вечную жизнь. Какая польза от знаний, силы, славы и чести, если мы не можем ответить на вопрос о нашем единственном утешении?

Таким образом, сфера нашего исследования обозначена как святая земля, потому что входить сюда должно с благоговением и страхом. Здесь мы затрагиваем самые сокровенные глубины человеческого сердца. Здесь больше чем где-либо еще нам необходим по-детски простой и смиренный дух, но в то же время открытое, беспристрастное отношение для того, чтобы понять религиозную жизнь в ее внутренней сущности и очистить от всей лжи и ошибок.

На пути к приобретению уверенности веры мы проявим осторожность и благоразумие, если сначала подумаем о том, что такое достоверность веры, и о том, каким образом люди искали ее.

2. Что такое уверенность?

Вопрос об уверенности веры важный не только в научном и богословском аспектах, но и с точки зрения практической жизни и религии. Этот вопрос волнует не только богословов, но и мирян. Его обсуждают как в кабинетах, так и в гостиных. Это вопрос не просто теоретический и академический, а в первую очередь – жизненный и практический.

Каким бы грешным и павшим ни был человек, наступит такой момент в его жизни, когда у него действительно возникнет желание получить ответы на очень серьезные вопросы. Каждый человек в определенный момент времени задумывается о тайне жизни, силе смерти, ужасе осуждения или страхе Господнем. Как сказал один человек: «Счастье ведет нас к язычеству, а страдания – ко Христу». Когда пьяный ступор, в котором мы часто живем, проходит, когда блеск счастья тускнеет и просыпается совесть, когда мы одолены тайной жизни или болью страданий, тогда все мы начинаем осознавать реальность смерти и могилы, осуждения и вечности. Тогда никто не может оставаться равнодушным или прятаться под маской безразличия. В этом отношении люди лучше, чем мы иногда склонны думать. Нет атеистов, нет людей без сердца или без совести. Или, если выразиться точнее, Бог никогда не оставляет людей без свидетельства о Себе. Бог обращается к совести каждого через благословения или через страдания.

Безусловно, многие стремятся подавить этот голос и выжечь совесть каленым железом. И многие, несомненно, становятся очень упрямыми в своей ложной уверенности или высокомерном безразличии к смерти. Но история предоставляет нам бесспорные доказательства того, что человеческая сущность не была уничтожена даже в самом ожесточенном грешнике; голос всемогущего и вездесущего Бога проникает в самую глубину человеческого сердца. «Нечестивым же нет мира, говорит Господь» (Исаия 48:22).

По своей природе мы портим такой мир. Никто из нас не может оставаться невиновным перед обвинениями совести. Никто сам по себе не уверен, что и в жизни после смерти все будет хорошо. Уверенность в спасении не передается по наследству; никто не рождается с ней. Это не плод человеческих усилий и не награда за добросовестно выполненные обязательства. Мы тщетно ищем ее среди сокровищ этого мира, в радостях жизни, в похвале от толпы, во славе учености, в произведениях искусства или в чем-то еще.

Для того чтобы жить спокойно и умереть счастливо, нам нужна уверенность в невидимом и вечном. Мы должны знать, кто мы и куда мы идем. Мы должны знать, что наша личность – это больше, чем просто океанская волна, что нравственная борьба намного выше естественного порядка, и что наивысшие и чистейшие идеалы нашей души – не иллюзия, а реальность. Мы должны знать, как мы можем получить освобождение от обвинений совести и от тяжести греха. Мы должны знать, что Бог есть и что Он – наш Бог. Мы должны быть уверены, что мы примирились с Ним и поэтому можем смело смотреть в лицо смерти и осуждению. Во всем это наша самая большая нужда – это уверенность. Это самая глубокая нужда человеческой души, хотя не всегда мы ее сознаем.

На протяжении столетий человечество ищет уверенность, при этом используя неправильные методы и следуя неверным путем. Каждая религия, не важно насколько она искажена, ищет самого высокого и святого, что может узнать человек. Каждая религия родилась благодаря желанию существовать вечно и им же поддерживается. Верующие ценят свои религию больше всех других благословений. Для каждого истинного последователя религия – это основная и единственная безусловная необходимость. Для него религия – это жизнь в ее самом глубоком значении. Религия – единственный путь получить то, что люди желают в этой жизни и в следующей. Все самое реальное, высокое, истинное в жизни становится содержанием и темой религии. В религии мы убеждаем себя в своем безусловном и вечном существовании.

Наука и религиозная истина

Сталкиваясь с самыми серьезными жизненными проблемами, наука часто занимает позицию, которая противоречит самой серьезности этих проблем и лишает достоинства саму науку. Часто наука всего лишь характеризует такие вопросы как важные для «меньших» и простых людей, но не имеющие важности для научной общественности. Однако такое убеждение – не что иное, как самодовольная и пустая иллюзия. Никоим образом мы не хотим приуменьшить величайшие успехи современной науки; она сделала поразительные открытия и достигла невероятных результатов. Она неизмеримо обогатила и облегчила человеческую жизнь. Все мы с благодарностью наслаждаемся знаниями и властью над природой, данной нам наукой. Но несмотря на то, что наука может много чего предложить нашим чувствам и пониманию, все равно сердце остается неудовлетворенным. Во время страданий и перед лицом смерти – какая польза нам от завоевания природы, благословений цивилизации, триумфа науки и наслаждения искусством? Какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит?

Наука ошибается, если безразлично относится к таким серьезным проблемам человеческой жизни. Осознание добра и зла, понимание греха, праведности и осуждения, обвинения совести, страх смерти и необходимость примирения – все это такое же реальное, как материя и энергия, как количество и цифры. Они очень важны, потому что они управляют миром и человечеством, жизнью и историей. Вести себя так, как будто всего этого не существует – значит засвидетельствовать о недостатке любви к истине. Смотреть на них с презрением – значит показать недостаток самопознания. Забыть о них как об устаревших образах и глупых иллюзиях – значит продемонстрировать крайнюю поверхностность мышления. Если наука относит все эти великие реальности к разряду мечтаний и снов, то у нас по крайней мере есть право спросить, на каком основании она так делает. Мы не просто ловим науку на слове.

Если наука утверждает, что нет ни Бога, ни добра, ни зла, ни осуждения, ни наказания, ни рая, ни ада, то пусть она предоставит нам обоснованные и неопровержимые доказательства. Мы должны быть абсолютно уверены в истинности такого отрицания – настолько уверены, чтобы мы могли с уверенностью жить и умереть с ним. На карту поставлена наша неизменная вечность, поэтому нам нужна твердая, непоколебимая, божественная уверенность относительно этого. Поэтому в этой связи уместна резкая, беспощадная критика науки. Наука может утверждать все, что ей заблагорассудится относительно вины и наказания, смерти и жизни после смерти, но она не может просить нас повесить вечность на тонкую паутинку. Когда на карту поставлены наши самые высокие интересы, наше вечное благополучие или несчастье, нас ничего не должно удовлетворить, кроме надежной, божественной уверенности. Не должно оставаться места для сомнений.

Но несложно увидеть, что наука никогда не сможет предложить нам такую уверенность. Наука может быть права в том, что отвергает скептицизм, который превращает сомнение в новую догму, но ни одна из частей ее обширной сферы исследований не может привести нас к чему-то большему, чем человеческая, а поэтому ненадежная и подверженная ошибкам уверенность. Это особенно очевидно, когда наука отваживается войти в сферу религиозной и внутренней, философской и сверхчувственной истины. Тогда она сразу же оказывается в противоречии с человеческой природой всех времен и народов. Каждая человеческая душа охвачена беспокойством, от которого не избавит ни одно научное объяснение. Такие предельные вопросы возникают в сердцах и ученых и безграмотных. Гениальнейшие умы этого мира бились над ними; ими начиналась философия, и эти вопросы дали рождение всем религиям.

Более того, наука в общепринятом смысле этого слова выходит за пределы своей компетентности и понимания, когда пытается изучать и разрешать глубочайшие проблемы человека. Наука может уважать тайну бытия, но никогда не сможет объяснить ее. Именно там, где она могла бы послужить нам больше всего, она должна признать свое бессилие и оставить нас без ответа. Ей ничего не известно о нашем происхождении, нашей сущности, нашем предназначении. Поэтому она не может дать нам хлеб, который утолит наш голод, воду, которая утолит нашу жажду, и слово, которое даст жизнь нашим душам. Впереди и сзади, справа и слева, вверху и внизу наука обнаруживает тайну за тайной. Проведя лишь незначительное исследование, она продолжает сталкиваться с неизвестным, знание о котором так необходимо нам. Ее окружает невидимый мир, в который она не может войти. Неудивительно, что те, кто раньше смотрели на науку как на спасительницу, теперь разочарованно отворачиваются от нее и ищут в искусстве и идеализме, в обожествлении человека и поклонении идолу, в оккультизме и восточных религиях все то, в чем нуждается их душа и чего не может дать им наука. Это еще раз доказывает истину, что наши сердца были сотворены для Бога, и в них не будет покоя до тех пор, пока они не найдут покоя в Нем.

Задача богословия

Богословие больше всех остальных наук сознательно углубляется в эти тайны человеческой жизни. Его великая задача состоит в том, чтобы не только показать нам путь от начала до конца этой жизни, но и путь, ведущий за эту жизнь, чтобы в превратностях судьбы и в час смерти у нас могла быть уверенность в том, что неизменно и постоянно. Богословие должно вести нас к покою в Божьих руках. Богословие должно явить правоту и истину не только в научной сфере, но еще сильнее среди ужасной реальности жизни – у постели больного или умирающего, в страданиях и лишениях, в горе и смерти, явить истину совести, подавленной виной, и сердцу, жаждущему примирения и мира. Если богословие остается бессильным в таких ситуациях и не может предложить слова утешения, тогда оно недостойно занимать место среди наук.

В сущности, мы, безусловно, не можем ожидать, что наука в первую очередь предложит нам утешающие истины. Мы не можем просить естествоиспытателей или историков не использовать те образы и концепции, с которыми мы выросли и которые стали очень ценными для нас. Помимо практического применения, истина всегда обладает бессмертной ценностью. Истина – всегда жизнь, она всегда освобождает нас, коронует нас, словно царей, и дает править всем, чего она касается своим светом.

Будучи наукой, богословие также подчиняется этим правилам. Оно не может провозглашать истину, которая не может выдержать проверку, независимо от того, насколько сильным может быть утешение – ложное утешение – для праведного сердца, питаемого такой «истиной». Тем не менее, у богословия есть и практический аспект, и в этом оно сродни медицине. Не вызывает сомнений, что теоретические знания врача очень важны, но его ценность и ценность его науки подтверждается только тогда, когда он исцеляет людей. Подобным образом, богословие должно прописывать лекарства для нездоровой души. Оно должно сказать нам, каким образом мы можем получить избавление от вины, примириться с Богом, получить терпение и надежду среди жизненных невзгод и найти причины для пения хвалы пред лицом смерти. Богословие, которое не волнуют такие вопросы и которое посвящено только критике и историческим исследованиям, не достойно называться богословием. И богослов, знающий все последние достижения своей науки, но безмолвно стоящий у постели больного и не знающий ответы на вопросы потерянного грешника, не достоин своего звания.

Однажды профессор богословия рассказал мне о том, что во время учебы ему были представлены ответы на различные научные вопросы, но так и не было дано ответа на вопрос: как я попаду на небеса? Несмотря на то, что ответ на этот вопрос дает церкви и богословию причину их существования. Это то, о чем надо проповедовать и рассказывать при посещении семей. Современное богословие, чьи достижения мы не должны недооценивать, еще не обрушилось благодаря научной проницательности своих приверженцев. Но его бессилие видно на практике. Оно лишилось кафедры и потеряло силу в семьях, потому что не могло предложить утешения ни живым ни мертвым. Не школа, а церковь, не семинария, а кафедра, не апологетика, а постель больного и умирающего показали всю несостоятельность богословия. Каждый день история и опыт показывают нам, чего ожидают от богословия: оно должно питать нашу уверенность веры. В противном случае вместо того, чтобы искать помощи в науке, которая может красноречиво высказаться по поводу болезни, но не может вылечить ее, больной обратится к первому встречному знахарю-шарлатану.

Уверенность в вере

Что мы должны понимать под уверенностью веры, которая так важна для богословия? Уверенность – это не то же самое, что истина, хотя они взаимосвязаны. Истина – это соглашение между мыслью и реальностью, и таким образом выражает отношение между сознанием человека и объектом знаний. Уверенность же – это не взаимоотношения, а способность, качество, состояние знающего человека. Наш дух может по-разному реагировать на различные утверждения или предложения. Если у него нет никаких знаний по какой-то теме, то он может оставаться абсолютно безразличным. Если, взвешивая за и против, он не может определиться с тем, истинно это или ложно, то это может заставить его сомневаться. Если по какой-либо причине он больше склоняется в одну сторону, чем в другую, то у него могут быть различные мнения, предположения или доверие. Но он может достичь и состояния полной уверенности относительно некоторых утверждений. Уверенность существует, когда дух находит полный покой в своем объекте познания.

Каждая из наших способностей находит покой в том, к чему она стремится по своей природе. Воля находит полный покой только в добре; чувства – в прекрасном. Так же разум или дух успокаиваются только в истине: то есть, если сказать глубже, – только в Боге, Который и есть истина. Поэтому заблуждения и ложь противоречат первичной природе духа. Даже в падшем состоянии дух чтит ложь только тогда, когда она преподносится под видом истины. Только истина отвечает на потребности духа. Здесь он находит покой. Уверенность – это покой, мир, счастье, а сомнение, предположение и мнение всегда включают в себя определенную степень дискомфорта и беспокойства. Уверенность – это такое же нормальное и естественное состояние духа, как здоровье – нормальное и естественное состояние тела.

Поэтому даже сам поиск истины – это прекрасный и драгоценный дар. Но еще прекраснее и драгоценнее – найти ее, наслаждаться ею и ходить в ее свете. С другой стороны, сомнение – это не настоящее состояние человека, а ненормальное, подобное болезни. Иногда ввиду того, что нашу жизнь окружают заблуждения и ложь, сомнение необходимо, так же как высокая температура может быть полезна для тела, а гроза – для атмосферы. Но сомнение само по себе – это всегда причиняющее боль зло. Сомневающийся подобен морской волне, а верующий – подобен скале.

Однако существуют различные виды уверенности. Греческие философы проводили различие между уверенностью, порожденной чувствами, и уверенностью, порожденной разумом. В последней сфере Аристотель различал непосредственную достоверность (уверенность), выведенную из основных принципов науки, и опосредствованную достоверность (уверенность), выведенную из доказательства и опыта. Почти все, даже самые противящиеся скептики, признают эти три вида уверенности. Все мы уверены в том, что мы можем воспринимать с помощью чувств. Также мы не сомневаемся в самых основных, очевидных, недоказуемых принципах различных наук, например – в математических аксиомах. Подобным образом, мы полностью уверены в научных истинах, выведенных посредством логических выводов из признанных предпосылок, и которые поэтому основываются на достаточных доказательствах.

Но помимо таких видов научной уверенности существует другая уверенность – уверенность веры. У людей могут быть совершенно разные мнения относительно ее ценности, но она существует вне всяких сомнений. Даже философии пришлось принять во внимание веру. Иммануил Кант (1724-1804), кроме того, что он говорил об эмпирической и логической достоверности, также оставил место и для нравственной достоверности. Кант пришел к этому не так, как мы, но мы можем быть благодарны философии за то, что через одного из своих самых проницательных мыслителей она признала существование и права другой формы уверенности, а не только сугубо научной.

Надо быть слепым, чтобы сомневаться в реальности такой уверенности, потому что в сфере религии и нравственности никто не основывает свою уверенность на научных доказательствах. Никто не обосновывает существование Бога, бессмертие души, посредничество Христа, авторитет Писания и много других убеждений рациональными доводами. Кажется, человеку и так ясно, что наука не может и не имеет права ничего сказать по таким вопросам. Поэтому все высшие религии претендуют на то, что они основываются на откровении, и ни одна из них не является продуктом исключительно рационального понимания. В каждой доказательства следуют за самим фактом; они не указывают путь, но следуют позади. Они для тех, кто не верит.

Разговаривая с неверующим, верующий не удовлетворяется утверждением: я в это верю, и поэтому это истина. Он должен искать основания – не своей собственной веры, но сделать ее более приемлемой для постороннего человека, предотвратить критику и убрать все причины для неверия. Апологетика – это плод, а не корень веры. Аргументы, с помощью которых апологет стремится распространять и подтверждать свою веру, очень часто оказываются неубедительными. Если бы он должен был опираться на эти аргументы, то это было бы очень слабое основание. Но оно уходит корнями намного глубже, чем просто в эти доказательства, следующие за самим фактом. Наши убеждения, наше мировоззрение и отношение к жизни не основываются на научных доводах. Мы не приходим к этому с помощью нашего понимания или воли. Наши убеждения и вера находятся намного глубже, в глубине нашей души, в сердце. Они – часть самого человека; они словно часть его сущности; они – это он сам, рожденный, выросший и сформированный в определенной среде. И.Г. Фихте (1762-1814) сказал, что какую философию человек изберет – таким он и будет. Мысли человека – часто не что иное, как история его сердца.

Свидетельство как основа уверенности

Такую уверенность, нравственную в широком смысле слова, лучше назвать уверенностью веры. Но откуда она появляется? Человек просто сидит, размышляет о своей нравственной природе и теоретически допускает некоторые абстрактные догмы? Конечно же, нет. Обычно уверенность веры рождается в детстве, когда сознание через веру принимает нравственные и религиозные концепции, которые признаются авторитетными в определенном сообществе. Затем ребенок отождествляет свое благополучие с этими концепциями.

Такая уверенность веры отличается от уверенности, основанной на наблюдении и размышлении, в двух аспектах. Если говорить объективно, то последняя кажется более убедительной. Научная уверенность основывается на том, что имеет силу для всех разумных существ; ее надежность может быть продемонстрирована любому творению, наделенному разумом. У истинных результатов науки есть сила покорять наш разум. Если человека не убеждают научные доказательства, можно подвергнуть сомнению его здравомыслие.

Однако с уверенностью в религии или нравственности все обстоит иначе. Так же как вера не может быть подорвана научными доводами, так же они и не могут создать ее. Уверенность всегда основывается на откровении, авторитете, божественном слове – истинном или принятом за таковое, и поэтому всегда является плодом веры – веры, которая – по какой бы то ни было причине – признает этот авторитет и склоняется перед ним в послушании. В этом отношении научная уверенность универсальнее и сильнее, чем уверенность, приобретенная посредством веры.

Тем не менее, вид уверенности, правомерный и соответствующий науке, абсолютно неадекватный в религии. Научная уверенность, какой бы убедительной и непреложной она ни была, всегда остается основанной на человеческих доводах и поэтому всегда может быть опровергнута дальнейшим и лучшим исследованием. Такая сомнительная, ненадежная уверенность – недостаточна для сферы религии. Здесь нам нужна надежная, божественная уверенность, которая бы превзошла все человеческие сомнения и никогда не подвела нас. Мы можем рассчитывать на нее и сейчас и в вечности. Кроме этого, научная уверенность, перенесенная в область религии, сделает религию вопросом разума. Это потребовало бы определенного уровня интеллектуального развития, который присущ только некоторым. Она сделала бы нас подчиненными научной иерархии в наших самых личных переживаниях – иерархии, которая бы превзошла Рим периода до Реформации в нетерпимости и тирании. Свобода совести прекратила бы свое существование.

Такая научная уверенность, перенесенная в духовную жизнь, в конце концов привела бы к противоположности тому, чем должна быть религия по своей сущности и по убеждению каждого. Религия – это прежде всего вера, то есть смирение, доверие, зависимость, послушание, простота и детская непосредственность. Но в религии научная уверенность, безусловно, вызовет гордость вместо смирения, интеллектуализм вместо простоты сердца и самовозвышение вместо уподобления детям. Знание надмевает, а любовь назидает. Поэтому мы не должны жаловаться, но быть благодарными, что, кроме научной, есть еще и другая форма уверенности, а именно – уверенность веры, которая зависит не от ненадежного человеческого понимания, а от неизменного божественного авторитета.

Если бы каждый принял такой божественный авторитет в религии и не возникало сомнений относительно того, где и как его найти, тогда никто бы не мог отрицать как ненадежные и сомнительные те знания, которые приобретены верой от такого надежного свидетельства. Безусловно, никто не возражает, что значительная часть наших знаний основывается на свидетельствах других людей и поэтому может быть приобретена только путем веры. Веру можно представить даже в более широком смысле – сюда входит и наше доверие свидетельствам нашего собственного сознания. Тогда только на основании веры мы можем быть уверены в предположениях и принципах науки в целом и ее отдельных сфер. То, что мы можем доверять чувственному восприятию, что внешний мир действительно существует, что законы мысли соответствуют законам бытия, что так называемые аксиомы могут считаться твердым основанием для всех знаний – эти и много других постулатов не могут быть доказаны, но установлены непосредственным свидетельством нашего сознания еще раньше всех доказательств. Если кто-то отказывается основываться на этих постулатах, тогда он создает себе препятствия на пути к истине и становится жертвой сомнения.

Но и в более узком и точном смысле слова вера как доверие свидетельству других играет важную роль в науке. Каждый, даже самый образованный, человек ограничен в своих дарах и силе, ограничен временем и местом. То, что он может свободно и независимо изучить сам, составляет всего лишь крошечную часть безграничной области научных знаний. Большую часть своих знаний он получил благодаря исследованиям других людей, и он принимает их свидетельство на веру. Даже больше, чем к естественным наукам, которые строятся на наблюдении, это относится к историческим наукам, которые могут основываться только на свидетельствах о событиях в прошлом. Хотя они остаются подверженными критике, эти свидетельства всегда подразумевают высокую степень доверия историкам. Любой, кто потребует математических или экспериментальных доказательств в истории, будет вынужден поставить под сомнение ее научность и никогда не будет уверен.

Нет науки, в которой не требовалось бы личного доверия и веры в свидетельства других. Поэтому то, что религия и богословие не основываются на личных наблюдениях, а на божественном свидетельстве, и что они могут быть установлены только верой, еще само по себе не доказывает ничего относительно их истинности. Почему знания, полученные от других, должны иметь меньшую ценность, чем знания, приобретенные путем наших собственных исследований? Те же ограничения, что мешают другим, приводят и нас к ошибкам и заблуждениям. Все зависит от того, насколько можно доверять людям, на чьи свидетельства мы полагаемся. Если такие люди достойны доверия, то знания, полученные от них, могут содержать больше истины, чем те знания, которые мы получаем путем нашего собственного ненадежного наблюдения.

Так как в религии Сам Бог, а не подверженный ошибкам человек, выступает свидетелем, тогда с этой точки зрения нет науки, более уверенной в своем предмете изучения, чем богословие. Его основа и сила заключается в Deus dixit, "так говорит Господь". Какой человеческий авторитет может сравниться с Всемогущим? И на чьи слова человек может уповать разумом и сердцем в страданиях и смерти, в жизни и в вечности, кроме как на свидетельство Того, Кто Сам есть истина?

Если божественный авторитет существует, то проблема в религии заключается вовсе не в том, заслуживает ли она нашей веры и доверия. Все признали бы ее теоретически. Мы сталкивается с проблемой, как только задаем вопрос, где этот божественный авторитет должен быть найден, как мы можем узнать его, для того, чтобы человечество не стало бесконечно разделенным. За свою историю человечество пережило рождение множества религий, каждая из которых претендовала на то, чтобы называться истинной. Даже в рамках одной и той же религии ее сторонники имеют различные взгляды на природу и власть, содержание и границы откровения. Это, однако, не может заставить нас сомневаться в том, что истина может быть найдена. Потому что такое сомнение будет насиловать нашу рациональную и нравственную природу, которая никогда не может уйти от влияния величия Бога. Но оно должно привить нам глубокое смирение и искреннее желание искать истину только там, где она может быть найдена ослепленной, грешной человеческой природой.

Поэтому вопрос относительно уверенности веры становится двояким. Он может быть адресован истине религии, которую мы должны исповедать, или нашему личному участию в спасении, обещанном этой религией. Есть уверенность, которая касается объективной религиозной истины, и уверенность, касающаяся участия конкретного человека во благах, обещанных этой религией. Два вида уверенности, несомненно, очень тесно взаимосвязаны, но, тем не менее, их необходимо различать и не путать друг с другом. Акт доверия, которым я признаю истину, отличается от того акта, которым я убеждаюсь в своем спасении.

Сила уверенности

Если научная уверенность имеет под собой рациональную и таким образом более универсальную основу по сравнению с уверенностью веры, то последняя намного превосходит первую в субъективной силе – то есть в силе уз, которыми душа привязывается к объекту через веру. Как только свидетельство признано и принято как божественное, то очевидно, что это связывает человека и управляет им намного сильнее, чем любое другое слово. Убеждения веры – самые глубокие, сокровенные, самые дорогие и вместе с тем самые прочные из всех убеждений. Нет войны более ужасной, чем война по религиозным причинам. Нет ненависти более сильной, чем ненависть, вызванная религией. Но также и не существует преданности, посвящения, самоотречения, любви, верности, терпения, добродетелей, которые могли бы по богатству и совершенству сравниться с теми, которые расцветают при жизни в общении с Богом.

Вера – назовем лишь ее одну среди многие добродетелей – насчитывает тысячи, если не миллионы мучеников. В науке таких мучеников намного меньше. Известный Иоганн Кеплер (1571-1630) занимался астрологией вопреки своим убеждениям для того, чтобы зарабатывать на жизнь. Он оправдывал свое поведение словами, что бедствующая мать (астрономия) должна была жить за счет своей глупой дочери (астрологии). Три раза Галилео Галилей (1564-1642) отрекался перед инквизицией от своей поддержки теории Коперника. Страх перед казнью был сильнее, чем любовь к науке. Кто хочет умереть за предположение, что земля вертится? В конце концов, это не так уж важно и всегда может быть исправлено позже. Кто будет подвергать риску свое состояние, имя и жизнь за исключительно теоретическую истину? Научная уверенность не может перенести костра и пыток.

Но уверенность веры абсолютна другая. Она намного сильнее, она неискоренима, потому что корнями уходит в человеческое сердце и затрагивает все фибры человеческой души. Если человек противостоит вам, основываясь на принципах, то его почти невозможно убедить в противоположном; с ним даже дискутировать невозможно. Религия человека всегда управляет им, даже в учениях, которые совсем не связаны с его верой. Она лежит в основе всех различий, разделяющих человечество.

Таким образом, истинный верующий пойдет на все, чтобы сохранить свою веру, будь это пытки, клеймо, крест или смерть на костре. Вера намного драгоценнее, чем дом и страна, супруг или супруга и дети, собственная жизнь и целый мир. Утративший веру теряет самого себя, свою душу и вечное спасение. Но тот, кто сохраняет веру, также сохраняет себя, даже если он должен потерять свою жизнь.

Поэтому уверенность веры – это самый совершенный покой, наивысшая свобода духа. Она не знает сомнений. Она способна на героические поступки, она бесстрашна, даже если ее окружает столько дьяволов, сколько черепицы на крыше[1]. Вера испытывает страх только перед Богом и больше ни перед кем. Она уверена в себе больше, чем в солнце, сияющем на небе. Она может ставить под сомнение все, кроме себя. И, по крайней мере, с таким же правом, как Декарт утверждал cogito ergo sum ("я мыслю, следовательно, я существую"), верующий утверждает credo, ergo sum, ergo Deus est ("я верю, следовательно, я существую, и, следовательно, Бог есть").

3. Поиск уверенности

Уверенность веры очень ценна и важна, и поэтому неудивительно, что человечество постоянно ищет ее. Без такого покоя сердца человеку не хватало мира в душе. Он пытался достичь ее различными способами. Никакая жертва не считалась слишком большой для этого, никакое наказание – слишком жестоким, никакая жизнь – слишком ценной. Человек пытался получить уверенность, соблюдая законы и обряды, принося жертвы с пролитием крови и без, избивая и убивая плоть, в диких оргиях и в суровом аскетизме.

История религии полна столь сильной и ужасной борьбой и страданиями, что стихийные бедствия, гражданские революции и войны просто тускнеют по сравнению с ними. Каждая страница такой истории рассказывает о слезах, вздохах, молитвах, ссорах, битвах и искушениях. Неуверенность, сомнения, страх, ужас и беспокойство поглощают сердце и жизнь каждого человека. Гимны всех народов наполнены трогательными стенаниями. Тщетность жизни и пустота мира были описаны самыми красноречивыми словами. Самые великие и благородные представители человечества были подвержены самой яростной внутренней борьбе.

Некоторые из самых прекрасных поэтических произведений посвящены таким страданиям. Философия родилась из размышлений о загадке смерти. Происхождение и цель искусства и науки – облегчить жизнь. И религия, взятая как единое целое, – это гигантская попытка поддержать человека с помощью Божества в страшной битве против жестокой, безжалостной природы. Поклонники удовольствий и сладострастия, как и люди искусства и ученые, часто прячут свою вечно недовольную обеспокоенность под маской безразличия. С помощью удовольствий и работы они пытаются отвлечься от беспокойства в своей душе. Все это – способы убежать от пустоты их существования и от обвиняющего голоса совести; словом, способы убежать от себя. Блез Паскаль (1623-1662) был прав, когда сказал, что вся деятельность, все развлечения и удовольствия, которым предаются люди, «происходит только от того, что они не умеют спокойно сидеть в своей комнате».

Уверенность в нехристианских религиях

Как бы нам не хотелось, мы не можем проанализировать и дать оценку другим религиям с этой точки зрения. Разве что кратко. Один феномен действительно заслуживает нашего внимания. Уверенность, касающаяся состояния человека и его будущего, присуща не только христианству; она встречается и в других религиях. Главным выражением языческих религий был робкий, тревожный страх (religio, deisidaimonia). Вне искупления в Иисусе Христе все люди живут в страхе смерти, в рабстве, без Бога и без надежды. Тем не менее, языческий мир порождает не только голоса страха, но также доверия и покоя.

У всех религий есть свои священные мученики, засвидетельствовавшие кровью свою веру. Один из самых известных примеров – Сократ (469-399 гг. до н.э.). В 399 г. в Афинах его обвинили в том, что он «не признает богов, признаваемых государством, а вводит другие, новые божества; виновен также в том, что развращает молодежь». Свою защитную речь Сократ построил вокруг того, что всю свою жизнь он видел как служение богу. Если судьи желают помиловать его при условии, что он оставит философию – то он должен будет отказаться, выбирая повиновение Богу, а не человеку. Он боялся не смерти, а нечестивых и неправедных поступков. Поэтому он шел на смерть уверенно, зная, что он идет к богам и освободится от всех проблем земной жизни. С невозмутимым спокойствием он выпил цикуту и умер как мученик за свою веру.

Есть много других примеров. Все они учат тому, что уверенность – не то же самое, что истина. Истина всегда приносит уверенность, но уверенность – это не подтверждение истины. Человеческий дух может найти ложный покой в заблуждении, которое может выдаваться за истину. Нам нравится верить в то, что мы хотели бы считать истиной. Однако уверенность сама по себе не освобождает человека. Только истина может избавить человека от рабства греха и смерти. Если Сын освободил вас, то вы действительно свободны.

Тем не менее, такие примеры стойкой веры должны пристыдить нас, христиан, ведь мы получили большую благодать и можем ходить в свете, который намного ярче. Христианский мир не всегда представляет более привлекательную картину в этом отношении. Здесь мы не говорим о номинальных христианах, которые продолжают жить, не думая ни о чем, изо всех сил подавляя мысли о смерти и вечности. Также мы не имеем в виду те современные движения, которые появились в рамках исторического христианства, и отрицают все особое откровение, лишая веру ее первоначального значения и центрального места в жизни верующего. В таких движениях никто не может говорить об уверенности в истине, а значит и об уверенности в спасении. Эти люди могут предполагать, догадываться, думать, даже надеяться, что все будет хорошо и в этой жизни и в следующей, и они даже могут осмелиться умереть с такой надеждой. У них может быть такое спокойствие, которое не подведет их даже в час смерти. Но вы не найдете в их среде ясного понимания того, что они принадлежат Господу и в жизни и в смерти; не найдете непоколебимой уверенности в том, что раз они любят Бога и призваны по Его изволению, то все содействует им ко благу; не найдете твердой уверенности в надежде на вечную жизнь; не найдете радости в гонениях и перед лицом смерти. Их песни наполнены сомнениями, меланхолией и надеждой, но в них нет смелости, энтузиазма веры.

Тем не менее, мы должны признать, что даже тот, кто искренне принимает особое откровение Бога, не всегда обладает уверенностью веры. Часто мы сталкивается с сомнениями, а не с верой; с тревогой – вместо твердого упования; с жалобами – вместо воодушевления и хвалы. Совсем немного тех людей, которые по-настоящему уверены в союзе со Христом и радуются в надежде славы Божьих детей.

Уверенность в Римско-католической церкви

Римско-католическая церковь, следуя святому Августину (354-430), даже отрицает, что христианин может быть уверен в своем вечном спасении, за исключением некоторых случаев, и то только при особом откровении от Бога. Уверенность, достигаемая посредством исполнения церковных постановлений, есть и остается не чем иным, как мнением, предположением, opinio conjecturalis. Неважно, насколько большой она может казаться, но эта уверенность никогда не станет непоколебимым убеждением, полной и неискоренимой. В системе римско-католической церкви нет места для такой уверенности, потому что она отрицает, что Христос обеспечивает спасение и оно запечатлевается в сердцах верующих свидетельством Святого Духа. Спасение, по мнению католиков, зависит от добрых дел и поэтому может быть только условным. Римско-католическая церковь никогда не позволяет христианину становиться независимым и стоять на своих ногах. Она никогда не отпускает его, но всегда крепко держит его в своих руках, даже на протяжении многих лет после его смерти – в чистилище. Только церковь может открывать и закрывать небесные врата.

Таким образом, в католицизме христианская вера никогда не задается вопросом: откуда я знаю, что я истинно верю, и как я могу быть уверен в спасении? Там обращается внимание на абсолютно другой вопрос: как я соблюдаю постановления церкви и как, согласно ее суждению и учению, я могу заслужить вечную жизнь? Если мирянин прилежно исполняет все то, чему учит церковь, он не должен волноваться: церковь позаботится об остальном. Но в своих попытках обрести вечную жизнь добрыми делами христианин-католик может выбрать только одно из двух направлений. Он может облегчить себе задачу и если не в теории, то на практике может задать себе вопрос: сколько будет достаточно, чтобы получить вечную жизнь? Либо он может серьезно отнестись к вечной жизни и требовать от себя строгого соблюдения всех церковных требований, более того – принудить себя делать больше, чем требуется.

В результате в католицизме есть два вида христиан: те, которые время от времени приходят на исповедь и мессу, соблюдают требуемые посты, а на протяжении всего остального времени их жизнь беззаботна и поверхностна. В своем спасении они уповают на церковь. Есть и те, кого не удовлетворяют только внешние проявления, и они стараются проводить безукоризненную религиозную жизнь путем мистицизма и аскетизма, отделяясь от мира и отрекаясь от плоти, и таким образом приходить пред лице Божье.

Мы далеки от того, чтобы сразу же порицать последних, исходя только из наших протестантских суждений о том, что такая набожность ничтожна пред Богом, поскольку основывается на ложном принципе – праведности по делам. Ибо несмотря на то, сколько истины в этом суждении, перед тем как произносить его, мы просто должны себе напомнить, что католическая праведность по добрым делам намного предпочтительнее, чем протестантская праведность по хорошей доктрине. По крайней мере, праведность по добрым делам приносит пользу ближним, тогда как праведность по правильной доктрине производит только отсутствие любви и гордость. Кроме того, мы не должны закрывать глаза на огромную веру, искреннее покаяние, полное подчинение и горячую любовь к Богу и ближнему, которая очевидна в жизни и работе многих католических христиан. Христианская жизнь настолько богата, что развивается к своей полной славе не только в одной форме или в стенах одной церкви.

Тем не менее, католическая набожность, даже в своей лучшей форме, отличается по своей сути от протестантской. Она всегда остается несвободной, несамостоятельной, формальной, законнической. Полная внутренняя уверенность веры отсутствует. Всегда остается место для вопроса: достаточно ли я сделал и что еще я должен сделать? Рим сознательно удерживает душу верующего в тревожном, так называемом здоровом напряжении. Духовная жизнь колеблется между ложной уверенностью и мучительной неуверенностью. Католицизм не понимает слово Святого Писания, что Святой Дух свидетельствует нашему духу, что мы – Божьи дети, и что все, кого ведет Божий Дух – Божьи сыны.

Уверенность в Реформации

Реформация принесла много изменений. Эта мощное движение образовалось в результате осознания глубокой нужды в уверенности в спасении. Тщетно Мартин Лютер (1483-1546) искал эту уверенность в добрых делах. Он нашел уверенность в Божьей дарованной благодати, в оправдании грешников только верой. Открыв это сокровище, Лютер восстал против всего христианского мира с героической смелостью. Его вера была насколько крепкой, и он был настолько уверен в своей надежде, что с этой верой и надеждой он осмелился стоять в одиночестве перед всеми оппонентами. Бог был за него; кто мог быть против него? Уверенность была присуща не только вере Лютера, но также и вере всех реформаторов.

Нельзя сказать, что они никогда не сталкивались с искушениями и борьбой; неверно будет предположить, что они всегда были выше всех сомнений. Все они прошли через периоды страшной тревоги и глубокого разочарования. Несмотря на такую сильную веру, Лютер часто проходил через ужасную борьбу с дьяволом и разумом. Он неоднократно сомневался, действительно ли правильный и благословенный его труд по Реформации церкви. Филипп Меланхтон (1497-1560) также часто находился в подавленном состоянии духа. Жан Кальвин (1509-1564) свидетельствует – несомненно, по своему собственному опыту, – что у верующего может быть много сомнений и волнений. Но различие между реформаторами и их учениками состояло в том, что они не лелеяли и не питали такое положение. Они не видели в нем пользы и добра; они не удовлетворялись постоянными сомнениями. Они боролись за то, чтобы выйти из такого состояния, и умоляли Бога, чтобы Он избавил их от него. Реформаторы превозмогали такое состояние силою веры. Не сомнение и страх, а стойкость и уверенность были обычным состоянием их духовной жизни.

Их смелость основывалась на смирении, их уверенность в себе – на доверии Богу, их свобода и независимость – на искренней зависимости от Его благодати. Их чувства не управляли разумом, но разум и воля не отрицали прав их чувств. Они никогда не сидели без дела. Голова, сердца и руки трудились вместе в исключительной гармонии. Они не были пиетистами, посвящавшими религиозной жизни только глаза и сердце. Они не были мистиками, которые изолировали себя от мира и бросили его на произвол судьбы. Они не были интеллектуалами и моралистами, которые совсем не обращали внимания на богатство эмоциональной жизни. Несмотря на различия в предпочтениях и характере, все реформаторы были глубоко религиозными людьми. Тем не менее, или возможно именно по этой причине, они не закрывали глаза на семейную, общественную, экономическую и политическую жизнь. Весь неестественный, нездоровый пиетизм был чужд им. Их религиозная жизнь была здоровой до самой глубины – чистой и простой, и при этом – страстной и глубокой.

Их набожность отличалась от набожности Рима. Они понимали сущность христианства абсолютно по-новому. Возвратившись к живительному и живому источнику Писания, они нашли в нем дух и силу, которые изменили карту христианской Европы. Это было благочестие псалмопевцев, пророков и апостолов, которое ожило в реформаторах и говорило через них. Они подражали Христу, Который, будучи Божьим Сыном, стал Сыном Человеческим, и ощутил все стороны человеческого существования.

Их описание веры также соответствует такому стандарту. Для них вера – это не просто надежда и мнение, не гипотеза и предположение, даже не знание и согласие, но полная уверенность и твердая надежда, осознание и убеждение – настолько сильные и окончательные, что не остается места для сомнения и страха. Просто послушайте, как смиренно и вместе с тем смело в Гейдельбергском катехизисе христианин говорит о надежде, которой он живет. Он абсолютно уверен, что принадлежит Церкви Христовой и будет всегда там оставаться. Он искренне верит, что не только другие, но и он лично был прощен и одарен вечной праведностью и спасением от Бога по чистой благодати, только по заслугам Христа.

В этом вероисповедании христианин возвысил свой голос. Он стоит в свободе Божьих детей. Божий Дух свидетельствует его духу, что он – Божье дитя. Он верит и поэтому может говорить. Здесь христианская жизнь приобретает свою независимость. Она не зависит ни от какого другого творения; она связана только Богом и Его Словом. Здесь вера связана только с Богом и ни с кем и ни с чем другим в мире.

Уверенность в протестантской ортодоксии и пиетизме

Этот радостный тон отозвался эхом в период Канонов Дортского Синода. Но затем постепенно становился все слабее и слабее; неуверенность и страх вошли в язык веры. Вера шестнадцатого века стала ортодоксией семнадцатого. Люди уже не исповедовали свою веру – они верили в свое исповедание. Среди большинства людей такая ортодоксия проложила путь рационализму. Религия стала вопросом разума, истина о вечном уже зависела от исторических доказательств и рациональных аргументов, а уверенность веры была перепутана с рациональным пониманием. С другой стороны, это вызвало совсем иную реакцию среди небольшого количества верных людей; их не удовлетворяли просто рациональные знания, они искали сущность спасения в религиозном опыте. Постепенно такое движение перешло в пиетизм.

По мере того, как все больше и больше искренних верующих видели, как развиваются «незаконнорожденные» формы исторической и временной веры, они начали терять уверенность и доверие. Должна была быть значительная разница между этими двумя верами: это разница между жизнью и смертью, между искренней верой в Божью благодать во Христе и исключительно рациональным соглашением с истиной. Однако существовал определенный риск путаницы, самообмана и ложной уверенности. Очень сложно увидеть разницу между истинной и ложной благодатью, между рожденными свыше в их худшем проявлении и другими люди в их лучшем проявлении. Соответственно, верующего побуждали к тому, чтобы углубиться "в себя" для того, чтобы убедиться в реальности своей собственной веры.

В таком самоанализе он руководствовался работами богословов, в которых поднимался этот вопрос. Они прослеживали жизнь души с ее самого начала, анализируя внутренние побуждения и описывая ее как целую последовательность неуловимых, но часто запутывающих признаков. Ни до, ни после этого внутренняя жизнь общения с Богом не изучалась глубже и тщательней.

Выступая против холодной ортодоксии того времени, они говорили, что одного знания не достаточно, настоящая вера – это духовный опыт. Не достаточно только слышать, как другие люди описывают духовное; необходимо увидеть все это своими собственными глазами. Рассуждения о болезни опытного врача многого не стоят; гораздо важнее лично пережить и болезнь и исцеление. Первое – это просто холодное, историческое, словесное знание. Но истину можно понять только через опыт, который открывает в словах Писания абсолютно новое духовное значение, показывает нам истину в истине и делает нас верующими: не потому, что опыт хочет сказать нам что-то другое, но потому что тогда мы сами переживем и усвоим плоды всего этого в сердце.

Постепенно список необходимых переживаний на пути в небеса был расширен. Он начинается с глубокого чувства нашей беспомощности, болезненного переживания вины и неотвратимого удара молнии Синайского закона. Если человек не слышал осуждения, провозглашенного законом, он не нуждается в евангельском провозглашении спасения. Не здоровые нуждаются в Исцелителе, а больные. Иисус пришел, чтобы призвать не праведников, а грешников к покаянию. Верующие родители, крещение, христианское воспитание, исповедание веры, Вечеря Господня – все это не отменяет необходимости в таком переживании. Оно должно служить предупреждением, чтобы мы не обманывали себя, как делают это многие, относительно вечности, и не лелеяли идею о том, что благословенные всем этим люди включены в Божью благодать. Все, включая детей завета, должны пройти через осуждение Божьего закона для того, чтобы самим понять свое падшее состояние и научиться вместе с мытарями просить благодати из самых глубин своей беспомощности.

Такое чувство потерянности может быть как длительным, так и коротким. Даже если луч света проникает в душу, открывая глаза на искупление в Иисусе Христе, то это еще не значит, что человек сразу же поверит и бросится к Божьим обетованиям, потому что это вызывает опасность притворной, украденной веры, а украденное добро не принесет никакой пользы. Прежде Бог должен наделить правом и смелостью верить. Поэтому великое множество духовной подготовки должно было предварять принятие верой Божьих обетований.

Нельзя достигнуть уверенности веры прямо с самого начала. Существует разница между просто существованием и процветанием веры, между упованием, ищущим убежища, и полным упованием. Первые годы веры наполнены плачами и вздохами, молитвами и надеждами. Уверенность достигается только после ряда переживаний, продолжающихся много лет. Уверенность не дается вместе с самой верой и даже не появляется как ее результат. Часто уверенность приходит извне, механически, через особые откровения. Иногда она возникает благодаря неожиданному «вмешательству» библейского отрывка. Или свет славы может внезапно снизойти на душу, побуждая верующего вместе с Иаковом говорить: "я видел Бога лицем к лицу, и сохранилась душа моя". Порой Господь Иисус показывает Себя непосредственно ищущей душе и наполняет ее небесной радостью. Или верующий, как, например, Павел, возносится до третьего неба и проводится во внутреннюю комнату Царя. Только тогда он поднимается на самую высокую ступеньку веры и встает рядом с верующими, которые утверждены и тверды в вере.

Но лишь немногие достигают такого состояния. Большинство же продолжает спотыкаться на всем протяжении жизненного пути, вздыхая и плача. Они бедные, несчастные люди, всегда озабоченные своей собственной беспомощностью, изредка, если вообще когда-нибудь, радуясь искуплению в Иисусе Христе, и так и не приходят к жизни, полной радости и благодарности. Они предпочитают, чтобы к ним обращались как к испорченным грехом потомкам Адама, грешникам, находящимся под Божьим осуждением; они находят утешение в обещаниях, данных Богом червю Иакову[2] и народу Израилевому.

В их душе не было ни света, ни счастья, и поэтому все вокруг им казалось темным и мрачным. В земной жизни они видели преимущественно лишь тревоги и горе. Мир для них – лишь долина слез, пустыня, Мешех. Они бы предпочли совсем оставить этот мир и ограничить себя узким кругом людей с подобными убеждениями. Семья и общество, наука и искусство, государство и церковь предались неверию и революции, поскольку считались абсолютно испорченными и неподлежащими искуплению. Духовную пищу они получали только в обсуждении в небольших группах и в чтении работ авторов прошлых эпох. Всего остального они спокойно ждали, терпеливо исполняя свои обязанности до тех пор, пока не пришло время избавиться от этого греховного тела, или до скорого возвращения Христа.

Реакция на пиетистов

На протяжении 17 века вера самых набожных людей во всех реформатских церквях Нидерландов усвоила эти пиетистские образцы. Но так не могло продолжаться долго. Такая пугливая и изолированная жизнь не соответствовала истинной, полной христианской религии. Плач не был поклонением, вздохи не были верой, и такой бегство от мира не было победой над этим миром. В результате у многих возникло желание чего-то иного, лучшего. Различные движение пытались показать лучший путь к достижению уверенности. Можно выделить две основные линии: моравские братья в лютеранских кругах и методисты в реформатских кругах.

Моравские братья хотели обращать души и вести их к величайшему счастью не законом, а Евангелием; не через гром горы Синай, а через любящий голос с Голгофы; не через строгого Моисея, а через сочувствующего Христа. Николай Людвиг фон Цинцендорф (1700-1760) ничего не хотел делать с так называемыми Busskampf и Durchkruch (покаянной борьбой и прорывом) пиетистов. Он называл их жалкими христианами; Цинцендорф хотел не вздыхающей и рыдающей веры, а поющего, радующегося христианства. Для того чтобы достичь этого, необходимо было всего лишь провозглашение Спасителя. Живое описание Его бесконечной любви к грешникам, которая открылась в Его страданиях и смерти, в Его крови и ранах, было достаточно для того, чтобы произвести впечатление на восприимчивое сердце. И такое впечатление – спасительная работа Христа, обновление и сообщение жизни через Его Святого Духа. Те, на кого влияет Евангелие креста и раны Христа, входят с ним в брачный завет и получают освобождение от вины и власти греха. И начиная с этого момента, у них будет счастливая, полная благодарности, необремененная жизнь, которая будет укрепляться и питаться воспоминаниями слов Иисуса, богатым поклонением и сокровищницей трогательных гимнов.

Методисты выбрали другой путь. По сравнению с моравскими братьями, они глубже переживали вину греха и поэтому чувствовали, что необходимо убрать из души ложную уверенность. Вера должна быть предварена глубоким чувством вины, которое пробуждается страстными речами, описанием всего ужаса смерти и ада, и песнями, затрагивающими чувства людей. Но сразу же после этого проповедовали благодать и предлагали спасение. Из глубин ада самопознания душа восходила на небеса богопознания. Методисты сжали весь опыт спасения в один момент. Глубочайшая беспомощность и наивысшее блаженство идут бок о бок. Тот, кто сел на место грешника потерянным человеком, сразу же обнаруживался Христом. Он садился виновным и заслуживающим ада, но вставал прощенным и унаследовавшим небеса.

Поэтому вера была немедленной полной уверенностью, потому что происходила внезапно из глубокой скорби и получала уверенность, учитывая, в каком контрасте она находилась с состоянием, предваряющим ее. Вера родилась в ярком свете осознания. Методисты знали день и час своего нового рождения. Джон Уэсли обратился 24 мая 1738 года в 9:15 вечера. Любой, кто приходил к уверенности веры таким образом, никогда не должен был сомневаться в своем состоянии. Уже не было нужды постоянно проводить самоанализ, смотреть в свое сердце, чтобы проверить реальность веры. Человек знал, что он перешел из смерти в жизнь, и сейчас перед ним стоят более важные задачи. Оправдание было раз и навсегда, завершенное, а верующий теперь был на пути освящения. И его окружал мир, полный потерянных душ, нуждавшихся в таком же спасении. Обратившись сам, он понимал, что нет более важного призыва, чем обращать других людей и приобретать для Христа как можно больше потерянных душ.

Оба движения оказали сильное влияние на христианство. Они пробудили христиан от размышлений о самих себе и призвали вернуться назад к битве с этим миром, вместо того чтобы находиться в полной изоляции от него. Они побудили развитие местных и иностранных миссий. Также эти общины начали организовывать воскресные школы и много других сообществ. В результате этих движений была распространена Библия и христианские трактаты, благовестие, благотворительность и много других христианских начинаний, служивших распространению Божьего Царства. Христианство было пробуждено ото сна и начало новую, энергичную жизнь.

Тем не менее, нельзя отрицать, что оба движения пострадали от ограниченности христианского видения. Не уделялось достаточного внимания первой статье Апостольского Символа веры, в частности тому, что Бог – всемогущий, Творец неба и земли. Не предавали достаточного внимания науке и искусству, литературе и политике, семье и обществу, и поэтому они не были обновлены и реформированы в соответствии с основными христианскими принципами. Все содержание христианской жизни сводилось к тому, чтобы уповать на раны Христа, обратиться и затем обращать других людей. Первое часто характеризовалось сентиментальностью и нездоровой чувствительностью; второе – бурной и необдуманной деятельностью. Сознание было подавлено ради чувств и воли, и не было гармонии между человеческими способностями и возможностями. Свободы Божьих детей – господство над миром, благодарная радость добрым дарам Отца света и верное следование земному призыву, открытые глаза, дальновидность, широкое сердце – ничто из этого не осуществилось. Часто к христианской жизни относились как к жизни, идущей параллельно или находящейся выше или иногда даже во враждебных отношениях с человеческой жизнью. Здесь христианство не было закваской, которая смешивается с тестом и заквашивает его полностью.

Большая неуверенность

В результате смешивания таких различных элементов в жизнь веры возникла еще большая неуверенность. Ортодоксы и пиетисты, моравские братья и методисты, рационалисты и мистики растягивали ее в разные стороны, и это мешало ей взять правильный курс и постоянно расти в благодати и познании нашего Господа Иисуса Христа. Кроме этих различий в религиозных точках зрения, еще более разрушительной для духовной жизни была резкая оценка, которую философия поставила возможности человека познать истину, и влияние исторического исследования Святого Писания как источника истины.

Начиная с Эммануила Канта, философские идеи получили еще более широкое принятие: человек, связанный своим ограниченным восприятием и пониманием, никогда не может приобрести истинное знание о невидимом и вечном. Исторический критицизм еще больше усугубил положение, заявив о том, что нельзя доверять не только вероисповеданию, но и Писанию пророков и апостолов. Таким образом, нам больше негде найти уверенность – ни вне себя, ни внутри себя. Мы можем быть уверены только в том, что мы видим своими собственными глазами и до чего дотрагиваемся руками. Как только вы выходим за эти пределы, то нет ничего, что могло бы авторитетно выступить вперед и потребовать от человека подчинения. Человек – сам себе мера всех невидимых вещей, и мнение одного человека такое же достойное, как и мнение другого. Поэтому давайте будем есть и пить, ибо завтра мы умрем. Или, по крайней мере, пусть каждый ищет спасение своим собственным путем, потому что религия – это личное дело каждого. В этой сфере никто не имеет доступа к истине.

Такая философия неверия распространяется – даже среди тех, кто исповедует Христа – намного быстрее, чем можно представить. И много людей живет с таким умонастроением, сомневаясь и в том и в другом пути, поднимаясь и опускаясь как волны на море, не находя ни радости, ни мира. Часто те, кто называет себя верующими, прячут неуверенность в своем сердце за шумной тревогой о чем угодно. И богословы ничего не делают для того, чтобы проложить путь через лабиринт утверждений и заявлений к познанию вечного. Как мы можем приобрести уверенность веры, столь необходимую для мира в сердце?

4. Путь к уверенности

Важное отличие между наукой и религией заключается в том, что наука удовлетворяется человеческой уверенностью, тогда как религия требует не что иное, как божественную уверенность. Объект веры должен быть надежной, непогрешимой, вечной истиной, чтобы мы могли полагаться на него в жизни и смерти, сейчас и в вечности. Что касается земных вопросов, то мы можем доверять большей или меньшей степени вероятности. Но в религии, которая в самой своей сущности касается вечного спасения человека, абсолютная уверенность – обязательное требование. Ни человеческое слово, ни результаты научных исследований, ни идеалы, сформированные нашим представлением, ни предположения, основывающиеся на человеческом рассуждении, не могут быть основанием нашей надежды, ибо все они ненадежны и подвержены ошибкам. Они не могут поддерживать нашу надежду, и с таким основанием она очень скоро полностью разрушится. Вера – религиозная вера – по сущности своей может находить покой только в слове, Божьем обетовании, исходящем из Его уст и явленном человеку естественно или сверхъестественно.

Поэтому неслучайно все религии апеллируют к откровению. Они могут брать начало в каком-то особом откровении или они могут существовать на основе непрерывного откровения, но они никогда не заявляют о том, что их основание – человеческое исследование, потому что им может быть только божественный авторитет. Этого требует сущность религии. Откровение – это исходная предпосылка, основание, обратная сторона, необходимый коррелят религии. Религия, которая больше не осмеливается высказываться от имени Бога и на основе Его авторитета, теряет свою сущность. Она становится мифологией или философией религии. Кроме этого, она теряет свое влияние на людей, которые всегда ожидают от религии большего, чем просто человеческого мнения. Теология, догматы которой больше не происходят от Deus dixit ("Так говорит Господь"), подорвала свое основание, потеряла устойчивость и вскоре превратится в руины. Единственное основание, на котором может покоиться религия, – это откровение, божественный авторитет.

Безусловно, нельзя отрицать, что религия всегда чрезвычайно злоупотребляла этим авторитетом. Нигде не было столько обмана, в большей или меньшей степени, коварного и жесткого, как в религии. Демагоги использовали божественный авторитет в своих собственных целях. Священники поставили себя глашатаями Божьей воли, чтобы держать людей в рабстве и заставлять их служить для пользы и власти священников. Суеверия, колдовство, предсказание судьбы и много других варварств обвили ствол божественного авторитета как растения-паразиты. Невозможно подсчитать, сколько несправедливых и жестоких действий совершалось во имя религии на протяжении всей истории. Реки крови и слез были пролиты ради великой славы Бога.

Но все это не умаляет того факта, что божественное откровение и божественный авторитет образует основание религии. Скорее, такие действия подтверждают этот принцип; люди убивали друг друга в убеждении, что служат этим Божьему делу и содействуют интересам наивысшего блага. Это еще раз указывает на тот факт, что в отличие от науки и искусства, религия требует божественной уверенности. Человеческая душа находит полный покой только в Боге; только в непогрешимом авторитете она находит полное удовлетворение. Поэтому слово проповедника обладает силой только тогда, когда оно несет Божье Слово. Без этого проповедь не имеет ни влияния, ни силы. Кто, кроме Бога, дает проповеднику право стоять за кафедрой, возвышаясь над людьми, проповедовать о правилах веры и жизни и связывать вечное счастье или скорбь слушателей с принятием или отвержением этих правил?

Научное основание

Если это так, то возникает еще более важный и сложный вопрос: где и как можно найти такой божественный авторитет, который по праву будет требовать нашего признания и подчинения?

Ответ на этот вопрос мы начнем с того, что признаем, что невозможно полностью решить эту дилемму абстрактно. В науке невозможно изолировать доказательство данного суждения так, чтобы все другие противоречащие предпосылки по этой теме остались вне игры. Все доказательства предполагают существование отправной точки, общей для аргументов «за» и «против», то есть основание, признанное обеими сторонами. Невозможно приводить доводы тому, кто отрицает все принципы. И доказательства и предпосылки, на которых они основываются, в разных науках разные. Они отличаются друг от друга в математике и в естествознании, в философских и исторических науках. Они отличаются по своему построению, количеству, силе и степени, в которой они зависят от темы и ее отношения.

Математическое доказательство требует в качестве предпосылки наименьшего, поэтому имеет самую универсальную обоснованность, обладая большой степенью очевидности. Логическое доказательство исходит из намного большего количества исходных предпосылок, что в результате часто не убеждает другую сторону. Историческое доказательство еще сильнее апеллирует к теме; как результат оно часто не имеет силы и во многих случаях не дает ничего, кроме степени вероятности. Но какие бы доказательства ни предоставила наука, они всегда основываются на согласии и логике человеческой природы. Таким образом, в их основании также лежит вера в то, что можно полагаться на человеческие ощущения, обоснованность логических правил, существование познаваемой истины и правдивость Бога. В их основе лежит большое количество метафизических, логических, психологических и нравственных предпосылок, которые уже приняты, самодостаточны, очевидны и недоказуемы, но являются проводниками всех доказательств. Те, кто решит поискать какие-то другие предпосылки для того, чтобы начать сомневаться в них, подорвет основания науки и сделает уверенность невозможной.

Это истинно и для религии. Нет ни одного человека, который бы вырос абсолютно вне религии и нравственных ценностей и который мог бы оставаться нейтральным и непредубежденным по отношению ко всем религиям. Попытка доказать истину любой религии такому абстрактному, бескровному лицу, существующему только в воображении, была бы напрасной тратой времени. С детства каждый человек учится разговаривать на определенном языке, и в этом языке он получает все виды религиозных и нравственных концепций, которые, как правило, он сохраняет до конца своей жизни и которые управляют его мышлением и волей.

Современный метод, пытающийся без предварительной оценки изучать все религии для того, чтобы в конце выбрать одну из них, наталкивается на всевозможные непреодолимые практические и богословские препятствия. Сразу же видно, что невозможно избавиться от всех убеждений и предубеждений, находящихся в сердце с самого рождения и появляющихся до или во время научных исследований. Даже в голове самого радикального неверующего все еще остаются религиозные впечатления детства, которые в определенной степени продолжают влиять на него. И даже преобразование теологических факультетов в факультеты религиоведения не смогло избавить их от влияния римско-католического, лютеранского или реформатского происхождения и среды.

Более того, метод «выведения» чистой религии через сравнительное изучение религий также заслуживает теоретического осуждения во имя науки. Любой, кто изучает различные религии под покровительством научных дисциплин, исходит из убеждения, что все религии – это нечто другое, нечто большее, чем патология человеческого духа. Он исходит из истинности религии как такой, и таким образом из существования Бога, из значения и прав метафизики, из идеи единства и развития, плана и цели в истории религии. Для того чтобы изучать религии, сравнивать их, делать выводы относительно их истинности, особенных ценностей, нам требуется норма, идея религии, пусть даже смутная и общая, которая предваряет и направляет изучение и оценку. Чисто позитивистская концепция науки несостоятельна не только в богословии, но и в сравнительном религиоведении.

Кроме того, изучение религий дало очень важное преимущество: оно показало превосходство христианской религии над всеми остальными. Известно, что в Европе и Америке существуют отдельные группы, которые отдают преимущество буддизму или исламу и официально приняли эти религии. Но намного больше тех людей, которые думают, что не нуждаются в христианстве, что они могут замечательно жить и без него, и кто ненавидит христианство всю свою жизнь. Огромное количество людей поворачиваются к христианству спиной, испытывая при этом гордость или безразличие, и ищут удовлетворения в язычестве.

И все же ничто из этого не умаляет того факта, что по своему религиозному и нравственному характеру христианство намного превосходит другие религии. Нигде больше природа и история, человек и мир, сердце и совесть не постигаются с такой глубокой истиной и близостью к реальности, как в христианской религии. Познание себя и познание окружающего нас мира постоянно подтверждает познание Бога, открытого в Святом Писании. Это свет на пути, который ведет через творение и который сам разъяснен и подтвержден природой и всей историей человечества. Мы не можем себе представить, в чем бы мы нуждались, в какую ужасную духовную нищету мы бы погрузились, если бы христианская религия и весь ее вклад и влияние исчезли бы вдруг из нашего общества и культуры. Если христианство не есть истинной религией, то у нас есть все основания разувериться в том, что истину в религии вообще можно найти. В сущности и на практике вопрос относительно уверенности веры сводится вот к чему: каким образом истина христианства может быть показана нам и может повлиять на наши души так, чтобы мы в конце концов убедились, что христианство – это истина.

Главным образом, рекомендуется два подхода. Первый прежде всего показывает истину естественного богословия путем доказательств существования Бога, независимости и бессмертности души; затем такой подход выводит доказательства истинности христианства из надежности апостолов, пророков, представленных в Святом Писании чудес, учения и жизни Иисуса, постоянства и распространения церкви и так далее. Такой подход стремится убедить нас, используя рациональные и научные методы.

Нельзя сказать, что такой подход запрещен, невозможен или невыгоден. Даже пророки, апостолы и Сам Иисус использовали его, чтобы приводить своих слушателей к вере. Чудеса Иисуса – это знаки Его Сыновства, и Он требует, чтобы люди верили в Него, верили, что Отец в Нем, а Он в Отце на основании того, что Он сделал (Иоанна 10:38). Христианские богословы всегда используют эти доказательства для того, чтобы усмирять оппонентов и освободить путь для истины. Они (доказательства) дают защитникам христианства оружие, которым можно отразить различное множество научных атак. Такие доказательства дают возможность христианам умело защищаться против критики, которая подчиняет объект их веры науке. И тот факт, что у христиан есть все эти доказательства, говорит в поддержку веры, а не неверия.

Поэтому мы не должны лишать себя таких доказательств из-за сомнений и неопределенности, прячась за мистицизмом и агностицизмом. Если человек не видит перспективы в том, за что берется, то он подготавливает себя для поражения, а не для битвы. И на научной арене верующие призваны обосновывать свою надежду, твердо верить в правильность своего основания, усмирить оппонентов и отразить их атаки.

Христианство в действительности имеет исторический аспект. Оно принимает Божьи вечные мысли, когда они вошли в пространство и время. Оно сосредоточено на воплощении Слова и покоится на откровении с длинной и богатой историей, которая обобщает часть мира как целое, и как таковое поддается историческому изучению. Хотя доказательств может быть и недостаточно для того, чтобы привести человека к вере в истину христианства, с другой стороны, вера в такую истину безусловно не имела бы права на существование, если бы было доказано, что такое откровение не имеет исторических оснований. Вера – это не только доверие, но также знания и соглашение, и она не может существовать, основываясь на ловко выдуманных баснях.

Доказательство божественного свидетельства Святого Писания по крайней мере способно показать, что вера – это не что-то неразумное и абсурдное. Безусловно, мы не можем обратиться за помощью к математическим доказательствам, но ведь ни одна из сфер истории не может использовать их. История – это не математическая задача. Тем не менее, внутренние и внешние характеристики откровения, несомненно, принимаются во внимание и свидетельствуют против его (откровения) оппонентов.

На протяжении многих лет было представлено множество различных аргументов, оспаривающих истинность и надежность Святого Писания, но вскоре многие из них оказались неубедительными и были «отозваны». Адольф фон Гарнак заявил о том, что прошли уже те времена, когда мы могли видеть в древних христианских писаниях набор измышлений и искажений фактов, потому что те документы о происхождении христианства, которыми мы обладаем, по существу отвечают действительности. Открытия археологов в Египте и на территории Ассирии подтвердили, что все заявления об отсутствии культуры во времена жизни Моисея и о невозможности написания десяти заповедей именно в то время – несостоятельны. Если бы Писания просто рассказывали об обычной истории, и греховный эгоизм и человеческое упорство сердца не играли бы никакой роли, то доказательства их истинности считались бы достаточными. Не Бог и Его откровение виновны в неверии человека, а сам человек.

Недостаточность доказательств

Но, учитывая субъективные наклонности человеческого сердца, никаких доказательств не будет достаточно, чтобы подвинуть человека к вере. Слово Евангелия само по себе не имеет силы. Как же его могут усилить человеческие доказательства в пользу истинности этого слова? Как правило, такие доказательства имеют научный характер и появляются в результате глубоких размышлений и долгих лет обучения. Перед тем, как они были открыты человеком, они, конечно, не играли никакой роли. Но и теперь, когда они существуют, их знают и понимают лишь высокообразованные люди. Более того, дальнейшие исследования и размышления могут вовсе лишить их силы – частично или полностью. Они играли некую роль в научных битвах, но для религии они малосущественны, потому что нет человека, чья религиозная жизнь строилась бы на таких доводах или взращивалась бы ими. Нам надо быть благодарными за это. Откровение Божье в Его Слове доступно всем – как ученым людям, так и простым. Его истина не вращается вокруг научных исследований, доступных пониманию лишь мудрых и ученых людей.

Поэтому откровению присущи уникальные черты. Откровение – это история, оно состоит их слов и фактов, которые имели место в жизни и истории человечества. Но его развитие всецело подчинено особой, божественной цели. Откровение – организм, поддерживающий собственное существование. Через него работают силы не земные, а небесные, не временные, а вечные, не человеческие, а божественные. Оно есть плоть в своем представлении, но эта плоть утверждена в Слове, которое с Богом и которое есть Сам Бог. Это не просто хроника прошедших событий, не имеющих к нам никакого отношения; не просто свидетельство о чудесных деяниях Бога в прошлом. Это слово обращено и теперь к человеку, и в нем Бог призывает человека назад в общение с Собой.

Как и история в целом – это не только совокупность происшествий, а органическое единство взаимосвязанных событий, объединенных одной идеей, так и слова и факты, входящие в сферу особого откровения, составляют систему, которая подчинена одной мысли, одному замыслу, одной цели. Кто не понимает этой мысли – не понимает и откровения. Такой человек отрезает сердце, душу, жизнь организма и остается лишь с безжизненным скелетом, который разваливается на куски и обречен на пребывание в склепе. Тогда слова и факты, получающие свое значение от откровения, утрачивают смысл и значимость, потому что тогда их следует объяснять на естественном уровне и оценивать в соответствии с человеческими стандартами. В результате этого неминуемо исчезает единство Писания, единство веры, единство церкви, единство богословия.

Если история откровения не сознается и не описывается исходя из ее собственного смысла, тогда она перестает быть историей в обычном, естественном смысле слова. Святое Писание разочаровывает нас всякий раз, когда мы подчиняем его тем же требованиям, которые мы предъявляем к историческим источникам. Несомненно, книги Ветхого Завета не позволяют написать обычную историю Израиля. То же самое с Евангелиями: по ним сложно воссоздать последовательное описание жизни Иисуса. А послания постоянно разочаровывают, когда мы используем их, чтобы познакомиться с жизнью апостолов или историей церкви первого века. Все эти писания составлены, опираясь на веру. Ни одно из них не писалось как лишенное предпосылок, научное, историческое исследование. Все они – свидетельства верующих. Кто бы ни пытался написать историю Израиля, Иисуса или апостолов в общем смысле, не касаясь идеи откровения, он постоянно будет чувствовать необходимость в том, чтобы прибегнуть к гипотезе, заполнить пробелы догадками, исправить, упорядочить и подвергнуть критике источники, чтобы в конце концов получить связное целое.

Из особого характера откровения следует, что вполне логичных научных доказательств недостаточно для того, чтобы установить истину христианской религии, в которой бы никто не сомневался, как не сомневаются в других исторических событиях. Такие доказательства касаются только внешней стороны фактов, но не проникают в их сущность и смысл. По словам Нафасия, они приводят нас к пустой гробнице, а не к живому Спасителю. Они приводят нас к исторической вере. Для римско-католической церкви этого достаточно, чтобы получить сверхъестественную благодать через крещение, и даже среди протестантов она не лишена всей значительности; тем не менее такую веру нельзя назвать подлинной, истинной верой.

Историческая вера умаляет откровение до обычного исторического события, произошедшего в прошлом и не имеющего отношения к нам в настоящем. Она отнимает у Слова Божьего то, что составляет саму его суть и позволяет называть его Евангелием, Благой Вестью о спасении. Историческая вера – это не более чем рациональное согласие с событиями, произошедшими в прошлом, без какого-либо вовлечения сердца и без изменения направления человеческой жизни. Римско-католическая церковь также заявляет о том, что такой веры недостаточно для спасения. Согласно римско-католическому вероисповеданию, такая вера должна быть дополнена любовью и получать свою форму и качества от любви для того, чтобы оправдать и освятить человека. Однако такое дополнение не изменяет сущности веры. Исторический характер веры остается неизменным; сомнительным образом оно перекладывает обязательство с веры на любовь, с Евангелия на закон, с религии на нравственность.

Реформация высказала противоположную точку зрения и провозгласила, что откровение – это не просто хроника исторических событий, но Божье Слово, обращенное к нам. Поэтому вера в понимании реформаторов – это не просто согласие с тем, что исторические события имели место, но и сердечное доверие Благой Вести спасения. Таким образом, Реформация вернула Откровению функцию откровения и заново открыла смысл личных отношений между Богом и человеком, без которых вера не может быть истинной. Она снова сделала их религией.

Либеральное решение

Ввиду всех причин, которые мы назвали против исторических доказательств, многие богословы, следуя за Фридрихом Шлейермахером (1768-1834), начали отстаивать другой метод, чтобы продемонстрировать истину христианской религии и привести людей к уверенности, которую они получают верой, – метод опыта. Этот метод утверждал, что откровение, данное нам в Писании, в частности в личности Иисуса Христа, обладает уникальным характером. Это не просто результат научных предположений, которые можно принять посредством доказательств. Также это не простая доктрина, требующая только интеллектуального согласия. Нет, откровение, которое мы находим в Писании, – это жизнь; у него есть религиозно-нравственное содержание, которое служит тому, чтобы умудрить человека во спасение, сделать его независимым от мира так, чтобы он мог стоять в свободе славы Божьих детей.

Поэтому истина откровения может быть постигнута только совестью, сердцем, волей. Она должна быть пережита на опыте, познана на практике; ее необходимо чувствовать в душе. Разве Писание не говорит о том, что только чистое сердце увидит Бога? Или что только рожденные свыше войдут в Царство Небесное? Только те, кто исполняет волю Небесного Отца, исповедуют, что Христос говорил не от Себя, но учение Его – от Бога.

Евангелие Христа не обращается к человеку прежде всего как к нравственному существу. Оно ставит человека перед этическим выбором: либо оставаться в плену мира и греха, либо присоединиться к новой свободной жизни, которая приходит к нам через влияние образа Христа в Писании и в церкви. Те, кто соглашаются с верой церкви и позволяют образу Христа влиять на свою жизнь, прочувствуют спасительный опыт. Евангелие утешает совесть, дает мир сердцу, укрепляет волю и наделяет человека силой жить по-новому. Такое переживание убеждает человека в истинности христианской религии, откровения Божьей благодати во Христе и в принадлежности человека Небесному Царству.

Среди тех людей, кто основывает истину христианства и уверенность в спасении на таком опыте, нет согласия по поводу характера и содержания опыта. В понимании одних такой опыт – это плод особого действия Святого Духа. Другие считают, что это – результат образа Христа, который запечатлен в Писании и продолжает жить в церкви. Другие видят его только как дальнейшее развитие религиозных, нравственных переживаний, через которые время от времени проходит каждый человек в своем сердце и совести.

Нет согласия и в том, каким должно быть содержание этого опыта. Некоторые стремятся создать на этом целую конфессиальную догматику, как, например, лютеране. Другие из этого выводят религиозно-нравственную истину Писания или доктрину Личности и труда Христа. Третьи все еще верят, что такое переживание показывает только внутреннюю жизнь Христа, то есть нравственное величие Иисуса, но не включает Его чудеса, сверхъестественное рождение, воскресение и вознесение. Гарнак даже утверждал, что личность Христа не согласуется с оригинальным Евангелием.

Опыт как основа уверенности

Из таких различных точек зрения на природу и содержание религиозного опыта понятно, что мы должны очень аккуратно проводить различие между истиной и заблуждением и остерегаться неправильного понимания. Поразмыслив, мы все больше и больше становимся уверенными в этом, потому что если мы возьмем опыт как чувственное восприятие – как мы делаем, когда говорим об экспериментальных науках – тогда в религиозных знаниях нет места для опыта.

Истинное содержание христианской веры – не зависимо от того, в широком смысле или в узком, включая только нравственные истины или также личность Христа, Троицу, воплощение и умилостивительную жертву Христа – невозможно "пережить" на опыте. Его невозможно увидеть, услышать, измерить или взвесить. И также абсолютно невозможно установить истину веры путем эксперимента.

Если мы говорим об опыте в смысле внутреннего переживания, то нет сомнений, что христианская вера несет в себе богатейший опыт. Чувство вины, обеспокоенность из-за греха, обвинения совести, страх смерти и вечности, нужда в искуплении, упование на Христа, мир в Его крови, примирение с Богом, общение с Ним через Святого Духа, утешение сердца, ликование души, предвкушение вечной жизни и много других смиряющих и утешающих переживаний – в большей или меньшей степени все они присутствуют в жизни тех людей, которые идут по христианскому пути спасения. Христианская вера пробуждает целый мир эмоций в человеческом сердце – от воздыханий из-за внутренней подавленности до ликующей песни благословенного торжества.

Однако все такие переживания предполагают веру, сопровождают ее и следуют за ней. Это не ее основание, и они не предшествуют ей. Если кто-то не верит в учение Писания о грехе и не признает его откровением от Бога, также и не будет испытывать чувство вины. Тот, кто не исповедует Христа Спасителем мира, не будет искать умилостивления за грех в крови Христа. Также тот, кто не верит в Святого Духа, никогда не насладится общением с Ним. И тот, кто сомневается в существовании Бога, не будет радоваться тому, что он – Его дитя и наследник. Итак, те, кто приходят к Богу, должны верить в то, что Он существует и вознаграждает тех, кто ищет Его.

Все истины, которые составляют содержание христианской веры, по своей природе таковы, что их невозможно пережить лично. Мы не рождаемся с этими истинами; мы не можем выкопать их из скрытых сокровищниц нашего сердца, если просто будем много думать об этом. Мы можем узнать о них только от другого человека. Никто по своей природе не знает, что Бог – всемогущий, Творец неба и земли; что Иисус Христос – единородный Божий Сын, зачатый Святым Духом, рожденный от девы Марии; что Он претерпел страдания при Понтии Пилате, умер, был погребен, сошел в ад, воскрес, вознесся на небеса, откуда Он придет опять судить живых и мертвых; что Святой Дух возрождает человека и ведет его к истине; что существует единая, святая, вселенская церковь, которой по Своей благодати Бог дал дары общения святых, прощения грехов, воскрешения тела и вечной жизни.

Раньше было принято «выводить» воскресение Христа из опыта Божьих детей. И действительно, сила воскресения открывается в верующих. Новая, духовная жизнь течет к ним из этого источника. Они возрождены к надежде живой через воскресение Иисуса Христа. Вера, прощение грехов, надежда славы, смерть во Христе основаны на воскресении и без этого все эти переживания были бы всего лишь напрасными иллюзиями.

Тем не менее, неверно думать, что истинность воскресения Христа может быть выведена из новой жизни Божьих детей, не обращаясь к Писанию. Только из свидетельств апостолов христианин знает, что своей жизнью он обязан воскресению Христа. Только таким путем об этом можно узнать на земле. Внутреннее переживание силы воскресения Христа предполагает веру в это воскресение. Без такой веры верующий не сможет пережить всю эту силу.

Несостоятельность опыта

Метод, который «выводит» объективные факты христианского мира из религиозного опыта церкви, судя по полученному результату, должен быть отвергнут. Святое Писание никогда не указывает нам на это. В 1 Кор. 15 Павел указывает коринфской церкви на неразрывное единство между благословениями верующих и воскресением Христа. Но он делает это только после того, как свидетельствами Писания подтверждает явления воскресшего Спасителя. Святое Писание никогда не оставляет верующего в зависимости только от самого себя. Оно всегда связывает верующего с объективным словом – законом и свидетельством. Если они не говорят в согласии со Словом, то нет в них света (Ис. 8:20). Если они отвергли слово Господа, то в чем же мудрость их? (Иер. 8:9). Церковь возведена на основании, заложенном апостолами и пророками. Павел угрожает Божьим проклятием любому, кто будет проповедовать другое Евангелие.

Нельзя возразить словам самаритян, которые говорили, что они верят не только по рассказу женщины у колодца, но и потому что они слышали Христа сами и знают, что Он – воистину Спаситель мира. Из этого мы можем сделать вывод, что в Евангелии все сводится к личной мере, личному убеждению. Но никоим образом это не предполагает, что вера независима или должна постепенно становиться независимой от свидетельств апостолов. У апостолов совсем другая задача относительно церкви по сравнению с задачей женщины у колодца относительно жителей ее города. Они вскоре встретились с Иисусом лично, слышали Его слова и видели Его дела. Но мы не встречаемся с Иисусом; мы не можем слышать или видеть Его, кроме как в свидетельствах апостолов. Наше общение со Христом связано с нашим общением с их словами.

Иоанн свидетельствует о том, что верующие получили помазание от Святого Духа и поэтому знают все и не имеют нужды, чтобы кто-то учил их. Но это и не означает, что верующие могут сами «порождать» истину путем рассуждений. Верующие, к которым обращался Иоанн, уже слышали Евангелие. Они знали его содержание и, возможно, у них не было нужды, чтобы кто-то учил их большему, чем то, что уже было в Евангелии. Они должны были держаться того, что они слышали в самом начале, и тогда они пребывали в Сыне и Отце. Апостолы провозглашали то, что они видели и слышали; для того, чтобы верующие могли иметь общение с ними, с Отцом и Его Сыном Иисусом Христом.

По существу, все истины христианской веры приходят к человеку извне. Человек узнает о них только посредством откровения, он начинает обладать ими только тогда, когда принимает их как ребенок – по вере. Поэтому вера, включая истинную, спасительную веру, всегда включает в себя знания. Не прямые, непосредственные знания, не знания, которые передаются от человека к человеку, не знания, которые приобретаются, когда мы что-то видим. Не знания, полученные путем личных исследований, аргументов или доказательств, наблюдений и экспериментов. Но знания, полученные от надежного свидетеля. До тех пор, пока мы не узнаем истину именно таким образом, она не сможет пробудить в нас доверие и вызвать различные переживания в сердце. До тех пор, пока христианская вера сохраняет свою уникальность, невозможно отвергнуть такое знание и согласие. Только если веру лишить ее христианских свойств и содержания, она может потерять этот элемент, но в этом случае она также перестанет быть религиозной концепцией. В рационализме, который все еще остается верным трилогии – Бог, добродетель и бессмертие – основное уже не вера, а дела, не религия, а нравственность.

Недостаточность метода личных переживаний достаточно понятна, потому что в различные периоды из таких переживаний можно вывести все или ничего, и вывести вполне оправданно. Все религии пробуждают религиозные чувства и переживания. Если они дают нам право делать выводы об истинности такой веры и ее содержания, если, выражаясь языков философии, суждения о значении – это основа и доказательство суждений о бытии, тогда буддист может прийти к выводу об истинности нирваны из своего собственного опыта, мистик-мусульманин – таким же образом придет к выводу о существовании видимых небес, а католик – к истинности культа девы Марии. И все они могли бы согласиться с Цинцендорфом, приводя такое основание своей веры: Es ist mir so, mein Herz sagt mir das (для меня это так; мое сердце говорит мне об этом).

Если мы обратимся к сущности, то такой эмпирический опыт напоминает нам взгляды пиетистов, которые изменили порядок и сделали личное переживание основанием веры. Однако существует определенная разница. Пиетисты использовали этот метод против мертвой ортодоксии и не намеревались поставить под сомнение объективную истину христианской религии. С недавних пор этот метод стал привлекательным, потому что уверенность, которую дает вера, была утрачена, и такой метод считался единственным путем ее восстановления.

Такой метод возник после того, как Кант ограничил познавательные способности человека познанием созерцаемого мира и после исторической критики поставил под сомнение истинность Писания. Этот метод – дитя неверия, но вынашивает тайную надежду все-таки спасти хоть какую-то веру. Тайную надежду на то, что наука будет считаться с внутренней святостью души и не прогонит религию из этой области. Все остальное – весь мир, природу, историю и почти что всего человека с его чувствами и ощущениями, памятью и воображением, пониманием и разумом – этот метод передает позитивистской науке, если при этом вере разрешается занимать совсем немного места где-то в глубине человеческого сердца. С этой целью вера уступает бастион за бастионом, позволяя человеку применять свое самоосвобождение и секуляризацию даже по отношению к большей части богословия и догматов. С точки зрения ее самых стойких толкователей, в ней не осталось ничего, кроме нескольких универсальных религиозных концепций.

Призыв Евангелия

Таким образом, эмпирический метод не ведет нас к желаемой цели. Он пытается сохранить религиозный характер откровения, но делает его содержание зависимым от личных переживаний верующего, и поэтому здесь присутствует риск потери объективной истины. Тем не менее, мы должны быть благодарны за напоминание, что христианство – это не наука или философия, а религия. Никакие научные доказательства или философские аргументы не могут заставить человека принять Евангелие. Как мы уже говорили, вы не можете спорить с тем, кто принципиально не соглашается с вами.

Особенно это касается сферы религии, потому что Евангелие «позиционирует» себя выше и против природного человека. Оно предназначено для него, но не гармонирует с его мыслями и предпочтениями. Евангелие притязает на божественное происхождение и поэтому требует от человека иных предпочтений, чем человек приобретает по рождению. Если бы человека можно было заставить принять Божье Слово путем научных доводов, то Евангелие не приобрело, а потеряло бы свою силу. Тогда оно было бы лишено своего особого характера, божественного происхождения, религиозного содержания, спасительной цели и опустилось бы до обычного, ненадежного, рационального и человеческого уровня.

Если ни рациональные аргументы, ни нравственные переживания не могут объяснить, как рождается христианская вера, то возникает вопрос: не существует ли лучшего способа, как можно привести человека к абсолютному принятию истины, явленной во Христе. И тогда, прежде всего, мы должны напомнить себе, что Евангелие, независимо от того, как к нему относятся и как его толкуют, все еще проповедуется веками, и, невзирая на все различия в толковании, несет в себе основное содержание: Иисус Христос пришел в этот мир, чтобы спасти грешников. Именно так воспринимают Евангелие те люди, которые слышат его – раньше или позже, в юности или в старости. Независимо от того, принимает человек Евангелие или отвергает его, оно приходит, призывая человека к вере и покаянию. И это неизменный факт. То, что Евангелие ставит нас лицом к лицу с призывом поверить и покаяться, зависит не от нашей воли, но от Божьего решения. Именно Он предопределяет, что мы рождаемся в христианской семье, растем в христианской среде, и без каких-либо заслуг с нашей стороны знакомит нас с путем спасения во Христе.

Если сказать в целом: существует одна святая, вселенская церковь, которая как столп и утверждение истины, поддерживает тайну благочестия: Бог явлен был во плоти, оправдан был в Духе, виден был ангелами, проповедан был в народах, принят был верою в мире, вознесён был во славе. Несомненно, свидетельства и влияние церкви были бы сильнее, если бы все ученики Иисуса были бы так едины, как Отец в Нем, а Он – в Отце. Тогда бы миру ничего не оставалось, кроме как признать, что Христос был послан Отцом. Но даже сейчас, несмотря на все внутренние разделения, церковь – столп и утверждение истины среди мира. То, что разделяет церковь, несмотря на то, насколько это может быть серьезным, всегда меньше того, что связывает и объединяет ее. Чем смелее и увереннее становится такое неверие, тем теснее церковь сплачивается против общего врага. Церковь должна сберегать и защищать свое духовное, святое владение. И для мира такое исповедание звучит как голос бурных вод, что нет другого имени под небесами, данного людям, которым мы можем спастись, кроме имени Иисус.

В таком исповедании действует Дух Господень, обличая мир о грехе, праведности и о суде (Ин. 16:8). Бог свидетельствует о Себе через природу. Он не доказывает Свое существование, оно не зависит от наших исследований, но Он свидетельствует о Себе нашим сердцам и нашей совести, через природу и историю, жизнь и судьбу, и это свидетельство настолько сильное, что ни один человек не может не услышать его, никто не может противостоять ему.

Можно привести много различных возражений против существования личного Бога. Согласно нашему ограниченному пониманию, может существовать множество феноменов и событий, которые не соответствуют этому. Тем менее, это установленный факт для каждого человеческого существа. Также это истинно в отношении Евангелия Христа. Оно существует: мы узнаем о нем различными способами и в различных обстоятельствах; оно обращается к нам в каждый момент нашего жизненного путешествия.

И это приводит нас к следующему моменту, который мы должны себе напомнить: Евангелие никогда не перестает влиять на наше сердце. Божье Слово оказывает нравственное влияние на наше сердце, и это неизбежно. Оно может произвести впечатление, но наша воля останется прежней, а сердце не изменится. Но Божье Слово – это не пустой звук или звенящий кимвал. Оно никогда не возвращается тщетным, но делает все, что Господь предназначил для него. По сути своей оно – светильник ноге моей и свет стезе моей (Пс. 119:105), даже несмотря на то, что по слепоте глаз своих человек может не видеть его. Хотя истина Божьего Слова не зависит от человеческих рассуждений и доводов, оно и не отвергает их. Именно в тот момент, когда мы, по нашей человеческой мудрости, думаем, что доказали глупость Божьего Слова, оно являет себя как Божья мудрость и сила. Оно не нацелено, как все человеческие науки, на наш разум для того, чтобы мы сначала изучили его, а потом приняли за истину или отвергли как заблуждение. Также оно не желает, чтобы мы судили о нем по человеческим меркам и оправдывали его в наших судах. Оно превосходит наше разумение, провозглашает себя судьей наших мыслей и желаний и вызывает нас такими, как мы есть, и со всем, что у нас есть, на суд – предстать перед Ним. Оно нацелено на всего человека, его понимание и мышление, его сердце и совесть, на глубину его души, сущность его бытия, его отношения с Богом. Божье Слово признает, что человек – грешник, нуждающийся в примирении, мире и спасении. И оно обещает и дает ему все это через веру и покаяние.

В обоих отношениях, Евангелие соответствует нашему представлению о совершенной и прекрасной религии. С одной стороны, Евангелие – это добрая весть о благодати и спасении. Оно не выдвигает ни одного требования: для него не важен ни возраст, ни происхождение, ни раса, ни язык, ни принадлежность к социальному классу, ни владение богатством. Оно не ставит условия, ничего не просит и ничего не требует, оно – не закон, но противоположность закона. Оно абсолютно подходит для людей и универсально, потому что оно предполагает то, что свойственно всем людям, а именно – необходимость получить избавление от пагубного состояния греха. И в соответствии с этим, с другой стороны, Евангелие ставит человека перед нравственным выбором, выбором принять верой дар Божьей благодати или отвергнуть его в ожесточении сердца.

Вера как нравственный выбор

Тот факт, что разница между верой и неверием – не просто понимание, но и нравственный выбор, подтверждается совестью каждого человека, жизнь которого определяется Евангелием. Периодически каждого человека мучает чувство вины и жалкого состояния. В наилучшие и самые глубокие моменты жизни невольно возникает вопрос: а не истинно ли то, что Евангелие – это Божественная истина? Неверующий никогда не уверен. Как может кто-то, уповающий на человека, твердо верить в то, что Иисус Христос не пришел в этот мир, чтобы спасти грешников? Кто бы рискнул своим именем и репутацией, своим состоянием и жизнью за такую отрицающую веру? Кто бы отважился, кто бы смог с радостью идти на мученическую смерть с таким отрицанием на устах? Отрицание не вдохновляет людей на мученическую смерть, что свидетельствует о том, что его основа и происхождение не в рациональных размышлениях, не в философских рассуждениях, не в сомнениях, а в ожесточенности сердца. И такая нравственная вина из-за неверия снова поддерживает истину Евангелия. Потому что религия не может быть истинной, если после ее отвержения человек не чувствует вины перед Богом.

Выбор за или против Евангелия вовлекает в себя нравственное решение, потому что обещания, которые дает нам Евангелие, исключают всякое принуждение. Невозможно заставить человека поверить против его воли. Вера – это результат понимания, признания истины Евангелия волей. Таким образом, весь человек вовлечен в этот процесс – его разум, воля, сердце, сущность его бытия, глубина его существования. Понимая, что сам по себе он виновен и потерян, человек верой полностью подчиняет себя Божьей благодати во Христе. Он прекращает вести войну, которую на протяжении долгого времени вел в своей совести против свидетельства Святого Духа. Его мысли направлены на послушание Христу. Как мы уже сказали ранее, предмет разногласия в религии – это всегда наивысший интерес, наивысшее благо, которое человек определяет для себя, своей собственной жизни, сохранения своей души. Христианская религия учит нас, что наивысшее благо для человека можно найти только в Боге, в общении с Ним, в небесном спасении. Вера – всегда дело личное, связывание уз, которые уже связали душу с Богом, отказ от всего сотворенного, чтобы возложить упование на Бога и в жизни и в смерти. Вера – это пренебрежение видимым для того, чтобы принять то, что не видимо, но вечно и бессмертно.

Природа веры также свидетельствует о том, что для того, чтобы человек пришел к вере, нужна еще и другая сила, кроме нравственного влияния, которое оказывает Евангелие. Для того чтобы поверить свободно, с желанием и всем разумением, необходимо новое сердце и измененная воля. Кто может вызвать такие изменения? Слово может служить посредником, а также рациональные и нравственные доводы могут представить веру человеческой совести. Но в конечном счете даже вместе они не могут породить в человеческом сердце веру, которая отвернет его от сотворенной реальности и приведет его к упованию на Одного лишь Господа. Писания ставят такое свидетельство прежде личного опыта. Не плоть и кровь открывают тайны Царства Небесного, а Отец Небесный. Ему благоугодно открыть младенцам сокрытое от мудрых и разумных (Мт. 11:25).

На первый взгляд это может показаться нелогичным, но все же это вполне рационально. Как знания возникают только тогда, когда согласовываются познаваемый объект и познающий субъект, так и истинное познание Бога возможно только через веру, которую Он Сам порождает в наших сердцах. Никто не знает Отца, кроме Сына и тех, кому Сын хочет открыть (Мт. 11:27). Это не должно удручать нас и побуждать к вопросу: кто же тогда может быть спасен? Всем людям, даже самым потерянным и падшим, предлагается большое утешение: в Боге нет ничего не возможного.

Религиозный опыт всех верующих подтверждает такое свидетельство Писания. Не важно, насколько верующие могут отличаться друг от друга и насколько расходятся их убеждения, в своих молитвах и хвале все верующие исповедуют перед лицом Бога, что только Он – источник их веры и надежды. Они не могут объяснить, каким образом к ним пришло это. Происхождение сокрыто под вуалью тайны; рождение происходит из темноты в свет. Ветер дует, где хочет, вы слышите, как он шумит, но не знаете, откуда он и куда он направляется. Так бывает с каждым, рожденным от Духа. Человек, слепой от рождения, может свидетельствовать только об одном: "Единственное, что я знаю: я был слепым, а теперь вижу" (Иоанн 9:25). Также и человек, который приходит ко Христу с верой, видит, судит и оценивает все по-другому. То, что раньше для него было глупостью, сейчас он почитает божественной мудростью. То, что он ранее отвергал, сейчас считает своей наибольшей радостью. Хотя все могут противостоять этому, все может противоречить этому, хотя весь мир и его совесть будут обвинять его в том, что он согрешил против всех Божьих заповедей и все еще склонен ко злу, верующий может свидетельствовать только о том, что только по Своей милости и благодати Бог дает ему праведность Христа и считает его таким, как будто он никогда не грешил, как будто он сам достиг того абсолютного послушания, которое Христос приобрел для него. Таким образом, вера – это действие нравственной энергии, действие наивысшей духовной силы; это главным образом Божье действие, потому что это Его самый драгоценный и замечательный дар. Вера прибегает к Богу, как будто видя Невидимого, познавая Его любовь, ощущая зависимость от Его благодати и надеясь на Его верность.

Вера и Божье Слово

С этого центра верующий чувствует, что он находится в общении святых; он еще теснее связан с истиной, с полным, богатейшим свидетельством апостолов и пророков, со Святым Писанием – Божьим Словом. Такие узы между душой и Писанием несомненно обладают мистическим характером, как и любовь и помышления сердца, но все равно они не будут иррациональными или необоснованными. Правда то, что вера никоим образом не принимает за божественную истину только то, что она сама пережила или может вывести из своего собственного опыта, потому что чувства в целом, а у верующих – особенно, идут далеко позади веры. Божье откровение в Писании было дано не просто одному человеку в церкви, но всей церкви – для того, чтобы во все века, все времена и во всех обстоятельствах церковь была источником истины и средством благодати.

Но вера не принимает слепо все то, что философы или художники, церковь или священник представляет истиной. Сегодня многие ищут среднего пути, берут за основание субъективную уверенность и утешение религии, и в то же время отказываются от объективной истины и способности к познанию. Это делает религию личным делом, психологической нуждой: то, во что, по мнению кого-то, полезно и необходимо верить в данное время и в данном месте, считается истинным.

Но если религия не существует в объективном смысле или она непостижима, то ее субъективная уверенность – это иллюзия. Если Христос не воскрес из мертвых, то все проповеди напрасны и вера тщетна. Чтобы быть принятым верой, слово должно представлять, подтверждать и запечатлевать себя как Божье слово. От своего самого начала вера имеет религиозный характер, и Реформация своим возвратом к Писанию опять прояснила это. Это не исторические знания, которые затем были дополнены и завершены доверием или любовью. С самого начала это религиозное состояние, практические знания, знания, которые я могу применить к себе, восприятие Божьих обетований как относящихся непосредственно мне.

Но такое отнесение возможно только если слово представляет и утверждает себя мне как слово от Бога. Если бы Писание было не чем другим, кроме как повествованием о событиях в прошлом, то оно могло быть принято только на исторической основе исторической верой. Но хотя оно и есть историей, эта история больше, чем просто повествование: это Божье Слово, которое приходит к человеку и призывает его к вере и покаянию. И оно может быть познано только через искреннюю веру. Всякий, принявший его свидетельство, подтверждает, что Бог – истинен (Иоанна 3:33). Обетование и вера соотносятся друг с другом; они обращаются друг к другу. Чем больше христианин развивается, тем больше он укореняется в этом Слове, учится познавать его лучше, ценить его больше. Таким же актом веры он принимает Христа, чей образ приходит к нему неповрежденным в свидетельстве Писания о Нем.

Таким образом, вера – не основание истины, вера – не источник знаний для верующего, но вера – орган души, она узнает объективную, самосуществующую истину. Вера – сосуд, которым верующий черпает воду жизни из источника Божьего Слова. Требуется соглашение между объектом и субъектом во всем восприятии и всех мыслях. Недостаточно того, что солнце просто светит на небе. Человеку также нужны глаза, чтобы увидеть солнце в его свете. Недостаточно того, что видимый мир – воплощение мысли. Человеку нужен разум, чтобы следовать этим мыслям и осознавать их. Таким же образом, верующий – это самое обычное человеческое существо, чьи глаза были открыты, чтобы увидеть вечное и небесное, чье сердце научилось понимать тайну Царства Небесного. Христианин не добывает знание истины из веры, но через веру он проникает даже еще глубже – в тайну спасения. Божье Слово – это всегда твердое основание, на котором он стоит, скала, на которой он держится, отправная точка его мыслей, источник его знаний, правило жизни, светильник ноге его и свет стезе его.

Измерение уверенности

Но для христианина недостаточно быть уверенным в истине. Ему также необходима уверенность в спасении. Только тогда он сможет успокоиться и радоваться в свободе Божьих детей, когда его вера даст ему уверенность не только в объекте, на который он уповает, но также и в себе. Эти два вида уверенности легко различить, но их невозможно разделять. Они тесно взаимосвязаны; одна не может существовать без другой.

В этом смысле вера похожа на знания. Характеристика знаний – это уверенность не только в объекте знаний, но и в то же самое время уверенность в самих знаниях. Если мы действительно знаем что-то наверняка, в тот же самый момент мы сразу же знаем, что мы знаем. Подлинное, истинное знание исключает любые сомнения относительно самого себя. Оно достигает такой уверенности не рациональными аргументами и не размышлениями или логическими умозаключениями; свет, который знание проливает на объект знаний, сразу же отражается назад на эти знания и тьма рассеивается. Это же и истинно о вере. Вера, которая действительно заслуживает это имя, приносит с собой собственную уверенность.

В вере мы можем провести различие между тем, что наши отцы называли исходящим и возвращающимся актами веры, между упованием, ищущим убежища, и полным упованием, между просто существованием и процветанием веры. Но какими бы замечательными ни были эти различия, их нельзя разделить. Вера не напоминает техническую сборку – например, машины, которая собирается из различных частей и постепенно становится единым целым. Также вера – это не дар, который навязывается нам сверху и при этом всегда остается чуждым для нас. Вера – это восстановление правильных отношений между Богом и человеком, возвращение доверия ребенка к своему отцу. В состоянии и отношении души, которые Святое Писание называет верой, уверенность присутствует уже по самой своей природе – прежде всего, уверенность относительно Божьих обетований, данных нам в Евангелии, а также уверенность в том, что по благодати эти обетования распространяются и на нас.

Последняя форма уверенности не приходит к вере извне, она не добавляется механически, она не дается вере каким-то особым откровением. Такая уверенность содержится в вере с самого начала и в свое время органически исходит из нее. Вера и есть уверенность, и как таковая исключает любые сомнения. Всякий, пораженный виной, сокрушенный и искренне ищущий убежища во Христе, – уже верующий. В какой мере он имеет доверие, ищущее убежища, в такой же мере он имеет полное доверие. Как иначе грешник, убежденный в своей собственной вине, осмеливается приблизиться к Богу и просить о Его благодати, если только не в глубине своего сердца, причем не осознавая это сам, он разделяет уверенность веры и упование, что Отец Иисуса Христа милостив и велик в благоволении?

Иногда это изображают так, как будто грешник, убежденный, как Есфирь, в своей греховности, обращается к Богу со словами на устах: «И если погибнуть – погибну». Доверие, которое ищет убежища в Боге – это не попытка эксперимента и не робкий подсчет шансов; это значит ухватиться за Божье обетование, что Он не изгонит никого, кто воззовет к Нему во Христе и попросит благодати и спасения. Таким образом, уверенное доверие уже включено в веру, которая ищет убежища. И они развиваются вместе. Чем сильнее становится доверие, ищущее убежища, тем сильнее становится уверенное доверие. И если последнее – маленькое и слабое, мы можем с уверенностью сказать, что и первое также слабое и неполное. Поэтому вера не приобретает уверенность относительно себя путем логических рассуждений, постоянного изучения себя или размышлений о своей собственной природе. «Критика чистого разума» Канта едва ли помогает приобрести такую уверенность. Но уверенность сразу же и непосредственно течет к нам непосредственно из самой веры. Уверенность – это основная характеристика веры; она неотделима от веры и составляет часть ее сущности.

Тем не менее, даже у самых освященных христиан, к вере часто примешивается сомнение; однако такое сомнение рождается не в новом человеке, а в ветхом. Когда в свете Духа объект веры помещает себя перед глазами души, то этот же самый свет освещает веру и возносит ее над всякими сомнениями. Так же как израильский народ в пустыне получил исцеление не тогда, когда люди смотрели на себя, но когда они смотрели на медного змея, которого Моисей вознес над землей, так и верующий обретает уверенность в своем спасении, когда он ожидает ее не от своей веры, а через веру Божьей благодатью. Такая уверенность есть и всегда будет уверенностью веры, которая своим источником и сущностью сильно отличается от научной уверенности, но при этом такая же неизменная и твердая. Она покоится не на человеческих рассуждениях, но на Слове, Божьих обетованиях, Евангелии, которые не ставят никаких условий, но только провозглашают, что все уже было исполнено. Все, что мы должны сделать – это войти в эту исполненную работу и обрести в ней покой навечно.

Уверенность – опасность?

Часто христианская церковь просто не осмеливается провозглашать полное, свободное Евангелие и приспосабливает его под человеческое мнение. Уже в дни жизни апостола Павла многие боялись, что люди будут злоупотреблять благодатью и оправдывать ею дела плоти, что люди начнут грешить больше для того, чтобы могла изобиловать благодать. Множеством различных способов Евангелие часто трансформировали в закон, Божий дар превращался в требование, а Его обетования превращались в условия. В римско-католической церкви на первом месте должны быть добрые дела, а в протестантской церкви необходимы различного вида переживания и ощущения прежде, чем кто-то сможет истинно поверить и отнести непосредственно к себе полное Евангелие Божьей благодати. Священники или духовные опекуны даровали верующим только право и свободу духа верить, и эта вера по их мысли была плодом добрых дел или подлинных внутренних переживаний. Вера была отделена от своего объекта – Божьей благодати во Христе – длинным списком различных дел, подлежала постоянным проверкам и размышлению над своим собственным развитием. Тщетные поиски внутри себя, в различных переживаниях того, что может быть найдено только во Христе, привели к тому, что вера утратила свою уверенность.

По своей сути вера может найти покой только лишь в Божьем Слове, в обетовании от Господа. Любое другое основание делает ее зыбкой, потому что такое основание – человеческое, а потому непостоянное и ненадежное. Только Божье Слово может дать жизнь нашим душам и обеспечить прочную основу для созидания надежды. Когда устранено все человеческое, стоящее между Божьей благодатью и нашей верой, и когда наша вера устремляется непосредственно к Божьим обетованиям, тогда вера будет уверенной и твердой. Тогда вера покоится уже не на субъективном, неустойчивом основании, а на объективном и прочном. Прочность основания передается непосредственно человеку, который, спасшись от кораблекрушения своей собственной жизни, твердо стает на землю обеими ногами. Когда растение веры пускает корни в почву Божьих обетований, то оно естественно принесет плод уверенности. Чем глубже и крепче корни закрепятся в земле, тем сильнее и выше вырастет растение, и тем обильнее будут его плоды.

Подтверждение таинствами

Эти обетования предлагаются нам в двух формах: слышимой и видимой, в проповеди и таинстве. Таинства – это знаки и печати Слова и поэтому подчиняются Слову. Без Слова они бесполезны и перестают быть таинствами. Поэтому они не могут символизировать или передавать благодать, которая была бы еще не заключена в Слове и не представлена через Слово по вере. Таинства предполагают веру в это Слово. Всякий, кто не принимает Слово верой, ничего не получает из таинств, и использует их только для самоосуждения, лишая себя извинения. Таинства предназначены только для верующих, потому что они не производят то, чего у человека нет, а лишь укрепляют то, что у него уже есть. Они делают так по своей сущности, потому что они связаны со Словом и есть знаком и печатью, которые подтверждают его.

Таинства подтверждают и укрепляют силу двумя способами. В первую очередь, они запечатлевают обетование Бога, данное верующим, что Он всегда будет их Богом и Богом их потомков. Он помнит Свой завет и дает им все благословения спасения – прощение грехов и вечную жизнь. Он не оставит доброе дело, начатое в них, но завершит его ко дню Христа. Во-вторых, путем подтверждения Божьих обетований в таинствах верующие укрепляются в своей вере. Вера становится сильнее по мере возрастания уверенности в Божьих обетованиях и их исполнении. Сознание следует за бытием. По мере того, как ребенок становится взрослым, он отказывается от детских вещей, начинает сознательную жизнь и ходит в свете знаний. Чувства отходят на задний план, и всю жизнь освещает неизменная уверенность веры. Это побудило Павла сказать, что Сам Дух свидетельствует с его (Павла) духом, что он – дитя Божье (Рим. 8:16). Ибо все, водимые Духом Божьим – Божьи дети (Рим. 8:14).

Плоды уверенности

Сама сущность веры исключает возможность того, чтобы те, кто привился ко Христу, не приносили бы плодов благодарности (Гейдельбергский катехизис, вопрос 64). Те, кто верят в праведность по делам, кажется, боятся того, что вера, которая покоится только на Божьих обетованиях, будет губительной для нравственности. Но такой страх абсолютно беспочвенный и безосновательный, потому что в определенном смысле не существует такого понятия, как мертвая вера без дел. Любая вера, даже обычная, повседневная вера, и подобным образом в религии так называемая историческая, непостоянная и чудотворная вера приносит плод, но свой собственный плод. Если, находясь далеко от дома, мы получаем известие о том, что в нашем доме или семье что-то случилось, и мы верим в это, то это не может не повлиять на нас. Мы сразу же торопимся возвратиться домой. Писание говорит о том, что бесы верят в то, что есть Бог; они не могут отрицать это, и поэтому они трепещут (Иаков 2:19).

Также историческая вера, которая связывает весь христианский мир с истиной Евангелия, также не была без плода, потому что разные люди были увлечены ею и таким образом сохранены от множества ужасных грехов. Несмотря на то, что в те дни широкое распространение получило лицемерие и множество злодеяний совершались в тайне, тем не менее такое лицемерие было почитанием истины через заблуждения и добродетели через грех. Безусловно, оно было не хуже ужасной откровенности, с которой бесстыдно совершалось большинство омерзительных поступков в современном обществе.

Следовательно, любая вера приносит плод, соответствующий своему объекту и сущности. В зависимости от того, каков объект нашей веры – хорошая или плохая весть, обещание или угроза, история или знамение, Евангелие или закон, она будет отличаться по своей сущности и также будут различны и плоды, приносимые ею в нашей жизни. Если это истинно о всех видах веры, то насколько правдивее это должно быть относительно веры, укорененной в духовном обновлении сердца, которое истинно приняло Евангелие как благую весть, полагаясь только на Божью благодать во Христе. Такая вера не может порождать беспечных и нечестивых людей; она приносит плод, соответствующий своей внутренней сущности, плод, прославляющий Отца.

Такой плод еще раз приоткрывает действенность, крепость и силу веры. Особые переживания и добрые дела никогда не могут наперед доказать истинность веры. Все искренние переживания и добродетельность – это не корни, а плоды веры. До тех пор, пока обетования Евангелия не будут приняты верой, они не будут оказывать никакого влияния на наше сердце и жизнь через совесть. Чувства определяются пониманием, а воля следует за ними двумя. Вера – источник эмоциональной жизни и сила, которая вдохновляет нас на поступки. Если же вера не приходит первой, то не может быть никаких искренних переживаний и добрых дел.

До тех пор, пока мы не уверены и не тверды в своей вере, до тех пор, пока мы все еще сомневаемся, мы будем продолжать чувствовать обеспокоенность и страх. У нас не будет смелости и доверия, присущих Божьим детям. Мы будем слишком увлечены собой, чтобы суметь уделить свое внимание проявлению любви к Богу и ближним. Наша душа обращена на себя, мы не видим всю полноту картины мира. Все равно в той или иной степени мы подвержены духу боязни. Мы все еще чувствуем, что находимся далеко от Бога, а наша жизнь не строится на основе общения с Ним. Незаметно для других мы все еще вынашиваем мысль, что мы должны угождать Ему своим ростом и качествами, и мы все еще поступаем согласно своим законническим принципам; мы остаемся слугами, а не детьми.

Но если в вере мы сразу же сосредотачиваемся на Божьих обетованиях и опираемся на его благодать, тогда мы – Его дети и получаем Дух усыновления. Этот Дух связан с нашим усыновлением; Он свидетельствует духу нашему, что мы – дети Божьи (Рим. 8:15-16). Тогда мы ощущаем себя Божьими чадами, имеем соответствующий статус и духовный опыт, совершаем добрые дела – не для того, чтобы получить оплату, как это делают слуги, а в знак благодарности.

Если мы – дети, то мы также и наследники, наследники Божии и сонаследники Христу. Изменение порядка спасения – то есть отделение веры от единственно надлежащего ей объекта – в результате привело к тому, что верующие сосредотачивались все больше и больше на себе, собираясь вместе для того, чтобы поговорить о духовных вопросах, при этом бросая мир на произвол судьбы. Христиане- пиетисты предпочли отойти от «бурности» жизни и ограничиться своим узким кругом. Только религиозная, духовная жизнь считалась истинной. Она отодвинула всю другую деятельность на задний план, считая ее менее ценной. Человек был действительно привязан к своей семье и работе в обществе, а потому должен был уделять некоторое внимание им, но в действительности делал это очень неохотно. Жизнь в мире очень сильно отличалась от духовной жизни; первая всегда казалась более или менее вовлеченной в служение миру. Как бы там ни было, это была жизнь «низшего порядка». Спокойное миросозерцание или рассуждение в кругу верующих о Божьих деяниях в наших душах – вот что считалось настоящей жизнью, идеальным состоянием, истинным уделом христиан.

Такое понимание земного задания христиан объяснялось измененным порядком спасения, о чем мы говорили ранее. Христианин был вздыхающим, обремененным человеком, который мог прийти к уверенности и покою только в конце своей жизни после ряда внутренних переживаний. Уверенность становилась скорее целью, а не начальной точкой всех его устремлений. Все, чего он желал – это получить спасение. Неуверенный относительно своего состояния, он должен был постоянно следить за собой, ему не хватало смелости и сил обратить свой взгляд наружу и взяться за работу по преобразованию мира. Ему хватало того, чтобы в конце своей мучительной жизни он мог быть взятым на небо. Он предпочел оставить землю слугам мира.

Такая традиция переоценила и излишне подчеркнула одну необходимую вещь, которой, с другой стороны, часто не хватает в делах современной жизни. Если христиане девятнадцатого века пренебрегали миром ради себя, то мы сталкиваемся с опасностью потерять себя в этом мире. В наши дни мы стремимся привести ко Христу весь мир, завоевать все сферы жизни для Христа. Но часто мы забываем спросить – а как же мы сами? Истинно ли мы веруем во Христа, принадлежим ли мы Ему в жизни и смерти? Потому что именно к этому сводится вся жизнь. Мы не можем вычеркнуть этот вопрос из своей жизни или из жизни церкви под ярлыком пиетизма или методизма. Что пользы человеку, если он, приобретя весь мир, сам погибнет?

Это не предполагает, что значение христианской религии может быть ограничено спасением отдельных душ. Ситуация представляется другой для тех, кто в согласии с Писанием и с реформатским вероисповеданием помещает веру не в конец, а в начало пути спасения. Такой путь не стремится к вере, но живет по вере. Люди, идущие по этому пути, не делают, чтобы поверить, но верят, чтобы делать. Такой христианин нашел свое основание в обетованиях Божьей благодати во Христе. Основания его надежды тверды, потому что они находятся вовне – в Божьем Слове, которое никогда не изменится. Ему не надо постоянно проверять истинность и силу основания, на котором построено его спасение. Он – Божье дитя, и в основе этого лежат не его личные переживания, а Божьи обетования. Уверенный в этом, он может свободно смотреть вокруг себя и радоваться всякому даянию доброму и всякому совершенному дару, который нисходит свыше от Отца светов (Иакова 1:17). Все – его, потому что он – Христов, а Христос – Божий. Весь мир становится материалом для его работы.

У религиозной жизни нет своего собственного содержания и независимой ценности. Она остается центром, сердцем, от которого исходят все мысли и поступки христианина, которым они вдохновляются и согреваются. Здесь, в общении с Господом, христианин получает силу для своего труда и подготавливается к битве. Но такая мистическая жизнь общения с Богом – это еще не все. Молитвенная комната – это внутренняя комната, но это не весь дом, в котором христианин живет и трудится. Духовная жизнь не исключает семью и общественную жизнь, работу и политику, искусство и науку. Она отличается от всех остальных сфер; также ее ценность намного больше, но она не находится в противоречии с нашей земной жизнью. Напротив, она дает нам силу для того, чтобы верно следовать нашему призванию и всей своей жизнью служить Богу. Царство Божье подобно жемчужине, которая драгоценнее всего мира, но также оно подобно закваске, которая заквашивает все тесто. Вера – это не только путь спасения, это также путь победы над миром.

Христианин, судя по тому, как его образ отражен в Писании и как он отвечает в Гейдельбергском катехизисе, живет и трудится с таким убеждением. Примирившись с Богом, он примиряется со всем. В Отце Христа он исповедует Вседержителя, Творца неба и земли, и поэтому он не может малодушничать и ограничивать себя. Ибо так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего Единородного, дабы всякий верующий в Него не погиб, но имел жизнь вечную. Ибо не послал Бог Сына в мир, чтобы судить, но чтобы мир спасен был чрез Него. В Его кресте примирились небеса и земля. Все будет собрано под Ним, а Он – глава всего.

Вся история движется согласно Его цели к искуплению церкви в качестве нового человечества, к освобождению мира в органическом смысле, к новым небесам и новой земле. Даже сейчас, по справедливости, все в принципе принадлежит церкви, потому что она – Христова, а Христос – Божий. И, будучи священником в Божьем храме, верящий в это – царь над всей землей. Он – христианин, он – человек в полном смысле этого слова. Ему нравятся цветы, растущие у его ног, он восхищается звездами, сияющими над его головой. Он не презирает искусство, которое воспринимает как драгоценный дар от Бога. Также он не преуменьшает науку, которая также – дар от Отца света. Он верит в то, что всякое творение Божие хорошо, и ничто не должно быть отвергаемо, если принимается с благодарением (1 Тим. 4:4). Он трудится не ради успеха и работает не ради оплаты, но он делает все, что приходит в его руки, смотря на Божьи заповеди и не зная будущего. Он не задумываясь совершает добрые дела и приносит плод прежде, чем сознает это. Он подобен цветку, распространяющему прекрасный аромат, не зная об этом. Он, одним словом, – Божий человек, ко всякому доброму делу подготовленный (2 Тим. 3:17). Ибо для него жизнь – Христос, и смерть – приобретение (Флп. 1:21).

Примечания

1

Это известное сравнение Мартина Лютера. Когда друзья уговаривали его не отправляться в Вормс, что было опасно, Лютер ответил, что поедет туда, даже если в Вормсе "столько дьяволов, сколько черепицы на крыше" – примечание русского переводчика.

2

Так сказано в Ис.41:14.

Оглавление