«Энн из Зелёных Крыш»

Энн из Зелёных Крыш (fb2) - Энн из Зелёных Крыш (пер. А. Г. Свидина) 1808K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Люси Мод Монтгомери

Люси Монтгомери Энн из Зелёных Крыш

Глава 1. Миссис Рейчел Линд удивляется

Миссис Рейчел Линд жила как раз в том месте, где главная дорога на Эйвонли спускалась вниз в небольшую лощину, заросшую ольхой со свисающими с ветвей серёжками, и пересекала ручей, который начинался глубоко в лесу, где стоял дом старого Касберта. Этот ручей тёк извилисто, вначале стремительный – затем разливался каскадом и превращался в тёмные таинственные пруды; а к тому времени, как достигал поместья Линдов, стихал, это уже был благовоспитанный ручеек, ведь даже ручей не может протекать мимо двери миссис Рейчел Линд без соблюдения приличий. Он, вероятно, знал, что миссис Рейчел постоянно сидит у окна, наблюдая за всем происходящим, включая ручьи и детей, и что, если она заметила нечто странное или неуместное, она не успокоится, пока не узнает, что происходит.

Существует множество людей, как в Эйвонли, так и за его пределами, которые так интересуются делами своих соседей, что забывают о своих; но миссис Рейчел Линд принадлежала к тем немногим, кто способен успешно заниматься и своими делами, и чужими в придачу. Она была выдающейся хозяйкой, вся работа по дому выполнялась идеально; она также вела кружок кройки и шитья, помогала в воскресной школе, и состояла активным членом Благотворительной церковной организации, а также Общества помощи миссионерам. Тем не менее, при всем при этом, миссис Рейчел находила время, чтобы сидеть часами у окна кухни, вязать одеяла из толстых хлопковых нитей (их накопилось уже шестнадцать, как с придыханием рассказывали домохозяйки в Эйвонли), и наблюдать за главной дорогой, которая пересекала здесь лощину, а затем поднималась вверх на крутой красноватый холм.

Так как Эйвонли находится на треугольном полуострове в заливе Святого Лаврентия и окружён водой с двух сторон, всякий, кто приезжает или уезжает из этого посёлка– не пропустит дорогу на холме и таким образом, не ведая того, попадёт под всевидящее око миссис Рейчел.

Однажды в начале июня она как всегда сидела у окна. Солнце освещало всё вокруг своими тёплыми лучами. Сад, разросшийся на склоне за домом, был как-будто одет в свадебный наряд из розово – белых цветов, над которыми гудели рои пчел. Томас Линд, кроткий маленький человек, которого люди в Эйвонли называли «муж Рэйчел Линд», садил репу на холмистом поле за сараем; и Мэтью Касберт тоже должен был этим заниматься на своём большом поле возле ручья, рядом с Зелеными крышами. Миссис Рейчел знала об этом, потому что слышала вчера, как он сказал Питеру Моррисону в магазине Уильяма Блэра в Кармоди, что собирается посеять семена репы на следующий день. Конечно, это Питер спросил его, Мэтью Касберт никогда сам не рассказывал о себе, если его не спрашивали.

И все же, вот он – Мэтью Касберт – в половине четвертого, в рабочий день, спокойно едет по дороге через лощину и вверх по холму. Кроме того, он надел свой лучший костюм с белым воротничком, а это является доказательством того, что он уезжает куда-то из Эйвонли. А ещё сидел он в кабриолете, запряжённом гнедой кобылой, и это значило, что он собирается в дальнюю дорогу. Итак, куда же Мэттью Касберт едет и зачем?

Если бы это был любой другой человек в Эйвонли, миссис Рейчел, сложив два и два, легко бы нашла ответ на оба вопроса. Но Мэтью так редко выезжал из дома, что должно было случиться что-то необычное, раз он решился на поездку; ведь он был робкий человек и терпеть не мог ехать куда-то в незнакомое место и общаться с чужими людьми. Мэтью в костюме с белым воротничком и в кабриолете – это нечто из ряда вон выходящее. Миссис Рейчел задумалась, но так ничего и не придумала, и поэтому удовольствие от послеобеденного отдыха было испорчено.

– Я просто пройдусь к Зеленым крышам после чая и узнаю у Мариллы, куда он поехал и зачем, – наконец решила эта достойная женщина. – Он обычно не ездит в город в это время года, и он никогда не ходит в гости. Если бы он поехал за семенами репы, он не стал бы так одеваться и брать кабриолет. А если б ему нужен был врач, то он ехал бы быстрее. Тем не менее, что-то случилось прошлым вечером, что заставило его покинуть дом. Вот это головоломка! Но я не успокоюсь, пока не выясню, зачем Мэтью Катберт выехал из Эйвонли сегодня.

Итак, после чая миссис Рейчел собралась на прогулку. Идти было недалеко. Расстояние от поместья Линд до большого, раскинувшегося в саду, дома Касбертов составляло всего лишь четверть мили вверх по дороге. Однако дальше нужно было идти по длинной тропинке. Отец Мэтью Касберта, застенчивый и тихий, как и его сын, – выбрал самое уединенное место, когда строил дом – вблизи леса, но подальше от других людей. Дом «Зелёные крыши» был построен на самом краешке его участка, и там и стоял в наши дни, едва видимый с главной дороги, вдоль которой теснились все остальные дома в Эйвонли. Миссис Рейчел Линд считала, что жить в таком месте вообще невозможно.

«Тут можно только существовать» – бормотала она, шагая по узкой тропинке, обрамлённой кустами дикой розы. – «Это не удивительно, Мэтью и Марилла оба немного странные, ведь живут так уединённо. Деревья не очень хорошая компания, хотя их там, слава Богу, достаточно. Но я бы лучше общалась с людьми. Честно говоря, они оба кажутся вполне довольными; но всё же я думаю, что они просто привыкли к такому способу жизни. Человек ко всему привыкает, даже к виселице, как говорят ирландцы».

Сказав эту речь, миссис Рейчел сошла с тропинки на задний двор Зеленых крыш. Очень зеленый, аккуратный и чистый, этот двор с одной стороны был окружён большими патриархальными ивами, а с другой – тополями в форме пирамид. Ни пылинки, ни соринки не было на этом дворе, а миссис Рейчел, конечно, заметила б их, если бы они там были. На самом деле, она считала, что Марилла Касберт подметает двор так же часто, как и дом. Можно было есть прямо с земли и не бояться за свой желудок.

Миссис Рэйчел громко постучала в дверь кухни и вошла, когда услышала ответ. Кухня в Зеленых крышах была веселым местом – точнее, была бы веселой, если б там не было так идеально чисто, как в больничной приёмной. Её окна выходили на восток и на запад: из западного окна, выходившего на задний двор, в кухню проникали мягкие лучи июньского солнца; а через восточное окно, обвитое зелёным плющом, можно было увидеть вишневые деревья в саду, все в белых цветах, и чуть ниже – стройные березы, кивающие своими кронами в лощине у ручья. Здесь обычно и сидела Марилла Касберт, если она вообще присаживалась, всегда немного не доверяя солнечным лучам, которые, как ей казалось, слишком подвижны и безответственны для нашего мира, который нужно воспринимать всерьёз. И вот она сидела сейчас и вязала, а стол за её спиной уже был накрыт к ужину.

Миссис Рейчел, ещё и дверь не закрыла, а уже приметила все, что было на этом столе. Там стояло три тарелки, значит, Марилла ожидала ещё кого-то к чаю вместе с Мэтью; но сами блюда были повседневные: яблочное повидло и только один пирог, так что ожидаемый гость не был кем-то значительным. Но как же белый воротничок Мэтью и гнедая кобыла? Миссис Рейчел почувствовала, как у неё кружится голова от этой необычной тайны в тихом и совершенно не загадочном доме Зеленые крыши.

– Добрый вечер, Рэйчел, – сказала Марилла бодро. – Сегодня прекрасный вечер, не так ли? Не хотите ли присесть? Как там ваша семья?

Что-то похожее на дружбу (за неимением других определений), существовало между Mариллой Касберт и миссис Рейчел, несмотря на их непохожесть, а возможно и благодаря ей. Марилла была высокой, худой женщиной, с угловатой, без всяких изгибов, фигурой; темные волосы с несколькими седыми прядями всегда скручены в жесткий небольшой узел с неизменными двумя металлическими шпильками, торчащими из него. Она выглядела как женщина с консервативными взглядами и жесткими принципами; но было что-то в очертании ее губ, что позволяло предположить наличие у неё чувства юмора.

– У нас все хорошо, – сказала миссис Рейчел. – Я начала переживать по поводу вас, когда увидела, как Мэтью куда-то ехал сегодня. Я подумала, может быть, он едет к врачу.

Марилла понимающе улыбнулась. Она ожидала, что миссис Рейчел придёт всё разузнать, что вид проезжающего мимо Мэтью будет так необъясним для неё, что только разожжёт любопытство соседки.

– О, нет, я достаточно хорошо себя чувствую, хотя у меня ужасно болела голова вчера, – сказала она. – Мэтью поехал в Брайт Ривер. Мы берём мальчика из детского дома в Новой Шотландии, и он приезжает на поезде сегодня вечером.

Если бы Марилла сказал, что Мэтью уехал в Брайт Ривер, чтобы встретить кенгуру из Австралии – миссис Рейчел и то не была бы настолько удивлена. Она просто потеряла дар речи на несколько секунд. Было невозможно представить, что Марилла издевается над ней, но миссис Рейчел была почти уверена, что это глупая шутка.

– Вы это серьезно, Марилла? – спросила она, когда голос вернулся к ней.

– Да, конечно, – сказала Марилла, как будто брать мальчиков из детских домов в Новой Шотландии было обычным делом для любой приличной фермы в Эйвонли, а не странным новшеством.

Миссис Рейчел почувствовала себя растерянной. В мыслях её были сплошь восклицательные знаки: «Мальчик! Марилла и Мэтью Касберт берут себе мальчика! Из детского дома! Положительно, мир сошёл с ума! Её больше ничего не удивит после этого! Ничего!»

– Да как вам вообще пришла такая мысль в голову? – спросила она неодобрительно. Ведь это решение было принято без консультации с ней, значит, надо было показать своё недовольство.

– Ну, мы думали об этом некоторое время – точнее, всю зиму, – ответила Марилла. – Миссис Спенсер приезжала к нам перед Рождеством, и рассказала, что весной она собирается принять у себя в Хоуптоне маленькую девочку из приюта. Ее двоюродный брат живет в Хоуптоне, и миссис Спенсер навещала его и разузнала всё об этом. С тех пор мы с Мэтью только и говорили на эту тему. Мы решили, что возьмём мальчика. Мэтью уже в возрасте, вы знаете – ему за шестьдесят и он уже не так энергичен, как когда-то. И сердце его беспокоит. А вы знаете, как трудно найти хороших наемных работников. Тут можно нанять разве что глупых французских мальчишек; причём только кого-то возьмёшь и чему-то научишь – он сбежит на консервный завод или в Америку. Сначала Мэтью предложил взять английского мальчика. Но я сказала – нет. – С ними может быть все в порядке, – я не отрицаю, но лондонские бродяжки не для меня, – сказала я.

Пусть будет хотя бы местный. В любом случае мы рискуем, независимо от того, кого мы возьмем. Но мне будет легче и я буду спокойнее спать, если мы примем канадского мальчика. В конце концов, мы решили попросить миссис Спенсер, чтобы она выбрала нам мальчика, когда поедет за своей маленькой девочкой. На прошлой неделе мы услышали, что она собирается ехать, поэтому мы передали через родственников Ричарда Спенсера в Кармоди нашу просьбу о том, чтобы она привезла нам умненького мальчика лет десяти – одиннадцати. Мы решили, что это будет оптимальный возраст – достаточно взрослый, чтобы помогать нам по дому и достаточно юный, чтобы его можно было правильно воспитать. Мы дадим ему крышу над головой и хорошее образование. Сегодня мы получили телеграмму от миссис Спенсер – почтальон принес её со станции – там указано, что они приедут на поезде в пять-тридцать сегодня вечером. Так что Мэтью отправился в Брайт Ривер, чтобы встретить мальчика. Миссис Спенсер высадит его на станции, а сама поедет до остановки Уайт Сэндс.

Миссис Рейчел гордилась тем, что всегда прямо высказывала свое мнение. Она собиралась сделать это и сейчас, т. к. уже определилась с отношением к этой удивительной новости.

– Что ж, Марилла, я просто скажу вам прямо, что я думаю, вы делаете большую глупость и очень рискуете. Вы ведь даже не знаете, кого берёте. Вы приглашаете чужого ребенка в свой дом, ничего не зная о нем, ни о его характере, ни о его родителях, ни о том, что из него получится. Только на прошлой неделе я прочитала в газете, как один мужчина и его жена с западной части острова взяли мальчика из приюта, так он поджег ночью дом – причём поджег нарочно, Марилла, и почти сжег их дотла в их собственных кроватях. А ещё знаю другой случай, когда приёмный мальчик съедал все сырые яйца и семья не могла ничего поделать с этим. Если бы вы спросили моего совета в этом деле – чего вы не сделали, Марилла, я бы сказала: «Ради бога, даже не думайте об этом, вот так-то!»

Эта пылкая речь, казалось, ни обидела, ни встревожила Мариллу. Она продолжала вязать.

– Я не отрицаю, что частично вы правы, Рэйчел. Я немного сомневалась в этой затее. Но Мэтью очень хотел этого. Я уважаю его желание, поэтому приняла это. Так редко Мэтью чего-то по-настоящему хочет, что, когда он это делает, я чувствую, что мой долг – уступить. А по поводу риска – так риск есть в любом деле. Так же рискуют и семьи, когда рожают своих собственных детей. Если уж на то пошло – они тоже не всегда вырастают хорошими людьми. И потом, Новая Шотландия находится рядом с нашим островом. Было бы другое дело, если б мы брали мальчика из Англии или Америки. А этот ребёнок не может сильно отличаться от нас самих.

– Ну, я надеюсь, что все в будет порядке, – сказала миссис Рейчел тоном, явно указывавшем на её сильные сомнения в этом. – Только не говорите, что я вас не предупреждала, если он подожжёт Зеленые крыши или отравит колодец – я слышала о таком случае в Нью-Брансуик, где приёмный ребенок сделал это, и вся семья погибла в страшных муках. Только это была девочка.

– Ну, мы же не берём девочку, – сказала Марилла, как будто отравление колодцев было чисто женским делом и не касалось мальчиков. – Я никогда не мечтала взять девочку на воспитание. Интересно, зачем миссис Спенсер это делает. Впрочем, она может взять себе весь детский приют, если такая мысль придёт ей в голову.

Миссис Рейчел хотелось бы остаться до приезда Мэтью с приёмным мальчиком. Но, сообразив, что это займёт по крайней мере два часа, она решила пойти к дому Роберта Белла и рассказать все новости. Это, безусловно, будет сенсацией, а миссис Рейчел очень любила делать сенсации. Итак, она ушла – к немалому облегчению Мариллы, которая за последний час почувствовала, что ее сомнения и страхи возрождаются под влиянием пессимизма миссис Рейчел.

– Вот это да! – воскликнула миссис Рейчел, когда вышла на тропинку. – Это действительно похоже на сон. Жалко мне этого бедного ребёнка. Мэтью и Марилла ничего не знают о детях, и они ожидают, что он будет мудрее и рассудительнее его собственного дедушки, если у него когда-либо был дедушка, что сомнительно. Кажется как-то странно думать о ребенке в Зеленых крышах – там никогда не было детей. Мэтью и Марилла были уже взрослыми, когда строился этот дом. Если они и были когда-нибудь детьми, то в это трудно поверить, когда смотришь на них. Я бы ни за что не хотела оказаться на месте этого сироты. Серьёзно, мне его жалко!

Так от всего сердца сказала миссис Рейчел кустам дикой розы. Но если б она могла видеть ребенка, который в это время терпеливо ждал на станции Брайт Ривер – ее жалость была бы еще больше.

Глава 2. Мэтью Касберт удивляется

Мэтью Касберт и гнедая кобыла неспешной трусцой проехали восемь миль до Брайт Ривер. Дорога была хорошая, она проходила мимо аккуратных домиков, чередовавшихся с душистыми пихтами и долинами, где цвели дикие сливы. Воздух был сладким от аромата яблоневых садов и лугов, исчезающих на горизонте в жемчужных и багряных сполохах; а

Маленькие птички пели «Тинь-тень», как будто раз в году был летний день.

Мэтью получал удовольствие от поездки, за исключением тех моментов, когда он встречал женщин и ему приходилось кивать им – на Острове Принца Эдуарда вы должны кивать всем встречным, независимо от того, знаете ли вы их или нет.

Мэтью боялся всех женщин, кроме Mариллы и миссис Рейчел; у него было неприятное ощущение, что эти загадочные существа тайно смеются над ним. Возможно, он был совершенно прав, считая так, потому что на вид он был довольно странным – с нескладной фигурой и длинными седыми волосами, спускающимися на его сутулые плечи, и пышной, мягкой тёмной бородой, которую он носил с тех пор, как ему исполнилось двадцать лет. На самом деле, он и в двадцать выглядел так же, как в шестьдесят, разве что без седых волос.

Когда он добрался до Брайт Ривер – поезда не было видно. Он подумал, что ещё слишком рано, поэтому привязал лошадь во дворе небольшого отеля Брайт Ривер и пошел к зданию станции. Длинная платформа почти пустовала, единственным живым существом была девочка, сидевшая на куче черепицы в самом её конце. Мэтью, едва заметив, что это девочка, бочком прошёл мимо нее как можно быстрее, не глядя в её сторону. Если бы он посмотрел туда, он вряд ли смог бы не заметить напряженную скованность и ожидание во всей её фигуре. Она сидела там, ожидая чего-то или кого-то, а так как сидеть и ждать было единственным её занятием, то она сидела и ждала изо всех сил.

Мэтью столкнулся со станционным смотрителем, который запирал кассу, чтобы успеть домой к ужину, и спросил его, скоро ли прибудет поезд, который по расписанию должен быть в пять тридцать.

– Этот поезд прибыл полчаса назад и отправился дальше, – ответил этот бойкий служащий. – Но там был пассажир, которого высадили для вас – это маленькая девочка. Она сидит вон там на черепице. Я спросил ее, не хочет ли она пойти в дамскую комнату для ожидания, но она очень серьёзно сообщила мне, что предпочитает остаться снаружи. «Тут больше возможностей для воображения» – сказала она. Необычная девочка, должен признать.

– Я не ожидал девочку, – сказал Мэтью растеряно. – Я приехал за мальчиком. Он должен быть здесь. Миссис Спенсер обещала привезти его из Новой Шотландии.

Станционный смотритель присвистнул.

– Думаю, здесь какая-то ошибка, – сказал он. – Миссис Спенсер сошла с поезда с этой девочкой и поручила её мне, сказав, что вы и ваша сестра взяли ее из детского дома, и скоро за ней приедете. Вот и все, что я знаю об этом. И я не видел тут других детей-сирот.

– Я не понимаю, – сказал Мэтью беспомощно, желая, чтобы Марилла была рядом, чтобы помочь ему справиться с этой ситуацией.

– Ну, вы лучше спросите девочку, – сказал станционный смотритель небрежно. – Я думаю, что она в состоянии сама всё объяснить – язык у неё хорошо подвешен, это точно. Может быть, у них не было таких мальчиков, какие вам нужны.

Он быстро ушел, т. к. был голодным, а жаль, ведь Мэтью нужно было сделать то, что было труднее для него, чем навестить льва в его логове – подойти к девочке, чужой девочке – сироте, и спросить у неё, почему она не мальчик. Мэтью внутренне застонал, когда повернулся и побрел медленно по платформе прямо к ней.

Она наблюдала за ним с тех пор, как он прошел мимо нее, и смотрела на него и сейчас. Мэтью не смотрел на нее и не видел, какой она была на самом деле, но обычный наблюдатель увидел бы девочку лет одиннадцати, одетую в очень короткое, тесное, уродливое платье из желтовато – серой полушерстяной ткани. Она носила выцветшую коричневую матросскую шляпу, из под которой на спину спадали две ярко-рыжие косы. Ее лицо было маленьким, бледным и худым, с множеством веснушек, большим ртом и непонятного цвета глазами – они казались то зелёными, то серыми – в зависимости от освещения и настроения.

Всё это увидел бы обычный наблюдатель; а более внимательный человек мог бы заметить, что подбородок её чётко выраженный и решительный; что большие глаза полны воодушевления и жизнерадостности; что рот красиво очерченный и выразительный; а лоб – широкий и совершенный. Короче говоря, наш проницательный необыкновенный наблюдатель мог бы прийти к выводу, что удивительный дух живёт в теле этой бездомной девочки, которой стеснительный Мэтью Касберт так смехотворно боялся.

Мэтью, однако, был избавлен от испытания говорить первым, потому что, как только она поняла, что он идёт к ней, она встала, схватив одной тонкой смуглой рукой свой ветхий, старомодный саквояж; а другую она протянула ему.

– Я полагаю, вы мистер Мэтью Касберт из Зеленых крыш? – сказала она приятным, звонким голосом. – Я очень рада вас видеть. Я начала бояться, что вы не приедете за мной, и пыталась представить все, что могло случиться, чтобы помешать вам. Я решила, что, если вы не приедете за мной, я пойду по дороге к этой большой дикой вишне на повороте, залезу на неё, и останусь там на всю ночь. Я бы нисколечко не боялась, и это было бы прекрасно – спать на дереве дикой вишни, в белых цветах и лунном свете, как вы думаете? Можно представить, что живешь в мраморном дворце, не так ли? И я была совершенно уверена, что вы приедете за мной утром, если бы вы не приехали сегодня вечером.

Мэтью неловко взял худую маленькую руку – тогда-то он и решил, что делать. Он не мог сказать этому ребенку с горящими глазами, что это ошибка; он заберёт ее домой, и пусть Марилла скажет ей. Так или иначе, он не может оставить её в Брайт Ривер, пусть даже и произошла ошибка. А все вопросы и объяснения могут быть отложены до их возвращения в Зеленые крыши.

– Я сожалею, что опоздал, – робко сказал он. – Пойдем. Лошадь во дворе. Дай мне свою сумку.

– О, я сама могу нести её, – сказала девочка весело. – Она не тяжелая. Я храню там все мои вещи, но она совсем не тяжелая. Её нужно нести определенным образом – а то ручка отваливается, так что лучше я буду сама держать её, потому что знаю, как. Это очень старая сумка. О, я очень рада, что вы приехали, хотя спать на дикой вишне тоже интересно. Нам далеко ехать, правда? Миссис Спенсер сказала, восемь миль. Я рада, потому что люблю ездить. О, так хорошо, что я буду жить с вами, и принадлежать вам. Я никогда не принадлежала никому – по-настоящему. Но самым худшим был детский дом. Я была там только четыре месяца, но этого достаточно. Я не думаю, что вы когда-нибудь были сиротой в детском доме, так что вы не можете понять, как это. Это хуже, чем вы можете себе представить. Миссис Спенсер сказала, что плохо так говорить, но я не имею в виду ничего плохого. Очень просто сделать что-то нехорошее, даже не зная об этом, правда? Вообще-то воспитатели в детском доме были хорошими. Но там было так мало возможностей для воображения – только про других сирот. Было довольно интересно воображать разные вещи о них – представить себе, что, возможно, девочка, которая сидела рядом – в действительности дочь графа, которая была украдена в младенчестве у своих родителей злой нянькой, умершей прежде, чем она смогла признаться. Раньше я не спала по ночам и представляла всякое, потому что у меня не было времени на это днём. Я думаю, я поэтому такая худая, ведь я очень худая, не так ли? Сплошные кости. Я люблю представлять, что я хорошенькая и пухленькая, с ямочками на локтях.

И тут спутница Мэтью перестала говорить, отчасти потому, что она запыхалась и отчасти потому, что они пришли к кабриолету. Ни слова она не сказала, пока они не покинули деревню и не поехали вниз по крутому небольшому холму. Дорога тут врезалась так глубоко в мягкий грунт, что края её, с бахромой из цветущих веток диких вишен и тонких белых берез, поднимались на несколько футов над их головами.

Девочка протянула руку и отломила ветку дикой сливы, которая задела кабриолет.

– Разве это не прекрасно? На что похоже это дерево, наклонившееся над дорогой, все в белых кружевах, как вы думаете? – спросила она.

– Ну, я не знаю, – сказал Мэтью.

– Конечно же, на невесту… Невесту, всю в белом, с прекрасной кружевной вуалью. Я никогда не видела невест, но я могу себе представить, как она будет выглядеть. Я такая некрасивая, что никто никогда не захочет жениться на мне, разве что иностранный миссионер. Я думаю, иностранные миссионеры не очень переборчивы. Но я надеюсь, что когда-нибудь у меня будет белое платье. Это моё самое заветное желание. Я просто очень люблю красивую одежду. И у меня никогда не было красивого платья, насколько я помню, но зато есть, о чем мечтать, правда? Я могу себе представить, что одета великолепно. Сегодня утром, когда я вышла из детского дома, мне было так стыдно, потому что я была одета в это ужасное старое платье из полушерстяной ткани. Понимаете, все сироты должны были носить такие платья. Один купец из Хоуптона прошлой зимой пожертвовал триста ярдов полушерстяной ткани для приюта. Некоторые люди говорили, что это потому, что он не мог продать её, но я скорее поверю, что это было из милосердия, как вы думаете? Когда мы сели в поезд, я чувствовала, как будто все жалеют меня, когда смотрят в мою сторону. Но я просто представила себе, что я одета в самое красивое голубое шелковое платье, потому что, если уж представлять, то что-то стоящее, и большую шляпу с цветами и перьями, и золотые часы, и лайковые перчатки, и сапоги. Я сразу повеселела, и вовсю наслаждалась моей поездкой на остров. У меня даже не было морской болезни на пароходе. И у миссис Спенсер тоже, хотя обычно ей плохо. Она сказала, что у неё не было времени болеть, т. к. она наблюдала, чтобы я не упала за борт. Она сказала, что никогда не видела такого беспокойного ребёнка, как я. Но если это защитило ее от морской болезни, то это же хорошо, что я такая беспокойная, правда? И я хотела увидеть все, что только возможно на этом пароходе, потому что я не знаю, будет ли у меня еще такая возможность. О, сколько тут вишневых деревьев в цвету! Этот Остров весь такой цветущий. Я уже люблю его, и я так рада, что я буду жить здесь. Я и раньше слышала, что остров Принца Эдуарда самое прекрасное место в мире, и я представляла себе, что я живу здесь, но я никогда не ожидала, что на самом деле приеду сюда. Это восхитительно, когда ваши мечты сбываются, правда? Но эти красные дороги такие смешные. Когда мы сели на поезд в Шарлоттауне и стали проезжать красные дороги – я спросила миссис Спенсер, почему они красные, и она сказала, что не знает, и чтобы я, ради Бога, не задавала ей больше никаких вопросов. Она сказала, что я, должно быть, задала ей уже тысячу вопросов. Я думаю, она права, но как же узнать о разных вещах, если не задавать вопросы? А почему эти дороги красные?

– Ну, я не знаю, – ответил Мэтью.

– Что ж, это ещё одна из вещей, которые мне нужно узнать. Разве это не прекрасно, что существуют так много вещей, о которых можно узнать что-то новое? Вот почему я чувствую радость от жизни – ведь вокруг такой интересный мир. Было б и вполовину не так интересно, если б мы знали все обо всем, правда? Тогда не было бы никакой возможности для воображения, не так ли? Но я, наверное, слишком много говорю? Мне всегда делают замечание, что я слишком болтлива. Может, вы хотите, чтобы я помолчала? Если что – вы говорите, и я не буду болтать. Я могу помолчать, хотя это трудно.

Мэтью, к его собственному удивлению, получал удовольствие от её щебетанья. Как большинство тихих людей, он любил болтунов, если они были готовы говорить и не ожидали от него ответа. Но он никак не думал, что будет наслаждаться обществом маленькой девочки. Женщины были не очень приятны в общении, но девочки были ещё хуже. Он терпеть не мог, как они пробирались бочком мимо него, с робкими взглядами, как будто ожидали, что он проглотит их, если они отважатся сказать хоть слово. Это была обычная манера поведения хорошо воспитанной девочки из Эйвонли. Но эта веснушчатая колдунья была совсем другая, и, хотя ему было довольно трудно – с его медлительностью – успевать за её мыслями, он подумал, что ему «кажется, нравится её болтовня». Поэтому он сказал, как обычно, застенчиво:

– О, ты можешь говорить сколько хочешь. Я не возражаю.

– Ой, я так рада. Я знаю, что мы с вами подружимся. Это такое облегчение, говорить, когда хочется, и чтобы никто не указывал, что дети должны молчать. Мне это говорили миллион раз. И люди смеются надо мной, потому что я использую напыщенные слова. Но если у вас есть возвышенные идеи, то вы должны использовать особые слова, чтобы выразить их, не так ли?

– Ну, это представляется разумным, – сказал Мэтью.

– Миссис Спенсер сказала, что на мой язык должен быть подвешен замок. Но так не получится. Мой язык закреплен только на одном конце. Миссис Спенсер сказала, что ваш дом назвали Зелёные крыши. Я её спрашивала об этом. Она сказала, что вокруг дома растёт много деревьев. Я очень обрадовалась. Я ведь так люблю деревья. А их вообще не было вокруг детского дома, только несколько бедных маленьких кустиков перед входом, за белым заборчиком. Они сами выглядели, как сиротки, эти бедные растения. Мне хотелось плакать, когда я смотрела на них. Я говорила им: «О, мои бедные! Если бы вы росли в большом– пребольшом лесу с другими деревьями рядом, а пушистый мох и колокольчики росли у ваших корней, и мимо протекал ручеёк, и птички пели в ваших ветвях, то вы бы разрослись, правда? Но вы не можете расти там, где находитесь. Я знаю, что вы чувствуете, маленькие мои». Мне было жаль покидать их сегодня утром. Люди привязываются к таким вещам, не так ли? А рядом с Зелеными крышами есть ручей? Я забыла спросить миссис Спенсер об этом.

– Да, есть, сразу за домом.

– Замечательно! Я всегда мечтала жить рядом с ручьем. Но никогда не думала, что моя мечта сбудется. Мечты не часто сбываются, правда? Но было бы неплохо, если бы они сбывались? Но сейчас я чувствую себя почти счастливой. Правда, я не могу чувствовать себя совсем счастливой, потому что – ну, вот какого цвета это, как вы думаете?

Она перекинула одну из ее длинных блестящих кос через худое плечо и показала Мэтью. Мэтью не привык определять оттенки дамских локонов, но в этом случае не могло быть сомнений.

– Это рыжий, не так ли? – сказал он.

Девочка опустила косу со вздохом, который, казалось, исходил из самой глубины её сердца и выражал всю мировую скорбь.

– Да, это рыжий, – сказала она безропотно. – Теперь вы понимаете, почему я не могу быть совершенно счастлива? И никто не смог бы, у кого есть рыжие волосы. Я не возражаю против других вещей – веснушек, зеленых глаз, и того, что я такая худая. Я могу представить, что их нет, что у меня цвет лица, как лепестки розы, а глаза, как фиолетовые звёзды. Но я не могу себе представить, что у меня волосы другого цвета. Я пытаюсь. Я думаю про себя: «Теперь мои волосы черные, как вороное крыло». Но все это время я знаю, что они просто рыжие и это разбивает мое сердце. Это мой пожизненный крест. Я однажды читала в романе о девушке, которая всю жизнь страдала, но не от рыжих волос. Ее волосы были, как чистое золото на алебастровом лбу. Что такое алебастровый лоб? Я никогда не могла понять. Вы можете мне объяснить?

– Боюсь, что не могу, – сказал Мэтью, у которого начала кружиться голова. Он чувствовал себя, как в молодости, когда другой мальчик заманил его на карусель во время пикника.

– Ну, тогда это, должно быть, что-то хорошее, потому что она была божественно красива. Вы когда-нибудь думали, что должен чувствовать человек, который божественно красив?

– Честно говоря, нет, – признался простодушно Мэтью.

– А я – да, очень часто. Что бы вы предпочли, если бы у вас был выбор: быть божественно красивым, удивительно умным или ангельски добрым?

– Хм – я точно не знаю.

– Я тоже. Я никак не могу решить, но это не имеет значения, потому что я вряд ли я когда-нибудь буду такой. И я уверена, что никогда не буду ангельски доброй. Миссис Спенсер говорит —… О, мистер Касберт! О, мистер Касберт!! О, мистер Касберт!!!

Это не были слова миссис Спенсер и девочка не вывалилась из повозки, и Мэтью не сделал ничего удивительного. Они просто проехали поворот и оказались на Бульваре.

«Бульвар», так его называли люди в Ньюбридже, это участок дороги длиной в четыре или пять сотен ярдов, над которым протянули свои ветви огромные, широко разросшиеся яблони, посаженные много лет назад эксцентричным старым фермером. Над головой был один длинный навес из белоснежных ароматных цветов. Под ним воздух был полон фиолетового сияния, а далеко впереди сверкало небо, окрашенное закатом, как витражное окно в соборе.

Эта красота, казалось, заставила девочку онеметь. Она откинулась на спинку кабриолета, скрестила свои худенькие руки и восторженно смотрела вверх на белое великолепие. Даже когда они проехали Бульвар, и ехали по длинному склону Ньюбриджа, она продолжала сидеть неподвижно и молчать. С не менее восторженным лицом она смотрела вдаль, на закат солнца, и в её глазах проносились чудесные видения на этом светящемся фоне. Через Ньюбридж, шумную небольшую деревню, где лаяли собаки, кричали дети, и любопытные лица выглядывали из окон, они проехали всё еще молча. И спустя три мили девочка не сказала ни слова. Очевидно, она могла молчать так же энергично, как и говорить.

– Мне кажется, ты устала и проголодалась, – осмелился наконец сказать Мэтью, предположив, что это было единственной причиной её молчания. – Но нам уже осталось немного проехать, всего около мили.

Девочка глубоко вздохнула и посмотрела на него мечтательным взглядом, как будто вернувшимся из просторов Вселенной.

– Ох, мистер Касберт! – прошептала она. – Это место, которое мы проезжали – белое место – что это было?

– Ты, наверное, имеешь в виду Бульвар, – сказал Мэтью после нескольких секунд раздумья, – это действительно милое место.

– Милое? О, слово милое не совсем подходит для этого места. И прекрасное тоже не подходит. Скорее чудесное – самое подходящее. Это место – единственное из всех, которые я видела в своей жизни, которое нельзя вообразить ещё чудеснее. Оно вызвало радость вот здесь, – она приложила руку к груди, – это вызвало даже боль, и все же это была приятная боль. У Вас когда-либо была такая боль, мистер Касберт?

– Честно говоря, я не могу припомнить.

– А у меня много раз – всегда, когда я вижу что-либо по-настоящему красивое. Но нельзя называть это прекрасное место Бульвар. Это название ничего не выражает. Нужно назвать его – дайте мне подумать – Белая Дорога Восхищения. Разве не хорошее образное название? Когда мне не нравится название места или имя человека, я всегда придумываю новое и всегда их так называю. Была одна девочка в детском доме, которую звали Хепзиба Дженкинс, но я всегда называла ее Розалией Де Вер. Другие люди могут называть это место Бульваром, но я буду всегда называть его Белой Дорогой Восхищения. Нам действительно осталось проехать только милю до дома? Я рада, и вместе с тем я сожалею. Я сожалею, потому что эта поездка была так приятна, а я всегда сожалею, когда приятные вещи заканчиваются. Что-то приятное может случиться и потом, но Вы никогда точно не знаете. И так часто происходит, что это может быть не совсем приятное событие. Я знаю по своему опыту. Но я рада, что мы едем домой. Видите ли, у меня никогда не было настоящего дома, насколько я могу помнить. И у меня опять возникает эта приятная боль, когда я думаю, что еду в действительно настоящий дом. О, разве это не прекрасно?!

Они приехали вершину холма. Ниже был пруд, похожий на реку – такой длинный и широкий он был. Мост пересекал его посредине и с моста до того места, где янтарная гряда дюн отделяла пруд от темно-синего залива, вода была словно палитрой многих перетекающих оттенков – от полупрозрачных шафранных и нежно-зеленых до других неуловимых цветов, которым невозможно подобрать название. Выше моста пруд был окаймлен рощами елей и кленов, и мерцал тёмной водой в колеблющихся тенях. Тут и там виднелась дикая слива, склонившаяся к воде, словно девушка в белом, которая любуется собственным отражением. Из болота вверху водоема доносился звонкий, печально– сладкий хор лягушек. Маленький серый домик выглядывал из белого яблоневого сада на склоне над прудом, и хотя еще не было очень темно, свет горел в одном из его окон.

– Это – пруд Барри, – сказал Мэтью.

– Нет, это имя мне тоже не нравится. Я буду называть его – дайте подумать – Озеро Мерцающих Вод. Да, это правильное название. Я знаю это по мурашкам. Когда я подбираю правильное название, которое подходит точно, у меня бегут мурашки по коже. У вас что-нибудь вызывает мурашки?

Мэтью размышлял.

– Наверное, да. У меня всегда бегут мурашки по коже, когда я вижу уродливых белых личинок, которые ползают в грядках огурцов. Я их терпеть не могу.

– О, я не думаю, что это можно сравнивать. Или вы думаете, что можно? Кажется, нет ничего похожего между личинками и озерами мерцающих вод, не так ли? Но почему другие люди называют этот пруд прудом Барри?

– Я думаю, потому что мистер Барри живет там в своём доме. Садовый Склон – так называется это место. Если бы не было того большого кустарника позади него, ты бы увидела Зеленые Крыши. Но мы должны проехать через мост и кружной дорогой, и это ещё около полмили.

– А есть у мистера Барри маленькие девочки? Ну, не так чтобы очень маленькие – моего возраста?

– У него есть дочь, приблизительно одиннадцати лет. Ее зовут Диана.

– О! – сказала она с глубоким вздохом. – Какое прекрасное имя!

– Я в этом не уверен. Есть что-то ужасно языческое в этом имени, как мне кажется. Я бы предпочёл имя Джейн или Мэри или любое другое разумное имя. Но когда Диана родилась, у них жил учитель, и они предоставили ему выбрать имя, так он и назвал ее Дианой.

– Жаль, что не было такого учителя, когда я родилась. О, мы уже на мосту. Я крепко зажмурюсь. Я всегда боюсь переезжать через мосты. Я не могу заставить себя не думать, что, возможно когда мы до едем до середины, он сложится как складной нож и прищемит нас. Поэтому я закрываю глаза. Но я всегда открываю их на середине. Потому что, если бы мост ДЕЙСТВИТЕЛЬНО рушился, то я хотела бы ВИДЕТЬ, как он рушится. С каким веселым грохотом он это делает! Мне всегда нравился такой грохот. Разве это не здорово, что есть столько вещей в этом мире, которые можно любить? Мы уже проехали– теперь я оглянусь назад. Спокойной ночи, дорогое Озеро Мерцающих Вод. Я всегда желаю спокойной ночи вещам, которые люблю, как и людям, я думаю, что им это нравится. Эта вода словно улыбалась мне.

Когда они проехали следующий холм, за поворотом Мэтью сказал:

– Мы довольно близко от дома. Зелёные Крыши вон…

– О, не говорите мне, – она прервала его, затаив дыхание, ухватившись за его приподнятую руку и закрыв глаза, чтобы не видеть, куда он показывает. – Позвольте мне предположить. Я уверена, что угадаю.

Она открыла глаза и посмотрела вокруг. Они были на вершине холма. Солнце уже село, но окрестности были все еще видны в мягком послезакатном свете. На западе темный церковный шпиль высился на фоне оранжевого неба. Ниже была небольшая долина, а за ней – мягкий покатый склон с аккуратными фермами, разбросанными по нему. Глаза девочки перебегали от одного домика к другому, быстро и задумчиво. Наконец они задержались на одном из них, слева от дороги, смутно белевшем в цветущих деревьях и сумерках окружающих лесов. Над ним, в юго-западной стороне безоблачного неба, сияла большая хрустально-белая звезда, как фонарь, укзывающий путь одинокому страннику.

– Вот этот, правда? – сказала она, указывая на дом.

Мэтью восхищенно хлестнул вожжами по спине гнедой кобылы.

– Ты угадала! Но я думаю, что миссис Спенсер описала его, потому ты смогла угадать.

– Нет, она не описывала, действительно не описывала. Все, что она сказала, можно сказать и о других местах. У меня не было представления, на что он похож. Но сразу же, как только я увидела его, я почувствовала, что это тот самый дом. О,мне кажется, как будто я во сне. Знаете, моя рука должна быть вся в синяках, поскольку я щипала себя много раз сегодня. Очень часто, у меня было ужасное отвратительное чувство, что это всё происходит только в моих мечтах. Тогда я щипала себя, чтобы убедиться, что это правда– пока внезапно не вспомнила, что даже если это только сон, я должна спать и находиться в нём как можно дальше, поэтому я прекратила щипать себя. Но это не сон, и мы уже почти дома.

Со вздохом восторга она вновь замолчала. Мэтью тревожно заёрзал на сиденье. Он был рад, что это Марилла, а не он, должна сказать этой бездомной девочке, что дом, в котором она так хотела жить, не будет ее домом. Они проехали Долину Линд, где было уже довольно темно, но не настолько, чтобы миссис Рэйчел не могла заметить их из своего окна, и потом по холму и длинной тропинке завернули к Зеленым Крышам. К тому времени, когда они достигли дома, Мэтью всё больше хотел избежать приближающегося открытия печальной правды с чувством, которого он не понимал. Это не имело отношения к Марилле, или к нему лично, или к проблемам, которые эта ошибка, вероятно, вызовет, его больше всего страшило разочарование ребенка. Когда он думал о том, что восхищение погаснет в глазах девочки, у него было неприятное чувство, что он собирался помочь в убийстве кого-то – почти такое же чувство, которое возникало, когда он должен был убить ягненка или теленка или любое другое невинное маленькое существо.

Двор был довольно темным, когда они въехали в него, и листья тополя тихо шелестели вокруг.

– Послушайте, как деревья говорят во сне, – прошептала девочка, когда Мэтью помог ей спуститься с кабриолета. – Какие хорошие сны они должны видеть!

Затем, крепко держа саквояж, который содержал в себе «все ее богатства», она последовала за ним в дом.

Глава 3. Марилла Касберт удивляется

Марилла торопливо вышла к ним, когда Мэтью открыл дверь. Но когда ее взгляд упал на странную маленькую фигурку в тесном, уродливом платье, с длинными рыжими косами и радостно сияющими глазами, она остановилась в изумлении.

– Мэтью Касберт, кто это? – воскликнула она удивлённо. – А где мальчик?

– Не было никакого мальчика, – сказал расстроено Мэтью. – Там была только она.

Он кивнул на девочку, вспомнив, что даже не спросил ее имя.

– Нет мальчика! Но должен быть мальчик, – настаивала Марилла. – Мы просили миссис Спенсер привезти мальчика.

– Ну, она этого не сделала. Она привезла ее. Я спросил станционного смотрителя. И мне пришлось привезти ее домой. Я не мог оставить ее на станции, хоть и произошла ошибка.

– Ну и дела! – воскликнула Марилла.

Во время этого диалога ребенок молчал, ее глаза перебегали от одного к другому, все эмоции отображались на её лице. Внезапно она, казалось, уловила смысл сказанного. Уронив свой драгоценный саквояж, она сделала шаг вперед и всплеснула руками.

– Вы не хотите брать меня! – воскликнула она. – Вы не хотите брать меня, потому что я не мальчик! Я могла бы это предвидеть. Никто никогда не хотел брать меня. Я должна была знать, что все это было слишком прекрасно, чтобы быть правдой. Мне следовало знать, что на самом деле я никому не нужна. Ох, что мне делать? Я собираюсь разрыдаться!

И она разрыдалась. Упав на стул возле стола, она сложила руки, уткнулась в них лицом и расплакалась. Марилла и Мэтью растерянно переглянулись через печку. Ни один из них не знал, что сказать или сделать. Наконец Марилла нерешительно шагнула к ней.

– Ну, ну, не надо так плакать.

– Нет, надо! – Девочка быстро подняла голову, показывая заплаканное лицо и дрожащие губы. – Вы бы плакали тоже, если б были сиротой и приехали в место, где, как вы думали, будет ваш дом, и обнаружили, что вас не хотят брать, потому что вы не мальчик. Ох, это самая трагическая вещь, которая когда-либо со мной случалась!

Что-то вроде слабой улыбки, заржавевшей от длительного бездействия, смягчило мрачное выражение лица Мариллы.

– Ну, не плачь больше. Мы не собираемся выставлять тебя на улицу на ночь глядя. Тебе придется остаться здесь, пока мы не выясним, в чём дело. Как тебя зовут?

Девочка заколебалась на мгновение.

– Можете называть меня Корделия? – спросила она умоляюще.

– Корделия? Это твое имя?

– Не-е-ет, это не совсем мое имя, но я бы с удовольствием звалась Корделией. Это такое шикарное имя.

– Я не понимаю, что конкретно ты имеешь в виду. Если Корделия не твоё имя, то как тебя зовут?

– Энн Ширли, – неохотно сказала владелица этого имени, – но, пожалуйста, называйте меня Корделия. Ведь не имеет значения, как меня зовут, если я останусь у вас ненадолго, правда? И Энн – это такое неромантичное имя.

– Романтичное– неромантичное– это чепуха! – сказала строго Марилла. – Энн – очень хорошее, обычное, разумное имя. Тебе не нужно стыдиться его.

– О, я не стыжусь его, – объяснила Энн, – только Корделия мне кажется лучше, я всегда хотела, чтобы меня звали Корделия, по крайней мере, в последние годы. Когда я была младше, я хотела быть Джеральдиной, но Корделия мне нравится больше. Но если вы будете называть меня Энн, пожалуйста, говорите Энн, а не Энни.

– Какая разница, так или этак? – спросил Марилла с той же смутной улыбкой, берясь за чайник.

– О, большая разница. Энн звучит гораздо приятнее. Когда вы слышите, как имя произносится, разве вы не видите его в уме, как если бы оно было напечатанным? Энни выглядит ужасно, но Энн гораздо более значительно. Если вы будете называть меня только Энн, а не Энни, я постараюсь примириться с тем, что меня не зовут Корделией.

– Очень хорошо. Тогда, Энн, а не Энни, ты можешь рассказать нам, как произошла эта ошибка? Мы посылали миссис Спенсер за мальчиком. Или в детском доме не было мальчиков?

– О, там их было даже слишком много. Но миссис Спенсер отчетливо сказала, что вы хотели девочку лет одиннадцати. И заведующая сказала, что я подойду. Вы не знаете, с каким восторгом я приняла эту новость. Я не могла спать всю ночь от радости. О! – добавила она укоризненно, обращаясь к Мэтью, – почему вы не сказали мне на станции, что не хотите меня, и не оставили меня там? Если бы я не увидела Белую Дорогу Восхищения и Озеро Мерцающих Вод, мне не было бы сейчас так трудно.

– Что за места она имеет в виду? – требовательно спросила Марилла у Мэтью.

– Она просто вспоминает наш разговор в дороге, – сказал Мэтью поспешно. – Я пойду займусь лошадью, Марилла. Приготовь чай к моему возвращению.

– Разве миссис Спенсер больше никого не везла, кроме тебя? – продолжила спрашивать Марилла, когда Мэтью вышел.

– Она взяла Лили Джонс для себя. Лили всего пять лет, и она очень красивая, у неё каштановые волосы. Если бы я была очень красивой и у меня были бы каштановые волосы – вы бы взяли меня?

– Нет, мы хотели взять мальчика, чтобы он помогал Мэтью на ферме. От девочки нам нет никакой пользы. Сними шляпу. Я положу её и твою сумку на столе в коридоре.

Энн покорно сняла шляпу. Мэтью вернулся в дом, и они сели ужинать. Но Энн не могла есть. Напрасно она щипала хлеб с маслом и клевала яблочное повидло из маленькой стеклянной вазочки возле её тарелки. Она никак не продвинулась в этом деле.

– Ты ничего не ешь, – резко сказала Марилла, разглядывая ее, как будто это было серьезным недостатком.

Энн вздохнула.

– Я не могу. Я в глубоком отчаянии. Можете ли вы есть, когда находитесь в глубоком отчаянии?

– Я никогда не была в глубоком отчаянии, поэтому не могу сказать, – ответила Марилла.

– Никогда не были? Ну, хотя бы пробовали когда-нибудь представить, что вы в глубоком отчаянии?

– Нет, не пробовала.

– Тогда я не думаю, что вы можете понять, что это такое. Это правда очень неприятное чувство. Когда пытаешься есть – но кусок не лезет в горло, и вы ничего не можете глотать, даже если это конфеты. Я один раз ела шоколадную конфету два года назад, и это было просто восхитительно. Мне часто снилось с тех пор, что у меня много шоколадных конфет, но я всегда просыпаюсь, как только собираюсь съесть их. Я надеюсь, вы не обидитесь, что я не могу есть. Все очень вкусно, но я все равно не могу ничего съесть.

– Я думаю, что она устала, – сказал Мэтью, который молчал с тех пор, как вернулся из конюшни. – Лучше уложи ее в постель, Maрилла.

Марилла как раз думала о том, где устроить Энн на ночь. Она подготовила кушетку в каморке возле кухни для желанного и ожидаемого мальчика. Но, хотя каморка эта была опрятной и чистой, похоже, она не совсем подходила для того, чтобы уложить спать там девочку. И комната для гостей тоже не подходила для этого бездомного ребёнка, так что оставалась только комната на крыше в восточной части дома. Марилла зажгла свечу и велела Энн следовать за ней, что та и сделала, забрав свою шляпу и саквояж со стола в коридоре. Коридор был пугающе чистым; а маленькая комната, в которой они вскоре оказались – казалась еще чище.

Марилла установила свечу на треугольный столик на трех ножках, и расстелила постель.

– Я полагаю, у тебя есть ночная рубашка? – спросила она.

Энн кивнула.

– Да, у меня есть две – воспитательница в детском доме пошила их для меня. Они очень маленькие. В детском доме всегда всего не хватает, так что вещи всегда маловаты, по крайней мере, в таком бедном детском доме, как наш. Я ненавижу маленькие ночные рубашки. Но можно спать в них так же хорошо, как и в прекрасных длинных ночных рубашках, с оборками вокруг шеи. Хоть это является утешением.

– Ну, раздевайся скорее и ложись спать. Я вернусь через несколько минут, чтобы погасить свечу. Я не могу доверить тебе её погасить, а то ещё устроишь пожар.

Когда Марилла ушла, Энн тоскливо огляделась вокруг. Выбеленные стены были такими болезненно голыми, что глядя на них, она думала, что они сами должны страдать от собственной наготы. Пол был тоже голым, хотя в середине его лежал круглый плетеный коврик. Таких ковриков Энн никогда не видела раньше. В одном углу стояла кровать, высокая и старомодная с четырьмя темными столбиками. В другом углу был уже упомянутый треугольный столик, украшенный пухлой подушечкой для булавок из красного бархата, достаточно плотной для самых острых булавок. Над ним висело маленькое, шесть на восемь дюймов, зеркало. Между столиком и кроватью находилось окно, с белоснежной муслиновой занавеской сверху, а напротив него стоял умывальник. Вся комната была такой суровой, что не описать словами, и эта холодность пробрала Энн до мозга костей. С рыданием она поспешно сняла свою одежду, надела тесную ночную рубашку и прыгнула в кровать, где зарылась лицом в подушку и натянула одеяло на голову. Когда Марилла пришла за свечой, лишь скудные предметы одежды, разбросанные по полу и смятая постель были единственными признаками чьего-либо присутствия в комнате.

Она неспешно взяла одежду Энн, сложила её аккуратно на чопорный желтый стул, а затем, взяв свечу, подошла к кровати.

– Спокойной ночи, – сказала она, немного неловко, но доброжелательно.

Бледное лицо и большие глаза внезапно появились над одеялом.

– Как вы можете желать мне спокойной ночи, когда знаете, что это будет худшая ночь в моей жизни? – укоризненно спросила Энн.

Затем она снова нырнула под одеяло.

Марилла медленно пошла на кухню и начала мыть посуду, оставшуюся после ужина. Мэтью курил, что было верным признаком его смущения. Он редко курил, потому что Марилла была против этой его вредной привычки. Но иногда ему хотелось покурить и Марилла закрывала на это глаза, понимая, что время от времени мужчина должен иметь некоторую свободу.

– Ну и дела! – гневно сказала она. – Вот что происходит, когда просишь о чём-то других вместо того, чтобы сделать самому. Родственники Ричарда Спенсера что-то напутали с нашей просьбой. Один из нас должен будет поехать завтра к миссис Спенсер. Эту девочку нужно отправить обратно в детский дом.

– Да, я тоже так думаю, – сказал Мэтью неохотно.

– Ты так думаешь?! Разве ты не уверен в этом?

– Ну, она действительно милый ребёнок, Марилла. Немного жалко отправлять ее обратно, когда она так хочет остаться здесь.

– Мэтью Катберт, ты же не хочешь сказать, что мы должны оставить ее у себя?!

Изумление Мариллы не могло бы быть большим, даже если бы Мэтью выразил желание стоять на голове.

– Ну, теперь, нет, я полагаю, точно нет, – заикался Мэтью, загнанный в угол этим вопросом. – Я полагаю, – вряд ли кто-то может от нас ожидать, что мы оставим её.

– Конечно, нет. Что за толк нам будет от неё?

– Может, ей будет толк от нас, – сказал Мэтью внезапно.

– Мэтью Касберт, я считаю, что этот ребенок околдовал тебя! Я ясно вижу, что ты хочешь оставить ее.

– Ну, она действительно забавная, – настаивал Мэтью. – Ты бы слышала, что она говорила, когда мы ехали со станции.

– О, она может болтать без умолку. Я сразу это увидела. Это не свидетельствует, однако, в её пользу. Я не люблю детей, которые так много говорят. Я не хочу брать девочку из детского дома, но даже если б хотела – я бы не выбрала её. Я чего-то не понимаю в ней. Нет, нужно отправить её обратно.

– Я мог бы нанять французского мальчика, чтобы помогал мне, – сказал Мэтью, – а она будет компаньонкой для тебя.

– Мне не нужна компаньонка, – сказала Марилла. – И я не собираюсь оставлять ее.

– Ну, хорошо, как скажешь, Марилла, – сказал Мэтью, поднимаясь и откладывая трубку. – Я иду спать.

Мэтью ушёл. После того, как она вымыла посуду, пошла спать и Марилла, решительно нахмурив брови. А наверху, в восточной комнате на крыше, одинокий, нуждающийся в участии и любви ребенок, плакал во сне.

Глава 4. Утро в Зелёных крышах

Уже рассвело, когда Энн проснулась и села в кровати, смущенно глядя в окно, через которое лился поток весёлого солнечного света, и было видно, как что-то белое и пушистое парило в ярко-голубом небе.

В первое мгновение она не могла вспомнить, где находится. Сначала она почувствовала восхитительный трепет, как будто случилось что-то очень приятное; а потом пришло ужасное воспоминание – она в Зеленых крышах, и её не хотят брать, потому что она не мальчик!

Но было утро, а за окном цвела вишня. Энн выпрыгнула из кровати и подбежала к окну. Она толкнула створку – она поддалась со скрипом, как будто не открывалась очень долго, что, впрочем, так и было; она застряла так крепко, что нужно было приложить усилия, чтобы открыть ее.

Энн упала на колени, вглядываясь в июньское утро, глаза её блестели от восторга. О, разве тут не красиво? Разве это не прекрасное место? Пусть даже она не останется здесь, она представит, что останется. Тут есть возможность помечтать.

Большая вишня росла за окном, так близко, что ветви её касались дома, и она была так плотно усыпана цветами, что даже листьев не было видно. С обеих сторон от дома был большой фруктовый сад, где росли и яблони и вишневые деревья, все в цветах; а трава под ними была усыпана одуванчиками. В саду на склоне росла сирень, вся в гроздьях фиолетовых цветов, и их головокружительно сладкий аромат доносился с утренним ветром из окна.

За садом виднелось зеленое поле, покрытое пышным клевером. Оно простиралось к долине, где бежал ручей и множество белых берез беззаботно росло в подлеске, наводящем на мысль о восхитительном отдыхе среди папоротников, мхов и лесных растений. За долиной был холм, зеленый и пушистый от елей и пихт; а дальше виднелся просвет, в который выглядывала серая крыша домика, который Энн раньше заметила на другой стороне Озера Мерцающих Вод.

Слева были большие амбары и за ними спускались вниз к игристому синему сверкающему морю зеленые поля.

Глаза Энн, чувствительные ко всему прекрасному, задержались на этой красоте, жадно впитывая всё, что было перед ней. Она видела много неприятных мест в своей жизни, бедняжка. Но это прекрасное место превосходило самые смелые её мечты.

Она стояла на коленях, забыв обо всем, кроме очарования, окружавшего её, пока не почувствовала чью-то руку на своём плече. Марилла прервала её мечтания.

– Пора бы одеться, – коротко сказала она.

Марилла действительно не знала, как разговаривать с ребенком, и неудобное ей самой незнание делало ее строгой и решительной помимо её воли.

Энн встала и глубоко вздохнула.

– О, разве это не замечательно? – сказала она, указывая рукой на чудесную картину за окном.

– Это большое дерево, – сказал Марилла, и оно красиво цветёт, но даёт плохие плоды – маленькие и червивые.

– О, я имею в виду не только дерево; конечно, оно прекрасно – чарующе прекрасно – оно цветет так, как будто это самое важное занятие на свете – но я имела в виду все: и сад, и деревья, и ручей, и лес, – весь этот прекрасный мир. Вы не чувствуете в такое утро, что любите весь мир? И я могу услышать, как ручей смеется неподалеку. Вы когда-нибудь замечали, что ручьи очень веселые существа? Они всегда смеются. Даже в зимнее время я слышала их смех подо льдом. Я так рада, что в Зеленых крышах есть ручей. Возможно, вы думаете, что это не имеет значения для меня, раз вы не собираетесь оставлять меня, но это не так. Я всегда буду вспоминать, что есть ручей возле Зеленых крыш, даже если никогда не увижу его снова. Если бы здесь не было ручья, меня бы преследовало неприятное чувство, что он там должен быть. Я не в полном отчаянии сегодня утром. Я никогда не отчаиваюсь по утрам. Разве это не прекрасно, что есть утро? Но мне очень грустно. Я просто воображала, что вы действительно хотели именно меня и я останусь здесь навсегда. Было большим утешением это представлять. Но хуже всего, что приходит время, когда нужно остановиться в своих мечтах и это больнее всего.

– Ты бы лучше оделась, спустилась по лестнице, и прекратила мечтать, – сказала Марилла, как только смогла вставить слово. – Завтрак ждет. Умойся и расчеши волосы. Оставь окно открытым и застели свою постель. И побыстрее.

Энн, очевидно, могла быть быстрой, когда необходимо, поэтому она спустилась по лестнице через десять минут, аккуратно одетая, с причёсанными и заплетёнными волосами и умытым лицом, при этом душу её наполняло приятное сознание, что она выполнила все требования Мариллы. Единственное, что она забыла – это застелить постель.

– Я довольно голодна сегодня утром, – объявила она, как только проскользнула на стул, приготовленный для нее Мариллой. – Мир не кажется такой ужасной пустыней, как это было прошлой ночью. Я так рада, что сегодня солнечное утро. Но я люблю и дождливые утра тоже. Любое утро интересно по-своему, правда? Вы не знаете, что случится через день, и поэтому так много возможностей для воображения. Но я рада, что сегодня утро не дождливое, потому что легче быть веселым и не унывать в солнечный день. Я чувствую, что мне сегодня многое предстоит перенести. Хорошо читать о чужих горестях и представлять, что ты можешь героически их преодолеть, но это не так приятно, когда случается на самом деле, не так ли?

– Ради Бога, помолчи хоть немного, – сказала Марилла. – Ты говоришь слишком много для маленькой девочки.

После этого Энн прикусила язык так послушно и тщательно, что наступившая тишина заставила Мариллу нервничать, как что-то не совсем естественное. Мэтью также молчал, – но это было естественно, так что завтрак проходил в полном молчании.

Чем дольше это длилось, тем больше Энн становилась все более и более рассеянной, ела механически, а её большие глаза неуклонно, невидящим взглядом смотрели на небо за окном. Это заставило Мариллу ещё больше нервничать; у неё было неприятное чувство, что в то время, как тело этого странного ребенка сидит за столом, его душа находится на крыльях воображения где-то далеко в воздушном мире грез. Кто хотел бы иметь в доме такого ребенка?

Тем не менее, Мэтью хотел оставить её, вот что необъяснимо! Марилла чувствовала, что он хочет этого сегодня утром так же сильно, как и накануне вечером, и собирается и дальше хотеть этого. Это было в стиле Мэтью – вбить себе в голову какую-то прихоть, и цепляться за неё с удивительной тихой настойчивостью – настойчивостью в десять раз более мощной и действенной из-за его молчания, чем если бы он говорил об этом постоянно.

Когда завтрак закончился, Энн вышла из задумчивости и предложила вымыть посуду.

– Ты можешь помыть посуду, как надо? – спросила Марилла недоверчиво.

– Думаю, да. Хотя я лучше присматриваю за детьми. У меня большой опыт в этом деле. Жалко, что у вас нет детей, за которыми надо смотреть.

– А я бы не хотела, чтобы тут было больше детей, чем сейчас. Если честно, с тобой одной достаточно проблем. И что с тобой делать, я даже не знаю. Мэтью такой чудак.

– А я думаю, что он прекрасный человек, – сказала Энн укоризненно. – Он очень приветливый. И не возражал, что я так много говорила – ему, казалось, даже нравилось это. Я поняла, что мы с ним родственные души, как только увидела его.

– Вы оба достаточно странные, если это то, что ты имела в виду, говоря о родственных душах, – ворчливо сказала Марилла. – Хорошо, можешь помыть посуду. Возьми много горячей воды, и убедись затем, что ты хорошо высушила её. У меня и так достаточно работы с утра, а потом мне придется съездить в Уайт-Сэндс во второй половине дня и навестить миссис Спенсер. Ты поедешь со мной, и мы решим, что с тобой делать. После того, как закончишь мыть посуду, поднимись в свою комнату и застели кровать.

Энн вымыла посуду достаточно ловко, что не осталось незамеченным Мариллой. Позже она застелила кровать, правда, менее успешно, потому что никогда не училась искусству борьбы с периной. Но это тоже было сделано; а затем Марилла, чтобы избавиться от девочки, сказала ей, что она может выйти на улицу и поиграть до обеда.

Энн бросилась к двери, с радостным лицом и горящими глазами. На самом пороге она остановилась, резко повернулась и села у стола, радостное выражение исчезло с её лица, как будто кто-то стёр его ластиком.

– Что еще? – спросила Марилла.

– Я не смею выйти, – сказала Энн тоном мученика, отказавшегося от всех земных радостей. – Если я не могу остаться здесь, мне нет смысла привязываться к Зеленым крышам. А если я пойду туда и познакомлюсь со всеми этими деревьями, цветами, садом и ручьём – я не смогу не полюбить это место. Мне и так тяжело, поэтому я не буду делать ещё тяжелее. Мне так хочется выйти – все, кажется, зовет меня: «Энн, приходи к нам, Энн, мы хотим подружиться с тобой!» – но лучше не надо. Какой смысл влюбляться в то, что должны быть оторвано навсегда? И это так трудно – удержаться от любви к чему-либо, правда? Вот почему я была так рада, когда думала, что буду жить здесь. Я думала, здесь так много всего, что можно любить и ничто не помешает мне. Но эта сказка быстро закончилась. Я примирилась со своей судьбой, поэтому не хочу выходить, а то боюсь, что мне опять не хватит смирения. Как называется это растение в горшке на подоконнике, скажите, пожалуйста?

– Это герань.

– О, я не имею в виду название, я имею в виду имя, которое вы ему дали. Разве вы не дали ему имя? Тогда могу ли я сделать это? Можно назвать его… дайте мне подумать – Симпатяшка подходит – можно, я буду называть его Симпатяшкой, пока я здесь? Вы мне разрешите?!

– Ради Бога, называй, как хочешь. Но где ты видела, чтобы придумывали имя для герани?

– О, я люблю, чтобы вещи имели имена, даже если это просто герань. Это делает их похожими на людей. Откуда вы знаете, что не причиняете боль герани, когда просто называете её герань и никак иначе? Вы бы ведь не хотели, чтобы вас называли женщиной все время. Да, я буду называть её Симпатяшкой. Я дала имя также этой вишне, которая растёт под окном моей спальни. Я назвала её Снежная королева, потому что она такая белая. Конечно, она не будет всегда в цвету, но можно ведь это представить, правда?

– Я никогда в своей жизни не видела и не слышала ничего подобного, – пробормотала Марилла, спускаясь в подвал за картошкой. – Она действительно интересная, как Мэтью говорит. Я чувствую, что уже задаюсь вопросом, что она скажет дальше. Она и меня тоже околдовала. Как уже сделала это с Мэтью. Этот взгляд, который он бросил на меня, когда выходил, выражал все, что он сказал или на что намекнул вчера вечером. Я хочу, чтобы он был похож на других мужчин, и прямо говорил всё, что думает. Тогда может ответить ему и поспорить с ним. Но что можно сделать с человеком, который просто смотрит?

Энн сидела в задумчивости, положив подбородок на руки и устремив глаза в небо, когда Марилла вернулась из своего путешествия в подвал. Так Марилла и оставила ее до тех пор, пока не пришло время обеда.

– Могу я взять кобылу и кабриолет во второй половине дня, Мэтью? – спросила Марилла.

Мэтью кивнул и задумчиво посмотрел на Энн. Марилла перехватила взгляд и мрачно сказала:

– Я собираюсь съездить в Уайт-Сэндс и уладить это дело. Я возьму Энн с собой и миссис Спенсер, вероятно, примет меры, чтобы сразу отправить ее обратно в Новую Шотландию. Я оставлю тебе чай и вернусь домой к вечерней дойке коров.

Мэтью ничего не сказал и у Мариллы было чувство, что она зря тратит слова. Нет ничего более раздражающего, чем мужчина, который не отвечает – кроме женщины, которая не отвечает.

Когда пришло время, Мэтью запряг гнедую кобылу и Марилла с Энн сели в коляску. Мэтью открыл ворота двора для них, и когда они медленно проезжали мимо, он сказал, ни к кому, кажется, конкретно не обращаясь:

– Маленький Джерри Бут из Крика был здесь сегодня утром, и я сказал ему, что найму его на лето.

Марилла не ответила, но так ударила кнутом бедную гнедую, что толстая кобыла, не привыкшая к такому обращению, негодующе поскакала галопом. Марилла обернулась, когда кабриолет уже отъехал довольно далеко, и увидела, что невыносимый Мэтью прислонился к воротам, задумчиво глядя им вслед.

Глава 5. История Энн

– Знаете, – сказала Энн доверительно, – я хочу получить удовольствие от этой поездки. Я знаю по своему опыту, что можно получить удовольствие от чего угодно, если твердо на это настроиться. Конечно, нужно сделать это решительно. Я не собираюсь думать о возвращении в детский дом, пока мы едем. Я просто буду думать о нашей поездке. Ой, смотрите, там есть уже один маленький цветок на кусте дикой розы! Разве это не прекрасно? Как вы думаете, наверное, радостно быть розой? И было бы хорошо, если бы розы могли говорить. Я уверена, что они могли бы рассказать нам много интересных историй. И правда ведь, розовый – самый чарующий цвет в мире? Я люблю его, но не могу носить этот цвет. Рыжие люди не могут носить розовый, даже в воображении. Вы когда-нибудь знали девочку, у которой волосы были рыжими, когда она была маленькой, но поменяли цвет, когда она выросла?

– Нет, я не слышала ни о чём таком, – сказала Марилла беспощадно, – и я не думаю, что это может произойти с тобой.

Энн вздохнула.

– Ну вот, ещё одна надежда разбита. Моя жизнь – настоящее «кладбище разбитых надежд». Я прочитала это выражение в книге, и говорю себе это в утешение, когда разочаровываюсь в чем-нибудь.

– Я не понимаю, как это может утешить, – сказала Марилла.

– Но ведь это звучит так красиво и романтично, как будто я героиня книги, понимаете? Я так люблю всё романтическое, а кладбище разбитых надежд – самое романтическое понятие, какое только можно себе представить, не так ли? И я почти рада, что оно у меня есть. Мы будем проезжать Озеро Мерцающих Вод сегодня?

– Мы не собираемся ехать через пруд Барри, если ты это имеешь в виду, говоря об Озере Мерцающих Вод. Мы поедем по прибрежной дороге.

– Прибрежная дорога звучит красиво, – сказала Энн мечтательно. – Интересно, она так же хорошо выглядит, как и звучит? Просто, когда вы сказали «прибрежная дорога», я сразу представила себе картинку. И «Уайт Сендс» – тоже красивое название. Но мне оно не так нравится, как Эйвонли. Эйвонли звучит прекрасно, как музыка. Как далеко находится Уайт Сендс?

– Это в пяти милях отсюда, и, раз ты, очевидно, собираешься много говорить, то хотя бы говори по делу. Расскажи мне всё, что знаешь о себе.

– О, то, что я знаю о себе – не стоит рассказывать, – нетерпеливо сказала Энн. – Если бы вы только позволили мне рассказать вам, что я придумываю о себе – было бы гораздо интереснее.

– Нет, я не хочу слушать твои фантазии. Просто придерживайся голых фактов. Начни с самого начала. Где ты родилась и сколько тебе лет?

– Мне исполнилось одиннадцать в марте прошлого года, – сказала Энн с легким вздохом, рассказывая только «голые факты». – И я родилась в Болингброке, Новой Шотландии. Моего отца звали Уолтер Ширли, и он работал учителем в средней школе Болингброка. Имя моей матери – Берта Ширли. Разве Вальтер и Берта не прекрасные имена? Я так рада, что у моих родителей были хорошие имена. Было бы ужасно иметь отца по имени – ну, скажем, Джедедия, правда?

– Я думаю, имя человека не имеет значения, если он хороший человек, – сказала Марилла, чувствуя себя обязанной прививать хорошие и полезные мысли.

– Ну, я не знаю. – Энн задумалась. – Я прочитала в книге, что даже если розу назвать любым другим именем, она всё равно будет сладко пахнуть, но я никогда в это не верила. Я не верю, что роза будет такой же прекрасной, если её назвать чертополохом или капустой. Я полагаю, мой отец мог бы быть хорошим человеком, даже если б его звали Джедедия; но я уверена, что это был бы для него тяжкий крест. Моя мать тоже была учительницей в школе, но, когда она вышла замуж за отца, она конечно оставила работу. Муж – это большая ответственность. Миссис Томас сказала, что они были, как пара младенцев и бедны, как церковные мыши. Они жили в крохотном желтом домике в Болингброке. Я никогда не видела этот дом, но представляла себе его тысячи раз. Я думаю, что под окном гостиной росла жимолость, а у крыльца – кусты сирени, и ландыши у ворот. Да, и муслиновые занавески висели на всех окнах, потому что муслиновые занавески придают месту воздушность. Я родилась в этом доме. Миссис Томас сказала, что я была самым невзрачным ребенком, которого она когда-либо видела, такая я была тощая и маленькая, только глаза большие, но мама считала, что я была самой красивой девочкой на свете. Я думаю, мама может оценить лучше, чем бедная женщина, которая пришла, чтобы прибраться, правда? Так или иначе я рада, что она была довольной мной, было бы так грустно, если бы я разочаровала ее, потому что она не прожила долго после родов. Она умерла от лихорадки, когда мне было всего три месяца. Я бы хотела, чтобы она прожила подольше и я бы помнила, как называла ее мамой. Я думаю, было бы так приятно говорить «мама», правда? И отец умер через четыре дня – тоже от лихорадки. Я осталась сиротой и люди «ломали голову» – так сказала миссис Томас – что со мной делать. Понимаете, никто не хотел меня брать даже тогда. Такая, наверное, у меня судьба. Отец и мать оба родом издалека, и это было хорошо всем известно, поэтому у них не было рядом никаких родственников. Наконец миссис Томас сказала, что она возьмёт меня, хотя она и была бедна, а муж у неё был пьяницей. Она выкормила меня из бутылочки. Вы не знаете, почему принято думать, что люди, которые выкормили кого-то из бутылочки, лучше, чем другие люди? Потому что всякий раз, когда я была непослушной, миссис Томас спрашивала меня, как я могу быть такой плохой девочкой, когда она выкормила меня из бутылочки. Мистер и миссис Томас переехали из Болингброка в Mэрисвиль, и я жила с ними, пока мне не исполнилось восемь лет. Я помогала присматривать за детьми Томасов – их было четверо, все младше меня, и могу сказать вам, это было непросто. Затем мистер Томас попал под поезд и погиб, а его мать предложила забрать миссис Томас и детей, но она не захотела брать меня. Миссис Томас тоже стала «ломать голову», так она говорила – что со мной делать. Тогда миссис Хэммонд из дома выше по реке сказала, что она может взять меня, потому что я могу присматривать за детьми, и я переехала в дом вверх по реке, чтобы жить с ней на маленькой полянке среди срубленных деревьев. Это было очень одинокое место. Я уверена, что никогда не смогла бы жить там, если бы у меня не было воображения. Мистер Хэммонд работал на небольшой лесопилке, а миссис Хэммонд воспитывала восьмерых детей. Она рожала близнецов три раза. Мне нравятся дети в умеренных количествах, но близнецы три раза подряд – это слишком. Я твёрдо сказала об этом миссис Хэммонд, когда последняя пара появилась на свет. Я ужасно устала смотреть за столькими детьми. Я жила с миссис Хэммонд в течение двух лет, а затем мистер Хэммонд умер и миссис Хэммонд не смогла вести хозяйство. Она раздала детей родственникам и отправилась в Америку. Я же поехала в детский дом в Хоуптоне, потому что никто не брал меня. Меня не хотели брать и в детском доме, сказали, что у них и так переполнено, но они вынуждены были взять меня, и я пробыла там четыре месяца, пока миссис Спенсер не приехала за мной.

Энн закончила свой рассказ со вздохом облегчения на этот раз. Очевидно, она не любила рассказывать о своем жизненном опыте в мире, где она никому не была нужна.

– Ты когда-нибудь ходила в школу? – спросила Марилла, направляя гнедую кобылу на прибрежную дорогу.

– Не очень долго. Только один год, когда я жила с миссис Томас. Когда я переехала в дом возле реки, мы были так далеко от школы, что я не могла туда ходить зимой, а летом были каникулы, так что я могла ходить туда только весной и осенью. Но, конечно, я ходила в школу, когда была в детском доме. Я довольно хорошо читаю, и знаю много стихов наизусть: «Битву под Хохенлинденом», «Эдинбург после наводнения», и «Бинген на Рейне», а также отрывки из «Леди Озера», и большую часть из «Времен года» Джеймса Томпсона. Вы любите стихи, от которых у вас мурашки по коже? Есть такие стихи в учебнике для пятого класса – называются «Падение Польши» – они пронизывают до костей. Конечно, я не ходила в пятый класс, только в четвертый, но старшие девочки давали мне их читать.

– А те женщины, миссис Томас и миссис Хэммонд, хорошо относились к тебе? – спросила Марилла, искоса взглянув на Энн.

– Ну-у… – протянула Энн. Ее чувствительное личико вдруг покраснело. Она явно была смущена.

– Ну, они точно намеревались, я знаю, они хотели быть хорошими и добрыми ко мне, насколько это возможно. И когда люди хотят быть хорошими для вас, вы не очень обижаетесь, если у них это не совсем получается. У них было много невзгод в жизни. Это очень тяжело – иметь пьяницу– мужа, и рожать близнецов три раза подряд, тоже, наверное, нелегко. Но я чувствую, что они хотели быть добрыми ко мне.

Марилла не задавала больше вопросов. Энн сидела тихо, с восхищением глядя на прибрежную дорогу, а Марилла рассеянно управляла кобылой, глубоко задумавшись. Жалость к этому ребёнку возникла вдруг в ее сердце. Какая тяжёлая жизнь у неё была – жизнь без любви, полная лишений, бедности и безнадзорности! Марилла была достаточно проницательна, чтобы читать между строк в истории Энн и догадаться о правде. Неудивительно, что девочка была в таком восторге от перспективы обрести настоящий дом. Жаль, что её придётся отправить обратно. Что, если она, Марилла, не будет противиться необъяснимому капризу Мэтью, и позволит девочке остаться? Мэтью был бы рад этому и ребенок, кажется, хороший, способный к обучению.

«Она, конечно, много говорит, – думала Марилла, – но можно её перевоспитать. И нет ничего грубого или вульгарного в том, что она рассказывает. Она довольно воспитана. Скорее всего, её родители были приличными людьми».

Прибрежная дорога была одновременно «и лесной, и дикой, и пустынной». По правой стороне её росли ели, выстоявшие за долгие годы схватки с морскими ветрами. По левой – высились крутые скалы красного песчаника, подходившие в некоторых местах так близко к дороге, что кобыла, менее спокойная, чем гнедая, могла бы не раз напугать людей, едущих в коляске. Внизу, у основания скалы лежали кучи отшлифованных волнами камней и маленькие песчаные бухты, украшенные океанской галькой, как драгоценными камнями; за ними простиралось море, мерцающее синим, а над ним взлетали чайки, и их крылья серебрились в солнечном свете.

– Разве море не чудесно? – сказала Энн, пробуждаясь от долгого молчания. – Однажды, когда я жила в Mэрисвиле, мистер Томас нанял фургон и повёз нас всех за десять миль, чтобы провести день на берегу моря. Я наслаждалась каждым моментом этого дня, хотя мне и пришлось присматривать за детьми все время. В течение многих лет мне снился этот день в счастливых снах. Но этот берег лучше, чем в Мэрисвиле. Какие чудесные чайки, правда? Вы бы хотели быть чайкой? Я бы хотела…ну если бы я не могла быть человеком. Вам не кажется, что было бы здорово проснуться на рассвете и парить весь день в голубом небе над водой? А затем на ночь улетать обратно в своё гнездо. Я могу только представить, как это прекрасно. Что за большой дом, там впереди?

– Это отель Уайт Сэндс. Его хозяин– мистер Кирк. Сейчас сезон ещё не начался. Много американцев приезжает сюда на лето. Им нравится это побережье.

– Я боялась, что это дом миссис Спенсер, – сказала Энн грустно. – Я не хочу, чтобы это был он. Кажется, что это конец всего.

Глава 6. Марилла принимает решение

Тем не менее, вскоре они были там. Миссис Спенсер жила в большом желтом доме в бухте Уайт Сэндс. Она вышла на крыльцо встретить их, её доброжелательное лицо выражало радостное удивление.

– Бог ты мой! – воскликнула она, – я сегодня не ожидала вас увидеть, но я действительно рада, что вы приехали. Вы будете ставить свою лошадь в конюшню? Как дела, Энн?

– У меня всё хорошо, спасибо, – сказала Энн без улыбки. Лицо её выражало уныние.

– Мы останемся ненадолго, пока лошадь отдохнет, – сказала Марилла, – но я обещала Мэтью, что вернусь домой рано. Дело в том, миссис Спенсер, что произошла ошибка, и я приехала, чтобы вияснить, как это случилось. Мы с Мэтью просили вам передать, чтобы вы привезли нам мальчика из приюта. Мы сказали вашему родственнику Роберту, что нам нужен мальчик лет десяти – одиннадцати.

– Марилла Касберт, да что вы говорите! – расстроено сказала миссис Спенсер, – Роберт послал ко мне свою дочь Нэнси, и она сказала, что вы хотите девочку – не так ли, Флора Джейн? – обратилась она к своей дочери, которая как раз вышла на крыльцо.

– Она так и сказала, мисс Касберт, – подтвердила Флора Джейн искренне.

– Мне очень жаль, – сказала миссис Спенсер, – что так вышло; но это не моя вина, мисс Касберт. Я сделала все, что могла, и думала, что выполняла ваши указания. Нэнси ужасно легкомысленна. Я часто ругаю ее за беспечность.

– Это была и наша вина, – сказала Марилла безропотно. – Мы должны были прийти к вам сами, а не просить передать важное сообщение через других людей. Во всяком случае, была сделана ошибка, и единственное, что нужно сделать – это исправить её. Можем ли мы отправить ребенка назад в приют? Я полагаю, они возьмут ее обратно, не так ли?

– Полагаю, что так, – сказала миссис Спенсер задумчиво, – но, может, не придется отправлять ее обратно. Миссис Блюитт навещала меня вчера, и она жалела, что не попросила меня привезти ей девочку, чтобы та помогала по хозяйству. Вы знаете, у миссис Блюитт большая семья, и ей трудно без помощи. Энн как раз подойдёт. Я называю это рукой Провидения.

Марилла не верила во вмешательство Провидения. Это был хороший шанс избавиться от нежеланной сироты, но она даже не чувствовала облегчения.

Она не была лично знакома с миссис Блюитт, только видела эту маленькую, худую женщину со сварливым лицом. И слышала, что та «ужасная хозяйка». Уволенные служанки рассказывали страшные истории о ее вечно плохом настроении и скупости, а также о её сварливих и драчливых детях. Марилла почувствовала угрызения совести при мысли о передаче Энн на милость этой женщины.

– Хорошо, я пойду к ней, и мы обсудим этот вопрос, – сказала она.

– Разве это не миссис Блюитт как раз сейчас идёт по улице? – воскликнула миссис Спенсер, увлекая своих гостей из коридора в гостиную, где смертельный холод окутал их, как будто воздух, пройдя через темно-зеленые, плотно закрытые жалюзи, потерял всё тепло, каким он когда-либо обладал. – Нам очень повезло, потому что мы можем уладить дело сейчас же. Присядьте в кресло, мисс Касберт. Энн, ты садись сюда, на пуфик, и не вертись. Давайте я положу ваши шляпы. Флора Джейн, иди и поставь чайник. Добрый день, миссис Блюитт. Мы только что говорили, как нам повезло, что вы проходили мимо. Позвольте мне представить вас друг другу. Миссис Блюитт, мисс Касберт. Простите, я на минутку отлучусь. Я забыла сказать Флоре Джейн, что нужно вынуть булочки из духовки.

Миссис Спенсер выпорхнула из комнаты, перед тем открыв жалюзи. Энн сидела молча на пуфике, крепко сцепив руки на коленях, и смотрела на миссис Блюитт как зачарованная. Неужели её отдадут этой женщине с неприятным лицом и острым взглядом? Она почувствовала, как у неё появляется комок в горле и начинает щипать в глазах. Она испугалась, что не сможет сдержать слез, когда вернулась миссис Спенсер, раскрасневшаяся и сияющая, готовая преодолеть любые трудности: физические, психологические или духовные.

– Кажется, произошла ошибка с этой девочкой, миссис Блюитт, – сказала она. – Я была уверена, что мисс и мистер Касберт хотели взять девочку. Мне сказали именно это. Но, оказывается, они хотели мальчика. Так что, если вы еще не передумали, я думаю, что девочка будет просто находкой для вас.

Миссис Блюитт смерила Энн взглядом с головы до ног.

– Сколько тебе лет и как тебя зовут? – спросила она.

– Энн Ширли, – дрогнувшим голосом сказала девочка, не смея делать какие-либо оговорки касательно произношения своего имени, – и мне одиннадцать лет.

– Гм! Ты не выглядишь на свой возраст. Но ты жилистая. Я точно не знаю, но, кажется, жилистые люди – хорошие работники. Ну, если я возьму тебя – ты должна быть хорошей девочкой, работящей, умной, и послушной. Я надеюсь, ты отработаешь своё содержание, и я не ошибусь, если возьму тебя. Да, я полагаю, что могла бы забрать её у вас, мисс Касберт. Мой младший ужасно капризный, и я уже замучилась смотреть за ним. Если хотите, я могу забрать её прямо сейчас.

Марилла посмотрела на Энн и сердце её сжалось при виде бледного лица ребенка с взглядом, полным немого страдания – страдания беспомощного маленького существа, которое снова попало в ловушку, из которой оно недавно бежало. Мариллу охватило неприятное чувство, что, если она сейчас проигнорирует этот взгляд, то он будет преследовать ее до конца дней. К тому же она не разделяла взглядов миссис Блюитт. Отдать чувствительного, ранимого ребенка такой женщине! Нет, она не могла взять на себя такую ответственность!

– Ну, я не знаю, – сказала она медленно. – Я не говорю, что мы с Мэтью точно решили, что не будем брать ее. На самом деле я могу сказать, что Мэтью расположен оставить ее. Я просто хотела выяснить, как произошла ошибка. Я думаю, что Энн пока лучше поехать со мной домой и мы ещё раз обсудим всё с Мэтью. Я чувствую, что мне не следует что-то решать, не посоветовавшись с ним. Если мы решим не оставлять ее, мы привезем или пришлём ее к вам завтра вечером. Если мы не сделаем этого, значит, что она остаётся с нами. Согласны вы на такой вариант, миссис Блюитт?

– Придется согласиться, – сказала миссис Блюитт неприветливо.

Пока Марилла говорила, лицо Энн словно озарилось светом. Сначала исчезло отчаяние из взгляда, затем на щеках появился слабый румянец; и вот глаза засияли ярко, как утренние звезды. Ребенок совершенно преобразился; и, мгновение спустя, когда миссис Спенсер и миссис Блюитт вышли в поисках рецепта, который нужен был миссис Блюитт, Энн вскочила и подбежала к Марилле.

– О, мисс Касберт, вы действительно сказали, что, возможно, позволите мне остаться в Зеленых крышах? – спросила она шепотом, боясь, что от громких звуков эта возможность может исчезнуть. – Вы действительно это сказали? Или это было только в моём воображении?

– Я думаю, тебе лучше научиться контролировать своё воображение, Энн, если ты не можешь отличить, что реально, а что нет, – сказала Марилла сердито. – Да, ты правильно услышала, что я сказала, но не более того. Еще ничего не решено, и, возможно, мы всё-таки отдадим тебя миссис Блюитт. Она, конечно, нуждается в тебе гораздо больше, чем я.

– Я бы предпочла вернуться в приют, чем жить с ней, – сказала Энн горячо. – Она выглядит в точности, как бурав.

Марилла спрятала улыбку, убеждённая, что Энн не следует так говорить.

– Стыдно маленькой девочке говорить так о незнакомой женщине, – строго сказала она. – Вернись на место, сиди спокойно и держи язык за зубами, как хорошо воспитанная девочка.

– Я буду делать все, что вы хотите, если вы только оставите меня, – сказала Энн, возвращаясь покорно на пуфик.

Когда они вернулись в Зеленые крыши, Мэтью встретил их на дороге. Марилла издалека увидела, как он ходит взад– вперёд по ней, и догадалась, что он переживал. Она заметила выражение облегчения на его лице, когда он увидел, что Энн вернулась с ней. Но она ничего не сказала ему о том, как обстоят дела, пока они не пошли в сарай, чтобы подоить коров. Затем она кратко рассказала ему историю Энн и результаты беседы с миссис Спенсер.

– Я бы и собаку не доверил этой миссис Блюитт, – сказал Мэтью с необычайной горячностью.

– Я тоже от неё не в восторге, – призналась Марилла, – но нам придётся отдать девочку ей, либо оставить у себя, Мэтью. И так как ты, кажется, хочешь оставить ее, то я согласна, вернее, мне приходится согласиться. Я так долго думала над этой идеей, что уже привыкла к ней. Кажется, это мой долг. Я никогда не воспитывала ребенка, особенно девочку, и думаю, у меня будет много забот с ней. Но я сделаю все возможное. Так что, Мэтью, она может остаться.

Застенчивое лицо Мэтью засветилось от радости.

– Ну, я рассчитывал, что ты придешь к этому решению, Марилла, – сказал он. – Она такое интересное создание.

– Было бы более уместно, если б ты мог сказать, что она полезное создание, – возразила Марилла, – но я займусь этим. И учти, Мэтью, ты не должен вмешиваться в мои методы воспитания. Возможно, старая дева не много знает о воспитании ребенка, но я предполагаю, что она знает больше, чем старый холостяк. Таким образом, предоставь это мне. Если у меня не получится, то у тебя будет достаточно времени, чтобы сделать это по-своему.

– Хорошо, Марилла, поступай, как знаешь, – сказал Мэтью успокаивающе. – Только будь добра к ней, насколько можешь, чтобы не испортить ее. Я думаю, что она одна из тех, с кем можно чего-то добиться только любовью.

Марилла фыркнула, чтобы выразить презрение к мнению Мэтью в этом чисто женском вопросе, и ушла в маслодельню с ведрами.

«Я не скажу ей сегодня, что она может остаться,» думала она, разливая молоко по банкам. «Она так обрадуется, что не сможет заснуть. Марилла Касберт, ну ты и впуталась в историю! Ты когда-нибудь могла предположить, что наступит день, когда ты возьмёшь сироту из приюта? Это достаточно удивительно, но не так удивительно, как то, что именно Мэтью захотел этого. Он, который всегда испытывал смертельный страх перед маленькими девочками. Так или иначе, мы решились на эксперимент и Бог знает, что из этого выйдет».

Глава 7. Энн молится

Когда Марилла укладывала Энн в постель тем вечером, она сухо сказала:

– Энн, я заметила вчера вечером, что ты бросила одежду на пол, когда ложилась спать. Это очень плохая привычка, и я не могу позволить тебе так делать. Когда ты снимаешь одежду, ты должна свернуть её аккуратно и положить на стул. Я не люблю неаккуратных маленьких девочек.

– Я была в таком отчаянии прошлой ночью, что не думала о своей одежде вообще, – сказала Энн. – Я сложу её красиво сегодня вечером. От нас всегда этого требовали в детском доме. Хотя я часто об этом забывала, я обычно спешила лечь в постель, теплую и уютную, и предаться мечтам.

– Ты должна помнить об этом, если останешься здесь, – предупредила Марилла. – Вот так почти хорошо. Помолись и ложись в кровать.

– Я никогда не молюсь, – объявила Энн.

Марилла посмотрела на неё с ужасом и удивлением.

– Почему, Энн, что ты имеешь в виду? Разве тебя не учили молиться? Бог хочет, чтобы маленькие девочки всегда читали молитвы. Разве ты не знаешь, кто такой Бог, Энн?

– Бог есть Дух, бесконечный, вечный и неизменный в своем проявлении мудрости, силы, святости, справедливости, добра и истины, – ответила Энн быстро и бойко.

Марилла вздохнула с облегчением.

– Ну хоть что-то ты знаешь, слава Богу! Ты не совсем язычница. Где ты этому научилась?

– В воскресной школе при детском доме. Нас заставили учить весь катехизис. Мне это очень нравилось. Что-то есть великолепное в этих словах: «Бесконечный, вечный и неизменный». Разве это не величественно звучит? Как будто играет большой орган. Я думаю, нельзя назвать это поэзией, но звучит похоже, не так ли?

– Мы не говорим о поэзии, Энн. Мы говорим о чтении молитвы. Разве ты не знаешь, что это плохо – не молиться каждый вечер? Боюсь, ты очень плохая маленькая девочка.

– Легче быть плохим, чем хорошим, если у тебя рыжие волосы, – сказала Энн печально. – Люди, у которых волосы не рыжие, не знают, как это ужасно. Миссис Томас сказала мне, что Бог специально сделал мои волосы рыжими, и с тех пор я никогда не думала о Нем. И вообще, я всегда слишком уставала по вечерам, чтобы ещё беспокоиться о молитве. От людей, которые должны ухаживать за близнецами, нельзя требовать ещё и молитвы. Скажите честно, разве вы так не думаете?

Марилла решила, что религиозное обучение Энн нужно начинать сразу. Очевидно, что нельзя терять ни минуты.

– Ты должна читать молитвы, пока находишься под моей крышей, Энн.

– Ну, конечно, если вы хотите, я буду, – согласилась Энн весело. – Я хотела бы сделать что-нибудь, чтобы вам было приятно. Но вы должны сказать мне, что нужно делать. После того, как я лягу в постель, я придумаю по-настоящему хорошую молитву, которую буду всегда читать на ночь. Я считаю, что это будет довольно интересно.

– Ты должна встать на колени, – сказала Марилла смущенно.

Энн опустилась на колени рядом с Мариллой и посмотрела серьезно на неё.

– Почему люди должны вставать на колени, чтобы помолиться? Если бы я действительно хотела молиться, я вам скажу, что бы я сделала. Я бы пошла одна в широкое поле или в тёмный лес, и посмотрела бы на небо – высокое-превысокое – на это прекрасное голубое бесконечное небо. А потом я просто почувствовала бы молитву. Ну, я готова. Что мне говорить?

Марилла чувствовала себя очень неловко. Она хотела сначала обучить Энн классической детской молитве: «Боже, я на ночь ложусь…» Но, как уже было сказано, у неё были проблески чувства юмора – которые выражались в способности понять, что и когда уместно; и вдруг ей пришло в голову, что это простая наивная молитва, подходящая для малюток в белых ночных рубашках, устроившихся на материнских коленях, но которая совсем не подходит для этой веснушчатой девочки, которая ничего не знает о Божьей любви и не ищет её, так как никогда не ощущала любви человеческой.

– Ты достаточно взрослая, чтобы молиться сама, Энн, – сказала она, наконец. – Просто поблагодари Бога за его благодеяния и проси Его смиренно о том, чего хочешь.

– Ну, я сделаю все возможное, – пообещала Энн, уткнувшись лицом в колени Мариллы. – Милостивый Отец Небесный – так обычно говорят священники в церкви, поэтому я думаю, что это подойдёт и для личной молитвы, не так ли? – прервалась она, подняв голову на мгновение.

– Милостивый Отец Небесный, я благодарю Тебя за Белую Дорогу Восхищения и Озеро Мерцающих Вод, и Симпатяшку, и Снежную Королеву. Я действительно очень благодарна за них. И это все благодеяния, о которых я могу вспомнить, чтобы поблагодарить Тебя. Что касается моих желаний – они так многочисленны, что это займет много времени, чтобы перечислить их, так что я упомяну только два наиболее важных. Пожалуйста, дай мне остаться в Зеленых крышах и, пожалуйста, сделай меня красивой, когда я вырасту. С уважением, Энн Ширли.

– Ну как, я сделала все правильно? – спросила она нетерпеливо, вставая с колен. – Я могла бы сделать это намного интереснее, если бы у меня было больше времени, чтобы подумать.

Марилла сохранила невозмутимость только благодаря тому, что понимала– это не пренебрежение, а просто духовное невежество со стороны Энн явилось причиной этой необыкновенной молитвы. Она уложила ребенка в постель, мысленно поклявшись, что научит девочку молитве на следующий день, и уже выходила из комнаты со свечой, когда Энн позвала ее обратно.

– Я просто подумала сейчас, что надо было сказать «Аминь» вместо «с уважением», да? Так говорят священники, я забыла об этом, но я чувствовала, что молитва должна быть закончена, так что я придумала своё окончание. Как вы думаете, это очень важно?

– Нет – я не думаю так, – сказала Марилла. – А теперь ложись спать, как хороший ребенок. Спокойной ночи.

– Сегодня я могу сказать «Спокойной ночи» с чистой совестью, – сказала Энн, устраиваясь поудобнее среди своих подушек.

Марилла спустилась на кухню, поставила свечу на стол, и посмотрела на Мэтью.

– Мэтью Касберт, самое время заняться воспитанием этого ребенка. Она настоящая язычница. Можешь ли ты поверить, что она никогда в жизни не читала молитв? Я пошлю ее к пастору завтра и попрошу дать ей детский Молитвенник, вот что я сделаю. И она должна ходить в Воскресную школу, как только я найду подходящую одежду для нее. Я вижу, что у меня будет много забот. Но ничего в этом мире не даётся легко. У меня и так была достаточно спокойная жизнь до сих пор, но мое время наконец пришло, и я приложу все усилия, чтобы справиться с этим.

Глава 8. Воспитание Энн начинается

По причинам, известным только ей, Марилла не говорила Энн, что она остаётся в Зеленых крышах до вечера следующего дня. В первой половине дня она давала девочке разные задания и наблюдала за тем, как она с ними справляется. К полудню она пришла к выводу, что Энн умна и послушна, готова работать и быстро обучаться. Ее самым серьезным недостатком была склонность впадать в задумчивость. Посередине задания она могла замечтаться до тех пор, пока резкий оклик или какое-то происшествие не возвращали её на землю.

Когда Энн закончила мыть посуду, она вдруг остановилась перед Марилла с выражением отчаянной решимости на лице, готовая узнать самое плохое. Ее худенькое тело сотрясала дрожь; лицо покраснело, а глаза стали почти черные; она всплеснула руками и сказала умоляющим голосом:

– О, пожалуйста, мисс Катберт, не могли бы вы сказать мне, собираетесь ли вы отдавать меня или нет? Я пыталась быть терпеливой все утро, но чувствую, что не могу больше оставаться в неведении. Это ужасное чувство, пожалуйста, скажите мне.

– Ты не прополоскала кухонное полотенце в чистой горячей воде, как я тебе велела, – сказала Марилла невозмутимо. – Просто пойди и сделай это прежде, чем задавать вопросы, Энн.

Энн пошла выполнить указание. Затем она повернулась к Марилле и посмотрела на неё умоляющими глазами.

– Хорошо, – сказала Марилла, не в состоянии найти повод, чтобы отложить объяснение. – Я полагаю, что могу сказать тебе. Мы с Мэтью решили оставить тебя. Конечно, если ты будешь хорошей маленькой девочкой и покажешь свою благодарность. Что случилось, дитя?

– Я плачу, – сказала Энн удивлённо. – Я не могу понять, почему– ведь я так рада, что невозможно передать. Ах, рада, кажется, не совсем правильное слово. Я была рада, когда видела Белую Дорогу Восхищения и цветущие вишни. Но это больше, чем радость. Я так счастлива! Я постараюсь быть очень хорошей. Это будет тяжёлая работа, я думаю, потому что миссис Томас часто говорила мне, что я испорченный ребёнок. Тем не менее, я сделаю все, что смогу. Но вы можете сказать мне, почему я плачу?

– Я полагаю, это потому, что ты взволнована и взбудоражена, сказала Марилла неодобрительно. – Сядь на этот стул и попытайся успокоиться. Боюсь, ты слишком легко переходишь от слёз к смеху. Да, ты можешь остаться здесь, и мы постараемся записать тебя в школу. Но осталось только две недели до каникул, так что пойдёшь в школу в сентябре.

– Как мне вас называть? – спросила Энн. – Должна ли я всегда обращаться к вам «мисс Касберт»? Или я могу звать вас тетя Марилла?

– Нет. Называй просто Марилла. Я не привыкла к тому, что меня называют мисс Касберт, и это меня раздражает.

– Это звучит ужасно непочтительно – просто называть вас Мариллой, – запротестовала Энн.

– Я думаю, тут нет ничего непочтительного, если ты будешь говорить с уважением. Все в Эйвонли, от мала до велика, называют меня Мариллой, кроме священника. Он говорит «мисс Касберт» – когда вспоминает об этом.

– Я хотела бы называть вас тетя Марилла, – сказала Энн уныло. – У меня никогда не было тети или других родственников, даже бабушки. Я бы чувствовала себя, как будто я действительно принадлежу вам. Так я могу называть вас тетя Марилла?

– Нет, я тебе не тетя, и я не считаю правильным называть людей теми, кем они не являются.

– Но я могла бы себе представить, что вы моя тетя.

– А я не могу, – сказала Марилла мрачно.

– Вы никогда не представляете себе вещи не такими, какие они есть на самом деле? – спросила Энн с широко раскрытыми глазами.

– Нет.

– Ох! – Энн глубоко вздохнула. – О, мисс Марилла, сколько вы теряете!

– Я не верю в то, что вещи, могут отличаться от того, чем они являются на самом деле, – возразила Марилла. – Когда Господь создал нас в определенных обстоятельствах, то не для того, чтобы мы их представляли другими. Это мне кое-что напомнило… Пойди в гостиную, Энн. Убедись, что твои ноги чистые и не напусти мух, и принеси мне открытку, которая находится на каминной полке. Там напечатана Молитва «Отче Наш», и ты посвятишь свое свободное время вечером тому, чтобы выучить её наизусть. Ты не должна больше так молиться, как вчера вечером.

– Я предполагаю, что это была очень неуклюжая молитва, – сказала Энн виновато, – но, видите ли, у меня не было никакой практики. Нельзя ожидать, что человек будет хорошо молиться с первой попытки, правда? Я придумала великолепную молитву после того, как легла спать, как и обещала вам. Она была почти такая же длинная, как и у священника – и очень поэтичная. Но можете ли поверить? Я не могла вспомнить ни единого слова, когда проснулась сегодня утром. И я боюсь, что никогда не смогу придумать что-то подобное. Так или иначе, когда придумываешь что-то во второй раз, никогда не получается так хорошо, как в первый. Вы когда-нибудь замечали это?

– Есть кое– что на заметку для тебя, Энн. Когда я говорю тебе что-то сделать, ты должна меня слушаться сразу же, а не затевать спор. Просто идешь, и делаешь то, что я тебя прошу.

– Энн быстро отправилась в гостиную, но не вернулась обратно. После десяти минут ожидания Марилла отложила вязание и пошла за ней с мрачным выражением лица. Она нашла Энн, стоящую неподвижно перед картиной, которая висела на стене между двумя окнами. Она сцепила руки за спиной, лицо было запрокинуто вверх, а глаза мечтательно сияли. Белый и зеленоватый свет, проникавший в комнату через ветки яблонь и побеги лозы, освещал маленькую фигурку неземным сиянием.

– Энн, о чём ты думаешь? – требовательно спросила Марилла.

Энн вернулась с небес на землю.

– Об этом, – сказала она, указывая на картину – довольно удачную репродукцию под названием «Христос Благословляет маленьких детей» – я просто представила, что я одна из них, что я маленькая девочка в голубом платье, стоящая одиноко в углу, как будто она никому не принадлежит – совсем как я. Она выглядит беззащитно и грустно, правда? Я думаю, что у неё нет родителей. Но она хотела бы тоже получить благословение, поэтому она просто стала в уголке, надеясь, что никто не заметит ее. Но Он, наверное, заметил её. Я уверена, что знаю, как она себя чувствовала – ее сердце, должно быть, учащённо билось, а руки похолодели, как у меня, когда я спросила вас, могу ли я остаться. Она боялась, что Он может и не заметить ее. Но Он всё-таки заметил, как вы думаете? Я пыталась все это представить себе – как она подходила всё ближе и ближе, пока не оказалась совсем близко к Нему! А затем Он посмотрел на нее и положил руку ей на голову и, о, какой радостный трепет охватил её! Но я хотела бы, чтобы художник не изображал его таким печальным. У него такое грустное лицо на всех картинах, если вы заметили. Но я не верю, что Он действительно выглядел так грустно, а то дети боялись бы Его.

– Энн, – сказала Марилла, удивляясь, почему она уже давно не остановила этот разговор, – ты не должна так говорить. Это неуважение – явное неуважение.

Энн удивленно округлила глаза.

– Почему вы так говорите? Я чувствовала только благоговение. Я не хотела быть непочтительной.

– Я верю тебе, но нельзя так фамильярно говорить о таких вещах. И еще одно, Энн, когда я посылаю тебя за чем– то, ты должна принести это сразу, а не предаваться мечтам перед картинами. Помни это. Возьми эту открытку и иди прямо на кухню. Теперь сядь в углу и учи молитву наизусть.

Энн прислонила открытку к кувшину, в котором стояли цветущие ветки яблони. Она принесла их раньше, чтобы украсить обеденный стол – Марилла уже посмотрела на это украшение косо, но ничего не сказала. Девочка подперла подбородок руками, и несколько минут молча изучала текст молитвы.

– Мне это нравится, – объявила она наконец. – Это красиво, я слышала её раньше. Я слышала, как однажды её читал директор Воскресной школы при детском доме. Но мне тогда не понравилось. У него был такой надтреснутый голос, и он молился так мрачно. И я уверена, что молитва была для него неприятным долгом… Это не поэзия, но она заставляет меня чувствовать себя так же, как при чтении стихов. «Отче наш, сущий на небесах! да святится имя Твое». Это похоже на песню. О, я так рада, что вы велели мне это выучить, мисс Марилла.

– Хорошо, учи её и не разговаривай, – сказала Марилла коротко.

Энн наклонила кувшин с цветущими ветками, чтобы нежно поцеловать розовый бутон, а затем прилежно училась несколько минут.

– Марилла, – спросила она вскоре, – вы думаете, у меня будет когда-нибудь близкая подруга в Эйвонли?

– Что за подруга?

– Закадычная …близкая подруга, знаете, действительно родственная душа, кому я могу доверить все свои секреты. Я мечтала о встрече с ней всю свою жизнь. Я никогда не думала, что это сбудется, но многие из моих самых заветных желаний уже исполнились, так что, возможно, это исполнится тоже. Как вы думаете, это возможно?

– Диана Барри живет недалеко – в Садовом Склоне и она примерно твоего возраста. Она очень милая девочка, и, возможно, она будет дружить с тобой, когда приедет домой. Она сейчас навещает свою тетю в Кармоди. Но ты должна следить за своим поведением. Миссис Барри очень строгая женщина. Она не позволит Диане играть с маленькой девочкой, которая плохо себя ведёт.

Энн посмотрела на Мариллу через яблоневые ветки, глаза светились интересом.

– А какая эта Диана? Ее волосы не рыжие, правда? О, я надеюсь, что нет. И так плохо, что у меня рыжие волосы, но я не вынесу, если они будут у моей близкой подруги.

– Диана очень хорошенькая девочка. У неё черные глаза и волосы, и румяные щеки. И она послушная и умная, что гораздо лучше, чем быть красивой.

Марилла любила мораль, как Герцогиня в Стране Чудес (из «Алисы в Стране Чудес» Л. Кэррола), и была твердо убеждена, что её нужно добавлять к каждому замечанию, которое делаешь ребенку.

Но Энн отбросила мораль в сторону и ухватилась только за восхитительные возможности, которые открывались перед ней.

– О, я так рада, что она красивая! Раз это невозможно в моем случае, то лучше, чтобы была красивой закадычная подруга. Когда я жила с миссис Томас, в гостиной был книжный шкаф со стеклянными дверями. Там не было никаких книг. В нем миссис Томас держала свой лучший фарфор и разные запасы – банки с вареньем, например. Одна из дверей была сломана. Мистер Томас разбил её в ту ночь, когда был немного пьян. Но другая была целая, и я представляла, что мое отражение в ней – это другая маленькая девочка, которая жила в шкафу. Я назвала ее Кэти Морис, и мы были очень близкими подругами. Я могла с ней говорить часами, особенно в воскресенье, и рассказывать ей все. Кэти была радостью и утешением в моей жизни. Мы придумали, что книжный шкаф был заколдован и что, если бы я знала заклинание, я могла бы открыть дверь и войти прямо в комнату, где жила Кэти Морис вместо полок с банками варенья и фарфоровым сервизом. А потом Кэти Морис взяла бы меня за руку и повела в прекрасное место, полное цветов, солнца и фей, и мы бы жили счастливо там вовек. Когда я уезжала, чтобы жить с миссис Хэммонд, мое сердце было разбито, потому что я оставляла Кэти Морис. Она тоже чувствовала себя ужасно, я знаю, потому что она плакала, когда поцеловала меня на прощание через дверцу книжного шкафа. У миссис Хэммонд не было шкафа. Но возле реки недалеко от дома была широкая зеленая долина, и прелестное Эхо жило там. Это эхо повторяло каждое слово, которое вы сказали, даже если вы не говорили громко. Я представила себе, что это была девушка по имени Виолетта, и мы были большими друзьями, и я любила ее почти так же сильно, как я любила Кэти Морис – не совсем, но почти…. Ночью, перед тем, как я уезжала в детский дом, я попрощалась с Виолеттой, и ее «до свидания» вернулось ко мне, как грустная мелодия. Я так привязалась к ней, что у меня не было сил, чтобы представить близкую подругу в детском доме, даже если бы там были возможности для этого.

– Я думаю, что это очень хорошо, что там не было таких возможностей, – сказала Марилла сухо. – Я не одобряю таких историй. Ты, кажется, сама веришь в свои фантазии. Будет хорошо, если ты заведёшь реальную живую подругу, и выкинешь эту чушь из головы. И не рассказывай миссис Барри об этих Кэти Морис или Виолетте, а то она подумает, что ты воображаешь всякие глупости.

– О, я не буду, я не могу рассказывать о них всем – эти воспоминания слишком священны для меня. Но я хотела бы, чтобы вы знали о них. Ой, смотрите, вот большая пчела просто вывалилась из цветка яблони. Думаю, это прекрасное место для жизни – в цветке яблони. Представьте, спать в цветке, когда ветер качает его. Если б я не была человеком, я бы хотела быть пчелой и жить среди цветов.

– Вчера ты хотел быть чайкой, – поморщилась Марилла. – Я думаю, ты слишком переменчивая. Я сказала тебе учить молитву, а не разговаривать. Но для тебя, очевидно, кажется невозможным прекратить говорить, пока кто-нибудь слушает тебя. Так что иди в свою комнату и учи.

– О, я уже почти все выучила, кроме последней строки.

– Хорошо, делай, как я говорю. Иди в свою комнату и выучи молитву назубок. Оставайся там, пока я не позову тебя, чтобы помочь мне приготовить чай.

– Могу ли я взять яблоневые ветки с собой за компанию? – спросила Энн.

– Нет, не нужно загромождать комнату цветами. И вообще, ты должна была оставить их на дереве.

– Я тоже это почувствовала, – сказала Энн. – Я словно чувствовала, что не должна укорачивать их прекрасную жизнь, срывая их. Я бы не хотела, чтобы их забирали, если бы я была яблоней. Но соблазн был сильнее меня. Что вы делаете, когда вы встречаетесь с непреодолимым искушением?

– Энн, ты слышишь меня? Я велела тебе пойти в свою комнату.

Энн вздохнула, ушла в свою комнату на крыше и села в кресло у окна.

– Ну вот, я уже знаю эту молитву. Я выучила последнее предложение, пока шла по лестнице. Теперь я представлю, что вещи в этой комнате выглядят иначе и такими они останутся навсегда. Пол покрыт белой бархатной дорожкой с рисунком из розовых роз, а на окнах висят розовые шелковые шторы. Стены увешаны золотыми и серебряными парчовыми гобеленами, а мебель сделана из красного дерева. Я никогда не видела красного дерева, но это звучит так роскошно. Этот диван завален великолепными шёлковыми подушками – розовыми и синими, малиновыми и золотистыми, и я изящно сижу на них. Я вижу своё отражение в этом великолепном большом зеркале на стене. Я высокого роста и одета по-королевски – в платье из белых кружев, на моей груди жемчужный крест, а в волосах тоже заколки с жемчужинами. Мои волосы черны, как ночь, и моя кожа цвета слоновой кости. Меня зовут леди Корделия Фицджеральд. Нет, не получается. Я не могу сделать это реальным.

Она, пританцовывая, подошла к маленькому зеркалу. Усыпанное веснушками лицо с серьёзными серыми глазами смотрело на неё оттуда.

– Ты всего лишь Энн из Зеленых крыш, – сказала она настойчиво, – и я вижу тебя такой, какая ты есть, даже когда ты пытаешься представить, что ты леди Корделия. Но в миллион раз лучше быть Энн из Зелёных крыш, чем Энн из ниоткуда, не так ли?

Она наклонилась вперед, ласково поцеловала своё отражение, и направилась к открытому окну.

– Дорогая Снежная королева, добрый день. И вам добрый день, дорогие березы из долины. И добрый день, дорогой серый дом на холме. Интересно, будет ли Диана моей закадычной подругой? Я надеюсь, что будет, и я буду любить ее очень сильно. Но я никогда не должна забывать о Кэти Морис и Виолетте. Это бы их очень обидело, а я не хотела бы обидеть кого-то, даже девочку из книжного шкафа или Эхо. Я должна вспоминать их каждый день и отправлять им воздушный поцелуй.

Энн послала пару воздушных поцелуев в сторону вишни, а затем опустила подбородок на руки и погрузилась в свои мечты.

Глава 9. Миссис Рейчел Линд ужасается

Энн провела уже две недели в Зеленых крышах, когда миссис Линд приехала, чтобы увидеть ее. Ради справедливости надо сказать, что в том, что она не сделала этого раньше – не было её вины. Тяжелый не по сезону грипп заставил эту достойную леди ограничить свои визиты и оставаться дома со времени ее последней поездки в Зеленые крыши. Миссис Рейчел не часто болела и презирала людей, жалующихся на здоровье, но грипп – заявила она – не был обычной болезнью и может быть истолкован, как перст Провидения. Как только ее доктор позволил ей выходить из дому, она поспешила в Зеленые крыши, сгорая от любопытства и желания увидеть сироту, в отношении которой в Эйвонли уже ходило много слухов.

Энн не теряла ни минуты в течение этих двух недель. Она уже познакомилась с каждым деревом и кустом в этом месте. Она обнаружила, что есть тропинка за яблоневым садом и исследовала её до самого конца. Тропинка эта пролегала мимо ручья и моста, пихты и арки из диких вишен, а потом петляла по зарослям папоротника и ветвилась между кленами и рябинами.

Энн подружилась и с родником в долине – замечательно глубоким, чистым и очень холодным; он был обложен гладким красным песчаником в обрамлении больших, как пальмы, листьев папоротника; а за ним был бревенчатый мост через ручей.

Этот мост привел неутомимые ноги Энн к лесистому холму, где царил вечный полумрак под стройными разлапистыми елями и пихтами: здесь росли мириады нежных ландышей, этих скромных и ароматных цветов, а также несколько бледных, воздушных лесных гвоздик, словно духи прошлогодних цветов. Паутинки мерцали, как нити серебра, среди деревьев, а еловые ветки и шишки, казалось, по-дружески болтали друг с другом.

Все эти восхитительные географические исследования были сделаны в те часы, когда Энн разрешалось поиграть, и девочка каждый раз рассказывала Мэтью и Марилле о своих открытиях. Мэтью, конечно, не жаловался, он слушал все с безмолвной и довольной улыбкой, а Марилла позволяла «болтовню», пока не оказывалось, что она слишком заинтересовано слушает. После чего она всегда поспешно прекращала рассказ Энн, приказав держать язык за зубами.

Когда приехала миссис Рейчел, Энн была в саду, блуждая бесцельно по пышным, колышущимся травам, красноватым от вечернего солнца. Так что у этой достойной леди была отличная возможность поговорить о своей болезни, описывая каждую боль и биение пульса с таким очевидным, удовольствием, что Марилла подумала – даже грипп может принести удовлетворение. Когда детали были исчерпаны, миссис Рейчел вернулась к главной цели своего прихода.

– Я слышала удивительные вещи о вас с Мэтью.

– Я не думаю, вы удивлены больше, чем я сама, – сказала Марилла. – Я продолжаю удивляться всё время.

– Ужасно, что произошла такая ошибка, – сказала миссис Рейчел сочувственно. – Вы не смогли отправить ее обратно?

– Я полагаю, мы могли бы, но мы решили этого не делать. Мэтью она понравилась. И я должна сказать, что сама полюбила её, хотя признаю, что у неё есть свои недостатки. Наш дом стал другим. Она в самом деле жизнерадостная милая девочка.

Марилла сказала больше, чем намеревалась, и увидела некоторое неодобрение в выражении лица миссис Рейчел.

– Вы взяли на себя большую ответственность, – сказала эта леди мрачно, – особенно, учитывая, что у вас никогда не было опыта общения с детьми. Вы не знаете многого о ней или ее характере, и я полагаю, трудно угадать, что из неё получится. Но я не хочу пугать вас, Марилла.

– Я не чувствую себя напуганной, – сухо ответила Марилла. Если я решусь сделать что-то, я не отступаю. Я полагаю, вы хотели бы видеть Энн. Я позову её.

Энн прибежала сразу же, лицо её светилось восторгом от прогулки в саду. Но, смутившись от присутствия постороннего человека, она остановилась нерешительно возле двери. Она, конечно, выглядела странно в коротком тесном платье из полушерстяной фланели, в котором она приехала из детского дома – торчавшие из под него худые ноги казались неуклюжими и чересчур длинными. Ее веснушки были более многочисленны и заметнее, чем когда-либо. Ветер взлохматил ее волосы без шапки; они никогда не казались настолько рыжими, чем в тот момент.

– Да, я уверена, они выбрали тебя не из-за внешности, – последовал незамедлительный комментарий от миссис Рейчел Линд. Она была одним из тех восхитительных и популярных людей, которые гордятся тем, что сообщают всем о своём мнении без страха и упрёка. – Она ужасно тощая и некрасивая, Марилла. Иди сюда, дитя, и позволь мне взглянуть на тебя. Святой Боже, сколько у тебя веснушек! А волосы рыжие, как морковь! Иди сюда, детка, слышишь?

Энн «подошла,» но не так, как ожидала миссис Рейчел. Одним движением она пересекла кухню и стала перед миссис Рейчел, ее лицо покраснело от гнева, губы дрожали, и вся ее худенькая фигурка сотрясалась с головы до ног.

– Я ненавижу вас, – закричала она задыхающимся голосом, топая ногой по полу. – Я ненавижу вас, ненавижу, ненавижу! – всё сильнее топала она с каждым выкриком. – Как вы смеете называть меня худой и некрасивой? Как вы смеете говорить, что я в веснушках и рыжеволосая? Вы грубая, невежливая, бесчувственная женщина!

– Энн! – воскликнула Марилла в испуге.

Но Энн по-прежнему бесстрашно смотрела в лицо миссис Рейчел, с поднятой головой, сверкающими глазами и руками, сжатыми в кулаки. Страстное возмущение исходило от неё.

– Как вы смеете говорить такие вещи обо мне? – повторила она яростно. – Вы бы хотели, чтобы такие вещи говорили о вас? Вы бы хотели, чтобы о вас сказали, что вы толстая и неуклюжая и, вероятно, у вас нет даже капли воображения? Меня не волнует, даже если я вас обижу, говоря так – я надеюсь, что вам больно от моих слов. Вы меня обидели больше, чем кто-либо прежде, даже пьяный муж миссис Томас меня так не обижал. И я никогда не прощу вас за это, никогда, никогда!

И она снова топнула ногой.

– Ничего себе характер! – воскликнула испуганная миссис Рейчел.

– Энн, иди в свою комнату и оставайся там, пока я не приду, – сказала Марилла, с трудом обретая дар речи.

Энн, заливаясь слезами, бросилась к двери гостиной, захлопнула ее так, что даже посуда, стоявшая на полках, сочувственно задребезжала, и вихрем пронеслась через коридор вверх по лестнице. Донёсшийся сверху грохот доказал, что дверь в комнату на крыше захлопнулась с той же страстностью.

– Ну, я не завидую, что вам придётся её воспитывать, Марилла, – сказала миссис Рейчел с невыразимой торжественностью.

Марилла открыла рот, чтобы принести извинения или выразить возмущение. То, что она затем сказала, было также сюрпризом для неё.

– Вы не должны были попрекать её внешностью, Рэйчел.

– Марилла Касберт, вы хотите сказать, что поддерживаете такое ужасное поведение, как мы только что видели? – спросила миссис Рэйчел с возмущением.

– Нет, – медленно сказала Марилла, – я не пытаюсь оправдать ее. Она была очень непослушной, и я поговорю с ней об этом. Но мы должны делать скидку на её обстоятельства. Её никогда не учили, что правильно, а что нет. И вы слишком сильно накинулись на нее, Рейчел.

Марилла не могла удержаться от последнего высказывания, хотя снова удивилась сама себе. Миссис Рейчел встала с видом оскорбленного достоинства.

– Что ж, я вижу, что мне придется быть очень осторожной в том, что я говорю, поскольку деликатные чувства детей-сирот, привезенных невесть откуда, должны учитываться прежде всего. О, нет, я не обиделась. Не волнуйтесь, мне слишком вас жаль, чтобы сердиться на вас. Я думаю, у вас будет много проблем с этим ребенком. Но если бы вы прислушались к моему совету – чего вы наверняка не будете делать, хотя я воспитала десять детей и похоронила двоих – вы «поговорили» бы с ней с помощью розги из березы. Я думаю, что это был бы самый эффективный язык для этого ребенка. Похоже, ее темперамент соответствует ее волосам. Ну, спокойной ночи, Марилла. Я надеюсь, что вы будете заходить ко мне так же часто, как обычно. Но вы не можете ожидать от меня скорого визита, если меня тут так оскорбляют. Для меня это что-то новое.

И миссис Рейчел удалилась, если можно так сказать о толстой женщине, которая всегда ходит вразвалочку. А Марилла с очень торжественным лицом отправилась в комнату на крыше.

По пути наверх она с волнением думала, что же она должна делать. Она переживала по поводу сцены, которая только что произошла. Как жаль, что Энн показала свой характер именно перед миссис Рейчел Линд! Марилла вдруг с укором подумала, что чувствует себя более униженной перед соседкой, чем беспокоится из-за серьезного недостатка в характере Энн. И как наказать ее? Любезное предложение по поводу березовой розги – эффективность которой доказывали все дети миссис Рэйчел, не привлекало Мариллу. Она не представляла, что может отстегать ребенка. Нет, нужно найти другой метод наказания, чтобы заставить осознать Энн чудовищность ее поступка.

Марилла нашла Энн, лежащую лицом вниз на кровати. Она горько плакала, не замечая, что грязные ботинки пачкают чистое покрывало.

– Энн, – сказала Марилла мягко.

Нет ответа.

– Энн, – повторила она с большей строгостью, – встань с кровати сию же минуту и послушай, что я хочу тебе сказать.

Энн, съёжившись, слезла с кровати и села на стул рядом. Ее лицо распухло и покрылось пятнами от слёз, глаза смотрели в пол.

– Хорошенький же способ ты выбрала, чтобы произвести впечатление. Энн! Тебе не стыдно?

– Она не имела права называть меня уродливой и рыжей, – возразила Энн вызывающе.

– А ты не имела права впадать в такую ярость, и говорить в таком тоне, Энн. Мне было стыдно за тебя – ужасно стыдно. Я хотела, чтобы ты вела себя хорошо с миссис Линд, а вместо этого ты опозорила меня. Я не знаю, почему ты так обиделась из-за того, что миссис Линд сказала, что ты рыжая и некрасивая. Ты сама так говоришь довольно часто.

– Да, но есть большая разница, когда вы говорите что-то о себе и когда слышите, как другие люди говорят это, – сказала Энн со слезами. – Вы знаете, что это так, но вы не можете не надеяться, что другие люди думают иначе. Я полагаю, вы считаете, что у меня ужасный характер, но я ничего не могла с собой поделать. Когда она всё это сказала, что-то внутри начало душить меня. И мне пришлось наброситься на нее.

– Ну, ты, конечно, постаралась представить себя в наилучшем свете, ничего не скажешь. Теперь Миссис Линд будет везде рассказывать о тебе. И она расскажет, будь уверена. Жаль, что ты вышла из себя, Энн.

– Только представьте, как бы вы себя чувствовали, если бы кто-то сказал вам в лицо, что вы тощая и уродливая, – сказала Энн со слезами на глазах.

Давнее воспоминание неожиданно всплыло в памяти Мариллы. Она была очень маленькой, когда услышала, как одна из её теток говорила о ней другой: «Как жаль, что она такое невзрачное несимпатичное существо.» Только когда Марилле исполнилось пятьдесят, она смогла забыть эти жестокие слова.

– Я не считаю, что миссис Линд была права, говоря тебе это, Энн, – сказала она более мягко. – Рэйчел слишком прямолинейна. Но это не может служить оправданием для твоего поведения. Она незнакомая пожилая женщина, к тому же моя гостья … Это очень веские причины, почему ты должна относиться почтительно к ней. Ты же была грубой и дерзкой … тут у Мариллы появилась спасительная идея по поводу наказания – тебе необходимо прийти к ней и сказать, что ты очень жалеешь о своём плохом поведении и попросить ее простить тебя.

– Я никогда не смогу сделать это, – сказала Энн с мрачной решимостью. – Вы можете наказать меня в любом случае, как хотите, Марилла. Вы можете заключить меня в темном, влажном подземелье, полном змей и жаб, и держать меня только на хлебе и воде, и я не буду жаловаться. Но я не могу просить миссис Линд извинить меня.

– У меня нет привычки закрывать людей в темных влажных подземельях, – сказала Марилла сухо, – учитывая к тому же, что их нет в Эйвонли. Но извиниться перед миссис Линд ты должна, и сделаешь это, иначе будешь оставаться здесь, в своей комнате, до тех пор, пока не скажешь, что готова извиниться.

– Тогда я останусь здесь навсегда, – сказала Энн грустно, – потому что я не могу сказать миссис Линд, что сожалею о том, что наговорила ей. Как я могу сделать это? Я не жалею. Я жалею, что огорчила вас, но я рада, что сказала ей всё. Это было большое облегчение. И я не могу сказать, что я сожалею, если я на самом деле не сожалею. Я не могу даже представить такое.

– Может быть, твое воображение заработает лучше утром, – сказала Марилла, вставая, чтобы уйти. – У тебя будет время ночью подумать над своим поведением и проснуться в лучшем настроении. Ты сказала, что постараешься быть хорошей девочкой, если мы оставим тебя в Зеленых крышах, но я должна сказать, что у тебя это плохо получилось сегодня вечером.

Оставив этот парфянскую стрелу терзать неспокойную душу Энн, Марилла спустилась на кухню, чувствуя тяжесть на сердце. Она была сердита на себя, так же, как и на Энн, потому что всякий раз, когда она вспоминала ошарашенное лицо миссис Рейчел, её губы раздвигались в улыбке, и она чувствовала непреодолимое желание смеяться.

Глава 10. Энн приносит извинения

Марилла ничего не сказала Мэтью о происшедшем в тот вечер; но, когда Энн продолжала упрямиться и на следующее утро – пришлось дать какое-то объяснение по поводу ее отсутствия за столом во время завтрака. Марилла рассказала Мэтью всю историю, прилагая немало усилий, чтобы показать ему возмутительность поведения Энн.

– Хорошо, что Рэйчел Линд получила по заслугам; она назойливая старая сплетница, – таков был одобряющий ответ Мэтью.

– Мэтью Касберт, я поражаюсь тебе! Ты знаешь, что поведение Энн было ужасно, и все же принимаешь её сторону! Я так понимаю, ты будешь говорить, что её не нужно наказывать!

– Ну, нет – не совсем, – сказал Мэтью со вздохом. Я считаю, что её надо чуть-чуть наказать. Но не дави слишком сильно на нее, Марилла. Вспомни, её никогда не учили, как поступать правильно. Ты… ты собираешься дать ей что-нибудь поесть, не так ли?

– Ты когда-нибудь слышал, чтобы я морила людей голодом для того, чтобы они себя хорошо вели? – негодующе спросила Марилла. – Она будет регулярно питаться, я сама отнесу ей еду. Но она останется там, пока не извинится перед Миссис Линд, и это решено, Мэтью.

Завтрак, обед, ужин прошли в молчании, т. к. Энн все еще оставалась у себя в комнате. После каждого приема пищи Марилла несла поднос с едой в комнату на крыше и приносила его обратно почти полным. После ужина Мэтью посмотрел на поднос с беспокойством. Неужели Энн ничего не ела?

Когда Марилла позже вышла, чтобы привести коров с дальнего пастбища, Мэтью, который наблюдал за ней из сарая, проскользнул в дом с видом грабителя и поднялся наверх. Обычно Мэтью перемещался между кухней, коридором и маленькой спальней, где он спал; иногда он решался зайти в гостиную или столовую, когда священник заходил на чай. Но наверху он был только тогда, когда помогал Марилле клеить обои в спальне для гостей, и это было четыре года назад.

Он на цыпочках прошёл по коридору и остановился на несколько минут у двери комнаты Энн, прежде чем собрался с силами, чтобы постучать в нее, а затем приоткрыть дверь и заглянуть внутрь.

Энн сидела на желтом стуле у окна и смотрела печально в сад. Она выглядела очень маленькой и несчастной, и сердце Мэтью сжалось при виде её. Он тихо закрыл дверь и на цыпочках подошел к ней.

– Энн, – прошептал он, словно боясь быть услышанным, – как у тебя дела, Энн?

Энн слабо улыбнулась.

– Довольно хорошо. Я придумываю разные вещи, и это помогает скоротать время. Конечно, мне довольно одиноко. Но ничего, возможно, я скоро привыкну к этому.

Энн снова улыбнулась, храбро представив долгие годы одиночного заключения.

Мэтью вспомнил, что он должен сказать то, что хотел, не теряя времени, пока не вернулась Марилла.

– Ну, Энн, ты не думаешь, что лучше сделать, как надо и прекратить всё это? – прошептал он. – Это придется сделать рано или поздно, ведь Марилла очень целеустремлённая женщина – и не меняет своих решений, Энн. Так что сделай это сразу, послушай, и дело с концом.

– Вы имеете в виду – извиниться перед Миссис Линд?

– Да – извиниться – именно это, – сказал Мэтью нетерпеливо. – Просто загладить свою вину, так сказать. Это то, чего я хочу от тебя.

– Я полагаю, я могла бы сделать это для вас, – сказала Энн задумчиво. – Это было бы правдой – сказать, что мне жаль, потому что сейчас я сожалею. Мне не было жаль вчера вечером. Я была очень зла, и злилась всю ночь. Я знаю, что так и было, потому что я просыпалась три раза, и была просто в ярости каждый раз. Но этим утром всё закончилось. Я больше не была в плохом настроении – просто чувствовала себя ужасно истощенной, мне было так стыдно. Но я просто не могла и думать о том, чтобы идти и сказать об этом миссис Линд. Это было бы так унизительно, поэтому я решила, что я останусь здесь навсегда, и не буду извиняться. Но сейчас – я готова сделать это для вас – если вы действительно этого хотите.

– Ну, конечно, я хочу этого. Там внизу ужасно одиноко без тебя. Просто пойди и загладь свою вину – как хорошая девочка.

– Очень хорошо, – сказала Энн безропотно. – Я скажу Марилле, как только она придёт, что я раскаялась.

– Это правильно, Энн. Но не говори Марилле, что я тебе это посоветовал, а то она подумает, что я вмешиваюсь, а я обещал не делать этого…

– Я буду молчать, как рыба, – обещала Энн торжественно. – Только непонятно, почему рыбы должны молчать?

Но Мэтью уже ушёл, испугавшись собственного успеха. Он спешно направился в самый дальний угол конских пастбищ, чтобы Марилла не заподозрила, что он был у Энн. Сама Марилла, после своего возвращения в дом, была приятно удивлена, услышав жалобный голос, зовущий сверху:

– Марилла!

– Ну, что такое? – сказала она, входя в коридор.

– Я сожалею, что потеряла самообладание и наговорила грубостей, и я готова пойти и сказать это миссис Линд, вот что.

– Отлично! – Марилла постаралась не подать виду, что почувствовала облегчение, услышав эти слова. Она уже думала с тревогой, что ей придётся делать, если Энн не уступит. – Я зайду за тобой после дойки.

Итак, после дойки, Марилла и Энн пошли по тропинке к дому миссис Линд, первая– с гордо поднятой головой и торжествующая, вторая – ссутулившаяся и удрученная. Но на полпути уныние Энн исчезло, как будто по волшебству. Она подняла голову и легко шагала вперед, не сводя глаз с закатного неба и всем своим видом выражая оживление. Марилла заметила это изменение с неодобрением. Энн не выглядела кроткой и кающейся, как ей надлежало быть в присутствии обиженной миссис Линд.

– О чём ты думаешь, Энн? – резко спросила она.

– О том, что я должна сказать миссис Линд, – ответила Энн мечтательно.

Это должно было бы удовлетворить Мариллу. Но она не могла избавиться от ощущения, что что-то идёт не так. Энн не должна была выглядеть такой восхищенной и сияющей.

Восхищенной и сияющей Энн оставалась, пока не оказалась в присутствии миссис Линд, которая сидела с вязанием возле кухонного окна. Затем сияние исчезло. Скорбное покаяние появились в каждой черте лица Энн. Перед тем, как произнести свою речь, Энн вдруг опустилась на колени перед изумленной миссис Рейчел и протянула умоляюще руки.

– О, миссис Линд, мне так жаль, – сказала она с дрожью в голосе. – Я никогда не смогу выразить все своё горе, нет, нет, даже если я использую все слова из словаря. Вам всего лишь нужно это представить. Я вела себя ужасно по отношению к вам – и я опозорила своих дорогих друзей, Мэтью и Мариллу, которые позволили мне остаться в Зеленых крышах, хоть я и не мальчик. Я ужасно злая и неблагодарная девочка, и я заслуживаю наказания и изгнания из общества уважаемых людей навсегда. Это было очень плохо с моей стороны – поддаться дурному настроению, потому что вы сказали мне правду. Это была правда; каждое ваше слово было правдивым. Мои волосы рыжие, и я вся в веснушках, худая и некрасивая. То, что я сказала вам – тоже было правдой, но я не должна была говорить это. О, миссис Линд, пожалуйста, пожалуйста, простите меня. Если вы откажетесь – это будет мой крест на всю жизнь. Вы ведь не хотите поломать жизнь бедной сироте, даже если у неё ужасный характер? О, я уверена, что вы не хотите. Скажите, пожалуйста, вы простите меня, миссис Линд?

Энн сложила руки, склонила голову, и ждала слова осуждения.

Невозможно было ошибиться в ее искренности – это слышалось в каждом звуке ее голоса. И Марилла, и миссис Линд чувствовали её чистосердечие. Но первая поняла в смятении, что Энн на самом деле наслаждается своим унижением – упиваясь всей его глубиной. Где же благоразумное наказание, на котором она, Марилла, настаивала? Энн превратила его в один из видов удовольствия.

Добрая миссис Линд, не обладающая проницательностью, не заметила этого. Она только поняла, что Энн принесла чистосердечные извинения и все обиды исчезли из ее ласкового, хоть и несколько назойливого сердца.

– Ну-ну, дитя, встань, – с теплотой сказала она. – Конечно, я прощаю тебя. Я думаю, что слишком много наговорила тебе тогда. Но я такой человек – прямолинейный. Ты просто не должна возражать мне, вот что. Нельзя отрицать, что твои волосы ужасно рыжие; но я знала девочку – ходила с ней в школу – её волосы в детстве были такие же рыжие, как твои, но когда она выросла – они потемнели и стали красивого каштанового цвета. Я не удивлюсь, если с твоими волосами произойдёт то же самое.

– О, миссис Линд! – Энн глубоко вздохнула и поднялась на ноги. – Вы дали мне надежду. Я всегда буду считать вас своей благодетельницей. О, я могла бы всё вытерпеть, если бы знала, что мои волосы станут красивого каштанового цвета, когда я выросту. Намного проще быть хорошей, если у тебя волосы каштановые, правда? А теперь – я могу пойти в сад и посидеть на этой скамейке под яблонями, пока вы с Мариллой поговорите? Там так много возможностей для того, чтобы помечтать.

– Конечно, дитя, можешь идти. И ты можешь нарвать себе букет белых нарциссов, если захочешь, они растут там – в дальнем углу сада.

Когда за Энн закрылась дверь, Миссис Линд поднялась, чтобы зажечь лампу.

– Она действительно немного странная девочка. Возьмите этот стул, Марилла; этот легче, чем тот, который вы взяли. Я тот держу для наёмных рабочих. Да, она, конечно, странный ребенок, но есть в ней что-то притягательное. Я не удивлена, что вы с Мэттью решили оставить её и не осуждаю вас. Она может оказаться хорошей девочкой. Конечно, у неё странный способ выражаться – немного чересчур, знаете ли…слишком настойчивый. Но у неё, скорее всего, это пройдёт, когда она будет жить среди цивилизованных людей. И потом, у неё достаточно вспыльчивый характер, я думаю; но в этом есть и преимущество – ребенок, который имеет вспыльчивый характер – и остывает быстро, и не будет хитрить или обманывать. Храни Господь нас от хитрых детей. В целом, Марилла, она мне похоже понравилась.

Когда Марилла собралась домой, Энн вышла из ароматных сумерек сада с букетом белых нарциссов в руках.

– Я извинилась хорошо, не так ли? – с гордостью сказала она, когда они пошли вниз по дороге. – Я подумала, что раз я должна была сделать это, я должна сделать это хорошо.

– Ты сделал это хорошо, все в порядке, – ответила Марилла. Марилла была встревожена тем, что ей хочется смеяться при воспоминании об этом извинении. У неё было также неприятное ощущение, что она должна пожурить Энн за то, что та извинилась так хорошо; но тогда это было бы просто смешно! Она успокоила свою совесть, сказав серьезно:

– Я надеюсь, что у тебя не будет повода, чтобы еще раз так извиняться. Я надеюсь, что ты теперь будешь контролировать свой темперамент, Энн.

– Это не было бы так трудно, если бы люди не говорили о моей внешности, – сказала Энн со вздохом. – Я не сержусь, когда говорят о чем-то другом, но я так устала быть мишенью для насмешек по поводу моих волос, и это просто заставляет меня вскипать. Как вы думаете, мои волосы действительно будет красивого каштанового цвета, когда я вырасту?

– Ты не должна думать так много о своей внешности, Энн. Я боюсь, ты очень тщеславная девочка.

– Как я могу быть тщеславной, когда я знаю, что я некрасивая? – запротестовала Энн. – Я люблю красивые вещи, и я ненавижу смотреть в зеркало и видеть то, что мне не нравится. Мне становится так грустно – так же грустно, как когда я смотрю на любую уродливую вещь. Мне жаль, потому что она такая некрасивая.

– Судят не по внешности, а по делам, – процитировала Марилла.

– Я уже это слышала, но у меня есть сомнения по этому поводу, – заметила скептически Энн, нюхая свои нарциссы. – О, эти цветы так сладко пахнут! Это здорово, что миссис Линд решила подарить их мне. Я не имею никаких претензий к миссис Линд теперь. Какое облегчение, когда извинишься и тебя простят, правда? Разве звезды не светят ярко сегодня вечером? Если бы вы могли жить на звезде, какую бы вы выбрали? Я – вон ту, прекрасную и яркую, что сияет над этим темным холмом.

– Энн, помолчи, – сказала Марилла, основательно уставшая от попытки уследить за ходом мыслей Энн.

Энн больше ничего не говорила, пока они не подошли к их дому. Лёгкий ветерок-бродяга, пропитанный пряным ароматом молодых, мокрых от росы папоротников, прилетел им навстречу. Вдали, в тени деревьев веселый свет мерцал из окна кухни в Зеленых крышах. Энн вдруг приблизилась к Марилле и вложила свою руку в её жесткую ладонь.

– Как это прекрасно, – возвращаться домой, – сказала она. – Я уже люблю Зеленые крыши так, как никогда не любила никакое другое место. Ни в одном месте я не чувствовала себя, как дома. О, Марилла, я так счастлива! Я могла бы помолиться прямо сейчас, и это не показалось бы мне сложным.

Какое-то теплое и приятное чувство возникло в сердце Мариллы, когда худенькая ручка прикоснулась к её ладони – возможно, это было чувство материнства, которого она не испытала. Его непривычность и сладость испугали ее. Она поспешила восстановить своё душевное равновесие, перейдя к внушению морали.

– Если ты будешь хорошей девочкой, ты всегда будешь счастлива, Энн. И ты никогда не должна думать, что это трудно – читать молитвы.

– Читать молитву – не совсем то же самое, что молиться, – сказала Энн задумчиво. – Но я собираюсь представить, что я ветер, который дует в вершинах деревьев. Когда я устану от деревьев, я представлю, что я нежно парю в папоротниках – а потом полечу в сад миссис Линд и устрою танцы цветов, а потом пронесусь одним порывом над полем клевера – а потом буду дуть на Озеро Мерцающих вод и создам маленькие сверкающие волны. Ах, есть так много возможностей для воображения, когда думаешь о ветре! Так что я не буду говорить больше, Марилла.

– Благодарение Богу за это! – вздохнула благочестивая Марилла с облегчением.

Глава 11. Энн идёт в воскресную школу

– Ну, тебе они нравятся? – спросила Марилла.

Энн стояла в комнате на крыше и торжественно смотрела на три новых платья, разложенных на кровати. Одно было из полосатой ткани коричневого цвета, которую Марилла соблазнилась купить у уличного торговца прошлым летом, потому что она выглядела очень практичной. Второе было из плотного чёрно-белого сатина, его Марилла купила в торговой лавке этой зимой. А третье – из уродливой ткани в синих разводах, которая была приобретена на этой неделе в магазине в Кармоди.

Все платья шила сама Марилла, поэтому и выглядели они одинаково – юбка простого покроя, крепко пришитая к такому же простому корсажу, и узкими рукавами, такими же простыми, как юбка и корсаж.

– Я представлю, что мне это нравится, – сказала Энн рассудительно.

– Я не хочу, чтобы ты это представляла – сказала Марилла с обидой в голосе. – О, я вижу тебе не нравятся эти платья! Что же с ними не так? Разве они не чистые, аккуратные и новые?

– Так и есть.

– Почему же они тебе не нравятся?

– Нет, они довольно милые – сказала Энн неохотно.

– Милые! – фыркнула Марилла. – У меня не было задачи подобрать для тебя милые платья. Я не считаю нужным потакать тщеславию, Энн, скажу тебе сразу. Это хорошие, приличные, практичные платья, без всяких оборок и рюшей, и это всё, что ты получишь этим летом. Корчиневое и синее платья пригодятся тебе, когда ты пойдёшь в школу. Сатиновое будешь одевать в церковь и воскресную школу. Я надеюсь, ты будешь содержать их в чистоте и не порвёшь. Думала, ты будешь благодарна за любые платья после тех ужасных бедных вещей, которые ты носила.

– О, я благодарна! – запротестовала Энн. – Но я бы была ещё благодарнее, если бы хотя бы одно из них было с рукавами-фонариком. Это сейчас очень модно. И я была бы очень взволнована, Марилла, если бы одела платье с рукавами – фонариком.

– Ну, ты можешь обойтись без волнения. У меня не хватит материала ещё на рукава– фонарики. И мне кажется, они смешно выглядят. Я предпочитаю платья с простыми скромными рукавами.

– А я бы лучше выглядела смешной, как все остальные, чем быть непохожей на остальных, но выглядеть скромной и простой.

– Охотно тебе верю! Хорошо, повесь аккуратно эти платья в свой шкафчик. А потом садись и готовься к занятиям в Воскресной школе. Я взяла учебник для тебя у мистера Белла и завтра ты пойдёшь в воскресную школу, – сказала Марилла, спускаясь по лестнице на первый этаж.

Энн сцепила руки и посмотрела на платья.

– Я надеялась, что будет хотя бы одно белое платье с рукавами – фонариками, – прошептала она безутешно. – Я молилась об этом, хотя и не ждала многого. Я не рассчитывала, что Бог будет беспокиться о каком-то платье для маленькой девочки из детского дома. Я знала, что это зависит только от Мариллы. Что ж, к счастью, я могу представить, что одно из них – платье их белоснежного муслина с чудесными кружевными оборками и трёхслойными рукавами-фонариками.

На следующее утро приближение головной боли заставило Мариллу отказаться от похода в воскресную школу вместе с Энн.

– Ты должна пойти сама и зайти к миссис Линд, Энн, – сказала она. – Она проследит, чтобы ты попала в нужный класс. Веди себя прилично. Иди на проповедь и попроси миссис Линд показать тебе нашу скамейку в церкви. Вот тебе монетка для пожертвований. Не рассматривай людей и не вертись. Я надеюсь, ты мне расскажешь, о чём была проповедь, когда вернёшься домой.

Энн вышла из дома одетой в платье из черно-белого сатина, которое хоть и выглядело приличным и не казалось бедным, однако было пошито так, что подчеркивало каждый угол ее худенькой фигуры. Ее новая матросская шляпа была маленькой, плоской и блестящей, но её простота разочаровала Энн, которая представляла в своих мечтах шляпу с лентами и цветами. Последнее упущение, однако, было исправлено, прежде чем Энн достигла главной дороги. Увидев на полпути золотистые заросли лютиков и цветущие кусты диких роз, Энн быстро украсила свою шляпку тяжелым венком из них. Что бы ни думали другие люди о результате, он удовлетворял Энн, и она весело зашагала вниз по дороге, держа высоко свою рыжую голову с этим розово-жёлтым украшением.

Когда Энн пришла к дому миссис Линд, она обнаружила, что та уже ушла. Ничуть не испугавшись, Энн пошла в церковь сама. На крыльце она увидела толпу девчонок, одетых в основном в белые, синие и розовые платья. Все они смотрели с любопытством на незнакомку и ее необычно украшенную шляпку. Девочки из Эйвонли уже слышали удивительные истории об Энн. Миссис Линд сказала, что у неё ужасный характер; Джерри Бут – мальчик, подрабатывавший в Зеленых крышах, рассказывал, что она все время разговоривает сама с собой или с деревьями и цветами, как будто ненормальная. Девочки разглядывали её и перешептывались друг с другом, спрятавшись за своими молитвенниками. Никто не подошёл к ней познакомиться во время занятий на улице и позже, когда Энн зашла в класс мисс Роджерсон.

Мисс Роджерсон была дамой средних лет, которая вела занятия в воскресной школе в течение двадцати лет. Ее метод обучения состоял в том, чтобы задавать вопросы из учебника и смотреть строго на девочку, пока она думает, что ответить на вопрос. Она очень часто смотрела на Энн, но Энн, благодаря подготовке Мариллы, отвечала незамедлительно; правда вряд ли она глубоко вникала в каждый вопрос или ответ.

Она не думала, что понравилась мисс Роджерсон, и она чувствовала себя очень несчастной, ведь каждая маленькая девочка в классе была одета в платье с рукавами-фонариками. Энн чувствовала, что не будет в её жизни счастья без такого платья.

– Ну, тебе понравилось в воскресной школе? – спросила её Марилла, когда Энн вернулась домой. Ее украшения из цветов завяли и Энн выбросила их по дороге домой, так что Марилла пока не знала об этом.

– Мне нисколечко не понравилось. Это было отвратительно.

– Энн Ширли! – сказала с упрёком Марилла.

Энн села с глубоким вздохом на кресло-качалку, поцеловала один из листьев Симпатяшки, и помахала рукой цветущей фуксии.

– Им, возможно, было одиноко в то время, как я была далеко, – объяснила она свои действия. – А теперь о воскресной школе. Я вела себя хорошо, как вы мне и сказали. Миссис Линд не было дома, но я нашла дорогу сама. Я зашла в церковь со многими другими маленькими девочками, и села на углу скамейки у окна, пока была общая часть перед занятиями. Мистер Белл ужасно долго читал молитву. Я бы страшно устала, пока ждала её окончания, если бы не сидела у окна. А так я смотрела прямо на Озеро Мерцающих Вод, и представляла себе всякие чудесные вещи.

– Ты не должна была это делать. Ты должна была слушать мистера Белла.

– Но он не говорил со мной, – запротестовала Энн. – Он разговаривал с Богом и, кажется, сам был не очень заинтересован в этом. Я думаю, он считает, что Бог слишком далеко, чтобы слышать нас. Хотя я сама сказала маленькую молитву. Над озером стоит целый ряд белых берез и солнце проникало через них своими лучами глубоко в воду. О, Марилла, это было похоже на прекрасный сон! Это заставило меня трепетать, и я просто сказала: «Спасибо тебе за это, Боже,» – два или три раза.

– Не вслух, надеюсь, – сказала Марилла с тревогой.

– О, нет, я пробормотала это себе под нос. Ну, а мистер Белл наконец закончил молитву, и мне сказали идти на занятия с классом мисс Роджерсон. В нём ещё учатся девять других девочек. И у всех платья с рукавами – фонариком. Я пыталась представить себя в таком платье, но не могла. Почему не могла? Это так просто сделать, когда сидишь одна в комнате на крыше, но это ужасно трудно представить, когда находишься среди других девочек, с настоящими рукавами-фонариками.

– Ты не должна была думать о рукавах в воскресной школе. Ты должна присутствовать мыслями на уроке. Я надеюсь, что ты это знаешь.

– О, да, и я ответила на множество вопросов, которые меня спросила мисс Роджерсон. Я не думаю, что это справедливо, так как только она спрашивает. Было много вопросов, которые я хотела задать ей, но я не сделала этого, потому что не думаю, что она родственная душа. Потом все остальные девочки декламировали стихи из Библии. Мисс Роджерсон спросила меня, знаю ли я какой-то стих. Я сказала ей, что не знаю стихов из Библии, но могу прочитать «Собака на Могиле своего хозяина», если она хочет. Это стих из учебника для третьего класса. Это не религиозная поэзия, но это такое грустное и тоскливое стихотворение, что вполне могло бы быть ею. Мисс Роджерс сказала, что не нужно, и она велела мне выучить девятнадцатый стих из Библии на следующее воскресенье. Я прочитала его потом в церкви – и он прекрасен. Там есть две строчки, которые больше всего взволновали меня:

Как быстро эскадроны пали, залитые кровью, В чёрный день Апокалипсиса.

Я не знаю, что такое «эскадроны» и «Апокалипсис», но это звучит так трагически. Я не могу дождаться следующего воскресенья, чтобы прочитать его. Я буду учить всю неделю. После воскресной школы я попросила мисс Роджерсон – потому что миссис Линд была слишком далеко – показать мне мою скамью. Я сидела так долго, как могла, а текст был из Откровения, третья глава, второй и третий стихи. Это был очень длинный текст. Если бы я была священником, я бы выбирала короткие и ясные стихотворения. И проповедь была долгой, даже слишком. Я полагаю, священник специально выбрал такую, чтобы она соответствовала тексту. Я не думаю, что ему самому было интересно. Его проблема в том, что ему не хватает воображения. Я не слушала его долго. Я просто позволила своим мыслям витать в облаках, и думала о самых удивительных вещах.

Марилла подумала беспомощно, что все это должно быть строго наказано, но она была в затруднении из-за неоспоримого факта, что кое-что из того, что рассказала Энн, в частности – о проповедях священника и молитах мистера Белла – было то, что она сама, Марилла, думала в глубине души в течение многих лет, но никогда не говорила вслух. Казалось ей, что эти тайные, критические мысли стали внезапно явными, и обрели форму и содержание в устах этого откровенно заброшенного человечеством создания.

Глава 12. Торжественные клятвы и обещания

Только в следующую пятницу Марилла услышала историю о шляпе с цветами. Она пришла домой от Миссис Линд и позвала Энн для объяснений.

– Энн, миссис Рейчел говорит, что ты пошла в церковь в воскресенье в шляпе с нелепым украшением из роз и лютиков. Что заставило тебя так поступить? Хорошо же ты должно быть выглядела!

– Ох. Я знаю, розовый и желтый цвет не идёт мне, – начала оправдываться Энн.

– Не говори чепухи! Нацепить венок на шляпу, неважно, какого он был цвета, вот что смешно. Ты просто невыносимый ребенок!

– Я не понимаю, почему это смешно– носить цветы на шляпе, а не на платье, – возразила Энн. – Многие маленькие девочки прикололи букетики из цветов к своим платьям. Какая разница?

Но Марилла не хотела вступать в спор.

– Не отвечай мне вопросом на вопрос, Энн. Это был очень глупый поступок с твоей стороны. Никогда не делай больше так. Миссис Рэйчел была готова провалиться сквозь землю, когда увидела, что ты пришла с таким украшением. Она не смогла подойти к тебе близко и сказать, чтобы ты сняла его, пока не поздно. Она говорит, что все обсуждали тебя. Конечно, теперь люди подумают, что это я посоветовала тебе прийти в таком наряде.

– О, мне так жаль, – сказала Энн со слезами на глазах. – Я не могла и подумать, что вы будете против. Розы и лютики были такими ароматными и красивыми, что я подумала, что они прекрасно подойдут к моей шляпе. У многих маленьких девочек были искусственные цветы на шляпах. Я боюсь, что я стану слишком тяжким испытанием для вас. Может быть, вам лучше отправить меня обратно в приют. Это было бы ужасно. Я не думаю, что смогла бы это перенести, может мне следует умереть от чахотки, вы же видите, какая я худая. Но это было бы лучше, чем заставлять вас проходить через такое испытание.

– Ерунда, – сказала Марилла, досадуя на себя за то, что заставила ребенка плакать. – Я не хочу отправлять тебя обратно в приют, уверяю тебя. Все, чего я хочу, чтобы ты вела себя, как другие маленькие девочки и не выставляла себя на посмешище. Не плачь больше. У меня есть новость для тебя. Диана Барри приедет домой во второй половине дня. Я собираюсь навестить миссис Барри, чтобы взять у неё выкройку юбки и если ты хочешь, можешь пойти со мной и познакомиться с Дианой.

Энн вскочила, взмахнув руками, слезы все еще блестели на щеках; кухонное полотенце, которое она подшивала, соскользнуло на пол.

– О, Марилла, я боюсь – теперь, когда это должно случиться, я на самом деле боюсь! Что если я не понравлюсь ей? Это было бы самое трагическое разочарование в моей жизни!

– Не нужно так переживать. И я хочу, чтобы ты не использовала такие пафосные слова. Это звучит так смешно в устах маленькой девочки. Я думаю, Диане ты понравишься. А вот с кем тебе надо считаться, так это с её мамой. Если ты не понравишься ей, то не будет иметь значения, как Диана к тебе относится. Если миссис Барри слышала о твоём поведении с миссис Линд и о том, что ты ходила в церковь с лютиками на шляпе, я не знаю, что она о тебе подумает. Ты должна быть вежливой и хорошо себя вести, и не произносить свои пафосные речи. Ради Бога, перестань дрожать.

Энн действительно дрожала. Ее лицо было бледным и напряженным.

– О, Марилла, вы бы тоже были взволнованны, если бы вы собирались встретиться с девочкой, с которой вы надеетесь стать закадычными подругами и при этом вы можете не понравиться её маме, – сказала она, поспешно взяв шляпу.

Они пошли к Садовому склону по короткой тропинке через ручей и вверх по холму, поросшему елями. Миссис Барри открыла им дверь. Это была высокая черноглазая и черноволосая женщина, с очень решительным ртом. Она имела репутацию очень строгой матери.

– Как поживаете, Марилла? – спросила она радушно. – Проходите. А это маленькая девочка, которую вы приняли?

– Да, это Энн Ширли, – сказала Марилла.

– Пишется через «Э», – выдохнула Энн, которая хоть и была взволнована, не могла допустить никаких недоразумений по этому важному вопросу.

Миссис Бэрри, не слыша или не понимая, лишь пожала Энн руку и ласково сказала:

– Как дела?

– Я здорова физически, хотя дух мой в смятении, спасибо, мэм, – сказала Энн серьезно. Затем в сторону Мариллы прошептала: «Это было не слишком пафосно, Марилла?»

Диана сидела на диване, читая книгу, которую отложила, когда вошли гости. Она была очень хорошенькая девочка, с черными глазами и волосами, как у матери, и румяными щеками, и веселым выражением лица, которое было унаследовано от отца.

– Это моя Диана, – сказала миссис Барри. – Диана, ты могла бы повести Энн в сад и показать ей свои цветы. Это будет лучше для тебя, чем портить глаза книгой. Она читает слишком много, – сказала она Марилле, когда девочки вышли– и я не могу помешать ей. Ее отец поощряет её. Она всегда сидит, уткнувшись в книгу. Я рада, что у неё появилась подружка, возможно, она будет больше времени проводить на улице.

В саду, который был наполнен мягким закатным светом, пробивающимся сквозь темные старые ели с запада, стояли Энн и Диана, глядя смущённо друг на друга в окружении великолепных тигровых лилий.

Сад Барри был словно остров из цветов, которые бы порадовали сердце Энн в любое другое время, не такое важное для её судьбы. Его окружали огромные старые ивы и высокие ели, под которыми росли любящие тень цветы. Аккуратные, расходившиеся под прямыми углами, дорожки были обложены ракушками и пересекали сад, как влажные красные ленты, а на клумбах буйствовали разными красками старомодные цветы. Здесь были розовые маргаритки и большие роскошные алые пионы; белые, душистые нарциссы и колючие, сладкие розы; розовые, голубые и белые водосборы и лиловые колокольчики; островки кустарниковой полыни, канареечника и мяты; фиолетовые анютины глазки, жёлтые нарциссы, и заросли белого клевера с его нежными, ароматными, пушистыми цветами; и алый шалфей, который выстрелил свои огненные копья поверх чопорных белых пеларгоний. Это был сад, где всегда светило солнце, жужжали пчёлы, и ветры ласково дули, мурлыкали и шелестели.

– О, Диана, – сказала Энн наконец, сжимая руки и говоря почти шепотом, – о, ты думаешь, ты сможешь полюбить меня хоть немного? Настолько, чтобы стать моей закадычной подругой?

Диана рассмеялась. Диана всегда смеялась, прежде чем начать говорить.

– Думаю, да, – искренне сказала она. – Я ужасно рада, что ты приехала, и будешь жить в Зеленых крышах. Это здорово, что теперь есть, с кем играть. Здесь нет другой девочки по соседству, с которой можно было бы играть, а моя сестра ещё маленькая.

– Готова ли ты поклясться быть моим другом навсегда? – требовательно спросила Энн.

Диана выглядела потрясенной.

– По-моему, это ужасно нехорошо – клясться, сказала она укоризненно.

– О, нет, не такой клятвой. Знаешь, есть два вида клятв.

– Я никогда не слышала о таком, – сказала Диана с сомнением.

– Это на самом деле другая клятва. В ней нет ничего плохого. Она просто означает, что нужно что-то торжественно пообещать.

– Ну, тогда я не возражаю, – сказала Диана с облегчением. – Как это нужно делать?

– Мы должны взяться за руки, – вот так, – сказала Энн серьезно. – И сделать это над текущей водой. Но мы просто представим эту дорожку текущей водой. Я повторю клятву первой. «Я торжественно клянусь быть верной своей близкой подруге, Диане Барри, до тех пор, пока светит солнце и луна». Теперь ты говоришь эту клятву, только с моим именем.

Диана повторила «клятву» со смехом в начале и в конце. Потом она сказала:

– Ты чудачка, Энн. Я слышала, что ты странная. Но мне кажется, что я тебя очень полюблю.

Когда Марилла и Энн пошли домой, Диана провела их до моста через ручей. Девочки шли, обнявшись. Перед ручьем они расстались, пообещав провести весь следующий день вместе.

– Ну как, ты нашла в Диане родственную душу? – спросила Марилла, когда они шли через сад в Зеленых крышах.

– Ах, да, – вздохнула Энн, не замечая сарказма со стороны Мариллы. – О Марилла, я сейчас самая счастливая девочка на острове Принца Эдуарда. Уверяю вас, я прочитаю мои молитвы с большим удовольствием сегодня. Мы с Дианой собираемся завтра построить домик для игры в березовой роще мистера Уильяма Белла. Могу ли я взять осколки фарфора, которые лежат в сарае? День рождения Дианы в феврале, а у меня в марте. Не кажется ли вам, что это очень странное совпадение? Диана собирается одолжить мне книгу почитать. Она говорит, что это прекрасная книга и чрезвычайно интересная. Она ещё собирается показать мне место в лесу, где растут маленькие лилии. Вам не кажется, что у Дианы очень выразительные глаза? Я бы хотела иметь выразительные глаза. Диана собирается научить меня петь песню под названием «Нелли в орешнике». А ещё она даст мне картину, чтобы я повесила её в своей комнате. Это очень красивая картинка, – как говорит Диана – прекрасная дама в голубом шелковом платье. Ей дал эту картину торговец швейными машинками. Я бы тоже хотела что-то дать Диане. Я на дюйм выше, чем Диана, но она толще, чем я. Она говорит, что хотела бы быть худой, потому что это гораздо изящнее смотрится, но я думаю, что она это сказала, чтобы успокоить меня. Мы собираемся на берег моря, чтобы собирать раковины. Мы договорились называть ручей возле моста Источником Дриад. Разве это не прекрасное элегантное название? Я читала одну историю о ручье, который так назывался. Дриада – это что-то вроде взрослой феи.

– Ну, все, я надеюсь, ты не заговоришь Диану до смерти, – сказала Марилла. – Но помни, Энн, что планируя своё время, ты должна учитывать, что вы не будете играть все время. Ты должна будешь выполнять свои обязанности, и это придется сделать в первую очередь.

Чаша счастья Энн была полна, но Мэтью её переполнил. Он только что вернулся домой из поездки в магазин в Кармоди. Смущенно вытянув маленький пакет из кармана, он протянул его Энн, бросив примирительный взгляд на Мариллу.

– Я слышал, ты говорила, что любишь шоколадные конфетки, так что я привёз тебе немного, – сказал он.

– Гм, – фыркнула Марилла. – Это испортит ей зубы и желудок. Да, да, дитя, не смотри так мрачно. Ты можешь съесть их, раз Мэтью съездил за ними. Но лучше бы он принес тебе мятной жвачки. Она полезнее. Не ешь все сразу, а то заболеешь.

– О, нет, я не буду, – сказала Энн горячо. – Я съем только одну сегодня, Марилла. И я могу поделиться с Дианой, правда? Остальные конфеты будут в два раза слаще для меня, если я дам ей половину. Восхитительно, что у меня есть чем с ней поделиться.

– Я скажу в похвалу этой девочке, – сказала Марилла, когда Энн ушла в свою комнату, – что она не жадная. Я рада, потому что ненавижу жадность в детях. Боже мой, только три недели, как она приехала, а кажется, как будто она была здесь всегда. Я не могу представить себе это место без нее. Ну-ну, не делай вид: «а я тебе говорил!», Мэтью. Это нехорошо и для женщины, но это совсем непереносимо в мужчине. Я вполне готова признать – я рада, что согласилась оставить этого ребенка и я всё больше её люблю, но не надо это подчёркивать, Мэтью Касберт.

Глава 13. Прелести ожидания

– Пора бы Энн уже вернуться, чтобы заняться шитьём, – сказала Марилла, взглянув на часы, а потом в окно, на желтый августовский день, когда казалось, все дремало от жары. – Она осталась играть с Дианой на полчаса больше, чем я ей разрешила; и теперь сидит на поленнице и болтает с Мэтью, хотя прекрасно знает, что она должна заниматься шитьём. И, конечно, он слушает ее, развесив уши, как дурачок. Я никогда не видела такого увлечённого мужчину. Чем больше и чем чуднее она говорит, тем больше он, кажется, рад. Энн Ширли, иди сюда сию минуту, ты меня слышишь?!

Эти слова сопровождались громким стуком в окно. Энн ворвалась в комнату, с сияющими глазами, разрумянившимися щеками и развевающимися волосами.

– О, Марилла, – она воскликнула, задыхаясь, – на следующей неделе будет пикник, который устраивает воскресная школа – в поле мистера Хармона Эндрюса, прямо рядом с Озером Мерцающих вод. Миссис Белл и миссис Линд собираются сделать мороженое – подумать только, Марилла, – мороженое! Ах, Марилла, я могу туда пойти?

– Энн, ты только посмотри на часы. Когда я говорила тебе прийти?

– В два часа, но разве это не великолепная идея – пикник? Марилла, пожалуйста, я могу пойти? О, я никогда не была на пикнике! Я мечтала об этом, но никогда не была.

– Да, я говорила тебе прийти в два часа. А сейчас 2:45. Я хотела бы знать, почему ты не послушалась меня, Энн.

– Я старалась, Марилла, насколько возможно. Но вы понятия не имеете, как здорово играть в Убежище Безделья. А потом, конечно, я должна была рассказать Мэтью о пикнике. Он такой благодарный слушатель. Пожалуйста, я могу пойти?

– Ты должна будешь научиться противостоять желанию поиграть. Когда я говорю тебе прийти в определенное время – я имею в виду точное время, а не плюс-минус полчаса. И тебе не нужно останавливаться, чтобы поболтать с благодарными слушателями, которые тебе встретятся по пути. Что касается пикника, ты, конечно, можешь пойти. Ты ученица воскресной школы и нет причины не разрешить тебе идти, когда все остальные девочки пойдут.

– Но… но, – нерешительно сказала Энн, – Диана говорит, что все должны взять с собой корзинку с едой, а я не умею готовить, как вы знаете, Марилла. Я не против пойти на пикник в платье без рукавов-фонариков, но я буду чувствовать себя ужасно, если я пойду без корзинки с едой. Эта мысль гложет меня, с тех пор, как Диана сказала мне.

– Ну, это не должно тебя больше заботить. Я испеку всё для твоей корзинки.

– О, дорогая Марилла! Вы так добры ко мне! О, я так благодарна вам!

После всех этих «Ах» и «Ох!» Энн бросилась в объятия Марилле и восторженно поцеловала ее смуглую щеку. Первый раз в жизни детские губы добровольно коснулись лица Мариллы. Опять это внезапное ощущение поразительной сладости привело её в восторг. Она в глубине души была рада импульсивной ласке Энн, и, вероятно, поэтому резко сказала:

– Ну-ну, все эти поцелуи никому не нужны. Лучше бы ты выполняла мои указания. Что касается приготовления еды, я собираюсь начать давать тебе уроки по готовке. Но ты такая ветреная, Энн, я всё жду, когда ты успокоишься и научишься быть уравновешенной, прежде чем я начну тебя учить. Ты должна сосредоточиться на приготовлении еды и не отвлекаться на посторонние вещи. Теперь возьми своё лоскутное одеяло и пришей ещё квадратик к нему до полдника.

– Я не люблю пришивать лоскутки, – сказала Энн с грустью, вытаскивая свою рабочую корзинку и со вздохом садясь перед маленькой кучкой красных и белых лоскутков. – Я думаю, что иногда шитьё неплохое занятие. Но нет никакого простора для фантазии в лоскутном одеяле. Это всего лишь один маленький шов за другим, и кажется, никогда не будет этому конца. Но, конечно, я лучше буду Энн из Зеленых крыш с лоскутным одеялом, чем Энн в любом другом месте – и ничего не делать, только играть. Я хочу, чтобы время за шитьём шло также быстро, как когда я играю с Дианой. О, мы так хорошо играем, Марилла. Правда, что касается воображения – это моя задача, но я вполне в состоянии сделать это. Диана же просто идеальна в любых других занятиях. Вы знаете этот маленький кусочек земли возле ручья, который находится между нашей фермой и участком мистера Барри? Он принадлежит мистеру Уильяму Беллу. Там прямо в углу растут кружком белые березы – это очень романтическое место, Марилла! Мы с Дианой сделали там себе домик для игр. Мы назвали его Убежище Безделья. Разве это не поэтическое название? Мне потребовалось некоторое время, чтобы придумать его. Я не спала почти всю ночь, всё думала о нём. И вот, когда я готова была заснуть, ко мне пришло вдохновение. Диана была в восторге, когда услышала это название. Мы устроили наш дом очень элегантно. Вы должны прийти и увидеть его, Марилла. У нас есть отличные большие камни, все покрытые мхом – для сиденья, и доски от дерева до дерева – это полки. И мы ставим нашу посуду на них. Конечно, вся она разбита, но очень легко представить, что она целая. Там есть кусок тарелки с узором красного и желтого плюща, что особенно красиво. Мы поставили её в гостиной и у нас есть также сказочное стёклышко. Оно прекрасно, как мечта. Диана нашла его в лесу за курятником. Оно переливается маленькими радугами – такими радугами, которые ещё не выросли. Мать Дианы рассказала ей, что это стекло – это осколок лампы, которая у них когда-то была. Но лучше представить, что это феи потеряли его однажды, когда у них был бал, поэтому мы называем его волшебным стеклом. Мэтью собирается сделать нам стол. О, и мы назвали этот маленький круглый пруд на поле у мистера Барри Вербным Озером. Я вычитала это название из книги, которую Диана дала мне. Это была захватывающая книга, Марилла. У героини было пять кавалеров. Я бы удовлетворилась и одним, а вы? Она была очень красивая и прошла через большие испытания. Она запросто могла упасть в обморок. Я хотела бы уметь падать в обморок, а вы, Марилла? Это так романтично. Но я для этого очень здоровая, хоть и худая. Я верю, что когда-то поправлюсь. Как вы считаете? Я осматриваю свои локти каждое утро, когда встаю, чтобы увидеть, не появились ли там ямочки. Диане пошили новое платье, с рукавами до локтя. Она наденет его на пикник. О, я надеюсь, что всё будет хорошо в следующую среду. Я не перенесу, если что-нибудь случится, и помешает мне пойти на пикник. Ну, может, я бы и перенесла это, но это была бы трагедия на всю жизнь. И не имеет значения, если я пойду на сотни пикников в последующие годы; они не заменят этого. Мы будем кататься на лодке по Озеру Мерцающих Вод – и есть мороженое, как я уже вам говорила. Я никогда не пробовала мороженое. Диана пыталась объяснить, что это за ощущение, но я думаю, мороженое является одним из тех вещей, которые выходят за рамки воображения.

– Энн, ты говорила целых десять минут, я сверила по часам, – сказала Марилла. – Теперь, просто ради любопытства, посмотрим, сможешь ли ты столько промолчать.

Энн замолчала. Но всю оставшуюся часть недели она только и говорила, что про пикник, думала о пикнике и мечтала о пикнике. В субботу шел дождь, и она довела себя до такого нервного состояния из-за страха, что дождь не кончится до среды, что Марилла велела ей пришить несколько дополнительных лоскутков, чтобы успокоить нервы.

В воскресенье Энн призналась Марилле по дороге домой из церкви, что она похолодела от волнения, когда священник объявил про пикник с кафедры.

– Такая дрожь пробежала у меня сверху вниз по спине, Марилла! Я не думаю, что действительно верила, что пикник состоится. Я не могла не думать, что он был только в моём воображении. Но когда священник говорит о чём-то с кафедры, ты просто должен поверить в это.

– Ты слишком близко всё принимаешь к сердцу, Энн, – сказала Марилла со вздохом. – Я боюсь, что тебя ждёт очень много разочарований в жизни.

– О, Марилла, ждать чего-нибудь – это уже удовольствие, – воскликнула Энн. – Вы можете не получить ожидаемого, но ничего не может отнять у вас удовольствия от предвкушения. Как говорит Миссис Линд: «Блаженны те, кто не ожидает ничего, они не будут разочарованы». Но я думаю, что было бы хуже не ожидать ничего, кроме разочарования.

Марилла надела аметистовую брошь в церковь в этот день, как обычно. Марилла всегда надевала туда эту брошь и сочла бы кощунством не надеть её– таким же, как забыть Библию или монетки для пожертвований. Эта аметистовая брошь была самой большой драгоценностью Мариллы. Дядя – моряк подарил эту брошь ее матери, а та в свою очередь, завещала ее Марилле. Это была старомодная овальная брошь, обрамлённая очень красивыми аметистами, в ней хранилась прядь волос её матери. Марилла слишком мало знала о драгоценных камнях, чтобы понять, насколько ценными на самом деле были эти аметисты; но она думала, что они очень красивые и всегда было приятно осознавать их присутствие на шее, над воротником её коричневого атласного платья, даже несмотря на то, что она не могла видеть их.

Энн была в восхищении, когда впервые увидела эту брошь.

– О, Марилла, это прекрасная элегантная брошь. Я не знаю, как вы можете обращать внимание на проповеди или молитвы, когда она на вас. Я бы не смогла, я знаю. Я думаю, аметисты просто прелесть! Я именно такими представляла алмазы. Давным-давно, прежде чем я увидела настоящий алмаз, я читала о них и пыталась представить себе, на что они будут похожи. Я думала, что это прекрасные мерцающие фиолетовые камни. Когда я увидел настоящий алмаз в кольце у одной дамы, я была так разочарована, что заплакала. Конечно, он был очень милый, но я не так его себе представляла. Вы позволите мне подержать брошь одну минуту, Марилла? Как вы думаете, аметисты – это души хороших фиалок?

Глава 14. Энн признаётся

В понедельник вечером перед пикником Марилла вышла из своей комнаты с озабоченным лицом.

– Энн, – сказала она этой маленькой особе, которая лущила горох, сидя возле безупречного стола и пела «Нелли из Орешника» с энергией и выразительностью, которым её научила Диана, – ты не видела моей аметистовой брошки? Я думала, что приколола ее к моей подушечке для булавок, когда пришла домой из церкви вчера вечером, но не могу нигде найти её.

– Я… я видела её сегодня во второй половине дня, когда вы уходили на собрание в Общество помощи, – сказала Энн, немного помедлив. – Я проходила мимо вашей двери, когда я увидела её на подушечке и зашла посмотреть.

– Ты прикасалась к ней? – спросила Марилла строго.

– Да-а, – призналась Энн, я взяла её и приколола на грудь, чтобы посмотреть, как это будет выглядеть.

– Ты не имела никакого права делать это. Это очень неправильно – трогать чужие вещи. Ты не должна была заходить в мою комнату, во-первых, и ты не должна была трогать брошь, во-вторых. Где ты положила её?

– О, я положила её обратно на комод, я взяла её только на минуту. Честно, я не думала, что это плохо, зайти в комнату и примерить брошь, но теперь вижу, что это было неправильно, и никогда не сделаю так больше. Это моё хорошее качество. Я никогда не повторяю своих ошибок.

– Ты не положила её обратно, – сказала Марилла. – Брошки на комоде нет. Ты что-то с ней сделала, Энн.

– Я положила её обратно, – сказала Энн быстро, даже слишком, как подумала Марилла – Я просто не помню, приколола её на подушечку или положила на поднос. Но я совершенно уверена, что положила её обратно.

– Я пойду и еще раз посмотрю, – сказала Марилла, стремясь быть справедливой. – Если ты положила эту брошь обратно – значит, она лежит там. Если её там нет, значит, ты этого не сделала, вот и все!

Марилла пошла в свою комнату и начала искать, не только на комоде, но и в других местах, где, как она думала, брошь может быть. Но брошка не была найдена, и она вернулась на кухню.

– Энн, брошь пропала. По твоему собственному признанию ты была последним человеком, который её видел. Теперь скажи, что ты сделала с ней? Скажи мне правду сразу. Ты взяла её и потеряла?

– Нет, я не брала её, – сказала Энн торжественно, смело встретив сердитый взгляд Мариллы. – Я никуда не уносила брошь из вашей комнаты, и это правда, даже если мне придётся пойти за это на эшафот. Хотя я не очень уверена, что такое эшафот. Вот и всё, Марилла.

Энн сказала «вот и всё» лишь с целью подчеркнуть своё утверждение, но Марилла восприняла это как проявление неповиновения.

– Я думаю, что ты говоришь мне неправду, Энн, – резко сказала она. – Я знаю, это так. Больше не говори ничего, если ты не готова рассказать всю правду. Иди в свою комнату и оставайся там до тех пор, пока не будешь готова признаться.

– Мне нужно брать с собой горох? – спросила Энн покорно.

– Нет, я закончу лущить его сама. Делай, как я сказала.

Когда Энн ушла, Марилла занялась своими вечерними делами в полном смятении. Она беспокоилась о своей драгоценной брошке. Что делать, если Энн потеряла её? И как это плохо, что девочка отказывается признать, что взяла её, когда очевидно, что это её рук дело. Да ещё с таким невинным лицом!

– Я не знаю, что было бы лучше, – думала Марилла, нервно луща горох. – Конечно, я не думаю, что она действительно хотела украсть её или что-то в этом роде. Она просто взяла её, чтобы поиграть или помечтать. Но, конечно, это сделала она, это очевидно, потому что не было ни души в этой комнате, кроме неё, как она сама сказала, пока я не вошла туда сегодня вечером. И брошь пропала, это точно. Я полагаю, что она потеряла её и боится, что она будет наказана. Это ужасно, что она обманывает. Это гораздо хуже, чем ее вспыльчивость. Это пугающая ответственность – иметь ребенка в своём доме, которому ты не можешь доверять. Хитрость и ложь – вот что она показала. И от этого я чувствую себя хуже, чем от потери броши. Если бы она только сказала правду, я бы не огорчалась так сильно.

Марилла заходила в свою комнату несколько раз за вечер и искала брошь, но не нашла её. Перед сном она зашла ещё в комнату на крыше, но это не дало результата. Энн упорно отрицала, что брала брошь, но Марилла только сильнее убеждалась, что это сделала она.

Она рассказала Мэтью об этом на следующее утро. Мэтью был растерян и в недоумении; он не мог так быстро поверить в вину Энн, но он должен был признать, что обстоятельства были против нее.

– Ты уверена, что она не упала за комод? – это было единственное предположение, которое он мог сделать.

– Я передвинула комод и вынула ящики из него, а также посмотрела в каждую щель, – твёрдо ответила Марилла. – Брошь пропала, и ребенок взял её и лгал об этом. Это горькая правда, Мэтью Касберт, и мы должны посмотреть ей в лицо.

– Ну, и что ты собираешься делать с этим? – спросил Мэтью потерянно, чувствуя тайное облегчение, что Марилла, а не он, должна решить эту проблему. Он не чувствовал ни малейшего желания вмешиваться в это дело.

– Она останется в своей комнате, пока не признается, – сказала Марилла мрачно, вспомнив успех этого метода в первом случае. – Тогда мы посмотрим, возможно, мы сможем найти брошь, если она только скажет, куда она её дела. Но в любом случае ей придется понести суровое наказание, Мэтью.

– Ну, это ты будешь её наказывать, – сказал Мэтью, и потянулся за шляпой. – Я не имею ничего общего с этим, помни. Ты предупреждала меня, чтобы я не вмешивался.

Марилла чувствовала себя покинутой. Она не могла даже пойти к миссис Линд за советом. Она снова пошла в комнату на крыше с очень серьезным лицом и вышла из неё ещё более серьезной. Энн упорно отказывался признаться. Она настойчиво утверждала, что не брала брошь. Ребенок, очевидно, плакал, и Марилла почувствовала приступ жалости, который она сурово в себе подавила. К вечеру она была, по её словам, «совершенно без сил».

– Ты останешься в этой комнате, пока не признаешься, Энн. Ты должна подумать об этом, – сказала она твердо.

– Но пикник завтра, Марилла, – воскликнула Энн. – Вы ведь отпустите меня на пикник, правда? Вы позволите мне отлучиться на день, не так ли? Потом я останусь здесь с радостью, сколько пожелаете. Но я должна пойти на пикник.

– Ты не пойдёшь на пикник, или куда-нибудь еще, пока не признаешься, Энн.

– О, Марилла, – выдохнула Энн.

Но Марилла вышла и закрыла дверь.

В среду утром была отличная погода, как будто специально на заказ для пикника. Птицы пели вокруг Зеленых крыш; белые лилии в саду испускали аромат, который влетал с невидимым ветерком во все двери и окна, и бродил по коридорам и комнатам, как дух благословения. Березы в долине радостно качали ветвями, как будто отвечая обычному утреннему приветствию Энн из комнаты на крыше. Но Энн не было у окна. Когда Марилла принесла ей завтрак, она увидела Энн, сидящую с суровым видом на своей кровати, бледную и решительную, с плотно сжатыми губами, и сверкающими глазами.

– Марилла, я готова признаться.

– Ах! – Марилла отложила поднос. Еще раз ее метод сработал; но успех был очень горьким. – Слушаю, что ты скажешь, Энн.

– Я взяла аметистовую брошь, – сказала Энн, как будто повторяя заданный урок. – Я взяла её, как вы и сказали. Я не хотела брать её, когда вошла в комнату. Но она выглядела так красиво, Марилла, когда я приколола её себе на грудь, что я не смогла преодолеть искушение. Я представила себе, как захватывающе было бы принести её в Убежище Безделья и там играть с ней, я была бы леди Корделия Фицджеральд. Гораздо легче представить себя леди Корделией, если у тебя есть настоящая аметистовая брошь. Мы с Дианой делали ожерелья из ягод шиповника, но разве можно сравнивать шиповник с аметистами? Так что я взяла брошь. Я думала, что смогу вернуть её обратно, прежде чем вы вернётесь домой. Я пошла кружным путём, чтобы растянуть удовольствие. Когда я проходила по мосту через Озеро Мерцающих Вод, я взяла брошку, чтобы еще раз взглянуть на нее. Ох, она так сверкала в солнечных лучах, а затем, когда я перегнулась через перила моста, она просто выскользнула из пальцев! Так и полетела вниз, погружаясь всё глубже и глубже, сверкая всеми оттенками фиолетового, и затонула навеки в Озере Мерцающих Вод. Лучше признаться я не могу, Марилла.

Марилле стало жарко от гнева. Этот ребенок взял и потерял ее заветную аметистовую брошь и теперь сидел и спокойно рассказывал подробности, без зазрения совести или капли раскаяния.

– Энн, это ужасно, – сказала она, стараясь говорить спокойно. – Ты самая плохая девочка, о которой я когда-либо слышала.

– Да, я думаю, вы правы, – согласилась Энн спокойно. – И я знаю, что должна быть наказана. Это ваше право – наказать меня, Марилла. Но, пожалуйста, используйте его прямо сейчас, потому что я хотела бы пойти на пикник без тяжести на душе.

– Пикник, в самом деле?! Ты не пойдёшь на пикник сегодня, Энн Ширли. Это и будет твоё наказание. И оно и вполовину не такое суровое, какого ты заслуживаешь!

– Не идти на пикник! – Энн вскочила на ноги и схватила Мариллу за руку. – Но вы обещали мне, что я пойду! Ох, Марилла, я должна пойти на пикник. Вот почему я призналась. Накажите меня как угодно, но только не так. О, Марилла, пожалуйста, пожалуйста, отпустите меня на пикник. Подумайте, ведь там будет мороженое! Вы знаете, у меня может больше не будет возможности попробовать мороженое.

Марилла отцепила руку Энн с каменным выражением лица.

– Ты не должна просить, Энн. Ты не пойдёшь на пикник, и это окончательно. Нет, ни слова.

Энн поняла, что Мариллу не переубедить. Она всплеснула руками, пронзительно вскрикнула, а затем бросилась ничком на кровать, плача и содрогаясь от разочарования и отчаяния.

– Ради Бога! – ахнула Марилла, спеша выйти из комнаты. – Этот ребенок сошёл с ума. Никто в здравом уме не будет вести себя так, как она. Если только она не сумасшедшая. О, Боже, я боюсь, Рэйчел была права с самого сначала. Но я буду нести этот крест, и не оглядываться назад.

Это было мрачное утро. Марилла так яростно скребла пол на крыльце и полки в молочне, как будто не было ничего важнее на свете. Ни полки, ни крыльцо не нуждались в чистке, но в этом нуждалась Марилла. Потом она вышла и начала чистить двор.

Когда обед был готов, она пошла к лестнице и позвала Энн. Появилось заплаканное лицо, с трагическим выражением выглянувшее из-за перил.

– Иди обедать, Энн.

– Я не хочу никакого обеда, Марилла, – сказала Энн рыдающим голосом. – Я не могу ничего есть. Мое сердце разбито. Когда-нибудь вы почувствуете угрызения совести за моё разбитое сердце, Марилла, но я прощаю вас. Вспомните, когда придёт время, что я вас прощаю. Но, пожалуйста, не просите меня съесть что-нибудь, особенно вареную свинину и зелень. Отварная свинина и зелень – такая неромантичная еда, когда ты в печали.

Раздраженная, Марилла вернулся на кухню и излила своё возмущение в рассказе Мэтью, который, разрываясь между чувством справедливости и симпатией к Энн, чувствовал себя самым несчастным человеком.

– Ну, она не должна была брать брошь, Марилла, а потом отрицать это, – признал он, печально разглядывая свою тарелку с неромантичной свининой и зеленью, как будто он, как и Энн, думал, что эта еда не подходит для возвышенных чувств, – но она всё же маленькая девочка – такая забавная девочка…Тебе не кажется, что это довольно сурово, не позволить ей идти на пикник, когда она так мечтала о нем?

– Мэтью Касберт, я поражаюсь тебе! Я считаю, что она ещё легко отделалась и она, кажется, не понимает, какое зло совершила. Это то, что беспокоит меня больше всего. Если бы она на самом деле сожалела, всё было бы не так плохо. Но ты, кажется, понимаешь её и оправдываешь ее поступок, как я заметила.

– Ну, она ведь ещё маленькая, – повторил вновь Мэтью. – И нужно сделать скидку на её обстоятельства, Марилла. Ты ведь знаешь, что её никто не воспитывал.

– Зато сейчас именно этим я и занимаюсь, – ответила Марилла.

Этот аргумент может и не убедил Мэтью, но заставил его замолчать. Ужин прошёл в мрачной обстановке. Веселым был только Джерри Бут, наёмный работник, и Марилла воспринимала его жизнерадостность, как личное оскорбление.

Когда посуда была перемыта, тесто на хлеб приготовлено и куры накормлены, Марилла вспомнила, что она заметила небольшую дырочку в своей лучшей черной кружевной накидке, когда снимала её в понедельник днем после возвращения с благотворительного собрания.

Надо пойти и зашить её. Накидка хранилась в сундуке. Когда Марилла открыла его, солнечный свет, падая через виноградные лозы, которые обрамляли окно, осветил что-то, запутавшееся в накидке – что-то, сверкающее и искрящееся фиолетовым светом. Марилла схватила эту вещь, задержав дыхание. Это была аметистовая брошь, зацепившаяся за кружево накидки!

– С ума сойти! – сказала Марилла в недоумении, – что это значит? Вот моя брошь в целости и сохранности, а я думала, что она на дне пруда Барри. Почему же Энн сказала, что она взяла её и потеряла? Такое впечатление, что Зелёные крыши заколдованы. Я помню, что когда сняла накидку в понедельник днем, я положила её на комод на минутку. Наверное, брошь зацепилась за неё каким-то образом. Ну и ну!

Марилла отправилась в комнату на крыше, с брошью в руке. Энн выплакалась, и сидела понуро у окна.

– Энн Ширли, – сказала Марилла торжественно, – я только что нашла свою брошь. Она зацепилась за мою черную кружевную накидку. Теперь я хочу знать, что за вздор ты наговорила мне сегодня утром.

– Вы ведь сказали, что будете держать меня здесь, пока я не признаюсь, – ответила Энн устало, – поэтому я решила признаться, чтобы попасть на пикник. Я придумала это признание прошлой ночью, когда легла в постель и постаралась сделать его поинтереснее. И я повторяла его снова и снова, чтобы не забыть. Но вы не позволили мне пойти на пикник в итоге, так что все мои старания были потрачены впустую.

Марилла рассмеялась против воли. Но совесть уколола её.

– Энн, ты превзошла саму себя! Но я был неправа. Я понимаю теперь, что не должна была сомневаться в твоих словах, раз никогда не слышала от тебя лжи раньше. Конечно, ты тоже неправа, что призналась в том, чего не делала – это было очень неправильно. Но я сама подтолкнула тебя к этому. Так что, если ты простишь меня, Энн, я прощу тебя, и мы останемся друзьями. А теперь собирайся на пикник.

Энн взлетела как ракета.

– О, Марилла, не слишком ли поздно?

– Нет, ещё только 2 часа. Они, наверное, только собрались, и ещё час пройдёт, прежде чем они сядут пить чай. Умойся, расчеши волосы и надень коричневое платье. Я приготовлю твою корзинку для пикника. В доме полно выпечки. И я поручу Джерри запрячь гнедую кобылу и отвезти тебя на пикник.

– О, Марилла! – воскликнула Энн, подлетая к умывальнику. – Пять минут назад я была такой несчастной, я желала бы никогда не родиться на этом свете, а теперь я не поменялась бы местами и с ангелом!

Вечером, абсолютно счастливая и очень усталая, Энн вернулась в Зеленые крыши в состоянии неописуемого блаженства.

– О, Марилла, я отменно провела время. Отменно – это новое слово, которое я узнала сегодня. Я слышала, как Мэри Элис Белл использовала его. Разве оно не выразительное? Все было прекрасно. У нас был прекрасный чай, а затем мистер Хармон Эндрюс взял нас всех на лодочную прогулку по Озеру Мерцающих Вод – по шесть человек за раз. И Джейн Эндрюс чуть не упала за борт. Она высунулась сорвать кувшинки – и если бы мистер Эндрюс не поймал ее, а он схватил её только в самый последний момент, она упала бы в воду и утонула. Как бы мне хотелось быть на её месте! Это было бы так романтично – чуть не утонуть. Потом можно было бы сочинить захватывающий рассказ об этом. А ещё мы ели мороженое. У меня нет слов, чтобы описать, что такое мороженое. Марилла, уверяю вас, это было великолепно!

В тот вечер, штопая чулки, Марилла рассказал всю историю Мэтью.

– Я готова признать, что сделала ошибку, – сказала она откровенно, – но я получила урок. Мне смешно, когда я вспоминаю признание Энн, хотя я предполагаю, что не должна смеяться, ведь это была ложь, хоть и не такая плохая, как я думала. Так или иначе, я тоже в этом виновата. Этого ребенка трудно понять иногда. Но я верю, что всё будет хорошо. И теперь точно известно, что в доме, где живёт эта девочка, никогда не будет скучно.

Глава 15. Буря в школьном чайнике

– Какой прекрасный день! – сказала Энн, делая глубокий вдох. – Разве это не чудесно – чувствовать себя живым в такой день? Мне жаль людей, которые еще не родились и пропустили его. У них будут хорошие дни, конечно, но такого не будет никогда. И еще чудеснее – идти по такой прекрасной дороге в школу, не так ли?

– Этот путь гораздо лучше, чем кружная дорога, где очень пыльно и жарко, – сказала рассудительно Диана, заглядывая в корзину с завтраком и подсчитывая в уме, сколько кусочков от трех сочных малиновых пирожных сможет откусить каждая девочка, если разделить их между десятью девочками.

Девочки в школе Эйвонли всегда делились своими обедами, и съесть три малиновых пирожных в одиночку или даже разделить их только со своей лучшей подругой навсегда навешивало ярлык «жадина» на девочку, которая это сделала. И все же, когда пирожные были разделены среди десяти девочек, каждая получила маленький кусочек, только дразнивший аппетит.

Дорога, которой Энн и Диана ходили в школу, была действительно прекрасна. Энн подумала, что эти прогулки в школу с Дианой не могут быть лучше даже в воображении. Ходить по главной дороге было бы так неромантично; но идти по Тропинке Влюблённых, мимо Вербного озера, через Долину Фиалок и по Березовому Пути – романтичнее не придумаешь.

Тропинка Любви начиналась за садом в Зеленых крышах и тянулась через лес до конца фермы Касбертов. По этой дороге обычно выгоняли коров на пастбище, а зимой возили дрова. Энн назвала её Тропинкой Влюблённых, когда ещё и месяца не прожила в Зеленых крышах.

– Не то, чтобы там действительно ходили влюблённые, – объяснила она Марилле, но мы с Дианой читали прекрасную книгу и там есть Переулок Влюблённых. Поэтому мы хотели, чтобы у нас было такое название тоже. И это очень красиво, Вы так не думаете? Так романтично! Мы легко можем представить на этой тропинке влюблённых, понимаете. Мне она очень нравится, потому что там вы можете думать вслух и никто не назовёт вас ненормальной.

Энн выходила в школу утром одна и по Тропинке Влюблённых доходила до ручья. Здесь Диана встречала ее, и девочки шли вверх по дорожке в тени кленов.

– Клены – такие общительные деревья, – говорила Энн. – Они всегда шелестят и шепчут нам что-то.

Они доходили до бревенчатого моста. Затем девочки сворачивали с тропинки, проходили через поле мистера Барри и мимо Вербного озера. За Вербным озером следовала Долина Фиалок – маленькая зеленая впадина в тени большого леса мистера Эндрю Белла.

– Конечно, фиалок там сейчас нет, – сказала Энн Марилле, – но Диана говорит, что миллионы их расцветают весной. О, Марилла, вы можете себе это представить? У меня прямо дух захватывает! Я назвала это место Долиной Фиалок. Диана говорит, что она никогда не видела никого, кто мог бы придумывать столько причудливых названий для мест. Приятно быть умным в чём-то, не так ли? Но Диана дала название Березовому Пути. Она очень хотела, и я позволила ей. Но я уверена, что могла бы придумать что-то более поэтичное, чем просто Березовый Путь. Такое название может придумать каждый. Но Берёзовый Путь – одно из самых красивых мест в мире, Марилла.

Это так и было. Другие люди, кроме Энн, тоже так думали, когда видели его. Это была узкая, извилистая дорожка, проходившая через холм и лес мистера Белла, где свет, просеянный через изумрудную завесу из зелёных веток, становился безупречно чистым, как сердцевина бриллианта. По всей длине дорожку окаймляли тонкие молодые березы с белыми стволами и лёгкими ветвями; папоротники, лесные гвоздики, дикие ландыши и алые гроздья кизила разрослись вдоль нее; там всегда витал восхитительно пряный запах и звучало пение птиц, шелест и смех лесных ветров в кронах деревьев над головой. Иногда здесь можно было увидеть кролика, перебегающего через дорогу, если, конечно, идти спокойно, чего нельзя было сказать об Энн и Диане. Внизу, в долине, дорожка выходила на главную дорогу, а по ней уже можно было быстро дойти до школы через поросший елями холм.

Школа в Эйвонли была чисто выбеленным зданием, с низкими карнизами и широкими окнами. Внутри стояли удобные старомодные парты с откидывающимися крышками, и на этих крышках были вырезаны инициалы и надписи трех поколений школьников. Школа была в стороне от дороги, а за ней рос темный еловый лес и протекал ручей, в который все дети ставили свои бутылки с молоком по утрам, чтобы они оставались холодными до обеда.

Марилла отправила Энн в школу в первый день сентября с множеством тайных опасений. Энн такая необычная девочка. Как она будет ладить с другими детьми? И, как ей удастся держать язык за зубами во время школьных занятий?

Однако дела пошли лучше, чем опасалась Марилла. Энн пришла домой в тот вечер в приподнятом настроении.

– Я думаю, мне понравится учиться здесь в школе, – объявила она. – Хотя учитель мне не очень по душе. Он все время подкручивает усы и строит глазки Присси Эндрюс. Присси уже взрослая, вы знаете. Ей шестнадцать, и она будет сдавать вступительные экзамены в Королевскую Академию в Шарлоттауне на следующий год. Тилли Бултер говорит, что учитель влюбился до смерти в нее. У неё красивый цвет лица и вьющиеся каштановые волосы, и она делает такую элегантную причёску. Она сидит на задней парте и он сидит там тоже большую часть времени – чтобы объяснять ей уроки, как он говорит. Но Руби Гиллис говорит, что она видела, как он что-то писал на ее грифельной дощечке и когда Присси прочитала – она покраснела, как свекла и захихикала. Руби Гиллис говорит, что она не верит, что это имело отношение к урокам.

– Энн Ширли, я не хочу слышать такие разговоры о твоём учителе, – резко сказала Марилла. – Ты не ходишь в школу, чтобы критиковать учителя. Я думаю, он может научить тебя чему-то, и твоё дело – учиться. И я хочу, чтобы ты поняла сразу, что ты не должна, приходя домой, рассказывать всякие сказки о нем. Этого я не поощряю. Я надеюсь, что ты была хорошей девочкой.

– Так и было, – сказала Энн с удовлетворением. – Это было не так сложно, как кажется. Я сижу с Дианой. Наша парта рядом с окном, и мы можем смотреть из него на озеро Мерцающих Вод. В школе много милых девочек, и мы весело поиграли в обеденный перерыв. Это так приятно, когда есть много девочек, с которыми можно играть. Но я, конечно, больше всех люблю Диану и так будет всегда. Я обожаю Диану. Я ужасно отстала от остальных девочек. Они все учатся по учебнику для пятого класса, а я прохожу только четвертый класс. Я чувствую, что это очень унизительно. Но ни у одной из девочек нет такой фантазии, как у меня, это я уже поняла. Мы учили чтение, географию, истории Канады и письмо. Сегодня мистер Филлипс сказал, что моё правописание было позорным, и он поднял мою грифельную дощечку, чтобы все могли видеть отмеченные им ошибки. Я себя чувствовала очень подавленной, Марилла, всё-таки он мог бы быть повежливее с новой ученицей. Руби Гиллис угостила меня яблоком, а Софья Слоун дала мне на время прекрасную розовую открытку с надписью: «Могу ли я навестить вас?» Я отдам ей эту открытку завтра. А Тилли Бултер позволила мне носить своё кольцо из бусинок весь день. Могу я взять несколько жемчужных бусинок со старой подушечки в моей комнате, чтобы сделать себе кольцо? И о, Марилла, Джейн Эндрюс сказала мне, что Минни Макферсон сказала ей, что она слышала, как Присси Эндрюс сказала Саре Гиллис, что у меня очень красивый нос. Марилла, это первый комплимент, который я услышала в своей жизни, и вы не можете себе представить, что я чувствую. Марилла, а у меня действительно красивый нос? Я знаю, вы скажете мне правду.

– Нос достаточно хорош, – сказала Марилла коротко. Про себя она думала, что нос Энн был действительно красивым; но она не имела никакого намерения рассказывать ей об этом.

Это было три недели назад, и все шло гладко до сих пор. И теперь, этим ясным сентябрьским утром, Энн и Диана, две самых счастливых девочки в Эйвонли, беспечно шли по Берёзовому Пути.

– Я думаю, Гилберт Блайт будет сегодня в школе, – сказала Диана. – Он ездил к своим кузенам в Нью-Брансуик на все лето, и приехал домой только в субботу вечером. Он невероятно красивый, Энн. И ужасно дразнит девочек. Он просто портит нам жизнь.

По голосу Дианы было понятно, что ей это скорее нравилось, что этот мальчик портит ей жизнь.

– Гилберт Блайт? – спросила Энн. – Разве это не его имя написано на стене у крыльца рядом с именем Джулии Белл и большой надписью: «Обратить внимание на них?»

– Да, – сказала Диана, встряхивая головой, – но я уверена, что он не очень любит Джулию Белл. Я слышала, как он сказал, что он изучал таблицу умножения по её веснушкам.

– О, не говори мне о веснушках, – умоляюще сказала Энн. – Это невежливо, когда у меня их так много. И я думаю, что писать эти «Обратите внимание» о мальчиках и девочках – очень глупо. Хотела бы я посмотреть на того, кто осмелится написать мое имя рядом с именем мальчика. Нет, конечно, – поспешила она добавить, – никто не осмелится.

Энн вздохнула. Она не хотела, чтобы ее имя было написано таким образом. Но было немного унизительно знать, что ей это даже не грозит.

– Ерунда, – сказала Диана, чьи черные глаза и глянцевые локоны вызывали такой хаос в сердцах школьников Эйвонли, что ее имя было написано на стенке у крыльце полтора десятка раз. – Это лишь шутка. И не будь такой уверенной, что твоё имя никогда не будет написано там. Чарли Слоан влюбился в тебя до смерти, он сказал своей маме – заметь, своей маме, – что ты самая умная девочка в школе. Это лучше, чем быть красивой.

– Нет, это не так, – сказала Энн, как истинная женщина. – Я бы, скорее, хотела быть красивой, чем умной. И я ненавижу Чарли Слоана, не могу влюбиться в мальчика с выпученными глазами. Если кто-то напишет мое имя рядом с его – я не перенесу этого, Диана Барри. Но это приятно – быть первой в своём классе.

– Теперь Гилберт будет учиться в твоём классе, – сказала Диана, – и он привык к тому, что он первый. Он только проходит учебник для четвёртого класса, хотя ему почти четырнадцать лет. Четыре года назад его отец заболел и должен был уехать в Альберту для лечения и Гилберт поехал с ним. Они жили там три года и Гил не ходил в школу почти всё это время. Теперь тебе будет не так легко быть первой, Энн.

– Я рада, что это так, – сказала Энн быстро. – Я не могла бы гордиться собой, сохраняя первенство среди маленьких мальчиков и девочек, которым только по девять или десять лет. Я вчера хотела ответить, как нужно правильно писать слово «бурление». Джози Пай отвечала первая, но она подглядывала в книге, пока мистер Филлипс не смотрел на нее. Он смотрел на Присси Эндрюс. А я просто послала ей взгляд, полный холодного презрения, и она покраснела, как свекла и всё равно написала это слово неправильно.

– Эти девочки Пай известные лгуньи, – сказала Диана с негодованием, когда они перелазили через забор на главной дороге. – Герти Пай вчера пошла и положила свою бутылку молока на мое место в ручье, представляешь? Я не разговариваю с ней теперь.

Когда мистер Филлипс был в задней части классной комнаты, слушая ответ по латыни Присси Эндрюс, Диана прошептала Энн:

– Гилберт Блайт сидит через проход от тебя, Энн. Только посмотри на него и попробуй не согласиться, что он красивый.

Энн посмотрела на него. Как раз была хорошая возможность для этого, потому что Гилберт Блайт был поглощен тем, что украдкой прикалывал булавкой длинную желтую косу Руби Гиллис, которая сидела перед ним, к спинке ее стула. Это был высокий мальчик, с вьющимися каштановыми волосами, карими лукавыми глазами и дразнящей улыбкой на губах. В этот момент Руби Гиллис встала, чтобы показать ответ учителю; и тут же упала обратно на свое место с коротким воплем, полагая, что ее волосы были вырваны с корнем. Все смотрели на нее, и мистер Филлипс посмотрел так строго, что Руби начала плакать. Гилберт быстро вытащил булавку и делал вид, что изучает учебник по истории с самым серьёзным выражением лица; но когда шум утих, он посмотрел на Энн и подмигнул ей с невыразимым лукавством.

– Я думаю, что твой Гилберт Блайт красивый, – по секрету шепнула Энн Диане, – но я думаю, что он также очень нахальный. Если б у него были хорошие манеры, он бы не подмигивал незнакомой девочке.

А после обеда всё и произошло.

Мистер Филлипс сидел в углу, объясняя задачу по алгебре Присси Эндрюс, а остальные ученики занимались, чем им заблагорассудится: ели зеленые яблоки, шептались, рисовали на своих грифельных дощечках, и пускали сверчков, запряженных в нитки, по проходу между партами. Гилберт Блайт пытался заставить Энн Ширли посмотреть на него и не достиг в этом успеха, потому что Энн в тот момент не обращала внимание не только на Гилберта Блайта, но и на любого другого ученика в школе Эйвонли. Подперев руками подбородок и не сводя глаз с синей поверхности Озера Мерцающих Вод, которое было видно из западного окна, она была далеко, в великолепной сказочной стране, не видя и не слыша ничего, кроме собственных замечательных видений.

Гилберт Блайт не привык прилагать усилия, чтобы заставить девочку взглянуть на него, и в итоге потерпеть неудачу. Она должна посмотреть на него, эта рыжеволосая девочка Ширли с маленьким заостренным подбородком и большими глазами, которых не было ни у одной другой девочки в школе Эйвонли.

Гилберт потянулся через проход, взял конец длинной рыжей косы Энн, потянул к себе и сказал пронзительным шепотом:

– Морковка, Морковка!

И тогда Энн действительно на него посмотрела!

И даже больше, чем посмотрела. Она вскочила на ноги, все ее яркие мечты были разрушены. Она бросила на Гилберта возмущенный взгляд, но гневный блеск в её глазах стремительно угас в таких же гневных слезах.

– Ты, гнусный, мерзкий мальчишка! – воскликнула она страстно. – Как ты смеешь!

А потом – ударила его! Энн с размаху стукнула своей грифельной дощечкой по голове Гилберта и расколола – дощечку, не голову – ровно посредине.

В школе Эйвонли всегда любили представления. А это доставило особенное удовольствие. Все ахнули от ужаса и восторга. Диана открыла рот от изумления. Рубин Гиллис, которая была склонна к истерике, начала плакать. Томми Слоан упустил всю свою команду сверчков в то время, как смотрел с открытым ртом на происходящее.

Мистер Филлипс проследовал по проходу и властно положил руку на плечо Энн.

– Энн Ширли, что это значит? – сердито сказал он. Энн не дала ответ. Это было бы слишком – ожидать, чтобы она признала перед всей школой, что её назвали «морковкой». Гилберт первый решительно сказал.

– Это моя вина, мистер Филлипс. Я дразнил ее.

Мистер Филлипс не обратил никакого внимания на Гилберта.

– Мне очень жаль, что моя ученица проявила такую вспыльчивость и мстительность, – сказал он торжественным тоном, как будто сам факт принадлежности к его ученикам должен был искоренить все дурные страсти в сердцах детей. – Энн, иди и встань у классной доски на оставшуюся часть дня.

Энн предпочла бы порку, чем подобное наказание, от которого ее чувствительная душа трепетала, как от удара хлыстом. С белым, застывшим лицом она повиновалась. Мистер Филлипс взял мел и написал на доске над её головой:

«У Энни Ширли очень плохой характер. Энни Ширли необходимо научиться контролировать свой темперамент», а затем прочитал это вслух, так что даже самые младшие ученики, который ещё не умели читать, могли понять эту надпись.

Энн простояла остаток дня с этой надписью над головой. Она не плакала и не опустила голову. Гнев еще пылал в ее сердце, и это поддерживало ее в борьбе с унижением. С горящими щеками и возмущенным взглядом она встречала, как сочувственный взгляд Дианы и негодующие жесты Чарли Слоана, так и злорадную улыбку Джози Пай. Что касается Гилберта Блайта, она не будет даже смотреть на него. Она никогда не будет смотреть на него! Она никогда не заговорит с ним!

Когда уроки закончились, Энн вышла с высоко поднятой головой. Гилберт Блайт пытался перехватить ее на крыльце.

– Я ужасно сожалею, что посмеялся над твоими волосами, Энн, – прошептал он сокрушенно. – Честно. Не сердись на меня.

Энн прошла мимо, с презрительным видом, даже не посмотрев на него.

– О, как ты могла, Энн? – вздохнула Диана, когда они шли по дороге, наполовину укоризненно, наполовину с восхищением. Диана чувствовала, что она никогда бы не смогла игнорировать извинения Гилберта.

– Я никогда не прощу Гилберта Блайта, – сказала Энн твердо. – И мистера Филлипса – за то, что написал мое имя с «и», тоже. Моя душа очерствела, Диана.

Диана не имела ни малейшего представления, что Энн имеет в виду, но она поняла, что это было что-то страшное.

– Ты не должна обижаться на Гилберта, что он высмеивает твои волосы, – успокаивающе сказала она. – Он высмеивает всех девочек, он смеется надо мной, потому что у меня волосы такие черные. Он назвал меня вороной десятки раз. И я никогда не слышала, чтобы он извинялся за это.

– Есть большая разница между тем, чтобы быть названной вороной и быть названной морковкой, – сказала Энн с достоинством. – Гилберт Блайт больно задел мои чувства, Диана.

Возможно, на этом бы всё и закончилось без дальнейших мучений, если бы больше ничего не случилось. Но иногда плохие вещи начинают происходить один за другим.

Ученики в Эйвонли часто проводили обеденный перерыв, собирая жевательную смолу в еловой роще мистера Белла. Между холмом, где находилась эта роща, и школой лежало большое пастбище. Оттуда они могли следить за домом Эбен Райта, где обедал учитель. Когда они видели, что мистер Филлипс выходил из дома, они бежали к зданию школы; но расстояние до школы было примерно в три раза больше, чем дорога от дома мистера Райта, поэтому они прибегали туда, задыхаясь, и на три минуты позже.

На следующий день мистер Филлипс был захвачен одним из своих судорожных приступов перемен и объявил перед уходом на обед, что он ожидает, что все ученики будут на своих местах, когда он вернется. Тот, кто опоздает, будет наказан.

Все мальчики и некоторые девочки пошли в ельник мистера Белла, как обычно, намереваясь остаться там до тех пор, пока не найдут «жвачку». Но в еловой роще было так хорошо, а желтые капли смолы были такими заманчивыми! Они собирали смолу, гуляли и болтали и первый, кто напомнил им о времени, был Джимми Гловер, который закричал с верхушки патриархальной старой ели: «Учитель идёт!»

Девочки, которые были на земле, сразу же побежали и сумели добраться до школы в последний момент. Мальчики, которые слезали поспешно с деревьев, опоздали; а Энн, которая не собирала смолу, а мечтательно бродила в дальнем конце рощи, по пояс среди папоротников, тихо напевая, с венком из ландышей на волосах, словно лесная фея из этих тенистых мест, была самая последняя. Энн бегала, как лань, поэтому она догнала мальчиков у двери и влетела с ними в школу в ту минуту, когда мистер Филлипс вешал свою шляпу.

Краткое желание перемен у мистера Филлипса уже прошло. Он не хотел беспокоить себя наказанием десятков учеников, но это было необходимо, чтобы сдержать своё слово. Так что он огляделся в поисках козла отпущения и нашел его в Энн, которая упала на своё место, задыхаясь от бега, с забытым венком из ландышей, криво висящим на одном ухе и придававшем ей особенно лихой и растрепанный вид.

– Энн Ширли, так как вы, кажется, любите находиться в компании мальчиков, ты мы примем ваш вкус во внимание, – саркастически сказал он. – Снимите эти цветы с головы и сядьте с Гилбертом Блайтом.

Другие мальчики засмеялись. Диана, бледнея от жалости, сняла венок с головы Энн и сжала ее руку. Энн смотрела на учителя, как будто окаменев.

– Вы слышали, что я сказал, Энн? – спросил мистер Филлипс строго.

– Да, сэр, – сказала Энн медленно, – но я не предполагала, что Вы действительно этого хотите.

– Уверяю вас, что хочу, – продолжил он с саркастической интонацией, которую все дети, и Энн особенно, ненавидели. Слишком уж она раздражала. – Сделай это немедленно.

На мгновение Энн выглядела так, как будто хочет отказаться. Затем, поняв, что помощи ждать неоткуда, она надменно поднялась, шагнула через проход и села рядом с Гилбертом Блайтом, уткнувшись лицом в сложенные руки. Рубин Гиллис, которая наблюдала за тем, как это произошло, сказала другим детям по дороге домой, что она никогда не видела ничего подобного – лицо белое, как мел, покрытое ужасными маленькими красными пятнами.

Для Энн это было концом всего. И так было достаточно плохо, что её выбрали для наказания из десятка одинаково виновных; было еще хуже, что её посадили с мальчиком, но, то, что этот мальчик – Гилберт Блайт – делало ситуацию совершенно невыносимой. Энн чувствовала, что она не может перенести это, не стоит и пытаться. Все ее существо кипело от стыда, гнева и унижения.

Сначала другие ученики посматривали на неё, шептались и хихикали, подталкивая друг друга локтями. Но так как Энн не поднимала голову, а Гилберт решал задачку на дроби, как будто это было самое важное занятие на свете, они вскоре вернулись к свои задачам и Энн была забыта. Когда мистер Филлипс сказал классу сдать работы по истории, Энн должна была подойти, но Энн не двинулась с места, а мистер Филлипс, который в это время писал стихи для Присциллы и думал о какой-то упрямой рифме, ничего не заметил. Увидев, что никто не смотрит, Гилберт взял со стола маленькую розовую конфету в виде сердца с золотой надписью «Ты сладкий» и сунул её Энн под локоть. После чего Энн встала, осторожно взяла розовое сердце кончиками пальцев, бросила его на пол, раздавила каблуком, и села на своё место, не удостоив Гилберта даже взглядом.

Когда уроки закончились, Энн прошла к своей парте, демонстративно достала все из нее – книги и тетради, перо и чернила, Библию и арифметику, и сложила их аккуратно на свою расколотую грифельную дощечку.

– Ты что, заберёшь все эти вещи домой, Энн? – захотела узнать Диана, как только они вышли на дорогу. Она не осмелилась задать вопрос раньше.

– Я не вернусь в школу больше, – сказала Энн. Диана была ошеломлена и посмотрела на Энн, чтобы удостовериться, что та не шутит.

– Разве Марилла позволит тебе остаться дома? – спросила она.

– Ей придется, – сказала Энн. – Я никогда не пойду в школу к этому человеку.

– О, Энн! – Диана выглядела так, словно готова была заплакать. – Я думаю, что это нечестно. Что мне делать? Мистер Филлипс заставит меня сидеть с этой ужасной Герти Пай. Я знаю, что он это сделает, потому что она сидит одна. Энн, вернись!

– Я могу сделать для тебя всё, что угодно, Диана, – сказала Энн с сожалением. – Я позволю разорвать себя на куски, если это будет тебе нужно. Но я не могу вернуться, пожалуйста, не проси. Ты рвешь мне душу.

– Просто подумай, что ты потеряешь, – печально сказала Диана. – Мы собираемся построить новый домик для игры у ручья, и мы будем играть в мяч на следующей неделе, а ты ведь никогда не играла в мяч, Энн. Это очень захватывающее! И мы собираемся разучить новую песенку, Джейн Эндрюс уже учит её. Алиса Эндрюс собирается принести новую книгу на следующей неделе, и мы все будем читать её вслух, по одной главе, сидя у ручья. Я же знаю, ты так любишь читать вслух, Энн.

Ничего не действовало на Энн. Ее решение было твёрдым. Она не пойдёт в школу, к мистеру Филлипсу. И она сказала Марилле об этом, когда вернулась домой.

– Ерунда, – сказала Марилла.

– Это не ерунда, – сказала Энн, глядя на Мариллу торжественно и укоризненно. – Неужели вы не понимаете, Марилла? Меня оскорбили.

– Оскорбление! Глупости! Пойдёшь завтра в школу как обычно.

– О нет, – Энн мягко покачала головой. – Я не собираюсь возвращаться, Марилла. Я буду учиться дома, я буду вести себя, как можно лучше, и я буду молчать, если это вообще возможно. Но я не пойду в школу, я вас уверяю.

Марилла увидела решимость и упрямство на маленьком лице Энн. Она поняла, что переубедить её будет трудно. И она мудро решила не продолжать пока разговор.

– Я схожу к Рэйчел сегодня вечером и посоветуюсь с ней, – подумала она. – Нет смысла обсуждать это с Энн сейчас. Она слишком возбуждена, и я знаю, что она может быть ужасно упрямой, если считает себя правой. Насколько я могу понять из ее истории, мистер Филлипс переусердствовал с наказанием. Но я не скажу ей об этом. Я просто посоветуюсь с Рэйчел. Она послала десять детей в школу, и она должна что-то знать об этом. Она, должно быть, уже слышала всю историю.

Марилла застала миссис Линд вяжущей одеяло, усердно и весело, как обычно.

– Я полагаю, вы знаете, почему я пришла, – сказала она, немного смущённо.

Миссис Рейчел кивнула.

– Из-за истории Энн в школе, я думаю, – сказала она. – Тилли Бултер зашла ко мне по дороге домой и рассказала об этом.

– Я не знаю, что с ней делать, – сказала Марилла. – Она заявляет, что не пойдет в школу. Я никогда не видела такого упрямого ребенка. Я ожидала неприятностей с тех пор, как она пошла в школу. Я даже удивлялась, что все шло слишком гладко. Она всё так сильно переживает. Что бы вы посоветовали, Рэйчел?

– Ну, раз вы просили моего совета, Марилла, – сказала миссис Линд дружелюбно, а миссис Линд очень любила, чтобы у неё спрашивали совета, – я бы пошла ей навстречу. Я считаю, что мистер Филлипс был не прав. Конечно, детям говорить это не стоит, вы понимаете. И, конечно, он прав, что наказал ее вчера за вспыльчивость. Но сегодня все было иначе. Остальные ученики, которые опоздали вместе с Энн, тоже должны были быть наказаны. И что это за наказание, когда девочку садят рядом с мальчиком? Это не скромно. Тилли Бултер тоже возмущена. Она на стороне Энн и все ученики тоже. Энн, кажется, очень популярна среди них. Я никогда не думала, что она им понравится.

– Так вы действительно думаете, что ей лучше остаться дома? – спросила Марилла в изумлении.

– Да. То есть я бы не стала отправлять её в школу, пока она сама не попросит. Поверьте мне, Марилла, она остынет через неделю или около того, и будет готова вернуться по собственной воле, вот что я вам скажу. В то же время, если вы заставите ее вернуться сразу, Бог знает, что она выкинет в следующий раз и какие неприятности нас ожидают. По-моему, чем меньше суеты, тем лучше. Она не много потеряет, если не будет ходить неделю в такую школу. Мистер Филлипс не годится, как преподаватель. Порядок, который он завёл – просто скандальный, скажу я вам. И он пренебрегает малышами и тратит все свое время на старших учеников, которых он готовит к Королевской Академии. Он бы никогда не остался в школе больше года, если бы его дядя не был членом попечительского совета – и не водил двух других попечителей за нос. Да, скажу я вам, я уж и не знаю, что будет с образованием на этом острове.

Миссис Рейчел покачала головой, как бы желая сказать, если бы она была во главе образовательной системы острова, ситуация была бы гораздо лучше.

Марилла приняла совет миссис Рейчел, и ни слова не сказала Энн о возвращении в школу. Энн учила уроки на дому, исполняла свои обязанности по дому, и играла с Дианой в холодных осенних сумерках; но когда она встречала Гилберта Блайт на дороге или в воскресной школе, она проходила мимо него с ледяным презрением, которое было не под силу разморозить даже его очевидному желанию помириться. Даже усилия Дианы, как миротворца, были безрезультатны. Энн, очевидно, решила ненавидеть Гилберт Блайта до конца своей жизни.

Так же, как она ненавидела Гилберта, она любила Диану, со всей силой, на которое было способно ее страстное маленькое сердце, в равной степени выражавшее симпатию и антипатию. Однажды вечером Марилла, вернувшись из сада с корзиной яблок, обнаружила Энн горько плачущей в её комнате на крыше.

– Что случилось на этот раз, Энн? – спросила она.

– Речь идет о Диане, – рыдала Энн безутешно. – Я так люблю Диану, Марилла. Я никогда не смогу жить без нее. Но я знаю очень хорошо, что когда мы вырастем, Диана выйдет замуж и оставит меня. И что мне делать? Я ненавижу ее мужа. Я просто ненавижу его от всего сердца. Я воображаю все это – свадьбу и Диану, одетую в белоснежное платье, с вуалью, такую красивую и царственную, как королева, и я – подружка невесты, в прекрасном платье с пышными рукавами, но с разбитым сердцем, спрятанным под маской моего улыбающегося лица. А потом я прощаюсь с Дианой навсегда-а…

Тут Энн запнулась и заплакала ещё сильнее.

Марилла быстро отвернулась, чтобы скрыть улыбку; но это было бесполезно; она рухнула на ближайший стул и разразилась таким громким и необычным смехом, что Мэтью, проходя по двору, остановился в изумлении. Никогда он не слышал, чтобы Марилла так смеялась.

– Ну, Энн Ширли, – сказала Марилла, как только она могла говорить, – если тебе нужно искать причины для беспокойства, ищи их, пожалуйста, поближе к дому. Воображение у тебя, конечно, отменное!

Глава 16. Диана приглашена на чаепитие с трагическими последствиями

Октябрь – самый прекрасный месяц в Зеленых крышах. Березы в долине кажутся золотыми, как солнце, а клены позади сада оделись в королевский малиновый и дикие вишни вдоль дороги нарядились в красивые оттенки темно-красного и бронзово – зеленого, в то время как поля и луга ещё зеленели и были готовы ко второму покосу.

Энн наслаждалась волшебным миром цвета вокруг.

– О, Марилла, – воскликнула она однажды в субботу утром, вбегая в кухню с охапкой великолепных разноцветных веток. – Я так рада, что живу в мире, где есть октябрь. Было бы ужасно, если бы мы просто попадали из сентября в ноябрь! Посмотрите на эти ветки клена – разве они не дарят вам восхитительные ощущения? Я собираюсь украсить ими свою комнату.

– Опять мусор, – сказала Марилла, у которой эстетическое чувство было не сильно развито. – Ты загромождаешь свою комнату всем, что приносишь с улицы, Энн. Спальня предназначена для того, чтобы спать.

– Ох, и видеть сны тоже, Марилла. И вы знаете, сны снятся лучше в комнате, где есть красивые вещи. Я собираюсь поставить эти ветки в старом синем кувшине и поставить его на моем столе.

– Смотри, только не сори листьями по всей лестнице. Я собираюсь на заседание Благотворительного Общества в Кармоди, Энн, и буду, вероятно, поздно. Тебе нужно накрыть ужин для Мэтью и Джерри, так что не забудь поставить чайник заранее, пока вы не сели за стол, а то будет, как в прошлый раз.

– Это ужасно, что я тогда забыла про чайник, – сказала Энн виновато, – но это было в тот день, когда я пыталась придумать название для Долины Фиалок и не помнила обо всё остальном. Мэтью такой добрый. Он совсем меня не ругал. Он сам насыпал чай в заварной чайник и сказал, что можно и подождать. И я рассказала ему прекрасную сказку, пока мы ждали, так что время пролетело быстро. Это была красивая история о феях, Марилла. Я забыла ее конец, так что придумала его сама, и Мэтью сказал, что даже не понял, где кончается сказка и начинается моя история.

– Мэтью бы не возражал, даже если бы ты встала и решила поужинать в середине ночи, Энн, но на этот раз постарайся быть благоразумной. И я не знаю, поступаю ли я правильно – может это тебя отвлечёт – но ты можешь попросить Диану приехать и провести день с вами, и угостить её чаем.

– О, Марилла! – Энн всплеснула руками. – Как это здорово! У вас, конечно, тоже есть воображение, иначе вы бы никогда не поняли, как я хотела именно этого. Это будет так красиво и совсем по-взрослому. И конечно, я не забуду поставить чайник, если жду гостей. О, Марилла, я могу использовать сервиз с бутонами розы?

– Нет, конечно! Чайный сервиз с бутонами розы! Вот придумала! Ты ведь знаешь, я никогда его не использую, за исключением тех случаев, когда приходит священник или дамы из Общества помощи. Возьмёшь старый коричневый сервиз. Но ты можешь открыть маленький желтый горшочек с вишнёвым вареньем. Надо его съесть, пока не испортилось. Можешь отрезать кусок фруктового пирога и взять печенье.

– Я уже представляю себе, как сажусь во главе стола и наливаю чай, – сказала Энн, восторженно закрыв глаза. – И спрашиваю Диану, положить ли ей сахар! Я знаю, что она не пьёт чай с сахаром, но я, конечно, спрошу ее, как будто не знаю. А потом буду уговаривать, чтобы она взяла ещё один кусок фруктового торта и еще порцию варенья. О, Марилла, как приятно даже просто думать об этом! Могу ли я принять ее в комнате для гостей, чтобы она оставила там свою шляпу? А потом провести её в парадную гостиную, чтобы посидеть там?

– Нет, маленькая гостиная больше подойдет для тебя и твоей гостьи. Но там осталось полбутылки малинового сиропа после собрания нашего общества. Она стоит на второй полке в шкафу в гостиной, и вы с Дианой можете взять её, если вам нравится, и выпить с печеньем на полдник, потому что я полагаю, что Мэтью опоздает на чай, потому что он будет возить картошку на корабль.

Энн побежала через долину, мимо Источника Дриад и потом вверх по дорожке между елей к Садовому Склону, чтобы пригласить Диану на чай. В результате, сразу после того, как Марилла уехала в Кармоди, пришла Диана, одетая в своё лучшее платье и выглядевшая именно так, как нужно для чаепития. В другое время она привыкла заходить на кухню без стука; но теперь она чопорно постучала в парадную дверь. И когда Энн, тоже одетая в своё лучшее платье, чопорно открыла ее, девочки пожали друг другу руки так серьёзно, как будто они никогда не встречались раньше. Это неестественная торжественность продолжалась и когда Диана была приглашена в комнату на крыше, чтобы оставить свою шляпу, и когда сидела в течение десяти минут в гостиной, словно позируя.

– Как дела у твоей матери? – спросила Энн вежливо, как будто она не видела миссис Барри, собирающую яблоки утром в отличном здоровье и настроении.

– Очень хорошо, спасибо. Я полагаю, мистер Касберт отвозит картофель на пароход «Песочная лилия» сегодня днём? – сказала Диана, которую Мэтью подвозил к дому Хармона Эндрюса утром.

– Да. Наш урожай картофеля очень хорош в этом году. Я надеюсь, что урожай вашего отца тоже хороший.

– Да, очень хороший, спасибо. Вы собрали много яблок уже?

– О, очень много, – сказала Энн, забыв о солидности и быстро вскакивая с места. – Пойдем в сад и соберём красные, сладкие яблоки, Диана. Марилла говорит, что мы можем рвать все, что осталось на дереве. Марилла очень щедрая женщина. Она сказала, что мы можем взять фруктовый торт и вишнёвое варенье к чаю. Но это не по правилам – рассказывать своим гостям, чем вы собираетесь их угостить, так что я не скажу тебе, что мы будем пить, кроме чая. Только скажу, что это начинается с букв С и И, и оно ярко-красного цвета. Я люблю яркие красные напитки, а ты? Они вдвое вкуснее любого другого цвета.

Сад, с его большими широкими разлапистыми деревьями, которые наклонились к земле под тяжестью фруктов, оказался настолько восхитительным местом, что девочки провели большую часть дня в нем, сидя в углу, где мороз ещё не тронул зелени и пригревало золотое осеннее солнце, лакомились яблоками и болтали о том, о сём. Диана надо было много рассказать Энн, о том, что происходило в школе. Её посадили с Герти Пай, и она с трудом выносила её; Герти скрипит карандашом все время, и от этого скрипа у Дианы кровь стынет в жилах; Рубин Гиллис заколдовала все свои бородавки – честное слово – волшебным камнем, который дала ей старая Мэри Джо из Крика. Нужно было потереть бородавки камнем, а затем выбросить его через левое плечо во время новолуния и бородавки все прошли. Имя Чарли Слоана было написано рядом с именем Эми Уайт на стенке у крыльца, и Эми Уайт УЖАСНО разозлилась. Сэм Бултер запер мистера Филлипса в классе и мистер Филлипс побил его за это, а отец Сэма пришёл в школу и угрожал мистеру Филлипсу, если тот поднимет руку на кого-нибудь из детей снова. У Мэтти Эндрюс новый красный капот и синяя накидка с кисточками и она из-за этого так задаётся, что это просто отвратительно. Лиззи Райт не говорит с Мами Уилсон, потому что старшая сестра Мами Уилсон отбила у старшей сестры Лиззи Райт ее кавалера; и все скучают по Энн и хотят, чтобы она вернулась в школу, а Гилберт Блайт…

Но Энн не хочет слышать о Гилберте Блайте. Она вскочила и поспешно предложила пойти в дом, чтобы выпить малинового сиропа.

Энн посмотрела на второй полке в кладовой, но там не было бутылки с малиновым сиропом. Ей удалось найти его на верхней полке. Энн поставила его на поднос вместе со стаканами и подала на стол.

– Угощайся, Диана, – вежливо сказала она. – Я не буду пока пить. Я не хочу ничего после всех этих яблок.

Диана налила себе полный стакан сиропа, посмотрела на его ярко-красный оттенок с восхищением, а затем изящно отхлебнула.

– Очень вкусный малиновый сироп, Энн, – сказала она. – Я не знала, что он может быть таким вкусным.

– Я действительно рада, что тебе он понравился. Пей столько, сколько хочешь. Я схожу, помешаю дрова в камине. Очень много обязанностей есть у человека, если он ведёт домашнее хозяйство, не так ли?

Когда Энн вернулась из кухни, Диана допивала второй стакан сиропа; и в ответ на любезное предложение Энн, не отказалась и от третьего. Стакан был большой, а малиновый сироп, конечно, очень вкусный.

– Самое вкусное, что я когда-либо пила, – сказала Диана. – Это намного вкуснее, чем у миссис Линд, хотя она хвастается своим. Этот сироп другой по вкусу.

– Я думаю, что малиновый сироп Мариллы намного вкуснее, чем у миссис Линд, – сказала преданная Энн. – Марилла хороший повар. Она пытается научить меня готовить, но уверяю тебя, Диана, это тяжкий труд. В кулинарии так мало возможностей для фантазии. Ты просто должна следовать рецепту. Последний раз я забыла добавить муку в торт. Потому что я придумала такую чудесную историю о тебе и обо мне, Диана. Я придумала, что ты безнадежно больна оспой и все тебя покинули, но я смело осталась у твоей постели и вернула тебя к жизни. Затем я тоже заболела оспой и умерла, и меня похоронили под этими тополями на кладбище. Ты посадила розовый куст на моей могиле и поливала его своими слезами, и ты никогда, никогда не забывала подругу юности, которая пожертвовала своей жизнью ради тебя. О, это была такая печальная история, Диана. Слезы просто катились из моих глаз, а я готовила тесто для торта. Но я забыла положить муку и торт не получился. Мука очень важна для тортов, ты понимаешь. Марилла была очень сердита, и я не удивляюсь. Я тяжкий крест для нее. Она была страшно подавлена из-за соуса для пудинга на прошлой неделе. У нас был сливовый пудинг на обед во вторник, и половина пудинга и горшочек соуса остались. Марилла сказала, что этого хватит на следующий обед и сказала мне, чтобы я поставила его на полке в кладовой и накрыла крышкой. Я так и хотела сделать, Диана, но когда я несла его, я воображала, что я монахиня – конечно, я протестантка, но я представила себя католичкой, которая приняла постриг, чтобы похоронить своё разбитое сердце в монастырской тиши; и я забыла накрыть соус. Я вспомнила об этом на следующее утро и побежала в кладовку. Диана, представь мой ужас, когда я обнаружила, что мышь попала в этот соус! Я достала мышь ложкой и выбросила её во дворе, а затем я вымыла ложку в трех водах. Марилла как раз доила коров и я собиралась спросить ее, когда она вернётся, может, мне отдать соус свиньям; но когда она пришла, я представляла, что я фея осени, которая делает деревья в лесу красными или желтыми, в зависимости от их желания, поэтому я не подумала о соусе, а Марилла послала меня собирать яблоки. Ну вот, а потом к нам пришли мистер и миссис Честер Росс из Спенсерваля. Ты знаешь, они очень элегантные люди, особенно миссис Честер Росс. Когда Марилла позвала меня на обед – всё было готово, и стол накрыт. Я старалась быть вежливой и воспитанной, потому что хотела, чтобы миссис Честер Росс думала, что я приличная девочка, даже если это не так. Все было сделано правильно, пока я не увидела, что Марилла идет со сливовым пудингом в одной руке и горшочком с соусом – подогретым! – в другой. Диана, это был ужасный момент. Я вспомнила все, и просто вскочила и крикнула: «Марилла, вы не должны использовать этот соус. Мышь утонула в нем. Я забыла рассказать вам об этом». О, Диана, я никогда не забуду эту ужасную минуту, даже если доживу до ста лет. Миссис Честер Росс посмотрела на меня, и я думала, что провалюсь сквозь землю от стыда. Она такая идеальная хозяйка и представь, что она, должно быть, подумала о нас. Марилла покраснела, как рак, но не сказала ни слова тогда. Она просто унесла соус и пудинг и принесла клубничное варенье. Она даже предложила мне его, но я не могла проглотить и капли. Меня мучила совесть. После того, как миссис Честер Росс ушла, Марилла устроила мне ужасный нагоняй. Диана, что случилось?

Диана встала, пошатываясь, затем она снова села, приложив руки к голове.

– Я ужасно себя чувствую, – сказала она хриплым голосом. – Я – я —… должна пойти домой.

– О, ты не должна уходить, пока не выпьешь чаю! – воскликнула Энн в ужасе. – Я сейчас пойду и поставлю чайник.

– Я должна идти домой, – повторила Диана, медленно, но решительно.

– Позволь мне тебя накормить, – умоляла Энн. – Попробуй фруктовый торт, и вишнёвое варенье. Ложись на диван и полежи немного, тебе станет лучше. Где у тебя болит?

– Я должна идти домой, – сказала Диана, и это было все, что она сказала. Напрасно Энн просила её остаться.

– Я никогда не слышала, чтобы гости уходили домой без чая, – сокрушалась она. – О, Диана, возможно, ты и правда заболела оспой? Если это так, я приду и буду ухаживать за тобой, можешь положиться на меня. Я никогда не оставлю тебя. Но я хочу, чтобы ты осталась до чая. Где у тебя болит?

– У меня ужасно кружится голова, – сказала Диана.

И в самом деле, она шла, пошатываясь. Энн, со слезами разочарования в глазах, забрала шляпу Дианы и проводила её до дома Барри. Потом она плакала всю дорогу до Зеленых крыш, где она печально поставила оставшийся малиновый сироп обратно в кладовку и приготовила чай для Мэтью и Джерри, но весь интерес к этому у неё пропал.

На следующий день было воскресенье, и дождь лил, как из ведра от рассвета до заката. Энн не выходила из Зеленых крыш. В понедельник днем Марилла послала ее с поручением к миссис Линд. Очень скоро Энн уже прибежала, со слезами на щеках. В кухне она в отчаянии бросилась ничком на диван и разрыдалась.

– Что случилось на этот раз, Энн? – спросила Марилла встревоженно. – Я надеюсь, что ты не нагрубила миссис Линд снова.

Энн ничего не ответила, только зарыдала ещё сильнее!

– Энн Ширли, когда я задаю вопрос, я хочу услышать ответ. Сядь прямо сейчас же и скажи, почему ты плачешь.

Энн села с трагическим видом.

– Миссис Линд ходила к миссис Барри сегодня и миссис Барри была в ужасном состоянии, – закричала она. – Она говорит, что я напоила Диану в субботу и отправила ее домой в позорном виде. И она говорит, что я, должно быть, очень плохая, злая девочка, и она никогда, никогда больше не позволит Диане играть со мной снова. О, Марилла, я просто умру от горя.

Марилла смотрела на неё в изумлении.

– Напоила Диану! – сказала она, когда к ней вернулся дар речи. – Энн, ты или миссис Барри сошли с ума? Что же, ради всех святых, ты дала ей?

– Ничего, только малиновый сироп, – рыдала Энн. – Я никогда не думала, что от малинового сиропа можно стать пьяным, Марилла, даже если выпить три больших стакана, как Диана. О, это звучит так ужасно – пьяная – как муж миссис Томас. Но я не хотела напоить её!

– Напоить! Да это чепуха какая-то! – сказала Марилла, идя к шкафу. Там на полке стояла бутылка, в которой она сразу узнала домашнее вино из смородины трехлетней выдержки, которым она славилась в Эйвонли, хотя некоторые строгие горожане, и миссис Барри среди них, не одобряли домашнее виноделие. И в то же время Марилла вспомнила, что она поставил бутылку малинового сиропа в подвале, а не в шкафу, как она говорила Энн.

Она вернулась на кухню с бутылкой вина в руке. Ее лицо подергивалось от еле сдерживаемого смеха.

– Энн, ты, конечно, мастер по попаданию в неприятности. Ты дала Диане смородиновое вино вместо малинового сиропа. Разве ты не почувствовала разницу?

– Я и не пробовала его, – сказала Энн. – Я думала, что это сироп. Я только хотела быть гостеприимной. Диане стало ужасно плохо и она должна была вернуться домой. Миссис Барри сказала миссис Линд, что она была просто пьяна. Она только смеялась глупо, когда мама спросила ее, что случилось, и пошла спать и проспала несколько часов. Ее мать по запаху узнала, что она была пьяна. И у неё была страшная головная боль весь день вчера. Миссис Барри так возмущена. Она никогда не поверит в то, что я это сделала не нарочно.

– Я думаю, она бы лучше наказала Диану за жадность, ведь та выпила три стакана! – сказала Марилла твёрдо. – Даже если бы это был просто сироп, от трёх стаканов ей бы стало плохо. Ну, эта история будет лишним поводом обвинить меня для тех людей, которые и так на меня косо смотрят из-за приготовления смородинового вина, хотя я не сделала ни одной бутылки в течение трех лет– с тех пор, как узнала, что священник этого не одобряет. Я просто держала эту бутылку на случай болезни. Ну-ну, дитя, не плачь. Я не вижу твоей вины, хотя жаль, что всё случилось именно так.

– Я буду плакать, – сказала Энн. – Мое сердце разбито. Всё складывается против меня, Марилла. Диана и я расстались навсегда. О, Марилла, я не думала о таком, когда мы принесли наши клятвы дружбы.

– Не говори глупостей, Энн. Миссис Барри передумает, когда узнает, что ты не виновата. Я полагаю, она думает, что ты сделала это ради шутки или что-то в этом роде. Лучше сходи к ней и всё объясни.

– Моя смелость пропадает при мысли о том, что надо встретиться с негодующей мамой Дианы, – вздохнула Энн. – Я хочу, чтобы вы пошли к ней, Марилла. Вы внушаете больше доверия, чем я. Наверное, она скорее выслушает вас, чем меня.

– Ну, хорошо, – сказала Марилла, рассудив, что так, вероятно, будет разумнее. – Не плачь больше, Энн. Все будет в порядке.

Марилла изменила своё мнение, когда вернулась из Садового Склона. Энн ждала ее приезда и выбежала на крыльцо, чтобы встретить ее.

– О, Марилла, я вижу по вашему лицу, что всё бесполезно, – печально сказала она. – Миссис Барри не простит меня?

– Миссис Барри! – фыркнула Марилла. – Из всех несговорчивых женщин, которых я когда-либо встречала, она хуже всех. Я сказала ей, что это все была ошибка, и ты не была виновата, но она просто не поверила мне. И она во всём винит мое смородиновое вино и упрекнула меня в том, что я говорила, что от него нет никакого вреда. Тогда я просто сказала ей, что не нужно было пить три стакана вина за раз, и что, если бы мой ребенок был таким жадным, я б отрезвила его с помощью хорошей порки.

Марилла ушла на кухню в плохом настроении, оставив в смятении маленькую страдающую душу. И тогда Энн вышла с непокрытой головой в холодный осенний вечер; очень решительно и неуклонно зашагала она через увядший клеверный луг, через деревянный мост и еловую рощу на холме, освещенные бледной луной, низко висящей над лесом. Миссис Барри, открыв двери в ответ на робкий стук, увидела на пороге маленького просителя с синими губами и умоляющими глазами.

Ее лицо застыло. Миссис Барри был женщиной с глубокими предрассудками и антипатиями, и ее гнев был холодным и мрачным, такой всегда трудно преодолеть. Из справедливости нужно сказать, что она искренне верила, что Энн напоила Диану специально, она честно стремились оградить свою маленькую дочь от дурного влияния такого ребенка.

– Чего ты хочешь? – сухо сказала она.

Энн всплеснула руками.

– О, миссис Барри, пожалуйста, простите меня, я не хотела напоить Диану. Как я могла? Только представьте, что вы бедная девочка-сирота, которую добрые люди приняли в свой дом, и у вас только один близкий друг во всем мире. Как вы думаете, вы бы напоили его нарочно? Я думала, что это всего лишь малиновый сироп. Я была твердо убеждена, что это малиновый сироп. О, пожалуйста, не говорите, что вы не позволите больше Диане играть со мной! Если вы так сделаете, то покроете мою жизнь темным облаком скорби.

Эта речь, которая смягчила бы сердце доброй миссис Линд в мгновение ока, не произвела никакого эффекта на миссис Барри, наоборот, она пришла в ещё большее раздражение. Она отнеслась с подозрением к громким словам Энн и её драматическим жестам и подумала, что ребенок издевается над ней. Поэтому она сказала, холодно и жестко:

– Я считаю тебя неподходящей компанией для Дианы. Лучше иди домой и веди себя хорошо.

Губы Энн дрожали.

– Но вы позволите мне увидеть Диану только один раз, чтобы попрощаться? – умоляла она.

– Диана поехала в Кармоди с отцом, – сказала миссис Барри, и закрыла дверь.

Энн вернулась в Зеленые крыши со спокойным отчаянием.

– Моя последняя надежда пропала, – сказала она Марилле. – Я сходила и поговорила с миссис Барри, и она отнеслась ко мне очень оскорбительно. Марилла, я не думаю, что она хорошо воспитанная женщина. Мне не остаётся ничего больше, кроме как молиться, и я не очень надеюсь, что это поможет, потому что, Марилла, я не верю, что Сам Бог может чего-то добиться в случае с такой упрямой личностью, как миссис Барри.

– Энн, ты не должна говорить такие вещи, – строго заметила Марилла, стремясь преодолеть нечестивое желание рассмеяться, которое она с тревогой обнаружила в себе. И действительно, когда она рассказывала всю историю Мэтью, она смеялась от души.

Но когда она пришла в комнату на крыше перед сном и обнаружила, что Энн плакала во сне, непривычная мягкость появилась в её лице.

– Бедное дитя, – пробормотала она, убирая прядь волос с заплаканного лицо ребенка. Потом она наклонилась и поцеловала горячую щечку девочки.

Глава 17. Новый интерес в жизни

На следующий день Энн, трудясь над своим лоскутным одеялом на кухне, бросила взгляд в окно, и увидела Диану, которая стояла возле Источника Дриад и подавала ей загадочные знаки. В один миг Энн выскочила из дома и побежала к ней, с удивлением и надеждой, светящимися в её выразительных глазах. Но надежда исчезла, когда она увидела удрученное лицо Дианы.

– Твоя мать не смягчилась? – выдохнула она.

Диана покачала головой печально.

– Нет, Энн, она говорит, что я никогда больше не буду играть с тобой, я снова плакала и умоляла её, и я сказала ей, что это не твоя вина, но это бесполезно. Я только уговорила её, чтобы она позволила мне спуститься и попрощаться с тобой. Она сказала, что у меня есть только десять минут, и она будет проверять по часам.

– Десять минут не очень много, чтобы попрощаться навсегда, – сказала Энн со слезами на глазах. – О, Диана, ты обещаешь, что никогда не забудешь меня, подругу своей юности, какие бы близкие друзья не появились у тебя потом?

– Конечно, не забуду, – всхлипнула Диана, – и у меня никогда не будет другой такой близкой подруги. Я не смогу полюбить никого так, как люблю тебя.

– О, Диана, – воскликнула Энн, сжимая руки, – ты меня любишь?

– Конечно, люблю. Разве ты не знаешь об этом?

– Нет, – Энн глубоко вздохнула. – Я думала, что я тебе нравлюсь, конечно, но я никогда не надеялась, что ты любишь меня. Диана, я и не думала, что кто-то может полюбить меня. Никто никогда не любил меня, сколько я себя помню. О, это замечательно! Это луч света, который всегда будет сиять в темноте моего жизненного пути без тебя, Диана. О, просто скажи это еще раз.

– Я люблю тебя навеки, Энн, – сказала Диана твёрдо, – и я всегда буду любить тебя, можешь быть уверена в этом.

– И я всегда буду любить тебя, Диана, – сказала Энн, торжественно протягивая руку. – В ближайшие годы память о тебе будет сиять, как звезда над моей одинокой жизнью, как в той последней истории, которую мы прочитали вместе. Диана, ты подаришь мне прядь своих черных волос на память, чтобы я могла вечно хранить их, как сокровище?

– У тебя есть что-нибудь, чем отрезать их? – спросила Диана, вытирая слезы, вызванные словами Энн, и возвращаясь к практической стороне вопроса.

– Да. К счастью, я положила свои ножницы, которыми я отрезала лоскутки, в карман передника, – сказала Энн. Она торжественно срезала один из завитков Дианы. – Прощай, мой любимый друг. Отныне мы должны быть, как чужие другу другу, хотя живём бок о бок. Но мое сердце никогда не забудет тебя.

Энн стояла и смотрела, как Диана уходит, печально взмахивая рукой каждый раз, когда она оборачивалась. Затем она вернулась в дом, ничуть не успокоившись от этого романтического расставания.

– Это конец, – сообщила она Марилла. – У меня никогда больше не будет такой подруги. Мне ещё хуже, чем раньше, потому что у меня нет ни Кэти Морис, ни Виолетты тут. И даже если бы они тут были, это ничего бы не изменило. Такие воображаемые друзья уже не интересны после настоящей подруги. У нас с Дианой было такое волнующее прощание возле ручья. Оно останется в моей памяти навсегда. Я использовала самые трогательные и романтические слова, какие только знала. Диана дала мне прядь волос, и я собираюсь зашить её в мешочек и носить на шее всю жизнь. Пожалуйста, убедитесь, что его похоронят со мной, потому что я не верю, что буду жить очень долго. Может быть, когда она увидит, что я лежу, холодная и мертвая, миссис Барри почувствует угрызения совести за то, что она сделала, и позволит Диане пойти на мои похороны.

– Не думаю, что тебя ждёт скорая смерть от горя, если ты можешь так долго говорить, Энн, – сказала Марилла без сочувствия.

В следующий понедельник Энн удивила Мариллу, спустившись из своей комнаты с сумкой с книгами в руке и решительным выражением лица.

– Я собираюсь вернуться в школу, – объявила она. – Это все, что осталось в моей жизни после того, как меня безжалостно разлучили с моей подругой. В школе я смогу увидеть её и задуматься о былых днях.

– Ты бы лучше задумалась о своих уроках и задачах, – сказала Марилла, скрывая свою радость от такого развития ситуации. – Если ты собираешься вернуться в школу, я надеюсь, что мы больше не услышим, что ты разбиваешь грифельные дощечки о чью-то голову и тому подобное. Веди себя хорошо и делай только то, что учитель говорит тебе.

– Я постараюсь быть идеальной ученицей, – согласилась Энн уныло. – Это будет не сильно весело, я думаю. Мистер Филлипс сказал, что Минни Эндрюс образцовая ученица, а в ней нет даже искры воображения или жизни. Она такая скучная и нудная, и никогда, кажется, не веселится. Но я чувствую себя так подавленно, что, возможно, это будет как раз легко для меня. Я собираюсь пойти в школу по кружной дороге. Я не хочу идти по Берёзовому пути в одиночку. Я буду плакать горькими слезами, если я пойду сама.

Энн приняли обратно в школу с распростертыми объятиями. Ее воображения очень не хватало в играх, ее голоса – в пении, и актёрских способностей – при чтении вслух в час обеда. Рубин Гиллис украдкой передала ей три синих сливы во время чтения Библии; Элла Макферсон подарила ей необычную желтую фиалку, вырезанную с обложки цветочного каталог а – такое украшение для парты очень ценится в школе Эйвонли. София Слоун предложила научить её вязать красивые кружева, которыми можно украсить фартук. Кэти Бултер дала ей флакон из-под духов, чтобы наливать туда воду для грифельной дощечки, а Джулия Белл тщательно скопировала на лист бледно-розовой бумаги с зубчиками по краям следующие строки:

Посвящается Энн

Когда сумерки на землю спустятся

И засияет первая звезда,

Вспомни про верную подругу,

Хоть она от тебя далека.

– Так приятно, когда тебя ценят, – вздыхала восторженно Энн, когда рассказывала Марилле о школе вечером.

Не только девочки ценили ее. Когда Энн пришла на свое место после обеда – мистер Филлипс, посадил её с идеальной Минни Эндрюс – она нашла на своем столе большое сочное красное яблоко. Энн схватила его, собираясь откусить румяный бок, когда вспомнила, что единственное место в Эйвонли, где растут такие большие красные яблоки – это старый сад Блайтов на другой стороне озера Мерцающих Вод. Энн отбросила яблоко, как будто это был раскаленный уголь, и демонстративно вытерла пальцы платком. Яблоко лежало нетронутым на столе до следующего утра, пока маленький Тимоти Эндрюс, который убирал в школе и разжигал огонь в камине, не забрал его себе в качестве премии за работу. Зато карандаш Чарли Слоуна, с обёрткой из полосатой красно-желтой бумаги – стоимостью два цента, хотя обычные карандаши стоят только один, который он передал ей после обеда, был принят более благосклонно. Энн милостиво взяла его и наградила дарителя улыбкой. Чарли почувствовал себя на седьмом небе от восторга, и это заставило его сделать такие вопиющие ошибки в диктанте, что мистер Филлипс оставил его после школы, чтобы переписать диктант.

Но,

Когда на имя Брута лег запрет, Лишь слава Брута стала ощутимей.[1]

больше всего Энн огорчило отсутствие каких-либо знаков внимания со стороны Дианы Барри, которая сидела с Герти Пай, что омрачало триумф Энн.

– Диана могла хотя бы улыбнуться мне, – плакалась она Марилле вечером после школы. Но на следующее утро записка, причудливо сложенная, и небольшой пакетик были переданы Энн.

Дорогая Энн (было написано в записке)

Мама не разрешает играть или разговаривать с тобой, даже в школе. Это не моя вина, и не сердись на меня, потому что я люблю тебя так, как никогда. Я скучаю по тебе и некому рассказать все мои секреты, и мне совсем не нравится Герти Пай. Я сделала для тебя закладку для книги из красной бумаги. Они очень модные сейчас и только три девочки в школе знают, как их делать. Каждый раз, как будешь смотреть на неё – вспоминай свою верную подругу Диану Барри.

Энн прочла записку, поцеловал закладку и отправила быстрый ответ назад в другой конец класса.

Моя дорогая подруга Диана:

Конечно, я не сержусь на тебя, потому что ты должна подчиняться своей матери. Наши души будут вместе. Я сохраню твой прекрасный подарок навсегда. Минни Эндрюс очень милая девочка, – хотя у неё нет воображения, – но после того, как я была близкой подругой Дианы, я не могу дружить с Минни. Пожалуйста, прости за ошибки, потому что моё правописание не очень хорошее, хотя ошибок стало меньше. Твоя, пока смерть не разлучит нас, Энн Ширли или Корделия.

Постскриптум: Я буду спать с твоим письмом под подушкой сегодня ночью. Э. ИЛИ К.

Марилла с пессимизмом ожидала больших проблем, когда Энн снова начала ходить в школу. Но ничего не случилось. Возможно, Энн переняла что-то от идеальной Минни Эндрюс; по крайней мере, она вела себя хорошо с мистером Филлипсом с тех пор. Она окунулась в учёбу с головой, чтобы не отстать ни в чём от Гилберта Блайта. Соперничество между ними вскоре стало явным; оно было совершенно добродушным со стороны Гилберта; но боюсь, что этого нельзя было сказать об Энн, которая в своём соперничестве руководствовалась чувствами, не достойными похвалы. Она была пылкой, как в ненависти, так и в любви. Она не будет опускаться до того, чтобы признать, что она соперничает с Гилбертом в школьных успехах, так как это означало признать его существование, которые Энн упорно игнорировала. Но соперничество было, и почести доставались им поочерёдно. Сначала Гилберт был первым в правописании, потом Энн, тряхнув длинными рыжими косами, писала правильно трудные слова. Однажды утром Гилберт решил правильно все задачи, и его имя было написано на классной доске в списке почета. На следующее утро Энн, целый вечер боровшаяся с дробями, будет первой в этом списке. В один ужасный день они разделили первое место, и их имена были написаны рядом. Это было почти так же плохо, как надпись «Обратите внимание» и огорчение Энн было очевидным, как и удовлетворенность Гилберта. Когда были проведены письменные тесты в конце каждого месяца, напряжение возросло ещё больше. В первый месяц Гилберт вышел вперед на три балла. Во второй Энн обогнала его на пять балов. Но ее триумф был омрачен тем, что Гилберт поздравил ее от души перед всей школой. Было бы намного лучше, если бы он прочувствовал горечь поражения.

Мистер Филлипс мог и не быть очень хорошим учителем; но ученик, который так решительно настроен на учёбу, как Энн, не мог не добиться прогресса при любом учителе. К концу семестра Энн и Гилберт были переведены в пятый класс и приступили к изучению новых предметов, среди которых были латынь, геометрия, французский и алгебра. Столкнувшись с геометрией, Энн поняла, что настали для неё тяжёлые времена.

– Это совершенно ужасный предмет, Марилла, – простонала она. – Я уверена, что я никогда его не пойму. В нём нет возможности для фантазии вообще. Мистер Филлипс говорит, что я самая тупая ученица в геометрии. И Гил… – я хочу сказать – некоторые другие ученики так хорошо разбираются в ней. Это очень унизительно, Марилла. Даже Диана понимает её лучше, чем я. Но я не против того, что Диана лучше. Даже хотя мы встречаемся как чужие сейчас, я все еще люблю ее неугасимой любовью. Мне очень грустно, когда я думаю о ней. Но на самом деле, Марилла, нельзя оставаться очень долго грустной в таком интересном мире, правда?

Глава 18. Энн спешит на помощь

Все великие дела тесно переплетаются с маленькими. На первый взгляд не кажется очевидным, что решение очередного Премьер-министра Канады включить остров Принца Эдуарда в свой политический тур может иметь какое-то отношение к судьбе Энн Ширли из Зеленых крыш. Но это было так.

В январе премьер приехал, чтобы обратиться к своим верным сторонникам, а также противникам, которые решили присутствовать на митинге в Шарлоттауне. Большинство людей в Эйвонли поддерживали политику премьера; поэтому, в день встречи почти все мужчины и большая часть женщин уехали в другой город за тридцать миль от Эйвонли. Миссис Рейчел Линд поехала тоже. Миссис Рейчел Линд была активным политическим деятелем и не поверила бы, что политическая акция может быть проведена без нее, хотя она была противником премьера. Поэтому она поехала в город, и взяла своего мужа – Томас присмотрел бы за лошадью – и Мариллу Касберт. Марилла не очень интересовалась самой политикой, но, как она думала, это может быть ее единственный шанс увидеть настоящего живого премьера, так что она решила поехать, оставив Энн и Мэтью дома на хозяйстве на целые сутки.

Итак, в то время как Марилла и миссис Рейчел участвовали в митинге, Энн и Мэтью проводили время на уютной кухне в Зеленых крышах. Яркий огонь пылал в старомодной печи, и сине-белые морозные узоры сияли на оконных стеклах. Мэтью дремал над газетой «Помощник фермеров», сидя на диване, а Энн за столом учила уроки с мрачной решимостью, иногда бросая задумчивые взгляды на часы на каминной полке, где лежала новая книга, которую Джейн Эндрюс одолжила ей на день. Джейн заверила ее, что эта книжка гарантирует ей массу острых ощущений, и у Энн руки чесались взять её почитать. Но это будет означать триумф Гилберта Блайта завтра. Энн отвернулась от каминной полки и попыталась представить себе, что книги там нет.

– Мэтью, а вы учили геометрию в школе?

– Нет, не учил, – сказал Мэтью, очнувшись от дрёмы.

– Жаль, – вздохнула Энн, – потому что тогда вы могли бы посочувствовать мне. Вы не можете сочувствовать должным образом, если вы никогда не изучали её. Она омрачает всю мою жизнь. Я полная тупица в геометрии, Мэтью.

– Ну, я не уверен в этом, – сказал Мэтью успокаивающе. – Я думаю, с умственными способностями у тебя все в порядке. Мистер Филлипс сказал мне на прошлой неделе в магазине Блэра в Кармоди, что ты самая умная ученица в школе и у тебя большой прогресс в учебе. «Большой прогресс» – это его слова. Некоторые люди, правда, не очень высокого мнения о Тедди Филлипс, как об учителе, но я думаю, он «что надо».

Мэтью считал любого, кто оценил Энн, «что надо».

– Я уверена, что я бы поняла геометрию лучше, если бы он не менял буквы, – пожаловалась Энн. – Я учу правило наизусть, а потом он рисует фигуру на доске и ставит не такие буквы, которые я учила в учебнике, и все смешивается у меня в голове. Я не думаю, что учитель должен поступать таким образом, не так ли? Мы изучаем сельское хозяйство, и теперь я уже узнала, наконец, что делает дороги красными. Мне теперь стало легче. Интересно, как Марилла и миссис Линд проводят время. Миссис Линд говорит, Канада станет нищей, если будет следовать политике, которую проводит Оттава и что это должно быть предупреждением для избирателей. Она говорит, что если б женщинам было разрешено голосовать, мы бы скоро увидели изменения к лучшему. А вы за кого голосуете, Мэтью?

– За консерваторов, – ответил сразу же Мэтью. Голосование за консерваторов было, как религия для Мэтью.

– Тогда я тоже консерватор, – сказала Энн решительно. – Я рада, потому что Гил… Потому что некоторые из мальчиков в школе – либералы. Я думаю, мистер Филлипс тоже либерал, потому что отец Присси Эндрюс к ним принадлежит, а Руби Гиллис говорит, что, когда мужчина ухаживает за девушкой, он всегда должен быть одной религии с матерью девушки и принадлежать к одной политической партии с её отцом. Это правда, Мэтью?

– Ну, я не знаю, – сказал Мэтью.

– Вы когда-нибудь ухаживали за девушкой, Мэтью?

– Хм, нет, я не знаю, кажется, никогда, – сказал Мэтью, который никогда даже не думал о таких вещах на протяжении всего своего существования.

Энн положила подбородок на руки и задумалась.

– Это должно быть довольно интересным, как вы думаете, Мэтью? Рубин Гиллис говорит, когда она подрастет, она будет иметь очень много кавалеров и все будут без ума от нее, но я думаю, что это было бы слишком беспокойно. Я предпочла бы иметь только одного и в своем уме. Но Рубин Гиллис знает много о таких вещах, потому что у неё много старших сестёр, и миссис Линд говорит, что девушки Гиллис популярны, как горячие пирожки. Мистер Филлипс заходит к Присси Эндрюс почти каждый вечер. Он говорит, что хочет помочь ей с уроками, но Миранда Слоун тоже собирается поступать в Королевскую Академию и мне кажется, что она нуждается в помощи гораздо больше, чем Присси, потому что она намного глупее, но он никогда не ходит помочь ей по вечерам. Есть очень много вещей в этом мире, которые я совсем не могу понять, Мэтью.

– Ну, я и сам много чего не понимаю, – признал Мэтью.

– Ну, я полагаю, я должна закончить свои уроки. Я не позволю себе открыть новую книгу Джейн, пока я не закончу с домашним заданием. Но это ужасный соблазн, Мэтью. Даже когда я поворачиваюсь спиной, я всё равно вижу эту книгу. Джейн сказала, она очень плакала, когда читала её. Я люблю книги, которые заставляют меня плакать. Но я думаю, что отнесу эту книгу в гостиную и закрою ее в шкафу, а затем отдам вам ключ. И вы НЕ должны давать его мне, Мэтью, пока я не сделаю уроки, даже если я буду умолять вас на коленях. Хорошо говорить, что можешь противостоять искушению, но это все– таки намного легче сделать, если у тебя нет ключа. А может мне сбегать в подвал за яблоками, Мэтью? Хотите ранет?

– Ну, я не знаю, но я не против, – сказал Мэтью, который никогда не ел яблоки сорта ранет, но знал, что Энн питает к ним слабость.

Когда Энн торжествующе появилась из подвала с тарелкой ранета, вдруг послышался звук торопливых шагов по обледеневшей тропинке и в следующий момент дверь кухни распахнулась. На пороге возникла Диана Барри, бледная, со сбившимся дыханием, в шарфе, обернутом спешно вокруг головы. Энн от неожиданности уронила свечу, тарелку и яблоки, и всё вместе покатилось вниз по лестнице в подвал и было найдено только на следующий день Мариллой, которая всё собрала и поблагодарила Бога, что дом не был подожжен.

– Что случилось, Диана? – воскликнула Энн. – Твоя мать, наконец, простила меня?

– О, Энн, пойдём скорее, – умоляла Диана в волнении. – Минни ужасно заболела – у нее круп, как говорит Мэри Джо. А отец и мать уехали в город, и нет никого, чтобы вызвать врача. Минни ужасно плохо, а Мэри не знает, что делать – о, Энн, я так боюсь!

Мэтью, не говоря ни слова, протянул руку за шапкой и пальто, проскользнул мимо Дианы и исчез в темноте двора.

– Он пошёл, чтобы запрячь гнедую кобылу и поехать в Кармоди за врачом, – сказала Энн, которая спешно одевала капор и пальто. – Я уверена в этом, как если бы он так сказал. Мэтью и я – родственные души, и я могу читать его мысли без слов.

– Я не верю, что он найдёт врача в Кармоди, – рыдала Диана. – Я знаю, что доктор Блэр отправился в город, и думаю, доктор Спенсер тоже. Мэри Джо никогда не видела больных с крупом, а миссис Линд уехала. Ох, Энн!

– Не плачь, Ди, – сказала Энн весело. – Я точно знаю, что делать при крупе. Ты забываешь, что у миссис Хэммонд было три пары близнецы. Когда ты присматриваешь за тремя парами близнецов, то приобретаешь много опыта. Все они болели крупом. Просто подожди, пока я возьму бутылку с травяной настойкой (таволги) – неизвестно, есть ли она в вашем доме.

Девочки взялись за руки и побежали по Тропе Влюбленных и через обледеневшее поле, потому что снега в лесу было слишком много, и он засыпал более короткий путь. Энн, хотя и искренне сочувствовала Минни, не могла остаться равнодушной к романтике ситуации и сладостному чувству снова разделить все испытания с родственной душой.

Ночь была ясной и морозной, тени деревьев казались чёрно– серебристыми на снежном склоне; большие звезды сияли над тихими полями; здесь и там стояли темные остроконечные ели с припорошенными снегом ветками, и ветер со свистом пролетал через них. Энн думала, как восхитительно бежать через всю эту таинственную красоту со своей закадычной подругой, с которой они так долго были в разлуке.

Трёхлетняя малышка Минни была очень больна. Она лежала на диванчике в кухне, охваченная лихорадкой, а ее хриплое дыхание было слышно по всему дому. Мэри Джо, полная, с широким лицом французская девушка из Крика, которую миссис Барри наняла, чтобы присмотреть за детьми во время ее отсутствия, была беспомощна и сбита с толку, совершенно не в состоянии придумать или сделать то, что нужно.

Энн приступила к делу мастерски и не теряя времени.

– У Минни очевидно круп; Она очень плоха, но я видела случаи и похуже. Нам нужно много горячей воды, Диана, а в чайнике не больше чашки. Наполни его, а Мэри Джо пусть подкинет дрова в печку. Я не хочу вас обидеть, но мне кажется, вы могли бы подумать об этом и раньше, если у вас есть хоть капля воображения. Теперь нужно раздеть Минни и положить ее в постель, и ты, Диана, постарайся найти ей какую-нибудь мягкую фланелевую одежду. Я собираюсь дать ей дозу травяной настойки в первую очередь.

Минни не хотела принимать лекарство, но Энн недаром смотрела за тремя парами близнецов. Настойка была принята, и не один раз в течение долгой, тревожной ночи, когда две маленькие девочки терпеливо ухаживали за страждущей малышкой Минни, а Мэри Джо, честно пыталась сделать все, что могла, постоянно разжигая камин и накипятив столько воды, что хватило бы на целую больницу крупозных младенцев.

Было уже три часа ночи, когда Мэтью приехал с врачом, потому что он был вынужден поехать в Спенсервиль за ним. Но срочная необходимость в помощи врача уже отпала. Минни было намного лучше, и она крепко спала.

– Я была близка к отчаянию, – объяснила Энн. – Ей становилось все хуже и хуже, хуже, чем близнецам Хэммонд, даже последней паре. Я на самом деле думала, что она умрёт от удушья. Я отдала ей всё до последней капли из этой бутылочки с настойкой, и сказала себе – не Диане или Мэри Джо, потому не хотела беспокоить их ещё больше – они и так были обеспокоены, но я должна была сказать себе, чтобы дать выход чувствам – «это последняя надежда, и я боюсь, она напрасна». Но в течение трех минут она откашляла мокроту, и ей сразу стало лучше. Вы должны просто представить моё облегчение, доктор, потому что я не могу выразить это словами. Вы знаете, что есть некоторые вещи, которые не могут быть выражены словами.

– Да, я знаю, – кивнул врач. Он посмотрел на Энн так, как будто думал кое-что о ней, что не может быть выражено словами. Позже, однако, он выразил это мистеру и миссис Барри.

– Эта маленькая рыжеволосая девчушка, которая живёт у Касбертов, просто умница! Я уверяю вас, что она спасла жизнь вашему ребенку, потому что могло быть слишком поздно, когда я добрался до вас. Она проявила такое мастерство и наличие ума, которые совершенно удивительны у ребенка ее возраста. Я никогда не видел таких глаз, как у неё, когда она объясняла мне всё, что произошло.

Энн возвращалась домой прекрасным, белоснежным зимним утром, с воспалёнными от бессонной ночи глазами, но по-прежнему неутомимо болтая с Мэтью, когда они переходили большое белое поле и шли под сверкающим кленовым сводом по Тропе Влюблённых.

– О, Мэтью, какое замечательное утро! Мир выглядит так, словно Бог создал его для собственного удовольствия, не так ли? А эти деревья выглядят так, как будто я могу их сдуть своим дыханием! Пуф! Я так рада, что живу в мире, где есть снег и морозы, а вы? И я так рада, что у миссис Хэммонд было три пары близнецов. Если бы не они – я, возможно, не знала, что нужно сделать для малышки Минни. Мне очень жаль, что я считала близнецов миссис Хэммонд такой обузой. Но, о, Мэтью, я так хочу спать. Я не могу пойти в школу. Я просто знаю, что я не смогу держать глаза открытыми, и буду выглядеть глупо. Но я не люблю оставаться дома, ведь Гил… некоторые другие ученики получат первенство класса, и так трудно будет занять первое место вновь – хотя, конечно, чем труднее, тем больше удовольствия получаешь от успеха, не так ли?

– Ну, я думаю, ты справишься, – сказал Мэтью, глядя на белое личико Энн с темными тенями под глазами. – Ты просто идти прямо в постель и выспись. Я сделаю все дела.

Энн послушно пошла спать и спала так долго и крепко, что проснулась, когда на улице уже был бело – розовый зимний день. Она спустилась на кухню, где Марилла, которая уже вернулась домой, сидела с вязанием.

– О, вы видели премьера? – сразу воскликнула Энн. – Как он выглядит, Марилла?

– Ну, он стал премьером не за счет своей внешности, – сказала Марилла. – Ну и нос у него! Но он хорошо сказал речь. Я гордилась тем, что я консерватор. Рэйчел Линд, конечно, будучи либералом, не получила никакого удовольствия. Твой ужин в духовке, Энн, и ты можешь взять сливовое варенье из кладовой. Я думаю, что ты голодная. Мэтью рассказывал мне о прошлой ночи. Я должна сказать – повезло, что ты знала, что делать. Я бы понятия не имела, потому что никогда не сталкивалась с крупом. А сейчас, не говори ничего, пока не поешь. Я могу сказать по твоему виду, что у тебя много новостей, но они подождут.

У Мариллы тоже было, что сказать Энн, но она не сказала, потому что знала, что волнение, вызванное этим известием, может отбить у Энн аппетит. Когда же Энн закончила доедать сливовое варенье, Марилла сказала:

– Миссис Барри была здесь во второй половине дня, Энн. Она хотела увидеть тебя, но я не решилась тебя будить. Она сказала, что ты спасла жизнь маленькой Минни, и теперь она жалеет, что так поступила с тобой в этой истории со смородиновым вином. Она также сказала, что теперь она знает, что ты не хотела напоить Диану специально, и она надеется, что ты простишь ее, и вы снова будете с Дианой хорошими друзьями. Можешь пойти к ним сегодня вечером, если захочешь. Диана не может выйти на улицу, потому что простудилась вчера вечером. Энн Ширли, помилуй, не нужно прыгать от счастья!

Предупреждение не было лишним, так как Энн вскочила на ноги, и ее лицо засветилось от радости.

– О, Марилла, я могу пойти прямо сейчас? Можно я не буду мыть посуду? Я помою её, когда вернусь, я не могу заставить себя заниматься таким неромантичным делом в такой захватывающий момент!

– Да, да, можешь идти, – сказала Марилла снисходительно. – Энн Ширли! Ты с ума сошла! Вернись немедленно и надень что-то на себя. Это просто слова на ветер! Она пошла без шапки и шарфа. Посмотрите только, как она бежит по саду с распущенными волосами! Хорошо, если она не закоченеет до смерти.

Энн вернулась домой, когда фиолетовые зимние сумерки спустились на снежные поля. Вдали на юго-западе сияла большая, похожая на жемчужину, – вечерняя звезда. Небо светилось бледно-золотым и эфирно-розовым над белым блеском полей и темными верхушками елей. Звон бубенцов на санях среди заснеженных холмов звучал, как эльфийские песни в морозном воздухе, но их музыка была не слаще, чем песни в сердце Энн.

– Вы видите перед собой совершенно счастливого человека, Марилла, – объявила она. – Я совершенно счастлива! Да, несмотря на мои рыжие волосы. Сейчас у меня душа выше рыжих волос. Миссис Барри поцеловала меня и заплакала, и сказала, что ей очень жаль, и она никогда не сможет отблагодарить меня. Я почувствовала себя очень неловко, Марилла, но я только сказала, вежливо, как могла: «Я не обижаюсь на вас, миссис Барри. Уверяю вас, раз и навсегда, что я не хотела напоить Диану и теперь я предам прошлое забвению». Это было удачное выражение, правда, Марилла? Я чувствовала, что вызвала угрызения совести у миссис Барри. А у нас с Дианой был прекрасный день. Диана показала мне новый модный способ вязания крючком, которому её научила тётя в Кармоди. Ни одна душа в Эйвонли не знает о нём, и мы дали себе торжественное обещание никогда не показывать его никому. Диана дала мне красивую открытку с изображением венка из роз на ней и стихотворением:

«Если ты меня любишь так, как я тебя люблю ничего, кроме смерти, нас не сможет разлучить»

И это правда, Марилла. Мы собираемся попросить мистера Филлипса, чтобы он снова разрешил нам сидеть вместе в школе, а Герти Пай может сидеть с Минни-Эндрюс. У нас было элегантное чаепитие. Миссис Барри достала свой лучший фарфоровый сервиз, Марилла, как будто я была настоящей гостьей. Я не могу описать, какие ощущения я испытала. Никто никогда не доставал свой лучший фарфоровый для меня раньше. И у нас был фруктовый торт и пудинг, и пончики, и два вида варенья, Марилла. И миссис Барри спросила меня, налить ли мне ещё чай и сказала: «Папа, почему бы вам не угостить печеньем Энн?» Как должно быть прекрасно, быть взрослым, Марилла, ведь даже когда с тобой обращаются, как со взрослым – это так приятно.

– Я не знаю, – сказала Марилла с кратким вздохом.

– Ну, во всяком случае, когда я выросту, – сказала Энн решительно, – я всегда буду говорить с девочками, как с взрослыми, и никогда не буду смеяться, когда они используют взрослые слова. Я знаю из своего печального опыта, как это ранит чувства. После чая мы с Дианой делали ириски. Ириски получились не очень хорошо, я полагаю, потому, что ни Диана, ни я никогда не делали их раньше. Диана оставила меня переворачивать их, пока она смазывала маслом противни, но я забывала это делать, и они подгорели. А потом, когда мы поставили их остывать, кошка прошла по одному противню, и пришлось их выбросить. Но готовить их было очень весело. Потом, когда я уходила домой, миссис Барри попросила меня приходить так часто, как я смогу, а Диана стояла у окна и посылала мне воздушные поцелуи, пока я шла по Тропе Влюблённых. Уверяю вас, Марилла, я буду рада помолиться сегодня вечером, и я собираюсь придумать особую молитву в честь этого события.

Глава 19. Концерт, катастрофа и извинение

– Марилла, я могу сходить к Диане ненадолго? – спросила Энн, запыхавшись, сбежав вниз по лестнице из своей комнаты на крыше одним февральским вечером.

– Я не вижу смысла идти к ней сейчас, когда уже темно, – сказала Марилла решительно. – Вы с Дианой возвращались из школы вместе, а затем стояли на снегу и болтали ещё полчаса. Так что я не думаю, что тебе очень срочно нужно увидеть ее снова.

– Но она хочет увидеть меня, – призналась Энн. – Ей нужно сказать что-то важное мне.

– Откуда ты знаешь?

– Потому что она подала мне знак из окна своей комнаты. Мы придумали способ, как подавать сигналы с помощью свечей и картона. Мы ставим свечу на подоконник и проводим кусочком картона туда – обратно. Свеча мигает, и определённое количество миганий означает определенный сигнал. Это была моя идея, Марилла.

– Я в этом не сомневаюсь, – сказала Марилла решительно. – И думаю, что вы можете поджечь занавески с вашей глупой сигнализацией.

– О, мы очень осторожны, Марилла. И это так интересно. Два мигания означает: «Ты там?» Три– означает: «да» и четыре – «нет». Пять миганий: «Приходи как можно скорее, потому что у меня случилось что-то важное». Диана сигнализировала пятью вспышками, и я действительно хочу узнать, что произошло.

– Ладно, не умри от любопытства, – сказала Марилла саркастически. – Ты можешь идти, но ты должна вернуться через десять минут, помни об этом.

Энн помнила и вернулась в оговоренное время, хотя, вероятно, никто никогда не узнает, чего ей стоило ограничиться десятью минутами для обсуждения важной новости Дианы. Но, по крайней мере, она с толком использовала их.

– О, Марилла, представьте! Вы знаете, что завтра день рождения Дианы. Ну, и ее мама сказала ей, что она может пригласить меня после школы, чтобы я осталась на ночёвку. Приедут её родственники из Ньюбриджа на больших санях, чтобы завтра вечером пойти на концерт в дискуссионный клуб. И они возьмут нас с Дианой на концерт – если вы позволите мне пойти, Марилла. О, я так взволнована!

– Можешь успокоиться, потому что ты туда не пойдёшь. Ночевать лучше у себя дома в своей постели, а что касается концерта в клубе, то это все ерунда, и девочкам не должно быть позволено ходить в такие места.

– Я уверена, что дискуссионный клуб – это респектабельное место, – сказала Энн.

– Я не говорю, что это не так. Но не разрешу тебе ходить по концертам и проводить ночь не дома. Странное времяпровождение для детей. Я удивлена, что миссис Барри позволила Диане идти.

– Но это ведь особый случай, – просила Энн, готовая заплакать. У Дианы только один день рождения в год. День рождения – не обычное событие, Марилла. Присси Эндрюс собирается рассказать стихотворение «Вечерний звон не должен быть слышен сегодня». Это такое высокоморальное произведение, Марилла, я уверена, что мне будет полезно его услышать. А хор будет петь четыре прекрасных трогательных песни, которые очень похожи на религиозные гимны. И, Марилла, священник тоже собирается принять участие, да, действительно, он собирается сказать речь – это ведь примерно то же самое, что проповедь. Пожалуйста, можно я пойду, Марилла?

– Ты слышала, что я сказала, Энн, не так ли? Сними ботинки сейчас же и ложись в постель. Уже девять.

– Только еще одно слово, Марилла, – сказала Энн, предпринимая последнюю попытку уговорить её. – Миссис Барри сказала Диане, что мы могли бы спать в комнате для гостей. Подумайте о чести, которую окажут вашей маленький Энн.

– Это большая честь, но тебе придется обойтись без неё. Иди спать, Энн, и не хочу больше услышать ни слова от тебя.

Когда Энн, со следами слез на щеках, печально пошла наверх, Мэтью, который, по-видимому, крепко спал в гостиной в течение всего диалога, открыл глаза и решительно сказал:

– Ну, Марилла, я думаю, ты должна позволить Энн пойти.

– Я так не думаю, – возразила Марилла. – Кто воспитывает этого ребенка, Мэтью, ты или я?

– Ну, ты, – признал Мэтью.

– Тогда не вмешивайся.

– Ну, я и не вмешиваюсь. Разве это вмешательство, если у меня есть собственное мнение? И я считаю, что ты должна позволить Энн пойти.

– Ты сказал бы, что я должна разрешить Энн отправиться на Луну, если она захочет – не сомневаюсь в этом, – любезно ответила Марилле. – Я могла бы разрешить ей переночевать у Дианы, если бы этим всё и ограничилось. Но я не одобряю планов по поводу концерта. Она может там простудиться, да и забьёт себе голову всякой ерундой и переволнуется. Это выбьет её из колеи на целую неделю. Я знаю этого ребенка и знаю, что будет хорошо для неё – лучше, чем ты, Мэтью.

– Я думаю, что ты должна позволить Энн пойти, – повторил Мэтью твердо. Он не очень умел приводить нужные доводы в защиту своего мнения, но упорно его придерживался. Марилла беспомощно вздохнула и замолчала. На следующее утро, когда Энн мыла посуду после завтрака, Мэтью, направлявшийся в сарай, остановился, чтобы сказать Марилле снова:

– Я думаю, что ты должна позволить Энн пойти, Марилла.

На мгновение на лице Мариллы появилось неописуемое выражение. Затем она покорилась неизбежному и едко сказала:

– Очень хорошо, пусть идёт, если ничего больше не порадует тебя.

Тут же Энн вылетела из кухни, с мокрым кухонным полотенцем в руках.

– О, Марилла, Марилла, повторите эти благословенные слова еще раз.

– Я думаю, достаточно и одного раза. Этим ты обязана Мэтью, и я умываю руки. Если ты заболеешь пневмонией, когда будешь спать в чужой постели или выходить из душного зала посреди ночи, не вини меня, вини Мэтью. Энн Ширли, ты капаешь жирной водой по всему полу. Я никогда не видела такого нерадивого ребенка.

– О, я знаю, что я тяжкий крест для вас, Марилла, – сказала Энн с раскаянием. – Я делаю так много ошибок. Но тогда просто подумайте о тех ошибках, которые я не делаю, хотя могла бы. Я принесу песок и вычищу все пятна на полу, прежде чем идти в школу. О, Марилла, я так хочу пойти на концерт! Я никогда в жизни не была на концертах, и, когда другие девочки рассказывают о них в школе, я чувствую себя белой вороной. Вы не знаете, что я чувствовала при этом, но видите, Мэтью понял. Мэтью понимает меня, и это так приятно, когда тебя понимают, Марилла.

В то утро Энн была слишком взволнована, чтобы проявить себя наилучшим образом в школе. Гилберт Блайт обогнал её в правописании и оставил далеко позади в устном счёте. Но унижение Энн было меньшим, чем могло бы быть, из-за предстоящего концерта и ночёвки в комнате для гостей. Они с Дианой весь день говорили только об этом, так что с более строгим учителем, чем мистер Филлипс, их бы ждало суровое наказание.

Энн чувствовала, что если б ей не разрешили идти на концерт, она бы этого не перенесла, т. к. концерт был главным предметом обсуждения в тот день в школе. Дискуссионный клуб Эйвонли, который проходил каждые две недели на протяжении всей зимы, уже организовал несколько небольших бесплатных развлечений; но это должно было быть большое мероприятие, с платным входом десять центов, а деньги за вход передавались в помощь библиотеке. В Эйвонли молодые люди репетировали в течение нескольких недель, и все ученики были заинтересованы в концерте, особенно те, у кого старшие братья и сестры собирались принять участие в нём. Все школьники старше девяти лет собирались идти на концерт, кроме Кэрри Слоан, чей отец разделял мнение Мариллы относительно посещения маленькими девочками ночных концертов. Кэрри Слоун плакала весь день, уткнувшись в свою грамматику и чувствовала, что не стоит жить на свете.

Для Энн настоящий ажиотаж начался с окончания уроков в школе и постепенно нарастал, пока не достиг своего апогея на самом концерте. Мама Дианы устроила «элегантное чаепитие» и потом настало время для одевания в маленькой комнате Дианы наверху. Диана сделала причёску Энн в новом стиле Помпадур, а Энн завязала банты Диане с присущим ей мастерством; и потом они экспериментировали ещё с полудюжиной различных способов укладки волос. Наконец, они были готовы, щеки их разрумянились, а глаза светились от волнения.

Правда, Энн не могла не чувствовать себя уязвлённой, когда она сравнивала свой простой черный и бесформенный берет и серое пальто с узкими рукавами, сшитое Мариллой, с меховой шапочкой и нарядным пальтишком Дианы. Но она вовремя вспомнила, что у нее есть воображение и она может использовать его.

Потом приехали кузены Дианы – Мюрреи из Ньюбриджа. Все они уселись в больших санях, устланных соломой, и укрылись меховой накидкой. Энн наслаждалась этой поездкой, скольжением саней по атласно – гладкой дороге и хрустом снега под полозьями. Был великолепный закат, и снежные холмы и глубокие-синие воды в заливе Святого Лаврентия, сверкали, как огромная ваза из жемчуга и сапфиров, наполненная вином и огнем. Звон бубенцов и отдаленный смех, похожий на звуки веселья древесных эльфов, доносились отовсюду.

– О, Диана, – вздохнула Энн, сжимая руку Дианы в рукавичке под меховой накидкой, – разве это не как прекрасный сон? Действительно ли я выгляжу так же, как обычно? Я чувствую себя совсем другой, и мне кажется, что это должно отразиться в моей внешности».

– Ты выглядишь очень мило, – сказала Диана, которая только что получила комплимент от одного из своих двоюродных братьев, и чувствовала, что должна передать его дальше. – У тебя чудесный цвет лица.

Программа вечера состояла из выступлений, каждое из которых вызывало гамму «острых ощущений» и, как заверила Диану Энн, каждое последующее выступление было более волнительным, чем предыдущее. Когда Присси Эндрюс, одетая в новую розовую шелковую кофточку с ниткой жемчуга на её гладкой белой шее и настоящими гвоздиками в волосах – ходили слухи, что учитель специально посылал за ними в город – «поднялась по темной скользкой лестнице», Энн вздрогнула, проникшись сочувствием к ней. Когда хор пел «Высоко, над милыми ромашками» Энн смотрела в потолок, как будто он был украшен фресками с ангелами; когда Сэм Слоан начал объяснять и показывать «Как Сокери курицу усаживал» – Энн смеялась так заразительно, что люди, сидевшие рядом, тоже засмеялись, больше из симпатии к ней, чем от шутки, которая была довольно старой даже для Эйвонли. А когда мистер Филлипс произнёс торжественную речь Марка Антония над телом Цезаря с разрывающими сердце интонациями – поглядывая на Присси Эндрюс в конце каждого предложения – Энн чувствовала, что она может вскочить и устроить мятеж, как бравый римлянин.

Только одному номеру из программы не удалось ее заинтересовать. Когда Гилберт Блайт рассказывал стихотворение «Бинген на Рейне», Энн взяла книгу и читала её, пока он не закончил, и сидела неподвижно и чопорно, пока Диана отбила себе все ладоши, хлопая.

Было одиннадцать, когда они вернулись домой, полные впечатлений, но с предвкушением огромного удовольствия от грядущего обсуждения всех подробностей концерта. Все, казалось, спали, и дом был темным и тихим. Энн и Диана прошли на цыпочках в гостиную, длинную узкую комнату, из которой вела дверь в комнату для гостей. Там было приятно и тепло, горячие угли в камине тускло освещали комнату.

– Давай разденемся здесь, – сказала Диана. – Здесь так приятно и тепло.

– Вечер был восхитительный, правда? – вздохнула Энн восторженно. – Как, должно быть, прекрасно, выступать на сцене! Как ты думаешь, Диана, мы когда – нибудь сможем сделать это?

Да, конечно, когда-нибудь. Старшие школьники всегда выступают. Гилберт Блайт выступает часто, и он всего на два года старше нас. О, Энн, как ты могла делать вид, что не слушаешь его? Когда он прочитал строчку:

«Есть еще другая, не сестра»

– он посмотрел прямо на тебя.

– Диана, – сказала Энн с достоинством, – ты мой закадычный друг, но я не могу позволить даже тебе говорить со мной об этом человеке. Готова ли ты ко сну? Давай побежим наперегонки и посмотрим, кто добежит до кровати первым.

Предложение понравилось Диане. Два маленькие фигурки в белом понеслись через длинную гостиную, влетели в дверь комнаты для гостей, и упали на кровать в одно и то же время. А потом – кто-то зашевелился под ними, вскрикнул – и сказал приглушенным голосом:

– Милосердный Боже!

Энн и Диана были не в состоянии потом рассказать, как они выскочили из постели и выбежали из комнаты. Они только знали, что после этого пробега они оказались на лестнице и на цыпочках побежали наверх.

– О, кто это был – что это было? – прошептала Энн, стуча зубами от холода и страха.

– Это была тетя Жозефина, – сказала Диана, задыхаясь от смеха. – О, Энн, это была тетя Жозефина, однако как она там оказалась, непонятно. О, и я знаю, что она будет в ярости. Это ужасно! Это действительно ужасно – но ты слышала что-нибудь смешнее, Энн?

– Кто такая тетя Жозефина?

– Это тетя отца и она живет в Шарлоттауне. Она ужасно старая – лет семьдесят, не меньше. И я не верю, что она когда-то была маленькой девочкой. Мы ждали ее в гости, но не так скоро. Она ужасно чопорная и будет страшно ругаться из-за того, что случилось. Ну что ж, мы должны будем спать с маленькой Минни – и ты не представляешь, как она толкается во сне.

Мисс Жозефина Барри не появилась на завтраке на следующее утро. Миссис Барри приветливо улыбнулась девочкам.

– Надеюсь, вы хорошо провели время вчера? Я пыталась бодрствовать, пока вы не придёте домой, потому что хотела вам сказать, что приехала тетя Жозефина и что вам придется подняться наверх, но я так устала, что заснула. Я надеюсь, что вы не потревожили тетю, Диана.

Диана осторожно промолчала, но они с Энн обменялись украдкой виноватыми улыбками. Энн поспешила домой после завтрака и осталась в блаженном неведении о буре, которая разыгралась в доме Барри. Вечером того дня она пошла к миссис Линд по поручению Мариллы.

– Каким образом вы с Дианой испугали до смерти бедную старую мисс Барри прошлой ночью? – спросила миссис Линд строго, но с огоньком в глазах. – Миссис Барри заходила ко мне несколько минут назад по дороге в Кармоди и она очень обеспокоена тем, что старая мисс Барри была в ужасном настроении, когда встала утром. А характер Жозефины Барри не шутка, уверяю вас. Она не хочет даже говорить с Дианой.

– Это не вина Дианы, – сказала Энн сокрушенно. – Это я виновата. Я предложила бежать наперегонки, чтобы увидеть, кто первым добежит до кровати.

– Я знала это! – сказала с ликованием миссис Линд. – Я знала, что идея возникла в твоей голове. Ну, вы доставили всем много неприятностей, вот что. Старая мисс Барри приехала, чтобы остаться на месяц, но она заявляет, что больше не останется ни на день и собирается обратно в город завтра, хоть завтра и воскресенье. Она бы уехала сегодня, если бы могла. Раньше она обещала платить за уроки музыки для Дианы, но теперь она полна решимости не делать ничего вообще для такого сорванца. О, я представляю, что у них там творилось сегодня утром! Барри, наверное, были расстроены. Старая мисс Барри богата, и они хотели бы сохранить с ней хорошие отношения. Миссис Барри конечно ничего не сказала, но я довольно хорошо разбираюсь в человеческой натуре, вот что.

– Я такая несчастная, – расстроилась Энн. – Я всегда попадаю в передряги и втягиваю своих лучших друзей – ради которых я готова пролить кровь. Можете ли вы сказать мне, почему это так, миссис Линд?

– Это потому, что ты слишком беспечна и импульсивна, дитя. Ты никогда не задумываешься, прежде чем что-то сказать или сделать, нет, ты говоришь или делаешь это без раздумий.

– О, но так же лучше, – запротестовала Энн. – Что-то вспыхивает в вашем уме, такое интересное, и вы должны это сразу осуществить. Если вы задумаетесь над этим – вы всё испортите. Неужели вы никогда такого не чувствовали, миссис Линд?

Нет, миссис Линд не чувствовала. Она глубокомысленно покачала головой.

– Ты должна научиться думать хоть немного, Энн. Это то, о чём говорится в пословице: «Не зная броду – не суйся в воду» или «не прыгай в кровать, если не знаешь, кто там лежит».

Миссис Линд посмеялась над своей шуткой, но Энн оставалась задумчивой. Она не видела ничего смешного в ситуации, которая в её глазах была очень серьезной. Когда она ушла от миссис Линд, она пошла через поле к Садовому склону. Диана встретила ее в дверях кухни.

– Твоя тетя Жозефина была очень сердита, не так ли? – прошептала Энн.

– Да, – ответила Диана, подавляя смешок и с опасением глядя через плечо на закрытую дверь гостиной. – Она была вне себя от гнева, Энн. О, как она ругалась. Она сказала, что я самая невоспитанная девочка, которую она когда-либо видела, и что мои родители должны стыдиться из-за моего воспитания. Она говорит, что она не останется тут больше, но меня это не волнует. Но отец и мать расстроены.

– Почему ты не сказала им, что это моя вина? – требовательно спросила Энн.

– Разве похоже, что я могла бы такое сделать? – сказала Диана с негодованием. Я не ябеда, Энн Ширли, и так или иначе я была так же виновата, как и ты.

– Ну, тогда я собираюсь сказать ей, – сказала Энн решительно.

Диана остолбенела.

– Энн, да ты что – она съест тебя живьём!

– Не пугай меня, я и так боюсь, – умоляюще сказала Энн. – Я бы предпочла броситься на амбразуру. Но я должна сделать это, Диана. Это была моя вина, и я должна признаться. У меня уже был опыт в покаянии.

– Ну, она в комнате, – сказала Диана. – Ты можешь пойти, если хочешь. Я бы не осмелилась. И я не верю, что от этого станет кому-нибудь лучше.

С этим напутствием Энн пошла навестить льва в его логове – то есть, решительно подошла к двери гостиной и негромко постучала. Последовало резкое «Войдите!».

Мисс Жозефина Барри, худая, чопорная, с прямой спиной, яростно вязала, сидя у огня, ее гнев ещё не остыл, и глаза сверкали сквозь золотые очки. Она повернулась в кресле, ожидая увидеть Диану, и увидела девочку с бледным личиком, чьи большие глаза выражали смесь отчаянной храбрости и страха.

– Кто ты? – требовательно спросила мисс Жозефина Барри, без церемонии.

– Я – Энн из Зеленых крыш, – сказала маленькая посетительница робко, сцепив руки привычным жестом, – и я пришла признаться, если вы позволите.

– Признаться в чём?

– Это я виновата в том, что мы прыгнули на вашу кровать вчера вечером. Я предложила эту идею. Диана никогда бы не придумала такого, я уверена. Диана – настоящая леди, мисс Барри. Таким образом, вы не должны несправедливо винить ее.

– О, я не должна? А ведь Диана тоже принимала участие в прыжке. Такие глупости в респектабельном доме!

– Но это была только шутка, – настаивала Энн. – Я думаю, что вы должны простить нас, мисс Барри, теперь, когда мы извинились. И – так или иначе, пожалуйста, простите Диану и оплатите ее уроки музыки. Диана так хотела заниматься музыкой, мисс Барри, а я слишком хорошо знаю, как это горько, когда чего-то сильно хочешь, и не получаешь этого. Если вы хотите сердиться на кого-то, то лучше сердитесь на меня. Я так привыкла с самого детства, что люди сердятся на меня, что могу перенести это намного лучше, чем Диана.

Большая часть гнева почти исчезла из глаз пожилой дамы к этому времени, и в них появился огонёк веселого интереса. Но она по-прежнему серьезно сказала:

– Я не думаю, что это оправдывает вас, даже если это была просто шутка. Маленькие девочки никогда так не шутили, когда я был молодой. Вы не знаете, что это такое – пробудиться от глубокого сна, после долгого и трудного пути, когда две девочки прыгают на тебя с разбега.

– Я не знаю, но я могу себе представить, – сказала Энн горячо. – Я уверена, что это должно было очень неприятно. Но посмотрите на это с нашей стороны. У вас есть воображение, мисс Барри? Если есть, просто поставьте себя на наше место. Мы не знали, кто был в постели, и вы испугали нас до смерти. Это было просто ужасное чувство. И потом, мы не могли спать в комнате для гостей, хотя нам это обещали. Я полагаю, вы привыкли спать в комнатах для гостей. Но только представьте, как бы Вы чувствовали себя, если бы вы были девочкой-сиротой, которая никогда не имела такой возможности.

Гнев совсем прошёл к этому времени. Мисс Барри рассмеялась – звук, который вызвал у Дианы, ожидающей в безмолвной тревоге на кухне, большой вздох облегчения.

– Я боюсь, что моя фантазия немного заржавела – я так давно использовала её, – сказала она. – Я осмелюсь сказать, ваши претензии на сочувствие так же логичны, как и мои. Все зависит от того, с какой стороны мы смотрим на ситуацию. Сядь здесь и расскажи о себе.

– Мне очень жаль, но я не могу, – сказала Энн твердо. – Я хотела бы это сделать, потому что вы, кажется, очень интересная леди, и вы, возможно, даже моя родственная душа, хотя вы не очень похожи на неё. Но это мой долг сейчас – вернуться домой к мисс Марилле Касберт. Мисс Марилла Касберт – очень добрая женщина, которая воспитывает меня должным образом. Она делает всё, что может, но это очень тяжёлая работа. Вы не должны винить ее, что я прыгнула на кровать. Но прежде чем я уйду, я хочу, чтобы вы сказали мне, что вы простите Диану и останетесь в Эйвонли, как вы и планировали.

– Я думаю, что так и поступлю, если ты будешь приходить ко мне поговорить время от времени, – сказала мисс Барри.

В тот вечер мисс Барри подарила Диане серебряный браслет и попросила старших членов семьи распаковать ее чемодан.

– Я решился остаться здесь ради того, чтобы лучше познакомиться с этой девочкой Энн, – откровенно сказала она. – Она меня забавляет, а в моем возрасте забавный человек является редкостью.

Единственным комментарием Мариллы, когда она услышала эту историю, было: «я тебе говорила!» Это было сказано Мэтью.

Мисс Барри осталась на месяц, и даже больше. Она была более приятной гостьей, чем обычно, и Энн поддерживала ее в хорошем настроении. Они стали верными друзьями.

Когда мисс Барри уезжала, она сказала:

– Помни, Энн, девочка, когда ты приедешь в город, заходи ко мне в гости, и я положу тебя спать в моей лучшей комнате для гостей.

– Мисс Барри всё-таки моя родственная душа, – призналась Энн Марилле. – Этого нельзя было подумать по её виду, но так оно и есть. Это не видно с первого взгляда, как в случае с Мэтью, но через некоторое время начинаешь это чувствовать. Родственных душ не так мало, как мы привыкли думать. Это здорово, что их так много в этом мире!

Глава 20. Богатое воображение приводит к проблемам

В который раз в Зелёные крыши пришла весна – прекрасная, капризная, переменчивая канадская весна! Она задерживалась весь апрель и май, посылая ароматные, свежие, холодные дни с розовыми закатами и чудесами воскрешения и расцвета природы. Клены на Тропинке Влюбленных распустили красные почки, а вокруг Источника Дриад разрослись маленькие кучерявые папоротники. На пустыре, за фермой мистера Силаса Слоана расцвела сон-трава, из-под её темно-коричневых листьев виднелись розовые и белые цветы в виде звездочек. Все ученики провели приятный день, собирая их, и возвращались домой в тихие, ясные сумерки, неся в руках свою цветочную добычу.

– Мне так жаль людей, которые живут там, где нет сон-травы, – сказала Энн. – Диана говорит, что у них, возможно, есть что-то другое, но ведь не может же быть ничего прекраснее, чем эти цветы, или может, Марилла? И Диана говорит, что если они не знают о существовании этих цветов, то соответственно и не страдают от этого. Но я думаю, что это и есть самое грустное. Мне кажется, что это было бы ужасно, Марилла, не знать, как выглядит сон-трава и НЕ страдать от этого. Как вы думаете, что такое сон-трава, Марилла? Я думаю, что это, наверное, души цветов, которые умерли прошлым летом, и тут обрели свой рай. Мы чудесно провели сегодня день, Марилла! Мы обедали в широкой долине, покрытой мхом, возле старого родника – там очень РОМАНТИЧНОЕ место! Чарли Слоан бросил вызов Арти Гиллису перепрыгнуть через родник, а Арти не мог не принять его, и перепрыгнул. Никто в школе на это не осмеливался. Это очень МОДНО – бросать вызов. Мистер Филлипс подарил все цветы, которые он собрал, Присси Эндрюс, я слышала, как он сказал ей: «Милые – для милой». Он прочитал это в книге, я знаю; но это доказывает, наличие у него хоть какого-то воображения. Мне тоже хотели подарить цветы, но я отказалась от них с негодованием. Я не могу сказать тебе, кто это был, потому что я поклялась даже никогда не произносить его имени. Мы сплели венки из цветов и прикрепили их к шляпам. А когда нужно было возвращаться домой, мы пошли парами по дороге, с букетами и венками, по дороге напевая «Мой дом на горе». Ох, Марилла, как это было волнительно! Все родственники мистера Силаса Слоана вышли на нас посмотреть, и каждый, кого мы встречали по дороге, останавливался и смотрел нам вслед. Мы произвели настоящий фурор.

– Ничего удивительного! Такое баловство! – ответила Марилла. После сон-травы расцвели фиалки, и перекрасили Долину в фиалковый цвет. По дороге в школу, Энн проходила долину, осторожно ступая между цветами и охватывая долину благоговейным взглядом, как будто она ступала по священной земле.

– Не знаю, каким образом, – говорила она Диане, – но когда я иду через Долину, мне все равно– обгонит ли меня Гил, или кто-то другой в классе или нет. Но когда я прихожу в школу, все совсем по-другому, и это снова приобретает значение для меня. Во мне уживаются несколько разных Энн! Я иногда думаю, что именно поэтому я доставляю всем так много проблем. Если бы существовала только одна Энн, было бы гораздо удобнее, хотя и не так интересно.

Однажды июньским вечером, когда сады снова покрылись розовыми цветами, когда сладко перекрикивались серебристыми голосами лягушки в болотах вокруг Озера Мерцающих Вод, а воздух был наполнен запахами клевера и убаюкивающим запахом хвойного леса, Энн сидела у окна в комнате на крыше. Она делала уроки, но уже так стемнело, что читать было нельзя, поэтому она погрузилась в сладкие грезы, всматриваясь широко-открытыми глазами в ветви Снежной Королевы, усыпанные гроздьями белых цветов.

По сути, маленькая комнатка на крыше ничуть не изменилась. Стены были такими же светлыми, игольница такая же твердая, а кресла такие же желтые и стояли так же, как всегда. Однако, в общем, атмосфера комнаты изменилась. В ней появился новый дух, пульсирующая индивидуальность, которая, казалось, пропитала всю комнату и совершенно не зависела ни от учебников, нарядов и лент, ни даже от стоявшей на столе голубой вазы с трещиной, полной цветущих яблоневых веток. Казалось, что все фантазии, которые приходили в голову жизнерадостной владелице этой комнаты, проявились в зримой, но нематериальной форме и украсили пустые стены комнаты чудесными невесомыми картинами из радуги и лунного света. В эту минуту в комнату на крыше быстро вошла Марилла со свежевыглаженными школьными фартуками Энн. Она повесила их на спинку стула и села, с коротким вздохом. В тот день она плохо себя чувствовала из-за приступа головной боли, случавшегося иногда. И хотя голова уже не болела, она чувствовала слабость, и как она выражалась – была «выжатой, как лимон». Энн сочувственно посмотрела на нее:

– Мне бы хотелось, чтобы лучше у меня болела голова вместо вас, Марилла. Я бы радостно перенесла её за вас.

– Ты и так переделала много домашней работой и дала мне возможность отдохнуть, – ответила Марилла. – Я считаю, что ты достаточно хорошо со всем справилась и сделала меньше ошибок, чем обычно. Конечно, крахмалить носовые платки Мэтью было не нужно! И многие люди, если ставят пирог в духовку, чтобы приготовить его к обеду, вынимают его и едят, до того, как он сгорит. Но ты, очевидно, обычно делаешь по-другому.

После головной боли Марилла всегда была в ироническом настроении.

– Ах, мне очень жаль, – сказала Энн печально. – Я и забыла об этом пироге, с тех пор как поставила его в духовку, и только сейчас вы мне напомнили. Хотя подсознательно я чувствовала, что о чем-то забыла. Сегодня утром, когда вы дали мне задания по дому, я пообещала себе, что не буду ничего фантазировать, а сосредоточусь на работе. И все так и было, пока я не поставила пирог в духовку, а потом мне безумно захотелось себя представить, что я волшебная принцесса, запертая в одинокой башне, а прекрасный рыцарь мчится на вороном коне, чтобы меня спасти. Поэтому я и забыла о пироге. И я даже не заметила, что накрахмалила носовые платки. Во время глажки, я пыталась придумать название для нового острова, который мы с Дианой нашли вверх по ручью. Это восхитительное место, Марилла. Там растут два клена, и ручей протекает между ними. И тут я подумала, что будет здорово, если мы назовем его Островом Виктории, потому что мы открыли его в день рождения королевы. Мы обе с Дианой верные сторонницы королевы. Но мне так жаль, что такое случилось с пирогом и платками. Я хотела быть идеально хорошей девочкой сегодня, потому что сегодня годовщина. Вы помните, что случилось в этот день в прошлом году, Марилла?

– Нет, не помню.

– Ах, Марилла, в этот день я появилась в Зелёных крышах. Я никогда не забуду этот день. Это был важный день в моей жизни. Конечно, вам это не кажется таким значительным, как мне. Я здесь уже год, и все это время была так счастлива. Конечно, у меня были и проблемы, но ведь человек всегда может исправить свои ошибки. Вы сожалеете, что оставили меня у себя, Марилла?

– Не могу сказать, чтобы я жалела, – ответила Марилла, которая иногда даже не представляла, как она могла жить до того, как Энн приехала в Зелёные крыши. – Нет, совсем не жалею… Если ты закончила с домашним заднием, Энн, сходи к миссис Барри и попроси у нее для меня выкройку фартука Дианы.

– Но… но… уже слишком темно! – закричала Энн.

– Слишком темно? Да нет же, еще только сумерки. К тому же ты часто ходила к Диане и позже.

– Я лучше пойду утром! – нетерпеливо сказала Энн. – Я встану, когда рассветет и пойду.

– Что это ты придумала, Энн? Мне нужна выкройка, чтобы пошить тебе новый фартук сегодня вечером. Иди немедленно, и поскорее.

– Тогда я должна буду пойти по кружной дороге, – сказала Энн, с неохотой одевая шляпу.

– Идти по кружной дороге – это полчаса дольше! Не хочу даже слышать подобное!

– Я не могу идти через Лес Привидений, Марилла! – воскликнула Энн в отчаянии. Марилла оцепенела.

– Лес Привидений! Ты что, с ума сошла! Что ещё за Лес Привидений?

– Это сосновый лес за ручьем, – прошептала Энн.

– Что за ерунда! Никогда там не было никакого Леса Привидений! Кто сказал тебе такую чушь?

– Никто, – призналась Энн. – Мы с Дианой просто представили, что это Лес Привидений. Все места здесь такие… такие… ОБЫЧНЫЕ. И мы придумали такое название, чтобы было интереснее. Это случилось в апреле. Лес Привидений – это так романтично, Марилла. Мы выбрали сосновый лес, потому что он такой темный. Ах, мы представили самые страшные вещи! Там есть женщина в белом, которая появляется у ручья по вечерам, примерно в это время, заламывая руки и издавая самые жалобные стоны. Она приходит, когда кто-то должен умереть. И привидение маленького убитого ребенка часто появляется возле Убежища Безделья; он подкрадывается к вам сзади и кладет свои холодные пальцы вам в руку… вот так. Ох, Марилла, мне страшно при одной мысли об этом. И человек без головы ходит туда и сюда по тропинке… а скелеты злобно смотрят на вас из-за веток деревьев. Ах, Марилла, я ни за что на свете не решилась бы пройти через Лес Привидений после наступления темноты. Я уверена, что белые фигуры выпрыгнут из-за деревьев и схватят меня, если я пойду туда.

– Никогда подобного не слышала! – воскликнула Марилла, которая сидела в молчаливом изумлении до этого. – Энн, неужели ты хочешь сказать, что действительно веришь во все эти свои глупые выдумки?

– Не верю окончательно, – неуверенно сказала Энн. – По крайней мере, не верю днём. Но когда становится темно, Марилла, все совсем по-другому. Вот тогда-то привидения и появляются в лесу.

– Привидений не существует, Энн!

– Да, нет же, существуют, Марилла! – горячо сказала Энн. – Я знаю людей, которые их видели. И это уважаемые люди. Чарли Слоан говорит, что его бабушка однажды вечером видела, как его дедушка вёл коров домой с поля, хотя его похоронили год назад. Вы ведь знаете, что бабушка Чарли Слоана не выдумщица. Она очень религиозная женщина. И отца миссис Томас однажды вечером преследовал до самого дома горящий ягненок с отрезанной головой, которая висела на полоске шкуры. Он говорил, что это был призрак его брата, который предупреждал, что он скоро умрет. Правда, он не умер через девять дней, как было обещано, а только два года спустя, но все равно, видите, это была правда. А Руби Гиллис говорит…

– Энн, – резко сказала Марилла. – Я не желаю больше слушать эти глупости. Я всегда сомневалась по поводу твоего воображения, и если оно приводит к таким последствиям, я больше этого не хочу слышать. Ты пойдешь к миссис Барри немедленно и прямо через сосновый лес, и пусть это будет тебе уроком и наукой на будущее. И чтобы я больше не слышала от тебя ни слова ни о каких привидениях в лесах.

Энн могла просить и плакать сколько угодно – что она и делала, потому что очень боялась. Ее воображение подвело её, и сосновый лес после наступления ночи внушал ей сильный страх. Но Марилла была тверда в своём решении. Она довела дрожащую девочку до ручья и велела ей идти дальше прямо через мостик в темное убежище стонущих женщин и безголовых привидений.

– О, Марилла, как можно быть такой безжалостной? – сказала Энн плачущим голосом. – Как вы себя будете чувствовать, если какой-нибудь белый призрак схватит и унесет меня?

– Я готова рискнуть, – сказала Марилла решительно. – Ты знаешь, я всегда держу своё слово. Я вылечу тебя от привычки придумывать привидения. Иди сейчас же.

И Энн пошла, то есть, спотыкаясь, минула мостик и, вся дрожа, двинулась дальше по темной тропинке. Она запомнила этот путешествие на всю жизнь. Ей пришлось горько пожалеть о том, что у нее такое буйное воображение. Существа, которые были плодом её воображения, подстерегали ее за каждым кустом, вытягивая холодные, прозрачные руки, чтобы схватить испуганную девочку. Оторванная лента белой березовой коры, которую ветер волочил и перебрасывал по коричневым увядшим прошлогодним листьям, заставила сердце Энн на минуту остановиться. Долгий скрежет двух старых веток, задевавших друг друга, вызвал у нее на лбу холодную испарину. Летучие мыши, в темноте летавшие над ее головой, казались ей потусторонними созданиями. Добравшись до большого поля мистера Белла, она побежала по нему так, словно за ней гналась целая толпа белых привидений, и, подбежав к дверям кухни дома Барри, она совершенно запыхалась, и еле смогла попросить выкройку фартука. Дианы не было дома, а потому не было и возможности остаться подольше. Предстояла ужасная обратная дорога. Энн шла с закрытыми глазами, предпочитая лучше разбить себе голову о торчащие ветки деревьев, чем увидеть какой-нибудь белый призрак. Когда она, наконец, пошатываясь, прошла через деревянный мостик, она вздохнула, наконец, с облегчением.

– Ну, как – никто тебя не схватил? – спросила Марилла саркастически.

– Ох, … Марилла, – дрожа, сказала Энн, – меня теперь устроят и об-об-обычные места.

Глава 21. Новое достижение в кулинарии

– Боже мой, нет ничего, кроме встреч и расставаний в этом мире, как говорит миссис Линд, – заметила Энн печально, положив в последний день июня свою грифельную дощечку и книги на кухонный стол и вытирая красные глаза очень мокрым платком. «Как хорошо, Марилла, что я взяла запасной носовой платок в школу сегодня. Я предчувствовала, что он понадобится.

– Я никогда не предполагала, что ты настолько любишь мистера Филлипса, что тебе потребуется два носовых платка, чтобы вытирать слезы из-за того, что он уезжает, – сказала Марилла.

– Я не думаю, что плакала из-за большой любви к нему, – ответила Энн. – Я просто плакала, потому что все остальные это делали. Начала Руби Гиллис. Она всегда утверждала, что терпеть не может мистера Филлипса, но как только он встал, чтобы сказать прощальную речь, она залилась слезами. Тогда все девочки заплакали, одна за другой, но я старалась держаться, Марилла. Я пыталась вспомнить, как мистер Филлипс заставил меня сидеть с Гил… – с мальчиком, и как он написал мое имя неправильно на доске, и как он сказал, что я полная тупица в геометрии, и смеялся над моим правописанием, и все случаи, когда он был такой язвительный, но я почему-то не могла, Марилла, и мне тоже пришлось заплакать. Джейн Эндрюс рассказывала всем в течение месяца о том, как она будет рада, если мистер Филлипс уйдёт, и она заявила, что никогда не будет плакать по этому поводу. Но она рыдала сильнее всех, и пришлось позаимствовать платок у её брата – конечно, мальчики не плакали – потому что она не принесла свой платок, т. к. не собиралась плакать. Ах, Марилла, это было душераздирающее зрелище. Мистер Филлипс так красиво начал свою прощальную речь: «Настало время для нас попрощаться». Это было очень трогательно. И он говорил тоже со слезами на глазах, Марилла. О, я чувствовала раскаяние за то, что я говорила плохо о нём в школе и рисовала карикатуры на него на моей грифельной дощечке и высмеивала его и Присси. В ту минуту я хотела бы быть образцовой ученицей, как Минни-Эндрюс. Она уж точно не может ни в чём себя упрекнуть. Девочки плакали всю дорогу домой. Кэрри Слоун твердила каждые несколько минут: «Настало время для нас расстаться», и мы снова начинали плакать всякий раз, когда, казалось, мы уже были готовы успокоиться. Мне ужасно грустно, Марилла. Но никто не может чувствовать себя в глубоком отчаянии, если впереди два месяца каникул, правда, Марилла? И, кроме того, мы встретили нового священника и его жену, они ехали со станции. И хотя мне было так плохо, что мистер Филлипс уходит, я не могла не воспользоваться случаем и не поинтересоваться новым священником. Его жена очень красивая. Не совсем по-королевски прекрасная, конечно, – я полагаю, это было бы неподобающе для священника – иметь по-королевски прекрасную жену, потому что он мог бы подать этим плохой пример. Миссис Линд говорит, что жена священника в Ньюбридже подаёт очень плохой пример, потому что она одевается так модно. Жена нашего нового священника была одета в голубое муслиновое платье с прекрасными пышными рукавами и шляпу с отделкой из роз. Джейн Эндрюс сказала, что пышные рукава слишком светский наряд для жены священника, но я не стала судить её так строго, Марилла, потому что я знаю, что это такое – хотеть платье с пышными рукавами. Кроме того, она стала женой священника совсем недавно, так что надо принять это во внимание, не так ли? Они собираются пожить у миссис Линд, пока их дом не будет отремонтирован.

Если Марилла, при визите к миссис Линд в тот вечер, имела ещё какой-то мотив, кроме как вернуть выкройку для лоскутного одеяла, которую она одалживала прошлой зимой, то это была милая слабость, присущая большинству людей в Эйвонли. Многие вещи Миссис Линд одалживала, никогда не ожидая увидеть их снова, и выкройка тоже относилась к их числу. Новый священник, да ещё и с женой, был законным объектом для любопытства в тихом маленьком селении, где не так много происходило новых событий.

Старый мистер Бентли, священник, которого Энн обвинила в отсутствии воображения, был пастором Эйвонли в течение восемнадцати лет. Он был вдовцом, когда пришел в приход, и он остался вдовцом, несмотря на то, что местные сплетницы регулярно женили его то на одной, то на другой даме каждый год. В прошлом феврале он подал в отставку и уехал, провожаемый сожалением своих прихожан, большинство из которых привязались к старому доброму священнику, несмотря на его недостатки, как оратора. С тех пор прихожане церкви Эйвонли могли наслаждаться выступлениями многих различных кандидатов на место пастора и «временными заместителями», которые приезжали каждое воскресенье, чтобы читать проповеди. Они подходили или не подходили – по мнению отцов и матерей в общине; но будьте уверены, маленькая, рыжая девочка, которая сидела покорно в уголке скамьи Касбертов, также имела свое мнение о них и обсудила это в полном объеме с Мэтью, Марилла же всегда уклонялась от обсуждения из принципа, что нельзя критиковать священников в какой-либо форме.

– Я думаю, что мистер Смит не подходит, Мэтью, – окончательно решила Энн. – Миссис Линд говорит, что у него плохая дикция, но я думаю, что его худший недостаток – такой же, как был у мистера Бентли– отсутствие воображения. А у мистера Терри его слишком много, и он его не ограничивает, как я в случае с Лесом Привидений. Кроме того, миссис Линд говорит, что его богословская позиция не убедительна. Мистер Гришэм был очень хороший и очень религиозный человек, но он рассказывал слишком много смешных историй и заставлял людей в церкви смеяться. Он не вызывал уважения к себе, а ведь священник должен вызывать уважение, не так ли, Мэтью? Мне казалось, что мистер Маршалл был очень привлекательным, но миссис Линд говорит, что он не был женат, и даже не собирался, она сделала специальный запрос насчёт него и говорит, что никогда не допустит, чтобы молодой неженатый священник приехал в Эйвонли, потому что он может вступить в брак с местной прихожанкой, а это ведёт к неприятностям. Миссис Линд очень дальновидная женщина, не так ли, Мэтью? Я очень рада, что выбрали мистера Аллана. Мне он понравился, потому что его проповедь была интересной, и он молился от души, а не так, как будто это был его долг. Миссис Линд говорит, что он не идеальный, но она говорит, что вряд ли мы могли ожидать идеального священника на семьсот пятьдесят долларов в год, и так или иначе его богословская позиция убедительна, потому что она расспросила его тщательно по всем пунктам учения. И она знает родственников его жены, и они очень респектабельные люди, а женщины – все хорошие хозяйки. Миссис Линд говорит, что здравая богословская позиция у мужа и хорошие хозяйственные способности у жены – идеальное сочетание для семьи священнослужителя.

Новый священник и его жена были молодой, приятной супружеской парой, у которой ещё не закончился медовый месяц. Они были полны добрых и благородных намерений и с радостью приступили к своим обязанностям. Эйвонли принял их с открытым сердцем. И старым, и молодым понравился искренний, веселый молодой человек с его высокими идеалами, и задорная, ласковая юная леди, новая хозяйка дома пастора. С миссис Аллан Энн быстро подружилась и искренне полюбила её. Она обнаружила в ней родственную душу.

– Миссис Аллан просто великолепна, – объявила она однажды воскресным днём. – Она взяла наш класс, и она великолепная учительница. Она сразу сказала, что не считает справедливым, чтобы только учитель задавал вопросы, и вы знаете, Марилла, что это именно то, о чём я всегда думала. Она сказала, мы можем задать ей любой вопрос, который захотим, и я задала очень много вопросов. Я хорошо задаю вопросы, Марилла.

– Я в этом и не сомневалась, – прокомментировала Марилла.

Больше никто не спрашивал, кроме Руби Гиллис, а она спросила, будет ли пикник этим летом. Я не думаю, что это правильный вопрос, потому что он не имел никакого отношения к уроку – мы читали о Данииле в львиной яме – но миссис Аллан только улыбнулась и сказала, что, наверное, пикник будет. У миссис Аллан прекрасная улыбка и ямочки на щеках, я бы хотела иметь тоже такие ямочки на щеках, Марилла. Я уже не такая худая, как раньше, но у меня ещё нет ямочек. Если бы они у меня были, возможно, я смогла бы положительно влиять на людей. Миссис Аллан сказала, что мы должны всегда стараться положительно влиять на других людей. Она говорила так мило обо всем. Я никогда не знала до этого, что религия такая радостная вещь. Я всегда думала, что это грустно, но религия миссис Аллан не такая, и я хотела бы быть такой христианкой, как она. Я не хочу быть такой, как мистер Белл.

– Не очень хорошо говорить так о мистере Белле, – сказала Марилла серьезно. – Мистер Белл очень порядочный человек.

– О, он, конечно, порядочный, – согласилась Энн, – но он, кажется, не получает никакой радости от этого. Если бы я могла быть хорошей, я бы пела и танцевала весь день от радости. Я полагаю, миссис Аллан слишком взрослая, чтобы танцевать и петь, и, конечно, это не было бы достойно жены священника. Но я могу только чувствовать, что она рада быть христианкой, и что она была бы ею, даже если бы могла попасть на небеса без этого.

– Я полагаю, мы должны пригласить мистера и миссис Аллан на чай, как-нибудь в ближайшее время, – сказала Марилла задумчиво. – Они уже были у всех, кроме нас. Дай мне подумать. В следующую среду будет подходящий день, чтобы пригласить их. Но не говори ни слова об этом Мэтью, а то, если он узнает, что они придут, он найдет какой-нибудь предлог, чтобы куда-нибудь уйти в этот день. Он настолько привык к мистеру Бентли, что ему будет трудно познакомиться с новым священником, и жена нового священника напугает его до смерти.

– Я буду молчать, как могила, – заверила Энн. – Но, Марилла, вы позволите мне сделать торт к чаю? Я хотела бы сделать что-то для миссис Аллан, и вы знаете, что я могу сделать очень хороший торт.

– Ты можешь приготовить слоеный пирог, – пообещала Марилла.

В понедельник и вторник большие приготовления проходили в Зеленых крышах. Приглашение священника и его жены было серьезным и важным мероприятием, и Марилла решила, что не даст себя затмить никому из хозяек в Эйвонли. Энн была полна волнения и восторга. Она обсуждала это с Дианой во вторник вечером в сумерках, когда они сидели на больших красных камнях возле Источника Дриад и делали радугу в воде с помощью пихтовых палочек, смоченных в смоле.

– Все готово, Диана, за исключением моего торта, который я сделаю утром, и песочного печенья, которое Марилла сделает как раз перед чаем. Уверяю тебя, Диана, что Марилла и я были заняты приготовлениями целых два дня. Это такая ответственность – принимать семью священника. У меня никогда не было такого опыта раньше. Ты просто должна увидеть нашу кладовку. Там есть на что посмотреть! У нас будет заливная курица и холодный язык. На десерт – два вида желе, красное и желтое, и взбитые сливки и лимонный пирог, и вишневый пирог, и три вида печенья и фруктовый торт, и знаменитое варенье Мариллы из желтых слив, которое она держит специально для священников, и пудинг, и слоеный пирог, и песочное печенье, о котором я уже говорила, и свежий хлеб, и чёрствый – на случай, если у священника больной желудок и он не сможет есть свежий хлеб. Миссис Линд говорит – священники часто страдают от больного желудка, но я не думаю, что мистер Аллан был священником так долго, чтобы испортить себе желудок. Я просто холодею, когда думаю о своём слоеном пироге. О, Диана, а что, если он не получится! Мне снилось вчера ночью, что я убегала от страшного гоблина с большим слоеным пирогом вместо головы.

– Всё будет хорошо, все в порядке, – заверила Диана, всегда готовая утешить подругу. – Я считаю, что тот пирог, который ты испекла и принесла на обед в Убежище Безделья две недели назад, был совершенно восхитительным.

– Да, но торты имеют такую страшную привычку получаться плохо как раз тогда, когда вы очень хотите, чтобы вышло хорошо, – вздохнула Энн, отправив в плаванье хорошо пропитавшуюся смолой веточку. – Я полагаю, что должна просто верить в Провидение, и не забыть положить муку. О, смотри, Диана, какая прекрасная радуга! Как ты думаешь, дриада выйдет после того, как мы уйдём, и возьмёт её себе на шарф?

– Ты же знаешь, что дриад не существует, – сказала Диана. Мать Дианы узнал о Лесе с Привидениями и рассердилась из-за него. В результате Диана решила воздержаться от дальнейших полетов фантазии и не считала разумным верить даже в безобидных дриад.

– Но их так легко себе представить, – сказала Энн. – Каждый вечер, прежде чем отправиться спать, я выглядываю из окна и смотрю, не сидит ли там дриада, расчесывая свои локоны и любуясь собой в источнике, как в зеркале. Иногда я вижу ее следы в утренней росе. О, Диана, не отказывайся от веры в дриад!

Наконец настало утро среды. Энн встала на рассвете, потому что она была слишком взволнована, чтобы спать. Она сильно простудилась вчера из-за того, что долго сидела у источника, но даже пневмония не могла бы погасить ее интерес к кулинарным делам. После завтрака она приступила к приготовлению торта. Когда она, наконец, поставила его в духовку и закрыла дверцу, она глубоко вздохнула.

– Я уверена, что ничего не забыла в этот раз, Марилла. Но как вы думаете, он поднимется? А вдруг, порошок для выпечки не очень хороший? Я взяла его из новой банки. И миссис Линд говорит, что никогда нельзя быть уверенным, что у вас хороший разрыхлитель, когда столько много подделок вокруг. Миссис Линд говорит, что правительство должно рассмотреть этот вопрос, но она также утверждает, что мы никогда не дождёмся того дня, когда правительство консерваторов будет это делать. Марилла, а что, если торт не поднимется?

– У нас много выпечки и без него, – бесстрастно сказала Марилла.

Но пирог поднялся и вышел из печи, лёгкий и воздушный, как из золотой пены. Энн, покраснев от удовольствия, смазала его слоями рубинового желе, а в воображении представила, как миссис Аллан с удовольствием ест его и, возможно, попросит еще кусок!

– Вы, конечно, возьмёте лучший чайный сервиз, Марилла, – сказала она. – Могу ли я украсить стол папоротниками и дикими розами?

– Я думаю, что это все ерунда, – фыркнула Марилла. – На мой взгляд, самое главное – чтобы было вкусно, а украшения не так важны.

– У миссис Барри стол был украшен, – сказала Энн, которая могла быть хитрой, как змея, – и священник похвалил её за это. Он сказал, что это услада для глаз и праздник вкуса.

– Ну, как хочешь, – сказала Марилла, которая была полна решимости превзойти миссис Барри или любую другую хозяйку. – Только оставь, пожалуйста, достаточно места для тарелок с едой.

Энн превзошла саму себя, чтобы украсить стол ещё лучше, чем миссис Барри. Используя много роз и папоротников и обладая художественным вкусом, она украсила чайный столик так красиво, что, когда священник и его жена сели за него, они воскликнули хором: «Какая прелесть!».

– Это сделала Энн, – сухо сказала Марилла, но Энн чувствовала, что благодарная улыбка миссис Аллан и так слишком большое счастье для неё.

Мэтью тоже был там, но как удалось завлечь его за стол – знали только Энн и высшие силы. Он был в таком состоянии застенчивости и нервозности перед мероприятием, что привёл Мариллу в отчаяние, но Энн взялась за него так успешно, что теперь он сидел за столом в своём лучшем костюме с белым воротничком и вёл интересную беседу с священником. Он, правда, не говорил ни слова миссис Аллан, но этого и следовало ожидать.

Все шло, как было задумано, пока не подали пирог Энн. Миссис Аллан, у которой на тарелке уже лежали разные вкусности, отказалась от него. Но Марилла, видя разочарование на лице Энн, улыбаясь, сказала:

– О, вы должны взять кусочек этого пирога, миссис Аллан. Энн делала его специально для вас.

– В таком случае я должна попробовать его, – рассмеялась миссис Аллан, взяв себе пухлый треугольный кусочек, что также сделали священник и Марилла.

Миссис Аллан откусила кусок, и странное выражение появилось на ее лице; но не сказав ни слова, она, тем не менее, съела его. Марилла увидела это выражение и поспешила попробовать торт.

– Энн Ширли! – воскликнула она, – Что ты положила в этот торт?

– Только то, что нужно по рецепту, Марилла, – горестно сказала Энн. – О, неужели не вкусно?

– Невкусно! Это просто ужасно. Миссис Аллан, не пытайтесь доесть его. Энн, попробуй сама. Что за добавки ты положила?

– Ваниль, – сказала Энн, ее лицо покраснело от стыда после того, как она попробовала торт. – Только ваниль. О, Марилла, это должно быть из-за порошка для выпечки. У меня были подозрения насчёт него.

– Пекарский порошок – какая чепуха! Иди и принеси мне ваниль, которую ты использовала.

Энн побежала в кладовую и вернулась с бутылочкой, частично заполненной жидкостью коричневого цвета и помеченную жёлтой надписью: «Лучшая Ваниль».

Марилла взяла её, откупорила и понюхала.

– Боже мой, Энн, ты добавила в торт болеутоляющую жидкость, я разбила бутылку с ней на прошлой неделе и вылила то, что осталось – в пустую бутылку из-под ванили. Я думаю, это отчасти моя вина – я должна была предупредить тебя – но почему ты не понюхала её?

Энн залилась слезами от этого двойного позора.

– Я не могла – у меня был такой сильный насморк! – и с этим она убежала в свою комнату, где бросилась на кровать и безутешно заплакала.

Вскоре чьи-то шаги зазвучали на лестнице, и кто-то вошел в комнату.

– О, Марилла, – рыдала Энн, не поднимая головы, – Я опозорена навсегда! Я никогда не смогу оправдать себя! Это станет всем известно. В Эйвонли всегда всё становится известно. Диана спросит меня, как удался мой торт, и я должна буду сказать ей правду. Все меня будут знать, как девочку, которая добавила в торт болеутоляющее лекарство. Гил … – мальчики в школе будут всегда смеяться над этим. О, Марилла, если у вас есть хоть капля христианской жалости, не говорите мне, что я должна спуститься вниз и мыть посуду после этого. Я помою её, когда священник и его жена уйдут, но я никогда не смогу посмотреть миссис Аллан в глаза снова. Может быть, она подумает, что я пыталась отравить ее. Миссис Линд говорит, что знает сироту, который пытался отравить своего благодетеля. Но жидкость не была ядовитая. Она предназначалась для приёма внутрь – хотя и не с тортом. Вы скажете миссис Аллан про это, Марилла?

– Лучше встань и скажи ей это сама, – ответил веселый голос.

Энн подскочила и увидела миссис Аллан, стоявшую у ее кровати со смеющимися глазами.

– Моя милая девочка, ты не должна плакать из-за этого, – сказала она, искренне обеспокоенная трагическим лицом Энн. – Это всего лишь забавная ошибка, которую любой может сделать.

– О, нет, только я могла сделать такую ошибку, – сказала Энн тоскливо. – А я так хотела, чтобы торт получился хорошим для вас, миссис Аллан.

– Да, я знаю, дорогая. И я уверяю тебя, я ценю твою доброту и заботу так же, как если бы он удался. Теперь, не плачь больше, пошли со мной, и покажешь мне ваш цветочный сад. Мисс Касберт говорила мне, что там есть клумба с цветами, которые ты посадила. Я хочу увидеть их, меня очень интересуют цветы.

Анна позволила отвести себя в сад и утешить, сообразив, что ей действительно повезло, что миссис Аллан её родственная душа. Ничего больше не было сказано о злосчастном торте, и когда гости ушли, Энн обнаружила, что вечер прошёл лучше, чем можно было бы ожидать, учитывая то, что произошло. Тем не менее, она глубоко вздохнула.

– Марилла, разве не приятно думать, что завтра будет новый день, без совершённых ошибок в нем?

– Я ручаюсь, ты ещё их совершишь, – сказала Марилла. – Ты в этом просто мастер, Энн.

– Да, я хорошо знаю это, – призналась Энн грустно. – Но вы когда-нибудь замечали, что у меня есть одно достоинство, Марилла? Я никогда не совершаю одну и ту же ошибку дважды.

– Я не знаю, много ли от этого пользы, если ты всегда делаешь новые.

– О, разве вы не понимаете, Марилла? Должен быть предел ошибок, которые один человек может сделать, и когда я дойду до этого предела, я больше не буду совершать их. Это очень утешительная мысль.

– Ну, тогда тебе лучше пойти и отдать торт свиньям, – сказала Марилла. – Это несъедобно для человека, даже для Джерри Бута.

Глава 22. Энн приглашают на чай

– Ну а почему теперь так горят твои глаза? – спросила Марилла, когда Энн только вернулась с почты. – Ты обнаружила ещё одну родственную душу?

Волнение как облаком окутало Энн, светилось в её глазах, озаряло каждую черту лица. Она танцующим шагом прошла по тропинке, как эльф, несомый ветром через мягкий солнечный свет и ленивые тени августовского вечера.

– Нет, Марилла, можете себе представить? Меня пригласили на чай в дом пастора завтра днем! Миссис Аллан оставила письмо для меня в почтовом отделении. Только посмотрите на него, Марилла: «Мисс Энн Ширли, Зеленые Крыши». Это первый раз, когда меня назвали «мисс». Ах, меня охватил такой трепет! Я буду вечно беречь это письмо, как сокровище.

– Миссис Аллан сказала мне, что собирается по очереди приглашать на чай всех учениц из ее класса в воскресной школе, – сказала Марилла, не испытывая ни малейшего волнения по поводу этого замечательного события. – И не нужно впадать в такое нервное возбуждение! Научись воспринимать всё спокойно, дитя.

Для Энн принимать всё спокойно значило бы изменить своей натуре. Вся, как «воздух, и огонь, и вода» она переживала все радости и горести с утроенной силой. Марилла чувствовала это и испытывала смутное беспокойство, понимая, что жизненные взлеты и падения, вероятно, нанесут неизбежные раны этой импульсивной душе. И в то же время, она не до конца понимала, что столь же сильная способность чувствовать радость может более чем компенсировать все страдания. Поэтому Марилла считала своим долгом приучить Энн к спокойствию и рассудительности, таким же невозможным и чуждым для нее, как для солнечного луча, танцующего на поверхности ручья. Марилла не добилась значительного прогресса в этом, как она горестно признавалась себе. Стоило её надеждам или планам не осуществиться, как Энн погружалась в «бездну скорби». А если всё получалось – она возносилась на головокружительные вершины восторга. Марилла уже начинала отчаиваться, что никогда не сможет превратить свою воспитанницу в хорошую девочку со скромными манерами и чопорной осанкой. Но она бы не поверила, если б ей сказали, что в действительности ей нравится та Энн, какой она есть сейчас.

Энн пошла спать в ту ночь в грустном настроении, потому что Мэтью сказал, что ветер становится северным, и она боялась, что из-за этого завтра будет дождливый день. Шорох листьев тополя около дома беспокоил её, потому что звучал так, будто капли дождя стучат по крыше, а неясный, отдалённый шум моря, к которому она прислушивалась с восторгом в других случаях, очарованная его странным, звучным, повторяющимся ритмом, теперь казался предвестником бури и бедствия для девочки, которая очень хотела, чтобы завтра был прекрасный день. Энн думала, что утро никогда не настанет.

Но все имеет конец, даже ночь накануне дня, в который вы приглашены пить чай в доме пастора. Утром, несмотря на предсказания Мэтью, выдалось прекрасным, и настроение у Энн было превосходным.

– О, Марилла, есть что-то во мне сегодня, что заставляет меня любить всех, кого я вижу! – воскликнула она, когда мыла посуду после завтрака. – Вы не представляете, как хорошо я себя чувствую! Было бы отлично, если бы я так чувствовала себя всегда. Мне кажется, я могла бы стать идеальным ребенком, если бы меня приглашали на чай каждый день. Но, о, Марилла, ведь это такое торжественное событие. Я чувствую себя так тревожно. Что делать, если я не смогу вести себя должным образом? Вы знаете, я никогда не пила раньше чай в доме пастора и я не уверена, что знаю все правила хорошего поведения, хотя я изучала правила, о которых пишут в разделе этикета в журнале «Семейный Вестник» с тех пор, как я приехала сюда. Я так боюсь, что сделаю что-нибудь глупое или забуду сделать то, что должна. Это считается хорошим тоном – взять вторую порцию чего-либо, если вы хотите ещё?

– Твоя проблема, Энн, в том, что ты слишком много думаешь о себе. Ты должна думать о миссис Аллан, и что будет самым приятным для нее, – сказала Марилла, наконец выдав дельный совет. Энн мгновенно оценила его и согласилась.

– Вы правы, Марилла. Я постараюсь думать не только о себе.

Энн, очевидно, провела свой визит без каких-либо серьезных нарушений «этикета», потому что она вернулась домой в сумерках, когда в огромном, высоком небе появились облака шафранного и розового цвета, в блаженно-счастливом состоянии. Она рассказывала Марилле, как прошёл вечер, сидя на большой красной плите из песчаника возле кухонной двери и положив свою усталую голову с вьющимися кудрями на колени Марилле.

Прохладный ветер дул с широких полей с ещё неубранным урожаем, с поросших елями западных холмов и со свистом пролетал через ряды тополей. Большая яркая звезда висела над садом, и светлячки порхали над Тропой Влюблённых, в папоротниках и шелестящих ветках. Энн смотрела на них, пока говорила и чувствовала, что ветер и звезды и светлячки были частью чего-то невыразимо приятного и очаровательного.

– О, Марилла, я провела время очень увлекательно. Я чувствую, что жила не напрасно, и всегда буду это чувствовать, даже если меня никогда больше не пригласят на чай в дом пастора. Когда я пришла, миссис Аллан встретила меня в дверях. Она была одета в милое платье из бледно-розового органди, с множеством оборок и рукавами по локоть, и она выглядела так прекрасно, как ангел. Я теперь мечтаю быть женой священника, когда вырасту, Марилла. Священник может не обращать внимания на мои рыжие волосы, потому что он не должен думать о таких мирских вещах. Но тогда, конечно, нужно быть от природы хорошей, а я такой никогда не буду, так что не стоит об этом и мечтать. Некоторые люди от природы хороши, вы знаете, а другие нет. И я принадлежу к другим. Миссис Линд говорит, что во мне много первородного греха. Независимо от того, как сильно я стараюсь быть хорошей, я никогда не смогу стать такой, как те, кто хороши от природы. Это так же, как с геометрией, я думаю. Но вы не считаете, что если человек старается, то он должен рассчитывать на что-то? Миссис Аллан одна из тех людей, которые хороши по природе. Я её очень люблю. Понимаете, есть люди, такие, как Мэтью и миссис Аллан, которых вы можете полюбить сразу без каких-либо проблем. И есть другие, как миссис Линд, которых очень трудно полюбить с первого взгляда. Вы знаете, что должны любить их, потому что они умные, и так много делают для церкви, но вы должны постоянно напоминать себе о любви к ним, чтобы не забыть. Кроме меня, в гостях была еще одна девочка из воскресной школы Уайт Сэндс. Ее зовут Лоретта Брэдли, и она очень миленькая девочка. Не совсем родственная душа, вы знаете, но все равно очень приятная. У нас было очень изысканное чаепитие, и я думаю, что соблюдала все правила этикета очень хорошо. После чая миссис Аллан играла и пела, и она уговорила нас с Лореттой спеть тоже. Миссис Аллан говорит, что у меня хороший голос, и что я должна петь в хоре воскресной школы… Вы не представляете, в каком восторге я была от этой мысли! Я мечтала петь в хоре вместе с Дианой, но я боялась, что недостойна такой чести. Лоретте нужно было уходить домой рано, потому что сегодня вечером состоится большой концерт в гостинице в Уайт Сэндс, и ее сестра будет в нём участвовать. Лоретта говорит, что американцы в отеле проводят концерты каждые две недели в помощь больнице Шарлоттауна, и они приглашают многих людей из Уайт Сэндс принять в них участие. Лоретта сказала, что она тоже ждёт приглашения. Я просто смотрела на нее с восхищением. После того, как она ушла, мы с миссис Аллан поговорили по душам. Я рассказала ей все, – о миссис Томас и близнецах, Кэти Морис и Виолетте, и о моём приезде в Зеленых крыши, и о моих проблемах с геометрией. И вы можете поверить, Марилла? Миссис Аллан сказала мне, что она тупица в геометрии тоже. Вы не представляете, как это вдохновило меня! Миссис Линд зашла в дом пастора, прежде чем я ушла, и что вы думаете, Марилла? Попечители наняли нового учителя, и это дама. Ее зовут мисс Мюриэл Стейси. Разве это не романтическое имя? Миссис Линд говорит, что они никогда не приглашали учительницу в Эйвонли раньше, и она думает, что это опасное новшество. Но я думаю, что это будет великолепно – иметь учителя женщину, и я действительно не понимаю, как переживу эти две недели до начала школы. Мне так не терпится увидеть ее.

Глава 23. Энн идёт на жертвы во имя чести

Но Энн пришлось ждать больше двух недель встречи с новой учительницей. Почти месяц прошёл после случая с тортом, и настало время для новых приключений. Такие ошибки, как то, что она рассеянно вылила кастрюлю молока в корзину для пряжи в кладовой, а не в ведро для свиней, или то, что она, задумавшись, сошла с моста прямо в ручей, на самом деле не стоило принимать во внимание.

Через неделю после чая в доме пастора Диана Барри устроила вечеринку.

– Небольшая компания избранных, – заверила Энн Мариллу. – Только девочки из нашего класса.

Они хорошо провели время, и ничего плохого не случилось до тех пор, пока после чая, они не оказались в саду Барри, немного уставшие от всех своих игр и созревшие для любого заманчивого озорства, которое только могли придумать. Они решили поиграть в игру «Кто осмелится?».

Эта игра было модным развлечением среди учеников Эйвонли. В неё начали играть мальчики, но вскоре она распространилась и среди девочек. Все глупости, которые были сделаны тем летом в Эйвонли, из-за того, что их исполнители играли в эту игру, могли составить целую книгу.

Прежде всего Кэрри Слоун заявила, что Руби Гиллис не осмелится подняться до определенной ветки на огромном старом дереве ивы возле парадной двери. И,конечно, Руби Гиллис, хотя и смертельно боялась жирных зеленых гусениц, которые водились на данном дереве, а также испытывала страх перед гневом матери, если она порвёт своё новое муслиновое платье, ловко залезла на дерево, к посрамлению вышеуказанной Кэрри Слоун. Тогда Джози Пай вызвала Джейн Эндрюс, чтобы та проскакала на левой ноге вокруг сада без остановки, не опуская правую ногу на землю, что Джейн Эндрюс храбро попыталась сделать, но на третьем повороте силы покинули её, и она вынуждена была признать своё поражение.

Триумф Джози был таким явным, что это уже казалось неприличным. Поэтому Энн Ширли вызвала ее ходить по верхней части забора, который огораживал сад с восточной стороны. Нужно сказать, что «хождение» по забору требует больше навыков и равновесия, чем можно было бы предположить тем, кто никогда не пробовал. Но Джози Пай, хоть и не обладала некоторыми качествами, которые делают человека популярным, имела врожденный дар ходить по заборам. Джози шла по забору Барри с беспечностью, которая, казалось, подразумевает, что такой пустяк не стоит усилий. Её подвиг сопровождался неохотным восхищением, большинство других девочек могли оценить его, потерпев поражение в том, чтобы ходить по заборам. Джози сошла с забора, удовлетворённая своей победой, и бросила дерзкий взгляд на Энн.

Энн тряхнула своими рыжими косами.

– Я не думаю, что это такое большое достижение – пройти по короткому, низкому, забору, – сказала она. – Я знала девочку в Мэрисвиле, которая могли пройти по гребню крыши.

– Я не верю в это, – сказала Джози категорично. – Я не верю, что кто-то может ходить по крыше. Ты уж точно не можешь.

– Я не могу? – воскликнула Энн опрометчиво.

– Уверена, что ты не осмелишься сделать это, – сказала Джози дерзко. – Вызываю тебя подняться на крышу и пройти по гребню над кухней миссис Барри.

Энн побледнела, но ничего уже нельзя было сделать. Она подошла к стене дома, где стояла лестница, прислонённая к крыше кухни. Все пятиклассницы воскликнули «Ох!» отчасти от волнения, отчасти от ужаса.

– Не делай этого, Энн! – умоляла Диана. – Ты упадёшь и разобьёшься. Не обращай внимания на Джози Пай. Это несправедливо – заставлять кого-то сделать такую опасную вещь.

– Я должна сделать это. Моя честь поставлена на карту, – сказала Энн торжественно. – Я пройду по гребню крыши, Диана, или погибну при этой попытке. Если я умру, ты получишь на память мое кольцо из бусинок.

Энн поднялась по лестнице в полной тишине, добралась до гребня, выпрямилась, чтобы удержать равновесие, и пошла по нему, смутно понимая, что она очень высоко над землёй и что ходьба по крыше – не то занятие, где может пригодиться фантазия. Тем не менее, ей удалось сделать несколько шагов, пока не случилась катастрофа. Внезапно она покачнулась, потеряв равновесие, споткнулась, и упала, покатившись вниз по выжженной солнцем крыше, ломая и обрывая ветки растущего на ней плюща. Всё это случилось прежде, чем из груди испуганных зрительниц вырвался общий крик ужаса.

Если бы Энн упала с крыши с той стороны, с которой она поднималась, Диана, вероятно, стала бы наследницей кольца из бусинок. К счастью, она упала на другую сторону, где крыша нависала над крыльцом почти до земли, так что падение оттуда было не так страшно. Тем не менее, когда Диана и другие девушки лихорадочно побежали вокруг дома – кроме Руби Джиллис, которая будто приросла к земле и впала в истерику – они нашли Энн, очень бледную, лежащую среди оборванных веток плюща.

– Энн, ты умерла? – вскрикнула Диана, бросаясь на колени рядом с подругой. – О, Энн, дорогая Энн, скажи только слово, скажи – ты умерла?

К огромному облегчению всех девочек, и особенно Джози Пай, которая, несмотря на отсутствие воображения, была охвачена ужасными видениями, что все будут говорить о ней, как о девочке, которая была причиной ранней и трагической смерти Энн Ширли, Энн, покачиваясь, села и ответила неуверенно:

– Нет, Диана, я не умерла, но думаю, что я потеряла сознание.

– Как? – рыдала Кэрри Слоун. – Как это, Энн? Прежде, чем Энн смогла ответить, миссис Барри появилась на сцене. При виде ее Энн попыталась подняться на ноги, но снова опустилась на землю, вскрикнув от боли.

– В чем дело? Что у тебя болит? – требовательно спросила миссис Барри.

– Моя лодыжка, – выдохнула Энн. – О, Диана, пожалуйста, найди своего отца и попроси его отвезти меня домой. Я знаю, что не смогу дойти сама. И я уверена, что не смогу допрыгать так далеко на одной ноге, когда Джейн не смогла это сделать даже вокруг сада.

Марилла была в саду и собирала в ведро яблоки, когда увидела, как мистер Барри проходит бревенчатый мост и поднимается по склону. Миссис Барри шла рядом с ним, а за ними тянулась целая процессия девочек. На руках мистер Барри нес Энн, голова которой безвольно лежала на его плече.

В тот момент на Мариллу снизошло откровение. Вместе с внезапным уколом страха, который пронзил ее сердце, она поняла, что на самом деле Энн означает для нее. Она и раньше признавала, что ей нравится Энн – нет, что она очень привязалась к ней. Но теперь, когда она сбегала вниз по склону, она знала, что Энн ей дороже всех на свете.

– Мистер Барри, что с ней случилось? – выдохнула она, более бледная и взволнованная, чем когда – либо приходилось быть независимой, разумной Марилле.

Энн сама ответила, приподняв голову.

– Не бойтесь, Марилла. Я ходила по гребню крыши и упала. Я думаю, что вывихнула лодыжку. Но, Марилла, я бы могла сломать шею. Давайте искать положительную сторону в случившемся.

– Я могла бы догадаться, что ты пойдёшь и сделаешь что-то в этом роде, когда я отпущу тебя на вечеринку, – сказала Марилла, резко и сварливо, хоть и с облегчением. – Принесите ее сюда, мистер Барри, и положите на диван. Боже мой, ребенок потерял сознание!

Это было действительно так. Измученная болью из-за травмы, Энн исполнила одно из своих желаний – она упала в обморок.

Мэтью, которого спешно вызвали со сбора урожая, был немедленно отправлен за доктором, который быстро пришел и обнаружил, что травма была более серьезной, чем они предполагали. Лодыжка Энн была сломана.

В ту ночь, когда Марилла зашла в комнату на крыше, где лежала Энн с бледным от боли лицом, жалобный голос приветствовал ее с кровати.

– Вам не очень жаль меня, Марилла?

– Это была твоя собственная вина, – сказала Марилла, закрывая ставни и зажигая лампу.

– Поэтому вы и должны бы пожалеть меня, – сказала Энн, – потому что мысль, что это все моя вина, делает это испытание ещё более тяжёлым. Если бы я могла обвинить кого-нибудь, я бы чувствовала себя намного лучше. Но что бы вы сделали, Марилла, если бы вас «вызвали» пройти по крыше?

– Я бы осталась стоять на хорошей твердой земле, и пусть они «вызывают» дальше. Такой абсурд! – сказала Марилла.

Энн вздохнула.

– Для этого нужна железная сила духа, Марилла. А у меня её нет. Я просто чувствовала, что не могу вынести презрения Джози Пай. Она бы потешалась надо мной всю жизнь. И я думаю, что наказана так строго, что вам не нужно на меня сердиться, Марилла. И не так уж приятно терять сознание. И врач мне сделал ужасно больно, когда выправлял лодыжку. Я не буду в состоянии ходить в течение шести или семи недель. И не увижу новую учительницу. Она уже не будет новой, когда я смогу пойти в школу. И Гил – все обгонят меня в успеваемости. О, я самая несчастная из всех смертных! Но я постараюсь перенести все это достойно, если только вы не будете сердиться на меня, Марилла.

– Ладно, ладно, я не сержусь, – сказала Марилла. – Тебе не повезло, дитя, нет никаких сомнений, но, как ты говоришь, ты будешь из-за этого страдать. А сейчас попытайся съесть ужин.

– Разве это не счастье, что у меня такое богатое воображение? – сказала Энн. – Это поможет мне справиться с испытаниями. Что делают люди, у которых нет воображения, когда они ломают кости, как ты думаешь, Марилла?

У Энн была веская причина поблагодарить своё воображение много раз в последовавшие за этим утомительные семь недель. Впрочем, не только воображение развлекало её. У нее было много посетителей и ни одного дня не прошло без визита кого-то из школьниц, которые приносили Энн цветы и книги, и рассказывали ей обо всем происходящем в мире учеников Эйвонли.

– Все так добры ко мне, Марилла, – вздохнула Энн с радостью в день, когда смогла, хромая, пройтись по комнате. – Не очень приятно всё время лежать. Но есть и светлая сторона в этом, Марилла. Вы узнаете, как много у вас есть друзей. Даже директор Белл пришел ко мне, и он действительно очень хороший человек. Не родственная душа, конечно, но все-таки он мне нравится, и мне ужасно жаль, что я когда-то критиковала его молитвы. Я считаю теперь, что он действительно искренне произносит их, хотя он привык так говорить, как будто его это не интересует. Он мог бы преодолеть это, если бы приложил немного усилий. Я намекнула ему на это. Я рассказала ему, как сильно старалась, чтобы мои собственные маленькие молитвы были интересными. А он рассказал мне, что когда он был мальчиком, то тоже сломал лодыжку. Так странно думать о директоре Белле, как о мальчике. Даже мое воображение имеет свои пределы, потому что я не могу себе это представить. Когда я пытаюсь представить себе его, как мальчика, я вижу его с серыми усами и в очках – таким, как он выглядит в воскресной школе, только маленький. Зато легко представить себе миссис Аллан маленькой девочкой. Миссис Аллан была у меня четырнадцать раз. Разве это не повод для гордости, Марилла? Ведь у жены священника так много забот! Она такая веселая гостья. Она никогда не говорит мне, что это моя собственная вина, или что она надеется, что я стану хорошей девочкой в результате. Миссис Линд всегда говорила мне это, когда приходила ко мне; причём говорила таким тоном, будто не верит, что я могу стать хорошей девочкой. Даже Джози Пай пришла навестить меня. Я приняла её так вежливо, как только могла, потому что я думаю, она сожалеет, что вызвала меня ходить по крыше. Если бы я умерла, она бы несла тяжёлое бремя угрызений совести всю свою жизнь. Диана показала себя верным другом. Она приходила каждый день, чтобы развеселить свою одинокую подругу. Но, ах, я буду так рада, когда смогу пойти в школу, я слышал такие захватывающие рассказы о новой учительнице. Все девочки думают, что она очень милая. Диана говорит, что у неё прекрасные светлые вьющиеся волосы и такие выразительные глаза. Она одевается красиво, и ее рукава на платье пышнее, чем у кого-либо еще, в Эйвонли. Каждые две недели по пятницам она организовывает художественное чтение и каждый должен прочитать отрывок или принять участие в диалоге. О, так приятно думать об этом. Джози Пай говорит, что она ненавидит это, но это только потому, что у Джози так мало воображения. Диана, Руби Гиллис и Джейн Эндрюс готовят диалог, под названием «Утренний визит», на следующую пятницу. И во второй половине дня в пятницу, когда нет выступлений, Мисс Стейси ведёт всех на урок на свежем воздухе, и они будут изучать папоротники, цветы и птиц. И они делают гимнастику каждое утро и вечер. Миссис Линд говорит, она никогда не слышала о таких занятиях, и все это происходит из-за того, что учитель – женщина. Но я думаю, это должно быть прекрасно и я верю, что найду в мисс Стейси родственную душу.

– Пока что очевидно только одно, Энн, – сказала Марилла, – что при падении с крыши Барри твой язык не пострадал.

Глава 24. Мисс Стейси и её ученики готовят концерт

Только в октябре Энн была готова вернуться в школу. Это был прекрасный октябрь, весь в красном и золотом, с нежными утрами, когда долины были заполнены мягкими туманами, как будто дух осени налил их в чаши долин, чтобы солнце могло осушить их. Туманы играли разными красками – аметистовой, жемчужной, серебряной, розовой, и дымчато-синей. Росы так сильно окропляли поля, что те блестели как серебристое покрывало, и в лесных долинах лежали кучи шелестящих листьев, которые громко хрустели, если пробежать по ним. Березовый Путь был покрыт жёлтым навесом, а папоротники стали бурыми и увяли. В самом воздухе носился особый запах, который воодушевлял девочек, которые, в отличие от улиток, быстро и охотно шагали в школу. Это было здорово – сесть снова за маленькую коричневую парту рядом с Дианой, увидеть Руби Гиллис, кивающую через проход, получить записку от Кэрри Слоан, и жвачку из смолы от Джулии Белл. Энн глубоко вздохнула от счастья, когда затачивала карандаш и раскладывала свои картинки на парте. Жизнь, конечно, была очень интересной.

В новом учителя она нашла ещё одного хорошего и полезного друга. Мисс Стейси была яркой, отзывчивой молодой женщиной со счастливым даром завоёвывать привязанность своих учеников и извлекать лучшие их духовные и моральные качества. Энн расцвела, как цветок, под благотворным влиянием и приносила домой для восхищённого Мэтью и критичной Мариллы хвалебные отчёты о школьных событиях.

– Я люблю мисс Стейси всем сердцем, Марилла. Она настоящая леди, и у неё такой приятный голос. Когда она произносит мое имя, я чувствую инстинктивно, что она бы написала его правильно. У нас было художественное чтение во второй половине дня. Я очень бы хотела, чтобы вы были там и услышали, как я читаю «Марию Стюарт, Королеву Шотландии». Я вложила всю свою душу в это произведение. Рубин Гиллис сказала мне, когда мы шли домой, что, когда я произнесла строку:

«Прощай навсегда, моё женское сердце», – кровь застыла в ее жилах.

– Ну, ты, возможно, прочитаешь это для меня как– нибудь на днях, в сарае, – предложил Мэтью.

– Конечно, я прочитаю, – сказала Энн задумчиво, – но боюсь, не получится сделать это так же хорошо. Это будет не так интересно, как когда целая школа внимает тебе, затаив дыхание. Я знаю, что у меня не получится сделать так, чтобы ваша кровь застыла в жилах.

– Миссис Линд говорит, что это ее кровь застыла в жилах в прошлую пятницу, когда она увидела мальчиков, которые лезли на верхушки тех больших деревьев на холме Белла за вороньими гнездами, – сказала Марилла. – Удивительно, что мисс Стейси одобряет это.

– Но нам было нужно воронье гнездо для изучения природы, – объяснила Энн. – Это было на нашем уроке на свежем воздухе во второй половине дня. Эти уроки во второй половине дня просто прекрасны, Марилла. И мисс Стейси объясняет все так красиво. Мы должны были написать сочинения об этих уроках, и я пишу самые лучшие работы.

– Не стоит себя хвалить. Лучше пусть учитель оценит.

– Но это она сказала, Марилла. И я не хвастливая. Как я могу хвастаться, когда я такая тупица в геометрии? Хотя я действительно начинаю немного лучше соображать в ней. Мисс Стейси очень понятно объясняет. Тем не менее, я никогда не буду хорошо её знать, и уверяю вас, это унизительное чувство. Зато я люблю писать сочинения. Обычно Мисс Стейси позволяет нам выбрать свободные темы; но на следующей неделе мы должны написать сочинение о каком-то выдающемся человеке. Трудно выбрать среди многих замечательных людей, которые жили на этом свете. Как это должно быть прекрасно – быть выдающимся человеком и чтобы после того, как ты умрёшь, о тебе писали сочинения! О, я бы очень хотела стать знаменитой. Я думаю, что когда я вырасту, я стану медсестрой и вместе с Красными крестом отправлюсь на поле боя как посланник милосердия. Конечно, если я не стану иностранным миссионером. Это было бы очень романтично, но нужно быть очень хорошей, чтобы быть миссионером, и это будет камнем преткновения для меня. Мы также делаем гимнастику каждый день. Она помогает нам быть изящными и способствует пищеварению.

– Какие глупости! – сказала Марилла, которая действительно думала, что это все ерунда.

Но все уроки на свежем воздухе во второй половине дня, художественное чтение по пятницам и занятия гимнастикой, не шли ни в какое сравнение с проектом, который мисс Стейси предложила в ноябре. Он состоял в том, что ученики школы Эйвонли должны были подготовить концерт и показать его в канун Рождества, с похвальной целью собрать средства на школьный флаг. Ученики с восторгом приняли этот план и сразу начали подготовку к концерту. Но из всех воодушевлённых исполнителей, никто не был так взволнован, как Энн Ширли, которая отдалась этому начинанию всем сердцем, сдерживаемая только неодобрением Мариллы, которая считала всю эту затею вздорной.

– Это забивание головы чепухой и трата времени, которое должно быть использовано для уроков, – проворчала она. – Я не одобряю, чтобы дети участвовали в концертах и бегали по репетициям. Это делает их хвастливыми, нахальными, и приучает бродить без дела.

– Но это же для благой цели, – сказала Энн. – Флаг будет воспитывать дух патриотизма, Марилла.

– Выдумки! Мало кто из вас думает про патриотизм. Все, что вам нужно, это развлечься.

– Ну, ведь можно объединить патриотизм и развлечение, не так ли? Конечно, это замечательно, чтобы будет концерт. Мы собираемся исполнить шесть хоровых песен, а Диана и я споём соло. Я участвую в двух сценках: «Королева фей» и «Общество по борьбе со сплетнями». Мальчики тоже сыграют сценку. И я буду читать два стихотворения, Марилла. Я просто дрожу, когда думаю об этом, но это приятная дрожь. И наконец, будет живая картина: «Вера, Надежда и Любовь». Диана, Руби и я будем её изображать, завернутые в белые простыни с распущенными волосами. Я буду Надеждой, сложу руки вот так, а глаза подниму к небу. Я собираюсь репетировать в комнате на крыше. Не пугайтесь, если услышите стоны. Я должна надрывно стонать в одном из моих стихотворений, и это действительно трудно, Марилла. Джози Пай обиделась, потому что она не получила роль, которую хотела. Она хотела быть королевой фей. Но это было бы смешно, никто не слышал, чтобы королева фей была такая толстая, как Джози. Королева фей должна быть стройной. Джейн Эндрюс будет играть королеву, а я – одну из ее фрейлин. Джози говорит, что она думает, что рыжая фея – это так же нелепо, как толстая, но я не обращаю внимания на то, что говорит Джози. У меня будет венок из белых роз в волосах, а Руби Гиллис одолжит мне свои туфельки, потому что у меня нет своих подходящих. Понимаете, для феи нужны туфельки. Вы же не можете себе представить фею в сапогах, правда? Особенно с коваными носками? Мы собираемся украсить зал еловыми и пихтовыми ветками, с вплетёнными в них розовыми бумажными розами. И мы все войдём парами в зал, когда зрители рассядутся, пока Эмма Уайт будет играть марш на органе. О, Марилла, я знаю, что вы не с таким энтузиазмом относитесь к этому, но разве вы не надеетесь, что ваша маленькая Энн покажет себя в наилучшем свете?

– Все, на что я надеюсь, что ты будешь хорошо себя вести. Я буду искренне рада, когда закончится вся эта суета, и ты сможешь успокоиться. Ты ничем другим не можешь заниматься, потому что у тебя голова забита сценками, стонами и живыми картинами. Что касается твоего языка, это чудо, что в нём ещё не появилась дырка.

Энн вздохнула и пошла на задний двор, где Мэтью колол дрова. Молодая новая луна взошла в западной части тёмно зелёного неба и светила через голые ветки тополей прямо во двор. Энн уселась на поленнице и рассказывала Мэтью о концерте, уверенная, что найдёт благодарного и сочувствующего слушателя в его лице.

– Ну, я думаю, это будет очень хороший концерт. И я надеюсь, ты хорошо сыграешь свою роль, – сказал он, улыбаясь ее нетерпеливому, живому личику.

Энн улыбнулась ему. Эти двое были лучшими друзьями, и Мэтью не раз благодарил звезды за то, что не имел ничего общего с воспитанием Энн. Это было исключительно в компетенции Мариллы. Если бы ему пришлось воспитывать Энн, он бы не знал, как справедливо разделить симпатию и долг. А так он мог «портить» Энн – как говорила Марилла – столько, сколько хотел. Но это был не такой уж плохой расклад: немного похвалы иногда так же полезно, как и самое добросовестное воспитание в мире.

Глава 25. Мэтью настаивает на пышных рукавах

Мэтью провёл неприятные десять минут. Это случилось, когда он пришел на кухню, в сумерках, холодным, серым декабрьским вечером, и сел в углу на деревянный ящик, чтобы снять свои тяжелые ботинки, даже не догадываясь о том, что Энн и ее одноклассницы репетируют «Королеву фей» в гостиной. Вскоре они пришли толпой через коридор на кухню, весело смеясь и болтая. Они не видели Мэтью, который стыдливо спрятался в тени деревянного ящика с ботинком в одной руке и лопаткой для обуви в другой. Он застенчиво наблюдал за ними в течение всё тех же десяти минут, пока они надевали свои шапки и куртки, и разговаривали о сценках и концерте. Энн стояла среди них, со светящимися глазами и такая же оживлённая, как они; но Мэтью внезапно осознал, что чем-то она отличается от подруг. И эта разница, которая беспокоила Мэтью, не должна была существовать. Цвет лица у Энн был ярче, глаза больше и выразительнее, черты более тонкие, чем у других; даже застенчивый, невнимательный Мэтью мог увидеть это. Но разница, которая беспокоила его, не имела отношения к вышеперечисленному. Тогда в чем же она была?

Мэтью думал об этом и после того, как девочки ушли, взявшись за руки, по длинной, обледеневшей дорожке, а Энн села за свои книги. Он не мог поделиться мыслями с Мариллой, которая, как он был уверен, фыркнула бы презрительно и сказала бы, что единственное различие между Энн и другими девочками в том, что они иногда молчат, а Энн никогда. Такое замечание не сильно помогло бы Мэтью.

Он решил покурить трубку, чтобы обдумать этот вопрос, что вызвало большое неудовольствие у Мариллы. После двух часов курения и упорных размышлений Мэтью нашёл ответ. Энн была одета не так, как другие девочки!

Чем больше Мэтью думал над этим вопросом, тем больше он убеждался, что Энн никогда не была одета, как другие девочки – никогда, с тех пор как приехала в Зеленые крыши. Марилла одевала её в простые, темные платья, скроенные по одной и той же выкройке. Если Мэтью и знал, что такая вещь, как мода в одежде существует, то это было единственное, что он знал о ней, но он был совершенно уверен, что рукава на платье Энн отличаются от рукавов других девочек. Он вспомнил стайку маленьких девочек, которых он видел тем вечером – все в весёлых, красных, синих, розовых и белых платьях – и он задался вопросом, почему Марилла всегда одевала Энн так невыразительно и мрачно.

Наверное, так и должно быть. Марилла знала, как лучше, ведь Марилла занималась воспитанием Энн. Вероятно, таким образом применялись некоторые мудрые правила воспитания. Но, конечно, не будет никакого вреда, если у ребенка появится одно красивое платье – например, такое, как у Дианы Барри. Мэтью решил, что он подарит ей такое, что, безусловно, не может считаться как вмешательство в воспитание. До Рождества осталось только две недели. Хорошее новое платье будет самым подходящим подарком. Мэтью со вздохом удовлетворения убрал трубку и пошел спать, а Марилла открыла все двери и окна в доме, чтобы проветрить.

На следующий вечер Мэтью отправился в Кармоди, чтобы купить платье. Он был настроен преодолеть все препятствия и покончить с этим, но чувствовал, что ему предстоит нелёгкое испытание. Были некоторые вещи, которые Мэттью мог легко купить и даже поторговаться, но он знал, что придётся положиться на милость лавочника при покупке платья для девочки.

После долгих размышления Мэтью решил идти в магазин Сэмюэля Лоусона вместо того, чтобы идти к Вильяму Блэру. Хотя Касберты всегда делали покупки у Вильяма Блэра; это было почти также незыблемо, как быть членом пресвитерианской церкви и голосовать за консерваторов. Но две дочери Уильяма Блэра часто обслуживали клиентов в магазине и Мэтью ужасно их боялся. Он мог иметь дело с ними, когда точно знал, что он хотел и мог указать на это; но в таком деле, как покупка платья, где требуются объяснения и консультации, Мэтью чувствовал, что он должен быть уверен, что за прилавком мужчина. Поэтому, он лучше пойдёт в магазин Лоусона, где Самуэль или его сын обслужат его.

Увы! Мэтью не знал, что Самуэль, в связи с расширением своего бизнеса также нанял продавщицу; она была племянницей его жены и очень решительной молодой особой, с огромной причёской «Помпадур», большими, живыми карими глазами, и широкой, сбивающей с толку, улыбкой. Она была одета с подчёркнутым шиком и носила несколько браслетов, которые сверкали и гремели при каждом движении руки. Мэтью и так был смущён её присутствием за прилавком, а эти браслеты полностью сбили его с толку.

– Чем я могу помочь вам сегодня, мистер Касберт? – быстро и вкрадчиво спросила мисс Лусилла Харрис, хлопнув руками по прилавку.

– У вас есть …есть… – ну, скажем, садовые грабли? – заикаясь, спросил Мэтью.

Мисс Харрис посмотрела несколько удивленно, не ожидая услышать от покупателя вопрос о садовых граблях в середине декабря.

– Мне кажется, у нас осталась парочка, – сказала она, – но они наверху, в кладовой. Я пойду посмотрю.

Во время ее отсутствия Мэтью собрал свои разрозненные мысли для новой попытки.

Мисс Харрис вернулась с граблями и весело спросила:

– Что-нибудь еще хотите купить сегодня, мистер Касберт?

Мэтью взял себя в руки и ответил:

– Ну, раз вы предлагаете, я мог бы также взять … то есть …посмотреть … то есть купить … немного семян для посадки.

Мисс Харрис слышала, что Мэтью Касберта называют странным. Теперь она пришла к выводу, что он был полностью сумасшедшим.

– Мы будем продавать семена весной, – объяснила она надменно. – У нас их нет в продаже сейчас.

– О, конечно, – конечно, – так и есть, – пробормотал несчастный Мэтью, схватив грабли и попятившись к двери. На пороге он вспомнил, что не заплатил за них, и вернулся назад с несчастным видом. В то время как мисс Харрис считала сдачу, он собрал все свои силы для окончательной отчаянной попытки.

– Ну, – если это не доставит вам слишком много неудобств – я мог бы также …это …Я бы хотел взглянуть на … на …сахар.

– Белый или коричневый? – спросила мисс Харрис терпеливо.

– Ох, – ну – коричневый, – сказал Мэтью слабым голосом.

– Там стоит бочка с ним, – сказала мисс Харрис, звеня браслетами. – Это единственный сорт, который у нас есть.

– Я …я возьму двадцать фунтов, – сказал Мэтью, на лбу у него выступил пот.

Мэтью был уже на полпути домой, когда смог вернуть себе душевное равновесие. Это был ужасный опыт, но так ему и надо, подумал он, за совершение покупок в чужом магазине. Когда он вернулся домой, он спрятал грабли в сарае для инструментов, но сахар отнес Марилле.

– Коричневый сахар! – воскликнула Марилла. – О чём ты думал, когда покупал столько? Ты знаешь, я никогда не использую его, только в кашу для наемных рабочих или тёмный фруктовый пирог. Джерри ушел, а пирог я давно уже не пекла. Это не очень хороший сахар, – крупный и темный – Уильям Блэр обычно не продаёт такой.

– Я… я думал, что может пригодиться когда-нибудь, – сказал Мэтью и поспешил уйти.

Когда Мэтью поразмыслил над этим вопросом, он пришёл к выводу, что только женщина может справиться с данной ситуацией. Марилла отпадала сразу. Мэтью был уверен, что она немедленно забракует это предложение. Оставалась только Миссис Линд – ибо ни у какой другой женщины в Эйвонли Мэтью не осмелился бы спросить совета. К миссис Линд он и пошел, и добрая женщина быстро забрала дело в свои руки у отчаявшегося Мэтью.

– Выбрать платье, чтобы вы подарили его Энн? Конечно, я могу. Я собираюсь в Кармоди завтра и заодно куплю его. Вы хотите что-то особенное? Нет? Ну, тогда я просто выберу по своему вкусу. Я считаю, что хороший глубокий коричневый цвет подойдёт Энн. В магазине Уильяма Блэра продаётся красивая полушёлковая ткань «Глория». Возможно, вы хотели бы, чтобы я пошила это платье для нее? Ведь, если Марилла будет его шить, то Энн узнает раньше времени и сюрприз не получится. Что ж, я сделаю это. Нет, это не доставит мне хлопот. Мне нравится шить. Я пошью его по выкройке для моей племянницы, Дженни Гиллис, потому что она и Энн похожи фигурами, как две капли воды.

– Буду вам очень благодарен, – сказал Мэтью, – и – и … я не знаю, – но я хотел бы…я думаю, сейчас делают рукава по-другому, чем раньше. Если я не прошу слишком многого, я бы хотел, чтобы вы их сделали по-новому.

– Пышные рукава? Конечно. Вы не должны волноваться больше об этом, Мэтью. Я сделаю всё по последней моде, – сказала миссис Линд. Для себя она добавила, когда Мэтью ушел:

– Приятно будет увидеть, что бедный ребенок одел что-то приличное хоть один раз. То, как Марилла её одевает – на самом деле смешно, вот что, и я хотела сказать ей об этом много раз. Я придержала язык, потому что вижу, что Марилла не хочет советов, и она думает, что знает больше о воспитании детей, чем я, хотя она и старая дева. Так всегда бывает. Люди, которые воспитали своих детей, знают, что нет никаких надёжных методов, которые подойдут любому ребенку. Но те, кто никогда не воспитывал детей, считают, что все так же просто и легко, как тройное правило в математике – просто подставьте ваши три числа согласно правилу и вы получите решение. Но плоть и кровь не подходят под математические правила и вот где Марилла Касберт делает свою ошибку. Я полагаю, она пытается воспитать дух смирения в Энн, одевая её таким образом, но это, скорее всего, вызовет зависть и недовольство у девочки. Я уверена, что ребенок видит разницу между своей одеждой и платьями других девочек. Подумать только, даже Мэтью заметил это! Этот человек просыпается после шестидесяти лет сна.

Марилла догадывалась в течение следующих двух недель, что Мэтью что-то задумал, но что именно – она не знала до Рождества, когда миссис Линд сшила новое платье. Марилла приняла это в целом хорошо, хотя очень вероятно, что она не поверила дипломатическому объяснению Миссис Линд, что она сшила платье, потому что Мэтью боялся, что Энн узнает об этом слишком рано, если Марилла сделает это.

– Так вот почему Мэтью смотрел и улыбался так таинственно в течение этих двух недель, – сказала она немного натянуто, но снисходительно. – Я знала, что он придумал какую-то глупость. Ну, я должна сказать, что не думаю, что у Энн есть необходимость в дополнительных платьях. Я пошила ей три хороших, теплых, практичных платья этой осенью, а всё остальное – это излишество. Только на эти рукава ушло столько материала, что хватило бы на кофточку. Ты просто потворствуешь тщеславию Энн, Мэтью, а она и так самовлюблённая, как павлин. Ну, я надеюсь, что она будет удовлетворена. Я знаю, что она давно хотела платье с этими глупыми рукавами – с тех пор, как они только появились, хотя никогда не говорила о них после первого раза. Эти рукава становятся всё больше и смешнее, прямо, как большие воздушные шары. В следующем году тем, кто носит их, придется проходить через дверь боком.

Рождественское утро мир встретил в прекрасном белом одеянии. Декабрь был очень мягким и люди готовились к зеленому Рождеству; но за ночь выпало достаточно снег а, чтобы преобразить Эйвонли. Энн восхищённо выглянула из своего окна в комнате на крыше. Ели в Лесу Привидений были пушистые и прекрасные; березы и дикие вишни стояли, будто в жемчужных бусах; пашни пестрели участками снежных ямочек; и в воздухе ощущалась великолепная морозная свежесть. Энн побежала вниз, напевая, так что её голос прокатился эхом по всему поместью Зеленые крыши.

– Счастливого Рождества, Марилла! С Рождеством Христовым, Мэтью! Разве это не прекрасное Рождественское утро? Я так рада, что всё вокруг белое. Любое другое Рождество кажется не настоящим, если нет снега, не так ли? Я не люблю зеленое Рождество. Оно обычно не зелёное, а такого противного серо-коричневого цвета. Что заставляет людей называть его зеленым? Что это, Мэтью? – Это мне? О, Мэттью!

Мэтью робко развернул платье и вынул его из упаковки, а потом примирительно взглянул на Мариллу, которая с притворным равнодушием наполняла чайник, но, тем не менее, краем глаза заинтересованно наблюдала за происходящим.

Энн взяла платье и посмотрела на него в благоговейном молчании. О, каким милым оно было – прекрасная мягкая коричневая ткань Глория блестела, как шелк; юбка с изысканными оборками и рюшами; корсаж, искусно драпированный самым модным образом, с небольшим накрахмаленным кружевным воротничком. Но рукава – они были венцом всего! Длинные манжеты по локоть, и над ними две красивых фонарика, разделенные полосками оборочек и бантиков из коричневой шелковой ленты.

– Это рождественский подарок для тебя, Энн, – сказал Мэтью смущённо. – Ну-ну – Энн, тебе не нравится? Ну ладно, ладно.

Глаза Энн внезапно наполнились слезами.

– Мне нравится! О, Мэттью! – Энн положила платье на стул и сжала руки. – Мэтью, это совершенно восхитительно. О, я никогда не смогу отблагодарить вас. Посмотрите на эти рукава! О, мне кажется, это прекрасный сон.

– Ну, хорошо, давайте завтракать, – прервала её Марилла. – Я должна сказать, Энн, я не думаю, что тебе нужно платье; но так как Мэтью подарил его тебе, аккуратно с ним обращайся. Там также есть ленты для волос – это миссис Линд оставила для тебя. Они коричневые, чтобы подходили к платью. А теперь иди завтракать.

– Не представляю, как мне съесть завтрак, – сказала Энн восторженно. – Завтрак кажется настолько обыденным в таком волнующий момент. Я бы предпочла любоваться платьем. Я так рада, что пышные рукава по-прежнему в моде. Я бы не пережила, если бы они вышли из моды прежде, чем у меня появилось платье с ними. Я никогда не чувствовала бы себя довольной, понимаете. Как прекрасно, что миссис Линд также подарила мне ленту. Я чувствую, что должна стать очень хорошей девочкой. Это как раз тот случай, когда мне жаль, что я не идеальная девочка, и я всегда обещаю себе, что стану такой в будущем. Но почему-то очень трудно выполнять своё обещание, когда появляется какое-то непреодолимое искушение. Тем не менее, я действительно буду стараться изо всех сил. в этот раз.

Когда завтрак был закончен, на белом бревенчатом мостике в долине появилась Диана – весёлая маленькая фигурка в малиновом пальто. Энн понеслась вниз по склону, чтобы встретить ее.

– С Рождеством Христовым, Диана! О, это прекрасное Рождество! Я хочу тебе показать кое-что великолепное!. Мэттью подарил мне чудесное платья, с такими рукавами! Я не могу даже представить себе что-то красивее.

– У меня тоже есть кое-что для тебя, – сказала Диана, запыхавшись. – Вот – в этой коробке. Тетя Жозефина прислала нам большую коробку с множеством подарков. И это тебе, я бы принесла это прошлым вечером, но посылка пришла после наступления темноты, и мне не хотелось идти через Лес Привидений в темноте.

Энн открыла коробку и заглянула. Она увидела открытку с надписью «Для девочки Энн с Рождеством», а затем пару элегантных маленьких туфелек, вышитых бисером, с атласными бантами и блестящими пряжками.

– О, – сказала Энн, – Диана, это чересчур. Я, наверное, сплю.

– Я называю это даром небес, – сказала Диана. – Тебе не придется больше одалживать туфли у Руби, и это радует, потому что они на два размера больше, чем тебе нужно. Это было бы ужасно, слышать, как фея шлёпает по сцене. Джози Пай точно была бы рада. А ты знаешь, что Роб Райт пошел домой после репетиции вместе с Герти Пай прошлым вечером? Ты когда-нибудь слышала подобное?

Все ученики Эйвонли были в тот день в лихорадочном волнении – нужно было украсить зал для концерта и провести генеральную репетицию.

Концерт прошёл вечером с большим успехом. Маленький зал был переполнен; все исполнители выступили хорошо, но Энн была звездой вечера, что даже такая завистливая девочка, как Джози Пай, не смела отрицать.

– О, какой был блестящий вечер! – вздохнула Энн, когда все закончилось, и они с Дианой шли вместе домой под темным, звездным небом.

– Все прошло очень хорошо, – сказала практичная Диана. – Я думаю, мы собрали около десяти долларов. Знаешь, мистер Алан собирается отправить отчет о концерте в газету Шарлоттауна.

– О, Диана, как ты думаешь, мы увидим наши имена в газете? Меня охватывает волнение при мысли об этом! Твоё соло было совершенным, Диана. Я почувствовала гордость, когда тебя вызвали на бис. Я сказала себе: «Это ведь мою дорогую задушевную подругу так высоко оценили».

– Ну, а твоё художественное чтение? Я думала, зал взорвётся от аплодисментов, Энн. Это выступление было просто великолепно.

– О, я так нервничала, Диана. Когда мистер Аллан назвал мое имя перед выступлением, я даже не знаю, как очутилась на сцене. Я чувствовала, как миллион глаза смотрели на меня, и был страшный момент, когда я думала, что не смогу начать вообще. Тогда я подумала о моем платье с прекрасными пышными рукавами и приободрилась. Я знала, что должна выступить ради этих рукавов, Диана. Так что я начала читать и мой голос показался мне чужим. Я чувствовала себя, как попугай. Мне просто повезло, что я репетировала эти стихи так часто в своей комнате, иначе я точно не смогла бы хорошо выступить. Я хорошо стонала?

– Да, конечно, ты стонала прекрасно, – заверила Диана.

– Я видела, старая миссис Слоун вытирала слезы, когда я закончила. Как прекрасно думать, что я кого-то растрогала. Это так романтично – принимать участие в концерте, правда? О, это было действительно запоминающееся событие.

– А какую чудесную сценку разыграли мальчики! – сказала Диана. – Гилберт Блайт был просто великолепным. Энн, я думаю, что ты ужасно к нему относишься. Не перебивай, подожди, пока я всё скажу. Когда ты сбежала со сцены после диалога фей, одна из роз выпала из твоих волос. Я видела, что Гил поднял её и положил в нагрудный карман. Вот так. Ты такая романтичная, и я уверена, что тебе это должно быть приятно.

– Мне не интересно, что этот человек делает, – сказала Энн надменно. – Я просто никогда не думаю о нём, Диана.

Тем вечером Марилла и Мэтью, которые пошли на концерт впервые за двадцать лет, сидели у камина на кухне. Энн уже пошла спать.

– Ну, я думаю, наша Энн хорошо выступила, – сказал Мэтью с гордостью.

– Да, – признала Марилла. – Она умный ребенок, Мэтью. И она действительно хорошо смотрелась. Я была против этого концерта, но теперь думаю, что никакого вреда от него не было. Во всяком случае, я был горда за Энн сегодня, хотя и не собираюсь говорить ей это.

– Ну, я тоже гордился ею, и сказал ей об этом прежде, чем она пошла наверх, – сказал Мэтью. – Мы должны подумать, что мы можем сделать для нее, Марилла. Я думаю, ей скоро понадобится нечто большее, чем школа Эйвонли.

– У нас достаточно времени, чтобы подумать об этом, – сказала Марилла. – Ей исполнится только тринадцать в марте. Хотя сегодня меня поразило, что она так выросла – уже большая девочка. Миссис Линд сделала это платье длинноватым, и от этого Энн кажется высокой. Она хорошо учится, и я думаю, лучшее, что мы может сделать для нее – это отправить ее в Королевскую Академию после окончания школы. Но в течение года или двух мы можем об этом ещё не думать.

– Ну, не будет никакого вреда, если думать об этом время от времени, – сказал Мэтью. – Такие вещи лучше планировать заранее.

Глава 26. Появление литературного клуба

Молодёжи в Эйвонли было трудно снова привыкнуть к однообразному существованию. Для Энн обычные занятия казались рутинными, скучными и бессмысленными после волнительных событий, которые она пережила за последние несколько недель. Могла ли она вернуться к прежним тихим радостям, как в те далекие дни перед концертом? Сначала, как она сказала Диане, ей казалось, что это невозможно.

– Я точно уверена, Диана, что жизнь никогда не сможет быть такой, как в давние времена, – печально сказала она, как будто вспоминая то, что было пятьдесят лет назад. – Возможно, через некоторое время я к ней привыкну, но боюсь, концерты портят людям способность жить повседневной жизнью. Я понимаю теперь, почему Марилла не одобряет их. Марилла такая разумная женщина. Наверное, лучше быть разумной, но все же, я не очень хочу быть разумным человеком, потому что они такие неромантичные. Миссис Линд говорит, что мне нечего бояться стать разумной, но никогда нельзя заранее сказать, как оно получится. Как раз сейчас я, как мне кажется, готова к тому, чтобы стать разумной. Но, возможно, это только потому, что я устала. Я не могла заснуть прошлой ночью очень долго. Я лежала без сна и представляла концерт снова и снова. Самое прекрасное в таких событиях – что так приятно вспоминать о них.

В конце концов, жизнь школы Эйвонли вернулась в старую колею и к прежним интересам. Но, концерт оставил свои следы. Рубин Гиллис и Эмма Уайт, которые поссорились из-за первого места на сцене, больше не сидели за одной партой, и многообещающая трёхлетняя дружба была разбита. Джози Пай и Джулия Белл не разговаривали в течение трех месяцев, потому что Джози Пай сказала Бесси Райт, что Джулия Белл выглядела как кудахчущая курица, когда вышла на сцену читать стихотворение, и Бесси передала это Джулии. Ни один из Слоанов больше не будет иметь никаких дел с Беллами, потому что Беллы заявили, что Слоаны исполняли слишком много номеров в программе, и Слоаны возразили, что Беллы вообще были не способны сделать то немногое, что им поручили. Наконец, Чарли Слоан дрался с Муди Спердженом Макферсоном, потому что Муди Сперджен сказал, что Энн Ширли важничала во время художественного чтения, за что Mуди Сперджен был побит. В итоге, сестра Муди Сперджена, Элла, решила, что не будет разговаривать с Энн Ширли до конца зимы. За исключением этих пустяковых неполадок, жизнь в маленьком королевстве мисс Стейси шла степенно и гладко.

Одна за другой проходили зимние недели. Это была необычайно мягкая зима, и снега было немного, так что Энн и Диана могли ходить в школу почти каждый день по Берёзовому пути. В день рождения Энн они как раз шли этой дорогой, болтая, но в то же время – замечая всё вокруг. Мисс Стейси сказала им, что они должны скоро писать сочинение на тему «Прогулка в зимнем лесу», и им нужно было быть наблюдательными.

– Подумать только, Диана, мне сегодня исполняется тринадцать лет, – заметила Энн благоговейным голосом. – Мне трудно представить, что я уже подросток. Когда я проснулась сегодня утром, мне казалось, что все должно быть по-другому. Тебе тринадцать уже целый месяц, так что я думаю, для тебя это уже не такая новость, как для меня. Это делает жизнь намного интереснее. Через два года я буду совсем взрослой. Так радостно думать, что я смогу использовать возвышенные слова, и надо мной не будут смеяться.

– Руби Гиллис говорит, что хочет найти кавалера, как только ей исполнится пятнадцать, – сказала Диана.

– Руби Гиллис не думает ни о чём, кроме кавалеров, – сказала Энн презрительно. – Она на самом деле рада, когда кто-нибудь пишет ее имя на стене под надписью «Обратите внимание», хотя делает вид, что злится. Но боюсь, что жестоко так говорить. Миссис Аллан сказала, что мы никогда не должны использовать жестокие слова. Но они сами вылетают так часто прежде, чем ты успеешь подумать об этом, не так ли? Я просто не могу говорить о Джози Пай без жестоких слов, так что я вообще стараюсь не говорить о ней. Ты, возможно, заметила это. Я пытаюсь быть похожей на миссис Аллан, потому что считаю её идеалом. Мистер Аллан тоже так думает. Миссис Линд говорит, он просто боготворит землю, по которой она ходит, и миссис Линд думает, что это неправильно для священника – так любить обычную смертную. Но, Диана, ведь священники тоже люди и совершают такие же грехи, как и все остальные. В прошлое в воскресенье у меня был такой интересный разговор с миссис Аллан об окружающих нас грехах. Есть только несколько тем, о которых правильно говорить по воскресеньям, и это одна из них. Мой грех – это то, что я слишком много воображаю, и забываю о своих обязанностях. Я стремлюсь его преодолеть, и теперь, когда мне уже тринадцать, у меня, возможно, это получится.

– Через четыре года мы сможем делать высокую причёску, – сказала Диана. – Элис Белл только шестнадцать, а она уже носит такую, но я думаю, что это смешно. Я буду ждать, пока мне не исполнится семнадцать.

– Если бы у меня был кривой нос, как у Элис Белл, – сказала Энн решительно, – я бы не делала. Но я не буду говорить то, что собиралась, потому что это было бы очень жестоко. Кроме того, я сравнила её нос с моим, а это самодовольство. Я боюсь, что я слишком много думаю о своём носе с тех пор, как я услышала комплимент по этому поводу. Хотя это действительно великое утешение для меня. О, Диана, посмотри, вон кролик. Это надо запомнить для нашего сочинения. Я думаю, что лес такой же прекрасный зимой, как и летом. Он такой белый и тихий, как будто спит и видит прекрасные сны.

– Я не против написать такое сочинение, если нужно, – вздохнула Диана. – Я могу написать сочинение про лес, но то, что мы будем писать в понедельник – это ужасно. Мисс Стейси предложила нам придумать свой рассказ!

– Почему, это ведь так просто, как дышать, – сказала Энн.

– Это легко для тебя, потому что у тебя есть воображение, – возразила Диана, – но что делать, если ты родился без воображения? Я полагаю, ты уже придумала рассказ?

Энн кивнула, стараясь не выглядеть самодовольной, но это ей не удалось.

– Я написала его в прошлый понедельник. Он называется «Ревнивая Соперница или Пока смерть не разлучит их». Я читала его Марилле и она сказала, что это ерунда. Потом я прочитала его Мэтью, и он сказал, что это прекрасно. Именно такая критика мне нравится. Это грустная, трогательная история. Я плакала, как ребенок, пока писала ее. Она про двух прекрасных девушек по имени Корделия Монморанси и Джеральдин Сеймур, которые жили в одной деревне и были нежно привязаны друг к другу. Корделия была жгучей брюнеткой с короной из тёмных волос и чёрными сверкающими глазами. Джеральдин была прекрасная блондинка с волосами, как золотые нити и бархатными фиолетовыми глазами.

– Я никогда не видела никого с фиолетовыми глазами, – сказала Диана с сомнением.

– Я тоже, просто представила себе их. Я хотела придумать что-то необычное. У Джеральдин также был алебастровый лоб. Я уже знаю, что такое алебастровый лоб. Это одно из преимуществ тринадцатилетнего возраста. Ты знаешь больше, чем, когда тебе было всего двенадцать.

– Ну, и что же случилось с Корделией и Джеральдин? – спросила Диана, которая уже начала чувствовать интерес к их судьбе.

– Они росли и расцветали, пока им не исполнилось шестнадцать лет. Тогда в их родное село приехал Бертрам Де Вер и влюбился в светловолосую Джеральдин. Он спас ей жизнь, когда ее лошадь понесла, а она упала в обморок на его руках, и он нес ее три мили до дома, потому что, как ты понимаешь, её карета была разбита. Мне было довольно трудно представить себе, как он сделал ей предложение, потому что у меня не было никакого опыта в этом деле. Я спросила Руби Гиллис, не знает ли она о том, как мужчины делают предложения. Я думала, раз у неё так много замужних сестер, то она, вероятно, авторитет в этом вопросе. Руби рассказала, что она спряталась в кладовой, когда Малкольм Андрес делал предложение её сестре Сьюзен. Малкольм рассказал Сьюзен, что его отец дарит ему ферму, а затем спросил: «Что ты скажешь, дорогуша, если мы окольцуемся этой осенью?» И Сьюзен ответила: «Да – нет – я не знаю…дай мне подумать», – и после этого они быстренько обручились. Но я не думаю, что такое предложение было очень романтичным. Поэтому мне пришлось напрячься и вообразить, как это было. Я сделала эту сцену очень цветастой и поэтичной: Бертрам опустился на колени, хотя Руби Гиллис говорит, что сейчас никто этого не делает. Джеральдин приняла его предложение, а её ответ занял целую страницу. Могу тебе сказать, что эта речь доставила мне много неприятностей. Я переписывала её пять раз, и теперь смотрю на неё, как на мой шедевр. Бертрам подарил ей кольцо с бриллиантом и рубиновое ожерелье и пообещал, что они поедут в Европу в свадебное путешествие, потому что он был очень богат. Но потом, увы, тучи начали сгущаться над их головой. Корделия тайно влюбилась в Бертрама и, когда Джеральдин сказала ей о помолвке, она была просто в ярости, особенно, когда она увидела ожерелье и бриллиантовое кольцо. Вся ее любовь к Джеральдин превратилась в горькую ненависть, и она поклялась, что никогда не допустит женитьбы Бертрама. Но она притворялась, что она по-прежнему подруга Джеральдин. Однажды вечером они стояли на мосту над яростно несущейся водой и Корделия, думая, что они там одни, толкнула Джеральдин с моста со зловещим смехом: «-Ха, ха, ха!» Но Бертрам видел все, и он сразу нырнул в реку с криком: «Я спасу тебя, моя несравненная Джеральдин!» Но, увы, он забыл, что не умеет плавать, и они оба утонули, сжимая в объятьях друг друга. Их тела были выброшены на берег вскоре после этого. Они были похоронены в одной могиле и их похороны были очень торжественными, Диана. Более романтично закончить историю похоронами, а не свадьбой. Что касается Корделии, она сошла с ума от угрызений совести и её поместили в сумасшедший дом. Я думаю, что это очень поэтичное возмездие за её преступление.

– Какой прекрасный рассказ! – вздохнула Диана, которая принадлежала к той же школе критики, что и Мэтью. – Я не представляю, как ты можешь придумывать такие захватывающие вещи, Энн! Я хочу, чтобы у меня была такая же фантазия, как у тебя.

– Это возможно, если ты будешь развивать её, – сказала Энн ободряюще. – У меня есть план, Диана. Давай организуем литературный клуб и будем писать рассказы для практики. Я помогу тебе сочинять рассказы, пока ты не сможешь это делать сама. Ты же знаешь, нужно развивать свое воображение. Мисс Стейси говорила об этом. Только мы должны правильно это делать. Я рассказала ей о Лесе Привидений, но она сказала, что мы неправильно к этому подошли.

Вот так появился литературный клуб. Сначала его членами были только Диана и Энн, но вскоре к ним присоединились Джейн Эндрюс, Руби Гиллис и ещё пара девочек, которые считали, что их фантазию необходимо развивать. Мальчиков в клуб не принимали, хотя Руби Гиллис выразила мнение, что их прием сделает клуб более интересным. Каждый член клуба должен был сочинять один рассказ в неделю.

– Это чрезвычайно интересно, – рассказывала Энн Марилле. – Каждая девочка должна прочитать свою историю вслух, а затем мы обсудим её. Мы собираемся свято хранить наши рассказы, чтобы потом читать нашим потомкам. У каждого будет свой псевдоним. Мой – Розамунда Монморанси. Все девочки справляются очень хорошо. Руби Гиллис довольно сентиментальна. Она уделяет слишком много внимания любовным отношениям в своих рассказах, а вы знаете – слишком много – хуже, чем слишком мало. Джейн, наоборот – никогда не пишет про любовь, потому что она говорит, что это заставляет ее чувствовать себя глупо, когда она читает рассказ вслух. Рассказы Джейн очень разумны. Тогда, как Диана описывает слишком много убийств. Она говорит, что зачастую она не знает, что делать с героями, поэтому убивает их, чтобы от них избавиться. Я в основном всегда придумываю, о чём им писать, но это не трудно, ведь у меня миллионы идей.

– Я думаю, что эта история с написанием рассказов является очередной глупостью, – язвительно сказала Марилла. – Забиваете ерундой себе головы и тратите время, которое должны быть использовано для уроков. Чтение рассказов и так плохо, но писать их – ещё хуже.

– Но мы стараемся вложить в каждый свой рассказ мораль, Марилла, – объяснила Энн. – Я настояла на этом. Все хорошие люди будут вознаграждены, и все плохие соответствующим образом наказаны. Я уверена, что эти рассказы имеют благотворное влияние. Мораль – это великая вещь. Мистер Аллан говорил об этом. Я прочитала один из моих рассказов мистеру и миссис Аллан, и они оба согласились, что мораль была отличная. Только они смеялись в неположенных местах. Хотя мне нравится больше, когда люди плачут. Джейн и Руби почти всегда плачут, когда я дохожу до трогательных мест. Диана написала тете Жозефине о нашем клубе и тетя Жозефина ответила, что хотела бы почитать некоторые из наших историй. Поэтому мы переписали четыре наших лучших рассказа и послали их ей. Тётя Жозефина написала, что никогда не читала ничего смешнее. Это нас несколько удивило, потому что рассказы были очень печальные и почти все герои погибли в конце. Но я рада, что мисс Барри понравилось. Это доказывает, что наш клуб приносит пользу. Миссис Аллан говорит, что мы должны всегда стремиться к этому. Я действительно стараюсь приносить пользу, но часто забываю об этом, когда веселюсь. Я надеюсь, что я буду похожа на миссис Аллан, когда вырасту. Как вы думаете, есть ли надежда на это, Марилла?

– Я бы не сильно на это надеялась, – был ободряющий ответ Мариллы. – Я уверена, что миссис Аллан никогда не была такой глупой, забывчивой девочкой, как ты.

– Нет, но она не всегда была такая хорошая, как сейчас, – сказала Энн серьезно. – Она сама сказала мне об этом. То есть, она сказала, что была ужасно непослушной, когда была девочкой, и всегда попадала в передряги. Я так воодушевилась, когда услышала это. Это очень плохо, Марилла, чувствовать воодушевление, когда слышишь, что другие люди были плохими и непослушными? Миссис Линд говорит, что это плохо. Миссис Линд говорит, что она всегда чувствует возмущение, когда слышит, что кто-то плохо себя вёл, независимо от того, когда это было. Миссис Линд говорит, что слышала, как священник признался, что, когда он был мальчиком, он украл клубничный пирог из кладовой тетки, и миссис Линд никогда больше не сможет уважать его. Я не стала бы так поступать. Я думаю, было благородно с его стороны признаться, и это может помочь тем маленьким мальчикам, которые делают что-нибудь плохое и сожалеют об этом. Это показывает им, что, несмотря на это, они могут стать священниками, когда вырастут. Вот как я считаю, Марилла.

– А я считаю, Энн, – сказала Марилла, – что пора бы уже закончить мыть посуду. У тебя ушло на это на полчаса больше, чем обычно, из-за твоей болтовни. Научись сначала дело делать, а потом уже говорить.

Глава 27. Тщеславие и мятежный дух

Марилла возвращалась домой поздним апрельским вечером после собрания благотворительного общества. Ощущение, что закончилась зима, она приняла с трепетом восторга, который весна приносит как самым пожилым и грустным людям, так и молодым и веселым. Марилла обычно не анализировала свои мысли и чувства. Она, наверное, полагала, что думает о благотворительности, сборе пожертвований и покупке нового ковра для ризницы. Но в этих размышлениях гармонично присутствовали и красные поля, с поднимающимися над ними бледно-пурпурными туманами на фоне заходящего солнца, и длинные, остроконечные тени елей, падающие на луга за ручьём, и неподвижные клены с малиновыми листьями, стоящие вокруг зеркальной поверхности пруда в пробуждающемся мире и зарождение скрытой жизни под серой землёй. Весна царила вокруг и размеренные спокойные шаги Мариллы становились легче и быстрее из-за этой глубокой, первобытной радости.

Ее глаза ласково смотрели на Зеленые крыши, выглядывавшие из-за сплетения деревьев и отражавшие в своих окнах солнечный свет россыпью сверкающих лучей. Шагая по влажной дорожке, Марилла думала, что очень приятно осознавать, что она идёт домой к весело потрескивающим дровам в камине и красиво накрытому столу, а не к холодному порядку, ожидавшему её после собраний благотворительного общества до тех пор, пока Энн не приехала в Зеленые крыши.

Поэтому, когда Марилла зашла в кухню и увидела, что огонь погас, а Энн нигде не было, она, конечно, почувствовала разочарование и раздражение. Она велела Энн приготовить чай к пяти часам, но теперь ей пришлось поспешно снять своё лучшее платье и приготовить еду до возвращения Мэтью с пахоты.

– Вот я задам мисс Энн, когда она придёт домой, – сказала Марилла мрачно, стругая щепки для растопки большим ножом и с большей энергией, чем это было необходимо. Мэтью уже пришёл и терпеливо ждал чай в своем углу. – Она завеялась куда-то с Дианой, писать рассказы или репетировать диалоги и прочее шутовство, и никогда не подумает о времени или своих обязанностях. Надо это прекратить раз и навсегда. Меня не волнует, что миссис Аллан сказала про Энн, что та самая смышлёная и милая девочка, которую она когда-либо знала. Она может быть смышлёная и милая, но ее голова забита глупостями и никогда не знаешь, что она придумает в следующий раз. Как только она заканчивает с одной глупостью, она берется за другую. Однако! Ведь я повторяю именно то, говорила Рэйчел Линд на сегодняшнем собрании, и за что я так на неё рассердилась. Я была рада, когда миссис Аллан защитила Энн, иначе мне пришлось бы наговорить грубостей Рэйчел перед всеми. У Энн есть много недостатков, и я далека от того, чтобы отрицать это. Но воспитываю её я, а не Рэйчел Линд, которая указала бы на ошибки и Архангелу Гавриилу, если бы он жил в Эйвонли. Но конечно, Энн не имела права уходить из дома, если я сказала ей остаться дома и приготовить чай. Хотя я должна сказать, что при всех её недостатках, я не замечала за ней непослушания или безответственности прежде, и очень жаль, что я с этим столкнулась.

– Ну, я не знаю, – сказал Мэтью, который, будучи терпеливым и мудрым и, прежде всего, голодным, счел за лучшее, чтобы Марилла беспрепятственно выговорила свой гнев, зная по опыту, что работа у неё идёт гораздо быстрее, если не отвлекать её несвоевременными возражениями. – Может быть, ты, судишь ее слишком поспешно, Марилла. Не называй ее безответственной, пока не будешь уверена, что она виновата. Может, все это объяснится. Энн хорошо умеет объяснять.

– Её не было здесь, хотя я сказала ей, чтобы она оставалась дома, – возразила Марилла. – Я думаю, ей будет трудно придумать объяснение, которое меня удовлетворит. Я, конечно, знала, что ты будешь её оправдывать, Мэтью. Но я занимаюсь её воспитанием, а не ты.

Уже смеркалось, когда ужин был готов, и до сих пор не было видно Энн, спешащей по бревенчатому мостику или по Тропе Влюблённых, запыхавшейся, и раскаявшейся в невыполнении своих обязанностей. Марилла мрачно помыла и убрала посуду. Затем, ей понадобилась свеча, чтобы сходить в подвал, и она поднялась в комнату на крыше за подсвечником, который обычно стоял на столе Энн. Она зажгла свечу, обернулась, и увидела Энн, лежащую на кровати, и уткнувшуюся лицом в подушку.

– Господи помилуй! – сказала пораженная Марилла, – ты спала, Энн?

– Нет, – был приглушенный ответ.

– Ты заболела? – спросила Марилла с тревогой, подходя к кровати.

Энн зарылась глубже в подушки, как будто желая скрыться навсегда от глаз всех смертных.

– Нет, но пожалуйста, Марилла, уходи и не смотри на меня. Я в глубоком отчаянии, и меня не волнует больше, кто будет первым в классе или напишет лучшее сочинение или будет петь в хоре воскресной школы. Всё это мелочи, которые не имеют никакого значения, потому что я не думаю, что когда-либо буду в состоянии показаться людям. Моя жизнь закончена. Пожалуйста, Марилла, уходи и не смотри на меня.

– Кто-нибудь когда-нибудь слышал подобное? – в недоумении воскликнула Марилла. – Энн Ширли, что с тобой? Что ты сделала? Сию минуту встань, и скажи мне. Сейчас же! Что произошло?

Энн в отчаянии послушно соскользнула с кровати.

– Посмотрите на мои волосы, Марилла, – прошептала она.

Конечно, Марилла подняла свечу и внимательно посмотрела на волосы Энн, падающие тяжелой массой на спину. Они выглядели очень странно.

– Энн Ширли, что ты сделала с волосами? Почему они зеленые?!

Зеленым это можно было бы назвать, если бы это был обычный цвет, на самом деле волосы Энн были странного, тусклого, бронзово – зеленого цвета, с тут и там пробивающимися красными прядями, как будто для усиления ужасного эффекта. Никогда в своей жизни Марилла не видела ничего комичнее, чем волосы Энн в тот момент.

– Да, это зеленый, – простонала Энн. – Я думала, ничего не может быть хуже рыжих волос. Но теперь я знаю, что зеленые волосы в десять раз хуже. О, Марилла, вы не представляете, как ужасно я себя чувствую!

– Я не знаю, как ты это сделала, но собираюсь выяснить, – сказала Марилла. – Пойдём на кухню – здесь слишком холодно – и расскажешь мне, как это вышло. Я ожидала чего-то странного. Ты не попадала в передряги уже два месяца, и я была уверена, что что-то случится. Итак, что ты сделала со своими волосами?

– Я покрасила их.

– Покрасила! Покрасила волосы! Энн Ширли, ты не знала, что это плохо – красить волосы?

– Да, я догадывалась, что это не очень хорошо, – призналась Энн. – Но я думала, что стоит побыть немного плохой, чтобы избавиться от рыжих волос. Я всё просчитала, Марилла. Кроме того, я собиралась быть очень хорошей в других делах, чтобы загладить свою вину.

– Ну, – сказала Марилла саркастически, – если бы я решила покрасить волосы, я бы покрасила их в достойный цвет по крайней мере. Я бы не красила их в зеленый.

– Но я не хотела красить их в зеленый, Марилла, – возразила Энн уныло. – Если уж я решила быть плохой, то хотела получить другой результат. Он сказал, что мои волосы будут красивого цвета вороного крыла – он твёрдо заверил меня, что так и будет. Как я могла сомневаться в его словах, Марилла? Я знаю, как неприятно, если в ваших словах сомневаются и миссис Аллан говорит, что мы никогда не должны подозревать кого-либо во лжи, если у нас нет доказательств того, что они обманывают. Но у меня есть доказательства сейчас – зеленые волосы это очевидное доказательство. Но тогда я не знала об этом и верила каждому его слову.

– Кто он? О ком ты говоришь?

– Продавец – коробейник, который был здесь сегодня во второй половине дня. Я купила краску у него.

– Энн Ширли, как часто я говорила тебе, никогда не пускай этих итальянских торговцев в дом! Не надо их поощрять, чтобы они приходили сюда постоянно.

– О, я не позволила ему войти в дом. Я вспомнила, что вы говорили мне, и я вышла, тщательно заперев дверь, и посмотрела его товары на ступеньках. Кроме того, он не был итальянцем – Он немецкий еврей. У него был большой ящик, полный очень интересных вещей, и он сказал мне, что упорно трудится, чтобы заработать достаточно денег и привезти свою жену и детей из Германии. Он говорил с таким чувством о них, что это тронуло мое сердце. Я захотела купить что-нибудь у него, чтобы помочь ему в таком достойном деле. И тут я увидела бутылку с краской для волос. Коробейник сказал, что она точно окрасит любые волосы в цвет вороного крыла и не смывается. Я сразу же представила себя с красивыми черными волосами и соблазн оказался непреодолимым. Но бутылка стоила семьдесят пять центов, а у меня было только пятьдесят центов из моих денег за цыплят. Я думаю, что у торговца было доброе сердце, потому что он сказал, что, продаст мне ее за пятьдесят центов, а это всё равно, что даром. Так что я купила её, и как только он ушел, я пришла сюда и нанесла её с помощью старой расчески согласно инструкции. Я использовала целую бутылку, и о, Марилла, когда я увидела этот ужасный цвет, в который окрасились мои волосы, я покаялась, что так дурно поступила. И я до сих пор раскаиваюсь.

– Ну, я надеюсь, что ты раскаешься успешно, – сказала Марилла строго, – и поймёшь, куда завело тебя твоё тщеславие, Энн. Даже не знаю, что теперь делать. Полагаю, что первым делом, твои волосы надо хорошенько промыть и посмотреть, поможет ли это.

Итак, Энн тщательно вымыла волосы с мылом, но с таким же результатом она могла бы пытаться смыть их естественный рыжий цвет. Коробейник, безусловно, говорил правду, когда заявил, что краска не смывается, однако в других утверждениях его правдивость вызывала сомнение.

– О, Марилла, что я буду делать? – спрашивала Энн в слезах. – Я никогда не смогу так жить. Люди почти забыли о моих других ошибках – болеутоляющем лекарстве в торте и о том, как я напоила Диану и набросилась на миссис Линд. Но они никогда не забудут этого поступка, они будут думать, что я не достойна уважения. О, Марилла, «Какую сложную плетём мы паутину, когда обман влечёт нас за собой в свою трясину». Это поэзия, но это правда. И, ох, как Джози Пай будет смеяться! Марилла, я не могу столкнуться с Джози Пай. Я самая несчастная девочка на Острове Принца Эдуарда!

Несчастье Энн продолжалось в течение недели. Всё это время она никуда не ходила и мыла шампунем волосы каждый день. Только Диана знала роковую тайну, но она торжественно обещала никому не говорить, и надо заметить, что она сдержала слово. В конце недели Марилла решительно сказала:

– Это не поможет, Энн. Эта краска очень стойкая. Волосы нужно отрезать – другого выхода нет. Ты не можешь выйти в таком виде.

Губы Энн задрожали, но она приняла горькую правду слов Мариллы. С мрачным вздохом она пошла за ножницами.

– Пожалуйста, отрежьте всё сразу, Марилла, и покончим с этим. О, я чувствую, что мое сердце разрывается. Это такое неромантичное бедствие. Девочки в книгах теряют волосы из-за болезни или продают их, чтобы получить деньги для доброго дела. И я уверена, что мне было бы наполовину легче потерять мои волосы ради благой цели. Но нет ничего утешительно в том, что ваши волосы отрезают, потому что вы окрасили их в ужасный цвет, правда? Я собираюсь плакать все время, пока вы будете стричь меня. Это такая трагедия!

Энн плакала, как и обещала, но позже, когда она пошла наверх и посмотрела в зеркало, она была отчаянно спокойна. Марилла основательно сделала свою работу и отрезала волосы до самых корней. Результат был неутешительный, и это ещё мягко сказано. Энн быстро повернула зеркало к стене.

– Я никогда не буду смотреть на себя в зеркало, пока мои волосы не отрастут, – воскликнула она горячо.

Потом она вдруг повернула зеркало обратно.

– Нет, я буду. Это будет моё наказание за то, что я дурно поступила. Я буду смотреть на себя каждый раз, когда захожу в комнату, чтобы убедиться, какая я некрасивая. И я не буду пытаться представить себе что-то другое. Я никогда не думала, что буду жалеть о своих волосах, но теперь понимаю, что, хоть они и рыжие, зато были длинными, густыми и волнистыми. Я ожидаю, что-то теперь что-то случится и с моим носом.

Стриженая голова Энн произвела сенсацию в школе в следующий понедельник, но, к счастью, никто не догадался о настоящей причине стрижки, даже Джози Пай, которая, однако, не преминула сообщить Энн, что та выглядит как настоящее пугало.

– Я ничего не ответила Джози на это, – рассказывала Энн тем вечером Марилле, которая лежала на диване после одного из приступов головной боли, – потому что я подумала, что это должно быть частью моего наказания, и я должна сносить его терпеливо. Трудно перенести, когда тебе говорят, что ты выглядишь, как пугало, и не сказать ничего в ответ. Но я сдержалась. Я просто посмотрела на неё презрительно и простила ее. Чувствуешь себя очень добродетельно, когда прощаешь кого-то, не так ли? Я хочу теперь посвятить все свои силы, чтобы быть хорошей и никогда больше не пытаться быть красивой. Конечно, лучше быть хорошей! Я знала об этом, но иногда так трудно поверить во что-то, даже когда вы это знаете. Я действительно хочу быть хорошей, Марилла, как вы и миссис Аллан, и мисс Стейси, и оправдать ваше доверие, когда вырасту. Диана говорит, когда мои волосы начнут отрастать, я могу носить на голове черную бархатную ленту с одной стороны. Она думает, что это будет мне очень к лицу, и это так романтично. Но я говорю слишком много, Марилла? Болит голова?

– Моя голова уже лучше. Мне было ужасно плохо после обеда. Эти головные боли становятся все хуже и хуже. Мне придется обратиться к врачу. Что касается твоей болтовни, я не против – я уже привыкла к ней.

Таким образом Марилла сказала о том, что любит слушать Энн.

Глава 28. Невезучая Лилейная дева

– Конечно, ты должна быть Элейн, Энн, – сказала Диана. – Мне бы не хватило смелости поплыть самой в лодке.

– Мне тоже, – сказала Рубин Гиллис, с дрожью в голосе. – Я не против поплыть в лодке, когда нас двое или трое, и мы можем сидеть. Тогда это интересно. Но лежать и притворяться мертвой – я не смогла бы, я бы умерла от страха.

– Конечно, это было бы романтично, – сказала Джейн Эндрюс, – но я знаю, что не смогла бы усидеть на месте. Я бы вскакивала каждую минуту, чтобы увидеть, где я плыву, и не унесло ли меня слишком далеко. И ты знаешь, Энн, что это бы всё испортило.

– Но это ведь смешно – рыжая Элейн, – сокрушалась Энн. – Я не боюсь плыть одна, и я хотела бы быть Элейн. Но это просто смешно. Руби должна быть Элейн, потому что она такая светленькая и у неё такие красивые длинные золотистые волосы. А про Элейн говорится, что «её светлые волосы струились по спине». И Элейн была «лилейной девой». А рыжая девочка не может быть лилейной девой.

– Твоя кожа такая же светлая, как у Руби, – сказала Диана искренне, – и твои волосы стали темнее, чем были до того, как ты отрезала их.

– О, ты действительно так думаешь? – воскликнула Энн, вспыхивая от радости. – Мне тоже так кажется, но я не осмеливалась спросить кого-нибудь. Боялась, что мне скажут, что это не так. Думаешь, их можно назвать каштановыми сейчас, Диана?

– Да, и я думаю, что они очень красивые, – сказала Диана, глядя с восхищением на короткие, шелковистые кудри, обрамляющие голову Энн и перехваченные по её совету черной бархатной ленточкой с бантом.

Они стояли на берегу пруда, за Садовым склоном, на небольшом мысе, окаймленном березами. На его конце был деревянный помост, поставленный в воде для удобства рыбаков и охотников на уток. Руби и Джейн пришли в гости к Диане в этот летний день, а Энн присоединилась к ним, чтобы поиграть.

Тем летом Энн и Диана провели большую часть времени на пруду. Убежище Безделья было в прошлом, весной мистер Белл безжалостно вырубил маленький круг деревьев на заднем пастбище. Энн сидела среди пней и плакала, хотя и отдавала должное романтичности ситуации; но она быстро утешилась, потому что, в конце концов, как она и сказала Диане, они уже большие девочки тринадцати лет, которым скоро исполнится четырнадцать, и они слишком взрослые для таких детских забав, как домики для игры. На пруду они обнаружили гораздо более увлекательные для себя занятия. Было чудесно ловить форель с моста, ещё они научились грести в плоскодонке, которую мистер Барри использовал для охоты на уток.

Это Энн придумала – поставить сценку про Элейн. Они изучали стихотворение Теннисона в школе прошлой зимой, потому что министр образования включил его в курс английского языка для школ острова Принца Эдуарда. Они анализировали его, разбирали каждую строфу, критиковали и рассматривали со всех сторон, так что было вообще удивительно, что после всего этого они ещё находили в нём какой-то смысл. Но, по крайней мере, Лилейная дева, Ланселот, Гвиневер и король Артур стали для них реальными людьми и Энн втайне жалела, что не родилась в Камелоте.

– В те дни, – сказала она, – было гораздо больше романтики, чем сейчас.

План Энн был встречен с энтузиазмом. Девочки обнаружили, что, если лодку оттолкнуть от помоста, она проплывёт по течению под мостом и, наконец, приплывёт к другом мысу ниже по течению, где пруд изгибался. Они часто так плавали, ничего не могло быть более удобным для игры в Элейн.

– Хорошо, я буду Элейн, – сказала Энн, неохотно уступая, поскольку, хотя она была бы в восторге сыграть главную роль, но ее художественное чутье требовало точности в деталях, и это, как она понимала, было невозможным из-за её внешности. – Руби, ты должна быть королём Артуром, Джейн будет Гвиневер, а Диана сыграет Ланселота. Но сначала вам придётся быть братьями и отцом. У нас не будет старого немого слуги, потому что не хватит места для двоих в лодке, чтобы лечь. На дно лодки нужно постелить чёрную парчу. Старая черная шаль твоей матери как раз подойдёт, Диана.

Черная шаль была принесена и Энн встряхнула её над плоскодонкой, а затем постелила на дно, после чего легла на неё с закрытыми глазами и руками, сложенными на груди.

– О, она выглядит и вправду, как мертвая, – прошептала Руби Гиллис нервно, глядя на белое личико под мерцающими тенями берез. – Мне страшно, девочки. Как вы думаете, это действительно хорошая игра? Миссис Линд говорит, что все актёрство – это ужасное зло.

– Руби, ты не должна говорить о Миссис Линд, – сказала Энн серьезно. – Это портит впечатление, потому что это всё произошло за сотни лет до рождения Миссис Линд. Джейн, наведи тут порядок. Это глупо, что Элейн говорит, если она умерла.

Джейн оправдала доверие. Золотой парчи для покрывала не было, но старая накидка на пианино из желтого японского крепа прекрасно его заменила. Белая лилия тоже отсутствовала, но эффект от длинного голубого ириса, вложенного в скрещённые на груди руки Энн был таким, как и требовалось.

– Теперь все готово, – сказала Джейн. – Мы должны поцеловать ее в спокойный лоб и Диана, ты скажешь: «Сестра, прощай навсегда», а ты, Руби, скажешь: «Прощай, дорогая сестра». Скажите как можно печальнее, Энн, ради Бога, улыбнись немного. Ты помнишь – Элейн «лежала, как будто улыбаясь». Вот так лучше. Теперь толкаем лодку.

Лодку оттолкнули, при этом она задела старый деревянный столб, торчащий из воды. Диана, Джейн и Руби подождали, пока лодку не подхватило течение и бегом направились через лес, на дорогу, ведущую к мосту и вниз к нижнему мысу, где, в качестве Ланселота, Гвиневер и короля Артура, они должны были встретить Лилейную деву.

В течение нескольких минут, пока Энн плыла медленно вниз по течению, она наслаждалась романтичностью своего положения в полном объеме. Потом произошло нечто не столь романтичное. В лодку начала просачиваться вода. Немного времени было необходимо Элейн, чтобы вскочить на ноги, подобрать золотую и чёрной парчу и с ужасом увидеть большую трещину в нижней части лодки, через которую буквально лилась вода. Когда лодка задела столб, при ударе оторвалась полоса ватина, прибитая ко дну лодки. Энн не знала точно, но у неё не заняло много времени, чтобы понять, что она оказалась в опасном положении. При такой скорости лодка будет заполнена водой и потонет задолго до того, как она доплывёт до нижнего мыса. Где же весла? Остались на берегу!

Энн сдавленно вскрикнула, но её никто не услышал; она побелела, но не потеряла самообладания. Оставался один шанс – только один.

– Я ужасно испугалась, – рассказывала она миссис Аллан на следующий день, – и казалось, много лет прошло, пока лодка доплыла до моста, а воды становилось всё больше с каждой минутой. Я молилась, миссис Аллан, очень искренне, но не закрывала глаза, потому что знала, что единственный способ, которым Бог может спасти меня – это позволить мне уцепиться за сваю и подняться на мост, когда плоскодонка будет проплывать мимо. Вы знаете, сваи там – это старые деревья и на них есть много сучков и выступов, за которые можно зацепиться. Нужно было молиться, но я должна была также внимательно наблюдать, чтобы не упустить подходящий момент. Я просто повторяла: «Дорогой Бог, пожалуйста, направь лодку близко к свае, а я сделаю все остальное,» – снова и снова. При таких обстоятельствах не думаешь о том, чтобы приукрасить молитву. Но моя молитва была услышана, лодка наткнулась прямо на сваю на одну минуту. Я набросила шаль и накидку на плечи и вскарабкалась на большой деревянный столб. И там я сидела, миссис Аллан, цепляясь за этот скользкий старый столб, не в состоянии сдвинуться вверх или вниз. Это было очень неромантичное положение, но я не думала об этом тогда. Вы не будете заботиться о романтичности, когда только что избежали водной могилы. Я прочитала благодарственную молитву сразу же, а потом сосредоточилась на том, чтобы крепко держаться, потому что я знала, что мне нужно дождаться помощи людей, чтобы вернуться на сушу.

Лодка проплыла под мостом, а затем быстро затонула. Руби, Джейн, и Диана, уже ждавшие её на нижнем мысу, увидели, что она исчезла у них на глазах, и они не сомневались, что Энн утонула вместе с ней. На мгновение они стояли неподвижно, белые, как бумага, окаменевшие от ужаса. Затем, крича во весь голос, они побежали через лес, не останавливаясь, и помчались по главной дороге, даже не взглянув на мост. Энн, цепляясь отчаянно за свою ненадёжную опору, видела, как они бежали и слышала их крики. Помощь скоро должна прибыть, но пока ее положение было очень неудобным.

Минуты пролетали, каждая казалась часом несчастной лилейной деве. Почему никто не приходит? Куда делись все девочки? Предположим, что они все упали в обморок! А что, если никто не придёт?! А что, если она так устанет от неудобного положения, что не сможет больше держаться?! Энн посмотрела на страшные зеленые глубины внизу, где колыхались длинные, размытые тени, и содрогнулась. Ее воображение начало рисовать всякие ужасные картины перед ней.

Когда она подумала, что больше не сможет вытерпеть боль в руках и запястьях ни минуты, Гилберт Блайт появился под мостом в лодке Хармона Эндрюса!

Гилберт взглянул вверх и, к своему удивлению, увидел маленькое бледное гордое лицо, смотрящее вниз на него большими, испуганными, но также полными презрения серыми глазами.

– Энн Ширли! Ты как туда попала? – воскликнул он.

Не дожидаясь ответа, он подплыл близко к свае и протянул руку. Другого выхода не было – Энн, уцепившись за руку Гилберта Блайта, спустилась в лодку, где уселась на корме, грязная и злая, с мокрой шалью и накидкой, с которой капала вода, в руках. Конечно, крайне трудно было сохранять достоинство в таких обстоятельствах!

– Так что произошло, Энн? – спросил Гилберт, берясь за весла. – Мы играли в Элейн, – объяснила Энн холодно, даже не глядя на своего спасителя, – и я должна был плыть в Камелот на лодке. – Я имею в виду – в плоскодонке. Лодка начала тонуть, и я вылезла на сваю. Девочки побежали за помощью. Не будешь ли так любезен подвезти меня к берегу?

Гилберт любезно подплыл к помосту и Энн, отвергнув помощь, выскочила проворно на берег.

– Я тебе очень благодарна, – высокомерно сказала она, отвернувшись. Но Гилберт также вылез из лодки, и теперь положил руку ей на плечо.

– Энн, – поспешно сказал он, – посмотри на меня. Разве мы не можем быть хорошими друзьями? Мне ужасно жаль, что я высмеял твои волосы. Я не хотел обидеть тебя, я только хотел пошутить. Кроме того, это было так давно Я думаю, твои волосы очень красивые сейчас. Давай дружить.

На мгновение Энн заколебалась. Несмотря на своё оскорбленное достоинство, она осознала, что ей приятно видеть это наполовину скромное, наполовину горячее выражение в карих глазах Гилберта. Ее сердце быстро и громко застучало. Но горечь старой обиды быстро укрепила ее колеблющуюся решимость. Эта сцена двухлетней давности пронеслась в ее воспоминаниях так ярко, как если бы она произошла вчера. Гилберт назвал ее «морковкой» и опозорил перед всей школой. Ее обида, которая взрослым людям могла показаться смешной, как и её причина, ничуть не смягчилась и не прошла за столько времени. Она ненавидела Гилберта Блайта! Она никогда не простит его!

– Нет, – сказала она холодно, – я никогда не буду с тобой дружить, Гилберт Блайт! И я не хочу этого!

– Хорошо! – Гилберт прыгнул в лодку, покраснев от гнева. – Я никогда не буду просить тебя снова стать друзьями, Энн Ширли. Меня это тоже больше не волнует!

Он быстро отплыл от берега, яростно гребя вёслами, а Энн поднялась по крутой тропинке, поросшей папоротниками, между кленами. Она держала голову очень высоко, но ощущала странное чувство сожаления. Она почти жалела, что не ответила Гилберту согласием. Конечно, он оскорбил ее ужасно, но всё же! Но сейчас, – подумала Энн, – самым большим облегчением будет сесть и поплакать. Она чувствовала себя как выжатый лимон, перенесённый стресс и усталость давали о себе знать.

На полпути вверх по тропинке она встретила Джейн и Диану, которые бежали обратно к пруду в состоянии, похожем на безумие. Они не нашли никого в Садовом Склоне, так как мистер и миссис Барри уехали по делам. Там Руби Гиллис впала в истерику, и осталась, чтобы попытаться успокоиться, в то время, как Джейн и Диана помчались через Лес с Привидениями и ручей в Зеленые крыши. Там они тоже не нашли никого, потому что Марилла уехала в Кармоди, а Мэтью заготавливал сено на дальнем поле.

– О, Энн, – выдохнула Диана, кидаясь ей на шею и плача с облегчением и радостью —, ой, Энн, – мы думали, – ты – утонула … и мы чувствовали себя убийцами… – потому что заставили тебя быть … Элейн. А Руби в истерике, – о, Энн, как ты спаслась?

– Я залезла на одну из свай, – объяснила Энн устало, – Гилберт Блайт приплыл в лодке мистера Эндрюса и отвёз меня на сушу.

– О, Энн, как он прекрасно поступил! Ведь это так романтично! – сказала Джейн, которая, наконец, перевела дух. – Конечно, ты помиришься с ним после этого.

– И не собираюсь! – вспыхнула Энн, мгновенно возвращаясь к воинственному настроению. – И я не хочу больше слышать слово «романтично», Джейн Эндрюс. Мне ужасно жаль, что я вас так напугала, девочки. Это все моя вина. Я чувствую, что родилась под несчастливой звездой. Всё, что я делаю, доставляет неприятности мне или моим близким друзьям. Мы взяли и утопили лодку твоего отца, Диана, и у меня есть предчувствие, что нам больше не позволят грести на пруду.

Предчувствие Энн оказались верными. Когда события того дня стали известны, это вызвало большой переполох в семьях Барри и Касберт.

– У тебя когда-нибудь появится здравый смысл, Энн? – со стоном спросила Марилла.

– О, ну когда – нибудь – да, Марилла, – ответила Энн оптимистично. Хорошо выплакавшись в благодатном одиночестве своей комнаты на крыше, она успокоилась и вернулась к привычному бодрому состоянию духа. – Я думаю, что мои шансы стать благоразумной больше, чем когда-либо.

– Не понимаю, каким образом, – сказала Марилла.

– Таким, – объяснила Энн, – что я получила новый и ценный урок сегодня. С тех пор, как я приехала в Зеленые крыши, я делала ошибки, и каждая ошибка помогла мне избавиться от какого-то большого недостатка. Случай с аметистовой брошью отучил меня брать чужие вещи. Лес с Привидениями заставил меня сдерживать мое воображение. Ошибка с болеутоляющим в торте научила меня быть внимательной при готовке. Окрашивание волос избавило меня от тщеславия. Я никогда больше не думаю о своих волосах и носу – по крайней мере, очень редко. А сегодняшняя ошибка удержит меня от излишней романтичности. Я пришла к выводу, что нет смысла пытаться быть романтиком в Эйвонли. Это было, вероятно, достаточно легко в замке Камелота сотни лет назад, но романтика не ценится в настоящее время. Поэтому я совершенно уверена, что вы скоро увидите значительное улучшение у меня в этом отношении, Марилла.

– Надеюсь, что так, – сказала Марилла скептически.

Но Мэтью, который сидел молча в углу, ободряюще положил руку на плечо Энн, когда Марилла вышла.

– Не теряй свою романтичность, Энн, – прошептал он робко, – немного романтики – это хорошо – не слишком много, конечно, – но сохрани немного, Энн, сохрани.

Глава 29. Этап жизненного пути Энн

Энн гнала коров домой с дальнего пастбища по Тропе Влюблённых. Это было сентябрьским вечером, и все просветы и поляны в лесу были залиты рубиновым светом заката. Тут и там на тропинке тоже виднелись рубиновые сполохи, но по большей части она уже была покрыта тенями от кленов, а пространство под елями было заполнено фиолетовым сумраком, как терпким вином. Ветры веяли в их верхушках, и нет слаще музыки на земле, чем та, которую исполняет ветер в верхушках елей.

Коровы спокойно брели по дорожке, и Энн мечтательно следовала за ними, повторяя вслух боевую песнь из «Мармиона»[2], который они проходили на уроках английского языка прошлой зимой, и который мисс Стейси сказала им выучить наизусть. Энн наслаждалась стремительными строками романа и его образностью. Когда она дошла до строк:

Но копий лес непроходим, И, как стена, несокрушим…

она остановилась и в экстазе закрыла глаза, чтобы лучше представить себя одним из героев этого произведения. Когда она снова их открыла, то увидела Диану, выходящую из ворот поля Барри. Она выглядела так значительно, что Энн сразу догадалась, что у неё есть важные новости. Но показывать своё любопытство она не стала.

– Разве этот вечер не как фиолетовый сон, Диана? Такие вечера заставляют меня радоваться жизни. По утрам я всегда думаю, что утро – это лучшее время суток, но когда наступает вечер, мне кажется, что он ещё красивее.

– Это прекрасный вечер, – сказала Диана, – но у меня есть такая новость, Энн! Угадай! Даю тебе три попытки.

– Шарлотта Гиллис будет венчаться в церкви и миссис Аллан хочет, чтобы мы украсили её, – воскликнула Энн.

– Нет. Жених Шарлотты не согласился, потому никто уже не венчается в церкви и он думает, что, это будет похоже на похороны. Это чересчур, потому что я уверена – это было бы весело. Ещё одна попытка.

– Мама Джейн разрешила ей устроить вечеринку по случаю дня рождения?

Диана покачала головой, ее черные глаза искрились весельем.

– Я не знаю, что это может быть, – сказала Энн в отчаянии, – может, Муди Сперджен Макферсон проводил тебя домой после молитвенного собрания вчера вечером. Угадала?

– Конечно, нет, – воскликнула с негодованием Диана. – Я бы не стала хвастаться этим, даже если бы он это сделал, ужасный мальчишка! Я знала, что ты не угадаешь. Мама получила письмо от тети Жозефины сегодня, и Тетя Жозефина хочет пригласить нас приехать к ней в город в следующий вторник и сходить с ней на выставку. Вот!

– О, Диана, – прошептала Энн, вынужденная опереться на клен для поддержки, – неужели это правда? Но я боюсь, Марилла не отпустит меня. Она скажет, что не может поощрять болтание без дела. Она так сказала на прошлой неделе, когда Джейн пригласила меня поехать с ними в их большом кабриолете на концерт, который организовали американцы в отеле Уайт Сэндс. Я хотела поехать, но Марилла сказала, чтобы я оставалась дома и учила уроки и так будет лучше для Джейн. Я была горько разочарована, Диана. У меня было разбито сердце, и я даже не читала молитву перед сном. Но посредине ночи я раскаялась и встала, чтобы прочитать её.

– Вот что я тебе скажу, – сказала Диана, – мы попросим маму поговорить с Мариллой. Тогда она тебя отпустит и это будет лучшим временем в нашей жизни, Энн. Я никогда не была на выставке, и так обидно слышать, как другие девочки рассказывают об этом. Джейн и Руби были там два раза, и они собираются в этом году снова поехать туда.

– Я не собираюсь думать об этом вообще, пока не узнаю, отпустят ли меня, – сказала Энн решительно. – Если бы я настроилась на поездку, а затем была разочарована отказом, я бы этого не перенесла. Но в случае, если меня отпустят, я буду очень рада, и моё новое пальто будет готово к тому времени. Марилла считала, что мне не нужно новое пальто. Она сказала, что моё старое пальто можно было бы перешить на следующую зиму и что с меня довольно и нового платья. Платье очень красивое, Диана – темно-синее и очень модное. Марилла теперь шьёт мне модные платья, потому что она говорит, что не хочет, чтобы Мэтью обращался за этим к миссис Линд. Я так рада этому. Гораздо проще быть хорошей, если носишь модную одежду. По крайней мере, это проще для меня. Я думаю, что это не имеет значения для людей, которые хорошие от природы. Но Мэтью сказал, что у меня должно быть новое пальто, поэтому Марилла купила прекрасный кусок синего сукна, и отдала его шить настоящей портнихе в Кармоди. Оно должно быть готово в субботу вечером, и я пытаюсь не думать, что пойду на церковную службу в воскресенье в моем новом пальто и шапке, потому что боюсь, неправильно представлять такие вещи. Но это всё равно появляется в моей голове, несмотря на все мои усилия. Моя шапочка такая симпатичная. Мэтью купил её для меня в тот день, когда мы ездили в Кармоди. Это одна из тех маленьких синих бархатных шапочек, от которых все в восторге, с золотым шнуром и кисточками. Твоя новая шляпа тоже очень элегантная, Диана. Когда я увидела, как ты пришла в ней в церковь в воскресенье – мое сердце наполнилось гордостью от того, что ты моя лучшая подруга. Неужели ты тоже думаешь, что нехорошо нам думать так много о нашей одежде? Марилла говорит, что это очень греховно. Но это такая интересная тема, не так ли?

Марилла согласилась, чтобы Энн поехала в город, и было решено, что мистер Барри отвезёт девочек в следующий вторник. До Шарлоттауна было тридцать миль, и мистер Барри собирался вернуться в тот же день, но для этого необходимо было выехать очень рано. Но Энн была рада и раннему выезду, она встала ещё до восхода солнца во вторник утром. Выглянув из окна, она убедилась, что день будет хорошим, потому что небо на востоке за елями в Лесу привидений было серебристым и безоблачным. Через просветы в деревьях был виден свет из окон в западной части Садового Склона, это означало, что Диана тоже встала.

Энн уже была одета, когда Мэтью развёл огонь, и к моменту, когда спустилась Марилла – завтрак был готов. Но сама Энн была слишком взволнована, чтобы есть. После завтрака она надела новую шапочку и пальто и поспешила через ручей и еловый лес в Садовый Склон. Мистер Барри и Диана ждали ее, и вскоре они отправились в путь.

Это был длинный путь, но Энн и Диана наслаждались каждой минутой. Как восхитительно было ехать по влажным дорогам в лучах рассветного солнца, медленно поднимающегося по скошенным полям. Воздух был чист и свеж, а небольшой дымчато-синий туман, спускался в долины с холмов. Иногда дорога проходила через лес, где клены начинали развешивать свои алые знамена, иногда она пересекала реки по мостам, которые заставляли Энн съеживаться от старого, отчасти приятного страха, иногда дорога сворачивала к берегу и проходила мимо небольшой деревушки из серых от непогоды рыбацких хижин, а затем снова поднималась на холмы, откуда виднелись изогнутые верхушки горной цепи или туманное голубое небо. Но куда бы не вела дорога – везде было много интересного, о чём можно было поговорить. Уже почти настал полдень, когда они добрались до города и нашли дорогу к Бичвуду. Это был весьма изящный старый особняк, стоящий в стороне от оживлённых улиц в компании зеленых вязов и ветвистых буков. Мисс Барри встретила их у дверей с весёлым огоньком в её пронзительных черных глазах.

– Итак, ты наконец приехала к мне, Энн, девочка моя, – сказала она. Боже мой, дитя, как ты выросла! Ты выше, чем я ожидала. И намного лучше выглядишь, чем раньше. Но я полагаю, ты и так об этом знаешь.

– На самом деле я не знала, – сказала Энн с лучезарной улыбкой. – Я только знаю, что у меня уже не так много веснушек, как раньше и я очень рада этому, но я не смела надеяться на другие улучшения. Мне очень приятно, что вы так считает, мисс Барри.

Дом мисс Барри был обставлен с «большим великолепием», как рассказывала Энн потом Марилле. Два девочки из провинции были весьма смущены роскошью гостиной, где мисс Барри оставила их, когда вышла, чтобы узнать насчет ужина.

– Разве это не похоже на дворец? – прошептала Диана. – Я никогда не была в доме тети Жозефины раньше, и не представляла, что тут так роскошно. Хотела бы я, чтобы Джулия Белл могла видеть это. Она так важничает из-за гостиной своей матери.

– Бархатный ковер, – вздохнула Энн восторженно, – и шелковые шторы! Я мечтала о таких вещах, Диана. Но знаешь, я не верю, что можно чувствовать себя очень комфортно среди них. В этой комнате все так хорошо, что нет никакого простора для фантазии. А ведь это единственное утешение для бедного человека – что существует много вещей, которые он может себе представить.

Их пребывание в городе было событием, которое Энн и Диана вспоминали многие годы. От начала и до конца оно было наполнено удовольствиями.

В среду мисс Барри повела их на выставку, и они провели там весь день.

– Это было великолепно, – рассказывала Энн Марилле после поездки. – Я никогда не думала, что будет так интересно. Я не знаю, какой отдел был самым интересным. Мне больше всего понравились лошади, цветы и рукоделие. Джози Пай получила первый приз за плетёные кружева. Я был очень рада, что она выиграла. И мне было приятно, что я обрадовалась, потому что это доказывает, что я становлюсь лучше. Вы ведь не думали, Марилла, что я могу радоваться успеху Джози? Мистер Хармон Эндрюс получил второе место за яблоки сорта Гравенштайн и мистер Белл занял первое за свиней. Диана сказала, что это было смешно, что директор воскресной школы взял приз за свиней, но я не понимаю, почему. А вы? Она сказала, что теперь всегда будет думать об этом, когда он будет торжественно молиться. Клара Луиза Макферсон получила приз за картину, а миссис Линд заняла первое место за домашнее масло и сыр. Так что Эйвонли был очень хорошо представлен, не так ли? Миссис Линд тоже была на выставке в тот день, и я даже не знала, как сильно люблю ее, пока не увидела знакомое лицо среди всех этих чужих людей. Там были тысячи людей, Марилла. Это заставило меня почувствовать себя очень незначительной персоной. И мисс Барри взяла нас на трибуны, чтобы посмотреть скачки. Миссис Линд не пошла; она сказала, что скачки – это мерзость, а она является членом церкви, и считает, что это ее святая обязанность – подавать хороший пример и держаться от них подальше. Но там было так много людей, что я не думаю, что отсутствие миссис Линд было замечено. И я считаю, что мне тоже не нужно часто ходить на скачки, потому что они очень увлекательные. Диана так увлеклась, что предложила мне пари на десять центов, что рыжий конь выиграет. Я не верила, что он выиграет, но я отказалась ставить, потому что хотела рассказать миссис Аллан обо всем, и чувствовала, что она этого не одобрит. Нельзя делать то, о чём вы не можете рассказать жене священника. Очень хорошо, когда дружишь с женой священника, потому что она как твоя дополнительная совесть. И я была очень рада, что не согласилась на пари, потому что рыжий конь выиграл, и я потеряла бы десять центов. Так что, видите, добродетель сама по себе награда. Мы видели человека, летящего на воздушном шаре. Я бы очень хотела полетать на воздушном шаре, Марилла; это было бы просто захватывающе. А ещё мы видели человека, продававшего предсказания. Вы платите ему десять центов, и птичка выбирает предсказание для вас. Мисс Барри дала Диане и мне по десять центов, чтобы мы узнали нашу судьбу. Мне предсказали, что я выйду замуж за смуглого человека, который будет очень богатым, и что мне предстоит далёкое плавание. Я внимательно смотрела на всех смуглых мужчин после этого, но ни один мне не понравился. Так или иначе, я думаю, что ещё слишком рано, чтобы искать кого-то. О, это был незабываемый день, Марилла. Я так устала, что не могла спать ночью. Мисс Барри поселила нас в комнате для гостей, как и обещала. Это была элегантная комната, Марилла, но почему-то спать в комнате для гостей– это не совсем то, что я себе представляла. Это недостаток взросления, и я начинаю это понимать. То, о чём вы мечтали, когда были ребенком, кажется, не таким замечательным, когда ваши мечты сбываются.

В четверг девочки ездили в парк, а вечером мисс Барри взяла их на концерт в Музыкальную академию, где должна была петь известная певица. Для Энн вечер прошёл как блестящее видение, полное восторга.

– О, Марилла, это было неописуемо. Я была так взволнована, что не могла даже говорить, так что вы можете представить, что это было. Я просто сидела в восхищенном молчании. Мадам Селицкая была очень красивой, в платье из белого атласа и с бриллиантами. Но когда она начала петь, я больше не думала ни о чем другом. О, я не могу передать вам, как я себя чувствовала. Но мне казалось, что мне больше не будет трудно быть хорошей. Я чувствовала себя так, как будто смотрю на звезды. Слезы появились у меня на глазах, но, ох, это были такие счастливые слезы. Мне было так жаль, когда все закончилось, и я сказала мисс Барри, что не смогу вернуться к обычной жизни снова. Она сказала, что если мы пойдём в ресторан на другой стороне улицы и съедим мороженое, это может помочь мне. Это звучало так прозаично; но, к моему удивлению, это действительно помогло. Мороженое было восхитительным, Марилла, и было так мило и по – взрослому сидеть в ресторане и есть мороженое в одиннадцать часов вечера. Диана сказала, что она рождена для городской жизни. Мисс Барри спросила меня, какое мое мнение, но я сказала, что должна подумать очень серьезно, прежде чем что-то сказать. Так что я думала об этом перед сном. Это лучшее время для раздумий. И я пришла к выводу, Марилла, что я не рождена для жизни в городе и что я рада этому. Очень хорошо иногда поесть мороженое в одном из шикарных ресторанов в одиннадцать часов вечера, но в обычные дни я бы предпочла спать в своей комнате на крыше в это время, и сознавать, даже во сне, что звезды светят с неба, а ветер дует в елях возле ручья. Я сказала мисс Барри об этом во время завтрака следующим утром, и она рассмеялась. Мисс Барри обычно смешит то, что я говорю, даже если это серьёзные вещи. Я не думаю, что мне это нравится, Марилла, потому что я не пытаюсь быть смешной. Но всё же она очень гостеприимная леди и относилась к нам по-царски.

В пятницу нужно было возвращаться домой, и мистер Барри приехал за девочками.

– Ну, я надеюсь, что вы получили удовольствие от пребывания здесь, – сказала мисс Барри на прощание.

– Так и есть, – ответила Диана.

– А ты, Энн?

– Я наслаждалась каждой минутой, проведённой тут, – ответила Энн, порывисто обнимая шею пожилой дамы и целуя ее морщинистые щеки. Диана никогда бы не осмелилась на такое, и была ошеломлена порывом Энн. Но мисс Барри была довольна. Она стояла на крыльце, пока кабриолет не скрылся из виду. Затем она со вздохом вернулась в свой большой дом. Он казался очень одиноким без этих свежих молодых жизней. Мисс Барри была довольно эгоистичной старушкой, по правде говоря, и никогда не заботилась ни о ком, кроме себя. Она ценила людей, пока они были полезны или забавляли её. Энн тоже её забавляла, и поэтому могла рассчитывать на её симпатию. Но мисс Барри, как оказалось, меньше думала о смешных речах Энн, чем о ее энтузиазме, искренних чувствах, ловкости, и прелести ее глаз и губ.

– Я подумала, что Марилла Касберт просто старая глупая женщина, когда услышала, что она приняла девочку из детского дома, – сказала она себе, – но думаю, что, в конце концов, она оказалась права. Если бы у меня был такой ребенок, как Энн, я была бы самой счастливой женщиной.

Энн и Диана обнаружили, что ехать домой так же приятно, как и в город – даже приятнее, ведь так восхитительное сознавать, что в конце пути тебя ждёт родной дом. Уже на закате они проехали Уайт Сэндс и свернули на прибрежную дорогу. За ней уже были видны холмы Эйвонли на фоне неба цвета шафрана. Над морем поднималась луна, заставляя его сверкать и преображаться своим светом. Каждая маленькая бухта вдоль изогнутой дороги была чудесной от танцующей ряби. Волны ударялись с мягким шумом о скалы, и запах моря был отчётливо ощутим в свежем солоноватом воздухе.

– О, как прекрасно жить и возвращаться домой, – вздохнула Энн.

Когда она переходила через бревенчатый мостик над ручьём, свет из кухонного окна Зеленых крыш тепло подмигнул ей, словно приветствуя её, а через открытую дверь виднелся огонь камина, посылая своё теплое красное свечение в холодную осеннюю ночь. Энн радостно побежала по холму и оказалась на кухне, где её ждал горячий ужин на столе.

– Итак, ты вернулась? – сказала Марилла, складывая своё вязание.

– Да, и, ах, так хорошо вернуться домой! – сказала Энн радостно. – Я хотела бы всё расцеловать, даже часы. Марилла, запечённая курица! Неужели вы приготовили её для меня?!

– Да, приготовила, – сказала Марилла. – Я подумала, что ты проголодаешься после поездки и нужно приготовить что-то сытное. Давай раздевайся, и будем ужинать, как только Мэтью придёт. Я рада, что ты вернулась, должна признать. Было страшно одиноко здесь без тебя, и у меня никогда не было таких длинных четырех дней.

После ужина Энн сидела перед камином между Мэтью и Мариллой, и рассказывала им о своей поездке.

– Я хорошо провела время, – закончила она счастливо, – и я чувствую, что это новый этап в моей жизни. Но лучше всего было вернуться домой.

Глава 30. Подготовительный класс

Марилла отложила своё вязание на колени и откинулась на спинку стула. Её глаза устали и она мельком подумала, что нужно поменять очки, когда она снова будет в городе. В последнее время её глаза всё чаще уставали.

Начало темнеть и ноябрьские сумерки окутали Зелёные Крыши. Только свет красного пляшущего пламени из камина проникал на кухню.

Энн сидела по-турецки на коврике, вглядываясь в весёлые отблески огня, где жар солнца от сотни летних дней просачивался через кленовые поленья. Она читала, но её книга соскользнула на пол и сейчас она мечтала с улыбкой на полуоткрытых губах. Её живая фантазия рисовала роскошные замки в Испании, появляющиеся из мглы на фоне радуг; удивительные и захватывающие приключения происходили с ней в стране грёз – приключения, которые всегда заканчивались победой и никогда не вовлекали её в неприятности, происходящие в реальной жизни.

Марилла посмотрела на неё с нежностью, которую нельзя было увидеть при более ярком свете, чем этот мягкий союз пламени и тени. Навыками любви, которые легко выражаются в словах и взглядах, Марилла так и не овладела. Но она научилась любить эту худенькую сероглазую девочку, привязываясь к ней всё сильнее, несмотря на свою сдержанность. Эта любовь заставила её бояться быть чересчур снисходительной. Она волновалась, что это грешно – привязываться к какому-то человеческому существу, как она к Энн и, может, она бессознательно наказывала эту девочку строже и требовательнее, чем, если бы ребёнок был менее дорог ей. Конечно, Энн и не подозревала, как сильно Марилла любит её. Иногда она с тоской думала, что Марилле трудно угодить и ей не хватало сочувствия и понимания. Но она всегда стыдилась этой мысли, помня, чем она обязана Марилле.

– Энн, – сказала Марилла. – Мисс Стейси приходила сюда вечером, когда ты гуляла с Дианой.

Вздохнув, Энн вернулась из страны грёз.

– Она была здесь? Как жаль, что я отсутствовала. Почему Вы меня не позвали, Марилла? Я с Дианой ходила в Лес Привидений. Сейчас в лесу чудесно. Все эти прелестные дикие растения: папоротники, шелковистые листья и кизил уснули, как-будто кто – то укутал их в одеяло из листьев до весны. Возможно, это была маленькая серая фея с радужной накидкой, которая подкралась туда лунной ночью и сделала это. Хотя Диана опасается об этом говорить. Диана никогда не забудет, как мама её ругала за выдуманных привидений в лесу. Это губительно повлияло на её воображение и подавило его. Миссис Линд говорит, что Миртл Белл очень расстроена. Я спросила Руби Гиллис, почему Миртл расстроена. А Руби ответила, что она догадывается – потому что её кавалер бросил её. Руби Гиллис ни о чём больше не думает, кроме как о парнях, и чем она старше, тем хуже. Я ничего против мальчиков не имею, но не нужно их во всё приплетать, правда? Мы с Дианой серьёзно думаем пообещать друг другу никогда не выходить замуж и остаться милыми старыми девами, которые живут вместе. Хотя Диана ещё не решила, потому что она считает замечательной идеей выйти замуж за необузданного лихого хулигана и изменить его. Мы часто обсуждаем серьёзные вопросы. Мы почувствовали, что стали намного старше и нам не пристало говорить на детские темы. Это так важно, Марилла, быть почти четырнадцатилетней. В прошлую среду мисс Стейси привела всех девочек нашего возраста к ручью и говорила с нами об этом. Она сказала, что не стоит недооценивать значения приобретённых привычек и идеалов, которые мы выбрали себе сейчас, потому что к двадцати годам наши характеры сформируются, и фундамент будет заложен на всю будущую жизнь. И ещё она сказала, что если фундамент неустойчив, мы никогда не сможем построить что-то действительно стоящее. По дороге домой мы это обсуждали с Дианой. Мы чувствовали себя очень торжественно, Марилла. И мы решили постараться быть очень осторожными с формированием достойных привычек и учиться как можно усерднее, и быть, насколько это возможно, благоразумными. Тогда, к двадцати годам, наши характеры правильно сформируются. Потрясающе осознавать, что тебе скоро двадцать, Марилла. Это звучит так пугающе по-взрослому. Но почему мисс Стейси приходила сегодня?

– Это именно то, что я хочу тебе сказать, Энн, если ты мне дашь ввернуть словечко. Она говорила о тебе.

– Обо мне? – Энн выглядела слегка растерянной. Затем покрылась краской и воскликнула:

– Ох, я знаю, о чём она говорила. Я хотела рассказать тебе, Марилла, честно, но я забыла. Мисс Стейси поймала меня за чтением «Бена Гура» вчера в школе, в то время как я должна была учить историю Канады. Джейн Эндрюс дала мне эту книжку. Я читала книгу во время обеда и как раз дошла до состязания колесниц, когда начался урок. Мне было ужасно интересно, чем всё закончится. Я догадывалась, что Бен Гур должен победить, ведь так будет справедливо, но, а вдруг нет. Поэтому я положила раскрытый учебник на парту, а «Бена Гура» – себе на колени под столом. Это выглядело так, как будто я учила историю Канады, в то время как наслаждалась «Беном Гуром». Я настолько увлеклась, что не заметила, как мисс Стейси шла по проходу между партами. Затем вдруг подняла глаза и увидела мисс Стейси, укоризненно смотрящую на меня. Не могу Вам передать, как стыдно мне было, особенно когда Джози Пай захихикала. Тогда мисс Стейси забрала «Бена Гура», не сказав ни слова. Она задержала меня на перемене и поговорила со мной. Она сказала, что я поступила очень плохо по двум причинам. Первая, я тратила время, которое посвящалось урокам, и, второе, я обманывала учителя, пытаясь сделать вид, что вместо романа читаю историю. До этого момента, Марилла, я не задумывалась, что это выглядит как обман. Я была потрясена. Я горько заплакала и попросила прощения у мисс Стейси, сказав, что такое никогда больше не повторится. В виде наказания я предложила не читать «Бена Гура» всю неделю и даже не взглянуть чем закончились состязания колесниц. Но мисс Стейси не требовала этого и легко меня простила. И я думаю, с её стороны было не очень любезно прийти к Вам после всего этого.

– Мисс Стейси об этом вообще не упоминала, Энн. Это твоя совесть не даёт тебе покоя. Тебе не зачем носить книги в школу. Ты и так слишком много романов читаешь. Когда я была в твоём возрасте, мне не позволяли даже взглянуть на романы.

– Как Вы можете называть «Бена Гура» романом?! На самом деле это же религиозная книга. – Запротестовала Энн. – Конечно, она немного эмоциональна для воскресного чтения, но я читаю её только по будням. И теперь я вообще не буду читать никаких книг, пока мисс Стейси или миссис Аллан не посчитают это подходящим для девочки тринадцати с половиной лет. Мисс Стейси заставила меня это пообещать. Однажды она застала меня за чтением книги «Страшная тайна зачарованной комнаты», которую мне дала Руби Гиллис. И знаете, Марилла, я была в восторге, у меня кожа покрывалась мурашками. Вся кровь застывала в жилах. Но мисс Стейси сказала, что эта книжка очень глупая и даже вредная, и попросила меня больше никогда не читать подобных книг. Мне было не сложно пообещать это, но как же нестерпимо отдавать книгу, не зная, чем всё закончилось. Но моя любовь к мисс Стейси прошла испытание, и я сдержала слово. Марилла, это просто невероятно, на что ты способен, чтобы угодить понравившемуся человеку.

– Пожалуй, я зажгу лампу и вернусь к работе, – сказала Марилла. – Я ясно вижу, что тебе не хочется знать, что сказала мисс Стейси. Тебе намного интереснее слушать собственные рассказы.

– Ах, что Вы, Марилла, мне очень хочется послушать, – воскликнула Энн. – Я больше ни слова не скажу… ни словечка. Знаю, что говорю слишком много и я борюсь с этим. Несмотря на то, что я очень много разговариваю, Вы бы пожалели меня, если бы знали, как много ещё остаётся невысказанным. Пожалуйста, Марилла, расскажите мне.

– Что ж, мисс Стейси сказала, что хочет создать класс из лучших учеников, которые собираются поступать в Королевскую академию. Она планирует давать дополнительные уроки после занятий. Она пришла спросить нас с Метью, разрешим ли мы тебе присоединиться к этому классу. Что ты сама думаешь, Энн? Ты хотела бы поступить в Королевский университет и стать учителем?»

– О, Марилла! – Энн выпрямилась и всплеснула руками. – Это мечта всей моей жизни. По крайней мере, последних шести месяцев. С тех пор, как Руби и Джейн начали обсуждать подготовку к вступительным экзаменам. Но я никогда об этом не упоминала, так как думала что всё бесполезно. Я бы хотела стать учителем. Но ведь это невероятно дорого? Мистер Эндрюс говорил, что подготовка Присси ему обошлась в сто пятьдесят долларов, хотя Присси не глупа в геометрии.

– Думаю, тебе не стоит об этом беспокоиться. Когда мы с Метью взяли тебя на воспитание, то решили сделать всё возможное, чтобы дать тебе хорошее образование. Я считаю, что девушка должна уметь зарабатывать себе на жизнь, независимо от того пригодится ей это или нет. Наша ферма всегда будет твоим домом, пока здесь Метью и я, но никто не знает, что может произойти в этом изменчивом мире завтра. Хорошо быть ко всему готовой. Поэтому ты можешь ходить на дополнительные занятия, если желаешь.

– Марилла, спасибо Вам! – Энн обвила руками талию Мариллы и с признательностью заглянула ей в лицо. – Я невероятно благодарна вам с Метью. Я буду усердно учиться, чтобы оправдать ваше доверие. Я предупреждаю вас, чтобы вы не ждали от меня многого по геометрии, но по другим предметам я добьюсь успеха, если прилежно буду учиться.

– Замечу, что ты и так со всем неплохо справляешься. Мисс Стейси говорит, что ты смышлёная и старательная. – Ни за что на свете Марилла не призналась бы Энн, как мисс Стейси хвалила её, ведь это могло вызвать в девочке тщеславие. – Тебе нет нужды бросаться в крайности и корпеть над учебниками. Не нужно спешить. Ты будешь готова поступать в университет через полтора года. Но мисс Стейси говорит, хорошо бы начать заранее и тщательно подготовиться.

– Теперь я буду стараться, как никогда – сказала восторженно Энн, – потому что у меня есть цель в жизни. Мистер Аллан говорит, что у каждого должна быть цель в жизни и надо настойчиво её добиваться. Только сначала надо убедиться в том, что это достойная цель. Я бы сказала, что это очень достойная цель – стать учительницей, как мисс Стейси, не так ли, Марилла? Я считаю, что это очень благородная профессия.

Подготовительный класс был организован в надлежащее время. Гилберт Блайт, Энн Ширли, Руби Гиллис, Джейн Эндрюс, Джози Пай, Чарли Слоан и Муди Сперджен Макферсон присоединились к классу, а Диана Барри – нет, потому что родители не планировали посылать её в Королевскую академию. Для Энн это казалось катастрофой. Ещё никогда, с того вечера как малышка Мей заболела крупом, они с Дианой не разлучались. В тот день, когда подготовительный класс остался после уроков в школе, и Энн увидела, как Диана медленно выходит вместе с остальными учениками, чтобы одиноко пойти по Берёзовому пути и Долине фиалок, Энн еле усидела на месте, едва удержавшись, чтобы не побежать вслед за подругой. К её горлу подкатил комок, и она торопливо начала листать учебник по латинской грамматике, чтобы спрятать слёзы. Ни за что на свете она не позволила бы Гилберту Блайту или Джози Пай увидеть свои слёзы.

– Но, Марилла, я действительно почувствовала всю горечь смерти, как мистер Аллан сказал в своей проповеди в прошлое воскресенье, когда Диана выходила одна, – печальным тоном сказала Энн тем вечером. – Я подумала, как замечательно было бы, если бы Диана тоже посещала подготовительные курсы. Но всё не может быть идеально в этом неидеальном мире, как говорит миссис Линд. Конечно, миссис Линд не всегда ободряет нас, но она, без сомнения, говорит много верных вещей. Думаю, что подготовительный класс будет невероятно интересным. Джейн и Руби собираются учиться только для того, чтобы стать учителями. Это предел их стремлений. Руби говорит, что будет преподавать только два года после выпуска, а потом выйдет замуж. А Джейн сказала, что всю свою жизнь посвятит преподаванию и никогда ни за что не выйдет замуж, потому что за это получают зарплату, а муж ничего не платит и ворчит, если попросишь денег на масло и яйца. Это, вероятно, потому, что у Джейн есть печальный опыт. Миссис Линд говорит, что её отец старый скупердяй, у которого и снега зимой не выпросишь. Джози Пай призналась, что собирается в колледж только ради образования, потому что ей не надо будет зарабатывать на жизнь. Она говорит, что совсем другое дело – сироты, которые живут из милости у кого-то и они вынуждены добиваться всего сами. Муди Сперджен собирается стать священником. Миссис Линд говорит, что с таким именем он не мог бы стать кем-то другим. Не хочу показаться злой, но при мысли что Муди Сперджен может стать священником, меня разбирает смех. Он такой смешной: с большим толстым лицом, маленькими голубыми глазками и с торчащими ушами как мухобойки. Вероятно, он будет выглядеть умнее, когда вырастет. Чарли Слоан говорит, что собирается в политику и хочет стать членом парламента. Но миссис Линд считает, что он никогда этого не достигнет, потому что все Слоаны честные люди, а в наше время только мошенники идут в политику.

– Кем хочет стать Гилберт Блайт? – поинтересовалась Марилла, заметив, что Энн открыла «Цезаря».

– Меня не интересует, какие стремления в жизни у Гилберта Блайта… если он их вообще имеет. – Ответила Энн презрительно.

Теперь между Энн и Гилбертом установилось открытое соперничество. Изначально оно было односторонним, но теперь без сомнения Гилберт решил стать первым в классе, как и Энн. Он стал достойным противником. Остальные одноклассники молча признали их превосходство и даже не мечтали о соперничестве с ними.

С того дня, у пруда, когда Энн слушала его просьбу простить его, кроме вышеупомянутого соперничества, он ничем не выдавал того, что вообще замечает существование Энн Ширли. Он разговаривал и шутил с другими девочками, обменивался книгами и головоломками с ними, обсуждал уроки и планы, иногда провожал домой одну или другую от молитвенного дома до Дискуссионного клуба. Но Энн Ширли он просто игнорировал, и тогда она поняла, что не очень-то приятно, когда тебя не замечают. Она напрасно убеждала себя, гордо встряхивая головой, что ей всё равно. В глубине маленького гордого девичьего сердца она признавалась, что ей не всё равно. Если бы у неё был шанс вновь оказаться у Озера Мерцающих Вод, она бы ответила совсем иначе. Внезапно, с тайным испугом, она обнаружила, что старая обида, которую она питала к нему – исчезла. Исчезла тогда, когда она ей требовалась больше всего для придания сил. Напрасно она старалась припомнить все ощущения того памятного происшествия, пытаясь почувствовать прежний удовлетворяющий гнев. Тот день у пруда стал свидетелем его последней судорожной вспышки. Энн бессознательно поняла, что уже простила ему и даже забыла. Но было слишком поздно.

Так или иначе, никто, ни Гилберт, ни даже Диана, не должны были заподозрить, как ей было жаль, что она так гордо и надменно вела себя тогда. Она решила «предать свои чувства глубочайшему забвению» и сделала это так искусно, что Гилберт, который, возможно, и был неравнодушен к ней, каким казался, не мог успокоить себя мыслью, что Энн чувствует глубокое презрение к нему. Единственным утешением ему служила мысль, что Энн также пренебрегала Чарли Слоаном – немилосердно, постоянно и незаслуженно.

В остальном зима прошла в водовороте приятных обязанностей и учёбы. Для Энн дни пробегали как золотые бусины из ожерелья года. Она была счастлива, энергична и заинтересована во всём: в уроках, которые надо учить; наградах, которых надо добиваться; замечательные книгах, которые надо прочитать; новых песнях, которые надо учить для воскресного хора; чудесных субботних вечерах в доме пастора и миссис Алан. Едва Энн успела это осознать, как весна вернулась в Зелёные крыши.

Тогда желание учиться немного остыло. В то время как другие разбредались по зелёным тропинкам в густых лесах и по лугам, подготовительный класс оставался в школе, с тоской смотря в окно и обнаружив, что латинские слова и французские упражнения каким-то образом потеряли свою прелесть и особый вкус, который овладел ними в морозную зиму. Даже Энн и Гилберт относились к своим успехам равнодушно. Обе стороны, как учительница, так и учащиеся, были рады окончанию учебного года, и длинная череда летних дней в виде каникул открылась перед ними.

– Вы прекрасно поработали на протяжении года. – Сказала в последний вечер занятий мисс Стейси. – И вы заслужили хороших и весёлых каникул. Желаю вам замечательно провести время на природе, оздоровиться и подумать о своих желаниях. В следующем году вам надо приложить максимум усилий для поступления в университет.

– Вы вернётесь к нам в следующем году, мисс Стейси? – спросила Джози Пай.

Джози Пай никогда не стеснялась задавать вопросы. Но в этом случае весь класс был благодарен ей, поскольку никто из них не посмел бы спросить об этом мисс Стейси. Но все явно хотели. По школе недавно прошёл тревожный слух, что мисс Стейси не вернётся в следующем году потому, что получила предложение от начальной школы в своём районе и думает его принять. Весь подготовительный класс слушал ответ, затаив дыхание.

– Да, я полагаю, что останусь. – Ответила мисс Стейси. – Я хотела работать в другой школе, но решила вернуться в Эйвонли. Если честно, я настолько привязалась к своим ученикам, что уже не могу покинуть их. Поэтому я останусь и буду с вами до конца.

– Ура! – воскликнул Муди Сперджен. До этого Муди Сперджен никогда не задумывался о своих чувствах и целую неделю после этого он краснел при одном воспоминании.

– Ах, я так рада. – Глаза Энн сияли. – Дорогая мисс Стейси, было бы невыносимо ужасно, если бы Вы не вернулись. Я не думаю, что смогла бы учиться с таким восторгом, если бы к нам пришёл другой учитель.

Вечером, когда Энн вернулась домой, она сложила все свои учебники в старый сундук на чердаке и закрыла его на ключ, который бросила в коробку с разной мелочью.

– Я не собираюсь даже заглядывать в учебник на каникулах – поделилась она с Мариллой. – Всё это время я училась так усердно, как только могла, и я зубрила эту геометрию, пока не выучила все теоремы из первого учебника, даже если буквы поменять – я всё помню. Я устала от всего логического и летом дам своему воображению волю. Только Вы не волнуйтесь, Марилла. Я дам ему волю в разумных пределах. Но этим летом я хочу по-настоящему повеселиться. Ведь это может стать последним летом маленькой девочки. Миссис Линд говорит, что если я продолжу расти в следующем году так же как в этом, то мне следует носить юбки длиннее. Она говорит, у меня всё уходит в ноги и глаза. А когда я буду носить юбки длиннее, то должна буду вести себя соответственно и достойно. Боюсь, что тогда мне уже нельзя будет верить в фей. Поэтому этим летом я верю в них всем сердцем. Думаю, эти летние каникулы будут очень яркими. У Руби Гиллис скоро день рождения, потом пикник в воскресной школе и благотворительный концерт в следующем месяце. А ещё миссис Барри говорит, что возьмёт как-то вечером нас с Дианой в отель Уайт Сэндс, и мы там поужинаем. Они часто там ужинают. Джейн Эндрюс была там прошлым летом и говорит, что это восхитительное зрелище: с электрическими лампочками и цветами, и все леди там одеты в красивые платья. Джейн говорит, что впервые тогда увидела, как живёт высшее общество, и она не забудет это до конца своих дней.

На следующий день после обеда пришла миссис Линд и спросила Мариллу, почему та не была в четверг на благотворительном собрании. Люди знали, если Марилла не пришла на благотворительное собрание, значит что-то не в порядке в Зелёных Крышах.

– У Метью был сердечный приступ в четверг – ответила Марилла. – И я не хотела оставлять его одного. Сейчас с ним всё в порядке, но эти приступы повторяются всё чаще, и я волнуюсь за него. Доктор говорит, что ему надо избегать волнений, но Метью и так старается не волноваться, также ему надо отказаться от тяжёлой работы. Вы должны поговорить с Метью, он без работы дышать не может. Рейчел, проходите и оставьте здесь свои вещи. Останетесь на чай?

– Ну, если вы настаиваете, я, пожалуй, останусь. – Сказала миссис Рейчел, у которой не было ни малейшего желания поступить иначе.

Миссис Рейчел и Марилла удобно расположились в гостиной, пока Энн готовила чай и горячие бисквиты, которые были настолько лёгкими и белыми, что могли выдержать критику даже миссис Рейчел.

– Нужно признать, что Энн превратилась в очень умную девочку – заметила миссис Рейчел, когда Марилла провожала её по тропинке. – Должно быть, она стала хорошей помощницей.

– Так и есть, – ответила Марилла. – Она стала серьёзней и ответственней сейчас. Я боялась, что она никогда не выбросит из головы свои глупости. Но она это сделала и теперь я не боюсь ей доверять.

– Увидев её впервые три года назад, я бы никогда не подумала, что всё обернётся так хорошо – сказала миссис Рейчел. – Забуду ли я когда-нибудь тот приступ гнева у неё? Когда я вернулась домой, я сказала Томасу: «Помяни мои слова, Томас, Марилла Касберт сделала большую ошибку». Но ошиблась я, чему очень рада, Марилла. Я не из тех людей, которые никогда не признают своих ошибок. Слава Господу, я никогда такой не была. Я ошибалась, осуждая Энн, но это и не удивительно, более странной и необычной девочки, я ещё не видела на свете. К ней нельзя применять такие методы воспитания как к другим детям. Удивительно, как она изменилась за эти три года, особенно внешне. Она станет настоящей красавицей, хотя я и не сторонник такой бледности и огромных глаз. Мне по душе румяные и пухлые щёчки, как у Дианы Барри или Руби Гиллис. Последняя, кстати, выглядит эффектно. Хотя я и не знаю почему, но когда девочки собираются вместе, они выглядят посредственно и банально на фоне Энн. Хотя она и наполовину не так красива, как они. Мне кажется, она как белая июньская лилия, которую она называет нарциссом, рядом с большими красными пионами.

Глава 31. Там, где ручей встречается с рекой

У Энн было её «прекрасное лето» и она с удовольствием ним наслаждалась. Они с Дианой сказочно проводили время в лесу, получая радость, которые им приносили тропинка Влюблённых, Источник Дриад, Вербный пруд и остров Виктории. Марилла не возражала против такого кочевого образа жизни. Доктор из Спенсервиля, который приходил к малышке Мей в ту ночь, когда она заболела крупом, однажды встретил Энн в начале каникул в доме одной из пациенток. Он пристально окинул её взглядом, скривив свой рот, потряс головой и прислал через знакомого сообщение Марилле Касберт. Там говорилось следующее:

«Держите вашу рыжеволосую девочку на свежем воздухе всё лето, и не позволяйте ей читать книги до тех пор, пока её походка не станет более энергичной». Это сообщение здорово напугало Мариллу. Она решила, что Энн может умереть от чахотки, если тщательно не следовать совету врача. Как следствие, у Энн было «золотое лето» её жизни, она была свободна и могла резвиться сколько угодно. Прогулки, катанье на лодках, сбор ягод и мечтательность, которая присуща её натуре. Когда наступил сентябрь, её глаза светились и выглядели живыми, походка удовлетворила доктора из Спенсервиля, а сердце снова наполнилось стремлениями и энергией.

– Я чувствую, что полностью готова к учёбе – заключила она, забрав учебники с чердака. – Ах, мои старые добрые друзья, я так рада видеть ваши честные лица снова, даже твоё, геометрия. У меня было замечательное сказочное лето, Марилла. И да воздаст мне Господь по сердцу моему и все намерения мои да исполнит, как сказал мистер Аллан в прошлое воскресенье. Правда, мистер Аллан произносит потрясающие проповеди? Миссис Линд говорит, что у него с каждым разом получается всё лучше и лучше. Она также предполагает, что какая – нибудь городская церковь, вероятно, заберёт его у нас и нам придётся искать другого неопытного проповедника. Но я не вижу причин для беспокойства, а Вы, Марилла? Мне кажется, нужно просто наслаждаться пока мистер Аллан с нами. Если бы я была мужчиной, то, наверное, стала бы священником. Они распространяют так много хорошего благодаря проповедям. Это должно быть так приятно, читать замечательные проповеди и затрагивать сердца слушателей. Почему женщины не могут быть священниками, Марилла? Я спрашивала об этом у миссис Линд, и она была потрясена, сказав, что это вызвало бы скандал. Она сказала, что в Америке, должно быть, есть женщины-священники, и она в этом даже уверена, но слава Господу, в Канаде до этого не дошло и она надеется, что никогда не дойдёт. Я думаю, из женщин могут выйти выдающиеся священники. Когда необходимо всколыхнуть общественность или устроить чаепитие при церкви, или что-то другое для сбора денег, женщины с этим справятся успешнее. Я считаю, что миссис Линд может читать проповеди так же вдохновенно, как и наш директор мистер Белл. И без сомнения, она может это сделать, если немного попрактикуется.

– Да, я верю в то, что у неё получилось бы. – Ответила сухо Марилла. – Она и так постоянно произносит проповеди. В Эйвонли у нас мало шансов сбиться с истинного пути, пока у нас есть Рейчел, которая присматривает за всеми.

– Марилла, – обратилась к ней Энн доверительно, – я хочу Вас кое о чём спросить и узнать, что Вы об этом думаете. Это меня ужасно беспокоит, особенно воскресными вечерами, когда я особенно много размышляю на такие темы. Я действительно хочу быть хорошей, и когда я с Вами или с миссис Аллан или мисс Стейси, мне этого хочется больше всего на свете. Я хочу угодить вам и жду вашего одобрения. Но часто, когда я с миссис Линд, я становлюсь ужасно несдержанной, и мне так и хочется сделать что-то противоположное тому, что она говорит. У меня возникает непреодолимое искушение сделать всё наоборот. Как Вы думаете, почему я это чувствую? Вы считаете, что я плохая и духовно беднею?

Марилла мгновение смотрела с недоумением на неё, а потом рассмеялась.

– Если ты такая, значит я тоже, Энн. Потому что Рейчел производит на меня такое же впечатление. Иногда я думаю, что её влияние на людей увеличилось бы, как ты выражаешься, если б она постоянно не поучала людей делать всё правильно. Я думаю, что должна существовать специальная заповедь, запрещающая давать наставления. Но я не могу открыто так говорить. Рейчел добрая христианка и у неё самые лучшие намерения. Нет чище души в Эйвонли. И она никогда не отказывается от своей части работы.

– Я так рада, что Вы чувствуете то же самое, – твёрдо произнесла Энн. – Это так ободряет. Теперь я не буду об этом так много думать. Но у меня есть ещё несколько вещей, которые меня беспокоят и постоянно появляются новые. Вопросы, которые приводят меня в недоумение. Только ты решишь один вопрос – как сразу появляется второй. Так много вещей, о которых нужно подумать, когда ты начинаешь взрослеть. Моя голова всё время занята размышлениями над этим и решениями, что же правильно? Очень серьёзная вещь – взросление, не так ли, Марилла? Но если у тебя есть такие хорошие друзья, как вы с Метью, миссис Аллан и мисс Стейси, я наверняка повзрослею успешно. Если же нет, уверена, это будет моя собственная ошибка. Я чувствую огромную ответственность, потому что у меня есть только один шанс. Если я не повзрослею правильно, то не смогу вернуться и всё повторить. Марилла, я подросла на 2 дюйма за лето. Мистер Гиллис померил меня на Дне рождении Руби. Я так рада, что вы сделали мои новые платья длиннее. Вот это тёмно-зелёное платье особенно. С вашей стороны было очень мило отделать его оборками. Я знаю, что в этом не было особой необходимости, но оборки очень модны этой осенью и у Джози Пай есть оборки на всех платьях. Наверняка, с ними я стану учиться лучше. У меня очень хорошее предчувствие по поводу этих оборок.

– Ну, ради этого стоило их сделать, – согласилась Марилла.

Мисс Стейси вернулась в школу Эйвонли и обнаружила, что все ученики с нетерпением готовы окунуться в работу как прежде. Подготовительный класс с готовностью вышел на финишную прямую. Потому что на горизонте, в конце учебного года, бросая неясную тень на весь оставшийся путь, маячило нечто роковое, известное как «вступительные экзамены». И при мысли об этом у всех учеников, без исключения, душа уходила в пятки.

А что, если они не сдадут! Эта мысль не давала покоя Энн зимними утрами, включая воскресные вечера, почти полностью исключив вопросы о морали и теологии. В своих кошмарах Энн видела себя жалко глядящей на список сдавших вступительные экзамены, где имя Гилберта Блайта возглавляло его, в то время как её имени там и в помине не было.

Но, в целом, это была чудная, интенсивная и счастливо пролетевшая зима. Занятия в школе были интересными и соперничество таким же захватывающим как прежде. Новы миры мыслей, чувств и амбиций, свежие пленительные поля неизведанных знаний открывались перед любопытным взглядом Энн.

«Но пей до дна и вновь обрящешь светлый разум.»[3]

Это происходило благодаря тактичному, внимательному и либеральному руководству мисс Стейси, которая позволила своему классу думать, познавать и открывать что-то новое самостоятельно. Она поддерживала учеников в отклонении от старых избитых путей в такой степени, что это пугало миссис Линд и попечителей школы, которые рассматривали новшества и отход от общепринятых методов, как что-то сомнительное. Также, кроме занятий, Энн часто развлекалась с позволения Мариллы, которая помнила о рекомендации доктора не запрещать прогулки. Дискуссионный клуб был в самом расцвете и дал несколько концертов. Прошла одна-две вечеринки, больше напоминающие взрослые. Также были прогулки на санях и весёлое времяпрепровождение на катке.

Тем временем Энн росла так быстро, что Марилла была поражена однажды, стоя рядом с девочкой и обнаружив, что та выше неё.

– Как ты так быстро выросла, Энн! – сказала она, неверя своим глазам. Вздох последовал за словами. Марилла почувствовала лёгкое сожаление из-за дополнительных дюймов. Ребёнок, которого она научилась любить, исчез каким-то образом, и появилась эта высокая пятнадцатилетняя девушка с серьёзными глазами, задумчивым выражением лица и гордо посаженной головкой. Марилла любила эту девушку так же сильно, как и ребёнка, но у неё возникло печальное чувство утраты. Тем вечером, когда Энн ушла на молитвенное собрание вместе с Дианой, Марилла сидела одиноко в зимних сумерках и не смогла сдержать слёз. Метью зашёл в этот момент с фонарём и испуганно уставился на неё. Ей пришлось рассмеяться сквозь слёзы.

– Я думала об Энн – начала объяснять она. – Она стала такой взрослой девочкой и, вероятно, покинет нас следующей зимой. Мне будет ужасно её не хватать.

– Она сможет часто приезжать домой. – Успокаивал её Метью, для которого Энн была и осталась маленькой любопытной девочкой, которую он привёз домой из Брайт Ривер одним июньским вечером четыре года назад. – К этому времени уже будет построена железнодорожная ветка к Кармоди.

– Но это не так же, как если бы она была всё время здесь. – Мрачно вздохнула Марилла, решительно настроенная насладиться своим безутешным горем.

В Энн были чётко заметны и другие изменения, не менее важные, чем внешность. Она стала более спокойной. Вероятно, больше размышляла, но мечтала как прежде, хотя намного меньше говорила. Марилла это также подметила.

– Ты щебечешь наполовину меньше, чем раньше и намного меньше говоришь вычурных слов. Что с тобой случилось?

Энн вспыхнула и тихо рассмеялась, опустив книгу и мечтательно поглядев в окно, где большие набухшие почки плюща раскрывались, влекомые сиянием весеннего солнца.

– Не знаю. Мне просто не хочется говорить так много. – Произнесла она задумчиво, подпирая свой подбородок указательным пальцем. – Намного приятнее думать о дорогом тебе и хранить это в сердце как сокровища. Мне бы не хотелось, чтоб над ними посмеялись или слишком интересовались. И почему-то больше не хочу использовать вычурные слова. Такая жалость, правда? Теперь, когда я достаточно взрослая, чтобы их произносить, когда захочу. В каком-то смысле быть взрослой так весело, но я ожидала немного другого, Марилла. Так много ещё нужно выучить, сделать и обдумать, что времени на красивые слова просто не остаётся. Кроме того, мисс Стейси говорит, что короткие слова намного сильнее и выразительнее. Она заставляет писать сочинения как можно проще. Вначале было сложно. Я настолько привыкла наполнять предложения вычурными словами, которые могла припомнить, а в памяти у меня их несчётное количество. Но теперь я могу писать проще и вижу, что так намного лучше.

– Что случилось с вашим литературным клубом? Я не слышала о нём уже долгое время.

– Литературный клуб больше не существует. У нас не было времени на него. И я думаю, мы все уже устали от него. Так глупо было писать о любви, убийстве, побеге и тайнах. Иногда мисс Стейси просит нас написать историю для практики, но только о том, что может произойти с нами в Эйвонли. Она оценивает нас очень строго и настаивает на том, чтобы и мы себя оценивали. Я никогда не думала, что в моих сочинениях так много ошибок, пока сама не начала себя проверять. Мне стало так стыдно, что я хотела бросить это, но мисс Стейси сказала, что я могу научиться писать лучше, если попытаюсь стать сама себе суровым критиком. Поэтому я стараюсь.

– Осталось всего два месяца до вступительных экзаменов. – Заметила Марилла. – Как считаешь, ты их сдашь?

Энн заколебалась.

– Не знаю. Иногда мне кажется, что всё будет хорошо. Но потом мне становится страшно. Мы усердно учились, и мисс Стейси готовила нас тщательно, но, возможно, мы не сможем сквозь всё это пройти. У нас всех есть какой-то камень преткновения. Мой – это геометрия, конечно; у Джейн – латинский язык; у Руби и Чарли – алгебра; у Джози – арифметика. Муди Сперджен говорит, что нутром чувствует, как провалится на истории Англии. Мисс Стейси собирается провести у нас пробные экзамены в июне – такие же по сложности, как и вступительные. Она будет нас строго оценивать, чтобы мы понимали, что нас ждёт. Марилла, я бы хотела, чтобы всё это уже закончилось. Это мучает меня. Иногда я просыпаюсь среди ночи и думаю, что будет, если я не сдам экзамен.

– Ничего, пойдёшь в школу в следующем году и попробуешь опять. – Ответила спокойно Марилла.

– Ох, я не думаю, что у меня останутся силы на это. Это будет таким позором, если я провалюсь. Особенно если Гил…, если другие сдадут. А я всегда так переживаю на экзаменах, что всё путаю. Я бы хотела иметь выдержку как у Джейн Эндрюс. Ничто не пугает её.

Энн вздохнула и оторвала свой взгляд от магии весеннего мира, манящего дня с лёгкостью бриза и голубизной неба, и зарождающейся зелени в саду и решительно погрузилась в свою книгу. Наступит другая весна, но, если она не сдаст успешно вступительный экзамен, то была уверена, уже никогда не сможет ею полностью насладиться.

Глава 32. Список поступивших опубликован

С окончанием июня наступил конец занятий и преподавания мисс Стейси в школе Авонли. Энн и Диана, возвращаясь домой тем вечером, были очень грустными. Покрасневшие глаза и влажные носовые платки служили убедительным доказательством тому, что прощальные слова Мисс Стейси могли быть такими же трогательными как те, что произнёс мистер Филлипс при тех же обстоятельствах три года назад. Диана оглянулась на здание школы у подножия холма, поросшего хвойными деревьями, и глубоко вздохнула.

– Кажется, что наступил конец всего, правда? – сказала она печально.

– Ты и наполовину так плохо себя не чувствуешь, как я. – Ответила Энн, тщетно пытаясь найти хоть одно сухое место на платке. – Следующей зимой ты вернёшься, а я, вероятно, покидаю старую добрую школу навсегда. И, если мне повезёт, так и будет.

– Но так, как было, уже не будет. Не будет ни мисс Стейси, ни тебя, ни Джейн, ни даже Руби. Я вынуждена буду сидеть одна потому, что не смогу вытерпеть никого другого кроме тебя. Ах, у нас были замечательные времена, правда, Энн? Ужасно осознавать, что всё закончилось.

Две большие слезы скатились по носу Дианы.

– Если бы ты прекратила плакать, я бы тоже остановилась, – умоляюще сказала Энн. – Как только я складываю свой платочек, я вижу тебя рыдающей и сама начинаю реветь. Как говорит миссис Линд, если ты не можешь быть весёлым, будь им настолько, насколько можешь. Во всяком случае, я, наверное, вернусь в следующем году. Это одна из тех минут, когда я УВЕРЕНА, что не смогу сдать экзамены. И эти минуты появляются всё чаще.

– Почему? Ты отлично сдала экзамены, подготовленные мисс Стейси.

– Да, но те экзамены не заставляли меня нервничать. Когда я думаю о предстоящем экзамене, ты даже не представляешь, какое ужасное и леденящее чувство закрадывается в моё сердце. К тому же, мой номер тринадцать и Джози Пай говорит, что это к несчастью. Я НЕ суеверна и знаю, что нет разницы. Но я хотела бы, чтоб мой номер не был тринадцатым.

– Я бы очень хотела пройти через это с тобой. – Сказала Диана. – Мы бы здорово повеселились, правда? Но, полагаю, тебе придётся зубрить по вечерам.

– Нет. Мисс Стейси заставила нас пообещать не заглядывать в учебник совсем. Она говорит, это только утомит нас и собьёт с толку, и мы должны гулять, не думая вовсе об экзаменах, и ложиться спать рано. Это хороший совет, но полагаю, будет трудно ему следовать. Мне кажется, нелегко следовать хорошим советам. Присси Эндрюс сказала мне, что просиживала полночи каждый день во время экзаменационной недели и постоянно зубрила. И я решила, что буду сидеть как минимум также долго, как она. Со стороны твоей тёти Джозефины было очень мило предложить мне остановиться в Бичвуде, пока я буду в городе.

– Ты будешь писать мне оттуда, хорошо?

– Я напишу во вторник вечером и расскажу, как прошёл первый день. – Пообещала Энн.

– Я буду караулить возле почты в среду, – поклялась Диана.

В следующий понедельник Энн пошла в город и в среду Диана дежурила около почты, как и договаривались, чтобы получить письмо.

«Дорогая Диана» (писала Энн),

Вот и наступил вечер вторника, и я пишу тебе из библиотеки Бичвуда. Прошлым вечером мне было ужасно одиноко в моей комнате, и я очень хотела, чтобы ты была со мной. Я не смогла зубрить, так как пообещала мисс Стейси. Но было так тяжело удержаться, чтобы не открыть учебник по истории, как тогда при чтении повести перед началом урока.

Сегодня утром мисс Стейси зашла за мной, и мы пошли в университет. По дороге к нам присоединились Джейн, Руби и Джози. Руби попросила меня потрогать её руки, и они были холодными, как лёд. Джози сказала, что я выгляжу так, будто не сомкнула глаз вовсе и она не верит, что я достаточно сильная, чтобы пройти через всю мясорубку учительского курса, даже если я сдам экзамены. Время идёт, а мне кажется, что я не особо продвинулась в попытке полюбить Джози Пай.

Когда мы прибыли в университет, там оказалось очень много студентов со всего острова. Первым, кого мы увидели, был Муди Сперджен, сидящий на ступеньках лестницы и что-то бормочущий себе под нос. Джейн спросила, что он делает, и он ответил, что повторяет таблицу умножения снова и снова, чтобы успокоить свои нервы, и чтобы, ради Бога, его не прерывали. Потому что, если он остановится, его охватит паника и он забудет всё, что когда-либо учил, а таблица умножения помогает ему удерживать всю информацию на своём месте.

Когда нас распределили по классам, мисс Стейси была вынуждена уйти. Мы с Джейн сели вместе и она была настолько спокойной, что я позавидовала ей. Милой, уравновешенной, здравомыслящей Джейн не нужна таблица умножения! Мне было интересно, выгляжу ли я так же, как себя чувствую, и могли ли учителя слышать, как бьётся моё сердце. Затем мужчина зашёл в класс и начал раздавать экзаменационные билеты. Мои руки похолодели и слегка закружилась голова, когда я взяла свой билет. Всего один ужасный момент. Диана, я почувствовала себя точно так, как четыре года назад, когда я спросила Мариллу, останусь ли на ферме Зелёные Крыши. Затем всё прояснилось в голове и моё сердце снова начало биться – я забыла упомянуть, что всё одновременно остановилось! – потому что я знала, что я точно смогу ответить на вопросы ЭТОГО билета.

В полдень мы пошли домой обедать и после этого вернулись на историю. Билет по истории был очень тяжелым, и я ужасно запуталась в датах. Несмотря на это, я считаю, что достаточно хорошо справилась сегодня. Но Диана, завтра будет экзамен по геометрии, и когда я об этом думаю, у меня пропадает всякая решимость не открывать учебник по геометрии. Если бы я считала, что таблица умножения мне поможет, то повторяла бы её с этой минуты и до завтрашнего утра.

Вечером я пошла посмотреть, как там другие девочки. По дороге я встретила Муди Сперджена, который брёл по улице растерянно. Он уверен, что срезался на истории и теперь он разочарует своих родителей. Он собирался вернуться домой утренним поездом. И сказал, что намного проще быть плотником, чем священником. Я подбодрила его и убедила остаться до конца, так как это было бы нечестно по отношению к мисс Стейси – бросить всё на полпути. Иногда я жалею, что не родилась мальчиком, но когда вижу Муди Сперджена, то радуюсь тому, что я девочка и не его сестра.

Когда я пришла в пансион, Руби была в истерике. Она только что обнаружила страшную ошибку, которую допустила в билете по английскому. Когда она успокоилась, мы вышли в город и съели по мороженому. Как бы мы хотели, чтобы ты была с нами.

Ах, Диана! Если бы только экзамен по геометрии остался позади. Но, как сказала бы миссис Линд, солнце взойдёт и сядет независимо от того, сдам я геометрию или нет. Это истина, но от этого не легче. Я думаю, лучше б оно не взошло, если я провалюсь на экзамене.

Преданная тебе, Энн»

Геометрия, как и остальные экзамены, закончилась согласно расписанию и Энн вернулась домой в пятницу вечером. Она была скорее утомлённой, но чувствовала сдержанный триумф. Диана также находилась в Зелёных Крышах и они встретились так, как будто разлучались на долгие годы.

– Моя дорогая, как замечательно тебя снова видеть. Мне кажется, полжизни прошло с тех пор, как ты уехала в город. Энн, как всё прошло?

– Очень неплохо, я думаю, во всём, кроме геометрии. Не знаю, сдала ли я её или нет, но у меня дурное предчувствие и тело покрывается мурашками от того, что я провалилась. Ах, как чудесно вернуться домой! Зелёные Крыши – это самое дорогое и прелестное место в мире.

– А как остальные справились?

– Девочки утверждают, что провалились. Но я думаю, они успешно сдали. Джози говорит, что вопросы по геометрии были настолько лёгкими, что и десятилетний ребёнок с ними справился бы. Муди Сперджен до сих пор считает, что срезался на истории, а Чарли на алгебре. Но, на самом деле, мы ничего не знаем и не узнаем до тех пор, пока не вывесят список тех, кто сдал. Это случится через две недели. Томиться в напряжённом ожидании две недели! Как бы я хотела заснуть и не просыпаться до тех пор, пока всё не окажется позади.

Диана знала, что напрасно спрашивать об успехах Гилберта Блайта, и она только сказала:

– Не беспокойся. Ты поступишь.

– Я бы предпочла вообще не поступить, если я не окажусь в начале списка. – Сказала Энн горячо, и Диана знала, что она подразумевает, что успех будет не полным и горьким, если она не опередит Гилберта Блайта.

С этой целью Энн собирала все свои силы во время экзаменов. То же делал и Гилберт. Они встречались на улицах много раз, делая вид, что не замечают друг друга. И всякий раз Энн задирала голову чуть выше и жалела чуть больше, что не помирилась с Гилбертом, когда он просил её; и клялась себе чуть решительней превзойти Гилберта на экзаменах. Она знала, что все школьники в Эйвонли следят за тем, кто будет первым. Она даже знала о том, что Джимми Гловер и Нед Райт заключили пари, а Джози Пай сказала, что нисколько не сомневается в том, что Гилберт будет первым. Она чувствовала, что не вынесет унижения, если потерпит неудачу.

Но у неё был и другой, более благородный мотив желать успешной сдачи экзаменов. Она хотела сдать экзамены лучше других ради Мэтью и Мариллы, особенно ради Мэтью. Ведь Мэтью был твёрдо уверен, что она «заткнёт за пояс весь остров». Энн казалось, что даже в самых невообразимых мечтах на это было бы глупо надеяться. Но она очень желала оказаться в первой десятке, чтобы увидеть, как светятся гордостью за неё добрые карие глаза Мэтью.

Она думала, что это станет лучшей наградой за всю тяжёлую работу и терпеливое копание в лишённых воображения уравнениях и спряжениях.

По прошествии двух недель Энн также начала дежурить возле почтового отделения в компании взволнованных Джейн, Руби и Джози. Раскрывая дрожащими холодными руками газеты из Шарлоттауна, они испытывали те же неприятные эмоции, что и на экзаменационной неделе. Даже Чарли и Гилберт не смогли не заглядывать на почту. Только Муди Сперджен оставался непоколебим.

– У меня не хватает мужества зайти туда и хладнокровно рассматривать газету, – признался он. – Я просто подожду, пока кто-нибудь не сообщит мне, прошёл я или нет.

Когда прошло три недели, а список так и не появился, Энн почувствовала, что не может больше выдержать напряжения. Её аппетит пропал, а заинтересованность в делах Эйвонли ослабла. Миссис Линд возмущалась, чего ещё можно было ожидать от консерватора, возглавляющего министерство образования. А Мэтью, заметив бледность, безразличие и тяжёлую походку Энн, которой она возвращалась домой каждый вечер с почты, серьёзно задумался, не голосовать ли ему за либералов на следующих выборах.

Но однажды вечером пришло известие. Энн сидела у открытого окна в своей комнате, на время забыв о горестях экзаменов и мировых треволнениях. Она упивалась летними сумерками, сладко-пахнущим ароматом цветов, доносящимся из сада и лёгким шелестом тополей. Небо на востоке над самыми елями слегка вспыхнуло розовым, отображая закат на западе. И Энн мечтательно размышляла, не так ли выглядит дух красок, когда увидела мчащуюся среди елей Диану, через деревянный мостик, взбирающуюся на склон и сжимая трепетно газету в руке.

Энн вскочила на ноги, сразу поняв, что в этой газете. Список сдавших экзамен был опубликован! У неё закружилась голова и сильно стучало сердце. Она не могла пошевелиться. Казалось, час прошёл, пока Диана вбежала в коридор и ворвалась в комнату без стука, настолько велико было её возбуждение.

– Энн, ты прошла. – Закричала она. – Прошла самой первой, ты и Гилберт, оба одинаково хорошо. Но твоё имя стоит первым. Я так тобой горжусь!

Даина бросила газету на стол и упала на кровать Энн, едва переводя дыхание и не в состоянии продолжить речь. Энн зажгла лампу, рассыпав коробок спичек и израсходовав половину, прежде чем её дрожащие руки смогли справиться с этой задачей. Затем она схватила газету. Да, она прошла. Её имя стояло на самом верху списка из двухсот фамилий. Ради этого момента стоило жить!

– Ты прекрасно всё сдала, Энн. – Выдохнула Диана, успокоившись настолько, что смогла сесть и обрела дар речи. Энн смотрела в изумлении и не могла произнести ни слова. – Отец принёс газету из Брайт Ривер не больше десяти минут назад… она приходит вечерним поездом и не появится на почте до завтра. Когда я увидела список поступивших, я как сумасшедшая сорвалась к тебе. Вы все сдали экзамены, все до единого, и Муди Спенджер и остальные, хотя он получил удовлетворительно по истории. Джейн и Руби тоже превосходно сдали, они в первой половине списка… как и Чарли. Джози едва наскребла на три бала больше минимально требуемого. Но вот увидишь, она будет вести себя так, будто стоит в начале списка. Разве мисс Стейси не будет довольна? Ах, Энн, как ты чувствуешь себя, когда твоё имя находится во главе списка поступивших? Если бы там стояло моё имя, я бы с ума сошла от радости. Я и сейчас почти без ума от счастья, а ты так спокойна и холодна, как этот весенний вечер.

– Меня переполняет волнение. – Ответила Энн. – Мне хочется сказать сотню вещей, но я не могу подобрать слов для них. Я никогда не мечтала об этом… ну, только один раз! Я позволила себе подумать ОДНАЖДЫ: «А что если я сдам лучше всех?» Тогда я вздрогнула при этой мысли и мне казалось, это тщеславно и самонадеянно предполагать, что я могу сдать экзамены лучше всех на острове. Прости меня, Диана. Но я должна бежать на поле к Мэтью и всё рассказать. Потом мы сообщим хорошие новости остальным.

Они поспешили на сенокос за сараем, где Мэтью складывал сено в стога. К счастью, миссис Линд была тут же и разговаривала с Мариллой у ограды.

– Мэтью, я сдала! – воскликнула Энн. – И я первая в списке, ну, или одна из первых! Я не хвалюсь, но я так благодарна судьбе.

– Ну, что ж, я всегда говорил это. – Произнёс Мэтью, с удовольствием просматривая список поступивших. – Я знал, что ты с лёгкостью их сможешь обойти.

– Я должна сказать, что ты отлично справилась, Энн. – Сказала Марилла, пытаясь скрыть свою гордость за Энн от критического взгляда Рейчел. Но добрая душа отозвалась сердечно:

– Я считаю, что Энн молодец, и не собираюсь брать слова обратно. Ты делаешь честь своим друзьям, и мы все тобой гордимся, Энн.

В ту ночь Энн, которая провела очаровательный вечер в доме пастора за короткой, но серьёзной беседой с миссис Аллан, блаженно опустилась на колени у окна при ярком лунном свете и прошептала молитву благодарности и горячих пожеланий, льющихся прямо из сердца. Здесь были признательность за прошлое и смиренная мольба за будущее. И когда она заснула на своей белой подушке, сны её были такими чудесными, яркими и красивыми, какие в девичестве можно только пожелать.

Глава 33. Концерт в отеле

– Обязательно надень своё белое платье из органди, Энн, – посоветовала Диана решительно.

Они были вместе в комнате на крыше; за её окнами только наступали сумерки – прекрасные желтовато-зеленые сумерки под голубым безоблачным небом. Большая круглая луна, медленно менявшая цвет – от бледно-жёлтого глянца до отполированного серебра, висела над Лесом привидений. Воздух был полон сладких летних звуков – щебетом сонных птицы, шорохом бриза, отголосками разговоров и смехом. Но в комнате Энн ставни были закрыты и горела лампа, там происходило нечто важное – подбор нарядов.

Комната на крыше очень отличалась от той, которой она была четыре года назад, когда Энн почувствовала холод, исходящий от её негостеприимных стен. Постепенно произошли изменения, и Марилла покорно согласилась на них, так что комната превратилась в уютное гнездышко, мечту любой девочки.

Бархатный ковер с нежными розами и розовые шелковые шторы из ранних желаний Энн, конечно, не появились, но ее мечты менялись в то время, как она взрослела, поэтому она не жалела о не исполнившихся желаниях. Пол был покрыт симпатичным ковриком, а шторы, которые украшали большое окно, колыхавшиеся от лёгкого ветерка, были пошиты из бледно-зеленого муслина. На стенах не висели гобелены из золотой и серебряной парчи, зато их оклеили элегантными обоями с рисунком из яблоневых веток. Также они были украшены хорошими картинами, подаренными миссис Аллан. Фотография мисс Стейси заняла почетное место, и под ней Энн всегда ставила свежие цветы в знак уважения и симпатии. Сегодня там стояли белые лилии, от которых исходил слабый запах, похожий на аромат мечты. В комнате не было «мебели из красного дерева»– зато был белоснежный шкаф с книгами, плетеное кресло – качалка, туалетный столик, накрытый салфеткой из белого муслина, причудливое, в позолоченной оправе зеркало с пухлыми розовыми ангелочками и фиолетовыми гроздьями винограда, которые раньше висели в комнате для гостей, и низкая белая кровать.

Энн собиралась на концерт в Отель Уайт Сэндс. Отдыхающие организовывали его в помощь больнице Шарлоттауна, и для участия в нём собрали всех желающих с близлежащих районов. Берту Сэмпсон и Перл Клей из Баптистского хора Уайт Сэндс попросили спеть дуэтом; Милтон Кларк из Ньюбриджа исполнял соло на скрипке; Винни Адель Блэр из Кармоди должна была спеть шотландскую балладу; а Лора Спенсер из Спенсервиля и Энн Ширли из Эйвонли были приглашены для художественного чтения.

Как Энн сказала однажды, это было «этапом в её жизни», и она была чрезвычайно взволнована этим. Мэтью был на седьмом небе от радости и гордости за оказанную Энн честь, да и Марилла не отставала от него, хотя она бы скорее умерла, чем призналась в этом. Она сказала, что не считает правильным, когда столько молодых людей болтается без дела в отеле без присмотра старших.

Энн и Диана должны были ехать с Джейн Эндрюс и её братом Билли в их большом кабриолете. Из Эйвонли на концерт также ехали несколько других девочек и мальчиков. Ожидали много гостей из города, а после концерта для исполнителей устраивался ужин.

– Ты действительно думаешь, что платье из органди будет лучше? – спросила Энн с тревогой. – Я не думаю, что оно такое же красивое, как моё синее платье – в цветочек из муслина – и конечно, не такое модное.

– Но оно подходит тебе гораздо лучше, – сказала Диана. – Оно такое мягкое, воздушное, с оборками. Муслиновое платье более жесткое, и ты в нём выглядишь слишком наряженной. А платье из органди на тебе так сидит, как будто ты в нём родилась.

Энн вздохнула и уступила. Диана славилась своим изысканным вкусом в одежде, и ее советы по таким вопросам пользовались большим спросом. Она сама выглядела очень красивой в этот вечер в платье цвета дикой розы, а вот Энн от этого цвета пришлось навсегда отказаться. Но Диана не принимала участия в концерте, так что ее наряд не имел такого значения. Все ее усилия были направлены на Энн, которой она поклялась, что та, как достойный представитель Эйвонли, будет одета и причёсана с королевским вкусом.

– Вытащи эту оборку немного больше – вот так, а здесь, позволь мне завязать твой пояс. Теперь я собираюсь заплести твои волосы в две толстые косы, и связать их посредине большими белыми бантами – нет, не надо вытаскивать этот локон на лоб – просто сделаем мягкий пробор. Из всех причёсок это самая лучшая для тебя, Энн, и миссис Аллан говорит, что ты похожа на Мадонну, когда так причёсываешься. Я закреплю эту маленькую белую розу тебе над ухом. Только одна роза выросла на моем кусте, и я сохранила её для тебя.

– Должна ли я надеть мои жемчужные бусы? – спросила Энн. – Мэтью привёз мне их из города на прошлой неделе, и я знаю, что он хотел бы видеть их на мне.

Диана поджала губы, склонила свою черноволосую головку набок с критическим видом, и, наконец, одобрила жемчужные бусы, которые впоследствии обвили тонкую молочно-белую шейку Энн.

– Ты такая стильная, Энн, – сказала Диана, с восхищением, но без зависти. – Ты так красиво держишь голову. Я предполагаю, что это из-за твоей фигуры. Я ведь такая приземистая. Я всегда этого боялась, и теперь знаю, что это так. Ну, я полагаю, я просто должна смириться с этим.

– Зато у тебя есть ямочки, – сказала Энн, ласково улыбаясь, глядя на милое оживленное лицо, наклонившееся к ней. – Прекрасные ямочки, как маленькие вмятины в пирожном. Я уже всякую надежду потеряла, что у меня будут ямочки. Моя мечта о ямочках никогда не сбудется. Но так много моих желаний уже исполнилось, что я не должна жаловаться. Ну, я готова?

– Все в порядке, – уверила её Диана. Тут в дверях появилась Марилла – всё та же худая фигура с ещё более поседевшими волосами, чем раньше, и не менее угловатая, но с гораздо более мягким лицом. – Приходите и посмотрите на нашего чтеца, Марилла. Не правда ли, она выглядит прекрасно?

Марилла издала звук, средний между фырканьем и ворчанием.

– Она выглядит аккуратно и уместно. Мне нравится её причёска. Но думаю, она испортит это платье после поездки, в пыли или росе. И оно слишком тонкое для этих влажных вечеров. Органди самый непрактичный материал в мире, и я так и сказала Мэтью, когда он купил его. Но нет никакого смысла что-то советовать Мэтью сейчас. Было время, когда он слушал мои советы, но теперь он просто покупает вещи для Энн по своему усмотрению, и продавцы в Кармоди знают, что они могут подсунуть ему всё, что захотят. Если сказать ему, что вещь красивая и модная, Мэтью сразу выложит деньги за неё. Держи юбку подальше от колес, Энн, и надень теплую куртку.

Затем Марилла отправилась вниз, думая с гордостью, как прелестно выглядит Энн с причёской:

«Словно лунный луч ото лба до макушки»[4]

Она жалела, что не может пойти сама на концерт, чтобы услышать, как девочка читает.

– А что, если действительно слишком сыро для моего платья? – сказала Энн с тревогой.

– Ну уж нет, – ответила Диана, открывая окно. – Это идеальный вечер, и не будет никакой росы. Посмотри, какая луна.

– Я так рада, что мое окно выходит на восток, где восходит солнце, – сказала Энн, подойдя к Диане. – Так славно увидеть утром, как солнце всходит над этими длинными холмами и пускает лучи через острые верхушки елей. И каждое утро это происходит по-новому. Я чувствую, будто я купаюсь в лучах солнечного света. О, Диана, я так люблю свою маленькую комнату. Не знаю, как я буду обходиться без неё, когда уеду в город в следующем месяце.

– Не говори о своём отъезде сегодня, – умоляла Диана. – Я не хочу думать об этом, это делает меня такой несчастной, а я хочу хорошо провести время сегодня вечером. Что ты собираешься читать, Энн? А ты волнуешься?

– Нет. Я так часто читала перед публикой, что совсем не волнуюсь сейчас. Я решила прочитать «Девичью клятву». Это такое трогательное произведение. Лора Спенсер собирается читать комический рассказ, но я предпочитаю заставлять людей плакать, а не смеяться.

– Что ты будешь читать, если тебя вызовут на бис?

– Меня не вызовут на бис, – насмешливо сказала Энн, которая втайне надеялась, что всё-таки вызовут, и уже предвкушала, как расскажет Мэтью об этом за завтраком на следующее утро. – А вот и Билли с Джейн приехали – я слышу шум колес. Пойдём.

– Билли Эндрюс настаивал, чтобы Энн села с ним на переднем сиденье, так что она нехотя согласилась. Она бы предпочла сидеть с девочками, где она могла бы смеяться и болтать всласть. А с Билли много не посмеёшься и не поболтаешь. Он был большой, толстый, флегматичный парень лет двадцати с круглым, невыразительным лицом, и печальным отсутствием умения вести беседу. Но он очень восхищался Энн, и пыхтел от гордости в связи с перспективой поездки в Уайт Сэндс вместе с этой стройной, высокой девочкой.

Энн умудрялась говорить и с девочками, повернувшись вполоборота к ним, и с Билли, стараясь быть вежливой с ним, а он в ответ усмехался или хихикал, но ни разу не мог придумать достойный ответ, пока не стало слишком поздно. Несмотря на все это, Энн наслаждалась поездкой. Это был вечер, предназначенный для удовольствий. Дорога была переполнена колясками, направляющимися в отель, и повсюду звучал и передавался дальше ясный, звонкий смех. Когда они добрались до отеля, он весь сиял в огнях. Их встретили дамы из концертного комитета, одна из которых повела Энн в раздевалку для исполнителей, которая была заполнена членами симфонического клуба Шарлоттауна. Среди них Энн вдруг почувствовала себя смущенной, испуганной и провинциальной. Ее платье, которое в комнате на крыше казалось таким изысканным и красивым, теперь выглядело простым и обычным – слишком уж обычным среди всех этих шелков и кружев, которые блестели и шелестели вокруг нее. Как можно было сравнивать ее жемчужные бусы с бриллиантами солидной красивой леди рядом с ней? И как бедно смотрелась её крошечная белая роза рядом с тепличными цветами на других нарядах! Энн сняла шляпу и пальто, а шмыгнула с несчастным видом в уголок. Она хотела бы сейчас оказаться в своей светлой комнате в Зеленых крышах.

Еще хуже было на сцене большого концертного зала отеля, где она затем оказалась. Электрические огни слепили глаза, аромат духов и шум зала утомляли. Она хотела бы сидеть сейчас в зале вместе с Дианой и Джейн, которые, казалось, отлично проводили время. Энн очутилась между полной леди в розовом шелковом платье и высокой девушкой в белом кружевном платье, стоявшей с презрительным видом. Дородная дама время от времени поворачивала голову и осматривала Энн сквозь свои очки, так что та, неприятно задетая таким осмотром, чувствовала, что вот-вот закричит. А девушка в белых кружевах постоянно разговаривала с своей соседкой с другой стороны о «деревенщинах» и «провинциальных красавицах», которые находятся среди зрителей, и предвкушала «веселье» от выступлений местных талантов. Энн подумала, что она будет ненавидеть эту бело-кружевную девушку до конца жизни.

К несчастью для Энн, профессиональная чтица также остановилась в этом отеле, и согласилась выступать. Это была стройная, черноглазая женщина в прекрасном платье из мерцающего серого материала, как будто вытканного из лунного света, с драгоценными камнями на шее и в темных волосах. У неё был на удивление звучный голос и чудесная сила выражения; аудитория сходила с ума во время её выступления. Энн, забыв о себе и своих бедах на время, слушала её с волнением и сияющими глазами; но когда закончилась декламация, она закрыла лицо руками. Она никогда не смогла бы встать и выступить после этой женщины – никогда. Да как она могла подумать, что она может заниматься художественным чтением? Ах, если бы она оказалась в Зеленых крышах!

И в этот несчастливый момент объявили ее имя. Каким-то образом Энн – которая не заметила, как удивлённо и виновато посмотрела на неё девушка в белых кружевах, и не поняла, какой тонкий комплимент подразумевался в этом взгляде – поднялась, и, пошатываясь, вышла на сцену. Она была такая бледная, что Диана и Джейн, внизу в зрительном зале, сжали руки друг друга в знак поддержки.

Энн стала жертвой подавляющего чувства страха перед сценой. Хотя она часто выступала в общественных местах, она никогда раньше не сталкивался с такой аудиторией, как эта, и это зрелище полностью парализовало её силы. Все было таким чужим, таким ярким, таким непонятным – ряды дам в вечерних платьях, критические лица, вся эта атмосфера богатства и культуры. Это очень отличалось от простых скамеек из дискуссионного клуба, наполненных родными, приветливыми лицами друзей и соседей. Эти люди, подумала она, будут беспощадными критиками. Может быть, как девушка в белых кружевах, они предвкушают веселье от ее «деревенских» стараний. Она чувствовала себя безнадежно беспомощной, пристыженной и несчастной. Колени дрожали, сердце трепетало, ужасная слабость навалилась на нее; ни слова не могла она произнести, и в следующий момент она бы сбежала со сцены, несмотря на унижение, которое, по ее мнению, всегда бы преследовало её.

Но вдруг, когда ее расширенные, испуганные глаза смотрели на зрителей, она увидела Гилберта Блайта – далеко, в задних рядах, наклонившегося вперед с улыбкой на лице – улыбкой, которая, как казалось Энн, была победной и дразнящей. На самом деле это было не так. Гилберт лишь улыбался от удовольствия в целом и симпатии к Энн в частности – ему нравилась её стройная фигурка в белом и одухотворённое лицо на фоне пальм. Джози Пай, которая приехала с ним и сидела рядом с язвительной улыбкой, действительно торжествовала. Но Энн не видела Джози, и не переживала по поводу неё. Она глубоко вздохнула и гордо подняла голову, она почувствовала мужество и решимость, которые пронзили её, как электрический ток. Она не сдастся перед Гилбертом Блайтом – он никогда не сможет посмеяться над ней, никогда, никогда! Ее испуг и нервозность исчезли; и она начала читать, ее четкий, приятный голос достигал самых дальних уголков зала, без дрожи или запинок. Самообладание было полностью восстановлено, и после ужасного момента бессилия она читала так вдохновлённо, как никогда раньше. Когда она закончила, зал наградил её искренними аплодисментами. Энн, вернувшись на свое место, пунцовая от смущения и восторга, почувствовала, как дородная дама в розовом шелке нашла ее руку, энергично сжала и потрясла.

– Моя дорогая, вы читали великолепно, – пропыхтела она. – Я плакала, как ребенок, правда. Там кричат «бис»– они требуют вас назад!

– О, я не могу идти, – сказала Энн смущенно. – Но все же … Я должна пойти, или Мэттью будет разочарован. Он говорил, что они вызовут меня на бис.

– Тогда не разочаровывайте Мэтью, сказала леди в розовом со смехом.

Улыбаясь, краснея, с горящими глазам, Энн вернулась назад и прочитала причудливый, забавный маленький диалог, который пленил ее аудиторию еще больше. Остальная часть вечера была настоящим триумфом для нее.

Когда концерт закончился, толстая дама в розовом, которая была женой американского миллионера – взяла ее под свое крыло, и представила ее всем; и все были очень милы с Энн. Профессиональный чтец, миссис Эванс, подошла и поговорила с ней, сказав, что у Энн очаровательный голос и что она хорошо читает выбранные произведения. Даже девушка в белых кружевах сказала ей какой-то вялый комплимент. Они поужинали в большой, красиво украшенной столовой; Диана и Джейн тоже были приглашены принять участие в ужине, так как они пришли с Энн, но Билли не было нигде видно, он сбежал в смертельном страхе от такого приглашения. Он ожидал их возле коляски, когда ужин закончился и три девочки весело выпорхнули из зала в спокойный, залитый белым лунным светом двор отеля. Энн глубоко вздохнула и посмотрела в небо над темными ветвями елей.

О, как хорошо снова оказаться в чистоте и тишине ночи! Как чудесно и красиво все вокруг! Слышался шум моря, а вдали чернели скалы, как мрачные гиганты, охраняющие волшебное побережье.

– Правда, в этот раз всё было великолепно? – вздохнула Джейн, когда они тронулись. – Я бы хотела быть богатой американкой и провести лето в гостинице, и носить драгоценности, и платья с низким вырезом, и есть мороженое и салат из курицы каждый божий день. Я уверена, что это намного веселее, чем быть учителем в школе. Энн, твоё чтение было просто чудесным, хотя я сначала подумала, ты не решишься начать. Я думаю, что оно было лучше, чем у миссис Эванс.

– О, нет, не говори такие вещи, Джейн, – сказала Энн быстро, – потому что это звучит глупо. Это не может быть лучше, чем у миссис Эванс, понимаешь, потому что она является профессиональным чтецом, а я только школьница, с небольшими способностями к чтению. Я вполне буду удовлетворена, если людям просто понравилось мое чтение.

– У меня есть комплимент для тебя, Энн, – сказала Диана. – По крайней мере, я думаю, что это должно быть комплиментом, судя по тону, каким это было сказано. Или частичный комплимент. Вообщем, за нами сидел один американец. Такой романтичный на вид мужчина, с угольно-черными волосами и глазами. Джози Пай говорит, что он известный художник, и что кузина ее матери в Бостоне замужем за его одноклассником. Ну и мы слышали, как он говорил – правда, Джейн? – «Кто эта девушка на сцене с роскошными тициановскими волосами? У неё лицо, которое я хотел бы нарисовать». Вот так, Энн. А что значит «тициановские волосы»?

– Это означает просто рыжие, я предполагаю, – засмеялась Энн. – Тициан был очень известный художник, который любил рисовать рыжеволосых женщин.

– Вы видели все эти бриллианты на дамах? – вздохнула Джейн. – Они были просто ослепительны. А вы хотели бы быть богатыми, девочки?

– Мы и так богаты, – сказала Энн твёрдо. – Нам шестнадцать лет, у нас всё впереди и мы счастливы, как королевы. У нас у всех есть воображение, в большей или меньшей степени. Посмотрите на море, девочки – тут и серебро, и тени, и таинственные видения. Мы не могли бы наслаждаться его красотой больше, имея миллионы долларов и бриллиантовые колье. И вы бы не поменялись местами с любой из этих женщин, даже если бы могли. Вы бы хотели быть такой, как девушка в белых кружевах и ходить с кислым видом всю жизнь, как будто вы родились с задранным носом? Или леди в розовом, доброй и хорошей, но толстой и низкой, и не иметь никакой фигуры? Или даже миссис Эванс– с этим печальным, грустным выражением в глазах? Она должно быть ужасно несчастна, если у неё такой вид. Ты и сама это знаешь, Джейн Эндрюс!

– Я не знаю точно, – сказала Джейн с сомнением. – Я думаю, что бриллианты были бы утешением для любого человека.

– Ну, а я не хочу быть никем, кроме себя, даже если у меня не будет бриллиантов вообще, – заявила Энн. – Я очень рада быть Энн из Зеленых крыш, и иметь просто жемчужные бусы. Я знаю, Мэтью дал мне столько любви с ними, сколько никогда не получала дама в розовом со своими бриллиантами.

Глава 34. Ученица Королевской Академии

Следующие три недели были напряженными в Зеленых крышах, Энн готовилась к отъезду в Королевскую Академию, и нужно было многое пошить, собрать вещи, всё обсудить и организовать. У Энн было много красивой одежды, об этом позаботился Мэтью, и на этот раз Марилла не возражала против его покупок и предложений. Более того, однажды вечером она пришла в комнату на крыше, держа в руках нежный бледно-зеленый материал.

– Энн, это тебе на хорошее легкое платье. Я не думаю, что тебе это действительно нужно, у тебя и так много симпатичных платьев, но я подумала, может быть, ты хотела бы что-то особенно нарядное, если тебя вечером в городе куда-то пригласят, на вечеринку или что-нибудь подобное. Я слышал, что у Джейн, Руби и Джози есть – вечерние платья», как они их называют, и ты должна быть не хуже них. Я попросила миссис Аллан помочь мне выбрать материл для платья, когда мы ездили в город на прошлой неделе, и мы поручим Эмили Гиллис сшить его для тебя. У Эмили есть вкус, и ее пошив ни с чем не сравнится.

– О, Марилла, материал просто прекрасен, – сказала Энн. Благодарю вас от всей души. Я не ожидала, что будете так добры ко мне. – С каждым днём мне всё труднее уехать отсюда.

Зеленое платье было пошито с таким количеством складок, оборок и рюшей, сколько допускал вкус Эмили. Энн надела его на один вечер для Мэтью и Мариллы, и прочитала «Девичью клятву» для них на кухне. Когда Марилла наблюдала за ярким, оживлённым лицом Энн и её изящными движениями, ее мысли вернулись к вечеру, когда Энн прибыла в Зеленые крыши, и в памяти возникла яркая картинка странного, испуганного ребенка в нелепом желтовато-коричневом платье из полушерстяной фланели, с горестными, заплаканными глазами. Эти воспоминания вызвали слезы на глазах Мариллы.

– Я смотрю, моё чтение заставило вас плакать, Марилла, – сказала Энн весело, склонившись над стулом Мариллы и оставляя лёгкий поцелуй на её щеке. Вот это я называю полным триумфом.

– Нет, я плакала не от твоего чтения, – сказала Марилла, которая презирала бы себя за такую слабость из-за «поэтической ерунды». – Я просто не могла не думать о маленькой девочке, которой ты когда-то была, Энн. И я хотела бы, чтобы ты оставалась той девочкой, даже со всеми своими причудами. Но ты выросла и теперь уезжаешь. Ты выглядишь так высокой и стильной…и такой… совсем другой в этом платье – как будто ты не из Эйвонли. И мне очень одиноко, когда я думаю об этом.

– Марилла! – Энн присела у колен Мариллы на подол её платья, взяла её морщинистое лицо в руки, и посмотрела серьезно и ласково в глаза Марилле. – Я совсем не изменилась – ни чуточки. Я только выросла и поумнела. Но моё настоящее я – здесь – осталось прежним. И не имеет значения, куда я поеду или как изменюсь внешне. В сердце я всегда буду вашей маленькой Энн, которая будет любить вас и Мэтью, и дорогие Зеленые крыши – всё сильнее с каждым днём.

Энн прижалась своей свежей молодой щечкой к Марилле и протянула руку, чтобы погладить по плечу Мэтью. Марилла многое бы отдала, чтобы уметь, как Энн, выразить свои чувства в словах; но природа и привычка решили иначе, и она могла только обнять крепко девушку и прижать ее нежно к сердцу, желая, чтобы она никогда не уезжала.

Мэтью, с подозрительной влагой в глазах, встал и вышел из дома. Там, под звездами голубой летней ночи он в волнении прошёл по двору к воротам и стал под тополями.

– Ну, я думаю, мы её не сильно избаловали, – пробормотал он с гордостью. – Я думаю, что даже когда я вмешивался в воспитание, это не принесло много вреда. Она умная и красивая, и умеющая любить, а это качество даже лучше, чем все остальные. Она была благословением для нас, и не было удачнее ошибки, чем та, что сделала миссис Спенсер. Я не верю, что это было случайностью. Это была рука Провидения, потому что Всевышний увидел, что нам нужно на самом деле.

Наконец, настал тот день, когда Энн должна была ехать в город. Они с Мэтью выехали из дома прекрасным сентябрьским утром, после слёзного прощание с Дианой и сухого делового – по крайней мере, со стороны Мариллы – с Мариллой. Но когда Энн уехала, Диана вытерла слезы и поехала на пикник в Уайт-Сэндс со своими двоюродными братьями из Кармоди, и там они прекрасно провели время. А Марилла погрузилась с головой в ненужную работу и занималась ею весь день, стараясь подавить в себе душевную боль– боль, которая обжигает и грызет и от которой нельзя избавиться с помощью слез. Но в ту ночь, когда Марилла пошла спать, с горьким и пронзительным сознанием того, что комната на крыше опустела без яркой молодой души и не согревается ничьим дыханием, она уткнулась лицом в подушку, и так горько плакала о своей девочке, что когда она успокоилась, она сама была потрясена этим. Как, должно быть, плохо так «огорчаться» из-за обычного грешного создания.

Энн и остальные ученики из Эйвонли приехали в город как раз вовремя, чтобы успеть в Академию. Этот первый день прошел довольно приятно в водовороте новых впечатлений, встреч всех новых студентов, знакомства с преподавателями и распределения по классам. Энн хотела начать обучения со второго курса – по рекомендации мисс Стейси; Гилберт Блайт решил поступить так же. Это означало получение лицензии учителя первой категории за один год вместо двух, если учёба была успешной; но это также означало, что придётся гораздо больше и тяжелее работать. Джейн, Руби, Джози, Чарли, и Mуди Сперджен, не обладающие такими амбициями, довольствовались лицензией второй категории. Энн почувствовала себя очень одинокой, когда оказалась в комнате с пятьюдесятью другими студентами, ни одного из которых она не знала, кроме высокого мальчика с каштановыми волосами, сидевшего напротив неё. Но это знакомство в силу некоторых обстоятельств не сильно ей поможет, подумала она пессимистично. Тем не менее, она, несомненно, была рада, что они были в одном классе с Гилбертом. Старое соперничество может продолжаться, и Энн вряд ли знала бы, что делать, если бы его не было.

– Я бы не чувствовала себя комфортно без него, – подумала она. – Гилберт выглядит ужасно решительным. Я полагаю, он сейчас думает, как выиграть медаль. Какой у него прекрасный подбородок! Я никогда не замечала этого раньше. Я хотела бы, чтобы Джейн и Руби тоже оказались в этом классе. Думаю, я не буду себя чувствовать, как кот на чужом чердаке, когда я с кем-нибудь познакомлюсь. Интересно, кто из этих девушек станет моей подругой? Надо попробовать представить. Конечно, я обещала Диане, что ни одна девушка из Королевской Академии, независимо от того, как сильно она мне понравится, не заменит мне Диану. Но она может стать мне обычной подругой, а не самой близкой… Мне нравится, как выглядит эта девушка с карими глазами в алом платье. Она яркая и румяная. Затем вот эта – бледная, которая смотрит в окно. У неё красивые волосы, и мечтательный вид. Я хотела бы познакомиться с ними – хорошо познакомиться, чтобы ходить в обнимку, и называть их уменьшительными именами. Но только сейчас я их не знаю, и они меня не знают, и, вероятно, не хотят особенно со мной знакомиться. О, мне так одиноко!

Еще сильнее Энн почувствовала своё одиночество, когда оказалась в своей спальне, вечером того же дня. Она не делила спальню с другими девушками, потому что они все имели родственников в городе, которые приютили их. Мисс Жозефина Барри также приглашала Энн к себе, но её дом был так далеко от академии, что этот вариант даже не рассматривался; поэтому мисс Барри подыскала ей пансион, уверив Мэтью и Мариллу, что это будет лучшее место для Энн.

– Женщина, которая содержит этот пансион – обедневшая леди, – объяснила мисс Барри, – ее муж был британским офицером, и она очень осторожна в выборе жильцов. Энн не встретится ни с какими сомнительными личностями, находясь под ее крышей. Питание хорошее, и дом находится недалеко от Академии, в тихом районе.

Все это могло быть правдой и так и оказалось, но это никак не могло помочь Энн справиться с ностальгией, охватившей её. Она мрачно посмотрела на свою узкую маленькую комнату, с унылыми обоями, и стенами без картин, маленькую железную кровать и пустой книжный шкаф. У неё возник комок в горле, когда она подумала о своей светлой комнате в Зеленых крышах, где у неё было приятное ощущение, что за стенкой на улице всё покрыто зеленью, стоит сладкий запах душистого горошка, растущего в саду, и лунный свет падает на сад и ручей ниже по склону, а еловые ветви покачиваются от ночного ветра. Над садом простирается широкое звездное небо, и свет из окна Дианы виднеется в просвет между деревьями. Здесь не было ничего подобного; Энн знала, что за пределами ее окна была мощёная улица, с сетью телефонных проводов, закрывающих небо, шум шагов и тысячи огней, освещающих чужие лица. Ей хотелось плакать, и она боролась с этим желанием.

– Я не буду плакать. Это глупо. Это проявление слабости. Вот уже третья слеза скатилась по моему носу. И покатятся ещё. Я должна подумать о чем-то смешном, чтобы остановить их, но нет ничего смешного, кроме того, что связано с Эйвонли! И от этого только хуже – четвёртая – пятая – я поеду домой в следующую пятницу, но, кажется, что через сто лет. Ох, Мэтью уже наверное дома. А Марилла встречает его у ворот, глядя на дорогу – шестая – седьмая – восьмая – ой, нет никакого смысла в подсчете моих слёз. Они идут потоком, сейчас я не могу развеселиться. – Я не хочу быть весёлой. Лучше уж быть несчастной!

Она бы, без сомнения, залилась слезами, если бы в тот момент не появилась Джози Пай. От радости, что увидела знакомое лицо, Энн забыла, что никогда не было особой любви между ней и Джози. Как напоминание о жизни в Эйвонли, даже Джози Пай было радостно видеть.

– Я рада, что ты пришла, – искренне сказала Энн.

– Ты плачешь, – заметила Джози, с раздражающей жалостью. – Я полагаю, ты скучаешь по дому. – Некоторые люди имеют так мало самоконтроля в этом отношении… Но у меня нет намерения тосковать по дому, это точно. Тут так весело по сравнению с убогим старым Эйвонли, что я удивляюсь, как я раньше там когда-то жила, ещё и так долго. Ты не должна плакать, Энн; от этого нос и глаза становятся красными, а потом, наверняка, все лицо покраснеет. Я прекрасно провела время в Академии сегодня. Наш преподаватель французского просто душка. Его усы восхитительны. У тебя есть что-нибудь съедобное, Энн? Я буквально умираю от голода. Ах, я думаю, Марилла дала тебе пироги с собой. Вот почему я зашла к тебе. Иначе я бы пошла в парк с Френком Стокли, чтобы послушать музыку. Он живёт там же, где и я, и он классный. Он заметил, тебя на занятиях сегодня, и спросил меня, кто эта рыжая девушка. Я сказала ему, что ты была сиротой, что Касберты взяли тебя к себе, и никто не знает, кем ты была до этого.

Энн уже подумала, что возможно, одиночество и слезы были лучше, чем общение с Джози Пай, когда появились Джейн и Руби, каждая гордо приколола себе на пальто ленты с цветами Академии – фиолетовым и алым. Из-за того, что Джози не «разговаривала» с Джейн, ей пришлось замолчать, и она стала почти безвредной.

– Ну, – сказала Джейн со вздохом, – я чувствую, как будто я прожила много лет с утра. Я должна быть дома сейчас и изучать Вергилия. Что ужасно – старый профессор задал нам выучить двадцать строк на завтра. Но я просто не могу сесть за учёбу сегодня. Энн, мне кажется, я вижу следы слез. Если ты плакала, можешь мне сказать. Это восстановит моё самоуважение, потому что я проливала слезы, пока не пришла Руби. Я не против казаться простушкой, но только если кто-то еще такой же, как я… Пирог? Дашь мне кусочек? Спасибо. У него настоящий вкус Эйвонли.

Руби, увидев расписание Академии, лежащее на столе, хотела бы знать, будет ли Энн идти на золотую медаль.

Энн покраснела и призналась, что думает о ней.

– Ах, это напомнило мне, – сказала Джози, – что Академия получит одну из стипендий Эйвери. Это стало известно сегодня. Франк Стокли мне сказал. Его дядя является одним из членов совета Правления. Это будет объявлено завтра в Академии.

Стипендия Эйвери! Энн почувствовала, что ее сердце стало биться быстрее, и горизонты ее амбиций раздвинулись, как по волшебству. Перед тем, как Джози рассказала эту новость, вершиной стремлений Энн была лицензия учителя первой категории в конце года, и, возможно, медаль! Но теперь, прежде чем Джози успела договорить, Энн представила себе, что получает стипендию Эйвери, поступает на факультет гуманитарных наук в колледж Редмонда, и заканчивает его в мантии и шапочке бакалавра. Стипендию Эйвери давали в области английского языка, а Энн чувствовала себя в этой области более чем уверенно.

Эйвери, богатый предприниматель из Нью-Брансуик, умирая, оставил часть своего состояния на предоставление большого количества стипендий, которые будут распределяться среди различных университетов и академий Приморья, в соответствии с их рейтингом. Было много сомнений, получит ли такую стипендию Королевская академия, но решение было принято в пользу Академии, и в конце года выпускник, который получит самую высокую оценку по английскому языку и литературе, выиграет стипендию – двести пятьдесят долларов в год в течение четырех лет обучения в Редмондском колледже. Не удивительно, что Энн пошла спать в ту ночь с горящими от возбуждения щеками!

– Я выиграю эту стипендию, если это зависит от усердной работы, – решила она. – Разве Мэтью не будет горд, если я получу степень бакалавра? О, это восхитительно, иметь такие цели. Я так рада, что у меня их много. И кажется, им никогда не будет конца, и это прекрасно. Просто, как только достигаешь одной цели, видишь еще одну – еще более захватывающую. Именно это делает жизнь такой интересной.

Глава 35. Зима в Королевской Академии

Тоска по дому у Энн прошла, и в этом очень помогли ее поездки домой на выходные. Пока была хорошая погода, студенты выезжали домой в Эйвонли каждую пятницу по новой железной дороге из Кармоди. Диана и несколько других молодых людей из Эйвонли, как правило, встречали их на станции и все они весёлой компанией шли до города. Энн считала эти вечерние гулянья по пятницам на живительном золотистом воздухе среди осенних холмов, с мигающими вдали огоньками Эйвонли, самым лучшим и дорогим временем за неделю.

Гилберт Блайт почти всегда ездил с Руби Гиллис и помогал нести ее сумку. Руби стала очень красивой девушкой, которая считала себя вполне взрослой, какой она и была на самом деле. Она носила юбки такие длинные, какие только ей позволяла ее мать и делала взрослые причёски в городе, хотя ей приходилось распускать волосы, когда она ехала домой. У неё были большие, ярко-голубые глаза, хороший цвет лица и пышная эффектная фигура. Она была хохотушкой с хорошим характером, любила повеселиться, и искренне наслаждалась радостями жизни.

– Но я не думала, что она из тех девушек, которые нравятся Гилберту, – прошептала Джейн на ухо Энн. Энн тоже не думала, но она не сказала бы об этом, даже если бы её лишили стипендии Эйвери. Она не могла не думать также о том, что было бы очень приятно иметь такого друга, как Гилберт– шутить и болтать с ним, обмениваться идеями о книгах, учёбе, жизненных целях. У Гилберта были амбиции, она знала это, и Руби Гиллис не похожа была на того человека, с которым можно было их обсудить.

В мыслях Энн, касающихся Гилберта, не было глупых сантиментов. В мыслях о мальчиках, если она думала о них вообще, она рассматривала их просто, как возможных хороших друзей. Если бы они с Гилбертом дружили, она бы не переживала, сколько у него других друзей или с кем он идёт домой. Она хорошо умела дружить – подруг у неё было множество; но она смутно сознавала, что мужская дружба также может пригодиться, чтобы расширить свои представления о товариществе и дополнить своё мировоззрение путём сравнения суждений и идей. Не то, чтобы Энн могла чётко сформулировать свои чувства по этому вопросу. Но она подумала, что, если бы Гилберт после поезда шёл с ней домой, по сухим полям и дорожкам, обрамлённым папоротниками, они, возможно, вели бы веселые и интересные разговоры о новом мире, который открывался им, своих надеждах и амбициях. Гилберт был умный молодой человек, с собственным мнением по каждому поводу, и решимостью получить всё лучшее от жизни и отдать ей лучшее, что есть в нем. Руби Гиллис сказала Джейн Эндрюс, что она не понимает и половины того, что говорит Гилберт Блайт. Он говорит, как Энн Ширли, когда у неё задумчивый вид, а Руби со своей стороны думает, что это совсем не весело – обсуждать книги и тому подобное, особенно если вас никто не заставляет. Франк Стокли более энергичный и заводной, но он и вполовину не такой симпатичный, как Гилберт, и она действительно не могла решить, что ей больше нравится!

В академии у Энн постепенно образовался маленький круг друзей – таких же вдумчивых, творческих, амбициозных студентов, как и она. С «румяно-алой» Стеллой Мэйнард, и «мечтательной девушкой», Присциллой Грант, она вскоре сблизилась, обнаружив, что бледная одухотворённая Присцилла была кладезем озорства, шуток и веселья, в то время как яркая, черноглазая Стелла хранит в душе смутные мечты и фантазии – такие же воздушные и радужные, как и у самой Энн.

После новогодних праздников студенты Эйвонли перестали ездить домой по пятницам и приступили к усердной работе. К этому времени все ученики Королевской академии определились со своим местом в различных кружках и группах, а некоторые успели проявить свою индивидуальность. Некоторые факты стали общеизвестными. Так, все признали, что количество претендентов на медаль сузилось до трех человек – Гилберта Блайта, Энн Ширли, и Льюиса Уилсона; стипендия Эйвери вызывала больше сомнений, на неё претендовало шесть человек, и любой из них мог стать победителем. Бронзовая медаль по математике считалась практически выигранной толстым, смешным деревенским мальчиком с шишковатым лбом и в латанном пальто.

Рубин Гиллис была самой красивой девушкой года в Академии; на втором курсе Стелла Мэйнард была признанной красавицей, однако немногочисленное, но критически настроенное меньшинство считало таковой Энн Ширли. Этель Марр, как считали все компетентные судьи, носила самые стильные причёски, а Джейн Эндрюс – простая, усидчивая, добросовестная Джейн – была первой по домоведению. Даже Джози Пай достигла определенного превосходства, как самая язвительная молодая леди среди учеников Королевской академии. Так что, можно было с уверенностью сказать, что бывшие ученики мисс Стейси проявили себя на более широкой арене академической жизни.

Энн училась усердно и стабильно. Ее соперничество с Гилбертом был таким же острым, как и в школе Эйвонли, хотя в Академии об этом не было известно. Но горечь обиды ушла из него. Энн больше не желала выиграть просто ради победы над Гилбертом; скорее, она хотела добиться победы над достойным соперником. Конечно, она хотела выиграть, но уже не думала, что жизнь будет невыносимой, если она не победит.

Несмотря на занятость уроками, студенты находили возможности и для приятных развлечений. Энн проводила много своего свободного времени в Бичвуде, посещая церковь с мисс Барри, а также проводя воскресные обеды в её доме. Мисс Барри, как она сама признавала, стареет, но ее черные глаза не потеряли блеска, а ее язык остался таким же острым. Но она никогда не упражнялась в остроумии по поводу Энн, которая оставалась любимицей язвительной старой леди.

– Это девочка Энн становится лучше день ото дня, – сказала она. – Я устаю от других девочек – досадно, но они всё время остаются неизменными. А Энн имеет столько граней, которые меняются как цвета радуги, и каждый цвет самый красивый, когда приходит его черёд. Не знаю, была ли она забавной, когда была ребенком, но она заставляет меня любить себя, а я люблю людей, которые заставляют меня любить их. Это экономит мне столько усилий.

Затем, прежде, чем кто – то успел понять, пришла весна. В Эйвонли розовые цветы сон – травы показались на пустынных участках земли, где ещё лежал снег, а зеленый туман в виде распускающейся листвы, окутал леса и долины. Но в Шарлоттауне утомлённые студенты Королевской академии думали и говорили только об экзаменах.

– Кажется нереальным, что этот учебный год подошёл к концу, – сказала Энн. – Прошлой осенью казалось, что так долго ждать – целую зиму учёбы и занятий. И вот мы уже должны сдавать экзамены на следующей неделе. Девочки, иногда я чувствую, будто эти экзамены значат все для меня, но когда я смотрю на большие почки, распускающиеся на этих каштанах и туманный голубой воздух в конце улицы – они кажутся и вполовину не так важны.

Джейн, Руби и Джози, которые заглянули ненадолго к Энн, не разделяли её точку зрения. Для них предстоящие экзамены были очень важны – гораздо важнее, чем каштановых почки или весенняя дымка. Это было все очень хорошо для Энн, которая была уверена в том, что сдаст их. Она могла себе позволить преуменьшить значение экзаменов, но когда всё ваше будущее зависит от них – как на самом деле считали девушки, вы не могли относиться к ним философски.

– Я похудела на семь фунтов в течение последних двух недель, – вздохнула Джейн. – И не нужно говорить «не волнуйся», я всё равно буду волноваться. Волнение хоть как-то помогает – кажется, будто ты что-то делаешь, когда беспокоишься. Было бы ужасно не получить лицензию после того, как учился всю зиму в Королевской академии и потратил так много денег на обучение.

– А я не волнуюсь, – сказала Джози Пай. – Если я не сдам в этом году, я вернусь в следующем. Мой отец может позволить себе оплатить мою учёбу. Энн, Франк Стокли говорит, что профессор Тремейн считает, что Гилберт Блайт получит медаль, и что Эмили Клэй, скорее всего, выиграет стипендию Эйвери.

– Это может заставить меня волноваться завтра, Джози, – засмеялась Энн, – но только сейчас я искренне считаю, что до тех пор, пока фиалки цветут в долине возле Зеленых крыш, а маленькие папоротники развесили своими листья над Тропой влюбленных, для меня не имеет значения, получу ли я стипендию Эйвери или нет. Я сделала все возможное, и я начинаю понимать, что имеется в виду под словами «радость борьбы». Самое лучшее – это бороться и выиграть, но бороться и проиграть – это тоже хорошо. Девочки, не говорите об экзаменах! Посмотрите на эту арку бледно-зеленого неба над домами и представьте себе, как она чудесно сочетается с пурпурно-темными буковыми лесами за Эйвонли.

– Что ты собираешься надеть на вручение дипломов, Джейн? – спросила практичная Руби.

Джейн и Джози ответили одновременно и разговор закрутился вокруг моды. Но Энн опёрлась локтями на подоконник, и прислонившись щекой к руке, мечтательными глазами смотрела поверх городских крыш и шпилей на купол закатного неба и предавалась мечтам о будущем, веря в его благополучие со всем оптимизмом молодости. Все высоты были покорны ей с многообещающими возможностями предстоящих лет – каждый год вплетал розу обещаний в бессмертный венок жизни.

Глава 36. Триумф и мечта

Утром, когда окончательные результаты всех экзаменов должны были вывесить на доске объявлений в Королевской академии, Энн и Джейн вместе шли по улице. Джейн радостно улыбалась; экзамены закончились, и она была уверена, что она их сдала, ну а дальнейшие соображения Джейн не волновали – у неё не было непомерных амбиции и, следовательно, волноваться было не о чем. Потому что мы платим за все, что мы получаем или чего добиваемся в этом мире; и хотя амбиции стоит иметь, они не должны легко удовлетворяться, за них приходится платить усердной работой, самоотречением, приступами тревоги и уныния. Энн была бледная и молчаливая; через десять минут она будет знать, кто выиграл медаль, и кто получит стипендию Эйвери. И, казалось, только эти десять минут выражают то, что стоит называть Временем.

– Конечно, ты получишь либо медаль, либо стипендию, – сказала Джейн, которая не могла представить, как деканат мог быть таким несправедливым, чтобы присудить их кому-нибудь другому.

– Я не надеюсь, что это будет стипендия Эйвери, – сказала Энн. – Все говорят, что Эмили Клей получит её. И я не собираюсь подходить к этой доске и смотреть на список перед всеми. У меня не хватит на это смелости. Я пойду прямо в раздевалку для девочек. Ты должна прочитать список, а затем прийти и сказать мне, Джейн. И умоляю тебя во имя нашей старой дружбы, сделай это как можно быстрее! Если мне не удалось победить – просто так и скажи, не пытайся смягчить эту новость … и не надо мне сочувствовать. Пообещай мне это, Джейн.

Джейн торжественно пообещала; но, как оказалось, не было никакой необходимости в таком обещании. Когда они поднялись по ступенькам в Королевскую академию, они увидели в холле, мальчиков, которые несли на руках Гилберта Блайта и кричали изо всех сил:

– Ура Блайту – медалисту!

На мгновение Энн почувствовала тошнотворный приступ поражения и разочарования. Таким образом, она проиграла, и Гилберт выиграл! Ну, Мэтью будет жаль – он был так уверен, что она победит.

А потом!

Кто-то крикнул:

– Трижды ура мисс Ширли, лауреату стипендии Эйвери!

– О, Энн, – выдохнула Джейн, когда они вбежали в раздевалку для девочек, приветствуемые громкими поздравлениями. – О, Энн, я горжусь тобой! Разве это не великолепно?

А потом девушки окружили их, и Энн, смеясь, принимала поздравления группы. Ее похлопывали по плечам и энергично жали руки, её тянули, толкали и обнимали, и среди всей этой суматохи ей удалось прошептать Джейн:

– О, как будут рады Мэтью и Марилла! Я должна написать им сразу же об этой новости.

Торжественная церемония вручения дипломов была следующим важным мероприятием. Оно проходило в большом актовом зале Академии. Это было место, где проходили выступления, читали эссе, пели песни, вручали награды, дипломы, призы и медали.

Мэтью и Марилла присутствовали на вручении, но всё их внимание было приковано только к одной студентке на сцене – высокой девушке в бледно-зеленом платье, с чуть разрумянившимися щеками и горящими, как звезды глазами, которая прочитала лучшее эссе и о которой шепотом говорили, что она получила стипендию Эйвери.

– Думаю, теперь ты рада, что взяла ее к нам, Марилла? – прошептал Мэтью. Он первый раз что-то сказал с того момента, как вошел в зал. Энн как раз закончила читать эссе.

– Это уже не первый раз, когда я рада этому, – возразила Марилла. – Тебе нравится напоминать о чьих-то ошибках, Мэтью Касберт.

Мисс Барри, которая сидела за ними, наклонилась вперед и ткнула Мариллу в спину своим зонтиком.

– Разве вы не гордитесь этой девочкой Энн? Я горжусь, – сказала она.

Энн поехала домой в Эйвонли с Мэтью и Мариллой в тот вечер. Она не приезжала домой с апреля, и чувствовала, что не могла больше провести вне Зелёных крыш и дня. Яблони расцвели, и мир был свежим и обновлённым. Диана встречала её в Зеленых крышах. В своей светлой комнате, где Марилла поставила на подоконнике распустившуюся тепличную розу, Энн огляделась и глубоко вздохнула от переполнявшего её счастья.

– О, Диана, как хорошо оказаться здесь снова. Так приятно видеть, как острые ели пронзают розовое небо, и этот белоснежный сад, и постаревшую Снежную Королеву. Разве не прекрасно пахнет мята? А эта чайная роза – она объединяет в себе и песню, и надежду, и молитву. Как хорошо увидеть тебя снова, Диана!

– Я считала, тебе больше нравится Стелла Мэйнард, – сказала Диана укоризненно. – Джози Пай рассказала мне о ней. Джози сказала, что ты была просто околдована ею.

Энна рассмеялась и забросала Диану завядшими лилиями из своего букета.

– Стелла Мэйнард – это самая хорошая девушка в мире, кроме одного человека, и этот человек – ты, Диана, – сказала она. – Я люблю тебя больше, чем когда-либо – и мне нужно столько тебе рассказать. Но только теперь я чувствую, что мне достаточно просто сидеть здесь и смотреть на тебя. Думаю, что я устала – устала быть прилежной и целеустремлённой. Я собираюсь завтра провести по крайней мере два часа, лежа в саду на траве, и не думая абсолютно ни о чём.

– Ты прекрасно поработала, Энн. Я полагаю, ты не будешь учителем в школе, раз ты выиграла стипендию Эйвери?

– Нет, я еду в Редмонд в сентябре. Разве это не замечательно? У меня будут новые цели, когда закончатся эти три благословенных золотых месяца каникул. Джейн и Руби будут учителями. Разве это не здорово, мы все с успехом закончили обучение, даже Муди Сперджен и Джози Пай?

– Попечители Ньюбриджа уже пригласили Джейн в местную школу, сказала Диана. – Гилберт Блайт собирается тоже быть учителем. Ему придётся, потому его отец не может позволить себе оплатить его колледж в следующем году, поэтому Гилберт должен сам зарабатывать себе на учёбу. Я полагаю, что он получит место в школе здесь, если мисс Эймс решит уволиться.

Энн была неприятно удивлена. Она не знала об этой ситуации и ожидала, что Гилберт будет тоже учиться в Редмонде. Что она будет делать без их воодушевляющей конкуренции? Не будет ли учёба, пусть даже в колледже с совместным обучением и возможностью получить настоящую степень в будущем, весьма унылой без ее соперника?

На следующее утро во время завтрака Энн была потрясена, как Мэтью плохо выглядит. И у него появилось больше седых волос, было год назад.

– Марилла, – нерешительно спросила она, когда Мэтью вышел, – у Мэтью всё хорошо со здоровьем?

– Нет, не очень, – сказала Марилла с беспокойством. – У него были проблемы с сердцем этой весной, а он себя не бережёт. Я действительно беспокоюсь о нем, но ему стало немного лучше, и мы взяли хорошего наемного рабочего, так что я надеюсь, Мэтью сможет отдохнуть и восстановить силы. Может быть, он воспрянет духом теперь, когда ты дома. Ты всегда могла подбодрить его.

Энн наклонилась через стол и взяла лицо Мариллы в свои ладони.

– Вы тоже выглядите не такой бодрой, как я хотела бы, Марилла. Вы выглядите усталой. Я боюсь, что вы работали слишком тяжело. Вы должны дать себе отдых теперь, когда я приехала домой. Я только хочу сделать себе еще один выходной, чтобы посетить все милые моему сердцу места и вспомнить свои прежние мечты, а потом наступит ваша очередь быть ленивой, а я буду делать всю работу.

Марилла ласково улыбнулась девушке.

– Это не работа виновата, а моя голова. У меня участились приступы головной боли – в этом месте– возле глаз. Доктор Спенсер поменял мне очки, но от них нет никакой пользы. Есть один хороший окулист, он приедет на остров в конце июня, и доктор говорит, что я должна сходить к нему. Наверное, так и нужно будет сделать. Мне так неудобно читать или шить сейчас. Ну, Энн, должна признать, ты действительно хорошо поработала в Королевской академии. Получить лицензию первой категории в течение одного года и выиграть стипендию Эйвери! Хотя миссис Линд говорит, что триумф предшествует падению, и она не верит в высшее образование для женщин. Она считает, что образование портит женщин и они забывают о своём настоящем призвании. Но я не считаю это утверждение верным. Говоря о Рейчел, я вспомнила… Ты слышала последние новости о банке Эбби, Энн?

– Я слышала, что он неустойчивый, – ответила Энн. – А что случилось?

– Про это говорила Рейчел. Она приходила сюда на прошлой неделе и рассказывала, что об этом ходят разговоры. Мэтью был обеспокоен. Все наши деньги мы храним в этом банке – до копеечки. Я советовала Мэтью положить деньги в Сбербанк сначала, но старый мистер Эбби дружил с нашим отцом и отец всегда имел счёт в его банке. Мэтью сказал, что любой банк, которым руководит мистер Эбби, заслуживает доверия.

– Я думаю, что он был только номинальным главой банка в течение многих лет, – сказала Энн. – Он уже немолод, и его племянники сейчас руководят этим банком.

– Ну, когда Рэйчел рассказала нам об этом, я хотела, чтобы Мэтью забрал наши деньги немедленно, но он сказал, что подумает. Но мистер Рассел сказал ему вчера, что с банком все хорошо.

Энн прекрасно провела день на свежем воздухе и потом всегда вспоминала о нём с радостью. Он был таким ярким, золотистым и светлым, ни одна тень не омрачила его цветения. Энн насладилась несколькими прекрасными часами в саду; затем сходила к Источнику Дриад, Вербному озеру и Долине Фиалок. Она посетила дом пастора, где мило поговорила с миссис Аллан; и, наконец, вечером она пошла с Мэтью, чтобы пригнать коров, через Тропу влюбленных на дальнее пастбище. Леса были величавыми в лучах закатного солнца и теплый свет его проникал через просветы между холмами на западе. Мэтью медленно шел, опустив голову; Энн высокая и стройная, приспосабливала свои пружинистые шаги к его неспешной поступи.

– Вы слишком тяжело работали сегодня, Мэтью, – укоризненно сказала она. – Почему вы не бережёте себя?

– Ну, у меня не очень это получается, – сказал Мэтью, открывая ворота во двор, чтобы коровы могли зайти. – Это значит, что я старею, Энн, и часто забываю об этом. Ну, хорошо, я никогда не боялся тяжелой работы, и, наверное, покину этот мир, работая.

– Если бы я была мальчиком, которого вы хотели взять, – сказала Энн с тоской, – я могла бы помочь вам и избавить вас от тяжёлой работы. В глубине сердца я жалею, что я не мальчик, только из-за этого.

– Ну, я бы не променял тебя и на десяток мальчиков, Энн, – сказал Мэтью, поглаживая её руку. Просто отметь это – на десяток мальчиков! И не мальчик выиграл стипендию Эйвери, не так ли? Это была девочка – моя девочка – девочка, которой я горжусь.

Он улыбнулся своей застенчивой улыбкой и вошел во двор. Энн помнила об этой улыбке, когда вечером ушла в свою комнату, и сидела долгое время у открытого окно, думая о прошлом и мечтая о будущем. Снаружи Снежная королева была окутана белым туманом в лунном свете; лягушки пели в болоте за Садовым Склоном. Энн навсегда запомнила серебристую, мирную красоту и ароматное спокойствие этой ночи. Это был последний вечер перед тем, как скорбь вошла в её жизнь; и никакая жизнь не останется прежней, если однажды холодное, священное испытание коснётся её.

Глава 37. Жнец, чьё имя– смерть

– Мэтью – Мэтью – что с тобой, Мэтью, ты заболел?

Это спрашивала Марилла, с нарастающей тревогой в каждом слове. Энн вошла в коридор, с охапкой белых нарциссов в руках, – после этого Энн долго не могла переносить вид или запах этих цветов – и услышала, как Марилла обращается к Мэтью, который стоит в дверях, со сложенной газетой в руках, и лицо его странно кривится и сереет. Энн выпустила цветы и побежала через кухню к нему одновременно с Мариллой. Но они обе опоздали; прежде, чем они добежали до него, Мэтью упал на порог.

– Он потерял сознание, – выдохнула Марилла. – Энн, зови Мартина– быстро, быстро! Он в сарае.

Мартин, наемный рабочий, который только приехал с почты, сразу побежал за врачом, по пути заскочив в Садовый Склон, чтобы сообщить мистеру и миссис Барри о случившемся. Миссис Линд, которая была там по делам, тоже пришла в Зелёные крыши. Они обнаружили Энн и Мариллу, в смятении пытавшихся вернуть Мэтью в сознание.

Миссис Линд оттолкнула их аккуратно в сторону, пощупала его пульс, а затем приложила ухо к сердцу. Она посмотрела на их обеспокоенные лица и слезы появились у неё на глазах.

– О, Марилла, – грустно сказала она. – Я не думаю, что мы можем сделать что-нибудь для него.

– Миссис Линд, вы ведь не думаете, – вы не можете думать, что Мэтью… – Энн не могла выговорить страшное слово; она пошатнулась и кровь отлила от её лица.

– Дитя, да, я боюсь, что это так. Взгляни на его лицо. Если бы ты видела такие лица так часто, как я, ты бы понимала, что это значит.

Энн посмотрела на лицо Мэтью и увидела там печать Смерти.

Когда пришел врач, он сказал, что смерть наступила мгновенно и, вероятно, безболезненно. Причиной, по всей вероятности, послужил некий внезапный удар. Секрет удара был обнаружен в газете, которую Мэтью сжимал в руке и которую Мартин привез с почты сегодня утром. Она содержала отчет о банкротстве банка Эбби.

Новости быстро распространились по Эйвонли, и весь день друзья и соседи стекались в Зеленые крыши уважить умершего, и принести соболезнования живым. Впервые застенчивый, тихий Мэтью Касберт был в центре внимания; Её Величество Смерть посетила его и короновала.

Когда тихая ночь медленно спустилась на Зеленые крыши, старый дом был тихим и спокойным. В гостиной лежал Мэтью Касберт в гробу, длинные седые волосы обрамляли его спокойное лицо, на котором была видна добрая улыбка, как будто он спал, и видел приятные сны. Повсюду были цветы – ароматные старомодные цветы, которые его мать посадила в саду после своей свадьбы, и которые Мэтью всегда любил тайной, бессловесный любовью. Энн собрала их и принесла сюда, ее измученные, сухие глаза сверкали на бледном лице. Это было последнее, что она смогла сделать для Мэтью.

Семья Барри и миссис Линд остались с ними в ту ночь. Диана, придя в комнату на крыше, где Энн стояла у окна, тихо сказала:

– Энн, дорогая, ты бы хотела, чтобы я осталась на ночь у тебя сегодня вечером?

– Спасибо, Диана, – Энн грустно посмотрела в лицо подруги. – Я думаю, ты поймёшь меня правильно, если я скажу, что хочу побыть одна. Я не боюсь. Я не была одна ни минуты с того времени, как это произошло, поэтому я хочу остаться в одиночестве. Я хочу побыть в тишине и попытаться осознать. Я не могу понять. Иногда мне кажется, что Мэтью не может быть мертв, а иногда – что он уже умер давно, и с тех пор во мне живёт эта ужасная тупая боль.

Диана не совсем понимала Энн. Страстное горе Мариллы, в бурном порыве сметающее все границы природной скованности и многолетней привычки, она могла понять лучше, чем молчаливое страдание Энн. Но она покорно ушла, оставив Энн в одиночку с её горем.

Энн надеялась, что сможет поплакать в одиночестве. Ей казалось ужасным, что она не могла пролить ни одной слезы по Мэтью, которого она так любила, и который был так добр к ней. Мэтью, который шел с ней в последний вечер на закате и теперь лежал в темной комнате на первом этаже с этим ужасным спокойствием на лице. Но слез не было, даже когда она опустилась на колени у окна в темноте и молилась, глядя на звезды за холмами – без слёз, но с ужасной тупой болью, которая мучила её, пока она не заснула, утомлённая страданиями и переживаниями этого дня.

Ночью, когда она проснулась в тишине и темноте, воспоминания об этом дне нахлынули на нее, как волна печали. Она видела лицо Мэтью, улыбающееся ей, когда они расстались у ворот вчера вечером – она могла слышать его голос: «Моя девочка – девочка, которой я горжусь». Затем пришли слезы, и Энн плакала от всего сердца. Марилла услышала её плач и пришла, чтобы успокоить ее.

– Ну, ну. Не плачь так, дорогая. Это не поможет вернуть его – Это не хорошо – так плакать. Я знала сама, что не надо, но ничего не могла поделать. Он всегда был такой хороший, добрый брат мне – но Бог знает лучше.

– О, только дайте мне выплакаться, Марилла, – рыдала Энн. – Когда плачешь, не так больно. Останьтесь здесь ненадолго со мной, обнимите меня —… Я не могла остаться с Дианой, она хорошая, добрая и милая– но это не ее горе – она не может понять, и помочь мне. Это наша боль – ваша и моя. О, Марилла, что мы будем делать без него?

– Мы есть друг у друга, Энн, я не знаю, что бы я делала, если бы тебя не было здесь, если бы ты никогда не приезжала. Ох, Энн, я знаю, что я была строгой и суровой с тобой, но ты не должна думать, что я не любила тебя так же сильно, как Мэтью. Я хочу тебе это сказать сейчас, пока могу. Мне никогда не было легко сказать, что у меня на сердце, но в такой момент это легче. Я люблю тебя так сильно, как если бы ты была моя родная дочь. И ты была моей радостью и утешением с тех пор, как приехала в Зеленые крыши.

Два дня спустя Мэтью Касберта вынесли за порог его дома – от полей, которые он пахал, и садов, которые он любил, и деревьев, которые он посадил. А затем в Эйвонли вернулся покой, и даже дела Зеленых крыш пошли, как обычно, и работа кипела, и обязанности выполнялись с той же регулярностью, как раньше, хотя и присутствовало чувство «потери во всех знакомых вещах.» Энн, которая раньше не сталкивалась с горем, думала, что это очень грустно, что они могут заниматься обычными делами, но уже без Мэтью. Она почувствовала что-то вроде стыда и угрызений совести, когда обнаружила, что восходы и закаты, и только распустившиеся розовые бутоны в саду приносят ей чувство радости, когда она видит их; – что её радуют приходы Дианы, что веселые слова Дианы вызывают у неё смех и улыбки, короче, что чудесный мир цветения, любви и дружбы не потерял своей способности захватывать ее воображение и волновать ее сердце, что жизнь все еще зовёт её множеством настойчивых голосов.

– Это похоже на неверность Мэтью – то, что мы получаем удовольствие от чего-то, когда он умер, – задумчиво сказала Энн миссис Аллан однажды вечером, когда они вместе гуляли в саду дома пастора. Я скучаю по нему так сильно – постоянно – и все же, миссис Аллан, мир и жизнь не потеряли для меня своей красоты и по-прежнему интересны. Сегодня Диана сказала что-то смешное, и я поняла, что смеюсь. Я думала, после смерти Мэтью я уже никогда не смогу смеяться снова. И теперь мне кажется, что мне не следовало это делать.

– Когда Мэтью был с нами, он любил слушать твой смех, и ему хотелось, чтобы ты получала удовольствие от приятных вещей вокруг, – сказала миссис Аллан мягко. – Он покинул нас сейчас;. но я думаю, он всё равно хотел бы этого. Я считаю, что мы не должны закрывать наши сердца от исцеления, которое даёт нам природа. Но я могу понять твои чувства, я думаю, что мы все испытываем то же самое. Нас возмущает мысль, что что-нибудь может понравиться нам, когда рядом нет близкого человека, чтобы поделиться своей радостью с ним. Мы чувствуем, как будто мы предаём нашу скорбь, когда интерес к жизни возвращается к нам.

– Я ходила на кладбище сегодня днём, чтобы посадить куст роз на могиле Мэтью, – сказала Энн задумчиво. – Я взяла отросток маленькой белой розы, которую его мать давно привезла из Шотландии. Мэтью всегда нравились эти розы больше всего. Они такие маленькие, и ароматные на колючем стебле. Мне доставило радость, что я могу посадить их на его могиле. – Как будто я делаю что-то, что должно порадовать его и это делает меня ближе к нему. Я надеюсь, что у него есть такие розы на небе. Возможно, души всех тех маленьких белых роз, которые он любил так много лет, оказались там, чтобы встретиться с ним. Я должна идти домой. Марилла сидит одна, и ей становится одиноко в сумерках.

– Боюсь, ей будет ещё более одиноко, когда ты уедешь в колледж, – сказала миссис Аллан.

Энн не ответила; она попрощалась и пошла медленно по направлению к Зеленым крышам. Марилла сидела на крыльце и Энн села рядом с ней. Дверь в дом была открыта, ей не давала закрыться большая розовая раковина с оттенком морских закатов на её гладкой внутренней поверхности.

Энн собрала несколько веток бледно-желтой жимолости и приколола себе к волосам. Она любила этот легкий цветочный аромат, исходивший от неё, как воздушное благословение, каждый раз, когда она двигалась.

– Доктор Спенсер заходил, пока тебя не было, – сказала Марилла. – Он говорит, что окулист будет завтра в городе, и он настаивает, чтобы я сходила к нему и проверила свои глаза. Я думаю, лучше поехать и покончить с этим. Я буду более чем благодарна, если врач сможет подобрать мне правильные очки, чтобы мои глаза не болели. Ты не против остаться здесь одна, пока я съезжу к нему? Мартин отвезёт меня, а тебе нужно будет погладить и испечь кое-что.

– Я справлюсь. Диана придет сюда, чтобы мне не было скучно. Я всё сделаю – и поглажу, и испеку – вам не нужно бояться, что я буду крахмалить платки или делать торта с лекарством.

Марилла рассмеялась.

– Да, ты много совершала ошибок в те дни, Энн. Всегда попадала в какие-то передряги. Я иногда думала, что ты была не в своем уме. Помнишь, как ты покрасила волосы?

– Да, конечно. Никогда не забуду этого, – улыбнулась Энн, прикасаясь к тяжелой косе, которая венчала ее изящную головку. – Мне становится смешно сейчас, когда я думаю, сколько беспокойства доставляли мне раньше волосы. Но веселье быстро проходит, потому что я действительно ужасно страдала из-за моих волос и веснушек. Веснушки уже исчезли и люди очень милы, когда называют мои волосы каштановыми теперь – все, кроме Джози Пай. Она сообщила мне вчера, что теперь они ещё рыжее, чем когда-либо, или, по крайней мере, выглядят такими на фоне черного платья. И она спросила меня, правда ли, что люди, у которых рыжие волосы, привыкают к такому цвету. Марилла, я почти решила отказаться от попыток полюбить Джози Пай. Я делала много героических усилий, чтобы полюбить ее, но это действительно невозможно.

– Джози из семьи Пай, – сказала резко Марилла, – так что она не может быть милой. Я полагаю, люди такого рода служат некой полезной цели в обществе, но что это за цель, я знаю не больше, чем о пользе репейника. Эта Джози собирается быть учителем?

– Нет, она собирается вернуться в следующем году в Королевскую Академию, так же, как Муди Сперджен и Чарли Слоан. Джейн и Руби будут учителями, и обе уже нашли места в школах —. Джейн – в Ньюбридже, а Руби – в каком-то городке на западе.

– Гилберт Блайт тоже собирается преподавать?

– Да, – коротко сказала Энн.

– Какой хороший видный парень, – сказала рассеянно Марилла. – Я видела его в церкви в воскресенье, и он показался мне очень высоким и мужественным. Он очень похож на своего отца в том же возрасте. Джон Блайт был хорошим парнем. Мы с ним были по-настоящему хорошими друзьями. Люди называли его моим кавалером.

Энн посмотрела на неё с живым интересом.

– О, Марилла – но что произошло – почему вы не…?

– Мы поссорились, и я не простила его, когда он попросил меня об этом. Я хотела простить его через некоторое время. Но я была задета за живое и разозлилась на него, и хотела наказать его сначала. А он не вернулся. – Все Блайты были очень гордыми. Но я всегда сожалела, что не простила его, когда у меня был шанс.

– Значит, и в вашей жизни было немного романтики, – тихо сказала Энн.

– Да, я полагаю, можно назвать это так. Ты и представить не могла, глядя на меня, не так ли? Но никогда не нужно судить о людях по их внешности. Все уже забыли обо мне и Джоне. Я сама забыла. Но все вспомнила, когда увидела Гилберта в прошлое воскресенье.

Глава 38. Поворот

На следующий день Марилла пошла в город и вернулась только к вечеру. Энн проводила Диану к фруктовому саду за склоном, а вернувшись, обнаружила на кухне Мариллу, сидящую за столом и подпирающую голову рукой. Что-то в её унылой позе заставило сжаться сердце Энн. Она никогда не видела Мариллу такой слабой и поникшей.

– Марилла, Вы очень устали?

– Да, нет… я не знаю. – Слабо произнесла Марилла, поднимая глаза. – Наверное, я устала, но я об этом не думала. Дело не в этом.

– Вы были у окулиста? Что он сказал? – встревожилась Энн.

– Да, я была у него. Он проверил мои глаза. Он говорит, если я перестану читать и покину шитьё, оставлю любое занятие, требующее напряжения зрения, и, если постараюсь не плакать, и буду носить очки, то моё зрение не будет ухудшаться, а головные боли пройдут. Но, если я не перестану всё это делать, то стану слепой как крот через полгода. Слепая! Энн, представь себе!

После испуганного вскрика Энн минуту молчала. Ей казалось, она НЕ может произнести ни слова. Затем она проговорила бодро, но прерывающимся голосом.

– Марилла, НЕ ДУМАЙТЕ об этом! Вы знаете, что он дал Вам надежду. Если Вы будете осторожны, то не потеряете зрение. Если его очки помогут излечиться от головной боли, это было бы просто замечательно.

– Я не питаю особой надежды. – Произнесла горько Марилла. Что это за жизнь, если я не могу ни читать, ни шить, ни делать ничего такого? Я или слепая или… мёртвая. И о слезах… я ничего не могу поделать с этим, когда мне одиноко. Но сейчас, об этом лучше не говорить. Если ты приготовишь мне чашечку чая, я буду очень благодарна. Я почти успокоилась. Заклинаю, не говори пока никому об этом. Я не вынесу, если люди начнут приходить сюда, расспрашивать, выражать сочувствие и будут толковать об этом.

Когда Марилла пообедала, Энн настояла на том, чтобы та легла в постель. Затем она подошла к восточной стене, села в темноте у окна, испытывая сердечную муку, и дала волю слезам. Как печально всё изменилось с той ночи, когда она вернулась домой! Тогда она была полна надежд, радости и будущее казалось таким многообещающим. Энн казалось, что прошли годы с тех пор. Но засыпая, на её губах появилась улыбка и сердце успокоилось. Она смело взглянула в лицо своему долгу и нашла в нём товарища, каким он и есть, если мы открыто его встречаем.

Однажды вечером, спустя несколько дней, Марилла медленно возвращалась домой через передний двор, где она разговаривала с посетителем. В этом мужчине Энн узнала мистера Седлера из Кармоди. Энн было любопытно, что такого он мог сообщить Марилле, что так изменило выражение её лица.

– Что хотел мистер Седлер, Марилла?

Марилла села у окна и посмотрела на Энн. В её глазах стояли слёзы, несмотря на предупреждение окулиста, и она произнесла оборвавшимся голосом:

– Он слышал, что я собираюсь продать Зелёные Крыши, и он хочет купить ферму.

– Купить! Купить Зелёные Крыши? – Эн показалось, что она ослышалась. – Ах, Марилла, Вы же не думаете продавать Зелёные Крыши?!

– Энн, я не знаю, что ещё я могла сделать. Я всё обдумала. Если бы моё зрение было прежним, я бы осталась здесь и смогла бы заниматься хозяйством, наняв помощника. Но сейчас такое положение дел, что я не могу. Вероятно, я потеряю зрение и, в любом случае, уже не смогу работать. Никогда не думала, что доживу до дня, когда увижу, как продаётся мой дом. Но со временем всё придёт в упадок и тогда никто не захочет купить ферму. Каждый цент наших сбережений отдан банку. Кроме того, появились долги прошлой осенью, которые нужно выплачивать. Миссис Линд советует мне продать ферму и поселиться у кого-нибудь… полагаю, у неё. Ферма не принесёт много денег, она маленькая и постройки старые. Но, я, думая, на жизнь мне этого хватит. Это такое благословение, Энн, что ты получила стипендию. Мне так жаль, что ты не сможешь проводить каникулы дома. Но так уж есть. Уверена, ты как-нибудь справишься.

Марилла опустилась и горько заплакала.

– Вы не должны продавать Зелёные Крыши. – Решительно заявила Энн.

– О, Энн, как я этого не хочу. Но ты сама видишь. Я не могу оставаться здесь одна. Я сойду с ума от тревоги и одиночества. И я ослепну, я это точно знаю.

– Вы не останетесь здесь одна, Марилла. Я буду с Вами. Я не поеду в Редмонд.

– Не поедешь в Редмонд! – Марилла оторвала руки от своего заплаканного лица и посмотрела на Энн. – Но почему? Что ты имеешь в виду?

– Только то, что говорю. Я откажусь от учёбы. Я решила так той ночью, когда Вы вернулись из города. Как Вы могли подумать, что я оставлю Вас одну в беде, Марилла, после всего, что Вы для меня сделали? Я размышляла и планировала. Позвольте, я расскажу о своих планах. Мистер Барри хочет арендовать ферму на следующий год. По этому поводу можете не волноваться. А я собираюсь преподавать. Я уже подала прошение в местную школу, хотя врядли его примут, ведь, насколько я понимаю, попечители совета пообещали место Гилберту Блайту. Но я могу пойти в школу Кармоди. Так мне сказал мистер Блэр вчера вечером в магазине. Естественно, это не так удобно и близко как школа в Эйвонли. Но я могу жить дома и сама ездить в школу Кармоди, по крайней мере, пока погода будет тёплой. Но даже зимой я могу приходить домой по пятницам. Для этого у нас будет лошадь. Ах, Марилла, я уже всё запланировала. Я буду читать вслух, чтоб Вы не унывали. Вы не будете чувствовать скуки и одиночества. И нам здесь будет по-настоящему уютно и радостно, Вам и мне.

Марилла слушала словно завороженная.

– Ах, Энн. Мне бы действительно стало лучше, если бы ты была рядом, ты знаешь. Но я не могу позволить тебе жертвовать собой ради меня. Это было бы ужасно.

– Глупости! – счастливо рассмеялась Энн. – Здесь нет никакой жертвы. Ничто не может быть хуже, чем отказ от Зелёных Крыш. Это причиняет мне больше боли. Мы должны сохранить наш старый дорогой дом. Я всё уже решила, Марилла. Я не поеду в Редмонд. Я останусь здесь и буду преподавать. Нисколько не беспокойтесь обо мне.

– Но твои стремления и…

– У меня остались прежние амбиции. Я только изменила их объект. Я собираюсь стать хорошим учителем и помогу сохранить Ваше зрение. Кроме того, я хочу заниматься дома и взять короткий курс университетской программы. У меня десятки планов, Марилла. Я над ними размышляла неделю. Я могу отдать жизни здесь лучшее, что имею, и верю, что мне всё вернётся сторицей. Когда я покидала Королевский университет, моё будущее, казалось, расстилается передо мной как прямая дорога. Я думала, что вижу всё вперед на многие мили. Сейчас на дороге поворот. И я не знаю, что лежит за ним, но хочу верить, что меня ждёт что-то хорошее. В самом этом повороте есть особое очарование, Марилла. Мне интересно, какая дорога лежит за ним… какое там лучезарное сияние, какой контраст света и теней, какие новые пейзажи и красоты, какие изгибы, холмы и долины открываются впереди.

– Не уверена, что позволю тебе сдаться. – Сказала Марилла, имея ввиду образование в университете.

– Но Вы не можете мне препятствовать. Мне уже шестнадцать с половиной и я упряма как осёл, как миссис Линд заметила однажды. – Энн рассмеялась. – И, Марилла, не жалейте меня. Мне не нравится, когда меня жалеют, тем более без причины. Я искренне радуюсь мысли остаться в Зелёных Крышах. Никто не полюбит так ферму как Вы и я, поэтому мы обязаны за ней присмотреть.

– Да благословит тебя Господь, моя девочка! – сказала мягко Марилла. – У меня такое чувство, что ты вдохнула в меня новую жизнь. Я знаю, что должна отказаться и заставить тебя поехать в университет, но я не могу, и не буду даже пробовать. Я оставлю это на твоё усмотрение, Энн.

Когда слух о том, что Энн Ширли отказывается от университета и остаётся дома, чтобы работать учительницей, разлетелся по всем окрестностям Эйвонли, начались обсуждения. Большинство добрых людей, не зная о проблемах со зрением Мариллы, считали затею глупой. Но мисс Аллан так не считала. Она сказала об этом Энн одобрительным тоном, который вызвал слёзы радости на глазах у девочки. Не осуждала её и миссис Линд. Однажды вечером она пришла к ним, и застала обеих сидящими на пороге дома, окутанного в тёплые благоухающие летние сумерки. Им нравилось сидеть там, в опускающемся сумраке и смотреть на ночных бабочек, улетающих в сад, вдыхая запах мяты, который наполнял влажный воздух.

Миссис Рейчел поместила свою объёмную особу на каменной скамье у двери, за которой рос ряд высоких розовых и жёлтых роз. Она вздохнула, выражая одновременно усталость и облегчение.

– Скажу я вам, так приятно присесть. Я целый день на ногах, а двести фунтов – приличный груз для таскания повсюду на двух ногах. Марилла, это истинное благословение не быть толстым. Я надеюсь, вы цените это. Энн, я слышала, ты решила отказаться от обучения в университете. Я действительно обрадовалась, услышав это. Ты уже получила столько образования, сколько необходимо женщине. Я не верю девушкам, которые учатся вместе с юношами и забивают себе головы латынью, греческим и подобной чепухой.

– Миссис Линд, но я всё равно собираюсь учить латынь и греческий. – Рассмеялась Энн. Я пройду университетский курс на дому, в Зелёных крышах, и выучу всё, что должна была пройти в колледже.

Миссис Линд подняла руки в праведном негодовании.

– Энн Ширли, ты замучаешь себя.

– Ничуть. Я преуспею в этом. Но я не собираюсь перенапрягаться. Как говорит жена мистера Аллана, я должна быть «умеренной». Но у меня будет много свободного времени зимними вечерами, а склонности к шитью у меня нет. Я собираюсь преподавать в Кармоди, вы слышали?

– Нет, я не знала. Я думала, что ты будешь преподавать здесь в Эйвонли. Попечители школьного совета решили отдать должность учителя тебе.

– Миссис Линд! – воскликнула Энн, вскакивая на ноги от удивления. – Почему же тогда я думала, что они обещали это место Гилберту Блайту?

– Так оно и было. Но как только Гилберт услышал, что ты подала заявление туда, он пошёл к ним – вчера вечером у них прошло заседание в школе, – и сказал, что забирает своё заявление и советует им принять твоё. Он сказал, что собирается преподавать в школе Уайт Сэндс. Естественно, он знал, как сильно ты хочешь остаться с Мариллой и я должна заметить, что это было очень благородно и чутко с его стороны. Это настоящее самопожертвование, так как он будет снимать жильё в Белых Песках и, как все знают, он собирается накопить денег на образование в университете. В общем, попечители решили взять тебя. Я до смерти обрадовалась, когда пришёл Томас и рассказал мне об этом.

– Я не думаю, что вправе принять это. – Пробормотала Энн. – Я хочу сказать, я не могу позволить Гилберту так жертвовать ради… ради меня.

– Думаю, ты не сможешь ему препятствовать сейчас. Он уже подписал договор с попечителями школы Уайт Сэндс. Поэтому твой отказ не принесёт ничего хорошего ему. Конечно, ты должна принять место. У тебя всё получится, ведь сейчас в школе нет никого из Паев. Джози была последней из них. Ну, и штучка, она была. За последние двадцать лет в Эйвонли училось много Паев, и, я думаю, их миссией было постоянно напоминать учителям, что Земля не является их домом. Да простит меня Господь. Что все эти вспышки и мигания на крыше у Барри означают?

– Это Диана сигналит мне, чтоб я пришла. Знаете, мы сохранили старый обычай. Простите меня. Я пока сбегаю и узнаю, что она хочет.

Энн сбежала, как лань, по склону, поросшему клевером, и исчезла в хвойной чаще Леса с Привидениями. Миссис Линд посмотрела ей вслед снисходительно.

– До некоторой степени она всё ещё ребёнок.

– Но в ней гораздо больше от женщины с другой стороны. – Возразила Марилла, к которой на мгновение вернулась прежняя суровость.

Но суровость больше не была отличительной чертой Мариллы. Как сказала миссис Линд Томасу тем вечером:

– Вот что я тебе скажу, Марилла Касберт смягчилась с возрастом.

На следующий вечер Энн пошла на маленькое кладбище Эйвонли, чтобы положить свежие цветы на могилу Метью и полить куст шотландских роз. Она задержалась там до наступления сумерек, наслаждаясь миром и покоем этого маленького уголка, тихим шелестом тополей, напоминающим дружескую беседу, и шепотом трав, растущих между могил. Когда она наконец спустилась по длинному холму к озеру Мерцающих Вод, солнце уже село и весь Эйвонли лежал перед ней в догорающей дымке дня, словно старинный городок, наполненный призраками. Свежий ветер наполнял воздух медовым ароматом клевера, растущего на поле. То тут, то там между деревьями мигали огоньки на фермах. Вдали лежало море, в фиолетовом тумане которого слышался непрерывный ропот. На западе небо мерцало великолепием красок, а пруд отображал всё это в приглушённых тонах своих вод. Красота этого зрелища заставила встрепенуться сердце Энн, и она с готовностью открыла свою душу навстречу.

– Старый добрый мир, – пробормотала она, – ты прекрасен и я так рада, что живу в тебе.

На половине тропинки, спускающейся с холма, показался высокий юноша, который что-то насвистывал у ворот усадьбы Блайтов. Это был Гилберт, и как только он узнал Энн, свист замер у него на губах. Он вежливо приподнял шляпу и прошёл бы мимо молча, если бы Энн не остановилась и не протянула руку.

– Гилберт, – произнесла она с пунцовыми щеками. – Я хочу поблагодарить тебя за то, что ты отдал место в школе мне. Это очень добрый поступок по отношению ко мне и я это ценю.

Гилберт горячо пожал протянутую руку.

– С моей стороны не было ничего особенного, Энн. Мне было приятно оказать тебе маленькую услугу. Теперь мы станем друзьями? Ты простила мне наконец мою старую ошибку?

Энн рассмеялась и безуспешно попыталась отнять свою руку.

– Я простила тебе ещё в тот день у пруда, хотя и не знала об этом. Какой же упрямой маленькой гусыней я была. Мне было, чтобы уже совсем честно, мне было жаль, что мы не помирились с тех самых пор.

– Мы станем лучшими друзьями. – Возликовал Гилберт. – Нам предопределено стать хорошими друзьями. Ты долго противилась предназначению. Я знаю, что мы можем во многом помочь друг другу. Ты ведь собираешься продолжить учиться, не так ли? Я тоже. Пойдём, я провожу тебя домой.

Марилла с удивлением посмотрела на Энн, когда та зашла в кухню.

– Кто шёл с тобой по тропинке, Энн?

– Гилберт Блайт. – Ответила Энн, злясь на себя за то, что краснеет. – Я встретила его на холме Барри.

– Не думала, что вы настолько хорошие друзья с Гилбертом Блайтом, чтобы стоять у ворот и беседовать полчаса, – произнесла Марилла, сдержанно улыбаясь.

– Мы не были друзьями, мы были хорошими врагами. Но мы решили, что гораздо благоразумней стать хорошими друзьями в будущем. Мы действительно там стояли полчаса? Мне показалось, всего пару минут. Но, видишь ли, Марилла, мы потеряли пять лет, не общаясь.

Тем вечером Энн долго сидела у окна, наполненная счастливыми мыслями. Ветер мягко раскачивал ветви на вишне и откуда-то доносился аромат мяты. Звёзды сверкали над верхушками елей в долине, а свет из окна Дианы пробивался сквозь деревья.

С того вечера, когда Энн вернулась из Королевской Академии, её горизонты исчезли. Но, если осталась узкая дорожка под ногами, она знала, что цветы тихого счастья всё равно будут цвести тут. Счастье честной работы, достойных стремлений и искренней дружбы оставались с ней. Ничто не сможет лишить её права на мечты или омрачить её идеальный мир грёз. На дороге всегда есть поворот.

– Всемогущий Господь, с этим миром всё в порядке, – мягко прошептала Энн.

Примечания

1

это из Д.Байрона «Паломничество Чайльд-Гарольда. Песня 4». Перевод В. Левик

(обратно)

2

роман в стихах В. Скотта

(обратно)

3

это из поэмы А. Поупа «Опыт о критике»

(обратно)

4

из романа в стихах «Аврора Ли» Э.Браунинг

(обратно)

Оглавление

Глава 1. Миссис Рейчел Линд удивляется

Глава 2. Мэтью Касберт удивляется

Глава 3. Марилла Касберт удивляется

Глава 4. Утро в Зелёных крышах

Глава 5. История Энн

Глава 6. Марилла принимает решение

Глава 7. Энн молится

Глава 8. Воспитание Энн начинается

Глава 9. Миссис Рейчел Линд ужасается

Глава 10. Энн приносит извинения

Глава 11. Энн идёт в воскресную школу

Глава 12. Торжественные клятвы и обещания

Глава 13. Прелести ожидания

Глава 14. Энн признаётся

Глава 15. Буря в школьном чайнике

Глава 16. Диана приглашена на чаепитие с трагическими последствиями

Глава 17. Новый интерес в жизни

Глава 18. Энн спешит на помощь

Глава 19. Концерт, катастрофа и извинение

Глава 20. Богатое воображение приводит к проблемам

Глава 21. Новое достижение в кулинарии

Глава 22. Энн приглашают на чай

Глава 23. Энн идёт на жертвы во имя чести

Глава 24. Мисс Стейси и её ученики готовят концерт

Глава 25. Мэтью настаивает на пышных рукавах

Глава 26. Появление литературного клуба

Глава 27. Тщеславие и мятежный дух

Глава 28. Невезучая Лилейная дева

Глава 29. Этап жизненного пути Энн

Глава 30. Подготовительный класс

Глава 31. Там, где ручей встречается с рекой

Глава 32. Список поступивших опубликован

Глава 33. Концерт в отеле

Глава 34. Ученица Королевской Академии

Глава 35. Зима в Королевской Академии

Глава 36. Триумф и мечта

Глава 37. Жнец, чьё имя– смерть

Глава 38. Поворот Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg