«Белый вождь»

Белый вождь (fb2) - Белый вождь (пер. Литагент «Клуб семейного досуга») 1529K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Майн Рид

Майн Рид Белый вождь

Перевод с английского: «The White Chief» by Thomas Mayne Reid

Вступительные материалы Р. Трифонова и Е. Якименко

© Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга», издание на русском языке, 2012

© Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга», художественное оформление, 2012

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес ()

* * *

Факты, даты, цитаты

Современники о Майн Риде

Хелен Кроми Моллан, племянница Майн Рида

Его собственная жизнь, пересказанная точно и подробно, будет такой же интересной и разнообразной повестью, как самые увлекательные из всех чудесных рассказов, вышедших из-под его пера.

* * *

[Майн Рид] обладал способностью к едкому сарказму. Однако он редко использовал ее, почти никогда, – только как средство защиты или чтобы поставить на место лживого хвастуна. Наоборот, он был слишком добр и щедр, и у него был самый общительный характер. <…> Любой темой, которую он выбирал для разговора, он мог заинтересовать всех вокруг. Он был душой компании.

Донн Пиатт, друг Майн Рида, у которого он жил в Америке в 1848 г.

Первый свой роман Майн Рид написал в моем доме, в котором провел зиму. Он приехал с Мексиканской войны, украшенный тяжелой раной и покрытый славой храбрейшего из храбрых в нашей маленькой армии. <…>

Когда он не ухаживал за красивыми девушками <…> и не скакал на моей кобыле, он писал роман, действие которого происходит в Мексике и на мексиканской границе. По вечерам он читал нам главы этого романа (он был прекрасный чтец), и если написанное недостаточно, по его мнению, хвалили, сердито ложился спать, по несколько дней не брался снова за перо и загонял кобылу своими дикими скачками. Я понял, что для того, чтобы спасти мою гнедую Дженни, нужно хвалить его работу. <…>

Первый же гонорар, полученный за книгу, увел от нас этого не знающего покоя солдата удачи, и больше он к нам не возвращался. Он и так давно уехал бы, если бы не был отчаянно влюблен в одну из прекрасных обитательниц нашего дома. Но галантный ирландец не добился ответного огня ее больших голубых глаз и потому наконец отказался от ухаживания. <…>

Между этим прощанием и нашей следующей встречей прошло почти двадцать лет. Майн Рид прославился и разбогател, истратил все состояние на строительство мексиканского ранчо в Англии, а я только начинал использовать свое перо как средство к существованию. Он поседел, но был по-прежнему крепок и цветущ; тогда он жил со своей красивой молодой женой в небольшой квартире на Юнион-сквер в Нью-Йорке. Я рассказал ему, что наш старый дом <…> обветшал и развалился и что из того семейного круга, о котором он вспоминал с таким теплом, остался только я. Это так его опечалило, что я достал бутылку вина, чтобы развеять нашу печаль; он отвел меня в подвальный ресторанчик на Бродвее, и мы там выпили не только эту бутылку, но и еще несколько и поужинали.

Майн Рид и Эдгар Аллан По (1809–1849), американский писатель, литературный критик

По книге Э. Рид и Ч. Коу «Жизнь и приключения капитана Майн Рида»

Во время пребывания в Филадельфии Майн Рид познакомился с Эдгаром Алланом По, и отныне этих двух людей связывала теплая дружба. После появления несправедливой биографии покойного поэта, написанной доктором Гризвольдом, Майн Рид <…> защищал своего неверно оцененного друга.

По книге Дж. Стил «Капитан Майн Рид»

Вероятно, Рид прибыл в Филадельфию осенью 1843 г., так как именно здесь он встретил Эдгара Аллана По, который переехал в Нью-Йорк 6 апреля 1844. Насколько тесной была дружба между писателями, точно неизвестно, но то, что Рид знал По, очевидно из воспоминаний племянника Томаса Коттрелла Кларка, Ховарда Пола, который был на одном из ежемесячных званых обедов у Кларка, где присутствовали По и Рид. Особенно интересно, как Пол описывает Рида на этих собраниях, так как отсюда мы получаем один из немногих портретов молодого писателя в Америке:

«Одним из его [По] близких друзей был капитан Майн Рид, и когда эти двое встречались, что бывало часто, за столом моего дяди, они обменивались мнениями и спорили самым замечательным образом. <…> Майн Рид был умелым, неистощимым рассказчиком. <…> По придерживался мнения, что Майн Рид проявляет богатую фантазию, когда рассказывает о собственных подвигах, и я слышал как-то вечером, как он уверял моего дядю, что Рид «колоссальный, но чрезвычайно колоритный лжец». «Он врет в удивительном масштабе, – добавил он, – но с совершенством артиста, и потому я внимательно его слушаю».

Пол также помнит, что слышал, как Рид «рассказывал с обстоятельными подробностями, что он “только что с Запада, где сражался с индейцами”, в то время как мне случилось знать, что он спокойно жил на ферме в Нью-Джерси».

Чарлз Олливант, друг Майн Рида, его личный секретарь, автор неопубликованной биографии

(о первой встрече с писателем в июле 1865 г.)

Придя на место и спросив «капитана Майн Рида», я получил ответ, что его нет дома, что он на лугу, примыкающем к деревне Джеррардз Кросс. Предпочитая свежий воздух ожиданию за закрытыми дверями, я пошел вдоль дороги и вышел на луг. Пройдя некоторое расстояние, я никого не встретил и сдался.

День был очень жаркий, я устал после пешего подъема от Аксбриджа, лег на пурпурный вереск, которым порос весь луг, прикрыл шляпой глаза и вскоре погрузился в полудремоту.

Так лежал я несколько минут и уже начал покоряться богу сна, как пришел в себя от неожиданного вопроса: «Устали, мой молодой друг?» Торопливо отбросив шляпу, я увидел стоящего рядом со мной джентльмена, одетого в легкий твидовый костюм, с поясом на талии – костюм этот известен под названием норфолькский свитер. В правой руке джентльмен держал малаккскую трость с серебряным набалдашником. Он чуть выше среднего роста, с военной осанкой, черные волосы необычно длинные, густые усы и бородка. Глаза темно-карие, нос среднего размера и прямой, рот маленький и выдающийся подбородок. В целом лицо с его решительными чертами говорило о смелости и твердости.

В этой поразительной фигуре я сразу узнал идеал моей юности – капитана Майн Рида, которого я так часто видел в воображении. Узнал по фотографии, которую он мне послал. Когда я назвался, он тепло пожал мне руку, взял за руку и повел по лугу к своему дому; по дороге он вел увлекательный разговор, который делал его столь популярным среди тех, кто имел счастье быть с ним знакомым.

Нужно ли говорить, как я был рад? К моему юношескому восторгу, исполнялось самое пылкое желание моей молодости – лично говорить с любимым писателем. И я увидел не сухого книжного червя, но практичного и доброго человека, который говорил так же, как герои его книг.

<…>

Майн Рид оправдал мои самые большие ожидания; это был человек, полный жизни и энергии, очень умный и сведущий, способный беседовать на любую заинтересовавшую его тему; к тому же он обладал редкой способностью проникать в характер человека и был превосходным рассказчиком.

Элизабет Рид, жена Майн Рида, автор его биографии

Писатель познакомился с будущей супругой в то время, когда ей было всего 13 лет; они поженились через два года, в 1853 г.

Первая моя встреча с будущим мужем произошла в Лондоне, где я тогда жила с тетушкой <…>.

Однажды вечером капитан Майн Рид оказался гостем в доме тети, а до этого памятного вечера я даже не слышала его имени. Знаменитые писатели и военные не играли до тех пор никакой роли в моей жизни. Но в тот вечер галантный капитан раз или два увидел меня и, как сам выразился, «влюбился с первого взгляда». А на меня он не произвел никакого впечатления; в тот же вечер меня спросил кто-то, еще не видевший льва: «Каков он, капитан Майн Рид?» И я ответила: «Джентльмен средних лет». И все. Мой ответ впоследствии передали Майн Риду, и его тщеславие было серьезно задето.

На следующее утро тетя сказала мне: «Капитан Майн Рид отчаянно влюбился в тебя, дитя мое! Весь вечер он только о тебе и говорил».

На что я ответила: «Можешь сказать капитану Майн Риду, что я в него не влюбилась».

<…>

Моя тетя собиралась вторично выйти замуж <…> и переехать в отдаленный район Лондона. Незадолго до нашего переселения однажды вечером Майн Рид заехал попрощаться, потому что он отправлялся в Париж.

<…>

Когда Майн Рид вернулся из Парижа, он не смог найти мою тетю, и они больше не возобновляли знакомство. Поэтому у него не было сведений обо мне, тем более что после вторичного замужества тети я от нее уехала и жила в деревне со своим отцом.

С нашего расставания в Лондоне прошло два года <…>.

Я присутствовала в Зале Механики, где происходил митинг; со мной были отец и несколько друзей. Как только капитан Рид вошел в зал, по моему телу словно пробежало электричество. Меня как будто подхватила невидимая рука. Ни слова не сказав друзьям, я сразу пошла туда, куда направился он. Там, в конце зала, находилась платформа, на которой стоял выступающий и сидели несколько леди и джентльменов. Майн Рид занял свое место на платформе, я тоже села против него. Мы еще не обменялись ни одним словом, но весь вечер смотрели друг на друга.

Все было как во сне. Подо мной море лиц, но я никого не видела. Не помню ни слова из произнесенных речей!

Наконец, уже почти в полночь, все кончилось. Аудитория быстро расходилась, огни гасили. Несколько человек задержались у платформы, чтобы поздравить выступавших и обменяться с ними рукопожатиями. Вокруг капитана Рида собралось много людей. Я могла присоединиться к ним – нас разделяло всего несколько футов, – но что-то удержало меня.

Теперь совсем стемнело, все покидали платформу. Я краем взгляда увидела отца, торопливо шедшего ко мне, видела также двух джентльменов, явно ждавших капитана, который по-прежнему с кем-то оживленно разговаривал.

Казалось, мы снова расстаемся. В этот момент капитан Рид подошел ко мне, сжал мою руку, и я услышала его торопливые слова:

– Я уезжаю в Лондон следующим поездом. Пришлите мне ваш адрес.

Дар речи покинул меня, но я сразу подумала о том, что не знаю его адреса, и умудрилась выговорить:

– Не знаю куда.

Он мгновенно дал мне свою карточку и исчез. <…>

Проснувшись на следующее утро, я вскочила, чтобы проверить, на месте ли карточка. <…> Еще до завтрака я написала и отправила на почту короткую записку:

«По вашей вчерашней просьбе посылаю вам свой адрес».

Когда почта вернулась, я получила такой ответ:

«<…> скажите только, что вы меня любите, и я немедленно буду с вами».

На что я ответила:

«Мне кажется, я вас люблю».

Получив мой ответ, капитан Рид сразу сел в экспресс и быстро покрыл разделявшие нас сто пятьдесят миль. Он рассказал мне, что, когда два года назад мы расставались в Лондоне, он решил, что не сможет заставить меня полюбить его; но он не смог и забыть меня и, вопреки всем препятствиям, сохранял уверенность в том, что я буду принадлежать ему.

Отец неохотно дал согласие на наш брак; тогда же договорились о его времени. Я помню, что сказала отцу: я выйду за капитана Рида, даже если отец не даст согласия. Но отец всегда мне доверял и отличался мягким характером, поэтому он согласился.

Последнее письмо моего жениха гласило:

«Скоро я назову тебя своей и загляну в твои прекрасные глаза. Твоя любовь опускается на мое сердце, как роса на увядший лист. Я старею и становлюсь пресыщенным; боюсь, что твоя любовь ко мне – только романтика и не сможет сохраниться, когда ты узнаешь меня лучше. Сможешь ли ты любить меня в халате и шлепанцах?»

* * *

После женитьбы Майн Рида происходило много забавных инцидентов, связанных с его «женой-ребенком», как называл ее супруг. Однажды писатель вместе с женой выбирал для нее шляпку в одной из модных лавок на Риджент-стрит. Шляпница несколько раз обратилась к миссис Рид, называя ее «мисс». Несколько раздраженный, муж ее наконец сердито воскликнул:

– Эта леди моя жена!

Шляпница очень удивилась и ответила:

– Прошу прощения, сэр; я подумала, что юная леди возвращается в школу и вы выбираете для нее шляпку.

<…>

Иногда окружающие считали, что миссис Рид не имеет никакого отношения к капитану, и тогда она слышала всевозможные слухи о знаменитом писателе; потом, к его удовольствию, она пересказывала их мужу.

У. Х. Бейтс, помощник секретаря Королевского географического общества, автор книги «Натуралист на Амазонке»

За все время нашего знакомства капитан Рид производил на меня впечатление человека, глубоко интересующегося естественной историей, и это было постоянной темой большинства наших бесед. Если бы обстоятельства молодости обратили его в этом направлении, он стал бы выдающимся натуралистом.

Джаред Харрисон, нью-йоркский адвокат

(о встрече с Ридом в 1880 г.; писателю 62 года)

Он был человеком приятной, интеллигентной внешности, передвигался с большим трудом, опираясь на костыли, из-за инвалидности, причиной которой было ранение, полученное им на Мексиканской войне, но в какой битве, я уже забыл. Он был по-американски несдержан в чувствах, и с развитием нашего знакомства я узнал о многих эпизодах его последующей жизни.

Мальтус Квестелл Холиоук, автор статьи «Капитан Майн Рид: солдат и романист» (1891)

[Майн Рид] с одинаковой легкостью в бою и в литературе достиг международной репутации блестящего романиста и доблестного солдата, ему принадлежит двойная заслуга сделать себя <…> «славным своим пером и знаменитым своим мечом».

Дэвид Ливингстон (1813–1873), шотландский миссионер, выдающийся исследователь Африки

Читатели романов Майн Рида – это как раз те, из кого получаются путешественники.

«Ранчо» Майн Рида

По книге Э. Рид и Ч. Коу «Жизнь и приключения капитана Майн Рида»

В 1866 году на своей земле Майн Рид завершил строительство дома, по стилю напоминавшего мексиканскую хасьенду. Этот дом, так контрастировавший с окружающими жилищами, он назвал «Ранчо» – так же назывался и его предыдущий дом. Он говорил, что местные жители не смогут произносить настоящее название – хасьенда.

<…>

Майн Рид сам делал для себя кирпич, нанимая для этого рабочих. Он также сам был архитектором своего дома. Во время строительства «Ранчо» он ежедневно вставал в шесть, чтобы присмотреть за работами; и горе тому рабочему, кто небрежно относился к своим обязанностям. Голос писателя разносился далеко; можно было подумать, что он снова штурмует Чапультепек[1] или что отряд вставших на тропу войны индейцев напал на мирную деревню! Без преувеличений можно сказать, что в такие минуты его трубный голос можно было слышать за милю.

Чарлз Олливант о своих первых впечатлениях о доме

Дом, видимый с удаления, представлял собой необыкновенно живописное зрелище, не похожее на то, что можно увидеть в Англии. Как и сторожки, он был серо-белым, покрытым цементом, и представлял собой двухэтажный квадрат. Крыша плоская и со всех сторон окружена балюстрадой, изготовленной из цемента по чертежу самого Майн Рида. В центре небольшой купол с дверцей; через него по спиральной лестнице можно было подняться из дома на крышу. С двух концов крыши невысокие башенки, тоже окруженные балюстрадами, но меньшего размера, чем та, что окружала всю крышу дома. В сущности башенки представляли собой дом в миниатюре.

Бросалось в глаза отсутствие уродливых наростов – каминных труб. Майн Рид рассказывал мне, что когда дом строился, соседи шутливо говорили, что хозяин собирается сам поглощать дым своих печей. Загадка разрешилась только после окончания строительства; по поднимавшемуся дыму заключили, для чего предназначались эти красивые башенки: они и служили каминными трубами…

Особенности и чудачества

По книге Э. Рид и Ч. Коу «Жизнь и приключения капитана Майн Рида»

* * *

Майн Рид с молодости проявлял воинственность и боевой дух; в сущности это был прирожденный солдат. Еще совсем маленьким мальчиком, к отчаянию матери, он босиком, с непокрытой головой бегал за отрядами, идущими под барабан и дудку. Когда однажды по такому случаю мать разбранила его, сказав: «Что подумают люди, когда увидят, что сын мистера Рида так себя ведет?», мальчик ответил: «Мне все равно, что обо мне подумают; я бы предпочел быть не мистером Ридом, а мистером Драмом» (англ. drum – барабан).

* * *

Майн Рид не умел рисовать, но у него была привычка делать в рукописях странные наброски, которые должны были представлять описываемые предметы. Впрочем, никому, кроме него самого, эти рисунки ничего не говорили.

Писал он не совсем обычно. Редко сидел за столом, но полулежал на диване в халате и шлепанцах, с переносной доской для письма, укрыв мехом колени – даже в самую жару, зажав в зубах сигару, которая постоянно гасла и тут же раскуривалась снова; при этом пол вокруг был забросан обгоревшими спичками. Позже халат сменил просторный норфолькский свитер, связанный из шерсти принадлежавших писателю овец; а писал он, сидя в кресле у окна, с импровизированным письменным столом на коленях; на этом «столе» даже ночью стояла пара свечей и лежала обязательная сигара со спичками.

У него была привычка читать в постели; так при свете стоявшей на подушке свечи он читал газеты и рукописи. Несколько десятков раз утром обнаруживали сгоревшие дотла бумаги и черный пепел вокруг, но ни сам Майн Рид, ни постельное белье не были обожжены. Неудивительно, что друзья считали его жизнь заколдованной!

* * *

Капитан обладал слабостью к украшениям, так что его даже можно было обвинить в щегольстве. Он часто говорил: «Мое тщеславие никогда не умрет», и действительно сохранил это качество до самого конца.

Иногда деревенские соседи бывали поражены внешностью писателя, когда он появлялся на своих землях в великолепном костюме из алого бархата с соответствующей шляпой; в другом случае он прогуливался по Джеррарз Кроссу в костюме с Бонд-стрит по самой последней моде, или натягивал норфолькский свитер, или надевал на голову мексиканское сомбреро. Его можно было увидеть скачущим на черной лошади, с военным седлом и с тигровой шкурой, наброшенной на круп. Эксцентричные поступки капитана Майн Рида служили постоянной темой разговоров соседей.

* * *

Майн Рид написал интересную и широко цитируемую статью <…>, посвященную лучшим цветам для летней и зимней одежды. В противоположность существующему мнению, он утверждал, что для лета самый прохладный цвет черный, а для зимы самый теплый – белый. Он заявил, что «всеобщее мнение – одна из тех ошибок прошлого, которые до сих пор избегают научного анализа». На эту тему впоследствии был написан еще ряд статей, вызвавших многочисленные ответные высказывания.

Майн Рид первым публично бросил вызов старой теории, объявляя ее ошибочной. Это он сделал десять лет назад в статье в своем журнале «Вперед». Некоторые соглашались с автором статьи, другие возражали. С тех пор ученые в целом признали справедливость его утверждений.

По книге С. Р. Батлера «Вдаль по волнам»

В 1839 г. Майн Рид отправился из родной Ирландии в Северную Америку

Перед отъездом родственники Рида снабдили его скромным запасом одежды, не слишком тяжелым кошельком и запасом еды, достаточным для путешествия, которое будет зависеть от погодных условий. Он также получил рекомендательные письма, написанные друзьями его отца, к влиятельным гражданам «Города-полумесяца» (Новый Орлеан). Когда во время путешествия, которое длилось почти месяц, он узнал, что на борту судна есть несколько молодых людей из той же местности с такими же письмами из того же источника, разочарованный юноша вышел из себя. «Не нуждаясь в услугах, сделанных без разбора», он пошел на корму судна, где разорвал оскорбительные листы бумаги на клочки и бросил их за борт, с горечью наблюдая, как они кружились на ветру и опускались на воду <…>. После этого он присоединился к другим пассажирам «с удовлетворенной улыбкой на лице».

Майн Рид на войне

В 1846–1848 гг. Майн Рид принимал участие в американо-мексиканской войне, которую он считал справедливой, поскольку осуждал владычество испанцев в Америке и поддерживал расширение власти Соединенных Штатов. Лейтенант Рид сыграл важную роль в битве за мексиканскую крепость Чапультепек – он в решающий момент повел в битву солдат, и хотя сам был сразу же тяжело ранен и не смог попасть на стены крепости, именно его солдаты первыми установили на ней американский флаг. Оправившись от ранения, в 1848 г. Майн Рид ушел в отставку в звании капитана. И свои книги автор подписывал «Капитан Майн Рид», не используя свое первое имя Томас.

Воспоминания сослуживцев По книге Э. Рид и Ч. Коу «Жизнь и приключения капитана Майн Рида»

Лейтенант Тео Д. Кокрейн (20 мая 1849 г.)

…В десяти ярдах от меня упали от ран пехотный офицер и офицер или сержант артиллерии, судя по полоскам на брюках. <…>

Я приказал двум своим солдатам вернуться немного назад, чтобы помочь подносить лестницы по холму. Выполняя мой приказ, они миновали место, где лежал упомянутый мной пехотный офицер; он с явной болью приподнялся и закричал, перекрикивая гул и выстрелы из мушкетов:

– Ради Бога, солдаты, не оставляйте стену, иначе нас всех разорвут на куски. Держитесь, и замок будет наш!

Таковы или почти таковы были его слова.

Я сразу отозвался от стены:

– Капитан, не опасайтесь, мы этого не сделаем.

Вскоре после этого прибыли лестницы, мы начали штурм и захватили замок.

Во время нашего пребывания в Мехико в одной из бесед зашла речь об этом эпизоде, и раненый офицер оказался лейтенантом Майн Ридом, из полка нью-йоркских добровольцев; он получил приказ охранять батарею на равнине и присоединился к отряду, штурмовавшему замок со стороны Молино дель Рей.

Генерал-майор Дж. Ф. Китман (29 сентября 1874 г.)

Следует отметить два отряда из числа находившихся под моей командой и до сих пор не упомянутых. Капитан Галлагер и лейтенант Рид, которые утром 12 получили приказ генерала Шилдса поддержать нашу артиллерию, отлично справились с задачей. Первый из них по приказу капитана Хагера оставался на батарее во время штурма Чапультепека. Второй, храбрый и энергичный молодой офицер, получил разрешение уйти с батареи и штурмовать замок; он участвовал в штурме, первым добрался до вершины холма и был там тяжело ранен… Отважные нью-йоркские добровольцы справедливо гордятся тем, что их флаг первым оказался на укреплениях Чапультепека.

Бригадный генерал Шилдс (25 сентября 1874 г.)

Флаг отряда нью-йоркских добровольцев под командованием смелого молодого офицера лейтенанта Рида был в числе первых на укреплениях замка и продемонстрировал, к восторгу всей армии, звезды и полосы.

Лейтенант Эдвард С. Маршалл

Я командовал своей группой <…>, нам было приказано атаковать Чапультепек. Под прикрытием деревьев и скал мы подобрались к основанию холма, на котором стоит замок, и остановились в ожидании штурмовых лестниц. В этом месте огонь из замка был такой сильный и смертоносный, что мои люди дрогнули; несколько офицеров, призывавших их продвинуться вперед, были ранены. В этот момент я увидел лейтенанта Рида, из полка нью-йоркских добровольцев. Я хорошо его разглядел, потому что на нем был яркий мундир.

Неожиданно он вскочил, призвал своих людей идти за собой и, не оглядываясь, не проверяя, послушались его или нет, почти в одиночку принялся подниматься по холму к самим стенам, у которых упал тяжело раненный; все без исключения офицеры, которые это видели, провозгласили его поступок самым храбрым за всю кампанию; все мы были намерены, когда позволит время и обстоятельства, воздать ему по справедливости. Я уверен, что именно этот смелый поступок и позволил нам захватить замок. И это не было делом слепой храбрости, но хладнокровным актом в самом центре опасности. По звукам стрельбы лейтенант Рид понял, что замок плохо оборудован артиллерией с боков; он знал, что если его солдаты окажутся под самыми стенами, они будут почти в равных условиях с обороняющимися. И, что делает его поступок особенно выдающимся, лейтенанту Риду не приказывали атаковать, он предпринял это нападение по собственной инициативе.

* * *

После взятия Чапультепека Майн Рида обнаружили в канаве у стены замка. Его немедленно предоставили заботе армейских хирургов, а позже, после захвата города Мехико, поместили в больницу в этом городе. Здесь он провел много долгих недель.

<…>

В Соединенные Штаты сообщили, что лейтенант Рид умер от полученных ран. Это сообщение достигло и семейства в Ирландии, которое, наряду с другими, оплакивало свою потерю, пока не пришло противоположное радостное известие.

(Майн Рид из-за последствий своего ранения и позже не раз был на волосок от смерти. Близкие оплакивали его, начиналась подготовка к похоронам и в газетах появлялись некрологи. Но писатель снова возвращался к жизни и активной деятельности, хотя в последние годы был вынужден передвигаться на костылях. По рассказу жены Элизабет, однажды, когда Майн Рид лежал, как все думали, на смертном одре, он поднялся и крикнул, указывая на сестер: «Прогоните этих дьяволиц, которые говорят священнику, что я умру! Я не умру. Принесите мне бифштекс».)

Храбрый капитан прославился не только на войне, но и в любви, и некоторые прекрасные мексиканки называли его «Дон Хуан Тенорио», по имени персонажа одной из их любимых пьес. Американский журналист описывает смелого офицера как «смесь Адониса с Аполлоном Бельведерским, да еще с примесью кентавра!»

Вполне вероятно, что не одна черноглазая сеньорита со слезами смотрела вслед уезжающему из Мехико герою.

Лейтенант Майн Рид командовал группой Б (гренадеры) нью-йоркского полка. В группе были два немца: один храбрец, сражавшийся, как тигр, во время всего кровавого сражения у хасьенды Лос Порталес; второй, трусливый мошенник, утром скрылся из рядов и занялся грабежом мексиканской хасьенды.

На следующее утро после сражения лейтенант приехал в расположение своего отряда и заметил этих двух солдат за утренним туалетом. Первый тщетно пытался натянуть пару панталон, которые в сражении были буквально у него на ногах разорваны пулями; а второй с удовольствием разглядывал элегантную пару казимировых брюк, которые накануне украл у какого-то несчастного мексиканского джентльмена и которые вполне подошли ему.

Лейтенант, знавший о том, как оба вели себя накануне, приказал им поменяться брюками. Процесс раздевания, обмена и нового одевания собрал большую толпу солдат, которые были так довольны проявленной справедливостью, что приветственные крики звучали по всей хасьенде, и один из солдат, хромавший на деревянной ноге, сказал, что это лучшее, что случилось с ним за время всей кампании.

Американская и британская пресса XIX – начала XX века о Майн Риде

«Nashville American» (о Майн Риде в то время, когда он жил в городе Нэшвилл, штат Теннесси, в 1840 г., где работал учителем, а позже открыл собственную школу)

Не старше двадцати пяти лет, отличного телосложения, пяти футов десяти дюймов ростом; с лицом классических очертаний, не полным, но запоминающимся; такое лицо производило впечатление на всех, кто его знал. В разговорах он всегда был интересным собеседником и отличался приятными манерами. Очень любил поэзию и часто, отдыхая на берегах ручья Ричленд или засидевшись допоздна в дружеском кругу, читал спутникам наизусть любимых поэтов.

Во время своего руководства школой он пользовался большой популярностью. Очень любил ездить верхом и владел отличной лошадью, на которой ездил очень смело. Безрассудность его характера показывает такой случай. Рассказывают, его с трудом отговорили от спуска в неисследованные пещеры на реке Харпет, в двенадцати милях от города; его удержало только то, что никто из спутников не согласился разделить с ним опасности. Он любил свое окружение и местных жителей. И эта любовь была взаимной, и до сегодняшнего дня о нем сохраняются самые добрые воспоминания.

«Inter Ocean» (Чикаго, штат Иллинойс; через несколько дней после смерти Майн Рида)

Его книги будут радовать мальчиков, девочек и заинтересованных родителей, пока рассказам о приключениях и путешествиях, о романтике и героизме, о правде и преданности будет позволено занимать почетное место в домашних библиотеках… Все мальчики и девочки, читавшие Майн Рида, получили нечто, достойное сохранения на протяжении всей жизни; и никогда со страниц его книг не усваивались вредные познания.

«New York Herald» (о смерти писателя)

Весьма примечательны глубокие и обширные познания натуральной истории, которые проявляются во всех его книгах… Можно без всякого опасения предсказать, что его произведения пятьдесят лет спустя будут так же популярны, как в наши дни.

«Times» (Лондон, 24 октября 1883 г.)

Одних названий этих книг достаточно, чтобы взбудоражить кровь. «Охотники за скальпами», «Всадник без головы», «Белый вождь» – какую перспективу приключений, тайн и дикого героизма они открывают перед нами! В этих книгах есть такое восхитительное пренебрежение к ограничениям времени и пространства, такое презрение к обычному земному правдоподобию, такое безошибочное чутье великолепно абсурдного…

«Spectator» (британский журнал, 27 октября 1883 г.)

Майн Рид обладал одной очень редкой и достойной внимания литературной способностью. Он умел создать атмосферу так, как это делали очень немногие, но величайшие рассказчики. Персонажи могли быть жалкими, рассказ – путаницей кошмаров, а сюжет совершенно невнятным, но читатель все время <…> осознавал пребывание под новым небом, жизнь среди странной архитектуры, присутствие темнокожих туземцев <…>. Капитан Майн Рид <…> мог, когда писал, перенестись в страну, которую он любил, собственно, увидеть ее и ее народ с помощью своей памяти. <…> Результатом является совершенная иллюзия <…>, и хотя мы удивляемся, почему люди действуют таким глупым образом, мы никогда не устаем, как чужестранцы, наблюдать непривычный и волнующий пейзаж.

«New York Times» (письмо читателя Джона Норкросса, опубликованное 11 ноября 1905 г.)

«Белый вождь» – это жуткая история об испанской жадности, жестокости и плохом руководстве, которые привели к гибели селения на территории, где сейчас находится Нью-Мексико, но которая тогда составляла часть испанской провинции Техас. За ужасной историей, несомненно, стоит прочная фактическая основа, ведь такие разрушенные города, оставленные их бывшими жителями, были открыты, и живое воображение могло легко развить хороший рассказ, если только место и действие были достаточно удалены от времени телеграфов и развитых дорог. В рассказах капитана Рида больше фактов, чем представляют его читатели.

Память о Майн Риде и судьба его произведений

Чеслав Милош (1911–2004), польский поэт, переводчик, эссеист

Майн Рид, пожалуй, нигде так не распалял воображение юных читателей, как в России, и нигде больше поколения ребят не хранили такой верности любимому писателю школьных лет, став взрослыми. Сегодня Майн Рид принадлежит к довольно редкой разновидности писателей, слава которых, бесследно померкнув там, где их могут читать в оригинале, так или иначе держится только благодаря переводам.

Мне было лет десять, когда я наткнулся на сундучок отцовских сокровищ, собранных им в гимназические годы. Он был набит томиками Майн Рида в русских переводах. Сражаясь с алфавитом, я читал подписи под картинками, это была моя первая русскоязычная книга. Но в России дело вовсе не ограничилось бесчисленными дореволюционными изданиями. Американские знакомые рассказывали мне, с каким замешательством они в недавнем московском разговоре – речь зашла о переводах с английского – узнали о невероятных тиражах книг Майн Рида. Они этого имени даже не слышали. Трудно их за это упрекать: в англосаксонских странах литература для юношества настолько богата, что Майн Рид, конечно же, оказался заслонен потомками, основательно забыт, и теперь, пожалуй, лишь самые солидные энциклопедии посвящают ему несколько убористых строк.

* * *

Я рискнул заговорить о Майн Риде по особой причине. Он околдовывал не только русских, но и польских читателей, и я помню себя, бредущего из библиотеки вверх по виленской улице Мала Погулянка с книгой Рида под мышкой: рукав перехваченного ремнем кожушка, серый зимний день, по середине улицы, лежа на животе и правя ногой, как рулем, несутся вниз на санках ребята. Такие подробности обычно западают в память, если минуты, когда ими живешь, окрашены сильным чувством. От груза под мышкой сладко замирало сердце: это был заветный клад.

* * *

Думаю, Майн Рид привил новый – я бы сказал, более пристальный – взгляд на природу. Для его юных почитателей природа переставала служить собранием антропоморфных картин или предлогом для неопределенно-пантеистических откровений. Его мания сопровождать каждое название животного или растения их латинским именем в скобках, забота о скрупулезном описании климата и обстановки, среди которых протекает действие, разительно отличались от расхожих образцов и учили вниманию.

* * *

Окончив политехнический институт – это было перед самой мировой войной, – мой отец отправился на Енисей и проделал там немалый путь от Саян до Ледовитого океана. Секрет того путешествия мне приоткрыло содержимое его сундучка школьных лет. <…> Майн Рид стал проводником экспедиций в экзотическую азиатскую Россию.

Джоан Стил, американский литературовед, автор книги «Капитан Майн Рид» (1978)

Об успехе Рида в его время свидетельствует то, что такой писатель, как Роберт Льюис Стивенсон, начал собственные попытки в беллетристике с имитации Рида, который был любимым писателем его юности.

Стивен Рэй Батлер, современный американский исследователь жизни и творчества Майн Рида

Хотя его творчество в наше время неизвестно, популярность Рида сохранялась несколько десятилетий после его смерти. До Второй мировой войны издательства и США, и Великобритании продолжали снабжать книжные магазины его самыми популярными книгами. Даже при жизни Рида некоторые из них <…> были переведены на французский, немецкий, испанский, итальянский, русский и другие европейские языки. Стоит отметить, что у Рида до сих пор много приверженцев в русскоговорящих частях бывшего Советского Союза, где, вероятно, даже в самые мрачные дни холодной войны его рассказы об американском Юго-Западе были чрезвычайно популярными.

* * *

Один из способов определить степень популярности знаменитого человека – сосчитать количество детей, названных в его честь. В 1870 г. во всех Соединенных Штатах было шесть мужчин по имени Майн. Через десять лет (и за три года до смерти Рида) их было 44. К 1900 г. это число возросло до 108! Популярность имени достигла своей вершины в 1920 г., когда не меньше 179 американских мальчиков получили имя Майн. К 1930 г. <…> количество Майнов в Соединенных Штатах снизилось до 17. Почти без сомнений можно сказать, что возрастание популярности имени не случайно совпадает с взрослением многих мальчиков – читателей Рида, которые создавали семьи в конце XIX – начале XX века. И наоборот, ее снижение совпадает с уменьшением его популярности. К сожалению, цифры для Великобритании установить труднее.

* * *

Когда Рид был на вершине своей популярности, многие юные читатели присылали ему то, что сегодня назвали бы «письмами фанатов». Без сомнения, эти восхищенные юноши представляли капитана таким же смелым и дерзким, как некоторые герои его романов – таким, каким он действительно был.

* * *

Одной из главных целей моей поездки [в Англию] было посещение деревни Джерардз Кросс, где Рид прожил более десяти лет, а также соседней Чалфонт Сент Питер. <…> Ранчо оставалось открытой территорией, обозначенной <…> на картах как «Ранчо». Я знал, что дом был разрушен около 1890 г., но все равно хотел увидеть местность, где он был расположен. Как и следовало ожидать, там особенно не на что было смотреть – только деревья и изгородь с запертой калиткой, которая не позволила нам по-настоящему ступить на эту землю. Тем не менее было довольно волнующе стоять там и представлять, как более ста лет назад писатель гуляет по владениям рука об руку с женой или едет на своем коне через разрушенные теперь ворота.

Деревня Джерардз Кросс, расположенная лишь на небольшом расстоянии от территории «Ранчо» Рида, значительно разрослась с середины XIX столетия, хотя до сих пор сохраняет свое деревенское очарование. <…>

Чалфонт Сент Питер, недалеко от Джерардз Кросс, – небольшая деревня в Букингемшире, самым известным жителем которой был Джон Мильтон. Там я надеялся взглянуть на нечто совершенно уникальное – остатки принадлежавшей Риду кровати с пологом, проданной на аукционе в 1867 г., которые сейчас используются как подпорка для крыльца местной жительницы! Благодаря услужливому сотруднику Дома Мильтона <…> и рисунку крыльца, который я нашел в книге, мы обнаружили необычное крыльцо почти сразу. Хотя мы прибыли без предупреждения, хозяйка дома оказала нам радушный прием, пригласив в дом для беседы и позволив мне сфотографировать ее имущество. Я с удивлением узнал, что до моего приезда она ошибочно полагала, что подпорки ее крыльца взяты скорее с кровати капитана Джеймса Кука, чем капитана Майн Рида!

Особенности творчества писателя и романа «Белый вождь»

Роман Михайлович Самарин (1911–1974), советский литературовед

Из вступительной статьи к изданию собрания сочинений 1956–1958 гг.

Его книги привлекали и привлекают своей романтикой. Это – романтика борьбы за правое дело, романтика подвига во имя высокой идеи, романтика мужественного преодоления препятствий, которые воздвигают люди и природа на пути отважного героя. Романтичны их характеры; романтична необыкновенная природа Америки, Африки, Гималаев, описанная с любовью и знанием дела; романтична и манера повествования, богатая красочными описаниями, напряженными диалогами, неожиданным развитием увлекательного сюжета.

* * *

Причину прочной популярности лучших романов Майн Рида надо искать в душе его книг, в общем их характере. Когда пытаешься определить впечатление, которое остается от книг Майн Рида, вместе взятых, то прежде всего думаешь о его героях. Эти смелые и скромные люди умеют пролагать свою трудную жизненную дорогу среди множества опасностей, оставаясь безукоризненно честными, безупречными во всем. Моральный облик героев Майн Рида, несмотря на их некоторую однотипность и условность, очень привлекателен. Они покоряют юные сердца своими прекрасными человеческими качествами, своей отзывчивостью, справедливостью, гуманностью. У героев Майн Рида много врагов. Это прежде всего злодеи и негодяи, которых эти герои разоблачают и наказывают. Но им приходится бороться и со стихиями, с грозными силами природы, с миром хищных животных, все еще очень опасных для человека начала прошлого столетия, – ведь он был так плохо вооружен, так несовершенны были его способы передвижения. Не случайно собака и лошадь – верные друзья героев Майн Рида: он жил в мире, где еще не было неисчерпаемого богатства машинной техники, сказочно умножающей силы человека.

Заброшенный в бескрайние просторы пустынь, степей и подавляющих своим величием водных пространств, в дикие горы, герой Майн Рида готов прийти на помощь тому, кто в нем нуждается, даже ценою жизни. Он деятелен, он находится в постоянной борьбе с грозящими ему враждебными силами – и он их побеждает прямыми и честными средствами.

Джоан Стил, американский литературовед, автор книги «Капитан Майн Рид» (1978)

Творчество Рида особенно интересно своим расхождением с нормами популярной литературы девятнадцатого века. Рид отличается от большинства британских писателей того времени с их консервативными политическими взглядами и традиционным отношением к женщинам и экзотическим или угнетенным народам. Однако Рид был радикальным республиканцем, всегда поддерживавшим демократические, если не анархические принципы. Это проявляется в его описаниях женщин, играющих независимую роль в обществе, и в его утверждении ценностей свободы для всех рас и национальностей – особенно угнетенных. Современный читатель замечает (среди обычных для приключенческого рассказа стереотипов) действительно оригинальных персонажей, борющихся за освобождение как от литературных, так и от социальных ограничений того периода.

* * *

Роман «Белый вождь» – одно из немногих неавтобиографических произведений в наследии Майн Рида. <…> «Белый вождь» содержит под поверхностью по сути политическую тему. Все внешние детали – индейская племенная война; антимексиканские предубеждения и антикатолицизм <…>, а также байронический герой <…> – призваны донести определенное послание: «предначертание судьбы» («Manifest Destiny» – популярная в XIX веке доктрина, согласно которой Соединенные Штаты имели право и обязанность распространять свою власть на территории Североамериканского континента).

<…>

«Белый вождь» – первый роман, в котором Рид достигает эффекта отдаленности, используя вставной рассказ. Все действие происходит более ста лет назад, когда там, где сейчас только руины заброшенной мексиканской деревни остались среди дикого величия природы, существовала цивилизация, и указывает на «легенду Сан-Ильдефонсо».

* * *

Были открыты разрушенные города, подобные Сан-Ильдефонсо, и Рид использовал действительность для собственных целей. Он создал идеального героя, который служил и его собственным фантазиям, и его искренней вере в ценность американской цивилизации, и рядом с ним он расположил сильную женщину. Разрушение Сан-Ильдефонсо должно представлять падение испанского владычества на континенте.

Литература

• Милош Ч. О Томасе Майн Риде / Пер. с польского Б. Дубина //

• Рид Э., Коу Ч. Жизнь и приключения капитана Майн Рида / Пер. Д. Арсеньева //

• Самарин Р. М. Капитан Майн Рид // Майн Рид. Сочинения. – T. 1. – М.: Детгиз, 1956. – С. 3—31.

• Butler S. R. Away o’er the waves: The transatlantic life and literature of Captain Mayne Reid. – Arlington, 2006. – 747 p.

• Harrison J. F. Mayne Reid. An episode in his later life recalled by one who knew him // New York Times. – 1905. – December 1.

• Holyoake M. Q. Captain Mayne Reid: Soldier and Novelist // Strand Magazine. – London, 1891. – Vol. II: July to December. – P. 93—102.

• Norcross J. E. Some remembrances of an admirer of Capt. Mayne Reid // New York Times. – 1905. – November 11.

• Steele J. Captain Mayne Reid. – Boston: Twayne Publishers, 1978. – 149 p.

Белый вождь

Глава I Вступление сьерра-Бланка. – Великая степь. – долина сан-ильдефонсо

Все, о чем здесь будет рассказано, произошло в центральной части Американского материка, более чем за четыреста миль от берегов обоих океанов.

Давайте вместе со мной поднимемся на эту гору и с ее покрытой снегом вершины посмотрим вокруг.

Вот мы уже достигли самого высокого гребня. Какая же картина открывается перед нами?

На севере снова горы через тридцать параллелей тянутся до самых берегов Северного Ледовитого океана. На юге тоже возвышаются горы, то поодиночке, на расстоянии друг от друга, то объединившиеся в живописные группы, порой сплетаясь внутри. На западе опять громоздятся горы, четкие профили которых вырисовываются в небе, а между основаниями, у подножий, виднеются в виде широких площадок многочисленные плоскогорья.

Обратимся же теперь к востоку. Здесь нет гор, и, куда только в состоянии проникнуть наши взоры, не заметно ни одной горной вершины! Ни одной – на тысячи миль! Темная линия на горизонте, протянувшаяся над равниной, – не более, как скалистый край другого плоскогорья, такой же равнины, только несколько более приподнятый выше, чем уровень моря.

Где же мы очутились? На какой вершине? Мы находимся на вершине Сьерры-Бланки, получившей такое название потому, что три четверти года она покрыта снегом. Охотники называют ее «Испанский пик». Перед нами западная граница Великих Равнин.

На востоке не заметно ни малейших следов цивилизации. Можно, не встретив их, проехать целый месяц в этом направлении. На севере, на юге – одни только горы, которых никогда не касалась нога или рука человека. Но к западу картина совершенно другая. С помощью подзорной трубы мы видим вдалеке обработанные поля, протянувшиеся вдоль берегов реки, сверкающей на солнце. Это поселения Новой Мексики, оазис, орошаемый водами Рио-дель-Норте.

Но не эта страна нас занимает – события, описанные далее, произошли не здесь.

Обратимся снова на восток, и мы увидим то место, где развернутся действия, описанные в нашем рассказе. У подножия Сьерры-Бланки, где мы теперь стоим, начинается плоскогорье, границы которого сливаются с восточным горизонтом. Здесь нет предгорий; с его круглых, поросших соснами склонов мы спускаемся прямо на гладкую почву равнины.

Равнина эта отнюдь не однообразна: там и сям образует ярко-зеленые лужайки разросшаяся высокая густая трава, называемая в ботанике chondro sium faneum; однако большая ее часть напоминает бесплодную пустыню Сахару. Местами темнеют бурые участки выжженной солнцем земли, без единой травинки, местами желтеют пески; кое-где дальше соль, проступая сквозь землю, белеет подобно снегу, хрустящему у нас под ногами.

Тощие растения, прозябающие в этой дикой местности, не одевают землю зеленым нарядом. Вы видите агаву, мексиканские алоэ с листьями, испещренными багряными полосками, и тусклую зелень кактусов, которая выглядит еще более безжизненной и мрачной из-за их бесчисленных колючек. Острые стебли юкки, покрытые пылью, похожи на связки штыков, до половины изъеденных ржавчиной. Приземистые чахлые акации дают так мало тени, что под ней могут спрятаться лишь гремучие змеи да отвратительные огромные темные ящерицы. В промежутках малорослая пальма со стволом, лишенным ветвей, развертывает свое опахало из лапчатых листьев, придавая пейзажу африканский характер. Взор очень скоро утомляется при виде местности, на которой все растения: деревья, кусты, трава и даже мелкие травинки – имеют угловатые формы и кажутся колючими.

С каким наслаждением мы смотрим на чудесную веселую долину, скрывающуюся к востоку от подножия Сьерры-Бланки. Какая противоположность между этой дикой местностью и долиной, густая зелень которой, подобно богатому ковру, испещрена яркими цветами. Они сверкают в траве, как драгоценные каменья, а серебристый тополь, зеленый дуб, дикое хинное дерево и кудрявая верба, сплетающие свои ветви в густой тенистой роще, словно приглашают вас под свои ветвистые своды. Нам следует спуститься к ним.

Вот мы и у края плоскогорья, но цель нашего путешествия – долина – все еще далеко внизу, дальше, по крайней мере, на милю ниже. Однако с выступа вроде мыса, нависающего над долиной, прекрасно видна вся она на многие мили.

Как и плоскогорье, лежащее выше, она тоже плоская: если смотреть на нее сверху, то кажется, что земная кора раздвинулась и часть плоскогорья соскользнула вниз, в самые истоки животворной силы земли, до которых не дотянуться высокому плоскогорью.

С обеих сторон долины многочисленные отвесные скалы виднеются на большом расстоянии; они имеют крутые высокие уступы, практически неприступны; взобраться по ним можно только в некоторых местах.

Ширина долины составляет, может быть, миль десять, а окружают ее весьма крутые каменные стены одинаковой высоты, точь-в-точь похожие друг на друга и имеющие лишь несколько спусков. Мрачные, жутковатые, они служат контрастом прелестной, сияющей долине, в них заключенной, и напоминают великолепную картину, помещенную в простую, грубую раму.

Река, перерезающая эту долину, делит ее пополам: она не течет по прямой линии, а серебристой змейкой извивается то в одну, то в другую сторону, делая причудливые многочисленные обороты, как бы страшась минуты, когда должна будет покинуть это очаровательное место. Берега ее окружены лесом, но не везде одинаково: здесь ее едва прикрывает зелень деревьев, там – широкая полоса под непроницаемой тенью густой растительности, а дальше зеленый дерн стелется до самой воды.

Местами деревья группируются в небольшие рощи самых разнообразных форм: одни совершенно круглые, другие – продолговатые или овальные, третьи похожи на рог изобилия. Густые вершины редких деревьев доказывают, что природа позволила развиваться им без малейшего препятствия. Так и чудится, что видишь перед собой прекрасный парк, разбитый искусной рукой человека, который заботился о красоте и гармонии.

При взгляде на этот парк в голову невольно приходит мысль: нет ли здесь дворца или какого-нибудь замка, который завершил бы картину; но мы тщетно пытались бы отыскать здание: нигде не видно даже дымка из трубы. В этом диком раю не встретишь ни одной живой души. На великолепных лугах блуждают стада серн, величественная лань покоится в тени густой листвы, – но ни малейшего следа человека… Может быть, даже нога человека никогда…

Остановитесь! Вот мексиканец не согласится с нами – он говорит совсем другое. Послушаем.

– Эта долина называется Сан-Ильдефонсо. Несмотря на то что сейчас она пустынна, было время, когда здесь жили цивилизованные люди. Беспорядочные возвышения, то здесь, то там встречающиеся посредине долины и покрытые травой и кустарниками, – это развалины большого, богатого и цветущего города.

В этом городе стояла крепость, на башнях которой развевался испанский флаг. В обширном здании помещалась иезуитская миссия, а в окрестности жили крупные землевладельцы и богатые рудокопы. Деятельное население оживляло эту молчаливую ныне пустыню, в которой, как везде на земле, царили любовь и ненависть, честолюбие и месть, скупость и зависть – одним словом, кипели все человеческие страсти. Но сердца, которыми они владели и в которых бушевали, давно уже перестали биться и остыли; действия их и дела, ими совершенные, не нашли места и не запечатлены на бумаге, в летописях народа, и если сохранилась о них память, то лишь благодаря легендам и рассказам, более похожим на вымысел, чем на исторические факты.

Между тем, этим легендам нет еще и столетия. Еще сто лет назад с вершины Сьерры-Бланки видны были не только колония Сан-Ильдефонсо, но города, деревни и поселки – там, где ныне не заметно ни малейшего следа цивилизации. Названия этих городов позабыты, и история их погребена под развалинами.

Индейцы свершали жестокий акт мщения над убийцами Монтесумы[2]. Апачи, навахои, липаны, утахи, команчи и другие независимые племена сделали все, чтобы уничтожить многочисленные поселения. Целые провинции, обращенные в дикое состояние, стали местом охоты для торжествующих победителей. Если бы не энергия, свойственная саксам, и не их постоянно возрастающее могущество, индейцы продолжали бы свою мстительную войну, и, может быть, в стране Анауак[3] не осталось бы и следа от потомков Фернанда Кортеса.

Послушайте же легенду Сан-Ильдефонсо!

Глава II Праздник в сан-ильдефонсо

Нет, возможно, больше ни одной страны, в которой было бы больше религиозных праздников, нежели в Мексике. Исходя из предположения, что церковные праздники могут способствовать обращению туземцев в христианскую веру, официальное количество святых в этой стране притворного благочестия было значительно увеличено. Не проходило недели, в течение которой не совершалось бы какое-нибудь торжественное празднество со всеми его атрибутами: с пышными процессиями духовенства, одетого в богатые одежды, будто для представления «Писарро»[4], под сенью великолепных хоругвей, перед которыми преклоняют колени простые жители с обнаженными головами, с духовыми ружьями и великолепными фейерверками, завершающими день. Как видите, религиозное мексиканское торжество очень напоминает шествия Гая Фокса[5] в Лондоне в память «порохового заговора» и производит на общественную нравственность почти такое же благотворное влияние.

Без сомнения, иезуиты устраивают подобные торжества не просто для развлечения. Они руководствуются личным интересом: отнюдь не безвозмездно они читают разные небольшие молитвы, раздают свои благословения, индульгенции[6] и святую воду: пользуясь случаем, когда бедные верующие захотят покаяться, они основательно обирают их, обещая облегчить им дорогу прямо в рай.

Можно подумать, что эти церемонии исполнены религиозной торжественности, но в действительности они стали ничем иным, как просто развлечением, увеселением, и нередко случается, что коленопреклоненный прихожанин прилагает неимоверные усилия, чтобы заглушить крик боевого петуха, спрятанного в складках серапе[7] и пытающегося закукарекать. И это делается под священными сводами храма Господня!

В эти дни богослужения продолжаются недолго, сокращаются коленопреклонения, и каждый поскорее спешит на различные азартные игры: на бой быков, петушиные бои, на бега и другие простые, незатейливые забавы. Духовенство также снимает облачения, чтобы принять участие в играх, – и священник в сутане, утром читавший молитвы, охотно будет заключать с вами пари на доллары и дублоны.

Сент-Жуан (День святого Иоанна) – один из главных торжественных и пышных праздников в Мексике. В это время в Новой Мексике совершенно пустеет всё, особенно деревни: нарядные толпы спешат на соседний луг полюбоваться разными состязаниями, скачками, боем быков и другими развлечениями. В антрактах играют в карты, курят, любезничают с девушками. В эти дни господствует нечто вроде республиканского равенства. В единой толпе, в одной массе смешиваются богатые и бедные, знатные и чернь – все вместе предаются праздничному веселью.

Настал День святого Иоанна. Жители Сан-Ильдефонсо собрались на обширном зеленом лугу за городом. По праздникам здесь всегда происходят игры и другие увеселения. В ожидании их начала постараемся рассмотреть зрителей.

Здесь собрались представители всех слоев общества, или, лучше сказать, здесь – все местное общество. В этой толпе два иезуита из миссии отличаются своим высоким ростом, длинными сутанами из грубой материи, свисающими до колен крестами, четками несуразных размеров и тщательно выбритыми головами – индейцы-апачи тщетно старались бы их скальпировать.

Вот появился священник городской церкви в шляпе лопатовидной формы, закутанный в длинную и широкую черную сутану, обутый в черные шелковые чулки и в башмаки с серебряными застежками; он то милостиво улыбается толпе, то бросает на нее хитрые и злобные иезуитские взгляды. По временам, когда он отводит на место какую-нибудь вновь прибывшую сеньору, на его белых холеных руках мелькают драгоценные перстни. Эти непорочные мексиканские священнослужители славятся своим расположением к прекрасному полу.

Перед нами амфитеатр, поднимающийся уступами в несколько рядов. С первого взгляда легко узнать, что представляют собой расположившиеся здесь зрители. Первые ряды занимают главенствующие семейства (familias principales), цвет общества, местная аристократия. Вот богатый купец дон Хозе Ринкон, его пышная супруга и четыре упитанные, пухлые, сонные дочери. Алькальд[8], гордо держащий знак своего достоинства – украшенный кистями символический жезл, также в сопровождении всего своего семейства; молодые девицы Эчевариа, считающие себя красавицами, вверены попечению их брата-щеголя, который, пренебрегая национальным костюмом, одет по парижской моде.

Мы узнаем также богатых землевладельцев с их сеньорами и сеньоритами, между которыми блистает асиендадо[9] сеньор Гомес дель Монте, владетель бесчисленных стад в долине.

Взоры всех обращены на прелестную Каталину, дочь богатого рудокопа дона Амбросио. Счастлив тот, кому удастся снискать любовь Каталины или, скорее, расположение ее отца, ибо она не выйдет никогда замуж против воли дона Амбросио. Уверяют, впрочем, что вопрос решен и что счастливым женихом ее назначен капитан Робладо, помощник командира крепостного гарнизона. Он и сам здесь – со своими огромными усами, обшитый золотыми галунами и шнурами с головы до ног – хмурит брови каждый раз, когда какой-нибудь смельчак дерзнет долго не сводить взгляда с прелестной Каталины. Однако, несмотря на его кажущуюся важность и богатое шитье, этот выбор вовсе не говорит о хорошем вкусе Каталины. Но сама ли она избрала капитана? Может быть, она лишь уступила желанию дона Амбросио, который, будучи плебейского происхождения, считал за честь породниться с благородным идальго. Капитан, правда, живет на одно жалованье, которое, может быть, уже взял вперед за несколько месяцев, но он настоящий ачупино, то есть испанец родом из старой Испании, переселившийся в Америку. Претензии старого скряги сделать его своим зятем – не редкость между плебеями Новой Мексики, подобные честолюбивые мечты одолевают всех выскочек.

Здесь же находится командир гарнизона, полковник Вискарра, холостяк лет сорока, большой любитель прекрасного пола, весь в галунах, в шляпе с перьями. Беседуя с отцом иезуитом, городским священником и алькальдом, он посматривает на проходящих перед ним молодых крестьянских девушек, прибывших на праздник. Его взгляд останавливается то на одном хорошеньком личике, то на другом. Девушки смотрят на его ослепительный мундир, галуны и султан с удивлением, которое он принимает за восторг, вызванный его особой, и он, второй дон Жуан, оплачивает этот восторг снисходительными улыбками.

Третий офицер – поручик (teniente) по имени Гарсия. Он красивее своих начальников, и потому на него ласковее поглядывают и богатые знатные сеньориты, и простые горожанки, и крестьянские девушки. Удивляюсь, что не его избрала прелестная Каталина. Но кто знает, может быть, она и предпочла его? Мексиканская женщина умеет любить и не выдавать тайны своего сердца – ни языком, ни своим видом.

Было бы трудно узнать, о ком думает Каталина в эту минуту. Ей двадцать лет, и невероятно предполагать, что сердце ее было свободно; но кому она отдала его? Я держу пари, что не Робладо. Не Гарсии ли? Здесь, конечно, больше вероятности. Впрочем, здесь много служащих на рудниках, и городских щеголей купцов, и молодых землевладельцев. Не среди них ли она сделала свой выбор? Quien sabe! (Кто знает!)

Вернемся к толпе.

Гремя длинными саблями и большими шпорами, солдаты гарнизона братаются с искателями золота (gambucinos) из долины, с ремесленниками, его обрабатывающими, и со скотоводами из долины. Подобно своим офицерам они повторяют их манеры, важничают, принимают хвастливые позы, и по их поведению мы можем судить, какое влияние имела в стране военная власть. Это все уланы (потому что пехота была бы бесполезна здесь, она не могла бы справиться с индейцами). Они воображают, что немалой важности в глазах окружающих им придает звон шпор и бряцание их сабель. Уланы пристально и бесцеремонно разглядывают девушек, парням которых это не нравится, вот они и следят за ними весьма бдительно, подстрекаемые ревностью.

Горожанки – по большей части хорошенькие известные мастерицы; но все красивые и некрасивые девушки в этот день, ради праздника, одеты в свои лучшие платья, в бумажные юбки (enaguas), одни – в голубые, другие – в пунцовые, третьи – в пурпурные, многие из которых со вкусом отделаны пышными оборками, отороченные узенькими кружевами. Кофточки на девушках вышитые, с белыми, как снег, оборочками и воротничками. Их ребозо, голубые шарфы, грациозно накинутые на плечи, закрывают шею, грудь, руки и даже лицо – скорее из особого кокетства, нежели из скромности. К вечеру, однако же, эта одежда потеряет значительную долю своей строгости и не будет так ревниво оберегать стыдливость своих хозяек. И теперь уже из живописных складок виднеются полуоткрытые хорошенькие личики, и по их свежести и нежности можно заметить, что они лишь перед этим днем смыли сок аллегрии, который в продолжение двух последних недель делал их уродливыми. Вы спросите, что такое аллегрия? Это растение, известное под разными названиями, из которых наиболее употребительное – американский виноград. С приближением большого торжества или фанданго новомексиканские красавицы выжимают багряный сок из его ягод и усиленно натирают им лицо, так как считается, что эта маска, которую они снимают только в последние минуты, придает коже гладкость и свежесть и предохраняет ее от веснушек.

Скотоводы тоже явились в своих лучших, праздничных, великолепных костюмах. На них были бархатные штаны, широкие и внизу разрезанные по бокам; начищенные до блеска кожаные сапоги; куртки бархатные, богато вышитые золотом, или из дубленой овчины; красивые рубашки и, вместо поясов, ярко-красные шелковые шарфы. Их сомбреро с широкими полями украшены серебряными и золотыми галунами вокруг черной лакированной тульи, к верхушке которой прицеплены украшения из тех же металлов. Иные небрежно набросили на плечи серапе вместо курток. Каждый имеет верховую лошадь, у всех на ногах шпоры весом, без преувеличения, около четырех фунтов, с колесиками дюймов в пять в поперечнике.

Гамбуцины, или рудокопы второго разряда, молодые горожане и мелкие купцы одеты почти так же; но сливки общества – чиновники и коммерсанты носят куртки из черного тонкого сукна и панталоны, покрой которых довольно своеобразен: приближается к европейскому и близок к национальному – нечто вроде компромисса между парижской модой и национальным костюмом.

На очень многих зрителях одежда, на которую следует обратить особое внимание. Это простой народ (pueblos), называемый также покорными индейцами (indios mansos), в отличие от диких индейцев (indios bravos), никогда не подчинявшихся власти испанских завоевателей. Это полунищие рудокопы, недавно приближенные к святой церкви. Верхняя одежда их состоит из тильмы, нечто вроде блузы без рукавов: вырежьте в дне мешка отверстие, чтобы просунуть голову, и сделайте по бокам два прореза для рук – и тильма готова. Эта куртка без талии и доходит до самых бедер, бесформенная, держится только на плечах. Ее шьют из грубой шерстяной материи деревенской выделки, это беловатая ткань, на которой изредка несколько полос из цветных ниток украшают ее, претендуя на вид рисунка. Тильма, штаны из бараньей кожи и грубые сандалии (guaraches) – вот весь костюм мирного индейца Мексики. Он никогда не покрывает головы, а ноги его, обнаженные от колена до косточки, показывают свою натуральную бронзовую кожу.

Эти туземцы – пеоны[10], работающие в рудниках или при миссии, прохаживаются многочисленными толпами, в то время как их жены и дочери занимаются торговлей. Многие из них сидят на корточках перед пальмовыми и тростниковыми рогожами, на которых самые разнообразные плоды и фрукты, которыми богат этот край: арбузы (sandias) и дыни, фиги (funa) и петахайя, жареные кедровые орехи, сливы, виноград и абрикосы. Некоторые из этих торговок продают сласти, лимонад или мед; другие – жареный корень агавы и небольшие сахарные печенья (piloncillos); третьи, усевшись перед огнем, жарят маисовые лепешки (tortillas), приправляя их красным перцем, или возят шоколад в глиняных горшках (ollas), формой похожих на старинные урны. За несколько мелких монет вы можете приобрести у этих бедных торговцев порции рагу, густо приправленного перцем, сладкой каши из маиса или чашку пиноля – род супа, в котором плавают зерна жареного маиса. Рудокопы и солдаты окружают продавщиц, предлагающих сигары из местного дикорастущего табака и огненную агвардиенте – водку из маиса или из алоэ, доставленную сюда из Таоса или Эль Пасо.

Почти все торговки, защищаясь от солнца, развесили над головами пальмовые циновки, которые выглядят как огромные зонтики.

Во время праздника святого Иоанна самая главная роль принадлежит тем, кто готовится к состязанию в играх: это молодые люди из разных слоев общества, сидящие на лучших лошадях, какие только смогли раздобыть себе. Они ездят взад и вперед перед скамьями юных сеньорит, заставляя своих лошадей в ярких уборах выделывать самые неожиданные прыжки и скачки. Между ними вы видите молодых землевладельцев, рудокопов, негоциантов, скотоводов, охотников за буйволами (ciboleros) и пастухов, привыкших охранять верхом на коне стада, состоящие иногда из десяти тысяч голов. В Мексике каждый умеет ездить на лошади, и там не редкость встретить прекрасного всадника даже среди самих горожан.

Около сотни молодых людей готовы выказать свою удаль, померяться силами в различных играх, требующих особой ловкости, в искусстве верховой езды. Но пора уже начинать состязания!

Глава III Колео дель торос (Coleo del toros)

Первым по программе следовало колео дель торос, что означает «погоня за быком», а буквально – «взятие быка за хвост». Лишь в самых больших мексиканских городах можно встретить особую арену (plaza de toros); но и население даже самой захудалой деревушки не отказывает себе в удовольствии колео, для которого необходимы только открытая площадь и достаточно дикий бык. Забава эта не столько волнует зрителей и не так для участников опасна, как бой быков, хотя и нередко случается, что разъяренное животное распарывает лошади брюхо, а всаднику наносит порой смертельные раны. Часто также лошади спотыкаются и падают со своими всадниками, и их топчут конкуренты, скачущие толпой сзади. Поэтому колео требует как отваги, так и ловкости и силы, вследствие чего молодые люди новомексиканских поселений считают за честь отличиться на этих забавах.

Когда все было готово, глашатай объявил обитателям Сан-Ильдефонсо о начале состязания. Приготовления эти довольно просты и заключаются в том, чтобы разместить толпу зрителей на одной стороне и очистить свободное пространство для выпускаемого из загороди быка, который, если бы натолкнулся на препятствие, мог бы броситься на толпу и причинить ей серьезный ущерб. Во избежание этого, сан-ильдефонские женщины взобрались на оставленные под открытым небом тяжелые телеги (carretas) со сплошными колесами, в которых прибыли сюда зрители. Что же касается сеньор и сеньорит, сидевших в амфитеатре, они находились в безопасности.

Наконец, соперники выстроились. Желавшие состязаться в первой гонке – это двенадцать молодых людей из самых разных сословий. Здесь скотоводы в своих живописных костюмах, ловкие погонщики мулов (arrieros), спустившиеся с гор рудокопы, горожане, землевладельцы из долины, пастухи, пришедшие со скотоводческих ферм, и охотники за бизонами, обычно обитавшие в Великой Степи. Каждый из них был или считал себя превосходным наездником. Многие уланы, бывшие в числе соискателей, рассчитывали, по-видимому, на победу, полагая, что в искусстве владеть конем им нет равных.

По данному сигналу привели быка из соседней загороди. Опасно было бы приставить к нему пеших погонщиков, и потому его вели два пастуха верхом на хороших конях, из осторожности обвившие лассо вокруг его рогов и державшиеся наготове, чтобы при первом признаке сопротивления тотчас же повалить быка на землю.

Животное имело свирепый вид со своей косматой головой и глазами, светившимися диким блеском. Легко было заметить, что самое слабое раздражение могло возбудить в нем ярость и сделать его чрезвычайно опасным. Он уже сейчас сердито бил себя по бокам длинным хвостом, угрожал прямыми рогами, испускал глухой рев и нетерпеливо бил копытами землю.

Очевидно, избрали самого свирепого представителя всей свирепой породы испанских быков.

Зрители наблюдают за ним с большим любопытством и громко высказывают разные предположения относительно его качеств. Одни находят его слишком жирным, другие видят в нем все необходимые качества для данных гонок и предполагают в нем быстроту, которая в колео важнее храбрости. Из-за различия мнений многие заключают пари, споря о времени, необходимом для того, чтобы настигнуть быка, схватить за хвост и опрокинуть, – этим заканчивается погоня, это цель игры.

Если принять во внимание, что выбирается самое сильное животное, проворное, быстрое, неукротимое, и что для овладения им запрещено не только всякое оружие, но даже и лассо, то нельзя не признать, что одолеть его – дело не легкое. Он скачет во весь опор так же быстро, как лошадь, а между тем надо его настигнуть, схватить за хвост, который необходимо пропустить под одну из его задних ног, и потом опрокинуть на спину. Каким же образом еще можно преуспеть в этом, если высокое искусство в верховой езде не сочетается с ловкостью и недюжинной силой?

Быка остановили шагах в двухстах от линии соревнующихся, повернули его головой к равнине, осторожно сняли лассо и пустили в него несколько стрел с шутихами. Животное рванулось вперед, сопровождаемое громкими криками зрителей.

В тот же миг всадники бросились за ним в погоню и, разорвав линию, рассыпались по равнине, словно группа охотников за лисицами. Сжатые сперва ряды их поредели и составили длинную линию, целый ряд, растянувшись то по одному, местами по двое на довольно большое расстояние. Погоня продолжается, наездники попеременно употребляют хлысты, шпоры, кричат на коней.

Разъяренный и испуганный шутихами, вонзившимися в него и лопавшимися на боках, бык мчался вперед со всех ног с быстротой, на какую только был способен. Фора, полученная им вначале, позволила животному значительно опередить самых рьяных преследователей на целую милю. Только теперь стало видно, как один улан на крупной гнедой лошади нагнал его и схватил за хвост. Однако он не успел опрокинуть быка, ему не хватило силы на это, и бык вырвался вперед, лишь слегка изменив первоначальное направление.

Затем к нему устремился молодой землевладелец, но из-за быстрых движений хвоста он сначала не мог его схватить, а потом хоть ему и удалось завладеть им, однако лишь на мгновение: бык успел освободиться от него без особых усилий одним прыжком в сторону, выдернув хвост из рук своего преследователя.

По условиям колео каждый участник в случае неудачи должен выходить из игры, и, таким образом, улан и землевладелец оказались вне игры. Расстроенные, они повернули назад, но не поехали прямо туда, где были зрители, а сделали значительный объезд, чтобы на их лицах никто не смог бы прочитать глубину их отчаяния и разочарования.

Бык продолжал свой бег; увлеченные погоней улан, два пастуха и два других всадника – все пытались схватить его, но безуспешно, и каждую неудачу толпа зрителей встречала ропотом. Несколько падений всадников, вылетевших из седла, к счастью, неопасных, вызвали всеобщую веселость, зрители от души хохотали над упавшими. Одна лошадь, имевшая неосторожность очутиться прямо перед быком, получила рогами в грудь тяжелую рану.

Минут через десять окончательно выбыли из строя одиннадцать из двенадцати всадников.

Остался единственный всадник, который упорно продолжал бороться за победу. Бык оказался великолепным, зрители все были от него в восторге и громко аплодировали ему.

– Браво! Брависсимо! – ревела толпа.

Все с утроенным вниманием наблюдали за разъяренным быком и его преследователем. Они оба теперь были близко к зрителям, которые могли их хорошо рассмотреть, ведь бык несся, спасаясь, не прямо, подальше в долину, а кидался из стороны в сторону, то вправо, то влево, и на этот момент находился от толпы на расстоянии, не большем, чем когда его догнал первый всадник. Он продолжал бросаться из стороны в сторону, и теперь зрителям с их скамей и бык, и его преследователь были хорошо видны.

Один взгляд на всадника и коня позволял оценить их красоту – равных им здесь не было! А по быстроте и ловкости окажутся ли они лучше всех? Посмотрим.

Конь – великолепный черный мустанг, длинный, пышный хвост которого, суживаясь к концу, напоминает хвост бегущей лисы. Несмотря на бешеный галоп, на фоне луга прекрасно видны его красивая выгнутая шея и гордая стать – зрители то и дело восторженно кричат, подбадривая его.

Всадник – молодой юноша, лет двадцати или чуть больше, совершенно не похож на своих соперников: белокурый, с вьющимися волосами, с белой, залитой нежным румянцем кожей – все остальные его соперники смуглые. Праздничный костюм скотовода, в который облачен юноша, богато расшит и украшен, пурпурный плащ на нем особенно изящен и наряден, его длинные полы закинуты назад, оставляя руки свободными. Развеваясь на ветру, падая мягкими складками, он подчеркивает изящество и достоинство, с которыми всадник держится на коне.

Этот всадник, появившийся неожиданно и вначале державшийся позади всех, с плащом, перекинутым через руку, в первое время состязаний не обратил на себя внимания. Теперь же многие спрашивали друг друга: кто он, откуда?

– Это Карлос, охотник на бизонов! – громко, чтобы его услышали все, крикнул кто-то из зрителей.

Некоторые слышали это имя, по-видимому, раньше, но большинству оно было неизвестно.

Кто-то из знавших его спросил:

– Почему же Карлос раньше держался позади? Ведь если бы он захотел, он бы нагнал быка.

Другой отозвался:

– Конечно же, нагнал бы! Но он специально так повел себя, чтобы попытали счастья остальные участники. Он-то знал, что этого быка не одолеет никто!

Наверняка этот зритель был прав. Сразу же было понятно, что ему это удалось бы легко. Даже теперь его лошадь шла спокойным галопом, хотя уши ее были насторожены, а ноздри раздувались, но не от усталости, а от того, что всадник сдерживал ее, не давая воли, туго натягивая поводья.

В тот миг, когда один из зрителей крикнул: «Смотри!», поведение всадника вдруг изменилось. Он находился шагах в двадцати от быка и прямо сзади него. Вдруг лошадь, резко рванувшись вперед, в несколько скачков поравнялась с быком. Зрители увидели, как всадник, пригнувшись, схватил длинный бычий хвост, затем резко выпрямился – и огромное могучее животное рухнуло на землю. Все это было проделано так легко, будто юноша одолел не быка, а обычную кошку. Раздались громкие крики «viva». Победитель развернулся, скромно раскланялся, проехал мимо скамей и исчез в толпе.

Многим зрителям показалось, что, раскланиваясь, юноша не сводил глаз с прекрасной Каталины де Крусес; некоторые будто бы увидели, как она улыбнулась ему и была польщена. Однако такое не могло случиться. Чтобы дочка богача, наследница дона Амбросио улыбнулась в ответ какому-то наезднику, охотнику на бизонов!

Однако одна из зрительниц и в самом деле улыбнулась ему – белокурая девушка с очень светлой кожей. Она стояла в повозке, к которой подъехал юноша. Когда они оказались рядом, стало отчетливо видно, что между ними существовало поразительное сходство. Те же черты лица, тот же оттенок кожи, та же кровь текла в их жилах – да, они были представителями одного народа, а возможно, и детьми одного отца. Молодая девушка действительно была сестрой Карлоса, и победа брата вызвала в ней непритворную радость, она была счастлива!

В глубине этой повозки сидела старуха со странным лицом, чья внешность бросалась в глаза. Ее распущенные волосы были белыми как снег; она молчала, но восторг, испытанный ею в связи с подвигом Карлоса, виднелся в ее выразительных глазах, а пристальный взгляд, устремленный на него, светился радостью. Толпа смотрела на нее с любопытством и некоторого рода суеверным страхом. Большинству она казалась подозрительной, и многие говорили:

– Esta una bruja! una hechicera! Это колдунья! Ворожея!

Но все произносили эти слова вполголоса, чтобы не услышали ни Карлос, ни его сестра, потому что это была их мать.

Глава IV Монета. – Канал

Игры продолжались. Опрокинутый Карлосом, присмиревший бык печально блуждал по лугу. Для участия во втором туре он уже не годился, на него накинули лассо и отвели в загон: теперь его отдадут как приз в собственность победителя.

Но вот выпустили другого быка, и он устремился вперед, увлекая за собой новый десяток всадников. Эти, по-видимому, оказались искуснее своих предшественников, а бык – не таким быстроногим, ибо, не разрывая линии, они все вместе пронеслись далеко вперед и опередили животное. Вдруг бык, круто повернувшись, кинулся назад, прямо к амфитеатру.

Можно себе представить испуг женщин, сидевших в повозках, и даже сеньоров и сеньорит, сидевших на скамейках и считавших себя в безопасности. Все они подняли крик. Несколько секунд – и разъяренное животное могло очутиться среди них!

Всадники, оставшиеся где-то сзади и застигнутые врасплох, хотя и быстро помчались назад, однако, останавливая лошадь на скаку, не смогли поспеть вовремя. Те же, кто принимал участие в первом беге, уже сошли с лошадей, а пешие не осмелились бы преградить дорогу такому разъяренному, мчащемуся во весь опор животному. Мужчины, растерявшись, беспомощно суетились, женщины в ужасе пронзительно вопили – над всеми нависла угроза ужасной катастрофы, каждый заранее уже считал себя жертвой.

Повозки, размещенные по обеим сторонам амфитеатра, вытягивались по равнине в виде полукольца. Бык добежал уже до этого полукруга, повозки преградили ему путь, и он устремился прямо к скамейкам, словно рассчитывая прорваться через эту преграду. Женщины в отчаянии повскакивали со своих мест и, обезумев от страха, кажется, готовы были броситься на рога разъяренному животному. Страшная минута!

И в это мгновение из толпы вынырнул человек с лассо в руках и ловко взметнул его над головой быка. Лассо со свистом обвилось вокруг длинных рогов разъяренного животного. Не теряя ни секунды, человек подбежал к дереву и обмотал вокруг него другой свободный конец лассо. Еще миг промедления – и катастрофа была бы неминуема. Бык сделал еще несколько прыжков, но, удерживаемый лассо, подогнул колени; чем больше он делал усилий, тем сильнее запутывался и наконец тяжело упал почти к ногам зрителей.

Едва немного улегся всеобщий страх, как раздались крики пришедших в себя людей:

– Браво! Ура! Браво, Карлос, охотник на бизонов!

Этот молодой человек второй раз сегодня продемонстрировал свою ловкость и отвагу.

Однако бык еще не был окончательно усмирен; ему оставалась известная свобода действий в пределах расстояния, ограниченного длиной лассо, и, приподнявшись с яростным ревом, он снова бросился прямо на толпу, которая попятилась, объятая страхом. К счастью, привязь не была так длинна, чтобы он мог достать до зрителей и справа, и слева, и животное, после кратковременных усилий, снова упало, оседая на задние ноги. Все бросились в стороны: вдруг петля оборвется? В это время прискакали всадники и в одно мгновение как бы спеленали его своими лассо, после чего безжалостно бросили на землю, так что он больше не мог пошевельнуться.

Бык не имел уже права на бег, а так как на тот день приготовлено было только два животных, то и колео считалось оконченным.

Пока шли приготовления ко второму большому состязанию, публику занимали промежуточными маленькими играми, участники которых показывали не столь высокое искусство верховой езды. Каждый показывал, что ему вздумается. Одна из этих игр состояла в том, чтобы накинуть лассо на ногу бегущего, затянуть петлю, и человек, конечно, падал на землю. Преследователями могли быть и пешие, и всадники на лошадях, но эта игра считалась такой легкой, что более искусные ею пренебрегали, считая ниже своего достоинства участвовать в подобном развлечении.

В другой игре всадники демонстрировали номер с сомбреро. Здесь всадник на всем скаку бросал на землю сомбреро и поднимал его, перегнувшись с седла, не уменьшая бега. Эта игра опытным участникам казалась детской, разве что начинающие видели в ней проявление особой ловкости. Так что лишь около двадцати молодых людей скакали перед зрителями, сбрасывая свои сомбреро и на ходу подхватывая их.

Но не так легко поднимать мелкие предметы, как например монету, лежащую на земле: здесь не просто отличиться и самому лучшему наезднику.

Вышел вперед комендант Вискарра, потребовал молчания и объявил, положив испанский доллар на землю:

– Дарю эту монету тому, кто поднимет ее сразу, и держу пари в пять унций золота, что этим искусником будет капрал Гомес.

Поначалу никто не отзывался на этот вызов, потому что пять унций золота была значительная сумма – 432 франка, и разве только богач мог рисковать такими деньгами.

Однако же ответ последовал: вперед выступил один молодой скотовод.

– Полковник Вискарра, – сказал он, – я не сомневаюсь в успехе капрала Гомеса, но держу пари, что здесь есть и другой наездник, который не уступит Гомесу и справится с этим ничуть не хуже. Не угодно ли вам удвоить ставку?

– Назовите имя вашего наездника? – произнес комендант.

– Карлос, охотник на бизонов.

– Хорошо, я принимаю ваше предложение. По обычаю все имеют право на состязание; кто-то еще желает? Каждый раз, как только поднимут доллар, я буду заменять его новым, лишь бы только поднимали с первого раза.

Конкуренты не замедлили явиться: некоторые дотрагивались до монеты и даже успевали сдвинуть ее с места, но ни одному не удалось поднять ее. Наконец на луг выехал улан на большой гнедой лошади. Это был капрал Гомес, который первый настиг быка и безуспешно пытался опрокинуть его. Без сомнения, воспоминание о неудаче еще больше подчеркивало обычную мрачность на его изжелта-бледном лице. Это был мужчина высокого роста, крепкий и наверняка хороший наездник, но сложен он был как-то несоразмерно, без той правильной симметрии, которая обличает гибкость и силу в сочетании с ловкостью.

Гомес сначала подготовился: скинул с себя кушак и саблю, проверил подпруги. Затем он пустил лошадь по направлению к монете, блестевшей на зеленом дерне. Он наклонился с седла и успел поднять доллар с земли, но так как захватил монету не достаточно сильно, то она и выскользнула у него из пальцев, прежде нежели он поднял ее на высоту стремени.

Ропот, пробежавший в толпе, содержал вместе и похвалу, и порицание. Большая часть жителей Сан-Ильдефонсо была благосклонно расположена к капралу Гомесу из уважения к его могущественному покровителю. Полковника Вискарру не очень-то любили, но боялись и потому предпочитали угождать ему.

И вот появился Карлос на своем вороном блестящем мустанге. Все взгляды устремились на него. Будь его лицо менее белым, он вызвал бы у толпы единодушное восхищение. Но зрители питали против него тайное предубеждение, зная, что он был представителем другого народа. Это был американец (americano) – название, которым мексиканцы, чилийцы и перуанцы отличают каждого гражданина Северной Америки, будто сами они не принадлежат к населению этой части света.

Женщины были против предрассудков, и среди множества грациозных doncellas не одна с благосклонностью останавливала взгляд своих черных глаз на белокуром американце.

Но не одни женщины оказались благосклонно расположенными к нему: в толпе находились также тагносы, выродившиеся потомки индейского племени, занимавшего некогда северо-восток Новой Мексики. Насильно обращенные в христианство, осужденные на самые тяжкие работы, они жили, согнувшись в три погибели, не поднимая глаз. Но некоторые из них еще мечтали о минувшем. Они знали, что их отцы были свободны, и иные из тагносов, тайно собираясь в горных пещерах или в глубине лесной чащи, поддерживали в некоторых скрытных убежищах священный огонь богу Кецалькоатлю[11]. Они беспрерывно продолжали говорить о Монтесуме и о свободе. Люди эти, хотя и более смуглые, нежели все их окружавшие, не питали никакого предубеждения против белой кожи Карлоса. Будущее сверкало им несколькими отрадными лучами, а таинственное и, так сказать, инстинктивное предчувствие говорило им, что из стран востока, из-за пределов великой степи явится народ, который освободит их от тирании испанцев.

Карлос не делал никаких приготовлений и даже не снял плаща, полы которого, небрежно откинутые назад, свисали сзади с крупа лошади.

Повинуясь голосу хозяина, мустанг сразу пустился галопом, и потом, управляемый лишь коленями всадника, стал все быстрее и быстрее описывать круги около монеты, и наконец с той же скоростью устремился прямо к блестевшему доллару. Поравнявшись с монетой, всадник наклонился, поднял ее, подбросил высоко над головой и, мгновенно осадив лошадь, поймал доллар, раскрыв ладонь правой руки.

Все это было исполнено с ловкостью и искусством индийского фокусника, и даже те, кто питал предубеждение против Карлоса, не могли ему не аплодировать: единодушное, громкое ура снова огласило окрестности в честь охотника на бизонов.

Капрал был унижен. Он уже давно привык выходить победителем в такого рода играх, ибо до сих пор Карлос на них не присутствовал или не принимал никакого участия. Вискарра тоже остался недоволен, потеряв кредит доверия в особе своего любимца. Он проиграл десять унций золота, сумму значительную даже для коменданта пограничной крепости. Кроме того, он вызвал насмешки у прекрасных дам за проигрыш пари, им же предложенного, в выигрыше которого был так уверен. С этой минуты Вискарра возненавидел Карлоса, охотника на бизонов.

Следующее состязание заключалось в том, чтобы проскакать галопом до берега глубокого канала, причем здесь следовало проявить не только мужество и ловкость всадника, но и выучку лошади.

Оросительный канал (zeguia) был достаточно широк для того, чтобы лошадь не могла его перепрыгнуть, и довольно глубок для того, чтобы погрузиться в него с головой – не слишком приятное удовольствие. Здесь требовались и ловкость, и отвага. Надо было во весь опор доскакать до берега и мгновенно остановиться таким образом, чтобы все четыре ноги оказались за линией, проведенной по земле не далее двенадцати шагов от берега. Понятно, что почва была довольно твердой и плотной, иначе подобного рода упражнение выполнить было бы невозможно.

Подвиг этот многие всадники совершили с успехом. Приятно было видеть, как на всем скаку мгновенно останавливалась лошадь, поднявшись на дыбы у самого края канала, с пламенем в глазах и с дымившимися ноздрями. Но некоторые претенденты послужили предметом веселого смеха для зрителей: одним не хватило смелости, и они останавливались до обозначенной линии; другие обладали отвагой, но из-за неловкости перескакивали дальше и с разгону летели в грязную воду. Неудачи эти возбуждали всеобщий смех, и веселость еще больше увеличивалась при виде жалких фигур, неудачливых, насквозь промокших всадников, с усилием достигнувших берега после купания в мутном канале.

Зато искусно выполненный маневр вызывал бурю аплодисментов и сопровождался восторженными криками.

Не удивительно, что при подобных обычаях и постоянных состязаниях мексиканцы считаются лучшими в мире наездниками. Все заметили, что Карлос при этом состязании держался в стороне, и большинство недоумевало, угадывая причину. Его приятели, однако же, утверждали, что он считал подобную игру слишком простой для хорошего наездника. Он уже не раз доказал свое искусство в более трудных состязаниях и полагал бесполезным одержать незначительную победу. Действительно, так думал и сам Карлос. Но раздосадованный комендант не хотел оставить его в покое. Кроме того, капитан Робладо видел или полагал, что видел странное выражение в глазах Каталины при каждом новом успехе охотника. Оба эти офицера наметили подлый, как и они сами, план: решили унизить его в общественном мнении и, подойдя к нему, спросили, отчего он не принимал участия в последней игре.

– По-моему, эта игра не стоила свеч, чтобы и беспокоить себя для этого, – ответил Карлос.

– Вероятно, у вас, приятель, были важные причины, – насмешливо воскликнул Робладо, – не так уж легко остановить лошадь на берегу этого канала. Может быть, вы боялись утонуть?

Слова эти капитан проговорил будто в шутку, но достаточно громко, сопровождая их саркастическим смехом. Робладо с полковником надеялись, что если Карлос решится на попытку, то лошадь может нечаянно споткнуться и сбросить его в канал. В таком случае все его предшествовавшие успехи были бы забыты, и праздничная толпа не поскупилась бы на насмешки над смешным жалким всадником, промокшим до нитки и обрызганным грязью.

По-видимому, охотник не догадался об их намерении. Во всяком случае, он ничем себя не проявил. И когда он ответил, и этот ответ услышали все окружающие, то никто больше не думал ни о канале, ни о его мутных водах – все было забыто в преддверии нового зрелища, намного более увлекательного.

Глава V Ответ Карлоса

Карлос, не сходивший с лошади, некоторое время молчал. Его оскорбило поведение обоих офицеров, и особенно слова Робладо. Ему казалось смешным включиться в игру после всех, исключительно в ответ на их колкости, только потому, что коменданту и Робладо вздумалось его подразнить, но, с другой стороны, и отказаться – значило бы подвергнуть себя нескончаемым насмешкам и сплетням. Возможно, ради этого они и затеяли свои придирки?

Он не доверял обоим этим офицерам, и у него были на это основания. Он не мог не знать их как общественных чиновников, ведь они – высшая власть! Но он имел также сведения об их частной жизни, о том, как они проявляли себя вне службы – и эти сведения не говорили в их пользу.

Были у него особенные причины не любить Робладо, у которого, хоть тот и не знал некоторых обстоятельств, также имелись не менее важные поводы оказывать ему нерасположение. Впрочем, Робладо до сих пор и не слыхал о существовании охотника на бизонов, который обычно жил вдали от долины. Может быть, он никогда и не встречался с ним, но во всяком случае им не приходилось разговаривать друг с другом. Карлос же лучше знал капитана, еще задолго до описываемого праздника и по причинам, на которые мы намекнули выше, почувствовал к нему неприязнь.

Неприязнь эта еще больше усилилась из-за сегодняшнего поведения капитана, насмешливый тон которого, нахальство и высокомерность задели Карлоса.

– Капитан, – сказал он наконец, – я не хотел участвовать в игре, которая не стоит того, чтобы тратить на нее время, и которая десятилетнему мальчику уже едва покажется подвигом. Напрягать лошадь для такой ерунды, чтобы прискакать на берег этой безопасной канавки, было бы жалкой выходкой. Впрочем…

– Впрочем, что? – поспешил спросить Робладо, воспользовавшись паузой и уже догадываясь о намерении Карлоса.

– Если вы расположены рискнуть долларом – бедный охотник за бизонами, я не могу располагать большей суммой, – то я готов показать штуку, на которую десятилетний мальчик, может быть, посмотрит как на подвиг.

– Что же вы намерены такого сделать, сеньор охотник? – насмешливо спросил офицер.

– Остановить лошадь на всем скаку на краю вот этого утеса.

– На каком расстоянии?

– На таком же, как и эта линия здесь, от берега канала.

При этих словах все присутствовавшие онемели от удивления: в них было так много безрассудства и отваги, что казалось невозможным поверить им серьезно. Первое мгновение даже оба офицера полагали, что охотник издевался над ними.

Утес, названный Карлосом, составлял часть высокого плоскогорья, отвесные стены которого обрывались в долину. Он походил на мыс, видный снизу, потому что выступал вперед, врезаясь в равнину, словно волнорез, но верхушка его была на одном уровне с нагорной площадью, зеленеющей до пределов горизонта. Отвесная стена, без террас и малейшего уступа, пестревшая поперечными полосами от наслоения песчаников и известковых камней, спускалась в долину. Высота ее от подошвы составляла футов шестьсот, и впечатлительные, со слабыми нервами люди не могли без трепета измерить ее взглядом, а самые отважные бледнели, глядя с ее вершины вниз.

Такова была пропасть и таков был утес, на краю которого охотник хотел остановить своего мустанга. Понятно изумление, с которым было встречено подобное предложение. Когда все опомнились, то сотни голосов воскликнули: – Это невозможно! Он сумасшедший! – Ба! Он шутит! – Esta bunlando los mi-litarios! (Он насмехается над господами военными!)

Ожидая ответа, Карлос, сидя на коне, играл поводьями, но это продолжалось не долго: Вискарра и Робладо поспешно обменялись несколькими словами, и капитан нетерпеливо воскликнул:

– Я принимаю пари!

– А я со своей стороны ставлю унцию золота! – добавил комендант.

– Господа, – сказал с огорченным видом Карлос, – мне очень жаль, что я не могу спорить с вами двумя. Этот доллар составляет все, чем я владею в настоящую минуту, и я, вероятно, ни у кого не получу взаймы другого.

И Карлос с улыбкой обвел взглядом толпу, но большая часть зрителей не расположена была улыбаться. Все они с ужасом представляли себе неминуемую гибель охотника. Впрочем, один молодой скотовод, который уже был на его стороне, ответил Карлосу:

– Во всяком другом случае я охотно предложил бы вам двадцать унций, но не решусь поддержать эту безумную попытку.

– Благодарю вас, дон Хуан, – возразил охотник. – Я убежден, что могу прибегнуть к вашему кошельку, и хотя вы закрываете его для меня на этот раз, я не в претензии. Не бойтесь, я выиграю унцию золота! Не для того я ездил верхом десять лет, чтобы надо мной насмеялся какой-то ачупино[12]!

– Милостивый государь! – воскликнули в один голос комендант и капитан, нахмурив брови, и каждый из них схватился за рукоятку сабли.

– О, прошу прощения! Бога ради, не сердитесь, господа, – сказал Карлос с плохо скрытой насмешкой. – У меня сорвалось это слово с языка и уверяю, что я не имел намерения оскорбить вас.

– То-то, приятель! – воскликнул гневно полковник. – Старайтесь держать язык за зубами. В другой раз вы будете раскаиваться, как бы и голова ваша не слетела с плеч.

– Благодарю за совет, сеньор комендант, может быть, я им и воспользуюсь.

– Каррайо! – загремел Вискарра, но это и все, что он проговорил, ибо охотник не успел его выслушать: сестра Розита, узнав о безрассудном намерении брата, соскочила с повозки и в отчаянии подбежала к нему.

– О брат! – воскликнула она. – Неужели это правда? Но нет – это невозможно!

– В чем дело, милая германита (сестрица)? – спросил Карлос с улыбкой.

– Правда ли…

И молодая девушка, не в состоянии больше вымолвить ни слова, молча указала глазами на утес.

– Без сомнения, Розита, и почему же нет? Полно, не пугайся; уверяю тебя, что здесь нет никакой опасности, нечего бояться. Я уже не раз так делал.

– Милый Карлос! – говорила Розита, обнимая колени брата. – Я знаю, что ты отважнее всех мужчин в мире, но подумай об опасности. Подумай, ради Бога…

– Полно, сестра, не заставляй меня краснеть перед людьми. Ступай к матери: она успокоит тебя. Послушай ее. Она-то не станет тревожиться.

И охотник отвел сестру к повозке.

Бедная Розита! В первый раз ты привлекла к себе опасный взгляд. Черные глаза любовались тобой с выражением, которое не предсказывало ничего доброго. Твоя стройная фигурка, ангельское лицо, цвет кожи и даже твое горе произвели сильное впечатление на человека, чья любовь может оказаться роковой для той, кого он полюбит. Это был полковник Вискарра.

– Посмотрите, Робладо, – сказал он своему подчиненному, – прелестная девушка, клянусь Святым Гваделупой. Она настоящая Венера, это так же справедливо, как и то, что я солдат и христианин. Скажите, Бога ради, откуда, с какого неба она свалилась?

– Клянусь, я вижу ее первый раз в жизни, – ответил капитан. – Она, должно быть, сестра этого охотника, – по крайней мере, это слышно из их разговора. Действительно, она недурна.

– О, лакомый кусочек. Это просто находка! Я скучал и просто отупел от монотонной жизни на границе. А вот и средство приятно убить время еще целый месяц. Как вы думаете, она будет упорствовать так долго?

– Сомнительно, если она не отличается от прочих. Но неужели вам уже надоела Инес?

– Что делать? Она слишком уж горячо меня любила! Я хотел бы поменьше привязанности, чтобы со мной были похолоднее.

– Может быть, у блондинки вы и найдете желаемое, и вам это больше подойдет. Однако смотрите: они ушли!

Пока происходил этот разговор, Карлос с сестрой приблизились к повозке, на которой сидела их старая мать. Множество зрителей, в том числе оба офицера, сгруппировались вокруг них из любопытства. Сообщив матери о своем намерении, Карлос прибавил:

– Розита хочет отговорить меня, и потому я пришел посоветоваться с вами; я ничего не стану делать вопреки вашему желанию, но знайте, что я почти дал слово и должен исполнить обещание. Ведь это дело чести, матушка.

Последние слова были произнесены громко на ухо старухе, по-видимому, несколько глуховатой. Она приподняла голову и спросила, оглядывая толпу окружающих:

– Кто хочет отговорить тебя?

– Розита.

– Пусть она возвращается к своему станку ткать шали, потому что это ее дело. Ты, сын мой, рожден для великих подвигов, – иначе кровь отца не текла бы в твоих жилах. Он всегда отличался… Ах, ох!..

Блуждавший взгляд и странная улыбка старухи заставили зрителей содрогнуться. Откинув назад длинные седые волосы, она сказала, размахивая руками:

– Ступай, Карлос, охотник на бизонов, и покажи этим низким рабам, что может сделать свободный гражданин Америки! На утес! На утес!

Проговорив этот страшный приказ, она упала в глубину повозки и вновь оставалась молчаливой и неподвижной.

Карлос больше ни о чем ее не спрашивал. Он поспешил прекратить разговор, потому что вырвавшиеся у матери слова не прошли мимо многих ушей: услышав их, офицеры, алькальд и священники обменялись взглядами.

Посадив сестру в повозку и обняв ее на прощание, Карлос вскочил на лошадь. На минуту он остановился перед амфитеатром, на скамейках которого сеньоры и сеньориты сидели в страшном волнении. Они знали о намерении охотника, и большинство из них переживали за его жизнь, готовые отговорить смельчака. Среди них была одна, тревога которой была не легче, нежели у Розиты, но она не смела обнаружить ее и вынуждена была страдать и терпеть втихомолку.

Карлос знал это и, достав белый платок, махнул им в знак прощанья, словно посылая кому-то последнее «прости», потом повернул лошадь и направился к утесу.

Дамы и простолюдинки с любопытством спрашивали друг у друга: кому же предназначалось это прощание? Они высказывали различные предположения и произносили многие имена, пошли разговоры, толки, пересуды. И только одна знала истину, и сердце ее трепетало между любовью и страхом.

Глава VI Пари

Все, кто только был верхом, поехали вслед за охотником по извилистой тропинке, по скалам на плоскогорье. Другая дорога была проложена по противоположному каменному откосу – и только эти два прохода вели в долину Сан-Ильдефонсо.

От долины было несколько миль до горной тропинки, которая сама тянулась около мили. Не много зрителей, за исключением всадников, решились последовать за охотником. Большинство довольствовалось тем, что приблизилось на такое расстояние, чтобы лучше увидеть интересное и волнующее зрелище.

Легко догадаться, что оба офицера были в числе спутников Карлоса.

Ожидать пришлось более часа, но этот антракт не прошел без развлечений. Поставили стол для монте – любимой карточной игры мексиканцев; два отца миссионера уселись за ним, и их пример увлек толпу любителей. Золото и серебро быстро переходило из рук в руки, в то время как сеньоры и сеньориты с удовольствием занимались своей любимой, спокойной, несложной игрой в чуса.

Через полчаса всеобщее внимание было поглощено блистательным боем петухов, из которых один принадлежал алькальду, а другой священнику. Представитель церкви одержал победу. Его серый петух вонзил длинные стальные шпоры в голову красного петуха и уложил его на месте. Зрелище это доставило удовольствие всем зрителям, исключая, впрочем, алькальда.

В момент окончания петушиного боя Карлос и его спутники выбрались на плоскогорье. Карлос ездил взад и вперед по крутому скату, очевидно, делая распоряжения и договариваясь об условиях своего опасного пари.

Наконец, он выехал вперед и назначил место для исполнения своего дерзкого замысла. С плоскогорья скал не видно, и если отступить на сотню шагов от края обрыва, не увидишь и долину, огромную пропасть в тысячу футов глубиной. Почва здесь была крепкой, покрытой невысокой густой травой, на которой не виднелось ни одного камешка, и представляла собой ровный зеленый луг для опасной скачки.

Уже говорилось, что утес выдавался вперед мысом из ряда скал. Снизу, из долины, этот уступ был отчетливо виден, наверху выглядел как продолжение плоскогорья. На этом-то остроконечном утесе Карлос и предполагал остановить на бегу мустанга.

Он несколько раз проехал по выбранной местности, внимательно исследуя почву, чтобы убедиться в безопасности. Почва оказалась не настолько плотной, чтобы по ней скользили конские копыта, но и не рыхлой, чтобы увязать в ней. За ним следили Вискарра, Робладо и еще несколько всадников, но все они держались на почтительном расстоянии от пропасти. Хотя они долгое время и жили на этой утесистой местности, среди величественных и грозных ландшафтов, но многие не решались стать на край страшного выступа и заглянуть в бездну, зиявшую под их ногами.

Спокойный, словно находясь на берегу канала, Карлос подъехал к самому краю и с удивительным хладнокровием велел провести линию. Лошадь его, очевидно привыкшая путешествовать по самым крутым вершинам, также не обнаруживала ни малейшего беспокойства. По временам, вытянув шею и заглядывая вниз, в долину, она ржанием приветствовала лошадей, которых видела издали. Карлос специально долго удерживал ее на краю пропасти, чтобы лучше освоить с опасностью, раньше, чем приступить к выполнению своего решения.

Линия была проведена на дистанцию двух лошадиных корпусов от последних кустиков травы, торчавших над бездной. Вискарра и Робладо хотели еще более сузить эту границу, но этой настойчивостью вызвали ропот негодования и даже приглушенные возгласы: «Позор!». Толпа не знала причины, руководившей ими, но чувствовалось, что, конечно, они желали гибели охотника. У каждого причина была своя. Оба они ненавидели Карлоса, но ненависть эта возникла в разное время, у Робладо – даже позже. Час тому назад ненависть Робладо приняла огромные размеры. Стоя у амфитеатра, он мог видеть, к кому относился прощальный привет белым платком. Ярость его равнялась изумлению, и он, задыхаясь, стал разговаривать со своим соперником грубо и свысока.

Как ни ужасно подобное предположение, но оба офицера были бы счастливы, если бы охотник упал с вершины утеса, в чем, впрочем, нет ничего невероятного, если принять во внимание местность, людей и то время: под небом Новой Мексики не редкость более бесчеловечные желания и действия даже теперь.

Молодой скотовод, который сопровождал своего приятеля и вместе с ним поднялся на плоскогорье, старался добиться для него более честных условий, чтобы игра шла по всем правилам. Он имел достаточно доброе сердце и разум, чтобы поддерживать правое дело, хотя бы и вопреки офицерам, и слово его не оставалось без внимания, ибо хотя он был и не особо важной особой, однако, имея приличное состояние, пользовался влиянием, которое везде в мире человеку придается богатством.

– Карлос, – сказал он, пока шли приготовления, – вижу, что никто не победит вашего упрямства, а так как мне и самому не удалось переубедить вас, то мне не хотелось бы поставить вас в затруднительное положение; не следует вам подвергаться опасности из-за безделицы – вот вам мой кошелек: возьмите сколько нужно, спорьте на сколько пожелаете.

С этими словами он протянул Карлосу кошелек, который должен был, судя по объему, вмещать значительную сумму.

По лицу охотника можно было прочесть, как он тронут этим великодушным предложением; однако же с минуту он молча смотрел на предложенный кошелек.

– Благодарю вас от души, дон Хуан, – сказал он наконец, – но не могу воспользоваться вашими деньгами. Мне достаточно одной унции золота, чтобы держать пари против коменданта.

– Возьмите больше, – настаивал землевладелец.

– Нет и еще раз нет, дон Хуан. Эта унция золота и та, которая у меня есть, – вот все, что я могу поставить. Две унции! Это самая огромная сумма, на какую только когда-либо спорил бедный охотник за бизонами.

– В таком случае, – возразил дон Хуан, – я сам увеличиваю ставку. Полагаю, полковник Вискарра, вы не будете возражать, чтобы увеличить ставку. Карлос ставит против вас унцию золота – я предлагаю спорить на десять.

– Согласен, – сухо ответил комендант.

– Не решитесь ли вы удвоить сумму?

– Решусь ли я? – воскликнул полковник с негодованием на подобное подозрение. – Я ее учетверю, если хотите.

– Хорошо, учетверим, – согласился дон Хуан. – Держу сорок унций за Карлоса! За то, что он выдержит испытание!

– Согласен. Выкладываем деньги на руки!

Отсчитав золотые монеты, их отдали одному из присутствовавших и избрали судей. Приготовления окончились, после чего спутники охотника отошли в сторону, предоставив мыс в распоряжение Карлоса и его лошади.

Глава VII Страшное испытание

Все пристально, с жадным вниманием следили за Карлосом, не теряя из виду ни малейшего его движения. Сойдя с лошади, он снял плащ, охотничий нож, хлыст и передал все это дон Хуану, который отошел назад. Он осмотрел, прочно ли закреплены шпоры, подтянул пояс и надвинул на лоб сомбреро. Он застегнул также во всю длину кожаные боковые отвороты своих бархатных штанов, медные пуговки которых могли бы стеснять его при движении.

Потом он обратил внимание на свою лошадь, которая, стоя гордо и спокойно, казалось, предчувствовала, что от нее ожидали необыкновенно важной услуги. Вначале Карлос удостоверился в крепости уздечки и осмотрел, не было ли на огромных стальных удилах мундштука овсяной шелухи и трещин; затянув головной ремень, он тщательно, дюйм за дюймом, проверил крепость поводьев, плотно и искусно сплетенных из волос хвоста дикой лошади. Кожа может лопнуть, но крепость подобных прочных и гибких, как струна, поводьев сомнению не подлежит.

После этого Карлос перешел к седлу, испробовал прочность стремянных ремней и деревянных колодок, служивших, по мексиканскому обычаю, стременами. Подпруга была предметом особенного его внимания: расстегнув ее, он затянул ее как можно крепче, упершись коленом, и стянул так основательно, что под крепкий кожаный ремень невозможно было подсунуть и кончик мизинца.

Такие приготовления никого не могли удивить. Подобные предосторожности он считал крайней необходимостью, ибо стоило только соскользнуть пряжке или лопнуть ремню – и он может полететь в пропасть.

Убедившись, что все в полном порядке, Карлос подобрал поводья и ловко вспрыгнул на лошадь, а чтобы избежать головокружения, он пустил лошадь по самому краю бездны, сперва шагом, потом рысью и наконец малым галопом. Эта простая прогулка со стороны казалась ужасной и представлялась зрителям, смотревшим снизу, великолепным и вместе с тем страшным зрелищем.

Через некоторое время он стал скакать по плоскогорью тем аллюром, которым думал закончить испытание, и сразу останавливал мустанга. Пустив снова лошадь в галоп, он опять остановил ее и повторял этот маневр раз десять-двенадцать, поворачивая голову лошади то к пропасти, то в противоположную сторону. Но этот аллюр, конечно, не был самым быстрым бегом, на какой был способен мустанг. Однако при самом быстром беге удержать на таком незначительном расстоянии лошадь на всем скаку в этих условиях было бы положительно невозможно, даже пожертвовав ее жизнью: вы могли пронзить ей сердце пулей, но она все-таки подалась бы вперед на несколько шагов. Избранные судьи, наблюдавшие за приготовлениями, требовали только хорошего галопа.

Наконец Карлос укрепился в седле и направил мустанга к пропасти. Решительный вид его говорил о приближении развязки. Он коснулся коня шпорами – и в следующую секунду галопом скакал к краю утеса.

Все взгляды с напряженным вниманием устремились на отважного всадника, все сердца замерли, на равнине воцарилось глубокое молчание, только и слышались неровное дыхание зрителей да стук лошадиных копыт на крепкой почве утеса.

Недолго, однако, длилось ожидание. Шагов пятьдесят еще отделяло Карлоса от края пропасти. Поводья пока опущены – он не хотел натягивать их, не перескочив назначенной линии.

Трепет объял как верхних, так и нижних зрителей.

– Еще один прыжок! Еще! Боже великий! Он перескочил линию! Он погибнет!

Восклицания эти раздались в группе, в которой стояли судьи, но через секунду послышались шумные «браво!», к которым присоединились громкие рукоплескания, поднявшиеся из долины.

В момент, когда лошадь, по-видимому, готовилась сделать прыжок в шестьсот футов, поводья натянулись, и передние копыта мустанга уперлись и как бы вросли в землю, а круп коснулся почвы. Лошадь остановилась в трех шагах от края пропасти.

Карлос снял сомбреро и, помахав им в воздухе в знак приветствия, снова надел на голову.

Снизу это было необыкновенное зрелище. Лошадь и всадник отчетливо, в величественной и грациозной позе, вырисовывались на лазурном фоне неба. Ясно были видны и атлетические формы Карлоса, и овальные контуры мустанга, и сбруя, и в эти краткие минуты неподвижности зрителям представлялось, что перед ними стояла бронзовая конская статуя на утесе, словно на исполинском пьедестале.

Рукоплескания удвоились, и снизу видно было, как всадник, повернув лошадь, скрылся за вершиной.

Страшное испытание окончилось, и нежные женские сердца, быстрее забившиеся от страха, уже снова продолжали биться спокойно и размеренно.

Глава VIII Перо цапли

Когда охотник на бизонов появился в долине, его вновь встретили шумными выражениями восторга; толпа замахала шляпами и платками. Но он видел только один платок, а до остальных ему не было дела. Этот небольшой надушенный кусочек батиста, обшитый кружевами, был его знаменем надежды; он видел, как небольшая ручка, украшенная драгоценными кольцами, махала этим платочком в его честь, и был совершенно счастлив. Карлос с не меньшей отвагой пустился бы на более опасные подвиги, лишь бы только получить подобную награду.

Проехав мимо амфитеатра, он слез с лошади у своей повозки и обнял мать и сестру. За ним следовал его поручитель дон Хуан, и многие заметили, что хорошенькая блондинка ненадолго остановила глаза на брате, а затем ее нежный взгляд устремился на другого, и этим счастливцем был молодой землевладелец. Он смотрел на нее с еще бóльшей нежностью, и нельзя было не заметить, что у них взаимная любовь.

Дон Хуан был богатым землевладельцем и скотоводом, которому из любезности придавали титул дон, хотя на общественной лестнице он стоял лишь на одну ступеньку выше охотника на бизонов, от которого отличался только богатством. Не принадлежа к высшей мексиканской аристократии, – что впрочем и не весьма его беспокоило, – он пользовался репутацией дельного и умного молодого человека, и мог бы, если бы только захотел, породниться с семействами, в чьих жилах текла «голубая кровь», которой они очень гордились. Впрочем, он и не собирался породниться с ними, по крайней мере, посредством супружества. Видя его возле Розиты, можно было предсказать, что он не станет искать жену в аристократическом кругу.

Небольшая группа, собравшаяся возле повозки, дышала счастьем. Дон Хуан, имея в кармане пятьдесят унций золотом чистого выигрыша, не щадил издержек: он угощал друзей конфетами, оршадом и лучшими местными винами, которые могли бы быть известны целому свету, если бы страна была более доступна для торговли.

Взбешенный проигрышем, комендант Вискарра прохаживался молча, опустив голову и нахмурив брови. По временам он бросал на группу взгляды, которые смягчались при виде Розиты. Избалованный сознанием, что он здесь безграничный хозяин, он слишком был уверен в своей почти деспотической власти, чтобы стараться скрывать свои намерения и громко выражал восхищение. Смущенная Розита робко опускала глаза, а дон Хуан ощутил сильный гнев и тревогу при виде рождавшейся страсти коменданта. Он знал, что за человек комендант Вискарра, его беспокоила и неограниченная власть, которой тот был облечен.

В программе намечалось еще несколько увеселений, но они не представляли уже прежнего интереса. Блестящий подвиг охотника на бизонов совершенно ослепил зрителей, притом же самые знатные особы пребывали в дурном расположении духа. Неудовольствие Вискарры не проходило, ревновавший Каталину Робладо едва удерживал свою ярость; алькальд горевал о своем красном петухе и о деньгах; оба отца иезуита, проигравшиеся в монте, позабыли об уроках смирения, которые столько раз публично проповедовали. Один только городской священник был в хорошем расположении духа и не отказывался держать новые пари за своего петуха-победителя.

Последней, заключительной забавой по программе были петушиные гонки (correr el golo), которые заставили всех позабыть и о картах, и о других второстепенных развлечениях. Гонки эти, собственно, один из типичных обычаев Новой Мексики. Обычно петуха подвешивают за лапы на горизонтальной ветке дерева достаточно низко, для того чтобы всадник мог достать его рукой. Петух привязан так, что при достаточной ловкости и силе, его можно сорвать с дерева, но, чтобы усложнить задание, ему сильно намыливают шею и голову. Соперники галопом скачут как раз под деревом, и того, кому удастся схватить птицу, преследуют остальные. Все стараются отнять у него добычу, пока он пробегает назначенное пространство. Эти преследования прекращаются лишь тогда, когда счастливец доскачет до цели, то есть до дерева, от которого начинались гонки. Иногда случается, что у него отнимают петуха, в другой раз бедную птицу разрывают на куски. Однако истинный, признанный победитель должен сохранить петуха целым. Тотчас вслед за победой он кладет птицу к ногам своей возлюбленной, обычно какой-нибудь из деревенских девушек. Вечером она танцует с пернатым трофеем под мышкой, в знак того, что она признательна за оказанное ей предпочтение и считает за честь поклонение искусного наездника.

Забава эта жестокая, ведь нельзя забывать, что петух, которого хватают и разрывают, – живая птица. Но разве жителю Новой Мексики когда-нибудь приходила в голову мысль о жестокости? Разве что, может быть, женщинам, которые, в противоположность своим властителям, братьям и мужьям, наделены состраданием и гуманностью, но чувства эти заглушаются обычаем, и женщины мирятся с петушиными гонками. Петушиные гонки – обычай страны, а в какой стране нет своих варварских увеселений? Стоит ли страдать из-за петуха, если мы радуемся, когда на охоте затравлена несчастная лиса?

Петушиные гонки бывают двух видов. Мы описали один. Другой отличается лишь тем, что птицу не вешают на дерево, а по шею зарывают в землю. Состязатели скачут по заведенному порядку, один за другим и, наклоняясь до земли, стараются вытащить ее из земли. Остальные условия те же, что в первом случае.

И вот привязали к ветке петуха, и соперники выстроились в одну линию. Многие пытались схватить его за голову, это у них получалось, но он из-за мыла ускользал у них между пальцами.

Сержант был тоже в числе конкурентов, решивших попытать счастья, но неизвестно, заключил ли новое пари, поставил ли на него полковник Вискарра. Комендант немало уже проиграл за время празднества, так что значительно расстроилась его экономика. К счастью, у него были кое-какие незаконные доходы – дань, взимаемая с рудников, и другие установленные обычаем получения. Впрочем, он имел возможность вполне безбедно жить и без взяток, на деньги, выделяемые от вице-королевского правительства.

Сержант, как мы уже сказали, обладал преимуществом: во-первых, он был высокого роста, во-вторых, имел крупного коня. Кроме того, он на всякий случай набрал горсть песку. Благодаря всему этому ему удалось схватить за шею петуха, сорвать его с ветки и торжественно увезти.

Однако его соперники были и на более быстрых конях, и прежде, нежели сержант успел проскакать половину дороги, его догнал один пастух, оторвал крыло у его птицы; вслед за этим другой всадник оторвал второе крыло, и бедный Гомес вернулся к дереву с окровавленными остатками в руках. Естественно, на его долю от публики не досталось ни приветственных криков, ни аплодисментов.

Карлос, охотник на бизонов, не принимал участия в петушиных гонках. Он полагал, что для одного дня совершил достаточно подвигов и приобрел довольно и друзей, и врагов, так что больше не хотел уже увеличивать их списка. Однако некоторые зрители, без сомнения желавшие еще раз полюбоваться ловкостью непревзойденного всадника, стали его поддразнивать. Некоторое время он не обращал внимания на вызовы; но когда еще двух петухов сорвали с дерева, и пастух, о котором уже говорилось, сорвал, привез и положил к ногам своей счастливой возлюбленной целого и невредимого петуха, Карлос изменил свое решение. Он выехал вперед, готовый к участию в следующем заезде.

– Я хочу участвовать в состязании, – сказал он дон Хуану, – так как я скоро отправляюсь в прерии и не смогу присутствовать на следующем празднике, надо ничего не пропустить – воспользуюсь сполна сегодняшним.

Тут игра пошла по-другому: вместо петуха в землю зарыли белую как снег цаплю великолепной местной породы. Ее длинная нежная шея не была намылена, однако осталась другая трудность: зарытая слегка в землю, птица имела возможность быстро двигать головой, резко отдергивать ее вправо и влево и ускользать от угрожавшей руки наездника.

По данному сигналу всадники толпой устремились вперед, но когда вслед за ними подъехал Карлос, остававшийся в числе последних, цапля все еще водила гибкой шеей и острым клювом. Охотнику довольно быстро удалось захватить ее: разрытая земля уступила, и вскоре два белоснежные крыла учащенными ударами стали биться над гривой его коня.

Потребовалась не только быстрота, но и немало ловкости и сноровки, чтобы проскочить среди толпы всадников, бросившихся со всех сторон, чтобы отрезать дорогу Карлосу. Сделав большие объезды, то кидаясь вперед, то останавливаясь, то поворачивая снова в сторону, он уклонился от одних, обогнал других и после замысловатых маневров прискакал к цели с совершенно неповрежденной птицей под единодушные рукоплескания зрителей.

Начали высказываться различные предположения:

– Кому же он предназначил свой трофей? Кому преподнесет добычу? – с любопытством спрашивали друг у друга присутствовавшие.

– Без сомнения, какой-нибудь деревенской красавице, простолюдинке из Сан-Ильдефонсо, – говорил один.

– А я держу пари, – включался другой, – что дочери какого-нибудь скотовода.

Но Карлос обманул все ожидания: через несколько минут он подбросил птицу высоко в воздух и отпустил на свободу. Величественно взлетев, она вытянула шею и полетела на противоположный конец долины. Однако раньше, чем отпустить пленницу, юноша выдернул из ее крыльев несколько длинных, острых прозрачных перьев, отличающих хохлатую цаплю, сделал из них султан, и, подскакав к амфитеатру, грациозно наклонился в седле и положил их у ног… Каталины де Крусес!

В толпе пронесся ропот изумления и послышались суровые упреки. Как простой охотник на бизонов, едва известный бедняк, осмелился мечтать о благосклонной улыбке дочери богача (rico), миллионера! Это уже не дань уважения, а оскорбление и непростительное высокомерие!

И не только сеньоры и сеньориты позволили себе так думать и выражать свое возмущение. Против бедного Карлоса вооружились и дочери скотоводов, и деревенские красавицы. Они посчитали себя оскорбленными и униженными. На них не обратили внимания! Их обманули! И это один из их же среды! Ему, видите ли, нужна Каталина де Крусес!

Каталина была счастлива, но пришла в сильное смущение. Она улыбнулась и покраснела, проговорив нежным голосом: Gracios, caballero! (Благодарю вас), однако не решилась принять трофей. Она сидела между разгневанным отцом и разъяренным поклонником, которым был небезызвестный Робладо.

Не в состоянии удержаться, Робладо схватил султан и швырнул его на землю.

– Какая дерзость! Наглец! – крикнул он.

Карлос наклонился с седла, подобрал султан, заткнул его за ленту своей шляпы и, гордо обернувшись к Робладо и бросив на него вызывающий взгляд, сказал ему:

– Не горячитесь, капитан Робладо. Ревнивый поклонник никогда не бывает хорошим мужем.

Потом, улыбнувшись Каталине, он прибавил мягким голосом:

– Благодарю вас, сеньорита!

Карлос снял сомбреро, низко поклонился и поскакал, проигнорировав ярость отца и соперника.

– Черт тебя побери! – заревел последний, обнажив до половины саблю.

– Да будет проклят этот мерзкий охотник! – пробормотал дон Амбросио.

Но ни тот, ни другой не думали заводить ссоры. Несмотря на все свое хвастовство, капитану далеко было до того, чтобы считаться храбрецом: заметив длинный нож – «мачете», висевший на боку у всадника, он счел более благоразумным ограничиться одними угрозами.

Случай этот всех сильно взволновал. Охотник на бизонов навлек на себя ненависть аристократов, а также зависть и ревность демократии до такой степени, что после стольких своих замечательных подвигов уехал с арены, осыпаемый проклятиями. Он вызвал меньше удивления, чем зависти, а национальное самолюбие жителей Сан-Ильдефонсо было оскорблено дерзкими словами его старой матери. Как же он мог надеяться приобрести сторонников? Он был американец, еретик, а в этом удаленном от Европы уголке земли господствовал такой же могущественный, неистовый фанатизм, как и в городе Семи Холмов[13] в мрачные времена инквизиции.

Может быть, к счастью Карлоса, забавы кончились и праздник близился к своему завершению.

Вскоре каждый занялся приготовлениями к отъезду. В повозки стали запрягать быков, ослов и мулов, и семейства скотоводов разместились в этих глубоких колымагах, похожих на огромные ящики. Засвистали бичи, заскрипели оси, загремели огромные колеса, раздались крики погонщиков – и все вместе произвело такой хаос, который испугал бы любого, кроме тех, кто здесь родился.

Менее чем через час равнина опустела, и лишь степные вечно голодные волки рыскали по ней, отыскивая остатки пиршества.

Глава IX Фанданго

Публичные увеселения закончились на равнине, но праздник святого Иоанна должен был продолжаться в городе. Прежде чем разойтись окончательно и разъехаться по домам, зрителям предстояло посмотреть еще немало зрелищ.

Прежде всего надо было отправиться в церковь получить окропление святой водой, посвятить четки, купить индульгенции и частицы мощей, чтобы наконец зачинить прореху, сделанную карточными играми в карманах иезуитов, которым вечером не терпелось продолжить игры.

Вечером по улицам тянулась процессия – шествие в честь святого Иоанна, в котором пять-шесть рослых мужчин носили на носилках по всему городу огромную статую святого Иоанна. Ноша была тяжелой, люди, носившие ее, обливались потом. Сама статуя была чрезвычайно любопытна. Представьте себе огромную куклу из воска и гипса, одетую в полинялую шелковую мантию, украшенную кружевами, перьями и разного рода мишурой. Это была католическая статуя, но переделанная на индейский лад, поскольку мексиканская религия включает столько же индейского, сколько и римско-католического.

Святой, похоже, подустал: в соединении головы с шеей что-то испортилось, голова немного наклонилась, и создавалось впечатление, что, когда несли статую, святой кивает толпе. Это выглядело бы довольно смешно где угодно, но только не здесь – в таком месте, где господствовало духовенство, – здесь такие кивки казались не нелепыми, а, как объясняли служители церкви, означали, что святой кланяется, выражая свое снисхождение к участникам шествия, и благословляет их действия, угодные Богу. Это – настоящее чудо! Так объясняли и отцы иезуиты, и священник городской церкви. Спорить с ними никто не стал бы, возражать им было опасно. В городе не нашлось бы ни единого человека, осмелившегося бы не поверить церкви. Такое чудо служило ей на пользу, укрепляя веру людей. Когда статую святого Иоанна водворили обратно в нишу в храме, впереди поставили ящичек – и в него посыпались песеты, реалы, квартильо, которые позже проиграют в карты.

Кланяющиеся святые, мигающие мадонны – не новшество для святой церкви. Свои святые чудотворцы были и у мексиканских священников, и даже в мало известной Новой Мексике, где всегда находились умельцы, способные организовывать чудеса на достаточно высоком уровне – такие, которыми прославились многие обманщики и аферисты.

По окончании процессии состоялся великолепный фейерверк, причем на самом высоком уровне, ибо пиротехника значительно развита в Новой Мексике.

По моему мнению, любовь к фейерверкам – странный, но верный признак упадка народа. Дайте мне статистику сожженного при этом пороха у какого угодно народа, и я вам представлю степень ее морального и физического состояния. Чем выше окажется эта цифра, тем соответственно ниже должен опуститься интеллектуальный уровень этого народа.

На огромной площади в Париже я видел однажды громадную толпу богачей и бедняков, любовавшуюся одним из этих жалких зрелищ, подготовленных с целью заверить людей, что они счастливы, создать у них иллюзию радости. Бедные и богатые, знатные и простолюдины жадными взорами следили за полетом ракет и разноцветных снарядов. Оживленно блестевшие их глаза, казалось, были лишены мысли. Подобно ребенку, готовому отдать драгоценный камень за кусок пирожного, они принимали дым и треск как замену свободы и смотрели на потешное зрелище с удовольствием, наслаждением и восторгом. С грустью смотрел я на их рост, на фут уменьшившийся по сравнению с ростом их предков. Они представляли некогда великий народ и еще считали себя первой нацией в мире. Но я-то видел, что это было с их стороны глубоким заблуждением: то, с каким восторгом они любовались пиротехнической забавой, доказывало мне, что у меня перед глазами нация, пережившая свой апогей и скользившая по крутому склону к разрушению, упадку и вырождению.

После фейерверка следовал бал, начали танцевать фанданго. Здесь появились те же лица, только несколько сменившие костюмы. Сеньоры и сеньориты переоделись в другие платья, а хорошенькие деревенские мастерицы заменили шерстяные юбки кисейными, украшенными оборками.

Бал происходит в большом зале Дома капитула[14], расположенном по одной стороне площади. На подобного рода балах ни для кого не бывает никаких ограничений и исключений, которые, впрочем, вообще встречаются очень редко в пограничных городах Мексики. Несмотря на социальные различия и тиранию властей, развлечения уравнивают все классы, и на публичных увеселениях господствует демократическое равенство, какого вы нигде, ни в каких странах не встретите. Это всегда поражало английских и даже североамериканских путешественников.

Каждый, кто в состоянии заплатить за вход, имеет право войти в бальный зал: богатый землевладелец, одетый в костюм из тончайшего сукна, оказывается рядом со скотоводом в кожаной куртке и бархатных панталонах; дочь богатого торговца танцует бок о бок с деревенской жительницей, простой aldeana, которая сама месит тесто, печет торты или ткет шали.

Вискарра и Робладо явились на бал в полном параде; пришел алькальд, опираясь на свою трость с золотым набалдашником; чинно вступили в зал священник в шляпе с широкими полями и два отца иезуита в развевающихся сутанах.

Все самые знатные местные семейства не отказались от присутствия на балу: богатый коммерсант Хосе Ринкон привез свою тучную жену и толстых дочерей с вечно сонными физиономиями; приехало семейство алькальда Эчевариа с дочерьми и сыном, который, единственный из всех присутствовавших, был одет по парижской моде – во фрак и цилиндр. С ними также прибыл сеньор Гомес де Монте, богатый владелец бесчисленных стад, и, хотя он откармливал огромное количество быков, это не мешало ему самому оставаться тощим и иметь таких же сухощавых жену и дочерей. Всеобщее внимание обращала на себя прелестная Каталина де Крусес; отец ее, дон Амбросио, богатый владелец рудников, сидевший рядом с ней, наблюдал за дочерью самым тщательным образом.

Присутствовало здесь и множество второстепенных членов общества: служащих с рудников, приказчиков, конторщиков, молодых скотоводов из долины, пастухов, охотников на бизонов и даже бедняков с дешевыми плащами на плечах, принадлежавших к самому бедному классу городского населения.

Оркестр состоял из бандолы[15], арфы и скрипки. Танцевали вальс, болеро и коону. Надо сказать правду, что в Париже не танцуют лучше: простой работник в короткой кожаной куртке и штанах до колен демонстрировал грацию и изящество первоклассного танцора – профессора в этом искусстве; простолюдинки в коротеньких юбочках и пестрых плетеных туфлях скользили по паркету с легкостью настоящих балерин.

Робладо, как обычно, осыпал любезностями Каталину, он почти все время танцевал с ней, но его золотые эполеты, старания угодить и страстные речи производили весьма мало эффекта: молодая девушка, по-видимому, даже тяготилась этим, и взоры ее, блуждая вокруг, казалось, искали что-то или кого-то. Совершенно очевидной была ее невнимательность – общество Робладо, которого она почти не слушала, похоже, действовало ей на нервы.

Комендант Вискарра, в свою очередь, был неспокоен: подходя к разным группам, он раздраженно отходил от каждой из них, не встречая той, кого так настойчиво искал.

Понятно, речь идет о прелестной блондинке, но ему не везло: он даром терял время, Розита с матерью уехали тотчас же после фейерверка, и Карлос с дон Хуаном проводили их до дома, довольно удаленного от Сан-Ильдефонсо; но сами намеревались возвратиться на фанданго.

Было уже поздно, и танцы находились в самом разгаре, когда оба они вошли в зал. Карлоса можно было узнать издали по белоснежному султану из перьев цапли, воткнутым в его черное сомбреро. С этого момента взоры Каталины обрели цель, но, удерживаемая страхом разгневать отца или ревнивого жениха, она смотрела на охотника лишь украдкой. Карлос же, в свою очередь, старался выглядеть равнодушным, хотя сердце его пылало огнем, и он чем угодно пожертвовал бы, чтоб только танцевать с ней. Но он понимал ситуацию и знал, что вызвал бы скандал, если бы осмелился пригласить наследницу дона Амбросио. На это он не решился.

Временами ему казалось, что она больше не смотрит на него, а внимательно слушает любезности Робладо, франта Эчевариа и других. Такое поведение Каталины было продиктовано благоразумием – она хотела скрыть свою любовь ото всех, но Карлос не понял этого и начал сердиться.

«Э! – подумал он после минутного рассуждения. – Оставим эти нелепые мечтания!»

И пригласил хорошенькую юную крестьянку, которая с удовольствием приняла его предложение и пошла танцевать с ним.

Каталина, увидев это, рассердилась в свою очередь, почувствовав ревность.

Подобный немой разлад продолжался некоторое время. Наконец, Карлосу наскучила его дама, он оставил ее и уселся в одиночестве на скамье, тянувшейся во всю длину зала. С беспокойством следя за каждым движением Каталины, он читал в глазах молодой девушки любовь и только любовь, которую он вдохнул в нее и в которой она тоже призналась ему, – они уже обменялись клятвами. Что же им сомневаться друг в друге? В сердца их возвратилось доверие.

Бал постепенно оживлялся; неоднократные возлияния усыпили бдительность дона Амбросио. Избавившись от этого присмотра, влюбленные могли чаще и смелее смотреть друг на друга.

Вальсировавшие пары, танцуя, проносились мимо Карлоса. Каталина танцевала с Эчевариа. Когда пара приближалась к охотнику, каждый раз влюбленные обменивалась взглядами. Сколько в таком мимолетном взгляде может сказать испанка своему возлюбленному! По крайней мере, Карлоса приводило в восторг то, что он читал в глазах Каталины.

В третий раз проносилась эта пара по кругу. Положив руку на плечо своему кавалеру, Каталина держала в руке, лежавшей на плече партнера, небольшую веточку, покрытую темной зеленью, и, оказавшись рядом, ловко сумела бросить ее на колени Карлосу, прошептав слово «туя!».

Карлос услыхал это слово и схватил веточку, напоминавшую своим названием нежное выражение, произнесенное его возлюбленной. Это была ветвь туи, виржинского можжевельника. Поднеся этот драгоценный залог любви к губам, он вдел его в петлицу своей вышитой золотом куртки.

До конца вечера влюбленные могли передавать друг другу немым языком взглядов свою нежность и взаимное доверие.

Было уже поздно, когда полусонный дон Амбросио начал засыпать и, наконец, увез свою дочь, которую Робладо, как вежливый кавалер, сопровождал до самого дома. Вскоре богачи и чиновники последовали этому примеру и тоже разъехались; но самые неутомимые поклонники Терпсихоры оставили зал только тогда, когда первые лучи солнца проникли сквозь решетчатые ставни Дома капитула, окна которого, как и у большинства мексиканских зданий, были без стекол.

Глава X Льяно Эстакадо

Льяно Эстакадо, или «Столбовая Равнина», – одно из самых своеобразных мест Великих Американских Равнин. Это степное плоскогорье, по форме напоминающее баранью ногу и поднимающееся футов на восемьсот над уровнем соседней равнины. Оно простирается с севера на юг на четыреста миль и на двести или триста миль в самом широком месте. Это площадь, почти равная по величине всей Ирландии.

Льяно Эстакадо не похоже на соседние территории. Вид этого обширного пространства не столь однообразен, как вид остальной американской прерии.

К северу почва, обычно голая и бесплодная, лишь местами покрыта низкорослым кустарником из породы колючих акаций. Там и сям ее перерезают страшной глубины непроходимые ущелья с крутыми отвесными неприступными стенами; уродливые скалы выпирают со дна этих исполинских пропастей; кое-где виднеются неглубокие озерки; между скал и по крутым склонам подымаются чахлые кедры, которые местами, пустив корни между расселин утесов, торчат горизонтально над бездной.

Эти глубокие расселины называются каньонами. Их нельзя перейти или даже проникнуть в них иначе как через определенные переходы, отстоящие иногда миль на двадцать один от другого.

Наверху почва ровная, гладкая и подобна шоссейной дороге, как будто ее специально утрамбовали. Местами она покрыта травой и по временам путник встречает неглубокие, заполненные водой впадины, окруженные тростником. Вода здесь то совсем соленая, то насыщена серой. После сильных дождей количество этих озер и воды в них увеличивается, и вода в них почти пресная, но дожди в этих местах – чрезвычайная редкость, а длительные засухи уничтожают большую часть этих водоемов.

Странный феномен представляет собой южная оконечность Льяно Эстакадо: на пятьдесят миль с севера на юг и в двадцать миль шириной тянется цепь песчаных холмов. Эти конусообразные или полусферические возвышения, поднимающиеся иногда футов на сто, образованы только из одного белого песка. Ни одно деревцо, ни один кустик, ни одна травинка не ломает их округлых очертаний, и даже ни один стебелек травы не оживляет их однообразной белизны. Но, по странной аномалии, необъяснимой для геологов, среди этих холмов, даже на самых высоких гребнях попадаются водоемы, озерки, пополняющиеся не от дождей. Здесь растут тростник, камыш, кувшинки, а между тем на этой местности меньше чем где бы то ни было можно ожидать воду, настолько это для нее, казалось бы, неподходящее место. Такая песчаная формация, подобные дюны довольно часто встречаются на берегах Мексиканского залива, как и на европейском побережье, где их существование понятно; но здесь, в самом центре материка такое явление непостижимо, настоящая загадка природы!

Эту песчаную местность переходят только в одном или двух местах; лошади вязнут в ней по колено на каждом шагу, и было бы опасно переправляться через нее, если бы здесь не было воды в любое время года.

Где же лежит Льяно Эстакадо?

Разверните карту Северной Америки. Вы увидите вытекающую из Скалистых гор большую реку, которую испанцы называют Кэнедиен из-за множества омываемых ею глубоких впадин. Она течет сначала с севера на юг, потом поворачивает на восток и впадает в Арканзас. Уклонившись от первоначального направления, она протекает вдоль северной оконечности Льяно Эстакадо, отвесные стены которой то приближаются к ее берегу, то, отступая в сторону, тянутся на некотором расстоянии в виде горной цепи, что вводит в обман многих путешественников.

Западная сторона Льяно Эстакадо более отчетлива. Близ истока Кэнедиен вытекает и другая большая река – Пекос, получившая свое название по имени могущественного некогда племени. Индейцы пекосы, последние представители которых уже рассеялись, вели свое происхождение от Монтесумы. Они поклонялись солнцу и заботливо поддерживали священный огонь. Река, напоминающая об этом племени, обозначена на картах текущей с севера на юг, но это не совсем точно, ибо, прежде чем она принимает такое направление, на протяжении нескольких сот миль она течет от запада к востоку. Пекос омывает западный край Льяно Эстакадо, которое преграждает ей путь, заставляя повернуть к югу, вместо того чтобы течь на восток, как все другие степные реки, берущие начало в Скалистых горах. Пекос впадает в Рио-Гранде.

На востоке границы Льяно Эстакадо обозначены не столь определенно; для уточнения их необходимо провести линию, которая, начинаясь от Пекоса, пересекала бы верхнее течение Уошито, Ред-Ривер, Брасоса и Колорадо. Эти реки и их многочисленные притоки берут начало на восточных склонах Льяно Эстакадо и прокладывают себе по плоскогорью неровные ложа самой живописной формы.

К югу Льяно Эстакадо оканчивается мысом, вдающимся в равнины, орошаемые бесчисленными потоками небольших речушек, впадающих в Рио-Гранде.

Эта своеобразная местность не имеет постоянных жителей. Даже индеец останавливается здесь лишь на несколько часов, необходимых после перехода для отдыха. Хотя он привык ко всевозможным лишениям и долго может переносить жажду и голод, однако есть известные части Льяно Эстакадо, через которые он не решится переправиться. На этом плоскогорье в четыреста миль длиной имеются только два перехода, на которых путник не рискует остаться навеки. Упряжные животные находят на них траву в достаточном количестве, но зато нет воды, причем даже на двух существующих переходах в иное время года можно пройти шестьдесят-восемьдесят миль, не встретив ни капли воды.

В прежние времена один из этих переходов, соединявших Санта-Фе с Сан-Антонио-де-Бехар в Техасе, назывался «Испанской тропой». Для того чтобы путешественники не сбивались с пути, на определенном расстоянии были поставлены вехи. Вот отчего и произошло данное охотниками название Llano Estacado (обозначенная вехами равнина).

Давно уже одни только охотники на бизонов да команчеросы – индейские купцы, торгующие с команчами и другими племенами, – посещают Льяно Эстакадо. Они небольшими группами отправляются из поселений Новой Мексики и идут на восток степи охотиться на бизонов и торговать с индейскими племенами. Охота и торговля приносят им довольно скромные доходы, но люди, избравшие этот способ добывать себе средства на жизнь, уже втянулись в такие странствования, исполненные опасности и приключений. Эти жители с окраины Новой Мексики напоминают обитателей и охотников пограничных англо-американских лесных поселений. Только у мексиканцев отличаются оружие, одежда и способы охоты. Снаряжение охотника за бизонами весьма несложное. Сидит он, по большей части, верхом на прекрасной лошади; он очень редко вооружен ружьем, а предпочитает лук и стрелы, имеет длинный охотничий нож, копье и обязательно лассо. Это для охоты.

Для торговли у него есть немного товаров, ценность которых не превосходит двадцати долларов: несколько мешков маиса, простого хлеба, выпеченного из муки крупного помола, до которого степные индейцы большие охотники; разные безделушки для украшения индейцев; плащи, шерстяные ткани ярких цветов, вытканные мексиканками, – это главные предметы. Он редко возит металлические предметы, которые стоят очень дорого и на мексиканском рынке, куда они приходят после долгого путешествия с разными таможенными мытарствами. Он совсем не торгует огнестрельным оружием, ибо то, которое покупают степные индейцы, привозят с востока; но у них много ружей и карабинов испанской работы – команчи добывают их во время набегов на южные города Мексики.

Возвращаясь домой после всех своих трудов и издержек, охотник привозит сушеное мясо бизонов и шкуры, добытые на охоте или выменянные на свои товары у индейцев. Степные индейцы в обмен на вещи отдают ему также лошадей, мулов и ослов, которых разводят огромными стадами. Иные из этих животных похищены у мексиканцев, живущих в нижнем течении Рио-Гранде, и еще имеют клеймо своих прежних владельцев. Странное явление для того, кто не знает нравов и обычаев Мексики. Обитатели одной провинции поощряют воровство индейцев, покупая у них награбленное в другой. Мексиканцы из Соноры не стесняясь покупают скот, украденный в Чиуауа, а обитатели Чиуауа имеют контору для приобретения скота, угнанного из Соноры. Торговля эта считается как бы совершенно законной или, по крайней мере, производится беспрепятственно.

Охотники на бизонов не отправляются в прерии многочисленными группами. Впрочем, иногда они путешествуют толпами, подобно индейским племенам, с женами и детьми. Но, как правило, экспедиция состоит из одного или двух охотников, сопровождаемых слугами. Дикари их обычно беспокоят меньше, чем других путешественников. Команчи и другие племена, зная цель этих искателей приключений, зазывают их посетить свои кочевья. Во всяком случае было бы безрассудством доверяться дикарям: коварные индейцы иногда обманывают и грабят тех, кому сначала оказывали самое дружеское расположение.

Телеги, запряженные быками или мулами, и большее или меньшее количество вьючных мулов – вот перевозочные средства охотников. Их повозка – это образчик допотопного экипажа. Сплошные колеса, вытесанные из тополя, соединяются посредством толстой деревянной оси, они скорее овальные или квадратные, нежели круглые. От оси идет дышло – деревянная доска в виде языка к более широкому месту, где прикреплен квадратный глубокий ящик. К самому узкому месту прикреплена деревянная поперечина, в которую и запрягаются две или четыре пары быков, привязываемых за рога просто ремнем. Нет ни ярма, ни сбруи, лишь усилием своих голов животные приводят в движение эти оригинальные повозки, которые катятся с таким шумом и визгом, какие невозможно описать. Только в доме с множеством маленьких детей, орущих во весь голос, можно услышать подобную чудовищную какофонию. Чтобы получить об этом истинное представление, надо отправиться на юг Мексики и послушать страшные вопли обезьяньего стада.

Глава XI Поход охотников на бизонов

Через неделю после праздника святого Иоанна небольшая группа охотников на бизонов переправлялась через Пекос вброд близ урочища Круглого Леса (Bosque Redondo). Их было пятеро: белый, метис и трое чистокровных индейцев. С ними было три повозки, запряженные каждая двумя парами быков, и караван из пяти вьючных мулов. По смиренному виду индейцев, их одежде, сандалиям (quaroches), подвязанным ремнями, нельзя было в них не признать мирных индейцев (indios mansos). Действительно, это были наемные работники, служившие у Карлоса, единственного белого этой небольшой партии и ее предводителя.

Метис, по имени Антонио, исполнял обязанность погонщиков мулов (arriero). Индейцы управляли быками, запряженными в повозки. Каждый вел свою упряжку, направляя быков при помощи длинного стрекала. Сидя на прекрасной белой лошади и закутанный в широкий плотный плащ, Карлос ехал впереди, указывая дорогу своему каравану. Опасаясь какой-нибудь случайности во время степных похождений, он оставил дома свой богатый нарядный плащ, тем более, что он мог возбудить жадность дикарей, которые не задумались бы скальпировать его из желания овладеть такой великолепной вещью. По тем же причинам он заменил свою расшитую куртку, пунцовый шарф и бархатные штаны более простой одеждой.

Эта экспедиция имела большое значение для Карлоса, потому что он вез столько товаров, сколько еще никогда не брал с собой в прерии. Три повозки, каждую из которых тащили четыре быка, были нагружены хлебом, маисом, красными бобами и чилийским перцем. Вьючные мулы везли плащи, одеяла, шерстяные ткани, яркие безделушки и несколько испанских ножей[16].

Удача Карлоса во время празднества дала ему возможность запастись множеством всех этих товаров. К унции золота, которой он располагал, и к двум другим, выигранным как призы, молодой скотовод дон Хуан чуть не силой прибавил еще пять, упросив Карлоса взять у него взаймы эти деньги.

Маленький караван, перейдя вброд Пенос, направился к высшей точке Льяно Эстакадо. Взойдя по отлогому склону, он достиг вершины, на которой тянулось ровное, однообразное пространство, сливавшееся с горизонтом, – нигде ни деревца, ни даже кустика, никакой мелочи, которая могла бы стать приметой для неопытного путешественника.

Однако Карлос не нуждался в приметах: никто на всем свете лучше него не знал Льяно Эстакадо. Повернув к юго-востоку, он направился по одному из главных притоков Ред-Ривер в Луизиане, на берегах которой, как его уверяли, вот уже несколько лет водилось огромное количество бизонов. Это была местность, которой он еще никогда не исследовал, потому что целью первоначальных его экспедиций были верховья Брасоса и Колорадо, двух главных рек Техаса. Но на равнинах, орошаемых ими, кочевали в то время могущественные племена команчей[17] и их союзников – киавасов, липанов и танкевасов. Индейцы эти беспрепятственно охотились на бизонов, которые уже стали слишком пугливы, не подпускали близко человека, и стада которых значительно поредели.

На берегах Ред-Ривер охота, напротив, обещала быть вполне успешной. Вако, пане, осаджи охотились там, соперничая с отрядами ирокезов, кикапу и других племен с востока[18]. Между этими индейцами нередко возникали кровавые схватки в месте преследования дичи, и они, стараясь избегать друг друга, таким образом упускали благоприятное время охотничьего сезона. В это время бизоны жили спокойно, их никто не тревожил. Факт, не подлежащий сомнению, заключается в том, что бизоны, как и другие дикие животные, и многочисленнее, и доступнее в нейтральных местностях, или в странах, владение которыми оспаривается.

Зная эти обстоятельства, Карлос, охотник на бизонов, решился посетить берега Ред-Ривер, которая берет начало на восточном склоне Льяно Эстакадо, а не в Скалистых горах, как это ошибочно обозначается на картах.

Погонщик метис Антонио и двое из служителей были такие же искусные охотники, как и Карлос. Они имели при себе луки и стрелы, которые охотники на бизонов предпочитают огнестрельному оружию. Охотясь верхом, они часто не успевают зарядить на скаку ружье или даже пистолет, а поскольку им приходится стрелять с расстояния лишь в несколько шагов, то лук является самым удобным при этих обстоятельствах.

Впрочем, на одной из повозок виднелся длинноствольный американский карабин с почерневшим стволом. Карлос умел им пользоваться, оставляя его для своей личной защиты. Но каким образом подобное оружие попало в руки мексиканского охотника? Следует припомнить, что Карлос был родом из Соединенных Штатов: карабин этот достался ему от отца и был семейной реликвией.

Мы не станем подробно описывать тягостное, утомительное путешествие Карлоса с караваном через пустынную прерию. Однажды шли целый день, миль двадцать, не встретив ни капли воды; но, благодаря своей опытности, Карлос не потерял ни одного быка, ни одного мула. Напоив животных вдоволь на последнем водопое, они отправлялись с вечера и находились в пути до рассвета. Затем караван останавливался часа на два, в течение которых животные паслись на траве, еще увлаженной росой; потом снова шел до полудня, располагался снова на трех– или четырехчасовой отдых, после чего, дождавшись вечерней прохлады, трогался в путь до глубокой ночи, достигая водопоя. Так обычно и сейчас путешествуют в пустынях Соноры, Чиуауа и северной Мексики.

Через несколько дней караван охотников спустился уже по восточному склону с высокого нагорья и добрался до одного из притоков Ред-Ривер. Здесь местность совершенно изменилась и выглядела совершенно иначе – вокруг расстилалась волнистая прерия. Это были ряды холмов с закругленными вершинами и отлогими склонами, переходящими в зеленые долины, орошенные сверкающими на солнце прозрачными потоками. Местами вдоль берегов группировались рощи из вечнозеленых дубов; здесь же теснились пеканы (caria olivoformis) с вкусными съедобными орехами; червецовые дубы, овальные желуди которых до половины вросли в иглистую чашечку, серебристые тополя и ряды железного дерева (celtis oxidenlaks) с пиловидными листьями и сладкими вкусными плодами. По склонам холмов одиноко возвышались могучие деревья на равных расстояниях, словно их посадила рука человека. По их густым вершинам, светлым перистым листьям и длинным коричневым стручкам, свисающим с ветвей, легко узнать знаменитую американскую акацию. В низинах, у ручья растет шелковица, и тут и там виднеется китайское дерево с овальными листьями и прелестными фиолетовыми цветами. Холмы и долины покрыты богатым ярко-зеленым ковром бизоньей травы (sesteria dactyloides), короткие стебли которой придавали этой местности вид недавно скошенного луга, пустившего новые ростки. Это были замечательные места, и понятно, что они стали любимыми пастбищами бизонов.

Вскоре охотник обнаружил их следы: протоптанные ими дорожки, водопои, ободранную кору деревьев, круглые ямки, которые они вырывают, кружась на месте и отбиваясь от разных насекомых. На другой день Карлос очутился посреди огромного стада: бизоны спокойно, как обыкновенные коровы, паслись по степи и до такой степени не были пугливы, что даже не пытались уйти с места при его приближении.

Итак, Карлос достиг цели своего путешествия, прибыл в свое владение, к стадам: ему оставалось только убивать их и заниматься обработкой шкур и заготовкой мяса.

Что же касается торговли с индейцами, то он не торопился, ожидая случая, который, как он полагал, без сомнения, должен представиться, и он не раз повстречается с ними.

Подобно всем жителям степей, охотникам, звероловам, будь то трапперы[19] или индейцы, Карлос любил красоту окружающей природы и потому выбрал для лагеря живописное место, на зеленом берегу кристального ручья, протекавшего под сводом пекан, шелковиц и дикого китайского дерева.

Карлос поставил повозки и разбил здесь палатку.

Глава XIII Вако

Карлос принялся охотиться, и на первый раз весьма успешно: за два дня он убил не менее двадцати бизонов. Вдвоем с Антонио они гонялись за животными и поражали их стрелами, а два работника разбирали добычу, разрезали на части и перевозили в лагерь, третий индеец разрезал мясо на тоненькие полоски и вялил, высушивая на солнце. Приготовленное подобным образом и сохраняемое без соли мясо называется тасайо (tasajo) и служит почти единственной мясной пищей для деревенских жителей.

Охота обещала значительную прибыль. Карлос надеялся добыть огромное количество тасайо и шкур, которые легко сможет распродавать в городах Новой Мексики.

Однако на третий день охотники заметили перемену в поведении бизонов, которые вдруг стали неспокойны и пугливы. Время от времени их стада проносились мимо с огромной скоростью, словно их кто-то испугал или преследовал. Но это были не Карлос с Антонио.

Что же за причина их такого поведения?

Карлос предположил, что в окрестность на охоту прибыло индейское племя, и оказался прав. Поднявшись на возвышенность, с которой видна была вся долина, Карлос на берегу одного ручья увидел лагерь индейцев, около пятидесяти вигвамов конической формы, сделанных из связанных жердей, соединенных вверху и покрытых шкурами бизонов. Едва взглянув на них опытным взглядом, охотник воскликнул:

– Это вигвамы вако!

– Откуда вы знаете? – спросил Антонио.

Метис был менее опытен, чем его господин, привыкший к прериям с самого детства.

– Откуда знаю? – переспросил Карлос. – Просто по вигвамам.

– Я думал, это лагерь команчи, – возразил Антонио. – Я видел такие же вигвамы у дикарей, которые являются частью этого племени, их называют «пожирателями бизонов».

– Ты ошибаешься, Антонио: в шалашах команчей жерди плотно соединены по самой верхушке и доверху прикрыты шкурами. В этих же, напротив, между концами жердей оставлено отверстие для прохода дыма. Получается не полный, а усеченный конус.

– Вы правы, – согласился метис, немного подумав.

– Вако не враждебны, – продолжал охотник. – Я полагаю, нам нечего их бояться. Без сомнения, они согласятся торговать с нами, но прежде всего необходимо отыскать их. Где же они в самом деле?

Карлос задавал такой вопрос потому, что в лагере не было видно ни мужчин, ни женщин, ни детей – ни одного живого существа. Между тем это не был опустевший лагерь: индейцы не покинули бы вигвамы, не сняв предварительно с них таких дорогих, прекрасных шкур. Их хозяева должны быть где-то близко, возможно, на соседней равнине, в поисках бизонов среди холмов.

Карлос угадал. В то время, как они оглядывали лагерь, раздались шумные восклицания, громкие крики, и на соседней возвышенности показалось несколько сот всадников. Они ехали шагом, но их изнуренные и взмыленные лошади служили убедительным доказательством долгого и утомительного путешествия. Другой, более многочисленный, отряд следовал за ними. Здесь были лошади и мулы, везшие громадные темные вьюки – четверти бизонов, завернутые в их же косматые шкуры. Животные эти шли под надзором женщин и мальчиков-подростков, за которыми тянулись крикливые детишки и собаки.

Карлос и Антонио находились на противоположной стороне, и потому индейцы пока не заметили их. Однако по прибытии в лагерь, тотчас же кто-то, особенно бдительный и внимательный, увидел две головы, выглядывавшие из-за соседнего гребня.

Раздался крик тревоги. Воины, слезшие было на землю, снова вскочили на лошадей и оказались в состоянии боевой готовности, приготовились к битве. Одни поскакали в разных направлениях – распорядиться относительно обороны, другие бросились предупредить следующий отряд, еще не достигший лагеря. Очевидно, они боялись нечаянного нападения пане – своих злейших врагов.

Чтобы поскорее успокоить их, Карлос дал шпоры коню и выехал на вершину холма, остановившись на глазах у индейцев. Затем он подал несколько определенных знаков и изо всей силы закричал:

– Amigo! (друг!).

Индейцы тут же успокоились. Отделясь от толпы, парламентер – молодой индеец – подъехал к незнакомцам, приблизившись так, чтобы можно было разговаривать, и переговорил с ними наполовину знаками, наполовину на испанском языке. Стороны отлично поняли друг друга. Индеец поскакал назад и вскоре возвратился, чтобы пригласить охотника и его товарища в лагерь.

Это любезное предложение, конечно, было принято. Женщины племени спешили зажарить куски свежего бизоньего мяса, и гости приняли участие в пиршестве с хозяевами, с которыми быстро оказались в самых дружеских отношениях. Предположение Карлоса оправдалось: это было благородное племя вако, принадлежавшее к самым благородным и разумным из всех степных индейцев.

Вождь, рослый, красивый индеец, по-видимому, пользовавшийся безграничной властью, выказывал самое искреннее расположение к Карлосу и очень обрадовался, узнав, что у него много товаров. Он обещал побывать в его лагере на другой день и посмотреть его товары и разрешить своему племени вести с ним торговлю. Это все, чего только желал Карлос, и просто в восторге возвратился в свой лагерь. Он осуществит свою мечту – обменяет свои товары на мулов, как обещал вождь, а он-то в основном за ними отправился в прерию.

Верные обещанию, индейцы пришли наутро к охотнику, и небольшая долина, где Карлос разбил свой лагерь, заполнилась мужчинами, женщинами и ребятишками. Распаковали тюки, выложили все товары, и началась оживленная торговля. Покупатели проявили замечательную активность, так что когда они ушли, у Карлоса не осталось уже ничего из его товаров. Он же стал обладателем стада мулов (mulada) голов в тридцать, которых и привязали к кольям, вбитым в глубине долины. Охотнику они обошлись в восемь унций золотом – цена действительно чрезвычайно выгодная. Они не только дадут ему прибыль, когда они возвратятся из своего путешествия, но и пригодятся в пути домой: их навьючат шкурами и бизоньим мясом.

С той минуты Карлосу стала мерещиться счастливая будущность. Эта удача вдохновила его, вселила надежду на то, что он сможет разбогатеть, и он уже мечтал о том, что, сколотив достойное состояние, он будет вправе открыто просить руки прелестной Каталины.

«Как только буду богат, – думал он, – сам дон Амбросио не будет возражать против моего сватовства».

Целую ночь Карлос, охотник на бизонов, спал сладким сном, убаюкиваемый самыми чудесными сновидениями.

Глава XIII Опрокинутая крынка молока

На следующее утро Карлос начал охоту с удвоенным рвением, потому что, обладая достаточными перевозочными средствами, не опасался, что придется бросить и шкуры, и вяленое мясо. Тридцать пять мулов, включая те пять, с которыми он пришел в прерии, и три повозки могли перевезти груз, по крайней мере, на сотни долларов.

Кроме мулов, Карлос получил от индейцев несколько выделанных шкур, за которые отдал все, чем располагал на тот момент: пуговицы, как свои, так и с курток своих слуг, золотые ленты и сверкающую тесьму с сомбреро, – одним словом, все, что блестело.

Вако не прельщало их оружие, ибо они имели такое же и могли даже сами мастерить его в случае необходимости. Они, конечно, охотно приобрели бы длинный карабин, но Карлос не отдал бы этой вещи, ценимой им как память, даже за двадцать мулов.

Еще пару дней Карлос продолжал охотиться, но с каждым часом бизоны становились пугливее и недоступнее. Он заметил, что их стада бежали с севера, в то время, как вако охотились на юге: значит, бизоны убегали не от них. Что же могло до такой степени их растревожить?

Карлос так и уснул, не найдя разгадки этому обстоятельству. Антонио оставался на часах до полуночи, после чего его должен был сменить один из работников.

Как ни устал Антонио от погони за бизонами, он изо всех сил старался разогнать сон, и вдруг услышал фырканье с той стороны, где паслось стадо мулов.

Совершенно очнувшись, он приложил ухо к земле и стал внимательно прислушиваться. Оказалось, что фыркал не один мул, их было много, еще и еще, фыркающих с испуга.

«Что бы это могло значить? – подумал Антонио. – Может быть, волк или серый медведь? Необходимо разбудить хозяина».

И, потихоньку пробравшись к спящему Карлосу, Антонио потряс его за руку. Карлос в ту же минуту вскочил на ноги и схватил свой карабин, за который брался лишь в критических случаях, например, во время нападения индейцев; на охоте он пользовался только луком.

Обменявшись несколькими словами с Антонио, Карлос разбудил работников, которые тотчас взялись за оружие и приготовились к бою. Повозки были расположены треугольником, так что их высокие кузовы защищали охотников от стрел и скрывали от неприятеля. Костра не зажигали, было очень темно, особенно в лагере, под навесом густых шелковиц. Перед охотниками тянулась прерия, которую они могли бы обозревать полностью, если бы им не мешали росшие местами деревья, образующие небольшие рощи, в которых могли скрываться враги. Они молча, напряженно прислушивались, и им показалось, что в той стороне, где паслись мулы, медленно ползет по земле какая-то тень – не то человек, не то животное. Это могло и померещиться. Желая удостовериться в том, что они не ошиблись, Карлос и Антонио вышли из лагеря и поползли к предмету своего беспокойства.

– Здесь что-то есть, что это? – прошептал охотник.

В этот момент мулы снова зафыркали, а многие стали испуганно бить землю копытами.

– Возможно, это бродит медведь, – сказал Карлос. – Он может испугать мулов так, что их потом не догонишь. Лучше выстрелить, и то будет меньше шума.

Подняв карабин, он навел его на подозрительное место и, прицелившись, выстрелил.

Можно было подумать, что этот выстрел вызвал всех демонов ада. Сотня голосов слилась в один крик, сотни конских копыт застучали по земле, и мулов объял тот панический неодолимый страх, который мексиканцы называют estampada. Разорвав привязь, они бешеным галопом понеслись и рассыпались по долине, испуская громкие крики. За ними двигались темные, едва различимые фигуры, это были всадники, которые гнали их, словно стадо. Но те и другие исчезли, прежде нежели Карлос пришел в себя от изумления. В лагере не осталось ни одного мула.

– Убежали! Это разорение! – сказал Карлос глухим голосом. – Да будет проклято коварство индейцев!

Охотник был убежден, что этот грабеж организовали вако, те самые, которые продали ему мулов. Он знал, что подобные случаи нередки в прериях. Действительно, много рассказывают о торговцах, ограбленных таким образом, которые дважды покупали тех же самых животных у индейцев, которые их же и украли.

– Да будет проклято коварство индейцев! – с негодованием повторил Карлос. – Теперь понятна их сговорчивость во время продажи: они это делали, чтобы усыпить мои подозрения и потом ограбить меня, ничем не рискуя, ибо подлые трусы не смели открыто напасть на меня! Проклятье! Я разорен!

В голосе охотника звучали одновременно скорбь и гнев. Конечно, он оказался в ужасном положении. Все счастливые надежды, так его окрылившие, рассеялись в один миг. Выгодное предприятие рухнуло, все, что он имел, погибло, и он только напрасно подвергался опасностям и лишениям долгого путешествия. Ему придется возвращаться домой с пустыми руками и еще более бедным, чем был, потому что его пять вьючных мулов исчезли, как и все остальные. Ему остались одни быки и верный мустанг, привязанные к повозкам. Этого едва хватало, чтобы перевезти необходимые на обратный путь съестные припасы. Он не мог взять с собой нескольких шкур, даже небольшого запаса сушеного мяса.

Все эти мысли пронеслись в его голове, пока он смотрел в ту сторону, куда скрылись хищники. Он и не пытался догонять их. Это было бы не только бесполезно, но и опасно. Конечно, благодаря быстроте своей лошади он легко мог их настигнуть, но сам бы непременно погиб, став жертвой собственной отваги.

– Да будет проклято коварство индейцев! – произнес он в третий раз, потом поднялся, возвратился в лагерь и велел поставить быков теснее и покрепче привязать их к повозкам. Ведь могло прийти в голову какой-нибудь группе дикарей повторить свое нападение. Опасаясь, чтобы их не застали врасплох, охотник и его спутники сочли благоразумным не ложиться спать и всю ночь, до рассвета, провели настороже.

Глава XIV Труп

Печальной была эта ночь для Карлоса. Ограбленный, среди враждебно настроенных индейцев, которые могли возвратиться и убить его, он находился в сотнях миль от своего жилища и даже от ближайшего поселения белых. Ему предстояло перейти через обширную пустыню, но стоило ли переходить ее? Нужно ли ему возвращаться домой, чтобы вести жалкую жизнь и стать предметом всеобщих насмешек?

Он ни на что не мог надеяться – ни на возвращение потерянного, ни на помощь. Он был слишком незначителен в обществе, чтобы правительство приняло в нем участие, и если бы даже, допустим, и снарядили экспедицию для его отмщения, то пустыни Льяно Эстакадо послужили бы испанцам непреодолимым препятствием, даже если бы они и захотели добраться сюда. Да и разве Вискарра и Робладо – это те люди, которые серьезно подумают о его защите? Нет, ему не на кого рассчитывать, а следует примириться с этим и переносить несчастье, не надеясь ни на малейшую компенсацию. Карлос решил на рассвете отправиться в лагерь вако и открыто обвинить их в коварстве. Но поможет ли это? Да и найдет он их? Конечно, после удачного грабежа они перекочевали на другое место, куда-нибудь подальше.

В эти печальные раздумья не раз проникала мысль об отмщении. Вако находились в ссоре с различными племенами, особенно пане были их могущественными и непримиримыми врагами.

«Доля моя печальна, – думал Карлос, – но месть так сладка. Если я отыщу племя пане, и, рассказав, в чем дело, предложу им свой карабин, лук и стрелы!.. Я никогда не имел с ними дел; я их не знаю, но я силен, готов мстить и исполнен отчаяния. Они не откажутся от моей помощи! Что же касается моих людей, то они последуют за мной повсюду, хоть на край света. Хотя это и мирные тагносы, однако они храбро дерутся, если их оскорбят и они захотят отомстить».

– Да, я пойду искать пане!

Последние слова были произнесены довольно громко и уверенно. Карлос принадлежал к числу тех людей, которые принимают решение быстро и потом настойчиво стремятся к своей цели. Негодование, вызванное подлостью и коварством, страх быть дурно принятым по возвращении домой, желание наказать предателей и слабая надежда возвратить хоть часть пропавшего – все это укрепляло его в принятом решении. Он готов уже был сообщить его своим спутникам, как его опередил Антонио, в свою очередь, что-то обдумывавший.

– Хозяин! – спросил метис. – Не заметили ли вы одну странную особенность?

– Когда?

– Когда мулы убегали.

– Какую особенность?

– Мне показалось, что половина негодяев были пешие.

– Действительно, припоминаю.

– Я должен вам сказать, хозяин, что не раз видел стада, разгоняемые команчами, но они всегда были на лошадях.

– Что же из этого? Ведь здесь-то мы имеем дело с вако, а не с команчами.

– Правда, но я слышал, что вако так же, как и команчи, – настоящие конники и никогда не ходят пешком в экспедицию, только верхом.

– Совершенно верно, – помолчав, ответил охотник. – Это замечание стоит обсудить.

– А не заметили вы еще какой-нибудь странности, хозяин, которая бы поразила вас?

– Нет, Антонио. Я был так сильно ошеломлен своей потерей, что растерялся и ничего не заметил. Что ты хочешь сказать?

– Не заметили вы слишком резкого свиста в том шуме и криках, произведенных дикарями?

– А ты его слышал?

– Несколько раз и очень ясно.

– Где же были мои уши? И ты уверен, Антонио, в том, что говоришь?

– Вполне уверен, хозяин.

Карлос помолчал несколько секунд, как бы собираясь с мыслями, и потом словно заговорил сам с собой:

– Это возможно… должно быть… Да, клянусь небом, это должно быть…

– Что такое, хозяин?

– Это, должно быть, свист пане!

– Я точно то же думаю. Команчи, киава и вако не свищут, никогда не подают такие сигналы. А этот сигнал усвоен именно пане, наверное, они и есть наши грабители. Это подтверждается еще и тем, что они почти все были пешие.

Мысли охотника сразу же приняли совсем другое направление. Предположение Антонио, очевидно, правомерно. Свист – действительно сигнал, который отличает пане от всех других племен, и хотя они слыли превосходными наездниками, однако рассудили за лучшее не брать с собой лошадей. Индейцы южных племен всегда отправляются верхом, но у пане принято совершать набеги пешими в расчете возвратиться с достаточным количеством лошадей. И их надежды редко не сбываются.

«Во всяком случае, – думал Карлос, – я был не прав, обвиняя вако, наши враги – пане!»

Тут его осенило новое подозрение: разве вако, чтобы убедительнее ввести в заблуждение, не могли усвоить обычного сигнала своих врагов? Что им стоило выйти пешком из лагеря, находившегося на таком близком расстоянии? Да и в этом же направлении они исчезли после того, как мулы в панике сорвались с привязи. Если он и пойдет к ним утром, то они, без сомнения, скажут ему, что это пане бродили по окрестности и похитили его мулов, – и ему ничего не даст это объяснение. Конечно, и мулов он не увидит: их угнали куда-то за холмы, чтобы надежно скрыть.

Рассуждение свое Карлос заключил следующими словами:

– Поверь мне, Антонио, нашими грабителями были вако.

– А я полагаю, что вы ошибаетесь, хозяин.

– Я тоже хотел бы так думать, как ты. Я поверил в нашу дружбу с ними, мои ощущения еще очень свежи, я чувствую к ним симпатию, и мне было бы обидно видеть их врагами. Но боюсь, что я прав.

Но Карлос продолжал рассуждать. Чем более он обдумывал, тем больше слабела его решимость. То обвиняя, то оправдывая вако, он снова припомнил обстоятельства, убеждавшие Антонио в справедливости его предположений. Не подлежало сомнению, что стада бизонов, потревоженных на пастбищах, убегали с севера на юг. Значит, они уходили не от вако, которые охотились в совершенно противоположной стороне. Значит, вероятнее всего присутствие на севере пане?

Карлос во второй раз упрекнул себя за поспешное подозрение своих новых друзей. Страдая от тяжелой неизвестности, он надеялся разрешить ее с первыми лучами солнца. Он тотчас же с зарей отправится в лагерь вако рассеять свои сомнения, или, во всяком случае, откровенно объясниться с ними.

Первые отблески зари стали серебрить степь, когда проницательный взор Антонио остановился на странном предмете, лежавшем у кольев, к которым недавно были привязаны мулы. Возможно, это какой-то кустарник? Нет, это какое-то животное… бизон, мул или большой волк?

Антонио сообщил о своем наблюдении хозяину, и они оба старались разглядеть непонятный предмет. Неверный свет зари не позволял еще как следует рассмотреть, что это, но, опасаясь вторичного нападения индейцев, они не решались пока выйти из укрепленного лагеря.

Наконец любопытство превозмогло. У них уже возникло подозрение, которое им не терпелось проверить.

– Вы заметили, – спросил Антонио, – это почти на том же самом месте, где что-то двигалось в сумерки, когда вы выстрелили?

– Я, возможно, попал в одного из грабителей, – сказал Карлос. – Пойдем, посмотрим.

Перебравшись через повозки, они направились на то место и без особого удивления увидели труп индейца. Мертвец лежал на траве, лицом вниз. В боку у него зияла рана от пули Карлоса, из которой вытекло много крови. Карлос не промахнулся.

Они перевернули тело, чтобы узнать, кто же действительно напал на них. Это был индеец в полном боевом уборе: голый по пояс, с разрисованными лицом и грудью – это для устрашения врагов. Но особенно поражала голова дикаря. За ушами и на висках волосы выбриты, на темени подстрижены, а на макушке оставлен длинный клок, заплетенный в косу, которая, вся утыканная перьями, свисает на спину. Виски выкрашены в ярко-красный цвет, как щеки и грудь. Вид мертвеца производил ужасное впечатление: на зеленовато-бледной коже яркие пятна, белые губы и остекленевшие глаза.

Карлос некоторое время молча разглядывал его, затем, обернувшись к Антонио и показывая на голову индейца и на мокасины, которые были на нем, заявил:

– Пане!

Он теперь был вполне удовлетворен, убедившись, кто же настоящий враг.

Глава XV Битва племен

Без сомнения, это был индеец из племени пане, судя по его прическе, мокасинам и боевой раскраске. Карлос очень обрадовался, что это пане. Приятно было убедиться, что вако не предатели. Доставляло удовлетворение и то, что он убил одного из грабителей. Наконец, у него затеплилась надежда вернуть хоть часть угнанных мулов, обратившись за помощью к вако.

Это представлялось вполне реальным: ведь вако и пане враждовали друг с другом. Если вако узнают, что пане находятся недалеко, они обязательно бросятся за ними – так полагал Карлос и даже был уверен в этом. И их небольшой отряд примет в этом участие. А если пане будут побеждены и разбиты, возможно, удастся вернуть своих мулов.

Он думал тотчас же скакать к вако, чтобы сообщить им о случившемся и предупредить, что пане начали свои военные действия и что их отряд готов вместе с ними отправиться на поиски общего врага.

Вдруг и Карлос, и Антонио вспомнили, что пане умчались в ту сторону, где разбили свой лагерь вако. Их лагерь находился всего в двух милях, и пане не могли, хоть и ночью, не заметить его. А если они налетели на вако внезапно и сейчас сражаются с ними? Это очень даже возможно. И если это так, то они могут успеть, и это окажется как раз вовремя. Ведь мулов угнали до полуночи. Значит, на пути к лагерю вако они были именно в такое время, когда чаще всего совершаются грабежи – между полуночью и рассветом. Теперь Карлос испугался, что опоздал предупредить вако. Те могли уже и погибнуть. В любом случае, он принял решение немедленно отправиться в их лагерь.

Оставив Антонио и слуг защищать их собственный лагерь, Карлос, вооружившись луком и ружьем, поскакал к цели. Утро только начиналось, но охотник хорошо знал тропу, ведущую в лагерь вако, и не сворачивал с нее. Ехал он очень осторожно, издали внимательно всматривался в каждый кустик, каждую рощу, поглядывал на вершины холмов, не оставлял без внимания любой подъем, который встречался по дороге.

Такая осторожность была необходима, ведь пане могли находиться где-то поблизости: может быть, устроили засаду между лагерями Карлоса и вако, а возможно, остановились на привал где-нибудь среди холмов.

На своем коне, в которого он безусловно верил, Карлос не слишком боялся встретить одного-двух врагов – он легко бы справился с двумя-тремя дикарями, но он мог нарваться на засаду, быть окружен большим количеством врагов, прежде нежели ему удалось бы добраться до лагеря вако. Поэтому Карлос и продвигался очень осторожно.

В кустарниках слышались крики серны, степной сурок тоненько лаял в траве, глухарь подавал на песчаных холмах свой голос, подобный барабанному бою, дикая индейка кулдыкала на ветвях дуба. Эти знакомые звуки долетали до Карлоса, слух которого, равно как и взгляд, был настороже; во всяком другом случае он не обратил бы на них внимания, но ведь он знал, что индейцы прекрасно умели им подражать, и старался не попасться в ловушку.

Он видел на траве следы ночного похода пане, их было много, и они доказывали многочисленность отряда. На берегу ручья местами попадались отпечатки мокасин, но большая часть дикарей, теперь, угнав мулов, проехали верхом.

Карлос удвоил осторожность; он находился на половине пути к лагерю вако, а следы пане продолжали встречаться в том же направлении. Невозможно, чтобы такие опытные воины прошли, не заметив неприятеля. Конечно, они увидели тропу, ведущую к лагерю Карлоса от вако. Может быть, они уже начали атаку, может быть…

В это время неожиданный отдаленный шум поразил охотника… Торжественное пение, устрашающие крики ярости, вопли, вой, стенания, свист, гул и гомон, множество голосов – все это сливалось в каком-то нестройном шуме. Из этого шума выделялись то гиканье, то радостные возгласы, то мстительные восклицания.

Это был страшный голос битвы. Он несся из-за того холма, на который поднимался Карлос.

Дав шпоры, охотник выскочил на вершину, с которой устремил взор на долину. Перед ним кипела ужасная сеча. Шесть сот краснокожих всадников сражались на равнине: одни мчались навстречу другим с копьями, иные пускали стрелы, другие бились копьями или схватывались врукопашную с томагавками. Здесь одни группы неслись в атаку, там другие повернули поводья, не выдержав натиска; эти сражались пешими, те искали убежища в кустарниках, откуда выскакивали, чтобы пустить стрелу или ударить сзади неприятеля. Кровавый спор был в разгаре.

Не было ни труб, ни барабанов для воодушевления воинов, не слышалось выстрелов, не гремели орудия, залпы не потрясали воздуха, пули не свистели, прорываясь сквозь клубы сернистого дыма; но никто не принял бы этой битвы за степной турнир или за маневры, не усомнился бы в подлинности серьезного сражения, где бьются не на жизнь, а на смерть. Битва кипела во всем ужасе: топоры, копья были обагрены кровью, там и сям восходившее солнце сверкало на красных, скальпированных черепах дикарей. Приказания вождей, крики торжества и мщения смешивались с ржанием лошадей, большинство которых, уже без седоков, носилось по равнине.

С первого же взгляда Карлос понял, что шла решительная битва между вако и пане. Через несколько минут, внимательно понаблюдав за ней, он мог отличить воинов одного племени от другого. Без труда он узнавал пане по их полному боевому убору и по клоку волос на затылке, заплетенному в косу, висевшую сзади. Вако, застигнутые врасплох, были, по большей части, в охотничьих куртках и кожаных наколенниках. Некоторые же из них, обнаженные, подобно их противникам, отличались гривами развевавшихся волос.

Охотник сначала хотел присоединиться к дружественному племени. Шум битвы разгорячил его, а вид разбойников, которые ограбили его, возбуждал жажду мщения. Многие из пане бились сейчас на похищенных у него мулах, и Карлосу хотелось возвратить хоть несколько из них. Он уже решил броситься вперед и ринуться в бой, как на поле боя все вдруг изменилось.

Пане отступали! Немногие из самых храбрых воинов еще держались, но большая часть без оглядки скакали в разных направлениях.

Карлос укрылся с лошадью под деревья и увидел, что три воина пане, отрезанные от всех остальных, рассеявшихся по прерии, во весь опор скачут в его сторону и приготовился встретить их. В это время большинство их одноплеменников еще оставались на поле боя. Но в момент, когда они к нему приближались, сзади их нагоняли два всадника вако, испустив боевой клич. Пане оглянулись и, увидев, что предстояла схватка только с двумя неприятелями, вступили в бой. Один из вако упал при первом же столкновении, а второй, в котором Карлос узнал вождя племени, остался лицом к лицу с тремя врагами.

Охотник прицелился из карабина, спустил курок, отрывистый выстрел раздался в воздухе, и один из пане свалился на землю. Двое остальных были слишком заняты, чтобы отследить, откуда последовал выстрел, и продолжали теснить вождя вако. Последний пустил лошадь на одного из нападавших, которому и раздробил череп ударом томагавка, но, не в состоянии на всем скаку повернуть назад, не мог увернуться от оставшегося пане, который вонзил ему в спину свое длинное копье. Проколотый насквозь, благородный вождь испустил предсмертный крик и тяжело рухнул на землю.

Но в тот же самый миг был поражен и его противник. Стрела Карлоса взвилась слишком поздно для того, чтобы спасти вождя, но вовремя, чтобы отмстить за него. Она пронзила пане в ту секунду, когда тот наносил свой роковой удар, и он упал возле своей жертвы, не выпуская из рук смертоносного копья.

Не останавливаясь и не рассматривая страшную группу, лежавшую на траве, Карлос поскакал, чтобы принять участие в битве. Сеча продолжалась. Пане потеряли многих лучших воинов, панический страх овладел теми, кто еще держался изо всех сил, и вскоре обратились в бегство. Карлос вместе с отрядами вако пустился в погоню за ними. Его карабин свалил не одного неприятеля. Однако, опасаясь, чтобы какой-нибудь отряд отступающих не напал на его собственный лагерь, Карлос оставил погоню и поспешил к своим охотникам. Он нашел Антонио и слуг за повозками, они были готовы отразить нападение. Одиночные беглецы пробежали мимо, но слишком были заняты собственным спасением, чтобы нападать на охотников.

Едва только охотник убедился в том, что здесь все в порядке, он тотчас же помчался на поле битвы.

Глава XVI Выборы

Приближаясь к тому месту, где был убит вождь вако, Карлос услыхал звуки погребальной песни, и когда подъехал, то увидел кружок теснившихся воинов, которые собрались вокруг тела павшего вождя. По мере возвращения из погони вако здесь группировались и каждый затягивал ту же погребальную песню.

Охотник слез с лошади и подошел к кругу. Одни воины смотрели на него с удивлением, а другие, которым было известно его участие в битве, дружески пожимали ему руку. Один старик показал ему на застывшее лицо вождя, словно сообщая гостю о его гибели. Никто не подозревал, что Карлос был свидетелем схватки, в которой погиб вождь, потому что большие деревья скрывали это уединенное место, а все сражение происходило на значительном расстоянии. Значит, старый воин посчитал, что он сообщает Карлосу новость о печальной потере, понесенной племенем.

Непостижимым для вако стало то обстоятельство, что все три пане, их вождь и другой вако не скальпированы. Не могли же они все перебить друг друга, вако и один из пане пали отдельно, три остальные лежали вместе, а пане еще держал копье, которым проколол вождя. У вождя был в руке томагавк, которым он, очевидно, раздробил череп другому пане.

Эти предположения как-то можно было объяснить, но кто же убил предводителя вако? Вот о чем индейцы спрашивали друг у друга, не в состоянии разгадать такую загадку. Должен же остаться в живых кто-то, участвовавший в этой схватке, которая стоила жизни пятерым воинам. Если это был пане, почему он не скальпировал вождя вако, не овладел его скальпом как трофеем, который принес бы ему бессмертную славу? Если же это был вако, то где он находится, куда подевался?

Эти вопросы все задавали друг другу и не находили, однако же, ответа. Но потом решили выяснение пока отложить, так как еще не все воины вернулись после погони, и снова все запели погребальную песню в ожидании прибытия остальных воинов. Наконец, когда собрались все, один из старых воинов стал на середину круга и потребовал слова. Воцарилась мертвая тишина, и он сказал:

– Вако! Сердца наши наполнены печалью в то время, когда у нас есть повод радоваться. Великое несчастье отравляет нашу победу. Мы потеряли нашего отца, нашего брата, нашего великого вождя, которого так искренно любили! Увы, в час самого торжества, в минуту, когда могучая рука его раскроила череп неприятеля, он пал с тем, чтобы более не подняться. Печальны сердца его воинов, и будет вечной грусть его народа! Вако! Вождь ваш не погиб без отмщения. Посмотрите, у его ног убийца плавает в крови, пронзенный стрелой. Кто из вас убил этого пане?

Оратор остановился, ожидая ответа, но ответа не последовало.

– Вако! – продолжал он. – Возлюбленный ваш вождь пал, и сердца ваши переполнены печалью, но мы счастливы, зная, что он не умер без отмщения. Убийца его до сих пор еще сохранил свой скальп. Кто тот храбрый воин, который заслужил этот трофей? Пусть выйдет вперед и возьмет его!

Он опять умолк, но никто ни словом, ни движением не ответил на этот призыв. Не понимая ни слова из этой речи, произнесенной на языке вако, Карлос хранил молчание; он только мог догадываться, что речь шла об убитом вожде и его врагах.

– Братья! – продолжал старый воин. – Все храбрецы обычно скромны и молчат о своих подвигах, но за возлюбленного нашего вождя мог отмстить только самый храбрый воин. Пусть же не страшится он назвать себя и рассчитывать на признательность вако!

Но снова стало тихо, не послышался ни один голос. Тогда оратор проговорил протяжно:

– Я сказал, что следует рассчитывать на признательность вако. Теперь позвольте мне сделать вам одно предложение!

Все единодушно подали знак согласия.

– По обычаю мы выбираем вождя из среды самых отважных воинов всего племени. Я предлагаю выбрать его тотчас же, здесь, на месте, орошенном кровью его предшественника, я предлагаю воина, который совершил этот подвиг.

И он указал на убитого пане.

– Я подаю голос за мстителя, – сказал один воин.

– Я тоже, – отозвался другой.

– И мы тоже! – воскликнули все воины вместе.

– Итак, необходимо торжественно поклясться, что тот, кому принадлежит право скальпировать этого пане, станет вождем племени вако.

– Торжественно клянемся! – воскликнули в один голос все воины, и каждый приложил руку к сердцу.

– Довольно! – сказал старый воин. – Кто же из вас вождь племени вако? Покажись народу!

Никто не выступил вперед, не проговорил ни слова. Каждый смотрел вокруг себя и готовился приветствовать нового избранника. У всех усиленно бились сердца, за исключением Карлоса. Не зная ожидавшей его чести и не имея никакого понятия о важности вопроса, он с любопытством наблюдал за своими друзьями.

К счастью, один из его соседей, говоривший по-испански, объяснил ему, в чем дело, и охотник собирался уже сказать все как есть, как один из вако громко воскликнул:

– Зачем нам и дальше оставаться в неизвестности? Если скромность связывает язык воина, пусть вместо него заговорит его оружие. Вытащим стрелу из тела пане, она должна быть мечена и, может быть, назовет нам имя того, кто пустил ее.

– Да, – ответил старый воин, – примемся за исследование стрелы.

И, выдернув ее из трупа, он показал ее присутствующим. Едва воины взглянули на стрелу, как послышался крик изумления: острие было не каменное, как у индейцев, а железное!

Тогда все взгляды обратились на Карлоса. Это из его лука была спущена смертельная стрела, и именно он убил также третьего пане, у которого обнаружили рану от огнестрельного оружия. Сомнений больше не осталось: бледнолицый отомстил за индейского вождя!

Глава XVII Возвращение

Теперь Карлос, узнавший все подробности, обсуждавшиеся индейцами, вышел вперед и с помощью переводчика, того индейца, который немного понимал по-испански, рассказал, каким образом убили вождя и какое участие в этой смертельной схватке принимал он.

В ответ он услышал единодушное одобрение. Молодые воины с восторгом, свойственным возрасту, пожимали ему руки, выражая признательность; почти все уже знали, что ему обязаны были спасением: выстрел его карабина предостерег вако. Благодаря ему пане не удалось осуществить свой план: услышав выстрел, они встревожились, так как испугались отпора. Этот выстрел их испугал и заставил отступить, без этого пане, без сомнения, окончательно уничтожили бы вако. И вместо того, чтобы напасть на неприятеля, застав его врасплох, пане сами попали в ловушку и с позором бежали.

Вако видели, что Карлос сражался в их рядах и убил многих неприятелей; но когда узнали, что он отомстил за смерть вождя, их признательности не было пределов. Какой-то фанатизм, чуть ли не опьянение овладели толпой индейцев, и чувства их выражались шумными восклицаниями, от которых дрожал воздух. Спокойствие восстановилось, когда старый индеец, выступавший до этого, которого все благосклонно слушали, снова потребовал слова. На этот раз он обратился к Карлосу:

– Белый воин! – сказал он. – Я советовался с самыми храбрыми нашими воинами – они все понимают, чем тебе обязаны, и никогда не будут в состоянии достойно отблагодарить тебя. Переводчик объяснил тебе цель нашего собрания. Мы поклялись, что только тот, кто отомстил за нашего вождя, заменит нам дорогого покойника. Мы никак не предполагали, что наш белый брат окажется этим храбрым воином; теперь нам это известно. Но разве из-за этого мы сможем изменить нашей клятве, нарушить ее? Нет, подобная мысль даже не приходила нам в голову. Мы торжественно поклялись и готовы повторить свою клятву!

– Повторяем клятву! – раздалось громкоголосое эхо, и как в первый раз, каждый воин приложил руку к сердцу.

– Белый воин! – продолжал оратор. – Наше слово священно. Для воина уже нет чести выше той, какую мы предлагаем тебе. Она по плечу только настоящему, храброму воину. Любой из вако, будь он хоть сыном вождя, если он слаб и неспособен, никогда не допускался к управлению отважным народом вако. Но мы, не колеблясь, предлагаем тебе это верховное звание и были бы счастливы, если бы ты согласился принять его. Чужестранец! Мы будем гордиться своим белым вождем, если, хоть и белый, этот вождь – подобный тебе воин. Мы знаем тебя гораздо лучше, нежели ты думаешь; нам говорили о тебе наши союзники команчи, и мы слыхали о Карлосе, охотнике на бизонов. Мы знаем, что ты – великий воин, но нам известно также и то, что в своем отечестве, среди своего народа, ты – ничто. Прости за прямоту, но разве мы говорим неправду? Мы презираем твоих соотечественников, потому что они или тираны, или рабы. Братья наши команчи рассказали нам много и о тебе, и о твоем народе. Мы знали, кто ты, знали это и в тот момент, когда ты появился у нас, и были рады твоему посещению. Мы вели с тобой торговлю, как с другом. Теперь мы приветствуем тебя как брата и говорим: если тебя ничто не привязывает к твоему неблагодарному народу, мы зовем тебя в племя, которое никогда не будет неблагодарным. Живи с нами и будь нашим вождем!

– Будь нашим вождем! – повторили воины, и восклицание это пронеслось по всем собравшимся.

Затем все смолкли в ожидании ответа.

Карлос изумился до такой степени, что сразу даже не знал, что сказать. В особенности его удивило, что индейцам, оказывается, были известны о нем все подробности. Действительно, он часто торговал с команчами и не мог пожаловаться на это племя, поддерживал с ними дружеские отношения. Некоторые из них иногда посещали Сан-Ильдефонсо в мирное время. Но неужели они так прониклись жизнью белых, что оказались прекрасно осведомленными о его жизни? Откуда они узнали, что он был почти отверженным среди своих?

Однако сейчас не время долго предаваться размышлениям о странности всех этих фактов, ибо воины с нетерпением ожидали его ответа. С самого начала их предложение показалось Карлосу достойным согласия. У себя дома он стоял немного выше раба; у вако – он был бы единодушно избранным неограниченным властителем. Вако считались отважным, разумным и гуманным народом, в чем он и убедился на опыте. Он мог среди этих дикарей жить счастливо с матерью и сестрой, но как же Каталина?

Эта мысль все решила. Он больше не раздумывал.

– Благородные воины! – сказал он. – От всей души благодарю вас за честь, которую вы мне оказываете. Нет слов выразить вам всей моей благодарности, но я буду говорить хоть кратко, но откровенно. Совершенно справедливо, что у себя дома я ничего собой не представляю, один из беднейших в своей среде; но есть узы, привязывающие меня к отечеству, узы сердечные, которые настоятельно требуют моего возвращения. Воины вако! Я сказал все!

– Довольно, – произнес старый воин. – Мы не имеем права, храбрый чужестранец, доискиваться причины твоего решения. Если ты не хочешь быть нашим вождем, то останешься нашим другом. Мы располагаем еще одной, хоть и слабой возможностью доказать тебе свою признательность. Наш враг похитил все твое достояние, но оно отбито и будет возвращено тебе. Кроме того, мы очень просим тебя провести несколько дней с нами и не отказываться от нашего простого гостеприимства. Согласен ли ты?

Все индейцы дружно присоединились к оратору, и Карлос охотно принял это приглашение.

Неделю спустя, через Льяно Эстакадо направлялись к северо-западу пятьдесят мулов, навьюченных бизоньими шкурами и вяленым мясом. На вожаке-муле сидел погонщик, метис по происхождению. Сзади следовали три повозки, запряженные быками, в сопровождении краснокожих работников. Отчаянный скрип колес распугивал даже волков, бродивших в зарослях.

Впереди каравана на красивом вороном коне ехал всадник, который время от времени оборачивался с видимым удовольствием посмотреть на свои богатства.

Этим всадником был Карлос, охотник на бизонов.

Вако оказались щедры. Мулы и груз были подарком племени мстителю за их убитого вождя, но этим все не ограничилось. В кармане у охотника находился мешочек с редким сокровищем, подаренным ему вако, которые обещали со временем подарить ему гораздо больше. Что же было в этом мешочке? Деньги или драгоценные камни? Нет, в нем находился только песок, но песок этот был желтый и блестящий.

Это было золото!

Глава XVIII Обед у коменданта

Через два дня после праздника святого Иоанна комендант Вискарра давал в крепости обед для нескольких своих приятелей-холостяков, любивших поболтать за стаканом вина. В их числе находились блестящий Эчевариа, священник, отцы-миссионеры, которые, благодаря своему положению, принимались на всех пиршествах, и эти двое столу уделили особое внимание.

Обед состоял из множества блюд мексиканской кухни, из которых большая часть сильно была приправлена перцем: говядина, жаркое, все виды перца… С уничтожением последнего блюда подали разнообразное питье, составляющее суть подобного обеда: мадера и бордо, херес и канарское появились на столе в бутылках разной величины и формы, а для любителей чего-нибудь покрепче принесли золотистого каталонского и мараскино. Комендант обладал хорошим винным погребом. Он выполнял не только обязанности коменданта, а заведовал также и таможенными сборами, что приносило ему небольшие подношения – корзину шампанского или дюжину бордо.

Вино лилось рекой. Священник стал обходительнее; отцы-миссионеры позабыли свои четки и власяницы, и старейший из них, отец Хоакин, не стеснялся припоминать некоторые пикантные похождения, которые случались с ним до поступления в монахи. Эчевариа рассказывал анекдоты о Париже, где он с успехом ухаживал за гризетками. Испанские офицеры, как вежливые хозяева, доставляли гостям удовольствие вести подобные разговоры, хотя сами были достаточно сдержанны. Однако же Вискарра не мог удержаться от многочисленных намеков о тех опустошениях, какие он производил в сердцах севильских красавиц, вспоминал о своих несчетных победах над ними. Он долго стоял с полком в стране апельсиновых рощ, а андалузская грация (gracia andalusiana) была постоянным предметом его восхищения.

Робладо обожал обитательниц Газанны, отдавал им предпочтение и приходил в восторг от пышной и грубой красоты, отличающей квартеронок. Поручик, стоявший в богатой мексиканской провинции Гвадалахаре, восхищался тамошними молодыми девушками, славящимися, после китаянок, самыми маленькими ножками в мире. (Речь идет не о старом испанском городе Гвадалахара.)

Получалось так: то, что требует особой деликатности – качества и личности женщин – обсуждалось самым грубым, непристойным, неприличным образом. Присутствие духовных лиц – трех служителей церкви – нисколько этому не препятствовало; напротив, священник и оба отца иезуита хвастались своими любовными связями и приключениями с таким же бесстыдством, как и их собеседники, собравшиеся за столом и отличавшиеся безнравственностью. Эти святые отцы были не менее грешны, чем остальные. Несколько стаканов вина вымыли из них остатки сдержанности и осторожности, которую они обычно соблюдают. Только одним простолюдинам, наивным крестьянам и простодушным слугам эти недостойные патеры твердили о благочестии, их показная святость и предназначалась трудягам. За столом они тоже принимали иногда благочестивый вид, изображая набожность, но только ради шутки, чтобы придать рассказу о каком-либо похождении больше остроты или комизма. Вдруг среди общей беспорядочной и крайне развязной беседы воцарилось глубокое молчание. Это случилось сразу же после того, как кто-то произнес имя Карлоса, охотника на бизонов. При одном этом имени отцы-миссионеры и священник скривились, Робладо нахмурил брови, а на лице коменданта Вискарры отразилось такое смешение чувств и ощущений, в котором и разобраться было нелегко.

Блестящий Эчевариа, из-за легкомысленности которого произошла эта неожиданная перемена, так как именно он упомянул это имя, прибавил:

– Клянусь честью дворянина, этот Карлос такой наглец, каких я никогда не встречал даже в Париже, в этом республиканском городе! Возможно ли, чтобы жалкий торгаш, ничтожество, которое торгует мясом и шкурами, словом, мясник, убийца бизонов, осмелился претендовать… Parbleu![20]

Эчевариа из деликатности ругался всегда по-французски, хотя разговаривал по-испански, – он считал, что так вежливее.

– Это неслыханная дерзость! – воскликнули многие голоса.

– Впрочем, – заметил сидевший в самом конце стола молодой человек, и весьма некстати, – прекрасная дама, по-видимому, не разделяет вашего мнения.

Последовал всеобщий протест, громче и яростнее всех возражал капитан Робладо.

– Дон Рамон Диас, – сказал он легкомысленному человеку, – здесь вы ошиблись, вы ничего не видели. Я был в это время возле дамы и могу вас заверить, что она пришла в негодование. (Робладо солгал умышленно.) Что же касается ее отца…

– О, – возразил со смехом дон Рамон, – я и не сомневаюсь в гневе ее отца, это вполне естественно. Ха-ха-ха!

– Что же это за человек? Кто такой этот Карлос? – спросил один из гостей.

– Превосходный наездник, – ответил дон Рамон. – И сам комендант подтвердит это.

И он понимающе обернулся в сторону коменданта.

Вискарре не понравились ни реплика молодого дерзкого человека, ни это обращение, ни сопровождавшая его насмешливая улыбка.

– Вы проиграли значительную сумму? – спросил у него священник.

– Только не ему, не Карлосу, а скотоводу, кажется, его приятелю. Досаднее всего, что, когда держишь пари с подобными людьми из простонародья, вы не имеете возможности отыграться в следующий раз. Трудно с ними встретиться в обычное время, ведь их образ жизни слишком отличается от нашего.

– Но кто же, наконец, этот человек? – спросил снова тот же из собеседников.

– Он? Да просто охотник на бизонов – вот и все.

– Очень хорошо. Но разве вы ничего о нем не знаете? Он белокур, что большая редкость, ведь светловолосых мексиканцев не бывает. Не креол ли он? Или, может, родом из Бискайи?

– Ни то, ни другое. Говорят, он американец.

– Американец?

– Не совсем: отец его американец. Дон Хоакин может точнее рассказать об этом.

Священника попросили познакомить общество с известными ему подробностями из жизни охотника на бизонов.

На эту просьбу священник откликнулся и сообщил все, что знал о Карлосе. Отец его был зверолов, один из тех американцев, которые случайно забрели в Новую Мексику и поселились здесь. Их было очень мало, и они появлялись по большей части редко и жили в одиночестве. Но, как ни удивительно, отец Карлоса прибыл вместе с женой, той самой старухой, которая произвела на всех такое живое впечатление в День святого Иоанна. Зверолов поселился в долине, где отцы-миссионеры прилагали всевозможные похвальные усилия обратить его или его жену в христианство, но безуспешно. Старый охотник умер, как и жил, еретиком, а вдову его вообще подозревали в сношениях с дьяволом. Это был скандал для духовенства, и много раз поднимался вопрос об изгнании гверосов (gueros). Словом «гверос» называют белого человека со светлыми или рыжими волосами. Гверосы почти все иностранцы и чрезвычайно редки между туземцами.

– Да, – продолжал падре, – наше намерение было поступить законно с еретическим семейством. Но я не знаю по какой причине оно нашло поддержку у прежнего коменданта, вашего предшественника, Вискарра. Как бы то ни было, а подобные басурманы опасны: они вносят революционные элементы и угрожают общественному порядку. Карлос водится с людьми, за которыми и наблюдать как следует нет никакой возможности. Его видели с подозрительными тагносами, а некоторые из них даже находятся у него в услужении.

– А! Вот как! Его действительно следует остерегаться! Опасная личность! – стали раздаваться голоса.

После этого зашла речь о сестре охотника, и лицо Вискарры оживлялось по мере того как многие лестно, с похвалой отзывались о ее красоте. Этот господин принимал в разговоре такое участие, какого и не подозревали его собеседники. Он давно составил план действий, на выполнение которого были уже направлены его слуги и прихлебатели.

Весьма естественно, что от сестры охотника на бизонов перешли к другим красавицам Сан-Ильдефонсо, потом стали разбирать по косточкам женщин вообще. Вино развязало все языки, и, возвратясь к точке отправления, разговор дошел до крайней распущенности.

Наступила ночь, и гости распрощались со своими радушными хозяевами. Многие были так пьяны, что их необходимо было отвести домой. Солдат сопровождал патера и двух миссионеров, из которых каждый был boracho – мексиканское слово, выражающее крайнюю степень опьянения.

Но это случалось с ними не в первый раз.

Глава XIX Донесение

Оставшись один со своим приятелем, Робладо, комендант продолжал беседу за стаканом вина и за сигарой.

– Вы в самом деле думаете, капитан, что прелестная Каталина отвечает взаимностью этому гверо? Я того же мнения, иначе он не смел бы показывать такую дерзость.

– Вчера вечером он с ней тайно встречался. Подходя к дому Крусес, я увидел человека, который стоял у окна, опершись о решетку, и, по-видимому, беседовал с кем-то, находившимся в комнате. Я подумал, что это кто-нибудь из знакомых дона Амбросио, и пошел дальше. Но незнакомец, закутанный в плащ, удалился, вспрыгнул на лошадь и ускакал. Лица его видно не было. Но представьте мое удивление, когда я узнал вороного мустанга, на котором охотник на бизонов выезжал на состязание!

– Что же вы сделали?

– Всадник исчез весьма скоро, так что догнать его было невозможно. Я вошел в дом и стал расспрашивать слуг, кто из хозяев дома. Они мне сказали, что хозяин уехал на рудник, а сеньорита ушла к себе и вечером никого не принимает.

– Должно быть, это вас очень огорчило.

– Я был просто взбешен, вышел из себя и не помню, что там говорил!.. Верится с трудом, но клянусь честью благородного офицера, что этот негодяй втихомолку свел знакомство с Каталиной.

– Невероятно! Однако что же вы собираетесь делать, Робладо?

– Я уже принял меры, позаботился о сеньорите. Я предупредил дона Амбросио, который обещал мне впредь строже присматривать за ней. Вы знаете мою тайну, полковник! Мне необходимо жениться на богатой наследнице: ее рудник – моя единственная надежда, но не странно ли, что на моем пути встает такой соперник, из такого сословия? О! Это уморительно! Какой-то охотник на бизонов!

И Робладо изобразил улыбку, выглядевшую довольно неестественно.

– Знаете ли, – продолжал он, пораженный вдруг внезапной мыслью, – что отец Хоакин не любит гверосов? Вы слышали, что он говорил сегодня, ничуть не скрывая своей антипатии. Если только церковь будет согласна вмешаться в это дело, мы можем избавиться от Карлоса без труда и без скандала. Ничего нет легче патерам изгнать его из Сан-Ильдефонсо, если только у них есть доказательство, что он еретик. Не правда ли?

– Без сомнения, – холодно ответил Вискарра. – Но если выгонять его, любезный мой Робладо, то вместе с ним придется изгнать и еще кое-кого. То есть вместе с шипами вырвут и розу. Вы меня понимаете?

– Как нельзя лучше.

– А этого я не желал бы, по крайней мере, в настоящее время. Впоследствии я, может быть, первый потребую выкорчевать розу, шипы и розовый куст.

– Кстати, полковник! Как идут у вас дела с Розитой? Вы были у нее?

– Нет еще, друг мой! Некогда было. Она живет довольно далеко, не забудьте, да и я откладываю свое посещение до тех пор, пока ее брат куда-нибудь отправится. Его присутствие несколько мешает мне.

– Значит, он куда-то отправляется?

– Скоро уезжает в прерию, где пробудет несколько месяцев, охотясь за бизонами и надувая индейцев.

– Право, этот отъезд как нельзя более кстати.

– Теперь, друг мой, вы понимаете, что бесполезно спешить, прибегать к насилию. Терпение! У нас будет достаточно времени для успешного завершения своих дел. Прежде нежели охотник за бизонами возвратится из своего похода, мы уже со всем покончим. Вы станете владельцем великолепных, богатых рудников, а я…

В это время в дверь постучали, и они услышали голос, просивший позволения войти к коменданту.

Вискарра узнал сержанта Гомеса.

– Войди! – крикнул он.

В комнату вошел унтер-офицер с грубым, жестоким лицом. По его костюму видно было, что он едва лишь успел соскочить с коня после долгого путешествия.

– Ну что, сержант? – спросил Вискарра, когда тот подошел поближе. – При капитане Робладо можешь говорить не стесняясь.

– Дом гверосов внизу, в том конце долины, милях в десяти отсюда, полковник. Он дальше всех от Сан-Ильдефонсо. Семейство состоит из трех особ – из матери, дочери и сына, которых вы видели на празднестве. У них в услужении три или четыре тагноса. У охотника есть повозки, мулы и быки, которых он использует в своих экспедициях. Он скоро отправляется в степь, собирается на охоту и, по-видимому, надолго, потому что намерен переехать Льяно Эстакадо.

– Льяно Эстакадо?

– Так мне говорили.

– А нет ли еще каких-нибудь сведений?

– Никаких, полковник, исключая только одного, что, по-моему, у молодой девушки есть парень – тот самый молодой человек, который держал с вами пари на празднике и которому вы проиграли.

– Черт возьми! – воскликнул Вискарра, мгновенно нахмурившись. – Я уже подозревал это. Где он живет?

– Недалеко от гверосов. У него свое ранчо, он, говорят, имеет порядочное состояние, по крайней мере, для скотоводов.

– Сержант! Можешь выпить стакан каталонской водки.

Служака протянул руку, взял бутылку, налил до краев стакан и залпом выпил его, поклонившись офицерам.

– Ступай отдыхать, Гомес!

Сержант отдал честь и удалился.

– Итак, друг, мы оба знаем теперь, что нам делать, – сказал комендант. – И вы видите, что обстоятельства вам благоприятствуют.

– Так же, как и вам, – ответил Робладо.

– К несчастью, не совсем.

– Отчего же?

– Меня беспокоит этот скотовод; он богат и строптив да и, пожалуй, довольно храбрый. Это может помешать моим намерениям. Нельзя же человеку моего звания выходить с ним на дуэль, но он опаснее охотника на бизонов, потому что коренной житель и пользуется симпатией населения. Впрочем, к чему беспокоиться о препятствиях? Разве я когда-нибудь терпел неудачу в своих предприятиях? Доброй ночи, капитан!

– Виепо noches (доброй ночи), – ответил Робладо, и оба, одновременно встав из-за стола, разошлись на отдых.

Глава XX Жилище гверосов

Ранчо и поместья лежат вниз вдоль реки на десять миль от Сан-Ильдефонсо. Ближе к городу жилища более многочисленны, но чем дальше, тем их становится меньше, они попадаются реже, и обитатели их всё беднее. Опасаясь воинственных индейцев, люди побогаче не решались селиться вдали от крепости и предоставляли возможность строиться у самой границы беднякам. Много лет, однако же, спокойствие колонии не нарушалось, и многие мелкие фермеры и скотоводы значительно удалились от города.

В полумиле от самых крайних ранчо стоял уединенный домик – самое отдаленное жилище в этой равнине. Разъезды гарнизона никогда не направлялись к нему, ни один патруль сюда не приближался. Очевидно, его хозяин не рассчитывал на покровительство колониальных властей и надеялся на снисходительность апачей – индейского племени, которое наиболее часто тревожило колонию своими набегами. Строение совсем не было укреплено. Уединенное положение его, может быть, и способствовало безопасности. Вместо того, чтобы стоять на самом берегу реки, оно прислонилось к утесу, как бы вросло в него.

Подобно всем домам долины, или, точнее сказать, всей Мексики, дом был построен из земляного кирпича – больших спрессованных и высушенных на солнце глыб глины. У лучших зданий этого рода фасады были оштукатурены, а там, где они были белые – где-то рядом находились залежи гипса. Некоторые же хозяева доходили до того, что вставляли в окна вместо стекол похожие на стекло сверкающие тонкие пластинки все того же гипса.

Дом, о котором у нас идет речь, отличался простотой. Темные стены его едва различались, сливаясь со скалой, у которой он приютился. Свет проходил только через дверь, которая была постоянно открыта настежь, и сквозь два отверстия, проделанные в грубо отесанных балках. Фасад едва был заметен с дороги: его невозможно было разглядеть не только белому путешественнику, – не исключено, что и проницательный взор индейца мог не заметить его. Он был, впрочем, окружен изгородью, странный вид которой удивлял путешественника, непривычного к растительности этого отдаленного уголка земли. Она состояла из цилиндрических кустов кактуса, посаженных в виде кольев палисада так близко один от другого, что между ними едва виднелись просветы – и те наполнялись колючками. Кустарники стояли в виде правильных колонн дюймов по шести в диаметре и от шести до десяти футов вышиной. Весной вершины этих живых колонн были покрыты массой ярко-пунцовых, словно восковых цветов, на месте которых потом появлялись яркие ароматные вкусные плоды.

Только проникнув за эту изгородь, можно было увидеть маленькое ранчо. Несмотря на грубые стены постройки, прекрасно ухоженный сад, ее окружавший, свидетельствовал о заботливости трудолюбивого хозяина.

За изгородью из кактусов находилась другая площадка, окруженная загородкой – простой стеной из земляного кирпича. Это загон, где помещался скот, в одном углу которого был выстроен сарай вроде конюшни. Сюда загоняли с полдюжины мулов и с десяток быков, а конюшня служила приютом для верхового коня чистой андалузской крови. В описываемое время помещения эти пустовали, ибо конь, быки и мулы – все животные и их владелец отправились далеко в прерии.

Вот здесь жил Карлос, охотник на бизонов, с красавицей сестрой и своей старой матерью. Хотя он жил здесь с самого детства, однако не имел ничего общего с остальным населением. Его не признавали своим ни испанцы, ни индейцы – до такой степени отличался он от тех и от других. Отец Хоакин говорил правду: семейство Карлоса и в самом деле было североамериканского происхождения. Родители уже очень давно поселились в долине, но никто не знал, откуда они прибыли. Известно было только, что они пришли с востока через огромные Великие Равнины, что были еретиками и что их не удалось обратить в католичество. Без покровительства прежнего военного коменданта их бы давно изгнали или как-нибудь расправились бы с ними.

Они всегда внушали суеверный страх сан-ильдефонскому простонародью. Чувство это позднее приняло новую форму, сосредоточившись на матери Карлоса: на нее смотрели как на колдунью (hechicera), и все, кто только встречался с нею, спешили осенить себя крестным знамением для предупреждения несчастья. Впрочем, ее мало видели: она, по-видимому, избегала появляться на людях, не общалась с жителями долины, и если оказалась на празднике святого Иоанна, то лишь потому, что Карлос хотел доставить развлечение нежно любимым сестре и матери.

Североамериканское происхождение служило главной причиной их уединенного образа жизни. Испано-мексиканцы нисколько не симпатизировали англо-американцам и относились друг к другу с подозрением. Эта неприязнь деятельно поддерживалась правительством и духовенством, не гнушающимися всяческих интриг и козней. События, совершившиеся впоследствии, подготовлялись уже на границах Мексики: на Флориду и Луизиану смотрели как на ступени нисходящей лестницы американского могущества, силу которого уже предвидели разумные люди; но, не заботясь о будущем, масса питала глубокую ненависть к гражданам Соединенных Штатов. Семейство охотника на бизонов страдало от племенных предрассудков и жило почти отдельно от обитателей долины; общались они лишь с коренными туземцами, бедными тагносами, не разделявшими общей настроенности против американцев.

Войдя в дом Карлоса, мы застанем белокурую Розиту, сидящую на циновке и занятую тканием шали. Деревянный станок ее сделан самым грубым образом, но длинные голубоватые нити, вытянутые параллельно и дрожащие при каждом прикосновении ее искусных рук, скоро преобразятся в прелестную шаль, которую кокетливо накинет на голову какая-нибудь городская щеголиха в Сан-Ильдефонсо. Шали, вытканные Розитой, пользуются известностью во всей долине. Ни одна рукодельница в долине не сравнится по искусству плетения шалей с сестрой охотника на бизонов. Подобно тому, как Карлос превосходит всех молодых людей в гимнастике и верховой езде, сестра его первенствует над соперницами в полезном ремесле, доставляющем ей средства к существованию.

Дом состоит из двух комнат, но это значит – на одну больше, нежели в прочих зданиях подобного рода. Семейство охотника на бизонов не совсем еще усвоило индейские нравы и сохранило деликатность, характеризующую англосакса.

Самая большая и самая веселая комната – кухня, потому что свет сюда проникает через дверь. В ней вы найдете небольшой очаг, напоминающий алтарь, полдюжины глиняных горшков, похожих на урны, чашки и кубки из тыквы, камень, на котором раздробляют маис для приготовления лепешек, бизоньи шкуры и циновки для сидения, мешок маиса, пучки сухих трав и связки красного и зеленого стручкового перца. В комнате не имелось икон, и, может быть, во всей долине это был единственный дом, в котором не встречались изображения амахской Богоматери, св. Гваделупы, Скорбящей и т. д. Видно было, что семейство охотника на бизонов и вправду принадлежало к еретикам.

Сидя перед огнем, старуха курит трубку. Странная она, эта старуха, да и странная, должно быть, у нее судьба, о которой, впрочем, никто ничего не знает. Черты ее лица резкие, седые волосы еще отличаются густотой, в глазах сверкает дикий блеск. С первого взгляда, не будучи даже темным и невежественным человеком, вы видите, что она не такая, как все, и готовы принять ее за существо сверхъестественное. Неудивительно, что жители долины считают ее колдуньей.

Глава XXI Зарубки

Стоя на полу на коленях, Розита ловко действовала ткацким челноком, напевая старинные песни нежным и звонким голосом. Это были то старинные напевы американских лесов, переданные ей матерью, то старинные испанские романсы. Она больше всего любила «Трубадура», мелодия которого показалась бы очаровательной и самому строгому современному ценителю, когда Розита пела его, аккомпанируя себе на мандолине.

В этот момент она пела для развлечения, но серебристый голос ее мог обойтись и без аккомпанемента.

Старуха оставила трубку и принялась за работу. Если само ремесло было патриархальной простоты, то прядильная машина была еще примитивнее: она представляла собой просто быстрое, неутомимое допотопное веретено. Но старуха действовала им с необыкновенным проворством, и нити, выпряденные и предназначенные на выделку шалей, были так же тонки, как и произведенные новейшими машинами.

– Бедный наш Карлос! – воскликнула Розита. – Раз, два, три, четыре, пять, шесть… Я сделала шесть зарубок. Вот уже шесть дней как он уехал. Матушка! Должно быть, он уже перешел Льяно Эстакадо. Надеюсь, что дела его пойдут удачно и что индейцы примут его по-доброму.

И, говоря это, Розита смотрела на висевшую на стене кедровую палочку, служившую для нее одновременно и часами, и календарем. Она должна была ежедневно сделать на ней зарубку до возвращения любимого брата и таким образом вести точный счет времени его отсутствия.

– Не бойся ничего, нинна[21], – отвечала мать. – У моего Карлоса характер отца, он взял с собой отцово ружье, и он сумеет им правильно распорядиться. Не бойся за брата!

– Но, матушка, ведь он отправился по новой дороге. А что, если он встретится с каким-нибудь враждебным племенем?

– Не бойся за него, нинна. У Карлоса здесь, рядом с нами, враги опаснее индейцев. Они нас ненавидят, эти презренные невольники, дети испанцев; эти собаки, эти креолы ненавидят нас за то, что мы саксы.

– О, не говорите этого, матушка. Не все же они наши враги, ведь у нас есть несколько друзей.

Розита думала о доне Хуане.

– Очень мало, мало, да и те рассеяны по долине, они редко бывают у нас. Но что нам до них, когда мой сын дома. Мне достаточно его дружбы. Он добр, храбр, силен – и кто может сравниться с моим Карлосом! И он любит свою старую мать, которую эти жалкие рабы считают странной. Невзирая ни на что, он так привязан к старой матери. И разве мне нужна еще чья-нибудь дружба?..

Старуха засмеялась торжествующим смехом, в котором звучала ее радость, ее гордость за такого сына!

– Как много товаров он увез с собой, матушка: у него никогда не было столько. Где он мог взять столько денег для покупки?

Розита наверняка не знала, но в глубине души догадывалась, кто снабдил ее брата деньгами, кто именно их друг.

– О, если он выгодно продаст все это, то возвратится богатым, – продолжала она, – и приведет целое стадо мулов. С каким нетерпением я ожидаю его возвращения… Раз… два… три… шесть… да, на палочке только шесть зарубок…. Ах! Я хотела бы, чтобы она скорее была намечена с обеих сторон!

После этого она снова принялась за работу. Тем временем старуха отложила веретено и подошла к очагу. Она раскрыла стоявший на небольшом огне горшок, из которого по комнате распространился аппетитный запах. В нем готовилось жаркое из мелко изрубленного вяленого бизоньего мяса, крепко приправленного испанским луком и стручками красного перца. Старуха зачерпнула кушанье деревянной ложкой и, попробовав его, сказала:

– Нинна, жаркое готово, будем обедать.

– Хорошо, матушка, в таком случае я сделаю тор тильи[22].

Лепешки эти никогда не приготовляются заранее, их едят только теплыми, прямо со сковородки. Их пекут в нужном количестве, когда уже настанет час обеда или даже во время еды. Зерно маиса раздавливают посредством гранитной скалки на гладком наклонном камне, помещенном на четырех ножках и называемом металомана. Полученная таким образом масса печется на металлическом листе, который называется комаль.

Поставив комаль на огонь, Розита с помощью скалки растерла маис на камне и приготовила из него белоснежное тесто, из которого потом слепила круглую тортилью толщиной с вафлю. Оставалось только бросить этот блин на сковородку, перевернуть его и подавать к обеду.

Операция эта требовала известного искусства и незаурядной ловкости, но Розита проделала ее с необыкновенной сноровкой, потому что была образцовая мастерица печь тортильи.

Когда она приготовила достаточное количество лепешек, мать ее подала на стол жаркое, и обе принялись обедать, не пользуясь ни ножами, ни вилками, ни даже ложками. Горячая тортилья, способная принять всевозможные формы, заменяла все эти три орудия, на которые в мексиканском ранчо смотрят как на излишнее изобретение цивилизации.

В минуту, когда они заканчивали свою трапезу, до их слуха долетели необычные звуки.

– Что это такое? – спросила молодая девушка, быстро вскочив со своего места.

Через открытую дверь и так называемые окна в комнату снова проникли эти звуки.

– Это труба! – воскликнула Розита, когда звуки раздались вторично. – Это солдаты.

И, выбежав из комнаты, она начала смотреть сквозь щели между кактусами.

Действительно, это были солдаты. Отряд улан, следовавший сверху долины, переменил направление и остановился перед ранчо. Их блестящие мундиры, флажки на пиках и аксельбанты, сверкавшие на солнце, придавали им весьма красивый и веселый вид. Но что было причиной появления отряда? Как мы уже сказали, ранчо стояло в стороне от дороги, и войска никогда не приближались к нему, даже и в то время, когда объезжали окрестность. Почему же они изменили свой обычный путь?

Розита задавала сама себе эти вопросы, потом спросила у матери, но они обе не могли ответить на них. Девушка опять вернулась к ограде и, продолжая наблюдать, увидела, как один офицер прискакал к дому, остановился у изгороди и заглянул в сад через верхушки кактусов.

Как только Розита увидела его шляпу с султаном и лицо, она тотчас же узнала его: это был офицер, который так нахально смотрел на нее на празднике святого Иоанна.

Это был комендант Вискарра.

Глава XXII Дурно принятый поклонник

Розита отступила к двери, но прежде отозвала огромного волкодава по кличке Бизон, который яростно лаял на незнакомца. Пес повиновался, но не переставал ворчать, очевидно, ему было досадно, что он не мог вцепиться в ноги коня или всадника.

– Благодарю вас, прелестная сеньорита, – сказал офицер, – защищая меня от этого свирепого зверя, вы доказываете доброту души, и дай Бог, чтобы это была только единственная опасность, которая мне здесь угрожает.

– Чего же вы еще здесь боитесь, сеньор? – удивленно спросила Розита.

– Ваших глаз, прекрасное дитя, ваших глаз, которые уже меня ранили. Они намного опаснее, чем острые зубы вашего пса.

– Кабальеро, – возразила, покраснев, Розита, – наверное, вы приехали сюда не для того, чтобы насмехаться над бедной девушкой. Могу ли я узнать причину вашего приезда?

– Нет никакой особой причины, прелестная Розита. Мне просто хотелось увидеть вас – вот и все. Бога ради, не уходите! Меня привела к вам жажда, у меня в горле пересохло, и я заехал просто напиться. Надеюсь, вы не откажете мне в стакане воды, прелестная сеньорита?

Последние слова он проговорил наскоро и отрывисто, чтобы удержать девушку, готовую оборвать разговор и уйти в дом. Вискарре совсем не хотелось пить, но он полагал, и совершенно справедливо, что по закону гостеприимства не мог последовать отказ и девушка принесет воды, а там, глядишь, возможно, удастся добиться и большего.

Действительно, не отвечая на комплименты, Розита поспешила за водой, возвратилась к садовой двери и предложила коменданту тыквенную кружку, наполненную водой, ожидая, пока он напьется и вернет кружку.

Сделав через силу несколько глотков, чтобы его просьба не выглядела предлогом, и выплеснув остальную воду, Вискарра протянул кружку с тем, чтобы возвратить, но продолжал держать ее крепко в руке, устремив на Розиту дерзкий взгляд, исполненный грубой, животной страсти.

– Не позволено ли мне будет, прелестная сеньорита, поцеловать хорошенькую ручку моей благодетельницы?

– Будьте добры, сеньор, возвратите мне, пожалуйста, кружку!

– Прежде всего справедливость требует расплатиться за одолжение. Потрудитесь принять от меня это.

И он бросил в кружку унцию золота.

– Нет, сеньор, я не могу взять денег за такую ничтожную услугу: я исполнила только свой долг и не приму вашего золота, – твердо закончила девушка.

– Милая Розита! Ведь вы уже завладели моим сердцем, – почему же отказываетесь от этой безделицы?

– Я вас не понимаю и в таком случае оставляю. Возвратите мне кружку и заберите оттуда свои деньги. И прощайте, сеньор, мне необходимо возвратиться. Надо продолжать работу.

– Я отдам ее только вместе с золотом.

– Тогда оставьте ее себе!

– Одно слово! – воскликнул Вискарра. – Я хочу вас попросить еще об одном одолжении. Не откажите в любезности, дайте, пожалуйста, огня закурить сигару. Возьмите вашу кружку: в ней уже нет унции золота, и простите меня за то, что я предложил ее.

Комендант видел, что девушка оскорбилась серьезно и делал попытки успокоить ее. Обезоруженная извинением, она взяла кружку, пошла за горячим углем и вынесла его на маленьком совке.

В это время Вискарра спокойно слез с седла и привязал лошадь к столбу.

– Сеньорита, – сказал он, – я очень устал и хочу попросить у вас позволения войти к вам на минуту укрыться от солнечного зноя и немного отдохнуть.

Такая навязчивая настойчивость очень не понравилась молодой девушке, но она не считала себя вправе отказать в этой просьбе, и скоро в домике забренчала сабля и зазвенели шпоры полковника.

Розита молча последовала за ним. Старая мать, сидя в углу, словно не заметила полковника и не удостоила его даже взглядом. Собака ходила вокруг Вискарры с ворчанием, но по приказу Розиты улеглась на циновке, не переставая злобно поглядывать на незнакомца.

Комендант не увидел решительно никакого, даже положенного подобия радости: Розита не сказала ему ни одного приветливого слова, старуха не двигалась. Пес недвусмысленно выражал самые враждебные намерения. Возможен ли подобный прием для такой важной особы! Коменданту прямо дали почувствовать, что он здесь нежеланный гость.

Однако Вискарра не был из тех, кто обращает внимание на чувства простолюдина. Какое ему было дело до их симпатий и антипатий, приязни или неприязни, особенно, если речь шла об удовлетворении его прихоти? Закурив сигару, он уселся на скамейке так же беззаботно, как у себя в казарме. Некоторое время он молча курил. Розита снова принялась за свою работу, стала на колени и начала ткать, словно возле нее не было постороннего человека.

– Как это искусно! – воскликнул офицер, притворяясь, что его занимает ткацкий станок. – Мне давно уже хотелось посмотреть эту штуку, наконец, удалось видеть, как делаются шали. Ведь это шаль, сеньорита? Как интересно! Можете ли вы сделать за день одну шаль, сеньорита?

– Да, сеньор, – коротко отвечала Розита.

– Ведь это бумажная пряжа?

– Да, сеньор.

– Нитки подобраны с большим вкусом. Замечательный узор. Вы сами их подбираете?

– Да, сеньор.

– Право, для этого надо много таланта. Мне любопытно было бы понять, как проходят и переплетаются эти нитки.

И, подойдя к станку, Вискарра опустился на колени.

– Право, это мудреная и оригинальная работа, – продолжал он. – Можете ли вы научить меня делать шали, прелестная Розита?

Услышав имя своей дочери, старуха вздрогнула и в первый раз подняла глаза.

– Я серьезно спрашиваю, – сказал полковник. – Можете ли вы научить меня ткать?

– Нет, сеньор.

Этот краткий ответ не смутил коменданта, и он продолжал с невозмутимой самоуверенностью:

– А между тем, я не глуп, и мне кажется, что мог бы научиться. Стоит только взять челнок, просунуть его между ниток и так далее.

В то же время он подвинулся вперед и будто бы случайно прикоснулся к руке молодой девушки. Прикосновение это воспламенило полковника, он не мог более совладать с собой и прибавил шепотом:

– Прелестная Розита, я люблю вас! Поцелуйте же меня один только раз…

Прежде нежели девушка могла увернуться, он обнял и крепко поцеловал ее.

Розита вскрикнула, но более страшный и дикий крик раздался из глубины комнаты. Старуха вскочила, выпрямилась и с яростью тигрицы бросилась на офицера. Длинные, костлявые пальцы ее вцепились в шею злосчастного Вискарры.

– Прочь, злая цыганка! – воскликнул он, обороняясь. – Оставь меня, а не то берегись, я зарублю тебя, проклятая! Прочь, тебе говорят!

Несмотря на угрозу, старуха, не выпуская его, разорвала воротник и эполеты полковника, но в пальцах ее было силы меньше, нежели в зубах пса, который вскочил с циновки, как только увидел возможность вцепиться в икры коменданта…

– Помогите! – закричал незадачливый гость изо всей силы. – Сюда, сержант Гомес! Измена!

– Подлый ачупино! – воскликнула старуха. – Мы не боялись бы твоих подлых выходок, испанская собака, если бы мой покойный муж был жив или мой сын находился бы дома. У тебя не осталось бы ни капли крови в жилах, когда ты оставил бы этот дом, опозоренный тобой. Ступай со своими любезностями к своим бесстыдным девкам Сан-Ильдефонсо, которых ты привык посещать… Убирайся!

– Черт! – взревел комендант, которого пес уже схватил за ноги. – Сюда! Гомес! Захвати пистолеты и влепи ему пулю! Скорее! Скорее!

И, махая саблей, доблестный офицер начал отступление к двери. Благодаря помощи капрала ему удалось вскочить на лошадь.

Гомес разрядил оба пистолета в собаку, которую, однако же, ранить не удалось, но пес, видя, что мог привлечь новых неприятелей, отказался от битвы и молча побежал в комнату.

Уже сидя в седле, комендант услышал насмешливый хохот в ранчо. Он узнал звонкий, серебристый голос Розиты и пришел в такую ярость, что готов был осадить дом и велеть убить собаку, но рассудил, что это значило бы продемонстрировать свое унижение и всех своих солдат сделать свидетелями скандала. Такого исхода он не хотел. Приблизившись к солдатам, он дал команду повернуть в город, и все двинулись в путь.

Проехав некоторое время молча во главе отряда, Вискарра сдал его капралу, а сам, задыхаясь от злости и разочарования, поскакал вперед. Встреча с всадником, закутанным в синий плащ и направлявшимся к уединенному ранчо, удвоила страсть разозленного коменданта, потому что он узнал дона Хуана. Он не остановился обменяться с ним несколькими словами; он взглянул на него с ненавистью и загоревшейся в душе жаждой мщения.

Комендант поехал шагом, только достигнув крепостной аллеи. Взмыленная лошадь его дорого заплатила за злость и ненависть своего всадника.

Глава XXIII Хороший прием

Когда за изгородью все успокоилось и стихло, Розита осторожно вышла в садик. Она слышала звуки трубы и хотела удостовериться, уехали ли солдаты. К величайшему удовольствию, она увидела отряд, удаляющийся по дороге к Сан-Ильдефонсо и, вернувшись в дом, поспешила сообщить об этом матери, которая уже уселась на циновке и спокойно курила трубку.

– Негодяи! – воскликнула старуха. – Я знала, что этим кончится. Для обращения их в бегство достаточно женщины моего возраста и собаки. Но если бы Карлос был с нами, какой урок он дал бы этому заносчивому ачупино!

– Не беспокойтесь, матушка, я не думаю, чтобы они возвратились. Вы вместе с добрым Бизоном изгнали их навсегда. Он вел себя отлично. Но, может быть, он ранен! Сюда, славный мой пес, сюда, мой друг; у меня для тебя есть гостинец! Иди ко мне, храбрец!

При звуках знакомого голоса Бизон вылез из своего убежища и начал прыгать и махать хвостом, кротко глядя на молодую девушку. Розита наклонилась и внимательно осмотрела косматую шерсть животного, боясь отыскать на нем кровавые следы пули. К счастью, на собаке не было и царапины, а прыжки, которые он делал около молодой хозяйки, свидетельствовали о его удовлетворительном моральном и физическом состоянии.

Это была одна из великолепных пастушьих собак Новой Мексики, наполовину волчьей породы, что не мешает им с успехом защищать стадо от нападений волков и медведей. Это наилучшие в мире охотничьи собаки!

Убедившись, что пес цел и невредим, молодая девушка встала на скамейку и сняла с какой-то связки предмет странной формы, похожий на кусок кривой колбасы. Но это была не колбаса, хотя по радостному повизгиванию и блеску собачьих глаз было понятно, что пес ценил этот предмет довольно высоко, ничуть не меньше колбасы. Это были полоски бизоньего мяса – давно уже известного собаке, и пес завизжал от удовольствия и жадно схватил лакомый гостинец.

Не вполне успокоившись от страха, Розита еще раз побежала выглянуть за ограду. На этот раз к дому приближался всадник, но девушка не ощутила ни малейшей тревоги. Напротив, сердце ее забилось от радости, когда она увидела скотовода дона Хуана, закутанного в великолепный синий плащ, верхом на лошади в богатой сбруе. Подъехав к воротам и увидев девушку, он приветливо окликнул ее.

– Добрый день, Розита, – сказал он мягким голосом.

– Добрый день, дон Хуан! – радостно ответила молодая девушка.

– Здорова ли ваша матушка?

– Благодарю вас, сеньор, она здорова, как всегда. Ха, ха, ха! – и девушка звонко рассмеялась.

– Что это значит? Почему вы смеетесь? – воскликнул дон Хуан. – Что за смех?

– Ха, ха, ха! А вы не видели военных? – продолжая смеяться, спросила Розита.

– Я встретил их, они скакали в город, словно за ними по следам гнались апачи. Комендант был далеко впереди и скакал быстрее всех. Я думал, что они встретили воинственных индейцев, ибо это их обычный аллюр при подобной встрече.

– Ха, ха, ха! Не заметили ли вы какой-нибудь странности в одежде офицера?

– Кажется, заметил. Он продирался, наверное, через все окрестные колючие кустарники. Правда, мне некогда было его рассматривать. Он так взглянул на меня – в этом взгляде не было ничего приятного: вероятно, он еще не позабыл своего проигрыша. Но отчего вы смеетесь, милая Розита? Не заезжали ли сюда уланы с улицы, и что же такое случилось?

Розита вкратце рассказала, как полковник попросил воды и огня и как, войдя в дом, был атакован и прогнан с позором храбрым псом. Однако она умолчала о некоторых существенных подробностях. Она не рассказала также ни об оскорбительных словах, ни о поцелуе коменданта. Вспыльчивый дон Хуан не мог бы спокойно выслушать все это до конца, и гнев легко толкнул бы его на какую-нибудь безрассудную выходку, и он из-за девушки сможет попасть в беду. Поэтому Розита решила скрыть настоящую причину случившегося скандала и представила дело лишь с комической стороны.

Несмотря на это, дону Хуану все это не показалось столь смешным. Прием, оказанный Вискарре, мог, по его мнению, привести к весьма серьезным последствиям. Как военный губернатор Сан-Ильдефонсо, великий военачальник, победитель непокорных индейцев, герой сотни сражений, никогда, впрочем, не происходивших в действительности, был побежден одной собакой! Дон Хуан не сомневался, что комендант так этого не оставит. Конечно, он замышляет месть, осуществить которую у него всегда найдутся средства. Эти и другие тревожные мысли терзали молодого человека. Потом еще: по какому поводу, зачем полковник приезжал на ранчо? Как он отыскал это уединенное жилище? Кто служил ему проводником? Зачем отряд свернул с привычной дороги?

Все эти вопросы дон Хуан задавал самому себе, он боялся спрашивать об этом Розиту, не желая показаться ревнивым; но мог ли он эту свою ревность победить? А может быть, Розита радушно предложила кружку воды коменданту, поспешила принести огня, возможно, даже сама пригласила его в комнату? Ведь она сейчас очень весела вместо того, чтобы сердиться и оскорбиться из-за подобного визита.

Мысли эти помешали дону Хуану присоединиться к веселому смеху Розиты. Правда, когда девушка предложила ему зайти в дом отдохнуть, к нему возвратилось хорошее расположение духа. Последовав через садик за ней в комнату, он стал рядом с ней на колени на циновке, чтобы удобнее было разговаривать с Розитой, принявшейся за работу. Разговаривая, он помогал ей то натянуть спутавшуюся нитку, то развязать узел, причем руки молодых людей встречались и оставались в соприкосновении дольше, нежели было нужно, чтобы распутать узел. Впрочем, они находились без свидетелей: старуха дремала, а пес, если что и замечал, то не приходил в негодование и никому ничего не говорил. Он не только не искал ссоры с доном Хуаном, а, по-видимому, полностью одобрял его поведение.

Глава XXIV Посредница

По приезде домой в свою роскошную квартиру первой заботой Вискарры было потребовать вина, и он пил много, чтобы утопить свою грусть и досаду в вине, в чем и преуспел на первых порах. Но облегчение, доставляемое винными парами, кратковременно. Усыпленные ими страсти не замедлят проснуться раньше, чем индивидуум полностью отрезвеет. Все в мире вина не в состоянии продлить забвение до бесконечности. Ревность и зависть вновь проснутся, и очень скоро!

Сердце Вискарры волновали различные чувства: любовь, по крайней мере то чувство, на какое способны подобные развратники, ревность, гнев, распаленный тем, что с ним обошлись невежливо, уязвили его самолюбие, унизили, и в особенности отчаяние. Он понимал, что повторить посещение значило бы подвергать себя новой и, может быть, более жестокой неудаче. Как теперь повторить ухаживание? Очевидно, блондинка не обращала на него внимания, несмотря на его золотое шитье, султан и высокое положение. Эта девушка совершенно не походила на тех, которых он до сих пор удостаивал своим вниманием. Сколько обитательниц долины, не задумавшись, приняли бы от него унцию золота!

Ему невозможно теперь было ехать на ранчо, но в таком случае каким же образом и где увидеться с Розитой? Она редко приезжала в город, да и то постоянно в сопровождении брата. Никак не исправить этот свой неудавшийся визит. Он разделен был с ней так же, как если бы она находилась за монастырскими стенами, даже больше. Никакой надежды… Но следовало ли из-за этого отказываться от победы? Нет, он не отступится. Он не хотел, чтобы поползли слухи, будто великий волокита, неотразимый сердцеед Вискарра отвергнут простой полунищей работницей. Он не знал неудач до сих пор – не узнает и теперь.

Только одно уже тщеславие могло подвигнуть полковника к настойчивости, но его страсть не требовала подпитки: она была в высшей степени возбуждена препятствиями, и от этого его энергия и упрямство возрастали еще больше. Самолюбие коменданта, оскорбленное презрением Розиты, тем более страдало от благосклонности, которую девушка оказывала молодому скотоводу. Еще на празднике он заметил дружеские отношения между доном Хуаном, Карлосом и его сестрой, видел, как они разговаривали, выпивали и веселились все вместе. С тех пор он почувствовал ревность, хотя и льстил себя надеждой на скорую и легкую победу. Но это чувство, еще слабое вначале, неимоверно возросло с тех пор, как он в самый момент своего унижения увидел соперника на дороге к ранчо, где ему, вероятно, расскажут обо всем, что произошло, и они вместе с блондинкой будут смеяться над ним. Над ним – Вискаррой! Эта мысль сжигала его.

Значит, теперь тем более необходимо овладеть Розитой, но, не обладая достаточным хладнокровием для составления подобного плана, полковник послал пригласить Робладо.

Капитан был способным сообщником, пригодным как никто для организации достижения этой цели… Оба они относились к женщинам довольно грубо, оба были подлецами, но Вискарра был скорее сценический герой, мастер обольщения, искусный в волокитствах, не пропускавший ни одной хорошенькой женщины, а более развращенный Робладо использовал при случае и насилие, не брезгуя никакими средствами, и не отступал ни перед чем, если это было выгодно и неопасно. Негодяй он был, конечно, более изощренный, чем комендант.

«Это человек, какой мне необходим, – подумал Вискарра. – Он знает все хитрости любви, стратегию и тактику как у цивилизованных народов, так и даже у диких индейцев. Вероятно, он даст мне дельный совет в данном случае».

Робладо, со своей стороны, также нуждался в совете: он просил руки Каталины, которую дон Амбросио и обещал ему, но сеньорита не дала своего согласия, к величайшему изумлению всех обитателей Сан-Ильдефонсо. Она окончательно не отказала из опасения вызвать резкую реакцию своего отца, который мог проявить отцовскую власть и заставить ее подчиниться; но она попросила отсрочки, сославшись на то, что ей еще рано выходить замуж, и дон Амбросио согласился отложить свадьбу. Но это пришлось не по вкусу Робладо, который мечтал разбогатеть как можно скорее. Во всяком случае он надеялся вернуть дона Амбросио к его первоначальному решению, воспользовавшись для этого влиянием коменданта, и, чтобы расположить в свою пользу последнего, готов был оказать ему всяческие услуги, чтобы начальник оказался у него в долгу.

Едва только капитан узнал, в чем дело, он в ту же минуту обратился к коменданту:

– Вы не так начали, дорогой полковник, и это меня удивляет, когда я подумаю о вашей ловкости и вашем опыте. Вы явились на ранчо, как орел на голубятню, и вполне естественно, что голуби испугались. Вам совсем и не следовало туда отправляться.

– Но как же тогда я мог бы увидеться с ней?

– Смотря по обстоятельствам, у вас дома или в другом месте.

– Это невозможно. Она никогда не согласилась бы прийти.

– Понимаю, что лично с вами она не стала бы вступать в переговоры, но неужели вам не известно, что существуют сводни?

И Робладо громко расхохотался.

– Посредницы? А я и не подумал об этом. Я никогда в них не нуждался.

– Все вы, помешанные на приличиях, пренебрегаете этими посланницами любви. Что же касается меня, то, по-моему, они полезны в высшей степени: избавляя нас от труда и излишней траты времени, они снижают вероятность неудачи. Еще и теперь не поздно. Советую вам. А если по каким-то причинам опять что-то не выйдет, останется еще одно средство…

Мы не будем следить за дальнейшим разговором двух негодяев. Достаточно того, если мы скажем, что за стаканом вина они подробно обсуждали путь исполнения своих гнусных намерений. Больше часа, попивая вино, они обдумывали, как дальше действовать. Свой план они начали выполнять, но результат оказался не тот, которого они ожидали.

Избранная ими посредница, сводня, на другой же день отправилась на уединенное ранчо, но потерпела в своем предприятии еще большую неудачу, нежели сам полковник. Прокравшись туда со всеми предосторожностями, она сумела разговориться с Розитой и передала ей признание коменданта, изложив цель своего визита. Девушка тотчас рассказала все матери, и посланнице коменданта пришлось получить такую потасовку, по сравнению с которой неприятности, испытанные полковником, казались сущим пустяком. Она умоляла о пощаде, уже только о спасении жизни от ярости страшного пса. Она подумала жаловаться, но, приняв во внимание характер данного ей поручения, рассудила, что было бы благоразумнее молча перенести страдания и заслуженные оскорбления и проглотить обиду, дабы не потерять окончательно свою профессию.

Глава XXV Маскарад

– Посредница срезалась, – сказал полковник капитану. – Посмотрим, какая другая тетива остается моему луку.

– Разве вы не догадываетесь, любезный полковник?

– Не совсем, – отвечал Вискарра.

Однако же у него готово было сорваться с языка слово «насилие». Он думал уже о нем в самый первый день своей неудачи, в первоначальном порыве гнева. И он не ошибся в ответе капитана.

– Действуйте силой! – сказал Робладо.

– Но каким образом?

– Возьмите несколько солдат и ночью совершите похищение красавицы. Ничего нет проще. Вы с этого и должны были начать с такой дурочкой. Похищенная девушка весьма скоро смягчается, я это знаю по опыту. Уверяю вас, что ваша хорошенькая блондиночка станет ручной задолго до возвращения охотника.

– А в противном случае?

– Но чего же вам бояться и в противном случае?

– Злословия, сплетен, Робладо.

– Э, дорогой полковник, вы проявляете невероятную робость в этом деле! Если до сих пор оно велось дурно, то из этого не следует, что и впредь вы поведете его неблагоразумно и неловко. Вы увезете ее ночью. У вас здесь есть комнаты, куда никто не смеет войти, есть даже те, что совсем без окон. Выберите надежных людей, которых много и не потребуется: достаточно человек шесть, и вы заткнете им рты шестью золотыми унциями. Это так же легко, как украсть рубашку, а здесь речь и идет только о рубашечке.

Глупая и грубая острота показалась самому Робладо такой занимательной, что он разразился хохотом сам и увлек коменданта.

Полковник, однако же, не решался прибегнуть к крайним мерам. Хотя он был и не так груб, как его товарищ, не таким отъявленным подлецом, его удерживали не деликатность чувств и не душевное благородство – он давно уже равнодушно смотрел на зло, причиняемое им ближнему. Не волновало его также и то, будет ли Розита счастлива или несчастлива. Его удерживал страх. Робладо упрекнул его в робости, и упрек этот имел основания.

Вискарра не мог бояться какого-то физического наказания: жертва и ее родственники были слабы и беспомощны, в то время как сам он пользовался здесь почти неограниченной властью. Для него не представляло затруднений отделаться от людей, которые мешали ему, он даже мог своему акту мщения придать вид справедливости, чтобы, даже осудив на смерть невинных людей, объявить это актом правосудия. Народ роптал, креолы[23] угрожали лишить Испанию власти над Мексикой; правительство метрополии стремилось удержать посредством строгих мер постепенно возраставшее волнение умов. При подобных обстоятельствах легко не только арестовать, но и лишить жизни самых невинных, под предлогом государственной измены. Вискарру удерживал лишь страх скандала: невозможно, чтобы осталось в секрете такое дерзкое похищение и чтобы вся долина с жадностью не обсуждала такую скандальную, такую пикантную историю. Новость могла перешагнуть границы колонии (а это уже совсем плохо) и, может быть, достичь ушей самого вице-короля. Этого комендант боялся больше всего. Мексиканский двор вообще-то не отличался строгой нравственностью, он сквозь пальцы смотрел на разные дебоши, если только они совершались не всенародно, а втихомолку, но мог ли он не обратить внимание на такое насилие, какое задумал Вискарра? Нет, конечно, – хотя бы из политических соображений.

Вообще страх полковника имел основания. Дело не могло остаться в тайне: мошенники, которым он рассчитывал поручить его, легко разболтали бы о своем подвиге. Конечно, он мог наказать своих солдат за болтливость, так как это были его подчиненные, но что толку из этого, какую бы пользу извлек он из своего мщения? Это все равно, что запереть конюшню после того, как украдены лошади.

Возможно ли было обмануть народ отрицанием факта? Без сомнения, ревнивый поклонник, находившийся рядом, и брат, который должен был возвратиться, приложили бы все возможные усилия, чтобы найти похитителя. К тому же с похищением как нельзя лучше совпали бы и посещение коменданта, и попытка сводни. Вискарру заподозрили бы, обвинили, Карлос и дон Хуан преследовали бы его самым страшным образом, а чтобы избавиться от них, необходимо было вступить на путь, усеянный пропастями.

Таковы были рассуждения коменданта, которые он изложил капитану Робладо.

– Это не значит, что я отказываюсь от дела, – прибавил он, – напротив, я желаю добиться своего, но средства, предлагаемые вами, связаны с немалым риском и чреваты множеством опасностей. Надо бы поискать чего-то другого.

И они нашли.

Робладо был человеком более основательным и характером решительнее, чем его начальник. Подумав несколько мгновений, он поставил стакан на стол и воскликнул:

– Ура, Вискарра! Дело в шляпе!

– Браво!

– Завтра же, если хотите, красавица будет у вас во власти, и самые злые языки ничего не заподозрят. Во всяком случае, вы можете пренебрегать ими, бояться вам нечего. Мне пришла в голову великолепная мысль, единственная, подсказывающая, как можно преодолеть все затруднения.

– Не мучьте же меня, Бога ради, дружище! Сообщите поскорее свой план!

– Дайте окончить стакан, такая превосходная мысль горячит и увеличивает жажду.

– Пейте же, пейте поскорее! – говорил нетерпеливый Вискарра, подливая вина сообщнику.

Осушив свой стакан, Робладо подошел к полковнику и шепотом сообщил ему подробности нового плана. Мысль Робладо была принята с восторгом, и полковник, вскочив со своего места, повторял: «Браво! Браво!..» Несколько раз он прошел по комнате с беспокойством радостно возбужденного человека и затем разразился смехом.

– Черт побери, друг мой! Вы в стратегии искуснее самого великого Конде[24]. Клянусь, это превосходный план, и я не замедлю привести его в исполнение.

– Зачем откладывать? Приступим сию же минуту!

– Вы правы, следует немедленно заняться приготовлениями к этому замечательному маскараду.

Глава XXVI Непокорные индейцы

Но сложившиеся последующие события, казалось, должны были бы отстрочить исполнение плана, задуманного офицерами. Меньше чем через двадцать четыре часа после их разговора слух о нападении индейцев распространился в городе и разнесся по всей долине. Уверяли, что шайки апачей, ютов или команчей появились в окрестности в полном боевом уборе. С минуты на минуту можно было ожидать нападения. Действительно, на второй день стало известно, что несколько пастухов подверглись нападению на плоскогорье, почти рядом с городом. Им удалось спастись, но хищники перебили их собак, а изрядное количество скота угнали в горы в свои неприступные убежища. Пастухи узнали ютов и их военную разрисовку. После успешной охоты на востоке Пекоса отряду этого племени вздумалось совершить набег на колонию, чтобы затем возвратиться к источникам дель Норте, где было их главное местопребывание.

Появление ютов легко объяснялось. Вероятно, они взяли дань с населения, живущего в богатой долине Таос, и благоденствие Сан-Ильдефонсо, видимо, не давало им покоя, возбуждая их алчность. В торжестве их не могло быть ни малейшего сомнения. А команчи и апачи жили мирно с Сан-Ильдефонсо, ограничиваясь с некоторых пор небольшими набегами на провинции Коагуила и Чиуауа.

В тот же день, когда угнали овец в горах, совершился более крупный грабеж. К вечеру индейцы спустились в долину в низовьях реки и угнали огромное количество всякого рода скота. Испуганные пастухи видели, как индейцы угоняли скот, но не смели сопротивляться и поскорее укрылись на своих фермах.

Хищники не совершили ни одного убийства, вероятно, потому что не встречали сопротивления, и не напали ни на одно жилище. А может быть, их было не много и они ожидали подкрепления, чтобы дерзнуть на более серьезные и опасные действия.

Город и вся долина были поражены ужасом. Обитатели уединенных ферм ночью же переселились в город или в дома крупных землевладельцев (hacienda), которые запирались с наступлением сумерек, под охраной часовых, до рассвета бодрствующих на террасах.

Объявший всех страх был тем сильнее, что никто не ожидал нападения индейцев, с которыми жители долины долгое время находились в хороших отношениях.

Особенную тревогу вызывало будущее, которое всем представлялось в самом мрачном свете. Дикари вряд ли ограничатся угоном нескольких животных. Всем было известно, что во время своих набегов они проявляли неимоверную жестокость: убивали всех мужчин и очень многих женщин, щадя только молодых женщин, но лишь для того, чтобы увести с собой в плен в свои пустыни, где превращали их в жалких, бесправных рабынь. Можно без преувеличения сказать, что в те времена тысячи мексиканок, оторванных навсегда от семьи, от своих родных и друзей, томились в неволе у индейцев. Естественно, что растерянность, смятение, ужас овладели буквально всеми жителями Сан-Ильдефонсо.

Комендант развил неутомимую деятельность. Лично командуя войсками, он объезжал соседние равнины до самых гор и даже забирался в горы. Ночью патрули рыскали в долине по всем направлениям. Жителям рекомендовалось в случае нападения запирать и забаррикадировать двери и не выходить из домов. Все восхищались рвением и энтузиазмом Вискарры. Это случилось в первый раз, когда он получил такую возможность продемонстрировать свою храбрость и, вообще, показать на что он способен, ибо с момента его приезда индейцы вели себя спокойно и никогда не нападали на жителей Сан-Ильдефонсо. Вспоминали, что его предшественник, вместо того чтобы броситься вслед за дикарями, которые несколько раз появлялись в этих местах, запирался в крепости и отсиживался там, пока индейцы угоняли стада в нужном им количестве. Как мужественно и благородно действует по сравнению с ним комендант Вискарра!

Волнение усиливалось с каждым днем, а между тем индейцы никого не убили, не похитили ни одной женщины и появлялись только по ночам. Всеобщее мнение склонялось к тому, что их, видимо, было очень мало, что иначе они бы не побоялись появляться среди бела дня и вообще не постеснялись бы принести мирным жителям намного больше вреда.

Сестра и мать охотника на бизонов оставались все это время в своем ранчо без какой бы то ни было охраны, однако, в отличие от всех остальных, почти без страха. Их образ жизни приучил их пренебрегать опасностями, которые заставляли дрожать от страха их не столь отважных соседей. С другой стороны, вероятнее всего, что индейцев мало интересовала такая жалкая хижина, когда они нацелились на дома богатых землевладельцев. Но Розита с матерью не слишком тревожились еще и потому, что Карлос, торговавший с разными племенами, знал почти всех их вождей и поддерживал с ними дружбу. Те ценили и уважали его как за личные качества, так и потому, что он американец. В ту эпоху англосаксы, по-видимому, пользовались определенным преимуществом по сравнению с мексиканцами; их охотники и торговцы беспрепятственно проходили по местностям, занятым дикарями, которые часто их даже весьма благосклонно принимали, в то время как многочисленным мексиканским караванам постоянно приходилось вступать с ними в схватки. Если дикари впоследствии объявили войну североамериканцам, в этом были виноваты сами белые, которые не раз по-варварски обращались с индейцами.

Карлос же, вступая в какие-либо отношения с индейцами, торгуя с ними или обменивая какие-либо товары, никогда не забывал о своей семье, склоняя дикарей к благосклонности по отношению к своим родным, и уверял мать и сестру, что им нечего бояться, когда он отсутствовал дома. Единственным племенем, с которым он не поддерживал дружеских отношений, были хикариллы – бедное, жалкое племя, которое жило в горах, к северо-востоку от Санта-Фе. Племя это считалось одной из ветвей апачей, но кочевало уединенно и имело мало общего с сильными южными грабителями – мескалеро и койотерос, так названными потому, что одни питались плодами алоэ-мескаля, а другие – койотами, или степными волками.

Вот по всем этим причинам Розита и ее мать, хоть и не оставались совершенно спокойными, когда вокруг ширились разные тревожные слухи, однако и не разделяли в полной мере страха своих соседей.

Дон Хуан несколько раз приходил к ним и предлагал переселиться к нему в его большой, хорошо укрепленный дом, где с помощью многочисленных работников мог выдержать любую осаду, но мать Розиты только смеялась над страхом дона Хуана, а скромная молодая девушка не находила удобным и приличным переезжать в его жилище.

Прошло четыре дня со времени появления индейцев. Наступила ночь. Окончив работу, оставив станок и веретено, Розита с матерью собирались уже улечься спать, как их верный пес с ужаснейшим лаем бросился к двери. Очевидно, кто-то чужой подошел к дому.

Дверь была заперта на засов, но старуха, не спросив даже, кто там, отодвинула засов. Едва она показалась на пороге, как раздался страшный воинственный крик индейцев, и тяжелый удар томагавком по голове свалил ее на землю. Несколько индейцев, разрисованных самым устрашающим образом, в полной боевой раскраске и с перьями, размахивая оружием, вскочили с диким воем в комнату. Невзирая на отчаянную защиту пса, они схватили растерявшуюся, кричавшую от ужаса девушку, вынесли ее на руках и привязали на спине мула; потом, захватив все, что имело какую-нибудь ценность, подожгли ранчо и поспешно ускакали.

Когда Розиту переносили через порог, она не могла не заметить неподвижного, безжизненного тела матери и прежде чем ее увезли, увидела, как огонь распространялся по крыше их домика.

– Бедная матушка! – прошептала она. – Что с ней будет, великий Боже!

Через некоторое время после нападения на ранчо Карлоса или почти одновременно с ним индейцы появились перед домом дона Хуана, но там они ограничились только криками да тем, что пустили несколько стрел в дверь и на террасу. Это не испугало дона Хуана, но он испугался за своих друзей, к которым и отправился, как только индейцы удалились от его фермы. Вскоре он увидел зарево пожара. Кровь застыла у него в жилах; мысль, что Розите грозила опасность, повергла его в отчаяние, близкое к безумию, и в то же время усилила его отвагу. Он был пеший, но хорошо вооружен, и прибавил шагу с решимостью защищать до последней капли крови свою возлюбленную.

Когда он подошел к ранчо, старуха все еще лежала на земле, и багровый блеск горевшей кровли освещал ее бледное лицо. Огонь еще не коснулся ее, но через несколько минут она могла стать жертвой пламени. Дон Хуан перенес ее в садик и побежал в дом искать и звать Розиту голосом, исполненным отчаяния. В ответ на его тревожный зов послышались только треск пожара, свист ветра, крики филина и вой койотов.

Потеряв надежду отыскать молодую девушку, он возвратился к старухе и убедился, что она была лишь в обмороке. Он начал обрызгивать ей водой лицо, влил несколько капель в рот, и старуха начала приходить в себя. Дон Хуан взял ее на руки и с тоской в сердце направился к своему жилищу.

На другой день весть о ночном событии разнеслась по всей колонии и еще больше усилила ужас ее обитателей. Отряд улан, под руководством коменданта, шумно проскакал по городским улицам и после долгих разговоров и бесполезных разъездов будто бы отправился в погоню за индейцами, на чей след якобы напали и даже выяснили, что те должны были держать путь по нагорной равнине.

Однако в тот же день отряд возвратился с обычным донесением:

– Дикарей настигнуть не удалось.

Уланы объявили, что шли по следам до самого Пекоса, через который индейцы переправились по дороге к Льяно Эстакадо.

Известие это несколько успокоило жителей долины, потому что если хищники пошли по этому направлению, то – для того, чтобы догнать главные силы своего племени, которое, как всем было известно, охотилось где-то далеко. Значит, можно было предположить, что набеги и грабежи окончились.

Глава XXVII Тяжелое возвращение

Ближе к вечеру полковник Вискарра со своими уланами проскакал через весь город, возвращаясь после преследования индейцев.

Через час после возвращения улан к городу направлялась другая запыленная и утомленная от долгого пути кавалькада. Впрочем, к ней едва ли применимо слово кавалькада, ибо только один человек ехал верхом впереди каравана вьючных мулов, за которыми следовали повозки, запряженные быками. Весь вид этого человека, его одежда показывали, что этот человек – хозяин каравана. Несмотря на густую пыль, покрывавшую всадника и его лошадь, нетрудно было узнать Карлоса, охотника на бизонов.

Через час он остановится у двери своего бедного ранчо; еще час – и мать с сестрой бросятся в его объятия. Какая неожиданная радость для них, ведь они ожидали его не раньше, как через несколько недель. И какой неожиданный сюрприз для них – его неожиданный успех. Ему ведь очень повезло: замечательные мулы, ценный груз – теперь у него настоящее богатство! У Розиты будет новое платье, не из грубой домотканой материи, а из иностранной шелковой, и, кроме того, она купит себе мантилью, атласные туфельки и даже тонкие чулки, представляющее собой роскошь для большей части мексиканок. В таком костюме она будет выглядеть вполне достойной его приятеля дона Хуана. Старая мать тоже воспользуется его благосостоянием, она сможет бросить пить маисовый напиток, которому предпочтет чай, шоколад или кофе, что ей больше по душе!

Их дом уже стар и неудобен, его надо снести и заменить другим, более приличным, или, лучше, перестроить его в конюшню, а для нового дома выбрать рядом другое место. Продажа мулов позволит Карлосу приобрести обширный участок земли и устроиться по своему усмотрению. Кто помешает ему сделаться богатым скотоводом и развести огромные стада на тучных пастбищах? Занятие это было более почтенным, чем охота на бизонов. И тогда он больше не будет последним человеком в Сан-Ильдефонсо. Но он еще раз хотел отправиться в степи и повидаться со своими друзьями вако, которые осыпали его пышными обещаниями. От этой экспедиции зависело осуществление самых сладких его надежд.

Новое, шелковое платье Розите, вкусные, дорогие напитки матушке, новый дом, богатые стада – это замечательные мечты! Но самая заветная, самая сильная, самая главная, казалось Карлосу, сможет осуществиться после поездки к вако. Карлос полагал, что с Каталиной его разделяет одна только бедность.

– Дон Амбросио не всегда же был богат, – думал он. – Несколько лет тому назад это был не более как простой искатель золота, обычный рудокоп. Мы жили по соседству, и он не запрещал мне играть с маленькой Каталиной, не считая тогда, что он – Карлос – для нее неподходящее знакомство. С тех пор он удалил меня от подруги детства. Но если я, охотник на бизонов, сравняюсь с ним по богатству, он не откажет мне в руке дочери. Ведь мой отец хоть и был бедняком, но имел благородное происхождение, а кровь, текущая в моих жилах, так же чиста, как у любого достойного гидальго. Если вако сдержат свое обещание, то достаточно будет одной поездки в степь для того, чтобы у Карлоса, охотника на бизонов, было столько же золота, сколько и у дона Амбросио, владельца рудника.

Эти мысли не покидали Карлоса с самого отъезда из кочевья индейцев. Каждую минуту его мечты воплощались в мысли о том, как он покупает шелковое платье Розите или предлагает матери чаю и шоколаду; то перестраивает ранчо, то приобретает обширные поля, то, обогатившись грузом золотого песка, просит руки Каталины. Воздушные замки! Чем ближе он подъезжал к дому, тем ярче становились его фантазии. Радостью светилось его лицо, которому вскоре суждено было почернеть от неутолимой скорби. Несколько раз он порывался поскакать вперед, чтобы поскорее обнять мать и сестру, но всякий раз сдерживал себя.

– Нет, – говорил он себе, – останусь лучше при караване. Это будет торжественнее! Мы пойдем, вытянувшись в ряд, и так остановимся перед ранчо. Они подумают, что я прибыл в сопровождении какого-то незнакомца, которому принадлежат мулы. Когда я им скажу, что это все мое, они, пожалуй, готовы будут поверить, что я стал настоящим индейцем и вместе со своими слугами участвовал в набеге на южные провинции. Ха, ха ха!

Карлос не мог удержаться от смеха при этой мысли.

– На этот раз, – думал он, – Розита обязательно выйдет замуж за дона Хуана. Теперь у меня нет больше причин отказывать в своем согласии. Это честный молодой человек, он будет защитником сестры в мое отсутствие. Собственно осталась лишь еще одна поездка, и я покончу со степями, а скромный охотник на бизонов станет сеньором доном Карлосом.

Веселость этой перспективы была, однако же, приглушена зловещим видом окрестности.

«Странно, – подумал он. – Нигде в полях ни души! А между тем не поздно: солнце еще не село за гору. Куда же могли подеваться люди? А! Вот свежие следы. Здесь прошли уланы, но не из-за этого же все укрылись по домам. Если бы не эти следы, можно было бы подумать о том, что на Сан-Ильдефонсо напали индейцы. Но я очень хорошо знаю, что когда апачи и вправду здесь появляются, то комендант со своим гарнизоном не решается выходить из форта. Здесь происходит что-то странное и непонятное. А может быть, в Сан-Ильдефонсо какой-нибудь праздник?»

– Антонио! Ты знаешь календарь наизусть. Празднуют ли сегодня какого-нибудь святого?

– Нет, хозяин, – отвечал метис.

– Но отчего же никого не видно?

– Я и сам не представляю.

– Как ты думаешь, не появились ли где неподалеку дикие индейцы?

– Нет, хозяин!.. Посмотрите, вот следы улан, а там, где находятся уланы, никогда не встречаются индейцы.

Антонио произнес эту фразу с выражением, объяснявшим ее двойственный смысл. Он не хотел сказать, что присутствие улан послужило помехой для индейцев, потому что на деле обычно все происходило наоборот: не индейцев нет там, где находятся уланы, а уланы здесь, потому что не встречаются индейцы. Карлос понял его и разразился смехом, так как сам думал так же.

Однако пустынная дорога начала его беспокоить не на шутку, хотя он и не предчувствовал никакого несчастья с близкими. Невольная печаль овладела им. Ни одна ферма еще не попалась ему на дороге, поскольку его дом стоял последним в долине. Но в это время пастухи, пасшие свой скот еще ниже, обычно гнали его домой, а он не встретил ни одного стада. Безотчетная тоска сжала его сердце. Он подъехал к группе зеленых дубов, к которым примыкала дорога, ведущая на его ранчо, где ему надо было свернуть. Невольно он остановил лошадь и с ужасом мрачно уставился вперед, приоткрыв рот от изумления. Ряд кактусов мешал ему видеть свой дом, но над их вершинами торчала странно почерневшая балка, и облако дыма курилось над террасой.

– Боже! Что же такое случилось? – воскликнул он глухим голосом.

И, вонзив шпоры в бока лошади, в карьер помчался к ранчо.

Караван следовал за ним. Антонио бросился в хижину, треснувшие почерневшие стены которой были еще теплы, и нашел хозяина полулежавшим на скамейке, судорожно стискивающим поникшую голову. Карлос был в высшей степени отчаяния.

Приход Антонио заставил его поднять глаза.

– О Боже! Матушка! Сестра! – говорил он.

Голова его вновь поникла, он прерывисто дышал. Упав на скамью, бедняга страшно зарыдал, предчувствуя роковую правду.

Глава XXVIII Справки

Несколько минут Карлос, пораженный отчаянием, даже не пытался преодолеть себя.

Рука, слегка опустившаяся на его плечо, вывела его из оцепенения. Над ним склонился дон Хуан. По его лицу можно было догадаться, что он страшно страдает. Значит, все ужасно.

– Где мать и сестра? – почти автоматически прошептал Карлос.

– Твоя матушка у меня, – ответил скотовод, скорбь которого была не меньше скорби приятеля.

– А Розита?

Дон Хуан молчал, из глаз его покатились слезы. Заметив, что друг нуждался в утешении не меньше, чем он, Карлос ощутил некоторый прилив энергии.

– Держись, мой друг. Я готов выслушать самое худшее. Она умерла?

– Нет, нет!.. Надеюсь, что не умерла.

– Похищена?!

– Увы!

– Кем же?

– Индейцами.

– А ты уверен, что это были индейцы?

При этом вопросе в глазах Карлоса мелькнуло какое-то странное выражение.

– Уверен. Я их видел, они приходили. Твоя матушка…

– Что с ней?

– Она в безопасности. Дикари при нападении нанесли ей удар томагавком, и она лишилась чувств, но теперь ей лучше.

– А Розита?

– Никто ее не видел, но нет сомнения, что ее похитили индейцы.

– Так ты уверен, дон Хуан, что это были индейцы?

– Я уже говорил, ибо почти в то же время они напали и на мой дом. Они еще раньше угнали мой скот, и поэтому все мои работники были на ногах, а мы заперлись и приготовились защищаться. Вероятно, они увидели это и быстро ускакали. Тогда, беспокоясь о твоих, я отправился сюда и нашел дом в огне, а матушку на земле без сознания. А Розита исчезла… Боже мой, Боже, она исчезла!

И молодой человек снова залился слезами.

– Дон Хуан! – сказал Карлос твердым голосом. – Ты был другом и братом как для меня, так и для моей семьи. Я уверен, что ты разделяешь мое горе. Но не плачь! Взгляни на меня – я не плачу и думаю только о спасении Розиты или о том, чтобы отомстить за нее. Скорее к делу! Но прежде всего расскажи мне подробнее все, что ты знаешь об этих индейцах, и поскорее! Это нам необходимо, чтобы мы могли бы на чем-то основываться в наших поисках.

Дон Хуан поспешил рассказать все, что касалось происшествия: о тревожных слухах, распространившихся среди жителей равнины, о появлении ютов на нагорных равнинах, их встрече с пастухами, о том, как они спустились в долину и угнали его скот, наконец, все, что было известно о нападении на ранчо. Он рассказал также об энергичной деятельности отряда.

– Даже сегодня утром уланы отправились по следам хищников, – прибавил он. – Я предлагал присоединиться к ним с несколькими работниками, но комендант отказался взять меня с собой.

– Он отказался? – переспросил Карлос.

– Да, под тем предлогом, что мы только затрудним движение кавалерии, но я полагаю, что истинная причина заключается в антипатии, которую он испытывает ко мне с праздника святого Иоанна.

– Что еще?

– Отряд возвратился около часа назад. Они говорят, что после переправы через Пекос индейцы пошли по направлению к Льяно Эстакадо и что было бы бесполезно их преследовать дальше, так как дикари возвращаются в свои Великие Равнины. Люди очень обрадовались такому известию, ведь дикари ушли и больше не о чем беспокоиться. Я хотел снарядить экспедицию, чтобы погнаться за индейцами, но не нашел ни одного, кто бы решился рискнуть. Хотя и у меня мало надежды настигнуть дикарей, но все-таки я думал погнаться за ними со своими работниками, как, слава Богу, увидел, что ты вернулся.

– Дай Бог, чтобы не было слишком поздно идти за ними по следу. Но нет, со вчерашнего вечера – ты говоришь, напали в полночь? – не было ни дождя, ни сильного ветра, и след будет абсолютно свежий… Кстати, где Бизон?

– У меня. Сперва мы думали, что его убили или увели, но в полдень мои люди нашли его на пожарище в грязи и в крови от удара копьем. Мы думаем, что индейцы захватили его, но он удрал по дороге.

– Странно! О! Бедная моя сестра! Где ты в эту минуту? Увижусь ли я когда-нибудь с тобой? О Боже мой, Боже мой!

Карлос снова было впал в отчаяние, но вдруг вскочил со сверкающими глазами и воскликнул:

– Степи огромны, и гнусные разбойники мало оставляют следов, но взгляд у Карлоса, охотника на бизонов, быстр и проницателен. Я отыщу тебя, хотя бы это стоило мне жизни! Не бойся ничего, дорогая моя сестра, я приду к тебе на помощь! И горе племени, оскорбившему тебя!.. Дон Хуан, друг и брат мой! Сегодня мы уже ничего не успеем сделать, отведи меня к матушке.

Язык грусти обладает странной поэзией и каким-то суровым красноречием, но грусть лишь ненадолго одолевала охотника на бизонов, и он быстро возвращался к серьезному обсуждению суровой действительности. С величайшим хладнокровием, трезво и умело он приготовился к погоне, не позабыв ничего, что могло понадобиться в его предприятии. Карлос позаботился об оружии, снаряжении, лошадях для своих слуг и дона Хуана. Все было сделано так, чтобы выехать на рассвете. В экспедиции, кроме самого Карлоса и его слуг, участвовал, как уже сказано, также и дон Хуан со своими работниками. На мулов предназначалось навьючить запас провизии, достаточной для продолжительного путешествия, ибо охотник на бизонов не думал возвращаться, не достигнув цели и не сдержав клятву, то есть не отыскав сестры или не отомстив за нее. Он не рассчитывал останавливаться перед препятствиями и приехать назад со словами: «Индейцев догнать не удалось». Он решил следовать за хищниками хоть до конца прерий, до их крепости и даже в глубину их поселений. Дон Хуан полностью разделял его решение, ибо сам испытывал то же горе и питал те же надежды и желания. Работниками, сопровождавшими их, в числе двадцати человек, были преданные тагносы, мирные люди, мало знакомые с военными опасностями, но исполненные отваги из любви и сочувствия к своим хозяевам. Если бы только удалось нагнать индейцев, то в победе можно было не сомневаться. Судя по тому, что дикари оставили долину, захватив такую незначительную добычу, их было не много. Стоило лишь успеть напасть на них прежде, чем они присоединятся к главным силам своего племени – и можно было бы рассчитывать на благополучный исход! У них удалось бы отнять пленницу и все, что они награбили. Но для этого нельзя терять ни минуты, и преследователи решили отправиться в погоню на рассвете.

Карлос не спал всю ночь, да и дон Хуан только дремал, беспрерывно просыпаясь. Оба не раздевались. Карлос сидел у постели матери, которая еще не оправилась от ударов и бредила во сне. Сидя возле нее, Карлос старался разгадать, к какому племени могли принадлежать хищники. Это не были ни апачи, ни команчи. С их отрядами он встречался, возвращаясь домой. Они принимали его радушно и ни слова не говорили ни о своем намерении сделать набег на территории Сан-Ильдефонсо, ни о каких-либо столкновениях с его жителями. Кроме того, они шли большими группами и не могли иметь ничего общего со слабым, малочисленным отрядом, ограбившим ранчо. Хищники не принадлежали к этим племенам, о чем охотник на бизонов даже пожалел, ибо он был уверен, что они возвратили бы ему пленницу, как только узнали бы, что она его сестра.

Не были ли это юты, как говорил дон Хуан и как считало население долины? И в этом случае у Карлоса оставалась слабая надежда: он торговал с одной из ветвей этого могущественного и воинственного племени и даже был в дружбе с несколькими их вождями, которые, к несчастью, воевали в это время с северными поселениями. Оставались хикариллы, трусливые и свирепые индейцы, его заклятые враги, которые готовы были скальпировать его при первом удобном случае. При одной этой мысли охотник на бизонов вскочил, объятый трепетом, и руки его судорожно сжались в припадке бессильного гнева.

Еще до рассвета работники были готовы: лошадей и мулов привели во двор, и Карлос попрощался с матерью. Старуха ослабела от потери крови и, не в состоянии говорить громко, знаком подозвала сына к постели.

– Ты знаешь каких индейцев собираешься преследовать? – спросила она.

– Нет, матушка, но боюсь, чтобы это не были хикариллы, наши смертельные враги.

– А носят ли хикариллы бороду и перстни на пальцах?

– Нет, матушка! Но почему вы задаете мне эти вопросы? Вы ведь знаете, что они не носят бород.

И, повернувшись к дону Хуану, он прибавил шепотом:

– Бедная матушка! Кажется, этот страшный удар подействовал на ее рассудок.

– Ступай, ступай по следам! – продолжала мать Карлоса, не услышав его последних слов. – Они, может быть, приведут тебя к… – и старуха прошептала несколько слов на ухо сыну.

– Вы так думаете? – вздрогнув, спросил Карлос.

– Я только подозреваю, но ступай по следам, следы приведут тебя… Иди и убедись сам!

– Рассчитывайте на меня, матушка, я проверю и скоро узнаю, в чем дело.

– Дай мне одно обещание перед отъездом: ты будешь сохранять спокойствие и осторожность!

– Не бойтесь ничего, матушка. Я буду осторожен.

– И если мои подозрения – это правда…

– В таком случае мы очень скоро увидимся. Однако во мне кипит кровь, я не могу больше оставаться. Прощайте! Да хранит вас Бог!

Через минуту все всадники были уже на конях и под предводительством Карлоса и дона Хуана выехали в путь, свернув на дорогу, ведущую из долины.

Глава XXIX Первые признаки

Хотя еще не рассвело, но и в сумерках легко было идти до того места, где уланы остановились, чтобы повернуть назад. А когда они достигнут цели, уже ожидался восход.

В пяти милях ниже от ранчо дона Хуана дорога разделялась надвое. Направо путь шел на юг, откуда Карлос возвратился накануне, левая ветвь вела прямо к броду через Пекос. По этой, левой, и проходили уланы: их следы виднелись так явственно, что по ним можно было скакать галопом, но Карлос мало обращал внимания на битую дорогу. Он в основном осматривал землю по обе стороны дороги и потому удерживал свою лошадь. Он заметил следы скота, голов пятьдесят, должно быть похищенного у дона Хуана.

– Судя по всему, они проходили здесь дня два назад, – сказал Карлос.

– Это мой скот, – ответил дон Хуан, – именно два дня назад его у меня угнали.

Переехав границу долины, преследователи оказались на равнине, омываемой Пекосом, прямо к которому и собирались поехать. Еще мили за две до реки, Бизон, бежавший впереди, круто свернул налево. Проницательный глаз Карлоса отметил новый след, по которому побежал пес. Он отделялся от следов отряда и вел на север. И Карлосу, и дону Хуану показалось странным, что собака избрала этот неизвестный путь, на котором виднелись только свежие следы нескольких животных. Неужели собака проходила уже по этой дороге?

Карлос соскочил с лошади, чтобы рассмотреть следы.

– Четыре лошади и один мул, – сказал он дону Хуану. – Две из них подкованы только на передние ноги, а остальные и мул совсем не подкованы. На всех лошадях сидели всадники; мул навьючен и его вели в поводу. Но нет, – прибавил он после более внимательного осмотра, – это не вьючный мул!

Охотнику на бизонов нужно было не более пяти минут, чтобы прийти к этому заключению. Способы, с помощью которых он делал такие выводы, казались чудом для всех его спутников, за исключением, может быть, Антонио. И Карлос не ошибся ни в чем. Еще несколько минут он осматривал следы.

– Они прошли здесь вчера утром прежде, чем высохла роса, – продолжал он. – Уверен ли ты, дон Хуан, что они оставили твой дом раньше полуночи?

– Уверен, конечно, ибо едва пробила полночь, как я уже с твоей матушкой возвратился к себе.

– Еще один вопрос: можешь ли ты хоть приблизительно определить число индейцев, осаждавших твой дом? Много ли? Мало?

– Нам не видно было за деревьями, но, судя по крикам и по количеству следов, их было человека три или четыре. Вероятно, это те самые, которые сожгли ваше ранчо, а потом прискакали ко мне.

– Я и сам думаю, что это те же, а вот и их следы!

– В самом деле?

– Готов почти утверждать. Но посмотри, не странно ли это?

И Карлос указал на собаку, которая прыжками и визгом обнаруживала живейшее желание идти по вновь открытому следу.

– Действительно, очень странно, – ответил дон Хуан, – должно быть, пес уже проходил здесь.

– Мы это увидим, – сказал Карлос, – но прежде, чем свернем с большой дороги, посмотрим, до какого места продолжали наши храбрые уланы свое преследование. Поскорее в путь!

Пришпорив лошадей, они помчались вперед. Охотник по-прежнему был впереди всех и по-прежнему внимательно осматривал со всех сторон землю, проверяя, не отходит ли еще где-нибудь какой-то след. Время от времени встречались тропинки, пересекавшие путь, но протоптанные давно, безо всяких свежих следов всадников. Карлос продолжал ехать вперед и все подробно осматривать.

Пустив лошадей небольшим галопом, охотник и его спутники доскакали до Пекоса и, подъехав к броду, убедились, что отряд тут останавливался и, не перейдя реки, повернул обратно. Но голов пятьдесят скота и сопровождавшие его переправились через реку двумя днями раньше, ибо тяжелые копыта глубоко погружались в прибрежный ил. Карлос по мелководью переехал на другую сторону, тщательно осмотрел и берег, и равнину и убедился, что здесь не проходил ни один солдат, только стадо в пятьдесят голов. Затем он знаком позвал дона Хуана и остальных, чтобы они тоже перешли брод.

Когда дон Хуан с остальными спутниками переправился к охотнику, Карлос сказал ему:

– У тебя много шансов отыскать свой скот.

– Каким образом?

– Он должен быть недалеко. Не больше двадцати четырех часов назад стадо переправили через Пекос, в сопровождении четырех всадников. За это время оно не могло далеко уйти.

– Откуда ты это знаешь?

– Ничего нет проще, – уверенно объяснил охотник. – Скот угнали люди, сидевшие на тех же лошадях, следы которых мы видели вон там.

Карлос указал дорогу, на которую их хотела вести собака.

– Скорее всего, мы найдем твое стадо у подошвы Сеи.

Сея, или западная возвышенность Льяно Эстакадо, темнела на горизонте. Отсюда, от брода, до нее было миль десять.

– Мы поедем к самым горам? – спросил дон Хуан.

Карлос ответил не сразу. Видимо, он решал, какой выбрать путь. Однако, немного подумав, серьезно сказал:

– Да, лучше всего убедиться во всем окончательно. Несмотря на большие подозрения, я могу ошибаться. И она, в свою очередь, тоже может ошибиться.

Дон Хуан ничего не понял из этих слов, которые Карлос почти бормотал про себя, и собирался уже попросить своего друга объяснить, что это значит, как охотник вдруг дал шпоры лошади и, знаком позвав всех следовать за собой, поскакал по следу украденного скота.

Через час, по следам, оставленным быками, отряд прибыл на край глубокой впадины, врезавшейся подобно заливу в выступы нагорной равнины. В этом своеобразном ущелье их взорам представилось странное зрелище. Дно пропасти было усеяно черными коршунами; сотни этих птиц сидели по утесам или кружились в воздухе, другие сотни весело прыгали по дну ущелья, хлопая широкими крыльями. Койоты, обычные волки и серые медведи пировали вместе, время от времени затевая легкие ссоры. Между тем, драться не стоило: пищи было для всех достаточно. На дне валялось множество полуобглоданных остовов, в которых пастухи дона Хуана узнали быков, так долго находившихся на их попечении.

– Я догадывался, дон Хуан, – сказал Карлос, – но такого не ожидал, полагая, что найду твоих быков живыми. Какой гнусный замысел! Какой хитрый, глубоко обдуманный план! Вот злодей! Матушка была права – это он!

– Кто? О ком ты говоришь, Карлос? – удивленно спросил дон Хуан, не понимая этих странных восклицаний.

– Не спрашивай меня в настоящую минуту. Голова моя горит, я не могу владеть собой. Повремени. Скоро, скоро! Нет больше тайны – я знаю все! Я должен был предвидеть этот заговор, судя по тому, как мерзавец смотрел на нее на празднике. Негодяй! Поедем, братец, по другому следу, он вполне понятен, – громко прибавил он. – Нам легко будет идти по нему, и я знаю, куда он приведет нас! Да, я знаю!

Охотник на бизонов повернул назад, к броду, и все поскакали за ним, не догадываясь о его настоящей цели. Переправившись через реку, они понеслись вперед, не останавливаясь даже у нового следа, сворачивающего на север, потому что пес быстро побежал по этому пути, по временам громко лая, и всадники скакали за ним по пятам.

На расстоянии около мили след круто повернул направо, по направлению к городу!

Дон Хуан и работники вскрикнули от удивления. Карлос же оставался хладнокровен. Он ожидал этого. Лицо его не выражало изумления, но страшно было смотреть на него. Глаза его сверкали, зубы стиснулись, губы посинели. По-видимому, он принял какое-то отчаянное решение. Он уже почти не обращал внимания на следы, так как не имел в этом необходимости: он знал, куда следовал!

Переправились через тинистый ручей, красноватая глина которого пристала к шерсти собаки.

– Посмотрите! – обратился ко всем дон Хуан. – На собаке была уже такая глина, значит, она перемазалась в этом ручье прежде.

– Да, – ответил Карлос. – Я это знаю, я все знаю. Для меня нет более тайны… Потерпи, мой друг, я все расскажу, но теперь не тревожь меня – мне необходимо все продумать. У меня не остается времени.

Следы четырех лошадей и мула все еще вели к городу. Они не спустились прямо в долину, а пошли по краю утеса.

– Хозяин! – сказал Антонио, ехавший позади Карлоса, приблизившись к нему. – Следы эти оставлены не индейскими лошадьми, если только индейцы их не украли. Судя по расположению подков, я узнаю двух лошадей, принадлежащих кавалерийским офицерам.

Карлос, похоже, нисколько не удивился этому открытию и не ответил ни слова. Он был погружен в задумчивость. Подумав, что хозяин не услышал его, Антонио повторил свое замечание. Тогда Карлос обратил на него свое внимание:

– Неужели же, добрый мой Антонио, ты считаешь меня глупым или слепым? – сказал дон Карлос, пристально глядя на метиса.

Слова эти были произнесены без всякого гнева, и Антонио, догадавшись о неуместности своего замечания, поспешил смешаться с товарищами.

Отряд продолжал свой путь вперед то галопом, то рысью: лошади начинали уже проявлять усталость.

Следы постоянно шли по направленно к городу и наконец привели к тому месту, где извилистая тропинка спускалась в долину. По этой самой тропинке в День праздника святого Иоанна взбирался Карлос для совершения своего подвига, когда он продемонстрировал высочайшее искусство наездника.

Прежде чем спуститься с плоскогорья в долину, охотник велел остановиться и поехал только с доном Хуаном на самый край утеса – это место называется «Утес загубленной девушки». Удержав лошадь на краю пропасти, на том самом месте, где он совершил свой подвиг и с блеском выиграл пари, Карлос спросил у приятеля, показав на дом, возвышающийся вдали от других, на полпути отсюда до города:

– Видишь это здание?

– Крепость?

– Да, крепость.

– Вижу. Ну, и что же?

– Она там!

Глава XXX Объяснение

В эту минуту какой-то человек ходил вдоль и поперек по террасе крепости. Это, однако же, не был часовой, потому что оба они стояли по углам здания. Их головы и карабины виднелись над зубчатыми башнями крепости.

По террасе ходил офицер, да она и принадлежала офицерским помещениям, отделяясь от остальной кровли довольно высокой стеной. Это было привилегированное место, куда редко проникали простые солдаты, и которое можно было назвать верхней палубой крепости.

Хотя этот офицер и не был дежурным, однако облекся он в полную форму. С первого же взгляда на него можно было заметить, что он любил пощеголять в полном параде. Время от времени он останавливался посмотреть на золотые галуны и свой пестрый мундир, на лоск лакированных сапог и на драгоценные кольца, украшавшие его белые пальцы. Это не был ни герой, ни красавец, что не мешало ему воображать, будто он совмещал в себе качества сразу Марса и Аполлона.

Это был Вискарра, полковник испанских войск и комендант крепости. Удовольствие, которое доставляла ему собственная особа, было, однако же, нарушено одним обстоятельством. Он мог сколько угодно любоваться своим шитьем, эполетами, аксельбантами, но не в состоянии был отогнать тягостной мысли, которая его преследовала, по временам заставляла вздрагивать и нервно оглядываться назад.

– Э! – бормотал он. – Это был только сон! Зачем я об этом думаю? Охота же мне обращать на него внимание.

Но вот он поднял глаза и случайно взглянул на Утес загубленной девушки. Но это не было случайностью, ибо упомянутый утес тоже грезился ему во сне, и взгляд полковника только следовал за его мыслями. Взглянув на эту вершину, он отшатнулся назад, словно увидел страшное провидение, и невольно схватился за парапет. Лицо его побледнело, застучали зубы, и грудь начала порывисто дышать. Что же стало причиной такого волнения? Может быть, вид всадника, появившегося на вершине утеса и четко видимого в бледном небе? Что так испугало бравого полковника? Смертельный страх сковал его.

– Это он! – воскликнул комендант в испуге. – Он, точно тот же, каким представлялся мне во сне прошлою ночью! Узнаю его, узнаю эту лошадь… Мне страшно смотреть на него! Не могу…

Полковник отвернулся, закрыл лицо руками, но через минуту снова поднял глаза, но не из любопытства, а увлекаемый страшным обаянием, исходившим от ужаса. Однако всадник скрылся. Ни коня, ни человека – ни пятнышка на фоне неба над обрывом…

– Да, – пробормотал про себя Вискарра дрожавшим голосом, – померещилось, это результат сновидений. Теперь там больше нет ни всадника, ни лошади… Как бы он мог появиться там сейчас, когда он за сотни миль отсюда! Мне показалось! Это игра воображения! Но отчего же она возникла? Вероятно, последний страшный сон перевернул все внутри меня! Черт побери! Не стану больше думать об этом!

И, желая отогнать неотвязные тяжелые мысли, он начал еще быстрее вышагивать по террасе. Но при каждом повороте он украдкой пытливо посматривал на роковой утес. Не увидев больше всадника – или приведения, – он понемногу начал успокаиваться.

На лестнице раздались шаги, на террасе показалась голова, потом плечи, и вскоре наверх вышел капитан Робладо.

– Добрый день, – сказал ему полковник, – в хорошем ли вы расположении духа сегодня?

– Как нельзя лучше! Я только что позавтракал и, закурив гаванскую сигару, вышел на террасу воспользоваться вашим приятным обществом.

– Отдохнули ли вы после маскарада?

– О! Нет еще: после таких криков моя хрипота не пройдет еще, по крайней мере, с неделю, и я едва успел смыть с себя эту страшную разрисовку. Ну, скажу вам, полковник, маскарад этот был уморителен! – засмеялся Робладо. – Никогда еще девушку не похищали и не завоевывали таким сложным, романтическим способом! Напасть на пастухов, разогнать стадо, угнать и убить скот, стукнуть по голове старуху, сжечь ранчо – и все это из-за одной простой крестьянки – вот уж никогда такого не видано! Право, слишком жирно для овладения дочерью какой-то колдуньи – быть три дня в постоянном маскараде, наряжаться индейцами, орать во все горло и носиться, как сорванцы, по всем направлениям долины. Прямо будто отрывок из какой-то восточной сказки, из «Тысячи и одной ночи». Только вот никакая магическая палочка, никакой странствующий рыцарь, никакой волшебник девицу не спасет – Робладо опять расхохотался.

Еще прежде этого монолога Робладо наши читатели, без сомнения, догадались, что мнимое нападение «дикарей» было придумано капитаном и комендантом для того, чтобы тайно похитить Розиту, сестру охотника на бизонов. Роль индейцев, которые угнали овец и быков, напали на ранчо дона Хуана, расправились с ранчо Карлоса, избили его мать и увезли сестру, исполняли Вискарра, Робладо, сержант Гомес и еще один солдат, подчиненный полковника, доверенный слуга Хосе.

Их было только четверо, но панический страх, овладевший населением, и слухи наделяли их силой по крайней мере четырех сотен. С самого начала негодяи и рассчитывали не более чем на четверых, чтобы меньше было посвященных в эту тайну. Дело велось с необыкновенным искусством и мастерством, достойным лучшей цели. Желая представить материальные доказательства присутствия индейцев и чтобы убедительнее было известие о появлении вражеских племен, заговорщики сперва напали на пастухов нагорной равнины. Тотчас же были подняты солдаты, посланы разъезды, и жителей призвали соблюдать возможную осторожность опять же для того, чтобы еще больше напугать их.

Похищение скота имело двоякую цель: во-первых, – как способ окончательно убедить население в присутствии индейцев, а во-вторых, – как средство подло отомстить молодому скотоводу. Если быков убили в ущелье, то исключительно из страха, что они могут возвратиться на ферму (оставленный на произвол скот может найти дорогу домой), потому что странным выглядело бы возвращение их после угона дикарями и вызвало бы подозрения. Вискарра и его сообщники надеялись, что еще задолго до того, как кто-то обнаружит трупы быков, волки и коршуны оставят лишь одни скелеты. Тревога, вызванная набегом индейцев, каждого удерживала дома, и трудно было подумать, что в это время кто-нибудь отважится добраться до ущелья, удаленного от всякой проезжей дороги, куда изредка наезжают лишь индейцы.

Похищение Розиты, которое полковнику также надо было свалить на индейцев, организовали с величайшими предосторожностями. Прикрепив девушку к мулу, ей не завязывали глаза до самого поворота на дорогу к Сан-Ильдефонсо, чтобы она видела дорогу, и только там натянули на глаза кожаную повязку. Когда Розита очутилась в крепости, она понятия не имела, какое пройдено расстояние и что за место, где она очутилась и где ей дали возможность отдохнуть.

Робладо был и главным актером этой сатанинской драмы, им же задуманной, комбинации которой делали честь его уму, но, разумеется, не сердцу.

Вискарра вначале не решался на этот спектакль не потому, что зачерствелая совесть удерживала его, а потому, что он считал план не слишком удобным для исполнения и боялся измены и разоблачения. Все это могло ему серьезно навредить. Если раскроется вся эта жуткая правда, о нем, незадачливом полковнике, узнает вся страна, и тогда – конец карьере да и вообще всему.

Но красноречие Робладо, подогреваемое его корыстными намерениями, убедило Вискарру, и едва дело пошло в ход, он с большим удовольствием продолжил начатое. Разве же это не было приятным развлечением при скуке и однообразии гарнизонной жизни? Разве могло быть что-нибудь забавнее, чем сочинять пугающие призывы и воззвания, распространять слухи о хищничестве индейцев и похвалы необыкновенному рвению войска? Комендант и капитан пребывали в чрезвычайно приятном расположении духа все это время, пока длилось нашествие «дикарей».

Все меры были так удачно приняты, что на другой день после совершения жуткого спектакля никому в городе и в голову не пришло, что настоящими грабителями могли быть и не индейцы. Сама Розита считала себя в плену у индейцев. Только одна-единственная душа прониклась подозрением – и это была душа старой матери.

Глава XXXI Сон в руку

– Клянусь честью, превосходная шутка! – сказал Робладо, пуская дым сигары и заливаясь смехом. – Это единственное развлечение, выпавшее нам на долю с тех пор, как мы поселились в этой проклятой глуши. Значит, умеючи, можно устраивать себе развлечения даже и в пограничном укреплении. Но, правда, и хлопот получилось немало. Знаете, полковник, мы таки порядком натерпелись, а теперь, когда все кончено, скажите мне откровенно: стоила ли игра свеч?

– Я жалею, что впутался в это неприятное дело, – серьезно ответил Вискарра.

Робладо пристально посмотрел на коменданта: занятый прежде сигарой и своими шутками, он не заметил мрачной физиономии полковника.

– Что это с вами, полковник? – воскликнул капитан. – Неужели же так должен выглядеть человек, у которого двенадцать часов во власти прелестная девочка? Значит, что-нибудь да не так?

– Все не так.

– Объясните! Разве вы ее не видели?

– Только одну минуту, но и этого с меня довольно: она сумасшедшая!

– Как сумасшедшая?

– Она заговаривается. Ее странные речи испугали меня до такой степени, что я поспешил выйти, вверив ее попечениям Хосе. Уверяю вас, друг мой, что у меня пропало всякое желание оставаться с ней.

– Это ничего, ерунда, – сказал Робладо. – Завтра же она придет в себя. Она думает, что находится у дикарей, готовых ее убить и скальпировать. Но как только она придет в себя, вы постараетесь ее разуверить. Ведь придется же с этим покончить, и потому, чем скорее, тем лучше: вы должны поскорее ввести ее в курс дела, сказать ей правду и дать время примириться со случившимся. Теперь, когда вы заперли ее в четырех стенах, вдали от любопытных глаз и ушей, вам необходимо приучать ее становиться ручной. Придумывайте какие хотите способы, вас никто не подозревает, всё сваливают на индейцев. Жители Сан-Ильдефонсо настолько убеждены в набеге шайки ютов, что этот ее поклонник дон Хуан предлагал собрать добровольцев в экспедицию для преследования дикарей. Сделай это кто-нибудь другой, возможно, он нашел бы поддержку, но наш влюбленный не пользуется авторитетом, никому нет дела ни до его стада, ни до дочери колдуньи. Вот если бы вдруг возвратился сам охотник на бизонов…

– Робладо! – перебил его комендант глухим голосом.

– Что угодно? – спросил капитан, с изумлением глядя на Вискарру.

– Я видел странный сон, и он-то омрачает меня больше, чем помешательство молодой девушки. Ужасный сон!

– Как? Храброго солдата волнует какое-то жалкое сновидение! Расскажите мне поскорее, я обладаю искусством истолковывать сны и разъясню вам все самым удовлетворительным образом.

– Мне снилось, что я был с Карлосом на вершине Утеса загубленной девушки. Он будто все узнал и привел меня туда, чтобы наказать за сестру и отомстить за нее. Меня притащили на самый край и после отчаянного сопротивления с моей стороны столкнули с обрыва в пропасть, и я все летел, летел, летел… Наверху стояли охотник с сестрой и с матерью; отвратительная старая колдунья заливалась диким, безумным смехом и выражала свою варварскую радость, хлопая в ладоши, а ее длинные костлявые руки… Я продолжал лететь вниз, не касаясь земли, дна нет, и этот страшный полет разбудил меня. В ужасе я проснулся. Даже открыв глаза, я не скоро еще пришел к убеждению, что все это мне грезилось, и долго ощущал, что все происходит на самом деле. Не правда ли – страшный сон?

– Да, но он ровно ничего не означает.

– Погодите, Робладо, я еще не все сказал. Не более четверти часа назад, размышляя об этом странном видении, я случайно взглянул на роковой утес. На его вершине явственно обрисовывался всадник, прекрасно видимый на фоне черного неба, похожий на охотника на бизонов; я узнал его лошадь, которую помню очень хорошо, как и то, что он превосходно держится в седле. Мной овладело непостижимее волнение, я на минуту отвернулся, а когда взглянул туда снова, всадника уже не было, он исчез так быстро, что я готов был поверить, будто, находясь еще под влиянием сна, мое воображение создало этот призрак.

– Вполне вероятно, – ответил Робладо, желая разуверить и успокоить своего сообщника. – Во-первых, с этой террасы до вершины того утеса по крайней мере три мили, и на таком расстоянии абсолютно невозможно отличить Карлоса от какого-либо другого всадника. Во-вторых, охотник на бизонов в настоящую минуту, находясь за сто миль от кончика моей сигары, рискует своей драгоценной жизнью ради приобретения повозки вонючих бизоньих шкур и сушеного мяса. Будем надеяться, что его краснокожим друзьям придет фантазия снять с него белокурый скальп, которым так любуются некоторые наши горожанки. Что касается вашего сновидения, дорогой комендант, то оно весьма натурально. У вас слишком живо сохранилось воспоминание об искусстве наездника, отличившегося в день праздника именно на этом утесе. Вы думали о его сестре и не без основания полагаете, что сеньор Карлос не слишком бы пощадил вас, если б вы попались в его руки после того что похитили Розиту… из всего этого, перемешавшегося в вашем сознании, и сложилось ваше сновидение. Присутствие старухи также легко объясняется: вы не могли забыть, как она выглядела, когда я хватил ее томагавком на пороге хижины. Вид у нее был, я вам скажу, – забыть трудно. Ха, ха, ха!

И негодяй продолжал смеяться, уже даже не потому, что это воспоминание было настолько смешным, а для того, чтобы еще раз подчеркнуть и убедить Вискарру в том, какой ничтожной безделицей было все это событие.

– Успокойтесь, друг мой, рассейте свои мрачные мысли! Выбросьте их из головы! – прибавил он.

– Не получается, Робладо. Напрасно я стараюсь отогнать их: сон этот преследует меня, как тень, у меня будто какое-то плохое предчувствие. Сейчас я думаю, что лучше бы эта девчонка оставалась в своей земляной хижине, – да, клянусь всеми святыми, я хочу, чтобы она возвратилась туда! Я не успокоюсь до тех пор, пока не избавлюсь от нее. Мне эта проклятая сумасшедшая теперь настолько ненавистна, насколько прежде внушала самую пламенную любовь.

– Э, полноте! Вскоре вы измените свое мнение и полюбите ее еще больше, чем прежде.

– Ошибаетесь, Робладо, сам не знаю, отчего она мне опротивела. Дай Бог, чтобы она поскорее оказалась подальше от меня.

– Ничего нет легче от нее избавиться и возвратить на место прежним путем. Для этого нужен только еще один маскарад, и никто никогда ни о чем не догадается. Если вы действительно говорите серьезно…

– Никогда еще я не говорил серьезнее, Робладо, – воскликнул Вискарра, схватив капитана за руку. – Придумайте, Бога ради, способ возвратить ее без шума и скандала. Говорите скорее, потому что я как на иголках.

– Нам остается только переодеться индейцами, и тогда…

Но неожиданный крик Вискарры прервал капитана. Глаза полковника округлились от испуга, губы побелели, на лбу выступили крупные капли пота; дрожащей рукой он указывал на дорогу, которая вела к воротам крепости.

Капитан не понял, что случилось. Вискарра стоял у внешнего края террасы, откуда хорошо просматривалась эта дорога. И он первый увидел…

Робладо, находившийся на середине террасы, кинулся к решетке и взглянул в указанном направлении. Покрытый пылью, весь в поту всадник галопом скакал по дороге. Он был достаточно близко, чтобы капитан узнал его, как уже узнал полковник.

Это был Карлос, охотник на бизонов.

Глава XXXII Заросли

То, что сказал Карлос дону Хуану на вершине утеса, поразило скотовода подобно электрическому удару, стало для него непостижимым открытием. До тех пор наивный скотовод был уверен, что шел по следам индейцев, и его даже не поразило то, что следы эти снова возвращались в долину. Он предполагал, что дикари в этих местах еще кого-то ограбили, но об этом станет известно после того, как преследователи спустятся в долину.

Когда Карлос, указывая ему на крепость, сказал: «Она там!», дон Хуан с сомнением покачал головой, он просто не мог этому поверить.

Но после некоторых дополнительных разъяснений и минуты раздумья хватило, чтобы эти сомнения рассеялись. Он припомнил, как Вискарра вел себя во время праздника, вспомнил посещение комендантом ранчо Карлоса, разные другие подробности и убедился, что охотник на бизонов был прав.

Несколько минут бедный молодой человек находился в крайнем волнении, задыхался от нахлынувших мыслей и чувств, не мог произнести ни слова, его состояние было невыносимо мучительно. Он меньше страдал бы при мысли, что его возлюбленная находится во власти дикарей; своеобразные законы чести, принятые у индейцев относительно пленниц, давали бы ей надежду на то, что она сможет избежать унижения и мук, что жених и брат успеют явиться и оказать ей помощь. Но на что он мог надеяться, зная такого разбойника, как Вискарра!

И силы дона Хуана ослабели. Отъехав в сторону, он слез с лошади и упал на траву, охваченный горем и отчаянием.

Карлос еще оставался на утесе, устремив глаза на крепость. По-видимому, он обдумывал план. Он видел прохаживавшихся вдоль стен часовых в красных и синих мундирах. К нему даже долетали звуки кавалерийской трубы. Он заметил, как какой-то офицер, ходивший взад и вперед по террасе, остановился, чтобы лучше рассмотреть его.

Это было как раз в ту минуту, когда Вискарра заметил всадника, вид которого привел его в такой ужас. И, конечно, это не было видение, коменданту ничего не померещилось.

«Неужели это он? – подумал Карлос. – Очень возможно. О! Почему он находится не на расстоянии моего карабина! Но потерпите! Я отомщу ему».

Охотник подъехал к дону Хуану, чтобы посоветоваться о том, как действовать дальше. Позвали также Антонио, которому Карлос высказал свое предположение: его сестра – пленница в крепости. Разумный метис уже догадался об этом – он ведь сам был на празднике, видел поведение Вискарры и уже разоблачил тайну нападения мнимых индейцев. Его хозяину не требовалось тратить время на продолжительные объяснения.

Время было слишком дорого, чтобы тратить его на пустые слова. И Карлосу, и дону Хуану хотелось как можно скорее приступить к делу: может быть, в ту самую минуту девушка, обоим им родная и близкая, подвергается крайней опасности со стороны гнусного похитителя. Во что бы то ни стало надо поторопиться, чтобы успеть вовремя и спасти бедняжку!

Но каким образом спасти Розиту? Скрываться ли и бродить вокруг крепости, выжидая благоприятного случая, – это значило бы терять часы, а, может быть, и целые дни. Да, надо действовать открыто. Имеет же право брат потребовать возвращения сестры. Мысли путались, рассеивались, предположения мелькали самые ужасные. Какого случая и когда ждать? А если пройдет несколько дней? Дней – когда счет идет на минуты и секунды. С другой стороны, если открыто потребовать возвращения девушки, полковник может прибегнуть к лжи и уверткам и отказать в просьбе как абсолютно бессмысленной. Что же делать? Это было единственным средством, – по крайней мере, общество узнало бы о преступлении. Несмотря на унижение и рабство простых жителей, они, может быть, приняли бы сторону брата, требовавшего возвращения сестры, и кто знает, не пошли бы сами с требованиями вернуть Розиту и не заставили бы виновника возвратить девушку?

– Если мы не спасем ее, – воскликнул Карлос, скрежеща зубами, – я отомщу ее похитителю, пусть бы это грозило мне петлей!

– И я клянусь! – воскликнул дон Хуан, сжимая рукоятку кинжала.

– Почтенные мои господа, – сказал Антонио, – вы знаете, что я не трус, я ваш помощник и готов за вас пожертвовать жизнью, но это страшное дело! Здесь необходимо действовать крайне осторожно и осмотрительно, а иначе все погибло.

– Правда, – согласился Карлос, – я обещал матушке быть осторожным. Но что же нам делать? Как быть осторожным? Надо ли выжидать… О Господи!

И все трое замолчали; ни один подходящий план не приходил им в голову. Действительно, слишком сложным было их положение. Негодяй, державший Розиту в какой-нибудь глухой камере, не мог возвратить ее, не обнаружив своей виновности. За исключением двух-трех сообщников, солдаты гарнизона ничего не знали о гнусном похищении. Если бы Карлос вздумал прямо рассказать обо всем этом, его бы подняли на смех, схватили и подвергли бы наказанию. Чего ему было ждать от правосудия? Сан-Ильдефонсо подчинялся военному управлению, сохраняя лишь слабую тень гражданской власти, на которую нечего было рассчитывать невинному, она всегда поддержит его противника. При этом обвинение, выдвигаемое против Вискарры, основывалось на таких фактах, которые были известны только людям, часто общавшимся с индейцами, и которые никогда не поймут те, к кому можно было бы обратиться. Если бы полковник и решился оправдываться, то он легко объяснил бы, почему следы снова повернули к городу; Карлоса же сочли бы просто сумасшедшим. Уже по самой своей жестокости преступление казалось невероятным. И им никто не поверит.

Итак, ни с какой стороны ниоткуда не предвиделось успеха: выжидание гибельно, открытое обвинение бесполезно ввиду отсутствия власти, достаточно могущественной для его поддержки. Помощи ждать было неоткуда.

Однако охотник на бизонов нашел средство. Обдумывая положение некоторое время, ни с кем не разговаривая, он, видимо, придумав какой-то план, заговорил:

– Друзья! – сказал он твердым голосом. – Единственный способ возвратить сестру – это открыто потребовать ответа, прийти и сделать это не позже, как через час. Я не переживу часа, не попытавшись выручить сестру. Я придумал план, который, конечно, не из самых осторожных, но время не терпит, и у меня нет другого средства. Думать больше нет времени. Вы слушаете?

– Мы ждем!

– Безрассудно было бы нам всем, вооружившись, идти на крепость: там сто человек гарнизона, и наши двадцать тагносов, несмотря на самую отчаянную храбрость, не в состоянии превзойти сотни солдат гарнизона. Слишком неравные силы! Я поеду один.

– Один?

– Да, я постараюсь увидеться с Вискаррой. Мне больше ничего не надо. Он – тюремщик Розиты. Когда тюремщик спит, пленницу можно освободить. И он уснет!

И Карлос невольно схватился за рукоятку кинжала, висевшего на поясе.

– Он уснет, – продолжал охотник на бизонов, – и уснет очень скоро, если только судьба мне поблагоприятствует. Дальнейшее меня не беспокоит, мне не до того! Если сестра погибла, что значит жизнь для меня!

– Но как же ты добьешься свидания с ним? – спросил дон Хуан. – Он безусловно откажет тебе. Не лучше ли тебе переодеться? Возможно, тогда легче будет проникнуть к нему.

– Это не легко с моими светлыми волосами и белым цветом кожи. Да и для этого потребовалось бы слишком много времени. Поверь мне, я не испорчу дела излишней смелостью. У меня есть повод видеть коменданта. Если он мне откажет, я не стану напрасно упорствовать, устраивать дебоши, и ни один из этих негодяев не узнает настоящей цели моего посещения. И тогда я обращусь к тебе за советами и последую им, но теперь не могу больше медлить. За дело! Я думаю, что это он прогуливается вон там, по террасе, и вот почему нельзя больше ждать. Если это он…

– А что же делать нам? Не можем ли мы чем-нибудь быть полезны? – спросил дон Хуан.

– Сможете, наверное… Если мне придется бежать. Вы можете помочь мне в моем бегстве. Едем, я вам покажу, где меня ждать, едем скорее, потому что каждая минута равняется дню. У меня горит голова! Вперед, друзья!

Карлос вскочил на лошадь и начал быстро спускаться по крутой тропе вниз, в долину.

У подошвы утесов дорога, поворачивая к крепости, шла через почти непроходимые заросли различных кустарников всякого роста и вида. Впрочем, здесь было несколько тропинок для прогона скота, и по одной из них всадник мог подойти незамеченным на полмили к крепости.

Антонио, живший некоторое время неподалеку отсюда, превосходно знал все эти тропинки и провел весь отряд незаметно для часовых до самого ближайшего места к стенам крепости. По приказанию Карлоса все сошли с лошадей и спрятались в кустарниках.

– Оставайтесь здесь, – сказал охотник дону Хуану. – Если я уйду оттуда с лошадью, то прискачу прямо к вам, если же мне удастся уйти пешему, то у меня слишком надежные ноги, и я смогу с быстротой серны перебежать это расстояние, так что им меня не настигнуть. Когда возвращусь, я скажу вам, как действовать дальше.

И вдруг, схватив за руку дона Хуана, он отвел его на самый край опушки.

– Посмотри, дон Хуан, – сказал Карлос, – ведь это он, клянусь Небом, он!

И Карлос указал на плоскую крышу крепости.

– Да, это комендант, – подтвердил дон Хуан, – я узнал его.

– Довольно! Не могу больше ждать. Необходимо действовать теперь же – или никогда! Если я возвращусь, я объясню, что делать; если же не возвращусь, значит, я убит или арестован. Оставайтесь здесь до самой поздней ночи. Если даже меня арестуют, то я могу еще спастись. Их тюрьмы не крепко запираются, притом у меня есть золото, которое отпирает всякие двери. Прощай, мой верный друг, прощай!

И, пожав руку дона Хуана, Карлос вскочил на лошадь и поскакал.

Желая как можно дольше оставаться незамеченным, он не поехал прямо к крепости. Одна тропинка, пересекавшая заросли, выходила на дорогу, ведущую к крепости, и по этой тропинке отправился Карлос. Антонио, проводив его, вернулся к остальным.

Едва выехав из кустов на дорогу, Карлос пустил лошадь галопом и смело поскакал к воротам крепости. Ни на шаг не отставая, за ним следовал его верный пес Бизон.

Глава XXXIII Свидание

– Клянусь Богородицей, это он! – воскликнул Робладо, не в состоянии переселить своего беспокойства. – Это так же несомненно, как я живу на свете, – это мошенник охотник на бизонов!

– Я так и знал, я так и знал! – нервно вскрикнул Вискарра. – Я видел его на вершине утеса, и это не был призрак.

– Но откуда он мог взяться? Ради всех святых, как это случилось, что он…

– Робладо! Я пойду вниз. Я не могу его принять, я не в состоянии…

– Успокойтесь, полковник! Гораздо лучше объясниться с ним. Он уже видел вас и узнал. Показывая, что вы избегаете его, вы можете возбудить в нем подозрения. Он наверняка прибыл просить у нас помощи в преследовании индейцев, я уверяю вас, что это настоящая цель его посещения.

– Вы так думаете? – спросил Вискарра, которого это предположение начинало успокаивать.

– Ничуть не сомневаюсь. Что же другое могло бы привести его сюда? Он не может подозревать правды, если только он не колдун, как его мать. Вы можете оставить его внизу и разговаривать отсюда, с террасы. Если он окажется дерзким нахалом, каким уже проявил себя однажды, мы прикажем его арестовать, пусть немного остынет. Я еще не забыл его наглого поведения тогда, на празднике, и надеюсь, что он извинится перед нами.

– Вы правы, Робладо; гораздо лучше принять его, это поможет рассеять его подозрения. Да и что он может подозревать?

– Напротив, он сочтет вас своим другом, если вы окажете ему требуемую помощь. А вы ему поможете. И мы его совершенно собьем с толку. – И Робладо расхохотался.

Мысль эта показалась Вискарре разумной, и он решился последовать во всем совету своего сообщника. Впрочем, не время было рассуждать, потому что всадник подъезжал уже к крепости. Шагов за двести от крепости охотник на бизонов уменьшил аллюр, как бы из уважения к начальству, чтобы оно не посчитало дерзостью демонстрацию высокого искусства наездника. Лицо его, со следами скорби, не выражало ничего неприязненного. Он снял шляпу и, поклонившись офицерам, головы и плечи которых виднелись из-за решетки, остановился шагах в двенадцати от стены и молча ожидал вопроса.

– Что вам нужно? – спросил Робладо.

– Мне необходимо переговорить с комендантом, кабальеро.

Карлос говорил тоном человека, который пришел просить об одолжении, и это успокоило офицеров. Несмотря на свою хвастливую самоуверенность, капитан в душе еще сомневался в цели приезда охотника, и потому пришел в восторг, убедившись, что его предположения оправдались и что охотник пришел просить помощи и покровительства.

– Я комендант, – сказал успокоившийся Вискарра. – Что вы собираетесь сообщить мне?

– Ваше превосходительство, – смиренно сказал Карлос, – я пришел просить у вас помощи. – И охотник почтительно поклонился.

– А что, разве я не угадал? – шепнул Робладо. – Все в порядке, полковник!

– Говорите, друг мой, – сказал Вискарра с обычным высокомерием. – Если просьба ваша обоснованна и разумна, мы постараемся что-нибудь для вас сделать.

– Ваше превосходительство, я пришел просить о значительной милости, но полагаю, что имею на нее право, и надеюсь, что ваши многочисленные обязанности не помешают вам оказать ее вашему покорному слуге. Ведь вы уже показали самое ревностное участие в том трагическом деле, жертвой которого я стал.

– Что я вам говорил, – повторил шепотом Робладо.

– Что же случилось? Объяснитесь! – поощрительно произнес Вискарра.

– Ваше превосходительство, я бедный охотник за бизонами.

– Я вас знаю, вас зовут Карлос и на празднике святого Иоанна вы показали редкое искусство наездника.

– Вы очень милостивы, что вспомнили об этом, но, увы, успех мой мало послужил мне на пользу: меня постигло горе!

– Что же с вами случилось?

Вискарра и Робладо очень хорошо знали, о чем хотел просить охотник на бизонов, но им очень хотелось, чтобы его просьбу услышали солдаты и часовые у ворот. Они нарочно повысили голос в надежде, что проситель последует их примеру, и действительно, Карлос отвечал так же громко, но не для того, чтобы доставить удовольствие офицерам, а по особенным, своим причинам. Ему тоже хотелось, чтобы солдаты, а в особенности часовой, стоявший у ворот, слышали его разговор с начальством.

– Ваше превосходительство, – сказал он, – я жил в убогой лачужке со старой матерью и сестрой. Дня два назад на нее напала шайка индейцев: мою мать оглушили ударом томагавка, сестру похитили, а хижину подожгли.

– Я знаю все это, любезнейший, и уже даже сам отправлялся в погоню за разбойниками.

– Мне это рассказывали после моего возвращения из прерий, полковник, откуда я только что прибыл, и я чрезвычайно вам признателен.

– Я только исполнял свой долг. Сожалею по поводу постигшего вас несчастья, но похитители успели уйти, и мы теперь не можем рассчитаться с ними. В другой раз, когда гарнизон получит подкрепление, я смогу совершить набег на индейцев, и, может быть, нам удастся возвратить вашу сестру.

Вполне успокоенный почтительным поведением охотника на бизонов, полковник совершенно пришел в себя, к нему вернулись его самонадеянность и хладнокровие. И те, кто знал об этом происшествии только из этого разговора, тот наверняка был бы обманут замечательным притворством Вискарры. А между тем в его речах ощущалась нерешительность, во взгляде – беспокойство, губы слегка дрожали, и Карлос, знавший всю суть дела, зорко схватывал все эти обвинительные признаки.

Он обманывал Вискарру, но Вискарра не мог обмануть его.

Произнеся блистательное обещание, полковник прибавил:

– Что же еще вам угодно?

– Я просил бы, ваше превосходительство, чтобы солдаты снова отправились в погоню за индейцами – под вашим ли руководством, что было бы для меня величайшей честью, или под командой одного из ваших храбрых офицеров.

Робладо готов был раскланяться.

– Я буду служить проводником, ваше превосходительство, – продолжал охотник. – Нет урочища на двести миль в окрестности, которого я не знал бы так же хорошо, как эту долину. Не положено себя хвалить, но уверяю вас, что ни один степной охотник не сумеет, подобно мне, выследить индейцев. Если ваше превосходительство согласитесь послать отряд, я обязываюсь навести его на грабителей или покрою себя позором. Я пойду по их следам, куда бы только они не привели!

– В самом деле? – спросил Вискарра, обменявшись взглядами с капитаном.

– Да, ваше превосходительство, по следам везде пройду.

На лицах обоих офицеров отразилось внезапное беспокойство.

– Это бесполезно, – заметил Робладо. – Все произошло уже два дня назад. Впрочем, мы ходили по этим следам даже за Пекос и убеждены, что разбойники вне пределов досягаемости.

– Уверяю вас, что я их сумею найти – они не так уж далеко отсюда.

Комендант и Робладо вздрогнули и побледнели, но Карлос как будто не заметил этого.

– Это безумие, – пробормотал Робладо. – Наверное, они уже миль за сто от Льяно Эстакадо или ушли в горы.

– Извините, капитан, что не разделяю вашего мнения, но, кажется, я знаю, к какому племени принадлежат эти индейцы.

– К какому же племени? – разом спросили оба офицера. – Не юты ли?

– Нет, – отвечал Карлос, от которого не скрылось замешательство его собеседников.

– Кто же они?

– Не юты. Вероятнее всего, это мои заклятые враги хикариллы.

– Очень может быть, – сказал Вискарра с заметным облегчением после этого объяснения.

– Да, возможно, – повторил Робладо. – По рассказам очевидцев, мы их сочли за ютов, но, возможно, люди могли ошибиться. Набег произошел ночью, и испуганные жители не могли даже хорошенько рассмотреть их и тем более ничего толком рассказать. Кроме того, индейцы появлялись только по ночам.

– Отчего же вы полагаете, что это были хикариллы? – спросил полковник, начавший дышать свободнее.

– Во-первых, из-за того, что их было очень мало. Если бы это были юты…

– Но, говорят, их было не так уж мало, они угнали множество скота, и притом с ничтожными силами им нельзя показаться в нашей долине.

– Я убежден в противном, ваше превосходительство: мне кажется, достаточно было бы нескольких ваших храбрых солдат, чтоб захватить их вместе с добычей.

При этих словах приземистые уланы, бродившие у ворот, гордо выпрямились и подняли головы, чтобы казаться выше.

– Если только это хикариллы, – продолжал Карлос, – то их нечего искать по следу. Не пошли они со стороны Льяно: они взяли это направление только для того, чтоб ввести вас в обман, а сами, вероятно, скрылись в горах.

– Да? Вы так полагаете?

– Да, я в этом убежден, милях в пятидесяти отсюда. Если ваше превосходительство пошлете со мной отряд, то я приведу его к настоящему убежищу разбойников, не обращая внимания на ложные следы, оставленные ими по дороге, по которой они выходили из долины.

Комендант и Робладо отошли от решетки, чтобы посовещаться друг с другом.

– Право, – полушепотом говорил Робладо, – вам везет, полковник. Может ли быть лучшее доказательство вашего рвения и деятельности, как послать отряд по просьбе простого охотника за бизонами. Оказывая ему услугу, вы помогаете сами себе! Ручаюсь, что эта уступка произведет на всех самое благоприятное впечатление.

– Но благоразумно ли брать его в проводники?

– Отчего же нет, если это ему нравится? Он все равно не найдет своих хикариллов. Почему же не подыграть глупцу?

– А если он обнаружит наши с вами следы и отыщет скот?

– Он же сейчас сказал, что собирается направиться в другую сторону, а в случае если он изменит решение, мы же не обязаны слепо за ним следовать. Вероятно, он знает в горах гнездо хикариллов. Это может быть. А разгромить их – для вас это еще один случай отличиться. Несколько вывешенных индейских скальпов над нашими воротами будут весьма кстати: с тех пор, как мы здесь живем, крепость наша не видела подобных трофеев. Что вы об этом скажете? Да и весь поход ограничивается какими-нибудь пятьюдесятью милями, просто небольшая прогулка.

– Что ж, я не против, но сам не приму в этом участия. Где бы то ни было, мне не хочется находиться рядом с этим человеком, и вам понятно, по какой причине и какое у меня чувство?

Комендант внимательно посмотрел на капитана.

– Весьма понятно, конечно…

– Примите командование над отрядом, если только не сочтете за лучшее предоставить эту честь Гарсии или капралу.

– Напротив, я пойду сам – это будет вернее, – ответил Робладо. – Если охотник предложит идти по каким-то неподходящим следам, то очень важно, чтобы я руководил отрядом и смог отговорить от этого. Действительно, лучше мне самому возглавить этот поход. Клянусь вам, что я не прочь слегка подраться с краснокожими и скальпировать несколько индейцев, а скальпы привезти вам, – захохотал капитан.

– Когда же вы думаете отправиться?

– Чем скорее, тем лучше. Так мы докажем свою решимость и патриотизм и удовлетворим всех жителей. Так что отдайте приказание капралу, а я пойду осчастливить охотника нашим согласием.

Робладо спустился с террасы, и через минуту заиграла труба, давая сигнал седлать лошадей.

Глава XXXIV Катастрофа

Пока совещались офицеры, Карлос неподвижно оставался в седле на прежнем месте у ворот крепости. Капитан с полковником отошли от решетки, и хотя их не было видно, однако охотник на бизонов догадывался о причине их удаления и терпеливо ждал.

У ворот бродило человек сорок солдат, с любопытством разглядывающих коня и всадника, но хорошо знакомый призыв трубы заставил их поспешить к конюшням; у входа остался один часовой.

Уланы слышали предшествовавший разговор охотника с офицерами и поняли, что означал сигнал. Хотя полковник и не дал пока ответа, Карлос был уверен в его согласии. До тех пор он не имел еще определенного плана, да и как он мог составить его, если все зависело от какой-то случайности? Единственная мысль, сверлившая его и не дававшая ему покоя, заключалась в том, чтобы найти возможность остаться с Вискаррой наедине хотя бы на одну минуту.

Он понимал всю бесполезность долгих объяснений, которые, отняв драгоценное время, привели бы его лишь к аресту и смерти; ему необходима была только минута для короткого объяснения и для мщения. Мысль о гибели сестры кипятила ему кровь и не оставляла места ни для каких рассуждений. Как сложится все дальше, он не думал и рассчитывал на свои силы и находчивость, если ему вдруг придется бежать.

Но ведь комендант мог и сам возглавить поиски и взять на себя руководство отрядом! В таком случае охотник на бизонов решил пока воздержаться от каких-либо действий и, будучи в роли проводника, выждать благоприятного момента, чтобы не только уничтожить врага, но и, отомстив, убежать от преследования. На дикой, мало известной равнине он не боялся и вдесятеро большего числа улан, надеясь на свою ловкость и силу да быстроту своего мустанга.

Труба заиграла сбор в поход. Пойдет с ними или не пойдет Вискарра? Этот вопрос мучил охотника, не выходил у него из головы, пока он неподвижно сидел в седле, с нетерпением и тревогой устремив свой взгляд на решетку террасы.

Наконец показалась напыщенная фигура коменданта, который с важностью высокого благодетеля, делающего огромное одолжение, вышел сообщить жалкому просителю приятную новость. Луч радости блеснул на лице Карлоса. Это было не от удовольствия из-за получения известия о дозволенной экспедиции, как подумал Вискарра, – охотника обрадовало, что полковник, похоже, один оставался на террасе.

– Как милостивы ваше превосходительство, что исполнили просьбу такого ничтожного бедняка! Я уж и не знаю, как выразить вам свою признательность за оказанную мне честь.

– Не стоит благодарности. Вы ничем мне не обязаны: офицер его католического величества, исполняя свой прямой долг, в благодарности не нуждается.

И Вискарра, преисполненный достоинства, важно и гордо помахал рукой, что означало окончание беседы, и собирался удалиться.

– Так вы позволите мне быть проводником вашего превосходительства? – спросил Карлос, задержав своим вопросом полковника.

– Нет, сам я не пойду в этот поход, я вверяю руководство отрядом моему лучшему офицеру, капитану Робладо, он собирается в эту минуту; вы можете подождать его.

С этими словами Вискарра быстро отошел от решетки и продолжил свою прогулку по террасе. Не находя удовольствия в разговоре с охотником на бизонов, он поспешил от него поскорее уйти.

Карлос только и хотел узнать и услышать эту новость и понял, что нельзя терять ни минуты. В одно мгновение он решил приступить к действию. До сих пор он оставался на лошади, и никто не видел его карабина, ложе которого упиралось в стремя, а дуло было прижато у него к плечу. Высокие кожаные сапоги (armas de agua) и серапе, закутывавший его плечи, скрывали это смертоносное оружие. Под полой того же серапе, никем не замеченный, скрывался острый охотничий нож, висевший у левого бедра. Другого оружия у Карлоса не было.

Охотник на бизонов не оставался в бездействии во время краткого совещания коменданта с Робладо, хотя старался выглядеть беззаботным. Он успел тщательно осмотреть все вокруг и убедился, что из главных ворот (saguan) каменная лестница ведет наверх, на террасу. Эта лестница предназначалась для солдат, которым по долгу службы следовало подниматься наверх. Однако Карлос знал, что существовала и другая лестница, офицерская, и хоть никогда раньше не бывал в крепости, правильно решил, что другая лестница должна находиться на противоположной стороне здания. Он также заметил, что в воротах стоит только один часовой и что каменная скамейка в глубине ворот, на которой обычно отдыхали караульные, сейчас свободна. Дисциплина в крепости была далеко не строгой, а Вискарра, сам подтянутый и франтоватый, слишком занятый собственными удовольствиями, не беспокоился о том, чтобы поставить ее на должную высоту.

Все это наблюдательный Карлос заметил еще раньше, чем Вискарра второй раз подошел уведомить его о своем решении направить отряд против индейцев. Как только полковник скрылся из виду, охотник не стал медлить ни секунды. Неожиданно тихо сойдя с седла, он оставил лошадь на месте, даже не позаботившись привязать ее, а только замотав поводья за луку седла, зная, что мустанг отлично обучен и терпеливо будет дожидаться своего хозяина.

Прижав как можно плотнее к ноге ложу карабина под серапе, хотя теперь плотно прижатый к ноге приклад уже был виден, Карлос подошел к воротам. Тут им овладело легкое сомнение: пропустит ли его часовой, или нет? Если нет, смерть часового неизбежна!

Все это было решено в одно мгновение, и охотник крепко схватил под плащом рукоятку своего охотничьего ножа.

К счастью для Карлоса и для часового, столкновения не произошло. На часах стоял какой-то беззаботный олух, неуклюжий ленивый малый, который слышал предыдущий разговор, и в действиях Карлоса не увидел ничего подозрительного. Он, впрочем, попытался было не пустить охотника, но тот быстро проговорил:

– Не посмей задержать меня, комендант только что потребовал, чтобы я поднялся к нему.

Хотя этот ответ не вполне удовлетворил часового, однако он пропустил Карлоса.

Отыскав лестницу, Карлос взбежал на ступеньки с легкостью кошки. Его мокасины производили так мало шума, что, когда он взбежал на террасу, Вискарра не заметил, что больше здесь не один. Деспот, грабитель, похититель, погубивший любимую сестру охотника, находился в шести шагах от ее брата, который пришел отомстить за честь и невинность девушки, в шести шагах от смертоносного дула карабина и ничего еще не знал о том, что ему грозит. Полковник, отвернувшись, смотрел в другую сторону и не видел нависшей над ним опасности.

Не более чем на секунду остановив взгляд на коменданте, Карлос внимательно осмотрел стены крепости: ему надо было убедиться в том, что поблизости никого нет. Двое часовых, занимавшие посты на башнях, стояли таким образом, что не могли видеть террасы, – и больше нигде никого! Карлос получил возможность действовать без помех.

Он мог выстрелить в спину полковника, но эта мысль, придя ему в голову, только мелькнула на мгновение. Он не собирался убивать Вискарру подобным образом: осторожность и благоразумие подсказывали ему употребить нож – оружие молчаливое, удар которого не привлечет ничьего внимания и скорее даст возможность убежать, когда все будет завершено.

Карлос слегка опустил на землю ложу карабина, дуло которого прислонил к решетке. Легкий стук железа о камень заставил полковника резко обернуться – он вздрогнул, увидев ненавистного охотника. В первый момент он вспыхнул гневом, который, однако же, быстро перешел в страх, когда он заметил мгновенную и невероятную перемену в лице охотника на бизонов.

– Кто вам позволил входить сюда? Как вы смели?..

– Тише, полковник, тише! Я не глухой. А вас могут услышать!

Эти слова, произнесенные тихим, решительным и одновременно грозным голосом, парализовали гнусного похитителя. Он понял, что человек, стоявший у него перед глазами, руководствовался только отчаянием и не отступится от исполнения своего намерения. Лицо Карлоса ясно говорило ему: «Смерть при малейшем сопротивлении!» В этом еще больше убеждал вид блестящего ножа, который охотник уверенно держал твердой рукой.

Вискарра посинел от ужаса. Теперь он понял, что просьба о помощи была только предлогом, чтобы приблизиться к нему, добраться до него, Вискарры. Значит, следы его обнаружены, преступление известно, виновник установлен, и брат явился отомстить или потребовать удовлетворения. Все ужасы ночного сновидения представились полковнику, перемешавшись со страшной действительностью, вставшей перед его глазами.

Он не знал, что сказать, да и едва ли был в состоянии произнести хоть слово, и только обводил все вокруг блуждавшим взглядом в надежде встретить какую-нибудь помощь со стороны. Он был отделен от своих, окружен серыми стенами и находился лицом к лицу с грозным противником. Он хотел позвать на помощь, окликнуть кого-нибудь, но чувствовал, что это был бы последний крик в его жизни.

– Что вам нужно? – пробормотал он наконец.

– Мне нужна моя сестра.

– Ваша сестра?

– Да.

– Карлос… Я не знаю… Она не здесь… Я…

– Лжете! Она здесь, в крепости. Прислушайтесь: наша собака воет у этой двери. Что это значит?

Карлос указал на дверь нижнего этажа, у которой с жалобным воем вертелся Бизон, словно хотел проникнуть в нее. Солдат пытался отогнать собаку.

Вискарра машинально взглянул по указанному направлению. Он увидел собаку, увидел также солдата, но не посмел позвать его: вид острого клинка парализовал его. Охотник повторил свой вопрос:

– Что это значит?

– Я… я… Не знаю.

– Вы снова лжете: она вошла в эту дверь. Где она сейчас? Говорите же скорее!

– Уверяю, что мне неизвестно. Поверьте мне….

– Вы хотите обмануть меня, но она здесь. Я прошел по всем вашим запутанным следам, и все ваши хитрости потрачены зря. Солгите еще раз – и этот нож вонзится вам в сердце по рукоятку! Она здесь! Говорите же мне, где Розита?

– О! Нет, не убивайте меня. Я все скажу… Она… она… здесь… Клянусь вам, что я уважал ее, не сделал ей ничего плохого! Не воспользовался…

– Негодяй! Ступай же сюда! Стань к стене! Быстро!

Карлос указал место, откуда была видна часть внутреннего двора. Зная, что между повиновением и смертью выбора не было, комендант подошел к решетке.

– Теперь прикажи привести ее сюда. Ты знаешь, кому поручено ее стеречь. Но только спокойно и безо всяких штук, слышишь? При малейшем слове, даже знаке часовому – ты погибнешь! Ну!

– Боже мой! Боже мой! Но если откроется эта тайна, я погиб, обесчещен!.. Пощадите, пощадите меня! Немного терпения – и сестра будет вам возвращена, даже сегодня ночью, клянусь вам!

– Я требую, чтобы мне возвратили ее сию же минуту. Кликни сообщников, пусть они освободят и приведут ее сюда… Скорее! Я сгораю от нетерпения. Промедли еще минуту – и я не отвечаю за себя…

– О Боже! Вы хотите убить меня! Послушайте!.. Остановитесь!.. Ах!

Последнее восклицание было произнесено, однако же, совершенно другим тоном, чем предшествовавшие: это был крик торжества и радости.

Комендант стоял лицом к лестнице, по которой поднялся охотник, а Карлос, глядя в противоположную сторону, не заметил, что на террасе появился еще один человек. Он считал, что они одни с Вискаррой, как вдруг почувствовал, что кто-то сильно схватил его за руку, которую он поднял. Вырвав руку, он быстро обернулся и очутился лицом к лицу с офицером, в котором узнал поручика Гарсию.

– Я против вас ничего не имею, – крикнул ему охотник. – Не вмешивайтесь!

Не отвечая ни слова, Гарсия взвел курок пистолета и прицелился Карлосу в голову. Охотник бросился на поручика.

Раздался выстрел, на мгновение дым окутал противников. Один из них тяжело рухнул на землю, а когда дым немного рассеялся, появился второй – тот, кто остался цел и невредим.

Это был охотник на бизонов, и его длинный нож был весь в теплой крови.

Он бросился к месту, где оставил Вискарру, но комендант очутился уже на другом конце террасы и бежал к офицерской лестнице.

С первого же взгляда Карлос понял, что не мог помешать полковнику убежать и что было бы безрассудством следовать за ним, так как выстрел уже, конечно, поднял тревогу.

Им овладело отчаяние, но лишь на несколько секунд, ибо внезапная мысль мелькнула в голове охотника: он вспомнил о своем карабине, с помощью которого мог догнать Вискарру, схватил его и прицелился.

Комендант уже добежал до половины лестницы, над краем стены виднелись только его голова и плечи, когда он вдруг остановился и оглянулся. Уверенность в спасении рассеяла его страх: движимый любопытством, он хотел взглянуть, чем окончилась борьба Гарсии с охотником. Он хотел остановиться на одну секунду, но в то мгновение, когда он повернул голову, грянул выстрел из карабина, и Вискарра покатился с лестницы вниз.

– Я не промахнулся, – сказал сам себе Карлос. – Гарсия тоже убит. Теперь следует подумать о собственном спасении. Выстрелы всполошили всех. Надо спасаться.

Между тем отовсюду неслись яростные крики. Сотни пик готовы были впиться в тело нарушителя. Карлос понимал это и быстро решал, как уходить: по той лестнице, что пришел сюда? Вторая вела во внутренний двор и была уже заполнена солдатами, которые собирались подобрать Вискарру.

Значит, первый путь! Перескочив через труп поручика, Карлос бросился к лестнице, но и тут послышались шаги вооруженных солдат.

Отступление было отрезано!

Он снова перешагнул через труп, пробежал по террасе, перешагнул через перила и глянул вниз.

Стена была очень высокой, рискованно прыгать с такой высоты, но только этот путь оставлял какую-то надежду на спасение. Уланы уже выбежали на крышу с копьями и карабинами; вокруг засвистели пули, колебаться было нечего. Карлос увидел своего мустанга, который грыз удила, слегка изогнув гордую шею. «Слава Богу, он жив!»

Вид верного коня воодушевил Карлоса – и он спрыгнул на землю, к подножию стены, целый и невредимый. Карлос пронзительно засвистел, конь примчался к нему, всадник вскочил в седло и был таков. Вслед ему раздалось несколько выстрелов, всадники бросились за ним в погоню, но прежде чем они успели выехать из ворот крепости, Карлос достиг опушки зарослей и скрылся в густой листве кустарников.

Отряд улан помчался в карьер под руководством Робладо и Гомеса, но когда приблизился к зарослям, то десятка два голов показались над кустами, и дикий воинственный клич приветствовал испанцев.

– Индейцы! Los barboros bravos! – закричали ошеломленные солдаты, объятые ужасом.

Одни остановились, другие повернули назад. Но Робладо скомандовал: «Стой!» и приказал подождать подкрепления. На ноги подняли весь гарнизон. Солдаты окружили заросли и наконец решились войти в них, но индейцев не обнаружили, хотя следы их лошадей остались на всех тропинках по всем направлениям.

Безуспешно обследовав кустарники в течение нескольких часов, Робладо с уланами возвратился в крепость.

Глава XXXV Разные слухи

Гарсия был убит. Вискарра еще не умер, но когда его подняли, он имел вид человека, которому жить оставалось недолго, а он безумно боялся смерти.

Лицо его было в крови, щека пробита пулей; он болезненно стонал и, лишившись нескольких зубов, раздробленных свинцом, не мог связно говорить.

Он был ранен в лицо, и рана его не представляла никакой опасности, но молодой и неопытный лекарь Сан-Ильдефонсо не смел пока высказать окончательного мнения, и в течение нескольких часов трусливый жалкий комендант находился в мучительной неизвестности насчет своей судьбы. Незадолго до этого умер гарнизонный доктор, а на его место еще не прислали нового.

Весь тот день страшное волнение царило как в крепости, так и во всем городе. Весть о странных событиях разнеслась по долине с быстротой степного пожара. Толки разрастались до бесконечности. Сначала прошел слух, что на город напали дикари под предводительством Карлоса, охотника на бизонов, и, должно быть, в большом количестве, коль осмелились открыто атаковать крепость. Гарнизон крепости будто бы отбил их после кровавой схватки, в которой все офицеры, включая коменданта, погибли, выполняя свой долг. Ожидали еще и другого ночного нападения, которое, без сомнения, теперь уже будет на город.

По другим сведениям, взбунтовались мирные индейцы – тагносы и они, все-таки под предводительством Карлоса, пытались овладеть крепостью, но храбрый гарнизон блистательно отбил эту атаку. Потеря была с обеих сторон значительная; в числе погибших находились комендант Вискарра и его офицеры. И это было только начало огромного заговора, в котором участвовали все тагносы Сан-Ильдефонсо, и сегодня ночью они повторят свое нападение!

Все разумные люди, трезво поразмыслив, не соглашались с этими предположениями, они казались им невероятными. Зачем непокорные индейцы осаждали бы крепость, если могли ограбить почти беззащитный город или богатых землевладельцев, захватив щедрую добычу? Каким образом охотник на бизонов мог стать их предводителем, имея столько серьезных причин выступить против них, ибо также не сомневался, что они похитили его сестру? Нет, он никак не мог возглавить нашествие индейцев!

Что же касается восстания, заговора, то он опровергался самыми очевидными фактами. Мирные индейцы спокойно работают на полях, а принадлежавшие к миссии предавались своим обычным занятиям. У рудокопов, судя по вестям, все было спокойно, без каких бы то ни было признаков заговора. Большое племя тагносов, некогда владычествовавшее на северо-востоке Мексики и обращенное после завоевания в христианство, даже не пыталось свернуть ига креольского населения, с которым слилось и мирно сосуществовало уже несколько столетий. Без сомнения, тагносы были недовольны своей судьбой, но не проявляли, по крайней мере в настоящее время, ни малейшего желания прибегать к насилию для ее улучшения. Все тагносы занимались своей работой. Откуда же могли взяться мятежники? Словом, слухи казались невероятными.

Половина жителей Сан-Ильдефонсо собралась вокруг крепости, и после разнообразных толков и рассуждений, после изложения разных версий узнала часть истины. Впрочем, ставшие известными жителям подлинные события были так же таинственны и загадочны, как и самые необъяснимые предположения. Какие могли быть поводы у Карлоса покуситься на жизнь двух офицеров гарнизона? Кто были индейцы, его сопровождавшие? Нападение произвели воинственные или мирные, одним словом, дикари или мятежники?

Странное дело! Солдаты, принимавшие участие в мнимой «битве», не могли ответить на вопросы любопытных. Тот говорил одно, этот – другое.

Несколько слов, которыми Карлос обменялся с офицерами и которые слышала большая часть солдат, были весьма обычны, естественны, спокойны, но, сопоставленные с последовавшими событиями, слова эти и вовсе запутывали и без того непонятное дело. Не получив от солдат удовлетворительного объяснения, любопытные разошлись по домам, продолжая спорить, обсуждать случившееся и стараясь общими усилиями разрешить эту таинственную историю. А между тем начали появляться новые вести.

– Вот что случилось, – говорили одни. – Охотник в самом мирном настроении пришел просить помощи против индейцев. С ним было лишь несколько тагносов, которых он взял с собой для содействия в поисках. Комендант сперва обещал помощь, а потом одумался и отказался от своих обещаний, и этот отказ стал причиной вспышки Карлоса.

– Неправда, – говорили другие. – Разве вы позабыли поведение Карлоса в день праздника, его оскорбительное ухаживание за дочерью дона Амбросио, его ревность к Робладо? Причина всему – ревность. Все помнят, как повел себя Карлос в конце праздника, смеялись над ним. Он зол на капитана, и когда не смог его захватить, то поспорил с комендантом и все на нем выместил. И так далее…

Хотя и это предположение было не слишком правдоподобным, однако многие разделяли его из-за невозможности угадать настоящую причину поведения Карлоса. Причина же была известна только четверым в крепости да троим вне ее стен, а все остальные о ней даже и не подозревали.

Одно только, на чем все единодушно сходились, – это виновность охотника на бизонов. Обычная казнь с помощью петли казалась горожанам для него слишком слабой, и, уж когда поймают Карлоса, пусть получит по заслугам! Какая чудовищная неблагодарность! Ведь буквально накануне офицеры вместе со своими храбрыми солдатами отправлялись в погоню за индейцами, чтобы оказать ему такую услугу, а он пожелал их крови! Должно быть, он лишился рассудка, или его околдовала старая мать.

Убить поручика Гарсию, самого любимого из всех офицеров! Проклятие!

Действительно, Гарсия пользовался всеобщим расположением не потому, что обладал большими добродетелями. Его любили и уважали за доброту, мягкий характер, он никому не приносил вреда. Словом, совсем не походил на старших офицеров.

В описываемый вечер не было в Сан-Ильдефонсо ни одной души, ни одного человека, расположенного к охотнику. Впрочем, мы ошибаемся: в одном сердце горело прежнее пламенное чувство к нему, это было сердце Каталины. Но и она не знала таинственных причин, руководивших ее возлюбленным. Одно она знала твердо: он не способен на дурное дело, он не может быть не прав! Что ей до клеветы и злоречия, которыми его осыпали, до того, что он отнял жизнь у ближнего: он не мог действовать так без основания, – вероятно, ему нанесли ужасное оскорбление и тем вызвали на подобный поступок. Она была убеждена в этом, потому что слишком хорошо знала благородный характер Карлоса: он был повелителем ее сердца и не мог поступить бесчестно.

К ней дошли самые печальные вести; она предчувствовала долгую, может быть, вечную разлуку. Ему нельзя было появляться не только в городе, но даже в колонии: он должен был скрываться в прериях, преследуемый подобно волку или дикому бизону; его могут схватить и, быть может, убить…

Мысли Каталины были горькими и безутешными. Когда она могла надеяться увидеть его? Может быть, никогда!

Глава XXXVI Вискарра и Робладо

Вискарра лежал в своей постели, удрученный не столько болью, сколько страхом за свою жизнь. Не будь этого страха, ярость его не знала бы границ, но ужасы, представлявшиеся его охваченной смятением совести, поглощали все его чувства.

Будь даже несчастный полковник уверен в своем выздоровлении, он и тогда не избавился бы от страха. Сон его, сбывшийся таким роковым образом, расстроил его воображение. Хотя Вискарру и окружали солдаты, он все равно боялся Карлоса, который может сделать все, что захочет, сумеет найти способ убежать, дерзко совершив самое рискованное преступление. Даже в собственной комнате он не считал себя в безопасности, несмотря на часовых, бодрствовавших у его двери. Он панически боялся, что и здесь его может достать рука мстителя.

Более чем когда-либо комендант хотел отделаться от Розиты, причины всех его несчастий, но не знал как приступить к этому. Ведь такое деликатное дело теперь осуществить еще труднее, чем раньше.

«Без сомнения, кончится тем, что все узнают, отчего Карлос так безрассудно поднял на меня руку, – думал он. – Этот слух пойдет выше; на меня подадут жалобу, назначат расследование, и я погиб, если мне не удастся отвести подозрения и уничтожить следы всего содеянного».

Таковы были мысли Вискарры, одолевающие его во время лечения, когда он верил в выздоровление и надеялся на него. Но когда он начинал сомневаться в своем выздоровлении, то отчаяние его не знало пределов.

Робладо намекнул ему о каком-то способе уладить все дело. Он все еще продолжал обыскивать заросли, и комендант ожидал его с нетерпением. Вскоре, однако же, Гомес доложил о возвращении его в крепость.

Описанные события на самом деле не были неприятны Робладо, и внимательный наблюдатель легко заметил бы это. Одно только смущало честолюбивого капитана: рана полковника не была смертельна! Он знал это потому, что был гораздо опытнее молодого лекаря.

Дружба, существовавшая между обоими офицерами, основывалась на общности их дурных наклонностей; это была связь сообщников, соучастников преступлений, которая могла продолжаться лишь до тех пор, пока тот или другой не нашел бы нужным и выгодным для себя прекратить ее. Она нисколько не мешала Робладо искренно сожалеть о том, что пуля не попала в его друга немного выше или ниже, в голову или в грудь. Это кровожадное сожаление происходило отнюдь не из желания зла коменданту, а исключительно потому, что Робладо мечтал о повышении по службе. Он давно уже подумывал о следующем чине и лелеял надежду в один прекрасный день стать начальником крепости. Смерть Вискарры исполнила бы разом все задуманные желания Робладо. Но коменданту не суждено было умереть теперь, и эта уверенность омрачала радость, наполнившую черную душу капитана.

Искренней и глубокой была эта радость. Давно уже между ним и Гарсией существовали ревность и неприязнь. Они очень давно невзлюбили друг друга и завидовали друг другу. Однако радость по поводу смерти поручика оказалась у Робладо уже на втором месте.

Драматические сцены известного дня имели для него последствия большей важности, ибо непосредственно были связаны с планами, осуществления которых он так настойчиво добивался.

Претензии Карлоса на Каталину с первого раза казались нелепыми, но Робладо собрал сведения, которые усиливали его ревность и подогревали беспокойство. Странное создание эта Каталина де Крусес: она обладала энергичным характером, и мысль, что она позволит себя продать или купить, как тюк товара, была абсолютно нереальной, в чем уже недавно убедились и ее отец, и Робладо. Она преподнесла им хороший урок. Топнув маленькой ножкой, она объявила, что уйдет в монастырь, готова даже найти убежище в могиле, если ее будут торопить. Она не окончательно отказала Робладо, но требовала отсрочки – времени на размышления до тех пор, пока сама надумает дать ответ, и дон Амбросио не посмел отказать ей в этом.

Жених имел все основания беспокоиться при сложившихся обстоятельствах. Хотя он по-своему любил Каталину и ему было досадно иметь такого, как он считал, недостойного соперника, хотя самолюбие его было сильно задето, его тревога исходила не только от ревности – он боялся горячего характера сеньориты, одна вспышка которой могла лишить его богатого приданого. Такая женщина была способна на самые странные, безумные решения: ничего не было бы удивительного, если бы она пошла в монастырь, а то и отправилась бы на Равнины с бедным охотником на бизонов. Все это было вполне возможно. Правда, в том и другом случае она лишилась бы права на свое состояние, которое, увы, при этом было бы потеряно и для Робладо.

Впрочем, сейчас все в порядке: устранены любые препятствия, какие только могли возникнуть со стороны или при участии Карлоса. Капитан больше мог не бояться соперничества изменника, человека, обреченного на смерть. Охотник на бизонов не только лишен всех средств и возможности встретиться с Каталиной, но даже не посмеет, без крайней дерзости, показаться в поселении. Робладо поставил перед собой цель зорко наблюдать, неусыпно следить за соперником с тем, чтобы при первой возможности схватить его и передать в руки палача.

Вот какие мысли пробегали в голове жестокого, подлого капитана в этот день, которым он остался вполне доволен.

Тщательно обследовав заросли и пройдя до самого плоскогорья по следам мнимых индейцев, Робладо возвратился вместе со своими уланами в крепость, чтобы заняться подготовкой к более продолжительной погоне за беглецами.

Глава XXXVII Освобождение Розиты

Прибытие капитана несколько облегчило состояние Вискарры, который стонал и метался в бессильной злости и в страхе смерти.

Их разговор шел исключительно о последних событиях: Робладо докладывал о своей экспедиции, о результатах погони.

– И вы серьезно полагаете, – спросил полковник, – что Карлос привел под своим командованием шайку дикарей?

– Нет, – ответил Робладо. – Сперва я так думал, сбитый с толку донесениями солдат, которые, впрочем, искренне убеждены в этом. Теперь же я полагаю, что с ним были не воинствующие индейцы, а несколько из его приятелей тагносов. Падре был прав: Карлос водит подозрительные знакомства, за которые его давно следовало бы арестовать, это был вполне достаточный повод. Но теперь нет необходимости искать предлога, потому что он и так будет схвачен при первом удобном случае.

– Что же вы намерены теперь делать?

– Это будет нелегко, в руки он нам не сдастся. Придется изрядно поработать, чтобы его поймать. Мы пойдем за ним, по его следам, и я не думаю, чтобы он ушел далеко. Я распорядился снарядить людей, взял запас провизии, необходимый для продолжительного путешествия. Негодяй и его сообщники вышли из долины верхней дорогой и, по мнению Гомеса, направились в горы. Мы последуем за ними и постараемся их настигнуть. Нарочные будут посланы во все ближайшие поселения, чтобы арестовать Карлоса, где бы он ни появился; но я сомневаюсь, чтобы он туда отправился.

– Почему вы так думаете?

– Потому что, по-видимому, еще жива старая колдунья – его мать, кроме того, он будет бродить вокруг Сан-Ильдефонсо до тех пор, пока сохранит хоть малейшую надежду на освобождение сестры.

– Вы правы, он ни за что не оставит меня в покое, пока…

– Тем лучше, дорогой полковник: нам представится больше удобных случаев захватить его, что, поверьте мне, весьма трудно. Он осторожнее волка, а великолепная лошадь его уйдет от погони всей нашей кавалерии. Мы постараемся овладеть злодеем посредством какой-нибудь хитрости, заманив его в ловушку.

– Вы уже придумали что-нибудь?

– Да, кое-что я имею в виду.

– Например?

– Очень простая штука. Как я уже говорил вам, у Карлоса имеются серьезные причины время от времени появляться в колонии: во-первых, он будет посещать старую колдунью; но вторая причина посерьезнее, и умелая приманка привлечет его скорее.

– Вы хотите сказать о ней? – спросил Вискарра, указывая рукою в сторону комнаты, где заперли Розиту.

– Да. Говорят, он страстно, до глупости любит свою сестру. Если бы она находилась в доступном для него месте, ручаюсь, что он пришел бы к ней, и мы, устроив засаду, легко могли бы схватить его.

– Но куда же ее переправить? В какое место? – поспешно спросил полковник.

– Где-нибудь недалеко от их прежнего жилища. Если вы согласитесь отпустить ее хоть на некоторое время, то после мы легко вернем ее, и вы овладеете ею, вам никто не помешает, особенно когда мы расправимся с этим охотником.

– Соглашусь ли я? Пусть уезжает! Это мое самое пламенное желание. Я только этого и хочу. Пока она останется здесь, я не буду иметь ни минуты покоя. Стоит только распространиться слухам – и мы с вами скомпрометированы, а если все это дойдет до известных вам особ, то согласитесь, что мы погибли. Я не прав?

– Вы говорите абсолютно правильно, особенно после такого несчастного стечения обстоятельств. Известие о смерти Гарсии не скроешь, и нас спросят о причине. Нам надо сочинить собственную версию этой истории и придумать удовлетворительные правдоподобные объяснения, которые развеяли бы всяческие подозрения и прекратили бы любое следствие. Главное – чтобы эту девицу поскорее куда-нибудь определить.

– Но каким же образом это сделать? Как ее освободить, не возбудив подозрений? Если мы отправим ее к матери, как мы это объясним? Ведь индейцы, если бы действительно похитили ее, ни в коем случае не вернули бы. Вы говорили, что у вас есть какой-то план.

– Есть один, но прежде всего, полковник, что вы хотели сказать, намекая на ее сумасшествие?

– Ничего, кроме правды. Она помешалась. Она сумасшедшая. Как сказал мне Хосе, ее бред не прерывается, она произносит невнятные слова, мелет всякую ерунду и не понимает, что ей говорят. Повторяю, Робладо, что я в ужасе!

– Вы утверждаете, что она не понимает того, что ей говорят: правда ли это? Вы уверены?

– Конечно, уверен.

– Тем лучше! Значит, она не вспомнит, где находилась, не понимает, где она сейчас. Теперь я знаю, что мой план удастся выполнить, и вижу, что вам нет ничего проще как от нее избавиться. Она будет рассказывать, если только окажется способной что-нибудь говорить, что находилась в плену у индейцев. Ну, как? Вам нравится мой план?

– Конечно, только как же все это устроить?

– Очень просто, дорогой полковник. Сегодня вечером или завтра на рассвете Гомес и Хосе, нарядившись в индейские костюмы, отвезут ее в горы в указанное мной место. Она будет связана, а утром их найдут и увидят ее в руках мнимых индейцев как их пленницу. Еще лучше будет, если она настолько придет в себя, что сама убедится в этом. Отряд, который я поведу на поиски за охотником на бизонов, случайно встретит мнимых индейцев. По ним выстрелят из нескольких штуцеров, разумеется, издалека, чтобы не попасть в них. Они убегут, оставив пленницу. Мы спасаем ее и привозим в город, откуда можем отправить ее куда она пожелает. Что вы на это скажете, полковник?

– Великолепно! – воскликнул Вискарра. – И я уже чувствую, как у мена гора свалилась с плеч.

– Сам дьявол тут собьется с толку, а мы не только отведем от себя подозрения, а напротив, заслужим всеобщее уважение и прибавим себе славы. Победить индейцев и освободить пленницу – сестру человека, покусившегося на вашу жизнь, – какое великодушие и благородство! Поверьте, полковник, если вас это успокоит, что охотник на бизонов и тот будет одурачен! Его сестра, если только будет в состоянии, поклянется, что все время была в плену у индейцев, и даже брату повторит всю эту придуманную нами историю.

– План превосходный! Надо выполнить его сегодня же ночью!

– Хорошо. Как только люди улягутся, Гомес и Хосе отправятся в путь с Розитой. Я не поеду сегодня на новые поиски, что, впрочем, было бы и бесполезно. Единственная возможность поймать Карлоса – устроить ему западню, в которой его сестра служила бы приманкой. Мы и сделаем ему такую ловушку впоследствии, и вам нечего об этом беспокоиться. Завтра к полудню я привезу вам великолепное донесение о том, что мы выдержали ожесточенную битву с хикариллами или ютами, убито много воинов, пленница освобождена, что отряд вел себя превосходно, и представлю нескольких улан к производству в унтер-офицеры. Ха, ха, ха!

Комендант Вискарра разделял эту веселость, тем более что капитан заверил его, что рана его неопасна и заживет очень скоро – не более как через две недели. Уверение свое Робладо подкрепил тем, что обругал лекаря олухом и другими более сильными выражениями. Освободившись от страха смерти и от других удручавших его мыслей, полковник ощутил спокойствие, которого не испытывал несколько последних суток. И теперь им безраздельно завладела только ненависть и разгорелось острое желание отомстить Карлосу.

Поздно вечером, после того как отзвучала последняя заря и все солдаты разошлись по казармам, из крепости выехали трое всадников и направились по дороге, ведущей в горы. Двое из них, странно одетые, причудливо разрисованные и украшенные перьями, походили на индейских воинов. Но это были не индейцы, а сержант Гомес и рядовой Хосе. Они ехали верхом на лошадях и вели в поводу мула, на котором сидела закутанная с головы до ног женщина. Это была Розита – сестра охотника на бизонов, которую переодетые в индейцев испанские солдаты увозили из крепости.

Глава XXXVIII Отъезд охотника на бизонов

Когда Карлос достиг опушки зарослей, уланы, пустившиеся за ним в погоню, едва только выехали из ворот крепости, потому что им понадобилось время, чтобы оседлать лошадей и взять оружие. Будь он один, да еще на своем таком надежном мустанге, он бы не боялся, что его нагонят. Он не стал бы и запутывать след, и не стоило ему скрываться в зарослях. Однако нельзя было не подумать о спасении дона Хуана и его спутников, критическое положение которых беспокоило его гораздо больше собственной опасности. Сначала он хотел увлечь весь отряд преследователей за собой, направляясь прямо к горной тропинке, ведущей к Утесу загубленной девушки, что позволило бы дону Хуану и тагносам успеть скрыться самым спокойным образом. Но он был недостаточно уверен в осторожности и проницательности дона Хуана. Молодой скотовод, горячий и не слишком дальновидный, при виде спасающегося от погони друга, мог счесть своим долгом выскочить вместе со своими людьми из зарослей, а именно этого не хотел охотник. Поэтому-то Карлос помчался галопом и въехал в кустарники, где дон Хуан и тагносы ожидали его, не слезая с коней.

– Слава Богу, ты свободен! – воскликнул скотовод. – Но за тобой гонятся солдаты. Вот они! Господи, сколько же их!

– К счастью, я их значительно опередил, – ответил Карлос, оглянувшись.

– Что же нам теперь делать? Оставаться ли всем вместе или рассыпаться по кустам? Солдаты появятся очень скоро.

Карлос задумался и ответил не сразу. Он не мог позволить себе даже подумать о неравном бое, но он видел три возможности спастись: рассыпаться по зарослям, как предлагал дон Хуан; всем вместе немедленно незаметно, не попадаясь на глаза преследователям, возвратиться той же дорогой, по которой они прискакали сюда; наконец сначала показаться неприятелю, а потом скрыться через противоположный край зарослей, той же дорогой. Вступать в бой при таких обстоятельствах было, по меньшей мере, неразумно.

Привыкнув действовать незамедлительно, Карлос взвесил эти три возможности с невероятной быстротой. Рассеявшийся маленький отряд рисковал быть захваченным, потому что солдат было достаточное количество, чтобы окружить заросли – небольшое пространство, простиравшееся в длину на четыре, а в ширину – на две мили. По крайней мере, половина его спутников могла попасть в руки улан, которые либо перебили бы тагносов тут же на месте, либо оставили в живых для суровой казни, связав их присутствие с происшествием в крепости, хотя это ничем не могло быть доказано.

Скрытное возвращение назад давало больше шансов на спасение. К несчастью, мулы тагносов уже устали, между тем как у солдат были свежие быстрые кони. В результате их могут нагнать до наступления ночи. Конечно, если бы не усталость мулов, всем бы удалось незаметно скрыться, и дон Хуан, и его люди не вызвали бы ни у кого никаких подозрений в соучастии в преступлении. А для будущего это было чрезвычайно важно. Значит, второй план тоже отпадает.

Охотник на бизонов после минутной нерешительности принял третий план. Он не ответил лично дону Хуану, но громким голосом, слышным всем, ответил присутствующим. Этот ответ-приказ прозвучал как команда:

– Рассыпьтесь по опушке таким образом, чтоб видны были только ваши головы, плечи и луки! Испустив страшный боевой клич, поворачивайте мгновенно назад и рассейтесь во все стороны! За мной!

Отдав этот короткий приказ, Карлос кинулся в заросли и вскоре показался на опушке. Тагносы разделились на две части – одна под предводительством дона Хуана, другая – под руководством Антонио – и обе оказались справа и слева от Карлоса. Размахивая над головами луками, они, словно и в самом деле были дикими индейцами, испустили воинственный боевой клич.

Необходим был слишком опытный глаз, чтоб подметить обман, даже на самом близком расстоянии тагносы мало отличались от своих степных собратьев. У большей части были обнажены головы с длинными развевавшимися на ветру волосами. Совсем недавно они расстались с дикой жизнью, это были мирные труженики, неофиты цивилизации, но они помнили еще свое участие в сражениях, и их военный клич прозвучал не менее грозно, чем клич племен «воинственных» или «диких» индейцев.

Эта импровизация произвела именно тот эффект, которого и ожидал охотник на бизонов. Уланы, приближавшиеся к зарослям небольшими группами, из которых иные подскакали уже шагов на триста, от неожиданности разом остановились. Многие охотно повернули бы направо кругом, если бы не видели, что из крепости выезжало значительное подкрепление – новый большой отряд. Они растерялись, подумав, что в зарослях множество диких индейцев. Это предположение подтверждалось воспоминанием о нелегких погонях, во время которых уланы по несколько дней пытались отыскать дикарей, ведь они верили, что именно за дикарями и гонялись. И вот теперь, очевидно, дикари готовились дать им сражение, сами напали на них!

Довольный успехом своей хитрости, Карлос приказал своим товарищам без шума отойти в кусты и собраться на том же месте, где они стояли в засаде, ожидая его. Теперь Антонио повел их через лабиринт кустарников до конца тропы, которая вела к другому подъему, на верхнюю равнину. Поднимаясь по этому ущелью, отъехав уже мили три, они с удовлетворением увидели, как на открытом пространстве храбрые уланы сбились в кучу посреди луга, не смея проникнуть в опасные заросли, кишащие, по их мнению, свирепыми дикарями.

Выехав на плоскогорье, Карлос и его спутники направились к северу к глубокому ущелью, отстоявшему миль на десять, и благополучно его достигли. За все это время позади не показался ни один улан. Ущелье служило руслом потоку, образовывавшемуся только во время дождей, но сейчас оно было совершенно сухим. Дно его покрывали камни, смещавшиеся под ногами лошадей, не оставляя никаких следов. Старые и свежие следы были там одинаковы, различить их не мог бы ни один следопыт.

Отряд спустился в ущелье, прошел миль пять или шесть, когда Карлос велел остановиться и сделать привал. Здесь он собирался рассказать всем, что им предстоит делать дальше, познакомить с планами, тщательно продуманными им в продолжение последних пары часов. До сих пор скомпрометирован был он один. Главная задача состояла в том, чтобы снять все подозрения с дона Хуана и Антонио. Они не показывались из зарослей на опушке, а смуглые лица, мелькнувшие на минуту между листвой, испуганные солдаты узнать не могли. Значит, дон Хуан и его работники смогут незамеченными спокойно возвратиться домой.

Еще перед отъездом в экспедицию Карлос действовал с большой осторожностью, соблюдая строжайшую тайну. Выступили чрезвычайно рано, задолго до пробуждения жителей, и никто в долине не узнал бы о возвращении охотника на бизонов, если бы не происшествие в крепости. Он велел развьючить мулов в уединенном месте и пустить на пастбище далеко от ранчо, где его пас один из работников. Если бы военный отряд не появился в долине до утра, то никто не помешал бы тагносам и их хозяину возвратиться ночью домой и спокойно приняться за свои обычные занятия, не вызывая ни у кого никаких подозрений. Естественно было предполагать, что Робладо прежде всего погонится за Карлосом и его отрядом по дороге, по которой отряд и пришел, то есть в направлении, противоположном дому дона Хуана. Для объезда всех окрестностей понадобился бы целый день, и, наконец, если бы уланам и удалось напасть на след, то это принесло бы мало пользы, ибо Карлос придумал план, который кого угодно мог сбить с толку.

Итак, было решено дону Хуану ехать со своими работниками домой, а работникам Карлоса возвратиться к обгорелому ранчо и покрыть дом новой крышей после пожара, оставаясь там как ни в чем не бывало. Не могут же они нести ответственность за поступки хозяина!

Что касается Карлоса, то место его пребывания будет известно лишь нескольким верным друзьям. Он, впрочем, не беспокоился относительно своего пристанища: как прерии, так и горные пещеры могли служить ему домом. Он не ощущал необходимости в кровле, он предпочитал раззолоченным потолкам какого-либо дворца открытое звездное небо.

Тагносы дали клятву в сохранении тайны. Это были люди необщительные, скромность их не подлежала сомнению, да притом они понимали, что их собственная безопасность, а возможно, и жизнь зависела от их молчания.

Устроив все как следовало, отряд, однако же, не тронулся с места, а выступил только после захода солнца. Все оседлали лошадей, сели на мулов и поскакали вниз по руслу. Когда они прошли несколько миль, один тагнос выбрался из ущелья и направился по равнине к югу. Он должен был достигнуть прохода на нижней оконечности долины. Попасть на эту тропу он мог только к ночи. Ему не угрожала никакая встреча, потому что весть о набеге диких индейцев держала взаперти все население.

Вскоре из ущелья выехал второй тагнос и отбыл в направлении параллельном тому же, каким уехал его товарищ; за ним последовал третий, потом четвертый и так далее.

Всем велено было добираться до ранчо различными путями, а более сметливые получили приказание избирать самые запутанные тропки. Ни один солдат крепости не смог бы выследить тагносов.

Оставшись втроем, Карлос, дон Хуан и Антонио проехали ущелье до конца, повернули вправо и спустились в долину Сан-Ильдефонсо как можно дальше от города.

Было уже совсем темно, но так как все хорошо знали дорогу, то около полуночи прибыли к дому молодого скотовода.

Прежде чем приблизиться к дому, они тщательно обследовали местность и с удовлетворением убедились, что ни один улан здесь не проезжал. Обняв старую мать и быстро рассказав ей обо всем случившемся, Карлос дал необходимые наставления дону Хуану и тотчас же вскочил на лошадь, простившись с ними. Ему сопутствовал Антонио с мулом, навьюченным съестными припасами. Они поехали вниз по долине и направились по дороге к Льяно Эстакадо.

Глава XXXIX Простолюдинки

На другой день неожиданное событие снова повергло в изумление жителей Сан-Ильдефонсо, которые и без того были уже взволнованы последними новостями. Около полудня отряд улан переходил через город, направляясь к крепости. Они возвращались из похода, предпринятого с целью поиска убийцы, как называли теперь Карлоса. Убийцы и его следов уланы не нашли, но у подножия гор натолкнулись на большой отряд воинственных индейцев, с которыми и вступили в отчаянную схватку. Потери со стороны дикарей были огромны, оставшиеся в живых, по обычаю, с неимоверными усилиями унесли трупы своих убитых. Поэтому солдаты не могли никого скальпировать, но захватили трофей более существенный – блестящее доказательство своей победы. Они отняли у дикарей пленницу, молодую девушку из Сан-Ильдефонсо, а начальник отряда, храбрый капитан Робладо, предполагал, что это та самая, которую несколько дней назад похитили индейцы из одного ранчо в низовьях долины.

Отряд ушел в крепость, а капитан Робладо с людьми, охранявшими освобожденную пленницу, остановился на площади. При этом он преследовал три цели: во-первых, передать молодую девушку местным гражданским властям; во-вторых, показать всем несомненное доказательство своего важного успеха, ведь это он совершил такой великий подвиг; и в-третьих, воспользоваться случаем, чтобы похвалы ему расточались перед известным балконом, где он мог бы покрасоваться.

Все цели были достигнуты, но не все получилось, как было задумано. Напрасно играли громкий марш, возвещая о прибытии солдат; освобожденную пленницу поставили на виду; напрасно конь капитана Робладо, понуждаемый острыми шпорами, гарцевал, принимая самые великолепные позы: Каталина де Крусес на балконе не показалась. Его приветствовали лишь приказчики и слуги, и на лице гордого победителя, отъехавшего от балкона, отразилось мрачное отчаяние.

Через несколько минут он слез с лошади у Дома капитула и передал молодую девушку алькальду и другим чиновникам. Церемония эта сопровождалась цветистой речью, в которой приводились некоторые потрясающие подробности страшного сражения и спасения пленницы.

– Что же касается этой несчастной, – прибавил он, указывая на девушку, – то я полагаю, это, должно быть, та самая, которую несколько дней назад похитили индейцы. Как должны обрадоваться ее родственники, увидевшись с ней! Я не знаю их, но кто бы они ни были, не могу не разделить их счастья.

Все выглядело правдоподобно, пристойно и убедительно.

Городские власти отвечали на речь Робладо потоком комплиментов, а толпа разразилась рукоплесканиями.

– Dios lo pague, capitan! (Бог да вознаградит вас, капитан!) – неслось из толпы.

Такое приветствие Робладо услышал с удовольствием, расчищая себе дорогу сквозь толпу любопытных. Опытный физиономист мог бы в этот миг заметить на его лице странную иронию, промелькнувшую в уголках глаз, и напряжение мускулов, обнаруживавших сильное желание разразиться смехом. Действительно, храбрый капитан едва сдерживался от хохота, причем ни в коей мере не из уважения к своим почитателям. Его сдерживала лишь перспектива предаться вскоре веселости, без помехи насладиться шуткой о добрых гражданах в обществе коменданта.

Между тем толпа вокруг пленницы росла больше из любопытства, чем из сочувствия. Но слово pobrecita (бедняжка) – местное выражение мексиканского сострадания – было произнесено лишь несколькими бедными темнокожими женщинами. Благополучные лавочники – испанские переселенцы и креолы, мужчины и женщины, смотрели на нее с любопытством зевак или равнодушием, которое вовсе не свойственно народу Новой Мексики. Мужчины этой страны могут быть грубыми и жестокими, но женщины вообще добры и отзывчивы. Поведение жителей Сан-Ильдефонсо могло бы показаться странным, если бы они не знали, что пленница – это сестра Карлоса, охотника на бизонов, Карлоса-убийцы. Население негодовало, возмущалось, осуждало его, и, говоря о нем, каждый к его имени прибавлял эпитеты: asesino, ladron, ingrato, demo-mo, guero heretico (убийца, разбойник, неблагодарный, дьявол, белоголовый еретик).

– Возможно ли, – говорили в народе, – возыметь адскую мысль убить доброго поручика! Славного лейтенанта! Всеобщего любимца! И за что? Наверное, из-за какой-то пустой ссоры или ревности! Злодею необходимо было слишком жаждать крови, чтоб посягнуть на жизнь доблестного коменданта, храброго полковника Вискарры, человека, который не жалея сил и времени, провел несколько дней в поисках похитителей сестры убийцы! Наконец она освобождена. Этот комендант, позабыв о личной мести, послал за ней отряд. Сколько с одной стороны героизма и сколько бесславия – с другой! Поведение Карлоса – это как раз поведение кровожадного американца, грешника, еретика; но горе ему! Когда его поймают, он, несомненно, получит по заслугам! Его ждет суровая казнь!

Подобные чувства разделяло огромное большинство населения; иначе думали лишь бедные невольники, порабощенные индейцы и несколько креолов, которые, не одобряя виновного, ненавидели испанский режим, сохраняя мятежный дух.

Эта ненависть к Карлосу отразилась и на его несчастной сестре, которую узнавали все, даже те, кто никогда ее не видел. До самого праздника святого Иоанна столь известный и знаменитый теперь Карлос показывался в городе очень редко, а Розиту видели еще реже. Лишь во время праздника все обратили внимание на ее красоту, которая вызывала у одних восхищение и интерес, у других – удивление и одновременно зависть. Впрочем, невозможно было не увидеть ее сходства с «убийцей», приметы которого были перечислены в объявлениях, расклеенных повсюду, на всех улицах. У нее, как и у брата, такие же золотистые светлые волосы, белоснежная кожа, с нежным румянцем щеки – внешность, очень редкая для Северной Мексики, хотя, возможно, обычная для другой части света. Но в описываемую минуту румянец ее исчез, глаза потеряли блеск, в глазах появилось непривычно странное, диковатое выражение. Но никогда она не была так прекрасна.

Сидя на камне, она как-то невнятно отвечала на задаваемые ей вопросы; по временами у нее вырывались бессвязные, непонятные восклицания, из которых можно было понять, что она говорила об «индейцах» и о «дикарях».

– Esta loca (Она помешалась), – говорили горожане друг другу. – Она думает, что до сих пор еще среди дикарей.

Может быть, она была права: конечно, она находилась не среди друзей.

– Есть ли здесь ее родственники или знакомые, кто захотел бы ее забрать? – спросил алькальд.

Из толпы вышла простая девушка (poblana), только что появившаяся здесь. С ней была, вероятно, ее мать – индианка, или, скорее, – метиска.

– Я знаю бедняжку, – сказала девушка, – я позабочусь о ней и отведу домой.

Они увели освобожденную пленницу, и толпа начала расходиться.

Мать и дочь вместе с Розитой повернули на узкую улицу, пересекавшую предместье, которое заселяла беднота, миновали ее и вышли в поле за пределы города. По небольшой глухой тропинке в зарослях, пройдя несколько сот ярдов, они вышли к уединенному убогому ранчо. Через несколько минут перед этим заброшенным жилищем остановилась запряженная волами повозка, управляемая работником.

Взяв Розиту за руку, девушка вышла из дому, и они сели в повозку, дно которой густо покрывали маисовые листья.

Работник тронул волов, и повозка направилась к фермам, расположенным в низовьях на самом краю долины.

Девушка с нежностью и сочувствием смотрела на свою спутницу, помогала ей поудобнее устроиться и по возможности старалась уменьшить ее страдания, предохраняя от толчков повозки. Она подбадривала ее, говорила ей ласковые слова, но никакие ее слова не выдавали в ней подругу или даже знакомую. Было очевидно, что молодая девушка никогда раньше не видела Розиту.

Повозка удалилась уже на милю от города, как вдруг позади появился быстро мчавшийся всадник. На перекрестке он нагнал их и подскакал к повозке. Он сидел на великолепном мустанге, круглые бока которого, блеск шерсти и вообще весь вид говорил о том, как заботливо содержат его, берегут и холят.

Всадник велел работнику остановиться. По серебристым звукам голоса легко было узнать в этом всаднике женщину, а шелковистые волосы, нежные щеки и тонкие черты лица свидетельствовали о том, что это настоящая сеньорита. На расстоянии ее легко можно было принять за молодого человека: она была закутана в грубый плащ, сомбреро с широкими полями скрывало ее блестящие черные волосы, да и, как бравый наездник-мексиканец, по-мужски сидела на лошади.

– Как! Это вы, сеньорита? – удивленно и почтительно одновременно воскликнула девушка в повозке.

– Xa, xa, xa! Ты не узнала меня, Хосефа?

– Нет, сеньорита. Да как же мне узнать вас в этом наряде?

– Ты называешь это нарядом, но ведь это самый обыкновенный костюм.

– Без сомнения, сеньорита, но только не для такой знатной особы, как вы.

– Впрочем, я, должно быть, действительно неузнаваема в этом наряде, потому что встретила многих знакомых, которые мне не поклонились! Бедняжка! – продолжала она, с сочувствием глядя на сестру Карлоса. – Как она должна страдать! Сколько ей пришлось вынести! Я боюсь, чтобы не оказались правдой слухи о ее рассудке. Но, Боже, какое сходство с…

Сеньорита умолкла. Совсем забыв о присутствии Хосефы и работника, она вслух высказала свои мысли. Опомнившись, она с тревогой взглянула на обоих. Работник был увлечен своими волами, а девушка выразила нескрываемое любопытство, от которого даже загорелись ее глаза.

– С кем? – простодушно спросила она.

– С одним моим знакомым, называть которого совершенно не обязательно, – ответила сеньорита, поднося палец к губам и многозначительно указывая на работника.

Хосефа, знавшая ее тайну, догадалась, о каком знакомом шла речь, и удержалась от дальнейших расспросов. Сеньорита подъехала ближе к повозке, с той стороны, где сидела Хосефа, и, наклонившись к ней, прошептала:

– Сегодня тебе уже поздно возвращаться назад, ты засветло все равно не успеешь, можешь остаться там до завтра. Пока там побудешь, постарайся узнать новости, может, что-нибудь узнаешь. Приезжай пораньше, к ранней обедне, и отыщи меня в церкви прежде, чем отправишься домой. Только не опоздай. Вероятно, ты увидишь Антонио, постарайся встретиться с ним. И передай ему вот это.

Опустив в руку девушки золотое кольцо с алмазом, которое та сразу же крепко зажала, сеньорита прибавила:

– Ты скажешь ему, кому предназначено кольцо, но не надо говорить, от кого оно, кто его послал. Вот деньги и на твои расходы, и для Розиты с матерью, лучше дай их матери, если только она согласится их принять. Пожалуйста же, милая Хосефа, разузнай что-нибудь, привези мне новости, а теперь прощай! Прощай!

Вручив кошелек Хосефе, сеньорита быстро повернула своего красавца мустанга и поскакала обратно, к городу.

Нечего было сомневаться в том, что Хосефа не забудет провести ночь на ферме, куда она отправлялась, ибо этот ночлег представлял для нее столько же интереса, сколько и для ее госпожи. Она давно уже испытывала нежные чувства к Антонио и потому вовсе не торопилась возвращаться домой. Если она найдет его на ферме, то пребывание там будет ей в радость; если его там не окажется, она останется в надежде дождаться его. Благодаря этой приятной перспективе и обладанию значительной суммой pesos (золотых), шестой части которых ей хватит на все расходы, Хосефа увидела все в розовом цвете: грубая простая повозка превратилась для нее в одну из тех прекрасных карет с бархатными подушками и на висячих рессорах, которые известны были ей только понаслышке, но которых она никогда не видела. И впереди – встреча с Антонио!

Положив к себе на колени голову Розиты и прикрыв бедняжку своей шалью, чтобы защитить ее от вечерней сырости, добрая девушка велела работнику ехать дальше.

Работник прикрикнул на волов, и повозка снова покатилась по пыльной дороге.

Глава XL Ранняя обедня

Ранняя обедня аккуратно и усердно посещается мексиканскими сеньорами, в особенности теми, которые живут в городе. На рассвете они выходят из широких дверей своих домов и быстро отправляются по городским улицам в церковь под оглушительный звон колокола. Они закутываются до такой степени, что их невозможно узнать: кто побогаче – в мантильи или шелковые шали, кто победнее – в скромные шали ярких цветов. Каждая несет под мышкой небольшую переплетенную книжечку (missa) – молитвенник.

Последуем же за ними в храм, посмотрим, что там происходит.

Если вы опоздали к началу, остановитесь у двери, и вы увидите сотни коленопреклоненных людей, собственно говоря, увидите их спины. Хотя их лица скрыты от вас, однако нетрудно и по спинам определить и узнать людей по сословиям и по состоянию. Некоторые дамы оставляют шаль на голове, другие позволяют себе накинуть ее на плечи. Вот уже два разных стиля! У хорошеньких простолюдинок конец шали грациозно переброшен назад, а у их матерей без вкуса шаль висит часто без всякого изящества, и нередко двусмысленной чистоты. Здесь вы увидите спину, облеченную в короткую куртку из легкой материи – это лавочник; там перед вами спина, прикрытая поношенной кожаной одеждой, – это водовоз (aguador). Дальше – спина щеголя (guapo), одетого в мягкий нарядный тонкий плащ, – в противоположность спине бедняка, едва прикрытой лохмотьями изношенного серапе.

Одним словом, перед вами предстанут спины всякие – широкие, узкие, прямые, сутулые; вы даже можете встретить две или три горбатые спины, особенно если это церковь большого города. Но в каждом мексиканском храме, куда бы вы ни зашли во время службы, я обещаю вам самый разнообразный выбор спин.

Впрочем спины не располагаются в каком-то порядке. Вовсе нет! Спина дамы, закутанной в дорогую шаль, может оказаться между двух засаленных грубых шалей; спина в заплатанном серапе бедняка будет рядом со спиной надушенного франта в прекрасном шерстяном плаще. Я не отвечаю за иерархический порядок всех этих спин, а ручаюсь только за их количество и разнообразие.

Единственное лицо, которое вы увидите, – это выбритая физиономия плотного патера, одетого в полотняную сутану. Было время, видимо, давно, когда она имела белый цвет и была чистой, однако сейчас она напоминает вещь, брошенную в корзину для стирки, но почему-то не выстиранную и возвращенную ее владельцу. Сам патер похож на праведника ничуть не больше, чем самый грешный член его паствы. Он носится по своему небольшому возвышению с жезлом или кадилом, из которого курится ладан, он берет куколку – изваяние святого и невнятно бормочет во время этого представления нечто непонятное якобы по-латыни. Глядя на все это и слушая патера, вы вспомните игру мистера Робина или пьесу «Великий маг», конечно, если вы их видели.

В следующий момент раздавшееся позвякивание колокольчика вдруг изменит положение всех спин, обозреваемых вами. На короткое время спины изменят свое положение самым удивительным образом: они будут не вертикальными, как в общем-то принято, а какими-то искривленными, будто поникшими. В это время, возможно, перед вами промелькнет и лицо, но только в профиль, и если оно окажется красивым, вы забудете о спине, тем более что в этом случае перед вами окажется не спина, а бок. А если вы увидите удивительно красивый профиль, то отметите наверняка и не слишком набожное выражение этого лица: кокетливый, лукавый взгляд, обращенный… Здесь, если вы внимательны и наблюдательны, то увидите еще один профиль, более жесткий, грубо очерченный, на который и направлены лукавые взгляды. Все это случается в те минуты, когда спины, отдыхая, поникают. Такая поза может показаться загадочной, непонятной с анатомической точки зрения, хотя все это довольно просто. Тому, кто знает, как это делается, легко изменить положение спины таким образом: просто перенести на бедра опору с колен. Но все это преобразование остается скрытым от ваших глаз, поскольку скрыто за шалями, мантильями, юбками.

Следующий звон колокольчика – и перед вами опять прямые спины. Будто звон колокольчика означает для молящихся то же, что команда «Смирно» для солдат. Колокольчик звякнет – и спины, мгновенно подтянувшись, становятся выше на несколько дюймов. Патер бормочет молитву Пресвятой Деве и «Отче наш», повторяет снова свои движения – спины остаются неподвижными и застывшими. Вдруг они снова укорачиваются, начинают мелькать профили, происходит обмен лукавыми взглядами – и все это до следующего звона колокольчика. Здесь опять вступает в игру патер; затем все повторяется снова – в третий, четвертый и так далее раз, до тех пор, пока продолжается богослужение.

Каждое утро, задолго до завтрака, в мексиканском храме происходит это представление с коленопреклонением и бормотанием молитв. Участвуют в этом и мужчины, и женщины, хотя богомолок намного больше, чем представителей сильного пола. При этом активных молельщиц особенно много среди сеньор местного высшего света.

Что заставляет этих верующих (или это не совсем точное определение такой категории людей?) вставать с постели так рано, выходить на холодные улицы, дрожать в нетопленой церкви? Вера ли? Суеверие? Благочестие? Ханжество? Безусловно, многие верят, что поступают, как угодно Богу: стоят на коленях, заучивают и повторяют молитвы в надежде на помощь Господа.

Несмотря на всю эту кажущуюся набожность, не всех, однако же, влечет в храм в такое раннее время религиозное чувство. Среди самых ревностных посетителей церкви многие приходят совсем не с такими чувствами. В стране, где мужчины ревнивы, женщины особенно изобретательны и находчивы в своей хитрости. И для них этот ранний час – находка! Ведь даже самый ярый ревнивец вряд ли решится в столь ранний час покинуть теплую постель.

Подождем у двери выхода толпы по окончании обедни. Каждый погружает пальцы в чашу со святой водой и окропляет себя ею. Вот не одна нежная маленькая ручка, украшенная кольцами и брильянтами и еще влажная от этого погружения, ловко вручает любовную записочку какому-нибудь кавалеру. Нередко богатая сеньора, скрытая в складках грубого простонародного серапе, выходит из церкви и направляется в совершенно противоположную сторону от своего дома. Если же вас одолеет любопытство и вы последуете за ней, что, впрочем, не совсем прилично для благовоспитанного человека, то вы окажетесь свидетелями какого-нибудь таинственного свидания под тенью деревьев публичного сада (Alameda) или где-нибудь в глухом переулке. В мексиканских городах по утрам, точно так же, как и по ночам, случается множество различных приключений.

Едва в Сан-Ильдефонсо раздался звон колокола, как из одного большого, великолепного дома вышла тщательно закутанная с головы до пят женщина и направилась в церковь. По ее высокой, стройной фигуре, по легкой горделивой походке, по грации осанки нельзя было не признать в ней сеньоры самого высшего общества. Подойдя к церкви, она остановилась и оглянулась вокруг. Складки мантильи скрывали ее лицо, но по ее движениям, по тому, как она стояла, как поворачивала голову во все стороны, всматриваясь в богомольцев, которые медленно, словно тени, двигались в сумеречном свете, по ее нетерпеливым взглядам, устремленным на каждого проходившего к церкви, можно было догадаться, что она искала кого-то, того, кто был ей очень нужен. Когда прошел последний богомолец, она поняла, что ждать дальше нечего, и вошла в церковь. Через минуту она уже стояла на коленях перед алтарем и молилась, перебирая свои жемчужные четки.

Но не она последней вошла в церковь: вскоре появилась еще одна прихожанка.

В отдаленном углу площади остановилась повозка, с которой сошла молодая девушка и легкими шагами направилась к церкви. Она была в пунцовой юбке, вышитой кофточке и шали – обыкновенном костюме простой крестьянки.

Прежде чем выбрать место между молившимися, молодая девушка внимательно осмотрела спины, сгибавшиеся перед ней, и взор ее остановился на мантилье, только что нами описанной. Девушка, успокоившись, тихо пробралась к сеньорите и молча опустилась возле нее на колени. Движение это было исполнено с такой осторожностью и так бесшумно, что сеньорита сначала и не заметила его, но, получив легкий толчок под руку, вздрогнула, подняла голову и узнала свою соседку. Выражение радости мелькнуло на ее лице, но она, как ни в чем не бывало, продолжала шептать молитвы.

Когда раздался сигнал, сообщающий, что можно немного отдохнуть, знатная дама и простолюдинка нашли возможность пообщаться. Они приблизились друг к другу таким образом, что руки их соприкоснулись; потом маленькая смуглая рука показалась из складок шали, и в то же время раскрылась мантилья, чтобы пропустить белую нежную ручку. Через минуту листок бумаги перешел от смуглых пальчиков к белым и так ловко, что этого не заметил никто из присутствовавших.

Обе руки тут же быстро скрылись в свое обычное убежище. Зазвонил колокольчик. Сеньорита и простолюдинка поднялись и с глубокой набожностью начали читать свои молитвы. По окончании службы они на минуту встретились у кропильницы, перекинулись несколькими словами, и потом отправились в разные стороны. Крестьянка пересекла площадь и скрылась в узкой улице; сеньорита, с едва скрываемой радостью, гордо пошла к своему дому. Вернувшись домой, она поспешила в свою комнату, развернула маленький листок бумаги и стала читать:

«Дорогая Каталина!

Вы одарили меня блаженством. Час тому назад я был несчастнейшим человеком в мире. Я было потерял сестру и боялся, что утратил ваше уважение. Теперь мне возращено и то и другое. Моя сестра со мной, а бриллиант, сверкающий у меня на руке, заверяет меня в том, что клевета не лишила меня вашей дружбы, вашей любви. Вы не смотрите на меня как на убийцу. Нет, я не убийца, а только мститель. Вскоре вы узнаете о страшном заговоре, жертвами которого стали я и мои родные, и который кажется почти невероятным по своей жестокости. Да, я стал его жертвой. Я не могу больше появляться в колонии. С этих пор меня будут гонять, как волка, и убьют без милосердия, если только я попадусь в руки врагов. Но все это нимало не тревожит меня теперь, когда я убежден, что вы не относитесь к моим врагам.

Не будь вас, я ушел бы далеко отсюда, но теперь не могу оставить долины. Я готов скорее ежеминутно рисковать жизнью, чем уйду из мест, где вы живете, вы, единственное существо, которое я люблю больше всего на свете!

Сто раз я осыпал поцелуями ваше кольцо! Этого залога любви не отнимут у меня иначе, как вместе с жизнью.

Враги преследуют меня с ожесточением, но я не боюсь их. Благодаря своему доброму и надежному коню, которого я стараюсь держать как можно ближе возле себя, я могу пренебрегать своими гнусными преследователями. Но мне необходимо еще раз посетить город: я хочу увидеть вас, моя дорогая, и сказать вам то, чего не смею передать на бумаге. Не откажите мне в коротенькой встрече, завтра в полночь я приду на старое место, чтобы увидеться с вами. Не откажите, дорогая, любимая! Мне надо объяснить вам многое, что очень важно и я могу сказать только с глазу на глаз. Вы убедитесь, что я не убийца, что я достоин вашей любви. Благодарю, тысячу раз благодарю за доброту к моей бедной маленькой Розите. Надеюсь, что она скоро поправится. Прощайте, моя любимая!

К.»

Прочитав записку, Каталина пламенно прижала ее к своим губам.

– Да, – прошептала она, – он достоин моей любви и был бы достоин любви королевы! Добрый и благородный Карлос!

Снова поцеловав записку и положив ее за корсаж, она тихо вышла из комнаты.

Глава XLI Донесение Хосе

В сердце Вискарры все больше и больше разгоралось желание отомстить Карлосу. Избавившись от страха смерти, он ощутил живейшую радость, которая возрастала при мысли, что пленницы уже не было в крепости. Однако вскоре эта короткая радость омрачилась самыми тяжкими страданиями. Правильные черты его лица были навсегда обезображены. Когда он взглянул на себя в зеркало, то словно кто-то кольнул его раскаленным железом в сердце. Нравиться женщинам было главнейшей целью его существования, а теперь он должен был отказаться от этого и, невзирая на свою трусость, предпочитал, чтобы его убили на месте. Он потерял несколько зубов, но выбитые зубы можно было вставить, а вот поправить изуродованную щеку не представлялось возможным – пуля вырвала кусок мяса, оставив навсегда отвратительный шрам на лице полковника.

Глядя на свое лицо, изукрашенное охотником на бизонов, Вискарра громко стонал: он поклялся отомстить, погубить своего врага в жесточайших мучениях. Его ждут пытки и смерть! Смерть ему и его родным!

Время от времени он раскаивался, что отпустил Розиту. Зачем он испугался последствий? Отчего не отомстить, убив девушку? Он уже не любил ее; ему еще слышался язвительный смех, которым она ответила на его признание в любви. Она стала причиной всех его страданий – горечи и унижений, которым суждено окончиться только с его жизнью. Почему он не убил ее? Это было бы лучшей местью Карлосу, а ему – наградой за все случившееся.

Изнемогая от этих мыслей, Вискарра ворочался на постели, стеная и отвратительно ругаясь.

– Да, – говорил он, – я должен отмстить. Никаких усилий для захвата охотника нельзя пожалеть, и надо схватить его по возможности живым. Я сам постараюсь составить программу его казни. Необходимо, чтобы он умер медленной смертью, пройдя всевозможные пытки. Пусть он умрет, как пленные у дикарей прерий. Пусть он погибнет на виселице, на костре, а после него подвергнется казни мать, которую считают колдуньей. Отцы миссионеры готовы осудить ее, они охочи до разных жестокостей: тем лучше, значит, я не понесу никакой ответственности, не вмешиваясь в это дело.

Что касается его сестры, то это уж моя забота. Одна, без всякой помощи, она окажется полностью в моей власти, и любовь не станет больше заглушать чувства мщения в моем сердце.

Вот каковы были страшные намерения, зревшие в голове этого чудовища – Вискарры.

Не менее пламенно желал смерти охотника на бизонов капитан Робладо. Его самолюбие было глубоко оскорблено с тех пор, как он убедился во взаимной склонности Карлоса и Каталины. После трагического случая в крепости он посетил свою невесту и внимательно наблюдал за ней. Он заметил, что она вела себя совсем не так, как раньше. Капитан считал, что «убийца» опозорен и в ее глазах. Однако, хоть она не пыталась неосторожно защищать того, кого он настойчиво называл убийцей, но и не проявляла ни малейшего негодования в связи с этим, ни возмущения поступком охотника. Казалось, ее даже огорчали оскорбительные выражения, на которые не скупились капитан и дон Амбросио в адрес изгнанника. Очевидно, что если бы только смела, она решилась бы его оправдать. Робладо все это заметил сам во время своего визита.

Однако, не довольствуясь личными наблюдениями, он заручился более достоверными сведениями. Одна из служанок Каталины де Крусес, Висенса, почему-то питала к своей госпоже тайную неприязнь и давно уже предавала ее. Немного золота, лесть и удовольствие видеть своим поклонником человека в мундире заставили ее стать пособницей своего любовника Хосе, через которого она уведомляла Робладо обо всем, что происходило в доме. Едва возникшее шпионство успело, однако же, принести свои плоды: капитан узнал, что предмет его страсти ненавидит его и что Каталина любит другого. Камеристка не могла назвать соперника, но Робладо без труда угадал, кто это. После этого неудивительно, что он, как и полковник, жаждал смерти Карлоса, охотника на бизонов. Оба они деятельно принялись за наиболее эффективную организацию розыска «убийцы». Для скорейшего достижения желанного результата по всевозможным направлениям были посланы отряды солдат. В объявлениях, приклеенных по всем стенам города, сочиненных комендантом вместе с капитаном, называлось немалое вознаграждение за голову охотника на бизонов и вдвое большая сумма тому, кто доставит Карлоса живым.

Совместное творчество двух негодяев поддержали и жители города: желая показать и со своей стороны усердие и рвение, они распространили объявление, в котором сообщали, что собрали по подписке крупную сумму, целое состояние для человека, которому удастся поймать Карлоса. Это объявление подписали все самые знатные люди Сан-Ильдефонсо, и одним из первых красовалось имя дона Амбросио. Поговаривали даже об организации отряда волонтеров в помощь солдатам, преследующим «убийцу», или, скорее, для того, чтобы получить обещанное вознаграждение.

Скомпрометированный подобным образом в общественном мнении, Карлос, голову которого оценили так высоко, казалось, не мог надеяться на счастливый исход для себя. Робладо день и ночь думал, как же поймать беглеца. Он поручил самым ловким и верным воинам бродить по низовьям долины, общаться с ее жителями. Он щедро платил за любые сведения о местах, обычно посещаемых Карлосом, и о друзьях, с которыми он встречался. Весьма дотошно следили за доном Хуаном, которого Вискарра и Робладо решили пока оставить в покое до более благоприятного случая, хотя собирались и с ним жестоко расправиться. Военные могли внушать подозрения, поэтому вокруг ранчо бродили горожане и бедные скотоводы, которых наняли для слежки, и они вынюхивали все, не вызывая подозрений. Взвод улан, как справедливо заметил Робладо, мог бы испугать птицу и помешать ей возвратиться в свое гнездо. Хотя солдаты, держась подальше от ранчо Карлоса, все же были наготове.

Сидя в своей комнате и размышляя, как поймать Карлоса, Робладо обдумывал различные донесения шпионов, только что полученные в крепости на имя его и коменданта, как вдруг раздался стук в дверь.

– Кто там? – спросил он, не сразу давая разрешение войти.

– Это я, капитан, – ответил резкий, визгливый голос.

Очевидно, Робладо узнал пришедшего, потому что тотчас же отозвался:

– А! Это ты? Войди!

Небольшого роста, смуглый, темноволосый человек с лицом куницы торопливо подошел к капитану. У него была вертлявая, скользящая походка. Несмотря на мундир, саблю и шпоры, вид у него был униженный и боязливый. Именно такой человек и мог успешно выполнять двусмысленные, подозрительные поручения людей, подобных Вискарре и Робладо. Им он уже не раз служил для этих целей.

– Ну, Хосе, что у тебя нового? Виделся ли ты с Висенсой?

– Да, капитан, я встретился с ней вчера вечером.

– И какие новости?

– Не знаю, капитан, будет ли это для вас новостью, но Висенса сказала мне, что сеньорита отправила домой эту девушку.

– Какую девушку?

– Ну, эту, белоголовую.

– А! Продолжай!

– Вы же знаете, что, когда вы оставили ее у Дома капитула, алькальд спросил, кто хочет ее взять. На этот вызов вышла одна молодая девушка в сопровождении своей матери, сказала, что она ее хорошо знает, и изъявила желание принять Розиту. Возражать никто не стал, и без малейших затруднений они ушли. Ее привели в бедную хижину в зарослях за городом.

– Знаю, мне даже сказали, что они там не остались, но мне неизвестно, как и куда они уехали. Как это происходило?

– Когда они вошли в дом, у двери остановилась повозка с возницей-тагносом; молодая девушка, ее зовут Хосефа, села в нее и усадила с собой белоголовую. Оказалось, что ни Хосефа, ни ее мать никогда прежде не видели Розиты, и вы никогда не поверили бы, капитан, кто все это устроил и послал им повозку.

– Что же сказала Висенса?

– Она уверяет, что это сеньорита.

– Ага! – резко воскликнул Робладо. – Висенса уверена в этом?

– Послушайте. Спустя некоторое время сеньорита выехала верхом в костюме простого скотовода, в сомбреро с широкими полями, закутавшись в простой плащ. Она отправилась по нижней дороге, обогнула дома и, наверное, догнала повозку. Времени у нее на это должно было хватить.

Это сообщение произвело, по-видимому, глубокое впечатление на Робладо. Он нахмурился, помрачнел, и какие-то новые мысли, по-видимому, закрутились в его голове. Подумав немного, он спросил:

– Это все, что ты смог мне сказать, Хосе?

– Все, капитан.

– Постарайся узнать еще что-нибудь. Поговори вечером с Висенсой и предупреди, чтобы она была крайне осторожна и не спускала глаз с сеньориты. Если она узнает о какой-либо связи, переписке между ними, то получит щедрую награду, да и тебя я не забуду, Хосе. Разведай, что сталось с Хосефой и ее матерью, и разыщи тагноса, который возил их. Ступай и не теряй времени, Хосе!

Почтительно поклонившись и раболепно поблагодарив капитана, солдат отдал честь и вышел из комнаты, а Робладо, вскочив с места, в волнении начал ходить взад и вперед по комнате, громко разговаривая сам с собой:

– Как же так? Клянусь, я ничего подобного не предвидел! Вот женщина! Она наверняка все уже знает, если только он сам не поверил в то, что мы спасли его сестру от индейцев. Нужна, обязательно нужна слежка за домом дона Амбросио! Конечно, между ними существует какая-то связь, они переписываются… И это может сослужить нам хорошую службу. Любовь сильнее братской привязанности, и я вижу в этом, может быть, единственную ловушку, в которую может попасться наш молодчик. Если не ошибаюсь, прелестная Каталина, я добьюсь от вас покорности, чего вы никак не ждете. Я заставлю вас согласиться сделать все по-моему без помощи вашего слепого батюшки.

Насладившись еще некоторое время мечтами о мщении и победе, Робладо вышел из комнаты и отправился сообщить коменданту те сведения, которые только что принес ему Хосе.

Глава XLII Дом богатого владельца рудников

Дом дона Амбросио де Крусес стоял в предместье на самой окраине города, примерно в семистах-восьмистах ярдах от площади. Стоял он довольно далеко от других домов. Это была не вилла и не коттедж – такие понятия совершенно неизвестны в Мексике. Архитектура в этой стране однообразна и однотипна. От северной границы до южной на расстоянии тысяч миль располагаются ранчо, населяемые бедняками. Эти небольшие дома различаются только в зависимости от природных условий, от трех разных климатов – жаркого, умеренного и холодного, которые определяются высотой местности. На приморских берегах или в некоторых низких долинах в центре страны ранчо – не более как легкая постройка из жердей и тростника, крытая пальмовыми листьями. На Равнинах, лежащих выше, на плоскогорьях все они строятся из земляного кирпича (adobe). Здесь живет большинство населения. В горах, покрытых лесом, на склонах гор, высоко над уровнем моря домики эти деревянные, с крытыми дранкой крышами, оканчивающимися выступом, – широко свисающим карнизом. Они не похожи на бревенчатые хижины глухих американских лесов – опрятнее и живописнее.

Разнообразие, отмечаемое в постройке ранчо, обусловленное климатическими условиями, не свойственно домам богатых людей (casa grande). В Мексике, от одной ее границы до другой, и даже во всей Испанской Америке все эти здания построены на один лад. Если изредка и встречается дом несколько необычной архитектуры, то вскоре вы узнаете, что его хозяин – иностранец: английский рудокоп, шотландский фабрикант или немецкий коммерсант.

Впрочем, речь идет только о домах небольших городов и деревень, ибо в крупных городах, хоть там и сохранились кое-где чисто мексиканские черты, все более или менее стараются подражать архитектуре европейских городов.

Подобно всем богатым загородным особнякам дом дона Амбросио походил на тюрьму, монастырь или крепость – кому что больше нравится; но его мрачный вид удачно смягчался окраской стен, которые были расписаны красными, белыми и желтыми вертикальными полосами. Эффект от этого подбора цветов, напоминая что-то восточное, веселое, избавляет от грустного чувства, которое без этого непременно возбуждал бы вид самого здания. Этот стиль широко распространен в некоторых частях Мексики.

Широкий просвет посередине фасада запирался тяжелыми деревянными воротами, обитыми железом и снабженными крепкими железными засовами. Сюда выходило три или четыре окна без стекол и переплетов, заслоненные вертикальными железными прутьями. Дом одноэтажный с плоской кровлей, обведенной невысокими перилами. Это передняя стена дома, она возвышается над крышей, образуя парапет высотой по грудь человека, и потому кажется выше. Из-за того, что крыша плоская, парапет не виден.

Если завернуть за угол справа или слева, вы увидите глухую стену такой же высоты, как первая вместе с парапетом. А если пройти вдоль нее до конца и снова заглянуть за угол, вы обнаружите еще одну стену, точно такую же – она замыкает прямоугольник. Наружный вид дома дона Амбросио не производил особенного впечатления, но мексиканские богачи обращают все свои заботы и придают основное значение внутреннему двору (patio). Только из внутреннего двора вы увидите фасад, возможно, очень красивый, даже изысканный.

Переступим же порог небольшой калитки, открывающейся в углу ворот. В сопровождении привратника (portiero) мы проходим через сводчатый коридор, который выходит к внутреннему двору. Двор этот вымощен цветными кирпичами в виде мозаики. Посередине находится украшенный орнаментом бассейн с фонтаном, в больших кадках, чтобы корни не повредили мостовую, растут различные тщательно подстриженные деревья и кустарники. Во двор с разных сторон выходят двери, из которых иные застеклены и снабжены красивой драпировкой. Три стороны заняты залом, столовой и спальными покоями. На четвертой помещаются кухня, кладовая, амбар, конюшня и каретный сарай.

Необходимо взойти на крышу, терраса которой составляет одну из важнейших частей дома. К ней ведет каменная лестница, а сама крыша покрыта слоем цемента и не боится самого жестокого ливня. За окружающими его перилами – парапетом – можно надежно укрыться от назойливых взоров любопытных прохожих и одновременно любоваться окрестными пейзажами. В пасмурную погоду или после захода солнца терраса является местом приятной прогулки, а у дона Амбросио она вообще превращена в сад. Вокруг стояли великолепные, покрытые черным лаком, японские вазы с редкими растениями, листья и цветы которых придают удивительную прелесть дому и снаружи.

Кроме этого сада, у богатого владельца рудников был другой, тянувшийся за домом между двумя высокими стенами из земляного кирпича и упиравшийся в реку, достаточно глубокую и широкую, чтобы служить ему надежной оградой.

Сад засажен виноградом и различными фруктовыми деревьями. Цветники, клумбы, зеленые беседки, густые кустарники пересекаются широкими красивыми дорожками. При виде сада можно было предположить, что дон Амбросио, хоть он просто богатый выскочка, обладает редким вкусом среди своих соотечественников. Однако не ему принадлежала честь создания и украшения этого цветущего уголка. Все это заслуга прелестной Каталины, целые часы проводившей в душистой тени сада. Для дона Амбросио приятнее всех цветов в мире турф, кварцевые глыбы, богатая жила и хорошая руда. Ему слиток серебра гораздо интереснее цветочных клумб, усеянных даже черными тюльпанами и голубыми георгинами.

У Каталины, совсем не походившей на отца, чувства были нежнее и возвышеннее. Она не испытывала влечения ни к золоту, ни к богатству, ни к роскоши, и охотно отказалась бы от наследства, о котором так много судачили, для того чтобы разделить жизнь в скромном ранчо с любимым человеком.

Глава XLIII Потерянная записка

Солнце садилось. Его золотистый диск уже касался снежной вершины Сьерры-Бланки, заслонявшей восточный край горизонта. Снежный покров горы отливал великолепным розовым цветом, который ближе к подножью принимал темный оттенок. Пурпур, окрашивающий впадины ущелий, представлял изумительный контраст с темной зеленью лесов, поднимавшихся уступами по склонам Сьерры.

Это был необыкновенно великолепный, особенно яркий закат солнца. Лазоревые, пурпурные и золотистые облака принимали такие фантастические формы и очертания, будто это сияющие, восхитительные существа из какого-то сказочного мира. Эта картина должна была радовать глаз, веселить сердце, полное печали, счастливое сделать еще счастливее. Да, ею любовались. Очень красивые глаза были устремлены на сияние закатного неба. Обладательница этих глаз – не юная девочка, а девушка в расцвете красоты, глядя на пышный закат, думала не о нем, а о чем-то тяжелом и грустном. Ни отблеск пламенного неба, ни свет внешнего мира не могли рассеять пробегавшие по ее прекрасному лицу тени. Тень окутала и ее сердце.

Каталина де Крусес смотрела, однако же, на все великолепие с какой-то печалью и грустью, которая никак не гармонировала с открывшейся красотой вечера. Похоже, когда она следила за полетом облаков, мысли ее были очень далеко, в другом месте, и сердце ее было заполнено не этим.

Она стояла на террасе одна, окруженная лишь растениями и цветами, облокотившись о перила, лицом к саду. Она смотрела на запад, на заходящее светило. Солнце ярко освещало волнистые контуры ее роскошной фигуры. Но временами ее взгляд останавливался на группе диких китайских деревьев, росших в глубине сада, через стволы которых сверкала серебряная лента реки. Это место имело для нее особенную прелесть: там она услышала первое признание Карлоса, там отвечала ему, и там же оба они, перед лицом Неба, поклялись в вечной верности. В своих мечтах она вознесла его с жалкой земли в небесную высь. Она устроила там маленькую зеленую беседку и считала это место самым прекрасным во вселенной: это был для нее рай земной, и даже в раю не могло быть уголка такого же прелестного.

Но почему же лицо ее выражало грусть, когда она смотрела на свою любимую беседку? Разве она не ожидала в тот самый вечер встречи там со своим возлюбленным, с тем, кто сделал для нее этот уголок священным? Почему же она так печальна? Ведь ожидание встречи должно было наполнять ее сердце радостью. Действительно, временами лицо молодой девушки, когда она думала о встрече, оживлялось, но вскоре по-прежнему ее одолевали беспокойство и уныние, на лицо набегали тени, на ум приходили тревожные мысли. Какие же это были мысли?

В руках у нее была бандола, на которой она стала играть старинную испанскую песню, но пальцы ее лениво пробегали по струнам, не слушались ее, и она тщетно старалась припомнить мелодию. Положив инструмент на скамейку, она начала прогуливаться по террасе. По временам она останавливалась, смотрела на пол, потом снова шла в другую сторону, смотрела на цветочные вазоны, но будто бы не находила предмета, который, по-видимому, искала. Опять ходила, опять застывала на месте.

Молодая девушка снова возвратилась к бандоле, но после двух-трех аккордов быстро отложила ее и вскочила со своего места, словно вспомнив что-то важное.

– Не знаю, как это случилось, – шепотом произнесла она. – Вероятно, я потеряла ее в саду.

Сбежав по лесенке вниз, во двор, Каталина прошла по усыпанным гравием дорожкам в сад и обежала все вокруг, тщательно осматривая и песок, и кустарники, наклоняясь и заглядывая за каждое дерево, за каждый кустик. Она остановилась на минуту между китайскими деревьями, в самом дорогом для себя месте, и затем с поникшей головой возвратилась на террасу. Видно, сеньорита не нашла того, что искала.

Она снова принялась за бандолу, звуки которой не в состоянии, однако, были рассеять ее беспокойство. Она снова поднялась и снова заговорила сама с собой.

– Странно, – сказала она сама себе. – Я не могла найти ее ни в своей комнате, ни в зале, ни в столовой, ни здесь, ни в саду. Нигде ее нет. Куда же наконец делась записка? О Господи! Если она попадет в руки отцу! Нет, нет! Смысл ее слишком ясен… А вдруг она попала в другие руки, в руки его врагов!.. Час свидания назван точно, и, хотя место не указано, однако нетрудно догадаться и найти его. О, почему я не могу дать знать Карлосу, предупредить его? Ведь он придет, и я не в силах ничего предотвратить! Одна надежда – хотя бы записка не попала к врагам… Но где же она, Боже мой, где она? Куда она могла затеряться? Где же она?

Каталиной овладело сильнейшее беспокойство. Записка, переданная ей Хосефой, была написана рукой Карлоса, который сообщал, что придет сегодня ночью ее повидать. Она не только компрометировала Каталину, могла погубить ее доброе имя, но некоторые слова подвергали серьезной опасности ее возлюбленного.

Вот почему тревога сжимала сердце девушки, метавшейся в поисках пропажи.

– Надо бы спросить Висенсу, – продолжала она. – Хотя очень не хочется. Я ей больше не доверяю. Прежде она была честной и искренней, а теперь стала фальшивой и лицемерной. К тому же, я поймала ее на явной лжи два раза. Что значит ее поведение?

Каталина с минуту подумала, прежде чем приняла окончательное решение.

– Нет, придется все же спросить ее. Может быть, она нашла записку и бросила ее в огонь, приняв за что-то ненужное. К счастью, она неграмотна, хотя другие могут прочесть за нее. Ах, я и позабыла, что она встречается с солдатом! А что, если она нашла записку и показала ему? Боже мой! Боже мой!

При этой мысли сердце Каталины забилось еще сильнее, она учащенно задышала.

– Это было бы страшное несчастье! – подумала она. – Что может быть хуже! Этот солдат мне не нравится – у него вид такой фальшивый, униженный, и, говорят, он дрянной человек, хотя и пользуется расположением полковника. Дай Бог, чтобы ему не попалась записка! Нечего терять ни минуты, надо спросить Висенсу.

И, подойдя к парапету, Каталина громко позвала:

– Висенса! Висенса!

– Я здесь, сеньорита, – ответил голос откуда-то из дома.

– Поди сюда!

– Слушаюсь, сеньорита.

– Скорее!

Молодая девушка в коротенькой юбке и кофточке без рукавов прошла через двор и взбежала по лестнице. Это была метиска, что доказывалось светло-коричневым цветом ее кожи, – дочь индейца и испанки. Черты ее лица можно было бы назвать приятными, но его выражение исключало всякую мысль о ее доброте и искренности, на нем скорее читались плутовство, злость и хитрость. Она вела себя дерзко и вызывающе, как человек, чувствующий себя виновным и знающий, что его вина раскрыта. С некоторых пор она проявляла дерзкую самоуверенность, не ускользнувшую вместе с другими переменами в ней от внимания ее госпожи.

– Что вам угодно, сеньорита? – спросила она.

– Я потеряла кусок бумажки, сложенный вдоль, не так как письмо, а как вот это.

Каталина показала девушке сложенный так же листок и продолжала:

– Не видела ли ты этой бумажки?

– Нет, сеньорита, – быстро ответила та.

– Может быть, ты вымела ее или бросила в огонь? Она могла показаться ненужной, и действительно, там только начерчен узор, который мне хотелось переснять. Как ты думаешь, ее не уничтожили?

– Не знаю, сеньорита, но уверяю, что я не уничтожала ее, не выметала и не бросала в огонь. Я же неграмотная, поэтому стараюсь откладывать все бумажки, которые нахожу, так как боюсь уничтожить что-нибудь нужное.

Объяснение метиски было наполовину правдиво. Она не уничтожила записку, не вымела и не сожгла. Висенса говорила прямо и с некоторой живостью и, по-видимому, обижалась, что ее подозревали в такой небрежности. Хозяйку вроде бы ответ удовлетворил, а заметила ли она тон Висенсы, сказать трудно.

– Довольно, это не слишком важно, – сказала Каталина. – Можешь идти.

Служанка вышла молча, но, спускаясь по лестнице, посмотрела на Каталину, уже стоявшую к ней спиной, и на губах ее мелькнула злобная улыбка. Она знала, что случилось с запиской, о чем она не сказала своей госпоже.

Каталина снова устремила взор на заходящее солнце, которое через несколько минут готовилось опуститься за Сьерру-Бланку. Через несколько часов должен был прийти Карлос, охотник на бизонов.

Робладо снова сидел у себя дома. И снова в его дверь постучались. Опять он спросил: «Кто там?» И опять прозвучал ответ: «Я». И снова он узнал голос и велел стучавшему войти. Хосе волчьими шагами вошел в комнату и раболепно отдал честь.

– Что нового? – спросил капитан.

– Вот вам новости, – ответил солдат, подавая капитану сложенную вдоль бумажку.

– Что же это такое? Откуда?

– Вы лучше узнаете, ведь я не умею читать. Я полагаю, это записка, которую сеньорита получила утром в церкви и которую поспешила прочесть, возвратясь от обедни. Висенса думает, что эту записку привезла крестьянка Хосефа с низовьев долины. Да капитан, наверное, сам увидит.

Не слушая объяснений Хосе, капитан быстро пробежал записку и соскочил с места с такой поспешностью, словно его кольнули иголкой.

– Живее пошли мне сержанта Гомеса и никому ничего не рассказывай! – воскликнул он, шагая по комнате. – Но будь и сам готов, потому что ты мне понадобишься. Сейчас же пришли Гомеса!

Хосе вышел так быстро, что даже поклонился на сей раз менее раболепно, чем обычно.

– Клянусь Небом, случай мне благоприятствует. Как легко захватить дурака, если любовь ставит ему ловушку. Свидание назначено в полночь, следовательно, я успею принять меры. Но куда же мне отправиться? Если бы знать место… Оно-то и не указано.

Робладо снова перечитал записку.

– Черт побери! Место не указано! Что же делать? Каким образом действовать вслепую? Но вот что: мы организуем засаду. Висенса постарается выследить госпожу и даст нам знать вовремя, где они встретились. И мы нарушим блаженство этих двух голубков. Тысяча чертей! Какой-то жалкий охотник за бизонами, презренный нищий, собака осмеливается встать на моем пути! Но, терпение! Будет и на моей улице праздник.

В этот момент сержант Гомес вошел в комнату.

– Гомес! Отбери двадцать молодцов и чтобы они были готовы к одиннадцати часам. Времени впереди много, но устройте все так, чтобы вскочить на коней по первому сигналу, и предупреди людей, чтобы молчали. Чужим – ни слова! Зарядить карабины, – а я позже отдам подробные приказания. Дельце для тебя! Узнаешь, какое. Ступай!

Сержант молча вышел из комнаты и отправился выполнять приказ.

– Ничего не желал бы более, чем узнать место свидания. В саду ли они встречаются или за садом? А может, за городом? Последнее вероятнее всего. Карлос не осмелится появиться в городе, опасаясь, что здесь узнают его или его лошадь. Чтоб они подохли, и лошадь, и ее всадник! Но нет, нет! Мне по праву принадлежит это знаменитое животное. Я еще буду иметь этого коня, не будь я Робладо! О, почему я не знаю места их свидания! Успех был бы обеспечен… А в записке упоминается только обычное место – место, где они часто встречались… часто!.. Тысяча чертей!

При этой мучительной мысли Робладо застонал от отчаяния и заметался по комнате, как сумасшедший.

– Не пойти ли мне сообщить новость Вискарре? Нет, лучше подожду. Он ужинает поздно – вот я и позабавлю его рассказом о своей добыче, а может быть, с удовольствием подам к столу на гарнир уши охотника на бизонов.

И, рассмеявшись диким смехом, капитан подвязал саблю, взял пару тяжелых пистолетов и, проверив, хорошо ли укреплены шпоры, вышел во двор.

Глава XLIV Час свидания

Было одиннадцать часов ночи. Луна уже взошла, но светила еще так низко над горизонтом, что скалы, замыкавшие долину с юга, отбрасывали огромные, во много ярдов, тени на равнину.

В этой тени, у самого подножия плоскогорья, вдоль его каменного края, тщательно укрывался всадник, который не желал быть видимым. С крайней осторожностью двигался он вперед, держась в тени скал; каждый раз, когда ему приходилось проезжать освещенную местность, где был пологий склон, сначала внимательно осмотревшись, он скакал галопом. Если бы он не остерегался посторонних глаз, он не жался бы так к утесам и выбрал бы лучшую дорогу, проходившую неподалеку.

Поравнявшись с городом, в трех милях от него, всадник пришел в раздумье, благоразумно ли ему выехать по прямой дороге, соединявшей Сан-Ильдефонсо с Утесом загубленной девушки. Опасаясь слежки, он продолжал путь вдоль утесов, пока не попал на поперечную дорогу, удобную только для верховой езды, которую, по-видимому, узнал. Уже не задумываясь, он поскакал по этой дороге, вынужденный выйти из защищающей его тени, отбрасываемой скалами, на открытое место.

В свете луны показался прекрасно сложенный молодой человек в костюме скотовода, сидевший на благородном вороном коне, шерсть которого лоснилась под серебряными лунными лучами. Всадника легко было узнать по его высокому росту, по белому цвету кожи и по светлым, густым кудрям, которые выбивались из-под широких полей сомбреро.

Это был Карлос, охотник на бизонов, а большая, похожая на волка собака, бежавшая следом и до этого не видная в тени, – его верный пес Бизон.

Приближаясь к городу, Карлос удвоил бдительность. К счастью, дорога не была открытой: кое-где возвышались отдельные группы деревьев, местами тропа пролегала через заросли кустарника. То тут, то там они выглядели, как заплаты на равнине. Прежде чем въезжать в кусты, Карлос посылал вперед собаку, а выезжая на равнину, зорко осматривал открытое пространство, отделявшее его от следующей группы деревьев, после чего продолжал путь.

Вскоре он достиг предместья города, над стенами которого блестел озаренный луной купол церкви. Всадник смотрел на ближайшую к нему стену. Он узнал этот дом, к нему он и направлялся.

Через несколько минут он распознал за садом террасу дома дона Амбросио. Карлос подъезжал к нему с задней стороны. Он остановился в маленькой рощице, последней в долине. Отсюда до самой речки, замыкавшей сад дона Амбросио, тянулась открытая местность шагов на триста – обширный луг, принадлежавший богатому рудокопу, где обычно паслись его лошади. Для облегчения перегона лошадей был построен грубо сколоченный мост, начинающийся за оградой сада. Но был там и другой, более легкий и щегольской мостик, соединявший оба берега – луг и сад, предназначавшийся только для пешеходов. Через него переходила Каталина, когда отправлялась гулять по лугу на другом берегу реки. Впрочем, едва ли кто-то, кроме молодой сеньориты, пользовался этим мостом, на середине которого была решетчатая калитка, запиравшаяся на ключ, чтобы кто-то любопытный не возжелал забраться внутрь сада.

От места, где Карлос остановился, до мостика было ярдов триста и в темноте его бы трудно было увидеть. Но при свете луны охотник рассмотрел на мостике калитку, окрашенную светлым цветом. Река не была видна ему за высоким берегом, а сам сад скрывался за серебристыми тополями и китайскими деревьями.

Сойдя на землю в роще, Карлос отвел своего коня в самую густую тень деревьев и оставил его не привязанным, только замотав за переднюю луку поводья, чтоб они не болтались и не волочились по земле. Мы уже видели, что благородное животное привыкло оставаться без привязи, на свободе. Карлос вышел на опушку и устремил взгляд на садовый мостик. Уже не в первый раз приходил он на это место, но никогда еще не ощущал такого сильного душевного волнения, как сейчас. Это было решающее свидание, он собирался поговорить с любимой девушкой откровенно и сделать ей предложение. Примет ли она его? Или откажет? От этого могло зависеть все его будущее, его судьба. Сердце его билось с такой силой, что он четко слышал его удары.

Глубокая тишина царила в Сан-Ильдефонсо. Все его жители давно спали, все огни в домах были погашены, а дома наглухо заперты. На улицах виднелось только несколько ночных стражей (serenos), закутанных в темные плащи; они дремали на лавках у ворот, держа в руках длинные алебарды, а возле них на тротуаре стояли их фонари.

Тихо было и в жилище дона Амбросио. Заперев накрепко ворота, привратник удалился в свою сторожку. Все обитатели дома должны уже быть дома и, скорее всего, спать. Однако слабый свет пробивался сквозь плотно задернутые шелковые занавеси из-за одной стеклянной двери и отражался на каменных плитах мощеного двора. Свет этот шел из комнаты Каталины.

Вдруг в этой тишине раздался гулкий звук колокола: это церковные часы пробили полночь. С последним ударом колокола свет в комнате вдруг погас, стеклянная дверь тихо отворилась, и плотно закутанная Каталина крадучись вышла, держась самой темной стороны двора. Несмотря на широкий плащ, легко было узнать и ее роскошную талию, и ее грациозную походку, хотя движения ее были скованы, видимо, опасением быть кем-то увиденной. Остановившись перед большой дверью, отделявшей двор от сада, Каталина вытащила ключ и отворила ее, хотя не без затруднения и не без шума. Заржавелый ключ завизжал в замке, так что Каталина не могла не вздрогнуть и даже возвратилась назад с целью убедиться, не увидел ли или не услышал ли ее кто-нибудь, и, стоя в темном проходе, осмотрела с беспокойством двор. Ей показалось, что, пока она проходила по аллее к садовым воротам, хлопнула одна из дверей, выходивших во двор. Она осмотрела их по очереди одну за другой, но все были заперты, в том числе ее собственная, в которой она два раза повернула ключ. Но так как сомнения закрались в голову молодой девушки, она, взволнованная, не могла отрешиться от некоторого страха.

Она вошла в сад и, стараясь скрываться в тени деревьев и кустов, отправилась прямо на другой конец сада. Остановившись здесь, она сквозь стволы деревьев внимательно вглядывалась в открытое пространство. Она видела только темную массу небольшой рощи, где теперь был Карлос, но в тени и на таком расстоянии невозможно было увидеть человеческой фигуры да еще в темной одежде.

После недолгого наблюдения девушка быстро вышла из рощи и вскоре оказалась на самом высоком месте мостика у решетчатой двери. Здесь она снова остановилась, выпрямилась во весь рост, вынула из-под плаща белый батистовый платок и несколько секунд подержала его над головой.

Воздух был наполнен светящимися насекомыми, их переливающийся при движении блеск заметно отражался от темных кустарников, но это не мешало Каталине отличить более яркий свет, похожий на вспышку пороха. Значит, на сигнал ответили сигналом.

Через несколько секунд Каталина достала ключ, отворила дверь калитки на мостике и ушла в беседку из китайских деревьев, где остановилась в ожидании. На лице ее выступил румянец, сердце забилось от радости, глаза светились любовью и нежностью, когда она увидела фигуру Карлоса, вышедшего из рощи и направившегося к саду. Этот человек был ей дороже всех на свете.

Глава XLV Висенса

Каталина не ошиблась, ей вовсе не показалось, когда она вошла в садовые ворота, что она услышала стук: кто-то действительно запер дверь на галерею. Если бы она шла скорее, то увидела бы женщину, которая, пробежав по двору, вошла в комнату служанок, но Каталина опоздала. Дверь закрылась, и вокруг снова господствовала прежняя тишина.

«Я ошиблась, мне все-таки показалось», – подумала она.

К сожалению, это не было ошибкой. За дверью комнаты Каталины начали следить сразу же после того, как все члены семьи разошлись по своим спальням. Висенса не сводила глаз с узкой полоски света, пробивавшейся через занавеси. Еще с вечера Висенса попросила разрешения ненадолго отлучиться из дому. Хосе предоставил ей возможность поговорить с Робладо, и они, сговорившись, составили план действия.

– Ты будешь наблюдать за своей госпожой, – сказал ей капитан, – и последуешь за ней до самого места их тайного свидания. Узнав, где это место, ты дашь мне знать: побежишь в лес, туда, где тебя будут ждать. Оттуда проведешь меня к нежным любовникам. Остальное я беру на себя.

Робладо был уверен, что это очень разумный и верный план действий.

Комната Висенсы находилась как раз напротив комнаты Каталины. Весь вечер коварная служанка наблюдала в замочную скважину за комнатой своей госпожи. Увидев, как вышла сеньорита, она тоже потихоньку вышла, чтобы последовать за ней; она стала за стеной прохода, но, услыхав шаги Каталины, возвращавшейся назад из сада, сочла за лучшее снова войти в свою комнату, которую до этого не решалась оставлять.

Однако надо было сдержать обещание, данное Робладо: приложив глаз к замочной скважине, она убедилась, что ее госпожа еще не возвращалась и, следовательно, должна находиться в саду. Висенса набралась храбрости и на цыпочках пошла до самой аллеи, которую луна полностью освещала в эту минуту. Садовая дверь стояла открытой настежь, и, конечно, сеньорита прошла в нее. Но куда она направилась? Она знала, что у ее госпожи был ключ от калитки, и она частенько днем, а бывает, и ночью, уходит гулять за реку. В таком случае она и сейчас могла перейти мост? Вдруг она уже очень далеко на том берегу? А если она не узнает ничего и не выполнит поручения?

Нервничая, снедаемая этими мыслями, метиска бросилась в сад, стараясь пригибаться как можно ниже. Никого не увидев среди деревьев и клумб, она уже начала отчаиваться в своем успехе, как вдруг вспомнила о беседке, стоявшей в конце сада. Место – самое удобное для свиданий, не сомневалась Висенса, весьма искушенная и опытная в подобных делах.

Но тут встретилось новое затруднение. Подойти к роще оказалось не слишком просто.

Между цветниками и деревьями, росшими на берегу реки, тянулась открытая лужайка, которую нельзя было пройти незамеченным, ведь луна светила очень ярко.

Висенса поняла это и задумалась. Каким же образом преодолеть этот опасный участок? Ведь ей необходимо туда пробраться!

Метиска хотела, последовав примеру своей госпожи, подождать, пока луна зайдет за облака, но минуты были чрезвычайно дороги. Висенса заметила довольно широкую полосу тени от кирпичной ограды и с хитростью, присущей ее племени, легла на траву и поползла до самого берега именно к беседке, где должны были встретиться любовники. Когда она остановилась и, подняв голову, легонько раздвинула листья, она увидела то, что ей было необходимо и что она хотела видеть.

В это время Каталина стояла на мосту выше того места, где лежала служанка, и ее силуэт вырисовывался на лазурном фоне неба.

Метиска, увидев поднятый белый платок, догадалась, что он служил сигналом и что вспышка служила ему ответом. Увидев открытую калитку на мосту, Висенса больше не сомневалась, что свидание произойдет в роще, и могла бы возвратиться с этим сообщением к Робладо. Но капитан приказал ей ожидать и не уходить до тех пор, пока она не увидит своими глазами, что влюбленные встретились.

Заметив ожидаемый сигнал, белый платок, Карлос в ответ поджег щепотку пороха. Затем он на миг подошел к своему коню и произнес несколько слов, таких, какими обычно отдавал ему приказание оставаться на месте. Сам же из рощи направился к саду. Бизон проводил его до реки и, после того как услышал шепотом отданный приказ хозяина, улегся на берегу, в то время как его господин пошел на мост.

Как только Висенса узнала его и увидела, что он приблизился к Каталине, она подумала о возвращении. Теперь она знала и могла сообщить все, что нужно Робладо: место свидания и их состоявшуюся встречу. Надо быстро добежать до офицера и все ему сказать. Она уже приготовилась уползти, даже привстала. Однако молодые люди смотрели в ее сторону и через рощу направлялись прямо к беседке, за которой она притаилась. Они бы ее непременно заметили. Выбора не оставалось – поневоле она должна была оставаться на месте, выжидая более благоприятного случая.

Глава XLVI Прерванный разговор

Каталина и Карлос уселись на скамейке, оба очень взволнованные так, что некоторое время не могли вымолвить ни слова. Молодая девушка первая прервала молчание.

– Что с вашей сестрой? Как она? – спросила Каталина.

– Она возвратилась в хижину, которую я велел отремонтировать, и с тех пор она там. Дома будто чудом к ней вернулся рассудок. Изредка случаются приступы бреда, она будто заговаривается, но я надеюсь, что вскоре она выздоровеет окончательно.

– Это меня очень радует. Бедняжка! Сколько ей пришлось выстрадать в руках этих грубых, безжалостных дикарей!

– Действительно, грубых и безжалостных, Каталина! Они заслуживают именно этого названия и вашего негодования, хотя вы, собственно, и не знаете, о ком говорите.

– Как? – удивленно воскликнула Каталина, которая все еще разделяла общее мнение относительно того, что сестру Карлоса захватили индейцы. – Разве ваша сестра не была в плану у индейцев?

– Нет. Как раз для того, чтобы разъяснить это недоразумение и объяснить вам свое поведение, я и умолял вас о свидании. Я хотел раскрыть пред вами то, что могло показаться вам непонятным в моем поведении. А теперь выслушайте меня.

И Карлос рассказал своей подруге обо всех подробностях ужасного заговора, задуманного двумя офицерами. Каталина была потрясена.

– Какие же негодяи! – воскликнула она. – Кто бы мог предполагать подобное зверство? Какая жестокость! Я ни за что не поверила бы этому, Карлос, если бы не вы мне рассказали. Я слышала уже о подлости этих людей, но такого кошмара и представить не могла, это уже сверх меры! Непостижимо!

– Теперь вы знаете, заслуженно ли меня называют убийцей.

– О Карлос, не думайте так! Я не верила этому ни одной секунды. Я знала, что правда на вашей стороне. Но не бойтесь: все выяснится, и суждение света…

– Свет! Он не существует для меня, – с горечью перебил Карлос. – У меня нет крова, нет больше отечества. Для тех, с кем вместе вырос, я до сих пор чужестранец, едва терпимый, отверженный еретик. А теперь вообще я беглец, за голову которого назначена награда согражданами. Право, если я подумаю о сумме, обещанной в объявлениях, то даже удивляюсь, что стою таких больших денег!

При этих словах охотник не мог удержаться от ироничного смеха. Он продолжал:

– Всю вселенную для меня составляете вы, Каталина. Но я оставлю вас только в своем сердце, потому что вынужден проститься с вами. Меня здесь ожидает смерть, даже хуже – пытки. Поэтому я должен возвратиться на свою родину, родину моих родителей, к своим родственникам, с которыми расстался в самом раннем детстве. Может быть, я найду там и кров, и новых друзей, но без вас я не смогу быть счастлив никогда!

Каталина дрожала, опустив наполненные слезами глаза. Она не смела высказать мысли, мелькнувшие у нее в ту минуту. Но нерешительность и ложная скромность не были особенностями ее характера. Да и не время для их проявления. Будущее ее и счастье любимого человека зависели от одного слова. Наклонившись к Карлосу и взяв его за руку, она сказала ему нежным, но твердым голосом:

– Карлос, вы хотите, – я поеду с вами?

Карлос обнял и поцеловал ее.

– Боже! – воскликнул он. – Возможно ли это? То ли я услышал? Так ли понял? Вы, вы сами предлагаете мне то, о чем я не смел и подумать!.. Я хотел предложить вам это, но не смел. Неужели вы решитесь покинуть все ради меня? Бога ради, повторите! Неужели это правда? Вы согласны уехать со мной?

– Да, согласна, – коротко и решительно ответила она.

– Значит, я снова нашел счастье! Я так счастлив! Но на восемь дней я потерял счастье и обрел страдания, ибо восемь дней назад я тоже был счастлив, Каталина. Странный, удивительный случай привел меня тогда на дорогу к богатству. Я надеялся завоевать вас или, по меньшей мере, быть принятым вашим батюшкой. Посмотрите! – сказал Карлос, показывая полную горсть блестящего металла. – Это золото, я открыл его целый рудник и рассчитывал сравняться с вашим отцом в богатстве и затем получить его согласие. Теперь, к сожалению, он оттолкнет меня, сейчас и золото не поможет… Но ваши слова придают мне бодрости, они возвратили мне счастье. Не заботьтесь о состоянии, которое оставляете, не думайте, что вы его теряете: у меня есть средства доставить вам другое, может быть, еще более значительное. Я знаю и скажу вам подробно, где можно добыть его. В эту же ночь…

Тут его прервала осторожная Каталина, которая неожиданно услышала шелест в кустах за беседкой, словно листья зашевелились от ветра. Но ветра совершенно не было, ни дуновения, ни звука, откуда же взялся шелест? Оба они встали, осмотрели кусты, но не заметили ничего тревожного. Луна склонялась к горизонту, небо потемнело, однако на некотором расстоянии можно было еще различать предметы.

– Не ошиблись ли вы? – спросил Карлос.

– Нет, я точно слышала шелест ветвей. Может быть, это птица, ядовитая змея или ящерица.

Карлос подумал о Бизоне, но верный пес не сходил с назначенного ему места. Во всяком случае, молодые люди сочли благоразумным не оставаться больше в беседке. Беспокойство Каталины усиливалось, потому что она вспомнила и о потерянной записке, и о стуке запиравшейся двери, когда она торопилась на свидание. Она поспешила сообщить об этом своему другу, который, по-видимому, до этого не придавал значения тому, что, по ее мнению, могло быть естественным явлением: птица пролетела, змея проползла, ящерица шмыгнула… Его мнение, однако, изменилось, и он насторожился после рассказа Каталины. Он догадался, что за всем этим кроется нечто подозрительное. Коварство индейцев, с которым он неоднократно сталкивался, многому научило его. Усвоив многие их приемы, он тотчас же решил применить усвоенные от них сведения и тщательно осмотрел траву и кустарники.

Вскоре он поднял голову и слегка вскрикнул от удивления.

– Нет больше сомнения, Каталина, вы правы, – сказал он. – Здесь кто-то был и лежал на этом самом месте. Клянусь, это была женщина, и вот следы от ее платья.

– Не иначе как Висенса – моя служанка. Боже мой, Боже! Она слышала наш разговор! Весь – от слова до слова.

– Конечно. Она следила за вами от самого дома и пошла за вами. Но что же могло заставить ее действовать подобным образом? Что толкнуло ее на это?

– Бог ее знает. У меня уже были основания удивляться ее поведению. Она очень странно вела себя последнее время. Милый Карлос, нам больше нельзя оставаться здесь. Кто знает, что она сделает дальше? Может быть, она пошла позвать моего отца, а может быть, даже хуже… Своего любовника Хосе, солдата из гарнизона. Ступайте! Неужели? Подумайте о своем спасении!

И Каталина быстро рассказала Карлосу об отношениях Висенсы с Хосе и обо всем, что знала о девушке. Охотнику следовало уходить немедленно!

– Я не боюсь солдат Робладо, – сказал Карлос. – Они плохие стрелки, чтобы попасть в меня в темноте, а сабли мне их не страшны, пока мой верный конь будет со мной. Но совет ваш благоразумен, здесь что-то не то; в самом деле, невероятно, чтобы эта девушка действовала так только из простого любопытства. Если она задумала вас скомпрометировать, а мена погубить, то мы расстроим ее замыслы. Я сейчас же уеду.

Несмотря, однако, на принятое решение, Карлосу надо было многое договорить, еще раз произнести любовные клятвы, назначить день нового свидания, может быть, последнего перед тем как бежать через Великие Равнины. Несколько раз Карлос, ступив уже на мост, возвращался к Каталине, чтобы сказать и услышать нежное слово, получить еще один прощальный поцелуй. Наконец, молодые люди расстались. Каталина направилась к дому, а Карлос собрался подняться на мост, как вдруг Бизон глухо заворчал и потом залился продолжительным лаем. Значит, его хозяину угрожала опасность, и она была близко.

Первой мыслью Карлоса было подбежать к коню, при этом он мог легко это успеть, но он решил раньше предупредить Каталину, чтобы поторопить ее. Он догнал ее в роще, где она остановилась, услышав лай собаки. Но он не успел. Почти в ту же минуту за оградой сада раздался конский топот на большом мосту. Бизон яростно залаял, и всадники показались уже между стволами деревьев на другом берегу реки. Сад был оцеплен солдатами!

Глава XLVII Бегство

Спрятавшись за беседкой, метиска долго сидела на корточках, не пропустив ни одного слова из разговора молодых людей. Ее удерживало теперь не столько любопытство, сколько опасение, что ее обнаружат, и только с заходом луны, хорошо освещающей открытую лужайку, она увидела возможность отступления и понадеялась скрыться незамеченной. Воспользовавшись минутой, когда влюбленные отвернулись в противоположную сторону, она выползла из своего убежища, затем вскочила и удалилась быстрыми шагами. Но шелест, который уловила сеньорита, не был произведен уползающей служанкой. Стараясь спрятаться, коварная метиска пригнула ветку, которая, распрямляясь и шумя листьями, приняла свое естественное положение. Когда шелест обратил на себя внимание молодых людей, вышедших из беседки, Висенса была уже далеко. Они уже не могли ее ни увидеть, ни услышать. Не заходя в свою комнату, она прошла прямо к воротам и отперла калитку, ключ от которой умудрилась заблаговременно похитить. Ключ она повернула очень осторожно, тихо вышла на улицу и бесшумно закрыла калитку.

Привратник спал глубоким сном, а Висенса прокрадывалась с большой осторожностью, чтобы не разбудить его, – но, как только вышла за ворота, в ту же минуту побежала по дороге, ведущей в лес, где неподалеку от дома дона Амбросио ее ожидал Робладо с солдатами.

Капитан привел туда своих людей поздно вечером разными дорогами, чтобы никто не мог их увидеть и помешать исполнению его плана. Висенса уже не имела времени рассказать ему все, что она слышала, но передала то, что видела, и объяснила, почему задержалась.

– Нельзя терять ни минуты, – сказал капитан. – Свидание может окончиться, и добыча уйдет из наших рук. Было бы время, я велел бы нескольким уланам переправиться пониже, и они подошли бы к саду со стороны луга, но теперь уже поздно. Следует поторопиться и воспользоваться оставшимися минутами.

По приказанию капитана отряд разделился на несколько частей: Гомес, с помощью Висенсы, должен был занять внутренний двор и пресечь сообщение сада с домом. Два других отряда растянулись вдоль садовых стен – один справа, другой – слева, а Робладо с несколькими уланами перешел на другой берег по большому мосту, чтобы отрезать выход из сада. План был задуман хорошо. Робладо, часто прогуливавшийся в этом саду и прекрасно ориентировавшийся в этой местности, был уверен в успехе. Если бы ему удалось вовремя окружить Карлоса, прежде чем тот заметит, что подходят солдаты, вот тогда его бы схватили и убили. Буквально через пять минут после прихода Висенсы Робладо распорядился действовать. Еще через пять минут они выехали из леса, пересекли небольшое пространство, разделявшее их и дом дона Амбросио.

Бизон подал сигнал тревоги именно в тот момент, когда уланы начали окружать сад.

– Бегите! – закричала Каталина Карлосу. – Не беспокойтесь обо мне, они не осмелятся убить меня! Я не совершила никакого преступления! Пожалуйста, бегите! Пресвятая Богородица! Они идут сюда!

Действительно, уланы вошли во внутренний двор: одни стали у входа, другие устремились в сад, послышался стук их сабель. Карлос думал сначала пробраться через дом и через террасу в темноте позже соскочить вниз, но это оказалось невозможным: стены были слишком высоки, и мост оставался единственным средством спасения. Он признал, что допустил большую ошибку, возвратившись назад. Оставаться возле Каталины – значило вступить в неравный бой, попасть в руки врагов и, пожалуй, быть убитым, как собака. Так и жизнь Каталины могла подвергнуться опасности, а гораздо лучше было решиться на отчаянную попытку достигнуть рощи, где он оставил коня. Теперь он отрезан от своего коня. Правда, он мог бы позвать его, и тот мгновенно примчится, но враги погонятся за ним и, возможно, поймают его. А что он без коня! Это все равно, что самому лишиться жизни. Нет, коня нельзя звать! Карлос и не стал этого делать. Что же дальше? Осталось одно – сделать попытку вырваться из сада и достичь луга.

– Прощайте, моя любимая! – крикнул он. – Не отчаивайтесь: если я умру, то любовь вашу унесу с собой в могилу. Прощайте! Прощайте!

И он стремительно кинулся прочь, не ожидая ответа.

Каталина прошептала несколько слов, стала на колени и, сложив руки, начала молиться о спасении любимого человека.

В несколько прыжков Карлос очутился на конце сада, под сенью рощи. Неприятель занимал уже противоположный берег, солдаты громко перекликались между собой, и было очевидно, что их много. Сойдя с коня, Робладо приказал нескольким уланам тоже спешиться и следовать за ним. Карлосу предстояло с неимоверной быстротой прорваться через мост, пробиться сквозь толпу солдат и отражать нападение до тех пор, пока удастся окликнуть лошадь. Попытка была дерзкая и успех почти невозможен: Карлосу грозила неизбежная смерть, которая, однако, была еще неизбежнее, если бы он оставался здесь.

Времени для колебаний не осталось. Несколько пеших солдат приближалось к мосту. Его надо перейти раньше, чем на него ступят солдаты. Карлос бросился вперед с пистолетом в руке. Вот один уже на мосту – и Карлос очутился лицом к лицу с Робладо, от которого его отделяла только запертая калитка. Они не сказали ни слова друг другу, и Робладо, который тоже держал пистолет в руке, выстрелил первый, но так как промахнулся, то, страшась пули охотника, отпрянул назад и скомандовал солдатам дать залп из карабинов. Прежде чем солдаты успели исполнить команду, раздался выстрел Карлоса, и капитан, испустив громкое ругательство, рухнул на землю.

Карлос отворил дверь и бросился было на мост, но сквозь порох и дым увидел несколько направленных на него карабинов. В мгновение спасительная мысль пришла ему в голову: нет, бежать через мост нельзя!

Грянули карабины, и, когда рассеялся дым, на мосту охотника на бизонов уже не было. Не вернулся ли он в сад? Нет, с этой стороны неприятель отрезал ему дорогу.

– Мы не промахнулись! – воскликнули солдаты. – Мы его убили! Но куда же он девался?

– Посмотри! – отозвался один. – Вероятно, он упал в воду.

Действительно, пузыри и расходившиеся по реке круги свидетельствовали о падении в воду тела, которого, однако же, видно не было.

– Он пошел ко дну! – кричали уланы.

– А вы уверены, что он не спасся вплавь? – сомневались другие.

– Невероятно, видите, на воде нет всплеска!

– Он не мог пробраться здесь, – сказал солдат, стоявший пониже моста. – Я не спускал глаз с реки. Мимо меня он не проплывал.

– Не мог он пройти и здесь, – сказал улан, стоявший выше моста.

– Значит, он убит и пошел ко дну.

– Черт побери! Надо его вытащить.

И солдаты хотели привести свое намерение в исполнение, но Робладо, увидев, что только ранен в руку, приподнялся и помешал им.

– О чем вы думаете? – закричал он громовым голосом. – Рассыпьтесь как можно скорее по берегу, в обе стороны! Иначе он и на этот раз ускользнет от нас. Торопитесь!

Уланы повиновались, но те из них, которые бежали вниз по реке, остановились словно окаменелые. Шагах в двухстах от них человек взбирался вверх на крутой берег и, едва встав на ноги, пустился бежать с быстротой лани через луг к роще.

– Вот он! Вот он per todos los Santos! (клянусь всеми святыми!) Держи его!

Раздались выстрелы наудачу. Вдруг послышался резкий свист, и конь, как стрела, вылетел из рощи и помчался навстречу Карлосу. Тот мгновенно вскочил в седло, подразнил врагов презрительным хохотом и исчез во мраке.

Большая часть улан вскочили на коней и поскакали в погоню, но вскоре с пустыми руками возвратились к своему раненому командиру.

Сказать, что Робладо был взбешен, значило бы дать самое слабое представление о состоянии, в котором он находился. Но оставалась еще одна жертва, на которую он мог излить всю свою злость.

Каталину захватили в саду в тот момент, когда она молилась о спасении своего возлюбленного. Ее вверили попечениям Хосе, остальные солдаты последовали за беглецом. Хосе же не отличался избытком храбрости и слишком хорошо знал охотника на бизонов, чтобы помогать товарищам в их погоне.

Испуганная криками и выстрелами Каталина, однако же, было обрадовалась, услышав громкий и презрительный смех Карлоса. Восклицания врагов и самый тон этих восклицаний доказывали, что ее любимый остался свободен. Только тогда она подумала о том, как избежать грубых оскорблений капитана, как уклониться от встречи с ним. Но каким образом это осуществить?

– Может быть, удастся договориться с Хосе? У этого человека совести нет, а подлости достаточно, – сказала она сама себе. – Попробуем, останется ли он нечувствителен к предложению полного кошелька золота?

И попытка удалась.

Хосе знал, что не составляло большого риска отпустить пленницу, снова овладеть которой в любое время имелась полная возможность, и потому согласился за порядочную сумму перенести гнев капитана, у которого имелись свои причины быть к нему снисходительным. Получив деньги, он отпустил сеньориту.

В минуту, когда Робладо переходил через мост в сад, к нему подбежал запыхавшийся Хосе.

– Что случилось? – спросил капитан.

– Ах, сеньор! – с трудом переводя дыхание, бормотал Хосе.

– Успокойся и говори, черт тебя побери!

– Сеньорита убежала.

– Мерзавец! Отчего же ты не удержал ее?

– Воспользовавшись минутой, когда я отвернулся, она выскользнула и побежала к дому. Если бы это была обыкновенная пленница, я послал бы ей пулю вдогонку, но не посмел. Я бросился вслед за ней и прибежал в то время, когда она вскочила в свою комнату и заперла за собой дверь перед самым моим носом!

– Только этого недоставало! – в отчаянии воскликнул Робладо.

В порыве бешенства он уже подумывал, не взять ли приступом жилище дона Амбросио, но рассудил, что этот поступок мог показаться смешным и неприличным и не улучшил бы ни на волос его положения. Притом же боль от раны побуждала его оставить поле сражения.

Робладо снова перешел через мост, с помощью улана сел на лошадь и, собрав вокруг себя свое доблестное войско, отправился в крепость, не заботясь о жителях, которые, проснувшись от выстрелов, терялись в догадках, делая тысячу предположений о причине такой тревоги.

Глава XLVIII Неуловимый

На другое утро город наводнили новости. Сперва полагали, что гарнизон, как обычно, отбил неожиданное нападение индейцев, совершивших наглый набег. Какие храбрые защитники у города!

Потом пронесся слух, что схвачен Карлос-убийца, но зато убит отважный капитан Робладо. Из другого источника стало известно, что Карлоса не поймали, но преследовали по пятам и едва не схватили. Робладо бился с ним один на один, ранил его и сам получил пулю в руку, что и помешало ему захватить убийцу. Последний ушел вплавь, бросившись в реку.

Новость эту распространили солдаты из крепости, которые, дабы возвысить своего начальника, добавить ему славы, придумали рану Карлоса, в то время как впоследствии оказалось, охотник на бизонов вышел из этой схватки цел и невредим.

Жители всё удивлялась, что беглец осмелился приблизиться к Сан-Ильдефонсо, и спрашивали друг у друга: какая же могущественная причина могла привлечь его к городу, если он знал о значительной награде, назначенной за его голову. Вскоре, однако же, причина стала известна, и сплетни захлестнули город. Для любителей посудачить наступил настоящий праздник!

Каталина считалась первой красавицей во всей колонии. Женщины ей завидовали, а теперь поглядывали свысока, мужчины, ухаживаниями которых она пренебрегала, безжалостно о ней злословили. Репутация ее сильно пострадала. Местные аристократы негодовали при мысли, что она могла полюбить бродягу, нищего! Сами бедняки, погрязшие в фанатизме, осуждали ее за связь с еретиком, с убийцей.

Дерзость охотника на бизонов вызвала в городе настоящую панику. Цена за его голову еще больше поднялась; чиновники и самые знатные лица, члены городского управления, собравшись в Доме капитула, единодушно увеличили назначенную прежде сумму и теперь даже угрожали суровым наказанием тому, кто решится предоставить убежище беглецу или снабдит его съестными припасами. А тот, кто вздумает приютить у себя охотника на бизонов, не только будет наказан должным образом, у него будет конфисковано и все имущество. Церковь присоединилась к этой манифестации, и добрые патеры грозили проклятием каждому, кто помог бы еретику избавиться от законного возмездия.

Вот в каком положении оказался Карлос к этому времени. К счастью, охотник не нуждался в крыше над головой. Он привык жить в пустынной прерии, в горных ущельях и вообще в местах, где его враги умерли бы с голоду и не посмели бы отправиться туда, чтобы его преследовать. Если бы он был вынужден обращаться к жителям Сан-Ильдефонсо за съестными припасами или с просьбой пожить у них, то на него донесли бы и непременно предали. Но он был так же независим, как и дикий степной индеец. Он мог спать на траве или на голом камне и находил себе пищу даже в бесплодной дикой пустыне Льяно Эстакадо, где он мог не опасаться целой армии преследователей.

Дон Амбросио не появился на городском совещании: его удерживали дома и скорбь, и страшный гнев, вследствие чего он не решался показываться в обществе. У них произошла бурная сцена с дочерью, которая с тех пор находилась взаперти под строжайшим надзором и могла рассчитывать на прощение, лишь доказав самое искреннее раскаяние.

Невозможно описать чувств Робладо и коменданта. Отчаяние, унижение, физическая и нравственная боль приводили их в бешенство, и целый день они, не выходя из дому, замышляли планы, как захватить ненавистного охотника, своего заклятого врага. Более всего их приводило в отчаяние то обстоятельство, что хоть рана Робладо и не была опасна, однако вынуждала его держать руку в течение нескольких недель на перевязи, что лишало его возможности управлять лошадью. Исполнение своих стратегических планов они должны были перепоручить людям, которые не настолько жаждали поимки охотника. Гарнизон вообще остался бы без офицеров, если бы не прибыли два поручика, присланные из главной квартиры из Санта-Фе. Эти офицеры, Яньес и Ортига, были храбрые молодые люди, особенно Ортига, но, прибыв совсем недавно из Испании, не имели понятия о том, как живут и воюют на границе, а следовательно, не способны были поймать Карлоса.

Солдаты, напротив, выказывали примерное рвение, которое значительно усилилось от надежды на обещанную щедрую награду. Они только и мечтали идти в разведку, разумеется, многочисленным отрядом, но ни один из них, даже сам знаменитый сержант Гомес, не слишком-то стремился приблизиться к охотнику на бизонов на расстояние выстрела его карабина, а тем более сойтись с ним лицом к лицу и попытаться схватить его.

Последний его подвиг, о котором очевидцы, убедившись в его беспримерной храбрости, рассказывали невероятные вещи, порой еще и сильно приукрашенные, произвел на гарнизон такое впечатление, что стоило Карлосу показаться – и он легко мог бы обратить в бегство целый отряд испанцев.

Солдаты боялись не только его силы, ловкости и отчаянной храбрости, но начали верить, что он находится под покровительством своей матери-колдуньи и дьявола, то есть что он заколдован и его не возьмет ни пуля, ни стрела, что он непобедим. Уверяли, что пули сплющивались, а копья и сабли притуплялись о его тело, и это было непоколебимое убеждение тех, кто последний раз стрелял по нему из карабинов. Все готовы были дать клятву, что попали в него и убили бы, если бы не вмешательство сверхъестественной силы.

Через несколько дней самые странные и невероятные слухи распространились среди солдат и жителей колонии. Карлоса видели всюду, верхом на вороном, черном как уголь коне, который подобно ему был тоже заколдован. То он скакал над пропастями так близко от края, что мог стряхнуть пепел своей сигары в долину, то встречался ночью в лесу, в зарослях, на глухих тропинках, и те, кто видел его, единодушно уверяли, что лицо и руки его светились, словно раскаленные угли. Пастухи встречали его на нагорных равнинах, на Утесе загубленной девушки, но никто не только не смел остановить его и заговорить с ним, а напротив, каждый старался убежать от него. Некоторые злые языки говорили, что однажды вечером Карлос показался на мостике, ведущем в сад дона Амбросио, и новый шквал сплетен обрушился на несчастную Каталину, возгласы негодования против нее слышались там и сям. К сожалению для скандалистов, в городе вскоре узнали, что мостика больше нет – дон Амбросио велел сломать мостик на другой же день после известного происшествия, связанного с недостойным поведением его дочери.

Нигде в мире не сильна так власть суеверий, как среди невежественного населения новомексиканских колоний. Можно сказать, что она здесь – основа религии. Прививая римско-католическую религию среди солнцепоклонников Кецалькоатля, отцы-миссионеры не уничтожили множество суеверий и языческих обрядов, и их невежественная паства верила в магию, волшебство, колдунов, колдуний и подобные нелепости так же твердо, как и в Бога. Поэтому неудивительно, что на связь охотника на бизонов с дьяволом смотрели, как на вещь вполне обычную. Его искусство в верховой езде, подвиги, укрывательства, спасение от неминуемой смерти из-под носа преследователей носили в себе нечто романтическое и чудесное, если даже считать эти факты самыми естественными. Но население Сан-Ильдефонсо думало и относилось к этому иначе. Если охотник на бизонов опрокинул быка, ловко схватил петуха, скакал по краю пропасти в день праздника, если избегал ударов копий и карабинов, – собственно, только потому, что заключил договор с дьяволом!

Правда, беглец несколько раз сталкивался с людьми, которые не имели ни малейшего желания его увидеть. Но, по странному стечению обстоятельств, тем, кто желал бы встретиться с ним лицом к лицу, никак не удавалось отыскать малейших его следов. Поручики Яньес и Ортига с утра до вечера безуспешно обшаривали все вокруг. Долина и окрестности были наполнены многочисленными шпионами, но ни малейшей вести о том, где мог бы появиться преследуемый, не поступало. Сегодня он был здесь, завтра там, но, как только добирались до указанного места, выяснялось, что сведения были ошибочны, что за Карлоса приняли какого-то скотовода, у которого был такой же черный конь. Следуя ложным слухам, уланы беспрерывно и безрезультатно переходили с одного места на другое, они страшно изнурили и себя, и лошадей, но все же обязаны были ежедневно отправляться на поиски. Комендант решил продолжать эту погоню, пока в его распоряжении оставался хоть один солдат.

За домом Карлоса внимательно наблюдали днем и ночью как переодетые уланы, так и специально нанятые шпионы. И те, и другие избегали показываться, стараясь остаться незамеченными, но занимали такие места, откуда могли следить за всем, происходившим вокруг хижины. Тайная слежка не прерывалась ни на минуту. Они сменялись по очереди, чтобы усталость не могла помешать им исполнять их обязанности. В случае появления охотника на бизонов они не должны были нападать на него (таков был приказ), а тотчас же уведомлять вооруженный отряд, который в постоянной боевой готовности стоял неподалеку и имел достаточно сил, чтобы захватить преступника.

Ранчо не требовало значительного ремонта. Пожар уничтожил в нем одну только крышу, стены от пожара не пострадали, и жить в нем можно было по-прежнему. И Розита с матерью перешли в свое старое жилище. Их никто там не беспокоил, и, по-видимому, они не знали, что за ними постоянно следят. Но это снисхождение имело свою особенную цель: предоставляя им свободу и будто терпимо относясь к ним, за ними наблюдали самым тщательным образом, и начальник отряда, находившийся неподалеку, знал малейшие подробности их действий и передвижений.

Осужденный на смерть Карлос, по мнению коменданта и капитана, не мог показаться в колонии, потому что его тут же схватили бы и подвергли позорной казни. Поэтому они считали весьма вероятным, что он предполагал покинуть эти места и увезти семью, чтобы укрыться по ту сторону Великих Равнин. Вискарра и Робладо поняли, что, пока они будут держать Розиту с матерью в качестве заложниц, он далеко не уйдет, их не оставит и, появившись поблизости, будет наконец схвачен при удобном случае. Поэтому они приказали, под страхом суровой кары, не спускать глаз с ранчо, в котором мать и дочь, действительно, жили в качестве пленниц, сами того не подозревая.

Однако, несмотря на все эти хитроумные планы и на чрезвычайную бдительность, на огромное количество шпионов и часовых, на обещанные награды, на угрозы и суровые наказания, дни проходили за днями, а Карлос по-прежнему оставался на свободе.

Глава XLIX Мулат и самбо

О Карлосе уже давно ничего не было слышно. Комендант и его сообщник начинали ощущать беспокойство и думать, что охотник на бизонов окончательно покинул колонию. Многочисленные донесения тех, кто будто бы его видел, оказывались совершенно неверными. Прежде исчезновение соперника и врага вполне устроило бы обоих наших офицеров, но в связи с последними событиями, после неудавшейся попытки схватить Карлоса, они уже изменили свое мнение. Неуемная жажда отомстить уничтожила подлую любовь в сердце Вискарры и корыстолюбие в сердце Робладо, хотя последний и надеялся овладеть приданым богатой наследницы. Выражения всеобщего сочувствия, вызванного их неудачами, только растравляли их бессильную ярость. Надеяться, что она когда-то утихнет, не приходилось. Впрочем, коменданту довольно было лишь взглянуть на себя в зеркало, чтобы в нем снова и снова разгоралось пламенное желание унич тожить охотника на бизонов.

Однажды оба они ходили по террасе и в который раз обсуждали план достижения желанной цели, думали, насколько справедливы их предположения.

– Он очень любит мать и сестру, – сказал Вискарра. – Но каждый человек прежде всего любит самого себя и дорожит собственной жизнью. Карлос знает, что, оставаясь здесь, рано или поздно попадется к нам в руки и что мы ничего не пожалеем для его поимки, и догадывается, что его затем ждет. Не всегда же ему будет везти и удастся ускользать от нас таким чудесным образом: повадился кувшин по воду ходить, там ему и голову сложить. Хитрый негодяй должен понимать это, он-то знает эту поговорку, и я начинаю бояться, чтобы он не исчез отсюда навсегда, если не надолго. Может быть, он когда-нибудь и возвратится, но каким же образом мы сможем поддерживать эту вечную слежку? Она надоест самому дьяволу. Мне она так же начинает надоедать, как доброму королю Фердинанду осада Гренады и грязная сорочка – его воинственной супруге[25].

– Если бы вы и смирились с тем, что он сбежит, – сказал Робладо, – то я, пока жив, ни за что не соглашусь с этим. Лучше буду гоняться за ним всю жизнь!

– Разделяю ваше убеждение, капитан, и вы не думайте, чтобы я хоть на одну минуту отказался от наших планов. Если вы сомневаетесь во мне, то достаточно посмотреть на мою физиономию.

И вспомнив о шраме, который его обезображивал, полковник невольно сделал гримасу, еще больше подчеркивающую его уродливость.

– Впрочем, – продолжал Вискарра, – судя по всему случившемуся и принимая во внимание опасности, которым он подвергался ради освобождения сестры, не может быть, чтобы он решился оставить ее.

– Я думаю так же, – сказал Робладо. – И даже удивляюсь, что он не увел ее в тот же день, когда мы возвратили ее гражданским властям, ибо, судя по его записке, он находился поблизости. Конечно, необходимо время для приготовления к путешествию через прерии, особенно если придется сопровождать женщин. Что касается его самого, то он и в пустыне чувствует себя не хуже степного волка или антилопы.

– Мы промахнулись, Робладо. Нам следовало бы сделать засаду в тот же самый вечер, когда освободили Розиту.

– Я и сделал бы это, если бы знал, что он сбежит.

– Как! Разве это вызывало сомнение? Что значит, «если бы»? – воскликнул полковник.

– Нет, не вызывало. Это было невозможно.

– Я вас не понимаю, дорогой капитан. Как же так?

– Вот так. Есть в долине магнит, который привлекает его сильнее, нежели мать и сестра, и я знал это.

– Понимаю теперь, о ком вы хотите сказать.

– Да, – продолжал Робладо, скрипнув зубами. – Я говорю о красавице, мне предназначенной, и она, несмотря ни на что, будет моей. Ха-ха-ха! Он не мог бежать, не увидевшись с ней. Они встретились и, может быть, назначили свидание где-нибудь в другом месте. Но с помощью дона Амбросио я организовал прекрасное наблюдение, и с тех пор для моей невесты, надеюсь, прекратились ночные похождения. Впрочем, будьте уверены, что он еще не бежал. Я думаю так по двум причинам. Во-первых, из-за нее. Любили ль вы когда-нибудь серьезно, я хотел сказать, по-настоящему, полковник?

– Я! Кажется, один раз в жизни. Было такое, – тоже засмеялся Вискарра.

– В моей жизни такой идиотский случай тоже был. В таком случае, вы должны знать, что если человек влюблен по-настоящему, то никакими силами невозможно оттянуть его из мест, где обитает предмет его нежности. Гнусный негодяй, хоть ей далеко не ровня, обожает, боготворит мою невесту, мою будущую супругу. Ха-ха-ха! И я полагаю, что никакие опасности, даже перспектива смертной казни, не смогут заставить его покинуть колонию, пока в нем сохранится надежда еще на одно тайное свидание. А так как моя красавица расположена исполнить любое его желание, то этой надежды разбойник не мог потерять.

– Ваше предположение, по-моему, абсолютно справедливо, и мы должны так же тщательно наблюдать за окрестностями жилища дона Амбросио, как и за ранчо.

– Не надо пренебрегать и следующим. Как вы уже заметили, – невероятно, чтобы он оставил мать и сестру после всего, что случилось. Слава Богу, мы всех, кроме него, ввели в заблуждение, но Карлос не поддался нашему обману и, зная наши намерения, не решится оставить сестру и мать у нас во власти. Вероятнее всего, что ловкий негодяй угадывает, где наши засады, пронюхивает ловушки с инстинктом лисицы и откладывает свой отъезд до более удобного случая, стараясь не попадаться нам на глаза. А пока поддерживает постоянную связь с родными через своих работников.

– Что же нам делать?

– Я сам об этом все время думаю.

– Запретить работникам ходить, куда им вздумается, значило бы возбудить в них подозрение, и они поймут, что вокруг ранчо засада.

– Вы правы, комендант. Этого нельзя делать.

– Но, может, вам пришла в голову еще какая-нибудь счастливая мысль? – спросил Вискарра.

– Кое-что, но еще не совсем определенное.

– Ну, хоть приблизительно скажите, что надумали.

– Вот что. Известно, что кто-то из работников посещает Карлоса в его убежище. За ними следили, но без успеха, так как выяснилось, что они всегда уходили только днем по обычным делам. Есть там один из них, более отважный, который несколько раз уходил по ночам из ранчо, наши пытались следить за ним, но он всегда шел по тропинке и исчезал в зарослях. Думаю, это он ходит к охотнику.

– Да, так, вероятно, и есть.

– Но чтобы выследить его или хотя бы напасть на след, нужен хороший следопыт, человек, способный на такого рода поиски, по крайней мере, а у нас нет ни одного такого во всем гарнизоне.

– В таком случае, – сказал комендант, – обратимся к какому-нибудь другому охотнику. Есть же в долине охотники не только на бизонов. Неужели нельзя найти кого-нибудь подходящего?

– Без сомнения, надо подумать об этом. Наши охотники на бизонов и вообще все охотники долины, говорят, не слишком-то расположены к Карлосу; но я не уверен, чтобы кто-нибудь отличался и ловкостью, и отвагой одновременно, необходимыми для такого дела. Они ненавидят беглеца, но при этом и боятся его. Правда, я знаю одного, слышал о нем: он мог бы попытаться. Нам как раз такой и нужен. Он знаком со всякими хитростями индейцев и, как я слышал, он в этом даже превосходит Карлоса и не побоится встречи не только с ним, но, при необходимости, и с самим дьяволом.

– Что же это за человек? – с живейшим любопытством спросил полковник.

– Мулат, бывший невольником в Соединенных Штатах. Он беглый, ему ненавистно все, что только напоминает ему о прежних господах. Не знаю отчего, но в этих воспоминаниях занимает место семья Карлоса. Он почувствовал к нему ненависть, которая еще больше усилилась при соперничестве охотников. И он завидует охотничьей славе Карлоса. У мулата еще есть приятель, так сказать alter ego, человек схожего племени, самбо – сын негра и индианки с берегов Матамороса или Тампико. Как он попал сюда, никому неизвестно, но с мулатом они давно уже живут дружно, вместе охотятся и поддерживают друг друга. Оба большого роста, сильные, хитрые, а главное – оба не знают, что такое совесть; но из них двоих мулат подлее, он превосходит самбо во всем, даже в злодействе.

– Браво! – воскликнул полковник. – Их-то нам и недоставало! Надо поспешить договориться с ними.

– Это довольно трудно, потому что в настоящее время они отсутствуют. Сейчас они на охоте для отцов-миссионеров, которые довольно часто посылают их за олениной и всякой другой дичью. С некоторых пор наши смиренные, выдержанные патеры пристрастились к бизоньим языкам, приготовленным по какому-то особенному рецепту, но приготовить их нельзя иначе как только в момент, когда убито животное. За этим-то нежным блюдом и отправили охотников.

– Но знаете ли вы, как давно они ушли?

– За несколько недель до возращения нашего охотника на бизонов.

– А скоро ли они возвратятся?

– Может быть, и скоро. Но лучше всего я сейчас же поеду в миссии и привезу более точные сведения.

– Поезжайте. Нам бы их заполучить. Два таких молодца, как вы мне описали, стоят всего нашего гарнизона. Не теряйте времени.

– Ни секунды. Эй, Хосе! Подать мне лошадь! – воскликнул Робладо, склоняясь через перила.

Вскоре пришел вестовой и уведомил, что лошадь готова, и Робладо собирался уже спуститься во двор, как на лестнице показалась круглая, коротко остриженная голова, выбритая посередине. Это был патер Хоакин, который с кроткой улыбкой явился засвидетельствовать обоим офицерам свое почтение.

Глава L Прибытие бизоньих языков

Патер Хоакин, которого мы уже однажды видели на праздничном обеде в крепости в День святого Иоанна, управлял миссией почти со времени ее основания, он здесь старожил. Помощник его патер Хорхе прибыл в Сан-Ильдефонсо весьма недавно и не имел такого влияния, как полностью заправляющий всеми делами миссии патер Хоакин. Проживая давно в колонии, патер Хоакин знал биографии и характеры всех жителей долины. К семейству охотника на бизонов он питал ненависть, которую и проявил тогда за обедом у Вискарры, хотя и не объяснил, чем она вызвана. Конечно, эта неприязнь не могла возникнуть из-за того, что он считал семейство Карлоса еретиками, ибо, несмотря на свое грозное осуждение всех отступников церкви, он в вопросах религии был весьма индифферентен. Кажущаяся его набожность скрывала лицемерие и мирскую хитрость, не мешая предаваться всевозможным порокам, распространенным в Сан-Ильдефонсо. Он рисковал большими суммами, играя в карты, – при необходимости прибегал к плутовству, был авторитетнейшим судьей и первый всегда держал пари на петушиных боях. В молодости и даже не очень давно за ним водились любовные шашни, которыми он любил похвастаться под хмельком (а это случалось нередко) и, следовательно, довольно часто рассказывал. «Баловство» это продолжалось и в зрелом возрасте. Неофитам при миссии полагалось быть темнокожими тагносами, а между тем среди них замечалось несколько юных метисов обоего пола, которых здесь называют sobrinos и sobrinas (племянники и племянницы) патера Хоакина.

Это можно посчитать большим преувеличением. Как же при подобном поведении почтенный священник может пользоваться уважением своей паствы? Так думали и мы сами, пока собственными глазами не увидели образа жизни и не наблюдали нравы мексиканского духовенства. Безнравственность патера Хоакина не составляет исключения в среде его собратьев. Напротив, это явление очень распространенное, можно сказать – общее правило.

Значит, священник не из религиозных соображений ненавидел семейство бедного охотника. Он затаил злобу еще на отца Карлоса, которому покровительствовал прежний комендант, частенько обрушивавшийся на иезуита за придирки к покойному.

Хоакин появился на террасе с видом человека, озабоченного новостями, а торжествующая улыбка на его лице доказывала, что новости эти были благоприятные, и он заранее предвкушал впечатление, которое произведет на офицеров.

– Приветствуем ваше преподобие! Добрый день, святой отец! – в один голос воскликнули комендант и Робладо.

– Добрый день, дети мои! – ответил гость.

– Очень рад вас видеть, – сказал капитан, – вы пришли очень кстати, святой отец, и избавили меня от лишнего труда, потому что я собирался сию минуту ехать в миссию.

– Если бы вы пожаловали к нам, капитан, то я отлично угостил бы вас, ибо мы только что получили превосходные бизоньи языки.

– В самом деле? – вместе спросили Вискарра и Робладо с такой поспешностью, которая не могла не удивить патера.

– Ах вы разбойники! – сказал отец Хоакин. – Вижу, как вам хочется, чтобы я прислал их вам несколько штук. Но вы не получите ни кусочка, прежде чем не поможете мне очистить горло от пыли, которая просто душит меня. Целое утро я ощущаю страшную жажду.

Офицеры рассмеялись.

– Вы никогда не меняетесь, – сказал полковник. – Чем же вы хотите, святой отец, чтобы мы порадовали вас?

– Сейчас подумаю. Попросил бы стаканчик того бордо, которое вы получили с последним кораблем.

Желание патера было исполнено, и он, как истинный знаток, выпил стакан, причмокнул губами и возвел глаза к небу, к которому, по его священной принадлежности, должны бы стремиться все его помыслы, и откуда приходит все хорошее.

– Отлично! Превосходно! – воскликнул он, осушив стакан до последней капли.

– Итак, – спросил, сгорая от нетерпения, Робладо, – прибыли, наконец, бизоньи языки, а с ними вместе, значит, возвратились и ваши охотники?

– Да, возвратились. Из-за этого я и приехал к вам.

– Прекрасно. А я именно по этому случаю хотел отправиться в миссию.

– Пари на золотую унцию, что у нас с вами одни мысли! – заявил отец Хоакин.

– Не держу, мне это невыгодно, потому что вы постоянно выигрываете.

– Э, полноте, мои новости стоят золотой унции.

– Какие новости? – быстро спросили оба офицера.

– Еще стаканчик бордо, не то я задохнусь! Эта пыльная дорога гораздо хуже чистилища. А вот это мне поможет!

И патеру поспешили предложить большой стакан бордо в виде прохладительного. Святой отец опять с удовольствием причмокнул губами.

– Послушаем же теперь новости, ваше преподобие.

– Во-первых, возвратились наши охотники.

– Знаем, и что дальше?

– Дальше? Они привезли новости.

– Какие же?

– О нашем приятеле, охотнике на бизонов.

– О Карлосе?

– Конечно. О ком же еще?

– Разве они его видели? Что за новости?

– Нет, его самого не видели, но напали на его след, обнаружили его убежище и знают, где он находится в настоящее время.

– Чудесно! – воскликнули Вискарра и Робладо.

– Они готовы найти его когда угодно, в любое время.

– Превосходно!

– Вот, господа, новость, которой советую воспользоваться как вам угодно.

– Почтеннейший патер, вы знаете положение дел так же хорошо, как и мы, но вы проницательнее нас. Наши уланы не в состоянии поймать этого негодяя. Вы умный человек. Что вы нам посоветуете? Что нам делать?

Слова эти очень польстили патеру, и он взял обоих офицеров за руки.

– Друзья мои, – сказал он, – я уже думал об этом и полагаю, что вы великолепно обойдетесь без помощи гарнизона. Посвятите наших охотников в свои дела, разумеется, не рассказывая им того, что желаете сохранить в тайне, снабдите всем необходимым, дайте инструкции, и если они не схватят еретика, то падре Хоакин совсем не знает сердца человеческого и ничего не смыслит в людях.

– Мы как раз надумали так поступить. Из-за этого я и собирался к вам! – воскликнул Робладо.

– По-моему, это самый лучший путь. И вы все правильно решили.

– Но согласятся ли ваши охотники взяться за это дело? Они свободны и могут отказаться от такого опасного, рискованного предприятия.

– Напротив, опасность и риск их и привлекают: эти люди храбры, как львы, и проворны, как тигры. Будьте спокойны, они не остановятся перед опасностью!

– Значит, по вашему мнению, они нам не откажут?

– Я убежден в этом, ибо уже заговаривал с ними на эту тему. Вы сойдетесь с ними без малейшего затруднения, вам не придется их уговаривать. Они имеют свои причины ненавидеть охотника на бизонов, а со времени последнего объявления только и мечтают о солидном вознаграждении. Убедите их, что они получат назначенную сумму, и не более как дня через три они принесут вам уши охотника на бизонов, его скальп или даже все тело, если вам так больше понравится. Они выследят его, не сомневайтесь!

– А как вы полагаете, не послать ли с ними отряд солдат? – спросил Вискарра. – Карлос может быть не один. У нас есть основания думать, что его сопровождает преданный ему метис, его правая рука, который, пожалуй, окажется серьезным противником для ваших охотников.

– Они его не побоятся – это настоящие дьяволы. Наконец, вы можете сами спросить у них, нужно ли им подкрепление. Это их дело, пусть сами решат.

– Что же нам послать за ними сейчас? – спросил Робладо. – Или вы сами пришлете их сюда, к нам?

– Гораздо лучше кому-нибудь из вас отправиться к ним. Если они появятся здесь и увидятся с вами, то люди, увидев их, могут догадаться, для чего они здесь. А если дойдет до Карлоса, что эти двое его ищут, то это может вспугнуть вашего неприятеля и, конечно, уменьшит шансы на успех.

– Но как же с этими людьми увидеться так, чтобы об этом никто не узнал?

– Ничего нет проще, капитан. Они живут в лачуге среди скал, вдали от всех проезжих дорог, в конце одной узкой тропы, перерезающей заросли. Я вам дам проводника, с которым вы туда и доедете. Это такое глухое место, что на том пути вы вряд ли кого-то встретите. Предчувствую даже, что они вас ожидают, ибо я велел им оставаться дома, намекнув, что, возможно, понадобятся их услуги. Так что вы их застанете.

– Когда вы можете дать проводника?

– Хоть сию минуту. Мой слуга поведет вас. Он здесь со мной в крепости. Вам не стоит терять время.

– Конечно, воспользуйтесь благоприятным моментом, – сказал комендант, – ваша лошадь готова, поезжайте, не откладывая.

– Эй, подать лошадь! – крикнул Робладо. – Где ваш проводник, отец мой?

– Гей, Эстебан! – позвал отец Хоакин, наклоняясь через перила.

– Я здесь, сеньор, – ответили снизу.

– Ступай сюда наверх, скорее!

Очень скоро на террасе показался молодой индеец и, сняв шляпу, почтительно подошел к отцу Хоакину.

– Ты проводишь капитана по тропе через большие заросли к хижине охотников.

– Слушаю, сеньор.

– Но никому об этом не говори ни слова.

– Хорошо, сеньор.

– В противном случае попробуешь плети. Ступай!

Робладо в сопровождении слуги вышел, его посадили на лошадь, и он выехал из крепости.

Отец Хоакин выпил еще стаканчик бордо, предложенный комендантом, и, пригласив Вискарру на бизоний язык, распрощался и уехал домой.

Вискарра остался один на террасе. Наблюдатель заметил бы на его лице странное смятение и тревогу каждый раз, когда взор его случайно обращался в сторону Утеса загубленной девушки.

Глава LI Хижина миссионерских охотников

Робладо въехал в заросли вслед за Эстебаном, который бежал в нескольких шагах впереди лошади. Около полумили он ехал по проселочной дороге, ведущей из города к нагорной равнине, к одному из проходов в скалах, потом своротил на узкую тропу, по которой ходили только одни пастухи да охотники, разыскивающие своих овец. Одолев еще две-три мили пути, он добрался до места – жилища охотников.

Жалкая хижина мулата и самбо стояла в лощине, в нескольких сотнях ярдов от дороги, у подошвы холмов. Односкатная крыша, устланная жесткими листьями, с одной стороны упиралась в утес, а с другой – в стволы юкки, которая в изобилии росла вокруг. Дерево это было весьма полезно, потому что листья его шли на крышу, стволы – на двери, окна и другие поделки. Постройка жилища не стоила хозяевам ни денег, ни большого труда. Задней стеной служила гладкая поверхность вертикального утеса, на котором длинная черная полоса копоти обозначала след дыма, выходившего вместо трубы через отверстие в крыше. Три остальные стены состояли из лиан и переплетенных виноградных лоз, небрежно скрепленных тонкими жердями и замазанных глиной. Дверь, сделанная из досок, находилась сбоку и примыкала к утесу, но окно, вырезанное в передней стене хижины, открывалось с лицевой стороны, чтобы охотники могли видеть всех, кто мог прийти сюда по тропе. Впрочем, хижину редко посещали, потому что у этих свирепых охотников почти не было знакомых, а жилище их, укрытое с одной стороны холмами, а с другой – деревьями, стояло вдали от проезжей дороги, огибавшей утесы.

В небольшом дворике, огороженном грубыми, кое-как сложенными камнями, паслись три тощих облезлых мула и два мустанга, находившиеся не в лучшем состоянии. К этому двору примыкало нечто вроде огорода или, лучше сказать, место, бывшее некогда огородом, но теперь, запущенное и заброшенное, оно поросло травой и сорняками. В одном углу виднелись, впрочем, кое-какие следы человеческого труда, и стебли маиса, неправильно рассаженные, неухоженные торчали между листьями и усиками дынь и тыкв прихотливой формы. Бросалось в глаза, что поселившиеся здесь люди – не хозяева этой земли.

Полдюжины собак, больше похожих на волков, блуждали вокруг двора, а под выступом скалы валялось несколько старых обтрепанных вьючных седел. На горизонтальном шесте висели в беспорядке связки вяленого мяса, две уздечки, два подержанных седла и стручки красного перца.

Внутри хижины две индианки сомнительной чистоплотности месили тесто для грубого хлеба и жарили мясо на огне, горевшем между двух камней у самой скалы. Тут же были свалены в беспорядке на полу глиняные горшки, тыквенные бутылки и разрезанные тыквы, служившие тарелками. Стены единственной комнаты этого жилища были убраны звериными шкурами, луками и колчанами. В одном углу висели два длинных ножа, пороховницы, сумки и другие предметы, необходимые охотнику Скалистых гор. Пониже были сложены длинные копья, карабин, стояли два охотничьих ружья: одно длинноствольное, другое испанское, с коротким стволом. В других углах были сделаны каменные возвышения, покрытые шкурами и служившие постелями для хозяев. Рыболовные принадлежности и охотничьи сети дополняли меблировку.

Робладо мог бы увидеть все эти любопытные вещи, если бы вошел в хижину, но он не входил в нее, ему это не понадобилось, потому что люди, которых он искал, не сидели внутри помещения, а были снаружи: мулат небрежно развалился на земле, а самбо по обычаю своей родины – побережья жарких стран – качался в гамаке, подвешенном между двумя деревьями.

Робладо с интересом и даже удовольствием рассматривал этих людей, физиономии которых внушили бы отвращение каждому с первого же раза. Он видел их и прежде, но никогда ему не приходилось так близко наблюдать их. При виде их смуглых наглых, мрачных лиц и могучих мускулистых тел он сказал сам себе:

– Вот такие нам и нужны. Эти справятся с Карлосом! Они крупнее и сильнее его! Хороша парочка!

Каждый из них, судя по наружности, легко мог одолеть такого противника, как охотник на бизонов, которого они превосходили как ростом, так и крепостью сложения. Мулат был выше своего приятеля, а также сильнее, храбрее и смышленее; цвет кожи у него желто-матовый, борода жидкая и всклокоченная; губы толстые и фиолетовые, как у негра; огромные зубы, красующиеся в два ряда, походили на волчьи; широко раздвинутые густые черные брови загибались над впалыми глазами, белки которых были покрыты желтоватыми пятнами; нос, с зияющими дырами вывернутых ноздрей, толстый и приплюснутый; большие уши прятались под густой копной шерстистых курчавых волос, прикрытых вроде тюрбана ветхим клетчатым матросским платком, который давно уже не общался с мылом. Из-под этого платка вырывались кудри, которые, падая на лоб, еще больше усиливали дикое и свирепое выражение. Все в этой физиономии говорило о коварстве, жестокости, дерзости и полнейшем отсутствии человеческих чувств. Трудно было бы найти более отталкивающую внешность, если бы не представлялась возможность сравнить ее с физиономиею самбо.

Одежда мулата мало отличалась от обычной одежды степных охотников: она состояла из шкур и одеяла. Оригинальным был головной убор, который носили бывшие невольники, и напоминал о временах, проведенных в Южных Штатах Америки.

У самбо лицо было не менее свирепое, чем у его приятеля, оно отличалось только цветом кожи. Бронзово-черное лицо сочетало окраску кожи индейца и негритянки, и оттенки обоих племен. У него были толстые губы и узкий покатый лоб негра, но индейский тип проявлялся в почти гладких волосах, которые длинными змеевидными прядями рассыпались у него по плечам и по шее. Внешность его, однако, обращала на себя меньше внимания, чем вид мулата. Сложением он уступал мулату. Костюм его был обычен для своего племени прибрежных самбо: широкие бумажные шаровары, рубаха без рукавов, шарф вместо пояса и грубый серапе. Грудь и спина были обнажены отчасти, а бронзовые руки совершенно голые.

Робладо прибыл как раз вовремя, чтобы присутствовать при окончании одной из сцен, которая наглядно показывала характер самбо.

Полулежа в своем гамаке, самбо с наслаждением курил сигару, завернутую в маисовую солому и по временам отгонял мух кнутом из сыромятной кожи. Он кликнул одну из женщин, по-видимому, свою супругу:

– Нинна, я голоден. Готово ли жаркое?

– Нет еще, – ответила из хижины индианка.

– Тогда принеси мне тортиллу с длинным перцем.

– Ты ведь знаешь, дорогой, что длинного перца в доме нет.

– Поди сюда, Нинна, мне надо тебе что-то сказать.

Женщина с неохотой, робко подошла к гамаку.

Самбо молчал и оставался неподвижен, пока она не приблизилась на достаточное расстояние. Все это время он держал за спиной кнут и, как только женщина подошла поближе, он неожиданно, изо всей силы начал бить ее кнутом по спине и по плечам, защищенных только рубашкой. Бедняжка молча перенесла жестокое наказание и только после нескольких ударов решилась отойти подальше.

– Теперь, милая моя, надеюсь, что ты подашь мне тортиллу с длинным перцем с первого раза, как я только потребую, не правда ли?

И, снова улегшись в гамаке, самбо расхохотался так, словно заревело какое-то животное. Мулат тут же присоединился к взрыву этой дикой веселости, собираясь так же поступить со своей женой, но обстоятельства помешали ему. Как раз в эту минуту появился Робладо. Оба охотника вскочили на ноги и приветствовали его довольно вежливо: они знали капитана. Мулат, как человек более сильный физически и морально, вступил в разговор и поддерживал его, оставляя самбо на втором плане.

Из опасения, что их услышат женщины и Эстебан, беседовали вполголоса. Как и советовал отец Хоакин, охотников наняли и они согласились выследить охотника на бизонов, убить его или взять живьем и доставить в крепость. И в первом случае было назначено значительное вознаграждение, но во втором оно увеличивалось почти вдвое.

Робладо предложил охотникам содействие гарнизона, но они решительно отказались, потому что не имели ни малейшего желания разделить с кем бы то ни было щедрую награду. Для них эта сумма была огромным состоянием, и открывавшаяся возможность ее получить раскалила их стремление добиться успеха.

Выполнив поручение, капитан поскакал обратно в крепость, а мулат и самбо, в надежде на богатую поживу, решились немедленно отправиться на охоту.

Глава LII Охота за человеком

Через полчаса мулат – его звали Мануэль и самбо – по имени Пепе были уже готовы. Сборы их требовали не более пятнадцати минут, но они пообедали и курили сигары до тех пор, пока их лошади не подкрепились несколькими зелеными корнями маиса. Накормив лошадей, они тотчас же пустились в дорогу. Мануэль вооружился популярным у американцев длинноствольным карабином и американским ножом с тяжелым обоюдоострым клинком, который так страшен в рукопашной схватке. Он привез с собой из долины Мисиссипи свое оружие, которым и научился владеть там, на родине.

У самбо Пепе наискось поперек седла было привязано на ремне испанское охотничье ружье; сбоку у него висел длинный тяжелый нож, а за спиной – лук и колчан со стрелами. Для охоты на бизонов и в тех случаях, где звук огнестрельного оружия может повредить делу, охотники предпочитали лук. Стрела быстра так же, как и пуля, но если не попала в цель, то из-за отсутствия шума жертва и не узнает о присутствии неприятеля. Это обычно нужно, когда надо добить дичь или нанести удар, не поднимая шума.

У охотников, кроме того, были пистолеты за поясом и длинные лассо, намотанные на луку седла. Съестные припасы – связки вяленого мяса и холодные маисовые лепешки, завернутые в оленью кожу, были помещены на крупе лошадей. Тыквенные бутылки с водой, пороховницы и сумки дополняли их снаряжение; а сзади бежали туземный волкодав и испанская ищейка, вид которых был так же дик и свиреп, как и у их хозяев.

– По какой же мы дороге поедем, Мануэль? – спросил самбо. – Нужно ли спускаться к Пекосу?

– Нет, Пепе, вскарабкаемся прежде наверх и потом поедем в обход: если нас увидят в низовьях долины, тотчас догадаются о цели нашего путешествия, кто-нибудь сболтнет, и мы можем потерпеть неудачу, пропали тогда наши денежки. Отправимся обычной своей дорогой и потом спустимся к Пекосу; конечно, это дольше, но зато вернее.

– Черт побери! – воскликнул Пепе. – Это адский подъем! Бедная моя лошадь до такой степени утомилась, гоняясь за бизоном, что едва передвигает ноги.

Проехав вдоль утесов через заросли кустарников, они добрались до ущелья, спускавшегося в долину, между двумя стенами. Это был затруднительный, крутой подъем, почти вертикальный, недоступный другим лошадям, кроме мустангов; но эти животные, выросшие в горах, карабкаются по утесам словно кошки. Сойдя с седел и ведя лошадей на поводу, охотники взобрались на вершину, куда с трудом добирались даже собаки. Здесь немного отдохнули, направились к северу и быстро выехали на равнину.

– Теперь, Пепе, – ворчал мулат, – возможно, мы встретим пастухов, которые выехали на охоту за антилопами? Понимаешь?

– Да, Мануэль, понимаю.

Это были единственные фразы, которыми они обменялись в продолжение многих миль. Мулат ехал впереди, самбо следовал за ним, а в арьергарде бежали собаки, тоже друг за дружкой – волкодав за ищейкой.

Миль через десять высохшее русло реки преградило им дорогу – это было то самое русло, по которому ехали дон Хуан и Карлос во время бегства после происшествия в крепости. Охотники также достигли по нему берега Пекоса и въехали в небольшую рощу. Привязав лошадей к деревьям, они расположились на траве для отдыха. Животные, утомленные прежним долгим путешествием и пробежав еще миль тридцать, по-видимому, не слишком устали и не выглядели измученными. Несмотря на кажущуюся худобу, они обладали силой и выносливостью, характерными для их породы, и могли бы пройти еще сто миль в случае надобности. Хозяева их прекрасно это знали, иначе не решились бы предпринять охоту на человека, не будучи так уверены в успехе.

– Знаешь ли ты, – сказал мулат, глядя на мустангов, – что эти животные перегонят вороную лошадь?

– Э! – ответил самбо.

– Положим, они клячи, но их двое, и вороная устанет гораздо быстрее.

– Э, я уверен в этом.

– Наконец, дружище Пепе, нам не стоит испытывать судьбу. Надо организовать это как-то полегче. Попробуем, Пепе?

– Надеюсь, Мануэль!

– Охотник на бизонов наверняка в пещере: это единственное место, где он может скрываться и где солдаты никогда его не поймают, потому что они способны только прогуливаться по городу. Туда им ни за что не взобраться. Несмотря на множество шпионов, Карлос выезжает и приезжает как ни в чем не бывало. Вероятно, и следы его направлены к пещере, где он, без сомнения, скрывается вместе со своим конем. Но в какое время он бывает там? Вот что нам неизвестно.

– Это правда. Если бы мы знали, когда он выходит и когда приходит!

– Мы можем без малейшего затруднения это узнать. Устроим ему засаду.

– Должно быть, он днем сидит в пещере.

– И я тоже так думаю, Пепе. Ясно, что он выходит по ночам и является, конечно, не к себе домой, а где-нибудь в окрестностях встречается с Антонио. Белоголовый не так прост, чтобы назначить ему свидание в пещере! Он сам выходит к нему.

– А если бы нам выследить Антонио?

– Из этого мало проку, Пепе, потому что нам бы пришлось драться с двумя. Да и метис мой приятель, которому я не желал бы зла. И не надо его убивать. Люди тоже зла на него не держат. Пусть сами его убивают. Займемся одним лишь Карлосом и будем иметь в виду, что выгоднее захватить его живьем, нежели убить: комендант и капитан желают доставить себе удовольствие присутствовать при его казни. Кроме того, зачем выслеживать Антонио, если мы знаем, где он сам. Вот если бы не знали, тогда другое дело.

– Я что-то не припомню хорошенько этой пещеры, Мануэль: можно ли к ней подойти среди белого дня?

– Не ближе как на милю, разумеется, если он спит. Но в какое время он может спать? Вот что ты скажи мне, Пепе.

– Ну, а если он не спит?

– Тогда, увидев, как мы войдем в ущелье, он может вскочить в седло, выехать на равнину, и мы дня три будем гоняться за ним и искать, если еще и отыщем.

– Так вот же что я придумал, Мануэль: воспользовавшись ночью, приблизимся к ущелью и устроим засаду, а когда покажется Карлос, пошлем ему пулю в лоб.

– Эх ты, Пепе, к чему же нам терять половину награды, убивая неприятеля, или рисковать потерей всего, если как-нибудь промахнемся в темноте! Постараемся взять живьем и только живьем!

– Если так, – ответил самбо, – то мне пришла в голову другая мысль: дадим возможность Карлосу свободно выйти из ущелья, а когда он отъедет подальше, проберемся прямо в пещеру и подождем его возвращения. Что ты скажешь на это, Мануэль?

– Умно придумано. Действительно, самое лучшее средство поймать его – это пробраться в пещеру, воспользовавшись его отсутствием. Солнце заходит, и нам пора отправляться. Пора! Поехали!

– Идем!

Охотники сели на лошадей и направились к берегу Пекоса. В этом месте не было брода, но они и не нуждались в нем, потому что, не задумавшись, заставили лошадей войти в воду и переплыли через реку, сопровождаемые своими собаками. Вода текла с них ручьями. Вечер был холодный, но охотники одинаково спокойно переносили и зной, и холод. Не замечая мокрой одежды, они направились к высотам Льяно Эстакадо, в которые упиралась долина, повернули вправо и поехали у подошвы утесов.

Проскакав две-три мили вдоль каменной стены, они через полчаса достигли отрога, выходившего в долину. Он постепенно понижался по мере удаления от горной цепи и примыкал к обломкам скал и отдельным утесам, стоявшим близко друг возле друга. Здесь не было деревьев, но многочисленные темные камни придавали этому месту какой-то взъерошенный вид. В этих скалистых промежутках легко мог бы скрываться целый отряд всадников с лошадьми. Сюда и направился мулат. Оконечности этих утесов составляли северную стену ущелья, и такие же точно тянулись и по южной. Это ущелье врезалось в скалу, а оттуда вверх, на плоскогорье, вела крутая тропа. Это и было то самое ущелье, где были убиты быки дона Хуана, кости которых белели еще на дне, обглоданные волками, медведями и коршунами.

Охотники достигли цели путешествия. Они остановились, провели своих лошадей между скалами, крепко привязали их и взошли на мыс, нависший над ущельем. Отсюда открывался вид на вход в ущелье. Из ущелья невозможно выйти иначе, как посредством узкого прохода, с которого мулат и самбо не спускали глаз, ибо имели основание думать, что Карлос жил в пещере, находившейся в ущелье, оставлял ее только ночью и отправлялся в окрестности колонии – отсюда до его ранчо всего миль десять, – куда Антонио приносил ему и съестные припасы, и новости из Сан-Ильдефонсо. Они намеривались дождаться, пока Карлос покинет пещеру, проникнуть в нее и захватить его, когда он возвратится в свое убежище. План этот давно уже был задуман Мануэлем, гораздо раньше, чем до него додумался самбо.

Их надежды были основаны на уверенности, что Карлос не догадывается о том, что его выследили и что за ним организована такая погоня. Об этом он не мог узнать ни от кого, а значит, не будет особенно насторожен. Если бы Карлос мог подозревать, что по его следу отправились уже не солдаты гарнизона, он повел бы себя иначе, чем сейчас, когда он опасается именно солдат и скрывается от них. От солдат он легко укроется где-нибудь на Льяно Эстакадо. А охотники – это уже серьезнее. Они даже после неудачной первой попытки схватить его, если уж такое случится, все равно выследят и найдут его, где бы он ни скрывался и куда бы ни убежал.

И Мануэль и Пепе были непоколебимо убеждены: белоголовый их здесь не ждет и не узнает о них до тех пор, пока они его не схватят. Они очень рассчитывали на успех. Они, конечно, хорошо подготовились и приняли все меры, которые должны были обеспечить им удачу, если они все продумали правильно: то есть Карлос сейчас в пещере и выйдет из нее ночью.

Это уже будет скоро. Солнце село. Осталось ждать недолго.

Глава LIII Пещера

Как и предполагали охотники, Карлос в тот самый момент находился в пещере, которую избрал себе приютом со времени известного происшествия по тем причинам, которые Мануэль называл приятелю. Это было безопасное, надежное убежище, и находилось оно на незначительном расстоянии от долины и от его друзей. Он легко мог выезжать из ущелья в сумерки и возвращаться в него перед рассветом. Затем ложился спать до вечера. Он не боялся, что здесь его могут выследить солдаты, которых он мог бы, впрочем, увидеть издали, потому что от входа в пещеру почти на милю были видны и ущелье, и его окрестности. Кто бы ни появился с той стороны, Карлос увидел бы его издали. В том случае, если бы отряд вздумал войти в ущелье снизу, из долины, то хоть по обеим сторонам ущелья и высились неприступные утесы, у Карлоса оставалась еще узкая крутая, опасная тропа, ведущая из ущелья вверх, на плоскогорье. Его мустанг мог смело взбираться на эту крутизну, казавшуюся с первого раза недоступной, а выехав на широкий простор Льяно Эстакадо, беглец уже был в безопасности и только посмеялся бы над своими неудачливыми преследователями.

Только и можно было подкрасться к нему в сумерки или днем во время отдыха, но и это так мало беспокоило его, как если бы его окружали надежные телохранители. Он доверился бдительности верного стража Бизона, который хотя и был задет копьем в последней схватке на мосту, но раны его были неопасны. Во время сна хозяина разумное животное держалось у входа в пещеру и готово было, завидев издали внизу неприятеля, подать сигнал тревоги. Даже в темноте никто посторонний не мог приблизиться, не возбудив внимания чуткой собаки, которая за несколько сот ярдов почуяла бы незнакомца и предупредила бы хозяина об опасности.

Пещера была просторная. В глубине ее прозрачная кристально чистая вода, стекая со скал, сочилась сквозь камни и падала в натуральный бассейн – круглую, как чаша, выемку, – но такой правильной формы, словно он был сделан рукой человека. На самом деле это творение природы, которая и наполнила бассейн замечательной водой. Подобные водоемы не редкость в Мексике, и такие родники ключевой воды есть в пещерах гор Вако и Гваделупы, лежащих гораздо южнее.

Нельзя представить себе более удобного убежища для любого беглеца – разбойника, изгнанника, преследуемого законом. В положении Карлоса это было самое подходящее место. Он давно открыл его. Оно было известно охотникам на бизонов и диким индейцам, но ни один колонист долины не решился бы проникнуть в это дикое и пустынное место, к этому темному, мрачному ущелью.

Нередко предаваясь в одиночестве весьма грустным и горьким размышлениям, Карлос утешал себя радостью встречи в условном месте с Антонио, который приносил ему новости, рассказывал обо всем, что происходило в долине. Метис прекрасно знал, что за ним могли следить, если бы он постоянно приходил в пещеру (это угадал и коварный Мануэль), и потому его свидания с хозяином происходили всегда далеко отсюда, на берегах Пекоса.

Хосефа – его верная помощница – сообщала ему обо всем происходившем в доме дона Амбросио: так она передала ему, что Каталину де Крусес держат взаперти, что Робладо уже выздоравливает после ранения, что два новых, вновь присланных офицера возглавляли отряды, отправляемые на поиски «убийцы». Знал он, что увеличена награда за его голову.

Карлос давно уже был уведомлен о самом дотошном надзоре за ранчо, что его чрезвычайно огорчало, потому что он лишен был удовольствия видеться с матерью и сестрой. Он, конечно, догадался, почему Розиту выпустили. Впрочем, он поддерживал с ними почти постоянную связь через Антонио. Наконец, медленное выздоровление Вискарры служило ему на то время порукой в безопасности Розиты, и он надеялся увезти ее раньше, чем полностью закроется рана полковника. Он только ожидал благоприятного случая. Несмотря на все меры, принятые врагами, он надеялся со временем выкрасть и мать, и сестру; но с ним должна была бежать и та, что ему дорога не меньше. А ее охраняют самым строгим образом, не спуская глаз.

Ради нее он рисковал каждый день жизнью, проводя одинокие часы в своей пещере, изобретая все новые нереальные, безумно смелые планы. Она под замком, ее сторожат день и ночь. Как же освободить ее? Он размышлял об этом часами в своем убежище. Каталина поклялась, что готова повсюду следовать за ним. Почему же он в ту же минуту не воспользовался ее согласием? Почему они не бежали сразу? Почему медлили? Потеря драгоценной минуты могла надолго задержать осуществление его планов. На долгие месяцы, годы? Или этого не будет никогда? Вот что повлекло за собой промедление. А надзор над любимой с каждым днем становится все строже и строже… Вот что постоянно занимало Карлоса. Его мало волновали злоба врагов, неприязнь жителей долины. Все свое время он посвящал придумыванию способов и средств не личного спасения, а спасения своей любимой.

Неудивительно, что Карлос, пребывая в таком состоянии, с нетерпением ожидал ночи, чтобы с лихорадочным трепетом поспешить к Пекосу, на тайную встречу с Антонио.

Снова наступила ночь. Выведя мустанга за повод с крутого спуска, тянувшегося от входа в пещеру, Карлос вскочил в седло и поскакал вниз по ущелью. Впереди бежал его Бизон.

Глава LIV Поездка Карлоса

Охотники, как они и предполагали, дожидались недолго. Небо им благоприятствовало: луна, как они и рассчитывали, светила ярко, только по временам ныряя между пробегавшими по небу густыми облаками. Воздух, чистый и прозрачный, был неподвижен, так что можно было слышать малейший шум, каждый шорох на огромном расстоянии. Притаившись за камнями, Мануэль и Пепе молчали или разговаривали шепотом. Они держали возле себя собак и лошадей, давно уже приученных хранить молчание в случае надобности. Глубокая тишина ночи нарушалась только ревом бурого медведя, лежащего в своей берлоге среди скал, лаем койота и криками филина, козодоя или исполинской летучей мыши. Некоторое время спрятавшиеся охотники улавливали только эти звуки.

Осудив на молчание свои языки, охотники тем не менее деятельно упражняли слух и зрение. Они зорко осматривали то долину, то ущелья, обдумывая план атаки. Они предполагали, что вопреки их ожиданиям, охотник на бизонов мог посвятить ночь сну и выйти в течение дня. В таком случае Мануэль решился, пользуясь темнотой, прокрасться к пещере, дождаться белоголового до утра и ранить его из карабина – оружия, которым он владел в совершенстве.

Другое предположение было убить или искалечить лошадь, что наверняка позволило бы поймать беглеца. И приятели решили при первом удобном случае расправиться с замечательным животным.

Был еще не менее верный и более простой способ убить или захватить Карлоса (если он сейчас в пещере) – привести улан к ущелью и оцепить все выходы. При этом один отряд оставить наверху, у тропы, ведущей из ущелья. Другой отряд тем времени вошел бы в ущелье из долины. А поскольку скалистые стены ущелья почти отвесны, Карлосу путь к бегству был бы отрезан с обоих концов. Конечно, солдатам предстояло обходить очень далеко, затратив целый день, чтобы миновать ущелье; но Вискарра и Робладо не задумались бы над этой потерей ни времени, ни людей, лишь бы достигнуть успеха, и Карлос очутился бы в ловушке между двумя недоступными пропастями.

Выгоды этого плана были очевидны обоим охотникам, но он был для них неудобен. Если он и подвергал их меньшей опасности, зато, с другой стороны, они обязаны были разделить с уланами обещанную награду, ведь каждый солдат потребовал бы свою долю награды. А Мануэль и Пепе предпочли рисковать жизнью, но получить большую сумму. Наконец, и по справедливости полная награда полагалась им, потому что они вдвоем благодаря своему опыту и смекалке выследили охотника на бизонов. Через полчаса после того, как они засели за скалой, им послышался стук камней под ногами лошади, доносившийся из ущелья: кто-то приближался к выходу в долину. Осыпалась мелкая галька. Ущельем ехал всадник.

– Это он! – прошептал Мануэль. – Наверняка белоголовый.

– Ты угадал, – ответил самбо. – Ты не ошибся, когда указал мне на следы первый раз. Он непременно должен жить в пещере, и мы схватим его, когда он возвратится… Карлос! Это он!

Не успел Пепе договорить, как показалась луна, и при ее свете охотники увидели вдали всадника и коня.

– Брат Мануэль, – прошептал самбо. – Отчего, если он будет проезжать близко, не свалить лошадь, в которую мы сможем выстрелить без промаха. Тогда белоголовый в наших руках.

– Нет, Пепе, его не легко захватить и пешего. Он скроется между скалами, будет прятаться там день и ночь, все время будет начеку. Только намучаемся с ним. Будем уже держаться своего старого плана.

– Но, Мануэль…

– Никаких но! Ты всегда торопишься, дружище Пепе. Имей же хоть раз терпение и смотри, не прячься, не трусь! Вон, гляди!

Ответ был, впрочем, в виде утешения самбо, потому что его предложение было неосуществимо, так как всадник не подъезжал на выстрел карабина. Он держался на равном расстоянии от обеих стен ущелья, ядрах в двухстах от того места, где сидели в засаде охотники. Последние оставались неподвижны и уложили собак в небольшую ямку, приказав знаком не двигаться с места. Через несколько минут он оказался против них и действительно не менее чем в двухстах ярдах от них. Ни выстрел из охотничьего ружья Мануэля, ни пуля, посланная Пепе, его бы не достали. Охотники замерли, не думая о стрельбе; они силой удерживают своих собак, гладят их, чтобы утихомирить.

Всадник приближался шагом, очень осторожно. Вооружение его сверкало в ярком свете луны, от которого цвет его кожи казался еще белее. Хорошо были видны и статная фигура всадника, и его великолепный конь.

– Это он, – прошептал Мануэль.

– Видишь ли ты что-то впереди него? – спросил самбо.

– Действительно. Проклятие! Это собака. Кстати, редкостная! Я о ней наслышан. Задаст еще нам хлопот! Чтоб ее черт побрал! К счастью, ветер не в ту сторону. Сейчас неопасно. Вот черт! Смотри!

В эту минуту всадник остановился и подозрительно взглянул на вершину скалы, за которой прятались охотники. Бизон заворчал, и это обеспокоило его.

– Проклятая собака! – повторил мулат.

Бизон, несомненно, унюхал бы их, если бы слабый ветерок не дул в противоположную сторону, прямо в лицо охотникам. Они были бы непременно разоблачены. Карлос ничего не услышал, но неопределенный шум, может быть, даже топот лошадей привлек внимание Бизона.

Впрочем, собака не была уверена, ибо через минуту, опустив голову, побежала вперед. Карлос последовал за ней и через несколько секунд исчез на равнине. Итак, их засаду не обнаружили!

– Все благополучно, Пепе. Теперь в пещеру!

– Идем!

Спустившись вниз, охотники сели на лошадей и, пробравшись среди скал, поехали по тропинке, на которой только что видели Карлоса, в дальний узкий конец ущелья, – зорко посматривая на утес справа. В этой стороне должна была находиться пещера. Они не боялись, что обнаружатся оставленные ими следы, которые смешивались со следами лошади Карлоса, оставленными на твердой каменистой почве. Между тем мулат не был спокоен: по временам он повторял, как бы разговаривая сам с собой, но так, чтоб слышал и приятель:

– Черт бы побрал эту собаку! Она нам еще покажет! Будь она проклята!

Когда вход в пещеру обрисовался темным пятном на белом фоне утесов, охотники бесшумно сошли с лошадей, которых взялся держать Пепе, а Мануэль пополз на уступ, чтобы ознакомиться с местностью, и стал рассматривать вход в пещеру. Опытный охотник предвидел всякую случайность и потому действовал крайне осторожно. Скорее всего, пещера была пуста, но ведь могло случиться, что Карлос кого-нибудь в ней оставил.

Когда посланные в пещеру собаки проникли в нее и возвратились, не подав голоса, не залаяв, не заворчав, мулат заключил, что опасности нет. Он заполз в пещеру, засветил головню и быстро осмотрел внутренность, стараясь держаться таким образом, чтобы свет не был виден снаружи. Удовлетворившись осмотром, окончательно убедившись, что здесь никого нет, он подал знак приятелю войти вместе с лошадьми. Устроив в углу конюшню, охотники занялись дальнейшими наблюдениями. На одном камне они нашли немного хлеба, куски вяленого мяса, глиняный горшок, топорик для рубки дров, плащ и несколько чашек. Убедившись в отсутствии другого помещения, они погасили огонь и, словно хищные звери, залегли, подкарауливая свою ничего не подозревающую жертву.

Глава LV Совещание с Антонио

Покидая пещеру, Карлос обычно соблюдал самую крайнюю осторожность, но в эту ночь он удвоил бдительность. Каждый кустик, каждый камень, за которым могли скрыться враги, он не оставил без внимательного осмотра. Откуда же исходила эта особая осторожность? Не возникли ли у него подозрения относительно именно тех самых людей, которые сейчас так близко от него находились в засаде?

С некоторых пор он, уже зная о ненависти к нему этих охотников, особенно Мануэля, думал и предвидел, что их подошлют за ним на поиски. Они были для него опаснее всего гарнизона, руководимого самыми опытными командирами! Он знал, что если хитрый мулат и не менее проницательный самбо возьмутся выследить его, то связь его с колонией очень осложнится, и он лишится в результате безопасного убежища. Обстоятельство это намного сильнее опечалило бы его, если бы он считал, что опасные охотники где-то неподалеку. Он надеялся окончить свои дела и уйти раньше, чем они возвратятся, но утром в описываемый день потерял эту надежду.

Прошлой ночью Антонио, постоянно преследуемый шпионами, пришел на свидание очень поздно, и уже рассветало, когда Карлос возвращался в пещеру. Дорогой он заметил следы лошадей, мулов и собак в направлении от северной оконечности Льяно Эстакадо. Количество животных соответствовало тому, какое было у обоих охотников.

«Как! – подумал Карлос. – Неужели они уже возвратились из прерий?»

Он начал внимательно рассматривать собачьи следы. Ступни одной собаки значительно отличались от других – туземного волкодава, а Карлос знал, что мулат недавно приобрел себе испанскую ищейку. Охотник на бизонов прошел по следам до самой тропинки, по которой сам иногда отправлялся в ущелье.

К величайшему удивлению, он заметил, что один из всадников, в сопровождении нескольких собак, свернул и проехал по направленно к ущелью. Сомнений не оставалось: мулат и самбо уже преследуют его. Всадник, однако же, вскоре возвратился на дорогу и направился к Сан-Ильдефонсо. Это помешало Карлосу более полно исследовать окрестность. Наступил день, и он уже опасался приближаться к колонии. Карлос вернулся в пещеру, но его покинула уже прежняя уверенность: возвращение охотников вызвало у него сильное беспокойство.

Как уже говорилось, Бизон поднял тревогу, поравнявшись с засадой, и Карлос остановился, чтобы выяснить, что же встревожило собаку. Но Бизон вскоре успокоился. Не видя ничего подозрительного, Карлос пустил лошадь рысью.

«Вероятно, какой-нибудь дикий зверь», – подумал он.

Выехав на равнину, охотник на бизонов прибавил рыси и через час очутился на берегу Пекоса. Здесь он свернул вниз по течению и, остановившись на некотором расстоянии от низенькой рощи, послал Бизона на разведку. Верный пес в точности исполнил поручение, обежал кусты, обнюхал их, и только тогда, когда возвратился к хозяину, не издав ни малейшего звука, Карлос слез с лошади под густыми деревьями и решил дожидаться Антонио.

Ожидание, однако же, продолжалось недолго. Через несколько минут на равнине показался человек, который пригнувшись шел к роще. Ярдов за триста остановившись, он подал сигнал свистом, на который немедленно последовал ответ Карлоса. Вскоре вслед за этим Антонио, все так же пригибаясь, подходил к своему хозяину.

– Ну что, брат, следили за тобой? – спросил Карлос.

– Как обычно, но мне не стоило большого труда сбить шпионов с толку.

– Отныне это уже будет не так легко, Антонио.

– Почему же?

– Я знаю, какие ты принес мне новости: мулат и самбо возвратились из степи?

– Черт побери! Это правда. Откуда вы знаете?

– Сегодня утром, расставшись с тобой, я видел свежие следы по дороге, не иначе это были их следы.

– Да, конечно, их. Они возвратились вчера вечером, но я должен сообщить вам нечто худшее.

– Например? Что еще хуже?

– Они уже вас выслеживают.

– Я так и знал, что они предложат свои услуги моим врагам, но не рассчитывал, что это случится так скоро. А ты от кого узнал, Антонио?

– От Хосефы, братишка которой Эстебан – посыльный падре Хоакина. Сегодня еще утром падре приказал ему проводить капитана Робладо к хижине охотников и никому ничего не говорить под страхом наказания. Возвратившись, мальчик показал матери серебряную монету, что вызвало подозрение Хосефы. Она пристала к брату, и тот проболтался. Он не слышал разговора Робладо с охотниками, но ему показалось, что те готовились немедленно отправиться на поиски. Из этого я заключил, дорогой хозяин, что они отправились по вашему следу.

– В этом нет никакого сомнения, и мне придется покинуть свое убежище, которое должно быть им известно. Они выживут меня из пещеры. Э! Я найду себе другое, а теперь, когда я предупрежден, этим негодяям не удастся захватить меня. Что еще нового?

– Ничего особенного. Вчера вечером Хосефа видела Висенсу с Хосе, через которого она общается с капитаном. Сеньорита все еще содержится под самым строгим надзором и с ней пока не удалось поговорить. Но мы надеемся получить от нее весточку. Хосефа пойдет по делу к жене привратника и, возможно, увидит ее и что-нибудь узнает.

– Мой добрый Антонио, – сказал Карлос, вручая ему монету, – передай это Хосефе и попроси, чтобы она постаралась. На нее вся моя надежда.

– Не беспокойтесь, хозяин, – ответил метис. – Хосефа приложит все усилия, чтобы услужить нам. Она предана мне, – прибавил он с улыбкой, – и я имею основание думать, что со мной связаны все ее надежды.

– А может быть, есть и доля хвастовства в этой уверенности? – шутливым тоном спросил Карлос.

Затем он расспросил своего верного слугу о Розите, о матери, о солдатах и шпионах, но Антонио больше не мог сообщить ничего нового.

– А что же с доном Хуаном?

– Он в тюрьме.

– В чем же его обвиняют?

– В пособничестве вам. Его арестовали, как я уже говорил, через несколько дней после события в крепости, и процесс его откладывают до того, как поймают вас.

– Долго же им придется ждать.

– Я тоже так думаю.

– Мулат и самбо – ловкие и опытные плуты, но я сумею провести их. Поэтому мне необходимо быть пораньше в пещере. Дай мне еды и расстанемся. Ты найдешь меня здесь завтра вечером. Если же случится, что что-нибудь мне помешает, ты все-таки регулярно приходи на встречу. Покойной ночи, друг!

– Покойной ночи, хозяин!

И после этого друзья – ибо они были настоящими друзьями – расстались. Карлос поскакал к утесам Льяно Эстакадо, а Антонио, снова низко пригнувшись, направился в сторону долины.

Глава LVI Бизон

Карлос был смелым человеком, но сообщение Антонио не могло не вызвать у него серьезной тревоги, можно сказать, страха, если бы он знал, что это такое. С тех пор как он узнал об угрожавшей ему опасности, он постоянно пытался придумать надежный способ, как ускользнуть от своих преследователей. Если бы ему пришлось драться с ними в открытом бою, то, несмотря на их геркулесовскую силу, он мог бы еще надеяться на успех, но он знал, что эти два негодяя готовились напасть на него исподтишка, застать врасплох, и ему предстояло остерегаться их всевозможных хитростей и уловок.

«Да, если они вчера видели мои следы, – думал он, – то, вероятно, знают, где моя пещера. Какой-нибудь пастух на равнине рассказал им о моих злоключениях в крепости. Ненависть ко мне и жажда добычи привела их в миссию, и они, без сомнения, предложили почтенным падре свои услуги. Иначе, зачем бы Хоакину отправляться так рано в крепость? И зачем ему было брать с собой мальчишку? Он сообщил о возращении охотников, и Робладо поспешил заключить с ними договор. Ясно, что, не имея оснований, они не взялись бы за дело, значит, им известно мое убежище. А, может быть, они уже и добрались до него. Если они отправились тотчас же после разговора с Робладо, как предполагает Эстебан, то у них было достаточно времени, чтобы добраться до ущелья. Слава Богу, что мне еще не поздно принять меры предосторожности».

Так думал Карлос, подъезжая к ущелью, перед которым остановился и, пригнув голову к самой шее коня, стал зорко осматривать вход в ущелье. Но луна зашла за тучу, и мрак царил над окрестностью.

«Может быть, – сказал сам себе Карлос, – они засели в самом узком месте, но им не удастся эта хитрость… Во всяком случае поеду вперед. Бизон отправится на разведку и обежит скалы на выстрел впереди меня, и, где бы они ни спрятались, им понадобится слишком много хитрости, чтобы укрыться от него. А стоит только собаке найти их, то я за несколько минут успею уйти от опасности».

– Сюда, Бизон!

Собака подбежала и посмотрела в лицо хозяину. Карлос сделал ей знак и сказал одно только слово: Ищи!

Бизон побежал и начал исследовать местность. Карлос следовал за ним на некотором расстоянии с крайней осторожностью. Так он приблизился к месту, где обе стены суживали ущелье. По обеим сторонам у подножия утесов торчали большие камни, за которыми легко могли скрыться несколько человек даже с лошадьми.

«Если они вознамерились предательски убить меня, – подумал Карлос, – то они выбрали бы это место. С той и с другой стороны я находился бы от них на полвыстрела, но Бизон молчит… А!»

Последнее восклицание было вызвано чуть слышным лаем собаки, Бизон напал на след охотников в том месте, где они свернули к середине ущелья. Луна вышла из-за облаков, и Карлос увидел, как собака быстро мчится по камням, направляясь ко входу в пещеру. Он порывался окликнуть ее, но для его собственной безопасности весьма важно было тщательно проверить, нет ли кого за обломками отдельных скал. Быстрота, с которой собака бросилась вперед, показывала, что инстинкт животного подсказал что-то чрезвычайное. Вскоре собака скрылась в темноте. Карлос сдержал коня и, остановившись, прислушался.

– Они в пещере! – решил он.

В момент, когда эта мысль пришла ему в голову, Бизон залаял несколько раз. Карлос не смел позвать его, чтобы не обнаружить свое присутствие.

«Гораздо лучше, – думал он, – подождать, пока собака возвратится или бросится на предмет, привлекший ее внимание. Может оказаться, что это койот или серый медведь».

Молча и неподвижно стоял охотник на бизонов на месте, готовый, однако, защищаться в случае необходимости. Сбоку у него висел длинный карабин, а заряд и запал он уже проверил раньше.

Он тщательно прислушивался к малейшему шуму и жадно всматривался в темное ущелье. Несколько секунд он стоял в ожидании и неизвестности, но вдруг чуть не подскочил в седле, услышав в глубине шум, похожий на борьбу животных.

Не схватился ли Бизон с серым медведем?

Эта мысль мелькнула у Карлоса, но вскоре он услышал голоса нескольких собак, в том числе хриплый, громкий лай испанской ищейки.

Все стало понятно: Мануэль и Пепе находились в пещере, откуда явственно доносились звуки.

Первым порывом Карлоса было повернуть коня назад и ускакать подальше, но прежде чем выехать на равнину, он остановился и начал прислушиваться.

Собаки залаяли с яростью, что, однако же, не помешало расслышать человеческие голоса, переговаривавшиеся между собой или призывавшие собак к молчанию. Те смолкли в одну минуту, за исключением испанской ищейки, которая громко ворчала еще некоторое время. Но вот замолчала и она.

Карлос решил, что Бизона убили на месте или он убежал. В том и в другом случае бесполезно было бы ожидать его возвращения. Уверенный, что сможет встретиться с собакой, если только она осталась в живых, Карлос повернул коня и поскакал вниз по ущелью.

Глава LVII Пригорок

Охотник на бизонов остановился не посреди равнины, на открытом месте, а под тенью скал, где несколько часов назад его преследователи устраивали засаду. Он не слезал с лошади, чутко прислушиваясь и устремив пристальный взгляд на выход из ущелья.

Какая-то темная масса медленно приближалась к нему, и Карлос с радостью узнал Бизона. Бедное животное получило несколько ран и одну из них в плечо, из которого текла кровь и свисал кусок шкуры. Собака ослабела от потери крови.

– Друг, – воскликнул Карлос, – ты сегодня спас мне жизнь, теперь моя очередь, и я попробую отплатить тебе тем же.

И, сойдя с лошади, охотник взял собаку на руки, поместил перед собой на седло и остался наблюдать за ущельем, с минуты на минуту ожидая преследования.

Теперь он был твердо убежден, что его противники находились в пещере. Поскольку во всей колонии не было другой испанской ищейки, кроме как у мулата, то присутствие собаки свидетельствовало о присутствии ее хозяина, а следовательно, и неразлучного с ним самбо.

«Я уеду к роще, – сказал он себе по некотором размышлении, – и останусь там до прихода Антонио. Они не смогут найти меня сегодня, потому что темно, сгущаются облака, и луна уже не выглянет. Если они не будут меня преследовать, то я и завтра проведу там весь день, а в случае чего увижу их издали и успею скрыться вовремя. Как, однако же, у тебя сильно течет кровь, мой бедный Бизон! Какая рана! Но потерпи, мой добрый друг, и я скоро тебя перевяжу. Да, мне стоит направиться к роще, и так как она довольно близко от Сан-Ильдефонсо, то они и не додумаются идти искать меня в этой стороне. Впрочем, они не могут увидеть мои следы в темноте… Но что это я? Я позабыл об ищейке! Избави Бог, эти негодяи имеют возможность следить за мной даже самой глубокой, самой темной ночью».

На лице Карлоса отразилось беспокойство. Изнемогая от тяжести пса, измученный мрачными мыслями, он начинал приходить в уныние. Первый раз беглец, преследуемый людьми и законом, потерял бодрость. Несколько мгновений он оставался с поникшей головой, опершись грудью на шею лошади; но все еще старался не поддаваться отчаянию. Вдруг в нем вспыхнула энергия, блеснула надежда, и новый план, неожиданно промелькнувший в голове, приоткрыл шансы на успех в неравной борьбе, от которой зависела его жизнь.

«Да, – сказал он сам себе. – Эта роща будет мне прибежищем. Ты славишься, кровожадный мулат, своей ловкостью, а я постараюсь подвергнуть ее испытанию. Если ты получишь награду, которой добиваешься, то, по крайней мере, она тебе дорого обойдется, и не так-то легко удастся тебе скальпировать Карлоса, охотника на бизонов».

Подобрав опущенные поводья и поместив поудобнее собаку, он поскакал, даже ни разу не обернувшись. По-видимому, ему хотелось скорее прибыть к месту. Он молчал и только время от времени обращался с несколькими дружескими словами к бедному Бизону, кровь которого текла по бокам лошади. Менее чем через час он уже был в уединенной роще на берегу Пекоса, где недавно беседовал с Антонио. В этой части Льяно Эстакадо Пекос течет по прямой линии по большой равнине, и невысокие, крутые берега его местами поросли ивами, сквозь которые виднеются его воды. Изредка попадаются и лесистые пригорки, покрытые виргинскими дубами, серебристыми тополями и густыми акациями, но опушку по большей части составляют кактусы. Невысокие эти пригорки, лежащие друг от друга на значительном расстоянии, дают большое преимущество человеку, который в них скрывается: он днем может видеть приближение неприятеля. Ночью, конечно, безопасность его более сомнительна и зависит от того, насколько темной окажется ночь.

Пригорок, избранный Карлосом, возвышался над обширным пространством равнины. Он занимал лишь несколько акров, и его как бы увеличивали ивы, тянувшиеся по направлению к Пекосу. Посередине образовалось открытое пространство – довольно обширная полянка, покрытая тонким ковром зелени. С одной стороны она почти примыкала к реке, а с другой – к аллее, выходившей на равнину. В действительности пригорок был разделен на две равные части этим открытым пространством. Поляна и сама низина были абсолютно ровные и гладкие, поэтому любой движущийся предмет был бы виден издалека.

Лес изобиловал кустарниками, особенно низкорослыми акациями. Вокруг могучих дубов переплетались лианы и гирлянды винограда, что образовало почти непроницаемый лабиринт зарослей, куда мог пробраться разве только самый опытный охотник. Ночью же, даже при лунном свете, эти заросли казались сумрачными и непроходимыми.

На одном месте поляны, где была сухая и песчаная почва, росло около дюжины крупных канделябровидных кактусов. Некоторые отличались значительной высотой, и их цилиндрические стебли гордо спорили со стволами виргинских дубов. Наблюдатель, мало знакомый с этими исполинскими канделябрами, не определил бы, к какому царству природы они относятся, – так отличаются они от обычных форм растительности. Здесь, в этом уголке, беглец рассчитывал найти себе убежище на ночь.

Глава LVIII Проклятая собака!

Карлос был прав, считая, что Бизон спас ему жизнь, или, по крайней мере, сохранил свободу: если бы умное животное не опередило его, он вошел бы в пещеру, где его ожидала неминуемая гибель. Его враги для того, чтобы захватить его, предусмотрели все и приняли такие меры, которые почти обеспечивали успех. Поместив лошадей в глубине, оба охотника притаились по обе стороны входа за камнями с тем, чтобы броситься на Карлоса подобно тиграм; собаки находились тут же и должны были помогать им при нападении. Все было тщательно продумано, и все предвещало удачу: и тайна, прикрывавшая их отъезд, и терпение, с каким следили они за движениями Карлоса, и удобная засада в самой пещере. Все было проделано мастерски. Карлос не мог подозревать об их присутствии, так как, возвратившись в миссию темной ночью, они отдали привезенную дичь и получили от падре Хоакина приказание не появляться в городе. Отец Хоакин велел им ждать, пока не известит их.

Лишь несколько слуг миссии знали об их прибытии, следовательно, беглец не мог получить известие об их намерениях, а что касается следов, оставленных ими на каменистых тропинках ущелья, то они должны были ускользнуть от внимания Карлоса, ибо и днем едва виднелись на неровной почве.

– Дела наши идут отлично, – тихим голосом сказал самбо. – Мы увидим, как спокойно он будет приближаться, ведя лошадь сзади. Мы бросимся на него и свяжем прежде, нежели он успеет взяться за пистолет или нож.

Но судьба его не была предрешена. Мануэль это знал, потому снова и снова бормотал:

– Меня беспокоит эта проклятая собака: я часто слышал о ней и убежден, что ее репутация вполне заслуженна.

Они давно слышали о Бизоне, но не представляли, как великолепно он обучен.

– Черт ее побери! – воскликнул самбо вместо ответа.

– Если она раньше него подойдет к пещере, то предостережет своего хозяина, и все наши старания ни к чему не приведут; если же останется позади, тогда мы сможем себя поздравить. Но даже если она появится вместе с хозяином, до этого не подав сигнала тревоги, дело наше еще не потеряно.

Так рассуждали эти негодяи в ожидании встречи с Карлосом.

Не слыша извне ни малейшего шума, который извещал бы о приближении Карлоса, охотники на время покинули наблюдательный пункт, чтобы подкрепиться скудными припасами, оставленными Карлосом в пещере. Почувствовав холод, мулат отыскал плащ и накинул себе на плечи, а самбо вытащил тыквенную бутылку с водкой низкого качества под названием чингорито, которой оба оросили свою убогую трапезу. Они старались болтовней убить скучное время ожидания, и их огорчала только мысль о Бизоне, время от времени всплывавшая в их памяти.

По временам тот или другой приближался ко входу и осматривал ущелье.

– Я ничего не вижу, – сказал Мануэль после одного из подобных наблюдений. – Полночь еще далеко, и потому у нас еще много свободного времени. Карлос, скорее всего, бродит где-то в окрестностях колонии, вероятно, задержится и возвратится не раньше рассвета.

Высказав это предположение, он бросил последний взгляд на ущелье, но в тот же момент вздрогнул, вскочил и схватил приятеля за руку.

– Посмотри, Пепе! Вот он, белоголовый!

Мулат показал на тень, приближающуюся со стороны равнины. Самбо последовал совету приятеля и, хотя было темно, в самом узком месте ущелья заметил всадника на лошади, следовавшего с равнины.

– Черт возьми! Это действительно он, – сказал самбо, вглядевшись в темноту.

Они еще раньше договорились, кто где будет стоять.

– Ступай на свое место, дружище Пепе. Поставь волкодава сзади и держись за камнем, а я покараулю при входе.

Самбо повиновался, а мулат, взяв ищейку за загривок, прижался к утесу.

Через несколько секунд он бросился ко входу и не мог удержаться от беспокойного восклицания.

– Мы погибли, Пепе! Я это предчувствовал! Держись, Пепе! Собака напала на наш след!

– Черт побери! Что же делать?

– Скорее назад! В пещеру! Мы и его убьем в пещере.

Оба охотника притаились за камнями, чтобы броситься на Бизона и задушить его при входе в пещеру, но осторожное животное, почуяв опасность, остановилось на некотором расстоянии от них и залилось громким лаем. Разъяренный мулат с ножом в руке ринулся навстречу псу, на которого в то же мгновение бросилась и его ищейка. Между двумя собаками завязалась страшная драка и бесславно окончилась бы для ищейки, если бы ей не бросились на помощь мулат, самбо и волкодав. Видя неравные силы, проколотый в нескольких местах ножом и искусанный зубами четвероногих неприятелей, Бизон решился на отступление за скалы.

За ним никто не погнался: охотники все еще надеялись, что Карлос, не поняв, в чем дело, приблизится к своему убежищу. Но когда они увидели, что беглец поскакал назад, своды пещеры огласились страшными проклятиями и непристойной бранью.

Успокоившись наконец, достойные приспешники падре Хоакина решились вывести лошадей наружу, однако прежде, чем выйти из пещеры, остановились, чтобы посоветоваться, как быть дальше.

– Не погнаться ли нам за Карлосом? – спросил Пепе.

– Что в этом толку? Он уже будет далеко, ускачет на много миль прежде, чем мы успеем выехать на равнину.

Мысль эта привела обоих в отчаяние, и они пересыпали свои дикие возгласы проклятиями в адрес Бизона. Наконец, устав от бесполезных причитаний, охотники начали обсуждать план дальнейших действий.

– По-моему, – сказал самбо, – мы должны оставаться здесь до завтра. Дальше ночью идти бесполезно. Нет никакой возможности нагнать беглеца ночью, а днем, когда будет светло, мы легко распознаем его следы.

– Как ты глуп, дружище Пепе! Следить за ним днем и самим показываться на равнине – значит испортить все дело. Эх ты!

– Как же нам быть, брат Мануэль?

– Если мы пустим по его следам ищейку, она обязательно его обнаружит, даже ночью. Не уйдет белоголовый!

– Но, брат Мануэль, ведь Карлос остановится не ближе чем за десять миль отсюда, а можем ли мы настигнуть его в течение сегодняшней ночи?

– Ты глупеешь с каждой минутой, дружище Пепе! Миль за десять? Карлос, даже не подозревая о существовали испанской ищейки, остановится очень близко отсюда. Ах, проклятая эта его собака! Какую она с нами выкинула штуку!

– Черт ее побери! Этого уже больше не случится. Пес нам дальше не помешает.

– Почему ты так думаешь, Пепе?

– Я всадил ей нож в брюхо и ручаюсь, что она далеко не протащится.

– Если б я мог быть уверен в этом, я дал бы тебе две золотые унции. Околей его собака, и наша добыча, которая должна находиться по соседству, не минует наших рук. Мы можем настигнуть его еще до рассвета, потому что он не подозревает о нашем присутствии. Вот увидишь, дело верное!

– Как, брат Мануэль! Ты предполагаешь, что он недалеко уйдет?

– Я в этом уверен. Куда же ему идти? Никуда он не уйдет! Мы пустим по его следу испанскую ищейку и застигнем его спящим, беззащитным, если только с ним не будет его проклятой собаки.

– О ней ты не беспокойся: ей не прожить больше двадцати минут после моего удара. Когда мы найдем белоголового, он уже будет один, без собаки.

– В таком случае ее хозяин в наших руках. Идем!

С этими словами мулат тронул поводья и начал сводить лошадь со скалы в ущелье, куда за ним последовал и его приятель, и собаки.

Глава LIX Спящий человек

Достигнув места, где скрылся охотник на бизонов, мулат позвал ищейку, сказал ей несколько ободряющих слов и, знаком указав направление, послал по следу. Животное поняло, чего от него требовали, уткнуло нос в землю и бесшумно убежало. Охотники, пришпорив коней, могли следовать за ним на довольно близком расстоянии, хотя луны не было. Красноватая шерсть собаки резко отличалась от невысокой травы и, кроме того, ищейка была отлично выдрессирована на медленное преследование ночью по следу и не поднимала глухого, отрывистого лая, свойственного этой породе.

Часа через два охотники очутились перед пригорком в рощу, где нашел убежище Карлос.

– Дружище Пепе, – сказал Мануэль, – наша собака направляется в лес. Даю унцию, что Карлос там, будь он проклят! Наверняка там!

Небо становилось все темнее, однако еще видны были неопределенные очертания могучих дубов и тополей. Охотники подъехали к роще ярдов на пятьсот. Мануэль был уверен, что Карлос либо в самой роще, либо где-то поблизости.

Мулат кликнул собаку и велел ей держаться сзади.

– Зачем ты мешаешь ей? – спросил самбо.

– Болван! Ведь Карлос в роще, или его там нет?

– В роще.

– Если он там, нам не нужна ищейка, которая может насторожить его; если же его нет, то мы всегда успеем обнаружить его следы и решить, что делать дальше.

– Ты опытнее меня, – сказал Пепе, – и я полностью на тебя полагаюсь.

Мулат вместо того, чтобы идти прямо, отправился в обход и приблизился к аллее.

– Что я вижу? – воскликнул он, удерживая лошадь.

Яркий костер горел посередине поляны.

– А что, – сказал мулат, – не говорил ли я тебе? Дурень ведь заснул, он и не подозревает, что мы ночью выследили его, и, считая себя в безопасности, позволил себе разжечь костер от ночного холода. Он и не подумал, болван, что огонь может быть виден с двух сторон. Он беды не ждет… А! Вот и его лошадь.

При свете костра обрисовывались красивые формы мустанга Карлоса.

– Право, я считал его умнее, – продолжал мулат. – Посмотри, вот он спит, там. Наверняка он!

Действительно, у костра небрежно растянулась человеческая фигура, видно было, что кто-то спит.

– Пресвятая Богородица! Это он! – подтвердил самбо. – Невозможно поступить безрассуднее. Развалился у костра! Конечно, он и не подумал, что мы можем выследить его такой темной ночью.

– Тсс! Собаки с ним нет, он – наш. Молчи, дружище Пепе, и вперед!

Мулат направил лошадь несколько ниже, к берегу Пекоса, на некотором расстоянии от рощи. Самбо следовал за ним. Оба молчали, но скакали быстро, ибо, найдя жертву в удобном для них положении, они спешили воспользоваться случаем. Они не раз охотились здесь за оленями и потому хорошо знали эту местность. Достигнув берега и привязав к ивам лошадей и собак, приятели тихо отправились к роще. Они, впрочем, не придерживались особенных предосторожностей, уверенные, что застанут Карлоса спящим. Мог ли он подозревать об их присутствии? Считая, что они находятся далеко, он поддался усталости, а так как ночь была холодной, то он позволил себе зажечь костер, без которого ему не удалось бы уснуть ни на минуту. Все казалось преследователям совершенно естественным.

Не колеблясь, охотники подошли к опушке рощи и заползли в кустарник. Было тихо, ветерок едва шевелил листьями, и слышались только журчание воды, отдаленный шум водопада, вой степных волков да жалобный крик ночных птиц. Охотникам трудно было тайно пройти через густые заросли, но они до такой степени освоились с лесом, что даже не наступали на сухие сучья, разумеется, вообще не думая об этом, не ломали ветвей и почти не задевали листьев. В траве они ползли неслышно, как змеи. На поляне царила глубокая тишина. Яркий свет костра позволял различить лошадь охотника на бизонов и ее хозяина, уснувшего тут же. Лассо, закинутое на шею животного, было обмотано другим концом вокруг руки спящего. Последний лежал в сапогах, при шпорах и в сомбреро.

Лошадь встрепенулась, ударила копытом о землю и снова успокоилась. Почуяла ли она дикого зверя? Нет – хуже. На опушке появилась человеческая фигура: по желтому цвету лица, озаренному пылавшим костром, легко было узнать мулата Мануэля.

Несколько секунд он внимательно присматривался, как и его приятель. Глаза у обоих сверкали злобной радостью, торжество переполняло их, они уже видели жертву в своих руках!

Охотники, однако же, опять скрылись, чтобы появиться в другом месте, более удобном для выхода, у самой земли, где кустарник не так густ. Они поползли на животе подобно двум гигантским ящерицам, один по следу другого. Мулат полз впереди, с ножом в правой и с ружьем в левой руке, готовый броситься на Карлоса.

Спящий спокойно лежал, и на траву падала длинная тень от его тела. Мануэль заполз в эту тень, приближаясь с этой стороны для большей безопасности. Когда он очутился шагах в трех от распростертого тела, то быстро подобрался, привстал на колени, готовясь прыгнуть вперед, и яркий свет костра озарил его физиономию.

Его час настал.

В роще раздался выстрел карабина, в тот же момент яркая вспышка сверкнула на вершине виргинского дуба, стоявшего при входе; мулат сделал прыжок, протянул руки вперед, испустил страшный крик, закачался и, уронив нож и ружье, полетел прямо головой в костер.

Вообразив в растерянности, что выстрелил притворившийся спящим человек, самбо кинулся на него и с яростью вонзил в него свой нож, но в ту же минуту с воплем ужаса отпрянул назад и, не подумав спасать упавшего приятеля, исчез в кустарниках.

Лежавшая фигура оставалась неподвижна, а полуобнаженный человек спустился прямо с дуба. Раздался свист на поляне, и лошадь, увлекая за собой лассо, прискакала к дереву. Полуобнаженный человек бросился на седло и во весь опор поскакал по долине.

Глава LX С вершины дерева

Кто же все-таки лежал у костра? Мы постараемся объяснить это читателю, который, конечно, уже разгадал хитрость, придуманную Карлосом. Нет, это не он лежал у костра, хотя там была вся его одежда: плащ, шляпа, сапоги со шпорами! Но Карлос, полуголый, соскочил с дерева и умчался на вороном коне!..

Прибыв на поляну, Карлос сразу же тихонько уложил на мягкую траву раненого Бизона, но прежде чем перевязать его, он приступил к осуществлению замысла, созревшего во время последнего перехода. Он ослабил уздечку и оставил пастись коня.

Карлос притащил сухих веток и сучьев, сложил на середину полянки, зажег их и устремил взор на кактусы, которым свет от костра придавал вид каменных колонн. Он срезал одну из самых больших из них, разрезал ствол и ветви на части разной длины и оттащил их к костру. Конечно, он не имел намерения подкидывать в костер эти сырые дрова, которые скорее погасили бы, нежели усилили пламя. Нет, у Карлоса были другие намерения. Он разложил куски по возможности таким образом, чтобы, сложенные вместе, они величиной и очертанием представляли бы подобие человеческой фигуры, придал им соответствующую позу и покрыл сверху широким плащом. Из пучков травы сделал шар и состряпал голову, на которую нахлобучил свою шляпу как бы для защиты спящего от сырости и москитов.

Так как обычно все охотники спали ногами к огню, для Карлоса было чрезвычайно важно аккуратно соорудить нижние конечности, но с этим пришлось повозиться. На цилиндрические обрубки дерева он надел свои сапоги и прикрыл их полой плаща. Кожаные сапоги остались с огромными шпорами, которые издали блестели в ярком свете пламени и были видны издали. Устроив как следовало чучело, он осмотрел с разных сторон поляну и остался доволен своим изобретением.

Приблизившись затем к огню, Карлос свистнул, и лошадь прибежала по его зову. Он замотал поводья за луку, что служило умному животному приказанием, чтобы оно перестало пастись и спокойно оставалось на месте до нового распоряжения. Охотник развернул лассо, привязанное к кольцу на удилах, и свободный конец веревки спрятал под складками плаща, чтобы казалось, будто бы спящий держит его в руке.

Карлос снова обошел вокруг поляны, внимательно осматривая свою выдумку, но все было так ловко прилажено, что могло обмануть самого проницательного наблюдателя. Подложив охапку сухого валежника в костер, охотник начал осматривать деревья, растущие вокруг полянки, и выбор его пал на один огромный дуб, длинные горизонтальные ветви которого простирались от ствола на большое расстояние. Ползучие растения вились вокруг дерева в увеличивали густоту его листвы. Это дерево выглядело, как огромный тенистый шатер.

«Этот старый дуб как раз удобен для меня, это то, что мне нужно, – подумал Карлос. – Он шагах в тридцати – именно на верный выстрел. Они не войдут через аллею. Если же, впрочем… но нет, они прокрадутся по берегу Пекоса под прикрытием деревьев, под ивами. Теперь пора подумать о Бизоне».

Карлос осмотрел собаку, которая оставалась на том месте, где он положил ее, и понял, что раны не смертельны, но рубцы останутся на всю жизнь, а кровь начинала сгущаться. Куда же его девать?

«Бедное животное! – сказал он про себя, – у него навсегда останутся следы кинжалов, но по крайней мере, я за него отомщу. И может, он еще доживет до этого. Но что мне с ним делать? Дорога каждая минута, разбойники скоро нападут на мой след со своей ищейкой. Пусть только она хорошо их ведет, а я приготовил им встречу. Но что делать с Бизоном? Если я оставлю его под деревом, он не тронется с места, но если негодяи пройдут с этой стороны, прогалиной, что, впрочем, весьма сомнительно (я бы на их месте не пошел), то они увидят его и, разумеется, прикончат. Да и присутствие Бизона вызовет их подозрение, они станут осторожнее, а стоит им поднять глаза, как они увидят на дубе меня.

И Карлос начал внимательно осматривать дерево, разглядывая нижние ветви. И, кажется, нашел, что искал. С противоположной от аллеи стороны простиралась большая ветвь, на которой он увидел возможность устроить ложе из лиан и винограда. Он живо принялся за дело, переплел ползучие растения, прибавил травы, листьев и, положив на импровизированную постель раненую собаку, полез выше, где нашел, как удобно устроиться самому. Он уселся на толстом суку, уперся ногами в нижнюю ветвь, а на третью ветвь оперся локтями. В развилине лежал ствол его длинного карабина. Ружье было, разумеется, заряжено, но опасаясь ночной сырости, он отвинтил крышку полки и всыпал новый запас свежего пороха из своей пороховницы. Затем разровнял его, проверив, чтобы часть пороха попала в канал и дошла до заряда. Затем он тщательно осмотрел также кремень и огниво. Жизнь его зависела от этого карабина, чем и объясняются все эти мелкие предосторожности. Охотник на бизонов не полагался на слепой случай, он верил в мудрость предусмотрительности, осечка ружья могла стоить ему жизни.

Этот воздушный пост господствовал над всей поляной. Отсюда открывался вид настолько, что здесь нельзя было не заметить и кошки, появись она вдруг.

Около часа прошло для Карлоса в тоскливом ожидании, и когда на опушке показалось выглянувшее из кустов желтоватое лицо, он в него тотчас прицелился, но поскольку оно сразу скрылось, то преследуемый охотник поберег выстрел до более удобного случая. В момент, когда мулат приподнялся на коленях и яркий свет костра озарил его лицо, Карлос спустил курок, и меткая пуля пробила голову коварного неприятеля.

Глава LXI Смерть самбо

Самбо бросился в кусты почти в ту же секунду, когда Карлос вскочил на коня и ускакал по прогалине. На поляне остался лишь труп мулата, такой же неподвижный, как и чучело, возле которого он рухнул на землю. Пламя, начинавшее пожирать одну его руку, уже не могло исторгнуть криков боли. Огонь не страшен мертвецам! Хотя он всей своей тяжестью и притушил немного огонь, однако свет еще довольно ярко озарял его страшное лицо, обагренное красными пятнами и облитое кровью.

Но где же остальные? Они бросились в разные стороны. Не бегут ли они друг от друга?

Под влиянием неодолимого ужаса самбо пробежал через кустарники, не обращая уже внимания ни на шелест ветвей, ни на треск сухих сучьев. Вся его отвага пропала, силы были парализованы. Он, по всей вероятности, жаждал поскорее убраться с этого места. Карлос это угадал и потому не думал об отступлении. Он хотел только обмануть своего единственного противника. Предвидя, что испуганный Пепе не решится вступить в бой, а постарается уйти во мраке, Карлос вознамерился пресечь ему путь к бегству.

Выехав на равнину, он повернул вправо и приблизился к реке, чтобы не допустить самбо к лошадям. Перед этим он собирался зарядить снова карабин, но, к величайшей досаде, не мог отыскать пороховницы. Видимо, когда он прыгал с дерева, тесьма зацепилась за ветку, и пороховница осталась там. Не было и перевязи, на которой она висела. Карлос хотел повернуть коня и собирался уже вернуться за пороховницей, как вдруг увидел между ивами самбо, который крался по берегу Пекоса.

Охотник на бизонов в нерешительности остановился.

«Прежде, нежели я найду порох и заряжу карабин, – сказал он себе, – самбо успеет сесть на лошадь и ускакать, и я не настигну его во мраке. А между тем не следует упускать его: пока жив даже один из этих негодяев, у меня будет опасный враг. Ведь эти наемные убийцы так предательски преследовали меня, что избавиться от них просто необходимо».

Не раздумывая больше, он бросил карабин, поскакал к Пекосу и за несколько минут очутился перед своим противником. Тот сперва как бы готовился вступить в бой, но, еще не отойдя от страха, изменил намерение и быстро бросился в воду. Карлос не предвидел этого и на секунду остолбенел, но видя, что Пепе достиг противоположного берега, боялся упустить случай, который мог никогда не повториться. Берег был слишком крут и высок, да и река глубока, чтобы решиться переправляться на лошади. Но дорога была каждая минута.

– Он надеется, что обгонит меня, – сказал Карлос, – ну посмотрим, кто из нас быстрее. Значит, догоню я.

Он слез с лошади, бросился в реку, переплыл ее, сделав несколько взмахов, и пустился вдогонку за неприятелем.

Хотя самбо и находился шагах в двухстах впереди, Карлосу удалось значительно сократить это расстояние.

Дальнейшее бегство уже было невозможно, и неизбежность битвы стала очевидной.

Пепе это понял и остановился, как окончательно загнанный зверь.

Вскоре противники сошлись, вооруженные длинными ножами, клинки которых блестели, несмотря на ночную темноту. Обменявшись гневными возгласами, они с яростью бросились друг на друга и, по-видимому, сплелись на минуту в ожесточенной схватке; но борьба продолжалась недолго, уже через несколько секунд один из противников тяжело рухнул на землю. Раздался стон. Чей это голос?

Это был самбо. Это упал он!

Он бился несколько мгновений, поверженное тело с минуту извивалось по земле, он приподнялся, пытаясь встать, и скончался в предсмертных судорогах, неподвижно застыв.

Убедившись, что смерть наложила свою печать на свирепое и злобное лицо Пепе, победитель удалился, переплыв через реку, и отправился искать пороховницу. Затем он нашел пороховницу, поднял ружье, перезарядил его и отправился на поиски лошадей. Вскоре он отыскал их. Он пристрелил ищейку и волкодава, а лошадей отвязал и отпустил на свободу. После этого он пошел на полянку, снял Бизона с дерева и подошел к костру.

Пламя костра сверкало теперь гораздо ярче, поглощая труп мулата. С отвращением отвернувшись от этого ужасного зрелища, Карлос взял свою одежду и собаку, сел на коня и поскакал по направлению к ущелью.

Глава LXII Поимка охотника на бизонов

Три дня прошло со времени отправки миссионерских охотников, и те, кто их послал, не получая известий, начинали испытывать тревогу. Никто не сомневался в заинтересованности и преданности двух разбойников – залогом успеха была обещанная награда. Власти твердо рассчитывали на удачу, но им поскорее хотелось узнать, что Карлос пойман, или, по крайней мере, близок к этому.

Робладо, Вискарра и падре Хоакин часто собирались для советов, во время которых выражали друг другу свое беспокойство и уговаривали друг друга не тревожиться.

Падре, впрочем, успокаивал всех, уверяя, что охотники день и ночь преследуют еретика и пока они его не схватят, о них ничего не удастся услышать.

– Как же вы хотите, – убеждал он, – чтобы они сообщали вам сведения о своих действиях? Вы узнаете об этом только тогда, когда они торжественно возвратятся, ведя с собой пленника.

И вдруг такой страшный удар для троих соучастников! Один пастух пришел и сообщил, что недалеко от рощи на берегах Пекоса видел два трупа, в которых признал Мануэля и Пепе. Хотя трупы были уже растерзаны волками и коршунами, но по остаткам одежды и снаряжению он узнал в них миссионерских охотников, которых хорошо знал.

Сперва предполагали, что они попались в руки диких индейцев, которые их умертвили. Жители долины понятия не имели о том, что охотников послали разыскивать Карлоса. Их знали здесь, но мало кого интересовало, куда и зачем они ходят. Жили они от поселения далеко, охотились еще дальше – туда никто никогда не добирался. Местные жители так и думали, что охотники попались кочующим индейцам, и те с ними расправились. Отряд улан в сопровождении пастуха отправился на указанное место, и следствие показало, что охотники погибли не от стрел дикарей, а от пули белого человека.

Кроме того, лошади были выпущены на свободу, собаки убиты, а их скелеты валялись по берегу Пекоса. Значит, не индейцы совершили это таинственное убийство, ибо они не преминули бы увести животных и поснимать с трупов одежду, а тем более забрать охотничьи принадлежности, имевшие кое-какую ценность.

Было произведено более тщательное расследование, и оказалось, что по соседству со следами лошадей мулата и самбо нашли следы знаменитого мустанга, подкованного особенным образом. Нашлись люди, которые узнали, чьи это следы. Значит, это Карлос, охотник на бизонов, убил миссионерских охотников. В колонии некоторые были убеждены, что он захватил их врасплох у огня и убил мулата тут же, на месте. Многие знали, что они враждуют с Мануэлем. Они могли встретиться и повздорить, мог Карлос и подкрасться и расправиться с ними. За несчастным самбо, который, вероятно, пытался сбежать, Карлос погнался, догнал и прикончил. Как всегда, говорили разное.

Все это усилило всеобщую ненависть к охотнику на бизонов. Его именем матери пугали детей, и даже мужчины, говоря о нем, осеняли себя крестным знамением. В нем более, нежели когда-нибудь, предполагали сверхъестественную силу и долгую его безнаказанность приписывали колдовству его матери. Каким же образом возможно захватить или убить его, когда он связан с самим дьяволом? Единственное средство схватить его и передать в руки правосудия – это лишить его единственной опоры, арестовать его мать и публично сжечь на площади. Это предложение было сделано несколькими самыми знатными гражданами и подкреплено единодушным согласием миссионеров. Впрочем, общественное мнение еще было недостаточно подготовлено к подобной крайне жестокой мере, как одно неожиданное новое событие совершенно изменило порядок вещей.

В воскресенье утром, когда толпа выходила после обедни, всадник, покрытый пылью, прискакал на площадь: это был сержант Гомес.

– Друзья мои! – воскликнул он: – арестован Карлос, охотник на бизонов!

Эта новость была встречена шумными восклицаниями, шляпы полетели вверх, несколько минут гремело «ура», и сержанту Гомесу едва удалось объяснить, что не ему принадлежит эта заслуга.

Действительно, Карлос находился в руках солдат, которым не пришлось применять ни хитрости, ни силы, потому что охотника предал один из его работников.

Лишенный возможности видеться с Каталиной и даже получить от нее известия, Карлос решил увезти мать и сестру из колонии и приготовил им в прерии безопасное убежище, в котором они могли пробыть спокойно до тех пор, пока он нашел бы возможность вывезти дочь дона Амбросио.

Под бдительным надзором врагов Карлосу было очень трудно действовать, но он так искусно принял все меры, что успел бы непременно, если б его не предал один из его работников, сопровождавший его в последнюю поездку, которому он полностью доверял.

Оставив свою лошадь в зарослях, Карлос занялся переселением родных. К несчастью, при нем не было Бизона, который, еще страдая от ран, не был рядом с хозяином, чтобы предупредить об опасности.

Работник, стоявший настороже, был еще раньше подкуплен Робладо и Вискаррой. Он поспешил дать знать отряду, блуждавшему в окрестностях, – ранчо оцепили, и Карлос пал в неравной борьбе, хотя и его преследователи дорого поплатились.

Вслед за появлением Гомеса на площади заиграли трубы, и торжествующий отряд вступил под громкие рукоплескания зрителей. Пленник находился среди солдат, крепко привязанный к спине своего мула.

Многочисленная толпа, любопытствовавшая видеть знаменитого охотника на бизонов, провожала его до самых ворот крепости.

Но публике предстояло еще другое зрелище: мать и сестра беглеца также были арестованы. При виде колдуньи зрители дрожали от страха и негодования. Пока их проводили от площади к городской тюрьме, толпа разражалась целым потоком проклятий.

– Смерть колдунье, смерть! (Muera la hehicero muera!)

Даже Розита с распущенными волосами не могла растрогать этих фанатиков, и многие кричали:

– Смерть им обеим – и матери, и дочери! (Mueran los duos, madre у hija.)

Раздражение обрело такой размах, что стража, сопровождавшая двух женщин в тюрьму, вынуждена была прибавить шагу, чтобы спасти их от преследования толпы.

К счастью, Карлос ничего этого не видел, он даже не знал, что его мать и сестра арестованы. Он надеялся, что их оставили дома в покое и что на нем одном неприятели должны были излить все мщение. Но он не предполагал, как далеко могло простираться их варварство!

Глава LXIII Посещение пленника

Женщины остались в городской тюрьме, но Карлоса для большей безопасности поместили в каземате в крепости.

В тот же вечер к нему явились посетители. Комендант и Робладо не могли отказать себе в удовольствии насладиться подлым мщением. После обильных возлияний они вошли в темницу с веселыми собутыльниками и стали оскорблять связанного пленника и издеваться над ним. Его осыпали всевозможными грубыми ругательствами, какие только можно себе представить и на какие оказалась способна их фантазия. Долго арестант молча переносил все оскорбления; наконец, терпение его истощилось, он не сдержался, сказал что-то о перемене в лице полковника. Тот в бешенстве бросился с кинжалом в руке на Карлоса и заколол бы его, если бы не вмешались Робладо и его приятели.

– Разве вы позабыли, – напомнил капитан, – что ему предстоит казнь; не лишайте же себя и нас удовольствия увидеть его на эшафоте.

Это удержало Вискарру, но он не мог отказать себе в подлости ударить несколько раз по лицу беззащитного пленника.

– Пусть живет негодяй! А пока его задушит палач, мы ему приготовим великолепное представление.

И толпа пьяных вышла пошатываясь, оставив Карлоса размышлять над тем, какое ему обещано представление. Что же могло ожидать его? Он знал, что ему суждено умереть публично на площади, что толпа будет смеяться над его муками, что ему нечего ждать сострадания ни от военных, ни от гражданских судей; но, очевидно, речь шла не о нем. Без сомнения, опасность угрожала близким и дорогим ему людям. Он думал об этом целую ночь и даже тогда, когда дневной свет проник в отдушину его темницы. Почти целое утро его оставляли без воды и без пищи. Тюремщики обращались с ним грубо, он не слышал от них ни одного нормального слова, никто не бросил на него сочувственного взгляда. По-видимому, никто из друзей не принимал участия в его судьбе, все его покинули.

В полдень его вывели из каземата под усиленной охраной. Неужели на казнь?

На городской площади он увидел необыкновенное стечение народа. Представители всех сословий обитателей колонии собрались в городе. И земледельцы, и фермеры, и скотоводы, и рудокопы – все были здесь. Терассы кишели народом, равно как и улицы. Что же это значит? Очевидно, толпа ожидала какого-нибудь редкого зрелища. Не об этом ли говорил Робладо? В чем же оно заключалось? Не предполагали ли подвергнуть Карлоса публичной пытке? Это было вполне вероятно.

Стража провела сопровождаемого проклятиями охотника на бизонов через толпу в тюрьму.

У стен новой темницы стояла грубая скамья, и Карлос упал на нее, потому что у него были связаны руки и ноги.

Его оставили одного, но двое часовых находились снаружи у входа, и несколько солдат заняли посты поблизости; остальные же смешались с толпой любопытных на площади.

Карлос пробыл несколько минут без движения, почти без мысли. Несчастье подавляло его, и первый раз в жизни он поддался полному отчаянию. Уверяют, что надежда уходит только с жизнью, но это не так. Карлос еще жил, однако надежда угасла в его сердце. Он не мог рассчитывать на беспристрастие суда, а бегство было невозможно. Враги, сабли которых гремели по коридорам, стерегли его с такой же бдительностью, какой соответствовала трудность его захвата. Но мысль его снова работала.

Во всяком случае, естественно, что человек, за которым заперлись тюремные затворы, когда он остается один, осматривает стены темницы, чтобы убедиться, действительно ли он лишен свободы. Карлос поддался этому инстинктивному побуждению.

Свет проходил сквозь отверстие сверху, через небольшое оконце, до которого он, однако же, мог достать, привстав на скамейку. Оконце это позволяло ему измерить толщину стен, построенных из земляного кирпича. Их легко можно было пробить, имея достаточно времени и с помощью острого орудия, но Карлос не имел ни того, ни другого. Он был убежден, что через несколько часов, а может быть, и через несколько минут его поведут на место казни.

«О! – грустно подумал он. – Я не боюсь смерти, не боюсь даже пыток, которым, без сомнения, буду подвергнут. Мысль, убивающая меня – это мысль о вечной разлуке с матерью, сестрой и с моей любимой! Если бы я мог увидеться с ними хоть в последний раз, если бы у меня был друг, который передал бы им мое последнее “прости”… Но нет, мне суждено умереть, не увидевшись с ними».

Оконце – отверстие снаружи – находилось на несколько футов выше человеческого роста, и по временам в помещении становилось темно: какой-нибудь прохожий, забравшись на плечи товарища, бросал любопытный взор на арестанта. В тюрьме быстро темнело. Карлос прислушивался и среди проклятий, которыми его осыпали, различал другие, относившиеся к его сестре и матери. Отчего же их имена повторялись так часто? Почему о них так много говорят?

Более часа пролежал охотник на бизонов на скамье, как вдруг к нему в тюрьму вошли Вискарра и Робладо в сопровождении Гомеса. Карлос думал, что настал его последний час, но ошибся. Враги пришли только поиздеваться над ним, насладиться его муками.

– Ну, приятель, – сказал ему Робладо, – мы обещали тебе представление на сегодня и держим свое слово. Мы пришли сообщить тебе о начале спектакля. Стань на эту скамейку и смотри на площадь, которую можешь всю окинуть одним взглядом, а так как она очень близко, то ты не нуждаешься и в бинокле. Скорее же, не теряя времени, становись на скамейку и увидишь то, что тебе надо увидеть. Вставай! Не теряй времени!

Капитан завершил свой монолог хриплым смехом, который поддержали и комендант с сержантом; после этого все трое вышли из тюрьмы, приказав тщательно запереть за собой двери.

Карлос старался проникнуть в смысл слов Робладо; через несколько минут ему показалось, что он решил загадку.

«Не иначе, как они осудили моего друга дона Хуана, – подумал узник. – И он поплатится за меня жизнью. Значит, эта казнь должна послужить мне зрелищем. Но нет! Я не удовлетворю прихоти этих негодяев».

И он снова улегся на скамейку с намерением не подходить к окну.

– Бедный дон Хуан! – прошептал он. – Верный друг! Ты умираешь за меня и за Розиту!

Вдруг отверстие потемнело, в нем показалось чье-то лицо, и сиплый голос крикнул:

– Эй, Карлос, охотник на бизонов! Привстань немного и посмотри, что там представляет собой твоя мать, старая колдунья!

Укус ядовитой змеи не вывел бы Карлоса быстрее из бесчувственности. Он мгновенно вскочил, позабыв, что у него связаны ноги, несколько секунд шатался и упал на колени. Наконец после тяжких усилий ему удалось встать на ноги, взобраться на скамейку и выглянуть наружу.

При виде зрелища, представившегося его глазам, кровь застыла у него в жилах, холодный пот выступил на лбу, и ему показалось, что рука дьявола терзает ему сердце железными когтями.

Глава LXIV Казнь

Публика расступилась с площади, разместилась вдоль домов, на балконах и на террасах, так что середина площади опустела. Свободное пространство оцепили ряды солдат. Ближе к центру стояли офицеры, алькальд, чиновники и самые знатные граждане. Большинство было одето в мундиры, и при других обстоятельствах эта группа обратила бы на себя всеобщее внимание, но в данную минуту никто не обращал внимания на этих важных особ – все смотрели исключительно на другую группу, стоявшую в углу, напротив темницы. Ее Карлос и заметил с первого раза и с того момента не видел уже ни толпы, ни сдерживающих ее солдат, ни чиновников, ни важного начальства в блестящих мундирах. Он видел только тех, кто стоял напротив его окна. От них он не мог отвести глаз.

Он узнал мать и сестру; каждая из них была привязана к лохматому бурому ослику, покрытому свисающей до земли черной материей. Осликов держали погонщики, одетые также в черное. Два других погонщика, в таких же причудливых костюмах, держали в руках по длинному кнуту из бизоньей кожи (Cuartd). Возле каждого осла стоял один из миссионеров с крестом, молитвенником и четками. Вид у них был деловитый, ведь все они находились при исполнении своих обязанностей!

Ноги у женщин были связаны под брюхом у ослов, а руки перекинуты через шею животных и скреплены деревянными палками. Обе были обнажены до пояса. Длинные белокурые волосы Розиты закрывали до половины ее лицо, и зрители видели только белые круглые плечи. Она сложена, как Венера. Любой скульптор признал бы ее фигуру совершенством. Исхудалая спина ее матери была угловата, но седые волосы были почти такой же длины и густоты, как у дочери. Годы наложили на нее печать. На нее было больно смотреть.

Как только Карлос узнал их, тяжелый стон вырвался из его груди, и это был единственный звук, выдавший его неутолимое страдание. С той минуты он оставался нем, неподвижен, и только судорожное, прерывистое дыхание свидетельствовало о том, что в нем еще теплилась жизнь. Он не упал, не лишился чувств, но не покидал окна. Опершись грудью о стену, он удерживался в прежнем положении, словно бесчувственная статуя, с неподвижными и стеклянными глазами. Вискарра и Робладо видели его с середины площади и торжествовали, тайно предаваясь злобной радости. Но охотник на бизонов их не видел, потому что на мгновение забыл об их существовании.

По сигналу на церковной башне зазвонили в колокола. Погонщики взяли ослов и отвели на середину площади. Каждый из иезуитов подошел к одной из жертв, прошептал что-то, помахал перед ее лицом распятием и удалился, подав знак другим, тем, кто исполнял обязанности палачей. Эти, распустив кнуты, начали свое дело. Удары были определены – их считали, и каждый оставлял свой след. Красные полосы едва виднелись на спине бедной старухи, но с ужасающей ясностью обозначались на белой и более нежной коже молодой девушки.

И странно! Ни та, ни другая женщина не кричала.

Старуха, казалось, была бесчувственна: ни одним внешним проявлением она не выдавала своих страшных мук и страданий, которые она переносила. Розита судорожно сжималась и испускала такие слабые стоны, что их едва слышали сами палачи.

Когда было отсчитано шесть ударов, с середины площади послышался голос:

– Basta per la nina! (Довольно для девушки!)

Толпа повторила это восклицание, и палач Розиты свернул свой кнут и отступил. Но другой палач должен был нанести двадцать пять ударов, и он продолжал свое дело.

После этого заиграл оркестр, и под трубные звуки женщин перевели в другой угол площади и там остановили.

Когда смолкла музыка, святые отцы снова прочитали молитвы и помахали распятием и молодая девушка получила прощение. Только один палач продолжал свое дело, и с окончанием новых двадцати пяти ударов по спине старухи ослов перевели, опять-таки под звуки труб, в третий угол площади. И здесь повторилось то же самое, и страшная экзекуция окончилась лишь в четвертом углу площади, после чего чиновники и палачи разошлись.

Вокруг жертв собралась толпа, скорее из любопытства, нежели из участия. Несмотря на то, что происходило, народ не выразил ни малейшего сочувствия колдунье и еретичке, ибо фанатизм заглушает все человеческие чувства. Впрочем, кое-кто решился развязать веревки, прикреплявшие женщин, побрызгал их водой и накинул шали на их израненные спины. Обе были без чувств, и хоть Розиту простили при самом начале экзекуции, однако она до конца оставалась в той же унизительной позорной позе.

Наступила ночь. Любопытные поспешили разойтись по домам, поэтому и не обратили внимания на внезапно подъехавшую повозку. Никто не знал да и не интересовался, как она сюда попала. Три смуглые индейца развязали веревки, перенесли в повозку обеих безмолвных мучениц, находившихся в бесчувственном состоянии. Телега направилась за город и на этот раз в сопровождении индейцев и Хосефы, которая снова явилась на помощь Розите. Вскоре, миновав предместье, по окольной дороге, пересекавшей заросли, они прибыли к уединенному ранчо, где уже однажды сестра Карлоса пользовалась гостеприимством. Старухе растирали виски, смачивали губы, но она оказалась мертвой: все средства возвратить ее к жизни были напрасны. Душа ее перенеслась в другой мир, откуда ее не мог возвратить отчаянный крик дочери, которая очнулась для того только, чтоб увидеть себя сиротой.

Глава LXV Путь к бегству

Карлос из своего оконца – отверстия тюрьмы следил за всеми страшными перипетиями этой ужасающей драмы. По временам, когда окровавленный кнут ударял как бы сильнее, у охотника вырывался из груди глухой сдавленный стон, но скорее в глазах, нежели в голосе заметно было сжигавшее его пламя. Все, кто бросал на него взгляд случайно или из любопытства, приходили в ужас от страшного выражения его лица. Жилы его надулись, глаза, обведенные темными кругами, сверкали, зубы стиснулись, на лбу крупные капли пота, лицо было бледно и неподвижно, словно мрамор, и почти не обнаруживало волнения. Он мог видеть только два угла площади – на третьем печальная процессия скрылась, но он не чувствовал никакого облегчения, ибо знал, что экзекуция продолжалась.

Он сошел со скамейки и принял решение покончить с собой. Отчаяние его стало невыносимым – избавить от него могла лишь смерть. Но как это сделать? Какой способ найти? Надо умереть! Оружия не было, да если б и имелось, то, связанный, он не мог бы им воспользоваться.

Он хотел разбить голову о стену, но, осмотрев мягкий земляной кирпич, убедился в том, что так цели не достигнет. Он мог только оглушить себя, но не лишить жизни. А потом снова пробудиться для страшной жизни.

Он обдумывал всевозможные способы для самоубийства. Наверху лежала поперечная балка, и, закинув за нее веревку, легко было повеситься даже самому крупному человеку, но хотя он и не имел недостатка в веревках, однако руки у него были связаны.

Он обратил внимание на ремни, которыми был скручен, и, к величайшему удивлению, заметил, что они ослабли от обильного горячего пота, покрывавшего его руки. Невольные и частые движения, вызванные безумным отчаянием, помогли ему растянуть ремни из сыромятной кожи на несколько дюймов, и Карлос понял, что можно развязаться. Он принялся за дело со всей энергией и решимостью человека, которому не осталось никакого другого средства и терять уже нечего.

Из всех народов в мире, может быть, одни испано-американцы умеют искуснее всех обращаться с веревками и ремнями; они в этом превосходят индейцев и даже самых опытных матросов. Они делают узлы, которые невозможно развязать, и без помощи оков лишают пленников возможности двигаться.

Карлос был связан самым прочным образом: руки – за спиной, чтобы он не мог освободиться зубами. Но какая пеньковая или кожаная веревка может сопротивляться такому сильному и решительному человеку, обретшему сверхъестественную силу? Дайте ему только время, и он наверняка освободится, а Карлосу лишь необходимо было время. Влажные ремни стали до такой степени растяжимы, что менее чем за десять минут узник высвободил свои руки. Тогда он расправил ремни, на одном конце сделал петлю, а другой, став на скамейку, перекинул через поперечную балку. Накинув петлю себе на обнаженную шею, Карлос рассчитал высоту, на которой должен был качаться его труп, и, взмостившись на высшую оконечность скамейки, уже готов был броситься вперед, как вдруг его осенила неожиданная мысль:

«Взгляну-ка еще один раз на них прежде, чем умру! Бедняжки!»

Поскольку он был близко от оконца, то ему стоило лишь наклониться, чтобы выглянуть на площадь. Он не видел ни матери, ни сестры; взгляды всех были обращены в угол, соседствующий с тюрьмой. Страшная церемония оканчивалась, может быть, несчастных провезут мимо его темницы.

«Подожду!» – подумал он.

В толпе царило глубокое молчание. Карлос услышал свист кнута в воздухе.

– Боже милосердый! – воскликнул он. – Мучители еще не закончили! Но не безумец ли я: думать о самоубийстве, когда руки у меня свободны, когда я могу попытаться последний раз расправиться с этими варварами! Если я не могу сломать двери, замки, по крайней мере, умру от их оружия после отчаянной защиты.

В то время, когда он снимал петлю с шеи, какой-то тяжелый предмет зацепил его по лбу. Сначала ему показалось, что это камень, брошенный в него каким-нибудь негодяем, но, упав на скамейку, предмет издал металлический звук. Карлос бросился к этому предмету и жадно схватил пачку, завернутую куском шелкового шарфа, в которой заключались сверток золотых унций, длинный нож и записка.

Прежде всего он обратил внимание на записку. Солнце село, в камере стемнело, но еще оставалось настолько света, что Карлос мог вблизи узкого отверстия прочитать следующее:

«Казнь ваша назначена на завтра. Не удалось узнать, намерены ли вас перевести в крепость или оставить на ночь в городской темнице. В последнем случае у вас есть шансы на спасение. Посылаю вам оружие, с помощью которого вы можете пробить стену. На воле вы найдете людей, которые проводят вас в безопасное место. Если же вас поведут в крепость, то старайтесь убежать по дороге, иначе вы погибли.

Золото поможет вам подкупить стражу. Не считаю нужным напоминать вам об отваге и решимости. Ступайте в ранчо Хосефы, и там вы встретите человека, готового разделить все ваши опасности и последовать за вами хоть на край света. Прощайте, мой любимый, прощайте!»

Подписи не было, но Карлос узнал автора записки.

– Отважная, благородная девушка! – прошептал он, пряча письмо на груди: мысль «посвятить тебе жизнь» оживляет меня и придает мне новые силы для борьбы! Если я умру, то, по крайней мере, не на эшафоте. Руки мои не будут связаны, пока во мне останется хоть искра жизни: живой я не отдамся в руки врагу. Только смерть заставит меня сдаться!

Сев на скамейку, Карлос поспешил развязать себе ноги, потом снова вскочил и с ножом в руке начал шагать по темнице, посматривая на дверь. Он решил броситься на первого стража и несколько минут двигался взад и вперед, словно тигр в клетке. Потом вдруг одумался, подобрал ремни, которые с презрением отбросил, и снова связал себе ноги, но таким образом, чтобы их можно было освободить при самом легком усилии. Тщательно спрятав под охотничью рубашку нож и золото, он снял веревку из сыромятной кожи, висевшую на балке, заложил руки за спину, сделав вид, будто они крепко привязаны. После этого растянулся на скамейке, повернувшись лицом к двери, и притворился спящим.

Глава LXVi Каталина де Крусес

В нашей стране, в нашем умеренном климате, где расчет переплетается с самыми нежными чувствами, где интерес берет верх над наклонностями, где сами страсти не так пламенны, мы не вполне понимаем и даже не всегда признаем дерзкой решимости, которую внушает любовь в странах тропических. Испанцы обладают необыкновенной энергией, совершенно неизвестной в странах, где к чувству примешивается торгашество. Любовь у них слепа, горяча и готова на любые жертвы; она наполняет душу, поглощает все способности: с ней забываются и дочерняя преданность, и семейные отношения, и домашние связи, и привязанность к родному дому, общественный и даже моральный долг.

Такая страсть пылала в сердце Каталины де Крусес. Она положила на весы дочернюю любовь, положение в обществе, богатство и многое другое – и любовь перетянула эту чашу. Остальное ничего не значило для влюбленной девушки.

Наступила полночь, тишина и мрак окутывали жилище дона Амбросио.

Хозяин отсутствовал. Вискарра и Робладо пригласили его на большой пир, который давали в крепости для всего высшего общества. Это был праздник, придуманный офицерами и падре, устроенный с целью успокоить различные волнения, возникшие в связи с событиями, случившимися в тот день в городе. Это был праздник не для дам, поэтому там не было Каталины. Его готовили наспех, без подготовки.

Обитатели дома дона Амбросио, по-видимому, спали. Привратник прилег у ворот на скамейке у входа в ожидании хозяина. Конюшни были открыты, у их дверей, прислонясь к притолке, стоял служитель Андрес. Если бы внутри конюшен горел свет, то можно было бы увидеть четырех полностью оседланных и взнузданных лошадей и заметить при этом одну странную особенность: копыта их были крепко обмотаны грубой шерстяной тканью. Конечно, это было сделано не зря!

Дверь конюшни была не видна из ворот, и привратник, дремавший под сводом, не слишком беспокоился о лошадях. Во всяком случае, они находились под надзором Андреса, который время от времени прокрадывался вперед кошачьими шагами, прислушивался и снова возвращался на свое место.

Весь вечер слабый луч света, пробивавшийся сквозь занавеси на дверях, указывал на комнату сеньориты. Вдруг свет погас. Каталина бесшумно отворила дверь, тихо прошла вдоль стены к самой конюшне и шепотом кликнула Андреса.

– Я здесь, сеньорита, – отвечал последний.

– Лошади оседланы?

– Готовы, сеньорита.

– Ты обвязал копыта?

– Самым тщательным образом.

– Но что делать с привратником? – в отчаянии спросила Каталина. – Он останется ожидать отца, а тогда будет поздно… Пресвятая дева!

– Прикажете ли, сеньорита, поступить и с привратником, как я поступил с Висенсой? Я с ним справлюсь.

– Куда ты девал Висенсу?

– Связанная и с кляпом во рту, она в сторожке. Могу уверить вас, сеньорита, что она не сдвинется с места, пока кто-нибудь не освободит ее… Скажите слово, и я сделаю то же с привратником.

– Нет, нет! Кто же тогда откроет отцу? Однако, если Карлос уйдет из тюрьмы раньше, чем лошади будут готовы, в крепости могут заметить его отсутствие, пустятся в погоню, настигнут, поймают… Он уйдет, я в этом убеждена, он легко освободится от оков… Может быть, он уже свободен, ожидает меня? Что делать? Ах!

Это восклицание выдавало новую, очевидно, недавно пришедшую девушке в голову мысль.

– Послушай, Андрес, могут ли лошади переплыть реку?

– Ничего нет легче, дело нехитрое.

– В таком случае проведи их через сад. Постой однако же!

Каталина взглянула на длинную аллею, ведущую в сад и находившуюся прямо против ворот. Невзирая на темноту, привратник, который не спал, не мог не заметить прохода четырех лошадей. Каким образом выйти из этого затруднения?

Подумав немного, молодая девушка сказала:

– Я сама проведу лошадей. Ступай смело к привратнику. Если он спит, тем лучше; если же не спит, заведи с ним разговор и попроси открыть тебе калитку. Вызови его каким-нибудь образом за ворота и постарайся задержать на несколько минут. Я сама выведу лошадей.

Это распоряжение исполнить было нетрудно, и Андрес приготовился к встрече с привратником.

– Когда, по-твоему, я успею добраться до тополей? – спросила Каталина. – Приходи ко мне как можно осторожнее. Прояви ловкость и услужи мне хорошенько, я удвою награду.

– Я готов пожертвовать ради вас жизнью, сеньорита.

Но интерес более сильный, чем привязанность, убеждал в верности Андреса. Золото всемогуще. Этот малый рассчитывал на вознаграждение и за несколько золотых унций готов был угодить и задушить привратника на месте.

А привратник дремал по обычаю всех испанских привратников. Предложив ему сигару, Андрес пригласил его выйти покурить за ворота, и тот согласился.

Когда Каталина убедилась в этом по звуку их голосов, она вошла в конюшню, взяла за повод одну лошадь, отвела ее на конец сада и привязала к дереву. Так же точно поступила она и с тремя остальными. После этого она возвратилась во двор запереть конюшню и свою собственную комнату. Бросив беспокойный взор на ворота, она торопливо вошла в сад, где, в ожидании спутника села на свою лошадь, держа в поводу других.

Через пять минут Андрес пожелал привратнику, не подозревавшему никакого подвоха, покойной ночи и притворился, что ушел спать. Вскоре он присоединился к Каталине.

Хитрость удалась как нельзя лучше. Привратник ничего не заподозрил. Дон Амбросио мог возвратиться в какое угодно время, и так как он имел привычку уходить прямо в свою спальню, то ему только на другой день предстояло убедиться в своей утрате. Лошадей спустили в воду с величайшей осторожностью, сняв с них предварительно обмотанную вокруг копыт материю.

Переправившись на другой берег, Каталина с Андресом поехали по дороге к скалам; но не это было целью их путешествия: они тотчас же свернули на тропку в зарослях, которая вела к низине. Этой дорогой они приедут к ранчо Хосефы.

Глава LXVII Клятва

Карлос, которого мы оставили лежавшим на скамейке, обследовал стены и искал более удобное место для пролома. Вооружившись ножом, он посчитал, что ему для работы достаточно двух часов. Но каким образом работать столько времени тайком, чтобы его не разоблачили или не помешали? Этот вопрос занимал пленника.

Было бы неблагоразумно начинать дело до смены часовых, и Карлос решил оставаться до того времени спокойным, будто бы крепко связанным, и ожидать осмотра, которому неминуемо должна была подвергнуть его новая стража. Он боялся только одного, чтоб его снова не перевели в крепость, стены которой были каменными. В таком случае, следуя совету Каталины, он должен был попытаться бежать дорогой.

«Но почему бы им не оставить меня здесь? – подумал он. – По их мнению, я закован, безоружен и окружен бдительной стражей. Нет, не думаю, чтобы меня перевели, ведь гораздо удобнее оставить меня здесь на ночь, ибо я буду ближе к месту казни».

Действительно, против тюрьмы уже приступали к устройству эшафота.

«Наконец, – подумал охотник, – на случай, если бы они вздумали отвести меня назад в крепость, я чувствую себя в силах вступить с ними в борьбу. Я превосхожу их ростом; а что касается их храбрости, то я уже имел случай наблюдать ее. Стоит только им увидеть меня свободным и с оружием в руках, они тотчас разбегутся во все стороны. Только и страшны их пули, но все они такие жалкие стрелки. Да и темная ночь поможет мне…»

В это время в коридоре раздался шум сменявшегося караула. Сердце Карлоса сильно забилось от беспокойства. Переведут ли его в крепость? Он внимательно начал прислушиваться к разговору солдат.

– Значит, его оставляют здесь? – спросил один из них.

– Да, – ответил другой. – Ведь завтра с ним покончат. Разве ты не видел эшафота?

– Но дорога была бы длиннее, и народ мог бы дольше смотреть на убийцу. Ты совершенно прав, приятель. Об этом должно бы подумать начальство, но оно слишком занято в настоящее время, чтобы вникать в такие подробности. В крепости большой пир. Во всяком случае, здесь или там охотник на бизонов будет под строжайшим надзором, ты увидишь, что убежать негодяю невозможно.

Дверь тюрьмы отворилась, и в нее вошли несколько человек с фонарем взглянуть на Карлоса и осмотреть, достаточно ли крепко он связан. Они убедились, что достаточно надежно.

Обругав пленника бранными словами, солдаты оставили его в темноте. Боясь их возвращения, Карлос не менял положения и, к величайшей своей радости, услышал, как удалялся караул, который, уходя, оставил часовых у двери. Тотчас же Карлос освободился от веревок, взял нож и принялся долбить земляную стену.

Он выбрал самый отдаленный от двери угол, именно тот, который должен был, по всей вероятности, хоть он этого и не знал, выходить в поле. Это была временная тюрьма, обыкновенная легкая постройка, в которую муниципальные власти сажали не самых опасных преступников. Нож легко входил в стену, построенную из глины с примесью соломы, и хоть посередине было несколько кирпичей, пленнику удалось в продолжение часа проделать отверстие, в которое он мог просунуть голову. Он успел бы сделать это гораздо быстрее, если бы не вынужден был соблюдать тишину и крайнюю осторожность. Он боялся посещения часовых: два раза ему казалось, что поворачивается ключ в замке, и он оба раза вскакивал с ножом в руке готовый броситься на них. Войди часовые – он попытался бы пробиться силой. К счастью, его никто не беспокоил, в камеру никто не входил, и стража даже не подавала признаков своего присутствия.

Почувствовав ворвавшийся сквозь отверстие свежий воздух, Карлос остановился и начал прислушиваться. Вокруг было темно и тихо. Он выглянул в отверстие и увидел внизу кактусы и другие различные дикие растения, где он мог бы скрыться по выходе. Ночь стояла темная, улица была пустынной. Нигде ни души!

Карлос расширил отверстие и тихо, с ножом в руке вылез наружу. Шагов пятьдесят он прополз в траве, и когда приподнялся, то увидел, что последние дома остались уже позади, на выгоне. Он очутился на свободе!

В момент, когда, держась в тени кустарников, он пробирался в поле, перед ним из земли неожиданно как бы выросла человеческая фигура, и нежный голос произнес его имя. Он узнал Хосефу, с которой обменялся лишь несколькими словами, и молча последовал за ней. Обогнув город, они вступили в заросли и в полчаса достигли одного ранчо.

Карлос склонился над бездыханным телом матери. Он готов был потерять ее и предвидел такой конец. Впрочем, зрелище, при котором он присутствовал, притупило в нем всякую чувствительность. Случается, что одно горе вытесняет другое, но перенесенные им страдания не могли потускнеть ни перед никакими муками.

Карлос обнял свою самоотверженную избавительницу и горько плачущую сестру, но ему некогда было предаваться печали.

– Где лошади? – спросил он.

– Близко, под деревьями.

– Едем! Нельзя терять ни минуты! Необходимо как можно скорее выбраться отсюда.

С этими словами он завернул тело матери в плащ, взял его на руки и вышел из ранчо. Спутники проводили его к лошадям. Карлос с благодарностью увидел, что их пять.

Радостно сверкнули его глаза, когда он узнал своего замечательного мустанга, которого Антонио удалось добыть обратно.

Через несколько минут всадники тронулись в дорогу. На четырех лошадях ехали Каталина, Розита, Андрес и Антонио. Карлос, не покидая своей печальной ноши, вскочил на верного мустанга.

– Спускаться ли нам по долине, хозяин? – спросил Антонио.

Карлос с минуту колебался.

– Нет, – ответил он наконец. – С этой стороны за нами пустятся в погоню. Поедем к Утесу загубленной девушки, и никто не заподозрит, что мы выбрали такую дорогу и станем взбираться по скалам. Вперед, Антонио, по знакомой тебе тропинке через заросли! Вперед!

Через несколько минут всадники выехали за пределы города, и лошади гуськом вступили в заросли. Беглецы не обменялись ни одним словом, пока не выехали на вершину ущелья. Тогда Карлос, приказав метису следовать по прямому направлению, на плоскогорье, остался один позади.

Он повернул коня и отправился к Утесу загубленной девушки и остановился на самом краю, откуда открывался вид на всю долину. Перед ним как на ладони лежал Сан-Ильдефонсо. Среди ночного мрака долина походила на обширный кратер потухшего вулкана, и огни, мелькавшие в городе и в крепости, казались последними искрами еще не остывшей лавы.

Лошадь стояла неподвижно, и всадник приподнял тело матери, открыв ее лицо.

– Матушка! – воскликнул он глухим от скорби голосом. – Почему вы не можете раскрыть глаза и выслушать меня хоть одну минуту. Я призвал бы вас в свидетели моей клятвы. Клянусь, вы будете отомщены! С этой минуты я посвящаю жизнь, силы, душу и всю мою деятельность исполнению этой мести. Но к чему я употребляю это слово? Я требую только правосудия и примерного наказания преступников, самых бесчестных и гнусных убийц в мире. Дух моей матери, услышь меня! Они будут наказаны! Ваша смерть, ваши муки не останутся без отмщения. А вы, злодеи, веселитесь, продолжайте свои пиршества! Час расплаты настанет скоро, даже скорее, нежели вы предполагаете. Я уезжаю, но я возвращусь. Терпение! Мы еще увидимся с вами! Да! Вы встретитесь еще раз лицом к лицу с Карлосом, охотником на бизонов!

И он протянул с угрозой правую руку вперед – на лице его отразилось вызывающее, мстительное торжество. Как бы разделяя его чувства, лошадь громко заржала и, повинуясь знаку хозяина, понеслась вскачь с Утеса загубленной девушки.

Глава LXVIII Печальный конец веселого пиршества

После ужасного зрелища на площади, досмотрев все затеянное ими представление до конца, офицеры возвратились в крепость, где, как мы уже сказали, был приготовлен пир по случаю такого события. Именитые люди города – самые важные чиновники и знатные лица, включая священника, отцов иезуитов, алькальда и других, считали как бы своей обязанностью отпраздновать наказание еретика и поимку охотника на бизонов. Перспектива казни Карлоса наполняла их сердца радостью. Комендант и капитан решили веселиться. Они оживленно болтали о предстоящем удовольствии.

Вискарра был уже отомщен за презрение Розиты, ибо это он вскрикнул на площади: «Хватит, довольно!» Это вмешательство не было продиктовано состраданием: намерения его были гнусные и коварные. Еще один день – и молодая девушка лишится своего единственного покровителя, ее брата навсегда уберут с его пути! И тогда… Конечно, успех этот был куплен весьма дорогой ценой, и когда полковник видел в зеркале свое изуродованное лицо, горькие мысли омрачали болтовню, веселые шутки, музыку и возлияния.

Робладо, напротив, находился на верху блаженства.

– Будьте покойны, – говорил ему дон Амбросио, которого вино, лившееся рекой, сделало общительным. – Моя дочь раскаивается в своей глупости и равнодушно смотрит на судьбу охотника на бизонов. Успокойтесь, она будет ваша. Все ваше богатство заключается в эполетах, а моего состояния хватит на двоих, и неважно, что Каталина пока вам отказала, она в конце концов будет гордиться, став женой храброго офицера.

Дон Амбросио говорил с уверенностью. Вероятно, дочь обещала ему покориться, чтобы лучше скрыть свой отчаянный замысел.

Вино продолжало литься в изобилии. Песни, тосты, спичи сменялись друг за другом, и в полночь веселые собеседники еще сидели за столом, произносили тосты и патриотические речи. Вдруг среди оргии воскликнул один из гостей:

– Господа, нам недостает на этом празднике одного, и, чтобы сделать этот праздник полнее, я предлагаю потребовать сюда Карлоса, охотника на бизонов.

– Согласны! Согласны! – воскликнули многие из присутствующих.

Предложение поддержали несколько человек.

– Я его не видел, – заметил один из гостей, – и был бы не прочь взглянуть на такую знаменитую личность.

– Мне любопытно знать, как он будет сейчас выглядеть. Это полностью зависит от вас, полковник, отдайте приказание.

Вискарра охотно согласился исполнить желание, которое было направлено на то, чтобы еще больше унизить его ненавистного врага и надругаться над ним.

– Эй, сержант Гомес! – позвал он, отворяя дверь из зала.

Гомес с почтительным поклоном явился на зов полковника.

– Взять несколько человек и привести сюда арестанта! А мы, господа, пока выпьем!

Пирушка продолжалась, но недолго. Вскоре в комнату ворвался Гомес и провозгласил громким голосом:

– Арестант исчез!

Это известие поразило собеседников, словно упавшая среди них бомба. Все вскочили, опрокидывая стулья и столы, а по полу зазвенели осколки бутылок и стаканов. Гости разбежались в беспорядке: одни спешили, чтобы проверить, действительно ли это так, а другие бросились по домам, возможно, им понадобится защищать себя, ведь, по их мнению, им угрожал страшный разбойник. Вискарра и Робладо жутко растерялись: испускали только проклятия и отдавали противоречивые приказания, сохранив, впрочем, настолько благоразумия, чтоб поднять весь гарнизон на ноги. Через четверть часа уланы, под командой своего полковника, поскакали в город и оцепили тюрьму. Легко нашли отверстие в стене, через которое скрылся пленник. Но каким образом он смог развязать веревки? Кто передал ему нож, чтобы продолбить стену? Часовых осыпали вопросами, допрашивали и пороли, но это не привело ни к какому результату, ибо они до самого прихода Гомеса считали арестанта спящим и только от него узнали, что случилось.

По всем направлениям посланы были отряды, которые, однако же, ничего не выследили; во всех домах произвели обыск, но и это ни к чему не привело. Возможно ли, чтобы Карлос оставался в городе, когда мог убежать на Равнины?

На рассвете отряд, обследовавший низовья долины, не отыскав ни малейшего следа охотника на бизонов, а также его сестры и матери, возвратился в крепость. Все знали, что колдунья умерла накануне, но куда же девалось ее тело? Не ожила ли она, чтобы способствовать бегству сына? Последнее предположение быстро распространилось среди большей части суеверных обывателей.

Это таинственное обстоятельство начало несколько разъясняться немного позже, утром. Дон Амбросио, который накануне не хотел тревожить дочери, ожидал ее к завтраку в столовой.

– Что это она так долго замешкалась? – подумал встревоженный отец. – Не больна ли она? Эй! Пойдите, скажите сеньорите Каталине, что я ожидаю ее и что время вставать!

Постучались в дверь комнаты сеньориты, но никакого ответа не последовало. Обеспокоенный дон Амбросио велел сломать дверь. Постель оказалась несмятой: очевидно, сеньорита убежала.

Отец в отчаянии распорядился послать погоню.

– Найдите ее следы и приведите домой! – кричал он. – Где Андрес? Велите ему седлать лошадей!

Побежали в конюшню, открыли ее, но там все было пусто. Напрасно искали также Андреса, и только в сторожке удалось найти полумертвую Висенсу, которая рассказала, как Андрес, неожиданно бросившись на нее, забил ей кляп в рот, связал по рукам и по ногам и бросил в сторожке. Новость быстро разнеслась по городу. Какой страшный скандал! Дочь богатого рудокопа не только помогла убежать осужденному, но и сама последовала за ним. «Huyeron!» (Они убежали) – раздавалось повсюду. Невероятно!

Наконец, напали на следы лошадей, и большой отряд улан отправился на поиски, сопровождаемые многочисленными волонтерами; следы эти довели их до берега Пекоса и за рекой потерялись. Здесь пять лошадей разделились, так что каждая группа отправилась по своему направлению, и притом копыта коней на кремнистой почве не оставляли никаких следов.

Несколько дней продолжались безуспешные поиски, после чего отряд возвратился в город. На смену ему поехал другой, и тоже без малейшего результата. Исследовали берега Пекоса, ущелье, пещеру, обыскали каждый уголок, где Карлос мог найти себе убежище, но о беглецах не было ни малейших сведений, из чего заключили, что они покинули Сан-Ильдефонсо.

Несколько дружественных команчей, приезжавших в Сан-Ильдефонсо, подтвердили это предположение. Они говорили, что видели, как Карлос переходил Льяно Эстакадо в сопровождении двух женщин и нескольких слуг и с мулами, навьюченными съестными припасами. Карлос сказал индейцам, что отправляется в дальний путь – по ту сторону Великих Равнин.

Сведения эти не подлежали сомнению. Охотник на бизонов несколько раз высказывался о намерении уехать в Соединенные Штаты, и, конечно, он отправился туда, чтобы поселиться на берегах Миссисипи. Теперь за ним никто не гнался и, вероятно, он не намеревался больше возвращаться в новомексиканские поселения.

Прошло несколько месяцев. После известия команчей об охотнике на бизонов не было больше ничего слышно. Его не забыли, но перестали о нем говорить. Вискарра, Робладо и миссионеры вынуждены были отказаться от удовлетворения своей мести, так как произошли очень серьезные события, которые вытеснили у обитателей Сан-Ильдефонсо память о знаменитом беглеце. Колонии угрожал набег ютов, отразить которых гарнизон был не слишком-то в состоянии. К счастью, когда эти дикари в значительном количестве напали на город, на них, в свою очередь, напало и разрубило их другое воинственное племя индейцев. И хоть на этот раз набег не состоялся, обитатели долины не могли не испытывать опасения за свое будущее.

Далее возникла еще одна угроза: тагносы indios mansos (мирные индейцы), составлявшие большинство населения, восстали во многих поселениях и основательно потревожили испанское правительство. Естественно, и жившие в Сан-Ильдефонсо тагносы решили по примеру собратьев организовать заговор, который, однако же, удалось в корне пресечь благодаря бдительности местной власти. Заговорщиков схватили, допросили с пристрастием, осудили и расстреляли, их скальпы вывесили на главных воротах крепости, устрашая их темнокожих соплеменников.

Эти трагические события изгладили память об охотнике на бизонов. Кроме тех, у кого были серьезные причины постоянно, с ненавистью думать о нем, все перестали вспоминать Карлоса. Все полагали, что он перешел Великие Равнины и жил в безопасности среди своего народа на берегах Миссисипи.

Глава LXIX Вако

Что же с ним на самом деле случилось? Действительно ли он пересек Великие Равнины? Неужели он так и не появился снова? И какая участь постигла жителей Сан-Ильдефонсо?

Подобные вопросы посыпались на мексиканца, который рассказал эту историю нескольким чужеземцам. Он молчал, сильно взволнованный. Взор его переходил от города к Утесу загубленной девушки и грустно останавливался на поросших травой развалинах.

Его слушатели, догадывавшиеся, что случилось с Сан-Ильдефонсо, с нетерпением ожидали окончания рассказа. Мексиканец стал продолжать свою повесть сразу же, стряхнув с себя задумчивость.

– Да, Карлос появился снова. Что случилось с Сан-Ильдефонсо, вы видите: у вас перед глазами жалкие обломки разрушенного города; но вы желаете знать подробности, как же все произошло. О! Это страшная история, связанная с местью и кровью. Карлос отомстил!

Да, охотник на бизонов снова явился в Сан-Ильдефонсо, но вернулся не один, а в сопровождении пятисот краснокожих воинов, которые избрали его своим предводителем, своим Белым вождем. Это были храбрецы из непокоренного племени вако. Они узнали, сколько вытерпел охотник, какое зло ему причинили, и решили наказать беззаконие, отомстить за него.

Оканчивалась осень – наилучшее время года в Америке. Девственные леса покрываются разноцветными листьями. Природа отдыхает после ежегодных тяжких трудов. Все живое, щедро ею одаренное, кажется наслаждающимся покоем и счастьем.

Была ночь, озаренная полной осенней луной. Это светило, серебристые лучи которого столько раз воспевались поэтами цивилизованных стран, тем же кротким светом озаряет и пустынные, никогда не знавшие культуры равнины Льяно Эстакадо. Одинокий пастух, улегшийся возле стада, был разбужен предостерегающим ворчанием собаки. Он вскочил и начал с беспокойством озираться вокруг. Не подошел ли волк или серый медведь? Или пума? Нет, это не зверь. То, что увидел он на равнине, было гораздо опаснее.

Он увидел длинный ряд всадников, следовавших по прерии с востока на запад. Они шли один за другим, так что морда задней лошади касалась крупа передней. Голова колонны была уже возле пастуха, но хвост ее еще терялся вдали во мраке, и пастух его не видел.

Молчаливый отряд проходил в двухстах шагах от места, где лежал пастух. Шел он плавно и бесшумно. Он не слыхал ни звяканья удила, ни звона сабель о шпоры. Если по временам ржала какая-нибудь нетерпеливая лошадь или ударяла о землю своими неподкованными копытами, то всадник успокаивал ее тихим голосом.

Черные воины проходили тихо, как тени. Лунный свет придавал им нечто сверхъестественное, они казались привидениями. Но дело не только в суеверии: пастух весь задрожал при их приближении, потому что знал, к какому они принадлежали племени и к какому роду человечества. Он видел, что идут одни мужчины. Все они были обнажены до пояса; грудь и руки покрыты рисунками; с ними были луки, колчаны и стрелы. Сомнений не было: это индейцы, совершающие набег.

В крайнее изумление привел пастуха вид вождя, который ехал впереди молчаливого отряда. Он отличался от всех не только вооружением и одеждой, но и цветом кожи. Это был белый!

Пастух считался одним из самых умных среди своих сан-ильдефонских собратьев: это он отыскал когда-то останки мулата и самбо. Недолго продолжалось его удивление при виде Белого вождя. Припомнив все события прошлого, он пришел к убеждению, что этот вождь не кто иной, как Карлос, охотник на бизонов. Первой его мыслью было не шевелиться, остаться неподвижным, но когда он вспомнил о трагических похождениях Карлоса, все подробности его изгнания, то другие мысли пришли ему в голову. Индейцы следовали в военном порядке и прямо держали путь на колонию: очевидно, если их вел Карлос, то его цель состояла в том, чтобы отомстить своим врагам! Индейцы на тропе войны!

Побуждаемый патриотизмом и надеждой на вознаграждение, пастух решил предупредить несчастье, поспешить в долину и известить гарнизон. Едва индейцы успели пройти, как он бросился бежать в крепость, но он не знал сметливости Белого вождя. Давно уже боковые разъезды оцепили пастуха и его стадо, и прежде, нежели тот успел сделать несколько шагов, как очутился в плену, а половина стада пошла на ужин тем, кого он собирался выдать.

До тех пор пока им не встретился пастух, Белый вождь шел со своим отрядом по дороге, хорошо известной торговцам и охотникам. Но вот индейцы свернули, и колонна, не получив словесного приказания, потянулась наискосок по прерии. Бесшумно тянулась цепь всадников. Через час они достигли уже края Великой равнины – места, возвышающегося над ущельем, в котором их вождь столько раз находил убежище. Хотя еще луна и не скрылась, но уже опустилась к горизонту, и лучи ее не могли проникать на дно ущелья. Оно лежало в глубокой тени. Трудно было спуститься в такую пропасть, но только не для таких людей да еще под предводительством такого начальника.

Сказав несколько слов воину, следовавшему непосредственно за ним, вождь направил своего коня в расщелину между скалами и исчез в тени. Этот индеец передал приказ следующему товарищу и вслед за Карлосом скрылся за камнями; третий поступил точно так же, и все пятьсот всадников спустились в ущелье.

Некоторое время слышался непрерывный стук копыт по кремнистой почве, но постепенно шум затихал и вскоре воцарилось молчание. Никто ничем не выдавал своего присутствия – ни люди, ни лошади в котловине, и только слышались вой степных волков, пронзительный крик орла да рев диких зверей, встревоженных в их убежище.

Глава LXX Нападение

Прошел еще один день. Луна снова взошла на темном небе. Гигантская змея, пролежавшая весь день, свернувшись в ущелье, тихо выползла на равнину, развернула свои длинные кольца и потянулась через долину реки Пекос.

Воины достигли берегов Пекоса; каждый с конем бросился в реку, вспенивая ее волны, и вышел весь обрызганный водой, которая блестит при лунном свете.

Перейдя лощину, колонна-змея скользит дальше, отряд взбирается на высоту, с которой открывается вид на долину Сан-Ильдефонсо. Здесь он делает привал, посылает вперед разъезды и только после их возвращения снова пускается в путь.

Мрак необходим для достижения успеха, и Белый вождь хочет дождаться, пока луна скроется за снежной вершиной Сьерры-Бланки. Вот тогда отряд и прибывает к Утесу загубленной девушки.

После предварительного осмотра местности Карлос ведет своих воинов в проход, и через полчаса пятьсот всадников скрываются в лабиринте зарослей. Посреди чащи метис Антонио находит поляну, где воины соскакивают на землю, привязав лошадей к деревьям. Нападение предполагается произвести силами пеших.

Час ночи. Луна зашла, и перистые облака, которые освещались ее лучами, совершенно стемнели. Предметы сделались невидимы в двадцати шагах.

Мрачная, суровая громада крепости чернеет на фоне свинцового неба. На башне незаметны часовые, но время от времени слышатся их пронзительные окрики: «Слу-ша-ай!» (Sentinelo, alerte). Гарнизон успокаивается; даже караульные безмятежно спят глубоким сном, растянувшись на каменной скамейке под сводом ворот; крепость не боится внезапного нападения. О набегах никаких слухов не было; все соседние племена в мире с колонией, а мятежные тагносы уничтожены. Излишняя предосторожность ни к чему. Для безопасности гарнизона вполне достаточно одного часового у ворот, а другого – на террасе. Обитатели крепости и не подозревают, что враг близко.

– Слу-ша-ай! – снова пронзительно кричит часовой на террасе.

– Слу-ша-ай! – вторит ему снизу другой.

Оба не слишком прислушиваются. Ни тот, ни другой не настолько опытны и внимательны, чтоб заметить, как какие-то темные тени ползут в густой траве, словно огромные ящерицы, и тихо приближаются к воротам крепости.

Возле часового горит фонарь, и хотя освещает некоторое расстояние, но без толку: он ничего не видит! Наконец какой-то непонятный шорох доносится к часовому. «Кто идет?» (Quien viva?) готовы сорваться у него с губ, но у него не осталось времени произнести их. Полдюжины луков натянуто, шесть стрел одновременно свистнули и впились в часового: он падает с пронзенным сердцем, не испустив даже стона.

Индейцы бросаются в открытые ворота, и захваченная врасплох полусонная стража изрублена и переколота прежде, нежели успевает взяться за оружие.

Раздается боевой клич вако; краснокожие воины бурным потоком врываются на внутренний двор и заполняют его. Они осаждают двери казармы. Солдаты в панике выскакивают в одних рубашках и как могут защищаются, не опомнившись от ужаса. Со всех сторон гремят карабины и пистолеты; но те, кто из них выстрелил, уже не имеют времени снова зарядить свое оружие.

Битва продолжалась недолго, но была ужасна. В один дикий гул смешались крики, выстрелы и стоны; с неимоверной силой трещали срываемые с петель двери, скрещивались сабли и копья. Среди боевых криков индейцев слышался громкий голос Белого вождя.

И вот все смолкло. Наступила тишина. Казармы опустели; кровь залила внутренний двор, нагроможденный трупами. Никому не было пощады; всех убили дикари, за исключением двух, которым была оставлена жизнь, а именно: полковника Вискарры и капитана Робладо.

К дверям здания наносят всяческого горючего материала и поджигают его. В воздух вздымаются столбы дыма, озаренные красноватым пламенем. Загораются еловые столбы, поддерживающие террасу, трещат, падают внутрь, и крепость превращается лишь в груду дымящихся развалин.

Краснокожие воины не присутствуют при этом зрелище; они направились к городу. Месть их вождя еще не завершена. Они должны отомстить не одним только солдатам. Неумолимый вождь их поклялся уничтожить всю колонию!

Свою клятву Карлос сдержал. Еще до восхода солнца город Сан-Ильдефонсо стал добычей пламени, а стрелы, копья и томагавки завершили остальное: мужчины, женщины и дети сотнями гибли под развалинами пылающих жилищ.

Индейцам-тагносам была дарована пощада, но вако безжалостно истребляли белое население, и убежать успели лишь несколько креолов да те, которым позволили уйти. К числу последних относился и дон Амбросио, которому позволили выехать куда угодно и увезти с собой сколько можно из своих сокровищ.

За каких-то двенадцать часов город Сан-Ильдефонсо, крепость, миссия, дома, виллы и ранчо перестали существовать; и прекрасная цветущая долина претворилась в пустынный край.

Глава LXXI Месть

Был полдень. Еще дымятся развалины Сан-Ильдефонсо, обитателей которого больше не существует, но большая площадь заполнена многочисленной толпой. Индейские воины стоят вдоль разрушенных стен, присутствуя при страшном зрелище, – при новом акте этой драмы мщения, когда завершается месть их вождя.

К ослам привязаны двое: они обнажены до пояса, а их обнаженные спины выставлены напоказ. На них нет развевающихся сутан, но их нетрудно узнать. Это отцы иезуиты из миссии. Их безжалостно стегают кнутом. Напрасно они испускают крики, извиваются от боли и страха и просят о пощаде – никто не внемлет их мольбам, их никто не слышит.

При наказании присутствуют два белых человека: Карлос, охотник на бизонов, и дон Хуан, скотовод.

Миссионеры напрасно стараются их разжалобить, но воспоминание о том, каким пыткам подвергали падре невинных женщин, делает белых глухими к их просьбам, их сердца окаменели!

– Вспомните мою мать, вспомните мою сестру! – почти стонет Карлос.

– Да, – продолжает дон Хуан. – Вспомните о своих жертвах и кровавых злодействах, недостойные служители милосердого Бога!

Плети взлетают и опускаются на их спины. Затем ослов отводят к церкви, почерневшей от копоти.

Миссионеры наказаны, как мать и сестра охотника на бизонов, на четырех углах площади, после чего их расстреляли: по сигналу град стрел, со свистом прорезав воздух, достиг своей цели.

Мы приближаемся к последней сцене этой потрясающей драмы, для описания которой недостает слов. Все предыдущее тускнеет перед ужасом этой сцены. Место ее действия – Утес загубленной девушки, его вершина, на которой в День праздника святого Иоанна Карлос продемонстрировал необыкновенное мужество и замечательную ловкость.

Сейчас тоже состоится конное представление, но актеры и публика совершенно иные.

На вершине утеса сидят на лошадях два человека; они не держат в руках поводьев, потому что руки у них связаны за спиной; ноги стянуты под брюхом лошади сыромятными ремнями, чтобы всадники не свалились, а другими ремнями, идущими от кожаных поясов, прикреплены к передней и задней луке седла, чтобы прочно и неподвижно держались в седлах. Лошади иначе не могут сбить всадников, как скинув с седел, но последние подтянуты самыми крепкими подпругами. Осужденные могут покинуть седло, лишь исполнив то, чего от них требуют, то, чего прежде них никто не делал.

Но не по доброй воле они это сделают. В этом убеждают их лица: на них самое низкое, трусливое малодушие, беспросветное отчаяние.

Это два главных офицера гарнизона, смертельные враги Карлоса и дона Хуана: Вискарра и Робладо в полной парадной форме. Люди эти, с таким зверством оскорблявшие беззащитного арестанта, теперь трепещут, очутившись в его власти. Теперь они его пленники!

Но почему же они на лошадях? В каком грубом фарсе предназначены им роли? Что за комедия должна разыграться?

Нет, здесь нет грубого фарса. И никакой комедии. Вы заметили, наверное, что они сидят на диких мустангах, у которых завязаны глаза? С какою целью? А вот увидите.

Мустанги, которых едва могут удержать сильные тагносы, обращены головами к краю бездны. За ними вытянулись в линию мрачные и молчаливые индейцы. Впереди сидит на своем вороном коне Белый вождь, бледный, но суровый и бесстрастный, еще не довершивший дела мести.

Он ни слова не сказал своим жертвам, а тем нечего и думать о смягчении его гнева, к тому же они и не видят охотника на бизонов. Они сидят к нему спиной.

Тагносы внимательно следят за движениями Белого вождя. Вот он подал знак, и индейцы пустили мустангов. По другому сигналу вако пускаются вскачь, издавая страшные вопли, и колют копьями диких мустангов, которые бешено несутся к пропасти… Стоны ужаса, вырвавшиеся у жертв, заглушены криками индейцев.

В минуту все кончено: мустанги бросаются с ужасающей высоты и увлекают всадников в вечность.

Краснокожие воины подъезжают к обрыву и с ужасом смотрят друг на друга.

Вот один всадник подскакал к самому краю пропасти. Это Белый вождь. Он наклонился над бездной и смотрит на изуродованных, разбитых людей и лошадей, смешавшихся в какой-то безобразной массе. Он вздохнул глубоко, словно избавился от огромной тяжести, и, обернувшись к своему другу, сказал:

– Дон Хуан! Я сдержал свою клятву: они отомщены!

Глава LXXII Заключение

При закате солнца индейские воины, один за другим, покинув долину, направились к Льяно Эстакадо. Они возвращались домой с богатой добычей, награбленной в Сан-Ильдефонсо, которую вождь отдал им полностью, не потребовав себе ни малейшей доли. Возглавлял их Карлос, охотник на бизонов, и сопровождал его неизменный спутник – скотовод дон Хуан. Оба были мрачны, и хотя, по их мнению, фанатическое население долины не заслуживало ни малейшей жалости, хотя офицеры и священнослужители по праву назывались злодеями, они задавали себе вопрос: не перешло ли их мщение границ, предписываемых гуманностью? Впрочем, мало-помалу их лица прояснялись, и молодые люди уносились мыслями в будущее, думали уже только о радостных встречах, ожидавших их в конце пути.

Карлос недолго погостил у своих друзей-индейцев. Получив от них ожидаемое золото, которое они ему когда-то обещали, он направился к востоку и основал колонию на берегах Красной реки, в Луизиане, где счастливо и спокойно зажил с женой, преданность которой к нему никогда не ослабевала. Дон Хуан женился на Розите и поселился по соседству. Их работники состарились при них, и наш знакомый Антонио, вступив в супружество с Хосефой, стал управляющим домом своего хозяина.

Время от времени Карлос, охотник на бизонов, отправлялся на охоту в страну своих старинных друзей вако, которые всегда радушно встречали его и называли Белым вождем.

С тех пор о Сан-Ильдефонсо ничего не было слышно, и ни одного нового поселения так и не основали в этой благодатной долине. Тагносы, освободившись от рабства, которому подчинили их отцы-иезуиты, охотно отказались от навязанной цивилизации, почти им незнакомой. Некоторые из них эмигрировали, но большинство возвратилось к прежним обычаям – они снова стали охотниками прерий.

В другое время судьба Сан-Ильдефонсо вызвала бы большой резонанс, но все это случилось в эпоху, когда испанское владычество приходило в упадок во всех частях Американского континента. Это был только один эпизод среди огромного числа не менее драматических событий: Гран-Кивера, Або, Чилили и другие немалые города и поселения исчезли почти одновременно с Сан-Ильдефонсо, главным образом разрушенные индейцами. У каждого из них своя история, может быть, намного более интересная, чем рассказанная нами.

Случай завел нас в прекрасную долину Сан-Ильдефонсо, случай же столкнул нас с человеком, который вспомнил ее легенду – легенду о Белом вожде.

Сноски

1

О штурме Чапультепека см. ниже, в разделе «Военные подвиги».

(обратно)

2

Монтесума – вождь ацтеков в Мексике. Убит во время завоевания Мексики испанцами в тысяча пятьсот двадцатом году.

(обратно)

3

Анауак – южная часть мексиканского нагорья, место формирования союза ацтеков, по-ацтекски означает «страна у воды».

(обратно)

4

«Писарро» – перевод пьесы немецкого писателя А. Ф. Коцебу (1761–1819) «Испанцы в Перу», выполненный знаменитым английским драматургом Р. Б. Шериданом.

(обратно)

5

Гай Фокс – вожак заговорщиков-католиков, организовавших неудавшееся покушение на английского короля Иакова I в 1605 году. В день открытия сессии парламента в подвале парламента инициаторы заговора собирались взорвать бочки с порохом (это и стало называться «пороховым заговором»). Заговор был раскрыт, вожаков казнили. После этого еще долгое время в день раскрытия заговора, 5 ноября, по Лондону носили чучело Гая Фокса.

(обратно)

6

Индульгенция – папская грамота об отпущении грехов; индульгенции продавались католической церковью за деньги.

(обратно)

7

Серапе – мужской плащ-накидка у индейцев Латинской Америки.

(обратно)

8

Алькальд (исп. alcalde – судья) – в Испании и Латинской Америке – глава муниципальной администрации, выполняет административные и судебные функции.

(обратно)

9

Асиендадо – владелец асиенды, крупного поместья.

(обратно)

10

Пеоны – сельскохозяйственные рабочие, находящиеся в полурабской зависимости от помещиков.

(обратно)

11

Кецалькоатль – бог толтеков – народа, жившего в долине Мексико. Изображался в виде пернатого змея.

(обратно)

12

Насмешливое название европейца в испанской Америке.

(обратно)

13

Город Семи Холмов – Рим, который, по преданию, был основан на семи холмах.

(обратно)

14

Капитул – коллегия духовных лиц, состоящих при епископской кафедре; еще: съезд приходских священников церковного округа.

(обратно)

15

Бандола – род лютни.

(обратно)

16

Ножи эти имеют широкое лезвие, суживающееся к концу. Они служат как кинжалы и как простые ножи для обычного употребления. Вообще это оружие зловещего вида опасно: к нему часто прибегает вспыльчивый мексиканец. Индейцы восточных степей покупают эти ножи у испанцев, но автор «Белого Вождя» полагает, что их делают в Бирмингеме или Шеффилде, хотя он и не видел подобных ни в Англии, ни в Соединенных Штатах.

(обратно)

17

Команчи, могущественное еще племя, обитают в низовьях Рио-дель-Норте. В эту реку впадает Гила, по берегам которой живет другое непокорное племя, апачи. Киавасы, небольшое, но воинственное племя, обитающее в степи на восток от Рио-дель-Норте. Липаны, более многочисленные, живут в низовьях Рио Гранде, их главное местопребывание – в долине Мольсон Матени, откуда они ежегодно производят хищнические набеги на мексиканские поселения в Новом Леоне и Коагуилле. Танкевасы – одно из последних племен, переживших уничтожение дикарей в Техасе.

(обратно)

18

Вако живут в северном Техасе возле реки Ред-Ривер. Пане преимущественно обитают на севере, на реке Платт, откуда часто отправляются в степи юга и крадут лошадей. Осаджи, чаще встречающиеся по берегам реки Озаги, – кочевники, отправляются на охоту и на грабеж на огромные расстояния. Ирокезы – племя полуцивилизованное, и кикапу рассеяны по Арканзасу.

(обратно)

19

Траппер – охотник на пушного зверя в Северной Америке.

(обратно)

20

Parbleu! – черт побери! (франц.)

(обратно)

21

Ласкательное выражение, буквально означает зеницу.

(обратно)

22

Маисовые лепешки, повсеместно употребляемые в Мексике.

(обратно)

23

Креолы – потомки первых европейских колонизаторов в странах Латинской Америки. Недовольные препятствиями, которые Испания создавала на пути экономического развития колоний, и засильем испанцев на высших должностях в администрации, они в первой половине XIX века восстали против испанских властей. Эти восстания привели к изгнанию испанцев и основанию самостоятельных республик в странах Латинской Америки.

(обратно)

24

Конде Луи де Бурбон (1621–1686), прозванный Великим, – французский полководец.

(обратно)

25

Испанский король Фердинанд V (1452–1516) и его супруга Изабелла в течение долгого времени осаждали Гранаду – последний оплот мавров в Испании. В 1492 году Гранада пала. По преданию, Изабелла дала обет не менять рубашки до тех пор, пока Гранада не будет завоевана.

(обратно)

Оглавление

Факты, даты, цитаты

  Современники о Майн Риде

  Майн Рид на войне

    Воспоминания сослуживцев По книге Э. Рид и Ч. Коу «Жизнь и приключения капитана Майн Рида»

  Американская и британская пресса XIX – начала XX века о Майн Риде

    Память о Майн Риде и судьба его произведений

  Особенности творчества писателя и романа «Белый вождь»

  Литература

Белый вождь

  Глава I Вступление сьерра-Бланка. – Великая степь. – долина сан-ильдефонсо

  Глава II Праздник в сан-ильдефонсо

  Глава III Колео дель торос (Coleo del toros)

  Глава IV Монета. – Канал

  Глава V Ответ Карлоса

  Глава VI Пари

  Глава VII Страшное испытание

  Глава VIII Перо цапли

  Глава IX Фанданго

  Глава X Льяно Эстакадо

  Глава XI Поход охотников на бизонов

  Глава XIII Вако

  Глава XIII Опрокинутая крынка молока

  Глава XIV Труп

  Глава XV Битва племен

  Глава XVI Выборы

  Глава XVII Возвращение

  Глава XVIII Обед у коменданта

  Глава XIX Донесение

  Глава XX Жилище гверосов

  Глава XXI Зарубки

  Глава XXII Дурно принятый поклонник

  Глава XXIII Хороший прием

  Глава XXIV Посредница

  Глава XXV Маскарад

  Глава XXVI Непокорные индейцы

  Глава XXVII Тяжелое возвращение

  Глава XXVIII Справки

  Глава XXIX Первые признаки

  Глава XXX Объяснение

  Глава XXXI Сон в руку

  Глава XXXII Заросли

  Глава XXXIII Свидание

  Глава XXXIV Катастрофа

  Глава XXXV Разные слухи

  Глава XXXVI Вискарра и Робладо

  Глава XXXVII Освобождение Розиты

  Глава XXXVIII Отъезд охотника на бизонов

  Глава XXXIX Простолюдинки

  Глава XL Ранняя обедня

  Глава XLI Донесение Хосе

  Глава XLII Дом богатого владельца рудников

  Глава XLIII Потерянная записка

  Глава XLIV Час свидания

  Глава XLV Висенса

  Глава XLVI Прерванный разговор

  Глава XLVII Бегство

  Глава XLVIII Неуловимый

  Глава XLIX Мулат и самбо

  Глава L Прибытие бизоньих языков

  Глава LI Хижина миссионерских охотников

  Глава LII Охота за человеком

  Глава LIII Пещера

  Глава LIV Поездка Карлоса

  Глава LV Совещание с Антонио

  Глава LVI Бизон

  Глава LVII Пригорок

  Глава LVIII Проклятая собака!

  Глава LIX Спящий человек

  Глава LX С вершины дерева

  Глава LXI Смерть самбо

  Глава LXII Поимка охотника на бизонов

  Глава LXIII Посещение пленника

  Глава LXIV Казнь

  Глава LXV Путь к бегству

  Глава LXVi Каталина де Крусес

  Глава LXVII Клятва

  Глава LXVIII Печальный конец веселого пиршества

  Глава LXIX Вако

  Глава LXX Нападение

  Глава LXXI Месть

  Глава LXXII Заключение Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg