«Все, что мы хотели»

Все, что мы хотели (fb2) - Все, что мы хотели [All We Ever Wanted] (пер. Александра Сергеевна Смирнова) 1650K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Эмили Гиффин

Эмили Гиффин Все, что мы хотели

Эдварду и Джорджу,

с любовью и гордостью

Глава первая Нина

Всё это началось обычным субботним вечером. Под «обычным» я не имею в виду то, что, как правило, подразумевает большинство американцев. Не то чтобы я жарила с соседями барбекю, ходила в кино или делала ещё что-нибудь из того, чем занималась в детстве. Нет, он был обычным для того образа жизни, который мы вели с тех пор, как Кирк продал свою компанию, выпускавшую программное обеспечение, и мы из состоятельной семьи стали богатой. Очень богатой.

Бесстыдство – вот каким словом назвала всё это однажды моя подруга детства Джули, хотя она говорила не о нас, а ещё об одной моей подруге, Мелани, купившей себе «Ролекс» с бриллиантами на День матери, а потом небрежно заметившей на одном из наших совместных обедов, что поделок, которые слепили детишки, ей «недостаточно».

– Она могла кормить на эти средства целый лагерь сирийских беженцев, – ворчала Джули у меня на кухне, когда остальные гости уже разошлись. – Целый год. Это бесстыдство.

Я пробурчала что-то нечленораздельное, пряча «Картье» подальше в угол мраморной барной стойки и напоминая себе, что мои часы, да и вся моя жизнь в целом совсем не такие, как у Мелани. Во-первых, я не покупаю часы сама себе, потому что мне так захотелось, – их подарил мне Кирк на пятнадцатую годовщину свадьбы. Во-вторых, я всегда любила, когда наш сын Финч в юные годы вручал мне самодельные подарки и открытки, и мне было очень грустно, что они стали пережитками прошлого.

Но важнее другое. Не помню, чтобы я когда-нибудь выставляла напоказ своё богатство. Если уж на то пошло, оно меня смущало. Поэтому Джули не стыдила меня деньгами. Она не знала наш точный доход, но примерно представляла, особенно когда отправилась со мной на поиски нового жилья, потому что Кирк был слишком занят, и помогла выбрать дом на бульваре Бель Мид, где мы теперь и жили. Она, её муж и дочери часто посещали наш дом у озера и дом на острове Нантакет; она с радостью принимала от меня в подарок дизайнерские обноски.

Порой Джули распекала Кирка – хотя он не был таким показушником, как Мелани, но зато имел привычки, свойственные элите. Будучи представителем нэшвилльских богачей в четвёртом поколении, Кирк окончил частную школу, а теперь состоял в загородном клубе для избранных, так что имел некоторый опыт в мире снобизма, даже когда ещё не был так бесстыдно богат. Другими словами, Кирк вышел «из хорошей семьи» – этот неуловимый термин, которому никто не давал точного определения, в сущности обозначал фамильное состояние и утончённые, изысканные вкусы. В общем, он – Браунинг.

Моя девичья фамилия, Сильвер, не несла в себе никакого особого статуса даже по меркам Бристоля, города на границе Теннесси и Вирджинии, где я выросла и где по-прежнему жила Джули. Мы не бедствовали – отец писал статьи для бристольской ежедневной газеты, мама преподавала в школе, в четвёртом классе, – но были обычными представителями среднего класса, и шикарным для нас считалось заказать десерт в ресторане. Оглядываясь на прошлое, я думаю: может быть, это объясняло мамину излишнюю озабоченность деньгами. Не то чтобы она была на них зациклена, но всегда могла сказать, у кого они есть, а у кого их нет, кто экономит, а кто живёт не по средствам. Опять же, мама знала всё обо всех жителях Бристоля. Она не собирала сплетен – во всяком случае, грязных, – она просто слишком живо интересовалась делами других людей, начиная с финансов и здоровья, заканчивая политическими и религиозными убеждениями.

Так уж вышло, что мой папа – иудей, а мама – методистка[1]. «Живи и давай жить другим» – вот их мантра, девиз, который отразился на моём воспитании и воспитании моего брата Макса. Мы оба приняли для себя наиболее приятные моменты обеих религий – к примеру, Санта-Клауса и Седер[2], – а еврейское чувство вины и христианские представления о божьей каре оставили за бортом. Это было хорошо, особенно для Макса, который, ещё учась в колледже, признался в нетрадиционной ориентации. Родители и ухом не повели. Если на то пошло, эта новость взволновала их меньше, чем социальный статус Кирка, во всяком случае в то время, когда мы только начали встречаться. Мать уверяла, что просто расстроена, что я рассталась с Тедди, бойфрендом школьных времён, которого она обожала, но я видела здесь лёгкий комплекс неполноценности и беспокойство, что Браунинги смотрят на меня и мою семью сверху вниз.

Откровенно говоря, не имеющая капитала девица из Бристоля, отец которой – еврей, а брат – гомосексуалист, вряд ли была блестящей партией для единственного наследника. Полагаю, и Кирк не считал меня таким уж подходящим вариантом. Но что тут скажешь? Он всё равно выбрал меня. Я всегда убеждала себя, что он полюбил меня за мои душевные качества, за то, что я – это я, точно так же как я его полюбила. Но в последние несколько лет я всё чаще стала задумываться о нас обоих и о том, что свело нас вместе во времена учёбы в колледже.

Должна признать, что, обсуждая наши отношения, Кирк часто упоминал мои внешние данные. Что уж там, всегда. Поэтому было бы наивно полагать, что меня полюбили не за внешность – но ведь и меня, в свою очередь, привлекли лоск и надёжность юноши из «хорошей семьи».

Мне было неприятно это осознавать, но я прекрасно понимала, что произошло в тот субботний вечер, когда мы с Кирком взяли такси и поехали на светский раут, пятый в этом году. Мы стали той самой парой, думала я, сидя на заднем сиденье чёрного «Линкольна» – супругами в нарядах от Армани и Диор, которые почти не разговаривают. Что-то в наших отношениях пошло на спад. В деньгах ли дело? В том, что Кирк уделял им слишком много внимания? В том, что Финч стал старше, ему требовалось меньше внимания и я не могла найти себя, не занимаясь ничем, кроме филантропии?

Я вспомнила недавний вопрос отца: почему мы с друзьями не пропускаем ни одного светского раута и отдаём все деньги на благотворительные цели. Мать заметила, что мы могли бы делать что-то посерьёзнее, работая «в синих джинсах, а не в чёрном галстуке». Это меня задело, и я напомнила им, что занимаюсь и другими делами – например, отвечаю на звонки горячей линии Нэшвилла по предотвращению самоубийств. Конечно, я не стала сообщать родителям, что Кирк порой сводил эту работу к минимуму, заявляя, что у меня лучше получается выписывать чеки. Он предпочитал тратить доллары, а не время; тот факт, что материальные пожертвования вызывают больше доверия, уважения и огласки, был очевиден.

Кирк – хороший человек, говорила я себе, глядя, как он отхлёбывает бурбон из красного одноразового стаканчика. Я слишком строга к нему. К нам обоим.

– Выглядишь потрясающе, – вдруг сказал он, обведя меня взглядом, и я размякла ещё больше. – Это платье – просто невероятное.

– Спасибо, милый, – ответила я.

– Жду не дождусь, когда сниму его с тебя, – прошептал он очень тихо, чтобы не услышал водитель. Соблазнительно взглянул на меня и налил себе ещё бурбона.

Я улыбнулась в ответ на его слова и подавила в себе желание сказать ему, чтобы он не пил так много. У Кирка не было проблем с алкоголем, но в этот вечер он не ограничился красным вином. Может быть, дело в этом, подумала я. Нам обоим нужно было разгрузить графики светских мероприятий. Меньше отвлекаться. Больше жить настоящим. Может быть, осенью, когда Финч начнёт учиться в университете.

– Кому ты уже сообщила? – спросил он, очевидно, тоже думая о Финче, вспоминая письмо о зачислении, которое пришло только вчера.

– Только семье, Джули и Мелани, – ответила я. – А ты?

– Только друзьям по гольфу, – сказал он и отбарабанил имена своих приятелей. – Я не хотел хвастаться… но не смог сдержаться.

Выражение его лица отражало гамму моих чувств – сочетание гордости и невозможности поверить. Финч хорошо учился, зимой был зачислен в университеты Вандербильта и Вирджинии. Но поступить в Принстон было маловероятно. Зачисление стало результатом множества решений – например, записать Финча в Виндзорскую академию, одну из самых престижных и суровых школ Нэшвилла, когда ему было всего пять. С тех пор мы всегда ставили на первый план образование нашего сына, по необходимости нанимали лучших репетиторов, прививали ему любовь к искусству, посетили вместе с ним почти все уголки земного шара. За последние три года мы успели отправить его в поездку по Эквадору, в велосипедный лагерь во Франции и на курсы морской биологии на Галапагосских островах. Я, конечно, отдавала себе отчёт, что мы обладаем несомненным финансовым преимуществом перед другими абитуриентами, и отчего-то чувствовала себя немного виноватой (особенно когда выписывала чек в фонд университета). Но я сказала себе: одних только денег недостаточно, чтобы попасть в Лигу Плюща[3]. Финч усердно поработал, и я им очень гордилась.

Думай об этом, сказала я себе. Думай о хорошем.

Кирк вновь смотрел в телефон. Я достала свой, вошла в Инстаграм. Подружка Финча, Полли, только что выложила фото их обоих с подписью: Мы крутые, юхуху! Клемсон и Принстон, встречайте!

Я показала фото Кирку, зачитала вслух несколько комментариев с поздравлениями от детей наших друзей, которые часто заявлялись к нам домой.

– Бедная Полли, – сказал Кирк. – Всё это и семестра не продлится.

Я не совсем поняла, что, по его мнению, станет причиной – расстояние между Южной Каролиной и Нью-Джерси или просто недолговечность юных чувств, но что-то пробормотала в знак согласия, стараясь не думать об упаковке от презерватива, которую недавно нашла у Финча под кроватью. Не то чтобы это меня удивило, мне просто взгрустнулось при мысли о том, как быстро он вырос и как сильно изменился. В детстве он был таким болтуном, таким не по годам развитым ребёнком, всегда до мельчайших подробностей выкладывал мне, как прошёл его день. Я знала о нём всё, он ничего не скрывал. Но с переходным возрастом пришла некая отчуждённость, которая так и не прошла, и в последнее время мы общались очень мало, как бы я ни старалась сломать барьеры. Кирк убеждал меня, что это нормально, когда мальчик готовится покинуть гнездо. Ты слишком беспокоишься, всегда говорил он мне.

Я убрала телефон обратно в сумку, вздохнула и сказала:

– Ну, ты готов?

– К чему именно? – спросил он, допивая бурбон. Мы повернули на Шестую авеню.

– К нашей речи, – уточнила я, имея в виду его речь, во время которой буду стоять у него за спиной и морально поддерживать.

Кирк недоумённо посмотрел на меня.

– Речи? Напомни-ка, что это опять за раут?

– Надеюсь, ты шутишь?

– Трудно всё это удержать в голове.

Я вздохнула и сказала:

– Раут фонда «Надежда», милый.

– И на что же мы надеемся? – спросил он с ухмылкой.

– Предотвратить случаи суицида, – ответила я. – Мы – почётные гости, забыл?

– Это ещё почему? – удивился он, и это начало меня раздражать.

– Потому что мы проделали большую работу по привлечению в Нэшвилл специалистов психологической помощи, – оттарабанила я, хотя мы оба знали: дело тут в пожертвовании на пятьдесят тысяч долларов, которые мы перевели в фонд прошлым летом, когда покончила с собой новенькая ученица Виндзора. Даже спустя столько месяцев мне было слишком тяжело осознать то, что произошло.

– Да шучу я. – Кирк погладил меня по ноге. – Конечно, я готов.

Я кивнула, думая, что Кирк всегда готов. Всегда на высоте. Самый уверенный и рациональный человек из всех, кого я знаю.

Минуту спустя мы приехали в отель. Молодой красивый камердинер распахнул нам дверь, оживлённо поприветствовал.

– Вы останетесь на ночь, мадам? – спросил он. Я ответила, что приехала только на раут. Он кивнул, протянул мне руку, и я, расправив складки чёрного кружевного платья, направилась к ковровой дорожке. И тут же увидела Мелани, окружённую стайкой друзей и знакомых. Как обычно. Она рванула ко мне, на ходу расточая воздушные поцелуи и комплименты.

– Ты тоже красотка. Новые? – спросила я, коснувшись кончиками пальцев самых роскошных в мире бриллиантовых серёжек.

– Винтажные, но получила только что, – ответила она. – В качестве извинения от сама знаешь кого.

Я улыбнулась и осмотрелась в поисках её супруга.

– Кстати, а где Тодд?

– В Шотландии. Поехал с друзьями играть в гольф. Помнишь? – Она закатила глаза.

– Да, точно, – ответила я, думая, что с глупыми увлечениями Тодда, должно быть, нелегко мириться. В этом плане он был хуже Кирка.

– Придётся тебе поделиться со мной этим господином, – заявила Мелани и повела плечами, когда Кирк, выйдя из машины, подошёл к нам.

– Уверена, он возражать не будет, – ответила я с улыбкой. Как того требовал приличный флирт, Кирк кивнул и расцеловал Мелани в обе щёки.

– Ты великолепна, – сказал он.

Она улыбнулась, поблагодарила его и внезапно воскликнула:

– О господи! Я узнала потрясающие новости! Принстонский университет! Представляю, как вы гордитесь!

– Ну да. Спасибо, Мел… А Бью уже принял окончательное решение? – поинтересовался Кирк, переводя разговор на сына Мелани. Они с Финчем дружили с первого класса, и, в общем-то, это стало главной причиной, почему мы с Мел так сблизились.

– Скорее всего, Кентукки, – сказала Мелани.

– Полная стоимость? – спросил Кирк.

– Половина. – Мелани просияла. Бью учился средне, но великолепно играл в бейсбол, поэтому получил предложения от нескольких университетов.

– Всё равно впечатляюще. Поздравляю, – сказал Кирк.

Меня годами преследовало неприятное чувство, что Кирк завидует успехам Бью по части бейсбола. Он часто называл Мелани и Тодда надоедливыми, слишком хвастливыми. Но сейчас ему легко было держать лицо: в конце концов, Финч оказался круче. Принстонский университет круче бейсбола. Во всяком случае, так считал мой муж, и я это знала.

Когда Мелани метнулась поприветствовать очередного друга, Кирк объявил, что отправляется на поиски бара.

– Хочешь выпить? – спросил он, галантный, как всегда в начале вечера. Это к концу он порой начинал вредничать.

– Да. Но я пойду с тобой, – ответила я, желая быть с ним рядом, пусть даже среди толпы. – Можно мы не будем оставаться тут до поздней ночи?

– Конечно. Не вопрос. – Кирк обвил рукой мою талию, и так мы вошли в блистающее фойе отеля.

Вечер прошёл как обычно, начавшись с коктейлей и тихого аукциона. Мне, по большому счёту, ничего не хотелось, но я напомнила себе, что все деньги пойдут на благотворительные цели, и приобрела коктейльное кольцо с сапфиром. Потягивала «Совиньон блан», вела светские разговоры, напоминала Кирку, чтобы не пил слишком много.

В определённый момент зазвенели колокола к обеду, бар перестал обслуживать гостей, и мы прошли в роскошный зал, где были накрыты столы. Нам с Кирком досталось место в самом центре, в окружении трёх супружеских пар, которых мы знали довольно хорошо, и Мелани, весь вечер развлекавшей меня язвительными замечаниями по поводу декора (цветочные композиции были расположены слишком высоко), кухни (опять курица?), слишком ярких красных и бордовых нарядов соучредителей раута (почему никто не подумал, как это будет смотреться?).

Когда армия официантов внесла шоколадный мусс, соучредители представили меня и Кирка, сказав несколько слов о том, какой вклад мы внесли в работу этого и многих других фондов. Я села как можно прямее, чуть занервничав, когда услышала слова «итак, без лишних церемоний – Нина и Кирк Браунинги».

Зрители зааплодировали, мы с Кирком встали и прошли к невысоким ступенькам, ведущим на сцену. Рука в руке, поднялись по ступенькам. Моё сердце колотилось от волнения – мне было неловко чувствовать себя в центре внимания. Когда мы поднялись на подиум, Кирк вышел вперёд и взял микрофон, а я стояла рядом, изо всех сил сводя лопатки и натянуто улыбаясь. Когда аплодисменты стихли, Кирк начал речь, сперва поблагодарив соучредителей, потом представителей различных обществ, других меценатов и всех вкладчиков. Потом перешёл к причине, по которой мы здесь сегодня собрались, его тон стал серьёзным и мрачным. Я смотрела на его чёткий профиль и думала, как же он красив.

– У нас с супругой, Ниной, есть сын по имени Финч, – сказал он. – Финч, как многие ваши дети, через пару месяцев оканчивает школу. Осенью он отправится в колледж.

Я смотрела на лица собравшихся, которые мерцали в свете огней, а Кирк продолжал:

– Последние восемнадцать лет вся наша жизнь вращалась вокруг него. Он – самое ценное, что у нас есть. – Он выдержал паузу, опустил взгляд и несколько секунд спустя закончил фразу: – И я не могу себе представить, каково было бы его потерять.

Я опустила глаза, кивнула в знак согласия, ощущая невыразимую боль и сочувствие к каждой семье, которой пришлось столкнуться с суицидом. Кирк уже говорил об организации, но мои мысли по-прежнему были о нашей жизни, нашем сыне. О возможностях, ожидавших его впереди.

Я пришла в себя, лишь когда мой муж сказал:

– В заключение хочу сказать, что для нас с Ниной большая честь участвовать в работе этого фонда. Мы ведём борьбу за всех наших детей. Спасибо вам. И хорошего вечера.

Толпа вновь взорвалась аплодисментами, кто-то из наших близких друзей даже поднялся в знак особого почтения. Кирк повернулся ко мне и подмигнул. Он знал, что справился великолепно.

– Идеально, – прошептала я.

Но всё было далеко не идеально.

Потому что в этот самый момент наш сын на другом конце города совершал худший в своей жизни поступок.

Глава вторая Том

Считайте это отцовской интуицией, но я чувствовал, что с Лилой происходит нечто ужасное, ещё до того, как это узнал. Но опять же, может быть, моё чутьё не имело ничего общего с интуицией, с нашей тесной связью или с тем фактом, что я один воспитываю её, начиная с четырёх лет. Может быть, всему виной был непотребный наряд, в котором она несколько часов назад вознамерилась выйти из дома.

Я убирался в кухне, когда она проскользнула мимо меня в платье до того коротком, что всем желающим была видна её задница, уже и так знакомая во всех анатомических подробностях восьмистам подписчикам её Инстаграма благодаря бесчисленным и, по словам Лилы, стильным фото в бикини, которые она постила, пока я проводил чёткий инструктаж на тему недопустимости размещения пляжных фотографий в соцсетях.

– Пока, пап, – сказала она с натренированной беззаботностью.

– Эй, эй, – я перегородил ей путь к двери, – куда это ты собралась?

– К Грейс. Она за мной заехала, – Лила указала на окно, – видишь?

– Я вижу, – заметил я, глядя на белый джип Грейс возле нашего дома, – что твоему платью не хватает нижней половины.

Она закатила глаза и повесила на плечо огромную сумку. Я обратил внимание, что дочь не накрасилась. Пока. Я не азартный человек, но я готов был поставить сотню баксов, что к тому времени, как машина Грейс доберётся до Файв-Пойнтс, Лила намажет глаза своей любимой чёрной дрянью, а развязанные кроссовки сменит на туфли.

– Это называется мода, пап.

– Ты эту моду у Софи взяла поносить? – поинтересовался я, имея в виду малышку, с которой Лила иногда оставалась посидеть. – Хотя оно, пожалуй, и для неё коротковато.

– Смешной ты, – безо всякого выражения произнесла Лила, глядя на меня одним глазом. Другой скрывала грива вьющихся тёмных волос. – Может, тебе в стендаперы пойти?

– Ладно. Послушай, Лила. В этом ты никуда не пойдёшь. – Я старался говорить тихо и спокойно, как советовал психолог, с которым мы общались на недавней лекции в школе Лилы. Когда мы на них кричим, они доводят нас ещё больше, – сказала эта женщина монотонным голосом. Я обвёл глазами аудиторию и был поражён, увидев, сколько родителей записывают. Интересно, они впрямь станут в кризисный момент сверяться с тетрадкой?

– Па-ап, – заныла дочь. – Мы просто поделаем домашку с Грейс и ещё кое с кем…

– Домашку? В субботний вечер? За кого ты меня принимаешь, вот честно?

– Скоро экзамены… и ещё у нас большой групповой проект. – Лила расстегнула молнию на сумке, вытащила оттуда учебник по биологии и предъявила мне в качестве доказательства. – Вот, видишь?

– И сколько мальчиков в вашей исследовательской группе?

Она попыталась подавить ухмылку, но не смогла.

– Переодевайся. Сейчас же, – отрезал я, указывая на её спальню и стараясь не представлять, какой наглядный урок репродуктивной биологии преподнесут ей в таком платье.

– Хорошо, но учти: каждая минута, что мы с тобой препираемся, срезает мне балл.

– Я согласен на средний балл и нормальной длины платье, – ответил я и вновь занялся уборкой, давая понять, что разговор окончен, и чувствуя на себе её взгляд. Потом краем глаза увидел, как она повернулась и с топотом понеслась по коридору, чтобы несколько минут спустя вернуться в каком-то мешке из-под картошки. Я занервничал ещё больше: это означало, что она намерена переодеться на месте. Именно так она дурачила меня с макияжем.

– Не забудь, чтоб к одиннадцати была дома, – сказал я, хотя никак не мог проверить, сможет ли она соблюсти комендантский час, потому что сам намерен был вернуться гораздо позже. Вообще по профессии я плотник, но, чтобы подзаработать, несколько дней в неделю подрабатываю таксистом в «Убере» и «Лифте», а по субботам заказов больше всего.

– Я ночую у Грейс, помнишь?

Я вздохнул, потому что сам ей разрешил, но забыл созвониться с матерью Грейс и уточнить планы. Я сказал себе, что не должен думать о Лиле так плохо. Она, конечно, порой бунтовала и проверяла границы на прочность, как это свойственно всем подросткам. Но я знал, в целом она – хорошая девочка. Умненькая, старательно учится, поэтому и поступила в Виндзорскую академию, до восьмого класса проучившись в обычной школе. Перевод нам обоим дался тяжело. Для меня – из-за дороги (она уже не могла ездить в школу на автобусе) и денег (учёба стоила тридцать штук в год, хорошо хоть процентов восемьдесят этих расходов покрывала финансовая поддержка). А Лиле стало труднее учиться и ещё труднее – сохранять статус. Она никогда прежде не общалась с богатыми детишками, и теперь ей пришлось бороться, чтобы отстоять место в их холёном, отполированном мире. Но теперь, к концу учёбы, она обзавелась друзьями и была вполне счастлива. Её лучшей подругой стала Грейс, девчонка-зажигалка, отец которой работал в музыкальной индустрии.

– Её родители дома? – спросил я.

– Мама да. А папа, кажется, уехал.

– А у Грейс есть комендантский час? – спросил я, уверенный, что есть. Я всего несколько раз видел её мать, но у меня сложилось впечатление, что у этой женщины есть голова на плечах, хотя её решение подарить шестнадцатилетней девчонке новенький джип казалось мне странноватым.

– Есть. Одиннадцать тридцать, – сказала Лила чопорно.

– Одиннадцать тридцать? Она же ещё школьница.

– Ну да. Всем можно приходить домой в одиннадцать тридцать или позже. Кроме меня.

Я не особенно этому поверил, но, тяжело вздохнув, сдался, давно привыкнув проигрывать.

– Ладно. Но чтоб обе были у неё дома ровно в одиннадцать тридцать.

– Спасибо, пап, – сказала она и у самых дверей послала мне воздушный поцелуй, как в детстве. Я сделал вид, что поймал его, и прижал ладонь к щеке – в её детстве я тоже так делал. Но она уже не видела меня. Она смотрела в телефон.

Почему-то я вспоминал лишь этот воздушный поцелуй, когда вернулся домой в час тридцать, вынул из холодильника кружку, налил себе «Миллера» и подогрел позавчерашнего цыплёнка тетраццини[4]. Получив этот поцелуй, больше я за весь вечер не дождался от Лилы ничего – ни звонка, ни смс. Не то чтобы такое поведение было ей несвойственно, особенно когда я работал допоздна, но всё-таки я волновался. Хотя и не задумывался о чём-то трагичном, просто нервничал, что её кто-то совратил.

Несколько минут спустя мобильник зазвонил. Лила. Чувствуя облегчение и вместе с тем по-прежнему беспокоясь, я спросил:

– Всё хорошо?

Повисла тишина, а потом я услышал голос её подружки:

– Мистер Вольп, это Грейс.

– Грейс? А где Лила? С ней всё в порядке? – Я внезапно запаниковал и зачем-то представил дочь в машине «Скорой помощи».

– Да, да. Она здесь. Со мной. У меня дома.

– Ей плохо? – Я не мог представить себе другой причины, по которой Лила сама не позвонила бы мне.

– Нет. Ну… не в этом смысле.

– В каком не в этом смысле, Грейс? Позови Лилу к телефону. Сейчас же.

– Это… я не могу, мистер Вольп. Она не может… говорить…

– Почему не может? – Нервничая всё больше, я встал и принялся расхаживать взад-вперёд по кухне.

– Ну, это… – начала Грейс. – Она… немного того.

Я остановился и стал натягивать ботинки.

– Что происходит? Она что-то приняла?

– Нет, мистер Вольп, Лила не употребляет наркотики, – сказала Грейс серьёзным тоном, который немного меня успокоил.

– Твоя мама дома?

– Ну, это… нет, мистер Вольп. Она ушла на благотворительный вечер… но скоро придёт. – Грейс продолжала болтать какую-то чушь о светской жизни своей мамаши, но я её оборвал:

– Чёрт возьми, Грейс! Ты можешь объяснить мне, что происходит?

– Ну, хорошо… Лила немного выпила… ну, то есть вот совсем немного… она выпила чуть-чуть вина и, ну, один коктейль… на вечеринке, куда мы пошли, когда доделали домашку. Она просто ничего не ела, думаю, вот поэтому и…

– Она в сознании? – спросил я. Сердце бешено заколотилось при мысли, что Грейс болтает со мной, вместо того чтобы набрать 911.

– Да, да. Она не в отключке. Просто… никак не придёт в себя, и я волнуюсь, и вот решила вам позвонить. Но честно, она не употребляет наркотики и даже обычно не пьёт… ну, насколько я знаю… но я просто отошла ненадолго. Вот честно, совсем ненадолго…

– Так, всё, я еду к вам. – Схватив ключи, я пытался вспомнить, где находится дом Грейс. Я помнил, что в Бель Мид, где жили почти все ученики Виндзорской академии, но я давным-давно подвозил туда Лилу и уже забыл. – Пришли мне эсэмэской свой адрес, Грейс.

– Хорошо, мистер Вольп, – сказала она и вновь принялась бессвязно каяться и опровергать. Где-то между дверью подъезда и машиной я сбросил звонок и побежал.

Привезя домой Лилу в полубессознательном состоянии, загуглив симптомы алкогольного отравления и пообщавшись по телефону с педиатром, я пришёл к выводу, что моей дочери не угрожает смертельная опасность. Она просто напилась, как все глупые подростки. Поэтому мне не оставалось ничего, как только сидеть рядом с ней на кафельном полу туалета и слушать, как она стонет, плачет и без конца повторяет «пап, мне так стыдно, так стыдно». Пару раз она даже назвала меня папочкой – прежде она всегда ко мне так обращалась, но пару лет назад это слово вылетело из её лексикона.

Конечно, она была в том платье, которое я запретил ей надевать, и конечно, её глаза были в чёрных кругах, как у панды. Я не стал читать ей нотаций, понимая, что она всё равно сейчас их не услышит. Я задал ей несколько вопросов, надеясь, что алкоголь подействует на неё как сыворотка правды и я узнаю достаточно информации, чтобы утром устроить ей экзамен.

Наш диалог был весьма предсказуем, в таком духе:

– Ты принимала наркотики?

– Нет.

– Ты выпила?

– Да.

– Сколько?

– Чуть-чуть.

– Где вы были?

– На вечеринке.

– У кого?

– У парня… его зовут Бью.

– Он тоже из Виндзора?

– Да.

– Что случилось?

– Не помню.

И больше я ничего не добился. Может, она в самом деле ничего не помнила, а может, говорила мне, что ничего не помнила, но всё, что мне осталось – заполнять пробелы различными неприятными фантазиями. Периодически она плелась в туалет, где её рвало, а я держал её волосы. Когда в её желудке ничего не осталось, я дал ей воды и тайленола[5], помог почистить зубы, умыться и уложил в постель всё в том же платье.

Сидя в кресле, я смотрел, как она спит, и чувствовал вполне предсказуемую злость, тревогу и разочарование, естественное для отца юной дочери, которая только что облажалась по полной. Но меня мучило что-то ещё. Как я ни старался, я не мог не думать о Беатриз, единственном человеке, о котором я заботился так же, как сегодня о Лиле.

Глава третья Нина

Из всех людей на свете именно Кэти Паркер должна была рассказать мне, что натворил Финч.

В детстве и юности у меня были такие заклятые подруги, которые постоянно меня выбешивали. Но самым близким – и, что уж там, единственным заклятым врагом стала только Кэти. На людях мы отлично ладили, общались в одних и тех же компаниях, состояли в одних и тех же клубах, посещали одни и те же вечеринки. Но в душе я терпеть её не могла, и у меня были более чем неопровержимые доказательства, что мои чувства взаимны.

Кэти была из хорошей нэшвилльской семьи, как Кирк, и всегда старалась найти способ меня принизить. Одной из её тактик было подчеркнуть моё происхождение, задав несколько незначительных вопросов о Бристоле или о моей семье, обычно в кругу других людей. Так она, по-видимому, намекала, что, не вписавшись в компанию родственников со стороны мужа, я всегда останусь представительницей нуворишей (я своими ушами слышала, как она употребляет именно это выражение). Ещё она любила делать сомнительные комплименты, так сказать, с подтекстом. Ну, например, «Мне нравится твоё платье! Я знаю чудесную мастерицу, которая тебе его подошьёт». Или заявляла, идя к парковке после занятий на велотренажёрах: «Мне бы твоё терпение, когда у меня что-то не получается!» За этим, как правило, следовало: «Везёт тебе, что ты так потеешь! Все токсины выходят из организма!»

Мелани советовала принимать это за комплименты. Согласно её теории, влившись в компанию Кирка, я присвоила статус первой леди среди элиты Нэшвилла.

– Я не хочу быть первой леди среди кого бы то ни было. К тому же нельзя стать первой леди, если ты из Бристоля, – сказала я.

– Можно, если выйти замуж за Кирка Браунинга, – ответила на это Мелани. – Он великолепен. По сравнению с Гюнтером уж точно.

Я пожала плечами при мысли о супруге Кэти. Гюнтер, как и Кирк, унаследовал фамильное состояние, но многое истратил, и, если верить сплетням, на невыгодные сделки.

– И внешности твоей она завидует, – продолжала Мелани со свойственной ей резкостью. – Ты богаче и красивее. И моложе.

Я посмеялась над её словами, но не могла не думать о том, что на колкости Кэти мотивировал исключительно первый пункт. Более того, я была уверена: Кэти понимает, что я насквозь вижу её поганый религиозный фанатизм. Не поймите меня неправильно, я хорошо отношусь к верующим людям, даже к сильно верующим. Кого я терпеть не могу, так это лицемеров, которые носятся со своей набожностью, но при этом не удосуживаются придерживаться даже элементарной этики. В двух ехидных словах, Кэти не только наслаждалась чужими несчастьями, но пользовалась чужими трагедиями, чтобы подчеркнуть свою благочестивость. Едва с кем-то что-то случалось, она самой первой постила молитвы на Фейсбуке, мчалась к пострадавшим с гостинцами и созывала свой клуб изучающих Библию, попасть в который было так же сложно, как на светский раут в Букингемском дворце, поэтому мой отказ туда вступать она восприняла как личное оскорбление. Я вынуждена признать, что некоторые из молитв Кэти были искренними – когда дело касалось вопросов жизни и смерти, например. Но я уверена, она получала удовольствие от чужих неудач и даже наверняка надеялась, что чей-нибудь брак распадётся или чей-нибудь ребёнок разочарует своих родителей.

Поэтому в тот вечер гала-концерта, встретив меня в дамской комнате, она сорвала джекпот.

– Ой, привет, Нина, – пропела она наигранным тоном, стоя рядом со мной у раковины. Мы переглянулись, улыбнулись друг другу, и я продолжила поправлять макияж. – Ты сегодня чудесно выглядишь.

Кэти обожала слово чудесно, поэтому я исключила его из своего лексикона.

– Ты тоже! Поздравляю с поездкой в Италию, – сказала я, потому что она только что победила Мелани на аукционе и заполучила два билета в Рим в салоне первого класса и неделю на вилле в Тоскане.

– Спасибо, дорогая! Мелани не слишком расстроилась? – спросила она с почти нескрываемым лицемерием.

– Нет, что ты, нисколько, – соврала я из любви к Мелани, которая пришла в бешенство от того, как бесстыдно Кэти повышает ставки. – Мне кажется, она даже рада. Тодд терпеть не может, когда она выигрывает путешествия.

– Да, – она кивнула, – я слышала, у него с деньгами не очень…

– Да нет, дело не в этом. Просто даты закрытые…[6] – Кажется, я слишком откровенно вела себя как стерва. Чувствуя себя разоблачённой и немного смущаясь оттого, что опускаюсь до её уровня, я прибавила жизнерадостным голосом: – Но, конечно, Тоскана прекрасна в любое время.

– Верно, – ответила она холодно. – И потом, я участвовала больше из благотворительных соображений.

– Безусловно, – сказала я и уже не в первый раз обратила внимание, что она почти не моргает. От этого взгляд её больших, широко посаженных глаз раздражал меня ещё больше. Наконец она посмотрела на меня так глубокомысленно, что я не выдержала и спросила, в чём дело.

Она глубоко выдохнула, молитвенно сложила ладони и устремила взгляд в потолок, словно набираясь сил.

– О боже. Так ты не знаешь? – Она внезапно осеклась.

Я уже знала, что означает её лживое сочувствие – вся эта шарада была лишь предвестником очередной сплетни. Вероятно, кто-то перепил за обедом. Или флиртовал с чужой женой во время танца. Или отпустил плохую шутку ниже пояса. На любом благотворительном вечере обязательно что-нибудь такое случится.

– Не знаю о чём? – спросила я вопреки здравому смыслу.

Она вздрогнула, поджала губы и ещё раз медленно, тяжело вздохнула.

– О Финче и снэпчате[7], – выдохнула она наконец с неуловимой, но безошибочной радостью.

У меня упало сердце, но я велела себе оставаться сильной, не поддаваться на её провокацию, ничего не говорить. Поэтому я просто смотрела на своё отражение и наносила поверх помады ещё один слой блеска.

Очевидно, моё молчание смутило и опечалило её, и ей понадобилось несколько секунд, чтобы снова найти точку опоры.

– Так значит, ты не видела…

– Нет. У меня нет снэпчата, – ответила я, чувствуя лёгкое моральное превосходство человека, независимого от социальных сетей.

Она рассмеялась.

– Боже милостивый, у меня тоже нет. Даже если бы и был, я ведь у него не в друзьях. А фото он явно разослал только им.

– Тогда как же ты его увидела? – спросила я, убирая блеск в косметичку.

– Кто-то сделал этот снимок, и он распространился по всей Сети. Как пожар… Люсинда переслала его мне несколько минут назад. Во время речи Кирка. Но ты не волнуйся, больше она никому не перешлёт. Она очень тактична, когда речь о таких вещах, и мы строго воспитываем её в плане публичности в соцсетях.

– Как мило с её стороны, – сказала я. Дочь Кэти Люсинда обещала стать такой же любительницей соваться в чужие дела, как её мать. Мысли неслись с лихорадочной скоростью, сменяя друг друга. Что такого вопиющего мог написать Финч? Слишком хвастался Принстоном? Или перебрал с пивом? Я напомнила себе, кто источник моего беспокойства – старая добрая Кэти, которая любит мутить воду, чтобы показаться сперва монашкой, а потом спасительницей. Но всё-таки я волновалась, когда, оторвавшись от зеркала, посмотрела ей прямо в вытаращенные, как у жука, глаза. – И что же было на фото, Кэти?

– Девушка, – выпалила она, понизив голос до громкого шёпота и, очевидно, надеясь, что к нему начнут прислушиваться.

– И что? – Я по-прежнему старалась оставаться невозмутимой.

– Ну… – продолжала Кэти, – девушка была… почти… голая.

– Что? Голая? – Я скрестила руки на груди, не веря её словам. Не может быть, чтобы Финч совершил такую глупость. Всем известно, что за такие фото его непременно отчислят из Виндзора, всё равно что за кражу.

– Ну… полуголая, но…

Я закусила губу, представив модель в нижнем белье или, может быть, слишком откровенное фото Полли, которая одевалась, пожалуй, немного провокационно, но не больше, чем другие девушки. – Ну, – сказала я, повернувшись к двери, – дети иногда такое…

– Нина, – оборвала меня Кэти, – она лежала в отключке. На кровати.

– Кто – она? – выдохнула я.

– Её зовут Лила. Старшеклассница из Виндзора. Латиноамериканка. Может, тебе всё же стоит взглянуть на фото?

Я глубоко вздохнула и посмотрела на экран. Сначала я увидела только девушку, лежащую на спине, одетую или, во всяком случае, явно не голую, и вздохнула с облегчением. Но, приглядевшись получше, обратила внимание на детали. Её маленькое чёрное платье задралось вверху и внизу, как будто кто-то безуспешно пытался его снять или, напротив, торопливо натянул. Она чуть раздвинула бёдра, лодыжки свесились с кровати, босые ступни касались пола. Левая грудь вывалилась из бюстгальтера, сосок торчал.

Были и другие детали, не такие вызывающие, но тем не менее. Беспорядок, какой бывает в комнатах мальчиков-подростков. Желтоватое одеяло. Столик, заваленный бутылками из-под пива и мятыми салфетками. Плакат незнакомой мне группы волосатых, жутких, татуированных музыкантов. И что самое странное – зелёная карточка настольной игры «Уно», зажатая в левой руке девушки. Её пальцы крепко сжимали карту, ногти были ярко-красными.

Я несколько раз вдохнула и выдохнула, пытаясь успокоиться и надеясь получить какое-то объяснение. Хотя бы выяснить, что общего у этой фотографии и Финча.

– Ты читала комментарии? – спросила Кэти, по-прежнему держа телефон перед моим лицом. Я вновь посмотрела на экран, прищурилась, увидела имя Финча и слова, напечатанные под ним, почти неразличимые. Я прочитала их голосом сына.

Похоже, эта девчонка получила свою зелёную карту[8].

Мне стало плохо. Возможность хоть как-то оправдать своего ребёнка стремительно улетучилась.

– Мне так жаль, – сказала Кэти, медленно убирая телефон и кладя в сумочку. – Особенно ужасно, что это случилось в такой вечер, когда вы с Кирком выступили с такой речью… я просто подумала, надо тебе сообщить.

– Спасибо, – ответила я, хотя мне очень хотелось убить гонца, принесшего дурную весть, или хотя бы пару раз съездить ему по физиономии. Но я понимала, что дело тут уже не в Кэти. – Мне нужно идти… нужно быть с Кирком.

– Да, конечно, – прошептала она торжественно и сжала мою руку. – Сохрани тебя Господь, Нина. Я буду за вас молиться.

Не прошло и тридцати минут, как мы с Кирком мчались домой, и за эти тридцать минут мне успели переслать ту же фотографию ещё несколько друзей, в том числе Мелани, которая билась в истерике, увидев на ней комнату сына.

– О чём он, чёрт побери, думал? – спросила я, когда мы с Кирком стояли по разные стороны кухонной стойки.

– Понятия не имею. – Кирк покачал головой. – Может, это просто глупая шутка в компании?

– Расистская шутка в компании? – Меня захлестнула новая волна отчаяния.

– Ну, не такая и расистская, – сказал Кирк.

– Ты серьёзно? Шутка про грин-карту? В высшей степени расистская. Кэти сказала, эта девушка – латиноамериканка.

– Ну, она не похожа на латиноамериканку… просто… брюнетка. Может, итальянка.

Я пристально посмотрела на него и покачала головой, не зная, как отреагировать на его слова.

– Кэти может и наврать, – заметил Кирк и потянулся к бутылке виски, стоявшей на стойке. Я быстро отодвинула её подальше.

– Хорошо. Но смотри, Кирк. Даже если она не латиноамериканка, его комментарий всё равно расистский и направлен против латиноамериканцев, – сказала я строго. – И независимо от расовой принадлежности этой девушки у неё торчит сосок! И если фото выложил Финч, неважно, в шутку или нет…

– …то у него проблемы, – закончил Кирк. – Это очевидно. Но, возможно, мы чего-то не знаем…

– Например? – спросила я.

– Мало ли. Может, кто-то взял его телефон. Может, это фотошоп. Я не знаю, Нина. Но пожалуйста, давай успокоимся. Скоро мы в любом случае выясним.

Я кивнула и глубоко вдохнула, но прежде чем успела ответить, дверь открылась и в фойе послышались шаги Финча.

– Мы в кухне! – крикнула я. – Можешь подойти к нам?

Секунду спустя явился наш сын в светло-голубой футболке и шортах цвета хаки. Его светлые волнистые волосы были растрёпаны сильнее, чем обычно, и весь его вид был намеренно элегантно небрежным.

– Хай, – сказал он, направляясь непосредственно к холодильнику и лишь мельком взглянув на нас. Открыл его, достал нарезанный ростбиф, схватил несколько ломтей и локтем закрыл дверцу.

– Хоть бутерброд сделай, – сказала я.

– Долго возиться, – ответил Финч.

– Как насчёт тарелки? – Я чувствовала, как во мне вскипает злость. – Можешь ты по крайней мере есть из тарелки?

Он покачал головой, оторвал кусок бумажного полотенца и пошёл в комнату, на ходу набивая рот мясом.

– Куда ты пошёл? – крикнула я ему вслед.

– Телик смотреть, – ответил он, не оглядываясь.

– Вернись, пожалуйста, – велела я, обогнув стойку и встав рядом с Кирком. – У нас с папой к тебе серьёзный разговор.

Я посмотрела на Кирка, который с ничего не выражающим видом барабанил пальцами по краю стола. Я толкнула его локтем и смерила сердитым взглядом.

– Слушай, что говорит мама, Финч, – сказал Кирк. – Мы хотим поговорить.

Финч повернулся и посмотрел на нас скорее сконфуженно, чем испуганно, и я задумалась, сколько он выпил.

– Что такое? – поинтересовался он, засунув в рот последний кусок ростбифа и жуя.

– Сядь, пожалуйста, – сказала я, указывая на банкетку. Финч сел, и его лицо приняло вызывающее выражение.

– Как прошёл вечер? – спросила я. Он пожал плечами и сказал, что хорошо.

– Что ты делал?

– К Бью смотался.

– У него была вечеринка?

– Нет. Не вечеринка. Просто несколько человек пришли в гости. Что за допрос с пристрастием?

Я вновь пихнула Кирка локтем, и он рассеянно пробормотал: «Повежливее с матерью». Финч буркнул: «Извини», – и запустил руку в волосы. Я ждала, пока он вновь посмотрит на меня, прежде чем задать следующий вопрос:

– Ты пил?

Я не знала, какой ответ хочу услышать. Если он был пьян, это лучше или хуже?

– Ну да, – ответил Финч. – Выпил немного пива.

– Сколько? – Я подумала, что нам с Кирком надо было строже воспитывать его в этом плане. Мы никогда не давали ему разрешения употреблять алкоголь, но сквозь пальцы смотрели, куда он ходит, и, в общем-то, именно поэтому разрешали ему сколько угодно тратить на такси.

– Ну я не считал, – сказал он. – Бутылки три или четыре.

– Это слишком много, – отрезала я.

– Но я же был не за рулём.

– Ты просто умница! – воскликнула я. – Надо тебе медаль выдать.

Финч тяжело вздохнул и сказал:

– Ну чего ты так злишься, мам? Ты знаешь, что я иногда выпиваю.

– Мы очень, очень расстроены, Финч. Но дело не в пьянстве. – Я набрала в грудь побольше воздуха, вынула из сумочки телефон, открыла фотографию, которую сохранила, и передала телефон Финчу.

– Где ты это взяла? – спросил он. У меня упало сердце.

– Миссис Паркер показала это фото маме. Сегодня вечером, – ответил Кирк.

Финч посмотрел на меня. Я кивнула.

– Да, представь себе. Но неужели тебя волнует только, где мы её взяли?

– Да я просто спросил, – сказал Финч.

Я вздохнула и задала следующий вопрос:

– Это ты снимал?

– Мам, долго рассказывать… всё не так плохо, да она и не будет очень злиться.

– Кто она?

– Да так, девчонка, – ответил он.

Я прокручивала в голове его слова, и меня всё сильнее мутило.

– У девчонки есть имя?

– Ну да. Лила Вольп. А что?

– А что? А то, что ты выложил её фото в полуголом виде, Финч. Вот что! – Я чувствовала, что вот-вот забьюсь в истерике.

– Я его не выложил. Просто отослал кое-кому. И она не полуголая, мам.

– Я видела её сосок, Финч, – сказала я. – Это всё равно что голая.

– Ну не я же её раздел.

– Это радует, – съязвила я. – Хоть за насилие тебя не привлекут.

– Насилие? Да ты чего, мам? Ты с ума сошла. – Он устало вздохнул. – Никто её не насиловал. Она просто напилась и отключилась. Это не мои проблемы.

– Нет, сын, это твои проблемы, – сказал Кирк, как будто до него только что дошла серьёзность ситуации. – Многие люди увидели это фото. Оно разошлось по Сети.

– И… грин-карта, Финч? Ты серьёзно?

– Это просто шутка, мам.

– Расистская шутка, – отрезала я. – Ты выкладываешь в Сеть фото полуголой девушки в отключке, а потом отпускаешь расистскую шутку.

– Извини, – сказал он тихо и опустил глаза.

– За что? За то, что ты это сделал? Или за то, что попался?

– Ну хватит, мам. Пожалуйста, хватит. Ну правда, извини.

– О чём ты думал? Что творилось в твоей голове?

Финч пожал плечами.

– Ни о чём.

– Ни о чём? Ни о чём? – Его ответ окончательно выбил меня из колеи, хотя, наверное, это было лучше, чем если бы он намеренно хотел сделать кому-то гадость. Но результат всё равно был бы такой же. Последствий это не отменяло.

Он не ответил, и я разозлилась ещё больше.

– Как ты мог так поступить, Финч? Я просто не понимаю. Это так… жестоко! Разве мы с отцом так тебя воспитывали?

– И неужели ты не понимаешь, чем рискуешь? – Кирк наконец тоже повысил голос. – Как глупо и безответственно ты поступил? Тебя могут исключить!

– Хватит, пап, это просто бред, – сказал Финч.

– Нет, не бред, – отрезала я. – Вполне может быть. Забудь о Виндзоре и готовься к суду.

– По какой статье? – спросил Кирк у меня, словно я была экспертом по правовым вопросам.

– Не знаю, я не юрист. – Я почти кричала. – Оскорбление личности? Детская порнография?

– Порнография? Ты чего, мам? – возмутился Финч.

– Ну да, это явно не порнуха, – вмешался Кирк.

– Никто уже не говорит «порнуха», – заметила я.

– Тем не менее это не она, – пробормотал он.

– Здесь достаточно обвинений, чтобы завести дело, – сказала я. – Не сомневаюсь. К тому же эта девушка и её родители могут потребовать компенсации за моральный ущерб…

– Мам, не было никакого морального ущерба, – уверил Финч.

– Не было? – Я не верила своим ушам. – Ты-то откуда знаешь? Ты её спросил? Ты вообще задумался о её чувствах?

– Да всё с ней будет нормально, мам. Такое сплошь и рядом случается.

– Случается? Это не само по себе случилось, Финч. Это сделал ты! – Я опять сорвалась на крик. Кирк сделал мне знак замолчать и сказал:

– Послушай. Дело здесь не в девушке.

– Не в девушке? А в чём тогда, Кирк? Просвети меня.

Кирк откашлялся.

– Дело в его неспособности мыслить логически. – Он повернулся к Финчу и сказал: – Сын, сегодня ты совершил абсолютно безрассудный поступок, который может существенно испортить твоё будущее. Тебе стоит подумать…

– Не просто подумать. Почувствовать, – вмешалась я. – Ты не можешь так поступать с людьми.

– Я ничего такого не сделал, мам. Это просто…

– Бездумный поступок, – закончил за него Кирк.

– К сожалению, всё не так просто, – сказала я.

Потому что в глубине души я знала, что даже если все до единого удалили эту фотографию и Лила, её родители и администрация школы никогда о ней не узнают, и Финч по-настоящему раскаялся, всё равно всё изменилось. По крайней мере для одного из нас.

Глава четвёртая Том

Никогда не забуду, как впервые увидел Беатриз. Я сидел в дешёвом баре на Файв-Пойнтс в те далёкие времена, когда восточный Нэшвилл ещё не стал притоном хипстеров и там ошивались все. И я тоже. В таком месте не часто встретишь красивую девушку, тем более одну, но она была сама по себе, и уже это привлекало. А она к тому же была моего типажа – тёмные волосы, тёмные глаза, смуглая кожа, фигура что надо. Узкое красное платье усиливало впечатление.

– Даже не думай, – сказал я своему приятелю Джону, не сводя с девушки глаз. Джон рассмеялся.

– О ком? Об этой Джей Ло?

– Да, – сказал я.

– Почему? Ты с ней спишь? – Джон жевал соломинку и смотрел, как девушка идёт мимо нас. Шумный и красивый, он притягивал горячих девчонок, особенно в барах поздними вечерами.

– Пока нет, но я это исправлю, – ответил я, тоже рассмеявшись. – А потом, может, и женюсь на ней.

Джон расхохотался.

– Круто. – Он спрыгнул со стула и хлопнул меня по спине. Когда девушка оказалась совсем рядом, добавил:

– Удачи, чувак.

Она посмотрела на него и перевела взгляд на меня, прекрасно понимая, почему мне понадобится удача.

– Можно? – спросила она, указывая на освободившийся стул.

– Да, – ответил я, вдохнув запах её волос. Они пахли как масло для загара, если вылить на себя целый тюбик. Кокосом, что ли.

Я пытался придумать что-нибудь остроумное, но ничего не выходило, и я просто сказал правду:

– Я не мастер пикапа, но… ты самая красивая девушка, что я видел. – Потом, осознав, как это банально, я прибавил: – В этом баре.

– В этом баре? – переспросила она и рассмеялась заливистым, сексапильным смехом. Я заметил, что её правый передний зуб очаровательно неправильной формы. Она обвела глазами бар и не слишком привлекательных девушек напротив меня.

– Ну ладно, не только в этом баре, – сдался я, уже не боясь показаться излишне льстивым. Она и была самой красивой девушкой, что я видел.

– Ты точно не мастер пикапа?

Я уловил её акцент. Тоже очаровательный. Покачал головой и промямлил:

– Ну… может, и да… но я не хочу просто флиртовать с тобой. Я хочу узнать тебя… узнать о тебе всё…

Она вновь рассмеялась своим бесподобным смехом.

– Прямо всё?

– Всё, – подтвердил я и принялся засыпать её вопросами: – Как тебя зовут? Сколько тебе лет? Откуда ты?

– Беатриз. Двадцать пять. Из Рио, – на последнем слове она округлила чувственные губы в точности того же оттенка, что и платье.

– Это в Бразилии?

Она улыбнулась и спросила, знаю ли я ещё какое-нибудь Рио. Подошёл бармен, и она, не раздумывая, как раздумывают большинство девушек, заказала напиток, о котором я никогда не слышал, грохочущий раскатистыми «р». Потянулась за огромной плетёной сумкой, которая, судя по её виду, должна была пахнуть марихуаной или хотя бы ладаном. Я остановил руку Беатриз.

– У меня есть личный счёт в этом баре, – сказал я. Она улыбнулась и посмотрела мне в глаза.

– Может, у тебя и имя есть?

– Томми… Том… Томас, – пробормотал я, потому что меня называли то так, то эдак.

– Как тебе больше нравится? – спросила она.

– Как тебе больше нравится, – сказал я.

– Я хочу танцевать, Томас, – внезапно заявила она, откинув назад плечи и волосы.

Я удивился, что она предпочла называть меня полным именем. При словах о танцах я покачал головой.

– Что угодно, только не это. – Я рассмеялся. Она в шутку надула губы, и я про себя взмолился, чтобы мы по-настоящему сблизились – так, чтобы ссориться, и всерьёз надувать губы, и страстно мириться.

– Ну пожалуйста. – Она чуть наклонила голову.

– Я не умею танцевать, – признался я, когда бармен принёс коктейль и поставил перед ней.

– Все умеют танцевать, – заметила она, покачивая плечами в такт «Свободной птице»[9]. – Надо просто двигаться под музыку.

Она выжала лайм в бокал, размешала тонкой соломинкой и сделала глоток. При виде того, как её полные губы коснулись стекла, а волосы густой волной упали ей на лицо, у меня перехватило дыхание. Я отвёл взгляд, тоже заказал выпивку. Я уже был немного пьян, но решил, что для храбрости нужно ещё. Сильно напиваться мне не хотелось – я надеялся сохранить в памяти наш разговор до мельчайших подробностей. Я спросил у неё, что она делает в Нэшвилле, и она рассказала, что присматривает за двумя малышами в Брентвуде, а сегодня у неё выходной. Потом добавила, что Нэшвилл любит за музыку.

– Ты тоже музыкантша? – спросил я, зная, что музыкантов здесь пруд пруди, и всё же заинтригованный.

Она кивнула.

– Я певица. Во всяком случае, хочу ею стать.

– И в каком жанре выступаешь?

– Сертанежу. Бразильский музыкальный стиль… песни о музыке, о любви… о разбитых сердцах…

Я кивнул, заворожённый.

– Может, как-нибудь мне споёшь?

– Может быть. – Она одарила меня медленной улыбкой. – А теперь ты расскажи о себе, Томас. Ты из Нэшвилла?

– Да. Родился и вырос.

– В какой части Нэшвилла? – спросила она.

– В этой самой, – ответил я. Она рассмеялась и коснулась большим пальцем нижней губы.

– Что, прямо в баре?

– Нет. – Я улыбнулся. – Я имею в виду, – в восточном Нэшвилле. На этом берегу реки.

Она кивнула, будто поняла, что я имею в виду – что река Камбелэнд отделяет гламурный город от моего грязного захолустья.

– Почему же ты не на Нижнем Бродвее?[10] – спросил я, про себя прибавив «с другими красотками».

– Потому что там не встретишь таких мужчин, как ты. – Она улыбнулась, и я улыбнулся ей в ответ. Мы немного помолчали, потом она спросила:

– А ты чем занимаешься, Томас? Кем работаешь?

– Я плотник, – сказал я, опустив глаза и постукивая большими пальцами по барной стойке. Я был готов к тому самому взгляду, каким смотрят на тебя девушки, когда узнают, что ты не работаешь в офисе и лишь полтора года проучился в колледже, а потом остался без денег, был отчислен и пошёл обрабатывать древесину.

Но если она и была разочарована, то виду не подала. Казалось, она даже заинтригована, хотя с моей стороны глупо было так думать. Я встречал девушек, которые первое время врали мне, будто им нравятся мужчины, умеющие работать руками. Я был рад, что она не стала врать. Она просто спросила:

– Значит, ты делаешь мебель?

– Ну да.

– Какую?

– Любую, – ответил я. – Столы, полки, шкафы, парты. Я люблю делать выдвижные ящики.

Она рассмеялась.

– Ящики?

– Да. Ящики, – ответил я. – только не такие, которые скрипят и дребезжат по металлу, а гладкие, полностью из дерева… соединённые «ласточкиным хвостом»… они словно шепчут, когда их выдвигаешь. – Я тихо присвистнул.

Она наклонилась ко мне ближе и кивнула, словно понимала артистизм моего искусства. Искусства делать мебель, которая, может быть, станет фамильной. Хотя до этого мне было далеко. Я закончил обучение, но освоить предстояло ещё многое.

– Значит, ты делаешь будущий антиквариат? – Она придвинулась совсем близко, я ощутил щекой её тёплое дыхание.

– Да, – ответил я. Она была магнитом, силовым полем, и я не смог удержаться от поцелуя. Я прижался губами к её губам, ощутил вкус алкоголя и лайма. Её губы были божественны, моё сердце едва не взорвалось. Несколько пьянящих секунд – и она оторвалась от меня, чтобы сказать мне, что пусть я и не умею танцевать, но целуюсь превосходно.

Я с трудом взял себя в руки и ответил:

– Ты тоже.

– Можно задать тебе вопрос, Томас? – прошептала она мне на ухо.

Я кивнул. В глазах мутилось.

– Ты занимаешься любовью, как танцуешь? Или как целуешься?

Моя кожа горела огнём. Я посмотрел Беатриз в глаза и сказал, что она может и сама это выяснить.

Спустя ещё несколько часов, коктейлей и даже танцев мы отправились в мою убогую студию и занялись просто потрясающим сексом. В двадцать девять лет, не будучи связан отношениями, я и раньше порой проводил ночь с едва знакомой девушкой, но в тот раз всё было иначе. Мы занимались любовью.

До того, как я встретил Беатриз, я считал, что любовь с первого взгляда невозможна. Но она разрушала все правила, любую логику. Она была потрясающей. Невероятной.

Не прошло и трёх месяцев, как мы поженились и она забеременела. Хотя, если честно, эти события произошли в обратном порядке, но какая разница. Я в любом случае собирался на ней жениться. Беременность лишь ускорила процесс и прибавила проблем. Ну, например, моя мама невзлюбила Беатриз, решив, будто она намеренно залетела, чтобы выскочить за меня замуж и получить гражданство. Я имел неосторожность поделиться этими соображениями с Беатриз; она, разумеется, была задета, и так я выяснил, что умение прощать не относится к числу её достоинств. Сильный характер она унаследовала от отца, ортопеда, работавшего с национальной футбольной командой Бразилии, который, в свою очередь, и так злился на Беатриз за то, что она уехала в Штаты, решив стать певицей; тот факт, что её вдобавок обрюхатил какой-то плотник, никак не мог пойти на пользу их взаимоотношениям, тем более что мачеха, ставшая Беатриз весьма паршивой заменой матери, всячески подливала масла в огонь. Классическая история Золушки.

В общем, обе стороны весьма прохладно отнеслись к нашему браку, друзья тоже разбежались, и каждую свободную минуту мы проводили вдвоём. Это было, наверное, неправильно, но нам казалось, что мы двое против целого мира. Мы были непобедимы и неутолимы. Даже когда на сцене появилась Лила в самом расцвете колик и Беатриз, пережив послеродовую депрессию, оставила мечты стать певицей, а я хватался за любую грязную работу, чтобы сводить концы с концами, наши чувства не гасли.

Но где-то вскоре после того как Лила отпраздновала второй день рождения, что-то начало меняться. Любовь стала больше похожа на похоть и уже не могла победить всё остальное. Оба мы были несдержанны, оба склонны ревновать, ссоры участились. А может быть, просто стало меньше секса, и от этого казалось, что участились ссоры. Беатриз обвиняла меня во всех смертных прегрешениях, отказывалась куда-то идти, говоря, что слишком устаёт и ей ничего не хочется. Какое-то время я верил в её теории и чувствовал себя виноватым, никуда не годным супругом. Я обещал ей, что буду меньше работать, что мы будем чаще веселиться. Но понемногу я начал понимать, что представления Беатриз о веселье сводились к пьянству. Безудержному. Не то чтобы я сам был против того, чтобы выпить немного пива. Но Беатриз всё чаще и чаще надиралась в хлам, а похмелье лишь усугубляло депрессию. На следующий день она не могла ничего делать, мне приходилось отпрашиваться с работы и сидеть с Лилой. И, конечно, мы ссорились ещё больше.

Вдобавок она начала мне врать. По мелочам – прятала от меня телефон, ноутбук. Но я перестал ей доверять и понемногу начал разочаровываться. Хотя, конечно, по-прежнему её любил, потому что она была Беатриз и к тому же матерью моего ребёнка.

И однажды летним вечером, вскоре после того как мы перебрались в бунгало на Эвондейл-драйв (где я по сей день живу с Лилой), случился скандал. Он разгорелся ещё утром, когда я предложил сходить куда-нибудь всей семьёй, втроём. Может быть, в зоопарк, или на пикник в парке, или в гости к моей маме, которую Беатриз по-прежнему ненавидела, но терпела, потому что та порой сидела с малышкой.

Я хотел таким образом наладить отношения, но Беатриз быстро меня обломала, заявив, что собирается на барбекю с друзьями. Я спросил, с какими друзьями, она ответила. Мне не нравились эти люди, не нравилось, какой она становится в их кругу. Я сказал ей об этом, она наговорила мне ответных гадостей, завязалась перепалка, она заявила, что всё равно пойдёт туда и возьмёт с собой Лилу.

– А меня пригласили? – спросил я, что было очевидной глупостью. Она пожала плечами и сказала, что если я хочу, то, конечно, могу пойти с ней, но если не хочу, она поймёт. Я решил отправиться в мастерскую, надеясь, что работа меня успокоит. Но поздно вечером, уже убрав на место инструменты, я почувствовал: что-то не так. Поэтому я нашёл адрес её друзей из Инглвуда и отправился на вечеринку.

Едва приехав, я сразу же заметил Беатриз, танцующую прямо на крыльце с лузером, которого я видел у неё в друзьях на «MySpace». Обе его руки лежали у неё на заднице и, судя по всему, не в первый раз там оказались. Лилы поблизости не было. Я в ярости выпрыгнул из машины и по лестнице поднялся в дом.

– Где Лила? – спросил я, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не дать этому типу в морду. Он сразу же убрал руки с задницы Беатриз, и его лицо приняло виноватое выражение. Точно такое же я ожидал увидеть на лице жены, но она лишь бесстыдно таращилась на меня, очевидно, пьяная или под кайфом, а может, и то и другое.

– Где Лила? – Я уже кричал.

Все замолчали и посмотрели на меня, кроме Беатриз, которая сказала:

– Господи, Томас. Расслабься. Она была здесь. Только что.

Я вновь посмотрел на неё и увидел, что из-под майки у неё торчит купальник, а волосы, стянутые в узел, мокрые. Значит, она недавно плавала. Значит, у этих идиотов есть бассейн. Вне себя от волнения, я растолкал собравшихся, обежал весь дом, выскочил на высокое крыльцо. С него я оглядел сад и, конечно, увидел бассейн, возле которого детвора играла в жмурки, а Лила, одна-одинёшенька, сидела у самого края, возле чёрной надписи «Глубина три фута» – не такая уж большая глубина, но тем не менее опасная для четырёхлетней девочки, посетившей лишь пару уроков плавания.

Я сбежал вниз по лестнице и помчался к ней, громко крича её имя. Конечно, я видел, что она в безопасности, но меня не отпускало чувство, будто, пока я бегу к ней, может случиться страшное. Её испугал мой голос – может быть, она подумала, что делает что-нибудь плохое, – и она подалась вперёд, едва не свалившись в воду. Я сжал её в объятиях и стал покрывать поцелуями. Я знал, что не нужно так волновать ребёнка, но не мог остановиться. Держа её на руках, я рванул в машину, обежав вокруг дома. Не знаю, где в этот момент была Беатриз и видела ли она нас, но если видела, она за нами не пошла. Я пристегнул Лилу к сиденью, отвёз домой, вымыл и накормил, снова и снова ощущая весь пережитый ужас. Наконец уложил её в свою кровать, и мы оба уснули. Беатриз даже не позвонила.

Не знаю, во сколько она вернулась домой. Я проснулся в полночь, увидел её и сказал:

– Выметайся. Со мной ты спать не будешь.

– Это и моя кровать.

– Только не сегодня.

– И где я, по-твоему, должна спать? – спросила она.

– Где хочешь. На диване. Мне всё равно, только не здесь.

Мы разругались. Никто не пытался извиниться, мы лишь обвиняли друг друга. Я её опозорил. Я психопат. Я параноик и ревнивый засранец. Она оставила Лилу одну лишь на три минуты.

– Трёх минут хватит, чтобы утонуть! – крикнул я. – Сто восемьдесят секунд – и мы бы её потеряли. Навсегда.

Мы топтались на месте, снова и снова повторяя одно и то же. В порыве чувств я назвал её алкоголичкой. Она спросила, чего я ожидал, влюбившись в девушку, с которой познакомился в баре. Как будто гордилась этим.

– Ты паршивая мать! – кричал я.

– Это не меняет того, кто я есть! – Она гордо вскинула подбородок.

– А кто ты есть? – спросил я. – Девчонка, которая спит с первым встречным?

Она оцепенела, будто я отвесил ей пощёчину.

– Значит, вот как ты обо мне думаешь? – спросила она с сильным акцентом, когда-то восхищавшим меня, а теперь ненавистным.

Я сказал – да, потому что не мог выбросить из головы образ Лилы, сидевшей на краю бассейна. Я сказал, что я её не уважаю, что она никуда не годная мать и что Лиле было бы лучше без неё. Что лучше уж вообще никакой матери, чем такая. Я ожидал встречных обвинений, но она лишь закусила губу и сказала:

– Ну, наконец-то я узнала, что ты на самом деле обо мне думаешь, Том.

Потом повернулась и вышла из спальни, закрыв за собой дверь. Я занервничал, чувствуя, что слишком далеко зашёл. Что я жестокий лицемер – ведь я был счастлив, что мы переспали в первую же ночь. Я по-прежнему любил её и знал, что всегда буду любить, но вместе с тем я знал, что мы движемся к разводу. Я представлял, как мы пытаемся поделить нашего ребёнка, как Лила живёт на две семьи. Я представлял отчимов, сводных братьев и сестёр, ссоры и скандалы. Представлял бессильную ненависть.

Но даже в самых жутких, отвратительных фантазиях я не мог представить того, что увидел утром: неряшливо нацарапанную записку на столе, сообщавшую, что Беатриз от нас уходит. Я сказал себе, что она не всерьёз. Что она, конечно, вернётся.

Но дни сменялись неделями, недели – месяцами. Я звонил, и писал, и отправлял сообщения, иногда взволнованные, чаще злые, но не получил ответа. Я был разъярён, сконфужен, унижен, я очень страдал. Я жалел себя и невыносимо жалел Лилу.

Хуже всего было то, что я не знал, как всё объяснить дочери. Я говорил себе даже, что Беатриз нет в живых, я вспоминал свои слова в ту ночь и убеждал себя, что без неё нам в самом деле лучше. Больше я никак не мог себя успокоить. Я понял, почему она ушла. Я действительно перегнул палку, я наговорил гадостей. Но я был не в силах понять, почему она не вернулась. Матери так себя не ведут. Отцы сплошь и рядом уходят из семьи, чтобы обзавестись новой или жить в одиночестве. Но матери всегда остаются.

Она ушла – вот и всё, что я мог сказать Лиле.

– Куда ушла? – спрашивала Лила, порой сквозь слёзы, хотя обычно изначальная причина этих слёз была в чём-то другом.

Я всегда отвечал уклончиво – в одно красивое место (на пляж в Бразилии? На небеса?), но всегда старался не врать. Ей и так непросто было это пережить, даже без лживых комментариев отца.

Со временем воспоминания Лилы о матери выцвели, и эта тема стала подниматься всё реже и реже. Моя мать помогала как могла со стрижками и нарядами, со всеми девичьими радостями и горестями. Это спасало. Но большую часть времени я был отцом-одиночкой. Я готовил и стирал, утром провожал её до автобуса, днём встречал, вечером укладывал спать. Я подстраивал свой рабочий график под её распорядок и практически отказался от личной жизни. Время от времени я ходил на свидания – мама соглашалась посидеть с Лилой – но ничего серьёзного не вышло. Отчасти потому, что я не встретил никого подходящего, отчасти потому, что у меня не было ни времени, ни сил, ни денег на кого-то, кроме Лилы. Если вам кажется, будто я жалуюсь, то вы правы. Воспитывать детей нелегко, даже если вы делите эти обязанности с супругом. В одиночку – это грёбаный ад.

Но мы справились, и я гордился тем, какую прекрасную дочь воспитал. Лила выросла красивой, умной, доброй, и весь мой мир вращался вокруг неё. Мы оба забыли о Беатриз и продолжили жить своей жизнью.

Но спустя пять лет она внезапно вернулась. Безо всякого предупреждения. В девятый день рождения Лилы. Настолько неудачно выбранное время, что я хочу предупредить всех без вести пропавших родителей: пожалуйста, налаживайте контакты со своими детьми до или после их дня рождения. Заявиться в сам день рождения или ещё в какой-нибудь важный для них день – не только нарциссизм, но и самая настоящая жестокость. Особенно если ваш ребёнок не ожидал, что вы вообще вернётесь. Особенно если вас не было так долго, что он вообще думать о вас забыл.

В тот год я, как сумел, устроил праздник – у меня никогда не получалось ничего спланировать заранее, а приглашать организаторов было бы слишком дорого. Так что я просто предложил Лиле пригласить трёх подружек с ночёвкой. У неё день рождения в июне, и нам всегда везло с погодой, но тот вечер выдался просто потрясающий. Девчонки бегали по саду, брызгая где попало водой из пульверизатора, а я жарил хот-доги и гамбургеры. Потом был шоколадный торт (спасибо маме), и Лила открывала подарки. Потом все четверо забрались в спальные мешки и заявили, что хотят смотреть фильм, пожалуй, слишком жутковатый для их возраста, но я спросил, разрешают ли им родители смотреть фильмы с рейтингом 13+, и они ответили, что да. Чувствуя себя замечательным папашей, я отправился спать.

Меня разбудила Лила, тряся за плечо. Вид у неё был изумлённый.

– Сколько времени? – спросил я.

– Не знаю, – ответила она, потому что дети никогда не знают.

– Что случилось? – Я взглянул на часы и увидел, что почти полночь. Лила села на край кровати и произнесла слова, поразившие меня едва ли не больше всего в жизни.

– В дверях стоит мама, – сказала она, – и хочет с тобой поговорить…

На этом воспоминании я и уснул в ночь после того, как Лила вернулась со своего блевотного фестиваля. Проснулся я рано утром оттого, что зажужжал её телефон. Я поднялся и подошёл к кровати Лилы, убедился, что она ещё спит, потом взял телефон и набрал 1919 – пароль, который вбил несколько дней назад. В глубине души я надеялся, что она его поменяла, но цифры сработали, и я получил полный доступ к личной жизни моей дочери. Я с трудом держался, чтобы не читать её дневник, который, как я знал, хранится в верхнем левом ящике стола – это было бы бесцеремонное вторжение. Я и теперь ощущал чувство вины, но сказал себе, что превыше всего для меня – её безопасность и комфорт, а сейчас под угрозой и то, и другое. Поэтому я нажал на иконку сообщений и стал просматривать список входящих.

Большинство имён были мне известны, и всё это были девочки. Я почувствовал мимолётное облегчение, хотя тот факт, что мальчики не писали ей сообщений, не исключал того, что у неё могло с ними произойти что-нибудь другое. Ввёл имя Грейс, открыл недавнее сообщение, то, которое пришло только что.

У тебя всё норм? Сорри, что позвонила папе, но ты ппц меня напугала!!! Он не очень злится??

Я провёл пальцем по экрану, медля, прежде чем переступить опасную черту. Думать как Лила. Писать как Лила. Я набрал:

Фу, блин, ну и похмелье. Чо вчера было-то?

Вспыхнул овал, сообщение отправилось, и со скоростью света пришёл ответ:

Ты ваще ничо не помнишь?

Моё сердце колотилось. Я изо всех сил старался печатать как можно быстрее.

Неа (расскажи.

Я затаил дыхание. На этот раз ждать ответа пришлось дольше.

Ты была в отключке. Прости, прости, что я тебя бросила одну! Я же не знала, что ты тааак напилась! Чо ты пила? И чо у вас с Финчем?

Не знаю, – ответил я.

Грейс отправила мне грустный смайлик и вслед за ним ещё одно сообщение:

Тут, блин, такое… кто-то выложил твою фотку. Хз кто, но, по-моему, Финч.

Чувствуя подступающую тошноту, я написал:

Какую фотку? У тебя она есть?

Есть.

Перешли мне.

Я старался держать себя в руках, когда картинка всплыла на экране, слишком маленькая, чтобы что-то разглядеть. Нажал, чтобы увеличить, приблизил и увидел свою малышку на кровати. Она лежала на спине, грудь была голой. Меня едва не вырвало, как Лилу вечером, но приступ тошноты сменился яростью, когда я прочитал комментарий к фото:

Похоже, эта девчонка получила свою зелёную карту.

Твою мать, – написал я, забыв на секунду, что я – Лила. Хотя с подружками она наверняка материлась. Что это за херня?

Хз. Он тебя обзывает нелегалкой, что ли? Ты же полубразильянка, да?

Нихера, я американка. Да хоть бы и да… – напечатал я, слишком сильно разозлившись, чтобы закончить фразу.

Грейс ответила:

Понимаю ((это ппц. Но зато ты такая секси!

Я покачал головой, поразившись глупости этого замечания, и едва себя не выдал – всё равно они обе это выяснили бы – но решил ничего больше не писать. Моё сердце просто не выдержало бы.

Мне пора, – написал я.

Ок. На связи! – ответила Грейс.

Я удалил переписку. В моей голове всплывали ужасные кадры – несколько воображаемых и один весьма реальный.

– Готова рассказать, что случилось? – спросил я Лилу спустя несколько часов, когда она наконец выплыла из спальни. Вид у неё был задумчивый и сконфуженный. Я сидел в гостиной и ждал её.

– Ты и сам знаешь, что случилось, – ответила она мягко. Вероятно, они с Грейс уже вывели меня на чистую воду. Телефон она сжимала в руке. Потом положила на чайный столик, экраном вниз, и села рядом со мной, по всей видимости, чтобы не смотреть мне в глаза. – Я слишком много выпила.

– Даже немного пить тебе не стоит, – заметил я. – Ты несовершеннолетняя.

Она придвинулась ближе, положила голову мне на плечо и тяжело вздохнула.

– Я знаю, пап. – Она давила на жалость, искала сочувствия, но я оставался непреклонным.

– И сколько же ты выпила? – продолжал я.

– Не так много, ну честное слово. – Её голос дрожал, и я не знал, раскаяние тому виной или похмелье.

– И часто ты так напиваешься?

– Нет, пап… совсем не часто.

– Значит, это первый раз?

Она немного помолчала, прежде чем ответить – это, конечно, означало, что не первый, но ещё и то, что она сомневается, врать мне или нет. Потом, решившись, твёрдо сказала:

– Да.

Я поднялся, обошёл диван и сел в кресло напротив неё.

– Ладно, вот как мы поступим, – сказал я твёрдо и негромко, переплетя пальцы. – Я хочу, чтобы ты была со мной откровенна. Я не буду тебя наказывать, а ты не будешь мне врать. Иначе та жизнь, к которой ты привыкла, закончится очень и очень надолго. Это ясно? – Лила кивнула, не глядя мне в глаза. –   Когда ты впервые попробовала алкоголь?

– Прошлым летом, – сказала она, не сводя глаз со своего колена.

– Значит, ты пьёшь с прошлого лета?

Она немного помолчала, потом кивнула.

– Да. Но не всё время. Иногда.

Я набрал в грудь побольше воздуха и сказал:

– Ну, начнём с этого. С алкоголя.

– Пап, – сказала она, устало вздохнув. – Я знаю…

– Что ты знаешь?

– Знаю, что ты сейчас скажешь.

Я поднялся. Да, с её стороны это был блеф.

– Ладно, Лила. Хорошо. Дело твоё. Но таким путём мы придём к необходимости тебя наказать.

Когда я проходил мимо, она поднялась и схватила меня сзади за рубашку.

– Прости, пап. Садись. Я тебя слушаю.

Я пристально посмотрел на неё и сел рядом, вновь вспомнив ту ночь, когда вернулась Беатриз. Разумеется, пьяная. Я велел ей уйти, но она вернулась на следующее утро и провела в городе целую неделю, обещая Лиле, что переедет в Нэшвилл – это была скорее угроза, чем обещание. Однажды сообщила ей, что я – чокнутый псих, с которым она не смогла жить. А потом опять свалила.

Это было семь лет назад, и с тех пор я совершенно запутался, где, по словам Беатриз, она теперь жила (в Лос-Анджелесе, Атланте, Сан-Антонио, снова в Рио) и сколько раз проезжала мимо нашего города, радовала нас своим нетрезвым присутствием, давала Лиле пустые обещания и снова исчезала.

Не без помощи школьного психолога, с которым я побеседовал после очередной чудовищной выходки Беатриз, я научился не говорить о ней гадости в присутствии Лилы, и до недавнего времени мне это удавалось. Но сейчас важнее было другое. К тому же, сказал я себе, алкоголизм – не черта характера, а болезнь.

– Нелишне будет сказать, что твоя мама – алкоголик, – начал я. Лила щёлкнула языком и закатила глаза.

– Ну да. Я знаю, пап.

Я кивнул, стараясь подбирать слова.

– Хорошо. Тогда ты, наверное, знаешь, что алкоголизм передаётся по наследству.

– Папа, хватит! Я не алкоголик! – простонала она. – Я не пью так много! И кстати, мама сейчас тоже почти не пьёт. Она ходит на собрания…

– И всё равно она алкоголик, – отрезал я. – Собрания тут не помогут. Алкоголизм заложен в генах. Опасность есть всегда.

– Я не пью так много!

– Ну, «так много» приходит постепенно, Лила. Это скользкая дорожка. С твоей мамой так и случилось.

– Я всё это знаю, пап…

Я оборвал её:

– Дай мне договорить. Есть и более практические соображения. В нетрезвом виде люди часто совершают поступки, о которых впоследствии жалеют. К примеру, возьмём вчерашний вечер. Ты помнишь, что произошло?

Она пожала плечами и ответила:

– Да. – Потом добавила: – Вроде.

– Вроде? Значит, чего-то ты не помнишь.

Она снова пожала плечами.

– Да, наверное.

– Ты… была… с мальчиком?

– Пааап! – возмутилась она.

– Отвечай на вопрос, Лила.

– Там были мальчики, если ты это имеешь в виду.

– Нет. Я не это имею в виду. Ты знаешь, что я имею в виду. У тебя был секс? – Я с трудом произнёс это слово. – Ты могла забеременеть?

– Папа! – закричала она, закрыв руками лицо. – Хватит! Прекрати! Нет!

– Нет – ты не могла забеременеть, потому что у тебя не было секса? Или нет – ты не могла забеременеть, потому что вы предохранялись?

Она поднялась и завопила:

– Господи, папа! Уж лучше накажи меня! Я не хочу это с тобой обсуждать!

– Сядь, Лила, – сказал я так сурово, как только мог, не срываясь на крик. – И не смей так со мной разговаривать.

Она закусила губу и снова плюхнулась на диван.

– У тебя был секс вчера вечером? – спросил я.

– Нет, пап, – сказала она. – Не было.

– Откуда ты можешь знать, если не помнишь?

– Пап, знаю, и всё. Давай не будем об этом, ладно?

Я глубоко вздохнул, готовясь перейти к самому главному.

– Ладно. Хорошо. Кто такой Финч?

Она принялась разглядывать свои ногти. Её нижняя губа дрожала.

– Я знаю, что ты сделал, пап. Я знаю, ты переписывался с Грейс с моего телефона. Она отправила мне скриншоты. Я всё видела. Просто признай это.

Я кивнул, готовясь выслушать тираду о праве на личную жизнь. Но она как-то почувствовала, что нужно вести себя смиреннее.

– Кто он такой?

– Старшеклассник, – сказала она.

– Из твоей школы?

Она кивнула.

– Ну хорошо, – сказал я. – Сообщу об этом администрации Виндзора.

– О господи! Папа! – вскричала она и подпрыгнула. Её глаза расширились от ужаса и стали совсем дикими. – Не надо! Пожалуйста!

– Я вынужден…

– Ты не можешь! Пожалуйста! Я больше никогда не буду пить! И прощу тебя за то, что ты копался в моём телефоне! И можешь наказать меня… как угодно! Только, пожалуйста, пожалуйста, не трогай его! – кричала она, перегнувшись через чайный столик, молитвенно сложив руки.

Я привык к её мелодрамам (все подростки такие) и знал, что она начнёт брыкаться. Но всё же такая реакция показалась мне слишком бурной. Я кое-что прикинул, пытаясь понять, какая часть этой истории мне неизвестна. Спросил, всё ли она мне рассказала; она поклялась, что всё.

– Это совершенно неважно, – добавила она.

– Это важно. Это очень важно, – сказал я как можно спокойнее. – И нужно что-то сделать с…

Она покачала головой и залилась слезами – настоящими слезами. Я всегда знал, когда она притворяется.

– Нет. Не надо, папа! Правда, не надо! Мы можем просто оставить всё как есть?

– Нет, Лила. Не можем.

– Почему, пап? Ну почему? Господи! Я не хочу, чтобы об этом знали! Пожалуйста! Давай оставим всё как есть и не будем драматизировать! – взмолилась она.

Я посмотрел ей в глаза и уже готов был сдаться, лишь бы она не плакала. В конце концов, сказал я себе, ей и без того хватает трудностей. Конечно, не каких-нибудь неразрешимых трудностей, мешающих жить нормальной жизнью, но тем не менее. Во-первых, она дочь плотника, вынужденная учиться в понтовой школе, битком набитой богатыми детишками. А во-вторых, мамаша ей досталась никуда не годная. Поэтому я, само собой, хотел пойти по пути наименьшего сопротивления и согласиться на её условия. Но я сомневался, хорошо ли это кончится в итоге для самой Лилы. Может быть, мне стоило больше заниматься воспитанием дочери? Показать ей, как важно стоять за себя и за правду? И потом, если бы я смолчал, не факт, что эта проблема не выплыла бы потом из ниоткуда, как мать Лилы.

При мысли о Беатриз я вновь представил себе её лицо в ту ночь, когда сказал ей, что лучше уж никакой матери, чем такая. Это, конечно, было не так; я не должен был говорить ей эти слова; мне очень хотелось, чтобы сейчас она была рядом. Чтобы мы с Лилой были не одни.

– Посмотрим, Лила, – сказал я уклончиво. Потом поднялся и вышел, пообещав вернуться. Важнее всего сейчас было справиться с чудовищными, недостойными эмоциями и сосредоточиться на том, что мне нужно сделать. Ради дочери.

– Ты куда? – Её голос был резким и печальным.

– В мастерскую, – ответил я как можно сдержаннее. – Пей побольше воды.

Глава пятая Нина

Рано утром в понедельник раздался звонок, которого я ждала и вместе с тем молилась, чтобы обошлось без него. Мне редко доводилось говорить с Уолтером Квортерманом, но его номер был записан у меня в телефоне. Я увидела его на экране, но мне было слишком страшно отвечать. Я дождалась, пока телефон закончит трезвонить, а потом прослушала голосовое сообщение, в котором он спрашивал, можем ли мы с Кирком сегодня зайти к нему и обсудить «серьёзный вопрос на повестке дня».

Уолтер, или мистер Кво, как называют его детишки, – загадочный директор Виндзорской академии, уже давно пребывающий в этой должности. На первый взгляд он кажется классическим серьёзным академиком – седые волосы, солидная борода, очки в тонкой металлической оправе. Но мы как-то выяснили, что в прошлой жизни он принадлежал к числу хиппи; дети где-то откопали и опубликовали в школьной газете фото мистера Кво, выступающего в Йельском университете против Вьетнамской войны. На фото его борода темнее и длиннее, кулак вскинут в воздух, в другой руке плакат: «Эй, Джонсон![11] Много сегодня детей убил?» После этого он стал предметом культа многих учеников, а родители, напротив, стали меньше ему доверять. В 2016 году, накануне выборов президента, Уолтер тоже отличился, позволив себе несколько весьма откровенных отсылок к анти-трамповской коалиции и призвав коллектив Виндзора строить мосты, а не стены, чем рассердил консервативно настроенную часть Нэшвилла, преимущественно республиканцев.

Среди этого контингента был и Кирк; ещё больше он рассердился, когда в этом году начали обсуждать туалеты для трансгендеров. Я понимала его позицию, особенно с практической точки зрения, поскольку в Виндзоре был всего один ученик-трансгендер, но всегда предпочитала идти по пути наименьшего сопротивления, будь то диспуты с педсоставом Виндзора, с моим окружением и особенно с мужем. Лишь изредка я позволяла себе препираться с ним, и чаще всего на тему политкорректности – например, я настаивала, что рождественские открытки не должны ущемлять ничьих прав.

– Но «Счастливых праздников» – такое холодное и официальное поздравление, – сказал Кирк, когда мы впервые затронули эту тему несколько лет назад. Я с трудом подавила желание сказать ему, чтобы он не лез не в свои дела. Он распоряжался финансами, а я занималась открытками, подарками, декорациями и всем, что позволяло внести в нашу жизнь немного праздника. Так себе разделение, но нас устраивало.

– Ладно. Может, тогда «Счастья и веселья», «Любви и радости» или «Мира во всём мире?» – спросила я, чтобы его поддразнить.

– Терпеть всё это не могу. – Он скорчил гримасу, очевидно, пытаясь казаться смешным. Я улыбнулась, потому что он и впрямь был смешным, но подчеркнула, что многие наши друзья исповедуют иудаизм. И, между прочим, мой отец – иудей.

– Не особо верующий, – заметил Кирк.

– Он такой же иудей, как ты христианин, – сказала я.

– Да, но открытки рассылаем мы. А мы – христиане. Понимаешь, в чём тут фишка? – спросил он несколько снисходительным тоном. Я решила не сдаваться:

– Но мы поздравляем их с праздником. Ты обрадовался бы, получив от Капланов открытку «Счастливой Хануки»?

– Мне наплевать. – Кирк пожал плечами. – Пусть хоть с Кванзаа[12] меня поздравляют, если хотят. Но я буду делать то, что я хочу, и никто не имеет права мне указывать.

Может быть, в этом всё и дело, подумала я тогда. Кирк терпеть не может, когда ему указывают, что делать, и с годами эта черта усугубилась. Я думаю, что с возрастом все мы становимся гиперболизированными версиями самих себя; Кирк же всегда был волевым и независимым. Но порой я беспокоилась, что дело здесь больше в его властолюбии, которое росло вместе с доходами. Не так давно я обвинила его в менталитете типичного старого белого богача, из тех, что в аэропорту лезут без очереди, болтают по мобильному, когда бортпроводник просит отключить все гаджеты, и притворяются, будто не видят тех, кто безуспешно пытается влиться в поток машин (всё это Кирк неоднократно проделывал у меня на глазах). На это он ответил только, что не такой он и старый, всего сорок шесть.

Всё это я рассказала только затем, чтобы вы поняли, почему я нимало не удивилась его реакции, когда позвонила ему на работу и рассказала о голосовом сообщении Уолтера.

– А обязательно сегодня? – спросил он.

– Ну да. Разумеется, – сказала я, – у нашего сына проблемы.

– Это я знаю, – сказал он, продолжая стучать по клавиатуре. – Мы вчера целый день обсуждали, как его наказать. Уолт в курсе, как мы сильно отругали Финча?

– Нет. Конечно, нет. – Я вздохнула, думая – надо сказать ему, чтобы он хотя бы в глаза не называл Уолтера Уолтом. – К тому же я с ним не общалась – он только оставил голосовое сообщение.

– Нужно сказать ему, что мы…

– Кирк, – оборвала я, – запретить Финчу контактировать с обществом…

– И ездить на автомобиле, кроме как в школу, – продолжал Кирк.

– Да, и ездить на «Мерседес-Бенце», кроме как в школу…

– Почему такой тон, Нина? Ведь ты же согласилась купить ему эту машину.

Это была долгая баталия. Она продолжалась два года. Я пыталась убедить Кирка, что покупать «Гелендваген» шестнадцатилетнему подростку – возмутительная эксцентричность. Кирк парировал, что это эксцентричность лишь с точки зрения тех, кто не может такого себе позволить – а мы можем. Кроме того, он провёл аналогию с нашей мебелью и моим гардеробом, заявив, что многое в нём тоже весьма эксцентрично. И я сдалась, потому что он был прав – во всяком случае на первый взгляд. Разница стала мне ясна лишь потом. Я не подросток. Я взрослый человек. Для Финча же такая машина – дар богов, упавший с неба, автоматически воспринимаемый как должное. Глядя на Кирка и Финча, я порой чувствовала, что они хотели дорогие вещи ради статуса обладания, а я – честно вам скажу – никогда, ни разу в жизни не покупала чего бы то ни было, чтобы кого-то впечатлить. Я просто любила приобретать модные дизайнерские вещи. Для себя.

– Я помню, что согласилась, – признала я, – и теперь жалею… Ты не думаешь, что причина может скрываться ещё и в этом?

– Нет, – сказал Кирк. – Не думаю.

– Правда? Тебе не кажется, что мы его избаловали и вот результат?

Вновь застучав по клавиатуре, он забормотал:

– То, что случилось в субботу вечером, не говорит о его избалованности. Это просто глупый поступок… – Кирк умолк, и я поняла, что он не особенно сосредоточен на нашем разговоре.

– Кирк, чем ты занимаешься?

Он принялся подробно объяснять технические подробности текущего проекта, как-то связанного с системой взаимодействия с клиентами.

– Прости, что прерываю твою работу, но не мог бы ты на пару минут отвлечься и поговорить о Финче?

– Ладно, Нина. Хорошо, – сказал он со вздохом. – Но мы уже сотню раз это обсуждали. Весь вчерашний день. Он поступил неправильно. Он должен быть наказан. Он уже наказан. Но он хороший мальчик. Он просто совершил ошибку. Машина и весь наш образ жизни здесь совершенно ни при чём. Он типичный старшеклассник. В его возрасте мальчики часто делают глупости.

– Как бы то ни было, всё же нужно решить вопрос… нужно ответить на звонок Уолтера.

– Ну так звони ему, – сказал Кирк таким тоном, будто это я испытывала его терпение.

– Я и собираюсь. Но сначала я хотела посоветоваться с тобой. Когда ты вылетаешь? – Я не помнила подробностей его путешествия, не помнила даже, по работе он летит, ради развлечения или, что вероятнее всего, ради развлечения, выдаваемого за работу.

– В полчетвёртого.

– Замечательно. Значит, время у тебя есть.

– Если честно, нет. Перед вылетом у меня собрание, и ещё нужно сделать пару звонков.

Я глубоко вздохнула.

– Значит, сказать Уолтеру, что ты не пришёл, потому что у тебя нашлись дела поважнее?

– Господи, Нина, – сказал он, поставив телефон на громкую связь. – Не надо ему этого говорить. Скажи, что мы в курсе ситуации. Мы всеми силами стараемся её уладить. Но, конечно, мы будем рады обсудить её с ним. В данный момент рабочий график не позволяет мне прийти, но я могу встретиться с ним в конце недели или созвониться по дороге в аэропорт.

– Не думаю, что Уолтер хочет с тобой созвониться, – заметила я. – Он просил нас прийти и поговорить с ним. Сегодня.

– Хорошо. Но, как я уже сказал, я не могу. Так что тебе придётся пойти одной.

– Ты серьёзно?

– Я доверяю тебе выступить представителем нас двоих.

Я встряхнула головой, не веря своим ушам. Что это, пассивная агрессия? Или он прячет голову в песок? Или всерьёз думает, что Финч не совершил ничего такого?

– Ты вообще понимаешь, что происходит? – спросила я. – У Финча серьёзные неприятности. С Уолтером Квортерманом. С Виндзорской академией. У него серьёзные неприятности, потому что он выложил в Сеть фотографию порнографического характера с расистским комментарием.

– Хватит, Нина. Не преувеличивай. Здесь нет никакой порнографии. И расизма тоже.

– Я другого мнения на этот счёт. И что гораздо важнее, Уолтер, скорее всего, тоже. Очевидно, он хочет поговорить о последствиях этого поста…

– Может, ты перестанешь повторять глупости? – спросил Кирк. – Он ничего не постил. Просто отправил фото нескольким друзьям.

– Какая разница? – закричала я. – Всё равно что запостил! Все видели эту фотографию. Ты помнишь, как парня выгнали из Виндзора за то, что он рассылал фото своего пениса…

– Нина, перестань! Это же не член. Просто… ну, глубокое декольте.

– Кирк! Во-первых, это никакое не декольте. Ежу понятно, что из декольте не торчит сосок. Ладно, не будем об этом. Что скажешь о расистском комментарии?

– Не такой он и расистский.

– В смысле «не такой расистский?» Это как «немножко беременна?»

– Расизм может быть разной степени. Беременность – не может. Она или есть, или нет, – сказал он. – А ты просто слишком зациклена на политкорректности.

– «Похоже, она получила зелёную карту»? – процитировала я. – Ты считаешь, это нормально, Кирк?

– Нет, я не считаю, что это нормально. Я считаю, что это очень грубо, и да, немножко расистски. И я очень разочаровался в Финче. Очень. Ты это знаешь. Финч это знает. Но я не думаю, что ситуация дошла до той стадии, когда мне нужно отменять рейс, чтобы директор Виндзорской академии и по совместительству неадекватный либерал мог отчитать обоих его родителей.

– При чём здесь его политические убеждения, Кирк? – спросила я, не понимая, почему я вчера оказалась выбита из колеи, а для Кирка работа, судя по всему, была важнее сына.

– Ни при чём. Но Уолт обязательно переведёт всё на политику. Вот увидишь.

– Ты же знаешь, что в Виндзоре принят кодекс чести…

– Но Финч не нарушил кодекс чести, Нина, – сказал Кирк. – Мы с тобой вместе его читали. Это не ложь. Не обман. Не воровство. Это просто грубое замечание, но он отправил его в личном сообщении и в этот момент находился не в школе. Он не зашёл со школьного компьютера, не воспользовался их вайфаем. Я в самом деле считаю, что ты делаешь из мухи слона.

– Ладно, – прошипела я. – Ты хочешь сказать, что не придёшь на встречу?

– Сегодня – точно нет, – отрезал он. – Потому что я не собираюсь отменять рейс.

– Ну, я очень рада видеть, как ты расставляешь приоритеты. Я скажу Уолтеру, что ты занят другими делами, и отправлю тебе письменный отчёт о том, какое будущее ожидает нашего сына, – сказала я и сбросила звонок.

Не знаю, это ли на него подействовало, или я всё же смогла убедить его, насколько высоки ставки, или он просто посчитал, что я не справлюсь с задачей и не смогу вести диалог в его стиле. Но после того, как я отправила ему копию переписки с ассистентом Уолтера, в которой мы договорились встретиться в два, машина Кирка въехала на парковку Виндзорской академии на пять секунд позже моей. Мы переглянулись сквозь окна автомобилей, он помахал мне рукой. Я натянуто улыбнулась, всё ещё злясь и вместе с тем чувствуя огромное облегчение, что мне не придётся идти в школу одной.

– Привет, солнышко, – сказал он глуповато, когда мы оба выбрались из машин. Наклонился, поцеловал меня в щёку, приобнял. – Прости, что расстроил тебя.

– Ничего страшного, – ответила я, чуть смягчившись. Кирк не так часто извинялся, поэтому его слова кое-что для меня значили. – Перенёс рейс?

– Да, но придётся лететь в пассажирском. Бизнес-класс забит, – проворчал он.

Сейчас расплачусь, подумала я, и мы направились к каменному готическому зданию, которое показалось мне гораздо более зловещим, чем когда-либо, включая день, когда я двенадцать лет назад привела сюда Финча на собеседование.

Кирк открыл мне дверь, и мы вошли в тихий вестибюль, чересчур оснащённый кондиционерами, больше похожий на фойе, битком набитый антиквариатом, картинами маслом и восточными коврами. Шэрон, неизменный секретарь, оторвалась от папки с файлами, чтобы поздороваться. Она, разумеется, знала, кто мы такие, но сделала вид, что не в курсе.

– Добрый день. Мы к мистеру Квортерману, – сказала я, чувствуя, как скрутило желудок.

Шэрон сухо кивнула, указала на папку-планшет, лежавшую перед ней на столе:

– Запишитесь, пожалуйста.

Я аккуратно вывела наши имена, и тут же за моей спиной появился Уолтер, державший в руке старомодный кожаный портфель оттенка, стремившегося к оранжевому.

– Кирк, Нина, добрый день. Вы весьма пунктуальны, – сказал он с тем же непроницаемым выражением лица, что и у Шэрон.

Мы поздоровались, он поблагодарил нас за то, что мы не стали тянуть с визитом.

– Не вопрос, – сказал Кирк.

– Конечно. – Я кивнула.

– Пройдёмте в мой кабинет, – Уолтер указал на дверь. Я вновь кивнула, и он повёл нас по длинному коридору, по дороге развлекая светской беседой о том, как быстро подошёл к концу учебный год, и принося извинения за шум, который доносился со стороны спортивных сооружений во дворе – там велось строительство.

– Красиво, – сказал Кирк.

– Да. Но всё ещё на начальной стадии. Предстоит многое. – Уолтер вздохнул.

– Как продвигается кампания по сбору средств? Уже достигли нужной суммы? – поинтересовался Кирк. Я поняла, что этот вопрос был задан намеренно, и почувствовала, что и Уолтер это понял.

– Да, – ответил он. – Ещё раз спасибо за столь щедрый вклад.

– Не за что, – сказал Кирк. Мне вспомнилось официальное письмо с благодарностями, внизу которого рукой Уолтера была нацарапана приписка: Мы вам очень благодарны! Так держать!

Спустя несколько секунд, проведённых в молчании, мы свернули в сторону и увидели кабинет Уолтера. Я осознала, что вижу его впервые за столько лет, и несколько секунд лишь разглядывала детали – потолочные балки из тёмного дерева. Стену, покрытую книжными полками. Большой стол, заваленный стопками бумаг и книгами. Когда мы наконец вошли, я заметила Финча, одиноко сидевшего в кресле. На нём была школьная форма – брюки цвета хаки, наглухо застёгнутая белая рубашка, тёмно-синий блейзер. Руки сложены на коленях, голова опущена.

– Здравствуй, Финч, – сказал Уолтер.

– Здравствуйте, мистер Квортерман, – ответил Финч, подняв голову. – Миссис Петерс сказала, что я должен подождать вас здесь. Вот я и здесь… – Он осёкся.

Прежде чем Уолтер успел ответить, вмешался Кирк:

– Мы не знали, что Финч будет присутствовать.

Было ясно, что он не одобряет такого решения или, по меньшей мере, ожидал, что нас предупредят заранее.

– Да, – сказал Уолтер. – Я вроде бы говорил об этом Нине в голосовом сообщении.

– Сомневаюсь, – пробормотал Кирк. – Ну ладно.

В дверном проёме появилась секретарша, прервав неловкость момента.

– Кофе? Чай? Вода? – спросила она. Мы все отказались, и Уолтер указал нам на пустые кресла по сторонам от Финча. Сам он уселся напротив нас на стул, таким образом замкнув круг. Скрестил ноги, прокашлялся и сказал:

– Итак. На всякий случай уточняю: всем ли известно, по какой причине мы здесь собрались? – спросил он с восходящей интонацией.

Кирк ответил «да» так громко, что я содрогнулась. Уолтер посмотрел на Финча, и тот сказал:

– Да, сэр.

– Значит, не нужно показывать вам фото ученицы Виндзора, которое сделал – и разослал – Финч? Вы оба его уже видели? – спросил он, глядя на меня, потом переведя взгляд на Кирка.

Я кивнула. Горло сжалось и пересохло, я не могла вымолвить ни слова и пожалела, что не попросила воды. Кирк сказал:

– Да. Мы, к сожалению, уже видели фотографию. Финч показал её нам, когда вернулся домой в субботу вечером. Он очень раскаивается.

Я мельком взглянула на него, слегка удивившись такой характеристике и откровенной лжи перед лицом Финча. Но лишь слегка. Он и раньше мог соврать во спасение. Да и я, если подумать, тоже, причём в обстоятельствах гораздо менее опасных.

– Стало быть, и с комментарием, который он сочинил, вы знакомы? – продолжал Уолтер.

– Да. Хотя сомневаюсь, чтобы он сам это сочинил. – Кирк хохотнул. Уолтер выдавил из себя подобие улыбки.

– Фигура речи. Но вы его видели?

– Да, – прошептала я. Стыд возобладал над нервозностью.

Уолтер молитвенно сложил руки и поднёс кончики пальцев к губам, загадочно глядя на нас. Повисла тревожная тишина. Я ёрзала в кресле, старалась набрать в грудь побольше воздуха и ждала.

– Так вот. Я считаю, что слова Финча, к сожалению, уже говорят сами за себя. Но я хотел бы дать ему возможность всё объяснить. Возможно, мы что-то упустили из вида? Недостаёт деталей?

Все посмотрели на Финча. Я ощутила внезапное желание защитить своего ребёнка и вместе с тем придушить. Помолчав немного, он наконец сказал:

– Нет, сэр. Не упустили.

– Ты хочешь как-нибудь пояснить ситуацию?

Я молилась про себя, чтобы он не начал врать, чтобы принялся искренне просить прощения, что так подшутил над невинной девушкой, обидев её, унизив, подчеркнув её недостойность принадлежать к их компании.

Но когда он наконец заговорил, то сказал только:

– Хм… нет, сэр. Я не знаю, как это объяснить. Это была просто шутка. Я и не думал, что…

Кирк внезапно обратился к Финчу по имени, резко вскинув брови.

– Да? – спросил Финч, глядя на отца.

– Я уверен, ты хочешь сказать что-то ещё. – Он всегда произносил эту фразу, развивая серьёзный разговор.

Финч прокашлялся и попытался ещё раз.

– Ну… если честно, я правда не знаю, как ещё объяснить… но я не хотел, чтобы получилось вот так… и я не хотел обидеть Лилу… я просто хотел… всех рассмешить, это была просто шутка… но теперь я вижу, что она совсем не смешная. В тот вечер я понял, что она совсем не смешная. Когда рассказал об этом родителям.

Я почувствовала, как все мои внутренности сжались. Сын шёл по стопам отца, безбожно коверкал правду – да что там, просто лгал! И ещё я обратила внимание, что он до сих пор не извинился. Кирк тоже это заметил, потому что сказал:

– И ты очень, очень просишь прощения, правда, сын?

– О господи… да. Конечно, да. Простите, что я так поступил. И такое написал. Я не хотел ничего такого, – выпалил Финч и, кажется, хотел прибавить что-то ещё, но вновь вмешался Кирк:

– Как вы сказали, Уолт, фото говорит само за себя. Оно неприлично. Оно неприемлемо. Но, уверен, Финч пытается сказать нам, что оно не несло никакого злого умысла. Верно, Финч?

– Конечно. – Финч кивнул. – Совершенно никакого.

Кирк продолжал:

– И я хочу, чтобы вы знали – мы очень строго наказали Финча за этот проступок. Уверяю вас, Уолт.

– Понимаю, – сказал Уолтер. – Но, к сожалению, ситуация довольно сложная и требует большего, чем просто наказание.

– Да? – Кирк выпрямился, принимая боевую стойку, как я её называла. – Это почему же?

Уолтер шумно вдохнул через нос, выдохнул через рот.

– Ну, во-первых, потому что мне позвонил отец Лилы Вольп. Он, что закономерно, весьма расстроен.

От моего внимания не укрылись слова «что закономерно», но Кирк продолжал давить:

– А во-вторых?

– Во-вторых, – спокойно сказал Уолтер, – этот проступок идёт вразрез с основополагающими ценностями, прописанными в своде правил Виндзорской академии.

– Но это случилось не в Виндзоре, – возмутился Кирк. – Это случилось дома у его приятеля. На частной территории. И разве эта девушка – представитель группы меньшинств?

Я уставилась на него, раскрыв рот от изумления, поражённая наглостью вопроса.

– Свод правил не имеет географических ограничений. Он относится ко всем ученикам Виндзора вне зависимости от того, где они в данный момент находятся. – Уолтер по-прежнему был спокоен. – И да, Лила наполовину латиноамериканка.

Финч, казалось, тоже смутился бесцеремонностью отца, но возможно, он просто был вне себя от страха. Может быть, до него лишь теперь дошла серьёзность ситуации. Повернувшись к Уолтеру, он спросил:

– Мистер Квортерман… меня теперь исключат?

– Я не знаю, Финч. Но если дело дойдёт до Почётного совета – а я не сомневаюсь, что дойдёт, вопрос исключения будет решаться его членами.

– А кто входит в состав Почётного совета? – спросил Кирк.

– Восемь учеников и восемь преподавателей.

– И как это работает? Финч выступит с речью? Приведёт адвоката?

Уолтер покачал головой:

– Нет. В таких случаях мы проводим иную процедуру…

– Значит, честного суда не будет?

– Это не суд. И мы считаем, что он честный.

Кирк тяжело вздохнул, судя по его виду, глубоко оскорблённый.

– А если его исключат? Какие могут быть последствия? Что мы, собственно говоря, обсуждаем?

– Зависит от ситуации. Но если Финча исключат, он не сможет принять участия в церемонии выпуска. И мы вынуждены будем сообщить колледжам, готовым его принять, о его исключении.

– Он только что поступил в Принстон, – сказал Кирк.

Уолтер кивнул и ответил, что он в курсе и что поздравляет.

– Спасибо, – в один голос сказали Кирк и Финч. Кирк прибавил:

– Ну так что?

– Я не совсем понимаю, о чём вы.

– Раз он поступил в Принстон?

Мистер Квортерман потёр ладони и пожал плечами, подозрительно равнодушный.

– Как отреагирует Принстон на сообщение об исключении Финча, зависит уже от Принстона.

Глаза Финча широко распахнулись.

– Так они могут меня не принять?

– Пересмотреть приказ о зачислении? – уточнил Уолтер. – Да, конечно. Это частный институт, совсем как наша школа. Они могут поступить так, как сочтут нужным с учётом обстоятельств.

– Ого, – выдохнул Финч.

– Да, – сказал Уолтер. – Поэтому, как видите… последствия могут быть самыми серьёзными.

– Ради всего святого! – вскричал Кирк. – Из-за полуминутной глупости пойдут насмарку восемнадцать лет работы?

– Кирк, – сказал Уолтер, и тон его голоса и поза стали чуть представительнее, – мы ещё не знаем решения совета. И не знаем, как поступит администрация Принстона, если Финча исключат. Тем не менее я уверен, что вы осознали серьёзность ситуации, а также расистского комментария вашего сына.

Вот оно. Слово на букву «Р». Я сама произнесла его вслух, перед Кирком и Финчем – но гораздо ужаснее было слышать его от другого. На глаза у меня навернулись слёзы. Кирк глубоко вздохнул, как бы перегруппировываясь.

– Ладно. Хорошо. Но, возможно, есть какой-то способ уладить ситуацию без свидетелей? Всё будущее нашего сына под угрозой, Уолт.

– Почётный совет пройдёт без свидетелей. Все процедуры проходят строго конфиденциально.

– Хорошо. Но я имею в виду… вообще без свидетелей.

– Вы имеете в виду – не выносить ситуацию на рассмотрение совета? – Уолтер поднял бровь.

– Да. Я имею в виду… что, если мы поговорим с родителями девочки?

Уолтер хотел что-то ответить, осёкся и начал заново:

– Можете позвонить отцу Лилы, если хотите. Не думаю, чтобы это могло изменить ситуацию… Но как показывает мой опыт, искренние извинения никогда не помешают в таких случаях… да и вообще в жизни.

В этот момент я увидела, что Кирк начертил план, по которому намерен двигаться. Я хорошо знала это расслабленное выражение его лица, этот блеск в глазах.

– Вот и хорошо. – Он потёр ладони. – Начнём с того, что позвоним её родителям.

Уолтер кивнул, и вид у него сделался встревоженный.

– Её воспитывает только отец, – сказал он.

– Надеюсь, у вас есть его номер? – спросил Кирк, ёрзая на стуле и глядя на часы.

– Есть, – ответил Уолтер.

Мне тоже захотелось сказать что-нибудь значительное, чтобы немного сгладить внезапную высокомерность Кирка, но он, судя по всему, уловил что-то такое, чего я никак не могла понять.

– Вот и замечательно. – Он резко встал. – Мне неловко вот так уходить, но мне пора вылетать. Я и так отменил предыдущий рейс ради нашей встречи.

– Мне жаль, что вам пришлось изменить планы, – сказал Уолтер тоном, в котором не чувствовалось ни капли жалости.

Мы оба встали. Кирк ответил:

– Ничего страшного. Это вообще не проблема.

– Хорошо. Замечательно. Спасибо, что пришли. – Уолтер пожал руку мне, потом Кирку. Наконец повернулся к Финчу и сказал:

– Ну что ж, молодой человек, можете возвращаться в класс.

– Да, сэр. – Финч поднялся. Посмотрел на отца, чуть выпрямил спину.

– Ты больше ничего не хочешь сказать, сын? – поинтересовался Кирк.

Финч кивнул, глубоко вздохнул, перевёл взгляд с отца на Уолтера.

– Я хочу сказать… что мне очень стыдно, я прошу прощения за все неприятности и готов к любым последствиям, какими бы они ни были.

Его слова казались искренними, и я поверила, что он в самом деле раскаивается. В конце концов, ведь это мой сын. Ему должно было быть стыдно.

Но когда Уолтер кивнул и чуть потрепал его по спине, я увидела в глазах Финча некую решимость. Что-то, что было во взгляде его отца, и отчего моя дрожь во всём теле усилилась.

Глава шестая Лила

Заявляю официально – я ненавижу свою жизнь. Вообще всё, что в ней есть. Ну то есть, конечно, всё могло быть и хуже. Я могла быть бездомной, или смертельно больной, или жить в стране, где боевики обливают девочек кислотой, когда те идут в школу. Но если не сравнивать с такими серьёзными трагедиями, в моей жизни трудно найти что-то хорошее.

Во-первых, папа отругал меня за то, что я напилась. Он очень расстроился, и рассердился, и разочаровался во мне (последнее хуже всего). Во-вторых, вся школа увидела мою грудь. Но это ещё можно было пережить. Потому что папа всё равно рано или поздно простил бы меня, а фото, пусть даже унизительное, было, по крайней мере, красивым. Очень крутым и стильным, хотя я никому об этом не сказала. Даже Грейс, моя лучшая подруга, признала, что на этой фотке я шикарна. Волосы лежат идеально. А маленькое чёрное платье – просто огонь! Оно стоит тех денег, какие я заработала, сидя с ребёнком, – всех до единого цента! Такое впечатление, что я специально позировала… если не считать соска. Этот чёртов сосок всё испортил. И комментарий насчёт зелёной карты – как обидно для иммигрантов! Я подумала о семье Сайед, раньше жившей с нами по соседству. Это самые милые люди из всех, кого я знаю. Они стали гражданами Америки всего пару лет назад (я сидела с их ребёнком, пока они получали грин-карту), и я помню, какие гадости отпускали некоторые неудачники по соседству. Про то, что мусульманам здесь не место, и всё прочее. И это при том, что у нас были классные соседи – много художников и музыкантов, которые никогда не были ни грубыми, ни предвзятыми.

Конечно, я понимаю, почему расстроился папа – из-за соска и комментария. Я тоже. Но сердце мне разбило не это.

Во всём виноват Финч Браунинг. В которого я влюблена вот уже два года. Финч – такой популярный, что мне точно ничего не светит, и у него красивая девушка, Полли, такая же идеальная, как он сам. Влюбляться в него – пустая трата времени, но что я могла с собой поделать? Грейс, которая всегда старается мне помочь и иногда этим бесит, сказала, что это глупое увлечение. Ведь я его даже не знаю. Но мне казалось, я его знаю – так я пристально наблюдала за ним день за днём. Я знала, что Финч – спокойный и серьёзный, не то что его придурки-одноклассники, но у него отличное чувство юмора, он сдержанно саркастичен. Я знала, что он очень умный, что он отличник. Его шкафчик всегда в полном порядке, и салон машины тоже (я пару раз туда заглядывала). Он никогда не опаздывает и не врывается в класс со вторым звонком. У него всё под контролем. Но, конечно, меня притягивает не его «исполнительное функционирование», как говорят наши школьные психологи. Меня, как это часто бывает, притягивает что-то, чего я сама не могу понять.

Просто Финч такоооой клаааассный! Я обожаю его светлые волосы, и глубокие голубые глаза, и уверенную походку; в футбольной форме он такой секси, но даже и в школьной – тоже. Но больше всего я обожаю, как он смотрит на меня. Помню, как он посмотрел на меня впервые. В прошлом году, на третий день после того, как я перешла в эту школу. Мы были в столовой, относили на место подносы, он начал разговор со мной и улыбнулся. И я растаяла. Я всегда таяла, когда он рядом. Мне казалось, между нами что-то есть, даже что-то взаимное. Какие-то искры.

Спустя три месяца, когда я наконец призналась Грейс в своих чувствах к Финчу и в том, что он на меня смотрит, она сказала, что он просто так флиртует, и нечего строить иллюзии. Он никогда не бросит Полли. Но даже Грейс согласилась, что он не просто так смотрел мою страницу в Инстаграме и даже лайкнул несколько старых селфи. Мы обе решили, что я ему, по крайней мере, нравлюсь.

И вот в прошлую пятницу Бью пригласил нас на вечеринку. Мы с Грейс опять были в столовой, стояли в очереди за салатом, и к нам подошёл Финч.

– Привет, – сказал он, глядя прямо на меня.

– Привет, – ответила я, чувствуя, как умираю.

– Что вы, девчонки, делаете завтра вечером? – спросил он.

Я хотела сказать правду – что ничего не делаем, но Грейс меня опередила и ответила, что выбираем из нескольких вариантов.

– В общем, Бью собирает тусовку. Если вы придёте, будет классно.

– Ну, может, и заглянем, – сказала Грейс, как будто старшеклассники каждый день приглашают нас на вечеринки.

– Да, постараемся, – подыграла я.

На следующий день мы старались держать себя в руках, пока готовились к вечеринке, обсуждали по фейстайму, кто в чём пойдёт, и придумывали, что я скажу папе. Конечно, правду говорить было нельзя. Мой папа куда строже, чем родители Грейс, и я не могла так рисковать. Что, если бы он меня не отпустил или, не дай бог, позвонил родителям Бью, которые наверняка не в курсе этой тусовки. Я была наслышана о том, сколько этому Бью сходит с рук.

Как я и ожидала, чуть не разразился скандал, и я замучилась доказывать папе, что пойду делать уроки. В конце концов он меня отпустил, только сначала промыл мозг как следует на тему того, что надо быть осторожной.

И я была осторожна. Сначала. И Грейс тоже. Мы лишь чуть-чуть выпили, когда одевались у неё дома. По бокалу шардоне. Это было очень солидно, мы почувствовали себя совсем взрослыми и пообещали, что не напьёмся, не будем вести себя как идиотки, ну и всё такое.

Но когда мы пришли к Бью, я так разнервничалась при виде Финча, да ещё не в школе, что у меня закружилась голова, я забыла о своём обещании и принялась за виски с колой.

Большей частью мы с Грейс стояли на кухне и украдкой наблюдали за Финчем и его друзьями, которые хохотали и играли в «пьяное Уно». Каждые несколько минут к Финчу подходила Полли, то садилась на ручку его кресла, то наклонялась, чтобы шепнуть что-то Финчу на ухо или погладить по шее. На ней была джинсовая мини-юбка, белая майка на тонких бретельках и сандалии-гладиаторы; ремешки доходили до стройных лодыжек. Светло-рыжие волосы она заплела во французскую косичку, в ушах блестели бирюзовые серёжки, шею украшал кожаный чокер. Я до боли ей завидовала – честное слово, у меня заболела грудь, и я сказала Грейс, что хочу домой, но внезапно заметила взгляд Финча.

Он улыбнулся, и я улыбнулась в ответ. Грейс тоже это заметила и не на шутку разволновалась.

– Господи, – прошептала она, – да он же флиртует с тобой на глазах у Полли!

– Я знаю, – ответила я, не сводя с него глаз и чувствуя, как колотится сердце.

Потом, когда Полли принялась рассказывать Финчу подробности чьих-то там отношений, мы с Грейс поднялись наверх, в спальню Бью, где несколько человек курили вейп и слушали наркоманскую музыку. Мы тоже пару раз затянулись, выпили немного пива, которое Бью прятал в ванной, Грейс сказала, что здесь слишком вяло, и пошла обратно вниз. Мне захотелось спать, я пообещала скоро прийти, свернулась на кровати Бью и ненадолго закрыла глаза. Это последнее, что я помню, прежде чем отключилась. Следующий кадр – я сижу на полу туалета рядом с папой, меня рвёт и хочется плакать.

Глава седьмая Том

Весь вечер Лила умоляла меня, как она выразилась, не стучать на Финча. Привела все возможные аргументы. Что я делаю из мухи слона. Что Финч – замечательный парень, и неужели мы хотим разрушить его будущее? (Лично я хотел.) Что если я раздую скандал, фото увидят ещё больше людей, и у неё самой будут проблемы в школе оттого, что она так напилась (ценное замечание, но я был готов на эти риски ради справедливости).

Я сделал вид, что подумаю над её словами, что ещё не принял решение, но в понедельник утром, стоя на парковке перед школой, битком набитой богатыми детишками, я ясно осознавал, что ни в коем случае так этого не оставлю. Иначе о каком самоуважении может быть речь?

– Хорошего дня, пап, – сказала Лила, выбираясь из машины и с мольбой глядя на меня.

– И тебе, солнышко, – ответил я, отводя взгляд. Она продолжала на меня таращиться, потом чуть слышно прошептала:

– Пожалуйста, папа, не звони сегодня в школу.

– Я тебя люблю, – сказал я в ответ.

– Я тебя тоже, пап. – Она закрыла дверь машины. Я смотрел, как она идёт, и чувствовал тошноту.

Когда она ушла, я поехал в мастерскую, но не сразу вышел из машины. Сперва я нашёл номер директора Виндзора. Лила называла его мистером Кво, и он вроде бы ей нравился, но после нескольких встреч он произвёл на меня впечатление заносчивого сноба. Я заранее готовил себя к худшему развитию событий, набирая его номер. Я не думал, что он открыто примет сторону Финча, но немного понимал, как устроен мир. Во-первых, они из одного теста. Во-вторых, таким, как Финч, всегда всё сходит с рук – и мы никак не в силах повлиять на эти обстоятельства.

Сжав зубы, я слушал ответные гудки. Потом подошла женщина.

– Кабинет мистера Квортермана, – сказала она.

– Позовите его, пожалуйста, – попросил я. Она сказала, что мистер Квортерман на собрании, спросила, не хочу ли я оставить для него сообщение.

– Да. Передайте, – сухо сказал я, – это Том Вольп. Отец Лилы Вольп. Старшеклассницы.

– Хорошооо. И… по какому вопросу?

Я рассердился. Конечно, эта женщина никак не могла знать, что произошло. И всё же её равнодушный тон меня выбесил. Я вдохнул поглубже и ответил:

– По вопросу непристойного фото моей дочери, сделанного учеником Виндзора.

– Что, простите? – спросила она таким тоном, словно я только что её оскорбил.

Чувствуя, как поднимается давление, я произнёс с нарочитой медленностью:

– Один из учеников Виндзора, юноша по имени Финч Браунинг, на вечеринке в выходные сфотографировал мою дочь, Лилу. Она заснула, и одна её грудь была видна. Потом он написал к фотографии расистский комментарий и разослал своим приятелям. Я очень недоволен и хотел бы обсудить этот случай с Уолтером Квортерманом. Сегодня.

– Да. Да, конечно, мистер Вольп, – сказала она, сменив тон на всерьёз обеспокоенный. – Я попрошу его с вами связаться. По какому номеру вам было бы удобно?

Я сообщил ей свой мобильный и положил трубку, не попрощавшись. Не прошло и минуты, как позвонили мне.

– Слушаю вас, – сказал я.

– Мистер Вольп?

– Да.

– Это Уолтер Квортерман. Вы просили перезвонить. – Его тон был вежливее, чем при личном общении, почти деликатным. Это немного смягчило меня, но не настолько, чтобы рассыпаться в любезностях. Я предпочёл перейти сразу к делу и рассказал обо всём, не упуская деталей, в том числе о том, что Лила злоупотребила алкоголем. Он ни разу не перебил меня, терпеливо ожидая, пока я закончу рассказ, а потом сообщил, что уже видел фотографию – кое-кто из родителей на выходных отправил её ему.

Я ощутил облегчение и вместе с тем ярость. Хорошо, что он её видел – трудно было передать словами, до какой степени она оскорбительна. Но вместе с тем мне не давала покоя мысль, что он и многие другие видели мою маленькую девочку в таком состоянии. И почему он сразу мне не позвонил?

Мне стало чуть лучше, когда он сказал, что уже созвонился с родителями Финча.

– Уверяю вас, мы разберёмся с этой ситуацией и поступим сообразно ей, – заявил он спокойно, но без снисходительности.

– Спасибо, – ответил я.

– Но должен вас предупредить, мистер Вольп, – сказал он. – Не знаю, стоит ли касаться этой темы, потому что она не относится напрямую к насущному вопросу, но вы в курсе, что употребление алкоголя, даже вне школы, противоречит нашему кодексу этики?

– Да, – ответил я, потому что вчера вечером почитал на сайте информацию о Виндзоре и выяснил, что за употребление алкоголя нет формального выговора, только предупреждение, которое вносится в личное дело ученика. С Лилой такое произошло впервые, так что сильно не навредило бы ей, зато могло послужить аргументом в наших дискуссиях на тему алкоголя и уроком на будущее. Всё это я сказал Квортерману, потом добавил:

– Хочу, чтобы вы знали – я очень серьёзно отношусь к выпивке.

– Приятно слышать, – ответил он. – Вы удивитесь, Том, но многие родители смотрят на такое сквозь пальцы. Когда взрослые внушают детям разные ценности, это очень осложняет дело.

– Да. – Я немного подумал, потом добавил:

– Мать Лилы – алкоголичка.

– Сочувствую. – По его голосу было похоже, что он в самом деле сочувствует.

– Да всё нормально, – сказал я. – Она с нами не живёт. Это просто… медицинский факт о моей дочери, почему я о нём и упоминаю.

– Да, понимаю.

– И ещё я хочу сообщить, что моя дочь была в отключке, когда было сделано это фото. Не позировала намеренно. Она была без сознания… совершенно беззащитна.

– Я знаю, Том.

– Если честно, меня больше оскорбил комментарий, чем фото, – признался я, потому что, будучи откровенен сам с собой, мог представить, что в глупой юности сделал бы то же самое, имея при себе мобильник, напившись и увидев девчонку с голой сиськой. А вот комментарий – совсем другое дело. Он был не только неуместен – Лила такая же американка, как этот парень, – он ещё и оскорбителен. – Это уже переходит все границы.

– Согласен на сто процентов.

– Он должен быть наказан.

– Да. И скорее всего, будет.

Вот и первый красный флаг. Я почувствовал, как во мне вновь разгораются цинизм и вместе с тем ненависть к себе – за то, что позволяю ему так с собой разговаривать.

– Скорее всего? – подчеркнул я. – Простите, но разве здесь должен ставиться вопрос? Мы оба видели фото. Мы оба читали комментарий. По-моему, здесь и обсуждать нечего.

– Да, да. Я понимаю, Том, – сказал он. – Но это длительный процесс… Нам нужно услышать его точку зрения, какой бы она ни была. Довериться процессу, рассмотреть оправдания.

– Тому, что он сделал с Лилой, нет оправданий.

– Согласен. Но мы всё же должны выяснить все факты. И если переключить внимание с Финча на Лилу, то… – Он помолчал. – Я хочу, чтобы вы понимали: если дело получит огласку, то в следующие несколько дней или даже недель могут возникнуть последствия, неприятные для Лилы.

– Вы имеете в виду предупреждение, которое внесут в её личное дело? – спросил я, надеясь, что всё правильно понял. Я сказал себе, что это не страшно. У меня не было выбора.

– Нет… ну, в общем-то, да, и это тоже. Но я сейчас о более серьёзной проблеме – неизбежной негативной реакции. К сожалению, такое временами случается, хотя это весьма несправедливо.

– Реакции? Какой, например? Мы говорим о социальной реакции?

– Да. Со стороны других учеников. Её одноклассников, – прокашлявшись, сказал Квортерман. – Такое поведение несправедливо, но более чем вероятно. Уже были случаи.

– Хотите сказать, Финч – большая шишка? И в школе к Лиле станут хуже относиться? – Я вновь занервничал, тон стал напряжённее.

– Я бы так не выразился, конечно, но да, репутация Лилы окажется под угрозой. И, конечно, история с этим фото ещё больше подольёт масла в огонь. Вы и ваша дочь готовы к возможным неприятностям?

– Да, – сказал я. – Во-первых, фото и так все видели. Сами знаете, как быстро распространяются сплетни. Уверен, о нём уже знает вся школа. Во-вторых, Лила совершила глупость, когда перебрала с алкоголем, но не сделала ничего такого, чего следовало бы стыдиться. Стыдно должно быть Финчу. Фото больше говорит о нём, чем о ней. Надеюсь, Виндзор сумеет внушить эту мысль всем ученикам и студентам.

– Я вас понимаю, Том. Я всё понимаю, – сказал мистер Квортерман. – И поверьте мне, я ни в коем случае не пытаюсь вас отговорить. Я просто хочу, чтобы вы знали: мы оба хотим поддержать Лилу… Я хочу лишь удостовериться, что вы готовы к возможным последствиям.

На секунду я представил себе умоляющий взгляд дочери и почувствовал сомнения. Но вслед за этим вновь увидел фото и грубые, жестокие слова и сказал себе: я всё делаю правильно.

– Да, – ответил я. – Готов.

Когда я забирал Лилу из школы, она не смотрела на меня. Прежде чем я решился признаться, она, не отрывая взгляд от окна, пробормотала:

– Пожалуйста, скажи мне, что родителей Финча вызвали в школу не из-за тебя.

Съехав с обочины, я глубоко вздохнул и ответил:

– Да, я позвонил мистеру Квортерману, Лила. Но он уже видел фото.

– Вау, – резюмировала она в своей самой любимой и моей самой нелюбимой форме. – Просто вау.

– Лила, я должен…

– Какая разница, папа, – сказала она. – Просто забудь. Ты ничего не понимаешь. Лучше даже не пытаться это тебе объяснить.

– Не знаю, о чём ты, – честно ответил я, – но вот что скажу: я сделал это ради тебя. И если ты не понимаешь, значит, я в самом деле сделал что-то не так.

Мы остановились на светофоре, я повернулся и увидел её профиль – она не хотела на меня смотреть. Я понял, что она всерьёз обиделась и теперь не скоро вновь захочет со мной разговаривать. Я уже сталкивался с таким бойкотом в прошлом году или около того, и, в общем-то, её тактика мне нравилась. Это лучше, чем ругаться, а напряжение со временем спадёт, и всё само встанет на свои места.

Поэтому в тот вечер я оставил её в покое, позволил не ужинать, зная, что в конце концов она всё равно проголодается и выйдет из комнаты. Следующим утром я тоже не давил на неё и по дороге в школу слушал новости, не пытаясь завести разговор. Но вечером, за китайской едой, по-прежнему не дождавшись от Лилы ни слова, я сломался. Я сказал ей, чтобы она перестала дуться и что ей ещё повезло – я ведь не наказал её за пьянство.

– Хорошо, папа, – сказала она с вызовом. – Хочешь, чтобы я снова с тобой говорила?

– Да, – ответил я. – Хочу.

– Хорошо. Тогда вот что я тебе скажу. Я тебя ненавижу.

Её слова были как удар в живот, но я постарался не подавать вида.

– Не думаю, что ты меня ненавидишь, – пробубнил я, набив рот жареным рисом с креветкой. Лила отложила палочки и посмотрела на меня.

– Именно сейчас я тебя просто ненавижу, папа.

Уточнение – именно сейчас — меня немного успокоило, и я сказал, что это пройдёт.

– Нет, не пройдёт. Я нисколько не сержусь на то, что ты влез в мой телефон – хотя это тоже дерьмово. – Она сделала паузу, очевидно, ожидая совета следить за языком, и когда его не последовало, продолжала:

– Но за такое я тебя никогда не прощу. Это моё дело, а не твоё. Я тебя просила — я тебя умоляла не вмешиваться. Не рассказывать всей школе…

– Мистер Квортерман и так знал, Лила, – сказал я.

– Какая разница. Я просила тебя не раздувать скандал… но ты всё равно раздул. Ты просто разрушил мою жизнь.

Я посоветовал ей не драматизировать.

– Я не драматизирую. Ты знаешь, насколько хуже всё стало из-за тебя? – спросила она. – Такая хрень постоянно творится в школе. Потом это всё просто… сотрётся.

– Фото не сотрётся.

– Ты понял, что я имею в виду, пап! Жизнь не стоит на месте. Но из-за тебя все зациклились на этом фото. И все его видели! Вообще все! А Финча Браунинга могут исключить!

– Вот и хорошо. Рад слышать. Так ему и надо.

– Что? Нет, папа. Если его исключат, он не поступит в Принстон.

– В Принстон? – спросил я с отвращением. – Этот засранец собрался в Принстон?

– О господи, папа! – закричала она. – Ты не понимаешь!

– Нет, это ты не понимаешь, – ответил я, думая, до чего же она сейчас похожа на мать. Глаза Лилы всегда напоминали мне о Беатриз, но когда она злилась, была похожа на неё один в один. Я имел неосторожность сказать ей об этом и тут же пожалел. В такой кипучей смеси только этого и недоставало.

– Забавно, что ты вспомнил маму, – сказала она, скрестив руки и с вызовом глядя на меня.

– И почему же?

– Потому что я говорила с ней об этом.

– Да ну? – буркнул я. – И как себя чувствует наша мамочка? Записала альбом? Получила кучу главных ролей? Третий раз выходит замуж?

– Да. Два пункта из трёх. У неё всё хорошо. Очень хорошо.

– Отлично, – сказал я. – Просто супер.

– Да. Приглашала меня в гости.

– А где она сейчас? – спросил я, хотя и знал, что она в Рио, судя по обратному адресу, нацарапанному на открытке, которая валялась в комнате Лилы.

– В Бразилии, – подтвердила Лила.

– Хорошо. Но у тебя нет паспорта. И оплачивать эту поездку я не буду.

– Над паспортом я сейчас работаю. А билет купит мама, она так сказала.

Я невесело рассмеялся.

– Правда? Очень мило с её стороны. Скажи ей, что с финансовой поддержкой она опоздала лет на десять. – Я поднялся и понёс посуду в раковину.

Лила ничего не ответила, и я расстроился ещё больше.

– Эй, у меня отличная идея! – сказал я, возвращаясь за стол. – Может, отправишься к ней на всё лето? Раз уж твоя жизнь здесь разрушена и ты меня ненавидишь.

Я не хотел говорить эти слова – нисколько! – и пожалел о них, едва они сорвались у меня с языка, прежде чем увидел боль в глазах Лилы.

– Хорошее предложение, пап. – Она кивнула. – Спасибо, что разрешил. Так и скажу маме.

– Потрясающе! – воскликнул я, выходя из кухни. – Только сначала помой посуду. Мне осточертело делать всё самому.

Глава восьмая Нина

– Как, по-твоему, всё прошло? – шёпотом спросил Кирк, когда мы шли к парковке после встречи с Уолтером.

– Ужасно, – ответила я, хотя этого слова было недостаточно, чтобы описать глубочайшее разочарование, граничащее с ощущением полной безысходности.

– Да вообще. Пафосный, как чёрт. Напыщенный, самодовольный… типичный либерал, – пробормотал Кирк, зашагав быстрее.

– Что? – изумилась я, хотя после всего пережитого меня, казалось, уже ничего не могло удивить.

– Уолт, – уточнил Кирк. – Он просто отвратителен.

Я ускорила шаг в такт его размашистой, сердитой походке.

– Не Уолт, а Уолтер.

– Да какая разница.

– И судить будут не Уолтера, а Финча.

– Ну, пока не судят, – сказал Кирк, когда мы дошли до машин.

– Но будут… думаю, это очевидно. – Я открыла дверь, положила сумочку на пассажирское сиденье и посмотрела мужу в глаза.

– Да, – ответил Кирк. – И это дерьмово. Квортерман уже сделал свои выводы. Хотя как директор он должен придерживаться нейтральной позиции. Финч – тоже его ученик. И к тому же свой.

Своими называли детей, поступивших в Виндзор сразу после детского сада – это отличало их от тех, кто перешёл сюда в средних или старших классах. Я всегда гордилась, что Финч в числе первых – это давало некую особую причастность, но когда услышала эти слова в таком контексте, меня покоробило. Смысл был ясен – Финч больше связан с Виндзором, чем Лила, и это даёт ему особые преференции.

– Верно. Но у него нет оправданий. Никаких, – сказала я. – Это, кажется, очевидно.

– Хорошо, Нина, – ответил Кирк. – У него нет оправданий. Но он признался и извинился. И за такое не исключают. Тем более после стольких лет безупречного поведения. Это всего лишь одна глупая ошибка.

– Думаю, другие с тобой не согласятся, – сказала я, задавшись вопросом, что же Кирк полагает заслуживающим исключения. На мой взгляд, поступок Финча был хуже списывания на экзамене, пьянства на территории школы или участия в драке – исключение полагалось за всё вышеперечисленное. – И не мы решаем. Решает Виндзор.

– Ну, я не позволю, чтобы судьба Финча была в руках кучки полоумных левацких академиков.

Я закусила губу, села в машину, чувствуя на себе взгляд мужа, побуждающий ответить.

– Не думаю, чтобы у тебя был выбор, – наконец сказала я, подняв на него глаза.

Одно из любимых заблуждений Кирка – считать, что всё находится под его контролем, и хотя прежде эта черта казалась мне привлекательной, теперь я чувствовала к ней едва ли не отвращение. Я собиралась закрыть дверь машины, но Кирк придержал её рукой.

– Можно тебя попросить?

Я приподняла брови.

– Ничего не делай… никому не говори. Даже Мелани.

– Мелани и так знает, – сказала я, вспоминая наши бесконечные разговоры с того субботнего вечера. Отчасти она чувствовала виноватой в случившемся и себя, а ещё волновалась, что вся эта история может сказаться на её сыне. Ведь это Бью устроил вечеринку, а они с Тоддом, сами того не желая, оплатили алкоголь.

– Да, но ведь о нашем сегодняшнем разговоре она не знает, верно?

– Нет, – сказала я. – Но уверена, может позвонить и спросить.

– Ладно. Пусть спрашивает. Только не особо распространяйся… За дело берусь я.

Я чуть было не спросила, что в его понимании значит браться за дело, но мне казалось, я и так поняла. В следующие двадцать четыре часа Кирк обзвонит всех своих знакомых юристов и придумает оправдания, которые не позволят процессу двинуться дальше. Потом позвонит отцу Лилы, попросит его встретиться «как мужчина с мужчиной» и найдёт способ убедить его «оставить всё как есть». Скажет, что такой вариант – «в обоюдных интересах».

Спустя двадцать минут я вернулась домой, где было непривычно тихо. В любой другой день по нашей территории непременно кто-нибудь шатался. Ремонтники и ландшафтные дизайнеры, чистильщики бассейна и инструкторы по пилатесу, наш шеф-повар Трой или, во всяком случае, Жуана, помощница по дому, которая была с нами всегда, и даже когда мы жили в Бельмонте, наведывалась к нам раз в неделю.

Но сегодня не было никого, и мне предстояло убить больше часа, прежде чем Финч вернётся из школы. Непривычное одиночество вызвало во мне облегчение и вместе с тем панику. Я бросила сумку в кухне, хотела приготовить себе поесть, но аппетита не было. Поэтому я пошла в свой кабинет, служивший комнатой для прислуги в двадцатые годы, когда был построен дом. Здесь я отвечала на письма, занималась благотворительностью и онлайн-шопингом.

Сидя за встроенным столом, я смотрела в окно на залитый солнцем двор, где росли вечнозелёные кустарники и голубые гортензии. Вид был прекрасен и всегда дарил мне хорошее настроение, особенно в это время года. Но сегодня он принёс только боль.

Опустив римские шторы, я смотрела на стол в поисках того, на что бы отвлечься. Я обожала всё записывать в блокноты. В третий раз за сегодня открыла ежедневник, хотя уже знала, что на сегодня ничего не запланировано – это было так же странно, как и пустой дом. Закрыла кожаную книжечку, стала разглядывать коробку с канцелярскими принадлежностями, думая о том, что надо бы написать давно опоздавшее благодарственное письмо и ещё более опоздавшее письмо, выражающее соболезнования. Но сил не хватало ни на то, ни на другое, поэтому я поднялась и стала безо всякой цели бродить по дому. Все комнаты были безупречно убраны, сияли кристальной чистотой. Паркет блестел. Диванные подушки были взбиты и аккуратно расставлены. Пышно цветущие орхидеи стояли на чайных столиках трёх комнат. Я мысленно пообещала себе поблагодарить Жуану – что делала недостаточно часто – за работу и внимание к деталям. Наш дом являл безупречный вкус.

Но как и вид из окна кабинета, наш красивый дом сегодня лишь нагонял на меня тоску. Всё это показалось мне фарсом, и, проходя мимо бара, я внезапно захотела взять с подсвеченной полки кусочек хрусталя и запустить им в мраморный камин, как делали герои фильмов, когда были чем-то расстроены. Но, на мой взгляд, недолгое моральное удовлетворение не могло сравниться с необходимостью всё это убирать. Не говоря уже о возможном риске пораниться. Хотя, опять же, поездка в больницу поможет мне отвлечься, подумала я, вертя в руках бокал для вина.

– Не глупи, – сказала я вслух, опуская руки. Повернулась и побрела по коридору в главную спальню, пристроенную уже в восьмидесятых. Огляделась, задержалась взглядом на белой бархатной кушетке, которую приобрела в магазине «Деко» в Майами. Конечно, безумие столько тратить на несчастный стул, как бы он ни назывался, но я пообещала себе, что буду каждое утро сидеть на этой кушетке, читать или медитировать. К сожалению, это оказалось не так – я всегда была слишком занята, но сейчас я села на кушетку и задумалась о Кирке, о том, что он за человек. Как он мог с такой лёгкостью закрыть глаза на то, как Финч поступил с Лилой? Неужели он всегда такой был? Я сомневалась, но если не всегда – когда он успел измениться? Почему я раньше не замечала? Что ещё я упустила?

Я думала о том, как много времени мой муж проводил в разъездах, как редко мы оставались одни. У меня не было причин полагать, что он мне изменяет, и к тому же он слишком много времени уделял работе, чтобы хватало ещё и на интрижку. Но всё же я предположила процентов на двадцать, что он может быть мне неверен. Потом задумалась и подняла до тридцати. Возможно, это стало следствием общения с лучшей подругой – юристом.

Вот уже несколько дней мы с Джули не общались даже по переписке. Для нас это был довольно длительный перерыв, и я вынуждена была себе признаться, что избегаю её, во всяком случае на подсознательном уровне. Мне страшно было рассказать ей, что сделал Финч. Не то чтобы она была святошей. Нет, у неё были очень высокие моральные принципы, но при этом она меньше, чем кто бы то ни было из моих знакомых, стремилась кого-то осуждать. Но если уж осуждала, то открыто. Она была такой ещё в седьмом классе. За столько лет её прямолинейность не раз становилась причиной наших ссор, когда она задевала мои чувства. Но я ценила нашу нефильтрованную дружбу и считала, что друзья познаются именно так. Это лучше, чем безудержное восхищение. Есть ли у вас человек, в котором отражаются, как в зеркале, все ваши достоинства и недостатки? Для меня таким человеком всегда была Джули.

Узнав о поступлении Финча в Принстон, я сразу же позвонила ей, уверенная, что с её стороны не будет ни зависти, ни чувства соперничества. Я знала, что смогу довериться ей и теперь. Поэтому принесла из кухни телефон, вновь села на кушетку и набрала номер подруги.

Джули ответила не сразу. Она тяжело дышала, будто пробежалась по этажам – или, что более вероятно, по коридору своей небольшой юридической фирмы.

– Привет. Ты можешь говорить? – спросила я, отчасти надеясь, что нет. Мне внезапно расхотелось делиться всем этим, когда и без того было паршиво.

– Да, – сказала она. – Я читала отчёт частного детектива. Это что-то с чем-то.

– Твоего детектива?

– К несчастью, нет. Другой стороны, – сказала она со вздохом. – Я представляю интересы жены.

– А я её знаю? – спросила я, хотя знала, что правила запрещают ей распространять личную информацию.

– Вряд ли. Она моложе нас. Ей чуть за тридцать… В общем, она решила, что заняться сексом со своим женатым бойфрендом прямо на парковке «Уолмарта»[13] – отличная идея.

– О господи! И на фото всё видно? – спросила я, отчасти из любопытства, отчасти из странной радости, что не только моя жизнь перевернулась с ног на голову.

– Ага, – ответила Джули. – Камера просто отличная.

Я глубоко вздохнула и сказала:

– Ужас какой. И кстати, если речь о скандальных фото… должна тебе сообщить кое-то неприятное.

– Ой-ой. Что стряслось?

– У Финча проблемы, – ответила я. Желудок вновь скрутило, голова раскалывалась. – У тебя есть свободная минутка? Долго рассказывать…

– Да. Даже пара минут. Повиси пока, я дверь закрою.

Через несколько секунд она вернулась и спросила:

– Так что случилось?

Я прокашлялась и рассказала ей всё, начиная с того момента, как Кэти в дамской комнате показала мне фотографию, и заканчивая нашим с Кирком разговором на парковке Виндзора. Она несколько раз перебила меня, чтобы задать вопросы – по существу, как и пристало юристу. Когда я закончила, она сказала:

– Окей. Перешли мне фото.

– Зачем? – спросила я, уверенная, что достаточно подробно её описала.

– Мне нужно её увидеть, – ответила Джули, – чтобы оценить всю ситуацию. Перешли, ладно?

Приказ, как и её тон, был строгим, граничащим с резкостью, но в то же время это успокаивало. В нашей дружбе Джули всегда выступала в роли вожака, что я особенно ценила в тяжёлые моменты.

Поэтому я подчинилась. Сбросила звонок и смотрела на фото, ожидая ответа. Она очень долго не перезванивала, и я начала тревожиться – может быть, фото не дошло или ей нужно много времени, чтобы всё обдумать. Но наконец телефон зазвонил.

– Да, я видела, – сказала она, когда я ответила.

– И? – Я старалась держать себя в руках как могла.

– Всё очень плохо, Нина.

– Я знаю. – Мои глаза вновь наполнились слезами, и я не знала, от стыда это или от тревоги за сына.

На другом конце провода повисла тишина – что было странно для нас обеих. Во всяком случае, тишина, которая ощущалась как неловкая. В конце концов, прокашлявшись, Джули сказала:

– Не могу поверить, что Финч так поступил… Он всегда был таким добрым мальчиком…

Я услышала в её голосе напряжение, и слёзы полились с новой силой. Мне вспомнилось, как много времени мы проводили втроём, когда Финч был маленьким. Я приезжала в Бристоль по меньшей мере раз в месяц, когда поездки Кирка длились больше двух дней, и хотя жили у родителей, Финч всегда настойчиво требовал встречи с тётей Джули. Она тогда отчаянно боролась с бесплодием – и однажды призналась мне, что Финч её успокаивает. Что если у неё не будет детей, ей легче оттого, что у неё есть крёстный сын. Вот какой сильной была их связь.

Даже когда спустя пять лет появились на свет её дочери-близняшки, Пейдж и Риз, мы по-прежнему всегда были на связи и непременно каждое лето на недельку выбирались к морю. Финч был очень мил с девочками, часы напролёт терпеливо играл с ними в песочек, строил замки, рыл ямки и позволял себя закапывать, хотя ему гораздо больше хотелось покататься на сёрфе.

Я спросила, как она поступила бы, если бы такое случилось с её девочками. Она помолчала, потом ответила:

– Они только в седьмом классе. Я такого даже представить не могу… пока.

– Можешь, – сказала я, потому что помимо других достоинств Джули обладала богатым воображением, порождённым высокой способностью к эмпатии.

– Ладно, постараюсь. – Она вздохнула. – Я бы… подвесила его за яйца.

Её ответ был как удар в живот, но я знала – так оно и есть. Мне стало ещё страшнее при мысли о том, какие последствия могут быть у этой истории за пределами Виндзора.

– Что ты имеешь в виду? – уточнила я.

– Я подала бы в суд, – отрезала она, как мне показалось, со злостью. Злилась ли она на меня, на Финча? Или просто злилась на то, что так поступили с девушкой?

– А что в таких случаях может постановить суд? – спросила я осторожно.

Прокашлявшись, она ответила:

– В Теннесси вышел новый закон. В прошлом году. Закон о сексэмэсках… Лицо, рассылающее оскорбительные сообщения сексуального характера, признаётся злоумышленником, или, если речь о детской порнографии, лицом, совершившим половое преступление. Этот человек вносится в реестр сексуальных преступников вплоть до достижения двадцатипятилетнего возраста. Информация об этом должна будет прилагаться ко всем заявлениям о приёме в учебное заведение или на работу.

Я рыдала в голос. Я была не в силах говорить.

– Мне очень жаль, Нина, – сказала Джули.

– Я знаю, – с трудом выдавила я, надеясь, что она не сможет понять, до какой степени мне плохо.

– Ну, разумеется, Адам постарался бы меня отговорить… – продолжала она. Её супруг, невозмутимый боец пожарной команды, по случайному стечению обстоятельств дружил с моим бойфрендом школьных времён, Тедди, теперь служившим в полиции.

– Почему ты так решила?

– Не знаю. Но мне кажется, он сказал бы – пусть школа с этим разбирается. Вообще, я уверена, дело не пойдёт в суд. Учитывая, сколько вы, ребята, платите за учёбу… Мне кажется, папа девочки доверился школе.

– Может быть, – сказала я. Джули вздохнула и спросила:

– Финч уже извинился перед ней?

– Нет. Пока нет.

– Обязательно нужно.

– Я знаю. Что ещё, ты считаешь, нужно сделать?

– Ну… надо подумать… Если бы кто-то из моих девочек так поступил с одноклассницей… – размышляла она вслух.

– Они бы так не поступили, – сказала я. Дочери Джули не имели ни малейшей склонности к подобным гадостям.

– Да… но никогда не угадаешь, – ответила она. Весьма благородное утверждение. Я видела, как она хватается за соломинку, пытаясь меня успокоить. – Ну… я не знаю, как бы мы поступили… Но я знаю, что мы не пытались бы их отмазать.

Я напряглась.

– Джули, мы не пытаемся отмазать Финча.

– Да ну? – Её голос был полон скепсиса. – Тогда зачем же Кирк звонит отцу девочки?

– Ну, во-первых, чтобы извиниться, – сказала я, уже жалея, что рассказала ей об этом – во всяком случае, о намерениях Кирка точно не стоило. Если уж на то пошло, он не обещал мне ничего конкретного. Может, в самом деле хотел извиниться, и всё.

– А во-вторых?

– Не знаю, – ответила я.

Вновь повисла тишина.

– Что ж, – наконец сказала Джули. – Это большая развилка на пути Финча… Я понимаю, для Кирка важнее всего Принстон… но на карту ставится гораздо большее.

Я ясно понимала, к чему она клонит, но слышать её слова всё равно было больно и к тому же немного обидно. Она могла быть очень жёсткой, особенно когда дело касалось Кирка.

– Уверена, всё обойдётся, – выдавила я наконец.

Если она и заметила напряжение в моём голосе, то вида не подала.

– Сомневаюсь, что такие ситуации могут просто «обойтись», – начала она. – И, может быть, не стоит этого говорить, но…

– Тогда не говори, – выпалила я. – Иногда лучше смолчать.

За всю нашу дружбу мы ни разу не общались в таком тоне, но ведь сейчас ей совсем с другой стороны открылся характер моего единственного сына. Её крёстного сына. По ряду причин проще было думать об этом, чем о том, что его характер совсем с другой стороны открылся и мне.

– Хорошо, – сказала она чуть мягче, но без малейшего сожаления.

Я сказала ей, что мне пора идти, и поблагодарила за совет.

– Обращайся, – ответила она. – В любое время.

Глава девятая Том

В понедельник вечером, когда я мыл посуду, мне позвонили со скрытого номера. Я отчего-то почувствовал, что нужно ответить, и незнакомый мужской голос спросил:

– Добрый вечер, это Томас Вольп?

– Да. Это Том, – ответил я, оторвавшись от тарелок.

– Здравствуйте, Том, – сказал мужчина. – Это Кирк Браунинг, отец Финча. – Какое-то время я не мог вымолвить ни слова. –   Алло? – спросил он. – Вы на связи?

– Да. На связи. Что я могу для вас сделать? – Свободная рука сама собой сжалась в кулак. Его ответ был быстрым и ясным:

– Дело не в том, что вы можете сделать для меня. Это я хочу сделать что-нибудь для вас. Я хочу исправить то, что испортил мой сын.

– Хм, – сказал я, – вряд ли это возможно.

– Да. Я понимаю, случай трудный, но может быть, мы могли бы встретиться и поговорить?

Я хотел было ответить – нет, он не скажет мне ничего, что я пожелал бы услышать, и мне тоже нечего ему сказать. Но потом подумал – вообще-то есть что.

– Хорошо. Ладно. Когда.

– Ну, надо подумать… я сейчас не в городе… вернусь в среду утром. Как насчёт вечера среды? Часов в шесть, у меня дома?

– Нет, это не годится. Вечера я провожу с дочерью, – многозначительно сказал я.

– Ну, тогда скажите, когда вам удобно, – предложил он только теперь, хотя должен был с этого и начать.

– В среду днём, – отрезал я, надеясь, что в среду днём ему совершенно неудобно. Может быть, придётся даже перенести рейс.

Он поразмыслил, потом ответил:

– Не вопрос. Я прилетаю в девять. Давайте примерно в полпервого?

– Хорошо, – сказал я.

– Вот и отлично. У вас есть мой адрес?

– Нет. Пришлите эсэмэской. И не скрывайте номер.

Всю жизнь прожив в Нэшвилле, я повидал много роскошных домов и уже по адресу понял, что жилище Браунингов окажется весьма шикарным. Но всё же был впечатлён, проехав по длинной подъездной дорожке, пройдя вдоль высоченного забора и увидев огромный особняк в духе Тюдоров, выстроенный из кирпича и камня и окружённый сказочным пейзажем. Я большой фанат старых домов, и я не мог не восхититься деталями. Шиферной крышей с крутым скатом и замысловатыми фронтонами. Деревянно-кирпичным обрамлением. Высокими и узкими окнами, искусственно состаренными и освинцованными. Я вышел из машины и побрёл к исполинским резным двустворчатым дверям из красного дерева, по обе стороны которых располагались мерцающие фонари, и содрогнулся при мысли о том, сколько обитатели особняка платят за газ, не говоря уже об ипотеке. Потом напомнил себе, что такие люди вряд ли покупают жильё в ипотеку.

Я поднялся на крыльцо и постарался внятно сформулировать, что чувствую. Я злился точно так же, как и по дороге сюда, но теперь к моей злости прибавилось что-то ещё. Испугался ли я? Нет. Позавидовал им? Нисколько. Расстроился ли оттого, что они так богаты? Вряд ли. Найдя наконец дверной звонок, я понял: то, что богатый мальчик сделал гадость бедной девочке, так предсказуемо, и мне противно было осознавать себя частью клише. И ещё, если честно, я разозлился на этого засранца-папашу за то, что в нём нет ни капли здравого смысла. Кто, кроме полнейшего идиота, станет приглашать незнакомца в свой дом, тем более такой дом, тем более если его кретин-сынок сделал пакость? Посмотрел ли он информацию о Лиле или обо мне? Знает ли, что Лила одна из немногих, кто учится в Виндзоре за счёт госфинансирования? За десять секунд он мог выяснить с помощью Гугла, что я плотник – из тех, что он, вероятно, нанимает и потом выносит им мозги за каждую мелочь. Значит, он либо не потрудился это посмотреть, либо посмотрел и теперь ему насрать на мои чувства. Я не знал, что хуже, но ещё сильнее его возненавидел.

С таким тяжёлым чувством я нажал кнопку звонка, прислушался к эху. Прошло по меньшей мере тридцать секунд, в которые я старался думать о том, что у этих людей есть только деньги, а у меня – моральное превосходство, и закон, конечно, будет на моей стороне.

Наконец дверь открылась, и я увидел пожилую латиноамериканку, которая пригласила меня войти и сказала, что сейчас позовёт мистера Браунинга. Эта сцена тоже была до ужаса стереотипной, особенно когда мистер Браунинг тут же материализовался у неё за спиной. Конечно, он запросто мог бы и сам открыть дверь, но предпочёл, чтобы её открыла чернокожая домработница. Напускай на себя важный вид, и всё приложится, – вот по какому правилу он, несомненно, жил.

Не представив её мне и не поблагодарив, он отпихнул женщину в сторону и втиснулся в дверной проём. Всё в его внешности сразу же вызвало во мне отвращение. Нездоровый румянец, будто он целыми днями распивал алкоголь на поле для гольфа. Смазанные гелем волосы, слишком тёмные, чтобы это был натуральный цвет. Розовая льняная рубашка, верхние две пуговицы, расстёгнутые слишком низко.

– Привет, Том, – сказал он, протягивая мне руку. Грохочущий голос, как у мальчишки-студента, вполне сочетался с хваткой со всей дури. – Кирк Браунинг. Прошу вас, входите.

Я кивнул, выдавил из себя приветствие, и он отступил назад, позволяя мне войти. Я окинул взглядом прихожую, удивился лаконичности и современности стиля. Над чёрным лакированным комодом нависала гигантская абстрактная картина в бледно-голубых тонах. Не сказать, чтобы мне такое нравилось, но вынужден признать – выглядело впечатляюще.

– Спасибо, что пришли. – Кирк сиял искренней улыбкой. – Пообщаемся в моём кабинете?

– Давайте, – ответил я.

Он кивнул и повёл меня через парадную гостиную по широкому коридору в тёмный, обшитый деревянными панелями кабинет, который украшали оленьи головы и чучела птиц, однако дизайнерское решение было довольно радикальным.

– Добро пожаловать в мою берлогу! – Он хохотнул. Я натянуто улыбнулся.

– Подходящее время для скотча, не так ли? – он указал в сторону полного бара. – Кое-где уже вечер.

– Нет, спасибо, – ответил я, – но вы пейте, я не возражаю.

Он, казалось, всерьёз задумался, чтобы выпить одному, но всё же решил, что не стоит, и указал на кресла посреди комнаты. Мне отчего-то показалось, будто их поставили здесь специально для меня, и от этой мысли по спине поползли мурашки.

– Присаживайтесь, – сказал он.

Я выбрал кресло с видом на дверь, спиной к камину. Конечно, он не дровами топит, подумал я. Он уселся, поставив ноги идеально параллельно друг другу и продемонстрировав голые лодыжки. Никаких носков с мокасинами – типичный Белль-Мид.

– Ещё раз спасибо, что пришли, Том. – Он чуть понизил голос, подчёркивая моё имя. Я кивнул и ничего не сказал, не желая облегчать ему задачу.

– Надеюсь, не страшно, что я прервал ваш рабочий день?

Я пожал плечами и сказал:

– У меня гибкий график… работаю сам на себя.

– Вот как, – ответил он, – и чем же вы занимаетесь, Том?

– Я плотник.

– Ух ты. Ага. Здорово. – Его голос и выражение лица сочились снисходительностью. – Говорят, самые счастливые люди – те, кто работает руками. Хотел бы я быть… порукастее. – Он опустил глаза, посмотрел на свои ладони, несомненно, столь же мягкие, сколь и бесполезные. – А то даже лампочку поменять не могу.

Я поборол в себе порыв спросить, сколько человек меняет их за него, а потом подумал – а собственно, какого чёрта.

– У вас, наверное, есть для этого специально обученные люди?

Он, казалось, чуть смутился, но быстро пришёл в себя:

– С этим неплохо справляется моя жена, Нина. Хотите верьте, хотите нет.

Я приподнял бровь.

– Она меняет лампочки?

– Ха. Нет… ну то есть она выполняет мелкую работу по дому. Это приносит ей удовольствие. Но для более сложных дел у нас есть помощник. Отличный парень. Ларри, – сказал он так, будто все неквалифицированные рабочие знакомы друг с другом.

Я обвёл взглядом комнату и спросил:

– И где сейчас ваша жена? Она к нам присоединится?

Он покачал головой.

– Увы, нет. У неё уже была назначена встреча.

– Какая жалость, – сказал я безразлично.

– Да, – ответил он, – но я подумал, будет даже лучше, если мы поговорим… ну, вы понимаете… как мужчина с мужчиной.

– Ну да. Как мужчина с мужчиной, – повторил я.

– Итак, Том, – начал он, глубоко вздохнув. – В первую очередь позвольте мне принести извинения от лица моего сына. Фотография вашей дочери, которую он выложил в Сеть, абсолютно недопустима. – Я прищурился, сделал вид, что задумался над его словами. Он продолжал лепетать: – Она ужасна. И поверьте мне, теперь Финч это прекрасно понимает.

– Теперь? – уточнил я. – А раньше он не понимал? Когда выкладывал её в Сеть?

– Ну, – сказал Кирк, поднимая руки вверх, как бы защищаясь, – собственно говоря, он ничего не выкладывал.

– Ах, прошу прощения. – Прежде я никогда не употреблял это выражение. – Он не понимал, когда отправлял фото своим приятелям?

На такой вопрос он вряд ли мог ответить отрицательно. То есть я так думал. Но он смог.

– Нет, не понимал, – сказал он. – Сначала не понимал. Он вообще ни о чём не думал. Сами понимаете, подростки… Но теперь он всё понимает. Абсолютно всё. И ему стыдно. Очень, очень стыдно.

– Он уже сказал об этом Лиле? – спросил я, уверенный, что знаю ответ.

– Ну, пока нет. Он хочет… но я велел ему подождать, прежде чем я поговорю с вами. Я хотел сначала попросить прощения у вас.

Я прокашлялся и постарался подобрать нужные слова.

– Хорошо, Кирк, – сказал я, – я принимаю извинения. Но, к сожалению, они не отменяют того, что совершил ваш сын – простите, как вы сказали его зовут?

– Финч. – Он кивнул, едва не коснувшись подбородком груди. – Его зовут Финч.

– Ах да, точно. Как Аттикуса Финча?

– Да, совершенно верно! – Он осклабился. – «Убить пересмешника» – любимая книга моей жены.

– Ха. И моей тоже. Представляете? – Я шлёпнул себя ладонью по бедру, всем своим видом выражая сарказм.

– Ух ты. Какое совпадение. Я ей расскажу, – сказал он с улыбкой. – Итак, на чём мы остановились?

– Мы говорили о том, что ваш сын сделал с моей дочерью. Лилой.

– Да… я даже не могу сказать, до чего Финчу стыдно.

– Постарайтесь. – Я фальшиво улыбнулся. – До чего же ему стыдно?

– Очень. Ему очень, очень стыдно. Он не может есть, не может спать…

Я едко рассмеялся, чувствуя, как начинаю терять самообладание.

– Так, подождите. Вы… Я сочувствовать ему должен, что ли?

– Нет-нет. Вовсе нет. Я не это имел в виду, Том. Я имел в виду, что он понимает, какой поступок совершил. И ему в высшей степени стыдно. Но он не хотел её оскорбить. Он просто… пошутил.

– И часто ваш сын отпускает расистские шуточки?

– Разумеется, нет. – Он поёжился; я наконец-то его задел. – А ваша дочь, она… испанка?

– Нет.

Он просветлел.

– Я так и знал, – сказал он так, будто на этом дело можно было считать закрытым.

– Но её мать из Бразилии.

Его улыбка тут же погасла, лицо приняло сконфуженное выражение.

– Полагаю, слово, которое вы пытаетесь подобрать, – «латиноамериканка». Термином «испанка» можно обозначить лишь уроженцев Испании и носителей испанского языка. А насколько мне известно, национальный язык Бразилии – португальский.

Всю эту информацию несколько месяцев назад сообщила мне Лила, когда решила досконально выяснить, кто она такая.

– Очень интересно, – сказал он, и у меня появилось чувство, будто он не то хвалит меня, не то зондирует почву, чтобы получше выкрутиться из положения. – Значит, бразильцы не относятся к другой расе?

– Бразильцы могут относиться к любой расе, Кирк, – произнёс я нарочито медленно, как если бы разговаривал с идиотом. Впрочем, так и было. – Совсем как американцы.

– Да, точно. Верно. Теперь понятно. Так значит, Лила – белая?

– Скорее да, – ответил я, не желая сообщать этому человеку подробности её родословной. Я и сам не был на сто процентов в ней уверен, знал только, что мать Беатриз была абсолютно белой португалкой, а отец – на четверть чёрным. Стало быть, Лила примерно на одну шестнадцатую часть являлась афробразильянкой.

– Скорее да? – спросил Кирк.

– Смотрите. Суть в том, что… Хотя у матери Лилы одно время была грин-карта, сама Лила – стопроцентная американка, – сказал я.

– Это чудесно, – ответил он. – Просто чудесно.

– Что именно?

– Всё, – ответил он. – Что её мать переехала сюда. Что Виндзор так многонационален…

– Ну, я бы не назвал его многонациональным… Но это отличная школа. Я впечатлён преподавательским составом. И директором, – последнее слово я произнёс особенно многозначительно.

Кирк кивнул.

– Да. Уолт очень хорошо выполняет свою работу. И я понимаю, сейчас он в трудном положении. Всё это происшествие… Думаю, он будет рад, если мы сможем уладить всё это тет-а-тет.

– Тет-а-тет? – переспросил я, прекрасно понимая, к чему он клонит.

– Да. Между собой. Я уверяю вас, что Финч будет строго наказан… и мы готовы компенсировать вам… потраченное время… и моральный ущерб, причинённый вам и вашей дочери.

Я с недоумением смотрел, как он подходит к столу, открывает ящик и достаёт белый офисный конверт. Когда он повернулся, чтобы вручить мне этот конверт, я увидел на нём моё имя и не знал, как отреагирует мой организм – борьбой или бегством. Ударить этого типа в лицо? Или схватить деньги и убежать? И ещё мне хотелось узнать, за сколько этот шутник надумал нас купить. Может, он всё-таки погуглил информацию и выяснил, что я плотник. Может, даже предположил, что я плотник-испанец. Может, у него в столе несколько конвертов. Конверт номер один – для чернокожего чернорабочего. Конверт номер два – для белого рабочего. Конверт номер три – для парня в костюме. Бег или бой, бой или бег? Это же вроде бы инстинкт, не сознательный выбор?

Я выбрал бег. Поднялся и взял конверт. Запихивая его в карман, почувствовал, что внутри банкноты. Много банкнот.

На лице Кирка появилось выражение ощутимого облегчения.

– Я очень рад, что мы сумели договориться, Том, – сказал он. – Это очень, очень конструктивно.

– Да, – ответил я. – Очень.

– И если бы вы только сказали Уолту, что мы обо всём договорились, и… – Его голос резко снизился, и я понял, что даже он не настолько нагл, чтобы произнести вслух слова «я от вас откупился».

Я совершил ложный замах[14]. Я кивнул, улыбнулся и позволил ему жизнерадостно проводить меня до двери.

Глава десятая Нина

Кирк вернулся домой из аэропорта лишь за тридцать минут до встречи с отцом Лилы. Пока он, двигаясь от шкафа к ванной и обратно, распаковывал сумку на колёсиках, я пыталась вывести его на разговор. Я спросила, что он собирается сказать Томасу Вольпу и точно ли хочет, чтобы я не участвовала в разговоре. К постыдному моему облегчению, он сказал, что абсолютно в этом уверен и что не хочет обсуждать детали.

– Не хочу ничего репетировать заранее, – сказал он. – Получится неестественно.

Я кивнула, не купившись на это, но тем не менее порадовавшись.

Несколько минут спустя я, чуть волнуясь, покинула дом. Я старалась переключиться на другие мысли, но думала по большей части о муже и о том, что те самые качества, которые я любила в нём больше всего, теперь меня расстраивали. Он должен быть прав. Он должен быть главным. Но со мной он всегда был другим. Я могла убедить его, когда не мог никто другой. Во всяком случае, мы всегда были равноправными партнёрами.

Я вспомнила неприятный эпизод из детства Финча, когда они с одним мальчиком окунули в синюю краску уши соседского кокер-спаниеля. Финч отрицал свою вину, хотя доказательства были неопровержимыми, включая синюю краску на подошвах его маленьких «найков». Мы с Кирком долго спорили, как быть. Он хотел с помощью грубой силы добиться признания, но я убедила его дать мне поговорить с сыном. Мы втроём уселись за кухонный стол, и я сказала Финчу о том, что мы всегда будем его любить, чего бы он ни совершил, и о том, как важно говорить правду.

– Это я сделал, мамочка! – разрыдавшись, наконец признался Финч. – Мне так стыдно!

Я до сих пор помню, как Кирк посмотрел на меня, как мы в ту ночь занимались любовью и он сказал мне, что выбрал для нашего сына самую лучшую маму на свете.

Он уже давно на меня так не смотрел.

Примерно через час, за который я успела сделать кое-какие дела, позвонил Кирк и спросил, не хочу ли я сходить с ним пообедать.

– О господи. Всё настолько плохо? – спросила я, думая, что у Кирка никогда не находилось времени на обеды, разве только деловые.

– Нет. Всё совсем неплохо. Даже можно сказать, отлично. – Его голос был заметно бодрее.

– Правда?

– Да. Мы отлично поговорили. Он мне понравился.

– А… ты ему?

– Конечно, – рассмеявшись, ответил Кирк. – Кому я не понравлюсь?

Не ответив на его вопрос, я потребовала подробностей разговора.

– Я обо всём расскажу тебе за обедом. Увидимся в клубе? – он имел в виду загородный клуб Белль-Мида, в котором состояла вся семья Кирка.

– А можно куда-нибудь в другое место? – Я вспомнила, как впервые попала в этот клуб, когда только начала встречаться с Кирком. Мне было там неуютно – угодливые официанты в тугих белых пиджаках, парадные залы, битком набитые восточными коврами и антикварной мебелью, и самое главное – лишь лилейно-белоснежные участники. Вплоть до 2012 года в клубе не числилось ни одного чернокожего, тогда как персонал преимущественно состоял из цветных. Справедливости ради нужно заметить, что, как мне рассказал Кирк, нескольких афроамериканцев пригласили туда вступить, но они попросту отклонили приглашение. И я их не осуждаю.

Но понемногу моё сопротивление перед роскошью было сломлено. Я стала меньше внимания обращать на эксклюзивность и больше – на красоту, безмятежность и уют этого мира. Редко выдавалась неделя, когда бы я не проводила там несколько часов, играя в теннис, общаясь с Финчем и Кирком или выпивая с друзьями на веранде, откуда открывался вид на поле для гольфа.

– Ты что-то имеешь против клуба? – спросил Кирк, точно прочитав мои мысли.

– Вовсе нет, – ответила я. – Просто не в настроении ни с кем общаться. С учётом всего…

– Хорошо. – Он уступил быстрее, чем я ожидала. – Тогда я звоню в «Этч»? Или в «Хаск»?

В этих ресторанах тоже высока была вероятность наткнуться на кого-нибудь знакомого, но мне не хотелось совсем уж вредничать. «Хаск» мне нравился. Это был, наверное, мой любимый ресторан в городе. Так что я предложила Кирку пойти туда.

– Отлично, – сказал он, – до встречи.

Двадцать минут спустя мы с Кирком сидели за уютным столиком на первом этаже элегантно обставленного ресторана, расположенного в особняке девятнадцатого века на Рутледж-Хилл. Он всё ещё не рассказал мне о разговоре, продолжая интриговать и настояв, что сначала нужно выпить бокал вина. Я была взволнована и вместе с тем полна надежд, пока мы болтали со знакомой официанткой, а потом заказывали вино, бургер для Кирка и ризотто с креветками для меня.

Когда официантка ушла, я сказала:

– Ладно. Ну теперь-то ты можешь мне рассказать, Кирк?

Он кивнул, набрал в грудь побольше воздуха.

– Ну вот. Он пришёл вскоре после того, как ушла ты… мы пошли в мой кабинет и немного поболтали… потом перешли к делу. Сначала он немного нервничал, но потом я всё ему объяснил…

– Что именно?

– Что именно… Я сказал ему, что Финчу очень жаль. Что очень жаль нам всем.

– И что он сказал?

– Не особенно много. Он вообще очень молчалив. Но мне показалось, он согласен всё уладить тет-а-тет…

– Да ну? – Сказать, что я была удивлена, значило ничего не сказать.

– Ага.

– Значит, он не хочет, чтобы дело дошло до Почётного совета?

– Верно, – ответил Кирк. Официантка принесла две булочки, Кирк взял одну и принялся с надменным видом намазывать маслом.

– Но… как? Почему? – спросила я. – Он просто согласился, и всё?

– Ну, скажем так, я его немного… мотивировал…

Я посмотрела на Кирка, и у меня упало сердце.

– Каким образом?

– Финансово. – Он пожал плечами.

– Что?

– Что значит «что»? Дал ему немного денег. – На его лице не дрогнул ни один мускул. – Всего и делов.

– О господи! И сколько ты ему дал? – спросила я.

Он снова пожал плечами и пробормотал:

– Пятнадцать тысяч долларов.

Я покачала головой. У меня вырвался стон:

– Пожалуйста, пожалуйста, скажи, что ты пошутил.

– Прекрати, Нина. – Выражение его лица ясно говорило, что это не шутка. – Ты считаешь, будущее нашего сына стоит меньше?

– При чём тут сумма? – спросила я. – И если уж речь о сумме, то это мало…

– Пятнадцать тысяч для обычного человека – много, – перебил меня Кирк тоном выходца из народа; он всегда так делал, когда это было ему удобно. – А этот парень – плотник.

– Дело не в этом! – закричала я и тут же огляделась по сторонам, желая убедиться, что поблизости нет никого знакомого. Потом сказала намного тише: – Дело в том, что ты заплатил ему за молчание.

Он закатил глаза и снисходительно ухмыльнулся.

– Мы не в фильме про гангстеров, Нина. Никакая это не плата за молчание. Я же не просил его молчать.

– Тогда в чём смысл?

– Ну, во-первых, это компенсация за моральный ущерб. Во-вторых… мотивация.

– Мотивация сделать что?

– Мотивация сказать Уолту, что не нужно выносить инцидент на обсуждение Почётного совета.

– Ты ему это сказал? – С каждой секундой моё раздражение всё нарастало.

– Мне не пришлось ничего говорить. Всё и так было понятно, – ответил он. – Парень сразу и охотно взял деньги, Нина.

– Ты дал ему пятнадцать тысяч наличными?

– Да. И ещё раз – он их взял. Это была встреча для достижения согласия. Контракт.

Я сжала губы и задумалась. Было так много неприятных новостей, что я не знала, с какой начать.

– Как быть с Финчем? – спросила я наконец. – Ты расскажешь ему об этом… контракте?

– Этого я делать не собираюсь, – ответил Кирк. – Думаю, Финча лучше не вмешивать.

– Не вмешивать человека, из-за которого всё произошло?

– Мы не сообщим ему о моём решении. Но это не значит, что он избежит наказания. Он наказан, Нина. Не забывай.

– Ладно. А если он всё выяснит? Если Финч узнает, что его отец провернул такую авантюру? А мать согласилась?

Он покачал головой.

– Этого не будет. Парень болтать не станет. Представь ситуацию его глазами. Когда ты в ресторане передаёшь кому-то конверт с деньгами, они кричат об этом направо и налево? Нет. Потому что это авантюра с точки зрения обеих сторон.

– Значит, ты признаёшь, что это авантюра?

Он пожал плечами.

– Ты хочешь, чтобы я это признал? Не вопрос. Признаю. Это авантюра. Но ради благой цели. Ради Финча. И она сработала.

– Откуда ты знаешь? – спросила я.

– Потому что он взял деньги, Нина. А перед этим прочитал мне лекцию о том, что бразильцы – не испанцы, а его дочь – американка. И тэдэ, и тэпэ… Он немного поупирался, но я дал ему денег, он тут же успокоился и перестал бодаться. И теперь скажи мне, Нина, – сработало это или нет?

Я посмотрела на Кирка. Мысли с лихорадочной скоростью сменяли одна другую. Где-то в глубине души я чувствовала даже пусть виноватое, но облегчение оттого, что отец Лилы оказался таким сговорчивым. И потом, что я могла сделать? Деньги он бы точно не вернул.

– Ладно, пока оставим этот вопрос. Мне кажется, Финчу давно пора попросить прощения у Лилы. Лично, – сказала я, когда официантка принесла вино. Я подождала, пока она уйдёт, Кирк попробует и похвалит вино, а потом продолжала: – И ещё мне кажется, нам всем троим стоит сесть и подробно поговорить… обо всём. Он уже два дня меня избегает… даже дольше… и я не знаю, стыдно ему или он дуется… – Я ощутила ком в горле. – Я не знаю, что творится у него в душе.

– Ему стыдно, Нина. Он хороший человек, и ты это знаешь. Мы прорвёмся, обещаю.

Я хотела было сказать, что знаю, какой человек Финч, но вновь вспомнила слова Джули. Тот чудесный мальчик, какого я знала, никогда бы так не поступил с девушкой. С кем угодно. Просто бред какой-то.

Но во взгляде Кирка читалось что-то столь сильное и убедительное, что я не осмелилась с ним спорить. Я решила хоть ненадолго положиться на мужа, поверить в его правоту. Поверить, что мы все трое сможем это пережить.

Тем вечером я попыталась поговорить с Финчем. И Кирк тоже. Но Финч сказал, что ему надо готовиться к контрольной, и попросил подождать до завтра. Мы согласились, и Кирк рано лёг спать, заявив, что сегодня замотался. Я тоже попыталась уснуть, но лежала в кровати без сна, волнуясь, как никогда раньше.

Где-то в полночь я встала, пошла в свой кабинет, вынула из ящика телефонную книгу учеников Виндзора. Нашла адрес и телефон Лилы и Томаса Вольпов. Ни слова о матери, хотя в списке были представлены два номера в случае, если родители разведены. Единственное объяснение, которое пришло мне в голову, – что мать Лилы умерла. Мне хотелось надеяться, что это случилось уже давно, и вместе с тем – что бедная женщина прожила как можно дольше. Мне стало ещё грустнее, и я принялась читать адрес. Они жили на Эвондейл-драйв. Эта улица была мне незнакома, хотя я знала, что 37206 – почтовый код восточного Нэшвилла, за рекой. Я открыла ноутбук, ввела адрес в гугл-карту, увидела маленькое бунгало в Локленд-Спрингс. Насколько я могла разобрать на мутном снимке, дом был расположен на узкой улице, к входной двери вели ступеньки. В саду росло маленькое дерево, вдоль дома – несколько кустов. Рассмотрев картинку как следует, я вбила адрес в базу Zillow[15], увидела, что Томас Вольп приобрёл этот дом в 2004 году за 179 000 долларов, и ощутила, как подступает нелепый стыд – наш дом мы купили почти за четыре миллиона. Потом зашла на сайт биржи AmEx и вздрогнула, увидев, сколько мы за последнее время потратили. Поразительно – несколько сотен долларов за раз. В прошлом месяце я провинилась больше всех, но и Финч постарался: тысячу долларов спустил в Apple Store, ещё двести – в Imogene + Willie[16] и сто пятьдесят – в ресторане «Пайнвуд Сошиал», аккурат перед злополучной вечеринкой. Я попыталась вспомнить наш разговор о том, нужен ли ему новый телефон, но, кажется, он не просил моего разрешения и даже не сообщил о покупке как факте. Я была уверена, что он не рассказывал мне ни о шопинге, ни о походе в ресторан. Не то чтобы мы ограничивали его расходы.

Мы с Кирком вообще редко обсуждали с сыном вопрос денег. Пять лет назад, когда финансовая ситуация сильно изменилась, ответ на него стал очень простым. Мы не задумывались, нужно ли нам это, можем ли мы это себе позволить, а просто спрашивали себя, хотим ли. Если хотели, мы покупали, вот и всё. И в результате Финч не считал деньги, он вообще о них не задумывался, он не имел понятия о планировании бюджета и обо всём, в чём обычно разбираются нормальные люди, не говоря о тех, кто действительно в тяжёлом положении. Я постаралась не изводить себя этими мыслями. Как связаны деньги и вообще материальное положение с тем, что случилось? Никак. Характер зависит не от денег.

И всё же у меня было чувство, что Джули придерживается иного мнения – и это она ещё не знает о выходке Кирка, имевшей сейчас огромное значение. Что, если Томасу в самом деле очень нужны деньги? Меняет ли это ситуацию? И как – к лучшему или к худшему? Я сомневалась, так что решила поискать ещё доказательств. Закусив губу, зашла на Фейсбук, вбила в поисковик «Томас Вольп». Фейсбук выдал трёх Томасов, но все оказались не местными. Я попробовала погуглить и всё равно ничего не нашла. А вот у Лилы были страницы на Фейсбуке и в Инстаграме, но обе закрытые. Всё, что я увидела – аватарки. Два разных снимка, сделанных в один летний день. Это была, вне всякого сомнения, та же девочка, что на злополучном фото, но на аватарках она казалась счастливой. В гофрированном топе и белых шортах она стояла на пристани – хорошенькая девочка со стройной фигурой и прекрасными длинными волосами. Я вновь задумалась о её матери – не только о том, когда она умерла, но и какой смертью. Затем, вновь взглянув на имейл Томаса Вольпа, я поняла, что не в силах ждать больше ни секунды. Глубоко вздохнув, я принялась печатать:

Дорогой Томас,

Меня зовут Нина Браунинг, я мать Финча. Я знаю, вчера Вы встречались с моим мужем, и он вкратце пересказал мне Ваш разговор. Не знаю, что Вы сейчас чувствуете, но мне кажется, нужно ещё многое сказать и сделать, чтобы исправить ситуацию… Может быть, Вы не против встретиться и поговорить со мной? Я очень надеюсь, что Вы согласитесь. Ещё я надеюсь, что у Лилы всё хорошо, невзирая на ужасный поступок, который совершил мой сын. Я постоянно думаю о Вас обоих.

Искренне Ваша, Нина.

Я быстро перечитала письмо и отправила раньше, чем успею передумать или изменить хоть слово. Громкий свист, сопровождающий отправку, наполнил кабинет, и я на секунду пожалела о своём решении. Во-первых, я знала, что Кирк воспримет его как стратегический просчёт, а может быть, даже как предательство по отношению к нему и Финчу. Во-вторых, с чисто практической точки зрения – что я скажу этому человеку, если он согласится со мной встретиться?

Когда я уже убедила себя, что всё это глупости и Томас, скорее всего, не ответит (ведь он же, в конце концов, взял у Кирка деньги), его имя всплыло на экране компьютера. Сердце бешено забилось от облегчения и вместе с тем страха. Я открыла список входящих и увидела сообщение:

Завтра днём в полчетвёртого, в «Бонго-Ист». Пойдёт? Том.

Вполне, – ответила я. Руки дрожали. – До встречи.

Следующее утро стало настоящей пыткой. Я ходила взад-вперёд по дому, смотрела на часы и считала минуты до встречи с Томом. В одиннадцать заставила себя пойти на медитацию с одним из многочисленных инструкторов по йоге, но ничего хорошего она не принесла. Чувствуя себя сплошным клубком перекрученных нервов, я вернулась домой, приняла душ, распустила волосы. Они показались мне чересчур густыми и пышными, поэтому я собрала их в хвост, выпустила несколько прядей. Нанесла лёгкий макияж, даже глаза подводить не стала, потом стала подбирать одежду. Весной погода всегда переменчива, особенно тяжело выбрать обувь. Было слишком тепло, чтобы надевать сапоги, и слишком холодно для босоножек. Туфли на каблуках казались слишком вычурными, обувь на плоской подошве лишала уверенности, в которой я очень нуждалась. В конце концов я выбрала бежевые туфли на танкетке и тёмно-синее платье с запа́хом от Дианы фон Фюрстенберг. Из украшений решила ограничиться лишь обручальным кольцом и серёжками-гвоздиками с бриллиантами; шикарное кольцо, которое подарил мне Кирк в честь помолвки, сняла. Я понимала, глупо в такое время уделять столько внимания внешности, придавать значение мельчайшим деталям, но в то же время я верила, что первое впечатление важнее всего, и мне хотелось выразить ему своё уважение и в то же время не показаться слишком разодетой.

Переоценив движение и свою склонность опаздывать, я приехала в Файв-Пойнс за двадцать минут до назначенного времени и заняла одно из трёх свободных мест на парковке перед маленькой одиноко стоявшей кофейней. Я никогда раньше там не была, но несколько раз проезжала мимо, и Финч рассказывал, что там часто играют в разные игры. Это я сразу поняла – на стене в углу висели скромные полки из дерева и железа, заставленные настольными играми, многие из которых были очень старыми. Можно было выбрать любую. Неподалёку немолодая пара играла в морской бой. Судя по всему, они только недавно начали встречаться; вид у них был очень счастливый. Многие посетители сидели за столиком в одиночестве, что-то читали или смотрели в ноутбуки.

Я заняла место в очень короткой очереди, пробежала глазами красочное меню, написанное разноцветными мелками на доске. Заказала латте и маффин с белым шоколадом, интересный на вид, хотя чувствовала, что не смогу проглотить ни кусочка – желудок сводило от страха. Заплатила, бросила доллар в жестяную банку с надписью «боитесь сдачи? оставьте её тут!» и встала у стойки, ожидая, когда покрытый татуировками бариста приготовит мой кофе. Оглядевшись по сторонам, обратила внимание на потолок с обогревателем, перекрытый балками, на выкрашенный в зелёный цвет бетонный пол, на высокие окна из стеклоблоков, сквозь которые пробивался яркий солнечный свет. Здесь было так уютно, совсем не то что в «Старбаксе» или фитобарах неподалёку от моего дома. Когда латте был готов, я взяла маффин, который они подогрели в микроволновке и положили на блюдце, и нашла столик у стены, напротив уголка для игр. Села лицом к двери, прихлёбывала кофе, ждала.

Ровно в половине четвёртого вошёл мужчина среднего роста и телосложения, огляделся по сторонам. Он показался мне слишком молодым, чтобы быть отцом почти взрослой дочери, но поскольку он не сводил с меня глаз, я поняла, что это и есть Том Вольп. Привстала, произнесла его имя.

Он стоял слишком далеко, чтобы меня услышать, но понял язык тела, потому что кивнул, наклонил голову и побрёл ко мне. Его тёмные волосы чуть отросли, лицо покрывала двухдневная щетина, подбородок был волевым. Он был похож на плотника. Секунда, и он уже стоял у края моего столика и смотрел на меня. Я поднялась.

– Том?

– Да, – ответил он низким, звучным голосом. Не протянул руку, не улыбнулся, не сделал ничего того, что принято при встрече, но и враждебности тоже не выражал. Его манера поведения была лучше, чем ярко выраженная злость, но вместе с тем вызывала больше неловкости – я не знала, с чего начать.

– Добрый день. – Я расправила платье. – Я Нина.

– Угу. – Его взгляд ничего не выражал.

– Рада вас видеть, – выпалила я и тут же об этом пожалела. Радоваться тут было нечему, и мы оба это понимали.

Он дал мне время с собой справиться, заявив, что хочет заказать кофе, и направился к прилавку. Я выждала несколько секунд, прежде чем снова сесть, потом позволила себе ещё немного его поразглядывать. Подтянутый, в хорошей спортивной форме, а может быть, просто крепкий от природы. Потёртые синие джинсы, серая рубашка навыпуск, без воротника, видавшие виды сапоги, которые трудно было отнести к определённой категории. Не ковбойские, не в кантри-стиле, не «рабочие» на рифлёной подошве. И уж точно не брендовые, как те, что стояли на полках в шкафу Кирка.

Я смотрела, как он платит, бросает сдачу в жестяную банку, берёт кофе и идёт ко мне. Наклонив голову, несколько раз глубоко вдохнула, не зная, что сказать.

Ещё секунда, и он уже сидел напротив меня. Я смотрела, как он большим пальцем снимает крышку со стаканчика с кофе, смахивает пар. Он взглянул мне в глаза – мой мозг поплыл. Почему я не подготовилась получше? Неудивительно, что Кирк не доверял мне в одиночку принимать важные решения.

Том заговорил первым и тем самым спас меня, хотя я сомневалась, что это он и хотел сделать.

– У вас знакомое лицо, – сказал он, чуть прищурившись. – Мы раньше не встречались?

– Не думаю, – ответила я. – Разве только в Виндзоре.

– Нет, не в Виндзоре. – Он покачал головой. – Где-то ещё. Много лет назад.

Я закусила губу, чувствуя, как начинаю потеть, и запоздало жалея, что не надела что-нибудь шёлковое.

– Не знаю… У меня плохая память на лица. Иногда мне кажется, у меня такое расстройство…

– Какое? – спросил он, чуть наклонив голову. – Когда ни на что не обращаешь внимания?

Я не сомневалась, что он издевается. Намекает, будто я слишком зациклена на себе. Но сил защищаться у меня не было, поэтому я просто сказала:

– Нет. Есть такое заболевание… лицевая агнозия, если не путаю… Уверена, что у меня ничего такого нет… но всё возможно.

– Да. Всё возможно, – повторил он и перевёл взгляд на кофе. Опустил на место крышечку, плотно прижал, не торопясь. Поднёс к губам, сделал большой глоток и вновь посмотрел на меня. На этот раз он не стал меня спасать.

– Ну, – наконец сказала я, – не знаю даже, с чего начать…

– Уж извините, тут никак не могу вам помочь, – ответил он, и в его голосе мне впервые послышалось что-то человеческое.

– Я знаю… я просто… В общем, как я уже сказала в письме, я сомневаюсь, что мой муж поступил правильно…

Том кивнул. В светло-карих глазах плескалось что-то среднее между холодностью и отвращением.

– Вы имеете в виду попытку от меня откупиться?

Я почувствовала, как отвисает моя челюсть.

– Да, – сказала я, – и это тоже…

Я внезапно подумала, что Том уже мог положить деньги на счёт или потратить – и что тогда я должна была о нём думать? Но нет, он сказал «попытку»…

К моему удивлению, он вынул из кармана кошелёк, раскрыл и вынул стопку хрустящих, новеньких банкнот. Положил на стол. Я смотрела на знакомое лицо Бенджамина Франклина и чувствовала, что меня мутит и я не в силах сформулировать предложение.

– В общем… я поверить не могу, что он это сделал, – сказала я, не сводя взгляда с банкнот. – Ну то есть… я знаю, что он… дал вам их… но я здесь ни при чём. Я так поступать не хотела …

– А как вы хотели поступить?

Я честно сказала – не знаю. Он вздрогнул, отхлебнул ещё кофе.

– Значит, вы подкуп не приветствуете? – спросил он.

Я совершенно смутилась.

– Нет. Я даже не знала, что он дал вам… это.

– Да. Пятнадцать тысяч долларов, – сказал Том, глядя на купюры. – Вот они все.

Я опустила глаза и покачала головой.

– Чего он таким образом добивался?

– Не знаю. – Я снова посмотрела ему в глаза. Он обвёл меня скептическим взглядом, казалось, ещё чуть-чуть – и он улыбнётся.

– Вы не знаете?

Я сглотнула и сказала то, что на самом деле думала:

– Мне кажется, он хотел… мотивировать вас, чтобы вы поговорили с Уолтером Квортерманом и убедили его, что дело не нужно выносить на Почётный совет.

– Мотивировать? Вы имеете в виду – подкупить.

– Да.

– А вы сами что думаете?

– Что вы имеете в виду? – Я запнулась.

– Вы думаете, надо выносить дело на Почётный совет?

Я кивнула.

– Да, да, конечно.

– Почему? – Он стрелял в упор.

– Потому что он поступил неправильно. Очень неправильно. И мне кажется, у такого поступка должны быть последствия.

– Например, какие?

– Ну, не знаю… Как школа решит.

Том саркастически рассмеялся.

– Что смешного? – спросила я, чувствуя, как разгорается возмущение. Неужели он не видит, как я стараюсь? Неужели не может дать мне шанс? Хотя бы маленький?

– Ничего, поверьте. – Его улыбка тут же угасла, выражение лица вновь стало каменным.

Какое-то время мы молча смотрели друг на друга, пока он наконец не сказал, прокашлявшись:

– Можно поинтересоваться, Нина… сколько вы с мужем платите за школу? Намного больше стоимости за обучение?

– Что вы имеете в виду? – тупо повторила я, хотя прекрасно понимала, к чему он клонит.

– Я имею в виду… в вашу честь что-нибудь назвали?

– Нет, – ответила я, хотя на самом деле назвали – конференц-зал в библиотеке и фонтан. – Но если честно, я не вижу, какое отношение… Хотя Кирк и попытался это сделать – и это ужасно – но мистер Квортерман не такой…

– Не какой?

– Он хороший человек. Он не станет принимать решение на основании того, сколько мы платим школе, – сказала я.

– Ладно. Смотрите. – Том наклонился ко мне через стол. Его лицо было так близко, что я разглядела золотые блики в его бороде. – Думайте как хотите, но я-то знаю, как устроен мир. И ваш муж, очевидно, тоже. – Его голос был спокойным, но взгляд – сердитым. Он подтолкнул стопку банкнот ближе ко мне.

– Ну, очевидно, на этот раз мой муж ошибся, – сказала я. Мой голос чуть дрожал. Я чуть было не отпихнула деньги, потом всё же решилась и убрала их в кошёлёк с глаз подальше. Том никак на это не отреагировал, сказал лишь:

– Ваш сын поступил в Принстон, верно?

– Да, – ответила я.

– Поздравляю. Вы, наверное, очень им гордитесь.

– Гордилась, – ответила я. – А теперь не горжусь. Теперь мне за него стыдно. И мужу тоже. И мне так жаль…

Он посмотрел на меня и сказал:

– Что ж, я всё понял. Ваш муж хотел откупиться от меня деньгами. А вы – красивыми словами. Какие милые извинения. Вы поняли, что ваш муж засранец, и пытаетесь за ним прибрать. И за сыном, разумеется, тоже.

Я почувствовала, как краснеют щёки, покачала головой и ответила:

– Нет. Ничего подобного. Я не пытаюсь ни прибрать за ним, ни откупиться. Я просто хочу сказать, что мне очень жаль. Потому что так и есть.

– Хорошо. И что?

– В каком смысле – и что?

– Теперь вам легче? Когда вы мне об этом рассказали? Вы надеетесь, что я буду вас успокаивать? Скажу – я не злюсь. Я всё простил. И вы… вы не такая, как ваш муж и сын, так? – Его голос окреп, он поднялся со стула и бурно жестикулировал, и я заметила на них мозоли, а ещё длинный, глубокий порез на большом пальце левой руки, на вид совсем свежий.

Я покачала головой и твёрдо сказала «Нет», хотя в глубине души чувствовала, что вру. Именно этого я и хотела. Я хотела показать ему, что я хороший человек – во всяком случае, таким себя считаю, – и уж точно не такой, который станет предлагать ему деньги за молчание.

– Нет… я здесь, чтобы сказать вам… я за то, чтобы вынести дело на Почётный совет, – сказала я мягко. – Не сомневайтесь.

Он посмотрел на меня и пожал плечами.

– Ладно. Хорошо. Возьму на заметку. У вас всё?

– Нет, – ответила я. Потому что был ещё один вопрос. Ещё одна причина, по которой я сюда пришла. И на свой страх и риск я заставила себя заговорить об этом. – Ещё я хочу спросить… по поводу Лилы… Как она себя чувствует?

Том посмотрел на меня с удивлением, вновь опустился на стул. Прошло несколько секунд, прежде чем он ответил:

– У неё всё хорошо.

– Какая она? – спросила я зачем-то, готовая, что он снова меня отчитает. Скажет – не ваше дело.

Но он ответил:

– Она хорошая девочка… но немного трудная.

Я кивнула, чувствуя, как глубоко ему на меня плевать.

– Вы… вы же скажете ей, что мне очень жаль… и очень стыдно?

Он провёл ладонью по небритой щеке, наклонился вперёд, посмотрел мне в глаза.

– Вам-то почему стыдно, Нина? Думаете, вы виноваты в том, что сделал ваш сын?

Я помолчала, задумалась, потом ответила:

– Да, конечно. Во всяком случае, отчасти.

– И почему же?

– Потому что я его мать. Я должна была лучше его воспитывать.

Покинув Ист-Энд, проезжая по мосту, я чувствовала, что не могу вернуться домой. Я поехала мимо Нижнего Бродвея, главной магистрали Нэшвилла, сиявшего неоновыми вывесками баров и забегаловок, где я не была с последнего девичника кого-то из подруг. Жаль, что мы перестали туда ходить. Мне нравилась живая музыка в клубах «Робертс», «Лейлас», «Тутсис». Но Кирку они понравились бы только в том случае, если бы он обанкротился – а это не понравилось бы мне.

Я продолжала путь – свернула на Шестую авеню, замедлила ход, проезжая мимо Эрмитажа. У входа стоял тот же дворецкий, что открыл для меня дверь такси в ночь благотворительного раута. Мне не верилось, что прошло всего пять дней. Столько всего изменилось – во всяком случае, внутри меня.

Телефон зажужжал. Я не стала смотреть, кто звонил, – я проезжала мимо Капитолия, мимо Джермантауна. Осознав, что хочу есть – просто умираю с голода! – забрела в «Сити-Хаус». Я уже давно не посещала в одиночестве публичные заведения, а пойти одной в бар для меня означало вырваться на свободу. Кирк выбирал не только то, куда мы пойдём, он всегда заказывал столик и зачастую – еду для нас всех.

– Как насчёт говяжьего тартара и рубленого салата, а потом форели и антрекота? – всегда говорил он, потому что это были четыре его любимых блюда. Безволие не входит в список смертных грехов, но я мысленно отметила для себя, что с этого дня буду сама выбирать меню. Маленькими шажками – к цели.

На этот раз я обошлась пиццей «Маргарита» и элем «Урожай дьявола», который бармен принёс мне в банке и начал было наливать в стакан, но я сказала – спасибо, сама справлюсь. Телефон снова зажужжал. На этот раз я посмотрела, кто звонит, и увидела несколько пропущенных вызовов и сообщений от Кирка и Финча. Они спрашивали, куда я пропала, когда вернусь домой и не хочу ли пообедать с ними в «Сперрис». Они определённо сговорились, потому что сообщения были очень похожи, и я задумалась, что бы это значило. Кирк пытается мной манипулировать? Или они оба одинаково расстроены и обеспокоены? Я не знала, но написала им обоим в общем чате, что у меня кое-какие дела и пусть обедают без меня.

Допив эль и съев больше пиццы, чем от себя ожидала, я оплатила счёт и вновь села в машину. Я ехала безо всякой цели, продвигаясь на запад, и в конце концов приехала в Сентенниал-Парк, где Кирк и я часто прогуливались с Финчем с тех пор, как он лежал в коляске. Я задумалась, какой период его жизни был самым счастливым для меня, и пришла к выводу, что те годы, когда он учился в начальной школе. Третий-четвёртый класс, восемь-девять лет, когда он был уже достаточно взрослым, чтобы выражать своё мнение и вести со мной интересные диалоги, но достаточно маленьким, чтобы прилюдно держать меня за руку. Счастливое детство. Господи, как же я скучала по тем временам.

Сидя на ступенях Парфенона, где находился музей искусств, который мы часто посещали всей семьёй, я отдалась воспоминаниям. Была поздняя осень, мы с Финчем надели тёплые курточки, я сидела примерно на этом же месте, а Финч собирал листья, делая вид, будто готовит зелёное рагу из капусты и репы. Он напевал детскую песенку, которую я тоже вспомнила:

Фредди Васк и Виктор Вито Любят перец класть в буррито, В рис кладут, кладут в рагу, В кабачки и в курагу.

Я вспомнила, до чего Финч обожал петь и танцевать. Как он любил слушать музыку, рисовать, готовить.

– Девчачьи глупости, – ворчал Кирк, переживая, что наш сын растёт слишком мягким.

Я говорила ему, чтоб не болтал ерунды, но в какой-то момент уступила желаниям мужа и позволила заполнить свободное время Финча увлечениями, больше подходящими для мальчика. Спорт и техника (интересы Кирка) понемногу вытеснили музыку и искусство (мои интересы). Я не возражала, мне хотелось лишь, чтобы наш сын был собой – но со временем мне всё больше начинало казаться, что он идёт по стопам отца. Во всех смыслах.

Может, я мыслила слишком узко, ведь характер человека не складывается из его увлечений. Но меня не отпускало чувство, будто я потеряла сына. Потеряла их обоих. Мне так хотелось вернуться в то время. Сделать всё по-другому. Выделять Финчу меньше денег, уделять больше внимания. Я больше говорила бы с ним, даже когда он сам расхотел со мной общаться.

Я задумалась о своей жизни, о благотворительности, которой активно занималась, и вращении в соответствующих кругах. Как вся эта активность совпала с расцветом компании Кирка и переходным возрастом Финча. Трудно сказать, что произошло сначала, а что потом, но я была виновата. Я вспоминала все часы, потраченные на ерунду, которая тогда казалась важной. Встречи, вечеринки, салоны красоты, тренажёрные залы, теннисные партии, обеды и да, порой даже действительно важная благотворительная деятельность. Но что теперь? Важно ли это сейчас? Что из этого важнее, чем разговор с сыном о необходимости уважать женщин и представителей других культур и рас? Я думала о Кирке, о стопке денег в моей сумочке – они говорили всё о его отношении к жизни, во всяком случае, в последнее время.

Я думала о своей семейной жизни, о том, как изменились наши приоритеты с тех пор, когда мы только встречались. Думала, сколько раз мы совершали неправильный выбор, пусть даже в мелочах, и к какому эффекту он приводил. Как он мог повлиять на Финча, пусть даже подсознательно. Он видел, что его родители почти перестали разговаривать; всё свелось к обсуждению денег и других материальных аспектов. Даже комплименты Кирка теперь касались лишь моей внешности или новых покупок, не идей, талантливых работ и планов (впрочем, я сомневалась, что они у меня ещё были). Всегда ли у нас с Кирком было так? Может, я заметила это лишь теперь, когда Финч вырос и забота о нём перестала занимать всё моё время?

Я ощущала глубокое, болезненное одиночество и острую жажду вернуться в давно ушедшие времена. Внезапно мне захотелось всего того, что раньше утомляло: возить сына в школу и на кружки, готовить ему завтраки и обеды, укладывать в кровать, даже – чего я совсем не любила – помогать ему делать уроки за кухонным столом.

Всё это наложилось на мысли о Томе и Лиле. Об отношениях дочери и отца-одиночки. О реакции Тома на поступок Кирка, на мой поступок. О чувствах Лилы, обо всём, что с ней случилось. Мне хотелось поговорить с ней – до бессмысленного остро. Но в этом был смысл – потому что невозможно было не провести параллели между прошлым и настоящим, её и моей историей, произошедшим только что и давно похороненным под грузом других воспоминаний.

Это случилось осенью, в первый семестр первого курса в Вандербильте, когда я ещё не обрела твёрдую почву под ногами, не влилась в новый, большой мир. Я была готова выпуститься из школы и распрощаться с опостылевшей бристольской рутиной, но всё ещё скучала по дому. Сильнее тоски по родителям была тоска по Тедди, с которым мы встречались уже два года. Он учился в Бирмингеме, в Сэмфордском университете, в трёх часах езды от меня. Был членом университетской баскетбольной команды. Мы каждый вечер болтали по телефону и писали друг другу длинные письма от руки, мы клялись друг другу в вечной любви и верности. Я нисколько не сомневалась, что он – тот самый, единственный.

У меня появились подруги – соседка по комнате Элиза и ещё две девочки, Блейк и Эшли. Мы были весьма разношёрстной компанией, в том числе географически (Элиза была из Нью-Йорка, Блейк из Лос-Анджелеса, Эшли из Атланты), но эти девчонки обладали здоровым прагматизмом, которого мне явно недоставало. Они все учились в элитных частных академиях, а я – в обычной, ничем не примечательной школе. Они много путешествовали и уже успели побывать в Аспене, в Париже, на острове Нантакет. Кто-то видел своими глазами и более экзотические места, такие как Азия и Африка. Для моей семьи большое путешествие означало поездку в Гранд-каньон или Диснейленд. Все они были гурманами до того, как это вошло в моду, вечно говорили гадости про столовскую еду, которая мне очень даже нравилась. Они не вылезали из ресторанов и не задумывались, прежде чем достать папины кредитки и оплатить двузначный счёт. Я не могла себе такого позволить. Я избегала таких вылазок или говорила, что не голодна, и ограничивалась лишь лёгкой закуской. Их гардеробы были шикарны (правда, Элиза и Блейк выбирали наряды пооткровеннее, чем платья Эшли от Лауры Эшли), тогда как мой включал в себя лишь базовую одежду; я формировала свой стиль на основе Gap. Они не хотели казаться снобами, они просто такими были, и я, как ни старалась держаться с ними на одной волне, часто чувствовала замешательство и смущение.

Ещё больше дело портил Тедди. Однажды он приехал в Нэшвилл на отцовском грузовике, не предупредив меня, и по дороге нарвал мне букет полевых цветов. Я, конечно, была до смерти рада видеть его и растрогана таким романтическим поступком, но когда девчонки пришли с ним познакомиться, я неожиданно сконфузилась. В Бристоле Тедди считался лакомым кусочком – не только необыкновенный красавец, но и спортсмен. Но, глядя на него их глазами, я увидела, что он слишком сентиментален, слишком наивен и весьма, весьма простоват. Даже медлительность его речи, которая мне так нравилась (он родился в Миссисипи и прожил там до двенадцати лет) выдавала деревенщину, как и специфические словечки (например, вместо «сломанный» он говорил «расхлябанный», вместо «наискосок» – «сикось-накось» и вместо того, чтобы устать, мог «умаяться»). Его причёска, одежда, обувь – всё было не таким, и хотя я не могла объяснить, в чём дело, он выделялся из толпы студентов Вандера – во всяком случае, тех, кому симпатизировали мои подружки. Конечно, этого было недостаточно, чтобы разрушить нашу любовь – я не была такой зависимой от общественного мнения. Но я начала задумываться, как может сложиться моя жизнь с ним и как – с кем-нибудь другим.

Но дело было не только в самом Тедди. Меня не отпускало чувство, будто мои друзья считают, что такие серьёзные отношения на первом курсе – просто глупость. Однажды вечером, листая мой выпускной альбом (не стоило приносить его в колледж; девчонки свои альбомы оставили дома), они увидели под нашими с Тедди фотографиями подпись «скорее всего, поженятся». Это ужасно их развеселило, чего я не могла понять.

– О господи! Офигеть можно! – воскликнула Блейк и обменялась с Эшли многозначительными взглядами. Я не в первый раз почувствовала, что они обсуждают меня у меня за спиной.

Я забрала у них альбом и с силой захлопнула.

– Это не значит, что мы в самом деле поженимся, – сказала я, чуть смутившись за Тедди. – Просто мы встречались дольше всех в классе, и всё такое.

– Хмм, – сказала Блейк.

– Кажется, вчера вы, ребята, поссорились? – спросила Элиза.

– Ничего мы не поссорились. – Я попыталась вспомнить, что мы вчера обсуждали в очередном марафонском разговоре. Они всегда начинались и заканчивались очень мило, но порой идиллию портили сомнения и ревность.

– Любовь на расстоянии долго не протянет, – заявила Блейк, наш эксперт по части отношений.

– Это ты зря, – сказала Элиза, которая часто меня защищала, возможно, потому что я доверяла ей больше, чем остальным. – Может быть и такое.

– Неужели тебе не хочется пообщаться с другими? – поинтересовалась Эшли.

– Да чего уж там! Скажи прямо – изменить ему? – Блейк расхохоталась.

– Нет, нет и ещё раз нет, – ответила я. Должно быть, это показалось им до ужаса наивным, но мне было наплевать.

– Разве тебе неинтересно попробовать с кем-нибудь ещё? – Блейк зажгла сигарету. – Может, он в постели ни к чёрту не годится. Надо же, чтобы было с кем сравнить.

Я сглотнула и выдавила из себя признание, которого всегда избегала:

– Ну, если честно, у нас с Тедди до постели ещё не дошло.

Элиза изумлённо посмотрела на меня, остальные рассмеялись и сказали:

– Ты шутишь?

– Нет. Но всё остальное у нас было.

Это уточнение их не сильно впечатлило.

– Но как? Почему? – спросила Эшли таким тоном, будто проводила социологический опрос.

– Не знаю… я просто хотела… подождать… – сказала я, думая о Джули и о той клятве, которую мы принесли в последний год учёбы в школе: повременить с сексом хотя бы до конца первого курса. Внезапно я ощутила тоску по человеку, которому не нужно было ничего объяснять.

– Подождать чего? Свадьбы? – спросила Блейк. – Ты такая религиозная?

– Нет, – выпалила я, чувствуя всё большую неловкость. Хотя Тедди считал, что секс до брака – не очень хорошо, ради меня он готов был согрешить.

– А, это Сэмфорд такой религиозный? – Тон Блейк был чуть осуждающим, и я не знала, осуждает ли она религию или Сэмфорд как институт.

– Да, это колледж с религиозным уклоном, – сказала я. – Но Тедди не святоша.

– Я тоже думаю, что подождать – даже хорошо, – поддержала меня Эшли. Наши с ней мнения часто совпадали – видимо, потому что мы обе были с юга.

Элиза и Блейк кивнули, но я понимала, что они не купились. Секс для них был сродни суши. К восемнадцати годам ты обязан попробовать и то и другое; роллы «Калифорния» и мастурбация не в силах этого заменить.

Мне впервые показалось, что они, может быть, правы. Может быть, я зря корчу из себя святую невинность. Я ведь уже поступила в колледж. Пора стать смелее, расширить горизонты, больше думать за себя и не возлагать слишком многого на Тедди.

– Ладно, девочки, – сказала я, всей душой желая сменить тему, – я хочу выпить.

Если честно, я хотела большего. Я хотела впервые в жизни как следует напиться. Тедди осуждал и алкоголь, и если мне случалось на вечеринке выпить пива, меня ожидала нотация. Я как-то попыталась заговорить ему зубы и сказала, что библейские персонажи постоянно хлещут вино.

– Но ещё Библия велит соблюдать закон и стремиться быть исполненным Святого Духа, – ответил он, а потом рассказал, что однажды напился с друзьями и ему не понравилось. – Я преисполнился не Святого Духа, а духа пьянства.

Я не особенно поняла, почему нельзя преисполниться тем и другим, но восхитилась Тедди. Я и теперь им восхищалась, но он учился в трёх часах езды от меня, и моя студенческая жизнь не обязательно должна была стать зеркальным отражением его жизни.

Так что я поднялась, пошла в нашу комнату и сделала себе коктейль из того, что стояло в самодельном минибаре Элизы. Ничего безалкогольного там не водилось, поэтому, налив в пластиковый стаканчик водки «Смирнофф», я разбавила её порошковой смесью из пакетика. Не удосужившись даже добавить льда из автомата в конце коридора, я залпом осушила стаканчик и тут же ощутила прилив счастья и любви к новым подругам и вообще Вандербильту. Потом я нацепила короткое и узкое белое платье Элизы, и все девчонки единогласно заявили, что я просто секси. Они часто, искренне и с завистью отпускали комплименты моей фигуре, волосам и лицу. Я понимала, что непременно привлеку внимание всех мужчин, и мне казалось, что веселиться на вечеринке куда приятнее, чем лежать на кровати и скулить в телефон.

Может, подруги правы насчёт отношений на расстоянии, думала я, пока танцевала, флиртовала со всеми подряд и понемногу напивалась как придётся, мешая пиво с чем покрепче. Может быть, и мне, и Тедди в самом деле стоило побольше общаться с другими людьми.

В какой-то момент я поймала себя на том, что флиртую с приятелем Эшли по имени Зак Радерфорд, блондином с ямочками на щеках. Он был намного ниже меня и к тому же тощий – не мой типаж, даже будь я свободна, поэтому я не чувствовала никакой вины, болтая с ним и танцуя. Тем не менее, когда он стал вести себя слишком дружелюбно, я сказала, что мне пора домой.

– Я тебя провожу, – предложил он.

– У меня есть молодой человек, – выпалила я.

– Принято к сведению. – Зак рассмеялся. – Я не пытаюсь тебя закадрить, Нина. Я просто хочу проводить тебя до дома.

Я сомневалась, так что обсудила этот вопрос с Эшли, и та заверила меня, что Зак – отличный парень, прекрасно играет в гольф и мог бы поступить в какой угодно колледж.

– Вся Атланта хочет с ним встречаться! – пылко воскликнула она, и я поняла её намерения ещё до того, как она подмигнула и добавила: – Как знать…

Я покачала головой и сказала:

– Он просто проводит меня, и всё.

В глубине души я уже начала чувствовать постыдное влечение к Заку, но мне нужно было вернуться в общежитие, потому что я сильно напилась, и я сказала себе, что без спутника не дойду.

И мы пошли. По дороге Зак спросил, можем ли мы сперва зайти к нему – надо кое-что захватить. Я согласилась, потому что мне нравились прогулка и его компания (впрочем, в таком состоянии мне нравилось что угодно). Когда мы поднялись к нему, я хотела подождать в коридоре, но он пригласил меня к себе. Несколько минут спустя мы уже сидели на диване, пили пиво и слушали группу R.E.M. Когда он захотел меня поцеловать, я согласилась и на это, изо всех сил постаравшись выбросить из головы мысли о Тедди.

Всё остальное я помнила смутно. Вплоть до того момента, когда проснулась в чужой постели, голая, рядом с голым мужчиной. Сначала я даже не поняла, что это Зак, – но потом с ужасом осознала.

– Где мы? – спросила я, глядя на нижний ярус двухэтажной кровати.

– У меня в комнате, – пробормотал он.

– Что случилось? Мы… – Я уже знала ответ, потому что мне было больно. Очень больно. В неясном флуоресцентном свете, который лился из шкафчика, я увидела кровь на простынях, и мои бёдра тоже были в крови.

– Ну да, – буркнул он полусонно.

– О господи, – прошептала я. – Нет. Только не…

– Ты сама хотела, – сказал он, и я тут же вспомнила, как он в меня вошёл. Вспомнила боль, мои слёзы и сжатые кулаки. Вспомнила, как кричу: «Не надо, хватит, прекрати…» Казалось, я вижу кошмарный сон, но это был не сон. Это случилось на самом деле.

Комната кружилась перед глазами. Я с трудом села, лихорадочно нащупала белое платье Элизы, скрученное между простынями, и бельё.

– Ты сама хотела, – невнятно повторил он, приоткрыв глаза. Я искала туфли в темноте, но не нашла и босиком выбежала на улицу. Зак лежал, не шевелясь.

Я не плакала, пока не добежала до комнаты и не убедилась, что Элиза ещё не пришла. Я осмотрела платье, с облегчением увидела, что на нём не осталось следов крови. Повесила его на вешалку, стянула бельё, завернулась в полотенце, надела шлёпанцы и пошла по коридору в общую ванную. Там я стояла под самым долгим и самым горячим душем в моей жизни и рыдала, а потом вернулась в комнату и наконец заставила себя проверить четыре сообщения на автоответчике.

Все они были от Тедди, как я и думала, и с каждым новым сообщением его голос становился всё взволнованнее. Он просил меня позвонить, во сколько бы я ни вернулась, и каждое сообщение заканчивалось словами «я тебя люблю».

Больше всего на свете мне сейчас хотелось с ним поговорить, но было четыре утра, и я сказала себе, что он спит и ему рано вставать. В глубине души я понимала, что дело не в этом. Просто я не смогу сказать ему, что случилось, и соврать тоже не смогу. Вместо этого я позвонила Джули, мирно спавшей в комнате общежития Уэйк-Фореста, разбудила её и рассказала всё.

Она почти сразу же заговорила об изнасиловании.

– Это не изнасилование, – прошептала я, скорчившись под одеялом. – Я его целовала…

– Это изнасилование, – настаивала она, опережая своё время, опережая взгляды девяносто пятого года на то, что считать изнасилованием. – Тебе нужно сообщить в полицию кампуса. А ещё лучше – в полицию Нэшвилла.

Я сказала ей, что она спятила. К тому же я уже смыла следы доказательств.

– Мне никто не поверит.

– Поверят, – сказала она. – Он лишил тебя девственности.

Я вновь разрыдалась.

– Я не могу идти в полицию, – прошептала я.

– Почему же?

Потому что я тоже была замешана. Это была моя ошибка. Моя вина. Мой крест.

Я сказала, что единственное справедливое наказание для меня – лишиться Тедди. Утром я порву с ним – или лучше вечером, после учёбы. Я должна с ним порвать. Это гуманнее, чем рассказать ему правду.

– Но ты ведь накажешь и его, – сказала она. – Зачем, Нина? Надо всё ему рассказать. Надо с ним поговорить. Он со мной согласится – нужно сообщить в полицию.

– Нет. Я не могу ему сказать, Джули. Это его убьёт. Я напилась… я целовалась с другим… и вообще. Я его недостойна.

– Но он любит тебя. Он хочет быть с тобой.

– Пока не знает, что я наделала.

– Бог учит прощать. – Джули хваталась за соломинку, зная Тедди – и зная, что я знаю Тедди.

– Нет, – прорыдала я. – Обещай мне, Джули, что и ты ему не скажешь. Никому не скажешь. Никогда.

Она пообещала, и она хранила своё обещание. Все эти годы. Мы не обсуждали то, что случилось, даже друг с другом. Лишь иногда, если ей приходилось разбирать похожий случай, она позволяла себе туманные намёки. Однажды даже призналась, что этот случай побудил её бороться за права женщин. Почти все её клиенты были прекрасного пола. Она сказала, что ей очень хочется вернуться в прошлое и помочь мне.

Мне тоже хотелось вернуться в прошлое. Теперь я понимала, что Зак Радерфорд меня изнасиловал. И хотя я искренне верила, что Финч не мог совершить такой ужасный поступок, мне было противно. Совсем как Зак, мой сын надругался над беспомощной девушкой. Он поступил с ней подло. Воспользовался ею. Обошёлся с ней, как с мусором.

Финч был похож на Зака. А Лила – на меня. И я не могла позволить Финчу выйти сухим из воды, как вышел Зак.

Поэтому я поднялась, перекинула набитую купюрами сумочку через плечо и пошла к машине в лучах весеннего солнца. Я ещё не знала, как поступлю. Но что не стану бездействовать – знала точно.

Глава одиннадцатая Том

Я всегда считал, что мне повезло – я могу заработать себе на жизнь любимым делом, и к тому же за работой могу отвлечься от неприятностей. Как там это называется? Потоковое состояние?[17] Как бы то ни было, я изо всех сил постарался сегодня в мастерской выбросить все мысли из головы. Отмеряя, отмечая и выпиливая полки для книжного шкафа из канадской ели, я впервые за несколько дней немного расслабился. Голова стала блаженно пустой.

Но, к несчастью, полки были слишком простыми – я мог выпилить такие с завязанными глазами. Поэтому мои мысли очень скоро вернулись к Нине Браунинг. Я надеялся, что возненавижу её так же сильно, как её мужа и сына, и с нетерпением ждал, когда швырну эти чёртовы деньги ей в лицо. Но почему-то испытывал к ней лишь лёгкую гипотетическую неприязнь, и это сбивало с толку. Ещё хуже было ощущение, что мы прежде уже где-то встречались. В отличие от Нины я хорошо запоминал лица. Но если говорить начистоту, я запоминал лишь некоторые лица, как мог запомнить тот или иной предмет мебели. Лицо Нины я мог забыть. Красивое, но не особенно примечательное.

Взглянув на старомодные часы, висевшие на стене над верстаком, я увидел, что уже почти семь. Лилу должна была подбросить из школы Грейс. Я велел ей быть к ужину, хотя сам собирался торчать в мастерской или набрать заказов на такси. Я отправил ей сообщение, спросил, не хочет ли она есть, хотя уже знал ответ. Минуту спустя пришёл и он: не волнуйся, я не голодная.

Собирая инструменты и подметая пол, я вновь думал о Нине. Вспоминал её лицо. Её ноги, которые как следует разглядел, когда она поднялась мне навстречу. Она, вне всякого сомнения, была очень симпатичной, и этот факт разозлил меня не меньше, чем неспособность её ненавидеть. Я стряхнул древесную пыль со сверла и сказал себе: да какая разница. Всё равно она сука. Я таких много знал. Только сука может выйти замуж за такого, как Кирк, только сука может так воспитать сына, чтобы он сделал то, что сделал её сын, тем более когда весь мир у его ног. Привилегии, популярность, Принстон. Она сама сказала: я его мать.

Женщины лучше умеют притворяться. Нина Браунинг или очень хорошо играла роль, или была хитрой от природы. Виртуозная аферистка. Она даже догадалась спросить, как себя чувствует Лила, изобразить заботливую мамашу. Это могло сработать, не начни она переигрывать. Вне всякого сомнения, она никак не хотела, чтобы за её сына взялся Почётный совет, тем более раз он поступил в Принстон. Зачем ей так рисковать ради незнакомой девчонки? Незачем, вот и всё. Подумать только, я едва не купился на её сраную реверсивную психологию. Небось сидит там, хлещет с подругами мартини и хвастается, как развела очередного дурака.

И тут до меня дошло, где я её видел. Года четыре назад, может, больше – в последнее время я начал путаться в давности событий. Она пришла к моей клиентке, которой я переделывал мебель в гостиной. Эта женщина, имя которой я в жизни бы не вспомнил, была того же возраста и статуса, что и Нина, – тоже жила в особняке на Белль-Мид, хотя и не таком шикарном, как у Нины. Мне уже сообщили, что этой женщине невозможно угодить, что ей очень не понравилась работа предыдущего плотника и она хочет всё переделать. Ей не понравился дизайн, хотя она одобрила чертежи, и не понравились материалы, хотя она одобрила его выбор древесины.

– Если вы откажетесь, я пойму, – сказал мне подрядчик. – Настоящая заноза в заднице.

Я хотел было так и поступить, но мне нужны были деньги – впрочем, как и всегда, так что я рискнул. При встрече я попытался убедить её переделать старую мебель, объяснив, что недостатки, которые она обнаружила, легко скрыть под слоем краски и уж тем более двумя-тремя, и что, на мой взгляд, она попросту тратит деньги. Она и слушать ничего не хотела – может быть, ей вот именно нравилось тратить деньги.

Так что я согласился. Выбрал красное дерево и более сложный дизайн, с завитками и виньетками; она откопала его в каком-то журнале, и мне он показался довольно безвкусным.

Подрядчик оказался прав. И это ещё слабо сказано. Я провёл с этой женщиной мучительные три недели, хотя, впрочем, сумел ей угодить. Она осталась довольна моей работой. Но она ни на секунду не оставляла меня в покое, ни на секунду не затыкалась, не прекращала свои бесконечные монологи и жалобы на жизнь, на то, как непросто делать заказы онлайн (её дом был завален коробками, как пункт выдачи), и на то, какая драма вчера разыгралась на теннисном корте. Каждый день ровно в пять вечера она открывала бутылку вина. Я видел в этом намёк уходить, а она – намёк распить её на двоих. Я не раз объяснял, что за работой не пью, но она давила на меня так, как на меня со школы не давили.

– Что вы, не будьте таким паинькой, – говорила она, – всего один бокальчик!

Пару раз я сдавался и делал несколько глотков, просто чтобы она заткнулась; она допивала всё остальное, не переставая жаловаться – обычно на мужа, которого никогда нет рядом, который никогда её не слушает и вечно ворчит, что она много тратит.

К ней-то однажды и заявилась Нина Браунинг, чтобы скрасить ей вечер и куда-то вытащить. Мадам-Как-Её-Там ещё не собралась, поэтому предложила подруге выпить и сказала, что сейчас придёт. Прошло не меньше получаса, я продолжал работать, а Нина сидела на кухне, залипнув в телефон. Мы оба делали вид, что не замечаем друг друга. Потом ей позвонили – видимо, муж или ещё кто-то близкий, потому что она стала шёпотом жаловаться на Как-Её-Там, которая постоянно опаздывает. Договорив, она посмотрела на меня, рассмеялась и сказала:

– Вы ничего не слышали.

Я улыбнулся и ответил:

– Нет уж, я всё слышал.

– Она отличная девчонка, но так долго собирается…

– Может, если бы болтала поменьше?

Она расхохоталась в голос, показав прекрасные белые зубы. Она была очень симпатичной и совсем не похожей на свою подругу. Настоящей, уверенной в себе. Она общалась со мной, как с равным, а не как с плотником, которому можно доплатить за то, что он с ней выпьет.

Несколько минут спустя вернулась Как-Её-Там и заявила, что я могу продолжать работать и что она не боится оставить меня тут одного. По её меркам это был, наверное, высочайший комплимент, но, конечно, такие слова были оскорбительны, и Нина едва заметно закатила глаза. Потом они обе ушли.

Вот и всё. Не особенно насыщенное общение. И всё же, вспомнив этот эпизод, я подумал – вдруг наша сегодняшняя встреча не была всего лишь дешёвым представлением? Но, может быть, она всегда устраивала дешёвые представления. Я выключил свет, закрыл мастерскую на ключ и сказал себе: да наплевать. Даже если она порядочный человек, это имеет так же мало отношения к делу, как и её внешность. Это не отменяет того, что совершил её сын, и не отменяет моего решения. Но по дороге домой я думал о ней – о том, какая она на самом деле. По необъяснимой причине я хотел – я должен был узнать правду о Нине Браунинг. Вот почему я был заинтригован, получив тем вечером её письмо, и не смог устоять и не ответить.

Том,

Спасибо Вам большое, что сегодня согласились со мной встретиться. Это было непросто, но я рада, что мы смогли многое обсудить. Хочу спросить: не согласитесь ли Вы встретиться ещё раз, но на этот раз вместе с Финчем и Лилой? Если Вам не нравится моя идея, я, конечно же, давить не стану, но мне кажется, это было бы хорошо для них обоих. Сообщите мне Ваше решение.

С наилучшими пожеланиями, Нина.

Спасибо за предложение. Я поговорю с Лилой и спрошу, не против ли она. И да, я вспомнил, где мы встречались. У Вас есть подруга, которая живёт в кирпичном доме в Линвуде? Уверен, что видел Вас там несколько лет назад. Т.

О господи! Да! Мелани Лоусон! Теперь я вспомнила, мы с Вами общались! (ещё одно доказательство, что у меня плохая память на лица, но наш разговор я помню:) Нина.

P. S. Вы сделали ей роскошную мебель! Она до сих пор в восторге.

P.P.S. Её дети тоже учатся в Виндзоре. Вы знали?

Нет. Я не знаю всех учеников Виндзора и их родителей.

Понимаю. Мне нравится эта школа, но иногда она слишком уж пафосна. Хотя Финч там с первого класса, так что я уже привыкла… И не знаю, имеет ли это отношение к делу, но ту злополучную вечеринку устроил сын Мелани у них дома (не спросив разрешения). Мир тесен. Или дело не в этом?

Я, пожалуй, соглашусь, что дело не в этом. Вы с ней уже всё обсудили, да?

Да. Но двух несчастных фраз не хватит, чтобы это обсудить. Простите меня. И простите ещё раз за то, что сделал Финч. Я знаю, это всего лишь слова, но от всего сердца. Я очень хочу, чтобы всё наладилось. Я надеюсь, Вы мне верите. И надеюсь, у Финча будет возможность встретиться с Лилой и самому рассказать ей об этом.

Спасибо. Я поговорю с Лилой и скоро Вам отвечу.

Глава двенадцатая Нина

В таком заведении, как Виндзор, невозможно было ничего удержать в секрете, и хотя я надеялась, что страсти немного улеглись, я в то же время понимала, что настоящий скандал ещё впереди. Исходя из опыта общения с жертвами таких ситуаций, я рассчитала, что он разгорится где-то через неделю.

Точность моих расчётов оказалась почти идеальной. На следующее утро – спустя шесть дней после вечеринки – мой телефон буквально взорвался звонками друзей и знакомых, спрашивающих, как я там. Может быть, кто-то из них искренне сочувствовал, но большинство было из лагеря Кэти – они так же, пусть даже подсознательно, жаждали сплетен и не понимали, что усугубляют ситуацию, без того тяжёлую не только для Финча, пожалуй, заслужившего всё это, но и для Лилы.

Я разослала всем заранее заготовленный ответ (спасибо за поддержку и тёплые слова) и сделала себе пометку не ходить в те места, где обычно бывала и где велик был риск на кого-нибудь наткнуться. В «Старбакс» и фитобар, в любимые торговые центры и супермаркеты, на йогу и на велотренажёры и, конечно же, в клуб.

Я продолжала общаться лишь с Мелани, настолько преданной подругой, что случись мне кого-нибудь застрелить прямо на бульваре, она нашла бы веские тому оправдания. Она пересылала мне скриншот за скриншотом, где люди обсуждали произошедшее, добавляя набиравшие популярность сплетни: Лила была абсолютно обнажённой; Финч что-то подмешал ей в напиток; эти двое состояли в сексуальной связи. Постепенно история развивалась.

Мелани каждый раз высказывалась в защиту Финча и отвечала на каждое сообщение, не скупясь на восклицательные знаки. Даже когда писали правду, она гнула свою линию: он хороший мальчик и просто совершил ошибку.

С одной стороны, я была ей признательна за такую преданность, особенно когда она поправляла тех, кто бессовестно врал. Но с другой стороны, я чувствовала ещё больший стыд. В конце концов, Финч был виноват. Не во всём, что они сейчас перемалывали, но тем не менее виноват. Этот факт, казалось, ускользал от неё, как и от Кирка.

Вечером пятницы она заявилась ко мне домой в смятении и расстроенных чувствах – во всяком случае, для неё, всегда державшейся с большим достоинством.

– Что случилось? – спросила я, открывая дверь.

– Ты что, не читала мои сообщения? Я же писала, что еду…

– Нет. Я не смотрела на телефон, – призналась я, хотя порой проверяла, не ответил ли Том. Прошли уже сутки с тех пор, как я предложила им с Лилой встретиться с нами, но теперь эта идея уже не казалась такой замечательной. Я провела Мелани в кухню.

– Садись, – сказала я, – и рассказывай, что произошло.

Она вздохнула, поставила у ног сумку с монограммой и опустилась на стул.

– Эта сучка Кэти… – Она осеклась, огляделась по сторонам и спросила: – Есть дома кто-нибудь?

– Кирка нет. Он был дома последние сутки, но опять уехал. Финч сидит в своей комнате наверху. Давай жги.

Она прижала ладонь к виску, другой рукой принялась возиться со складками теннисной юбки.

– Эта сучка Кэти теперь всем рассказывает, что Бью встречается с Лилой. С тех пор, как Финч разослал фото.

– Хм… а они правда встречаются? – спросила я на свой страх и риск. Мы с Мелани никогда не ссорились всерьёз, но она становилась слишком ранимой, когда речь заходила о Бью или её дочери Вайолет, самой гламурной из всех моих знакомых детей, не считая героинь комедийных сериалов.

– Господи, нет, конечно! – воскликнула она, раздражённо постукивая загорелой ногой.

– Тогда откуда такой вывод? Только потому, что Лила лежит на кровати Бью?

– Я понятия не имею. Но уверена, тут не обошлось без Люсинды. Эта девчонка – просто су… щая головная боль. Я терпеть её не могу. Вечно постит на Фейсбуке статьи об изнасилованиях и мизогинии. – Мелани вынула из сумочки телефон и принялась читать вслух писклявым, жеманным голосом, очевидно, изображая Люсинду: «Сорок четыре процента жертв изнасилования – несоверщеннолетние. Каждая третья девочка, ещё учась в школе, подвергалась сексуальным домогательствам… Но школы по-прежнему отказываются предпринимать решительные меры, в результате чего процент изнасилований возрастает…».

У меня защемило сердце – вспомнилась не только Лила, но и собственный печальный опыт.

– Люсинда, конечно, такая же мерзкая, как её мамаша… но, к сожалению, она права. Если бы это запостил кто-то другой…

– Всё равно было бы мерзко! – воскликнула Мелани. – Нечего засорять своим бредом социальные сети!

Я готова была поспорить. Мне, напротив, казалось, что такая активность – один из главных бонусов социальных сетей. Иначе они стали бы феерией самопиара – все бы только выделывались путешествиями и разводили болтовню. Я чуть было не сказала это вслух, но Мелани уже несло.

– Финч и Бью – хорошие мальчики! Из хороших семей! – воскликнула она, стянув резинку с волос, встряхнув копной и заново собрав её в хвост. – Лила уж точно не в их вкусе.

– Она хорошенькая, – пробормотала я, больше размышляя вслух, чем поддерживая диалог.

– Ты видела её вживую?

Я покачала головой и сказала:

– Нет. Но видела другие фото.

– Она мулатка, что ли? Бью говорит – мулатка.

– Сто лет не слышала этот термин, – пробормотала я, сомневаясь, что он политкорректен.

Она пожала плечами.

– Ну какая разница? Как теперь говорят – смешанной национальности? Не помню точно.

– Она наполовину бразильянка, – сказала я.

– Ага. Значит, её мамаша приезжая. Я слышала, что отец – белый. Ещё я слышала, что её мать сидит в тюрьме за наркоту и проституцию. Неудивительно, что Лила такая развратная.

– Почему это она развратная? – спросила я, думая, что Мелани хочет придерживаться обеих версий сразу. Лила не вступала в связь ни с кем из наших мальчиков, но тем не менее развратная. Очень интересно.

– Ты видела её платье? – Мелани задрала майку как можно выше, сощурила глаза и высунула язык.

– Ну хватит, Мел. Что за глупости. – Всё это меня напрягало. – При чём тут платье и развратность? Это уже из серии «на ней была мини-юбка, значит, она сама спровоцировала».

Мелани уставилась на меня. Потом сказала:

– Что вообще происходит? Почему ты в команде Лилы, я не пойму?

– Вовсе нет, – ответила я. – Просто мне кажется, она хорошая девочка, которая вляпалась в неприятную ситуацию.

– И почему же тебе так кажется?

– Потому что я пообщалась с её отцом! – выпалила я и тут же пожалела об этом, зная, какие последствия могут быть. Мелани желала мне добра, но совершенно не умела держать язык за зубами.

– Да ты что? – воскликнула она, вероятно, уже прикидывая, кому сообщит об этом, как только выйдет за порог моего дома.

– Вчера, – ответила я, решив не говорить ей, чтоб не болтала, потому что тогда сопротивление было бы невозможно. – Совсем недолго… Просто мне показалось – нужно это сделать.

Она кивнула.

– Ну? Какой он?

– Ты его знаешь, – сказала я. – Том Вольп. Помнишь такого?

Она недоумённо посмотрела на меня, встряхнула головой и пробормотала:

– Подожди. Что-то знакомое. Откуда я знаю это имя?

Нахмурившись, она несколько раз повторила «Вольп».

– Он делал тебе мебель в буфетной, – сказала я, – и полки в гостиной.

Мелани просияла.

– Ах да, точно! Тот самый Том! В нём есть какая-то сексуальность. Ну такая… грубая.

Почему-то меня покоробила такая характеристика, хотя я не могла объяснить почему, особенно с учётом, что она была очень точной. Как бы то ни было, я кивнула и ответила:

– Ну да, наверное.

– Подожди. Лила – его дочь? – Я кивнула. –   С ума сойти!

– Почему?

– Ну, наверное, потому что он плотник. Не так-то много плотников отправляют детей учиться в Виндзор… Она явно на госфинансировании.

– Может быть, кто знает, – сказала я, с трудом удержавшись и не добавив «и кому какое дело». – Но раз она перешла туда в восьмом классе, она к тому же очень умная. Или талантливая.

Критерии поступления с возрастом становились строже, чем для пяти-шестилеток. Тех принимали в основном как раз в зависимости от того, кто их родители. Никто не говорил об этом вслух, но было очевидно, что из двух поступающих выберут того, кто готов внести большую сумму. По мнению Кирка, ничего плохого в этом не было. Такова жизнь.

– Или, может, просто потому, что она мулатка, – заявила Мелани. – Ты же знаешь, как Уолтер носится со своей толерантностью.

Я пожала плечами. Мне было очень неловко. Чтобы отвлечь Мелани, я указала ей на бутылку «пино нуар», которую открыла за обедом, и предложила выпить бокальчик.

– Ну если совсем чуть-чуть. Я стараюсь употреблять меньше сахара. Я такая жирная, фу. – Наклонившись, она оттянула кожу рельефного живота. Я налила бокал и протянула ей. Сделав глоток, она сказала:

– Ну? Жажду подробностей. Это он предложил встретиться?

– Нет, предложила я. – Я плеснула и себе.

– Зачем? Чтобы заговорить ему зубы?

– Нет. Чтобы извиниться.

– А, ну да, конечно. Я просто подумала, дело не только в этом. – Она вновь притопнула ногой, и вид у неё сделался обиженный. Она любила это выражение лица. Порой мне нравилась её ранимость, даже неуместная. В этом она была непохожа на других домохозяек Бель Мида, излучавших счастье двадцать четыре на семь. Ответ на простой и не слишком интересный вопрос, как дела, вызывал у них бесконечную литанию[18], восхваляющую их замечательную жизнь. Столько дел, столько дел! Всё прекрасно, всё прекрасно! Всё прекрасно, столько дел! Столько дел и всё прекрасно! Одна моя подруга на любой вопрос бодрым голосом отвечает: лучше некуда! О чём ни спроси: о муже, детях, выходных, погоде – всё у неё лучше некуда.

Даже прохладное «не могу жаловаться» и то мне не нравилось. Во-первых, конечно же, можешь и будешь. Ты будешь мне жаловаться на учителей и тренеров своего ребёнка, на своих соседей и животных своих соседей, на членов благотворительного или школьного общества, в котором ты состоишь, потому что они не делают того, что ты от них требуешь, или наоборот, смеют требовать чего-то от тебя; ты будешь жаловаться на тех, кто не отвечает на твои письма в первую же секунду, и на тех, кто отвечает слишком часто и забивает всякой ерундой твой бесценный список входящих, будешь жаловаться на домработниц, и нянек, и садовников, и всех, кто приходит в твой дом, чтобы сделать за тебя твою работу. Ты будешь жаловаться на что угодно, если это имеет отношение к тебе, твоей семейной жизни, детям или ещё чему-нибудь для тебя важному. И если, не дай бог, ты или твой ребёнок сделает глупость, ты будешь винить всех и каждого и кричать, что ты жертва и что ты из хорошей семьи. Я-то знаю, как это бывает.

– Знаешь что, – продолжала Мелани, – вообще-то мне обидно, что ты мне ничего не рассказала. Тем более в этом замешан Бью.

– Но ведь я только что тебе рассказала.

– Могла бы и сразу. Как только с ним встретилась.

– Наверное, я просто забыла, – пробормотала я. – Прости, Мел.

Она нахмурилась так сильно, как только позволял ботокс.

– Он что-нибудь говорил насчёт Бью? Или вечеринки в целом? Он очень злится?

– Нет, – сказала я. – Уверена, это сейчас волнует его меньше всего.

Мелани кивнула и глубоко вздохнула.

– Послушай, Нина. Ты знаешь, как я тобой восхищаюсь. Ты такой хороший человек, у тебя золотое сердце. Я восхищаюсь тобой за то, что ты хочешь всё исправить. Но… ты в самом деле чересчур строга к себе. И к Финчу.

Я кивнула. Меня разрывали противоположные чувства. Её непоколебимая преданность была мне приятнее, чем грубоватая любовь Джули. Но вместе с тем меня раздражала её неспособность – или скорее нежелание – видеть, что ставится на карту.

Я знаю, что сказал бы Кирк, прочитай он сейчас мои мысли: да забей. Он терпеть не мог, когда я начинала мучиться раздумьями, особенно если они мешали его действиям. «Тебе не угодишь, – говорил он. – Двигайся дальше и не загоняйся».

Конечно, он тоже загонялся. Но, по его мнению, на то были серьёзные причины. О них стоило беспокоиться, потому что они касались финансов или других количественно определяемых ценностей. А всё, что относилось к эмоциям и чувствам, он считал ерундой. Поссорилась с мамой? Ничего, переживёт. Подруга действует на нервы? Ну и не общайся с ней. Ощущение, что я недостаточно себя реализую, или чувство вины за роскошную жизнь? Мы кучу денег отдаём на благотворительность. И, наконец, теперь: характер нашего сына оставляет желать лучшего? Он хороший мальчик и просто совершил ошибку. Наплюй и двигайся дальше.

– Ты вообще меня слушаешь? – спросила Мелани.

– Прости. Задумалась на секунду.

– Я говорю: Финч очень переживает из-за Полли?

– А что не так с Полли?

– Он очень переживает, что они расстались?

– Они расстались? А я и не знала. – Я ощутила чувство вины. Почему я узнаю об этом от Мелани?

– Да. Ну, если честно, я всегда думала, что Финч достоин большего. Я с самого начала это говорила. Все так считают, – сказала Мелани.

Не желая, чтобы недостойность Полли сделалась предметом дальнейшего обсуждения, я поспешно заметила:

– Мел, я уверена, что она сама с ним порвала. Я бы точно порвала с мальчиком, который так поступил с другой девочкой. Это было просто ужасно.

– Хватит себя изводить, солнышко. Дети совершают ошибки. Особенно мальчики. Помнишь того психиатра, который говорил нам, что у мальчиков лобная доля мозга полностью развивается только к двадцати пяти годам? Нельзя же не делать глупостей с недоразвитой лобной долей.

Я пожала плечами, потом сказала ей всё то же, о чём говорила Кирку. Это не глупость, это подлость.

– Господи, Нина! Разве ты не должна защищать своего ребёнка?

– Как насчёт Лилы? Разве мы не должны защищать всех детей?

– Пусть Том её защищает. Пусть он о ней думает. А ты должна защищать Финча. Ты должна быть на стороне своего сына. Всегда.

– Что бы он ни совершил?

– Что бы. Он. Ни совершил, – повторила Мелани и скрестила руки на груди.

– А если Бью кого-нибудь убьёт? – Я решила проверить её теорию на прочность.

– Тогда мы обратимся к самым лучшим адвокатам. Как у О. Джея Симпсона[19]. И если всё равно проиграем суд, я буду навещать его в тюрьме каждый день до самой моей смерти. – Она глубоко вздохнула. – Бью – моя плоть и кровь. Я всегда буду любить его. Всегда.

– Я поняла, – сказала я, понемногу начиная сдаваться. Я ведь тоже любила бы Финча, что бы ни случилось. Я понимала и то, к чему она клонит, говоря о лучших адвокатах и приговоре помягче. Что уж, такова наша законодательная система.

Но ещё я знала, что не стану покрывать своего сына, если он совершит преступление. Любого рода. Я не стану ради него врать и выкручиваться. Я не стану ради него мешать правосудию. Я буду рядом, буду любить его и терпеливо ждать, когда он признается, искренне раскается и согласится нести ответственность за свои действия. Я буду ждать, когда он заслужит прощение.

Я попыталась объяснить это Мелани, но до неё не доходило. Она всё больше углублялась в свои рассуждения:

– Я готова на всё, лишь бы защитить Бью от боли. На что угодно.

Мы посмотрели друг другу в глаза, и правда выплыла сама собой: я так не считаю. Мне вспомнилась проповедь, на которую я давным-давно пришла с Тедди. Пастор Сандермейер сказал тогда: «Мы не только заслуживаем справедливости, мы нуждаемся в ней». Именно этих важных слов не могли понять Мелани и Кирк.

– Ну, во всяком случае, Кирк с тобой согласен, – сказала я.

Мелани кивнула, всем своим видом показывая – ей и требовалось доказать.

– Ещё бы он не согласен. У него отличное чутьё на такие вещи.

Я вспомнила пятнадцать тысяч долларов – Мелани, скорее всего, одобрила бы этот поступок. Ну, может быть, поворчала бы, что сумма слишком скромная. Она любила тратить деньги и часто повторяла одну из любимых мантр: заплати – и нет проблемы.

– Не всегда, – ответила я. – Иногда он слишком уж… нацелен на результат. И всегда получает то, что хочет.

– Да, – она рассмеялась, – но ведь поэтому ты и вышла за него.

Кирк обожал рассказывать, как он уговорил меня стать его женой в последний год обучения в Вандербильте. Он раз шесть делал мне предложение, прежде чем я наконец согласилась. Он считал меня неприступной крепостью, и это повышало мою ценность в его глазах; я же так и не решилась сказать ему правду – всё, что произошло на первом курсе, так на меня повлияло, что мне вообще не хотелось никаких отношений.

Оглядываясь на прошлое, я думала, что Мелани, возможно, права. Я восхищалась упорством Кирка, и может быть, именно поэтому решила быть с ним. Ещё, если совсем честно, мне нравилось, что ему симпатизируют все мои друзья. Что мы прекрасно вливаемся в любую компанию. Он отгонял прочь мои плохие мысли. С ним я чувствовала себя в безопасности. Чувствовала, что больше ничего плохого со мной не случится.

– Ну да, наверное, – пробормотала я. Мы с Мелани допили вино, и настало время подумать о своих желаниях.

Почему мне так сильно хотелось познакомиться с Лилой и вновь поговорить с Томом? Только лишь потому, что Финч должен был осознать свою ошибку, а я – исправить ситуацию? Или я ждала отпущения грехов, может быть, даже возмездия за то, что случилось со мной? Я не знала, но мне отчаянно хотелось остаться одной.

– Ой, – я сделала вид, будто зеваю, – я так устала…

– Я тоже, – сказала Мелани. – Наверное, я уже пойду…

Я быстро поднялась, зная, что иначе это её «пойду» затянется по меньшей мере на час.

– Держись, солнышко. – Она сжала меня в объятиях. – Отдохни немного. И предоставь всё Кирку. Поверь мне, скоро всё рассосётся.

Едва Мелани вышла за дверь, я сразу же схватила телефон. Помимо обычного спама мне пришли два письма. Одно – от Уолтера Квортермана, другое – от Тома Вольпа. Сердце бешено заколотилось.

Письмо Уолтера я прочитала первым. Он оповещал меня и Финча, что «закрытое заседание» перед Почётным советом состоится в следующий вторник в девять утра. Он извинялся за задержку, но объяснял, что два представителя совета уезжали на конференцию, а также сообщал, что мы можем в этот день прийти в школу, но когда будут задавать вопросы, нам придётся покинуть кабинет.

– Ну и хорошо, – сказала я себе. Мне стало легче оттого, что дата прояснилась. Ещё четыре дня.

Набрав в грудь побольше воздуха, я открыла второе письмо.

От: Томаса Вольпа

Кому: Нине Браунинг

Тема: Добрый день

Здравствуйте, Нина. Я думаю, Вы правы. Собраться вчетвером – хорошая идея. Может быть, на выходных? Скажем, завтра, часов в одиннадцать? Я предпочёл бы встретиться у нас дома. Наш адрес записан в телефонной книге школы.

Чувствуя нарастающую тревогу, но вместе с тем благодарность и надежду на лучшее, я напечатала ответ:

От: Нины Браунинг

Кому: Томасу Вольпу

Тема: Спасибо

Том, я с радостью принимаю Ваше приглашение. Завтра утром было бы замечательно. Мы придём к вам в одиннадцать. Ещё раз большое спасибо.

Едва я нажала «отправить», на телефоне высветилось имя Кирка.

– Этот сукин сын забрал бабло и всё равно заявил! – пролаял он мне в ухо. – Отличное джентльменское соглашение.

– Джентльменское соглашение? – переспросила я, ошеломлённая неожиданным поворотом событий и не сразу сообразив: лучше не говорить Кирку, что Том вернул деньги. Я знала – минус на минус даёт плюс, но правды Кирк не заслуживал. Он заслуживал как раз вот такого.

– Угу. Изумительная сделка.

– Это не сделка, – сказала я, – и не джентльменское соглашение. Это взятка. Ты сунул ему деньги, чтобы он молчал, вот и получи.

– Можешь хотя бы не радоваться так явно? – прорычал он.

– Я не радуюсь, – ответила я. – Я сейчас вообще ничему не радуюсь.

– Хоть что-то у нас общее, – буркнул Кирк.

Потом я побрела в комнату Финча. Его дверь была заперта. Несколько секунд я просто смотрела на эту дверь и думала – как много всего изменилось, что-то резко, что-то постепенно. Когда он был маленьким, дверь его комнаты всегда была открыта, и он часто приходил спать в нашу кровать. В начальных классах он мог порой захлопнуть дверь, но я легко открывала её без стука. В средних закрывал всегда, и приходилось стучаться. Потом, постучав, я должна была ещё дождаться разрешения войти. И, наконец, последние два года я вообще не заходила в его комнату. Постельное бельё стирала Жуана, она же приносила чистую одежду.

Войдя, я увидела, что Финч лежит на кровати и, надев наушники, смотрит в ноутбук. Он едва удостоил меня взглядом.

– Привет, – сказала я.

– Привет, – ответил он.

– Можешь снять наушники?

– Звук выключен.

– Всё равно сними.

Он снял их безо всяких эмоций.

– Как дела? – Мой голос показался мне неестественным.

– Нормально.

– Хорошо, – сказала я. – Как там Полли?

– Да тоже, думаю, нормально.

– Думаешь? – Я сделала шаг в его комнату. – То есть ты не знаешь?

– Неа, – ответил он безо всякого выражения. – Мы расстались.

– Мне очень жаль. Можно спросить почему?

Он вздохнул.

– Мне не хотелось бы об этом говорить.

Я закусила губу и кивнула.

– Ещё я хотела тебе сказать, что получила письмо от мистера Квортермана. Почётный совет собирается в следующий вторник.

– Да, я знаю, – сказал он. – Мне тоже пришло.

– Хорошо, – ответила я. – Ты поговорил с Лилой?

– Нет.

– Почему?

– Папа сказал – не надо.

– Вот как? И когда же он это сказал?

– На прошлой неделе. После встречи с мистером Кво.

– Как бы то ни было, – отрезала я, – завтра мы идём к ней домой. Ты и я. Её отец тоже будет. Итого четверо.

Я ждала, что он начнёт возмущаться, но он кивнул и сказал:

– Хорошо.

– А пока я хочу, чтобы ты подумал о Лиле. О её чувствах. Мы идём туда ради неё.

– Я знаю, мам, – сказал он и в эту минуту показался младше, серьёзнее.

– Точно?

– Да.

– Значит, ты понимаешь, что встреча с Лилой – не стратегический план. Мы встречаемся не ради тебя. Ради неё.

Он снова кивнул и, глядя мне в глаза, ответил:

– Да, мам.

Может, он просто смеялся надо мной или хотел избежать нотаций, но вид у него был серьёзный. Не то чтобы я почувствовала облегчение – я по-прежнему беспокоилась о его характере – но слабая надежда у меня появилась.

– Ты точно не хочешь поговорить о Полли? Или ещё о чём-то, что у тебя происходит? – мягко поинтересовалась я, точно зная ответ.

– Нет, мам, – сказал он. – Точно не хочу.

Глава тринадцатая Лила

Вечером пятницы, когда я думала, что хуже уже не будет, ко мне в комнату пришёл папа и сбросил на меня ещё одну бомбу. Такой я точно не ждала.

– Ложись спать, – сказал он, в футболке «Титан» и спортивных штанах стоя в дверном проёме. – Утром у нас важная встреча.

– С кем? – Во всём этом было что-то подозрительное, потому что мы никогда не назначали важных встреч на выходные. Папа знает, что я люблю поспать, и такая возможность выпадает только по субботам, потому что по воскресеньям он часто таскает меня на утренние мессы с бабушкой Нонной, довольно зацикленной на религии.

– К нам придут Финч Браунинг с мамой, – сказал он таким спокойным тоном, будто я их и не замечу.

Я ждала объяснений, но их не последовало.

– Что? Зачем? – возмутилась я.

– Поговорить, – ответил он, заходя в комнату и глядя на корзину с чистой одеждой, которую он вчера велел разобрать и сложить в стопки. Обычно он сам складывает вещи в шкаф – или перекладывает, после того как я всё сделаю неправильно (у папы, похоже, обсессивно-компульсивное расстройство[20]), но в последнее время он ни с того ни с сего сделался строже. Как будто вещи, сложенные за меня, привели к пьянству на вечеринке.

– Поговорить? О чём? – спросила я с ужасом.

– А как ты думаешь, Лила?

– Не знаю, пап, – ответила я как можно саркастичнее. – Поэтому и спросила тебя – раз уж ты, по всей видимости, это придумал.

– Я полагаю – но это лишь моё предположение – мы будем обсуждать то, как поступил с тобой Финч, – сказал он очень спокойно и ничуть не менее саркастично.

Я не знала, чего ожидать от завтрашнего дня, но с тем же успехом можно было представить, что мы все четверо разденемся догола и сядем играть в «Монополию». Трудно было вообразить что-то столь же неловкое и болезненное, как разговоры о том, как поступил со мной Финч.

– Ого, так ты собрался окончательно разрушить мою жизнь? – сказала я, и это было ещё слабо сказано. Я затаила дыхание, готовая к новому взрыву. В эти дни папа заводился с полуоборота. Впрочем, никаких полуоборотов больше не было – он всегда был на взводе.

– Нет, – ответил он, – я просто хочу быть хорошим отцом. Вот и всё.

– Ладно. Допустим. Но чтобы стать хорошим отцом, не обязательно рушить жизнь своей дочери.

По-видимому, я довела его до точки кипения, потому что он фыркнул, вскинул руки вверх, как рассерженный мультяшный персонаж, и вышел из комнаты, бормоча: «Ты меня спутала со своей мамашей».

Я хотела догнать его и сказать, чтобы он перестал строить из себя святого мученика. То есть я, конечно, понимаю, что мама в плане воспитания ни к чёрту не годится, но это же не начисляет папе дополнительных очков за то, что делают все нормальные родители. Я никогда прежде об этом не говорила, и сейчас мне не терпелось всё ему выложить, но я лежала в постели и плакала, не в силах подняться, пока папа снова не пришёл. Он считал (хотя и не говорил), что нельзя ложиться спать, не помирившись. Во всяком случае, всегда приходил пожелать спокойной ночи. Однажды бабушка Нонна сказала, что у папы для скандалов «кишка тонка», но я думаю, это скорее связано с тем, как от нас ушла мама. Никто из них никогда не рассказывал мне подробностей того, почему она решила сбежать посреди ночи; говорили только, что у них вышел большой скандал из-за меня. Из-за того, что мама слишком много выпила, недоглядела за мной и я чуть не утонула в бассейне. Мама говорила, что я на тот момент уже умела плавать, но папа придерживался версии, что меня научили только пускать пузыри. В общем, папу разозлила мамина халатность, а маму папино занудство, если это подходящее слово, конечно. Она так разозлилась, что ушла. Навсегда.

«Твой папа ясно дал мне понять, что вам обоим будет лучше без меня. И я думаю, он был прав», – как-то сказала мне мама. Она обожала изображать жертву даже со мной, дочерью, которую она бросила.

Я чуть было не сказала, что он не имел этого в виду. Что слова – всего лишь слова, они не смертельны. Во всяком случае, не смертельны настолько, чтобы бросать семью, и конечно, она могла придумать что-нибудь получше, чем сбежать, задрав хвост. Она могла доказать, что папа неправ и что она – ответственная, хорошая мать. Но нет, она предпочла подтвердить его слова.

Судя по тому, как ведёт себя папа, он по-прежнему себя винит. Может быть, он думает, что если бы они оба помирились, прежде чем лечь спать, он убедил бы маму обратиться к наркологу или ещё как-нибудь уладил бы ситуацию. Но я сомневаюсь в этом и уверена – он тоже сомневается.

В общем, когда папа пришёл ко мне в комнату, я даже обрадовалась, хотя и злилась. Прежде чем он успел что-то сказать или снова начать упиваться жалостью к себе, я сказала:

– Послушай, пап, я тебе очень благодарна за заботу и всё такое, но эта ситуация меня просто убивает.

– Убивает? – переспросил он, вроде бы успокоившись.

– Это образное выражение, пап.

Он кивнул.

– Честное слово, последнее, чего мне хочется – так это общаться с Браунингами. Я бы предпочла, чтобы меня заживо сожгли. Или вырвали мне ногти на ногах.

– Я бы тоже не назвал это приятным досугом, – сказал папа.

– Тогда зачем всё это? Кто вообще такое придумал?

– Нина, – ответил он. – Миссис Браунинг.

Я посмотрела на него, обдумывая эту информацию и имя миссис Браунинг. Нина. Такое классическое, элегантное, очень ей подходившее, хотя я видела её лишь один раз на школьном баскетбольном матче. Финч был одним из четырёх старшеклассников команды и пришёл на корт с родителями. Его отца я не особенно запомнила – только что он высокий, как Финч, а маму запомнила очень хорошо. Она такая красивая и стильная! Миниатюрная блондинка со стрижкой до плеч, одетая тааак клааассно: на ней были тёмные джинсы, сапоги до колена и накидка с помпонами цвета слоновой кости.

– Она тебе звонила? – Если честно, я была заинтригована.

– Нет, прислала письмо, – ответил папа и снова посмотрел на корзину с бельём, потом подошёл к моей кровати.

– Когда? – спросила я. Вот ещё что изменилось – у него появились от меня секреты. Хотя, если совсем честно, у меня от него тоже. Я много о чём ему не рассказывала. Не только о том, что пью.

Он сел рядом и крепко сжал мою ступню сквозь пушистый носок. Я инстинктивно подтянула колени к груди. Вид у папы сделался несчастный или обиженный, может быть, и то и другое, и он сказал:

– Несколько дней назад. – Он помолчал, потом добавил: – Мы встретились за чашкой кофе.

– Очень странно, – сказала я, потому что так оно и было, и ещё потому, что мой отец не любит ни с кем пить кофе.

– Что же тут странного? – сказал он, недоумённо посмотрев на меня и, очевидно, тоже понимая, что это странно.

– Да, в общем-то, всё, – ответила я.

Он пожал плечами.

– Ну, может, немного странно. Но мы поговорили начистоту.

– Прекрасно. – Я закатила глаза. – Я так за вас рада.

– Не умничай, Лила.

– Я и не умничаю. Я правда рада, что вы поговорили. Но тебе не кажется, что она тебя разводит?

– Нет, она меня не разводит, – сказал папа.

– Почему же ты так решил?

– Потому что мальчик должен извиниться, Лила. Это важно. Важно, чтобы мы все сели и поговорили. Мы с Ниной так считаем.

– Хорошо. Но почему встречаться надо именно здесь?

– А что тут такого? – Внезапно он показался мне таким ранимым. – Тебе стыдно за наш дом?

– Нет, – соврала я. Ещё до того, как в восьмом классе перейти в Виндзор и увидеть, как шикарно живут люди, я смущалась нашего дома и соседей. И ещё больше смущалась своего смущения.

– Да нет, просто… немного неловко, – ответила я, стараясь не задеть папиных чувств.

– Неловко – это когда все видят такую твою фотографию! – воскликнул папа, вновь начиная кипятиться. – Вот неловко так неловко!

Я опустила глаза, чувствуя, как меня накрывает новой волной стыда. В довершение всего пережитого ужаса меня убивало осознание, что папа видел меня такой – пьяной, с голой грудью, и чёрт знает что ещё он видел, когда я пришла домой, я-то мало что помню. Теперь он знает, что я периодически выпиваю, но я надеюсь, он не подумал, будто я опозорилась или переспала с кем-нибудь. Хотя по фото можно было предположить и то и другое. Как бы то ни было, теперь он понял, что я не тот невинный ангел, каким он меня считал.

– Пааааааап! Ну почему ты не можешь проявить хоть немного сочувствия? Если не к Финчу, то хотя бы ко мне? – Слово сочувствие в Виндзоре было весьма популярно. Мистер Кво часто употреблял его на собраниях, и оно вошло в моду.

– Чего-чего? – возмутился папа. – Сочувствия, ты сказала? То есть я должен сочувствовать Финчу?

– Да. Всем нужно сочувствовать. Это называется всепрощение, папа. Слышал о таком?

– Прощение нужно заслужить, Лила. А он не сделал ничего, чтобы…

– Но разве не затем он сюда придёт? – завопила я, стараясь его перекричать. – Какой тогда смысл говорить с Ниной и… и извиняться, если ты уже составил о нём своё мнение?

Папа покачал головой, удивлённо посмотрел на меня и сказал:

– Я не понимаю, почему ты не злишься на него за то, что он с тобой сделал. Просто не понимаю.

Он помолчал, очевидно, ожидая ответа. Но ответа у меня не было – во всяком случае, того, на который он рассчитывал.

– Это Финч должен переживать насчёт завтра, – добавил папа. – Финч, а не ты. Но, уверен, он вообще не переживает. Потому что засранец.

– Неправда, пап. – Я вновь расплакалась, больше от бессилия. Я не могла объяснить папе, что подростки часто делают подобные фото. Самих себя, друг друга. И Финч не выкладывал его в Сеть. Он не виноват, что оно разошлось по всему Интернету. Комментарий – другое дело. Но и его можно оправдать. Финч играл в «Уно» и шатался по дому, и мне кажется, он просто хотел всех развеселить. Я не говорю, что это весело, но есть разница между тем, чтобы быть засранцем, и тем, чтобы отпустить глупую шутку, особенно когда ты пьян. Во всяком случае, так я себе говорила. Я хотела в это верить. Должна была верить.

Папа придвинулся ближе, неловко обнял меня за плечи и поцеловал в макушку. Сначала мне захотелось вырваться, но я так нуждалась в объятиях.

– Прости меня, Лила. Я просто стараюсь сделать, что могу, – сказал он, но на этот раз казался не мучеником, а просто отцом, который в самом деле старается.

– Я знаю. – Я шмыгнула носом.

– И если тебя это обрадует, мне кажется, мама Финча – хорошая женщина. Мне кажется, у неё есть сердце.

– Да ну? – буркнула я ему в грудь.

Папа отодвинулся в сторону и печально посмотрел на меня, нахмурив брови.

– Да… она волнуется за тебя.

– Да? – Я потянулась через него к тумбочке за носовыми платочками.

– Так что я завтра хочу дать ей – и раз уж на то пошло, её сыну – шанс. Разве это тебя не радует?

– Не знаю, – ответила я и высморкалась. – Я просто хочу, чтобы это закончилось.

– Я понимаю, зайка. – Он сочувственно кивнул, как будто мы только что заключили взаимовыгодное соглашение, хотя моя точка зрения на этот счёт была совсем иной.

Какое-то время мы молча сидели в обнимку, и я чувствовала: он хочет сказать что-то ещё, но не знает как. Поэтому я сама спросила:

– Больше ничего не хочешь сказать, пап?

– Вообще-то хочу, – пробормотал он. – По поводу… твоей матери…

– А что с ней случилось?

– Да нет, ничего. – Судя по всему, ему было неловко об этом говорить. – Просто мне кажется, отпустить тебя к ней на лето – не такая уж плохая идея. Ты уже взрослая, и я доверяю твоим решениям. В конце концов, она – твоя мать.

– Спасибо, пап, – сказала я. – Я поеду. Я соскучилась по ней.

Лицо папы свело болью, и я поняла – я сказала что-то не то. Но ведь это была правда. Я скучала по маме. Может, даже не по ней самой, но по мысли о том, каково это, когда у тебя есть мама. Особенно сейчас, когда папиной любви недостаточно.

Утром я встала рано, чтобы принять душ и вымыть голову. Волосы у меня густые и кудрявые, так что приходится долго их сушить. За это время я успела извести себя мыслями, что надеть. Все мои вещи казались слишком парадными, слишком целомудренными или слишком повседневными. Конечно, я посоветовалась с Грейс, хотя мы только вчера вечером проболтали больше часа, обсуждая эту ситуацию. Всё это сильно её расстраивало – не так, как папу, но всё-таки сильно.

По поводу одежды она сказала мне:

– Не перестарайся. Будь проще.

Я согласилась, мы ещё немного пообсуждали эту тему и в конце концов выбрали белые джинсы в обтяжку, рваные на коленках, и шёлковую голубую майку, которую я нашла в винтажном магазине. Грейс в четвёртый раз пожелала мне удачи, я положила трубку и нанесла очень лёгкий макияж. Я могла вообще не краситься, потому что папа терпеть не может косметики, но я не сомневалась – сейчас ему точно не до того, потому что он по уши занят уборкой. Наш дом всегда ужасно чистый, но сегодня папа совсем спятил. Его ОКР разыгралось не на шутку – он подметал, протирал и пылесосил все доступные поверхности.

Потом он заявил, что ему нужно сбегать по делам, и вернулся с сумкой, полной всевозможной выпечки. Он разложил её на блюде, а потом стал перекладывать на поднос для гриля.

– На блюде смотрелось лучше, – сказала я, оторвавшись от последнего номера журнала «Инстайл» и делая вид, что абсолютно спокойна.

Он кивнул и с несчастным видом принялся перекладывать выпечку обратно, потом поставил блюдо на чайный столик. По краям натыкал салфеток, сложенных веером. Я посчитала это знаком, что он собирается вести себя приветливо. По меньшей мере миссис Браунинг не вызывала у него отвращения. Папа никогда бы не стал стараться ради тех, кого ненавидит.

Ровно в одиннадцать часов в дверь позвонили. Глубоко вздохнув, папа медленно побрёл к входной двери, а я, оставшись сидеть на диване, ещё раз провела пальцами по волосам, смазанным муссом. Желудок крутило. Я не видела, но слышала, как папа открыл дверь и поздоровался, представился Финчу, пригласил их войти. Я несколько раз глубоко вдохнула, и все трое вошли вереницей. Впереди шла миссис Браунинг, следом Финч, в конце папа. Это было так же странно, как увидеть учителя в продуктовом магазине или ещё где-нибудь вне школы.

– Садитесь, пожалуйста, – сказал папа, указывая на диван, где сидела я, и два кресла. Судя по его виду, он нервничал так же сильно, как я, но по крайней мере злился меньше, чем я ожидала.

Миссис Браунинг села на диван, Финч – в кресло напротив, оба поздоровались. Я подняла на неё глаза, не смея смотреть на Финча. Она показалась мне ещё красивее и гламурнее, чем тогда на корте, хотя её наряд был повседневным: белоснежная блузка с широкими манжетами, джинсы скинни и золотистые туфли на плоской подошве. Украшения – тоже очень крутые и тщательно подобранные; тонкие элементы сочетались с объёмными, золото – с серебром или, скорее, платиной. Всё в ней было шикарным, но казалось, не стоило ей ни малейших усилий. Как будто она уже проснулась такая красивая.

– Лила, это миссис Браунинг, – сказал папа. – С Финчем ты знакома.

– Да. Здравствуйте. Привет. – Я не могла смотреть им в глаза.

– Хотите круассан? – спросил папа, взглянув на миссис Браунинг, потом на Финча. Я впервые услышала от него это слово, и в его устах оно показалось мне странным. Слишком французским, что ли.

Финч взглянул на блюдо так, будто хотел круассан, но покачал головой и сказал: нет, спасибо. Миссис Браунинг тоже отказалась, явно сочтя выпечку слишком нелепой бутафорией.

– Может, кофе? – предложил папа, хотя с этого должен был бы начать. – Или воды?

– У меня с собой, спасибо, – сказала миссис Браунинг, вынув из сумочки бутылку «Эвиан».

– Финч? Хочешь чего-нибудь?

– Нет, спасибо, – ответил Финч.

Я сидела молча, всей душой желая умереть, и наконец миссис Браунинг заявила, что Финч хочет со мной поговорить.

Я кивнула, не сводя глаз с широкого золотого браслета, скользившего вверх-вниз по её руке, когда она заправляла за ухо прядь блестящих светлых волос.

– Да, – сказал Финч, а потом произнёс моё имя. Я впервые посмотрела на него.

– Мне очень жаль, что я так поступил, – начал он. – Я был пьян – не то чтобы это оправдание. Это был глупый, подлый и просто отвратительный поступок. Прости меня.

– Всё нормально, – пробормотала я, но папа, перебив меня, громко заявил, что, вообще-то, это ненормально.

– Папа! – прошипела я. – Прекрати!

– Нет, – сказал Финч, – он прав. Это ненормально.

– Да, – вмешалась миссис Браунинг. – И я совсем не так воспитывала Финча.

– А как? – спросил папа, сумев проявить скорее интерес, чем желание напасть.

– Я не хотела, чтобы он стал невоспитанным. Злым. Нечувствительным. – Голос миссис Браунинг дрожал, как будто она вот-вот расплачется. Но она показалась мне непохожей на плаксу; мне пришло на ум папино выражение «крепкий орешек».

Мы с Финчем переглянулись. Он повернулся к папе и спросил:

– Мистер Вольп, вы не против, если я поговорю с Лилой наедине?

Папа не сразу нашёл слова, затем произнёс моё имя так, словно спрашивал моего разрешения. Опустив глаза, я кивнула.

– Хорошо, – сказал папа, – мы с Ниной выйдем ненадолго. – Они оба поднялись, и миссис Браунинг прошла за ним на кухню, а оттуда во двор.

Когда дверь за ними закрылась, я подняла подбородок и посмотрела на Финча. Он поднял на меня печальные голубые глаза. Когда он моргнул, я увидела, как изогнуты его длинные светлые ресницы. У меня сжалось сердце. Он шёпотом позвал меня по имени, словно задал вопрос.

– Да? – сказала я нежно. Мои щёки горели.

Финч глубоко вздохнул.

– Я долго думал об этом… но мне кажется, я должен рассказать тебе всё, что случилось тем вечером.

– Расскажи, – ответила я, чувствуя тошноту и не сводя глаз с двери. Я не видела папу и миссис Браунинг, но представила, как они сидят за столиком для пикника.

– Ты же помнишь, мы играли в «Уно»?

– Ну да.

– Так вот, мы с Полли поссорились. Не знаю, заметила ты или нет?

Я пожала плечами, хотя заметила.

– Так вот… мы поссорились из-за тебя.

– Из-за меня? – изумилась я.

– Да. Из-за тебя.

– Почему?

– Она приревновала меня к тебе. Ты была такой соблазнительной в этом чёрном платье… Она заметила, как я на тебя смотрю… решила, что я флиртую… и взбесилась.

– Ой. – Меня переполняли эмоции. Смущение оттого, что Полли может ревновать ко мне, стыд, что я послужила причиной ссоры, но острее всего было тёплое, радостное чувство, потому что он назвал меня соблазнительной. Мальчишки часто писали мне разные комментарии в Инстаграме, но лично мне ещё никто такого не говорил.

– В общем, слово за слово… – Он осёкся. – Ты слушаешь?

Я покачала головой, не понимая, что значит слово за слово. Он сейчас о ссоре с Полли? Или обо мне? Я подумала – вдруг между нами что-то произошло? Что-то… серьёзное? Но я не могла бы такого забыть. Такое я бы запомнила. Я помнила каждый взгляд Финча.

– Послушай, Лила, – Финч склонился ко мне и прошептал моё имя, – это не я тебя сфотографировал. И не я написал этот комментарий. И не я разослал фото друзьям. – Он закусил губу, провёл рукой по светлым волнистым волосам. – Ты слушаешь?

– Что? Нет. Если честно, нет. – Мысли и сердце метались с бешеной скоростью, и внезапно я всё поняла. – Подожди. Так это Полли? Она взяла твой телефон?

Он медленно, но уверенно кивнул.

– Да. Она взяла его, потому что решила, будто мы с тобой общаемся… переписываемся.

– Почему она так решила?

– По тому, как мы с тобой смотрели друг на друга.

– Но мы же не переписывались? – уточнила я, вспомнив, что папа читал мои сообщения. А если он стёр доказательства? Может такое быть?

Он покачал головой.

– Нет. Ну то есть я хотел… будь у меня твой номер, я, наверное, и написал бы тебе… но нет, я только смотрел на тебя. Но Полли всё поняла. Женская интуиция, сама знаешь.

Я кивнула. Потому что, конечно же, знала.

– Так вот, я напился и забыл, где лежит мой телефон…

– И она взяла его? И сфотографировала меня? – спросила я, желая точно убедиться, что правильно его поняла.

– Да, – ответил Финч, – именно это и произошло.

– Ой, – прошептала я больше самой себе, – какая же… сука!

– Я знаю… ну то есть обычно она так себя не ведёт. Просто… у неё сложный период.

Я смерила его скептическим взглядом. Какие проблемы могут быть у Полли? Она богата и красива, совсем как Финч. К тому же она встречается с ним! Она – его девушка. Так что с того, если мы немного пофлиртовали? Это ничего не значит в сравнении с их серьёзными отношениями. Или значит?

– Но это неважно. Мы расстались, – сказал он.

– Расстались? – прошептала я хрипло. – Из-за меня?

– Нет. Из-за того, как она с тобой поступила.

У меня закружилась голова.

– А твоя мама знает? – спросила я. – Что это сделала Полли?

Он покачал головой и ответил:

– Нет.

– Кто-нибудь знает?

– Нет, – вновь ответил он.

– Почему? Почему ты не сказал правду?

Финч вздохнул и покачал головой.

– Не знаю… трудно объяснить, и не всё можно рассказывать. Давай сойдёмся на том, что у Полли без того много проблем.

– Каких, например?

Финч вздохнул и ответил:

– Не могу сказать.

Я посмотрела на него и вспомнила сплетни, которые слышала в школе – о пищевом расстройстве и необходимости ограничивать себя в еде. В глубине души я гаденько понадеялась, что так и есть, что ничья жизнь не идеальна. Но я почти не сомневалась, что сплетни – всего лишь сплетни, уж слишком гламурным и блестящим был её Инстаграм. Теперь же я поверила им, и мне вдруг стало жалко Полли. Но больше оттого, что Финч её бросил. Я сказала себе: переживёт. Она сама виновата. И уж моего сочувствия она точно не заслужила.

– Ты должен сказать правду, – заявила я. – На Почётном совете. Ты должен сказать, что не виноват. Виновата она.

Он покачал головой. Вид у него был непреклонный.

– Нет, Лила. Я не могу так с ней поступить. Кроме… тех проблем… у неё до этого были очень серьёзные неприятности. Это уже второй случай… Её точно исключат. Не хочу, чтобы это было на моей совести.

Я посмотрела на дверь, думая, много ли у нас времени, прежде чем вернутся папа и Нина.

– Ты не можешь взять вину на себя.

– Могу, – ответил он. – Уважай моё решение, пожалуйста.

– Но тебя могут исключить! Ты не поступишь в Принстон!

– Я знаю, – сказал Финч. – Но надеюсь, этого не случится.

– А что, по-твоему, случится?

Он вздохнул, пожал плечами и сказал:

– Ну, меня выслушают на совете, я возьму вину на себя… но как-нибудь всё образуется. И… у Полли тоже… И ты не будешь меня ненавидеть… – Его голос был тихим и нежным. Мальчишки никогда не говорят таким голосом – разве что в фильмах под романтичную музыку.

– Я тебя не ненавижу, – сказала я. Моё сердце пропустило несколько ударов.

– Правда?

– Правда.

– Ну тогда… если ты не ненавидишь меня… – Он опустил глаза. – Я хотел спросить… может, сходим куда-нибудь?

Голова кружилась. Я пыталась понять, что он хочет сказать мне. Конечно, это всего лишь гипотетический вопрос.

– Мы с тобой?

– Да. Мы с тобой, – сказал он.

– Когда?

– Не знаю… завтра ты свободна?

– Сомневаюсь, что папа будет не против, – сказала я. Это было, конечно, очень, очень слабо сказано. – И потом, разве ты не под домашним арестом? – Я слышала о его суровом наказании. О том, что ему нельзя никуда ходить до конца лета.

– Ну, учитывая обстоятельства… Уверен, предки сделают исключение. – Едва он договорил, как дверь открылась и вошли папа с Ниной.

– Ну что, вы поговорили? – спросила миссис Браунинг, глядя на нас.

– Да, – ответили мы с Финчем в унисон.

Она, казалось, ждала более подробного ответа. Вновь села на диван. Папа ещё раз предложил кофе, и на этот раз миссис Браунинг ответила:

– Спасибо. Я, пожалуй, выпью чашечку.

– Со сливками или с сахаром?

– Без всего. Спасибо.

Папа кивнул и пошёл на кухню. Мы трое молчали. Я заметила, что миссис Браунинг смотрит на меня и улыбается.

– Красивая майка, – сказала она.

– Спасибо. – Мне было очень приятно. – Купила в винтажном магазине.

– Да? В каком?

– «СтарСтрак». Знаете такой?

– Конечно.

– Он дороговат, конечно. Но иногда можно найти там стоящую вещь.

Миссис Браунинг улыбнулась и сказала:

– Да. Шопинг – прекрасное времяпровождение. Иногда мне кажется, я больше люблю охоту за покупками, чем сами покупки.

– Да. Я вас понимаю, – ответила я и добавила: – А у вас красивые туфли.

Она немного покрутила ступнёй, как малютка Дороти, поблагодарила меня, а папа тем временем вернулся с кофе.

Я подумала, что миссис Браунинг что-то уж слишком милая, и это показалось мне подозрительным. Что, если они с Финчем решили сразить меня наповал? Как хороший и плохой полицейский… хотя тут оба хорошие? Я велела себе не сходить с ума. Миссис Браунинг, посмотрев на Финча, спросила:

– Ну так что? Вы поговорили?

– Да. – Он кивнул.

– И?

– И… это было прекрасно, мам, – сказал он громко и чётко.

Миссис Браунинг недоумённо посмотрела на меня, но я лишь тупо повторила за Финчем:

– Да… прекрасно.

Папа нахмурился.

– Что же тут прекрасного?

– Прекрасно… что он… извинился, – промямлила я.

– Да. И мне хотелось бы ещё немного пообщаться с Лилой, – добавил Финч. – Если вы не против, мистер Вольп. – Его брови поползли вверх вслед за интонацией.

– Сейчас? – спросил папа.

– Нет, – сказал Финч. – Но, может… как-нибудь мы с Лилой могли бы ещё встретиться?

Я затаила дыхание, ожидая, что скажет папа.

– Ты приглашаешь мою дочь…

– Ну… как бы… да, сэр…

– На свидание? – Папин голос становился всё громче, а лицо всё краснее.

– Папа! – с ужасом прошептала я. – Он не сказал – на свидание!

Но Финч был иного мнения.

– Да, сэр. На свидание. Я хочу узнать Лилу получше. И хочу, чтобы она узнала меня. Хочу доказать ей, что я не такой уж плохой. Хотя, конечно, я не заслуживаю такой возможности.

Прокашлявшись, я заставила себя заговорить.

– Что ты, – сказала я. Сердце бешено колотилось. – Ваш сегодняшний визит много значит для папы и для меня. Правда, пап? – Я надеялась, что он не станет вести себя как полнейший лицемер и отрицать, что он хотел дать Финчу шанс.

Папа довольно долго молчал, потом буркнул:

– Ну да, – и перевёл взгляд с Финча на меня, на Нину, снова на Финча. – Но ты же понимаешь, Почётного совета это не отменяет?

– Конечно. Да, сэр, – сказал Финч. – Если бы я и хотел выкрутиться, мама бы мне не позволила. – Он улыбнулся. Папа не улыбнулся в ответ. –   Но я не собираюсь выкручиваться, – продолжал Финч. – Я собираюсь понести наказание в полной мере.

Папа кивнул. Его лицо чуть расслабилось.

– Ну ладно, – сказал он.

– Так я могу пригласить Лилу на свидание? – спросил Финч. – Вы не против?

Папа закатил глаза и глубоко вздохнул.

– Решать за неё я не могу, – сказал он, – но очень удивлюсь, если она согласится.

Глава четырнадцатая Нина

– Как ты себя чувствуешь? – спросила я Финча, когда мы ехали домой от Вольпов. На моей машине, но за рулём был он.

– Прекрасно, – ответил он, – просто прекрасно. Я так рад, что мы поговорили.

Ощутив прилив облегчения, я спросила сына:

– Хорошо совершать правильные поступки, правда?

Это был довольно авторитарный вопрос, но я не смогла сдержаться.

– Да, – сказал он, глядя на меня, – ещё бы. А Лила… она такая классная.

Он закусил губу, улыбнулся и медленно покачал головой, как в те минуты, когда смотрел футбол или баскетбол и играли особенно хорошо. Кирк, напротив, вёл себя очень шумно – вставал, хлопал в ладоши и вопил.

– Да, – ответила я, думая о том, что в Лиле есть что-то, чего не хватает подружкам Финча, особенно Полли. Некоей откровенности. Полли всегда была безупречно вежлива, всегда говорила правильные вещи, смотрела прямо в глаза и без труда поддерживала светские беседы. Но в ней чувствовалось что-то неестественно вежливое, будто она готовилась к нашим встречам заранее.

– Мистер Вольп тоже очень милый, – сказал Финч.

Я кивнула, вновь прокручивая в голове наш разговор на заднем дворе. Конечно, по большей части мы говорили о Финче и Лиле, о том, как они там, но ещё обсуждали современную молодёжь в целом. Как она прячется за гаджетами и пишет друг другу то, чего не осмелилась бы сказать в лицо – гадости, и сообщения сексуального характера, и просто грубую правду. Мы жалели их и жалели себя, потому что мы их родители. Том, конечно, не собирался спускать Финчу с рук его поступок, но после нашей встречи в кофейне заметно подобрел.

Загорелся жёлтый, Финч замедлил ход, остановил машину. Давя ногой на тормоз, он повернулся и посмотрел на меня, широко раскрыв глаза.

– Так вот, мам, я хочу пригласить Лилу куда-нибудь… ты же слышала, мистер Вольп разрешил.

– Да, – ответила я, всё ещё изумлённая. – Но ещё он сказал – может быть, она не согласится.

Финч молчал и смотрел на светофор.

– Ну да. Может, тогда я просто ей позвоню. Я хотел бы ещё с ней пообщаться, – сказал он, когда зажёгся зелёный.

Я его понимала. Мне тоже хотелось пообщаться с Томом. Разговоры помогали заживить наши раны, и все мы в этом нуждались.

– В любом случае мне кажется, тебе лучше повременить до Почётного совета, – сказала я, думая, как всё это выглядит со стороны: Финч берёт ситуацию в свои руки. С одной стороны, я устала думать, какое впечатление произвожу, устала принимать решения с оглядкой на мнение других. Но с другой – сама идея была так себе.

– Да, – ответил Финч, – я понимаю.

– И ещё – просто чтоб ты знал – я собираюсь рассказать папе, что мы с ними встретились и ты извинился, как только он придёт домой.

– О′кей. – Финч пожал плечами.

– Мы с папой порой спорим, но нам нужно держаться заодно. Особенно если дело касается тебя.

Финч понимающе посмотрел на меня и кивнул, по-видимому, тоже заметив, что у нас с Кирком начался разлад – и, по всей видимости, когда он продал свой бизнес.

Я стала вспоминать тот период. Сначала мы все трое были счастливы и полны надежд. Но вскоре ситуация стала напряжённой, а подчас просто отвратительной – например, когда пришлось расстаться с заместителем, Чаком Вайлдером. Чак не имел в бизнесе доли – всем капиталом владел Кирк, но зато Чак выкладывался по полной на протяжении нескольких лет и отклонял все выгодные предложения, потому что верил в Кирка и его идеи. Я полагаю, ещё он верил, что при продаже бизнеса получит приличную выплату, и, на мой взгляд, небезосновательно.

Но Кирк наотрез отказался выплачивать ему что бы то ни было, даже когда жена Чака, Донна, пришла к нам домой и сказала, что очень волнуется за психическое состояние супруга.

– Это просто бизнес, – сказал ей Кирк, – ничего личного.

– Как так ничего личного? – возмутилась Донна. – Вы же друзья.

– Я знаю, что мы друзья, Донна. Но на бизнес наша дружба никак не влияет, – ответил Кирк холодно и сухо.

Я помню, как была поражена, и вместе с тем ничего удивительного тут не было. Точно так же Кирк относился к чаевым. Он любил оставить на чай смехотворную сумму, а то и вообще ничего, если обслуживание ему не нравилось. Все усилия персонала понравиться ему были тщетны; некомпетентность есть некомпетентность, заявлял он. В конце концов Донна расплакалась, как плакали некоторые официантки. Кирк был непреклонен.

Несколько дней я ждала, что он раскается, но дождалась лишь негодования. Как посмел Чак прислать сюда Донну? Что за бесстыдные попытки манипулировать? Он все эти годы платил Чаку приличную зарплату и больше ничем ему не обязан.

– Но у нас же теперь столько денег, – убеждала я. – Почему не дать им хоть немного? Тысяч сто?

– Господи, ну зачем? Почему я ему что-то должен? Капитал-то мой, вот и всё.

Я заметила, что он сказал «мой», а не «наш», и мне стало не по себе. Вообще, чем больше денег Кирк зарабатывал, тем чаще называл их своими деньгами. Но я сказала себе: это неважно. Главное, что он всегда думает обо мне и о Финче.

Я провела параллель между этим эпизодом и тем, что происходило сейчас. На первый взгляд всё было так же. Наша семья всё ещё оставалась на первом месте.

Но когда Финч вновь встал на светофоре, я подумала: разница всё же есть, и весьма значительная. В ситуации с Чаком Кирк действовал в установленном порядке. Закон есть закон. Правила есть правила. Но те же самые принципы были отброшены, как только начали мешать интересам Кирка. Внезапно всё стало уже не таким чётким, чёрно-белым; стали проявляться серые пятна. По мнению Кирка, Финч был хорошим мальчиком, всем своим хорошим прошлым заслужившим возможность уйти от ответа. Он заработал бесплатную путёвку в жизнь – или, лучше сказать, путёвку в жизнь за пятнадцать тысяч долларов.

– А когда папа вернётся домой? – спросил Финч, очевидно, тоже всё это время думавший о Кирке.

– Сегодня после обеда, – сказала я, вынув телефон из сумочки, чтобы посмотреть, во сколько прилетает самолёт, и увидела сообщение от Кирка:

Привет, что у нас на сегодня?

Да вроде ничего, – ответила я.

Думаю остаться тут ещё на ночь. У меня мигрень, надо отлежаться. Прилечу завтра ранним рейсом.

Хорошо. Поправляйся.

Я подумала: вот и хорошо. Можно чуть оттянуть неприятный разговор о Томе и деньгах. Я поделилась новостями с Финчем, он только кивнул.

– Папа знает, что вы с Полли расстались? – спросила я.

– Не помню, – сказал он. – Кажется, я ему не рассказывал.

– А с ней ты говорил?

– Да так… блин, мам, она чокнутая.

Я напряглась. Я уже давно заметила, как поступают все мужчины (и, очевидно, мальчишки тоже) после расставания. Называют своих бывших чокнутыми. Поливают их грязью, рассказывают всем, что им только чудом повезло отделаться от таких стерв. Джули однажды сказала мне, что мужчины часто говорят так после развода, как бы оправдываясь за собственные проступки. Одна из форм мизогинии.

– Не говори так, Финч, – попросила я.

– Прости, мам. Но ты многого не знаешь. Она настоящая сука.

– Финч! – воскликнула я. – Нельзя так говорить о девушках! Это унизительно.

Мне хотелось добавить: неужели история с Лилой ничему тебя не научила? – но я сдержалась. Мы и так слишком много о ней говорили, чтобы сводить к этому разговор на другую тему.

– Прости, мам, – вновь сказал он, сворачивая на нашу улицу. – Просто я больше её не уважаю. Понимаешь?

– Да. – Я кивнула. – Я понимаю, как это бывает.

Когда мы приехали домой, Финч заглянул ко мне в кабинет.

– Слушай, мам, можно я сегодня смотаюсь кое-куда? В клубе «12th&Porter» будет концерт, приедет Люк Брайан[21]. Я знаю, что под арестом, но после такого разговора с Лилой и… всей этой фигни с Полли мне просто необходимо оттянуться. Пожалуйста, мам!

Я не знала, что ответить. Умом я понимала – лучше не надо, но сердце говорило – почему бы и нет. Мы сегодня столько сделали…

– Не знаю, Финч, – пробормотала я.

– Можно я хотя бы позвоню Бобу? – спросил он. Боб Тейт, знакомый брокер Кирка, который мог достать не только билет на любое шоу или спортивный матч в последнюю минуту, но и VIP-пропуск, и всё, чего Кирку было угодно. – Спрошу, есть ли билеты?

– Как думаешь, сколько они стоят? – Мне очень захотелось, чтобы он получил хоть какое-то представление о деньгах.

– Ну не знаю, – ответил Финч, глядя в телефон и что-то набирая. – Ну, может, пару сотен за билет, клуб-то маленький.

– Пару сотен за билет? – Я была поражена не столько самой ценой, сколько тем, как спокойно Финч об этом говорит. Я чуть было ему не отказала, но решила пойти на компромисс.

– Ладно, можешь сходить куда-нибудь, но только выбери удовольствие подешевле.

– Хорошо, мам, – сказал он разочарованно.

Мне стало грустно. Радовать Финча было куда приятнее, и обычно я придерживалась простой философии: зачем отказывать, когда можно не отказывать? Конечно, Кирк тоже был сторонником этой философии, и в итоге мы не отказывали сыну ни в чём, сколько бы это ни стоило. Кирк всегда говорил: почему мы должны исходить из суммы? Если мы можем без проблем купить Финчу машину за восемьдесят тысяч долларов, зачем покупать за сорок, которая понравится ему куда меньше?

Теперь мне вспомнился этот разговор по поводу машины и многого другого. Я вспомнила свои бессильные аргументы. Он не должен получать такие подарки как должное… Он должен на них заработать… Если он уже сейчас так высоко ставит планку, что будет дальше? И, наконец, должна быть разница между привилегией и нормой. Все эти аргументы оказались столь же малоубедительны для Финча, как и для его отца. Почему Финч, восемнадцатилетний юнец, решил, что может быть на короткой ноге со знакомым брокером отца? Почему вообще не думает о деньгах, хотя сам ещё ни цента ни заработал?

Финч что-то допечатал и вновь посмотрел на меня.

– Хочу постричься… если ты, конечно, не возражаешь, – добавил он с апломбом.

– Следи за языком, – посоветовала я, хотя и знала, что мой совет несколько запоздал.

– Хорошо, мам. – Он сунул телефон в задний карман и вышел.

Часа через три он вернулся, такой же обросший, как ушёл.

– Я думала, ты ходил стричься. – Меня рассердил его растрёпанный вид, но ещё больше – враньё.

– Там было полно народу, – сказал Финч, имея в виду парикмахерскую на Белль-Мид, куда ходил всегда. – Я ждал, и ждал… и наконец ушёл.

– Ты ждал три часа? – там могло быть полно народу, но не до такой же степени.

– У меня были ещё кое-какие дела… А потом я сходил в клуб, поиграл в футбол с Бью.

– Вот как? – сказала я.

– И знаешь что? У него уже есть билеты на Люка Брайана. И он меня пригласил.

– Да ты что? – Я подумала: тут либо не обошлось без Мелани, либо Финч и Бью заранее всё спланировали. Ещё я подумала, что Бью за вечеринку не посадили под домашний арест. Его вообще никогда не наказывали.

– Ага. Ну так можно мне пойти?

Мне всё ещё хотелось отказать ему – всё это мне не нравилось. Но я уже дала понять, что меня смущает лишь цена билета, а этот вопрос был решен.

– Ну пожалуйста, мам? – Финч крепко обнял меня. – Только один раз?

Я вздохнула и сдалась.

– Ладно. Но завтра наказание вновь вступит в силу.

– Само собой. – Финч улыбнулся и снова принялся что-то печатать.

Я громко кашлянула, желая, чтобы он посмотрел на меня.

– А больше ничего сказать не хочешь? – спросила я, вроде бы ненавязчиво, но решительно намекая как важна благодарность.

– Ой, да! – воскликнул он. – Спасибо, мам. Я тебе так благодарен.

Я кивнула и шагнула вперёд, чтобы его обнять, чувствуя себя несколько неловко – мы уже давно не обнимались.

– Пожалуйста, солнышко, – сказала я. – Я тебя так люблю.

– И я тебя люблю, мам.

Он попытался вырваться из объятий, но я удержала его ненадолго, чтобы прошептать:

– Пожалуйста, веди себя хорошо. Больше никаких глупостей.

– Больше никаких глупостей, мам, – повторил он. – Обещаю.

Глава пятнадцатая Том

Я никогда не ходил к психотерапевтам – не потому, что не верю в пользу этого мероприятия, а скорее потому, что не могу себе его позволить. Хотя лучше будет сказать, что на свои скудные доходы я позволю себе что-нибудь другое.

Однако несколько лет назад я имел удовольствие пообщаться с бывшим мозгоправом. Эту пожилую эксцентричную вдову зовут Бонни, и я строил её внукам дом на дереве. Спустя пару недель выяснилось, что её бюджета не хватит на жилище Робинсонов[22], и она предложила услугу за услугу. Сначала я согласился просто из вежливости – не оставлять же дом полудостроенным, но вскоре мне стали нравиться наши сеансы.

Мне нравились её откровенные вопросы, на которые я мог отвечать, не отрываясь от работы – это казалось мне эффективнее, чем лежать на кушетке и рассказывать то же самое. Речь зашла о Беатриз и Лиле, о трудной жизни отца-одиночки. Потом мы плавно перешли к теме женщин. Бонни поинтересовалась, почему я больше не хочу ни с кем встречаться, попросила рассказать о прошлых влюблённостях и о первом сексуальном опыте – о том, где, когда и с кем я лишился невинности.

Я выложил ей всё, вновь вспомнив лето, в которое мне исполнилось пятнадцать и в которое мой приятель Джон нашёл нам работу в клубе Белль-Мида. Мы с Джоном жили на одной улице, и он воспитывался примерно так же, как и я, то есть ему негде было пристраститься к гольфу. Но он почему-то страстно полюбил эту игру и всё, что с ней связано. Я относился к ней довольно безразлично, но работа в клубе была непыльной и прилично оплачивалась. Всё, что мы должны были делать – подносить мячи, убирать поле и протирать клюшки. Как ни странно, ребята постарше, которые занимались тем же самым, были чернокожими. Мы слышали, что это потому, что члены клуба не хотят, чтобы их дочери влюблялись в прислугу. Такой подход был явно расистским, но мы с Джоном к тому же сочли его личным оскорблением – почему же они не боятся, что их дочери влюбятся в нас, таких прекрасных белых мальчишек?

Намёк на Деланей.

Шестнадцатилетняя Деланей казалась нам взрослой женщиной – взрослой богатой женщиной, водившей красный BMW, подарок от отца. Такое само по себе впечатляло, но Деланей к тому же была опытной (правда, в то время это называлось несколько по-другому). Она постоянно разгуливала у бассейна в крошечных бикини или принимала солнечные ванны, лёжа на животе, развязав верх купальника и не заботясь о том, что мы увидим её грудь (которая тоже досталась ей от папы). Она любила пофлиртовать и не любила дискриминацию, щедро посылая лучи сексуальности всем без исключения – женатым членам клуба, чернокожей прислуге, белым мальчишкам.

Мы с Джоном оба ею заинтересовались, хотя видели в ней скорее возможную сексуальную победу, чем девчонку, с которой могли бы встречаться. В конце концов мы с ним заключили пари на двадцать пять баксов за каждый раз, когда кто-то из нас с ней переспит. За лето нам удалось влиться в круг её знакомых, потому что один такой же мальчишка знал кого-то из её приятелей, и миссия уже не казалась невыполнимой. Так что в начале августа, бонусом к минету, который Деланей сделала мне на заднем сиденье своего BMW, я получил семьдесят пять долларов от Джона. Повезло так повезло.

К несчастью, о нашей выходке скоро стало известно, и меня уволили. Деланей попыталась за меня заступиться, но её отец быстро подавил эту борьбу за справедливость. Он сказал ей, что больше она меня не увидит, и это ещё больше распалило нашу страсть, как оно обычно и бывает.

Несколько дней спустя мы прошли весь путь до конца, и я мог бы получить от Джона ещё двадцать пять долларов, но я не стал ему ничего говорить. Было как-то странно получать деньги за свой первый секс, да ещё с такой горячей девчонкой, как Деланей.

– А тебе не показалась эта сделка унизительной, сексистской? – спросила Бонни, прихлёбывая чай.

– Ну да, – ответил я, отводя взгляд. – Пожалуй. Немного. Но я-то у неё был не первым, и потом, я уверен, что она тоже меня использовала.

– Значит, ты признаёшь, что использовал её?

– Сначала – да. Когда мы заключили пари.

– А потом?

– А потом она стала мне нравиться. Немного.

– А как, по-твоему, она тебя использовала? – продолжала допытываться Бонни. – Тоже в плане секса?

– Эта мысль мне нравится. – Я ухмыльнулся.

Бонни тоже улыбнулась и покачала головой.

– Шучу. Деланей могла бы выбрать кого угодно… Просто со мной она чувствовала себя настоящей бунтаркой.

– Как это?

– Вы знаете, как это. Спать с плохим мальчишкой, ниже статусом… Она любила нарушать правила, поэтому выбирала такие купальники и таких парней.

– Она сама тебе это сказала?

– Не такими словами, но она постоянно говорила обо всей этой херне. О деньгах, о социальном статусе. И очень любила слово элитный. – Я закатил глаза, вновь, как тогда, ощутив свою второсортность.

– Значит, вы не казались себе несчастными влюблёнными?

– Нет. Я казался себе игрушкой, – признался я. – И наконец она зашла слишком далеко.

– Ага. И что же она сделала? – спросила Бонни.

– Она назвала мою мать солью земли[23].

Всё понимавшая Бонни содрогнулась и ахнула.

– Да. Я просто вышел из себя. Я сказал ей, чтоб не смела так говорить, – я вновь увидел, как Деланей, сидя на цементном полу в моем подвале и прихлёбывая из банки «Будвайзер», пытается убедить меня, что это комплимент, он означает, что человек приносит большую пользу обществу. Я спросил, как она определила, большую ли пользу приносит обществу моя мать, когда слышала от неё лишь несколько самых простых фраз: Привет. Рада вас видеть. Что будете пить? У нас есть «Пепси» и апельсиновый сок.

Бонни рассмеялась во весь рот.

– И что она ответила?

– Мои слова её задели. Она не любила, когда ей говорили гадости. Она любила сама говорить гадости. Но я не унимался. Я спросил, может ли она назвать солью земли врача или юриста? Или кого-нибудь из членов клуба? Она сказала – нет, потому что они все кретины. Я ответил, что не могут же они все быть кретинами, так же как все матери-одиночки не могут быть солью земли. Но дело было не в этом. Я понял, что говорить с ней бессмысленно.

– Почему же бессмысленно?

– Потому что она не видела смысла. – Я пожал плечами. – Я разочаровался в ней. Раз и навсегда.

– И в тот вечер вы расстались?

– Ага. – Я не стал уточнять, что, приняв это решение, ещё какое-то время спал с ней.

Бонни недолго сомневалась, прежде чем выдать гипотезу. Она не сказала «больная мозоль», но с её слов я понял, что дело именно в этом. Она заключила, что, поступив со мной таким образом, Деланей подорвала мою самооценку, которую уже начала расшатывать работа в клубе Бель Мида. Где-то в глубине души я, по мнению Бонни, боялся, что меня будут мерить определённой меркой, поэтому впоследствии выбирал людей и ситуации, которые не смогут так сильно меня ранить. Ирония, конечно, заключалась в том, что я сошёлся с Беатриз, которая тоже меня оставила, тем самым укрепив мои страхи и чувство изоляции (так сказала Бонни, а не я).

Определённый смысл в её теории был, но я не так сильно заморачивался на прошлом. И не особенно задумывался, почему теперь у меня нет друзей. Правда, временами всё-таки задумывался, когда на это указывала Лила, порой сочувственно (тебе стоит больше веселиться, пап), а порой обиженно, если я не разрешал ей куда-то идти (хочешь, чтобы я была как ты и ни с кем не общалась?).

Но теперь, после всей этой истории с Финчем, я в самом деле почувствовал себя одиноким. Потерянным. Жалким оттого, что мне не с кем было даже поговорить.

Но тут я вспомнил, что как раз поговорить-то мне есть с кем. И поехал к Бонни.

– Вам кажется странным, что у меня нет друзей? – спросил я в лоб, когда мы стояли у неё на кухне и она поставила чайник. Все наши разговоры начинались с чая.

– Странным? Нет, я бы не сказала. Просто ты интроверт. Не всем нужна братва. – Бонни многозначительно произнесла последнее слово. Она любила молодёжные, по её мнению, выражения, каких я больше ни от кого не слышал уже лет десять.

– Но раньше-то у меня была братва. Ещё до Беатриз, – сказал я.

Бонни кивнула.

– Да, я помню, ты говорил. Тот парень, который нашёл вам работу в гольф-клубе?

– Да. Джон. Ещё Стив и Джерард. – Я вновь увидел нашу четвёрку, увидел, как мы вместе взрослели, шатались по окрестным лесам, а потом настало время пива, гашиша и тяжёлого металла. В старших классах к нам прибавилась девушка Джона Карен, которая тоже была своей в доску; мы целыми днями болтали обо всём и ни о чём, но в основном о том, как мы все ненавидим Нэшвилл, во всяком случае ту его часть, где живём, и как нам хочется поскорее свалить отсюда и начать новую жизнь, совсем не такую, как у наших предков, которые загибаются на работе за смешные деньги. Джон был самым умным и деловым из нас, и он единственный добился успеха. Он отправился в колледж в Огайо, потом на северо-запад в высшую школу бизнеса и в конце концов перебрался на Уолл-стрит, торговал облигациями, курил дорогие сигары и зачёсывал волосы назад, на манер Майкла Дугласа в роли Гордона Гекко[24]. Тем временем я, продержавшись в колледже три семестра, исчерпал свои ресурсы и пошёл учиться на плотника, а Стив и Джерард продолжили семейный бизнес – один стал страховым агентом, другой электриком. Неожиданным поворотом стало только то, что Джон и Карен расстались, она немного повстречалась со Стивом, а вышла замуж за Джерарда. Удивительно, как наша дружба смогла устоять.

– И кто сейчас твой самый близкий друг? – спросила Бонни, когда чайник начал закипать, надела рукавицу и взялась за ручку. Я улыбнулся и сказал:

– Не считая дамы, которая не заплатила мне за дом на дереве?

Бонни рассмеялась и сказала:

– Да. Не считая этой старой пройдохи.

Я пожал плечами, потом рассказал, что наша четвёрка и Карен однажды встретились, когда Джон приехал к родителям на День благодарения, но всё прошло как-то натянуто.

– И тебе одиноко? – спросила Бонни. – Или причина не в этом?

Я посмотрел на неё и подумал, что она – настоящее сокровище.

– Не в этом, – ответил я. – Но, думаю, нам нужно что-нибудь покрепче чая.

Бонни улыбнулась, выключила газ и, не разбавляя, налила в стаканы алкоголь.

– Что это? – поинтересовался я.

– Джин, – ответила она. – Это всё, что у меня есть.

Я кивнул, взял стакан и побрёл за ней во двор, где мы, сев на плетёные стулья и глядя на дом, который построил я, долго пили, и я рассказывал ей всю эту историю. Вплоть до того момента, когда Финч попросил моего разрешения пригласить Лилу на свидание.

Бонни присвистнула и покачала головой:

– И что ты ответил? Дай угадаю. Только через мой труп?

– Вообще-то нет.

– Правда?

– Да, правда. Почему вы так удивились? Я думал, вы верите, что нужно всех прощать. Не таить обид, и всё такое.

– Я-то верю, – сказала она, – а ты нет.

– Тоже верно, – ответил я. – Но я пытаюсь подавать хороший пример. Я предпочёл бы, чтобы Лила была похожа на вас, а не на меня. – Бонни улыбнулась. – Так что я хочу, чтобы она сама ему отказала. Сказала бы, что принимает извинения, но ничего общего иметь с ним не хочет. Надеюсь, эта история научит её уважать себя.

Бонни кивнула и сощурилась. Полуденное солнце высветило все морщины и складки её лица, и она стала гораздо старше, чем казалась мне раньше. Но, впрочем, ей теперь было под семьдесят – а это гораздо больше, чем за шестьдесят.

Теперь мне было сорок семь, и я подумал, что старость не за горами. Господи, да мне уже почти пятьдесят – как такое случилось?

– А если она согласится? Если он начнёт ей нравиться? – спросила она настойчиво, наклонившись, чтобы погладить одну из двух своих чёрных кошек, проходившую мимо.

– Думаю, я справлюсь, – сказал я. – С вашей помощью.

– Как вы думаете, она ему нравится? Или он… – Она задумалась, подбирая слово.

– Играет с ней?

Бонни кивнула.

– Да.

– Не знаю, – честно сказал я. – Может, и то и другое. Знаю, я слишком предвзят, но Лила – в самом деле особенная девушка.

Бонни сощурилась сильнее, задумалась.

– Что страшного может случиться, если они начнут встречаться?

– Он разобьёт ей сердце, – ответил я.

– Спаси господь. – Она саркастически ухмыльнулась, ясно давая понять, на что намекает.

– Это другое, – сказал я, не желая, чтобы она вновь принялась обсуждать мою личную жизнь. – У меня просто нет на это времени.

– Чушь, – ответила Бонни. – Люди находят время на то, что для них важно.

– Мне всё это неинтересно, – сказал я. – Ничего нового я уже для себя не открою. Хватит с меня, спасибо.

– Ох, была бы Нина свободна, – пробормотала она себе под нос, но я услышал.

– К чему это вы? – спросил я, хотя прекрасно понимал, к чему это она.

– Мне кажется, она тебе нравится.

– Ну да, нравится, – ответил я невозмутимо.

– Я имею в виду – по-настоящему нравится.

Я закатил глаза, пытаясь вспомнить, что вообще рассказал Бонни о Нине. Что она красивая? Что она намного приятнее своего мужа? Что она хорошо отнеслась к Лиле? Ни слова о моих к ней чувствах.

– Не будьте такой засранкой, – выпалил я и тут же устыдился, что назвал пожилую даму засранкой. Хотя, может, Бонни это даже понравилось.

– Ты это отрицаешь? – спросила она.

– Да, чёрт возьми, отрицаю. Во-первых, она замужем.

– Ну и что? – сказала Бонни. – Кого это останавливало?

– Цинично, – ответил я, думая, что в жизни бы не коснулся замужней женщины.

– А во-вторых?

– А во-вторых, она – мать этого засранца.

– Того засранца, который пригласил на свидание вашу дочь?

– Я же вам уже сказал. Я хочу, чтобы Лила сама принимала решения. И потом, может, если они с Финчем подружатся, Нина сможет больше общаться с Лилой. Это пойдёт моей дочери на пользу, разве нет?

Бонни кивнула и ухмыльнулась.

– Что? – спросил я.

– Ничего.

– Да уж скажите.

– Ты вообще ничего не чувствуешь к этой женщине? Ни малейшего интереса?

– Это неподходящее слово.

– А какое подходящее? – спросила она. – Что означает твоё выражение лица, когда ты о ней говоришь? Ты заинтригован?

– Тоже сильное слово… Ну, может, мне немного любопытно.

– Что именно?

Я пожал плечами.

– Не знаю. Мне хотелось бы узнать о ней побольше… например, почему она вышла замуж за этого сукина сына.

Бонни потёрла пальцами, намекая на деньги, и приподняла бровь.

– Ну да. Может быть, – сказал я. – Но мне кажется, не всё так просто. Она не похожа на охотницу за миллионерами. Тут, по-моему, что-то ещё. Как будто она… не знаю…

– Думаешь, он её вынудил? – спросила Бонни.

– Нет. Это уж слишком зловеще прозвучало. Но всё равно что-то тут не так. Они с ним явно не на одной волне… ну вот, например, она вряд ли рассказала ему, что мы с ней встретились. Ну и вообще. У неё такой вид, как будто она в ловушке. И несчастна. Очень несчастна.

Бонни кивнула, потом предположила:

– А если у неё к тебе возникнет романтическое влечение?

– Это исключено, – отрезал я как можно непреклоннее и вместе с тем задумался, каково это было бы – поцеловать Нину.

Вернувшись домой несколько часов спустя, я заметил, что Лила надела платье без рукавов, которого я раньше не видел.

– Красивое, – сказал я. – Ты куда-то идёшь?

– Да, – ответила она, – на концерт Люка Брайана. Если ты, конечно, не против.

– А с кем? – спросил я.

– С Грейс.

– А куда?

– В «12th & Porter».

Я кивнул.

– На чём поедете?

– Грейс подвезёт. Вообще я поеду к ней пораньше, чтоб успеть накраситься.

– Почему нельзя накраситься у нас?

– У неё ванная побольше.

– Ладно. Но не забывай, домой в одиннадцать.

– Я знаю, пап. – Она тяжело вздохнула.

Я пристально посмотрел на неё, потом сказал:

– Ладно, Лила, веселись… но, пожалуйста, без глупостей.

Потом, когда Лила уехала с Грейс, а я сделал кое-какие дела по дому, мне захотелось немного отвлечься от мрачных мыслей, и я принял несколько заказов на такси, в том числе в аэропорт и обратно. Все пассажиры были молчаливы, как я люблю.

Ближе к десяти пришёл новый заказ. Следовало отвезти пассажиров от «404 Китчен», ресторанчика в районе Галча, до № 308, бара на Галлатин-авеню. По опыту я знал, что повезу или влюблённую парочку, или дамочек, которые хотят повеселиться. Если второе, они, скорее всего, не замужем, потому что замужние, как правило, предпочитали веселиться по будням, не по выходным. Как бы то ни было, они, очевидно, поднабрались, поэтому и заказали такси.

Так и оказалось – подъехав к ресторану, я увидел двух женщин средних лет, сильно навеселе. Они обе не слишком грациозно плюхнулись на сиденье, и я окончательно убедился, что они пьяны, по всем отличительным признакам, в особенности шумному, громкому, глупому, без конца повторяющемуся диалогу. Я быстро понял, что дама постервознее была замужем, а вторая, симпатичнее, но, видимо, поглупее – то ли не замужем, то ли разведена. Я всё это узнал не потому, что вслушивался в их разговор, а потому, что их невозможно было не услышать. Они обсуждали какого-то типа, на которого наткнулись возле ресторана.

– Ты же поняла, кто это был, да? – спросила Замужняя.

– Неа. Кто?

– Гендиректор «Хедберга». У него куча денег и жена недавно умерла. От рака, – сказала она таким тоном, будто сообщала прогноз погоды на завтра.

Разведёнка вздохнула и сказала:

– Это тааак грустно.

– Ага. Значит, ему надо как следует утешиться. – Замужняя фыркнула.

– Джеки! Ты ужасна! – воскликнула Разведёнка, но, судя по всему, не слишком возмутилась, потому что обе сразу же переключили внимание на свои мобильники, точнее сказать, селфи, которых наделали возле ресторана.

Ну понятно, подумал я. Сейчас начнутся дебаты, что удалить, а что оставить.

И, разумеется, тут же услышал предсказуемую дискуссию:

– Удали!

– Почему тебе не нравится? Ты тут такая классная!

– Нет, у меня жирные руки! Удали сейчас же!

– Я могу обрезать.

– Только если обрежешь и моё бледное лицо.

– У меня есть отличное приложение…

И так далее, и так далее, пока Замужняя не заключила, а очевидно более фотогеничная Разведёнка не согласилась с большой неохотой, что ни одну из фотографий выкладывать не стоит. Поэтому они сразу же принялись поправлять причёски и макияж, готовясь к новой фотосессии и попутно обсуждая свои достоинства. Секунду спустя меня ослепила вспышка.

– Блин! – пробормотал я.

– Ой, простите. – Разведёнка придвинулась ближе и похлопала меня по плечу. – Мы вам мешаем?

– Да всё нормально, – ответил я, зная, что как раз такие женщины обычно ставят одну звезду[25].

– Может, ему нравится, – предположила Замужняя, как будто я не слышал. Вопреки здравому смыслу, я взглянул на них в зеркало заднего вида как раз вовремя, чтобы увидеть её выпавший из декольте бюст, столь же неимоверный, как вонь парфюма, которым обе дамы щедро себя облили.

– Сэр, в вашей машине часто делают селфи шикарные женщины? – с апломбом поинтересовалась Разведёнка.

Ну понятно, снова подумал я, готовясь к полноценному общению. С такими пассажирами всегда всё или ничего – они или в упор тебя не замечают, или пускаются в расспросы о моей жизни, что, в общем-то, лишь прелюдия к тому, чтобы обсудить со мной свою собственную.

– Реже, чем мне бы хотелось, – ответил я на автопилоте.

Обе рассмеялись, Замужняя наклонилась вперёд и сжала мою руку чуть пониже плеча.

– Простите, как вас зовут?

– Том, – ответил я. Она медленно протянула, можно сказать, пропела моё имя, потом сказала:

– Вы такой сильный. Вы за рулём накачали такие мускулы?

– Джеки! – пробормотала Разведёнка. – Ну конечно, он ходит в тренажёрку. Правда, Том?

– Вообще-то нет, – ответил я. Тем временем Замужняя принялась массировать моё плечо и шею.

– Джеки! – вновь сказала Разведёнка. – Не мешай ему вести машину.

– Но он такой классный! Почему ты не хочешь с ним пообщаться? Том, вы женаты?

Я ответил – нет, понимая, что в любом случае стал для них игрушкой.

– В разводе? Или никогда не были женаты? Расскажите свою историю, – потребовала Замужняя.

– У всех есть своя история, – сказала Разведёнка. – Правда, Том?

– Нет, – ответил я. – У меня нет никакой истории.

– О боже! – вдруг ахнула Разведёнка, и я на секунду подумал – может быть, она меня узнала. Может, я работал у неё дома или делал ей какую-нибудь мебель на заказ. Но потом увидел в зеркало, что она смотрит в телефон. – Кстати о женатых – знаешь, кто мне сейчас написал?

– Кто?

– Кирк Браунинг. Боже, у меня сейчас сердце выпрыгнет из груди.

Я крепче сжал руль. Мне часто приходилось становиться невольным свидетелем обличающих разговоров на заднем сиденье машины, и порой они касались лично меня. Но не сейчас. Это не имеет ко мне отношения, сказал я себе. Ни малейшего.

– Ой. Так у вас всё в силе? – спросила Замужняя.

– Ничего не в силе. Мы просто друзья, – сказала Разведёнка. – Он хочет поговорить, только и всего.

– А, ну понятно, – ответила Замужняя.

– У него сейчас трудный период. Вся эта история с Финчем и мексиканской девчонкой… ты же слышала?

Я закусил губу так сильно, что почувствовал вкус крови. Нет, это имело ко мне отношение.

– Слышала, конечно. И фото видела. Бедный Кирк.

– Почему бедный? – спросила Разведёнка, и на секунду я подумал, что она сейчас выскажется в защиту Лилы. Но она сказала: – Потому что у его сына проблемы? Или потому что женат на такой суке?

По всему моему телу прошла волна ненависти. Замужняя рассмеялась и ответила:

– Да уж, сука она редкостная. Что она о себе воображает? Как будто это её деньги, а не его.

– Сказать секрет? Она выросла в трейлер-парке[26].

– Правда, что ли? – удивилась Замужняя.

– Ага. Уверена.

– Она вроде еврейка?

– Да ладно? – Разведёнка ахнула. – Да уж, такое комбо не каждый день увидишь. Еврейка из трейлер- парка.

Обе расхохотались, потом Разведёнка спросила:

– Как думаешь, что дальше будет?

– С Ниной? Или с Финчем? Уверена, им обоим крышка… Я слышала, директор той школы – жуткий либерал.

Я так сжимал руль, что побелели костяшки пальцев. Меня вновь потрепали по плечу, на этот раз Разведёнка.

– Вы рады, что все эти белльмидские страсти вас не касаются? – спросила она.

Я разжал челюсти и пробормотал:

– Вы удивитесь, но…

– О боже. Вы слушали наш разговор? – спросила она самодовольно.

Я хотел включить дурачка, но не смог.

– Да, – ответил я и чётко, внятно добавил: – И в целом я с вами согласен. Я не думаю, что Финчу сойдёт с рук то, как он поступил с этой девушкой. Которая, кстати, совсем не мексиканка, хотя это не имеет значения.

В машине воцарилось молчание.

– Так вы знаете эту девушку? – наконец спросила Замужняя, внезапно протрезвев.

– Да, – ответил я и выдержал паузу, пока подъезжал к бару и ставил машину на парковку. Лишь закончив, посмотрел на них через плечо и добавил:

– Это моя дочь. Так что я знаю её очень хорошо.

Едва они вышли из машины, я позвонил Нине, кипя от ярости и желая поскорее рассказать ей обо всём. Но за несколько секунд, прежде чем она ответила, я успел успокоиться и изменить своё решение. Как бы меня ни взбесило то, что я услышал (я злился не только за Лилу, но и за Нину), вмешиваться в чужой брак я не собирался. Им и так приходилось непросто.

– Алло? – наконец сказала она. – Том?

– Да. Привет. – Я удивился тому, как её голос волновал меня и в то же время успокаивал.

– Всё хорошо? – спросила она.

– Да, – ответил я, – всё нормально. – Я просто хотел ещё раз сказать спасибо за то, что вы сегодня пришли… вместе с Финчем, – сказал я. Потому что мне надо было с чего-то начать. И потому что я в самом деле был ей благодарен.

– Это вам спасибо, – сказала она. – Так мило с вашей стороны дать ему шанс… это просто потрясающе.

– Всегда пожалуйста. Слушайте… я не думал, что уже так поздно. Простите. Я вас не разбудил? Или, может, вашего мужа? – Я напрягся при мысли о нём. Мне ужасно захотелось повстречать его в тёмной аллее.

– Нет, всё в порядке. Вы никого не разбудили. Кирк вообще не в городе. Он много путешествует… А я просто сидела… читала…

– Очень мило, – ответил я, и хотя мне в самом деле казалось милым сидеть и читать в субботний вечер, Нина представилась мне очень одинокой.

– А вы? – спросила она. – Что вы делаете?

– Да так, работаю.

– У кого-то дома? Или получили заказ на мебель?

– Ни то, ни другое. Я иногда ещё подрабатываю таксистом в «Убере». Лёгкие деньги, гибкий график, да и просто люблю водить машину. Это меня успокаивает. – Хотя все эти утверждения были правдой, я всё же почувствовал себя как-то неуверенно.称

– Понимаю, – сказала она. – Я тоже люблю водить.

Моё сердце бешено забилось. Я стал осторожно подбирать слова:

– Так вот. Такой… забавный случай… в общем, я подвёз пару ваших знакомых.

– Правда? И кого же?

– Одну зовут Джеки.

– Джеки Ален?

– По-моему, да. – Я попытался вспомнить фамилию заказчицы. – Высокая блондинка. Пышные волосы. Пышный… бюст.

– Да. Это она. – Нина рассмеялась.

– Как зовут другую, я не знаю. Не особо примечательная внешность. Сильный южный акцент. И вроде бы она в разводе.

Нина вздохнула.

– Это, к сожалению, не сильно проясняет ситуацию.

– Да. Думаю, нет.

– Подождите… как вы выяснили, что я знаю Джеки?

– Ну так вот, забавная история… не в том смысле, что ха-ха какая забавная… нет, в плохом смысле, – пробубнил я.

Она ничего не ответила. Молча ждала.

– В общем, разговор зашёл о Финче и Лиле… об этой истории…

– О господи, нет, – сказала она.

– Да.

– И что они сказали?

– Может быть, вам будет неприятно услышать… – Я задумался, станет ли она на меня давить, и смутно понадеялся, что станет.

– Люди так любят сплетни. – Она вздохнула.

– Это да. – Я старался думать о чём-то другом. Например, о том, как деликатно закончить разговор.

Но она шёпотом произнесла моё имя с вопросительной интонацией.

Я затаил дыхание.

– Да, Нина?

Она помолчала, потом сказала:

– Так, ничего… я просто рада, что вы мне позвонили.

– Правда? – спросил я.

– Да. Очень. Спасибо.

– Всегда пожалуйста, – ответил я и, чувствуя в душе немыслимую тяжесть, заставил себя с ней попрощаться.

Глава шестнадцатая Лила

– Уау! Это было о-фи-генно! – крикнула я, перекрывая звон в собственных ушах, когда мы все четверо вышли из клуба и направились к машине Финча. Я и раньше была на концертах, на галёрках, как выражался папа; оттуда я могла видеть всё происходящее лишь на экране, но даже это было потрясно. А сегодняшний концерт… он был просто невероятным. Во-первых, в клубе было всего человек триста. Во-вторых, мы сидели так близко, что я видела каждый волосок в бороде Люка, и швы на его джинсах, и капли пота на щеках. Это был, вне всякого сомнения, лучший вечер в моей жизни, и дело было даже не столько в Люке Брайане, сколько в Финче. Ни одна звезда не покорила бы моё сердце, как Финч, когда зазвучал хит «To the Moon and Back» и он обнял меня. Не как девушку, скорее по-дружески – так мы обычно обнимались с Грейс. Но его близость сводила меня с ума. – Просто офигенно, – повторила я, не в силах поверить.

– Ну да, атмосферно, – сказал Финч спокойно и со знанием дела.

– Так классно! – воскликнула Грейс. Они с Бью шли впереди, и её волосы, собранные в хвост, качались перед моим носом туда-сюда. – Он просто секс-бомба.

– Ой, ну спасибо, – польщённо сказал Бью. Грейс рассмеялась и пихнула его локтём.

– Да не ты, болван! Люк!

– Эй, полегче, – Бью прижал ладонь к сердцу, – что ещё за «болван»? Кто так говорит на свидании?

– Мы не на свидании, – ответила Грейс, продолжая шутливый флирт, который начался ещё на концерте. – Меня даже не ты пригласил, а Лила.

По сути, она была права. Когда Финч позвонил насчёт концерта, он сказал, что билетов четыре и я могу взять с собой подружку. Я имела неосторожность передать Грейс весь наш разговор, и она сказала, что ей эта ситуация кажется довольно странной.

– Почему Бью, например, не позвал свою девушку? – спросила она.

– Не знаю, – пробормотала я. – Может, ему нравишься ты.

– Сильно сомневаюсь, – сказала Грейс, но я видела, что эта мысль ей приятна. – А Финч почему не позвал Полли?

– Они расстались.

– Когда? – спросила она с подозрением. – И почему я только теперь узнаю?

– День или два назад, – сказала я, быстро приняв решение не рассказывать ей всех подробностей. Я не хотела ей врать, но не хотела и нарушать обещание, которое дала Финчу. Во всяком случае, пока. Я сказала себе, что смогу рассказать ей обо всём после концерта. В зависимости от ситуации.

– Мне кажется, он просто хочет исправиться. Ну, вроде как… загладить свою вину, – промямлила я.

– Ладно. Думаю, я пойду с тобой, – заявила она, явно заинтригованная выпавшей возможностью отправиться на концерт в компании самых крутых старшеклассников. – Но ты не возлагай очень уж больших надежд, о′кей?

– Господи, да нет, конечно… – но всё-таки я безнадёжно надеялась.

– И что ты этим хочешь сказать? – заявил Бью. – Что мы щас не пойдём к тебе домой?

Это была не первая дерзость за сегодня с его стороны, но, наверное, самая большая. Грейс возмущённо пискнула, потом рассмеялась и толкнула его бедром – рискованная затея, учитывая, что ростом она приходилась ему по грудь.

– Ты-то уж точно нет.

– Ого! Для лесной нечисти ты очень сильная, – сказал Бью, делая вид, будто вот-вот упадёт.

– Какой такой нечисти? – спросил Финч, который шёл позади меня.

– Ну такой, мелкой. Типа гномов там, всякой другой фигни. – Бью рассмеялся, пихнул Грейс локтем и поинтересовался: – Сколько ты весишь? Явно меньше, чем твоя одежда.

– Откуда мне знать. Я никогда не взвешиваюсь без одежды, – сказала Грейс, особенно подчеркнув последние слова, будто хотела, чтобы он представил её голой.

Когда мы подошли к машине Финча, припаркованной возле тренажёрного зала, он сказал:

– Лила сядет спереди.

– Отлично, – ответил Бью и открыл дверь Грейс, пока Финч открывал дверь мне. – А я – со своей девушкой.

– Я не твоя девушка. – Грейс хихикнула и забралась в машину.

– Это мы ещё посмотрим, – сказал Бью, вслед за ней усаживаясь на заднее сиденье.

– Ну-ка подвинься. – Она рассмеялась и чуть толкнула его в сторону.

– Да мне и так неплохо. – Он притянул её к себе, она вновь пихнула его локтем. Финч тем временем сел на водительское место, аккуратно пристегнул ремень, завёл машину и, поставив ногу на тормоз, посмотрел на меня, потом в зеркало заднего вида.

– Ну, куда теперь? – спросил он. – Хотите перекусить? Может, во «Флипсайд» или в «Дабл Догс»?

– О даааа! Во «Флипсайд», – откликнулась Грейс. Краем глаза я увидела, что они с Бью уже вовсю обжимаются.

– Что скажешь, Лила? – спросил Финч.

Я посмотрела на экран телефона. До десяти оставалось десять минут.

– Да, можно, – неуверенно пробормотала я наконец, пытаясь рассчитать время и расстояние – и то и другое мне никогда не удавалось. – Но мне надо быть дома в одиннадцать.

Я уже пару раз говорила, что у меня с этим плохо, но никогда не уточняла, насколько именно.

– В о-дин-над-цать? – завопил Бью, вытаскивая из-под моего сиденья чёрный рюкзак, который я только что заметила.

– Да, я знаю, это паршиво, – промямлила я. Меня не особенно оправдывало даже то, что я жила в другой части города. – Ладно, спрошу папу, может, он разрешит подольше.

– Можешь ночевать у меня, – предложила Грейс.

Я покачала головой, нисколько не сомневаясь, что ночевать у Грейс он точно не разрешит, особенно зная, чем кончилась наша с ней прошлая встреча. Поэтому я отправила ему сообщение:

Только закончилось, умираю с голоду. Можно мы заедем поедим? В 11 буду у Грейс, а дома попозже?

Для большего эффекта я добавила несколько умоляющих смайликов и стала ждать, пока он наберёт сообщение. Отличительная черта переписки с папой – он печатает мееееееееееедленно. Неважно, каким коротким будет его ответ – ожидать придётся целую вечность.

И как обычно, ответил он лаконично и по делу:

Нет. В 11 домой. Папа.

– Уфф, – сказала я и зачитала это сообщение голосом, каким обычно изображала папин, – то ли ботана, то ли сержанта.

Финч расхохотался.

– Он всегда подписывает сообщения «папа»?

– Ага. – Я хихикнула.

– Офигеть! Ну ладно, отвезу тебя к Грейс, – и Финч включил на телефоне песню Люка Брайана.

Когда мы выехали с парковки и он повёл машину по Гранди-стрит, ко мне понемногу начало возвращаться отличное настроение. Финч не стал издеваться над нашими семейными порядками; похоже, его вообще ничего не беспокоило, кроме Бью, щёлкавшего электронной сигаретой оранжевого цвета, которую он в клубе не выпускал изо рта. Несколько секунд спустя машина наполнилась дымом, так что пришлось открыть до половины два задних стекла. Обернувшись, я увидела, что Грейс затянулась и замурлыкала:

– Как вкусно!

– Ну, раз это вкусно, может, попробуешь что-нибудь ещё? – спросил Бью.

– Фу! Гадость! – Грейс рассмеялась и отдала ему сигарету.

– Никто не хочет? – Наклонившись вперёд, Бью протянул нам сигарету. Я долго смотрела на неё, борясь с искушением, но всё же нашла в себе силы и покачала головой.

– Нет, спасибо, – сказала я осторожно. – Не сегодня.

– А ты, бро? – Бью сунул сигарету Финчу.

– Неа, – пробормотал Финч, читавший что-то на смартфоне. Потом оторвался и добавил: – Не видишь, я везу ценный груз?

Он улыбнулся мне, но тут же снова уткнулся в телефон, одной рукой набирая текст. Я смотрела в окно. Грейс внезапно возмутилась:

– Ну, раз мы такой уж ценный груз, так может, ты перестанешь набирать сообщения за рулём?

Её тон был не на шутку грубым. Я посмотрела на Финча – он, сконфузившись, уронил телефон на сиденье, потом засунул под левое бедро. В машине повисло напряжение. Я откашлялась и сказала:

– Она просто шутит.

– Нет, – отрезала Грейс. Я обеспокоенно взглянула на неё, но она всерьёз настроилась нудеть. – Переписка за рулём убила больше человек, чем вождение в пьяном виде.

– Господи, Грейс, успокойся, – прошептала я, краем глаза следя за реакцией Финча.

– Да не, она права. – Он подмигнул мне и одарил одной из самых очаровательных улыбок. – Плохая привычка. Сорри, девчонки.

– ЦЕННЫЙ груз? – прошипела Грейс, когда спустя пятнадцать минут нас высадили возле её дома, и сделала вид, будто её сейчас вырвет.

Конечно, она цитировала Финча, но я не понимала, что с ней произошло и почему из беззаботной тусовщицы она за десять минут и три мили превратилась в настоящую занозу в заднице, испортив всё веселье.

– Ты чокнулась, что ли? – спросила я. По дороге к её машине я отправила Финчу сообщение, ещё раз поблагодарив за билеты.

– Нет. Скажем так, я просто хорошо умею читать чужие сообщения.

– И что это значит? – Я обвела её взглядом. – Мне скрывать нечего. – Я продемонстрировала ей свой смартфон. – Я просто написала – спасибо за билеты. Раз уж ты забыла это сделать.

– А я сейчас не про тебя. Я про Финча. Я видела, как он пишет Полли, – сказала она. – В машине. Он держал телефон так, чтобы ты не могла прочитать, но мне всё было видно.

У меня упало сердце. Я спросила, что именно она увидела.

– Ну, я увидела, что он пишет Полли, и слово «люблю», и смайлик с поцелуем, и ещё слово «отстой».

– Отстой?

– Ну да. Отстой.

– О чём это он? – спросила я, и до меня тут же дошло, что это может быть о ком-то, а не о чём-то.

– Не знаю. Какая разница? Концерт – отстой. Свидание – отстой. Вечеринка – отстой. Попытка сделать вид, что с кем-то порвал, которую тут же спалили, – отстой.

– Ладно, – сказала я. – Во-первых, он мог назвать отстоем всё что угодно, и не обязательно это имеет отношение к нам. Во-вторых, они расстались.

– Сомневаюсь, – ответила Грейс, поправляя ремень сумки от «Миу Миу». – Очень сильно сомневаюсь.

– О господи, Грейс! Ну, подумаешь, писал ей. А что он должен делать? Заблокировать её? – Пусть у меня никогда не было серьёзных отношений, но я понимаю, как это бывает. Редко когда люди сразу обрывают все контакты. Они продолжают общаться, ругаться, пытаться все вернуть и даже порой сходятся, чтобы потом снова разойтись.

– Я не говорю, что надо было её заблокировать. Но если ты расстался с человеком, ты не станешь ему говорить, что любишь его. И писать гадости про девушку, которую пригласил на свидание. Блин, Лила, он написал ей «отстой»!

– Ну… может, ему её жалко. Может, он волнуется за неё… Может, он всё-таки ещё её любит…

– Ага. А может, они с Бью просто тебя развели. С этими билетами.

– Блин, Грейс, я офигенно повеселилась! Просто офигенно.

– Стопудово Финч веселится ещё больше. Стопудово он прямо щас к ней едет. И стопудово она даже не в курсе, что сегодня он был с тобой. А может, и в курсе. Может, она тоже в этом замешана.

– Ладно, – сказала я и посмотрела на телефон. – Уже десять сорок. Мне пора домой. Ты в порядке? Подвезёшь меня?

– Ну да. Что такого, я только один раз затянулась.

– Я не об этом. Просто… ты явно не в настроении. Почему ты так на меня злишься?

– Я злюсь не на тебя, а на них, – сказала она, когда мы уже стояли плечом к плечу возле белого джипа, который ей недавно подарили родители безо всяких на то причин.

– На них? Значит, и на Бью тоже? Мне показалось, ты на него запала.

– Я на него не запала, – ответила она, так и не открыв дверь машины. – А если и да, так это было до того, как он назвал нас отстоем.

– Так он нас назвал отстоем или не нас?

Она не ответила. Молча смотрела на меня, не сводя взгляда.

– Ладно, Грейс. Папа правда заморочен на этом своём комендантском часе. Хочешь, позвоню ему и он меня заберёт? Может, он и так уже едет к нам…

Я никому не говорила, что папа подрабатывает таксистом. Даже Грейс. Но в тот момент мне было наплевать, что она подумает.

– Нет, я тебя подвезу. – Она наконец села в машину. Забираясь вслед за ней, я ощутила запах нового автомобиля и вслед за ним – горечь несправедливости. Я никогда не завидовала Грейс, но сейчас все признаки её богатства меня раздражали. И пафосное, циничное мировосприятие – тоже. Может быть, для неё, дочки продюсера, этот концерт ничего не значит. Может, у неё впереди ещё куча концертов и лучшие места в первом ряду. Но мой сегодняшний праздник она не испортит. Мне хотелось сохранить о нём хорошие воспоминания.

Какое-то время мы ехали молча. Потом она откашлялась и сказала:

– Прости, Лила. Я просто не хотела, чтобы тебе было больно. Ещё больнее.

– Я знаю, – ответила я. – Но всё сложнее, чем ты думаешь.

– То есть? – Она пожала плечами и крепче сжала руль.

– Ну вот так, – сказала я.

– То есть? – снова спросила она.

Я сглотнула, чувствуя, что нуждаюсь в её поддержке и одобрении. Без Грейс я была бы в Виндзоре никем, и мы обе это понимали.

– Если я кое-что тебе скажу, обещаешь никому не говорить? – спросила я, заранее зная, что она разболтает, и может быть, в глубине души надеясь. Может быть, она скажет мистеру Кво, или школьному психологу, или кому-то из друзей. Может быть, тайное станет явным.

– Само собой, – сказала она.

– Хорошо. Ладно. Вот как было дело. – Я помолчала, сделала несколько глубоких вдохов. – Финч меня не снимал. Не комментил. И фото никому не отправлял.

Она пристально посмотрела на меня, вскинула вверх брови, потом вновь перевела взгляд на дорогу.

– А кто тогда?

– Полли, – сказала я. – С его телефона.

Я ожидала, что она изменится в лице – ну, во всяком случае, смягчится, – но она что есть силы хлопнула по рулю и расхохоталась.

– О господи! Это он тебе сказал?

– Да.

– И ты купилась?

– Да. Я ему верю, – ответила я и выложила всё остальное. Что он не пытается выкрутиться, он просто хочет, чтобы я знала правду. Что он готов взять на себя вину, потому что волнуется за состояние Полли.

– Ох, Лила. Я думала, ты лучше нас всех знаешь законы улицы. – Она покачала головой.

– Почему это я знаю законы улицы? – Я чувствовала, как горит всё моё лицо. – Потому что я выросла не в том районе? Потому что мой отец – одиночка, плотник и водитель «Убера»?

– Это-то тут при чём? – вскинулась Грейс.

– Да забей, – сказала я, понимая, что реагирую слишком остро. Может, я слишком большое значение придала её словам. Может, Грейс просто имела в виду, что обычно я хорошо разбираюсь в людях. Может, всё это вообще не имело никакого значения и я просто себя накрутила. – Давай не будем об этом, ладно?

– Да. Конечно. Давай не будем, – сказала Грейс, и я не могла не заметить в её словах пассивной агрессии. – Не вопрос.

Но чёрта с два. Двадцать минут спустя, когда я уже была дома и не знала, что думать о Финче и о себе самой и вообще чувствовала себя паршивее некуда, Грейс прислала мне три фото машины Финча, припаркованной возле большого кирпичного дома, с подписью: Смотри, кто приехал к Полли.

У меня упало сердце. Одно дело – переписываться с бывшей, другое – ехать к ней, после того как он отвёз нас домой. Я всё ещё не сомневалась, что фото сделала Полли, но всё это не имело значения. Было очевидно, что Грейс права и что они действуют сообща. Билеты на Люка Брайана были только приманкой. С целью меня подкупить.

Я принялась прокручивать переписку с Финчем начиная с часа дня, когда он спросил, какая музыка мне нравится.

Всего понемногу, ответила я. Мне так хотелось показаться продвинутой. Я читала и морщилась. Почему я хотя бы не дала понять, что завоевать меня не так уж просто?

Финч: Топ-5 любимых певцов?

Я: Это сложно!!! Их так много!!!

Финч: Ок. Топ-5 тех, кого недавно слушала.

Я: Уолкер Хейс, Бруно Марс, Яна Крамер, Джейсон Олдин и Кирби Роуз (новенькая, но классная).

Финч: Отпад! Значит, любишь кантри?[27]

Я: Ага.

Финч: А Люка Брайана любишь?

Я: Люблю.

Финч: Он сегодня выступает. Не хочешь сходить?

Я: Серьёзно?

Финч: Ну да. А что? Ща гляну, есть ли билеты.

Я: Воу! Было бы офигенно!

Финч: Есть 4 штуки! Возьмём Бью и твою подругу?

Я: Дааа! Ща спрошу у Грейс.

Я: Грейс ЗА!

Финч: Класс! Ты сказала ей насчёт Полли?

Я: Сказала, что вы расстались.

Финч: А всё остальное?

Я: Неа.

Финч: Спс. Не хочу всех этих соплей. Хватит с меня!

Я дочитала переписку, остаток которой сводился к обсуждению маршрута до клуба. Последнее сообщение было от меня – я благодарила Финча. Конечно, мне ещё предстояло получить ответ. Я представила их с Полли. Может, они обжимаются, а может, просто смеются надо мной. Я почувствовала, что мне нужно что-то сделать. По меньшей мере сказать, что я не такая идиотка, как он думает. В голове толкались фразы, которые я могла бы ему написать, но я обошлась лишь ядовитым вопросом: Веселишься?

Я смотрела на экран и ждала. Секунды становились минутами. Когда я уже решила сдаться и отправиться в душ, телефон зазвонил. Это был он. У меня тряслись руки. Я сухо сказала: привет.

– Привет, – ответил он беззаботно.

– Где ты? – спросила я, сев на пол спальни.

– В машине, – сказал он. – Еду домой.

– Откуда ты едешь? – Я подтянула к себе колени, обвила их левой рукой, а волосы, свесившись мне на лоб, отгородили меня от мира.

– Подвёз Бью. Мы всё-таки пошли во «Флипсайд». – Он врал так беззастенчиво, что по спине у меня прошёл холодок. – А почему ты спрашиваешь?

– Почему? Нет, лучше ты скажи почему. Почему ты мне врёшь?

– С чего ты взяла, что я вру?

– С того, что ты врёшь. – я пыталась держаться как Грейс. Как любая сильная девушка. По крайней мере как девушка, которую это не в силах задеть. Я вспомнила маму – ей всегда всё было пофигу. Во всяком случае, она никогда мне не жаловалась.

– Ты о чём вообще? – спросил Финч.

– Я знаю, где ты сейчас был. После того, как отвёз нас с Грейс. Я не тупая.

Я ждала новой лжи – ведь так делают все лжецы. Но он сразу же сдался.

– О′кей, Лила. Ты права. Прости меня. Я был не с Бью. И во «Флипсайд» не ездил. Я поехал к Полли.

– Ты засранец, – сказала я, чувствуя, как слёзы наворачиваются на глаза. – Просто засранец.

Он ничего не ответил, но я знала – он всё ещё на связи. Помолчав немного, он вздохнул и сказал:

– О′кей. Можно мне всё объяснить?

– Нет, – отрезала я и велела себе тут же сбросить звонок, уже зная, что не смогу. Я сидела на полу, ждала, слушала и смутно надеялась – всё ещё.

– Полли знает про тебя, – сказал Финч.

– Что именно?

– Знает, что я был с тобой на концерте. Знает, что ты мне нравишься. И… – Финч выдержал паузу, и надежда вспыхнула в моей груди с такой силой, что я почувствовала, как моё сердце вот-вот взорвётся, – знает, что я расскажу всю правду о том, как она с тобой поступила.

Глава семнадцатая Нина

Едва Финч ушёл на концерт, я налила себе бокал вина. Мне подумалось, что я пью слишком часто и что пить в одиночестве – признак «проблемы», от которой, как мне порой казалось, страдает Кирк. Но с другой стороны, вино, как и кофе, больше ритуал, чем что-либо другое, тем более если выпиваешь всего пару бокалов.

Потом позвонила Кирку, потому что мне было одиноко. Но больше – потому что мне не хотелось иметь секретов от мужа. Неважно, какие ошибки он совершил. Я должна быть с ним честной. Но он не взял трубку. Поэтому я отправила сообщение, выразив надежду, что ему получше.

Несколько минут спустя он мне перезвонил. То есть это я так подумала. На самом деле он случайно нажал на вызов. Я несколько раз позвала его по имени, но это не сработало (это никогда не срабатывало), и я больше от скуки, чем из любопытства или беспокойства, прислушалась к шуму на заднем плане.

Даже услышав женский голос, я сказала себе – не надо торопиться с выводами. Да, он сказал, что у него мигрень и он хочет отлежаться. Но это не обязательно означает что-нибудь гадкое. Например, это может быть консьержка, которая принесла ему лекарство из ближайшей аптеки.

Объяснение, связанное с индустрией сервиса, прослужило мне несколько секунд. Потом разговор продолжился, и я услышала в нём нотки дружеского общения. Говорил в основном Кирк, женщина смеялась. Я вспомнила, что мой муж может быть весёлым и обаятельным, и ощутила острую тоску по былым временам, как тогда, при виде закрытой двери в спальню Финча. Я уже не помнила, когда в последний раз Кирк так оживлённо мне что-то рассказывал, к тому же что-то забавное. Я попыталась разобрать слова, но это было невозможно. Голоса то повышались, то понижались, будто они шли или ехали в машине.

Потом звуки внезапно стали чётче и громче, и я услышала, как женщина сказала «солнышко», а мой муж ответил: «вот дерьмо» и сбросил звонок.

Я всё ещё старалась уцепиться за соломинку. Может быть, мне только послышалось это «солнышко». Может быть, он по другому поводу сказал «вот дерьмо». Может, не туда свернул. Или наступил на жвачку. Или обнаружил, что оставил кредитку в магазине, где покупал мне конфеты в подарок. Мало ли что. Люди то и дело говорят «вот дерьмо» в связи с чем угодно. А некоторые люди называют солнышками всех подряд. Я ведь не услышала звуки секса. Или признание в любви. Это ничего не доказывало. Может, он не сбросил звонок. Может, связь оборвалась.

Я уже и раньше практиковала подобные упражнения на доверие и гордилась тем, что всегда могу оправдать мужа – это доказывало мою уверенность в себе и убеждённость в его порядочности. Но в тот момент я не чувствовала ни гордости, ни уверенности, допивая вино и ожидая, когда он перезвонит.

Когда прошло несколько минут, а телефон всё ещё молчал, я сказала себе – надо принять меры и позвонить ему ещё раз. Он снова не ответил. Я отправила сообщение, потом ещё одно. И ещё.

И тут наконец распсиховалась – ну то есть, я имею в виду, распсиховалась на свой манер: сидя неподвижно и глядя в одну точку, представила себе, как Кирк целует женщину моложе и красивее меня. Потом сказала себе, что её возраст и красота значения не имеют. Измена есть измена. Может быть, если она моя ровесница или даже старше, если у неё большой жизненный опыт и она многого добилась, это ещё больнее.

Наконец он позвонил. Я набрала в грудь побольше воздуха и сказала: привет.

– Привет. Что случилось? – спросил он так беззаботно, что его вина стала ещё очевиднее.

– Ничего, – сказала я. – Где ты?

– Что ты имеешь в виду? – Он зевнул, но как-то ненатурально. Во всяком случае, переигрывал.

– Я имею в виду, где ты.

– В Далласе.

– Где именно в Далласе?

– В своей комнате.

– В каком отеле?

– «Мансион» на Тёртл Крик, – ответил он. – Я всегда там останавливаюсь.

– С кем ты?

– Один.

– С кем ты был час назад? Когда случайно набрал мне?

– Я случайно тебе набрал?

– Да, Кирк.

– Хм… да? Час назад? А, я был с Джеральдом Ли.

– Я слышала женский голос, Кирк.

– Ты мне дашь договорить?

– Ну, договаривай.

– Я был с Джеральдом и его невестой. Я говорил, что он собрался жениться?

– Нет, – сказала я, пытаясь вспомнить, когда он вообще в последний раз упоминал Джеральда, друга времён колледжа и отличное алиби. – Точно не говорил.

– Ну так вот, мы зашли перекусить…

– Ты же говорил, у тебя мигрень.

– Ну да, у меня и сейчас мигрень. Но мне надо было поесть. А теперь я собираюсь снова лечь в кровать. – Его голос внезапно стал приглушённым и торопливым.

– Бедненький, – сказала я как можно неискреннее.

– Да всё нормально. Скоро пройдёт, – ответил он. – Дома всё хорошо?

– Конечно. – Я помолчала, прислушиваясь к подозрительной тишине на заднем плане. Представила, как он лежит в мраморной ванне, а в соседней комнате его кто-то ждёт. А может быть, она рядом с ним в постели, вслушивается в каждое моё слово, чтобы потом обсудить его с Кирком.

– Ну и хорошо. Отлично. До завтра?

– Да, – пробормотала я, потом заставила себя произнести три слова, которые мне хотелось говорить меньше всего: я тебя люблю. В ту секунду они не казались мне правдой. Скорее проверкой – мне нужно было услышать, что он ответит.

– Я тоже, – только и сказал он, с блеском выйдя из положения.

Несколько секунд спустя телефон снова зазвонил. Я надеялась, что Кирк захочет извиниться за грубость, всё уладить, поговорить со мной. Но это оказался Том. Я удивилась и сказала: привет.

Его голос был напряжён. Он вновь принялся благодарить меня за утренний визит. Я, в свою очередь, поблагодарила его, что разрешил нам прийти. Повисло неловкое молчание, а потом он рассказал мне неприятную историю о том, как подслушал разговор двух женщин, которых я едва знала. Что-то по поводу Лилы, Финча и всего этого происшествия. Но мне было приятно услышать его голос в тяжёлый период, когда я чувствовала лишь панику и одиночество.

Чуть приободрившись после недолгого разговора, я отправилась в кабинет Кирка; тоска сменилась решимостью. Я села на стул, покаталась взад-вперёд, глядя на аккуратные стопки бумаг, на оловянную карандашницу, где стояли лишь чёрные шариковые ручки «Пилот». По очереди выдвинула все ящики стола. Три слева, три справа и один длинный, узкий в середине. Я не знала, что ищу, но методично исследовала всё. Ничего подозрительного я не обнаружила, но отсутствие доказательств списала скорее на дотошность Кирка, чем на его невинность. Включила его ноутбук. Там я тоже не ожидала увидеть ничего особенного – он ведь знал, что я знаю пароль. Но всё-таки на всякий случай проверила почту, пролистала ряд имён и скучную переписку по работе.

И вот, когда я уже собиралась сдаться, я нашла сегодняшнее сообщение от Боба Тейта, знакомого брокера Кирка. Я кликнула по нему и увидела долгую переписку между Бобом, Кирком и Финчем, после чего в голове у меня сложилась история, совершенно не похожая на ту, что мне рассказал сын. Если вкратце, Финчу нужны были четыре билета на концерт (а не два), чтобы наладить отношения с Лилой Вольп (она могла не согласиться, если их было бы только двое). Кирк переслал это сообщение Бобу, тот очень высокопарно объяснил, что цена непомерно высока, потому что они намерены приобрести билеты в последний момент, а допуск на концерт ограничен. Кирк ответил – не вопрос, он расплатится, когда приедет в город.

Сукин сын, сказала я вслух, постепенно осознавая чудовищность их предательства. Мои близкие люди, муж и сын, сговорились, не сказав мне ни слова. Мне подумалось, что сегодня утром я и сама сделала то же самое – затащила сына к Вольпам, не сообщив об этом мужу. Подговорила сына соврать отцу, во всяком случае, смолчать. Но мне казалось, что разница очевидна. Я хотела совершить правильный поступок и показать сыну, как это важно; Кирк же, как всегда, просто манипулировал другими с целью получить своё.

Убеждать себя не имело смысла. Мой супруг, которого я когда-то считала деловым, ответственным, просто очаровательным, на деле умел только пользоваться людьми и врать им. И хуже всего было то, что всему этому он учил нашего сына.

Мне всегда представлялось, что браки распадаются как-то драматично, после бурных ссор или неопровержимых (посерьёзнее, чем случайный звонок) доказательств измены. Но в тот самый миг, в тишине кабинета Кирка, ожидая, когда наш сын вернётся с концерта, где был с девушкой, с которой подло поступил и которой теперь пытается манипулировать – именно в тот миг я всей душой и телом почувствовала, что у нас с Кирком всё кончено.

Я хотела развода. Я устала. Я так устала.

Утром меня разбудил бессвязный сон о Томе, и я внезапно вспомнила, что вчера он мне звонил. Этот звонок среди смятения и неразберихи тоже казался мне сном. Взяв с тумбочки телефон, я начала писать Тому сообщение, в котором признавалась, что у меня был тяжёлый день, и просила прощения, если была слишком груба. Перечитав сообщение, я его удалила. Оно показалось мне совершенно неподобающим.

Неподобающим.

Я повторила про себя это слово и подумала, до чего оно омерзительно. Самое любимое слово Кэти и всех её фанатичных приятелей, обозначающее всё, что они осуждали. Она надела на свадьбу неподобающее платье… Они выбрали неподобающие книги для подростков… Нельзя вести при детях неподобающие разговоры… Она разместила неподобающий пост о политике… Обсуждать с одиноким, привлекательным мужчиной вчерашний пьяный разговор? Совершенно неподобающе!

Ну и к чёрту, хватит с меня быть подобающей, подумала я и набрала номер Тома, надеясь, что он ответит. И он ответил почти сразу же.

– Привет. Это Нина, – сказала я, чувствуя, как взмокли ладони.

– Привет.

– Я вас не разбудила?

– Нет, – сказал он. – Я уже давно встал.

– Вот как, – ответила я.

– У вас всё нормально? – спросил он.

– Да. Я просто вспоминала ваш звонок… и рассказ про этих женщин.

– Надо было держать рот на замке, но…

– Но вы не стали, – закончила я, чувствуя, как моё уважение к нему становится всё сильнее.

– Совершенно верно. – Он рассмеялся.

– И что вы им сказали?

– Только факты. Что я её отец. И что она не мексиканка. – Он начал было говорить что-то ещё, но осёкся.

– Что?

– Нет, ничего.

– Вы хотели что-то сказать.

– Да, – ответил он. – Хотел.

– Ну так? Расскажите!

– Это… по поводу вашего мужа.

– Так? – Я боялась услышать что-то ужасное и вместе с тем надеялась услышать подтверждение своих мыслей. Скажи что-нибудь плохое о человеке, от которого я ухожу.

– Наверное, мне не стоило в это вникать. Это не моё дело, – сказал Том, – и ещё больше осложнит нашу… ситуацию.

– Нашу ситуацию? – повторила я, думая, что он имеет в виду. Только ли наших детей и собрание во вторник или же нашу странную связь?

– Ну, вы понимаете… вообще всё, что происходит, – уклончиво ответил он.

– Да. – Моя голова кружилась от бессильных попыток уловить подтекст.

Какое-то время мы оба молчали, потом он прокашлялся и сказал:

– Послушайте, эти женщины были пьяными. Очень пьяными. Кто знает, всерьёз ли это они? И потом, я мог не так услышать. Я же вёл машину.

Я закрыла глаза.

– Дайте угадаю. Они говорили о том, что Кирк мне изменяет?

– Да, – ответил он мягко, но без промедления. – Об этом. Мне очень жаль.

– Всё нормально. Всё, что вы сказали, я знала и так. – Это было, конечно, преувеличение – я ничего не знала наверняка. Но мне не хотелось, чтобы Том чувствовал себя виноватым.

Я услышала, как он набрал в грудь побольше воздуха и выдохнул моё имя, прозвучавшее, как мольба.

– Да?

– Я, конечно, плохо вас знаю, – произнёс он медленно, осторожно подбирая слова, – но вы заслуживаете большего.

– Я знаю, – смогла ответить я. – Спасибо, Том.

Когда мы уже попрощались, до меня дошло, что я не сказала ни слова по поводу Лилы, Финча и моих подозрений насчёт того, куда они пошли. Я сказала себе, что надо перезвонить Тому. Но не смогла. Я слишком сильно разочаровалась в Финче. И во всей своей жизни.

Вместо этого я позвонила своей лучшей подруге и сказала, что нам нужно увидеться. Что у меня кризис. Она не задала ни одного вопроса. Просто пообещала весь день быть дома и ждать меня.

Потом я заглянула к Финчу. Я слышала, как вчера вечером он вернулся домой где-то около полуночи. Поднявшись наверх, тихонько постучала в его дверь. Когда он не ответил, открыла. Он спал и чуть слышно храпел, простыни сбились в складки под подбородком. Подойдя к кровати, я положила руку ему на плечо, легонько потрясла, потом сильнее, пока он не закрыл рот и не открыл глаза.

– Что, мам? – Он сонно покосился на меня.

– Доброе утро. Просто хотела сказать, что съезжу домой. В Бристоль. Вернусь завтра. Папа прилетит через несколько часов.

– Ой. У бабушки с дедушкой всё нормально? – спросил он.

– Да, – ответила я, порадовавшись, что он проявил хотя бы видимость заботы. – Просто хочу побыть с ними.

– О′кей, – сказал он, моргая.

– Хочешь со мной? – спросила я, зная, что он не хочет. Его безразличие к моим родителям всегда меня огорчало, но сейчас мне было слишком плохо, чтобы огорчаться ещё и из-за этого.

– У меня уроков много, – пробормотал Финч, и его веки вновь опустились. Несколько секунд я, не отрываясь, смотрела на него, потом вновь легонько потрясла за руку.

– Что, мам? – спросил он, не открывая глаз.

– Как тебе концерт?

– Нормально, – ответил он.

– Ну хорошо… я рада. Здорово, что Бью смог достать билеты, – сказала я.

– Ага.

– Вас было только двое? Или вы взяли ещё кого-нибудь?

– Нет, только мы двое.

– Ну ладно… хорошо. Не забудь, что твой отец сегодня прилетает домой, – при этих словах меня затошнило. Так всегда говорят те, кто в разводе. Не «папа», а «твой отец».

– Да. Ты уже говорила, мам.

– Он знает, что ты ходил на концерт? – Мне захотелось дать ему последний шанс.

– Неа. – Он наконец открыл глаза, чтобы врать, глядя мне в лицо. – Я с ним не говорил.

Бинго, подумала я и вышла из его комнаты.

Где-то в два с небольшим я прибыла в Бристоль и сперва заглянула к Джули, в маленький коттедж, где они с Адамом жили целую вечность. Выйдя из машины, я увидела, что она сидит в кресле-качалке на круглом крыльце, которое они недавно покрасили. Цвет помогла выбрать я – небесно-голубой.

– Эй, – крикнула я и помахала ей рукой, – классное крыльцо! Мне нравится.

Она помахала в ответ, продолжая раскачиваться:

– Спасибо!

Я поднялась по ступеням крыльца, она встала и раскинула руки мне навстречу, потом сжала меня в крепких объятиях. Это успокаивало, как и запах знакомых духов, «Шанель № 5», который она предпочитала ещё со школьных времён. Она шутила, что только такую «Шанель» и может себе позволить.

– Ты похудела? Совсем крошка, – сказала я, глядя на неё. Джули не занималась спортом, не считая долгих прогулок и плавания, и была хрупкой, как птичка. Что совсем не соответствовало её характеру. – В смысле, ещё крошечнее, чем всегда.

– Не знаю, – ответила она, затягивая пояс шорт цвета хаки и глядя вниз, на расстояние между тканью и плоским животом. – У меня нет весов, так что не в курсе.

– Нет весов? – удивилась я, потому что привыкла взвешиваться по меньшей мере дважды в день, больше просто по привычке, но ещё и потому, что неустанно следила за собой. Для Кирка было важно, чтобы я оставалась стройной, а значит, это было важно и для меня.

– Неа. Избавилась, когда заметила, что девчонки постоянно взвешиваются, – сказала она, когда мы обе сели в кресла-качалки. – Сначала я не видела в этом ничего такого, но потом Риз объявила себя победителем, потому что весит на целый фунт меньше Пейдж. – Она покачала головой и хрустнула пальцами. – Пресекла это в зародыше.

– Блин, ты такая крутая, – сказала я, думая, каково приходится Пейдж, которая вышла фигурой в коренастого Адама, тогда как Риз получилась копией матери. От этих мыслей мне стало неловко, и я приняла это за знак, что зацикливаюсь не на том. Джули уж точно не стала бы на таком зацикливаться. Широта её ума и безграничная уверенность в себе передавались всем окружающим – и дочерям, конечно, тоже. – Хорошо, что у меня сын. С девочкой я бы вообще облажалась.

– Ну, не думаю, – ответила она, не став отрицать, что Финча я испортила. Я сказала себе – не время переживать из-за пустяков. Мне нужно обзавестись бронёй. Если бы я хотела пойти лёгким путём, я позвонила бы Мелани.

– Ну, тем не менее, – сказала я.

– Тем не менее я приготовила салат с курицей. Будешь?

– Нет, спасибо, – ответила я. – Я не голодная.

– Может, хочешь чего-нибудь выпить? Кофе? Чаю с сахаром? Бокал розового?

В общем-то, немного кофеина мне не помешало бы, но я не хотела упускать момент. Я хотела, чтобы мы сидели где сидим столько, сколько это возможно.

– Нет, спасибо, – вновь сказала я. – А где Адам и девочки?

– Ушли за покупками. Я написала им огромный список.

Я улыбнулась и поблагодарила её, зная: она сделала это ради меня и, может быть, отменила все свои сегодняшние планы.

– Да не вопрос, – сказала она. – Ну, выкладывай, что случилось? Я так понимаю, опять по поводу Финча?

– И да и нет, – ответила я и рассказала ей обо всём. О нашей встрече с Томом и Лилой. О том, как Финч извинился. О билетах на Люка Брайана. О вранье Финча. О вранье Кирка. Вообще обо всём.

– Сукин сын, – прошептала Джули. – Я так и знала.

Кажется, она хотела сказать что-то ещё столь же нелестное, но я подняла руку и сделала знак молчать.

– Да. Но если честно, это ещё не самое худшее. Это просто к тому… какой он муж и отец. Каким человеком он стал. И вообще… Мне кажется, измена – только один из признаков… и я больше не могу.

– Что ты имеешь в виду? – спросила она мягко.

– Я имею в виду… мне кажется, я хочу с ним развестись, – сказала я.

Ни один мускул не дрогнул на лице Джули. Казалось, она этого ждала.

– Ладно. Давай подумаем. У тебя есть доказательства – сообщения, там, чеки?

– Нет. Только случайный звонок и то, что рассказал Том. Я знаю, это лишь догадки, но ещё я чувствую. Очень сильно чувствую.

– И это тоже важно, – сказала она. – Но всё-таки мне кажется, тебе нужен частный детектив. Я знаю одного из Нэшвилла, он очень крутой.

Я покачала головой:

– Доказательства мне не нужны. Я и так знаю, что он делает.

– Да, но всё равно. Все связи в Теннесси строятся на принципе личной виновной ответственности.

– И это значит…

– И это значит, что факт измены определённым образом скажется на решении суда. К тому же это неплохой метод воздействия. Кирк всегда волнуется о том, какое впечатление производит на людей.

– Увы, нет. – Я покачала головой.

– Ну хорошо, на некоторых людей. Поэтому он и занимается своей сраной филантропией.

– Может быть, – сказала я. – Но люди готовы простить ему что угодно… только из-за денег. Они любят его за деньги.

– Я знаю, – ответила она, – и это отвратительно.

Мы молча покачивались в креслах, глядя на лужайку перед домом – аккуратный квадрат газона, прекрасную магнолию, ряд кустов белой гортензии, высаженной у крыльца. Пейзаж был таким простым, что напоминал детский рисунок, вплоть до жёлтой бабочки, порхающей возле нас над цветком. Я знала – Джули, как и я, следит за её полётом в лучах солнечного света.

– Так ты будешь моим адвокатом? – спросила я.

Джули вздохнула.

– Я не знаю, Нина…

– Что значит – ты не знаешь? Ты моя лучшая подруга, ты адвокат по расторжению браков. – Я невесело рассмеялась.

– Я знаю. И я с радостью возьмусь за твой случай. – Я заметила, что она не просто так произнесла слово «радость». – И, конечно, я справлюсь. Но, может быть, ты захочешь птицу поважнее?

– Поважнее? – удивилась я. – Да ты что, Джули? Какая птица важнее тебя?

– Тоже верно. – Она улыбнулась мне. – Но ты понимаешь, что я имею в виду. Есть юристы, которые работают с VIP-персонами и знаменитостями…

Я покачала головой.

– Нет, я хочу только тебя.

– Ну ладно. Я к твоим услугам. Всегда.

Я кивнула и сказала:

– О′кей. Что мы будем делать дальше?

– Мы наймём частного детектива… ты соберёшь все возможные данные. Информацию о финансах, выписки с банковских счетов, сведения о затраченных капиталах, список всех ресурсов. Мы пришлём ему повестку в суд, а пока делай всё возможное. Когда соберём информацию, подадим жалобу. Потом надо будет выждать шестьдесят дней, ну а дальше…

У меня скрутило желудок.

– Ты думаешь, дойдёт до суда?

– Может быть. Скорее всего.

– И соберётся много людей? Будут посредники?

– Да, – сказала она. – Но Кирк не сможет работать с посредниками, верно. Он не знает слова «компромисс».

– Да он выпадет в осадок!

– Ах, бедняжка, он решит, что его предали, – процедила Джули. Её голос сочился нескрываемым презрением.

– Ты его ненавидишь, да?

Она долго смотрела на меня, будто пытаясь сдержать себя в руках перед лицом если не нового клиента, то старой подруги. Но всё-таки не смогла.

– Да, – ответила она, – я его ненавижу, Нина.

– И давно? – Я была уверена, что она ответит – когда Кирк продал компанию. Именно это стало поворотным пунктом.

– Хм. С того дня, как мы познакомились. Когда он сжульничал в мини-гольф.

Глядя в небо, в ту узкую полоску, которую мне было видно с крыльца, я вспомнила, как впервые привезла Кирка в родной город. У меня даже осталась фотография, как ни странно – тогда телефоны были ещё без камер. На ней Кирк, Джули, Адам и я стоим на захудалой парковке перед «Весёлым клубом любителей гольфа» на Блафф-Сити-Хайвей. Мы, трое бристольцев, в футболках и кроссовках, а на Кирке рубашка поло, брюки цвета хаки и мокасины для вождения, которые мне в то время казались обычными туфлями со смешными резиновыми шипами на подошве.

– И что он такого сделал? – Я представила, как он подталкивает мяч ногой или разворачивается чуть сильнее положенного – невинные шалости тех, кому не терпится выиграть.

– У него, разумеется, была счётная карточка, – сказала она. – И Адам поймал его на том, что он подправляет число своих ударов[28]. Отвратительный жулик.

– Ой. А ещё что?

– Какое «ещё» тебе нужно? Тебе мало этого? – Она подняла брови. – Разве это недостаточно ясно показывает его дерьмовый характер?

– Я имею в виду, что ещё ты помнишь? – спросила я, всё-таки чувствуя обиду. Не за Кирка самого по себе. За то, что его ничего не значащий поступок был принят за ярко выраженную черту характера. – Кроме мини-подробностей мини-гольфа?

– Мини-гольф, – ответила она очень серьёзно, – это метафора всей жизни.

Я улыбнулась.

– Серьёзно?

– Да. Ты только задумайся. Как ты его воспринимаешь – всерьёз ли? А может быть, слишком всерьёз? Получаешь ли ты удовольствие? Аккуратно ли ведёшь счёт? Расстраиваешься, когда проиграешь? Случается ли тебе сжульничать? И если да, то как ты себя ведёшь, когда тебя поймают? Стыдишься? Конфузишься? Хочешь ли сжульничать снова?

Я подняла ладони вверх и сказала:

– Ладно, ладно. Но мне кажется, обманывать жену – преступление посерьёзнее, чем сжульничать в гольф. И я не думаю, что Кирк уже тогда был настолько гадким. В конце концов, я ведь его любила, верно?

– Любила? – поинтересовалась она скептически.

– Ну… да. Я ведь вышла за него замуж, Джули. – Я сама услышала, как жалко прозвучали слова, отражавшие всю нашу совместную жизнь. Она тоже это услышала и вновь приподняла брови. –   Я не жалею о том, что мы поженились. Тогда пришлось бы жалеть о том, что появился Финч… Я жалею лишь… о нескольких годах… с тех пор, как Кирк продал свой бизнес. Мне кажется, именно тогда он изменился. – Я осеклась, не желая поднимать тему денег.

Джули кивнула и сказала:

– Да. Тогда он определённо испортился окончательно. Стал ещё заносчивее, ещё высокомернее… как там говорится? Деньги дают понять, кто ты есть на самом деле?

– Угу, – ответила я. – Вроде того.

Джули ненадолго задумалась, как бы желая лучше сформулировать мысль, потом сказала:

– Знаешь, за прошедшие десять лет я ни разу не провела с Кирком больше получаса, чтобы он не сообщил, что ему «надо сделать важный звонок», – конец фразы она произнесла его зычным голосом, потом прибавила уже от себя:

– Самодовольный кретин.

Я вздрогнула, услышав эти слова и понимая, что она права. Он жить не может без телефона. Разве что на гольф-турнире, где ими запрещено было пользоваться, каким бы богатым и знаменитым ты ни был. Этому правилу, одному из немногих, он подчинялся – неудивительно, учитывая, что оно касалось только элиты.

– Никто столько о себе не воображает. Даже Герман Франкель, хоть он и нейрохирург, мать его. – Джули говорила о нашем отличнике, с которым до сих пор дружила. – Он никогда не говорит о работе, пока люди сами об этом не заговорят. И в жизни никуда не пойдёт, если ему будут названивать, потому что ему стыдно постоянно вставать из-за стола.

Джули несло. Мне было немного стыдно за мужа – и за себя, что так долго терпела его поведение, но вместе с тем её гневный монолог меня странным образом успокаивал. Он был как терапия, как подтверждение моих собственных мыслей.

– Он такой невыносимый сноб, – продолжала она. – Ну то есть, Нина, понятно, что он может себе позволить всё лучшее. Это я понимаю – если у тебя хватает денег на дорогие отели и первый класс – пожалуйста, они к твоим услугам. За это я Кирка не виню, пусть наслаждается богатством и успехом. Но он воображает себя представителем элиты. Как будто он и кучка его богатых белых друзей-мужчин лучше всех остальных.

– Я знаю, – пробормотала я, вспоминая все его грубые, унизительные ремарки о простых, работящих американцах, которых он порой замечал на спортивном матче, в парке развлечений или в зоопарке. Он называл их публикой, и это был ещё самый приятный термин. Я слышала и другие: чернь, шантрапа, отребье, плебеи. Он делал вид, что шутит, но вкладывал в эти шутки своё истинное отношение. Он в самом деле так считал. Он не хотел и не любил ничего доступного «этим людям».

Даже Диснейленд, подумала я и рассказала Джули, как я хотела свозить туда Финча, когда он был маленьким, и как Кирк отказывался туда ехать, пока не узнал о существовании VIP-туров для звёзд кинематографа. Узнал, что можно объехать, обойти, всячески избежать простолюдинов. И даже несмотря на это, он всю поездку отпускал комментарии о «жиробасах с ногами-рульками, которые ездят на скутерах, потому что им лень ходить». Хуже всего было то, что он не стеснялся Финча. Я шикала на него как могла и говорила, что это отвратительно, но всё же волновалась, что наш сын это услышит.

Джули слушала, поджав губы, потом добавила:

– Ещё он обращает внимание только на тех, у кого много денег. А если у тебя их мало, он будет смотреть сквозь тебя, не станет уделять тебе ни секунды. Ты знаешь, что он ни разу не спросил меня о моей работе? А я, между прочим, адвокат. Что уж говорить об Адаме. Как будто тушить пожары – это всё равно что… всё равно что… я не знаю… – Она вскинула вверх руки, не найдя подходящих слов, что случалось с ней весьма редко.

– За решёткой сидеть, – подсказала я.

– Точно! – ответила она. – Но и то ещё смотря за какой решёткой. По его мнению, богатый преступник из крутой федеральной тюрьмы куда круче пожарного.

Я кивнула, вспомнив, как Кирк защищал нашего соседа Боба Хеллера, которого отправили в тюрьму на несколько месяцев за сложные финансовые махинации. Не потому, что Кирк верил в милосердие, сострадание и прощение – это было бы мило, а просто потому, что он считал своего друга «отличным парнем», с которым «ужасно поступили» и который «такого не заслужил».

– Адам тоже ненавидит Кирка? – спросила я, задумавшись, часто ли они нас обсуждают.

Джули пожала плечами:

– Я бы не сказала. В общем-то, ему наплевать на Кирка. И если честно, мне тоже было бы на него наплевать, если бы он не был женат на моей лучшей подруге. Я ненавижу его за тебя. И за Финча.

Вот оно. Вот точка невозврата. Я осознала, что если не разведусь с Кирком ради себя, то должна развестись с ним ради сына. Продолжать жить с ним значило бы молчаливо одобрить все его поступки. Финч должен увидеть, что даже его отец может поплатиться за эгоизм и заносчивость. Я должна показать ему, что есть другой путь.

Слёзы навернулись мне на глаза, и я попыталась их сморгнуть, сказав себе, что нужно быть сильной. Но не смогла. Я ждала, что Джули отведёт взгляд – все люди отводят взгляд, когда ты плачешь, и неважно, насколько вы близки.

Но Джули посмотрела мне прямо в глаза, крепко сжала мою руку и сказала, что пришло время – вообще-то, оно давно уже пришло – пришло время показать Кирку, что и она чего-то стоит.

Глава восемнадцатая Лила

Я надеялась, что мне, может быть, удастся поцеловать Финча, когда он пригласил меня к себе, тем более раз он намекнул, что его родителей не будет дома. Но на большее я не рассчитывала.

Кстати, я должна признаться, что уже не девственница, но и не шлюха. У меня был секс только с одним парнем. Его звали – точнее, и сейчас зовут – Калеб Кинг. Мы были немножко знакомы по средней школе, он на год старше меня. Но потом он отправился в Стрэтфорд, бесплатную школу по соседству, а я на следующий год поступила в Виндзор. Так что я не думала о нём до прошлой весны, когда мы случайно столкнулись в «Урбан Аутфиттерс»[29]. Я сначала его не заметила (во время шопинга я мало что замечаю вокруг), но он похлопал меня по плечу и сказал:

– Эй, ты часом не из нашей школы? Не из Дейлвуда?

Я отложила футболку, которую собиралась примерить, и ответила:

– Ага. Привет. Ты Калеб, верно?

– Да. Верно. – Он улыбнулся мне. – А ты… Лейла?

Я улыбнулась в ответ.

– Почти угадал. Лила.

Он спросил меня, куда я поступила, и после общих фраз на разные темы мимоходом заметил, что у меня красивые глаза. Пофлиртовав ещё немного, он спросил, не хочу ли я сходить куда-нибудь. Эта мысль мне скорее льстила, чем возбуждала, и всё-таки я согласилась и дала ему свой номер.

Всё было хорошо, пока он не ушёл и Грейс, стоявшая рядом со мной, не принялась его обсуждать. Она сказала, что он неприятный тип и что слишком нагло мне навязался. Ну, может, немножко нагловато, но у меня возникло чувство, что дело тут не в этом, а в том, что Калеб был чёрным (ну то есть он и сейчас чёрный). Я удивилась – мне и в голову бы не пришло, что Грейс такая расистка. Она никогда не говорила ничего плохого о нашей подруге Хетти (белой), которая встречалась с Логаном (чёрным). Однажды она даже сказала, что у них получатся красивые дети. Поэтому я усомнилась в своих размышлениях, но тут услышала слово «гетто».

– Какое гетто? – удивилась я. – Калеб живёт в моём районе.

– Дело не в том, где он живёт, – сказала она, хотя это слово означает как раз место жительства. – Дело в том, как он выглядит.

– А как он выглядит? – спросила я и напомнила, что мы одеваемся в одном и том же магазине.

– На нём была золотая цепочка, – отрезала она.

– Ну, некоторые любят цепочки, – сказала я, хотя тоже не люблю, когда парни носят украшения. – Что тут такого?

– Ничего. Если ты, например, Брэд Питт или Роберт Паттинсон.

– Хочешь сказать, если ты белый. – Да, я бросила ей вызов.

Я надеялась, что ей станет стыдно, но то ли мой намёк был слишком тонким, то ли ей было наплевать на мои слова, потому что она только пожала плечами и сказала:

– Ладно. Чёрт с ней, с цепочкой, но спущенные штаны… – Она пошла к кассе, держа в руках семь вещей, ни на одну из которых не было скидок.

– Они не спущенные, – сказала я, не купив ничего и до смерти разозлившись. – Они просто… на низкой талии.

– А в чём разница?

– Ну… разница в том, что… его штаны не спадали. – Я поняла, что смутно помню, как Калеб от нас уходил. – И трусы были не видны. Совсем.

Грейс пожала плечами.

– Ну и всё равно. Я думаю, ты достойна большего. Гораздо большего, – сказала она, а потом разразилась целой тирадой о том, как важно ставить высокие цели – не поэтому ли я поступила в Виндзор?

Я знала: она хочет мне только добра и, может быть, в Калебе в самом деле было что-то такое, что ей не нравилось, но она не могла указать на это пальцем. И всё равно мне казалось, что она несправедлива к нему и снисходительна ко мне, и стало обидно. Я уже не в первый раз чувствовала себя её питомицей, бедной девочкой, которую она взяла под своё крыло – не потому, что я ей нравилась, а потому, что мне нужна была помощь. Помощь Грейс, богатой белой девочки с Белль-Мида. Я чуть было не сказала ей, что папа отправил меня в Виндзор не за тем, чтобы кадрить богатых мальчиков, а чтобы учиться. Но потом подумала, что всё это не стоит ссоры. Я ценила Грейс, и мне не хотелось подвергать испытаниям нашу дружбу, поднимая тему расизма и раздувая из мухи слона. В конце концов, никто не идеален.

Так что, когда летом мы с Калебом начали общаться, я не стала посвящать Грейс в подробности, сказала только, что мы дружим (я могла и вообще ничего не говорить, но мне захотелось уточнить, что цепочка на шее Калеба досталась ему в наследство от умершей бабушки). От папы я тоже всё это держала в секрете, потому что он психовал бы, узнав о любом парне, тем более старше меня, – так зачем было его волновать. Так что я ждала, пока он уйдёт на работу, или делала вид, что иду сидеть с ребёнком, садилась на велосипед и ехала две мили до дома Калеба (его мама тоже работала, но с девяти до пяти, портье в гостинице, так что не могла, как мой папа, заявиться в любую минуту).

Мне было с ним весело, он оказался скорее ботаником (в хорошем смысле), чем парнем из гетто (которым не был вообще). Мы смотрели смешные видео на Ютубе, играли в настольные игры и, разумеется, обнимались и целовались, с каждым днём всё больше приближаясь к сексу, пока я наконец не решила, что готова.

Это было не так романтично, как я себе представляла – мы ведь не любили друг друга и даже толком не встречались. Но всё равно я была не против, потому что он подходил по всем критериям. Во-первых, я доверяла Калебу и не боялась, что он чем-нибудь меня заразит (до меня у него было две девушки, но обе девственницы). Во-вторых, он никому не разболтал бы – у нас ведь не было общих друзей. И в-третьих, мне как раз исполнилось шестнадцать – подходящий возраст, чтобы расстаться с девственностью (в пятнадцать, мне кажется, всё-таки рановато).

Больше всего я боялась забеременеть. Калеб сказал, что может надеть презерватив, хотя не любит их, потому что не получает удовольствия. Не то чтобы я очень уж заботилась о его удовольствии, но я слышала кучу рассказов о том, как презервативы рвутся, и выбрала таблетки. Потом позвонила единственному человеку, который мог бы мне помочь и не стал бы осуждать, – маме.

На следующий день она прибыла в город на сутки с миссией по контролю рождаемости и отвела меня в клинику планирования семьи. Я была очень ей благодарна, потому что знала, сколько стоил её билет из Лос-Анджелеса (она упомянула об этом по меньшей мере трижды). В то же время мне казалось странным, что она приняла участие именно в этом эпизоде моей жизни, ни в каком другом. Она поздравила меня с предстоящим «обрядом посвящения», но, как ни удивительно, не спросила ничего о Калебе. Как будто он вообще не имел значения. Может быть, она была настолько раскована в вопросах секса. Может быть, старалась компенсировать прошедшие годы и упущенные этапы. А может быть, ей нравилась идея утереть нос папе (при этой мысли мне стало стыдно).

Но я сказала себе, что дело не в маме и не в папе. Заняться сексом – моё решение, и значит, это я должна подойти к нему со всей возможной ответственностью. Так что, выждав семь положенных дней, мы с Калебом занялись сексом на его двуспальной кровати. Было больно – ужасно больно – а ещё стыдно и мерзко, вся эта кровь и прочее. Но Калеб был очень милым и старался помедленнее, а потом сказал, чтобы я не переживала из-за крови, его мать не увидит простыни, потому что он сам их стирает. Так что, хотя я решила, что вся эта шумиха вокруг секса сильно преувеличена, я всё-таки считаю, что с Калебом мне повезло, и ни о чём не жалею.

За следующий месяц мы успели заняться сексом ещё одиннадцать раз, и в конце концов мне начало казаться, что я влюбляюсь в Калеба. Но потом началась учёба, и дел у нас обоих было по горло, и мы общались всё меньше и меньше, а потом Калеб перестал звонить. Мне было немного обидно, но скорее оттого, что задета была моя гордость, чем оттого, что он разбил мне сердце. Потом я, как это обычно и бывает, через соцсети выяснила, что у него появилась девушка, и довольно быстро об этом забыла, тем более что моя страсть к Финчу вспыхнула с новой силой.

А теперь я сидела в его машине на следующий день после концерта, утром, и понимала, что по-настоящему его люблю. К Калебу я никогда не чувствовала ничего подобного, хоть у нас и был секс целых двенадцать раз. Может быть, после ссоры вчера вечером я полюбила Финча ещё сильнее.

– Привет, – прошептала я, с трудом дыша, потому что очень спешила собраться и выбежать из дома, прежде чем папа вернётся оттуда, куда он ушёл. – Ну вот мы и снова встретились.

Это было очень глупо, но Финч улыбнулся и ответил:

– Да. Вот мы и снова встретились.

Я окинула взглядом улицу, обернулась, посмотрела назад.

– Всё хорошо? – спросил Финч.

– Да. Поехали. – Я нервно рассмеялась, жестом указав на дорогу. – Я сказала папе, что пошла к Грейс делать уроки.

– Ясно, – ответил он, съезжая с обочины. Я украдкой взглянула на его одежду: серые школьные брюки, футболку с логотипом какого-то парусного клуба и адидасовские сланцы. Вчера вечером он был при полном параде, но сейчас казался сексуальнее.

Он заметил мой взгляд и одарил меня очаровательной улыбкой.

– О чём ты думаешь? – спросил он.

– Так, ни о чём. – Я улыбнулась в ответ. Я в самом деле ни о чём не думала. Я только чувствовала. И это было прекрасное чувство.

Когда мы подъезжали к его району, он включил радио, немного порылся в плейлисте, потом спросил, что я хотела бы послушать.

– Люка, – ответила я, потому что это была наша музыка. Наши песни.

Он кивнул и поставил сингл «Опьянён тобой», время от времени подпевая. Голос у него был отстойный, но почему-то по этой причине Финч нравился мне ещё больше.

По воскресеньям в Нэшвилле слабое движение, особенно утром, когда идут церковные службы, так что спустя ещё несколько песен мы подъехали к дому Финча. Он оказался просто потрясающим, больше и красивее даже, чем дом Грейс или Бью – а это говорит о многом. Я не особенно удивилась, потому что уже примерно представляла, из какой он обеспеченной семьи, но всё же не могла не восхититься – и даже немного испугалась.

Мы вышли из его машины и поднялись на крыльцо. Финч открыл дверь и жестом указал мне проходить первой. Запищала сигнализация, он повернулся и щёлкнул по кнопке, отключив звук.

– Ну, – сказал он, закрывая дверь, – что будем делать?

Я пожала плечами, разглядывая элегантную прихожую.

– Что хочешь… Где, говоришь, твои родители? – спросила я, хотя он этого не говорил.

– Мама в Бристоле, – ответил Финч. – Она там выросла.

– Она из Бристоля? – Я думала, она родом из какого-нибудь шикарного города типа Нью-Йорка или, например, из Калифорнии.

– Да. Она из бедной семьи, – ответил он сухо, просто констатируя факт.

– Вот как. – Я задумалась, что, по его мнению, значит «бедная семья». Интересно, а я из какой? Я сказала себе, что это неважно и нечего зацикливаться на ерунде.

– А папа?

– Он сегодня прилетает из Техаса… через несколько часов.

– А-а. Круто, – сказала я. Финч повёл меня в направлении роскошной белой кухни.

– Хочешь чего-нибудь выпить?

Я подумала, что он имеет в виду алкоголь, но он уточнил:

– Чаю? Сока? По-моему, у нас есть апельсиновый и грейпфрутовый… Воды?

Я ответила, что воды, пожалуй, выпью.

– С газом или без? – этот вопрос мне задавали только в ресторане, куда меня однажды сводила бабушка Нонна.

– Хм… да всё равно. Давай без газа. – Я заметила огромную мраморную столешницу. Прожилки напоминали линии большого папиного автоатласа.

Финч открыл дверцу огромного холодильника из нержавеющей стали, вынул две бутылки «умной воды»[30] и протянул одну мне. Открыл вторую и отхлебнул, я тоже, и мы одновременно сглотнули, а потом улыбнулись друг другу.

– Пойдём в подвал, – вдруг предложил Финч.

Я кивнула и внезапно представила подвал Калеба, где был незаконченный ремонт, бетонные полы и стены из пеноблока, где пахло кошачьим наполнителем, плесенью и пятновыводителем. Я знала, что в доме Финча не может быть ничего подобного, но когда мы спустились вниз и он включил свет, я едва не расхохоталась, пораженная контрастом. Это было, чёрт возьми, как казино в отеле: доверху забитый бар, и бильярдный стол, и несколько винтажных видеоигр, и автомат для игры в пинбол; огромный кожаный диван и несколько глубоких кресел были расставлены вокруг гигантского телевизора размером с экран кинотеатра.

– Добро пожаловать в мою берлогу, – сказал он.

– Уау. – Я была слишком впечатлена, чтобы держать себя в руках. – Это невероятно.

– Спасибо. – Он скромно улыбнулся мне, сел на диван и похлопал по сиденью, приглашая меня присоединиться. Я послушно опустилась рядом с ним, нас разделяло лишь несколько дюймов.

– У тебя есть любимый фильм? – поинтересовался он и взял один из трёх пультов, лежавших на чайном столике. Включил телевизор, открыл список скачанных фильмов.

– Да в общем-то, нет, – ответила я рассеянно, потому что думала совсем не о фильмах.

– Ну, выбери что хочешь, – сказал он, прокручивая слишком быстро, чтобы я могла успеть прочитать названия.

Я выбрала «Дрянных девчонок» – первое, что пришло в голову, и спустя несколько секунд на экране загорелись начальные титры фильма, который я помнила почти наизусть, так часто я его видела.

Финч закинул ноги на стол, взял другой пульт, нажал какую-то кнопку, и весь свет погас, а подвал превратился в личный кинотеатр. Ещё немного, и я почувствовала, как он придвинулся ближе и наши ноги соприкоснулись. Он взял мою руку, локоть положил мне на колено. Всё это было так уютно, так ненавязчиво, но моё сердце бешено билось. Оно заколотилось ещё сильнее, когда он погладил мой большой палец.

Какое-то время мы держались за руки, смотрели фильм и смеялись, и это было просто потрясающе, но не слишком-то сексуально, и я подумала, что он, наверное, не станет меня целовать. Но посреди одной из моих любимых сцен он вдруг поставил на паузу и сказал:

– Эти сучки напоминают мне Полли с её подружками.

Я хотела рассмеяться, но посмотрела ему в лицо и увидела, что оно очень серьёзно, может быть, даже немного сердито.

– Ага, – ответила я, – мне тоже.

Я ждала, когда он вновь включит фильм, но он не стал. Он отпустил мою руку и взял бутылку воды. Когда он сделал глоток, я поняла, что случится дальше, и тоже отпила воды из своей бутылки, готовясь к следующему шагу. Всё произошло очень плавно – он чуть развернулся ко мне, его рука легла на спинку дивана.

– Привет, – прошептал он, и я тоже наклонилась к нему.

– Привет, – прошептала я в ответ, чувствуя, как кружится голова.

Он пристально посмотрел на меня и закрыл глаза, наши лица были так близко… и наконец это случилось. Финч целовал меня, и я целовала Финча. Мечта сбывалась, как бы сопливо это ни звучало – я столько раз представляла это себе, лёжа в кровати, прежде чем уснуть.

Но наяву было лучше. Он целовал меня со всё нарастающей страстью, и вот мы уже лежали рядом, и наши лица освещали только огни замершего экрана. Я мельком взглянула на него. Финч взял пульт и выключил телевизор.

Мы целовались в абсолютной темноте; он перекатился на спину и притянул меня к себе, провёл ладонями по моим плечам и спине под рубашкой. Его руки были большими и сильными. Мягкими и тёплыми. Я была слишком поражена происходящим, чтобы реагировать, но наконец задвигала бёдрами в такт его движениям, свободной рукой гладя его ягодицы. Его тело было так прекрасно.

Мы ещё несколько минут оставались в категории 13+, а потом события стали разворачиваться с немыслимой быстротой, и его рука уже скользнула мне под лифчик, с третьей попытки справившись с застёжкой. Он накрыл мои груди ладонями и прошептал, что они идеальны.

От комплимента я осмелела, села и стянула рубашку, потом оседлала его. Он стал расстёгивать мои джинсы, но возился так долго, что я сама стащила их. Тем временем он снял футболку и брюки, и теперь нас разделяли лишь его боксёры и мои красные стринги «Виктория Сикрет». Я была рада, что надела их, просто на всякий случай.

Лёжа на мне, он сквозь шёлк коснулся моего тела, прошептал, какая я классная, какая мокрая. Потом скользнул под трусики большим пальцем и чуть ввёл его в меня.

Я изогнула спину, выгнула бёдра ему навстречу, потому что так было приятнее и потому что мне казалось, что это сексуально – а мне безумно хотелось показаться ему сексуальной. В голове внезапно вспыхнула мысль о Полли – насколько она круче меня, но я напомнила себе, что сейчас не Полли так сильно его возбуждает, что он шепчет не её имя.

– Я хочу тебя, Лила. Я так тебя хочу…

– И я тебя, – прошептала я.

– Ты уже… – Он поцеловал меня в ухо, и от его дыхания по коже пробежали мурашки.

Вместо ответа я повела руку ниже. Моя тактика сработала, и он тихо застонал. Но всё же секунду спустя повторил вопрос:

– Ты не девственница?

– Нет, – ответила я, потому что мне не хотелось ему врать и потому что, если бы он решил, что я девственница, это могло бы его остановить. А мне не хотелось, чтобы он останавливался.

Глава девятнадцатая Нина

Покинув дом Джули, я проехала ещё три мили и успела к родителям аккурат к ужину (я употребляла слово «ужин», только когда была в Бристоле; в Нэшвилле это называлось обедом, и неважно, насколько поздним он был). Въезжая в наш переулок и паркуя машину за папиным белым «Кадиллаком», я пообещала себе, что не стану вешать на родителей свои проблемы, потому что я слишком устала, чтобы вести долгие разговоры, и потому что мне не хотелось раньше времени их волновать. Но как только я вышла из гаража и вошла в дом, мама сразу же принялась засыпать меня вопросами.

– Всё в порядке? – спросила она, не успев даже закрыть дверь.

– Всё хорошо, – ответила я.

– Тогда к чему такой спонтанный визит? – Она стояла в дверях кухни. Я вдохнула поглубже и сказала:

– Потому что я хотела повидать вас. И Джули. Мы прекрасно провели день. – Конечно, это была не самая подходящая характеристика, но всё же я была не совсем неправа.

Мама, разумеется, на это не купилась, потому что принялась в буквальном смысле заламывать руки – ни разу не видела, чтобы это делал кто-нибудь, кроме неё.

– Что делают Кирк и Финч? – спросила она, нахмурившись.

– Кирк сегодня прилетает домой. Он был по работе в Далласе, – сказала я и вновь услышала голос женщины, назвавшей его солнышком.

– А Финч?

– Занимается… скоро экзамены.

Я положила сумку на маленькую деревянную скамью, которая стояла в прихожей, ведущей в ванну, туалет и кухню, столько, сколько я себя помню. На этой скамье мы с братом оставляли портфели, и резиновые сапоги, и спортивное снаряжение. Я ощутила острую ностальгию – эта черта характера досталась мне от матери. Она была в целом довольна жизнью, но имела склонность жить прошлым, часто вспоминая те времена, когда «вы, детишки, были маленькими».

Я решила сыграть на этом и сказала:

– Может девочка зайти к родителям без предупреждения?

– Какая-нибудь девочка, наверное, может, – сказала мама, когда я попыталась пройти в кухню мимо неё. – Но эта девочка никогда так не делает.

Справедливое замечание. Мои поездки в Бристоль со временем становились всё реже и реже, и теперь я приезжала лишь на дни рождения родителей и другие большие праздники. И то не всегда. Порой я, измученная чувством вины, выкраивала какой-нибудь выходной, но обычно наши выходные были слишком забиты всевозможными планами.

– Ну, времена меняются, – я не отдавала себе отчёта, что говорю это вслух.

– Да ну? – Мама подняла брови, её радар заработал на полную мощность. – Это ещё почему?

– Ну, сама знаешь. Скоро Финч поступит в университет, – я задумалась, в Принстон ли теперь, – у меня будет больше времени.

Я постоянно говорила это родителям. Я постоянно говорила это себе, месяц за месяцем, год за годом. Когда кончится очередной этап. Когда Финч перейдёт в старшие классы, когда получит права, когда поступит в университет. И в результате оказывалось, что жизнь становится ещё сложнее, времени – ещё меньше.

– Ну, как бы там ни было, – сказала мама, – мы рады тебя видеть.

– Ага. Мы так рады, милая. – Папа вышел из прихожей и крепко сжал меня в объятиях. На нём была одна из любимых рубашек, какие носят рыбаки, хотя рыбалку он не любил – многочисленные карманы и петли служили ему для очков и письменных принадлежностей. На этот раз из них торчал не один, а целых два механических карандаша.

– И я, пап, – сказала я, вдохнув запах его любимого говяжьего фарша, шипевшего на плите. Заметила упаковку булочек для гамбургеров, яркие точки на которой чудесным образом возвращали меня в детство, а рядом с ней – покрытый фольгой противень, на котором были разложены ломтики картофеля. Я заметила, что это сладкий картофель – лакомство, по мнению мамы.

Усевшись среди стопок нераспечатанных писем и прочего мусора, папа открыл бутылку «мерло». Это было что-то новое – в моём детстве они не особенно любили выпивать – но мусор был всегда. Удивительно, как они умудрялись что-то отыскать среди него.

– Хочешь бокальчик? – спросил папа.

– Нет, спасибо. – Я задумчиво прошлась по кухне, заглянула в гостиную. Вид знакомых с детства безделушек успокоил меня, так же как вид бесчисленных журналов, газет и книг в бумажных обложках. Хотя вкусы родителей различались, они оба были заядлыми читателями, и теперь я особенно скучала по книгам, которые читают, которые нужны не просто для дополнения интерьера.

– Ну, что у вас новенького? – спросила я как можно жизнерадостнее, и мама тут же пустилась в долгий, изобилующий деталями рассказ о всех своих соседях и друзьях. Джонсы только вернулись из путешествия по Европе на речном катере – шесть стран за десять дней!.. Мэри Эллен заменили тазобедренный сустав, и на той же неделе у Джона нашли камень в почках – вот повезло-то!.. Средняя дочка Клеев выходит замуж за своего давнего приятеля… Флойдам пришлось срубить сассафрас… Ой, и угадай, кого я тут сегодня встретила в продуктовом и пригласила на обед?

Заострив внимание на этом вопросе, я заглянула в гостиную и увидела, что стол накрыт на четверых.

– О господи, мам. Кого ты пригласила на обед? – спросила я, прокручивая в голове список тех, кого точно не хотела бы видеть.

– Ну, может, он ещё и не придёт, – сказала она. – Но…

– Кто, мам?

– Тедди, – ответила мама, чуть пожав плечами.

– Что? Моего бывшего? – спросила я, зная, что других Тедди в нашем мире не существует.

– Да! – сказала она. – Того Тедди.

Я посмотрела на неё, изо всех сил стараясь скрыть раздражение и не испортить все хорошие намерения, с которыми я сюда приехала.

– И почему, интересно, ты решила пригласить Тедди?

– Я же сказала. Столкнулась с ним в продуктовом.

– И? Это плавно перешло в приглашение на ужин?

– Ну, можно и так сказать. – Судя по всему, ей было ни капли не стыдно, что было хуже всего. Могла бы по крайней мере сделать вид, будто ей стыдно.

– Уж объясни, пожалуйста, поподробнее, – попросила я, обменявшись взглядами с папой.

– Ну вот, я увидела его в отделе замороженных овощей, – начала мама. – И рассказала ему, что ты заедешь домой… а он сказал, что тыщу лет тебя не видел. Я сказала – если он не занят, так может зайти повидать тебя… А он сказал, что не занят и что не прочь заглянуть.

– Так это не просто возможность, – я указала на накрытый стол. – Это стопроцентная вероятность.

– Надеюсь, он всё-таки зайдёт. – Мама вздохнула. – Ради его же блага. Он так одинок, Нина.

– Это он сам тебе сказал? – Я нисколько не сомневалась, что он такого говорить не станет. Ни один нытик – а нытиком Тедди не был никогда – не станет это выкладывать маме своей бывшей у прилавка в отделе замороженных овощей.

– Ну, не то чтобы сказал. Но это же понятно, – и она пустилась в дальнейшие объяснения: она слышала через знакомых своих знакомых, что Кара, его бывшая жена, вновь вышла замуж и с новым мужем уехала в Шарлотт. – У него там какая-то крутая работа. Бедный Тедди! Он так скучает по мальчишкам.

Я слышала об этом от Джули, которая представляла интересы Тедди в очень простом бракоразводном процессе, включавшем в себя очень гибкий и приятный договор об участии в воспитании детей и честный раздел весьма небольшого имущества (даже в большей степени долгов). Меня очень удивил их развод – я слышала, что Кара столь же религиозна, как и Тедди, хотя я, конечно, понимала, что и верующие семьи распадаются. Я не стала выпытывать у Джули подробности, зная, как она оберегает конфиденциальность информации о своих клиентах. Во всяком случае, именно так я объяснила это самой себе, чтобы не думать о других причинах, по которым мне было неловко говорить о Тедди.

– И часто он с ними видится? – спросила я, с облегчением подумав – слава богу, Финч уже взрослый. Хотя опять же, прими я решение уйти от Кирка пораньше, многое в жизни Финча могло бы сложиться по-другому.

– Редко. До них ведь долго ехать. Это всё так грустно.

Я пробормотала что-то неопределённое. Мама принялась рассказывать ещё какие-то сплетни о новом муже бывшей жены Тедди. Потом глубоко вздохнула и сказала:

– Нет ничего печальнее продуктовой тележки одинокого мужчины.

Мы с папой вновь переглянулись, и он с ухмылкой поинтересовался у мамы:

– Серьёзно, Джуди? Совсем ничего? А как же война? Рак? Смерть?

– Ты понимаешь, о чём я, – сказала мама. – Все эти одинокие ужины перед теликом, шесть бутылок пива «Корона»… Я просто должна была его пригласить.

Ну ладно, признаю, что она надавила на моё слабое место. Я ценила маму за сочувствие ко всем униженным и оскорблённым, будь то собака на цепи в рекламе общества против жестокого обращения с животными или же холостяк в продуктовом. Но она не просто жалела их – она действовала. Причём иногда весьма навязчиво. Я понимала: сейчас лишь один из таких случаев, и она вовсе не хочет поставить меня в неловкое положение. Я сказала себе, что в нём и неловкого ничего нет. Не то чтобы мы расстались совсем недавно или втайне выслеживали друг друга – я так уж точно нет. Думаю, что и Тедди тоже, иначе он бы, скорее всего, отклонил её предложение.

– Уверена, всё у него будет хорошо, – сказала я. – Такие долго в холостяках не ходят.

– Это да. Кто-нибудь да подберёт, – заверила мама. – Он такой красавчик!

– Может, уже и подобрали, – пробормотала я, думая, что ужин ведь не прелюдия к чему-то большему. И потом, я-то ведь номинально ещё замужем.

– Нет, – уверенно ответила мама. – Он один как перст… Эй! У меня идея! Может, познакомишь его с кем-нибудь из своих богатых разведённых подруг?

В этой идее мне не нравилось решительно всё – радовало только, что мама продержалась больше десяти минут, прежде чем я услышала слово «богатый».

– Так, пап. Давай-ка выручай меня.

– Джуди, – папа покачал головой и рассмеялся, – тебе не кажется, что это довольно странно – чтобы Нина сватала Тедди?

– А что тут странного? – спросила мама, а я задумалась: она делает вид, что не понимает, или в самом деле не понимает? Порой трудно было различить.

– Ну… потому что… это всё равно как если бы я сватал Патти, – сказал папа, имея в виду свою подружку времён колледжа, которую в нашем доме слишком часто вспоминали. Нет, не папа, а мама, сумевшая через столько лет пронести свою удивительную ревность. Неважно, что это она увела папу у Патти. Неважно, что папа с ней уже не общался, а вот мама добавила её в друзья на Фейсбуке. Всё это не имело значения – и всегда веселило нас с папой.

– Это вообще другое, – заявила мама.

– Да? И почему же?

– Да, мам, – вмешалась я, – почему это вообще другое?

– Потому что, – заметила мама с язвительной ухмылкой, – ваша Патти – старая ведьма.

Папа покачал головой, а я рассмеялась.

– О господи, мам. Старая ведьма? Ты просто ужасна.

– Я говорю правду, – не унималась мама, – ведьма, и вы оба это знаете.

– Поставь-ка на стол ещё одну тарелку! – воскликнула я голосом ведущего телешоу, жестикулируя, как Боб Баркер. – Потому что… угадай, кого я пригласила на обед? Эту ведьму!

– Ну и зачем ты это сделала? – Мама решила мне подыграть.

– Потому что мне стало её жалко, бедную ведьмочку. Её тележка была такой печальной – булочки с изюмом, и сливовый сок, и прочие ведьминские штучки…

Папа расхохотался, а мама сделала вид, будто вне себя от бешенства – да уж, тема Патти явно была её любимой.

– Ну и во сколько же Тедди «может» к нам заглянуть? – спросила я, бросив взгляд на время на экране микроволновки.

– В шесть часов, – гордо сказала мама. – То есть… с минуты на минуту!

– Уфф. Ладно, я сейчас приду, – пробормотала я и пошла в прихожую за сумочкой. В ванной я как следует причесалась и поправила макияж. Не то чтобы мне хотелось хорошо выглядеть именно для Тедди – мне хотелось выглядеть хорошо для кого угодно, в особенности того, с кем я сто лет не виделась. Просто из уважения к себе.

Звонок в дверь раздался, когда я шла на кухню.

– Открывай, – сказала мама.

– Почему это я должна открывать? Ты же его пригласила.

– Нина, – голос мамы был строгим, как предупреждение. – Веди себя прилично.

Я вздохнула и побрела к двери, пытаясь вспомнить, когда последний раз видела Тедди, и гадая, не это ли станет первой темой для обсуждения, чтобы разрядить обстановку, так сказать.

– Привет, Тедди, – сказала я, открывая дверь и улыбаясь незнакомцу средних лет. Лишь светло-голубые глаза выдавали в нём того мальчишку, с которым я встречалась давным-давно. Не поймите меня неправильно – не то чтобы он выглядел плохо. Он был в весьма приличной форме – во всяком случае, не растолстел, может оттого, что высокий, да и активный образ жизни офицера полиции давал о себе знать. Он сильнее облысел, чем я предполагала, но благодаря красивой форме головы и мужественной челюсти лысина ему была даже к лицу. Что уж там, я подумала, что с годами он стал даже симпатичнее, утратив мальчишескую угловатость.

– Привет, Нина, – пробормотал он неловко. – Прости, пожалуйста. Твоя мама сказала, что возражений не принимает.

Я закатила глаза и рассмеялась.

– Представь себе, я знаю. – Потом, подумав, что мои слова могут показаться ему грубыми, я крепко обняла его. – Я так рада снова тебя видеть.

– И я тебя. – Тедди широко улыбнулся мне, вновь став похожим на себя прежнего. Слишком милый для меня, подумала я. Его характер будто сформировали стереотипы об идеальных бойскаутах – он таким и стал. Я вспомнила, как, обнаружив дома паука, он всегда накрывал его коробкой и отпускал на волю. Как зимой помогал соседке-старушке расчищать снег безо всякой платы, даже безо всякой благодарности. Как никогда не ругался матом, предпочитая странные эвфемизмы наподобие «бляха-муха» или «японский городовой». Как всегда молился перед едой, даже перед завтраком и ланчем, но быстро и тихо, чтобы никого не смущать. Если вдуматься, он был полной противоположностью Кэти – чист душой безо всякой показухи.

– Да, сто лет не виделись, – сказала я, идя в кухню.

– Ещё бы, – ответил он, следуя за мной. Они с папой пожали друг другу руки, потом одновременно хлопнули в ладоши.

– Рад тебя видеть, дружище, – сказал папа, а мама сжала его в таких крепких объятиях, будто он был родственником, который только что вернулся из Афганистана, а не моим бойфрендом столетней давности.

– С десятой годовщины выпуска, да? – продолжала я, вспомнив, что двадцатую годовщину пропустила из-за сорокалетия Мелани, которое мы отмечали в Сен-Бартелеми. Я тогда даже немного поссорилась с Джули, убеждавшей меня, чтобы я попросила Мел передвинуть дату. Один из редких случаев, когда я была не согласна с Джули. Всё-таки дни рождения близких подруг важнее встреч выпускников.

Тедди покачал головой.

– Нет, я как-то видел тебя. В «Кьюти Браун» несколько лет назад.

– Ах да. – Я вспомнила, как мы столкнулись в самом популярном барбекю-ресторане города. Я приехала сюда, кажется, чтобы посмотреть на балетное выступление дочек Джули. Тедди был с женой и сыновьями, и вид у них был счастливый, но я ощутила лёгкое смущение за него. Может быть, потому что он по-прежнему жил в Бристоле, по-прежнему ходил в «Кьюти Браун». Джули была для меня исключением – она много внимания уделяла саморазвитию и ни капли не казалась провинциалкой.

– Когда же это было? – спросила я, стараясь, чтобы Тедди не заметил, как беззастенчиво сияет моя мать. – Года четыре или пять назад?

– Нет, шесть, – ответил он, потом подумал и добавил: – Как раз когда у брата родился первый ребёнок.

– Как у них дела? – поинтересовалась я.

– Отлично. Замечательно. Уже второго родили, девочку.

– Чудесно, – сказала я, но тут вмешалась мама, натягивавшая рукавицы, чтобы проверить, как там картофель:

– Я видела фотки на Фейсбуке. Такая рыженькая! И в кого, интересно?

– По папиной линии, – сказал Тедди. – Его мама, моя бабушка, тоже была рыжей.

Мама захлопнула духовку, рукой в рукавице указала на Тедди, будто огромным поролоновым пальцем, какие любят футбольные фанаты.

– Знаешь что? Уверена, у вас двоих были бы рыжие дети, – сказала она и посмотрела на меня. – Потому что по моей линии тоже…

– Мама! – прошипела я чуть слышно, заметив, как порозовели уши и щёки Тедди. Я и забыла, как легко он краснеет.

– Ну, он мне почти что зять, – заявила она, добив ситуацию окончательно.

Папа рассмеялся и сказал:

– Прости, Тедди. Думаю, ты помнишь, что моя супруга плохо следит за языком.

– Да, сэр. Я, конечно, помню этот факт о моей почти что тёще, – ответил Тедди и подмигнул.

Такой шутки от него никто не ожидал – во всяком случае, я точно! – поэтому я от души рассмеялась, чуть расслабившись. Тедди, по-видимому, тоже расслабился и спросил, как там мой брат.

– Как дела у Макса?

– Всё ещё живёт в Нью-Йорке, – сказала мама. – Всё ещё одинок.

Тедди кивнул и улыбнулся.

– Хочешь чего-нибудь выпить? – Я открыла холодильник и обнаружила там шесть бутылок пива «Корона», которые явно появились там после того, как мама проанализировала содержимое его продуктовой тележки. Какая забота!

– Буду не против, – ответил он. – Если у вас есть.

Я не собиралась пить, но отчего-то вынула две бутылки, поставила их на кухонную стойку, помыла руки, взяла лайм из вазочки с фруктами, всегда забитой до отказа (мама старалась компенсировать не слишком изысканные блюда обилием свежих лакомств). Слушая, как она выпытывает у Тедди последнюю криминальную хронику, я порезала лайм ломтиками, выбрала два самых лучших и выжала в бутылки.

– Твоё здоровье, – сказала я и протянула Тедди бутылку. Он улыбнулся, стукнулся горлышком своей бутылки о горлышко моей.

– За встречу.

– И за субботний ужин, – ответила я. Мы выдавили в бутылки ещё по ломтику лайма и отхлебнули. Мама громко, глубоко вздохнула и сказала папе, будто мы не могли её услышать:

– Эти двое всегда так классно смотрелись вместе.

Однако ужин прошёл без стресса, в приятной обстановке. Разговор плавно переходил с новостей Бристоля на новости посерьёзнее, особенно политические – папа мог часами говорить о политике. Мы общались спокойно и непринуждённо, и до меня внезапно дошло, что я ничего не знаю о политических убеждениях Тедди. То есть я предполагала, что он республиканец, но ни разу не слышала его комментариев по этому поводу.

Но ближе к концу, когда темы для разговоров уже иссякли, повисла неловкая тишина, тревожный вакуум, который мама сочла нужным заполнить.

– Ну, – спросила она, – как там Кирк? Ты совсем о нём не рассказываешь.

Сам по себе этот вопрос был довольно невинным, но по её выражению лица я видела, что он намеренный и отчасти мотивирован алкоголем.

– Да нормально, – сказала я, потом ни с того ни с сего добавила: – Наверное.

Она почувствовала мою неуверенность.

– Наверное?

– Он в Далласе.

– Зачем?

– Да просто… по работе, – сказала я, чувствуя, что слова звучат уклончиво или же просто глупо.

– Хммм… он в последнее время много путешествует, – пробормотала мама. Я заметила, что папа многозначительно на неё посмотрел. Тедди, по-видимому, это тоже заметил, потому что отвёл взгляд.

– Да. Точно. Ты всё правильно понимаешь, мам, – сказала я, откровенно намекая. Вид у мамы сделался изумлённый – а может, просто сконфуженный.

– Что это значит?

Я помолчала, попыталась представить, как выкручусь, как сменю тему, и вдруг приняла решение покончить со светскими разговорами, и внешней благопристойностью, и враньём – любым враньём. Именно сейчас, когда я сижу за обеденным столом с родителями и чудесным человеком, который когда-то любил меня и который по-прежнему молится Богу перед едой.

– Это значит, – сказала я, чувствуя силу, о которой и не догадывалась, – что я подаю на развод.

Глава двадцатая Лила

Да, это случилось! У меня был секс с Финчем! Он навсегда останется вторым в моём списке. Собственно, сам акт длился всего пару минут, но это и к лучшему.

Вообще, мне кажется, я люблю побыстрее – во всяком случае, в первый раз. Во-первых, это доказывает, что он в самом деле возбудился, а во-вторых, можно поскорее перейти к тому, что нравится мне больше всего – лёжа в темноте, чувствовать, как его грудь поднимается и опускается.

– Дааа, это было круто, – сказал он, запуская пальцы мне в волосы.

– Ага, – пробормотала я, с каждой секундой чувствуя всё больший восторг.

– Прости, что так… быстро, – прошептал он, и это показалось мне очень милым.

– Нет, всё было прекрасно, – сказала я, – всё было… идеально.

– Твоё тело идеально, – сказал он, целуя меня в макушку.

Я растаяла, услышав этот комплимент, но не успела я его поблагодарить, дверь подвала открылась, и я услышала женский голос.

– Финч?

С лестницы заструился свет, я увидела в нём наши тела, вспомнила, что мы обнажены. Мы оба вскочили с дивана и замерли. Финч прижал палец к губам, я заморгала, молясь, чтобы дверь закрылась. Спустя несколько мучительных секунд моя молитва была услышана, и темнота вновь спрятала нас.

– Одевайся. Скорее! – прошептал Финч. Мы принялись лихорадочно искать одежду. Он случайно толкнул меня локтем в бок, и я почувствовала, как по ноге что-то потекло, но это было меньшей из моих проблем.

– Я ничего не вижу! – вскричала я, чуть не натянув его рубашку вместо своей.

– Держись за меня. – Финч откуда-то достал мобильник, осветил экраном диван, и мы оделись за двадцать секунд.

– Ты же сказал, она в Бристоле, – сказала я, ещё раз порадовавшись, что Финч справился так быстро.

– Блин, Лила, это была не мама.

– Не мама?

– Неа.

– А кто тогда? – Кажется, я уже догадалась, узнав её по голосу.

– Полли, – подтвердил он, просматривая свои сообщения.

– Она ещё здесь? – спросила я.

– А я-то откуда знаю? – буркнул он довольно резко. Я не знала, злится ли он на меня за мой глупый вопрос или на Полли и всю эту ситуацию, но на всякий случай извинилась.

– Ты не виновата. Это она виновата. Она – психичка, которая заявляется сюда ни с того ни с сего. А чего мы вообще прячемся? Это мой дом. – Он выпрямился и сказал: – Пошли.

– Ладно, – ответила я, потому что он ждал этого ответа. Поднялась и поплелась за ним по лестнице. Но когда он свернул за угол, остановилась и услышала её визг.

– Господи, Финч! – закричала она. – Напугал до смерти! Что ты тут делаешь?

– Что я тут делаю? – заорал Финч в ответ. – Это ты вломилась в мой дом!

– Я не вломилась! Дверь была открыта!

– Это не даёт тебе права врываться.

– Я видела твою машину.

– И что?

– Я думала, что-то случилось. Ты не отвечаешь на мои звонки и сообщения, – жалобно проскулила она. – Я думала, может, ты отравился газом или ещё что-нибудь.

Гениально, подумала я, закатив глаза.

– Не тупи, – сказал он.

– А почему ты тогда не отвечал?

– Я был занят.

– Занят чем? – наседала она.

– Кино смотрел.

– Кино? – по её тону я поняла, что сейчас начнутся обвинения, и они не заставили себя ждать. – Ты один? Или с кем-то? С Лилой?

Было жутко услышать своё имя, но в то же время приятно – особенно потому, что в её голосе звучала ревность. Полли ревновала ко мне.

Дальнейшее поразило меня ещё больше. Потому что Финч сказал:

– Да. С ней, конечно. Эй, Лила! – громко крикнул он. – Иди сюда! Полли хочет поздороваться.

Я попыталась отскочить в сторону, но Полли оказалась быстрее. Резко метнувшись за угол, посмотрела мне прямо в глаза.

Моя первая мысль была о том, что она вообще не умеет краситься. Слишком тёмный макияж совершенно не подходил к её цвету лица; может быть, она пыталась таким образом скрыть веснушки – я слышала, она терпеть их не может. Но следующей, гораздо более логичной мыслью была такая: господи, она же сейчас расплачется.

И, конечно, она тут же разразилась истерическими рыданиями. Они с Финчем перешли в кухню, где продолжили орать друг на друга.

– Сначала концерт, а теперь это? – вопила она. – Как ты мог так со мной поступить?

– Мы расстались, Полли, – сказал он, и я ощутила облегчение. Не то чтобы я сомневалась в его словах, но услышать их подтверждение было приятно. Они расстались. Я не сплю с чужим бойфрендом.

– Вернись ко мне!

– Нет.

– Ну пожалуйста, Финч! Просто поговори со мной!

– Нет. Уходи, Полли. Сейчас же.

– Я же люблю тебя. – Она всхлипнула. – Я знаю, и ты меня любишь.

– Нет, – отрезал он холодно. – Не люблю, Полли. Убирайся.

Почему-то мне стало её жалко и сразу же неприятно – я ведь должна была её ненавидеть. Особенно учитывая, как она со мной поступила. Она тут же помогла мне усилить эффект, сменив тон с жалобного на омерзительный. Она визжала, что он не может всерьёз запасть на такую жалкую шлюху, как я, и добавила несколько пикантных предположений о том, что я его точно чем-нибудь заражу и залечу, чтобы стрясти с него денег.

Я постаралась не слушать её крики, сосредоточившись на своих вдохах и выдохах. Сдерживала слёзы, говорила себе, что все её обвинения смехотворны – у меня никогда не было венерических заболеваний, и меньше всего на свете мне хотелось забеременеть. Я полюбила Финча не из-за денег – мне вообще не нужны были его деньги. Она ничего обо мне не знала. И её слова не должны были влиять на мою самооценку.

Но почему тогда, думала я, когда Финч наконец избавился от неё и отвёз меня домой, всю дорогу извиняясь, – почему тогда мне так стыдно? Может быть, она права и я в самом деле немного шлюха?

Глава двадцать первая Нина

Кое-как прибравшись (мама всегда предпочитает грязную посуду оставлять на потом), я иду проверить телефон. Вижу сообщение от Кирка, которое пришло где-то во время нашего ужина: Я дома. Финч сказал, ты в Бристоле? Не отвечаю. Проверяю голосовую почту, выслушиваю длинное сообщение от Мелани. Очень трагическим тоном она рассказывает мне закрученную историю о том, как услышала от Кэти, которая услышала от своей дочери, которая услышала от ещё кого-то, что у нас дома разразился скандал между Лилой и Полли. Чудесно, говорю я вслух, не зная, как быть дальше.

Надо бы позвонить Мелани или Финчу и выяснить суть, но я понимаю, что волнуюсь только из-за Лилы. И чтобы не распускать сплетни, пишу Тому:

Не знаю, в курсе вы или нет, но у меня есть причины полагать, что наши дети общаются. Вчера они ходили на концерт, а сегодня я узнала от Мелани и из других источников слухов, что Лила приходила к нам домой. Я сейчас в Бристоле у родителей, а Кирк вряд ли был дома. Я, в общем-то, не запрещаю (а надо бы) Финчу приводить девушек, когда нас нет, но приглашать Лилу я ему не разрешала, и что-то мне подсказывает, вас тоже никто не спросил. Ещё я слышала, у Лилы произошла стычка с девушкой Финча, Полли. Возможно, это неправда или подробности сильно преувеличены, но что знаю, то говорю. Мне показалось, будет правильно обо всём вам рассказать. Буду дома завтра, но звонить мне можете и сегодня. Мне очень жаль. Простите.

Жду ответа, и когда он приходит, становится легче.

Нет, я ей не разрешал. Спасибо, что сообщили. Поговорю с ней и свяжусь с вами.

Меня мутит, и я понимаю: ничего больше я сейчас сделать не могу. Просить о помощи Кирка уж точно не имеет смысла. Поэтому я убираю телефон обратно в сумочку и возвращаюсь к Тедди и родителям, которые вышли на крыльцо. Мама принесла своё любимое миланское печенье, а к нему – мятный ликёр. Тедди вежливо отказывается от десерта, предпочтя дальше пить пиво.

Я сажусь на диван рядом с Тедди, потому что только это место свободно, и у меня возникает чувство, что они сейчас обсуждали меня.

– Я много пропустила? – спрашиваю я.

– Да нет, не особенно, – говорит папа. – Дома всё хорошо?

Мы все понимаем, насколько неуместен этот вопрос. Я улыбаюсь и отвечаю:

– Не хуже, чем всегда.

– Ты точно не хочешь поговорить об этом? – спрашивает мама.

Огорошив их известием и выслушав соболезнования, я сказала, что всё хорошо и что так будет лучше. Даже употребила довольно глупое, но порой верное выражение «будь что будет».

– Да. Сегодня – точно нет, – говорю я. Мне так хочется переключиться на что-нибудь другое. – Может, лучше ты расскажешь пару интересных историй?

Маму дважды просить не приходится.

Она начинает долгий и бессвязный рассказ о том, как мы с братом во время семейной прогулки пытались заблудиться в лесу, чтобы повторить подвиг Бобби и Синди Брейди[31], и заканчивает так:

– Тогда Нина ещё любила отдыхать на лоне природы. Сейчас для неё экзотика – трёхзвёздочный отель. – Она смеётся, смотрит на меня и добавляет: – Хотя ты бы сейчас и туда отправиться не рискнула!

– Ну, хватит, – говорю я; мне становится неловко. – Мне случалось останавливаться в трёхзвёздочных отелях.

– В последние несколько лет? – удивляется мама.

– Ну да. – Я говорю правду, хотя не уточняю, что такое случается, только когда Финч ездит с баскетбольной командой в какую-нибудь глушь и у меня просто нет иного выбора. Не рассказываю и то, что беру с собой свою подушку и простыню.

– Ну, уж на природу ты точно лет двадцать не выбиралась, – говорит мама, и до меня наконец доходит, что она скучает не только по старым добрым временам, но и по старой доброй мне. – Любишь только глем- пинг!

– Глемпинг? Это гламурный кемпинг? – спрашивает Тедди. Ему явно так же весело, как маме.

– Бинго! – восклицает мама, и оба хохочут. Даже папа улыбается.

– Такое правда есть? – спрашивает у меня Тедди. За меня отвечает мама:

– Да! В Монтане. Правда, Нина?

– Угу, – мычу я, радуясь, что она не вспомнила про Биг-Сур и Танзанию.

– Тедди, ты бы видел эти «палатки»! – Мама показывает пальцами кавычки. – Сантехника, отопление… даже полы с подогревом! Ты себе не представляешь!

Не знаю, хвастается она или нарывается на грубость – точно такое же выражение появляется на её лице, когда она спрашивает, во сколько мне обошлась очередная покупка. Это, конечно, не моё дело, – начинает она всегда, – но всё-таки сколько?

– Давай сменим тему, хорошо, мам? – Собственный голос кажется мне каким-то стёртым. Улыбка быстро сходит с маминого лица, она шёпотом извиняется, чувствуя, что зашла слишком далеко.

– Нет, это ты меня прости. – Мне стыдно, что я такая ранимая и порчу всем веселье. Надо бы мне стать проще. В конце концов, ни для кого ведь не секрет, что моя жизнь круто поменялась и что ключевую роль здесь сыграли деньги. – Мне просто неловко…

– Почему тебе неловко? – удивляется мама. – Это ведь просто чудесно, что тебе удалось увидеть столько всего прекрасного.

– Я тоже так думаю, – говорит Тедди.

– И я того же мнения, – вмешивается папа.

– Ну да, мне, можно сказать, повезло… в чём-то. – Это, конечно, намёк на Кирка, и его понимают – во всяком случае, мама.

– Да. Ничья жизнь не идеальна, – говорит она.

– Согласен. – Тедди вздыхает. – У любой ситуации свои плюсы и минусы.

Я киваю.

– Я так злюсь, что редко вижу мальчишек после развода, – говорит Тедди. – Просто свинство, что они живут в Шарлотте. Но… – Он не сразу продолжает, и я успеваю задуматься, какой же тут можно увидеть плюс. – Они учатся в хорошей частной школе, получат отличное образование. Здесь у них не было бы такой возможности. Максимум Вэнс и Теннесси. – Это местные средняя и старшая школы, где в своё время учились мы, а теперь дочки Джули. – Школа в Шарлотте гораздо круче. Я такой позволить не мог. А их отчим может. И с радостью платит всё до последнего цента. Вот он, просвет. Во всём можно его увидеть, если постараться.

– Надеюсь, – говорю я.

Неожиданно мама заявляет, что им давно пора спать, но мы, «детишки», можем ещё поболтать, если хотим. Тедди смотрит на меня так, словно собирается уходить, но я говорю:

– Ещё по пиву?

Я не знаю, хочу ли ещё с ним пообщаться или просто хочу уйти от разговоров с мамой о разводе, но я рада, когда он говорит:

– Конечно, я только за.

Пока родители душат Тедди в прощальных объятиях, я достаю из холодильника ещё две бутылки. Когда выжимаю лайм, родители заходят в кухню.

– Точно всё хорошо, зайка? – спрашивает мама, обнимая меня.

– Да, честное слово. – Я прижимаю её к себе. – Поговорим обо всём утром.

– Хорошо. Заходи к нам, если не сможешь уснуть. – Мама всегда так говорила, когда я была маленькой. – Ты тут переночуешь или у Джули?

– Тут, – говорю я. – Только возьму сумку из машины.

– Да я принесу, – говорит папа.

– Спасибо. – Я чувствую прилив любви к нему. К ним обоим.

– Ещё что-нибудь? – спрашивает мама.

Я качаю головой.

– Нет, спасибо… Я так рада, что я здесь.

– Мы тоже, – говорит папа.

Я киваю, беру бутылки и выхожу на крыльцо, чувствуя на себе взгляд мамы.

– Пообщайтесь, – говорит она слишком жизнерадостно. – Никогда не знаешь, как…

– Не надо, мам, – обрываю я, бросив на неё взгляд через плечо, но она всё же завершает фразу, глупо ухмыляясь.

– Всё может быть… после стольких лет… вы с Тедди…

– Я и забыл, какие классные у тебя родители, – говорит Тедди, когда я выхожу на крыльцо и сажусь напротив него.

– Да. Мама, правда, немного чокнутая, – отвечаю я. Конечно, можно не любить своего зятя, и я её понимаю, но ведь нормальные люди не говорят такое, только узнав, что их дочь разводится. Так что моя мама однозначно ненормальна. Не знаю, плохо это или хорошо.

– Она такая забавная. – Тедди смеётся себе под нос. – Всегда такой была. Что на уме, то и на языке. Обожаю, когда она тебя песочит.

– Да ну? – Я улыбаюсь ему. – И почему же ты это обожаешь?

– Потому что она ставит тебя на место.

– Это да. Хотя порой перегибает палку.

– Да? – Тедди поднимает брови и делает глоток. – Хочешь сказать, ты не такая гламурка?

Я вижу, что он с трудом сдерживает улыбку.

– Ну, перестань. – Я вынуждена признать, что он умнее, чем я предполагала.

– Ты же знаешь, я просто тебя дразню, – говорит он.

– Ну да. И думаешь, что я сноб.

– Думаю? – Тедди ухмыляется. – Да нет, что ты, я так не думаю. Я знаю!

Зову его по имени противным голосом, как в школе.

– Ну, давай начистоту, – говорит он. Я стараюсь не дышать. – Ты, безусловно, любишь хорошие вещи. – Он произносит эти слова медленно, как бы осторожно подбирая, но я понимаю: это эвфемизм материализма. Должно быть, вид у меня смущённый, потому что он добавляет:

– Да ладно, я тебя понимаю. Я бы и сам водил «Астон Мартин»[32], будь у меня такая возможность. – Его признание меня успокаивает, и я улыбаюсь. – И вообще… я считаю, ты хороший человек, Нина.

Я не уверена, что это правда, но верю, что Тедди так считает, и его слова – бальзам на мою израненную душу. Они дают мне надежду, что я сумею исправить ошибки в воспитании сына.

– Спасибо, Тедди, – отвечаю я.

Он кивает. Какое-то время мы молча смотрим друг другу в глаза. Потом он говорит:

– Мне так жаль, что твой брак распался… Развод – это так тяжело… почти как смерть… или как пожар, который сжёг твой дом дотла.

Я печально улыбаюсь, пытаясь осмыслить аналогию.

– Да. Я ещё толком не поняла, но чувствую – будет трудно.

– И… просто на всякий случай… станет гораздо труднее, а потом наконец легче… Во всяком случае, так было со мной. Но я хочу, чтобы ты знала: ты поступаешь правильно.

– Да, – говорю я. – Ну то есть… всё сложно. И да, и нет.

– Я знаю. Люди обычно стараются свести причины развода к минимуму. Уместить в одно предложение. «Он мне изменил». «Она пьёт». «Он играет в карты». «Она слишком много тратит». На самом деле всё не так просто. Но ты знаешь, что поступаешь правильно…

Я не могу понять, хочет ли он выяснить, что случилось, или просто мыслит вслух. На всякий случай отвечаю:

– Да. В наших отношениях проблемы начались постепенно и понемногу накапливались. Трудно найти причину. Но если так уж нужно, я скажу: я просто поняла, что у нас теперь разные ценности. Может, так было всегда…

Тедди кивает.

– Да. Но уверен, ты разберёшься. Ты самая умная женщина, что я встречал.

– Да ну брось. Мы оба знаем, что Джули гораздо умнее. – Но тем не менее я польщена. Я гораздо выше ценю комплименты моему уму и суждениям, чем внешности – а от Кирка всегда получала лишь вторые.

– Джули тоже молодец, – говорит Тедди. – Но она замужем за человеком, который носит униформу, и так и не выбралась из Бристоля. Значит, не такая она умная, да? – Он улыбается, отпивает ещё пива.

– А это здесь при чём? – Интересно, думаю я, он сейчас начнёт самоуничижаться или демонстрировать свою моральную неустойчивость?

– Да я шучу, – говорит Тедди, делая ещё глоток.

– Ну смотри, – говорю я на всякий случай. – Может, ты и прав. Джули замужем за пожарным и живёт в Бристоле. Я замужем за богачом и живу на Белль-Мид. И кто из нас счастливее?

Тедди пожимает плечами, будто не желая сдаваться.

– Уж не я, сказала пегая свинья. – Мне почему-то вспоминается одна из любимых маминых поговорок.

Тедди хмурится, о чём-то глубоко задумавшись.

– О чём ты думаешь? – спрашиваю я.

– Честно?

– Да. Конечно. Расскажи мне.

Он опускает взгляд.

– О том, почему ты меня бросила.

– Я тебя не бросала, – говорю я, хотя так оно и было. – Мы просто… расстались.

Тедди смотрит мне в глаза, потом, не желая спорить, говорит:

– Видимо, ты однажды поняла, что я для тебя недостаточно хорош. Ты хотела большего. Это нормально. Просто признай, я пойму.

– Это не так, – отвечаю я быстро и с чувством.

– Тогда в чём дело? В Кирке? Вы уже были знакомы?

– Нет, – говорю я. – Честное слово. Дело не в нём.

– Но почему? Не то чтобы сейчас это уже было важно…

Желудок сжимает спазм. Я не знаю, что ему сказать, кроме правды. Никогда в жизни я не могла представить, что буду сидеть рядом с Тедди на крыльце родительского дома и рассказывать ему, как меня изнасиловали двадцать с лишним лет назад. Но именно это я и делаю. Я констатирую факты, как журналист, изо всех сил стараясь не сорваться.

– Теперь ты понимаешь? Это не ты был недостаточно хорош для меня. – Я вновь чувствую себя восемнадцатилетней девчонкой, ровесницей Финча. Девчонкой с разбитым сердцем. – А я – для тебя.

– Господи, Нина… – шепчет Тедди. Его глаза полны слёз. – Я и не знал. Почему ты мне не сказала? Я всегда был бы рядом…

– Я знаю. – Мне очень хочется повернуть время вспять. Я столько всего сделала бы по-другому.

Глава двадцать вторая Лила

Перед тем как лечь спать, я забыла задвинуть шторы, и первое, что я вижу, проснувшись утром, – папу, который скорчился на крыльце, вооружившись садовым шлангом, большой щёткой и ведром. Рукава его толстовки закатаны, энергичные движения напоминают мне о том, как он пилит или шлифует древесину у себя в мастерской. Предчувствуя что-то нехорошее, я выбираюсь из кровати и подхожу к окну. Тогда-то я и замечаю наконец кислотно-оранжевую надпись, выведенную на крыльце. От неё остались только буквы «ШЛЮ», но нетрудно догадаться, каким было всё слово целиком.

Мне кажется, что меня вот-вот вырвет. Я бегу в туалет, открываю крышку унитаза и, согнувшись над ним, жду, но ничего не происходит. Тошнота сменяется ужасом. Я иду мимо прихожей, стараясь не смотреть на себя в зеркало, открываю дверь, чувствуя прохладу весеннего утра.

Папа, стоя на четвереньках, поднимает на меня глаза и говорит:

– Быстро в дом.

Его голос спокоен, но я по опыту знаю, что это иллюзия. Назревает по-настоящему чудовищный скандал.

Я говорю себе, что надо его слушаться, но стою на месте. Стою и смотрю, как исчезает буква Ю, и остаются только ШЛ. Я могла бы думать сейчас о чём угодно, но чувствую лишь благодарность за то, что краску можно оттереть – а она ведь могла бы оказаться и водоустойчивой. Иногда папа не видит плюсов ситуации.

– Я сказал, быстро в дом! – Папа повышает голос, но по-прежнему не смотрит на меня.

Я отхожу на несколько шагов, прячусь в доме, бегу в спальню, смотрю в телефон. Никаких новых сообщений с тех пор, как я проверяла в последний раз, где-то в полночь. Быстро набираю Финчу.

– Доброе утро, – говорит он жизнерадостно, как и положено на следующий день после секса.

– Ничего подобного, – отвечаю я, наблюдая за папой в окно. Теперь он стоит и поливает крыльцо из шланга, направляя на самые прокрашенные участки. Оранжевая пенистая вода стекает по ступенькам на газон.

– Что случилось? – спрашивает Финч.

– Кто-то разрисовал наше крыльцо.

– Да?

– Вроде граффити. Какие-то вандалы испортили наше имущество. Наше крыльцо.

– Вот дерьмо, – говорит Финч. – И что они написали?

Я отвечаю не сразу.

– «Шлюха», – с трудом выдавливаю я из себя, чувствуя, как меня накрывает волна стыда. – Папа сейчас оттирает эту надпись. Он так злится!

– Господи. Кошмар. Мне так плохо.

– Ты тут ни при чём, – бормочу я. Всё моё лицо горит огнём. – Уверена, это Полли.

– Конечно, она… У вас есть камеры?

– Нет, – говорю я, вспоминая охранную сигнализацию Браунингов и прочие приспособления, позволяющие обезопасить дом.

– Может, у соседей?

– Уверена, что и у них нет. – Я начинаю раздражаться. Конечно, он просто хочет проявить участие, но он же должен понимать, что никто из моих соседей не может себе позволить камеру.

– Я позвоню Полли, – говорит он. – Вытяну из неё всю правду.

– Не надо, – прошу я, понимая, что так будет только хуже – она всё равно будет всё отрицать, а у меня может возникнуть ещё больше проблем. – Пожалуйста, не надо.

– Ладно, – бурчит он сердито.

– Финч? – Я сильно нервничаю. – Можно вопрос?

– Конечно.

– Ты… рассказал кому-нибудь? – Мой голос немного дрожит. – О том, что мы…

– Господи, да нет, конечно, – говорит Финч. Я верю, но хочу убедиться окончательно.

– Даже Бью?

– Даже ему. Никому. Я о таком не рассказываю, Лила. Даже о тех, с кем целуюсь.

– Ладно. – На секунду мне хочется оказаться в числе тех, с кем он только целовался. Пусть бы Полли думала то, что думала, но по крайней мере мне было бы проще смотреть в глаза папе. Ещё я думаю, насколько же проще быть мальчиком, чем девочкой. Никто не напишет «шлюха» на крыльце Финча, это уж точно.

– Ты сфоткала? – спрашивает Финч. – Крыльцо?

– Хм… нет. А зачем?

– Для доказательства. Показала бы мистеру Кво.

– Нет, Финч. Я не собираюсь ничего рассказывать мистеру Кво. Я не хочу, чтобы об этом узнала вся школа. Уже и так все знают, что вчера я была у тебя.

– Подумаешь, – говорит Финч. – Ты имеешь полное право приходить ко мне, когда захочешь. Мы же друзья.

У меня сжимается сердце.

– И всё? – выдыхаю я, злясь на себя за этот вопрос, но не в силах ничего поделать.

– Ты знаешь, что я имею в виду… ну то есть… само собой, мы больше, чем друзья. Ты мне так нравишься… – мурлычет Финч, его голос становится мягким и нежным. – И мне так понравилось то, чем мы занимались вчера…

Я улыбаюсь, чувствуя, как по всему телу разливается тепло и все печали тают на глазах.

– Я хочу ещё, – шепчет он. У меня кружится голова, и я шепчу в ответ:

– Я тоже.

Папа не разговаривает со мной по дороге в школу, и непонятно, злится он или расстроен. В любом случае начинать с ним разговор – себе дороже, и всю нашу мучительную поездку я держу рот на замке. Подъехав к школе, он, вместо того чтобы развернуть машину и уехать, ставит её на парковку для посетителей, и мне становится по-настоящему страшно.

– Ты чего? – спрашиваю я, хотя всё и так очевидно.

– Я иду к Квортерману.

Я пытаюсь найти разумное возражение, но мозг кипит, и я говорю только, что его одежда и руки в краске.

– И чего? – говорит папа.

Мне вспоминается фильм «Джеки». Как миссис Кеннеди не стала переодевать розовый костюм, заляпанный кровью, потому что хотела показать всем, что она сделала с мужем. Не то чтобы я сравнивала убийство президента и вандализм, но папа, очевидно, даже рад, что весь измазан краской. Иначе нашёл бы время переодеться, прежде чем сесть в машину.

– Пап, не надо, я сама всё улажу, – умоляю я, но он качает головой, как будто я не могу сказать ему ничего такого, что заставило бы его изменить своё решение. Потом говорит:

– Ты точно ничего не хочешь мне сообщить?

Я мотаю головой.

– Значит, ты не в курсе, кто это сделал?

Вновь мотаю головой.

– Нет, пап.

– Но хотя бы предположения есть? Хотя бы догадки?

– Не то чтобы…

– Не то чтобы?

– Ну… я хочу сказать… это может быть кто угодно. Может быть просто совпадение.

Это очень глупая идея, но папа кивает – может быть, ему хочется верить в мои слова. Что это просто вандализм и никто не считает его дочь шлюхой.

– Ладно. Значит, это никак не связано с субботним концертом? Или с тем, что ты вчера была у Финча? – язвительно спрашивает папа.

Я смотрю на него, вне себя от ужаса и стыда, а он грустно качает головой и выходит из машины.

Глава двадцать третья Том

Я, конечно, никак не могу быть спокоен, но первые несколько минут в кабинете Квортермана мне кое-как удаётся держать себя в руках. Даже когда я показываю ему фото с надписью «шлюха» через всё крыльцо, я не повышаю голоса, как не повышал с Лилой в машине. Квортерман явно вне себя от злости, и это мне тоже на руку.

– Мне так жаль, Том. Это ужасно. Просто ужасно, – говорит он, качая головой. – Вы знаете, кто мог это сделать?

– Нет.

– И Лила не знает?

– Говорит, что нет.

– А вы ей верите?

Я глубоко вздыхаю и качаю головой.

– Если честно, не верю. Но не пойму, то ли она прикрывает кого-то, то ли просто боится.

– Боится чего? Последствий? – спрашивает Квортерман.

– Да. И вообще, эта ситуация… с Финчем… она настолько вышла из-под контроля…

Квортерман хмурит брови, смотрит на меня.

– Каким образом? Что сейчас происходит?

Выдохнув, я говорю:

– Не знаю даже, с чего начать…

– Просто рассказывайте всё. Что считаете нужным, – говорит он. – Честное слово, Том, я на вашей стороне. Я хочу помочь вам с Лилой.

По какой-то неясной причине, невзирая на то, что он должен беспокоиться обо всех учениках, а также репутации школы, я ему верю. Может быть, просто от отчаяния. Как бы то ни было, выкладываю ему всё. Рассказываю о встрече с Кирком, о визите Нины и Финча субботним утром, о том, как Финч извинился, сперва попросив нас с Ниной выйти. О концерте и о том, что Лила без разрешения и предупреждения ходила вчера к Браунингам. Зачитываю вслух сообщение Нины насчёт Полли.

– Вы говорили с Ниной? – спрашивает он, когда я умолкаю. – После этого сообщения?

– Нет. – Я качаю головой. – Пока нет. Но как ни странно, мне кажется, она на нашей стороне. На стороне Лилы.

– Да, – говорит Квортерман, – думаю, она хочет помочь.

Прежде чем я успеваю ответить, в дверь стучат.

– Да? – кричит Квортерман. Мы оба смотрим на дверь и ждём. Она чуть приоткрывается.

– Да? – повторяет Квортерман, на этот раз с заметным раздражением. – Чем могу помочь?

Дверь наконец открывается. За ней стоит Финч.

– Прости, сынок, – строго говорит Квортерман, – но у нас здесь серьёзный разговор.

– Простите, – отвечает Финч, но и не думает уходить – открывает дверь пошире и забрасывает приманку. – Но у меня есть кое-какая информация по поводу… того, что случилось вчера вечером.

Квортерман встаёт и указывает Финчу на свой стол.

– В таком случае входи. Садись.

Я говорю себе – надо держать себя в руках. Финч садится на стул рядом со мной.

– Кто это сделал? – спрашиваю я резко. – Кто изгадил наше крыльцо?

Финч глубоко вздыхает, обнаруживая своё волнение – или же незаурядные актёрские способности.

– Это Полли, – лепечет он быстро и сбивчиво. – Или кто-то из её друзей. Даже если не она сама, так она знает кто. Но она сто процентов тут замешана.

– Сынок, это очень серьёзное заявление, – говорит Квортерман. – У тебя есть какие-то доказательства?

– Доказательств нет, – отвечает Финч. – Но вчера… Полли назвала Лилу… этим словом.

– Шлюхой, ты хочешь сказать? – спрашиваю я, чувствуя, как стук сердца отдаётся в ушах.

Финч смотрит мне в глаза, медленно кивает.

– Да, сэр. Именно так она её назвала.

Что-то внутри меня щёлкает. Я наклоняюсь к нему и шиплю, чувствуя, как внутри всё бурлит:

– Думаешь, ты тут вообще ни при чём?

Финч качает головой и говорит:

– Нет, сэр. Я ничего с вашим крыльцом не делал.

– А тебе не кажется, что твоё фото моей дочери с этим связано?

Финч недоумённо смотрит мне в глаза. Все хорошие намерения субботнего утра отправляются в помойку. Я изо всех сил сдерживаюсь, чтобы его не ударить.

– Я не понимаю, что вы имеете в виду… – бормочет он.

– Мистер Вольп имеет в виду, – переводит Квортерман, – что твоя фотография – фотография Лилы, которую сделал ты, – могла стать причиной всей этой ситуации.

Финч моргает, резко мотает головой и говорит:

– Нет, сэр. При всём уважении я не могу согласиться с вашим утверждением.

Я больше не в силах сдерживаться. Я начинаю подниматься со стула, чувствуя злобное удовлетворение при виде того, как лицо Финча искажается гримасой ужаса.

– Мистер Вольп! Подождите! Пожалуйста, выслушайте меня! – кричит он, закрываясь руками. – Я не фотографировал Лилу! И не писал этот комментарий! И никому не отправлял!

– Что? – кричим мы с Квортерманом в один голос.

– Клянусь! – вопит Финч. – Спросите Лилу, она знает правду!

– Значит, ты обманул нас или тогда, или сейчас. Так когда же? – спрашивает Квортерман.

– Тогда, сэр. И я очень в этом виноват. Но сейчас я говорю правду. Я не фотографировал Лилу!

– Что? – ору я. – А кто тогда?

– Полли. – Он смотрит на Квортермана, потом переводит взгляд на меня. – Я хотел её прикрыть… Но после того, что она сказала Лиле… И того, что написала у вас на крыльце… Она не заслуживает того, чтобы я ей помогал.

Он качает головой и смотрит на меня так невинно, что я не сомневаюсь – либо Финч здесь в самом деле ни при чём, либо он полный социопат. Либо он больше похож на мать, либо весь в отца. Я не могу понять, в чём тут дело, но я выясню.

Глава двадцать четвёртая Нина

Я просыпаюсь в своей бывшей детской в четыре утра, понимая, что уже не усну. Я слишком взволнована, в мозгу крутятся мысли о прошлом, о будущем, о чистилище, где я нахожусь сейчас. Мне немного стыдно за вчерашнюю откровенность. Во-первых, за то, что я вчера рассказала всем о намерении развестись – каким бы ни был Кирк, он всё-таки должен был узнать об этом первым. А во-вторых, за то, что рассказала Тедди эту историю. Говорят, что, признавшись, ты чувствуешь свободу, но зачем было тревожить и расстраивать всех?

Но ещё больше я волнуюсь о будущем. Я боюсь видеть Кирка, боюсь разговора с Финчем о концерте, о том, что произошло у нас дома. Но понимаю – придётся, и нет никакого смысла продолжать упираться. Поэтому я встаю, быстро заправляю кровать, чищу зубы и одеваюсь. Складываю в дорожную сумку пижаму и предметы гигиены и на цыпочках спускаюсь вниз, собираясь оставить прощальную записку и тихонько выскользнуть за дверь. Но в углу сидит мама в халате и раскладывает пасьянс на ноутбуке.

– Уезжаешь? – спрашивает она, взглянув на меня, прежде чем сделать следующий ход. – Так рано?

– Да. У меня сегодня очень много дел.

Она кивает, потом спрашивает, не хочу ли я перед дорогой выпить кофе.

– Было бы чудесно, мам, – говорю я. – Спасибо.

Она поднимается, подходит к плите, включает чайник. Я улыбаюсь, только теперь понимая: она имеет в виду растворимый кофе. Так и есть – достаёт банку «Фолджерса», сухие сливки, два подсластителя.

– Да просто безо всего, – прошу я, думая, что по дороге меня от этого кофе, скорее всего, стошнит, и не лучше ли было бы подождать до ближайшего «Старбакса». Но с другой стороны, может быть, мамин растворимый кофе – как раз то, что мне сейчас нужно.

Мы обе, склонившись к чайнику, ждём, когда он закипит, и смотрим друг на друга.

– Мне так жаль, что вы с Кирком разводитесь, – наконец говорит она.

– Я знаю мам. Мне тоже.

– Я понимаю, это не моё дело, и если не хочешь, не рассказывай, – фирменный мамин отказ от ответственности, – но… ты думаешь, у него кто-то появился?

Я пожимаю плечами.

– Честно, мам? Не уверена. Может, и да… Но ухожу я не поэтому. Измену я могла бы простить, если бы дело было только в ней.

– Могла бы? – удивляется она.

– Да. Думаю, да. Хорошие люди порой совершают ошибки. – Я надеюсь, эти слова можно отнести к Финчу. – Но… боюсь, Кирк – не очень хороший человек.

Мама кивает, даже не пытаясь защитить своего зятя.

– Тебе он нравился? – спрашиваю я, вспомнив рассказ Джули о мини-гольфе.

– Конечно, – отвечает она слишком быстро.

– Правда? Скажи мне честно. Пожалуйста.

Мама вздыхает.

– Ну, в самом начале… я не очень его понимала. Мне он нравился, но казался немного снобом, и вы… не совсем подходили друг другу. Но ты явно считала его тем, кто тебе нужен…

– Да, – говорю я, удивляясь, как чётко мама сформулировала мои мысли. И ещё мне грустно от того, как сильно всё изменилось. Как изменились мы оба – в очень разных направлениях.

– И мне нравилось, как он о тебе заботится. Как настоящий джентльмен. Но потом что-то изменилось. – Мама вздыхает. – Он изменился. Стал немного… эгоистом.

– Я знаю. – Она, конечно, явно преуменьшает. – А как ты думаешь, когда это случилось? Когда он продал компанию?

– Думаю, да, – отвечает она. – Немного задрал нос. И стал воспринимать тебя как должное… перестал тебя уважать. Нас с папой это беспокоит.

Я киваю, видя, что она права, и внутренне содрогаясь при мысли о том, какой пример Кирк подавал Финчу и как долго я всё это терпела. Я признаюсь в этом маме, потом добавляю:

– Но ведь лучше поздно, чем никогда?

– Безусловно, – говорит мама, высыпая щедрую порцию гранул в кружку с эмблемой университета Теннесси, один вид которой переносит меня в восьмидесятые. – Думаю, и Тедди со мной согласится. – Она с надеждой смотрит на меня.

– Мам… – Я качаю головой.

– А что? – Она смотрит на меня широко распахнутыми глазами, сама невинность. – Уже и сказать нельзя.

Я где-то в десяти милях от Нэшвилла, когда мне звонит Уолтер Квортерман.

– У нас есть новости, – говорит он, – не могли бы вы прийти?

– Какие новости? – У меня сжимается сердце. Я думаю, связаны ли они с голосовым сообщением Мелани.

– Я бы предпочёл не обсуждать их по телефону, – заявляет Уолтер.

– Ладно, – говорю я и спрашиваю, звонил ли он Кирку.

– Нет. Вам первой.

Я благодарю и обещаю, что буду как только смогу. Спустя двадцать минут и несколько нарушений правил дорожного движения паркуюсь перед Виндзором и пулей вбегаю в школу.

– У меня встреча с мистером Квортерманом, – сообщаю я Шэрон. – Он меня ждёт.

Она кивает и пытается всунуть мне свою чёртову папку-планшет, чтобы я расписалась, но я отпихиваю её, бормоча, что и так уже опаздываю, и несусь по коридору.

Добежав до кабинета Уолтера, стучу, потом вхожу и вижу собравшихся. Уолтер сидит за столом, а напротив него полукругом – Финч, Том, Полли и её родители.

Желудок сжимается в спазме. Уолтер встаёт, чтобы поприветствовать меня, указывает на единственный свободный стул, рядом с Финчем. Взглянув на него, я киваю Тому, Полли и её родителям. Все, кроме Полли, сохраняют остатки самообладания.

– Кирк к нам не присоединится? – спрашивает Уолтер.

– Нет, – говорю я. – Не могли бы вы объяснить, что происходит?

Уолтер кивает:

– Да. Как я уже говорил по телефону, у нас есть новости. И, к сожалению, мы имеем две версии истории.

Полли всхлипывает, закрыв лицо руками. Отец обнимает её, успокаивает.

– Может быть, кто-то… расскажет, в чем дело?

– Не вопрос! – рявкает Том, вне себя от бешенства. – Кто-то написал на нашем крыльце «шлюха».

– О господи, – говорю я. – Мне так жаль.

Не обращая внимания на мои слова, Том продолжает:

– Финч говорит, это сделала Полли.

Краем глаза я вижу, как Финч кивает. Полли скулит:

– Это не я! Честное слово!

Отец вновь пытается её успокоить. Том говорит:

– Уж не знаю, её это художества или не её, но вчера она назвала Лилу шлюхой. У вас дома. Полли признаёт, что так оно и было. Очень мило с её стороны.

– Она очень раскаивается, что так назвала Лилу, – говорит отец Полли. – Но с вашим крыльцом она не имеет ничего общего. Весь вечер она провела дома, с мамой.

Уолтер пытается вмешаться, но его перебивает Том:

– И ещё Финч к тому же заявляет, что не делал ту фотографию. И что её сделала Полли, а он всё это время её прикрывал.

– Неправда! – кричит Полли, вся в слезах и соплях. – Это ужасная ложь!

– Лжёшь здесь только ты, – очень спокойно отвечает Финч. Уолтер вздыхает и говорит:

– Ну, надеюсь, завтрашнее заседание внесёт в вопрос некоторую ясность.

– Ясность? – кричит Том. – Пока что ясно видно только одно – над моей дочерью издеваются, и кто-то из этих двоих врёт. Может быть, оба. Может быть, всё это отлично продуманный сценарий, чтобы никого не обвинили.

– Уверяю вас, мистер Вольп, ничего подобного, – говорит отец Полли. – Моя дочь назвала вашу отвратительным словом, но…

– Но что? – шипит Том. – Ничего страшного, пустяки?

– Том, пожалуйста. Я понимаю, это тяжело, но постарайтесь успокоиться, – просит Уолтер.

– Не смейте меня успокаивать. Это цирк! Настоящий цирк! – Том резко встаёт, отпихивает стул и рвётся к двери. – Кто-нибудь, приведите сюда мою дочь! Быстро!

Уолтер в совершенном смятении хватает телефон, какое-то время выжидает, потом говорит:

– Попросите, пожалуйста, Лилу Вольп подойти в главное здание. Да. Прямо сейчас, пожалуйста.

Том выбегает и с шумом захлопывает за собой дверь. Я вскакиваю со стула, сердце бешено колотится. Я смотрю Финчу в глаза.

– Клянусь, мам, – шепчет он, – я этого не делал.

Глава двадцать пятая Том

Не знаю, три секунды прошло или три минуты, но когда Лила всё ещё не появляется в коридоре, я начинаю колотить по стойке регистрации, и орать на эту зануду секретаршу, и требовать, чтобы мне сейчас же привели мою дочь. Я даже рвусь по коридору в направлении классов.

– Мистер Вольп, вам туда нельзя! – Секретарша встаёт со стула, испуганная, будто я – вооружённый террорист. Дрожащим голосом она заявляет, что если я сделаю ещё шаг, она нажмёт на кнопку.

Я останавливаюсь, разворачиваюсь и иду к ней.

– Пожалуйста, не делайте вид, будто вы не понимаете, что здесь происходит. Потому что я полностью уверен – вы понимаете всё!

Я снова стучу по стойке – просто так, на всякий случай – и тут из-за угла ко мне несётся Лила, вне себя от стыда.

– Папа! Что ты делаешь? – кричит она. Секретарша с любопытством взирает на нас поверх очков.

– Пошли. Мы уходим. Сейчас же.

– Я не могу уйти, папа! – Она с отчаянным видом оглядывается по сторонам. – У нас контрольная по естествознанию! И я все вещи оставила в кабинете!

– Сейчас же! – ору я.

Она вновь пытается что-то возразить, но я разворачиваюсь и иду к двери. Я нервничаю, потому что не знаю, как быть, если она за мной не пойдёт, но уверен, что секретарше всё-таки придётся нажать на кнопку. К счастью, мне не приходится это выяснять, потому что спустя несколько минут я слышу за спиной шаги Лилы.

Я иду быстрее, мои шаги всё шире и шире. К тому времени как мы добираемся до машины, Лила совершенно выходит из себя и так бурно рыдает, что начинает задыхаться. Мне хочется обнять её и успокоить, но злость и желание выбить из этих богачей всё дерьмо пересиливает сочувствие.

Поэтому я завожу мотор, обгоняя бесчисленных засранцев на «Рендж Роверах», БМВ и «Мерседесах». Господи, о чём я только думал, отправляя дочь к этим бездушным лживым сукиным детям, которых волнуют только деньги? Почему я не усвоил урок, когда был мальчиком и подносил клюшки в гольф-клубе? Когда спал с Деланей и понимал, что был для неё куклой, что она использовала меня, чтобы позлить папочку и своё сраное высшее общество? Ну вот, теперь Лила тоже стала куклой, и я не собирался это терпеть. Больше мой ребёнок не пойдёт в эту чёртову школу. Никакое образование этого не стоит. Что она получит в итоге? Что ей даст элитарное образование? Элитарных друзей и мужа вроде Кирка Браунинга? Хрена с два. Пусть лучше Лила живёт от получки до получки, как я, чем станет такой, как эти уроды. Пусть лучше она, как я, останется совсем одна, чем будет одной из них.

Мы против них.

Эти мысли барабанным боем стучат в моей голове, пока я веду машину. Автострада переполнена, поэтому я еду через город, то и дело тормозя на светофорах. Лила рыдает, не унимаясь. Я думаю о Квортермане и Нине, понимая, что они – исключение. Но и они замешаны в этой сраной игре. Как мог бы Квортерман заправлять всем Виндзором, если бы не получал выгоду от всего дерьма? И да, Нина мне в самом деле нравится – я бессилен убеждать себя в обратном, но её сын мутный тип. Может быть, он в самом деле не фотографировал Лилу и не портил крыльцо, но где-то он явно врёт, и Лила этому способствует.

– Папа, не так быстро! – визжит Лила, когда я едва не врезаюсь в бок чёрного «Лексуса». В ту же секунду бью по тормозам, сердце колотится, потные руки сжимают руль.

– Прости, – бормочу я, говоря себе, что нужно успокоиться, нужно попросить совета. Вспоминаю Бонни – и сворачиваю не направо, а налево.

– Куда ты едешь? – спрашивает Лила, на секунду перестав плакать.

– К другу, – говорю я.

– К какому ещё другу?

Очень убедительный вопрос. Она считает – у меня нет друзей.

Не отвечая, я еду дальше через историческую часть Белмонта и наконец добираюсь до причудливого квадратного дома Бонни. Её старенький фургон «Вольво», весь покрытый наклейками, стоит по диагонали подъездной дорожки. В любой другой день её способность парковаться вызвала бы у меня улыбку.

– Пап, чей это дом? – спрашивает Лила. У неё по-прежнему несчастный вид, но любопытство уже взяло верх над истерикой.

– Я же сказал – моего друга. – Я паркую машину позади «Вольво». – Её зовут Бонни. Мы с ней иногда разговариваем обо всём. О тебе тоже… ну, познакомитесь, в общем.

Мы оба выходим из машины и закрываем двери. Лила плетётся за мной следом к входу в дом.

– Ты с ней… встречаешься? – интересуется она, вытирая нос рукавом. В этот самый момент из-за стеклянных дверей выплывает Бонни в огромных очках и жуткой шали, больше похожей на одеяло. Её седые волосы растрёпаны больше, чем обычно. Я замечаю в глазах Лилы разочарование.

– Здравствуй, Томми, мальчик мой, – говорит она.

– Здравствуйте, Бонни, – отвечаю я. – Простите за такой сюрприз.

– Ну, это приятный сюрприз, Томми. Очень приятный сюрприз. – Она заглядывает мне за спину. – А ты, видимо, Лила? – её лицо становится ещё добрее.

– Да, мэм. – Лила выдавливает из себя натянутую улыбку, обязательную при знакомстве со взрослым.

– До чего чудесно с тобой познакомиться, Лила. Я Бонни. – Она высовывает руку из глубин шали, пожимает ладонь Лилы и сжимает её в объятии. – Заходи, солнышко.

Лила неуверенно шагает в дом, я – следом за ней, и нас тут же оглушает запах свежей выпечки. Правда, я не могу определить, чем именно пахнет. Может, корицей? Я вижу, что Лила заинтригована – не только тем фактом, что у меня есть друг, но и самой Бонни. Похоже, я наконец принял решение, которое пришлось по душе моей дочери.

Бонни приводит нас на крытое крыльцо, залитое утренним светом, где стоят стулья ярких, как драгоценные камни, расцветок. Я сажусь на изумрудный стул, Лила выбирает сапфирово-синий напротив меня.

– Могу я предложить вам чашечку мятного чая? – мелодичным голосом с почти ирландским акцентом спрашивает Бонни. – Он восхитителен.

Мы оба киваем и смотрим, как она идёт в кухню. Оба молчим. Ждём, когда вернётся Бонни с маленьким деревянным подносом. На нём – три дымящиеся чашки с блюдцами, совершенно к ним не подходящими, и розовые салфетки с надписью «С Днём рождения». А ещё крошечная молочница и тарелочка с кубиками сахара, напоминающие мне о кукольном сервизе, который был у Лилы в детстве. Мы с Лилой берём чашки, Бонни ставит поднос на плетёный ящик, служащий ей чайным столиком, и садится на красный стул рядом с Лилой, так что обеим виден сад. Указывает за окно, на деревья. Я сижу спиной к окну, но знаю, на что они смотрят.

– Видишь этот изумительный дом на дереве? – спрашивает Бонни. Лила кивает, заворожённая.

– Знаешь, кто его построил? – Бонни медленно размешивает в чашке сахар, и звенящий стук ложки по фарфору завораживает.

– Папа?

Бонни улыбается, кивает и постукивает ложкой о край чашки, прежде чем положить её на блюдце.

– Да. Твой папа. Может, я и предвзята, но должна сказать, это самый лучший дом на дереве во всём Теннесси. А может, и в мире.

Лила улыбается ей в ответ, и моё сердце тает.

– Ну, рассказывай. – Бонни хмурит брови, надевает маску профессионала. – Почему ты не в школе?

Лила ставит чашку на блюдце и отвечает:

– Спросите лучше у папы. Это он притащил меня сюда посреди контрольной по естествознанию. – Она смотрит на меня.

– Это как-то связано с фото? Которое было сделано на той вечеринке? – Бонни смотрит Лиле прямо в глаза. Я мысленно начисляю ей очки за прямолинейность.

Лила кивает, затем быстро и настойчиво начинает объяснять, что фото сделала бывшая девушка Финча, а он невиновен. Совершенно невиновен. Я мысленно заполняю пробелы, узнавая новые подробности о визите Лилы к Финчу и о нашем испоганенном крыльце. Лила заявляет, что в этом тоже виновата Полли, и в заключение рассказывает об утреннем эпизоде в школьном коридоре, говорит, что это было «унизительно» и что я «всегда» ещё больше всё порчу.

– Значит, Финч – сама невинность, а я плохой? – говорю я. Целительный эффект присутствия Бонни начинает сходить на нет.

– Папа! Посреди теста!

– Ты сказала – контрольной.

– Какая разница?!

Бонни сочувственно смотрит на неё, кивает и спрашивает:

– Хорошо, Лила. А как бы ты предпочла, чтобы твой папа поступил в этой ситуации?

Лила вздыхает, потом даёт запутанный, бессвязный ответ, выражая своё возмущение моим поведением начиная с оранжевой краски, которой была запачкана моя одежда, и заканчивая криками в школьном коридоре.

– Как будто нельзя просто позвонить директору и не устраивать скандал! Весь в краске!

Бонни смотрит на меня.

– Представляешь, как она себя чувствует?

– Думаю, да, – говорю я. – И она права, надо было держать себя в руках… но я должен был сделать хоть что-то. И порой мне кажется, что Лила больше сосредоточена на несущественных деталях и видимых признаках, чем на всей картине целиком… Ну то есть я, например, не вижу ничего страшного, что на моей одежде осталось немножко краски.

Бонни чуть заметно улыбается мне и вновь переводит взгляд на Лилу.

– Ты понимаешь, что он пытается объяснить?

Лила пожимает плечами и отвечает точно так же, как и я:

– Думаю, да.

Откашлявшись, Бонни продолжает:

– Тебе не кажется, что он изо всех сил старается тебе помочь?

– Да, но он мне не помогает, – говорит Лила. – Совсем. Он понятия не имеет, каково это – быть мной… он вламывается в мою школу. В мой мир.

– Скоро она перестанет быть твоей, – бормочу я себе под нос.

Лила испускает долгий протяжный вздох и, указывая на меня, говорит Бонни:

– Видите? Видите? Он хочет, чтобы я из-за этого бросила школу! Скажите ему, что это полный бред. Это тааак глупо! Виндзор-то в чём виноват?

– Ну хорошо. Но ты же понимаешь, почему твой отец враждебно настроен по отношению к Виндзору? Кто-то из этой школы сделал ту самую фотографию. И никто до сих пор не наказан. Спустя столько времени. – Бонни так красиво и ясно объясняет причины моей злости, что мне хочется дать ей пять или обнять её.

– Ладно, о′кей, я поняла, – соглашается Лила. – И я ценю, что он хороший отец и всё такое… Но… он вечно на всех злится… Думает, что весь мир против нас и всё такое. А он не против нас. Совсем не против.

Меня больно задевают её слова. Я с трудом могу дышать, чувствуя на себе их взгляды.

– Том, – мягко говорит Бонни.

– Ну? – У меня кружится голова.

– В словах Лилы есть доля правды?

Я медленно киваю.

– Да. Есть.

Глядя мне в глаза, Лила говорит:

– Ну то есть, пап, некоторые люди с Белль-Мида в самом деле засранцы. Некоторые – жуткие снобы и смотрят на нас сверху вниз. Но многие совсем этого не делают. Многие – совсем как мы, только у них больше денег… а если деньги, и внешность, и вся эта чепуха ничего не решают, они и не должны ничего решать. – Вид у неё очень серьёзный и смелый.

Я вновь киваю, чувствуя правоту её слов острее, чем мне казалось возможным.

– Я только хочу, чтобы ты иногда доверял мне, – продолжает она. – Позволял составить своё мнение о людях… которое не всегда совпадает с твоим. И неважно, о ком речь, о Грейс… или Финче… или ком-то другом. И да, я тоже буду совершать ошибки… и всё-таки пора научиться мне доверять. Если я во что-то вляпаюсь, я вляпаюсь. Но мне хочется – нет, мне просто необходимо! – чтобы ты в меня верил.

– Хорошо. – Я смаргиваю слёзы, которые сами собой наворачиваются на глаза. – Я постараюсь.

– А ты, Лила? – спрашивает Бонни. – Ты же тоже постараешься? Будешь к нему снисходительнее? Поймёшь, как трудно воспитывать тебя одному?

– Да, – отвечает Лила, сперва посмотрев на Бонни, потом переведя взгляд на меня. – Я тоже постараюсь. Обещаю, пап.

От её ответа мне ещё больше хочется плакать, и я делаю большой глоток чая, чтобы сдержаться.

– Хорошо, – говорит Бонни. – Вот это неплохое начало.

– Да, – отвечаю я.

– Да, – эхом отзывается Лила.

– Ну а теперь, – жизнерадостно заявляет Бонни, – как насчёт прогулки в самый красивый в мире дом на дереве?

Глава двадцать шестая Нина

После того, как Том торжественно уходит, Уолтер до конца дня освобождает Финча от уроков и напоминает завтра утром прийти на собрание. Я не разговариваю с ним до тех пор, пока мы не выходим за порог школы, а потом прошу идти домой. Говорю, что там с ним встречусь.

Финч кивает и идёт к парковке для школьников, а я сажусь в свою машину. Пристёгиваю ремень, несколько раз глубоко вдыхаю и выдыхаю. Прежде чем включить зажигание, заставляю себя позвонить Кирку, понимая: я не смогу одновременно вести машину и говорить. Только не с ним. Только не об этом.

– Хей! – восклицает он с неестественной жизнерадостностью. – Ты где была?

– Я думала, Финч тебе сказал, – отвечаю я. – Ездила в Бристоль.

– Ну да, он говорил… А зачем?

– В смысле, зачем? – не понимаю я.

– Я имею в виду – зачем ты поехала домой? – спрашивает он, и я вижу в зеркале заднего вида «Мерседес» Финча. Он подъезжает мимо меня к воротам и поворачивает направо, к дому.

– Хотела увидеть родителей. И Джули.

– Ясно. Ну а мне почему не позвонила?

– Я была очень занята. Мне нужно было уехать… Кирк, нам надо поговорить.

– Хорошо, – говорит он. – Как насчёт ужина? Только ты и я?

– Нет. Я попросила бы тебя приехать домой прямо сейчас. Мы с Финчем уже едем. Уолтер на сегодня освободил его от уроков.

– Что? Почему? Что происходит?

Я наконец-то добилась от него внимания – более того, даже не снисходительного.

– Увидимся дома, Кирк. Я не намерена обсуждать это по телефону.

Каким-то образом ему удаётся приехать раньше меня. Чёрт возьми, бормочу я себе под нос. Паркуюсь у входа, как обычно, и бегу домой, пока они не успели ни о чём без меня договориться. И, разумеется, именно это они и делают, когда я вхожу в кабинет Кирка. Финч умолкает на середине предложения, и оба смотрят на меня.

– Я не помешала? – спрашиваю я. Меня тошнит, как в тот момент, когда я увидела переписку с Бобом Тейтом.

– Нет, – говорит Кирк. – Конечно, нет. – Он подходит ко мне, будто собирается обнять, и добавляет: – Я рад тебя видеть.

Отступив на шаг назад, я говорю:

– Кирк, мне нужно, чтобы ты сказал правду. Хотя бы в этот раз.

Он моргает, сдавленно подсмеивается и спрашивает:

– Ты о чём сейчас вообще?

– Сначала ты ответь на мой вопрос, – говорю я, потом перевожу взгляд на Финча. – Или пусть наш сын ответит.

– Мам, – начинает Финч, – я сказал правду…

– Нет, Финч, – говорю я так громко, как только можно сказать, не сорвавшись на крик. – Неправду.

Финч украдкой смотрит на Кирка, который подходит к камину и прислоняется спиной к кирпичной стене.

– Кирк, – продолжаю я, – ты точно ничего не хочешь мне сказать? Может быть, о билетах на концерт…

– Дорогая, пожалуйста… – Кирк, конечно, никогда не признается. Во всяком случае, пока не узнает точно, что его раскусили, а может быть, и тогда не признается. – О чём ты говоришь?

– О Бобе Тейте… и четырёх билетах на Люка Брайана, за которые по легенде заплатил Бью.

Кирк и Финч переглядываются, и при виде этого во мне что-то щёлкает.

– Прекратите мне врать! Оба! – кричу я, с трудом сдерживая слёзы обиды и злости. Я смотрю на Кирка, на Финча и вновь на Кирка. Только одному из них хотя бы немного стыдно, и это не тот человек, за которого я вышла замуж.

– Прости, мам, – говорит Финч, запуская руки в волосы. – Просто я хотел…

– Ты хотел, – перебиваю я. – Вот оно. Вы с твоим отцом всегда делаете, что хотите.

Финч умолкает, закусывает губу.

– Прости меня, – повторяет он, на этот раз шёпотом.

Глядя в глаза Кирку, я говорю:

– Как ты мог так поступить? С ним? Со мной? С нашей семьёй?

– Как поступить? – Он ещё имеет наглость меня об этом спрашивать. – Разрешить ему пойти на концерт с симпатичной ему девчонкой?

Сглотнув, я качаю головой:

– Нет. Как ты мог воспитать его таким человеком?

– Мама, – шепчет Финч с таким отчаянием, что кажется по меньшей мере на три года младше, чем на самом деле. Сердце щемит так сильно, что я физически ощущаю эту боль. Но я, нахмурившись, жду.

– Честное слово, мам, – повторяет он, – клянусь тебе. Я не врал насчёт той фотки и Полли. Не я делал эту фотку. А она.

– Давай с самого начала, – говорю я, глядя на сына. – Ты врал мне сразу после вечеринки, и в понедельник в кабинете мистера Квортермана, и перед концертом, когда сказал, что билеты достал Бью. А теперь не врёшь?

Финч кивает и говорит:

– Да, мам. Всё так.

– И что же изменилось? – Мне отчаянно хочется ему верить.

– Ну, я много думал… и… и ещё, мам, мне хотелось поступить правильно, – бормочет он, запинаясь. – Я попросил папу достать билеты, потому что хотел показать Лиле, как на самом деле к ней отношусь. И папа об этом знает. Поэтому он мне помог.

Краем глаза я вижу, что Кирк кивает сыну, который сейчас привёл чёткий внятный аргумент. Я чувствую, как они оба смотрят на меня, ожидая ответа.

– Ладно, – говорю я. – А ты знаешь, что твой отец пытался подкупить мистера Вольпа?

– Нина, – возмущается Кирк, – это уже слишком! Я качаю головой.

– Нет, Кирк. Пусть он узнает. – Я вновь смотрю на Финча. – Ты в курсе, что твой папа дал Тому Вольпу пятнадцать тысяч долларов, чтобы он не стал выносить дело на Почётный совет?

Финч отвечает не сразу, и это его выдаёт. Он уже знает. Он замешан и в этом.

– Ну ладно. – Я удивляюсь тому, что моё отвращение может становиться ещё сильнее. – Хотя, раз уж речь зашла об этом, Кирк… Том вернул деньги.

– Ну и лузер, – бормочет Кирк.

– Нет, Кирк. Том Вольп – не лузер. Он – хороший человек. И замечательный отец, вырастивший чудесную дочь, которой непонятно почему нравится наш сын.

– Непонятно почему? – удивляется Кирк. – Да уж, Нина. Очень мило.

Я глубоко вздыхаю и прошу Кирка:

– Можно нам поговорить наедине?

Он кивает, идёт за мной в спальню и первой же фразой меня удивляет:

– Послушай, Нина, я в самом деле сожалею…

– О чём, Кирк? О подкупе? О том, что врал насчёт билетов? Или о том, что изменил мне?

– Изменил? – Кирк явно перебарщивает с изумлённым и оскорблённым выражением лица, какое я вижу у него впервые. – Что ты такое говоришь? Что на тебя нашло в последнее время? Ты сама на себя не похожа.

– Я знаю, – говорю я. – Я совсем не похожа на ту себя, какой была последние несколько лет. С тех пор, как стала твоей женой напоказ.

– Женой напоказ? – Он ухмыляется. – Мы вместе с самого колледжа, ты вообще о чём?

– Ты прекрасно знаешь, о чём я, Кирк. Я – аксессуар. Вот как ты ко мне относишься. Вся наша жизнь – такая фальшивая и дутая. Я устала от этого.

– От чего, интересно? – кричит он. – От наших шикарных домов? От путешествий? От роскошной жизни?

– Да. От этого тоже. Но самое главное знаешь что? Я устала от тебя, Кирк. От твоих поганых ценностей. От твоей лжи. От твоего эгоизма и прочего дерьма. От того, какой пример ты подаёшь нашему сыну…

– Нашему сыну? Который вырос отличным парнем и поступил в Принстон? Ему я подаю плохой пример?

– О господи. Хватит нести этот бред про отличного парня, Кирк. Отличные парни не строят заговоров против матери. Не врут в лицо директору школы.

– Он сделал это, чтобы прикрыть Полли. Поступил как джентльмен.

– Мне так не кажется, Кирк. – Мои сомнения начинают наконец обретать форму. – Я не утверждаю, что фото сделал Финч. Но есть что-то ещё, чего он нам не рассказывает. Во всяком случае, не рассказывает мне. И… я не могу больше мириться с очевидным. Я хочу развестись.

Кирк смотрит на меня, разинув рот, и я думаю, что он всё ещё может изменить моё решение. Он может сказать мне, что я права – или по крайней мере, что ему жаль. Искренне сказать об этом.

Но он смотрит сквозь меня и говорит:

– Мне кажется, ты совершаешь очень большую ошибку. Но если ты в самом деле этого хочешь… я не буду пытаться тебя остановить.

Я качаю головой, чувствуя, как слёзы текут по лицу.

– Знаешь что, Кирк? Тедди было восемнадцать, когда я с ним порвала. Но даже он попытался меня удержать.

Закатив глаза, Кирк заявляет:

– Уверен, ты запросто можешь его вернуть, если хочешь.

– Как знать, – говорю я. – По крайней мере он меня любил. Но я не хочу вернуть Тедди. Я просто хочу вернуть прежнюю себя. И сына… если ещё не поздно.

Двадцать пять минут спустя я еду по другой стороне реки, по улицам, разлинованным одноэтажными домами – пригороду Нэшвилла. Я не запомнила точный адрес Вольпов, но помню, как туда добраться: вниз по Ордвэю, влево к Эвондейлу. Проезжаю мимо их дома, паркуюсь на другой стороне улицы. Как раз когда собираюсь выйти из машины, звонит Мелани. Прежде чем подумать как следует, отвечаю.

– Ну наконец-то! – Она сама не своя, но уже начинает расслабляться. – Что за хрень творится?

– Что ты имеешь в виду? – Интересно, какой конкретно вопрос её интересует и много ли она уже успела выяснить.

– Я имею в виду Полли! Я слышала, что это она сделала фото! И назвала Лилу шлюхой! И испортила её крыльцо!

– От кого ты это услышала? – Я вновь восхищаюсь скоростью, с которой распространяются сплетни.

– От Бью. Он прислал эсэмэску из школы. Сказал, у вас была встреча с Уолтером, там были Полли с родителями и Том Вольп.

Я говорю, что так и было.

– Ещё Бью сказал, что Уолтер весь день допрашивает учеников. Вызывает одного за другим. Совсем взбесился. Настоящая охота на ведьм. Может, он ещё кого-то намерен исключить за пьянство.

– Может, – отвечаю я. – Или же он просто пытается выяснить, что произошло. Он сказал это, она сказала то, ну и так далее.

– Но очевидно же, что у Полли есть причина. Ревность, простая и понятная.

– Не знаю, Мел, – говорю я, изучая место преступления, по крайней мере одного из преступлений. Дом Вольпов стоит на довольно крутом холме, два ряда бетонных ступеней ведут с улицы к главному крыльцу, между рядами – маленький покрытый зеленью пролёт. Всё прекрасно видно, и должны быть железные нервы, чтобы карабкаться по этим ступеням и портить крыльцо, выходящее на улицу. – Я просто не представляю, что это могла сделать Полли.

Мелани вздыхает с явным раздражением.

– Фото? Или надпись?

– И то и другое. Меня не было на вечеринке. И не было дома вчера вечером, – говорю я. – Я ездила в Бристоль к родителям.

– Но Кирк-то был дома? Он мог видеть, что Финч куда-то пошёл?

– Мог. Но Финч мог и проскользнуть мимо него. Или Кирк просто… закрыл глаза. В последнее время он не слишком-то надёжен, – говорю я, потом спрашиваю, знала ли она, что мальчики ходили на концерт Люка Брайана с Лилой и её подругой.

Она молчит, потом признаётся, что знала.

– Прости, что я тебе не сказала. Но меня попросил Кирк… убедил меня, что ты не разрешишь… а я подумала – это так мило… прости меня.

Я не могу поверить, что она мне соврала… и вдруг до меня резко доходит – могу. Наша дружба с ней кончается так же внезапно, как семейная жизнь с Кирком, и я думаю, что Джули никогда в жизни ни с кем не сговорилась бы у меня за спиной. Тем более с Кирком.

– Нина? – спрашивает Мелани, а я тем временем смотрю, как машина Тома и Лилы подъезжает к обочине на другой стороне улицы. – Ты ещё здесь?

– Да. – Я наблюдаю, как отец и дочь выходят из машины и идут к дому, не замечая меня.

– Солнышко, мы просто хотим спасти тебя от тебя самой… Пожалуйста, пойми нас правильно, – слова, за которыми обычно следует оскорбление. – Но ты в последние дни такая… нелогичная. Зачем Финчу портить чужое имущество, когда его и так уже ожидает Почётный совет?

– Не знаю. Чтобы повесить это на Полли? – Мне отчаянно хочется, чтобы это оказалось не так.

Мелани говорит, что я стала совершенно нестабильной, что она беспокоится обо мне, что нет ничего важнее, чем «наши мальчики». Я больше не могу это слышать. Я говорю: мне пора идти. И ещё говорю: есть много значительно более важных вещей.

– Например?

– Например, честность, и правда, и характер.

– О господи, Нина, – говорит она, – можно подумать, ты считаешь себя лучше нас.

– Лучше кого? – Мне искренне хочется узнать ответ на этот вопрос.

– Своего мужа. И всех своих друзей. По крайней мере мне казалось, что мы – твои друзья.

– Да, – говорю я, – мне тоже так казалось.

Глава двадцать седьмая Лила

Спустя несколько минут после того, как мы вернулись от папиной подруги Бонни, о существовании которой я узнала только сегодня, к нам заявляется миссис Браунинг. Папа в спальне, поэтому я открываю дверь, немного успокоившись и радуясь, что у него всё же есть друзья.

– Привет, Лила. – Вид и голос у неё уставшие. Она в простой одежде, ненакрашенная, волосы стянуты в растрёпанный хвост.

– Здравствуйте, миссис Браунинг. Хотите войти?

– Да. Если можно, я хотела бы поговорить с тобой и с твоим папой, – говорит она, и в ту же самую секунду он появляется в коридоре, у меня за спиной. Я готовлюсь к неприятному разговору, но общение с Бонни, по всей видимости, успокоило и его, потому что он просто здоровается и приглашает её войти. Мы все идём в гостиную, они садятся на диван, а я – на папин стул. Миссис Браунинг, опустив глаза и глядя на свои руки, начинает разговор.

– Мне так жаль, что всё это происходит. – Она смотрит на папу, потом переводит взгляд на меня.

– Всё хорошо, – говорю я, уверенная, что папа сейчас скажет – ничего хорошего. Но он отвечает лишь:

– Спасибо вам, Нина.

– Да, – говорю я, – спасибо.

Миссис Браунинг глубоко вздыхает, потом обращается ко мне:

– Можно вопрос, Лила?

Я киваю, неотрывно глядя на неё.

– Как ты думаешь, кто сделал эту фотографию? Финч? Или Полли?

Я молчу – не потому, что сомневаюсь в ответе, а потому, что чувствую: она или папа спросят, почему я так думаю, а мне очень трудно облечь свои мысли в слова.

– Ну же, Лила, расскажи нам, – просит папа.

– Я думаю, это Полли, – выдыхаю я. – И это слово на нашем крыльце тоже написала она. Я думаю, это всё из ревности… она же знала, что теряет Финча. И вот теперь она его потеряла. Навсегда.

Мои щёки горят при воспоминании о том, чем мы с Финчем занимались в подвале. Я знаю, у Полли есть очень веская причина ревновать. Мне стыдно смотреть на папу и страшно, что он обо всём догадается.

– Но разве они уже расстались, когда вы устроили вечеринку? – У миссис Браунинг такой сконфуженный и взволнованный вид. – Когда было сделано фото?

– Ну, официально – нет. – Я пожимаю плечами, признавая про себя, что, пожалуй, в рассказе Финча в самом деле есть несостыковки. Но потом вспоминаю, как он смотрел на меня в кухне Бью, и всё снова обретает смысл.

Папа и миссис Браунинг ждут, когда я скажу что-нибудь ещё, но я молчу, и они смотрят друг на друга. Как будто разговаривают глазами. Не так, как мы с Финчем, а как два человека, увязшие в одном дерьме и решившие держаться вместе. Я потихоньку встаю и выскальзываю из комнаты, и облегчение оттого, что никто из них не пытается меня остановить, безмерно.

И вот я наконец снова одна. Я закрываю дверь, беру телефон и забираюсь в кровать. Всё, чего мне хочется – поговорить с Финчем. Я уверена, у него есть хорошие новости, и пройдёт всего несколько часов, прежде чем его репутация будет восстановлена. Ещё один шаг, и мы будем вместе – если мы ещё не вместе.

Но я вижу, что Финч не звонил и не писал мне. Зато пришло сообщение от Полли. У меня сжимается сердце. Меньше всего мне сейчас хочется читать новые гадости. Но нельзя же просто взять и оставить без внимания послание от врага. Поэтому открываю и читаю.

Дорогая Лила,

Мне так стыдно, что я назвала тебя шлюхой. Это было очень мерзко, и на самом деле я так не считаю. Мне просто было очень плохо, и я не понимала, что говорю. Но я НЕ делала эту фотографию. Её сделали Финч и Бью. У меня есть доказательства. И ещё кое-что важное, что я хочу тебе показать. Позвонишь мне? Прошу тебя, Лила. Я в отчаянии, мне очень страшно, я тебя умоляю.

От всего разбитого сердца, Полли.

Дочитав, я говорю себе, что она замыслила очередную мерзость. Прикрывает свою задницу, хочет всё свалить на Финча, исходит ядом от злости и ревности. Ненавидит меня. Я говорю себе: надо удалить сообщение и стереть из памяти до последнего слова.

Но я не могу. Потому что в глубине души мне тоже очень страшно.

День ползёт медленно. Я перечитываю письмо снова и снова, и с каждым разом мне всё страшнее. Ещё хуже мне оттого, что Финч не звонит и не пишет. В конце концов я засыпаю, выставив звонок на полную громкость просто на всякий случай.

Где-то в шесть часов просыпаюсь и вижу новое сообщение от Полли. На этот раз фото. Собравшись с силами, жму на него, жду, пока загрузится, чувствуя – ничего хорошего там нет.

Но то, что я вижу, ужаснее, гораздо ужаснее, чем я могла себе представить.

Это ещё одна фотография меня на кровати Бью. Моё лицо крупным планом и полутвёрдый член, который лежит на моей переносице, почти касаясь губ. Сначала мне кажется, это фотошоп – настолько ужасное, мерзкое, отвратительное фото. Несколько секунд спустя я понимаю – оно настоящее. Моего лица в самом деле касается член. Я не уверена, чей, но мне кажется, я его узнаю, как и руку, в которой он зажат.

Сердце бешено колотится. Приходит новое сообщение:

Пожалуйста, пожалуйста, позвони мне!

И я звоню.

Полли говорит только «привет», но по голосу я понимаю, что она плакала, и очень долго.

– Где ты это взяла? – Мне слишком страшно, чтобы расплакаться самой. – Это Финч прислал?

– Нет. Перекинула с его телефона. Они не знают, что оно у меня, – бормочет она сбивчиво.

– Они? – спрашиваю я, хотя прекрасно знаю, кто его сообщник.

– Финч и Бью. Я нашла ещё много фото, где они с девушками, – говорит она. – Со мной тоже.

– С тобой? – Я в шоке.

– Да. И видео… где мы занимаемся сексом, – мямлит она. – Он говорил мне, что удалил их, но они все у него в телефоне…

– О господи, Полли! – кричу я, окончательно потеряв над собой контроль. – Ты должна сообщить об этом! Мы обе сообщим.

– Нет, – говорит она. – Я не могу. Родители меня убьют.

– Но мы не можем этого так оставить! Не можем!

– Уже слишком поздно.

– Почему поздно, ты чего? Почётный совет завтра. Совсем не поздно!

– Я не могу… пусть лучше у меня будут проблемы из-за этого, чем мои родители увидят…

– Брось! – кричу я. – Ты не сделала ничего плохого! У тебя просто был секс с тем, кто тебе нравится!

– Ты не знаешь моих родителей, – говорит она, и её голос почему-то звучит как будто издалека. – Я больше не могу с этим жить… я просто хочу исчезнуть… навсегда.

– Не надо, подожди! Полли! – но она уже не слышит моих криков.

Мысли сменяют друг друга с бешеной скоростью. Я пытаюсь понять, что мне делать, и слышу, как папа зовёт обедать. Я так хочу его видеть – лишь бы не оставаться одной – что пулей бегу к столу.

– Вуаля. Спагетти с мидиями, – говорит он. – Сделаем вид, что они не из банки, а брокколи – не из упаковки!

Я с трудом натягиваю улыбку, но он, конечно, видит, что она фальшивая, и спрашивает:

– Всё очень плохо?

– Да, пап. – Меня трясёт. – Да. Очень.

– Поговори со мной, – просит он. Над тарелками с пастой поднимается пар.

Я хочу всё рассказать ему. Я очень хочу. Я набираю в грудь побольше воздуха и пытаюсь ему рассказать. Но не могу. Только не об этом. Мне вновь очень сильно хочется, чтобы мама была рядом. Может быть, не моя мама. Просто нормальная мать.

– Лила? Что случилось?

Я качаю головой и говорю правду. Что я очень его люблю и что он чудесный отец, но такое я не могу с ним обсуждать.

– Прости, пап.

Я жду, что он расстроится, может, даже разозлится, но он вдруг достаёт из кармана бумажку и придвигает ко мне.

– Вот, – говорит он.

Я смотрю на бумажку и вижу полное имя Нины Браунинг, выведенное мелким, аккуратным почерком. Под ним написан номер телефона.

– Она дала его мне, чтобы я передал тебе.

– Зачем? – Я беру бумажку и, к своему изумлению, понимаю – ни на что на свете я не променяла бы её.

Папа пожимает плечами и говорит:

– Думаю, она просто беспокоится о тебе. И ты ей нравишься. Она сказала, можешь ей звонить. В любое время.

– Ух ты! Это так мило.

Папа кивает.

– Да. Она милая. – Потом, подняв вилку вверх, предлагает сесть за обед.

– Пап, можно я не буду? – прошу я.

Он удивлён и немного расстроен, но говорит лишь:

– Да, конечно. Поешь попозже.

Я вновь возвращаюсь в спальню с бумажкой в руке и набираю номер.

– Миссис Браунинг? – говорю я, когда она тут же отвечает:

– Да. Это Лила?

– Да. Папа дал мне ваш номер… Вы не очень заняты?

– Нет, – отвечает она. – Я допиваю кофе в «Бонго» неподалёку от вас.

Мне становится легче оттого, что она совсем рядом. Я спрашиваю, не могла бы она подъехать. Мне нужно с кем-то поговорить о Полли. Это срочно. Я волнуюсь, что Полли может совершить с собой нечто ужасное.

Её голос спокоен, и она пытается успокоить меня. Она уверяет меня, что прямо сейчас позвонит родителям Полли, а потом приедет ко мне.

– Вы уверены? – Я чувствую себя виноватой. – Уже так поздно…

– Ничего страшного, Лила, – говорит она. – Я приеду.

Глава двадцать восьмая Нина

После визита к Тому и Лиле я не еду домой. Я просто не могу.

Продолжаю нарезать круги, но на этот раз у меня есть цель. В каком бы я ни была отчаянии, сейчас у меня появились пусть неясные, но всё же перспективы, а ещё надежда. Я присматриваю себе будущий дом и пытаюсь представить, как начну новую, совсем другую жизнь. Мне кажется, восточный Нэшвилл поможет найти ответ. Не единственный возможный ответ – в общем-то, я могу какое-то время пожить и в Бристоле. А может быть, сниму квартиру возле Принстона или другого колледжа, куда поступит Финч. Но если я останусь в Нэшвилле, я хочу жить на этой стороне реки, где поменьше таких людей, как Кирк и Мелани, и побольше таких, как Том и Лила. Я точно знаю лишь одно: самое ценное, что у меня есть, – Финч, и где бы я ни очутилась в итоге, я сделаю всё, чтобы он стал хорошим человеком. Я знаю, он может таким стать.

День сменяется вечером, я захожу в то самое кафе, где мы с Томом впервые встретились. Наш столик занят, но я сажусь напротив, раскладываю на столе брошюры о недвижимости и газеты, которые насобирала в течение дня. Достаю из сумочки ручку и, прихлёбывая латте без кофеина, обвожу подходящие объявления. Позволяю себе немного помечтать о возможностях новой жизни, которая ждёт нас с Финчем.

Когда я собираюсь идти домой, мне вдруг звонят с незнакомого номера. Сперва я думаю, что это риелтор, поскольку уже созвонилась с несколькими. Но мне отвечает девичий голос.

– Миссис Браунинг?

– Да, – говорю я. – Это Лила?

– Да. Папа дал мне ваш номер… Вы не очень заняты?

– Нет, – отвечаю я. – Я допиваю кофе в «Бонго» неподалёку от вас.

– Ой, ничего себе, – говорит она, потом выпаливает: – Можете за мной заехать?

– Сейчас? – удивляюсь я.

– Только если можете… я просто очень волнуюсь, а папе это не расскажешь… – лепечет она, потом несколько раз повторяет слово «срочно». Говорит, что беспокоится о Полли. Что та может совершить с собой нечто ужасное.

– Почему ты так думаешь? – спрашиваю я, направляясь к машине. – Что случилось?

– Она просто очень, очень расстроена из-за всего.

Я говорю себе, что девушки в её возрасте склонны драматизировать, и всё же вспоминаю звонки, на которые отвечала на горячей линии, и ученицу Виндзора, покончившую с собой. По этой причине мы с Кирком и пошли на раут в ночь, когда Бью устроил вечеринку.

– Солнышко, я попробую дозвониться до Смитов, а потом сразу к тебе, о′кей?

– Вы уверены? – говорит она. – Уже так поздно…

– Ничего страшного, Лила. Я приеду.

Чувствуя вялотекущую, но всё же панику, я гуглю телефонный справочник Виндзора, нахожу домашний и мобильный номер Смитов. Я не жду, что они ответят – они и не отвечают, и оставляю множество сообщений с просьбой перезвонить мне. Это срочно, добавляю я, дело касается Полли.

Потом завожу машину и второй раз за сегодня еду в направлении к Эвондейлу.

Подъехав, вижу, что возле дома стоит Лила в высоких белых сапогах, светлых джинсах и серебристой куртке-бомбере, которая вся переливается в свете фар. Я никак не могла бы проехать мимо, но она изо всех сил машет мне, потом бежит к машине.

– Здрасьте, – говорит она, запыхавшись. – Вы звонили родителям Полли?

– Да. Пыталась, но никто не ответил.

– И она тоже не отвечает.

– Ладно. – Я стараюсь держать себя в руках. – Думаю, поеду к ним и постучу в дверь, просто чтобы убедиться.

Лила кивает, потом спрашивает, можно ли поехать со мной.

По непонятным мне в стрессовой ситуации причинам мне становится легче оттого, что она это предложила. От её присутствия.

– Хорошо, – говорю я, – если папа не против.

– Нет. Я уже сказала ему, что вы за мной заедете, но ещё эсэмэску отправлю. – Она обегает машину, садится и в ту же секунду, как за ней закрывается дверь, достаёт из кармана куртки телефон.

Я быстро разворачиваю машину, еду вправо к Ордвэю и прошу Лилу рассказать мне об их разговоре с Полли. Я чувствую на себе её взгляд. Она жмётся, потом наконец говорит:

– Она сказала, у неё есть доказательства, что фото сделала не она. И что есть другие фото. Других девушек.

– Какие фото?

– Ну, знаете… такие… стыдные… сексуального характера. Она не может о таких рассказать мистеру Кво или своим родителям.

Дело принимает жуткий оборот, и я крепче сжимаю руль, чтобы не тряслись руки.

– Лила, – говорю я, – эти фото сделал Финч?

– Да. Вместе с Бью, как оказалось, – отвечает она мягко. – Я бы ей не поверила… но она отправила мне одно из них. Там была я. И Финч. Когда я отключилась. И это было… просто ужасное фото.

– О господи, – шепчу я. Моё сердце рвётся на куски.

Давя на газ, я вижу Финча. Идеального младенца, спящего у меня на руках. Энергичного пятилетнего малыша, готовящего рагу из репы на ступенях Парфенона. Десятилетнего мальчишку, строящего замки из песка с дочками Джули вдвое младше него.

Я просто не могу поверить в то, что происходит. В то, каким человеком стал мой сын постепенно и вместе с тем внезапно.

И всё же верю. Потому что порой мы не видим того, что совсем рядом.

Когда мы подъезжаем к дому Полли, мне удаётся сконцентрировать все мысли на ней, на том, что нужно сделать прямо сейчас. В доме горит свет, на парковке две машины. Я расцениваю это как хороший знак, хотя сценарий может быть каким угодно.

– Что нам делать? – спрашиваю я, как будто Лила – взрослая, а я – ребёнок.

– Не знаю. Позвонить в звонок? – говорит Лила, и тут в окне появляется фигура. – Это она?

– Не вижу… может, её мама.

– Надо зайти и выяснить.

– Да, – говорю я, парализованная страхом.

Лила распахивает дверь и выходит из машины. Я смотрю, как она направляется к дому, и поражаюсь её смелости. Заставляю себя пойти за ней, и, когда она жмёт кнопку звонка, замечаю, как сильно её мужественный профиль похож на профиль её отца.

Несколько секунд спустя мы слышим, как кто-то подходит к двери. Задержав дыхание, сморю в глаза мистеру Смиту, внезапно забыв, как его зовут.

– Добрый вечер, Нина. – Сперва вид у него ошарашенный, потом сердитый и, наконец, спокойный. – Что привело вас сюда так поздно?

Я уже собираюсь ответить, но он переводит взгляд на Лилу.

– А ты…

– Лила Вольп. Девушка с фотографии. – Она говорит быстро и по делу. – Но мы здесь не поэтому, мистер Смит. Мы здесь, потому что вы и миссис Смит не отвечаете на наши звонки… и Полли тоже. И я… мы… очень за неё волнуемся.

Он хмурит лоб и спрашивает:

– Почему вы волнуетесь?

– Ну… это… Полли сегодня мне звонила… и она была очень расстроена…

– Она расстроена. – Он бросает на меня сердитый взгляд.

– Она здесь? – настаивает Лила.

– Да. В своей комнате. – Теперь он по-настоящему разозлён. – Но ничего нового она вам не скажет.

За его спиной появляется мать Полли.

– И мы тоже, – говорит она.

– Я знаю, – отвечаю я, – и мы просим прощения, что врываемся в ваш дом, но… не могли бы вы только… проверить, как она там? Лила волнуется, что с Полли может случиться ужасное…

– Что именно вы предполагаете? – ледяным тоном спрашивает миссис Смит, выступая вперёд.

– Я предполагаю, что ваша дочь может совершить с собой нечто страшное. – Теперь мой голос выражает весь охвативший меня ужас.

Я вижу, как выражения их лиц мгновенно меняются, как они разворачиваются и бегут вверх по винтовой лестнице. Мистер Смит перешагивает по две ступени сразу, жена не сильно отстаёт.

Меня вновь парализует страх. Я поворачиваюсь к Лиле и смотрю на неё – все мои эмоции написаны у неё на лице. Секунду спустя мы слышим жуткий визг.

Они кричат «Полли!», потом – чтобы мы звонили 911. Лила первой находит свой мобильный, пальцы нажимают три чудовищные цифры.

– Я звоню, потому что у нас экстренный случай, – говорит она дрожащим голосом, но медленно и ясно. – Попытка самоубийства. Да, прямо сейчас… девушка… семнадцать… Адрес? Сейчас, минуту… – Она смотрит на меня широко распахнутыми от ужаса глазами.

У меня снова провал в памяти. Я не в состоянии вспомнить даже название улицы. Да что со мной не так, думаю я, пока Лила несётся по ступеням, вопя:

– Мне нужен ваш адрес! Я звоню 911!

Я вновь слышу истерический визг. Потом тишина. Потом Лила появляется на лестнице, бешено жестикулируя:

– Миссис Браунинг! Уберите машину с парковки! «Скорая» едет!

В шоковом состоянии я делаю всё, что требует Лила, бегу к машине, потом назад в прихожую, где хожу взад-вперёд и молюсь. За Полли. И за Лилу.

Глава двадцать девятая Лила

В это невозможно поверить. И в то, что я делаю, и в то, что разворачивается на моих глазах секунда за секундой. Всего несколько часов назад Полли была моим главным врагом, а теперь я стою в углу её огромной спальни, стены которой выкрашены в приглушённый серо-лавандовый, и наблюдаю самый личный, самый трагический эпизод её жизни. Эпизод, который может закончиться смертью.

Родители, конечно, тоже здесь, оба в истерике, которая усиливается, когда приезжают два парамедика, обе женщины, обе нереально крутые. Они делают то, что я множество раз наблюдала в «Анатомии страсти»[33] и других сериалах и фильмах. Измеряют показатели жизнедеятельности. Переносят Полли с кровати с балдахином (я видела такую в каталоге и пришла в восторг) на носилки. Разрезают её чёрную толстовку сверху донизу огромными ножницами. Вскрывают упаковки со стеклянными трубками, вводят одну из них Полли в горло. И всё это время переговариваются на особом, медицинском языке и стараются не подпускать мистера и миссис Смит.

Когда всё тело Полли содрогается в конвульсии, мать в ужасе рвётся к ней, но одна из парамедиков смотрит на меня и говорит:

– Успокойте её.

– Миссис Смит, не мешайте им работать! – кричу я, хватаю её за руку и случайно бросаю взгляд на Полли. Всё её тело обмякло, кожа бледная. Но она, слава богу, кажется скорее спящей, чем мёртвой. Хотя я ни разу в жизни не видела мёртвого человека. Не хватало только, чтобы им оказалась Полли! Она не может умереть!

Я отвожу глаза, смотрю на пустую бутылку виски и упаковку золпидема, которые сжимал в руках её отец, когда я вбежала в комнату. Теперь они стоят на полу, возле кровати. Снотворное принимала мать, виски пил отец. Это прояснилось, когда парамедики начали задавать вопросы. Сколько было пилюль? Сколько оставалось алкоголя?

Штук двенадцать, сказала миссис Смит.

Полбутылки, сказал мистер Смит.

Я думаю – не намеренно ли она выбрала такой способ? Может, она захотела таким образом отплатить родителям, с которыми не могла поговорить в трудную минуту? А может быть, их отношения были такими же, как у нас с папой. Может быть, Полли любила их так сильно, что предпочла умереть, лишь бы не видеть, как им за неё стыдно.

Если бы она только знала, насколько это хуже. Насколько больнее, даже если она выживет.

Я думаю о папе, о том, как он забрал меня из квартиры Грейс. Как тяжело ему было видеть меня в таком состоянии. Я обещаю себе никогда больше так с ним не поступать, что бы ни случилось. Заботиться о себе. Стараться быть похожей на него, а не на маму. Это самое малое, что я могу сделать.

Миссис Браунинг подходит ко мне, берёт за руку. Я замечаю, что она стоит спиной к Полли, не в силах туда смотреть, пока её не выносят из комнаты по лестнице в машину «Скорой помощи». Мы с миссис Браунинг идём следом, потом стоим на крыльце, держась за руки, смотрим, как родители Полли забираются на заднее сиденье рядом с носилками и одной из парамедиков, а другая женщина садится спереди, за руль. Мы стоим, не двигаясь, и смотрим, как машина уезжает, сверкая красными огнями и визжа сиреной.

Когда всё стихает, я закрываю дверь дома Смитов. Мы идём к машине миссис Браунинг, садимся, обе смотрим в окно.

– Как вы думаете, она выживет? – Я задаю этот вопрос миссис Браунинг, но больше – самой себе.

Она качает головой, вытирает слёзы.

– Не знаю, солнышко. Но если выживет, то только благодаря тебе.

– И вам, – говорю я. – Спасибо, что помогли мне.

Миссис Браунинг смотрит мне в глаза.

– Не за что, Лила. И… я обещаю, я всегда буду помогать тебе.

– Спасибо. – Я думаю о фотографии, которую мне прислала Полли, и миссис Браунинг тоже о ней вспоминает.

– Лила, ты должна рассказать о фотографиях, которые сделал Финч. Ты ведь понимаешь?

Я изумлённо смотрю на неё.

– Ты должна… ради Полли… ради самой себя. Ради всех девушек, с которыми такое случалось. – Она умолкает, отводит взгляд, потом, собравшись с силами, смотрит мне в глаза. – Ради нас.

– Нас? – Её слова могут означать лишь одно, но я всё же прошу пояснить. – Вы тоже одна из этих девушек, миссис Браунинг?

Она не отвечает. Она лишь съезжает с тротуара и ведёт машину к моему дому. А потом вдруг начинает говорить о том, как училась на первом курсе Вандербильта. Это жуткая история. О том, как её изнасиловали. Она говорит, что не стала сообщать, потому что ей было стыдно и потому что она во всём винила себя. Она говорит и обо всём, что случилось после. Как она на следующий день рассталась с любимым человеком. Как рассказала лишь лучшей подруге, но взяла с неё обещание молчать. Как понемногу начала двигаться вперёд, стала встречаться с отцом Финча, вышла за него замуж. Как отчаянно хотела, чтобы её жизнь казалась – нет же, была идеальной. Она говорит о своих мечтах – и давно оставленных, и новых. О мечтах, похожих на мои. О любви. И о правде. Она очень много говорит о правде.

Она умолкает, когда мы доезжаем до моей улицы, и я молчу, пока она ставит машину на парковку. Лишь тогда я говорю – ради неё, пытаясь облегчить её боль:

– Финч не такой плохой, миссис Браунинг.

Она смотрит на меня так неуверенно, так печально.

– Ну, то есть, – уточняю я, – со мной же случилось совсем не то, что с вами.

– Может быть. – Она вновь готова расплакаться. – Но, Лила, Финч всё-таки очень плохой.

Я не знаю, что на это ответить. Я понимаю – она права. Поэтому я лишь снова благодарю её за помощь и поддержку.

– Ох, солнышко, – она наклоняется, чтобы меня обнять, – да ведь ты сама всё сделала. Я так тобой горжусь…

– Спасибо, – говорю я и снова спрашиваю, выживет ли Полли. На этот раз она отвечает:

– Думаю, да. И вот ещё что, Лила…

– Да? – Я смотрю на неё и жду.

– Мне кажется, сегодня ты спасла не одну жизнь.

Глава тридцатая Нина

Придя домой, я слышу разговор Финча и Кирка – они смотрят в гостиной телевизор, и им нет никакого дела, что Полли в эту самую минуту борется за жизнь. Я иду по коридору в свою спальню и начинаю собирать вещи. Беру спортивную сумку и складываю туда всё необходимое: джинсы, футболки, пижамы, носки, нижнее бельё, туалетные принадлежности. Снимаю обручальное кольцо и другие украшения, которые мне дарил Кирк, складываю на тумбочку.

Говорю себе, что нужно запомнить этот эпизод на будущее, если мы будем спорить из-за денег. Хотя я постараюсь получить всё, что мне причитается, в глубине души я не хочу от него ничего.

Обвожу взглядом комнату, вспоминая, как мы купили этот дом, как я радовалась, когда мы только въехали, и ещё больше – когда наполняла его мебелью, коврами, картинами. Меня тошнит от себя прежней, такой мелочной и недалёкой, но внезапно до меня доходит, в чём тут было дело. Я не стремилась накупить красивых вещей, чтобы показать фасад красивой жизни. Я обустраивала дом. Нечто прекрасное снаружи и изнутри. Нечто значимое для нашей семьи.

Но теперь всё это кажется лживым. Даже вещи, не имеющие отношения к этой лжи, теперь отравлены ею. Разрушены.

Когда я уже собираюсь уходить, я слышу шаги. Ещё до того, как его лицо показывается в дверном проёме, я знаю – это Финч. Я не сомневаюсь, что его послал сюда отец; он точно не стал бы ко мне заходить без его указаний.

И точно. Он смотрит на мою сумку и спрашивает:

– Мам? Что ты делаешь? Папа сказал, ты от нас уходишь?

Я поднимаю на него глаза и, чувствуя, как сжимается сердце, говорю:

– Я ухожу от твоего отца… из этого дома… но не от тебя, Финч. Я никогда тебя не оставлю.

– Пожалуйста, мам. – Его голос становится таким же хриплым, как у Кирка. – Не уходи от папы. Ты не можешь так поступить с ним. Со мной.

Я хочу накричать на него. Хочу изо всех сил встряхнуть его за плечи и сказать, что из-за его глупого поступка может погибнуть девушка. Но я подхожу к нему, и, сжав его лицо в ладонях, целую в лоб, вдыхаю его сладкий, мальчишеский запах. Этот запах совсем не изменился, несмотря на все остальные перемены.

– Ты не можешь так со мной поступить, – повторяет он.

– Нет, Финч. Я поступаю так не с тобой. Я поступаю так ради тебя.

– Полли врёт, мам, – говорит он.

На этот раз его слова звучат совсем неискренне. Как будто он даже не пытается быть убедительным. Я думаю – может быть, Лила уже рассказала ему о фото. Может быть, он уже знает, что у нас есть доказательства. Я качаю головой.

– Нет. Не она. Ты.

Его нижняя губа дрожит. Я жду, что он скажет что-то ещё, но сказать уже нечего.

– Финч, прошу тебя, признайся. Поступи правильно. Принстон не так важен. Только люди по-настоящему важны. И никогда не поздно извиниться.

Он чуть заметно кивает. Я не могу понять – то ли я наконец смогла до него достучаться, то ли он просто соглашается, потому что я так хочу.

Но сегодня я точно не в силах выдержать эту битву. Я брошусь в бой завтра и буду сражаться до конца, каким бы долгим и тяжёлым он ни был.

– Увидимся утром, – шепчу я. – Я приду к тебе на собрание.

– Хорошо, мам.

Наклонившись к нему, я целую его в щёку и шепчу:

– Ты всегда будешь моим малышом, Финч. И что бы ни случилось, я всегда буду тебя любить.

Он выдыхает, как будто хочет что-то ответить, но не может. Потому что он плачет. Мы оба плачем.

– Спокойной ночи, – шепчу я и выхожу из дома, который когда-то был нашим.

Приехав в отель, я узнаю от девушки на стойке регистрации, что на моей кредитной карте нет средств. Она так смущается, что я спешу убедить её – в жизни случаются вещи и похуже, и протягиваю другую карту. Но ещё до того, как это выясняется, я предполагаю, что средств нет и на ней.

Это так абсурдно и так похоже на Кирка, что я смеюсь. Вот почему Джули советовала мне привести свои дела в порядок. Потому что она понимала, на какое дерьмо он способен. Я хочу позвонить ей, но вспоминаю, что у меня в кошельке всё ещё лежат пятнадцать тысяч долларов. Так что я расплачиваюсь и поднимаюсь в лифте на восемнадцатый этаж. Открываю дверь пластиковым ключом и вхожу в комнату с видом на город, где провела большую часть взрослой жизни.

Я никогда не чувствовала себя так одиноко и подавленно, если не считать ту ужасную ночь в Вандербильте.

Но в то же время я впервые чувствую себя такой сильной, такой уверенной в своём пути. Приняв душ, надеваю пижаму и ложусь в кровать. Занавески открыты, я любуюсь огнями Нэшвилла, и внезапно звонит телефон.

Это Том.

Чувствуя ни с чем не сравнимое облегчение, я бормочу:

– Добрый вечер.

Не поздоровавшись в ответ, он говорит, что Полли идёт на поправку.

– Ночь она проведёт в больнице, но состояние стабильное.

– Слава богу, – говорю я. – Кто вам сообщил?

– Лила дозвонилась до её родителей.

Конечно, она дозвонилась, думаю я, вновь поражаясь характеру этой удивительной девушки.

– Можно с ней поговорить? Она ещё не спит?

– Только что уснула. У неё был тяжёлый день.

– Я знаю. – Мне вспоминается, как я утром стояла с мамой в кухне и пила кофе. Кажется, это было целую вечность назад.

– Хотите узнать самое безумное? – спрашивает он.

– Конечно. – Положив голову на подушку, я слушаю.

– Как только вы с Лилой уехали… угадайте, кто к нам заявился?

– Кто же?

– Мать Лилы. – Том невесело смеётся. – Притащилась в город, решила устроить нам сюрприз.

Я тоже смеюсь, несмотря ни на что.

– Похоже, она такая же ужасная, как Кирк.

– Хуже. Кирк хотя бы от вас не свалил.

Я сглатываю. До меня доходит, что я, возможно, не лучше его жены – сбежала, когда дела стали совсем плохи. Но я тут же напоминаю себе, что я не бросила семью, я просто отстояла свою позицию. Разница есть. Потом мои мысли вновь возвращаются к Лиле.

– Я хочу, чтобы вы знали… ваша дочь – просто потрясающая. Она такая… такая смелая…

– Да. Она классная, – говорит он. – И вы тоже, Нина. Лила всё мне рассказала. О Финче. О фотографиях. О том, как вы её поддержали.

Мои глаза наполняются слезами.

– Мне так жаль…

– Я понимаю, – отвечает Том. – Но если хотите знать моё мнение… Мне кажется, у Финча есть шанс.

Слёзы бегут по лицу ручьями. Я спрашиваю, почему ему так кажется, и обещаю, что поверю ему, поверю моему другу, какой бы ответ он ни дал.

– Потому что… – наконец говорит Том очень ласково. – Потому что вы – его мать.

Эпилог Лила

С тех пор как окончила школу почти десять лет назад, я редко возвращаюсь в Нэшвилл. Обычно папа сам приезжает меня навестить. Не знаю, почему, но надеюсь, это скорее из-за плотности моего графика – сначала колледж, потом юрфак, теперь окружная прокуратура Манхэттена, – чем в нелюбви к родному городу. Во всяком случае, я могу с уверенностью сказать, что это никак не связано с Финчем Браунингом и с событиями, которые произошли в год, когда я училась в десятом классе. Та история давно забыта.

Конечно, я порой вспоминаю Финча – его подвал, и попытку Полли покончить с собой, и особенно день, когда мистер Кво пригласил нас с папой в свой кабинет и сообщил, что Финча оправдали. Полностью. Со слезами на глазах мистер Кво рассказал, что Почётный совет в лице восьми учеников и восьми преподавателей пришёл к выводу, что «доказательств недостаточно». Полный бред, конечно. Какие ещё нужны доказательства, кроме члена Финча на моём лице? Но, наверное, они просто не захотели проводить сравнительную экспертизу и ограничились сомнительным объяснением, что это фотошоп.

Возможно, если бы родители Полли позволили ей вернуться в Виндзор или отправить мне остальные фото, всё сложилось бы иначе. А может, и нет. Может, карты легли в пользу Финча (хотя папа считает, мистер Браунинг просто провернул белльмидскую аферу века).

Несколько месяцев мы с папой пытались добиться справедливости – хотя бы письма в Принстон. Но я, если честно, просто хотела двигаться дальше, и с помощью Бонни мне удалось убедить папу, что дальнейшая судьба Финча не имеет к нам никакого отношения. Карма сама его настигнет. Или не настигнет, такое тоже может быть. В любом случае мне надо жить своей жизнью.

Между строк я донесла до папы ещё одну важную мысль – что нужно позволить мне доучиться в Виндзоре. Это было для меня важно по множеству причин. Во-первых, я была там искренне счастлива. С Грейс мы продолжали дружить (мы и сейчас дружим, недавно я была подружкой невесты у неё на свадьбе), наш тандем расширился и принял ещё несколько классных единомышленниц. Во-вторых, я ещё больше сосредоточилась на учёбе, блестяще окончила школу и поступила в Стэнфорд. Папа сказал, что за это нужно благодарить не сам Виндзор, но образование, которое я там получила, хотя прекрасное рекомендательное письмо от директора тоже было нелишним. И ещё Виндзор стал хорошей подготовкой к взрослой жизни. Он доказал, что в любой ситуации можно найти просвет, особенно когда рядом такие хорошие люди, как мистер Кво и Нина.

Я иногда ещё общаюсь с мистером Кво, который вышел на пенсию. Наша переписка сводится в основном к обмену карикатурами из «Нью-Йоркера» и статьями о том, как паршиво устроен мир. Но мы оба надеемся на лучшее, и мне кажется, он передал мне немного своего оптимизма в те самые мрачные времена.

Вопреки всему, мы по-прежнему дружим с Ниной. После того как её развод был оформлен, они с папой начали совместный бизнес по оформлению бутиков – папа выполняет все плотницкие работы, а Нина занимается декорированием и коммерческими вопросами. Круче всего у них получаются домики на дереве, похожие на те, что папа сделал для Бонни.

У них были и очень крутые клиенты, даже несколько знаменитостей, но мой любимый проект – подарок детям женщин, живущих в приюте жертв насилия. Этот приют находится в Бристоле, родном городе Нины. Не самые крутые домики, но судя по фотографиям, которые мне прислал папа, они принесли больше всего радости.

Работа и особенно эта радость стали для них обоих хорошей терапией в годы одиночества. Я знаю, папа очень по мне скучал, и Нина, должно быть, тоже скучала по Финчу, потому что, учась в Принстоне, он почти с ней не общался. Не знаю, отчего он так обиделся – что она приняла мою сторону или что ушла от его отца, но только их отношения совсем испортились.

Судя по рассказам отца, Нина не сдавалась и каждую неделю отправляла ему длинные письма, написанные от руки, пока он наконец не ответил. Папа притворяется циником и говорит, что дело здесь, скорее всего, в финансовом скандале, в который влип мистер Браунинг, а не в нравственном перерождении Финча. Хорошо, что Нина не слышит этих слов. Но мне кажется, папа хочет верить во что-то другое. Может быть, в силу простой и крепкой материнской любви, в которую верю я.

Я думаю обо всём этом, пока такси поворачивает на Эвондейл. Папа стоит на крыльце, там, где когда-то было написано ужасное слово. Он машет мне рукой, смотрит, как я выхожу из машины и поднимаюсь по ступеням.

– Поверить не могу, что ты не разрешила встретить тебя в аэропорту. – Он качает головой, бормочет что-то про мою упёртость, потом сжимает меня в долгих, крепких объятиях.

– Спасибо, что приехала, – говорит он. – Я знаю, ты очень занята.

– Что ты, пап, – отвечаю я, – уж этого я никогда в жизни не пропустила бы.

– Да ладно, ерунда какая. – Папа сильно преуменьшает значимость награды, которую им с Ниной вручают сегодня вечером. – Но для Нины она много значит. Только не забудь, это сюрприз.

– Я знаю, пап, – отвечаю я улыбкой. – Ты уже сто раз мне сказал.

– Ну… я просто хочу быть идеальным.

– Ты так с ней мил, – говорю я.

– Она этого достойна. Она – самая лучшая, – отвечает папа.

Странно слышать, как он кого-то хвалит, и я в очередной раз за эти годы задумываюсь, нет ли между ними чего-то большего. Но оба клянутся, что только друзья – лучшие друзья – и порой мне кажется, это даже трогательнее.

– А… он придёт? – спрашиваю я, зная, что папа пригласил Финча.

– Нет. – Папа качает головой. – У него проблемы на работе. Хотя, если честно, он теперь живёт в Лондоне…

– В Лондоне? – Мне обидно оттого, что Финч поселился в единственном в мире городе, который круче Нью-Йорка.

– Ну да. У него новая работа… что-то связанное с финансами.

– Ну ладно. – Я пожимаю плечами. За Нину я расстроилась, но за себя рада. – В любом случае будет классно.

Несколько часов спустя мы с папой заходим в коридор Центра визуальных искусств Фриста. На папе его единственный хороший костюм со светло-голубым галстуком, который, я уверена, выбрала Нина.

– Хорошо. Она в патио Тёрнера[34]. – Читая сообщение от Нины, он заметно волнуется. – Там всё и будет проходить. Ты же знаешь, как туда…

– Да, пап, – говорю я. – Знаю.

– Тогда я лучше пойду, пока она не спустилась и не увидела тебя.

– Иди, иди. Я сама о себе позабочусь.

Папа целует меня в щёку, говорит: «спасибо». Его смущение сменяется радостным возбуждением, может быть, даже гордостью. В конце концов, это ведь и его награда, и он долго шёл к ней, работая в мастерской и развозя пассажиров «Убера».

Папа уходит, а я иду в бар, заказываю бокал шампанского и думаю – как приятно снова оказаться в Нэшвилле. Надо бы приезжать почаще.

И внезапно вижу, как в коридор вбегает он. В очках, с короткой стрижкой, чуть поправившись, он стал совсем другим. Старше. Непохожим на себя прежнего. Но когда он подходит ближе, я понимаю – это всё тот же Финч, и напоминаю себе, что люди редко меняются до неузнаваемости.

Мне хочется спрятаться, но я заставляю себя пойти прямо ему навстречу, посмотреть в его глаза.

– Привет, Лила. – Он запыхался, щёки горят. Он почти готов полезть ко мне с объятиями, но вовремя понимает, что лучше не стоит.

– Так ты всё-таки выбрался? – спрашиваю я.

– Да. – Он улыбается уголком рта. – Начальник, наверно, меня уволит… но я это сделал.

Я тоже улыбаюсь, пусть и неискренне.

– Ты получила моё письмо? – спрашивает он.

Я киваю и говорю «да». Потом прибавляю «спасибо», хотя на самом деле благодарна не за письмо, а за то, что он сегодня здесь, в Теннесси, в мятом пальто, пахнущем самолётом. Что он приехал к матери.

Вид у него грустный, но решительный.

– Ну… думаю, нам пора… твой папа сказал, начало в восемь, верно?

– Да. – Я смотрю на часы и вижу, что осталось две минуты. Допиваю шампанское, ставлю бокал на высокий столик, следом за Финчем иду в зал.

В зале темно, но, обведя взглядом комнату, я вижу Бонни и несколько подрядчиков, с которыми работал папа. Все остальные мне незнакомы.

Женщина на сцене рассказывает о папе и Нине, о том, какое благородное дело они делают, помогая приютам для женщин, подвергавшихся насилию. Приютам. Я думала, был только один, в Бристоле.

– Ого, – говорю я себе под нос, но Финч, конечно, услышал – краем глаза я вижу, как он кивает.

– Угу, – мурлычет он в знак согласия.

Секунду спустя папа и Нина выходят на сцену, зал взрывается аплодисментами. На Нине бледно-голубое платье в стиле Одри Хепбёрн, в тон папиному галстуку и, если продолжить эту мысль, надписям на их визитной карточке. Папа идёт позади Нины, как бы сопровождая её. Он всегда был своего рода джентльменом, но таким, как сегодня, я никогда его не видела. Он так уверен в себе. Он просто сияет. Они оба сияют.

Папа первым берёт микрофон и благодарит собравшихся, но тут же отходит назад, предоставляя слово Нине. Она рассказывает о том, как началось их совместное путешествие, как они оба мечтали заниматься чем-то интересным и в то же время радовать других. На экране загорается слайд – женщины и дети улыбаются, смеются, играют в домах на дереве и уютных общежитиях. Она говорит о том, что погоня за материальными благами может сбить нас с пути, но всем нам нужна внутренняя красота и гармония. И убежище. Дом, где мы в безопасности, люди, готовые прикрыть нас собой.

В конце речи она снова всех благодарит. Зрители взрываются аплодисментами. Я чувствую, как на глаза наворачиваются слёзы, и, рискнув, бросаю взгляд влево. И, к моему удивлению, Финч плачет, не стесняясь.

Глядя на Нину, он шепчет:

– Мне так жаль… так жаль…

Опустив подбородок, он смотрит мне прямо в глаза, и я наконец его прощаю. А может быть, и нет. Я не знаю, что буду чувствовать потом, когда впечатления этого вечера чуть сгладятся.

Я чувствую, он хочет сказать что-то ещё, но время ещё не пришло. Поэтому говорю я:

– Они потрясающие, правда?

– Да, – отвечает он, и мы оба смотрим на Нину и папу. Он положил руку ей на спину, такой гордый, настоящий защитник.

– Она меня спасла. – Мне впервые удаётся облечь эту мысль в слова.

– Я знаю. – Слёзы всё ещё текут по его лицу.

Может быть, он думает о том, каким был в юности, и о том, от чего спасла меня Нина столько лет назад. Но я надеюсь, он просто думает о своей маме – о том, как она спасла и его.

Благодарственное слово

Хотя написание романа, как правило, сольный проект, мне есть кого поблагодарить за бесценный вклад.

Я в долгу перед своим издателем, Дженнифер Херши, за гениальные консультации на протяжении всей книги от начала до конца (в конце особенно!). Если вам понравился роман, это в большой степени благодаря её экстраординарному таланту.

Спасибо, Мэри Энн Элджин и Сара Гиффин, мои мама и сестра, за глубокое осмысление каждой главы и бесконечную моральную поддержку. Обожаю нашу троицу, которая возникла в семидесятых и по-прежнему крута!

Спасибо, Нэнси Лекрой Молер, моей лучшей подруге, первому читателю и самому преданному редактору. Она знает моих героев лучше, чем я, и в этой книге (что уж там, во всех девяти моих книгах) нет ни одного параграфа, который мы бы не обсудили. Мне очень повезло её встретить.

Огромное спасибо Брайану Лэмбу, рассказавшему мне так много ярких подробностей о Нэшвилле и жизни в целом («Взятки не дают чеком, только наличными!», «Не надо уточнять, что у телевизора плоский экран; какой ещё может быть в квартире Финча?»). И прекрасный белльмидский бурбон тоже немало поспособствовал.

Я так благодарна потрясающему ассистенту Кейт Харди Паттерсон; любимому рекламному агенту Стивену Ли; всем своим друзьям и членам семьи, которые вложились в мою книгу и помогли ей родиться на свет, в особенности: Стиву Фаллону, Эллисон Вениг Жакото, Джули Уилсон Портера, Ларин Айви Гарднер, Дженнифер Нью, Харлану Кобену, Марте Ариас, Джеффу Макфарланду, Фреду Ассафу, Ральфу Сампсону, Лори Бейкер, Маре Дэвис, Элли Фаллон, Слоан Элфорд, Майку Пентекосту, Кортни Дженрат, Лизе Элгин Пондер, Молли Смит, Лее Джорно и Биллу Гиффину.

За выдающийся профессионализм я благодарю моего несравнимого агента Терезу Парк, а также Эмили Свит, Андрею Май, Эбби Кунс, Молли Смит и всех сотрудников Park Literary.

И, конечно, мою команду по Penguin Random House: Джину Центрелло, Кару Уэлш, Ким Хови, Скотта Шеннона, Мэтта Шварца, Терезу Зоро, Сьюзен Коркоран, Дженнифер Гарза, Изабеллу Биденхорн, Эмму Томаш, Салли Марвин, Санью Диллон, Дебби Аруфф, Коллин Нуччио, Мелиссу Милстен, Дениз Кронин, Тоби Эрнста, Паоло Пепе, Лорен Новек, Викторию Вонг, Эрин Кейн, Синтию Ласки, Эллисон Перл и весь отдел продаж. Спасибо вам за экспертное мнение, любовь к книгам и готовность помочь моим историям дойти до стольких потрясающих читателей.

И наконец, я безмерно благодарна моему мужу, Бадди Блаха. Я не могла бы выбрать лучшего отца для своих детей. Эдвард, Джордж и Гарриет, я надеюсь, вы унаследуете мужество, доброе сердце и твёрдый, как скала, характер своего папы. Я очень вас всех люблю.

* * *

ЭМИЛИ ГИФФИН окончила Университет Уэйк-Форест, а также школу права в Виргинском университете. Несколько лет она занималась судебными процессами в юридической фирме на Манхэттене, а потом переехала в Лондон и посвятила себя литературе. Ее перу принадлежат девять романов, попавшие в список бестселлеров «Нью-Йорк тайме»: «Жених напрокат», «Грусть не для тебя», «Любить того, кто рядом», «Суть дела», «Детонепробиваемая», «Один-единственный», «Наше место», «Прежде всего любовь» и «Все, что мы хотели».

Сейчас она живет в Атланте с мужем и тремя детьми.

1

Методизм – протестантская конфессия, в XVIII веке отделившаяся от англиканства с требованием последовательного и методичного соблюдения евангельских предписаний. Распространена главным образом в США и Великобритании.

(обратно)

2

Седер Песах – ритуальная семейная трапеза в праздник Песах (еврейская Пасха).

(обратно)

3

Лига Плюща – это неофициальная ассоциация восьми лучших и старейших американских университетов. Название происходит от побегов плюща, обвивающих старые здания в этих университетах.

(обратно)

4

Запеканка из курицы, вермишели, грибов и соуса, названная так в честь оперной певицы Луизы Тетраццини.

(обратно)

5

Американское торговое наименование препарата для облегчения боли и жара и для снятия симптомов аллергии, простуды, кашля и гриппа. Препарат известен по всему миру под неофициальным наименованием Парацетамол.

(обратно)

6

Даты, в которые гостиницы и авиарейсы не обязаны обслуживать по установленным тарифам.

(обратно)

7

Снэпчат (Snapchat) – мобильное приложение, позволяющее передавать сообщения с прикреплёнными фото и видео.

(обратно)

8

Зелёная карта, она же грин-карта, даёт вид на жительство лицам, которые не являются гражданами США.

(обратно)

9

Free Bird – композиция американской рок-группы «Lynyrd Skynyrd».

(обратно)

10

Нижний Бродвей – развлекательный район в Нэшвилле.

(обратно)

11

Линдон Джонсон – 36-й президент США, в период Вьетнамской войны поддерживал правительство Южного Вьетнама в его борьбе с коммунистическими партизанами.

(обратно)

12

Афроамериканский фестиваль, представляющий собой неделю предновогодних торжеств.

(обратно)

13

Американская компания, управляющая крупнейшей в мире сетью оптовой и розничной торговли.

(обратно)

14

Баскетбольный термин, обозначающий приём, когда игрок делает вид, будто собирается бросать, с целью ввести соперника в заблуждение.

(обратно)

15

Американский портал о недвижимости.

(обратно)

16

Популярный в Нэшвилле бренд элитной джинсовой одежды.

(обратно)

17

Потоковое состояние – психическое состояние, в котором человек полностью включён в то, чем он занимается.

(обратно)

18

Короткая молитва, состоящая из повторяющихся воззваний.

(обратно)

19

О. Джей Симпсон (1947) – американский актёр и футболист, убивший бывшую жену и случайного свидетеля, но оправданный судом присяжных.

(обратно)

20

Обсессивно-компульсивное расстройство (ОКР) – психоневротическое нарушение, проявляющееся навязчивыми мыслями и действиями больного.

(обратно)

21

Люк Брайан (род. 1976) – американский кантри-певец и автор песен. Лауреат American Music Award 2012 года.

(обратно)

22

Отсылка к приключенческому фильму 1960 года «Семья швейцарцев Робинсонов», герои которого потерпели кораблекрушение и были вынуждены поселиться в доме на дереве.

(обратно)

23

В английском языке выражение «соль земли» (salt of the earth) может иметь негативный смысл. Так говорят о малообразованных людях с низким социальным статусом, представителях рабочего класса, занятых, как правило, физическим трудом с почасовой оплатой.

(обратно)

24

Один из главных героев фильма «Уолл-стрит» 1987 года.

(обратно)

25

В «Убере» рейтинг таксистов зависит от оценки клиентов. После каждой поездки ставится балл – от одной до пяти звёзд.

(обратно)

26

Стоянка с передвижными домами, установленными на одном месте, к которым подведены инженерные коммуникации, для сдачи внаем малоимущим.

(обратно)

27

Теннесси знаменит музыкой в стиле кантри, что, возможно, объясняет нетипичные для подростков вкусы героев (прим. переводчика).

(обратно)

28

Счетные карточки в гольфе предназначены для учета результатов игроков во время игры. В них записывается число ударов, которое потребовалось игроку, чтобы загнать мяч в лунку.

(обратно)

29

Магазин одежды.

(обратно)

30

Вода, произведенная по уникальной технологии: она берётся из кристально чистого источника и превращается в пар, который затем вновь конденсируется, и получается кристально чистая вода.

(обратно)

31

Герои комедии «Фильм о семейке Брейди», младшие из шести детей.

(обратно)

32

Престижные спортивные автомобили от английского производителя.

(обратно)

33

«Анатомия страсти» (Grey’s Anatomy) – американский телесериал, в центре сюжета которого – жизнь интернов, врачей и прочего персонала больницы «Сиэтл Грейс».

(обратно)

34

Джозеф Мэллорд Уильям Тёрнер (1775–1851) – британский художник-акварелист, мастер романтического пейзажа.

(обратно)

Оглавление

Глава первая Нина

Глава вторая Том

Глава третья Нина

Глава четвёртая Том

Глава пятая Нина

Глава шестая Лила

Глава седьмая Том

Глава восьмая Нина

Глава девятая Том

Глава десятая Нина

Глава одиннадцатая Том

Глава двенадцатая Нина

Глава тринадцатая Лила

Глава четырнадцатая Нина

Глава пятнадцатая Том

Глава шестнадцатая Лила

Глава семнадцатая Нина

Глава восемнадцатая Лила

Глава девятнадцатая Нина

Глава двадцатая Лила

Глава двадцать первая Нина

Глава двадцать вторая Лила

Глава двадцать третья Том

Глава двадцать четвёртая Нина

Глава двадцать пятая Том

Глава двадцать шестая Нина

Глава двадцать седьмая Лила

Глава двадцать восьмая Нина

Глава двадцать девятая Лила

Глава тридцатая Нина

Эпилог Лила

Благодарственное слово Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg