«Кэлками. Том 1»

Кэлками. Том 1 (fb2) - Кэлками. Том 1 1224K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Константин Алексеевич Ханькан

Константин Ханькан Кэлками Том 1

Посвящаю моему сыну Дмитрию Ханькану.

Выражаю сердечную благодарность Галине Дмитриевне Ибрагимовой за бескорыстную помощь в создании этой книги.

Я благодарен руководству администрации области за материальную помощь и поддержку.

Искренне благодарю за оказанную помощь кандидата филологических наук, доцента кафедры литературы СВГУ М. А. Юрину, кандидата филологических наук, доцента кафедры литературы СВГУ М. С. Райзмана, которые подготовили рецензию материалов моей будущей книги.

Биография

Константин Алексеевич Ханькан родился в селе Камешки Северо-Эвенского района Магаданской области в семье оленевода-кочевника.

После школы работал пастухом-учетчиком в оленеводческой бригаде колхоза «Рассвет». Окончил Магаданский сельскохозяйственный техникум по специальности «ветеринарный фельдшер». 3 года отслужил в Советской армии. Спустя несколько лет поступил в Приморский сельскохозяйственный институт, окончил его, получив специальность «зоотехник-инженер». Основная трудовая деятельность Константина Ханькана была связана с сельским хозяйством (оленеводством).

Работал ветеринарным фельдшером в родном селе Гижига, старшим зоотехником-селекционером. После выдвижения на депутатскую работу был председателем районного Совета народных депутатов, а после ликвидации Советов работал главным зоотехником Северо-Эвенского района, затем заместителем главы администрации района по сельскому хозяйству.

После ухода на пенсию работал тренером-преподавателем в Северо-Эвенской ДЮСШ по вольной борьбе, учителем оленеводства в средней школе. Константин Ханькан еще мало известен как литератор, хотя давно пишет отдельные рассказы, а его первая книга «Живой поток» вышла в Магадане в 2007 году. Рассказы публиковались в журналах «Колымские просторы», «Новости оленеводства», «Дальний Восток», «Охота и рыбалка. XXI век», «Родное Приамурье».

Константин Ханькан является дипломантом VII, IX, X открытых международных литературных конкурсов имени Ю. С. Рытхэу. Надо сказать, что автор сам делает иллюстрации к своим рассказам, его рисунки использованы при оформлении его книг.

В настоящее время Константин Алексеевич Ханькан живет в Магадане, занят литературной деятельностью: пишет рассказы, которые периодически печатает в местной периодике, работает над новой книгой.

Об этой книге

Начало нынешнего века не балует российского читателя яркими, значительными произведениями отечественной прозы, вступившей, к сожалению, в период глубокого и затяжного кризиса. Тем более это касается северной национальной литературы, уже давно, десятилетиями не предлагавшей нам развернутых эпических полотен о Крайнем Северо-Востоке, его людях и природе. Поэтому появление книги повестей и рассказов, написанных эвенским писателем, до тонкостей знающим особенности жизни коренного населения Колымы и Чукотки, вселяет немалую надежду на возрождение северной национальной прозы.

Произведения сборника, несмотря на их некоторую художественную безыскусность, наделены каким-то особым очарованием, невольно трогают и захватывают воображение. Думается, что источник такого обаяния — в глубокой нравственной основе книги, почти целиком посвященной теме труда, проникнутой необыкновенным уважением к природе Севера, его людям, сумевшим в суровых условиях сберечь в себе высокие моральные качества. Ценность повестей и рассказов К. А. Ханькана в том, что они способствуют сохранению опыта, традиций и этических заповедей коренного населения края.

Так, открывающая сборник повесть «Кэлками» посвящена воссозданию трудовых и житейских будней охотника-эвена и его жены Акулины, работавших в 50–60-е годы XX века в эвенском колхозе. Автор выбирает для описания один из промысловых сезонов и подробно, в деталях обрисовывает деятельность, жизненный уклад, национальные обычаи старожилов Севера. Порой таких деталей очень много, некоторые из них замедляют ход действия, однако в целом с их помощью писателю удается создать достоверный, во многом колоритный фон повествования. Характеры, показанные в повести, еще во многом схематичны, хотя видно, что К. А. Ханькан стремится представить многосторонний образ эвенского охотника — приводятся его размышления, даются, хотя и довольно скупые, авторские характеристики, показаны разнообразные связи героя с людьми различных национальностей и социальных слоев. Чувствуется, что писатель выбрал своего персонажа для того, чтобы развернуть широкое эпическое полотно о жизни нашего региона, его природе и обитателях. И это ему в значительной степени удается.

За бесхитростными, порой «шероховатыми» строками неспешного повествования постепенно проявляется личность автора — мудрого и опытного человека, много знающего о жизни региона. В лучших традициях этнографического повествования К. А. Ханькан рисует жизнь коренного населения края — эвенов (охотников и оленных кочевников) и юкагиров. Читатель узнает много нового и полезного об устройстве жилья, способах охоты, рационе, труде, обычаях и верованиях этих народов, опыт выживания которых в суровых условиях до сих пор недооценен. Повесть насыщена колоритными жанровыми сценами (собрание колхозников, охота, соревнования в оленьих бегах и т. п.), их национальная специфика подчеркивается употреблением экзотизмов, сопровождающихся переводом на русский язык.

В то же время автор не ограничивается только лишь бытовой стороной жизни персонажей. Он пытается передать их своеобразное мироощущение: приводит размышления главного героя об устройстве мира, его необъятности, подчеркивает исконное уважение эвенов и юкагиров к северной природе, рисует их теплые, искренние взаимоотношения, основанные на традициях гостеприимства и взаимопонимания.

Особенно удачными являются лаконичные, но выразительные пейзажные зарисовки, покоряющие свежестью метких художественных характеристик. Точные и яркие метафоры, сравнения, олицетворения местами создают особую поэтичную ауру повествования, существенно его облагораживают и обогащают. Автор проявляет себя как одаренный художник, и думается, что именно в воссоздании жизни природы его истинное призвание. В этом убеждают и колоритные, живые, отмеченные тонкой наблюдательностью изображения повадок северных животных — оленей, баранов, белок, лосей, росомах… Некоторые из таких описаний превращаются в жанровые сцены, а иные служат основой для целых глав. Лучшей из них, без сомнения, видится глава «Гибель Утэ» — динамичная и трогательная.

В книге обнаруживается и доскональное знание автором географии региона, его ландшафта: читатель знакомится со своеобразной «картой» местности с ее многочисленными реками и притоками, тундровыми и лесистыми участками, сопками и долинами. При этом в повести приводятся конкретные географические обозначения, характеризуются особенности того или иного места, что подчеркивает документальную основу повествования и придает ему определенную познавательную ценность…

Не менее интересны и другие произведения книги, расцвеченные особым «северным» колоритом. Одной из лучших представляется повесть «Коси коса, пока роса», посвященная теме, отрадной для души всякого человека, любящего природу: автор делится самыми лучшими воспоминаниями о сенокосной поре. Одна за другой перед воображением читателя возникают живые, волнующие картины северного лета, короткого, но щедрого не только на дары, но и на яркие впечатления и открытия. Эти картины проникнуты уважением рассказчика к труду и образу жизни сельского жителя, любовью к красоте северной земли, разнообразному миру ее флоры и фауны.

Повесть «Коси коса, пока роса» имеет очерковую основу, отсюда ее важнейшие особенности. К ним можно отнести, несомненно, автобиографический образ повествователя, выступающего на страницах произведения не только в роли рассказчика, но и в амплуа мудрого наставника, внимательного воспитателя. Склонность к определенной тенденции, назидательности иногда даже перевешивает собственно художественный план повествования, однако писателю удается сохранить тот баланс, который не дает повести превратиться в некий педагогический трактат.

Мы читаем полноценное литературное произведение, увлекательно представляющее все нюансы труда и быта сенокосчиков в их неразрывной связи с суровой северной природой.

Познавательная ценность повести обусловливается богатством авторского опыта: рассказчик щедро делится с читателем своими практическими знаниями об изготовлении сельскохозяйственных орудий, ловле рыбы, охоте, постройке плота, обустройстве лесного быта — кажется, что ни один нюанс пребывания человека на природе, его приспособления к походной жизни от нас не ускользает. В то же время писатель обнаруживает и поистине энциклопедические зоологические, ботанические, ихтиологические познания — перед нами настоящий кладезь сведений о Крайнем Севере, его растительности и разнообразных обитателях.

Собственно познавательный, естественно-научный план повествования органично сочетается с пластом художественным, а иногда даже перемежается истинно поэтическими нотами. Это и проникновенные отступления автора о его любви к сенокосной поре и северной природе; и его порой невольно вырывающееся искреннее восхищение некоторыми лесными обитателями, их сноровкой и хитростью; и скупые, лаконичные, в две-три строки, но точные и свежие пейзажные зарисовки. Природа в них выступает полноценным действующим лицом, она одухотворена и, кажется, принимает непосредственное участие в событиях.

Особое место в произведении занимает ретроспективный план — автор обращается к опыту и мудрости предков, делится воспоминаниями о различных, порой драматических случаях, бывших с его знакомыми — сенокосчиками, охотниками, рыболовами. Динамичные и увлекательные истории и байки являются своеобразным композиционным приемом, усиливающим интерес читателя и расширяющим его кругозор. Этому же способствуют перемежающие повествование живые сцены труда и быта героев, попадающих в те или иные ситуации и обретающих бесценный жизненный опыт. Значительно оживляют повествование также рассказы о животных и птицах, жанровые картинки из их жизни…

Образы самих героев очерчены, однако, не вполне многосторонне и глубоко, что объясняется, впрочем, документальной природой повести. И все-таки, как и в других произведениях книги, персонажи К. А. Ханькана обладают обаянием и крепким нравственным стержнем, — это люди, к которым привыкаешь, и, закрывая последнюю страницу, желаешь с ними новой встречи. Думается, что произведения эвенского писателя, обладающие несомненной содержательной и художественной ценностью, послужат добрым вкладом в нашу северную литературу.

Кандидат филологических наук, доцент М. А. Юрина

Кэлками

Подготовка к охотничьему сезону

В тот год колхозный охотник Кэлками вместе с женой Акулиной после очередного промыслового сезона, сдав добытую пушнину, на лето был направлен оленеводческим колхозом «Заря» пастушить в транспортное стадо. В нем преимущественно содержались вьючные и упряжные олени колхозников и охотников-промысловиков. Необученных животных в транспортном стаде паслось совсем немного, они предназначались на еду пастухам, которые в течение лета присматривали за транспортными оленями. Вьючные и нартовые олени собраны в одной бригаде, и не надо было их собирать по всем бригадам. Удобно, лучше не придумаешь. Приехал охотник, поймал своих оленей и отправился в тайгу на промысел белки.

В середине августа бригадный учетчик Нёгор неожиданно привез приказ с центральной усадьбы хозяйства о том, что к 10-му числу сентября всем охотникам со своими вьючными оленями необходимо подъехать к селу Камешки. Мол, планы на добычу белки нынче будут высокими, поэтому и выезд в тайгу будет ранним, чтобы охватить большую территорию. Охотники переполошились, даже те, что все лето работали в селе.

В тот вечер Кэлками долго не мог уснуть и, проворочавшись сбоку на бок до полуночи, встал и развел костер. Покрепче заварил чай и вышел из юрты. Поглядев на ночное небо, почувствовал, как оно тяжело давит на землю, горы, леса, реки. И будто эта тяжесть ощущалась на плечах самого Кэлками. Поежившись от ночной прохлады, он вернулся в юрту, попил чай и снова лег в постель.

Утром, когда пастухи подогнали стадо к стойбищу, Кэлками попросил бригадира Масе и других мужчин, чтобы они помогли ему поймать и привязать ездовых оленей, на которых Кэлками все время выезжает в тайгу. Ему надо выехать в село завтра, чтобы на месте выяснить, что на этот раз от него требуется. А до колхоза два дня придется ехать, и лишь на третий день он сможет подъехать к селу, и то только к концу дня.

Все пятнадцать оленей Кэлками привязал недалеко от стоянки, где было много хорошего корма. Из них четыре были верховые: на двух ездит Кэлками, а на двух — его жена Акулина, меняя их попеременно в пути. Олени, особенно верховые, очень устают в дальних кочевках. Для Кэлками в тот день забили крупную яловую нями (оленематку). Подобранная на убой важенка была жирной и мясистой, и охотник с женой были довольны.

Поздно вечером Кэлками проверил привязанных оленей, чтобы они не запутались. Олени вели себя спокойно. Ранним утром по прохладе, завьючив все свои вещи, охотник тронулся в путь. Кроме него и другие начали спешно подтягиваться к селу на своих оленях. Прибывающие охотники останавливались подальше от села, чтобы не привлекать внимания сельских собак, которые могут напасть на привязанных оленей и распугать их. Перепуганные животные могут пообрывать поводки, разбежаться по лесу, а потом снова вернуться в свое стадо.

К селу охотники ходили пешком. Когда все они привели свои караваны в общее стойбище, молодой эвен Каркув Захар Прокопьевич, недавно избранный председателем правления колхоза «Заря», вызвал всех прибывших охотников в контору, которая располагалась в центре села. А поскольку многие пришли вместе с женами, в помещении конторы стало тесно, и некоторые даже уселись прямо на полу, поджав под себя ноги.

Захар Каркув огласил планы на этот зимний сезон. Бригад было много, целых семь. В каждой бригаде по два-три человека.

Основная часть охотников была семейной, но некоторые из них решили оставить своих жен с детьми в селе. Планы на пушнину были повышенными, по семьсот пятьдесят белок на каждого охотника, а женщинам по триста штук. Это уже не шутки, план серьезный. Некоторые охотники задавали вопросы председателю колхоза о том, что их интересовало и волновало. Кэлками сидел молча, так как он и так знал свои обязанности и, главное, свой намеченный маршрут, а остальное все зависело только от него самого. В тайгу к нему никто не придет на помощь, поэтому надеяться надо только на самого себя. Он уже не первый сезон уходит белковать. Единственно, что его больше всего беспокоило, — это план, наличие боеприпасов и белки в охотничьих угодьях.

Молодой председатель колхоза разговаривал на эвенском языке — так его люди лучше поймут, — хотя он мог говорить и на русском. Каркув Захар — грамотный, поэтому и дукун (письменность) понимает хорошо. Он учился в городе Магадане. Но охотник Кэлками и без учебы знает свое охотничье дело и может читать многие секреты тайги.

— Мину тэк аймыкань долчилры! (меня теперь хорошо послушайте!), — неожиданно прервал размышления Кэлками быстрый голос председателя.

— В рыбкоопе сейчас осталось мало продуктов, завезенных зимой для жителей села. Поэтому населению до зимы, пока собачий и олений транспорт начнут возить грузы рыбкоопа, как-то надо будет жить. По этой причине вам на своих оленях придется съездить на Кушку (устье реки Гижиги) за продовольствием. Привезете все, что нужно вам для промысла. На Кушку с вами поедет наш завмаг рыбкоопа Волошин Степан Петрович, чтобы полученные грузы оформить через магазин. С Кушки с вами прибудет и пушник Ботаков Микита Данилович с патронами, он же ознакомит вас с ценами на пушнину. Когда вернетесь с Кушки, в колхозе получите юколу (сушеную рыбу). У нас на складе есть готовые жестяные печки для палаток. Легкие печурки изготовил жестянщик Пяда, молодец, мастер на все руки, спасибо ему. Есть и несколько новых палаток, но выдадим только тем, у кого старые совсем пришли в негодность. Вьючные олени у вас есть, стоят на привязи, поэтому прошу вас, поторопитесь, не теряйте зря времени. Туда и обратно затратите целую неделю, это как минимум. Выезжайте завтра же. У меня все, у кого будут вопросы, задавайте. Если нет, тэк аймыкань (всего доброго), — закончил свой инструктаж председатель.

Вопросов у охотников не нашлось, поэтому все медленно начали вставать и тихо переговариваясь выходить из конторы.

Кэлками с Акулиной направились к магазину, чтобы купить чего-нибудь на еду. В маленьком деревянном магазинчике уже толпились покупатели. В большинстве своем это были подошедшие из конторы охотники-промысловики. Сегодня, до начала собрания, всем им выдали в колхозе аванс, поэтому люди были при деньгах. Кэлками купил четыре буханки свежеиспеченного ржаного хлеба, плиточного чаю, кускового сахару, кулечек муки, парафиновых свечей и спичек. Все это уместилось в один мешок. Выйдя из магазина, они с Акулиной уселись на широкой завалинке и тщательно просмотрели все покупки, чтобы ничего не забыть. До вечера было еще далеко. Но в селе они задерживаться не стали, сразу ушли к привязанным оленям возле болотистого ручья Нылгысиг, где стояла их палатка.

Назавтра, еще до полудня, вьючный караван выехал на Кушку за продовольствием. В первый день охотники остановились на левом берегу реки Туромчи в устье Тэвтэнрэ. Лето было засушливое нынче, поэтому в Туромче было мало воды, и реку караван перешел благополучно. Правда, через густой лес и непроходимые заросли кустов пришлось продираться долго, пока не выбрались на тундровое редколесье. За день караван отмахал километров сорок, не меньше.

Дни стояли еще теплые, поэтому мошка покусывала и тучками вилась перед носом животных. Привязали на ночь всех оленей, даже самых спокойных, которые привыкли к длительным кочевкам. А то, не ровен час, вдруг медведь ночью напугает, или бродячие собаки по свежему следу придут из села. На месте стоянки ягельники богатые, и водоемы есть: озерки, лужи кругом, где охотники могут поить оленей. А что еще надо оленю? Пусть теперь кормятся на привязи, и у людей спокойно на душе будет. Около каждой палатки допоздна горели костры. Кто-то варил еду на завтрак, кому-то хотелось попить чаю перед тем как улечься спать.

На другой день караван продолжил свой путь. За день охотники прошли тоже немало, перешли пологий перевал между двумя одинокими каменистыми горами. И у истока ручья, текущего к морю, остановились на ночь.

В этом глубоком распадке, окруженном зарослями ольхи и стланика, густо произрастал хвощ, любимое лакомство оленей. А чуть повыше, у самого подножия горы, мягким ковром стлался белый кормовой ягель. Выбранная стоянка удалась на славу, лучше уже и не сыщешь.

За день перехода олени проголодались и, когда их привязали по кустам да прибитым кольям, тотчас принялись за еду. С этой возвышенности далеко виднелась блестящая вода морского простора, в котором темнели острова. Правда, саму Кушку не видно. «Закрывают» село круглые холмы, окаймляющие всю правую сторону устья реки Гижиги, впадающей в море. В давние времена село Гижигу называли Кушкой.

— Сегодня вечером все хорошо продумайте и прикиньте, кто и сколько будет брать продуктов. Смотрите, не переборщите, берите самое необходимое, а то еще задолжаете рыбкоопу, — предупредил заведующий магазином Волошин Степан Петрович, следующий вместе с караваном на Кушку, чтобы получить в складах рыбкоопа продовольствие в свой подотчет, а затем переоформить на охотников по фактурам и ведомостям.

Разумеется, и без Волошина охотники прекрасно знали, чего, кому и сколько нужно, поэтому просто покивали головами в знак согласия.

— И… И… хоросо, хоросо, Степан, ая, ая, долга не будет. Тисало по тайге лисний продукта восить, спина оленя болит, — отвечали охотники Тумыя Аким и Баинкин Пача. Эти оба охотника каждый год работают в бригаде Гаврила Семенова. Работают скромно, как говорят, и вперед не лезут, и в хвосте не остаются, но с планами справляются. Аким и Пача в школе не учились, может поэтому по-русски говорят не совсем складно.

— До поселка уже близко, сейчас попьем чай, и я пойду в село. У меня там есть где остановиться, в Кушке знакомый кладовщик живет. Завтра пораньше подъезжайте, всех лишних оленей оставляйте здесь на стоянке около палаток, и моего учика Серого на хороший корм перевяжите. Палатки снимать не надо, сразу трудно угадать, как быстро мы управимся с делами. Одного дежурного на стоянке обязательно оставьте, — распорядился заведующий магазином перед тем как уйти.

Остаток дня и ночь прошли спокойно. Олени отдохнули, и охотники тоже.

Назавтра, оставив на стане охотника Энэкея, все поехали в село получать продовольствие. Вьючные мунгурки везли пустыми, и олени шли легко. Не доезжая до Кушки где-то на расстоянии «берданочного выстрела», охотники остановились. Скинув вьюки, привязали оленей по кустам и все гурьбой пошли в село. Пошли и женщины, приехавшие со своими мужьями. В длинном продуктовом складе уже были люди: несколько рабочих грузчиков и высокий худощавый мужчина в светлой кепке и в изношенном коричневом демисезонном пальто с папкой под мышкой. Это был заведующий складами Сергеев, и с ним две женщины, одна из которых была в белом халате. Был там и Волошин, который разговаривал с ними.

Войдя в прохладное помещение, охотники в нерешительности остановились в проходе.

— Здравствуйте, здравствуйте, за продовольствием приехали значит? Молодцы! Камешковцы всегда молодцы. Долго ж я вас ждал, однако, почти год, — громко приветствовал охотников заведующий складами Гижигинского рыбкоопа Сергеев.

— Дорава, дорава! (Здравствуйте, здравствуйте) — отвечали охотники.

— Получать будете по очереди, ваш завмаг Степан Петрович с нашими работницами будет помогать вам, чтобы не перепутать чего-нибудь. Складывайте свои продукты в отдельности, а то у вас мешки все одинаковые. На складе места всем хватит, а кто свободен, пока в магазин может сходить, купить, кому что надо, — распорядился заведующий складами.

Рабочие склада подносили большие ящики с чаем, махоркой, спичками, мешки с мукой и комковым сахаром, небольшие деревянные ящики со сливочным маслом и еще какими-то продуктами. В этом деревянном складе без окон было полно всякого добра. Мешки и ящики уложены штабелями до самого потолка. Подошел и пушник-заготовитель Ботаков Микита Данилович. Он часто бывал в Камешках, поэтому охотники знали его. Он и в прошлом году приезжал в село, когда бельчатники вернулись с промысла. Ботаков со всеми поздоровался за руку и поинтересовался, привели ли ему ездового оленя.

— Привели, Микита Данилович, конечно, привели, седло и уздечка есть. Крупный и сильный верховой учик. Пешком же не пойдешь в Камешки, далеко, — сказал Антон Илани.

— Микита! У меня тоже есть запасной учик, зовут его Тосапча. И на нем можешь ехать, я сам его обучал, быстро ходит… — вмешался в разговор другой бригадир охотников Осип Дулгачан. Предлагали своих ездовых оленей и другие промысловики. Но пушник принял пока предложение Антона Илани, поблагодарив других мужчин. Ботаков, конечно, знал, что каждый охотник хочет похвастать своим мастерством обучения верховых оленей и показать на деле, как его олень несет на себе самого пушника. Это, конечно, уже что-то да значит.

Получив продовольствие, охотники пошли за оленями, чтобы все загрузить и ехать к палаткам. Вьюки получились довольно тяжелыми, мунгурки были наполнены до краев.

Кэлками с Акулиной даже на верховых оленей погрузили кое-что. Они подъехали к палаткам уже в глубоких сумерках. Поужинав и напоив оленей, перевязали их на свежие корма и занялись своими делами. Расфасовку груза охотники закончили только к полуночи при свете костров.

По охотничьей привычке все поднялись с рассветом, хотя легли поздно. Настроение у всех было приподнятое — они так легко и быстро получили продукты, и не надо теперь повторно приезжать на Кушку, ведь очень волокитно ездить так далеко и с такими хлопотами. По прикидкам, провианта должно хватить на весь охотничий сезон.

По прибытии в колхоз охотники все привезенное продовольствие оформили на себя по ведомости, расписались за него. Не каждый мог сам расписаться, поэтому при помощи завмага некоторые коряво выводили первые буквы своей фамилии. Кэлками с Акулиной просто поставили крестики напротив своих имен. Назавтра охотники всем караваном съездили на Тэлидек (место ловли рыбы), получили положенную им юколу. Через день в правлении колхоза состоялось собрание охотников, на котором были сформированы бригады. Там же оговорили и уточнили маршруты и выдали планы, подписанные правлением колхоза.

Кэлками взял план на восемьсот штук, то есть на пятьдесят белок больше, а Акулине был дан план на триста белок. Некоторые женщины раньше брали план на добычу белки до двухсот восьмидесяти штук и вполне справлялись с обязательствами.

Одна бригада состояла из двух-трех человек мужчин и одной-двух женщин-охотниц, которые обслуживали охотников: варили еду, штопали одежду. Кэлками же ходил на промысел всегда один, вернее, с женой Акулиной, если не считать охотничью собаку Утэ. Так было ему удобнее, он ни от кого не зависел, да и белку на двоих легче промышлять, нежели на большую бригаду.

Выезд на промысел. Встреча с бараном, первый трофей

Из села охотники обычно выезжают всегда единым караваном, а потом перед перевалом Гидын расходятся по своим маршрутам. И на этот раз промысловики выехали одним дружным стойбищем, не изменяя своей традиции. Перед Гидыном простояли дня три, прежде чем разъехаться по рекам, которые берут начало с северных склонов хребта Гидына, растекаясь белыми змейками по широкому бассейну реки Омолон и постепенно вливаясь в эту реку. Некоторые бригады, не переходя Омолон на левый берег, будут продолжать путь по правой стороне. А остальные непременно пересекут Омолон, чтобы затеряться по бескрайним просторам тайги. И встретятся потом уже весной на обратном пути к центральной усадьбе колхоза.

Вьючные олени успокоились и свыклись с ежедневными переходами под ношей. Теперь их люди отпускали на ночь, чтобы животные свободно ходили и кормились.

Октябрь, земля уже мерзлая и заиндевелая. Небольшие мелкие ручьи покрылись льдом, забереги стали прочными, и лед можно было пробить только топором, чтобы набрать воды. Небольшой снежок покрыл уже вершины гор и, очевидно, он так уже и не растает, пока не нагрянет весна. Солнышко плохо стало согревать землю, как будто у него уже не хватало для этого тепла.

Прошедшее лето выдалось урожайным на орехи, грибы и ягоды. Охотников это радовало и обнадеживало, в такие урожайные годы и белки бывает много. Гирлянды кедровых шишек так и не осыпались, а плотными кучками висели на застывших кустах кедрового стланика. Много, очень много мерзлых грибов, уродившихся перед самыми заморозками, остались целыми и свежими, так и не успев перегнить. Олени с аппетитом едят мерзлые свежие грибы. Вкусно. Медведи, даже молодые, кажется, и не собираются ложиться в заранее приготовленные берлоги. Ходят спокойно, шишкуют и мерзлой ягодой подкрепляются на южных склонах гор. Не прочь косолапые полакомиться и сладкой переспелой брусникой, шикшей.

Снега в эту пору еще нет. Мездра на шкурках белки черненькая и не побелела. Сдавать несозревшие шкурки — явный брак. Пушник такие шкурки, конечно, примет, но цену скинет, да еще и упрекнет, что летнюю шкурку сдаешь. А это граничит с браконьерством. Поэтому лучше подождать, пока шкурка побелеет и мех у белки станет длиннее и гуще. Куда торопиться? Целая зима впереди. И не собирается Кэлками зря губить зверьков. Доберемся до места, снежок выпадет, вот тогда-то и можно будет основательно приняться за белковку.

А пока охотники продвигались к Гидыну не торопясь, с остановками на денек-другой. На дневках охотились на мелкую боровую дичь для еды. В такие дни женщины занимались обыденными бытовыми делами: чинили обувь, рукавицы, перекладывали вещи по мунгуркам, а то и новые торбаса с чижами шили. Кэлками поутру рубил дрова, таскал воду, а потом на целый день со спокойной душой уходил бродить по лесу и ближним сопкам. Не привык он сидеть дома без дела.

В один из таких дней взял мелкокалиберную винтовку и пораньше ушел на охоту. Не спеша поднялся на каменистую высокую гору, чтобы с вершины осмотреться и обозреть восточные склоны, полюбоваться с высоты бесконечной панорамой скалистых гор, макушки которых уже покрыты затвердевшим снегом. Попадались совсем свежие следы баранов, разрыхленный копытами снег в местах, где животные кормились. Был на вершине и старый обледеневший след медведя.

«Петлял по горе прежде чем спуститься в сторону берлоги», — подумал Кэлками и, отряхнув от снега бугорок ягеля, сел, положив перед собой винтовку. Достал из нагрудного кармана расшитый старенький мисук (кисет), наполненный махоркой, в котором лежала и латунная самодельная канса (трубка) с костяным мундштуком. Прикурил, загораживая огонек ладонями от легкого ветра. Глубоко затянулся: «Столько гор, земли и простора. Человеку за свой недолгий век ни за что не обойти такое расстояние, в котором и края земли не видать, — с легкой улыбкой подумал охотник, делая очередную затяжку крепкого табака. — Были бы у меня крылья, как у ворона, летал бы по этим горам, садился бы на вершину каждой, чтобы полюбоваться и порадовать глаза этими чудесными землями», — мечтал Кэлками.

«Мэ-э-э-э», — послышалось откуда-то сбоку. От неожиданности Кэлками встрепенулся и схватил лежащую рядом винтовку, одновременно выхватив изо рта трубку, загасил огонь о ягель, забитый снегом. Быстро положил трубку в кисет и затолкал обратно в нагрудный карман. Передернул затвор заряженной винтовки и повернулся в сторону послышавшегося хорошо знакомого ему звука. Выше него в пологой седловине стоял крупный самец снежного барана и пристально смотрел на Кэлками.

«Сейчас начало осеннего гона, и самец ищет подругу, — мелькнуло в голове охотника. — Стрелять далековато, в то же же время и медлить нельзя».

Кэлками встал на четвереньки на полусогнутых коленях, затем поднял голову и громко заблеял «мэ-э-э-э!». Баран тут же отозвался на голос охотника и побежал в сторону Кэлками. Кэлками не двигаясь стоял в первоначальной позе, сжимая в правой руке винтовку со взведенным курком и вновь призывно заблеял. Баран ускорил бег и остановился на расстоянии длины двух арканов. Кэлками присел и, сидя на коленях, выстрелил в грудь животного. По характерному шлепку он понял, что пуля угодила в цель. Баран отпрыгнул в сторону, пробежал немного и рухнул замертво. Это был сравнительно молодой, но крупный и упитанный самец. Кэлками и раньше приходилось слышать, как блеют ягнята и взрослые бараны, он часто старался подражать их голосам, и это ему удавалось. Насколько он помнил, его покойный отец тоже очень тонко умел подражать голосам зверей и некоторых крупных птиц, мог протяжно завыть голосом волка и зареветь, как взрослый медведь. Поэтому и Кэлками старался научиться этому непростому искусству подражания и, что удивительно, с годами им овладел. И как он ловко сейчас подманил такого осторожного и зоркого зверя, а ягненка и подавно обманул бы. Кэлками теперь мог точь-в-точь завыть, как голодный волк, каркнуть в лесной тиши, будто ворон, или молодым медвежонком зареветь, если бы это понадобилось. Он был доволен своим искусством.

Добытый трофей оказался очень жирным. Кэлками обрадовался такой невиданной добыче, о которой он и не мог мечтать.

«А мясо будет кстати! Давненько не приходилось им с Акулиной есть свеженького, а тем более баранины, если, конечно, не считать медведя-лончака, добытого три стоянки назад».

Управившись с разделкой барана, Кэлками отрезал остывший кусок свежей печенки, одну почку и с аппетитом все съел. Свеженинка приятно холодила внутри желудка, истосковавшегося по свежей еде.

«Печень у барана слегка сладковатая, как у зайца, будто сахарком подсыпано сверху», — отметил он про себя, утирая рот рукавом.

Кэлками сходил вниз на склон горы, где густо рос стланик, нарубил целый ворох и притащил к остывающему мясу. Настелил кустики на снег, разложил куски мяса на ветки и хорошенько накрыл шкурой, ее края придавил камнями, присыпал снегом капли крови на месте разделки, чтобы не привлекать сорок и ворон.

А то вороны, в свою очередь, приманят росомах или еще какого-нибудь хищника. Для пущей надежности Кэлками снял свой старенький, неопределенного цвета, шарфик и положил поверх шкуры, придавив плоским камнем, чтобы ветром не сдуло. После того как с мясом было покончено, он расслабился и теперь уже спокойно закурил. Курение всегда дает бодрость, да и привычка…

С собой в палатку он унес грудинку и ребра барана с левого бока. Завидев подходившего хозяина, привязанный возле палатки охотничий пес Утэ (серый) завилял мохнатым хвостом, повизгивая. Из палатки выглянула Акулина и, загадочно посмотрев на мужа, исчезла за брезентовой дверью. Ее женское чутье подсказывало, что Кэлками пришел не пустой. А пес Утэ и подавно учуял свежий запах зверя и теперь неистово подпрыгивал, пытаясь освободиться от привязи.

К приходу Кэлками все мужчины в основном уже вернулись с охоты и теперь рубили принесенные на дрова сухие жерди, каждый около своей палатки. Поев и немного отдохнув, Кэлками спешно обошел всех своих соседей и сообщил о добытом им баране, сказав, что завтра утром поедет за мясом и по приезде поделит его между всеми.

В тот вечер позже всех вернулся домой охотник Галуни Елисей, бригадир одного из звеньев. Уже стемнело, когда залаяли собаки, услышав шаги подходившего к стоянке Елисея. Он рассказал, что ходил вверх по реке и нашел широкий, не очень глубокий плес, в котором полным-полно зимующей манмы — китыл (тихоокеанский голец). По всей видимости, плес и зимой не замерзает, поэтому рыба скопилась в нем, чтобы легче провести долгую зиму.

— Я шел вдоль берега и увидел чернеющий, совершенно талый плес, даже заберегов нет. Когда я подошел поближе к реке посмотреть, то по всей лагуне пошли большие волны, — взволнованно рассказывал Галуни, стаскивая с ног промокшие чари (осенняя обувь из нерпичьей шкуры). — Манмы (цветной голец) очень много скопилось, самцы крупные, вода в лагуне будто красная от их оперения. Несколько рыбин все-таки убил на перекате. А что сделаешь без сетки-то? — продолжал рассказывать Елисей о найденном скоплении рыбы.

Охотники не на шутку взволновались: «А что? Сейчас не лето, рыба не испортится, ее сразу можно будет заморозить и пополнить полегчавшие вьюки. Впереди-то зима, рыбу уже не найдешь так просто, будто она с неба свалилась», — рассуждали мужики.

Охотники решили завтрашнюю кочевку отложить и постоять еще денек. Двое поедут за мясом барана, а остальные займутся ловлей рыбы. Благо у охотника Иванчи нашлась старенькая небольшая сетка для рыбалки. На всякий случай, так сказать. Он, Иванча, запасливый сам по себе и всю зиму по маршруту возит с собой все свои самодельные блесна, которые лежат упакованные в мунгурке. Всему научит кочевая охотничья жизнь. Вот и сейчас сетка пришлась кстати.

С рассветом обитатели стойбища уже были на ногах. Охотники спозаранку пригнали к стоянке оленей, скучили их в единое кольцо и окружили наращенными маутами, чтобы те не разбежались. Затем охотники встали в большой круг, держась вокруг оленей за ремень. Все стадо вмиг оказалось внутри широкого ременного и людского кольца. Транспортные олени приучены к этому с самой молодости. И если они уже оказались в усилане (нерпичьи арканы, связанные в кольцо), то уже не сопротивляются, а спокойно стоят в ожидании, когда хозяин накинет на шею ремень и привяжет к дереву.

Мясо барана привезли быстро. Зато с рыбалки мужчины пришли перед самым заходом солнца. Все олени были нагружены свежим тихоокеанским гольцом. Рыбины крупные, особенно самцы в ярком разноцветном брачном наряде. Теперь охотники на какое-то время обеспечили себя рыбой и свежим бараньим мясом. У палаток крутились ездовые олени, привлеченные запахом свежей рыбы, и с хрустом жевали рыбьи хвосты, челюсти и кости, аппетитно лакомились внутренностями, выброшенными женщинами. Всю рыбу женщины разложили на постеленных ветках — каждая около своего жилья, чтобы подмерзла на морозе, а поутру сложить во вьюки. Разумно и практично. Назавтра поутру стоянка промысловиков опустела.

Охотники откочевали вверх по реке Ирбыке и заночевали в устье небольшой речки Чиннякан, впадающей с левой стороны. По речке много куропаток, правда, охотиться некогда. Да и собаки отпугивают дичь преждевременно и неожиданно. По реке Ирбыке охотники будут подниматься до самого истока, никуда не сворачивая. В устье Нимгасига, большого притока Ирбыки, охотники сделали еще передышку на один день, чтобы отдохнули олени. Здесь, на Нимгасиге, выпал небольшой снежок. Короткий снегопад немного смягчил голую мерзлую землю. Да и оленям облегчил водопой — снег будут есть вместо воды. А то забереги на речках уже прочные, скользко, и к открытой воде не подобраться. На четвертый день кочевья наконец достигли истока реки Ирбыки, которая берет свое начало у подножья перевала Гидын (копье).

Расставание на Гидыне

Караван разбил новую стоянку на широкой сухой поляне у подножия горы, выпирающей богатырской каменной грудью из плоскости перевала. Тут, на истоке реки Ирбыки, по ее обоим берегам и на склонах перевала, растет молодой стройный, густой лиственный лес, по которому разбросан отдельными кучками и полосами кедровый стланик. Вокруг гущи леса и повыше по каменистым склонам стоят старые трухлявые пни. Некоторые пни посвежее и вполне годятся на дрова для костра. Эта поляна на истоке Ирбыки с давних пор получила название Муниккачак.

Муниккачак — место для соревнования на меткость по метанию аркана. На хорошо очищенное от веток и коры молодое тонкое дерево за самую ее верхушку привязывался ремень таким образом, чтобы его конец не доставал до земли где-то по пояс человека. На нижний конец ремня привязывалась хорошо обтесанная недлинная деревянная колотушка (болванка). Вокруг дерева по кругу становились мужчины с набранными в кольцо арканами, чтобы поймать маленький тяжелый обрубок, со всей силы брошенный вокруг дерева на тонком мягком ремне. Кидальщик мог кинуть муникан (деревянный обрубок) в любую сторону и даже вверх. Муникан-колотушка стремительно летел вверх или описывал молниеносный круг вокруг тонкого дерева, к которому он был привязан. В этом быстром полете нужно поймать колотушку, которая не длиннее кисти человека. Победителем становился тот, кто поймает больше всех раз по счету за определенный промежуток времени. Это равносильно тому, как охотник ловит арканом быстро пролетающую рядом куропатку. В обязательном порядке присуждаются призы победителю.

Вот и настал день соревнований. На призы выставили кто что может. Тут были новый маут (аркан из лахтака), кожаная подпруга на верховое седло, выделанная белая оленья шкура, вышитые бисером замшевые перчатки, две пачки плиточного чая, острый топор с новым топорищем и масса других мелких вещей. Утром в день соревнований охотники оделись полегче, чтобы одежда не стесняла движения. Женщины тоже вышли поглядеть и поболеть за соревнующихся. День выдался теплый, и ярко, по-летнему светило солнце.

Кэлками неплохо ловил арканом оленей и муникан, но ни одного приза на этот раз ему выиграть не удалось, уж слишком соперники были серьезные, зоркие и ловкие. Что удивило всех, так это то, что первый приз выиграл никому доселе не известный молодой охотник Нёгор. К тому же Нёгор пошел промышлять белку всего второй раз. Правда, пастухом в оленьем стаде уже успел поработать. На втором месте был тоже молодой охотник Николай, сын Модали Афанасия. Третье место присудили Дулгачану Осипу.

Назавтра охотникам предстояло переваливать Гидын в двух местах, вернее, охотники должны разбиться на две группы, каждая из которых направится в сторону своего зимнего маршрута.

Когда одолеют перевал, охотники разделятся на еще более мелкие группы по одной или две палатки и рассеются в просторах зимней тайги.

С одной группой охотников Кэлками перевалил на исток речки Хитали, которая впадает в реку Кочукан Авлындя. Вторая половина перешла на речку Коями, которая, в свою очередь, вливается в Эгден Авлындю. Кочукан Авлындя и Эгден Авлындя впадают в реку Омолон с правой стороны, одна выше, а другая ниже по течению. Сам Омолон несет свои воды в реку Колыму.

Самостоятельное кочевье

Разделившись на мелкие группы, охотники в поисках белки ушли на северо-восток вниз по обоим берегам Омолона, охватывая его многочисленные большие и маленькие притоки.

Перевалив Гидын, управившись с повседневными делами, Кэлками сказал жене:

— Ако (ласковое обращение), кожа на беличьей шкурке уже побелела, пора и нам браться за охоту, скоро ударят морозы, и день становится короче. А впереди вон какие расстояния нам надо одолеть. Завтра уже самостоятельно одни откочуем от соседей. Соседи-то наши, по-моему, еще хотят кочевать вместе с нами. Но ты сама понимаешь, что кочевать целым стойбищем тяжело, времени даром уходит много, большой группой и продвигаться трудно. А нам нельзя расхолаживаться. Ох, как много стоянок надо оставить позади, прежде чем подойдем к притокам Коркодона, страшно представить. Вот дойдем до левого Кедона, тогда уже облегченно вздохнем, оттуда уже близко до Коркодона. Мы бы не стали идти вниз по правому Кедону, если бы не собирались наведаться в стойбище кочевника Аманди Туркани. Как-никак друзья мы. В районе больших озер по Кедону должен зимовать старик Туркани со своими детьми. Мы что, зря, что ли, с самой Кушки подарки везем оленеводам-кочевникам? Стадо у Туркани большое, в долгу не останутся, подарят и нам оленей, а лишний личный олень семье никогда не помешает, только польза и поддержка. Необученных и молодых оленей если подарят, то возни у нас будет, ой да ну, молодняк он и есть молодняк, хлопот не оберешься, особенно когда торопишься. Самому мне придется обучать, прежде чем увести животных с собой. Уж там-то мы у кочевников дней шесть наверняка будем стоять, это и к бабке не ходи.

Акулина не перебивала мечтательные размышления мужа.

— Ты тоже сходи к нашим соседям, вечер-то большой, поболтай с ними, попрощайся. А я поговорю с мужчинами, заранее предупрежу, что завтра отделяемся от них, а то еще подумают, что Кэлками больше всех хочет добыть белки, вот и стремится уйти от них.

С этими мыслями Кэлками вышел из жарко натопленной палатки и направился к Авакке Сергею, в сумерках разглядывая тропинку, чтобы не попасть в яму или не зацепиться за мерзлый куст. Накормив собаку Утэ, Акулина сходила в гости к Елене Модали. Поговорили о том о сем, чаю попили. Побеспокоились о судьбе зимнего промысла.

Поздно вечером Кэлками возвратился от соседей в свою палатку. Охотники добродушно отнеслись к доводам Кэлками, пожелали ему удачи и доброго пути.

Назавтра, отловив и завьючив своих оленей, Кэлками ушел вниз по Кочукан Авлынде к Омолону, чтобы пересечь его по льду немного повыше устья Кочукан Авлынди и затем выбраться к устью левого притока Омолона — Мунывыдяку, а затем двигаться по этой речке до его истока, чтобы сразу перевалить на исток правого Кедона и пойти вниз по Кедону, пока не найдет стойбище Аманди Туркани. Туркани кочует по безбрежной глухой тайге и попутно добывает белку. Колхоз «Заря» от оленеводов-кочевников белку принимает и другую пушнину, тот же пыжик олененка. Правда, оленевода-кочевника планом не обяжешь, ибо он не колхозник, а свободно кочующий оленевод. Поэтому его и называют оленевод-кочевник.

Первый день одиночной кочевки Кэлками прошел без проблем. Вечером перед сном он вышел из палатки послушать своих оленей, которые паслись недалеко в негустом лесу. Четко было слышно, как на шеях животных позванивали латунные колокольчики. На бездонном темно-сизом небе мерцало множество звезд, будто снежинки-огоньки на весеннем снегу под ярким солнцем. Кэлками поежился и вернулся в палатку. Охотник Кэлками не знал и знать не мог, что этот охотничий сезон уготовил ему много нелепых случайностей и неожиданностей. Впереди охотника Кэлками ждало бескрайнее безлюдье и подчас суровая тайга.

Как-то вечером, когда выдалось свободное время от дневных хлопот, Акулина сказала мужу:

— В этом году у меня почему-то беспокойно на душе, даже хотелось вместе с охотниками доехать до русла Омолона. Глупость, конечно, мы-то привыкли кочевать и охотиться вдвоем. Раньше, в прошлые сезоны, я этого как-то не замечала. С той самой стоянки, когда ты убил барана, огонь наш в печке и наружном костре своим резким и звонким треском часто нас предупреждает. По старинным приметам я всегда прислушиваюсь к его треску. И олени наши все время в левую отрицательную сторону зевают, как бы чего не случилось на нашем пути, — и Акулина замолчала.

— А ты знаешь, Ако, я ведь тоже обратил на это внимание, просто помалкивал. Вчера, когда я варил еду, огонь раза два сильно предупредил, треснул так, будто по железу ударили. А мой верховой олень, когда мы еще Гидын переваливали, несколько раз с затяжкой и стоном в левую сторону зевнул. Это неспроста. Ты, Ако, права. Нам с тобой надо быть предельно осторожными. Все эти приметы могут обойти нас стороной, а причина того может быть совершенно не трагичной, просто, может быть, будет мало белки, вот и все. Так что сосредоточиваться на этих приметах слишком-то не стоит. Необязательно, чтобы огонь и олени могли предупреждать только серьезное, все может ограничиться мелкими незначительными событиями, — успокаивал он жену.

— Когда я бываю на охоте, часто прислушиваюсь к шуму оленей. А ты следи за поведением собаки, Утэ у нас очень чуткий, учует и услышит далеко. Мы с тобой далеко от людей, и зверь шальной может шататься по тайге. Авсыкан (патронташ) не отвязывай от карабина и винтовку свою постоянно держи на виду, — предупреждал Кэлками Акулину.

Они продолжали свой путь к руслу Омолона. После одной из кочевок во время ужина Кэлками сказал:

— Завтра, Ако, кочевка будет совсем короткой, короче, чем сегодня и вчера, олени наши даже не успеют проголодаться, как мы разобьем стоянку. Солнце будет еще высоко, когда мы установим палатку, вон бургаг (смешанный речной лес) Омолона четко виден, а то все прошлые кочевки перед глазами одна лиственница мелькала. Мне нравится речной бургаг, где много зайцев и куропаток. У бургага и цвет красивый, какой-то красновато-голубой, — как бы между прочим заметил Кэлками.

От раскаленной жестяной печки шел хороший жар, но все равно чувствовалось, что палатка только что поставлена на свежей мерзлой земле и застелена еще не растаявшими мерзлыми ветками. Земля дышала холодом.

— А что, завтра уже Омолон перейдем? — спросила жена.

— Нет, конечно, на нашем правом берегу остановимся, вполне возможно, даже на пару деньков. Рановато еще, сильно-то морозов еще не было, лед на Омолоне может быть тонким и неокрепшим. Поэтому я сначала схожу, поищу хороший переезд. Как разведаю, потом уже будем по льду через Омолон переправляться, так надежнее. Под снегом лед может быть еще рыхлым, как корочка жира в кастрюле, — ответил Кэлками. — Сегодня, когда мы кочевали, Утэ из оврага мунрукана (зайца) поднял и погнался за ним. Кричу на него, а он в азарте не слышит, а так бы заяц остановился, и запросто можно было бы его подстрелить, — рассказывал разомлевший от еды и чая Кэлками.

— Ты знаешь, мясо у нас кончилось, небольшой кусочек на утро оставила, — сказала Акулина. — Придется мальму и юколу кушать, пока у нас мясо появится, — предупредила она мужа.

— Ничего, вот перейдем Омолон, специально пойду на охоту. По Омолону-то зайца, глухаря и куропаток наверняка смогу настрелять, а между Кедоном и Мунывыдяком обязательно будут буюны (дикие северные олени), а на горе Нюлкынде и баранов всегда много, поэтому и на склоны горы буду подниматься. По северным и южным склонам круглый год пасутся бараны, и при наличии неглубокого снега Утэ загонит баранов на скалы. Выбирай и стреляй. Они, бараны, сильно боятся серую собаку, думают, что это волк, и стараются прыгнуть на камни. Стоят и смотрят сверху на собаку, будучи уверенными, что надежно спрятались.

И правда, назавтра, как и предполагал Кэлками, перекочевали на новое место еще к середине дня, разбили стоянку на небольшой лесистой сопочке недалеко от русла Омолона чуть ниже устья Кочукан Авлынди. Как ни торопился Кэлками побыстрее управиться с делами и пойти на широкое русло Омолона, ничего не вышло. Пока палатку устанавливали, затем дров нарубил, веток натаскал на подстилку, в мунгурки прочий скарб уложил, стало уже поздно. Каким бы расторопным Кэлками ни был, день неумолимо угасал, и намерение поохотиться пришлось перенести на завтрашний день.

Утром проснулся рано. Рассвет даже не угадывался на горизонте, но Кэлками чувствовал, что утро наступает и совсем уже близко за горами. Пока не вылезая из мехового спальника, дотянулся до печки, набил ее петушками, наструганными с вечера, положил на них тонких сухих поленец и зажег. Печка загудела, дрова хорошо разгорались. Кэлками снова, как суслик в норку, юркнул в свой спальник: «Чуток полежу, пока печка нагреется, и буду вставать. А то холодно одеваться, за ночь вся одежда остыла». Укрывшись с головой, Кэлками прислушивался к потрескиванию огня и раздумывал о своих сугубо охотничьих планах. За печкой на своей подстилке зевнул и заворочался Утэ. «Жарко ему стало от огня. Да ладно, скоро мне одеваться тогда и выпущу, потерпи», — подумал Кэлками. Скоро вода в чайнике забулькала, и легкая крышка захлопала от горячего пара, запахло рыбьим бульоном, значит и кастрюля с едой согрелась. Кэлками уже твердо решил вслепую со всем караваном сегодня реку не переезжать. С обоих берегов к реке вплотную прилегает густой припойменный лес. Непролазный кустарник и старый бурелом захламили оба берега Омолона, где только звери да зайцы могут свободно пробегать. В такой чащобе вьюки начнут за кусты и за палки цепляться, да и олени станут спотыкаться. «Нет, так не годится, Омолон есть Омолон. Сегодня надо весь переезд просмотреть и, если останется время, наметить место будущей стоянки на том берегу», — решил Кэлками. С этими мыслями он начал быстро одеваться. «Надо поторапливаться». С боку на бок перевернулась сонная Акулина и спросила:

— Что, кочевать будем?

— Нет, пройду пешком, проверю, чтобы завтра без хлопот переехать реку, зачем лезть вслепую, — ответил Кэлками. — Запасные легкие лыжи возьму, снегу-то совсем мало, едва до колена доходит. Но я долго не задержусь, а ты пока домашними делами занимайся. Утэ погуляет, сразу привяжи, а то за мной побежит, — предупредил Кэлками Акулину, доставая в глубокую миску из кастрюли куски отваренной рыбы.

Основательно поев рыбы и попив чаю, он покурил и, надев легкую пыжиковую шапку, вышел на улицу. Утренняя заря разгоралась на востоке светлой неширокой полосой. Но на западе и в лесу все еще висела ночная темень. Не доходя до реки, Кэлками снял лыжи и, взяв их под мышку, углубился в густой лес. Прощупывая снег между кустами своим длинным березовым посохом, выбирая путь, он продвигался к реке. Этим посохом Кэлками не только прощупывал себе путь и проверял прочность льда на реке, но и опирался на него, когда садился на спину верхового оленя. Мерзлые жесткие кусты, словно когтями, цеплялись за его одежду. Оступившись на рытвине, забитой мягким снегом, Кэлками споткнулся и упал. Положив лыжи в сторонку, встал и отряхнулся. Между деревьями и просветами тальника показалась белая полоса заснеженной реки. С некрутого берега Кэлками сошел на засыпанный снегом лед и остановился. Утренний легкий ветерок приятно дунул в лицо.

От ходьбы по лесу стало жарко, Кэлками подставил лицо встречному ветру. Немного постояв, надел лыжи и, слегка раскачиваясь, направился к чернеющему на противоположном берегу лесу, постукивая палкой по льду.

Неглубокий снег, слежавшийся на льду, был рыхлым и зернистым. В некоторых местах лед гулко отдавался при стуке посохом. «Либо он провисший, либо тонкий, поэтому и гудит, как пустая кастрюля», — подумал Кэлками и уже ближе к берегу услышал как под снегом шумит вода. Он снял шапку и прислушался: сильное бурливое течение журчало подо льдом. И не только под его лыжами, на которых он стоял, но и позади него, где уже простучал посохом. «Плох еще лед, тонкий, морозов-то не было», — с опаской подумал Кэлками и, тихо постукивая, пошел дальше. «Переезд надо искать внизу или выше по течению. Опасно с гружеными оленями лезть сюда», — с беспокойством подумал Кэлками, миновав русло реки и снова, как недавно по тому берегу, пробираясь дальше между деревьями, чтобы быстрее выбраться на редколесье и открытые поляны.

Окончательно рассвело, и дрожащие лучи солнца стали растекаться красновато-нежными ручейками по склонам и вершинам заснеженных угрюмых гор. Наконец Кэлками выбрался из глубоких оврагов и нагромождений старого полегшего леса и облегченно вздохнул. «Наверное, будет ветер, к тому же и мороз спадает, и небо румяное как красна девица», — отметил про себя охотник, на ходу оглядываясь на яркое небо. Лес редел. Неожиданно Кэлками почувствовал, что под лыжами снег почему-то стал тверже, будто он идет по мерзлой земле, слегка припорошенной пушистым первым снежком. Он остановился и потыкал посохом снег. «А снегу-то тут и нет. Да это же следы, прикрытые порошей. Следы оленьего стада», — дошло до него. Он удивился: «Что же за стадо паслось тут?». Потом вспомнил, что не так давно прошел непродолжительный снегопад, который, наверное, и закрыл оленьи следы. «Чье же стадо проходило здесь?» По его расчетам, скорее всего, тут прошли оленеводы-кочевники из рода Уегынкынов. «Никак Амандя Туркани со своими сыновьями тут кочевал?», — терялся в догадках Кэлками. Много кочевников приходилось встречать ему в этих местах. Естественно, он многих из них хорошо знал и относился к ним по-дружески. В свою очередь, кочевые оленеводы, взять тех же старых и молодых Туркани, прекрасно и с уважением относились к колхозному охотнику Кэлками.

Кэлками не знал, что ему предпринять. С одной стороны, он обрадовался предстоящей встрече с людьми, с другой — ему надо непременно переправиться через Омолон, приступить к добыче белки и двигаться дальше на север, придерживаясь маршрута. Таким образом, он сможет выполнить план вовремя.

«Стойбище кочевников, видимо, большое; оленей много, а дни короткие, кочевать легко и быстро, как Кэлками, кочевники не могут и, видимо, стоят где-то неподалеку. Нет, все-таки поднимусь выше к сопкам. Напрямую срежу следы стада, чтобы определить хотя бы направление кочевников: вниз ли по берегу Омолона или, наоборот, вверх по левой стороне реки ушли», — думал он, снимая лыжи.

Кэлками поддел посохом за стремена обе лыжины и, ловко закинув их за спину, зашагал по следам оленьего стада. Идти было легко по едва запорошенным следам. Вскоре стали попадаться пни со свежими срубами топоров. Около пней валялись сырые жердины с обломанными ветками. «Где-то рядом должна быть стоянка. А вот и она!» Кэлками издали заметил стоявшие остовы юрт, построенные из жердей, да так и оставленные хозяевами, когда они ушли на новое место. На новом месте такие же каркасы устроят, а потом заберут только шесты-ирука и несущие юртутреноги-чора. Эти-то детали каркаса кочевники всю жизнь возят с собой, тяжело или легко. Без крепких сухих шестов юрту не построить.

В стойбище было девять юрт, значит было девять семей. «Хорошее большое стойбище», — отметил про себя Кэлками. Он поочередно обошел все места, где стояли юрты, будто прошелся по гостям. Повсюду валяются обрывки шкур, обглоданные кости, рога и копыта, мягкие ветки, служившие людям подстилкой. Веточная подстилка темными пятнами выделяется на фоне недавно выпавшего снега. На некоторых стоянках она уже разворошена росомахами. К стоянкам подходили три росомахи уже после снегопада. По всему видно, что хищницы не были голодными. Немного в стороне, около высоких старых лиственниц, установлена и насторожена пасть (устройство для поимки зверя) на росомах. Под тремя тяжелыми сырыми бревнами подвешен солидный кусок мерзлого мяса. Заползет зверь под тяжелые лиственные стволы, чтобы добраться до лакомства, резко схватит приманку зубами и дернет. Связанные между собой бревна в виде плотика вмиг упадут на росомаху и придавят ее плашмя к настеленным на земле жердям. Так и останется зверь под тяжелым грузом, пока охотник не придет и не вытащит мерзлую росомаху. На этот раз пасть была пуста, хотя и висела свежая приманка. Одна из росомах покрутилась вокруг ароматной привады, но заходить в проход между частоколом забитых в плотный снег кольев и залитых водой для устойчивости все-таки не решилась, а снова вернулась к стоянкам и занялась мерзлыми желудками и комками крови на снегу, где женщины разделывали забитых на еду оленей.

Кэлками тоже умеет строить такие пасти и настораживать, как и кочевники, для него это было знакомо, как и поставить капкан на лису или горностая. Но ему сейчас вовсе не до этого, в его беспокойном уме только белка. Охотой же на росомах занимается тот, кому спешить некуда и кто неделями стоит на одном месте: взять тех же кочевников, которые недавно ушли отсюда. За неделю Кэлками делает не менее трех кочевок. Какие уж тут пасти. Росомаху Кэлками добывает лишь при подвернувшемся случае, и то, если собака Утэ догонит и заставит зверя забраться на дерево. Подходи и стреляй, как большую белку.

Кэлками обошел вокруг все стойбище, чтобы безошибочно определить, в какую сторону направился караван. Как он и предполагал, кочевники ушли вниз по Омолону, тут все предельно ясно. Замыкающие вьючные олени в караване волоком тащили закинутые одними концами на их легкие вьюки связки длинных шестов, поэтому шесты-ирука, будто острыми когтями, царапали застоявшийся и вытоптанный оленями снег. Кэлками глянул на солнце: оно поднялось уже высоко, сравнительно высоко для зимнего времени, конечно. Ветер, гуляющий над лесом, срывал верхушки снежных шапок, образовавшихся с самого начала зимы. Кэлками был уверен, что кочевники ушли недалеко. Где-нибудь у ближних распадков или речушек, впадающих слева в Омолон, остановились. К тому же и настороженная пасть на зверя стоит, и ее надо регулярно проверять. Таежные люди настороженную пасть никогда не оставляют, чтобы без пользы зверя не губить, и традицию эту они чтут строго.

Как ни хотелось Кэлками пойти в гости к оленеводам-кочевникам, но времени у него сейчас в обрез, а ему еще через Омолон надо переходить, место переправы найти. Перейдет Омолон, денек-другой можно будет и потерять, чтобы съездить в гости. Ему сейчас домой надо поторапливаться, чтобы до темноты возвратиться и прочность льда предварительно проверить, чтобы завтра груженые олени не провалились под лед.

Страшный случай на реке

С этими мыслями Кэлками пошел обратно к реке, гремя лыжами, закинутыми за спину. Уже начало смеркаться, когда Кэлками вышел на лед Омолона. Ступив на наст, он бросил на снег лыжи, выдернул из стремян посох и, надев лыжи, пошел к середине реки, постукивая концом посоха по льду. Местами лед был, вероятно, тонкий и гулко отдавался при каждом стуке. Это явный признак ненадежности льда. В двух местах Кэлками легко проткнул еще не окрепший наст. Дойдя до противоположного берега, он развернулся и пошел обратно, но ниже проложенной лыжни.

Кэлками уже миновал середину реки, когда явно услышал зловещее журчание воды подо льдом, покрытым снегом. Однако он был уверен, что на лыжах не провалится. И снова ударил концом палки по выпуклому льду. Раздался хрустящий треск, и большой продолговатый кусок льдины, ломаясь на куски, вмиг ушел под лед, увлекая за собой и Кэлками. Тот успел опереться обеими руками за края уцелевшего льда, прежде чем течение ударило по лыжам. Он чуть не отпустил руки, ухватившиеся за края льда. При падении отлетел в сторону посох и теперь валялся на снегу, в стороне от образовавшейся полыньи. Лыжи сразу закрутило течением и, казалось, что в следующий момент оторвет ноги. Стиснув зубы от напряжения, Кэлками держался за лед, опираясь локтями. Сильно ломило ноги, руки, словно невидимая сила разрывала на части его сухопарое жилистое тело.

«Так вот где оборвется мой охотничий путь. Никогда не думал и не гадал, что на этом широком плесе Омолона будет покоиться мой прах», — с горечью подумал он. Не хотелось живьем уходить под лед в ледяную воду.

От бессилия и беспомощности Кэлками беззвучно заплакал. Борясь с сильным и быстрым течением, он пытался подтянуться на руках, чтобы выбраться на лед, но это было невозможно. Он понимал, что в таком состоянии ему долго не продержаться на поверхности льда. И вдруг крепление правой лыжи оборвалось, будто срезало невидимым ножом. Сразу стало легче держаться за жесткий лед, помогая локтями, к тому же он теперь свободно мог работать и правой ногой. Появилась зыбкая надежда на спасение, но лыжу на левой ноге по-прежнему болтало и крутило, тянуло под лед.

«Бесполезно, не вылезти с одной лыжей на весу без всякой опоры», — с горечью подумал Кэлками, крутя левой ногой в разные стороны, пытаясь выдернуть ногу из крепления. Вот-вот вместе с лыжей сползут и унты-торбаса: «Да будь что будет, лишь бы на суше помереть», — подумал Кэлками.

Внезапно и вторая лыжа слетела с ноги. Кэлками и сам не понял, порвалось ли отсыревшее крепление или он все-таки снял ее, ворочая ногой. Он лег боком на лед и легко выбрался из полыньи.

Кэлками еще не верил в свое спасение. И только теперь почувствовал холод в ногах. Растерянно постояв, он подполз к лежащему в стороне посоху, поднял его и, медленно, пошатываясь, побрел к берегу, по-прежнему простукивая лед. Одной рукавицы не было. Набравшаяся вода в торбасах булькала. Дойдя до берега, подтянув торбаса и меховые штаны повыше, он напрямик побрел в сторону палатки. В густом лесу его окружила темнота, время от времени Кэлками падал, хватаясь за кусты, вставал и снова шел дальше. До самой палатки он так и не вышел на свою лыжню. Когда подошел к палатке, мерзлые торбаса уже стали как деревянные и плотно обтягивали онемевшие ноги.

Кэлками на четвереньках вполз в палатку. Испуганная Акулина посторонилась, пропуская мужа. Она сразу поняла, что с ним что-то случилось.

— Побольше дров в печку подложи. Провалился, — пробормотал Кэлками, садясь рядом с жестяной печкой.

Его меховые брюки были покрыты ледяной коркой. Акулина пыталась отвязать мерзлые тесемки торбасов, чтобы снять их, но тщетно. Обувь на обеих ногах подмерзла. Кэлками молча вытащил нож и кое-как разрезал ее вдоль, чтобы высвободить онемевшие ноги. Он сразу лег навзничь на мягкую шкуру, вытянул ноги к горячей печке.

— Ако, потри-ка и разомни пальцы на ногах, не пойму, может, они отморожены, но, вроде бы, я ими шевелю.

Акулина размяла и растерла ноги мужа куском оленьей шкуры, обмакивая его в холодную воду. Икры и пальцы ног стало невыносимо ломить. Женщина достала новые конайта (меховые брюки ворсом вовнутрь) и сказала:

— Давай переоденем брюки.

Она стянула оттаявшие брюки мужа и помогла надеть конайта. Кэлками стонал, скривив лицо от боли.

— Давай посмотрю руки, как они у тебя?

— Руки целы, только поцарапал я их, — сказал Кэлками. Он выпил две чашки крепкого чаю, забрался в меховой спальник и вскоре уснул. Обеспокоенная случившимся, Акулина до полуночи топила печку.

Назавтра самочувствие Кэлками было хуже некуда, он сильно простудился. Очень болела голова, бросало в жар, знобило. Он целый день пролежал в спальнике, пил чай с жареной мукой. Акулина сварила и остатки мяса. Очень болели ноги и сильно отекли. К счастью, охотник их не отморозил. Этому обстоятельству и тому, что он благополучно выбрался из полыньи, Кэлками с Акулиной были очень рады.

Через два дня простуда прошла. Кэлками велел Акулине собрать небольшой кулечек съестного, понемногу от того, что у них имеется: чай, табак, спички, остатки мяса. Акулина сразу поняла мужа, зачем все это понадобилось, поэтому не спрашивала его ни о чем.

— Ты сегодня собери и упакуй все вещи, Ако, а я схожу на речку, еще раз поразведаю переезд. Позавчера, когда провалился, так и не нашел переправу, а сегодня уже хорошенько поразведаю, заодно и Омолон угощу за то, что меня не забрал, — распорядился Кэлками, обувая новые торбаса.

— Кэлками, смотри, будь осторожен, — предупредила Акулина.

— Хорошо, хорошо, буду осмотрительнее, так что не беспокойся, — ответил Кэлками, выходя из палатки.

Он засветло вернулся с реки. Вид его был бодрый и посвежевший.

— Все, что ты собрала утром, я отдал реке, — сказал он Акулине.

— Ну и молодец, а то я до сих пор не могу успокоиться, — ответила жена.

Назавтра супруги встали чуть свет. Сразу после завтрака быстро сняли палатку и связали ее в виде двухпарной мунгурки. Между связками Акулина ловко поддела ремни-подпруги, вставила грузовое седло — и парный вьюк готов. Кэлками подогнал оленей, с Акулиной они быстро одели им поводки и, загрузив вещи, тронулись к Омолону. Реку и припойменный лес, заваленный вековым буреломом, перешли без приключений. Отдохнувшие олени шли быстро и послушно, чутко прислушиваясь к окрикам хозяйки. Супруги разбили стоянку почти у подножия сопок, там, где снег не был утоптан стадом кочевников. Спокойно, без спешки они обосновались на новой стоянке. Кэлками нарубил побольше дров, успел еще сходить на стоянку кочевников, где была установлена привада на росомаху.

Он понял, что примерно вчера на стоянку приезжали два человека верхом на оленях. В пасти была придавлена бревнами росомаха. Мужчины достали добычу, рассмотрели ее, а потом стали изучать следы Кэлками. И, наверное, догадались, что на их стоянку приходил охотник-промысловик, прибывший со стороны моря, возможно, даже из Камешков. Вновь насторожив пасть и забрав росомаху, кочевники сели на верховых оленей и ускакали к своему стойбищу.

Свидание с сестрой Акулины

Вернувшись в свою палатку, Кэлками рассказал Акулине, что на стоянку приезжали люди на оленях. А проверив пасть, уехали назад по своему следу.

— Слушай, а что если мы завтра съездим к ним в гости, интересно ведь, а вдруг это стойбище многодетного кочевника Туркани. Там ведь живет моя старшая сестра Берачан, и она замужем за средним сыном Аманди Туркани Алексеем. Мы были совсем маленькими девочками, когда наша мама умерла, — сказала Акулина мужу. — Но я хорошо помню, как увозили ее Омолонские кочевники, а мы с младшим братишкой Петром остались у прибрежных пастухов. И отец наш с нами остался, он тоже пас оленей на побережье. Потом он взял в жены женщину из молодых колхозниц, так мы и остались в колхозе в Камешках. Давай, Кэлками, чего долго думать, мне так хочется повидать сестру, какой же она стала за все эти годы. А то когда еще мы людей повстречаем, в стороне Коркодона кочевники-пастухи бывают не часто, — закончила она свои воспоминания о детстве, настойчиво уговаривая мужа съездить в гости.

Кэлками и сам был не прочь побывать в гостях у оленных людей, которые вольно кочуют по бескрайним просторам могучего Омолона и его притокам. Но сразу согласиться на уговоры жены, не обдумав хорошенько, он не мог. Кэлками знал, что это одним днем не обойдется, самое малое дня три потерять придется. Кочевники тоже непременно навестят его палатку, им же не запретишь приехать в гости, и о подарках опять же надо будет подумать, с пустыми руками гостей не отпустишь. Поэтому он, нахмурив брови, молча складывал на горячую печку ровненькие без сучков лучины, чтобы, когда они размякнут, настругать петушков на утро, чтобы дрова в печурке сразу разгорелись.

Отвернувшись в сторону, по привычке скрестив ноги калачиком, Акулина ждала ответа мужа.

— Ладно, давай завтра будем дневать, чтобы съездить в гости, — наконец промолвил Кэлками, закончив строгать петушков на растопку.

Перед сном он вышел на улицу. Стояла тихая и морозная погода. И лишь треск мерзлых веток на заиндевелых деревьях нарушал ночной покой леса. Набрав в руки дров, Кэлками вернулся в палатку.

Резкий треск замерзшей воды в чайнике разбудил Кэлками. Наступило утро. Он высунулся из замшевого полога, положил приготовленные с вечера петушки для растопки печки в середину жестяной печки, а сверху накидал тонких поленец и чиркнул спичку. Дрова разгорелись. В остывшей за ночь палатке сразу стало теплее. Кэлками начал одеваться. Поставив чайник и кастрюлю с едой на печку, он вышел из палатки. Несколько раз зевнув, за ним выбежал и Утэ. Уже светало.

«Белка вышла на кормежку, глухари и куропатки тоже покинули свои снежные лунки и разлетелись по лесу в поисках еды. Трудно в зимнюю пору птицам находить скудное пропитание в заснеженной тайге», — подумал Кэлками.

— Возьми чаю, махорки и спичек, кочевники наверняка сидят без всего этого. Стойбище, вероятно, большое, да и оленей много, по следам видно. Все-таки я думаю, что это Уегынкыр тут зимуют. Амандя Туркани обычно коротает зиму в этом районе, а Дойдал и Дулгар кочуют обычно по правой стороне Омолона, — вслух размышлял Кэлками, снимая высохшие за ночь торбаса и рукавицы с деревянной перекладины внутри палатки.

— Кто бы они ни были, а гостинцы приготовлю, пока ты ездовых оленей приведешь. Утэ с собой возьмем, или он дома останется? — спросила Акулина, убирая посуду со столика.

— Зачем его брать? Пусть в палатке остается, накорми его и привяжи, — ответил Кэлками и, взяв поводки, направился к пасущимся на бугре оленям.

Он быстро привел двух верховых учиков (ездовые олени). К тому времени Акулина уже успела упаковать гостинцы в два небольших мешка, чтобы можно было привязать за тэнмей (лямки на седлах). Как обычно, верховые олени волновались перед дорогой, переминаясь с ноги на ногу, крутились. Кэлками взял за уздечку верхового оленя Акулины Бурначу и присел, согнув одно колено, чтобы жена, наступив на него, села в седло. На высокого оленя не просто забраться с ровного места. Олени бойко шли по накатанной копытами дороге. Казалось, что они не чувствовали тяжести седоков. Хозяева даже не подгоняли их легкими ударами пяток по бокам, как это делает обычно седок.

Вот в небольшом распадке, окруженном густым лесом, показалось серое облако дыма, стелющееся низко между деревьями, будто летний голубоватый туман. Залаяли собаки, заметившие приближающихся людей. Ватага ребятишек, игравших на краю стоянки, тотчас разбежалась по своим юртам. Смышленые дети сразу смекнули, что приехали незнакомые люди. Как и предполагали Кэлками и Акулина, юрточное стойбище кочевников было действительно большое.

«Больше десятка юрт», — отметил про себя Кэлками, слезая с седла.

Из-за заиндевелых дымовых отверстий жилищ валил густой дым. В сильные морозы в них постоянно горели костры. Около каждой юрты были аккуратно сложены длинные кучи вьюков с закинутыми на них седлами. Так хранился у каждой семьи весь домашний скарб, накрытый большими побелевшими замшевыми покрывалами.

Кэлками с Акулиной расседлали разгоряченных оленей и привязали к дереву накоротке. Собаки, утратив всякий интерес к приезжим, стали расходиться. Кэлками с женой заменжевались, поскольку не знали в какую юрту войти. Они догадывались, что это стойбище Туркани, но не были в этом уверены. По всему было видно, что мужчин в стойбище сейчас нет, все ушли в стадо, а некоторые, возможно, на охоте. В свою очередь, со всех юрт через щели и дырки в замшевых стенах зорко наблюдали за неожиданными гостями. Наконец из ближнего жилища вышла молодая стройная женщина и прямиком направилась к гостям. На ней был выцветший головной платок, который развевался на легком ветру. Кэлками с Акулиной пошли ей навстречу. Что-то знакомое угадывалось в лице этой женщины и ее плавной походке: «Неужели это моя сестра Берачан? Уж очень похожа на нее», — подумала Акулина, подходя поближе.

— Здравствуйте, кто вы будете? — громко поздоровалась подошедшая женщина, протягивая руку.

Сняв шапку, шагнула навстречу Акулина:

— Дорава! (Здравствуйте!). Мы Кэлками. Меня зовут Акулина. Этот человек мой муж Кэлками. Моя фамилия Малтыри, — громко ответила Акулина.

Взявшись за руки, женщины тепло расцеловались в обе щеки, как заведено у всех эвенов. Затем хозяйка подала руку стоявшему рядом Кэлками. Он поспешно снял шапку и тоже расцеловался с женщиной.

— Я Берачан, твоя сестра. Еле узнала тебя, — горячо говорила кочевница, держа за обе руки Акулину. Глаза ее прослезились. — Пойдемте в юрту, накормлю вас, чтобы согрелись после дороги, а потом уже спокойно поговорим, — возбужденно говорила Бера, ведя гостей к своей юрте. У входа в нее толпились дети, несмотря на стужу, без шапок, со всклокоченными длинными волосами и покрасневшими от мороза пухлыми щеками.

Внутри жилья царил полумрак, и поэтому трудно было разглядеть лица обитателей. Кэлками с Акулиной осторожно, чтобы ни на кого не наступить, прошли в передний угол жилища, туда, где должны висеть иконы. Став рядышком, сняли шапки и, помолившись, обернулись, чтобы поздороваться с присутствующими. По обычаю со всеми расцеловались и потом уже степенно уселись на приготовленные для них места. Вошел подошедший из стада муж Беры, Алексей. Гости привстали, чтобы поздороваться с главой семьи. Сразу же в юрту вошли еще две женщины средних лет и пожилой сутуловатый старичок. Это были соседи, они хотели разузнать: откуда приехали гости. Но и так в стойбище люди уже говорили, что приехали колхозный охотник Кэлками с женой Акулиной. Бера подала гостям объемистое деревянное корыто, до краев наполненное дымящимся оленьим мясом, нарезанным на кусочки вперемешку с салом. Кэлками рассказал о некоторых самых важных событиях колхозной жизни в Камешках. Акулина с сестрой Верой, многие годы не видевшие друг друга, теперь тоже вели свой разговор. Постепенно юрта переполнилась гостями из соседних юрт.

— Вы уж не обессудьте, чай у нас еще летом закончился, а табак осенью, теперь пьем нэчак да иван-чай, — извиняющимся голосом объяснила Бера.

— Ничего, ничего Бера, немного чаю и табаку мы вам привезли, — сказал Кэлками.

— Кэлками, очень уж хочется курить, мужчины и женщины уже давно забыли вкус табака. Чего только мы не пытались курить, все старые замшевые кисеты свои, деревянные мундштуки, пропитанные запахом табака, порезали на кусочки и выкурили.

А теперь и спички кончились, поочередно караулим по ночам, чтобы костры в юртах поддерживать, — быстро проговорил сутулый старичок.

Благо что Кэлками с Акулиной курящие и, кстати, их кисеты были наполнены табаком. Кисеты с табаком пошли по рукам всех присутствующих. Все стойбище столпилось у входа, чтобы курнуть настоящего табака. Трубки с махоркой ходили по рукам. Вскоре опустевшие кисеты вернули хозяевам. Пообещав обитателям стойбища, что они завтра снова подъедут, Кэлками с женой собрались и поехали в свою палатку.

— Алексей с женой Берачан подарили нам обученного оленя, а сутулый старик Василий пообещал нам забить другого оленя на еду. Поэтому завтра поведем с собой сразу двух вьючных оленей, и пустые мешки приготовь, чтобы все мясо привезти, — предупредил он жену.

Кэлками в эту ночь не спалось, поэтому пришлось растапливать печку задолго до рассвета. Акулине тоже пришлось встать раньше обычного. Она собрала в два вьюка все, что можно было подарить кочевникам и сестре Бере. Насыпала мешочек муки из своих запасов, положила почти новую теплую шаль, а зятю Алексею, среднему сыну кочевника Туркани, темные очки от яркого солнца и кусок нерпичьей шкуры на подошву.

Еще двух необученных оленей предложили кочевники Акулине и Кэлками, то есть по одному оленю каждому, но они вежливо отказались, сославшись на нехватку времени. Уж Кэлками — то знал истинную цену драгоценному промысловому времени. Вон какие расстояния ждут его впереди. Какой обширный маршрут ожидает охотников, даже представить трудно. Поэтому задерживаться в гостях у кочевников они долго не могли.

— Мы на обратном пути заберем оленей, постараемся не миновать вас, когда будем возвращаться. А если что, то будущей зимой обязательно заедем, так что не обижайтесь на нас, что мало у вас погостили, — объяснил Кэлками кочевникам.

Но те и так остались благодарны за чай, табак и, главное, за спички.

К тому времени год назад старый кочевник Амандя Туркани уже умер, а спустя некоторое время умерла его жена Экыя. Теперь главой стойбища стал его старший сын Иван.

Встреча с юкагирами

Через день Кэлками откочевал вверх по реке Мунывыдяк. Этот маршрут он прошел без задержек. После встречи с кочевниками Кэлками перевалил на исток правого Гэнрынынга, и прямо по заснеженному озеру Дарпис, зажатому со всех сторон скалистыми горами, небольшой вьючный караван прошел на открытый простор тайги. Только теперь Кэлками облегченно вздохнул, когда без трудностей одолел это ущелье. Он очень боялся, что у берегов озера под снегом могут быть опасные, скрытые снегом промоины. Но все обошлось. Кэлками решил не задерживаться долго на одном месте, а останавливаться на передышку только на один день.

Снегу в этом районе пока было мало, чуть ниже колена. Поэтому широкими лыжами Кэлками не пользовался, в основном на охоту выезжал верхом на олене. Белка есть, но не очень много. Он намеревался кочевать быстрыми темпами на северо-запад к правым притокам Коркодона.

«Уж там-то земли большие и леса густые, только успевай разворачиваться. Главное, чтобы белки было больше на его пути. А вьючные олени не подведут, ходоки они отменные, привыкшие к длительным переходам. Они, наоборот, начинают жиреть на свежих пастбищах, несмотря на большие нагрузки. Ему, Кэлками, чтобы охватить большую территорию, надо уходить как можно дальше в глубину тайги и, проделав круг, в конце маршрута не спеша возвращаться назад по новым нехоженым речкам, холмам, долинам. А там, смотришь, и дни пойдут на прибыль, и лютые морозы ослабеют», — рассуждал Кэлками.

Каждую кочевку он продумывал до мелочей: что она ему принесет, сколько белки добудет и не будет ли на его пути горелых мест. Не задержавшись на правом Гэнрынынге, Кэлками ушел на левый рукав этой реки и, пройдя немного вниз по течению, свернул в сторону Коркодона. Преодолев небольшую гряду разрозненных возвышенностей, сплошь покрытых лесом, охотник вышел на исток реки Малтучан — большого притока Коркодона, впадавшего в главную реку с правой стороны. В этом районе промысла белки стало значительно больше, нежели в прошлые сезоны. Иногда Кэлками удавалось отстреливать белки в день до двадцати штук, и они с Акулиной были этому рады.

Обычно вблизи своей палатки Кэлками старался не охотиться, оставляя зверьков для жены. Закончив дела по хозяйству, Акулина тоже уходила на охоту и к вечеру возвращалась в палатку с добычей, часто даже пораньше мужа. К тому же она тоже имела свой план на белку, правда, поменьше, чем у мужа. В каждом гайне (гнездо белки) Кэлками всегда оставлял одну белку для будущего приплода. Это был неписаный охотничий закон не истреблять на каждой речке до единой белки, от чего зависели результат охоты в следующем сезоне и дальнейшая судьба популяции зверька. Как говорится, «что посеешь, то и пожнешь».

До русла самого Коркодона Кэлками доходить не стал, ни к чему это, когда белки достаточно. А стал кочевать вниз на север, пересекая правые притоки этой реки. Кэлками часто вспугивал табуны диких оленей. Иногда он отстреливал дикого буюна для еды, но обычно по ходу своего маршрута, чтобы в следующую кочевку остановиться прямо у добытой и разделанной туши животного. Охотничий пес Утэ без отдыха ежедневно ходил вместе с хозяином на охоту и был просто незаменимым, как его винтовка. Поэтому Кэлками не нужно было гоняться по ручьям да сопкам за убежавшими на утреннюю кормежку белками. Он просто шел напрямик или ехал на олене, не делая зигзагов по лесу. Чуткий слух собаки далеко улавливал цоканье белки, шорох по древесной коре, и пес несся легкими прыжками, выходя прямо к дереву, на котором сидела белка. Привстав передними лапами на ствол дерева, Утэ громко лаял, чтобы предупредить хозяина о том, что нашел белку. Застрелив очередного зверька, Кэлками сразу же сдирал шкурку, чтобы не таскать лишний груз, а тушку выбрасывал. К тому же беличьи шкурки, привязанные к постромкам седла, быстро замерзали на сильном морозе, а хвостики ломались, как сухие прутья. Это уже брак, снижающий качество пушнины, стало быть, и денег заплатят меньше за его нелегкую работу. В качестве обработанных шкурок у Кэлками имеется большой опыт, к тому же и стрелял он метко, строго в голову. А если промажет, то не по своей вине, а из-за сильного ветра, когда качается дерево или ветка, на которой затаился зверек. Кэлками часто стрелял в силуэт белки на фоне яркой луны или утренней зари. Поэтому он и пропилил напильником небольшую прорезь на кончике мушки оружия, чтобы приспособить в выемку небольшой кусочек алюминия, и тогда белый металл не будет сливаться с темной тушкой белки. Стрелять в сумерках станет легче, так как при ярком лунном свете алюминий поблескивает, облегчая удачный выстрел.

«Нынче лето в этих местах было богатое на шишки и грибы, поэтому белка не голодает, как это нередко бывает в иные годы», — думал Кэлками. — Белки быстро наедаются и рано возвращаются на свое гнездо. Опять же это обстоятельство на пользу охотнику. Белка не бегает подолгу в поисках пищи, убегая далеко за пределы своего кормового участка. Наелась и быстро к теплому гнезду, а Кэлками уже тут как тут со своей собакой».

Сытые желудочки белок наполнены содержимым кедровых орехов, поэтому они и беленькие, а если белка питается одними грибами, то желудочек у нее темный. Кэлками с Акулиной любят жареные на огне желудочки белок, особенно с орехами. Желудочек сладенький. Супруги часто после разделки тушек сортируют желудки на темные и белые. Белые с орехами желудки они оставляют себе, а темные с грибами откладывают своим оленям. Охотничьи олени любят желудки белок, порою даже само беличье мясо съедают с большим удовольствием. Часто Акулина на утро варит белку: едят мясо сами за завтраком, а что остается, скармливают собаке и верховым оленям. Какой-то трудности с едой в тайге Кэлками не испытывал за все долгие промысловые годы. Дичь, взять ту же куропатку, глухаря, зайца, — в тайге все найдется. Снежные бараны и дикие северные олени тоже часто попадаются на пути. Какие могут быть проблемы?

Промысловые дни незаметно таяли. От самых кочевников в пути людей Кэлками больше не встречал, хотя прошло немало времени. Часто встречаются старые стоянки прошлых лет, но это были стоянки самого Кэлками. Как и любой таежник, он был чрезмерно любопытным и наблюдательным, это была его большая слабость. Однажды Кэлками набрел на большое орлиное гнездо, устроенное на невысокой толстой лиственнице.

«Интересно бы посмотреть что там, на углубленной площадке гнезда?», — подумал Кэлками, подходя поближе к дереву.

Постояв немного, он снял с плеча винтовку, чтобы не мешала, прислонил к дереву и легко поднялся на приземистое дерево с толстыми сучьями, между которыми было прочно построено и укреплено огромное гнездо хищной птицы. Углубление в гнезде было засыпано снегом. Усевшись на колени, Кэлками раскидал затвердевший снег и с удивлением стал рассматривать кучу побелевших сухих костей, перьев, шерсти, сморщенных лоскутов кожи, которыми было усеяно все углубление в центре и по краям гнезда. Тут были мелкие черепа, ножки ягнят снежного барана с копытцами, зайца, лисы, задняя лапа медвежонка-сеголетка, хвост росомахи со свалявшейся шерстью, конечности теленка северного оленя, множество птичьих крыльев вместе с хребтами, кусочки кожи сусликов. Кэлками был восхищен разнообразием. Но больше всего удивило охотника, когда он нашел пожелтевший ласт нерпы.

«Каким образом принес орлан ласт морского обитателя за сотни километров от моря, притом по воздуху? — Кэлками улыбнулся. — В каких же краях зимует сейчас хозяин этого гнезда?».

В глубоком раздумье Кэлками закурил, поудобнее усевшись в большом ложе. Покурив, он осторожно спустился на землю. Придя в палатку, Кэлками рассказал жене об орлином гнезде.

— Что ты, как мальчик, по деревьям лазаешь? А вдруг сорвешься? Ты еще в беличье гнездо загляни, — упрекнула мужа Акулина.

— Интересно же, каких только там костей ни валяется. Я очень удивился, особенно когда нашел целый ласт нерпы, — с улыбкой отвечал Кэлками.

Через несколько кочевок охотник достиг долины реки Буюн и остановился чуть выше его среднего течения. Эта большая река сливается сначала с рекой Накыт и, проделав извилистый путь, обе реки-подруги вливаются в реку Коркодон.

— На Буюне припойменный лес крупный, настоящий таежный лес, как по Гижиге или Омолону. Белка тут есть, дня два, наверное, постоять надо будет. Завтра хочу сходить вниз по нашему берегу, а потом перейду на ту сторону Буюна и уже по левому берегу буду возвращаться домой. Ну а послезавтра таким же порядком пойду вверх по обеим сторонам реки. А ты, Ако, отдохни и займись домашними делами: обувь нашу почини, рукавицы. Будет настроение, можешь поблизости поохотиться, куропаток постреляй. Вон на речке, когда мы развьючивали оленей, сколько их сидело, будто белые шишки на деревьях выросли, — сказал он жене за едой.

— Конечно, не буду же я дома целый день отсиживаться, пораньше вместе с тобой встану, чтобы быстро управиться с домашними делами и сразу пойти на охоту. Утэ брать с собой не буду, а то начинает гоняться за куропатками, — ответила Акулина, подбрасывая дрова в печку.

Утренняя заря едва стала угадываться на востоке, когда Кэлками отошел от палатки и, по привычке заложив посох поперек спины, легко, как тень заскользил на лыжах между деревьями. Сразу начали попадаться едва различимые в утреннем мраке леса следы белок. Но очень трудно было определить, старые это или свежие следы зверьков. Видны и глубокие следы лосей. Много следов, которые тянулись в разных направлениях. Капками концом посоха потыкал по ямкам, проверяя, давно ли животные были здесь. Некоторые следы были совсем свежие и мягкие, а старые следы уже затвердели на морозе.

Молодой мерзлый тальник был обломан кормящимися лосями.

«Спугнул, наверное, лосей? Где-нибудь теперь рядом, в проточках затаились и слушают мои шаги, ждут, когда я подальше отойду», — подумал Кэлками, не замедляя шага. У него на сегодня в планах не было охоты на зверей.

«Ав-вя-вя-вя-вя. Кабяв-кабяв-кабяв», — большая стая речных куропаток (тырын) стала разлетаться в разные стороны с громким криком, задевая острыми кончиками крыльев нависающие, словно паутина, тонкие кусты. Кэлками стал пробиваться дальше. Везде снег плотно утоптан следами дичи. «Тут даже целый выводок белок пробежит, все равно не увидишь следов». Крупная нэдами (рысь) прошла рядом с хорошо набитой глубокой заячьей тропой и, перейдя крохотную полянку, ловко прыгнула на низко наклоненную лиственницу, покрытую плотными комками снега, и сразу затаилась, расчистив лежаночку на круглом комке снега.

«Ох, и хитра да ловка эта рысь. Ведь она зайца над тропой дожидалась», — подумал Кэлками.

Уже совсем рассвело. Холодные лучи солнца заиграли на искрящемся белом снегу.

«Надо перекурить, жарковато оделся», — подумал Кэлками, снимая лыжи. Он курил и раздумывал о том, как быть дальше. Весь прибрежный лес был испещрен следами куропаток.

«Искать белку при таком обилии следов, к тому же еще и без собаки нелегко, из-за каких-то пяти белок день пропадет. Пересеку-ка я реку на тот берег и прямиком пойду к сопкам, а там по ручьям поохочусь», — решил Кэлками.

Передохнув немного, он скатился с невысокого берега и направился к противоположному берегу Буюна, но тут же остановился как вкопанный. Впереди на мелком снегу реки виднелась свежая лыжня. Кэлками был удивлен и немного растерян. Он стоял: «А может это выдры прошли? Да нет, это не выдра, это человек прошел, может быть, даже сейчас, пока я курил. А это ведь охотник какой-то. Интересно, кто же вперед меня сумел дойти до Буюна?», — с тревогой подумал Кэлками и направился к загадочной лыжне.

Вот и лыжня. «Это прошел, скорее всего, мужчина и, очевидно, хороший ходок на лыжах, который протянул лыжню по реке не хуже, чем я», — подумал Кэлками.

Не пересекая лыжню, Кэлками остановился. Но лыжня была несвежая. Человек проходил здесь вчера, а возможно, даже раньше. Лыжня уходила вниз по реке. Кэлками внимательно изучал странную одинокую лыжню, проложенную по безлюдной реке. Опытный охотник сразу определил, что это был не охотник-промысловик, а человек на коротких и узких лыжах (кайса), не обшитых меховыми камусами от ног оленя или лося. Небольшие деревянные лыжи, скорее всего, стесанные из лиственницы, скользили по снегу хуже, чем камусы, поэтому лыжник шел шагом, опираясь на посох, пытаясь отталкиваться, чтобы быстрее идти. А дальний промысловик-бельчатник, вроде Кэлками, ходит мастерски, скользя далеко вперед без напряжения, как выдра на рассыпчатом снегу.

«Что делать? Возвращаться в палатку или пойти дальше искать белок? — напряженно думал Кэлками. — А вдруг этот неведомый лыжник идет сейчас снизу по своей старой лыжне и вскоре будет тут и так же станет гадать, что за таежник пересек его лыжню совсем недавно перед самым его подходом? Да нет, так негоже, тайга велика, и не часто встретишь человека в этой глухомани. И возможностью встретить здесь человека нельзя пренебречь».

Кэлками решительно пошел по лыжне незнакомого путника. Вскоре на крутой излучине реки с темными обрывистыми берегами Кэлками увидел три маячащие человеческие фигурки. Внизу его тоже заметили. Два человека побежали к третьему, неподвижно стоящему под обрывистым берегом. И все трое, сбившись в кучу, стали ждать идущего по реке Капками. До людей оставалось совсем уже немного. Сделав вид, что большого любопытства к стоящим на льду людям Кэлками не проявляет, он как ни в чем ни бывало остановился, не доходя до них. Глубоко, будто с облегчением, Кэлками вздохнул: «Хой-ой-ой!». Но внутренне он был предельно напряжен, и ему было очень трудно не выдать своего душевного состояния. Глянув на людей, он молча стал снимать лыжи, прежде чем подойти к незнакомцам и поздороваться с ними. Этого мига было достаточно для того, чтобы определить наметанным глазом, что перед ним стоит юкагирская семья: мужчина средних лет и две девушки лет по тринадцать-пятнадцать на вид. И этот мужчина, скорее всего, отец этих девушек. В руках у мужчины зачехленная пешня, на поясе болтается нож, оружия при нем нет.

— Дорава, дорава-ла! (здравствуйте, здравствуйте), — громко и добродушно поприветствовал Кэлками юкагиров, подходя и протягивая руку мужчине. Сняв меховые рукавицы, мужчина протянул правую руку для приветствия и сдержанно улыбнулся.

— Кэлками я, охотник — намыин (охотник со стороны моря), — как можно доходчивее объяснил он юкагиру, доставая из-за пазухи кисет с табаком и трубкой и подавая его мужчине.

С робкой улыбкой юкагир, все еще кивая головой, принял кисет с табаком и дрожащими руками трубкой зачерпнул из кисета махорку, чиркнул спичкой и жадно затянулся. По всему было видно, что человек уже давно не наслаждался запахом табака. С полузажмуренными глазами мужчина закашлялся, продолжая курить. Кэлками ждал. Как он и догадался, это был оседлый юкагир-рыбак со своими двумя дочерьми. Кроме ловли рыбы, он охотился на зайцев, куропатку и глухаря, изредка добывая не только лося, но и медведя. Наверняка у него имелось кое-какое нарезное оружие, так как он обмолвился, что патронов у него осталось всего несколько штук. Давно нет спичек, пользуется кресалом для добычи огня, чтобы не замерзнуть. И он вместо табака курит какую-то траву. Давно уже забыли вкус чая и пьют вместо чая высушенные летом травы.

Кэлками слушал юкагира, не перебивая, давая тому возможность сполна выговориться. Юкагир рассказал, что он живет по рекам Буюн и Накыт, иногда спускаясь по ним до самого Коркодона. А на слиянии Буюна и Накыта находится его постоянная зимняя заимка, где стоят две избушки и амбар. Там же, у заимки, похоронена его жена, мать этих девочек. Ниже живут еще две семьи юкагиров, у которых в недавнем прошлом имелось небольшое стадо домашних оленей. Правда, потом оленей порастеряли, часть волки задрали, а некоторые летом от болезней поиздыхали. Теперь семьи живут одной охотой и рыбалкой. Юкагир также рассказал, что недалеко отсюда в глубине леса стоит его юрта, что зиму он всегда проводит на заимке, а весной перед вскрытием льда на реках по насту они уходят вверх по речкам, таская с собой на нартах весь свой скарб: рыболовные снасти и домашнюю утварь. Так поступают, в общем-то, все юкагиры. Летом легче в постоянных перемещениях выжить, добывая рыбу, раскапывая корни, собирая ягоды на пропитание. Таким образом, они более рационально используют рыбные запасы водоемов, зверя в тайге, боровой дичи и стараются не истреблять живность возле своего постоянного места жительства. Юкагиры всегда предупреждают проезжающих через их угодья заезжих охотников, чтобы они не занимались охотой на их участках, а проезжали бы этот участок быстро, не останавливаясь.

Кэлками эти вещи хорошо знал. Он помнил случай, когда юкагиры предупредили охотника, чтобы тот не тронул зимующего вблизи их заимки лося и что они берегут его на случай голода. Охотник согласился, но тем не менее отстрелял этого лося, забрал только часть мяса и уехал. Оставленное мясо съели звери. На следующий год этот охотник снова проехал этим же путем и как ни в чем не бывало заехал в гости к юкагирам вместе с ондадом (олень, прокладывающий дорогу охотнику). Юкагиры приняли гостя и пригласили его домой. Накормили его, напоили, после чего охотник засобирался домой и вышел из избушки, но верхового оленя и ондада на привязи не оказалось, а лежало только седло и воткнутый возле него в снег посох. В недоумении охотник подошел к месту, где он оставил оленей и увидел пятна крови. Это было место разделки его животных. Охотник похолодел: он понял свою прошлогоднюю ошибку. Хозяева заимки его не провожали. Охотник закинул седло за спину и пошел домой пешком. После этого случая он больше не проходил по этому маршруту.

Но Кэлками опытный промысловик и до глубины души поражался находчивости и разумности юкагиров по отношению к богатствам дикой природы. Пока разговаривали на льду, юкагир выкурил две трубки табака, курил с наслаждением, и Кэлками не хотел прерывать его удовольствие. Дочери тем временем стояли возле отца, переминаясь с ноги на ногу, и с нескрываемым любопытством разглядывали неожиданного гостя.

— Да что же это мы стоим? — опомнился, наконец, мужчина. — Юрта тут совсем рядом, пойдем, покушаешь, согреешься и отдохнешь.

Кэлками согласился и пошел вслед за хозяевами по набитой тропинке в глубину леса. Возле жилища юкагира были привязаны две собаки, по виду одна молодая, второй пес совсем одряхлевший, крупный и лохматый, неопределенной масти. По всему было видно, что семья не голодала. Возле юрты было разбросано много куропачьих перьев и крыльев, рядом на сучьях висели связки мерзлых невыщипанных куропаток, заячьи кишки с кончиками хвостов и обрезанных лапок. У привязи собак валялись обглоданные кости крупного зверя. Старое замшевое покрытие жилища, посеревшее от дождей и ветра, потрескалось, и было все в дырах, будто замша оленя продырявлена личинками подкожного овода. Вся нижняя стена юрты снаружи была плотно придавлена к земле кусками высохшей древесной коры и сохатиной шкуры с выстриженной шерстью.

Пока Кэлками беседовал со старшим юкагиром, девочки хлопотали у костра и подогревали пищу. Юкагир оказался разговорчивым и хорошим рассказчиком. В то же время он спрашивал о жизни Кэлками, о землях в стороне моря, о наличии рыбы в реках, несущих свои воды к морю, о большой рыбе кята (кета), о морских жирных зверях, шкуры которых используются на подошву и ремни. В свою очередь, Кэлками охотно отвечал на вопросы, интересующие хозяина. Наконец девочки подали отваренную куропатку и умело наструганную тонкими пластиками свежемороженую строганину из крупного и очень жирного хариуса. Кэлками с большим удовольствием поел угощение, а вот с каким растением приготовлен чай, он так и не понял, но спрашивать не стал.

— А ты долго собираешься стоять здесь? — поинтересовался юкагир.

— Да нет, день-два и откочую дальше, — ответил Кэлками.

— Вы-то охотники дальние: распарываете землю пополам, не то что мы, всю жизнь вынуждены рыскать по одним и тем же рекам, ручьям в поисках пищи, как росомахи. В общем-то и впрямь нас кормят ноги. Бывают годы, когда куропаток и зайцев в тайге становится совсем мало, особенно когда по тайге проходит какая-нибудь болезнь, от которой дохнут животные. Куропатка-то крылатая птица, иногда улетает в другие края, и мы бываем вынуждены перебиваться тем, что сумеем добыть. Обычно в такие годы заготовить рыбу мешают паводки, выпадают большие зимние морозы, отчего в реках лед становится толстый и твердый, и его трудно продолбить. Если когда и ягода не уродится, тогда и вовсе худо. Одними корешками, орехами или листьями приходится питаться. Поэтому около жилья стараемся не рыбачить и не охотиться. — Лицо мужчины стало задумчивым и хмурым. — Стараемся про завтрашний запас не забывать, чтобы не получилось так, что сегодня сытые, а завтра голодные, — закончил свой рассказ юкагир.

Но Кэлками без труда понимал трудности жизни юкагира и его косвенный намек. Охотник знал и хорошо понимал этих людей: обычаи отшельников Кор кодона и его больших притоков отличались некоторой жестокостью от обычаев и традиций типично оленных народностей, населяющих этот дикий край. Людям, имеющим оленьи стада, жить в условиях суровой природы всегда было легче, хотя они тоже питались той же рыбой, добывали дикого зверя, птицу. А вот если не имеешь домашних оленей, то вся надежда только на рыбалку и охоту. Других шансов выжить у них просто нет. Юкагир дал понять Кэлками, что не разрешает охотиться в своих угодьях, потому что не может далеко уходить в тайгу на лыжах, не имея оленей. На намек нового знакомого, который назвал себя Опанатием, Кэлками ничуть не обиделся. Будь он на его месте, поступил бы точно так же.

— Так ты на мою лыжню вышел и по ней пришел, да? — осведомился Опанатий.

— Да, именно так, по твоему путику вышел на вас. Откровенно сказать, совсем не надеялся, что кого-нибудь встречу в этих краях — ответил Кэлками.

— Это я реку смотрел, где может быть рыба. И ты знаешь, почти на каждом плесе имеется вздутый приподнявшийся лед. Чем выше лед над талой водой подо льдом, тем легче рыбе зимовать и дышать. Под вздутым льдом и теплее рыбе, как ни странно. Это я уже давно заметил, и часто безошибочно удается найти места в реке, где зимует рыба. И когда я ходил на днях наверх, на самом конце лыжни, нашел открытую, незамерзающую промоину, от которой по всему плесу до самого нижнего переката тянется длинная полоса очень тонкого льда. Это редкая удача для меня. Без труда в двух местах пробил лед, где для выпаса рыбы прекрасное дно, там даже узкоротая каталка сможет добывать себе корм. Червей и оратыляна (тут ручейник) полно, даже через полынью видно, как оратыляны ползают по камням. И следов рыбы по всему дну много, притом дно местами песчаное, — рассказывал юкагир, вновь набивая трубку табаком. Он рассказывал без умолку. Видно было, что человек соскучился по собеседнику.

— Поближе к весне, когда спадут морозы и зайцы начнут бормотать (начало гона зайца-беляка), утащим свою юрту на тот плес, чтобы ледоход переждать, а затем пойдем на все лето в самые верховья Буюна, докуда поднимается рыба, чтобы провести лето. В тех местах рыбу добыть легче, и мы все лето будем сыты. Сейчас самые сильные морозы, рыба клюет плохо, она сонная, и рот ее зажат, желудок пустой, внутри ничего нет, кроме слизи, и плавает она вяло, может мимо удочки проплыть и даже не оглянется на нее. Поэтому приходится протягивать волосяную сетку под лед. Пока же вверху сетку будем ставить, где тонкий лед, чтобы свои запасы до весны не съесть. Но сейчас мы не голодаем, ты же сам видишь. Рыба у нас есть свежая и осенняя, и куропатка нас балует. Вся свежая рыба хранится в пнях. Ты, наверное, видел на реке, когда подходил к нам? — рассказывал хозяин юрты.

Кэлками не все понимал, о чем рассказал юкагир, поэтому был крайне удивлен знанием Опанатия рыбалки.

— Будешь уходить, рыбы свежей домой унеси. Кстати ты с кем промышляешь? — опомнился юкагир.

— Мы вдвоем с женой, остальные охотники идут справа по притокам Омолона, — ответил Кэлками.

Увидев, что гость засобирался домой, мужчина велел дочерям приготовить пустую котомку под рыбу для гостя. Кэлками интуитивно чувствовал, что старший юкагир чего-то не договаривает либо хочет сказать, а может, и спросить о чем-то очень важном. Силится сказать, но у него язык не поворачивается, поэтому старается задержать гостя подольше прочими расспросами и рассказами, хотя у самого думы были совсем о другом.

— Слушай, дорогой гость, — наконец тихо выговорил юкагир, мня шапку в руках. — Скажи, а до моря далеко, откуда вы приезжаете? Мне как-то рассказывали, что там очень много большой рыбы. Будто она каждое лето приходит в реки из моря, и ее так много бывает, что, переходя речку, наступаешь на рыбьи спины, и якобы она порой сбивает с ног рыбаков. А олени боятся пересекать рыбные реки, так как там много жирной нерпы, которая выходит из моря на камни и спит табунами. Будто бы забиты амбары и лабазы тамошних жителей. В тех ваших краях много ягоды, и зима теплее, чем здесь. Очень хочу об этом точно узнать, где люди не умирают от голода. Все спешат и спешат, и толком не переговоришь с далекими гостями. Скажи мне, пожалуйста, так ли это? Расскажи мне обо всем так, как оно есть на самом деле, чтобы я годами больше не думал об этом, — закончил свой долгий вопрос юкагир.

— Да, все это так, рыба морская бывает, но она не каждый год заходит в реки в таком большом изобилии, поэтому бывают и у нас голодные годы, и там очень сильные ветра и пурги снежные бывают. В глубине тайги я сильные пурги, кроме морозов, не встречал, хотя уже не один год промышляю по вашей стороне. Так что и природа у вас по-своему хороша и богата, поэтому не пристало нам завидовать. Природа что летом, что зимой одинакова везде, уж мне-то ты можешь поверить, — уклончиво ответил Кэлками.

— Послушай, гость, мне неудобно тебя задерживать, но ведь другой такой возможности у меня уже не будет. Я тоже уже начал стареть. Вот у меня сейчас две дочери взрослеют, они работящие девушки, рыбу умеют ловить, петли на куропаток и зайцев ставят не хуже меня, и они добычливые, мордуши на рыбу вяжут, пасти на зайцев строят, так что они уже многому научены. Я вот старею, часто начал болеть, и когда помру, куда они денутся, две девушки? За это я очень переживаю, иногда целыми ночами об этом думаю, особенно зимой, но ничего толкового придумать не могу. И, наверное, уже не придумаю, потому что моя голова с каждым годом скудеет. У меня, дорогой гость, к тебе очень большая просьба и просьба жизненно важная. Вижу, ты добрый и умный охотник, поэтому я с тобой говорю откровенно и с полным доверием — забери, пожалуйста, нас с собой на море. Уверен, нам в ваших краях легче жить станет, там теплее и рыбы много, лед на реках тоньше. В ваших-то краях и людей много, и дочерей своих замуж смогу выдать, пока жив. Мы юрту и вещи тут в лабазе оставим, недалеко отсюда у меня имеется совершенно новый и высокий лабаз, я прошлой весной его построил. Мы все трое умеем хорошо ходить, пешком до моря дойдем, следом за тобой будем идти, так что обузой в пути мы для вас не станем, об этом ты можешь не беспокоиться, — юкагир умолк с ожиданием и надеждой глядя в глаза Кэлками.

Кэлками опешил и в растерянности не знал что отвечать. Он сидел на корточках около огня, держа рукавицы и шапку, готовый скорее выйти из этого мрачного жилища.

— До моря далеко, очень далеко, даже олени часто по пути тощают. Вот я еще осенью, когда еще реки не стали, выехал из колхоза, и уже середина зимы перевалила, а конца своего маршрута еще не достиг и не замкнул, чтобы повернуть обратно. Свободных ездовых оленей у меня нет, пройти пешком на лыжах такую даль не то что тяжело, а просто немыслимо, и думать об этом неразумно. Вдруг заболеете или лыжи у кого-то сломаются, что будем делать тогда? Я, право, не знаю даже, что тебе ответить. Нет, Опанатий, не могу толкнуть вас на такой серьезный риск, так что на меня не обижайтесь. Я прекрасно тебя понимаю, заботы и переживания твои, но и это тоже будет не выход — двинуться в сторону моря. Тайга богата и у вас, дочерей своих ты еще сумеешь выдать замуж, они работящие, умницы и красавицы, — твердо ответил Кэлками и вышел из юрты.

Юкагир с дочерьми тоже вышли на улицу проводить гостя.

— Ну, ты все-таки подумай еще раз, с женой потолкуй, — настаивал юкагир, шагая впереди Кэлками к реке.

Когда вышли на берег и Кэлками уже собрался встать на лыжи, юкагир вдруг сказал, подходя к заснеженному ледяному столбу:

— Возьми-ка рыбы, сейчас разобью пень.

Сначала Кэлками не понял, о каком пне идет речь. Юкагир стряхнул снег с ледяного столба, действительно похожего на обледенелый пень, и несколько раз ударил по нему обухом топора. Кэлками молча наблюдал. С каждым ударом лед крошился на куски, обнажая мерзлую свежую рыбу, уложенную в кучу в виде столба. Ледяные столбы не высокие, но толстые.

— Мы так всю зиму рыбу храним. Она не высохнет и не выветрится, и звери зубами лед не выгрызут, чтобы добраться до рыбы, — объяснил юкагир, наполняя котомку свежей мерзлой рыбой.

— Лямки крепкие, не порвутся, — сказал он, подавая котомку Кэлками.

— До середины дня завтра перекочую на правую сторону Буюна, вашу котомку с чаем и табаком положу около вашей лыжни на реке. Вы заберете ее, когда вверх пойдете, и немного муки вам оставим. Не задерживайтесь, а то вдруг росомахи найдут. Спасибо вам большое за гостеприимство и за рыбу, может быть, и на будущий год заеду к вам, так что мы еще свидимся, чтобы ты, Опанатий, и дочери твои были здоровы и добры, как сейчас, — сказал Кэлками, подавая руку юкагирам на прощание.

— Хорошо, Кэлками, спасибо за чай, спички и табак. Обязательно на будущий год заезжай, будем ждать, — сказал на прощание Опанатий.

Кэлками встал на лыжи и быстро пошел по своей лыжне. Скрываясь за поворотом, он посмотрел назад. Три темные фигурки все еще маячили на фоне заснеженного леса. Уже стемнело, когда Кэлками пришел в свою палатку. Акулина удивилась, когда муж занес старую изношенную незнакомую котомку, набитую свежемороженой рыбой. Но, привыкшая ко всяким неожиданностям кочевой жизни, она поняла, что муж повстречал людей.

— Юкагирскую семью встретил, зимуют внизу на той стороне, мужчина с двумя дочерьми, поэтому так припозднился. Пока чаю попили, рыбы поели, уж больно разговорчивый мужчина. Рассказывает, рассказывает, речь так и льется из уст, словно ручей бурлит, будто он только рассказами и занимается. Конечно, понять его можно, гости для них большая редкость, и ему хочется выговориться, излить душу. У них ни чаю, ни табака нет, спички давно кончились. Поддерживают круглые сутки огонь в очаге, хорошо хоть кресало у них имеется. Вон кисет пустой, одна трубка в нем лежит. Вместо чая траву пьют, меня своим чаем напоили. Правда, я не понял вкуса чая, а так еда у них есть. Ты знаешь, юкагир просит, чтобы мы их забрали с собой в наше село. Это же безумие. Пешком, говорят, дойдут до моря. Я, как мог, так и отказал им, чтобы меня правильно поняли и не обиделись. — рассказал новость Кэлками.

— Ты с ума сошел. И что же ты ему ответил? — испугалась Акулина.

— А что я могу ответить? Объяснил, что ездовых оленей свободных у нас нет, а добраться пешком до Камешков они не смогут. Но юкагир все-таки просит, чтобы мы с тобой хорошо подумали. Но я ему ничего не пообещал.

— И нечего думать. Ломать себе голову, тем более не зная этих людей. Я тебя сколько раз предупреждала, что, встречая незнакомых людей в тайге, будь всегда аккуратен и осторожен во всем. А ты сразу пошел чаи распивать. А вдруг что-нибудь случилось бы с тобой? И осталась бы я одна в тайге. Ты об этом-то хоть думаешь? И правильно, что ты отказал. А то обречь людей на верную гибель. Ну юкагиру, может быть, и кажется, что добраться до моря, тем более зимой, так просто. Жалко, конечно, людей. На реке Гижиге наверняка им было бы легче, а то и в колхоз, может быть, пошли бы работать. Особенно молодые девушки. А так, конечно, неведомо что ждет их в будущем. А возьми их с собой, и белки не добудем, и людей где-нибудь бросим по дороге, а то и сами до колхоза не доберемся, когда весенняя распутица застанет нас в пути и реки вскроются, — не на шутку разволновалась Акулина.

— Да ладно, я же не дал согласия ему, но предупредил, что завтра уходим отсюда. Сказал, что на переезде гостинцы оставим, чтобы они сами забрали, — успокоил жену Кэлками.

Утром Кэлками помог Акулине скатать палатку, увязать вещи и сразу пошел за оленями. Быстро погрузили вещи и поехали по направлению к реке. Когда выехали на лед, Кэлками остановил оленей.

— Ако, поправляй пока мунгурки, а я сниму мешок юкагирам и положу на их лыжню, — крикнул он жене, ослабляя подпругу вьючного оленя.

— Кэлками, Кэлками, глянь-ка, внизу люди идут по лыжне. Не они ли? — негромко крикнула Акулина.

Кэлками оглянулся и посмотрел вниз по реке. И вправду снизу по льду шли три человека, волоча за собой груженую вещами нарту. Завидев незнакомых людей, Утэ громко залаял и прыжками побежал к ним навстречу. Удивленные олени уставились на шедших по заснеженному льду людей. Семья продолжала свой путь навстречу Кэлками. Пес подбежал к незнакомым людям, гавкнул пару раз и остановился. Юкагиры тоже стали.

— Утэ, Утэ! Эмни, эмни (ко мне, ко мне), — позвал собаку Кэлками.

Потеряв всякий интерес к незнакомым людям, Утэ побежал обратно к хозяевам.

— Хой… ху-у… — с облегчением вздохнул мужчина, снимая с плеч кожаную шлейку-петлю, при помощи которой тащил груз. Раскрасневшиеся девушки сели на нарту, а старший юкагир подошел к Кэлками с привествиями, еще издали протягивая руку. Поздоровавшись с Кэлками подал руку и Акулине.

— Вот это от нас вам гостинец, — Кэлками вручил мешок с гостинцами Опанатию. Поставив мешок с гостинцами возле ног, юкагир низко поклонился им обоим:

— Спасибо, спасибо вам, люди добрые. Как же вы все-таки нас выручили. Я этого никогда не забуду и дочерям накажу, чтобы они вас никогда не забывали и вашу доброту, — сказал юкагир.

— Да ничего, чего уж там, в тайге всегда надо помогать друг другу, — ответил Кэлками.

Старшая из девочек подошла к отцу, поклонилась Кэлками и Акулине и, улыбнувшись, что-то тихо пробормотала и понесла гостинец к своей нарте.

— Вот вещи кое-какие перетаскиваем вверх по реке. Туда, где лето будем проводить, чтобы весной налегке перебраться к нашим летним стоянкам, — объяснил юкагир несколько удивленному Кэлками, так как вчера он не сказал ему, что они будут кочевать вверх.

— Надо, конечно, зачем же дожидаться, пока весна наступит, — ответил Кэлками юкагиру. — Вот и мы сегодня кочуем на новое место. Зима быстро пролетит.

— Кэлками, ну вы не подумали про нашу просьбу? — спросил юкагир, закуривая трубку.

Кэлками уже ждал этого вопроса и был к нему готов:

— Да, мы с женой об этом хорошо и долго думали и прямо скажем, что выполнить вашу просьбу невозможно, потому что слишком далеко до моря, холодно, снега глубокие, в пути недолго и простудиться. Ты же сам видишь, что у нас свободных оленей нет, все идут под грузом, так что не обижайтесь на наш отказ. Мы не можем подвергать тебя и твоих детей большому риску. И ты бы на нашем месте поступил бы так же, я в этом нисколько не сомневаюсь, — ответил Кэлками.

Обе девочки тем временем молча прислушивались к разговору мужчин, и когда они поняли отказ охотника забрать их с собой, младшая заплакала и отвернулась в сторону. Юкагир тоже молчал. Акулина сняла с себя коричневый платок, что был завязан у нее на шее, затем достала из своего хэтука (парная миниатюрная женская мунгурка), расшитого узорчиками, которую возит каждая женщина на своем седле, теплые замшевые перчатки на пыжиковом подкладе и подошла к девочкам. Старшей подала свой платок, а младшей перчатки. Девочки оживились и закивали головами в знак благодарности за подарки. Груженым оленям надоело стоять, и они начали беспокоиться и вертеться, стремясь пойти дальше.

— Хорошо, Кэлками, я все понимаю. Было бы лето или глубокая весна, тогда другое дело. Да и девочки устанут. Но будущей зимой обязательно заезжай к нам, будем ждать вас, — сказал юкагир, подавая руку Кэлками.

— Ничего, Опанатий. Главное, чтобы мы все были здоровы, и вы тоже не болели и наловили бы побольше рыбы. — пожелал Кэлками на прощание.

Уже скрываясь в прибрежном лесу, Кэлками оглянулся — все трое сидели на своей нарте и смотрели вслед каравану.

Целый день ушел на эту кочевку. Далеко ушел Кэлками, чтобы выйти за пределы охотничьих угодий юкагира. Кэлками всегда жалел таких людей, которые иногда встречались ему в тайге. Он знал, каким неимоверным трудом даются им рыбалка и охота и какие тяжелые условия жизни у этих аборигенов, которые скитаются по речкам в поисках пропитания.

Проголодавшиеся за день олени кормились тут же около палатки, так как рядом было много кормового ягеля. Совсем стемнело, когда Кэлками с Акулиной сложили свои вещи и усталые зашли в палатку.

— Какая же ты все-таки молодец, что догадалась дать подарки девочкам, а то, может, и вправду удастся заехать к ним в другой раз. Белка здесь есть никем не тронутая, может быть даже завтра денек здесь и поохотимся. Ты тоже походи, развейся, а то все по дому хлопочешь. Дни-то потихоньку пошли на прибыль, какая благодать, что хоть чуточку морозы начнут спадать, — сказал Кэлками за ужином.

— Мне очень жалко стало юкагиров, девочки с таким интересом наблюдали за оленями, не столько за нами, сколько за животными. Мне показалось, что груженых оленей они раньше никогда не видели. Бедняжки, очень жаль их. Может, и вправду им на реке Гижиге было бы легче жить, — тихо проговорила Акулина.

— Да, конечно, они людей-то не встречали, тем более с оленями. Мужчина бы добрался на лыжах до побережья, тем более с нами. Ну а девочки? Они бы устали и замерзли. Там-то, на реке Гижиге, намного легче. Там кеты, горбуши и мальмы полно и того же хариуса. Морозы там намного слабее. Но ведь на любом месте надо строить жилье, худо-бедно юрту, приобретать рыболовные снасти. А кто им в этом поможет? Или приютит? На новом месте никто их не ждет. Мы не можем с тобой толкнуть людей на доселе неведомую им судьбину. Случись что, мы же с тобой и переживать станем. Вот посмотри: нам-то с тобой легко ли целую зиму по морозу ходить и ездить? Ведь благодаря только себе да нашим оленям живется нам, вроде бы, неплохо. По крайней мере, голода не испытываем, одеты, обуты, есть верховые олени, лыжи и оружие с патронами, — рассуждал Кэлками, готовясь ко сну.

— Ладно, чего теперь об этом говорить. Люди в своем родном краю живут, может, и предки их здесь жили. Откуда-то они пришли же в эти места? Жили как-то и без нас, — ответила Акулина, выводя собаку перед сном.

Охотничьи будни

Посреди ночи послышался шум подбегающих к жилью оленей и легкий грохот жестяных банок, привязанных к шее животных вместо колокольчиков, чтобы во время нападения хищников звон металла отпугивал зверей. Тревожно залаял Утэ, привязанный внутри палатки.

— Кэлками, просыпайся! Напуганные гилрыки (вьючные олени) прибежали. Выходи скорее! — проговорила Акулина, толкая сонного мужа.

Кэлками встал и, не зажигая спичек, быстро оделся, натянув на голые ноги меховые чулки, схватил прислоненный к углу палатки карабин и выскочил на улицу. Встревоженные чем-то олени столпились около палатки и смотрели в сторону ручья, куда они еще с вечера отошли кормиться. Некоторые олени хрипло кашляли после быстрого бега по рыхлому снегу в ночном морозе. Кэлками пару раз громко свистнул, но было тихо. Он выстрелил поверх деревьев в сторону ручья, нарочито покашлял и негромко успокаивающе посвистел, чтобы животные поняли, что ничего страшного не происходит.

«Наверняка кто-то их вспугнул», — подумал Кэлками.

Он еще раз передернул затвор карабина и выстрелил в темноту леса. Эхо выстрела разнеслось в глубине оцепенелого леса. Олени успокоились и начали потихоньку расходиться, но уже в другую сторону, туда, где они еще не были. Стало холодно и, покрякивая, Кэлками вошел в палатку. Печка уже пылала жаром, в палатке было тепло и горела зажженная Акулиной свеча. Акулина, высунувшись из спальника по пояс, курила трубку.

— Какой-то зверь напугал оленей, возможно, даже гнался за ними. Может, росомаха? И волк вполне мог набрести. Но олени сейчас успокоились и начали отходить на кормежку. Утром по следу посмотрю, что за зверь подходил, — сказал Кэлками, укладываясь снова спать.

— Ладно давай будем спать, кто бы там ни был, выстрел везде эхом прошелся, — ответила Акулина и скрылась в пологе.

Кэлками проснулся рано, высунувшись, как обычно, из полога, растопил печку и снова, как горностай, юркнул в теплый спальник. В печке быстро разгорались дрова, и палатка начала наполняться теплом. Кэлками не торопясь оделся, поставил кастрюлю с едой на печку разогреваться и пододвинул поближе к горячей трубе чайник с водой. Потом он вышел на улицу. Вслед за своим хозяином выбежал и Утэ. На предрассветном небе мерцали звезды, как искры от большого костра, и, подрагивая живыми огоньками, постепенно таяли. Ветра не было, зато мороз был крепок. Когда Кэлками вернулся в палатку, кастрюля с мясом уже разогрелась и крышка на закипающем чайнике дребезжала. Он снял с печки кастрюлю и чайник и поставил около печки на тонкие прутья. Начала одеваться и Акулина.

— Налей-ка горячей водички в кружку, чтобы умыться, — сказала она мужу.

— Да налил уже, — ответил Кэлками, заваривая чай. — День будет ясный и безветренный, белку хорошо можно будет стрелять, попусту не тратя патроны. А то, когда качаются деревья от ветра, легко промазать и трудно прицелиться, — как бы между прочим проговорил Кэлками.

Акулина сама давно об этом знала. Уже хорошо рассвело, когда Кэлками снова выбрался наружу после завтрака. Он подошел к сложенным вещам и, откинув замшевое покрывало, отвязал из большой связки упряжи свой длинный поводок на верхового оленя, а остальные уздечки снова положил на место. Он уже собрался было пойти за ездовым оленем, но вовремя вспомнил, что сегодня намеревался поехать на своем лучшем верховом олене по кличке Поктрэвкан (ружье). Поктрэвкан не только быстроног, но еще высокий и широкобокий, к тому же осторожен и с характером. Не сравнить его с другими верховыми оленями, которые имеются в стаде Кэлками. Без маута (аркана) одного из всей группы каравана Поктрэвкана не просто поймать, поэтому приходится иногда прибегать к хитростям, чтобы не терять драгоценное время.

— Слышишь, Акулина, вынеси-ка мне кусок рыбьего хвоста, чтобы Поктрэвкана приманить, а то он так не поддастся. По привычке начнет между оленями скрываться и прятаться, — крикнул Кэлками жене.

— А может, от юколы кожу дать? — отозвалась Акулина из палатки.

— Да нет, лучше хвостик строганины отломи, запаху будет больше.

Кэлками затолкал за пазуху кусок рыбьего хвоста и пошел по затвердевшим следам оленей. Перейдя глубокий овраг, цепочкой протоптав всего одну тропу, олени спокойно откапывали копытами сыпучий снег, добираясь до холодного ягеля. Некоторые животные уже наелись и теперь лежали на снегу. Завидев подходившего хозяина, олени, потягиваясь, лениво стали подниматься с лежанок. Некоторые глухо урчали от удовольствия и тяжести в переполненных желудках. С краю от всех находился Поктрэвкан. Увидев Кэлками, верховой олень настороженно поднялся, помотал заснеженной головой и подозрительно стал смотреть на него, дожевывая вырванный из-под снега комок ягеля, прежде чем проглотить его.

При этом верховой косился на хозяина, стараясь угадать его намерения.

«Смотрит, нет ли у меня аркана в руках», — догадался Кэлками и спрятал поводок под мышку.

Он сделал вид, что просто прогуливается и Поктрэвкана ловить не собирается, медленно наискосок приближаясь к тому. Поктрэвкан перестал жевать. Все вьючные олени охотника любят рыбу. Поэтому Кэлками не показывал приманку преждевременно, иначе олени сбегутся и будут мешать ему верхового поймать. Он остановился, не подходя близко к Поктрэвкану, и достал обрубок рыбьего хвоста. Затем, собрав обильно слюну на поверхности своего языка, как водой забулькал, подзывая ездового оленя к себе: «Кыв-кыв-кыв! Кыв-кыв-кыв». Кэлками тихонько махал обрывком рыбы, показывая, что в руках вкусное лакомство. Услышав знакомый звук и чувствуя, что хозяин принес лакомый кусочек, все олени во всю прыть помчались к Кэлками, перегоняя друг друга, зная, что не каждому достанется вкусная рыбка. Однако вперед всех подбежал Поктрэвкан. Не давая пока рыбу, Кэлками сразу взял левой рукой Поктрэвкана за шею и быстро накинул поводок, прежде чем тот опомнился. И только теперь отдал ему рыбу. Остальные олени скучились вокруг Кэлками и, сердито толкая друг друга боками, протискивались к хозяину, почуяв запах рыбы. Тем временем Поктрэвкан уже с аппетитом жевал мерзлый хвост хариуса. Кэлками повел верхового к палатке. Солнце уже взошло, и надо было торопиться.

Когда Кэлками привел ездового оленя к палатке, печка уже погасла и матерчатая дверь палатки была придавлена дровами.

«Ушла уже и собаку с собой взяла. Молодец все-таки она», — подумал он о жене, довольный таежной сноровкой Акулины.

Не задерживаясь, Кэлками оседлал ездового и, закинув за спину винтовку, сел в седло. Он направил Поктрэвкана на тропу, по которой олени ночью прибежали напуганные и, опершись на посох, закинул левую ногу на седло, легко сел на оленя и, негромко цыкнув, слегка стукнул пятками по упругим бокам Поктрэвкана. Тот сразу с места пошел на быстрый шаг. Вот и угол следов, откуда ночью начали убегать олени. Так и есть. Два следа, тянувшиеся из глубины леса, смешались со следами убегавшего стада. Два крупных волка подошли к спокойно кормящимся оленям и сходу кинулись на них. Испуганные олени напрямую понеслись к палатке, которая была поблизости. Да и колокольчики задребезжали, привязанные к шеям оленей, что немало озадачило хищников. Волки, немного пробежав за оленями, остановились, не решаясь преследовать их дальше и, потоптавшись на месте, ушли к сопкам, обходя палатку с левой стороны.

Поктрэвкан шел быстро, не чувствуя на спине седока. Вскоре начали попадаться следы белок. Опытный глаз Кэлками без труда определял, свежие это следы зверьков или старые и куда ушла белка: домой к гайну или на утреннюю кормежку. Охотник хорошо знал, что после нового года, когда дни пойдут на прибыль и сильные морозы начнут отпускать, белки подолгу могут бродить по лесу и не сразу возвращаться к своему гайну. А в декабре-январе белка старается побыстрее поесть повешенные на ветки еще с лета сухие грибы и сразу вернуться назад. Поэтому в холодные месяцы зимы Кэлками ищет только гайна, чтобы не гоняться по лесу за белкой. А так — подошел к беличьему гнезду (гайну) или на верховом олене подъехал, чтобы шаркнуть по коре лиственницы концом посоха, и белки стремглав выскакивают из теплого насиженного гнезда, подумав, что какой-то хищник подбирается к ним по дереву. И подняв свои длинные хвосты вдоль спины, быстро бегут к вершине дерева и садятся на ветку. В этот момент Кэлками слезает с седла и, спокойно прицелившись, стреляет в круглую головку зверька. Белка падает в глубокий снег.

Взлетевший из-под ног верхового оленя крупный черный самец каменного глухаря сильно напугал Поктрэвкана, который так шарахнулся в сторону, что Кэлками чуть не слетел с седла. Взлетевший глухарь спокойно грелся в своей снежной лунке, поэтому Кэлками вовремя его не заметил. Птица полетела между деревьями и скрылась из виду.

В густом перелеске, на берегу глубокого ручья, Кэлками наткнулся сразу на два свежих беличьих следа. Обе белки рядышком бежали по крутому берегу оврага. Кэлками остановил оленя, чтобы осмотреться, куда ведут беличьи следы. На небольшом круглом бугре, куда побежали зверьки, виднелись толстые красноватого цвета старые лиственницы, выгоревшие с годами на солнце.

«Привяжу-ка тут Поктрэвкана, пусть немного покормится. К тому же снег здесь выдут, и ягеля должно быть много. А сам пешочком пройдусь до тех деревьев и ноги разомну», — подумал Кэлками, соскакивая с седла.

Учуяв свежий корм под снегом, Поктрэвкан сразу стал раскапывать ягель. Кэлками привязал оленя к нетолстому дереву, взял мелкашку и направился к старым лиственницам, где, по его расчетам, должны были остановиться белки. Обычно белки любят строить гайна в таких местах. Вот и кучка высоких деревьев. Когда Кэлками подошел поближе, сразу зацокала встревоженная белка, взбегая по шершавому стволу на вершину. Почему-то был только один зверек, а второго не видно. Наверное, успел уйти вверх по ручью или перейти на другой берег. Белка забралась на ветку и уселась на нее, уверенная в своей недосягаемости. Кэлками снял теплые камусные рукавицы и, присев на правое колено, спокойно прицелился и выстрелил. Убитый зверек шлепнулся в рыхлый снегу самого основания дерева, где росли мелкие кустики, и забился в агонии, углубляясь в рыхлый снег.

«Пусть сдыхает. Раненая белка может укусить за руку, зубы у нее как иголки. Острые и рукавицы прокусывают», — подумал Кэлками, выбрасывая пустую гильзу из патронника.

Немного подождав, Кэлками подошел к дереву, у основания которого бился зверек. Однако белки не было видно в снежной ямке, но виднелась темная зияющая дыра в снегу.

«Что тут такое? В эту яму, что ли провалилась?», — удивился Кэлками.

И стал раскапывать руками снег. Когда копнул глубже, обледенелая снежная корка вместе с торчащим снизу мхом рухнула вниз. Из появившейся дыры потянуло легким паром. Кэлками отпрянул назад. Из темного отверстия шел пар, как из теплого помещения.

«Берлога!», — мелькнуло в голове Кэлками. Не спуская глаз с парящей норы, Кэлками тихонько обошел вокруг дерева. Сомнений не осталось, что это жилая берлога медведя, устроенная под деревом. Кэлками начал хорошенько осматривать, с какой стороны выход из логова. Он тихонько прощупывал снег концом посоха.

«Да вот и выброшенный свежий грунт со стороны ручья. Большой белый бугор заметно возвышается, но вход в нору занесло снегом. Потолок медвежьей берлоги тонкий и прикрыт лишь зыбким ягелем, на который лег снег. Под тонким слоем земли и лежит зимующий зверь, — подумал Кэлками. — Медведю в этом месте прохладнее и воздуху больше, а в случае опасности зверь может легко проломить тонкий потолок и быстро выбраться наружу».

Кэлками поежился, в душе стало неуютно. Зверь, возможно, хорошо слышит его шаги. К тому же и раненая белка упала прямо на него. Не скройся белка в снег, Кэлками бы начал топтаться у основания дерева и провалился бы в берлогу, напугав медведя. И ищи ветра в поле. Неизвестно, чем бы это все кончилось. Кэлками, оглядываясь, пошел к привязанному оленю, чтобы поехать на поиски других белок.

На протяжении полудня белки попадались часто. Некоторые следы белок вели к белым заснеженным сопкам, где и леса-то нет. Но за такими белками, которые проложили свои тропки к вершинам, Кэлками старался не увлекаться, ибо зачастую это пустая трата времени и сил. Он знал, что если белки бегают к безлесным сопкам, значит шишек в это лето уродилось много, и стланик полег под снег с шишками, вот белки и раскапывают орехи, лазая под снегом в пустотах полегшего стланика. В этом сезоне много белок добыто с белыми желудками. Белый желудок — это съеденные сладкие орехи. Кэлками с Акулиной очень любят желудочки зверьков. По вечерам они жарят на печке такие накопленные желудки, уж очень они вкусные, жирноватые, не то что грибы.

Мысли Кэлками прервали следы убегавших от кого-то диких оленей. Хэсын (табун) кучно бежал вдоль бугров по верховьям небольших ручьев, текущих с гор. Доехав до тропы, проложенной дикими оленями, Кэлками слез с седла. Так и есть. Два крупных волка преследовали оленей буквально по пятам. Один из хищников все время держался с краю со стороны гор, а второй волк бежал прямо по следам табуна.

«Ну и хитер, чертяка! Ведь он нарочно держался с краю, чтобы не дать дикарям уйти в горы», — усмехнулся Кэлками.

Кэлками сбил затвердевший кусок снега со ствола сучковатого некогда упавшего дерева и уселся покурить. Привязав за толстый сук конец длинного нерпичьего поводка Поктрэвкана, он расслабил подпругу седла, чтобы верховому было свободнее кормиться, и вновь уселся на валежину. С удовольствием затягиваясь табаком, Кэлками осматривал местность. Синеватая девственная тайга, наполненная зимним покоем, простиралась до самого горизонта между нагромождениями угрюмых и зубчатых, как пила, заснеженных высокогорий. За свою охотничью жизнь Кэлками уже который раз промышляет вот по этому маршруту, поэтому и знает, как находить выходы между этими скоплениями горных цепей со сплетениями больших и маленьких рек, чтобы ненароком не загнать себя в непроходимый тупик. Белки, конечно, много в этих нетронутых угодьях. Популяция зверька велика на этой безлюдной территории. Но где взять время? И как ему сполна охватить все эти места, покрытые густым лесом? Какие бы быстрые ноги ни были у Покгрэвкана, все равно Кэлками не осилить эти необъятные края. В глубоком раздумье он даже не заметил, как докурил вторую трубку махорки. Все-таки Кэлками безумно любил эту суровую звериную тайгу и как ребенок радовался каждой встрече со знакомыми местами. И летом он, находясь вблизи морского побережья, где с одной стороны земли простирается блестящий беспокойный океан, а с другой — бескрайние леса, тосковал по зимней тайге и по следам его диких обитателей.

«Пора возвращаться, далековато заехал в азарте, семнадцать белок уже добыл, это большая удача», — подумал Кэлками, снова садясь на спину Покгрэвкана.

Проехав вниз к широкой долине реки, он сразу повернул в сторону палатки. Возле небольшого озерка, окаймленного вокруг кустами и низкой бугристой террасой, Кэлками неожиданно вспугнул двух лосей. Крупные звери сначала долго смотрели на охотника, очевидно, приняв за сородича, а потом плавной пружинистой рысью побежали в глубь леса. Из-под ног животных, как белый песок, разносился мягкий снег. Кэлками уже не обращал внимания на следы белок. Полосы, начерченные следами белок, он без остановки пересекал, зная, что к этому времени дня вся белка уже возвратилась в свои гайна с кормежек. Поэтому он искал только беличьи жилища, устроенные на деревьях. Кэлками за годы охоты хорошо изучил повадки зверьков и, лишь окинув наметанным взглядом близлежащий лес или речку, безошибочно определял в каком отрезке ручья или в какой части лесистого холма должны таиться гайна белок. И поэтому, не рыская по лесу зря, прямиком ехал к тому месту, где, по его соображениям, должны быть зверьки.

На высокой лиственнице он еще издали увидел большое беличье гнездо, построенное прошлым летом. В наиболее урожайные годы в таком пышном гнезде частенько зимуют три, а то и четыре особи. Так теплее зверькам зимовать. Множество тропок, проложенных к дереву, подсказывали, что это новое тайно и уже занято. Привязав оленя, Кэлками рукой зашаркал по сучковатому стволу. Как он и предполагал, четыре белки, одна за другой пулей повыскакивали из малюсенького входного отверстия, в суматохе выбив плотно утрамбованную травяную пробку входа в гнездо, которой зверьки изнутри закрывают, чтобы не дуло и не уходило тепло. Круглая пробка упала прямо на снег у ног Кэлками, а сами хозяйки жилья уселись на ветках.

«Зверьки маленькие по сравнению с медведем, а смышленые. Ишь, как мастерски скатали шариковую пробку и ведь не уронили бы ее, если бы не я, а сняли бы ее вовнутрь, прежде чем выйти наружу», — улыбнулся Кэлками.

Между прочим, покойный дед Кэлками, старый медвежатник, ежегодно добывавший по осени медведя на еду, рассказывал, что некоторые медведицы, зимующие на северных склонах гор, тоже закрывают горловину берлоги круглой пробкой, которую снимают вовнутрь. Правда иногда зверь, потревоженный человеком, выбивает пробку наружу.

Кэлками не торопясь подстрелил двух белок, а еще двух убивать не стал, а оставил для будущего потомства. Когда выполнение плана идет хорошо, из пары белок Кэлками оставлял одну белку, а то и обеих, чтобы всю живность не истребить. Тайга хоть и богата, могущественна по-своему, но тем не менее очень ранима. Нельзя выбивать всю живность, что живет в тайге, если голод не прижмет и не заставит человека быть неразумным. Об этом говорил и его покойный отец, и Кэлками всегда помнил об этом.

Сумерки уже заволакивали лес, когда он вернулся в палатку. Поктрэвкан шумно отряхнулся, разминая натруженную за день спину, а потом еще и фыркнул, будто вздохнул, и только после этого побрел к пастбищу.

Откинув края брезента, выглянула Акулина, но, убедившись, что муж подъехал, снова скрылась. Выбежал Утэ, помахивая хвостом, и сразу обнюхал маленький вьюк с белками. Поняв, что кроме белок в суме больше ничего нет, побежал оправляться.

— Хой-хой-хой, — облегченно вздохнул Кэлками, выбивая снег с меховой обуви легкой костяной колотушкой — гивун из оленьего рога.

Ни о чем не спрашивая, Акулина подала деревянную посуду, до краев наполненную горячим мясом, от которого шел ароматный запах. Кэлками уловил запах глухариного мяса.

«Значит глухаря добыла», — отметил он про себя.

— Налей, пожалуйста, мне сначала чаю покрепче. Ужасно пить хочется, — попросил он жену.

Акулина налила чай, который только что заварила. Кэлками с жадностью выпил горячий чай, подливая в блюдце, и потом принялся за еду. Акулина пока не расспрашивала мужа о том, как у него прошел день, чтобы не перебивать аппетит и не отрывать от еды.

— Ты, наверное, далеко ездил, что-то сильно припозднился, — наконец вымолвила Акулина.

— Да, большой круг дал. Заодно наш маршрут кочевки посмотрел, наличие белки прикинул, чтобы по пустому месту зря не проезжать. Но белка везде есть, притом снегу мало, для нас это то, что надо, следов других охотников нет, — отвечал Кэлками, разбирая пушнину, добытую за день, чтобы развесить застывшие тушки для оттайки на перекладину.

Шкурки, добытые Акулиной, уже сушились. Она успела разделать белок, снять с них мездру, выправить и повесить на сушку. Пестрые беличьи желудки аппетитно жарились на острых прутьях, воткнутых рядом с горящей печкой. Белки кормились поутру орехами вперемешку с грибами. Поэтому желудки выглядят пестрыми, просвечивая сквозь тонкие стенки.

— Глухарку-асичан (самка глухаря) на обратном пути подстрелила. Жирная, видать корма ей хватало, и восемь белок добыла. Вот и весь мой сегодняшний трофей, — похвасталась Акулина.

— Хорошо, что белок Утэ находил. Он далеко слышит ее цокот, и как лапками шуршит по коре дерева, — рассказывала она о прошедшем дне. — Я могла и больше найти, но рано возвратилась. Как-то беспокойно было за ездовых оленей, вдруг волки напугают или росомаха набредет. Ведь далеко могут уйти, снег-то совсем мелкий, к тому же пушистый, олени его совсем не ощущают, — рассказывала Акулина, хотя Кэлками и без нее это видел.

— Ну и хорошо, молодец, маршрут-то у нас и вправду неплохой, можно сказать, даже богатый. Что бы я делал без тебя? Или если бы мы оба целыми днями бродили по лесу, гоняясь за белками, и возвращались бы домой усталые. А тут еще еду надо варить, обдирать и обрабатывать шкурки. До середины ночи хватало бы возни. План-то мы с тобой обязательно возьмем. У меня и сомнений не возникает. А завтра мы с тобой перекочуем на новое место. На речке Мурэду остановимся, она тоже течет на север, — делился своими мыслями Кэлками.

Акулина его не перебивала, продолжая переворачивать жарящиеся желудки, туго набитые орехами. Акулина любила между делом слушать рассказы мужа. Он был хорошим рассказчиком. Об этом говорили и другие люди.

— Сегодня я раза три вспугивал глухарей. В основном попадались небольшие стайки ыдычанов (самцов), просто не стрелял их, чтобы лишний груз с собой не возить и время зря не тратить. Они в это время лиственными ветками пахнут, потому что в основном ими питаются. Осенняя же ягода уже давно выветрилась у них из тела. Глухарей много. Пасутся себе спокойно во многих местах, под деревьями мусор от почек на снегу лежит. Сразу видно, что глухари кормились, — сказал Кэлками, стягивая повлажневшие от пота меховые чулки. — Летяги точно так же, как и глухари, шелушат почечки веточек, которыми питаются, и сорят на снегу поломанными ветками. Сразу-то и не догадаешься, кто здесь кормился, — говорит Кэлками.

— Мурэду… какое интересное название реки, — сказала Акулина, убирая посуду с оставшейся едой со столика.

— Это имя некогда умершего охотника, тоже с наших краев. Уже будучи больным, он выехал из колхоза белковать с женой и сыном. Его удерживали, чтобы он не ехал, но не послушался и в самом конце своего маршрута умер вот на этой самой речке. Здесь он и похоронен. Ты завтра утром не забудь завернуть всего помаленьку: табаку, чаю, спички и кое-какой еды. Прямо во время кочевки и выбросим в ту сторону, где покоится прах охотника Мурэду. Его душа обязательно найдет наше угощение, — предупредил Кэлками Акулину. — Обычай есть обычай, не мы его придумали, и не нам его нарушать.

— Хорошо, я все приготовлю утром. Надо так надо, тем более мы давно кочуем и охотимся в этих местах, — ответила Акулина.

— Белки твои оттаяли, давай быстренько обработаем и будем укладываться спать. Поздно уже, — сказала Акулина, доставая из нерпичьего футлярчика маленький узкий ножичек, которым всегда пользовалась при съемке шкурок.

Закончив с белками, Кэлками вышел во двор, чтобы оправиться перед сном. Ночь стояла тихая, но не очень морозная. Молодой серп луны еще не скрылся на западном небосклоне. На заиндевелых кронах деревьев серебрились холодные снежинки.

«Растет еще луна, скоро ночи станут совсем светлыми», — подумал Кэлками, прислушиваясь к треску мерзлых веток.

Недалеко, там где стоят трухлявые сухостоины, ехидно «засмеялась» сова, радуясь чему-то, возможно, чамыкчан (мышь) добыла. Недолюбливает Кэлками этих ночных скиталиц за их неприятное хихиканье.

«Ишь ты, да будь ты неладна! Неужто надо мной насмехаешься?», — ругнулся в душе Кэлками.

Итыкня (сова) голосит не к добру, так говорили старики. Набрав полную охапку дров, он осторожно протиснулся в палатку. Уставшая за день жена уже тихонько похрапывала. Он положил в печку толстых поленьев, чтобы подольше горели, и тоже улегся спать.

Перекочевка на новое место заняла всего полдня. Кэлками был удивлен обилием следов росомахи в узком бассейне Мурэду. И переправившись на правую сторону реки, он сделал остановку. По речке вниз и вверх, и по распадкам, идущим с гор, тянулись следы лосей. В двух лежанках валялись рога, сброшенные быками (некоторые отростки уже были обгрызены росомахами). Мелкий кустарник, растущий в пойме реки, был обломан и объеден этими парнокопытными животными. Попадались здесь и следы диких оленей.

Кэлками помог Акулине расчистить площадку под палатку и поставить брезентовое жилье. Тут же рядом повалил пару молодых лиственниц, чтобы густые ветки обломать и собрать на подстилку, тогда в палатке будет теплее и не будет холодить от земли.

— Ако, стели пока ветки и шкуры, а я костер разведу. На костре еду сварим, а печку недолго поставить, когда дров нарублю, — сказал он жене.

Натаскав с ручья сухих жердин, он порубил дрова и растопил печку.

— Ну давай, заходи и чайник прихвати сразу. Мясо уже готово, кушать будем. А дров успеешь еще нарубить, — позвала Акулина.

— Как у нас с мясом? А то мунгурки совсем полегчали… — спросил он у жены за едой.

— Мясо на исходе, если экономить, дня три еще протянем. Мы же еще и юкагиру дали, — ответила Акулина.

— Ну ничего, по Мурэду зверь есть. Только этого не хватало, чтобы мясо экономить. Пока не распугали, завтра же поеду на охоту. Кто знает, будет дальше зверь или нет. Добуду, кто попадется, эгдету (лося) или буюна (дикого оленя). Запасемся мясом и белкой будем заниматься, время-то идет. Конечно, лось очень крупный, вьюки отяжелеют. Буюна бы, он поменьше сохатого, — говорит Кэлками.

— Тоже нашел проблему, ты сначала добудь. Все тяжелые кости снимем, срежем только мякоть. Оставим ребра, чего кости возить, мы же все равно кости на имрын (костный жир) не дробим. — сказала Акулина.

— Ладно, чего сейчас обсуждать, завтра будет видно, — пробурчал Кэлками, выходя из палатки.

Надо было еще натаскать и наколоть дров, чтобы дня на два хватило. После еды и чая мелкий пот выступил на худощавом лице охотника. Кэлками провел по лицу камусной рукавицей и глянул на солнце. Холодное зимнее солнце еще висело над красными вершинами бесконечной гряды гор. Олени продолжали усердно раскапывать корм недалеко от палатки. Кэлками натаскал тонкого сухостоя, на котором было поменыце сучьев, такие дрова легче рубить. Вечерняя заря уже догорала, когда Кэлками закончил заготовку дров. Аккуратно сложив их штабелем, чтобы не завалило снегом, если испортится погода, глубоко вздохнул и сел на бревно.

«Теперь можно бы и отдохнуть», — подумал он и, достав из кармана трубку, закурил. Из палатки высунулся Утэ и, виляя хвостом, подошел к хозяину.

— Час, чидады! (Сейчас же отойди!), — сказал Кэлками.

Умный пес сразу понял, что хозяину сейчас не до него и побежал между деревьями. Покурив, Кэлкэми сходил к ближайшим деревьям и наломал сухих веток на растопку. Он часто пользуется такой растопкой, чтобы лишний раз петушки не строгать. Сухой хворост, что порох, вмиг вспыхивает.

— Ако, ты завтра достань заячью шкурку на потник, покрупнее выбери. Мой уже износился, а то учик спину натрет, — сказал он Акулине.

— Хорошо, мог бы и раньше напомнить, я свой тоже заменю. А то сколько уже проездили на одних мунрукасах (заячьих шкурках), — ответила Акулина, извлекая ужин из кастрюли стареньким уривыном (металлическим крюком).

— А ты завтра дома остаешься или пойдешь куда? — спросил Кэлками.

— Чего же я целый день буду дома сидеть? Натаю воды, еду приготовлю и поеду на Бурначе назад по нашему следу и вдоль дороги буду охотиться. Ты утром поймай моего запасного оленя Бурначу и привяжи на длинный поводок, — сказала Акулина.

— Ты, Ако, собаку обязательно возьми. Утэ быстро находит кормящихся по лесу белок. А Бурначу я тут, рядышком привяжу, пусть кормится, пока ты с хлопотами закончишь. Я пораньше выеду, инунду (грузовой олень под охотничью добычу) с порожней сумой уведу с собой, вдруг кого добуду. Свежего мяса привезу, — продолжает говорить Кэлками, натачивая охотничий нож изношенным брусочком из темного продолговатого камня.

По укоренившейся с годами привычке Кэлками проснулся рано. Но не мог понять, утро или ночь еще во дворе. Вроде бы, выспался, и пес ворочается в своем углу, звучно зевая. Пора вставать, животные, хоть олени или собаки, не говоря уже о белке, чувствуют, притом в любую погоду, ночь еще или утро наступает. Кэлками нащупал спички с кисетом у изголовья, высунулся из спальника и разжег огонь в печке. Дрова разгорелись, и печка загудела, распространяя приятное тепло внутри палатки. Он закурил, прежде чем одеваться. Выйдя из палатки, глянул на звездное небо. Да, уже утро, вот-вот появится заря.

«Соболиное утро в самом разгаре. Хэгып (соболь) вышел на охоту. За соболем покинет свое уютное гайно и белка и помчится на поиски спрятанных грибов и орехов. Только охотник Кэлками, еще сонный, как медведь, возится в своей жарко натопленной палатке», — подумал Кэлками, входя в палатку. Правда, он хоть глубокой ночью, хоть ранним утром может ориентироваться во времени по расположению в небе некоторых звезд и луны. К примеру, в каком положении находятся созвездия Илин, Илкун, Бонггачар, Делгынкыл и, конечно же, белая луна. А днем — по солнцу. Так что охотник Кэлками тоже не лыком шит по сравнению со зверюшками, и кое в чем кумекает, чтобы определить, утро сейчас или полночь. Для него это были самые точные часы. Звезды тоже кочуют по небу, как Кэлками по своему таежному маршруту.

С утренней едой и чаем Кэлками быстро управился. Разрубив пополам сушеную беличью тушку, положил ее в боковой карман телогрейки, чтобы подманить верховых оленей Поктрэвкана и Бурначу.

— Кыв-кыв-кыв, — закыськал он, скопив на языке обильную слюну, будто на языке булькает что-то жидкое. И тут же гортанно закричал: яя-яя-яя! — чтобы привлечь внимание животных к себе.

Олени перестали выщипывать из-под снега ягель и быстро направились к хозяину. Они окружили его со всех сторон, учуяв запах белки, норовя схватить лакомство. Но Кэлками прятал приманку, отводя руку за спину. Поймав нужных ему оленей, повел их к палатке. Верхового жены Бурначу привязал недалеко от палатки, где снег не был вытоптан оленями. Бурнача еще покормится, пока хозяйка не освободится. Кэлками забежал в палатку и, выпив чашку теплого чая, снова вышел. Погрузил обе пустые мунгурки на двух грузовых оленей и, оседлав Поктрэвкана, выехал.

Верховой шел быстро и с настроением, может, еще и потому, что Кэлками не часто седлал его. По пятам за Поктрэвканом поспешали два вьючных оленя. Оба грузовых оленя были молодые и всего вторую зиму ходили на промысел. Снег здесь без плотных заносов, как вблизи морского побережья, где всю зиму господствуют ветра. Тут, в глубине тайги, зима тихая, но зато морозная. Но лучше мороз, чем пурги. Старых следов диких оленей попадается много, некоторые пересекаются со следами лосей, часто ходивших по ручьям, где растет молодой сочный тальник. Кэлками хорошо понимает зверье: кто, куда и по какой нужде проходил. Вот и он тоже по надобности едет по долине реки Мурэду. Охотник спустился на небольшую речушку. Кустарник по ее берегам в основном выеден и обломан лосями.

«В какой же стороне лоси могут находиться? Наверное, внизу, где гуще кусты и топольник есть. Такие места лось любит», — подумал Кэлками, переезжая речку, чтобы подняться на длинную балку и там осмотреться, как ему дальше идти, чтобы не наехать на зверей, находящихся на дневке.

Поднявшись на возвышенность, которую облюбовал с того берега, он бросил взор вниз по речке, где, по его предположению, могут пастись лоси. С седла ему хорошо видно. Но пока ничего подозрительного. Однако Поктрэвкан, в отличие от своего хозяина, повернул свою крупную голову вправо, куда простирается редколесье, уходящее вдаль к подножию сопок. Грузовые олени смотрели в ту же сторону. Ближе обозримого редколесья еще тянется невысокая, но волнистая возвышенность, похожая на речную террасу, уходящую вниз, на северо-запад, куда течет речушка, которую недавно переходил Кэлками. Местность пересеченная, глубокие болотистые ложбины, овраги, будто мучное тесто, взбитое мощною рукою. Много ли надо места, чтобы укрыться осторожному табуну диких оленей? Кэлками верил и не верил поведению своих оленей. Животные, направив уши вперед, как локаторы, по-прежнему смотрели на марь. Это уже серьезно. Поктрэвкан — не Кэлками, он тот же дикарь. Кого они видят или слышат? Росомаху? Вполне может быть. В глухой безлюдной тайге все может быть. Кэлками скинул охотничий карабин и зарядил его. Но было уже поздно… Далеко, на дальней окраине мари вился морозный пар от разгоряченного дыхания уходящего табуна диких оленей. Увлекся Кэлками сохатыми, все больше на речку смотрел. А олени лежали с противоположной стороны невысокого холмика в глубокой ложбине. Но кружащий ветерок нечаянно набросил опасный запах прямо на табун. Дикари сорвались как от страшного удара кнута и понеслись через равнину в сторону белеющих спасительных гор.

«Сплоховал я, что тут поделаешь, виноватых нет», — подумал Кэлками.

Спокойно покурив, он стал спускаться вниз по бровке, чтобы опять выйти на речку.

«Лучше лосей поищу, они не боятся запаха человека, как буюны», — с надеждой думал он.

Речка неширокая, и между зарослями густого тальника хорошо просматривается противоположный берег. Перед крутым изгибом русла влево, прежде чем влиться в реку Мурэду, эта неприметная речушка разбивается на два рукава, образуя длинный узкий остров.

«Такие островки сохатые любят», — подумал Кэлками, привязывая оленей, чтобы они покормились, пока он осмотрит остров с этого берега, не переходя на левую сторону.

Закинув оружие за спину, он зашагал к высокому берегу изгиба реки, чтобы прямо сверху высунуться на остров. Кэлками еще издали приметил над самым обрывом некогда упавшее дерево вместе с вывороченными корнями и черными лохмотьями земли, на котором образовался огромный снежный ком, придав ему причудливую форму. На эту самую колодину, если можно так выразиться, он теперь и держал направление. Держа карабин в правой руке, нагнувшись, он подошел к заснеженному корневищу выворотня и осторожно выглянул чуть сбоку. Ба!.. У ближнего края острова лежали два лося, а третий из них, самый крупный, находился немного дальше, в самой гуще кустов тальника и, вытягивая шею, кормился, обламывая мерзлые верхушки кустарников. Ближние лоси, возможно, услышали шорох под ногами Кэлками, но пока не сориентировались еще, откуда он исходит. К тому же и сородич рядом тревоги не проявлял и кормился себе спокойно. Правда, теперь они повернули свои головы в сторону Кэлками. Однако рваное корневище упавшей лесины по-прежнему темнело перед их глазами.

«Двухгодовалые бычки со взрослым самцом», — без труда определил Кэлками, втыкая посох в снег для устойчивости упора при выстреле. Лоси встали, чтобы получше осмотреться. Кэлками нажал на курок карабина, и один из лосей упал, уткнувшись носом в снег. Лоси размашистой рысью побежали через кусты к дальнему берегу. Щелкнув затвором, Кэлками выбросил пустую гильзу из патронника и, закинув за спину оружие, побрел назад по своему следу, решив для своего спокойствия привести сюда оленей, чтобы видеть их с реки.

— Ладно, друзья, покормитесь еще, пока я управлюсь с добычей, — весело проговорил Кэлками, садясь в седло.

Несмотря на зиму, добытый лось хорошо упитан. Снегу мало, корма вдоволь. А что ему, сохатому, морозы? Пустяки в его-то теплой шкуре.

С разделкой Кэлками управился быстро, и не столько благодаря острому ножу, сколько годами выработанной сноровке по обработке туши добытого зверя. Он сперва сделал прямой надрез шкуры от хвоста до затылка вдоль спины. А второй надрез провел от выхода прямой кишки по центру живота до горла и потом вокруг шеи за ушами. Половину шкуры снял, не переворачивая тяжелую тушу. Потом отрезал бедро, лопатку целиком с конечностями и расчленил по суставам на мелкие части. Тут же рядом лежал острый топорик, которым он мельчил большие куски. Желудок с кишечником он еле отволок в сторону, чтоб не мешал. Отрезал печень, сердце, почки. Легкие с трахеей Кэлками решил не брать, уж больно габаритные, и так вон сколько мяса.

«Чего жадничать, надо же и лесным обитателям оставить», — подумал он, вытирая руки о шкуру чтобы закурить. Но прежде чем закурить, он все-таки отрезал небольшой кусок печени и с аппетитом съел его. «Какая чистая и вкусная печенка», — подумал он.

Разрыхлив снег, Кэлками расстелил снятый лоскут шкуры и разложил на нем куски мяса, чтобы не смерзлись вместе. Ребра отделил от позвоночного столба опять же при помощи топорика и прямо на твердой голове лося порубил на мелкие кусочки и разложил по краям шкуры. Половину ребер и грудинку зверя Кэлками все-таки решил увезти домой. Уж больно хочется свеженинки поесть, и не только ему, но и Акулине, собаке Утэ, которые дома с надеждой ждут его. Кэлками без труда перевернул вторую половину туши. Остаток крови вылил на снег. Подточив нож, Кэлками выдрал и вторую половину шкуры.

«Так… Ребра, грудинку, сердце и кое-что из мякоти увезу сейчас. И одну заднюю ногу, чтобы вечером помозговать (поесть сырого костного мозга). И все пока. Тяжело будет везти грузовым оленям сырое мясо, почти под завязку мунгурки набью. Парное мясо тяжелое», — прикидывал он в уме, закончив разделку лося. Даже на душе полегчало. Не зря пословица гласит: «Охота пуще неволи». Особенно если крупного зверя добудешь в морозный зимний день.

— Охо-хо-хо-хо, — с облегчением выдохнул он, выпрямляя спину.

— Карр-карр. Кок-кок-кок, — вдруг он услышал над головой свистящий шелест крыльев и резкий крик вороны. С громким криком пролетели две вороны и, проделав круг над местом разделки мяса, уселись на макушках деревьев на берегу.

— Вот канальи, да каким же ветром вас принесло сюда? — с явной досадой выговорил Кэлками. «Ведь приведут сюда хищников», — с тревогой подумал он.

Побормотав что-то между собой, птицы вновь взлетели и, сделав разведку над мясом, снова уселись, но уже на других деревьях. Острые клювы и шеи ворон были покрыты инеем, видать, издалека летели. Кэлками взял топорик и нарубил побольше кустов, потом аккуратно закрыл мясо, а сверху накинул еще и второй кусок лосиной шкуры. Так между мясом и шкурой будет пространство, мясо за ночь хорошо застынет и к шкуре не примерзнет. Сверху положил еще и пласты снега для маскировки мяса от посторонних глаз. Засыпал снегом требуху, место разделки, чтобы крови не было видно. Все, как будто, неплохо. Голову и ноги Кэлками закопал в стороне от мяса подальше. Если вдруг росомахи или волки ночью набредут, то прежде всего наткнутся на голову, ноги, кишки, те же легкие, отвлекутся ими на какое-то время, прежде чем налечь на мясо. Кэлками всегда учитывает эти моменты, тайга этому его научила.

«Надо поторапливаться, солнце уже низко», — подумал он, направляясь за оленями. Те уже насытились и теперь спокойно лежали на примятом снегу, зажмурив глаза и неторопливо пережевывая съеденный корм.

Мутное зимнее солнце, будто в раздумье, зависло над дальними горами перед тем, как окунуться в бездну вечернего горизонта. Олени лениво потягивались, чувствуя, что пора домой. Кэлками уложил приготовленное мясо в сумы и погрузил его на оленей. Быстроногий Поктрэвкан заволновался и закрутился, готовый умчать хозяина к палатке. Грузовые олени-инунда, несмотря на приличную ношу, рысью шли за верховым, перепрыгивая невидимые человеческому глазу колдобины, засыпанные снегом. Голова верхового оленя была высоко приподнята от натянутой узды. Животные натужно дышали раскрытыми ртами.

Звезды уже обильно заполонили небосвод, когда Кэлками подъехал к жилью. Обрадованный Утэ негромко тявкнул, подбегая к соскочившему с седла хозяину. Собака почуяла запах дикого зверя и, повизгивая, носилась у ног хозяев. Акулина тоже вышла встретить припозднившегося мужа. Она была уверена, что муж задерживается допоздна неспроста.

Ужин в семье охотников затянулся допоздна. Акулина успела сварить кусочки грудинки вместе с ребрышками, чтобы хватило мяса и на завтрашний день.

— Наверное, молодого лося добыл? Кости тонкие и мясо мягкое, не отличишь от оленины, — спросила Акулина.

— Да, удачно вышел на двух бычков. Третий лось кормился в стороне от них. Я за ними даже не гонялся, а буквально перед этим спугнул табун буюнов. Я уже было расстроился, но повезло. К счастью, недалеко лоси паслись. Завтра, пока буду ловить оленей, освободи четыре мунгурки специально под мясо, чтобы все вывезти. Все вещи проверь и распредели по мунгуркам. Мясо тяжелое. На самых сильных оленей будем грузить. Дойдем до Омолона, а там посмотрим. Если приспичит, у кочевников пополним запасы мяса на обратный путь, чтобы спокойно добраться до Камешков, — сказал Кэлками перед тем, как улечься спать.

Замерзший бульон, не слитый с вечера, потрескивал в алюминиевой кастрюле.

«Так и котелок можно угробить, ишь, как распирает», — подумал Кэлками, ища спички, чтобы разжечь огонь в печке. Когда тепло разошлось внутри палатки, он стал одеваться. Акулина тоже зашевелилась.

— Ты-то еще можешь поспать, куда тебе торопиться, — проговорил Кэлками.

— Да нет, буду подниматься, чего лежать-то, дел много, — ответила она.

Рассвет уже угадывался на востоке и серой полосой разливался над темными силуэтами сопок. Захватив охапку дров, Кэлками забежал в палатку.

— Ах, какой мороз! Мясо наше крепко застыло и мельчить будет легче. С двух задних ног вчера камуса снял, чтобы с мерзлыми ногами не возиться потом. Камуса-то выбросил вместе с копытами, зачем они нам сейчас? Костного мозга поедим, а голову и передние ноги целиком оставил, под кустами снегом засыпал. А вот губы забыл срезать второпях. Это самое вкусное, что есть на голове лося. А теперь топориком придется отрубать, — сокрушался Кэлками за завтраком.

— После драки кулаками не машут, что сейчас о вчерашнем дне вспоминать, главное, ты зверя добыл, — ответила Акулина на сетования мужа.

После завтрака Кэлками начал собираться идти за оленями.

— Кыв… кыв… кыв… — забулькал Кэлками скопленной во рту слюной, подзывая оленей.

Олени начали подходить, расталкивая и бодая друг друга, почуяв запах рыбьей кожи и беличьего мяса в руках Кэлками. Он поймал нужных ему оленей и, связав их цепочкой, повел домой. Пустые вьюки с седлами под мясо уже были расставлены около палатки. Рядом, повизгивая, крутился Утэ, догадываясь, что хозяин собрался за мясом.

— Собаку, наверное, привяжи, пусть дома сидит, а то помчится за мной, — сказал Кэлками Акулине.

— Да пусть прогуляется, а то совсем засиделся, видишь, как он радуется. Как я начала мунгурки готовить, сразу засуетился. Возьми его с собой, пусть по лесу побегает, а то сейчас привяжу, он обидится, как в прошлый раз, и от еды откажется, — убеждала Акулина мужа.

— Ладно, пусть идет, — ответил Кэлками, садясь в седло.

Гибель Утэ

Олени быстро шли по вчерашним следам Келками. Утэ, принюхиваясь, бежал впереди, настороженно прислушиваясь к утренней тишине леса.

«Подъеду прямо к мясу, чтобы быстро упаковать, погрузить, и обратно», — думал дорогой Кэлками.

До места, где он оставил мясо, оставалось проехать немного.

«Кормить оленей уже не буду, доеду до мяса по льду, быстро погружу и обратно поеду», — подумал он, уже спускаясь на речку чуть выше вчерашнего следа.

Повернув голову в сторону хозяина, на льду стоял Утэ, поджидая его. Видя, что Кэлками спустился на лед, Утэ сорвался с места, помчался в сторону спрятанного мяса и тотчас скрылся в зарослях. Под копытами оленей поскрипывал занесенный снегом лед.

«Чует мясо, не терпится ему», — подумал Кэлками. Со стороны кустов, где было укрыто мясо, поднялись три вороны, с криком полетели на высокую террасу и уселись на корявом сухостое, словно с сожалением поглядывая на оставленное мясо. Тревожный холодок прошел по телу Кэлками: «Что это, никак росомахи приходили?», — растерянно подумал Кэлками, слезая с седла. Вокруг весь снег сбит следами росомах, видны какие-то волоки между зарослями к берегу. Сердце Кэлками упало: «Неужели мясо, разделанное с таким трудом и старанием, эти вечно голодные канальи растащили по лесу?». Он поспешно привязал оленей за толстые кусты и сморкаясь подошел к укрытому мясу: «Ах, какое счастье, что хищницы не добрались до мяса, а только с краю начали раскапывать затвердевшие пласты снега. Как же все-таки повезло ему, не зря, видно, он вчера так старательно прятал мясо, будто предчувствовал, что вслед за вороньем нагрянут и хищники», — думал Кэлками.

На душе у него отлегло, и он начал изучать следы, которых было много вокруг. Это были следы росомах.

Две росомахи бегом спустились с противоположного берега и сразу наткнулись на присыпанную снегом голову лося, начали грызть ее. Острые зубы зверей вмиг разгрызли голову, несмотря на ее крепкую кожу. Ссорясь и рыча друг на друга, хищницы ели уши и губы, вытащили вкусный язык. Росомахи быстро расправились с головой, после чего кинулись раскапывать желудок с кишками. Уже изрядно утолив голод, звери нашли ноги лося и волоком утащили к деревьям в ту сторону, откуда пришли. Одну ногу затащили под заснеженное поваленное дерево, а вторую сумели-таки поднять на сухую сучковатую лиственницу. Спрятав добычу, звери вприпрыжку вернулись к месту трапезы. Однако голова лося оказалась для них слишком тяжелой, и хищницы закопали ее недалеко под кустами, а затем вновь вернулись к остаткам пищи и продолжили пир.

Утренняя мгла еще не растаяла, когда подлетели вороны и принялись выклевывать замерзшие капельки крови и мелкие крошки мяса. К тому времени росомахи уже наелись до отвала. Звери уже собрались было уходить на сопку и просто прохаживались, облизывая свои лапы, когда звериное чутье им подсказало, что самое вкусное там, под большой кучей веток и снега. Словно опомнившись, росомахи начали торопливо разгребать снег и зубами приподнимать края замерзшей шкуры, жадно втягивая запах мяса. Вдруг одна из росомах отскочила в сторону, встала на задние лапы и настороженно стала прислушиваться. Острый слух уловил неясный шум и какое-то пощелкивание в стороне леса за террасой. Это не ветер проносился по кронам деревьев и не от мороза пощелкивали мерзлые ветки. Это что-то другое…

Обе росомахи, словно тени, сорвались с места. Одна, что поменьше, короткими прыжками помчалась по своему следу в сторону сопок, а вторая пустилась вниз по реке. При появлении опасности хищники обычно разбегаются врассыпную, чтобы потом снова сойтись, когда минует тревога. Этот извечный инстинкт самосохранения безотказно сработал и на этот раз. Крупная росомаха, бегущая по речке, услышала за собой шум и шуршание снега и на ходу обернулась. По ее следам стремительно мчался крупный волк, прижав уши от напряжения. Расстояние между ними неумолимо сокращалось, и росомаха что есть мочи помчалась вниз по льду, чтобы где-нибудь в пологом месте подняться на берег и вскарабкаться на спасительное дерево. На речке снег пушистый и мягкий, бежать нелегко, к тому же переполненный желудок мешает, сбивая ее дыхание. Росомаха хорошо знала волков, ей приходилось спасаться от сильных проворных и беспощадных зверей на деревьях. Справа между плотными зарослями тальника мелькнул узенький просвет. Этот ключ, впадающий в реку, по льду которой бежала росомаха, спасаясь от погони, был ей давно знаком. По его берегам растет крупная лиственница с толстыми прочными сучьями. Вот там ее спасение от острых клыков волка. Росомаха решила свернуть и, преодолев полосу кустов, выскочила на льдину, зияющую пустыми провалами и трещинами. Но тут же была сбита сильным ударом сзади. От этого удара она пропахала носом сыпучий снег. Ее раскрытый рот и глаза забило снегом, как песком. Хитрая росомаха поняла, что до толстых сучьев добраться ей уже не суждено. Всерьез перепуганная росомаха испустила пахучее вещество. Вонючая мускусная железа, срабатывая безотказно в минуту смертельной опасности, доселе никогда не подводила ее. Отвратительный запах всегда заставлял отворачиваться от росомахи не только волка, но и медведей, намеревавшихся испробовать ее мяса. Глухо рявкнув, росомаха крутанулась назад, щелкнув зубами по воздуху, и насевший волк отскочил. Улучив момент, росомаха метнулась в сторону темневших на берегу деревьев. Но волк и на этот раз прыгнул на нее, больно ударив сильными и жесткими лапами и, схватив сзади за шею, резко затряс ее. От боли и злости росомаха грозно зарычала и, перевернувшись на спину, начала бить лапами по насевшему врагу. Но волк не отпускал ее. Он заново вонзил зубы в шею росомахи, но уже спереди, лишив ее возможности защищаться острыми клыками. Росомаха захрипела, рот вспенился, но и волк сопел, тряся ее голову в разные стороны. Уже задыхаясь, росомаха начала бить передними лапами волка по груди, а задними царапать по животу. Взвизгнув, волк разжал свои мощные челюсти и отскочил в сторону. Перевернувшись на бок, росомаха нырнула в зияющий лаз подо льдом, низко нависшим над обледенелыми камнями.

Однако волк успел прыгнуть за ней к ледяной дыре и схватил ее за правое бедро. Сильные лапы росомахи, цепляясь острыми когтями за выступающие камни, под сводом нависающего льда тащили волка за собой. Превозмогая боль, росомаха протискивалась под самый берег к тупику, где толстый лед примерз ко дну глухого ключа. Волк отпустил жертву, но упрямо стал протискиваться за ней в глубь ледяного лабиринта. Это была его роковая ошибка. Под шатром ледяной крыши, где противники оказались вместе, от их теплого дыхания появился морозный пар. Росомаха развернулась навстречу противнику, готовая принять свой последний бой. Оскаленные пасти зверей встретились в ледяной тесноте и беспощадно, словно остро отточенными ножами, стали полосовать друг другу головы, уши, глаза, нос. В мрачном сумраке нависающего льда слышалось только глухое рычание и щелканье зубов. Наверху же было тихо. Драться зверям было тесно. Работали лишь головы да зубы. Запахло свежей кровью. Росомаха все же изловчилась и схватила волка сбоку за шею, как раз у основания нижних челюстей. Стиснув зубы, опытный и сильный зверь заломил голову серого врага и придавил его шею между скользкими и холодными камнями. Волк силился освободиться от мертвой хватки росомахи, но тщетно. Тело его было зажато со всех сторон тяжелыми ледяными тисками, и волк захрипел. Изо рта пошла кровавая пена и вывалился посиневший разодранный язык. Росомаха затрясла головою, но волк был неподвижен. Немного отдышавшись, росомаха снова стала рвать остывающую голову противника. Очистив рот и зубы от набившейся шерсти, росомаха стала протискиваться к выходу из ледяной норы. Волоча заднюю ногу, она выбралась наружу и села на примятый снег.

Настороженно прислушиваясь, росомаха огляделась: порванная носовая мочка сильно кровоточила, над левым глазом зияла открытая рана, а на круглой мускулистой шее и холке застыла слюна волка. Недалеко на возвышенности прокаркала ворона. Немного отдохнув, росомаха тихо заковыляла на террасу. Ее внимание все еще привлекали и манили старые лиственницы. Задняя нога не сгибалась. Поднявшись на взгорок, росомаха с трудом покрутилась, притаптывая под собою снег, а затем оправилась и помочилась. Подойдя к ближнему дереву, обхватила шершавый ствол передними лапами и, растопырив когти, чуть приподнялась, опираясь на здоровую ногу. Но больная нога висела как плеть. От злости и беспомощности росомаха вонзила свои острые зубы в холодную кору, обхватив лапами дерево, будто это был задушенный ею зверь, безнадежно повредивший бедренный сустав. Росомаха снова присела и, чуть полежав у основания дерева, скатилась в ручей, а пройдя вверх по руслу, начала рыть в сугробе нору. Вырыв глубокую яму, скрылась в ней, затем в самом конце снежного логова устроила себе удобную лежанку и, свернувшись клубком, закрыла глаза.

Кэлками подъехал к месту, где было сложено мясо, и быстро слез с седла. Собаки возле мяса не было, но снег вокруг был испещрен следами росомах. «Росомахи!!!», — пронеслось в голове. «Не зря это воронье так громко орет вокруг», — сердце Кэлками упало. Привязав оленей, он, прежде всего, подбежал к укрытому мясу: укрытие с краю было нарушено, комки снега и ветки раскиданы, мерзлая шкура приоткрыта. Кэлками раскидал ветки и оттащил в сторону шкуру лося, которой он накрывал мясо накануне. Все мясо было на месте, не считая небольшого куска, который валялся тут же на снегу, наполовину съеденный. На душе отлегло: все мясо в целости и сохранности. Прожорливые хищницы увлеклись отбросами, головой и ногами сохатого, а до мяса не успели добраться. А иначе не столько бы съели, сколько растаскали его по окрестностям, попрятали по корягам.

«А где же пес?», — подумал Кэлками.

— Утэ! Утэ! — громко позвал он собаку. Собаки поблизости не было. «Вот черт!». Встревоженный, Кэлками осмотрел следы зверей. Но это пока никакой ясности не дало. Он зарядил карабин и выстрелил вверх. Вокруг стояла тишина. Кэлками снова обошел следы, чтобы точнее определить, кто же все-таки хозяйничал тут. И куда девался Утэ? Росомах было две: один след крупный, по-видимому, самец, а другой поменьше. Шум оленей росомахи услышали, когда Кэлками был еще далеко, но вели себя спокойно. Звери кинулись врассыпную, когда услышали шорох бегущей по вчерашним следам собаки. Утэ, возможно, учуял, что на мясе кто-то есть. Звериный запах остро витал на месте разделки мяса, и Утэ сразу помчался по следам уходящего вниз по реке самца, нагнал его в глухом ручье. В этом ручье и произошла драка росомахи с псом, которого она приняла за волка. В этой драке Утэ погиб.

«Все-таки солнце видит и горы тоже, что охотнику Кэлками мясо сейчас нужно позарез. Ох, как оно нужно в его долгом пути. А росомаху человек никогда не кормил, — думал Кэлками, укладывая мясо в мунгурки. — А Утэ никуда не денется, скоро вернется, наверное, гоняется по буграм за росомахами. Там, где имеется лес, росомаху собаке не взять. Даже к бабке не ходи», — рассуждал Кэлками. Он с большим усилием погрузил тяжелые сумы на спины оленей. «Скорее всего, Утэ догнал росомаху, которая забралась на дерево, и теперь караулит ее, дожидаясь хозяина. Он может до самой ночи находиться поддеревом. Но сейчас Кэлками помочь Утэ ничем не может. Он хорошо помнит случай, когда Утэ до утра продержал двух баранов на скале, пока не пришел Кэлками. А ему сейчас с мясом никуда не деться и придется ехать домой. Надоест Утэ лежать в снегу, замерзнет, бросит росомаху и пойдет домой», — утешал себя Кэлками, садясь в седло и трогая оленей.

Олени тяжело загружены, поэтому Кэлками ехал не спеша, щадя спины оленей, чтобы не навредить им. Уже вечерело, когда Кэлками подъехал к палатке.

— Подъезжай за угол, там я место приготовила для разгрузки мяса. Старым замшевым покрывалом накрою, — встретила его Акулина, показывая ему место за углом палатки, где пышно были настелены ветки.

Отпустив оленей, Кэлками стал выбивать палкой налипший к обуви снег перед тем как войти в палатку.

— Кэлками, а где Утэ? — спросила Акулина.

Муж уже ждал этого вопроса и почти всю дорогу переживал, что ему отвечать.

— Да за росомахами погнался. Кричал, ждал его, вверх стрелял, но так и не дождался. На дерево, видимо, загнал, а теперь сидит там, караулит. Да ты не волнуйся, придет, может, уже бежит по дороге, — как можно увереннее ответил Кэлками.

— А что, росомахи к мясу подходили?

— Да, отходы поели, голову, ноги обгрызли, трахею с легкими утащили в кусты. Промедли я немного, и до мяса добрались бы эти обжоры, — ответил Кэлками. — Утэ впереди меня бежал по вчерашней дороге и застал их пирующими, а те рванули в лес. Росомах-то было две, он за крупной погнался, которая стала уходить вниз по реке. А у меня мясо и олени, я же их не брошу, а так бы догнал на Поктрэвкане, — рассказал Кэлками о том, что случилось там, на месте охоты.

За сытной вечерней едой о собаке супруги уже не говорили.

— Не успеем мы завтра перебраться на новую стоянку, денек придется потерять, мясо-то надо как следует по мунгуркам упаковать, — сказал Кэлками Акулине.

— Будешь ложиться спать, дверь сильно не придавливай поленьями, а то Утэ не сможет открыть, — предупредила перед сном Акулина.

— Хорошо… — ответил Кэлками.

В ту ночь Кэлками спал чутко и как-то поверхностно, все прислушиваясь к тишине ночи, надеясь услышать легкий шорох собаки. Он высунулся из спальника по пояс и разжег огонь в печке, затем снова улегся в постель. Когда тепло распространилось внутри палатки, он посветил подстилку Утэ, но постель была пуста. «Не пришел, значит что же с ним могло случиться?» — не на шутку встревожился Кэлками. «Не будет росомаха всю ночь сидеть на дереве, устанет и спустится, вот тогда вполне может произойти между ними драка», — думал Кэлками.

Встала и Акулина.

— К месту охоты съезжу, что с ним могло случиться, ума не приложу. Не нравится мне все это. К тому же позавчера добытый лось, падая, громко заревел, а, по-нашему, это нехорошо. Лось не медведь, чтобы реветь, — сказал Кэлками, обувая меховую обувь перед тем, как пойти за ездовым оленем.

Позавтракав, Кэлками привел верхового оленя и оседлал его. Ездовой сразу припустил рысью по проторенной тропе. Вот и место разделки лося: на месте следов собаки не было, и убежавшие росомахи тоже не подходили после отъезда Кэлками, но воронья скопилось много.

Вчерашние следы Утэ и росомахи ровно тянулись вниз по реке. Кэлками быстро подъехал к месту развязки. Остановив оленя, он соскочил с седла. Следы драки привели к разрушенным льдинам в устье ручья. Держа верхового за конец нерпичьего поводка, Кэлками спустился на дно провала во льду. Подо льдом царил мрак и была гнетущая тишина. К острым краям льда налипла шерсть собаки и росомахи. На больших, покрытых пленкой льда серых камнях застыли алые капли крови. Кэлками, выбравшись на лед, обошел вокруг места произошедшей здесь трагедии и все осмотрел. Но только один след, окропленный капельками свежей крови, тянулся вверх на береговую террасу. Это был след росомахи. У Кэлками похолодело внутри.

Следов Утэ не было. Кэлками вернулся к провалам льда. Сомнений уже не оставалось. Утэ остался подо льдом.

Что делать?. Привязав ездового оленя, Кэлками пошел наверх по застывшим следам росомахи. Волоча больную ногу, она поднялась наверх. Раненый зверь долго лежал под деревом, даже снег подтаял под ним. Отдохнув, росомаха скатилась в глубокий овраг. «Она тоже не жилец», — подумал Кэлками и, вытащив нож с костяной ручкой, срубил сырую жердину и, очистив ее от сучьев, понес вниз на лед. Расчистив снег, слежавшийся на льду, под которым остался Утэ, ударил торцом жердины по зеленоватому льду. Кусок льда, отколовшись, упал на камни и разбился. Еще несколько крупных кусков Кэлками отколол без труда, но дальше дело не пошло. Толщина льда была большая, и конец палки стал расщепляться. Отложив палку в сторону, он снова спустился под лед. Подо льдом пахнуло смешанным запахом зверя и собаки. Однако лед нависал низко над пустым и холодным дном ручья. В полумраке чернела подводная часть кромки берега, но трудно было различить что-либо. Проползти туда Кэлками не смог и вылез обратно. Концом жердины он стал прощупывать зловеще темнеющее пространство и тут конец палки наткнулся на что-то мягкое. Кэлками вздохнул: «Жаль, что не прихватил топор. Как это я не мог догадаться?», — в душе упрекнул он себя. Он снова выполз назад и стал шарить руками, откидывая куски льда на поверхность и пробуя расшатать большой камень, но камни крепко примерзли ко дну. Кэлками палкой колотил и колотил по камням, пока один камень не сдвинулся с места. Он был достаточно тяжелым, чтобы расколоть лед. Кэлками поднял камень и с силой кинул на лед. Белая трещина пошла по льду. Он снова бросил булыжник прямо по трещине. Широкий кусок льда откололся и упал на сухое дно, разбившись на несколько частей. Кэлками разбросал куски льда в стороны. Под одной из ледяных пластин показался серый хвост Утэ и одна его нога. Раскидав лед, Кэлками потянул за ногу и вытащил собаку на поверхность. На изуродованную голову жутко было смотреть. Вместо ушей висели лохмотья, а из раскрытой пасти вывалился почерневший язык. Утэ был задушен росомахой.

Кэлками в растерянности присел возле собаки и погладил ее по холодной голове. Отрешенный взгляд охотника был устремлен куда-то вдаль на заснеженные горы.

«Прости меня Утэ, что вовремя не пришел к тебе на помощь», — тихо прошептал Кэлками. Потом он взял Утэ за передние лапы и поволок его к густым зарослям кустов. По его худощавой щеке скатилась слеза. Расчистил ногами снег, нарубил мерзлых кустов и, застелив ими яму, положил на них собаку. Потом аккуратно засыпал снегом тело Утэ. Немного постояв около свежего снежного холмика, Кэлками отвязал застоявшегося оленя и легко сел в седло.

Поктрэвкан сразу перешел на рысь. Домой Кэлками приехал засветло. Акулина хлопотала на улице с вещами и мясом, готовясь к завтрашней кочевке. Она подошла к подъехавшему мужу и с надеждой посмотрела ему в лицо, оглядываясь на пустынную дорогу, по которой приехал Кэлками. Акулина еще надеялась, что Утэ бежит где-то стороною и вот-вот появится.

— Ако, не надо смотреть, зайди в палатку, а то уже холодно стало, — сказал он, отпуская Поктрэвкана.

Акулина уже поняла, что с собакой что-то случилось там, на месте охоты.

— Да говори уже. Что с Утэ? Не нашелся, да? — спросила она, ставя еду на столик с короткими складывающимися ножками.

Кэлками решил не рассказывать жене все подробности о гибели собаки, чтобы сильно не расстраивать ее.

— Вчера, когда Утэ застал росомах, хозяйничающих на мясе, я был еще далеко. Росомахи сразу тиканули на сопку. Но Утэ догнал их, и завязалась драка. И драка нешуточная. Утэ такой, что сам не отвяжется от хищниц. Два сильных зверя на него и напали. И какой бы сильной и ловкой собака ни была, а зверь он и есть зверь, росомахи Утэ и одолели. Но хищницам тоже крепко досталось. После драки они еле ноги унесли. Хорошо я Утэ похоронил в лесу, укрыл ветками, чтобы вороны не глумились. Ты хороших кусочков мяса заверни, чтобы завтра оставить ему на стоянке. Вот приедем в Камешки, я обязательно найду хорошего щенка, чтобы приучить его к охоте. На будущий сезон поедем с молодой собакой, которую назовем тоже Утэ, — рассказал Кэлками.

В тот вечер в палатке Кэлками и Акулины было тягостно и веяло печалью.

Жизнь без друга

Назавтра Кэлками откочевал на новую стоянку. Здесь он замкнет круг своего маршрута и повернет назад домой, в Камешки. Когда первые багрово-розовые лучи солнца стали растекаться по вершинам гор, Кэлками уже снял и связал палатку. Печка с трубами лежала на дровах и остывала, а рядом дымилась высыпанная зола с догорающимися головешками. Кэлками расставил вьюки с мясом и вещами в направлении маршрута, куда он сегодня будет кочевать, чтобы подвести оленей, загрузить и тронуться в путь. Впереди всех вьюков обычно ставится седло Акулины, а немного впереди него — уже седло Кэлками, к которому всегда прислонены мелкокалиберная винтовка и посох. Во время кочевок караван замыкает олень с вьюком из палатки, к которой привязываются шесты ее каркаса с отверстиями на концах, куда вдеваются кожаные ремни; с их помощью волочит за собой обе связки шестов грузовой олень, которого называют ирукарук (то есть шестовой).

— Кэлками, я выливаю остатки чая, ты не хочешь попить? — спросила Акулина.

— Оставь пока, я сейчас подойду, — ответил Кэлками, продолжая перебирать уздечки-поводки, прежде чем пойти за оленями. Но олени уже сами цепочкой шли к стоянке. Если хозяева снимают палатку, гремят печкой и трубами, стало быть, предстоит очередная кочевка. Вьючные и нартовые олени охотников и пастухов со временем начинают понимать человека: когда кочевать и когда им можно отдыхать; усваивают запахи родного очага, вещей. Когда олени подошли, Кэлками быстро натянул по ближайшим деревьям свой длинный аркан в виде полукруга, оставив вместо калитки лишь небольшой вход в центр круга. Олени вошли в середину ременного кольца и, пофыркивая, остановились. На длинный поводок Кэлками поймал своего запасного ездового оленя Урэплэна и ондада Летягу. (Ондад — пробивающий дорогу олень.)

Когда вьюки были погружены и караван был готов к отходу, Кэлками и Акулина покурили, перед тем как садиться на верховых оленей и покинуть стоянку. Охотничья тропа Кэлками потянулась теперь строго на восток к левым притокам реки Гэнрынынг. Ондад Летяга шел легко, пробивая дорогу каравану, покорно повинуясь легким рывкам руки Кэлками посредством тонкого кожаного шнура. Вслед за Летягой ехал Кэлками на Урэплэне. К полудню караван перевалил к верховью реки Нипкир, которая, в свою очередь, впадает в речку Куррекан. Эти небольшие речки, соединившись, вливают свои воды в Левый Гэнрынынг. Бассейны Нипкира и Куррекана всегда богаты белкой, к тому же эти места покрыты густым молодым лесом. Тут не бывает сильных ветров, а зимою выпадает мало осадков. На разлапистых ветках всю долгую зиму висят комки затвердевшего снега, пока их не растопят весенние лучи солнца. Спустившись вниз по правому берегу Нипкира, Кэлками остановил оленей и слез с седла.

— Подъезжай, подъезжай поближе, здесь будем ставить палатку. Полянка ровненькая, как полы в конторе колхоза, — сказал он, отпуская оленей.

Разгрузив и отпустив животных, супруги быстро управились с расчисткой площадки и поставили палатку.

— Ты пока устанавливай печку, а я веток наломаю, — сказал Кэлками, доставая топор из вьюка.

Тут же поблизости он свалил пару тонких деревьев с густыми ветками, с которых наломал пышных веток. Затем затесал тонкий конец жерди и, очистив от сучьев, воткнул в середину сложенных веток, словно в кучу сена, закинул все это на плечо и понес к палатке. Скинув ветки у двери, выдернул палку и пошел за новой кучей. Так удобно таскать ветки, и они не крошатся.

Пока Акулина настилала ветки и укладывала на них шкуры, Кэлками установил таган под деревом и разжег костер. Набив и утрамбовав снег в объемистый котел и в пузатый медный чайник, он повесил их над огнем. Снег в котле и в чайнике зашипел и стал таять, превращаясь в чистую воду. По мере таяния Кэлками добавлял снег в посуду. Пока вода закипала, он сходил к мунгуркам и достал куски мерзлого мяса. Положив мясо в подол мехового кафтана, отнес его к костру. Большую кастрюлю он до краев наполнил мясом и поставил варить. Пока мясо варилось, Кэлками нарубил дров для палатки и насобирал еще сухих веток на растопку.

У обоих супругов, привыкших к кочевой жизни, все спорилось в руках. Каждый знал свои обязанности и все делал без лишней суеты. Наконец все было готово, уложены вещи, собраны сбруи, а в теплой палатке наведен надлежащий порядок: растянут полог, установлена печка, как будто бы и не кочевали сегодня многие километры.

Кэлками занес в палатку кастрюлю с горячим мясом и поставил на печку. А чайник с кипятком поставил рядом с ней на ветки, чтобы не выкипел.

— Ако, у меня все готово. Давай-ка будем заходить в палатку, хочется кушать и чаю попить. Глянь, луна уже большая, и вечером будет светло. После ужина успею еще дров запасти и снегу насыпать вокруг палатки, чтобы снаружи не дуло, а с тылового угла и со стороны двери повешу замшу, чтобы тепло в палатке дольше сохранялось, — сказал Кэлками Акулине, которая еще возилась с вещами.

— Хорошо, хорошо, какой ты у меня молодец, сейчас подойду. Заходи пока и поставь подсвечники со свечами, — ответила Акулина.

Отряхнув одежду и обувь от налипшего снега, супруги вошли в палатку.

— Ты, наверное, тоже сильно устала? Когда поужинаем, натопи снегу в посуду и отдыхай, а я кое-что еще приведу в порядок. Участок-то большой, нетронутый, и белка есть, много следов было видно, когда ехали. За два дня мы вряд ли охватим. Скоро начнут появляться следы и других охотников, да и кочевники, наверно, промышляют в этих краях, — сказал Кэлками за едой.

— Устала, но не очень. Душа и глаза радуются, когда по новым речкам кочуем. Скорее бы завтра наступило, чтобы в тайгу пойти белок поискать, а ты меня спать укладываешь, — ответила Акулина.

— Ладно, тогда я молчу, сам такой, — усмехнулся Кэлками.

Назавтра супруги встали далеко до рассвета. Утро было морозное — и ветерок не шелохнется.

— Ты далеко-то не удаляйся, ищи белок поблизости и допоздна не броди, а то я начинаю беспокоиться, — предупредил жену Кэлками, наполняя патронташ.

— Хорошо, я далеко охотиться не буду, здесь по ближним ручьям пройдусь, — ответила Акулина.

Держа шапку и рукавицы в руках, Кэлками вышел на улицу и взял свои лыжи. Идти было легко, широкие обшитые камусом лыжи скользили отлично. На небольшом лесистом холме он увидел самцов глухарей, лакомящихся на деревьях почками молодых лиственниц. После долгой морозной ночи крупные птицы усердно кормились. Но фоне утренней зари их темные силуэты просматривались четко.

«Искал бы я вас, не попались бы так быстро, тоже мне друзья! Мяса у меня сейчас достаточно, поэтому обойдусь пока без вас», — усмехнулся Кэлками, проходя мимо глухарей.

Начали попадаться следы белок, зайцев, горностая, свежие копанины (ямы кормежек) диких оленей. В глубоком ручье он спугнул зайца, только что улегшегося на дневку в свежевырытую снежную ямку под упавшими кустами высохшего тальника, когда-то обломанного лосями. Пробежав немного по берегу оврага, заяц остановился и сел, как белый пенек, раздумывая, в какую же сторону ему бежать. Пока заяц сидел, Кэлками мог бы его добыть, но бродить целый день, таская зайца за спиной, ему не хотелось. В данный момент косой ему вовсе не нужен: «Пусть бегает», — подумал Кэлками и резко присвистнул. Беляк взлетел на бугор и, как тень, затерялся между деревьями.

В густом молодом лиственнике Кэлками наскочил на двух белок, сидящих на ветках. Но следов беличьих под деревьями не было видно. Он сразу догадался, что когда деревья плотно стоят и длинные ветки почти смыкаются, то белки не спускаются на землю, а перепрыгивают с ветки на ветку и таким образом передвигаются по лесу. Так и энергию затрачивают меньше.

А в некоторых укромных впадинах, защищенных от ветров, на разлапистые и длинные ветки деревьев, стоящих близко друг от друга, налипает снег, который уплотняется, как наст, с каждым снегопадом увеличиваясь в обьемах и тяжелея. Часто под тяжестью снега ветки ломаются, и большие комки снега падают на землю. Белкам вольготно, они легко носятся по второму ярусу леса, порою и прыжки делать не надо. А вот охотнику от этого хуже. Теряются следы белок, которых он преследует. «Надо стрелять, пока по веткам не помчались», — подумал Кэлками, прицеливаясь в одну из белочек. А второй зверек поднялся на самый кончик вершины и, укрываясь пушистым хвостом, стал покачиваться под легким дуновением верхового ветра. Присев на коленях прямо на лыжи, Кэлками одну за другой подстрелил обеих белок. Зрение у Кэлками хорошее. Обе пули попали в головки зверьков. Вытерев кровь о кору дерева, положил белок в брезентовую котомку и пошел вверх по ручью, чтобы подняться на невысокий перевальчик и скатиться оттуда в соседний ручей. Попались еще два совершенно новых тайна, построенных трудолюбивыми и старательными белками еще прошлым летом. Но они оказались почему-то пустыми, хотя, судя по набитым тропкам, было видно, что эти тайна — жилые. Солнце уже поднялось, а белочки с кормежки еще не вернулись. Странно… Такого не должно быть. Кэлками удивился и, пожав плечами, покатил дальше.

Он засветло вернулся в палатку. Жена уже была дома и готовила еду. Она тоже принесла белок.

— Кэлками, у нас в стаде пополнение, — сообщила она важную новость, едва муж успел появиться в проеме брезентовой двери.

— Какое еще пополнение? — не понял Кэлками.

— Сегодня ночью к нашему стаду прибились беглые олени. Я осмотрела их, это не дикие буюны, домашние, не шибко чураются. Четыре нями (оленематки) с телятами и три мулхана (третьяки). Три нями имеют клейма на ушах. С ними были и два диких буюна, которые сразу убежали в лес, как только меня увидели, — восторженно рассказывала Акулина.

— Ако, а пришлые олешки сейчас с нашими оленями пасутся? Может, и они потянулись за дикарями, когда ты домой ушла? — спросил Кэлками, стягивая с ног торбаса-унты, чтобы повесить на просушку.

— Нет, наоборот, они сейчас успокоились и начали кормиться с нашими оленями. Я же еще и посвистела успокаивающе. Они принюхивались ко мне с подветренной стороны. Близко к ним не стала подходить, пошла дальше белок искать, — рассказала Акулина.

— А на обратном пути не подходила к оленям? — спросил Кэлками.

— Нет, посмотрела издали и мимо прошла, вдруг испугаются. В стороне от наших оленей они лежали, — сказала Акулина.

— Это чьи-то потери, уведенные дикими оленями. Таких случаев в тайге сколько угодно. Но мы же не знаем, кто у них хозяева. И теперь они пойдут с нами до Камешков, — сказал Кэлками. — Это хорошо. При острой необходимости всегда есть возможность забить на питание свободного оленя. А так они могли бы стать добычей волков, — рассуждал вслух Кэлками за вечерней едой, прежде чем взяться за обработку добытых сегодня белок.

Как-то незаметно дни пошли на прибыль, сильные морозы начали отпускать. Теперь и белка не торопится по утрам возвращаться пораньше в гайно. Ей тоже хочется подольше побегать по лесу. К тому же и кормовой участок намного расширился на ее территории по сравнению с тем, каким он был в начале зимы. Поблизости свои запасы еды белки уже съели, поэтому им приходится уходить далеко, чтобы найти пропитание. Порою даже на чужой участок вторгаются, и это вторжение нередко заканчивается потасовками. Иначе какой же уважающий себя хозяин допустит, чтобы на его территорию бегали кормиться чужаки.

— Ако, теперь мы не будем уходить спозаранку искать белок. Чего зря гоняться за ними по лесу, когда они сами вернутся к гайну. Нэлик-то (гайно) не трудно найти. Иди по ручьям, где большие деревья стоят, нашла нэлик и шаркай посохом по стволу дерева, белка пулей выскочит, подумав, что это соболь к ней поднимается. Зимой другое дело, холодно, деньки короткие, как олений поводок. Еще в предрассветных сумерках белки убегают на кормежку и к восходу солнца уже возвращаются домой, — говорит Кэлками Акулине.

Но жена и без Кэлками все это знает, поэтому молча продолжает резать мясо, чтобы поставить варить.

— Ако, выбери как-нибудь денек между делом, прикинь, как обстоят дела у нас с планом. Пересчитай пушнину, — неуверенно говорит он Акулине.

Некоторые охотники пересчитывают добытые беличьи шкурки чуть ли не каждые две недели. Кэлками так не делает, возможно, он побаивается сглазить.

— Чего ее каждый день считать. От этого ее больше или меньше не станет, — говорит он обычно.

— Если судить по объемам мунгурок, то, возможно, план уже близок к завершению, — отвечала Акулина. — Пересчитаю, чего ж, она у нас вся в пачки увязана по десять штук, времени много не займет, — ответила Акулина.

— Время у нас еще есть. Беличья свадьба-беготня начнется только через полтора месяца. А мы уже круг нашего маршрута замкнули. Так что белка есть, и время нас не поджимает. Поэтому не будем быстро кочевать. Спустимся в бассейн Омолона, там уже «большой» белки не будет. По обоим берегам охотники прошли. Да и кочевники промышляют, чтобы на чай, табак, на патроны обменять. Колхоз еще прошлой весной пообещал им, что и у них белку будет принимать, — неторопливо говорит Кэлками, нанизывая шкурки на правилку.

Целых четыре дня простоял Кэлками на этой стоянке, пока не обошел близлежащие угодья. В некоторых беличьих гайнах он всегда оставляет по одной белке на будущий приплод. Особенно если в гнезде зимуют три-четыре зверька. Как бы туго дела ни складывались с выполнением плана, он никогда не забывает, что угодья нельзя оголять, не следует забывать и о завтрашнем дне. Как говорится, «что посеешь, то и пожнешь в следующем сезоне».

С небольшими остановками Кэлками кочевал вверх по правому Гэнрынынгу, пока не перевалил на исток правого Хуличана. Вот здесь, в верховьях этой речки, он снова сделал длительную остановку, прежде чем скатиться в долину Бэбэкана. Да и оленям надо дать передышку. Тут, в сплетениях больших и маленьких речек, повсеместно паслись хэсыны (табуны) северных оленей. Некоторые табуны попадались смешанные. По открытым долинам и марям, иногда спускаясь к берегам рек, чтобы поесть опавшие осенью листья, пощипать сочной мерзлой травы всмешку с хвощами, бродили и одичавшие домашние олени, некогда примкнувшие к дикарям. Кэлками частенько спугивал диких оленей, охотясь на белок. Но пока у него мяса было достаточно, хотя одна сохатина порядком приелась. Притом мясо лося отдает тальником, потому как кустарниками круглый год питается.

Как-то, спускаясь вниз по Бэбэкану, Кэлками обнаружил старые, уже полузанесенные следы охотника. Похоже, здесь ходили два человека, если судить по лыжне. Один из них был высокого роста, а у второго путника шаг был короче и ширина его лыж поуже. Следы явно принадлежали промысловикам, но никак не оленеводам-кочевникам. Эти люди ходили без всяких там зигзагов, ничем не отвлекаясь по тем местам, где должна быть белка. А оленевод попутно проверяет пастбища, состояние снежного покрова, чтобы олени не отощали. Поэтому сразу видно, что за человек проходил. Акулина охотится поблизости, не уходя далеко за пределы окрестностей стоянки.

— Завтра оседлаю Баныньдю — Ленивого, а то он совсем разленился, пусть разомнется. Участок расширился, поэтому приходится далеко уходить, — как-то вечером Кэлками сказал Акулине.

— Конечно, что ты пешком ходишь, оседлай Ленивого и поезжай. Весь сезон ты не ездил на нем, пусть потрудится, — ответила Акулина.

Почти половина оленей Кэлками имеют свои клички. Одного зовут Каравкан, то есть Серенький, другого Анимди, это значит Подарок, ну и так далее. По кличкам легче разобрать вьючных оленей. Какой-то из них сильный и волевой, другой чересчур упрямый, третий ленится и делает вид, что ему тяжело носить вьюки. Бывают и злые, бьют собак, и если хозяева окружают стадо арканами или загоняют их в изгородь, чтобы поймать для дальнейшей перекочевки, то такие злюки начинают бодать рядом стоящих оленей, по-видимому, считая, что это они, его сородичи, повинны в том, что их поймали.

По рассказам самих кочевников, Бэбэкан — богатая рыбой река, много хури (каталки), норигэ (хариуса), и даже ленок водится. Вся долина Бэбэкана богата кормами для оленьего стада. Поэтому кочевые люди и летовку проводят на Бэбэкане-Люльке, поскольку и летние водопои для оленьего стада здесь идеальные. А свое название Бэбэкан река получила от слова Бэбэ, то есть детская люлька. Но очень давно. Даже самые старые кочевники сызмальства усваивали это название — Бэбэкан. Рассказывают, что когда-то, во время кочевья, одна молодая мама потеряла свою люльку с ребенком и не заметила. Спохватилась только тогда, когда остановились на ночевку. Мужчины на своих быстроногих оленях помчались назад по дороге и нашли люльку со спящим ребенком. Так сказывали старики.

— А ты Буюру не берешь? Пусть бы он дорогу впереди тебя торил. И Баныньде легче будет идти… — спросила Акулина, когда Кэлками собрался ехать на охоту.

— Да зачем? Тут снегу немного, к тому же он уже осевший, — ответил Кэлками, садясь на оленя.

Как бы охотники не прочесывали тайгу, а белки остается достаточно много, чтобы к следующему сезону снова дать молодое потомство. И сегодня Кэлками без чрезмерного усилия добыл тринадцать белок. Хоть он и отвлекался, но даже подстрелил самочку каменного глухаря и несколько куропаток. Надо еще учесть, что выехал-то он не рано. Нарубил сначала дров, потом чаю попил, прежде чем отъехать от палатки.

Предварительно облюбовав место для завтрашней стоянки, где он станет биваком, Кэлками повернул верхового обратно домой. Баныньдя понял, что хозяин направляется домой, и ускорил шаг. Баныньдя — Ленивый, в общем-то, неплохой ходок, несмотря на свою кличку — Ленивый. Рослый, мощной конституции, с крепкой спиной и грудной клеткой. Это он на охоту нехотя плетется, а домой сильно спешит, чует скорый отдых на стане. Из раздувающихся ноздрей верхового оленя идет пар. Поводок туго натянут, и от напряжения у Кэлками начинает уставать левая рука.

Немного увлекся сегодня Кэлками и поэтому отъехал от палатки далеко. И он еще ехал, когда солнце село.

На заснеженный лес осторожно, словно крадущийся соболь за белкой, опустились густые зимние сумерки. Кэлками, ссутулившись, крепко сидел в седле. Наконец он подъехал к палатке и соскочил с седла. Встречая мужа, Акулина вынесла поджаренные беличьи желудки, набитые грибами, чтобы угостить верхового оленя. Отдышавшись и поостыв, Баныньдя обтер нос о твердый снег и с хрустом съел жареную тушку белки, а потом и желудочки. И, шумно отряхнувшись, отправился на пастбище.

— Чего так задержался? Кругом темно и тихо. К тому же теперь и собаки у нас нет, я уже беспокоиться начала, — сказала Акулина.

— Проехал по долине Бэбэкана, место выбрал для завтрашней остановки. Путь проложил прямой, будто выстрелил. По пробитому следу завтра и кочевать будем. А ты знаешь, на Бэбэкане белка есть. Охотники почему-то пойму Бэбэкана не захватили. Есть и дикие олени, много табунов там зимует. На Бэбэкане с наледи спугнул большой смешанный табун оленей. В табуне есть и одичавшие домашние олени, которые по внешнему виду отличаются от диких по размеру и масти. Красавцы! Нечего сказать. Видел даже крупную белую важенку, когда они разбегались. Далеко от меня помчались, только снег завихрился столбом, такие у них сильные ноги. Можно было бы хоть одного добыть, но подкрасться было невозможно, они на ровном месте кормились. Ну ничего, вот перекочуем завтра, непременно пойду на охоту. А то питаемся одной сохатиной, когда дикари вокруг пасутся. Я попутно подстрелил глухарку и куропаточек добыл, — рассказывал Кэлками, отрезая горячие кусочки мяса и отправляя их в рот. Акулина молча слушала мужа, дабы не отвлекать его от еды.

Назавтра чуть свет Кэлками разобрал палатку, собрал вещи и выехал в сторону Бэбэкана. Остановился он чуть выше среднего течения, где впадают в Бэбэкан три больших притока с левой стороны. А с правой стороны впадает только одна небольшая, но длинная речушка, идущая откуда-то с гор.

«Участок в этом месте большой, и не меньше недели понадобится, чтобы обойти его. Но ничего, лишь бы попусту не бродить, меня белка в стороне моря не ждет», — думал Кэлками, разбивая очередную стоянку в долине древней реки Бэбэкан.

Небо хмурилось. По кронам деревьев прошумел ветерок, стряхивая белые снежные шапки с вершин деревьев. «Пусть освежит землю снежок, а то уже трудно стало определять, когда пробежал зверь — сегодня или неделю назад», — подумал Кэлками, поглядывая на помутневшее небо.

К ночи пошел снег. Крупные снежинки с шорохом падали на брезентовое покрытие палатки. Внутри палатки стало холодно, тепло ушло, когда погасла печка. Оседающий снаружи на брезент снег теперь моментом растает, брезент подмерзнет и может даже потрескаться. Затапливать печку Кэлками не стал и, послушав шепот снегопада, снова укрылся с головой и задремал. Когда он второй раз проснулся, шума ветра и снегопада уже не было слышно, видимо, тот был непродолжительный. Кэлками оделся и, отряхнув кулаком нападавший снег, затопил печку и вышел на улицу. Снег прекратился, не ощущалось и ветра. Сквозь поредевшие облака проглядывали звезды. Снегу выпало немного, но старые следы белок и зверей все же, наверное, закрыло.

«Скупится всю зиму небо на снег, будто тоже плана придерживается, как я на белку», — усмехнулся охотник, заходя в палатку.

— Снег еще идет? — спросила Акулина из полога.

— Все, погода восстановилась. Землю укрыло немного, мороза нет, — ответил Кэлками, подогревая завтрак.

Видя, что муж готовится пойти на охоту, расторопная Акулина тоже поднялась с теплой постели.

— У нас чай и мука кончаются. Сахар-то еще есть и крупа тоже. Крупу же мы мало расходуем, — сказала Акулина за завтраком.

— Что ж, будем старую заварку пить, а свежую заваривать только по утрам и лепешки пока не пеки. Муку на хачине (внутренний жир оленя) жарь, так экономнее будет. А жареный бурдук (мука) вкусный и сытный, нисколько не хуже лепешек. Но надо будет подумать, а сегодня пока съезжу вверх по Бэбэкану. На Поктрэвкане поеду и старого ондада Буюру возьму, пусть мне дорогу пробивает, а то он тоже частенько бездельничает, даже зажирел немного, расшевелю старика. Да и какой он старик! Всего-то третий сезон ходит с нами, — говорит Кэлками, набивая свежей соломой торбаса, чтобы чижи (меховые чулки) не повлажнели и ногам теплее было.

— Пока тебя не будет, вещи и пушнину переберу, унты и рукавицы починю, — сказала Акулина.

— Хорошо, Ако, занимайся домашними делами, — ответил Кэлками, выходя из палатки.

Небо совсем прояснилось, поэтому свежевыпавший снег бодряще искрился под лучами помолодевшего после зимней стужи солнца. День заметно прибывал. Опытный ондад Буюра шел впереди верхового оленя Поктрэвкана, пробивая ему дорогу. Кэлками, сидя в седле, легкими движениями правой руки направлял ондада, идущего далеко впереди на длинном и тонком поводке. Начали попадаться свежие следы белки. А вот и два горностая, перегоняя друг друга, прыжками носились вокруг кучи заснеженного бурелома, где виднелись следы мышей. Пошныряв по мышиным норкам, горностаи умчались дальше, очевидно, в поисках более доступного завтрака. По пушистому снегу белки не шибко далеко удалялись от своих гнезд, ибо по свежевыпавшему снегу трудновато быстро бегать. И в непогожие дни они стараются находить себе пропитание где-нибудь поблизости, чтобы поскорее вернуться в гайно.

Заготовка мяса

Кэлками без лишних хлопот добыл около десятка зверьков, когда у подножия плоской сопки наткнулся на ночные лежанки диких оленей. Судя по количеству лежанок, оленей было двенадцать голов. Перед самым рассветом они потянулись вдоль южного подножья горы. Поктрэвкан и Буюра взволнованно стали принюхиваться к свежим следам дикарей. Буюны далеко уйти не могли. После кормежки они сейчас улеглись на отдых где-нибудь на полянах.

«Добыть бы хотя бы одного. Оленина сейчас не помешала бы в долгой дороге в Камешки, — подумал Кэлками. — Ветер дует справа со стороны дальних гор, поэтому с северной стороны к буюнам не подступиться, ветер нанесет запах человека на оленей, тем более с возвышенности. И запах отпугнет животных», — стоя пока на месте, думал Кэлками. «А что если ехать прямо по их следам?»

Да нет, это будет еще хуже. Любой зверь до смерти боится своего следа, потому что след всегда приведет опасность и точно укажет, где затаился тот же олень или баран. Поэтому чуткий слух, острое обоняние и зоркие глаза постоянно сторожат тишину. Эти особенности диких обитателей леса за годы промысла Кэлками изучил, как пять своих пальцев, как и повадки своего верхового оленя Поктрэвкана.

И он решил преследовать дикарей с южной подветренной стороны умышленно, чтобы дикие олени увидели его верхового оленя и ондада Буюру неожиданно, не чуя их запаха. Эта неожиданность приведет их в замешательство, которым Кэлками сможет воспользоваться. Плохо, конечно, что он не догадался утром надеть белую камлейку-малицу.

«Будь что будет, в конце концов, это не мои собственные олени, чтобы претендовать на них. Эти звери принадлежат природе, тайге, тому же ночному снегопаду, который прошел сегодня. Поэтому, если и убегут, то не жалко будет, стало быть, так нужно», — подумал Кэлками.

Зарядив винтовку, он сел на оленя и поехал стороною от тропы диких оленей. Кэлками теперь ехал параллельно следам, немного отдаляясь от тропы. Тропа блестела на свежевыпавшем снегу и лентой тянулась между деревьями.

Он спустился в длинную, не очень крутую террасу, которая, по его расчетам, должна тянуться тоже параллельно движению табуна. Возможно, эта длинная терраса, обрамленная по вершине кустарниками, как меховой каймой, должна пересекаться или предельно сближаться со следами табуна. Терраса, видимо, притягивала оленей, и это обстоятельство немного обнадеживало Кэлками. Рельеф местности часто играет защитную роль в жизни диких обитателей леса. За ним они неусыпно следят.

Ондад Буюра, высоко подняв голову, шел быстро, натягивая шнур. По его следам идет Поктрэвкан, на котором восседает, слегка пригнувшись, и сам Кэлками. Вдруг ондад остановился и, направив уши вперед, начал принюхиваться. Увидев тревогу Буюры, остановился и Поктрэвкан, тоже прислушиваясь к неведомым звукам, и начал смотреть в ту же сторону, куда тянул голову ондад. Но за выступом террасы нельзя было что-либо рассмотреть. Кэлками увидел только торчащий из сугроба высокий пень с упавшим на него стволом дерева. Охотнику повезло, что сухой ствол дерева с толстыми сучьями завис на самом пне, упершись в землю сучьями. Под нависшим стволом, на котором громоздился продолговатый ком затвердевшего снега, зияло открытое пространство, через которое свободно может проползти человек.

Кэлками слез с седла и, привязав оленей, осторожно подошел к облюбованному пню и, нагнувшись, выглянул из-под снежной арки. Недалеко от него в небольшой низине спокойно кормились дикие олени. Как и полагал Кэлками, в табуне было несколько одичавших домашних оленей. Но головы животных не были видны в раскопанных в снегу ямах, торчали лишь крупы животных. Время от времени, вырвав пучок ягеля, олени, разжевывая корм, поднимали головы и периодически прислушивались. Расчистив копытами и углубив снежные ямки, они вновь опускали головы. Дикари вели себя спокойно. Наметанным глазом Кэлками прикинул расстояние до буюнов: «Далековато… Прицельную планку придется поднимать. Патроны усиленные и не должны бы подвести на таком расстоянии, тем более что уже приходилось добывать баранов и диких оленей», — подумал Кэлками.

Ближе всех кормился крупный, уже сбросивший рога типичный бык дикого северного оленя, а чуть дальше — две важенки с телятами. Прислонившись левым плечом к пню, Кэлками взял на мушку комолого быка и теперь только ждал, когда тот снова поднимет горбоносую голову, чтобы в очередной раз осмотреться и прислушаться. Наконец бык поднял голову, подставив широкий бок. Сухим треском выстрел пронесся над оленями и затерялся в холодном воздухе. Бык, сделав несколько прыжков, завалился на правый бок и, вздыбив снег, забил светлыми желтоватыми ногами. Кормившийся табун чуть было не помчался за раненым быком, но в растерянности остановился. Раздался второй выстрел Кэлками. Крупная самка с ветвистыми рогами отделилась от убегавшего табуна и во всю мощь быстрых ног помчалась в противоположную сторону от тропы. Кэлками стоял. Вскоре самка скрылась из виду между дальними деревьями.

«Не иначе подранок ушел», — подумал Кэлками, поднимаясь из своего укрытия.

Он передернул затвор винтовки, выбрасывая пустую гильзу, и пошел за привязанными оленями. Сняв седло, Кэлками привязал верхового кормиться, а чуть в стороне и Буюру. Прежде чем приняться за разделку быка, он тщательно осмотрел следы отделившейся от табуна важенки. По ее следу и вокруг были видны свежие капельки крови.

«Ранена, и притом серьезно, далеко не уйдет. — подумал Кэлками и вернулся к добытому быку. — Когда буюн живой бегает, то кажется не крупнее домашнего оленя, но когда лежит на боку, то выглядит не меньше сохатого».

Слишком мельчить мясо он не стал, потому что время поджимало, надо было ехать еще по следам подранка. Кэлками беспокоило то, что зверя, если сдохнет, может вздуть, и тогда содержимое желудка попадет через пищевод в дыхательные пути и испортит мясо. Он быстро управился с разделкой быка, отрезал одну почку и, освободив от жировой пленки, положил на снег остудить рядом с небольшим куском печени. Закрыв все мясо шкурой, закидал сверху ветками и засыпал снегом. Теперь до завтра мясо не смерзнется, а утром можно будет разрубить на кусочки топориком и увезти в палатку. Управившись с разделкой быка, Кэлками помыл руки от высохшей крови снегом и вытер о шкуру добычи. Усевшись на краю шкуры, он съел сначала почку, а затем и печенку. Облегченно вздохнув, закурил.

«Теперь можно и до вечера не есть», — подумал он и пошел к оленям.

Поктрэвкан и Буюра спокойно лежали и пережевывали съеденный корм. Кэлками подвел Покгрэвкана к заснеженной высокой кочке, на которую наступил, и легко сел в седло. Поктрэвкан рослый, ноги у него длинные, поэтому с ровного места Кэлками на него трудно садиться. Ондад-передовик пошел по следам убежавшей самки, стремясь перейти на рысь, но Кэлками придерживал его, потому что на быстром ходу трудно управлять двумя оленями.

Раненая самка не останавливаясь бежала в сторону речки, порою наталкиваясь на кусты. На опушке припойменного леса завиднелась темная точка. След тянулся прямо туда. Крупная, немолодая уже важенка, лежала плашмя на снегу.

«Опять придется оленей привязывать», — подумал Кэлками, слезая с седла.

Он тут же рядом привязал обоих оленей и, наточив нож оселочком, который держал в нерпичьей сумочке, приступил к разделке туши. Животное еще не успело вздуться. Разрезав шкуру позади нижней челюсти, Кэлками обнажил и вынул пищевод, затем разрезал его и завязал тугим узлом, как веревку. Теперь содержимое желудка не пойдет через пищевод и мясо можно разделывать спокойно. Когда Кэлками управился с разделкой мяса, солнце уже село. Самка оказалась слишком жирной, даже чересчур.

«Сохатина гораздо постнее, теперь можно будет ее смешивать с жирной оленинкой, и будет в самый раз», — думал Кэлками, укрывая мясо таким же образом, как и первого оленя. Поскольку с собой у него не было мешка, то он не смог взять с собой свеженины. Только одну заднюю ногу и кусок ребра привязал к седлу.

Молодое новолуние еще слабо освещало окружающий лес, когда Кэлками подъехал домой.

— Кого-то добыл? — обрадовалась Акулина, увидев, как Кэлками заносит в палатку свежее мясо.

— Да, двух буюнов посчастливилось добыть, одну нями (самку) и корбу (быка). Попались уж как-то очень удачно, без большого труда добыл и от белок отвлекся, — ответил Кэлками.

— Да ладно, двух буюнов убил, это же много. А белка еще будет, до плана осталось всего-то сто двадцать хвостов, — сказала Акулина. — Ты у меня все-таки добычливый, поэтому всегда на тебя надеюсь, — похвалила Акулина мужа.

На подвешенной жердине вдали от печки сушились свежие шкурки белок. Значит жена сегодня тоже была на охоте. Супруги довольны, что зверя в тайге много, и это видно по выражению их лиц, хотя вслух они об этом не говорят. Конечно, многое зависит от опыта охотника. Кэлками никогда не любил хвастаться, считая это не только нескромным, но и грешным делом, по эвенским понятиям. После позднего ужина Акулина принялась варить свежее мясо и попутно разделала несколько шкурок белок, которые с утра успел убить Кэлками.

Тем временем Кэлками снял камусы с ноги дикаря, посрезал сухожилия и раздробил кости, чтобы извлечь костный мозг. В сыром виде это самый вкусный деликатес для охотника, да и для оленевода тоже. Супруги с аппетитом поели свеженинки. По подсчетам Акулины, не хватало ста двадцати беличьих шкурок до выполнения заветного колхозного плана.

— Это немного при наличии белки. Белка в этих местах обитает, к тому же нам никто не мешает, торопиться не будем, пускай пока день прибывает. А быстро кочевать не проблема. У меня есть надежда, что план мы перевыполним и обгоним других, — убедительно говорит Кэлками, чтобы Акулина не беспокоилась за успех промысла в этом сезоне.

— А ты знаешь, когда я возвращалась с охоты, олени потянулись за мной и, пока солнце не село, они паслись около палатки и только недавно удалились на пастбище. Беглые олени, которые прибились к нам на прошлой стоянке, уже привыкли ко мне и не боятся и вместе с грузовыми оленями подходят к палатке. Они весь снег вокруг примяли, легче будет за льдом и за дровами ходить, — рассказывала Акулина, выворачивая меховые чулки Кэлками наизнанку, чтобы быстрее высохли.

— Беглые пусть с нами идут до колхоза. Как только приедем в Камешки, отгоню их в транспортное стадо вместе с вьючными оленями, пускай до следующей зимы там пасутся. Но молодого теленка самца я все же обучу, хорошим ондадом будет. Ты видишь, он по своей стати и по масти тоже похож на дикого оленя. Приедем в колхоз, на всех поставлю наше клеймо. Это мы их нашли в тайге, нашими они и будут, — говорит Кэлками, готовя петушки и лучины на утро.

На следующий день Кэлками и Акулина вместе съездили за мясом. Все мунгурки были набиты до краев свежим мясом. На этой стоянке охотники пробыли еще два дня, занимаясь охотой на белку. Часто они вспоминали погибшего друга Утэ и грустили о нем.

Когда кочевали на Кегали, Кэлками все время шел на лыжах, потому что его верховой олень и оба ондада были нагружены мясом. Два года назад охотник уже проходил по этому маршруту вниз по левой стороне Омолона. В ту зиму он спустился еще ниже до строящегося города Щербаково (ныне поселок Омолон). Этот «город» был тогда гораздо больше села Камешки, и людей там было много. Кэлками сумел тогда пополнить запасы продовольствия, попутно встречался с местными оленеводами, которые надарили ему много подарков.

«Хорошие люди, уважительные. Там тоже большой совхоз организовался, и оленей у них много, по рассказам жителей, но сейчас до Щербаково далеко, поэтому приходится только вспоминать. Хорошее всегда долго помнится, оно порою и память греет. А не мешало бы Кэлками хоть немного бурдука (муки), чаю, табаку, спичек и свечей прикупить или обменять на пушнину. Правда, у Акулины в сумке лежат завернутые в замшу деньги, которые не потратили в Камешках. До Камешков путь неблизкий», — размышлял Кэлками. — А что если завтра смотаюсь вниз по реке к метеорологам. До них близко, рукой подать, засветло вернусь».

В тот сезон, два года назад, он уже заезжал к ним в декабре, когда кочевал вниз по Омолону. Метеорологи его тогда даже сфотографировали, но сказали, что фотографии будут готовы нескоро, мол, на обратном пути заезжай, и мы тебе их вручим. Но Кэлками на обратном пути не заехал, а прошел стороной, так и не забрав свое лицо (фото). А вот теперь, кстати, и время есть у него свободное, можно и чаю немного попросить у них.

Работников Кегалинской метеостанции на реке Омолон кочевые оленеводы и охотники-промысловики всегда называли ветренниками. Возможно, люди думали, что метеорологи изучают направление и силу ветра, но до конца понять их работу они не могли, — как это невидимое глазу можно сторожить, это ведь не стадо оленей. Кэлками так разволновался, что даже сон его пропал. Бросил в печку дров, чтобы согреть остывший чай и только попив старой безвкусной заварки, снова улегся в постель. Ночью ему приснился сон, будто бы он в гостях в каком-то жарко натопленном доме и пьет крепкий, ароматный чай вприкуску с твердым, как камень, белым сахаром и никак не может напиться. И когда проснулся, то не смог сразу сообразить, где находится, потому что во рту реально чувствовался вкус свежезаваренного крепкого чая. В палатке было тепло, однако в щели палатки уже не проникали бледные лучи луны. Наверное, она уже скрылась за горами.

Кэлками растопил печку и, легко одевшись, выбрался из палатки на улицу. Было уже утро, в глубоком ручье потрескивал лед, выдавливаемый водой и морозом. Серый рассвет растекался по вершинам, спускаясь в долины и до краев заполняя распадки и ущелья. Проснулась и Акулина.

— Ты сегодня в какую сторону намерился ехать? А я опять поохочусь поблизости, пойду вдоль нашей тропы, — сказала Акулина, умываясь теплой водой, набранной в большую кружку.

— Слушай, у меня такая мысль пришла в голову, давай-ка я съезжу к ветренникам, пока мы не уехали далеко от них, все-таки это наши знакомые. Спрошу, как у них положение с чаем, свечами. Неудобно, правда, но в тайге ведь магазина нет. Любой может оказаться в нашем положении. Мяса им отвезу, оно лишним не будет. Как ты, Ако, на это смотришь? — неожиданно спросил Кэлками.

— А чего же, я думаю что тебе надо съездить к ним. К ночи-то, думаю, вернешься? — загорелась Акулина мыслями мужа.

— До них недалеко, всего половина хорошей кочевки будет, до вечера вернусь. Давай-ка целый вьюк наклади им мяса, а я пойду оленей приведу, — заторопился Кэлками.

— Да ты сначала позавтракай, как следует, а то целый день впереди, — говорит Акулина мужу.

В гостях у метеорологов

Вообще он был очень расторопным, не любил долго тянуть, если что-либо задумает. Долгая охотничья жизнь закалила его характер.

Спустя некоторое время Кэлками привел Поктрэвкана, ондада и еще грузового оленя. Услышав скрипы шагов, из палатки выглянула Акулина:

— Ты давай хорошенько покушай и чаю попей, а то сколько еще тебе придется ехать, вдруг проголодаешься и пить захочешь? — сказала она.

Привязав оленей, Кэлками вошел в палатку и, сняв куртку, отложил в сторону вместе с шапкой, сел за столик. Акулина поставила перед ним сковородку с жареной мукой и миску с отварным мясом.

— Я наложила мунгурку мяса. Ты опять на Поктрэвкане поедешь? — спросила Акулина.

— Да, на нем надежнее и быстрее будет. А мясо погружу на грузового оленя, — ответил Кэлками, продолжая есть.

Быстро поев, он вышел из палатки, а за ним и Акулина. Погрузив мясо, Кэлками сел на верхового оленя и выехал к метеорологам. Проводив мужа, Акулина вернулась в палатку и стала собираться на охоту.

Ондад, как пущенная из лука стрела, пробивал дорогу, повинуясь малейшему движению руки хозяина. А по его следу ехал Кэлками, за которым поспешал грузовой олень с мясом. Легкими движениями ног Кэлками подгонял Поктрэвкана. Солнце уже поднялось высоко, освещая поляны, на которые падали тени деревьев и бредущих оленей. Кэлками ехал без остановок и только в одном месте остановился, чтобы поправить съезжающий набок вьюк с мясом. Поправив груз, он снова поехал дальше.

Он еще издали увидел стелющийся над лесом голубой неподвижный дым, исходящий из трубы бревенчатого дома метеорологов.

«А вдруг у них собаки не привязаны, еще набросятся на оленей? Тогда я не смогу удержать их», — подумал Кэлками. Правда, собак не было видно, и не слышно их лая. Двое мужчин, пиливших дрова на высокой деревянной треноге, увидев приближающегося человека на оленях, отложили работу и теперь ожидали его, привязав залаявшую собаку на цепь. Не доезжая до дома, Кэлками остановил оленей и слез с седла. Мужчины сразу подошли к нему.

— Здравствуйте! Здравствуйте! — поприветствовали они гостя.

— Дорава! Дорава! — ответил Кэлками, подавая руку для приветствия.

— Вот это дела! Так это же наш давний знакомый. Ты же Кэлками из Камешков? — восторженно спросили мужчины.

— Да, это я, Кэлками, охотник из Камешков. Я вас тоже сразу узнал. Ты Федя, а ты Алексей? А где Борис? — спросил Кэлками.

— А мы сейчас вдвоем работаем, Бориса перевели на другую метеостанцию в устье Коркодона. Улетел на маленьком самолете, прилетавшем из Сеймчана. На лыжах садился на озере, — рассказали мужчины.

— Ладно, давай привязывай оленей на корм и заходи в дом, а ягеля тут полно. Хоть мы и метеорологи, а знаем, что олени едят — засмеялся Федя.

— Хорошо, спасибо, — ответил Кэлками, снимая вьюк с мясом. — А это я вам гостинец привез, — сказал Кэлками.

— Спасибо тебе, Кэлками. Что же это ты так много привез? Неудобно как-то, — поблагодарили его метеорологи.

— Ничего, я много и далеко кочую, зверя мне легче добыть, чем вам, а мясо пригодится, — ответил Кэлками.

Мужчины помогли привязать оленей и, захватив мясо, повели его в дом. В избе было жарко, и с непривычки стало душно. Кэлками снял с себя меховую дошку с камлейкой, оставшись в одной рубашке.

— Давай-ка, Кэлками, садись за стол, и будем обедать, — пригласили его хозяева.

Кэлками соскучился по русской еде и теперь с аппетитом ел суп с консервами, а затем принялся за отварные макароны. Он не учился говорить на русском языке, но в процессе общения с русскими стал говорить и понимать смысл русских слов, хотя и не очень складно получалось. А вот Акулина совсем не умеет разговаривать по-русски, поэтому ей приходится прибегать к переводчику при встрече с русскими людьми.

— А мы тебя ждали раньше, прошлой зимой еще, а тебя все нет и нет. А потом решили, что ты пошел другим путем. Как говорится, пути охотника неисповедимы, — засмеялись мужчины. — И фотография твоя давно готова и ждет тебя, — сказал Алексей.

— Ты давай обедай, не стесняйся. Так ты уже возвращаешься в Камешки? — спрашивает Федор.

— Да, я уже возвращаюсь. Белка есть везде, до плана немного осталось, по правым притокам Коркодона прошел. Снега немного, кочевать не тяжело было, ондадами-передовиками пользуюсь мало, разве только во время охоты на буюнов. Это я сегодня ондада взял, потому что ехать надо было быстро, — рассказывал Кэлками за чашкой свежего ароматного чая.

Метеорологи сообщили, что месяца полтора назад здесь проходили два охотника. Они сказали, что будут кочевать вверх по правому Гэнрынынгу, а потом перевалят в один из левых притоков Русско-Омолонской и, спустившись до ее устья, пересекут Омолон на правую сторону и пойдут вверх по нижнему Коргычану до его истока. Затем перевалят на речку Банякан, а там с короткими остановками будут двигаться до реки Гижиги.

— А, это, наверное, Павел и Афанасий были у вас, — догадался Кэлками.

— Да, точно, это они были у нас. У одного из них сын лет пятнадцати охотится с ними, — сказал Алексей.

— Они осенью еще намеревались возвращаться этим маршрутом, — ответил Кэлками.

Метеорологи еще рассказали, что иногда к ним приезжают за табаком и спичками кочевники, правда, они совсем не могут говорить на русском языке. Алексей и Федор с ними пытались объясняться и вполне понимали их жесты. Некоторые кочевники жаловались, что у них болят спины, колени, но боли проходят после того, как они погреют спины у костра. У метеорологов были медицинские банки, и они ставили их кочевникам. После этого у пациентов прошли боли в спине, причем надолго. Приезжая на метеостанцию, кочевники привозили подарки: свежее мясо, меховую одежду. Они рассказывали, что у них кончается табак, который они брали в старой рубленой избушке геологов, где те раньше жили, и, когда покидали то место, оставшийся табак геологи не стали забирать, а оставили для охотников. Эта избушка находилась в устье Эгден Авлынди. Теперь табак там закончился, но кочевники разобрали пол в избушке и вместе с травой и мусором собирали табак в свои мешочки для курева.

Пообедав и обменявшись новостями, Кэлками перешел к делу.

— Дайте мне мешок, чтобы выложить мясо, которое я привез. У меня тоже возникли трудности в пути: чай закончился, табак и свечи на исходе, — сказал Кэлками.

— Дадим тебе, что сможем, — сказал Федор. — Алексей, пока я мясо переложу, ты дай гостю всего помаленьку из наших запасов.

Кэлками обрадовался гостинцам. Мунгурка была уже полная, но кое-что еще не вместилось в нее. Банки с рыбой и мясные консервы пришлось упаковывать в два холщовых мешка и погрузить на ондада. Перед отъездом Кэлками сказал:

— Спасибо вам большое. Хорошо, что в тайге встречаются добрые люди. Когда приеду домой в колхоз, я всем нашим людям и начальникам расскажу, что вы меня выручили в трудную минуту, — говорил растроганный Кэлками на прощание.

— Смотри Кэлками, береги фотографии, не потеряй! — предупреждает Федор.

— Ну, конечно, как это я могу потерять свое лицо (фото). Так и себя недолго потерять — сказал Кэлками, чем рассмешил метеорологов.

— Мы тебе тоже благодарны, Кэлками, вон сколько мяса нам привез. И на будущий год заезжай, мы тебя ждать будем, — сказали на прощанье метеорологи.

— Ну всего доброго! — махнул рукой Кэлками, садясь в седло.

Вскоре избушка метеорологов скрылась за деревьями. Когда Кэлками подъехал к своей палатке, вечерние сумерки голубым покрывалом уже окутали тайгу.

Акулина вышла встречать мужа, поправляя на голове выцветший платок. В течение дня, пока не было мужа, она почему-то сомневалась в том, что он найдет метеорологов. Однако оба оленя, грузовик и ондад были загружены. Значит он все-таки нашел их жилье и пообщался с ними. Гостинцев было много, и Акулина с радостью вынимала их из мешка. Главное, там были чай, табак, свечи и мука. За долгие дни супруги впервые вдоволь напились настоящего чаю с жареной мукой да еще и с сахаром.

— Завтра рисовый нимен (суп) сварю. Пораньше встану, чтобы ты перед работой поел, — сказала Акулина. — Можно будет и немного лепешек испечь.

Кэлками рассказал все новости, привезенные от метеорологов, а фотографии, посмотрев, Акулина положила в деревянную коробочку, где хранила нужные бумаги.

— У нас теперь все необходимые запасы есть, поэтому уже не стану я больше отвлекаться на разные дела, надо дожимать план, и будем возвращаться в колхоз вслед за другими бригадами. Конечно, торопиться мы не будем, пусть кочуют и пробивают дорогу, тогда нашим оленям будет легче идти, — сказал Кэлками, затягиваясь после ужина крепким табаком.

Охота на выдру и рыбалка

С короткими остановками, передвигаясь вверх по левой стороне Омолона, Кэлками выполнил план по добыче белки. Но они с Акулиной еще продолжали отстрел белки, таким образом перевыполняя план. Дни прибывали, Кэлками уходил на промысел уже по светлу, но и возвращался тоже рано, еще до захода солнца. Достигнув устья речки Олрыпти, где она впадает в Омо-лон, Кэлками сделал остановку, чтобы осмотреть переезд через реку. Он был осторожен с переходами через большие водоемы. Взяв топорик, самодельный бур и котомку с блеснами, он на лыжах пошел к реке. Через буреломы, занесенные снегом, и густую сеть проток, кое-где расчищая низко нависающий тальник, Кэлками наконец перешел на правый берег Омолона, аккурат к устью Эгден Авлынди. Он так и рассчитывал выйти к устью этого большого притока Омолона и подниматься по его широкой долине до самого хребта Гидын, чтобы прямиком перевалить на левый исток Ирбыки. А там уже легче будет спускаться до реки Гижиги.

Кое-где на русле Омолона темнели открытые полыньи. Это обычное явление для многих рек. Обходя опасные места и выстукивая лед, дабы убедиться в его прочности, Кэлками старался найти безопасные пути для перехода своего каравана на другую сторону реки. У самого устья Эгден Авлынди была большая полоса открытой воды. Вся кромка полыньи была истоптана и обкатана животами речной выдры, а лед был испачкан свежей рыбьей кровью, зеленоватым пометом и желтой мочой зверьков. У противоположного берега на тонком льду валялся примерзший ко льду недоеденный хвост какой-то большой рыбины.

«Какой чудесный плес, наверное, здесь зимует несметное количество рыбы, к тому же глубина большая, аж вода зеленая, тут осенью можно на всю зиму рыбой запастись», — думал Кэлками, обходя полынью. Он и раньше проходил по этим местам и знал, что переход на другой берег в этом месте опасен из-за глубины реки. Там, где сливаются в одну две большие реки, всегда образуются водовороты.

Следы выдры полосами тянулись под обрывистые берега рек. Кэлками знал, что здесь зимует не одна выдра, а скопилось водных зверей в этом месте много, и сейчас, после сытного пира, они будут таиться в своих норах, заломах и пустотах подо льдом до позднего вечера, чтобы потом снова отправиться на охоту. Выдры — очень чуткие звери, и вполне возможно, что сейчас они слышат его шаги и стук по льду.

Кэлками снял лыжи, положил на снег, уселся на них, положив винтовку на котомку и решив покурить. Сегодня утром, уходя из дому, охотник надеялся поудить рыбу. Докуривая трубку, он глянул на солнце, которое уже застыло над горами, прежде чем окунуться в сумрачную бездну горизонта. В дальнем конце полыньи послышался какой-то плеск. Кэлками взял винтовку и зарядил ее. В середине темной воды показалась блестящая головка выдры, но тут же скрылась. У края полыньи, прямо напротив Кэлками, она снова вынырнула и, фыркнув, легко выскочила на лед. В зубах у нее билась рыбина. Вытянувшись, как суслик, она приподнялась на задние лапки и посмотрела на берег, где сидел Кэлками. Сухой звук выстрела, отдавшийся легким эхом в ближних кустах, растворился в воздухе. Выдра растянулась на гладком льду. Кэлками взял лыжи и спустился на лед, затем осторожно приблизился к воде, где на льду лежала выдра, но подходить ближе он побоялся. До самой выдры было близко, всего посоха четыре, наверное, расстояние будет, чтобы достать зверька. Недолго думая, Кэлками сходил к зарослям, где выбрал высокий куст тальника и срубил его у самого основания. Очистив сучья, вырубил еще один раздвоенный шест и крепко привязал ремешком к первому шесту, таким образом удлинив его. Он без труда зацепил шестом выдру и подтянул ее к себе. Выдра была хороша, притом крупная, с лоснящимся длинным ворсом, темно-коричневая шкура с плотной подпушью блестела, как шелковая. Кэлками провел ладонью по гладкой спине выдры, при этом подумал: «Сразу видно, что на хороших кормах зимовала». Он достал из котомки длинный плетеный шнур и, привязав за шею выдры, стал надевать лыжи. В дальнем углу полыньи опять послышался всплеск, но на темном фоне кустов трудно было что-либо рассмотреть. «Почуяв меня, выдра прыгнула в воду», — подумал Кэлками и не спеша пошел домой, прихватив добычу.

Навстречу ему из палатки вышла Акулина.

— А что это ты принес? — спросила она, увидев за спиною мужа странную ношу.

— Дёкына (выдру) подстрелил в устье Авлынди, — ответил Кэлками, снимая лыжи. — Занеси ее и положи за печку на дрова, пусть лапки оттают, — сказал он жене.

— Какая большая выдра, и шерсть пышная, да и тяжелая, наверное. Молодец. Ты редко приходишь без добычи, — похвалила она мужа.

— Тяжеловата, конечно, выдру с белкой не сравнишь, — ответил Кэлками.

— Ладно, налей-ка мне сначала чаю, пить хочется, сразу чувствуется аромат настоящего чая. А потом уже кушать будем, — сказал он жене.

— Настоящий русский суп с рисом сварила и отдельно мясо, нам же нравится такая еда, — сказала Акулина, наливая в миски суп.

— Осмотрел переправу. Поздно стало, поэтому и поудить не пришлось, зря таскал удочки, а рыба на слиянии рек есть. Местами лед тонковат, поэтому и выдры зимуют в открытых полыньях, но в пойменных протоках тоже попадаются полыньи, в которых стайки мелких рыбешек плавают, для выдры это хорошо, легко ловить рыбу. Завтра пересечем Омолон и остановимся в устье Авлынди прямо в гуще леса, чтобы до полыньи было близко, — рассказывал жене Кэлками, с удовольствием хлебая рисовый суп. — Завтра, когда перекочуем на место, достанешь маленькие капканы, поставлю на выдру. Много куропаток, есть хорошо набитые заячьи тропы, очень интересное место, — продолжал Кэлками. — Ну а у тебя как день прошел? — спросил он Акулину.

— Да никак, весь день провозилась с вещами; перекладывала, упаковывала, так и день прошел. Починила твои длинные унты, — ответила Акулина.

После ужина Кэлками приступил к разделке выдры. Зимующая на хорошем корме, она оказалась чрезмерно жирной — вся тушка была покрыта подкожным жиром.

— Сверни шкурку и заморозь на улице, сушить будем на следующей стоянке, и занеси старую кастрюлю, чтобы сварить мясо выдры на утро, жирная, как медвежонок, — попросил жену Кэлками, подавая ей снятую шкуру.

Порубив тушку на мелкие куски, Кэлками положил их в кастрюлю, в которой они варят рыбу, и, залив теплой водой, поставил на горячую печку.

— Завтра надо будет пораньше встать, чтобы вовремя пересечь Омолон. Если засветло управимся, я сразу поставлю капканы. Еще и поудить, возможно, успеем до наступления темноты. На заходе солнца рыба хорошо клюет. Но сейчас еще рановато, много клевать наверняка не будет, а вот ближе к весне блесну не опустишь, поклев бывает идеальным, — рассуждает Кэлками, готовя растопку на утро. Не бывает так, чтобы Кэлками забыл про растопку, как бы он ни устал.

— Кэлками, пока ты будешь возиться с капканами, я тем временем успею и петли на зайцев расставить вдоль проток. Палатку-то мы быстро поставим, а ты на тагане еду сваришь и чай вскипятишь. Как поедим, я сразу встану на лыжи и пойду петли ставить, а послезавтра утречком проверю, — загорелась Акулина. — Как проснусь завтра, сразу толкну тебя, чтобы печку растопил. Пока туда-сюда, и солнышко взойдет. Позавтракаем, палатку скатаем, оленей поймаем, и в путь-дорожку, — продолжала Акулина, натягивая полог.

— Ну ладно, будем отдыхать, утро вечера мудренее, как говорил пушник Ботаков, — сказал Кэлками, готовясь ко сну.

Супруги встали далеко до рассвета. Когда они сняли палатку и связали свой скарб, утренняя заря успела лишь слегка зарумяниться перед восходом солнца.

Пока Акулина просматривала вещи и поводки, все ли в порядке, не забыли ли какую мелочь на стоянке под ветками и сложенными дровами, Кэлками уже пригнал оленей. Отдохнувшие и сытые животные не капризничали и не пытались сопротивляться, когда он надевал на них уздечки. Прибившийся недавно молодняк, сбившись в кучку, не мешал супругам и спокойно стоял в сторонке.

Погрузив вьюки, они выехали со стоянки. Кэлками вел на лыжах по своему вчерашнему следу трех груженых оленей. Следом ехала Акулина, ведя за собою основной вьючный караван. К полудню они благополучно переправились по льду на правый берег Омолона и остановились в пойме реки в густом лиственном лесу чуть ниже устья Эгден Авлынди.

Высокие вековые лиственницы подступают к берегам Омолона и Авлынди, а глухой прибрежный лес захламлен валежинами и поваленными деревьями, давно отжившими свой век. В междуречье по берегам глухих проток, включая острова, стеною растут непроходимые заросли кустарников. Между плотным частоколом густых кустов в некоторых местах свободно могут бегать только зайцы и куропатки.

Отпущенные на волю олени начали расходиться по полянкам, тыкая мордами в рыхлый снег, чтобы быстрее найти корм. Вскоре животные начали раскапывать снег и кормиться.

Перед тем как приступить к установке палатки, Кэлками и Акулина присели на вещи и по старой привычке сначала покурили. Каждый из супругов знал свои обязанности и без слов хлопотал, пока не закончится разбивка легкого стана. Солнце было еще высоко, когда супруги закончили работу с установкой жилья. Зайдя в палатку, расстелили ветки на полу и положили на них шкуры, прежде чем растопить печку и приготовить обед. Кэлками с Акулиной довольны не только тем, что кочевка прошла благополучно, но и тем, что план по отстрелу белки с честью выполнен ими, и теперь они могут распоряжаться своим временем более свободно. А вчерашняя выдра? Выдра — не белка и по цене хорошо потянет, а впереди еще полмесяца пути до центральной усадьбы колхоза, правда, это при хорошем раскладе дел.

— Ну ладно, заноси кастрюлю и чайник занеси, а то остынет, — сказала Акулина.

Аромат горячего мяса и запах жареной муки быстро распространился внутри брезентового жилья. Закончив с едой и чаепитием, Кэлками засобирался идти расставлять капканы на выдру, заодно и рыбу поудить, если успеет, конечно.

— Все капканчики и пешню я положила на дрова возле твоих лыж. Из талой протоки пойду наберу воды, помою посуду и на этой стороне Авлынди поставлю хоть пару петель на зайца, а потом сразу вернусь домой. Надо готовить ужин, — сказала Акулина, перебирая мотки петель, что осенью пушник дал перед их выездом на промысел.

Кэлками тут же, около палатки, вырубил себе полусухую жердину, на которую насадил острую пешню. Затем, взяв капканы и удочки, поспешил к реке. Воткнув самодельный бур в затвердевший сугроб возле берега, пошел ставить капканы. Сверху по реке Авлынде тянулась набитая тропа выдры, которая недалеко терялась за извилиной обрывистого берега. Кэлками сразу догадался, что выдры бегают на кормежку куда-то вверх, где должны быть еще открытые полыньи. Он шел вдоль тропы, которая была набита еще с момента первых снегопадов. Вскоре показалась открытая вода на слиянии двух небольших рукавов реки, а чуть выше слева в Авлындю впадала еще одна талая протока. Но за высокими тальниками, прогнувшимися над протокой с обоих берегов под тяжестью снега и инея, рассмотреть что-либо было невозможно. Протока была не глубокой, но широкой и, скорее всего, летом здесь был перекат, но сейчас течение слабенькое, едва рябит. Холодная прозрачная вода негромко журчала под береговым припаем, обтекая торчащие камни.

Кэлками задумался: «Надо будет пройти и осмотреть протоку». И он продолжал идти вдоль набитой выдрами тропы, которая привела его к открытой воде. Как и внизу, вокруг полыньи был истоптан лед речными зверьками, которые, очевидно, в этом месте и уходят под лед ловить рыбу.

«Пару капканов надо поставить здесь под водой», — подумал Кэлками, но закрепить их было не за что. Ему пришлось подняться на берег, чтобы принести длинную палку, к которой можно будет привязать цепи капканов. Он подошел поближе к открытой воде, где было мелко. Камни под водою были светлые и чистые, без всякого ила, очищенные лапками выдры. «Самое место под капкан, — подумал он. — У выдры лапки короткие, поэтому на мелководье они хорошо наступят на язычок капкана. Притом не почувствуют в воде запах железа», — усмехнулся Кэлками. Кэлками подтянул на край льда принесенную палку и аккуратно положил ее вдоль кромки льда. Затем принес пару пластов затвердевшего снега, окунул их в воду, чтобы пропитать влагой, и промокшие пласты положил в оба конца палки, плотно притоптал, чтобы палка примерзла ко льду. Теперь выдра не утащит палку, если угодит в капкан. Притом палка длинная, в любом случае ее заклинит в полынье, и зверю не удастся утащить ее под воду. Кэлками снял рукавицы и, засучив рукава, опустил настороженные капканы под воду, ровненько поставил их между камнями, предварительно обложив небольшими камушками для пущей устойчивости. Вытерев мокрые руки о края камлейки, Кэлками надел рукавицы и попрыгал на снегу, похлопывая себя по бокам, чтобы согреться.

Надев лыжи, охотник пошел к следующей курившейся протоке, к которой вела уже другая тропинка выдры. Оба берега этой неглубокой протоки были обкатаны животами выдр и запачканы илом. Некоторые следы ведут в гущу леса, к темнеющим выскорям (выворотням деревьев). Отдельные участки берега разрушены паводками и везде зияют пустотами. Кэлками знает, что выдры таятся в ожидании темноты под обрывами берега, слыша все посторонние звуки, но не выдавая себя. Выдры осторожны и при появлении опасности затаиваются.

Кэлками остановился на берегу протоки и задумался: «Где же еще установить остальные капканы?» Была бы это росомаха или лиса, другое дело, можно было бы поставить капканы на тропу и уходить домой. А выдра — зверь особый: это та же морская ларга (тюлень), и поймать на капкан выдру — не простое дело, потому что зверек катится на животе по снегу, как на лыжах. Прокатится она и по капкану, который может не сработать. А если щелкнет, то вхолостую, ущипнув горсть шерсти выдры. Один капкан Кэлками все-таки установил под водой в мелководье между камнями, где выдры встают на лапки, перед тем как вскарабкаться на лед. Другой капкан он насторожил чуть выше первого, но на противоположном берегу под обрывом. Судя по следам выдры, здесь они забираются в норы, выбравшись из воды. Возможно, еще летом эти разломы углубили они сами и устроили себе зимовальные норы, утеплив сухой мягкой травой. Повадки выдр Кэлками хорошо знает, хотя специально на них не охотится. Кэлками, довольный своей охотничьей смекалкой и, как он полагал, мастерством, скупо улыбнулся и закурив на ходу, отправился домой.

Недалеко от палатки он поднял большую стаю куропаток уже устроившихся в снежных норках на ночь. Акулина была уже дома.

— Ты что-то уж очень долго капканы ставил, а я быстро вернулась, — встретила она мужа.

— Да ходил-то я недалеко, но очень уж долго капканы настораживал. И ты знаешь, поставил их не в снегу, а в воде на мелководье. Место интересное попалось. Пока не будем об этом говорить, а вот посмотрим результат завтра. Ну а ты как, получилось что-нибудь? — спросил он жену, снимая с себя камлейку.

— Ну еще бы, конечно, далеко не стала уходить, чуть ниже устья Авлынди в ивняке петли поставила и тут недалеко, за оленями, еще несколько насторожила.

— Хотел поудить, но поздно стало. Завтра все равно надо будет рано вставать, хлопот будет много. Пока капканы да снасти проверим, потом мне надо будет еще и поудить, а уже послезавтра будем трогаться в путь. Расстояние впереди у нас большое, хотя уже промышлять белку нам не надо, — проговорил Кэлками, прихлебывая чай из блюдечка.

— Да, за зиму мы соскучились по людям. Хочется наговориться, повстречаться со своими близкими, — сказала Акулина.

Перед сном Кэлками вышел из палатки; вековой лиственный лес, приютивший палатку охотника, дремал в ночной тишине. Звезд не было видно, облака полностью заволокли небо. Захватив охапку дров, он вошел в палатку.

— Потеплело, наверное, снег будет. Ветра нет, тихо, — сказал Кэлками Акулине. — Если немного припорошит, то это хорошо, пусть землю освежит. А затяжной снегопад нам ни к чему — говорит Кэлками.

Акулина тем временем доливала чайники свежей водой.

— Ух-фуф-ш! Ух-х-ф-ш-ши! — раздалось вдруг над палаткой. От неожиданности Акулина выронила ковшик из рук. Кэлками вскочил на колени.

— Кто это? — спросила Акулина.

— Да умыл (филин) проклятый, нашел где ухать, — в сердцах выругался Кэлками.

— Ух-х-х! Фу-ш-ши-и… Фуф-ш, — снова раздалось над головою. Это был жуткий, холодящий душу шипящий голос ночной птицы.

— Да ты, Ако, не бойся, это умыл решил нас попугать. Как бы не так. Жаль, что темень, — сказал Кэлками, на ходу заряжая охотничий карабин и выбираясь наружу.

Громкий выстрел разорвал ночную тишину. Пуля с треском ударилась о вершину высокого дерева, откуда ухал филин. Вторая пуля с пронзительным визгом прошлась по мерзлым веткам и улетела высоко над рекою. Кэлками зачехлил карабин и поставил в углу палатки.

— Когда заухал филин, я с испугу даже ковшик выронила, — засмеялась Акулина.

— Где-то он тут недалеко живет. Нечасто они подают голос, но бывает это обычно весною, — говорит Кэлками. — Крепко я его напугал, наверное, на ту сторону Омолона улетел, — сказал он, грея руки над горячей печкой. — Ладно, поздно уже, укладываться будем, а мясо пусть варится, — сказал Кэлками, подбросив дрова в печку. Не успел он положить голову на подушку, как послышалось верещание. За ближним ручьем, где Акулина днем поставила петлю, верещал заяц. Голос зайца-беляка напоминает голос младенца.

«Попался…» — подумал Кэлками. Крик зайца утих неожиданно, как и появился. Акулина уже укрылась в меховом спальнике, и Кэлками не стал ей говорить, что заяц угодил в петлю. Завтра видно будет.

Утром Кэлками проснулся от скрипа оленьих шагов около палатки. Животные, пофыркивая и постукивая копытами, суетились по двору. Стало быть, уже утро, и стадо подошло мочевину погрызть. Соли бы сейчас оленям или рыбы соленой. А что пресный ягель или летняя травка пожухлая?

— Кэлками, олени пришли. Может, напугались чего? — спросила Акулина, толкая его в бок.

— Да не толкай, слышу. Кто их напугает? — ответил Кэлкэми. — Сейчас разгорятся дрова, потеплеет, и вставать будем. Спал как убитый, за ночь, кажется, и не просыпался, — сказал Кэлками.

Умывшись по очереди из металлического ковшика, супруги сели завтракать. Поев нежного мяса выдры, которое добыл Кэлками еще на прошлой стоянке, они попили чаю с жареной мукой и стали спешно одеваться, чтобы отправиться по своим делам.

— Все петли сними, а то еще забудешь. А я за капканами пойду. Завтра кочевать. Надо успеть еще и рыбки поудить. А ты знаешь, вечером на твоей петле заяц кричал, наверняка попался, — сказал Кэлками.

— А почему меня не разбудил? — спросила Акулина.

— А зачем будить, может, он сорвался или филин его съел, — ответил Кэлками и вышел из палатки. За ним последовала и Акулина.

Шел легкий снежок, припорошивший вчерашние следы. Олени сновали вокруг палатки, прислушиваясь к голосам хозяев.

— Хяк, хяк. Чик… чик, — замахал руками Кэлками, подальше отгоняя животных. «Чего доброго, еще муку раздербанят, крупу съедят. А то понадейся на этих друзей…» — подумал Кэлками, надевая лыжи.

Ездовые олени, увидев хозяйку, быстро окружили ее в надежде получить лакомство. Каждому из них Акулина сунула в рот по ломтику белки и по пластику рыбьей чешуи и, захватив лыжи, пошла по застывшей лыжне.

Кэлками спешил, тая в душе надежду, что капканы не пусты. Слишком старательно он вкладывал вчера, когда ставил их в холодной воде, свое мастерство, чтобы сегодня улыбнулась ему удача, ибо по пути ему уже не придется поохотиться, тем более на выдру. И сроки промыслового сезона на исходе.

Кэлками еще издали заметил темный предмет возле полыньи, где он приморозил жердину: «Никак выдра? Там пятна не должно быть…» — подумал он, ускоряя шаг. Заметив охотника, выдра заметалась и тотчас скрылась в полынье. Цепь капкана дергалась, скользя по торцу припая. Кэлками снял лыжи и откинул в сторону, рывком оторвал примерзшую палку и, ухватившись за мокрую цепь, стал вытаскивать сопротивляющуюся выдру. Разбрызгивая воду, выдра сопротивлялась и изворачивалась, злобно урча, как горностай, попавший в капкан. Вытащив на лед, Кэлками оттащил ее подальше от воды и несколькими ударами посоха добил. Выдра попалась в оба капкана сразу двумя лапками, поэтому не смогла вырваться. С одного капкана она бы сорвалась, тем более в воде. В воде она сильна. Кэлками засыпал выдру снегом, чтобы не застыла, и пошел осматривать остальные капканы. В капкан, поставленный в большой протоке под водой, выдра попалась, но ушла. Очевидно, она задела капкан животом, и он защелкнул, ущипнув лишь клочок шерсти. Зато зрелый самец угодил задней лапкой в капкан, настороженный под берегом. Управившись с выдрой, забившейся под береговым обрывом, Кэлками свернул капканы и положил в котомку. Утренний снегопад прекратился, и лучи солнца начали растекаться над таежной синевою. Покурив, Кэлками засобирался домой.

«Пора. Надо еще рыбу поудить, может хоть хвостик попадется», — подумал он, вставая на лыжи.

Чтобы не тащить выдр на себе, Кэлками волоком потащил их, связав веревкой за шеи. Дым из трубы вовсю вился, когда он подходил к палатке. Акулина была сильно удивлена трофеями мужа.

— Ты опять выдру добыл, притом двух? Даже не верится, что это нам так повезло, — обрадовалась она.

— А у тебя как дела? — спросил Кэлками.

— Я двух зайцев принесла, а третьего какая-то птица съела. Желудок да кости лежат, — сказала она. — А я и не расстроилась, куда нам столько. Куропаток близко видела, но ведь я же без ружья ходила. Быстро вернулась, а чего, тут рядышком. Обед у меня готов, думала нескоро придешь, — сказала Акулина.

— До капканов тоже недалеко. Снял капканы, и обратно, с выдрами, правда, повозился. Третья выдра ушла, — да пусть себе идет. Давай Ако быстро пообедаем, и на речку, — сказал он жене.

— Мне доставать свои удочки? — спросила Акулина.

— Да зачем? Моих удочек хватит, — ответил Кэлками. Быстро пообедав, супруги пошли на рыбалку.

Кэлками продолбил лунки поближе к перекату, где вздулся потрескавшийся лед. Обычно в таких местах зимует рыба. Под приподнятым льдом всегда больше кислорода. Стоячую воду с прижатым ко дну льдом рыба избегает. Эти особенности Кэлками, конечно, знает. Рыба сразу стала клевать, кактолько они опустили блесна под лед. Преимущественно брал крупный норигэ (хариус), попадалась и мелочевка. Несколько штук и худинры (ленка) поймали. Вытащенные рыбины сразу застывали на морозе, расправив плавники. Но поклевка быстро закончилась, как будто рыбы и не было.

— Эх! Чуточку мы опоздали, поклевка кончилась. Теперь перед темнотой рыба может брать. Для интереса мы еще можем подойти, как дома дела закончим. Нам же еще и трофеи наши надо ободрать. Ну и то ничего. Почти полная котомка, мастера мы с тобой, Ако. А рыбы хочется, с самой осени свежей не едали. И бульона тоже… — по-детски радовался Кэлками.

В тот день супруги вдоволь наелись рыбы. Незаметно стемнело, пока снимали шкурки с зайцев и выдр.

— Рыбное место, поэтому выдры скопились здесь у слияния Омолона и Авлынди. Зайцев и куропаток тоже много. Никто же не промышляет специально выдру и зайца. А охотники стороной проходят. Юкагира бы Опанатия сюда, которого встречали. Они бы и горя не ведали здесь, — размышлял Кэлками.

— И то правда, мне тоже это место нравится, как и Бэбэкан. Если бы не пушнина и олени, остались бы здесь до осени. Отсюда бы и поехали белковать, — размечталась Акулина.

— Ако, надо будет реку угостить за щедрость. Приготовь хоть щепотку табака, чаю и муки. Завтра утречком в реку брошу, — предупредил Кэлками жену.

— Я сейчас приготовлю и около столика положу, — сказала Акулина.

Утром, пока Акулина паковала и увязывала вещи, Кэлками сходил на речку и бросил сверточек в полынью. Сняв шапку и зажмурив глаза, Кэлками тихо зашептал: «Охотник Кэлками благодарит реку Омолон и Авлындю за доброту и щедрость. И в следующем сезоне Кэлками чем-нибудь вас угостит».

Когда он вернулся домой, Акулина уже сняла палатку и увязала ее вместе с посудой в виде вьючной мунгурки, а затем подсунула под вьюк грузовое седло.

— В чайничке тебе чаю оставила и мяса в мешочке, попей и поешь, а то кочевка длинная, — сказала Акулина.

— Спасибо, Ако, ты такая заботливая, — поблагодарил Кэлками Акулину.

— Далеко мы сегодня должны откочевать. Вполне возможно, найдем дорогу впереди кочующих бригад, если не сегодня, то завтра обязательно наступим на их тропу. И нам станет легче следовать за ними, — сказал Кэлками. — Ты, Ако, приготовь поводки, сейчас пригоню оленей. Вон к тем кустам прижмем. Даже аркан натягивать не будем, так поймаем, — сказал Кэлками, направляясь к оленям.

Смышленые животные сразу заметили, что палатка снята и хозяева ходят с веревками. Стало быть, сейчас их переловят, загрузят вьюки, и начнется дальняя кочевка на новые места, на свежие корма. Однако стадо стояло спокойно и олени не пытались сопротивляться, когда одевали на них поводки, — вокруг жесткие кусты и сугробы, все равно не увильнуть.

Кочевка через Еидын

Караван бойко тронулся вверх по левой стороне Эгден Авлынди. Снег был глубже, чем в бассейне Омолона, и по структуре плотнее. Но все-таки каравану удалось отмахать сегодня до устья речки Худинры, левого притока Эгден Авлынди, и сделать остановку. Однако следов охотников здесь не оказалось. Кэлками знает, что снизу идущие охотники именно здесь, в районе устья Худинры, обычно переходят на левую сторону реки Эгден Авлындя. Где-то тут, может, чуть повыше, Кэлками непременно должен наткнуться на набитую тропу и спокойно вздохнуть после длительных переходов по бездорожью.

Управившись с установкой палатки, Кэлками повалил две не очень толстые сухостоины на дрова. «Хватит дров до утра, завтра все равно кочевать», — подумал он, раскалывая чурочки.

— Почему-то следов наших соседей нет, неужто где-то стороною идут? — проговорила Акулина за вечерней едой.

— Наверное, просто ближе к сопкам прижимаются, где снегу поменьше. А может, охотники перешли Эгден Авлындю в устье речки Калбагды. Тогда мы завтра сразу по выезде с этой стоянки наткнемся на следы кочевки других охотников, — успокоил жену Кэлками.

Но сейчас Кэлками тревожило совсем другое. Через две кочевки ему нужно будет переваливать водораздел Эгден Авлынди и реки Ирбыки. Как бы погода не испортилась. Тогда будет худо. В этих местах приходится дожидаться по нескольку дней, а то и неделю, пока пурга не уляжется. Но об этом они с Акулиной старались не говорить прежде времени, чтобы душу себе не бередить. Печку Кэлками растопил далеко до рассвета. Предрассветные звезды еще трепетали в безоблачном небе, будто искры над пылающим костром. Оправившись и подтянув новенькие меховые брюки, Кэлками поежился, — бр-р-р, — и, довольный, забежал в жарко натопленную палатку.

— Как погодка? — спросила Акулина, натягивая на ноги меховые чулки, чтобы выйти во двор.

— Ясная и безветренная, но морозец пощипывает, — ответил Кэлками, снимая с печки алюминиевую кастрюлю с мясным рисовым супом. — Ако, а где у тебя заварка?

— В сумочке под столиком, — ответила Акулина, уже выходя из палатки.

Яркое солнце лишь успело озарить искрящиеся снега на белых равнинах долины Эгден Авлынди, когда Кэлками покинул стоянку. Пар от горячего дыхания завьюченных оленей морозным облачком тянулся над тропою каравана.

— Кэлками! Кэлками! Остановись, вьюки надо подправить, — закричала Акулина.

Кэлками остановил своих оленей и оглянулся назад. Сторонкой подъехала к мужу Акулина, подгоняя верхового оленя, и слезла с седла.

— Смотри, смотри, сразу за кривуном реку пересекает белая полоса. Глянь, мне кажется, это свежий след и упирается в угол террасы на нашем берегу. Вон, смотри хорошо, — показывала рукой Акулина на заснеженное русло Эгден Авлынди.

— Я же говорил, что дорога охотников где-то тут должна пересекать Эгден Авлындю на левую сторону. Да, это они переходили. Наконец-то! Теперь-то и я сяду на Поктрэвкана, хватит на лыжах топать. А то уже какую кочевку тяну за собою всех, как пряговый олень, — обрадовался Кэлками. — Какая ты, Ако, глазастая, молодец. Сейчас поправим вьюки и будем выходить на дорогу. Подержи-ка и моих оленей, а то запутаются, я сам поправлю, — сказал Кэлками, передавая жене поводок.

С верховьев Эгден Авлынди тянул еле ощутимый ветерок, который доносил запахи впереди кочующих охотников до чутких ноздрей оленей Кэлками. Мотая рогатыми головами, олени взволнованно принюхивались к запахам чужих оленей. Несколько небольших караванов с интервалами прошли один за другим по одной дороге. Последние проезжали здесь позавчера, а первые прошли и пробили тропу дня три назад. Это по прикидкам Кэлками. Стало быть, теперь их уже не догнать до самых Камешков. Они ведь не стоят на месте, а тоже едут. Ну и то хорошо. Кэлками погрузил лыжи наверх мунгурки и туже подтянул подпругу. Олени шли легко по хорошо набитой дороге. Всю зиму они ходили по бездорожью, а сейчас хоть бегом беги. Любое животное может радоваться и грустить. Кэлками это знает и не единожды все это видел. И даже в старых песнях поется, как телята радостно играют в солнечную погоду.

Перед самым заходом солнца Кэлками разбил очередную стоянку на небольшой реке Хоями. И завтра уже перевалит Гидын прямо на исток реки Ирбыки. Прежде чем перевалить Гидын, все останавливаются здесь. Там, где стояли палатки предыдущих охотников, еще остались подстилки из веток, дрова, сырые чурки, на которые хозяева ставили свои печки. Все готово, и снег расчищать не надо, расправляй палатку и ставь ее. Супруги обрадовались, конечно, такому везению, тем более, что они поздно остановились. Впервые за всю зиму подкочевали на готовое место.

Здесь уже граница леса, где много старых пней, срубленных пастухами и охотниками. Дальше уже простирается белая равнина, уходящая за перевал. А там, за перевалом, где берет начало Ирбыка, снова начинается лес. Эту снежную бугристую равнину, зажатую с востока и со стороны запада бесконечной грядою каменистых гор, завтра предстоит охотнику Кэлками со своим вьючным караваном одолеть за день. Чтобы, не дай-то бог, не застала в пути непогода или низовая поземка, валящая с ног путника подобно течению бурной реки. На спине Гидына редко бывают безветренные дни в зимнюю пору. Но сегодня погода исключительно хорошая и безветренная.

— Хоть долго мы сегодня кочевали, но я не устала, может, еще потому, что по хорошей дороге ехали. За перевалом и морозы будут слабее, чем на Омолоне, — говорит Акулина, готовя скромное угощение, чтобы завтра высыпать на вершине Гидына.

Угощение Гидыну небольшое: чай, табачок, коробок спичек, бурдук и сухой кусочек оленьего сала. Этого вполне будет достаточно суровому перевалу.

— Завтра снова воспользуемся готовой стоянкой. Сдается мне, что мы соседей наших уже не сможем сегодня догнать, — говорит Кэлками. — Когда мы сегодня покидали стоянку, ты видела, как две белочки пробегали около нас в сторону перевала? Я еще рукой тебе показывал? — спросил Кэлками.

— Да, видела. Сначала не поняла тебя, подумала, что на следы оленей показываешь, — ответила Акулина.

— И вчера я видел следы, которые тянулись в сторону перевала. Непонятно… Чего им делать на пустыре, — говорит Кэлками, продолжая ремонтировать стремена на лыжах. Похоже, белки тоже кочуют, как и мы, за перевал, — рассуждал он.

— Скоро беличьи свадьбы начинаются, вот и бегут в поисках невест и женихов, — смеется Акулина.

— Да нет… тут что-то другое. Зверье всегда чувствует происходящее вокруг. Может, голодный неурожай грядет или болезни. Вот и покидают насиженные места, — говорит Кэлками.

— И то правда. А ты помнишь, как мы в позапрошлом году нашли повесившуюся мышку? А потом мышей и горностаев не стало. В этом году только появились, — продолжает Акулина.

— Помню, конечно. Я и в эту зиму повесившуюся мышку находил перед встречей с юкагиром.

Из всех животных и птиц, обитающих в тайге, Кэлками знает только одно маленькое существо, которое кончает жизнь добровольно, — это мышь. Как-то Кэлками увидел на реденьком кустике странный темный комочек, висящий на развилке, и подошел. Оказалось, что это была мышка, висящая на узенькой роготулинке за шею. «Сова повесила», — подумал Кэлками. А почему не на дереве, а на тонком стволе кустика? Кэлками присмотрелся и увидел четкие следы мыши, ведущие к кустику, где она висела. Зверек намеренно поднялся на кустик и, просунув головку в узкую развилочку, повис. Об этих явлениях природы говорили раньше и старики. Потому Кэлками и не удивляется.

— Ах, чувствуется близость перевала! Ветерок со стороны хребта Гидына потягивает. Но небо чистое, как озеро, — вошла в палатку Акулина со двора, прервав размышления мужа о мышах.

— Не надо о погоде сейчас говорить, завтра видно будет, — ответил Кэлками жене и громко зевнул. Потом, прикрыв глаза, потер обеими ладонями свое загорелое и обветренное лицо.

— Ако, завтра трудный день будет. Пора отдыхать, — сказал он жене и, надев на голову изношенную шапчонку-чепчик, вышел во двор перед сном.

Этим телячьим чепчиком Кэлками пользуется только дома, в палатке. За годы своей охотничьей жизни Кэлками всегда обходился без часов, как бы он сильно ни спешил. И ориентировался во времени только по солнцу, луне, звездам, по тому, насколько он выспался, по крику птиц, поведению окружающих его животных, ну и по другим приметам.

Кэлками сразу уснул, как только его беспокойная голова коснулась подушки, сложенной из вещей. Акулина еще не ложилась, варила мясо на утро, потом бурдук (муку) пожарила. Затем уже спокойно выкурила латунную самодельную трубку, набив ее махоркой и, подбросив в печку сухих дров, тоже улеглась.

«Обычно мы всегда без задержки переваливали Гидын», — подумала Акулина, прислушиваясь к легкому трепету брезента.

Вскоре и она уснула спокойным сном, будто не они стоят перед трудным перевалом с грозным именем Гидын-Копье.

Кэлками проснулся внезапно, будто его ударили хлыстом. Чувствовал он себя хорошо отдохнувшим. Он сразу затопил печку и, не дожидаясь, пока воздух нагреется внутри палатки, вышел на улицу. На востоке едва стала разливаться серая полоса утреннего рассвета.

«Соболье утро, в эту предрассветную пору наиболее активен соболь», — подумал Кэлками. Погода была ясная, как и вчера. Неподалеку, сразу за оврагами, кормились олени. Настроение у Кэлками хорошее. Он, как соболь в нору, привычно юркнул в проем палатки.

— Как погода? — спросила Акулина, высунувшись из заиндевевшего от дыхания полога.

— Ясная и морозная. Вставай, надо поторапливаться, — ответил Кэлками, шуруя тонкой палкой дрова внутри печки, чтобы лучше разгорались. Плотно позавтракав и напившись чаю с бурдуком, сняли палатку и, пока жена увязывала ее, Кэлками подогнал наевшихся оленей. Грузовые олени стояли смирно, пока хозяева накидывали на морды поводки.

— Ако, ты лучше придерживай оленей за уздечки, чтобы они не переминались, я сам буду вьюки грузить, — сказал Кэлками.

Утренняя заря лишь разгоралась, когда караван покинул стоянку. Кэлками и Акулина поторапливали верховых оленей. Езда до подножия перевала была недолгой. По натоптанной дороге олени шли резво. Постепенно перевал пошел на подъем. Прессованный и отточенный ветрами снег гудел и скрипел под ногами животных. Отпечатки острых копыт едва угадывались на твердом снегу. Кэлками остановил передних оленей и, опираясь на посох, тихонько слез со спины Поктрэвкана. Обходя справа, подъехала к нему и Акулина.

— Ако, слезай с седла, ноги разомни, — сказал Кэлками. — Нагрудные лямки нужно натянуть, а то сейчас на подъеме вьюки назад сползут, — продолжил он. — Подержи и моих, а я сейчас по-быстрому натяну, — передал он Поктрэвкана Акулине. Поправив вьюки, вернулся к своим оленям. — Давай-ка перекурим и начнем подниматься. Буду идти пешком, а ты садись на оленя. Не отставай, если что — кричи. Будь осторожна, не упади, — предупредил Кэлками Акулину, трогая караван.

Лавируя между нагромождениями каменистых бугорков и обходя обледеневшие снежные заструги, Кэлками уверенно вел свой караван к белеющей седловине перевала. Слегка вытянув шеи от напряжения, олени упорно несли свои вьюки и прерывисто дышали, широко раздувая ноздри. Олени шли быстро и не тянули назад. Акулина, сгорбившись, прочно сидела в седле, временами опираясь на длинный женский нери (посох). Путь преградил высокий острый надув. Кэлками остановился, высматривая следы охотников, которые прошли впереди. Еле видимые отпечатки оленьих копыт повели вправо в обход снежного козырька. До вершины перевала оставалось совсем немного, если бы не препятствие, которое придется обходить справа. Кэлками потуже намотал на руку конец поводка: «Если поскользнусь на склоне, хоть олени удержат», — подумал он, оглянувшись назад. Но Акулина была уже близко. И он снова двинулся дальше. Обойдя по склону клинообразный, заледеневший от ветра и холода снежный надув, Кэлками выбрался на неширокую площадку вершины перевала, покрытую мелкой каменной россыпью и седым инеем. Подъехала и Акулина. Олени сгрудились, тесня друг друга вьюками. Бока раздувались у тяжело дышащих завьюченных животных. Некоторые из них отфыркивались и очищали ноздри о торчащие камни.

— Ако, пусть отдохнут чуток. Доставай угощение и рассыпай. Хорошо поблагодари, — сказал Кэлками.

Акулина извлекла из камусной сумочки, которую носила на ремне за плечами, приготовленный сверток и, развернув его, набирая небольшими горстями содержимое, которое было положено накануне, отойдя от оленей, разбросала в разные стороны перевала, тихо нашептывая полагающееся благодарствие, и быстро вернулась к мужу.

— Все, — сказала она.

— Ако, сейчас надо задние шлеи опустить, а нагрудные снять, спуск будет крутой. Покрикивай на оленей, чтобы не толклись, а то на поводки наступят, — сказал Кэлками и, быстро опустив бедренные шлеи под хвосты своих оленей, пошел помочь Акулине. — Футляр с ножиком накинь за плечо, чтобы был под рукой. Следуй пешком за моими оленями. Если вьюк сползет на шею, режь подпругу и шлею, чтобы груз упал на землю. Не вздумай возиться с мунгуркой, пусть катится, а то олени запутаются, — предупредил он Акулину.

— Хорошо, все поняла, — ответила жена.

— Ну поехали! — сказал Кэлками и повел оленей на спуск с перевала.

Вслед за мужем повела своих оленей и Акулина. Кэлками много раз преодолевал Гидын, притом в разных местах. Но каждый раз всегда волновался, будто он впервые проходит этот непростой отрезок своего пути. Он осторожно вел караван по еле заметным следам охотников. Старался не смотреть вниз на подножие перевала, который был утыкан чахлыми и корявыми деревьями, изнуренными ветрами. Вниз напрямую, к началу правого истока Ирбыки, спуститься невозможно. Тут почти вертикальная крутизна. Вьюки сразу сползут вперед к шеям животных. Поэтому давным-давно какой-то охотник проложил тропу, ведущую не прямо вниз, а вправо по склону, постепенно спускаясь к подножию перевала. Изредка оглядываясь на Акулину, Кэлками продолжал спуск.

— Тёг-тёг-чо! Тёг-тёг-чо! — покрикивали супруги на оленей, чтобы те шли осторожно. Олени горбились, поджимая короткие хвосты, стараясь удерживать вьюки. Наконец-то спуск с перевала закончен, притом благополучно.

— Ако! У тебя с мунгурками все в порядке? — крикнул Кэлками.

— Да, все хорошо, — ответила Акулина.

— Тогда не будем останавливаться, а то олени столпятся. Выйдем на равнину, тогда и поправим, — ответил Кэлками и пошел дальше.

Вскоре караван выплыл на сравнительно просторную долину, окруженную с запада и с северо-восточной стороны горами, связанными между собою ребристыми седловинами. Солнце уже перевалило за полдень и теперь потихоньку подкрадывалось к вершинам гор. А ручей Нерчан, шумливый в летнюю пору и вытекающий с южных склонов Гидына, как раз в этом месте впадает в основное русло верховий реки Ирбыки. И здесь же сейчас завершил свой спуск с перевала Кэлками. Он привязал к дереву оленей и, отойдя в сторону, стал ждать жену. Подошла раскрасневшаяся Акулина, ведя своих оленей и, вздохнув, опустилась на колени. Снег тут, в низине, уже мягкий. Проголодавшиеся олени торопливо стали раскапывать снег и кормиться. Кэлками присел около жены и ласково поправил ей шапку, а потом и шаль на ее шее.

— Все, сейчас поправим вьюки, шлеи приподнимем и садимся на учиков. Доедем до густого леса и остановимся на ночевку. Здесь совсем мало дров, ты отдохни, пока вьюки поправлю, — сказал он Акулине.

Акулина и Кэлками блаженно восседали на крепких спинах верховых и легкими шлепками пяток по истертым бокам подгоняли их.

Чувствуя близость отдыха и спокойной кормежки, вьючные олени спешили, как и их хозяева. Цепочкой по следам шел ранее прибившийся молодняк, не пытаясь перегонять грузовых оленей. Молодняк знал свое место в этом маленьком стаде. Они побаивались взрослых и сильных сородичей.

«После нелегкого перевала впереди идущие охотники дальше слияния Банякана и Ирбыки проехать просто не могли. Олени бы устали», — думал Кэлками. В душе он надеялся, что и сегодня воспользуется нарубленными дровами и расчищенной от снега площадкой для установки палатки.

Впереди, за изгибом дороги, показался вытянутый лесной массив, упирающийся в берег реки. В разных направлениях тянулись затвердевшие следы оленей, пересекающие дорогу, по которой ехал Кэлками. Тут были и следы людей, бродивших на широких лыжах.

«Где-то здесь должны быть стоянки», — подумал Кэлками. Начали попадаться свежие рубки сухих деревьев, поваленных на дрова. Лежат остовы сырых жердей без веток, явно ветки пошли на подстилку. Вот и стоянки, покинутые людьми.

Опустевшие стоянки всегда вызывают чувство тоски у Кэлками. Темными пятнами выделяются на снегу расчищенные от снега и густо устеленные ветками места палаток. У каждой стоянки лежат аккуратно сложенные сухие дрова. Ранние сумерки, между тем, уже опускаются на долину Ирбыки, заполняя голубым мраком белые поляны, гущу стылого леса. Кэлками подъехал к самой крайней стоянке, которая располагалась под высокой лиственницей. Обогнув ее полукругом, остановил Поктрэвкана и ловко соскочил с седла.

— Ако, подъезжай ближе с левой стороны, чтобы мунгурки потом не таскать, — сказал Кэлками.

Выгрузив скарб и отпустив своих оленей, Кэлками стал помогать Акулине. Проголодавшиеся за день олени нервничали и мотали головами. Длинными стволами рогов некоторые из них стали расчесывать натруженные спины. Немного постояв, животные начали расходиться в разные стороны в поисках корма.

Собрав поводки в объемную связку, Кэлками повесил их на толстый сук и сел на седло.

— Ако, иди присядь, немного отдохнем и начнем палатку ставить, — позвал он жену.

— Ох и устала я сегодня, — проговорила Акулина, усаживаясь рядом с мужем.

— Молодчина ты у меня. Ничего, еще немного, и отдыхать станем. А соседи-то наши дня два здесь стояли, видишь, вокруг снег вытоптан и дров много оставили, — сказал Кэлками.

Сегодня и Кэлками тоже устал не меньше жены, просто он редко когда жалуется. Хотя он и устраивал палатку на готовой, очищенной от снега площадке, но быстро стемнело. В какой-то степени выручало раннее новолуние, правда, атькикан (луна) еще не полная. Около палатки, на кострище соседей, Кэлками развел костер; дров-то много, чего экономить, зато светлее будет вокруг, чтобы в темноте не спотыкаться. Установив и растянув палатку на вбитые в плотный снег длинные колья, Кэлками поставил легкую жестяную печку на сырые чурбачки, обтесанные с обеих сторон и ошкуренные от коры, чтобы не загорелись, когда нагреется печка. Принес от костра два горящих полена и затолкал в печурку, набитую петушками и сухими лучинами. Печка загудела, и жар вырвался в трубу с множеством искорок, бесследно тающих в холодной мгле.

— Ако, заноси пока вещи и постели, пусть нагреваются. Нижние края палатки изнутри придави вот этими жердинками, — сказал Кэлками, подавая жене сырые палки.

А сам он снова вернулся к костру, где уже варилось мясо. Он набрал зернистого снега в старый медный чайник и обе кастрюли и тоже повесил их над костром, чтобы растопить воды. Между делом Кэлками расставил вьюки за стеною палатки, чтобы меньше дуло. Вьюки должны даже на земле стоять в строгом порядке, ибо каждый олень имеет свой индивидуальный вьюк, который он несет. В таком же порядке олени идут в караване во время перекочевки. Подобно гусиной стае, летящей весною на север. Кроме того, в этих мунгурках лежит самый драгоценный груз — пушнина, добытая потом охотника Кэлками и его жены Акулины. Поэтому он всегда во время ночевок старательно укрывал мунгурки двумя замшевыми полотнищами. А то, не дай бог, ночью вдруг снег неожиданно повалит и набьется в вороты мунгурок.

«Нет, этого Кэлками допустить не может», — думал он, снимая с тагана кастрюлю с дымящимся мясом.

Жену свою, Акулину, он жалел. Поэтому в своем охотничьем пути основную работу всегда старался выполнять сам, как бы он ни уставал. К тому же Кэлками был вынослив.

— Ну что у тебя там, ужин не готов еще? — громко спросила Акулина изнутри палатки.

— Все, Ако, и мясо, и чай готовы, дверь приоткрой, а то темно, — ответил Кэлками, затаскивая в палатку кастрюлю и чайник с кипятком. — О, как мы сегодня устали. Сначала чаю завари, во рту пересохло. Главное, мы с тобою, Ако, Гидын прошли, а отсюда по ровным местам кочевать будем, — говорит Кэлками, расчищая острием ножа деревянный подсвечник от налипшего парафина.

— Сначала и я чаю выпью, а потом уже мясо поедим, — ответила Акулина, наливая чай в обе чашки. — Интересно, где сегодня ночуют остальные охотники, наверное, уже Дуручака достигли? — проговорила Акулина.

— Дуручак они уже миновали. Стоянки на три они нас опережают. Ты, Ако, положи мне в чашку пару ложек бурдука, — сказал Кэлками.

— А через пастухов мы будем проходить? — спросила Акулина.

— Конечно. В районе сопки Чорчан в эту пору какая-нибудь бригада да стоит. А вообще это бывшие зимние пастбища Василия Папулова. Но он сейчас уже второй год зимует по бассейну Очакчана. А ниже, по Нимгасигу, охватывая правую сторону Дуручака и бассейн Ирбыки, зимует Мургани Павел. А левый берег Дуручака, охватывая и приток Орыч, доходя вплоть до Анункуна, занимает оленеводческая бригада Ханькана Чимяна. Весь бассейн Ирбыки от истока и до ее устья очень благоприятен для зимовки оленьих стад. Здесь богатые кормовые угодья, снегу выпадает мало. Не зря же наши предки много веков назад подарили ей имя — Ирбыка. То есть Малоснежная. Это же великолепно! — засмеялся Кэлками.

— Вон ты сколько всего знаешь. А я как-то не задумывалась над этим, ну, ты, Кэлками, даешь, — смеется Акулина.

— Эти бригады всю зиму связь между собой держат. Нартовая дорога поддерживается и до Камешков. Так что мы с тобою, Ако, с веселой песенкой до села домчимся, — рассуждал Кэлками за поздним ужином.

— Шестой месяц одни кочуем, одичали, отвыкли от людей. Надо бы у Чорчана хоть на пару деньков остановиться. В гости к Дарье да к Варваре хочу съездить. Год назад в последний раз виделись, — говорит Акулина.

— Само собой разумеется. Нехорошо мимо друзей проскакивать. Я думаю, что по одной шкурке выдры надо будет подарить бригадирам. Если, конечно, встретим, они же могут в стороне от дороги стоять где-нибудь между сопками. Кому-то новый чайничек и миску большую подари, которые осенью у пушника брали. Сама смотри, ты хозяйка, — ответил Кэлками, обувая запасные нугду (короткие торбаса).

— Ты куда-то еще собираешься? — спросила Акулина, убирая чашки в деревянный сундучок.

— Пойду гляну, хорошо ли на ночь олени устроились. Вдруг предыдущие олени охотников весь доступный корм выели. Луна еще маленькая, слабо светит. При необходимости на свежее место перегоню. Бедняжки, они тоже устали, — продолжал Кэлками, надевая шапку.

Ночная прохлада бодряще ударила в лицо после жарко натопленной палатки. Тусклый свет луны падал на заснеженные поляны. Под густыми кронами деревьев плыли загадочные тени. После ароматного мяса и крепкого чая усталости как ни бывало. Можно даже сейчас ночью дальше кочевать. Кэлками прислушался, из глубины леса донесся еле уловимый шорох снега и стук рогов.

«Дерутся за лучшие лунки в снегу, где густо лежит ягель», — подумал Кэлками и, взяв лыжи подмышку, пошел по тропе, откуда доносился шум стада.

Олени кормились, откапывая копытами сыпучий снег. Они даже не обратили внимания на подходившего к ним Кэлками, знали что это человек идет. Понапрасну беспокоился Кэлками, что животные себе корм не смогут найти. Сообразительные олени даже останавливаться не стали на старых копанинах, где потравлены наиболее доступные кормовые лишайники, а единой цепочкой прошли на дальние поляны ближе к возвышенностям и, только учуяв под слоем снега запахи нетронутого ягеля и зеленой мерзлой травы, оставшейся еще с осени, остановились. Кэлками обошел вокруг стада, на ходу тыкая посохом по снегу, проверяя глубину снежного покрова и плотность его структуры. Наста нет, снег рыхлый до самой земли, и глубина небольшая, чуть выше колена. Олени спокойно кормились. Кэлками столкнул слежавшийся комок снега на старом пне и, не снимая лыж, сел на него. Не спеша достал кисет с табаком и закурил. Вокруг стояла тишина, только еле ощутимый верховой ветер прошелестел по деревьям и ушел дальше. Темные силуэты хребтов Гидына хмуро глядели на белые полосы рек и седловины перевалов. Глубоко вздохнув, Кэлками встал на лыжи и, как тень, быстро заскользил к палатке. Акулина ждала его и успела сварить рисовую кашу, заправленную хачином (внутренний жир оленя). А пожелтевший бурдук (жареная мука) еще доходил на печке.

— Ты чего-то долго был, далеко, наверно, вьючные олени подались? — спросила Акулина, вытирая пот со лба выцветшим вафельным полотенцем, которым она заворачивает чашки.

— Да не очень, по крайней мере, вышли на целину, останавливаться не стали там, где соседские олени паслись, — ответил Кэлками.

— А я кашу сварила, ты же вчера говорил, что русскую еду хочется поесть. И бурдук жарю… — сказала Акулина.

— Нуты молодец! Иногда мясо надоедает, раньше как-то не замечал, мог всю зиму одним мясом питаться, и ничего, — сказал Кэлками.

— Я же помню. Однажды мы вообще без муки и чая возвращались, тогда ты кустики нэчака приносил на чай, листья морошки раскапывал. Заячью ягоду (красная смородина) и высохшие плоды шиповника собирать на Омолон ходили, как раз Утэ медвежью берлогу тогда раскопал. А теперь нам крупу, бурдук с сахарком подавай к ароматному чаю, обрусели мы с тобой, Кэлками, — смеется Акулина, расставляя чашки.

После короткого ужина супруги в тот вечер немного раньше обычного улеглись отдыхать. Завтра предстояла новая кочевка. Но не настолько уж трудная, как сегодня. Кэлками уснул быстро, будто в глубокий снег в овраге провалился. И спал крепким сном, как в беззаботном детстве. Акулина, наоборот, хоть и устала, но ворочалась долго. Сон упорно не хотел приходить. А мысли витали очень далеко, гораздо выше скальных высот Гидына. Она успела перебрать весь свой зимний маршрут, прежде чем забылась.

Кэлками проснулся резко и быстро. Вокруг палатки слышалось хождение и скрип копыт оленей. Явно возле жилья. «Олени пришли, но почему так рано?», — подумал Кэлками, шаря и похлопывая ладонями у изголовья, чтобы найти в темноте спички. Он сначала затопил печку и снова забрался в спальник, ожидая, пока дрова разгорятся. Одежда остыла, и внутри палатки был такой же холод, как и на улице. Жар быстро стал разливаться, как только накалилась печка. Кэлками неторопливо оделся и вышел во двор. Хотя утро уже подступало, но было еще темно.

«Пока позавтракаем, вещи увяжем и рассветет», — подумал он. Олени с пастбища пришли все и прибившийся молодняк тоже.

— Чик, чик. Хак, хак. Хяк… — размахивая руками, он спешно начал отгонять оленей, чтобы те шли кормиться. Рано еще, проголодаются. Однако ездовые не захотели идти на ночное пастбище, а потянулись к противоположному лесу, вдоль которого протекает глубокий овраг с обрушившимися и рваными берегами.

«Пусть идут, корм везде есть…» — подумал Кэлками и вернулся в палатку.

Кастрюля с мясом уже нагрелась, и чайник с кипятком забулькал, громыхая крышкой. Акулина тоже встала и убрала полог с постелью.

— Чего олени пришли? — спросила она, обувая унты (торбаса), чтобы выйти во двор.

— Да приплелись спозаранку. Отогнал их, пусть пока навты (ягеля) поедят, — ответил он.

— Сегодня где будем останавливаться? До Дуручака не дотянем? — спросила Акулина за завтраком.

— Не сможем, далеко еще. Но до Нимгасига засветло доедем, вон как день прибавился. Даже щеки немножко солнышко стало пригревать. После холодов и душа радуется. На Нимгасиге оленье стадо Мургани Павла зимует. Но зима-то долгая, стада могли и маршруты свои изменить как и мы, они тоже туда-сюда кочуют. Кто из них ближе к дороге будет находиться, у тех и денек-другой передохнем. Оленям дадим передышку, а то от самого Омолона мчимся как угорелые, — отвечал жене Кэлками, вытирая выступивший пот на лбу после крепкого чая с бурдуком.

Ранение Ачуркана росомахой

Управившись со сборами и увязкой вещей, Кэлками пошел за оленями. Пригнав на стоянку, он с ходу загнал их в жердевую изгородь, построенную предыдущими охотниками для ловли оленей.

— Ако! Я буду стоять у выхода, а ты поводки на морды одевай, — крикнул он Акулине.

Ворча на животных, Акулина накидывала уздечки, соединяя длинными поводками за шеи весь караван в единую вереницу, а затем стала выводить их из загона. Молодые беглые олешки стояли в стороне особнячком и хозяевам не мешали. Сняв аркан, закрывавший выход из загона, Кэлками встал в сторонку и стал наблюдать, чтобы олени не запутались ногами за провисающие поводья. Караван уже вышел за пределы загона, когда Кэлками вдруг закричал:

— Ако! Подожди, постой.

Акулина недоуменно остановилась. Олени тоже удивленно, поводя ушами, начали прислушиваться.

— А где Ачуркан? В караване его нет, — громко сказал Кэлками, проходя вдоль каравана.

— Да, его нет. Как это я не заметила. А где же он? — встревоженно спросила Акулина, будто Кэлками знает лучше причину отсутствия вьючного оленя Ачуркана.

— Веди оленей, а я пойду на пастбище гляну, что там стряслось, может, заболел он, — велел Кэлками Акулине и быстро пошел по тропе.

Привязав оленей около вещей, Акулина стала ждать мужа. Вскоре между деревьями замаячила фигура Кэлками и черный бок Ачуркана. Ачуркан понуро шел вслед за хозяином. Когда Кэлками подвел Ачуркана, Акулина сразу заметила, что голова и шея его окровавлены, а левое ухо разорвано.

— Онаки (росомаха) напала на него, когда он в яме кормился. Подкралась и прыгнула ему на шею. Но он сумел сбросить ее. Скинув ее на землю, Ачуркан бил ее ногами, пока она не залезла на дерево. Потом он отошел в сторону, где до этого кормился и стоял, видимо, ожидая нового нападения. Росомаха спрыгнула в другую сторону дерева и ушла вверх по ручью, — рассказал Кэлками.

«Вот почему олени прибежали перед рассветом, росомаха их напугала», — смекнул Кэлками.

Кэлками не знал, что делать. В любом случае олень вышел из строя. Росомаха успела покусать ему шею, прежде чем он сбросил ее на землю.

«Дойдет ли Ачуркан до новой стоянки? Перекочуем, лучше осмотрю его», — решил Кэлками, когда они начали грузиться. Быстро завьючив оленей, выехали со стоянки.

Дорога была хорошо пробита и вытоптана. Ехали все время по льду Ирбыки, изредка поднимаясь на берег, чтобы срезать крутой поворот русла реки. Наледи на реке не попадались, и это ускоряло движение каравана. Раненый зверем Ачуркан плелся с молодняком. Вдали уже был виден голубой лес Чорчана, клином спускающийся справа в пойму Ирбыки. Аккурат по этому клинообразному лесу, будто прячась в густом лесу, из-под самых подножий горы Чорчан течет ручей Оракагчан, то есть Травянистый, и под сенью леса, смешанного с ивняком, незаметно вливается в реку Ирбыку. Кэлками остановил верхового оленя и обернулся. Самым последним в цепочке молодняка следовал Ачуркан.

— Ако, поглядывай за Ачурканом, а то отстанет, — крикнул он Акулине.

— Хорошо, я прослежу за ним. А как далеко будем кочевать сегодня? — спросила Акулина.

— Мы и половины пути еще не прошли. Видишь, солнце еще высоко. Может, до Травянистого дотянем, если Ачуркан не устанет. У тебя вьюки в порядке, а то могу поправить? — спросил Кэлками.

— Все в порядке, можешь ехать дальше, — ответила Акулина.

До устья Оракагчана оставалось уже немного езды, когда неожиданно начали попадаться совсем свежие следы оленей. Следы были и по самой дороге, и пересекающие ее в разных направлениях. По сторонам дороги видны следы широких охотничьих лыж. Кэлками остановил оленей и слез с седла.

— Ако, слезь пока, поправь вьюки, — окликнул он Акулину и, привязав своих оленей, прошелся вперед по дороге, внимательно рассматривая следы. Потом он снова вернулся к привязанным оленям.

— Что там? Следов чего-то много вокруг, — спросила Акулина.

— Где-то недалеко люди стоят. Видишь, сколько вокруг следов? Все вытоптано, даже свежая лыжня есть, совсем мягкая, недавно человек тут проходил. Будем останавливаться. Если стадо внизу по долине реки пасется, то корма нашим оленям можем и не найти. Разбредутся и уйдут в стадо, и будем гоняться за ними, чтобы отловить. Хлопот не оберешься. Сейчас свернем в лес на целину и заночуем. Ты, Ако, сними мои лыжи с вьюка, я на лыжах пойду, — сказал Кэлками.

Акулина стянула лыжи мужа с вьюка последнего оленя, тащившего волоком пять шестов, на которые натягивается палатка.

— Ты садись на оленя, а я пешком поведу, — сказал Кэлками, надевая лыжи. Он повел своих оленей в левую сторону реки, углубляясь в лес. Выбрав открытую полянку, где был выдут снег, Кэлками остановился.

— Здесь обоснуемся, снегу тут мало, и он мягкий, — сказал Кэлками и воткнул свой посох в наиболее ровном месте, где не было бугорков и кустиков.

Он часто так отмечает место, где будет ставить палатку, так не ошибешься. Отпущенные на свободу олени жадно начали кормиться. Немного поев ягеля, Ачуркан лег. Его длинные уши были вяло опущены, как рукавички. Деревянной легкой лопатой-ыруном Кэлками быстро расчистил снег, где будет поставлено жилище. И вдвоем с Акулиной быстро растянули палатку.

— Ты пока веток настели и ставь печку, а я дров нарублю. Еду на тагане сварю, быстрее будет, — сказал он Акулине, доставая из вьюка острый топор. С укладкой вещей и приготовлением пищи супруги быстро управились. Прежде чем входить в палатку, по обыкновению, Кэлками уселся на кучу дров и закурил. Это уже привычка, табак для него дороже еды. Он только утром курил на стоянке, перед тем, как выезжать. С его вспотевшего лица шел легкий пар.

— Кэлками, заходи, обедать будем, — позвала его Акулина.

— Я сейчас, — ответил Кэлками и загремел пустыми кастрюлями. Он наполнил кастрюли и большой чайник снегом и повесил на таган над костром, чтобы растопить. Подложил в костер толстых дров и, кряхтя, вошел в палатку. Жар от раскаленной печки приятно ударил в лицо. Кэлками был озабочен болезнью Ачуркана, да еще чье-то стадо бродит по бассейну Ирбыки. А ночью олени Кэлками могут уйти на шум чужого стада и смешаются. А потом ищи их и лови, все это заканчивается лишними хлопотами и потерей времени.

— Ако, ты занимайся домашними делами, а я пройдусь вниз вдоль дороги. Посмотрю, в какой стороне стойбище пастухов стоит. Чтобы без хлопот миновать их. Если стемнеет, не беспокойся, не впервой мне ночью ходить, — предупредил он жену.

— Они могут стоять около гор, не вздумай за ними ходить, если вблизи не окажутся. Если не повстречаем пастухов, не беда, они же не ждут нас около дороги, у каждого свои заботы, — сказала Акулина.

— Я долго не буду, скоро вернусь. Мне больше не наливай, я напился, — сказал Кэлками и по обычаю перевернул чашку вверх дном на блюдце.

Быстро одевшись, Кэлками вышел. Неся лыжи за спиной, он вышел на дорогу, а немного пройдя, спустился на лед и пошел вниз по руслу Ирбыки. «Может, зря взял лыжи, зачем лишний груз таскать?», — подумал он. Шел быстро и легко. Лишь негромкий скрип его шагов нарушал тишину. «До устья Нимгасига не так уже и далеко. От силы два поворота остается шагать. Вот дойду до слияния рек и станет предельно ясно, где пастухи стоят. Тогда уже можно будет подумать, как быть дальше, чтобы не метаться туда-сюда, как слепой старый олень», — размышлял Кэлками, продолжая идти по набитой дороге.

Встреча с друзьями

Глубокая лыжня появилась с правого берега Ирбыки и потянулась вниз рядом с основной дорогой, пробитой охотниками. Кэлками снова надел лыжи и заскользил по затвердевшей от мороза лыжне. Вдруг до его слуха донесся неясный звук. Кэлками остановился и, сняв корбаку (меховую шапку), прислушался. Внизу, в стороне от дороги, по которой шел охотник, с левой стороны реки послышался шум и звонкий лай собаки. Так и есть! Около высокого лесистого холма, очертания которого маячат в тени лунного света, раздавался отдаленный стук топора. Видимо, кто-то рубил дрова. Кэлками обрадовался тому, что так быстро нашел людей, неважно, чей это стан, охотников или оленеводов. Но шум внезапно прекратился, и снова наступила тишина. Скорее всего, здесь пастухи стоят. «Может, Мургани Павел, либо Тюлбат Василий», — гадал Кэлками, прежде чем повернуть свои лыжи назад к палатке, либо идти к тому месту, откуда доносился стук припозднившегося дровосека.

Поздновато, конечно. А завтра что — уйма свободного времени появится? Как бы не так.

Кэлками пошел в сторону холма, откуда доносился шум. Между дальними деревьями замигал огонек, то уменьшаясь, то снова разгораясь. Кто-то жег костер под открытым небом. Из ближней палатки выбежала лохматая собачонка и залаяла. Кэлками стал снимать лыжи. Примерно шесть палаток было разбросано между деревьями. Вышел хозяин палатки посмотреть, на кого это лает собака. Лица мужчины не разглядеть, и Кэлками кашлянул.

— Гость, что ли, пожаловал к нам? — негромко проговорил мужчина, присматриваясь к Кэлками. Кэлками воткнул в сугроб лыжи и подошел к палатке.

— Дорава! Сразу и не узнаешь, кто это? — поприветствовал хозяин палатки, цыкнув на собаку. — Дюмгар, тяк… — и собака вернулась в палатку.

— Дорава! Это я, Кэлками… все полуночничаю. Небось помните такого? — проговорил Кэлками, протягивая руку для приветствия.

— Э-э-э, дорава, хараке! (Здорово, друг!) Кэлками здравствуй, сколько лет, сколько зим. Давай-ка, заходи, — пригласил хозяин, пропуская его вперед.

Это был бригадир охотников-бельчатников Илани Антон. В палатке было душно, в центре ее тускло горела парафиновая свеча. Жена Антона Екатерина отодвинулась к брезентовой стенке, пропуская гостя к центру жилья. Кэлками, осторожно наступая, чтобы не споткнуться в полумраке, прошел к приготовленному ему месту. И, только усевшись, поздоровался с жильцами. Кроме Антона и Екатерины, в этой палатке были еще двое мужчин, Максим и Павел. Это охотники, члены звена Антона.

— Какими судьбами, Кэлками? Распакуй-ка свои новости. А у нас новостей целая мунгурка, и до утра не перескажешь, — смеется Антон. По натуре он веселый и общительный человек с хорошим чувством юмора. — Знали, что ты подзадержался и что вот-вот должен нас догнать. А мы уже неделю тут кукуем. Вот так-то.

— У меня, Антон, новостей почти и нет. План свой взял. Потому и кочевал не спеша. Белка по маршруту была, грех жаловаться. За всю зиму никого не встречал, говорить даже разучился. Правда, в районе Мурэду юкагирскую семью находил… — рассказывал в свою очередь Кэлками.

— Ладно, Антон, пусть человек покушает и чаю напьется, а потом новостями будете делиться, — сказала Екатерина, расправляя столик, чтобы поставить посуду с едой.

— Кстати, а ты далеко остановился? — спросил Антон.

— Да нет, почти рядом. Наверху за вторым поворотом слева впадает большой ручей, идущий с сопок. Вошли в него и под лохматым холмом остановились. Вижу, свежие следы стали попадаться, вот и свернул на Травянистый, чтобы на стадо не наскочить, — рассказал Кэлками. — Сейчас обратно пойду. Специально пришел, чтобы узнать, кто здесь стоит. Ну, а вы, Антон, чего тут целую неделю торчите? Думал, что вы уже и Гижигу перешли, — спросил Кэлками, продолжая есть мясо, перед тем как чаю попить.

— Плохи, Кэлками, дела. Дней десять придется еще стоять тут. Да и тебе тоже. И только потом всей гурьбой двинемся в Камешки, пока нас распутица по пути не застала, — отвечал посерьезневший Илани.

Кэлками слушал молча, но в глубине души чувствовал, что дела действительно обстоят серьезные. Павел и Максим в разговор старших не встревали, чтобы не отнимать у гостя драгоценное время, ему ведь еще домой надо возвращаться.

— За два-три дня до нашего подхода, — продолжил свой рассказ Антон, в бригаду Ханькана Чимяна, которая зимует на Анункуне, из села приезжали две собачьи упряжки. Так вот, каюры привезли письма пастухам из сельского Совета. Ольга Федоровна, председатель сельсовета, пишет, что в Камешках люди сильно болеют гриппом. Больница переполнена, она и так маленькая. Из Наяхана доктора привезли, чтобы лечил заболевших. Пастухи, которые зимуют на Тывтынре и Хякитанде, тоже занемогли, и некоторых из них привезли в Камешки. Сельсовет и колхоз написали, чтобы все охотники задержались в Ирбыке минимум на двадцать дней. Оленеводам из бригад тоже в село пока нельзя выезжать, — рассказал главную новость Антон.

— Да, вот так новость… Что тут поделаешь, болезнь есть болезнь, — задумчиво ответил Кэлками, почесывая левой рукой затылок. — А в бригаду к пастухам можно будет в гости съездить? — спросил Кэлками.

— Да в бригаду-то можно, в двух бригадах мы уже побывали, у Тюлбата Василия и Мургани Павла. За свежим мясом ездили к ним. К Чимяну на Анункун мы, правда, еще не наведывались, хотя он приглашал нас, — сказал Антон. — Катэ, ты подогрей нам чаю, — попросил он жену.

— Чайник кипяченый, сейчас свежий чай заварю, — ответила Екатерина. После чая Кэлками отодвинулся от стола, чтобы поостыть, и закурил.

— Слушай, Кэлками, послезавтра мы решили провести соревнования верхом на оленях в бригаде у Мургани Павла. Три приза ставят. А четвертый приз установить для ялкылины (замыкающий, занявший последнее место), как и полагается. Такова у нас традиция, поощрять спортсмена, занявшего последнее место. Завтра и из второй бригады подъедут в «тройку» к Мургани. И мы, охотники, четыре звена скопились тут. Верховые олени у нас хорошие и мы будем участвовать в бегах, — говорит Антон.

— Хвалиться не стану, надо будет подумать, я тоже сторонник спортивного мероприятия. Но в гости к пастухам съездим. Спасибо вам за все, мне пора. — Кэлками собрался уходить.

— Ты подожди, пожалуйста, пачку чая заверну. Пусть и Акулина в гости приедет, — засуетилась Екатерина, подавая Кэлками камусный мешочек с наплечником. Проводить Кэлками вышел Антон.

— Ну, Антон пока, до встречи, — сказал Кэлками, пожав руку Илани. И, надев лыжи, быстро заскользил к дороге.

Обеспокоенная долгим отсутствием мужа, Акулина не спала. И время от времени выходила наружу, чтобы послушать в тишине шаги Кэлками.

«Скоро полночь, бедняжка все еще печку топит, будто первый день под белой луною хожу», — подумал Кэлками, когда у входа появилась Акулина. Увидев подходившего мужа, она снова скрылась в темном входе палатки. Выбив снег с обуви, Кэлками вошел в жилье и положил мешочек около жены.

— А это что за сумка? — удивилась она.

— Это Екатерина тебе гостинец прислала, — ответил Кэлками, снимая верхнюю одежду.

— А ты что, догнал охотников? А мы-то думали, что они далеко ушли, — удивилась Акулина.

— Да куда там, они тут, внизу, уже неделю стоят. Все бригады в одном месте собрались. В Камешках, Кушке, Оббяке и других селах люди гриппом болеют. Каюры из Камешков приезжали перед подходом охотников и строго предупредили пастухов, чтобы они охотников задержали на двадцать дней. И самим не ездить в село. Хорошо, что мы свернули с дороги на хорошее пастбище, олени голодать не будут, — сказал Кэлками.

— Плохо, что люди болеют, весна сейчас, вот и липнут болезни. Болезнь, она и есть болезнь, что тут поделаешь, — сочувственно промолвила Акулина, услышав новость, принесенную от других охотников.

Она открыла мешочек. В нем была пачка плиточного чая, кусок свежего мороженого сала оленя, отрезанного с толстой прослойкой мяса, очевидно, с крупа взрослого чалыма (кастрата).

— Спасибо, Катэ, за гостинец. Лучше бы сами поели, мы же не голодные. Сало-то совсем свежее, наверное, от пастухов привезли, — обрадовалась Акулина.

— Ничего, приедем в колхоз, мы им тоже что-нибудь подарим, — ответил Кэлками. — Спать хочу, глаза слипаются, — сказал Кэлками, выпив чашку чая. От еды он отказался.

— А завтра что будем делать? — спросила Акулина.

— Утром видно будет, и Ачуркана надо осмотреть. Стадо на новое место перегоню, но главное, не будем кочевать. Встанем без спешки, раз сельсовет запретил, будем на месте стоять, подойдет время, тогда и тронемся вслед за другими, — сказал Кэлками, забираясь в теплый спальник.

«А завтра… поедем в гости к Мургани Павлу. Поктрэвкана возьму с собой, чтобы на оленьих гонках потягаться», — сверлила мысль уже сонную голову Кэлками.

О намечающихся состязаниях Кэлками жене пока не стал говорить, чтобы Акулину не будоражить, тем более на ночь глядя. Как всегда, Кэлками проснулся внезапно, сон как ветром сдуло. Ему снилось, будто бы он несется на нартовой упряжке по льду какой-то широкой, заснеженной реки, стремясь догнать едущих впереди гонщиков. Кэлками так и не узнал, что за река ему привиделась, то ли Омолон, то ли Гижига.

«Утро уже, или ночь еще?», — подумал он, высовывая голову из спальника, как суслик из насиженной норки. В какой-то посуде потрескивала замерзшая вода, что очень плохо для чайника, может разорвать по швам. Вечером Акулина забыла слить воду или хотя бы накрыть чем-нибудь. В палатке стояла тишина. В ближних деревьях треснул мерзлый сучок. Часов у Кэлками не было. Да и купить негде, в магазин не привозят. Его организм был указателем времени и пока не подводил.

Вечером Кэлками выпил много чаю в гостях и у себя дома. И теперь его тянет во двор. Он набросил на себя старый, но еще теплый кафтанчик, натянул на ноги меховые чулки и вышел на улицу. Оправившись, глянул на небо. Илкун (Большая медведица) застыла на юго-восточном небосклоне. Значит уже утро наступает. Хэгып долбынигын (соболиное утро), соболь вышел на охоту и очень активен в эти предрассветные часы.

«Уф-фф. Хи-хи. Ки-ки», — раздался неприятный крик ночной скиталицы совы в ближнем овраге, где стоят старые лиственницы.

«Смеется над чем-то, старая колдунья. Кэлками не боится твоей насмешки», — подумал охотник и вернулся в палатку. Сухие дрова быстро разгорелись. Поставив еду и чайник на печку, Кэлками прилег прямо поверх постели. «Так, сначала схожу к оленям, Ачуркана посмотрю, как он там. Проклятая росомаха, будь она неладна. Потом заготовлю дрова, поймаем ездовых оленей и будем выезжать», — раздумывал Кэлками.

Вскипевший в кастрюле мясной бульон зашипел на печке и захлопала на чайнике крышка. Кэлками встал, отставил кастрюлю и чайник на холодные ветки.

— Кэлками, уже утро, что ли? — спросила Акулина. — Я так крепко спала, за ночь, по-моему, даже и не просыпалась.

— Да, Ако, светает. Полоска рассвета прорезалась на кромке неба, как острое лезвие ножа, — ответил Кэлками, умываясь из кружки теплой водой. — Ако, ты достань мой нарядный кафтан и расшитый бисером фартук. Да, и еще белые длинные торбаса, чего беречь. Мы же не за белкой идем, а к людям поедем. Да и ты нарядно оденься, — сказал Кэлками за завтраком.

— Разумеется, не поеду же я в таком виде, — ответила Акулина.

После ночлега олени жадно кормились. Раненый росомахой Ачуркан лежал в неглубокой снежной яме. Голова его была покрыта густым инеем, а кровоподтеки на голове и шее обледенели. Правый его глаз вообще закрыт. Жвачка отсутствует, похоже, что ночью не кормился.

— Как дела, Ачуркан? Вставай, дружище, и покушай, а то окоченеешь так, — громко сказал Кэлками. Привычка такая была у него говорить что-нибудь животным. Кто его знает, олени, может, и понимают своего хозяина. — Сейчас я тебе хорошего ягеля раскопаю, — бодро говорит Кэлками.

Носком левой лыжи он стал раскидывать рыхлый снег. Кэлками быстро расчистил небольшую площадку, добравшись до самой земли. Под ногами чувствовался пышный слой кормового лишайника, которым питаются северные олени.

— «Как удачно наткнулся я прямо на корм», — подумал Кэлками.

Почуяв запах свежего корма, Ачуркан с кряхтением поднялся с лежанки и ступив на расчищенную землю, начал есть. Подойдя с боку, Кэлками прощупал покусанные росомахой места на шее и голове оленя. Недовольный, Ачуркан мотал рогатой головой.

— «Ладно, пусть кормится, завтра будет видно, как быть дальше», — решил Кэлками и пошел к палатке.

— Ну как там Ачуркан? — спросила Акулина.

— Олени сейчас на хорошем корме, и снег не глубокий. Поэтому не стал их перегонять. Ачуркан болеет, но вроде не хуже, чем вчера было. После поездки посмотрим. Если не сможет идти, забьем, — ответил Кэлками. — Ладно, Ако, бери поводки и пойдем, поймаем ездовых, — сказал он жене.

Он поймал трех ездовых оленей, в том числе и своего лучшего верхового — Поктрэвкана.

— На Поктрэвкане подарочки повезем, а сам на Иранде поеду. Пусть Поктрэвкан налегке перед бегами разомнется, — сказал он Акулине, с легкостью садясь в седло.

Опираясь правой рукой на длинный нёри (женский посох), села на ездового оленя Бурначу и Акулина. По затвердевшей зимней дороге олени бежали широкой и плавной рысью. Кэлками негромко напевал давнюю эвенскую песню. При такой быстрой езде расстояние незаметно таяло. Вот и развилки дорог, уходящих по стойбищам. Основная дорога уходит прямо вниз по реке, две сворачивают влево и еще одна большая развилка круто уводит вправо. На этой развилке четко видны следы нартовых полозьев.

Эта хорошо пробитая дорога со следами нарты явно ведет к реке Нимгасиг. Тут, рядом с дорогой, установлен жердевый визир-указатель. Визир установлен на ножках-рогатулинах и направлен в сторону стойбища Мургани Павла, где состоятся гонки на оленях. В месте расхождения дорог снег взбит следами людей и оленей. Темными кучками лежит олений помет, на твердом снегу остались желтые пятна мочи. Пастухи, видимо, останавливали тут верховых и пряговых оленей, давая разгоряченным животным передышку. Да и сами, видимо, курили, перед тем как расходиться.

— Кэлками, а нам по какой дороге ехать? — окликнула Акулина мужа.

— А по той самой, куда указан хугар (визир). Эта дорога как раз в бригаду Мургани Павла повела, — ответил Кэлками, поворачивая оленя в ту сторону, куда показывал деревянный указатель.

Поводя ушами и принюхиваясь к встречному ветру, олени бодро пошли по натоптанной дороге. Вскоре снежная тропа пошла по лесистому распадку. Плотные комки снега нависли на разлапистых ветках деревьев и время от времени с шумом падали вниз. У подножия плоской и тощей горы, на дне широкой ложбины, в окружении корявых лиственниц, тесно сбились пастушеские палатки. Завидев подъезжающих седоков, с громким лаем кинулись навстречу оленегонные лайки самой разной масти. Учуяв запах обжитого стойбища и дыма вьющегося из дымоходов, ездовые учики натянули поводья и, высоко подняв головы, ускорили шаг. Олени на шумливых, возбужденных собак внимания не обращали. Их глаза были устремлены на жилища, чтобы понять, не собираются ли люди кочевать сейчас или все-таки оленей ждет отдых. Но по всему было видно, что палатки никто не снимает, а наоборот, рубят дрова и усиливают огонь. Стало быть, сейчас их отпустят на гору кормиться. От взора наблюдательных оленей мало что остается незамеченным в поведении хозяев. Немного не доезжая до палаток, Кэлками остановился.

— Чо… — громко скомандовал он Иранде, и верховой остановился как вкопанный. Кэлками слез с седла. Ибо гостям не принято подъезжать к жилищу близко. Тем более на скорости, это может показаться нескромным лихачеством. Ко второму дереву привязала своих оленей Акулина. К нагрянувшим гостям подходили люди.

— Дорава! Дорава-ла… — со всех сторон слышались приветствия. Все протягивали руки, снимая рукавицы. Подошел и молодой бригадир пастухов Мургани Павел. По привычке он широко и открыто улыбался. Они с Кэлками по-дружески обнялись.

— Какой ты ранний! Охотник есть охотник, — проговорил Мургани. Тут были и другие охотники, приехавшие еще вчера со своей стоянки.

— Отпускайте оленей, они сами уйдут к транспортным. Своих вьючных мы держим отдельно от маточного поголовья, вон… по склону пасутся. Даже отсюда их видно, — сказал Мургани.

Кэлками отпустил оленей и цыкнул на них. Отфыркиваясь и потирая свой влажный нос о твердые комки снега, Поктрэвкан пошел мимо палаток к сопке, а за ним потянулись и другие олени.

— А теперь пойдемте ко мне в палатку, у меня и остановитесь. Остальных гостей разместим по другим палаткам, всем места хватит, — сказал Мургани.

Кэлками с Акулиной последовали за бригадиром, унося с собою седла, поводки и мунгурку с подарками. Мунгурку понес сын Мургани Вася, подросток лет четырнадцати. Поправляя платок на голове, вышла встретить приезжих и жена Мургани Варвара. Они по-женски обнялись и расцеловались, а потом уже хозяйка подала руку Кэлками.

— Заходите, заходите, замерзли, небось, — пригласила Варвара, открывая двери и уступая дорогу гостям.

Все палатки обычно соединены с небольшими юртами, покрытыми оленьей замшей, которые являются как бы прихожей. Так теплее, и ветер снаружи не задувает в брезентовый входной клапан палаток. Многие женщины поддерживают костер в прихожей юрте и там готовят еду, растапливают лед или снег. Это удобно при жизни в полевых условиях. В прихожей юрте достаточно просторно. Здесь, потрескивая, горит костер. Над огнем, на перекладине, на трубчатых металлических крючках висят чайники и объемная закопченная кастрюля, до краев наполненная отварным жирным мясом. Кастрюля слегка кипит, разбрызгивая жирный бульон на огонь. Из широкой трубы печки, изготовленной из листовой жести, торчащей наружу из палатки и направленной к дымоходу, из самой юрты валит горячий дым, устремляясь за пределы жилища. В палатке тепло. Пока гости раздеваются, Мургани с женой Варварой остаются в юрте, чтобы не стеснять гостей, и ведут разговор о посторонних вещах.

— Хорошо, что вы рано подъехали. И правильно сделали. Отдохнете среди людей, по гостям походите. А то всю зиму в хлопотах, да еще вдвоем. И соскучились, наверно? — спросил Мургани.

— Еще бы! На рассвете уйдешь, в сумерках возвращаешься домой. Мы с Акулиной совсем разучились разговаривать, — ответил Кэлками.

— Варвара, ты потчуй гостей. Вечер большой, наговоримся еще, — сказал Мургани жене.

— А вы еще куда-то собираетесь? — спросил Кэлками.

— Да мы в основное стадо собрались ехать, мясо привезем. Народу много будет, на каждую палатку выделим на еду, — сказал Мургани.

— Мы тоже недавно, буквально перед вами своих нартовых оленей привели. Успели только пообедать, а тут и вы подъехали, — говорит бригадир Павел Мургани, одевая шапку, чтобы выйти на улицу.

Во дворе заскрипели полозья, слышно пощелкивание копыт оленей. Снова возобновился утихший давеча собачий лай. Но вскоре все снова стихло. Лишь детвора, игравшая во дворе, нарушала тишину пастушеского стойбища. На небольшой столик Варвара поставила чашки с блюдцами. А около чайного стола на мягкие хвойные ветки постелила чистенькую скатерть, сшитую из выделанных шкурок оленьих голов. И на эту скатерть поставила продолговатое деревянное корыто, выдолбленное из тополя, до краев наполненное горячим мясом вперемешку с салом оленя. В миски наложила рисовую кашу, заправленную внутренним жиром, и поставила на столик. Затем она разломила на несколько кусков большой кусок лепешки и положила на столик между чашками вместе с колотыми кусочками комкового сахара-рафинада.

«Какой богатый стол, как у русской хозяйки в Наяхане», — подумал Кэлками. У него сразу разыгрался аппетит.

— Подвигайтесь к столу, дорогие гости, будем обедать. Я уже не помню, когда вы были у меня в гостях. Позапрошлой осенью, что ли? Ну да ладно, это не важно, главное, сегодня вы у нас, — сказала Варвара.

Кэлками с Акулиной подвинулись к столу поближе и приступили к еде. Обедала с гостями и хозяйка Варвара.

— Недели две, наверное, будете тут стоять. В сельсовете сказали, чтобы охотники пока тут, на Ирбыке, задержались. В Камешках все гриппом болеют, — поведала о новостях Варвара между трапезой. Сама хозяйка жилья ела немного, в основном поддерживала гостей.

— Да мы уже в курсе дела. Охотники вчера сказали, — ответил Кэлками. — А когда же вы успели повстречаться с ними? — удивилась Варвара.

— Кэлками вчера после кочевки ходил вниз к охотникам узнать в чем дело. И почему те стоят, — ответила Акулина за мужа.

Пока женщины оживленно разговаривали, Кэлками был занят едой. Для него важнее разговор с мужчинами. Они, мужики, новостей знают поболе, нежели женщины. Да и не хотел мешать их общению после долгой разлуки.

— Да, пока я не забыла… Там, на самом краю нашего стойбища, поближе к сопке, стоит палатка, соединенная с юртой. Так это жилье молодоженов наших. Савва Намытькан с женой Ольгой живет. Там, кстати, пополнение у них, дней десять назад дочка родилась. Славная девочка, спокойная, Евдокией нарекли. Бабушка Феодосья роды принимала. Одно нас серьезно тревожит — молока у Ольги мало. Молодая, груди еще не развиты, едва капельками цедит, чтобы дитя накормить. Поэтому Ульяна, жена Прони Нямнилкана, из своей груди подкармливает Евдоньку-то. У нее же тоже грудной мальчуган растет, второй годик пошел. Весенний отел оленей уже не за горами. Вот ждем не дождемся, когда у оленух телята начнут рождаться, чтобы в кружку выдаивать у лактирующих важенок молоко, Ольгину дочурку поить. Тогда у девочки дела в гору пойдут, а сейчас бедняжка, конечно, не доедает. Молоко-то у важенок жирное, не хуже чем умын (костный мозг), девчушка быстро поправится, — рассказывала Варвара.

Акулина, не перебивая, слушала хозяйку, лишь сочувственно повторяя:

— Ой-ой-ой, ребенок есть, ребенок еду не попросит, как бы он ни был голоден, — сказала Акулина.

— Ако, пока в палатку Ольги и Саввы ходить не следует, чтобы не растоптать здоровье молодой женщины. Таковы правила наших обычаев, ты не хуже меня это знаешь, Ако, — говорит Варвара. — И особенно это касаемо мужчин. Но мы-то с тобой не завтра, так послезавтра можем к ней заглянуть, — заключила Варвара.

— Нам-то, Варя, все это знакомо, мы ведь жизнь прожили, — ответила Акулина.

А вообще эта молодая семья в своем роде была весьма интересной. И вот почему. Оленеводческая бригада Павла Мургани в позапрошлом году проводила весенний отел оленей в бассейне реки Худинры. Вот тогда, в самый разгар важной в оленеводстве кампании, с реки Анюй по насту целым караваном наезжали гости на оленьих упряжках. Табаку, чаю привезли, немного белой муки. Почти неделю анюйские пастухи гостили у камешковских оленеводов и даже успели обучить подаренных им оленей к повадкам, чтобы увести их с собой. А камешковский оленевод Яков Гэрэю пообещал выдать замуж свою дочь Ольгу приехавшему из низовьев Омолона молодому парню, Савве Намытькану. Но с жестким условием: жених должен пройти испытательный годичный срок непосредственно в бригаде, где живут невеста и ее родители. При этом жених, то есть Савва, ни в коей мере не должен ласкать и целовать будущую жену, пока не пройдет год. Просто он должен показать, что готов содержать семью, а потом и детей растить. И покладистый ли он, не ленив ли в делах. Ну и прочие свои человеческие качества жених должен показать. Савва Намытькан с честью выдержал неписаный жизненный экзамен. И родители Ольги по достоинству оценили будущего зятя и, как было условлено изначально, выдали дочь свою замуж. И теперь Савва с Ольгой имеют не только свою палатку с юртой, но и вьючных оленей. Вот и дочку Евдоньку растят. Вот такие дела, — заключила Варвара.

После сытной еды и чаепития Кэлками основательно, с глубокой затяжкой покурил. Поблагодарил хозяйку за вкусный обед и вышел на улицу. Солнце светило ярко и даже немножко пригревало лицо.

«Пока Павел в стаде, дров нарублю», — подумал Кэлками. Он взял топор, воткнутый острием в снег около большой кучи еще не порубленного сухостоя, который натаскал хозяин про запас, и направился вниз по дороге, где белел сухой тонкий листвяк. Кэлками нарубил сухих тонких деревьев и перетаскал на плечах к палатке. А затем на сыром бревне нарубил две большие кучи дров короткими поленьями, чтобы как раз умещались в небольшой печке.

Орава ребятишек, одетых в одинаковые меховые комбинезоны-очака, оживленно играли, очевидно, в пастухов, ловящих своих ездовых оленей арканами. Некоторые из них перегоняли свои «стада» с одного пастбища на другое. Эти изображаемые олени представляли собой округленные топором шарики мерзлой оленьей мочи и речного льда разной величины. Ледяные мячики хорошо перекатывались по накатанному снегу, когда дети легонько пинали их. Ледяных шариков было много, видимо, ребятишки каждый день пополняли свои «стада». А девочки заостренными палочками рисовали на снегу замысловатые узоры, то и дело стирая их. «А ведь и я точно так же играл в детстве», — усмехнулся Кэлками.

Закончив с заготовкой дров, он вернулся в палатку.

— Кэлками, ты один пей чай, а мы с Акулиной к Матурне сходим, пока мужчины не вернулись из стада, — сказала Варвара, выходя из палатки вслед за Акулиной.

— Хорошо, за меня не беспокойтесь, — ответил Кэлками. Есть ему не хотелось, поэтому он ограничился только чаем. Вскоре залаяли собаки.

— Этэчен ымрынэ, Этэчен ымрынэ! (Дедка пришел, Дедка пришел!), — звонко кричал какой-то мальчик.

Подъезжали пастухи, уехавшие за мясом. Женщины, ожидавшие мужей, сразу приступили к разделке туш. Пастухи, отпустив оленей на волю, разошлись по своим палаткам пообедать. Варвара с Акулиной оленя разделывали вдвоем. Часть мяса они заморозили во дворе на вешалах, а все остальное занесли в юрту. Варвара разрубила грудинку, потом ребрышки и поставила варить. Закончив обедать, Василий, сын Мургани Павла и Варвары, стал помогать женщинам. На невыделанных скатертях, сшитых из кожи оленьих голов, называемых пастухами мятом, Василий обдирал камуса с ног забитого оленя, расчленяя сразу конечности по суставам. Василий, хоть и молодой, но хорошо управился и со съемкой шкуры с головы оленя, сняв язык и челюсти, порубил кости черепа на мелкие кусочки, чтобы хорошо было варить. Мозг, глаза, уши животного, отрезанные у основания, ноздри с хрящами, губы — все сложил в миску, в которой лежали и сухожилия от ног оленя. Все это пойдет на свеженину, иначе какой убой без свеженинки. Но это еще не все. На свеженину было отложено легкое вместе с трахеей, печень и почки. И все четыре конечности забитого оленя. В жарко натопленной палатке и в маленькой юрте-пристройке, в которой тоже пылал костер, стоял смрад от выплескивающегося на огонь и раскаленную печку жира. Женщины раскраснелись, руки лоснились от свежего мяса. Василий на плоском обрубке бараньего рога ловко порубил острым ножом легкие и трахею оленя, превратив в сырой фарш. Сварился к этому времени и очищенный кишечник оленя.

— Вася, ты пока часть печенки пожарь прямо на печке. А остальное тонкими пластиками порежь, ножки я сам раздроблю, — сказал сыну Павел, вернувшийся от соседей.

Быстро соскоблив пленку с костей, Павел обухом тяжелого ножа аккуратно раздробил кости ног оленя, чтобы легко можно было вынимать выструганными палочками костный мозг.

— Эне (мама), у нас все готово, — сказал матери Василий, пробираясь, — к выходу юрты, чтобы вымыть руки.

— Ну молодец. Без твоей помощи мы бы так быстро не управились. — похвалила Варвара сына.

Всю приготовленную свеженину, сложенную в посуду и на скатерти, поставили в центре жилища.

— Мужчины, подвигайтесь ближе к столу, свеженину будем есть. А потом уже мясо… — распорядилась Варвара, как и полагается хозяйке.

Все плотным кольцом уместились в небольшом пространстве вокруг приготовленного местного деликатеса и принялись за еду. В каждой палатке все семьи с аппетитом ели свеженину и отборное жирное мясо. Это нетрудно было понять хотя бы по тому, что в стойбище воцарилась тишина. Детвора, шумевшая во дворе, разошлась по своим жилищам. Изредка слышался из палаток легкий стук по кости. Обычно дети во время еды не галдят, а кушают тихо и не торопясь. И взрослые тоже едят степенно, изредка перебрасываясь словами.

В семье Мургани костный мозг ели с обжаренной на печке печенкой. Головной мозг забитого сегодня оленя, легкие и сваренные кишки разошлись хорошо. Оставшийся костный мозг, обжаренные на костре губы, ноздри, околоушные железы животного, оставили на завтра.

— Кто желает мяса? Гости, да вы не стесняйтесь, кушайте на здоровье, — говорила гостеприимная хозяйка Варвара.

— О нет, спасибо, мясо давайте на вечер отложим. Чаю бы, — ответил Кэлками. После чаепития и обильной еды уставшие за день мужчины легли отдыхать.

«Поктрэвкан уже достиг возрастной зрелости, он сейчас в расцвете сил, скоро дело к старости пойдет. Оседлаю его завтра ради спортивного интереса. А то когда еще придется потягаться на бегах», — уже засыпая, подумал Кэлками.

Тем временем женщины тихонько беседовали, как, мол, зима прошла, да и из прошлого что-то вспомнилось. Заглянули на огонек и соседки Агафья с Верой. Поздно вечером подъехали и пастухи из Анункуна и Чорчана. Акулина надеялась, что приедет на праздник и Дарья вместе с мужем Алгимаром. Но та не смогла, осталась дома с малыми детьми.

Назавтра готовились состязания верхом на оленях. Допоздна не успокаивалось палаточное стойбище. Хозяева и гости уже по нескольку раз садились поужинать и попить чаю. На морозном воздухе звуки чрезмерно проницательны, поэтому разговоры и смех обитателей стана уходили далеко за ручьи между тенями заиндевелых деревьев. Однако утром пастухи загремели растапливаемыми печками далеко до рассвета. Кто-то из соседей гулко стучал палкой по жестяной трубе, выбивая таким образом копоть из дымохода, чтобы улучшить тягу. Кто-то из стариков, скорее всего, Дядика, выйдя во двор, раскашлялся, наверное, дед натощак накурился махорки. У дальней палатки подрались собаки, но сразу разошлись. Одна из собак, постанывая, поплелась домой.

Мургани Павел тоже рано поднялся, поставил разогревать еду и чайники на печку. Развел огонь и в юрте, чтобы теплее стало.

— Ведерко с теплой водой в дюкане (прихожей юрте) стоит, там же и ковшик, — сказал Павел.

— Хорошо, найдем… — ответил Кэлками, выходя во двор.

Все уже уселись завтракать, когда за палаткой заскрипели чьи-то шаги. В сумраке юрты послышалось кряхтенье.

— Как темно. О трубу не стукнись, — послышался глухой мужской голос.

— Кто-то в гости пожаловал, — проговорила Варвара.

В брезентовом проеме палатки показалось раскрасневшееся скуластое лицо старика Тимуёна, а за ним вошла и остановилась за его согбенной спиною и бабка Елизавета. Пожилые супруги живут в бригаде Василия Тюлбата и приехали вчера вместе другими.

— Дорава-ла! Дорава (Здравствуйте, здравствуйте), — поздоровались новые гости, пробираясь ближе к центру палатки.

— Елизавета, ты лучше пройди сюда и садись около меня, — сказала Варвара, отодвигаясь в сторону печки, чтобы освободить место для пожилой женщины. Старики со всеми поздоровались за руки. За зиму Тимуён уже два раза бывал в гостях в этой бригаде. Поэтому обо всех новостях был в курсе. Но зато Тимуён и Кэлками года два с гаком не встречались. Правда, для беседы и подробного обмена новостями время было не самым подходящим. Все пастухи и охотники сильно торопились. Надо было идти в стадо, поймать и привести беговых оленей.

— Тимуён, вы завтракайте без спешки, вечером поговорим, — сказал Мургани старику.

— Конечно, конечно, Павел. Нам-то некуда спешить, — ответил старик. — Как Кэлками поохотился? Белка-то хоть есть? — поинтересовался Тимуён.

— Ничего, можно сказать. Белка есть, план выполнили. Сезон в общем-то, удался, грех на что-либо жаловаться. Затяжных снегопадов не было, поэтому на маршруте снежный покров неглубоким был. Правда, собаку Утэ потерял. И в начале сезона сам в реке провалился, но все обошлось, простудился, правда, — рассказывал Кэлками, допивая чай.

— Эро! (возглас удивления) Разве можно так? Будто впервые в тайгу попал. Надо поаккуратнее быть, а Утэ, наверное, в чей-то капкан угодил, — сокрушался старик Тимуён.

Но Кэлками уже надел шапку, чтобы выйти вслед за Павлом и его сыном Василием.

— Тимуён, садись к столу поближе, теперь вы с Елизаветой позавтракайте. Есть свеженина, может, подать? — спросила Варвара.

— Нет, Варя, спасибо. Мы только чаю попьем, — ответила Елизавета.

— Варя, не найдется ли у тебя жареного бурдука? — спросил Тимуен у хозяйки.

— Конечно, найдется, целая сковорода стоит, еще вчера пожарила. Ако, ты там поближе. Подай-ка сюда сковороду с мукой, она у большого шеста стоит, под тряпкой, — попросила Варвара Акулину. — Ако, давай-ка теперь и мы позавтракаем вместе с гостями. А то все торопятся, и мы тоже, присесть некогда, — продолжает Варвара.

Соревнования

В палатку заходили и выходили люди. Мужчины таскали и осматривали свои седла, поводья, чтобы ничего не подвело на соревновании.

Мужчины собрались в центре стана. После коротких разговоров участники бегов направились на пастбище, чтобы привести беговых оленей. Наконец вездесущие и не дремлющие оленегонки заголосили, мол, хозяева идут. Было еще рано, поэтому пастухи и гости разошлись по палаткам, чтобы быстро пообедать. Пусть и беговые олени опорожнятся, подготовятся как следует к быстрому бегу.

Решено было гнать вниз по руслу Ирбыки до слияния с Хулляканом и обратно. Серьезный маршрут, не слишком далеко, но и не близко. Гонщиков будет вести старший пастух Василия Тюлбата, Алгимар Алексей на оленьей упряжке, чтобы не было случайной путаницы по дороге. Нартовая упряжка Алгимара будет идти легко и намного быстрее, нежели верховые олени с седоками на спине. Еще накануне пастухи предварительно расчистили финишную площадку от сучьев, выступающих пней, затвердевших бугров снега. А старики Аким и Тимуён, знатоки экстерьера оленя, пока гонщики обедали, успели осмотреть внешние данные беговых животных. Не без внимания и похвалы остался, конечно, Поктрэвкан. Опытный гонщик умеет подобрать молодого оленя, пригодного для спортивных состязаний, прежде чем обучать и тренировать его. Олень ведь тоже как человек: то силенки да выносливости не хватает, то нервная система слаба, то костяк тонковат. Однако после беглой оценки способностей беговых оленей Аким и Тимуён предрекли, что первое место поделят между собой Кэлками на своем Поктрэвкане и Антон Илани на длинноногом, пегой масти, верховом олене по кличке Кукаки, что означает «кукша».

Пастухи поставили на первый приз обученного белого неркына (быка четырех лет). За второе место присуждался тоже олень, которого привели вчера из бригады Василия Тюлбата. Оба призовых оленя уже стояли на привязи у финиша. И теперь любой, занявший призовое место, без лишних хлопот мог увести в свое стойбище молодого оленя. На третий приз поставили хорошо продубленную, на подошву, шкуру лахтака (морского зайца) и выделанную шкуру росомахи. И по давней традиции учредили четвертый приз гонщику, занявшему последнее место. Так сказать, за участие в состязаниях.

Елкылина (гонщик, занявший последнее место) может быть молодым, не имеющим опыта спортсменом, либо старым, который не в состоянии тягаться с другими в полную силу. Вот на этот случай и ставится последний приз, чтобы все было по справедливости. Плетеный из бычьей сыромятины новый аркан и три пачки патронов от мелкокалиберной винтовки, а также красиво расшитые перчатки от женщин достанутся елкылине. Похвально, ничего не скажешь.

По случаю оленьих гонок в каждом жилье варилось мясо и кипели чайники. После недолгого чаепития все обитатели стойбища уже толпились на улице в нетерпеливом ожидании старта. Гонщики седлали оленей, туже подтягивали подпруги и проверяли посохи. Беговые олени нервничали, пофыркивали и метались. Впереди всадников, на некотором отдалении, стояла упряжка Алгимара Алексея, готовая умчаться по дороге, ведущей к руслу реки Ирбыки.

Судить соревнования пастухи попросили Тимуёна, Акима и Якова Гэрэю. Лучше их судейские правила соревнований никто не знает, тем более они свободны и не участвуют в гонках.

— Тэка улилра! (Садитесь в седла), — послышался хрипловатый голос старика Акима.

Опершись правой рукой на посохи, а левой придерживая уздечки, ездоки легко перебросили свои тела на упругие и сильные спины верховых оленей. Сел на нарту и Алгимар. Самых темпераментных животных свободные от гонок мужчины держали под уздцы, чтобы прежде времени они не рванули вперед.

— То-о-хок! — громко крикнул судья Аким, резко взмахнув правой рукой.

Обгоняя друг друга, гонщики тотчас умчались за сорвавшейся с места стремительной упряжкой Алгимара Алексея. Не обошлось и без небольшого курьеза. Когда рванули с места беговые олени, пастух из бригады Ханькана Чимяна Андрей и охотник Гигоча упали из седел. Взбудораженные и испуганные олени проволокли седоков по снегу, пока не остановили их подоспевшие зрители. При помощи мужчин гонщики снова уселись в седла и поехали догонять остальных. Ведущая упряжка Алгимара сразу оторвалась от верховых седоков и стремительно понеслась по набитой дороге вниз по реке Ирбыке. Верховые учики (ездовые олени) гонщиков галопом бежали за легковой упряжкой, тесня и перегоняя друг друга. Над рекой слышалось шумное дыхание и громкий скрип острых копыт.

«Пока буду держаться середины, чтобы на обратном пути ослабить поводья Поктрэвкана», — лихорадочно думал Кэлками. За его спиной слышался шум бегущего оленя. Чей — то бегун идет по пятам Поктрэвкана, чтобы, улучив момент, перегнать его. Но оглядываться некогда, да и опасно, можно упасть. Кэлками, конечно, не мог видеть, что за ним несется похожий на дикого оленя рослый и широкогрудый Кукаки, олень охотника Антона Илани. Кукаки — потенциальный соперник Поктрэвкана. Вот его, Кукаки, — Кукшу, и надо остерегаться.

Но олени еще не устали, а только сильнее разогрелись, поэтому обогнать Поктрэвкана пока непросто. Кэлками легонько ударил пятками по стертым бокам животного, подгоняя его. Верховой резко ускорил бег и туго натянул поводья. Шумное дыхание бегущих оленей за спиной немного стихло, стало быть, они поотстали. Но тут же снова приблизились вплотную. Впереди Кэлками ехали теперь всего три гонщика. Остальных охотник обогнал, хотя и не стремился к этому. Остальные гонщики растянулись по дороге. Далеко оторвалась упряжка Алгимара, только снежная пыль вихрится за ней. Наконец показался длинный и широкий плес реки с крутым изгибом влево. Пряговая упряжка сопровождающего, не замедляя скорости, повернула влево, повторив изгиб и, круто развернувшись назад почти под обрывистым берегом, резко остановилась. Алексей Алгимар, соскочив с нарты, поправил широкие кожаные шлеи на плечах ездовых оленей и, снова усевшись на легковую нарту, со свистом взмахнул тонким кынкыром (тонким прутом, выструганным из березы). Этот звук кнута хорошо знаком пряговым оленям, поэтому они очень остерегаются его. Упряжка мигом сорвалась с места и, разбрызгивая пушистый снег, во всю мощь понеслась назад немного сторонкой от дороги, по которой только что проскочили соревнующиеся гонщики. Все седоки до единого повторили замкнутый упряжкой разворот, чтобы не допустить нарушения правил гонок. И никто не повернул обратно оленей, не доехав до конечного круга. На последнем повороте гонщики подтянулись, потому что олени умерили бег и плотной гурьбою проскочили небольшой участок снежной целины, прежде чем выскочить на дорогу, ведущую назад к стойбищу.

Тем временем Алгимар тормознул упряжку, чтобы посмотреть, все ли прошли дистанцию. Теперь он уже никого ждать не будет, ибо при поломке нарты, обрыве ремней, падении с нарты, может перекрыть дорогу и вместо пользы только помешает гонщикам, а это уже плохо. К тому же олень — сильное животное, и на гонках происходят травмы четвероногих участников соревнований. Но пряговые олени Алгимара тоже подобраны по всем статьям для быстрого и длительного бега. И для верховых оленей практически недосягаемы.

— Хак, хак… — слышались погоняющие крики. Гонщики устремились по дороге, перегоняя друг друга. Ездовые олени прекрасно понимают, что это состязания на скорость, поэтому каждый стремится оказаться впереди других.

Упряжка Алгимара умчалась по дороге к финишу. Он уже безупречно выполнил поставленную перед ним задачу.

— «Пора! Нужно дать свободу Поктрэвкану, ослабить поводья и пусть мчится к финишу», — подумал Кэлками и пришпорил пятками по широким бокам верхового оленя. Поктрэвкан встрепенулся и во всю прыть понесся вперед, обгоняя едущих впереди всадников. От чрезмерного напряжения уши верхового опустились и повисли как пустые рукавицы. Кэлками плотно прижался к седлу, прохладный ветер проникал под туго завязанную шапку. Рядом показалась рыжеватая голова Кукаки с раскрытым ртом. Нельзя давать ему обгон, иначе Поктрэвкан уже не сможет его опередить, уж слишком силы у них равные.

— Хэк-хэк! То-хок! — осипшим голосом попытался крикнуть Кэлками и снова ударил жесткими пятками торбасов по ребрам верхового бегуна. Но и этого было достаточно. Поктрэвкан напряг силы и пронесся мимо почти обогнавшего его пегого противника. Кукаки приотстал, хотя хозяин его, Илани Антон, пытался погонять как мог.

Илани, опытный ездок, сидел в седле как прилипший. Остальные гонщики все остались позади. Громкого, как кузнечные меха, дыхания оленей уже не было слышно. Только пустынная белая дорога, по-прежнему извиваясь, тянулась по реке.

Кэлками мельком оглянулся. Основная масса гонщиков разряженной вереницей тянулась за ними, пытаясь подтянуться. Но тщетно, олени устали, хотя шли еще приличным галопом. Илани тоже немного приотстал, на длину десяти арканов. Длинноногий Кукаки бежал широкой рысью.

«Антон взял короткую передышку, чтобы снова повторить попытку обогнать меня», — подумал Кэлками. Он тоже попридержал Поктрэвкана, переводя его на рысь. Пусть восстановит дыхание перед последним рывком. Наконец дорога повернула в лес в сторону сопок. Поктрэвкан повел головой, навострив уши. Кэлками не стал оглядываться, он и так понял, что Кукаки увеличил темп, чтобы на последнем отрезке пути обойти его. Не сбавляя бега, опытный Поктрэвкан снова пошел галопом по твердой обкатанной дороге. Кэлками не оглядывался, но слышал окрики поджимающих позади гонщиков и скрип копыт бегущих оленей. Впереди между деревьями мелькнула упряжка Алгимара и его заснеженная спина.

«Ну надо же, что он до сих пор тут делал?» — подумал Кэлками.

Как позже выяснилось, пару копыльев оборвало с полозьев, и сыромятные крепления срезало как ножом. Толстый сук упавшего дерева, торчавший из-под снега, зацепил копылья. Хорошо, что олени сразу остановились, иначе Алгимар пешком бы пришел домой. До подхода гонщиков он успел кое-как подлатать нарту, чтобы до палаток дотянуть. Показались палатки, нетерпеливые болельщики что-то кричали, размахивая руками, очевидно, подбадривали. Кэлками промчался рядом с шумящей толпой болельщиков, проходя финиш, и натянул длинный поводок, останавливая возбужденного Поктрэвкана.

— Чо-о, — громко скомандовал он и соскочил с седла. Почти сразу, с небольшим отрывом, на широких махах проскочил финишную прямую, чуть не сбив зазевавшихся женщин, Кукаки. Животные тяжело дышали. Из раскрытых ртов болтались порозовевшие языки. Временами они грызли твердый снег и, не давая ему растаять во рту, сразу же глотали. Бока оленей-бегунов вздувались, как кузнечные меха. Мужчины быстро скинули седла, чтобы верховым стало легче дышать. От горячего дыхания заиндевели щеки Кукаки и Поктрэвкана.

— Поводите, поводите оленей, пусть остынут и отдышатся, — крикнул Яков Гэрэю.

Все окружили Кэлками и Илани. Широко улыбаясь, подошел Ал гимар.

— Наши олени уже отдышались, можно отпускать, пусть на кормежку уходят, — сказал Кэлками.

Далеко отстали другие гонщики и еще не показались из-за леса.

— Едут! Едут! — Наконец закричали ребятишки, забравшиеся на сучковатое толстое дерево. Медленной рысью один за другим тянулись к финишу трое всадников. Первым ехал на белоносом черном олене пастух бригады Мургани Павла, Нямнилкан Еаврил. А за ним по пятам следовали бригадир второй бригады Тюлбат Василий, потом охотники Гигоча и Маки. Сразу было видно, что олени устали, но упрямо стремились к палаткам, около которых толпились люди. В общем, третье призовое место занял пастух данной бригады, Нямнилкан Гаврил, куда накануне съехались гости.

— Далеко круг дали, олени устали. Слишком жирные, поэтому дыхание закрыло, — смеется Тюлбат.

— А остальные как далеко отстали? — спросил дед Аким.

— Наверное, далеко, когда с речки сворачивали, я оглядывался, в самом конце плеса маячили, — сказал Гигоча.

— Женщины, чайники горячие? — громко прокричал Мургани Павел.

— Горячие, горячие. И еда готова, — со всех сторон ответили женщины.

— Давайте по быстрому чаю попьем и снова выйдем остальных встречать — сказал Тюлбат.

Все разошлись по палаткам. Однако не успели и по чашке чаю выпить, как дети снова загалдели, что гонщики едут. Плотной группой подъехали и остальные соревнующиеся. А самым последним подъехал пастух из третьей бригады Ханькана Чимяна, Спиридон. Это был уже пожилой оленевод, который все-таки решил тряхнуть стариной, как принято говорить. И было видно, что уставший олень сам пытался бежать и исправно миновал финишную отметку. Верховой олень Спиридона был прекрасно обучен, значит хозяин с ним проводил кропотливую работу. С застенчивой улыбкой пастух соскочил с седла и подал длинный поводок подоспевшему зятю Коркапею, чтобы тот расседлал оленя и отпустил.

— Ноги устали. Левый бедренный сустав заболел, — проговорил он, прохаживаясь вокруг, чтобы размять ноги.

— Ну что? Все в сборе, никого не потеряли? — громко спросил Тимуён.

— Тихо. Тихо, — охрипшим голосом скомандовал Аким, тоже входивший в состав судей. Оленеводы и охотники притихли. Слово взял Тимуён.

— Первый приз «белый олень» присуждается победителю, занявшему первое место, охотнику Кэлками. Вот он привязан, вы видите и новые камусные рукавицы. Подойди сюда, Кэлками, я пожму тебе руку от имени судей, — сказал Тимуён.

Подошел Кэлками, судья пожал ему руку и вручил рукавицы.

— Вон за нартами привязан белый олень, забирай его и уводи, — сказал Тимуён, показав рукой на молодого белого оленя.

— Бачиба… (Спасибо), — поклонился Кэлками.

— Похлопайте руками, как в конторе хлопают, — сказал Яков Гэрэю, стоящий возле Тимуёна. Быстро сняв рукавицы, все дружно захлопали.

— Второй приз, тоже олень, достается бригадиру охотничьего звена Илани Антону. Молодец, Антон, молодец, можешь уводить свой приз, мы поздравляем тебя, — говорит Тимуён, пожимая руку охотнику.

— Третье место занял пастух бригады Нямнилкан Гаврил, тоже почетно. Подходи, Гаврил, не скромничай, это тебе не на олене скакать, — смеется Тимуён, пожимая руку Гаврилу и подавая ему шкуру росомахи и кусок шкуры лахтака на подошву. Подошва в тундре вещь дефицитная. Поэтому испокон века пастухи всегда ценили лахтачью шкуру. Надо сказать, что Гаврил и Проня Нямнилканы родные братья и оба работают пастухами.

— Благодаря нартовой упряжке Алгимара, которая провела по маршруту участников состязаний, гонщики удачно прошли путь, поэтому ему тоже полагается подарок, — продолжает Тимуен. И вручил тому совершенно новый плетеный аркан и четыре пачки патронов на мелкашку.

— Так… елкылина (последний) у нас Спиридон. Он достойно одолел дистанцию, притом нелегкую. А по традиции подарок присуждается и участнику, занявшему последнее место. И мы не можем отойти от этого, — сказал Тимуён.

— Правильно! Правильно! — загалдели вокруг.

— Спиридон подходи, потом будешь курить. Твой олень превосходно обучен, мы все это видели. Выиграть соревнования непросто, — сказал Тимуён, вручая ему брезентовую камлейку, солнцезащитные очки голубого цвета и пару пачек мелкокалиберных патронов.

Соревнования пастухов и охотников на реке Ирбыке удались. Все остались довольны. После обеда некоторые гонщики стали разъезжаться по своим бригадам. Пастухи из второй бригады и сам бригадир Василий Тюлбат выехали домой ближе к вечеру. Кое-кто из охотников остался ночевать. Кэлками тоже собрался было домой, но Мургани настоял, чтобы они с Акулиной остались до завтра.

— Ну что вы на ночь глядя будете ехать? К тому же и По-ктрэвкан устал, а завтра заодно и разомнешь его, чтобы ноги не болели. Ночуйте, вчера толком не поговорили в суматохе, — сказал Мургани.

— И то правда, в палатке никто нас не ждет. Разве что Ачуркан болеет. Ладно, переночуем, — согласился Кэлками.

— А почему оленя так зовете, Ачуркан? — спросил Мургани.

— Да это самый старый наш олень. Печку с трубами да кастрюли таскает. Росомаха, окаянная, покусала его, будь она неладна. Из-за нее и Утэ наш погиб. Так что неприятностей в маршруте хватило, — проклинал Кэлками, будто этот хитрый зверь находился тут рядом и слышал его упреки.

Мургани, видя, что охотнику тяжело рассказывать про росомаху, перевел тему разговора на другой лад.

— В конце ноября мы добыли медведя. Крупный зрелый зверь шишковал до самых морозов. Снегу совсем мало было. Мы за ним целую неделю наблюдали, думали, худой, бродяжничает. К тому же прямо на стланике спал, хотя берлога уже была вырыта. Перегнав стадо на новое пастбище, пошли на охоту. В любом случае отстрелять его решили. Если за лето медведь не нагулял жира, от морозов ему легче не станет, шум стада услышит и наведается. Такое соседство ничего хорошего не сулит, — рассказывал Павел. — С противоположного берега ручья начали смотреть. Зверя нигде не видно. Неужели ушел, а может, залег? Подошли к тому самому месту, где он на стланике лежал, и под раскидистым кустом ольхи заметили темнеющий вход в берлогу. Вокруг берлоги весь снег вытоптан и легкий иней, густо покрывающий горловину логова, слегка колебался при малейшем дуновении ветра. Сомнений не было, что медведь здесь. Под прикрытием толстых кустов тихонько начали подходить к берлоге. Мы не были уверены, что медведь может выскочить. Но в любом случае он прекрасно слышал наши шаги снаружи. Буквально каких-то пару шагов оставалось до берлоги, когда зверина пулей выскочил наружу и, легко развернувшись на месте, прыгнул в нашу сторону, но, к счастью, угодил грудью в широкую развилину ольхи, которая его и задержала. Мы все одновременно выстрелили. Желтые клыки сомкнулись на мерзлой рогатулине куста, обхватившей мощную шею, а широкая лапа продолжала обнимать коренной ствол ольхи. Испуг пришел позже, когда мы уже добыли медведя, — продолжал рассказывать Мургани. — Мы реально оценили всю опасность допущенного нами легкомыслия. Старики не очень обрадовались нашему трофею. Хотя медведь оказался чрезмерно упитанным, просто припозднился, урожай кедровых шишек богатый нынче был, вот и жировал, не торопясь залечь. К тому же, голубики и шикши тоже было много, вот так-то… — заключил свой рассказ, бригадир. — Кстати, у нас медвежье сало еще есть. Просто сегодня мы запамятовали, а то можно было бы сварить, — спохватился Павел.

— Да ладно, мы сыты. А вообще я люблю медвежатину. Оленина у вас тоже жирная, не хуже медведя, — засмеялся Кэлками.

— Ну ничего, будете уезжать, увезете и медвежатины, — сказал Мургани. Вечерняя еда с чаем затянулась допоздна. То и дело заходили гости. Вот и сейчас, кряхтя, вполз в палатку дед Тыпалар. От еды старик отказался, а попив чаю с бурдуком, поблагодарил Варвару за угощение и удалился в свою палатку.

Предложение бригадира Мургани

— Слушай, а ты где будешь в это лето работать? — спросил вдруг Мургани у Кэлками.

— Да я уже думал об этом. До будущего сезона все равно надо где-то поработать. В колхозе могут предложить пойти в транспортное стадо, но я пока не решил, как поступить. Пастушить в транспортной бригаде многие не хотят. Может, потому, что в этом стаде содержатся преимущественно вьючные олени охотников и пряговые олени колхоза, на которых всю зиму возят продовольствие для камешковцев из Оббяка и Гижиги? В той бригаде вольных необученных оленей совсем мало. Их содержат для осеннего убоя, чтобы продать мясо Гижигинскому рыбкоопу. Поэтому и на питание забивают пастухи мало, экономят. Осенью охотники забирают своих оленей, а транспортники — на грузоперевозки, оставшееся поголовье самцов забивается для продажи государству. А зимой снова формируется транспортное стадо. Короче говоря, это временная работа. И людей можно понять, никто не хочет быть временщиком. И я тоже, если даже охотник, — ответил Кэлками Павлу Мургани.

— Слушай, Кэлками, а ты оставайся у меня, поработай до начала охотничьего сезона. Какая тебе разница, где пасти оленей. У меня, наоборот, будет вам лучше. В производственном стаде и поголовье большое, и ограничений нет в отношении убоя на питание. А в транспортном стаде каждый олень на учете. На побережье, где летуют транспортники, единственное преимущество — это рыбалка. На Вархаламе и Гарманде горбуша кишит, и кета оленей на перекатах пугает. Там на каждом ручье мальму на уху можешь взять. Любая еда надоедает, конечно. Однако и в бассейне Омолона пресноводной рыбы хоть пруд пруди. Как и зимой, на своих оленях будешь кочевать с нами, — убеждал Мургани гостя.

Все эти нюансы Кэлками и сам знал хорошо. Во всех отношениях ему было выгоднее поработать лето в этой бригаде. Конечно, Кэлками не мальчик, но у него характер своеобразный.

Иногда ему просто по-человечески хочется поработать с людьми, кочевать по разным речкам, перевалам. Нахмурив лоб перед тускло горящей свечой, Кэлками курил, пока мысли роились, как муравьи, в его беспокойной голове. Павел Мургани не торопил его, пусть человек подумает. Подбросил дрова в догорающую печку и тихо вышел во двор.

Варвара с Акулиной, отодвинувшись подальше от печки, поближе к опущенному ситцевому пологу, тихо разговаривали о чем-то своем, чтобы не мешать мужчинам. Кэлками мог бы дать ответ и завтра, и через неделю. Правда, он не любит долго раздумывать. Вот скоро весенний отел оленей начнется, бригада наверняка получит хороший приплод. Поголовье оленей увеличится, естественно, и зарплату пастухам будут начислять приличную. И о материальной стороне дела не стоит забывать. Хотя Кэлками редко когда спросит, сколько и за что ему выдали денег. Сколько дадут, и ладно. А спрашивать, и тем более требовать, неприлично. Так считает Кэлками. Вон в конторе женщины-бухгалтера сидят, костяшками счетов щелкают, не ошибутся. Знают сами, сколько денег надо начислить Кэлками.

— Хорошо, Павел, до осени у тебя останусь работать, чего ломать голову. И мы с Акулиной теперь будем спокойны. Вот кончится карантин, поеду в Камешки пушнину сдавать. Поедем налегке, лишь пушнину увезем, да продуктишек на дорогу захватим. А все прочие вещи у вас в бригаде оставим пока. Во время охоты к нам прибились потерянные олени. Они теперь у нас. Привыкли уже, надо будет переклеймить на мое личное клеймо, чтобы с колхозными оленями не перепутать. Любого из них вам подарим, выберите сами, — закончил Кэлками свой ответ.

— Спасибо, Кэлками, мы будем рады вашему подарку и твоему согласию со мной поработать, — сказал Мургани. — Конечно, в колхоз обязательно надо тебе ехать, чтобы самому белку сдать.

— Хорошо, Павел, мы вечер провели, интересно про медведя ты рассказал. Заодно и о летовке переговорили, будто гора с плеч свалилась, — сказал Кэлками, считая разговор законченным.

Тут пришли поздние гости Мавра и Анюрка. Молодая Анюрка приехала из бригады Тюлбата, но осталась погостить. Несмотря на поздний час, обитатели стойбища еще не укладывались спать. Во всех палатках весь вечер слышался оживленный говор. Из дымоходов юрт-пристроек струился густой белый дым, уходя в ночное небо. Мавра и Анюрка отказались от чая и, немного поговорив с Акулиной и Варварой, ушли в свою палатку. Сын Мургани, Василий, одетый уснул в углу, прямо поверх нерасправленного спальника. После разговора мужчин женщины заметно оживились.

— Ако, когда вы поедете в Камешки, я дам тебе небольшой наказ, купишь мне кое-что по мелочи. Хорошо? — негромко спросила Варвара.

— Хорошо. Только ты заранее все обдумай, чтобы я ничего не забыла, — ответила Акулина.

«Вот уж женщины, не успеешь словцо выпустить, а они уже о посылочках договариваются. А завтра целый караван наказов наберется, ведь только что говорили о том, что поедем налегке. Ах… да что ж ты будешь делать, — Кэлками поморщился и покачал головой. — Ну ничего, завтра видно будет, зато со всеми охотниками Кэлками откочует в колхоз. Веселее ехать будет. По-быстрому сдадим пушнину, кое-какие покупки сделаем с Акулиной и с ветерком обратно, в бригаду Мургани», — с душевным удовлетворением думал Кэлками. А в сентябре вместе со школьниками, едущими в интернат на учебу, снова поедет в Камешки за продовольствием и боеприпасами. Юколу получит и с первым снегом уйдет в тайгу белковать. Тайга тоже живая и всегда ждет встречи с человеком. Удачное стечение обстоятельств, взять хотя бы сегодняшний день, Кэлками вполне устраивает.

— Василий, давай раздевайся и ложись спать, гостям тоже нужно отдыхать, — растолкала Варвара сына.

Едва голова коснулась постели, Кэлками успел лишь пробормотать. «Утро вечера мудренее» и тотчас уснул крепким безмятежным сном.

— Правильно, вон как метко Кэлками сказал, — говорит Мургани, натягивая полог.

Пожалуй, впервые за всю долгую зиму Кэлками сегодня спал спокойно и крепко. Правда, уже под утро привиделся сон, будто он, Кэлками, ночует в тесной юрте юкагира Опанатия и будто около жилья привязан его Утэ. «Зачем привязал здесь мою собаку? Сейчас же отвяжи его!» — заругался Кэлками и проснулся. Вечером, после того как мужья отошли ко сну, женщины еще долго сидели и тихо беседовали. Успели они еще и завтрак приготовить, и чаю попить перед сном.

Сон про Утэ взволновал его, и он уже не смог уснуть. Долго поворочавшись в постели, Кэлками затопил печку.

— Ты чего так рано встал? — спросила Акулина.

— Выспался, чего валяться. Пока чай попью, и рассветет, — ответил Кэлками. Услышав разговор супругов, вышел во двор и Мургани, освещая в юрте парафиновой свечкой, чтобы не наступить на спящих собак.

— Ако, ты можешь остаться еще погостить, а я в палатку съезжу. Ачуркана осмотрю и оленей на свежее пастбище перегоню. Вечером сегодня же и вернусь, — сказал он жене после завтрака, снимая с тонкой перекладины вывешенные на просушку камусные рукавицы и меховые чулки.

Вернулся со двора Мургани, неся в руках сухие дрова для топки печки. Павел, вероятно, слышал с улицы разговор супругов о поездке к палатке Кэлками.

— Кэлками, давай и я с тобой съезжу к вам, — попросил Мургани.

— Как хочешь, хозяин-барин, вдвоем даже веселее будет, — ответил Кэлками.

Прибыв в палатку, Кэлками отпустил Поктрэвкана отдыхать, а сам поймал молодого и малообученного к верховой езде Тосапкана, на котором он поедет вечером обратно в бригаду. Тосапкан вполне оправдывает свою кличку, у него на обеих задних конечностях неширокие белые кольца, как мелом прочерченные по окружности ног. Вот почему он Тосапкан. У него глубокая грудная клетка, крепкий костяк с хорошо заполненной мышечной мускулатурой. И крупная голова, мало уступающая голове дикого буюна. Вот такой олень действительно станет незаменимым в тайге помощником охотника-промысловика.

В палатке Кэлками и Мургани затопили печку и вскипятили чай. Не спеша поели строганины и, попив чаю, направились к оленям. Вьючное стадо спокойно паслось и уже пробило дорогу до подножия близлежащей горы. Около снежных копок валялись небольшие куски кормового лишайника, выброшенные копытами оленей вместе со снегом. Стало быть, олени сытые. Обычно недоедающие олени тщательно подбирают комочки случайно выроненного корма. После кормежки олени лежали, некоторые из них, зажмурив глаза, медленно пережевывали съеденный корм. Ачуркана, однако, в стаде не было. Это обеспокоило Кэлками.

— Ачуркана нет, наверное, отстал где-то в лесу, — сказал он Павлу Мургани.

Ачуркана нашли на том же участке пастбища, где позавчера Кэлками оставил его. По его следам было видно, что он все-таки кормился, но очень мало. Видимо, в основном лежал. Когда Кэлками подошел к нему, тот с глухим стоном поднялся на ноги. Желудок его спал, и он сам как-то сгорбился. Левое ухо раненого оленя провисло. Голова и шея Ачуркана покрылись окровавленным инеем.

— Павел, давай-ка присядем на такын (упавшее дерево) и покурим, — сказал Кэлками Мургани, подходя к толстой лесине с толстыми сучьями, лежащей на боку с вырванными корнями и с рваными пластами земли, коих в тайге чрезвычайно много.

Мужчины не стали расчищать слежавшийся снег с бревна, а просто сели на перевернутые наверх мехом широкие лыжи, положив их на лесину.

— Росомаха поранила на прошлой стоянке. Не выживет… а так бы сезона два еще мог бы походить, — сказал Кэлками после глубокой затяжки.

— Да вижу. Зверь он и есть зверь. Собака покусает, рана еще может зажить, а у дикого зверя зубы плохие и болезненные, рана начинает гнить. Олень сразу сляжет, — ответил Мургани.

— Забивать придется, а чего его мучить. Акулина, правда, не хочет. Не оставишь же его тут с голоду подыхать. Мясо, конечно, не ахти, жесткое оно. Собаки у нас нет, а у тебя две сидят, их же тоже нужно кормить, — говорит Кэлками Павлу, набрасывая поводок на шею Ачуркана.

Мургани промолчал, поняв, что Кэлками решил забить больного оленя.

«У Мургани две собаки, Олкэпэ и Дявыка, им действительно постоянно требуется корм. Не будешь же радоваться тому, что дармовой корм для собак подворачивается. Кэлками — хозяин, пускай сам решает, как поступить с Ачурканом», — подумал Мургани.

Кэлками привязал Ачуркана за углом палатки и, погладив его по голове, пошел к сложенным дровам. Там он развел небольшой костер, и пока разгорались дрова, сходил к ближайшим молодым деревцам, наломал пучок свежих хвойных веток и принес к костру. Кэлками подержал над огнем мерзлые ветки, пока они не размякли. Потом подошел к Ачуркану и несколько раз провел оттаявшими ветками вдоль спины оленя, будто сметая невидимые снежинки и осевшую пыль. Особенно тщательно он протер натруженную холку вьючного оленя. После нехитрой процедуры Кэлками кинул ветки в костер, и они разгорелись. Ездовой олень всю жизнь носит на своей спине хозяина, и со временем душа человека и оленя соединяются невидимыми узами. При забое транспортного оленя хозяин должен скинуть душу человека со спины верхового животного, ибо того требует традиционный обряд, неписаный таежный закон, что и выполнил Кэлками.

Вдвоем с Павлом они быстро разделали оленя. Мясо, порубив на мелкие куски, развесили на жердине, укрепленной на толстых треногах, прислоненных к двум деревьям. Такие вешала удержат не то что оленя, но и лося.

— На душе хоть отлегло, всегда переживаем, когда животное заболеет. Шестой сезон Ачуркан отходил, — говорит Кэлками, споласкивая руки из чайника. — Ты, Павел, все мясо забирай, когда подмерзнет. Не стесняйся. У нас еще с промысла мясо осталось, — сказал Кэлками.

— Хорошо, спасибо, сейчас зима, не испортится. Заберу послезавтра, когда привезем вам свежего мяса на грузовой нарте, — ответил Мургани, поблагодарив Кэлками.

— Да ладно, чего уж там. Ну что, будем выезжать? Солнышко уже садится. Ты, Павел, шибко-то не гони оленей, они тебя сейчас понесут, только держись. А то у меня ноги и копчик болят, отстану сразу или с седла упаду, — просит Кэлками.

— Конечно, потихоньку поедем, придерживать буду, — ответил Мургани, страгивая бойкую упряжку.

Застоявшихся оленей трудно было удерживать, они стремились сигануть во всю прыть, чувствуя, что возвращаются домой. И поводья были натянуты до предела, как тонко нарезанная нерпичья сыромятина, туго натянутая между деревьями на сушку. Верховой Тосапкан не отставал от бегущих легкой рысью быстроногих оленей Павла Мургани. Кэлками всячески пытался удерживать своего Тосапкана, чтобы он не наступил на люльку нарты Мургани. Такое обстоятельство могло привести к порче упряжки, не считая поломки нарты. Сильных и напуганных животных удерживать непросто. На темно-сизом горизонте, откуда приходит ночь, уже появился тонкий серп молодого полумесяца. Но слабенький луч ночного светила еще не освещает полумрак зимней дороги и мрачные ущелья истоков Анункуна и Чулымнана, куда закрадывается лишь жесткий ветер, задувший с вершин Гидына. На скользких поворотах дороги, покрытых полированным твердым снегом, березовые полозья нарты Мургани заносило юзом, грозя перевернуться вместе с каюром. Левая рука Кэлками, удерживающая поводок, онемела от напряжения, а посох был зажат согнутой в локте правой рукою и покоился поперек сухощавого тела. Кэлками будто врос в седло, удерживая себя еще и ногами, чтобы не упасть на затвердевшую дорогу. «Скорее бы уже доехать и сесть на мягкую постель», — подумал Кэлками.

Залаяли чуткие собаки. Встречать Кэлками и Мургани никто не вышел, было уже поздно. К тому же гостей сегодня ниоткуда не ждали. Но ждали припозднившихся мужчин Акулина и Варвара, да и то уже думали, что Кэлками и Павел остались ночевать в палатке, чтобы завтра приехать поутру. Ужин давно был готов, и женщины несколько раз его подогревали. Василий, сын Мургани, мастерил небольшие костяные шипы в виде пауков с четырьмя острыми зубцами и, просверлив в них отверстия, нанизывал на кожаные уздечки. Эти зубчатые вещицы являются строгими ошейниками или налобниками, которые применяются для усмирения строптивых и упрямых оленей.

Что вы так долго? Мы с Акулиной подумали, что вы заночевали, — спросила Варвара, когда мужчины разделись.

— Отсюда мы сегодня ехали не спеша. Попили чаю, к оленям сходили. Солнце уже село, когда поехали сюда, — ответил Павел на вопрос жены.

За ужином Акулина все-таки решилась спросить у Кэлками:

— Как там Ачуркан? Ты осмотрел его?

После некоторой паузы Кэлками ответил:

— Плохи дела, с такой раной и сохатый бы не выжил. Чего его мучить…

Но Акулина и так поняла основную причину задержки мужчин.

— Вы разделали его?

— Да, мясо на вешалах развесили, чтобы комком не застыло.

Послезавтра на грузовой нарте привезем. В хозяйстве им пригодится, — сказал Кэлками.

В тот вечер об Ачуркане разговор уже не заводили. Следующий день в бригаде прошел в хлопотах. С утра все пастухи сходили к стаду, чтобы переместить оленей на новое, не вытоптанное пастбище. Павел и Кэлками привезли небольшого, но упитанного оленя, подаренного на питание Акулине и Кэлками семьей Мургани Павла.

К вечеру пошел снежок. Ветер неожиданно усилился, и небо заволокло плотными тучами. На вершинах сопок, вихрясь, заструилась колючая поземка.

— Неужели снег повалит, сейчас бы его и не надо. Дорогу к Камешкам может занести, — с беспокойством сказал Кэлками.

— Все может быть, давно ведь снегопада не было, — ответил Мургани, готовясь ко сну.

Утром, затапливая печку, Павел постучал кулаком по брезенту изнутри палатки. Слышно было, как снег с шуршанием скатывается по туго натянутому брезенту, падая на землю за стеной палатки.

«Снегу, что ли, навалило ночью?» — спросонья подумал Кэлками.

— Зря, оказывается, мы вчера беспокоились. Небо чистое, будто его чочуном (инструмент для выделки кожи) выскребли, — промолвил Мургани, затапливая печку.

— Пусть будет так. А ты сейчас с палатки снег выбивал. Он что, ночью лег? — спросил Кэлками, обувая короткие торбаса, чтобы выйти во двор.

— Да, ночью прилично выпало снегу. Во дворе кругом бело, будто снежная гроза прошла, — ответил Павел.

— Вы сами без нас позавтракайте, мы чуть позже встанем, — сказала Варвара, выглянув из полога.

— Да отдыхайте, кто вас торопит. Мы сейчас за оленями сходим и опять к палатке поедем. Дел много и, наверное, снова поздно приедем, — ответил Павел Варваре. — Кэлками, а вам когда забить еще оленя? Это в основное стадо нужно ехать, чтобы жирного выбрать, — сказал Мургани. — Я уже думал об этом. Если сейчас поехать в стадо, полдня потеряем. Мясо надо разделывать и морозить, целиком же тушу не повезем, перегреется и пропадет, — ответил Кэлками.

— А давай-ка сделаем так. Время у вас есть, в любой день, завтра или послезавтра мы привезем вам мясо. Варя обработает и заморозит. Приедете и увезете домой без спешки, — предложил Мургани.

— Это хорошо, лучше и не придумаешь, — согласился Кэлками.

Женщины стали подниматься.

— Я тоже поеду, а то еще вещи перепутаешь и не те мунгурки в бригаду отправишь, — забеспокоилась Акулина.

— Ако, ты сядешь на грузовую нарту, а на Бурначе Савва будет ехать, чтобы лишних оленей не водить. А от нас он на Ирандю пересядет, мы же его все равно здесь в бригаде оставим, пусть старина отдыхает, — сказал Кэлками.

— Мама, я сейчас пойду на ручей льда наколю, ты оба мешка освободи, а остатками льда всю посуду наполни, а потом уже дров нарублю, — говорит Василий.

— Сейчас, Вася, подожди немного, посуду расставлю, — ответила Варвара, гремя пустыми кастрюлями за печкой.

— Ты сначала по дому работу сделай, а то потом устанешь, когда из стада вернешься, — сказал Мургани Василию.

После завтрака Мургани оделся и собрался выходить на улицу.

— Вы не торопитесь, пусть хорошенько рассветет. А я по палаткам пройдусь, мужчин предупрежу, кому и чем сегодня заниматься, — сказал Павел и вышел из палатки.

Вдвоем попив чаю, Василий и Кэлками тоже вышли на улицу. Кэлками и Мургани сразу пошли на сопку, где паслись вьючные и пряговые олени, чтобы привести грузовых животных, на которых поедут сейчас к палатке Кэлками. Мургани запряг две грузовые нарты, чтобы на обратном пути привезти мясо Ачуркана для собак. А сверху загрузит и лишний скарб Кэлками, который они оставят в бригаде, когда те поедут в Камешки.

Но вместо отца пришлось поехать Василию, чтобы пригнать в бригаду молодняк, найденный Кэлками во время охоты, а заодно и несколько вьючных оленей, которые не пойдут в село. Василий поведет с собой и Кытымкана, рослую бесплодную важенку (оленематку), обученную в позапрошлом году. Кытымкан прекрасно ходит под вьюком и к упряжке приучена. На редкость большие и ветвистые рога позволяют ей не бояться самцов, а с некоторыми даже подраться. Поэтому кастраты, особенно старые, остерегались ее. Однако ее истинное назначение в оленеводческой бригаде было куда важнее, нежели ее агрессивный характер. Кытымкан была прирожденным вожаком. Давно потерянные одичавшие олени отвыкают от людей. И будучи обнаруженными, стремятся убежать от пастуха и отказываются идти к стойбищу. Вот тут-то без тынмая (вожака) ни за что не обойтись. И тынмай-вожак должен быть волевым, агрессивным, способным подчинить себе одичавший табун, чтобы увести за собой в родное стадо. Вожаки бывают беспокойными и быстроногими. Пастухи, находясь на поисках потерь, всегда водят с собой вожаков-тынмаев. Обнаружив потерявшихся оленей, оленевод сразу отпускает вожаков и, не гоняясь за отколом, уезжает домой. Через день-два вожак приводит на стоянку оленей-отказников. Поэтому и на этот раз Василий и Кэлками, зная, что молодняк, а с ними и старые вьючные животные не пойдут за Васей в бригаду, берут и Кытымкана.

— Савва, ты тоже поедешь с Василием, будете помогать гнать сюда лишних оленей от палатки Кэлками, — сказал Мургани Савве Намытькану, мужу молодой Ольги.

— Мне же еще и верхового оленя надо поймать, — ответил Намытькан.

— А у меня Бурнача свободен, седлай его, — сказал Кэлками, указав рукой на верхового оленя, который был привязан к ближнему дереву. — А на обратном пути на Ирандю пересядешь.

— Вот и хорошо, проедусь с ветерком на вашем олене, — обрадовался Савва Намытькан. — Да не надо Бурначу трогать. Савва на моей упряжке поедет. Сам я не смогу сейчас ехать, стадо на новое пастбище нужно перегонять. А свободные пастухи отправятся на новую стоянку дрова готовить и снег расчищать там, где палатки будем ставить, когда перекочуем на новое место, — сказал Мургани.

— Тоже правильно, чтобы на готовенькое подкочевать. Как говорится, «покой нам только снится». Вы, Павел, своими делами занимайтесь, а втроем мы и сами управимся, — сказал Кэлками.

После обеда, закончив дела, мужчины выехали из стойбища Мургани. Акулина тоже поехала с ними в свою палатку. Накатанная дорога сильно затвердела и поэтому жестко скрипела под ногами ездовых оленей. Пофыркивая, олени бежали легко и радостно, будто и не чувствуя на спинах седоков. Быстро доехали до одинокой палатки Кэлками. Вывешенное на вешалах мясо покрылось легким инеем. Две кукши, клевавшие мерзлое мясо, плавно отлетели в сторонку и уселись на нижних ветках лиственницы. Невдалеке, где белеют старые деревья, громко прокаркала ворона, давно уже почуявшая поживу.

Ворона знает, что скоро люди должны покинуть эту стоянку. Поэтому она терпеливо ждет своего часа. На этой стоянке немало останется еды для старой и умной птицы. Вон полная требуха с кишками и комками смерзшейся крови валяется на месте разделки оленя. Все это достанется ей, вороне. Лишь бы прожорливая росомаха, которую вчера вечером старая птица уже видела, не пришла раньше ее к месту трапезы. Правда, росомаха еще занята дальними стоянками и пока тщательно подчищает их. Знает, каналья, цену зимнего голода. Ворона сразу перестала подавать голос, чтобы ненароком не привлечь сюда росомаху, и в раздумье почистила клюв об острый сук.

«Проведу-ка я росомаху мимо богатой стоянки вниз по Ирбыке и начну горланить во всю глотку, будто нашла там целую тушу, оставленную волками. Росомаха мигом примчится на мой призывный голосок, только облезлый хвост промелькнет. И увлечется зимними стоянками пастухов. А я — раз, и сюда на пир», — старая ворона сорвалась с дерева и полетела над лесом в надежде поскорее свидеться с росомахой.

Акулина слезла с нарты и, остановившись возле остывшей палатки, бросила грустный взгляд на жердину, на которой висело мясо и голова Ачуркана. По смуглым щекам женщины скатились слезинки, которые она смахнула замшевой перчаткой, утепленной изнутри пыжиком. Пока она вскипятила чай и еду подогрела, мужчины сняли мясо и, затарив в мешки, погрузили на сани. Тем временем Кэлками перебрал все вещи, которые не повезут с собой в Камешки, аккуратно сложил в четыре мунгурки и поставил около нарты, чтобы Акулина сама проверила, не перепутал ли вещи Кэлками.

— Ну, заходите, чай у меня готов, — выглянув из палатки, пригласила Акулина мужчин.

В натопленной палатке как обычно было жарко.

— Ако, приоткрой палкой дверь. Поди, уже не зима на дворе, — сказал Кэлками, разбивая обухом ножа трубчатую кость, чтобы извлечь костный мозг.

— Конец марта, считай, однако весна немножко запаздывает. Денька через три в какой-нибудь бригаде родится теленок. Правда, об этом событии пастухи предпочитают не сообщать, чтобы не сглазить первенца. Морозы-то по ночам еще сильные и сохранить теленка бывает трудно, — рассуждает Савва Намытькан, поддерживая разговор супругов Кэлками и Акулины.

Василий всегда немногословен и даже дома в основном помалкивает, если его о чем-нибудь не спросят. Быстро закончив обед, все вышли из палатки.

— Ако, ты пока еще просмотри вещи, все лишнее оставим в бригаде. Мы сейчас оленей пригоним сюда и прижмем к оврагу, туда, где бурелом. И поймаем всех, которые пойдут в Камешки, привяжем пока. Иначе нам не отбить молодняк, старых оленей тоже угоним в бригаду, пусть отдыхают, чего их в село гонять. Поводки пересчитай, а то не хватит, — велел Кэлками перед тем, как идти за оленями.

— Хорошо, хорошо, не беспокойся, — ответила Акулина, раскрывая замшевое покрывало-даси, под которым аккуратно были сложены вещи.

— Савва, вы с Василием лучше натяните полукругом оба аркана и хорошенько завяжите на деревьях на берегу ручья, где валяются старые деревья. Смотрите, чтобы ремни были на уровне груди, тогда олени не перепрыгнут. Между двух деревьев небольшой проход оставьте, чтобы вошли без преград. А я пойду, пригоню их сюда. Быстро приду, поторапливайтесь, — сказал Кэлками, направляясь по тропе протоптанной вьючными животными.

— Хорошо, мигом управимся, эти-то вещи мы неплохо знаем, — похвастался Василий, захватывая легонький топорик, а оба аркана уже закинул за спину Савва, и быстро пошел к ручью, на крутом берегу которого темнели давно упавшие гнилые лесины.

Олени рассеялись по пологому склону возвышенности и, не споря между собою за более доступную еду, спокойно кормились каждый на своих раскопанных ямках. Снег здесь неглубокий и местами хорошо выдут ветрами. К тому же и ягель богатый. Услышав легкое шаркание и поскрипывание лыж, олени насторожились и подняли головы. Они, конечно, узнали между деревьями раскачивающуюся фигуру Кэлками. Привыкшие к постоянному контакту с человеком, к частым перемещениям с ним, животные теперь пытались угадать, с каким же намерением хозяин пожаловал сюда. «Непонятно. Кочевать? Уже поздно. В руках у него аркана нет, и кучу поводков, собранных кольцами, не таскает. Тут что-то другое, волноваться, пожалуй, нет причины», — смекнули умные животные. Остается одно — ждать условную команду хозяина.

— Фьють! Фьють! — раздался звонкий свист Кэлками. Вьючные олени спешно начали собираться. — Фи-фьють. Фить-фьють, — еще требовательнее засвистел Кэлками, обходя вокруг скучивающихся оленей.

Беглым взглядом он окинул стадо: все олени были на месте. По узким глубоким следам, проложенным в прошлые дни, олени начали спускаться с горы.

«Правее палатки нужно прогнать к ручью, где растянуты арканы. Тогда они с ходу зайдут в загон», — подумал Кэлками, подгоняя по тропе толкающихся оленей.

Некоторые животные сердито бодались. Вокруг ременного загона, растянутого по деревьям, уже стояли Василий, Савва и Акулина. Ясно был виден неширокий и открытый вход, куда тянулась тропа, по которой сейчас пройдут олени.

— Ако, зайди в загон и подзывай, подзывай гилрыков (вьючных оленей), за тобой они зайдут, — крикнул Кэлками Акулине.

— Василий, подержи пока уздечки, — сказала Акулина, передавая связку поводков.

Пройдя немного навстречу идущим оленям, Акулина достала из-за пазухи сухой лоскуток рыбьей кожи и, высоко размахивая им, негромко закричала:

— Хая-я-я-я. Хая-я-я-я. Я-я-я… Продолжая покрикивать, она развернулась на месте и пошла обратно к загону. Услышав голос Акулины, олени быстро потянулись за нею. Вообще домашние олени прекрасно знают, что означает такой окрик. Они спокойно вошли в усилэн (загон для поимки транспортных оленей), Савва с Василием замкнули выход и соединили оба конца. Только необученный молодняк остался снаружи усилэна.

— Ако, накидывай на всех поводки, а я буду привязывать, — сказал Кэлками.

Приученные к таким загонам, олени стояли спокойно. Акулина только одевала на них поводки. Всех пойманных оленей Кэлками привязывал к деревьям. Соединив поводками за шеи всех животных, Кэлками с Акулиной повели караван к своей палатке.

— Савва, молодняк пусть остается здесь, чтобы прямо отсюда согнать его на дорогу, — сказал Кэлками. Привязав всех своих оленей около палатки, Кэлками помог Савве и Василию запрячь оленей.

— Савва и Василий, скажите Павлу, что я, кроме вещей, оставляю еще и четырех вьючных оленей, на одном из них сейчас Василий поедет. И молодняк, ну тот, который мы около загона оставили, — объяснил парням Кэлками.

— Хорошо, Кэлками, обязательно скажем, в гости опять приезжайте. Сейчас ведь за белкой уже не ходите, — весело отвечали ребята.

— Спасибо вам за помощь, — ответил Кэлками. — Савва, ты сейчас выезжай на дорогу и подожди нас на речке. А мы с Васей молодняк на речку выведем, а Кытымкана прямо сейчас отпустим, чтобы молодых в стадо повела. А моих вьючных оленей пусть Василий пока впереди тебя поведет. Отъедете подальше в лес и тоже отпускайте, тогда они уже не повернут назад, — проинструктировал Савву Кэлками.

Небольшая группа молодых оленей стала настороженно прислушиваться, перейдя ручей на левую сторону.

«Как бы к палатке не рванули, они ведь и около нее не остановятся, прямиком на сопку пойдут, чувствуют, что вечереет», — подумал Кэлками, отпуская Кытымкана.

— Вася, переходи ручей, садись в седло и быстро поезжай к дороге. Они сразу потянутся за тобой. Когда въедешь в лес, порожних оленей отпускай, чтобы не мешали тебе. Ну все. Давай! — сказал Кэлками.

Василий пешком перешел ручей, ведя за собой оленей и, поднявшись на другой берег, сел в седло и слегка тронул верхового оленя Ирандю по его широким лопаткам. Ирандя торопливо пошел в сторону реки, по которой уходит дорога в бригаду. Призывно похоркав, Кытымкан широкими шагами двинулась вслед за оленями Василия.

— Фьють, фьють, — засвистел Кэлками. Молодые олени цепочкой потянулись за Кытымканом. Охотник облегченно вздохнул. Когда Кэлками вернулся домой, Акулина ждала его возле привязанных оленей.

— Ну как? — спросила она мужа.

— Хорошо, без лени и капризов пошли. Кытымкан знает свое дело, сразу повела к реке, где ждал Савва. Я уже не стал выходить на дорогу, чего их отвлекать, — ответил Кэлками. — Ладно, давай теперь наших отпустим, небось, проголодались. Немного направлю их, и они сами уйдут на пастбище, — сказал Кэлками.

Похлопывая веткой по снегу, будто плеткой, Кэлками погнал оленей в сторону сопки, где они обычно пасутся. Застоявшиеся животные потянулись на сопку. Немного постояв и убедившись, что олени успокоились, Кэлками пошел домой.

Последние отблески вечерней зари медленно стали растекаться по угрюмым отрогам белых гор. Остаток вечера Акулина и Кэлками провели в домашних хлопотах. Да когда же, наконец, кончатся эти домашние хлопоты? А затем они поговорили еще и о состязаниях, съехавшихся гостях, о бригаде Мургани Павла, о том, как Акулина с Варварой были в гостях у молодой мамы Ольги Намытькан.

— Ако, ты завтра утречком бурдука пожарь на свежем хачине, бурдука хочется поесть, — отходя ко сну, попросил Кэлками.

— Утром, как растопишь печку, пожарю, долго ли, — ответила Акулина.

По укоренившейся привычке Кэлками проснулся рано. «Вот уж правду говорят, что привычка — вторая натура», — усмехнулся он, прикуривая махорку. После крепкого табака сон и вовсе выветрился, словно ранний туман над речкой. «Чего валяться, сон все равно не вернется», — подумал Кэлками и, высунувшись из спальника, набил печку сухими петушками, положив сверху тонких поленниц, чиркнул спичку и поджег дрова. Дрова вмиг разгорелись, и внутри печки загудело. Пока одевался Кэлками, жестяная печка нагрелась, наполняя приятным теплом пространство внутри палатки. Поставив кастрюлю с мясным рисовым супом и чайник с холодной водой на печку, Кэлками вышел на улицу. Ранняя заря вовсю занималась на востоке, хотя остаток ночного сумрака еще висел над лесом. На верхней речной наледи, подступающей из глухого ручья, звонко потрескивал лед. Болотистый ручей тоже жил. Стая куропаток, шелестя острыми крыльями, пролетела к реке и опустилась у кромки ивняка.

Кэлками и Акулина завтракают сегодня не спеша, попивая чай с бурдуком. Супруги еще с вечера обговорили, чем они сегодня будут заниматься.

— Ако, пару пустых мунгурок нужно будет держать в запасе, чтобы уложить мясо, когда нам привезут из бригады, — сказал Кэлками.

— Две порожние мунгурки у нас есть, я специально освободила, — ответила Акулина.

Все мясо, которое у них оставалось еще с охоты, они поровну распределили по всем мунгуркам. И полторы сумы заняло привезенное вчера свежее мясо.

— Еду возить тяжело не бывает, потому как мясо расходуется каждый день, — говорит Кэлками.

Пока он ходил к оленям, Акулина еще раз перебрала вещи и хорошенько укрыла на случай ветра и снегопада.

— Ты молодец, Ако. Я бы целый день копошился в вещах, — похвалил жену Кэлками. — Ты займись готовкой обеда, а я дров заготовлю. Вечер большой, много топлива уходит. Он насобирал тонкого сухостоя и на плечах перетаскал домой. Перекурив, разрубил на короткие чурбачки и сразу расколол на тонкие поленья.

— Кэлками, этой кучи надолго хватит, небось, устал. Отдохни, а то весь вспотел. Еда у меня готова, даже нимэн (кашу) из риса сварила, которую ты любишь. Заходи, обедать будем, — позвала она мужа.

Кэлками сам по себе непоседа. После обеда он пошел к оленям. Пробив целину, стадо поднялось на макушку сопки и, вдоволь наевшись ягеля, теперь отдыхало, лениво пережевывая съеденный корм. На вершине снег был более твердоват, нежели по склонам. Поэтому Кэлками решил согнать оленей обратно в низину.

«Пусть пасутся по склонам, чтобы зря не бить себе копыта…», — подумал он, поднимая животных с выбранных лежанок. Медленно потягиваясь, животные стали спускаться вниз. Оленям явно не хотелось покидать новое пастбище.

Кэлками снял лыжи, чтобы не скатиться вниз, и пошел пешком по тропе за оленями. Он, конечно, знал, что, отдохнув, животные снова вернутся назад, дорога-то уже проложена. У подножия возвышенности олени встали. Немного постояв, Кэлками повернул стадо в южную сторону вдоль подошвы и, загнав на целину, остановился. По его соображениям, здесь должен быть корм, притом ничуть не хуже, чем наверху, откуда он вернул оленей. Олени должны хорошо кормиться перед дальней дорогой в Камешки. Носком правой лыжи он раскопал снег до самой земли, чтобы воочию убедиться в наличии кормовых лишайников. Толстый слой нетронутого ягеля покрывал землю мягкой медвежьей шкурой.

«Уж повезет так повезет. Пусть теперь отъедаются», — подумал Кэлками, доставая табак, чтобы покурить, пока олени станут раскапывать сыпучий снег, добираясь до корма.

Не доходя до палатки, он разглядел между деревьями двух привязанных оленей. Около привязи лежали два перевернутых седла, а рядом воткнуты в снег посохи. Кэлками сразу смекнул, что это олени охотников с соседней стоянки. Как он и предполагал, это были охотники из бригады Каяни Семена, Тылкан и Осип. И приехали они, чтобы предупредить Кэлками, что все охотники решили двигаться в сторону Камешков.

— Больше половины срока карантина миновало. Время не терпит. Поэтому будем кочевать замедленными темпами, без спешки, — сказал Осип.

— А когда откочевываете? — спросил Кэлками.

— Да завтра, — ответил Осип.

— Вот так дела, — только и промолвил Кэлками.

— И еще, Илани Антон спрашивал, будешь ли к нему присоединяться? — спросил Осип.

— Нет. Передайте Антону, пусть меня не ждут. Один за вами буду кочевать. Хлопот будет меньше, мои олени привыкли к своему составу. А то дичиться будут чужаков. К тому же большое поголовье получится, на отлов много времени будет уходить, — говорит Кэлками.

— Это действительно так, мы об этом думали, — ответил до сих пор молчавший Тылкан, продолжая пить чай из блюдечка.

— Ну а вы-то сами к группе Илани будете присоединяться? — спросил Кэлками у гостей.

— Семен тоже не хочет большой группой кочевать. Он человек расторопный, не любит много говорить. Мы встаем рано, в темноте еще вещи паковать начинаем, если кочуем, — отвечает Тылкан.

— А вы завтра будете кочевать, Кэлками? — спросил Осип.

— Будем, чего ж тянуть, если решили двигаться. Вещи уже уложены, мне тоже некогда раскачиваться. Сдам пушнину, и обратно сюда, в бригаду Мургани Павла. Пастухом берут меня до осени, — сказал Кэлками.

— Большая дорога у тебя впереди до Камешков, и обратно путь неблизкий. К тому же и весна не за горами, — посочувствовал Тылкан, переворачивая свою чашку вверх дном в знак того, что человек хорошо напился и больше не надо наливать. Во дворе утробно захоркал привязанный верховой олень.

— Домой торопится Карава, да и проголодались они, — говорит Осип. — Спасибо вам за все, теперь уже в Камешках, наверное, встретимся, — поблагодарил хозяев Осип, собираясь выходить.

Видя, что гости засобирались, Акулина достала из небольшого мешка новые меховые чулки и замшевые перчатки. Чулки она подала Осипу, а перчатки — Тылкану.

— Вот возьмите наш небольшой подарок, — сказала она. — А эту пачку чая передайте Марре, жене Семена и скажите от нас «Здравствуйте», — негромко сказала Акулина.

— Спасибо, спасибо. Хорошо кочуйте, — благодарили Акулину и Кэлками Осип с Тылканом.

Кэлками с Акулиной вышли проводить охотников. Темно-серый верховой олень беспокойно крутился вокруг привязи. Отвязав, Кэлками придержал его, чтобы Осип сел в седло. А ездовой Тылкана вел себя спокойно, поэтому тот уселся в седло без посторонней помощи. Проводив гостей, пока Акулина готовила ужин, Кэлками прошелся вокруг палатки, осматривая ямы и сучья на ближних деревьях, чтобы завтра ничего не забыть. Часто бывает, что повесишь уздечку на сучок, и забыл. Закатится топорик в яму, и опять потеря. Дров полно, еще и останется, жалко оставлять. Покрутившись вокруг стоянки, Кэлками вернулся в палатку.

— Не успел Павел привезти нам мясо, — сказал он Акулине за ужином. — Не успели, значит у них какие-то дела. Может, на другое место перебираются. А мяса нам хватит, — ответила Акулина.

Переход в Камешки

В тот вечер супруги улеглись спать пораньше. Зато утром поднялись спозаранку. Хорошо рассвело, когда они палатку сняли и связали. Вереницей расставили вьюки прямо по ходу каравана, и осталось теперь только подвести оленей, погрузить вещи и трогаться в путь.

— Ладно, пойду пригоню оленей, а ты пересчитай поводки по количеству мунгурок, лишние убери, чтобы не путаться. В тот же загончик подгоню, и ты иди туда же, — сказал Кэлками.

«Пока оленей пригонит, и рассвет подоспеет», — подумала Акулина. Оленей поймали быстро, солнце только поднялось над лесом, и сразу подвели на стоянку к вещам.

— Ако, я сам буду грузить, а ты оленей придерживай, чтобы не метались, — сказал Кэлками.

Закончив погрузку, караван Кэлками покинул опустевшую стоянку и продолжил свой путь в Камешки. В это же раннее утро все охотники-промысловики спешно двинулись вниз по Ирбыке. Каждому хотелось побыстрее завершить охотничий сезон. Отдохнувшие за дни вынужденного безделья олени шли бодро по накатанной дороге, проложенной пастухами еще зимой. Около нее попалась оставленная стоянка Каяни Семена. Костер уже давно погас, куда была высыпана и зола из печки. Очевидно, бригада ушла из этого места тоже рано, и теперь они уже далеко. Подтянув потуже ослабевшие подпруги, Кэлками с Акулиной поехали дальше. Солнце уже по-весеннему светило в лицо, правда, пользоваться очками было еще рано. Кэлками изредка оглядывался назад, проверяя, не отстала ли Акулина. В кустах по сторонам дороги видны следы куропаток и пробегавших зайцев. Ехали по дороге, по которой проехали сегодня и охотники группы Антона Илани. До этого они стояли в припойменном лесу недалеко от русла реки и теперь тоже до самого села будут ехать этой же дорогой. Хорошо выбитая дорога теперь крепко связала, будто длинным арканом, вьючные караваны охотников.

— Кэлками! Кэлками! — громко позвала Акулина. Кэлками остановил Поктрэвкана и обернулся.

— Что случилось? — спросил он жену.

— Долго еще будем кочевать? Олени голодные, устали, наверное. Как бы нам не наскочить на стоянку впереди идущих охотников, — спросила Акулина.

— Я сам скажу, когда нам остановиться. Группа Илани ушла далеко. И звено Каяни тоже неблизко. Видишь, шли без остановок и наверняка на приличном расстоянии заночуют. — Ты, Ако, старайся меня не отвлекать, а то сбиваемся с ритма хода. Ладно? — ответил Кэлками и ловко сел на крепкую спину Поктрэвкана.

— Ладно. Кочевать так кочевать. Малый ребенок не заплачет, и дорогу торить не надо, сиди в седле и пой, — сострила Акулина и сама себе улыбнулась.

Но Кэлками уже не слышал ее и, напряженно глядя на дорогу, продолжал ехать дальше. За годы кочевок по тайге Кэлками безошибочно научился определять расстояния, которые покрывает он за день или два. Он и сейчас уверен, что Антон разобьет стоянку на слиянии Ирбыки и речки Яссекан. А Семен Каяни остановится ночевать на правом берегу Ирбыки, перейдя ручей Дури. Тут и к бабке не ходи. И в уме видя эту картину, Кэлками сейчас думает остановиться прямо посреди поляны, именуемой Момикая. «Там всегда снегу мало, зато корма много. И что характерно, по ручейкам густо зимует сочный хиват (хвощ). Вот где олени наедятся после хорошей перекочевки», — так думал Кэлками.

Все последние дни настроение у супругов было превосходное. До остановки оставалось немного. Срезать по льду короткий прижим реки, подняться на левый берег и свернуть с основной дороги, затем чуть углубиться в лесок, откуда открывается поляна, покрытая редкими островками карликовой березки. Акулина немного поотстала, Кэлками слез с седла, снял свои лыжи, привязанные поверх вьюка, и сразу стал на них, привычно засунув носки ног в кожаные стремена.

— Ако, у тебя все в порядке? — спросил он у жены.

— Да, просто медленно ехала, — ответила она.

— Уже сворачиваем к месту стоянки, ты не слезай, снег здесь неглубокий, я на лыжах проведу, — сказал Кэлками и повел оленей по целине.

Вот и поляна Момикая. Не доходя до середины поляны, Кэлками остановил оленей и привязал поводок Поктрэвкана к сучковатому дереву, низко наклоненному над сугробом. Дерево сухое, и его обломленная крона уперлась в землю. Кэлками кругами походил между тонкими кустиками, торчащими из-под снега, концом посоха его протыкая, чтобы убедиться, что здесь ровно и нет колдобин. Отметив палкой выбранное место под палатку, он направился к привязанным оленям.

— Подъезжай к моему посоху, там палатку будем ставить, — сказал он Акулине.

Разгрузив оленей, отпустили их пастись. Шумно отряхиваясь, животные начали расходиться в поисках корма. Правда, некоторые из них еще терли свои натруженные спины отростками и стволами рогов. Но молодого белого оленя, которому на днях дали кличку Кабяв, то есть — Куропач, Кэлками отпускать пока не стал, а привязал в сторонке. Сегодня утром, когда супруги ловили оленей, Куропач не хотел поддаваться и, низко опустив голову, все нырял между оленей, норовя выскочить из загона. Если он так выскочит, то по дороге может убежать и потеряться. К тому же он способен привыкнуть отлынивать от вьюка и упряжки. Таких случаев Кэлками знает немало.

— Давай немного передохнем и начнем устраивать жилье, — сказала Акулина, присаживаясь на мунгурку. Покурив, супруги принялись за дело. У них была широкая деревянная лопата с короткой ручкой, умело стесанной вместе с лопатой из одного тополя, расколотого пополам, а потом высушенной. Лопата легкая и компактная. Без такого орудия охотник или оленевод-кочевник не обходится. Пока муж расчищал площадку, Акулина распаковала увязанную в виде мунгурки палатку, в которую была уложена вся кухонная посуда и ящичек с чашками. Другой такой же парный увязанный вьюк со спальными мешками и постелью женщина уже развязала. А габаритные вещи, которые не входят в мунгурки, она старательно упаковывает, иначе они во время кочевки могут рассыпаться. Для этих целей у семьи имеются тонкие, но прочные шнуры. Тем временем Кэлками содрал лопатой весь мох в том месте, где будет поставлена печка. И уже на расчищенную землю уложил две сырые обтесанные чурки, на которые и ляжет печь.

Он выбрал две тонкие лиственницы с густыми раскидистыми ветками и повалил их. Аккуратно вырубив ветки, сложил их в две большие кучи и, отрубив тонкую верхушку дерева, заострил ее. Острым концом палки он проткнул сверху кучу веток, как валок сена вилами, кинул на плечо и понес к палатке. Выдернув заостренную палку, он пошел за второй кучей. Так оказалось легче и быстрее, чем таскать ветки веревкой. Хорошо, что мерзлые ветки не ломаются. Настелив ветки, нарубил дров. «До утра хватит…», — подумал Кэлками. Экономя драгоценное время кочевой жизни и собственные силы, он всегда старался не делать того, что ему не пригодится. А то сойдешь с ритма, потом сложнее бывает восстановиться, как бы вставать на собственную лыжню.

— Ако, на снегу вещи не раскладывай, а то стемнеет, не будет видно, и сами же в снег затопчем, как в прошлый раз кружку потеряли, — говорит Кэлками, перемешивая тающий снег в кастрюле, чтобы быстрее опустить в нее мерзлое мясо. В двух чайниках снег уже растаял полностью и начал закипать. Сухой хворост, обложенный дровами, давал хороший жар. Когда вода закипела в большой кастрюле, Кэлками сразу опустил в нее мясо.

— Ако, чай готов, в маленьком чайнике заварил. Присматривай за мясом, а то бульон выкипит, а я Куропачом займусь. Кагындун (распорку) на шею повешу, чтобы завтра не носился, как зайчик между оленями, — сказал Кэлками, направляясь к привязанному белому оленю, которого он выиграл в прошлый раз на гонках.

— Конечно, быстрее отпусти его, жалко. А в палатке все готово, тепло накапливается, постели расстелила, — ответила Акулина, выходя из палатки. Дым густо валил из трубы, увлекая потрескивающие искры. Но Кэлками уже не слышал, о чем еще говорила жена. Он с топором ходил между молодыми деревьями, выбирая подходящую распорку для передних конечностей белого оленя. Он сразу наткнулся на приземистую уродливой формы лиственницу с толстыми ветками с развилинами.

— Да тут и две распорки можно найти, — обрадовался Кэлками.

Но удалось выбрать всего одну рогатулину, пригодную на кагындун. Главное, чтобы на шее оленя чувствовался груз, и передние ноги при ходьбе были расставлены в стороны, что затрудняет бег по снегу. Разбежится упрямый и капризный олень, а ноги не сомкнуть, потому что большая рогатка, которая болтается между ногами, больно бьет по конечностям. Тут и бежать не захочешь. Нет, уж лучше стать между старых оленей и дожидаться, когда хозяин снимет с шеи тяжелую мерзлую распорку.

Олени, смолоду испытавшие кагындун, до старости лет становятся послушными. Такой урок надлежит пройти и Куропачу. Притащив роготулину, Кэлками тщательно обтесал кору на бревнышке, на котором давеча рубил дрова. Укоротил концы по длине передних конечностей Куропача. И ножом вырубил глубокую выемку по окружности ствола рогатулины откуда расходятся обе развилины, чтобы веревка не соскользнула со ствола.

«Тут все предусмотрено, по уму. И ничего лишнего…», — усмехнулся Кэлками. Кагындун он привязал на середину недлинного, но крепкого ремня. Получился своеобразный ошейник, к которому привязана рогатулина, распирающая ноги животного вширь, препятствуя движению оленя. Кэлками подтянул Куропача вплотную к дереву и крепко зафиксировал его в таком положении, чтобы олень не ударил его ногами по лицу или голове. Белый Куропач хотел было посопротивляться, но не смог, ибо его рывки были тщетны, дерево не поддавалось. И теперь он лишь пофыркивал, гневно сверкая черными глазами. Кэлками привязывал к его шее ошейник, на котором висела рогатулина. Молодой олень еще не понимал, чего от него хотят. Кэлками провел ладонью по ошейнику и чуть подергал, не туго ли, олень ведь может и удавиться. Слабина ошейника была нормальной. Как и вчера, Кэлками отпустил Куропача с коротким поводком, чтобы легче было его поймать. Почувствовав свободу, Куропач с места сорвался как угорелый. Но сразу нарвался на препятствие. При очередном прыжке кагындун обоими концами воткнулся в сугроб, резко остановив бег оленя. От неожиданности Куропач отпрыгнул в сторону и снова повторил попытку бежать. Однако распорка путалась в ногах, а вдобавок еще и в снег утыкалась. Олень остановился и начал пятиться назад, волоча на шее рогатулину. Освободиться от нее не удавалось. Тогда он пошел боком, волоча кагындун по снегу. И, дойдя до остальных оленей, остановился под деревом, где снег был выдут ветрами. Голод нещадно сосал полупустой желудок. Белый олень, уткнув нос в мягкий снег, принюхался. Тут, под деревом, был вкусный ягель, от которого исходил аппетитный для оленя запах. Но раскапывать и откидывать снег копытами мешала подвешенная палка. Что делать? Оставлять это место, где есть еда, никак нельзя. Медленно, боком проделав круг возле дерева, Куропач немного отстранился вправо от распорки, которая теперь осталась немного в стороне и уже не болталась между передними ногами. Олень осторожно, боясь потревожить покоившуюся рядом с ногами палку, раскопал ямку в сыпучем снегу и с жадностью стал вырывать кусочки холодного ягеля. За ночь Куропач откопал приличную площадку около дерева и тихо прилег отдохнуть, чтобы как следует разжевать съеденный корм. При малейшем движении он вздрагивал от шороха распорки по застывшему снегу.

К утру выпал мелкий, как крупа, снежок, но вскоре прекратился. Ветра не было. Кэлками встал, как обычно, рано. Они с Акулиной торопились, чтобы побыстрее доехать до Камешков, сдать добытую белку и до наступления весенней распутицы возвратиться в оленеводческую бригаду.

— Снег выпал, как бы не запуржило. Но звезды видны, — сказала за завтраком Акулина.

— Да нет, лес не гудит. А ты знаешь, мы чуть Каяни не догнали. Вечером олени наши прислушивались и смотрели вниз по реке. Наверное, Семен рубил дрова, эхо-то далеко по лесу разносится. Вот олени и слушали, — проговорил Кэлками.

— Далеко мы вчера отмахали от стоянки. И сегодня бы столько же пройти, — говорила Акулина, убирая посуду.

— По ходу будет видно, чего гадать. Не будем же бригады обгонять и оленей томить. А нам еще возвращаться нужно, по стоянкам впереди едущих будем ориентироваться, — отвечал Кэлками, надевая меховые брюки.

Пока жена сворачивала палатку, Кэлками подогнал оленей к небольшому загону, сооруженному из тонких жердочек, над которыми, как всегда, был туго натянут полукругом кожаный аркан. Для обученных оленей это уже серьезное препятствие, за черту которого нельзя ступать. А нужно спокойно стоять, пока хозяева всех не поймают, чтобы увести к месту погрузки вьюков. Отдохнувшие за ночь олени, завидев приготовленную изгородь, медленно потянулись к ней. Белый олень с деревянной колотушкой, задрав голову и широко расставив в стороны передние конечности, неуверенно засеменил за маленьким стадом. А короткий поводок из грубой лосиной кожи змейкой волочился за ним, разрезая мягкий снег. Когда олени вошли в загон, Кэлками сомкнул концы аркана и завязал в узел.

— Ако, тихонько подойди сюда, по краю иди. А то Куропач испугается и рванется из круга, — подозвал Кэлками Акулину. Пока постой тут и держись за маут (аркан).

Белый олень, засунув морду между крупами плотно стоящих оленей, затих. Очевидно, он думал, что надежно спрятался от своего хозяина. А хозяину-то только этого и надо было. Кэлками тихонько подошел к оленю сзади и, крепко ухватившись за конец лосиного поводка, сильно потянул на себя, развернув его голову. Он без особых усилий вывел Куропача за пределы загона и привязал его к ближайшему дереву, затем вернулся к Акулине.

— Одевай поводки, а я постою, чтобы аркан не опустился, — сказал он жене.

Когда все олени были пойманы, Кэлками решил снять кагындун с шеи Куропача, опасаясь, что тот может ударить рогатулиной оленей, стоящих рядом. Погрузили вещи быстро, благо мунгурки теперь не очень тяжелые. Распорку Кэлками не стал выбрасывать, уж больно удачно она была выбрана и срублена. Рогатулинку погрузили поверх вьюка вместе с трубами. Яркое солнце медленно всплывало из-за гор, будто летней родниковой водою умылось.

— А ты боялась, что пурга может задурить, — заметил Кэлками, страгивая своих оленей.

Он сам вел Куропача рядом с собой. Когда караван вышел на дорогу, Кэлками остановился.

— Будем садиться на оленей, а на стоянке Каяни вьюки поправим, — сказал он Акулине.

— Ладно, хорошо, в случае чего сама тебе крикну, — ответила Акулина.

Кочевалось легко по хорошей дороге. Сухой снег скрипел под ногами груженых оленей. Сегодня Кэлками едет на Иранде, чтобы Поктрэвкан пока отдохнул. Белого оленя он ведет рядом с собой, дабы тот не наступил на провисающие поводки других оленей. А то Куропач норовит обогнать даже Ирандю, на котором едет сам Кэлками. Кэлками время от времени загораживает ему путь своим посохом, слегка задевая палкой по белому носу. Так тот быстрее начнет понимать, что нельзя обгонять идущих впереди оленей.

Мысли Кэлками блуждали далеко, словно плавный полет орлана над горами. Он даже негромко спел песенку, которую когда-то сам сочинил, будучи еще юношей. Эту песню в присутствии Акулины он не поет, стесняется якобы. Потому как авторская песня молодого Кэлками посвящена была не Акулине, а совсем другой девушке, которая, кстати, тоже давно уже замужем за пастухом.

А вот и стоянка Семена Каяни, оставленная охотником сегодня утром. Палатка его стояла почти у самой дороги. Кэлками соскочил с седла и подвел оленей к небольшому дереву, чтобы привязать.

— Ако, близко сюда не подъезжай, а то скучатся олени, привяжи своих вон за то тонкое дерево. Пусть немного оправятся, заодно и мунгурки подправим, — крикнул он жене.

Кэлками помог Акулине поправить вьюки и, потуже подтянув подпруги, сразу пошел к месту стоянки Каяни. Семен выбрал себе стоянку явно неудачно. Время, видимо, поджимало, припозднился, наверное. Палатка его стояла прямо на сыром кочкарнике. Веточная подстилка покрошилась между бугорками. Правда, место под печку хорошо разровняли, отрубив три кочки топором. Кочки так и валяются на сугробе, будто три лохматые медвежьи головы. Высыпанная сегодня утром зола с недогоревшими поленцами давно погасла и уже холодная. Люди покинули стоянку давно, может быть, даже раньше чем он, Кэлками.

«Каяни человек расторопный, с ним не каждый может потягаться, — подумал Кэлками, отвязывая оленей.

— Кэлками, а где сегодня остановимся? Мы Семена не догоним? — спросила Акулина, садясь на оленя.

— Не знаю. Догоним или нет, но мы остановимся в устье Онирчана под бугром. И олени не устанут, и сами засветло устроимся, — ответил Кэлками, снова направляя верхового по дороге. Проезжая небольшую равнинную марь, Кэлками обратил внимание на темный предмет впереди у дороги.

«Неужели собака лежит?» — подумал он, продолжая ехать. Но когда подъехал, то увидел, что это была сухая оленья шкура. Притом она местами была выщипана чьими-то острыми зубами. Не слезая с седла, Кэлками осмотрел шкуру. Откуда она тут взялась?

«Ах, вон оно что! Да это же росомаха. Вот каналья. Будь она неладна…», — догадался Кэлками, увидев отпечатки круглых следов, продавленных на корке снега. Хищница раздербанила шкуру, выроненную кем-то из охотников. Она была слабо привязана наверху вьюка как дополнение к грузу, однако росомаха была потревожена шумом и ушла. Но вечером она обязательно вернется сюда.

Кэлками поехал дальше. До Онирчана они добрались благополучно и даже незаметно. Речка Онирчан — правый приток Ирбыки, который вытекает из глубины горных ущелий. Онирчан Кэлками пересекать не стал, а, свернув немного вправо от дороги, провел оленей вдоль высокого берега и остановился. Место это очень даже пригодное для короткой остановки. Главное, оленям есть что поесть. И за дровами далеко ходить не надо. Свалил пару тонких сухостоин прямо возле палатки и руби себе на здоровье.

Развьючив и отпустив сначала старых оленей, Кэлками снова привязал распорку к шее Куропача. Молодой олень, забыв, что на его шее висит палка, побежал было на кормежку, но споткнулся и осел. Потом боком проволок кагындун по снегу и осторожно стал раскапывать корм, стараясь не задевать рогатульку.

«То-то же, до старости лет теперь усвоишь, для чего аркан кольцом натягивается», — подумал Кэлками.

Супруги не спеша управились с разбивкой очага. Солнце едва склонилось ближе к месту вечернего заката. Кэлками специально протоптал вниз к переезду тропинку, где из-под берега выступала наледь. Набрал ковшиком воды в обе кастрюли, наполнил чайники и принес в палатку, чтобы больше не ходить на речку.

— Дров хватит, вода есть. Сейчас сложу мунгурки, укрою все и пройдусь на лыжах вперед по дороге. Посмотрю, далеко ли ушли впереди идущие охотники, — сказал Кэлками, заканчивая пить чай.

— Сходи, конечно. Не поздно ли? — спросила Акулина.

— Да нет, солнце еще не село. А ты, Ако, приготовь легонький вьюк для Куропача. Завтра он под ношей пойдет, — сказал Кэлками, уже надевая лыжи.

Акулина и сама знала, что молодого оленя пора приучать к вьюку, раз его взяли с собой. Пока мысль из головы не выпала, она наложила в пустую мунгурку легких вещей и запихнула между вьюками седло. Вот и вся недолга. Завтра под ношей пойдет и «призовой» белый олень.

«Не может сидеть без дела. Пока не стемнеет, не придет» — подумала про мужа Акулина.

К ее удивлению, Кэлками вернулся очень быстро, неся в руках двух ощипанных куропаток. Акулина обрадовалась, что муж быстро вернулся.

— А я думала, что ты поздно придешь, — сказала Акулина.

— Далеко, наверное, ушли наши соседи. Подумал, что ночью обратно тяжело будет возвращаться, поэтому повернул назад. А тут еще стайка куропаток подвернулась. Пару штук подстрелил, а остальные на сопку улетели, — рассказывал он Акулине, вывешивая на перекладину внутри палатки повлажневшие рукавицы и шапку с шарфом.

— Молодец, что назад пошел, ты и так утомился за день. А куропаточек я сейчас на ужин сварю, — сказала Акулина.

— Дичь долго не кипяти, а то весь сок выварится, — говорит Кэлками.

— Хорошо, я и сама люблю недоваренную куропатку, как и молодую оленину.

Поужинав, Кэлками настругал на растопку сухих петушков и, покурив, улегся спать. А Акулина еще подождала, пока завтрак сварится. Потом она вышла из палатки на улицу послушать оленей. В густом сумраке ночи их не было видно, хотя они далеко и не ушли. А вот колокольчики позванивали, хотя и не все. Большая часть оленей улеглась и дремала. Ночь чутко сторожила покой заснеженных гор.

«Возможно, недели через две здесь же доведется ночевать», — подумала Акулина и вернулась в тепло натопленную палатку.

Назавтра супруги поднялись чуть свет.

— Сегодня Илани уже пересечет реку Гижигу. И на ее правом берегу остановится. Но Каяни, видимо, дотянет только до левого берега реки. А перейти наверняка не успеет, зато завтра раненько перейдет Гижигу. А мы с тобой только послезавтра переправимся на правую сторону реки. Зачем гнать оленей, мы же их не выкинем. Олешки нам еще нужны будут, без них никуда… — говорил Кэлками за завтраком.

— Мне кажется, Антон с Семеном уж больно медленно идут, — отвечала Акулина.

— Ну почему «медленно», нормально кочуют. Местами, наверное, дорогу задуло, которую пастухи зимой поддерживали.

Кэлками, конечно, торопился, ему ведь еще в бригаду надо возвращаться. Правда, его олени шли сейчас без напряжения. Встречающиеся заносы пробивать не приходится. И это уже хорошо. Охотник, нахмурив лоб, ел мясистый обрубок бедренной кости оленя, запивая бульоном. Его худощавое лицо выглядело напряженным и сосредоточенным.

— Ако, посмотри, пожалуйста, не рассвело ли уже? — попросил он жену. Распахнув брезентовый входной клапан палатки, Акулина выглянула наружу.

— В лесу темновато еще, но небо уже светлеет. Пока мы уберемся, и солнце взойдет, — ответила она.

«Кочевали же мы как-то и без провожатых, так можно и вовсе веру в себя потерять», — подумал Кэлками и, резко встав с мягкой шкуры, на которой он сидел, начал снимать с сушильной перекладины вещи, которые он повесил вчера.

— Ако, налей-ка мне еще чаю. Только покрепче, — попросил он жену.

— Хорошо. Может свежий заварить?

— Нет, не надо, заварка крепкая, — ответил он, надевая торбаса. — Слушай, до Гижиги не так уже и далеко, если пораньше тронемся. Наверное, все-таки мы сегодня обгоним Семена Каяни, чтобы достичь левого берега Гижиги. Тогда завтра утром сможем безболезненно переправиться через Гижигу и к полудню догоним Антона Илани. А там сразу пойдем впереди него, чтобы к вечеру добраться до правого притока Гижиги Хайка-мычака, — сказал Кэлками Акулине.

Та ничего ему не ответила, но про себя подумала: «Время и дорога покажут».

Кэлками часто делился с женой некоторыми своими мыслями, хотя такой необходимости в этом и не было. Так с годами уж повелось.

В душе Акулина такому решению мужа обрадовалась. Так они быстрее доедут до Камешков.

— Конечно, давай перегоним сегодня Семена, а завтра Антона. Чего в хвосте плестись, надоело уже, будто совсем кочевать разучились, — заключила Акулина.

Вообще по бассейну Гижиги всегда выпадает осадков больше, чем в других местах. Кэлками справлялся у Алгимара и Тюлбата о снежной обстановке от Гижиги до Камешков. Пастухи сказали, что дорога проложена вверх по Хайкамычаку, она позволяет пройти через перевал Алдыркачак, то есть по-русски Стрельбище. А там и до Камешков уже близко, если зимнюю дорогу совсем не замело.

Пока Кэлками допивал свой чай и одевался потеплее, Акулина хлопотала, увязывая вещи. Капельки пота выступили на ее лице.

— Ну что, кочуем до реки Гижиги? — спросила разрумянившаяся женщина видя, что муж собрался выносить печку.

— Все. Надо ловить оленей, сегодня далеко кочевать будем, — сказал Кэлками, выходя наружу.

Утренняя заря уже вовсю занималась на востоке. Без хлопот и сутолоки супруги поймали оленей и погрузили вещи. Даже белый олень не пытался сопротивляться, когда Кэлками погрузил на него легкую поклажу и туго затянул подпругу.

— Ако, давай перекурим на дорожку и будем выезжать, — сказал Кэлками, доставая кисет из грудного кармана.

Покурив, Кэлками придержал за узду верхового оленя жены, чтобы тот стоял спокойно. А то бывает, что даже мужчины падают на землю, если ездовой олень чересчур беспокойный. Отдохнувшие за ночь олени идут быстро. К тому же они чувствуют, что впереди них идет стадо.

Вот и стоянка Семена, где тот ночевал сегодня. Еще дымятся дрова, подброшенные в костер.

«Очевидно, Семен торопится, ишь, как рано покинул стоянку», — подумал Кэлками, проезжая мимо догорающего костра.

При быстром движении каравана расстояние сокращается незаметно, будто снег тает под теплыми лучами весеннего солнца. Кэлками уверен, что он быстро нагонит звено Семена Каяни. И очень скоро покажутся впереди белые хвостики завьюченных оленей. Наконец на небольшом, но крутом спуске Кэлками догнал караван Семена, когда тот остановился, чтобы опустить набедренные шлеи, удерживающие на спусках вьюки от сползания на шею. Кэлками слез с седла, чтобы переждать, пока спустятся едущие впереди охотники.

— Ако, подождем малость, пусть скатятся люди, ты тоже опусти шлеи, — громко сказал Кэлками.

Соседи медленно спустились на низину и потянулись дальше по вчерашним следам каравана Илани. Впереди процессии ехал сам бригадир Семен. Под седлом у него был крупный, серой масти олень. Верховой легко нес на своей крепкой спине хозяина. Обычно пастухи и охотники тщательно подбирают себе ездовых оленей, прежде чем обучать. Естественно, и масть животного играет немаловажную роль. Олень должен быть по масти красивым, чтобы люди им любовались.

— Ну чего стоишь? Уснул что ли? — крикнула сзади Акулина.

— Пусть немного отъедут, не будем же мы им на шесты наступать, — ответил Кэлками.

Спустившись с бугра, Кэлками остановился, чтобы садиться на оленей.

— Ако, ты больше не слезай с седла. Сейчас догоним Семена, и я им крикну, чтобы обгон нам дали, — сказал Кэлками.

Возбужденные олени шли быстро и вскоре догнали Семена.

— Эй, друзья! Крикните Семену, пусть остановится. Скажите ему, что Кэлками заторопился, — громко крикнул Кэлками едущим впереди охотникам.

— Осип, Осип, крикни Семену, пусть остановится, соседям нужно обгон дать, — кричит Тылкан едущему впереди Осипу.

По веренице передали Семену просьбу Кэлками. Доехав до открытой поляны, где не было кустов, Семен остановился. Кэлками на лыжах повел оленей стороной от дороги. Олени шли непринужденно по снежной целине. Как и было оговорено, Акулина ехала верхом. Семен стоял на дороге в ожидании, когда Кэлками опять выберется на дорогу.

— Здравствуй, Семен! Вот где мы с тобой снова встретились, — приветствовал Кэлками, подавая потные руки.

— Здорово Кэлками, правильно будет сказать, что пути охотника неисповедимы, — смеясь, ответил Семен, пожимая руку охотнику, и сразу спросил. — Значит заторопился? Кочевал бы с нами хотя бы до Алдыркачака, — говорит Каяни.

— Рад бы Семен спокойно идти с вами, да боюсь, как бы распутица не застала на обратном пути в бригаду, — ответил Кэлками.

— Это верно. Весна есть весна, никого не ждет. Давай опережай, теперь уже в Камешках встретимся, — согласился Семен с доводами Кэлками.

Охотник вывел караван на дорогу и оглянулся. Акулина сидела в седле. Кэлками звучно зачмокал языком, подгоняя оленей. Солнце почти каждую кочевку светит в лицо. И за последние дни они с Акулиной сильно загорели. Кочуют-то на юг в сторону моря. Кэлками сегодня старается не думать о том, где они остановятся на ночевку, однако вполне уверен, что завтра удастся перейти Гижигу. Впереди на взгорке показались следы оленей, свежие рубки деревьев на дрова и веточная подстилка палаток. Кто-то скатился с бугра и потянул лыжню вниз по берегу ручья.

«Однако Илани со своими охотниками останавливался здесь. Но когда, вчера или сегодня? Не понятно»… — в недоумении Кэлками пожал плечами.

— Надо ехать дальше, рано еще останавливаться на ночевку», — подумал он, подгоняя пятками верхового.

— Кэлками, подожди-ка, вьюк поправлю, печка набок сползла, — крикнула Акулина, соскакивая с седла. — Ты видел стоянки охотников? И дрова у них остались, — сказала она, возвращаясь к своему оленю.

— Конечно, вижу, но еще рано останавливаться, — ответил Кэлками. — Садись. Поедем дальше, — сказал он, садясь на оленя.

Брошенные стоянки у Кэлками иногда вызывают чувство грусти. Конечно, Илани уже пересек Гижигу и теперь кочует по левой стороне реки Хайкамычак, где и сделает привал. Наконец и олени Кэлками ступили на долгожданную долину левобережья реки Гижиги. Правда, до русла реки еще далеко, поэтому им еще придется ночевать на подходящей поляне где-нибудь в пойменном лесу реки, где много корма для животных. А завтра утром перейдет на другой берег вслед за Антоном Илани. Дело в том, что охотники, да и пастухи тоже, спускающиеся по реке Ирбыке, никогда не доезжают до ее слияния с рекой Гижигой, а сворачивают вправо на запад и потом напрямую кочуют к реке, срезая междуречье. А оставив Ирбыку в стороне, сокращая расстояние, охотники без труда спускаются к Гижиге и переходят на правую ее сторону в нужном месте. К тому же район слияния этих рек с обоих берегов изобилует незамерзающими протоками, захламлен зарослями тальника, ольхи и наносного леса. Поэтому люди пользуются верхним переездом у самого носа горы Нэгдэка (Медвежья шкура).

Нэгдэка вплотную прижимается к руслу Гижиги с левой стороны, образуя прижим. И никоим образом его не обойти. Немного ниже охотники переправляются на ту или другую сторону реки. Вот и Кэлками достиг припойменного леса Гижиги. До реки теперь рукой подать.

Кэлками слез с седла и громко вздохнул, будто поднялся на гору Нэгдэку, преодолев непроходимые заросли кедрового стланика, сплетенного с ольхой и стройной рябиной. Светлая дорога, пробитая группой охотников, извиваясь, ныряла в густой лес. Кэлками глянул на солнце. Красноватое, оно висело над далеким и холодным горизонтом. Близился вечер. Было тихо и безветренно, лишь проголодавшиеся олени поскрипывали своими крепкими зубами. Ехать дальше смысла явно нет. На правый берег Гижиги, где можно будет накормить оленей, в лучшем случае они смогут выбраться только с наступлением темноты. Подъехала и Акулина.

— Ако, ты пока не слезай, поезжай за мной. Выберем место и останавливаться будем, — сказал Кэлками и, свернув с дороги, увязая в снегу, пешком повел оленей к открытым полянкам, где можно будет поставить палатку.

— Ако, ты слишком близко не подъезжай, а то площадку под жилье вещами закидаешь. Вон возле того большого дерева полукругом проведи, там и скинем мунгурки. А пока я своих оленей отпущу, — сказал он Акулине и стал разгружать вьюки.

Отпустив своих оленей, Кэлками помог жене разобрать вещи. Потом супруги сели на свои седла немного передохнуть, перед тем как ставить палатку. Это была уже привычка, выработавшаяся у них с годами. Времени для разговоров не было. Ибо Акулина и сам Кэлками тоже устали и проголодались не меньше оленей.

Олени начали расходиться в поисках наиболее обильных зарослей ягеля и зигзагами бродили, окуная носы в пушистый снег. Так легче вынюхать корм. Глядишь, и зеленая травка, зимующая под снегом, попадется вместе с опавшими листьями. Олени часто находят под слоем снега мерзлые грибы и с аппетитом жуют деликатесы. Благодаря наличию хвоща и осоки животные в течение всей зимы имеют возможность постоянно пополнять свой организм питательными веществами. Кроме того, в природе существует множество разновидностей кормовых лишайников, которые мы называем ягелем. В зимнюю пору олени активно поедают, помимо зеленой и питательной осоки и хвоща, еще и опавшие с осени листья кустарников и деревьев, включая тополь, иву, чозению. Это дает возможность северному оленю, особенно в зимнее время, восполнять силы в условиях низких температур и глубоких снегов. Так что зимний рацион оленя достаточно богат и разнообразен. Не говоря уже о лете, богатом зеленым разнотравьем. Речной лес всегда полон опавшими листьями, — это хорошо знают охотники и оленеводы. Вот почему вьючные олени охотников, несмотря на то, что проходят большие расстояния, не худеют, а наоборот, поправляются. И все потому, что животные постоянно питаются свежими и полноценными кормами. Конечно, многое зависит и от опыта охотника, его наблюдательности, знания местности и ее рельефа, состояния и структуры снежного покрова. Кэлками — бывалый охотник и содержит свое вьючное стадо в отличном состоянии. Поэтому и не беспокоится, что какой-нибудь олень на обратном пути упадет от истощения.

Оказалось, что напрасно волновались Кэлками с Акулиной, что до темноты не управятся с обустройством очага. До наступления сумерек они установили палатку и сварили еду на большом костре. Наспех поев и напившись крепкого чаю, охотник засобирался на улицу.

— Отдохни хоть немного, куда собрался? — спросила Акулина.

— Пойду мунгурки расставлю и укрою. Срублю жердинки с ветками, на них и уложу, чтобы вещи на снегу не лежали. Дров хватит. Ты посуду свободную подашь, снегу растоплю. Ты, Ако, бурдука еще пожарь на ужин, с чаем вечерком попьем, — сказал он жене, перед тем как выбраться из палатки.

— Хорошо. Пока постели расстелю и начну еду готовить, — ответила Акулина.

Кэлками настелил в виде плотика тонкие жердинки, на которые положил ветки и на них плотно расставил вьюки. А сверху накрыл еще побледневшим от снега и ветров замшевым покрывалом. Теперь вещи не заиндевеют от мороза и не повлажнеют, если даже оттепель ударит. Потом он наломал сухого хвороста на растопку и подал вовнутрь палатки:

— Ако, положи ветки за печку, пусть подсохнут.

Надев лыжи, Кэлками пошел к оленям. Животные растянулись по длинной ложбинке между крупными деревьями. Они раскопали себе широкие ямки и теперь с аппетитом обкусывали густой белый ягель. А как наедятся, сразу улягутся, каждый на своем месте, не ссорясь между собою за лучшее место кормежки.

«На обратном пути здесь же остановлюсь», — подумал он, прикуривая трубку. В основном Капками предпочитает ее… Папиросы курит редко, вернее, специально обламывает их, чтобы табак высыпать в кисет, либо смешать с махоркой для лучшего вкуса.

Он всегда переживает, если олени не наедаются, а потом подолгу ворочается в постели, то и дело раскуривая табак.

«Езжу на них и вещи вожу. А кормом их не обеспечил», — иногда корит он себя, если ему приходится останавливаться на скудных кормом местах, либо там, где летом прошли пожары. В большой тайге гиблых мест уйма. А глубокие снега, пораженные гололедом? Приходится охотникам в такой ситуации даже менять маршруты, и это во время промысла!

По утрам, если олени ночь простояли голодные, Кэлками старался не смотреть в глаза животным. Кроме жалости чувствовал он еще и свою вину перед безотказными помощниками. Лучше бы вообще не сталкиваться с этим. Правда, в этом охотничьем сезоне проблем с кормами не было. И слава богу. Покурив и поразмышляв, Кэлками направился домой. Он еще с улицы почувствовал приятный запах жареной муки. Положив лыжи сверху на вещи, Кэлками вошел в уютную палатку. Акулина, хлопотавшая у печки, отодвинулась, пропуская мужа к центру жилья, где обычно занимается своими делами Кэлками. На ее смугловатом загорелом лице выступали бусинки пота. Запах жареной муки, смешанный с ароматом свежесваренной оленины, заполнил пространство палатки, отчего першило в горле.

— Какая же ты у меня сноровистая. Я же совсем недавно ушел в стадо, а у тебя уже все готово, — похвалил жену Кэлками.

— На ужин и завтрак еду приготовила, чтобы утром не возиться, — ответила Акулина, расставляя еду на столике.

— Завтра Антона обгоним, или нет еще? — поинтересовалась она за ужином.

— Не знаю, Ако, смотря как будем ехать. Если судить по его стоянкам, то Илани идет очень быстро. Может быть, мы его и догоним, но лишь к вечеру. Но не будем гадать. Укладываться будем, завтра рано вставать. Куропач присмирел, мунгурки уже не боится и от подпруги ему не щекотно, — говорит Кэлками, забираясь в меховой бараний спальник, сшитый Акулиной этой зимою. Акулина как обычно сначала повозилась в палатке, перед тем как отойти ко сну.

По мере приближения к Камешкам у Кэлками и Акулины настроение стало приподнятое. Они уже не унывали, как это было после гибели Утэ. Супруги никогда не ссорились между собой. Это обстоятельство, безусловно, помогало им справляться с повседневными трудностями охотничьей жизни.

— Ако, будь осмотрительней, тальник густой и топольник плотно вдоль дороги стоят. Вдруг олени запутаются. Зайдет какой-нибудь олень за дерево и растянет весь караван. Ты построже будь, иногда покрикивай на них, — предупреждает Кэлками Акулину, садясь на Поктрэвкана.

Хорошо протоптанная извилистая снежная дорога, как кишечник медведя, петляет между густых зарослей. Кто-то из охотников, а может быть, пастухи еще зимою расчищали топориком дорогу, отбрасывая в сторону обрубленные кусты.

— Тёг! Тёг! Тёг! — громко покрикивает Акулина, предупреждая ведомый ею караван о близкой опасности. Олени хорошо знают эту команду хозяйки и чутко к нему прислушиваются, осторожно ступая след в след друг за другом. Кэлками ехал медленно. Наклоненные ветки хлестали по его плечам. Пересекли две узкие протоки, в которых летом набиваются горбуша и кета, поднявшиеся на нерест. Протоки испещрены следами лисы, выдры и норки. Иногда попадаются следы росомахи. Эти звери всю зиму кормятся здесь. На затвердевшем снегу валяются высохшие кости рыбы. По берегам проток проложены тропы зайца-беляка. Кэлками вспугнул стаю куропаток. Куропатки взлетели прямо вверх почти вертикально, потому что подняться горизонтально не могли, не задев крыльями высокие заросли тальника.

«В реке Гижиге водятся голец и хариус, притом много. На сопках и речках, впадающих в эту большую и богатую реку, обитает белка. Все, что нужно охотнику, водится здесь. Однако промышлять некому», — думал Кэлками, следуя по тропе Илани Антона. Кусты поредели, и дорога вывела на лайду реки. Кэлками слез с оленя.

Снег в русле Гижиги местами выдут ветрами. На каменистой лайде торчат темные серые камни, примерзшие к песку.

Между застругами плотного снега, смешанного с надутыми песками, с берега видны полосы голубого льда. Противоположный берег реки был пологим, почти ровным. След каравана Илани, пересекающий русло Гижиги, поблескивал под лучами раннего солнца. Олени жмурились, потягивая легкий воздух, дующий с верховьев реки.

— Ако, слезай с седла, пешком поведем, а то олень споткнется, и ты можешь упасть, — сказал Кэлками Акулине, и она соскочила с седла.

Переход любого водоема по льду всегда вызывает тревогу в душе охотника. Реку перешли быстро и безо всяких хлопот. Выбравшись на берег, он привязал своих оленей за корягу, торчащую из-под наносного залома.

— Ако, ты передохни пока, я сейчас… — сказал он жене и спустился на лед.

Там он достал кисет с табаком и высыпал щепотку махорки в трещину во льду. Туда же бросил и несколько спичинок. Угостив реку, Кэлками тихо прошептал: «Это я, Кэлками, угостил реку табаком и дал спичек. Скоро буду возвращаться этим же путем. Снова чем-нибудь угощу», — и вернулся к оленям. Отвязав оленей, он сел на верхового и поехал дальше догонять группу Антона Илани.

— Все, поехали, — сказал Кэлками Акулине и направил Поктрэвкана на дорогу.

Лиственный лес по правой стороне Гижиги реже, нежели по левой восточной пойме бассейна реки. Но это только на небольшом участке, от устья Хайкамычака и до большой поляны Туртан. По пути попалась еще одна, но большая протока.

— Тёг! Тёг! Тёг! — предупреждала караван Акулина.

Дорога вывела на открытое почти ровное место. Отсюда след впереди проехавших охотников тянется в сторону пустынных заснеженных сопок с редкими полосами лиственниц, спускающихся в низменности по берегам оврагов и небольших речек, стекающих из недр каменистых россыпей. Кэлками догадался, что дорога пошла к перевалу на Алдыркачак (стрельбище). Между выпуклыми шапками невысоких гор виднелся и сам просвет перевала, как прорезь планки винтовочной мушки.

Кэлками хорошо знает это место. Сразу за перевалом берет свое начало речка Хякитандя, которая течет на юг в сторону Камешков. Но Хякитандя, немного не доходя до центральной усадьбы колхоза, круто поворачивает вправо и впадает в реку Тывтычан, которая несет свои воды к морю. По Тывтычану лосось тоже поднимается на нерест.

Илани — опытный охотник и с юности промышляет белку. Поэтому все выходы знает. Однако Кэлками сразу разгадал его маневр. Не доходя до реки Хайкамычак, Антон круто повернул направо к небольшой речке Долгычан, тоже вытекающей с перевала Алдыркачак.

Вообще этот перевал как таковой приходится водоразделом трех рек: Хайкамычака, Хякитанди и Долгычана. Но Долгычан не серьезная речка, а, скорее всего, большой и длинный ручей, правда, местами глубокий. Долгычан приходится левым притоком реки Хайкамычак, впадая в него в среднем течении. На Хякитандю можно перевалить со стороны как Хайкамычака, так и Долгычана. И наоборот, если уходишь на север, к примеру, на промысел, то, поднявшись по Хякитанде к перевалу Алдыркачак, можно спуститься по Долгычану или Хайкамычаку, чтобы попасть на реку Гижигу.

Видимо, Антон передумал доходить до Хайкамычака и стал подниматься по Долгычану, чтобы прямиком выйти к перевалу Алдыркачак, а затем скатиться на исток Хякитанди и спускаться по ней до поворота на Тывтычан.

«Логично, ай да Антон!» — Кэлками остановил Поктрэвкана и слез с седла.

— Ако, слезай, пусть Ирандя отдохнет. И олени отдышатся, а заодно посмотри, у тебя вьюки в порядке? Если расстроились, крикнешь, поправлю, — сказал Кэлками, прохаживаясь впереди оленей, чтобы размять ноги.

— Хорошо. Вроде все в порядке, — ответила Акулина. — А когда они тут прошли? Наверное, уже на Хякитандю перевалили? — спросила она.

— Похоже, что вчера, снег затвердел на дороге. Перевалить-то сразу не могли, конечно, далековато будет. Где-нибудь поблизости должна быть их стоянка, — ответил Кэлками, садясь в седло.

Дорога пошла по извилистым берегам Долгычана. Ссутулившись, Кэлками прочно сидит в седле, чтобы верховому оленю легче было нести его. В густом скоплении полегшего стланика на берегу круглого озерка дорога уперлась в стоянки. Как и предполагал Кэлками, охотники и вправду ночевали сегодня здесь. На потухших кострищах Кэлками не стал останавливаться, а поехал дальше. Сидя на спине Поктрэвкана, он обдумывал, как будет обгонять караван Илани. А то догонишь в тесном месте, где невозможно разойтись, и придется плестись позади. Хотя Алдыркачак — перевал небольшой. И таких за спиной Кэлками оставлено немало. Сейчас самое время обдумать, как он пройдет остаток пути до Камешков. А об обратной дороге он подумает потом, перед самым отъездом из села.

Очень много мыслей накопилось в голове охотника в последнее время. Поэтому свои мысли ему потихоньку надо распутывать, как следы петляющего зверя. Тогда не будешь отвлекаться на посторонние незначительные вещи. А лезть на перевал на ночь глядя, какой бы он ни был, не пристало. Перевал следует проходить днем, и чем раньше, тем лучше.

«Ай да Илани!.. Молодец, что тут скажешь». Быстро идут и след свой протянули ровно, будто по туго натянутому аркану ехали, срезая полузанесенные участки дороги, проторенные пастухами еще в середине зимы.

— Кэлками, подожди-ка, — прервала раздумья мужа Акулина.

— Чо, Чо! — Кэлками резко остановил разгоряченного оленя. Поктрэвкан остановился как вкопанный, будто на большой пень наткнулся.

— Что случилось? — громко спросил Кэлками.

— Подожди. Я сама поправлю, хулры (постель) вправо скосилась, — ответила Акулина, отпуская подпругу ближнего оленя, который нес легкую, но габаритную связку со спальниками. Пухлый вьюк съехал набок. Выровняв мунгурку и туже натянув подпругу, Акулина вернулась к своему ездовому оленю и, опершись правой рукой на длинный нери (женский посох), с Г-образным металлическим наконечником, легко перебросила свое тело в седло и поехала вслед за мужем. Таким наконечником женщина высоко достает сухой хворост на деревьях для костра и ломает ветки на подстилку, и при быстрой езде посох с кривым наконечником не выскользнет из рук.

«Ох, наконец-то!» — впереди на бугре, в просветах мелкого редколесья и невысоких кустов ольхи, замелькали темные пятна. Это уже отпущенные олени бродят в поисках корма. По лесу сновали мужчины на лыжах, собирающие дрова и ветки. У некоторых семей уже дымили костры. Залаяли собаки, завидев незнакомый караван, но тут же осеклись.

— Дюмгар, Утакан, ча… — закричали женщины, и собаки опять улеглись около вьюков, продолжая очищать свои лапы от комков прилипшего снега. Обернувшись вполоборота, Кэлками сказал Акулине:

— Ако, от меня не отставай. Проедем дальше и тоже остановимся, поздно уже.

— Хорошо, обгоняй, — ответила Акулина, подгоняя верхового оленя легкими ударами пяток по его стертым бокам. Занятые разбивкой стойбища, но оставив свои дела, мужчины подошли к дороге.

— Дорава, Кэлками! Дорава, Ако! — приветствовали они.

— Дорава, хараке (Здравствуй, друг), — протянул руку и Антон Илани. — С нами заночуешь? Давай выбирай место, мы-то почти уже обосновались. Поможем вам поставить палатку, воды нагреем. Перевал-то уже рядом, винтовочная пуля долетит до него, — сказал Антон, кивнув в сторону Алдыркачака.

— У нас олени своенравные, начнут драться с вашими. А завтра бегать станут, время потеряем.

— Ничего, наши олени тоже с рогами. Дальше перевала не убегут, — смеется Антон. Мужчины начали расходиться.

— Ладно. Поставим палатку впереди вас, вон сразу под тем бугром, там и сухостой виден, — согласился Кэлками на уговоры охотников.

— Ако, немного вперед проедем. Вон к тому лесочку, — сказал он, садясь снова на Поктрэвкана.

Выбрав место для очага у полузанесенной зимней дороги, охотник остановился и начал выгружать вещи.

— Ако, правее проезжай, ближе куста. Вещами палатку загородим от ветра. Видишь, со стороны сопки тянет, — сказал Кэлками.

— Да, ночью ветер может подуть, а так и кустарник будет загораживать, — согласилась Акулина.

Олени Кэлками недоверчиво поглядывали в сторону соседского стада. Отошли к подножию бугра, где протекает болотистый ручей, впадающий в Долгычан, и стали кормиться.

Со стороны стана Илани все еще раздавались топоры дровосеков. С треском и шелестом падали сухие деревья, поваленные на дрова.

— Эй! Мужчины! Скорее сюда. Идите сюда на помощь, олень под дерево попал, — раздался крик охотника Павла.

Мужчины, рубившие дрова, быстро подбежали к нему. В мягком снегу под ветвями сырого дерева лежал на животе чей-то олень и тщетно пытался подняться. Срубленное дерево угодило поперек спины животного чуть позади лопаток. Подошедшие охотники подняли лесину и оттащили ее в сторону. Однако темно-бурый олень, как оказалось, самого же Павла, не смог подняться. Спина его была сломана.

— Ты что, не видел рядом оленя? Так и человека недолго задавить, — строго спросил Антон Илани.

— Не заметил, что рядом олень проходит. И шел он быстро, откуда-то сбоку вынырнул, я успел только крикнуть, но уже было поздно, — обьяснил Павел.

— Ну чего ж, надо резать. Пока еще не стемнело. Мясо распределите по всем палаткам и Кэлками тоже отнесите, — кратко сказал Илани.

— А чего отдельно не остановились? — спросила Акулина за поздним ужином.

— Да неудобно стало проскакивать. Антон просил, чтобы мы с ними заночевали. Так и так мы далеко не ушли бы. Поздно стало. Ребята хорошо нам помогли, дров и веток нарубили. Ценить и уважать надо людей, — ответил Кэлками. — Ако, ты свежего чаю завари и бурдук подогрей, пить хочется. Когда ставили палатку, сильно вспотел.

— В кастрюле еще отваренного мяса много осталось, попозже еще можем поесть. На завтрак можно будет что-нибудь сварить. Крупу вон еще возим, мы же ее мало расходуем, — говорит Акулина.

— И то правда, лучше рису немного на утро свари. Чуть позже я еще мяса поем, — ответил Кэлками, продолжая точить топор плоским напильником.

— Сейчас схожу, крупу из продуктовой мунгурки достану. Негустую кашу сварю на завтрак, — засобиралась во двор Акулина.

Но тут за палаткой послышались шаги.

— Темно. Луны нет, хоть глаз выколи, облаками закрыло ее, — низко нагнувшись, в палатку вошел Илани. Акулина посторонилась и, пропустив гостя, вышла из жилища.

— Проходи Антон, — пригласил Кэлками Антона.

— Далеко вы поставили палатку, прямо-таки целая кочевка, — засмеялся Илани.

— Это уж точно, вроде и немного отъехали, оглянулся назад, а позади уже целый километр остался.

— Быстро вы кочевали сегодня, мы ведь рано утром снялись, думали, что ближе Хякитанди вы нас не догоните. А вы тут как тут, — удивился Антон.

— Ты прав, Антон, мы рано сегодня со стоянки выехали, да и дорога хорошая.

— А Каяни Семена где обошли?

— Далеко, вчера еще в середине дня обогнали. Он только завтра наверно сюда подойдет, и то к вечеру, — ответил Кэлками.

Акулина поставила на столик деревянное корытце с мясом, алюминиевую мисочку с куском топленого жира и глубокую сковородку с жареной мукой.

— Ты пока покушай, а потом чаю попьем, — сказала Акулина Антону. Антон подвинулся ближе к столику и принялся за еду, откалывая застывший жир острым концом охотничьего ножа. Вытопленный жир, извлеченный путем долгого кипячения из дробленых костей оленя, лося, барана, очень вкусный и питательный. Его едят с отварным и вяленым мясом. А имрын (вытопленный жир) вкусный, аж во рту тает, когда его с горячим мясом ешь. Кэлками с Акулиной, чтобы гостя не отвлекать от еды, ведут пока между собой разговор о своих сугубо хозяйских делах.

«Да что же это я. Ем и ем, будто сутки голодал», — подумал Антон, вытирая рукавом замшевой камлейки вспотевший лоб.

— Вы в Камешках-то долго будете? — спросил Антон.

— Долго в селе задерживаться не будем. Распутица может застать. Сдадим пушнину, получим расчет, кое-какие покупки сделаем, и обратно в путь-дорожку. В бригаду к Павлу Мургани возвращаться будем. А так бы кочевали потихоньку вместе с вами. Но увы… — ответил Кэлками Антону, пожимая плечами.

— Распутица — дело гиблое, раскиснет снег, как каша, хоть плачь. Ну что ж, в Камешках встретимся. За вами, Кэлками, нам не угнаться, уж больно быстро вы кочуете. Зимой еще, когда пастухи в Камешки ехали, они сказали, что в верховьях Хайка-мычака наледь поперла у прижима под скалой, ну где лабазы и старые вешала кочевников стоят.

— Да знаю те рыбацкие стоянки. Сколько помню, каждую зиму там наледь разливается.

— Ну так вот, все нарты обледенели и сами набродились, благо погода после оттепели была теплая. Поэтому на обратном пути через Хайкамычак уже не пошли, а с Хякитанди повернули на Алдыркачак, чтобы спускаться по Долгычану. Вот на их дороге мы и стоим. Вобще-то я хотел по Хайкамычаку пройти, но побоялся. Там места положе и ровнее, меньше дорогу задувает, чем по Долгычану, — говорит Антон. — Кстати, вам свежего мяса принесли?

— Да, принесли, принесли, Антон, спасибо, — ответила Акулина.

— Благодарю за чай, надо идти, поздно уже, пока доберусь до палатки, полночь наступит, — пошутил Антон, выходя из палатки.

— Будем и мы укладываться, день хлопотным был. Ты, наверно, устала? — спросил Кэлками жену.

— Немного, от самой стоянки с седла не слезала. Соседи нам кипяченую воду принесли, дрова, а что мы с тобой? Только палатку поставили, поэтому и не очень устала.

— Завтра рано будем вставать, местами дорога заметена наверно. Тосапкана оседлаю, отдых Поктрэвкану нужно дать, — сказал Кэлками, ложась спать.

— Я пока на Иранде буду ехать, он спокойный и сильный, — ответила Акулина засыпая.

Кэлками проснулся внезапно, услышав какой-то отдаленный шум, голоса. Вроде как люди по дороге ходят. Ранним морозным утром в природе слышимость прекрасная, особенно когда человек привыкает к тишине. Кэлками хорошо выспался, за ночь ни разу во двор не выходил, хотя много чаю пил вечером. Неужели проспал? Ветра вроде нет, палатку бы трепало. Не понятно. Не вылезая из спальника, Кэлками затопил печку. Акулина тоже заворочалась.

— Что, уже утро? — спросила она.

— Да соседи тоже встают, слышно, — ответил Кэлками и стал одеваться. Поставил чайник и кастрюлю на печку и вылез из палатки. Уже светало. Слышно, как ссорятся собаки в стане Антона. В ближней палатке сквозь изношенную стенку просвечивается свет. Кто-то в малюсенькой пристройке перед выходом из палатки разжег костерок, чтобы на открытом огне быстрее сварить еду себе и, может быть, собакам. Охотники торопились. Кэлками вернулся в палатку и отставил на талые ветки закипевший чайник. Акулина уже сворачивала полог.

— Зачерпни в кружку теплой воды, чтобы умыться, — велела она мужу, выходя во двор.

— Послушай, а соседи-то все уже поднялись, — сказала Акулина, расставляя чашки.

— Ну да. Всем хочется быстрее приехать в село и сдать пушнину. По людям соскучились, оно и понятно, полгода по тайге мотались, — говорит Кэлками, с аппетитом уплетая рисовую кашу, обильно заправленную внутренним жиром дикого оленя.

После завтрака быстро сняли палатку и увязали вещи. Утренняя заря ярко разливалась на востоке. Как сказал вчера Илани, без хлопот окружили и согнали стадо в кучу, где были натянуты арканы, и быстро одели уздечки. Кэлками оседлал Тосапкана, хотя решил сам вести караван на лыжах, чтобы ускорить движение, а Тосапкан будет идти налегке.

Зимнюю дорогу, пробитую пастухами, хорошо было видно, хотя в открытых местах ее замело. Олени не проваливались и шли хорошо, ибо снег по дороге утрамбовало жесткой поземкой. Кэлками на лыжах вел верхового оленя Тосапкана, за которым тянулось несколько груженых оленей. Основной семейный караван вела Акулина, восседавшая на рослом учике Иранде. Кэлками оглянулся назад. Длинная вереница вьючных оленей растянулась по дороге. Некоторые охотники шли на лыжах, ведя за собой, как и Кэлками, груженых животных. До перевала, как и говорил Антон, караван дошел быстро. Перед подъемом на перевал Алдыркачак (стрельбище) Кэлками остановился и, привязав оленей, скатился навстречу Акулине.

— Все, останавливай, близко не подъезжай, а то запутаются. На ирукарык (шестового) грудную шлею натяну, а то мунгурка с шестами на круп сползет, — сказал он ей.

Поправив вьюки, Кэлками вернулся к Акулине.

— Ладно, садись в седло, у тебя Ирандя сильный, — сказал он ей и вернулся к своим оленям.

Другие охотники подтянулись и тоже стали поправлять вьюки. Подбежавшие собаки повизгивали в ожидании хозяев и поглядывали назад. Кэлками, сняв лыжи, медленно стал подниматься. Дорога шла прямо без зигзагов, поэтому оленям было легко идти. Караван Кэлками поднялся на Алдыркачак быстро. Наверху, на ровной площадке Алдыркачака, Кэлками снова остановился, подождал, пока подъедет Акулина. Из-за бугра показались сначала рога, а потом и поднятые головы бредущих по дороге вьючных оленей.

— Ако, у тебя все в порядке? — спросил он у Акулины.

— Все хорошо, спускаться буду пешком, пусть Ирандя отдохнет немного, — ответила она, останавливая оленей.

Кэлками прошелся вдоль каравана, опуская бедренные шлеи, удерживающие вьюки от сползания вперед к шее животных.

— Ну ладно, мы пойдем, чтобы людей не задерживать, — на ходу сказал Кэлками и повел оленей к спуску.

Он по-прежнему таскал лыжи под мышкой, чтобы они были под рукой. На южном склоне перевала дорога местами была занесена снегом. Но снег был плотный, и это облегчало продвижение завьюченных оленей. Кэлками пошел на лыжах, чтобы легче было идти. До кромки леса добрались быстро. Во многом, конечно, сказывается и умение животных держать правильное равновесие груза на спине, ходить по рыхлому снегу и ставить ногу именно там, куда наступали впереди идущие олени. Здесь, в зоне леса, дорога была хорошей, запорошена снегом равномерно, и ее хорошо было видно. Кэлками успел покурить, пока поджидал Акулину. Она подошла, раскрасневшись от ходьбы.

— Ако, ты пока отдохни, а я осусыны (бедренные шлеи) сниму. Дорога вниз по Хякитанде хорошая пошла, сразу на оленей сядем, — сказал охотник.

— Ой, как хорошо, хоть перевалов уже не будет, — облегченно вздохнула она, завязывая тесемки на торбасах, которые развязались в пути.

Молодой Тосапкан, на котором сегодня едет Кэлками, идет бодро, подчас принюхиваясь к давней дороге. Скорее всего, верховой хочет убедиться в том, что идет правильно. Здесь, в неширокой долине верховья реки Хякитанди, ветров после проезда пастухов, очевидно, вообще не было. День сегодня теплый, и облака, с утра гулявшие по небу, рассеялись. По-весеннему ласково и щедро пригревает солнышко. Кэлками щурится от яркого света.

«Память, что ли, дырявая стала? Все время забываю положить в карман свои синие очки. Сегодня же вечером положу в нагрудный карман», — думает он. До Камешков осталось полтора дня езды. Конечно, можно и за день доехать. А зачем гнать оленей как на пожар?

Проезжая небольшой бугорок, Кэлками обернулся назад. Акулина была близко, а ведомые ею олени шли ровно и не тянули друг друга за поводки, соединяющие весь караван. Группы Илани не видно, видимо, отстали далеко. Кэлками решил доехать сегодня до наледи Хякитанди и там заночевать. А завтра к обеду они уже будут на Утэчане, там и остановятся.

Утэчан — это небольшая скала, похожая на деревянный дом — Утэн. Она стоит в семи километрах от села Камешки посреди ровной, покрытой лесом тундры. Кэлками думает не въезжать в село, а поставить палатку около одинокой скалы, потому что через несколько дней ему придется опять возвращаться в бригаду. А остальные охотники прямиком приедут в село всем караваном. Выгрузят вещи, привезенную из тайги пушнину и погонят своих оленей на речку Кансал, где стоит транспортное стадо, чтобы передать актом оленей в подотчет бригадира Михаила Банкова.

А держать оленей вблизи села просто опасно. Бродячих собак много. Набредут по следам и на вьючных оленей нападут. Это пугает Кэлками, ведь такие случаи бывали. Поэтому он остановится подальше от села. Так спокойнее будет. Они с Акулиной отвезут на оленях пушнину, сдадут ее пушнику и обратно вернутся к себе в палатку. А назавтра снова съездят в магазин, теперь уже за покупками. Очень даже удобно им будет. На все эти хлопоты уйдет дня три, не более. И Кэлками тогда уже сможет выезжать обратно в стадо к Павлу Мургани. Весенний отел важенок будет в полном разгаре к его приезду, как они с Акулиной уже давно предполагали. И теперь, перед подходом к Камешкам, Кэлками детально перебирает все это в уме. Настроение у супругов превосходное, поэтому и думается хорошо, сидя на мощной спине Тосапкана.

Вот и наледь впереди заблестела, как расстеленное на русле речки Хякитанди продолговатое кривое зеркало. Это и есть намечаемое место ночевки перед Утэчаном. За зиму наледь широко разливается, поэтому всегда приходится объезжать ее стороною. Верхушки прибрежных кустов едва торчат из-под зеленоватого толстого льда, по которому растекается вода. Дорога, проложенная пастухами по руслу реки, повела теперь на террасу правого берега и дальше запетляла вниз между деревьями, обходя валежины. Кэлками знает, что внизу, после небольшого прижима, наледь заканчивается и дорога переходит на левую сторону реки. Охотник перешел Хякитандю на левую сторону по дороге, проложенной оленеводами еще зимою и, углубившись подальше в лес, остановился. Он глянул на солнце, оно висело на белых облаках еще сравнительно высоко. До его захода времени остается прилично. Можно было бы, конечно, проехать еще дальше, но олени проголодались. До Утэчана уже близко, голубой лес, окружающий скалу-домик, хорошо уже виден.

Немного отдохнув и собрав поводки, Кэлками с Акулиной взялись за установку палатки. Еду и чай Кэлками сварил на костре. Он принес одну не очень толстую сухостоину и порубил ее. Этих дров хватило на костер, чтобы обед сварить и осталось еще на растопку печки. Они спокойно пообедали и попили чай с остатками бурдука.

— Интересно, соседи уже остановились или едут еще? А вдруг они едут, решив нас догнать?… — спросила Акулина.

— Да нет, они далеко отстали и тоже, наверно, заканчивают обедать. Ты пока ужином займись, а я вещи уложу. Дров побольше натаскаю, — сказал Кэлками, прикуривая, прежде чем выйти на улицу.

— Ладно, а я завтрак приготовлю, чтобы утром только подогреть. А зачем ты кагындун (распорку) возишь? Куропач-то уже спокойно поддается, — вдруг вспомнила Акулина про рогатулину, которую Кэлками никак не выбросит.

— Хорошо, что напомнила, а я все забываю. Вроде и жалко, но сейчас выброшу, — сказал Кэлками.

Ночевать возле наледи всегда холодно. Зимнее дыхание воды ощущается крепко и на нервы давит. Другое дело летом. Но сейчас же не лето, а всего лишь апрель во дворе. Стадо кормится усердно, животные не ссорятся и разбрелись по лесу, чтобы не мешать друг другу.

— Кэлками, ты засыпь снаружи борта палатки снегом, чтобы не дуло, — попросила Акулина.

— Да, конечно, — ответил он.

Было еще светло, когда охотник закончил наружные работы и вошел в палатку.

Кэлками и Акулина жили завтрашним днем. Женщина даже напевала какую-то эвенскую песню, пока хлопотала в палатке. За всю зиму она впервые сегодня запела, хотя на самом деле петь может и любит. Когда есть настроение и время конечно.

— Антон не смог нас догнать. Наверное, тоже гадают, где же сейчас Кэлками костер свой жжет, — сказала Акулина.

— Мы шли быстро, почти без остановок, где же им угнаться за нами, — говорит Кэлками. — Завтра до Утэчана доедем совсем рано. В село въезжать резона нет, в Камешки налегке будем ездить. А вечером возвращаться обратно домой. Возможно, мы с тобой, Ако, завтра еще успеем в село смотаться. Купим свежего хлеба, масла, сахар у нас кончился, да и свечи на исходе. Ты завтра мне напомни, чтобы хороших папирос «Казбек» купил, их и пастухи заказывали, — предупредил заранее Кэлками Акулину.

— А пушнину когда сдадим?

— Завтра однозначно не получится у нас. Но перед магазином в правление колхоза зайдем и скажем, что через день подвезем пушнину и сразу ее сдадим. И чтобы с нами рассчитались без задержки, так как времени у нас в обрез, — сказал Кэлками.

В тот вечер Кэлками долго не мог уснуть. Печку два раза затапливал, благо дровами на ночь запасся хорошо. И снова ложился, прислушиваясь к ночному треску наледи у прижима. Зимой любой водоем издает какой-нибудь звук, будь то озеро или река.

— Кэлками, мы, кажется, проспали. Я что-то выспалась! — растолкала мужа Акулина.

— Эге, что такое, чего пугаешь? — вздрогнул Кэлками, приподняв голову. — Я спрашиваю, мы не проспали?

— Да нет. Не паникуй, сейчас печь разгорится и выйду. Гляну на Илкун (Большую медведицу), — пробормотал Кэлками, нащупывая в темноте спички, лежавшие у изголовья вместе с кисетом.

Сухая растопка вместе с поленцами разгорелась, как порох. Поставив чайник с водой и алюминиевую кастрюлю с мясным рисовым супом на печку, Кэлками вышел во двор.

— Ах, уже телята в стаде блеют, а мороз все жмет и жмет по утрам. Светает, хорошо, что разбудила, — сказал Кэлками, заталкивая дрова в печку.

Встречи в Камешках после охотничьеео сезона

Закончив упаковку вещей, увязав палатку вместе с кастрюлями и чайниками, Кэлками пошел за оленями, пока Акулина заканчивала связывать постели, прижимая коленями, чтобы уплотнить. Кочевка к Утэчану заняла времени немного, даже меньше, чем они думали. Поравнявшись со скалой-домиком, Кэлками свернул с дороги и на лыжах повел оленей поближе к Утэчану. Остановились почти рядом со скалой. Вокруг Утэчана и дров много. Разгрузив вещи и отпустив оленей пастись, Кэлками носками широких лыж в двух местах разгреб снег до самой земли, чтобы убедиться в наличии корма. Свежего нетронутого ягеля было много. Перед обратной дорогой олени должны хорошо кормиться, чтобы отдохнуть и набраться сил.

Не спеша поставили палатку. Пока Акулина варила мясо и вскипятила чай, Кэлками занимался заготовкой дров.

— Ако, ты не забудь достать деньги, у нас же с осени что-то осталось. А то приедем в поселок с пустыми руками, — сказал Кэлками.

— Поктрэвкана и твоего Ирандю под седло поймаем и еще одного оленя под продукты. Наверное, хулрурук (олень, который носит спальные мешки и постели) пойдет, он спокойный и собак не боится. Надо поторапливаться, пока контора и магазин не закрылись, — говорит Кэлками, облачаясь в новую замшевую камлейку.

Акулина тоже надела расшитые разноцветным бисером торбаса и женский кафтан со всевозможными украшениями. Наспех поев и выпив по чашке чаю, супруги отловили нужных им оленей и привели к палатке. Порожнюю хозяйственную суму погрузили на хулрурука. Акулина села на Ирандю, а Кэлками оседлал Поктрэвкана. Вышли на дорогу, ведущую к Камешкам, и быстро поехали к селу. Подъехали к поселку со стороны леса и остановились на окраине, где обычно стоят пастухи, приезжающие из стада. Тут старые, но вполне еще крепкие деревья с отполированными кожаными ремнями стволами и обшарпанной корой.

Когда подъехали к привязи Кэлками с Акулиной, игравшая неподалеку ватага ребятишек быстро сбежалась, чтобы узнать, кто приехал. За детворой стали подходить и взрослые, потому как все население ждало подхода охотников, которые задержались в пути. Пришел пушник Ботаков Евгений Микитович, а тут же за ним подошел заместитель председателя колхоза Момин Кузьма Петрович. Кэлками растерялся от такого наплыва встречающих и даже не знал, что отвечать на вопросы. Он просто улыбался, поправляя шарф на шее. Подошли поприветствовать Кэлками и старики Быринэка, Галани, Норгыльчан, за которыми приплелись и бабушки Оринэ, Тэкчена, Олёна и другие. Кэлками с Акулиной со своими оленями стояли сейчас в кольце встречающих. Все наперебой спрашивали, как дела, где остальные охотники, все ли здоровы.

— Все охотники здоровы, подъедут завтра. Планы выполнили, — единственное, что смог ответить Кэлками.

Заместитель председателя, видя, что ему поговорить с охотником здесь толком не удастся, нашел выход из положения.

— Послушайте, послушайте меня, пожалуйста, — обратился он к встречающим. — Кэлками подъехал, чтобы предупредить — охотники едут. Они на Хякитанде остановились, а он сейчас вернется в свою палатку. Он торопится. Ему нужно еще в магазин сходить. Поэтому прошу всех не задерживать его, а кто сможет — присмотреть за оленями. Собак много, могут напугать. А с охотниками вы еще наговоритесь, они все завтра здесь будут, — говорит Момин.

— Я буду за оленями присматривать, — послышался хриплый голос. Это кричал дед Киррен. — Спокойно свои дела заканчивайте, а я около оленей побуду.

— Хорошо, Киррен, тогда мы пойдем, — ответил Кэлками, удаляясь с Кузьмой Моминым и пушником Ботаковым в сторону конторы.

Охотник оглянулся: Акулина все еще стояла в окружении женщин. Он хотел окликнуть ее, но потом махнул рукой: «Пусть болтает, все равно не услышит».

В просторном помещении новой конторы было тепло, хотя она была еще не оштукатурена. От свежих рубленых стен пахло смолой. Между бревнами лохматилась желтая шпаклевка из тундрового мха. Кроме запаха древесной смолы в конторе аппетитно пахло отварной соленой рыбой. За большой выложенной из кирпича печкой сидел на своем топчане сторож конторы Максим Иванович, который пил чай с рафинадным сахаром вприкуску. Сторож время от времени помешивал ложкой в небольшой алюминиевой кастрюле, в которой уже пенилась закипая, отмоченная на речке Нярке соленая кета.

Максим Иванович старый колхозник. В довоенные и послевоенные годы он тоже белковал. Теперь одинокий старик доживал свои годы в конторе родного колхоза, работая сторожем. Здесь он и жил. Под матрацем у сторожа хранилась его старая малокалиберная винтовка с камусным патронташем. Узнав Кэлками, Максим встал и подошел поздороваться.

— Э, так это ты, Кэлками. Дорава! — проговорил старик, подавая ему руку.

— Здравствуй, Максим Иванович, рад тебя видеть, — ответил Кэлками, пожимая руку старику.

Тут же в комнате был и председатель правления колхоза Каркув Захар, сидели и бухгалтера. Председатель усадил Кэлками к своему столу.

— Ну, Кэлками, давай рассказывай, как у вас дела? Все ли здоровы, как сезон прошел, есть ли белка? Где остальные охотники? Как там оленеводы наши? — поинтересовался председатель.

Кэлками вкратце рассказал о результатах охоты. Мол, остальные охотники рядом, на Хякитанде, группой кочуют. У пастухов, которые стоят по Ирбыке, положение хорошее. Кэлками не забыл сказать Захару Каркуву, что он, Кэлками, больше трех дней задерживаться в Камешках не будет. Сдаст белку и до свидания! Лето будет работать в бригаде Павла Мургани, а осенью снова выедет на промысел. В бригаде об этом уже все оговорено.

— Хорошо, Кэлками, молодец. Позравляю всех с выполнением плана, — сказал Каркув. — А теперь послушай меня. На днях состоится общее колхозное собрание. И твое присутствие, Кэлками, тоже обязательно. В стада после собрания пойдут две собачьи упряжки, чтобы узнать у людей о ходе весеннего отела оленей. И попутно отвезут им продукты, — сказал председатель.

Большая печка топилась, и Кэлками стало жарко. Пот обильно катился по его загорелому лбу. Охотник поморщился и молча стал смотреть в мутное окно конторы в ожидании, когда Захар Каркув закончит наконец говорить. Глаза щипало от попадающего в них пота. С непривычки Кэлками было душно в просторном помещении конторы. К тому же все тут было заставлено самодельными столами, стульями, а длинные скамейки стояли вдоль стены. Наконец он нашелся, что ответить председателю.

— Нет, Захар Прокопьевич. Весна, сами понимаете, реки по верху льда потекут. Пустоты льда начнут рушиться, что я тогда буду делать? Летовать по пути? Сдам пушнину, куплю продуктов и выеду обратно. Поэтому и на Утэчане остановился. Завтра утречком подъеду снова. Скажи пушнику Ботакову, чтобы принял у меня мех и выдал нам деньги. Сейчас мне надо в магазин сходить, кое-что купить домой в палатку. А то собаки оленей напугают, — сказал Кэлками, вставая со стула.

— Ладно, Кэлками, не будем тебя задерживать. Сдавай пока пушнину. Однако разговор мы с тобой еще не закончили, — ответил председатель колхоза, выходя из-за стола.

— Тебе сейчас что надо? Может, аванс выписать? Со склада можем кое-что выдать на первых порах, — спросил Захар Каркув у Кэлками, уже собравшегося покинуть помещение конторы.

— Рыба свежемороженая есть? Немного юколы бы надо, сушеной икры кетовой и аванса рублей сто, — ответил Кэлками.

— Татьяна Константиновна, выдай, пожалуйста, Кэлками сто рублей аванса, — распорядился Каркув Захар.

— Теперь что у нас еще? Елена Антоновна, найди мне, пожалуйста, Нядяя Григорьевича и направь его ко мне, — обратился председатель к курьеру колхоза.

— Сейчас, Захар Прокопьевич, мигом найдем кладовщика, — сказала Елена Антоновна и стремглав скрылась за входными дверьми конторы. Вскоре явился заведующий складом колхоза, и подошел к столу председателя.

— Нядяй Григорьевич, выдай Кэлками мороженой мальмы, юколы и сухой икры. И побыстрее, — сказал Каркув Захар кладовщику.

— Будет сделано, Захар Прокопьевич, — бодро ответил Нядяй Григорьевич. — Ну пошли Кэлками, получишь рыбу. Рыба свеженькая, позавчера привезли. К тому же смешанная, хариус и мальма вместе, — рассказывал Нядяй, направляясь к складам. — Юкола на стеллажах уложена вместе с копченой икрой. А вот рыба вся в мешках, набирай сколько тебе нужно. Вот мешки, они все чистые, — показал Нядяй, где что лежит у него.

— Спасибо, Нядяй, а то у меня с собой ничего нет, — поблагодарил Кэлками кладовщика.

Калками положил в мешок несколько пар вяленой юколы, увесистый кусок сухой копченой икры, завернутой в мелкоячейную дель, в которой ее и сушили летом. Потом набрал мальмы и хариуса.

— Нядяй Григорьевич все, а то тяжело будет. Мы еще в магазине хлеб будем брать, — сказал Кэлками.

— Добре, добре… кушайте на здоровье, — ответил завскладом, выходя из помещения, чтобы закрыть его на большой амбарный замок.

Кэлками забросил мешок на спину и быстро зашагал к оленям. Старый Киррен находился около оленей и присматривал за ними. Подошла и Акулина в сопровождении женщин, Натальи и Матрены. Она уходила с ними чай пить.

— Кэлками, а ты куда запропастился? Хотели и тебя пригласить на чай, а тебя уже нет. А то может зайдешь, хоть чашку чаю выпьешь? — спросила Матрена.

— Нет, спасибо, мы торопимся. Поздно уже, олени напугаются, и мы с седел можем попадать. В другой раз зайдем обязательно, — пообещал Кэлками женщинам. — Ако, обе свои сумки возьми. И пойдем в магазин. В конторе меня задержали. Пойдем, пойдем быстрее, — торопил Кэлками Акулину.

— А, Кэлками, всю зиму вас ждал. А мне уже известно, что вы здесь, вот и сейчас жду, — приветствует охотников заведующий сельским магазином Степан Петрович Волошин, добродушный пожилой человек.

— Дорава, Степан Петрович. Нормально охотились, план выполнили. Теперь ты дай нам три булки хлеба, кусок сливочного масла отколи. Что еще? Так… две пачки чаю, немного папирос «Казбек», две пачки свечей и мешочек комкового сахару, и пока все, — сказал Кэлками, завершив покупку. — Мы ничего не забыли? — обернулся он к Акулине.

— Нет, пока хватит нам, — ответила Акулина, доставая мешочек с деньгами.

— А чего так мало взяли? А мина (спирт) не берете? — спросил Волошин, щелкая на счетах, сколько им нужно уплатить за покупки.

— Нет, Степан Петрович, мы сильно спешим, некогда мина пить. Когда будем в бригаду уезжать, тогда немножко мина купим, пастухов чтобы угостить, — сказал Кэлками завмагу.

Рассчитавшись за товар, Кэлками с Акулиной быстро рассовали покупки в обе сумки. Однако не все вошло, и Кэлками попросил пустой мешок у Степана Петровича. Перед тем как выходить из магазина, Кэлками протянул через прилавок руку Волошину.

— Нам пора, Степан, спасибо тебе.

Супруги, выйдя из магазина, быстро направились к своим привязанным оленям. Люди уже разошлись по домам. Оставались еще ребятишки, игравшие на горке около привязи. И еще двое стариков: Быринэка и Чава, курившие возле Киррена.

— Спасибо, Киррен, чтобы мы делали если б не ты, — похвалил Кэлками деда, высыпая на расстеленный кусок материи купленные продукты.

— Ничего, давно с оленями не общался, — ответил Киррен.

Кэлками дал ему по пачке чаю и папирос, свежую рыбину.

Голодные застоявшиеся олени нервничали и беспокойно вертелись на привязи. Кэлками погрузил мунгурку с продуктами на вьючного оленя и туго натянул подпругу.

— Сначала ты садись на оленя, а потом я, — сказал Кэлками Акулине, крепко придерживая Ирандю за уздцы.

А потом уже сам сел в седло. Олени с места перешли на рысь. Удерживать животных было бесполезно. Когда супруги подъехали к палатке, солнце уже село. Кэлками с Акулиной поездкой в поселок остались довольными. На ужин Акулина сварила мальмы, но перед этим они еще и строганины из хариуса поели. А чай пили с мягким белым хлебом и сливочным маслом.

— Как хорошо, что поездку в Камешки не стали откладывать на завтра. Видишь, как быстро мы управились. Договорились о приемке пушнины, нас уже будут ждать, — говорит Кэлками.

— А я уже на завтра хотела откладывать, думала, что поздно будет, и ни с чем домой вернемся, — смеется Акулина.

— Захар Каркув сказал, что еще общее колхозное собрание намечается, на котором и мы должны присутствовать. А так мы уже послезавтра могли бы откочевать назад, пусть даже во второй половине дня. Нам главное с места сорваться, а там уже само собой пойдет. Я даже не знаю, что будем делать, — говорит Кэлками.

— Собрание один день займет, а то, может быть, поприсутствуем. Хоть какие-то новости узнаем, — предложила Акулина.

— Все это так. Мы, конечно, не знаем о всех делах колхоза. А то приедем в стадо, пастухи начнут спрашивать, а мы ничего не знаем, неудобно получится, — говорит Кэлками. — Давай, Ако, завтра по ходу дня посмотрим, что к чему. Нам главное сдать белку. Это наша работа, план наш. А так нас ничто не держит. Запрягли оленей, умчались и вся недолга, — ответил Кэлками.

— Ладно, пусть так и будет. Всю зиму думали и переживали. Мы белку приехали сдавать, а не думать. Разве я не права? — сказала Акулина. — Остальные охотники сегодня нас не догнали. Но завтра нагрянут… — перевела Акулина разговор на другую тему.

— Да они где-то, наверное, рядом ночуют, а завтра к обеду в Камешках будут, — поддерживает разговор жены Кэлками. — Олени прислушивались в сторону Хякитанди куда-то за наледь. Эхо доносит по лесу, как Илани дрова рубит. Это мы с тобой, Ако, не услышим, пока глазами не увидим, — смеется Кэлками. — Ладно, ты сегодня, наверное, устала, вон сколько работы мы с тобой сделали. И завтра хлопот будет не меньше, так что ложись, отдыхай. А я пока снегу натоплю, чтобы кастрюли и чайники залить, — сказал Кэлками, надевая шапку, чтобы пойти за снегом.

— Хорошо, ты тоже долго не засиживайся. Меня и вправду ко сну клонит, — ответила Акулина, натягивая полог.

Перед сном Кэлками еще попил чай со свежим хлебом и сладким комковым сахаром, твердым, как камень. Такой сахар слаще чем песок. Некоторые куски больше чем кулак, и гремят в мешке, будто булыжники. Хотел Кэлками еще и баночку сгущенки в магазине купить, да куда там! И есть не захочется, пропади оно пропадом. Когда банка молока размером с большое ведро, аккурат один олень будет нести пару таких. Продавец Степан сказал, что в маленьких банках молоко должны привезти, он уже отправил заявку в Гижигу. Не хотелось бы на ночь глядя чаевать, но после рыбы всегда хочется пить. Как говорится, рыбка любит воду.

«Ночь длинная, все-таки придется во двор сходить», — подумал Кэлками.

Тихо. Не слышно и шороха оленей. Видимо, тоже улеглись отдыхать. В тени ночи одиноко дремлет седой Утэчан.

«Ты прости меня, старина, совсем забыл угостить тебя», — подумал Кэлками и тотчас вошел в палатку. Он насыпал немного чаю в засаленную тряпочку, которой Акулина протирает посуду, положил туда же несколько папиросок, кусочек хлеба, сахар и снова вышел на улицу. Отойдя от палатки, все, что было завернуто в тряпку, Кэлками высыпал на снег и тряпочку выбросил тут же. Он что-то прошептал и вернулся. Подбросив в печку толстых поленьев, чтобы дольше горели, улегся спать.

«Оставаться мне на собрание или выезжать? Как-то примет белку Ботаков? — подумал он, погружаясь в дрему. — Ладно. Утро вечера мудренее».

Назавтра утром, впервые за последние дни, супруги встали не спеша.

— Смотри ничего не забудь. Сегодня мы рано в Камешки приедем. Выдру, росомаху и горностайчиков положила? — спросил Кэлками.

— Конечно, все уложено. Я вчера свои деньги так и не потратила, а сейчас возьму, может, пригодятся, — сказала Акулина.

— Я думаю, не стоит брать, со вчерашнего аванса и у меня остались. У пушника сегодня получим деньги. Лучше пару кусков мяса возьми, женщинам отдашь. Сегодня у нас главная дума — сдать пушнину, а все остальное мелочи. Вот вернемся вечером, тогда и будем считать, что покупать будем. А так мы наверняка ничего не успеем в магазине купить. Придется завтра специально ехать в магазин и брать самое необходимое, — сказал Кэлками Акулине. — Ако, нарежь пластик юколы на кусочки, пойду оленей поймаю, а ты пока чай вскипяти, — сказал он, уходя к оленям.

Попив чай и поев юколы со сливочным маслом, Кэлками с Акулиной выехали в село сдавать пушнину. Отдохнувшие олени шли легко, хозяева их даже не подгоняли. Приходилось только придерживать, чтобы не бежали. Над селом еще висела утренняя дымка и, как летний туман, медленно растекалась над Няркой. К привязи оленей подъехал возчик Филипп. Приземистая мохноногая кобыла белой масти побоялась подходить к оленям и стала пятиться, скрипя санями.

— Филипп, близко не подъезжай, а то оленей напугаешь, — сказал Кэлками возчику.

— Председатель послал, чтобы ваш груз подвезти в контору, — сказал возчик.

— Хорошо, хорошо, Филипп, ты молодец. Сейчас погрузим мунгурки и поедем, — обрадовался Кэлками.

Вместе с возчиком они быстро перекидали вещи на сани.

— Ну садитесь, поедем, — пригласил Филипп.

— Наверное, тяжело будет твоему мурыну (лошади), мы пешком можем пройти, — неуверенно замялся Кэлками.

— Да ну чего вы, это же не олень, давайте садитесь. А то мне еще за дровами надо ехать, — заторопился возчик Филипп.

Члены комиссии по приемке пушнины уже были в сборе. Около окна, ближе к двери, стоял широкий новый стол. Вчера этого стола не было. Надо думать, что его сегодня привезли сюда из столярки. И изготовили его специально, чтобы на нем считать белку. Председатель колхоза Захар Каркув и пушник Евгений Ботаков поздравили Кэлками и его жену Акулину с успешным завершением промыслового сезона. Кэлками вместе с Акулиной сдали полторы тысячи шкурок белки при плане одна тысяча сто белок, перевыполнив план добычи на четыреста белок. Это был самый лучший результат по отстрелу в этом году. Об этом стало известно, когда все промысловики сдали привезенную из тайги пушнину. Бригадиры Антон Илани и Семен Каяни добыли белки почти наравне с Кэлками. Илани сдал девятьсот пятьдесят белок, а Каяни девятьсот тридцать шкурок. А остальные охотники по семьсот пятьдесят-восемьсот белок. А две женщины-охотницы сдали по триста штук белок и по десятку горностаев, тоже выполнив планы. Но Акулина оказалась впереди всех, перевыполнив план на сто белок. И по качеству сданная пушнина у супругов Кэлками была самой высокой. После приемки пушнины Захар пригласил супругов к себе домой пообедать и чаю попить. У камешковцев чаепитию уделяется большое внимание, не напоить гостей чаем не совсем хорошо. Председателю все-таки удалось уговорить Кэлками поприсутствовать на собрании.

— Завтра все охотники должны сдать пушнину, прием белки будет идти допоздна. А послезавтра собрание начнем с обеда. Завтра с утра пошлю собачью упряжку за вами, чтобы оленей своих сюда не гоняли. Спокойно, не торопясь, сделаете покупки, а вечером вас отвезут домой в палатку. А то сейчас олени стоят голодные. Куда ж это годится? И вы за это беспокоитесь. Хорошо, что старики у нас добросовестные, караулят животных. Стариков мы отблагодарим, так не оставим, — говорит Каркув.

— Очень хорошо, Захар Прокопьевич. Ты хорошо думаешь. Нельзя оленей на привязи без корма держать, похудеют и подохнут. С пустыми руками в бригаду тоже негоже ехать. Для нас с Акулиной продукты на лето в бригаде не были предусмотрены. Не могу же я пастухов ущемлять. Поэтому мы хотим купить себе самое необходимое и увезти с собой, никого не утруждая, — сказал Кэлками председателю.

— Ты, Кэлками, абсолютно прав, мыслишь, как хозяйственник. С транспортом проблем нет. В любое время вас увезут и привезут. А с собранием как быть? Остаетесь? — снова спросил Захар.

— Хорошо, собрание надо послушать. Сегодня я отгоню оленей на Утэчан, а завтра с утра пришлешь за нами упряжку. И кого-нибудь из стариков, того же Гиргори можно, чтобы караулил нашу палатку и за оленями присматривал, когда нас дома не будет. Мало ли что. И пусть ночует в палатке, вдруг собрание поздно закончится, и нам придется заночевать в селе, — говорит Кэлками Захару Каркуву.

Охотника Кэлками в колхозе уважали и считались с ним. Поэтому его присутствие на собрании как передовика производства, было просто необходимым.

— Хорошо, Кэлками, завтра утречком с упряжкой приедет к вам и дед Гиргори, — сказал председатель.

В сенях послышались топот и нетерпеливый стук в дверь.

— Да, да, войдите, — ответила Мария, жена председателя. Вошли трое мальчишек, местных школьников.

— Дядя Захар, охотники приехали. Много. Нам сказали, чтобы мы вас предупредили, — с порога заголосили ребятишки.

— Иду ребята, иду, — ответил Каркув.

Мальчики уже хотели уйти, но хозяйка их остановила:

— Ребята, подождите минутку, — сказала хозяйка. Вот вам по пирожку, они еще тепленькие, — сказала она, подавая детям пирожки.

— Ладно, вы обедайте, а мне пора. Охотники подъехали, пойду встречу. Евгений Микитович уже там, наверное, — сказал Каркув, надевая драповое пальто и пыжиковую шапку.

Мария все еще хлопотала у жаркой плиты. Пока гости ели суп, она нажарила рыбы и сварила на гарнир сухой картошки.

— Мария, сад ись, пообедай с нами. Втроем веселее будет, — предложила Акулина.

— И то правда, — ответила Мария, наливая себе суп, и поставила на стол тарелку с пирожками с печенью и легкими оленя.

После обеда Мария подарила Акулине несколько больших иголок с широкими ушками и теплый шарф, а Кэлками — накомарник и хлопчатобумажные брюки в белую продольную полосочку.

— Спасибо хозяйке за вкусный обед и за подарки, — поблагодарил Кэлками Марию.

— Спасибо тебе, Мария, за все. А завтра я подарю тебе выделанную шкуру выдры, шапку себе сошьешь, ты же мастерица. В палатке забыла, с вечера отложила… и забыла, — сказала Акулина.

— Спасибо и вам, что в гости зашли. Заходите и завтра, когда еще приедете теперь, только осенью, — ответила Мария, провожая гостей.

На месте привязи было большое столпотворение людей и оленей. Набежали дети, тем более что до школы было близко. Вся поляна, где всегда останавливались пастухи и охотники, выглядела так, будто там образовалась темная проталина. Все было черно от скопления оленей, расставленных вьюков и седел. Привязей не хватало, приходилось и за торчащие пни привязывать грузовых животных.

— Ты видишь, как бы олени наши не запутались, — говорит Кэлками, шагая впереди Акулины по твердой накатанной дороге.

— Старики посмотрят, наверное, — ответила Акулина.

— Мы наших оленей за ложбину сейчас отведем. Где кусты начинаются, там и привяжем. Там целина, и корм есть, — сказал Кэлками.

Кэлками увел своих оленей на другое место, на целину, где начинался молодой лиственник и отдельные заросли карликовой березки. Он знает, что здесь всегда есть ягель. Обычно люди своих оленей сюда не водят, лишняя волокита. Поэтому и подножный корм для животных здесь сохранился.

— Не беспокойтесь, за вашими оленями я присмотрю. Идите куда вам надо, — сказал Киррен.

Кэлками с Акулиной сходили в магазин, кое-что купили из заказов пастухов и немного продуктов для себя.

— Чтобы такое Киррену купить? — спросила Акулина.

— Ако, ты лучше денег ему дай, чего ломать голову, — ответил Кэлками.

Сделав пару ходок в магазин, супруги поехали домой. Вернувшись в палатку, пока Акулина готовила еду и перебирала покупки, Кэлками натаскал и нарубил дров. И только потом уже пошел к оленям. Они уже отошли за Утэчан и удалились за болотистый ручей. Сразу за ручьем стадо наткнулось на богатую кормом, не очень высокую террасу, которая протянулась на восток параллельно болотистому ручью, уходя куда-то в сторону реки Гижиги. Глубина снежного покрова здесь чуть выше колена. Это немного, главное, нет глубоких заносов, структура снега мягкая и без гололедных образований. Используя лыжину вместо лопаты, Кэлками до земли расчистил снег в нескольких местах, чтобы убедиться в наличии корма на этом участке. И остался доволен. По своему опыту Кэлками знал, что такие участки с наличием болот и небольших озерков, изобилуют осоками, злаками, хвощами, а эти растения богаты питательными веществами.

На сухих открытых террасах и небольших возвышенностях лишайниковые корма сплошным ковром покрывают холодную землю. Основной рацион северного оленя составляют ягельные корма, которыми он питается постоянно. Однако по своей питательной ценности лишайники не одинаковы. Поэтому животные некоторые виды ягеля поедают охотно, а другие — похуже. При кормлении только одним ягелем олени часто испытывают дефицит питательных веществ. Поэтому зимой они ищут пастбищные участки в долинах рек, ручьев, по берегам озер. Кроме того, осенью под снегом остаются и поздно выросшие зеленые травы, листья, которые зимой пополняют рацион оленя. Все это Кэлками, как и любой опытный оленевод, хорошо знает. В зимнюю пору под глубоким снегом не видно, есть там еда для животных, или нет. Поэтому охотнику зачастую приходится ориентироваться только по рельефу местности: какой ягель может преобладать на том или ином участке и есть ли ягель вообще, а может, тут мелкий кочкарник стелется в ожидании весны. Или каменная россыпь скрывается, где олень лишь случайно может наткнуться на скудные очажки кормового лишайника.

Олени лукаво поглядывают на подошедшего Кэлками, стараясь угадать, зачем явился к ним хозяин. Однако в его руках не видно аркана, от которого не просто увильнуть. К тому же нет у него и большой связки поводков. А Бурнача, высоко подняв голову, смотрит на дорогу в надежде увидеть идущую по их следам Акулину.

Но ее не было. Значит очередной кочевки сегодня не предвидится. Утратив первоначальный интерес, олени продолжили кормиться.

«Завтра старику Гиргори надо будет сказать, чтобы оленей не шевелил. Здесь корма много, не зря они сюда пришли», — подумал Кэлками и, надев лыжи, заскользил к палатке. После обеда он занялся починкой сбруи и ремней. А Акулина вытряхнула все опустевшие мунгурки и сложила за палаткой. Порожние сумы и мешочки нужно будет взять с собой в село. В них можно будет сложить купленные товары.

— Ако, ты деньги хорошенько положи, а то в суматохе еще уронишь где-нибудь. Все-то, может, и не надо брать с собой, только определенную сумму на нужные покупки, а остальные оставь в палатке, — сказал Кэлками.

— А вдруг в магазине у нас денег не хватит, что будем делать тогда? Нет, лучше деньги при себе держать, в грудные карманы положим, а я еще камусную сумку с длинным ремнем за плечом буду носить, — возразила Акулина.

— Ако, мы же только мою зарплату за полгода получили, а твою выдадут завтра. Каркув сказал, что нам еще и премиальные выдадут. Завтра же мы полностью получим и расчет за пушнину, поэтому я и говорю, что деньги в поселок не стоит брать. Разве только подарить кому-то, — говорит Кэлками.

— Ладно. Возьму немного из твоей зарплаты и прошлогодние деньги прихвачу, их надо израсходовать, иначе они совсем шкурой пропахнут, их потом в магазине не примут, — согласилась Акулина с доводами мужа.

— Ты мою замшевую сумку обязательно сегодня достань, там бумажки лежат и маршрут наш. Ботаков сказал, чтобы маршрут ему вернули. К тому же сумка объемная, часть денег я в нее положу. Сумка моя тоже на ремне, за плечом буду носить. Люди будут думать, что Кэлками новый бинокль таскает, — засмеялся Кэлками.

— Как бы мне опять не забыть завтра шкурку выдры прихватить. Ту, что пообещала Марии подарить, — опомнилась Акулина.

— То-то же, а то неудобно получится, на самое видное место на улице повесь, тогда и не забудешь, — посоветовал Кэлками.

Акулина повесила шкурку выдры на толстый сук стоящего рядом с палаткой дерева и мешок с мясистыми грудинками глухарей, чтобы отдать женщинам. Кэлками с Акулиной решили дать денег старику Гиргори за оказанную помощь. Между прочим, всем охотникам было выгодно, что колхоз оплачивает промысловикам среднесдельный заработок за весь сезон охоты, каким бы результат улова ни был. Прошедший день был напряженным и утомительным. Хотя Кэлками зимой проходит большие расстояния, но так сильно не утомляется, как во время беготни по селу. Поэтому Кэлками с Акулиной улеглись пораньше.

Серый утренний рассвет едва прочертил нежно-оранжевой каймой краешек далекого горизонта, а Кэлками уже затопил печку и вышел во двор. Сыпал мелкий колючий снежок, но ветра не было. Наскоро позавтракав, супруги переоделись и переобулись, чтобы выглядеть нарядными.

— Ты в печку дрова больше не подкладывай, а то еще загорится торф под печкой, — сказал Кэлками Акулине, собираясь выходить из палатки.

— Хак, хак, — послышался окрик каюра, погоняющего собак.

— Одевайся быстрее. Это, наверное, Федор приехал за нами, — проговорил Кэлками, выходя из палатки.

— Как бы он не проскочил раздвоенную дорогу. А то еще назад на старые стоянки мимо нас проедет, — забеспокоился Кэлками, зачем-то хватаясь за лыжи.

— Покричи, покричи, собаки услышат, — говорит Акулина, выбегая из палатки и держа шаль в руках.

— Я тебе еще вчера говорила выйти на дорогу и ветками загородить обратный путь, — упрекнула мужа Акулина.

— Ку! Ку-у… — закричал Кэлками, свернув ладони рупором. В низине, между деревьями, где проходила дорога, послышались возбужденные визги собак.

— Поть-поть, поть-поть, — покрикивал каюр на упряжку. Значит каюр остановил упряжку и дает команду передовикам повернуть направо.

Акулина взяла топорик и постучала по бревну. Показалась упряжка, бегущая по дороге к палатке Кэлками. Проехав сторонкой, Федор остановил собак. В упряжке было двенадцать собак.

«Такой упряжкой может управлять только сильный и выносливый человек», — отметил про себя Кэлками.

Федор вонзил остол с мощным металлическим наконечником глубоко в снег между полозьями, а нерпичий ремень, вдетый в отверстие в верхней части ручки остола, привязал к вертикальной дуге нарты, за которую держится каюр, управляя нартой во время езды. Теперь нарту собаки даже с места не сдвинут, покуда не будет снят остол. А двух передовиков Федор привязал за конец длинного потяга к небольшой низкой лиственнице. Теперь упряжка надежно растянута в два конца, и нарту не сдвинешь, и мерзлое дерево не вырвешь. Зная, что олени находятся близко и в любой момент могут подойти к жилью, каюр подстраховался. От греха подальше. Пока Федор привязывал собак, дед Гиргори с котомкой за плечами подошел к супругам поздороваться.

— Дорава! Чуть было по другой дороге не проехали. И ваши соседи наследили, не знаю, чего так крутились. То ли стоянку присматривали, не понятно. Но собаки вас услышали, а так бы дальше проехали, — сказал Гиргори.

— Ну и ранние вы, мы ведь только что позавтракали, — говорит Кэлками, приглашая в палатку Федора и старика Гиргори.

— Гиргори, чай, еда, все у нас имеется. Не стесняйся, сам хозяйничай. Олени на хорошем корме, пусть сами пасутся. Можешь вокруг них на лыжах пройти и оставить. Вечером нас Федор привезет домой. Но ты у нас можешь заночевать, чтобы каждое утро не кататься. Запасной спальник у меня есть, к тому же из бараньей шкуры, теплый. Мы завтра снова поедем на собрание, — сказал Кэлками старику.

— Понятно. Тогда я у вас поживу пока вы здесь. Соскучился по палатке, лесу. И свежим дымком хочется подышать, — обрадовался старик.

— Вот и хорошо, и нам с Акулиной веселее будет, — сказал Кэлками.

Поев и выпив чаю, Федор развернул упряжку и все трое поехали в Камешки. Упряжка неслась к селу быстро, собаки словно и не чувствовали, что на нарте сидят три человека. На ухабах Федор тормозил, чтобы унять бег натренированных к перевозке грузов собак. Стальной наконечник остола как ножом распарывал слежавшийся и спрессованный копытами оленей снег, который комками летел по сторонам дороги. Показались крайние дома поселка. Кэлками похлопал по спине Федора:

— Федор, останови-ка собак, пусть немного успокоятся, — сказал Кэлками.

— Та… — растянуто крикнул каюр, тормознув остолом. Упряжка остановилась.

— Слушай, Федор, ты сейчас высади нас сразу у магазина. Когда закончим покупать и упакуем груз, тогда я приду за тобой. Погрузим все и поедем в палатку. Так будет удобно, я думаю, — сказал Кэлками Федору.

— Давайте так и сделаем, и мне не надо будет около вас стоять. Живу я через стенку с Архипом, пекарем. Да ты знаешь мою хату, а может, забыл? — согласился Федор с доводами Кэлками.

— Найду, конечно, Камешки не Кушка (село Гижига), — ответил Кэлками.

Заведующий магазином Степан Петрович Волошин, увидев в окно остановившуюся упряжку, надел овчинную шубу и вышел на улицу. — А, это вы, Кэлками. Здравствуйте. Вы раненько примчались, как куропатки. А я магазин только что открыл. Покупателей нет, вы первые, люди все на работе, — говорит Степан Петрович.

— Дорава, Степан Петрович, дорава, — поздоровались Кэлками с Акулиной с продавцом.

— Саша, подь сюда, — позвал продавец рабочего магазина, который колол дрова около склада. Оставив топор на чурке, Саша подошел к ним.

— Затопи печку, пусть нагревается, а то за ночь тепло выветрилось, — сказал Степан Петрович рабочему.

— Хорошо, Петрович, сейчас занесу дрова и затоплю, мигом жарко станет, — ответил Александр и быстро пошел к дровам.

— Вы и сами, наверно, замерзли, пока доехали? Пойдемте ко мне, чаем вас напою, пока суть да дело, — пригласил продавец охотников. Кэлками замялся.

— Он гонни? (Что он сказал?), — спросила Акулина.

— Степан приглашает зайти к нему чаю выпить, пока в магазине потеплеет, — сказал Кэлками.

— Что будем делать? — спросил он у жены.

— Ладно, давай зайдем. Ведь и домой вернемся нескоро, — ответила Акулина.

Алевтина Емельяновна, жена Степана, светловолосая женщина средних лет встретила их весьма радушно.

— Аля, напои — ка чаем наших охотников, а я пока фактуры свои заполню, — сказал Степан Петрович жене, проходя в соседнюю комнату с пухлой папкой в руках.

Алевтина Емельяновна положила гостям рисовой каши с мелко нарезанной жареной олениной и сразу налила чаю. Она поставила на стол еще и тарелку с оладьями. Кэлками и Акулина, хорошо знающие Алевтину, чувствовали себя раскованно.

— Рассказывайте, как вы по тайге поохотились. Это ж надо, всю зиму кочевать. Степан сказал, что вы оба планы взяли и даже перевыполнили? — спросила Алевтина Емельяновна.

— Да, это так. Нам осталось лишь продуктов купить, и сразу в бригаду Павла Мургани поедем. Когда скитаешься по тайге, время быстро летит, месяц пролетает как неделя. Каждый охотник старается найти белку, чтобы с пустыми руками в колхоз не вернуться, — говорит Кэлками Алевтине Емельяновне.

Акулина время от времени вставляла слова, поддерживая разговор.

— Спасибо, Алевтина Емельяновна, нам пора, — поблагодарил Кэлками хозяйку, собираясь выходить из хаты.

— Алевтина, эгден бачиба (большое спасибо), сказала Акулина, пожимая руку хозяйки.

— Ничего, не за что, заходите в любое время, — ответила Алевтина, провожая гостей.

В магазине было уже тепло. Железный обрубок от бочки, обложенный кирпичами, гудел от разгоревшихся смолистых дров и верхнее дно покраснело от жара.

— Саша, ты оставь пока дрова, потом наколешь. Помоги охотникам отовариваться, — сказал завмаг своему работнику.

— Ладно, Петрович, как скажете, — ответил Александр.

Тут в магазин вошла бухгалтер колхоза Татьяна Константиновна Тумая.

— Кузьма Момин послал меня помочь вам закупить продукты. Чего и сколько будете брать, сразу мне говорите, а я буду записывать и считать, сколько денег потребуется, — обратилась к Кэлками и Акулине Татьяна Константиновна.

— О, Татьяна Константиновна, однако, ты молодец, это очень хорошо. Я не умею деньги считать, могу и ошибиться, твоя помощь нам понадобится, — обрадовался Кэлками.

— И Степана Петровича задерживать не придется, — сказала бухгалтер. — И еще могу вас обрадовать. Каркув и Момин сказали, что в оленеводческие бригады после собрания пойдут три собачьи упряжки. Сам Захар Каркув поедет, и с ним еще Леснов Валерий, фельдшер наш. И продукты ваши увезут на собачках, чтобы вы налегке поехали. Так что вы себя не ограничивайте, берите все, что необходимо. Вам понятно? — спросила Татьяна Константиновна.

— Все понятно. На ловца и белка бежит. Всем спасибо за помощь, и тебе тоже, — обрадовался Кэлками, потирая ладони.

Кэлками с Акулиной покупали не спеша, советуясь друг с другом. В первую очередь набрали продуктов: муку, рис, индийский плиточный чай, сахар, сливочное масло. А потом уже табак, спички, свечи парафиновые. Продовольствие брали, конечно, не мешками. Каждого вида понемногу. А вот муки взяли целых два мешка. Муку супруги едят часто. Главным образом жарят на хачине (внутреннем жире) оленя. Полмешка отвесили и рису, половину мешка сахара-рафинада. Такой сахар очень экономичный, потому что чересчур сладкий. Чаю тоже купили почти половину мунгурки. И целый ящик сливочного масла.

Олени в стаде жирные, поэтому можно и без масла обходиться, тем более растительного. Сливочное масло трудно летом хранить. Оно тает и зеленью покрывается. Поэтому женщины-тундровички стараются хранить его в муке, но и это не очень помогает. Потом купили ситец на большой семейный полог, чтобы до начала лета и появления комаров Акулина успела его сшить. Взяли москитной сетки, чтобы женщины в бригаде смастерили мужьям накомарники, купили немного тонкого брезента на камлейки. Не забыли отоварить заявки пастухов.

Рабочий магазина Александр снует из одной подсобки в другую и подносит требуемые товары, ставит на большие весы то, что нужно взвешивать. Время от времени в магазин заходят покупатели, которых Степан Петрович отпускает сразу же, ссылаясь на занятость.

Продавец и бухгалтер на счетах подбили сумму. Акулина отдала деньги Татьяне Константиновне, чтобы та сама рассчиталась за купленные товары.

— Степан Петрович, спасибо тебе и хозяйке за гостеприимство. И за то, что хорошо и быстро нас отоварили, — говорит Кэлками заведующему магазином.

— Это наша работа, спасибо, что много покупок сделали. И хочется, чтобы вы с Акулиной с хорошим настроением уехали в бригаду.

— Татьяна Константиновна, спасибо и тебе, что бы мы без тебя делали. Всю работу за нас выполнила, а мы с Кэлками только командуем да покупки упаковываем, — смеется Акулина.

Акулина положила в матерчатый мешочек пачку плиточного чая, плитку шоколада, три куска сахару и отдала бухгалтерше.

— Спасибо, удачи вам, — поблагодарила Татьяна Константиновна и предупредила. — Ты, Кэлками, перед отъездом домой зайди к председателю. Не забудь, пожалуйста, — он просил, чтобы я тебе передала, — сказала бухгалтер.

— Хорошо, Таня, зайду, — ответил Кэлками.

Затарив продукты в мунгурки и мешки, Кэлками уже хотел было пойти за каюром, как Федор сам подъехал к магазину. С Федором они погрузили и связали груз, чтобы по дороге ничего не выпало.

— Ако, давай садись, сейчас к конторе подъедем, — позвал Кэлками Акулину, которая разговаривала с женщинами.

Федор остановил собак у забора.

— Я сейчас зайду к Захару Прокопьевичу, а вы немного подождите и потом поедем к палатке, — сказал Кэлками и, взбежав на высокое крыльцо, зашел в контору.

Контора была битком набита охотниками, которые пришли сдавать пушнину. Но были здесь и рабочие колхоза, которые собрались оформлять свои табеля и наряды за выполненные работы. Мешки с мехом стояли вдоль стены и лежали на скамейках. Большой стол пушника Ботакова завален связками беличьих шкурок. Люди сидели на полу, на дровах возле печки. Председатель правления колхоза Захар Каркув сидел за своим столом в окружении охотников.

Таким наплывом народа работники правления колхоза, похоже, были сбиты с толку и, кажется, даже не писали, а мирно беседовали, отложив бумаги. Воздух в помещении был спертый и тяжелый. Было накурено, и пахло пушниной. Сторож невозмутимо сидел на своем топчане и тихо беседовал с охотниками. На горячей плите варилась соленая, хорошо вымоченная рыба, от которой распространялся приятный своеобразный запах. Кэлками отошел в сторонку от двери и прислонился к стене.

Кэлками и Акулина тоже любят такую рыбу. И часто ее едят, если она у них бывает, иногда в сыром виде или замораживают на строганину.

«Вот чего я забыл взять, так это соленую рыбу! — словно очнулся от сна Кэлками. — А чего я жду? Председатель и до утра со своего стола не сойдет», — подумал Кэлками и сквозь толпу стал протискиваться к Захару Каркуву.

— Кэлками, ну здравствуй! — председатель пожал ему руку.

— Хорошо, что зашел, ты мне сейчас нужен. От имени руководства колхоза поздравляю с удачным завершением охотничьего сезона и перевыполнением задания, — сказал Каркув, усаживая его около себя на свободную табуретку. — Вся твоя пушнина прошла первым сортом. Молодцы вы с Акулиной, метко стреляете, я верил, что вы не подведете, — сказал Каркув.

— Приходится мазать и мне, конечно, когда сильный ветер качает деревья. Или в сумерках, когда мушку плохо видать. Целиться долго не могу, руки мерзнут, — смеется Кэлками.

— Это ничего. Главное, план взяли, — продолжает Каркув. — Продукты закупили?

— Да, Захар, купили все что надо. Но только на лето. В сентябре приеду, когда прохладно станет, за продуктами на зиму, патроны получу. То да се. Ну и план возьму на будущий сезон. А сейчас выезжать надо в палатку, — сказал Кэлками.

— Завтра утром за вами снова Федор приедет. Мы сегодня точно определимся, когда проведем собрание. Но предварительно планируем завтра. Ты уже в курсе, что три упряжки готовим в стада? Заодно и весь твой груз заберем. В бригады кое-какие продукты увезем, я тоже, наверное, поеду, — сказал председатель.

— Да, знаю я, мне Татьяна сказала, — ответил Кэлками. — После собрания я выезжать буду, а то погода начнет портиться. Вы-то на собачках поедете, а я на оленях долго еще буду плестись, — говорит Кэлками.

— Ты, Кэлками, сильно-то не переживай, зато порожняком поедете. Радоваться надо, тебе ли о расстоянии толковать, — смеется председатель.

— Так-то оно так… весна не зима, — замялся Кэлками. — Эх, чуть не забыл. Вымоченной кеты нам надо, свежего гольца и хариуса, — вспомнил Кэлками о забытой рыбе, почувствовав запах, который доносился со стороны печки.

— Кузьма Петрович, подойди сюда, пожалуйста, — обратился Захар Каркув к своему заместителю. — Упряжка Федора стоит во дворе и сейчас поедет в палатку. Дай задание Нядяю Григорьевичу, пусть наберет свежей рыбы для Кэлками, возьмет отмоченной кеты у людей и погрузит в нарту. А людям даст взамен соленой рыбы из бочек. Кэлками некогда ее вымачивать. Возчик Филипп тут где-то крутится, пусть поможет привезти рыбу, — сказал Захар Каркув заместителю.

Момин вернулся к своему столу.

Председатель колхоза что-то записывал химическим карандашом в свой блокнот. Потом он положил блокнот в карман костюма и, расчесав пятерней густые темные волосы, встал.

— Товарищи! Минуточку внимания, все вы сейчас не толпитесь. По всем хозяйственным вопросам обращайтесь к моему заместителю Момину Кузьме Петровичу. Многие пришли закрывать наряды, заполнить табеля, сдать выполненные работы. Все это нужно. Но рабочий день заканчивается. Сейчас собрались наши охотники, чтобы сдать добытую пушнину. Весь персонал конторы будет работать допоздна. Завтра колхоз работает до обеда. Общее колхозное собрание намечается завтра в два часа дня. Передайте всем, объявление будет вывешено в конторе, клубе и в магазине. А теперь всех прошу расходиться, кроме охотников и работников бухгалтерии. Желающие могут сходить на ужин на один час. А теперь до свидания, — закончил свое короткое обращение к колхозникам председатель. Потом он подошел к печке, прикурил папиросу и присел на краешек топчана сторожа. — Максим Иванович, сейчас люди выйдут и закрывай двери на щеколду. Открывай только работникам бухгалтерии и охотникам, — велел он сторожу.

— Хорошо, Захар Прокопьевич, сейчас закрывать буду, — ответил сторож и направился к двери. Но тут в двери заглянул возчик Филипп.

— Нядяй здесь, он чего-то меня искал? — спросил он.

— Нядяй уже вышел, он наверно возле упряжки за конторой, — ответил Максим Иванович и задвинул деревянную щеколду.

Из-за конторы показались Нядяй Григорьевич и Кэлками.

— А, Филипп, а я думал, что ты уже распрягаться поехал. Давай проедем до плотника Романа, а от него до Кени старика. Надо попросить у них рыбы, они около Нярки живут, вымоченная рыба у них всегда бывает, — сказал Нядяй возчику.

Филипп с места погнал своего коня Орлика рысью. Небольшой рубленый дом плотника Романа Хуркачана стоял на высоком берегу недалеко от речки Нярки. Услышав скрип саней, из сеней выскочила белая лохматая собака и залаяла. На лай выбежал восьмилетний Павлик, сын Хуркачанов, и прикрикнул на пса:

— Ча, Чумэкан.

Чумэкан замолчал и с виноватым видом сел на крыльцо. Вышла и сама хозяйка, жена Романа, Христина.

— Романа еще нету, вы что-то хотели? — спросила она.

— Здравствуй, Христина! Нужна твоя помощь, — поздоровался Нядяй Григорьевич с хозяйкой и сразу же спросил. — Нет ли у вас вымоченной кеты, желательно мерзлой? А взамен я со склада соленой кеты тебе дам. И завтра же Филипп вам подвезет, — говорит заведующий складом Христине.

— Есть у нас рыба, возьмите. Целая связка в кладовке висит, Роман вчера из нашей лунки принес, — сказала Христина. — Филипп, зайди-ка сюда, сам с полки сними и сразу в мешок положи, — сказала хозяйка.

Филипп вынес из сеней большую связку распластованной серебристой кеты и положил в широкий холщовый мешок, а затем опустил в передок саней, где лежал свернутый кусок брезента.

— Спасибо вам, Христина, выручили нас, — поблагодарил Нядяй Христину.

— Да ничего, ешьте на здоровье, — ответила жена плотника.

— Давай к упряжке, — сказал кладовщик Филиппу и сел в сани, где было настелено сено. — Акулина, вот вам вымоченной кеты. Свежую я вам уже отпустил, если еще надо будет, скажите, а то забудем, — сказал Нядяй.

Возчик переложил рыбу на собачью нарту.

— Григорьич, ну я поехал в конюшню, больше не нужен? — спросил возчик у кладовщика.

— Ну давай, до завтра. Утром сразу сюда подъезжай, работы много будет. Остальные возчики все за сеном поедут, — сказал Нядяй Филиппу. Стоя на санях, тот погнал Орлика в конюшню.

— Ако, а где Кэлками с Федором? — спросил Нядяй у Акулины.

— Они зашли в контору чаю выпить. Момин их пригласил. Поторопи мужиков, Нядяй Григорьевич, а то нам уже выезжать пора, — сказала Акулина кладовщику.

— А чего же сама-то не пошла чаю выпить? — спросил Нядяй.

— Да я уже поужинала у женщин, — ответила Акулина.

— Сейчас я их потороплю, — ответил кладовщик и направился к конторе.

Однако из конторы уже выходили Кэлками, Федор и с ними еще каюр, Лука Тавричан, одетый в кухлянку, торбаса, в собачьих брюках. Около маленького склада стояли три собачьи упряжки, груженые мерзлыми тушами нерпы или, как их называют колхозники, кругляками. Вместе с Лукой ездили за морзверем и другие каюры, Егор и Дмитрий, в устье речки Дресвяной на северо-западном побережье Гижигинской губы. Охотники колхоза каждый год добывают в бухте Дресвяной тюленей с конца сентября и до начала ноября. Там построена избушка, в которой живут морзверобои в период промысла. После охоты всю свою добычу они складируют в просторной чановой палатке, натянутой на крепкий деревянный каркас. Теперь, по мере необходимости, каюры мясо вывозят на центральную усадьбу на корм своим собакам. А кожа идет на ремни, подошву и на прочие нужды колхоза. Сегодня привезли последние остатки: двух лахтаков, четыре ларги и три акибы.

— Ну что, ребята, всю нерпу привезли, да? Ничего не осталось? — спросил Нядяй у каюров.

— Все вывезли, Нядяй Григорьич, — ответил Дмитрий.

— Ладно, закатывайте в склад, я закрывать буду, — сказал кладовщик каюрам. Цепляя веревкой зверей за головы и задние ласты, каюры все затащили в склад.

— Кузьма Момин сказал вам, что завтра с утра поедете на рыбацкие станы? — спросил Нядяй Григорьевич у Луки.

— Да, рано мы поедем завтра, чтобы на собрание не опоздать. Василий Баинкин тоже поедет, он уже новые полозья поставил, — ответил Лука.

— Вы, ребята, завтра хорошенько прикиньте, на сколько ходок еще останется кормовой рыбы и юколы на еду колхозникам.

— Хорошо, Нядяй Григорьич. Из Коптилки все вывезено, кроме заложенного аргиза. На Небале и Наяханском юколы и костянки в амбарах и трех крытых лабазах еще полно. На тех рыбацких станах прошлым летом аргиз мы не закладывали, — сказал Лука.

— Григорьич! Садись, по пути до дому тебя подброшу, — кричит Егор, удерживая упряжку.

— Поезжайте, поезжайте, я немного еще задержусь — машет рукой кладовщик. Когда каюры уехали домой, Нядяй снова зашел к Кузьме Момину.

— Кузьма Петрович, — обратился он к заместителю председателя, вы бы хоть трех женщин освободили завтра от распиловки дров, пусть помогут мне навести порядок в складе. А то юкола на настилах на полу лежит, кормовые хребты тоже, на полках свежая рыба в мешках сложена. Завтра со станов рыбу привезут, разгрузят, и до свидания, а мне мыкаться. У нас же на лабазах еще и октябрьская нерестовая кета лежит, и ее тоже надо вывозить, скоро таять начнет. В маленьком складе места нет, нерпу сегодня туда же скинули. Атам еще с зимы неразделанная нерпа лежит. Шкуры мерзлые с остатками сала. Думаю, что часть целикового кругляка надо увезти в мастерскую, пусть мужики разделывают. Там тепло, и места хватает. Я наказал возчику, чтобы завтра с утра ко мне подъехал, — сказал Нядяй.

— Хорошо, Нядяй Григорьевич, завтра я пришлю тебе работников и в мастерскую к Владимиру Алексеевичу зайду, скажу, что нерпу подвезут на оттайку и заодно на разделку, пусть занимаются между делом, — ответил Нядяю заместитель председателя. — Ну иди, Нядяй Григорьевич, отдыхай. Завтра день горячий будет.

— Пока, до завтра, — сказал на прощанье Нядяй, выходя из конторы.

Колхоз очень ценил свои собачьи упряжки. Собаки выполняли большую хозяйственную работу. А каюры пользовались уважением в коллективе колхоза. Весной, когда заканчивался зимний сезон и убирались нарты, собак принимали старики Иван, Егор и Авакка и до выпадения снега ухаживали за ними. «Собачники», как их привыкли называть односельчане, ежедневно варили им еду и кормили. Сам собачник находился в стороне от села на широкой открытой лайде на берегу реки Гижиги. Там же стояла и палатка стариков. Все лето они сами ловили рыбу на корм собакам. У них была рыболовная сеть и небольшая деревянная лодка.

Когда Акулина и Кэлками уселись на нарту, Федор поднял свою упряжку.

— Хэвка, Малахай! Поть, поть, поть (направо, направо) каюр дал условную команду передовикам, чтобы они повернули направо и вышли на дорогу, ведущую в сторону Утэчана. Опытные передовики, Малахай и Хэвка, вывели упряжку на прямую дорогу и остановились, ожидая следующую команду.

— Хак, — кратко крикнул Федор, и упряжка сорвалась с места.

Двенадцать сильных собак галопом неслись по уже знакомой дороге к палатке Кэлками. На спусках и поворотах Федор тормозил остолом, стараясь гасить скорость собак, чтобы нарта не перевернулась. Металлический наконечник остола распарывал плотный снег, разбрасывая его куски вдоль дороги и на спины пассажиров. Гиргори только что пришел с обхода стада, когда упряжка подъехала к палатке.

— А олени услышали вас. Думаю, пойду печку затоплю, а вы тут как тут. Я еще в сторону реки ходил, такая благодать, к тому же и день теплый, как на заказ, — восхищается Гиргори. — Зайца в овраге поднял, под валежиной затаился, чертяка. Ходил-то я без оружия, так хоть по лесу побродил, и то ладно, — рассказывал старик.

— Давайте поужинаем, ты, Федор, не торопись, пусть собаки немного отдохнут. Федор, Гиргори, заходите, — пригласила каюра и старика Акулина.

Порубив небольшими кусочками, Кэлками сварил на костре вымоченную на речке кету. Потом настругал жирного гольца, чтобы еще строганины поесть. После ужина каюр уехал, предупредив, что завтра раненько приедет за ними. Гиргори остался ночевать в палатке. Весь остаток вечера Кэлками с Акулиной занимались упаковкой и распределением продовольствия по вьюкам и отдельным мешкам, раскладывая на две части. Одна куча будет отправлена в бригаду с каюрами, а вторую часть они повезут с собой на вьючных оленях. Мунгурки теперь нетяжелые, и олени не будут проваливаться в подмерзающем по ночам снегу. Весной пастухам, делающим большие переходы, часто приходится кочевать по ночам, используя твердый наст, а днем отдыхать, чтобы вечером, когда застынут талые снега, снова двинуться в путь. Кэлками таит в душе некую надежду, что будет кочевать по ночам за каюрами. К тому же весенние ночи короткие и не очень темные.

Вечером Акулина подарила старику деньги. Сначала Гиргори хотел было от них отказаться.

— Да зачем, Ако, я же просто помогаю вам. Для меня это приятно побывать у вас в гостях, — растрогался старик.

— Не стесняйся, Гирго, это не плата, а просто подарок, — сказала Акулина.

— Большое вам спасибо, — сказал старик и аккуратно зашил сверточек в правый карман, взяв у Акулины иголку с жильной ниткой. — Вот и на лыжах походил, молодость вспомнил свою. Около Утэчана и мне приходилось ночевать также с оленями, — говорит старик.

Кэлками и Гиргори проговорили допоздна и уже два раза подогревали чай. Старик до утра поддерживал огонь в печке и часто курил. В хорошо натопленной палатке было тепло и уютно.

Кэлками с Акулиной встали выспавшиеся и бодрые. Кастрюлю с рыбой и мясной суп Гиргори уже подогрел и оба чайника успел вскипятить. Кэлками после завтрака еще дров натаскал и начал уже рубить, когда подъехал Федор. К тому времени Гиргори ушел к оленям.

— Хук, хук (налево, налево), — покрикивал каюр, проезжая мимо палатки и, прежде чем остановить собак, направил их сначала назад по дороге.

— Та… — скомандовал он, останавливая собак и, застопорив нарту мощным остолом, встал с нарты.

— Доброе утро! — поздоровался Федор, подходя к палатке и подавая руку Кэлками.

— Дорава, Федор. Заходи, давай сначала чаю попьем, а потом поедем. Собрание долго будет идти, пить захочется, — предложил Кэлками.

— Ну давайте почаюем сначала, а потом и поедем. Действительно, собрание долго будет тянуться, а в клубе станет жарко, — согласился каюр и зашел в палатку вслед за Кэлками.

Акулина поставила на столик еду.

— До начала собрания люди еще успеют и пообедать. А вы — нет, так что заодно и покушайте, — сказала Акулина.

— Ты, Федор, тоже в стада поедешь? — спросил Кэлками.

— Вообще Каркув сказал, чтобы я был готов. Мне бы надо хоть денек, чтобы нарту привести в порядок. Нужно поставить весенние полозья с тонким полосовым железом. Они по насту и мокрому снегу хорошо будут скользить. А деревянные что? Тупые, промокать будут и под груженой нартой быстро сотрутся. Весенний наст острый, как наждак, за две ночи полозья можно посадить. А на сопках еще и проталины появляются, там, где камни торчат, рубанок и только. Так что надо полотно прикручивать, без него никак, — покачав головой, ответил каюр.

— Ако, приоткрой двери, а то жарко раскочегарила, — попросил Кэлками Акулину.

Акулина подперла палкой дверной клапан палатки. Холодный поток воздуха хлынул вовнутрь жилья.

— Ты-то, Федор, за полдня полозья поставишь, да еще с песенкой, — засмеялся Кэлками похвалив каюра.

— А ты знаешь, мне однажды в пути пришлось менять полозья. Как раз в мае месяце дело было. Тогда мы в Палану за шкурами лахтака ездили. Эрбэчь (гусь) уже вовсю летел. Левый полоз пополам лопнул. А ведь я еще не хотел тогда обитые железом полозья с собой брать в дорогу. Молодой был, что тут скажешь. Вот так же, как и сейчас, не успел полозья вовремя посадить на металлическую ленту. В последний момент каюры, с которыми я ехал, уговорили меня: мол, возьми полозья, погрузи на нарту, не самому же тебе тащить. Ну я и взял, получается, и не зря. Аккурат мы перевалили с верховья Мальмовки в долину Пуйтына, когда у меня обломился пополам левый полоз. Мы вынуждены были остановиться и ставить палатку. Хорошо хоть копылья не переломал, тогда я стал бы просто вынужденным пассажиром. Утром на восходе солнца дело было. В это время самый наст наступает, талый снег затвердевает, как лед. Жаль, пришлось весь день простоять. И только к ночи поехали дальше. Так вот, пока я нарту чинил, мои напарники на перелетного гуся поохотились. Весь день гусь валом шел. Да низко. Мы гусиными головками и желудками собак кормили, чтобы сухой корм экономить. На открытых проталинах отдыхающий гусь сидел сплошняком. Птицы собак не боялись, мы между сидящими стаями проезжали. Стрелять уже надобности не было. Всю дорогу гусятиной да рыбой питались. Медведей, вышедших из берлог, часто видели. На обратном пути небольшого медведя у Пенжины застрелили, чтобы собак кормить, да мы и сами медвежатину ели. Когда возвращались из Паланы, лед на реке Гижиге уже начал проваливаться. В районе Калимкана, где река на три рукава разбивается, еле перешли, перетаскивая нарты на руках. И хоть бы хны, ни один из нас не простудился, — заключил свой рассказ бывалый каюр.

— Ну нам пора, а то на собрание опоздаем! — засобирался Федор.

Когда они подъехали к Камешкам, колхозники уже шли в клуб, громко разговаривая между собой. На приземистых дощатых навесах кирпичного цеха, под которым хранился после летнего обжига кирпич, играли мальчишки в Чапаева, стреляя деревянными автоматами. Наружные двери домов были подперты тонкими бревнышками. Дверных замков в сельском магазине не было, их просто не завозили. Амбарные замки висели только на складах рыбкоопа, на самом магазине и на колхозном складе. А остальные жители села таких вещей не имели, разве что деревянные вертушки.

Кроме работающих колхозников потихоньку семенили и пенсионеры. Досталось хлопот в тот день курьеру Елене Антоновне. Она с утра обошла сельчан и предупредила, чтобы все пришли без опозданий. Добросовестная Елена Антоновна, когда клуб почти был заполнен, снова пошла на повторный обход. Но дома колхозников уже пустовали. В некоторых оставались только дети и несколько стареньких бабушек.

Федор высадил Кэлками и Акулину около клуба, а сам помчался домой умыться и переодеться. Подходя к клубу, Кэлками сильно волновался, хотя силился быть спокойным.

— От меня не отставай, вместе сядем, — негромко сказал он Акулине, поднимаясь на высокое крыльцо нового клуба, построенного в прошлом году.

Отчетное собрание по подведению итогов прошедшего охотничьего сезона

Кэлками решительно шагнул в просторное помещение клуба и невольно прищурил глаза от непривычно яркого света. Клуб заполнен людьми полностью, кажется, и свободных мест нет. Поэтому Кэлками не сразу сориентировался, в какую же сторону идти. Кто-то тронул его за левый рукав. Это был Кузьма Момин, заместитель председателя колхоза.

— Идемте сюда, в первом ряду сядете, — сказал Момин и повел их по краю рядов.

Держась за подол белого замшевого кафтана мужа, Акулина, слегка пригнувшись, пробиралась между плотно сидящими людьми. В первом ряду сидели бригадиры охотничьих звеньев и других подразделений колхоза. На возвышающейся перед залом сцене за длинным столом, накрытым потускневшим красным сукном, кроме председателя колхоза «Заря» Каркува Захара Прокопьевича и его заместителя Момина Кузьмы Петровича, сидели члены правления колхоза. Захар Каркув в темно-синем шерстяном костюме и красном широком галстуке, поправив черные жесткие волосы, приподнялся и внимательно оглядел переполненный зал, очевидно, собираясь с мыслями. Одернув на себе и так ладно сидевший на нем костюм, перешел к делу.

— Из райисполкома пришла радиограмма, что Магадан выделил нашему колхозу на хозяйственные нужды восемнадцать тысяч хвостов кеты. Такое количество рыбы отловить и обработать будет непросто. Наяханский рыбокомбинат выделяет нам соль и бочкотару для засолки рыбы. Кроме кеты нам придется выловить еще и пять тысяч штук горбуши на корм собакам, а юкола с нее получается хорошая, быстро сохнет. Часть лимита кеты и горбуши мы решили освоить поближе к устью Гижиги, в Шильниково. Там на левом берегу раньше рыбалка была. Широкая просторная лайда, как раз на базу пойдет. На правом и левом берегу идеальные плесы для заброски неводов. После спада весеннего паводка двумя лодками отправим бригаду рыбаков и рыбообработчиц в Шильниково. Однако двух лодок будет маловато, они будут перегружены. Поэтому придется соорудить еще и плот, чтобы невода и некоторые вещи перегрузить на него.

— Часть кеты-серебрянки, которую выловим около моря, засолим, чтобы вывезти зимой. Из наших добрых помощников пенсионеров, придется кого-то ставить сторожить рыбу и снаряжение. В Шильниково теперь у нас будет постоянная рыбобаза, — говорил Захар Каркув, периодически заглядывая и перелистывая лежащую перед ним тетрадь в коричневом переплете.

— Товарищ Каркув, товарищ Каркув, — раздался чей-то голос из задних рядов.

Каркув замолчал, стараясь разглядеть, кто там кричит.

— Это я, Захар, Хэлуни Илья Михайлович, пенсионер. Ставьте меня сторожем в Шильниково. Вместе с Маврой, бабкой моей, поедем. И собачек своих заберем, дрова себе буду возить, в Гижигу за хлебом буду ездить, вот так-то, — скороговоркой на одном духу выпалил Илья Хэлуни.

— А сколько же у тебя собачек, Илья Михайлович? — спросил председатель у Хэлуни.

— Четыре. И еще двух щенков начал обучать — Дявындю и Олкапу. Да они уже большие, скоро по году будет. Сильными станут, нерпичьим салом кормлю, — ответил Хэлуни.

— Молодец, Илья Михайлович. С началом рыбалки вас с Маврой в Шильниково отправим с лодками. Так что готовьтесь потихоньку, — ответил Каркув.

— Товарищ Каркув, Захар Прокопьевич! Я слышал, что и на Небалу требуется сторож? — спросил еще кто-то.

— Товарищи, и на Небалу нужен сторож. Но вопросы потом, не будем нарушать регламент, — ответил председатель.

— Теперь так, осенью мы должны добыть сто пятьдесят голов морзверя. В том числе пятьдесят голов ларги, пятьдесят лахтака и пятьдесят акибы, соответственно. Деловой лес, заготовленный зимой, еще не весь вывезен. До схода снега его нужно будет вывезти. Снег начнет сейчас таять, и гужевой конный транспорт использовать уже не сможем. Поэтому в вывозе древесины из делян будут задействованы наши собачьи упряжки и олений транспорт, возможно, работать придется по ночам по насту, — говорит Каркув, то и дело вытирая лоб платком.

В клубе жарко. Обе кирпичные печки хорошо натоплены. Наконец Кузьма Момин объявляет спасительный перерыв на пятнадцать минут. Основная масса колхозников высыпает на улицу. Перерыв проходит быстро, будто его и не было.

— Лес нужен для строительства новой амбулатории, двух двухквартирных домов, пекарни для рыбкоопа и большого колхозного склада. Эти объекты уже заложены в план текущего года. Мы всегда испытываем недостаток кровли. Поэтому с наступлением устойчивых теплых дней надо будет приступить к съему древесной коры, сбору моха для шпаклевки. Это хороший бесплатный материал. Надо увеличивать и производство кирпича. Зимой на собрании руководителей колхозов в Магадане говорили, чтобы сделать хозяйства многоотраслевыми, — продолжает выступать председатель колхоза. — Теперь прибрежные хозяйства Чукотки начали разводить черно-бурых лисиц. Для развития клеточного звероводства у нас имеются все условия: морской зверь, дикоросы, рыба. Что еще надо? Кадры. Звероферму надо строить и найти ледяную линзу, чтобы вырыть и устроить естественный холодильник. Я думаю, что идеальным местом для этого будет исток ручья Нылгысиг, — продолжает председатель колхоза.

— Точно! Это самое подходящее место, Нылгысиг и зимой не замерзает, — кричат с места колхозники.

— Тише товарищи, все вопросы мы будем обсуждать и выносить решения позже, — говорит Кузьма Момин, стуча карандашом по узенькому графину. — Всю работу, которую мы сможем выполнить на месте для укрепления материально-технической базы колхоза, мы сможем сделать сами. Ибо надеяться на доброго дядю нам не приходится. Я тут кое-что пропустил, но вы меня извините, будем строить и молочно-товарную ферму, конюшню, парники. Два сруба для закладки силоса необходимо построить на Орлинке. Пары ям, которые имеются у нас на Коптилке, явно недостаточно. В связи с трудностями завоза комбикормов, овса будем увеличивать производство турнепса и репы как молокогонных кормов. Естественно, и о себе не следует забывать. Будем увеличивать площади огородов под капусту, картофель, морковь. Поднимать поголовье молочного скота. Чтобы у каждого колхозника на столе стоял кувшин с молоком. Поэтому нынче убой молодняка крупного рогатого скота и лошадей производить не будем, чтобы быстрее поднять поголовье. Лошади у нас единственный транспорт. К тому же теперь и геологи просят в аренду лошадей на летний сезон. И нам самим надо в оленеводческие бригады ездить. А в хозяйстве на сенокосе на чем будем работать? Так что без гужевого транспорта мы ни шагу… Работы у нас у каждого непочатый край. Я уже говорил, что с кадрами у нас дела обстоят очень остро. Поэтому, не откладывая в долгий ящик, как говорится, будем отправлять молодых колхозников на курсы в Магадан. Столяров, штукатуров-каменщиков, засольных мастеров, доярок, экономиста и бухгалтера-расчетчика обучат в Магадане. А вот зверовода и агронома отправлять придется далеко, во Владивосток, — продолжает выступать председатель колхоза.

В зале тишина, все внимательно слушают выступление Каркува Захара.

— Ого, далеко, заблудятся, а потом искать придется. Лучше туда не посылать, себе дороже, — вдруг раздались голоса.

— Да нет, товарищи, вы меня не так поняли. Туда и другие курсанты поедут. Управление сельского хозяйства учебу и дорогу оплачивать будет. Грех этим не воспользоваться, — говорит Каркув. — Да, вот еще что, мы вот икру кеты, горбуши сушим, коптим на зиму. Собак кормим, много выбрасываем. А на самом-то деле, оказывается, ее можно солить и продавать. Икру-то эту. К тому же вы мне можете и не верить, но это так, соленую икру, оказывается, можно даже кушать. Ну ничего, поживем, увидим. Вот почему и мастер-икрянщик нам нужен будет, лишняя копейка не помешает, — говорит председатель.

— Товарищ председатель, разрешите, я свое мнение по этому поводу скажу, пока не забыл, — встает с места Федот Нупага.

— Федот, ну сказано же было, что выступления и вопросы после доклада, — вмешивается Момин Кузьма, стуча по графину карандашом.

— Хватит болтать, сиди, — толкнула кулачком в бок мужа тетушка Фекла.

— Не бей меня, имею право, — огрызнулся Федот.

— Спрашивай, Федот Макарович, — сказал Каркув.

— Не нужно соль зря расходовать, ее и так мало в колхозе. Лучше рыбу, брюшки кеты больше солить, а потом коптить. Скоро мальма начнет клевать, она мешками пропадает, потому что солить нечем. А что икра? Икру мы всегда сушим и будем сушить, мы ее с юколой едим. Икру сырую я с детства ем, и прекрасно. А соленая икра, это бурдук! Животами будем мучиться, так что над этим стоит подумать, у меня все, — сказал Федот и сел.

— Хорошо, Федот Макарович, мы учтем твое предложение, — ответил Каркув и продолжил выступление.

После повторного перерыва, прения и выступления колхозников продолжались. Сама повестка сегодняшнего собрания была не только обширной и по-своему жизненно важной, но и сложной для коллектива колхоза. Говорить и планировать можно о чем угодно, а вот как выполнить практически — другое дело. Это понимали все — и члены правления, и многие колхозники. И лелеяли надежду, разумеется. Вопросы повестки дня обсуждались горячо и вдумчиво. После доклада председателя колхоза выступали и некоторые члены правления, бригадиры.

— Слово предоставляется пушнику-заготовителю товарищу Ботакову, — объявил Кузьма Момин.

— Я буду краток, выступающих много, — начал свое выступление пушник. — Прежде всего поздравляю всех наших охотников с успешным выполнением государственного плана по добыче белки. Пушнина сдана промысловиками самого высокого качества. Некоторые наши опытные охотники, такие, как Кэлками, Илани Антон, Авакка Сергей, Гявнука Митрэй, Каяни Семен даже перевыполнили свои индивидуальные планы. Не отстали от мужчин и женщины, охотницы наши. Мне приятно говорить об успехах охотников и видеть всех здоровыми и радостными, благодаря которым крепнет экономика колхоза. Я провожал их на промысел и я их встретил, чтобы принять драгоценный груз, добытый в труднейших условиях. Наши промысловики-бельчатники выполнили свой производственный долг перед колхозом и всем коллективом. Правление колхоза решило поощрить денежными премиями и подарками всех охотников без исключения и объявить благодарности, — продолжает Кузьма Момин. — Кроме того, правление колхоза решило занести их на колхозную доску почета.

Колхозники шумно захлопали в ладоши. Под аплодисменты закончил свое выступление Момин. Объявили снова перерыв. Принесли оцинкованный бачок с водой для питья и поставили его за печкой. Желающие попить водички сразу потянулись к бачку. Во время перерыва председатель колхоза Каркув Захар отозвал в сторонку Кэлками и сказал:

— Ты, Кэлками, тоже выступи, вкратце расскажи о своей работе. Вообще что ты думаешь о перспективах и проблемах промысловой охоты.

— Я не умею говорить, Захар Прокопьевич, еще насмешу народ. Вроде уже все сказали, — ответил Кэлками.

— Не… еще не все сказали. Другие, может быть, и сказали, но ты еще ничего не говорил, — ответил Каркув.

После перерыва выступила Елена Модали, охотница. Правда, Кэлками толком не слышал, о чем она говорила. Он напряженно думал, о чем будет говорить. Но сколько ни силился, так ничего и не смог придумать. Наоборот, все мысли перепутались в голове, как сеть забивается речным илом во время рыбалки, что не знаешь даже, с какой стороны ухватиться, чтобы распутать снасти. Так и тут. В конце концов он махнул рукой: «Ладно, что поделаешь, если память худая. Скажу что-нибудь», — решил он, вытирая вспотевшие ладони. Дошла очередь выступать и до Кэлками.

— Слово предоставляется нашему лучшему охотнику товарищу Кэлками, — объявил Кузьма Момин.

Кэлками степенно поднялся на трибуну. «Чего суетиться, это же не Гидын», — успел он подумать, прежде чем вышел за трибуну. Кэлками обернулся в сторону президиума и вопросительно посмотрел на председателя правления Захара Каркува.

— Говори о своей работе, как и где будешь охотиться в следующем сезоне, — сказал Каркув.

По притихшему залу прокатился шум одобрения.

— Дорава, дялбо! (Здравствуйте, друзья), — начал Кэлками. — Когда я охотился в тайге и потом ехал сюда, уже знал, что состоится собрание. Поэтому иногда думал, о чем я смогу сказать вам, чтобы от моего выступления была какая-то польза. Так вот, осенью еще одну бригаду надо будет посылать на Коркодон, тамошняя территория очень большая. В стороне Коркодона всегда много грибов. Не съеденные за зиму запасы так и остаются висеть на ветках. Это в то время, когда в других местах белка часто голодует. Снега в тех местах неглубокие. Всю зиму на сопках торчит кедровый стланик, на котором висят мерзлые шишки. А где изобилует корм, там и белки много. Потому что по весне белки хороший приплод дают. Я никогда не выбиваю каждого попавшегося зверька, если даже до плана не тяну. А стараюсь оставлять для будущего приплода. Как говорится, оленят по осени считают. Желудки белок, добытых в притоках Коркодона и Накыта, а также Гэнрынынга, темно-пестрого оттенка, а в некоторых местах содержимое желудка даже белое. Охотники знают, почему бывает так. Когда много орехов, то и белка жирная.

В зале тишина, все с интересом слушают Кэлками.

— А вот по Омолону, как я заметил, содержимое желудка зверьков черное. Значит в бассейне этой реки шишек меньше, чем в стороне Коркодона. Вполне возможно, что белки тяготеют к Коркодонскому краю. И левые притоки Гэнрынынга тоже не охватываются охотниками. Неосвоенными остаются Элгучан и Булундя, — продолжает говорить Кэлками.

— Товарищ Момин, время истекло по регламенту, — громко говорит с места бригадир лесорубов Костя Хилгучан.

— Константин, Кэлками завтра уезжает в стада. А у нас с вами еще будет время поговорить. Продолжай, Кэлками, — громко сказал Момин, постучав по графину.

— Я действительно всю зиму не говорил. Некогда и не с кем было болтать. Еще вчера мог бы уехать, но меня попросили остаться на собрание, поэтому и стою здесь, — сказал Кэлками. — Колхозу нужна пушнина, поэтому и новые угодья надо осваивать. В следующий сезон могу взять на охоту двух молодых людей. Буду учить как белку добывать. Пусть изучают и познают землю. И еще одну мысль в уме держу: по реке Гижиге, от устья Хивага и до устья Ирбыки, в местах летнего нереста кеты и горбуши, собираются кормиться лиса, росомаха, водится выдра. В тамошних местах много и зайца-беляка. Вот туда надо послать хотя бы двух охотников. Все у меня. А теперь решайте сами, — закончил выступление Кэлками. Колхозники дружно похлопали ему.

Затем он налил стакан воды, выпил и пошел садиться.

— Молодец, Кэлками, ценные предложения внес. Мы обязательно обсудим его выступление, охотники не только умеют хорошо работать, но могут и дельно выступать, — сказал председатель Захар Каркув.

После Кэлками слово взяла молодая колхозница Клавдия Чупова:

— Мне приятно поздравить от имени сельской молодежи наших охотников, — сказала Клава. — Пожелать им здоровья и будущих успехов.

В зале послышались хлопки. Бурно прошло собрание колхозников в тот день. Кроме Кэлками выступили и другие бригадиры. На этом собрании охотники получили денежные премии и ценные подарки.

Кэлками вручили новую мелкокалиберную «тозовку», охотничий карабин, бинокль и небольшую компактную палатку, к тому же еще изнутри утепленную ватином, а ко всему этому еще и шерстяные свитера. Кэлками с Акулиной очень обрадовались подаренной им палатке. Цены нет такой палатке в трескучие морозы. Его жена, Акулина Романовна Малтыри, получила шерстяную шаль, два шерстяных свитера, большую алюминиевую кастрюлю, ковшик и комплект чашек.

Всем охотницам приятно было получить пузатенькие объемные заварники, притом алюминиевые, которые не будут биться в полевых условиях. По комплекту полотенец получила каждая хозяйка очага, и по семейному пологу, сшитому силами работниц колхоза специально для охотников. Кроме подарков охотники получили и денежные премии. Надо сказать, что огнестрельное нарезное оружие, подаренное охотникам, безвозмездно становилось собственностью, поэтому хозяин мог подарить его кому он захочет. А колхоз обеспечивал промысловиков оружием, капканами, боеприпасами. На случай выхода оружия из строя охотник обычно возит с собой и запасную мелкашку. Оказаться в глухой тайге без оружия равносильно тому, что остаться без руки. На общем колхозном собрании никто из охотников не остался обойденным или забытым.

А жизнь продолжается…

Майское солнце медленно, будто нехотя, скрывалось за синеватой дымкой неведомых и далеких гор. Легкий вечерний наст хрустел под ногами расходившихся по домам колхозников. Выли и лаяли собаки. Около клуба еще толпились люди, но в основном охотники, которые выносили на улицу свои подарки. Подъехал на лошади возчик Филипп.

— Грузите свои вещи, и я развезу их по вашим домам. Только не все сразу, а то перепутаем. Илани, Авакка. Кто там еще? Да вы не торопитесь, успеете все. Сначала я их отвезу, а потом за вами приеду. Тяжело же всех увезти, снег не держит, — говорит Филипп.

— Но, но, Чалый, — тронул коня возчик.

Чалый, молодой и сильный конь, может и оглобли сломать, поэтому с ним надо быть очень осторожным. Всхрапнув, Чалый дернул сани с места и, выгнув шею, упрямо пошел вперед. Но тут подъехала еще и упряжка молодого каюра Саввы Березкина.

— Кэлками, Федор и Лука с Егором занялись полозьями, металлические ленты будут ставить, а я сейчас увезу вас к палатке, — сказал Савва Березкин. — Они сказали, что завтра рано подъедут, как только загрузятся на складе. Но я не поеду с ними, просто провожу вас и заберу деда Гиргори.

— Хорошо. Спасибо, Савва, что подъехал, у нас тоже своих дел невпроворот, — обрадовался Кэлками.

Погрузив подарки и посадив Кэлками с Акулиной, Савва погнал упряжку. Молодые собаки Березкина неслись по застывшей дороге во всю прыть, того и гляди опрокинут нарту с пассажирами. На ухабах Савва Березкин гулко тормозил, чтобы хоть как-то унять бешеный бег двенадцати собак.

— А я подумал, что вы заночевали, — сказал Гиргори, когда Акулина и Кэлками приехали домой.

— Да нет, завтра же нам кочевать, — ответил Кэлками.

— Ты, дед, сейчас домой поедешь или ночевать будешь? — спросил каюр, помогая разгружать нарту.

— Поезжай, Савва, куда мне спешить. Завтра утром по морозцу приду. Вдруг увидишь бабку мою, Тявету, скажи, что я еще здесь, — сказал Гиргори.

— Ладно. Сейчас приеду, накормлю собак и забегу к вам, предупрежу ее, что ты еще гостишь, — ответил Савва. — Поть, поть, — развернул собак вправо каюр, и затормозил. — Ну до завтра! — громко сказал Савва и махнул рукой.

— Пока, пока Савва, — ответили ему.

— Хак-хак, — скомандовал каюр, и лихая упряжка Саввы Березкина сорвалась с места.

Остаток вечера прошел в сборах к завтрашнему отъезду. Упаковав и уложив покупки и подарки, Акулина постаралась приготовить ужин повкуснее, чтобы и старика Гиргори угостить. Перед сном Кэлками вышел во двор. Стояла безоблачная тихая ночь. На темно-сизом куполе неба, откуда приходит ночь, мерцали мириады беспокойных звезд, как стремительные искры над таежным костром. Впервые за эти беспокойные дни Кэлками уснул крепким сном.

Утром каюры подъехали рано. Даже ночной наст еще не успел размякнуть под теплыми лучами солнца. В стада собрались три упряжки. Вместе с каюрами поехали по бригадам и заместитель председателя колхоза Кузьма Момин и молодой медицинский фельдшер Валерий Леснов, который возил с собой большой набор лекарственных препаратов для пастухов. Вначале собирался в командировку по бригадам сам Захар Каркув, но потом из-за большой занятости по работе все-таки решил послать Момина. Каюры Федор, Лука и Егор сильно спешили. Быстро погрузили вещи Кэлками вместе с продуктами и выехали в бригады. Нарты каюров были загружены до предела.

— До свидания, догоняйте! Встретимся в бригаде, — замахали на прощание отъезжающие.

Пока Акулина убирала и увязывала вещи, Кэлками со стариком сходили за оленями на пастбище и, подогнав к загончику, который раньше построил из мелких жердей Гирго, быстро поймали животных. Сытые и отдохнувшие за эти дни, вьючные олени вели себя спокойно. Добросовестный старик помог супругам даже погрузить мунгурки. Его изношенная котомка, наполненная подарками, одиноко висела на большом суку возле остывающей стоянки. Кэлками с Акулиной попрощались со стариком и тронулись в обратный путь, по-своему тоже нелегкий, но зато уже весенний. Застоявшиеся олени шли быстро. Скрываясь за деревьями, Кэлками оглянулся. Щупленькая фигурка старика неподвижно застыла у пустынной дороги. Гиргори смотрел им вслед. Жизнь продолжается…

Первая путина

Это была моя первая путина. Вообще нас, юношей и девушек, впервые попавших на весеннюю сельдяную путину после окончания школы, было много, хотя рыбацкий опыт у большинства мальчишек и девчонок, конечно же, имелся. В школьные годы мы помогали колхозным рыбакам во время летних каникул: развешивали юколу на вешала, снимали с них высохшую рыбу и таскали в глубину лесного массива к деревянным крытым амбарам, стоявшим на длинных ножках-опорах. А рыбу укладывали штабелями, как дрова, уже сами взрослые. Амбаров в гуще леса было много — и новых, и старых. В некоторых амбарах до самой зимы хранилась едовая кам (юкола, сушеная рыба), а в остальных ниримча (хребтинки кеты, горбуши), предназначенная на корм потяговым собакам (потяг — упряжка собак). А вот участвовать в морской путине мне доселе еще не доводилось.

В эту весну, еще в апреле, бригада охотников-бельчатников, прибывших с промысла, на оленьих и собачьих упряжках выехала из села Гижига в одну из уютных морских бухт Гижигинской губы заготавливать дрова из стланика и ольхи, устанавливать палатки, в которых нам предстояло жить. В бухте Дыроватой рыбацкие бригады и должны были вести весенний лов нерестовой сельди.

В эту морскую бухту впадает небольшая речка Дюптыга, в устье которой, на правой стороне, на большой сухой поляне стоял небольшой типичный рыбацкий поселок Гирилан. А еще ближе к морскому берегу в высокую береговую террасу уткнулся местный рыбозавод, весь пропахший рыбой, который принимал всю сдаваемую рыбаками селедку. Основная рабочая сила рыбозавода состояла из вербованных, приехавших по оргнабору из многих городов на «материке».

Сразу после первомайских праздников на шести санях, запряженных местными лошадьми, мы с котомками, с меховыми кукулями выехали на путину. Вместе с нами, тоже с санями, пыхтел старенький тракторишка ДТ-54, почерневший от копоти.

День был теплый, без ветра. Зимняя дорога уже раскисла, местами снег уже стаял, кругом попадались лужи. Несколько раз видели пролетающие над кочкарниковой тундрой стаи гусей. Гуси летели низко, высматривая места для посадки. А мы ехали дальше, иногда давая отдых вспотевшим коням.

Лошадям было тяжеловато волочить груженые сани по оголенной, мокрой и мерзлой земле. Иногда они, поскользнувшись, падали на колени. Мохнатые ноги и животы были заляпаны грязью. Мы на подъемах вскакивали из саней и шли рядом, чтобы животным было легче идти.

На место прибыли, а точнее — приплелись поздно вечером, когда майское солнце уже село. Разместились в двух деревянных бараках. Укладывались кто на деревянных нарах, кто на металлических койках. В обоих бараках было чистенько и тепло. Вместительные обрезанные бочки из-под солярки — импровизированные печки пылали жаром посередине помещений.

В одном из бараков кроме нас жили дровоколы, то есть заготовители дров. Дров заготовили достаточно, хватит рыбакам на весь сезон. Но дрова на рыбацкие станы еще не вывезли. Они, сложенные в кучи оставались там же, в распадках и на сопочках по тундре. Закопченный трактор с санями, который пришел сегодня вместе с нами, и будет заниматься подвозом дров.

Пока же мы разбирали свои вещи, переодевались, расправляли спальники. Некоторые койки были заправлены чистенькими постелями с матрацами и подушками. Одеяла, правда, были суконные, черного цвета. Я свой кукуль не стал распаковывать из брезентового мешка, а занял койку с чистой постелью.

— С прибытием! Здравствуйте! — послышался зычный женский голос.

Я оглянулся. Вижу: у входа остановились три женщины в чистеньких халатах.

— Мы ждем вас. Когда закончите дела, приходите сразу на ужин, — сказала одна из женщин.

Одна из поварих была совсем молоденькая девчушка, лет шестнадцати-восемнадцати, а две, наверное, уже тридцати с лишним лет. Очевидно, женщины были местные, из рыбацкого поселка, принятые колхозом на период путины поварить.

— Сейчас, девчата, обоснуемся и придем на ужин, — ответил за всех возчик Федот.

Устроившись, всей группой направились в столовую, которая была сразу же за вторым бараком, — в котором устроились наши девчата. Столовая размещалась в старом деревянном доме. Помещение просторное, с большой кирпичной печкой, на которой готовилась еда для рыбаков. Девушки уже стояли в очереди к раздаче. В зале стояло три длинных деревянных стола, накрытых новой клеенкой, еще пахнущей свежей краской. Скамейки, под стать столам, тоже были длинные. После ужина развесили на сушку портянки, расставили обувь вокруг печки и улеглись спать.

Назавтра всех нас собрали и распределили по трем рыболовецким бригадам. Две бригады будут осуществлять лов сельди закидными неводами, с берега, а одна бригада будет ловить ставным неводом, вернее, установит стационарную ловушку, в которую косяк рыбы сам будет заходить. На рыбацком стане царило оживление, все жили предстоящей путиной. Бывалые рыбаки много работали, никто на время не обращал внимания, шутили. Но даже после ужина выходили поработать. После ужина мы бегали в поселок кино посмотреть, а после сеанса и потанцевать в клубе.

Натягивали крыло (стенка) из толстой сети не менее километра в длину, а в конце в виде буквы «Г» ставили ловушку — мешок на частых поплавках из пенопласта, в которую попадается косяк рыбы, обходя протянутую с берега километровую стенку ставного невода.

Меня определили во вторую бригаду, которой руководил старый, с большим опытом работы дядя Федя. Мы получили рыбацкую спецодежду и пошли на работу по своим участкам.

Колхоз рыбачил в этом месте уже не первый год, и у него на территории рыбозавода даже был свой деревянный склад, где хранились невода и прочее снаряжение. До конца рабочего дня мы выносили тяжелые сети, канаты, веревки, поплавки и грузила со склада, грузили все это на машину, выделенную на время рыбозаводом, подвозили к нашим баракам и разгружали около них на чистой и сухой поляне, где всегда ремонтировались невода. С непривычки все мы в тот день сильно устали.

На следующий день, тоже к вечеру, подъехала вторая, основная партия рыбаков и тоже подключилась к латанию сетей. Ремонт неводов, изготовление новых ловушек, замеры и резка дели, установка грузил и поплавков требует опыта и знаний рыбацкого дела. Поэтому нас перебросили на ремонт рам, в которые рыба выкачивается из неводов и подается к береговому насосу, подающему рыбу к цехам засолки. Вместе со взрослыми ребята конопатили и смолили деревянные лодки. Девчата помогали варить смолу, убирались в бараках — были на подхвате, как говорится.

По разговорам взрослых, сельдь должна подойти как обычно двенадцатого или четырнадцатого мая, так что к подходу рыбы все должно быть подготовлено. Время-то еще есть, но бригадиры торопились. Всех беспокоило и то, что бухта, в которой будем рыбачить, скована толстым слоем льда, поэтому лед стали взрывать.

Дня два, наверное, вели «подрывные работы». Как раз к этому времени подоспели большие приливы, и лед кусками вынесло в море. Бухта очистилась, осталась лишь узкая полоска берегового припая, примерзшего к песчаному дну. Но и тот скоро поотрывало большими водами.

Небольшая бухта узкой лентой вдается в сушу. В некоторых местах высокая береговая терраса изрезана бегущими из тундры шумными ручьями, образующими распадки с пологими травянистыми берегами. В этих распадках в трех местах мы и поставили свои брезентовые палатки, в которых и жили до конца путины. Неподалеку от нашей палатки протекал бурливый чистый ручей. Шумный живой родничок бился из-под земли ветвистым фонтанчиком. Скорее всего, ручей бился из глубины земли. Вода в нем была холодной как лед, аж зубы ломило, и имела горький привкус металла, который ощущался даже по запаху. Вода эта не годилась ни на чай, ни на уху и суп. Мы ходили к нему умываться — бесполезно, вода жесткая и не мылится. Ничего не постираешь. Поэтому мы вынуждены были ходить за водою в тундру, к ближайшему озеру. Озерная вода была не только мягкой, но и теплой, в свою очередь она отдавала землей и травой, как говорится, на безрыбье и рак рыба. Не будешь же морскую воду пить. Однако у хрустального ручья было и свое преимущество, в нем мы превосходно полоскали сапоги и всю прочую резиновую спецодежду.

Во время приливов бухта обсыхала, кое-где оголяя большие валуны.

— Сегодня ночной водой, ребята, будем кочевать на свой участок лова. Палатка уже установлена, на нарах будем спать. Две палатки у нас будут, одна как кухня, там же и продукты храниться будут. Упакуйте и увяжите все вещи, чтобы ничего не забыть, — дал нам команду бригадир дядя Федя.

Поздно вечером, когда бухта наполнилась водой, к песчаному берегу причалил колхозный буксирчик речного класса, на который мы загрузили свои пожитки. Вторым рейсом увезли ящики с продуктами, посудой и четверых девчонок, которые будут варить нам еду. Третьим рейсом — два стометровых закидных невода, веревки, большущие сачки-каплеры с двумя длинными деревянными ручками, которыми будем черпать рыбу из невода в рамы.

На путине, когда рыба хорошо идет, работать приходится сутками, времени на отдых остается мало. Косяки рыбы идут быстро, не ждут, только успевай закидывать невода. Потому и повара работали круглосуточно. Из этого расчета поставили четырех поваров. На завтрак могли прийти и в четыре утра, на ужин — в двенадцать ночи, а обедали иногда в три часа дня — смотря кто как управится с работой.

Юго-восточнее нас, в соседнем ручье, обустроилась вторая бригада закидников, а дальше, в самом углу бухты, поставила ставной невод третья бригада. В каждой бригаде установили по две десятиместные брезентовые палатки с печками. И вторая предназначалась под столовую. Сколотили столы на улице и в кухне.

Из Магадана подошли две колхозные «мэрээски» (морские рыболовные сейнеры) в сопровождении большого морозильного траулера. Оба сейнера каждую осень вели промысел жировой сельди между Охотском и Магаданом, а рыбу сдавали на рыбозаводы островов Спафарьева, и Завьялова, а иногда в Инской рыбокомбинат. Бывало, колхозные сейнера оставались на зимовку в бухте Нагаева, где и ремонтировались.

За каждой бригадой закрепили по восемь рам, которые покачивались на буях в глубине бухты в ожидании своего часа. В нашей бригаде назначили «наблюдателя», который будет с высокой террасы наблюдать за подходом сельди. А на «ставнике» у ловушки стоял деревянный кунгас, в котором тоже сидели двое дежурных рыбаков, они должны были поднимать красный флажок, если в ловушку войдет рыба, закрывать входную горловину ловушки, чтобы рыба обратно не вышла. Они же и предупреждали берег выстрелами при возникновении непредвиденных обстоятельств на ловушке.

С утренней водой подошел катер рыбозавода. Палуба была буквально забита нарядной толпой. Мы давно заметили этот катер с людьми на палубе, и когда он коснулся днищем песчаного берега и спустил на берег трап, мы побежали вниз по травянистому склону встречать гостей. Оказывается, это приехала группа художественной самодеятельности с районного Дома культуры. Вместе с артистами приехали секретари райкома партии и райкома комсомола, еще какое-то начальство. Приехало и все колхозное руководство и председатель сельского Совета.

Концерт устроили прямо на бугристом склоне морской террасы, на скользкой прошлогодней траве, возле палаток. Мы, зрители, тоже сидели на траве. В очередном стремительном танце одна из танцующих девушек поскользнулась, по инерции увлекая за собой всю цепочку. Танцовщицы попадали и покатились по утрамбованной скользкой траве прямо на сидящих зрителей. Заодно сшибли столы с едой и посудой. Смеху было много. Оправившись, девушки вновь продолжили танцевать на горе.

После концерта гости пообедали с нами и пошли по берегу в соседнюю бригаду, неся в руках всю свою атрибутику и инструменты. Мы вызвались проводить их. Отлив-то ушел, катер обсох. После концерта районное начальство выступило перед рыбаками. Секретарь райкома партии сказал, что летавший над Охотским морем «ледовик» дал информацию, что замечены большие косяки сельди, движущиеся к заливу Шелихова и Гижигинской губе. Рыба вот-вот подойдет. А на рейде Эвенска стал на разгрузку теплоход с продовольствием для района.

Наш председатель правления колхоза Василий Васильевич Федотов сообщил, что сформирована еще одна бригада рыбаков, которая будет заниматься ловом белухи в узкой части бухты. Мол, на колхозной звероферме заканчивается корм, а в Авеково ведется ремонт двух жиротопных печей, в которых будут топить жир белухи, чтобы отправить морем во Владивосток на продажу.

Наконец-то мы были готовы к подходу рыбы. Дядя Федя поднимал нас рано и после завтрака делал «развод»: кто чем должен будет заниматься в течение дня. Мы втроем, Ромка, Павлик и я, по отливу ходили с мешками за свежим хлебом на базу — так все называли основной стан около рыбозавода, где стояли жилые бараки. Там во время путины жило наше колхозное начальство. Кроме председателя в бараке жили сдатчики-учетчики пойманной рыбы, бухгалтер, инженер лова, киномеханик, катеристы и двое стариков собачников. Это Егор и Иван. Дело в том, что на путину каюры приезжали на своих упряжках, потому что в селе за собаками некому будет ухаживать. А на путине все собаки всегда накормлены и напоены, и присмотр за ними есть. После окончания рыбалки каюры запрягали своих, отдохнувших собак и своим ходом, налегке уезжали домой. И это несмотря на отсутствие снега. Ездовые собаки — они сильные и без особого напряжения тащат нарты по голой земле, к тому же и хозяин сидит в них, который управляет нартой и вожаками, или как сами каюры выражаются, — передовиками. По траве и кочкам полозья хорошо скользят. В основном стане столовая по-прежнему работала, готовили правда, поменьше, чем при нас.

Как-то в ясную, тихую и теплую погоду бригадир сказал:

— Завтра утром по полной воде четверо человек поедут на лодке за яйцами на Бурындю (Большой остров).

— Я поеду! Дядя Федя, давайте, я поеду! — закричали все, перебивая друг друга. Всем хотелось побывать на большом острове, где гнездятся тысячи птиц.

Бригадир был краток.

— На остров поедут дядя Проша (это наш наблюдатель) и Михайло. Они уже бывали на сборе яиц, знают, как их брать. Это очень опасно — висеть на веревке и собирать яйца. С ними поедут Костя и Ромка, попеременке будут рулить, без рулевого лодка вилять будет. И яйца надо будет принимать и укладывать, чтобы не побить. Ребята они крепкие. До Бурынди семь километров — это в одну сторону, и грести будет не легче, чем собирать. А остальные будут заниматься по лагерю: дрова заготавливать, воду носить, поварам помогать. Да и по отливу рыба может пойти, — коротко закончил бригадир.

На птичий остров собрались ехать и наши соседи. Короче, собрались три лодки. Это даже хорошо с точки зрения безопасности. Семь километров на веслах по морю — не шутки. Накат (волнение) может начаться.

С вечера запаслись пресной водой, дровишками, кастрюлями и бачком, куда будем класть яйца. Взяли длинные веревки, при помощи которых будем собирать яйца на отвесной скале. Вера с Марийкой положили нужные продукты в большой мешок из-под сахара. Мы уже собрались ужинать, когда подошли наши соседи-рыбаки, которые собрались ехать за яйцами на Бурындю. Девушки накормили и напоили чаем гостей. Поговорили о том о сем, но в основном — о нашей поездке на остров. Мы особенно не встревали в разговоры взрослых, тем более что раньше не бывали на птичьих базарах.

Прокопий и Михайло разбудили нас в шесть утра. Вода была полная. Через час начнется отлив. Было прохладно. Слабый ветерок дул с севера. Полный штиль. В семь утра, с началом отлива, мы отплыли. Дядя Михайло с Прокопием налегли на весла. Мы с Ромкой сидели на двух досках, уложенных поперек дна лодки. — Костя, опусти руль, и потихоньку направляй лодку, а то шея устает назад оглядываться, и держи курс на северную оконечность Бурынди, — сказал Прокопий.

Я сел на корму и, опустив легкий руль, стал рулить. Эта лодка у нас большая, поэтому гребут вдвоем, чтобы легче было, да и скорость будет выше. Повсюду мелькали белые спины белух, слышались тяжелые вздохи: «Уф-уф!»… Над водой сновали бакланы, кричали чайки, с воздуха ныряли крачки, вереницами летали пестрые самцы очковой гаги (местные называют их багулами). В реках сейчас половодье, поэтому наносного плавника на воде много. Плавают бревна, целые деревья с корнями, ветки, сучья. На плавающих палках сидят морские птицы. Все три лодки идут цепочкой, носом к корме. Плывем быстро, отливное течение помогает. Море тихое. Мелкая зыбь слегка бьет по бортам лодок.

— Вот мчится тройка почтовая по Волге-матушке зимой, — высоким голосом запел Колька Антропов, наш лучший певец из бригады ставников. Уж так завелось с годами, что рыбаки называют тех, кто работает на ставном неводе «ставниками», а кто на закидном — «закидниками».

Его поддержал не менее хороший певец, тоже Коля, Хинянов. Оба Коли были участниками художественной самодеятельности нашего колхоза. Кстати, Антропов дружит с девушкой Дашей, недавно она его провожала на море. Дашенька Туркани, так ее звали, практикантка Дебинского медучилища, и теперь обслуживает как фельдшер все рыболовецкие бригады. Умница, хорошо работает, из бригады в бригаду мотается со своей большущей сумкой. Днем, пока рыбаки отдыхают, успевает давление померить, прослушать, нет ли в легких хрипов.

— Дашенька, ну ты же уже вчера давление мерила, ну не могли же мы за сутки заболеть, — говорит ей бывалый рыбак Аким Иванович.

— Аким Иванович, профилактический контроль никогда не помешает, вы же постоянно на воде да на ветру, так и заболеть недолго… — отвечает она.

— Будет, будет с девчонки толк, сразу видно, — говорит рыбак.

Время от времени мы меняем друг друга. Грести нетяжело, одно удовольствие. Мы громко переговариваемся между собой.

Вот и серая громада птичьего острова. Сотни, а может, тысячи птиц облепили скалу со всех сторон. Огромный каменный остров серо-белый от птичьего помета. С северо-восточной стороны остров пологий. Здесь мы и причаливаемся. Подтянули лодки повыше на камни, привязали и выгрузили все шмотье.

Над Бурындей висит невообразимый гвалт птиц, будто весь воздух пропитан и насыщен птичьим криком. Основная масса гнездящейся на острове птицы — кайры. Очень много чаек, бакланов, топорков и еще кого-то — не знаю их названия.

Забрав ведра, бачки, легкие ящики из под печенья, кастрюли и веревки, поднимаемся на самую верхнюю площадку острова. Наши кепки и куртки побелели от помета. Приступили к съему яиц.

Михайло первым обвязался крест-накрест, пропустив веревку под мышками. Прикрепил перед собой ведро и стал спускаться вниз, наступая на выступы скалы. Мы втроем, сидя на камнях, удерживаем его сверху. Через некоторое время Михаил дернул за веревку: мол, поднимайте. Ведро его было полное.

После второй «ходки» Михайлу заменил Прокопий. После второго спуска Прокопий был без кепки, лоб его с небольшим фингалом покраснел.

— Какая-то птица ударилась о мое лицо и сбила кепку. Удар был сильный, аж искры из глаз посыпались, — сказал Проша.

Михайло и Прокопий вспотели, им жарко, и они решили перекурить. Пока они курили, мы с Ромкой пошли к южной оконечности острова.

Неширокая площадка вершины поросла короткой густой травой, колыхающейся, словно степной ковыль. Впереди нас, пересекая остров поперек, прыжками пробежала невесть откуда взявшаяся лиса и шмыгнула в скальный обрыв. Из земляных норок-гнезд то и дело выпархивали топорки и тотчас вливались в массу беснующейся в воздухе птицы. Легкая зеленоватая волна была о полированные громады темных камней у подножия скалы-острова.

Поглядев вниз, сразу отошел назад: закружилась голова. Наши соседи тоже отдыхали.

— Костя, вы скажите Михаиле, чтобы в каждом гнезде оставляли яйца, пусть не добирают, — сказал Кеня, старший по лодке «ставников», поправляя лямки на себе, очевидно, готовясь к спуску.

— Они так и делают, — отвечаю Кене.

На нескольких широких валунах, выступивших из-под воды, нежась на солнце, дремали ларги. Между ними спокойно сновали большие серебристые чайки. А ближе к краю застыли, будто изваяния, черные птицы, это Беринговы бакланы. Но яйца бакланов никто не собирает, и охотники не бьют самих птиц, вроде даже брезгуют ими. Старые эвены считают этих птиц морскими воронами. Мы с Ромой двумя ведрами носим собранные яйца вниз, к лодке. Наши сборщики работают не спеша, с отдыхами, выбирая наиболее безопасные карнизы и выступы. У Прокопия на шее висит еще и дополнительный брезентовый мешок, который тоже наполняет яйцами. Наши соседи собирают с другой, южной стороны Бурынди. Рано еще, даже обеда нет. Можно и целый день собирать. Но утомительно, напряжение большое, не столько физическое, сколько нервное.

— Костя, пока Рома носит, ты бы вскипятил чаю, прямо там, около лодки, и принеси сюда. Пить хочется, спасу нет. И покушать прихвати, — крикнул Михайло.

— Хорошо, дядя Миша, я сейчас быстро все сделаю, — отвечаю ему, и начал спускаться к лодке между огромными камнями, которые, на мой взгляд, держатся весьма ненадежно.

После чая и легкой еды сразу появилась бодрость, и мы снова стали собирать яйца. Во второй половине дня, наконец, мы наполнили всю нашу привезенную под яйца посуду. Бурындя по-прежнему гудел от птичьего крика. Одежда наша имела довольно странный вид, будто ее небрежно побелили. Теперь-то мы раскусили тактику, большинства атакующих птиц что они сознательно, и прицельно впрыскивают содержимое кишечника прямо на врага, дабы отогнать его от своего гнезда.

Многие птицы слетая с гнезда, прикрывают кладку своим пухом либо болотной ветошью, которой утеплено гнездо. А сверху еще густо впрыскивают жидкий помет, который имеет довольно-таки неприятный запах. Вот вам и глупые птицы!

Аккуратно спустились к лодкам, хорошенько упаковали яйца, чтобы не побились. Захватив все необходимое, поднялись на верхнюю площадку острова и развели костер. Сварили вкрутую яйца и вскипятили сразу три чайника воды, чтобы основательно почаевать. Наши старшие, посоветовавшись, решили отплывать в обратный путь вечером, с приливом. Приливное течение теперь будет помогать нам плыть к берегу.

Ясная и безоблачная погода. Северный ветерок нежно ласкает наши загорелые лица.

— В восемь вечера начнется прилив, тогда и тронемся. А теперь можно и спать укладываться, — проговорил Проша, расстилая войлочные портянки на травке.

— Вы, ребята, не лазайте где попало. Пусть дэи (дичь) успокоится. Да и опасно это. На Бурынде во все времена случались трагедии. Как-то при мне сорвался молодой рыбак: нерпичий ремень об острый камень срезало, поэтому нерпичьи ремни всегда остерегаются использовать, лучше хорошую веревку, — предупредил нас Кеня.

Скинув сапоги и расстелив куртки на траве, укладываемся спать и мы. К шести вечера все уже выспались. Прохладный ветер подул с моря. Это верный предвестник прилива. Михайло и Кеня уже давно проснулись и теперь сидели возле костра, беседовали, дожидаясь, когда мы проснемся. Две объемные кастрюли с супом из сухого картофеля с тушенкой остывают у костра, а третья кастрюля, поменьше, наполнена кайровыми яйцами. Спокойно, без спешки ужинаем.

Черные мокрые валуны, на которых днем нежились и перекатывались круглые жирные нерпы, скрылись под водой. С далекого морского горизонта идут и идут белые гребешки волн. Увлекаемые мощью океана, лодки идут легко. Мы плывем, обгоняя друг друга. Наш путь пересекает большая группа белух. Легкий шум выдыхаемого воздуха четко слышен и сбоку от нашего курса. Прощай, Бурындя, спасибо тебе за подарок и угощение!

В тот вечер мы рано улеглись спать. Снаружи у костра еще сидели бригадир Федя и наблюдатель Прокопий. Они уже не раз ловили селедку в бухте Дыроватой, поэтому все ее особенности знают. Эти два пожилых рыбака тонко разбирались в рыбацком деле. Мы уже знали, что Прокопий — опытный наблюдатель и далеко в море из бинокля может увидеть приближающийся к берегу косяк.

В палатке было жарко. Железная печка топилась. Две наши поварихи, Марийка и Вера, еще пекли лепешки. С соседнего стана пришли проведать подруг Дуся, Ольга и Варя. Вместе с девчатами наведались и молодые рыбаки Кирилл, Петро и Кузьма. Спросонья услышав голоса гостей, многие проснулись. Пока Вера с Марийкой накрывали стол на улице, чтобы гостей угостить, тут нагрянули и другие гости из поселка. Пришел врач сельской амбулатории с двумя медсестрами и Даша-практикантка с ними. Они носили с собой сумки с медикаментами. Колька Антропов вперед всех оделся и выбежал умываться. Как же, пришла Даша, а он дрыхнет, так негоже… Между тем медики сразу приступили к делу: главврач Петр Евдокимович достал фонендоскоп и начал выслушивать работу легких, сердца.

— Дыши глубже… на что жалуетесь? — спрашивал он.

Медсестры осматривали кожный покров, температуру мерили и раздавали нуждающимся лекарства. Правда, серьезно больных в бригаде не было.

— Эх, молодежь, молодежь, да разве ж так можно. Рыбалка, любовь, любовь да рыбалка. А отдыхать когда? Так и план недолго проканителить, — смеется дядя Федя.

— Ребятки и так устают.

— Дядя Федя, вы ведь тоже были молодыми, и любовь у вас, наверное, тоже была? — отвечает за всех бойкая Даша.

Дядя Федя оживляется.

— Да, девчата, была и у меня любовь. Да еще какая! Правда, на посевной, и на уборке хлеба, на полях родного колхоза это было. В Западной Сибири, где прошли мои детство и юность. А рожь, как и море, стелется до самого горизонта, и колышется будто, это тихая, морская зыбь, — словно оправдываясь, рассказывал про свою далекую юность дядя Федя.

Все тихо слушали его. Его задумчивые глаза были устремлены в синюю морскую даль, седые редеющие волосы старого рыбака, трепал легкий ветерок… Далеко в море начинался ночной прилив. С приливом подойдет и сельдь.

А еще в ту весну мы, юноши, убедились, что косяк рыбы, перемещающийся по морю, хорошо виден даже на значительном отдалении. Просто движется темное пятно, над косяком вода рябит. Часто над ним, преследуя рыбу, летают стаи птиц. Бухту «утюжат» сейнера, прощупывая рыбу длинными бамбуковыми щупами. Там, на сейнере, тоже есть свой наблюдатель, который с борта судна протыкает толщу воды в поисках рыбы. Плотная рыбья масса стучит по щупу. По плотности и определяется размер и центр косяка. Потом сбрасывается кошельковый невод. Сейчас, конечно, навигационное оборудование на рыболовных судах более совершенное, чем это было в 50–60-х годах.

Назавтра после поездки на остров в половине пятого утра раздался крик дежурного:

— Подъем! Подъем, ребята! Рыба идет! Косяки большие близко вдоль берега идут! — кричал громким голосом Прокопий, размахивая выгоревшей на солнце ушанкой.

Обе палатки ходили ходуном над головами. Мы, сонные, около палаток надевали на себя желтые рыбацкие костюмы и, кто успел вперед всех собраться, бежали вниз по набитой тропинке. Кто-то из взрослых рыбаков на бегу зацепился за что-то ногой и кубарем покатился по траве, угодив в яму, встал, ругаясь, и опять побежал.

Видно было, как дежурный на кунгасе пустил красную ракету, сообщая, что косяк зашел в ловушку. В соседнем стане тоже выстрелили красной ракетой. Скорее всего, это сигнал нам подали, что рыба идет.

Закидной невод уже давно был уложен в лодке, обязанности распределены: кому грести, кто сбрасывает невод. За весла сел опытный и сильный рыбак Михайло и еще двое молодых, но уже имеющих опыт в рыбацком деле, — Толик и Макар, чтобы сбрасывать невод.

— Кидаем подальше от берега! — скомандовал бригадир дядя Федя.

Разрезая тихую блестящую поверхность утренней воды, лодка понеслась по полукругу. В такт рывкам весел Толик и Макар кидают невод. Михайло по плавной кривой направляет лодку к берегу. Невод закончился недалеко от берега. Ребята сбрасывают клячу, и через несколько гребков лодка с шуршанием утыкается в берег.

— Подтянуть ближе невод, воды много! — кричит бригадир.

Накинув береговые концы на плечи, вся бригада пытается хоть немного подтянуть невод к берегу, но тщетно. Где уж там! Десятки тонн рыбы, да еще на большой глубине — невод не шевельнуть с места. Пришлось смыкать оба конца невода и подтягивать, наоборот, от берега, чтобы всю массу пойманной сельди сбить поближе к центру невода.

Колхозный буксир БМК (буксирный малый катер) подтянул к нашему неводу сразу четыре рамы. Две из них мы сразу поставили под загрузку. Рыбы в неводе было много, вода пенилась. Слой рыбы был до самого дна. На каждой раме работали по четыре рыбака, которые огромными сачками-каплерами перегружали рыбу в рамы.

Переходя от одной рамы к другой, я поскользнулся и упал за борт, но толща рыбы удержала меня на поверхности. Ребята подали сачок и вытянули меня на раму.

Рыбу перекачивали без передышки, периодически меняя друг друга. Было жарко. Мы скинули рыбацкие костюмы и работали в одних рубашках.

— Все, ребята, хватит, больше не качайте, а то перегрузите рамы, дно начнут задевать, дель может о камни порезать. Или рыба задохнется. Машите на катер Сергею: пусть забирает рыбу — и на рыбозавод — командует с лодки наш бригадир.

Колхозный катерист Сергей Еттин на своем буксирчике снует между бригадами рыбаков, еле успевая оттаскивать рамы с рыбой на рыббазу, к двум насосам, которые качают рыбу в засольный цех. Он уже сделал по одному рейсу на рыбозавод от соседних бригад. Сергей взял на буксир четыре наши рамы и поволок к рыбозаводу, до которого было километра три. Все рамы перегружены, глубоко сидят в воде, поэтому через бочки с бревнами перекатываются волны, Но делевые крышки на всех рамах хорошо закрыты, поэтому рыба не смывается через верх.

В первый день путины наша бригада сдала четырнадцать рам сельди. Чтобы рамы не перегружать, в каждую из них мы качали рыбы тонн по пять примерно, хотя емкость рам намного больше. Отлив уходил, уровень воды в бухте падал. И дно одной, из последних рам Сергей Еттин пропорол о подводный валун, а может, старый заиленный якорь. И вылил всю рыбу. Вслед за рамами, пикируя в воду следовали сотни чаек, хватая цепкими клювами погибающую рыбу, которая массой всплыла на поверхность, образуя серебристый след катера. Последним рейсом на базу поехал дядя Федя — узнать, сколько рыбы мы сдали сегодня. Оказалось, что наша бригада сдала 65 тонн. Неплохо! А соседи наши — 58 тонн… А вот в ловушке ставного невода не повезло, улов потянул всего 40 тонн: подвела белуха. Крупное животное вместе с косяком рыбы вошло в ловушку, и прямо в ловушке белуху пришлось отстреливать. Добытое животное зацепили за хвостовой плавник и отбуксировали на берег. Около нашей стоянки оно и обсохло. Все возбуждены и рады удачному началу сельдяной путины.

В тот день мы очень устали, но в станах царило оживление. У всех было приподнятое настроение. В тот же день разделали белуху и поделили между бригадами мясо и сало. Мясо всем понравилось. Сало у белухи нежное и белое, как свиное.

Ночью по полному приливу снова пошла рыба. За один замет мы поймали более сорока тонн сельди и заполнили все свои восемь рам. Через день, когда мы закинули невод, вместе с косяком рыбы попалась крупная ларга. Нерпа стрелой носилась внутри невода, натыкаясь на стенку. Она громко фыркала, билась о рыбу.

— Прокопий! Быстро на берег, неси ружье, а то порвет невод, проклятая! — кричит во весь голос дядя Федя.

Неподалеку от нас сбросил свой кошелек (кошельковый невод) колхозный сейнер. Второй сейнер стоит возле ставного невода и уже качает рыбу в рамы. На «ставнике» и сейнерам помогает катер рыбозавода, потому как БМК Сергея Еттина не успевает подтаскивать к неводам порожние рамы, а наполненные — буксировать к насосам рыбозавода. Далеко за полдень, закончив работу и прочие дела, пообедав, сразу ложимся спать до подхода прилива.

В тот день к нам поставили еще одного повара — Дусю. Дуся работает в столовой рыбкоопа в Гижиге, приехала сегодня ночью, на моторной лодке колхоза. Хоть она и молодая тоже, но сказали, что она будет старшим поваром, тем более у нее уже и опыт есть. Дуся окончила Магаданское торгово-кулинарное училище. Вчера дядя Федя сказал, что Дуся хорошо готовит, он знает ее по столовой, мол, будем просить, чтобы она и на лососевой путине в нашей же бригаде поварила, хотя и наши девчонки готовят отлично. Но им же тяжело, вдвоем-то. Втроем теперь им станет намного легче управляться, — говорит бригадир наш.

Ради бога, нам-то, что, лишь бы еда была на столе, вовремя…

До прибытия третьего повара, Марийке и Вере действительно было очень тяжело, мы-то видели, не слепые, слава богу. Даже не знаю, как они спали, все время на ногах, бедняжки. Между делом мы помогали им чем могли. По очереди ходили за водой в тундру, на озеро, которое спряталось в ложбине между зарослями. До озера было не близко от нас, с добрый километр, наверное, только в одну сторону. Хорошо, что на днях нам выделили две новые 25-литровые алюминиевые фляги, в которых теперь мы носим воду. И плюс еще ведра. Но все равно мало, приходится ходить за водою, в обед и вечером. Расход воды большой. До приезда Дуси повара уставали не меньше нас, потому как работали не покладая рук. Но еда была сытной, вкусно и старательно приготовленной. Вера с Марийкой варили в основном уху, борщи, суп гороховый, кашу с тушенкой, сало белухи, а теперь была и жареная селедка с сухой картошкой, компот, чай с лепешками, хотя каждый день катерист Сергей привозил свежий хлеб и иногда булочки. Бывало, мы завтракали в 3–4 часа утра, обедали в 4–5 часов пополудни. При «большой рыбе» нельзя было терять время: море уйдет (отлив) и рамы обсохнут с рыбой — тогда пиши пропало. А селедка шла и шла. Когда близко от берега проходил большой косяк рыбы, поверхность воды сплошь покрывалась мелкой пузырящейся рябью, как будто вдоль берега шел дождевой ливень.

— Миша, Семен, далеко не загребайте, слишком большой косяк идет, невод не сможем подтянуть, отсеките с краю небольшой кусок, и смыкайте концы невода. Вода полная, через час отлив пойдет, не успеем перекачать, — дает инструктаж бригадир.

— Хорошо, хорошо, — отвечают рыбаки, гремя веслами, отталкиваясь от берега, чтобы сделать очередной замет. На днях мы пожадничали и отхватили самую гущу плотного косяка, чтобы взять навар, но пожалели. Стометровый, глубинный невод, заполненный десятками тонн рыбы, мы не смогли сдвинуть с места. Пришлось выпускать часть улова, чтобы подтянуть и закрыть невод. Рыбаки знакомы с этим делом, и когда рыбы много, стараются отловить столько, сколько смогут осилить. Когда рыбы много в неводе или в кошельке, рыба начинает задыхаться от нехватки кислорода и давки. Выпускать ее уже смысла нет, она может уже не выжить, а сдавать ее, качество низкое. Косяки рыбы все катились и катились вдоль всего побережья Гижигинской губы и залива Шелихова. Рыбозавод, принимающий и обработывающий рыбу, задыхался, не хватало рабочей силы. Поэтому самолеты «Ил-14» каждый день привозили вербованных из Хабаровска. Конечно, этот тип самолета маленький и погоду не делает, но все же. Катеристы привозили рыбакам продукты, хлеб. Хлеб расходовался быстро, и часто его не хватало. Пекарня в поселке небольшая, и, по-видимому, пекари не успевали выпекать. Однажды после, работы когда мы отправили последние рамы с рыбой на рыбозавод и закончили обед, дядя Федя сказал:

— Костя, сейчас отлив уйдет, ты, Яков и Кузьма, сходите на базу, хлеба на ужин нет. Да и назавтра надо будет, булок тридцать в пекарне возьмите. И распишитесь в ведомости, где указана наша бригада.

Яша постарше нас, недавно демобилизовался из армии. Служил в артиллерии на Сахалине, в небольшом городишке Долинске. В шутку мы называем его, Яшка-артиллерист. Он работает в гараже ремонтником. Родом же Яков Тумаи из села Найхин на Амуре. Он неплохо на гармошке играет, и на гитаре тоже. В стане у нас две гитары, гармонь и старенький баян. А занесло Якова сюда, с Гижигинскими ребятами, с которыми он вместе служил.

— Когда получите хлеб, скажите Сергею, чтобы он вас по «манихе» подбросил, вчера был переход на двойные воды, малая вода небольшая, всего 4 метра. Но «БМК» проскочит, смотрите не прозевайте, а то пешком придется по отливной топать, а всем остальным принести воды, дрова, и на отдых, — распорядился бригадир.

— Костя, растительного масла литра два в столовой возьмите, томатной пасты и лаврушки, — кричит вдогонку Марийка.

Эти особенности мы и сами знали, каждый день вывешивали около палатки на специальной доске таблицу приливов и показатели бригад по вылову сельди. Мы обрадовались, что пойдем на базу, к тому же через рыбозавод пройдем, где так много народу работает. По отливной полосе идти легко, к тому же и расстояние сокращается. А то когда приливы большие, приходится ходить в обход по тундре. В разговорах мы быстро дошли до устья Дюптыги, протекающей по восточной окраине рыбацкого поселка Гирилан, перед тем как влиться в морскую бухту Дыроватую. Засучив голенища сапог без затруднений перешли на другой берег. Здесь речка разбивается на три рукава, поэтому тут мелководье. Но во время прилива здесь все заливается. Поэтому сейчас здесь большое скопление уток, куликов, чаек. Корма для морской дичи — изобилие. Проходим около рыбацких складов, кругом лежат огромные кучи списанной дели, посеревшей от влаги, тут же валяются рваные сачки-каплеры, со сломанными длинными деревянными ручками старые лодки, отслужившие свой срок. Немного выше расставлены деревянные бочки со смолой. А за этими бочками раскинулась широкая и твердая поляна, напоминающая собою футбольное поле. Эта ровная и сухая поляна завалена старыми и поломанными рыбными рамами. Лежат аккуратные штабеля свежего, ошкуренного леса, чтобы из них новые рамы строить. Кучи больших и маленьких поплавков, ржавые небольшие якоря, а чуть поодаль — бухты тросов-геркулесов, смоленой веревки, пенькового каната.

— Пацаны, давайте отдохнем, жарко. Куда мы бежим-то? Время еще детское, — предложил Яшка.

Уселись на перевернутую лодку и болтаем.

— Как пойдем-то, через комбинат или на свою дорогу свернем? — спрашивает Яков. — Давайте по рыбозаводу пройдем, видели, сколько там девок работает, — предлагаю свой вариант маршрута. — Что толку на сезонниц глазеть, надо же знакомиться. Вы в прошлый раз каждый вечер в поселок бегали на танцульки, наверное, познакомились. А то сейчас, целый час базарить начнете, — говорит Кузьма.

— Я познакомился, Ритой зовут, она из Омска. Два километра провожал ее, вверх по берегу Дюптыги. За поселком в палатках живут, целый городок. Они сменами работают. Вряд ли в цехах Риту найдешь. Но она сказала, что после селедки их в Гижигу, в Арестово перебросят, на лососевую путину, уж там-то я ее найду. Можем и мимо рыбозавода пройти по склону, — убежденно говорит Яша.

— Я со многими девчатами танцевал, но так ни с одной не познакомился, стеснялся как-то, поэтому танцевал молча, ну одну все-таки взял на примету, прошлый раз когда с Ромкой за хлебом ходил, я видел ее, они стояли во дворе. Пройдемте около ворот рыбозавода, может, опять увижу ее — подходить не буду, постою, посмотрю на нее, и пойдем дальше, — прошу я ребят.

— Ну ладно, пойдемте, время идет. Ну если увидишь свою ненаглядную, можешь постоять, а мы с Кузей на базу пойдем, надо же еще за хлебом топать. А то еще к приливу не успеем, — сказал Яшка.

Дойдя до перекрестка, мы свернули к рыбозаводу. Идем как по щебенке, с морской стороны к рыбозаводу подходим. Пологий берег разровнен прибоем и устлан рыхлым слоем мелкого камня. Впечатление такое, будто рыбозавод с многочисленными хозяйственными постройками умышленно прижат морем к высокой и крутой террасе. Под просторными и высокими навесами, обитыми толстым брезентом и рубероидом, стоят объемные бетонные и деревянные чаны, новые бочки, набитые сельдью. Внутри рыбозавода прохладно, и очень влажно. Поэтому все, работающие на засолке высыпают во двор к солнцу, к теплу. На северной стороне комбината приютились небольшие здания столовой, кузницы и бондарного цеха, возле которых аккуратно сложены целые горы соли, укрытые полотнами целлофана и брезента. Под сводами рыбозавода стоит гул и лязг всевозможных механизмов, смешанный с запахом рыбы, голосами людей, а снаружи — и криками чаек, плотно облепивших всю крышу комбината. Народу много, люди работают по сменам. Беспрерывно идет выемка уже просолившейся рыбы из чанов с последующей укладкой в бочки. В незакрытых бочках делают опрессовку рыбы, прежде чем закрыть крышки, и только потом по конвейеру готовые бочки поступают в трафаретную. И уже готовую продукцию автокары развозят в холодные складские помещения для отправки на суда. В рыбокомбинате много льда, заготовленного зимою. Рыбокомбинат живет размеренной жизнью зимою, а летом — беспокойной, поглощая несметное количество рыбы и соли. Вблизи рыбозавода стоят на якоре две баржи, на борту которых установлены мощные насосы, — они перекачивают рыбу из пришвартованных с рыбой рам на берег в чаны. По огромного диаметра гофрированным шлангам-рукавам серебристая рыба рекою течет на берег. Между тем мы уже подходим к гудящему рыбозаводу, чтобы пройти мимо него. Перешагивая через туго натянутые канаты и шланги, миновали между рыбозаводом и баржами. Отлив ушел, и теперь обе баржи обсохли, и только с приливом их поднимет. Поравнявшись с открытыми воротами рыбозавода, мы остановились у дощатого забора, чтобы чуточку постоять, любопытства ради, конечно. До колхозной базы уже близко. Пройдем еще немного по отливной полосе, вскарабкаемся на крутую и высокую террасу, на вершине которой расположились наши бараки, столовая и небольшая контора. На базе сейчас проживает только наше колхозное начальство, повара, катеристы, тракторист, киномеханик, нормировщик, учетчицы.

— Ну что, постоим немного, и до дому, до хаты потопаем, — спросил Кузьма.

— Да, надо, только сомневаюсь, вряд ли наши знакомые выйдут на перекур, а может они в ночную смену работают, — говорит Яша.

Я стою и помалкиваю и тоже стал сомневаться, что девушки выйдут на улицу.

— Ладно, парни, вы как хотите, а я пошел. Надо же еще и на ужин сходить, а то когда мы еще к себе попадем, — сказал нам Кузя и зашагал по берегу.

— Костя, пойдем, наверное, после путины будет еще время поискать девчат, — заменжевался и Яша.

— Вы идите пока, я скоро подойду, — говорю Якову.

«А что я стою? — подумалось мне. — Если даже увижу понравившуюся мне девушку в толпе молодых девчат и парней, то что буду делать? Подойти к ней у меня духу не хватит, об этом и думать нечего. Вывалят сейчас толпою во двор, а я торчу тут как истукан. Что подумают? Да ничего, просто посмеются надо мной, и все дела. А люди-то городские, Гижига им не чета, даже по одежде видно. Нет, надо топать!», — твердо решил я.

И надо же. Уже хотел было повернуться в сторону моря, как из ворот рыбозавода высыпала шумная толпа девушек в желтых и зеленых передниках, в нарукавниках, а также в самых разноцветных платках и косынках. Они галдели и смеялись. Я растерянно стоял, забыв, что должен делать. Рыбообработчицы расселись на длинных, грубо сколоченных скамейках. А кому не хватило места — растянулись вдоль забора. Все снимали спецодежду, сворачивали и клали по отдельности, чтобы не перепутать. Явно они собрались на поздний обед. Естественно, некоторые сразу обратили на меня внимание, это я чувствовал. С независимым видом я стоял. Девушки были красивые, приехавшие на путину из разных концов страны. Сейчас они работают на весенней путине, а потом пойдут на летнюю — лососевую. И завершат свою трудовую эпопею поздней осенью, отработав на осенней жировой сельди. И разлетятся по своим городам. Местные рыбокомбинаты оплатят всем дорогу, ибо они давали заявки, на завоз людей по оргнабору. Гляжу, некоторые девушки переговариваются между собою, поглядывая в мою сторону. А я стою словно завороженный, ведь это глупо и неудобно. Как дикарь, будто впервые девчат увидел.

— Мальчик! — Окликнула одна из них.

Сначала не понял, к кому обращаются, и по-прежнему носком сапога шаркал по гальке, как провинившийся мальчишка, делая независимый вид.

— Поди-ка сюда, посиди с нами, — позвала одна из девушек, все еще сидящая с краю скамейки.

Я растерялся и не знаю, что делать.

— Ну, иди же, не стесняйся, — настаивает девушка.

Немного замявшись пошел к ним. Подошел и поздоровался с ними.

— Садись… будь смелей, — уступая мне место сказали они.

Я сел рядом с той девушкой, которая первой окликнула меня. — Ты рыбак? — спросила она.

— Да, я рыбак, — отвечаю. — А зовут меня Костей.

— Амоаля, я из Новосибирска, — бойко представилась она.

— Очень приятно, у вас хорошее имя, — промямлил я.

— Девчонки! Галя, ну что вы к человеку пристали! Познакомились? А теперь пойдемте в столовую, пока народу мало. А то как вчера весь перерыв простоим, — сказала рослая белокурая девушка с заметным украинским акцентом, которую зовут Людой.

Позже, уже в Арестово я узнал, что Люда родом из Кривого Рога.

— Ева, иди пока вперед, и на нас очередь займи, — сказала Галя смугловатой девушке, стоявшей поодаль от нас и вытиравшей лицо платочком, глядя в кругленькое зеркальце.

Девушки потянулись в столовую, а мы с Галиной остались сидеть вдвоем. Из раскрытых ворот вышла группа парней и девушек, и не обращая на нас внимания направилась в столовую. — Так это вы ловите селедку, которую привозят сюда?

— Да, это мы ее ловим и сдаем комбинату, — отвечаю ей.

— Костя, а ты сам откуда? Местный или тоже приезжий? — улыбаясь спросила Галина.

— Я местный, из Гижиги, — отвечаю я.

— Костя, а до Гижиги далеко? — спросила она.

— Кому как, для меня близко.

— На днях у нас собрание в рыбозаводе было. Сказали, что после селедки нас перекинут в Арестово, на реке Гижиге. И там будем кету и горбушу солить. Тоже в палатках будем жить, так интересно. Как геологи, — откровенно восхищалась Галина. — Арестово. Такое интересное название… Что, там тоже поселок? — спросила она.

— Да, небольшой поселочек, на берегу стоит, выше Гижиги, на левом берегу. И небольшой рыбозавод Арестово. Мы, три бригады, будем ловить кету и горбушу и сдавать комбинату, а вы уже будете обрабатывать и солить. Кроме нас будут рыбачить и тополовские рыбаки, — говорю Галине.

— Костя, а на чем нас в Арестово повезут? Столько народу… — спрашивает она.

— На плашках, конечно, по полной воде на катерах в Гижигу заведут и высадят в Арестово, — отвечаю ей.

— Ты сказал — на плашках. Это что на плотах? — удивилась моя собеседница.

— Да нет, на каких плотах? На плашкоутах, это баржи такие, — поправил я.

— Понятно… — ответила она.

Чувствую, что разговор у нас затянулся. И, видимо, она стесняется сказать, что ей нужно идти на обе.

— Галя, вам пора идти на обед, и меня, наверное, ребята ждут, — говорю ей.

Но она ничего не ответила.

— А ты знаешь, Костя, в прошлый раз я, кажется, тебя уже видела. Вы группой шли по берегу, когда мы с девчонками сидели на берегу.

— Не знаю, может быть, мы часто приходим на базу, — отвечаю ей.

— Нам нравится работать на разделке и солить рыбу, хотя и сильно устаем. Впервые море увидела. И селедку тоже только в магазине покупала, а откуда она взялась, и не задумывалась, а теперь вот она, я ее в руках держу, — смеется она.

— А у нас тайга, а тут ровная тундра, море и горы, — мечтательно проговорила девушка, с явной грустинкой в больших голубых глазах, будто глядя мимо меня на далекие горы с белыми полосами снега.

— Костя, а ты откуда идешь, гулять, наверное, ходил? — будто опомнившись спросила она.

— Мы со стана на базу идем, а по «манихе» обратно поедем — отвечаю ей.

— Ты извини меня, пожалуйста, я не совсем тебя понимаю — говорит Галина.

— Ничего, все нормально, — отвечаю ей.

— Костя, пойдем со мной на обед, ты, наверное, голодный, — встала девушка.

— Галя, спасибо, я уже обедал. Мне тоже пора, — собрался я идти.

— Костя, ты столько протопал по берегу моря, и вдруг не пойдешь на обед. Если не пойдешь со мною в столовую, тогда и я не пойду, пойду в цех на работу, — говорит она.

— Галя, у меня с собой денег нет, — признался я, раз такое дело.

— Ну и что? У меня есть, — ответила она.

— Ну пошли тогда, — говорю ей.

— Галка! Что ты сидишь? Ева уже взяла на вас обед, — громко сказала какая-то девушка, проходя в сторону цехов.

— Неля, спасибо. Мы уже идем, — весело отвечает Галина, идя впереди меня.

В столовой, в очереди на раздачу, народу было еще много. Девушка, которую звали Ева, сидела за крайним столом просторного зала и пила компот. Увидев нас, Ева встала из-за стола и собралась уходить.

— Евочка, бедненькая, ты прости меня. Заболтались мы с Костей, — оправдывалась Галя.

— Костя, а ты приходи к Гале после работы, и говорите хоть до утра, — сказала Ева направляясь к выходу.

Мне было неловко, и я промолчал.

— Ой, Костенька, такая суматоха. День какой-то взбалмошный, мама еще переговоры заказала на 5 часов, а мы до 7 работаем. После смены прямо отсюда придется бежать на почту, хорош хоть дома есть телефон. — говорит Галина.

— Костя, а вы когда уезжаете домой, в Гижигу? — спросила она.

— Как закончится рыбалка, так и уедем. Сначала невода и снаряжение просушим, в порядок приведем и положим в склад. Рамы вытащим на берег, мешки с них снимем, а потом уже разъедемся по домам — отвечаю ей.

— Костя, а далеко ваша бригада живет? — спрашивает она.

— Да нет, просто кружить приходится, некоторые места обходим, устье речки не в любом месте перейдешь.

— Ты, наверное, не обращала внимание, за речкой бухта, она вдается в глубину суши, и за мысом скрыта, вот в глубине бухты на склонах террасы и стоят наши палатки. А внизу все заливается, остается только узенькая полоска открытой лайды, а когда 9-метровые приливы, она заливается полностью. Вот и приходится ходить по верху, по тундре, чтобы в поселок попасть, — пытаюсь попонятнее объяснить Галине.

— Это же далеко, кругом скалы и обрывы, — удивляется она.

— Некоторые слова и не сразу поймешь, грохотка, тузлук, мертвяк или болотка, трафаретка, шаблоны, я и школе такие слова не слышала, — она засмеялась.

— Ты знаешь, перед нами выступал директор рыбозавода мастер-технолог, спрашивали, все ли у нас получается. Как в палатках живется. Ну и все такое. А что нам говорить? Мы только начали работать, — говорит Галина.

— Костя, я опаздываю. Но нам разрешают на вторую смену оставаться. И без выходных работаем, так что отработаю.

— Мы, рыбаки, тоже самое работаем, пока работу не сделаем, на часы не смотрим. Рыба не ждет, — говорю Галине.

— Когда мы теперь еще увидимся? — спросила она.

— Не знаю Галя… я даже не знаю, — отвечаю ей.

— Если еще придете, спроси у девчонок Галину Берестову. Они найдут меня, и я выйду. А живем за поселком, палатки вдоль берега стоят, — объясняет мне Галя. — Найду как-нибудь, — буркнул я.

— Ну пока, — махнула она рукой и быстро пошла в сторону гудящего, как потревоженный улей, чрева рыбозавода.

А я зашагал в обход рыбонасосов и вскоре поднялся по сыпучей и разбитой тропе наверх на террасу и сразу зашел в контору. Мои ребята уже сходили поужинать и теперь ждали меня, чтобы сходить за хлебом. Зампредседателя колхоза позвонил в контору комбината и попросил, чтобы на полчасика дали машину полуторку, подвезти продукты. Мы быстро получили хлеб, и кое-какие продукты, и все аккуратно упаковали в деревянные ящики. Взяли и справку у наших учетчиц Тамары и Ирины, что наша бригада сдала сегодня рыбокомбинату 34 тонны. Катер Сергея обсох на берегу, прямо под нами. Дно здесь твердое и чистое, нет вязкого ила, и покрыто мелким камнем. Поэтому Сергей предпочитает ставить суденышко именно в этом месте. С борта катера спущена деревянная лесенка, покрашенная в синий цвет. Лестница предусмотрительно привязана с одного конца к борту, дабы не унесло водою. Легкий якорь плашмя покоится на чистых разноцветных камнях с натянутой якорной цепью. Ребята сказали, что во втором, большом бараке Сергей Еттин сейчас еще отдыхает, и пока не стали его будить. Пусть поспит, человек всю ночь работал, умаялся. На трех койках тоже спали рыбаки из соседних бригад.

«Ладно, перед «манихой» (малая вечерняя вода) Сергей меня сам разбудит», — подумал я и стал снимать сапоги, чтобы тоже немного поспать. Пока я укладывался, Сергей проснулся.

— Костя, ты что ли? — спросил он. — Давно пришел?

— Не очень, после обеда. Хлеба и кое-что по мелочи получили. В конторе все лежит, по малой воде надо бы увезти нас в бригаду, — говорю катеристу.

— Увезем. С тобой кто-то еще пришел?

— Мы втроем, Яша и Кузьма со мной. — говорю Сергею.

— Раньше половины восьмого меня не снимет, далеко обсох.

И на ставной продукты получили, по ходу и к ним подскочу. Вы пока по суше продукты погрузите. И через час пойдем на катер, там будем ждать подхода воды, иначе потом на него мы не попадем без шлюпки, — говорит Сергей.

Вижу, времени на отдых, и тем более на сон не остается. Снова обулся и пошел в контору. Перенесли продукты на катер, и пошли ужинать. Сергей тоже уже был на ногах, успел даже побриться перед тем как пойти в столовую. Очень уж расторопный и беспокойный человек. И трудолюбивый, как и большинство рыбаков.

— Костя, а ты где запропастился? А ты девушку-то хоть встретил? — спросили мои ребята.

Ну я им все рассказал как дело было. Может они не поверили мне.

На всех рыболовных участках с короткими передышками рыбаки вычерпывали трепещущую рыбу из неводов каплерами в рамы, чтобы, побыстрее освободив большущий невод, снова заметнуть. Рам для транспортировки рыбы к насосам рыбозавода не хватало, поэтому нам добавили еще по шесть новых рам. Наши рыбацкие костюмы залеплены селедочной чешуей и рыбой пропахли. Берег завален ламинарией, смешанной с селедочной икрой. Приливной волной выбросило очень много селедочной икры. В некоторых участках икры, столько что идешь и утопаешь по колено. Поэтому медведи всегда тяготеют к побережью и не прогадывают. Едят икру вдоволь. Сижу однажды на берегу и вижу, как по соседнему ручью спускается медведь. А икры много и лежит длинными буграми, вдоль мокрой приливной полосы, валками выброшенной накатом. Медведь с ходу набросился на свежую икру и, как проголодавшаяся буренка хорошо пропаренный комбикорм, начал есть, хватая ее широко раскрытым ртом. Похоже, он ее даже не жевал. Наконец он плотно набил желудок и начал стоять. Чуть передохнув он снова стал есть. Отдышавшись, он медленно стал подниматься наверх. Очевидно, этот медведь впервые спустился издалека к морю, поэтому был так голоден.

Жители прибрежных сел часто применяют икру как удобрение. Собрал пустые мешки, лопату взял и поехал на берег на мотоцикле «Урал», прицепив прицеп. И привез удобрения сколько надо. Картошка уродится крупная, не хуже, чем от самой сельди. Ламинария тоже хороша на удобрение, но селедочная икра куда лучше. И не зря я упомянул про мотоцикл, в хозяйстве эта вещь не заменима. Это трудяга, теперь его днем с огнем не сыщешь.

На ловушке ставного невода постоянно работают с начала прилива и пока вода не уйдет. Там часто рыбакам еду привозят на кунгас, ибо сходить на берег им просто некогда. По полной воде, когда большие косяки рыбы идут непрерывно, «ставники», как мы их называли, едва успевали опорожнять свои ловушки. Только откроют ворота-горловину, новый косяк тут же снова заходит в ловушку.

— Со стороны Бурынди идут 7 больших косяков, минут через 20 они подойдут сюда, будьте готовы. Я вам крикну, — предупреждает смотровой дежурный.

Поднимая буруны за рыбой идут дылтыны (белухи). Они слаженно стараются прижать косяк к берегу.

— Фуф… фууф… — выныривая, шумно выдыхают отработанный воздух и, поднимая фонтанчики соленой воды, успевают набрать в свои идеальнейшие легкие нужную порцию свежего воздуха и вновь плавно уходят в неведомую глубину моря. К блестящим спинам некоторых самок пристроились детеныши, будто притянутые мощным магнитом. И никакая волна их не смоет.

Видя нашу загруженность, Марийка и Вера приносили еду и чай прямо на берег, а кто-нибудь из рыбаков на лодке перевозил ведра и кастрюли с обедом на рамы, где мы работали. Усевшись на досках, накинутых поверх рам, спустив ноги в воду, мы спешно обедали или завтракали. Косяки сельди шли валом, и мы ловили без передыху. Рыбозавод тоже работал круглые сутки.

В один из напряженных дней нам сказали, что завтра по утренней воде бригада морзверобоев будет забрасывать невод на белуху. Надо сказать, что стаи белух по приливу буквально заполоняли нашу бухту. Стаи животных плавали вдоль берега, шумно вдыхая и выдыхая воздух и кружась в массе рыбы. По всей бухте мелькали белые спины кормящихся животных. Раза два в бухте видели сельдяного кита и двух косаток.

— Михайло, когда забрасываешь невод, будь осмотрительней, как бы белуху ненароком не заневодить. Очень опасно, если ринется в невод. Был случай в моей рыбацкой жизни. Очень опасно, когда рыбаки в легкой лодке, — предупреждал дядя Федя.

Мы, молодые ребята, ни разу не видели, как ловят белуху. По полной воде, когда стаи белух зашли в бухту и подошли к устью речки, катер с платформой на палубе, где был аккуратно уложен километровой длины невод с посадкой в пятнадцать метров, на малом ходу начал перекрывать угол бухты по наиболее узкому перешейку. Рыбаки-морзверобои аккуратно сбрасывали огромный невод за борт катера. Большущие поплавки из пенопласта ровной цепью ложились по фарватеру судна.

Накануне нашим бригадам и сейнерам была дана команда: пока морзверобойщики не опустят невод, нельзя рыбачить и невода забрасывать, чтобы белух не беспокоить. Поэтому рыбаки, уже будучи готовыми забрасывать невода, ждали и наблюдали за действиями охотников.

Наравне с белухами шла и рыба. Наблюдатель Прокопий то и дело кричал сверху:

— Идет к вам, косяк большой и плотный, будьте наготове!

Мы-то были готовы, просто ждали своего часа.

Наконец катер пересек бухту и, застопорив ход, уткнулся форштевнем в мелкие камни берега. Последние несколько поплавков сбросили у самого берега. Скинули и старый якорь, к которому привязали второй береговой конец невода.

Белухи забеспокоились, заметались и как по команде направились к выходу из бухты. Что-то сейчас будет! Неужели эти большие животные с ходу ударятся в натянутый на их пути невод? Все ждали с тревогой. Вся стая подошла к самой дуге центра невода и почти остановилась, словно в недоумении и растерянности. Некоторое время они полукругами поплавали вдоль стены невода, будто проверяя, можно пройти или нет. Затем белухи плотной гурьбой, пуская фонтаны, пошли к нашему берегу, но, обнаружив, что невод упирается в берег, резко развернувшись, поплыли к противоположному берегу бухты. Но и там не было прохода. В тот день обе наши бригады закидников поймали всего семь рам сельди — где-то тонн 28. Зато на ставном улов был великолепным. С перекачкой рыбы на рамы управились быстро. Без суеты и спешки пообедали и направились к катеру, где морзверобойщики ждали отлива.

Вода быстро уходила. С раннего утра, как был натянут невод, на участке «охотников» не появилась ни одна лодка или катер. Стая белух, поднимая волны, курсировала вдоль натянутого невода. Животные к сети не прикасалась, словно зафлажкованная стая волков. Белухи явно боялись невода. Вода стремительно уходила. За стаей тянулся мутный след ила, поднятого хвостами белых китов.

Большая группа людей, наблюдающих за морскими животными, скучилась с обоих берегов бухты. Тут были и рыбаки, и просто любопытные, подошедшие с рыбацкого поселка, и, конечно, дети. Серый фонтан висел над стадом. Эти тяжелые белые киты, кажется, уже начали касаться животами илистого грунта. Еще раз пройдя вдоль невода, стая, расходясь в виде громадного полувеера, уверенно направилась… в сторону нашего берега и почти одновременно села на мель. Некоторые животные еще пытались юзом продвигаться в сторону берега.

Огромная стая белух обмелела одновременно, будто по команде, и все до единого головами к берегу расположились полукругом, бок о бок касаясь друг друга. Белухи мощными хвостами били по жидкому, как каша, илу. Шмотья грязи летели в разные стороны и высоко вверх. В невод попалось шестнадцать белух. Целая гора сала и мяса. Никому не разрешили приближаться со стороны хвостов.

Отстреляв добытых животных, морзверобои привязали толстыми канатами по две белухи за хвосты и заякорили на месте. С ночной водой животных подняло, будто большие белые поплавки покачивались они на легкой волне. Оба сейнера и два буксира за две ходки оттащили 8 белух в Гижигу, а там бульдозером выволокли на чистую каменистую лайду. Остальных животных отбуксировали в Авеково на разделочную площадку жиротопного цеха. На бетонированную площадку, где всегда разделывали белух, подвезенных морем животных, вытаскивали за хвосты трактором, либо большой группой людей. В крытом цехе стояли жиротопные печи, где топили жир не только добытых белух, но и ларги, акибы, лахтака. Тут же были установлены и большие весы, где взвешивали всю получаемую продукцию. Естественно, взвешивали и живую массу наиболее крупных особей, убойный вес, чтобы знать, на будущее. Так, живой вес некоторых взрослых особей переваливал за две тонны. Пожилые люди говаривали, что после летней нажировки некоторые крупные дылтыны (белухи), добытые поздней осенью дотягивали до 3 тонн живой массы. В соседнем длинном цехе расположились бетонированные чаны для засолки рыбы и мяса морзверя. Тут же стояли рядами бочки с жиром, готовые к отправке теплоходом во Владивосток. Каждая бочка была красочно затрафаретена. Старожилы рассказывали, что во время войны здесь заготавливали и мясо чаек, и других видов морской водоплавающей дичи. Тогда, в далекие годы, здесь был большой поселок. И намного позже люди начали переселяться отсюда в Гижигу, Чайбуху, Арестово и другие населенные пункты побережья.

Чуть ли не всем колхозом разделывали белух. Кто хотел — запаслись жиром. Мясо морских животных полностью вывезли в «холодильник» на сопку на корм голубым песцам. В четырех километрах от села, на истоке ручья Мраморный, на небольшом бугре два года назад при помощи геологов, кажется, совхоз вырыл себе естественный грунтовый холодильник на чистой ледяной линзе. Глубина холодильника по вертикали 16 метров. Через четыре метра начиналась вечная мерзлота, вернее, сплошная ледяная линза. На глубине 16 метров по горизонту пробили четыре «хвоста-коридора». Получилось подземное ледяное помещение с четырьмя лабиринтами-коридорами. Там постоянная температура −16°C даже летом, в июле-августе. С поверхности вниз построили лестницу, провели освещение, в лабиринтах-коридорах сделали полки, на пол настелили толстые доски, чтобы ходить. Зимой с речки навезли льда, чтобы полы обложить. А наверху, на выходе из морозильной шахты, установили лебедку, чтобы поднимать и опускать рыбу, мясо, масло сливочное, ягоды, собранные летом, ну и все прочее. Чтобы не проникали тепло и влага, над холодильником построили кирпичное здание с бетонным полом без окон, поставили плотный люк над лестницей, ведущей вниз. Все загерметизировали. Отменный холодильник получился, и никаких затрат!

Так вот, всю добытую белуху заморозили в леднике-морозилке. Три кунгаса с сельдью опустили туда же. Холодильником пользовались все организации села. Летом свежую горбушу, кету, корюшку, нерпу, — все хранили в леднике.

Спустя два дня охотники снова забросили невод. На этот раз попалось восемь белух. Но нам уже было не до них. Основная масса сельди прошла, и мы теперь делали по два, а иногда и по три замета за один прилив. Все три колхозные бригады взяли планы по вылову нерестовой сельди. На ставном неводе немного даже перевыполнили задание.

Мы были довольны результатами путины. У всех было приподнятое настроение. Начальство с района приехало поздравить рыбаков с выполнением плана. Бригадир дядя Федя был весел, много шутил. Он и по натуре был шутником, я не помню, например, чтобы когда-нибудь он был не в духе. Всем была дана команда подготовить к хранению, просушить рыбацкое снаряжение, рамы повытаскивать на берег, аккуратно снять делевые (сетевые) мешки и сдать с неводами и сачками-каплерами на склад рыбозавода на хранение до будущего года.

Свою работу мы закончили быстро, но еще два дня помогали снимать ставной невод. Особенно тяжело было снимать «крыло»: толстая дель забилась селедочной икрой и водорослями. Когда были полностью завершены работы и сняты палатки, все три бригады вернулись на базу, в те бараки, где мы жили перед началом путины.

За всю путину впервые начался очень сильный шторм, и наш отъезд в Гижигу был отложен. Как раз в начале шторма с теплохода, подошедшего из Владивостока с продовольствием, подвели плашкоут, полностью груженый винно-водочными изделиями для рыбацкого поселка — годовой запас спиртного. Естественно, ассортимент был широкий: шампанское, водка, вина, коньяки. Не было только пива. В жесточайший шторм увести тяжелый плашкоут куда-нибудь в укрытие уже было невозможно, и его вынуждены были поставить на якорь. Но якорь не мог удержать судно, начал травить. Недалеко от берега он сел на мель. Огромные волны перекатывались через плашкоут, ставший лагом (боком) на мели, срывая с палубы ящики с напитками, как спичечные коробки.

На рассвете в рыбацком стане объявили аврал и всех нас подняли на ноги. Руководство рыбкоопа обратилось к рыбакам и жителям поселка Гирилана с просьбой выйти на берег и собирать выброшенные на берег ящики и сдавать их там же приемщику. Когда мы толпами высыпали на берег, на палубе оставалась еще половина груза, который с каждой волной уплывал в море. На волнах качалось множество ящиков, полных и порожних.

После инструктажа все разошлись вдоль берега. Люди подносили свой «улов» — кто бутылками, кто ящиками. Ящики разбивало о берег, о камни. Спустя некоторое время плашкоут накренился, и смыло последние ящики.

Работу завершили по полному отливу, во второй половине дня. Почти все были мокрыми с ног до головы. Собрали прилично. На берегу у приемщика лежали солидные кучи бутылок, горы полных и полупустых ящиков. Большинство «сборщиков» были навеселе…

На своей первой путине мы, молодежь, хорошо заработали. Я купил себе сразу три костюма — синий, серый и черный. Купил плащ, зимнюю «москвичку», рубашки, набрал дюжину галстуков. После путины сыграли две свадьбы. Колька Антропов взял в жены Дашу. Вскоре у них родилась дочь Лейла, а спустя два года и сынишка Рома. Лейла окончила Хабаровский медицинский институт, и теперь работает врачом-терапевтом в Магадане. А ее брат Рома стал военным и служит в большом и красивом городе Хабаровске.

Немного отдохнув, начали готовиться к лососевой путине. Всей бригадой, которую сделали комсомольско-молодежной. Только бригадир наш, дядя Федя, опытный наставник, по-прежнему оставался седым и мудрым…

Оглавление

Биография

Об этой книге

Кэлками

  Подготовка к охотничьему сезону

  Выезд на промысел. Встреча с бараном, первый трофей

  Расставание на Гидыне

  Самостоятельное кочевье

  Страшный случай на реке

  Свидание с сестрой Акулины

  Встреча с юкагирами

  Охотничьи будни

  Гибель Утэ

  Жизнь без друга

  Заготовка мяса

  В гостях у метеорологов

  Охота на выдру и рыбалка

  Кочевка через Еидын

  Ранение Ачуркана росомахой

  Встреча с друзьями

  Соревнования

  Предложение бригадира Мургани

  Переход в Камешки

  Встречи в Камешках после охотничьеео сезона

  Отчетное собрание по подведению итогов прошедшего охотничьего сезона

  А жизнь продолжается…

Первая путина Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg